«Брат-чародей»

Евгения Александровна Горенко Брат-чародей

Глава 1. Дорога в Венцекамень

Решено!

— Что за блажь трястись полдня в седле, чтобы купить какую-то книгу? — обрюзгшая фигура маэстро Брутваля, непрестанно понукавшего меланхоличного ветерана конюшни барона Трене Гордого из Астарендоуина, уже заранее выражала крайнюю степень утомления. — Что за прихоть, недостойная благовоспитанности, коя должна приличествовать отроковице из благородного семейства…

Гражена молча терпела поток увещёваний своего старого учителя. Ничего. Главное, что расстояние между ней и целью, известной только ей, с каждый шагом уменьшается — и пока толстяк не препятствует ей, она будет невозмутимо принимать все его занудные нотации и чтение морали.

Обратной дороги нет!

— Разве нельзя было послать в город слугу? — благодарно брюзжал маэстро Брутваль.

— Он мог напутать и привезти не то, что надо, — терпеливо, в который раз подряд, повторила Гражена; не столько, впрочем, для того, чтобы убедить спутника, сколько чтобы её непривычно затянувшееся молчание не выглядело слишком уж подозрительным.

Сегодня всё решится.

И всё изменится!

Маэстро Брутваль, в числе чьих не очень многочисленных талантов никогда не была замечена проницательность, всё же заметил необычную для своей подопечной терпеливость, доходящую прямо-таки до смирения. От этого открытия уголки его губ обиженно обвисли. По опыту он уже имел возможность убедиться, что упрямство Гражены, которое ему почти никогда не удавалось преодолеть, выражается в тихой и спокойной форме; а если уж оно облекается в почтительность — тут уж с ней не справился бы и барон.

Всё же он не опустил руки и продолжал по всем правилам Этикета Благочестия и Благородства уговаривать и увещёвать упрямую воспитанницу — но делал это скорее только из любви к самому искусству.

Когда стук копыт по каменистой дороге сменился умиротворяющим шуршанием мелкого, рассыпчатого гравия, учитель тоже перешёл на полушёпот. Гражена покорно сносила его упрёки пополам с нытьём.

Ради того, чтобы быть с ним, можно пойти и не на такие жертвы!

* * *

Полдня в седле — сказано было слишком сильно. На улицы Астагры всадники въехали ещё по утреннему солнцу. Город был переполнен людьми, повозками и приподнятым гомоном ярмарочного дня. Шум и толчея с головой накрыли Гражену. Безжалостно задавленное сомнение в правильности сделанного выбора воспользовалось встряской и вырвалось на волю — и Гражена едва сдержалась, чтобы не развернуть коня обратно. В замешательстве она оглянулась, словно в поисках поддержки. Её взгляд упал на притихшего под напором окружающей суеты наставника. Но, как ни странно, его растерянность придала ей мужества.

Пока всё идёт как надо. До города добрались. Теперь нужно будет избавиться от спутника. Ничего, толчея легко позволит ей затеряться в толпе.

— Что ты говоришь?

Гражена опомнилась: это уже последнее дело — выбалтывать свои мысли вслух.

— Толчея, говорю, — простодушно посмотрела она на учителя. — Непросто будет добраться до книжной лавки.

Тот согласно кивнул. Верно, надо оставить коней в надёжном месте. Верхом сегодня здесь можно будет только стоять… Ярмарка! Только и береги свой кошелёк от… сворачивай налево… от всякого, по ком плачет клеймо палача. И не дело… освободи дорогу, мужлан!… не дело благородной девице показываться здесь в такой день. Не дело!…

Запруженные улицы нелегко пропускали путников. Бочки, тележки, ящики, ослики и, главное, люди — суетливые, взвинченные, крикливые люди. Гражена впервые увидела Астагру такой переполненной.

Когда-то этот город был столицей Астарении, но прошедшие с той поры столетия смыли его величие и гордую память, превратив крепость древних королей в захолустный городок хриплых торговцев и молчаливых мастеровых. Лишь несколько раз в год на ярмарку стягивались люди со всей округи и город оживал, как иссохшая старуха на свадьбе правнучки.

Дорога, по которой они сейчас ехали, была хорошо знакома Гражене, однако она не сразу поняла, что это значит: если они и вправду едут на постоялый двор к Дубарю, у которого в полдень она должна будет встретиться сним, то ей будет куда сложнее избавиться от совершенно не нужного присутствия учителя. Гражена нахмурилась, но предложить поехать в другое место не рискнула.

И, кто знает, может так им будет легче осуществить запланированное?

Сегодня…

Этот день был выбран не случайно. Предки астаренов отличались любовью к простоте, а их потомки — бережным отношением к традициям. И поэтому только здесь во всей Рении сохранился древний наивный свадебный обряд — мужчина и женщина считались мужем и женой после того, когда в окружении всех своих родственников они обменивались несколькими ритуальными словами "Беру тебя женой… Беру тебя мужем". И всё. Если же у жениха с невестой совсем не было родных (что случалось, впрочем, редко) или если (что бывало чаще) они вступали в брак против воли своих семей, то обряд нужно было совершить в полдень, на рыночной площади, в ярмарочный день. И если до захода солнца их родные на том же месте не объявляли обратное — он получал полную и бесповоротную силу.

Никак не желавшая успокоиться совесть Гражены в который раз подала свой голос — правильно ли она делает, не только ставя свою волю выше воли своей семьи, но и рискуя своим дерзким поступком опорочить её честь?

Ох… Правильно или нет, но решение уже принято. За очередным поворотом показались знакомая постройка. Девушка перевела дыхание, которое как назло всё стремилось скукожиться, и настороженно всмотрелась — не ждёт ли там её Тэиршен?

…Они были знакомы с детства. Однажды Гражена, смертельно обиженная несправедливым наказанием, сбежала из дома. Она и раньше так делала — одиночество заброшенной части парка всегда помогало ей забывать любые огорчения. Но последняя обида была такой жгучей и огромной, что, без колебаний протиснувшись сквозь полуразрушенную ограду, она понесла её в запретную для неё чащу. Целый день она просидела в пещёрке, образованной узловатыми корнями огромного дуба, и только к вечеру, вдоволь наплакавшись и назлившись, она выползла наружу — и со страхом поняла, что не знает, в какой стороне дом.

Пока ещё было светло, она искала обратную дорогу — молча и напряжённо, — но когда темнота укутала всё вокруг, страх подкосил её. Она упала на подмороженный ворох опавших листьев и отчаянно разревелась.

Этот отчаянный плач и спас её: его расслышали издалека. И хорошо, что она рыдала очень долго — пока разбирались, что за звуки, пока седлали коней, пока искали её… Полностью ушедшая в своё громкое горе, Гражена даже не слышала криков приближающихся людей: помощь пришла к ней в виде неожиданно ударившего по глазам света факелов и грубых рук, поднявших её с земли.

Потом свет факелов превратился в огонь камина в большой и тёплой зале, а вместо угрюмых мужчин с колючими ладонями вокруг неё засуетились пожилые женщины. Сквозь марево усталости она запомнила незнакомого мальчишку, заворожено смотревшего на неё как на диковинного зверя, и смех его отца: "Что, Тэиршен, понравилась? А что — может, потом её и сосватаешь. Здоровья у неё хватит на целый выводок детей…"

Утром за ней приехал отец. В учтивых выражениях он долго благодарил барона Эрниверна из Высоких Елей — пока стоявшая рядом Гражена снова не разрыдалась: сквозившее в словах отца недовольство и холодность она по-детски приняла на свой счёт. На самом же деле Трене Гордому было неприятно принимать спасение дочери от семьи, с которой враждовали все его предки до пятого колена.

Барон Эрниверн же всяческим образом выказывал радушие и доброжелательность. Он прекрасно оценил представившуюся этим случаем возможность прекратить бессмысленную вражду из-за невесть когда произошедших обид и твёрдо решил воспользоваться ею. После этого случая он зачастил в гости к Трене Гордому. Каждый раз он звал Гражену, по-отечески трепал её за щёку, дарил ей очередную занятную вещицу и неизменно предлагал ей и Тэиршену, которого он никогда не забывал взять с собой, пойти поиграть. Вначале дети дичились друг друга, но после того, как они пару раз символически подрались, быстро сдружились. Тэиршен общался с ней немного покровительственно, она в отместку дразнила его за неповоротливость — но встречались они с радостью, а расставались с сожалением.

Однажды, сразу после того, как гости уехали, Трене, угрюмый более чем обычно, позвал дочь и отрывисто бросил, что Тэиршен больше не будет приезжать к ней в гости.

Гражена надулась; отец был непреклонен.

И правда — ни Тэиршен, ни его отец больше в их доме не бывали. Девочка поначалу очень скучала, но детское горе быстро забывается.

А в этом году, на празднике щедрого солнца, когда, согласно поверью, расцветает в полную силу любовь, они встретились опять…

* * *

Это была настоящая удача. Маэстро Брутваль неожиданно воспылал несвойственным ему рвением оберегать хозяйское добро и отправился на конюшню проверять, как Дубарь заботится об их лошадях. Сейчас от него легко будет потеряться.

Всё уже решено!

Гражена глянула через полуоткрытую дверь на улицу, по которой её сейчас придётся идти совсем одной, и почувствовала, как страх ударил её под дых. От удара мир вокруг неё на мгновение остановился и стал серым и прозрачным до звона в ушах. Тряхнув головой, чтобы отогнать дурную мороку, Гражена неловко шагнула к выходу и почти наткнулась на спешившего куда-то мальчишку-слугу.

— Прошу прощения, госпожа, — поспешил тот извиниться первым.

Гражена всмотрелась в его настороженные глаза и улыбнулась пришедшей ей в голову удачной мысли.

— Если мой спутник будет искать меня, скажи ему, что я пошла в книжную лавку.

— Сделаю!

— Да, а если он попадёт туда раньше меня, то пусть подождёт! Обязательно! Ты понял? — Гражена придала бСльшую убедительность своим словам с помощью мелкой медной монеты.

Не оборачиваясь и больше не колеблясь, Гражена твёрдо вышла за порог.

Всё, что было, — в прошлом. Теперь только вперёд!

Неосознанно она выбирала дорогу в самую гущу толпы, прячась за чужими спинами и разноголосым шумом. На неё дважды чуть не наехали, прежде чем она, наконец, не стала обращать внимание на окружающее.

Поток людей вынес её на ярмарочную площадь и Гражена чуть не заткнула уши от стоявшего здесь оглушительного крика.

— Рыба, копчёная рыба! Вкусная с головы до самого хвоста!

— Сладкие яблоки, откусишь — не оторвёшься!

— Пырогы!… Пырогы!… Пырогы!…

— Маленькая госпожа, вот золотое полотно для твоего свадебного платья!

И на плечи Гражены опустился кусок блестящей ткани. Она счастливо засмеялась и кокетливо оправила своё "свадебное платье". Продавец — молодой и красивый бородач — восторженно зашептал:

— Бери его, красавица, отдам за полцены! А хочешь совсем бесплатно? Только вечером приходи! Слышишь? Вечером!…

Гражена захохотала и, выскользнув из золотой паутины, исчезла в толпе, напоследок бросив лукавый взгляд незадачливому ухажёру.

Общий гомон вдруг перекрыл резкий визг. Гражена инстинктивно повернулась к его источнику: на деревянном помосте, украшенном разноцветными лентами, пронзительно визжал и размахивал руками жонглёр. Убедившись, что таким образом он привлёк к себе всеобщее внимание, жонглёр стал выделывать замысловатые трюки: кувыркался, танцевал, высоко подкидывая ноги, выкрикивал шутки, кукарекал и кричал то жеребцом, то ослом. Судя по крикам и хлопкам зрителей, больше всего им понравилось именно последнее.

Когда он устал (а, может, у просто него закончился запас трюков), на помосте его сменила черноволосая женщина в ярко-красном платье. Под хрипловатый аккомпанемент флейты она запела старинную любовную песенку. Зрители заскучали; некоторые из них решились уйти. Воспользовавшись тем, что возле помоста стало свободнее, Гражена подобралась поближе, чтобы лучше слышать её негромкий чистый голос. Конечно, песня была совсем не для ярмарочной площади; а вот поздним вечером… на празднике щедрого солнца… когда молодые люди со всей округи собираются все вместе…

Гражена вспомнила его руки на своих плечах и у неё сладко заныло сердце.

Чарующая песня закончилась. Женщина без паузы ударила в невесть откуда взявшийся у неё в руках бубен и заплясала невиданный прежде Граженой танец резких аккуратных движений и чёткого, завораживающего ритма. Глаза Гражены разгорелись — она даже не заметила, как стала вместе с остальными зрителями прихлопывать ей в такт. Когда она почувствовала, что ладони уже устали, плясунья резко оборвала ритм и, бешено тряся бубном, принялась быстро кружиться в тяжёлом облаке развевающихся юбок — и так же резко, с размаху опустилась на помост, взлетающим движением высоко поняв руку с бубном над запрокинутой назад спиной!

Короткая тишина — наверное, замолчала вся ярмарка — и зрители одобрительно заревели и затопали ногами. А между ними уже скользила молодая девушка, собирая звонкий дождь монет в медный поднос. Гражена изумлённо уставилась на её платье из жёлтых и зелёных полос, подол которого — вот это да! — едва прикрывал её колени.

Быстро обежав вокруг помоста, девушка легко запрыгнула на него и, подняв над головой свой почти плоский поднос с собранными монетами, стала грациозно изгибаться, постепенно усложняя свои движения — наклонялась то назад, то вперёд, кружилась, подтанцовывала — при этом ни на мгновение не забывая о своей неустойчивой ноше, которая в любой момент могла посыпаться вниз. Напоследок она даже перекувыркнулась, не выпуская медный диск из рук. Очень довольная собой, она крикнула что-то радостное и снова соскочила вниз за следующей порцией монет. Но, хотя люди принимали её теперь гораздо более радушно, всё же звон монет заметно стих. Гражена нахмурилась подобной несправедливости и вытащила из кошелька серебро.

— Эй, плясунья! Лови!

Девушка на лету поймала брошенную монету — и недоверчиво остановилась, во все глаза разглядывая Гражену.

— Дженева! Что ты застряла! — окрикнул её хозяин.

Услышав это имя, Гражена замерла — и стала всматриваться в лицо той, кого назвали этим именем. Но плясунья встрепенулась и заскользила дальше.

Представление закончилось, зрители стали расходиться. Гражена потопталась на месте, не решаясь выбрать, что же ей дальше делать — ждать продолжения представления, пойти бродить дальше или потихоньку возвращаться к назначенному месту встречи. Солнце было слишком низко, плясунья исчезла — и Гражена бесцельно отправилась дальше, стремясь на всякий случай не приближаться к той части площади, в которой располагалась книжная лавка. От нечего делать купила аппетитно выглядевший пирожок, и пока она справлялась с ним, её мысли вернулись к давешней девушке, чьё имя было так знакомо. Где же она могла слышать его?

Догадка скрывалась где-то рядом, нахально дразнилась, но в руки не давалась.

Устав играть с памятью в прятки, она смахнула крошки с губ и, задрав голову, в очередной раз с тоской убедилась, что до полудня ещё далеко. А когда Гражена опустила глаза, прямо перед ней стояла Дженева.

Впрочем, сейчас признать в ней ярмарочную плясунью было бы непросто: вызывающее платье скрывала длинная накидка из грубой серой ткани, длинные волосы наспех завязаны в узел, а прежде озорное лицо почему-то стало очень серьёзно. Девушка несколько мгновений в упор разглядывала Гражену — а потом, резко наклонив голову, без обиняков спросила:

— Ты Гражена? Да? Дочь хозяина Астарендоуина?

Испуг, что её уже ищут, окатил Гражену ведром ледяной воды — но уже в следующее мгновение память смилостивилась над ней.

— Вспомнила! Ты — дочка Бартена! — со вздохом облегчения выпалила Гражена.

— И Илерины, — тут же дополнила та. — Как мой отец? Здоров ли?

— Да, всё так же вечно измазан глиной и всё так же с помощью тумаков учит подмастерьев гончарному делу.

Мечтательная улыбка тронула губы Дженевы, начисто согнав былую серьезность.

— Я так скучаю по дому… Как раз сегодня вспоминала, как мы однажды убежали купаться на речку — а потом прятались от толстого Брутваля, который искал тебя.

— А мы сидели за камнями и смеялись, когда он прошёл совсем рядом и не заметил нас! — обрадовалась детскому воспоминанию Гражена.

— А помнишь, как смешно Тэиршен передразнивал его? — засмеялась в ответ Дженева.

— Ага! А ты помнишь?…

Счастливое облако почти забытой дружбы и озорных проказ опустилось на девушек, на несколько мгновений не только отгородив их от сегодняшних хлопот, надежд и разочарований, но и заслонив почти непреодолимую пропасть, лежавшую между благородной Граженой и ярмарочной плясуньей, дочерью гончара из усадьбы её отца. Забыв обо всём, они потянулись друг к другу: Дженева слишком сильно скучала по родным местам, чтобы лишить себя радости прикоснуться к ним через "А помнишь?…"; Гражена вдруг запоздало почувствовала, в какое одиночество она шагнула с постоялого двора и жадно ухватилась за подругу такого далекого детства — да ещё и так легко назвавшую его имя…

Не желая слишком быстро расставаться, Гражена предложила погулять вместе, обрадованная Дженева вспомнила об одном местечке, "в котором даже в такой день должно быть не очень людно".

Небесный великан старательно катил солнце в гору.

* * *

Они сидели на скалистом склоне Ясы, бросая камешки в её мелкие волны и весело болтая о разных пустяках. Время текло незаметно — да и не зря же старики говорят, что время, проведенное в дружеской беседе, не засчитывается богами в отпущенный человеку срок жизни?

Когда же разговор сам по себе начал затихать, Дженева вскользь поинтересовалась — не спешит ли куда её собеседница?

— С чего ты это взяла? — насторожилась та.

Девушка хихикнула:

— Да ты через слово поглядываешь на небо.

Словно в подтверждение этого Гражена опять закинула голову вверх — и с ёкнувшим сердцем увидела, как близко солнце к зениту. Прелесть воспоминаний улетучилась, махом вернулось настоящее — вместе со странным чувством, в котором сплавились потерянность и дерзость, уверенность в своём праве на счастье и страх перед неизвестностью.

Гражена перевела взгляд на Дженеву. Та откинулась назад, упёршись локтями в сухую глину пополам с мелкими обломками скал и, довольно зажмурившись, что-то мурлыкала себе под нос. Жёлто-зеленые полосы её вызывающего платья выбились из-под грубых складок крестьянской накидки.

В этом настоящем для неё не было места. И это было грустно.

— Да, мне пора идти… Но ты проведешь меня? — Гражена решила оттянуть неизбежное расставание.

— Конечно.

— Тогда вставай! А то разлеглась тут…

Плясунья лукаво разжмурилась и как-то по-кошачьи поднялась на ноги.

Обратно они шли в молчании. Каждый задумался о своём. Посерьёзневшая Дженева не поднимала глаз от дороги.

— Ты не знаешь, за могилой… Илерины ухаживают? — решилась, наконец, она.

— Бартен засадил её шиповником. Кусты так разрослись… словно твой отец хотел, чтобы никто не мог подойти к ней.

Дженева молча кивнула.

— Послушай, а почему ты не вернёшься домой? Неужели тебе так нравится бродячая жизнь, что ты сбежала из дома?

— Я уже привыкла. Вначале мне было очень грустно и одиноко, я даже плакала, но потом… потом мне понравилось. Это почти моя семья. Старый Жоан был добр ко мне, да и его сын не обижает. Я не всегда сыта, а зимой редко удается по настоящему согреться, но… знаешь, как сладко спать в фургоне под стук копыт и звон колокольчика… и как кружат голову одобрительные крики зрителей?…

— Хватит, хватит, а то я тоже сбегу! — шутливо запротестовала Гражена.

— А я не сбегала.

— Как, тебя украли?!! - оторопела девушка.

— Нет. Не украли. Меня отдали, — Дженева поспешила уточнить. — Отец отдал. Вскоре после… похорон.

Гражена недоверчиво посмотрела в её большие, спокойные глаза.

— Не могу поверить, чтобы Бартен мог так поступить. Твои младшие братья… он молчун, но видно, как он заботится о них, и… — она вдруг сбилась и попыталась поправиться. — Странно. Я помню, ты вдруг куда-то исчезла. Я даже спрашивала няню, куда ты подевалась, а она сказала, что ты уехала куда-то далеко-далеко, и что неизвестно, когда вернёшься… А потом так получилось, что Тэиршен тоже перестал приезжать к нам, и мне было одной так грустно…

Она опять сбилась и замолчала.

— Да. Быть одной это грустно, — печально согласилась Дженева. — А Тэиршен был хорошим другом.

Да, он был хорошим другом. А сегодня станет…

Сегодня!

Они почти дошли до цели.

Может, он уже ждёт её. Ждёт её.

А вдруг и Брутваль на постоялом дворе?

— Что с тобой? — донёсся до неё насторожившийся голос Дженевы.

Гражена искоса посмотрела на спутницу.

— Окажи мне одну услугу. Пожалуйста.

— Говори.

— Видишь за углом постоялый двор?

— Ну.

— Зайди туда и узнай, есть ли там… маэстро Брутваль.

— Это не сложно. А если он спросит меня, зачем я его ищу?

— Тогда… тогда передай ему, что тебя послала дочь барона Трене! И что я жду его возле книжной лавки! Понимаешь, мне важно, чтобы его здесь не было.

Дженева хмыкнула на это признание, но, ничего не сказав, отправилась выполнять странное поручение.

Оставшаяся одна Гражена поймала себя на том, что судорожно грызёт ногти.

Очень скоро плясунья вернулась с хорошей вестью:

— Его там нет.

Чувство облегчения, правда, подержалось всего несколько мгновений, ибо росшая как на дрожжах тревога, похоже, не собиралась делиться местом ни с кем другим.

Можно туда идти.

Чтобы встретиться сним.

— Светлые звёзды!… - против воли выдохнула Гражена.

— Да что же это с тобой?! - не на шутку встревожилась Дженева. — Тебя трясёт, как невесту перед свадьбой.

Простонародная поговорка попала точно в яблочко. Невеста сдавленно всхлипнула:

— А если я и есть — перед свадьбой?

Неожиданное признание почти вернуло Гражене такое долгожданное спокойствие. Теперь это уже не было тайной, известной только ей, теперь она могла разделить эту ношу с человеком, к которому вдруг почувствовала доверие.

И она приняла решение.

— Идём со мной. Я расскажу, — и настойчиво повторила. — Пойдём!

Время завтрака давно прошло, послеполуденный час обеда ещё не наступил и посетителей на площадке под навесом, где сиживали любители поесть на свежем воздухе, было мало. Девушки заказали у немолодой служанки с добрыми глазами что-то из еды и, не сговариваясь, выбрали местечко возле перегородки, которая почти закрывала их от посторонних глаз. Щелей в ней, впрочем, вполне хватало для должного обзора местности.

— Подождём здесь. Отсюда мы увидим всех, кто войдёт на постоялый двор, — повторила Дженева.

— А также всех, кто выйдет оттуда — если он вдруг пришёл на встречу раньше, — добавила она, не дожидаясь, пока заволновавшаяся Гражена сформулирует своё возражение. — Тогда я схожу за ним. Если ты скажешь, кого искать.

— Это… это… — Гражена закашлялась.

— Это Тэиршен. Да?

Нисколько не удивившись точности догадки, Гражена мужественно кивнула, — заодно не заметив и того, что Дженева вдруг закусила губу и как-то сжалась.

— Ох-х… Расскажи, пожалуйста, что вы задумали.

Медленно и сбивчиво Гражена начала свой рассказ и, подбадриваемая и направляемая Дженевой, поведала историю, скучноватую для чужих ушей и нестерпимо прекрасную для тех, кто волею судеб играет в ней главную роль.

Всё началось случайной встречей на празднике щедрого солнца. Если честно, они даже не сразу узнали друг друга — и тем более не сразу обменялись первыми, ничего не значащими фразами. Она промолчала об их общей памяти, и он не говорил, но что-то было в его взгляде… Он пригласил её на танец… Хорошо, а дальше? — осторожно подтолкнула её Дженева. Дальше?… Когда все расходились, он прошептал ей "Завтра в полдень… Возле разбитой молнией сосны". Она ничего не ответила! Но пришла. Место встречи было выбрано удачно — и уединённое, и до оживлённой дороги рукой подать. Она пришла, хотя очень боялась. Боялась — и вместе с тем была так рада… Ага, хорошо, а он пришёл?… Да, пришёл. И… и потом тоже приходил. А потом что-то заподозрил Трене! И они не могли больше встречаться! И тогда он прислал письмо… В котором предложил пожениться…

— Понимаешь, мой отец никогда бы не согласился на это. Он терпеть не может всю их семью. А вот отец Тэиршена вряд ли был бы против. Он ведь ещё, когда мы были маленькими, хотел породниться с нами.

— То есть Тэиршен предложил тебе провести свадебный обряд только в их семье?

— Нет, — запнулась Гражена. — Он сказал, что…

— Сказал? Значит, вы потом опять встречались?

— Да, когда я узнала, что отец сватает мне какого-то родственника лорда Велижея, мы снова увиделись… Знаешь, Тэиршен так настаивал, чтобы мы объявили друг друга мужем и женой как можно скорее, — мечтательно прошептала Гражена.

— Подожди, но почему вы тогда встречаетесь здесь, а не в усадьбе Эрниверна? Ведь его отец не против, так?

Гражена задумалась.

— Тэиршен… он сказал, что не хочет неравной свадьбы. И раз моей семьи на ней не будет, то тогда и он будет один, без своих родных.

— И вы договорились объявить себя супругами на ярмарочной площади, как безродные бродяги? — удивленно подняла брови Дженева.

Гражена опустила глаза.

Наступило молчание.

На почти опустевшей к полудню улице изредка показывались прохожие. Порывы ветра крутили пыль и гоняли соломенную труху.

Дженева резко бросила стучать пальцами по плохо вычищенной столешнице.

— Ну тогда и я расскажу. Да…

— О чём? — непонимающе нахмурилась Гражена.

— Подожди, не сбивай меня. Сейчас всё узнаешь, — она глубоко вздохнула, словно набираясь сил. — Мы приехали в Астагру до рассвета. Жоани очень хотел попасть на эту ярмарку, и мы спешили… Ехали всю ночь. Наши пошли готовить сцену для представления, а меня оставили стеречь фургон. Я сидела внутри и очень старалась не заснуть.

— Слушай, о чём это ты?

— Да не перебивай же… И вот, к нашей повозке подошли двое мужчин. Я услышала их голоса. По-моему, они не хотели, чтобы кто-то подслушал их разговор, и укрылись за фургоном, — хмыкнула рассказчица. — Один из них объяснял другому, что он должен делать. Нанять какую-то голытьбу для того, чтобы они осмеяли одну… дуру. Так он сказал. Тот предложил "сварить ещё и овощное рагу". Первый согласился — "несколько метко брошенных гнилых морковок ей не повредят".

— О чём это ты?… - сипло выдохнула Гражена. Неприятное предчувствие кольнуло её прямо в сердце.

— Из их разговора я поняла, что сегодня на ярмарочной площади двое молодых будут брать друг друга в супруги. Точнее, что жених… вместо своей клятвы… в общем, он и не собирается брать её в жёны. И, словно и этого для той девушки было бы мало, для неё ещё нанимаются подонки насмеяться над её обидой! — Дженева ударила раскрытой ладонью по столу. И отвела заблестевшие глаза от побелевшего лица Гражены.

— Ты думаешь… это… для меня?

Дженева рассерженно тряхнула головой.

— Не знаю! Он не назвал имени невесты. И его самого я тоже не знаю. Седой, невысокий. Голос — властный и низкий. Второй звал его только "мой господин". Но это не всё… Во время разговора к ним подошёл ещё один человек. Он что-то сказал — я не расслышала — и быстро ушёл. Но я хорошо рассмотрела его.

Дженева замолчала

— И?…

— Помнишь, я говорила тебе, что сегодня как раз вспоминала наши игры? Так вот, вспоминала я их потому, что своей походкой вразвалочку он напомнил мне Тэиршена!

…Усадьба Трене Гордого стояла в низине и весной, когда таяли снега, все дорожки вокруг неё надолго превращались в грязное месиво. Поэтому по ним невесть когда разбросали обломки каменных плит, отстоявшие друг от друга не дальше одного шага. Точнее — взрослого шага, а если детского, то прыжка. Впрочем, Гражене так даже больше нравилось: к примеру, можно было представить себе, что это плывущие по реке льдины, а ей надо добраться на другой берег, не замочив ног. И было здорово прыгать с льдины на льдину, — пока однажды какая-то каменюка не подвела её. Может быть, её недавно бросили на дорожку и ещё не успели впечатать в землю, а может, ручеёк талой воды прокопал под ней ямку — кто знает? — но Гражена всем телом запомнила липкое ощущение наглого обмана: то, что всегда было устойчивым и надёжным, вдруг легко поехало у неё под ногами, перестав быть опорой…

И вот сейчас ужас ускользающего из-под ног мира вновь с головой накрыл Гражену.

И, впрочем, так же быстро схлынул.

Честно говоря, если бы её нервы уже не были взвинчены сегодняшним тревожным ожиданием, присущая дочери барона Трене Гордого уверенность в себе не позволила ей бы всерьёз примерить роль брошенной невесты — и, тем более, представить себя мишенью для оскорблений черни.

Это совершенно невозможно! И он никогда на это не пойдёт!

Гражена расправила некстати поникшие плечи и гордо посмотрела на плясунью.

— Этого не может быть. Ты что-то путаешь.

Дженева вскинула удивленный взгляд на изменившуюся Гражену — и с облегчением схватилась за брошенную ей спасительную соломинку: слишком уж вырисовывавшаяся картина получалась гадкой.

— Ну конечно! А вдруг я и вправду неправильно их поняла! Да и мало ли о ком они могли говорить… Конечно, глупо даже и думать, что Тэиршен и его отец станут готовить тебе такое. Это же какая ненависть должна быть…

— Хватит! — резко оборвала её Гражена. Это невозможно — но каждое слово крапивой бьёт по сердцу.

— А ты чего на меня кричишь?… - вдруг прищурилась Дженева.

Ссоре не дало разгореться только появление на противоположном конце улицы молодого мужчины. Первой его заметила Дженева и её мелькнувшее было желание сбить с гордячки спесь напрочь улетучилось. Гражена проследила её резко изменившемуся взгляду — и с замиранием сердца узнала ставшую такой родной фигуру, любимые черты лица, удивительно милую походку. Сейчас он не спеша в их сторону — высокий, темноволосый, щегольски одетый. А потом, не колеблясь, свернул к постоялому двору.

Отбросив прочь всё на свете, Гражена вскинулась к нему. Дженева молча бросилась ей наперерез, а когда та просто отмахнулась от неё — не раздумывая крепко схватила за ускользающую ладонь. Изумлённая подобной бесцеремонностью, дочь барона обернулась и привычно вскинула для удара свободную руку. Дженева перехватила и её, а потом, надвинувшись на неё всем телом, чтобы помешать вырваться, умоляюще зашептала:

— Тише, тише, пожалуйста! Да подожди же ты, д-дурочка!

Слёзы, ясно различимые в голосе подруги, немного отрезвили Гражену.

Она остановилась.

Тэиршен скрылся за воротами постоялого двора.

Дженева отпустила её руки и, по-прежнему закрывая собой дорогу Гражене, задыхаясь от волнения, умоляюще заговорила:

— Подожди. Не спеши. Если на самом деле всё в порядке, вы успеете пожениться. Я придумала одну вещь. Ты сама сейчас всё узнаешь. Сама, — Дженева замолчала и уже спокойнее огляделась по сторонам. — Вот! Спрячься здесь!

В углу площадки дремал полурассыпавшийся шкаф. Долгие годы он верой и правдой служил не одному поколению хозяев, бережно храня в своих недрах посуду и прочий кухонный инвентарь, да вот состарился и получил отставку. Из дома его вынесли сюда, на площадку, вроде бы для создания здесь уюта — но старик с этой миссией не справился. Чувствовалось, что эта почётная ссылка лишь временная стоянка перед проводами в последний путь в печку. Но сейчас шкаф мог сослужить добрую службу: между ним и боковой стеной было немного свободного и, главное, укромного места, чтобы скрыть от посторонних глаз человека. Точнее, не очень толстого человека.

— Прячься! — настойчиво повторила Дженева.

— Что ты надумала? — почти беззвучно спросила Гражена.

— Я приведу сюда Тэиршена, разговорю его, и он расскажет мне, для чего он сюда пришёл: взять в жёны свою любимую — или… или разыграть жестокую шутку. А ты отсюда всё сама услышишь, — надавила на последние слова Дженева и добавила умоляюще. — Доверься мне! Да скорее же, он уже вышел оттуда!

Гражена позволила затолкать себя в щель.

Несвойственная ей покорность пришла вслед за мыслью, которую словно кто-то чужой только что шепнул ей: Дженева узнала в Тэиршене утреннего незнакомца…

* * *

Место спрятаться было выбрано хорошо. Отсюда, из укрытия, Гражена слышала каждое слово весёлого разговора. И даже могла видеть севшую на её место Дженеву, когда та, заливисто смеясь, откидывалась назад. Она опять неузнаваемо изменилась: серые полы крестьянской накидки пугливо прятались за спиной, распущенные волосы мягкими тёмно-русыми волнами спадали на плечи, с которых постоянно норовило сползти вызывающее платье из жёлто-зелёных полос, а в голосе появились незнакомые нотки, резавшие Гражене слух.

Речь Тэиршена (он сам был ей отсюда не виден) изменилась не так разительно; он и с незнакомой девицей разговаривал, как тогда с ней самой — мягко, шутливо и вальяжно. Но ведь от этого же ещё больнее — слушать, как он разговаривает с другой голосом, который должен был принадлежать только тебе одной!

Этого не может быть!

Сцепив зубы, Гражена стала вслушиваться в его голос, сначала внимательно, потом немного отстранённо. В нём оказалась россыпь нового. К примеру, грубоватая снисходительность. Короткие смешки не к месту. То, как он, обращаясь к собеседнице, тянул слово «красавица». И много ещё, к чему Гражена не смогла подобрать походящих слов.

Сосредоточенное вслушивание настолько успокоило её, что мягким щелчком она вдруг увидела целиком ещё незаконченный узор беседы — и то, что раньше не заметила, и то, что ещё не было сказано: Дженева пустила в ход грубую женскую силу и осторожно подводит ловко приворожённого Тэиршена к своей цели. А вот и эта цель: плясунья, качая головой, недоверчиво ахает — неужели у такого красавца и храбреца нет подруги? (И короткий, острый взгляд в сторону Гражены).

Снисходительный смешок Тэиршена, и несколько неразборчивых слов, утонувших в скрипе стула. Гражена почувствовала, как Дженева чуть сбилась в своей роли и почему-то отдернулась назад. Зато теперь девушка из своего укрытия видела руку Тэиршена, лежавшую там, где прежде была ладонь его собеседницы.

— Ну, ну… А ты мне нравишься. В тебе есть… огонёк.

— И ты хочешь возле него погреться?

— Очень хочу, красавица. Очень… — он понизил голос. — И по твоим глазам вижу — ты тоже этого хочешь.

Словно смутившись, Дженева отвела взгляд в сторону.

— Если бы тебя сейчас слышала твоя невеста…

— Заладила. Нет у меня невесты! — в голосе Тэиршена впервые проявилось раздражение. И снова мягко и вкрадчиво. — Хотя, кто знает, может очень скоро будет? А, красавица?…

Дженева ещё ниже опустила глаза и умудрилась зардеться.

— Сегодня вечером жди меня здесь, — вставая, коротко бросил Тэиршен и, будто сообразив, что его слова прозвучали распоряжением господина своему слуге, снова вкрадчиво зашептал. — Ты ведь будешь меня ждать?

— Ждать? — Дженева обрадовано схватилась за последнее слово, — А чего нам ждать?

— Я же говорил, что тебе этого тоже очень хочется? — и короткий смешок. — Клянусь: ты не пожалеешь, что меня пришлось немного подождать. А сейчас мне надо идти. Есть один фамильный должок… который я обязательно должен вернуть. С процентами… В виде овощного рагу, — довольно хихикнул он.

Гражена до боли закусила губу, чтобы не закричать. Злость, обида, ревность, гнев стали вскипать в сердце дочери барона, не привыкшей хранить их в себе. Раньше она всегда давала им выход — криком, слезами, пощечиной — но сейчас это было невозможно! Совершенно невозможно! Лучше умереть на месте, чем выдать себя хотя бы одним звуком или движением, ибо утробное рычание рвущих её сердце зверей вдруг перекрыло новое, до сих пор почти неведомое ей чувство — стыд.

И этот стыд имел всё более и более явственный вкус и запах гнилой моркови.

А потом наступила тишина…

* * *

Долгожданная, благословенная тишина… Она принесла облегчение — но лишь на несколько коротких мгновений. Да, кошмар выяснения правды, в которую её так немилосердно ткнули, уже в прошлом — но пришедшая на смену ему мысль "что теперь будет?" вдруг оказалась ещё более злой. Она вдруг представила суровое и отстранённое лицо отца, когда тот всё узнает.

"Сон, сон, пусть это будет только сон!" — страстно взмолилась всем богам и духам Гражена, почти всем своим существом превратившись в беззвучный крик — "Хочу проснуться!!!"

И…

И ничего не произошло. Так же давил под левую лопатку гвоздь в стене, так же сильно хотелось отмыть руки, которые почему-то казались очень грязными, так же равнодушно к её горю ветер шелестел сухими листьями плюща.

Гражена открыла глаза. Прямо перед ней стояла Дженева, устало и молча вглядываясь ей в лицо. Проморгав мешающую ей видеть пленку застывших слёз, девушка приняла решение: если это и сон, то проснуться из него пока нельзя. Значит, надо жить дальше.

— Ты всё слышала? — Дженева задала вопрос, прежде чем поняла, что он был лишним.

Этот разговор для неё тоже не прошел даром: она чувствовала себя так, словно из пустого каприза искупалась в вонючем болотце. Собственные переживания мешали ей сейчас увидеть, в каком состоянии была Гражена.

— Спасибо Юльде за её уроки. Они всё-таки пригодились. Но кто бы мог подумать, что это может быть так противно? "А ты смотри не на мужчину, а на его кошелёк", — передразнила Дженева чужие слова и нервно засмеялась.

— Как он мог так со мной поступить? — вдруг тихо спросила Гражена.

Дженева внимательнее всмотрелась в её лицо и, прокашлявшись, заговорила совсем другим тоном:

— Давай, выходи. Он уже ушёл… И не бери дурного в голову. Ты же сама говорила — ваши отцы были в ссоре. Так что это всё было не тебе. "Фамильный должок" — он же сам признался…

Продолжая приговаривать что-то успокаивающее, она, приложив усилия, вытянула девушку из щели и принялась отряхивать её платье от налипшей на него пыли и паутины.

— Ой, сколько мусора! Подожди, я уберу его… И вот ещё… И ещё он был пьяный, а когда человек много выпьет, он делает много того, о чём потом жалеет.

— П-пьяный? — переспросила чуть оживившаяся Гражена. — Все эти дни — пьяный?

Дженева молча выругала себя за допущенную глупость: Гражена — не маленький ребёнок, которого можно утешить с ходу придуманной сказкой. Она впервые всерьез задумалась — а действительно, почему Тэиршен оказался способен на такое? Никакого стоящего ответа на ум не шло, но зато мелькнула одна светлая мысль.

— А иногда… иногда люди пьют вино, чтобы утопить в нём голос совести. Он пришёл сюда уже не совсем трезвый, и здесь ещё заказал большой кувшин вина. И почти в одиночку выпил его. — И добавила, надеясь, что Гражена не заметит в её словах и тени сомнения. — Я уверена, это всё придумал не он. Скорее всего — барон Эрниверн. Тэиршен, конечно, поступил бесчестно, пойдя на поводу… Но ведь барон его отец и мог ему просто приказать, а тот не посмел… Ладно, об этом тоже не будем… В общем, я хочу сказать — столько вина он выпил, потому что ему было стыдно так поступать.

— Врёшь ты всё, — отрезала Гражена и с неожиданной злостью оттолкнула Дженеву.

Плясунья только с облегчением вздохнула про себя: наконец-то она оживает — вот уже и глазки блестят, и румянец вместо мертвенной бледности. Подхватив рукой спадающий плащ, с которого свалилась застежка, она весело закрутилась в поисках зазвеневшего по деревянному полу украшения.

— И, главное, ничего страшного не произошло, — продолжала она на той же ноте, — Ты не попала в расставленную тебе ловушку. Я представляю себе их рожи, когда они поймут, что их затея не удалась.

Для большего веса своих слов она остановилась и приняла карикатурную позу оскорбленного в своих лучших чувствах мошенника, который понял, что его жертва бессовестно обманула его, не попав в ловко расставленные им сети. Она так нелепо задвигала бровями и так расстроено зашлёпала губами, что Гражена не удержалась в своём горе — и рассмеялась. И тут же её легкий смех естественно перетёк в плач — в горький плач по разбитым надеждам…

— И я даже больше тебе скажу, — каким-то наитьем Дженева поняла, по ком текут эти слёзы, и храбро набросилась и на эту беду, — если всё это задумал Эрниверн, то у вас с Тэиршеном ещё всё может наладиться. Ты же не знаешь, почему он так решил поступить… Да и вообще, как именно он собирался поступить. Может, всё у вас ещё и разъяснится, и всё на самом деле окажется не так страшно, как сейчас тебе кажется…

Заворожённая Гражена даже шагнула поближе к источнику этого льющегося на рану бальзама — чуть не забравшись вслед за Дженевой под стол, куда той пришлось нырнуть за как назло залетевшей в самое труднодоступное место застежкой.

— Ты… ты и вправду так думаешь?

— Вам обязательно надо будет… и как она туда попала!… надо будет поговорить и разобраться во всём этом, — донёсся снизу сдавленный голос Дженевы.

— Ты думаешь?… - девушка даже не заметила, как погрузилась в манящий поток картин "как оно могло бы быть", каждая из которых всё более и более снимала с него обвинение в предательстве. Может, оно и вправду не всё так страшно, как сейчас кажется? Встретиться с ним — и наверняка всё разъяснится.

Эта мысль показалась ей настолько важной, что губы зашептали вслед ей:

— Встретиться с ним…

Но недаром же говорят — думай, о чём просить богов, а то ведь они могут и исполнить просьбу.

— Ты здесь?! А я везде ищу тебя!

Медленно-медленно, упираясь обеими руками о столешницу, Гражена повернулась на такой знакомый голос.

У входа стоял Тэиршен и обрадовано улыбался ей.

— Пошли скорей! Время!…

…Пройдут годы, многое забудется, а воспоминание об этой встрече будет заставлять Гражену тоскливо вздрагивать и жалеть, что память нельзя отстирать, подобно испачкавшемуся платью. Она многое бы отдала, лишь бы забыть о том, как мгновенно рухнули её воля, гордость, ум, смелость — как раз в тот момент, когда они были так ей нужны, чтобы защитить свои достоинство и честь. На самом деле Гражена просто оказалась между двумя противоположными страстями — между привычно вспыхнувшим радостным желанием броситься к любимому и не менее привычным импульсом сжечь в своём гневе того, кто оскорбил её самолюбие! О, она могла бы сделать и то, и другое — но только не вместе! Эти две стихии, равные по силе, яростно схлестнулись в ней, зашлись в неистовом круговороте — и мгновенно в своём противоборстве сожгли все её силы и волю, так что на всё остальное их, увы, больше не осталось. И теперь Гражена в настоящем ступоре упиралась обеими руками о стол и страшно боялась сделать лишнее движение, словно от этого она бы тут же упала без чувств…

Видя, что Гражена не двигается с места, Тэиршен сам шагнул к ней. В глазах Гражены мелькнул ужас — пока он стоял у дверей и что-то говорил, она чувствовала себя в относительной защищенности от необходимости что-то решать и что-то делать; вот так молча стоять — и, может, все само собой решится. Но его движение к ней превращало и эту почти нереальную надежду в сущее ничто.

Страх ещё больше усилил её ступор, и чем дольше она не могла выйти из ступора, тем сильнее рос её страх.

Его лицо — прежде такое любимое и желанное каждой своей чертой — приближалось всё ближе, превращаясь в какую-то нечеловеческую маску. Она не слышала, что он говорил, и только видела, как шевелятся его губы, как их уголки напрягаются от раздражения — и от ещё чего то… "Презрение, вот что это!" — словно кто-то другой хмыкнул эти слова ей в уши.

Ступор не выдержал своего собственного веса и дал трещину.

Гражена вскинула вперёд правую руку, будто защищаясь, и стала отступать назад, пока не наткнулась на какую-то преграду.

— Кончай дурить, — в голосе Тэиршена явно слышалось недовольство. Он снова оказался так близко, что Гражена даже услышала крепкий запах вина, исходящий от него. — Пошли, нас ждут.

Он схватил её за поднятую руку и потянул к выходу. Гражена истерично забилась, пытаясь освободиться от такого ненавистного для неё сейчас прикосновения. В ответ бывший любимый молча перехватил её за талию и рывком притянул к своей груди.

— Слышь, красавица, не дури. Что, передумала? — он пьяно икнул в её лицо. — Врёшь! Ты от нас нику…

Раздался негромкий гулкий треск — и хватка Тэиршена ослабла, а через мгновение он сам тяжёлым мешком повалился вниз и набок. В открывшемся перед пространстве была Дженева — Дженева с огромными глазами в пол-лица и со сжатым в кулаке куском ручки от разбитого о голову Тэиршена кувшина.

* * *

Девчонки неслись по изнывающим от полуденного зноя улицам, не замечая жары, не разбирая дороги, сбивая прохожих. Кто из них первый дал команду — "бежим!" — так и осталось неизвестным; да может и не было никакой команды. Они дружно бросились спасаться, каждая от своего: Гражена сбегала от пережитого ужаса, а Дженева — от знания, что с ней будет, когда её поймают за учинение насилия над благородным… Ох, да она зацелует судье руки, если тот приговорит её только к одному дню колодок!

Когда городские улицы сменились поднимающимися вверх тропинками Садового предместья, а стоящие почти впритык дома — высокими изгородями, они почувствовали, что страх погони немного отпустил их. Задыхаясь от усталости, беглянки пролезли в щель какого-то дырявого забора, за которым им пришлось продираться сквозь вымахавшие кусты одичавшей малины. Там их глазам открылся небольшой пятачок ровной поверхности, ограниченный спереди глиняным скосом круто поднимавшегося холма, справа — полуразрушенным сараем; с остальных сторон от чужих глаз их прикрывали заросли, бывшие когда-то ухоженным садом. Иллюзия защищенности и реакция после пережитого сделали своё дело: девушки упали в высокую траву и стали жадно хватать ртами воздух.

Сначала Дженева напряжёно прислушивалась, не послышится ли шум погони. Минуты шли, всё оставалось тихо — только в шумном дыхании её соседки появились всхлипы, которые быстро переросли в заглушённые рыдания. Тогда она молча перевернулась на спину и, в последний раз глубоко вздохнув, позволила своему телу насладиться покоем.

Шёпот листьев на ветру, стрекот кузнечиков, плач Гражены — всё это вдруг причудливо слилось в один успокаивающий шум.

По выцветшему от жары небу плыли спокойные и величавые облака.

Порыв ветра легонько ударил её по щеке сухой травинкой. "Хорошо-то как…" — неожиданно для себя подумала Дженева.

— И как он только… только мог… а-ах!… ненавижу!… что… теперь… айй!… что теперь будет?!… - рыдала рядом Гражена.

Дженева привстала на локте и повернулась к ней. Она чувствовала себя такой отдохнувшей и успокоившейся, что принять всерьез её горе просто не могла. Плясунья улыбнулась и положила свою ладонь на кулачок, которым та от избытка чувств стучала по земле.

— Эх, подруга, — голос Дженевы вдруг стал глубоким и бархатистым. — Это ещё не твои похороны. Дай ладошку — погадаю. Правду скажу, что ждёт — счастье или горе.

Не дожидаясь ответа, она распрямила её ладонь и, многозначительно насупив брови, зашептала:

— Красота твоя не мереная, счастье твое не начатое, дороги тобой не хоженые, губы сладкие не целованные, — почти пела она, — и ждет тебя дорога во дворец королевский к принцу, ай и ждёт он тебя, не наждется…

— Врешь ты всё! — вырвав руку, насупилась Гражена.

— Вру, — тут же призналась та, так потешно склонив повинную голову, что Гражена не выдержала и рассмеялась. И слёзы кончились.

— Но что мне теперь делать? — девушка села, обхватив колени руками. — Понимаешь, я не знаю, что мне теперь делать!

Плясунья тоже уселась поудобнее и, вытаскивая шпильки из растрепавшихся волос, вступила в беседу.

— Ты беременная?

— Нет! — отрезала Гражена.

— Ну так в чём дело? Расскажи правду своему отцу. Он должен защитить тебя, если эти подонки растрезвонят по округе, что было и чего не было.

Гражена ненадолго замолчала.

— Нет. Это невозможно.

— Если ты промолчишь, он всё равно об этом узнает. И тебе потом будет гораздо сложнее объяснить, как всё было на самом деле.

— Нет, ты не поняла! Я не могу вернуться домой!

От неожиданности Дженева выронила шпильку.

— А? С чего это?… О, может ты мне не всё рассказала?

— Ты не понимаешь, — Гражена скривилась как от боли.

Впрочем, честно говоря, она и сама мало понимала всё это. То есть то, что ей никак нельзя было возвращаться домой — это для неё даже не было вопросом. Но вот почему — она бы не смогла объяснить даже самой себе. Ведь для того, чтобы понимать причины своих решений и поступков, надо обладать достаточным опытом такого понимания. Гражене же раньше как-то не приходилось всерьез задумываться над подобными вопросами. Она просто до сих пор не научилась этого делать. И если бы кто шепнул ей сейчас, что на самом деле она боится возвращения того самого стыда с запахом гнилой моркови, она бы удивилась этому объяснению. И, скорее всего, не поверила — потому что оно тоже было постыдным. Гражена слишком привыкла чувствовать себя сильной и отважной и была слишком унижена сегодня, чтобы дать жизни ещё один, даже самый малюсенький шанс показать ей обратное: а разговор с гордым Трене (и, самое главное, неизбежные в случае возвращения домой пусть и случайные встречи с бароном Эрниверном и с… с его сыном) представлялись для неё страшны — до невозможности! — именно этим риском.

— Я не вернусь. Это решено, — отрезала Гражена.

Дженева непонимающе взглянула на её вздёрнувшийся носик.

— И куда ты собираешься податься?

— Пока не знаю. Но я обязательно что-то придумаю. Что-то придумаю…

— Девушка из благородного дома не может жить сама, — покачала головой Дженева. — У тебя есть родственники, которые могли бы дать тебе кров?

Родственники… Гражена мысленно проверила все близлежащие ветви её генеалогического древа. Почти все из них, кто по долгу родства мог бы согласиться на её странную просьбу переехать к ним, жили не очень далеко. А это было чревато быстрым приездом отца и… Нет. Это не подходит.

Была ещё тетка её покойной матери. Леди Олдери, которая жила в самом Венцекамне. Она бы, несомненно, оказала ей гостеприимство. И так же несомненно постаралась бы как можно быстрее выпроводить её. Когда ещё маленькая Гражена ездила в гости к ней, она хорошо заметила неприязненные отношения между тёткой и отцом, доходившие до обмена колкостями, которые больше походили на оскорбления. И было вполне логично предположить, что и к ней самой тётка будет чувствовать то же самое, что и к её отцу.

— Нет, — покачала она головой. — Она в конце-концов выставит меня за дверь. Родственники — это невозможно, — подытожила она.

Дженева с тревогой подняла голову на небо: постепенно усиливавшийся ветер принес не только подозрительно сизые облака, но и влажную прохладу. Очень может быть, что скоро пойдёт дождь. А может даже и летняя буря — если вихрь, закрутивший сейчас ветви деревьев, что-то да значит! Плясунья бросила взгляд на задумавшуюся Гражену и решила пока не торопить её принимать какое-нибудь решение. В крайнем случае, они смогут укрыться в том сарае — хоть немного целой крыши там же должно найтись!

А Гражена, упрямо сжав губы, продолжала перебирать все реальные и нереальные возможности где-нибудь устроиться.

Выйти замуж за того телепня, седьмого сына барона из Башенной усадьбы, который как-то имел неописуемую наглость попросить её об этом… Стать отшельницей Священного леса… Отправиться бродяжничать с Дженевой…

— Нет, я правда не знаю, что мне делать! — выдохнула она.

— Вернись домой.

— Нет! Это невозможно! Но я должна что-то придумать… Светлые звёзды, я уже готова отправиться бродяжничать с тобой!

— Вот как? — прищурилась Дженева. — И чем ты собираешься зарабатывать монеты? Ты сможешь петь и танцевать для публики?

Гражена представила себе — она в вызывающем наряде уличной плясуньи, извивается под звон бубна посреди толпы грязных крестьян и грубых солдат — и непроизвольно издала нервный смешок.

— Хотя есть ещё один способ, — в воркующем голосе Дженевы послышались явственно ядовитые нотки. — Продавать свою любовь. Ну, конечно, если ты вначале научишься смотреть не на мужчину, а на его кошелёк… Что, тоже не подходит? Очень жаль. Жоани не нужны барышни из благородных семей, от которых не будет толка… Хотя он не взял бы барышню, даже если от неё был бы толк, — добавила она буднично.

— Я пошутила! — оборвала барышня Дженеву. Это было очень похоже на оскорбление — предполагать, что её мог бы отвергнуть какой-то там жонглёр. — Конечно, я и не собираюсь становиться бродяжкой!

Ветер притих.

— Я должна придумать. Я обязательно должна что-то придумать, — речь Гражены зазвучала подобно заклинанию. — Ведь не может быть так, чтобы не было выхода…

Дженева тоже задумалась — но о своём. Жоани собирался оставаться в Астагре как минимум три дня. И всё это время ей бы лучше было бы пересидеть в укромном месте. Нет, конечно, вряд ли её станут специально искать, но и самой напрашиваться на неприятности, в открытую разгуливая по городу после того, как она нанесла ущерб затылку благородного, — это глупо. С этим решено. Остаётся выяснить только одно: сколько ещё времени Гражене понадобится на то, чтобы наконец-то последовать единственно реальному пути — вернуться домой.

— Ну не может же так быть, что бы совсем никак!… - полностью ушедшая в свои мысли Гражена начала ритмично отстукивать кулаком по колену. — Выход должен быть. Его не может не быть!

— И это сущая правда, — вступил в беседу новый голос.

Девушки ошалело переглянулись и с визгом вскочили, чтобы разглядеть его источник. Долго искать им не пришлось. В нескольких шагах, возле пышного куста смородины сидел совершенно седой мужчина средних лет.

— Выход есть всегда, — добавил он мягким, ровным голосом. Добродушный тон, которым это было сказано, озорные искорки в глазах, почтенный возраст — всё так это не вязалось с образом "опасного незнакомца", что девушки облегчённо перевели дыхание, а Дженева даже хмыкнула, представив, насколько комично они сейчас выглядят — как две перепуганные кошки.

— И простите, юные дамы, если напугал вас, — незнакомец прижал к груди ладонь и склонился в полупоклоне, но в форме приличествующего случаю извинения было что-то, заставившее Гражену подумать — а не подсмеивается ли он над ними? И откуда он тут взялся? Он здесь прятался?

Но все эти мысли, впрочем, растворилась в лихорадочной попытке определиться со статусом незнакомца. Незнакомец явно знал кое-что из Этикета Благочестия и Благородства, хотя на первый взгляд и выглядел как простой зажиточный горожанин. Гражена рисковала показаться дурой, если она поведёт себя с холопом, как с господином, и невежей, ежели наоборот.

Разобраться оказалось сложной задачей. Гражена хорошо заучила уроки маэстро Брутваля — прежде всего смотреть на осанку и на произношение. Можно многое одеть "с чужого плеча" — платье, выражение лица, речь, манеры, — но тело и язык всё равно скажут правду. Осанка незнакомца была непринуждённой — ни следов высокомерия, ни заискивания; говорил он правильно, не глотая букву «р», как это любили делать слуги, и без излишеств, не «акая», как грамотеи. Но это всё, что она увидела.

Его одежда тоже мало что сказала ей: обычный дорожный костюм — запылённый, не очень новый, но и не выглядевший заношенным. И только брошенный взгляд на его добротный кожаный пояс, на котором мог удержаться даже древний меч (о, если бы незнакомец сидел к ним другой стороной, чтобы было видно, есть ли у него ножны!), а также чуть запоздало пришедшее на ум соображение, как привычно он произнёс "юные дамы", остановили её выбор на "сдержанной вежливости".

— Приветствую хозяина этой усадьбы, — с достоинством произнесла Гражена.

— Хозяин? Совсем нет, — рассмеялся он. — Я всего лишь нашёл это укромное местечко для послеполуденного отдыха раньше вас.

— Тогда с кем имею… честь?

— Моё имя Кастема. К вашим услугам, юные дамы.

Говоря это, он легко для своих лет поднялся и склонился в полупоклоне представления.

Гражена опять-таки оценила, что всё было сделано с полном согласии с Этикетом, и сама присела в таком же соответствии с ним:

— Дочь барона Трене из Астарендоуина и Кхиша Гражена и дочь Бартена из Астарендоуина Дженева рады чести знакомства.

Полное представление было сделано ею в расчете на то, что и Кастема назовётся полностью — что значит одно только имя! Но выстрел в цель не попал. Кастема улыбнулся… и опять расслабленно опустился на траву.

— Не бывает безвыходных ситуаций, бывает недостаточно упорства, — вернулся он к разговору; правда прежнее его добродушие непонятно почему сменилось равнодушием. — И к чародеям в ученики набиваются, — закончил он избитой поговоркой, чуть ли не зевнув при этом.

Девушки недоуменно переглянулись. Уверенность, с которой этот Кастема сказал "выход есть всегда", почему-то вселила в Гражену надежду, что он поможет ей. Но вместо этого он собирается улечься поудобнее и спать дальше! Она почувствовала себя почти обманутой. Это неслыханно! И потом, как он себя ведёт? Гражена набрала в грудь побольше воздуха и завела тираду, которая, если Кастема и вправду был благородным, должна была бы показать всю неуместность его поведения.

— Мне очень жаль, что мы стали причиной беспокойства…

— Какое беспокойство? Что вы! — перебил её оживившийся Кастема. — Встреча с вами доставила мне радость.

— А?… Но нам, увы, пора идти! — чувство гнева помогло опешившей Гражене закончить задуманное, хотя и в сильно урезанном виде. Она так резко повернулась, что её юбка встала колоколом, и, гордо подняв голову, — хватит с неё оскорблений! — зашагала к выходу.

Во время всё этой недолгой сценки в Дженеве боролись между собой удивление и смех. Победило удивление. Она перевела взгляд с быстро удаляющейся спины Гражены на незнакомца и, не сдержавшись, выдохнула:

— Ничего не поняла.

Тот поднял на неё глаза — они оказались тёмными и глубокими — и Дженева почувствовала, как внутри неё что-то мягко ударило. Что-то, похожее на воспоминание о чём-то очень важном и очень забытом…

Кажется, ещё мгновение — и вот оно…

— Дорога будет лёгкой, — некстати перебил всё Кастема. В его взгляде мелькнуло сожаление.

Дженева почему-то кивнула и, не прощаясь, побежала догонять Гражену. Бежать было легко-легко и немного печально…

* * *

Гражена решительно опускалась в город. Гнев помог ей определиться с выбором: когда Дженева догнала её, она оборонила той как твердо решённый факт своё намерение ехать в Венцекамень к тётке её матери.

— И пусть она только попробует выставить меня за дверь! — сердито бормотала Гражена.

Дженева в пол-уха слушала её мысли вслух, приноравливалась к её быстрым шагам и изредка поддакивала Гражене. Решилась с чем-то — и хорошо. Давешний незнакомец по имени Кастема сейчас занимал её больше. Поэтому когда Гражена заговорила о своём упрямстве в контексте возможной схватки со старой родственницей, Дженева поддакнула сказанной им поговоркой "Да… и к чародеям в ученики набиваются" и снова ушла в свои мысли. Поэтому она не заметила, что её соседка вдруг замолчала — а потом и вовсе резко остановилась.

— Точно! — завопила Гражена. — Ну конечно же!

Пролетевшая несколько шагов по инерции Дженева затормозила и удивлённо обернулась на вопль. Гражена прямо-таки светилась от радости. Она подхватила юбки и бросилась к ничего не понимающей плясунье.

— Ты в который раз спасаешь меня! Мне страшно даже представить, что было бы со мной, если бы я не встретила тебя! Я всегда мечтала о сестре и вот нашла её. Ты спасла меня тогда, там… — её голос дрогнул невыплаканными слезами. — И сейчас помогла мне найти выход! Ты теперь самая близкая моя подруга и поедешь со мной!

После сбивчивых объяснений, во время которых Гражена больше смеялась и теребила подругу, чем что-то говорила, Дженеве всё-таки удалось разобраться в её задумке. Запутанную пряжу потянули за нужную нитку — и счастливо развязали все узлы!

Идея и правда была хороша. Своей экстравагантностью лишала смысла любые возможные слухи, касавшиеся её связи с Тэиршеном.

Ведь кто даже вспомнит о нём, когда узнает, что Гражена отправилась к чародеям проситься в ученики?

— И к чародеям в ученики набиваются, — Гражена от счастья хлопала в ладоши. — Вот это я и собираюсь делать!

Этим же она объяснит леди Олдери свою причину приезда к ней. Ведь где они занимаются со своими учениками? В самом Венцекамне, а если точнее — в Королевском университете. Всем известно, что чародеи могут взять к себе в ученичество любого — и сына богатого лорда, и нищенку — лишь бы они были отмечены благоволением богов.

— А есть ли это благоволение или его нет, это сразу не разберешь, — смеялась Гражена, — поэтому чародеи долго не принимают стучащегося к ним.

— Чтобы быть уверенными в этом! — перехватила нить рассуждения Дженева. — И пока они не дали окончательный от ворот поворот, ни одна…

— …ни одна леди Олдери не сможет даже заикнуться о том, чтобы попросить меня на выход! Кому же захочется идти против воли богов? И отец не посмеет забрать меня!

— А там уже что-нибудь придумается!

— И ты едешь со мной!

— Слушай, как всё здорово получается!

— Не то слово!

Так, со смехом перебивая друг друга, чтобы продолжить ту же самую мысль, они легко и быстро приняли решение круто поменять свою жизнь.

Как же просто это делается в шестнадцать лет!…

А дальше события завертелись с головокружительной быстротой. Так же легко они приняли план дальнейших действий и, не откладывая и не сомневаясь, принялись его осуществлять.

Первым делом новоявленные авантюристки отправились к жонглёру, чтобы договориться добраться до столицы в его компании и в его фургоне.

Весело шлёпая по грязи (в нижнем городе дождь всё-таки прошёл) и радостно перебирая каждую деталь своего плана, который нравился им всё больше и больше, они забыли об осторожности — и заметили маэстро Брутваля, только когда почти налетели на него. Толстяк немедленно схватился обеими руками за воспитанницу, словно боясь, что она тут же опять куда-нибудь денется, тряхнул её и завопил во всю свою семипудовую стать:

— Где!… Где шлялась дочь благороднейшего человека на свете?!

Непослушная дочь обернулась к подруге и спокойно произнесла:

— Иди, делай то, что мы решили. Я буду ждать тебя здесь, — и лишь потом повернулась к маэстро, одарив его самой очаровательной улыбкой, на которую только была способна.

Дженева хмыкнула и побежала в сторону ярмарочной площади, благо она была уже буквально в нескольких шагах. Спугнутая дождём ярмарка доживала последние минуты; покупателей почти не было, а торчавшие ещё под навесами продавцы больше занимались сбором непроданных товаров, чем собственно торговлей. Помост для выступлений был пуст.

Плясунья нырнула в переулок, в которой должен был стоять их фургон, и с радостью разглядела не только его, но и своих товарищей. Жоани только что закончил подсчитывать урожай монет и, судя по особо кислому выражению лица, был им недоволен. Дженева нахмурилась: если и так вечно недовольный жонглёр будет дополнительно расстроен неудачей, он может заупрямиться на любое её предложение или просьбу.

— А, вот и наша гулёна вернулась. Хорошо развлекалась, пока мы все работали? — похоже, Жоани решил выместить на ней своё плохое настроение. — А может это чудо в перьях больше не хочет с нами работать?

По опыту Дженева знала, что не стоит отвечать на ядовитые намёки жонглёра — надо либо молча перетерпеть это, либо легко-легко отшутиться. Но на сей раз её губы вдруг словно зажили собственной жизнью и выпалили правду — "Да!", прежде чем она успела зажать рот ладонью.

Не ожидавший от неё такой дерзости Жоани опешил, а потом пугающе бесстрастно поинтересовался — правильно ли он понял её слова?

Дженева готова была сама себе дать оплеуху. Какая глупость! Она испортила всё своими собственными руками! Как она теперь сможет договориться с ним о поездке в Венцекамень?

Стараясь спасти хотя бы крохи от своих намерений, девушка как можно незаметнее вздохнула и заговорила, вкладывая в свой голос максимум убедительности.

— Жоани, как ты можешь думать обо мне, что я неблагодарная! Ты заменил мне отца. И всё, что я делаю, я делаю для того, чтобы ты был мною доволен, — Дженева запнулась. Говорить льстивую ложь оказалось слишком трудно, поэтому она перешла к тому, что было почти правдой. — Но мне сделали сегодня предложение, от которого я не смогла отказаться. Одна благородная дама назвала меня своей наперсницей! Настоящей наперсницей! И она уже ждёт меня.

"И попросить ли его довезти нас? Нет, пока не надо", — решила новоиспеченная наперсница.

Слово, кстати, было выбрано удачно (и хотя Гражена ни разу не назвала его, но разве её слова о том, что она считает её своей подругой и даже сестрой — разве это хуже?). Наперсничество — древняя традиция астаренов, благодаря которой простолюдин за оказанные благородному человеку важные услуги (или, иногда, в счёт будущих услуг, оговоренных заранее) мог высоко подняться по статусной лестнице. Более того — не одно нынешнее благородное семейство вело род от предка-наперсника. И не обрадоваться этому шансу могли только явные недоброжелатели того, кому он выпал.

Жоани не обрадовался. Впрочем, по несколько другой причине: в его-то возрасте и с его-то опытом было смешно верить в романтические бредни о наперсничестве. Да, когда-то такое было. Но когда, в кои-то сказочные века? А сегодня просто кто-то подшутил над его наивной подопечной.

— Ну а с драконом ты, чай, не познакомилась? Или, может, маленький народец подарил тебе вечный грош? Каких ещё глупых сказок ты наслушалась сегодня? — закончил он обычной издёвкой.

Дженева почувствовала его укол: ну да, она пару раз попадалась на грубый обман. Жоани было это хорошо известно. Но сегодня-то всё было иначе!

Или нет?…

Жонглёр уловил её сомнение и удовлетворённо подытожил:

— Будешь и дальше без спросу сбегать с представлений — узнаешь ласку кнута. А теперь марш к Юльде, она даст тебе занятие. Если голова не работает, пусть хоть руки делом займутся.

— Не гони коней, Жоани. Ты отвечаешь за Дженеву, но ты не владеешь ею, — раздался резкий, уверенный в себе голос. Когда-то цветастая, а теперь выцветшая занавеска фургона откинулась и Ашаяль, мать Жоани, коротким движением старческой руки подозвала плясунью. Та послушно подошла к ней.

— Говори. Что было?

Запинаясь, Дженева очень вкратце и очень обтекающее рассказала матери Жоани о неожиданной встрече с дочерью местного барона, которая оказалась в весьма непростом положении, и о том, что ей удалось помочь ей справиться с некоторыми затруднениями. Дженева очень боялась, что проницательная Ашаяль потребует подробности и ей придется выдавать чужие тайны (а пытаться провести старую гадалку было просто нереально). Но та лишь изредка махала головой. Понять, что она при этом думает и что решит, Дженева тоже не могла. Так, не перебиваемая ни старухой, ни жонглёром, который побаивался свою мать, она закончила короткий рассказ.

— Теперь она в начале непростого пути и надеется, что я смогу помочь ей. И я… я тоже этого хочу.

Жоани негромко хмыкнул, давая этим знать о своём мнении по поводу услышанного. Ашаяль даже не повернулась к нему

— И ты готова присоединиться к ней на этом, как ты сказала, непростом пути? — наконец спросила она.

Дженева на мгновение задумалась (до сих пор она немного легкомысленно относилась к тому, что её придется по-настоящему быть всё время рядом с Граженой, вплоть до того, чтобы проситься в ученики к чародеям) и утвердительно кивнула.

— Да, готова.

— Ты понимаешь, что сейчас можешь сделать большую ошибку? — продолжала неугомонная старуха.

О, если бы ещё Жоани не напомнил ей о её прежних благоглупостях! Как было бы хорошо не думать о возможности ошибки. Но всё может случиться… Ох-х…

Дженева обреченно кивнула.

— И ты всё равно хочешь пойти с ней? Не боишься?

Похоже, Ашаяль решила её добить — её же собственными сомнениями.

— Нет, не боюсь! — Дженева в сердцах топнула ногой. Да, она боится! Но это же не повод отказываться!

— Если хочешь — иди. Если нет — оставайся, — выдала своё решение старуха.

— Я… я пойду!

— Делай, что знаешь. А я устала и хочу отдохнуть. Жоани, дай ей денег на дорогу, — напоследок приказала она сыну. Тот только взмахнул руками, но перечить не посмел. Старуха в последние годы редко входила в дела маленькой труппы, но если она это делала — её решение было окончательным. Упавшая на место занавеска поставила точку в разговоре.

Это было не совсем то, чего хотела Дженева. Соглашаясь на предложение Гражены сопровождать её, она не подумала, что так быстро придётся с людьми, которые стали её второй семьей — тем более, что она рассчитывала на долгое совместное путешествие в столицу. А вместо этого… Да, с одной стороны её отпустили, а с другой-то — почти выгнали! Дженева прекрасно понимала, что право на уход из труппы было дано Ашаялью вместе с негласным требованием сделать это сейчас же.

Непонятная горесть захлестнула её. Закусив губу, чтобы не расплакаться, она вытащила из фургона мешок, в котором была сложена и её одежда, и остановилась, опустошённая. Может, и правда лучше остаться?… Да, нужно не забыть переодеться!

Неслышно подошла Юльда и обняла её.

— Смотри, береги себя. Помни, чему я тебя учила… Ой, девочка, как же ты будешь одна!… Никогда не носи все деньги в одном месте. Ой, ну куда же ты уходишь от нас!… - перемежая последние советы с причитаниями, она отодвинула Дженеву в сторону и стала сноровисто откладывать её небогатый скарб.

— Пойди, попрощайся с Жоани. Он ведь любит тебя как дочь.

Дженева кивнула, но прежде нырнула в темноту фургона и достала свою любимую флейту. Держа её в руках подобно талисману, она осторожно приблизилась к жонглёру и приготовилась к ливню упрёков и обвинений в неблагодарности. Но тот только махнул ей рукой — делай, мол, как знаешь. Стараясь не смотреть ему в глаза, Дженева произнесла приличествующие случаю слова с просьбой о прощении всех её прошлых провинностей, сбиваясь, поблагодарила его за заботу и всё такое. Жоани терпеливо выслушал её и, скривившись, опять точно так же махнул рукой.

Быстрые сборы, недолгие проводы. Сухие прощальные слова Ашаяли, короткие всхлипы Юльды, выдавленные, наконец, жонглёром слова "Иди себе…" — и вот то, что составляло целое, разорвалось; с одной стороны будто уменьшившиеся фигурки Юльды, Жоани и даже снова выглянувшей из фургона Ашаяли, с другой — она сама, с небольшой сумкой на плече и с флейтой, по-прежнему спрятанной за выпрямленной рукой. И если бы не упрямая мысль — а не выгоняют ли её на самом деле? — Дженева, может быть, бросила бы на землю сумку и пробурчала, что они неправильно её поняли: уж очень больно оказалось уходить. Больно и страшно.

Дженева победила приступ малодушия. Первый шаг в неизвестность, от которой боль расставания — расставания навсегда, понимаете, навсегда! — выросла неимоверно, чуть ли сравнясь с её силами — но уже в следующее мгновение боль отступила от сердца, покатилась куда-то в сторону, всё быстрее и быстрее, пока не растаяла в привычном (и ещё не тронутом ржавчиной от опыта поражений) ожидании непременно имеющих вскорости быть чудес и приключений. Шестнадцать лет — это не шутка!

Вот так, с растущей надеждой, она возвращалась к Гражене — и только увидев её, вспомнила о неудаче своей части миссии. Та мило беседовала со своим учителем и казалась бесконечно довольной. Пока замедлившая ход Дженева напряженно подбирала слова о своей незадаче, Гражена, не зная того, пришла ей на помощь:

— Я надеюсь, ты не очень расстроишься. Мы не едем с твоими друзьями. У маэстро Брутваля тоже есть друзья, которые помогут нам добраться до цели, — и она одарила толстяка улыбкой королевы.

Только сейчас Дженева заметила, что на месте прежнего, метавшего гром и молнии, полновесного маэстро Брутваля была только половина его — сдувшаяся, поникшая, вспотевшая фигура. Он в который раз потёр ладонью лоб и бросил испуганный взгляд на подошедшую плясунью, словно ожидая и от неё новых бед.

— Это Дженева, моя старая подруга. Маэстро Брутваль, самый преданный из всех учителей, — представила она их друг другу и без паузы продолжила. — Мы отплываем сегодня вечером. Я уже говорила тебе, у маэстро есть очень хорошие знакомые.

* * *

Хорошими знакомыми маэстро Брутваля оказались его дальние родственники, два брата-погодка из Рина. Они столкнулись с ним ещё утром, в дверях трактира, когда немного рассерженный нетерпеливостью своей подопечной, учитель отправился ловить её в книжную лавку. Не догадываясь о том, какие мысли ему придётся сегодня передумать во время безуспешных поисков дочери благородного барона, потерянной по его недосмотру, и какие картины грядущих наказаний за это, одна хлеще другой, будут вставать перед его внутренним взором, Брутваль задержался поболтать с родичами. Нет, потом, он, конечно, проклинал их, всех вместе и по отдельности, за роковую задержку, но это было потом. А пока он важно хвастался благородным домом, в котором живёт, его богатством и роскошью, а также тем, что по законному праву мудрости стал советником его хозяина, и снисходительно выслушивал их рассказы о житье-бытье — в частности, жалобы о том, как им не повезло с клиентами, зафрахтовавшими их маленькую флотилию речных судёнышек, и что они до вечера должны найти либо новый груз, либо пассажиров, которым надо отправиться вниз по реке — не знает ли он таких? И когда — светлые звёзды! — наконец-то найденная Гражена огорошила его свои решением пойти в чародеи, а также напомнила учителю, в порыве отчаяния возопившему небесам, его же слова о том, что могут сделать ревнивые боги тем, кто мешает их воле, маэстро Брутваль с перепугу — лучше уж рассердить хозяина, чем разгневать мстительных богов! — рассказал ей о представившейся оказии добраться до Венцекамня. Взамен воспитанница пообещала ему благосклонность небес и дорогу вместе с ней. Не долго думая, Брутваль согласился сопровождать её. Впрочем, ему больше некуда было деваться.

Выросшая группа авантюристов нашла братьев там, куда сразу и отправилась искать — на берегу реки, у причала. Те уже готовились к отплытию. Узнав, какую новость принес им Брутваль, братья заметно обрадовались и заломили такую цену, что тот несколько минут просто голосил, перекрывая все звуки в округе и пугая бродячих собак. Когда он, наконец, выдохся, началась упорная торговля. Сбив цену до уровня, всего лишь в два раза превышавшую разумную, охрипший Брутваль решил остановиться на достигнутом. Ударили по рукам. Всё это время Гражена не теряла времени: она раздобыла рваный лист серой бумаги, слипшиеся от старости чернила, тростниковый стилус (для разнообразия хорошо зачищенный), и, высунув от усердия кончик языка, принялась сочинять объяснительное письмо отцу. Задача оказалась весьма непростой, хотя бы потому, что у неё был только один лист, значит, писать приходилось сразу и начисто. Подошёл учитель, пыхтя от остатков торгового запала, и назвал цену проезда. Если у него и была надежда на то, что у Гражены не окажется денег и поэтому они никуда не поедут, он не выдал своего разочарования, когда она, не говоря ни слова, достала из пояса нужное количество монет. Сама же Гражена молча похвалила себя за то, что взяла с собой все свои «приданные» монеты, которые по обычаю дарили девочкам на каждый праздник щедрого солнца, и снова вернулась к посланию.

Поставив точку — и вздохнув от того, что написано было много, а сказано мало — она нашла посыльного и приказала ему отнести письмо на постоялый двор Дубаря. По её расчету, именно с него отец начнёт её поиски. И хорошо, если завтра. А если он уже скачет по улицам города? Его-то не проведёшь байкой о её вдруг загоревшемся желании стать чародеем.

— Когда мы отправляемся? — подошла она к маэстро Брутвалю. Тот путано объяснил, что задержка только из-за подготовки мест для них. — Пусть они поторопятся.

Но вот раздался сигнал на посадку и дело сдвинулось с мёртвой точки. Новоприбывших пассажиров разместили в одной из лодок, и пока девушки с тихими визгами привыкали к неустойчивой опоре под ногами, караван тронулся в путь. С первого судна раздались звуки «отчальной» песни.

Эй, сестра-волна, легче. Шире, брат-поток, крепче. Э-э-а-а! Ветер на крыле, ветер. День да впереди светел. Э-э-а-а!

Уставшее за день солнце нависло прямо над горизонтом. Смеркалось. От реки тянуло влажным холодом.

Сидя на грубо сколоченной скамейке рядом с пустой уключиной от весла, Гражена поинтересовалась у маэстро Брутваля, в чём же заключалась пресловутая подготовка их мест. И пока учитель, как обычно, пыхтел перед ответом, которого он не знал, Дженева показала на установленный на тонких деревянных шестах парусиновый тент над их головами. Все остальные лодки такой роскошью похвастаться не могли.

— А ещё они освободили от груза, — добавила она.

Гражена огляделась — и правда, их часть лодки выглядела откровенно пустой. Очень пустой. Чего-то явно не хватало… Чего именно — она поняла сразу, как только Дженева стала вытаскивать из неизвестно когда появившейся у неё корзинки каравай хлеба, полголовки сыра и другую, не менее заманчивую снедь. Пустой желудок наконец-то достучался до её сознания. Когда она по-настоящему ела в последний раз? Вчера? Довольно урча, Гражена тут же принялась помогать накрывать «стол». Оживился и маэстро Брутваль.

— И когда это ты ушпела жапаштись? — спросила Гражена подругу, на радостях забыв об Этикете, строго-настрого запрещавшем говорить с набитым ртом.

— Ну, времени и у тебя было много, а вот знаний о том, что самое главное в дороге — мало, — хихикнула та. — Я даже успела перезнакомиться с нашими попутчиками. И узнать, почему мы плывём в ночь.

Такое действительно случалось редко. Обычно по реке двигались только в светлое время суток, останавливаясь для ночлега на берегу. Но вот только сейчас, между желанием принять участие в сегодняшней ярмарке и необходимостью на следующее утро доставить кое-какой товар в Воденицу, расположенную в сорока верстах от Астагры, оказалась ночь на реке. Братья рисковали — в темноте легче сесть на мель или налететь на скалистый островок, которыми богата Яса в этих местах.

— А ты не знаешь, что там такого в Воденице, что они не могут подождать один день? — выслушав весь рассказ, лениво поинтересовалась Гражена. В борта лодки обнадёживающе бились речные волны, она хорошо поела и потихоньку начинала входить во вкус свободы и возможности самой распоряжаться собой. Жизнь с каждой минутой казалась всё лучше и лучше.

Дженева на мгновение замялась. Она уже пожалела, что завела этот разговор. Завтра в Воденице должна была состояться пышная свадьба детей местных баронов. Повернувшись в другую сторону она, как бы между прочим, в нескольких словах объяснила причину и сделала вид, что ушла в созерцание игры речных струй.

Темнело прямо на глазах. В наступившей тишине слышалось лишь шлёпанье волн да резкий скрип вёсел в уключинах.

— Я устала. И хочу спать, — раздался надменный голос Гражены.

Маэстро Брутваль, успевший до этого пару раз украдкой зевнуть, с большим трудом приподнялся с деревянного сундука, на котором он сидел, и вытащил оттуда несколько одеял. Пряча лицо от спутников, Гражена укуталась в грубую шерстяную ткань, улеглась на жёсткое дерево скамьи, с тревогой подумав о возможности бессонной ночи, вздохнула… и провалилась в сон, в спокойный сон без сновидений.

* * *

Пробуждение пришло толчком.

Гражена широко открыла глаза в густую ночную темень и попыталась понять, отчего так бьется сердце. Понимание пришло тут же, и она закусила губу, чтобы не застонать. Вчера суета милосердно заслоняла от неё главное. А ночью все завесы исчезли и оно встало перед ней в полный рост: её прошлые мечты и надежды — вдребезги и навсегда разбившиеся о предательство того, кого она любила больше себя самой.

Её предали. Лучше бы её убили.

Её предали.

Боги, как же это больно!

С головой замотавшись в одеяло (даже не обращая внимания на сомнительнее запахи, исходившие от него), она беззвучно рыдала — может быть, впервые в жизни.

Когда от слёз у неё заложило не только нос, но и уши, она почему-то испугалась, что может оглохнуть, и этот неприятный страх отогнал желание плакать. Немного успокоившаяся Гражена выбралась из кокона одеяла, и, приподнявшись, стала оглядываться по сторонам. Тишина глубокой ночи ещё больше напугала её. Куда она едет? И что собирается делать, когда приедет на место?

Мелькнула трезвая мысль, что это всё ночные страхи и с рассветом они исчезнут. Но до рассвета было ещё далеко. Гражена едва слышно застонала и снова спряталась под одеяло. Плакать. Она спешит к чужой свадьбе — от неслучившейся своей.

…Когда пришёл долгожданный рассвет, она забылась в тяжёлом сне, но неприятные, злые образы продолжали и там грызть её сердце…

И пошли друг за дружкой дни путешествия, почти не отличимые друг от друга. Монотонность дневных переходов с редкими и недолгими остановками сыграла злую шутку с Граженой, затянув её в трясину унизительных воспоминаний и навязчивых мыслей. Её обманули. Её предали. Как с ней могли так поступить? Что она сделала, чтобы заслужить такое? Но дневные бесконечные круговороты мыслей, изъедавшими её изнутри, казались мелкими неприятностями по сравнению со злыми предрассветными часами. Как бы поздно она не засыпала, ей ни разу не удалось избежать ни их, ни того липкого страха и чувства безнадёжности, которые они каждый раз приносили с собой. Гражена отдалилась от спутников. Особенно её раздражал Брутваль, с медвежьей грацией пытавшийся отговорить её от принятого решения. Дженева заметила это и постаралась взять на себя всё его внимание. Поначалу она откровенно скучала, выслушивая его обычные разглагольствования вперемешку с хвастовством, но когда он по многолетней менторской привычке начал поучать её Поведению, Достойному Юной Дамы из Благородного Семейства, Дженева вполне оценила это: жизнь бродячих артистов научила её не раскидываться возможностями разузнать правила любой игры — от игры на трещотке до игры в Знатную Даму. Брутваль, впервые в жизни почувствовавший от кого-то искренний и живой интерес к его нотациям, тоже не замедлил воспользоваться случаем восстановить своё самоуважение, покачнувшееся было после того злосчастного дня, и стал важно поучать её всему, что только знал сам. Если же Дженева уставала от потока Правил или хотела хотя бы подобия уединения, она брала свою любимую флейту и садилась на корму. И тогда над речной гладью раздавались грустные и протяжные мелодии. Хрипловатый голос флейты был несилён, да ещё и поверхность воды глушила звук, так что очень скоро девушка заметила, что, когда она играет, гребцы с других лодок стараются держаться поближе к их судёнышку. Она делала вид, что не замечает слушателей, что её флейта поёт сама для себя, но, тем не менее, каждый раз напоследок специально для них играла весёлые песенки. Это не замедлило окупиться добродушными знаками внимания со стороны попутчиков и более удобными местами для ночлега, которые теперь отводились девушкам и их спутнику. Изредка к ней приходили мысли о том незнакомце по имени Кастема. Они, впрочем, почти сразу превращались в вопросы, на которые никогда не находилось ответов. Странная встреча, странный человек, странный разговор… И эти слова — "дорога будет лёгкой". К чему они были? О чём? Она пару раз пыталась заговорить обо всём этом с Граженой, но та лишь фыркала при одном упоминании о встрече в заброшенном саду. Тогда Дженева навесила на воспоминание ярлык "ничего не понятно" и запрятала его подальше в память.

Глава 2. Время перемен

Причалы в Венцекамне, как всегда, пахли рыбой и дёгтем. Дорога в город поднималась среди понатыканных в беспорядке деревянных складов, сараев и иных припортовых сооружений. Когда они вышли на Набережную, Брутваль настоял на остановке, чтобы он смог перевести дыхание. Для напряжённой, как струна, Гражены это было ножом по сердцу. Ещё на реке она составила план действий и любая сторонняя помеха в их осуществлении виделась ей злонамеренной попыткой посягательства на её интересы.

Правила вежливости требовали, чтобы гости посылали впереди себя гонцов с известием о своём приближении. Поэтому прежде всего ей надо было найти писаря, который бы подготовил визитное письмо. Гражена огляделась по сторонам и, не заметя в пределах прямой видимости столика с бело-синим флажком гильдии писарей и грамотеев, не спеша, но решительно, направилась туда, где, по воспоминаниям от прежних посещёний столицы, должна была находиться Базарка: в этом торговом районе можно было при желании найти всё что угодно — от зуба дракона до флакона с ядом. Дженева тут же тронулась вслед за ней, и всё ещё пыхтящему учителю не оставалось ничего другого, как догонять подопечную.

Гражене не пришлось долго искать. На Бычьей улице она нашла дремавшего в ожидании заказчиков писаря. Медяк на его столик — и писарь, сутулый и лысый старик, поднял на неё слезившиеся от старости глаза. Поняв просьбу с полуслова, он достал из кипы бумаг нужный лист, уже заполненный должным порядком, и под диктовку Гражены вписал туда имена и час визита. Готовое письмо он вручил вынырнувшему невесть откуда мальчишке, добавил короткие инструкции и подзатыльник. Посыльный исчез в толпе. Гражена уже спокойнее двинулась дальше, не особенно выбирая направление.

Итак, один шаг сделан. Очень скоро леди Олдери получит письмо — и будет ожидать гостей в назначенный час. Следующее дело было намного сложнее — теперь требовалось ждать: гость не мог дать хозяину менее четверти дня для подготовки его встречи. Дальнейшие шаги тоже непросты, но они уже будут действием — встреча с леди Олдери, первый разговор, объяснения (Гражена уже состряпала историю о повторяющихся сновидениях, в которые вели её в Венцекамень, к неведомому чародею, и что она, в конце концов, не смогла их ослушаться). Главным же, конечно, делом было очаровать старуху. Гражена вовремя вспомнила, что титулы «леди» и «лорд» прилагали к своим именам только придворные; значит, леди Олдери при желании могла не только открыть перед ней двери Туэрди, но и устроить в свиту одной из принцесс — или даже самой королевы! От этой перспективы у дочери провинциального барона сладко ныло сердце.

Ну и, естественно, надо будет создавать вид, что она пытается напроситься в ученики к чародеям. Очень пытается. Изо всех сил!

Перестараться в этом она не опасалась: сама идея, что чародеи и вправду примут её, была слишком смешной, чтобы казаться реальной.

Пока же ей приходится ждать. Гражена нетерпеливо покусывала губы. За монотонные дни путешествия она изменилась внутренне. Без конца тлевший в ней огонь от обид и оскорблённой гордости что-то навсегда сжёг в ней, а что-то, наоборот, закалил. Незаметно для неё самой её заморочные мысли "меня обманули, меня предали" сдвинулись к иной формулировке — "я позволила себя обмануть и предать", а жгучие вопросы типа "как со мной могли так поступить?" переплавились в "как я могла позволить так поступить с собой?". В такой форме они были не столь мучительны и даже подразумевали какой-то ответ — который, впрочем, пока ускользал от уже измученной ими Гражены.

Ладно — ждать, так ждать. Гражена приняла решение зайти в первый приличный трактир — не столько потому, что была голодна, сколько чтобы откупиться таким образом от учителя, который уже начинал действовать ей на нервы своими нотациями вперемешку с жалобами на пустой желудок. И пока повеселевший толстяк уничтожал огромную миску лапши, Гражена, без энтузиазма грызшая овсяное печенье, решала, чем занять свободные часы. Из двух вариантов — найти спокойное местечко и передремать там или отправиться прогуляться по городу — её молодой организм выбрал второй. Тем более, что, судя по оживлённой болтовне Дженевы, не раз бывавшей в столице, здесь можно было найти массу интересного. Итак, двумя голосами против одного было решено отправиться гулять. А в качестве компенсации Гражена отдала учителю остатки своего печенья.

Прогулка оказалась на удивление занимательной и весёлой. Маэстро, в своё время проведший несколько лет в университете Венцекамня, неплохо знал город и мог поведать множество поучительных и забавных историй дней своей школярской юности, связанных с той или иной корчмой или даже увитым плющом балконом, мимо которых они проходили. Гражена посмеивалась, отпуская прозрачные намёки насчёт правдивости этих баек. А тут и Дженева, взревновавшая подругу к учителю, принялась рассказывать свои истории и приключения. Когда же их соревнование за её внимание стало превращаться чуть ли не в потасовку, смех Гражены перерос в раскатистый хохот. Учитель обиделся. В это время они как раз вышли на большую овальную площадь, на другом конце которой высилась каменная громада. Тут он удовлетворённо засопел и патетично объявил, что, раз уж к словам умудренного учителя относятся без подобающего почтения, он теперь и ни слова не скажет о главном (конечно, после королевской Туэрди) месте во всей столице, о средоточии мудрости и учености — сиречь об университете. Девушки притихли: Гражена потому, что именно туда лежала официальная часть её путешествия, Дженева же была поражена мощью и величием здания. Вдоволь насладившись бесспорной победой и музыкой "ну пожалуйста, ну миленький Брутваль, ну расскажи", он милостиво снизошёл к их просьбам.

В давние времена здесь был королевский замок. На месте широкой площади, по которой они сейчас шли, находился ров с водой; вместо арки с ажурными чугунными воротами стояли ворота дубовые, окованные бронзой — для крепости и серебром — для красоты. Через ров был переброшен мост, который в случае надобности могли поднять. Когда город перешагнул на другой берег реки, Глендур Однорукий выстроил там новый королевский дворец. Туэрдь? — уточнила Гражена. Нет, Туэрдь была построена Легиной Мореполавательницей, прабабкой нынешнего короля. В Глендур-замке сейчас находится городская мэрия. А здесь долгое время была тюрьма для государственных преступников. Говорят, по университетским подвалам, где сейчас расположены мастерские природного факультета, до сих пор лучше не ходить в одиночку. Странные там дела творятся, особенно по ночам. Да? — встрепенулась Дженева. Маэстро сердито засопел и продолжил дальше. Лет двести назад замок и прилегавший к нему большой кусок земли, вплоть до левого берега реки отдали университету. Ров засыпали, здание немного перестроили. Позже достроили новые корпуса — не такие, правда, большие — и разбили большой парк. Парк здесь знатный… А можно зайти внутрь? Брутваль бросил снисходительный взгляд на Гражену и разразился высокопарной тирадой, из которой только явственно следовало, что раз они с ним, то ничего невозможного нет. Через открытые настежь ворота они вошли во двор, вымощенный отполированным за века булыжником. Сидевший возле будки привратник лишь окинул их равнодушным взглядом. После уличной сутолоки здесь оказалось тихо и безлюдно. Брутваль тыкал толстым пальцем во флигели лекарского факультета, вспоминал, на каких этажах главного корпуса располагались «классики» и «законники», водил их кругами, пытаясь найти по памяти главную местную достопримечательность — амфитеатр факультета изящных искусств. Из очередного здания вышел высокий мужчина в длинном, почти полностью чёрном одеянии (судя по осанке, это была важная персона) и с места в карьер напал на Брутваля — это, мол, Королевское учреждение, а не балаган, и что вы здесь делаете. Тот как-то быстро сник от не очень мощного потока суровой укоризны.

Зато вспыхнула Гражена: её самолюбие и так было исхлёстано, чтобы позволить хоть ещё кому-нибудь посягать на него, выталкивая её взашей. Она вскинула ставшее надменным лицо и отчеканила — мы пришли сюда с намерением поступить в ученики к чародеям. Важная персона на мгновение замерла, а потом так же уверенно, но уже с уважительными нотками, объяснила, как к ним пройти.

— Впрочем, лучше я вас провожу туда.

Всё ещё пылающая гневом Гражена кивнула ему и по-королевски величаво шагнула вперёд. О, если бы на ней было не это убитое дорогой платье! Важная персона удивлённо моргнула. Потом склонилась в полупоклоне и двинулась вслед за ней, на ходу почтительно предлагая благородной даме руку.

Дженева тихонько прыснула, переглянулась с опешившим учителем и потянула его догонять их.

* * *

Тугая дверь преграждала путь обратно, на волю. Гражена с размаху навалилась на неё всем телом. Толстые сколоченные дубовые брусья дрогнули и открылись на залитую предвечерним солнцем дорожку. Девушка приподняла длинные юбки и решительно зашагала к выходу из университета, ускоряя и ускоряя шаг. Преодолев ворота, она не сдержалась и перешла на бег.

Это невозможно.

Это… это какая-то ошибка.

Этого не может быть!!!

Что ей сказал тот чародей, больше похожий на чучело, к которому её привел лорд Рэгхил?

"Хорошо, вы записаны в ученики. Ваши занятия начинаются завтра".

О, нет…

И как же всё быстро произошло! Да у них в усадьбе дольше решали, что из детей челяди пойдёт в подмастерья к плотнику, а кто в подпаски!

"Вы записаны в ученики". Здрассьте! Разве она сюда за этим ехала?

И зачем только появился тот лорд? Зачем он вызвался сопровождать её к чародеям? Может, если бы не он, этого бы не произошло!

Обессиленная Гражена остановилась. Бухкало сердце, не хватало воздуха. Она опёрлась о парапет деревянного мостика и в очередной раз прокрутила в памяти случившееся.

"Занятия начинаются завтра. Только прежде запишитесь у декана".

Внизу по-взрослому бурлил ручей. Длинная сломанная ветка билась о камни неглубокого дна и никак не могла сдвинуться с места.

Мелькнула слабая надежда — а вдруг хоть декан откажется принять её?

Нет, это будет ещё хуже. Тогда у неё вообще не будет никакого повода гостевать у старой родственницы. Это только к чародеям можно долго напрашиваться в ученики, а университетские деканы в такие игры не играют.

— Ох-х… — тяжело выдохнула Гражена. Её прежним лучезарным планам был нанесён серьезный урон. Что ж ей теперь делать?

Застрявшая ветка вздрогнула, чуть повернулась вокруг собственной оси — и, наконец, стремительно понеслась по течению.

Вздохнув в последний раз, Гражена приняла решение. Попала в воду — надо плыть. Она подняла голову и осмотрелась кругом. Что ж, город Венцекамень, — приветствуй нового ученика чародеев!

А вот и ещё один ученик. Дженева, прежде спокойно наблюдавшая за подругой, решилась подойти к ней ближе. Для неё случившееся тоже было неожиданностью — но не такой сильной. Она научится ещё одной игре. Разве это плохо? Реакция Гражены была ей немного непонятна, но она пока не стала расспрашивать её о причинах.

— Ну, как ты себя чувствуешь в новом качестве? — отрывисто произнесла Гражена.

— Да уж получше, чем ты, — хмыкнула Дженева.

Гражена нервно засмеялась.

— Где маэстро? А то ещё придется искать его.

— Ну да. Бегает он плохо. Уж не чета тебе, — ухмыльнулась Дженева. — О, ты бы слышала, как он вопил вслед тебе!

— Ой, и не говори, — делано ужаснулась Гражена. — Чувствую, я это всё сегодня ещё услышу — причём с повторами. Интересно, есть ли у чародеев особое заклинание… такое вот — затыкающее рот? Хотя бы на время, а?…

В ответ Дженева сама разинула рот, как немая рыба — и, не сдержавшись, захохотала.

— Первым делом… первым делом мы научимся ему! — еле смогла выговорить она.

Гражена снисходительно посмотрела на ухахатывающуюся подругу — и от всего сердца стала вторить ей.

…Девушки хохотали, крутились на месте, хлопали друг друга по плечам, растворяя в этом смехе все беды, страхи и разочарования последних дней.

Заразительный смех поднимался к небу.

…Эй, город Венцекамень, слушай, как хохочут ученики чародеев!

* * *

За всеми этими событиями вышло время ожидания. Девушки нашли отставшего учителя; как смогли, успокоили его, задобрили почтительными словами, и все вместе отправились на Тополиную улицу, где находился дом леди Олдери. Нашли его быстро. Привратник молча открыл перед гостями чугунные ворота. Во дворе их уже ждал слуга, который с почтительными поклонами провёл их к двухэтажному зданию с изысканными балконами и колоннадой при входе. На ступеньках, ведущих в дом, он перепоручил их третьему слуге. Тут уже даже дочь барона почувствовала себя меньше ростом — а что же говорить об уличной плясунье и домашнем учителе.

Новый слуга в полном молчании проводил их в большую, роскошно обставленную комнату на первом этаже и, склонившись напоследок в полупоклоне, выпятился вон. Когда Дженева привыкла к полумраку помещёния, она заметила на противоположной стене большой портрет и подошла к нему поближе. На нем была изображена знатная дама. Темные волосы без единого украшения, неброское платье, почти чёрный фон — всё это оттеняло одно лицо. Лицо высокомерное и, увы, заметно некрасивое: создавалось впечатление, что художник, хотя и честно постарался сгладить физические недостатки — неправильной формы тонкий нос, слишком суженый подбородок и, наоборот, чересчур широкий лоб — всё же не стал льстить заказчице, совсем затушёвывая их.

— Это и есть твоя родственница? — негромко спросила Дженева.

Гражена подошла к портрету.

— Каждый раз удивляюсь, зачем леди Олдери держит эту мазню. В жизни она намного привлекательнее.

— Спасибо, племянница, на добром слове.

Девушки резко обернулись на сильный голос. В дверях стоял оригинал. Разочарованная Дженева с первого же взгляда убедилась, что художник был совершенно прав. Но тут краем глаза она заметила приветствующее приседание Гражены и эти суетные, пустые мысли исчезли в лихорадочном припоминании уроков Брутваля — как правильно вести себя в присутствии знатной дамы. Искренне надеясь, что её погрешности будут не очень заметны, она вслед за Граженой полностью повторила её полупоклон.

— И добрых дней тебе. Скажу прямо — удивила ты меня. Удивила!

— Света и тепла тебе, тётушка, — вежливо поприветствовала Гражена леди Олдери (правильнее было бы, конечно, назвать её бабушкой, но с Гражены хватит и одного сделанного в детстве случая этой ошибки) и постаралась достойно отразить её удар. — От всего сердца надеюсь, что не разочаровала.

— Это будет зависеть от тебя. Садись, — уже мягче произнесла она, села в высокое кресло и легким движением руки указала племяннице скамеечку, стоявшую рядом. — Что это ты выдумала с чародейством?

Гражена удивлённо вскинула на тётку глаза: в её визитном письме и слова не было об этом. Откуда она узнала? Леди Олдери заметила это и многообещающе улыбнулась.

— Я едва уговорила твоего отца позволить мне первой побеседовать с тобой.

— М-моего отца?

Леди Олдери полюбовалась изумлением племянницы.

— Трене примчался сюда третьего дня и чуть не разнёс по кирпичику мой дом, обвиняя меня, что я прячу тебя. Тебе повезло, что ты задержалась в пути: он уже немного остыл. Но садись же, наконец. Ты долго была в дороге. И рассказывай мне всю правду.

Гражена мешком опустилась на пуфик. Новость была ещё та! Честно говоря, выбравшись из Астагры, она и думать забыла, что отец может броситься за ней в погоню. Тем более, что он нагонит её уже прямо у цели.

Стоп! А ведь цель-то уже достигнута! Гражена оживилась — её сегодняшнее неожиданное ученичество ещё может оказаться не только бедой. Но этот козырь лучше пока попридержать.

И она принялась выкладывать сочиненную в пути байку. Времени у неё тогда хватало, поэтому её история была неоднократно отшлифована и чуть ли не отрепетирована. Основной упор она делала на том, что просто не могла противиться поле богов, ежели таковая действительно была.

— И вот так я оказалась в Венцекамне, — Гражена решила пока остановиться здесь и, чтобы её умолчание последовавших событий не выглядело подозрительным, перешла в патетическое наступление. — Скажи, тётушка, разве я могла поступить иначе? Разве я не права?

Леди Олдери невольно отвела бесстрастное лицо в сторону. Когда она услышала от Трене причину его бесцеремонного появления в её доме, вместе с недоверием, удивлением и гневом на сумасбродство племянницы в ней родилось и чувство гордости за неё. Это была кровь её дерзкого рода! Она попробовала представить картину — в Круге ренийских чародеев появляется её родственница — и это, несмотря на всю малосбыточность, пришлось ей по вкусу. Причем настолько, что леди Олдери, как могла, успокоила своего провинциального свойственника и даже постаралась зародить в нём ростки ожидания благ, которые его дочь-чародейка смогла бы принести родному отцу.

И вот теперь она терпеливо выслушала детский лепет вместо рассказа о реальном призвании. Предложенная ей история была явно сшита белыми нитками.

Нет, она не станет строить воздушные замки на фантазиях юной племянницы. Если бы она услышала что-то серьёзное, то уж постаралась бы убедить упрямого и гордого Трене позволить дочери идти выбранным ею путём. Но — не судьба… А жаль.

Приняв такое решение, она повернулась к племяннице и, широко улыбаясь, предложила своё гостеприимство и ей, и её отцу. Гражена, у которой за последние дни болезненно обострилось предчувствие отвержения и отказа, вздрогнула всем телом и бросилась в атаку — лишь бы не дать тётке произнести роковые слова "пока вы не решите отправиться домой".

— Где мой отец? Я хочу поговорить с ним!

На лице леди Олдери мелькнуло удивление этой горячностью, но, тем не менее, она не стала препятствовать Гражене в её желании. Она хлопнула в ладоши; в комнату вошёл прежний слуга и, повинуясь знаку хозяйки, снова исчез. А буквально через несколько мгновений загремели шаги и в комнату ворвался барон Трене Гордый из Астарендоуина и Кхиша.

И Гражена снова первой бросилась в бой.

— Отец! Я прошу прощения за своё непослушание! И прошу твоего благословения на выбранный мною путь! — горячим криком она словно пыталась переломить ситуацию на свою сторону.

И — была, не была! — главный козырь.

— Сегодня чародеи приняли меня к себе в ученики! Да!! Я — ученик чародеев!

Очень жаль, что Гражена была тогда не в состоянии оценить произведённый ею эффект: отец так и замер с приоткрытым ртом; тётка чуть не соскочила с кресла, пытаясь высмотреть что-то в её облике. Зато Дженева по своему опыту выступлений на публике хорошо знала, как такие паузы обрываются и, сжавшись, ожидала взрыва.

И он не заставил себя долго ждать: барон метался по комнате, сбивая мебель, крича и на дочь, и на леди Олдери, которую он обвинял в пособничестве сумасбродству глупой девчонки. Досталось и маэстро, некстати вышедшему из тени. Леди Олдери пыталась одновременно тушить пожар и расспрашивать племянницу о подробностях. Шум стоял такой, словно всей ярмаркой ловили вора.

Гражена, вначале просто оцепеневшая от мощи вызнанной ею стихии, быстро пришла в себя и, переводя взгляд с тётки на отца и обратно, попыталась пересилить какофонию.

— Тётушка, тётушка, — чеканила она, — я хочу поговорить с отцом. Наедине, — и прямой взгляд в глаза Трене.

Гнев отца был страшен ей, но она знала, что надолго этого гнева у него не хватит. Особенно, если его не будет подпитывать своим суматошным мельтешением тётка, которую он всю жизнь недолюбливал. Леди Олдери попыталась было воспротивиться этому, но Гражена сумела настоять на своём. Не обращая внимания на тётку, она храбро подошла к отцу и потянула его к выходу из залы. И хотя на его лицо всё ещё было страшно смотреть, то, как легко ей удалось сдвинуть его с места, придало Гражене надежды и мужества. У неё хватит сил!…

…Когда за ними закрылась дверь, в комнате стало оглушительно тихо. Встревоженная леди Олдери прошлась взад-вперёд, потом её задумчивый взгляд упал на Дженеву и маэстро — и оживился внезапно пришедшей мыслью. Леди вернулась в своё кресло, подозвала спутников племянницы поближе и, после недолгого колебания, обратилась к девушке:

— Кто ты и как тебя зовут?

Дженева незаметно набрала побольше воздуха в лёгкие и, произнеся в уме краткую молитву всем богам и духам, приготовилась подтверждать легенду подруги.

А то, что это будет непросто — она поняла сразу…

* * *

Гражена уронила голову на подушку и вся отдалась блаженному ощущению чистого тела в чистой, теплой, мягкой постели. Как хорошо! И какая она молодец!

Её сердце ликовало.

Она победила: отец дал своё согласие. Она смогла его убедить. Она настояла на своём.

И тётка приняла её в свой дом.

Ладно, она будет учиться у чародеев, пока от этого никуда не денешься — но настоящая её цель лежит не к ним, а в королевский дворец.

И это будет! Будет! Она и дальше собирается побеждать!

Девушка тихонько засмеялась от переполнявшей её радости.

— Ты чего? — из непроглядной темноты раздался сонный голос подруги.

— Эх, ты! Ничего не понимаешь!

— А-а, ну да… Да, ты была сегодня великолепна… Кстати, — голос Дженевы посерьёзнел. — Леди Олдери всё выпытывала у меня детали. Я рассказала ей почти всё — кроме, конечно, Тэиршена. Значит, мы встретились в Астагре — это как было. И ты хотела ехать одна в Венцекамень, а я посоветовала тебе обязательно взять спутников. Вот ты и выбрала меня и Брутваля. Дальше тоже, как было на самом деле.

— Угу…

— Не знаю, поверила она мне или нет.

— Это уже неважно, — отмахнулась Гражена.

— Точно знаю: если бы Брутваль не подтвердил ей, что меня тоже взяли в ученики, вот этому бы она ни за что не поверила.

— Не переживай. Отучимся, сколько надо, у чародеев, а потом я обязательно заберу тебя во дворец.

— Правда? — судя по скрипу, Дженева присела в кровати. — Честно?

— Сущая правда, — довольно засмеялась Гражена. — Сущее честно. Мы им ещё всем покажем! И не сомневайся!…

…Утро было тихим и ласковым. Гражена долго лежала с закрытыми глазами, наслаждаясь чувством успокоённости: сегодня впервые за последние дни она не пробудилась для тягостных и тоскливых предрассветных часов. В ней крепло какое-то подспудное убеждение, что прежние беды остались позади. Для уверенности в этом она прокрутила убивавшие её прежде мысли "как я могла позволить так поступить с собой?" — и вдруг увидела ответ на них. Простой и действенный.

А не надо позволять. И всё.

Она больше никому не позволит унижать себя.

И ещё она больше не будет отпускать свою жизнь на самотёк. Она будет строить её сама.

Из-за двери уже давно доносились шаркающие шаги слуг и обычные, негромкие утренние шумы большого дома.

Пора вставать. Сегодня надо многое успеть сделать.

* * *

Завтрак был из разряда напрочь отбивающих аппетит. Отец ещё дулся, демонстративно отказывался есть и всё норовил завести разговор об упадке нравов и дочерней неблагодарности. Леди Олдери тактично и умело переводила разговоры в менее опасные области, рассказала пару невинных и забавных анекдотов из жизни двора, улыбалась, острила, ухаживала за гостями. Только благодаря ей завтрак не превратился в новый скандал. Гражена (она, кстати, настояла, чтобы Брутваль и Дженева тоже сели за стол, и даже усадила подругу рядом с собой) старательно делала вид, что всё в порядке, смело глядела в глаза отцу в его самых патетических моментах и с растущим уважением поглядывала на бесспорные дипломатические умения тётки. Дженева потихоньку выходила из шока, вызванного тем, что она сидит за одним столом с бароном, её бывшим хозяином, и придворной дамой, и очень пыталась казаться незаметной. И только Брутваль, ещё огорчённый попавшими в него вчера молниями барона, с удовольствием уминал завтрак: жалко только, конечно, что порции были маловаты…

Потом по твёрдому настоянию тётки Гражена потеряла много времени на примерку и подгонку её старых платьев, которые она отдала племяннице — пока, мол, та не обзаведётся собственным гардеробом. Потом ей пришлось выслушивать отца: он, похоже, никак не мог смириться с данным им самим вчера разрешением. Потом появился Брутваль с жалобами на недостаточное почтение к нему со стороны здешних слуг и надо было разбирать конфликт.

В общем, когда она, наконец, вырвалась из дома, чтобы отправиться в университет, солнце уже припекало. Как и вчера, её сопровождали только Дженева и Брутваль. Трене не раз порывался идти вместе с ней, но с деликатной помощью леди Олдери Гражена сумела поставить на своём.

После нервозной атмосферы в доме тётки на шумной и пыльной улице дышалось свободно и легко. По пути Гражена ещё раз пробежалась памятью по вчерашнему разговору с отцом: в нём, кстати, ни разу не мелькнуло ни имя Тэиршена, ни его папаши — ни вообще чего бы то ни было, связанного с неудавшейся свадьбой. И это здорово… Раз никакие слухи до сих пор не расползлись по их округе, то их, скорее всего, уже и не будет. Соседям вполне хватит для пересудов и её неожиданного чародейства!

Это, кстати, напомнило её об одном деле, к которому она до сих пор относилась несколько легкомысленно: она уже ученик чародеев — и кто бы мог подумать! — а кто они такие, и чем занимаются, она ж ведь, по сути, почти ничего не знает. Решив не откладывать это в долгий ящик, она принялась выспрашивать о них Брутваля. Толстяк, как обычно, насопелся перед рассказом, и по въевшейся с годами менторской привычке загундосил:

— Венценосный король есть вочеловеченное воплощение воли Королевства. Благородное сословие — суть его дерзания и устремления. В славных воинах Королевство являет свою силу и храбрость. Простолюдины есть его мышцы и кости…

Гражена терпеливо выслушала эти прописные истины вплоть до последних слов — "а чародеи суть прочные нити, коими превечно связаны и Тело и Дух Королевства".

— Да будет свет Высокого навсегда с ним. Да не упадут мои слова на камень, — девушка закончила формулу за учителя и вернулась к началу разговора. — Брутваль, расскажи мне, что говорили о чародеях, когда ты учился в университете. Ты же, наверное, видел и их учеников. Чему они учатся? Я должна знать о них всё! Ну?…

Они прошли не один квартал, прежде чем под напором настойчивых вопросов Гражены учитель смог хоть немного утолить её интерес. Да, чародеи находятся на службе короля. На особой службе. Они владеют тайной магией, которую тщательно скрывают от посторонних. У них всегда есть ученики — когда больше, когда меньше. Учатся в университете, вместе с другими студентами проходят самые разные курсы. Тут маэстро вспомнил о своём сокурснике, который потом вернулся к себе домой, куда-то на север, и по слухам, сколотил там целое состояние. Каким образом? — поинтересовалась Гражена. А вот то-то и оно, что неизвестно. Сам-то он утверждает, что богатство ему принесла особая бумага — тонкая, легкая, — которую он делает в своей мастерской. Но любому здравомыслящему человеку понятно, что из древесных опилок золота не сделаешь. Это все колдовские штучки, которым он научился у чародеев! Может, у него есть Драконий глаз, которым открываются человеку любые клады, может… Так это что, он сам не стал чародеем? — прервала его Гражена. Маэстро даже удивится этой мысли. Точно, не стал. Был учеником у чародеев — но сам чародеем не стал. Может, он украл у чародеев Драконий глаз и они за это… А другие ученики? Они стали чародеями? Толстяк глубоко задумался. Потом начал вспоминать тех, кто так же прошел этот курс. Синита Лунный Голос, сказочная певунья. Брутвалю довелось слышать её пение на юбилее нынешнего короля Ригера, да пребудет с ним благословение Королевства. Лицо толстого учителя даже просветлело, когда он вспомнил её чарующие трели… Королевский управляющий лорд Фонгиц — тот, говорят, тоже учился у чародеев. Правда, очень давно. Он слыл стариком ещё в студенческие годы самого маэстро. Хорошие это были деньки, славные. Ох, и любили же мы тогда почудить, погудеть!… Но сами же они не чародеи? — вернула Гражена учителя в настоящее. Брутваль почти обиделся вопросу. Нет, конечно, как управляющий может быть чародеем! Он же правая рука Ригера и во всем должен следовать его воле… А чародеи, что ж, ей не следуют?

Брутваль опять удивился её умозаключению. Как не следуют, должны следовать… Но… Он замялся. Знающие люди говорят, что в древности чародеи имели право не повиноваться монарху или Королевским законам — и что это право никто никогда не отменял. Ходили слухи, что именно чародеи воспрепятствовали воцарению отца нынешнего короля, когда умер прежний король Стиппин Справедливый, дед Ригера. Говорят (он понизил голос), они чем-то так напугали добродушного Стиппина-младшего, что тот не только навсегда оставил мысль возложить на себя корону, которая принадлежала ему по бесспорному праву престолонаследия, и передал её сыну, но и ушел в отшельники…

Тут Брутваль опомнился. Он испугался, что наговорил лишнего, и довольно резко оборвал разговор. Заинтригованная Гражена не собиралась бросать дело на полпути, но Брутвалю повезло избежать её нажима: они уже почти пришли.

Сегодняшний университетский двор был заполнен говорливыми и веселыми стайками молодых людей, движением и гомоном. Студенты, вернувшиеся на занятия после перерыва, не спешили в холодные сырые классы, стараясь в запас погреться на солнышке. Видимо, той же мысли придерживались и преподаватели, которые неспешно и степенно пересекали двор в разных направлениях, будто бы по важным делам.

Гражена приглядывалась к школярам, мимо которых они проходили. В большинстве здесь были молодые лица (но всё же постарше её самой), хотя среди них встречались и более пожилые особы, лет этак под тридцать, а девушки были шумны и бесцеремонны почти так же, как и юноши.

Ударил гонг и толпа со вздохом двинулась к главному зданию. Маэстро остановился, чтобы пропустить основной поток. Когда почти вся толпа всосалась в узкую щель дверей, они тоже пошли вперёд. Кабинет декана располагался на третьем этаже. Брутваль особым образом постучался; услышав оттуда приглашающий голос, открыл тяжёлую дверь и, прежде чем зайти самому, запустил в комнату девушек. Стоявший за высокой конторкой декан Хартваль — невысокий старик в традиционной темно-синей бакалавратке — пристально и бесстрастно оглядел вошедших. Его испытующий взгляд задержался на Брутвале.

— Брутваль! Брутваль с классического факультета!

— Спасибо, досточтимый, что вспомнил меня, — голос толстяка дрогнул.

— Ну, вспомнить тебя несложно, а вот узнать — куда как труднее. Когда ты впервые появился в этих стенах, то был худющий, как глист.

Гражена негодующе вскинула голову, но декан и не подумал извиняться перед ней за допущенную грубость. Хуже того — он, похоже, даже не заметил её негодования, уйдя с Брутвалем в никому не интересные воспоминания о дряхлой старине. Пока они болтали, нетерпеливая Гражена всё не могла решить, стоит ли ей прервать их и вернуть в настоящее, а Дженева подобралась поближе к окну и скуки ради разглядывала редких прохожих.

Но старики и сами добрались до дела: вот уже Брутваль, как обычно путано объясняет, зачем он сюда пришёл. Тут Гражена решилась: она дерзко шагнула вперёд, одновременно доставая из кармана листок бумаги, который ей вчера дал чародей, и протянула его декану.

— Что это, барышня? — приподнял брови декан. В его голосе явственно прозвучали гневные нотки.

Гражена не позволила ему осадить себя.

— Досточтимый декан! Дочь барона Трене из Астарендоуина и Кхиша Гражена и дочь Бартена из Астарендоуина Дженева приветствуют тебя и смиренно просят занести их имена в списки учеников чародеев. Вот письмо чародея Ченя, подтверждающее мои слова.

Декан безмолвно взял лист бумаги и стал разворачивать его с таким видом, словно точно знал, что не найдёт в нём ничего серьёзнее рецепта варенья и тогда у него будет полное право выставить за дверь девчонку, бесцеремонно влезшую в его беседу. Он наскоро просмотрел короткое письмо — и внимательнее перечитал его ещё раз. Вот как?… Его раздражение дерзостью Гражены исчезло: кому, как не ему, было знать, насколько странными являются не только сами чародеи, но и все их ученики. Обычные мерки к ним не подходили.

Он поднял глаза на Гражену.

— Астарендоуин — это в Астарении?

— Да, досточтимый.

— В дни моей молодости в Королевской гвардии служил Тэль из Астарендоуина.

— Это был младший брат моего деда, барона Грасса из Астарендоуина и Кхиша.

— А Дженева?

— Вот она, — и Гражена, удивлённая тем, что та до сих пор не подошла к ней, обернулась к подруге. Рассердившись, что она всё стоит, уставившись в окно, Гражена повысила голос. — Дженева!

Дженева механически повернула бледное лицо на окрик. Она только что с замиранием сердца увидела за окном знакомую фигуру. Через двор, не спеша, шёл тот самый Кастема. И это узнавание пришло вместе с непонятными для неё радостью и страхом — и страхом тем большим, что она совершенно не знала никаких причин ни радоваться появлению этого человека, ни бояться его. Как в полусне она услышала голос Гражены и, забыв, что они здесь не одни, выпалила:

— Смотри, это он! Это тот, из-за которого мы решили стать учениками чародеев!

— Что ты говоришь! — Гражена готова была провалиться сквозь землю за нелепую выходку подруги. Что подумает о ней самой декан? Она повернулась к нему и, очаровательно улыбаясь, промолвила. — Не обращайте на это внимания, досточтимый. Это просто шутка.

Но декан оказался, похоже, другого мнения.

— Вам это кто-то посоветовал? Кто? — резко спросил он Дженеву.

— К-кастема, — тут же ответила она и, словно опомнившись, удивлённо заморгала.

— Что ты несёшь? — отчаянно всплеснула руками Гражена: не хватало только, чтобы их обеих теперь сочли сумасшедшими и выставили вон. Ну, точно: вон как декан рванулся к этой дурочке.

Хартваль и вправду неожиданно быстро для своего возраста направился к окну и выглянул в проём, лишенный по летнему времени рамы. Двор был пуст. Он обернулся к Дженеве и настойчиво переспросил:

— Кастема сказал вам поступить в ученики к чародеям. Да?

— Никто нам такого не говорил! — Гражена поспешила ответить за подругу. — Я сама это решила. Ты забыла, что ли?… Досточтимый, это просто какая-то ошибка!

Дженева обескуражено посмотрела на декана. В ней росло непонятное ощущение сделанной глупости. Запинаясь, она произнесла извиняющимся голосом:

— Простите, я, наверное, что-то напутала. Это точно… Это ошибка… Никто, конечно, не советовал нам такого. Гражена права.

— Ну что я говорила! — победно вскричала Гражена.

Декан ничего не ответил. Не возвращаясь больше к произошедшему инциденту, он занялся оформлением новоиспеченных учеников (Гражена едва не выдала своего удовлетворённого вздоха). По вызову декана явилась бакалавресса Еурилль — грациозная полная женщина в шёлковой бакалавратке. Она бросила короткий любопытствующий взгляд на девушек и стала выслушивать распоряжения декана на их счет, время от времени задавая уточняющие вопросы.

Потом они уже вчетвером вышли из кабинета декана и разделились: бакалавресса попросила Брутваля помочь ей составить полный перечень предметов для его учениц, а девушек пока отправила в университетскую библиотеку — как она сказала, "осваиваться".

Войдя в большую комнату, сплошь заставленную пыльными шкафами с книгами и манускриптами пугающих размеров, Гражена глянула на насупленного хранителя библиотеки и потянула Дженеву вглубь помещёния.

— Ты что это устроила у декана? Что с тобой стряслось? — спрятавшись за стеллажами, уже спокойнее поинтересовалась она (слава светлым звёздам, дурацкая выходка Дженевы не привела к неприятностям).

— Ты помнишь того незнакомца в заброшенном саду?

— Как ты мне с ним надоела. Он тебя случайно не сглазил?

Дженева посмотрела подруге прямо в глаза.

— Знаешь, я не удивлюсь, если это так, — нервно засмеялась она.

— Забудь про него. Главное, что нас записали. Фухх… И сейчас Брутваль вместе с этой, как её там…

— Бакалаврессой Еурилль.

— Ага… так вот, судя по её беседе с деканом, они сейчас составляют нам длиннющий список разных там историй, географий и геральдики Королевства и всего остального подлунного мира. Вот уж не думала, что снова придется корпеть над книгами.

Дженева побледнела.

— Что с тобой опять? Да тебя что, действительно околдовали?

— Нет, нет, — замотала та головой. — Но ты ведь хочешь, чтобы мы учились вместе? Так вот, это не получится: я не умею ни читать, ни писать.

Гражена всплеснула руками.

— Весёленькое дело! Вот уж… Ладно! — приняла она решение. — Мы и с этим справимся. Ты только пока никому об этом не рассказывай. А уж я… я научу тебя грамоте. И ничего не говори! — перебила Гражена возражение, готовое сорваться с уст подруги. — Мы вместе. Понимаешь, мы теперь вместе! И будем помогать друг другу.

…Брутваль, вернувшийся от бакалаврессы, застал девушек за письменным столом, что-то бормочущих над раскрытыми фолиантами — и чуть не расплакался от умиления перед их рвением к учёбе.

* * *

Гражена ошиблась, решив, что странная выходка Дженевы обошлась-таки без последствий. От камешка, упавшего на ровную гладь воды, начали отходить круги. Один из них уже достиг самой Туэрди; точнее, его восточного крыла, в котором находилась резиденция королевского мажордома.

Днём лорду Станцелю принесли записку от декана, в которой он просил аудиенции. Письмо было коротким, официальным и написано так сжато, что в нем ничего нельзя было прочесть между строк. И всё же что-то в нем насторожило старого мажордома. Скорее всего — сам факт его наличия.

Если бы университету (который частично находился на казенном коште, а, значит, и под казенной рукой) что-то бы срочно понадобилось, декан обратился бы непосредственно к казначею или одному из министров — и сам всё с ними решил. Опыта подобных дел было ему не занимать — мажордом невольно улыбнулся, вспомнив, как умело и изящно Хартваль как-то раз обошел предписание городского начальника стражи. Тот, разгневанный очередной выходкой буйной студенческой вольницы, издал строжайший приказ — после троекратного задержания любого школяра (за драку ли, или за участие в сомнительной проказе), использовать его молодые руки и неуемную энергию на благо городского порядка. То есть несколько недель своей жизни тот должен был отдать на вывоз из города мусора и прочие подобные очистительные мероприятия. Декан в ответ тут же ввел ученое звание младшего профессора, которое давалось только студентам и только за особые заслуги. А точнее, нужно было два раза попасться в руки городской стражи — ибо до профессоров, хоть даже и младших, руки нового закона уже не дотягивались. Впрочем, польза от новоприобретенной профессуры для университета была немалая: именно на их широкие плечи декан тут же возложил непосредственную обязанность поддерживать порядок на его территории.

Похоже, что нынешнее дело было такого уровня, которое мог решить только сам мажордом. И причем не терпящее отлагательств: лорд Станцель не сомневался, что если бы декан вдруг решил открыть новый факультет, то смог бы подождать его планового полувизита-полуинспекции по Королевским учреждениям.

Мажордом отложил в сторону бумагу, постучал пальцами по столу… Потом дал секретарю распоряжение пригласить к нему досточтимого декана. Сегодня, после вечернего удара колокола. И привычным усилием воли переключил своё внимание с чуть тревожившей его загадки на текущую работу.

Декан пришёл вовремя. Неизбежный ритуал церемонных приветствий плавно перетек в неспешный разговор "ни о чём" двух убеленных сединами высокопоставленных Королевских слуг. Мажордом и декан в совершенстве владели искусством "словесной дуэли", а давняя взаимная симпатия позволяла им вести общение в стиле ещё более высокого искусства грациозного танца-беседы, в котором важно не то, что говорится — а что сказано. Сторонний наблюдатель решил бы, что здесь идёт обмен банальностями вперемешку с бессмыслицей и недомолвками, но веселые искорки, периодически вспыхивавшие в глазах собеседников, очень сильно противоречили бы этому скоропалительному выводу.

— Недаром древние столь осмотрительно относились к выбору рамы для картины. Грубое обрамление…

— …свело "на нет" много прекрасных форм. Да, мой лорд, для сенешаля было ошибкой сообщать новость королю, да пребудет с ним благословение Королевства, в день, когда у него родилась дочь, третья принцесса королевской крови.

— Однако, право, досточтимый декан, долг Королевского слуги не позволял ему ждать. Ибо не каждый может дождаться.

Старики, долгая жизнь которых рассказала им многое об ожидании — гораздо больше, чем это было известно молодым и нетерпеливым, понимающе улыбнулись друг другу и недосказанным словам. У короля Ригера было уже четыре дочери — и ни одного сына. Для короля, не особенно жаловавшего женский пол, это имело очень горький привкус; для Королевства, в чьей истории было не одно имя славной царствующей королевы — вряд ли. Лорд Станцель склонил вбок голову, немного ослабил величественную осанку и произнес совсем другим голосом:

— Спорим, что ты не прочь отужинать?

Хартваль засмеялся и ответил:

— Тогда пошли. Насколько я тебя знаю, ты ещё и не обедал.

— Да, ты прав. Меня уже давно мучит… голод.

И, шутливо выясняя, какой же именно голод мучит хозяина, они перешли из заваленного бумагами кабинета в хорошо освещённую роскошную большую и пустынную залу, в которой по распоряжению лорда был заранее приготовлен ужин на двоих. Посреди залы стоял невысокий столик, заставленный едой и напитками. Стоявшие рядом слуги помогли старикам удобно устроиться в мягких креслах, а потом, по кивку мажордома, оставили их одних.

— Я принес тебе новость, — начал разговор декан. — Нынче у чародеев появилось два новых ученика.

— М-м-м? Это великаны-людоеды? Или один из них наследник престола какой-нибудь дружественной нам державы? Дружественной — до первой пограничной стычки?

— Это две молодые особы, довольно приятной наружности. Хотя не красавицы. Дочь мелкопоместного дворянина из захудалой провинции и её компаньонка. Почти дети.

— Ну и загадки ты задаешь. Дай попробую… А ты пока попробуй вот эти маринованные грибы. Хороши, право!… Они обладают редким даром — чарующе танцуют, лечат заговорами или вещают грозные потрясения для государства?

— Если что-то такое и есть, то они крепко держали язык за зубами. Не гадай зря. Обычные девчонки. И что за мода пошла нынче — отправлять к нам детей? Никакого толку с них нет, попутаются только под ногами, наревутся — и через месяц домой, к мамке!

— Ну, ты это зря, что никакого толку. За месяц путанья под ногами — плата за год учебы, — мажордом поднял вилку как бы в усиление своих слов. — Впрочем, в отличие от тебя чародеи согласились взять их в ученики. Так ведь?

— Не совсем, — буркнул декан. — Чародеи сами предложили им ученичество.

Лорд Станцель на мгновение застыл в нелепой позе, с отведенной в сторону вилкой. Потом положил её, ставшую вдруг не к месту. Потом отодвинул от себя и тарелку.

Хартваль тоже замолчал.

— Вот как? — негромко произнес лорд Станцель после недолгой паузы.

— Дело было так… — и декан кратко, но достаточно подробно рассказал события сегодняшнего дня. Его собеседник слушал внимательно и молча, лишь изредка прерывая гостя уточняющими вопросами.

К концу рассказа он заметно успокоился.

— Занятно, очень занятно.

— Знаете ли, высокочтимый лорд, если это только занятно, то…

— Не злись, — прервал его высокочтимый лорд, в этот момент больше похожий на древнюю, чуть нахохлившуюся тощую птицу. — Даже если это не блажь и не благотворительность Кастемы — а по твоим же собственным словам пригласил их в ученики он один, а не весь ренийский Круг, — кто ж знает причины тех или иных решений чародеев? Может, он просто почародеил?

Декан раздраженно повел плечами на неудачную игру слов. Это простонародное словечко означало что-то вроде совершения нелепых, бессмысленных и, одновременно, неопасных действий. В среде образованных людей его употребление считалось дурным тоном.

— Нет, право, я не понимаю, что тебя так могло встревожить, — уже серьезнее продолжил лорд Станцель. — Ну, захотели чародеи сами сделать первый шаг. Обычно они просто не успевают это сделать, так много желающих попасть к ним в учение обивают их пороги.

— Вот именно, что обычно, — повторил Хартваль за ним. — Обычно им и так хватает народу самого разного веса и калибра. А то, что они остановили свой взгляд на двух провинциальных пигалицах — вот это и кажется мне необычным.

— Может, Кастема просто… в отличие от тебя, старого паникёра… просто смог разглядеть в них что-то действительно необычное? — мажордом помолчал, уйдя в свои мысли. — Они ведь сами странные. Странные и непонятные. Гораздо больше, чем их поступки. Только что с того? Я начинал помощником секретаря ещё при Легине Мореплавательнице, потом служил Стиппину Справедливому. Я помогал его внуку Ригеру разбираться в хитросплетениях дворцовых интриг в первое время после его неожиданного воцарения. И могу судить, что многие вмешательства чародеев в государственные дела — по своей ли воле, или по велению монарха — были на благо Королевству. Раньше или позже. Особенно в тех случаях, когда их советы были необычными.

— Ты говоришь мудрые слова. Только холодны они. Холодны, как сами чародеи и дела их. Я не обладаю даром предвидения и не читаю звёзды, но сердцем чую — грядут великие перемены, и утешить нас обоих может только то, что мы с тобой вряд ли доживем до них, — в лице декана сквозь привычную самоуверенность неожиданно проступило искреннее волнение.

— Может быть, — поднял светлые глаза старый лорд, — Может быть, пришло время перемен. Но, значит, ты прожил слишком спокойную жизнь, если боишься их.

И словно лопнула струна.

— Прошу тебя, — с натугой сказал декан. — Пошли кого-нибудь разузнать об этих девицах, кто они и чем славились у себя на деревне.

— Я сделаю это и сообщу тебе всё, что узнаю сам.

Наступила неловкая пауза.

Ветка дерева негромко стучала в закрытое от ветра окно.

Хартваль отложил в сторону смятую салфетку и произнес:

— Благодарю за угощенье.

Старики вместе поднялись из-за стола и теперь стояли друг напротив друга, чуть опустив глаза.

— Благодарю Высокого за ещё один день жизни, в котором нашлось место для встречи с другом, — произнес лорд Станцель.

— Да не будет он последним. Не провожай меня.

Декан повернулся и прямо направился к выходу. Мажордом смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за дверью. Потом устало сел обратно в кресло. Вошли слуги, стали гасить свечи. Он отстраненно наблюдал, как они переставляют стремянки, как фарфоровые колпачки в их руках опускаются на фитили и как в комнате от этого сразу чуть темнеет.

Когда фигуры слуг почти растаяли во мраке, он взял ближайший подсвечник с ещё живой свечой и пошел к себе кабинет. Сегодня нужно было ещё успеть подготовить несколько важных писем.

А ветка дерева всё стучалась…

* * *

Вечером, за семейным ужином, Гражена в самых привлекательных красках расписала свой первый день занятий. И было весьма хорошо. Леди Олдери удивлённо и ободряюще ахала, Брутваль время от времени подавал свой авторитетный подтверждающий голос, и даже барон немного оттаял — особенно когда услышал, с отпрысками каких благородных семейств будет учиться его дочь. Маэстро, успевший разузнать об этом, и сам был немало озадачен: видимо, за два десятка лет, прошедших с его школярских дней, многое изменилось в мире, раз по его родным университетским коридорам нынче ходят дети не только писарей, но и приближённых к престолу вельмож. Леди Олдери скромно подтвердила: да, у нас стало модно давать детям хорошее образование (сделав акцент на не уточнённом "у нас" и бросив многозначительный взгляд на висевшую на стене напротив гравюру Туэрди). То, что Гражена поступила не на самый престижный классический факультет, а к чародеям, благоразумно осталось за рамками беседы. Дженева уже немного освоилась и любовалась грацией и чарующей светскостью леди Олдери: теперь она начинала понимать слова Гражены, что эта немолодая женщина выглядит гораздо красивее, чем её лицо.

Остаток вечера был посвящён мелким организационным вопросам: в частности, было решено, что девушки переселятся в небольшую пристройку к дому. Там у них будут не только отдельные комнаты, но и свой собственный выход в город через садик (когда тётка, явно гордясь, произносила это словечко, Гражена опускала глаза, чтобы не выдать смешливых искорок: по её деревенскому разумению этому клочку запущенной земли с парой чахлых кустов больше подходило название цветочного горшка-переростка). Маэстро пока оставался в доме, переходя в крыло, где жили слуги. Кроме того, впервые была озвучена мысль об отъезде барона домой; правда с условием, что это произойдёт лишь тогда, когда он "окончательно убедится, что его дочь не попала в плохие руки и серьёзно занята делом". Гражена склонила голову, как и положено послушной дочери, а про себя решила проявлять чудеса благоразумия и рвения к учёбе — лишь бы отец не затянул со своим "окончательным убеждением".

Но учиться оказалось отнюдь не просто. Бакалавресса постаралась на совесть, составив для них такой огромный список предметов, что Гражена однажды даже накричала на учителя: чем он тогда думал, давая своё согласие на него? Толстяк тогда очень обиделся и ответил той цитатой из Этикета Благочестия и Благородства, где говорилось о трудолюбии как отличительной черте каждого благородного человека. А пока новоиспечённым студенткам предстояло изучать историю страны, её географию, список королевских династий, обычаи жителей, геральдику, традиции разных местностей Рении, два иностранных языка и ещё кое-что по мелочам. И это, не считая того, что много времени и сил уходило на обучение Дженеве грамоте! Хорошо ещё, что в своё время Илерина успела кое-чему научить свою дочь, а у Дженевы оказалась крепкая память, так что некоторые азы она вспомнила быстро.

Дни студенток были похожи друг на дружку, как цыплята из одного выводка. Вставали на рассвете, быстро глотали завтрак, принесённый чернявой девчонкой по прозвищу Галка, которую хозяйка дала им в услуженье, и отправлялись на лекции — чаще всего, занудные. Когда наступал перерыв, они спускались во двор, где их почти всегда встречал Брутваль, и шли обедать домой или (что бывало чаще) покупали какую-нибудь нехитрую снедь у торговцев, которые к тому времени, как мухи на мёд, слетались со своими лотками на университетскую площадь, и устраивали в парке пикник. После перерыва, пролетавшего слишком быстро, втроём возвращались в классы для более свободных практических занятий. Маэстро либо помогал им, либо дремал где-то в уголке. Предвечерние часы чаще всего проводили в библиотеке, где Гражена учила Дженеву грамоте. Потом, когда начинало смеркаться и в библиотеке становилось слишком темно, они отправлялись домой, уставшие и голодные. И каждый раз Гражена с раздражением думала — когда же её отец уедет и она, наконец, сможет сбавить темп: пока же, с постоянным контролем с его стороны, это было нежелательно.

Но когда пришло время расставания и грохот копыт возглавляемой гордым Трене кавалькады растаял в предрассветной тишине, Гражена разрыдалась на груди леди Олдери. Та, как могла, утешала племянницу, видя в её слезах и свою горечь от разлуки с рано умершим отцом, но Гражена, скорее, плакала по своему навсегда ушедшему детству, по его простым мечтам и по несбывшейся любви, которая осталась там…

Вечером того же дня леди Олдери пригласила племянницу, как она сказала, "для небольшого, но серьезного разговора". После немного затянувшегося вступления о чести её знатного рода, к которому благодаря матери имела честь принадлежать и Гражена, леди перешла к похвалам благородных качеств её юной родственницы, к её "достопохвальному рвению к учёбе" и высказала свою "непоколебимую уверенность" в том, что дальше Гражена будет доставлять ей только поводы для гордости. Гражена, улыбаясь намертво приросшей к её губам улыбкой, кивала, поддакивала тётке и изо всех сил делала вид, что для неё самой высшим счастьем будет и дальше выкладываться на занятиях, лишь бы та была ею довольна.

И только вернувшись к себе в комнату и прочно закрыв за собой дверь, она грохнула вдребезги тарелку и завизжала. От этого полегчало. Тут кстати прибежала встревоженная шумом Дженева и Гражена вылила остатки гнева и разочарования в сбивчивых жалобах на коварство тётки. Она загнала её в ловушку! Ведь для того, чтобы попасть в вожделенный дворец, ей нужно, прежде всего, понравиться тётке — а та недвусмысленно показала, каким именно способом она может ей не понравиться.

Но, как потом оказалось, Гражена злилась зря. После отъезда отца вдруг стало ясно, что она может держаться взятого темпа в учёбе уже без прежнего напряжения всех сил. Теперь учиться было легче — то ли потому, что она привыкла к этому занятию, то ли потому, что объем её обязательных дел несколько снизился: она достаточно научила Дженеву, чтобы та дальше работала сама. Более того, теперь подруга помогала ей. Очень скоро выяснилось, что вряд ли нашёлся бы хоть один город — как в их королевстве, так и в соседних Местании и Ларуоне, — в котором бы бывшая плясунья не выступала, а её рассказы о путешествиях и обычаях разных земель были несравненно интереснее монотонного бубнения их старенького профессора географии; вдобавок, её знания оказались хорошим подспорьем и по части языков сопредельных держав.

Отъезд Трене оказался переломным ещё в одном: девушки, наконец, заметили, что учатся не одни. Их сокурсники, которых они раньше едва отличали от друг от друга, наконец-то приобрели человеческие лица и имена. Конечно, из-за того, что почти все студенты учились по своему собственному графику и на занятиях у разных преподавателей собирались разные по составу группы, было сложно завязывать более-менее прочные знакомства. Всё же Гражене удалось сдружиться с Лией и Терестиной — сёстрами из благородной, но не очень богатой семьи. Они были заметно старше её и поэтому в их отношении к ней проглядывали материнские чувства. Гражена, к счастью, этого не замечала, а Дженева благоразумно помалкивала.

С Дженевой же сдружился шебутной парень по имени Лартнис. Ему уже было далеко за двадцать; более того, он даже успел жениться. Его отец, хозяин стеклолитейной мастерской, хотел, чтобы сын продолжил его дело с бСльшим размахом, и поэтому послал его учиться в университет на природный факультет. Поначалу Лартнис не особо воспылал радостью к его идее, но, в конце-концов, свыкся с этой необходимостью и даже начал получать от неё удовольствие. Настолько, что когда его обучение на природном факультете подошло к концу, он уговорил отца дать ему возможность пройти ещё и курс классического образования. Своё решение он мотивировал тем, что так ему будет легко общаться с богатыми и знатными клиентами, а, значит, будет большая польза делу. Разбогатевший стекольщик, давно втайне лелеявший мысль купить дворянский герб, одобрительно отнесся к желанию сына навести лоск в своём образовании.

Так Лартнис поднялся по социальной лестнице — из университетского подвала, в котором располагались мастерские, до верхних этажей престижного классического факультета. Он легко сошёлся с новыми однокурсниками, всегда был готов принять участие в любой студенческой забаве и не особо утруждал себя собственно учебой. Две девушки-провинциалки подкупили его своей настойчивостью и целеустремленностью. Некоторое время он просто приглядывался к ним, а потом решил, что Гражена слишком большая гордячка и что более спокойная Дженева ему больше по нраву. На лекциях он стал подсаживаться поближе к ней, рассказывал разные интересные истории и вскоре эта тройка стала почти неразлучной — так как на близком расстоянии Гражена оказалась вовсе не такой высокомерной. Несколько раз он водил девушек на экскурсию по мастерским, в том числе и в свою родную, стекольную, и даже дал им попробовать выдуть стеклянные изделия, которые в полутемной комнате на не совсем трезвую голову могли сойти за стаканы.

Так что когда подошёл грустный праздник последнего листа, после которого весь университет традиционно уходил в отпуск на время затяжных осенних дождей, Гражена с сожалением восприняла необходимость сидеть дома. На эти недели жизнь во всем промокшем донельзя Венцекамне почти замирала. Девушки чаще проводили время в беседах с хозяйкой. Гражена расспрашивала тётку об обычаях двора, о монаршей семье, вздыхала — как бы ей хотелось увидеть это хотя бы уголком глаза. Леди Олдери с удовольствием говорила на эту тему, но почти всегда быстро соскальзывала на рассказы о своих придворных обязанностях и заботах: на её хрупких плечах лежала ответственность за новые наряды королевы Энивре и малолетних принцесс, а осуществляла она это, руководя Королевской мастерской златошвеек. Так что очень скоро Гражена заочно узнала привычки и характер всех белошвеек, портных и вышивальщиц, с которыми работала тётка, и могла, не задумываясь, назвать не менее трёх десятков видов тканей.

Изредка леди Олдери заводила разговор и о чародеях. Нужно сказать, что Гражена к этому времени убедилась, что многое из того, на чём она строила свои грандиозные планы в Астагре, существовало только в сказках и в непутёвой голове её учителя. Так, чародеи давно уже не испытывали приходящих к ним в ученики многократными отказами: они либо тут же принимали их (как это произошло с ними самими), либо сразу указывали на дверь почти без единого шанса на пересмотр решения. Кроме того, нынче никто из образованных людей (кроме как всё того же Брутваля) отнюдь не ставил знака равенства между "помехой ученикам чародеям" и "гневом богов". Так что она уже понимала, что ей повезло — и причём сильно: не попади она сразу в университет, не заговори с тем длинным лордом, не прими тётка её сторону — и увёз бы её тогда отец домой, как миленькую…

И вот ещё что: пусть и не сразу, но Гражена заметила своеобразный интерес тётки. Она не могла понять его причин, но была уверена — леди Олдери весьма одобрительно смотрит на её ученичество у чародеев. Гражена понимала, что это помогло ей удержаться в Венцекамне, но и, одновременно, это мешало её дальнейшим планам. Получался странный расклад: ради осуществления своих желаний Гражене приходилось стараться в противоположном направлении — и притворяться, что она с интересом слушает рассказы тётки о чародеях, было ещё цветочки. Впрочем, после того, как леди Олдери назвала имя одного из чародеев, её интерес стал настоящим. Кастема — тот самый незнакомец из Астагры или кто-то другой? Тётка описала его внешность: похоже, что тот. Да и Дженева видела его в университете. Было бы неприятно, если бы тот Кастема и чародей Кастема оказались одним человеком — у неё сохранилась кислая оскомина от разговора в заброшенном саду, и рисковать увеличивать её, общаясь с ним по ходу учёбы, ей совсем не хотелось. Хорошо хоть, что пока в их занятиях нет ровным счётом ничего «чародейского». Гражена начинала надеяться, что чародеи и вправду о них забыли — одновременно предчувствуя обиду, если это так.

Дженева же практически не сомневалась, что тот странный незнакомец был чародеем: более того, она скорее бы удивилась обратному. В её нынешней размеренной и наполненной зубрёжкой жизни, лишённой чувства постоянного праздника, ставшего ей привычным за годы бродячей жизни уличных артистов, у неё было только две эмоциональные опоры. Первая — вполне реальная мечта о придворной жизнь, зароненная в ней Граженой, в чьих способностях добиваться своего она уже убедилась. Вторая — гораздо более непонятное ожидание чего-то необыкновенно хорошего; но откуда оно придет или что для этого надо было сделать — всё это было совершенно неизвестно. Единственно, ей казалось, что это чувство было как-то связано с тем Кастемой. Но пока к ней приходила только лёгкая тоска. И когда же закончатся эти дожди? И лишь грустные мелодии её любимой флейты помогали разгонять её грусть…

* * *

Северный ветер принес долгожданный мороз и снегопад. Промокший до отвращения город за одну ночь превратился в сказочные снежные чертоги. Даже дворники, которым надо было убрать снег с улиц, радовались произошедшей перемене.

Снова начались занятия, но после нескольких недель, почти безвылазно проведенных в четырёх стенах, девушек больше тянуло на прогулки и маленькие путешествия по почти незнакомому для них ещё городу — и что им кусучий мороз, вечно мокрые варежки и заледеневшие подолы платьев!

Подошло время праздника зимнего солнцеворота. Целых три дня Венцекамень (как и любое другое местечко в Рении) жил только развлечениями и пирушками. Второй день праздника Гражена и Дженева провели в весёлой компании однокашников, впервые попадя на правый берег города. Возвращаясь обратно по Новому мосту, они остановились разглядеть легендарное слияние ленивой Ясы и узкого Глена, от которого брал своё начало широкий и полноводный Гленмар. Девушки стояли у чугунных перил и привязывали детали старых сказок и легенд к реальной картине, расстилавшейся перед ними. Потом попытались разглядеть университет, но отсюда были видны лишь скалистые склоны и часть университетского парка. Зато они обнаружили напротив него новую, неизвестную им ранее деталь: небольшой остров и на нем башню, поднимавшуюся над верхушками тополей.

Они спросили у одного из прохожих, что это такое? Короткий ответ — башня чародеев — вмиг опустил их из мира сказок и легенд на реальную землю.

— Ха, так вот где живут чародеи… — странно хмыкнула Гражена.

Дженева крепче взялась за обледеневшие перила. Её сердце дернулось с привычного места и часто забилось.

— Да, они там — а мы здесь, — промолвила она непонятную фразу.

Разгорячённая весельем Гражена вдруг почувствовала нестерпимую обиду от того, что чародеи забыли о них — а они что, зря столько сил потратили, чтобы стать их учениками?! - и решила исправить допущенную несправедливость.

— Пошли туда. Напомним о себе.

— Мы не успеем дойти засветло, — нисколько не удивилась её словам Дженева.

— Да?… - Гражена подняла голову к уже темневшему небу. — Ничего, нынче полнолуние, а на небе ни облачка.

Девушки переглянулись, подтверждая готовность следовать своему сумбурному решению — и целеустремлённо зашагали к университету.

…Действительно, без помощи яркой луны им никогда бы не удалось пробраться через заснеженный парк. Если ближайшие к университетским корпусам дорожки добросовестно расчищали от снега, то дальше, к реке, были нетронутые снежные завалы. Кроме того, в неверной игре света и тени девушки успели пару раз промазать мимо дорожек и провалиться в мягкие сугробы.

К берегу реки они вышли по уши в снегу. Впереди расстилалась ровная льдистая поверхность Гленмара. После небольшой рекогносцировки на местности они решились повернуть налево. Поверху каменистого склона петляла утоптанная тропинка, хвала духам ночи — не скользкая. Девушки без приключений вышли ею к покрытой тонким льдом заводи, в которой начинался какой-то остров. Повеселевшие путешественницы обменялись надеждами, что это тот самый… Но башни отсюда не было видно, поэтому заводь решили обогнуть.

Этот переход оказался самым трудным. Тропинка, как назло, куда-то исчезла, и им пришлось брести через снежную целину, перепинаясь о спрятанные под снегом корни деревьев. Вдобавок, дорогу преградил незамёрзший ручей — который они заметили, правда, лишь когда Дженева чуть не провалилась в ледяную воду.

Авантюра переставала быть игрой. Забравшись на поваленное дерево, промокшие и замерзшие девушки принялись решать, что им делать дальше. Они уже почти были готовы повернуть обратно, как Дженева разглядела впереди сооружение, весьма напоминающее мостик. Прежняя решимость тут же вернулась и они зашагали дальше.

Это действительно оказался узкий деревянный мост. Даже под утоптанным снегом было видно, какой он старый и что идти по нему опасно: кое-где в настиле зияли темные дыры. Судорожно цепляясь за такие же хлипкие поручни, Гражена и Дженева перешли по мостику на пологий берег острова — и снова взяли налево. Дорожка повернула вглубь острова и через некоторое время вывела их к темной махине высокой узкой башни…

* * *

В одном из старинных зданий Венцекамня, сохранившемся ещё со времен расцвета аларанов, чья великая и прекрасная цивилизация не пережила суровых лет Долгой Ночи, есть выцветшая древняя фреска. На ней в один ряд стоят высокие люди в почти одинаковых длинных одеждах. Изустные предания донесли из глубины веков имена некоторых чародеев с этой фрески, но понять, кто из них кто, вряд ли возможно: по странной прихоти художника они почти неотличимы друг от друга…

Одинаковые простые позы, схожие черты лиц, смазанные складки одежды, небогатая палитра красок…

Говорят, если долго разглядывать картину, детали уходят и остается главное — облик гордого, многоведающего, сильного человека.

А ещё говорят, что нельзя пристально смотреть в нарисованные глаза чародеев — потому что тогда смотрящему передастся сумасшедшинка, скрытая в них…

* * *

В самой верхней комнате башни возле круглого дубового стола сидели несколько человек. Когда-то Круг ренийских чародеев едва помещался за этим большим столом; сейчас же четыре фигуры едва могли разогнать пустоту и одиночество, привычно разлившиеся в этих стенах. Посреди стола стоял золотой светильник филигранной работы, в котором ярко горело чистое, бездымное пламя.

— Как здесь холодно, — глухо произнес высокий статный мужчина. Он встал, поплотнее завернулся в толстый шерстяной плащ, и перешел поближе к огню камина.

Ещё один чародей с лицом, словно грубо вырубленным топором, проводил его взглядом — и тоже подошел камину, бросив в него несколько поленьев и разворошив угли. От света разгоревшегося пламени ещё больше проступила негармоничность его облика. Казалось, что топор в своё время не только выстругал его профиль, но и прогулялся по его лбу и щекам, оставив там борозды и трещины. Для полноты картины природа наградила его волосами, больше похожими на сухую серую солому, и редкими гнилыми зубами.

От камина пахнуло теплом. Некрасивый чародей довольно улыбнулся и молча вернулся на своё место. Сидящая рядом маленькая круглая женщина обменялась с ним короткими взглядами, в которых вспыхнули и растаяли нежность и понимание — и сдержанно обратилась к Кастеме:

— Как твой брат? Женил, наконец, сына — или всё ещё ждет приданого побогаче?

Тот усмехнулся.

— Знаешь, Кемешь, ещё нет. У него сейчас другие хлопоты. Он разругался с соседями из-за клочка пахотной земли и теперь судится с ними. Я пробовал убедить его пойти на мировую, но он упёрся — ни в какую! Что ж, это его выбор, а вот племянника мне жалко. Он слепо любит отца и идёт за ним во всех его сумасбродствах.

— Неважно, куда мы идем, — произнес нараспев некрасивый чародей.

— Неважно, куда мы пришли, — подхватила его соседка.

Мужчина у камина почувствовал на себе острие внимания в возникшей паузе. Он не сомневался, что окончание этой формулы из Канона чародеев "благо тому, кто знает, что он всегда на своём месте" было оставлено ему. Он пожал плечами — и правда, ощущение некой неуместности не покидало его последнее время. Айна-Пре в глубине души мучился от несоответствия своей силы установленным традицией чародейства границами её применимости. Он мог значительно больше, чем ему дозволялось — и это делало его жизнь горькой. Его друзья смирились с подобной участью, и Айна-Пре то завидовал их искреннему спокойствию, то презирал их за слабость. И эта разыгранная для него сценка царапнула его сердце: они считают, что с ним что-то не так — с ним, а не с устаревшими традициями!

Его глаза, обращенные к огню камина, сверкнули гневом. Слепые упрямцы! Разве они не видят того, что к ним приближается враждебная сила, для отражения которой им понадобится вся их мощь и власть — вся, а не только предписанная трухлявыми Канонами!

Он заговорил, и в его голосе зазвучали отголоски этого гнева.

— Я опять видел облако непроницаемости. Кто-то закрывает от нас игру струй Вечного Потока. Если так пойдет и дальше, мы окажемся беспомощными, как младенцы! Мы должны помешать этому, наконец!

— Да, я тоже в последнее время не всегда могу попасть туда, куда хочу, — с тяжелым вздохом согласилась с ним Кемешь. — Непонятная сила настойчиво отводит меня от некоторых знаков в Книге Судеб. Но я не чувствую в ней враждебности. Она строга, но не зла. Я пробовала говорить с ней… Она молчит. Я чувствую… нам просто надо ждать, — добавила она после паузы.

— Ждать — чего?! - жадно схватился за это слово Айна-Пре. — Что нас вытеснят из мира знаков и мы лишимся и этих жалких остатков древнего могущества?

— Так ты опять завидуешь древним магам? — вступил в разговор Кастема. — Ты забыл, к чему привела их гордыня?

— Ты называешь это гордыней. А я назову это дерзостью и гордостью! Им был ведом восторг сотворения звёзд…

— …и знание последствий своих дерзостей. Долгая Ночь — суровая расплата за безрассудные игры с причинами всех вещёй.

В камине громко треснуло полено.

— А как по мне, с закрытыми дверями не всё так страшно, — вернулся к началу разговора некрасивый чародей. — Вы знаете, кому мы служим. Ключи в замках поворачивает, скорее всего, рука хозяина. Я согласен с Кемешью.

— Когда бы это вы не были согласны друг с другом! — чародей успел метнуть эти слова, прежде чем сообразил их настоящую мишень: Кемешь и Чень были давними любовниками.

Айна-Пре сглотнул так некстати появившийся ком в горле и хрипло произнес:

— Извините. Меня что-то занесло.

Несколько минут молчание в комнате разбавлял только умиротворяющий треск из камина.

И вдруг глубокая тишина оказалась вдребезги разбитой пронзительным многоголосым визгом — тут же перешедшим в раскатистый металлический грохот.

Все обернулись к закрытой двери.

Когда стихло даже эхо, Кемешь спокойно сказала:

— Кажется, к нам гости.

И потянулась за светильником.

Глазам спустившихся на первый этаж хозяев представилась картина, от которой Кемешь едва не расхохоталась во весь голос: две перепуганные девушки ползают по полу, пытаясь собрать рассыпавшиеся доспехи тяжелого рыцарского облачения, на которое они налетели в непроглядной темноте. Ослепленные неожиданно появившимся ярким светом, незваные гостьи не сразу разглядели за ним фигуры чародеев, зловещё возникшие в чёрном проеме двери… А когда разглядели — с тихим стоном едва не умерли на месте от страха.

От преждевременной седины их спасло то, что Кемешь увидела, как промокла и обледенела их одежда — и чародейка тут же уступила место хлопотливой пожилой женщине. Она всплеснула руками и начала распоряжаться своими товарищами — разжечь камин в её комнате, принести туда все запасные одеяла, нагреть воды.

Перепуганные девушки позволили провести над собой все её манипуляции и опомнились только когда уже сидели завернутыми в шерстяные одеяла возле всё веселее потрескивающего пламени. Их затея представала перед ними теперь в ином виде. Гражена всё сильнее чувствовала неудобство — мало того, что они явились неприглашёнными, так ещё и доставили хозяевам массу хлопот.

— Слушай, что на нас тогда нашло? И зачем мы сюда попёрлись? — её вопрос прозвучал настолько риторически, что Дженева только мельком подняла на неё лицо и снова сжалась: в ней крепло непонятное и неприятное ощущение неправильности происходящего, словно она, подняв флейту, чтобы играть на ней для публики, вдруг обнаружила залезшего внутрь безобидного жучка — и теперь у всех на виду, под пристальными и нетерпеливыми взглядами судорожно пытается вытрясти упирающуюся помеху.

— А ну-ка возьми себя в руки! — встревожено воскликнула Гражена, заметившая подавленное состояние подруги. Они и так вляпались, не хватало ещё при этом вести себя недостойно. — Пусть выгоняют, если захотят! Проигрывать — так с высоко поднятой головой!

— Ты думаешь, нас выгонят? — задумалась этой возможности Дженева и покачала головой. — Нет, это, скорее всего, нет.

— Откуда ты знаешь?

— Н-не знаю, — запнулась та.

— Что за глупости ты несёшь! — недовольно скривилась Гражена.

— Не знаю! — Дженева вскипела и выпрямилась. — Но знаю, что никто нас за это не выгонит!

— Не злись, — примиряюще сказала подруга. Выпрямилась, глаза горят — и хорошо!

— Да я и не злюсь на тебя… Это я на себя… Или нет… Не знаю, — всхлипнула Дженева вперемешку со смешком.

— Тише! Сюда кто-то идёт…

Это была Кемешь. Она внесла тяжёлый поднос и, тараторя что-то тёплое и одобрительное, принялась разливать горячий чай по огромным чашкам, тут же протягивая их незваным гостям. Налив себе последнюю, поменьше объемом, она со словами "пейте, пейте, пока не остыло; он на лучших травах" отошла с нею в сторону, чтобы не мешать девушкам — и чтобы рассмотреть их, не тревожа своим вниманием. Кастема уже успел сказать ей, что это те самые дети, которых он тогда заметил. Что ж, похоже, он не ошибся — редко кто пробовал войти в Круг так рано. Как странно… А тут ещё и эти закрытые двери… Вечные звёзды, что же это такое готовится? — кольнуло её тоскливое предчувствие. И всё же её привычное доверие к жизни, как всегда, легко развеяло серую пыль, уже готовую упасть ей на сердце. Она неслышно шагнула, возвращаясь к камину.

— Могу я узнать цель вашего появления здесь? — голос Кемеши стал резче.

Девушки как по команде повернулись к ней. Гражена после короткого колебания решилась говорить правду.

— Вы ещё летом приняли нас в свои ученики… А уже зима, — дипломатично высказала она свою претензию. Леди Олдери была бы довольна ею!

— А ты? — оставив слова Гражены без ответа, чародейка повернулась к Дженеве.

Та напряглась. Что ответить? Почему её понесло сквозь ночь и сугробы к чародеям? Потому что она всю жизнь мечтала стать одним из них? Потому что здесь мог быть тот Кастема? Или потому что на небе холодным фонарём висела полная луна?

Какие глупости.

— Не знаю, — ответила она и побледнела от собственной дерзости.

Чародейка неожиданно понимающе кивнула — у Дженевы даже немного отлегло от сердца — и повернулась к её подруге.

— Ты и правда хочешь стать чародеем? — без обиняков задала она прямой вопрос.

Гражена сжала спрятанные под одеялами кулаки и размашисто кивнула, стараясь казаться предельно убедительной. Глаза чародейки были непроницаемы.

Наступила тишина.

— Вы переночуете здесь. На моей кровати хватит места для двоих, — вдруг промолвила она прежним, добродушным голосом пожилой тётушки. — Утром я разбужу вас. Приятных снов!

Когда дверь за неё закрылась, девушки, недоумевающие подобным исходом, переглянулись.

— Похоже, ты была права, — медленно-медленно сказала Гражена. И захлопнула губы перед словами, которые собирались соскочить с них — "Хотя теперь я бы предпочла, чтобы ты ошиблась"…

…Кемешь задумчиво поднималась по узкой, винтовой лестнице. Полная луна — единственный источник света, бывший сейчас в её распоряжении — запряталась за облако, и ей приходилось ориентироваться большей частью по памяти и на ощупь. Она не любила это тяжёлое здание, своими метровыми стенами (которые не могли прогреться и в самые жаркие летние дни) отгораживавшее от них весь остальной мир. Хорошо, что теперь ей не часто приходится бывать здесь. В основном, только в такие дни… Точнее, ночи — ночи ожидания.

Она вспомнила другую ночь — когда эта лестница была щедро залита лунным светом. Давно это было… Не приходилось ли ей с тех пор об этом пожалеть? — задумалась она.

Из грустной задумчивости её вывел смех, который был уже слышен из верхней комнаты. Отточенным чутьём она догадалась, что это Чень подшучивает над рассказом Кастемы о его последней поездке. Кемешь улыбнулась и поспешила наверх — ей не хотелось пропускать такое развлечение…

* * *

До исхода долгой зимней ночи было ещё далеко, когда Кемешь разбудила незваных гостий. Стуча зубами от холода, невыспавшиеся девушки натягивали на себя ещё влажные одежды — хорошо хоть теплые от камина, над которым они сохли после вчерашнего путешествия. Сам камин давно потух, свеча на столе еле тлела, и от этого было ещё тоскливее.

В комнату опять вошла чародейка.

— Вы готовы? Я провожу вас. Сюда-то вы добрались, а отсюда можете долго плутать в темноте.

Гражена подобающим образом поблагодарила хозяйку и, едва сдерживаясь, чтобы не зевать, ещё раз попросила прощения за доставленные вчера хлопоты. Спать хотелось — ужасно. И зачем их так рано подняли?…

…Из относительного тепла башни они с размаху вышли на мороз, острый, как звёзды над ними. Кемешь, ещё более круглая от плаща, в который она была укутана, выкатилась за ними — и остановилась, раздумывая, не стоит ли вернуться за факелом: рассвет ещё был далеко, а луна уже закатилась за горизонт.

Словно в ответ на её сомнения на снег упали отсветы живого пламени. Кто-то спускался с факелом по лестнице.

— Чень? — неуверенно прошептала Кемешь и сама себе отрицательно покачала головой. Другие шаги.

Девушки, пряча в варежках зевки, начали пританцовывать от холода.

Из дверного проёма появилась крупная фигура Айна-Пре.

— Ты забыла, — без предисловий и объяснений протянул он Кемеши древко факела. — Пригодится.

— А вы! — чародей возвысил голос до силы пощёчины. — Вы марш по домам — и замуж, замуж! А это вам не по зубам!

Гражена немедленно вскинула голову и, задыхаясь от гнева пополам с чувством унижения, как могла грозно отчеканила:

— А это мы ещё посмотрим!

Хвала светлым звёздам, её голос не дрогнул! Обрадованная этим, она решила развить достигнутый успех.

— Дочь барона Трене будет сама решать, что ей делать!

— Вот только баронских дочек нам здесь не доставало, — до обидного скучно протянул Айна-Пре и, отмахнувшись от неё, не спеша двинулся обратно в здание.

Гражена, по-рыбьему разевая рот, судорожно пыталась преодолеть внезапно возникший приступ немоты.

Дверь за чародеем захлопнулась.

Дженева перехватила подругу, которая собиралась броситься за ним.

— Перестань, — зашептала она. — Ты уже выглядишь глупо. А если догонишь его, то…

— Пусти! — оборвала её Гражена. — Я не позволю ему оскорблять себя!

— Если ты видишь в этом только оскорбление, то никогда не станешь чародеем, — раздался неузнаваемый голос Кемеши. Сейчас в ней и капли не осталось от доброй тётушки, которой уже привыкли видеть её Гражена с Дженевой.

И не её слова, а вот это преображение вдруг успокоило Гражену.

Что было сказано тем чародеем? Только слова.

Но чародеи уже взяли её в ученики — а это больше, чем слова.

Она научится от них тому, что видела сейчас. И многому другому.

Тогда Кастема, сейчас Айна-Пре… Если отбросить обиды, то остаётся самое важное — они сильнее её. И даже эта тётушка…

Сила! Вот что важно! И она переступит через себя и заставит их научить её этой силе.

— Прошу простить меня, — переломила она свою гордость. — Я хочу доказать, что он ошибся. Я смогу это сделать! Я должна учиться у вас!!

При этих словах её голос почти сорвался на крик, но она вовремя остановила себя. Чародейка подняла факел и сурово произнесла:

— Что ты готова отдать ради этого?

Гражена вдруг поняла, о чём спрашивает чародейка.

Что она готова отдать?

— Свои силы, — чуть неуверенно ответила она.

— Мало!

Гражена закусила губу.

— Послушание! И уважение.

— Не то!

…Вздрогнув, Гражена выпалила:

— Гордость! Свою гордость!

Чародейка ещё выше подняла факел и, не отрывая глаз от лица Гражены, спокойно и даже немного буднично произнесла.

— Ты сказала. Звёзды свидетели.

Заморочной Гражене показалось, что все звёзды одновременно мигнули на чёрном небе. Или это она просто сморгнула слезинку?…

— А теперь идём, — мягче сказала Кемешь. — Ваши домашние, наверное, уже волнуются о вас. С сегодняшнего дня вы приняты в ученики к чародеям.

Глава 3. Короли и пешки

Когда утром лорд Станцель вошел в свой заваленный бумагами кабинет, он обнаружил там неожиданного посетителя. В глубине старого огромного кресла напряженно замерла маленькая девичья фигурка в платье, не по возрасту взрослом, и с жестко сжатыми губами.

— А-а, моя королевна заглянула, наконец, к старику? Я уже думал, ты забыла дорогу сюда. Ну и сколько же важных бумаг здесь ты уже успела разрисовать?

Угрюмое лицо девочки-подростка никак не изменилось при упоминании её старых проказ. Мажордом подошел ближе к ней и, чуть наклонившись, с благодушной улыбкой поинтересовался:

— Что случилось с моей королевишной? Рыжик опять не стал охотиться на фарфоровых оленей? Или ей не досталась какая-нибудь занятная вещица из бездонного сундука вчерашнего хассанеянского торговца?

Королевишна Легина нахмурилась и отвернулась к окну. Она находилась сейчас в том гадком возрасте-перепутье, когда очаровательное дитя уже исчезло, а до девичьего расцвета кажется так бесконечно далеко; когда окружающие лишают подросших детей их привилегий, а взрослых прав ещё не дают. Девочка ещё сильнее сжала худые кулачки и, чуть подавшись вперёд, бесстрастно произнесла:

— Это правда, что если мама родит мальчика, то тогда не я, а он будет наследником?

Старый придворный втайне гордился своей реакцией и умением сохранять равновесие на скользком паркете королевского дворца, но сейчас он опешил от вопроса. И растерялся.

— Правда? — не дождавшись ответа, повторила она. Это рассеяло его замешательство.

— Этот вопрос не простой, — медленно начал лорд Станцель, как обычно, набирая уверенность в ходе рассуждения. — В Королевстве есть давний обычай, согласно которому трон наследует старший ребенок царствующей особы. Но это именно обычай, а не закон. Бывали случаи, когда трон занимал сын, минуя сестер, хотя они и родились раньше него. А ценность традиций Королевства не столько в их содержании, сколько в их многовековой неукоснительности…

— А моя прапрабабка? — резко напомнила девочка.

Похоже, сегодня был явно не его день. Второй раз выпад собеседника преодолел его бесспорное мастерство словесного фехтования. Впрочем, и немудрено — его положение не позволяло ему часто встречаться с дубиной в руках противника… Тут он поймал себя на мысли, кого он назвал противником, и засопел носом.

— Да, моя красавица, ты права. На трон взошла она, а не её старший брат. Говорили, что его болезнь не дала ему возможность возложить корону на свою голову.

Он сделал ударение на последнем слове: официальная версия гласила "слабоумие наследника". Легина-младшая только презрительно хмыкнула: все во дворце до сих пор прекрасно помнили, что за этой вывеской, пятнающей честь королевской семьи, были спрятаны лишь его пристрастие к вину — и неуемное властолюбие Легины-старшей.

— Подожди-ка, подожди! — в его мысли вдруг запрыгнуло одно подозрение. — А кто это тебе сказал?

— Сам король. Я слышала, как он говорил об этом. И он очень ждет, что родится сын, — голос девочки снова стал пугающе бесстрастным.

Лорд Станцель почувствовал себя неуютно и неторопливо зашагал по тесному кабинету — движение во время разговора нередко позволяло ему самому лучше понять то, что он хочет донести до собеседника.

— Мудрый не спорит с неизбежностью. Он принимает все, что дает ему судьба и использует это по своему усмотрению. Если на пути к цели он сталкивается с препятствием, которое ему не под силу преодолеть — он ищет новый путь.

Его собственный путь вывел его к окну. Там, за полузамерзшими окнами, на ещё не расчищенной после ночного снегопада Аптечной улице пытались разминуться две повозки. Один возница всё махал другому руками и громко — так громко, что его было слышно за запечатанным окном — кричал: "Туда давай! Да, туда, туда!"

— Ты не можешь убедить короля принять иное решение, кроме того, которое он хочет. — Лорд Станцель повернулся назад, к девочке. Глаза Легины наконец-то потеряли свою бесстрастность. — Но ты наверняка можешь что-то другое.

Он замолчал. Молчала и она. Потом встала и твердой походкой направилась к выходу. Но уже в дверях остановилась и, оглянувшись на учителя, довольно произнесла:

— А я научила Рыжика танцевать на задних лапах.

Когда дверь за ней закрылась, лорд Станцель сел за свой стол и расслабленно откинулся в кресле. Нда… Если в один прекрасный день плодовитая, как крестьянка, королева разродится отпрыском мужского пола, это однажды может привести к такой драке за трон… Будем надеяться, что сонной Астаренке не хватит сил зачать мальчика — раз уж она не смогла сделать это вовремя. Легина же, похоже, пошла в свою прабабку, которая любила брать и терпеть не могла отдавать. А право на трон она уже считает своим.

— Однако… — тут он негромко рассмеялся. — Я как-то забыл, что взрослеют не только дети, но и внуки… И, кстати, о внуках.

Он потянулся к колокольчику и два раза с силой тряхнул им…

* * *

Как известно, западная дорога в Местанию на пути к своей цели делает откровенный крюк. Её узкая колея по началу идёт вдоль малозаселенного левого берега Гленмара, потом сворачивает на юг, к Бериллену, оставляя в стороне форпосты когда-то почти непроходимой, а сейчас полувырубленной Корабельной пущи. Когда начинаются отроги Лысого хребта, она снова поворачивает, следуя чуть ли не дословно его причудливым изгибам, пока однажды не пересечет очередную горную речку, отличную от своих многочисленных шумных и мутных товарок только тем, что служит границей между Ренией и Местанией.

Лучшие времена западной дороги давным-давно миновали; когда-то многочисленные города и торжища, жившие обслуживанием путешественников и купцов, захирели после того, как почти весь поток последних пошел проложенным в Корабельной пуще Каменным трактом. В общем, на столичный вкус Гилла все эти забытые богом и начальством редкие деревни и постоялые дворы выглядели весьма убого.

Нет, он, конечно, был рад неожиданной возможности первый раз так далеко путешествовать — пусть даже и в соседнюю Местанию. Но ехать в другую страну, словно через черный вход?!

Когда эта мысль отчетливо оформилась у него, он незамедлительно и, пожалуй, в излишне высокопарных словах, высказал всё это своему спутнику. Кастема в ответ лишь белозубо рассмеялся и пришпорил коня.

— Да ещё и вместе с этим странным молчуном, — вполголоса пробормотал Гилл. За несколько дней путешествия в компании с немногословным чародеем он незаметно для себя приобрел не очень удобную привычку болтать сам с собой. — Дед обещал мне, что я увижу жизнь, совсем другую… Другие города, другие люди, другие обычаи. И я купился, как последний мальчишка! Ну и что теперь? Пустая дорога и кривые сосны вокруг.

Гилл обиженно оглядел зимний пейзаж, раскинувшийся перед путниками. Всё вокруг — не жаловавшая прямые линии дорога, деревья, окаймлявшие лысины холмов, редкие сизые пятна небольших озер — все было заботливо укрыто мельчайшим снежным бисером. Холодный воздух прозрачен, неподвижен и тих до звона в ушах. Изредка дорога поднималась на вершину холма, откуда далеко-далеко виднелись почти прозрачные горы.

В расстроенных чувствах Гилл стал догонять своего спутника — и, только поравнявшись с ним, сообразил, что тот остановился и пристально рассматривает что-то в кронах растущих вдоль обочины старых лип. Гилл машинально перевел туда взгляд и попытался разглядеть, что же там заинтересовало чародея. Не нашедши на голых ветках ничего стоящего внимания — ни гнезда жар-птицы, ни ларца с драгоценностями, ни на худой конец угрюмого разбойника — он вопросительно уставился на чародея. Тот указующе поднял руку и негромко произнес:

— Эти совы живут в наших лесах только зимой. Смотри, они нас заметили и хором смотрят на нас. У-у, родимые… И не моргнут.

— А правда, что если сова будет долго смотреть на спящего человека, тот превратится в мышь? — поинтересовался Гилл.

— Тише, — попросил чародей. — Спугнешь их… Но-о, Орлик, поехали…

Всадники снова не спеша двинулись вперёд.

— Это всё сказки, — наконец ответил чародей. — Хотя лучше в такой ситуации не оказываться. Спать зимой, в лесу — тут не зверушкой станешь, а ледяным памятником самому себе.

Гилл замолчал, однако ненадолго.

— А правда, что они рождаются из каких-то особенных камней? И что если найти такой камень, сделать из него украшение и подарить даме своего сердца, то пока она будет носить его, её глаза будут смотреть только на тебя?

— Да нет… совы появляются на свет, как и все остальные птицы. Только мало кто видел их гнёзда: их родина далеко на севере, на пустынной равнине рядом с холодным морем, в котором и летом плавают льдины. Суровой зимой, когда эти земли покидает само солнце, птицы улетают вслед за ним на юг.

— Откуда ты это знаешь? — недоверчиво спросил Гилл

— Я был там.

От этого простого признания Гилл уважительно взглянул на своего попутчика; а от того, насколько спокойно и даже равнодушно оно было произнесено, у него в сердце заныла сладкая зависть. Когда-то, ещё по молодости лет, он любил представлять себя то отважным капитаном, открывающим удивительные острова, или менестрелем, путешествующим из города в город, покоряя своим талантом благородных отцов города и их прекрасных дочерей. Или мрачным одноглазым генералом, одним движением руки направлявшим преданные ему армии на дикие орды врагов Королевства. Или… Но всё это давно позади — прервал открывшийся поток фантазий молодой человек. Сейчас эти мечты (Гилл честно признавался себе — наивные и детские), уступили место настоящей цели (незаметно для самого Гилла его губы тронула чуть самодовольная улыбка, а спина приняла более горделивую осанку). И предложенное хитрым дедом путешествие с чародеем обещало ему много полезного… Особенно, если бы оно не оказалось таким монотонным и скучным, начал было снова заводиться он, но тут же поостыл: кажется, чародей знает много интересного и можно порасспросить его.

И, не откладывая дела в долгий ящик, он продолжил:

— А правда, что на севере живут люди с рыбьими хвостами?

— Слушай, друг, да откуда ж ты набрался этих глупостей? — не выдержал, наконец, чародей.

— Глупостей?… А из дедовой библиотеки, — слишком простодушно, чтобы это было искренне, парировал Гилл.

— Хм… Я знаю, что лорд Станцель собирает толковые книги… рассказы путешественников… и всё такое… Он и меня не раз просил написать, что я видел. Я ведь много где побывал… Да вот говорить, что видел, я могу, речь сама льется. А сколько ни пробовал написать, сразу же немею и всё тут, — чуть сконфуженно признался Кастема. И совсем другим тоном тут же продолжил. — Да только никогда не поверю, что всё, что он сумел собрать, это лишь несколько томов гишторий Химельхисса, "честнага хассанийскага купца".

Гилл почувствовал, как горячая кровь бросилась к его лицу. А ведь и верно — все остальные книги казались ему такими сухими, такими скучными… Он отвернулся, делая вид, что оттирает замерзшие щеки, а сам последними словами ругал себя за то, что выказал себя перед бывалым путешественником недорослем, черпавшим свои познания о мире из детских сказок. Ярких, захватывающих — но сказок… чёрт побери!

— Хотя я не помню там места о том, что из совиного камня можно делать украшения… да ещё с такими особыми свойствами, — после небольшой паузы добавил Кастема. — Сам, чай, придумал?

Неминуемо предчувствуя, что сейчас он совсем сгорит со стыда, Гилл только промычал что-то невнятное и ещё сильнее стал тереть лицо. Не дождавшись от него ответа, чародей неожиданно уважительно закончил:

— Хм… А красиво придумано!

— Правда? — глаза Гилла, тут же повернувшегося к спутнику, загорелись от похвалы.

— Правда, правда… — беззлобно передразнил его чародей. — Тебя, что, часто обманывали? Или сам любишь приврать?

— Я? Приврать?! Это… это оскорбление, которое смывается только кровью! — срывающимся мальчишечьим голосом крикнул Гилл и судорожно потянулся к клинку облегченного меча, прятавшегося под тяжелыми складками мехового плаща. Реальность словно задрожала и растаяла перед напором страстного желания ощутить давно мечтаемый шальной вкус победы над всяким, кто только посмеет… Перед его глазами мгновенно пронеслась сценка из старой пьесы, которую он недавно смотрел в Вершинке, Королевском театре (слова, которые он произнес, были, кстати, оттуда же).

— Извини, я ляпнул глупость, — неожиданно примирительно произнес чародей.

Чувство реальности вернулось вместе с досадой от неудачной попытки с первого легкого движения извлечь меч из ножен. Гилл откинул назад помешавшую полу плаща — и остановился. Запал прошел. Он перевел взгляд на спутника, страшась найти в его лице следы насмешки, — и с ответной улыбкой облегченно произнес:

— Я принимаю твои извинения.

Его конь негромко заржал, выезжая из затенённого лесочка на блестящую под ярким зимним солнцем снежную равнину. Гилл поднял прищуренные глаза вверх и буквально всем своим естеством ощутил легко упавший на него свет. Это блаженное ощущение не задержалось, оставив за собой лишь щемящее чувство ностальгии по чему-то очень хорошему… Но и оно тоже растаяло в следующее мгновение… Гилл совсем закрыл глаза и некоторое время ехал молча, просто подставив лицо под первые, робкие сны солнца о весне…

— Стой-ка, — вдруг в его дремоту вошел негромкий голос. Вздрогнув, как со сна, он открыл глаза и потянул на себя поводья. На первый взгляд все вокруг было спокойно — всё, кроме встревоженного лица его спутника.

— Тише, — успел он предотвратить готовый сорваться с уст Гилла вопрос. — Молчи.

Следуя направлению взгляда чародея, он стал внимательно вглядываться в сплетенья ветвей разлапистых сосен, образующих настоящую арку над дорогой в нескольких шагах впереди.

Его терпение вскоре вознаградилось.

Неожиданно раздался резкий хруст, затем приглушенное ругательство — и в просвет между деревьями выпала нелепая фигура. Именно выпала — хотя то ли ловкость, то ли просто везение не позволили ей шмякнуться с приличной высоты на землю.

Человек раскачивался вниз головой, держась за ветви только ногами и, похоже, зацепившимся краем рваной хламиды. Он панически замахал руками, не то пытаясь схватиться за ветки, не то призывая к себе на помощь.

Гилл ахнул и, забыв о предостережении чародея, тут же рванулся вперёд.

Впрочем, Кастема тоже не стал ждать. Однако, поравнявшись с Гиллом, он неожиданно нагнулся, схватился за уздечку его коня и ещё сильнее пришпорил своего Орлика.

— Быстрее! Не останавливайся! Гони, если тебе дорога жизнь!!

Разбивая подковами коней ледяной наст дороги, всадники ворвались в полумрак деревьев. Изумленный Гилл увидел, как к попавшему в беду человеку уже тянутся чьи-то руки, как из-за соседних деревьев выскакивают бородатые люди и, словно не замечая путешественников, пробегают мимо них.

Не останавливаясь и не оглядываясь, чародей сосредоточенно летел вперёд. Гилл же не удержался, попытался повернуть голову назад и успел краем глаза увидеть, как человека снова затянули наверх — а через мгновение и дорога, и люди на ней скрылись за поворотом.

Кастема разжал руки и уже спокойнее откинулся назад.

— Что это… что это было? — хрипло крикнул Гилл.

Некоторое время они мчались по инерции, но постепенно их скорость замедлилась до быстрого шага.

— "Рыбный" промысел…

— Что?…

Чародей скосил глаза на недоумевающего Гилла и рассмеялся:

— Ты когда-нибудь рыбу ловил?

— Нет, не доводилось.

— Это ты зря… Ну так мы сейчас чуть не приняли участие в рыбалке… Только с другой стороны сети.

— Какая сеть? О чём ты?… Это были разбойники?! - немного невпопад догадался Гилл.

— Да. Ты спокойно едешь по лесу, как вдруг ни с того, ни с сего, вдруг оказываешься в обычной рыбачьей сети… которую тебе умело сбрасывают прямо на голову. Запутаться в ней проще, чем перерезать… Да и времени на это «рыбаки» обычно не дают. Дубинами они добивают трепыхающуюся "рыбу".

Гилл настороженно оглянулся назад — не покажутся ли сзади бородатые лица?

— Нет, если добыча уходит, погони они не устраивают. Бегают они плохо, лучники из них тоже никудышные. Они ведь действительно рыбаки; летом и осенью они чуть ли не живут в своих тысячах озер. Всё же рыбачить прибыльнее, чем поджидать одиноких путников на заброшенной дороге, — снова засмеялся Кастема, а после паузы добавил. — Нам повезло, что под их вожаком сломалась ветка.

— Так это был сам вожак? — непонятно чему обрадовался Гилл.

— Да, скорее всего. Если бы на его месте оказался кто-то из обычных разбойников, они вряд ли бы бросились спасать его, начисто забыв о добыче… Люди здесь живут бедно… Очень бедно…

И Кастема невесело замолчал. Его молодого и нетерпеливого спутника это явно не устраивало, и тысячи его вопросов готовились выплеснуться наружу — но только что-то в углубившихся морщинах на лице чародея не дало ему потревожить его задумчивости.

А дорога всё струилась между небольшими холмами и болотистыми озерами… Кое-где начали попадаться следы человеческого жилья: то заброшенная рыбачья хибара, то крестьянский хутор с поджимавшими хвосты собаками. Но ни одного человека за заваливавшимися плетнями Гилл так и не увидел, сколько ни приглядывался.

Так они ехали довольно долго, пока не подъехали к распутью. Чародей остановился и повернулся к Гиллу:

— По главной дороге мы скоро попадем в селение, в котором есть постоялый двор. Если свернём направо — сделаем небольшой крюк. Но на ночь остановимся в замке старого барона гра Петтиара и его благородной дочери. Я предоставляю тебе право выбрать.

Вот тут-то обычно такой разговорчивый Гилл не смог выдавить из себя ни слова. Он только глотнул воздух, как вытащенная на берег рыба, — и восхищенно кивнул!

* * *

— Ой, Кастема, что ж ты так быстро уезжаешь из моего дома? Али боишься чего? — благородная Дороша нарочито озорно прищурила глаза и подбоченилась одной рукой, одновременно второй поднимая факел, чтобы предрассветная темнота не мешала её гостям ладиться в путь.

— Нет уж, Дороша. Ты ищи-ка себе добычу среди молодых и неопытных. А я воробей стреляный, — с укоризненной улыбкой ответил чародей, внимательно проверяя, хорошо ли оседлали его коня. Женщина в отчет залихватски расхохоталась:

— Стреляный? Да уж скорее меченый!

Кастема машинально поднял руку к виску.

— Да уж… Некоторым повезло ещё меньше, — махнул он головой куда-то в сторону частокола, на что хозяйка захохотала ещё громче.

Во двор вышла заспанная служанка со свёртком в руках. Баронесса тут же повернулась к ней.

— Льешка, сонная тетеря, ну где ты бродишь? Отдай это господам, да живее же! — и тут же с беззлобным "Запорю!" отобрала у неё сверток и сама протянула его уже сидевшему в седле чародею. — Вам припасы на дорогу. Знаю я, чем тут кормят по постоялым дворам!

И пока Кастема был занят, привязывая объемный мешок с провизией к луке седла, она молча, с чуть погрустневшим лицом, стояла рядом, рассеянно поглаживая Орлика. Как показалось внимательно наблюдавшему происходящее Гиллу, тому эта неожиданная ласка понравилась.

— Хороший конь.

— Благодарю, гра-сина…

— Ну-ну… Давай-ка без придворных реверансов! — оборвала баронесса Кастему, вложив в последние слова изрядную долю снисходительного презрения.

— Спасибо тебе, Дорош. За хлеб и за кров.

— Да… Будешь в наших краях, заезжай к нам. Ты и твой друг, — повернулась она к Гиллу.

— Благодарю тебя, высокородная гра-сина! Гостеприимство этого дома уступает лишь красоте его хозяйки! — каким-то наитьем Гилл понял, что выговор за «реверансы» вряд ли будет распространяться и на него. Судя по ответному кивку женщины, он угадал.

— Будьте осторожнее в пути. Что-то у нас в последнее время на дорогах ба-аловаться много стали, — потянула она это безобидное слово, словно вкладывая в него новый смысл.

Кастема лишь кивнул в ответ и тронул коня. Гилл тоже промолчал, отметив про себя, что чародей, похоже, ни словом не обмолвился с хозяевами усадьбы о вчерашнем неудачном нападении разбойников. А ведь то, что он легкомысленно назвал «замком», вряд ли выдержало бы штурм даже плохо вооруженных лихих людей.

Когда они уже выезжали за ворота, Гилл обернулся, и у него ёкнуло сердце — то ли от того, что в этот момент под ним споткнулся конь, то ли от открывшейся картины. Между беззвёздной высью тёмно-синего неба, сливающегося внизу с чернотой неосвещённой усадьбы, и предутренней тьмой утоптанного снега пополам с навозом — простоволосая женщина в длинном охотничьем кожухе с беспокойным огнём факела в руке и с грустным взглядом чёрных глаз…

И снова дорога… Гилл потихоньку начинал привыкать к её монотонности. И к её непредсказуемости. Вот и сейчас, где-то внутри него безостановочно крутилась мысль — а не считать ли наглым обманом то, что вместо отважного барона, убеленного сединами и боевыми шрамами, вчера ему предъявили какого-то замшелого деда, а вместо обещанной юной красавицы-дочери, — седую страхолюдину с большими крестьянскими руками?

— Ты не поверишь, но в молодости она была ещё некрасивее, — Кастема словно прочитал мысли Гилла; а после его удивленно-недоверчивого взгляда, продолжил. — Только в ней всегда чувствовалась какая-то внутренняя сила… яркий огонь… который притягивал к себе мужчин — сильных мужчин, больше всего на свете ценивших вкус победы. И они к ней сватались — а она весело смеялась и отказывала им. Наверное, ей нравились совсем другие мужчины…

Кастема замолчал, а Гилл, кусая губы, сдерживался, чтобы не подстегнуть его каким-нибудь наводящим вопросом и не спугнуть ненароком открывшийся поток воспоминаний.

— Здесь не считалось зазорным воровать понравившуюся девицу… И многие из неудачно посватавшихся были бы рады завоевать гордячку с мечом в руке. Если бы, конечно, она только это позволила!

Гилл, даже не заметив этого, засмеялся вслед за чародеем, и ещё ближе подъехал к нему.

— Я случайно оказался в этих местах, когда один горячий барон… Это была почти война. Он попытался взять приступом замок гра Петтиара. Я помню этот бой — как после ложной атаки возле сторожевой башни они прорвались через главные ворота, как старый барон один сдерживал их, пока мы не подоспели… Как весело смеялась Дороша, с мечом в руках пробивавшаяся к отцу… Как младший Петтиар уже сломанным клинком убил их главаря.

Даже их кони, казалось, стали тише идти.

— И сам он был тяжело ранен… Но этот его выпад принес нам победу: нападавшие сломались после гибели своего барона. Мы отпустили их, позволив забрать своих раненых и убитых. Как гра Петтиар гордился своими детьми! А потом… — тяжело воздохнул Кастема, — потом всё изменилось. Сюда дошла война Трех армий… и старый барон потерял обоих сыновей и старшего внука, а его замок оказался почти разрушен. Оставшись вдвоём, они попытались отстроить его, вернуть славу своей семье… Но, как видишь, им мало что удалось…

Гилл отъехал в сторону — это уже неинтересно. Он попытался представить виденную им Дорошу с мечом в руках в центре схватки, но не очень преуспел в этом: она нехотя поднимала меч и всё оглядывалась на него своими грустными глазами. Тогда он сам взял оружие и разогнал троих разбойников… Нет, их было больше пяти… Ладно, пусть десять. Короче, все они дружно бросились на колени и стали умолять его оставить им их жалкие жизни… Чу, что это за шум? Это идут три армии? Убирайтесь, оборванцы, сейчас не до вас!… Он вскочил на своего верного боевого коня, в одной руке штандарт, в другой — меч. Или лучше копьё? Нет, пусть будет меч — и помчался на грозные звуки далёкой битвы!…

* * *

Ну вот, ещё одна причуда чародея. Ни с того, ни с сего Кастема вдруг резко остановился и устроил что-то вроде привала. Пока у Гилла была надежда, что они скоро снова тронутся в путь, он сдерживал себя; а когда он увидел, что тот собирает хворост для костра, от возможной перспективы провести эту ночь в лесу (солнце-то уже опускается к горизонту!) он вспылил и поругался с чародеем. Впрочем, поругался — слишком сильно сказано; Кастема в основном добродушно отшучивался.

В очередной раз чертыхнувшись в окружающее пространство, Гилл со злостью поддел сапогом обледенелый сугроб и пошел через редкую рощицу куда глаза глядят.

Прогулка по глубокому, чуть подтаявшему снегу быстро превратила его раздражение в усталость. За несколько дней путешествия довольно сильно потеплело, и под добротным меховым плащом Гиллу оказалось слишком жарко. Он расслабил завязки и немного распахнул плащ, с удовольствием ощутив приятную прохладу зимнего воздуха. И побрёл дальше, просто так, надеясь по пути найти что-нибудь интересное.

А пока ничего интересного не находилось, он в очередной раз перебрал в памяти ту занятную историю… От неоднократного употребления она подрастеряла свою притягательность, и Гилл впервые засомневался — а не придумал ли её чародей? Слишком уж не вязалась в его глазах простоволосая седая баронесса с войной за её руку и сердце.

В конце концов, немного злорадно Гилл пришёл к выводу: всё это сказки. Он ударил по невесть откуда взявшейся ветке, чуть не ткнувшейся ему прямо в глаз, а после её жалобного треска милостиво добавил: но хорошо придумано.

Вскоре он набрел на кучу наваленных друг на друга камней; было видно, что всё это сделано нарочно. Гилл чуть не завилял хвостом от радости и стал тыкаться носом во все щели, пытаясь разглядеть, а что же там может быть спрятано.

Как назло, тут донёсся оклик чародея. Похоже, тот решил трогаться в путь. Гилл попытался напоследок развалить горку, но камни оказались слишком тяжелы да ещё и примерзли друг к другу. С сожалением бросив прощальный взгляд на нераскрытую загадку, он зашагал обратно.

И точно, Кастема уже затушил костер и седлал Орлика. Гилл рассказал ему о своей находке, но тот почему-то совсем не заинтересовался ею. Может, это чья-то могила? — равнодушно предположил он. Гилл затряс головой: нет, слишком уж она большая. Да и откуда в этом лесу набрали столько здоровенных камней? Ладно, поехали, — буркнул чародей, — мы опаздываем. Хорошо, что Гилл в этот момент крепко сидел в седле — а то мог бы и упасть от неожиданности. Вначале просто так сидеть в лесу, а потом говорить, что опаздываешь? Это уже слишком, даже для чародеев!

…Как вскоре выяснилось, они проторчали всё это время чуть ли не под воротами Асберилли, последнего крупного ренийского города на западной дороге. Городок, как придирчиво оценил Гилл, был ещё тот. Несмотря на относительную близость гор, свои дома его жители предпочитали строить из дерева. И хотя двухэтажные хоромы с высокими крылечками (Кастема уверял, что здесь почти каждую весну случаются паводки) впечатляли своими размерами и тонкой деревянной резьбой, всё ж он не мог отделаться от ощущения, что это просто большая деревня — хотя и довольно зажиточная. По крайней мере, судя по запаху, коров держали, казалось, в каждом дворе. Центр же города — с очищенным от снега тротуаром, мощеным булыжником, с часовой башней, с каменным зданием Королевской миссии и даже с театром (Гилл чуть не свернул себе шею, стараясь рассмотреть его со всех ракурсов) — имел более респектабельный вид. Да и постоялый двор тоже выглядел гораздо привлекательнее тех развалюх, в которых им приходилось останавливаться…

…После сытного ужина, бывшего, вопреки уверениям старухи, весьма неплохим, Гилл перебрался поближе к теплой печке. От нечего делать он стал разглядывать посетителей и хозяина, маленького подобострастного человечка, самолично прислуживавшего своим гостям. Людей было немного — несколько степенных горожан что-то негромко обсуждали за столом, заставленными полупустыми блюдами; трое длинноусых солдат хмуро потягивали пиво; мальчишка, моложе Гилла, жадно хлебал жидкий суп. Было тихо и сонно. Гилл начал уже подремывать, как в комнату шумно ввалилась какая-то веселая компания. Хозяин засуетился — нетрезвые голоса вразнобой требовали "в-вина, и побольше!". Потом один из новоприбывших не с первой попытки смог усесться за стол, чем немало позабавил Гилла и всех остальных.

В общем, как к чародею подсел худой незнакомец с рукой на перевязи, он не заметил.

— Отвезти, как обычно… чересчур… вчера… борода… не верят, сволочи!… теперь мне грозит… а я говорю, где вы видели… разве это не… видел своими… борода… — Гиллу отсюда было плохо слышно, о чём говорит с чародеем высокий усатый незнакомец с повадками бывалого военного, но подходить ближе он не собирался, почему-то опасаясь, что Кастема улыбнется и добродушно отошлет его гулять куда подальше. Судя по всему, мужчина пытался в чём-то убедить чародея, а тот, похоже, ему не особенно верил. И при чём здесь борода, о которой он так настойчиво толкует? Он, что, повздорил с цирюльником?

Кастема опять лениво покачал головой; незнакомец закусил губы — разговор, кажется, зашел в тупик. Потом тот встал и, не говоря ни слова, ушёл. Чуть огорченный пустой развязкой заинтриговавшей его поначалу истории, Гилл бросил недовольный взгляд на спокойно сидевшего чародея — и потихоньку стал снова клевать носом… Негромкий шум пьяных голосов, умиротворяющий стук посуды поднялись к высокому потолку и окутали ватным одеялом всю комнату… "А винцо-то дрянь, хозяин!" — сидевший к нему спиной горожанин взмахнул рукой и поймал парившего в воздухе маленького подобострастного человечка. Тот плаксиво забился, пытаясь вырваться из цепкой хватки. "Лучшее вино — то, за которое расплачиваются вовремя… вовремя… вовремя!" — загрохотало вокруг. Горожанин отбросил человечка и стал отбиваться от полетевших в него серых прозрачных шаров с циферблатом внутри, и тут Гилл с тихим ужасом увидел его лицо — безглазое и безносое, но заросшее огромной чёрной бородой!

…Гилл дернулся и выпрямился на стуле. Сердце бешено стучало. "Клянусь своей лавкой, завтра заплачу тебе весь долг!" — горожанин просительно уставился на стоявшего за стойкой хозяина; его куцая рыжая бородёнка пьяненько дрожала.

Приходя в себя, Гилл уже спокойнее оглядел зал.

Чародея не было.

Гилл почувствовал, как, словно в продолжение кошмарного сна, чужая сила сорвала его с насиженного места и толкнула к выходу. Что-то было непонятно. Что-то случилось. Замотав головой, он остановился — и повернул к хозяину.

— Где мой товарищ? Ты не видел, куда он ушёл?

Человечек поднял на него слащавые глаза и затараторил:

— Это тот, который разговаривал с капитаном? А он ушёл с ним, ушёл-ушёл, неосторожно это, зря, капитан, говорят, с дурными людьми связался, ну да каждый сам себе господин, лишь бы мне платили за постой, а я человек мирный…

Гилл скривился, как от зубной боли, и бросился к выходу. Зимний вечер встретил его лёгким снежком. Гилл внимательно огляделся вокруг.

Никого.

Он судорожно сжал зубы, занывшие от холода ещё сильнее, и побежал по плохо освещённой улице. Мороз тут же ударил его в грудь, убедив перейти на быстрый шаг; но чувство неведомой опасности снова заставило его увеличить скорость. Он побежал во весь опор — и неожиданно почувствовал странное спокойствие.

Не думая ни о чём, он уверенно бежал, сворачивая, где надо, в совершенно незнакомые улочки. В какой-то момент ножны ударили его по ноге; не останавливаясь, он поправил пояс — и тут же услышал шум драки — и припустил ещё сильнее.

В открывшемся переулке молча рубились чёрные тени.

В следующее мгновение он увидел светлый плащ Кастемы — и с воплем и с непонятно как оказавшимся у него в руке мечом бросился на темные спины. На его крик повернулось чьё-то незнакомое лицо, и чужой меч отразил выпад его собственного — а через миг сверкнул ещё один клинок и ему самому пришлось отражать удар.

Где-то рядом обреченно захрипели — и под ноги грузно свалилось темное тело, да и осталось недвижно лежать. Он перехватил меч обеими руками и повёл его плашмя вправо и вверх, с ходу врезавшись во что-то мягкое и тяжёлое…

"Сзади!" — он рванулся влево, не раздумывая, повинуясь знакомому голосу. Нападавший промахнулся и полетел куда-то в сторону, да на блеснувшее острие, тут же взвыл и схватился руками за бок. Гилл выпрямился и стал с мечом наизготовку рядом с чародеем.

Но бой уже закончился. Под ногами, на светлом снегу, в резкой позе, лежал незнакомый человек в темном плаще. А чуть дальше… чуть дальше ещё один. Да ещё кто-то пытался подняться с колен и хрипло дышал.

— Двое убежали, — из-за спины чародея показался разочарованный капитан.

— Т-ты?! - заскрипев от гнева зубами, Гилл бросился на предателя.

— Стой, это друг! — Кастема успел схватить его за плечи; потом повернул его к себе и с силой тряхнул. — Мы вместе.

Гилл только кивнул, глядя в незнакомое лицо чародея. А тот уже отодвинул его в сторону и нагнулся над поверженным врагом.

— Говори, кто тебя послал.

В ровном голосе Кастемы было же столько человеческих чувств, сколько в мече, который он приставил к его горлу. Гилл тихо шагнул чуть в сторону, чтобы стало лучше видно. Дрожащий — от раны, не от страха — человек поднял на чародея прищуренные глаза, в которых плясало какое-то злорадное веселье, и с хриплым смехом грязно выругался прямо ему в лицо.

— Ах ты, собака! — рассвирепел капитан. — Да я тебя сейчас…

Кастема молча вскинул руку с мечом перед шагнувшим вперёд разъяренным капитаном и, не отводя взгляда, по-прежнему бесстрастно произнес:

— Ты проиграл. Говори.

Гилл затряс головой — у него вдруг заложило уши, словно в воздухе было разлито что-то… такое…

— Ты… ты не можешь, — в глазах наёмника впервые плеснулся страх.

— Могу.

— Мне заплатили… чтобы я молчал…

— Это заплатили? — Кастема сорвал у него с пояса кошелёк.

— Д-да!

Кастема высыпал себе на ладонь несколько блестящих монет и поднес их к лицу наёмника.

— Кто тебе это дал? — чётко пропечатал он каждое слово.

Раненый задрожал ещё сильнее.

— Лорд Вин-Арц… Нет! — вдруг опомнился наёмник и с обреченным стоном мешком завалился набок.

Очень медленно чародей выпрямился — и повернулся к капитану.

Несколько мгновений они ошарашено смотрели друг на друга. Потом капитан нелепо крутанулся, ударил руками себя по бёдрам и захохотал с горечью пополам:

— А я-то, болван, не понимал, почему в миссии меня даже слушать не хотели!… Ахх-ха-хар-ргх!… - его смех оборвался настоящим рыком.

— Я иду туда, — мгновенно успокоившись, твёрдо сказал он.

— Нет. Мы идем вместе, — решил Кастема, потом задумался и с сомнением посмотрел на Гилла.

— И я с вами! — срывающимся голосом крикнул тот и закашлялся.

— В этаком виде? — добродушно спросил чародей, склонив голову и улыбнувшись.

Гилл непонятливо посмотрел на себя, потом — вопросительно — на него. Тот молча, без лишних объяснений снял свой плащ и кинул его Гиллу. Только сейчас до него с запозданием дошло, что он выскочил с постоялого двора лишь в не очень теплом камзоле, да ещё и нараспашку.

А Кастема уже шагал к ближайшему дому. С громким отчетливым возгласом "Королевское дело!" он ударил эфесом меча по воротам. Судя по тому, как быстро распахнулась калитка, хозяин прятался сразу за ней.

— Позаботьтесь о раненом. Утром за ним приедут из Королевской миссии, — и, не дожидаясь ответа, повернулся к своим товарищам и махнул им рукой. — Пошли.

* * *

Утром город напоминал развороченный муравейник. По улицам во все стороны носились посыльные, почтари и прочий служилый люд. Когда они встречались с высыпавшими из домов за новостями соседями, приятелями или даже просто шапочными знакомыми — уже не дожидаясь их встревоженных расспросов, сразу кричали на бегу "Спешу, спешу, потом!". На их лицах намертво застыло выражение торопливой озабоченности, под которым они просто прятали свою растерянность. Им бы самим кто рассказал, что происходит.

Степным пожаром разносились слухи, один нелепее другого. Первой волной прошло, что на Королевскую миссию ночью напали разбойники и сейчас оттуда телегами вывозят трупы. Чьи трупы — точно никто не знал, но многие среди убитых почему-то называли лорда Вин-Арцеля, Королевского представителя в провинции. Нет, это из столицы прискакал отряд гвардейцев, арестовал лорда и под конвоем отправил на суд королю. Враки — здесь он, в местной тюрьме, в одном застенке с главарем разбойников. А зачем это, с разбойником-то?… Да чёрт этих чародеев разберет. А они-то здесь при чём? Да, говорят, они эту кашу и заварили. Ну да, а нам расхлёбывать?…

В этом месте отцы семейств как по команде умудрёно качали головами и предрекали если и не конец света, то уж точно неурожай.

Когда утром Гилл по просьбе Кастемы сбегал на постоялый двор за его сундучком с письменными принадлежностями, а, заодно, и за своим плащом, он смог вдосталь насладиться жгучим народным интересом, одновременно опасливым и восторженным. Ну ладно, что малышня остолбенело останавливалась перед ним или с рёвом убегала прочь, к мамке. Ладно, что взрослые и солидные люди настораживались при его приближении, потом, словно что-то надумав, торопливо ломали шапки перед ним и долго провожали внимательными взглядами. А вот то, что местные красавицы с двенадцати до… тут он затруднялся сказать, до скольки лет, так вот все они пунцово краснели, непонятно чему дурацки хихикали и не менее дурацки выпячивали алые губки, — это уже слишком!

Осторожный шёпот "чародей, чародей" сопровождал всё его короткое путешествие. Знакомые крепкие стены постоялого двора увиделись ему убежищем, и он ускорил движение.

Внутри, несмотря на раннее время, было довольно людно. Легкое жужжание, разлитое в воздухе, при появлении Гилла мгновенно стихло. Он сделал вид, что не заметил этого, коротко поздоровался и с деловым видом зашагал в отведенную им комнату. На обратном пути ему чуть ли не пришлось перешагивать через настырно путавшегося под ногами хозяина, по пути вытряхивая из ушей его противно-угодливые "какая честь, какая для нас честь!".

Когда он, наконец, вернулся в Королевскую миссию, то облегченно вздохнул: здесь все были слишком заняты Кастемой, чтобы обращать внимание ещё и на него. Чародей сидел всё там же, в приемной комнате лорда Вин-Арцеля, и что-то выяснял у двух служащих, которые всем своим видом демонстрировали одновременно чувство собственного достоинства и верноподданность. Общее впечатление портила разве что их бледность. Кастема кивком поблагодарил Гилла и тут же отправил его с новым поручением — разыскать капитана.

Это оказалось довольно непросто. Большинство спрошенных о капитане видели его "как раз здесь, и даже недавно", но дальше шло неизбежное "но…". Гилл задумался: где б вероятнее всего задержался честный служака, счастливо избавившийся от грозившего ему обвинения в нарушении присяги? То есть — где в здании миссии он сможет найти и вино, и товарищей?

Простой расчёт его не подвёл: ещё не доходя до флигеля охраны миссии, он услышал знакомый хвастливо-довольный смех. Похоже, капитан опять рассказывал кому-то свою историю и события сегодняшней ночи — причем, каждый раз его повествование звучало по-новому. Если бы Кастема в двух словах не рассказал её Гиллу, он вряд ли бы только со слов капитана смог точно понять и её суть, и детали.

…Несколько дней назад, как обычно, в столицу отправили очередную часть собранных в Бериллене Королевских податей. Фургончик с тяжелыми мешками сопровождали трое чиновников и небольшой отряд солдат под началом капитана. Поездка обещала быть рутинной и без особых приключений: хотя в последнее время и вправду на дорогах стало неспокойней, всё же эта добыча была слишком крупной для сетей разбойников.

Но на деле оказалось иначе. В первый же вечер на кавалькаду напали — и в считанные минуты перебили всю охрану. Повезло одному капитану: после короткой схватки его сшибли в овражек возле дороги, а потом, похоже, в горячке грабежа забыли о нём.

Когда он очнулся, наверху уже всё стихло. Он с трудом выполз на дорогу по скользкому склону. В замерзавших лужах крови лежали его товарищи, и падающий снег уже не таял на их обезображенных гневом и страхом смерти лицах. Фургона с серебром не было.

Падая, он вывихнул руку и сильно ударился головой, но, несмотря на боль, затуманивавшую сознание, практически сразу сообразил, что произошло что-то очень необычное. Слишком много странных деталей: хотя нападавшие и выглядели, как рыбаки-разбойники — в равных тулупах, грязные и заросшие — они орудовали не дубинами, а копьями; кроме того, у одного из них (капитан мог поклясться) был армейский палаш. А поднятая с земли улика рассеяла его последние сомнения.

Никто из настоящих разбойников не стал бы привязывать клок выкрашенной пакли вместо своей собственной бороды.

Странности продолжились и после того, как он добрался до миссии и рассказал там о случившемся, а также о своих подозрениях. Конечно, гонцов с подобными вестями никто не любит, но то, как его встретили, выходило за все рамки. Быстро выяснилось, что ему никто не верит, а когда он стал горячиться, доказывая свою правоту, его самого в отместку стали обвинять сначала в трусости, а потом уже и чуть ли не в сопричастности к нападению. Он вспылил, отвесил оплеуху упрямому чиновнику и отправился на поиски самого Королевского представителя. Впрочем, как оказалось, только для того, чтобы тот, даже не выслушав, тут же приказал взять его под стражу за нарушение присяги и за дебоширство в здании миссии. Он довольно легко вырвался из рук знакомых гвардейцев и несколько дней провёл, не выходя из дома одной своей весёлой подружки. Его никто не искал, но, как выяснилось позже, за ним следили: иначе как бы лорд Вин-Арцель узнал о том, что он бросился за помощью к приехавшему в город Королевскому чародею?…

Сейчас капитан мог праздновать свою победу: Гилл своими ушами слышал, как лорд Вин-Арцель признался в том, что нападение было организовано его людьми и по его приказу.

Тут Гилл в очередной раз ощутил неприятный укол непонятного чувства, полусомнения-полурастерянности: а почему тот так легко сделал признание, которое грозит ему плахой?…

И в очередной же раз не найдя никакого нормального ответа, он тряхнул головой, выбрасывая эту почему-то тревожащую мысль, и вошёл в просторную и провонявшую потом и перегаром комнату. Капитан обрадовался, завидев его, и стал искать на заставленном дешёвыми бутылками столе свободную посудину, в которую можно было бы налить вина дорогому гостю. Гилл поспешил передать просьбу чародея; к чести капитана, тот тут же стал прощаться с такими же развесёлыми и краснощекими гвардейцами и засобирался в путь. Последнее, в общем-то, заключалось в том, что он заплетающимся шагом добрался до деревянной бадьи, почти до краев полной водой… и с размаху опустил туда голову. Отфыркавшись и отряхнувшись, подобно собаке, он заметно протрезвел и подошёл к стоявшему в дверях Гиллу уже четким, парадным шагом. Повернувшись с громким стуком на каблуках, он залихватски отсалютовал своим товарищам, восторженно взревевшим от гордости за него.

— Капитан Шекрен к вашим услугам, др-рузья!! Да здравствует гвардия!

Гилл не смог не залюбоваться капитаном, самодовольная радость которого, казалась, освещала всё вокруг.

— Они не знали, с кем связались! — продолжал своё бахвальство капитан уже на обратном пути. — Капитана Шекрена так просто не одолеть — даже если капитан Шекрен тяжело ранен!

И в подтверждение своих слов он потряс левой рукой, которая до сих пор висела на перевязи. Гилл догадался, что теперь он говорит о ночном нападении наёмников…И странно, что лорд Вин-Арцель, посмотревший сквозь пальцы на бегство капитана из-под стражи, вдруг пошёл на такой риск — подослать к нему наёмных убийц. Да ещё тогда, когда он был вдвоем с Кастемой. Хотя… хотя, может быть, в этом-то всё и дело? Наверное, он знал, что Королевский чародей может ногой распахивать двери в Королевской же миссии — и испугался этого? Гилл невольно погрузился в яркие воспоминания этой ночи: недовольный голос уверенного в себе вельможи, которого побеспокоили посреди ночи — "Что там такое?" и хлёсткий ответ Кастемы — "То, чего ты боялся!"… бегающие, испуганные глаза лорда… его попытки выкрутиться… резкие, бьющие наотмашь обвинения Кастемы… и свой собственный голос, незнакомый, холодно-презрительный — "Моему деду, лорду Станцелю, будет весьма интересно узнать, как в Бериллене справляет свою службу Королевский представитель"…

Гилл насупился: почему он это сказал? Конечно, реплика была очень сильной, да и к месту оказалась. Не исключено, кстати — оживился Гилл — что именно она оказалась тем последним усилием, которое сломило сопротивление высокомерного лорда. Но почему он это сказал? И почему… почему он тогда побежал… и точно знал, куда бежать?

Эти вопросы вдруг показались ему слишком пугающими, и он схватился за первое попавшееся, чтобы спрятаться от них. Этим первым попавшимся, естественно, оказались хвастливые разглагольствования капитана.

— Мы славно разделались с ними. Двое против пяти — славная победа, славная! — тут капитан чуть запнулся, искоса глянул на Гилла и щедро признал. — Но, должен сказать, без твоей неожиданной подмоги нам пришлось бы гораздо туже. Ты храбро вступил в бой!

А вот эта мысль была так упоительна, что Гилл сладко прищурил глаза и стал пробовать её на вкус, на запах и на цвет — подобно тому, как смакует редкое вино заправский гурман.

В таком, уже немного осоловевшем виде, он и вернулся к Кастеме.

* * *

Когда дверь за капитаном захлопнулась и в комнате стало значительное тише, Гилл решился задать вопрос Кастеме, благо сейчас они остались наедине.

— А почему ты именно его решил отправить в столицу? Разве никто другой не смог бы доставить твои письма?

Кастема поднял на него спокойный взгляд и после небольшой паузы ответил:

— Письма и вправду важные. А у капитана есть личные причины позаботиться об их доставке. И, кроме того, — чуть растягивая слова, добавил он, — кроме того, сейчас ему было бы не совсем безопасно оставаться в Асберилли. Наверняка нашлись бы люди, которые захотели бы отомстить человеку, фактически свалившему местного владыку.

Гилл задумался, переваривая последние слова. Потом, с натугой, задал следующий вопрос:

— А разве тебе лично ничего не грозит здесь?

— Хм… Думаю, что мы им не по зубам, — Кастема сделал ударение на слове "мы". — Вряд ли даже близкие лорду Вин-Арцелю люди захотят ещё одного расследования. Да и убедить кого-то, что Королевский чародей, к примеру, в пьяном виде замерз в сугробе — будет очень непросто.

Воображение Гилла тут же нарисовало ему эту картину и он негромко рассмеялся.

— Кстати, мы тоже скоро выезжаем отсюда. Завтра на рассвете мы продолжим наш путь.

— И оставишь здесь всё в таком виде? — опешил Гилл. — Ты ж всё здесь переворошил!

— Ничего, утрясётся, — буркнул чародей. — Небольшие встряски только полезны… и городам, и людям.

В комнату с каким-то вопросом зашёл писарь и разговор сам собой прекратился. От нечего делать Гилл стал перебирать бумаги, лежавшие перед ним на столе. На одном документе он наткнулся на очень необычное имя и громко прыснул.

— Ты что? — поднял на него уставшие глаза Кастема.

— Извини, не удержался. Но послушай, какое смешное имя: Пражжарю!

— Ну… Довольно обычное… в Жервадине.

— И вот красивое: Эстанальсисс.

— А это хассанеянин… Постой-ка! — зацепился за что-то чародей. — Имена вадана и хассы на одном документе?

— Да.

— Дай его мне!

Гилл терпеливо дожидался, пока тот не дочитал бумагу до конца, с замиранием сердца наблюдая, как брови чародея поднимаются всё выше и выше.

— Ну что там такого?…

Кастема помолчал и нехотя произнёс:

— Да, впрочем, ничего особенного. Обычный договор на аренду земли в черте города с целью строительства на ней лавки и склада.

— Ха! А по тебе не скажешь, что ничего особенного!

— Странно, что компаньоны в этом деле иноземцы. Да ещё вадан и хасса… Кузнецы, оружейники, любители клепать всяческие железные штуковины — и прожжённые торговцы.

— Ну и что ж из того?

— Не знаю, — неожиданно признался чародей. — Но сейчас попробую узнать.

И в комнате снова замелькали чиновники и посыльные. Примерно через час ситуация прояснилась — хотя по виду Кастемы нельзя было сказать, что он удовлетворён услышанным. Скорее, глубокие складки на его лбу стали ещё резче.

Наконец, Гилл не выдержал и спросил:

— Ну и что из того, что они собираются торговать здесь своими, как ты сказал, железными штуками?

Кастема проводил утомленным взглядом последнего чиновника и неохотно ответил:

— Эх… Хассанеяне не участвуют в предприятиях, если они не сулят им хотя бы двойного роста. А самый дорогой железный товар — это оружие. Размеры же уже построенного склада таковы, что имеющегося здесь оружия может хватить на небольшую войну… Только кто с кем здесь собирается воевать? — вдруг резко закончил он.

И, не дожидаясь новых вопросов, он быстро сменил тему:

— Кажется, нам не помешало бы немного отвлечься. Не знаю, как ты, но мои глаза устали от бумаг и желают увидеть что-нибудь более приятное для взора… скажем, миску с наваристым супом… или жаркое из баранины с чесночным соусом.

Гилл сглотнул нахлынувшую слюну и торопливо закивал, целиком и полностью соглашаясь с товарищем.

* * *

Они и вправду на следующий день выехали из Асберилли — только не на рассвете, как обещал Кастема, а несколько позже. Гиллу показалось, что он специально задержался для того, чтобы заехать в лавку вадана и хассы.

Просторное светлое помещёние, наполненное бодрящим запахом свежей древесины и хорошо выделанной кожи, было почти пусто. Гилл мельком оглядел выставленные плуги, лопаты, серпы и прочий сельхозинвентарь и заинтересовался непонятной махиной. Пока он изучал странное приспособление, оказавшееся на поверку какой-то необычной разновидностью ткацкого станка, Кастема завёл негромкую беседу с вышедшим из внутреннего помещёния лавки дюжим коренастым мужчиной, похожим одновременно на кузнеца и на позавчерашнюю баронессу. Тот кивнул, ушёл куда-то и скоро вернулся с кипой кривых сабель под мышкой. Потом опять же, по просьбе чародея, принес ему длинный обоюдоострый меч, богато украшенный серебром и драгоценными камнями, и ножны к нему, такие же роскошные. Гилл не выдержал и перебрался поближе к прилавку.

— Ну и как у вас идёт торговля? — Как бы между прочим поинтересовался чародей, занятый, казалось, только тщательной проверкой балансировки меча. — Смотри, Гилл, вот великолепное оружие!

— Ничэго, нэ жалуэмсса, — ответил хозяин и почему-то побагровел.

— Беда на наши дСмы и разорение вокруг! — в наступившей тишине раздался чистый высокий голос с плачущими нотками. Чародей с Гиллом одновременно обернулись к незнакомцу. Ярко одетый изящный мужчина, в котором и слепой в темноте узнал бы хассанеянина, поклонился своим гостям и продолжил свой плач. — Если бы не такие благородные покупатели, как вы, знающие настоящий толк в наших товарах, о чьих высоких достоинствах моя скромность позволяет мне только смиренно молчать, мы бы совсем обанкротились!

— Ну-ну! — пробормотал смущенный Кастема. — Я не желал никого обидеть. У меня на родине не очень высокую плату за работу называют "убытком хассанеянина". Но если у тебя, друг, и правда всё иначе…

— Злая звезда, мой светлый господин, злая звезда! Нас обманули, рассказав, что здешние вельможные господа превыше всего ценят красоту и роскошь убранства своих скакунов, — грациозным движением руки он указал на разнообразную конскую упряжь, развешенную по стенам, — и богато разукрашенное оружие, достойное славы их предков. Но, увы!

Торговец вздохнул так печально, словно у него сейчас разорвется сердце, и в искреннем порыве прижал раскрытую ладонь к своей груди. Вадан побагровел ещё гуще. Гилл стал прикидывать, хватит ли его мешочка серебра и толики золота, взятых в дорогу, чтобы купить у и вправду бедствующих людей приглянувшийся ему меч. Или хотя бы ножны?… Кастема сокрушенно замолчал, с искренним сочувствием и открытым сердцем глядя в печальные глаза хассанеянина — одновременно предупредительно сжав Гиллу плечо.

Наступила неловкая пауза. Быстро спохватившись, хассанеянин снова стал рассыпать цветистые комплименты своим гостям вперемешку с превознесением достоинств лежавшего на прилавке оружия. В какой-то момент Гилл, начавший уже уставать от этого потока, вдруг насторожился: а кому приятно думать, что его подводят уши — или, хуже того, разум? Он внимательно прислушался к хассе — но тот продолжал говорить именно то, что Гиллу вдруг почудилось.

Торговец предлагал Кастеме драгоценный меч даром. Д а р о м.

— О, сердце подсказывает мне, что мой ничтожный дар столь достойным людям сторицей окупится, и высокие звёзды осветят путь в нашу лавку щедрым и благородным покупателям.

— Прости, друг, я не могу принять от тебя такой дорогой подарок, — Кастема, казалось, был бесконечно расстроен своим отказом.

— О предвестник моей удачи, поверь мне, это ты окажешь мне услугу, согласившись явить миру правду, что не все хассанеяне сребролюбцы, как рисует нас глупая толпа.

— В этом-то ты можешь быть уверен, не платя за правду такой высокой цены. Клянусь, я буду всем рассказывать о щедром даре, который хотел сделать мне уважаемый хассанеянин, — простодушно пообещал чародей.

Гилл был готов поклясться, что по лицу хассанеянина пробежало облачко смущения.

— О, благодарю тебя, — чуть-чуть через силу сказал он, но дальше его речь снова полилась звонко и гладко. — И благодарю хрустальные небеса, пославшие нам таких дорогих гостей, воспоминания о которых будут долго освещать нашу лавку! Да будет ваш путь так легок, как радостно мое сердце в вашем присутствии!

Хассанеянин продолжал петь ещё долго; путники уже далеко отъехали от лавки, а его красивый высокий голос все ещё благословлял и гостей, и дорогу, и погоду, и подковы их коней.

— Ну что? Что ты узнал? — нетерпеливый Гилл заехал вперёд и развернулся почти всем корпусом, чтобы хорошо видеть лицо чародея.

— А ты? — ответил тот вопросом на вопрос.

Гилл тут же вынес свой вердикт:

— Что-то здесь не чисто. Иначе с чего бы это он решил подарить тебе этот меч?

— Хм… Ты думаешь, он не знает, что вчера произошло? И не узнал нас? Хм… Я почти уверен: кто-то из чиновников миссии вчера получил от него пару золотых монет. За рассказ о том, что я интересовался его лавкой. Непосвященному может показаться — пути хассанийских торговцев легки и без ухабов; но не всякий знает, как тщательно они устилают свою дорогу золотом. Или дорогими подарками. Нет, — задумался он, — в этом нет ничего странного. Странно другое. Торговля у них и вправду идёт вяло…

— Да? — теперь задумался Гилл. — Но… мне сейчас кажется, что он был неискренен в своих жалобах.

— Да, конечно, ты прав. Чем громче плачет хассанеянин, тем довольнее он своими делами…

Гилл вспомнил о своём намерении помочь бедному торговцу и покраснел.

— Этот хассанеянин считает, что всё идёт как надо. А вот его компаньон — тот недоволен. Ваданы… им же сегодняшний медяк дороже завтрашнего золотого. Так что, скорее всего, сейчас они торгуют без прибыли. Если вообще торговля идёт. Кому зимой нужны плуги? Но хасса-то доволен, понимаешь? — развёл руками чародей и, помолчав, добавил. — На что он рассчитывает?

Путники уже выехали за массивные каменные стены города и теперь продвигались через предместье, среди халуп бедноты, обнесенных плетнями огородиков, навозных куч и прочего мусора.

— Слушай, а чего ты к ним вообще пристал? — вдруг чего-то осерчал Гилл. — Послушать тебя, так их непонятная торговля хуже грабежа на большой дороге, учиненного самим управляющим провинции!

— Ты в шахматы играешь? — спросил чародей и после утвердительного кивка продолжил. — Там бывает, что пешка… в нужном месте и в нужное время… значит больше, чем половина всей королевской рати.

Не совсем удовлетворённый этим ответом, Гилл замолчал. Ох уж эти шахматисты… На вкус Гилла, эта игра была слишком медленной, что ли. И потому неинтересной. Он вспомнил, с каким удовольствием дед растолковывал ему её правила. "Здесь, как и на поле боя, всадник более сильная фигура, чем пехотинец. Хотя уступает башне". "А жалко, что настоящие башни не могут передвигаться, как шахматные? Представь только, как было бы классно воевать, если бы…". "Ну и фантазёр ты у меня. А вот это королевский советник. Самая сильная фигура!". "Это как ты, дед?". "Не смейся, проказник… Пешки. Ими закрываются все фигуры… и ими же игрок легко жертвует ради своей победы". "А в жизни тоже так?". "Да…". Гилл потянулся рукой к маленькой фигурке. Солдатик обреченно вздохнул, выставил вперёд своё копьецо и, перед тем как послушно шагнуть вперёд, укоризненно оглянулся на Гилла…

— Ты что, совсем не следишь за дорогой? — сердито буркнул чародей.

Гилл невпопад замотал головой и отпустил натянутые до упора поводья, одновременно успокаивая коня. Сердце бешено стучало: в той пешке он вдруг увидел самого себя.

Пешка… Пешка…

Почему он тогда бежал?

Почему сказал те слова?

Пешка?!

* * *

Местания встретила путников неприветливо — туманами и моросящим дождем. Почти два дня они спускались по каменистой дороге, в месиве снежной каши, мимо высящегося справа Лысого хребта, громаду которого большей частью не было видно из-за густого тумана. Иногда им вообще приходилось ехать в такой густой, до белизны, мороси, что они различали только неровную дорогу под ногами коней да скалы с редкими кривыми кустами по обочинам.

А когда они, наконец, вырвались из туманного плена, то вместе с ним они позади оставили ещё и зиму. Сквозь бурый наст прошлогодней листвы кое-где из влажной пахучей земли пробивалась первая трава, а по-девичьи стройные деревья, казалось, ждали лишь первого солнечного дня, чтобы из набухших почек на свет божий с неслышным стоном прорвалась нежная клейкая зелень листвы.

Вскоре местность снова резко изменилась: лесочки и рощицы растаяли в необозримой степи, в которой всё чаще стали попадаться небольшие селения в обрамлении садов и виноградников. Горы снова превратились в синюю полоску на горизонте — но теперь уже за спинами путешественников.

Дорога стала заметно многолюднее. В обе стороны постоянно двигались шумные группки праздных путешественников, кавалькады важных господ, конные и пешие отряды солдат, повозки торговцев. Иногда им попадались разноцветные фургончики бродячих артистов, издали заметные от веселого звона колокольчиков и собачьего лая, или одиночки-менестрели. Один из них на некоторое время присоединился к путникам; и эти полдня пения под гитару и декламации наперебой старинных баллад стали для Гилла настоящей отдушиной. Но когда бродяга, весьма довольный полученным "на память" серебром, отправился дальше своей дорогой, Гилл снова захандрил.

После Асберилли начавшая крепнуть дружба вдруг дала трещину. Появившееся у Гилла подозрение хоть и казалось ему слишком нелепым — но всё же он никак не мог от него избавиться. Кастема же произошедшей перемены, похоже, не увидел. С некоторых пор осторожно наблюдавший за ним Гилл заметил, что тот ушёл в какое-то угрюмое молчание и почти не обращает внимания на перипетии их пути. Иногда он, не говоря ни слова, останавливался и разглядывал какую-нибудь деталь местности: стаю воронов, по-хозяйски чувствовавших себя в просторе между небом и землёй; беспокойный рисунок ручья, в котором, как в зеркале, отражался алый закат. В эти минуты Гилл буквально чувствовал исходящую от него тоску и какую-то обречённость — и в ответ молча злился на него, а то и недовольно бурчал.

Когда по дороге начали появляться первые местанийские города, Гилл повеселел: такими они были светлыми и красивыми. Здешние жители любили строить свои дома из белого камня, который потом окрашивали в легкие розовые, желтые и голубые тона; кроме того, богатые горожане стеклили окна верхних этажей несложной разноцветной мозаикой. Каждая улица или площадь оказывалась непохожей на предыдущую, а столько памятников, барельефов и фонтанов вряд ли бы нашлось и в самом Венцекамне.

Когда первый архитектурный восторг угас, Гилл разглядел, что почти все постройки и украшения имели несколько потрёпанный вид, а фонтаны, так поразившие его, большей частью не работали. Кроме того, в черте города нельзя было не найти не то, что парка, но даже просто одинокого деревца, клочка травы или хотя бы цветка в окне. Язык, на котором говорили здесь, оказался похож на ренийский, и через неделю Гилл уже привык болтать на нём. А вот к скорости, с которой говорили местные жители, привыкнуть оказалось гораздо сложнее. В конце концов, он стал почти каждую свою беседу предварять просьбой "говорить чуть помедленнее". Это помогало. В одном из шумных городов он купил себе что-то похожее на местный наряд: полосатые желто-коричневые чулки, узкий замшевый камзол с расширяющимися книзу рукавами, белый шёлковый шарф, завязывавшийся вместо пояса, странный головной убор с двумя длинными золотистыми шнурами, с концов которых на спину падали такие же золотистые кисточки, и короткий ярко-алый плащ. И был очень доволен собой, пока однажды не увидел крикливую заморскую птицу, своей многокрасочной расцветкой весьма напомнившей ему его нынешний вид. Гилл покраснел и на всякий случай справил себе новые обновки.

В тот же день он с огорчением обнаружил, что его кошелёк за время путешествия заметно полегчал. Впрочем, это было не смертельно. Дед предусмотрительно снабдил его адресом одного менялы-хассы, у которого он мог бы разжиться приличной суммой. Но для этого надо вначале попасть в столицу.

Гилл улучил момент, когда после ужина чародей был в относительно расслабленном настроении, и поинтересовался, когда они будут в Серетене.

— Ты разве куда-то спешишь? — лениво поддёрнул его тот.

Гилл вспыхнул:

— Мы, кажется, едем вместе и не мешало бы нам обоим решать наши дальнейшие действия!

Чародей пристально посмотрел на него. Гилл не остался в долгу и упёрся своим взглядом в его глаза.

— Через пять дней, — отрезал Кастема и ушёл в отведенную ему комнату.

Гилл с облегчением вздохнул. Формально он мог праздновать первую победу над чародеем.

Но только почему на сердце вдруг стало скверно?…

* * *

Они так и не доехали до Серетена.

В двух днях пути от столицы путники остановились на ночлег в самом красивом городе из всех, что Гилл видел до сих пор. Давным-давно какой-то король построил здесь свою загородную резиденцию, которую назвал Солнечным цветком — Айча-Нилль — и старался проводить здесь всё жаркое время года. Вскоре небольшой дворец в самом сердце густого парка оброс, как днище корабля ракушками, городом, в котором селились желавшие всегда находиться поближе к ореолу царственных особ. Потомки любившего природу короля уже не столь жаловали Айча-Нилль, но городу это пошло только на пользу: он потерял статус летней придворной дачи, а взамен стал местом, в котором с приятностью проводили время не только знать, но и завзятые театралы, художники, литераторы и прочие доморощенные философы.

Всё это, а также кучу других интересностей, рассказала Гиллу словоохотливая хозяйка гостиницы в Айча-Нилль. Гостей из Рении она привечала особо, хорошо помня, что её мать оттуда родом.

Было ещё не поздно, и Гилл, еле вырвавшись от хозяйки, отправился в плаванье по незнакомым водам. Когда он в очередной раз упёрся о непоколебимость охраны королевского дворца и с досадой поставил крест на возможности проникнуть хотя бы в парк, уже начало темнеть. С неохотой он отправился в гостиницу — да и заплутал в незнакомом городе. В общем, когда, он наконец, вышел на правильный путь к ней, чёрное безлунное небо уже было всё усыпано звёздами.

Впрочем, если бы не темнота, ему бы вряд ли удалось незамеченным пройти следом за двумя странными всадниками. Их путь, кстати, тоже лежал в ту же самую гостиницу, что было совсем неудивительно: из случайно услышанного обрывка их разговора Гилл понял — они зачем-то настойчиво ищут Кастему.

Прячась за углом дворовой пристройки, он подслушал, как незнакомцы переговорили с хозяйкой. Когда они скрылись за поворотом лестницы, Гилл выскочил во двор и заметался: ему очень хотелось узнать, что за дело у них к чародею.

— Ну же… Думай, думай! — приказал он себе. Остановился. Стал считать, какое окно на втором этаже должно означать их комнату. Слава вечным звёздам: рядом как раз растет пирамидальный тополь! Не самое удобное дерево для того, чтобы забираться на него, но жгучий интерес чуть ли не сам, в одиночку подбросил Гилла до высоко расположенных веток. Он с трудом добрался до карниза, а уже по его широкой полоске — до приоткрытого по случаю тёплой погоды окна. Прислушался. Там уже о чём-то говорили.

— …Не называй нас своими друзьями. Какие здесь друзья могут быть для лазутчика и осведомителя?

— Слишком много боли в твоих словах для трезвого и справедливого обвинения, — это Кастема.

— Это не моя боль. Это боль моей земли. И не говори, что ты не понимаешь, о чём я…

Гилл попытался осторожно заглянуть в тускло освещённое окно. Половину его загораживала спина чародея; в оставшейся части был виден край стола со светлым пятном от стоящего на нём светильника и скрытая тёмным плащом фигура одного их незнакомцев. Присмотревшись, Гилл с удивлением обнаружил, что это женщина; довольно молодая, но очень бледная и какая-то нездоровая. Весь её жизненный сок, казалось, пошёл в одни глаза — большие, чёрные, блестящие… пугающие.

Он снова отодвинулся назад, под защиту стены. Разговор пошёл тише и неразборчивее. Голоса Кастемы и чужого мужчины сплетались в тугой узел; женского голоса он так и не услышал.

Разговор закончился внезапно: незнакомец возвысил голос не то до плача, не то до проклятья. Резко наступила тишина. Потом в комнате беспорядочно задвигались. Громко хлопнула дверь. И снова стихло. Гилл заглянул в окно: Кастема стоял в той же позе. Потом он попытался прикинуть, успеет ли спрыгнуть на землю, пока не появятся странные гости. Решил не рисковать. И удачно: две фигуры вылетели во двор буквально тут же. Не говоря ни слова, они вскочили на оставленных во дворе скакунов и быстро выехали за ворота.

Немало озадаченный всей этой сценой, Гилл уселся поудобнее и решил чуток переждать, чтобы не появляться перед чародеевы очи сразу после ухода его гостей. Но этому помешал резкий голос Кастемы:

— Ты войдёшь через дверь — или тебе открыть окно?

Чуть не упавший от неожиданности Гилл сипло пробурчал:

— Да ладно…

Он с честью преодолел обратный путь и уже на земле с тоской оглядел себя: вот он какой, храбрый искатель приключений… Хоть сейчас отправляйся на рыночную площадь просить милостыню, и никто в этом перепачканном неудачнике не узнает внука королевского мажордома.

Эх-х! А на большее он, кажется, и не способен!…

Еле волоча ноги, он вошёл в здание и поднялся наверх, с усилием заставил себя надавить на тугую дверь комнаты. Чародей уже сидел за столом. Взгляд Гилла приковали его ярко освёщенные руки, крепко сжатые в кулаки. Кастема повернул к нему непроницаемое лицо — и что-то в нём дрогнуло.

— Ложись спать, — мягче, но всё с теми же непререкаемыми интонациями произнёс он.

Гилл кивнул и направился к своей кровати…

* * *

Сладко потянувшись, ещё в сонной дрёме, Гилл лениво приоткрыл глаза.

Это что — чародей так и просидел всю ночь?

— Приведи себя в порядок и скажи хозяйке сделать нам завтрак. И счёт, — даже не повернувшись к нему, приказал Кастема. Гилл набычился: да что он о себе воображает! Тем не менее, послушно встал и поплёлся выполнять его поручения.

Хозяйка, такая словоохотливая и приветливая ещё вчера, сегодня оказалась не в настроении. Она равнодушно приняла от него заказ и нарочито быстро заспешила по своим делам. А когда беседовавшие о чём-то постояльцы вдруг замолчали при его приближении, ему вдруг на мгновение почудилось, что он опять очутился в Асберилли. Гилл нахмурился и положил в солидную копилку незаданных чародею вопросов ещё один.

Завтрак гостям накрыли на веранде, под голой паутиной виноградных лоз. По раннему утру солнце ещё пряталось за домами, и от настойчивого ветерка было зябко. Гилл задумчиво жевал отбивную и пересыпал из кучи в кучу свои вопросы, догадки и подозрения. Вдруг ему повезло: в запутанной головоломке блеснула новая догадка, которую он тут же, не сдержавшись, почти наобум брякнул:

— Это были здешние чародеи?

Кастема с невольным уважением посмотрел на него. Кивнул.

Обрадованный удачей Гилл решил дальше развивать своё тактическое преимущество.

— А узнать, что я… за окном, тебе помогла твоя магия?

Чародей почти засмеялся.

— Да нет… Я просто стоял у окна и видел, как они приехали. А потом и тебя.

Гилл покраснел и замолчал. Но незаданные вопросы грызли его изнутри сильнее изжоги.

— А в чём они тебя обвиняли? — как можно более невинным тоном спросил он.

Звякнул стакан. Кастема невидящими глазами смотрел куда-то вперёд. Гилл испугался: в них плескалась что-то, похожее на боль.

— Мы сегодня… сейчас выезжаем домой, — медленно произнёс чародей.

— Т-ты что надумал? Я т-те!…

Гилл вздрогнул и обернулся на неприятный шум: внизу, по узкой улице вели пьяного горожанина, а он вырывался и ругал своего слугу. Гилл презрительно скривился. Развернулся обратно и попытался выловить из метавшегося хаоса вопросов первый попавшийся. Хватило его, однако, только на очумелое "А?…"

— Да. Хватит. Назад.

— Ну погоди, доберёмся домой, я т-тебе!…

Подземные боги, да заткнётся он?! Гилл почти с ненавистью посмотрел на источник дурного крика.

Не говоря больше ни слова, Кастема встал из-за стола и ушёл. Гилл поддел на хлеб оставшийся кусок мяса и, жуя на ходу, бросился вслед за ним.

Выезжали они в гробовом молчании осуждения. Гилл с вызовом оглядел всех и каждого — и тех, кто высыпал во двор, и тех, кто выглядывал из окон гостиницы. Но никто не сказал им и слова.

Проехав немного по городу, Кастема уверенно свернул на незнакомые улочки и, не дожидаясь неизбежного вопроса Гилла, пояснил:

— Поедем ближайшей дорогой. Через Корабельную пущу.

А дальше началось! Сначала они чуть было не столкнулись с мчавшими во весь опор молодыми безрассудными всадниками. От неминуемой беды их спасла только реакция чародея. Потом, шагов через сто у Гилла лопнула подпруга и он едва не свалился на камень мостовой. Пока они чинили упряжь, у Кастемы срезали кошелёк — но он в последнее мгновение успел поймать воришку за руку.

— Лучше сам отдай, — пригрозил чародей.

Вертлявый мальчишка сунул ему неудавшуюся добычу, вырвал руку и скрылся в толпе.

— Эх, бог не выдаст — свинья не съест! — подкинул Кастема спасенный кошелёк.

Гилл с бешенством посмотрел на непонятно отчего повеселевшего чародея — и сам неожиданно засмеялся вслед за ним: злой смех, и вправду, казался лучшим ответом на всю эту дурь.

Только после этого Зёвра, не знающая чувства меры богиня неприятностей и мелких пакостей, немного отстала от них.

Но её родная сестра Сеттена, без устали ткущая узоры счастливых развязок и благополучных исходов, к ним так и не вернулась…

* * *

За деревьями мелькнул рыжий язычок костра. Гилл перехватил поудобнее кипу хвороста и зашагал вперёд по мокрому снегу, по пути теряя плохо державшиеся ветки. Дойдя до места привала, он облегчённо скинул с себя груз и стал наблюдать, как над огнем ладят котелок.

Гилл теперь с грустью вспоминал кажущуюся монотонность их путешествия в Местанию. Только сейчас он смог разглядеть за ней лёгкость пути и удачливость путников. Да у них тогда даже встреча с разбойниками оказалась приятным развлечением!… Поёжившись, он вспомнил последнее нападение, во время которого старый Грач потерял ухо и сломал руку, а его зять, вялый детина, вообще остался на месте схватки, едва приваленный грудой могильных камней…

Теперь они постоянно ехали в сопровождении каких-то путников. Кастема внимательно следил, чтобы вдруг не остаться в одиночестве. Из дорожных баек Гилл попутчиков, кстати, быстро выяснил, что подобное сбивание в кучу — практически единственный способ безопасного движения небогатого или торгового люда. Иногда их разношёрстный караван растягивался вереницей телег и фургонов на сотни шагов. Правда, безопасность они покупали за счет скорости. Караваны ехали медленно и могли останавливаться на привал по нескольку раз в день.

Слава вечным звёздам, этот ночной привал должен стать последним. До Венцекамня осталось несколько часов пути даже с их скоростью идущего к мяснику вола. Последняя ночёвка на свежем воздухе — и… Тут высокий астарен с лошадиным лицом и с ехидным прозвищем Шрам-в-отставке, без лишних слов взявший на себя руководство колонией путешественников, завидев, что Гилл болтается без дела, зарядил его за новым хворостом.

— Или ты ночью полезешь греться под своего коня? — этой солдатской остротой закончил он своё короткое распоряжение.

— О нет, что ты, я ни за что не повторю ошибки твоей матери! — с наивным видом запротестовал Гилл.

— Ты это о чём?…

Шрам-в-отставке, как быстро заметил Гилл, отнюдь не отличался сообразительностью.

— А что? Я что-то не то сказал? — Гилл простодушно вперил в него удивленный взгляд.

Астарен тупо оглядел спутников, давящих в рукавах хохот, на всякий случай грозно выругался в воздух и стал остервенело раздавать распоряжения. Люди засуетились, а Гилл, злорадно улыбаясь, пошел за новой порцией дров.

Кстати, Кастему Шрам-в-отставке старался не трогать (хотя если уж кто и знал, что это чародей, то уж точно не этот солдафон).

А с Кастемой творилось что-то неладное — словно та боль в глазах выросла и растворилась в его теле. Гилл пару раз попытался завести с ним разговор о нём, но тот каждый раз резко обрывал эту тему. Однажды он прямо спросил его — не наслали на него эту какую-нибудь порчу те чародеи? Кастема гневно набросился на Гилла и приказал ему выбросить из головы всю эту дурь! Они его друзья; ну поссорились, ну с кем не бывает!

Гилл вспомнил тот подслушанный разговор — и промолчал. Если Кастема хочет так думать, это его право. Гилл же не обязан быть таким наивным и добреньким, но и раскрывать кому-то правду на жизнь он тоже не обязан…

…Запах из котла дразнил и не давал забыть о том, как он проголодался. Едва дождавшись долгожданной команды "Налетай!", Гилл очутился в первых рядах и протянул жене Шрама-в-отставке две оловянные миски.

— Гляди, лопнешь! — и если бы не его проворность, летела бы его посудина, кувыркаясь, от удара толстой бабищи.

— Вторая порция моему товарищу. Он там, ждёт меня, — и махнул головой в его сторону.

С чуть подобревшим лицом она взяла протянутые миски и щедро навалила в них жидкую кашу с редкими островками мяса.

— Он у тебя, что, болен? — сочувствующе спросила она.

Гилл неопределенно мотнул головой и заторопился обратно, пока металл посуды не перенял от каши всё её тепло. Сейчас, когда Кастема, похоже, и вправду приболел, заботиться об их нуждах приходилось ему одному. Вздохнув, Гилл в очередной раз подумал, что у чародея это получалось лучше.

Проходя мимо фургона местанийцев, он заметил, как те, уже отужинав, вытащили квадратную доску и расставляют на ней тёмные и светлые фигуры. Гилл зачем-то остановился и уставился на шахматы. Жар каши, дошедший до пальцев, вернул его в реальность. Он почти бросил свою ношу на грязный снег и схватился за мочки ушей. Потом краем плаща подхватил миски и в целости и сохранности донес их до повозки, на которой его ждал чародей. Повозка принадлежала семейной паре лекарей, буквально заставивших Кастему разделить с ними путь.

К зацепившей его мысли Гилл вернулся только после того, как тщательно подобрал последние кусочки каши. А мысль-то стоила того, чтобы к ней вернуться, довольно улыбнулся Гилл: в последние дни он и думать забыл о своей… пешечности в руках чародея. С последними крупицами наслаждения он облизал ложку и с жалостью уставился на почти чистую посуду.

Кастема всё ещё возился со своей долей. Ел он без удовольствия и, заметив жадный взгляд Гилла, брошенный в его миску, протянул ему её.

— Будешь? Я чего-то не хочу.

Гилл наотрез замотал головой и на всякий случай пошёл прогуляться по лагерю.

Ноги сами вынесли его к игрокам.

— Ах, ты так?… А мы тогда вот так!

— Испугал пожар поленом!

— Нда… Сейчас… Напал!

— Я вижу…

— Ещё раз напал!

— Ушёл, ушёл… Вот тебе! А вот ещё! Всё! Кончено!

Обескураженный игрок почесал затылок и, тяжело вздохнув, предложил:

— Давай ещё!

— Что ж, давай… А ты, пацан, умеешь играть? — обратился его партнер к стоявшему рядом Гиллу. Тот кивнул. — Тогда садись сюда. Смотри и учись!

Впервые в жизни игра захватила Гилла целиком и полностью. Он будто вошёл в неё, в её хитросплетения и едва уловимую стороннему наблюдателю стратегию. Две армии схватились не на жизнь, а на смерть в ожесточённой и упорной битве. Всё новые и новые фигуры с тихим стуком исчезали с доски. Светлая армия в отчаянном порыве бросила в пекло схватки советника; ещё бы немного удачи — и он бы спас своих теснимых по всем фронтам товарищей. Но маленький зевок — и вместе с высокой фигурой погибли все шансы светлых на победу.

Местаниец, проигравший второй раз подряд, крякнул, смёл фигуры с доски и пробурчал: "Ладно, давай уже спать".

— Хороша игра, правда? — поделился своей радостью с Гиллом его более удачливый товарищ.

— Да, точно. Хороша… Только ведь и всадники, и советники, и короли… Они ведь тоже пешки? — медленно поднял на него широко раскрытые глаза Гилл.

— Ты чего, пацан? Вина перепил? Или мухоморов объелся?

Не отвечая ни слова, Гилл чётко повернулся и замаршировал прочь, как тогда капитан.

Ать-два, ать-два! ЗдорСво, братцы пешки! Ура-а-а! Здравия желаем… кому?

Кто?

Он зашагал к повозке. Кастема ещё не спал. Без лишних предисловий и очень сжато Гилл рассказал ему о том, как тогда выскочил со двора, и бежал, не зная куда; о том, как непонятно почему бросил ту реплику. Не останавливаясь, тут же напомнил о невероятном совпадении, которое спасло их тогда от разбой…

— Хорошо, — Кастема оборвал бурный поток его воспоминаний. — Это всё так. И что из этого?

— Это я тебя хочу спросить… — завелся Гилл и вдруг почему-то сбился.

— Вот именно: что ты этим хочешь сказать? Или спросить? Это ведь одно и то же.

Гилл задумался. Его подозрения и догадки, оказывается, были туманны, и резонная просьба чётко сформулировать их привела его в замешательство.

Он напрягся, несколько раз попытался что-то произнести — и, в конце концов, головой в прорубь честно признался:

— Не знаю.

Чародей одобрительно кивнул и, не спеша, сосредоточенно, начал:

— Вернёмся на постоялый двор. Ты уснул. Потом что-то тебя разбудило. Так?

— Так.

— Ты не увидел меня и удивился. Да?

— Да. И даже испугался.

Кастема кивнул.

— Но ты всё равно мог решить дождаться меня там. Так?

— Так, но что-то толкнуло меня…

— Не спеши. Хотя, пускай. Тебя что-то толкнуло. И что-то указывало тебе путь. Да?

— Да! Да!

— А было тогда же ещё что-то такое же? Что вело тебя? Или заставляло действовать против твоей воли?

Гилл задумался и, наконец, произнёс:

— Нет. Тогда — только это.

— Значит, когда ты решил броситься нам на помощь, хотя тебя могли и убить в схватке, — это было твое решение?

— А?… Д-да, моё! Я увидел тебя и что-то заставило меня… То есть, это не то что-то; это… Ну сам я так захотел. Правда! — Гилл чему-то повеселел.

— Я верю тебе. И дальше, решение пойти с нами в миссию, быть полезным (несмотря на то, что это могло стать небезопасным для тебя), оно тоже было только твоим?

— Моим! Да я б тебя не простил, если бы после всего… после того, как мы стояли меч к мечу, ты бы вдруг ушёл без меня! — Гилл рубанул воздух рукой.

Кастема облегчённо вздохнул.

— Это и есть то, что важно, — помолчал. — Остальное… мы ли приходим на перекрёстки судьбы, или нас туда приводят… это неважно. Главное — это решения, которые мы принимаем. Сами принимаем.

Гилл покраснел, по-детски улыбнулся, вскинул голову, заливисто рассмеялся… А когда Кастема присоединился к его счастливому смеху, захохотал во всё горло. На него, впрочем, тут же сердито зашикали с разных сторон, но это совсем не испортило ему нежданную радость…

Много позже, лежа в коконе одеял и разглядывая мерцающие звёзды, он вдруг вскинулся:

— Кастем, а Кастем! А ты что, вдруг решил пойти не туда, куда тебя ведут?

Но лишь тишина была ему ответом.

Наверное, чародей уже спал…

* * *

Королевский чародей Кастема протянул руку и взял стоявший на столике у изголовья кровати хрустальный стакан с водой. Им всё равно не залить внутренний огонь, но хоть на мгновение придёт облегчение.

Наконец-то он дома. Он даже не стал заезжать в башню, это сырую каменную махину с крохотными окнами-бойницами. Ни одна стена не защитит его сейчас от выбравшей его напасти, но дома всё же легче.

Он выпил воду, откинулся на белоснежную подушку и провёл рукой по шёлковой поверхности одеяла. Насколько Кастема был неприхотлив в путешествиях и походных условиях, настолько он любил тёплый уют в своём доме. Собственно, дом не совсем его: он уже давно арендовал его у одного богатого горожанина, и только выросшая с годами легкомысленность не давала ему совсем выкупить его. Хотя, может, это и к лучшему…

Из-за полуприкрытой двери раздался шум чьих-то шагов. Кастема насторожился: его новая служанка владела профессионально-неслышной походкой. Значит, гости. Но кто бы к нему мог сейчас прийти? Прошло слишком мало времени после его возвращения. Впрочем, один человек способен услышать эхо его шагов в лёгком ветерке. Кастема улыбнулся — за открывающейся дверью он уже уловил знакомый силуэт Кемеши. Круглым бочоночком вкатилась она в его комнату и нарочито весело затараторила:

— Э, брат, что это ты надумал, а? С чего это ты решил болеть? Поваляться в кровати, чай, захотелось? И то дело: вечно с седла не слазишь, столько дорог исходил… Не грех и отдохнуть.

— Да уж, Кемешь. От тебя ничего не скроешь. И сам не спрячешься!

— И даже не сбежишь! — ухватилась она за его слова. — Я так редко вижу тебя, что намерена провести ближайшие дни почти безвылазно в твоём доме. Скажу чуть больше — даже рядом с твоей кроватью, если понадобится.

— А что скажет Чень! — делано испугался Кастема. — Вдруг приревнует тебя ко мне, придёт разбираться?

— Придёт, придёт. Только завтра. Сегодня я его отговорила.

— Э-э, вы это что! — всерьёз обеспокоился чародей. — Я отдохнуть хочу. Сам. Один.

— Угу. Ты и будешь отдыхать. Больше скажу: ты будешь и лечиться. Ты забыл, что до того, как войти в Круг, я была лекарем?

— Ты хочешь сказать — училась на лекаря? — ехидно уточнил Кастема.

— Не надо! — чародейка гордо вскинула голову. — Я успела и попрактиковаться. Недолго, правда…

— Недели три было?… - не унимался Кастема

— Отстань, надоеда!

Она взмахнула руками в отталкивающем движении и неожиданно заговорила совсем о другом.

— Взбунтовался?

Кастема взглянул в ставший жёстким прищур её глаз — и кивнул в ответ.

— Ох, и неймётся же тебе… — тяжело вздохнула она. — Но хоть есть за что?

— Слишком много знаков… И они всё ложатся в один узор, в одну мозаику…

— И это… так серьезно?

— Да.

Они оба замолчали. Потом Кастема, не глядя на друга, произнёс:

— Там готовится война.

— Опять?

— Нашему хозяину всё мало. Он уже слопал Светень и Вешкерию, а сейчас, похоже, настал черёд Местании.

— Замолчи! — испугалась чародейка. — Не говори так!

Наступила неловкая тишина. Потом Кемешь снова заговорила.

— Извини. Но я не хочу это слышать!

— Это ты меня извини. Но раз уже такое дело… Дай-ка я дам распоряжение, чтобы тебе приготовили комнату.

— Не надо, — Кемешь скромно опустила глаза, — я уже сама обо всем договорилась с твоей новой служанкой… как её, Фаюнг? Кстати, что стало с Лисси?

— Она вышла замуж и уехала с мужем в деревню.

— Да она же старше меня!

— А тебе-то кто мешает? — улыбнулся Кастема. — Или Чень не хочет?

— Да мы-то с радостью — но кто же поднимается через три ступеньки? После тебя, Кастема, только после тебя! — она засмеялась и ушла хлопотать о чём-то женском по хозяйству.

Кастема прикрыл глаза. Хотя разговор немного утомил его, но — странное дело! — сейчас он чувствовал себя намного лучше и чище. Огонь внутри поутих. Кемеши и вправду не было нужды возиться с микстурами и мазями: она способна снимать боль одним свои присутствием. "Хороший дар для чародея" — пробормотал Кастема и провалился в сон…

Когда начало смеркаться, Кемешь разбудила его.

— Сейчас не надо спать. А то, что ты ночью будешь делать? Кроме того… к тебе, кажется, скоро будут гости.

Кастема кивнул, с трудом поднялся и привёл себя в порядок. Чтобы не было видно и следа немощи.

— Есть будешь? — поинтересовалась Кемешь.

— Да. Причём много и с удовольствием.

— Тогда подожди немного. Фаюнг подаст вам всем.

Он не стал уже уточнять, кому это «всем». Тем более, что скоро само выяснилось: Кастеме и лорду Станцелю.

Мажордом пришёл в хорошем расположении духа. Он не стал слишком затягивать неизбежный церемониал светской беседы и довольно быстро перешёл к тому, зачем явился.

— Мой внук только и говорит, что о тебе и о ваших подвигах. Впрочем, вести о них дошли сюда уже давно. Мы получили твои письма. Дело, право, хоть и неприятное, но не сложное.

— Вы, кстати, не отослали моего нарочного обратно?

— Нет, как ты и просил. Его отправили служить в одну из северных провинций.

— И, наверное, в самый-самый медвежий угол?

— А иначе и нельзя: служебная этика! — мажордом казался огорчённым. — А что будет с самим виновником… э-э… неприятностей, ты не спрашиваешь?

Кастема пожал плечами.

— Лишат права занимать Королевские места. Может, вернут из его состояния часть награбленного.

— Браво! Ты прекрасно разбираешься в дворцовых интригах, — лорд Станцель с шутливым почтением склонил перед чародеем голову. — У него есть влиятельные родственники. Но его тоже отправят в ссылку. Впрочем, все будут только рады, если он вдруг уедет за пределы Рении, да и решит остаться там навсегда!…

— Благоговею перед королевской справедливостью! — во взгляде Кастемы не было видно ничего, кроме верноподданности, но старый лорд Станцель и не вздумал пойматься на этот крючок. Он нахмурился и продолжил:

— Ты поступил правильно. Но кое-кто всё же недоволен тобой.

— Эти его влиятельные родственники?

— Нет, — мажордом помолчал. — Им самим костью в горле такой член семьи — казнокрад и грабитель с большой дороги. Нас никто не слышит? — он понизил голос.

— Фаюнг, принеси ещё вина! — громко приказал чародей. Когда никто не откликнулся, он повернулся к гостю. — Она нас не слышит.

— Всё это может быть только моими домыслами, — преддверил свой рассказ мажордом присказкой, способной дать ему возможность в любой момент отказаться от своих слов. — Но мне показалось, что Ригеру был неприятен этот… инцидент.

Неприятен — пожалуй, он выбрал слишком мягкое слово. Неприятно было вспоминать сцену, которую устроил обычно невозмутимый король, понося всяких выскочек, сующих носы не в свои дела.

— Ты не думай, он полностью признал справедливость твоих действий, но сделал это, кажется, с нелёгким сердцем.

Так как Кастема молчал, он снова заговорил.

— Он высоко ценит тебя и весь Круг чародеев, но всё ж… боюсь, ему не даёт покоя то, что свою корону он получил из ваших рук.

Чародей продолжал молчать. Лорд Станцель нахмурился: он совсем не обязан рассказывать чародею об этом — или о любом другом — эпизоде с монархом. Особенно если такие важные вести принимаются от него с равнодушием. Но тут он вспомнил радостную встречу с внуком и решился всё же договорить.

— Право, я благодарен тебе, что ты взял в свою поездку Гилла. Кажется, она пошла весьма ему на пользу: он так повзрослел за эти недели! Даже невероятно! И я не хочу, чтобы у тебя были неприятности из-за опасений Ригера, что вы опять встрянете в престолонаследные дела.

О том, что тот ещё и боится потерять свою корону (кто легко дал — так же легко сможет и забрать), говорить всё же не стал.

Кастема наконец прервал своё молчание.

— Гилл хороший юноша. И многого сможет добиться.

Лорд Станцель недоумённо посмотрел на хозяина и на неожиданный поворот темы.

— Прости, если я спрошу о том, о чём не должен: ты хочешь, чтобы он пошёл по твоим стопам? И так же, как ты, стал королевским советником?

— Да, я бы только рад этому, — признался гость. — Право, у него есть всё для этого. Ну разве что ему немного мешает… витание в облаках фантазий.

— И ты для этого отправил его в путешествие, чтобы он спустился вниз? — улыбнулся Кастема. — Он очень умный и живой юноша. Но, поверь мне, старику: он скорее затянет на свои облака других, чем сам спустится оттуда, — и продолжил без паузы. — Я очень благодарен тебе за предупреждение. Но мы должны служить Королевству при любых обстоятельствах. Королевская немилость тоже не должна хоть на мгновение поколебать нас в нашей службе.

Пустые слова преданности короне и монарху, которые дюжинами падают на паркет в приёмные дни. Но вот тон, какими они были сказаны — спокойный и немного обречённый… Многоопытный мажордом опустил глаза: ему почему-то не захотелось верить, что это сказано искренне. Да и тему пора уже сменить.

— Да какие мы с тобой старики? Мы ж ещё и иных молодых можем легко обойти!

Кастема согласно улыбнулся: хорошие слова для завершения неприятного разговора. И беседа плавно потекла в русле легкого обмена комплиментами и ничего не значащими словами…

…Когда гость ушёл, в гостиную вернулась Кемешь.

— Он приходил поговорить о внуке?

Кастема кивнул.

— Я заметила: он принёс сюда что-то ещё. Важное. Но ушёл, оставив не всё. Что-то он так и не открыл.

— Да, похоже. Ничего, поживём — увидим…

…В комнате тихо появилась служанка, стала аккуратно убирать со стола, и в её ладных движениях чародей вдруг увидел, как тает и сегодняшний день, и дорога с мальчишкой, зацепившим его за душу, и яркие впечатления последних недель.

Собрана грязная посуда, стол снова чист и готов принять новых гостей и новую пищу.

Нет, не совсем так — он почти чист. Что-то же всегда остаётся.

Остались отголоски боли. Ничего, всё утрясётся — хотя и вряд ли до конца забудется.

Остались огненные сполохи в чистой воде ручья. Ему приходилось видеть, как горят города.

Там, далеко, над влажными, зарастающими новой травой полями, остались стаи воронов. Неужели они заранее могут предчувствовать богатую добычу?

Дорога осталась и в памяти мальчишки. Он видел, как тот часами неслышно шевелил губами и невидяще смотрел сквозь голые кроны деревьев. Чем она прорастёт в его сердце?…

— Хватит уже на сегодня. Так?

Чародей посмотрел на чародея и ответил:

— Так.

Глава 4. Притяжение неизбежности

Король Ригер, семнадцатый ренийский король династии Аллегов, приподнял правую бровь, и от этого движения на его и так неровном лбу выделилась особая морщина, которую лорд Станцель давно окрестил "дипломатическим вензелем". Мажордом вздохнул про себя (появление этого «вензеля» означало, что в ближайшем будущем ему в очередной раз придется применять свой опыт грациозного обхода острых углов и деликатно решать чьи-то проблемы) — и сделал вид, что полностью ушел в перетряхивание и приведение в порядок стопки свежеподписанных королём бумаг. Он терпеливо ожидал, когда Ригер решится. Когда перестук пальцев по столу закончится резкой паузой и небрежно брошенным "И вот что ещё, Станцель…"

— И вот что ещё, дружище, мне нужен твой совет.

Старик, не сдержавшись, негромко крякнул. Раз уж дело дошло до «дружище», значит, оно к тому же ещё и личного свойства. И что за новая беда на его седую голову?

— Да дело-то так, пустяк, — впервые за всё время аудиенции Ригер посмотрел прямо в глаза своему советнику. — Да только оно выходит за рамки принятых обычаев… И хоть обычай — не закон, но он фундамент для него. Именно поэтому к обычаям надо относиться не менее почтительно, чем к законам.

Человек, говорящий банальности, либо не умён, либо находится в замешательстве, либо же хочет спрятать за ними свои настоящие мысли и намерения. В этом случае Станцель, не колеблясь, поставил бы медяк против золотого на последнее.

— И ещё обычай тем выгоднее отличается от закона, мой король, что его сложнее отменить. Или изменить, — вежливо внёс мажордом свою лепту банальностей.

Ригер принялся было снова барабанить пальцами, но быстро перестал.

— Как ты думаешь, стоит ли разрешать ей идти в учёбу к чародеям?

Подробности (то есть, кто это "она") были опущены намеренно. Используя подобный приём, Ригер хотел проверить своё предположение насчёт того, что эта идея была вложена в ум Легины Станцелем. Вряд ли его старшая дочь смогла бы сама додуматься до этого… Но то искреннее напряжённое обдумывание, отразившееся на челе его советника (пытавшегося одновременно сообразить, о ком здесь говорится, каким образом желание стать чародеем может противоречить ренийским обычаям — и, главное, как всё это связано с появлением "дипломатического вензеля"), не дало ему никакой питательной почвы для этих подозрений.

— Мой стариковский опыт всегда к услугам моего короля. Особенно, если он сочтёт возможным поставить меня в известность о деталях этого недоразумения, — в голосе лорда Станцеля прозвучали искренние обиженные нотки.

— Не бурчи, старик, — откинулся на спинку кресла Ригер. Подозрения пока не подтвердились и он мог позволить себе расслабиться. — Твоя любимица крепко вбила себе в башку… Вот уж придумала!

А, Легина… Ну да, кто же ещё!… Лорд Станцель почти не удивился тому, что она оказалась способна на такое решение. Скорее стоило удивляться реакции её отца: уж если ты назвал своего первенца именем своей царственной прабабки, то будь уж готов к тому, что он пойдёт в неё — в дерзкую, упрямую и непредсказуемую королеву.

Он вспомнил дни своей юности… когда два лета подряд был неурожай и цены на хлеб начали подниматься до небес. Королева собрала самых богатых торговцев зерном в Рении и пригрозила им, что если в стране начнётся голодный бунт, она всех их повесит. Как непосредственных его зачинщиков…

А как лихо она однажды обвела вокруг пальца послов Жервадина!…

После того, как прилив ностальгической гордости миновал, мажордом крепко (и теперь уже бесстрастно) задумался о возможных последствиях подобного желания принцессы. Одновременно он принялся вслух анализировать юридические казусы и прецеденты отношений между особами королевской крови и членами Круга: методично и не спеша осветил отсутствие в истории цивилизованных государств как фактических случаев, когда первые становились вторыми, так и формальных запретов на это; напомнил древний обычай, согласно которому чародеи никому неподотчётны в выборе своих учеников; процитировал статью ренийского закона, гласящую, что если в Круг входит человек из благородного сословия, то он теряет все права на родовые титулы и наследование семейного имущества. Ригер внимательно слушал, почти не перебивая.

Когда рассказ дошёл до И-Лауна, полулегендарного первого короля Астарении (который, согласно преданию, в юности был чародеем), раздумья Станцеля переросли в твёрдую уверенность: что бы Легина ни задумала, её цель вовсе не состоит в том, чтобы войти в ренийский Круг.

Значит, прежде надо будет выяснить, что она на самом деле хочет. А пока это не известно, лучше никаких серьёзных действий не предпринимать… И мажордом свернул свой доклад, подбив его ни к чему не обязывающими выводами. Желание Легины не противоречит ни законам, ни традициям Рении. Хотя, в то же время, и не одобряется ими. Решение — за королём, и Легина обязана будет подчиниться его воле — воле монарха и отца одновременно. Но прежде чем принимать окончательное решение, нужно тщательно…

— Хорошо, хорошо… — Ригер, наконец, остановил разговорившегося советника. Лорд Станцель склонился в излишне глубоком и долгом поклоне, словно искупая этим своё многословие. Но, выпрямившись, снова заговорил.

— Я бы хотел поговорить об этом с принцессой, если мой король не будет против. Мне не понятны причины этого её… странного желания.

— Делай, как сочтёшь нужным. Я больше не хочу слышать об этом… Завтра жду тебя с докладом о земельном споре в Рине, — и лёгким кивком головы показал, что аудиенция закончена.

Лорд Станцель возвращался в свой кабинет с неприятным осадком на душе: не то он только что по ошибке подал королю на подпись неправильно составленный документ, не то что-то глупо напутал в именах участников той затянувшейся тяжбы о спорных землях…

* * *

Разобравшись с мелкими текущими делами, лорд Станцель задумался о предстоящем разговоре с Легиной. И пока он раздумывал, что же ему выбрать — ожидать, когда она, как обычно, заглянет к нему (рискуя затянуть со встречей, потому что в последнее время она всё реже делала это) или послать к ней слугу с приглашением (и, соответственно, рискуя придать этим беседе официальный вид) — поток событий распорядился иначе. Вечером того же дня последний занёс к нему маэстро Теведдина, одного из учителей старших принцесс, который в очередной раз пришёл жаловаться на недостаток учебного рвения у своих учениц — в первую очередь, конечно же, у Легины. Лорд Станцель обрадовался плывущему ему в руки поводу вызвать её к себе. Полностью разделив негодование маэстро Теведдина всеми расписанными им случаями её лени, невнимательности и шалостей — несомненно, приносить собаку на урок, это уже слишком! — мажордом подвел итог — так больше продолжаться не может! — и велел учителю передать Легине его настоятельную просьбу незамедлительно явиться к нему для серьезного разговора.

Маэстро, воодушевлённый мажордомом, ушёл выполнять данное ему поручение. И сделал это как следует: уже на следующее утро Легина, насупленная в ожидании неминуемого выговора, стояла в дверях кабинета лорда Станцеля.

Старик глянул на переминающуюся с ноги на ногу принцессу и удовлетворённо улыбнулся: трудно было бы подготовить лучшую почву для задуманного им разговора — ибо мало что так лишает человека охоты запираться, как осознание чудесного избавления от заслуженной им головомойки. А в последнее время он слишком часто чувствовал, как Легина почему-то пытается отгородиться от него, своего старого друга…

— Ну проходи же… Чего ты там застряла? Заходи! — широко улыбнувшийся лорд Станцель гостеприимным жестом напомнил ей о её любимом кресле. — Заходи же!

Замершая в непонимании девочка, наконец, неловко сдвинулась с места, не сводя удивленно-настороженных глаз с лорда Станцеля — и, похоже, не замечая больше ничего вокруг. В результате, подходя к креслу, она неуклюже зацепилась своим чересчур взрослым платьем за его деревянный подлокотник и лишь чудом приземлилась на сиденье, а не мимо него.

— Да что с тобой сегодня?

— Я думала… — потирая ушибленное запястье, начала Легина — и замолчала, опустив глаза.

— Ты думала, что я буду тебя ругать, да? — и, не ожидая ответа от опять начавшей насупливаться девочки, лорд Станцель тут же продолжил. — Нет. Не буду… Когда поживёшь с моё, то начинаешь понимать… Всему в жизни должно найтись место — и шалостям, и безделью. И трудолюбие — которым мы, ренийцы, по праву гордимся — наше трудолюбие вовсе не означает пытаться переделать всё, до чего только могут дотянуться руки… Я хотел поговорить с тобой о другом. (Принцесса, наконец, расслабилась и отпустила ушибленную руку.) Ты мне лучше расскажи, зачем тебе сдались чародеи?… Э-э, королевишна, вот эту свою невинную рожицу ты прибереги для маэстро Теведдина, когда он опять обнаружит Рыжика у тебя под партой.

Легина прыснула в ладошку. Лёд был сломлен…

…Захлопотанный секретарь несколько раз заглядывал в кабинет, пытаясь напомнить своему хозяину, что его ждут неотложные дела и важные посетители, но тот только отмахивался от его неуёмной деловитости. Старик и девочка уже давно так хорошо не проводили вместе время. Разобравшись с причинами неожиданного интереса Легины к чародеям — она, видишь ли, решила, что полученные у них знания и умения помогут ей стать великой королевой (лорд Станцель одобряюще кивал её доводам, оставив при себе соображение, что эта мысль пришла к ней в голову после чтения сказок о И-Лауне и что главной её целью было всё же не позволить отцу лишить её короны) — они незаметно для себя перешли к обсуждению подвигов королей-охотников, даже поспорив о том, кто из них был самым смелым; потом лорд Станцель рассказал девочке о своём скромном участии в военно-морской экспедиции, ещё во времена его далёкой молодости, и даже сумел вспомнить (а может, и придумать) несколько доселе неизвестных его собеседнице деталей. Та в ответ похвасталась настоящей коровой, которую ей удалось прошлым летом покормить хлебом с руки — у неё был такой огромный и шершавый язык, честно! — а также выбитым у Ригера разрешением учиться верховой езде. Лорд Станцель насторожился, услышав слово «выбила», и мягко порасспросил её о деталях этого увенчавшегося успехом процесса. Пока она с невинной гордостью делилась ими, он пару раз обречённо вздохнул — а потом ещё более мягко попросил её не беспокоить сейчас отца просьбами об ученичестве у чародеев. Эта её новая идея очень хороша, но лучше он сам поговорит об этом с королём.

Легина легко согласилась…

* * *

Лорд Станцель выполнил данное принцессе обещание. И дело было даже не в том, что он дал ей слово; дело было в том, что чем больше он раздумывал над её желанием, показавшимся ему сначала нелепым, тем более стоящим и разумным оно ему казалось.

Круг ренийских чародеев испокон веков был государством в государстве. Нет, конечно, нельзя было сказать, что они не подчинялись законам страны и воле монарха. Скорее, они были им просто не подвластны. Вмешательство чародеев в принятие политических решений было редким и практически всегда незначительным — но когда они сказали отцу Ригера передать корону сыну, он беспрекословно подчинился их воле… Лорд Станцель в стотысячный раз попытался представить себе, что именно тогда сказали чародеи властолюбивому и неглупому, как и почти все в его роду, Стиппину, что он так легко отдал трон, перешедший ему по полному и неоспоримому праву Первой Королевской Крови…

Поймав себя на этих бесплодных фантазиях, мажордом вернулся к главной нити размышлений.

У чародеев была сила. Непонятная, непредсказуемая, необычная. Они всегда знали, засушливый предстоит год или дождливый. Те гвардейцы, которых они, походя, рекомендовали произвести в капитаны, через десяток лет заслуженно становились генералами, почти не имевшими в своём послужном списке боевых поражений. Они обладали фантастическим даром оказываться в нужное время в нужном месте. Они… Так почему бы одному из ренийских монархов не заполучить такие возможности в своё распоряжение? Ведь совсем не исключено, что Ригеру-таки придётся передать право наследства на трон Легине. Или…

Тут мажордому пришлось приложить почти физическое усилие, чтобы не продолжить размышление в направлении "или она его сама возьмёт". Не дело ему, помощнику и правой руке трёх ренийских монархов, думать такие неверноподданнические мысли. Он нарочито вздохнул. Эх, Легина, Легина…

А что, если она окажется неспособной к чародейству?…

Что ж, это не исключено… Но даже и так её затея будет иметь смысл. Даже если чародеи не передадут ей свои силы и знания, она хотя бы разберётся, в чём они состоят. И не будет чувствовать себя такой беспомощной и беззащитной перед Кругом, как её отец.

Несколько дней лорд Станцель раздумывал над тем, в какую форму облачить предстоящую с королём беседу. То, что она будет весьма непростой, старик и не сомневался. И чтобы упрочить свои позиции в ней, он решил основательно подготовиться к разговору, выяснив всё, что касалось условий нынешнего ученичества у чародеев.

И вот, в первый по-настоящему тёплый и солнечный весенний день мажордом без особой помпы подъехал к университетским воротам, где его уже ждал декан. Старики сдержанно поприветствовали друг друга: трещина, возникшая между ними во время того разговора, так и не затянулась. Лорд Станцель сразу приступил к делу, без недомолвок объяснил Хартвалю цель своего появления здесь, попросил ему показать классы, в которых занимаются ученики чародеев, их самих, а также рассказать о них всё, что он знает.

Если декан и удивился тому, что особа чистой королевской крови возжелала присоединиться к разношёрстной компании учеников чародеев, то на его умении быстро ориентироваться в ситуации это никак не повлияло.

— Я так понимаю, в твои намерения не входит привлекать внимание к себе и своей миссии? — отрывисто уточнил он у мажордома сразу после того, как тот лаконично ввел его в курс дела.

— Да, так было бы лучше.

— Тогда идём, — не дожидаясь ответа, он целеустремлённо зашагал куда-то вглубь территории. Безлюдными тропинками старики дошли до стоявшего на отшибе приземистого здания с обветшалыми стенами цвета отвалившейся побелки, зашли в затхлое помещёние и скрипучей деревянной лестницей поднялись на второй этаж.

— Здесь, — декан толкнул дощатую дверь и ввёл своего спутника с просторную комнату. Мебели (по крайней мере, целой), в ней почти не было, а воздух был ещё более спёртым.

— Э-э… — растерянно протянул мажордом.

Впервые за всё время их встречи Хартваль улыбнулся.

— И вовсе не «э-э». Они не учатся в этих классах. Здесь вообще никто не учится. Так, старое, почти заброшенное здание… Вот куда я тебя привёл, — он указал взглядом в сторону узких окон. — Они при первой же возможности переносят свои занятия под открытое небо. И идут либо в парк, либо сюда. (Хартваль ткнул пальцем в сторону каменистой площадки за окном). Сегодня тепло. А земля ещё не просохла. Скорее всего, они появятся здесь.

Лорд Станцель задумчиво кивнул и стал бесцельно-внимательно разглядывать пустынный пейзаж за коричневыми от грязи стёклами.

— Впрочем, если ты хочешь, мы можем пойти ко мне. И я вызову их всех, по отдельности или всем скопом.

— Нет, право, не стоит. Давай лучше подождём.

Не говоря ни слова, декан вышел из комнаты, но вскоре вернулся, волоча за собой две табуретки. Лорд Станцель поспешил к нему. И пока они сбивчиво препирались, позволительно ли гостю помогать хозяину таскать тяжести, а также расставляли колченогих инвалидов, с улицы послышался смех и тот особый шум, который бывает только от компании молодых, хорошо знающих друг друга людей. Старики как по команде подняли головы.

Вид за окном резко изменился. На той самой площадке появилась и уже рассредоточивалась приличная по размеру группа школяров.

— О! Я и не знал, что их так много!

— Нет, здесь, в основном, студенты-лекари. Так заведено, что они заканчивают курс своего обучения практикой у чародеев. А собственных учеников у них сейчас только шесть человек. Вон, видишь, в зеленом…

— Нет, не надо! — поторопился прервать его лорд Станцель. — Прошу тебя, дай я сам попробую угадать их.

И он принялся жадно изучать мельтешившие за окном фигурки. Картина открывалась, право, презанятная. Во-первых, от неё веяло постоянным движением, даже если каким-то чудом все там замирали. Во-вторых, и в их внешне хаотичных перемещёниях, и в беспорядочном рассаживании на разбросанных на площадке валунах и обрубках брёвен угадывалась какая-то закономерность. Мажордом хмыкнул внезапно пришедшему воспоминанию о виденной им как-то репетиции Королевской труппы лицедеев.

— Театр, да и только, — прошептал он. Хартваль перевёл на него удивленный взгляд, но ничего не сказал.

Очень скоро наблюдение выделило из группы старшего. Им оказался мужчина лет так двадцати пяти и крепкого на вид телосложения.

— Да, я не вижу здесь ни одного чародея, — спохватился лорд Станцель.

— В таких смешанных группах часто учительствует Мирех… Вон, с аккуратной чёрной бородкой, — Хартваль указал на того самого мужчину. — Видишь?… Он сначала пришёл на лекарский… Ох, я до сих пор помню его чудеса. И как добрейший профессор Вениссер гонялся за ним по двору с палкой — после того, как тот спутал не то голеностоп с тазобедренным суставом, не то желчь с желтухой… Потом он перебрался к чародеям. Потом снова вернулся на лекарский — только уже учителем. Знаешь, я ни за что не позволил бы ему лечить у меня что-либо более серьезное, чем порез. Но здесь он на своём месте… Уж кому-кому, а Кемеши в этом верить можно.

На площадке в очередной раз произошла перестановка. Школяры разбились на группки по три-четыре человека и что-то сосредоточенно решали меж собой.

— Ты можешь мне рассказать, чем они там занимаются? — кротко поинтересовался лорд Станцель.

— Если бы я сам знал. Самый простой ответ на этот вопрос я в своё время получил от Кемеши. Она сказала — учатся быть добрыми.

— А разве этому можно научить?

— По-моему, нет. Но Кемешь, похоже, тогда не обманывала меня, — пожал плечами декан.

— Кемешь, Кемешь… Что ты так часто вспоминаешь о ней?

— Она курирует эти занятия.

Лорд Станцель помолчал, обдумывая услышанное.

— А остальные?…

— А остальные не подсмотришь, — ответил Хартваль на недосказанный вопрос.

Внимание лорда Станцеля привлекли две очень юные девушки, почти всё время державшиеся вместе. Припомнив те сведения, которые собрали по его приказу о Кастемовских протеже, он решил, что это они и есть.

— Вон там… Это те твои пигалицы, да?

Разглядев, кого ему показывает лорд Станцель, достопочтенный Хартваль невольно нахмурился.

— Да. И про них мне почти нечего рассказать, кроме того, что ты и сам знаешь.

Мажордом понимающе кивнул. Он выполнил тогда просьбу декана и передал ему все факты и слухи, которые удалось раздобыть его людям. В них, впрочем, не было ничего подозрительного или хотя бы необычного, и даже Хартваль был вынужден признать это. Дочь провинциального барона из небогатого рода… Очень дальнее родство с Королевским судьей… Какая-то расстроившаяся в последний момент свадьба… Её компаньонка — дочь бродячих артистов… Ничего серьёзного. Декан тогда немного успокоился — но не забыл. Новые ученицы остались под его настороженным и ненавязчивым присмотром.

— Значит, говоришь, ничего… такого… о них сказать не можешь?

— Пока — нет.

— А чародеи их как-то выделяют?

— Тоже нет, — Хартваль начал багроветь.

Лорд Станцель ехидно бросил — старый паникёр! — и принялся дальше угадывать учеников. Но на сей раз всё мимо. И только с четвёртой или пятой попытки он попал в цель.

— Это Керинелл, — голос декана смягчился. — Вот уж кого чародеи выделяют. Я совсем не удивлюсь, если скоро в Круге будет пополнение.

— Керинелл?… Я что-то слышал о нём. Это сын Остинеры из Саммасаты?

Хартваль молча кивнул. Лет тридцать тому назад имя Остинеры было на язычке всех местных кумушек. Тайком от своей семьи она вышла замуж за беглеца из Местании (этот задиристый парень без гроша за душой и разветвлённым генеалогическим древом, уходящим своими корнями во дворцы почти забытых королей Светени, убил в "схватке чести" какого-то вельможу и, спасаясь от мести его родственников, как-то нашёл убежище в усадьбе отца Остинеры). Старый Керинелл сначала чуть было не свернул шею неблагодарному гостю; потом он то выгонял дочь, то пытался вернуть её силой — но в, конце-концов, смягчился. Говорят, это произошло после известия о том, что его внука назвали его же именем. А когда маленький Керинелл при первой встрече с дедом громко чихнул и крепко схватил кулачком его за бороду, тут уже он простил всех и вся…

На этом счастье Остинеры и закончилось: от спокойной и размеренной жизни в доме тестя её непоседливый муж заскучал. Стал часто пропадать, иногда его видели в сомнительных компаниях, пока однажды… пока однажды его не нашли зарезанным в воровском притоне. Злые языки разносили по округе — не поделили добычу. Старый Керинелл ради будущего внуков (у маленького Керинелла тогда как раз появилась сестра) принялся рассказывать всем, что до его зятя добрались наёмные убийцы семьи того самого местанийского вельможи — и даже, рискуя навлечь на себя гнев Королевского правосудия, с большой помпой повесил двух подозрительных бродяг. Это не помогло. Кровавыми драками со сверстниками мальчик смыл с себя позорную кличку "сын вора", но только затем, чтобы вместо неё к нему намертво прилипло прозвище «волчонок». Как только он немного подрос, Остинера (её отец к тому времени уже умер) отослала сына постигать морскую науку — подальше от неласковых родных мест. Полученная в детстве закалка не прошла даром — Керинелл быстро одолел путь с бака на корму. Но тут то ли в нём проснулась непоседливая отцовская кровь, то ли ещё что, но он почти самовольно покинул корабль во время стоянки в Хасс-ан-Долле и несколько лет колесил по всей ойкумене и за её пределами — водился с "огненными факирами", вместе с другими смельчаками охотился на волка-людоеда, наводившего ужас на деревни в верховьях Глена, пытался постигнуть суть "золота молчания" у отшельников Священного леса, искал клады в Сиреневых горах — пока однажды не поспорил в какой-то случайной компании бродяг и менестрелей, что ренийские чародеи с первого раза примут его к себе. С лёгкостью выиграл пари — и остался у чародеев. Выигранную же бутылку вина так и не озаботился забрать…

Керинелл не любил распространяться о себе, поэтому вряд ли кто на свете знал хотя бы часть деталей его жизненного пути. Не были исключением и декан с мажордомом. Но окружавший его ореол приключений был таким явственным, что окружающие люди если что и не знали о его прежних подвигах, так придумывали их. Лорд Станцель попытался получше рассмотреть Керинелла, но с такого расстояния разглядеть тонкие детали было невозможно. В общем же и целом он создавал впечатление сдержанности и уверенности в своих силах. И ещё не стремился смешиваться со всеми остальными — хотя, может быть только потому, что был здесь самым взрослым, старше даже самого Миреха.

Тут, кстати, лорд Станцель понял свою ошибку, которую он совершал, пытаясь найти среди школяров учеников чародеев. Он, оказывается, выглядывал людей, выглядевших многозначительно и с неким апломбом. Попробовав сделать поправку на "сдержанную уверенность", он дважды подряд попал в цель.

Михо, невысокий коренастый увалень мохонской наружности и с таким же мохонским именем. Из семьи лесорубов. Года два назад Чень зачем-то был в Мохони, — продолжал рассказывать декан, — и этот мальчишка буквально увязался за ним. Чародеи долго отгоняли его от своих дверей, но, в конце-концов, он их переупрямил. С тех пор он здесь… Что ещё? Кроме поистине необыкновенного упорства у него ещё почти медвежья сила. Но больше, похоже, ничем похвастаться не может.

Эд-Тончи. Впрочем, гораздо чаще его называют просто Тончи. А если за глаза — так вообще Бутончик… Лорд Станцель одобрительно улыбнулся — даже отсюда было видно, что юноша был невероятно, неправдоподобно красив; хуже того — красив женской красотой… Иногда мне кажется, что к чародеям он подался только ради того, чтобы с помощью магии изменить свою внешность, — поделился своими мыслями Хартваль… А характер — тоже?… - лорд Станцель, как обычно, предельно укоротил свой вопрос… Это нет. Говорят, когда он пытался завербоваться в солдаты и когда капрал отказал ему, смеясь… мол, "переодетые барышни в армии нужны только ночью"… так он чуть не насквозь проткнул солдафона его же собственным палашом. У чародеев он с прошлой осени. А перед зимними праздниками снова отличился…

…Дело было так. Проходя мимо северной окраины Базарки, Тончи увидел, как компания великовозрастных балбесов издевается над бездомной собакой — и молча налетел на них. Завязалась драка. То есть, какая там могла быть драка… Если бы мимо не проходила одна студентка, то этим балбесам он бы с успехом заменил успевшего к тому времени сбежать пса. Её боевой вопль школяров, говорят, был слышен на другом берегу Гленмара. А драка — не лекция; её школяр не пропустит. В общем, очень скоро туда сбежалось достаточно злых студентов, чтобы не только отбить собрата, но и крепко намять бока его обидчикам… Городская стража подоспела, когда сражение уже подошло к концу путём позорного бегства балбесов с поля боя. Так что ей в трофеи достались только школяры — и, причем, лишь те, которые больше всего пострадали в свалке и поэтому не смогли сбежать от не очень расторопных стражников. Среди них оказались Тончи и та девушка. И если бы не своевременное вмешательство декана, они бы провели все праздники в городской тюрьме. Впрочем, говорят, им хватило и нескольких проведённых в темнице часов, чтобы с тех пор их стали слишком часто видеть вместе…

Последнее лорд Станцель воспринял с большим облегчением — такой миловидный парень, да ещё и смелый защитник собак, мог бы, даже не желая этого, вскружить голову совершенно неопытной в подобных делах Легине. А уже будучи влюблённым в другую, он должен был представлять меньшую опасность… И он в пол уха слушал декана, пока тот, не удержавшись, изливал старому другу всё, что накопилось у него на сердце за долгие годы общения с начальником городском стражи.

А картина за окном снова изменилась. Теперь школяры собрались в кучку вокруг Миреха, что-то оживлённо объяснявшего им. Сейчас группа выглядела гораздо более спокойной и умиротворённой, чем поначалу.

— Ты ведь назвал пять человек, так? — задумался декан и сам себе ответил. — Да. Значит, больше ты тут никого не найдёшь. Остался только Миррамат, но я его здесь почему-то не вижу.

— Кто это?

— Миррамат?… Давай я расскажу о нём по дороге. Это занятие скоро кончится. И, значит, больше ничего интересного мы уже не увидим.

Но, выйдя на улицу, они по молчаливому соглашению не стали возобновлять беседу и портить этим удовольствие от свежего воздуха и тёплого солнышка…

На университетских дорожках стало людно. Задумавшись о том, что ему удалось нынче увидеть и узнать, лорд Станцель не заметил, как декан разглядел что-то заинтересовавшее его и изменил направление движения. От своих мыслей он очнулся, только когда услышал знакомое имя.

— Миррамат… Почему ты здесь, а не со своими товарищами?

Нарочито негромкий голос Хартваля оторвал от группы школяров худощавого астарена в длинном по нынешней моде темно-зелёном плаще. Неторопливо-небрежной походкой он приблизился к остановившимся неподалёку декану и мажордому и, ломаными движениями стянув серую школярскую бакалавратку, склонился перед ними в должном поклоне.

— С какими именно, досточтимый? У меня их много, — резонно произнёс он, выпрямившись перед стариками.

— Не делай вид, что ты меня не понял. Почему ты не на занятии у Миреха?

— Я как раз шёл туда, досточтимый, — молодой астарен позволил себе скупо улыбнуться.

— Тогда ты опоздал. Они закончили без тебя.

И, не дожидаясь ответа, декан зашагал прочь. Поднявшиеся от резкого движения полы его балахона скользнули по густой стене колючего кустарника. Не останавливаясь, Хартваль дёрнул зацепившуюся ткань. Раздался жалобный треск рвущегося шёлка.

— Это он? — кротко поинтересовался лорд Станцель, так и не дождавшись, когда Хартваль первым начнёт разговор.

— Да.

Наступила резкая пауза. Почувствовав, что это его короткое «да» прозвучало слишком похоже на обрубающий разговор удар топора, Хартваль поспешил загладить допущенный промах.

— Мы ещё не говорили об условиях учёбы… э-э… нашей высокой особы, — он закивал головой, словно хваля себя за проявленную предусмотрительность. — Это для нас не только честь, но и…

— Довольно! — лорд Станцель зло остановил набирающий силу поток славословий. — Выкладывай!

Из лохматых кустов с шумом выпорхнула стайка воробьев и причудливыми зигзагами заскользила вдоль дороги. Декан оторвал взгляд от дерева, в ветвях которого скрылись птицы, и ровным голосом произнёс.

— Миррамат клеймёный вор.

…Вылетевшие обратно в просвет дороги птицы засуетились и тут же скрылись обратно, словно испугавшись двух неподвижно стоящих стариков…

— Эк, нелёгкая!… - негромко крякнул мажордом — и хрустнул пальцами, пытаясь не поддаться набирающему силу потоку разочарования. В суматошном мелькании обрывков мыслей всплыло первое отчётливое понимание. Он тут же схватился за него — и рассмеялся тому, что для декана эта ситуация была не менее разочаровующей.

— Ну да, конечно! Ведь если Легина не придёт к тебе учиться — кирдык твоему расчёту на дополнительную щедрость казны!

— Я ничего! У тебя! Не просил! — нагнув по по-бычьи голову, заревел декан.

— А хоть бы и просил!! - взревел в ответ мажордом. То мгновение хоть и злорадного, но веселья вернуло ему уверенность в своих силах. — Не для себя ведь просишь! К королевскому делу приставлен!

Тут он закашлялся — куда уж рычать старому льву! — но дело было сделано: Хартваль пришёл в себя и часто заморгал, словно стряхивая со своих глаз красную пелену.

— К королевскому делу приставлен, — немного устало повторил лорд Станцель, пряча в паузах сбившееся дыхание. — И должен заботиться о нём всеми своими намерениями. Всем, чем только можешь. А сейчас пошли к тебе думать, что можно сделать… Пошли, пошли… Клеймёный вор, говоришь? Эк, нелёгкая…

* * *

Легина отогнула край бархатной портьеры и, оглянувшись по сторонам, нырнула в пыльную темноту. Раньше она могла идти в проходе прямо, не опасаясь, что заденет тяжёлую ткань и этим выдаст своё присутствие; сейчас же ей приходилось продвигаться бочком, прижимаясь спиной к шершавой стене. Одна её рука нащупывала путь по стене, вторая дежурила возле лица, чтобы успеть потереть переносицу и не чихнуть. В комнате переговаривались слуги; толстый бархат глушил их голоса. Проход стал чуть шире — а вот и под ладонью появилась заколоченная невесть когда дверь. Девочка, как обычно, хитро улыбнулась — а кому ж не понравится проходить сквозь запертые двери? — и сноровисто полезла в пролом обветшавших досок.

На другой стороне её ждал ещё один высокий и пыльный коридор, усеянный битой черепицей. Внимательно смотря под ноги (старая черепица с громким треском ломалась, казалось, от одного взгляда не неё) она дошла до конца коридора, выщербленными ступеньками спустилась вниз и теперь уже через незапертую дверь вошла в ещё одно заброшенное помещёние. Почти за каждой стеной в этой части Туэрди были роскошные парадные залы или золочёные кабинеты; но вряд ли их обитатели знали, какие заброшенные комнаты или тайные лазы находятся за богато и со вкусом украшенными с их стороны стенами. Легине нравилось думать, что эта правда известна только ей одной, что это только её тайна. Нет, конечно, время от времени она видела следы появлявшихся здесь людей — вот как эти новые леса и аккуратная горка кирпичей в углу — но это не мешало ей считать эту сторону дворца принадлежащей только ей. Что ж, последнее было не такой уж неправдой: по крайней мере, вряд ли кто знал все хода и закутки дворца лучше её. И было у неё здесь несколько любимых мест; к одному из них она сейчас и поднималась металлической винтовой лестницей… А вот и та ниша в толстой плите стены… Когда-то тут находился подъемный механизм огромной бронзовой люстры в форме Королевского фрегата Легины Мореплавательницы. Потом проржавевшую махину убрали, а заделать все конструкторские отверстия то ли поленились, то ли забыли. Пару лет назад маленькая Легина наткнулась на них — и с тихим стоном восторга поняла, какой сказочный клад она нашла — возможность подглядеть за той частью жизни, о которой всегда мечтала. В кабинете её отца-короля шёл Королевский совет; от важных фигур, пышных мундиров, блеска орденов и шелеста листов бумаги с багровыми пятнами Королевских печатей захватывало дух. И вершина всего этого великолепия — небрежные и скупые движения её отца. Вот он чуть-чуть поворачивает белое, пушистое перо в сторону толстого сановника — и тот бежит к нему, кланяясь и подобострастно суетясь, протягивает ему какой-то свиток… Вот что-то доказывают друг другу лорд Дихлех и лорд Рэглих, и заполнивший всю залу до потолка гул их перепалки перекрывает один негромкий возглас её отца, и лорды мгновенно поворачиваются в сторону монарха, склоняясь, чтобы не пропустить ни единого его слова…

Потом была почти бессонная ночь, проведённая в пьянящей дымке воспоминаний и ярких фантазий о том, как онасама поднимает легкое и белое перо, как к ней бежит толстый сановник и как перед ней склоняются важные лорды… Сколько времени она с тех пор провела, наблюдая за работой своего отца — и сама бы не сказала… Вскоре она поняла, что в первый раз ей повезло попасть сразу на Королевский совет — подобные собрания были редки; чаще всего отец либо что-то читал в одиночестве, либо диктовал письма своим секретарям, либо приглашал для недолгого разговора кого-то из лордов. Но даже почти неподвижная фигура отца, время от времени перелистывающая бумаги, что-то резко чёркающая на них или скрепляющая их своей печатью, обладала для неё непонятной притягательной силой. (Однажды лорд Станцель не на шутку напугал её, мельком заметив, как она похожа на Ригера манерой покусывать перо; она вспыхнула, решив, что ему стало всё известно, и поспешила убежать от него — но своих вылазок не прекратила).

Еле-еле протиснувшись в узкую щель ниши, девочка в который раз с тревогой подумала, что скоро, похоже, сюда вход будет ей уже заказан. Добравшись до заветного отверстия, она жадно прильнула к нему. Отец, как обычно, был на месте. Откинувшись на спинку кресла, он неторопливо потягивал из огромной чашки свой любимый чай из мяты. Пальцами свободной руки он задумчиво постукивал по открытой книге.

Легина легонько вздохнула и устроилась поудобнее. Её сегодняшний путь сюда был закончен — но она не знала, что в этот же момент лорд Станцель, тоже вздохнув, отошёл от окна своего кабинета и, собрав со стола заготовленные бумаги, отправился на встречу с королём, чтобы, наконец, исполнить данное ей обещание…

* * *

Перед дверью в приёмную мажордом на мгновение заколебался. Он вдруг почувствовал, что не достаточно хорошо подготовился к разговору с Ригером. Не была решена проблема клеймёного вора в соучениках у принцессы; не оговорёны с чародеями условия учёбы. Всё это, правда, сходилось к одному — к тому, что мажордом не смог поговорить с Кастемой. Тот, как обычно, был в очередном отъезде. А больше ни с кем из чародеев у лорда Станцель не было достаточного доверия и близких отношений, чтобы обсудить этот весьма деликатный вопрос. Ждать же возвращения Кастемы… Ждать — это риск, что Легина «забудет» о своём обещании не тревожить пока отца новыми просьбами и ненароком «выбьет» у недолюбливающего чародеев отца твёрдый и беспрекословный отказ!

Он легонько ткнул дубовую дверь приёмной; вышколенные лакеи тут же настежь отворили её перед ним. Терсинек, новый и весьма толковый секретарь Ригера, соскочил со своего места и деликатно-риторически уточнив "К его величеству?…", бросился провести его.

— Приветствую моего короля!

Увидев склонившегося в поклоне мажордома, Ригер отставил недопитую чашку и чуть подался в его сторону.

— Проходи, проходи, Станцель! Есть вести из Серетена?

— Да, и немало, — придворный шагнул вперёд и, вытащив из стопки бумаг нераспечатанный пакет, на котором почти не было свободного места от печатей и вензелей, передал его Ригеру. — Его величество король Места…

— Без церемоний, Станцель, без церемоний!

— Это от Эраиджи.

— Да, вижу, вижу, — пробормотал Ригер, пробегая внимательным взглядом письмо. — Ничего нового… Старая песня о пограничных землях и всё те же матримониальные намёки. К чёрту всех его сыновей! Что, ты говоришь, у тебя ещё есть? Давай, выкладывай!

…Текли минуты. Легина с интересом разглядывала беседу отца с лордом Станцелем. О чём они говорили — могла только догадываться: до неё доходил только едва разборчивый гул. Это мало расстраивало принцессу, всё равно там слишком любили говорить о скучных вещах… Отбили положенное число ударов напольные часы в виде городской башни. Легина недовольно скривилась: неминуемо приближалось время её занятий с маэстро Теведдином. Минуты текли…

— Не забудь подготовить ответный протест Серетену.

— С угрозой ответных торговых мер?

— М-м… На сколько, говоришь, они подняли сборы с наших товаров?

— На треть, мой король.

— Тогда мы поднимем на половину. Они хотят войны — они её получат, — дёрнул плечами Ригер, словно отгоняя надоевшую муху.

— Слушаюсь, мой король, — медленно кивнул мажордом. Не пора ли говорить о Легине?

Ригер нахмурился: он заметил заминку своего советника.

— У тебя ещё что-то? — нарочито безразлично бросил он.

— Та просьба принцессы об учёбе у чародеев… Я могу говорить, мой король? — вложив в голос побольше мёда, мягко вопросил мажордом.

— А?… А, давай-давай, — напрягся король: сейчас он узнает правду, от кого Легина нахваталась этих глупостей.

— Повинуясь желанию моего короля, — лорд Станцель почтительно застыл в полупоклоне. — Я побеседовал с принцессой и этим имел возможность лишний раз убедиться в силе Королевской Крови, коя ведёт к великой мудрости у всех, в полной мере причастных к ней. Столетия истории наглядно являют нам мощь и величие ренийских монархов, а нынешние дни дают нам все основания надеяться, что и в будущем благоволение Королевства вечно пребудет с теми, в чьих жилах течёт драгоценная Королевская Кровь.

Старик перевёл дыхание и отметил про себя несообразное полученным комплиментам кислое выражение лица Ригера. Что же неправильно?… Хорошо хоть не перебивает и не подгоняет, это добрый знак. Оставляя паузы для того, чтобы Ригер мог в любой момент вступить в беседу, лорд Станцель продолжил. Вначале он со сдержанным благоговением он сравнил Рению с садом, который год от года становится краше от забот садовника-короля, а потом скользнул намёком, что в это саду есть уголок, на который его власть не распространяется. После этого дело пошло на лад. Ригер начал одобрительно кивать головой — ему не надо было долго объяснять, что это за уголок. А когда мажордом скромно заметил, что это возмутительное положение можно разрешить к вящей славе короны, он даже заинтересованно приподнял бровь. Лорд Станцель вполне оценил это и, подстраиваясь под настроение короля, поменял стиль своего монолога.

— Мой король должен быть горд, что это решение придумала Легина, его дочь. Здесь воистину нужна была не только королевская мудрость, но и свежий детский взгляд. Если тем участком сада владеют другие люди, надо заполучить их права владения.

— Что? — укол пока ещё непонятного подозрения заставил Ригера разбавить своим хриплым голосом гладкую речь мажордома. Лорд Станцель не заметил этого сигнала опасности и, довольный достигнутым успехом, продолжил её.

— Просьба Легины об учёбе у чародеев и есть это решение. Оно означает, что в будущем на трон Рении вступит человек, владеющий всеми знаниями и мощью чародеев. И тогда во всей Рении не будет для него ни одного неподвластного ему уголка страны! — пафосно закончил лорд Станцель и гордо выпрямился.

…В становившемся всё громче гуле девочка вдруг разобрала своё имя. Она навострила уши. Точно. "Легина… Легина…"

Жаркая кровь прилила к её лицу — отец с лордом Станцелем говорят о ней!

О ней говорили там, где решались самые важные дела Королевства!

Легина заметалась, пытаясь найти положение, из которого был бы слышен весь разговор…

…Король поднял на своего советника застывший взгляд.

— Я не понял… при чём здесь Легина?

— Но… я же говорю: решение древнего вопроса с чародеями — это учёба у них наследника престола! — опешил мажордом.

— Я не понял, при чём Легина к престолу Рении! — расчётливо холодно отпечатал Ригер и упёрся руками в столешницу стола, словно собираясь встать.

Лорд Станцель похолодел: он воочию увидел пропасть, над которой завис.

— Но ведь Легина… она пока и есть наследница, по праву рождения.

— К чёрту её! — вскочил Ригер. Мажордом царапнул его по незаживающей ране: за пятнадцать лет брака четыре дочери и ни одного сына — тут было от чего обозлиться на судьбу. — К чёрту!! - заорал он.

От толчка перевернулась хрустальная чернильница и тёмное пятно стало жадно захватывать хрупкие белые листы бумаги. Эта мелкая авария как будто щедро плеснула масла в огонь его гнева. В переполнившем его бешенстве радостно лопнули скрепы внутреннего самоконтроля, подточенные пьянящей смесью давней обиды, злобы и безнаказанности. Ригер ударил по столу, разметая бумаги.

— У меня будет настоящий наследник! У меня будет сын! Сын — а не это бабское отро-одье!

Перепуганное эхо металось по залу, успокаивая короля "Будет!… Будет!…"

— К чёрту твою Легину! У меня будет сын!!

Оторопевший старик не мог оторваться от брызг слюны от беспрестанно одно и то же орущего ими рта — "у меня будет сын!". Ему уже приходилось бывать свидетелем подобных взрывов короля, и каждый раз он был готов умереть на месте — не то от страха, не то от стыда.

— Во-он отсюда! — почувствовав, что пламя его гнева пошло на спад, Ригер захотел остаться в одиночестве. — Вон!! - рявкнул он напоследок пятящемуся полуобморочному мажордому.

Тот заспешил и бессловесно выскочил за дверь. В приёмной было неестественно тихо. Бледный секретарь делал вид, что внимательно читает какое-то письмо, но его с головой выдавали трясущиеся руки и неподвижно-невидящий взгляд.

Оставшись один, Ригер неожиданно для самого себя быстро успокоился. Со вздохом облегчения он опустился на мягкое сидение кресла и почти расслабленно уронил назад голову. Потом его внимание привлек мерный стук капающих на пол чернил. С удивлённым раздражением он уставился на устроенный им самим разгром, дёрнул плечами — и зло ударил по недопитой чашке. Та резким звоном покатилась по паркетному полу, разливая по пути остатки чая, ударилась о край толстого ковра и, закрутившись на месте, остановилась в собственной луже.

Ригер встал, не спеша подошёл к ней и, оглядев её, с удивлением не нашёл на её теле ни единой трещины. Проявленная ею крепкость вызвала его уважение. Он поднял цепко держащуюся за жизнь чашку, отряхнул её от прилипших листиков мяты и аккуратно поставил на стол…

А в узкой нише, уткнувшись лицом в колени и зажав ладошками уши, билась мелкой дрожью девочка. Её мир сузился до крохотного пространства, в котором было место только для до сих пор грохочущих в ней немилосердных слов её отца…

* * *

…Она очнулась на холодных ступеньках винтовой лестницы — и даже не нашла сил удивиться тому, что не помнит, когда она сюда добралась. Боль немного отупела, и она вместе с ней. Она провела рукой по девственно-сухой щеке.

Что же она сделала не так, что отец не хочет любить её?

Неловко качнувшись, она чуть не загремела вниз с крутых ступенек. Испуг отрезвил её. Она решила спуститься вниз.

Там, на полу, покрытом острой кирпичной крошкой, ей показалось много уютнее. Она легла на них, положив руку под голову и подогнув под себя ноги. Так оказалось почти совсем спокойно и хорошо.

Что же в ней такого, что отец не хочет любить её?

Потом ей стало холодно. Она старалась терпеть, сколько можно, но холод оказался сильнее её. Она бы хотела уснуть, но он не давал ей этого.

Она села. Заметила, как испачкалось её платье и отрешённо подумала, что её опять будут ругать за это. Но лучше пусть ругают, чем сидеть вот так здесь сейчас. Ей захотелось назад, в свою комнату. Там её ждёт Рыжик. И нянюшка.

Там хорошо.

Она поднялась, потёрла уставшие глаза — и на ватных ногах заспешила к выходу. Скорее, скорее отсюда, не оглядываясь и не жалея…

Больше Легина никогда сюда не приходила.

* * *

— Не, ну глянь, какую моду взяли!

— И не говори! Куда мир только катится?

— Да разве мы в такие-то годы позволили себе?

Лорд Станцель приподнял тяжёлую голову к источнику не умолкающего шума. С улицы доносился глупый бабий трёп, изредка разбавляемый шорохом метёл. Он хотел было приказать отогнать слишком говорливых дворничих от своих окон — но, впрочем, тут же забыл об этом. У него сейчас было другое занятие — вести удручающий подсчет сегодняшних потерь.

Как всё скверно… Во-первых, Ригер отказался удовлетворить его ходатайство и разрешить дочери пойти в учёбу к чародеям. Это, во-вторых, ставило жирный крест на его далеко идущих планах вывести наконец ренийский трон из-под полуопеки-полуконтроля Круга. Но это ещё полбеды… Хуже то, вздохнул лорд Станцель, что король все меньше и меньше прислушивался к нему. Или вообще позволял себе такое… как сегодня. На мальчишку так не кричат…

Что-то изменилось в этом мире. Что-то в нём стало неправильно и нехорошо. Старик сгорбился… Вот раньше, когда он был моложе… Сейчас совсем не то!

Только теперь до него дошло, что означало то странное чувство ошибки. Он не сообразил вовремя: Ригер вовсе не хотел разобраться с просьбой Легины, его желанием было никогда больше не слышать о ней. Старик застонал — он вспомнил, что король закончил тот разговор именно этими самыми словами. Что же с ним произошло, раз он сразу не понял этого?

Может, пора уже на покой? — кольнула его как будто бы чужая мысль. И сам себе покачал головой: отдохнуть это хорошо, но кто вместо него потянет весь этот воз? Кому он сможет доверить дело всей своей жизни? Нет уж, тяни, пока можешь, — прошептал он себе под нос, в очередной раз передёрнувшись, вспомнив как кричал на него сегодня Ригер, и…

…И, опешив, уставился на суетливо дергающегося в просвете дверей секретаря. Неестественно гримасничая, тот попытался что-то сказать, но только поперхнулся от слишком большого усердия.

— Ну что ты там, как в падучей! — вскипел мажордом.

От чужого сильного удара дверь распахнулась, открывая резко очерченную светом приёмной фигуру короля.

"Пожар? Война? Рождение уродца?" — мелькнули и пропали дурацкие мысли. Последний раз Ригер появлялся в его кабинете… сколько лет назад? Или вообще никогда?

— Это я! — если голос человека может быть одновременно гордым, довольным и напряжённым, то голос Ригера был именно таким.

"Жалко, что так и не успел распорядиться осушить подвалы Дырявой башни. Не люблю сырости" — неожиданно для самого себя подумал лорд Станцель, с тоскливым предчувствием вспомнив каменные клетки, служившие тюрьмой для государственных преступников.

Ригер приподнял ладонь, и так и не распрямившийся секретарь, бросив напоследок хозяину виноватый взгляд за то, что не успел предупредить его о появлении короля, исчез за плотно закрывшейся дверью. Это немного успокоило лорда Станцеля — не в характере нынешнего ренийского монарха было избавляться от свидетеля своего могущественного права казнить и миловать подданных.

— А маловат твой кабинет! — Ригер критически окинул голые стены, потрескавшуюся мебель и кипы бумаг, грудами сваленных на всех горизонтальных поверхностях.

Лорд Станцель только молча и с достоинством поклонился. Он вдруг почувствовал, как в нём горячей волной начал подниматься гнев, густо замешанный на дрожжах ещё слишком свежей обиды.

— Что это у тебя за непорядок? — Ригер сжал губы на доносившийся с улицы бабий шум. Хлопнул ладонью о ладонь, ткнул согнутым пальцем в сторону окна и бросил в появившуюся щель двери "Убрать!" — и снова принялся любопытствующее разглядывать кабинет, словно не замечая упорного молчания его хозяина. Качнул ритмично застучавший маятник, снисходительно хмыкнул "Занятная вещица!" и, поняв, что мажордом и дальше будет молчать или отделываться одними "Да, мой король" и "Хорошо, мой король", заговорил первым.

— Не сердись, дружище. Я сегодня погорячился.

И неловкая пауза, словно эти слова были заготовлены заранее, а что говорить дальше, ещё не успел обдумать.

— Я погорячился! — баритонистым речитативом повторил Ригер, на мгновение задумался — и теперь полностью довольный собой уселся в кресло напротив. — И ты садись! — щедро взмахнул он рукой, видя, что насупившийся мажордом продолжает стоять.

Этот вальяжно-снисходительный жест оказался последней каплей. Лорд Станцель шумно набрал побольше воздуха.

— Мой король! Твой покорный слуга всепочтительнейше просит прощения за то, что рассердил своего господина…

— Ну-ну, — снисходительно прервал его Ригер, — ты не так уж и виноват.

— …непродуманным ходатайством о просьбе его дочери…

— А вот в этом ты не так уж и не прав! Затея Легины — блажь и бессмыслица.

— …и смиренно просит позволить ему уйти в отставку! — упрямо закончил старик, запнувшись только под конец, и то почти незаметно.

— Чушь, — с ходу отмахнулся Ригер. — Если ты устал, отдохни. Если слишком много дел, возьми толкового помощника. Слышал, у тебя внук подрос. Говорят, надежды подает. Что ж ты его к настоящему делу-то не приставишь?

Удар пришёлся точно в цель. Весы мажордома стремительно закачались, выбирая между собственным оскорблённым самолюбием и будущим Гилла. И хотя его выбор был уже сделан, ему понадобилось немало времени, чтобы осознать это. Ригер терпеливо дожидался, пока лицо лорда Станцеля не обмякло.

— Ну вот и договорились, — удовлетворённо произнёс он. — Да я бы никогда бы и не поверил, что ты можешь бросить меня. Да ещё в такое время. Этот Эраиджи… Ничего, мы с тобой ещё покажем ему!

— Конечно, мой король, покажем ему! — эхом повторил лорд Станцель. Он поднял было затуманившиеся глаза на короля, но тут же снова опустил их.

— Я это знаю, — Ригер уверенно поднялся. — До завтра. Не провожай меня.

Но на выходе он остановился.

— Это правда, что твой внук… Гилл, да?… что эта поэма, которой зачитывается вся придворная молодёжь… что это он её написал? — и, получив от мажордома, напрягшегося от неизвестности, к чему клонит король, хриплое "Да, мой король", демонстративно хмыкнул. — Ну-ну!

* * *

Какой хороший сегодня выдался день. Ригер давно не чувствовал в себе такой свежести и бодрящей лёгкости. Даже старые беды и нерешённые проблемы вдруг обмельчали. У него нет наследника? Ничего, ещё будет. Должна же когда-нибудь Энивре родить сына. Вечная тяжесть от непредсказуемых и неподконтрольных чародеев? Ничего, это он тоже решит. Кстати, предложенный мажордомом способ управиться с ними действительно весьма неплох. Вот будет у него сын… Но на это надо много времени — пока сын подрастёт, пока выучится у них. А сейчас вполне можно пробовать подобрать к ним другой ключик: кто, в конце концов, содержит их на жаловании? А?… Вот то-то и оно!

С гордой улыбкой король пробежал взглядом по ряду затылков склонившихся у порога его опочивальни придворных и слуг: а смог бы тот же Эраиджи извиниться перед собственным подданным? Вряд ли. А вот он может!

— Лишиена ко мне, — указал король затылку лорда Дихлеха и, вспомнив об опять стрелявшем днём виске, добавил. — А потом Тар-Легона. Утром приготовьте ванну.

Спальня встретила его полумраком. Он скинул камзол и с раздражением подумал, что Лишиен заставляет себя ждать.

От стены отделилась неразличимая в темноте высокая фигура.

— Кто здесь?!

В свет одинокой свечи вшагнул Айна-Пре.

— Меня послали к тебе сказать. Тобой недовольны.

Первой мыслью короля было — этого не может быть. Он спит и ему снится дурной сон. Никто не смеет так дерзко смотреть ему в глаза!

…Ригер не выдержал и опустил взгляд в пол. Он почти качнулся от движения воздуха проходившего мимо него чародея. Перед его мысленным взором как живая встала картина медленно-медленно падающей с плахи головы Айна-Пре.

— Я убью тебя, — беззвучно захрипел король.

Кого? — ответила ему тишина.

Ригер поднял глаза.

В комнате никого не было.

— Где он?! Как вы посмели его впустить ко мне?! - орал Ригер и так тряс сжавшегося лорда Дихлеха, что у того щёлкали зубы.

— Кто, мой король? Кого, мой король?

— Смеёшься?!

— Никого не было! Никого! К-клянусь жизнью своей дочери! Никто не входил в спальню короля!

— Не верю!!

— И не выходил!

— Лжёшь!

— Спроси остальных — никто не мог пройти мимо нас!

Ригер отшвырнул его к стене и бросился к Лишиену.

— Догнать его и привести ко мне! — и, увидев в глазах Лишиена такое же искреннее непонимание, зарычал. — Того, кто только что вышел отсюда!

— Стража! — метнулся тот назад, к выходу — и заодно подальше от рассвирепевшего неизвестно от чего короля.

В комнату вбежали гвардейцы и остановились сразу у входа. На их лицах сквозь готовность выполнить любой приказ, бежать туда, куда скажут, и хватать любого, кто попадётся, светилось то же самое непонимание.

— Ни-ко-го? — почти простонал Ригер.

— Никого, мой король! — не в лад громыхнули бугаи и ещё крепче перехватили свои парадные алебарды.

— Свечи. Сюда. Искать. (Лишиен подскочил к стекленеющему королю и что-то коротко прошептал ему. Тот чуть-чуть оживился.) И перекрыть все выходы из Туэрди! Никого не выпускать!

Перерыли всю спальню. Перетрясли всё южное крыло дворца.

Остаток ночи Ригер провёл в своём кабинете.

— Мой король узнал злодея? — у лорда Станцеля, как и почти у всех сегодня в Туэрди, был уставший и невыспавшийся вид.

Ригер сжал зубы и отрицательно замотал головой.

— Кто же мог послать его? — задумался мажордом.

— Никто его не посылал! — буркнул король. — Лучше займись охраной. Они обленились и зажирели.

В кабинет вбежал курьер.

— Меня послали сказать. Заболела принцесса Легина.

Ригер подозрительно всмотрелся на печального-захлопотанного под стать вести посыльного. Тот сглотнул под пронизывающим взглядом короля и глупо повторил.

— Послали меня…

— Вон отсюда! — вспылил Ригер. — Я не лекарь.

— Мой король устал? — Терсинек участливо вгляделся в лицо короля.

— Да… Ты прав. Хватит на сегодня дел, — оттолкнул тот недочитанный отчёт.

Отдохнуть… А как, если в голову постоянно лезет одно и то же?

— Ты когда хочешь отдохнуть, что делаешь? — неожиданно для самого себя спросил король своего секретаря.

— Э-э… Гуляю. Читаю.

— Что читаешь?

— Старых поэтов.

— А новых?

— Мой король имеет в виду… внука лорда Станцеля?

Ригер впервые за сегодня улыбнулся. Секретарь заметил это и осмелел.

— Хочет ли мой король, чтобы я почитал что-нибудь из его "Героической поэмы"?

— Валяй! — расслабленно откинулся король.

Выпрямившийся Терсинек откинул назад голову, став при этом заметно выше, и уверенно начал.

— Героическая поэма. Глава третья. Дорогой забытой влекомый, печально пришпорив коня, герой прошептал: "Яд дракона однажды подточит меня. Исполнятся грозные строки, растает невидимый свет и больше не вспомнят потомки той магии древней секрет"…

Непривычный ритм завораживал и горячил кровь. Ригер вслушивался в наивные рифмы — и не узнавал преобразившегося ими секретаря. Тот словно забыл о короле, делах, службе, уйдя в придуманный мир вечных скитальцев, печальных предсказаний и гордых побед над судьбой…

— …тобой недовольны…

— Ч-что? — дёрнулся король. — Повтори, что ты сказал.

— Там по небу вольный… — сбился секретарь, — там по небу вольный летит. Мой король?…

— Хватит, — Ригер почувствовал, что у него пересохло в горле. Как будто это он сейчас декламировал "Героическую поэму". — Достаточно. Лучше принеси мне пить.

…Вернувшись с горячим чайником в руках, Терсинек первым делом бросил тревожный взгляд на короля и заметил, что тот так и сидит в той же самой позе. Впрочем, разнесшийся по залу резкий запах мяты всё же оживил его. Он потянулся к наполняемой чашке.

— Как раз столько мяты, как любит мой король, — мурлыкал Терсинек, — и мёду не пожалел. Мой король не останется недовольным…

Не раздумывая, Ригер отдёрнул руку, но всё же опоздал. Чашка треснула под струёй кипятка. Тряся не так уж сильно ошпаренной ладонью, Ригер взвыл — и вовсе не от боли.

Это же чувство сорвало его с места и погнало прочь из кабинета — прочь!

Прочь от замерших в поклонах и испуге придворных, прочь от предков-королей на огромных, в полстены, портретах, — прочь!…

Прочь от страха сломаться под нажимом подло-невидимой и вездесущей воли!

* * *

Ноги вынесли короля в дворцовый парк. Здесь, под открытым небом, среди наливающихся соком аккуратных деревьев и ровных зеленеющих линий кустарников ему стало легче. Кое-где одинокие фигурки слуг сгребали оставшийся после зимы мусор. Впереди уходила в даль почти сливающаяся в один силуэт парочка придворных. Ригер помотал ладонью с покрасневшими пальцами в холодном весеннем воздухе.

Да что, на самом деле, с ним? Ничего ж серьезного не произошло… Ну, разбилась чашка. А остальное-то… ведь всё просто намерещилось.

Нет, не всё — ещё тот ночной гость… А может, и это ему показалось?

Ригер бросил ладонь и, крепко зажмурившись, затряс головой.

Бред!

— Няяяв!

Ригер остановился и уставился на сидевшего посреди дорожки серо-полосатого пушистого котёнка. Ещё бы пару шагов — и он наступил бы на удачливого добытчика здоровенного дохлого голубя. Короля почему-то внутренне передёрнуло от вида разорванных перьев и мёртвой пустоты между не до конца прикрытыми веками.

— Брысь! — буркнул он и, видя, что зверёныш и не думает двигаться, топнул ногой. — Брысь ты!!

Ничуть не испугавшийся котёнок поставил одну лапку на дохлую птицу, а выпущенными коготками второй замахнулся на человека.

— Няв! Нняу-ньо-ньоу-ньии!

— Не-до-воль-ны? — переспросил отпрянувший король.

— Няфф!! - почти по собачьи рявкнул котёнок.

…Ригер опустил отведённую для удара ногу и бочком, бочком, стараясь ни на мгновение не выпускать из вида серый комочек с презрительными глазами, начал отступать… Ему пришлось приложить немало силы воли, чтобы, наконец, отвести взгляд в другую сторону — и не побежать при этом… Вы думаете, я не понимаю, что вы от меня хотите? — зашептал он сам себе. К чёрту! Не сломаете!…

Я король!

Я решил!

И будет так, как я решил.

…Не сломаете! — рычал он и угрожающе тряс в открытый воздух сжатыми кулаками.

…Не заставите! — крутился в приступе ярости, топча прошлогоднюю листву и молодую траву.

На его пути оказалось дерево, а в руках — палка, и он залупил бесстрастный ствол.

Палка треснула у него в руках. Он выдохся.

Тупо оглядел измочаленное древко, отшвырнул его от себя и, качаясь, сделал несколько бесцельных шагов… Не сломаете, — бессильно-упрямо повторил он.

В наступившей тишине проснулся и мгновенно набрал холодную силу резкий треск. Ригер обернулся на него — и замер перед стремительно приближающимся к нему нежданно громадным ворохом ветвей.

Избитое им дерево рухнуло, содрогнув землю и с размаху хлестнув по лицу замершего короля самым кончиком самой верхней ветки своей сухой кроны…

— …Мой король, ты цел? Да что же это?… Лекаря, да скорее же!… Говорили же, спилить все старые деревья! Глянь, какая труха!… Мой король, пойдём отсюда!… Да где же этот лекарь?!

Разноголосый шум, мелькание напуганных и участливых лиц. Жив.

Пока жив.

Ригер провёл рукой по щеке. На ладони остались следы крови.

— Ладно, ваша взяла, — треснувшим голосом прошептал король, невидяще глядя куда-то в гущу поломанных веток. — Легина пойдёт к вам.

* * *

Дворец отгудел своё. По всем углам Туэрди вдосталь нагулялись сквозняки слухов и охов. Шушукались не столько о неведомом злодее (в его существовании сомневались слишком многие), сколько о выходках Ригера. На обрушенное им дерево не ходил поглазеть только самый ленивый поварёнок, а среди придворных острословцев появилась мода здороваться вопросом "Ни-ко-го?", причём особым шиком считалось повторить исходную интонацию. Апогеем стало появление стишка о том самом предке нынешнего монарха, которому не удалось удержать корону "на своей голове, очень бедной голове". Его передавали друг дружке многозначительным шёпотом, как злободневную новость, а не как дело почти забытой старины.

За воротами же Туэрди волна слухов была пожиже и обсуждали там, в основном, детали собственноручной поимки королём дерзкого злоумышленника, забравшегося в королевскую сокровищницу. Впрочем, это обсуждение быстро сошло на нет: простой люд любил нынешнего монарха и был готов ждать от него и не таких подвигов. Жалели лишь, что король не расщедрился на публичную казнь преступника.

А невольная виновница всей этой кутерьмы так ничего о ней не узнала. Поднявшийся в тот же вечер сильный жар спрятал девочку от окружающего мира, уложив её в пуховую постель под тяжёлым балдахином. Легина покорно выпила положенное количество микстур, отдала положенную дань жаркому и вяжущему бреду ночей и в положенное время старенькая лекарша, почти безотлучно находившаяся всё это время при девочке, торжественно объявила о миновавшей опасности и разрешила принцессе вставать, а также принимать гостей, буде у неё появится такое желание. Легина равнодушно выслушала и эту новость, и прозрачную болтовню нянюшки о том, как хорошо нынче на улице, под весенним-то солнышком. Проснулся Рыжик, забавно вылез из-под складок одеяла и притрусил в руки к девочке. Нянюшка не преминула взять его живую возню в союзники, мол, правильно, Рыжик, поднимай хозяйку, хватит уж, и так сколько дней в постели провела. Легина промолчала и этот демарш. Нянька ушла к дверям комнаты шептаться, причем довольно раздражительно… К тебе пришёл мажордом, — вернувшись, очень мягко сказала она, причём настолько мягко, что Легина в очередной раз не смогла не подивиться её умению быстро менять голос… Он и раньше пытался прорваться к тебе, как будто не знал, что ты больна и что тебе не до него, — продолжала нянюшка. У Легины что-то вздрогнуло в груди, но она подавила это что-то… Так я, значит, скажу ему, чтобы он пришёл позже, — затараторила нянюшка.

— Вот ещё! — в комнату ворвался сердитый громкий голос. — Ты бы лучше, старая, окна открыла. И шторы тоже! Устроили тут… берлогу! Заперлись… как в склепе!

Всплеснув руками, нянька попыталась было помешать непрошенному появлению лорда Станцеля и его сердитому срыванию всех тех защит от сквозняков, которые она предусмотрительно понавешала в комнате больной. Без толку. Не обращая на неё внимания, лорд Станцель распахнул, наконец, створку окна и только тогда повернулся к растерянно щурившейся на яркий свет Легине.

— Хоть один умный человек тут, и тот собака! — пропечатал старик и благодарно дёрнул за ухо Рыжика, радостно лаявшего на устроенный им шум и тарарам. — Ну что, королевишна? Кто ж весной болеет? Последнее это дело. Глянь, какая на улице красотища, а ты тут упряталась в тряпишный мешок.

— Мне и тут хорошо, — Легина ещё подтянула на плечи одеяло. — Чего тебе надо?

— Как чего? Я пришёл проведать своего друга, — он сел на краешек кровати. — Вот если бы я болел, мне было бы очень приятно, если бы ты пришла меня навестить…

…Разговор никак не клеился. Лорд Станцель постоянно натыкался на новые и ещё сырые кирпичи, которыми девочка выкладывала стену между ними, но, не понимая причин, не пытался силой разнести досадную преграду. Легина же слишком хорошо помнила, что именно ему отец тогда кричал те слова… Дело немного пошло на лад, когда мажордом удивлённо заметил, что Легина сейчас выглядит не только худой и уставшей, но и повзрослевшей. Девочка оживилась и потребовала подробностей. В числе последних оказалось и разрешение короля на учёбу у чародеев. А так как по капризу судьбы и акустики королевского кабинета Легина тогда не разобрала, из-за чего отец вспылил, то эту новость она приняла гораздо лучше, чем самого лорда Станцеля.

— А как я буду учиться? И когда? Одна или с кем-то ещё? — засыпала она его нетерпеливыми вопросами.

— Э-э, не спеши, я всё тебе расскажу, — улыбнулся довольный лорд Станцель. — Когда? Вначале тебе надо будет поправиться. (Подавшаяся вперёд Легина даже кивнула). Как? Как и все остальные ученики чародеев. Я ведь даже сам видел их уроки. Занятно, право!…

Лорд Станцель долго рассказывал принцессе обо всём, что сам успел разузнать — благодарный ей за тот интерес, с которым она, в отличие от Ригера, выспрашивала его все собранные им сведения. После неожиданно полученного от Ригера разрешения он уже успел встретиться с Кастемой, получить от него согласие от лица всего Круга и оговорить многие детали. Жалко только, что в вопросе клеймёного вора Кастема проявил обычно несвойственное ему упрямство: Легина будет учиться вместе со всеми или вообще не будет учиться. Мажордом уступил…

Рассказывая о других учениках, лорд Станцель долго колебался, но всё же решился и осторожно открыл ей этот факт. К его сожалению, Легина восприняла его несерьёзно. Точнее, она не обратила на это никакого внимания, а излишне настаивать, привлекая его, мажордом не решился. Гораздо больше она заинтересовалась двумя своими будущими соученицами — Граженой, дочерью провинциального барона, и особенно Дженевой, бывшей плясуньей.

— Она правда была плясуньей? — широко распахнула глаза принцесса. — Как королевские лицедеи?

— Да, где-то так, — замялся старик. — Но не совсем.

— Она, наверное, была во многих странах. Если я попрошу её рассказать мне о том, что она видела, она мне расскажет?

— Да, вот ещё что! — вспомнил мажордом. — Мы решили ("мы" это был, в общем-то, он сам при небольшом участии Кастемы), что ты будешь учиться инкогнито.

— Как? — всполошилась девочка. — Я не буду так, как все остальные?

— Нет. Наоборот. Ты будешь именно как все. Понимаешь ли: принцесса Легина, дочь правителя всей страны — вот это именно не как все. А, скажем, Гина, внучатая племянница королевского мажордома, совсем другое дело. Ты же, право, не будешь против побыть немного моей родственницей? — заговорщически подмигнул он ей.

Девочка рассмеялась.

— Гина? Хи-хи… Хорошо, дедушка!

— Ах ты моя озорница, — покачал головой новоявленный дедушка — и с разочарованием заметил, как вдруг и непонятно почему лицо девочки стало темнеть. Легина откинулась на подушки и отвернула голову.

— Я устала, — пробормотала она после паузы.

Словно из воздуха тут же материализовалась нянька и со словами "Утомил дитятко, старый пень, проваливай ужо!" принялась победно выталкивать его из комнаты. Лорд Станцель задержался.

— Я думаю, Дженева расскажет тебе обо всех дальних странах и городах, которые видела.

Легина посмотрела на него долгим взглядом.

— Ладно, иди… дедушка.

Лорд Станцель кивнул — и постарался не показать внезапно кольнувшую его мысль-сожаление о Легине: а ведь некрасивой уродилась.

И, спрятав эту правду на дне своих глаз, вышел из комнаты…

Глава 5. Прочные нити, тонкие узоры

"…Я назад уже никак не поверну. Как же выбрать лучшую дорогу? Стоит ли остановиться у порога дома твоего на много лет?"

Отодвинув книгу, Дженева подняла невидящий взгляд в тёплый полумрак комнаты. "…Как же выбрать лучшую дорогу?"

…Прямая стрела дороги в невообразимо прекрасном кружеве цветущих яблонь… Скрип колес по мягкому, серому песку… Щёлканье кнута — и сразу же за ним неминуемое ворчание Жоани…

Сладкую грусть воспоминаний перекрыл укол стыда. А ведь она даже забыла и вспоминать о своих прежних товарищах. Нехорошо это. Ведь и года же не прошло… И хотя кочевая жизнь учила её не привязываться к сменяющим друг друга людям, городам и деревенькам, всё же эта её забывчивость была слишком похожа на неблагодарность.

Догорающая свеча затрещала и стала подрагивать.

Надо будет обязательно разузнать, как там сейчас Жоани и все остальные, — твёрдо решила Дженева. Тем более, скоро праздник фантазии, на который съедутся бродячие артисты, и у кого-нибудь из них она точно сможет узнать о Жоани. А может, и он сам решит появиться в Венцекамне. О, как это было бы здорово!…

Приняв такое решение, Дженева облегчённо вздохнула, потом скептически прикинула, на сколько ещё хватит огарка, и снова придвинула книгу.

В дверь постучались. Не поднимая глаз, Дженева промычала что-то разрешительное. У Гражены, похоже, опять бессонница.

— Ты ещё не спишь? — заговорщический шёпот подруги, скрип двери, торопливое шлёпанье босых ног. Пока Дженева нехотя отрывалась от чтения, та уже успела привычно устроиться на край её постели и, набрав побольше воздуха, радостно выдохнула. — А я придумала, кем буду на празднике!

— О! И судя по тому, как горят твои глаза… не меньше, чем хассанеянская принцесса! — тихонько засмеялась Дженева.

— Ага! — от всей души кивнула Гражена и довольно затараторила. — Я выпрошу у леди Олдери те куски золотой парчи, что она показывала — помнишь? — а ещё ту тесьму, и ещё, ты ведь поможешь мне перешить то платье, а ещё — ты сама-то кем будешь?

— Да я пока не думала об этом…

— А хочешь, я из тебя сделаю астаренскую принцессу? — посерьёзнела Гражена.

— М-м… Нет. Не стоит. Я собираюсь искать Жоани. А туда, где он может быть, лучше наряжаться поскромнее.

— Угу… А что это ты читаешь? — словно только сейчас вдруг заметив, чем занимается её подруга, снова оживилась Гражена.

Дженева молча протянула книгу подруге. Та полистала потемневший от старости "Сказ об Ир-Рауле и мохонской деве" и, отстранённо пробормотав "грустная история, никогда мне не нравилась", вернула его.

— Зато красивая, — вступилась за понапрасну обиженную сказку Дженева. — Я специально выпросила у Миреха эту книгу. Здесь полная версия «Ир-Рауля» — совсем не те сокращённые баллады, которые поют менестрели на празднике щедрого солнца.

— Э-э… Кстати — о Мирехе, — неуверенно протянула Гражена. — Я сегодня слышала, как они с Кемешью что-то решали… В общем, похоже, он больше не будет вести наши занятия.

Дженева широко раскрыла глаза и подалась вперёд.

— Что? Его что, отстранили?!

— Нет, не так! — затрясла головой Гражена. — Вообще этих вроде больше занятий не будет. Ну — закончились они! — добавила она всё ещё не понимающей подруге.

— А-а. Ну тогда… Но всё равно жалко.

— Жалко, говоришь? — многозначительно понизив голос, переспросила её подруга. — Ну да. Я же видела, как ты смотришь на Миреха.

— Никак я на него не смотрю! — буркнула Дженева.

Время, прошедшее со случайной встречи дочери барона и уличной плясуньи на рыночной площади Астагры, и, главное, события, наполнявшие его, удивительно сблизили их, почти спаяли. У каждой из них было подспудное чувство уверенности в том, что чтобы не случилось, рядом всегда будет надёжное плечо. Это чувство совершенно не нуждалось в понимании и, тем более, в словесном выражении. Кто, живя в добротном доме, ни с того, ни с сего решит докапываться до его фундамента? Он есть, он держит — этого достаточно. Просто всегда оказывалось так, что когда одна из них попадала в переплёт, рядом оказывалась другая, и они вместе как-то выбирались из неприятностей. Дженева без сомнения знала, что она всегда может прийти в Гражене и с радостью, и с разочарованием, и рассказом о нахлынувшем интересе — как и, конечно, о его объекте. Но в том, что касалось Миреха, такой уверенности не было. Вместо этого было неприятное ощущение запутанности — нравится ли он ей? Что он сам о ней думает? Хочет ли она нравиться ему? И нужен ли он ей?… Вдобавок эта запутанность в конце концов оказалась крепко приправлена злостью на себя — за то, что она не может разобраться, а также на него — за то, что он не хочет ей в этом помочь! Так что Дженеве никак не хотелось ни с кем пока говорить о взглядах, которые она бросает на Миреха, — пусть даже и с Граженой.

Наступила тишина, вполне себе мягкая и уютная, которая сама собой незаметно переросла в Граженье мурлыканье старой астаренской песенки, со смешным перековеркиванием на хассанеянский лад задорной припевки "эй-да, горе — не беда" и "ой, крапива-лебеда". Посреди очередного куплета она вдруг забросила песенку и поинтересовалась у подруги — была ли та когда в Хассаэне? Дженева покачала головой — нет, Жоани не жаловал моря, мы редко когда добирались даже просто до побережья… Я тоже. Там, говорят, зимой никогда не бывает морозов… Нет, на тех островах, что ближе к северу, зимой бывает выпадает снег… Интересно, а сколько там тех островов?… Этого никто не знает. Хассы верят, что когда точно посчитают все их острова и островки, они тут же все уйдут на дно моря… Правда?! Да ты что?… Не знаю, правда или нет. А ещё хассанеяне не любят, когда к ним приплывают иноземцы… О! Я поняла! Это они боятся, что те пересчитают все их острова…

Вот так, перемежаемый то заговорщическим шёпотом, то смехом, лился обычный девичий трёп, в котором мало смысла, негусто стоящих познаний, и уж совсем худо с не то, что с мудрыми, но даже и со сколь-нибудь яркими мыслями; но все философские диспуты, вместе взятые, не сравнятся с ним по рождающимся из него чувству тёплой близости и понимания…

* * *

Уже на следующий день выяснилось, что Гражена точно знала, что говорила. Хотя, нужно сказать, сам день был путаным. Странности начались с того, что к началу занятий сошлись лишь Керинелл, Миррамат, Михо, Тончи да Гражена с Дженевой. Тотальное отсутствие собратьев-студиозусов с лекарского факультета озадачило ребят, да и вообще они почувствовали себя не очень ловко без привычной суеты и многоголосого гула. Потом долго не появлялся Мирех, а когда он, захлопотанный, наконец возник в проёме дверей, оказалось, что им нужно перебираться в другое место. Потом случилась путаница, куда именно нужно идти, так как Мирех успел куда-то убежать, не объяснив толком инструкции, и ребята по привычке пошли на старую площадку. Учитель догнал их на полпути и, щедро щёлкая воображаемым пастушечьим кнутом, развернул их в сторону реки. Потом они лениво переругивались с Мирехом, выясняя, кто виноват в произошедшей путанице, пока тот своим учительским авторитетом не постановил "немедленно прекратить обсуждение его организаторских способностей, а также увеличить скорость продвижения". И хотя Гражена ещё немного поехидничала в адрес его "вызывающего неподдельное восхищение неумения признавать свои ошибки", но в общем им самим уже надоело выяснять отношения, так что до Башни чародеев, которая и была целью их путешествия, они дошли дружно и без проволочек.

У входа в Башню их встретила Кемешь; окинув ребят коротким взглядом, она отозвала в сторонку Миреха и принялась о чём-то негромко шептаться с ним. Дженева ощутила укол нехорошего предчувствия — настолько ощутимого, что она даже оглянулась на подругу, словно ища у неё поддержки. Но зато только для неё не оказалась обескураживающей неожиданностью новость, которую вскоре передал им Мирех. Он вернулся к ребятам и со вздохом объяснил им, что всё переносится на завтра.

— Да, завтра утром сразу идите сюда, — подтвердила его слова и подошедшая к ним чародейка. — И уж извините нас, что так вышло.

Мирех ещё раз коротко вздохнул и сокрушённо развёл руками.

Возвращались все унылые и подавленные. На обратном пути попытались было хотя бы выяснить у Миреха, что же случилось и почему их отправили восвояси, но тот то ли сам не знал, то ли не хотел говорить им. После сбивчивых расспросов и ответов, в которых слишком часто звучали слова "да я и сам толком не знаю", группа разделилась: Мирех заспешил куда-то по своим делам, а расстроенные отказом ученики чародеев невольно замедлили ход, а потом даже совсем остановились. Идти было некуда. В воздухе витала острая необходимость срочно найти новую цель — чтобы утро не пропало совсем зря. Без особых обсуждений такая цель вскоре определилась: да и куда им было ещё идти в таком подавленном состоянии, как не в Синюю бакалавратку, трактир на Набережной (который, кстати, был настолько популярным среди всех университетских, что мог заслуженно считаться почётным факультетом этого учебного заведения). Что и было успешно сделано.

Рассевшись за столиком, ребята нашарили по карманам монеты и, скинувшись, отправили Миррамата к хозяину, дремавшему по ещё слишком раннему времени в своём углу. Вернувшийся вскоре астарен бухнул на середину стола кувшин с вином, внимательно оглядел осунувшихся друзей и резко хлопнул ладонью по столу.

— Ну хватит! Вот им (он кивнул в сторону девушек) ещё простительно растекаться талым снегом. А вы-то уже не новички, всё знаете.

— А и точно! — оживлённо встрепенулся Тончи, самый отходчивый из них. — Мне вот уже другое интересно, какое вино ты нам принёс.

И он, не медля, потянулся к кувшину с явным намерением засунуть в него свой точёный нос. Миррамат успел перехватить посудину и с предостерегающим щелчком языка отвесил лёгкий подзатыльник слишком шустрому товарищу. Тот только рассмеялся.

— Поздно. Да и всё равно тебе не удалось бы скрыть от нас, что тебе всучили «перебродилку» вместо "рыжего солнца".

Миррамат чертыхнулся, схватил кувшин и щедро отпил прямо из него. Его глаза многообещающе сверкнули — а через мгновение он уже нависал над сжавшимся под его напором хозяином. Остальные ребята рассмеялись — и развернулись обратно друг к дружке. Картина, которая сейчас разыгрывалась позади них, была им слишком привычна, чтобы из-за неё закручивать спины и вытягивать шеи.

Эта встряска, как оказалось, вытащила их всех из подавленности. Гражену, кроме того, ещё и задели слова Миррамата. Поэтому она поспешила прояснить ситуацию.

— Хорошо, пусть мы новички. Тогда что вы знаете, чего не знаем мы?… Отвечайте!

Керинелл посмотрел на её вздёрнувшийся носик и примирительно заговорил.

— Всегда обидно пропускать уроки у чародеев. Кажется, что именно сегодня тебе могли рассказать что-то очень важное. Или то, что ты искал и не мог всю свою жизнь. Это я по себе такое знаю. Но сегодняшнее занятие немного другое.

— То есть? — повернула к нему голову Дженева.

— То есть все мы… кроме вас, новичков… именно на этих занятиях уже были, — и, заметив, что обе девушки хором открыли рты для следующего вопроса, поспешил предупредить его. — Странно, что вы до сих пор не узнали об этом. Ничего тут такого нет… тайного. Учёба у чародеев всегда начинается одинаково — живыми уроками Кемеши или Миреха. Это нужно для того, чтобы наточить сердца… и заодно очистить их. И ещё они очень помогают новичкам сдружиться со всеми остальными учениками. Вы же заметили это?

Дженева задумчиво кивнула, соглашаясь: она хорошо помнила, как долго и медленно они с Граженой знакомились со своими однокашниками-"классиками". И как буквально через неделю после знакомства с Керинеллом, Михо, Тончи и Мирраматом они все вместе устроили весёлую вылазку в Старый город… Но Гражене лишнее напоминание о том, что она новичок, было не по душе, поэтому она оборвала Керинелла.

— Друг… ты только не уходи далеко от моего вопроса. Хорошо?

— Прости, — улыбнулся Керинелл. — Меня и правда немного занесло… А когда эти занятия заканчиваются, чародеи окончательно решают, к кому из них поступает новенький ученик. А перед этим они устраивают общую встречу, на которой рассказывают, кто такие вообще чародеи и чем они занимаются. Так что, если кто уже долго у них учится — как, к примеру, я или Миррамат — тот не раз присутствовал на этих встречах. Но рассказывают чародеи такие вещи, что даже и в пятый раз слушать их интересно.

— Какие именно? — широко открыла глаза Дженева и даже подалась вперёд.

— Завтра узнаешь. Не переигрывай, — хмыкнул тот.

Дженева смущённо потупилась и, запинаясь, пробормотала:

— А так?

— А так тем более.

— Бросьте ваши игры, — упрямая Гражена вновь напомнила о себе. — Ты сам сказал, что это не тайна. Ну Керин… ну пожалуйста…

— Эй, Гражен, ты меня так попроси — я тебе всё-все-всё расскажу, что знаю и даже что не знаю! — вмешавшийся в разговор Эд-Тончи многозначительно подмигнул Гражене. — Короче, слушай сюда. Главное в ремесле чародея — это точно знать, чего ты хочешь, потому что если ты не знаешь, чего ты на самом деле хочешь, то ты не сможешь так сильно захотеть этого, чтобы получить то, чего ты хочешь, а если ты хочешь не того, чего на самом деле хочешь…

— Кончай трындеть, балаболка… — Керинелл лениво заграбастал разговорившегося приятеля в крепкий захват, лишая его возможности по нормальному вдохнуть воздух. — А то слишком многого хочешь…

— Кто тут чего хочет? — на скамью плюхнулся вернувшийся Миррамат. — К примеру, "золотой гривы"? Я тут поговорил с хозяином… и он полностью осознал свою ошибку.

Сдавленно шипевший Тончи наконец с трудом вырвался на свободу и, едва переведя дыхание, плеснул в свою чашку красновато-золотистой жидкости из пыльной бутылки, потянул над ней носом, капнул на язык… и в блаженном движении восхищённого гурмана откинулся назад. Полностью забыв, что сидит на лавке без спинки.

С пола гурман вставал уже под оглушительный хохот друзей — и с гордо поднятой к небу чашей, из которой не пролилось ни капли благородного напитка. Михо, ещё захлёбывающийся смехом, помог ему забраться обратно на сиденье.

— Сколько знаю тебя — столько не могу понять, как ты до сих пор жив ещё, — увалень-мохон с искренним удивлением покачал головой. — Вот же уродиться красавчиком, да ещё и нескладёхой.

— Угощайтесь, барышни, — отмахнувшись от уже стихающего смеха, Тончи протянул бутылку Гражене. — Вино — ах!… И совсем не крепкое.

— Только с ног сбивает…

Ни на мгновение не отвлекаясь от ухаживания за соседкой, Тончи лишь прищёлкнул языком в адрес не на шутку разошедшегося Михо.

Потом они все вместе недолго препирались, чтобы никто ненароком не налил себе больше положенного; потом хвалили вперемешку то вино, то Миррамата, сумевшего добыть его; потом повспоминали разные забавные случаи падений, которые случались с ними лично или с их знакомыми… Когда весёлая суета немного улеглась, Гражена вспомнила, что её вопросы остались безответными. Оставлять это так было никак нельзя. Поэтому она дождалась, когда Керинелл выпал на время из общей болтовни и, чарующе улыбнувшись ему, заворковала.

— Ох, Керинелл… Однажды ты станешь чародеем… Великим чародеем… У тебя будут свои ученики, которые будут ловить твои слова, как сладкий нектар истины. И ты будешь учить их великому искусству оттачивать сердца. И они не смогут найти ни одного вопроса, на который великий чародей Керинелл не смог бы найти правильного ответа… А чтобы это когда-то случилось, ты бы сейчас мог потренироваться для этого — попробовать толком ответить на мои вопросы! — и в последних словах она так резко поменяла интонацию с мурлыканья на гневное требование, что начинавший потихоньку соловеть от потока женской лести Керинелл, вздрогнув, очнулся.

— Ловко… — сбивчиво и хрипло засмеялся он. — Ловко ты меня поддела… Ладно, раз так, то никуда не денешься. Придётся утолять твоё любопытство. Валяй, спрашивай.

— Ох, он уже успел забыть, что я спрашивала у него!… Что рассказывают чародеи на этих занятиях?

Керинелл задумался, подбирая нужные слова, а потом медленно и вдумчиво заговорил.

— Они объясняют, что какая цель стоит перед Кругом. То есть, что именно они делают… Ты видела когда-нибудь, как ставят дом — большой дом? Или как наводят каменный мост через Гленмар? Люди — много людей — соединяют свои усилия, много усилий — сегодня, завтра, и так целый месяц или даже не один год… И всё это подчинено общей цели. Если люди забудут о ней, если каждый из них вдруг решит делать свой участок работы по-своему, дом тогда не построится. А если и построится, то будет худой или быстро развалится.

— Архитер… архитектор… Да, точно, я вспомнила: архитектор! — задумчиво пробормотала Дженева, которая незаметно подобралась поближе к разговору Керинелла и Гражены. Она вдруг живо повернулась к подруге. — Помнишь, когда твой отец решил отстроить главную усадьбу, он пригласил такого усатого и сердитого старика, который командовал всеми строителями и вечно спорил с самим бароном?

— Нет, не совсем так, — помахал головой Керинелл. — Я понял, что ты имела в виду. Нет, это скорее глаза архитектора. Или уши. И иногда мысль… Даже нет, не так — просто тот, кому архитектор доверяет… Вот, вспомнил: Кастема не раз говорил нам, что "быть чародеем — значит видеть, понимать и действовать".

— Бр-р… — затрясла головой Гражена. — Ничего не поняла.

— Вот поэтому я и не хотел говорить, — невольно скривился Керинелл. — Оно… такая вещь, что и слышал не раз, и вроде всё понимаешь, а когда тебя кто-то просит объяснить — и…

Тут он сокрушённо развёл руками и запил свою неудачу последним глотком "золотого солнца".

— Да… А если чародеи — это те, кому архитектор доверяет, то кто тогда этот архитектор? — вдруг встрепенулась Дженева

Керинелл пожал плечами и раздражённо пробормотал.

— Это не более, чем аллегория. И, кажется, не совсем удачная.

— Ребят… Хватит, а? — вмешался Тончи. — Устроили тут… философский диспут. А у меня закончилось вино. Будем ещё брать или так разойдёмся?

…После короткой паузы со словами "у меня дела" первым встал Миррамат. За ним молча поднялись на выход все остальные. За порогом трактира они снова собрались все вместе — но только чтобы разобраться, кому с кем по пути и кто с кем прощается до завтра.

Гражене и Дженеве можно уже было возвращаться в университет, на классические занятия, которые у них до сих пор продолжались — хотя и не в таком объёме, как раньше. С ними увязался Эд-Тончи. Пользуясь тем, что девушки шли почему-то молчаливые и задумчивые, он героически взял на себя тройную ношу разговора и всю дорогу пытался растормошить их. Безрезультатно. Так что, проводив их почти до цели, после долгого и многословного прощания, грозившего перетечь в "братский поцелуй в щёчку" (Гражене даже пришлось припугнуть его тем, что она вроде как заметила в толпе платье Майлессы), он тоже отправился куда-то по своим делам.

Когда Тончи скрылся за углом, Гражена облегчённо вздохнула. Дженева понимающе посмотрела на подругу — и они обе весело прыснули.

Да и то правда, семнадцать лет — самое время смеяться над такими потешными потугами поклонников…

* * *

Древний бронзовый нагрудник неведомого аларанского воина равнодушно принимал свою долю служить украшением не самой парадной комнаты Башни — и даже прямые солнечные лучи, падающие на его прежде тонкий рисунок, а теперь насквозь прозеленевший и едва видимый от града вмятин, не могли придать ему ни блеска, ни жизни. Если вещи могут умирать, то этот доспех был уже мёртв, и было только непонятно, почему его не похоронили с должными почестями. Наверное, его когда-то носил очень великий воин, раз теперь он стоит здесь, — подумала Дженева и задумчиво провела пальцами по его поверхности, словно пытаясь этим движением прикоснуться к славному, но давно растаявшем в веках прошлому её страны… Ничего. Выщербленный металл промолчал, равнодушно приняв и её прикосновение.

— Слушай… по-моему, это на него мы тогда с тобой налетели, — за её спиной раздался голос подруги. — Ага, точно.

— Точно, на него, — уголки губ Дженевы дрогнули в улыбке узнавания.

— Как он тогда меня напугал, — Гражена сделала движение, как будто хочет ударить нагрудник кулаком под дых. — У-у, как вспомню…

— Барышни-и! — донёсся до них душераздирающий шёпот Тончи из другого конца комнаты.

— Чего тебе? — обернулась Дженева.

— Сюда идут. Займите свои места, пожалуйста. Не заставляйте нас краснеть…

В паузе явно осталось недоговорённым "краснеть за вас, не знающих должного поведения". Гражена высокомерно хмыкнула на этот намёк в невежестве, но всё же обе девушки послушно вернулись к остальным ученикам.

Явственный звук приближающийся шагов перетёк в скрип тяжело открывающейся двери, и через порог переступила Кемешь… за ней — Кастема. Причём последний закрыл за собой дверь с таким видом, будто никто сюда уже не должен прийти. Дженева с Граженой радостно переглянулись: они не упустили вчера слова Керинелла о том, что нынче будет решаться, к кому именно из чародеев они попадут в ученики. Целый вечер они с жаром судили и рядили, к кому было лучше попасть, сравнивали, спорили, фантазировали, пока, в конце концов, не остановились — Дженева выбрала Кастему, а Гражена — Кемешь… И то, что сегодня пришли именно они, вселяло в сердца девушек надежду, что их ожидания сбудутся. Если только, конечно, их не перепутают.

Чинный и не затянутый церемониал приветствия начисто растворил присутствовавшее было суетливое ощущение в комнате. Чародей с каким-то весёлым и открытым любопытством оглядел ребят.

— Устраивайтесь-ка поудобнее, — своим обычным хрипловато-мягким голосом начал он. — Мы собираемся рассказать вам длинную историю. Так, Кемешь?

— Так, — согласно кивнула чародейка. — Да и то слово, сколько ей уже лет? Какой у нас сейчас год на дворе? Тысяча сто сорок пятый? Вот отнимите три, столько этой истории и будет.

— Да, именно так… Я расскажу, как появился Круг чародеев.

— Первые чародеи в Аларани появились в конце эпохи Первых книг, то есть почти две тысячи лет назад, — заученно поправила его серьёзная Гражена. (Дженева почувствовала мгновенный укол тревоги, вспомнив напряжённость давней неприязни Гражены к Кастеме… Впрочем, тут же решила она — судя по по-прежнему мягко улыбающимся глазам чародея, сейчас всё обойдется — то есть обойдется без повторения той встречи в заброшенном саду… Да и сама та Граженина неприязнь похоже уже исчезла, облегчённо вспомнила Дженева. Мысли сами понесли её в сторону любопытствующих фантазий — а почему её подруга тогда так обиделась на Кастему… и отчего потом простила его… или просто забыла?… Из притягательного морока фантазий она очнулась уже посреди негромкого ответа чародея.)

— …слишком многое изменилось с приходом Долгой Ночи. Что-то навсегда исчезло в той холодной тьме… что-то, наоборот впервые появилось — как Большой Круг чародеев… И именно его создание, — вздохнул Кастема, — не позволило бесследно исчезнуть в Долгой Ночи людям, жившем на этой земле… то есть нашим предкам.

И тень упала на людей, словно отголосок давно ушедших веков тьмы, — хотя это только облако так не вовремя накатилось на солнце.

— Об этом я и хочу сегодня рассказать, — не обращая внимания на совпадение, продолжил чародей. Печаль, мелькнувшая было в его голосе, уже сменилась привычным ему мягким спокойствием. — Тем более, что именно об этом мы вам, кажется, ещё не говорили. (Тут он вопросительно взглянул на сидевшую рядом чародейку; та подтверждающее кивнула.) Правда, первые чародеи в Аларани появились ещё до расцвета этой прекрасной страны. Более того. Этот расцвет смог наступить не в последнюю очередь благодаря тем знаниям и умениям, которыми обладали первые чародеи… Не буду много рассказывать о них — вижу, вы хорошо знаете древнюю историю. Скажу только, что они были во многом другими… Не такими, как чародеи нынешнего Круга. Главное, что у них были другие цели. Некоторые из них пытались разгадать секрет бессмертия, другие искали силы, которые позволяли бы им управлять природой или людьми. И, вы хорошо знаете, делали это небезуспешно… Если верить дошедшим до нас преданиям, были среди них те, кто мог почти мгновенно преодолевать большие расстояния… те, кто мог точно знать, что в данный момент происходит на другом конце страны. Кто-то из них мог лечить смертельные болезни, кто-то — одним только взглядом повелевал разъярёнными хищниками… Увы, большинство из этого нам теперь не доступно.

— Я своими глазами видел, как огненные факиры восстанавливают из пепла сгоревший лист бумаги, — задумчиво пробормотал Керинелл.

— Возможно, это пример одного из немногих сохранившихся секретов древних чародеев. А, может, и просто ловкий фокус. Кто ж его знает?

Керинелл легко улыбнулся, но ничего не ответил.

— И всё же главное отличие это то, что они всё это делали для себя… в своих интересах. Даже если они свои искусные чары применяли для излечения других людей, то делали это только ради платы. Высокой платы… Что ты сказала, Дженева?.

Дженева громче повторила строки стародавнего поэта:

— "Не говори, что злато властвует над миром. Нам наша жизнь дана без платы — как без гроша оплаты нам солнце животворный свет дарит".

— А дальше ты помнишь? — после недолгой паузы спросил Кастема. Дженева непонимающе посмотрела на него. — М-м… Конец седьмой главы. "Коль воротишь лицо от нужд и бедствий мира — и от тебя живитель мира свой лик отвергнет, оскорбясь".

— Н-нет, — замотала та головой, — туда я ещё не дошла.

— Во время царствования Глендура Однорукого появилось… э-э… поэтическое убеждение, что поступки и нравы людей самым непосредственным образом влияют на… м-м… на глобальные обстоятельства их жизни. И в качестве главного доказательства приводилась как раз Долгая Ночь, когда "живитель мира" — Солнце — "отверг свой лик" от развращённых роскошью и эгоизмом аларанов. И что если бы тогда счастливцы судьбы помогали менее благополучным их согражданам, а не отворачивались от их нужд, то и солнце не отвернулось бы от них.

— Логично, — хмыкнул Миррамат. — Жадных жлобов надо наказывать.

— И ничего не логично! — взвилась в его сторону Гражена. — Солнце тогда отвернулось не только от жадных! Но и от всех людей! И даже животных и растений! Лично я что-то не могу представить себе жадный куст сирени!

Кастема невольно улыбнулся горячности Гражены — и поддержал её сторону.

— Да, данная логика и правда был не очень удачной, так что это убеждение тогда не получило особой силы… Но вернёмся к древним чародеям — и Долгой Ночи… Опять-таки не буду вам долго рассказывать про неё… Даже малые дети знают о вдруг погаснувшем солнце и тех бедствиях, которые от этого постигли людей. Сейчас уже точно не известно — то ли оно тогда и вправду почти погасло, то ли всё дело в покрывших небосвод тучах, непроницаемых для света и тепла, которые не мог разогнать даже самый сильный ветер. Не известно. И сама Долгая Ночь скорее была тёмными сумерками с мимолётными проблесками тусклого света из редких прорех тяжёлого неба. Тьма, холод, голод — и так долгие и долгие годы…

Повинуясь неодолимому импульсу, Дженева оглянулась на раскрытые окна, за которыми золотисто-свежей зеленью, щедро политой дождём и солнцем, буйствовала весна. Залетевший в комнату порыв ветра принёс такой пьянящий аромат цветущей черёмухи пополам с отрезвляющим запахом сосновой смолы, и был так прохладен и игрив, что, казалось, всем своим неоспоримым существованием он не менее неоспоримо обещал — лично ей — отныне в жизни никогда не будет ни бед, ни печалей. Она задержалась так, всеми фибрами души жадно впитывая весну и жизнь — и лишь потом медленно повернулась к чародею. Тот уже вовсю рассказывал о том, как на третий год Долгой Ночи собрались все оставшиеся в живых чародеи, чтобы решить, каким именно образом они вместе смогут справиться с обрушившейся на землю великой бедой.

— Это был первый раз за много веков, когда чародеи собрались все вместе, и, похоже, первый раз, когда они всерьёз думали не только о себе, — снова и снова Кастема повторял эту мысль. — Даже самым упрямым к тому времени стало понятно, что в одиночку никому из них не выжить и что нужно соединять все их усилиях. Несколько месяцев они думали и решали, ссорились и мирились, уезжали и возвращались, интриговали и заключали союзы одних против других, временные, как рисунок облаков в ветреную погоду…

История рождения Круга, которую рассказывал Кастема, оказалась захватывающей. А ещё настолько подробной, что Дженева в какой-то момент даже мимолётно удивилась, откуда сохранилось столько деталей — за минувшие с тех пор почти одиннадцать-то веков?

— Перелом наступил, когда, наконец, все окончательно выдохлись в своих претензиях и поняли, что их личные амбиции не достижимы. Это был момент великого разочарования — и одновременно великого отрезвления. И одновременно с этим они приняли решение. Точнее даже не столько приняли его, сколько оно само пришло к ним. Решение было простым и лежало на поверхности. Они ведь ещё раньше поняли, что для того, чтобы справиться с бедой, им нужно соединить усилия. Это было как тактическое решение, которое значило, что им нужно будет без остатка соединить их магические силы в одну цель. Так и стратегическое, означавшее, что их цель — магически объединить всех аларанов… то есть всех оставшихся в живых аларанов… Технические подробности осуществления этого плана я пока просто не смогу вам рассказать. Пока никому из вас не хватит полученных знаний, чтобы разобраться в сути… В общих же чертах они решили создать что-то вроде зрячего и разумного… м-м…

— Муравейника, — негромко подсказала Кемешь нужное слово.

— Да, муравейника… Представьте себе такую ситуацию. Охотнику досталась великолепная по тем голодным временам добыча — здоровенный лось. Но охотник один. Донести всю добычу целиком он не сможет. Пускай дотащит он мяса, сколько сможет, а всё остальное, на чём деревня жила бы целую неделю, безвозвратно будет потеряно. Вот если бы там вовремя узнали о его добыче, узнали, где нужно искать, снарядили ему помощников… Это простой пример. Могут быть более сложные вещи. Скажем, если несколько человек видят по отдельности разные части одной головоломки. Но разгадать её можно, только увидев — сразу или по очереди — все из них… То есть, если бы был кто-то… многозоркий… кто мог бы увидеть все части головоломки чужими глазами. И даже собрать её — чужими руками.

Чародейка опять что-то шепнула ему, только на сей раз так тихо, что никто не услышал. Кастема только кивнул.

— Именно это чародеи тогда и осуществили, — снова продолжил он свой рассказ. — Если представить жизнь всех людей в стране, их поступки, намерения и действия как единое целое, то чародеи тогда создали возможность ясно видеть ключевые моменты этого единого целого. И, соответственно, возможность влиять на них. Теперь, к примеру, если бы кто-то из аларанов вдруг случайно увидел в лесу стаю голодных волков — четвероногих или двуногих — целенаправленно бегущих в направлении жилья людей, — то вместе с ним всё то, что увидел и понял этот случайный путник, тут же бы увидели и поняли все чародеи, находящиеся неподалёку. И, соответственно, у них было бы больше шансов отразить надвигающееся нападение.

— А как кто-то может увидеть то, что… вижу я сам? — подался вперёд Керинелл.

Кастема немного помолчал.

— На самом деле никто ничего не может увидеть чужими глазами. Здесь иначе. Представь, что в эту комнату вдруг заползла ядовитая змея и её бы первым увидел… ну пусть, Михо (мохон, по детски довольный общим вниманием, устремлённым к нему, принял, как ему казалось, максимально горделивую позу). Нет, Михо, не так, — засмеялся чародей. — Представь, что прямо у твоей ножки стула ты действительно увидел мелькнувший узор болотной гадюки. Сыграй это… Стоп!

Кастема быстро оборвал Михо, который только-только начал разыгрывать представление "у меня под ногами ядовитая змея!".

— Теперь твоя реакция, Керинелл. Какая бы она была?

— Я бы вскочил посмотреть, что там такое. Михо сидит далеко — я отсюда не вижу… Да, я, кажется, понял, в чём дело. Я не вижу глазами Михо, но могу понять, что сейчас он разглядел опасность…

— Правильно.

— Стоп. Но ведь для этого я должен его видеть! — нажал на последние три слова Керинелл.

— Сейчас — да. Но потом, после соответствующего обучения, ты бы смог «увидеть» взрыв чужого страха, стоя спиной к тому человеку… или находясь в другой комнате… или в другом доме… или даже в другом городе. Эмоции, — чуть повысил голос чародей, — эмоции определенного сорта и значения. Нужно умение чувствовать их, не чувствуя, — и понимать их.

— Как это — чувствовать, не чувствуя? — недоверчиво переспросила Дженева.

— Это значит, что Керинеллу здесь совсем не нужно было бы испытывать на своей шкуре всё то, что досталось бы Михо… Но давайте сейчас вернёмся обратно… не будем идти в эту сторону — просто здесь очень много всего и хватило бы на двадцать таких бесед. Добавлю только, что то, чем вы занимались на живых уроках у Миреха, это и есть как раз тренировка и очистка вашего умения чувствовать.

— Будут вопросы — потом подойдите ко мне, — негромко добавила Кемешь.

— И то дело, — согласно кивнул Кастема. — Вернёмся к истории создания Круга… Теперь вы можете увидеть, что Круг — это не просто собрание чародеев. Это тот центр… тот механизм, который видит… понимает… и действует. А теперь вспомните "Ренийскую Книжицу", которую у нас все знают наизусть чуть ли с детства, — и ту бессмыслицу из неё: "чародеи суть прочные нити, коими превечно связаны и Тело и Дух Королевства".

Наступившую после этих слов полную и довольно долгую тишину разбил негромкий резкий смех Дженевы — потом скрипнул стул под Керинеллом — потом сумбурно зашумели все остальные ученики.

— Точно, — пробормотала в воздух перед собой глубоко ушедшая в мысли Гражена. — Как же я сразу этого не поняла?… И как всё просто… оказывается…

— Я вот только вот чего не могу понять, — возвысил над шумом свой голос посерьёзневший Эд-Тончи. — Все эти примеры… этот охотник… или волки — это всё мелко. Я понимаю, если использовать магию для того, чтобы выиграть войну. Или найти золотые россыпи. Или… А тут, — он пренебрежительно развёл руками, — чтобы донести до дома побольше мяса.

— Ты забываешь, когда и для чего создавался Круг, — вздохнул чародей. — У него была тогда одна-единственная цель: не дать вымереть всей стране. И Круг справился с ней. Уже потом, когда солнце снова повернуло свой лик к людям, когда зимы становились всё менее морозными, а лето перестало быть считанными тёплыми днями в июле, вот тогда можно было ставить — и решать — другие задачи.

— А сейчас — какие сейчас задачи?

— А ты сам подумай. Умирающий с голода человек думает только о куске хлеба. Просто голодному к хлебу хочется уже и мяса. А слегка проголодавшемуся мечтается об аккуратно отрезанном ломтике свежего хлеба, с ещё тёплой телячьей отбивной, а также с листиком салата. И чтоб отбивная была не пережаренной, а то ж ведь и в рот не полезет.

— Понял-понял, — затараторил Тончи. — Я понял: мечтающий об особом пикантном соусе к жаркому кушать уже не хочет.

Ребята дружно засмеялись шутке. Их молодые желудки, словно исправные часы, уже давно и настойчиво напоминали о приближающемся времени обеда.

— Вот это, кажется, всё, что я хотел вам сегодня рассказать о появлении Круга, — терпеливо дождавшись, когда утихнет немного нервное веселье, подытожил чародей.

— А почему — Круга? То есть, почему одного Круга? Его же не один. Есть Круг ренийских чародеев, есть Круг в Местании, в Дольдисе, — на всякий случай решила уточнить Дженева.

Кастема кивнул.

— Даже больше — в своё время они были в Бериллене, в Астарении, в Векшерии… Чародеи тогда создали, как мы сейчас называем, Большой Круг. И чтобы охватить его защитой всю страну, они в одиночку и группами разъехались по разным её областям. Но очень скоро оказалось, что Большой Круг это слишком громоздко, и он просто сам по себе разделился. Вместо одного общего магического центра появились десятка два местных, из которых выросли потом такие королевства, как Астарения, Бериллен, Дольдис. И, конечно же, Рения. И, впрочем, Большой Круг — обычный съезд чародеев из разных королевств для решения каких-то общих дел — сохранился до сих пор. Никакой магической силой он не обладает. Именно поэтому потом стали возможны войны между королевствами и их завоевания друг друга. Сейчас осталось только три настоящих Круга — и соответственно три больших страны — как раз те, что ты назвала.

Дженева что-то пересчитала на пальцах, напряжённо шепча, подумала и задала новый вопрос.

— А есть ли страны, в которых нет — и не было — Круга чародеев?

— Есть, конечно — Ларуон, Жервадин, Бенгам и другие. Но они возникли не так давно, уже после окончания Долгой Ночи, когда на эти земли вернулись люди. Или Хассаэн. До тех островов бедствия Долгой Ночи не так дошли.

Из открытых окон донёсся удар гонга. Ребята опять оживились — это был сигнал к окончанию утренних занятий — и с плохо скрываемой надеждой посмотрели на Кастему (он, если бы счёл нужным, мог продлить урок. А этого не хотелось). Но тот, не затягивая, произнёс "на сегодня всё" и, подозвав Миррамата и Михо, принялся о чём-то негромко с ними говорить. Эд-Тончи уже суетился вокруг неспешно уходившей Кемеши и рассказывал ей что-то очень живое и рукомахательное. Дженева потянулась, прогоняя из тела усталость от долгого сидения, и, дёрнув за рукав Гражену, чтобы та не отставала, заспешила к выходу. Подруга догнала её только на улице и, заговорщически понизив голос, поинтересовалась, а не влюбился ли в неё часом Керинелл? Удивлённая этим предположением Дженева даже остановилась.

— Да вроде — н-нет.

— Точно нет?

— Слушай, а с чего ты это вообще взяла?

Гражена неуверенно пожала плечами, а потом весьма косноязычно попыталась объяснить, с чего.

— Ну… Это самое… Он на тебя странно смотрел…

— Когда смотрел? Как смотрел?

— Ну, вот сейчас, когда ты выходила…

— Как смотрел?! - настойчиво повторила начавшая заводиться Дженева.

— Ну-у… Та-ак смотрел… Ну словно ты его давно потерявшаяся… и вдруг нашедшаяся двоюродная бабушка.

— Ну ты даёшь, — нервно засмеялась Дженева, впрочем, уже успокаиваясь. — Бабушка! Скажешь тоже!

— Ладно! Хватит здесь торчать! — Гражена сама уже поняла, что её куда-то не туда занесло с Керинеллом. — Пошли скорее, а то есть хочется! Давай, кто быстрее!

И, подхватив юбки, они наперегонки припустили к выходу в город.

* * *

Задорный ритм музыки, дружный перестук каблуков по мостовой и жаркое веселье, расплескивающееся из каждого движения танцоров, зажигали во всём теле пьянящую жажду стать одним целым с этой безудержной пляской и, поднявшись бешеным перестуком деревянных каблуков над зашедшейся в буйном танце площадью, — выплеснуться в открытое небо безудержной огненной радостью.

Поворот — чьи-то руки подбрасывают тебя в головокружительный полёт очередного движения танца, раз-два! — прыжок, кивнуть — закружить колоколом юбки — пронырнуть под сплетением рук — вновь поворот, раз-два! — расколоть камень мостовой дробью каблучков — опять закрутиться — поворот, хлопок — и снова счастливой птицей взлететь в воздух!

Первыми сдались музыканты. Заключительный — и уже немного фальшивящий — взвизг флейт; красный, потный, но довольный барабанщик нарочито бессильно уронил руки вдоль тела. Над остановившейся площадью пронёсся вздох разочарования пополам с облегчением. Прежде ровные ряды хороводов дрогнули и растеклись шумно переводящей дыхание толпой. На другом конце площади уже о чём-то спокойном заиграла скрипка.

Дженева заскользила сквозь хаотично бродящую толпу разбойников, королев, пастушек, медведей, моряков, леших, ночных духов и прочих шахматных фигур, в поисках потерявшейся во время танцев подруги. Очень скоро она увидела вдалеке знакомый причудливо-яркий наряд хассанеянской принцессы, выделявшийся даже в этом разноцветном великолепии безрассудного праздника фантазии, и этот наряд целенаправленно двигался в её сторону. Даже отсюда и даже сквозь маску была видна счастливая улыбка до ушей.

— Ф-фух, — так одновременно и так почти одинаково девушки выдохнули друг дружке свои впечатления от праздника, что, не сдержавшись, тут же расхохотались.

— Жарко, — пожаловалась отсмеявшаяся Гражена.

— Ага, душно, — согласилась Дженева, безуспешно пытавшаяся обмахнуться отворотом рукава. — А пошли в Синюю бакалавратку? Там река и должно быть прохладно… И наши могут быть.

Выйти с переполненной площади оказалось не так легко, но уже на боковых улочках было свободнее и свежее. Гражена принялась увлечённо рассказывать о каком-то преследовавшем её весь танец кавалере, как вдруг резко остановилась и быстро потянула ничего не понявшую подругу назад. "Тише, тише" — умоляюще зашикала она на Дженеву, громко выражавшую своё несогласие с изменением курса, и только скрывшись за ближайшим поворотом, объяснила своё поведение.

— Там лорд Рэгхил.

— И? — попросила дополнительных подробностей уже начавшая что-то понимать Дженева.

— И! — раздражённо повторила та. — Я тут недавно узнала от леди Олдери, что… эта судейская жердь, оказывается, раньше никогда не появлялась на её званых обедах. Я имею в виду, до моего появления у неё в доме.

Дженева хмыкнула, вспомнив, что в тот памятный день высокая важная персона в чёрном самолично вызвалась проводить Гражену к чародеям — и как оная была безукоризненно галантна по отношению к растрёпанной незнакомке в пыльном платье.

— Думаешь… — медленно начала она.

— Думаю! — хмуро бросила Гражена. — Меня уже начинают бесить его постоянные рассуждения, какими качествами должна обладать образцовая жена благородного ренийского лорда. А также то, что он подкладывает мне в тарелку не то, что я прошу, а то, что сам любит!… Глянь, он уже ушёл оттуда?

Дженева осторожно выглянула за угол, присмотревшись, разглядела в полусотне шагов небольшую группу оживлённо болтающих людей, среди которых, как всегда, выделялся статный лорд Рэгхил, даже ради праздника не изменивший своей чёрной судейской мантии, — и отрицательно помахала головой.

— Тогда пошли в обход. Не хочу лишний раз с ним сталкиваться…

Перепрыгнув через очередную лужу на их новом пути, Дженева решилась нарушить затянувшееся молчание.

— А может, он…

— Хватит об этом. Вот ещё!… Лучше расскажи, нашла ли ты своего жонглёра?

— Не-а, — вздохнула та. — Я уже дважды обошла ту местность, где он обычно останавливался. И никто его тут нынче не видел, кого я ни спрашивала.

— Не грусти, — сочувствующе вздохнула ей в ответ Гражена. — Если он здесь, ты его найдешь… Слушай, подруга, а чего это мы дурим! Наши вряд ли придут в Бакалавратку так рано. Давай мы лучше прямо сейчас вместе попробуем найти твоего жонглёра! Точно.

— Э-э… твой наряд…

— И никаких таких «э-э». Мы же не в Бурку, не в воровской район идём. Ты где его уже искала?

— Возле Базарки, там, где широкий спуск. Знаешь?

— Конечно. А где ещё в Венцекамне на праздниках выступают бродячие артисты?

— На университетской площади — но там мы только что были… У старого порта — но то место Жоани не любит, его там чуть однажды не зарезали, пьяного в подворотне… Нет, больше не знаю.

— Помню, я в детстве однажды видела представление — у Каменной речки.

— Да, но там обычно бывают только заезжие артисты, из Местании или ещё откуда с юга.

— Ну и что? Это недалеко, сходим на всякий случай.

— Скажешь тоже, недалеко. Это аж за городом.

— Не бурчи.

— Не бурчу.

— Вот и не бурчи.

— Вот и не бурчу…

И так, то в шутку препираясь, то оживленно болтая обо всём, что придёт на ум, они повернули и дружно зашагали к своей новой цели. Их путь сначала шёл через мастеровые районы, где над въевшимися в стены домов запахами капустного супа, свежих кож и ослиного навоза тоже царил буйный дух праздника, но уже с простонародным акцентом. Потом дорога вышла в неприлично пышно разросшийся купеческий квартал, потом превратилась в тропинку вдоль давно пересохшего русла ручья, заросшего сейчас низкорослыми акациями, потом выбежала свежеуложенной каменной мостовой Нового предместья. Здесь им стали часто попадаться знакомые, в основном собратья-школяры, которые, как сговорившись, вначале бурно рассказывали, какие чудеса они сегодня видели и где намечаются новые — и ещё более грандиозные! — фейерверки, танцы и пиршества; а потом дружно предлагали девушкам обязательно пойти туда с ними. Дольше всех не отставал Лартнис (его отец, разбогатевший владелец стекольной мастерской, вечером давал собственный праздник в Летнем саду), и он настойчиво прельщал их то мороженым, то выступлением огненных факиров, то знакомством с "самым модным нынче поэтом". Услышав последний довод, Гражена застонала — и высказала Лартнису всё, что она думает о нём самом и о его медвежьем гостеприимстве. Тот в ответ лишь засмеялся, но на прощанье иронично подмигнул Дженеве — мол, твоя гордячка-подруга ничего не понимает в модной жизни.

Впрочем, то, что рассказал Лартнис, всё же заставило Гражену серьёзно задуматься — правда, в совсем другом направлении: раз отец Лартниса нанял для своего вечера артистов, то, значит, и труппа Жоани тоже может выступать на каком-то частном празднике. И тогда шансов найти его почти нет. Девушки несколько кварталов подряд обсуждали эту досадную возможность — но когда, уже невольно замедлив ход, они вышли на очередную площадь, расстроенная Дженева вдруг встрепенулась.

— Вон они, видишь? Это наш фургончик! — по-детски запрыгала она, хлопая в ладоши. — Мы нашли их! Нашли!

— Да, мы с тобой молодцы! — удовлетворённо признала Гражена. — И мне кажется… там тебя уже тоже заметили.

И правда — высокая темноволосая плясунья в ярко-красной шали недоверчиво-радостно вглядывалась в их сторону.

— Юльда, Юльда, это я! — завопила Дженева и бросилась к ней.

И началось… Откуда-то вынырнул сутулый жонглёр, потом появилась старая хромающая женщина, и поднялся такой водоворот приветствий, объятий, восторженных криков и поцелуев, что благоразумная Гражена решила на всякий случай держаться пока подальше, чтобы ей самой вдруг не оказаться затянутой в него.

Увы, не вышло.

— Гражена — это Гражена — иди сюда! — приглашающее замахала Дженева, и чуть было успокоившийся восторг от неожиданного появления надолго исчезнувшей «гулёны» вспыхнул с новой, но уже чуть более сдержанной силой. Гражена осторожно приблизилась к суетливо-радостной группе бродячих артистов. На неё тут же хлынул поток восторженных приветствий — хотя и без обниманий-целований (видимо, всё же сыграл свою роль её наряд принцессы).

— Это Гражена… Ага, та самая… Это мой самый любимый Жоани… Юльда, это Юльда… Она мне как мать… (Дженева, наверное в сотый раз прижалась к высокой плясунье.) А это Ашаяль… Самая мудрая женщина в мире! Ну как вы, как? Рассказывайте, как вы жили без меня?

Жонглёр тут же потянул куда-то Дженеву, грозясь показать "нового мула и чертовски новую упряжь!"; Юльда поспешила за ними, резонно, но без толку протестуя "ну что ты пристал к нашей девочке со своей дурацкой упряжью!".

Гражена перевела дыхание — стихийное бедствие, кажется, миновало.

Сзади раздался сухой треск не то кашля, не то смеха. Она оглянулась. Старая Ашаяль, крепко опирающаяся на узловатую палку, спокойно и пристально рассматривала её. Гражена невольно улыбнулась ей — после зрелища буйных сумашедших всегда приятно увидеть нормальное человеческое лицо.

— Света и тепла тебе, бабушка! — вежливо поздоровалась она.

— Ты и есть та благородная дама, которой наша дурочка вызвалась помогать? — без обиняков припечатала старуха.

По-рыбьи хлопнув онемевшим ртом, Гражена выдавила из себя лишь что-то нечленораздельное. Это неслыхан…

— В своё время ты будешь очень красивой, — не дожидаясь ответа, добавила Ашаяль и, заковыляв к находившемуся в нескольких шагах каменному парапету, бросила через плечо. — Иди сюда. Мне трудно стоять. Садись здесь! — и хлопнула ладонью по камню.

Ошарашенная дочь барона послушно опустилась рядом со старухой. Сон, это какой-то сон…

— Я посмотрела на тебя. Хорошо. Моя девочка не сделала ошибки. По крайней мере, большой ошибки.

— Я…

— Да, ты. Ты отмечена непростой судьбой. Но ты её ещё не выбрала. Не закрывай своего сердца. Скоро придёт любовь. И тебе решать, какой она будет.

Гражена затрясла головой — и вскочила.

— Хватит! Я не жела…

— Хватит, так хватит, — буднично согласилась Ашаяль. — Тогда или к ним. И скажи Юльде, чтобы она принесла мне тёплую шаль. Становится свежо…

Гражена послушно сделала всё, что ей велела старая женщина — и только после этого её догнал комизм ситуации. Она расхохоталась, пугая Дженеву.

Впрочем, вдоволь отсмеявшись, объяснять подруге всё же ничего не стала.

И только потом, на обратном пути, она постаралась кое-что выяснить. Дженева всю дорогу увлеченно делилась всем, что ей понарассказывали Жоани и Юльда — что последний год был для них очень удачным, что они пару раз пытались найти кого-то на её место в труппе, но пока без особого успеха, что они только что вернулись из гастролей по Местании, которую исколесили вдоль и поперёк, и что у Жоани тоже начинают болеть колени… Взбудораженная встречей, Дженева не замечала необычной задумчивости подруги и вовсю тараторила за двоих. Выслушивая уже…надцатое описание успеха, выпавшего на долю труппы в Серетене, Гражена вдруг прервала своё затянувшееся молчание и спросила, а чем занимается в труппе Ашаяль. Дженева принялась рассказывать, какой фантастической плясуньей она была в молодости, а после, когда ноги подвели её, она перестала работать, просто взяв на себя все бытовые заботы о большой тогда труппе… И всё? — уточнила Гражена… Нет. Под старость лет она начала хорошо гадать, да и сейчас иногда делает это, когда очень попросят…

— Ой, ну что же это я! — от нахлынувшего чувства разочарования Дженева даже остановилась. — Ну почему я вовремя не подумала… Надо было попросить Ашаяль погадать тебе!

— Да ладно, — уклончиво промычала Гражена.

— Нет, правда! Надо было. Мне бы она не отказала. Она хорошо гадает — правда-правда!

— А тебе она гадала?

— Да, ещё давно! — Дженева даже взмахнула рукой, чтобы показать, как это было давно.

— И что это было?

— Дороги, дороги и дороги!

— Хм… Не нужно быть великим прорицателем, чтобы нагадать бродяге дороги.

— И точно! — засмеялась Дженева.

Гражена немного встрепенулась.

— Ну, значит, на самом деле она не очень… сильна… Ну вот и хорошо… — добавила она ещё тише. И тут же оживлённо заговорила о более важном. — И где у нас сегодня будут самые весёлые танцы?

* * *

— Где ты вчера была?

Дженева затормозила перед внезапно выросшим на её пути Кастемой… Ой, как нехорошо, что ей не удалось незаметно выскользнуть из университета. Давешняя радость снова увидеть свою бродячую семью оказалась настолько большой, что она не выдержала и на следующий же день после праздника сбежала с занятий, чтобы провести его весь с Жоани, Юльдой и Ашаялью. Сегодня она снова собралась повторить свой трюк — да вот, не удалось…

Чародей наклонился над ней и настойчиво повторил каждое своё слово: "Где ты вчера была?". Подняв свои нарочито честные глаза и достойно встретив внимательно-сосредоточенный взгляд Кастемы, Дженева мысленно пролетела через безграничные пространства возможных правильных ответов — и в последний миг решилась говорить правду.

— Я была с моими приёмными родителями. Я почти год не видела их. И сейчас тоже спешу к ним.

— М-м… Тебя ведь воспитали бродячие артисты? — уточнил чародей.

Обрадованная его смягчившимся тоном Дженева кивнула — и постаралась закрепить свой маленький успех.

— Когда я ещё смогу увидеть их? Они же всё время где-то колесят, а если даже и заедут на пару дней в Венцекамень, то… Я и нынче-то их еле нашла… И завтра на рассвете они уже уезжают. Кастем, а?

И постаралась вложить в свой голос умоляющих эмоций — чуть-чуть, самую толику, чтобы ни в коем случае не переиграть. Чародей укоризненно покачал головой, но она уже почувствовала, что это означает разрешение.

— А мне показалось… Ладно, это не важно, — сам себя перебил Кастема. — Ну, раз так…

— Ой, спасибо! — радостно перебила его не сдержавшаяся Дженева. — Они, кстати, столько интересного знают — не поверить! Где ведь они только не были за это время!… Однажды в Местании они попали в жуткую грозу, так потом оказалось, что в нескольких верстах от их стоянки ливнем смыло дорогу и там до сих пор ездят через заброшенный тракт через Выгородец, а ещё они видели, как наводят новый мост через Ойлу, а ещё…

— Стой! — чародей тряхнул за плечо вдруг свою разошедшуюся ученицу, словно приводя её в чувство; Дженева весьма удивлённо чегойкнула, но всё же остановила свой быстрый поток слов. — Они были в Местании?

— Ну да. Я ж о чём и говорю, — снисходительно повторила Дженева такую простую для понимания вещь что-то непонятливому нынче чародею. — Я ж и говорю, там много всего нового случилось и они мне об этом рассказывают.

— Вот где брешь…

— А? Что за брешь?… - уставилась Дженева на выдохнувшего это чародея, который, казалось, мгновенно и начисто забыл о ней. Но он уже в следующее мгновение он внимательно — и как-то печально-задумчиво — смотрел прямо на неё.

— Я бы не советовал тебе сегодня идти к ним.

— С чего это? — протянула недовольная Дженева.

— Послушай меня, пожалуйста. Я не могу тебе запретить. Я прошу тебя — не ходи никуда.

Поднявшееся было недовольство Дженевы вдруг так глупо полученным отказом погасилось тоном и убедительностью, какие Кастема вложил в последние слова. Она почувствовала, что на совершенно пустом месте внезапно оказалась перед каким-то серьёзным и важным выбором. Но что за дела?

Она не лентяйка и не разгильдяйка, старательно учится — хотя ведь поступала в ученики к чародеям совсем не из-за собственного желания, а за компанию с Граженой! С другой стороны, вон Миррамат постоянно где-то пропадает, а она один раз решилась пропустить занятия — и сразу такие дела! И потом, она уже пообещала вчера Юльде, что сегодня обязательно придет.

А ещё с другой стороны… Подняла глаза к ярко-синему небу, с белесыми пятнами дымчатых облаков. Высокий ветер нёс их в сторону далёких южных морей. Ашаяль очень старая. Кто знает?…

Приняв решение, Дженева повернулась к чародею, чтобы спокойно выдержать его взгляд — и уверенно сказать.

— Нет. Я пойду.

И добавила из внезапно уколовшего её чувства жалости к седому учителю.

— Я должна это сделать.

Не дожидаясь ответа, сделала шаг назад — потом второй — потом повернулась и, не оглядываясь и ускоряя ход, зашагала к своей цели.

Сердце тяжёлым молотом билось в груди.

На всякий случай она напряжённо прислушивалась — не крикнет ли ей что вслед чародей. Наверное, только поэтому смогла уловить, как он произнёс что-то короткое, негромкое и не расслышанное до конца, что-то похожее на «извини»… или «измени». Это было так странно, что она заколебалась между желанием повернуться посмотреть, что там такое, и твёрдым намерением идти вперёд. Эта нерешительность передалась её вдруг дрогнувшему шагу и — ой!

— Ой, нога-нога-нога! Ой-й…

Дженева как бы со стороны увидела себя уже сидящей на земле, в неловкой позе, бессильно склонившейся над взорвавшейся болью щиколоткой.

— Покажи… Что?… - это склоняется над ней откуда-то появившийся Кастема.

— Ой, н-не знаю… кажется, оступилась… Ой-й, да что же это такое?… Да что же я такая невезучая?… - из глаз Дженевы брызнули слёзы.

— Замолчи! — тряхнул её за плечи чародей. — Нет здесь твоей вины. Поняла?

Дженева без слов кивнула, уже немного успокаиваясь и приходя в себя.

— Не вставай. Тебе удобно? Подожди, вот так… — продолжал что-то делать чародей. — Я сейчас позову Кемешь… Я сейчас вернусь, слышишь!

В наступившей тишине появились — казалось, очень-очень далёкие — испуганные голоса. "Чего это они так кричат?" — паморочно-равнодушно подумала Дженева и почти упала на так подведшую её ногу. Невыносимая боль почти без остатка превратилась в дрожащую слабость во всём теле — но так было только хуже.

Минуты текли. Дрожание в теле стало переходить в нахлынывающую и спадающую тряску.

— Покажи! — это уже Кемешь. Мягко разжала её руки, судорожно обхватившие источник тусклой боли… осторожно пробежала пальцами по всей ноге… аккуратно потрепала ладонью щиколотку… И сильно схватилась за ступню — так сильно, что Дженева заорала, перепугавшись могущей появиться от этой прежней боли. Впрочем, это она поспешила: по ноге, наоборот, пролился благостный холодок.

— Ну что, так лучше?

— Угу! — кивнула Дженева. Лучше. Уже лучше. — Что это с ней?…

— Ничего страшного. Кость цела. Просто растянула… Три дня просидишь дома. Через неделю будешь ходить, почти не хромая. Через месяц — бегать. Но только осторожно! Поняла?

Что ж тут не понятного?

Дженева впервые подняла голову.

— Ну где этот Миррамат? — шумела зачем-то Кемешь. — Я же ему ясно сказала, где он найдёт университетского конюха!

— Ты это чего придумала, красавица? — о, это Керинелл. Дженева оглянулась по сторонам. Вокруг уже собрались люди, всё знакомые лица.

Знакомые — и участливые. Вон Миррамат ведёт под уздцы ослика и что-то самодовольно кричит непонятно за что ругающей его Кемеши. Вот Керинелл помогает ей пересесть на свой сложенный подушкой плащ. Вот Тересина, присев рядом, приговаривает ей что-то утешительное.

Дженева ещё раз огляделась, задерживая свой взгляд на их лицах — и благодарно улыбаясь сквозь новые слёзы — улыбаясь всем и каждому из них.

* * *

Болеть неожиданно оказалось очень приятно. Ни разу за всю свою прежнюю жизнь Дженева не оказывалась в центре такого внимания и заботы. Редкий час в дверь её комнаты не стучались гости, в одиночку или компанией, или хотя бы посланец леди Олдери с очередным лакомством. (Дженева всё ждала, что заглянет Мирех, но он так ни разу и не появился.) Вечером обязательно заходила чародейка, ставила холодящие примочки и рассказывала последние городские сплетни. Ей нанесли такую стопку книг — многие знали её любовь к старинным балладам, сказкам и легендам — словно она собиралась болеть до самой осени. И даже нога ныла уже с приятностию, позволяя представлять себя раненым воином, который в бесчисленных схватках с врагами королевства получил серьёзную, но не смертельную рану, и сейчас восстанавливает силы, чтобы, ежели оные враги снова решатся на своё злое дело, вовремя поднять свой меч на защиту родной страны. Одно-единственное соображение портило игру в раненого воина — женщин на войну не берут. А жалко…

Ну и, напоследок, это дало ей возможность на законных основаниях пропустить очередной званный (или, как переиначивала Гражена, "зёванный") обед леди Олдери. Последнее, кстати, вызвало у её подруги приступ ворчливой зависти, так что она, прежде чем отправиться к тётке, долго и однообразно ныла "везёт же тебе". Выпроводив её, Дженева вернулась к увлекательным приключениям Химельхисса, "честнага хассанийскага купца". Купец успел сплавать на далёкий остров, на котором росли сады хрустальных деревьев с серебряными листьями, и привезти оттуда соловья, который своими песнями мог без следа растопить самую горькую печаль, и только-только узнал о новой неведомой стране с новыми небывалыми чудесами, как в комнату влетела Гражена и с возгласом отмщения "А вот зря ты сегодня не пошла!" запрыгнула на канапе и приступила к долгой и ответственной процедуре усаживания поудобнее.

— Ну и что же там произошло? — заинтригованной Дженеве надоело ждать, когда она наконец умостится.

— А?… Ах, да! Столько новостей сегодня! Ну, лорда Жусса, которого искусала любимая болонка, ты всё равно не знаешь. В Бериллене родился телёнок с двумя головами — представляешь? Старики говорят — к мору. Или к небывалому урожаю. В Венцекамень вернулась Синита Лунный голос. Да, и вот ещё что, — посерьёзнела она. — Ты ведь знаешь, из Серетена должно было приехать какое-то важное посольство. Так вот, говорят… на них напали какие-то разбойники и самого посла… не то ранили, не то даже убили. Представляешь, каково?

— Ого. И это произошло уже в Рении?

— Ну а я о чём говорю. Пересекли границу, но до Корабельной пущи ещё не добрались. Хотя точно пока никто не знает, разное говорят.

— Кастема должен знать больше. Завтра спросим у него.

— Ты хочешь уже пойти на занятия?

Дженева едва успела кивнуть, как дверь в комнату без стука открылась и в образовавшуюся щель просунулась как всегда растрёпанная голова Галки. Не говоря ни слова, дочь барона метнула в её сторону диванную подушку; служанка так же безмолвно исчезла. Во время этой короткой сценки с колен Гражены свалилась книжица, которую она всё теребила в руках и которую давно заприметила ставшая жадной на чтение Дженева.

— Это что у тебя… упало? — нарочито безразлично спросила она.

Гражена подняла то, что на поверку оказалось скорее тетрадкой, и молча покрутила.

— Это список с "Героической поэмы". Той самой. Я ещё не читала. Автор… (она заглянула на титульный лист) автор некто «Г» тире «л»… Это мне подарил лорд Рэгхил, — добавила она нехотя.

— Хороший подарок!

— Э-э… Я тебе так скажу… — медленно продолжила Гражена. — Раз лорду Рэгхил мне это подарил, значит, ему это нравится. Логично? Логично. А раз ему это нравится, то… то я это точно не полюблю. На, дарю это тебе! — внезапно решила она, и, резко встав с таким трудом насиженного места, шагнула к Дженеве и бросила книжку ей на колени.

…На следующий день весь город гудел о нападении на местанийское посольство.

Вчера утром взмыленный гонец принёс весть — в тридцати верстах от Ларуона кавалькада из трёх десятков вооружённых всадников, охранявших кареты с посольскими, попала в засаду. В туманном рассвете с нависавшего над дорогой невысокого утёса внезапно полетели арбалетные стрелы и камни. Началась неразбериха, ибо, к несчастью, среди первых убитых оказался капитан. Если бы из кареты не выскочил племянник посла и, размахивая пустыми ножнами, не заставил солдат вспомнить о дисциплине и не занял место убитого командира, ещё неизвестно, чем бы закончилось дело. Нападение было быстро отражено, но высокой ценой: храбрец оказался тяжело ранен. Чтобы позаботиться о раненых, кавалькада вернулась в ближайший посёлок. Сразу же были отправлены гонцы — в Серетен и Венцекамень.

Упорные слухи о том, что посол тоже убит, к полудню были, в конце концов, развеяны: тот отделался лишь царапиной. Но дело усложнялось тем, что посол — а, значит, и его юный племянник — состояли в существенном родстве с королём Эраиджи.

Много обсуждали и самих нападавших. В то, что это были обычные "охотники за добычей", не верил почти никто. После того, как ещё в предыдущее царствование Рения в ходе долгой войны завоевала и присоединила к себе Векшерию, отодвинув свои границы на юго-восток, на новых ренийских территориях долгое время было неспокойно. Дважды случались крупные восстания побежденных векшеров, а уж сколько по лесам и ущельям пряталось непобеждённых остатков разбитой армии, было и не сосчитать. Успело вырасти и возмужать целое поколение, прежде чем нападения "векшерских братьев" на ренийские отряды и Королевские учреждения перестали быть обыденностью — по крайней мере, в последние годы о них уже начали потихоньку забывать. Особенности же и детали нынешнего случая заставили вспомнить о них.

К вечеру этого же дня пронеслась новая печальная весть: молодой местанийский храбрец, горячим бесстрашием которого многие восхищались и в которого заочно успела влюбиться, наверное, половина юных дам столицы, умер. Полученная им рана оказалась смертельной. На взбудораженный город лёгкой тенью опустился траур.

В университете тоже не столько учились, сколько обсуждали новости — а также пытались спрогнозировать, как на инцидент отреагирует Туэрдь, и к каким последствиям всё это может привести. Некоторые опасались, что такое вопиющее несоблюдение условий посольской безопасности может вырасти в вооружённый конфликт; оптимисты считали, что дело обойдётся обменом дипломатических колкостей и временными затруднениями в торговле; были и уверенные в том, что Туэрди придётся откупаться предоставлением Серетену долгожданных им политических уступок. Дженева даже поссорилась из-за этого с одним школяром с судейского факультета. Приводя в подтверждение своих слов многочисленные исторические прецеденты, тот гарантировал, что очень скоро между Ренией и Местанией будет подписан очередной вечный мир, скреплённый помолвкой одного из младших сыновей Эраиджи и Легины, фактической наследницы ренийского престола. Обуреваемая патриотическими чувствами, Дженева заявила, что корона Рении слишком велика для какого-то "младшего сына" и что даже предполагать такой мезальянс глупо и нечестно! Школяр в ответ презрительно смерил пигалицу, явно зазнавшуюся своим ученичеством у чародеев, и нарочито вежливо указал ей на её место. Бывшая плясунья в долгу не осталась — короче, всё вышло весьма неприятно… Дженева несколько раз пыталась найти Кастему, чтобы узнать, что сам он думает обо всём этом, но он куда-то исчез. Она было решила, что чародей, как обычно неожиданно уехал — скорее всего, на место событий… или даже в Серетен — но к вечеру оказалось, что всё гораздо проще и банальней. Кемешь через Гражену передала записку, в которой говорилось — Кастема приболел и просит с завтрашнего утра приходить на занятия к нему домой, дабы её учение "не претерпело ущерба из-за долгого перерыва". Встревоженная намёком на то, что его болезнь может быть долгой, а значит, и серьёзной, Дженева попыталась выяснить у Гражены, что она знает обо всём этом. Та напряглась, но смогла только вспомнить случайно услышанную фразу Кемеши о какой-то "эпидемии падений". На следующий же день с утра пораньше Дженева уже стучалась в его дверь. Ей открыла молчаливая и очень суровая на вид служанка, которая без лишних вопросов провела ёе в комнату хозяина. От вида лежащего в постели Кастемы сердце Дженевы ёкнуло, но тот вполне жизнерадостно встретил её.

— А, проходи!… Видишь, мы квиты, — кивнул он в сторону сильно перевязанной ноги, лежавшей на высокой подушке, и, отвечая на её недоумённый взгляд, весело продолжил. — Орлик, понимаешь ли, вдруг на старости лет решил, что он, как всякая уважающая себя лошадь, должен панически пугаться собачьего лая… А ты как?

— Да я просто… ого как, вот как! — и напоказ не хромая, прошлась по комнате, а потом даже осторожно закружилась. — А что ещё случилось, я сейчас расскажу!

И она принялась выкладывать подробности посольского нападения, сначала очень бурно, но очень скоро все эти дипломатически-политические дела, ещё вчера казавшиеся такими важными и животрепещущими, померкли по сравнению с тем фактом, что Кастема, так любящий колесить по стране, надолго будет привязан к кровати… и что его лицо — пусть и вполне весёлое — заметно бледно. Она быстро закруглилась со своим сбивчивым рассказом, благо, что чародей помогал ей с какими-то существенными фактами, которые она пропустила. Но под конец всё же спросила, что он думает обо всём этом? Чем оно может закончиться?

Чародей слегка вздохнул и сказал, что не завидует лорду Станцелю, которому придётся разгребать все эти завалы. Но он справится. Так что они сами могут спокойно начать новый курс их занятий.

И чуть иронично подмигнул вполне понявшей намёк Дженеве.

* * *

Эти новые занятия, как объяснял Кастема, должны были помочь ей развить то самое умение чувствовать, заключаясь в том, чтобы заложить для него прочный и надёжный фундамент. Ибо прежде чем научиться слышать то, что приходит извне, нужно разобраться со всем, что происходит внутри.

И потекли долгие и томительные часы, когда Дженева старательно прислушивалась к собственным мыслям и чувствам.

— Только наблюдай. Не прерывай мысли, не прогоняй эмоции. Только наблюдай, — бесконечно повторял чародей. — Пусть твоё внимание к тому, что происходит у тебя в уме, будет лёгким, как дыхание спящего младенца.

При всей своей новизне и необычности первых маленьких открытий, подобные занятия очень скоро стали надоедливой утомительной рутиной. Это было слишком похоже на сортировку целой бочки сухого гороха — зелёные налево, жёлтые направо — но только одной рукой и только по одной горошинке за раз.

Впрочем, скоро Дженева была бы уже рада поменяться на ту бочку, потому что там хоть был бы виден результат — две маленькие одноцветные кучки горошин. А здесь же… Правильно ли она делает? Получается ли у неё что-то? Может, это она только морочит себе и чародею голову, что должным образом выполняет упражнения? Ей же никто в голову не заглянет, чтобы проверить её успехи…

То самое несчастливое посольство доехало-таки до Венцекамня. Местанийский посол, лорд Аллиро гордо внёс в Туэрдь багровый шрам на щеке и траур в одежде. Начались переговоры, в сложных местах которых посол как бы невзначай тёр ладонью щёку или расправлял чёрную ленту на рукаве. Самые знатные ренийские семейства наперебой приглашали его самого, или на худой конец его помощников, на званые обеды, ужины и прочие поэтические вечера.

…Во время долгожданных перерывов на отдых служанка приносила поднос с чаем и печеньем, и они болтали о разных разностях или заводили своеобразную игру, выясняя, кто из них самый бывалый путешественник, в смысле кто где больше побывал. Кастема заметно выигрывал по малочисленной и небогатой северной окраине страны и по Жервадину (жители которого, по стойкому убеждению Жоани, были "неотесанными чурбанами, не умеющими толком даже смеяться"), так что Дженеве удалось сравнять счёт лишь благодаря почти бесчисленному количеству посёлков и деревень Астарении и верховьев Ясы, которые она исколесила в фургончике бродячих артистов.

Дженева как-то раз призналась, что ей сейчас очень не хватает дороги; на что чародей, весьма обрадовав её этим, пообещал взять её в ближайшее своё путешествие — пусть только его нога заживёт… Много говорили и о делах далёкой старины, и о последних дворцовых интригах, и о поэзии, и о способах лечения простуды…

И годы спустя Дженева вспоминала эти неспешные беседы, считая, если это были и не самые счастливые, то уж точно самые безмятежные дни её жизни…

Переговоры ещё продолжались, как Венцекамень вновь загудел — на сей раз от королевского решения "раз и навсегда покончить с осиным гнездом на границах страны", для чего на юг с соответствующими инструкциями стали отправляться армейские части. Вешкерия не видела столько солдат со времён последней войны. Лорд Аллиро, узнав, что дополнительные войска идут ещё и в Бериллен, поспешил к Ригеру выяснить причины этой меры (явно излишней для решения чисто вешкерийской проблемы) — на что получил ответ, что "раз уж начали давить разбойничков, так везде". Между Венцекамнем и Серетеном залетали дипломатические гонцы. Результатом этой почтовой активности стало то, что посол снял траурную ленточку и начал припудривать багровый шрам на щеке.

…Однажды, когда, как обычно, после полудня Дженева уходила, Кастема сказал, что их совместные занятия закончились. Она достаточно научилась, чтобы отныне делать эти упражнения самостоятельно. Дженева, одновременно обрадованная признанием чародея её успехов и огорчённая тем, что этих уроков больше не будет, принялась задавать разные технические вопросы по существу и так вошла во вкус, что чародею пришлось напомнить ей — они расстаются не навсегда и уже очень скоро она снова сможет найти его в университете. Тем более, что им надо будет оговорить условия предстоящей поездки… Кстати, как она собирается провести наступающий праздник щедрого солнца? — поинтересовался чародей… Дженева ответила, что они с Граженой ещё точно не решили. Но обязательно что-то решат…

Прибывшие на место дислокации первые воинские отряды уже начали тщательное дело прочёсывания глухих чащоб и проверки стоявших на отшибе деревень. Тюрьмы переполнились подозрительными особами, многие из которых после длительных проверок таки отпускались по домам. А из победных реляций, отправляемых в Венцекамень, вырисовывалась весьма успешная картина выкорчёвывания разбойничьей вольницы — вместе с корнем и подчистую.

* * *

Сказать, что они с Граженой что-то решат насчёт приближающегося праздника, было легко; сложнее оказалось осуществить это. Нанесённая той год назад сердечная рана, которая, казалось, совсем уже зажила, теперь вновь заныла от лёгкой предпраздничной суеты и счастливых ожиданий, всегда связанных с этими днями. Дженева заметила, что на подругу стали накатывать приступы непонятных слез или вспышки беспричинного раздражения, и даже догадалась, что они как-то связаны с обсуждением возможных планов празднования — поэтому она почти перестала поднимать эту тему. А так как остаться в этот праздник дома, одним-одинёшеньким означало подписать себе приговор отщепенцев или безнадёжных неудачников, волей-неволей Гражене всё же пришлось определиться с компанией.

Когда Дженева узнала о её выборе, то чуть сама не расплакалась — вечера, которые устраивал у себя молодой лорд Скарт, местные остряки уже успели наградить прозвищем "собрание старых дев и безнадёжных холостяков". Попытаться переубедить угрюмо замкнувшуюся в себе подругу Дженева не рискнула, поэтому в назначенный час они стучались в двери старенького флигеля, спрятавшегося в конце Узкой улицы.

Их встретил сам хозяин — худощавый, лет двадцати пяти, с уже редеющими волосами и чуть застенчивой улыбкой — и провёл в комнату. Там сидело и бродило с полтора десятка серьезных молодых людей обоего пола. Несмотря на полумрак — на благо освещёния трудился только огонь камина — было хорошо видно, что обстановка комнаты оказалась гораздо более приличной, чем это стоило ожидать по захолустной улице и внешнему виду домика.

— Ваша плата за вход, юные дамы! — к девушкам тут же подскочил невысокий и юркий школяр, которого они иногда видели среди старших «классиков». После выяснения правил новой игры, оказалось, что им надо рассказать какую-нибудь патриотическую историю — обязательно красивую и по возможности малоизвестную. Посовещавшись между собой, Гражена и Дженева на два голоса рассказали историю о том, как Глендур Однорукий одной только мудростью и милосердием предотвратил разрастание мятежа астаренских баронов, и даже разыграли возможный диалог между королём и предводителем мятежников. Получив должную порцию хлопков и одобрительных возгласов, девушки уселись на свободный диванчик и принялись ненавязчиво разглядывать присутствующих.

Дженева почувствовала, как на её глаза снова наворачиваются слёзы — и в этой-то скукотище ей придётся провести чудесную ночь праздника юной любви!

Вот если бы здесь появился Мирех…

В комнату внесли напитки. Высокие хрустальные стаканы из рук в руки докочевали до Дженевы и Гражены. В них оказалась наполовину разбавленная (как того и требовали правила хорошего тона) "золотая грива".

Рядом очень тихо ссорились двое. Он время от времени пытался примирительно взять её за руки; она каждый раз выдёргивала их, а лицо её при этом становилось всё более обозлённым. Дженева довольно долго не могла понять, что не так в этой картине, пока не сообразила: с таким лицом девушка уже должна была встать и уйти — но раз почему-то этого не делает, значит, они помирятся. Может быть, даже ещё сегодня.

Придя к такой мысли, она переключила своё внимание на других.

Группа возле камина обсуждала что-то со средней степенью увлечённости. Прислушавшаяся Дженева уловила уже успевшие надоесть слова — Серетен… посольское право… безопасность передвижения… — и, зевнув, забарабанила пальцами по дивану. Чем бы занять себя, чтобы не помереть со скуки?…

Оглянулась на Гражену. Та тоже не выглядела весёлой и довольной своим решением прийти сюда.

О, наконец! Духи ночи услышали её жалобы и праздник потихоньку проснулся: кто-то вытащил скрипку и, после всеобщей недолгой суеты и отодвигания стульев к краям комнаты, в комнате раздалась мелодичная "Волна ударилась о берег". Когда песенка сменилась на более оживлённую "Милая, где ты была этой ночью", первые парочки неуверенно поднялись для танца на двоих. Праздник затеплился: на танец, в конце концов, поднялась даже Гражена. Потом скрипача сменила Дженева со своей флейтой. Доигрывая последнюю мелодию, она заметила в числе танцующих тех двоих. Лицо девушки было светло и мягко. Дженева подумала о своём — и не стала спешить обрывать музыку.

После снова появились стаканы с напитком. Гражена, с ногами забравшаяся на свой диванчик, тихонько потягивала разбавленное вино; Дженева беседовала с уже подвыпившим хозяином "о новом искусстве" — точнее, говорил почти всё время тот, а она разве что поддакивала. Когда лорд Скарт принялся доказывать ей, что и сейчас, а не только в славную старину, могут появляться замечательные творения и новые стили — и в доказательства своих слов приводил точёный ритм "Героической поэмы" — "Ты только послушай… Там по небу вольный летит, свободы искрящейся полный… Каково, а?", Дженева краем глаза заметила входящего в комнату Миреха.

Сердце сжалось. Не дослушав очередную цитату, она отрывисто хрипнула "извини, я сейчас" — и оказалась прямо перед ним, снизу вверх заглядывая в его лицо, так загадочно освещённое бликами каминного огня, своими широко раскрытыми глазами.

— А, здравствуй, пигалица! — дружески обнял её за плечо Мирех и, развернувшись, открыл Дженеве зрелище входящей вслед за ним в комнату молодой, приятной на вид женщины с округлёнными движениями. — Знакомьтесь, это Дженева — моя лучшая ученица… А это Тамина… (и он заговорщически зашептал на ухо ученицы) Мы как раз сегодня решили сыграть свадьбу — чтобы наш сын, не был, как я, материным ребёнком.

— А если будет дочка? — негромко засмеялась женщина.

— И если дочка! — самоуверенно кивнул Мирех.

— Света тебе, Дженева!… И не обращай на него внимания, милая, — наклонилась женщина к Дженеве, буквально обдав её теплом переполнявшего её счастья. — Ему сегодня досталось слишком много вина.

— И не только вина, — многозначительно-весело подмигнул он Дженеве — и вдруг посерьёзнел. — Что с тобой? Ты какая-то…

…Испугавшись прозвучавшей в его голосе встревоженной заботы, Дженева замахала головой — мол, всё в порядке — и выдохнула: "Душно… ничего". В комнате, и правда было жарко, даже несмотря на настежь раскрытые окна. Мирех понимающе буркнул — "кому в голову пришла светлая мысль летом разжигать камин?" — и, успокоившись, отправился со своей спутницей здороваться со всеми остальными.

Дженева осталась стоять посреди комнаты.

…К ней подошёл кто-то из гостей и, растерянно топчась, со словами "глотни-ка лучше" протянул ей свой стакан. Дженева невидяще посмотрела на стакан и ответила ему что-то типа "спасибо, но я больше не хочу танцевать". Так как этот кто-то не ушёл сразу после её ответа, а продолжал топтаться, она сама пошла куда-то вперёд. Прямо перед ней оказалась Гражена. Пристально взглянув в её белое лицо, взяла за руку и молча потянула за собой.

…Свежий, прохладный ночной воздух в яркую точечную россыпь звёзд вернул её в реальность. Запоздало закружилась голова, как будто не хватало воздуха, а желудок выказал твёрдое желание извергнуть наружу всё влитое в него вино. Дженева усилием воли подавила спазм в горле.

— Что он тебе сказал? — сурово спросила Гражена.

— Ничего особенного… Познакомил со своей будущей женой, — не удержавшись, она всхлипнула на последних словах.

— Юные дамы, куда же вы? — из дверей флигеля выбежал хозяин. — Возвращайтесь, мы вас ждём!

— Дженеве стало плохо. Мы идём домой, — твёрдо отрезала Гражена.

— Но подождите! — от неожиданности лорд Скарт почти протрезвел. — Дженева, ты должна остаться! Ты не можешь!… Тебе ещё нужно убедиться, как я прав насчёт нового искусства!

Гражена отрицательно покачала головой и, подхватив ещё слабую подругу под руку, развернулась в сторону ворот.

— Дженева, подожди! Ко мне обещал придти Гилл, и он сумеет развеять все твои сомнения!

— К чёрту твоё новое искусство и твоего Гилла! — вспыхнула Гражена. — Ты что, не видишь, она еле стоит на ногах?

— Да я ничего… — промычала та. — Если хочешь, давай останемся. Только немного постоим здесь… А то голова кружится…

— Да ладно… Надоело уже всё это. Пошли, подруга. Держись за меня.

Они пошли, сначала медленно и криво, потом всё более уверенно. Мимо них в темноте проскользнула фигура очередного запоздавшего гостя. Они уже выходили за ворота, когда Гражена услышала донёсшиеся сзади приветственно-нестройные голоса "Кто к нам пришёл! Гилл! Наконец!" и, чуть сдавленным голосом от тяжести полувисевшей на ней Дженевы довольно зло пробурчала в ночную тишину.

— К чёрту твоё… новое искусство!… И к чёрту твоего… Гилла!

* * *

На следующее утро Дженева проснулась на подозрительно влажной подушке и с неожиданно лёгким сердцем. События вчерашней ночи не замедлили всплыть во всех своих подробностях в её памяти, но сейчас, при свете бесцеремонно гуляющих по комнате лучей позднего солнца, они казались яркими деталями реалистичного сновидения — в чём-то печального, в чём-то горького, но сновидения. Снова закрыв глаза, Дженева осторожно «ощупала» то, что вчера было кровоточащей, почти смертельной раной…

Ну, конечно, неприятно. Всегда неприятно, когда тебе предпочитают кого-то другого.

Мирех, Мирех… Жаль… Но — в конце концов, не настолько он ей и нравился, чтобы совсем и ах!

Где-то глубоко внутри чувствовался стойкий отголосок саднящей боли… Ну да ничего, как-нибудь пройдёт.

Дженева ощутила горячую сухость во рту, поняла, что хочет пить — и застонала, сообразив: очень может быть, что вчерашнее выросло до таких размеров потому, что было полито вином.

Ой, хоть бы Мирех и его невеста… (как её там? Тамина?)… ничего бы не заметили и не поняли. А то будет ой как стыдно.

Она соскочила с кровати, накинула шаль и зашлёпала босыми ногами по комнате в поисках кусочка зеркала, подарка леди Олдери. Внимательно оглядела веки — не припухли ли? — и отправилась будить Гражену. Та уже встала и бесцельно бродила по комнате, словно весенняя муха. Слово за слово — и девушки пустились в хаотичные воспоминания и смешливые оценивания вчерашнего праздника. Больше всего веселья вызвала заключительная его часть — возвращение домой, которое для пущего смеха довспоминали до зрелища, как непотребно ругающаяся Гражена тащит на себе непотребно пьяную Дженеву.

О Мирехе было сказано парой малозначительных слов, и эта тема молчаливым взаимным согласием была закрыта.

…И снова потекли будни. Приближалось самое жаркое время года, город потихоньку пустел, новости и сплетни мельчали. Но вскоре жизнь в столице снова всколыхнулась: приблизилось время естественного пополнения монаршей семьи. Королева Энивре была на сносях, и в любой момент все городские колокола могли дружно загудеть. В летней душной монотонности появилась интрига — многие заключали пари на точное время грядущего события или хотя бы мечтательно предвкушали, какие именно народные гуляния устроит по этому поводу счастливое королевское семейство. Пятый ребёнок — это, конечно, совсем не то что первенец и наследник престола, но это всё равно особа чистой королевской крови, несущей в себе благословение всему Королевству.

В воздухе же дворца разливалась и крепчала молчаливая обозлённость. Особенно явственно она ощущалась в круге приближённых к королю. Чем ближе подходило время родов королевы, тем непредсказуемей вёл себя Ригер — то, благодушно смеясь, хлопал по плечу секретаря, допустившего мелкую оплошность, то срывался в крик на старых, заслуженных вельмож. Он стал оттягивать решение важных вопросов. Кое-какие из них и правда могли бы подождать, но задержки с некоторыми были чреваты осложнениями. Больше всего это касалось не доведённых до конца местанийских переговоров.

Многие догадывались о причине. Это только усиливало общую нервозность, потому что ситуация тогда принимала неприятный привкус двойной ловушки, унылого выбора — или пожар сегодня, или наводнение завтра. Если у королевы родится ещё одна девочка, можно было, не идя к гадалке, предсказать бешенство короля — и, главное, его неизбежные последствия для всех и каждого. А если же долгомечтания Ригера сбудутся и в монаршей семье запоздало появится сын — о, какими престолонаследными бедами это может обернуться в будущем…

Ясное июльское утро принесло в Венцекамень два долгожданных события — ночью прошёл дождь и королева благополучно родила ребёнка. Горожане с удовольствием забросили свои обычные дела и первую половину дня посвятили суматошной беготне по соседям и знакомым, чтобы самим рассказать тем главную новость — и, может, разузнать от них какие мелкие подробности. К полудню в столице не осталось последнего глухого нищего, которому бы не растолковали бы радостную весть минимум трижды, так что темы всех разговоров плавно перетекли в одно интригующее обсуждение: где и что? Где король устроит празднество для народа и что там будут раздавать?

Солнце вдосталь прожарило камни и крыши. Прошелестел слух, что король специально сказал устроить угощение ближе к вечеру, чтобы удовольствию не помешал полуденный зной. "Мудро, ой мудрой наш Ригер-король" — беззубо шамкали старики.

Предвечерние тени успели заполнить ущелья улиц и принялись неспешно заползать на окна верхних этажей. Площади, где обычно устраивались народные гуляния, оставались пустыми. "Вечером же, сказали, будет. Вечером!" — журили отцы семейств нетерпеливую молодёжь.

В прохладные сумерки откуда-то вынырнул упорный слух, что праздник задерживается из-за того, что король заболел. Одни понимающе кивали — мол, немудрено прихворнуть тому, кто так много трудится на благо страны. Другие отмахивались — враньё, от радости ещё никто не болел.

Пришла ночь. Свет в домах потушили позже, чем обычно, а утром встали раньше. И с облегчением вздохнули — на главных площадях столицы уже вовсю шла подготовка к раздаче хлеба, сыра и вина. Нет, конечно, бывало и лучше — но и это ничего. Вчерашнее ожидание и глупые слухи были счастливо похоронены в праздничной суете.

Королевский мажордом лорд Станцель лично и на месте проверил, как выполняются его распоряжения, и отправился обратно в Туэрдь. Пешком и не спеша…

Вчера королю не сразу решились сообщить о том, что королева разрешилась от бремени. Впрочем, новость он воспринял спокойно. Выслушал сдержанные поздравления. Сам, правда, молчал. Как обычно, отправился в свой кабинет, но не сделал распоряжений секретарю, кого сегодня хочет видеть. Когда мажордом решился-таки прервать высочайшее уединение, оказалось уже поздно — на полу валялись пустые бутылки, а глаза короля напоминали два просмоленных факела, которые только и ждут искры, чтобы вспыхнуть самим и подпалить дом…

Вспомнив об этом, лорд Станцель непроизвольно передёрнул плечами — и тут же облегчённо вздохнул: ему удалось вчера уговорить Ригера воспользоваться остатками трезвого разума. Наверное, это был его самый сложный дипломатический подвиг. В конце концов, он убрал остатки вина, убедил короля прилечь отдохнуть и не уходил от него, всё порывавшегося встать и что-то делать, пока не появился лекарь.

Потом он на свой страх и риск принялся делать то, что должен был в подобных случаях делать король: объявил должные официальные уведомления, написал должные письма, распорядился об устройстве должных мероприятий. Конечно, Ригер может потом наказать его за самодеятельность — но допускать возможность появления разговоров, что король может не быть рад появлению королевского же отпрыска, было куда хуже. А всех этих заморочек с сыном-наследником в народе не поняли бы: не по годам взрослую и серьёзную принцессу Легину уже давно считали настоящей наследницей престола. Да ещё и имя у неё такое, подходящее для очередной великой королевы Рении…

Когда мажордом подходил к восточным воротам Туэрди, в толпе выходящих писарей и посыльных подслеповато увиделась знакомая фигура. Пригляделся повнимательнее, крякнул — и резко остановился.

— Гилл! — чисто для проформы позвал он внука, который уже успел сменить курс и какими-то извилистыми галсами и почти бочком приближался к крепко стоявшему посреди дороги старику.

— Почему ты не на своём месте? — лорд Станцель казался не на шутку разгневанным.

— Я уже переписал ту бумагу, дед… — промычал Гилл, раскачиваясь и переминаясь с ноги на ногу в такт словам.

— Я тебе здесь не дед!

В ответ Гилл подскочил на месте и нарочито испуганно замахал руками, головой и прочими частями тела.

— Да, мой лорд! Прости, мой лорд!

— Кончай паясничать! — совсем вспылил старик. — И перестань дёргаться!

Гилл тут же послушно замер — но как нарочно в нелепой позе.

…Он почти дословно знал, чем продолжится и закончится этот разговор. Ну, ничего страшного, что ему предстоит выслушать очередную дедову лекцию о прилежании, старании и его будущем предназначении. Ничего страшного, что сегодня придётся переписать очередную скучную бумагу, делая вид, что этим самым он постигает сложную науку политического устройства государства. И ничего страшного, что перья для письма будет чинить не он сам, а специально приставленный к нему для этих целей писарь-соглядатай.

Всё равно он сбежит из дворца — и никто его не остановит!

— Да, мой лорд!

* * *

Утро выдалось настолько ласковым и прозрачным, что Дженева, взяв охапку дорожной одежды, нуждающейся в починке, перебралась с ней в садик и, разложив по скамейке швейные инструменты, принялась за работу. Завтра, завтра, завтра — завтра они с Кастемой отправляются в путь! Эта мысль переполняла её радостью, переливавшейся через край нескончаемыми задорными песенками, которые она прекращала мурлыкать только для того, чтобы перекусить нить или прицелиться в ушко иголки. Когда бесформенно сваленная охапка уже почти вся перекочевала в аккуратно сложенную кучу с бодрым названием "это готово!", из чистого воздуха перед ней материализовалась Гражена и с полувоплем-полувздохом "Вот ты где! А ты мне там нужна!" схватила её под локоть и потащила за собой.

— Ты чего! — вырвалась Дженева и негодующе бросилась поднимать упавшие от её натиска тряпки.

Гражена крикнула "Точно! Иголки тоже бери!" и со стоном "Ну скорее же…" развернулась и бросилась в их домик. Любопытство, волной поднявшееся в Дженеве от этой сценки, перевесило всё остальное, и она оказалась в комнате подруги ненамного позже её. Гражена, впрочем, уже успела скинуть с себя домашнее платье и сейчас барахталась в куче блестящего шёлка, просовывая руки и голову в нужные отверстия.

— Помоги мне! — сдавленно вскрикнула она. Дженева, заразившись суетливой спешкой, принялась помогать той натягивать платье.

— Нет, не то! — отмахнулась от её бестолковых рук Гражена. — Ты должна помочь мне переделать его!… Скорее же! Королева не будет меня ждать!

В результате сбивчивых расспросов, во время которых Гражена больше подгоняла подругу, чем объясняла, выяснилось, что леди Олдери добыла для племянницы приглашение на приём к королеве Энивре, который традиционно устраивался на третий день после рождения очередного ребёнка, и этот приём уже вот-вот начнётся.

Теперь поняв, что от неё нужно, Дженева набрала побольше воздуха в грудь, выдохнула его — и негромко прикрикнув на подругу, приказала ей стоять смирно, не дёргаться и вообще помалкивать и не мешать ей работать. Гражена послушно затихла. Дженева принялась за дело.

— Так… Здесь ушить. Здесь… стой… нормально. А это я сейчас вообще обрежу! — деловито бормотала она, одновременно орудуя то ножницами, то иглой, то булавками. — Хорошо… хорошо хоть, что у вас с леди Олдери фигуры схожи.

— Скорее! — пискнула та.

— Не дёргайся! — в который раз буркнула Дженева и риторически почесала затылок. — Что же с этими кружевами-то делать?…

Стоять совсем молча Гражене было сложно, так что частые перерывы в бурчании подруги, с головой ушедшей в работу по подгонке платья, она заполняла, выплёскивая свои старые мечты о том, чтобы попасть во дворец. Как оказалось, за год учёбы у чародеев эти её мечты вовсе не пропали и были по-прежнему притягательны. Хотя и уже не столь наивны.

— Нет… Эти кружева… — недовольно закусила губу новоявленная портниха.

— Да, а ты ведь завтра уезжаешь? — вспомнила Гражена.

— Угу… Ладно! Уберу их!

— И не лень тебе!

— Не лень… Тебе ж не лень так суетиться ради того, чтобы попасть во дворец. Ну… Готово!

Тут же забывшая о необходимости растолковать подруге все преимущества придворной жизни по сравнению с бродяжьей, Гражена закрутилась на месте в тщетной попытке как следует оглядеть себя со всех сторон.

— Стой! — оборвала её движение Дженева. "Чего это?" недовольно поинтересовалась та, но остановилась. — Постой, пожалуйста, спокойно. Я посмотрю, всё ли в порядке.

Нарядное летнее платье, которое Дженева пару раз видела на леди Олдери, на Гражене вдруг превратилось во что-то необычное… одновременно очень праздничное и очень скромное. Дразнящая насыщенность шёлка цвета майского мёда и простота силуэта, лишённого тяжёлой пышности кружев (и некоторых других деталей, которые спешившей и, главное, неопытной в портняжьем деле Дженеве пришлось убрать, чтобы не тратить кучу времени на их подгонку), удивительно перемешались в естественно-прекрасный наряд. Перед ней стояла новая Гражена — неожиданно повзрослевшая и постройневшая.

— Ну и… как? — спросила Гражена — спросила шёпотом, потому что уже начала догадываться по лицу Дженевы о том, каково на самом деле это "как".

— У тебя сохранилась та лента для волос? Ну, жёлтая? — вместо ответа поинтересовалась та. — Дай её. Я заплету тебе косу.

— Косу? У-у, это слишком просто…

— Давай её сюда!

Дженева ещё трудилась над последними прядями, как снаружи послышались быстрые шаги и в комнату со словами "племянница, ты меня задерживаешь" вошла леди Олдери — и после лёгкой паузы попросила поторопиться. Гражена почтительно улыбнулась — "да, тетушка, я уже готова" — но вполне заметила, как на мгновение вспыхнули глаза у не ожидавшей такого зрелища тётки. И это ей понравилось.

Старенький дворецкий Гарасс, который, как и положено, провожал хозяйку, шепнул садившейся в карету Гражене "Какая моя юная дама сегодня красивая" и, забыв о существовании пары-тройки лишних десятков лет, улыбнулся и многозначительно подмигнул ей. Она благодарно улыбнулась ему в ответ — и всю недолгую дорогу до дворца провела в смутно-сладкой дымке неясных надежд, вполуха слушая последние наставления тётки.

Вышколенный лакей, открывший перед ней двери остановившейся кареты, никак не показал виду, как он увидел её. Гражена чуть-чуть обиделась на него за это. Но тут же в её внимание попали группы придворных и гостей, и она истово принялась выискивать в манерном ореоле их улыбок, взглядов и приветствий всё то, что относилось лично к ней — точнее, к тому впечатлению, которое она производит. Копилка пойманных ею взглядов — удивлённых у кавалеров, напряжённых у дам — пополнялась и тяжелела.

Спешившая леди Олдери остановилась ради нескольких слов приветствия с какой-то пышно наряженной старухой. Гражена послушным эхом повторила её поклон — и краем глаза заметила пристально рассматривающего молодого лорда, стоявшего неподалёку. Он тотчас же послал в её сторону многозначительную улыбку — и в этот момент так напомнил ей подмигивающего старенького Гарасса, что она едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Чтобы заглушить всё ещё трепетавшую в ней смешинку, Гражена царственно выпрямилась и приняла надменно-отсутствующее выражение лица. Но теперь она стояла так, что он пропал из её поля зрения. Мучительно захотелось оглянуться, чтобы посмотреть — каксейчас она выглядит в его глазах.

Но вот леди Олдери прощается… Они, наконец, поворачиваются, чтобы продолжить свой путь — ах, только теперь фигура тётки, как назло, закрывает обзор! Та наклоняется к ней и что-то шепчет про должный взгляд — да-да, конечно, он должен быть мягок, не скашиваться по сторонам и чуть-чуть вниз… Рискуя сломать глаза, Гражена умудряется поймать в самый краешек бокового зрения колонну, возле которой стоял тот лорд. И разочарование — его там уже нет. Дрогнули губы от лёгкой обиды.

Шагая по простенькой мозаике гранитного пола и машинально считая повторения узоров, Гражена снова глубоко ушла в свои мысли, как вдруг какое-то стороннее замешательство разбудило её из них. Перед ними широко распахивал очередные двери тот самый лорд.

Сохраняя рассеянную мягкость своего взгляда, она на мгновение подняла глаза к его побледневшему лицу… и благодарно взмахнув ресницами, королевой проплыла мимо своего пажа.

В глубине её сердца мягким комочком вспыхнуло неведомое ей ранее чувство и, почти тут же растворившись в биении сердца, тёплой и пьянящей волной перешло в ток крови. Теперь ей не было нужды ловить для подтверждения чужие взгляды. Теперь она знала. Нет, конечно, знала не словами, не умом — знала всем своим естеством — осанкой, улыбкой, наклоном шеи, плавностью рук, спокойной уверенностью в силе, отныне текущей в её крови…

Каждый новый поворот, каждая новая дверь открывалась во всё большую роскошь, без стыдливых экивоков громогласно утверждавшей королевское могущество и богатство. Гражена непроизвольно широко распахнула глаза, но окружающее великолепие более никак не отразилось на ней, не заставило провинциально-испуганно сжать плечи или, наоборот, провинциально-гордо задрать подбородок. Спокойное ощущение своей новой силы росло как раз соразмерно с самоутверждающейся силой венценосной роскоши, а восхищение её собственной красотой, которое ей повсюду виделось, словно пушистой ковровой дорожкой прокладывало ей путь в самое сердце Туэрди. Жаль только, что чем ближе они приближались к покоям королевы, тем меньше встречалось мужчин — да и те были или старичками, или скорее слугами, чем придворными.

Большая пышная зала, полная гостей, ожидающих своей очереди или уже делящихся впечатлениями, деловито-захлопотанные слуги, приподнятое жужжание и суета. Полуоткрытые двери красного дерева охраняют две важные леди, по смешному одинаково похожие на флегматичных мастиффов. Леди Олдери, как никогда полная нарочитого энтузиазма и восторга, перемещается от одной группы знакомых к другим — здороваясь, поздравляя, изумлённо выслушивая в который раз одни и те же новости о королеве и малютке-принцессе, а также ненавязчиво знакомя свою племянницу с важными особами и вовремя нашёптывая ей, как той надо сейчас будет улыбнуться и что именно сказать. Гражена почувствовала, как от фальшивых улыбок вокруг у неё начали деревенеть скулы. Но вот они у заветных дверей, тётка уже о чём-то шутит с мастиффами, те величественно и добродушно отшучиваются — и, как показалось Гражене, вне очереди пропускают их.

Спальня королевы встретила их душным полумраком с явственным кисловато-влажным запахом, пробивающимся из-под крепких ароматических заслонов. Леди Олдери низко склоняется в сторону широченного ложа под тяжёлым балдахином, делает несколько шагов и снова такой же поклон. Гражена на шаг позади неё послушно повторяет все её движения. Таким приседающим образом они пробираются мимо цепей и заслонов нянек, лекарш, служанок и приближённых придворных дам прямо к цели. На пуховой кровати, заваленной подушками и подушечками, полулежит светловолосая женщина с невыразительными глазами и в несвежем чепчике. Гражена испуганно приседает лишний раз — лишь бы не дать своему лицу проболтаться о том чувстве разочарования, которое нахлынуло на неё от зрелища невзрачных черт и квашнеообразной фигуры королевы Рении.

Леди Олдери как-то показывала хранившийся у неё маленький портрет молоденькой королевы, когда она была тонкой, как берёзка, и выглядела хоть и не величественно, но вполне мило. Сейчас же, чтобы увидеть сейчас в ещё нестарой женщине ту, прежнюю, нужно было хорошо присмотреться, пробиться взглядом через её засаленные глаза и переходящие друг в друга подбородки.

Гражена сбивчиво бормочет нужные слова, королева едва заметным взмахом ладони принимает её трепетное почтение и пожелание незаходящего солнца над венценосной головой. Леди Олдери уже зашлась от безмолвного восторга над корзинкой рядом с королевой. Гражена заинтересованно заглядывает туда, где в ворохе тончайших тканей с королевскими вензелями на каждом свободном месте устало спит удивительно маленькое человеческое существо со сморщенным, почти старушечьим, багровым личиком.

Стоящая поблизости нянька поправляет постельку, давая понять — их приём закончен. Счастливо кланяясь, леди Олдери пятится к двери, одновременно успевая показать замешкавшейся Гражене её должное место.

Они выходят в свет и бодрый шум залы. Леди Олдери, заметно растерявшая спешку и спрятавшая на лучшее будущее свою восторженность, похоже, ищет кого-то из хороших знакомых для приятной беседы. Гражена, которой совсем не улыбается роль молчаливой жертвы тёткиной разговорчивости, упрашивает отпустить её прогуляться этой частью Туэрди. Понимая, каково провинциальной родственнице впервые во дворце, тётка колеблется почти лишь для приличия… Да, а если?… Ничего страшного, на лету ловит Гражена её мысль, если они потеряются, пусть леди Олдери не ищет и не ждёт её. Она и сама сумеет добраться домой… И радостным колоколом освобождения и первых самостоятельных шагов по дворцу звучит для неё согласие тётки "ну, хорошо".

Впечатления от первого приёма у королевы — такого долгожданного и такого не похожего на её прежние мечты — заставили Гражену на время забыть о новом чувстве, которое успело завладеть ею. Но первый же пойманный удивлённо-заинтересованный взгляд вполне вернул ей бодрящее ощущение уместности посреди окружающей королевской роскоши и величавую мягкость осанки. Она грациозно обогнула худощавого вешкерийского барона, который хоть так и не осмелился преодолеть должное расстояние вежливости между двумя незнакомыми благородными людьми, но всё же достаточно натоптался лёгкой помехой на её пути. Когда зрелище нерешительно просящих глаз барона оказалось позади, Гражена не сдержала торжествующей улыбки.

…Усатый гвардеец, забывшись, что он сейчас не в трактире, подмигнул ей и восхищённо прищёлкнул языком. Холодно приподняв ровную нить брови, Гражена отстраненно-внимательно смерила его фигуру. Гвардеец побагровел, сглотнул комок в горле — и после короткой паузы резко, как в холодную воду, нырнул в поклон извинения.

…Какой-то тучный сановник рассыпал стопку мелко исписанных листов бумаги. Она плавно нагнулась за одним из них, отлетевшим почти под ноги, но сановник, кряхтя и постанывая от напряжения, бросился на его перехват. В награду за свой тяжеловесно-галантный подвиг он, со словами "Ах, моя дама, ну что ты, что ты, я и сам ещё… того!", позволил себе полапать Гражену за руки. В мягкой борьбе она сделала пару шагов назад и, окончательно увеличив безопасное расстояние приседающим полупоклоном, вежливо и благозвучно выразила своё несомненное почтение его седине. Вполне себе ещё темноволосый сановник вздохнул и проводил её погрустневшим взглядом.

Жизнь приобретала неожиданно новый и многообещающий вкус.

В какой-то момент прогулки по дворцу Гражена поняла, что забрела в совсем другую его часть. Уж больно много здесь было разлито спешаще-делового духа, так что её выделяющаяся праздность могла вызвать к ней ненужный интерес и ещё более ненужные вопросы. Задумчиво оглядевшись по сторонам, решила возвращаться обратно. Шла внимательно, чтобы не заблудиться в здешних архитектурных хитросплетениях, поэтому знакомый грубоватый голос услышала сразу. В другом конце коридора о чём-то беседовали королевский мажордом и Айна-Пре. Тот самый чародей, который так грубо обошёлся с ней этой зимой. Гражена отпрянула за колонну и принялась разглядывать его.

Она отрешённо наблюдала за спокойным и даже вроде скучным разговором. Больше говорил чародей; мажордом, стоявший к ней лицом, изредка кивал и вставлял короткие фразы. Потом роли поменялись, говорил один лорд Станцель, негромко и монотонно. В ровном гуле, вместе с эхом доносящимся до того места, где она пряталась, разборчивых слов почти не было слышно. Разговор закончился как-то неожиданно. Собеседники коротко поклонились друг другу и без особых церемоний разошлись в разные стороны.

И только увидев шагающего в её сторону Айна-Пре, Гражена поняла, зачем она здесь стояла и чего ждала. Она никогда не была особо злопамятной, но та злость на чародея не только не хотела уходить, но даже почему-то росла. И ведь больше никаких стычек с ним у неё не было — при тех редких встречах, которые за эти полгода можно было пересчитать по пальцам одной руки, и он её практически не замечал, и она тоже старалась не привлекать к себе внимание, резонно понимая, что ей просто нечем расквитаться с ним.

Но сейчас… Сейчас всё было по-другому. Она представила себе, как молчаливо и величественно проходит мимо него… Короткий, чуть презрительный взгляд… Нет — взгляда не надо!… Она даже не смотрит на него… Он меняется в лице и бледнеет, как тот лорд, и умоляюще глядит на неё, как тот барон…

Приняв решение и нисколько не сомневаясь в своих силах, Гражена глубоко вдохнула, выдохнула — и царственной походкой направилась ему навстречу.

Чародей шёл чуть расхлябано и задумчиво уставившись в пол. Она злорадно отметила, что выглядел он весьма недовольным. Но, похоже, до сих пор её не заметил… Ведь не мог же он, увидев её, по прежнему сохранять свою недовольную задумчивость! Гражена мысленно заметалась в поисках решения, как, не нарушив своей отстранённой величавости, привлечь к себе его внимание. Но это оказалось излишним.

— А ты что здесь делаешь? — не меняя позы и скорости, всё так же недовольно буркнул он и скучно глянул на неё.

…Гражена от всего сердца одарила его взглядом, сработавшим на том гвардейце.

Чародей запнулся, остановился — и внимательно посмотрел на неё, как будто только сейчас толком заметил.

— А-а… Наша девочка распробовала вкус власти над мужчинами? Ну-ну…

И, не дожидаясь ответа, отправился дальше, всё так же недовольно уставившись в пол и почти волоча ноги.

Мимо.

* * *

— Я ему ещё докажу!

Гражена оборвала виноградный стебель и принялась крутить его в руках. Когда лоза, не выдержав такого обращения, разорвалась надвое, она с отвращением откинула потрёпанные куски и в очередной раз прошептала "Я ему ещё докажу!"

Первый приступ гнева уже миновал, но и того, что оставалось, вполне хватило бы на то, чтобы крепко проредить весь виноград, обвивающий беседку дворцового парка, в которой Гражена до сих пор прятала от любых любопытных глаз своё унижение.

— Я ему… ещё… докажу!… - невидяще уставившись в песчаный пол, в который раз, как заведённая, повторила она.

Взъерошенные, задёрганные мысли топотливой гурьбой перебегали от одного сегодняшнего впечатления к другому, впрочем, никогда не отходя далеко от унизительного воспоминания.

"Ну-ну…"

Гражена до боли закусила губу.

Вдоволь напредставляв сладостных картин возможного отмщения и напридумав хоть и запоздалых, но удачных ответов на то «ну-ну», она, наконец, огляделась по сторонам, заметила длинные вечерние тени и с последним вздохом подошла к выходу из беседки.

Серые стены дворца были ярко окрашены светом заходящего солнца… Тётка, наверное, давно уже дома и возвращаться искать ей возле покоев королевы нет смысла. Надо идти к Серебряным воротам. Пройти через дворец? Да нет, это долго и неудобно… Какое счастье, что никто не был свидетелем той сценки… Лучше будет обогнуть его через парк. А красиво здесь…

Решив, что спешить особо некуда, а когда она попадёт сюда следующий раз, ещё неизвестно, Гражена выбрала дальний путь через парк.

Впрочем, не так всё и страшно, — думала бодро шагающая Гражена, — даже наоборот. Она впервые была в самом дворце! Её представили королеве! И вообще, она прекрасно провела время. Ну а Айна-Пре… Он просто хам, нахал и явная деревенщина, без малейшего понятия о вежливости и правилах приличия!…

Поймав себя на том, что опять заводится, Гражена усилием воли остановила грозившие снова разбушеваться мысли. Так, о чём таком приятном она перед этим думала? Ну да — о том, как здесь здорово. И ещё как здорово!

Дорожка, обрамлённая цветущими розовыми кустами, бежала бойкой змейкой, перескакивала через пригорки и время от времени ныряла в густые зелёные арки. Вот тропинку, одна за другой, перебежали две белки. Гражена проводила взглядом рыжие хвосты, быстро исчезнувшие в переплетении ветвей. В лесу возле их усадьбы жило много этих шустрых зверьков, так что они показались ей приветом из родного дома… А у Айна-Пре, наверное, никогда не было родного дома, поэтому он и стал таким злым!

Гражена по теплым камням перебралась через по-весеннему журчащий ручей. Потом подумала, улыбнулась — и повторила, туда и назад, весёлую перепрыжку.

Перед ней открылась ровная полянка с аккуратно размещёнными лавочками и возвышением, которое, по здравом размышлении, Гражена определила как остатки театрального помоста. Судя по тому, как всё здесь заросло бурьяном, маленький театр под открытым воздухом был давно заброшен. Хотя нет, — она присмотрелась внимательнее к размерам возвышения, — это скорее была площадка для музыкальных выступлений.

И, словно в подтверждение догадки, откуда-то издали донеслись звуки музыки. Гражена замерла, чтобы лучше расслышать приятную мелодию, которую по очереди вели скрипка и флейта — и её сердце открылось их грустному и светлому разговору…

Ласковые, мягкие сумерки, и в спокойной тишине простыми, тающими узорами рисуется мечта о чём-то невыразимо прекрасном… Твоя мечта — до слёз, до замирания сердца, мечта, которая обязательно-обязательно должна сбыться, а иначе зачем вообще жить?… Трепещущая сладкою грустью мелодия если и не была самим счастьем, то уж точно его несомненным обещанием…

…Последние ноты растаяли в нежности воздуха и шорохе листвы. Замершая Гражена стояла, боясь пошевелиться и спугнуть этим музыку, если та вдруг решит вернуться к ней. Но чуда не произошло. Тогда она открыла глаза — и с ёкнувшим сердцем увидела, что всё это время была здесь не одна. Под здоровенным клёном сидел молодой, светловолосый и вихрастый. Судя по пушку над губами и тёмно-строгому покрою одежды — третий писарь младшего архивариуса любимой королевской болонки. На коленях у него лежала раскрытая книга, в руке нелепо торчал карандаш — который, впрочем, тут же скатился из разжатых пальцев в траву. Не отводя прикованного к Гражене взгляда, он вздрогнул, нащупал карандаш ладонью, поднял и с третьей попытки, всё так же вслепую, засунул в нагрудный карман.

Аромат мечтательного настроения подчистую ухнул в тоскующее ощущение, какое бывает, когда кто-то чужой и посторонний ненароком подглядит тебя неодетой. И винить некого — сама виновата, что вовремя не заметила его. Видно же, что он не прятался… когда она стояла тут, как дурочка!

Надо было срочно спасать ситуацию. Лучший способ отвести внимание от оголённой правды это скрыть её за частоколом пустых слов.

— Прекрасная музыка, не правда ли? — хорошо поставленным голосом произнесла Гражена.

Тот улыбнулся — так, что его обычное, ничем особо не примечательное лицо вдруг показалось гораздо более симпатичным — встал, аккуратно положил книгу на ближайшую скамейку, неспешно подошёл к ней и, забавно склонив голову, ответил почти потерявшей надежду на ответ Гражене.

— Там почти каждый день музицируют. На той неделе даже Синита пела… Ты очень красивая, — не меняя тона, как простую и очевидную истину легко произнёс он.

Она невольно опустила глаза. Что-то этот разговор шёл не в том направлении, в котором ей бы хотелось. Уйти?… Успеется.

— И ты красивее этой музыки, — гордо улыбнувшись, так же просто добавил он.

— Благодарю… Но Синита! Как чудесно она поёт! — Гражена повторила свою попытку вернуть разговор в русло светской беседы. Комплименты это хорошо, но что-то в них заставляло её чувствовать себя не совсем ловко.

— Договорились! Я проведу тебя на её концерт, — оживился тот.

Гражена бросила на него заинтересованный взгляд: непринуждённость собеседника уже успели потихоньку поднять в её глазах его статус — мало разве благородных людей, отправляющих своих младших отпрысков в дворцовую науку с самых первых ступенек!… А тут он ещё и так легко пообещал ей доступ на королевское развлечение. Хотя… а вдруг имеется в виду не кресло в зале, а дырка в портьере!

— Благодарю, но это слишком большая честь для меня, — произнесла она стандартную формулу негарантированного согласия.

— Да это для тех разряженных механических кукол будет честью твоё появление! — не на шутку вспылил он. — Ты ведь… ты живая… В отличие от них! Живая и настоящая. Я же видел…

Последние слова он произнёс так тихо, что Гражена благоразумно решила сделать вид, что не расслышала их… Наступила пауза, во время которой она принялась прикидывать, как лучше завершить этот престранный разговор, чтобы уйти, наконец.

— Как тебя зовут? Хотя нет, не говори. Так будет слишком просто найти тебя. А я тебя и так найду. И знаешь, как?

Заинтригованная Гражена отрицательно махнула головой… Вот если бы всё это мог увидеть Айна-Пре!…

— Я буду спрашивать прохожих, где живёт самая красивая девушка Венцекамня. Нет — всей Рении!

— И всё будут отправлять тебя к своим дочкам! — прыснула она, представив себе вживую эту картину.

— Не смейся. Когда я опишу… — живо зажестикулировал он, словно помогая залетавшими руками своей речи, вдруг ставшей натужной. — Когда я напишу… никто не ошибётся!

Довольный тем, как удалось выразить свою мысль, он радостно вздохнул и опустил длинные руки.

— Да. Если захочешь меня найти, спрашивай Гилла.

Гражена едва поймала свою изумлённо отпадающую челюсть: во-первых, с чего этот мальчишка вообще решил, что она станет его когда-нибудь искать?!

А во вторых — что-то в его интонациях, с которыми он назвал своё имя, было такое… словно она, услышав его, должна была чуть ли не расплакаться от неожиданного выпавшего ей счастья!

Нет, каков нахал!

Всё, хватит. Конечно, разговор с этим самонадеянным мальчишкой оказался достаточно забавным, но хорошего понемножку. Она достаточно уделила ему своего времени.

— Приятная встреча, но мне пора идти, — Гражена одарила его милой улыбкой и даже добавила в неё немного сожаления от расставания. — Была рада нашему знакомству.

Кажется, это нормально. Теперь дождаться от него пары прощальных слов — и можно спокойно уходить. Только почему он до сих пор молчит? Гражена мельком оглядела его. Он стоял уже успокоившись, заложив руки за спину; лицо дышало довольной безмятежностью, а лёгкий взгляд откровенно любовался ею… Нет, это невозможно! Ну что за человек! Неужели он не понимает, что должен хоть что-то ответить ей?…

— Ага, — всё так же безмятежно наконец-то произнёс он.

Поняв, что лучшего она от него не дождётся, Гражена с должным жестом прощания повернулась — и облегчённо выдохнув зажатое дыхание, уверенно зашагала своей дорогой. Нет, каков нахал!… Хотя и забавный — всё же признала она.

А Гилл провожал её взглядом до тех пор, пока платье цвета закатного солнца окончательно не исчезло за деревьями. Когда надежды разглядеть её уже совсем не было, он тоже повернулся и медленно пошёл в глубь полянки. Потом с коротким радостным смехом поднял лицо к небу, крутанулся на месте, и, раскинув руки, счастливо упал в высокую траву.

— Какие дела… Это… Эй, небо с облаками, вы видите меня? Слышите меня? — он сорвал травинку и сунул её в рот. — Эй, небо, доводилось ли тебе видеть такую красоту и такой свет?… Хорошо-то как…

Далеко отошедшая Гражена ещё смогла услышать его смех, правда лишь едва разборчивым шумом, и почему-то не сообразила, что это может быть и кто его источник. Но по причудливому закону мыслей в её памяти всплыло имя этого мальчишки и смутное ощущение того, что она его где-то уже слышала. Попробовала вспомнить — точно сделать это так и не удалось. Единственно, что припомнилось, так это неясное чувство какого-то неприятного аромата ситуации, в которой ей впервые его сказали. И всё, больше ничего с этим не было связано.

Благополучно, уже особо не глазея по сторонам, дошла до ещё открытых дворцовых ворот, темнеющими улочками добралась до дома. У входа в их флигелёк она остановилась, потопталась на месте, сравнивая размеры своей усталости и необходимости зайти показаться тётке, и со вздохом отправилась к той. Леди Олдери уже готовилась отойти ко сну. Вежливо поинтересовалась у племянницы, хорошо ли та провела время, рассказала ей пару свежих дворцовых сплетен. Выходя из спальни тётки, Гражена увидела большое настенное зеркало, а точнее, себя в нём. Даже полумрак слабо освещённой комнаты не мог скрыть вида юной королевы — пусть уже уставшей, пусть немного растрёпанной — но королевы! Она замерла, ловя мельчайшую деталь своего отражения — и счастливо рассмеялась.

* * *

Из самого сладкого предутреннего сна её разбудил тихий-тихий шёпот. Гражена с трудом оторвала голову от подушки и едва разлепленными глазами непонимающе уставилась на Дженеву.

— Уезжаю. Зашла попрощаться, — объяснила та своё появление в столь неурочный час.

Гражена глянула в едва светлеющее окно, попробовала представить — каково сейчас будет вылезти из тёплой постели и идти по мокрой от росы земле. И, думая лишь о том, как поскорее вернуться в прерванный сон, жалостливо попросила.

— Ага… Только давай я не пойду… Давай сейчас…

Дженева укоризненно покачала головой и подошла ближе. Пожали руг другу реки. Гражена в который раз словами "и не лень же тебе!" выразила своё искреннее отношение к её поездке, Дженева посмеялась непонятливости подруги и, подхватив оставленный у двери тюк, шагнула за порог.

В рассветном недвижном воздухе садик леди Олдери, давно привычный каждой веткой и каждым булыжником, стал дразняще незнакомым и от этого таинственным. Долгожданная дорога начиналась таким новым шуршанием гравия на многажды исхоженной тропинке, словно сейчас Дженева впервые шла здесь.

Кастема уже ждал с той стороны калитки. Он помог ей выдернуть застрявший в узком проходе тюк, повесил его на последний свободный крючок на седле мула и только после этого поздоровался с ней. Кроме мула брусчатку мостовой выстукивали копытами Орлик и Жёлудь, смирная гнедая коняка с соответствующим светлым пятном на лбу. Чародей помог забраться на него, и пока она приноравливалась к фыркающему Жёлудю и зажатыми руками подбирала поводья, успел не только вскочить в седло Орлика, но и отъехать на приличное расстояние.

Так началась их дорога. Первое время ехали молча и отстраненно — поначалу торжественная рассветная тишина не располагала к разговору; потом, когда улицы ожили, всё внимание заняло продвижение через бурхливый многолюдный поток. И только выехав за пределы и города, и городского предместья, когда дорога очистилась, а вокруг, куда ни кинь взгляд, были лишь поля и рощицы в бодром утреннем солнце, они потихоньку принялись болтать и смеяться.

Выросшая в малолюдных просторах востока Астарении и исколесившая в фургончике бродячих артистов добрую часть подлунного мира, Дженева чувствовала себя, как будто вернулась в родной дом. Её нынешняя жизнь в Венцекамне была сытна и интересна, но, только выехав из его каменного, скученного и суетливого пространства, Дженева поняла, как сильно ей не хватало вот этих сменяющих друг друга полей, этой незакрытой домами линии горизонта и этой тёплой пыли дороги под копытами коней. И она просто купалась в этом счастье. В первое время её ещё беспокоило отсутствие серьёзного опыта верховой езды, но Кастема ехал неспешно, часто останавливаясь для привала или чтобы вдоволь наглядеться какой-нибудь очередной дорожной диковиной, так что в конце концов оказалось — волновалась она зря.

Когда волна безмятежного удовольствия от дороги, как и всё в этом непостоянном мире, пошла на убыль, Дженева с краской стыда сообразила, что забыла толком выяснить у Кастемы цель поездки. Это произошло на очередном постоялом дворе, отличавшимся от других только тем, что чародей накупил там слишком большое, чтобы хватило на день-два пути, количество провизии. Хоть и запоздало, но это вызвало у Дженевы приступ любопытства — что он такое планирует и куда они вообще собираются ехать. Она терпеливо дождалась, когда он, наконец, закончив с делами, сел за успевший подостыть ужин — и, водя ложкой в остатках своего супа, спросила его об этом. Чародей попробовал своё жаркое, подозвал прислуживавшего им мальчишку, чтобы тот принёс соли, и только тогда повернулся к Дженеве.

— Мы едем к Колодцу чародеев. Помнишь, я рассказывал о том, как возник Круг? Это произошло как раз там, куда мы едем. И с тех пор там… особая земля… и особый воздух. Мы поживём там немного, чтобы ты могла почувствовать всё это… И ещё… но это я уже на месте расскажу.

Дженева чуть не задохнулась от нахлынувшего восторга — она едет в очень магическое место… эта поездка, оказывается, была специально для неё… и даже это ещё не всё, будет ещё что-то… Это всё было настолько прекрасно, что в это едва верилось.

Вдосталь насладившись чувством собственной значимости, она принялась удовлетворять другое чувство — чувство любопытства.

— А зачем нам нужно столько еды? Разве её нельзя будет купить в ближайшей деревне?

Кастема покачал головой.

— Нет там ближайших деревень. Люди не любят селиться. И земля плодородная, и воды достаточно… Но стоит там провести несколько дней, как приходят странные сны, случаются странные совпадения и всё такое… А люди не очень любят, когда в их жизни начинается странное. По округе можно бродить целыми днями и встретить разве что пастуха… или спешащего путника.

— А почему колодец? То есть, почему он так называется?

— Аргаментань — город, в котором тогда собирались чародеи — уже много лет как сравнялся с землёй. Лишь колодец — точнее источник, уложенный в гранитный бассейн — до сих пор жив… Только вот что, — уточнил он, — мы остановимся, не доехав до Аргаментаня. Там для тебя пока слишком сильно. Мы будем в нескольких верстах от него.

Задумавшаяся обо всём услышанном, Дженева невидяще посмотрела на мальчишку, стоявшего рядом с принесённой для них солью. Чародей тоже глянул на него и молча взял солонку из его рук. Дженева так же невидяще проводила взглядом его быстро удаляющуюся фигуру — и только когда тот исчез из виду, очнулась из задумчивости.

— А ты часто там бываешь?

— Не так, чтобы очень. В основном — когда сильно устаю и хочу отдохнуть. Или просто побездельничать, — улыбнулся чародей и добавил. — Думаю, тебе тоже там понравится.

* * *

Когда очередная ночь опять прошла впустую — то есть совершенно без каких-либо странных снов - погрустневшей Дженеве пришлось, в конце концов, признать свою неспособность к ним. Кастема, к которому она обратилась со своей печалью, не проявил ни сочувствия, ни недовольства. Только спросил — а хоть какие-нибудь сны у неё были (на что Дженева, ещё раз хорошенько подумав, помахала головой — ничего… пусто), потом совершенно спокойно, как о неважном, произнёс что-то вроде "Ну и ладно" — и вернулся к починке уздечки.

Дженева подняла заблестевшие глаза к кронам высоченных деревьев. Там, наверху, ветер мотал из стороны в сторону растрёпанные ветви и не спешил спуститься сюда, на землю. Там, наверху, такой простор… И ещё там не бывает разочарований.

Она развернулась и с усилием зашагала по уже привычной тропинке. Ноги сами вынесли её к старому дубу с мощными, выпирающими из земли корнями, на которых было удобно сидеть и даже лежать.

И остановилась. Она ведь шла сюда, чтобы здесь выгоревать свою горечь неудачи, но та и сама успела порядком растаять — оставив по себе печаль пополам с облегчением.

Ну нет у неё этого дара — и нет!

Грустно, но честно.

И сразу после этого, словно в награду себе, она, наконец, приняла решение, которое опасливо-притягательным сомнением постоянно крутилось последнее время в её мыслях.

Она отправится на поиски Колодца чародеев! Это стоящее дело. По настоящему стоящее.

Прикинув, где в уже хорошо исследованной округе может прятаться заброшенное место размером с небольшой город, и призвав на помощь всю свою интуицию, Дженева принялась уверенно подниматься вверх по склону пологого холма. Благодаря отчётливому духу приключения, которое не замедлило тут же проявиться во всём окружающем, её было упавшее настроение вновь поднялось… Ну и ладно с этими странными снами!

…Место в нескольких местах от Аргаментаня, о котором тогда говорил Кастема, оказалось крепким домом с тремя большими комнатами и кучей каморок и пристроек, с основательной печью и запасом дров на целую зиму, с протекающим рядом ручьём, и даже с собственным именем — Форпост. Последнее больше всего поразило Дженеву. Ну ладно, своё название вполне на законных основаниях может быть у Туэрди, королевской резиденции или, на худой конец, у Вершинки, столичного театра. Но даже Башня чародеев называлась просто башней. А тут такая честь для того, что в лучшем случае было похоже на дом зажиточного крестьянина!

После того, как они немного обустроились в Форпосте, Кастема объяснил ей, в чём будет заключаться её доля обязанностей, где что можно найти — и отпустил на все четыре стороны. Не заставляя себя упрашивать, Дженева тут же отправила исследовать окрестности. Среди наиболее существенных находок первого дня были заросли спелой лесной малины, тот самый коренастый дуб и необыкновенно «вкусный» воздух в росшей неподалёку сосновой роще. Когда она, наконец, вернулась в их новое пристанище, Кастема отругал её за опоздание; Дженева склонила повинную голову — и, спеша поймать остатки света догорающего дня, торопливо потянула коней и мула к ручью. На скорую руку почистила их, сама побарахталась в теплых струях прозрачной воды и в почти полной темноте вернулась назад. Кастема уже развёл костёр и поджаривал на нём хлеб и вяленое мясо. Дженева жадно набросилась на еду. Потом, разморившись от огня и долгожданного чувства сытости, умудрилась уснуть сидя и с непережёванным куском мяса во рту — на что чародей разбудил её и отправил спать, как он сказал, "от костра подальше". Шатаясь от сонливой усталости, Дженева на ощупь добралась до открытой веранды, упала на свежесрезанную охапку травы и, завернувшись в одеяло не столько от ночной прохлады, сколько от комаров, провалилась в крепкий сон без сновидений.

Следующие дни были весьма похожи друг на друга. Просыпались на рассвете, завтракали, управлялись с нехитрым хозяйством. Потом Дженева, сопровождаемая скучными напоминаниями Кастемы о том, чтобы она не забывала делать свои упражнения, отправлялась на далёкие прогулки по безлюдным окрестностям. К полудню она забиралась в укромное место, съедала до последней крошки захваченный с собой нехитрый обед и пережидала дневной зной, созерцая игру струй в ручье или плывущие по небу облака. Когда жара спадала, в ней снова просыпалась тяга к путешествиям. Перед наступлением сумерек она возвращалась домой и, пока Кастема готовил ужин, занималась своей долей суеты по хозяйству. Потом они долго сидели у костра и не столько ели, сколько разговаривали, пока Дженева не начинала клевать носом.

Так это всё и было, пока в какой-то момент Дженева не спохватилась о задевающем её самолюбие ученика чародеев отсутствии обещанных Кастемой странных снов или иных странностей. Это совпало ещё и с появлением чувства, что вся эта её нынешняя идиллия приелась и даже начала раздражать. Захотелось чего-то нового и острого. Но так как оно само никак не желало приходить, поиском запретного для неё Аргаментаня Дженева решила потрясти древо судьбы, на котором, как известно, вызревают все события человеческой жизни.

В конце концов, поиск увенчался успехом. Её сегодняшнее везение оказалось тем большим, что возьми она на сотню шагов в любую сторону, то так бы и прошла мимо крохотного озерца, по капризу природы уложенного в гранитные берега. Только со второго взгляда она разглядела рукотворность водоёма и узнала описанный тогда Кастемой Колодец чародеев. Чтобы заметить другие остатки много веков назад опустевшего города, нужно было внимательно присматриваться к очень неровной земле, заросшей засыхающей травой, и к прямым углам прогнивши каменных глыб, едва выглядывающим из-под корней деревьев.

Беглый осмотр местности подтвердил слова Кастемы, что из сохранившегося здесь остался только этот водоём. Дженева села на кромку берега и принялась рассматривать ровную поверхность тёмной воды. А вот здесь странностей было много. Во-первых, как для заброшенного колодца вода была здесь слишком чистой и незастоявшейся. На поверхности не было не то, что ряски, но даже падающих в предвкушении осени листьев. Во-вторых, при всей своей чистоте и гуляющих по её поверхности солнечных бликах, вода казалась тёмной и непрозрачной. И даже тяжёлой. После внутренней борьбы с появившимся откуда-то страхом, Дженева зачерпнула ладонью воду — и позволила ей стечь обратно. Вода как вода — обычная, прохладная, вроде чистая и без запаха. Решилась ещё раз — зачерпнув новую порцию, поднесла её к губам. И на вкус ничего особенного не чувствуется. Обыкновенная вода. Только вот всё равно странная.

Встала и не спеша обошла водоём. Тот оказался правильной круглой формы. Родник, который питал его, видимо, был ниже поверхности воды. Потом Дженева ещё походила по окрестностям, пытаясь найти ещё что-нибудь интересное и внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Первого ничего такого не находилось, а из второго присутствовало стойкое ощущение смеси опаски, торжественного благоговения и ещё чего-то. Когда Дженева поняла, что это ещё что-то — банальная скука, она иронично хмыкнула и, потеряв интерес к заросшим развалинам, решила идти назад. Перед этим вернулась к водоёму и на весах смерила, что больше — желание окунуться в прохладную воду и смыть со своего тела жару и пот или непонятный страх перед спокойной и тёмной непрозрачностью воды. На сей раз победил страх.

Кастема встретил её недовольным молчанием; правда, не очень заметным, которое Дженева и разглядела-то только потому, что её совесть была неспокойна из-за проявленного ею непослушания. Она струхнула — а вдруг чародей мог как-то прознать об этом — но вскоре поняла, что его угрюмость относится не к ней. Повеселев, решила не расспрашивать его — сочтёт нужным, сам скажет. Принялась за обычные дела, время от времени обмениваясь с чародеем парой слов по поводу каких-то пустяков и внимательно приглядывалась к его задумчивому лицу, скупым жестам и сосредоточенным взглядам, которыми он словно пытался разглядеть что-то за стеной высоких деревьев. Когда она заметила, что он всё время смотрит в одну сторону — туда, откуда они приехали — Кастема объявил, что они возвращаются домой, в Венцекамень.

Новость порядком удивила Дженеву — ей почему-то казалось, что он планировал пробыть здесь дольше — и подняла в ней ворох вопросов к Кастеме. Из всех "зачем?", "что случилось?" и "почему?" самыми жгуче-приставучими были — зачем всё-таки они сюда ехали и, главное, что они здесь такого делали?… И сделали ли?…

Ну не ради же отдыха была задумана эта поездка!

После недолгой внутренней борьбы, так и не решившись высказать всё своё недоумение, она принялась рассеянно помогать чародею собираться в обратный путь.

* * *

Очень скоро выяснилось, что вопросы, легкомысленно оставленные безответными, могут попортить жизнь не хуже зубной боли. Первый день обратного пути Дженевы оказался крепко окрашенным раздражением и на свою собственную бестолковость, и на сосредоточенную задумчивость Кастемы, и на моросивший добрых полдня дождь. К вечеру, правда, погода развиднелась, да и долгожданный привал, устроенный на высоком берегу Глена, вернул ей немного хорошего настроения.

Пока Дженева ладила костёр, Кастема спустился с кручи к проплывавшим мимо рыбакам и после недолгого разговора с ними вернулся, держа за жабры пару крупных рыбин.

— Держи, для ухи, — бросил он уже выпотрошенную добычу на траву рядом с разгорающимся костром. Дженева обрадовано кинулась за котелком — честно говоря, завтраки, обеды и ужины из одних только сухарей, сыра и вяленого мяса уже порядком успели надоесть. В уже поредевших дорожных запасах ей удалось отыскать одинокую луковицу, чародей нашёл поблизости душистые травы, так что скоро над округой разнёсся дразнящий аромат.

— Солила? — на всякий случай поинтересовался чародей, в очередной раз помешивая аппетитно выглядевшее варево.

— Нет, забыла! Сейчас сделаю… Эх, морковочки бы в ушицу…

— Поздно мечтать… Скоро будет готово. Вытащи сухари, мы их сейчас сюда и покрошим.

Дженева потянулась за нужным холщевым мешком и заглянула в его тощие внутренности.

— Если мало, там ещё есть полный, — кивнул Кастема в сторону сваленных в кучу дорожных тюков.

— Да?… Нет, не надо, здесь хватит, — пробормотала Дженева, рассеянно вытаскивая хрустящие загорелые брусочки. Случайное напоминание о ещё приличных запасах еды подняло со дна было успокоившихся мыслей вчерашнее подозрение о том, что Кастема решил возвращаться в Венцекамень раньше срока, а это подозрение разбудило уже порядком надоевший хоровод вопросов о цели и результате поездки.

Последнее было самым важным. Из слов чародея на том постоялом дворе она поняла, что эта поездка в чародейское место задумывалась для неё. Для чего конкретно? Ответ напрашивался сам собой: чтобы проверить её способности к магии. Каким способом? Это просто. Через странные сны и прочие странности. А вот этого, как назло, ничегошеньки не было. Ни-че-го!… Значит, Кастема понял её неспособность — и, не затягивая лишнего времени, решил возвращаться домой.

И хотя её ученичество у чародеев, если честно признаться, было лишь за компанию с Граженой, всё же ей было бы неописуемо неприятно признать своё поражение — особенно, если бы её в это поражение ткнул носом Кастема. Но, как бы ей этого не хотелось, все её раздумья не находили иного убедительного объяснения. Можно было напрямую спросить чародея, и Дженева пару раз набирала воздуха в грудь, но каждый раз не могла преодолеть внезапно появлявшейся робости… Да и то дело — пока она не знает точного ответа, у неё ещё есть надежда.

Хлебая наваристую уху и рассеянно прислушиваясь к Кастеме, заведшему разговор о предстоявшем им пути, Дженева в очередной раз прокручивала свои вопросы. В момент, когда она пыталась найти объяснение, почему они едут домой раньше срока, эхом её мыслям прозвучали слова чародея — "Обратно мы будем ехать быстрее, ты готова к этому?". Не дожидаясь её ответа, он заговорил о чём-то другом, но Дженева перебила его — "А мы куда-то спешим?" — и искоса бросила пристальный взгляд на чародея.

— Нет, никуда, — после едва заметной паузы ответил Кастема. — Просто ты ведь хоть и опытная путешественница, но делала это не верхом, а в фургоне. Поэтому сюда мы ехали не спеша, чтобы ты привыкла к седлу. Теперь же поедем с обычной скоростью. Если не будет чего-то непредвиденного, через шесть дней будем на месте.

Дженева удивленно покачала головой — это расстояние до Венцекамня Жоани, даже не останавливаясь для представлений, вряд ли бы одолел быстрее, чем в две недели.

— А если было бы нужно… меняя коней на Королевских станциях… и за три дня бы управились.

— На Королевских?… - протянула ещё более удивлённая Дженева. — Туда ведь и не всех лордов пускают!

— Чародеи находятся на особой Королевской службе, — негромко пробормотал Кастема.

— Да, да, помню — "видеть, понимать, действовать", — решила щегольнуть своими познаниями Дженева. — Это чтобы было удобнее действовать?

— Так… Но такое случается нечасто. Последний раз это было… когда же точно?… четыре или пять лет назад. Спешили Чень и Кемешь… Тогда на севере вспыхнула холера.

— И они всех вылечили?

— Лечили лекари. Они же устраивали карантин, вокруг того района. Чтобы хвороба не просачивалась дальше.

— И для этого они… использовали свои магические умения?

— Да, так было бы куда проще, — улыбнулся чародей какому-то своему воспоминанию. — Но Кемешь потом говорила, что львиная доля её работы там состояла в том, чтобы кричать и ругаться, кричать и ругаться… Если бы люди поменьше боялись за себя и побольше думали о других, смерть собрала бы тогда куда меньший урожай.

Со стороны реки потянуло влажной свежестью и мягкой тишиной. Даже костёр перестал потрескивать. Чародей подкинул в перегоревшее пламя сухую корягу, поворошил вспыхнувшие угли и вернулся к разговору.

— Оно ведь, когда человек начинает грести всё под себя, он получает только то, до чего может дотянуться, а не то, что ему на самом деле надо.

— Ну так и сидеть на месте… истуканом… тоже не годится! — обиделась Дженева за всех людей, которые прикладывают усилия, чтобы добиться своих целей.

— Не годится, — легко согласился Кастема. — Кстати, чья нынче очередь мыть посуду?

— Моя, — со вздохом поднялась Дженева и с тоской посмотрела на закопчённый котелок. — Кстати… я недалеко видела спуск к песчаному берегу.

— Хм… Далековато это, — Кастема быстро понял, о чём она говорит.

— Ничего… Солнце ещё не село. Успею дотемна.

И, подхватив грязную посуду, быстро зашагала вдоль кручи.

* * *

Светлого времени ей, и правда, хватило и на то, чтобы добраться до цели, и чтобы основательно оттереть чистым песком грязную посуду — и даже на то, чтобы самой искупаться в тёплой, покрытой мелкой ряской воде. Сейчас она сидела калачиком на ещё не успевшем остыть камне и отрешённо наблюдала за солнцем, заходящим за ровный горизонт на том берегу реки.

Так ничего не и прояснилось. Нет, конечно, Кастема ничего пока не сказал ей о том, что она не годится в чародеи. Но, может, он просто не хочет расстраивать её раньше времени. Но ведь и она, в конце концов, не ребёнок, от которого взрослые скрывают горькую правду!

Яркие фантастические краски заката тускнели и меркли, и вместе с ними пропадали цвета окружающего мира, приобретая взамен всё более заметные оттенки серого.

Обидно чувствовать себя никчемной…

Внезапно послышавшиеся откуда-то сверху звуки заставили вздрогнуть глубоко ушедшую в грустные мысли Дженеву. Она прислушалась к треску и шуму, словно кто-то крупный продирался сюда сквозь заросли, и насторожилась: мало ли какие звери водятся в округе! Когда в шуме послышались нечленораздельные звуки, но издаваемые явно человеческим горлом, она тихонько соскользнула с камня и едва натянула рубаху, как сквозь ломающиеся кусты на открытое место буквально выпало тело. Тело было толстое, грязное и пьяное. Мужик — по виду, мельник — встал на качающиеся ноги и вернулся к прерванному падением разговору с невидимым собеседником. Судя по невнятному бурчанию и хрипению, он только что с кем-то поругался и сейчас всё ещё продолжал поносить почём зря своего обидчика. Не обращая никакого внимания на Дженеву, он целеустремлённо и криво зашагал к реке, на ходу сбрасывая и срывая с себя тряпье. Когда из одежды на нём осталась только кожаный ремешок с амулетом на шее, он удовлетворённо икнул и животом упал в мелководье, подняв кучу брызг. И недвижно замер.

— Эй, мужик, ты жив? — решилась обратиться к нему Дженева.

В ответ ей тот хрюкнул, поднял голову и с большой фантазией прошёлся по уму и предкам своего обидчика. Успокоившаяся Дженева принялась подбирать свои вещи, про себя чертыхаясь на мужика, так хамски помешавшего её грустно-приятному уединению. Когда она собралась, тот уже был по пояс в воде и шёл всё дальше, пьяно лупя рукой по её поверхности. Складки его подкожного жира мелко дрожали.

Нехорошее предчувствие кольнуло Дженеву. Она заколебалась, стоит ли ей уйти подобру-поздорову или…

— Эй, мужик, не лез бы ты в воду! — хрипло крикнула она.

— А я те гррю, ты старая с-свинья!… И мамаш-ша твоя!… И свиньи твои… тоже с-свиньи!

Тут на его пути оказалась подводная яма и мужик с головой ухнул в неё.

— Да что же это… — часто задышала Дженева. Хоть бы Кастема был рядом!

Мужик вынырнул и, расплёвываясь, заколотил руками по воде. Ныряние, видимо, немного протрезвило его, потому что плыл он лучше, чем шёл. Дженева облегчённо вздохнула, но решила пока не уходить. Мало ли что. Успеет она убраться отсюда, когда он наплавается.

Он опять с головой ушёл под воду. А когда вынырнул, крикнул — и снова исчез. Сердце Дженевы забилось, потому что в его крике она услышала смертельный страх.

— Мужик! — заорала она и, не раздумывая, бросилась туда.

…Теперь он видел её, когда с трудом выныривал на поверхность. Он что-то кричал ей, а в глазах его плескался ужас.

…Как медленно уменьшалось расстояние! Каждый раз, когда он выныривал, она замечала место, чтобы знать, где нырять — если будет нужно. Каждый раз, когда его голова скрывалась под водой, она сжимала зубы и заставляла свои руки, онемевшие от чрезмерного усилия и страха, двигаться быстрее.

…Его лицо, обезображенное животным страхом, вынырнуло буквально перед ней. Он тут же попытался повиснуть на ней, но она успела ускользнуть от его тяжёлой хватки.

— Дурак! Не хватайся! — крикнула она. — Я сама тебя возьму!

Но тот словно не слышал. Попытался повторить свою попытку подмять её под себя, но вместо этого опять ушёл под воду.

Дженева лёгкими движениями ладоней отплыла чуть-чуть в сторону и, переводя дыхание, стала лихорадочно соображать, как же ей подхватить его и одновременно не дать ему уцепиться за неё. Если бы он ещё не был таким большим!

В её судорожные раздумья ворвалась огненная мысль — слишком много времени прошло! Раньше он так долго не уходил под воду!

— Айй! — захрипела Дженева, глотнула побольше воздуха и, душа в себе невыносимое желание расплакаться, нырнула вслед за ним.

Мир сразу стал плотным и мутно-жёлтым. Видно было плохо. Она медленно продвигалась вниз.

Вот он! И он увидел её! Дженева схватила его за вытянутую руку, перевернулась и, тяжело отталкиваясь от воды, пошла вверх, вверх, к воздуху.

…Свободной рукой он цапнул её за ногу. Дженева забилась, пытаясь освободиться от дурной хватки. Но вместо того, чтобы отпустить её, он уже обеими руками крепко обхватил её тело, как ствол дерева, словно пытаясь взобраться по нему наверх.

…Она лягалась, била кулаками и локтями по чему-то мягкому и тяжёлому… Горевшие лёгкие просили — воздуха!

…Тяжесть соскользнула с её тела. Свободна. Вверх, вверх, вверх!…

Воздух!… Она дышала; хрипло, по-звериному, но дышала, дышала — и этим возвращалась в себя. Жива!

Вместе с облегчением к ней вернулось воспоминание о том, что она увидела в последние мгновения. Перед тем, как тяжесть ушла с неё.

Его лицо. Оно опускалось вниз, и вместо страха смерти в его глазах появилось то, что лучше бы она никогда не видела.

Страх ушёл из них.

Осталась смерть.

Дженева похолодела и нырнула. Тут же, впрочем, выпрыгнув на поверхность. Во-первых, она не успела восстановить дыхание. А во вторых… во-вторых…

— Не боюсь! — скрипнула она зубами и, сделав несколько полных вдохов-выдохов, глубоко нырнула.

Пусто.

Вернулась. Как же здесь оказалось глубоко! Уже плача, спешила перевести дыхание. Вниз!

Пусто.

Вниз!

…Впустую выныривая в очередной раз, она обессилено вспомнила, что там, в живой жизни, что-то изменилось. Что-то она успела заметить новое, перед тем, как уйти вниз. И когда потемневшее небо малозвёздным шатром опять раскрылось над ней, увидела подплывающего чародея.

— Не могу… достать… глубоко, — сипло-рваным дыханием и равнодушно, как будто о потерянном в колодце ведре, сообщила Дженева.

— Хватит. Жди здесь, — коротко бросил Кастема и легко ушёл под воду.

…Пока Дженева бездумно наблюдала за рябью мелких речных волн, её тело, казалось, отделившееся от неё самой, блаженно отдыхало от нужды идти вниз. Было тихо и спокойно…

Очнулась она от того, что носом вдохнула воду — и, отфыркиваясь, с натугой сообразила, что если и дальше будет такой бездумной, то может, ничего не заметив, сама утонуть. Встряхнулась и попыталась отыскать немного силы в навалившейся на неё усталости.

Вынырнул чародей.

— Плыть сможешь? — спросил он.

Дженева утвердительно кивнула и направилась к не такому уж и далёкому берегу. В висках билось что-то, что не хотелось трогать. Вообще. Совсем. Никогда.

И только когда под её ногами оказалась твёрдая земля, Дженева поняла — он утонул.

…В памяти остались мельтешащие факелы на берегу. Она сидела на песке, вокруг с криками носились какие-то люди, а Кастема что-то объяснял им. Женщины голосили.

Потом они вдвоём поднимались по темной тропинке, и колючие ветки всё время пытались оцарапать ноги.

Полностью она пришла в себя только возле костра. Кастема глянул на неё и сказал:

— А теперь рассказывай, что там случилось.

Дженева уставилась в огонь.

— Пьяный мужик. Пришёл один. Наверное, судорога.

— В деревне неподалёку отмечали сбор урожая. И что-то там не поделили мельник и хромой печник. Слово за слово, чуть до драки дело не дошло. Потом печника увела домой жена, а мельник в суматохе исчез. Его сыновья пошли искать отца, но… — Кастема замолчал. — А ты, значит, его увидела?

— Он был очень пьян. Но вначале плыл хорошо. А потом… — Дженева закусила губу. — Я успела доплыть до него. Только он… хватался за меня. Он ведь большой и тяжёлый! — не сдержавшись, крикнула она. — Если бы он не хватался за меня!

— Я это понял, — пробормотал Кастема и в ответ на вопросительный взгляд Дженевы добавил. — Посмотри на свою рубаху.

Она откинула наброшенное на плечи одеяло и оглядела порванную рубаху. На правом плече та вообще висела чуть ли не на одной нитке.

— А это что такое? — присмотрелся к ней чародей. — Вот здесь?

— Где? — она коснулась шеи вслед его указующего жеста. Пальцы оказались в крови. Ещё раз, уже внимательнее, ощупала шею — раны нет. Но внимание к телу щелчком пробудило ощущение режущей боли на макушке. Дженева прикоснулась к ней пальцами. — Ой!

— Э, да у тебя там клок волос выдран, — разглядел Кастема.

Да, точно… В памяти всплыл момент резкой боли в этом месте, когда она отбивалась от той тяжести. Когда он цеплялся за неё, как за последнюю ниточку, которая могла его спасти. Но не спасла.

И вдруг Дженева совершенно отчётливо поняла, что туда он опускался с прядью её волос в руке.

И что сейчас, лежа на дне реки мёртвым, он до сих пор сжимает её прядь — оборвавшуюся, не спасшую.

И, зажав ладонью рот, Дженева беззвучно закричала.

* * *

На следующее утро они отправились в дорогу поздно, уже при высоком солнце. Дженева, которая почти всю ночь не могла уснуть и упала в долгожданный сон только перед рассветом, с ходу расплакалась разбудившему ею чародею. Он настоял на том, чтобы она села. Прямая спина изменила её плач — он стал глубже и полнее. И от этого она увидела всё вчерашнее целиком — с тем, где она могла что-то сделать и изменить, и с тем, где ничего бы у неё совсем не вышло.

Если бы её не было там, он бы утонул.

Если бы она не бросилась спасать его, он бы утонул.

Если бы она тогда не отбилась от него, они бы утонули вместе.

Значит, она не сделала ничего, за что могла себя винить. Она не была ни малейшей причиной его смерти.

Чувство горя осталось, но слёзы сами собой закончились. Дженева посидела ещё немного, уже тихо, а потом поднялась и начала новый день.

Начался он, впрочем, хреново — сразу же жутко разболелась голова. Не помог отвар из росших неподалёку ещё неспелых ягод шиповника и боярышника. Кастема попробовал снять боль, но тоже без особого успеха. Пришлось смириться с ней и заниматься обычными делами сквозь её вездесущий ореол, от которого тяжелели мысли и всё, на что она смотрела, приобретало красноватый оттенок.

Дорога доставила немного облегчения. Меняющиеся пейзажи, равномерный перестук копыт их коней и, главное, оставшаяся далеко позади лента реки, растормошили Дженеву и сдвинули её мысли с одной, тяжёлой точки. Кастема рассказывал занятные истории из его собственной жизни или из жизни его знакомых; Дженева вполуха прислушивалась к ним, становясь более внимательной, когда речь заходила о разных случаях спасения, неважно кого, людей или котят. Что-то здесь было важное, очень важное — но она никак не могла ухватить за хвост нужную мысль. Если бы ещё голова не так болела!

Чтобы восполнить потерянное утром время, Кастема принял решение не останавливаться на обеденный привал. Они даже перекусили в седле. А вскоре, как назло, у Жёлудя сломалась подкова. Пришлось заехать в ближайший городок, чтобы найти кузнеца. Чародей отправил Дженеву на уже знакомый ей постоялый двор, а сам повёл Жёлудя в раскрытые ворота кузни.

На постоялом дворе стоял тот же самый запах пережаренных пирогов. Её встретила хозяйка, похожая на постаревшую девочку-подростка, и помогла с Орликом и мулом. Убедившись, что тем хватит воды и сена, Дженева вышла из конюшни и огляделась в поисках места, где могла бы в одиночестве дождаться Кастемы. Сегодня здесь было многолюдно и шумно. У ворот стояли двое городских стражников и что-то выспрашивали у толстенького хозяина. К измазанному сажей трубочисту, сосредоточенно хлебавшему суп, пыталась примазаться веселая подружка. Суп того интересовал, впрочем, пока больше. Группа зажиточных горожан, возбуждённо перебивавших друг друга одной и той же фразой "Мы ещё покажем этим местанийцам!", обсуждала какую-то новость. Дженева разглядела уединённый стол под навесом и поспешила туда, пока его не занял кто-нибудь другой.

Прошёл час. Она всё сидела в одиночестве и жалела, что рано справилась со своими делами. Теперь ей нечего было поставить между собой и вчерашними воспоминаниями. Совсем нечего — ни работы, ни бесконечных рассказов Кастемы. Хоть бы тот, наконец, пришёл!

В очередной раз поймав свою спину на стойком желании согнуться, она выпрямилась и сжала губы. Не хватало только прятаться… Прятаться? Да, точно. Ей хотелось спрятаться.

От чего только? Ответ пришёл быстро — от правды.

От какой? И это понимание не заставило себя ждать. Она ничего не сделала, чтобы винить себя в смерти человека. Но ещё она и ничего не смогла сделать, чтобы спасти его.

Дело было не в разнице в весе и размерах. Дело оказалось в том, что ей не хватило умения спасти его.

А что она вообще умеет, — задумалась Дженева. И тут же застонала. Лучше было бы спросить — а чему она научилась за последний год? Целый год учёбы чародеев? Что вообще она делала этот год?

Ученичество за компанию с Граженой вдруг обернулось совсем другой стороной.

Ей представилась возможность научиться чародейству. Почему она так легкомысленно отнеслась к ней?

Она вспомнила, как обеими руками схватилась за возможность выучиться поведению Знатной Дамы у маэстро Брутваля. Как старательно осваивала самые сложные движения уличных танцев. Как долго училась выдувать красивые звуки из флейты. Как за считанные месяцы выучилась грамоте.

Почему же она так легкомысленно отнеслась к учёбе чародейству?!

Стоп. Дженева подняла опущенную было голову. Отчего да почему… Какая теперь разница? Глядя на свои крепко сжатые кулаки, прямо лежащие на столе, Дженева поняла, что так же крепко она хочет научиться всему тому полезному, что есть у чародеев.

Если, конечно, Кастема даст ей этот шанс, — закусила она губу… Но что делать — надо надеяться, что пребывание рядом с Колодцем чародеев, прошедшее впустую, не станет окончательным приговором её учёбе.

Ладно, поживём, увидим, — вздохнула Дженева и только сейчас заметила уставившегося на неё мальчишку. Того самого.

— Чего тебе? — нахмурилась Дженева.

Тот даже не пошевелился.

— Юз, отец кличет тебя! — выглядывавшая из дверей сарая хозяйка явно обращалась к этому мальчишке… Хотя, какой он мальчишка? Дженева впервые толком глянула на него. Невысок, худощав, но вряд ли сильно моложе её самой… Юз вздрогнул и, не говоря ни слова и не сразу оторвав глаза от лица Дженевы, пошёл на зов матери.

Дженева проводила его нахмуренным взглядом. Потом встряхнулась, словно отбрасывая пустые мысли, с радостью увидела входящего во двор Кастему и поднялась ему навстречу.

— Всё в порядке? — передавая ей поводья, спросил он.

— В полном, — ответила она и привычно-уверенно повела Жёлудя в конюшню.

Ничего… Всё устроится… И всё будет иначе.

Когда она вернулась, чародей отходил от той группы возбуждённых горожан. Сейчас они, правда, уже немного поутихли. Зато Кастема… Сердце Дженевы ёкнуло: его лицо не то, что посуровело — оно потемнело.

— Собираемся. В дорогу, не медля, — и в ответ на молчаливое удивление Дженевы добавил. — Наш король объявил войну королю Эраиджи. Всё-таки это случилось… Ему хочется сожрать и Местанию…

— Чего-чего?

— А?… Нет, ничего… Выезжаем, — и, видя, что она по-прежнему не может врубиться, впервые гневно прикрикнул на неё. — Не медля!

Глава 6. В плену ненависти

Когда до местанийской столицы дошли вести о рождении у Ригера ещё одной дочери, король Эраиджи иронично посочувствовал своему незадачливому венценосному соседу. Любвеобильная кровь самого Эраиджи текла не только в трёх принцах-здоровяках, а также примерно в десятке отпрысков мужского пола, чьими матерями были графини, баронессы и прочие знатные дамы, но и в поистине неведомом количестве юных простолюдинов и сыновей прачек. Глядя на своего старшего сына и наследника — рослого девятнадцатилетнего парня, без устали ухаживавшего за своей симпатичной соседкой по обеденному столу, от чего та постоянно краснела и опускала блестевшие глаза — он поднял кубок и заочно предложил Ригеру свои собственные услуги для того, чтобы сделать тому долгожданного наследника. Запив шутку хорошим глотком вина, он выслушал одобрительные хлопки и смех и, довольный собой, задержал взгляд на чересчур смелом декольте Люю Ней Вар, смуглой и пышнотелой красавицы-дольденки, серебристо смеявшейся его шутке.

Когда после полуночи красавица Люю сосредоточенным шёпотом рассказывала своему брату-послу подробности услышанного за день, именно в этом самом месте Дюю Чесс Вар шевельнулся. Как охотничья собака, почувствовавшая запах дичи.

До сих пор небольшому королевству Дольдис удавалось избежать участи Бериллена, Вешкерии и Пущени, завоёванных Ренией и Местанией. И не в последнюю очередь благодаря хитрости и изворотливости дольденов, давно ставшими притчей во языцех во всем цивилизованном мире. Старая ренийская поговорка советовала никогда "не лизать топор на морозе, не мочиться против ветра и не спорить с дольденом".

Сейчас посол, в числе секретных предписаний которого было использовать любую возможность, чтобы стравить Местанию и Рению, сообразил, какую прекрасную партию можно сыграть, если донести рискованную шутку Эраиджи до ведома бесившегося из-за отсутствия сына Ригера… Хм, предложение незадачливому папаше своих услуг по рождению у того сына даже среди черни закончилось бы дракой!

Дюю Чесс Вар, засмеявшись, откинулся в кресле. Молодец сестра! Она сегодня добыла настоящее сокровище для Дольдиса.

Отослав всех из комнаты, посол достал лист простой бумаги и принялся писать личное письмо своему троюродному братцу, давно и небесполезно жившему в Венцекамне. Дюю Чесс Вар знал, что местная тайная полиция держит того на заметке и перлюстрирует всю его корреспонденцию. Ну, почти всю… По крайней мере, это копия этого письма, в котором он, среди прочих семейных дел и светских новостей, собирается поделиться с родственником описанием удручающей бестактности местанийского короля по отношению к своему ренийскому собрату и посетовать на всеобщее падение нравов, точно попадёт куда надо…

* * *

Кастема спешил в Венцекамень. Он несколько раз предлагал своей ученице выйти из гонки и самой, уже не торопясь, добираться до столицы. Дженева в ответ каждый раз только отрицательно мычала или махала головой, но во время движения внимательно следила, не снижает ли чародей из-за неё скорость.

На коротких остановках он постоянно выспрашивал последние новости о начавшихся военных действиях. Собеседники с хвастливой гордостью докладывали об очередном успехе ренийских армейских частей, а под конец все, как один, выражали твёрдую уверенность в том, что зарвавшийся Эраиджи будет должным образом наказан "нашим благородным королём". Отцы семейств торопили своих взрослых сыновей записываться в рекруты, дабы те не опоздали получить свою долю славы и трофеев. В воздухе ощутимо чувствовался горделивый энтузиазм и уверенность в победе.

Дженева разрывалась между глубоким внутренним желанием разделить со всеми это пиршество национальной гордости — и нарастающими тревогой и горечью, которые она читала в лице чародея. Что он такого знал, что не давало ему радоваться вместе со всеми остальными?…

Без особых задержек доехав до Венцекамня, они битых полдня потратили, чтобы преодолеть считанные вёрсты до Тощих ворот через толком не организованную толчею новобранцев. После пропахшего потом буро-мундирного муравейника улицы города, как всегда переполненные, казались почти пустыми. Когда они по Новому мосту пересекли Гленмар, Кастема отправил Дженеву самостоятельно добираться домой, а сам поспешил в университет, точнее — в их флигель. Там почти наверняка можно было застать кого-то из Круга. На сей раз здесь дежурил Айна-Пре.

— Рассказывай, что случилось, — не здороваясь, прямо с порога заговорил Кастема.

Чародей, как всегда щеголеватый, оглядел его, запыленного и похудевшего, и буркнул.

— То, чего ты боялся… Садись. Вижу, устал, — пододвинул он табурет. — Говорил же тебе: его не остановишь. Вот ты скажи — нужно ли было тогда становиться на его пути? Я ведь знаю, чего это тебе стоило.

— Кемешь смотрела? — не ответил на его вопрос Кастема.

— Каждый день. И сейчас смотрит.

— И что?

— Мутно.

— А точнее?

— Сам спросишь у неё сегодня. Мы собираемся вместе каждый день. За час до захода солнца.

— В Башне?

— Конечно.

Кастема немного помолчал.

— А что ты сам думаешь об этом? — вернулся он к разговору.

— Я думаю, что зарываться надо точно по своим силам, — наклонился вперёд Айна-Пре.

Кастема приподнял брови. В том, что в этих словах был упрёк ему самому, сомневаться никак не приходилось. Но кроме этого, прозрачного и явственного намёка, в них чувствовался ещё один слой смысла.

— По силам, — задумчиво повторил Кастема. — Расскажи-ка ты мне о том, что там происходит. Правда, что наши войска уже перешли Ойлу?

— Правда. Сегодня к вечеру генерал Шурден должен подойти к Выгородцу и Пржели. И если генерал Тер-Илин возьмёт Трикрепость, у которой он застрял, то Серетен окажется, как орех в железных щипцах.

— Трикрепость? Но он же уже её брал, — нахмурился Кастема.

— Брал… Да снова отдал.

— О! А я не слышал об этом!

— Не удивлюсь, — хмыкнул Айна-Пре. — Кстати, а о том, что Ригер отправился поближе к боевым действиям, ты слышал?

— Когда?

— Третьего дня. Он едет без особой помпы и скоро должен быть в Вешкерии. Собирается ли он дальше — пока не знаю.

— Значит, и я отправлюсь туда.

— Нет. Для тебя это слишком опасно, — Айна-Пре побарабанил по столу пальцами. — Если что-то пойдёт не так, он может припомнить тебе. Поеду я.

— А тебе может припомнить Ригер. Забыл, что ли?

Айна-Пре широко засмеялся, от чего в чертах его лица проступило что-то хищное.

— Да уж… Это было, скажу тебе, что-то особенное… поддразнить Ригера. Как он тогда?… А вспомнил — я убью тебя, чародей! Размечтался, — и, отсмеявшись, добавил. — Но не сравнивай — Ригера и его.

Задумавшийся о промелькнувших словах "если что-то пойдёт не так", Кастема кивнул и встал.

— Хорошо. Встретимся сегодня вечером.

— До встречи, — согласился Айна-Пре и откинулся в своём деревянном кресле.

Ставшее уже обычным ежевечернее совещание ничего особенного не прояснило — несмотря на то, что сейчас собрались все вместе, то есть в их распоряжении была полная сила Круга. Они оказались даже в худшем положении, чем раньше. Вдруг выяснилась небывалая никогда ранее неприятность: их вИдения хоть и в мелочах, но непримиримо противоречили друг другу. И в самом деле, что прикажете думать, если Кемешь, лучше всех видевшая то, что будет, называла какой-то посёлок среди тех, которые совершенно точно через два дня будут с ходу взяты наступающими войсками генерала Шурдена и в котором тотчас же разместится его ставка, а Чень, видевший то, что есть, клялся — этот посёлок сейчас так полыхает, что послезавтра от него останутся только головёшки да торчащие чёрные печные трубы. Кемешь и Чень чуть было не поссорились из-за этого. Тогда Кастема предложил свести вместе только то, что они видят одинаково. Результатом был образ продвижения войск вперёд — но не столь впечатляющий, как в самом начале кампании. Кусая губы, Кемешь осторожно предположила, что к первому снегу Серетен будет взят… Нет, — вмешался молчавший до этих пор Айна-Пре… Что ты знаешь, — спросил нахмурившийся Кастема… Что Ригеру пока не светит исполнение его желаний, — буркнул Айна-Пре и добавил, что тот сам будет виноват в этом. Кемешь всплеснула руками и попыталась показать всем присутствующим на разложенной карте, как будет переезжать с места на место лишившийся столицы Эраиджи, пока где-то через год не встретится с Ригером, чтобы смиренно договориться об условиях мирного соглашения. Айна-Пре только отмахнулся и снова замолчал.

Совещание закончилось поздно, поэтому ночевать остались в Башне. Не раздеваясь, Кастема улёгся на отведённом ему жёстком ложе, которое по сравнению с ночёвками под открытым небом и на постоялых дворах могло показаться весьма роскошным и уютным. Но сейчас его мысли были заняты совсем другим.

Айна-Пре был прав. Нужно иметь мудрость рассчитывать по своим силам. Он попытался надавить на рычаг, чтобы отвести ход событий от намеченного русла. Но на другом конце рычага вдруг оказалось уязвлённое самолюбие не самого великого ренийского короля, и теперь тысячи людей и десятки городов обречены смывать кровью не их обиду и запорашивать пеплом не их глупую шутку.

У него не хватило сил переломить эту обречённость.

Что ж, теперь понятно, что он схватился за рычаг не там, где надо. Здесь оказалось слишком крепко. Нужно искать слабое место. Нужно.

Только где оно?…

Кастема повернулся на бок и закрыл глаза, приглашая прийти послушный сон…

* * *

Приезд Ригера в Вешкерию подтолкнул затормозившиеся было военные действия. Король, ставший из номинального главнокомандующего реальным, быстро вошёл в курс дела и сделал несколько изменений в среднем командном звене. Результатом стали новый захват Трикрепости и настолько существенное продвижение генерала Шурдена, что Ригер всерьёз подумывал, чтобы перенести ставку поближе к театру военных действий, на территорию северо-восточной Местании.

Простая армейская жизнь, окружение из вояк, честных и неискушённых в дворцовых интригах и церемонностях, отсутствие необходимости просчитывать политические последствия каждого своего чиха и, главное, практически постоянные победы, большие и маленькие, — от всего этого Ригер буквально расцвёл. Он даже перестал мучиться от тяжести нанесённого ему ужасного оскорбления. В некотором смысле сейчас Ригер где-то в глубине души был благодарен Эраиджи, за то, что тот так удачно выдернул его из нелюбимого дворца и изменил жизнь к лучшему.

В начале сентября случилась первая крупная неудача. Генерал Тер-Илин, весьма довольный тем, что ему удалось закрепиться в западной Местании, затянул с развитием своего стратегического успеха. Тем самым он позволил войскам противника совершить невероятный обходной манёвр — и взять в осаду Трикрепость вместе с ним и его армией!

Это было хоть не смертельно, но очень обидно. По всей армии разлетелись злые шуточки, в которых на все лады высмеивался проспавший всё на свете Тер-Илин. Ригер немедленно распорядился об отправке туда дополнительных частей, но начавшиеся раньше времени затяжные осенние дожди развезли дороги. Вследствие неудачи на правом фланге пришлось приостанавливать всё наступление. Генерал Шурден забрасывал короля депешами, в которых просил разрешить ему одному идти на Серетен, не дожидаясь освобождения из осады генерала Тер-Илина. Но король колебался — если в нынешних условиях наступление Шурдена постигнет даже небольшая неудача, про надежды на успех всей компании можно будет забыть. По крайней мере, в этом году. И он каждый раз приказывал нетерпеливому генералу стоять на месте и ждать, пока отправленное им подкрепление не доберётся до Трикрепости.

Приграничный лагерь, опустевший было после ухода дополнительных частей на юго-запад, снова наполнился. С севера пришли новобранцы. Ригер ободрился: крепкие, неприхотливые и выносливые мохоны были лучшими пехотинцами в мире. Целыми днями он объезжал огромный лагерь и внимательно проверял каждую мелочь обмундирования, качества выдаваемого оружия и умения новобранцев с ним обращаться. Во время одной из таких поездок в толпе он заметил Айна-Пре — и забытая бессильная ненависть опять, как и тогда, поднялась в нём.

Только сейчас он был не в Туэрди. Жизнь в походных условиях позволяла решать многие вопросы просто и легко. Ригер наклонился к ехавшему рядом лорду Ветресту, начальнику тайной полиции, который здесь отвечал как за его личную безопасность, так и за своевременный отлов и уничтожение любых шпионов.

— Видишь? — негромко кивнул Ригер на заметную фигуру чародея.

— В синем плаще?… Да, мой король. Это…

— Без имён, Ветрест, без имён! Хочу сегодня вечером услышать о его смерти.

Лорд Ветрест, давно привыкший беспрекословно выполнять любые приказы короля и так же давно разучившийся удивляться им, побледнел и резко дёрнул поводья коня.

— Ты что это? — прищурился Ригер.

— Прости, мой король! Прости за эту мгновенную слабость! Сегодня вечером ты услышишь это, — поспешил исправиться лорд Ветрест. Чародей, не чародей — а пойманный им взгляд Ригера точно ничего хорошего не сулил.

— Ну хорошо, коли только мгновенная, — откинулся в седле Ригер и, не говоря больше ни слова, отъехал в сторону.

Вечером Ригер долго и напрасно ждал вестей. Раздосадованный, далеко за полночь отправился спать, а в пять утра уже был на ногах. Когда, отделываясь от нудно-упрямого Лишиена, король сел завтракать, в дверях появился лорд Ветрест. Тот подошёл и медленно наклонился к королю, не сводя при этом взгляда с присутствовавших в комнате слуг.

— Все вон, — взмахнул рукой понявший его Ригер.

— Казни меня, мой король. Я не успел выполнить твоего приказа, — склонил повинную голову Ветрест.

— Не успел или не смог?

— Не успел.

Ригер заметил, что голос того дрогнул при этих словах. Отложил вилку.

— Рассказывай. Всё рассказывай.

Лорд Ветрест склонился ещё ниже и торопливо зашептал. Вчера он сразу же приступил к исполнению королевского приказа. Дело было непростое в смысле последствий возможной огласки, поэтому он решил найти для него исполнителей, которые наверняка не знали бы никого из чародеев в лицо и даже по имени. Желательно, чтобы они вообще толком не разумели ренийского языка. Понятно, что никто из его непосредственных подчинённых не годился на эту роль. На ум ему пришли двое варваров-северян, которых ему недавно довелось заметить в роте капитана Майнавера. Чтобы не посвящать лишних людей в щекотливое дело, отправился искать их сам. И нашёл — один валялся на траве и остатки жизни вытекали из него в лужу его же крови, второй болтался в петле. Раздраконенный капитан поначалу послал подальше расспросчика из ох как нелюбимой армейцами тайной полиции, но потом, чертыхаясь через слово, всё-таки рассказал о вдруг вспыхнувшей ссоре между двумя дружными до сих пор земляками. Никто вокруг не успел ничего понять, как ссора превратилась в поножовщину. Чтобы не подавать остальным новобранцам дурного примера, капитан был вынужден распорядиться тут же повесить незадачливого убийцу.

Следующий кандидат, верзила и здоровяк, ещё до того, как Ветрест успел толком посвятить в то, что ему нужно было знать, вдруг согнулся пополам и заплакал от внезапно вспыхнувшей боли. Подозрительный по долгу службы начальник тайной полиции решил проверить, не пытается ли тот таком образом улизнуть от своего долга, позвал полкового врача. Лекарь, ощупав его живот, буркнул — "надо резать… только этого не хватало" и приказал слонявшимся вокруг зевакам нести больного в лазарет.

Упрямый служака ещё несколько раз повторял свои попытки — пока, после очередной неудачи, не зашёлся надолго в нервном смехе. Эту деталь он, конечно, докладывать не стал…

— И? — Ригер поднял на него холодные глаза.

— С-сам! — захрипел Ветрест. — Сам сделаю! С-сегодня же!… Головой клянусь!

И, бухкая каблуками по рассохшемуся полу, выскочил из комнаты. Ригер опёрся руками о низенький стол, словно собирался встать, но передумал. Ему впервые пришло на ум, что это дело может оказаться не таким уж простым и лёгким. И он тут же поспешил отогнать паникёрские мысли.

С улицы послышались шум и крики. Ригер подошёл к окну. Посреди грязного, вытоптанного двора, раскинув руки плашмя валялся лорд Ветрест. Вокруг суетились дворовые, а группа конюхов пыталась успокоить и увести коня.

— Лошадь… лошадь ударила его копытом, — раздался сзади голос запыхавшегося Лишиена. — Прямо в голову.

Ригер повернулся и со всего размаху грохнул столик с почти нетронутым завтраком.

* * *

Маятник войны снова качнулся в пользу Рении. На правом фланге по-прежнему было болото — и в прямом смысле, и в переносном. Отправленное подкрепление до сих пор не могло добраться до Трикрепости. Но, в конце концов, Ригеру, удалось разглядеть во всём этом нечто полезное: войско Тер-Илина вышло из общих военных действий не в одиночестве; оно связало собой и местанийские отряды, которые теперь не могли отойти на защиту Серетена. Поэтому было решено не тратить время и силы, чтобы освободить Тер-Илина, а создать новый правый фланг, из новосформированных полков. Мохоны должны был пройти левее Трикрепости и вместе с отдохнувшими войсками генерала Шурдена взять Серетен. После этого война превращалась в разовые военные действия.

Знаком будущей победы для Ригера стало пленение местанийской чародейки. Он приказал доставить её к нему в ставку (сам, впрочем, толком не зная, зачем это ему надо) и благополучно забыл о ней.

Лепарен, помощник начальника тайной полиции (и заменивший того на время болезни), по приказу короля устроил слежку за Айна-Пре и каждый день докладывал о полученных сведениях. Ничего особенного пока замечено не было. Тот много ездил, но мало вступал в разговоры. В общем, ничего такого, из-за чего можно обвинить штатского в шпионаже в пользу врага.

Из-за не прекращавшихся дождей начались проблемы с обмундированием. Хуже всего было с обувью. Ригер приказал провести реквизицию по окрестностям: Вешкерия издавна славилась своими сапожниками.

В конце сентября местная знать устроила пышные празднования дня рождения своего монарха. Ригер вынужденно участвовал в развлечениях, стараясь при любой возможности сбежать с них. На одном театральном представлении показывали древнюю пьесу из беспечной жизни аларанов. Скучавший Ригер еле следил за вычурным сюжетом, когда по ходу действия на сцене появились враждующие чародеи и принялись кидать друг в друга разноцветными шарами и прочими вроде как смертоносными предметами. Король насторожился. Что-то в этом было… важное.

Внезапно он вскочил, откидывая упавший ему под ноги стул, и, не обращая внимания на суетившегося рядом с ним хозяина, выскочил во двор и в сопровождении охраны поскакал в усадьбу, где он квартировал последнее время.

— Лепарена ко мне! — крикнул он, ворвавшись во двор. — Где Лепарен?

Ригер не успел дойти до своего кабинета, как тот его догнал.

— Да, мой король?

— Местанийская чародейка здесь?

— Ясота? Со вчерашнего утра здесь, в подвале.

— Почему сразу не сообщили, что она здесь? Мерзавцы!

Струхнув, Лепарен даже бросил попытки застегнуть беспечно расстегнутые верхние пуговицы своего серого мундира. Подходящий ответ, впрочем, пришёл быстро.

— Мой король! Мы проверяли её… и её вещи… не будет ли там чего опасного для моего короля.

— Какие ещё вещи? — насторожился король.

…Через полчаса он снова выскочил во двор и быстро зашагал ко входу в подвал. Внезапно чуть ли под ноги ему бросилась грязная и растрёпанная старуха и горячо зашептала.

— Я знаю, что ты ищешь. И могу тебе помочь.

Ригер с отвращением отшатнулся от кучи рваного тряпья и ссохшейся плоти, которые когда-то были женщиной.

— Кто позволил? — заорал он. — Убрать её!

— Дурак! Я могу… — старуха попыталась вырваться из рук подоспевших охранников, но вдруг бессильно повисла у них на руках.

— Кто тебе тут дурак, старая ты дура? — беззлобно прошептал молоденький солдат, умело вырубивший её.

Ригер отряхнулся (хотя старуха даже не коснулась его) и по скользким ступенькам принялся спускаться в глубокий подвал. Шедший рядом капитан старательно светил ему под ноги и заранее предупреждал обо всех низко расположенных каменных брусьях.

— Дай факел! И жди меня здесь!

Высокому Ригеру пришлось хорошо согнуться, чтобы войти в открытую ему дверь. Здесь оказалось не так уж темно. Из окна сверху падало достаточно дневного света, чтобы можно было разглядеть окружающее. Король сунул горящий факел в подходящую дырку в сырой каменной кладке и шагнул к сидевшей у противоположной стены чародейке.

Подойдя ближе, Ригер попытался рассмотреть её и понять, даст ли она ему то, за чем он пришёл. Это была молодая женщина с мелкими и бесцветными чертами лица и страстно горевшими глазами. Губы крепко сжаты. Даже не пошевелилась. Всё это было нехорошим знаком для задуманного им. Хотя, кто знает?…

— Я Ригер. Король Рении.

Молчание. Не дождавшись ответа, Ригер продолжил.

— Ясота, я пришёл к тебе со сделкой. С моей стороны — твоя жизнь. С твоей — ответы на мои вопросы.

Снова молчание. Ригер ощутил, как внутри его начинает подниматься бешенство, но усилием воли подавил его.

— Что касается твоей жизни… Я помню о древнем законе, охраняющем жизнь чародеев даже вражеской страны. Я не настолько жесток, чтобы отправить тебя на виселицу. Но вот, смотри, — он вытащил из кармана стеклянную бутылочку. — Это лекарство нашли у тебя. Мой лекарь сказал: если человек, который принимает его, не сделает этого в течение нескольких дней, он умрёт. В страшных муках.

Внимательно следивший за её реакцией, Ригер не заметил и проблеска страха в её глазах. Зато он почувствовал театральную вычурность своих собственных слов и решил не напирать больше на страшность мук. Вместо этого он открыл сосуд, не спеша высыпал на ладонь немного седого, поблескивающего порошка — и медленно сдул его.

— Красиво падает… Просто невероятно красиво… Ещё раз повторю условия сделки. С моей стороны — этот порошок.

Да не смеётся ли она над ним, продолжая своё упорное молчание? Ладно, терять нечего!

— С твоей — совет, как мне извести моих чародеев.

Уловив в её взгляде искорку изумлённого блеска, обрадованный Ригер продолжил.

— Видишь, что я предлагаю тебе? Сейчас, когда Рения и Местания стали врагами, так ты сможешь отомстить ненавистным тебе ренийцам. Я же вижу, сколько в тебе ненависти, — зашептав, наклонился он вперёд, глядя в её широко раскрытые и горящие глаза.

Ага, кажется, у него получилось…

Чародейка мелкой змейкой метнулась вверх — и плюнула прямо в лицо Ригера.

…Отерев одеревеневшей ладонью лицо, Ригер выпрямился — и крикнул.

— Эй, там!

В темницу тут же вошёл сопровождавший его капитан.

— Если… — и хрипло поправился. — Когда она захочет говорить со мной — сообщить мне об этом. Тут же. В любое время дня или ночи. Понятно?

— Да, мой король! — выпрямился капитан.

Вернувшись к себе, Ригер первым делом опять вызвал к себе Тар-Легона и тщательно допросил его. По словам лекаря выходило, что первые приступы должны начаться не раньше вечера. Потом сутки — максимум двое — и всё.

Ригер отпустил его. До утра вряд ли она его позовёт. Скорее всего, на рассвете. В это время человек ломается легче всего.

И, откинув мысли о Ясоте, он принялся заниматься обычными делами.

На рассвете проснулся и долго лежал в темноте, ожидая услышать звуки целенаправленных шагов Лишиена. Не дождавшись, задремал — и окончательно пробудился уже поздним утром.

— Мне ничего не передавали? — на всякий случай спросил он занимавшегося его утренним туалетом Лишиена.

— Ничего, мой король!

— Угу… Если что — сразу.

— Да, мой король! Всенепременно!

— Сводки готовы? Давай их сюда… Потом завтрак, потом!

После полудня, не выдержав, Ригер сам отправился в подвал. Но, оказавшись перед закрытой дверью, остановился, потоптался — и вернулся обратно. Он мог поклясться, что из-за тяжелой двери из цельных деревянных брусьев донёсся издевательский смех.

Вечером в ставке появился очередной местанийский гонец с посланием королю Ригеру от короля Эраиджи. В нём, как всегда, было набившее оскомину напоминание о подписанном совсем недавно "вечном мире". Но впервые не только это: Эраиджи предложил заключить перемирие, с намёком на личную их встречу для решения "удручающего положения дел к вящей славе и удовлетворению всех сторон". Ригер хохотал и зачитывал Лишиену те витиеватые обороты, в которых меж строк виднелось желание Эраиджи откупиться малым, чтобы не потерять всего.

Только вечером, уже в лёжа постели, Ригер вспомнил о Ясоте. Но ненадолго — ободряющие мысли о том, что противник дал трещину и теперь его легко можно будет додавить, временно отодвинули на задний план всё остальное.

На рассвете следующего дня к нему таки пришли. Лишиен тихонько разбудил короля и ввёл того самого капитана.

— Что? — обрывисто бросил Ригер.

— Да, мой король! — выпрямился вояка.

— Что — да?

— Она умерла, мой король!

Ригер откинулся на высокую подушку. Потом вскочил.

— Плащ, сапоги и моего лекаря!

На сей раз в темнице было темным-темно. У той же самой стены на спине лежала молодая чародейка. На её спокойном лице в мягкой улыбке дрогнули губы. В полуприкрытых глазах, направленных прямо вверх, ещё виднелся след того, что она увидела перед тем, как из одной темноты уйти в другую.

— Проверь! — приказал Ригер.

Тар-Легон опустился на колени перед ней и, не обращая внимания на свет, ещё исходивший от неё, принялся равнодушно и тщательно исследовать её глаза, лицо, шею… Ригер отвернулся.

— Готова, — поднялся лекарь.

— Сама виновата, — прошептал Ригер — и этим насмерть задавил что-то горькое и нежеланное, несмело поднимавшееся из глубин его сердца…

* * *

Первые сутки по возвращению домой Дженева полностью проспала. Когда она, наконец, приняла более-менее вертикальное положение и попыталась убедить себя, что рисунок солнечных полосок на полу означает вовсе не "далеко за полдень", в комнату в который раз заглянула Галка и иронично запела.

— Доброго денёчка, барышня! С приездом-то. Хорошо спалось-то?

Дженева едва подавила желание бросить в нахалку подушкой. Попробовала бы она сама вот так, галопом, несколько дней без продыху…

— Чего тебе? — промычала она.

— А хозяйка хочет-то видеть тебя.

— Зачем?…

— Не знаю-то. Но несколько раз ужо спрашивала.

— Ну пусть она ещё немного подождёт… — тяжело зевнула Дженева. — Неси всю тёплую воду, что есть в доме. Давай, давай, шевелись.

Приведя себя немного в порядок и почувствовав, что жизнь — тем более, молодая — не так уж и плохая штука, она прокрутила в памяти нужные страницы Этикета и отправилась к леди Олдери. Там ей пришлось пережить неискреннюю, хотя и убедительную, игру "как я рада видеть подругу своей племянницы после долгого отсутствия!" и заметно более искренний поток вопросов о её поездке. Вскоре Дженева поняла, что на самом деле интересует леди Олдери. Во дворце ходили упорные слухи, что чародеи уже знают, чем и когда закончится война. И леди Олдери нетерпеливо и исподволь теребила Дженеву, что знает она сама.

Расстались они недовольные друг другом: во взгляде леди Олдери читалось явное осуждение за скрытность; Дженева же немного разозлилась на неё: та вроде бы и внимательно слушала её, но понимала совсем не то, что она говорила.

Ну не знает она ничего! А придумывать что-то даже ради леди Олдери — нет уж, увольте!

Вернувшаяся из университета Гражена огорошила её ворохом новостей. Прежде всего, Керинелл, умница Керинелл, от которого все ждали, что он вот-вот войдёт в Круг, ни с того, ни с сего вдруг решил покинуть их. И даже вообще уехать из Венцекамня. Он ждал только возвращения Дженевы, чтобы устроить прощальную вечеринку.

Брутваль вернулся в домой. После последнего, откровенно гневного письма барона Трене он уже не смог и дальше оттягивать смену беззаботной жизни Венцекамне на бумажный труд в Астарендоуине. Уезжал толстяк грустный-грустный.

После начала военных действий занятия в университете пошли через пень-колоду. Среди школяров началась волна записываться в рекруты. Среди уже сделавших это Дженева с удивлением услышала имя семейного Лартниса.

Чародеи тоже почти забросили их учёбу. Но это и понятно, — глубокомысленно заявила Гражена, — им и так нынче хлопот выше крыши.

И, напоследок. У них, кажется, будет пополнение. Вместо ушедшего Керинелла. Кемешь говорила о новой ученице, которая со дня на день должна появиться здесь. Никто её пока не видел, но Мирех уже готовится возобновлять живые уроки.

— Да, а ты-то сама как съездила? — опомнилась Гражена. — Теперь ты рассказывай, а то всё я да я.

Дженева засмеялась.

— Ох, мне теперь любая скачка будет нипочём… А знаешь, где я была? Даже не поверишь! — и она принялась сумбурно и эмоционально рассказывать о перипетиях их путешествия…

Керинелл устроил весёлую и шумную вечеринку. Даже не скажешь, что повод для неё был печальным. Гуляли в Синей Бакалавратке. От настойчивых вопросов, с чего да почему он вдруг решился уйти, отшучивался — мол, "дорога зовёт". Дженева, наверное, была единственной, кто сумел заметить в его словах искренние нотки. Да и кому, как не ей, понять, что не даёт человеку сидеть на одном месте места и тянет за горизонт.

Отгуляли хорошо. Но, под конец, уже глядя вслед его совсем и окончательно удаляющейся фигуре, она вдруг почувствовала, как что-то остро сжалось в её груди. И запоздало поняла: Керинелл, похоже, начал занимать в её сердце опустевшее после Миреха место. Только сейчас он уходит. Как и тогда Мирех… Думать об этом было слишком больно, поэтому она торопливо взяла себя в руки и нырнула в общий разговор их поредевшей и погрустневшей компании.

…А уже на следующее утро Кемешь представляла им нового товарища — угловатую, худощавую до костлявости девочку-подростка в наглухо закрытом шерстяном платье. Ей пышные тёмно-рыжие волосы в мелкую завитушечку были старательно приглажены и крепко стянуты в косы. Общее впечатление закрытости и связанности завершало выражение лица Легины, сильно перепуганное и от этого вынужденно-высокомерное.

— Ну и ну… — пробурчала Гражена себе под нос.

— Не бухти, — шёпотом вступилась за новенькую Дженева. — Можно подумать, мы в своё время выглядели лучше. Характер у неё ещё тот… бойцовский! Помяни моё слово.

К новенькой Дженева сразу стала испытывать симпатию — даже ещё до того, как увидела её. Приняв тогда твёрдое решение больше не терять возможности научиться всему полезному, что есть у чародеев, она с радостью восприняла шанс второй раз пройти живые уроки, уже по-настоящему и изо всех сил. Часть этой радости превратилась в благодарность к её причине, новопоступившей в ученики девочке по имени Гина, и даже в подспудную готовность помочь той на первых, самых сложных порах.

А Легина стояла у всех на виду и всё настойчивее чувствовала себя, как в кошмарном сне. Из своей привычной обстановки, пускай немного скучной и затхлой, но вполне безопасной, где все посторонние люди относились к ней равнодушно-почтительно, она вдруг попала в совершенно иной мир. Её будущие товарищи все как на подбор были старше её самой и заметно увереннее в себе. Они бесцеремонно разглядывали её, перешёптывались и посмеивались.

Переход от статуса старшей принцессы и неофициальной наследницы престола в положение новенькой и младшей оказался слишком резким. И если бы Легина так долго и упорно не настаивала на ученичестве у чародеев, вытребовав в конце концов от упрямого отца полное и окончательное разрешение, то сейчас она, не раздумывая ни мгновения, развернулась бы и убежала.

Когда первый приступ панического страха немного схлынул, Легина заметила, что у неё, оказывается, тут есть защита и убежище в лице Кемеши. От всего её существа во все стороны исходили волны тёплой мягкости, а взгляды чародейки, которые она время от времени обращала к новенькой, были полны ободряющим дружелюбием. Да и остальные перестали особо обращать на неё внимание, занявшись странной игрой, которую предложила им Кемешь. Игра состояла в том, что они перекатывали друг другу тряпичный мячик и тот, кому он доставался, должен был своими движениями и голосом показать какое-нибудь животное. Когда задумку угадывали, мячик катился к кому-то другому.

Вот усталый ослик, тянущий в гору тяжёлую тележку. Высокий астарен опустил глаза и меланхолично кивает головой в такт перестуку кулаков-копыт…

Вот козлёнок трётся спиной о дерево, к которому он привязан. Красивая девушка по имени Гражена забавно трясёт головой, пытаясь избавиться от воображаемой верёвки, и мелко блеет…

Вот Кемешь представляет медведицу, озабоченную шумной вознёй своих непослушных медвежат…

Легина вместе со всеми смеётся и тоже пробует угадывать. В какой-то момент глупый мячик катится прямёхонько к ней самой и, покачавшись, останавливается на расстоянии вытянутой руки. В комнате, кажется, стоит такая тишина, что будет слышно дыхание паука в дальнем углу. Вблизи мячик похож на любимую игрушку её Рыжика, и Легина вдруг с удивлением замечает, как она, повизгивая, пытается неуклюже стукнуть по нему сложенной ладошкой. Кто-то спешит воскликнуть — "Щенок балуется!"; укатившийся от ударов её «лап» мячик уже в чужих руках, началась чья-то игра, и Легина приходит в себя, судорожно раздумывая: не уронила ли она только что своего будущего королевского величия и что бы ей сказала нянюшка, если бы могла увидеть её сейчас?!

Но игра продолжается, как ни в чём ни бывало, и скоро смех Легины снова слышится в общем, всё более шумном хоре голосов. Когда забава закончилась, она даже немного пожалела, что мячик больше к ней не прикатывался.

Обратно во дворец она возвращалась как на крыльях. Реакция на пережитый страх; весёлая и забавная игра; бьющее через край тёплое дружелюбие доброй чародейки… И главное: она добилась своего! Всё, она на самом деле учится у чародеев!

Первым делом Легина отправилась хвастаться к лорду Станцелю. Тем более, что тот, посылая её к чародеям, просил её не забывать заглядывать к нему и рассказывать о своих успехах. Но, с разгона влетев в его кабинет, она вдруг увидела одно существенное затруднение.

А что она ему расскажет? То, что они по-детски баловались? Хороша же учёба у чародеев! И пока заметно обрадовавшийся её появлению мажордом выпроваживал вон писарей, посерьёзневшая Легина пыталась найти выход.

— Ну как? Ну что? — склонился к ней старик и, не дожидаясь её ответа, удовлетворённо вздохнул. — По твоим глазам вижу: всё хорошо. Ну и умничка, справилась.

Легина чуть оживилась.

— Они там все та-акие больши-ие… И мне очень понравилась Кемешь. Ты ведь её знаешь? А ещё я никак не привыкну к тамошнему своему имени. Гина… хи! А ещё там было очень весело!… И ещё они носят хлеб в карманах!

Лорд Станцель слушал её и кивал. Перед этим он много беседовал с Кастемой, обсуждая каждую мелочь учёбы и безопасности принцессы. И тот как-то предупредил его, чтобы он не выспрашивал у неё поначалу подробности; сама захочет — расскажет.

— Почему это так? — весьма удивился тогда лорд Станцель.

— Тут вот что… — помолчал чародей. — Для того, чтобы им действительно понять, чему они учатся на живых уроках, должно пройти немало времени. А поначалу оно выглядит, как будто…

— Тогда ты мне сам это расскажи, — перебил его старик.

Чародей вздохнул и начал нести какую-то околесицу, мол, главный инструмент любого человека — он сам, и поэтому они вначале помогают своим ученикам избавиться от всего чужого и наносного… И так далее.

Совет Кастемы лорд Станцель всё же принял. И сейчас он кивал, слушал, поддакивал — и успокаивался. Он не ошибся, решив помочь в её авантюре. Всё хорошо. Вон как горят её глаза!… Да и одно только то, что его любимица с занятий у чародеев первым делом пришла к нему, право же, стоило всех хлопот и огорчений! Так что мажордом уверенно отодвинул на время все неотложные и срочные дела, которые нынче валом валились на него, и, любуясь почти похорошевшей Легиной, принялся вместе с ней решать, не стоит ли и Гине тоже приносить на занятия такой же простой обед…

* * *

А жизнь текла дальше. В Венцекамне стали появляться первые солдаты, из-за ранения или по болезни отправленные домой, на излечение. Их наперебой приглашали в гости, сажали на лучшие места и подкладывали на тарелки лучшие куски. Взамен они рассказывали о схватках, в которых им приходилось участвовать, и неизменных победах ренийского оружия. О неудачах и отступлениях люди спрашивали мало — и не потому, что о них не знали, а потому, что говорить об этом просто не хотелось. Очень хорошо шли любые истории о генерале Шурдене, даже самые незначительные. Старики обязательно расспрашивали о короле — мол, бережёт ли он себя, не рискует ли понапрасну; люди помоложе, наоборот, живо интересовались, какие тот самолично совершил подвиги.

Для крестьян были объявлены новые налоги. Мужики тяжело вздыхали, хороня былые надежды прикупить что по хозяйству от продажи удачного в этом году урожая. Горожанам и мастеровым новых сборов пока не назначали; правда, некоторые старые повсюду стали собирать раньше обычного.

Как-то вдруг и водночас наступила осень. Дождило редко, но холодные северные ветра быстро выдули остатки августовской жары. В город потянулись скрипучие повозки с дровами на зиму. После перерыва на лето снова открывались городские купальни, приглашая первых посетителей в тёплый пар своих внутренностей. Рынки и базары были завалены пахучими и разноцветными яблоками. Хозяйки, ловя последние солнечные дни, сушили их или варили в здоровенных медных мисках, а детвора крутилась вокруг в расчёте на кисловатое горячее лакомство.

Леди Олдери почти перестала появляться дома. А когда изредка возвращалась, то рассказывала племяннице свежайшие государственные новости и придворные сплетни. В эти дни высший свет столицы, как и обычно в эту пору, жил праздниками и развлечениями. Гражена и Дженева в свою очередь заразились духом беззаботного веселья, исходившего от леди Олдери; Гражена даже выпросила у тётки разрешение приглашать своих гостей не в убогенький флигель, а в её гостиную, и теперь с помощью сестёр Лии и Терестины осваивала высокое искусство гостеприимства. Последнее у неё получалось неплохо, так что скоро среди образованной столичной молодёжи вечера у «барышень-чародеюшек» стали известными и даже модными. В один из дней, когда девушки спешили с только что окончившихся занятий домой, готовиться к очередному вечеру, Дженева вдруг остановилась и внимательно посмотрела на неспешно собиравшуюся Гину. Новенькая ученица до сих пор продолжала оставаться новенькой. Она не стремилась сблизиться с товарищами; если с ней не заговаривали, могла часами молчать, не показывая никакого чувства неудобства. Не помогло и даже небольшое празднование, которое ученики чародеев традиционно устраивали новичкам на седьмой день их обучения. Ребята поначалу непонятливо обсуждали эту странную её черту, но потом приняли решение уважать её склонность к одиночеству и особо не навязываться со своим общением. Дженева единственная изредка пыталась навести мостики, хотя и без особого успеха. Сейчас же, мысленно оказавшись уже в ожидающем её сегодня веселье и глядя в строгое и закрытое лицо Гины, она вдруг с отчётливой жалостью поняла, что её-то дома нынче никакой праздник не ждёт. И от этого нахлынувшего чувства она вдруг почему-то подошла к новенькой.

— Приходи к нам. В гости. Сегодня.

Легина подняла бесстрастные и серьёзные глаза. Её первоначальная эйфория от победы уже схлынула. Взамен пришли будни с мелкими, но обязательными делами, а также с потерей прежних маленьких, но привычных радостей. Сейчас ей приходилось раньше вставать; стало меньше времени на игры с Рыжиком. Кроме того, оказалось неприятно носить не своё имя — как будто она всех обманывала. И, главное: в последнее время неотвязной чередой пошли лёгкие сомнения насчёт учёбы у чародеев. Нет, конечно, она бы ни за что сейчас не отказалась от живых уроков. В этих играх и правда было несравненно больше жизни, чем в опутанных скучными правилами и тяжёлыми шторами комнатах Туэрди. Только какое отношение эти игры имели к её цели?!

Легина подняла спокойные глаза на бывшую уличную плясунью, оживлённую более чем обычно… И, как всегда, развязную. Она не успела открыть рот, чтобы вежливо отказать, как с другого конца комнаты донёсся нетерпеливый возглас дочери астаренского барона.

— Дженева, ты скоро? Мы опаздываем!

— Сейчас, подожди! — открикнулась та и снова повернулась к Легине. — Знаешь дом леди Олдери? На Тополиной улице?

Нужно сказать, что Дженева выбрала не очень удобное место для разговора, нечаянно загородив выход из класса. Она не успела не то, что получить ответ от Легины, но даже толком договорить адрес. Выходящие гурьбой ребята заставили её почувствовать себя лодкой, попавшей в водоворот. Мирех, шедший последним, с просьбой "не спеши-ка" подхватил её под локоть. Сердце Дженевы на мгновение ёкнуло от давно похороненной надежды, но первые же его слова безоговорочно повернули её мысли в совсем другую сторону.

— Давно хочу спросить тебя. Что с тобой случилось?

— Это ты о чём? — искренне не поняла Дженева.

Они шли по коридору не так быстро; расстояние между ними и остальными постепенно увеличивалось.

— Последнее время ты словно не учишься, а разучиваешься. Я помню, как хорошо у тебя всегда получалось живые уроки. А сейчас тебя как будто подменили.

— Да я… я наоборот… — Дженева чуть не закашлялась от усердного желания оправдаться.

— Что наоборот? — недовольно переспросил Мирех. — Есть три основных поведения новичков: «чурбан», "знаток" и «погоняла». Первый ничего не понимает и всего боится; второй знает всё лучше всех и щедро учит, как надо жить. Третий… тот уже всё понял и "давай-давай быстрее, что там дальше?" Так вот ты — со второго круга причём! — словно решила переплюнуть всех новичков вместе взятых. И ведешь себя как чурбан, как знаток и как погоняла. Сразу и вместе.

— Я наоборот… так стараюсь! — Дженева готова была расплакаться от неожиданной обиды. Неужели всё оказалось зря? Она ведь поняла тогда свою ошибку — то, что чересчур легкомысленно относилась к чародейской учёбе. Решила добросовестно исправить её. И что выходит — что теперь она делает ещё хуже, чем раньше?

— Так ты стараешься… — медленно протянул Мирех. — А-а… Тогда понятно.

Забыв о надвигающихся слезах, Дженева подняла взгляд на задумавшегося Миреха.

— Постарайся не стараться, — буркнул тот. — Это лишнее.

И со словами "Ну, вот и разобрались", он, как всегда быстро, зашагал дальше по своим делам. Опешившая от разговора Дженева по инерции продолжала идти вперёд, оторопело разглядывая мысль "стараться не стараться". Впрочем, ни с какой из сторон хоть сколь-нибудь разумной та не выглядела.

Улица встретила свежей прохладой. Прищуриваясь от яркого перехода из полумрака здания к свету погожего сентябрьского дня, Дженева осмотрелась в поисках Гражены. Фигура той виднелась уже прилично впереди. Рядом с ней шла Легина, только с этого расстояния было трудно разглядеть, вместе они идут или порознь. Только что случившийся выговор Миреха снова закрутился у неё в голове… Нда, невесело. Даже унизительно… Дженева ускорила ход, словно чтобы задавить быстрым движением неприятное чувство.

Кажется, Гражена что-то говорит Гине. Дженева прислушивается, но ветер уносит слова в другую сторону. Разговор закончился до того, как она приблизилась к ним. Девушки действительно шли рядом, но всё равно было непонятно — вместе они сейчас или порознь.

Гражена обернулась на звук приближающихся шагов — и тут же забыла вопрос, который хотела задать Дженеве. Вместо этого она скользнула внимательным взглядом по порозовевшим щекам подруги, по её какому-то вскоклоченному виду… И вскользь поинтересовалась, о чём же они там говорили с Мирехом. Получив ответ — мол, ничего особенного — понимающе кивнула.

Ну да, отскребать от стенок сердца неудачную любовь — что в этом, и правда, особенного? Сколько ей самой тогда пришлось перенести… И сколько времени уже прошло с тех пор! Эх, Тэиршен, Тэиршен…

От нахлынувших воспоминаний Гражена невольно расправила плечи и подняла выше голову.

Зато теперь она никогда не позволит своему сердцу взять верх над разумом! А это стоит многого.

От стены, обвитой угасающим плющом, отделилась фигура, прямо в её сторону и с явным намерением преградить путь. Вспыхнув, Гражена пристально взглянула на наглеца — и гнев почти растаял в быстром узнавании знакомого лица.

— Ну здравствуй, гордая красавица.

Гилл остановился — как и тогда, не дойдя нескольких шагов до неё, твёрдо опираясь в землю чуть расставленными ногами. В его фигуре было столько этой самой твёрдой уверенности, что все девушки дружно затормозили, и даже ветер почти стих. Довольный произведённым эффектом, он легонько улыбнулся. Потом наклонил голову, завёл руки за спину и, едва заметно раскачиваясь, снова заговорил.

— Я же говорил, что найду тебя.

— Долго же искал! — не сдержавшись, фыркнула Гражена.

— А я не спешил, — буднично признался тот и с многозначительной улыбкой добавил. — У меня были кое-какие дела… И я ещё хотел проверить, не пройдёт ли моё чувство к тебе. Ну, так, как это случалось раньше, — пояснил он и, негромко вздохнув, замер. — Но нет. Не прошло.

Гражена на мгновение потерялась между волной, блаженно взметнувшейся в ней от того, как он произнёс последние слова "не прошло…" — и валом взвившегося негодования её уязвлённого самолюбия… Ха, он не спешил! Он проверял, чтобы не так, как раньше!

Но только на мгновение.

— Ну что ж. Проверяй и дальше. Не стану тебе мешать, — Гражена пожала плечами и легко продолжила прерванное движение, словно весь этот инцидент был того рода, память о котором длится не дольше мышиного хвоста.

Спокойно улыбающийся Гилл даже не пошевелился, чтобы остановить её. Но когда она отошла на приличное расстояние, позади раздался задорный и весёлый смех. Который тут же превратился в звонкий голос, ничуть не обескураженный полученным отказом.

— Послезавтра в Мраморном зале будет петь Синита. У меня есть два приглашения. Будь готова к трём пополудни. Я зайду за тобой в дом леди Олдери.

Недолгое колебание Гражены сделало своё злое дело: когда она таки решилась обернуться и доступно разъяснить нахальному юноше реальное положение дел, того уже не было в пределах видимости. И только дрожали и осыпались жёлтыми листьями ветки высоких кустов, сквозь которые он ускользнул от заслуженной им отповеди. От очень и крайне заслуженной отповеди.

— Так… И кто это? — это уже Дженева. Её глаза горели неугасимым любопытством.

— Да так, ничего особенного, — ответила Гражена её же фразой и даже постаралась воспроизвести исходные интонации. Расплатившись с ней её же монетой, уже серьёзнее добавила. — Он говорил, что его зовут Гилл.

— Тот самый? — изумлённо возопила та.

— Угу, — кивнула Гражена (хоть и с опозданием, но она потом вспомнила, где и почему слышала это имя; вспомнила все эти проходившие мимо неё разговоры о новом искусстве и модных поэтах) и, чуть скривившись, добавила. — Да кончайте вы… Тоже мне. Было бы из-за чего. Одна вопит, словно её щекочут. Вторая готовится упасть в обморок.

Дженева обернулась к недвижно стоявшей Легине. Та действительно была очень бледной.

— Ты что? Тебе плохо? — встревожено спросила Дженева.

— Нет, — быстро очнулась девочка. — Мне пора идти. До завтра.

— До завтра, — послушно повторила Дженева, растерянно глядя вслед её быстро удаляющейся фигуре. — Чего это с ней?

— Да мало ли что, — задумавшись о своём, машинально ответила Гражена. — Ладно. Пошли, а то мы опаздываем.

— Ой! Забыла!

— Чего ещё?

Дженева в растерянных чувствах взмахнула руками.

— Да, точно. Кажется, я забыла объяснить ей, как нас найти. Я пригласила Гину сегодня к нам на вечер, — пояснила она Гражене.

— А-а… Ну, если захочет, то и сама найдёт. Это ведь нетрудно, — срезюмировала та и весело подмигнула не понявшей последние её слова подруге.

* * *

Дом, в котором жили Чень и Кемешь, немного напоминал самого неказистого чародея. Это был деревянный особнячок, без каких бы то ни было претензий на желание выглядеть прилично. Он был крепок, далеко не ветх, но, с самого начала лишённый заботы толковых рук, смотрелся страшненько. Маленькие окна как нарочно на разной высоте; каждая сучковатая половица скрипит на свой лад; изо всех щелей торчат лохмотья пакли. Не хватало разве что соломенной крыши да ощущения особенного улыбчивого выражения Ченя.

Этот дом, собственно, не принадлежал чародеям. Они снимал у пекаря, его хозяина, только второй этаж. С вытоптанного двора по крутой наружной лестнице с потрёпанными жизнью перилами, через небольшую веранду с остатками давно засохшего плюща, можно было попасть в жильё чародеев. Сейчас, в сгущающихся вечерних сумерках, по этой лестнице шагал щеголеватый мужчина средних лет в запылённой дорожной одежде. Не обращая внимания на любопытствующе-подозрительные взгляды, которыми провожало его хозяйское семейство, он поднялся наверх, аккуратно обогнул бочку для сбора дождевой воды, и легонько ударил кулаком по двери. Из глубокой тишины внутри послышались шаги. Двери распахнулась и в тёмном проёме возникла фигура Ченя. Удивление на его лице быстро сменилось радостной улыбкой. Со словами "Заходи, ну что же ты стал!", Чень распахнул шире дверь и сдвинулся в сторону, освобождая проход.

— Чего в темноте сидишь, — буркнул Айна-Пре, с осторожностью нащупывая свободный от мебели путь.

— Да-да, сейчас, — радостно засуетился хозяин.

Пока он искал свечной ящик, пока организовывал огонь, глаза Айна-Пре успели привыкнуть к полумраку помещёния.

— А где Кемешь?

— Сейчас придёт.

— Каждый раз удивляюсь, как вы можете вот так жить, — огляделся по сторонам гость.

В подрагивающем свете только что зажжённой свечи проступило убранство комнаты. Благодаря заметным следам женских рук она выглядела пригодной для жилья, но очень бедной. Почти нищей.

— И ведь у вас двойное жалование, — не унимался Айна-Пре. — И куда только всё уходит?…

Вопрос был сугубо риторическим. Чародей прекрасно знал о беспечной жалостливой щедрости Кемеши и Ченя — и всё никак не мог к ней даже привыкнуть, а не то, что понять. Дело, собственно, было не в щедрости (он сам помогал многим), а в её беспечности. Айна-Пре давал другим только то, без чего сам мог спокойно обойтись. Кемешь и Чень легко могли высыпать просящему все монеты из кармана, будто вчистую забывая, что от этого сами останутся без гроша.

— Нет, что ты. Здесь жить очень удобно, — Чень подсел к гостю. — Вот, не нужно тратиться на дрова. Хватает хозяйской печи. (Он махнул рукой в сторону выступавшего угла огромной печной трубы). Да и в любой момент можно разжиться свежими горячими пирогами. Утром просыпаешься, они вытаскивают готовые хлеба — такой запах стоит!

— Ну-ну, — не стал настаивать Айна-Пре. — Что у вас, всё ли ладно?

— Ничего, не жалуемся. Хлеб в этом году уродился хороший. Погода дала собрать. Теперь с полным правом гуляют все праздники сытой осени. Туэрдь веселится, как никогда. Вот отпраздновали день рождения Ригера. Без него даже много веселее вышло, — засмеялся Чень. — Сейчас ждут, не дождутся встречать его с победой.

— Ну-ну, — повторил Айна-Пре.

— Да, что же ты не сказал позаботиться о твоей Ласточке, — спохватился хозяин.

— Сядь, не суетись… Ласточки здесь нет. На последнем прогоне она захромала. Оставил её со слугой. А сам добирался сюда один — где на перекладных, где пешком. Чего ж я к вам, кстати, и зашёл: идти домой, через полгорода… А вы живёте близко.

— Конечно, переночуешь у нас! Кемешь будет только рада. Да, я пока тебя не спрашиваю про твои новости. Подождём уж её… А вот и она, навроде, — прислушался Чень к звукам со двора.

Через некоторое время и Айна-Пре услышал шум поднимающихся шагов.

— Открывай, — донёсся с улицы мелодичный голос Кемеши. Чень вскочил с места и распахнул дверь, впуская в комнату резкий запах лукового супа.

— О, у нас гости! — чародейка с порога разглядела товарища и, поставив на стол дымящийся чугунок, подплыла к нему здороваться. — Рассказывай, что случилось… Чень, позови Техриша, пусть накроет ужин… Почему ты вернулся? Война же ещё не закончилась?

— Мне сказали вернуться, — пожал плечами Айна-Пре. — А я не Кастема. Глупить, дразня буйвола, не буду. Да и, главное… вижу уже, все семена посеяны. И всё, что могло взойти, уже взошло. Осталось ждать урожай, какой он будет.

— И? — легонько пришпорила Кемешь остановившегося чародея.

— И… Война уже в прошлом. Хотя войска ещё будут месить сапогами дорожную грязь. Теперь нужно готовиться к её последствиям. И затягивать пояса… Надо будет предупредить лорда Станцеля, чтобы он, пока есть возможность, пособирал запасы хлеба. Особенно в Бериллене. Они пригодятся.

Техриш, долговязый подросток, громко уронил на стол миски. Кемешь укоризненно глянула на него, но не более. Она хорошо помнила, какой он появился у них лет десять назад — тощий, как смерть; помнила его вечно голодные глаза и то, как, наевшись до отвала, он стягивал со стола и прятал под подушку куски хлеба.

— Думаешь, будет голод? — недоверчиво уточнила Кемешь.

Айна-Пре отрицательно покачал головой.

— Не столько голод… сколько голодные бунты.

— Техриш, достань из сумки мясной пирог и порежь его. Да, весь порежь… Ну что ж, если будет надо, справимся и с этой бедой, — негромко, но уверенно сказала Кемешь. — А пока хватит об этом. Потом поговорим. А сейчас садитесь за стол… И ты, Техриш садись уже, я сама разолью суп.

Ужин начался в молчании. Пирог, как и обещал Чень, оказался ещё тёплым, с хрустящей корочкой, и от этого втрое вкуснее. Зато суп…

— Сама варила? — на всякий случай уточнил Айна-Пре.

— Сама.

— Оно и видно…

— Привередливый ты, — вступился за хозяйку Чень. — А суп ладный вышел. Соли только добавить… — и демонстративно потянулся к солонке.

— Кастема в городе?

— Да. Пока никуда не собирается. А что?

— Он лучше всех знал местанийский Круг. Там… — Айна-Пре замялся. — Чувствую, что-то не то.

— Что именно? — насторожилась чародейка.

— Три недели назад кавалерийский разъезд наскочил на местанийских чародеев. Там были Лострек, Ясота и ещё кто-то, не знаю точно. Они ехали в сопровождении небольшого отряда. Наши напали. Тем двоим удалось вырваться, а вот Ясоту взяли в плен. Я шёл по её следам, но… так не вовремя был этот приказ возвращаться, — скривился Айна-Пре. — Я не успел её отыскать. Но что-то… чувствую…

— Ох, ты должен был остаться и найти её, — застонала Кемешь. — Не к добру это, не к добру! И что же это, Лострек не смог защитить сестру! Я же помню её — она же такая хрупкая… слабенькая…

— Хватит причитать! — вспылил Чень. — Что за бабская манера!… Ты узнал, куда её отвезли?

— По последним моим сведениям, в ставку. По приказу Ригера

— Ну вот, видишь! — победно повернулся Чень к Кемеши. — А уж Ригер-то знает, сколько можно вытребовать с Эраиджи за его чародея! С ней всё будет в порядке. Обменяют её или ещё что… А до этого будут хорошо заботиться. Кто ж захочет потерять ценного заложника! А ты тут причитаешь!…

— Ну, будем надеяться на то, что король хорошо знает цену Круга для королевства, — Айна-Пре поднялся из-за стола. — Спасибо за угощение. Кемешь, я с дороги, очень устал…

— Да, конечно, сейчас постелю тебе, — тут же поняла та.

…Лёжа на узкой и жёсткой кровати, Айна-Пре снова вернулся мыслями к местанийской чародейке. Он редко сталкивался с ней; вряд ли за всю жизнь обменялся больше парой слов. Но в памяти отчётливо жил её болезненно-яркий образ, образ сгорающего изнутри человека. В ней словно проснулись от вековой спячки некоторые черты древних чародеев — неостановимая сила идти до последней черты, умение смеяться над смертью. Ясота, как и древние чародеи, легко смогла бы пойти на смертельный риск ради малейшей своей прихоти… Айна-Пре поймал себя на том, что, когда он вспоминает о Ясоте, в его мыслях слишком часто проскальзывает слово «смерть»… Ох, да ещё и Чень, вечно добродушный Чень, вдруг вспылил на причитания Кемеши… Точно она тогда сказала — не к добру всё это.

Да нет, вряд ли, — закрыл глаза чародей. Не к лицу Ясоте умирать тихо. Ярко, прилюдно, взвившись пламенем — вот такая смерть была бы по ней! А пока о ней ничего не слышно — она жива… Да…

Мысли тяжелели, двигались медленнее. На вершине неслышной волны надвигающегося сна накатилась приятная мысль-воспоминание — а ведь ещё кто-то недавно напомнил ему древних чародеев — и окрасила своей приятностью весь его сон до утра; как в детстве, одарила его сновидения ароматом лёгкой радостности; нашептала в грёзы верные обещания чего-то светлого и возвышенно-прекрасного…

* * *

— Значит, у гильдии печников и каменщиков знак в виде… ага — мастерка. А если мастерок вот с такой фиговинкой, то это знак мастера гильдии.

— А у старейшины гильдии…

— Ну да, там ещё круг.

— Угу. Ковш?

— Э-э… водовозы? — неуверенно протянула Гражена.

— Медники! — для подтверждения своих слов Дженева сунула ей раскрытую тетрадь.

— Точно. Ф-фух, устала… Ещё много?

— Прилично.

Гражена уронила голову на руки и промычала.

— Давай остальное уже завтра, а?

Подруга не успела привычно буркнуть "А завтра ты опять скажешь — давай завтра". Скрипнула входная дверь и в щель просунулась растрёпанная голова Галки.

— Барышня-хозяйка, а гость к тебе.

— Кто ещё? — приподнялась Гражена. И тут же постаралась превратить измученное выражение своего лица в более приличную лёгкую аристократическую усталость. Не дожидаясь приглашения, в комнату уже входил Гилл.

— Гражена, ты готова? — с порога спросил он.

В её уме, истощённом подготовкой к экзамену, заработал мощный мыслительный процесс — что, куда и зачем? — и буквально через мгновение благополучно выдал результат.

— Ах, я и забыла. Какая жалость, — мелодично протянула она.

Внутри неё вспыхнуло немного злорадное удовольствие — как всё здорово получилось! Ей даже не пришлось изображать то, что она его не ждала. Она и правда забыла о его приглашении — как и о нём самом. Изо всех сил стараясь не допустить на губы самодовольную улыбку, Гражена грациозно потянулась и многозначительно продолжила.

— Так много приглашений, что обо всех просто и не упомнишь.

— Я догадывался, что ты будешь ещё не готова. Сколько тебе надо времени?

Гилл бесцеремонно уселся на канапе и обмахнулся, как веером, широкополой шляпой. Вид у него сейчас был, как запоздало отметила Гражена, ещё тот — нарядный и почти элегантный. Независимо от её сознания снова мощно заработал новый мыслительный процесс: что ей одеть, чтобы не потеряться на его фоне?

Поймав себя на этой мысли, Гражена тут же тормознула её: нет, она ещё не решила, стоит ли идти с ним. Несмотря на то, что ей давно хотелось послушать легендарную певицу, бесцеремонное и самодовольное поведение Гилла, поднимавшее дыбом её собственное самолюбие, отталкивало её.

Синита — это хорошо; но та, кажется, достанется ей слишком высокой ценой.

— Извини, Гилл, — лёгкий вздох, — но я не хочу сегодня никаких развлечений.

— Развлечение это танцы под ненастроенную скрипку. А это… (Гилл роскошным движением карточного шулера выхватил из кармана два прямоугольных листа бумаги и взмахнул ими в воздухе). Это — Си-ни-та!

Подчёркнутые интонации пролетели мимо цели. Но вот вид мелькнувших перед глазами Гражены пригласительных билетов — вид голубой, глянцевой бумаги с золотым теснением, с каллиграфической надписью необычайно дорогих чернил (которые в зависимости от угла зрения меняли цвет с насыщенно-фиолетового до серебристо-синего), с тонкой разноцветной вязью декоративного рисунка — всё это, наявно напомнившее Гражене богатство и желанность Туэрди, вмиг переменило уже принятое ею решение.

— Ну если ты так просишь, — услышала она собственный голос, — тогда ладно.

— Отлично. Жду тебя во дворе. Поспеши.

И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Гражена рассеянно подумала, что это уже стало у него привычкой.

И тут же, закусив губу, повернулась к Дженеве. Им предстояло решение извечного вопроса, который волнует всех без исключения женщин во без исключения всех дворцах и хижинах: что одеть?

…Как потом выяснилось, Гилл смошенничал со временем. Они уже битый час фланировали по выпрямленным с помощью линейки дорожкам дворцового парка, а сигнала к началу концерта всё ещё не было. Поначалу Гражена не очень расстраивалась по этому поводу. Она радовалась тому, что снова попала во дворец, наслаждалась прогулкой и окружающим видом. Гилл болтал за двоих; она вполуха слушала его, изредка для приличия улыбалась его словам и добавляла в наиболее патетические моменты универсальные "неужели?" и "да-да, конечно".

Но всё хорошее когда-нибудь приедается. Гражена почувствовала, что однообразная прогулка успела утомить её. Да и ещё — а вдруг концерт уже начался, пока они тут слонялись?

— А где будет петь Синита? — деликатно попробовала она направить их прогулку поближе к цели.

— Хочешь посмотреть Мраморный зал? Так что ж ты сразу не сказала! Пошли!

Гилл тут же повернулся, одновременно разворачивая девушку, подхватил её под руку и так быстро зашагал вперёд, что со стороны могло показаться, что он тянет спутницу за собой. Ошарашенная Гражена едва выдавила из себя нечленораздельный протест; к счастью, Гиллу хватило сообразительности догадаться о его причине. Он весело рассмеялся и замедлил ход.

— Дед постоянно ругает меня за моё "медвежье воспитание", — последними словами явно передразнил чужую, недовольную интонацию. — Он сам так умеет "танцевать на паркете", что иногда даже смешно становится. А мне это неважно. Ну, ненастоящее это… Ты понимаешь? Да что я говорю, ты-то как раз и должна это понимать…

— Твой дед, — медленно заговорила Гражена. — это же лорд Станцель, да? Значит, ты родственник Гины. Она ведь его внучатая племянница. Значит — твоя сестра… твоя троюродная сестра. Она учится с нами, ты же знаешь?

— Ты не поверишь, — засмеялся Гилл. — Я даже не подозревал, что у меня есть такая родственница. Совсем недавно дед вдруг сообщил мне о том, что у Бахаджина, его младшего брата — ну, который погиб во время войны Трех армий — так вот у него была дочка… Материн ребёнок, понимаешь? Она потом вышла замуж за какого-то берилленского барона, гра Не-Помню-Точно-Как. Родила кучу детишек. В том числе и эту самую Гину. А её я даже в лицо не видел!

— А я-то всё гадаю, почему ты тогда её не узнал… Помнишь, позавчера, в университете? Со мной были две девушки. Помнишь?

— Ну да. Такая… длинноволосая, тёмноглазая, не такая красивая, как ты, но тоже ничего. Она?

— Нет. Та, что помоложе.

— Её-то я почти и не запомнил. Что-то рыжее. Или нет?

— Почти.

— Ничего! Ещё познакомлюсь с ней. Я же теперь часто буду появляться в университете.

Услышав подобное заявление, Гражена приподняла бровь — но пока промолчала.

— Ну вот мы почти пришли, — кивнул Гилл в сторону распахнутых дверей, ведущих в ярко освещённое помещёние.

— Подожди… — приостановилась девушка. В ней впервые подняло голову чуть опасливое смущение. — А вдруг мы там будем первыми?

— Ну и что? — не понял её замешательства её спутник. — Нет, смотри… туда уже заходят. Пошли.

Большая зала, облицованная бело-розовым мрамором, с розовыми же шёлковыми портерами и мебелью из светлого полированного дерева была почти пустой. Гилл провёл её к креслу, а потом принёс блюдо с фруктами, многие из которых Гражена никогда даже не видела. Заметив, что его спутница не знает, как подступиться к лакомствам, он стал подсказывать ей правильные движения, а потом и сам принялся помогать ей чистить, разламывать и чуть ли не кормить с рук. За этим тихим весёлым занятием они и не заметили, как зала наполнилась людьми, как на возвышение поднялись музыканты. И только звуки настраиваемых инструментов вернули их на землю.

…Как пела Синита! В какие фантастически высокие дали забирался её одновременно нежный и сильный голос! Какой невыразимой лёгкости были её соловьиные трели! Гражена сладко таяла в чарующих образах, которые щедро рождало сладкое пение Синиты. И даже случайно замеченная в гуще гостей фигура Айна-Пре не могла испортить ей наслаждения.

Зато Гилл явно нервничал, и чем дальше — тем больше. Он часто менял позу, шаркал подошвами обуви по полу, стучал пальцами по подлокотнику, мешая ей и отвлекая от сладких грёз. А когда он принялся грызть ногти, Гражена даже насторожилась… Что это такое с её кавалером и чем это может обернуться для неё лично?

Синита запела новую песню. Совсем новую — Гражена никогда ещё не слышала этой вычурной мелодии. Песня была мужская: влюблённый Он изысканно, хотя и чуть многословно, рассказывал о Её красоте.

Прекрасны реки и долины,

Но лучше всех их только взгляд,

Один лишь взгляд моей гра-сины.

О, этот дивный, дивный взгляд,

Пустыня с ним — прекрасный сад!

Песня была красивая (даже Гилл, наконец, угомонился и перестал издавать раздражающие звуки). Если бы ещё в ней так часто не повторялось старомодное «гра-сина»; это вежливое обращение к знатной даме сейчас оставалось только в старых сказках и летописях… да ещё разве что в глухих провинциальных углах королевства, типа Бериллена. Что-то в этом старомодном слове настойчиво настораживало Гражену.

— Хорошо поёт… — прошептал наклонившийся к ней Гилл. — А стихи тебе нравятся? А?… Скажи!

Она вежливо кивнула, лишь бы тот отстал со своим вдруг вспыхнувшим суетливым самодовольством. Он вёл себя так, словно эти стихи про какую-то гра-сину написал он сам.

Гражена замерла… Он сам?

И вдруг все мелкие детали мозаики щелчком встали в одну цельную картину. В её центре стояли, крепко держась за руки, два слова — гра-сина и Гражена. Гражена и гра-сина. Не разжимая крепких рук, слова танцевали, меняясь местами друг с другом. Гра-сина и Гражена.

И тут всё, всё стало понятно! Вот чем он был занят — он писал стихи, в которых, как тогда и обещал, описывал ей красоту!… Вот почему он так нервничал — он знал, что Синита будет петь их!… Вот почему он сейчас так доволен собой — он хвастается перед ней своими стихами… стихами, в которых выставил её на всеобщее обозрение!

Гражена похолодела до самого сердца и сжалась в кресле. Куда бы спрятаться?

Не на шутку разошедшееся воображение уже водило по её спине чужими бесцеремонными, любопытными, ироничными, насмешливыми взглядами. Ей казалось, что в неё уже тычут липкими пальцами; в ушах уже стоял многоголосый шёпот "смотрите, смотрите, эта она!"

А песня продолжалась и продолжалась…

Кто видел свет моей гра-сины,

Тот знает — ночью лишь она,

Она нужна, а не луна!

Что? Когда она там нужна?… Гражена ощутила, как к ней подступила дурнота. Казалось, что она уже стоит на том возвышении голой, ужасно голой, в водовороте оценивающих, наглых, похотливых взглядов. Ну и что, что на её лице пока трепещёт тонкая вуаль! Сколько она продержится? Гра-сина, Гражена — тут же и же ребёнок догадается!

Ей жутко захотелось закричать, чтобы остановить это продолжающееся, нескончаемое унижение. Разум тут же остановил её — нет, так будет неправильно.

А как тогда правильно? Она судорожно принялась искать выход… Во-первых, успокоиться… и… да, точно! — перестать своим идиотским видом привлекать к себе лишнее внимание!

Гражена набрала в себя побольше воздуха — и выпрямилась. Так, она спокойна, она уверенна в своих силах, она наслаждается высоким искусством. Никакие намёки не смогут прилипнуть к ней, если она будет сохранять безмятежный вид. Чуть-чуть улыбки, одновременно скромной и величественной… И сдерживать, сдерживать, сдерживать внутреннюю дрожь!

Она позволила себе осторожно оглядеться. Не заметила обращённых на неё взглядов и немного приободрилась. Пока в поле зрения снова не попал Айна-Пре. Её гордость вздрогнула и заныла, как зубы от ледяной воды… Ох, пусть лучше все остальные догадаются, лишь бы только не он!

Песня, наконец, закончилась. Аплодисменты, Синита кланяется. Всё, концерт окончен.

Зрители начинают вставать; слышатся скрипы отодвигаемых кресел, разговоры, смех, восторженные восклицания. Гражена медленно идёт по залу, здороваясь со знакомыми и приветливо улыбаясь незнакомцам. При этом она внимательно оценивает, нет ли чего странного в их ответных улыбках и взглядах. Кажется, всё в порядке. Она серебристо смеётся шуткам, оказывает должные знаки уважения старшим людям, как и все, мечтательно вздыхает о закончившемся наслаждении — в общем, изо всех сил демонстрирует беззаботность и лёгкость.

И вдруг она натыкается на взгляд, от которого все её старательно возведённые укрепления и защиты вмиг разлетаются, как тысячи осколков от вдребезги разбитого стекла. Айна-Пре с ироничной улыбкой, от которой выражение его лица всегда казалось немного хищным, оглядывает её с головы до ног. Гражена, чьи нервы напряжены до предела, вдруг отчётливо понимает смысл этого взгляда. Он всё понял. Даже более того — он всё видит; видит её страх, её неудавшееся старание спрятать своё унижение; видит даже то, что она сейчас догадалась о том, что он всё понял.

Это конец.

Но внезапно, вместо того, чтобы умереть на месте со стыда, она чувствует непонятное облегчение. Поражение позволило ей перестать тратить все силы своего существа на то, чтобы возводить непроницаемые стены. Теперь она может позволить себе просто быть.

И в этой простой чистоте и пустоте, из-под подчистую исчезнувших груд мусора наявно встали её чистое унижение, чистое разочарование и чистая ненависть к чародею.

Гражена повернулась и, не тратя больше времени на глупости, направилась к выходу.

Холодный осенний воздух, вечерняя темнота с редкими огнями фонарей… Она остановилась, чтобы устало вспомнить, в какую сторону надо идти. Сзади чей-то знакомый голос окликнул её по имени. Ох, она совсем забыла про своего спутника. А ведь он — это ведь именно он, со своим дурацким поэтическим честолюбием, и является причиной её унижения!

Вспыхнув праведным гневом, Гражена резко повернулась, чтобы отчитать Гилла, чтобы объяснить ему — так поступать нельзя, чтобы вернуть ему хотя бы часть той обиды, причиной которой он был! Но, наткнувшись на его невероятно счастливое лицо, так и светящееся горделивым самодовольством, она почувствовала, как слова замерли в её горле.

Ничего он не поймёт. Чтобы она ему не сказала — он ничего не поймёт.

— Не провожай меня, — отрывисто приказала Гражена и, развернувшись, быстро зашагала.

Прочь.

Глава 7. Горький мёд

Письмо Эраиджи с предложением перемирия было последним, которое доставило Ригеру веселья и немного злорадного удовольствия. Все последующие донесения, сводки, письма той осени, словно сговорившись, приносили ему одни известия о неприятностях и неудачах. Неправильно понятые приказы; наступления, отменённые из-за вспышек дизентерии; не туда отправленные подкрепления — все эти откровенно мелкие, незначительные неудачи неумолимо скатывались, скатывались, скатывались снежным комом, грозя превратиться в одно целое под невыносимо обидным названием "нет, нас не победили; мы сами проиграли".

Последней каплей стала весть о ночной вылазке, в которой гвардейцы генерала Шурдена мало того, что отбили и разграбили свой же собственный обоз, так ещё и умудрились отправить в ставку победную реляцию. На фоне такой глупости даже злосчастный генерал Тер-Илин выглядел прилично. Тогда его гораздо более серьёзная ошибка лишь оттягивала победу, но никак не отменяла её. Солдат, проигравший сражение, может выиграть войну; солдат, спьяну рубящий в капусту собственный обоз — никогда.

Армию накрыло ропотом и унынием. Рядовые во всём винили командиров, командиры срывались на рядовых. Ригер впервые серьёзно задумался о предложении Эраиджи. Цель завоевать Местанию под свою корону никогда не стояла перед ним. И пока всё шло легко и с горки, вполне можно было помечтать о Великой Рении, заново воссоединившей всех потомков аларан в границах одной державы. Сейчас же сладким грёзам лучше уступить место рассудку и трезвомыслию. Главное — условия нового мира, заключенного со страной, добрая четверть территории которой занята твоими войсками, достаточно восстановят уязвлённую монаршую честь. Ради чего ж война и началась…

Новость о том, что король решил заключить перемирие с Местанией, быстро разлетелась по стране. В приграничных провинциях это долгожданное известие восприняли с радостью, но чем дальше было от театра военных действий, тем больше недоумения и разочарования оно вызывало. Простой люд чувствовал себя обманутым в прежних ожиданиях полной и яркой победы. Благородное сословие, издавна переплетённое родственными узами со многими местанийскими семействами, было настроено доброжелательнее. Общее настроение выразил как-то лорд Жусс, заметив — мол, он тоже не казнил свою болонку, когда та цапнула его за палец. Сравнение Эраиджи с безмозглой собачонкой настолько пришлось всем по сердцу, что после должного осмеяния местанийский король был великодушно прощён. И хотя война была ещё не закончена, в умах людей она перешла в разряд вчерашних новостей.

На рынках медленно, но верно росли цены. Люди охали, поругивали ненасытных купцов и жадных крестьян, но делали это скорее для порядка, чем всерьёз. Почти в каждом доме ждали возвращения своего солдата. Мечтательно загадывали о его военной добыче, прикидывали жалование за столько-то месяцев — эх, тогда нипочём будут и нынешние цены!

В общем, эта осень в Венцекамне выдалась такой суетливой и богатой на новости, что даже грустный праздник последнего листа прошёл почти незамеченным, не сбив общего накала хлопотливости и тревожно-радостного ожидания.

У чародеев появился новый ученик. Где-то дня через два или три после праздника Дженева, забежавшая по каким-то делам в их учебный флигель, была остановлена Ченем и после недолгой вступительной беседы получила от него задание отвести нового своего соученика к месту его теперешнего проживания. Дженева внимательнее оглядела невысокую, худощавую фигуру, спокойно и терпеливо стоящую осторонь, и снова повернулась к чародею.

— Наши занятия теперь как-то поменяются?

— Нет, завтра будет как обычно. Только вместо Миреха будет Кемешь, — и в ответ на быстро вскинутый вопросительный взгляд Чень добавил, широко улыбнувшись. — У него вчера родился сын. И ему сейчас больше ни до чего нет дела.

— А-а! Конечно! Это здорово! — затараторила Дженева, скрыв за радостным потоком слов вдруг дрогнувшую в глубине сердца застарелую боль. — Вчера родился, да?… Это значит, через два дня можно будет прийти к ним. Посмотреть на маленького Миреха. Здорово!

— Завтра договоритесь, как это сделать. А сейчас отведи Юза.

Ещё первый короткий осмотр, доставшийся новичку, заронил было в Дженеве слабое подозрение — где-то она уже видела то это аккуратно очерченное лицо с сосредоточенным взглядом тёмно-серых глаз. А сейчас, после того, как Чень назвал его имя, в её памяти как живая встала картина: постоялый двор, открытая дверь и маленькая женщина, похожая на постаревшего подростка, зовёт Юза к отцу. На мгновение даже пахнуло запахом жирных и пережаренных пирогов.

Вот это новости! Тот самый мальчишка!

Дженева повернулась к двери, кивком приглашая Юза последовать за собой. Он торопливо вскинул на плечо дорожную сумку и рванулся за ней. Впрочем, тут же опомнился и перешёл на спокойный шаг.

На улице продолжался мелкий, противный осенний дождь. Девушка поправила капюшон, чтобы он не закрывал обзор. Если бы ещё так же легко можно было развести все завесы перед поднявшимся любопытством насчёт новичка. Жалко, что он, похоже, молчун.

— Меня зовут Дженева.

— Угу… Юз, — заново представился тот. И замолчал.

— Холодно, — нарочито глубоко вздохнула Дженева. — И дождь этот надоел. Когда он кончится, — грустно потянула она.

— Осень, — коротко, как о само собой разумеющемся, напомнил Юз.

И снова замолчал.

— Может, накинешь капюшон? — покосилась на его мокрые волосы Дженева, и даже сделала движение, будто бы помочь набросить его. Но тут же замерла — так резко Юз отшатнулся от её неуклюжей доброжелательности. Натянуто улыбнувшись, Дженева подняла руки и демонстративно поправила свои волосы. — Старики говорят, зима будет сырая.

Эту попытку хоть как-то спасти разговор Юз вообще проигнорировал, не дав даже односложного ответа.

Тут, к счастью для закипавших нервов бывшей уличной плясуньи, дорожка вывела их к двухэтажному дому из красного кирпича. Перед его входом немолодая сутулая женщина сгребала мокрые листья. Дженева остановилась.

— Света и тепла тебе, Каманя. Я привела к тебе нового жильца. Его зовут Юз, он будет учиться у нас вместо Керинелла.

— Вместо Керинелла?… - эхом повторила выпрямившаяся женщина и принялась пристально разглядывать нового школяра. Юз затоптался на месте, но молчания не прервал.

— Его комната ещё свободна? — продолжала упрямая Дженева. У неё не было никаких иллюзий насчёт условий проживания в этом постоянно меняющемся школярском муравейнике. А бывшая комната Керинелла была из разряда более-менее приличных. По крайней мере, в дождь там не капало с потолка и даже имелась своя печка, на которой можно было согреть воды. Сейчас ей почему-то захотелось сделать всё, чтобы смотрительница устроила новичка получше.

— Может, и свободна. А может, уже и нет, — сжала губы женщина.

— Ох, Каманя, я всегда знала, что на тебя можно положиться, — замурлыкала Дженева. — Да, тебе понравился тот чай?… Ну, что я тебя тогда угощала? Я могу принести его, целый мешочек… или даже два!

— Что ж вы стоите под дождём-то? Проходите! — губы смотрительницы дрогнули в радушной улыбке. Дженева подмигнула Юзу — учись, мол! — и задумчиво постояла на месте, провожая их.

Вид закрывшейся двери вдруг толкнул её проверить до конца, как же его поселят. Она поднялась по скользким ступенькам, а потом тёмным коридором, ориентируясь на гулкое бубненье Камани, добралась до цели. Смотрительница уже показывала Юзу комнату. Девушка остановилась на пороге и с довольной улыбкой принялась разглядывать помещёние.

Когда Каманя вышла, Дженева наткнулась на взгляд Юза. И этот взгляд вдруг проткнул шарик её самодовольства. Она извиняющееся кашлянула и, решив, что мешает ему обустраиваться на новом месте, затараторила.

— Ну, я пошла. Не буду тебе мешать. Счастливо оставаться. Кстати, тут из наших живут Бутончик… то есть Эд-Тончи. И Михо. Ну, ты с ними познакомишься. Ну, я пошла. До свиданья.

Юз терпеливо дождался окончания её прощания.

— Следующий раз больше не надо так, — впервые за всё время их знакомства по-настоящему заговорил он. В наступившей тишине его ровный голос звучал особенно требовательно. — Мне не нужна ничья помощь. А теперь — до свидания.

…Уже на улице, когда холодный дождь немного остудил её лицо, Дженева вспомнила только что миновавшую сценку… Вспомнила его и свои интонации; вспомнила мелкие детали, которые прежде ускользнули от неё; оценила её всю целиком и полностью — и нервно засмеялась.

Ну и расклад, однако, вышел — за полученный только что от мальчишки выговор ей же потом придётся отдать старухе два мешочка настоящего вейхорского чая!…

Дженева уже тише досмеялась — и зашагала дальше, по своим так неудачно прерванным делам.

* * *

Хоть и с большим опозданием, но до ренийского Круга дошли вести о смерти Ясоты.

За круглым столом, освещаемым старинным золотым светильником, в молчании сидели чародеи. Дождь бился в оконные стёкла.

Чень достал пыльный сосуд. Распечатал, наполнил тёмно-бордовой жидкостью четыре крохотных чаши. Чародеи сделали по глотку.

Потом, вставая по очереди, выплеснули остатки вина в огонь камина. Каждый раз из глубин пламени с шипеньем взлетало и таяло облачко пара.

Дождь без устали бился в окна…

Первым тишину нарушил Айна-Пре.

— Оставим наших мёртвых во вчерашнем дне. Нас требует сегодняшний день.

— Ты говоришь о тех, как ты тогда сказал — о голодных бунтах? — обернулся к нему Чень. Тягостное молчание минуло. Сейчас предстояла обычная работа. Так было много легче.

— И о них тоже, — кивнул чародей. — Хотя и в меньшей степени. Волнений не миновать, это да… Но и соломки подстелено уже достаточно. И если в провинциях не наломают дров…

— Надо проследить за этим, — прервал его Кастема. — Я еду в Бериллен. Кто в Вешкерию?

— Подожди с Вешкерией. Похоже… это сейчас и есть самое важное, — и, поймав недоумённые взгляды, поправился. — Я не имею в виду саму провинцию. М-м… Подождите. Давайте с самого начала.

Айна-Пре крепко положил расправленные ладони на стол и, после глубокого вдоха, медленно и методично заговорил.

— Вспомните то, что каждый из нас видел насчёт этой войны и всего, что с ней связно. Честно говоря, я не помню, когда бы у нас ещё был такой разброс. Это раз. Второе — и это выяснилось только по прошествии времени — нами было пропущено много важных вещей. Слишком много. И это крепко сказалось на реальных результатах. Что мы видели? Победу. А что вышло на самом деле? — Айна-Пре сделал многозначительный жест

— Да, точно. Я сама удивляюсь, как это у нас получилось.

Чародей коротко кивнул. По нему сейчас было видно, как он с напряжением ищет нужные слова.

— По-моему… нам немного… «помогли» в этом.

— Ох! Что ты говоришь! — возмутилась Кемешь. — Кто это мог сделать? Кто может встать между Кругом и его хозяином?

— Не знаю. Только другого ответа я не вижу. Попробуйте иначе объяснить те зияющие дыры, которые оказались в наших сведениях; те разнобои, которые сопровождали нас всё время.

Все замолчали, обдумывая услышанное. Айна-Пре медленно продолжил.

— Кто-то хорошо поработал. Не мы. Не местанийские чародеи. Да и не чародеи Дольдиса. Но это был чародей… Или чародеи. Я пока точно не знаю, сколько их.

— Ф-фух, — тяжело вздохнул Кастема. — Предположим, что это так. Предположим, что есть ещё один чародей… — он обвёл глазами полутёмную комнату, словно выглядывая его здесь. — Только причём здесь Вешкерия? Может быть, это кто-то из наших учеников… хм… невзначай балуется?

— Ты что-то чувствуешь насчёт них? — ответил вопросом на вопрос Айна-Пре.

— Нет, — после паузы покачал головой тот.

— А ты? И ты? — по очереди обратился Айна-Пре к другим чародеям и, получив от них отрицательный ответ, добавил. — И я тоже — нет. Зато когда я был в Вешкерии, что-то такое чувствовал.

— Ты имеешь в виду, что там есть сильный потенциальный чародей? Который ещё не вступил на дорогу в Круг… но уже имеет к нему доступ?

— Может быть. Очень даже может быть…

— Подождите, — вмешалась Кемешь. — Есть ещё один вариант. Вешкерия — она ведь последнее приобретение хозяина. То есть когда-то чужое тело теперь уже стало твоим. Но всё ли здесь до конца… переварилось, что ли? Да, все чародеи вешкерийского Круга тогда погибли. Но, может быть, кто-то из их учеников… кто-то из их бывших учеников теперь вмешивается? Возможно, даже не зная об этом.

— Вот я о чём и думаю последнее время, — буркнул Айна-Пре. — И хорошо, если он… или они… делают всё это неосознанно. Не понимая всего. Тогда закрыть нечаянную пробоину будет нетрудно. А если он… или они… прекрасно знают, что делают? Тогда это не помеха. Это враг.

Все замолчали, обдумывая услышанное. Дело было странным. Все чародеи в той или иной степени были способны видеть развитие событий. И чаще всего их прогнозы различались разве что в мелких, несущественных деталях. Изредка случались и не очень серьезные несостыковки. В этом случае они сводили вместе только то, что совпадало. Картина получалась нечёткой, но в целом верной.

А вот нынче что-то произошло не так. То ли они сами, все вместе, сплоховали, то ли и правда вмешался кто-то посторонний.

— Кемешь, проверь наших учеников, — прервал, наконец, молчание Кастема.

— Вряд ли, — с сомнением покачала та головой. — Но сделаю.

— А я съезжу ещё раз в Вешкерию, — решил Айна-Пре. — Готов поспорить, искать стоит именно там.

— Значит, на мою долю остаётся самое скучное занятие, — вздохнул Чень. — Подышу-ка я бумажной пылью. Вдруг что-то такое уже бывало… Так что ежели кто брал из нашего архива какие записи, уж будьте добры, верните их на место.

— Первым делом… пока я не уехал… найди мне всё, что у нас есть из записей про последних учеников вешкерийского Круга. Откуда они родом, чем прежде занимались, имена их родных, куда они разошлись после смерти Круга…

— Сделаю, — кивнул некрасивый чародей. — И сделаю-ка я это прям сейчас. Чтобы не терять время.

С этими словами он встал и принялся собираться.

— Я с тобой, Чень, — со вздохом поднялась Кемешь. — Помогу тебе. Чай, до утра я совершенно свободна…

Переглянувшись, на выход молча поднялись остальные. Несколько минут помещёние было наполнено шумом отодвигаемых стульев, шипением гасившегося камина, сырым шорохом накидываемых плащей и почти слышными тяжело-задумчивыми мыслями уходящих людей. Но мелькнул последний отблеск света от уносимой свечи, с грузным содроганием захлопнулась дверь — и в непроглядной темноте комнаты воцарилась глубокая и почти ощутимая тишина, тем более глубокая, что её уже некому было ощутить…

* * *

В город вернулся Лартнис.

Дженева случайно разглядела его в мутноватой дымке наглухо запечатанной по холодному времени года Синей Бакалавратки. Лартнис стоял у входа и, по-птичьему нахохлившись, с сомнением оглядывался по сторонам в поисках знакомых лиц. Девушку как подбросило с места; с неразборчивым приветственным криком она со всех ног кинулась к старому приятелю, словно опасаясь, что тот передумает и уйдёт из трактира раньше, чем она доберется до него. Продолжая радостно вопить, Дженева подлетела к нему и, не успев опомниться, попала в крепкий захват объятия, в котором её смачно чмокнули.

— Ну, Лартнис! — недовольно оттолкнулась девушка, но накатившаяся обида на грубую бесцеремонность приятеля тут же растаяла в радости видеть его живым и невредимым. — Ты давно вернулся? Ой, как здорово! Идём к нам, будешь нашим гостем, ну идём же!

— Куда ещё? — без особого энтузиазма поинтересовался Лартнис, но всё же послушно направился вслед за ней.

— А вон туда, видишь? Мы отмечаем семь дней новичка. Я тебя сейчас с ним как раз и познакомлю!… Вот, это Юз!

Остановившийся возле стола Лартнис прежде обменялся приветственными жестами с уже знакомыми учениками чародеев, потом скептически глянул на худые плечи да тонкие руки новичка и, совершив короткий обряд знакомства, потерял к нему интерес. Представленный ему рыжий подросток по имени Гина тоже не заслужил его особого внимания. Ребята потеснились, освобождая ему место, и он сел рядом с Михо и Дженевой, всё ещё радостно попискивавшей.

Первой неладное заметила Гражена, и пока гостю искали стакан и наливали вишнёвки, она просигналила подруге, чтобы та, наконец, угомонилась и внимательнее присмотрелась к соседу. Дженева приспустила паруса своего шумного восторга, чтобы улеглись вызванные им волны и сквозь спокойную гладь воды можно было разглядеть, что же там увидела Гражена. Лартниса сейчас забрасывали вопросами — где он воевал, в каких сражениях участвовал и, самое главное, не встречал ли там тех-то и тех-то? Особенно с расспросами налегал Михо, который, судя по числу подбрасываемых Лартнису имён, состоял в родстве или в соседстве с доброй половиной всех солдат из Мохони.

— …Нет, с твоим родичем по прозвищу Крошка-Бык я не встречался. Хотя, когда нам дорогу преградил тот завал, я был бы не против, чтобы с нами там был бык. Пусть и маленький, — Лартнис отхлебнул вина и начал рисовать ладонью в воздухе. — Они завалили дорогу камнями, брёвнами… вот такими… нет, вот такими!… Слева — обрыв, справа — их чёртов засадный отряд, который мы хотели тихонько обойти и разнести в пух и прах! А тут — такое! И что нам делать? Никто не знает! И тут я подъезжаю к нашему капитану и говорю ему… Нет, Михо, нашего капитана звали не Юррес… Нет, и не Тиххолан! Уймись, Михо! Наш капитан — астарен и никогда не жил в Мохони!… И вот он принимает мой план, мы скачем обратно к развилке… потом обходим их вот так… нет, даже вот так… Мы налетаем на их позицию и прорезаем её, как нож — масло! Они не ждали нас! Они бегут!…

…Что-то было не так, Дженева это теперь явственно осознавала. Что-то в Лартнисе, в его непривычно громкой и резкой речи, в новых размашистых движениях руки, вызывало у неё непонятное и неприятное щемящее чувство. Но что это?… На всякий случай она оглядела лица товарищей — вдруг они понимают больше. Впрочем, судя по их лицам, никто, кроме Гражены, не был озадачен. Миррамат, Михо, Тончи, даже обычно настороженная Гина — все они просто с удовольствием слушали солдатские байки… Нет, вот ещё и Юз странно поглядывает на Лартниса. Хотя что может разглядеть новичок!

А потом, когда Миррамат нарочито иронично поинтересовался у Лартниса, много ли тот привёз добычи, Лартнис почему-то стушевался, буркнул "Да уж есть…" и так неловко дёрнул правым плечом, что Дженева вдруг подалась вперёд и подозрительно спросила:

— А что это у тебя с рукой?

И то, как Лартнис тут же непроизвольно накрыл широко жестикулировавшей левой рукой лежавшую на коленях малоподвижную правую, словно пытаясь спрятать её, было лучшим ответом, чем любые слова. Лартнис покраснел, зыркнул на Дженеву и недовольно пробурчал:

— Что, что… Я когда насмотрелся там всего… я вдруг понял, что совсем не этого хочу. Что на самом деле я хочу видеть, как из другого конца трубки выдувается светящаяся капля… И как она растет, превращаясь в прозрачный, дрожащий шар, — в его охрипшем голосе напрочь пропали прежние хвастливые нотки. Лартнис на мгновение задумался, а потом с натугой положил правую руку на стол — даже не положил, а закинул. — Я стеклодув! Я сын стеклодува и внук стеклодува! Всё остальное… (он махнул головой, будто отгоняя навязчивых мух). Я мечтал там, что вернусь… и… а тут!… Как я буду работать, когда она теперь такая!

Выпалив последние слова, он угрюмо замолчал. Наступило неловкое молчание. Дженева попыталась найти какие-нибудь утешающие слова… Вот оно что, оказывается… Вот что было не в порядке с Лартнисом. И даже не сама его рана — а то, что она с ним сделала. То, что она его подкосила. Раньше Лартнис не позволил бы себе ни плакаться на судьбу, ни так откровенно хвастаться своими подвигами. А сейчас… сейчас она почти явственно ощущала в нём дребезжание какой-то трещины; трещины, которой раньше не было.

— Эх, чего это я, — Лартнис выпрямился и расправил плечи. — Ничего, переживём. А то что это я… Дошёл, однако — детям жалюсь.

— А кто это тебе здесь дети? — полушутя-полусерьёзно вскинулся Тончи.

Ростку ссоры, посеянной в плодородную почву нетрезвой обиды, не дало вырасти появление нового действующего лица. Темноволосый и крепкий парень за соседним столом, который последнее время всё оглядывался на Лартниса, вдруг повернулся и, уставившись прямо в его лицо, без обиняков спросил:

— Осада Вышгородца?

Лартнис громогласно хмыкнул и не менее непонятно для остальных ответил.

— Старая дорога.

— То-то мне твоё лицо знакомо!

С этими словами парень встал и вразвалку направился к Лартнису, который тоже заспешил выбраться из-за стола к нему навстречу. По ходу они опять обменялись какими-то, только им понятными словами, особым образом ударились друг о друга плечами и, не сговариваясь, отправились на выход.

И только уже у дверей Лартнис вспомнил о ребятах и помахал им, прощаясь.

— Нет, он нас действительно за детей считает, — обиженно протянул Тончи.

— Они теперь все будут считать нас за детей, — негромко добавил Юз.

— Они сражались за Рению и за короля. И поэтому имеют на это полное право! — вызов, прозвучавший в словах обычно старавшейся держаться незаметной Легины, настолько поразил ребят, что никто не нашёлся, что ответить.

— Слушай, Миррамат, — повернулся к приятелю Михо, — а что ты там спрашивал у парня о добыче? Я ж тебя знаю. Ты же здесь ничего просто так не скажешь.

Астарен иронично хмыкнул и обвел глазами лица сидящих за столом.

— А вы разве ещё не слышали? Особенности нынешней экипировки наших храбрецов?… Ну, вы же должны знать, что пехоте, гвардейцам… да и многим военным чинам с худыми кошельками… им положено обмундирование и оружие за счёт казны. А кто захочет — может сам, за свой счёт побеспокоиться об экипировке. И многие нынче так и сделали. Благо, хассы ещё летом навезли всякой ваданской всячины: и особых доспехов, очень лёгких и прочных, и невиданных шлемов, и гибких нагрудников, и всего такого… Как знали… Торговля хорошо у них пошла — тем более что с тех, кто не мог сразу расплатиться, они брали долговые расписки.

— Ага, рассказывай! Какие такие расписки с людей, которых хоть могут убить в первой же стычке? — саркастично поинтересовался быстрый умом Тончи.

— Хассы тоже не дураки! Они брали с них расписки на имя их семей. Короче, сейчас по домам возвращаются наши победители, а из добычи многие из них везут — кучу сверкающего металла да долги.

— Не может быть! — не поверила Дженева.

Миррамат пожал плечами.

— Спроси потом у своего Лартниса.

— Никто в нужде не останется, — снова возвысила голос Легина. — Наш король поможет тем, кому будет нужна помощь.

— И это будет очень хорошо, — примиряюще согласился Тончи и тут же поменял тон на повеселее. — Только не забыли ли мы вообще, зачем здесь собрались? А?… Юз, сегодня твой праздник. Потому что ты теперь полноправный ученик чародеев. И в свой праздник ты можешь делать всё, что захочешь. Например, поцеловать любую из наших красавиц… Э-э, да как ты покраснел! Что, уже кто-то из них запал тебе на ум?

— Прекрати свои глупости! — Юз, и правда немного побагровевший, поднял сердитый взгляд на шутника.

— Как скажешь! — Тончи тут же склонился, выражая своё полное согласие. — Сегодня твой день! Всё, что ты попросишь!

— Тончи, ты лучше расскажи, на кого ты сам запал? — промурлыкала Гражена.

— На тебя, моя королева! Только на тебя!

— Только не надо "только", — Михо легонько ткнул соседа кулаком в бок. — Тоже мне… однолюб нашёлся.

— Ах, как грубо! Никто не понимает глубин моего глубокого поэтического сердца! — закручинился Тончи и смахнул рукавом несуществующую слезу.

— И про «поэтическое» тоже не надо, — продолжал подъелдыкивать мохон. — С Гражены и одного поэта уже достаточно будет… Ой! — и он с шутливым испугом закрылся руками, словно ожидая от Гражены звонкой оплеухи.

— Так, два! И кто у нас теперь третий на очереди краснеть? — как ни в чём не бывало, Тончи широко огляделся в поисках новой жертвы. — Гина, а ты чего молчишь?…

Потухшее было из-за Лартниса веселье стало разгораться с новой силой…

* * *

Архивные поиски Ченя имели, в числе прочего, одно техническое последствие. А именно то, что в грудах древних бумаг чародей раскопал сильно подпорченные временем документы. Это означало, что теперь, ко всем прочим заботам, придётся ещё и заняться переписыванием — пока на потемневших листах ещё можно было разглядеть текст. Понятно, что никого из посторонних писарей к этому делу нельзя было привлекать. В подобных случаях наиболее важные и серьёзные тексты переписывали сами чародеи; то, что попроще — доставалось их ученикам. Именно поэтому на следующий день, сразу после того, как закончились утренние занятия, Кемешь подозвала Гражену и Дженеву, в двух словах объяснила им суть дела и попросила в ближайшие дни походить после обеда в Башню чародеев.

— Ой, нет, — заныла Гражена, — только не это! Я лучше месяц буду тут полы мести, только не возиться с этой скучной писаниной!

— Насчёт мести здесь полы, считай, что ты меня уже уговорила! — кивнула Кемешь. — Только кто займется перепиской? Эд-Тончи я уже не могу просить, он и так уже столько раз… Михо быстрее пишет топором по дереву, чем пером по бумаге. Гина…

Сердитую речь Кемеши прервал неразборчивый голос.

— Ты что-то сказал? — обернулась она к его источнику.

— Я говорю — я могу. Переписывать, — прокашлявшись, громче повторил Юз.

Кемешь задумчиво подождала, пока новичок подойдёт ближе.

— Ты… правда можешь?

Тот уверенно кивнул.

— Я дома для всей нашей улицы писарем работал. Они говорили — у меня рука лёгкая. Мол, если я пишу за них прошение, то всё у них там выходило, — объяснил Юз.

Чародейка обернулась к Дженеве:

— Тогда ты покажешь Юзу, как попасть в Башню? — и, дождавшись её кивка, повернулась к Гражене. — Знаешь, где тут стоят мётлы?…

…И опять Дженева и Юз шли рядом под холодным, моросящим дождиком. И в этом вполне можно было, обыграв, найти забавную закономерность, но Дженева, честно говоря, даже не вспомнила, что это можно сделать. Её мысли сейчас были наполнены вчерашней встречей с Лартнисом — точнее, болезненными воспоминаниями об искалеченности старого друга; о той его внутренней трещине, из которой вдруг выплёснулся его плач… Вдобавок ко всему этому ей пришлось-таки признаться себе, что что-то в этом общем ощущении болезненности касается её лично. Касается её самой. Девушка нахмурилась этой мысли и, прежде всего, проверила уголки своего сердца: не завалялась ли там случайно влюблённость в старого приятеля?… Нет, вроде нет. Даже точно нет — и она, как и раньше, может честно и прямо смотреть в глаза маленькой Соснины, жены Лартниса и матери его сына… Дженева с облегчением вздохнула — нет, с Лартнисом её, как и прежде, связывают только дружеские чувства.

Ох… Задумчиво шагавшая Дженева чуть даже не запнулась: в том-то всё и дело, что уже не связывают! Мелкие детали вчерашнего пронеслись перед её мысленным взором; детали, которым она тогда не придала значения… Лартнис изменился. Очень изменился. И этот Лартнис уже не стал бы ухохатывать их с Граженой, рассказывая им разные смешные истории… или учить их выдувать стекло… Этот Лартнис уже не захотел бы водить дружбу с ней. Ох…

— Ты извини… Я тогда немного грубо… себя вёл, — сквозь обволакивающий туман жалостливых мыслей прорвался серьёзный голос её спутника. Она подняла к нему лицо — и ответно улыбнулась.

— Пустое. Как тебе, кстати, на новом месте?

— Хорошо. Только я там переселился. Михо уговорил меня перебраться к нему в комнату.

— О, вместе веселее, конечно! — согласилась она. И добавила со вздохом. — Два мешочка вейхорского чая…

— Что?

— Ничего… Осторожно, здесь спуск и скользко!

— Ну и грязюка же здесь у вас… У нас дома даже в самые дожди и то чище. И суше.

— Ага. У нас тоже. У нас почва каменистая и…

— Так ты не местная?… А откуда?

— Я-то из Астарении. Там, где Яса ещё такая узенькая и маловодная. Не то, что здесь…

Разговаривая обо всём и ни о чём, они добрались до Башни. Там их встретил Чень, провёл на место, посадил поближе к окну, объяснил, что нужно делать, — и ушёл по своим делам.

Дженева с тоской оглядела покосившуюся стопку старых бумаг, аккуратно разложенные письменные принадлежности, нетронутую свечу, заблаговременно торчащую в подсвечнике… И подняла взгляд на сидевшего напротив неё Юза. По его лицу трудно было догадаться, что он сейчас думает о предстоящей им нудной работе.

— Ну… ты сам вызвался! — вздохнула она и потянулась за первым листом.

…Работать с Юзом оказалось вполне себе ничего. Он не приставал без нужды с расспросами, что, мол, тут делать и как, не слишком отвлекал её по пустякам и не отказывался поболтать, когда становилось уже совсем скучно. Более того, очень скоро Дженева разобралась, что отстранённая и немного высокомерная молчаливость Юза лишь ширма, за которой находится интересный и доброжелательный собеседник. Главное, нельзя было самому пытаться отодвинуть эту ширму: от любой сторонней попытки проявить здесь инициативу Юз тут же хмурился и замыкался. Быстро сообразив это, девушка обдуманно перестала делать неправильные движения — и результат не замедлил себя ждать. Неизбежная утомительность чернильно-перьевого занятия переросла в приятство интересных бесед и поучительных рассказов, окрашенных в мягкие оттенки лёгкого юмора. Даже Чень, время от времени заглядывавший к ним, однажды почти всерьёз попытался выяснить, а что такого забавного они смогли найти в переписке старых отчётов. Ребята лишь прыснули в ответ.

По вечерам они сдавали чародею сделанную за день работу, а потом втроем пили чай. Иногда к ним присоединялась Кемешь, да не одна, а с печеньем или блюдечком варенья. Так что Дженева однажды улыбнулась себе, что пропавший тогда вейхорский чай, оказалось, пропал не зря.

И одно только царапнуло ей сердце. Это было ещё в самый первый день. Вечером, когда она вернулась домой, к ней в комнату заглянула Гражена. Искоса поглядывая на неё, подруга нарочито безразличным голосом всё пыталась что-то выспросить. Дженева, торопливо уплетавшая остывший ужин, её намеков никак не ловила. Тогда та, не выдержав, зашла в лоб.

— А по-моему, этот Юз неровно к тебе дышит.

Дженева поперхнулась супом.

— С чего ты взяла?

— Ну кажется мне так… А тебе ещё не кажется?

— А мне вот кажется, — прокашлялась Дженева, — мне кажется, что тебе один раз такое уже казалось. С Керинеллом. Помнишь?!

Гражена немного потухла — но тут же снова воспрянула духом.

— Ты лучше подумай, зачем ему надо было сегодня напрашиваться вместо меня?

— Может быть, он просто хотел произвести на Кемешь хорошее впечатление.

— Может-может-может быть, — иронично пропела Гражена. — А когда он вчера всё выспрашивал у меня, кто тебе Лартнис, что ты ему так обрадовалась? На кого он тогда хотел произвести впечатление? А? — победно вскинула она голову.

Дженева задумалась. Что-то в этом было… Недаром же и ей самой что-то такое показалось. Ещё тогда, когда она впервые увидела его у Ченя. Неспроста же у неё тогда мелькнула мысль — а не из-за неё ли тот мальчишка из трактира оказался у чародеев?…

Только было совершенно ясно, что Юз совершенно не может задеть её сердце. Да, оно сейчас сжалось, но совсем по другой причине. Это память о той боли, которую легко причиняют, уходя от тебя, те, к кому ты сама неровно дышишь.

Как Мирех.

Или те, кто тебе просто дорог, как друг.

Как Керинелл и Лартнис.

Нет, не хочет она сама причинять кому бы то ни было эту боль. И если этот Юз и правда что-то такое чувствует к ней… тогда она должна быть в общении с ним особенно осторожной и аккуратной. Это решено.

— Гражен… Это самое… — устало вздохнула Дженева. — Ты бы лучше разобралась с теми, кто неровно дышит к тебе. А то так жалко бывает на человека смотреть… А я уж сама буду на своём огороде!

* * *

Говоря Гражене, что прежде, чем заглядывать в чужой огород, ей нужно заняться своим, Дженева, естественно, имела в виду Гилла.

С того концерта Синиты Гражена вернулась сама не своя; мягкие, осторожные расспросы подруги закончились тем, что она разрыдалась. Дженева, слушая её сбивчивые объяснения вперемешку со всхлипами, нескоро разобралась в причине её горьких слёз, а когда поняла — с облегчением рассмеялась: тоже мне горе — влюблённый в неё по уши поэт написал о ней в своих стихах! Да тут наоборот, гордиться этим надо!… Гражена вспыхнула, обозвала подругу бессердечной и вообще ничего не понимающей. Как она может только говорить, что нужно гордиться собственным унижением?…

Впрочем, этот всплеск эмоций оказался последним. Гражена высморкалась в подсунутый платок и задумалась о том, что со стороны всё это и правда может выглядеть иначе. После долгого и почти спокойного обсуждения с Дженевой этой самой стороны, она приняла решение.

Ничего изменить она уже не может; если кто-то сообразительный догадается о гра-сине Гражене, если пойдут слухи и сплетни… что ж, ей тогда нужно будет вести себя гордо, достойно и так, будто бы всё в порядке… Дженева поддакивала — да, на смело идущего человека и собаки не лают (и, захлопнув рот, не давала сорваться упрямо крутящемуся на кончике языка продолжению "особенно, если никаких собак поблизости и нет").

И уже очень скоро настороженная Гражена почувствовала вокруг себя ветерок, в котором тихо зашелестело ненавистное ей отныне слово «гра-сина». От этого слова она каждый раз внутренне вздрагивала, но внешне вела себя безупречно. И чем больше этот ветер набирал силу, тем выше она держала голову и тем многозначительно-скромнее улыбалась. А когда она расслышала, наконец, в нём нотки зависти, ей даже почти понравилась роль возлюбленной поэта.

Одно-единственное она забыла учесть: самого Гилла. Его настолько не было в её мыслях, что когда он, выполняя своё обещание, снова нашёл её в университете, его появление оказалось для неё неожиданностью. И не сказать, что бы приятной.

Гилл никогда не назначал свидания, но находил её с завидной регулярностью. Он рассказывал ей свежие новости, смеялся, восхищался её красотой и умом, светился от счастья — и при этом умудрялся не замечать того, что при его появлении лицо Гражены темнело. Он был счастлив. По ночам он взахлёб писал стихи, сонеты, баллады… Их так же взахлёб читали. Везде, повсюду, от дворцов до городских предместьев, начала разливаться мода на влюблённость.

Лорд Станцель с горечью смотрел, как внук губит на корню свою карьеру: вельможа, баловавшийся в молодости героическими рифмами, ещё мог добраться до вершин Туэрди; для того же, чьими виршами объясняются в любви, двери власти закрыты навсегда. Он несколько раз пытался растолковать Гиллу, чем тот рискует, занимаясь столь несерьёзным делом, как стишки и песенки. И хоть пока безуспешно, но он не оставлял надежды переубедить внука. Вот если бы у него ещё у него самого голова не была занята неотложными делами!… Последние месяцы для мажордома выдались такими тяжёлыми, что он однажды чуть даже не пожалел, что король не отправил его тогда в подземелья Дырявой башни. Ну пусть там сыро — так зато сидел бы себе спокойно, и не надо было ломать голову, где взять денег, денег, денег… Уж слишком война вымела казну. А условия заключённого Ригером мира больше восстанавливали его задетую монаршую честь, чем восполняли траты на войну.

Да тут ещё на горизонте снова замаячила старая беда. Приближался день рождения принцессы Легины. Четырнадцать лет, возраст совершеннолетия членов королевской семьи. Возраст, когда инфант обычно объявлялся наследником престола. Умудрённый горьким опытом лорд Станцель опасался, что это может спровоцировать короля на очередное неразумное буйство. И ещё неизвестно, чем оно может обойтись и стране, и казне.

Тем не менее, отпраздновать совершеннолетие старшей принцессы надо было достойно и как положено. По зрелом размышлении мажордом решил на всякий случай подстраховаться — распорядился устроить празднование не в Туэрди, а в здании Королевского театра. Подальше от Ригера.

Было ещё одно опасение, что Легина может вдруг потребовать слишком роскошного и дорогого празднования. Лорд Станцель даже заранее подготовил небольшую, но убедительную речь о монаршей мудрости, умеющей согласиться на малое для себя ради величия всего Королевства. Но заготовка не понадобилась. Его любимица рассеянно выслушала описание ожидающего её празднования и кивнула, соглашаясь на всё оптом. На радостях мажордом сам предложил ей сказать, чего бы она ещё хотела.

Лучше бы он этого не делал. Легина опустила глаза, а потом, запинаясь и косноязыча, попросила устроить день рождения и для Гины. Который она могла бы отпраздновать со своими новыми друзьями и знакомыми. В доме лорда Станцеля — она всё-таки его внучка, так ведь? Вечером, после того, как главное празднование уже закончилось бы. Тихо, скромно, они бы немного поболтали, потанце…

Ошарашенный не столько самим этим сумасбродным планом, сколько его очевидной продуманностью, лорд Станцель, наконец, опомнился и оборвал девочку на полуслове. Это никак невозможно! Это слишком рискованно! И вообще это блажь!… Она принялась переубеждать старика, со всё большим и большим жаром. Тот был непреклонен… Долгий спор ни на каплю не сдвинул старика с его решения. Легина ушла почти в слезах.

Стоя потом истуканом, который обматывали тканями, примеряли, а то и кололи булавками суетливые от сознания важности своего долга швеи леди Олдери, Легина с непривычной горечью думала о своём неисполнимом желании… Она принцесса, почти будущая королева — но не может провести свой праздник с теми, с кем бы хотела.

Конечно, можно было бы пригласить на День рождения принцессы. Но тогда её могут узнать. Нет, это не годится!…

Как всегда восторженная леди Олдери наклонилась к девочке и, почтительно ахая, повторила свой вопрос о том, не жмёт ли той новое платье? Легина вышла из своих горьких дум и, подняв глаза к женщине, отрицательно качнула головой. Вид близко расположенного лица леди Олдери столкнул её мысли с нахоженного пути и они почти сами по себе пошли в новом направлении.

А леди Олдери-то вблизи совсем не такая, как кажется издали. Вот это да… А почему же она этого раньше не замечала?

Поиск ответа закончился быстро: Легина присмотрелась к тому, что так сильно изменяло лицо немолодой женщины — к блеску помады, к бархатистой пыльце пудры, к чёрной краске на бровях. Как интересно…

И как всё это кстати!

— Моя леди! — подняла голос Легина.

— Да, моя принцесса! — мгновенно присела в почтительном полупоклоне леди Олдери.

Легина подняла руку к её склонённому лицу и легонько провела кончиком пальцев по её наведённым карандашом бровям и нарумяненным скулам.

— Я хочу на своём празднике быть такой же красивой, как и моя леди.

Леди Олдери никогда не отличалась непонятливостью. Особенно в таких делах. Её самой ведь тоже, как и этой девочке, не повезло — природа не одарила красотой. Но это не помешало ей самой сделать себя весьма привлекательной… А ведь когда-то и она плакала, глядясь в зеркало. Как, наверное, сейчас делает эта девочка…

Леди Олдери подняла сосредоточенный взгляд к неприступно-серьёзному лицу Легины, оценивающе осмотрела его… Бедная девочка! И, приняв решение, уверенно ответила:

— Моя принцесса и так гораздо красивее своей покорной слуги. Но на празднике она будет просто неотразима!

— И чтобы старше! — нетерпеливо добавила принцесса: чем больше принцесса Легина будет непохожа на Гину — тем лучше.

— И старше, — послушно согласилась та.

Освободившись от утомительного стояния в примерочной, принцесса сразу же отправилась к мажордому. Тот с удивлением воззрел на её неожиданное возвращение.

— Я хочу, пусть он прочитает на моем празднике свои стихи. Я хочу!

— Кто — он? — после паузы меланхолично поинтересовался старик.

— Ну, он… твой внук, — на мгновение замялась Легина. — Я так хочу!

Лорд Станцель пожал плечами. Пускай, раз уж так…

— Хорошо… Он прочитает что-нибудь из своей "Героической поэмы"…

— Нет! — подняла голову принцесса. — Я хочу, чтобы он… новые стихи. Да!

Старик бросил на неё довольно сердитый взгляд, но спорить не решился. После того, как он категорически настоял в вопросе с днём рождения Гины, его «настоятельные» права, хоть и на время, но пропали. Он попробовал было мягко уговорить Легину, мол, героическая тема более приличествует празднованию совершеннолетия старшего королевского ребёнка, но только пробудил этим нежелательное направление беседы. Посерьезневшая Легина спросила, не может ли король на предстоящем празднике назвать её своей наследницей. Мажордом помолчал, выбирая, как бы так ответить. А потом, почти неожиданно для себя, стал говорить ей, как много лет говорил всем ренийским королям, когда дело касалось слишком важных для Королевства тем: честно, без обиняков и реверансов. Нет, на месте Легины он не питал бы лишних надежд. Как минимум, ей нужно запастись терпением.

От слов про терпение у Легины горько дрогнули губы. Но уже через мгновение к ней вернулось её обычное, серьезно-непроницаемое выражение лица.

В дверях она остановилась.

— Ты ведь не говорил внуку, кто Гина на самом деле? — негромко спросила она и, получив отрицательный ответ, добавила. — Ну тогда и не говори ничего такого.

* * *

Легине повезло: леди Олдери была счастлива в любви, и даже неоднократно счастлива. Ей не было оснований жалеть о даром прожитых годах, а значит завидовать молодости. Долгое колдовство над лицом девочки окончилось удачным превращением угловатого подростка в юную девушку, похожую на фарфоровую статуэтку. И пока довольная своими трудами леди Олдери собирала свои баночки и кисточки, Легина с удивлением разглядывала в зеркальце, какой она, оказывается, может быть — словно дерзко заглядывая сквозь годы, оставшиеся до возраста настоящей взрослости.

В полдень для гостей открылись двери театра. На пышно украшенном возвышении в главной зале, освобожденной от лишней мебели, в коконе темно-алого бархата и золотистого атласа, в окружении младших сестёр и придворных дам сидела первая ренийская принцесса, улыбкой или лёгким кивком головы приветствовавшая вплывающие и выплывающие волны богато разодетых придворных, горделивых королевских служащих, восторженных провинциальных вельмож, щеголеватых военных, волнующихся представителей всех ренийских гильдий и цехов и даже скованных людей явно крестьянского вида. Было похоже, словно вся страна пришла поздравить своею принцессу и прикоснуться к изначально исходящему от неё Королевскому благословению. Дары, безостановочно подкладываемые к подножию возвышения, уже превращались в холм, аляповатый и бесформенный.

Организовывая празднество, лорд Станцель балансировал на тончайшей грани: с одной стороны, он старался, чтобы здесь не прозвучали сколь-нибудь заметные намёки на престолонаследность принцессы, а с другой — чтобы отсутствие этих намёков не выглядело слишком подозрительным и навевающим разные сомнительные мысли. Хуже всего было то, что рядом с принцессой не было ни короля, ни королевы (Энивре до сих пор не оправилась от последних родов и сейчас опять болела).

После короткого перерыва, во время которого слуги, как деловитые муравьи, выносили подарки и заново освобождали помещение, началась развлекательная часть празднования. Теперь в зале вместо степенных делегаций провинций и сословий появлялись певцы, музыканты, менестрели… Придворные и гости, толпившиеся по периметру комнаты, вежливо рукоплескали артистам, но больше были заняты болтовнёй, чем предоставленными им зрелищами. Принцесса тоже не получала никакого удовольствия от шумных действ внизу. В кольце гостей она разглядела людей, которые больше знали Гину, чем Легину. Что, если её сейчас узнают?… Больше всего её беспокоила Гражена, стоявшая рядом с леди Олдери. Легина не упускала обеих из поля зрения; но пока, кажется, в поведении Гражены не было ничего подозрительного. Время от времени та переговаривалась со своей родственницей: судя по всему, они обсуждали кого-то из присутствовавших, но движения указующих глаз явно относились к другим гостям. На неё саму Гражена почти не обращала внимания… Легина немного расслабилась: нет, хорошо-таки поработала леди Олдери!

А вот и ещё одно испытание для умения леди Олдери: сквозь залу стремительно шагает Гилл. Не доходя нескольких шагов до возвышения, он также стремительно останавливается, ныряет в глубокий поклон… и быстро выпрямляется, глядя своими вызывающими глазами прямо ей в лицо.

Сердце Легины с грохотом сорвалось куда-то вниз. Сейчас он вскинет к ней руку и громко, перебивая несмолкающий шелест окружающей болтовни, выпалит: "Гина! А ты что здесь делаешь?"

Гилл вскинул руку — и немного вскачь принялся выкрикивать строки из своей "Героической поэмы". Его молодой задор привлёк к нему всеобщее внимание: болтовня заметно стихла. Чтец размахивал руками, вскидывал голову, и так высоко бросал голос, что каждый раз казалось, что он вот-вот даст петуха. Но всё обходилось. Прочитав несколько строф, Гилл резко остановился, коротко поклонился и, поменяв позу на более спокойную, сделал паузу. Он стоял, сдержанно и задумчиво глядя опущенным взглядом куда-то в сторону.

В заинтригованном зале щелчком наступила полная тишина.

Гилл замедленно вздохнул — и всё так же не поднимая отстранённых глаз, принялся читать новые стихи. Неожиданно глубоким голосом с неожиданно новыми, бархатистыми оттенками.

Вы, ветерки, что миру рассказали, Как горько я страдал, и вы ручьи, Где слёзы замутили блеск струи, Когда я плакал у любви в опале…

…Легина перевела остановившееся было дыхание. Её сердце стучало, как сумасшедший дятел, — но зато уже на своём законном месте.

Вот и сбылось то, о чём она так мечтала последние дни. Он читает ей свои стихи. Это к ней обращёны его чарующие слова. Это для неё он, как тогда, заложил руки за спину и чуть раскачивается в такт своим словам.

Только для неё!… Любовь — иных даров я не припас Тебе, гра-сина. Я не ждал, не скрою, Иной отрады, кроме встреч с тобою, Иного солнца, кроме этих глаз[Здесь и далее стихи принадлежат средневековому испанскому поэту Феликсу Лопе де Вега Карпио.].

Теперь он смотрел прямо ей в глаза. Его голос стал громче, твёрже. Он даже перестал покачиваться. Он смотрел прямо в её лицо.

Только что теперь толку? Теперь в ушах Легины до сих пор стоял его голос, когда он выдохнул — гра-сина…

И она вдруг почувствовала себя случайно занявшей чужое место. Как будто ей случайно достался поцелуй, адресованный другой. Как будто она с замиранием сердца прочитала пылкую любовную записку, на другой стороне которой — не её имя.

Ну и что, что его голос сейчас направлен к ней? Ну и что, что он, говоря все эти прекрасные слова, проникновенно смотрит ей в лицо? Не её он сейчас видит, не её…

Тишина. Щедрый шум рукоплесканий. Откланявшийся Гилл отходит в сторону — и как раз в сторону Гражены. Легина непроизвольно закусывает губу. Сигнал окончания этой части празднования. Как хорошо… К ней подходят, чтобы провести в комнату для отдыха. И это хорошо…

Но в тесной комнате, заполненной суетой и обсуждениями, кто в каких нарядах нынче пришёл и кто в этот раз поскупился с подарками, Легина почувствовала себя плохо. Настолько плохо, что ей захотелось расплакаться. Она встала и, отделавшись прилипчивых придворных дам стандартными словами "здесь душно, хочу воздуха", вышла из комнаты. Но в коридоре тоже было шумно и людно. Тут она и правда ощутила духоту.

Она зашагала, полагаясь на своё выработанное годами умение ориентироваться в дворцовых закоулках. Чутьё не подвело её. После должного количества ступенек и поворотов ноги вынести её к старой, толстой двери, от которой несло долгожданным холодом. Девочка с кряхтением налегла всем телом на крепкий, тугой засов чёрного хода. Когда он с треском пошел в сторону, дверь распахнулась на вечернюю улицу и Легина по инерции вылетела наружу. И остановилась, как вкопанная.

Ещё утром, когда она ехала в театр, вокруг была унылая поздняя осень, с мелким моросящим дождем и льдистой грязью под колёсами кареты. А сейчас…

А сейчас всё вокруг было покрыто ровным, чистым слоем первого снега. Он повсюду отливал загадочно блестящей, густой голубизной и весело рыжел в тех местах, где на него падал свет из окон.

Легина сделала несколько шагов по свежей, нетронутой глади снежного покрова. Её ноги мягко придавливали его к земле. Она остановилась. Было так тихо, как только и бывает во время снегопада.

Медленно, преодолевая непонятно откуда взявшееся внутреннее сопротивление, она подняла голову к высокому небу. Из его бескрайней чёрной синевы прямо на неё летели крохотные хлопья снега, падая лёгкими прохладными уколами на её лицо, на губы, на ресницы широко открытых глаз. Снежинки падали… Легина замерла, вглядываясь в их неспешное движение, в то, как они безостановочно появлялись из неведомой бездны и, не уворачиваясь, достигали её. Её, такой маленькой по сравнению с этой бездонной глубиной…

И её беды, горести и невыплаканные слёзы тоже вдруг стали тоже такими маленькими, такими пустыми… что их почти и не осталось. Они словно растворились в бесконечно тихо летящих снежных искорках.

…И пришло ещё одно чудо: Легина вдруг почувствовала, что это не снежинки падают к ней, а она сама невесомо поднимается вверх, к этому бесконечному небу, пролетая сквозь пылинки звёзд… Она по-птичьему раскинула руки — и заплакала, легко-легко заплакала…

* * *

Сонную тишину пустынной улицы нарушил торопливо-осторожный топот. Был поздний вечер; свет горел в редких окнах. Возле дома с высокой остроконечной крышей шум шагов превратился в сдержанную возню и перешёптывание. Наспех слепленный снежок легонько стукнулся в оконное стекло на втором этаже.

Тишина. После короткого совещания попытка привлечь к себе внимание повторилась. Только после третьего снежка, сопровождаемого уже сдавленными ругательствами, раздался звук распечатываемого окна. Оттуда выглянула тёмная фигура и, разглядев движение внизу, прошептала:

— Слышу, слышу. Держите.

Из окна на верёвке, тяжело качаясь, пошёл свёрток. Когда его поймали, верёвка была затянула назад, сама фигура осторожно выбралась наружу и по грубой каменной кладке принялась ловко спускаться вниз, а потом, когда расстояние до земли было уже безопасным, с уханьем спрыгнула в низкий сугроб.

В этот момент окно наверху снова раскрылось и тонкий мальчишечий голос пропищал:

— Войк, я хочу с вами!

Фигура внизу заметно возмутилась.

— Сиди дома, ты, мелочь!

— А иначе я расскажу отцу, что ты взял огневики! — с вредными нотками пригрозил тот.

Внизу началось короткое раздражённое совещание, которое закончилось тем, что Войк прошипел:

— Ладно… Только чтобы потом не жаловался, что замёрз или устал!

— Не буду! — радостно пискнул мальчишка, скрылся в комнате и после паузы стал выбираться наружу. Делал он это не так ловко, как его брат, так что компания внизу пару раз уже собиралась ловить падающее тело. Когда спуск благополучно окончился, скалолаз получил от старшего брата подзатыльник, но это нисколько не уменьшило его самодовольства.

После того, как увеличившаяся компания скрылась за углом, Войк спохватился:

— Огонь взяли?

— Горшок с углями, — ответил ему товарищ и похлопал свободной рукой по подозрительно выпирающему сбоку плащу. — Я об него гре-еюсь…

— Войк, а Войк, а куда мы идём? — громким шёпотом поинтересовался мальчишка, сопровождая свои слова дёрганьем брата за рукав.

— Хватит болтать! — оборвал их парень в короткой куртке. — Пошли скорее! И так столько времени потеряли!

Компания поднималась в Верхний город. Их путь тускло освещала проглянувшая сквозь туманную дымку половинка луны. На Тополиной улице они свернули в переулок и принялись чуть ли не на ощупь искать в глухой кирпичной стене нужную калитку.

— Вот она! — раздался чей-то шёпот. — Только закрыта.

В неё по очереди потыкались все подряд, словно кому-то из них, более удачливому, запертая дверь могла поддаться.

Парень в куртке отошёл от стены и стал разглядывать её. Преграда была не очень высока, примерно в два роста взрослого человека. Поверху плелись голые ветки плюща. Летом преодолеть эту стену было, что чихнуть. Да и сейчас это не очень несложно, несмотря на обледенелость камней. Только бы добраться до того плюща…

— Помогите мне забраться наверх, — приказал он спутникам.

— Пусть лучше моя мелочь лезет, — предложил Войк. — Щас закинем туда Феннита, а он отодвинет щеколду.

— Ага, конечно! — обрадовался мальчишка и, даже не дожидаясь помощи, попробовал вскарабкаться на стену. Его подкинули вверх, до путаницы веток, откуда он уже самостоятельно добрался до верхнего края стены и скатился вниз, в наваленный снег. Скоро с той стороны калитки раздались звуки возни и тяжёлое сопение.

— Ну!… Ну, давай!… Вот здесь, слева! Ну, дави же! — нетерпеливо подгоняли его остальные.

— Н-нет… Не могу, — наконец выдохнул лазутчик. — Очень туго. И замёрзло.

— О, чёрт! Подкиньте меня! — снова раздался прежний приказ. На этот раз его выполнили беспрекословно. Парень в куртке легко взлетел наверх и спрыгнул на ту сторону. Оттуда донёсся обиженный плач.

— Гилл!… Ты упал прямо на меня-я…

— Феннит! — многозначительно возвысил голос его старший брат. Плач тут же стих.

Раздался громкий треск ломающегося льда и дверь калитки, наконец, дрогнула. На неё надавили всем скопом, и она отошла достаточно, чтобы сквозь отверстие можно было протиснуться.

По нечищеным дорожкам сада шустрая компания добралась до площадки перед тёмным жильём.

— Здесь! — отдал приказ Гилл. — Вытаскивай огневики!

Войк положил на скамеечку свёрток и развернул его. Внутри оказались длинные и тонкие металлические стержни. Все остальные разобрали их и принялись втыкать в близстоящие деревья.

— Запоминайте, где они! А то темно, потом не увидим, — предупредил Гилл. — А ты доставай свой горшок. Что там?…

— Нормально. Немного остыло, но я сейчас раздую, — ответил парень в плаще. Мощно работая молодыми лёгкими и подсыпая время от времени в горшок мелкую щепку, он снова разжёг угли. — Готово!

Все по очереди зажгли просмоленные щепки и разбежались к своим деревьям.

Вдруг что-то вспыхнуло и с треском принялось раскидываться яркими искрами огня. Раздался многоголосый стон восхищения. Один за другим стали загораться и остальные огневики. Всполохи огней и поднявшийся шум могли разбудить и мёртвого, но Гилл на всякий случай метнул в окна несколько снежков.

— Хватит, — остановил его кто-то. — Я увидел за окном тень. Там уже видят.

— Прячьтесь! — страшно прошипел Гилл.

Все отбежали в тёмноту сада, за заснеженные стволы деревьев — наблюдать за творением рук своих.

Картина была завораживающей. Яркие белые искры, разлетающиеся во все стороны ночи, живой треск и шипение… Когда потух последний огневик, все перевели дыхание, возвращаясь в тёмную и морозную реальность, и чуть ли не заново вспоминая, кто они и зачем сюда пришли.

Потом без лишних слов, ещё находясь под впечатлением прошедшей феерии, бесшумными тенями выскользнули из садика. Дело было сделано…

…Возле окна молчаливо и спокойно стояли две девушки. Нежданный фейерверк закончился, в непроглядной тьме виднелись разве что светлые пятна снега, но отойти от оконного проёма казалось чем-то вроде маленького предательства. Память ещё сверкала зрелищем рукотворного звездопада.

— Не пойму я тебя… Что тебе ещё надо?… Да если бы мне такое… Если бы мне…

Дженева переступила босыми ногами по холодному полу. Ответный шёпот раздался нескоро.

— Не моё это. Просто не моё… И странно, что ты не можешь этого понять.

Гражена замолчала — но темнота вокруг, скрывающая лица, настойчиво и мягко звала на бСльшую откровенность.

— Я ведь даже не злюсь на него за то. Да и он такой человек — ну нельзя на него долго злиться, просто нельзя… Ну просто ничто во мне не будится! Не отзывается. Разве что только какое-то разочарование.

— Может, он напоминает тебе Тэиршена?

— Нет. Он совсем другой… Знаешь, он похож на эти огни: красиво, ярко, ух, ах!… Только всё так быстро, скоропалительно, и ни света, и ни тепла. А вот, к примеру, уголь… непривлекательный, чёрный весь… А горит — долго. И тепло от него.

— Ты думаешь, он быстро прогорит?

— Не знаю… Нет, я о другом. Ладно, — Гражена отвернулась от окна. — Давай уже спать. Завтра рано вставать.

На следующий день в нужное время Гилл стоял в широком, пустынном коридоре, пряча в складках длинного плаща настоящий живой бутон, который он всеми правдами и неправдами раздобыл в дворцовой оранжерее. Заблаговременно радостное ожидание быстро закончилось: дверь напротив распахнулась, открыв взору трепетно-знакомый облик. Гражена перешагнула сквозь падавшую из окна полоску света яркого, морозного дня, отчего её стройная фигура в строгом тёмном платье, её тонко-очерченное лицо в ореоле воздушных чёрных волос на невыносимо долгое мгновение стали словно сотканы из лунного серебра.

Гилл широко поклонился, нисколько не скрывая счастливой улыбки, и раскрыл навстречу ей ладонь с алым огоньком на тонкой, колючей ножке.

— Здравствуй, моя красавица. Я не видел тебя целый день.

Не останавливаясь, хотя и чуть притормозив движение, Гражена кивком поблагодарила его за цветок и так же кивком показала на причину, почему она сейчас не может взять его. Гилл шагнул к ней, намереваясь освободить её от ноши стопки толстых книг.

— Не надо, — коротко бросила девушка. — Извини, я спешу. Мне нужно отнести это.

Проходя рядом с ним, она вежливо улыбнулась ему и, неуловимо тонко качнувшись в сторону, чтобы всё ещё вытянутая его рука не могла достать её, предложила:

— А розу — о, какое чудо! — дай ей. Она мне потом отдаст.

Гилл автоматически бросил взгляд на Легину — и снова целиком и полностью повернулся к Гражене. Но та уходила пустым, длинным коридором.

Когда она скрылась за поворотом, Гилл медленно перевёл глаза на уже оказавшуюся рядом Легину.

— Привет, сестрёнка! Как у тебя дела? — обняв её за плечи, нарочито весело поинтересовался он.

Легина вздрогнула.

— Что ко мне в гости не заходишь? Нет времени? Или не знаешь, где я живу? Ну тогда хоть скажи, где сама живешь. Я навещу тебя. Как-нибудь. И ты заходи. Моя мама будет рада тебе. Она гостей не любит, но ты — ты совсем другое дело… Чего грустная-то? — тряхнул он её, словно намереваясь этим оживить её. Одна мысль пришла ему в голову. — Если кто тут тебя обижает, ты только скажи. Я разберусь. Гина, поняла?

Она выдавила из себя кивок.

— Ну, приятно было с тобой поболтать. Заходи, если будешь в наших краях. А мне пора бежать.

Руки Гилла упали с её плеч — и от этого словно и его мысли оставили её саму; Легина, по-прежнему не отводившая от него глаз, хорошо заметила это. Его лицо было таким, какое обычно бывает у человека, считающего, что никто на него не смотрит: задумчивое, чуть неуверенное и как будто не здесь.

Он ушёл, торопясь и не оглядываясь.

…Легина подошла к пыльному, рассохшемуся подоконнику, на котором нереально-ярким сном лежал начинающий уже увядать цветок. Медленно-медленно протянула к нему руки — но вдруг, сильно покраснев, от чего её обычно бледное лицо стало почти одного цвета с бутоном, отдёрнула их и быстро зашагала прочь.

Оставив чужой сон на чужом подоконнике…

* * *

Перед зимними праздниками в Венцекамень почти день в день вернулись Кастема и Айна-Пре. Кастема ещё распаковывал вещи, когда к нему заглянули первые гости.

— Здорово, непоседа, — широко улыбнулся Чень. — Как съездил?

— Нормально… Вы, как, разделите со мной обед? А то я проголодался, мочи нет. Тогда я скажу, чтобы Фаюнг накрыла на троих.

— Прикажи уж на четверых, — поправила его Кемешь. — Скоро должен подойти Айна-Пре.

— Хорошо… Как тут у вас, всё ли ладно?

Чень сел в широкое, грубо сколоченное деревянное кресло.

— Да не так, чтобы совсем всё ладно… Третьего дня случился пожар на причальных складах. Сгорела куча леса, который ещё осенью сплавили из Мохони… В левобережной Астарении на скотину напал мор. А крестьяне так торопятся резать ещё не заболевших коров, что весной детям и молока не будет… У старой леди Мерривей случился удар. Она очень плоха. Королева теперь в трауре. Это ведь последняя её фрейлина, с которой она приехала в Рению… Ну а ты что выездил? Мы тут наслышаны о твоих подвигах.

— Да уж, — рассмеялся всё ещё возящийся с дорожными вещами Кастема. — Сага о том, как ренийский чародей перепил хассанеянских купцов. Ну, шутки шутками, — продолжил он сдержаннее, — а выигранных от пари денег хватило закупить достаточно дольденского хлеба. Так вот… Там ведь, что летом не вытоптали войска, то зимой ушло за долги.

— Нет, так дело не пойдёт! Ты нам подробно расскажи, как всё было, — глаза Ченя нетерпеливо блестели.

— Не приставай к человеку, — вступилась за товарища Кемешь. — Видишь, устал с дороги!

— Да ничего. Сейчас всё и расскажу. Только пошли уже обедать. Есть хочу, жуть… А дело было так…

В столовой комнате весело горел камин. Отблески огня играли на гранях стаканов. Сдержанно стоящая в стороне служанка с неодобрением поглядывала на слишком шумный разговор за столом. После первой перемены блюд в комнату без стука вошёл Айна-Пре, румяный и бодрый с мороза. Фаюнг ещё больше поджала губы на его запанибратское появление. Тут Кастема заметил, что на столе не оказалось четвёртого прибора. Почти смиренно он напомнил служанке, что она забыла сделать. Когда та демонстративно послушно скрылась за дверями кухни, Кемешь в осторожных выражениях выразила удивление её поведением. Кастема нарочито испуганно огляделся по сторонам и понизил голос до шёпота.

— Иногда мне кажется, что это она хозяйка в этом доме. А не я.

— Умеешь ты баловать слуг, — пожал плечами Айна-Пре. — Я себе такого не позволяю.

— Что-то ты не в настроении, — пригляделся к нему Чень. — Рассказывай, что случилось. Как съездил? Нашёл то, что искал?

Айна-Пре дождался, пока вернувшаяся служанка не закончила свою возню с тарелками и не вышла из комнаты, повинуясь полученному от хозяина знаку.

— Кажется, нашёл… Но не уверен.

— Рассказывай по порядку, — попросил Кастема.

— Хорошо. Из всего того списка учеников чародеев вешкерийского Круга к тому времени, как я туда приехал, осталось только двое. Во-первых, хозяйка хутора, крепкая пожилая женщина, вся жизнь которой подчистую заполнена хозяйством, детьми и внуками. Про свою чародейскую юность вспоминать не любит. Там чисто… Во-вторых, бродячий фокусник, одноглазый Лис. Я его едва нашёл. Когда Круг распался, он поначалу пробовал использовать свои ещё не очень значительные умения… и даже пытался самотужки овладеть остальными чародейскими тайнами. Благо, ему досталась почти вся библиотека Круга. Судя по тому, что я от него услышал, он был настойчив и честолюбив. Сейчас он развлекает нехитрыми трюками деревенские ярмарки. Там тоже чисто.

— Это всё? — после паузы спросила Кемешь.

— Нет. Был ещё один. Дареджей.

— Если верить нашим записям, он вот-вот должен был войти в Круг, — уточнил Чень.

— Да. Он у них был одним из самых способных учеников. И, судя по всему, он ничего не забыл и ничего не простил. Дареджей много лет был у "вешкерских братьев", говорят, даже командовал сводными отрядами в Большом восстании. Потом на несколько лет исчез — и объявился в Местании, драгунским капитаном, а затем и полковником. В самом начале этой войны был тяжело ранен и попал к нам в плен. Долго болел, но так и не выкарабкался. Буквально за день до моего второго приезда в Вешкерию он умер. Сведения точные.

— Значит, ты с ним не встретился? — нетерпеливо спросила Кемешь.

— Нет.

— Эх, плохо…

— Плохо, конечно. Теперь уже и не узнать точно, его ли рук это дело…

— Почему же, — поправил его Чень. — Если у нас больше «дыр» не будет, значит — его.

— Да, придётся ждать, — нехотя согласился рассказчик. — Просто ждать. Впрочем, у меня есть ещё одна ниточка. К раненому Дареджею из Венцекамня приезжал какой-то родственник, скорее всего брат. По имени не то Челеней, не то Чебутар…

— Черендар. Младший брат по матери, — уточнил Чень. — Я нашёл это в бумагах. Уже после твоего отъезда.

— О! И я хочу найти его. Может, хоть через него мне удастся увидеть. Всё-таки кровное родство.

— Черендар, Черендар, — задумчиво протянул Кастема. — Где-то я слышал это имя… Вспомнил! Они с женой держат трактир возле старого порта. Где-то рядом с часовой башней.

— Точно! И мне говорили про трактирщика! Названия заведения не помнишь?

— Нет.

— Ничего, найду его, — кивнул тот, довольный полученными сведениями, и потянулся к ещё нераспечатанной бутылке. — Ну что, выпьем за удачу?

— Нет, только не это! — буквально отшатнулся Кастема. — Извини, но я теперь на вино долго смотреть не смогу.

— Да-да, точно, — доверительно понизил голос Айна-Пре. — Кстати, говорят, вы там под конец сыпали в "золотую гриву" соль и перец, чтобы было не так слащаво? И что потом во всей Асберилли не осталась ни капли вина?

— А в реке — ни капли воды, — буркнул Кастема. — Ну всё, теперь такого понапридумывают…

— А ты нам расскажи, как на самом деле было.

— Да я только что рассказал. Хватит уже… — попробовал тот отделаться, но Чень его перебил.

— Нечего, ничего! Мы ещё раз послушаем! — и даже подался вперёд, для большей убедительности.

Кастема обречённо оглядел лица друзей.

— Ладно, — сжалился Айна-Пре. — Не хочешь ты, я сам расскажу. Подробно и в деталях. А ты будешь только поправлять, если где не так.

Изменившийся в лице Кастема издал нечленораздельный всхлип — из которого, впрочем, тут же родился негромкий смех. Дрогнул смехом и Чень. Кемешь тактично прикрыла ладонью губы, но её выдавали трясущиеся плечи. Последним засмеялся Айна-Пре.

Их смех отражался друг в друге, набирая силу.

Пока не превратился в оглушительный, дружный хохот.

* * *

Друзья похожи на лето. Когда оно есть, ты воспринимаешь его как должное, как само собой разумеющееся, и даже позволяешь себе капризно жаловаться на жару или на надоедливых августовских мух. А когда лето уходит, тебе очень начинает его недоставать. И может даже ещё не все деревья пожелтели и опали, а ты уже мечтаешь, чтобы оно поскорее вернулось.

Но между ними есть и важная разница. Если тёплое время года нельзя вернуть своими усилиями, то дружбу не только можно, но и должно.

Примерно к таким суждениям пришла, в конце концов, Дженева. От той встречи в Бакалавратке у неё появилось неприятное чувство оставленности, которое никак не хотело перестать грызть её сердце. Вынужденное обдумывание его причины в один прекрасный день оформилось в такое простое решение всё исправить и всё вернуть.

О, эта самоуверенность юности!…

Приняв решение, Дженева принялась действовать. Результатом её действий оказалась их совместная, на троих, вылазка в первый день праздника зимнего солнцеворота. Которая, впрочем, очень скоро закончилась тем, что Лартнис, заведя их в незнакомое заведение не очень высокого пошиба, куда-то убежал "на минуточку". Минуточка длилась и длилась… Болтавшая за двоих Гражена глянула на опущенные плечи Дженевы.

— Может, уже пойдём отсюда? Не нравится мне здесь…

— Подожди. Вдруг Лартнис сейчас вернётся, а мы уже ушли. Будет не очень красиво… Так что там дальше, нашла леди Олдери те золотые пуговицы?

— Нашла, — скучно вздохнула Гражена. — Потом их прислали от королевы. Их случайно увидели у Веринеи, среди её стеклянных бусинок, парчовых обрезков и прочих безделушек. Леди Олдери говорит, что маленькую принцессу уже прозвали сорокой, за страсть тянуть всё, что блестит. Потом перед тёткой извинились, но всё равно, осадок остался ещё тот…

— Ага… Бывает… — односложно поддакнула Дженева и снова тяжело замолчала.

Гражена открыла было рот, чтобы снова предложить уйти, но ей помешали.

— Барышни, не хотите выпить с нами? — донёсся не очень трезвый голос с соседнего столика.

Дочь барона лишь бросила в ту сторону взгляд, от которого завяла бы и трава.

— Я заметила, он давно на тебя поглядывает, — зашептала немного оживившаяся Дженева. — Похоже, ты ему нра-авишься.

— Я всем нравлюсь, — отрезала та.

Тут на её лице от какого-то воспоминания заиграла ироничная улыбка. Заинтригованная Дженева ещё больше оживилась и принялась подначивать подругу рассказать её всё. Гражена не стала особо долго упираться. Коротко оглядевшись по сторонам в поисках излишне любопытных ушей и заговорщически понизив голос, она рассказала, как на днях её позвала к себе леди Олдери и в сдержанных выражениях передала ей свой недавний разговор с лордом Рэгхилом. В общем, судья решил, что он уже достаточно продемонстрировал как своё высокое положение и основательную благоразумность, так и добропорядочность своих намерений. И попросил у леди Олдери руки её юной родственницы.

— А она что? — восхищенно выдохнула Дженева.

— А она сказала, что решать мне самой и что она передаст мне его предложение.

— А ты что?!

— А я… — посерьёзнела Гражена. — Я представила, как всю оставшуюся жизнь перед моими глазами будет мелькать его длинная фигура… и есть я буду не то, что люблю сама, а то, что любит он. В общем, я сказала леди Олдери, что полагаюсь на её деликатное умение подсластить любую пилюлю.

— Да ну?!

— Ага, — улыбнулась Гражена. — Так что теперь тёткины званые обеды, похоже, будут лишены его многословного присутствия.

— Нет, ну какие красивые барышни! — раздалось совсем рядом.

Гражена едва успела затормозить взглядом неопрятного взлохмаченного парня, который явно собирался шлёпнуться за их стол.

— Терпеть не могу пьяных! — нарочито громко и по слогам продекламировала Гражена, гневно глядя в воздух, поверх всех голов.

От стойки раздался сердитый южный говор хозяйки.

— Габри, не приставай к другим посетителям, или я позову мужа, забыл уже, сядь на место или… — её немного крикливый голос потихоньку становился всё тише и тише, пока от него, в конце концов, не осталось только недовольное бурчание. Но слова её и так уже возымели действие. Со словами "хорошо, хорошо, тётка Олли", присмиревший Габри вернулся к своей компании. Инцидент был исчерпан.

— Терпеть не могу пьяных, — глухо повторила Гражена.

— Давай-ка мы действительно уйдём отсюда, — запоздало согласилась Дженева. — Прямо сейчас! А Лартнису я ещё скажу насчёт того, куда он нас привёл… Нет, подожди, не вставай, — изменила она решение. — Пусть они сначала уйдут.

Гражена согласно кивнула: тот парень сейчас поднял свою компанию и они все вместе отправились на выход. И правда, будет благоразумно не сталкиваться с ними лишний раз.

— И вот что я тебе ещё скажу насчёт Лартниса, — решилась посуровевшая Гражена. — Похоже, война его испортила. Так что ты, подруга… не обманывай себя. И не переживай ты так, — уже мягче продолжила она, заметив, как вдруг опустились плечи Дженевы. — Кто-то уходит, кто-то приходит.

Дженева промолчала на многозначительность последних слов. А ведь точно — надо было соглашаться с тем предложением насчёт праздников, которое туманно прозвучало от Юза.

Они посидели ещё немного, откровенно скучая и обсуждая унылую мысль — что, если вдруг праздники продолжатся так же, как и начались… Расплатились с хозяйкой, получив от неё со сдачей кучу наставлений не шутить с огнём, легкомысленно гуляя в одиночку там, где их могут обидеть, а с ними не будет тех, кто сможет их защитить, и вообще они по виду благородные барышни, а заходят в такие места… — короче, девушки едва вырвались из её немного приставучей заботливости.

На ярко освещенной улице было шумно и многолюдно, несмотря на ударивший к вечеру крепкий морозец. Дорогу им часто пересекали группы нарядно одетых людей. Из соседних зданий доносились звуки весёлых скрипок и топот танцующих ног.

— Домой идём?

— Да куда же ещё? Поздно уже. — Гражена поплотнее закуталась в тонкий плащ. — Ты дорогу помнишь? Я плохо знаю Старый порт.

Дженева внимательнее огляделась по сторонам.

— Вроде помню. Да тут и заблудиться-то трудно. Нам пойдут все дороги, что поднимаются вверх, от реки… Что там твоя Терестина, когда свадьбу играют?

— Пока точно не знаю. Слышала, летом вроде хотят…

Улицы постепенно пустели от праздношатающегося люда, да и горящих фонарей становилось поменьше. Район, честно говоря, был ещё тот. А праздничный шум и суета, дававшие чувство безопасности, остались позади. От настороженной тишины вокруг болтовня девушек сама собой превратилась в шёпот. Дженева даже пару раз испуганно оглядывалась на чудящиеся ей звуки торопливых ног.

После долгого перехода по тёмной улице, которая была больше похожа на ущелье, они увидели впереди светлоё пятно от фонаря и припустили к нему, почти бегом. Дальше уже шла более-менее знакомая часть города. А вот и люди снова появились: под дверями какого-то дома стояла маленькая толпа; похоже, они кого-то оттуда ждали. Переведя дыхание, девушки замедлили ход и принялись шутливо подначивать друг друга за страх, которому только что поддались.

От толпы отделилась фигура и шагнула к ним в тусклый свет фонаря.

— Какая встреча, красавица!

…Потом Дженева пыталась понять, была ли эта встреча случайна или же Габри с приятелями проследили за ними. Этот вопрос так и остался открыт; она не пришла к какому-то определенному выводу. Но в тот момент ей было совсем не до этого. Пустая улица, желтый круг грязного снега под единственным фонарём, стоящая осторонь в темноте кучка людей с неизвестными намерениями — и явно довольный новой встречей тот самый пьяный парень, который приставал к ним ещё в трактире…

Гражена, не останавливаясь, смерила его взглядом, не предвещающим ничего хорошего.

— Иди проспись!

Слова её вышли довольно грубыми. Габри тут же не преминул воспользоваться этим для продолжения разговора.

— Такая красивая барышня — и такая грубая. А мы как раз хотели пригласить тебя с нами в гости.

— Вот ещё! — презрительно бросила Гражена и отвернулась от него.

— Нет, п-подожди! — бросился за ней вдогонку парень и попробовал схватить уходящую девушку. В его движениях не было особой агрессии, скорее просто пьяная бесшабашность и бесцеремонность. Гражена, не останавливаясь, довольно зло оттолкнула его назад. И от её толчка ему словно передалась часть её злости. Габри собрался и сделал новый бросок в сторону уверенно шагающей Гражены, и на этот раз более удачно. У него получилось крепко схватить её и повернуть к себе лицом.

— С нами так н-нельзя! — крикнул он и тряхнул её. — Слышишь, красавица, не дури!

…Кровь бросилась Гражене в лицо. Она вдруг увидела себя в Астагре, в том знойном безветренном воздухе, где прямо над ней нависало такое же пьяное лицо Тэиршена, услышала его интонации "слышь, красавица, не дури"… Как будто её жизнь сделала полный круг и вернула её на старое место…

Только она сама сейчас была другая! И эта другая Гражена уже не пропала бы бесследно в омуте страха и бессилия!…

Гражена почувствовала, как гнев поднялся в ней, поднялся могучей и огненно-радостной волной. На этой волне она сделала какое-то лёгкое и простое движение, высвобождаясь из захвата, и, не задумываясь, что делает, вложила всё своё огненно-радостное тело проснувшейся тигрицы в простой удар. Мерзкое, пьяное лицо отлетело в сторону, и вместе с ним отлетел и Габри.

Раздался глухой стук удара непокрытой головы обо что-то твердое. Габри замер бесформенным кулем неопрятного вида.

Этот глухой стук разбудил компанию, до сих пор спокойно наблюдавшую происходящее. С лёгким вздохом изумления, в котором тут же проявились рассерженные нотки, товарищи Габри двинулись к стоящим девушкам. Сначала медленно. Потом всё быстрее.

— Бежим! — испуганная Дженева дёрнула подругу за рукав. Но та, кажется, даже не услышала её. В ней играло опьяняющее бешенство, неугасимо разгоревшееся от долгожданной расплаты за давнее унижение.

Дальше всё произошло очень быстро.

Гражена с едва слышным рычанием огляделась вокруг.

Дружки Габри целеустремлённо двигались к ним. На лицах тех, кто попадал в свет фонаря, было явственно видно намерение поквитаться за незаслуженную обиду их друга.

Гражена бросилась к заснеженной куче мусора, ждущей не то весны, не то пожара, и с хриплым рыком выдернула оттуда крепкую палку.

Увидев это, парни только ускорили свой шаг. Теперь и в темноте их лица светились злостью.

— Ну, бешеная, берегись, — прохрипел шедший впереди толпы.

Дженева заорала и бросилась к стене заборов и домов, стучась в запертые двери и калитки.

Гражена перехватила древко поудобнее. В её родных краях палка была распространенным оружием, особенно среди простонародья. И хотя ей самой, мягко говоря, очень редко удавалось попрактиковаться в этом воинском искусстве, она достаточно часто видела и шуточные, и настоящие схватки. Сейчас память преданно подсказывала и правильную стойку, и правильную хватку.

Только на что она могла рассчитывать, против почти десятка молодых мужиков явно негалантной наружности?…

Метавшаяся Дженева, почти потерявшая от страха голос, разглядела в темноте приближающуюся в их сторону фигуру крепкого мужчины — и с хриплым полувсхлипом-полувоплем кинулась в его сторону. Впрочем, он и сам, похоже, всё заметил и припустил к ним. Дженева повернулась и бросилась назад, к подруге.

— Ну? Кто первый? — в голосе Гражены плескалась неподдельная ярость. — Кто, х-холопы?

— Ты сама, девка, напросилась!! Давай, ребята!…

По поданному знаку они рассредоточились широкой дугой. Гражена отскочила назад, чтобы не оказаться захваченной в кольцо. Но и они двигались вперёд и в стороны, предусмотрительно оставаясь вне её досягаемости.

Дженева подскочила прямо к парням, и, чуть ли не плача "ну ребят, ну не надо, ну пошутили и хватит", попыталась затормозить собой их неумолимое движение. Её тут же и молча отшвырнули в сторону.

Ощерившись, Гражена закружила палку сумасшедшей мельницей. Нападающие дрогнули и остановились. Гражена издала победно-яростный вопль — они поняли, с кем имеют дело! — и снова перехватила оружие на верхнюю стойку. Сейчас она готова была сразиться со всем миром.

Но заминка произошла не из-за продемонстрированного ею боевого приёма (хотя он, и правда, получился впечатляющим). За спиной Гражены на сцене появилось новое действующее лицо — и те парни сразу поняли, что его потенциальное действие может оказаться значительно более серьёзным, чем от двух сопливых девчонок, пусть одна из которых и не на шутку вооружена сломанным черенком от лопаты. Айна-Пре приближался как стремительно катящийся с горы здоровенный камень: кто не успел уйти с его дороги, он сам разбирать не станет!

— Это что здесь? — рявкнул чародей.

…То, что дальше произошло, было невозможно, невероятно и просто глупо. Услышав знакомый голос, Гражена с воплем взвилась в воздух и прыжком повернулась в обратную сторону — теперь направляя своё импровизированное оружие против подошедшего защитника!

— К чёрту! — рявкнула она ему в ответ. — Т-ты!!

И это было так странно, что все вокруг на мгновение оцепенели. Замерли в своём танце, наверное, даже редкие снежинки… А когда это мгновенное оцепенение, длившееся, казалось, целую вечность, схлынуло — всё изменилось, хотя внешне сцена оставалось такой же: стоящие друг напротив друга удивлённый Айна-Пре и яростная Гражена с грозно поднятым оружием; Дженева, почти убитая тем, что вдруг сделала подруга; с тихим стоном пытающийся встать Габри и его нелепо остановившееся дружки.

Внутреннее чувство изменения оказалось таким сильным, что его почувствовали даже нетрезвые и распалённые злостью парни. В этой ситуации, в новом противостоянии они были лишними.

Глупее не бывает!…

Конечно, можно было и дальше разбираться за нанесённую им обиду — но это чем-то было похоже на попытку погреться в лучах вчерашнего солнца. То, как их противник легко и не задумываясь подставил им спину, лишало их возможную забаву всякого интереса.

Для сохранения своего лица бросаясь негромкими эпитетами вроде "точно бешеная…", "ещё укусит…", они, не сговариваясь, развернулись, подхватили Габри и не спеша отправились дальше по своим делами.

Их уход со сцены заметила только Дженева: ни Гражена, ни Айна-Пре, похоже, уже ничего не видели, кроме друг друга.

Дочь барона всё так же стояла, занеся оружие и дрожа от ярости.

Чародей смотрел на неё с выражением какого-то удивлённого недоумения; не то, что бы замерев, но просто не двигаясь с места и ничего не говоря.

Вдруг его лицо дрогнуло, а уже в следующее мгновение он бросился в поклон глубокого извинения — и так и замер. Гражена зарычала… и, словно немного очнувшись, опустила руки. Потом со всего размаха и с такой силой метнула уже ненужную палку на кирпичный забор, находившийся на приличном расстоянии, что та жалобно треснула.

Айна-Пре остался стоять недвижно склоненным и даже не поднял опущенной головы.

Не говоря ни слова, Гражена шагнула в сторону, обходя стоящего у неё на пути чародея, и решительно зашагала вперёд. Всё ещё не пришедшая в себя Дженева немного пометалась на месте, не зная, что ей делать — бежать ли за Граженой или извиняться перед чародеем — наконец решилась и, всё оборачиваясь на уже выпрямившегося и удивлённо смотрящего вслед Гражене Айна-Пре, неловко побежала вслед за подругой.

Догнала она её, размашисто шагающую, нескоро, когда уже улицы снова стали оживлёнными и шумными.

— Гражен, ну подожди, — выдохнула она, — да подожди же ты…

Гражена резко остановилась и обернулась к подруге.

— Чего тебе?

— Да подожди же ты…

— Чего ты? — уже мягче повторила та.

— Ох, не могу, ноги дрожат… — Дженева прислонилась к стене какого-то здания и бессильно съехала вниз. — Если бы ты знала, ка-ак я испугалась.

— Да? — хмыкнула Гражена. — Трусиха.

— Да куда уж мне до тебя. Ох… Ну ты, конечно… Ну ты, конечно была — ого-го! Как эти — ну помнишь, мы читали? Древние женщины-воительницы!

Польщённая сравнением Гражена подошла к подруге и села рядом с ней, так же опёршись о стену.

— Терпеть не могу пьяных, — в который раз за этот вечер повторила она, но теперь уже гораздо миролюбивее. — Ну что, пойдём? Люди же смотрят.

— Да, сейчас… Если только встану, — со смехом призналась Дженева.

Гражена засмеялась вслед ей и, легко поднявшись на ноги, помогла подруге принять вертикальное положение.

— И хорошо, что Айна-Пре оказался там, — негромко, как о чём-то неважном пробормотала отряхивающаяся Дженева.

— К чёрту твоего Айна-Пре! — ощетинилась дочь барона.

— А извиниться перед ним тебе бы всё-таки стоило, — решилась Дженева, подняв свой взгляд прямо в её глаза.

Гражена глухо посмотрела в её посерьезневшее лицо. И отрезала:

— Обойдётся.

* * *

Барон Трене Гордый, отец Гражены, не любил хвастунов. Если кто-то при нём начинал распространяться — мол, я умею то-то и то-то, а ещё вот что могу — Трене нарочито равнодушно бросал: "А во вчерашний день сбегать можешь?". И что-то было в этих словах, от чего собеседник скучнел и переводил разговор на другое.

Гражена ещё маленькой восприняла этот урок — не пытаться выдавать из себя больше, чем ты есть. В глубине души она даже гордилась тем, что отец никогда не предлагал ей самой сбегать во вчерашний день.

Но одержанная ею в тёмном переулке тройная победа впервые пошатнула веру в мудрость ясного понимания невозможности вернуться в минувшее.

О, несомненно, было очень приятно знать, что ты не только не испугалась нападения мужичья, но и смогла достойно отразить его.

И какой сладкой песней разливалось во всём теле осознание: у неё наконец-то получилось доказать Айна-Пре! О, каково было вспоминать, как дрогнуло его недоумённое лицо, как он склонился пред ней!

Но всё это меркло перед неимоверным чувством облегчения и освобождения, которое вдруг и щедро родилось от третьей победы; победы над тем, кого не было тогда в том переулке; победы над тем, что давно минуло.

В том переулке не пьяный Габри отлетел от её такого лёгкого и точного удара; это был Тэиршен. Тот Тэиршен из прошлого лета, которого она ещё несколько секунд назад любила всем сердцем — и одновременно тот Тэиршен, который уже в следующее мгновение нависал над ней неотвратимым, деревенящим ужасом. Тот Тэиршен, который, как оказалось, тяжёлым грузом жил все эти долгие месяцы в её памяти.

Гражена словно вернулась в давно прошедший день давно минувшего лета — и не просто вернулась, но и исправила допущенную там ошибку. Одним ударом она освободилась от того чувства страха, от стыда за слабость и бессилие и от неуловимо преследовавшего её с тех пор запаха гнилой моркови.

Как это оказалось просто!…

И как вовремя. Буквально несколько дней спустя после той незабываемой ночной прогулки по старому порту Гражена влетела в комнату Дженевы, только что вернувшейся со своих уроков, и с порога, на одном дыхании, выпалила:

— Они приехали сюда! Они нашли меня! Ты не представляешь!…

Дженева непонимающе обернулась к явно чём-то взбудораженной подруге. Та с размаху хлопнулась на своё любимое канапе и сжала замком руки на груди. Наверное, чтобы не было видно, как они дрожат.

— Ты не представляешь! — повторила она и тряхнула головой.

Набрав побольше воздуха, Дженева села рядом.

— Кто они?

Гражена одарила её коротким взглядом с сумасшедшинкой. И тише добавила.

— Барон Эрниверн и его сын, Тэиршен.

От удивления Дженева закашлялась. Когда очередная её попытка выдавить из себя что-то членораздельное закончилась всё тем же голосовым шумом, Гражена не выдержала и тихонько засмеялась.

— Ладно, не напрягайся уже так… — слишком быстро отсмеялась она. — Я поняла, что ты хочешь спросить. Я сейчас всё расскажу. Ой-й-й…

Рассказ, собственно, оказался коротким. Сегодня днём барон Эрниверн и Тэиршен подошли к Гражене в университете. После недолгой прелюдии в виде "встреча земляков в чужом городе" барон в весьма осторожных выражениях выразил своё сожаление по поводу недоразумения, которое позапрошлым летом случилось между "милой Граженой" и "моим недотёпой". Надменно державшаяся Гражена ещё выше вскинула голову. Барон Эрниверн сокрушённо покивал, объясняя, почему он так долго не знал обо всём, что случилось, а как только узнал — так сразу… И если милая Гражена ещё не против, они могли бы наконец-то отыграть так глупо сорвавшуюся свадьбу…

— И знаешь, — задумчиво объясняла Гражена подруге, — когда я тут же сказала на это "Нет!", по-моему, это его… ну, обрадовало. Это было едва заметно. Но это было. Клянусь, это было!

— Ничего не понимаю… А дальше что?!

— Да вот почти и всё. Я ушла, они остались. Ах, и вот ещё: когда я уже уходила, Эрниверн попросил у меня прощения… Подожди-ка, — перебирая детали воспоминаний, Гражена вдруг наткнулась на что-то важное. — Да… Он действительно попросил прощения. Вроде как за «недотёпу-сына». Ну, всё такое… Но на самом деле, — повысила она голос, — на самом деле он просил у меня прощения за них обоих.

— А-а-а… Вот оно что, — протянула Дженева.

— Ну да, конечно! — нервно всхлипнула Гражена. — Я поняла, что меня тогда задевало в их виде. Они чего-то боялись! Понимаешь?!

Дженева невесело рассмеялась.

— Они, наверное, узнали, что ты стала учеником у чародеев.

— И решили, что будет безопаснее…

— …не иметь тебя врагом.

— Точно. Провинциалы! — подвела чуть презрительный итог Гражена. — Впрочем, могли и не стараться. Сдались они мне оба, чтобы о них даже думать!… Нет, — поправилась она в ответ на ироничный взгляд подруги, — поначалу, конечно, чего-то такого мне и правда хотелось. Поквитаться… И всё такое… Только это было поначалу! А потом…

И она отрицательно покачала головой, медленно и широко. Наступила долгая пауза, во время которой девушки глубоко задумались, каждая о своём. Устоявшееся молчание прервала Дженева.

— А ты не думала… Ты не хочешь… Ну, снова? С Тэиршеном? — осторожно и запинаясь поинтересовалась она.

— Нет, — низкий голос Гражены сейчас был спокоен и твёрд. — Тэиршен — вчерашний день. Да… И пусть во вчерашний день можно вернуться… Но жить в нём не хочется! Короче, пусть он берёт мое прощение и валит с ним на все четыре стороны!

Она откинулась назад, на жёсткую спинку канапе, и, замахав в воздухе ногами, захохотала.

— Ого-го, пусть пользуется тем, что я сегодня добрая и щедрая! Ого-го, мне не нужно вчера, у меня будет завтра! Самое лучшее в мире завтра!… И у тебя, кстати, тоже, — нахохотавшись и намахавшись, выдохнула она расслабленно. — Я сегодня добрая…

* * *

Но на этом взаимопроникновение минувшего и нынешнего не закончилось. Следующее послание из прошлого ожидало Дженеву. Правда, оно был немного другим, да и закончилось иначе.

В тот день дежурившему во флигеле чародеев Кастеме нужно было срочно уйти куда-то по своим делам — и он наспех попросил Дженеву посидеть вместо него, пока не вернётся. Дженеве это было не впервой; она легко согласилась подменить учителя. Зато Юз, который случайно присутствовал при этом разговоре, казался слегка озадаченным.

— А что, нельзя было просто так уйти? — поинтересовался он, дождавшись, пока довольная Дженева не займёт освободившееся после Кастемы место.

— Нельзя, — строго ответила она. — Днём здесь всегда должен кто-то быть. Понимаешь, если вдруг кому-то понадобятся чародеи, всегда есть место, где их можно найти.

— Ну ты-то ещё не чародей.

Дженева пропустила мимо ушей чуть ехидные нотки.

— Ну и что. Я их ученик. И оч-чень неплохо смотрюсь здесь.

Юз положил на полку книгу, которую до этого листал, и вздохнул:

— Пойду я…

— Зачем? Оставайся, — тут же предложила ему Дженева. — Посидим, поболтаем. Что там, кстати, с Михо? Он, наверное, тебе больше рассказывает.

Потоптавшись, Юз шагнул-таки в её сторону и сел на лавку.

— Вчера ему опять пришло письмо из дома.

— И? — решилась она пришпорить замолчавшего товарища. Последнее время Михо всё чаще жаловался на какие-то неприятности, досаждавшие его многочисленным мохонским родичам.

— И он уже точно решил съездить туда посмотреть, чем он может там помочь.

— А когда он едет? Не знаешь?

Юз отрицательно мотнул головой — и повернулся на звук открывающейся двери. В комнату входил астарен средних лет, по виду небогатый мастеровой. Теребя в руках шапку, он остановился у входа, внимательно оглядел с любопытством смотрящих на него молодых людей. И, приняв решение, повернулся к Юзу.

— Света и тепла тебе, парень. Я ищу Дженеву, дочь гончара Бартена из Астарендоуина. Мне сказали… поискать её здесь. Знаешь такую?… Ну, Дженева, — уже нетерпеливее повторил он, сердито зыркнув на невежливо молчащего парня.

Но раздражающее его молчание Юза происходило от совсем другой причины: тот просто ждал, что ответит сама Дженева. Мало ли что; мало ли кто её ищет: может, она не хотела бы иметь с этим мужиком никакого дела. И точно — вон, как странно она на него смотрит…

— Ты ищешь дочь Бартена? — изменившимся голосом пробормотала Дженева. А когда тот повернулся к ней, с хриплым возгласом окончательного узнавания покачнулась вперёд. — Так это т-ты… Б-бартен!

Астарен, резко переставший ломать шапку, уставился всё ещё сердитым взглядом в её лицо.

— Зачем ты меня ищешь? — крикнула она.

И что-то такое было в её крике, что Юз поднялся, явно собираясь уйти.

— Нет! — вскочила она вслед ему. — Останься! Пусть мой отец!…

Её голос сорвался, не договорив, что именно пусть. Бартен переступил с ноги на ногу и снова принялся мять шапку. Но уже не так сильно.

Юз сел обратно.

— Зачем ты меня ищешь?!

— Поговорить хочу, — буркнул Бартен. По его лицу, фигуре, а особенно по рукам, было ясно видно, что он чувствует себя не в своей тарелке. Он был из той породы людей, которые в любом затруднительном положении привычны к сердитому окрику, к ругательству, а то и к размашистой оплеухе. Такие люди и просят, словно виноватят.

— О чём нам с тобой говорить? — никак не могла успокоиться Дженева. — Может быть, ты хочешь узнать у меня, как я жила у бродячих артистов?! Которым ты меня отдал?… Или — продал?… И много ты тогда на этом заработал, отец?!

Бартен скрипнул зубами, но сумел как-то подавить ответный гнев, уже пятнавший багровой краской его щетинистые щеки и бугроватый лоб.

— Ты это… помолчи сперва. Я это… Может, я пришёл просить у тебя прощения.

Словно подкосившись, Дженева мешком села в своё кресло. Слишком недавно случилось то же самое с Граженой; слишком были свежи в памяти все те мысли, разговоры и объяснения, которые были вызваны такой же самой просьбой о прощении.

Дженева всхлипнула. Что ж… Всё верно. Она ведь тоже учится у чародеев!

Согнувшись и спрятав лицо в ладонях, она помолчала. Потом медленно выпрямилась. И, подняв уставшие глаза на всё так же стоящего отца, пробормотала:

— Хорошо. Я не буду держать на тебя зла.

— И правильно, — согласно кивнул Бартен. Теперь он выглядел почти спокойным и почти довольным. Так и не дожидавшись приглашения, он пододвинул к себе табуретку и, проверив её на всякий случай на крепость, уселся. — Я-то здесь не причём. Чего ж тебе держать на меня зло? Это не ко мне всё. Я, наоборот, сколько мог… И не виноват я перед тобой. А если хочешь знать, кто виноват, так это тоже уже дело прошлое. Помер он, и давно. Я вот только, когда болел… долго болел, тяжело, всю лето и осень… так вот жалел, что правды тебе не сказал. Боялся, помру — а груз-то вроде как на мне останется.

— Ты это о чём? — нахохлилась она. В сердце вдруг кольнуло нехорошее предчувствие.

— Да вот о чём…

Бартен метнул взгляд в сторону спокойно сидящего осторонь Юза. Тот понял намёк и опять поднялся на выход.

— Нет, останься! — почти умоляюще крикнула Дженева. Ей почему-то стало очень страшно, а присутствие молчаливого Юза было ободряющим. — У меня нет секретов от друзей.

— Как знаешь, — коротко согласился Бартен. — Ну так вот… Не отец я тебе. Я Илерину взял, уже когда ты у неё была. Старый барон сказал мне. Знал он, что я её люблю, — лицо его вдруг дрогнуло. — Ревновал я её. Но… Что уж тут… Давно это всё было. В прошлом это всё.

— Старый барон?… - недоверчиво переспросила Дженева.

— Да. Отец нынешнего. И твой отец.

Дженева засмеялась.

— Что ты врёшь?

— Кукушка врёт, — обиделся астарен. — А я правду говорю. Старый барон на эти дела уж какой мастер был. Вон сколько его материных детей у нас по округе разбросано.

И он принялся перечислять имена, загибая узловатые пальцы. Дженева отстранённо смотрела на их ловкое движение, а её память почти самостоятельно подсовывала детали, уверенно складывавшиеся в один узор. Там были и случайно подслушанные непонятные по малолетству слова соседок; и то, что Илерина до её рождения была в усадьбе горничной; и то, как она выделяла её, своего первенца, из всех остальных детей… Внезапно одно соображение пришло ей на ум.

— А почему тогда старый барон не признал меня своим материным ребёнком? — оживилась она. — А?

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами Бартен. — Да их у него и так столько было… Одним больше, одним меньше…

— Мужик, ты бы не раскидывался здесь своим мусором, — вдруг заговорил не проронивший до сих пор ни слова Юз. — Чай, не в хлев пришёл.

Шапка, которую астарен всё теребил, была довольно ветхой, так что у его ног уже валялись кусочки войлока и прочая труха. Бартен метнул добродушно улыбающемуся парню сердитый взгляд, его губы дрогнули всегда готовой ответной отповедью — но и только. Астарен раздражённо пошевелился, припечатал шапку к колену и снова повернулся к бывшей дочери.

— Я к тебе как человек к человеку пришёл! Как чтобы поговорить! А если здесь трудовых людей не уважают, то…

— А об этом… ещё кто-то… знает? — почти через силу выдавила Дженева.

— Хм… Да нет. Давно это было. Жёнка моя об этом молчала, характер у неё такой был, всё в себе. Да и мне-то говорить об этом было не с руки, любил я её… Это я тебе первой; когда болел, думал всё. Не хотел помирать с этим грузом-то. Решил, ежели выдюжею, уж найду тебя, расскажу. Чтобы ты не держала зла за то, что я, как мать-то твоя померла, так от тебя и избавился. Да и сама посуди: зачем мне чужой ребёнок-то? И так вдовец с тремя детишками на руках на руках, мал мала меньше. Они, тебе, кстати, привет передавали. Сыны мои уже взрослые, ух! Да и девка по хозяйству уже, тоже подспорье. А ты тоже не пропала, наслышан я, вишь как устроилась, — обвёл он рукой комнату.

— Так, говоришь, никто об это не знает? И нынешний барон тоже? — устало переспросила она, словно это как-то могло помочь ей обрести ушедшую из-под ног почву.

— Да кому об этом надо! Об этом-то и тогда почти никто не знал. А если кто и догадывался… — задумался Бартен. — Те уж сейчас, поди, и забыли об этом. Кому это надо!

— А сам старый барон… он знал?

— Он? Знал, конечно. Илерина-то носила ему тебя, показывала, да… — он закивал головой.

— И что? — с надеждой спросила Дженева.

— Что "и что"? — не понял тот. — Ты лучше скажи, где живёшь. Я тебе гостинчиков привёз, сахарку там, грибочков сушёных, что там ещё. Вот и занесу.

— В доме леди Олдери… На Тополиной улице, — пробормотала она. И замолчала.

Астарен покрутился на табуретке и, стукнув напоследок шапкой о колено, поднялся.

— Ну, бывайте здоровы. Идти мне надо. А к тебе я вечером зайду.

— Подожди, — девушка провела ладонью по лицу, словно пытаясь этим собрать мысли. — Я что-то хотела спросить… Сейчас… А, вот!

— Ну так давай, спрашивай!

— Ага… Соседнюю усадьбу, где барон Эрниверн, знаешь?

— Как не знать?

— Ты, говоришь, болел долго… А они? Что они? Всё ли у них было в порядке? Ну, последнее время?

Бартен хмыкнул неожиданному повороту.

— Да не так, чтобы очень. Я мало что знаю, — признался он. — Мы-то с ними не особенно ладим, но люди всяко рассказывают. Летом как хлеб у них погорел, так крестьяне до сих пор бунтуются. Опрошлу зиму сынок ихний чуть в проруби не утоп. А этой вообще, ночь в лесу на дереве провёл, если бы вовремя не подоспели да тех волков не отогнали. Ох, волков у нас нынче развелось… Прям беда. Зима-то голодная. И люди озверели, хуже волков. Много где слышно люди бунтуют. Но всё ж не так, как эрниверновские. Там ведь до смертоубийства уже дошло, — многозначительным шёпотом добавил он. — Нет, у нас пока хорошо. Наш барон людей держит, распускаться не даёт.

— Ладно, ступай уже…

Астарен потоптался, потом развернулся и со словами "ну, не серчай, дочка", вышел из комнаты.

Наступила тишина…

Эта тишина принесла Дженеве чувство какого-то облегчения; облегчения немного зыбкого, как будто бы на неприятный окружающий вид лёг туман. Вроде и не исчезло ничего, но зато и не так видно.

Не так видно, что было одно простое предательство — а теперь оно стало двойным. Сначала от неё отказался отец. А теперь, оказывается, это сделали даже два отца. То есть отец, который предал её столько лет назад, вдруг оказался ненастоящим, но и настоящий отец вдруг поступил точно так же, ещё раньше отказавшись от неё!

Тут, к счастью, сработало уже ставшее привычным умение смотреть на мысли просто как на мысли. А эта мысль о двух отцах сама по себе была смешной. Дженева нервно рассмеялась — и помотала головой, разгоняя остатки тумана.

— Нет, ты только глянь: насвинячил и ушёл!

Девушка подняла глаза на по-доброму улыбающегося ей Юза. На какое-то мгновение ей показалось, что он всё понимает; понимает, всё, что творится в её сердце. И она почувствовала, как её губы тронула лёгкая ответная улыбка.

— Так ты, оказывается, благородных кровей? Значит, к тебе теперь и не подступиться? — вопросительно поднял брови над по-прежнему смеющимися глазами Юз.

Это напоминание заставило Дженеву нахмуриться: что-то в этом было, что нужно было сообразить и понять. Но первым это сообразил всё-таки Юз. В его голосе впервые послышались серьёзные нотки.

— И значит, вы с Граженой — родственники?

— Да, точно, родственники… — протянула она. Мысли ещё плохо её слушались. — Это получается… Я отцовская сестра её отцу. То есть она мне — племянница… Ну так, да? Ой, сейчас запутаюсь.

— Да, именно так, — подтвердил приятель. — Расскажешь ей?

Дженева задумалась.

— Не знаю. Я подумаю, надо ли… Да, вот! — оживилась она. — Не говори ей ничего. Ну, обо всём этом! Если пусть она узнает, то от меня.

— Само собой.

— Я и отца… то есть Бартена предупрежу.

В коридоре послышались знакомые шаги. Дверь снова открылась и в комнату вошёл Кастема. Он быстро оглядел ребят и насторожился.

— Что-то случилось?

— Приехал мой родной отец. Которого я не видела много лет, — после короткой паузы сказала Дженева. Ей не хотелось, чтобы ещё кто-то узнал о том, что сейчас произошло. Даже Кастема.

— Ну так беги к нему. Что ж ты сидишь? — удивился учитель.

Спохватившись, Дженева вскочила с чародейского кресла.

— Ага, я тогда пошла… Юз, ты со мной?

Юз молча поднялся на выход — в который раз за последний час. Впрочем, теперь уже с гораздо большим успехом.

На улице они, не сговариваясь, остановились. Вечерело. На подтаявший за день снег ложился бодрящий мороз. В тихом, безветренном воздухе были слышны звуки далёких разговоров и смеха. Завтра праздничный день, а люди уже и сейчас веселы.

— А пошли к нам в гости, — вдруг предложил Юз. — Михо накупил в дорогу всякой еды, ну мы ему и поможем, чтоб не так тяжело было везти.

— Спасибо… м-м… но давай в следующий раз. Потом как-нибудь, хорошо? Я лучше домой. Вдруг отец… Бартен зайдёт сегодня. Я хочу его кое о чём расспросить.

— Само собой, — кивнул Юз. — Тогда до завтра!

* * *

Мажордом откинул тяжелую занавеску и с должным поклоном ступил в комнату старшей принцессы. Большая комната — почти зала — была заставлена старомодной мебелью, завешена пыльными драпировками и выцветшими гобеленами. И почти пуста: если не считать дремавшей в огромном кресле дамы-воспитательницы, в комнате находилась одна лишь её хозяйка. Ну и ещё собака.

Хозяйка, принцесса Легина, подняла взгляд на вошедшего старика, но не больше. У лорда Станцеля сжалось сердце. Последнее время её поведение беспокоило её. Точнее, не столько поведение, сколько настроение. Легина была то молчаливо-задумчива, то нервно-раздражительна, то рассеянна. И, главное, всегда при этом замкнута и закрыта от него самого.

Раздумья о причине такого положения дел и (что намного важнее) о способах его исправления, натолкнули старика на мысль о том, что он, видимо, был слишком суров и непреклонен в вопросе "дня рождения для Гины". И в самом деле, положение старшей принцессы не таково, чтобы в нём было достаточно возможностей для просто развлечься и повеселиться. Увы и ах… А ведь она же ещё ребёнок.

Осознав за собой вину, лорд Станцель решил её загладить. Обдумав вопрос, а также не помешавшие бы меры предосторожности, он решился устроить то маленькое празднование, о котором она у него тогда просила. С этим предложением он и пришёл к ней.

Не знавшая ещё этого, Легина по-прежнему спокойно сидела на ковре, посреди комнаты. Вокруг неё лежали пара раскрытых книг и несколько листов исписанной бумаги. В ногах раскинулся Рыжик, который сонно поморгал на зрелище усаживающегося на пол старика, слегка отфыркнулся и, закрыв глаза, снова перешёл на мерное спящее сопение.

— Что читаешь? — близоруко прищурился старик на фолианты.

Не говоря ни слова, Легина подтолкнула к нему книги, которые на ближнем расстоянии оказались трактатами по философии.

— Не весёлое чтение, — признал лорд Станцель. — Но нужное. А это что?

Легина сделала было попытку запоздало спрятать лист бумаги, на который нежданный гость настороженно уставился, но, передумав, с каким-то вызовом сказала:

— Это стихотворение. Обо мне.

Впрочем, лорд Станцель и так уже узнал очередную глупую выходку своего внука.

Несмотря на все предосторожности мажордома, на все его старания, празднование совершеннолетия принцессы не прошло-таки без последствий! Этот глупый мальчишка, успевший возомнить себя невесть кем, написал стихотворение "о принцессе, сидевшей на златистом возвышеньи". То, что он допускал в нём вольности, описывая красоту и изящный стан принцессы, было ещё полбеды. Даже прозрачные намёки, мол, если бы сердце поэта не было уже занято, он бы тут же, не сходя с места, влюбился бы в "чудо красы и величья" — это тоже ещё можно было списать на возраст неразумной пылкости.

Но вот то, что внук лорда Станцеля недвусмысленно назвал Легину будущей королевой, это уже было непростительно! Как и то, что он сам узнал о существовании этих скандальных виршей слишком поздно, когда списки с них уже разлетелись по столице!

Старик сердито засопел, но тут же взял себя в руки. Легина здесь не причём. И пришёл он к ней по другому поводу.

Не зная, как подступиться к разговору, он принялся расспрашивать девочку о её делах и занятиях. Легина неохотно и односложно отвечала.

Разговор не клеился.

— А знаешь, зачем я к тебе пришёл? — решил он, наконец, подступиться к делу. — А давай-ка мы с тобой устроим, право, день рождения для Гины?

И он заблаговременно-довольно выпрямился, ожидая от девочки удивленных возгласов и радостных восклицаний. Но Легина даже не улыбнулась. Она подняла на него свои большие и серьёзные глаза, словно пытаясь прочитать в его лице что-то важное для неё. Не сумев сделать этого, она негромко вздохнула и спросила:

— А ты когда-нибудь влюблялся?

Мажордом сначала опешил — но уже в следующее мгновение давал себе твёрдое обещание, прямо сегодня приказать собрать все сведения обо всех соучениках Легины! Особенно о том самом Эд-Тончи!

Решив так, он чуть успокоился.

— Так ты когда-нибудь влюблялся? — нетерпеливо повторила Легина. — Скажи!

— М-м… — потянул время старик, собираясь с мыслями. И с воспоминаниями. — Я много прожил. И всякое в моей жизни было. Когда я был лишь немного старше тебя, я однажды захворал. Сильно захворал, и меня отвезли в деревню, на свежий воздух и парное молоко… Было лето, — старик всё сильнее уходил в воспоминания. — Такой высокой, сочной и пахучей травы я больше никогда и нигде не встречал. И цветы — так много цветов, что туда летали пчелы с пасеки, до которой было вёрст пять, не меньше. Я часто ходил на ту пасеку. Её держал один старик. Он угощал меня мёдом и учил скачивать его из сот. Я до сих пор помню его сухие и ловкие руки… и тот особенный запах дыма, которым он выкуривал пчёл.

Лорд Станцель помолчал.

— Однажды он спросил у меня, зачем я сюда приехал. Я ответил, мы разговорились. Я ему… всё рассказал. Да. Всё. Он долго слушал — а потом сказал два только слова. Горький мёд.

— Чего? — не поняла страстно слушавшая Легина.

— Я тоже тогда не понял. Но он объяснил. Легенда есть такая. Мол, некогда боги одаряли людей своими дарами. Сеттена подарила прядь волос, которая превратилась в тонкую и тёплую овечью шерсть, чтобы люди могли делать из неё себе одежду. Вечный труженик Чебос отёр капли пота со своего лба. Они упали на землю и, высохнув, стали соляными копями. Брошенные с небес горсть листьев с серебряных деревьев упали на неё с благозвучным звоном — и так у нас появилась музыка. Много там чего было… А самый дорогой подарок был мёд прямо с их стола; мёд сладчайший, подкрепляющий самые уставшие силы и дарящий вечную молодость. И, мол, настолько это был дорогой подарок, что даже счастливые и щедрые боги на мгновение пожалели о нём. Только на мгновение, но этого хватило, чтобы дар прогорк. И до земли долетел уже горький мёд…

— И что? — выдохнула девочка. Её глаза вдруг странно заблестели.

— Вот с тех самых пор на земле появилась любовь. Сначала любовь кажется неописуемо сладкой, животворящей и от всего спасающей. И это истинная правда, правда первого её вкуса. Но только никому, увы, ещё не удалось избежать второго — горечи. Который приходит, раньше или позже… Вот что мне рассказал тот пасечник. А я даже не помню его имени.

Тучная дама-воспитательница, до сих пор спокойно спавшая в своём кресле, что-то забормотала. Легина испуганно уставилась на неё, но успокоилась, когда в пространстве комнаты стали разливаться негромкие трели храпа.

— Хватит о грустном. Ну так мы устроим праздник? — заговорщически зашептал лорд Станцель. Сейчас ему более, чем когда бы то ни было, хотелось это сделать: это был бы прекрасный повод в подходящей обстановке присмотреться к гостям Легины. Особенно к тому самому Эд-Тончи.

Но Легина отрицательно покачала головой.

— Нет. Спасибо. Уже не надо.

Старик удивлённо крякнул.

— Спасибо, — повторила девочка. — И иди. Мне ещё учить надо.

И она пододвинула к себе первую попавшуюся книгу.

Долгий, кряхтящий подъём успешно закончился. Мажордом постоял, переводя дух и что-то обдумывая. И решился.

— Я хочу сказать тебе. Ты должна знать. Я тобой очень горжусь. Ты очень сильная и мудрая.

Легина подняла к нему своё лицо, на котором изумленная недоверчивость уже перетекала в пунцовую радость и гордость.

— Ты будешь настоящей ренийской королевой! — не сдержался старик и, сморгнув слезу, быстро вышел из комнаты.

…Когда дама-воспитательница, наконец, сонно распечатала глаза, она увидела картину, весьма удивившую её: на полу, над даром раскрытой книгой, с радостным и невидящим взором, крепко выпрямившись, сидела принцесса. На всякий случай женщина огляделась вокруг — не случилось ли чего? А когда она снова посмотрела на воспитанницу, та уже вставала с ковра, и вид у неё был вполне обычный, замкнуто-серьезный. Это немного успокаивало. Ещё чуть настороженная она поинтересовалась — "Всё ли в порядке?" — и, получив невразумительно-положительный ответ, с окончательно спокойным сердцем пошла узнавать за ужин.

Глава 8. Вкус любви

И вот, через полтора года после того, как Гражена постучалась в двери к чародеям, ей впервые доверили настоящую чародейскую работу. Правда, не только ей одной, но и всем остальным ученикам тоже. Да и то сказать, работы хватило бы и не такую компанию.

Несмотря на подстеленную соломку, совсем избежать обещанных Айна-Пре голодных бунтов не удалось. Не то, что бы сильно бунтовали — в основном пока доставалось лавочникам да изредка хозяевам усадеб. Но когда в Асберилли толпа чуть не растерзала сборщиков налогов, а в Почехове удалось остановить разгром казённых амбаров, только введя в город регулярные войска, чародеи встревожились не на шутку.

Сразу после праздника холстинки они собрали всех своих нынешних учеников (всех, кроме Михо, ещё не вернувшегося из поездки домой) и даже пригласили двух бывших, Миреха и Кшевчену, красивую полную женщину с заметным вешкерским акцентом.

Инструкции были просты.

Страну всё больше захлёстывает волна злости из-за растущих цен на хлеб. Ещё немного, и может накрыть с головой. Поэтому чародеи сейчас будут спускать через себя, как через шлюз, эту поднимающуюся волну, а ученикам достанется работа второй ступенью «водоотвода», если первая вдруг переполнится. Технически всё это несложно, — подытожил Кастема, — но малоприятно.

…Первые часы работы было просто скучно. Однако вскоре что-то начало меняться: комната словно сжалась, потолок стал тяжелее, а дневной свет заметно туснел. Ребята всё чаще ёрзали, вздыхали, бесконечно тёрли руки и ноги. Легина даже начала всхлипывать.

Перед заходом солнца их отпустили. Ночью редко кому не снились кошмары: всю ночь куда-то приходилось бежать, от чего-то спасаться; на них обрушивались то огромные волны, то огненные смерчи, а то сами они камнепадами летели с вершин гор. А рано утром все сидели на своих местах. В воздухе комнаты заблаговременно чувствовалось вчерашнее настроение, что-то вроде почти ощутимого запаха зубной боли, от чего хотелось чесаться или ныть, скрутившись калачиком на полу.

Снова пошла работа. Чародеи держались дольше, но и их лица вскоре потемнели. Во время коротких перерывов на отдых они всё реже шутили и подбадривали ребят.

На четвёртый день Легина вдруг забилась в истерике, к которой тут же присоединился Миррамат. Их едва успокоили. Так как было уже поздно, в тот день решили больше не продолжать.

На следующее утро чародеи предложили им сидеть иначе — по двое, чувствуя плечо товарища. Это принесло немного чувства защищённости. Стало легче, хотя Легина время от времени продолжала срываться в короткие истерики.

Вернулся Михо. Похудевшие, истощённые ребята смотрели на него, румяного и весёлого, как на существо из другого мира, из другой вселенной, — и не могли поверить собственному ответу "семь дней" на его вопрос "сколько они уже так". Неоспоримо казалось, что прошло несколько месяцев.

Михо заменил Легину. Она попыталась воспротивиться этому решению, но для спора тоже нужны силы. После недолгого препирательства её всё-таки отстранили; точнее — перевели из второго круга в третий, в Миреху и Кшевчене (чародеи решили пока не привлекать своих бывших учеников к непосредственной работе и оставили их на крайний случай).

Пока Легина сидела в кругу, она почти не замечала эту захлопотанную пару. А они, оказывается, всегда были рядом — если и не в самой этой комнате, то уж в соседней. Они топили печи, бегали за припасами, готовили обед, грели чай и подносили воду тем, кто выглядел особенно бледным. Легина вспомнила, как прежде ей в руки откуда-то из окружающего, такого сжатого и закрытого пространства, падал стакан с холодной водой, а потом, уже пустым, куда-то исчезал. Теперь она сама была на хозяйстве, и по праву младшего возраста ей в основном доставалась работа «подай-сбегай-принеси». Старшая принцесса, почти наследница престола, послушно и ответственно выполняла распоряжения лекаря-недоучки Миреха и хозяйки прачечной Кшевчены. За эти дни она повзрослела больше, чем иные взрослеют за годы. Она жила сейчас совсем другую жизнь. Этому способствовало ещё и то, что она перестала возвращаться в Туэрдь, на ночь оставаясь в Башне (многие из учеников, кстати, поступали точно также, чтобы не тратить кучу времени на дорогу и, главное, не пугать домашних своим видом). И то, как легко её отпустили из дворца непонятно куда, без расспросов и сопровождения дам-воспитательниц, было удивительно и необыкновенно.

Однажды вечером Кастема объявил перерыв. На целый день — на целый свободный день! Гражена тихонько расплакалась, услышав о таком подарке, да и остальные хлюпали носами. Почти весь свободный день они проспали. А на следующее утро сидели на месте отдохнувшие, повеселевшие и, главное, уже знающие, что их усилия были не напрасны. Стало понято, что они справятся. Работа далеко ещё не закончена — но они с ней справятся.

Кастема всё чаще объявлял перерывы. А однажды сказал — пока всё; может быть, им ещё придётся вот так собраться, но пока всё. Все свободны. До послезавтра, здесь же.

Миррамат, расслабленно устроившись на полу, пел какую-то малоприличную песенку; Дженева счастливо рыдала навзрыд; Юз сидел, устало сгорбившись и спрятав лицо в скрещённых руках; Тончи с недоверчиво-блаженным видом стоял возле окна, за которым разгорались голубые зимние сумерки. Гражена, раскинув руки, лежала посреди комнаты и как будто глубоко спала. Михо, похудевший и потерявший свой неизменный румянец, бродил по углам только проснувшимся после зимней спячки медведем.

Легина сидела возле стены. В ней росло и крепло чувство сопричастности. Сопричастности к чему, к кому — пока было сложно сказать точно. Конечно, прежде всего к широкому и настоящему кругу чародеев и их учеников, нынешних и бывших. До неё доходили отзвуки отношения отца к чародеям, его не особенно выказываемое, но резкое их неприятие. Сама она не разделяла его — хотя оно и жило в её сердце непроросшим зерном сомнения. Сейчас это сомнение бесследно растворилось. Ей не нужно было никаких слов, никаких других доказательств — она сама видела, что делали чародеи для королевства. Она сама в этом была.

И у её растущего чувства была и другая сторона. Легина ощутила сопричастность к своей настоящей жизни. Она вдруг поняла, что до сих пор жила свою жизнь, как будто ждала, когда та начнётся.

* * *

Когда ребята пришли послезавтра, в назначенное время, их ждал настоящий сюрприз. Та самая комната, впитавшаяся явственностью непрекращающегося, непросыпающегося кошмара — сейчас была ярко освещена десятками свечей, украшена разноцветными тканями, в углу весело горел камин, а в центре стоял праздничный стол, щедро, аж до ряби, заставленный едой и напитками. Посреди него скромно высилась тонкая вазочка с небрежным фонтаном жёлтых и красных тюльпанов — и это, когда не везде ещё сошёл снег!

— За такую работу, какую мы все вместе сделали, полагается праздник, — улыбнулась Кемешь.

И был почти слышен взрыв молчаливой благодарности за короткость объяснения — уж больно спаялись вместе щедрость стола и чувство зверского голода. Последние день-два сколько бы ты не съел, какой тройной обед не умял, через полчаса желудок снова и во всю свою силу требовал продолжения. Что ж говорить сейчас, когда предстояло такое пиршество, когда на столе рядами теснились огромные блюда с золотисто-варёными цыплятами, с горами толсто нарезанных ломтей хлеба, ветчины и сыра, с ещё парующими тушёными овощами, с пахучим бараньим жарким, с дрожащими студнями, с разно-начиненными пирогами и прочими, прочими вкусностями… Груды еды, которой хватило бы на свадьбу средних размеров, за считанные минуты практически подчистую переместились на тарелки. На то, чтобы опустели и тарелки, понадобилось бы немного больше времени — но и этот момент приближался с пугающей быстротой. Тут поднялись Мирех и Кшевчена и, под негромкий аккомпанемент вздохов облегчения и радостных вскликов, принялись носить добавку.

В комнате светло разгоралось приятное расслабление; не переставая работать вилками и челюстями, ребята потихоньку стали переговариваться, пересмеиваться и болтать. Много расспросов вызвал девственно пустующий прибор рядом с Дженевой. "Это для кого?" — всё выспрашивала та. Кастема отделывался намёками, мол, к ним может подойти ещё один прежний ученик. Имени не называл, но улыбался весьма загадочно.

Когда на столе появилось вино и сладости, в комнату величаво вплыла статная фигура. Пока радостно вскочивший Айна-Пре встречал гостью и помогал ей скинуть песцовую накидку, замершие от удивления ребята пытались сообразить, каким таким ветром занесло к ним даму явно знатного вида. "Синита!" — тихонько прошелестело вкруг стола чьё-то узнавание и громким эхом повторилось в представлении гостьи галантным Айна-Пре.

Горделиво-мягко улыбающаяся Синита заняла ждавшее её место и тут же стала центром небольшого шторма под названием "что положить, чего налить?". Мало кто из присутствующих не знал её полулегендарного ученичества у чародеев, а кто и забыл, тому шёпотом напомнили. Сказочная певунья, чьими трелями почитали за счастье насладиться все правители подлунного мира, сейчас сидела за одним столом с разношёрстной компанией чародеев и их учеников и серебристо смеялась нескладным и восторженным ухаживаниям Миррамата, Тончи, Михо и даже обычно молчаливого и сдержанного Юза.

И было совершенно понятно, что после завершения застольной части празднества начнётся песенная. Ещё не совсем опустевший стол отодвинули в сторону, чтобы тот не мешал; Дженева зарылась в охапке сброшенных к углу комнаты плащей и шуб в поисках своей флейты, а откуда-то уже появились маленькая арфа, скрипка и варган. Петь хотелось всем, одна песня тут же сменяла другую, пели то хором, то по одиночке. Как-то так само собой получилось, что Синита не тянула одеяло на себя, часто лишь подпевая вторым голосом или присоединяясь только к припеву. Неожиданно ладно вышел её дуэт с Легиной, у которой вдруг нашлось хорошо поставленное, хотя и не звучное, контральто. Синита приглушила свой голос до её уровня, и пускай первая их песенка ещё немного «гуляла», но дальше они пели слаженно, как шёлковые ленты на ветру. Певунья смогла спеться даже с Мирраматом, чей задор значительно обгонял музыкальный слух. К концу простонародной и немного двусмысленной песенки, которую они весело исполнили на пару, ухохатывались все — не столько от её шутливого содержания, сколько от невыразимой несопоставимости певцов.

Обессилевший всех смех закономерно сдвинул градус веселья в спокойную сторону. Отдышавшись, Дженева заиграла свои любимые мелодии. Флейта привычно пела простые и грустные нотки "Баллады о мохонской деве", "Лесной песни"… Её лёгкий голос творил из небытия пространство для подумать, помечтать или пошептаться с соседом… И сама Дженева ушла в грёзы… В памяти, как живые, сменялись почти позабытые картины детства: лёгкие движения матери, её мягкий голос и редкий смех, лакомства, которые она с улыбкой совала в детскую ладошку. Потом спутанные волосы на подушке… тени под закрытыми глазами… неискренне плачущие соседки, упрямо не пускающие её к пугающе недвижно лежащей матери… Потом холмик рыхлой земли, в котором привычная ей темная почва вдруг потерялась в комьях красной глины. Потом — незнакомые, ярко одетые крикливые люди возле потрёпанного фургончика, с которыми её отец быстро о чём-то говорит, а потом ещё быстрее уходит назад, по пыльной дороге — оставляя её, свою дочь, с чужими людьми…

— Ты чего это… — мягко толкнулся ей в плечо Юз.

Вздрогнув, Дженева вернулась в настоящее — и с чувством лёгкого стыда поняла, что по её лицу уже давно проложили дорожки слёзы.

— Ой, что-то я расклеилась, — виновато призналась она, наскоро вытирая ладонью щёки.

— Немудрено. После такого, — напомнил он и замолчал.

Благодарная за сочувствие Дженева улыбнулась ему. И одновременно почему-то вспомнила: во время работы в парах они ни разу не сидели вместе (хотя Кемешь постоянно напоминала им о необходимости меняться соседями). Точно — он ни разу не подошёл к ней, а когда она сама предлагала ему сесть в пару, всегда оказывалась, что он уже с кем-то другим.

— Дженев, а хватит кошкиного мяуканья! Сыграй что-нибудь повеселее, — с другого конца комнаты донёсся голос Гражены. Дженева согласно кивнула и перешла на задорную астаренку, одновременно вполглаза наблюдая за подругой, явно светившейся каким-то недовольством.

Когда её флейту сменила арфа Кемеши, она перебралась поближе к Гражене и попробовала осторожно расспросить, что случилось. Это ещё больше раздразнило подругу, так что Дженеве пришлось быстро сворачивать разговор на нейтральные темы. Однако её подозрение под названием "опять Айна-Пре" лишь усилилось.

Дженева почти не ошиблась. Конечно, свою долю в испорченном настроении Гражены сыграли и глубокая усталость прежних недель, и суета праздника, и шутливое обращение «гра-сина», которым одарила её Синита. Но основным топливом в её нынешнем расстройстве всё-таки было подспудное ожидание другого поведения от чародея. Другого — не этого искреннего равнодушия. Уж слишком живой в её памяти была та сцена, когда он склонился перед ней. Уж слишком ей хотелось ещё чего-то подобного… чего-то вроде нового, дополнительного подтверждения её значения в его жизни. Но ничего этого не было, и Гражена потихоньку начала покусывать губы… А пошли танцевать, — оживилась бывшая плясунья на приглашающие звуки скрипки… Ты иди, а я посижу, — быстро ответила Гражена. Дженева убежала занять место в круговом танце, а её место возле стола уже занимала Синита. Гражена обрадовано пододвинулась своим стулом, освобождая побольше свободного пространства для полнотелой женщины.

— Хорошо-то как, правда? — вздохнула гостья. — А я даже и забыла, как это… Ты меня понимаешь? (Гражена не поняла, но на всякий случай утвердительно кивнула.) Истинное слово, если бы вернуться в те годы — я бы уже не ушла. Какая же это глупость, менять настоящее на мишуру!… - закачала она головой; в её глазах заплескалось чувство, от которого Гражене вдруг захотелось отвести взгляд. — И ты, девочка, не бросай это! Какие бы золотые горы не посулила тебе жизнь. Не бросай, слышишь!…

Страстная, искренняя нотка, прорвавшаяся в её хорошо поставленном серебристом голосе, имела бы чуть больше силы, если бы не лёгкий ореол нетрезвости вокруг его обладательницы. Но и так сердце Гражена сжалось вслед словам певуньи.

— Что ж ты сидишь? — совсем другим тоном заговорила Синита. — Иди, танцуй, пока молодая. Беги, девочка!

Гражена послушно кивнула и поднялась, стараясь не показывать поспешности, с которой ей захотелось уйти от соседки с её расплёскивавшейся во все стороны тоской.

Праздник гас. В воздухе витало одинокое чувство скорого окончания веселья. Сами по себе замирали танцы, стихали разговоры. Оживление вернулось, когда стали убираться. Но это было уже рабочее оживление.

Под конец снова всплыла тема ухода. Когда Гражена подошла к Дженеве за очередной порцией вымытой посуды, та, всё оглядываясь на стоящего рядом Юза, наклонилась к ней:

— Ты слышала, что Михо уходит от нас? — и, едва дождавшись удивления Гражены, ещё жарче зашептала. — Так вот, Юз говорит, что он вернулся к нам только для того, чтобы сказать о своём решении уйти, совсем уйти!… Скажи ведь! — повернулась она к товарищу.

— Вообще-то Михо просил пока не болтать об этом, — пожал тот плечами.

— Но мне-то ты сам сказал, — чуть обиделась девушка. — А Гражена моя подруга.

— Подождите, потом поругаетесь, — вмешалась Гражена. — Ты мне лучше расскажи всё, что знаешь.

Юз тяжело вздохнул, переступил с ноги на ногу, но всё-таки заговорил.

— Не может Михо бросить свою семью. Мохонь вам не Венцекамень; там в доме без мужика нельзя. А что там с его братьями… ну вы и без меня знаете. Это он ещё задержался, чтобы вот это всё с нами доделать… И, пожалуйста, больше никому! — сердито-просяще оглядел он девушек. — Он просил.

* * *

На следующий день дырявый секрет перестал считаться тайной. Михо целый день отсутствовал на заново начавшихся занятиях; появился только к вечеру. Запинаясь и перебарывая смущение, пробормотал, мол, пришёл прощаться, так вот… Прощанье было коротким и сопровождалось скорее хлюпаньем носами, чем расспросами: то ли секрет был слишком дырявым, то ли его товарищи и раньше уже догадывались о возможности такого исхода. "Я вернусь, я обязательно вернусь, — твердил сквозь слёзы Михо, — только подрастут мои племяши. Ждите меня!".

Не затягивая, а то он и так слишком задержался с возвращением домой, Михо отправился в путь тем же вечером, на ночь глядя. Всей гурьбой его проводили до самых Тощих ворот; а Юз и Миррамат даже довели до первой обозной стоянки… Не забывай нас! Навещай, если что, — Миррамат и Юз по очереди обняли погрустневшего мохона… Как ты теперь один будешь, без меня! — всё никак не мог оторваться от прошлого мохон…

— Ничего, — улыбнулся Юз, — одному тоже можно жить. Прощай!

Ещё несколько мгновений в воздухе несмолкаемым эхом витало это "Прощай!", а потом разорвалось тонкой горькой нитью.

Обратный путь в морозной темноте выветрил у Юза с Мирраматом последние остатки грусти расставания. Слово за слово — и дорога пополам с беседой кажется короче и легче. Но не быстрее: в город ребята вернулись очень поздно — точнее, очень рано. Юз жил ближе, так что предложил товарищу провести куцый остаток ночи у него.

Утром, когда хорошо рассвело, Миррамат оглядел школярское жилище, почесал подбородок, бодренько посвистел — и объявил Юзу, что переедет сюда жить. Невыспавшийся Юз не сразу понял, а потом не удержался от удивлённых расспросов, с чего это он решил перебраться в эту лачугу. Астерен чем-то отшутился, но всерьёз так ничего и не объяснил.

Жить вместе с Мирраматом оказалось совсем иначе, чем с неприхотливым и предсказуемым Михо. Во-первых, он переехал с кучей всякого полезного барахла. Во-вторых, от него вечно исходило чувство какой-то ироничной бодрости, словно он просто не умел ни уставать, ни раскисать и в любой момент был готов к авантюрам любой степени сложности. В-третьих, у него постоянно были какие-то дела, о которых он при всей своей словоохотливости не распространялся и из-за которых, бывало, исчезал на несколько дней. Последнее особенно интриговало Юза.

…Ох, и весна же была в том году! Не чета прежним, которые ему частенько приходилось просиживать в тёмном погребе, снова и снова перебирая чумазые головки овощей… Встревоженный голос матери — "Юз, ты пропустил гнилую!" — и следом неизменное объяснение, почему нужно быть внимательным, ведь и от одной подгнившей свеколки может испортиться целый её ящик — "И чем мы тогда будем кормить постояльцев?".

Их семья держала трактир лет сто, не меньше. Иногда было даже непонятно, кто кому принадлежит — трактир семье или семья трактиру? Тонкое, вездесущее ощущение обречённости, не затихая, толкало Юза на малопонятные желания: не то улететь из дома, как вольная птица из опостылевшего тесного гнезда, не то, оглядевшись по сторонам, разглядеть что-то важное, но почему-то до сих пор пропущенное.

Он поднимал голову, внимательно смотрел и на живших рядом, и на проходивших мимо, и в таких разных глазах всегда видел одно то же чувство обречённости. Его мать была обречена на бесконечное перебирание овощей, на непреходящий испуг — а вдруг что-то случится? — и на обижавшую её молчаливую хмурость его отца. Сосед, даровитый плотник, был обречён на овраг, который год за годом потихоньку откусывал задний двор, и на тяжёлую болезнь его единственной дочери, из-за которой та не могла нарожать ему внуков. Местный нищий был обречён на один и тот же угол улицы и на одно и тоже движение ладони, принимавшей монетки. Даже бродяги перекати-поле, вроде как не привязанные ни к чему на свете, тоже были обречены — на вечное колоброжение, на вечный и бесцельный переход с места на место…

Забравшись на крышу дома, стоявшего на косогоре, он вглядывался в полоску горизонта, туманную даже в самую ясную погоду — настолько далеко она была. Здесь он чувствовал себя почти свободным от обречённости. На её место неизбежно приходило зудящее ощущение, от которого хотелось сорваться с места и диким, вольным животным мчаться по влажной от росы траве.

Когда спускался вниз, к доносившимся окрикам, звавшим его на кухню или срочно отправлявшим в кладовку, всё снова возвращалось на круги своя… на надоевшие, нескончаемые круги… Дразнящее притяжение непонятной и несбыточной свободы почти без остатка таяло в привычных стенах и в не менее привычной беготне от кладовки к кухне.

Но сейчас, сейчас — о, насколько сейчас всё было иначе! Ещё тогда, впервые увидев другие глаза и поняв, что это возможно, он, почти не думая, рванулся от предназначенного ему ещё до рождения, и его дерзость увенчалась успехом. С тех пор каждый новый день, каждая новая встреча несли новый вызов, который он каждый раз принимал. И пусть не всё и не всегда получалось, как он хотел — всё равно, казалось, что от любого исхода нынешняя его жизнь была похожа на верное переступание вверх по крепкой лестнице…

Особенно теперь — когда остались в прошлом те, выпившие все его жизненные силы, недели. Поначалу он был равнодушно уверен, что уже никогда не избавится от серого морока в глазах и какого-то старческого дрожания во всех частях тела. Но оказалось иначе. Силы восстанавливались — быстро, мощно, с щедрым избытком, как иногда после затянувшейся зимы сады одновременно взрываются и зеленью, и цветением.

Миррамат, заметивший интерес товарища к своим делам, поначалу лишь посмеивался над его "любопытным носом улитки". Но эта весна щедро билась и в нём, толкая и его самого на щедрость. Однажды утром, когда Юз, как это часто бывало, со скрытным жадным любопытством наблюдал за его неторопливыми сборами, Миррамат вдруг иронично прищурился и легко бросил:

— Ну что, пойдёшь со мной?

В воздухе комнаты растаяла явная неоговоренность, куда именно.

Астарен натянул сапоги и выпрямился, оглядывая, ладно ли сидит высокая и узкая обувка. Честно говоря, он ожидал, что Юз мгновенно и благодарно обрадуется этому предложению. Затянувшееся молчание соседа не только озадачило его, но даже начало злить.

Продолжавший молчать Юз поднялся и с неспешной быстротой принялся одеваться.

— Идём, — коротко проговорил он, идя к выходу мимо Миррамата. Тот дёрнулся к двери и со словами "Ну ты и медляга!" первым выскользнул из комнаты.

Первое апрельское утро ударило в лицо яркостью тёплого солнца и пыльной свежестью порывистого ветра, крутившего остатки прошлогодних листьев по успевшей высохнуть земле.

— Видишь? — кивнул Миррамат через голову Юза, в сторону полосы парка. — Вон, собирает хворост, чтобы топить наши печи. А дрова, которые ей выдают, продаёт. Её уже не раз ловили на этом, но глупая тётка скорее лишится последнего зуба, чем откажется от искушения урвать для себя хотя бы и дырявый грош.

Теперь уже и Юз узнал в далёкой сгорбленной фигуре Каманю, смотрительницу их школярского логовища.

— В жизни не знал ни одного истопника, конюха или дворника, — продолжал размашисто шагающий астарен, — который не тащил бы под себя всякую хозяйскую рухлядь. Только хозяин отвернись.

Юз кашлянул.

— У нас однажды кухарка нашла серебряное кольцо, которое мать потеряла. Целую зиму пролежало в поленице. Сразу отдала. И даже не хотела брать бусики, которыми мать хотела отблагодариться.

— Э, брат, ты жизни не знаешь. Дорогую хозяйскую рухлядь, — сделал Миррамат ударение на первом слове, — тащат уже дворецкие и горничные. Твоя кухарка наверняка тырила у твоей матери сахар или крупу. Её предел — оловянная ложка. Большой добычи такие люди просто боятся. Так что будь уверен: если наша Каманя найдёт твой кошелёк, тут же со страху вернёт его тебе. Но не вздумай оставить за порогом комнаты дырявую корзину! Больше никогда не увидишь… Кстати, о корзинах. Жил в Черевеньши ивовых дел мастер, и поспорил он как-то по пьяному делу, что может сделать корзину, которая и в огне не сгорит, и в воде не утонет. Ну вот, как выветрилось из него вино, так он и задумался: что ж теперь делать?…

Юз тут же забыл свой ироничный вопрос — а какой такой уровень добычи у самого Миррамата? — и с удовольствием принялся слушать очередную байку товарища. Остатком внимания он одновременно наблюдал, куда и какой дорогой они сейчас идут. То, что их путь лежал в район Базарки, можно было и не загадывать. Но когда они дважды прошли мимо своротов в сторону Бурки (много лет поддерживавшей славу воровского притона, куда не всякий рискнул бы пойти даже при свете дня), Юз таки ощутил легкое разочарование. Хоть и пополам с облегчением.

Впрочем, улица Трёх Вейхорцев тоже неплохо. Даже дома у Юза все знали об этом районе развлечений зажиточных людей, где в любое время дня и ночи можно было найти приличную компанию, чтобы за стаканом доброго вина или чашкой горячего шоколада скрасить неспешным разговором время досуга, и где весёлые подружки запросто походили на знатных дам. Сейчас он с любопытством оглядывал трактиры и кофейни, наперебой демонстрировавшие всем своим видом преуспевание и добропорядочность.

Но нынче их путь всё же лежал мимо дубовых дверей с бронзовыми ручками. Миррамат, приятельски здоровавшийся со всеми встречными, наконец, свернул в переулок почти на окраине улицы и без стука открыл калитку внешне ничем особым не примечательного трактирчика. По дорожке, выложенной красным кирпичом, астарен уверенно зашагал ко входу в дом. Чистый просторный двор был пустынен. На шум шагов выглянула дворовая собака и, флегматично почесав за ухом, снова забралась в будку досыпать прерванный сон.

Первое, что внутри заведения бросилось в глаза Юзу, было чувство унылой сонливости, какая часто случается утром после шумной и весёлой ночи. Хозяин, невысокий лысоватый крепыш лет сорока пяти, сразу заметил гостей. Он подождал, пока Миррамат не выбрал места поудобнее, а потом не спеша подошёл к ним.

— Здорово, Андрысь! — астарен приветственно поднял ладонь. — Это мой друг. Принеси-ка нам моего любимого.

— А как зовут твоего друга? — холодно поинтересовался хозяин, не одарив Юза и коротким взглядом.

— Меня зовут Юз, — раздельно и отчетливо произнёс тот. И с неудовольствием расслышал в своём голосе нотки неприязни. Этот Андрысь, медленно и безостановочно вытиравший о фартук свои руки, крепкие, как у кузнеца, почему-то сразу не понравился ему.

Хозяин холодно кивнул — так и не повернувшись к Юзу. Подозвав слугу, отдал ему негромкое распоряжение, и вскоре на их столе появились высокие кружки с пенистым напитком. Миррамат быстро схватился за посудину и хорошо отпил.

— Эх, и забористое здесь пиво! — довольно выдохнул он, нисколько, похоже, не обескураженный приёмом. У Юза же ещё кипело внутри, так что он невежливо буркнул "Не люблю это вино бедняков!" и после же первого глотка резко оттолкнул кружку.

— Никогда и никому не позволяй выводить тебя из себя, — тут же вполголоса отчеканил Миррамат. — Если, конечно, не хочешь, чтобы тебя везде принимали за лёгкую добычу.

Юз не нашёлся, что ответить. После недолгого молчания он просто снова придвинул к себе кружку и сделал несколько глотков.

— Ну не люблю я всё-таки пиво, — буркнул он, подумав.

— Не любишь — не пей! — засмеялся Миррамат и махнул рукой слуге. — Эй, дружище! Принеси-ка моему другу вишнёвки!

…Входная дверь в заведение хлопала всё чаще. Сонливость бесследно растаяла в оживлённости, шумной болтовне и резвом перестуке игральных костей. Последнее, кстати, немного удивило Юза. Его отец не любил, когда в трактире начинали играть в кости, под любым предлогом пытался остановить игру и, тем более, сердито отгонял сына. Само собой, это не могло не вызвать у Юза жадного интереса к запретному плоду. Вот и сейчас он потихоньку начал ёрзать на лавке, искоса бросая любопытные взгляды в ту сторону.

— Сходи, посмотри. И поставь пару монет, коли есть, — не выдержал его ёрзанья Миррамат. — Ты что, не знаешь, что нельзя стать мужчиной, не проигравшись однажды до дыр в кармане?

Юз хоть и дёрнулся от ехидных ноток полученного разрешения, всё же воспользовался им. Перемахнув через лавку, он торопливо направился к игрокам; впрочем, всё более и более внешне успокаиваясь с каждым шагом. К цели он подошёл уже уверенно и не спеша.

За игральным столом сейчас было пять человек. Вёл игру седой мужчина, почти старик, с изрезанным глубокими морщинами бесстрастным лицом. Сами игроки сидели напротив него и у них был одинаковый, покрасневший и азартный, вид. Сбоку, за узкой частью стола, полулежал верзила, который, судя по всему, в общей забаве участия не принимал.

В момент, когда Юз приблизился к столу, один из игроков с шипящим ругательством вскочил и, продолжая зло шипеть что-то под нос, бросился вон из трактира. Все остальные проводили его довольными смешками. Старик заметил приближающегося Юза.

— Садись, парень! — кивнул он ему.

Юз почувствовал, как мир вокруг мгновенно изменился, сузившись до предела. Сейчас в нём были только этот старик, этот стол с двумя кубиками и этот вызов.

И, конечно же, он сам.

Он тут же легко сел на опустевшее место и безмятежно прямо всмотрелся в глаза седого старика. Тот нисколько не изменился в лице, отродясь не знающем улыбки, но свой взгляд отвёл первым. А его сухие руки уже привычно трясли толстый глиняный стакан с громыхающими кубиками.

Хлоп — и стакан упал на стол, скрывая под собой неизвестно как остановившееся движение двух почерневших кусочков железного дерева.

— Чёт! — выдохнул дальний сосед Юза, по виду отставной солдат, и бросил на стол тригрошик.

— Нечет! — и тут же рядом упала такая монета от второго игрока, молодого, хорошо одетого горожанина.

— А ты, парень, пока пролетаешь, — бесстрастно бросил седой и поднял стакан.

Отставной солдат хмыкнул и накрыл ладонью обе монеты.

Юз осторожно полез рукой в карман, на ощупь определяя вес и число своих монет. Одновременно он внимательно наблюдал за правилами игры. Они оказались просты, бесхитростны и, похоже, просто гоняли монеты от одного игрока к другому и обратно, не позволяя особо много выиграть или проиграть… Так, пора самому делать ставку!

— Нечет!

Седой поднял глаза к рукам Юза. Тот понял намёк и положил на стол монету. И почти сразу забрал две. Ближний сосед подмигнул ему и шепнул "Впервые играешь? Новичкам всегда везёт". Юз молча кивнул; он был почти уверен, что видел того в университете; кажется, среди судейских школяров.

Чёт! Нечет! Ах, мимо…

Стакан гремел кубиками и хлопал на стол, монеты двигались влево и вправо.

Нечет. Чёт. Хорошо…

Чёт. Нечет. Опять выигрыш!

— Э, куда, парень! — в бесстрастном голосе седого впервые прорезалось какое-то чувство. Верзила сбоку многозначительно посмотрел на Юза. Повинуясь его взгляду, тот чуть отвёл руку от своей законно выигранной монеты. Но недалеко

— Дупль, — объяснил ему школяр. — Четыре-четыре. Сейчас никто не выиграл. Зато нужно в четыре раза поднимать прежнюю ставку. И моли богов, — наклонился он прямо к его уху, — чтобы следующий раз не выпала хотя бы одна единица. Тогда все наши ставки заберет заведение.

— А какие ещё есть правила? — осторожно поинтересовался Юз.

— Есть ещё одно. Ты можешь назвать любую одну комбинацию. Два-пять там, или хоть шесть-шесть. И если так и выпадет, ты заберёшь всё, что сегодня выиграло заведение (школяр кивнул в сторону чашки с монетами, которая стояла между седым и верзилой). Но пока не стоит это делать; а вот вечером, когда его улов вырастает, вот тогда…

— Я могу сейчас сделать такую ставку? — обратился Юз к седому.

— Нет. Не во время розыгрыша дубля, — качнул тот головой. — Сейчас как обычно.

И с этими словами принялся тщательно трясти стакан.

Юз напрягся, пытаясь разглядеть неуловимое то, что через несколько мгновений станет окончательным и бесповоротным, как смерть.

Чёт. Нечет.

— Три-один, — проговорил вслух седой то, что и так уже всем было видно, и широким движением руки придвинул к себе все монеты.

— Ставлю на два-пять.

Седой внимательно посмотрел на мягко улыбающегося Юза.

— Два-пять, — повторил тот, всё так же мягко и отчётливо.

— Эта ставка стоит полсовы. Ложи на стол.

Юз улыбнулся, пряча в этом движении страх, что у него может не оказаться столько денег. Но его пальцы тут же нащупали в кармане две тяжёлые ребристые монеты.

— Игра! — объявил седой и хлопнул взбитый стакан на стол. Наступила тишина. Юз, не удержавшись, закусил губу.

Седой аккуратно, чтобы не задеть стенками игральные кости, поднял глиняную посудину.

— Пять. Два, — бесстрастно прочитал он открывшиеся точки.

— Я ж говорил, новичкам везёт! — во вроде бы радостном голосе молодого игрока послышались завистливые нотки.

— Хватит! — с хриплым вздохом разочарования поднялся третий игрок. — Я на сегодня всё!

Седой медленным и основательным движением высыпал на стол монеты из своей чашки и, собрав их горкой, подвинул к Юзу. Кучка монет, хотя и состоявшая в основном из медных грошей и тригрошиков с редкими серебристыми вкраплениями совят и полусов, выглядела довольно внушительно… Позеленевшая медь… Тонкие рельефы совиных перьев на поцарапанных кружочках…

— Эй, парень, ну так ты играешь?

Юз вздрогнул и, словно проснувшись, вновь осознав окружающее. Окружающее, в котором вокруг него стояли люди, глазея на него и его добычу, в котором было шумно, азартно и завистливо.

— Ишь, как уставился… Ну так я тебя спрашиваю, — проскрипел седой, — будешь ещё играть?

— Давай ещё! — толкнул его в бок сосед-школяр.

Перебарывая стойкое и сильное желание окружающего мира снова сузиться до предела, в котором осталось бы место только столу, монетам и рукам седого, Юз поднял голову и огляделся. Сердце билось тяжёлым молотом, а шумный ток крови всё норовил поглотить его настороженное внимание к словно самим по себе сужающимся тугим границам мира.

Будет ли он сейчас играть дальше?

Мгновение между двумя ударами сердца вместило в себя принятие решения.

— Нет.

Ответ прозвучал негромко, но уверенно. Настолько уверенно, что седой тут же потерял к нему интерес. Юз попробовал встать, но почувствовал лёгкий нажим на своё плечо. Резко обернулся. За его спиной стояла красивая девушка, с мягкой вызывающей улыбкой смотревшая прямо в его лицо.

— Смелее, друг! Женщины любят смелых!

Ощутив дискомфорт от того, что он сейчас находится ниже её, Юз поспешно встал с лавки, заодно сбрасывая этим движением её ладонь со своего плеча.

— Я уж сам буду решать, что мне делать, — буркнул он, но его раздражение уже таяло в тёмно-русых волнах её распущенных волос и в вызывающе-блестящих глазах.

Не отрывая своего взгляда, девушка шагнула в сторону и, дразняще улыбаясь, выскользнула из стоящей вокруг толпы зрителей.

Юз повернулся к столу и, собрав монеты, тремя заходами ссыпал их в карман.

Потом он стоял в нескольких шагах от стола, за которым новые игроки азартно пытали своё счастье, а школяр что-то оживлённо рассказывал ему. Юз в который раз мотнул головой, отгоняя неприятное чувство постоянно сужающихся границ реальности.

— … а в прошлом году мой двоюродный брат выиграл здесь сорок семь сов, сорок семь полновесных серебряных монет! И я верю, что и мне тоже однажды повезёт! — горланил сосед.

— А ты часто здесь играешь? — проговорил Юз, чтобы хоть что-то сказать. Тот почему-то засмеялся и принялся многословно отвечать на вопрос. Когда в потоке его слов образовалась небольшая пауза, Юз прокашлялся и поднял руку в приветственном движении, означающем "давай представимся". Школяр снова рассмеялся.

— А мы уже успели познакомиться. Ты забыл? Ладно, тогда ещё раз. Меня зовут Хостиген. А ты — Юз. Так? Если, конечно, ещё не забыл своего имени.

Юз нахмурился. Да что же это такое?…

Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, стараясь, впрочем, чтобы это его движение было не очень заметно для окружающих. В глазах и уме немного прояснилось.

— А где Миррамат? — встревожено огляделся Юз. Его приятеля нигде не было видно, за их прежним столом уже сидела другая компания.

— Твой друг срочно вышел по делам, — та самая девушка шла в его сторону. Юз залюбовался игривыми движениями её ладного тела. — И он просил меня передать тебе, чтобы ты его подождал. Он скоро вернётся… А ты, Хостиген, пойди пока погуляй. Дай и мне немного поболтать с новым героем.

В следующую секунду он уже увидел себя идущим рядом с ней. Её рука покоилась на его руке. Заколебался, не стоит ли освободиться, но девушка сама отодвинулась.

— Давай сядем? — предложила она. Юз согласно кивнул — она была на полголовы выше его.

— Мы с тобой ещё не знакомились? — угрюмо поинтересовался он.

— Н-не поняла, — её лицо дрогнуло.

Пожав плечами, Юз честно и кратко объяснился. Она прыснула, а потом вообще весело расхохоталась.

— Ой, спасибо, давно так не смеялась. А ты честный, — оценивающе оглядела она его, как будто увидела впервые. — Редко кто признался бы в таком. Хотя когда за тем столом, тогда все сходят с ума… А вон, кстати, и Миррамат вернулся.

Он оглянулся, куда указывало чуть её помрачневшее лицо. Увидев астарена, Юз вскочил с места.

— Ты уже уходишь? — разочарованно спросила девушка.

Поколебавшись мгновение (да, неплохо было бы посидеть с такой красивой и интересной собеседницей, но внутри всё не стихала какая-то одноголосая мысль, очень настойчиво требовавшая внимания к себе), он утвердительно кивнул и, коротко попрощавшись, двинулся к Миррамату.

— Ну что, сколько дыр в кармане? — ехидно поинтересовался приятель.

Вместо ответа Юз вытащил горсть монет и демонстративно пересыпал их с ладони на ладонь.

— Ну, ты молодец! — Миррамат со смехом хлопнул его по плечу. — Ты здесь останешься? А то мне надо идти.

— Нет, я с тобой, — ответил Юз и быстро вышел за дверь.

Миррамат ненадолго задержался, цепко оглядывая многочисленных посетителей. Не найдя, кого искал, обернулся к подошедшей к нему девушке.

— Какая ты сегодня красивая, Тайрица.

Та отмахнулась плечом от ненужного ей комплимента и без обиняков сказала:

— Приводи сюда своего друга.

— Что, понравился?

— А не твоё дело! — и с этими словами она не спеша и бесповоротно пошла прочь, спиной ловя беззвучный смех астарена.

* * *

На свежем, прохладном воздухе голова Юза заметно посвежела. Бесцельно оглядывая людей, которые праздно гуляли по Трёх Вейхорцев и которым не было особого дела до него самого, он прислушался к неслышно бьющейся в нём мысли. Хотя нет, это не мысль — это вопрос. Но что это за вопрос?…

Калитка громко стукнула, выпуская Миррамата. Сразу стало шумно. Переговариваясь и обмениваясь впечатлениями, товарищи зашагали в обратный путь. Когда разговор коснулся той самой девушки, Юз попробовал аккуратно выспросить про неё.

— Красивая, да? — засмеялся Миррамат. — Это она умеет. Да и не только это. Она ещё может раззадорить на выпивку или на игру любого посетителя. На ещё больше выпивки и ещё больше игры. Она же дочка хозяина… Думаешь, чего он на меня такой злой! Эх… Если бы не наши общие дела, он бы меня совсем на порог не пускал… Но как она меня однажды обчистила! Выжала насухо, как прачка тряпку! Ничего, — с довольной улыбкой воспоминания продолжил он. — Следующей ночью я отыгрался прямо на ней… И, впрочем, ночка того стоила… Э, а чего это ты в лице поменялся? — внимательно присмотрелся он к Юзу. — А ты что… ещё совсем… никогда? А-а, понятно. Ну ничего! Это мы исправим. Как ты насчёт Тайрицы? Ты ей понравился.

Раскрасневшийся Юз резко мотанул головой, с недовольством почувствовав, что все слова, которыми он бы хотел отделаться от ироничного предложения сомнительной помощи, хрипло застряли в горле.

— Слушай, друг! — голос почти остановившегося Миррамата посерьёзнел. — Помоги, мне, а?

— Чего надо? — просипел Юз.

— Отнесёшь одну записку, куда скажу?

— Далеко?

— Нет, не очень. В старый порт. Там, понимаешь… Там мне пока нельзя показываться. А одно дело нужно сделать.

— Давай… — протянул Юз — и через некоторое время уже шагал к подробно растолкованному адресу.

Одиночество, в котором он сейчас очутился, было как раз то, что нужно. Болтовня Миррамата всё-таки мешала ему сосредоточиться. Он добрался до нужного дома, нашёл нужного человека, передал письмо и короткий дополнительный текст на словах. Оказавшись на улице, снова вернулся в бодрящее чувство свободы и одиночества.

Спешить пока было некуда. Утренние занятия заканчивались, а до дневных была ещё куча времени. Он медленно двинулся в сторону университета. Из местной пекарни донёсся дразнящий запах теплой сдобы. Юз хмыкнул на призыв — и купил приглянувшийся ему пирог. Пройдя немного в поисках спокойного местечка, нашёл его у песчаной кромки спокойной реки. Усевшись поудобнее на тёплый от солнца камень, аккуратно разломил пирог и принялся уминать ещё горячую сочную начинку, соблазнительно выглядывающую из пушистых внутренностей чистого пшеничного хлеба.

В наступившей безмятежности предельно ясно стала видна та мысль-вопрос.

Будет ли он дальше играть в кости?

Хм… Сегодня это было очень весело. И полезно. Он выиграл деньги. Кучу денег… Юз в который раз похлопал по такой радостно пьянящей тяжести кармана… Кстати, сколько там?

Отложив на время недоеденный пирог, вытащил все монеты и не спеша пересчитал их. Результат приятно удивил его. Очень хорошо! Лишние деньги никогда не помешают.

Юз в очередной раз прикинул все свои нынешние доходы и расходы.

…Жильё, вода и дрова доставались ему бесплатно. Время от времени Чень давал положенную ученикам чародеев сумму; не очень много, но этого вполне хватало на еду, даже при нынешних ценах. Тем более, что в еде он неприхотлив.

Но зато он достаточно прихотлив в том, что касается его внешнего вида. Ходить неряхой — не для него. Значит, всегда больше расходов на стирку, на штопку… Вон, кстати, — оглядел Юз башмаки, — нужно опять подлатать подошву. Ещё приходится тратиться на чернила, на бумагу, на свечи, на купальню… Да мало ли на что, хотя бы и на посидеть с товарищами в трактире! И для этого приходилось подрабатывать. Юз, как и многие другие небогатые школяры, делал это перепиской. Что ж, пока ему этого вполне хватает, чтобы сводить концы с концами. И хотя лишние деньги лишними никогда не бывают, но и без них он бы спокойно прожил.

Впрочем, всегда можно и проиграться. Однажды может и не повезти. Что тогда?… Что ж, тогда ему придётся поголодать. Или сидеть над перепиской ночи напролёт… Юз запрятал выигранные деньги и принялся сосредоточенно жевать остаток пирога

Ну и что с того? Это пустяки. Главное, не играть в долг.

Значит, деньги здесь не при чём. А что ж тогда при чём?

Юз внимательно прислушался к себе. В стуке сердца, в токе крови явственно слышалось всё никак неугасающее желание снова оказаться за тем столом, услышать перекатывание костей в стакане…

И, спрашивается, почему он не может позволить себе этого? Разве он не может позволить себе такого яркого и захватывающего развлечения? Если никаких таких серьёзных возражений нет?…

Юз доел пирог. Отряхнул руки и колени от крошек, не спеша встал и просто так подошёл к кромке воды. Мелкие волны набегали на песчаный берег. Его взгляд медленно и сам собой поднимался вверх, над такой непривычно широкой полосой реки — в его родных местах Глен был куда уже. На той, пологой, стороне берега снова был город, одно и двухэтажные каменные и деревянные домики теснились, наползая крышами друг на друга… Юз хмыкнул, вспомнив, как совсем недавно мир точно так же стремился сжаться вокруг него, как до невозможности съеживался его обзор.

Дикое, вольное животное, всегда жившее в нём, вдруг беспокойно зашевелилось в сердце.

Нет, не для того он ушёл из тесного родного дома, чтобы сделать свой новый мир ещё более тесным!

Юз с облегчением и глубоко вздохнул — и повернулся, решив пока оставить окончательное решение этого вопроса. В конце концов, куда тут спешить? Он всегда сможет пойти поиграть. Если захочет.

Он зашагал по песку, поправляя неудобно бьющую по бедру медную тяжесть сегодняшнего выигрыша. В зарослях кустов, откуда последнее время доносились негромкий треск и возня, вдруг стало тихо. Юз кашлянул, а потом, симметрично приставив к вискам кулаки с вытянутыми пальцами и замотав головой, замычал по-бычьему. Тут же раздался заразительный визг, с которым стайка малышни вылетела из дырявого укрытия и, отбежав подальше, упряталась за перевёрнутую лодку, дружно уставившись на него горящими глазами. Посмеиваясь, Юз негромко повторил на бис свой номер, а потом кружлявой тропинкой пошёл наверх, ещё долго сопровождаемый бегущей за ним детворой, с неизменным восторженным повизгиванием прячущейся, как только он делал вид, что хочет оглянуться.

До университета он добрался без приключений и новых встреч, если не считать того, что на углу Аптечной улицы заметил Гину, задумчиво возвращающуюся с утренних занятий. Пока Юз раздумывал, окликнуть её или нет, её уже окликнули другие. Две знатные дамы, похожие на сытых сторожевых псов, возвышались над медленно идущей девочкой, как стоги сена над снопом жита, и что-то воспитательно втолковывали ей. Решив, что ей сейчас будет совсем не до него, Юз отправился дальше своим путём.

* * *

Миррамат появился поздно вечером, почти ночью. Как всегда бодрый, бросил ироничный взгляд на Юза (который раздобытым где-то столярным инструментом наконец чинил рассохшийся деревянный пол) — и не преминул пройтись по его домовитости, мол, какой хороший муж с него получится. И что он даже догадывается, кто его уже пробует примерить на эту роль. Юз, довольно улыбаясь про себя, больше отмалчивался и отхмыкивался на все демарши товарища. Потом астарен перешёл на новости, кого сегодня из знакомых он видел и кто что рассказывал. Судя по обилию имён, день был у него очень насыщен на встречи.

— …И вот ещё, в городе появились чародеи из Дольдиса.

Юз оторвался от своих непослушных брусков и поднял вопросительный взгляд на Миррамата. Тот уже забрался в постель и щёлкал орешки, расслабленно скидывая шелуху на пол.

— Хочешь? — протянул он горсть на раскрытой ладони.

Юз отрицательно качнул головой и с натугой надавил на упрямо выпирающую половицу.

— Ну, как хочешь… Так вот здесь они. И как я слышал, вроде собираются созвать Большой Круг. Так что стоит ждать каких-то изменений. Сарж Слэм Вьюз просто так и из дому не выйдет, а тут даже сюда приехал.

— Вьюз? — переспросил Юз.

Миррамат оглядел вдруг насторожившегося товарища.

— Ну да. Чародей из Круга Дольдиса.

— А ты не знаешь, он случайно не из приморских Вьюзов?

— Вот чего не знаю, того не знаю. А что?

— Моя бабка, мать отца, была родом из Вьюзов Приморского дольда. Очень этим гордилась. Меня даже назвали в честь её рода.

— Ха! — Миррамат привстал от удивления. — Так ты, выходит, свойственник Айна-Пре?

— Не понял. А он-то здесь при чём?

— Они с твоим Вьюзом породнились. Уже давно. И скажу тебе, там такая история была… Ты же знаешь, Айна-Пре из западной Рении. Там, как и в соседнем Дольдисе, очень считаются со всеми родственными и свойственными узами; мол, чем больше родственников и предков знает семья, тем больше ей уважения. Ну и, значит, важно относятся к продолжению рода. То есть если мужчина не женится, то его семье это как пятно. В общем, семья Айна-Пре пыталась его оженить. А он чего-то упирался. Они ему всё новых и новых невест предлагали, а он — ни в какую! Он к тому времени уже чародеем был, мог себе иногда позволить пойти против воли семьи. Хотя там с этим строго. (Юз согласно кивнул, вспоминая, что в своё время бабушка-дольденка рассказывала ему об обычаях её родной земли). В общем, схлестнулся он тогда с ними не на шутку. Особенно тётка старалась — дескать, что за мужчина без жены, и всё такое… И вот однажды он нашёл себе невесту — чуть ли не нищенку на базаре! — честь по чести взял её в жёны, и привёз домой! Мол, вы хотели? Так вот нате вам мою жену, живите с ней, а я возвращаюсь в Венцекамень!… Ох, что тогда было… Конечно, потом как-то замяли. Жена эта куда-то делась, не то сбежала, не то откупились они от неё, но больше о ней ничего не слышали. А Айна-Пре с тех пор с семьёю так почти и не родичается. Каково, а? — Миррамат сделал эффектную паузу.

— Подожди-ка, а при чём здесь Вьюзы?

Увлекшийся рассказчик не сразу сообразил, что проскочил мимо темы.

— А!… - без интереса продолжил он. — Ну так одна из тех невест, которых ему перед этим безуспешно сватали, была родственница этого Сарж Слэма. И чтобы не оскорбить Вьюзов отказом Айна-Пре, девицу взял в жёны один из его старших братьев, который к тому времени как раз овдовел.

Астарен на всякий случай проверил отощавший мешочек, не завалялось ли там вдруг орешков, и небрежно кинул опустевшую тряпицу на ворох сброшенной в углу одежды.

— Давай уже спать, — зевнув, предложил он. — Кончай свой стук. Я видел, там тебе три руки надо, чтобы сделать, как ты хочешь. Ты сам ни за что не справишься. Завтра я тебе помогу… Засветло… А сейчас давай уже спать…

Юз недоумённо поднял голову на речь товарища, которая плавно переходила в сонное сопение; потом, хмыкнув, вернул взгляд к уже аккуратно подогнанным половицам. Он провёл ладонью по их наконец-то ровной поверхности — и широко улыбнулся, весьма довольный собой.

Эх, и весна же нынче выдалась!…

* * *

Дольденские чародеи появились в Венцекамне тихо и почти незаметно. Вместительная старомодная карета в сопровождении верховых после полудня въехала через Берилленские ворота и, отстучав положенное по брусчатке улиц и переулков, остановилась возле дома Айна-Пре. Из калитки выглянул слуга, выслушал визитную речь одного из верховых. Попытка невзначай заглянуть за занавешенные окна кареты мало что дала, так что он, кряхтя и качая головой — вот, мол, всё не как у людей, даже визитного письма заранее не прислали! — отправился докладывать хозяину о нежданных гостях. Но тот уже сам быстро шагал через маленький и аккуратный двор.

— Отворяй ворота! — бросил он на ходу слуге и вышел на улицу, откуда сквозь привычный шум дневной суеты вскоре стал доноситься говор сдержанных приветствий.

В прежде тихом дворике стало очень людно и крикливо: дворовая прислуга деловито спешила расположить в узком пространстве двора карету, распрячь и увести в конюшню лошадей; приехавшие слуги толкались, вытаскивая дорожные сундуки и свёртки и загораживая ими остатки свободного пространства. Постепенно суета растворилась. Последними опустевший двор покинули гости; в сопровождении Айна-Пре они поднялись в дом.

Спустя некоторое время из ворот выбежал гонец и отправился давно заученным маршрутом по раскиданным по всему городу местам, где можно было бы разыскать ренийских чародеев.

Первой, как всегда, появилась Кемешь. Она нашла хозяина в гостиной, рассеянно наблюдающего, как убирают остатки обеда.

— Есть хочешь? — вместо приветствия поинтересовался тот.

— Спасибо, уже отобедала… Что случилось? Посыльный был немногословен.

— Да гости у нас. Сарж Слэм Вьюз и Чи Наянь. Привезли представить новенькую в их Круге. Бри… как её… Бри Ней Долл.

Кемешь согласно кивнула: давняя традиция предписывала представлять новых чародеев, выдержавших положенный испытательный срок, чародеям всех стран, входивших в Большой Круг. Однако, судя по виду Айна-Пре, в их приезде было ещё что-то, кроме рутинного исполнения традиции. Кемешь кашлянула. Тот пошевелился, словно просыпаясь от своих мыслей.

— Не обращай на меня внимания. Сарж Слэм привёз мне вести из дома. Плохие вести. Мой племянник стал калекой, вообще чуть не погиб… Он служил в городской охране.

— В Почехове? — тихонько уточнила Кемешь.

— Да. И моя семья даже не удосужилась поставить меня об этом в известность! — грохнул он кулаком по столу.

Помолчав, Кемешь поднялась с кресла.

— Где сейчас дольдены? Пойду поздороваюсь с ними

— Там, в угловой комнате. Отдыхают с дороги… Все серьёзные дела отложены на завтра. Сегодня решили устроить небольшой праздник по случаю их приезда.

— И, по-моему, он уже начинается, — навострив уши, женщина вслушалась в нежданные звуки, пробившиеся сквозь обычный дневной шум большого дома. Сосредоточенный перебор струн… Кто-то настраивает ситру. А если ситра, то этот кто-то почти наверняка Сарж Слэм Вьюз… Точно — только он может так забавно смешать торжественную тему "Солнечного гимна" и простенький перебор детской песенки об упрямом баране.

— Кстати, — улыбнувшись вдруг вспомненному, оживленно заговорила женщина, — ты слышал последний анекдот?… Про динь-дон, нет?… Ну так слушай. Гилл, внук лорда Станцеля, о чём-то поссорился с молодым Ягоном, племянником Тар-Легона. И началось у них… На днях этот Ягон публично прошёлся по… э-э… долговязой и всегда растрёпанной фигуре Гилла. Тот в долгу не остался. Тут же спел припев из "Упрямого барана" — ну тот, где "а в ответ, а в ответ, а в ответ одно — динь-дон!" Только поменял это самое динь-дон на… правильно, на его имя! И настолько попал в точку… ну ты же знаешь этого юнца, самоуверенного, как параграф Этикета! — что теперь Ягона за глаза называют не иначе, как Динь-Дон, — хихикнула она. — Ветер недоразумения долетел даже до Туэрди, так что самому Ригеру недавно пришлось мирить Тар-Легона и лорда Станц…

— Чёртов мальчишка, вечно влезет, куда не надо!!

Рассказчица изумлённо оторопела от такой странной реакции на то, в чём она видела лишь забавную историю. Но Айна-Пре уже тряхнул головой, словно смахивая этим движением со своего лица последние следы вспыхнувшей ярости, и угрюмо повторил:

— Не обращай на меня внимания… Но попомни мои слова: будет нам ещё от этого мастера ссор и скандалов! А те его стишки про наследницу престола, каково это было, а? — снова начал заводиться Айна-Пре. — Помнишь?

— Да и то верно, — примирительно согласилась Кемешь. И помолчав, добавила. — Попробую-ка я узнать, что там с твоим племянником. Знаю лекарей… которые не то, что деревенские костоправы.

— Спасибо. Но я всё сделаю сам!

— Как скажешь, — снова согласилась она. — Ну так я пойду, поздороваюсь…

* * *

С резким звуком на ситре лопнула струна. В воздухе комнаты растаял её предсмертный взрыв негодования пополам с жалобой.

— Ну вот. Я же говорил: ты слишком натягиваешь струны, — пожал плечами Айна-Пре.

Музыкант — темноволосый, скуластый дольден с чуть раскосым прищуром зелёных глаз — сокрушённо крякнул и положил инструмент на колени, раздумывая, что же можно сделать. Быстро приняв решение, он уверенно принялся отвязывать болтающиеся остатки струны.

— Ничего, сегодня мне хватит и оставшихся… А, впрочем, символично получилось.

Айна-Пре в который раз за этот вечер насторожился. В просторной гостиной ещё витало грустное беззвучное эхо недопетой баллады об астаренском Круге, точнее, о его последних днях.

…Семеро, семеро всадников

Мчатся сквозь буру и ночь,

Целью одною связаны,

Чтоб королю помочь…

Струна оборвалась в тот момент баллады, когда опоздавшие астренские чародеи гибнут в безрассудной попытке спасти пленённого короля. Спрашивается — что здесь могло показаться символичным для Сарж Слэм Вьюза?

Попытку Айна-Пре разглядеть контуры загадки прервал обращенный к дольдену голос Кастемы, тоже расслышавшего эти негромкие слова.

— Что ты хочешь этим сказать?

Сарж Слэм Вьюз медленно поднял взгляд на седого чародея.

— Месяц назад к нам приезжали местанийцы, — нехотя ответил он. — Лострек, Девагера и старый Якорос. Был долгий и сложный разговор. Который мы не смогли закончить. И поэтому привезли его вам.

— Лострек и Девагера? — переспросил Айна-Пре. — Хм. А почему они тогда не приехали с вами? Раз этот разговор и их тоже?

— Сами они к вам, ты понимаешь, пока не могут.

— Да ла-адно! Вот уж можно подумать, что Лострек — и, тем более, Девагера! — пугливые девицы. Сколько уж времени, как мир заключён… Могли бы и сами приехать, раз есть нужда!

Дольден повернулся к Айна-Пре. Когда рассерженная речь того, наконец, смолкла, он, задумчиво потирая мочку уха, оглядел всех находившихся в комнате. От этого его движения атмосфера тихого домашнего празднования угасла; смолкла даже закадычная болтовня Кемеши и Чи Наянь. Пожилая дольденка пошевелилась в своём кресле, словно устраиваясь поудобнее, — и едва заметно кивнула.

— Не хотел сегодня заводить этот разговор. Но раз он уже начался… Этот разговор вызревал давно.

— Не тяни, — буркнул Айна-Пре. — Давай уже, выкладывай, чего от нас хочет местанийский Круг.

— Они хотят спасти свою землю от огня новой войны, — выпрямился Сарж Слэм Вьюз. Ситра забытым грузом лежала на его коленях.

— И я их очень хорошо понимаю… Только мы здесь при чём?

— Как ты не понимаешь, — вспыхнул дольден. — Ведь от войны досталось и Рении. Когда мы ехали сюда, вдоволь насмотрелись и на озлобленных поборами крестьян; и на увечных калек, которые сбиваются в нищие толпы и бродят разбитыми дорогами; и… А что с Местанией, этого словами не передать!

— Я знаю, ты всегда умел красиво говорить… Только мы-то здесь при чём?!

— Подожди! — Кастема поднял руку, останавливая заводящегося товарища, и мягко повернулся к дольдену. — Айна-Пре излишне резок, но… но он прав. Мы ничего не сможем сделать.

— И всё-таки мы должны что-то сделать!

Айна-Пре, отметив про себя настойчивость дольдена — излишнюю, как только для миротворца между враждующими сторонами, — вдохнул побольше воздуха для саркастичного ответа, но его опередила быстрая Кемешь.

— Ну раз так скажи, тогда скажи — что именно? Ты знаешь?

— Сарж Слэм молод и горяч, — вздохнула Чи Наянь. — Он не знает. И никто пока не знает. Давайте вместе подумаем. Для чего же мы к вам и приехали…

— Вот давайте и подумаем, — вмешался молчавший доселе Чень. — Только пока порознь. Разойдёмся по домам — а завтра поутру соберёмся снова. Сдаётся мне, сейчас мы просто переругаемся, и весь толк!

На несколько долгих секунд слова Ченя неизвестностью зависли в воздухе. Так бывает, когда ветер налетит на заволновавшийся огонь свечи, и ты не знаешь, потухнет она сейчас или выдержит. Точку поставила Чи Наянь. Припечатав ладонью выцветшую ткань ручки кресла, со словами "Бри, детка, помоги мне встать" она повернулась к молодой женщине, скромно сидевшей неподалёку от неё. После неё зашевелились на подъём и все остальные…

…Излишняя настойчивость в передаче чужой просьбы зацепила Айна-Пре. Уже на улице, провожая по долгу хозяина гостей, он заговорил об этом с Кемешью. От ночного холода та куталась в короткую накидку. По беззвёздному жемчужно-серому небу в тёмных разводах облаков медленно двигалась тусклая половинка луны, словно раздумывая, светить ей или и так сойдёт. В нескольких словах чародей обрисовал своё сомнение. Кемешь остановилась у ворот.

— А ты ещё не догадался?… Судя по всему, послы местанийского Круга были очень напуганы. И они сумели передать свой страх дольденам.

— Страх чего?

— Смерти, чего же ещё. Собственной смерти… Дело-то, похоже, не в неизбежных бедствиях войны — а в том, что в случае полного поражения королевства…

— …тогда гибнет и его Круг. Вместе со всеми его чародеями, — подхватил её мысль Айна-Пре и легонько хлопнул себя по лбу. — Ну, конечно! Теперь понятно, что для Сарж Слэма показалось символичным!

— Да. Они хотят жить. И они боятся не столько следующего столкновения Рении и Местании… а оно ведь будет, ты знаешь… сколько того, что это приведет к падению Местании.

— И тогда наш захват Дольдиса — а, значит, и гибели всех его чародеев — будет лишь вопросом времени.

— Именно так, — не спеша зашагала Кемешь, в очередной раз безуспешно попробовав закутать своё слишком обширное тело в куцый плащик. — Холодно, однако…

* * *

Начало летоисчисления, принятого как в Рении, так почти по всей ойкумене, шло от года наступления Долгой Ночи. Тысячу сто сорок пять лет назад Аларань постигло невиданное и неслыханное ранее бедствие.

Долгая Ночь,

не видно ни зги.

Разожги же очаг,

разожги!

Сын просил,

покажи мне свет!

Что скажу ему?

Солнца нет!

Собственно история страны началась позже, с царствования Аллега Ренийского, сына Аллега Старого. Он сумел отразить, одно за одним, несколько нападений соседей. Особенно серьёзным было последнее, со стороны могущественной тогда Астарении. Заканчивался третий век новой эры. Долгая Ночь уже была давним прошлым, которое воочию помнили разве что глубокие старики; а природа год от года становилась благосклоннее к людям. Всё это, вместе с победой над сильными соперниками, разбудило гордость нового народа.

В 291 году в Астагре Белокаменной собрались монархи всех стран, входивших в Большой Круг, чтобы признать — мир опять изменился, и многие из того, что было правильным ранее, нужно и должно изменить. Памятуя о прежнем родстве и о пережитых общих бедах, они клятвенно приняли договорённость о родственности уз и намерении решать споры полюбовно. Но мира и благополучия не получилось. И через полвека, в 349 году, чтобы решить непрекращающиеся споры, снова собрались все короли. Только на этот раз их было немного меньше. Три королевства исчезли в войнах, а их земли были разделены между более удачливыми соседями.

В эти годы стали отчетливо видны некоторые особенности, стойко присущие всей бурной и богатой истории этой части подлунного мира. Прежде всего то, что все королевства и народы Большого Круга казались очень повязаны друг на друге. Конечно, не последнюю роль в этом сыграли и их живая память об общих предках-аларанах, и то, что земли, находившиеся за пределами Большого Круга, оживали после катастрофы гораздо дольше, а, значит, редкие тамошние народы и народцы, слишком занятые собственным выживанием, можно было не брать всерьез. Но и много позже, когда их кровь была щедро перемешана и разбавлена варварскими соседями; и когда единую аларань сменили местные диалекты, постепенно превратившиеся в разные и не всегда похожие языки; и когда на месте пустынь севера и редких варварских поселений необъятного востока стали вырастать новые страны и государства — это устойчивое стремление вариться в собственном соку вовсе не пропало. Последний крестьянин из верховий Ясы, раз в год вспоминая о живущих на другом конце ойкумены дольденах, говорил «мы»; для горцев, чьи поселении начинались в дне ходьбы от его дома и с чьими кланами роднились многие его предки, у него было припасено только "они".

И было во всём этом чувстве какой-то родственной близости и общности обратная сторона, которая часто проглядывает в семейных отношениях. Своих не только сильнее любят, но и острее ненавидят и больнее бьют. Вся история королевств Большого Круга была испещрена столкновениями и конфликтами друг с другом и друг против друга. Союзы заключались на время, а войны велись до конца. Побеждённая страна или целиком, или по частям проглатывалась более удачливыми соседями. Случаев, чтобы побеждённый народ смог вернуть себе независимость, практически не было. Медленно, но верно лоскутное одеяло Большого Круга превращалось в единое целое.

* * *

Весной 1146 года чародеи пытались разобраться с одним вопросом, одной задачей. Что можно сделать, чтобы если и не воспрепятствовать будущему столкновению Рении и Местании, то хотя бы не позволить довести дело до крайности? И ничего не могли придумать.

И как это часто бывает в тех случаях, когда решения задачи не видится даже в принципе, обсуждение то и дело соскальзывало в разные другие стороны. Однажды, когда ренийские чародеи в который скучный раз прибегли к избитому доводу — будущее вовсе не обязано соответствовать предсказаниям даже самых проницательных и поэтому всегда остаётся надежда — Сарж Слэм задумчиво обронил "ну да, впрочем, это ведь действительно так получилось прошлой осенью". Насторожившийся Айна-Пре, слово за слово, вытащил у него подробности. Оказалось, что дольдены тоже заметили слишком ощутимые несоответствия между своими прогнозами результатов столкновения соседей и тем, что получилось на деле. Сравнение первоначальных предвидений насчёт войны — тех, что дольденские и ренийские чародеи, независимо друг, сделали ещё в первые её дни — оказалось очень показательным по совпадению. Никаких стоящих объяснений, почему на деле всё оказалось совсем не так, дольдены не знали (или не захотели ими поделиться). Так что Айна-Пре пришлось пока довольствоваться только лишь ещё одним подтверждением его подозрений о том, что дело было нечисто. Но и только.

Зато Чи Наянь рассказала гораздо больше новых подробностей о последних днях Ясоты. Странных подробностей. Некоторые из них сложно было истолковать иначе, как то, что к её смерти приложил руку ренийский король. Дольдены не обвиняли его напрямую (и даже не передавали обвинений местанийского Круга), но в их осторожных речах было ясно слышно эхо гневных слов Лострека, брата Ясоты.

В долгом обсуждении не было не сказано ни слова о прошлогодних попытках Кастемы изменить ход событий. Эту его разочаровывающую неудачу ренийские чародеи, не сговариваясь, промолчали.

Так и не придумав ничего стоящего, совет выдохся. Сарж Слэм Вьюз и Чи Наянь всё хуже скрывали своё уныние. Единственный проблеск надежды смогла разглядеть Бри Ней Долл. На совещаниях она сидела в сторонке и мудро помалкивала, трезво оценивая свою неопытность и свой статус. За пределами же совещательной комнаты, не стесняясь, демонстрировала весёлость и любознательность. Последнее толкнуло её однажды утром присоединиться к Айна-Пре, которому нужно было выйти в город по своим делам, а первое позволило получить его на это согласие. Айна-Пре, уставшему от утомительно-бесплодных разговоров и укоров в глазах остальных дольденов, показалось вполне приятным общество молодой, не унывающей женщины, да к тому же ещё и симпатичной.

Они шли зеленеющим университетским парком; Айна-Пре вполуха слушал оживлённую болтовню Бри на школярскую тему о шестнадцати качествах мудреца, точнее, о четвёртом из них — "не можешь изменить ситуацию, изменись сам", и вполглаза наблюдал за вознёй возле чародейского домика. Приблизившись ближе, он разглядел, как под руководством Кемеши ученики выносят оттуда пыльные и тяжелые мешки. Чародейка заметила приближающегося Айна-Пре и не стала дожидаться, пока его вопрос оформится в слова.

— Вот, видишь, праздник ежегодной уборки. Освобождаем от мусора.

— Угу, — кивнул чародей и снова повернулся к Бри Ней Долл. Что-то в её словах вдруг показалось ему немного большим, чем просто юная демонстрация своих познаний. — К чему это всё рассказываешь? Что-то я тебя не пойму.

Молодая женщина слегка замялась.

— Ну раз уж мы ничего не можем сделать, чтобы спасти одну страну от завоевания другой, то почему бы тогда нам не подумать о том, как спасти хотя бы… хотя бы себя?

Чародей остановился. Несмотря на то, что на ежедневных многочасовых совещаниях каждый из них понимал, что на самом деле стоит на кону, разговор всегда шёл о том, как предотвратить войну. И мысли тоже бились только в этом же направлении. То, о чём сейчас говорила Бри, как-то проходилось мимо.

— Подожди-ка, детка…

Бри, воодушевлённая интересом многоопытного чародея к свом словам, даже не стала дослушивать, что именно «подожди», и живо продолжила свою мысль.

— Я и говорю, почему бы нам не придумать, как чародеи могут оторваться от гибнущего Круга? Чтобы, значит, не погибнуть самим?

— Да, детка, ну и задачки ты задаёшь, — широко улыбнулся Айна-Пре своей любимой, немного хищной улыбкой. В ответ уголки губ девушки дрогнули вниз. — Попробуй это придумай! Попробуй найти в реке ночной дождь!… Да только больше ничего другого не остаётся. Мы проверили все двери, ища выход. А вот эту — в эту мы ещё не тыкались. А вдруг, и правда, что-то получится? А?… Ты умница!

С последними словами Айна-Пре уверенно шагнул к ней, обнял за плечи и благодарно поцеловал.

— …Что это? — поднимая ладони к вискам, вскрикнула девушка.

Айна-Пре уже стоял в нескольких шагах от неё, внимательно прислушиваясь к окружающей мирной тишине.

— Это там! — быстро определил он источник ударившей по ним беззвучной волны. — Стой здесь!

Он бросился к флигелю, краем глаза успев увидеть, как подтверждением его догадки в ту же сторону, подняв юбки, быстро катится толстенькая Кемешь.

В здание он успел первым. Пустая прихожая. Приоткрытая в гостевую комнату дверь. В комнате, у большого окна, крепко сжав кулаки, стоит бледная Гражена.

— Ну я же говорила тебе, они там упадут! — из-за спины чародея раздался недовольный крик. Он обернулся. Дженева, по-бабьи взмахнув руками, бросилась к лежащей у противоположной стены блестящей луже стеклянных осколков.

— Что случилось? Дженева, отвечай, что случилось?! - гаркнул чародей.

— Я же говорила, — едва подняла она голову в его сторону и снова вернулась к своему занятию, собирать крупные осколки в подол фартука. — Полка-то узкая. А она наставила туда стаканов… Ну да, ещё и графин (с глубоким вздохом подняла она с пола изогнутую ручку голубоватого стекла). Я убиралась наверху. И как услышала этот грохот, так сразу и поняла, что это они. Гражен, ну думать же надо было!

— Что случилось? — запыхавшаяся Кемешь была не оригинальна в своём вопросе.

Айна-Пре спокойно повернулся к ней.

— Наша баронская дочка расставляла стеклянную посуду, не убедившись, захочет ли она там стоять. А когда всё навернулось, не нашла ничего лучшего, как психануть на всю улицу. Надо будет посмотреть, а не валяются ли у нас под окнами сбитые ею воробьи.

— Ладно тебе издеваться над человеком, — нахмурилась Кемешь. — С кем ни бывает… Чего стоишь? — обратилась она ко всё так же недвижно стоящей Гражене. — Сама виновата, сама и убирай.

Гражена вспыхнула лицом, но только на мгновение. На ватных ногах она пересекла комнату и присела рядом с Дженевой, уставившись на разгром.

— Ты не сиди. Лучше пошли со мной, я дам метлу и совок, — приказала ей Кемешь и, не дожидаясь, пока та встанет, вышла из комнаты.

Вначале Айна-Пре терпеливо дождался уходя Гражены. Потом он даже не сразу попросил Дженеву бросить собирать осколки и сходить предупредить стоящую на улице молодую дольденку, мол, всё в порядке. К счастью, та не стала медлить и к ещё большему счастью, похоже, даже не задумалась необычностью просьбы.

Оставшись один в комнате, он внимательно огляделся по сторонам — не видит ли его кто? — и осторожно шагнул к той самой злополучной полке, на которой ещё стояли редким строем остатки из набора на двенадцать персон. И, ещё раз нервно оглядевшись, быстро смахнул оттуда кусочки битого стекла, своим явственным наличием там нагло противоречивших рассказанной им версии о случившемся…

Домой дольденские чародеи уезжали если и не обнадёженные, то уж точно не такие унылые. Пускай они ещё не нашли выхода, зато у них появилось новое направление для его поиска. Айна-Пре подсадил в карету чему-то негромко смеющуюся Бри Ней Долл, смачно чмокнул её в щечку, заговорщически улыбнулся — и вот старомодная вместительная карета, стуча колёсами по брусчатке улицы, скрылась за углом.

— Ну вот и ладненько! — весело подмигнул он стоящей рядом Кемеши.

— Ох, что-то я тебя последнее время не узнаю, — озорно прищурилась она на него. — Уж не влюбился ли ты, часом?

— А хоть и влюбился, — спокойно хмыкнул он. — Дело это… ага!… И вот что ещё я хотел с тобой посоветоваться.

Чародей направился ко входу в свой двор, жестом приглашая Кемешь последовать за ним. Когда они перешли с оживлённой улицы в тенистый закуток, он повернулся к ней.

— Помнишь, ты жаловалась, что на тебе сейчас целых трое учеников? Тончи, Гражена и вот недавно Легина.

— Гина, — тут же поправила его чародейка.

— Ну да, Гина, — кивнул он, принимая укоризну своему легкомысленному ляпу. — Как ты смотришь, если я тебя разгружу?

— Нет, Гина пока доверяет только мне, — запротестовала женщина.

— Нет, я о Гражене… О том её взрыве, помнишь? Похоже, её умение контролировать свои эмоции не успевает за растущими силами её молодого организма.

Он замолчал, давая Кемеши место сказать что-либо. Но та, коротко задумавшись, лишь кивнула. Чародей продолжил.

— Сильные эмоции — не твоя стихия. А моя. Ты же знаешь. Пускать дело на самотёк нельзя. Давай-ка я возьму её у тебя. Заодно и тебе будет полегче.

— Мы с ней уже так сдружились… — грустно протянула чародейка.

— Ну так вы же не совсем расстаётесь, — повеселел Айна-Пре. — И кроме того… Пока мы не будем ничего менять. Мне нужно ещё кое-что обдумать. Я скажу тебе, когда буду готов взять её… А ты пока загрузи её медленными упражнениями.

— Да делаю я это уже, делаю… Если это всё, я пойду?

— Подожди, ещё спросить тебя хотел. Ты на день предков домой едешь или здесь будешь?

— Собиралась. А что?

— Хотел попросить тебя отвезти по пути одну посылку.

— Не вопрос. Сам-то домой не думаешь? — внимательно посмотрела в его глаза Кемешь.

Айна-Пре чуть хищно засмеялся и отрицательно покачал головой.

— Ты же меня знаешь!…

* * *

В самые первые дни мая почти по всей Рении отмечали день памяти предков. Люди шли на кладбища и там, в широком семейном кругу, поминали лежащих здесь родичей. Кто был слишком далеко от родных мест, отправлялся в дубовые рощи, чтобы повязать на ветки деревьев особые ленточки — послания ушедшим близким и дальним, послания о том, что их помнят и что по ним плачут…

В этот день, как всегда, утро в Венцекамне начиналось шумом и движением: жители целыми семьями и улицами отправлялись за городские пределы. Дженева пробиралась сквозь оживлённую путешествием толпу, внимательно смотря, чтобы не попасть ни под колёса, ни под чьи-то ноги. Последнее сегодня было, как никогда, реально. Переходя Башенную площадь, она разглядела в компании неизвестных ей молодых людей Юза — и тут же радостно окликнула его: раз уж упрямая Гражена не пошла с ней, Юз в качестве возможного попутчика и собеседника был бы самое то.

Юз оглянулся на её крик и, улыбнувшись, направился в её сторону.

— Ты это куда собралась? — вместо приветствия спросил он.

— В рощу возле Каменной речки.

— Ближний свет! — Юз даже присвистнул. — А что, поближе нельзя было найти дубочка? Я вот уже повесил у нас в парке, прям под своими окнами.

— Ну… так будет лучше… — промямлила Дженева. Ашаяль была слишком вольной птицей, чтобы вспоминать о ней в пределах скученного каменного мешка; только объяснять это сейчас, пока боль ещё свежа, не хотелось никому. Даже Юзу. — Так пойдешь со мной?

Тот замялся, переступил с ноги на ногу. В той компании заметили его раздумья.

— Юз, давай! Мы уже идём!

Через плечо оглянувшегося Юза Дженева увидела крикнувшую это девушку.

— Вы идите без меня! — решился он. — Я потом вас найду!

Видная, статная девушка тряхнула длинными тёмно-русыми косами и нарочито резко повернулась к своим товарищам, словно тут же забыв о нём.

— Ну так пошли, — улыбнулся Юз Дженеве.

…Дорога вдвоём оказалась много приятнее, чем в одиночку. Разговоры и смех стихли только при подходе к цели. Внутри тенистой дубовой рощи было прохладно и тихо, лишь кое-где виднелись фигурки людей. На нижних ветках деревьев среди выцветших бумажных полосок прошлых лет уже выделялись яркие краски свежих.

Дженева долго бродила в поисках подходящего места, пока не выбрала старый, коренастый дуб в низине, у излучины сонного ручья.

Первая ленточка — на тонкую, гибкую веточку. Илерина была такой же тоненькой и чистой…

Вторая — на старую, с высохшей корой, но очень крепкую, держащую на себе много зеленеющих потомков. Как когда-то Ашаяль держала на своих плечах всю их бродячую семью…

Третья — на прямую, как палку, ветвь. Она почти не помнила старого барона, своего настоящего отца; в детской памяти осталась только всегдашняя прямота строгой фигуры и торчащих усов.

И последняя лента — всем умершим родичам; и тем, кого она хотя бы слышала по имени, и совсем забытым, от этого словно безымянным.

Шагнула назад, вглядываясь в то, что получилось. Как нарочно вовремя поднявшийся ветер заиграл бело-голубыми бумажными полосками. Сонное журчание ручья, шёпот ветра, шелест тонкой бумаги вдруг смешались в единый безмятежный звук, будто сама предвечная природа шептала сейчас свои детские истины…

Ветер смолк так же неожиданно, как и поднялся. Из многослойных складок платья Дженева достала флейту и заиграла любимую мелодию Ашаяли…

Потом услышала вздохи и перетаптывания своего попутчика. Обернулась к нему. И, сунув деревянную тростинку в висевший на поясе кошелёк, протянула терпеливо скучающему Юзу оставшуюся ленту.

— На. Повесь по-настоящему. Я же помню ту козью привязь у тебя под окном, которую «дубочком» можно назвать только спьяну.

Юз хмыкнул на её подколку, но послушно выполнил, что она сказала.

На обратном, долгом пути шли молча. Нужно быть уже близкими людьми, чтобы, идя вместе, позволить себе роскошь не испытывать опасливой неловкости от затянувшегося молчания и не пробовать сбежать от него в спасительную болтовню.

Беда случилась в городе.

На одной из пустынных улочек из подворотни вдруг выскочил парень — Дженева даже не успела разглядеть его — и, пролетая мимо, чуть не сшиб её с ног.

— Не, ну даёт! Хоть бы смотрел, куда прётся! — выплёскивая остатки испуга, поругивалась в уже опустевшую улицу Дженева.

Отряхиваясь для порядка, она заметила что-то странное с одеждой. На поясе вдруг болталась обрезанная верёвочка… на которой вот только минуту назад висел её кошелёк!

Она засуетилась на месте, оглядывая пыль улицы (а вдруг он просто оторвался, когда тот идиот налетел на неё?) и одновременно отрывистыми объяснениями отделываясь от Юза, который не мог не заинтересоваться её судорожным мычанием и непонятными телодвижениями.

Что произошло, понял первым Юз.

— Не ищи, кошелёк не потерялся. Это был бой-карманник. А я уж подумал, ты с ума начала сходить, — вздохнул он. И осторожно добавил. — И… много там было денег?

— Да не очень, — Дженеву отрезвили собственные слова. — Так, мелочь. Сам кошелёк большего стоит. Стоил. Это был подарок леди Олдери.

Юз кивнул, вспоминая его чёрно-серебристую бархатистость.

— Ладно, чего уж! Пошли уже, — с окончательным вздохом решила Дженева. — Ничего тут не поделаешь. Бой-карманник, говоришь? Эх… С его скоростью он уже на другом конце города…

Они не успели пройти и пары шагов, как Дженева вдруг резко остановилась и принялась, нервно повизгивая и крутясь на месте, ощупывать складки своего платья.

— Чего опять?

— Нет! Она где-то здесь! — совсем взвыла Дженева. — Не может быть! Я должна была положить её на место!!

Юз молча и с искренним недоумением наблюдал второй её заход. Точнее — второй сход с ума.

…И только когда Дженева, закрыв руками лицо, с плачем съехала спиной по стене, он вспомнил быстрое движение, которым она там, в роще, сунула свою флейту в висевший на поясе кошелёк. Он даже машинально дёрнулся в сторону, куда скрылся вор, словно ещё была какая-то надежда догнать его. Ему уже хорошо было известно, как относилась Дженева к своему простенькому инструменту.

Юз сел рядом с ней. Она уже не плакала. Она рыдала. Как по покойнику.

Первым движением он хотел легонько тряхнуть её и попросить успокоиться. Уж слишком резал уши этот её ненормальный вой.

Но вместо этого он вдруг, сам того от себя не ожидая, обнял её за плечи, привлекая к себе. Дженева всхлипнула, уткнулась в его грудь намертво спрятанным в ладони лицом и стала плакать чуть тише и мягче.

Так они сидели.

Пока из окон не стали выглядывать любопытствующий странными звуками местный народ.

Тогда Юз поднял Дженеву на ноги и отвёл её домой.

Оставив её — не успокоившуюся, но хотя бы затихшую — на попечении перепуганной чернявой служанки, он, не медля, отправился искать Миррамата.

Его упрямое упорство увенчалось успехом. На втором десятке мест, где тот мог быть, Юзу, наконец, махнули рукой — там твой друг, вон за той дверью.

Вытащив Миррамата из весёлой компании в первую попавшуюся пустую комнату, Юз без обиняков спросил.

— Андрысь, он же скупщик краденого?

Напрягшийся было Миррамат почти без паузы хохотнул.

— Что за глупости? Кто это тебе сказал? Я тебе ничего такого не говорил!

— Сам догадался. А ты только что это подтвердил.

Астарен внимательнее присмотрелся к товарищу. И сменил свой тон на почти серьёзный.

— Чего тебе?

— Мне нужно найти одну вещь, срезанную сегодня бой-карманником.

— Ладно. Иди к Андрысю. Только сам. Я тебе сейчас не помощник. Мы недавно… э-э… повздорили, — он дождался кивка Юза и, подумав, добавил. — Но пару советов я тебе таки дам…

* * *

Первый раз в жизни Дженева чувствовала себя так, что лучше бы она совсем ничего не чувствовала.

Первый раз в жизни ничего не сделали, чтобы ей стало легче, ни слёзы, ни утешения, ни ночной сон, ни попытки посмотреть на случившееся с другой стороны.

Ей и раньше случалось с размаху налетать на острые углы жизни, а потом, забравшись в укромное местечко, зализывать раны. Смерть матери, отказ Бартена, бродячая жизнь с чужими людьми… Потом рана под названием «Мирех». Потом — «Лартнис». Совсем недавно — горькая весточка об Ашаяли.

Всё это было, всё это заживало — но, оказалось, не до конца.

Да ещё и та их работа зимой… Когда всё закончилось и стало почти как раньше, Дженева краем своего естества всё-таки ощущала это почти. Постоянно ловила едва слышные отголоски той проходившей через них словно физической боли, от которой хотелось ныть. Правда, не придавала этому особенного значения. Думала, всё пройдёт само собой. Нужно только подождать. Всё утрясётся.

Но не утряслось. Даже наоборот. Словно собралось всё прежнее — и обвалилось на неё, с головой.

Разумом Дженева понимала, что потеря пусть и самой дорогой для неё вещи, — не такая уж и причина для горя. Но только горе ну никак не хотело слушать доводы разума…

…На следующее утро Дженева долго не могла встать с постели. Ей казалось, словно она стала одной-единой раной. Словно с неё сняли верхний слой кожи и любое внешнее движение тут же отдастся в ней неприкрытой болью.

Некоторое время надеялась, что ей повезёт и она почувствует признаки недомогания. Обычная простуда дала бы ей полное право остаться в постели. Но организм, как назло, болеть не хотел. Лежать же солнечным утром в кровати вполне здоровой казалось ещё хуже.

Превозмогая тоскливую слабость, она встала — и занялась обычными утренними делами. Они тоже не принимали в расчет её состояния, безапелляционно требуя "надо сделать это… надо сделать то…".

Надо было как-то жить дальше.

В начале уроков угасла крохотная надежда насчёт Кастемы: а вдруг он чем-то смог ей помочь? Но тот опять куда-то уехал. Только вчера, и скоро его не ждали.

Держалась подальше от Гражены — и, тем более, от Юза. Ей было неприятно даже вспоминать, что тот был свидетелем взрыва её горя; да и не хотелось светиться опухшими глазами… Юз, впрочем, и не навязывался ей своим обществом. Так, пару раз поймала его испытующие взгляды — и только. Зато Гражена никак не могла понять, что ей лучше пока не лезть к ней с утешительными улыбками и подбадривающими словами.

Так прошёл день. Второй не принёс изменений. Третий тоже. Дженева терпеливо ждала появления Кастемы. Надежды, что он знает, как справиться с её бедой, честно говоря, было мало — но это была практически вся надежда, которой она располагала. Верить в то, что всё само собой рассосётся, что однажды утром она проснётся, а это всё осталось во вчерашнем дне, уже не получалось.

К небольшому облегчению, подруга скоро перестала помогать ей справиться с её бедой. У неё появилась своя собственная. Однажды она в расстроенных чувствах поделилась с Дженевой новостью: Кемешь сообщила ей, что теперь она будет учиться у Айна-Пре.

Оживившаяся Дженева попыталась расспросить её на предмет объяснений и подробностей, но та и сама почти ничего не знала. Решение окончательное. Новые уроки начнутся ещё не завтра, но очень скоро.

— Нет, ну как Кемешь могла так поступить со мной! — Гражена как заведённая повторяла эту фразу и зло качала головой.

Кастема всё не возвращался.

Жизнь потихоньку продолжалась. Дженева привыкла каждое утро прятать напухшие глаза и научилась понимать спасительную защиту простых, будничных дел.

В один из дней к ней с каким-то вопросом по теме занятий подошёл Юз. Что-то они решили, что-то объяснили друг другу. Уходя, он чуть помялся и протянул ей объёмный и не тяжёлый свёрток.

— Что это? — спросила Дженева, бросив взгляд на кучу не очень ловко завёрнутой бумаги.

— Так… Типа подарка тебе. Посмотри, когда будет время.

— Спасибо.

Дженева начала было разворачивать бумагу, но тут её кто-то позвал и она, извиняющееся улыбнувшись всё ещё переминавшемуся с ноги на ногу товарищу, сунула свёрток в сумку и ушла на зов.

Вспомнила о том, что так и не глянула на подарок, только ночью, уже засыпая. Вставать, зажигать свет не хотелось. Решила отложить до утра.

Утром она даже вытащила свёрток из сумки, но какие-то дела опять отвлекли её. О подарке вспомнила только в университете, заметив ну очень вопросительный взгляд Юза. Нарочито жизнерадостно улыбнувшись ему, на всякий случай поспешила уйти подальше.

А потом умудрилась забыть совсем, и даже странные взгляды Юза, которые она время от времени ловила на себе, ничего ей не говорили.

И только кучу дней спустя случайно наткнулась за комодом на запылившийся и запаутинившийся свёрток. Вспыхнув лёгким чувством стыда, решительно взялась разворачивать его капустные листы в поисках запоздалой кочерыжки.

…Первый укол "не может быть!" Дженева ощутила своим вдруг вздрогнувшим сердцем, когда в ворохе мятой бумаги показался кусок чёрно-серебристого бархата.

Потянула его наружу. Очень долгое мгновение неузнавающе разглядывала свой украденный кошелёк — а потом, отбросив его, бросилась тормошить остатки обёртки, уже чувствуя под ними что-то тонкое и длинное.

— Ай-й! — вскричала Дженева, словно деревянная дудочка в её руках имела природу раскалённого металла.

Когда отбушевали волны вины и стыда — какой же дурой она была и что же о ней всё это время мог думать Юз! — и когда она счастливо отплакалась, всё вдруг стало прозрачно.

Оказывается, всё это время так горько она горевала вовсе не по потерянной вещи — а по потере того, что любила.

Что есть вещь? Вздор. Даже самая тебе дорогая-распрекрасная… Это-то немного и смущало её в те редкие минуты просветления, когда она вдруг понимала, что убивается просто по куску дерева с дырками.

Сейчас же это неловкое смущение целиком и полностью отвалилось с её сердца.

Всё было проще. Жаль, что она сразу этого не поняла… Дженева села поудобнее, отыскав спиной достаточно ровной поверхности на резной стенке старого комода. Рядом на полу валялась рваная бумага. Дженева уронила флейту на ноги и, закинув назад голову, задумалась… Просто (и что за дурная закономерность!) в её жизни постоянно получалось так, что всё, что стоило ей полюбить, уходило от неё. Покидало её. Раньше или позже. Незаметно или с шумом. Само или его крали.

Как живой перед её глазами встал Юз. Пока она убивалась, он искал. Он что-то делал.

И ещё она вспомнила, как плакала тогда, уткнувшись ему в грудь…

— Ой, какая же я дура… — застонала Дженева. — Ой, ну почему я сразу не посмотрела! Что он после такого может обо мне подумать!

Она резко поднялась и принялась наскоро приводить себя в порядок.

Целеустремлённо шагая университетскими дорожками к домику Камани, Дженева налетела на Кастему. Чтобы остановить её размашистое движение, тому буквально пришлось перегородить ей путь.

— Что это ты? — мягко поинтересовался он. — Я тебя пару раз окликнул, а ты как оглохла. Летишь себе и даже по сторонам не смотришь.

— Ой, здравствуй, Кастема! Ты уже вернулся? Ой, только я спешу!

— Да, вернулся, сегодня, — ответил ей чародей и внимательно присмотрелся к своей ученице. — У тебя было что-то неладно? М-м?…

— А? — Дженева на секунду задумалась. И тут же отмахнулась. — Да ничего, всё уже в прошлом. Так я пойду?

Кастема не сразу ответил ей. Он ещё постоял, всматриваясь в её разгорячённое лицо, отчего в глубине его глаз стало светло разгораться что-то похожее на грустную улыбку.

— Ну беги, девочка!… Беги!

* * *

Гражена преодолела ступеньки невысокого крыльца. Впереди расстилалась веранда. Медленно, с натугой, словно идя через толщу воды, пересекла и её. Входная дверь в домик чародеев приближалась с неодолимой силой.

Её горячливые пополам с нытьём попытки переиграть решение Кемеши — или хотя бы оттянуть его — ничего не дали. Она даже подумывала уйти из учеников. Тем более, что, судя по Керинеллу и Михо, на привязи здесь не держали. Помешало это сделать, конечно же, в первую очередь самолюбие, вздыбливающееся только при одной мысли о возможности признания своего поражения. Но было и ещё кое-что, какая-то малоуловимая смесь любопытства и вызова. Тонкое, дразнящее чувство интереса к тому новому, одновременно пугающему и притягательному, что вдруг подсунула ей не имеющая никакого желания успокаиваться и утихомириваться жизнь.

Но сейчас, когда из отяжелевшей вдруг руки словно вытекла вся сила, так, что для простого движения — взяться за дверную ручку и потянуть на себя — ей всерьёз потребовалось собирать волю, сейчас ею владел один лишь страх.

И, как бывает, когда какое бы то ни было чувство доходит до предела, до своего максимума, оно начинает превращаться во что-то другое. В том движении, которым Гражена толкнула на себя дверюку, сквозь страх уже прорастал гнев.

Всё более заводясь, она пересекла прихожую и почти дерзко распахнула полуоткрытую дверцу гостевой комнаты.

И на этом её запал сдулся. Уж больно окружающее напомнило ей тот день. Даже стояли они, как тогда, только наоборот — Гражена в дверях, а Айна-Пре возле того окна.

— Расскажи мне, что здесь тогда произошло, — не отрывая взгляда от картины за окном, чётко проговорил чародей.

Гражена ощутила, как её кулаки сами собой начали сжиматься.

— О, неужели эта посуда была такой дорогой? Да? И сколько она стоила? А?… Так сколько мне принести денег за разбитые гранёнки?

— В это окно хорошо видна проходящая мимо дорожка, — когда Гражена выдохлась, так же чётко заговорил Айна-Пре. Словно с первым вопросом ему всё было уже ясно. — Ты видела, как я шёл по ней с Бри Ней Долл; видела, как мы говорили; видела, как остановились. И в этот момент ты почему-то взорвалась яростью.

Айна-Пре перевёл взгляд на Гражену — странный взгляд, чем-то не состыковывающийся с той темой, в которую стал сворачивать разговор.

— Волна твоей вспышки не только долетела до меня, Бри и находившейся ещё дальше Кемеши. Она ещё и взорвала… разбила изнутри стеклянные стаканы. Ты, кстати, права. Они дорогие. Тонкие, из лебединского стекла. Обычные гранёнки ты бы вряд ли осилила.

Плохо прикрытая створка окна негромко хлопнула, как от сквозняка. Айна-Пре с нескрываемой насмешкой глянул на Гражену, бледную и натянутую, как тетива рогового лука.

— Не-а, и не надейся, что это ты. Это точно был ветер. А твой выстрел сейчас шмякнулся в болото.

В ней яростно проснулось яростное желание взорваться ещё раз, разнести вдребезги всё и вся. Но тут словно сработали нудные упражнения, которыми последнее время пичкала её Кемешь. Между ней и её желанием вдруг образовалось чуть-чуть свободного пространства, в котором тут же, как им и положено, появились новые мыслишки и мысли. Одну из них она стала говорить.

— Ну хорошо. Да, так оно и было. Не знаю, как у меня это получилось, — дрогнули вниз уголки её губ. — Я не хотела этого.

— Детский разговор, "я не хотела этого!" — грубо передразнил её Айна-Пре.

— Ну правда, я не хотела этого! Я сама тогда испугалась!

Сейчас Гражене почему-то больше всего на свете захотелось, чтобы чародей поверил ей и понял её.

— Нет, вы представьте себе! Она не хотела! Она сама тогда испугалась! — заводился чародей всё сильнее и сильнее. — Чего только испугалась, непонятно. Ты же не по себе стреляешь — а по другим! Стаканы, так, просто были близко. В отличие от меня тогда!

И, словно хлестать словами было ему уже мало, он быстро пересёк пространство, разделявшее их, и сильно тряхнул её за плечо.

— Это людям вокруг тебя надо тебя бояться! — рявкнул он. — Это для них ты можешь быть опасна!

Гражена вздрогнула. С этой стороны она совсем ещё не смотрела. А ведь действительно… А чародей грохотал дальше.

— И прежде всего опасна для меня! Это теперь мне что, каждый раз, как я захочу поцеловать понравившуюся мне женщину, озираться по сторонам в поисках твоих ревнивых глаз?!

Гражена пошатнулась от нанесённого ей удара, но смерч ненависти к Айна-Пре уже набирал в ней силу, поднимался сам и поднимал её.

Сквозь бушующие волны ярости чётко прорезался спокойный, хрипловатый мужской голос.

— А давай проверим.

Она вздрогнула, вдруг поняв, что означает это его совсем близкое лицо и это такое дразняще-просящее выражение его глаз. "Пусть!" — ударил в ней ток сердца.

И, как бывает, когда какое бы то ни было чувство доходит до предела, до своей крайней, запредельной черты, оно начинает превращаться во что-то другое. Или даже немного не так — не оно превращается, а ты сам понимаешь, что оно на самом деле было не тем, что ты о нём думал и как его называл.

Гражена даже ещё смогла улыбнуться про себя, поняв вдруг, что сладость его губ и огонь всей прежней её ненависти к нему имели — и всегда имели! — один вкус.

Вкус любви…

Глава 9. Можно стать королевой

Есть простой способ проверить, по настоящему ли серьёзны твои вдруг вспыхнувшие чувства. Надо посмотреть, что перевешивает на чаше весов: стремление похвастаться выплёскивающимися из тебя такими небывало яркими переживаниями или желание хранить их в секрете, в глубине сердца.

Ни Гражена, ни Дженева так и не решились поделиться друг с другом. Конечно, в обычных обстоятельствах острый приступ влюблённости, случившийся у одной из них, несомненно был бы замечен другой; пошли бы расспросы, намёки и дело, в конце концов, благополучно завершилось бы жаркими перешёптываниями и переахиваниями. Но в том-то и была вся загвоздка, что влюбились они одновременно. А в таком состоянии любой временно слепнет и глохнет ко всему, что не касается его собственных чувств и того, к кому они направлены.

Дженева в тот день так и не нашла Юза. Может быть, это было и к лучшему; по крайней мере, у неё оказалось немного времени, чтобы успокоиться и прийти в себя после пережитых треволнений. На следующее утро она, вопя что-то несусветное, не замедлила броситься ему на шею и обязательно расцеловала бы, если он вовремя не увернулся. Её радостно-извиняющаяся благодарность хоть и жутко запоздала, но всё же была принята благосклонно. Юз казался довольным.

Гражена, наоборот, вела себя непривычно тихо. В эти дни, до следующей встречи с Айна-Пре, ей пришлось много чего передумать. Прежде всего постоянно ловила себя на сомнительной мысли: а не показалось ли всё это ей? Не привиделось ли, как во сне? Уж очень тот образ чародея, который она до сих пор знала, не вмещался во вдруг произошедшее между ними. Уж слишком всё это казалось неправдоподобным, невозможным, нереальным…

Окончательно не скатиться к безопасному решению "он просто хочет подшутить надо мной" помогала живая до мельчайших деталей память о мгновении того просящего выражения глаз Айна-Пре. Таким не шутят, такое не сыграть.

Когда они встретились следующий раз, настороженная Гражена первым делом заглянула в его глаза. Самого того просящего выражения в них, естественно, уже не было, но его следы удалось разглядеть. И она успокоилась.

Теперь её не задевала его саркастическая грубость, которой он, как и раньше, предпочитал общаться с ней. Теперь она просто ясно видела её изнанку, ту мягкую почву, откуда росли её крапивные корни. И Гражена разве что фыркала, когда Айна-Пре был особенно в ударе.

По молчаливому согласию, все темы про чародейские дела вообще и про разбитые стаканы в частности были пока отложены. И только однажды Айна-Пре завёл странный разговор.

— Держись подальше от Башни чародеев. Особенно в полнолуния.

Они сидели на песчаном берегу одной из мелких заводей Гленмара. Слева, над зарослями низкорослых деревьев, как раз высилась верхушка Башни. С этого расстояния она выглядела почти хрупко. Гражена, разморённая тёплым, солнечным полуднем, смешливо хмыкнула.

— А то превращусь в летучую мышь? Или чё ещё?

— Да и в любое другое время тоже, — никак не поддержал её игривого настроения чародей. — Нет, если тебя туда кто-то отправляет из наших, или нужно идти по делам, тогда не выёживайся. Делай, что говорят. Но сама — или с кем-то из своих балбесов — ни ногой! Поняла?

— Нет, — нахмурилась Гражена и села собраннее.

— Это уже не важно. Главное, делай, как я говорю. Тема закрыта.

Выпрямившись окончательно, Гражена задумалась. По опыту она уже знала, что сейчас ей больше ничего не удастся выпытать. Приказ же (а это действительно был приказ, не просьба и не совет) казался не только странным, но и излишним. После того путешествия — позапрошлой зимой, на пару с Дженевой — её больше никогда не тянуло к поискам приключений в сторону Башни.

Словно в награду за её нерасспрашивание Айна-Пре сам, уже мягче, добавил.

— Я тебе когда-нибудь всё расскажу. Не сейчас. Потом.

И на этом уже тема была закрыта окончательно.

Единственный, кто заметил подозрительные изменения с Граженой, была многоопытная леди Олдери. Чтобы разузнать подробности, выбрала привычный ей окольный путь: стала чаще и как бы случайно сталкиваться с Дженевой, болтать с ней о пустяках, приглашать чаёвничать. Та ничего странного в этом интересе не приметила, так что вскоре леди Олдери была в курсе дел племянницы: чему сейчас учится, с кем общается, куда ходит развлекаться, что читает и так далее. В результате у неё возникло несколько имён-предположений, но всё какие-то расплывчатые. В конце концов, скорее для очистки совести, чем всерьёз, написала письмо отцу Гражены, барону Трене, в аккуратных выражениях приглашая того погостить и повидаться с дочерью, и пустила дела идти своим чередом.

* * *

Встряска из-за украденной флейты, хоть и закончившаяся благополучно, была слишком сильна, чтобы не сподвигнуть Дженеву попробовать осмыслить её "что, зачем и почему" — и, главное, "что надо сделать и поменять", дабы не дать жизни повторить с ней тот кошмар. В числе вороха выводов было "нельзя так привязываться к даже самым дорогим вещам", а в числе принятых решений — и разжиться новой флейтой, и раздарить кое-какие любимые украшения и прочие приятные мелочи. В последнем не обошлось без накладок: так, однажды Легина, одаренная ею в числе прочих, с удивлением разглядела на ладони свою старую застёжку, которую пару лет назад по какому-то случаю подарила леди Олдери.

Дженева попробовала было сунуть и Юзу свою самую любимую книжку, но умудрилась сделать это так коряво, что тот чуть не отшатнулся и принял подарок на последней грани вежливости. Да, Дженева, конечно, приняла вполне мудрое решение вести себя с ним так, как будто ничего такого не случилось; но получалось это у неё не очень. Вдобавок, она видела в нём лишь прошлогоднего, того, с которым было приятно переписывать архивы в Башне чародеев, а потом пить чай с вареньем. Юз же сильно изменился за прошедшее время, давно перерастя и новичка, и провинциала, и «мальчишку». Он смог даже у Миррамата вызвать к себе уважение, пусть и с оттенком покровительственного превосходства. Особенно после одного случая.

Дело было так. Хлебные волнения столицы почти не коснулись, но высокие шапки стражей порядка до сих пор встречались на улицах города гораздо чаще, чем раньше. Шагая как-то по своим делам, за очередным углом Юз наткнулся на привычную сценку. Невзрачный мужичонка, осторожно оглядываясь и помахивая головой в одну и ту же сторону, что-то растолковывал отряду городских стражей порядка. И всё бы ничего, и сценка тут же забылась бы, да только в той стороне, куда показывал мужичонка и куда уже шли двое стражников, Юз случайно разглядел напряжённого Миррамата.

Юз даже запнулся. И тут же перешёл на бег.

— Вас-то я и ищу! Скорее!

— Чего тебе, парень? — недовольно повернулся к подскочившему Юзу рыжебородый стражник, по виду командир. — Чего орёшь на всю улицу?

— Там!… Там!… - Юз словно едва переводил запыхавшееся дыхание. — Там в нашем трактире пьяная драка! Бьют посуду, ломают мебель!… Мать ругается, мол, как всегда: когда не надо, их полно, а как нужно, так ни одного стражника поблизости!… Скорее же!

Юз по опыту знал, что стражи порядка очень любят такую работу, защищать трактирщиков. Потом они, как минимум, могли рассчитывать на дармовую выпивку… И точно, он уже оказался в плотном центре внимания людей с дубинками, и даже те двое прямо на глазах теряли интерес к своей прежней цели. На всякий случай, Юз решил досыпать в жаркое перца.

— И как назло сегодня привезли свежее честокское пиво! Мы ещё не опустили его в подвал, и мать боится, что они расколотят бочки!!

— Не боись! Не успеют! — командир весело обернулся к своим. — А ну ребята, пошли!… А ты, парень, показывай дорогу!

Успев захватить краем глаза тех двоих, всё более целеустремлённо спешащих назад, Юз рванулся исполнять приказ. Отлетев на несколько шагов, он приостановился и крикнул.

— Это рядом! На Мокрой улице! Быстрее! — и бросился вперёд со скоростью, достойной дела спасения свежего честокского пива…

…При первой же их встрече Миррамат с ходу вскинул руку. Юз звонко ударил в подставленную ладонь своей и, перебивая неизбежное направление предстоящего разговора, заговорил о другом.

— Давай завязывай со своими делами.

Увидев же, как в ответ тяжело изменилось лицо товарища, бесстрастно продолжил.

— Или уходи от нас.

…И было мгновение, когда казалось, что Миррамат врежет ему ещё поднятой рукой…

…Потом они стояли у парапета Набережной. С реки дул холодный, влажный ветер, завязывая узлами длинные волосы астарена.

— Кастема тогда буквально вытащил мою шею из петли. А ведь ему это было сделать не просто. Ведь нет такого закона, чтобы чародей мог помешать повесить пойманного на грабеже на большой дороге…

Миррамат в который раз смахнул с лица прядь волос, но вредный ветер тут же вернул её на место и снова беспрепятственно заиграл ею.

— Тогда он сказал, что я его ученик. То есть ученик чародеев. А такой закон есть… Всех наших тогда повесили, а мне вот повезло… И я скорее умру, чем нарушу своё слово Кастеме! Обещал, что никогда больше не буду грабить — так и будет! Обещал, что никогда не буду поднимать оружие на безоружного — так и будет! Так и есть…

Юз слушал молча, не перебивая и не вставляя ни слова в частые паузы. По его лицу было сложно догадаться, о чём он сейчас думает. Миррамат бросил на него косвенный взгляд.

— Так и есть… Только ну не могу я жить добропорядочной жизнью, — и он так выговорил последние слова, словно речь шла о том, чтобы жить беспросветно или бессмысленно. Чтобы жить, как животное. — Ну слишком это…

Тут Миррамат ударил себя кулаком в грудь и уже совсем замолчал.

Молчал и Юз.

Пауза затянулась.

— Ну что, хватит здесь стоять, — раздражённо буркнул астарен.

— Да, пошли уже, — тут же согласился его товарищ и, легко оттолкнувшись от парапета, не спеша двинулся по направлению с Верхнему городу. Миррамат немного задержался. Потом, хлопнув напоследок ладонью о камень, размашисто зашагал в другую сторону…

* * *

Корни семейного древа Айна-Пре уходили во тьму веков, чуть ли не до самих времён Долгой Ночи, а раскидистые ветви с завидной щедростью плодоносили моряками, судейскими и чародеями.

Его мать родила и подняла шестерых крепких, здоровых детей, а когда уже пошли внуки, вдруг забеременела седьмым. Её муж хозяин Пре, сын Дерра, оторвался от старых книг и изрёк "Добрый знак. Боги благоволят к нам". Сам он не был ни моряком, ни судьёй, ни чародеем, но к славе семьи относился очень трепетно. Сына назвали в честь основателя рода.

Маленькому Айна довелось расти не с братьями, а с племянниками. Почти всё его детство прошло под неизбежным знаком доказывания своего верховенства и превосходства.

Однажды из детского лука он ранил волчицу, которая повадилась в их овчарню. Охотники, до сих пор невезучие, оживились, увидев красные точки на снегу, и ушли за реку. Вернулись только на следующий день, гордо бросив тушу зверя к ногам хозяина усадьбы. А к ногам его сына высыпали серые пищащие комочки. Один волчонок, дрожа, подполз к мальчику и лизнул протянутую к нему руку.

Волчата потом куда-то делись, а к своему луку Айна больше не подходил.

Отец, заметив быстрый ум и напористость сына, решил сделать из него судейского. Когда тому исполнилось двенадцать, отправил в город, в школу. Ни Почехов, ни учебное заведение не впечатлили юного Айна-Пре. Самым сильным воспоминанием от школьных лет осталась немая, почти щенячья любовь к дочери начальника заведения, а главным уроком — убеждение, что все «косички» странные, лживые и лицемерные существа. От которых нормальным, честным, порядочным людям лучше держаться подальше.

…Чародей провёл ладонью по ещё густой шевелюре и с безмолвным смехом закачал головой. Вот уже и виски седеют, а он до сих пор во всех вопросах, касающихся женщин, исходит из того детского опыта первой неудачи. Давно уже забылось лицо и имя той «косички»; сейчас он едва может припомнить детали и слова, которые тогда всерьёз жгли сердце — а вот обида не только прошла живой-живёхонькой через годы, но и наложила стойкий отпечаток на все его последующие отношения с женщинами. Нет, конечно, женщины в его жизни и были, и разные. Только ничему про них он так и не научился, старательно избегая любые их поползновения на чуть больше близости.

А вот сейчас, похоже, пришло время пожинать плоды… Он глянул на Гражену, мирно посапывающую на его плече. Когда она спала, черты её лица чуть растекались и глупели… После их объяснения никак не мог избавиться от ноющего ощущения ошибки от того, что тогда не сдержался, не остановился. От того, что позволил вдруг налетевшему потоку понести его туда, куда было ещё рано.

Ведь если посмотреть на случившееся трезво и честно, получается весьма неприглядная ситуация: учитель воспользовался своими умениями, чтобы затащить в постель ученицу.

Издавна и чародеи, и их подопечные были свободны распоряжаться как своими чувствами, так и своими телами. Они спокойно могли создавать самые причудливые союзы на самое разное время — да только «горизонтальные». Уж на что древние чародеи вдосталь ложили на все правила и на всю этику, но и они старались избегать любовных связей со своими учениками. А он…

Гражена пошевелилась во сне — и снова затихла…

Ну что ж, раз так вышло, значит, так оно и есть. Надо исправить то, что можно исправить, а остальное — будь что будет.

Айна-Пре легонько тряхнул соню.

— Чего? — недовольно промычала та, не открывая глаз.

— Вставай. Тебе пора.

Гражена бросила заспанный взгляд на вечереющие сумерки. И, легко встав, принялась приводить себя в порядок. Черты лица были уже прежними.

— Куда планируешь на праздник? — поинтересовался чародей.

— А разве… — в голосе девушки дрогнуло удивление.

— Нет, конечно. Мы проведём его порознь. Именно по той самой причине, по которой другие хотят провести праздник щедрого солнца вместе.

Случившаяся пауза была так коротка, словно её и не было.

— Хорошо. Как хочешь. Тогда я буду, скорее всего, у Гины. Она собирает всю нашу компанию.

Закинув руки за голову, Айна-Пре молча наблюдал за её сборами. Когда Гражена была практически готова, он шевельнулся.

— Готовься к поездке сразу после праздников. Надолго. Где-то до конца лета. Или ещё дольше. Пора браться за твою учёбу, — и, улыбнувшись на её беззвучный вопрос, повторил почти по слогам. — Пора тебя учить. А то мы и так всё забросили. Что я Кемеши скажу, зачем забрал тебя у неё?

— О, теперь это так называется? — Гражена подошла к нему и тихонько провела кончиками пальцев по колючей щеке.

— Как называется, так и есть, — буркнул чародей. — И сразу давай настраивайся на серьёзный лад. И вот что ещё хотел тебя спросить… Ты сколько уже, полтора года мозолишь нам глаза?

— Два. Почти два, — поправила его Гражена.

— Тем более. Проситься в ученики к чародеям все приходят с такими идиотскими ожиданиями и представлениями, что… Короче, ты тоже была не исключением. Но сейчас уже, наверное, немного разобралась… Так вот, что ты на самом деле хочешь: войти в Круг или научиться всему тому, чему мы можем вас научить?

Вопрос застал её врасплох. Конечно, Айна-Пре был прав, говоря об идиотизме её первоначальных представлений и намерений. И конечно, она никогда не горела стать чародеем. Научиться всей их силе — да, несомненно.

Но только за прошедшее время многое изменилось. Постепенно, день за днём, эта жизнь, эти люди становились ей всё дороже и дороже. И хотя ей и до сих пор не горелось войти в Круг, сама мысль, что тогда однажды придётся оставить всё это, была почти невыносима.

В памяти, как живые, всплыли слова Синиты. "Не бросай это, девочка, не бросай".

— Я не знаю, — решилась она. И, увидев, что Айна-Пре остался недоволен её ответом, добавила. — Мне надо подумать.

— Хорошо, — неожиданно мягко согласился он. — Подумай.

* * *

Легина провела внимательным взглядом по приготовленной комнате. Ряды нетронутых свеч, цветы, бокалы, блюда с фруктами…

— Ну как? — наклонился к ней лорд Станцель.

Девочка постаралась спрятать улыбку — в переводе на человеческий язык вопрос старика означал "Похвали же меня, как хорошо я всё сделал!" — и согласно кивнула.

— Всё очень хорошо. Просто замечательно. Спасибо, дедушка!

— Ну и славно! Для тебя старался! — выпрямился довольный старик и заметил взгляд Легины в сторону служанок, стоявших в углу комнаты. — Маниха… Керетель…

Те по очереди присели в поклоне и снова приняли заученную позу "сложенные руки, опущенный взгляд".

— Спасибо, дедушка, — повторила Легина и кивнула служанкам. — Идите, я вас позову.

Потом медленно обошла залу, оглядывая детали. Детали были не из весёлых и никак не хотели складываться в иную картину, кроме как "если бы раньше…"

Если бы раньше — тогда, когда она этого хотела… Странная эта штука жизнь: почему, когда ей очень-очень хотелось устроить "праздник для Гины", лорд Станцель упрямой преградой встал на пути этого желания, а когда оно перегорело — вдруг настоял на его осуществлении? И теперь ей приходится благодарно улыбаться за то, что лучше было бы избежать.

Немного хорошего настроения вернуло смешливое наблюдение: комната была уставлена лишь пуфиками и узкими креслами; всё остальное из мебели, где могли бы свободно сесть сразу двое, ненавязчиво вынесли.

Заметила лишний, чем договаривались, бокал. Подняв его, вопросительно повернулась к лорду Станцелю.

— Это для Гилла. Он сегодня попросил меня. Ты же не против своего как бы троюродного брата?…

— Для Гилла… Нет, конечно, не против, — Легина осторожно поставила стакан на место. Ну почему она вовремя не отказалась от этой дурацкой затеи? — Кстати, насчёт дольденского сватовства больше ничего не слышно?

— Нет, моя королевишна. Дальше обмена письмами с намёками и любезностями дело пока не идёт.

— Ну и хорошо… Пусть они дождутся, пока подрастёт Веринея. Она больше подходит по возрасту их жениху. А я не хочу выходить замуж за пределы страны.

— М-м… А у тебя уже есть что-то на примете? Здесь, в Рении?…

— Да, я думала об этом. Наши вешкеры всё никак не могут забыть о том, что у них когда-то была своя корона. А принц-консорт… из их невлиятельного, но благородного семейства… да ещё и в дальнем родстве с бывшей королевской династией — вот это могло бы помочь им, наконец, успокоиться.

— Разумно, — задумался лорд Станцель.

— Но это пока так — планы. Не хочу спешить. Чем позже, тем лучше.

Мажордом мысленно почесал затылок. Кажется, под старость лет он стал слишком подозрительным. Эд-Тончи — да и никто другой из нынешнего окружения Гины — под описание принцессы о своём возможном муже никак не подходил… Как он сам тогда ругал Хартваля? Старым паникёром, кажется? Вот-вот…

— Но давай потом об этом поговорим, — закончила Легина тему.

— Да, верно… Желаю тебе хорошо повеселиться. Ежели что, зови меня, не стесняйся. Впрочем, надеюсь, никому не понадобится будить старика.

…Оставшись одна, Легина подошла к окну и, отодвинув тяжелую тюль, стала спокойно вглядываться в темнеющее заоконье. За рядом раскидистых клёнов можно было разглядеть кусок дорожки к дому. Шло время, долго никого не было.

А потом они пришли, сразу, почти всем скопом. И вмиг стало шумно, а когда немного пообвыкли — даже почти весело. Почти… Лорд Станцель настолько обдуманно позаботился о последних мелочах "праздника для Гины", что в силу вселенского закона равновесия обязательно должно было подкачать что-то другое. И этим другим оказалось настроение. Мало, что у самой хозяйки было кисло на сердце, так и остальные словно сговорились. Тончи и Майлесса никак не могли закончить какую-то свою размолвку. Что у них там произошло, было непонятно; впрочем, по разносторонности их пикировок чувствовалось, они и сами подзабыли, с чего начали. Обычно энергичная Гражена сейчас откровенно грустила и пряталась в тени. Дженева, наоборот, демонстрировала взвинченное веселье, как мокрым пальцем по стеклу. Миррамат думал о своём и явно выжидал удобного момента, чтобы уйти.

Глаз отдыхал только на Юзе, спокойном, сдержанном, не киснущем Юзе. Но он один не мог перебить общий непраздничный настой. Так что Легина скоро поймала себя на желании, чтобы поскорее появился Гилл. Он легко мог справиться и не с таким.

— Эх, а вот раньше влюблённые встречали этот праздник под звёздами, под сенью лесов, у пламени костра, — Майлесса вздымала руки к воображаемым звёздам и небесам. — И это было правильно. Это было на-сто-я-щее. Настоящие звёзды, настоящий огонь, настоящая любовь… Не то, что сейчас!

— "Сказала лиса, нет честности в мире", — хмыкнул Тончи. — Вот сколько раз уже проверял: хочешь больше узнать о человеке, спроси его, что он думает о других. Тут же расскажет о себе, любимом!

— Может, действительно сходим куда-нибудь, прогуляемся? — предложила Гражена.

— Комаров кормить? Только не я! — замахала головой Майлесса.

Снаружи послышались торопливые шаги. Звук глухого удара в дверь перешёл в скрип распахивающихся створок — и на пороге появилась здоровенная охапка полевых цветов, за которой угадывалась фигура Гилла.

— Самой лучшей! Самой красивой! Самой доброй! — выкрикнул Гилл, будя сонное эхо. Очень долгое мгновение он смотрел в сторону Гражены, а потом резко повернулся и со словами — то есть моей сестричке! — с размаху бросил цветы к ногам Легины.

Получилось эффектно. «Сестричка» медленно оглядела мокрые от вечерней росы стебли луговых трав, перепутаницу белых, жёлтых, розовых цветочков и длинных землистых корней. И так же медленно подняла взгляд на стоящего перед ней «брата». Тот тут же рассмеялся и заспешил к остальным, здороваться и перекидываться приветами.

Вспомнив об обязанностях хозяйки, Легина перешагнула через траву, духмяно пахнущую свежим сеном, подошла к столу и налила в пустой бокал игристого вина пополам с родниковой водой.

— Прими чашу, гость запоздавший.

Гилл развернулся к ней, послушно взял стакан. Забыв положенное "поднимаю за хозяев", сделал глоток. Его глаза горели ещё ярче, чем обычно.

— Ты сегодня грустная.

— Разве?…

Он скользнул взглядом по её должной улыбке и уверенно кивнул.

— Ага. И я даже знаю, почему.

— И что ты опять придумал?…

— Да что ж тут придумывать? Просто в эту волшебную ночь нет никого рядом с тобой. Поневоле загрустишь… Но я точно знаю: следующий праздник щедрого солнца ты проведешь не одна. Поняла? — весело зашептал он.

И, довольный собой, убежал присоединиться к дальнему разговору Дженевы и Юза.

Легина как на ходулях добралась до противоположного угла и почти упала в кресло. Сюда свет свечей не добирался, здесь она могла прийти в себя.

— Всё хорошо, — шептала она, уговаривая себя. — Всё сейчас пройдёт.

Кто-то открыл окно, в зале стало свежее. Вечер потихоньку устаканивался. В негромком шуме разговоров стихали нотки разногласий и выяснения отношений. Вон Гражена и Майлесса дружно смеются о чём-то; вон Дженева и Гилл суетливо сдвигают стулья, освобождая пространство для какой-то своей придумки.

— Какой странный цветок. Никогда такого не видел.

Легина повернулась на голос. В её сторону не спеша двигался Юз, по пути разглядывая растение явно из Гилловой охапки травы. Не дойдя пары шагов, он остановился и присел на корточки, продолжая вертеть находку. Потом протянул Легине.

— Не знаешь, как называется?

Она оглядела алый пятилепесток и отрицательно качнула головой.

— Нет, я тоже первый раз вижу… Пахнет.

— У нас, откуда я родом, в эту ночь плетут из цветов венки и дарят тем, на кого сердце запало.

— Красиво, — тихонько вздохнула она.

— Считай, что это был тебе такой венок от Гилла, — и, поймав её укоризненный взгляд, со смешком поправился. — Ну, почти…

— Почти, — в тон повторила она и тоже рассмеялась.

— Пошли уже, — легко поднялся он. — Хватит здесь сидеть…

…Праздник постепенно распогодился весельем, хотя и несколько нервозным. Хозяйка должным образом подбрасывала в топку развлечения, затеи и разговоры, а краем замиравшего сердца следила за Гиллом: уж слишком тот нынче игнорировал Гражену, чтобы всё закончилось мирно. Это только Эд-Тончи с Майлессой могли ссориться, почти не мешая остальным; а если б Гилл вдруг схватился с Граженой — вот тут уж никому мало не показалось.

Легина пару раз ненавязчиво предлагала ему почитать свои стихи, в надежде, что он выплеснется ими и немного успокоится, но он каждый раз быстрой гримаской показывал своё отношение к этой идее — и только.

— Гилл, а и правда, почитай нам что-нибудь. Из новенького, — однажды поддержала хозяйку Майлесса.

— Ага… — нехорошо прищурился тот. — Ну конечно. Ах, как хочется новеньких стишков про лубовь. Про ррозы, слёзы и моррозы.

— Гилл, ты чего? — опешила девушка от вспышки сарказма.

А Гилл уже разгорался от собственной искры, как сухостой в засуху. Всё давно было готово к этой вспышке. Допущенные им ошибки и оплошности, которые в своё время можно и нужно было исправить, беспрепятственно проросли плодами и неумолимо созрели. Есть вещи, которые женщины не прощают. Гилл умудрился вляпаться в них.

Прежде всего, получилось так, что Гражена служила для него изобильным источником его собственных чувств и стихов, и за их ошеломляющим фонтаном он не особенно видел лично её, не видел её желания, привычки, переживания, антипатии, настроения. Её стойкое неприятие гра-сины… Частая ошибка юности — путать свои чувства к человеку и его самого.

Что было ещё хуже, он не заметил последовавшего недовольства Гражены. Она была слишком цельной, чтобы подпустить к себе неисправимого любителя миражей. Естественно, она молчала об этом. Неважно, как много говорит женщина, в любом случае она говорит не всё. Есть вещи, которые женский род считает само собой разумеющимся. В них издавна входит одно невыказываемое условие: если ты хочешь быть со мной, научись понимать, почему я хмурюсь. Иначе ты рискуешь. Женщины не прощают поклонникам невнимания к древнему языку взлёта бровей, лёгких поворотов головы и длины пауз.

Но и это было не всё. Допущенная Гиллом досадная ошибка невнимательности ещё более досадно дополнилась ровностью его отношений с Граженой. С ним она старательно вела себя аккуратно и сдержанно, избегая не то, что ссор, но даже видимых разногласий. А их отсутствие далеко не всегда благо. Ссоры ведь, кроме прочего, могут помочь разглядеть, если вдруг что-то идет не так. Тут же никаких встрясок, чтобы успеть вовремя задуматься, не было. И это стало ещё одним, уже откровенно излишним, невезением Гилла.

Впрочем, если любовь не получилась, можно найти сто и одну причину, почему так произошло. Было бы желание. У Гилла пока этого желания не было. Он просто уже не мог прятаться от чувства разочарования, которое чем дальше, тем больше перерастало в боль. И Майлесса своей просьбой о новых стихах про любовь ненароком задела его уже почти кровоточащую рану.

— Тут хотят новеньких стихов? Так за чем же дело стало?… А ну, давайте все сюда! Будете слушать новенькое! — гаркнул он на всю залу, не удостоив вниманием гримаску Майлессы: чего, мол, прицепился к слову?

Взбудораженная его криками компания заспешила собраться вокруг поэта, который грозил вспыхнуть рифмованными словами не хуже огневика.

Закусив в последнем сомнении губу, Гилл метнул в сторону Гражены раскалённый взор. Она была единственной, кто не сдвинулся на его призыв. Впрочем, и сидела-то она в двух шагах.

Девушка спокойно встретила его взгляд. Первым отвернулся Гилл.

— Новенькие стихи! — рубанул он рукой воздух. — Прро любовь!

Хозяйка праздника, худенькая девочка-подросток с не по возрасту взрослыми глазами, вздрогнула всем телом. Похоже, начали сбываться её опасливые предположения. Нерешительное колебание, как бы успеть предотвратить разгорающийся скандал, тут же бесследно сдулось. Этот поток ей не остановить. Легина почувствовала неодолимое желание спрятаться и скользнула за чьи-то спины.

Разумней тот, кто дал гадюке кров, Кто вверил жизнь волнам и ждет ответа — Как будто их растрогать может это — От скал немых на свой молящий зов…

Талант Гилла взял верх над его болью. Тот дребезжащий крик кровоточащей раны, который вот только-только вырывался из него, бесследно исчез в проникновенно-горьком монологе зрелого сердца. Сейчас ему не было нужды кричать, чтобы его услышали.

Кто требует на севере плодов, В игре — приличий, среди ночи — света, Лекарств — у хворых, у глупцов — совета И лёгкости — у каторжных оков…

Гилл взял аудиторию. Это действительно было что-то новое. Не романтически-трагические героизмы, слишком неправдоподобные по своей сути, не идиллически-страстные признания в вечной любви, сладкие, как леденцы, не вычурные терзания любовника "от хладности ея"… Самым же сильным оказалось новое чтение, в котором целью вдруг стало не поделиться щедро со слушателями своими фантазиями или заразить их своими чувствами, а что-то больше похожее на спокойное предложение просто задуматься.

Кто без меча погнался за ворами, Кто со слепым о красках спор ведет, Кто выжать из камней вино собрался, Кто ищет в пекле влагу, в море пламя, В песках цветы, в июле лед — Чем тот, кто с гордой женщиной связался.

В последних словах он не удержался, добавив в декламацию толику яда. И это почувствовалось. Сбилось прежнее впечатление; заворожённое впитывающее молчание ребят превратилось в тишину ожидания продолжения скандала. Вязкость общего внимания переместилась на ту самую гордую женщину - сейчас её ход, чем она ответит?…

Губы гордой женщины по-прежнему были тронуты безмятежной улыбкой. Не отводя мягкого взгляда от побагровевшего лица Гилла, она неспешно и вдумчиво кивнула.

— Красиво. И мудро.

…О, сколько силы может дать человеку уверенность — тот, кто сейчас далеко, думает о тебе и очень ждёт новой встречи!…

Ответ Гражены был настолько спокоен, ровен и без задоринки, что Гилл просто не нашёлся, к чему прицепиться. Неподдержанная энергия скандала ухнула куда-то, как вода в широкую воронку.

Гражена плавно ударила ладонью о ладонь. Словно ждав её команды, тут же охотно захлопали и остальные. В шуме похвал и аплодисментов Гилл расслабился, и вот уже он в вихрике расспросов и обсуждений, розовея от комплиментов и заводясь от споров.

Легина перевела дыхание. Кажется, обошлось… Она поймала взгляд Гражены и благодарно кивнула ей, тут же получив в ответ понимающую улыбку. Было странно, но Легина почти никогда не испытывала ни неприязни, ни ревности к сопернице.

Это был последний всплеск хоть какого-то веселья неудачного вечера. Последовавший вскоре уход Миррамата, проредившего этим и без того куцую компанию, похоже, заставил задуматься и остальных: а чего, собственно, они здесь делают?…

Следующей праздник покинула Майлесса. Она даже не ушла, а сбежала. Легина оказалось случайной свидетельницей этого, когда в очередной раз проскользнув на открытый балкон, чтобы хоть немного утолить жажду уединения и тишины, вдруг обнаружила, что она здесь не одна. В дальнем углу, не заметив её появления, ссорились Тончи и Майлесса. Легина собралась было, не привлекая к себе внимания, вернуться обратно в комнату, как шум ссоры достиг апогея в виде звука пощёчины. Затем женская фигура, ловко перебравшись через перила, уверенно спрыгнула на недалёкий газон и скрылась в темноте. Эд-Тончи чертыхнулся, потёр щёку и повернулся обратно, к балконной двери. Тут-то он и разглядел хозяйку.

— Видела?… Вот ревнивая дура! — попробовал он получить от неё толику сочувствия.

Но Легина, слишком хорошо представившая себя на месте девушки, не разбирающей в темноте дороги из-за слёз, на его сторону не стала. Даже наоборот. Ей очень захотелось усовестить его.

— Ну почему вы не можете мирно жить? Почему сейчас опять поссорились?

— Почему? — ненадолго задумался тот. — Да просто мы уже столько времени вместе, что нужно решать: или мы женимся, или разбегаемся совсем… Чёрт, и знать бы, как лучше!

— Ну так решили бы уже что-то, чтобы не мучить друг друга. А?…

— Слушай! — рассердился вдруг Тончи. — Не лезь, если не понимаешь!

Легина сообразила, что излишне давит на него. Впрочем, это нисколько не уменьшило её тяги помочь им, так что она просто задумчиво опустила голову. Но придумать что-нибудь ей помешало стремительное приближение ещё одного желающего принять посильное участие в разговоре. Гилл увидел, как Тончи ругнулся на Легину и как та послушно замолчала. И в его памяти проснулись странные и косвенные слова деда, когда тот просил его пойти на этот праздник. Мол, посмотрел бы, не обижает ли кто твою сестру и какие у неё отношения с Эд-Тончи?…

Тогда он не очень понял, что именно имелось в виду. А сейчас, когда он воочию увидел эту короткую сценку, в его быстром уме мгновенно вспыхнула красочная и многодетальная картина, в которой негодяй Тончи постоянно обижает беззащитную Гину. И в которой так понятно, почему она всегда невесёлая!

Не дав себе труда хотя бы на секунду присмотреться к творению собственного ума, он, как и положено благородному человеку, без промедления бросился на защиту слабых юных дам.

— Ты как разговариваешь с моей сестрой? — налетел Гилл на ничего не ожидавшего Тончи. — Немедленно извинись!

— Да вы что, сегодня, все мухоморов объелись? — тот в сердцах оттолкнул невесть с чего взбесившегося приятеля.

Неминуемо разыгравшееся далее было хорошо знакомо всем присутствующим, за исключением разве что росшей в парниковых условиях принцессы. Тончи ещё некоторое время только осаживал наскоки Гилла, но очень скоро и в его голову ударила драчливая злость. А когда на них сорвалась штора, тут уж действо пошло по настоящему.

Скоро стало понятно, что сами они не остановятся. Из мужской же силы присутствовал лишь Юз, невысокий, худой, хоть и жилистый Юз. Одному ему их разнять не выходило. Так что если бы Дженева не вспомнила свою бродячую юность, посуды и носов было бы разбито много больше.

В конце-концов, побоище остановили, с трудом развели по разным углам ещё порывавшихся друг к другу драчунов и с ещё большим трудом выставили за дверь страсть как любопытных слуг. Легина мокрой салфеткой вытирала кровь с разбитого лица Гилла, уныло думая, как она завтра будет оправдываться перед хозяином дома. А вдруг лорд Станцель вообще прямо сейчас придёт!…

Гилл зашипел от боли. Легина присмотрелась повнимательнее к ссадине.

— Давай-ка я вином здесь капну.

— Нет, не надо! Тоже мне, рана нашлась. Пустое!

— Нет уж! Так надо, — посуровела девочка и потянулась к каким-то чудом уцелевшей бутылке. — Любишь драться, люби боль.

Но Гиллу более-менее повезло. Его противник пострадал куда сильнее. Гражена уже перевязала ему глубокий порез на руке, а сейчас, нахмурившись, изучала какие-то повреждения надо лбом.

— Да, вот ещё! — подскочил на месте Гилл. — Насчёт деда не беспокойся. Я ему сам всё расскажу. Ты здесь не при чём.

— Да уж. Тебе и говорить ему ничего не придётся. Достаточно будет предстать пред его очи.

— Что, так заметно? — он принялся ощупывать лицо. — Ойй!… Эх, лёд бы…

Легина молча протянула ему кусок мокрой салфетки. Её внимание привлек неслышный отсюда разговор Юза с Дженевой — точнее, какая-то резкость взмахов рук последней. Вот ещё не хватало, чтобы и эти двое сейчас поссорились. Ну что за злосчастный праздник у неё вышел — сплошные ссоры да раздоры!…

Но сквозь стороннюю шелуху недоразумений и колючки разладов по-весеннему упрямо прорастало нежданное и уже знакомое внутреннее чудо. Та каменная стена отречения, которую Легина возвела между собой и своими чувствами, вдруг оказалась сделанной из песка. И этот песок уже вовсю осыпался от горячего ветра. Легина осторожно вытирала запёкшуюся кровь с лица Гилла и наявно прозревала малоизвестную истину о том, что можно несколько раз влюбиться в одного и того же. Ей было нестерпимо жалко каждую его ссадинку и так же нестерпимо хотелось прижаться к нему и легко-легко расплакаться…

Гилл заметил её изменившееся лицо.

— Ты чего? — странно буркнул он.

— И зачем ты только полез драться! — девочка успела спрятаться за справедливую укоризну. — Обещай мне, что больше никогда не будешь этого делать в моем присутствии.

— Нет. Прости меня, но нет. Я не могу этого обещать. А вдруг кто-то снова обидит тебя? Нет, ты уж прости, — вздохнул он, — но я перестану себя уважать, если трусливо стерплю это.

— Никто меня и не обижал…

— Да тебя только ленивый не обидит! — вскинулся Гилл. — Я же вижу! Ты же такая… такая добрая, вот! У тебя даже прикосновения такие нежные-нежные!… И ты куда лучше многих гордячек… С чёрствым сердцем, — забормотал он под нос. — Если уж кому не дано любить, то не дано…

Легина замерла, увидев его настойчивый взор в сторону занятой делом Гражены. "Хоть бы поскорее закончилось это наваждение", — почти прошептала она вдруг вспыхнувшее желание.

— А? Ты что-то сказала? — очнувшийся Гилл вспомнил о ней.

— Я говорю — всё… Всё, что я смогла, я сделала.

— Да, хорошо, — рассеяно ответил он и снова отвернулся. Но тут же опомнился, выпрямился перед ней и широко грохнул должный жест благодарности.

* * *

Вскоре после праздника Гражена отправилась в дорогу, вместе с Айна-Пре, двумя его слугами и девчонкой, спешно нанятой ей в услужение. Перед отъездом она устроила домашний прощальный вечер, на котором нарассказывалась об особенностях предстоящего им путешествия, о месте, куда они едут, и расплывчато очертила то, чем будут там заниматься. В ответ выслушала кучу советов, рекомендаций и пожеланий, а также неожиданные весточки из родного дома.

Ответом на приглашение леди Олдери стал не приезд провинциального родственника, а его обширное письмо, в котором тот подробно расписывал причины, из-за которых не может оставить усадьбу. Главную из них леди Олдери и зачитала племяннице: давно овдовевший барон снова собирается жениться. Гражена, хоть и с трудом, но вспомнила по названному имени невесты кто та и откуда, заполнив этим жгучие пробелы в любопытстве тётки. Сама же восприняла новость равнодушно. Ниточки её привязанности к далёкому родному дому давно отсохли, порвались, растворились… Отец, усадьба, все тамошние родственники остались в прошлом. Не было даже особых меркантильных ожиданий, связанных с наследством. Всё осталось слишком в прошлом.

На прощальном вечере Гражена была спокойной и задумчивой, не выказывая и капли страха неизвестности, который обычно охватывает домоседливых людей перед дальним путешествием.

— Жалко, что вы едете не в Аргаментань, — грустила Дженева. — Там очень красиво.

— Ничего, Погорье тоже славится. Ты, кстати, была там когда-нибудь?

— Нет. Это же малолюдное место. Да и Священный лес недалеко. Жоани каждый раз объезжал Бобовым трактом, чтобы подальше… А почему вы туда едете, случайно не из-за Священного леса?

— Айна-Пре ничего об этом не говорил. Думаю, всё проще. Это его родные места. Может, он всего лишь соскучился по зелёным холмам.

— Ох… Как представлю, как тебе будет столько времени с Айна-Пре. Он тебя и здесь живьём-то съедал, а что ж там тебя ждёт!… И, главное, меня рядом не будет, чтобы было хоть кому поплакаться.

— Ну, как-то придётся самой справляться… — потупила глаза Гражена.

— А знаешь, что мне кажется?… Насчет вас с Айна-Пре?

— И ч-что? — мгновенно перетрусила та: а вдруг подруга о чём-то догадалась?

— Мне кажется, что вы с ним очень похожи. Что у вас есть что-то… родственное. Может, вы потому и вечно схватываетесь, как только оказываетесь рядом.

— Ты так думаешь? — ухватилась Гражена за очень интересующую её тему; интересовало же её нынче всё, что хоть каким-то боком относилась к ним с Айна-Пре. — А чем именно мы схожи?

Дженева крепко задумалась. Её неотчётливые понимания никак не хотели оформляться в слова.

— Ну… Какой-то силой. Да, у него её всё равно больше. Но она есть и у тебя. Вот! — обрадовано выдохнула она, довольная тем, как справляется со сложным вопросом. — И ещё вы оба какие-то… безбашенные, что ли. И вместе с тем очень практичные.

— Ой, сколько комплиментов, — искренне порозовела практичная безбашенная сильная женщина.

Отъезд Гражены вдруг кольнул Дженеву негромкой, но глубокой печалью, что попрощались они не на пару месяцев, а навсегда. Дженева всеми доступными средствами постаралась тут же забить это чувство, свести его в разряд "ничего не было" или хотя бы "всё это глупости". Хуже всего было то, что в последнее время у неё действительно обострилась способность предчувствования и понимания. Пока это касалось простых вещей, вроде попадёт ли она сегодня под дождь, или под каким комодом стоит поискать потерянный гребень, или из-за чего леди Олдери была целый день расстроена — каждое новое подтверждение правильности её мелких угадываний доставляло ей немалые поводы для по-детски самодовольной гордости. Сейчас же, когда предчувствие, не спросясь её саму, вдруг подало голос в серьёзном деле, да ещё и так… безвозвратно, что ли — Дженева готова была с размаху отказаться от любых претензий на прежде такую приятную способность предвидеть. Лишь бы ничто не помешало Гражене в положенное время вернуться домой живой, здоровой и веселой!

Нахлынувшим переживаниям не дало разыграться простое воспоминание о том, как совсем недавно весьма уверенное предчувствие вдруг не сбылось. И тоже в не менее серьёзном деле.

Давно и безнадёжно влюблённый в неё Юз. Он молчал о своей любви, потому что она, щадя его чувства, не давала ему повода даже обмолвиться о них. Но теперь, когда и она сама вдруг так ярко и так сильно влюбилась в него — всё счастливо изменилось. Теперь он мог, ничего не опасаясь, признаться ей — и всё у них бы пошло просто чудесно. И так кстати приближался праздник щедрого солнца, самое время для страстных шёпотов и первых поцелуев…

В общем, к Гине Дженева шла полностью уверенная, что оттуда она уйдёт не одна. Дни — и особенно ночи — перед праздником она проводила в расплывчатой дымке фантазий о том, как они объяснятся, в завлекательной сладости придуманных историй, одна краше и возвышеннее другой… Не замечая их неизбежного яда.

…И когда на празднике Юз в который раз не воспользовался возможностью отвести её в сторону для важного разговора, или шепнуть ей на ухо горячие слова, или всё сказать одним лишь взглядом — она вдруг почувствовала себя смертельно раненой…

Хорошо хоть, у неё хватило сил не высказать ему — что она думает о его честности и смелости. Но всё-таки, кажется, из-за чего-то напала на него. Они чуть не поругались…

На следующий день Дженеве довелось много передумать и перерешить. Крохотная нотка стыда за своё вчерашнее поведение растворила остатки злости на Юза. И ещё она поняла, что, несмотря ни на что, её чувства к нему действительно настоящие. Она очень любит его.

Дольше держался неприятный осадок от того, что её уверенные ожидания тогда не оправдались, — но только до тех пор, пока она не воспользовалась этой несбывшейся предуверенностью как неоспоримым фактом: далеко не все её предвидения сбываются на самом деле. И поэтому она на совершенно законных основаниях может не волноваться о том предчувствии насчет Гражены.

Дженева облегчённо вздохнула — и заодно перешагнула через то, что казалось огромной горой обиды на Юза, а на самом деле было кротовиной временного разочарования. Ну не признался он тогда! Ну и что? Они куда-то спешат? Может быть, как-то иначе будет даже интереснее. Главное, что они любят друг друга. А всё остальное…

Пришло время разгара лета. Верхний город привычно опустел, все, кто мог, уехали от жары в свои деревенские усадьбы. Леди Олдери вслед за двором перебралась в Лесное Зараменье. Забрала с собой почти всех домашних слуг, так что дом на Тополиной улице обезлюдел. Теперь Дженева вдосталь наслаждалась успокоённой тишиной вокруг и странным ощущением нереальности опустевших улиц. Даже почти полная потеря нормальных обедов и ужинов (единственная оставшаяся кухарка заводилась с готовкой, только когда сама хотела чего-то более существенного, чем хлеб с сыром) воспринималась совсем не поводом расстраиваться, а дополнительной свободой от привычной рутины. Свободой от необходимости играть в богатом доме утомительную и непростую роль "подруги племянницы хозяйки".

Жизнь в столице много дала Дженеве в плане возможности разглядеть что-то типа многоступенчатой лестницы, на которой находились все без исключения люди. Торговцы, писари, веселые подружки, солдаты, вельможи, жёны пекарей, нищие — все-все-все. У каждого своё место. И каждый должен знать, кто кому уступает дорогу на узком мосту. Неписанный закон прост — уступает тот, кто находится ниже по этой лестнице. Поэтому так важно правильно и быстро оценить взаимное расположение, кто выше, а кто ниже.

Это было похоже на игру, которую сами игроки уже и не замечают — как не замечаешь деталей исхоженной годами дороги. Её правила обычно перенимают ещё будучи детьми. От этого соблюдение игры практически никогда не представляет особого труда. Но Дженева разглядела два усложняющих условия.

Первый относился к случаям, когда люди стояли почти на одной ступеньке. Здесь очень легко вовлечься в споры-выяснения, кто кого лучше и выше. Вспомнить только, как леди Олдери второпях и в расстройстве собиралась в Лесное Зараменье, лишь бы не появиться там позже одной придворной дамы! Это какое-то детское соревнование за место рядом с королевой продолжалось у них уже кучу лет и конца ему не было видно.

Во второй случай, более редкий, попала сама Дженева. Нелады происходили, когда человек вдруг резко поднимался по этой лестнице. Дочка гончара в усадьбе астаренского барона, да вдобавок ещё и уличная плясунья, волею судеб и желанием дочери барона и племянницы придворной дамы вдруг взлетела высоко. Фактически была поставлена Граженой почти на один уровень с ней самой. И это не могло не вызвать сложностей в доме леди Олдери. Нет, конечно, не с самой хозяйкой, а со слугами — точнее, со служанками. Последние нередко позволяли себе то грубым словом, то едкой гримаской напомнить выскочке её настоящее место.

Дженева была сильно задета этим, особенно поначалу. Принимать унизительное обращение не хотелось. Но и требовать уважения к себе тоже было не решение. Последнее быстро выяснилось на примере славнопамятного маэстро Брутваля. Толстый учитель встрял тогда в беспросветную битву со слугами, которая закончилась только его уездом домой — и далеко не в его пользу. Поэтому Дженева решила действовать иначе: запастись терпением, здравым смыслом — и сарказмом поядрёней, когда кто-то из домашних слуг позволял себе зайти слишком далеко. Язычок у неё был вполне отточен, поэтому даже самые вредные скоро попритихли.

Впрочем, это было почти единственным, чего ей удалось достичь. Объем зависти к выскочке был слишком велик, чтобы отказаться от удовольствия чувствовать к ней неприязнь.

Но сейчас Дженева могла вполне отдохнуть от всего этого. Насколько противостояние было утомительным, выяснилось, только когда оно, за временным исчезновением второй стороны, само собой прекратилось. Солнечное лето, чувство освобождённости, отсутствие особенных забот — всё это само по себе способно наполнить тебя тихим счастьем. А у неё ещё была и любовь, настоящая любовь…

* * *

Дженева потёрла затёкшие ноги и сладко потянулась. Долгожданный перерыв. Повернулась на шевеление сзади и, вспыхнув ободряющей улыбкой, понимающе подмигнула Юзу. Последнее время они часто занимались вместе и Дженева пользовалась любой возможностью, чтобы поддерживать его, заранее остерегать от обычных ошибок новичков, да и вообще служить чем-то вроде опытного проводника по загадочной стране чародейского ученичества. Юз устало дрогнул улыбкой и, нарочито тяжко встав, направился к свой сумке, висевшей на гвоздике у двери.

— Пасиб за книгу, ага… — с этими словами передал свёрток Дженеве.

— Ну и как? — поспешила та вытащить из замолчавшего товарища впечатления от прочитанной книги.

— Ага… Особенно там, где про стариков…

— И мне тоже! — энергично закивала Дженева. — И ещё про силу печали.

— Ну да… А вообще странно получается. Чё-то не того-то…

Юз легонько вздохнул и снова замолчал на середине фразы.

— Ты о чём это? — хмыкнула Дженева.

Тут в комнате стало шумно: вернулся Кастема, да ещё привёл Миррамата и Тончи, и все нагруженные тяжестями. Выяснилось, что нужно помочь принести выданные деканом бумагу, сургуч и прочие писчие принадлежности. Поднялась рабочая суета, в которой оказалось больше суеты, чем собственно работы: всей гурьбой спокойно справились за одну ходку.

— Ты что сегодня вечером делаешь? Слышал про представление на Старорыночной? — выпалила Дженева, как только все остальные разбрелись по своим делам и они с Юзом оказались вдвоём. — Мне сейчас Миррамат рассказал. Северная труппа будет, представляешь?!

Восторг, которым сейчас светилась Дженева, подогревало не столько предстоящее развлечение, сколько ещё живая память её тела о как бы случайном прикосновении, проскользнувшей встречеих ладоней. Она заглядывала в его глаза, ища в них отражение своих чувств, взмахивала по-птичьи руками и чуть ли не пела. Тенистая аллея, по которой они бодро шагали, со стариковской беззавистливой мудростью понимающе шелестела над их головами, как будто впервые за всю вечность видя юное, не ведающее и тени боли, счастье.

— Какая ты сегодня весёлая, ух!… - Юз ответно улыбался, но не говорил ни да, ни нет.

— Ой, ты ещё меня не знаешь, — соловьино смеялась она, взмахивая каштановой гривой волос. — И играть они будут "Славного Хорвиса и прекрасную Сильтию", представляешь?!

Дорогу преградило упавшее от недавней ночной бури дерево. С детской непосредственностью они полезли пробираться через ворох уже сохнущих листьев и растопырки корявых веток, дружно презрев уже протоптанную обходную тропинку вокруг преграды.

— Слушай, я спросить тебя хотел.

Дженева на мгновение замерла на подрагивающем стволе. Уже перебравшийся на дорогу Юз подал ей руку. Она опёрлась на протянутую ладонь — и лёгко спрыгнула к нему, почти в объятия.

— Да? — чистым голосом тихонько пропела она, одним движением глаз, как открытую книгу, читая его лицо и фигуру. Его вопрос был действительно серьёзен — но касался не её лично. Дженева мягко улыбнулась и шагнула в сторону, как будто этого почти объятия и не было.

— Ты же дольше здесь… М-м… Не могу понять, тому ли нас здесь учат! — негромко выпалил Юз.

— Чего-чего?…

Юз замялся, как будто уже пожалел, что начал эту тему, но всё же заговорил.

— Как бы это тебе объяснить… Ну вот ты сама скажи, чему нас учат.

— Ну как это, ты что, сам не видишь? — справедливо вознегодовала Дженева и набрала побольше воздуха, чтобы — раз, два, три! — прочеканить прописные истины. Но Юз, словно не услышав её вопля, продолжил свою мысль.

— Мне надоели бесконечные разборы: почему люди так говорят, почему люди так делают и что люди думают, когда так говорят и так делают. Бр-р! Даже слово «чародей» — от слова «делать». Причём делать не просто абы что, а чары. А нас ничему такому не учат, — он глянул на всё ещё не пришедшую в толк Дженеву и нахмурился. — Ну если совсем просто, то зачем нам, будущим чародеям, понимать, почему лавочник взвинчивает цены? Нам нужно будет просто научиться что-то делать, дабы лавочники не творили таких непотребств. Теперь-то поняла? — с надеждой посмотрел он на неё.

Дженева медленно кивнула, впрочем, не сильно ещё разобравшись. Сами собой вспомнились все те сомнительные и почти бессмысленные обрывки слов, которые она последнее время слышала от него.

— Ну слушай, чем ты недоволен, — промямлила она, одновременно всё чётче видя, что можно ему ответить. — Если так учат, значит так надо. Им-то виднее. Может, нас потому ещё не учат никаким заклинаниям, что мы прежде должны понять, где какое применять. И если мы — для того же твоего лавочника — сделаем заклинание против его жадности, а на самом деле он не из-за жадности, а потому что боится, что его дети будут голодать, то всё получится не то, и даже может ещё хуже, а это… — и она замолчала, сама запутавшись в поворотах своих мыслей. И с надеждой вопросила. — Ну, ты понял?

— Не уверен, что ты сама себя поняла, — процедил сквозь зубы Юз.

Дженева на мгновение опешила, но тут другое соображение пришло ей на ум.

— Ты лучше спроси у Кастемы. Он тебе точнее скажет.

— Ага… — протянул глубоко ушедший в свои мысли Юз.

— Ну так пойдём на представление? — вернулась Дженева к более приятной теме. — Только желательно прийти туда пораньше, чтобы успеть занять места получше. Я ещё сама на знаю, кто будет играть Хорвиса. Надеюсь, Веш-Длиннонога, я как-то видела его Ир-Рауля. О, это было что-то! Голос у него, ого-го! И даже шёпотом его на другом конце поля было слышно. А уж как р-рыкнет — так кони за версту начинали биться!…

Всю оставшуюся дорогу Дженева оживлённо тараторила, принимая рассеянные «угу» и «ага» собеседника за полноценное участие в разговоре. А когда путь упёрся в развилку, на которой им предстояло разойтись, Дженева твёрдо остановилась.

— Ну так идём?…

Юз вгляделся в её просящее выражение лица, хмыкнул, переступил с ноги на ногу — и, улыбнувшись, согласно кивнул.

— Ладно уж, пошли… Чего ради тебя не сделаешь!

— Ура-а! — сдержанно завопила Дженева. — Ну так в пять возле часовой башни!

В пять возле часовой башни была многолюдная толпень — почище, чем твоя Большая Ярмарка. Быстро нашедшие друг друга Юз и Дженева гораздо дольше пробирались до цели, новоотстроенного Корыта (народной театральной площадки, названой так из-за своей формы — ровного открытого пространства, с возвышением помоста для актёров и без малейшего намека на сидения для зрителей, ограждённого кругом тонкого трёхметрового частокола).

Пока они шли, Дженева успела просветить Юза насчёт местных традиций. Издавна школяры считали ниже своего достоинства платить за вход. Они или разными хитроумными путями пробирались вовнутрь, или занимали «балконы» — верхние ветви столетних дубов, вросших в землю в нескольких шагах от Корыта, а также развалины древней каменной стены. Узнав, что ближайшие несколько часов они намереваются провести на дереве, подобно воронам, Юз заметно скис.

— Слушай, давай лучше мы заплатим, — бормотал он Дженеве, целеустремлённо прокладывающей путь через толпу. — Деньги у меня есть, и на тебя тоже хватит.

— Ты чего это вздумал! — не на шутку сердилась та. — Да в этом же половина удовольствия! И видно оттуда лучше всего!

— Ну вот, теперь видишь, каково здесь? — с каким-то горделивым довольством Дженева обвела широким жестом расстилающийся под ними вид, как будто всё это многоцветное, многолюдное и многошумное разнообразие до последней чёрточки было задумано и осуществлено лично ею. Юз осторожно приноравливался к обстановке, в которой ему придётся провести несколько часов своей жизни. Когда они только подошли к корявой цели, у него мелькнула надежда, что Дженева не осилит дороги наверх и они пойдут смотреть представление, как все нормальные люди. Но оказалось, что она лазит по деревьям ничуть не хуже его. Так что сейчас он внимательно устраивался с месторасположением поудобнее и оглядывал других бескрылых сидельцев. Последних пока было немного и все незнакомые.

Начало, как обычно, затягивалось, так что Юз вдоволь успел оценить преимущества затекших ног и острых сучьев, неизбежно упирающихся в самые беззащитные части тела. Даже Дженева начала ёрзать, правда, это не мешало ей ни получать удовольствие от жизни, ни подбадривать Юза присловьем "ничего, скоро уже".

Действо началось неожиданным сюрпризом. Старая история о любви пленённого воина и прекрасной варварки, которая раньше представлялась в основном нарочитыми позами, яркими нарядами, терзаниями дудок, а также охами и ахами героев, разбавленными редкими фразами на старо-ренийском, сейчас вдруг потекла ровными рифмованными строками на обычном, человеческом языке. Герои вдруг перестали стенать и метаться по сцене; вместо этого они заговорили. Говорили они красиво, образно, остроумно… и знакомо. Что-то в этом было ну очень знакомое… Но только когда на сцене, в бессловесной группе варваров мелькнула единственная в своём роде нескладная и долговязая фигура, Дженева разгадала загадку.

— Видишь Гилла? — наклонилась она к Юзу.

— Где? — встрепенулся он. — А, вон тот бородатый горец? Во даёт…

Разобравшись, кто именно оказался виновником таких существенных изменений в форме представления, Дженева, наконец, с лёгким сердцем согласилась с ними. А принять нововведение было не так уж и просто, настолько всё сейчас отличалось от привычного. Некоторые зрители так даже ушли, оставив по себе негромкое эхо ругательств и плевков. Но это эхо скоро утихло в настороженном вслушивании оставшихся зрителей, а потом и совсем забылось в чарующей новизне старого представления.

И древняя, всем известная история о любви зазвучала по-новому: острее, человечнее, ближе. От диалогов героев щемило сердце. Особенно в той сценке, где раны пленённого воина омывает варварская принцесса, уже сама пленённая его мужеством и честью.

Гилл даже изменил концовку. В старой повести герои гибнут, попав в жернова вражды их народов; гибнут в снежной буре, так и не разжав рук… Здесь же влюблённые бесследно исчезают в ночи, а в словах варварского мудреца явственно слышится надежда для беглецов.

Глас мой, лети к ушедшим И разбуди для них солнце. Горестный шаг в изгнанье Радостью им отзовётся…

Юз, никогда не отличавшийся любовью ко всему явно выдуманному, со внутренним чувством облегчения дождался, наконец, окончания представления. Он с удовольствием покричал со всеми остальными хей-гой, традиционную благодарность зрителей актёрам, благо это была возможность ещё и встряхнуться после утомительного сидения.

— Ты довольна? — повернулся он к Дженеве. Та только в который раз шмыгнула носом. Юз пригляделся к её лицу в дорожках от счастливых слёз и, отвернувшись, светло вздохнул…

* * *

— Как входят в Круг?

Вспышка перепуга от неожиданно выломившейся из парковых зарослей сердитой фигуры тут же растаяла в её узнавании.

— О, это ты, Юз!… - счастливо выдохнула Дженева. Захотелось не то запеть, не то серебряно рассмеяться. — А я, видишь, несу воды, полить цветы у нашего домика. Розы засыхают, ну не дело же это!

— Как входят в Круг? — негромким речитативом повторил Юз. К целеустремлённой озабоченности его лица добавилась нотка усталой терпеливости.

— Ты о чём это, я не поняла? — опешила Дженева, но, разглядев в нём нарастающий гнев, поспешила включить соображаловку. — Ты имеешь в виду, как становятся чародеями?

— Да, да, точно, как ученики становятся чародеями! Ну ты знаешь или нет?

Дженева почувствовала, как в ней поднялась волною обида. Она ему так обрадовалась, а он…

— Слушай, что ты ко мне пристаёшь с дурацкими вопросами! Спроси у Кастемы, я тебе уже говорила! А мне цветы надо полить, видишь? — и демонстративно показала ему на полные вёдра в её руках.

Юз не принял прозрачного намёка, помочь донести тяжесть. Какое-то долгое мгновение он тонкой струной стоял перед ней, явно ища подходящие, острые и точные, слова, чтобы что-то ими выпалить. Но не выпалил, смолчал. Повернулся и быстрым, уверенным ходом зашагал к новой цели.

Не зная, что делать, окликнуть его или броситься догонять, Дженева запнулась на ровном месте. Ведро плеснулось холодной водой на босые ноги, на подол платья. Дженева ругнулась и принялась отжимать потемневшую, отяжелевшую ткань. Когда она выпрямилась, Юза уже не было видно…

…Последнее время Миррамат почти совсем перестал появляться в их жилище. И когда вчера, подойдя к своим дверям, Юз услышал оттуда непривычный шум, он насторожился: гостей, особенно непрошенных, не хотелось. Когда дверь распахнулась, стоящий посреди комнаты человек обернулся на скрип. Глаза Юза ещё не привыкли к полумраку помещения; пока он неузнавающе приглядывался к сливавщимся в темноте чертам гостя, тот заговорил первым.

— Вот, значит, где ты живёшь. Стоило уходить из родного дома, чтобы поселиться в сарае.

— А-а… Здравствуй, Иртен. Лёгкой ли была дорога?

— Хорошо, хоть вежливости к старшим ещё не порастерял… Ну заходи, чего в дверях-то стоять? Разговор у нас будет долгий, братишка…

…Иртен был первым и долгое время единственным ребёнком у родителей Юза. Отец с молчаливой гордостью поглядывал на крепкого, бойкого и не по годам развитого пацанёнка, хороводившего всеми сверстниками в округе. "Хороший сынок у тебя растет, — говаривали соседи, заглядывая к нему на кружку-другую пива, — вот уж подспорье будет в старости. Не то, что наши обормоты". Трактирщик, рассудительно качая головой, не спешил судить, мол — поживём, увидим, — но его обычно угрюмое лицо мягчело. Он даже не особо пенял жене, что та из-за своей тщедушности не может нарожать ему ещё детей. Впрочем, "ещё дети" вскоре пошли, один за другим: упрямая Летта по прозвищу Я-сама, тихий Юз, телосложением похожий на мать, и под занавес смешливые и веснушчаные близняшки Атийка да Атайка. Теперь трактирщику нравилось, когда посетители из вежливости интересовались, сколько у него детей. Он делал вескую паузу, а потом не спеша басил: "Пятеро. Сын… вон видишь того молодца?… и ещё мелюзга… девчонки".

Детство Иртена с появлением этой мелюзги закончилось. Он сам, своим решением оставил пацанячью уличную вольницу и взял на себя присмотр за малышами. И старшие сёстры редко так нянчатся, как делал он. Девчонок любил и баловал, только к Юзу относился построже: чай, мужчиной растёт. А когда уже и бестолковые близняшки выросли настолько, что за ними не нужно было постоянно присматривать и ходить вытирать сопли, его вызревшее и выросшее чувство ответственности переросло и в другую сторону, в помощь отцу. Соседи не ошиблись…

Несмотря на какое-то резкое начало, дальше разговор братьев пошёл уже родственнее. Иртен, не жалея интересных подробностей, рассказывал о домашних и соседских делах, передавал приветы, любопытствовал житьём-бытьём Юза. Юз же больше слушал, чем говорил. Он с детства робел перед старшим братом; пока жил здесь самостоятельной жизнью, это чувство забылось, а сейчас снова всплыло.

Главной новостью оказались беременность и предстоящее замужество Летты.

— Свадьбу сыграют на праздники сытой осени. Нет, не у нас — в Кобыницах. И жить она там теперь будет. Не знаю, приедешь ли ты на свадьбу…

— Чего бы и не приехать… Приеду; как же, чтоб сестра без меня…

— Ну и хорошо, коли приедешь, — одобрительно кивнул Иртен. — Но это как получится. А уж к декабрю, к рождению племянничка ты уж точно должен быть дома… Что смотришь — забыл, какой разговор был? Когда мы отпускали тебя сюда? Оно, конечно, мир посмотреть — а, особенно, столицы — это молодым хорошо и даже полезно. Будет что в старости вспомнить. Да и к делу может что приложится… из твоих чародейских университетов. А дело у тебя дома!! - он сурово глянул на покрасневшего Юза и продолжил уже мягче. — Я ведь как говорил отцу: пускай мальчонка поедет, жизнь большую посмотрит, да и сам научится чему, большому. Ты ж не забывай, что это я тогда убедил отца разрешить тебе. (Под его взглядом Юз с натугой кивнул, соглашаясь). А сейчас, когда у нас в трактире на пару рук станет меньше, твой долг вернуться.

— Что, прямо сейчас? — пробормотал Юз. — Прямо сейчас я не мо…

— Да нет, зачем так? Я ж тоже понимаю, что такое последнее времечко мужской свободы. Я вот, со своей-то ладно живу, и пожениться тогда мы очень хотели — а вот вспомню, как грустно было знать, что прощаешься со своей холостяцкой волюшкой…

— А это ты о чём?

— Да не хохлись ты… Дело это для мужчины неизбежное. Тебе ж сколько лет? Пора тебя тоже оженить. Мы присмотрели пару хороших девчат. Приедешь, выберешь… Вот давай к зиме всё и уладим, — припечатал он ладонью стол. — Ты и к делу вернёшься, и с красавицами нашими познакомишься поближе. А может ты здесь себе уже кого нашёл?

Юз отчаянно замотал головой.

— Ну, это может и к лучшему. Столичные барышни это ещё то… Свои всегда лучше! Но ты не переживай. Насильно тебя не оженят. А то на тебя сейчас смотреть жалко, — доверительно понизил он голос. — Словно…

— Да нет, ничего! — опять замотал головой Юз. — Ты заночуешь у меня?

Иртен глянул в открытое окно. Поздние июльские сумерки уже опускались на высохшую землю.

— Дождя вам здесь не хватает… Нет, спасибо, я уже остановился в Гостинном подворье. Там всё получше, чем в твоей сараюшке. Как ты здесь живёшь, ума не приложу… Ну, тебя я повидал, новости рассказал, гостинчики отдал — пора и честь знать. Сюда больше не приду, занят буду. А ты ко мне на подворье заглядывай, знаешь где? Я здесь ещё три дня… Пошли, проводишь меня.

Уже прощаясь, Иртен заговорщически подмигнул всё ещё расстроенному Юзу.

— Не переживай ты так, уж девчонок мы тебе красивых присмотрели, ты мне поверь!… Ну а не понравятся эти, найдём других! Главное, не вешай нос!

Он ободряюще хлопнул брата по плечу и шагнул в темный проём привратной арки.

* * *

— Эй, школяр, что там тебе за красавиц предлагали? Не поделишься со стариком, а? — скрип закрывающихся ворот перекрыл хриплый смешок привратника. Старый инвалид, доживающий свой век в каменном проходе университетских ворот, оглянулся на недвижного Юза и ещё громче закашлял смехом.

Юз тихо вздрогнул, словно просыпаясь.

— Эх, дед, тебе уже мечтать о тюфяке помягче да о чае послаще. Твои красавицы внуков нянчат, и ты им не нужен.

— И то верно, — другим тоном вздохнул старик. — Куда наши годы… Чего-й всё стоишь, или в город думаешь пойти?

— Нет, — отмахнулся Юз и повернул в обратный путь, к себе в "сараюшку".

Чувство тоскливой обречённости, которое он считал уже навсегда оставшимся позади, вдруг снова подмяло его под себя. Он не спеша шёл, опустив глаза к повторяющемуся узору кирпичной дорожки, но видел только хватку тоски да плещущееся недовольство собой. С каждым его шагом, с каждым порывом прохладного вечернего ветерка картина только что случившегося становилась всё более чёткой и зримой. В хаотически метавшихся мыслях уже вырисовывалась клетка, в которую он с разбега угодил.

Что там Иртен говорил? Что он должен вернуться домой?

Нет, никогда!

Но как избежать?… Как?!

Мысли, как назло, думать не хотели. Вместо этого они метнулись в унизительное воспоминание: а ведь все эти часы, проведенные с братом, он снова был таким, как раньше; как будто весь этот год в Венцекамне, все эти уверенно преодолённые ступеньки вверх по своей жизни — как будто всё это мгновенно исчезло, словно никогда и не бывшее. Брат веско говорил, он послушно поддакивал.

Почему, ну почему он сразу не сказал, что не хочет возвращаться?!

Юз почти застонал от натужной попытки найти ответ на этот вопрос — и не нашёл.

Стены клетки росли и каменели.

Он остановился посреди дороги. Идти сейчас в «сараюшку» не хотелось; там ещё слишком не выветрился душок разговора. Задрал голову к чистому небу, которое уже протыкалось ярким, ровным блеском звёзд. От их высокого и бесстрастного равнодушия его тоска чуть поутихла, но зато в пришедшем оцепенелом спокойствии стали явственно видны поистине вселенские размеры обречённости.

И Юз опустил взор к земле.

…Убежать, чтобы его не нашли?

Впервые за весь этот вечер он почувствовал тонкую, но явственную вспышку гордости за себя. И вовсе не потому, что он смог увидеть выход, а потому, что тут же и полностью отмёл его. Сбежать это хуже, чем глупо.

Юз шагнул с дороги, в сухой шелест травы под ногами. Хотя в воздухе было ещё разлиты последние голубоватые остатки света, у земли была непроглядная темень. Он шёл почти на ощупь, как будто озирая выпиравшие камни и коряги не глазами, а подошвой обуви. Набрёл на открытую ложбинку с горкой свежескошенного сена и, подумав, зарылся в него.

В стоге оказалось душно. Подумав ещё, Юз смахнул с себя траву и, закинув руки за голову, сосредоточенно уставился в привычный узор звёзд.

Если он не вернётся к зиме домой, Иртен — к бабке не ходи! — приедет сюда сам. И увезет его.

Чародеи?…

Юз задумался… Нет, они ему не надежда. Раз родные говорят "домой!", чародеи не станут вмешиваться. А будет упираться, так ещё и сами пнут.

Зацепиться за Венцекамень, женившись на местной?… Построить себе здесь дом?… Уговорить чародеев принять поскорее его в Круг?… Спрятаться от Иртена, когда тот сюда приедёт?…

В какой-то момент Юз с какой-то обидой заметил, что чем дольше он думает, тем глупее придумывается. Он проморгал усталые глаза и попробовал ни о чём пока не думать, совсем, чтобы загнанный ум немного отдохнул…

…Проснулся от холода. Пошевелился, пытаясь отыскать упавшее одеяло. Нащупав вдруг вместо него колючую траву, пробудился окончательно. Юз поднял голову и огляделся.

Вокруг была глубокая, пугающая тишиной и непроглядностью, ночь. И промозглый холод. Видимо, совсем рядом река, решил Юз. И действительно, послушавшись к тишине, можно расслышать едва слышный плеск волн… Ну точно, где бы ещё сейчас смогли накосить столько сена, как не в сырой балке!

Оставаться здесь до утра значило рисковать застудиться. Юз выбрался из стога и, потираясь от холода, принялся осматривать окрестности, чтобы разобраться, где он сейчас и как добраться домой. Словно поняв его затруднение, из-за тучки выскользнула надрезанная лепёшка луны.

— Ага, вот башня… там, значит, овраг… а мне, значит, сюда, — сориентировался Юз в посветлевшей местности и зашагал домой. Вчерашние мысли, лопоча, тут же бросились его догонять.

Как не хочется возвращаться в проклятый трактир… Эх, вот если бы его уже приняли в Круг… Вот тогда разговор с братом у него был бы совсем другим… Совсем другим!

Юз хмыкнул. Так в чём дело? Время у него ещё есть. Зима-то ещё не скоро!…

Поднявшуюся радость от найденного выхода, впрочем, тут же пристудило соображение: а ведь он пока не знает точно, как им воспользоваться. Не знает, как именно ученики становятся чародеями. Дома, уже засыпая, он твёрдо пообещал себе, что завтра же примется разузнавать об этом.

С этой же мыслью проснулся утром. Яркий утренний свет, золотивший комнату, пришпорил его решимость. Юз на ходу перекусил и отправился на поиски сведущих в чародейском деле. Самой первой ему на ум пришла Дженева. Хоть в последнее время их отношения как-то подпортились, всё же именно о ней он вспомнил самой первой…

* * *

Та бестолково промелькнувшая встреча в парке оставила по себе неожиданно долгий и не сказать, что приятный, осадок. Ныла уже ставшей привычной обида — она так к нему относится, а он… Дженева насупливалась, перебирая свои свежие ранки и ссадинки от него. Их было слишком много, чтобы не понять: что-то идёт не так. Надо что-то делать, что-то менять.

Несколько дней Юз не появлялся на горизонте, и всё это время без него она основательно обдумывала будущий разговор с ним. Обдумала, приняла решение.

Из-за горизонта Юз вынырнул, как всегда, тихо. Дженева как раз возвращалась с лекарского факультета, куда её отправила Кемешь за каким-то снадобьем для Гины — та сегодня была бледнее, чем обычно, и, казалось, всё норовила брякнуться в обморок. Торопясь обратно, за очередным поворотом Дженева увидела идущего в том же направлении Юза. Она вздрогнула от нечаянной радости — и великодушно махнула рукой на все заготовленные ею заранее серьёзные и сердитые слова.

Пока Юз оборачивался на её счастливый оклик, Дженева успела нагнать его.

— Давно тебя не было видно у нас, — смеялась она. — И где пропадал?

— Дела были, — неопределённо пожал плечами Юз.

Она оглядела его: сейчас он казался гораздо более сдержанным, чем тогда. Но совсем не спокойным. И это вдруг кольнуло её непонятной, острой и жалостливой, печалью.

— Ты извини, что я тогда ничем тебе не помогла… Ну не знаю я этого! А ты, как — узнал, что искал?

Юз кашлянул — мол, не приставай, всё у меня в порядке.

— Я тут порасспрашивала у Кемеши, как стать чародеем… — медленно начала Дженева, готовая тут же замолчать, если предостерегающее выражение лица Юза станет ещё более предостерегающим. И продолжила уже бойчее. — Так вот что она сказала об этом… В смысле, ничего точно она не сказала, только намекнула, что, мол, когда ученик уже готов стать чародеем, он сам поймёт, как это сделать.

Юз промолчал эти её слова, но, как ей показалось, выслушал внимательно. Неудобная пауза затягивалась. Дженева не выдержала первой.

— Как по мне, так это странно. Сказали бы сразу. Чего туману напускать?

— Что ты несёшь? — устало пробормотал Юз.

— Ой, мне же надо спешить! — спохватилась Дженева. — Я же несу Гине лекарство!

— А… что с ней?

— Не знаю. Кемешь говорит, ничего страшного. Но всё равно, пошли быстрее. А то я с тобой заговорилась, а они ведь ждут.

— Ну вот и иди, раз ждут.

Короткая фраза прозвучала довольно грубо. Дженева даже растерялась, не зная, что делать: не то поязвительнее ответить ему, не то откровенно поговорить с ним… Принять окончательное решение помогло совсем другое соображение: что это такое, там Гине плохо, а она тут собирается заняться препирательствами! Дженева пробормотала — ну тогда ладно, ты не отставай! — и быстрым шагом принялась догонять потерянное время.

Когда она вернулась, больная выглядела получше. Кемешь приняла от запыхавшейся Дженевы мешочек с сухими травами и принялась объяснять сосредоточенной Легине, как дома делать отвар и когда его принимать. Этот пустяк — то, что она, оказалось, могла и не спешить сюда, — добавил свежих дрожжей и в без того подпорченное настроение Дженевы.

В дверях появился Юз; мельком оглядевшись по сторонам, он направился не к ней, а к увлечённо перешёптывающимся Кемеши и Легине. Дженева сжала кулаки, но тут маятник снова качнулся в сторону надежды: Легина собирается на выход. Сама Кемешь предложила ей пойти домой, отлежаться. Значит, сейчас появится подходящий момент поговорить, наконец, с Юзом. Главное, не упустить его. Ну скорее же!…

О, нет… Дженева чуть не застонала: Легина уходит не одна, Юз вызвался проводить её. Он заботливо помогает ей встать, она с благодарностью опирается на его руку. Дженева с ошарашенным удивлением не узнаёт во вдруг помягчевшей и посветлевшей Легине прежнюю, зажатую и холодную. Через мгновение Легина стала такой, как всегда, но ревность мелкой змейкой уже ужалила сердце.

Впервые.

Улучив удобный момент, Дженева перехватила Юза и оттащила его в сторонку.

— Ты чего это? — хриплым шёпотом выпалила она.

Юз устало выдержал её сверлящий взгляд. Помолчал.

— Вот одного не могу понять… Чего ты тут делаешь? В смысле, что ты здесь забыла, в этой учёбе?… Сколько времени ты здесь, а так ничего и не поняла, ничему не научилась. А, впрочем, твоё дело…

…И позже, в который раз в своей памяти заново переживая этот их разговор, Дженева уцепила одну деталь, которую, увы, не разглядела вовремя. Потом ведь Юз не сразу повернулся от неё. Он ведь ещё немного постоял. Молча, приглашающее глядя на неё, словно ожидая какого-то ответа. Только не дождался…

Дженева опомнилась, когда Юза в комнате уже не было, а в прищуре Кемеши виднелись явно вопросительные интонации. Не желая сейчас ни о чём ни с кем говорить, Дженева вылетела на улицу. Секундное размышление, по какой дорожке сейчас скорее всего идут Юз и Легина, — но лишь для того, чтобы самой стремительно рвануться в противоположном направлении.

* * *

Занятая собой, Легина не заметила раздрайной сценки. В данный момент она была приятно озадачена доставшимся ей вниманием. Конечно, на отсутствие должной заботы принцессе нельзя было пожаловаться; каждый её чих тут же отзывался приступом волнения у дам-воспитательниц — только неискренность их навязчивой опеки давно не вызывала у неё ничего, кроме скуки с примесью раздражения.

А вот эта разыгравшаяся вокруг неё суета имела совсем другой вкус. Легина не была ещё точно уверена, но почти готова была признаться себе — этоей нравится. В этом было что-то такое, чего хотелось бы в своей жизни и потом, ещё.

Легина скосила взгляд в сторону сдержанно вышагивающего рядом Юза. Хоть и простолюдин, а по отношению к ней всегда ведёт себя должно. Не пристаёт со своими грубыми шутками, как Тончи, не раздражает бесцеремонностью, как Дженева, не пугает её одним своим видом, как Миррамат. И главное — он сумел как-то уловить её врождённую высоту! Он один. Остальные её соученики были слишком невосприимчивы к духу благородства…

Словно почувствовав, что она сейчас думает о нём, Юз вопросительно приподнял брови. Легина с удовольствием отметила, что у него даже в этом несколько фамильярном движении проскользнула почтительность.

— Благодарю за щедрость и заботу, — произнесла она стандартную формулу.

— Кх… Не за что. Всё оно… того… то есть…

— Всё в порядке, — снисходительно улыбнувшись, пришла ему на помощь Легина. Хоть и есть у него дар благородства, да только не отшлифованный. Вот и должного разговора не ведает… — Дальше я хочу пойти сама.

— Ты уверена? — насторожился Юз. — Что дойдёшь нормально? Я-то по своим сёстрам хорошо знаю, что это и чем может обернуться… когда у них…

— Уверена! — покраснела Легина. — Мне лучше. Я сама.

Он дрогнул плечами и послушно остановился. Они как раз подошли к университетским воротам. Тот самый инвалид, оценивающее оглядев спутницу Юза, нарочито осклабился — мол, надули тебя, парень, с обещанной красотой. Затараторив что-то о своих делах в городе, Юз перегнал выходящую Легину, и нёс ей какую-то околесицу до тех пор, пока они не пересекли линию ворот. Когда исчезла опасность того, что Легина бросит случайный взгляд на привратника, его разговорчивость сдулась буквально на полуслове.

Легина опять-таки ничего не заметила. Её мысли снова были заняты другим. Теперь она привычно обдумывала, будут ли и сегодня её встречать. Она потому и не хотела никаких сопровождающих, дабы её не увидели с кем бы то ни было — расплатой за недавно выигранную Легиной битву за право не ехать с двором королевы в Лесное Зараменье оказался всплеск невнятной подозрительности у дам-воспитательниц.

Рассеянно попрощавшись с Юзом, Легина зашагала извилистыми улочками Верхнего города, внимательно выглядывая в редких прохожих знакомые величавые фигуры. Но вместо них её выискивающий взгляд наткнулся на другую знакомую фигуру.

Гилл. На другом конце улицы. Нелепо привалясь к глухой стене кряжистого здания — и чуть ли не сползая по ней…

В голове взорвалась мысль — он ранен!! - и превратила её в единый порыв ветра. Уже в следующее мгновение она увидела себя в нескольких шагах от него. Когда и как успела преодолеть разделявшее их расстояние, так и не поняла.

Зато ударом жаркой крови в лицо осознала, почему резко остановилась, не долетев до цели.

Она ошиблась. Гилл вовсе не был ранен. Он был пьян.

Легина замерла, с какой-то нечеловеческой отрешённостью оглядывая бесцеремонно выпирающие постыдные детали — оглупевшее лицо, бессмысленный взгляд в щелях багровых век, слабость подкашивающихся колен, елозенье ладоней по стене в тщетной попытке зацепиться за что-нибудь, разодранную одежду, бьющий в нос запах дешёвого вина… Проходящих мимо людей, бросающих на него короткие равнодушно-презрительные взгляды, открытые двери трактира напротив…

Гилл пьяненько замычал что-то жалостливое. Легина качнулась, одновременно и одинаково страстно желая и убежать, чтобы не видеть всего этого, и как-то помочь ему.

От тёмного проёма входа в трактир отделились двое парней. Скупо переговариваясь о чём-то левом, они уверенно, как к старому знакомому, подошли к Гиллу. Для постороннего взгляда могло показаться, что они потряхивают нетрезвого приятеля, желая привести его в чувство, но Легина хорошо видела их сорочье охлапывание карманов и пазух Гилла. Один из них, тот что был посуетливее, ловко выдернул кошелёк из застёгнутого кармана и, не сдержавшись, дёрнул головой по сторонам.

— А ты чего тут зыришься?… - успокоёно возвращаясь к своему занятию, буркнул он всё ещё недвижной Легине. — Иди куда шла…

Ленивая угроза в его голосе разбудила принцессу.

— Вы всё вытащили, что хотели? Тогда уходите!

Тут уже они оба, как по команде, повернулись к ней. Хилая фигура, больше похожая на заморыша, чем на девушку, никак не походила на источник прозвучавшего негромким хлыстом приказа. Она ведь даже не удосужилась сжать кулачки или нахмуриться.

Если бы это был взрослый человек, пусть даже и не крепкий телом, они бы скорее всего свалили от беды подальше; но услышать приказ от заморыша…

— Слушай, ты!…

— Ша! — одним словцом оборвал заводящего товарища тот, что выглядел поопытнее. — Взяли, ушкандыбали. Тыр дело тихое. А тут визгу не оберёшься.

— Нет, стойте! — вдруг передумала Легина. Она нырнула за воротник туго застёгнутого платья и вытащила единственную ценную вещицу, которая была сейчас при ней — золотую цепочку. — Хотите это?

Во взглядах, мгновенно приклеившихся к блестевшей червонным золотом нити, ответно заблестело жадное желание заиметь её. Не дожидаясь его оформления в словесное согласие, Легина кивнула и сжала приманку в ладони.

— Берите его под руки и ведите, куда я скажу. Там получите.

И снова не дождавшись ответа, Легина повернулась и пошла, указывая дорогу. Дом Гилла был на другом конце города, но вот их как бы общий дед жил неподалёку. Сзади уже слышался шум, какой бывает, когда не очень сильные люди подхватывают неловкую тяжесть.

И хотя цель лежала недалеко, Легина вдосталь успела прочувствовать весь упавший на неё стыд. Ей казалось, что все вокруг понимают: тот пьяный и неопрятный парень, которого волокут за ней два вора, — её груз, её ноша. Хорошо, хоть ноша вела себя тихо — не кричала, не буянила. Но и без этого было невыразимо стыдно.

У чёрного входа в дом лорда Станцеля Легина остановилась.

— Пришли, хозяйка? — тяжело перевёл дыхание тот, что выглядел поопытнее.

— Стойте тихо, — приказала Легина. Засунув руку по плечо в щель забора, она принялась давить на щеколду калитки.

— Это кто там балует? — донёсся изнутри предостерегающий бас.

— Ракенык, это я, Гина… Открой дверь. Скорее.

Калитка скрипнула. На пороге появился садовник — высокий бородач, на спор разгибавший подковы.

— Помоги Гиллу. Ему стало плохо. Отведи его.

— Да уж вижу, — понимающе хмыкнул Ракенык, принимая Гилла, словно хрустальную вазу. — Как говорится — коли вечером приятели, утром лекари.

Под его взглядом из под нависающих бровей парни сжались. Но повеселели, когда Легина кинула ближайшему из них оговоренную плату, и без слов растворились в пустоте переулка.

— Ну, куда нести больного?

Легина коротко задумалась. Чем меньше людей сейчас увидят Гилла в таком состоянии, тем лучше.

— Беседка сейчас свободна?

— Как уж не свободна. Свободна… — кивнул садовник и двинулся направо, в своё зелёное и заросшее хозяйство.

Мощь Ракеныка была бы незаменима в кузнечном или в воинском деле; в тонком же искусстве выращивания роз и подстригания травы его бычьи руки служили скоре помехой, чем подспорьем. Вот уж судьба крепко промахнулась, предначертав ему родиться сыном, внуком и правнуком садовников в благородном доме. Он и правда старался, но лорд Станцель давно махнул рукой и только терпеливо ждал, когда подрастёт и войдёт в дело пятое поколение.

Ракенык внёс Гилла в тенистую беседку и аккуратно уложил его калачиком на скамейку. Тот недовольно замычал и попытался слезть с жёсткого и короткого ложа.

— О! Раз чувствует свои бока, значит скоро… хм… поправится. Ты посиди с ним, сударышня, а я схожу, принесу что надо. И не бойся прикладывать к нему силу, коли что. Это сейчас не человек, а животное. Неразумное, опасное и для себя, и для других, животное. Поняла?

Тяжело сглотнув подступившую тошноту, Легина кивнула. Садовник скоро вернулся, принеся ведро воды, полотенца и здоровенную склянку со снадобьем. Вдвоём они влили в Гилла полстакана кисло пахнущей жидкости, а всё остальное — на себя: он так отбивался, будто покушались на его честь.

— Ф-фух… И ведь не скажешь, глядя на него, что сила есть. Так ведь, сударышня?…

Снадобье подействовало. Гилл поуспокоился и словно уснул. Он стал выглядеть почти нормальным, только усталым-усталым. Легина, присев на корточки, мокрым полотенцем принялась вытирать ему лицо и шею. Ракенык поскрёб свой мощный затылок и пошёл искать для неё табуреточку.

Он отсутствовал так долго, что Легина в какой-то момент почти физически ощутила, как опала сила потока событий, в который она вдруг оказалась вовлечена. До сих пор она только наблюдала, принимала решения, действовала. Сейчас же само собой образовалось незаполненное действием пространство. И через его тишину и одиночество пульсирующей кровью пробивалось требование сделать, наконец, выбор.

В последнее время сомнительность двойной жизни, которую она вела, нарастала, как снежный ком. Легина ещё старалась поменьше задумываться об этом, но земля под ногами подрагивала всё заметнее. А эта встряска ненароком сорвала завесы, которыми она отгораживалась от необходимости сделать выбор.

Выбор одной жизни из двух.

Или Гина, или Легина.

Вместе уже не получается.

Легина закусила губу. Надо выбирать. Только как?

Можно попробовать взвесить на весах, что она теряет и что приобретает в том или другом случае. И посмотреть, что перевесит.

Хмыкнула, вдруг поняв, что как она ни отстранялась от выбора, многие обрывки мыслей в этом направлении были ею уже продуманы. И сейчас нужно только всё собрать до кучи и решить, что со всем этим делать. Легина медленно подошла к выходу из беседки и, прислонившись к косяку, задумчиво опустила голову. Сразу от ступеньки начиналась давно не чищенная дорожка, над которой с обеих боков кустились заросли бывшей живой ограды.

Итак, если она выберет Гину. Какой тогда будет её жизнь?

В том-то вся и загвоздка, что она не знает этого точно. Слишком много возможностей, слишком много неопределённостей. Это одновременно и пугало, и бодрило. Она может продолжать учиться у чародеев. Может стать чародеем. Или не стать. Может выйти замуж. Даже за Гилла. Но если и не за него?… Тоже ведь можно. Маловероятно, что она останется в Венцекамне: эту каменную громадину Легина с детства недолюбливала. Но можно уехать в другой город. Или построить себе усадьбу в пустынном и живописном месте. Завести хозяйство, рожать детей, помогать мужу в делах, управляться по дому, учить грамоте крестьянских детишек, рассказывать о далёких странах и давних обычаях своим… А вечерами всей семьёй пить чай за большим столом.

И стать Гиной очень легко — нужно всего лишь отказаться от любых претензий на престол. Отец потом вряд ли бы особо претендовал на её право самой распоряжаться своей жизнью.

Это была бы в чём-то приятная жизнь, но какая-то мелкая и низкая. Без остроты. Без малейшего намёка на славу. Вместо этого придётся учиться печь пироги и штопать носки. Она наверняка раздобреет, как её мать.

А что насчёт Легины? Да, это шанс на власть и на славу. Но сколько ей придётся драться за этот шанс… В отличие от богатой на дороги Гины, все возможности Легины заключались в трёх словах: можно стать королевой. При этом ей точно и окончательно придётся отказаться от Гилла. От замужества по любви. От захватывающего ученичества у чародеев… Хотя вот Кемешь может остаться в её жизни… Чего ещё не будет, так это друзей. У неё, впрочем, их и раньше не было, но тут придётся отказаться от последней капли надежды, вдруг они когда-нибудь появятся. У королей друзей не бывает. Только слуги… И опять-таки потеря Гилла, самая горькая потеря…

— Пи-ить… В-воды ктонить… дайте…

Вздрогнув от неожиданности, Легина обернулась на слабый стон. Гилл уже приоткрыл глаза; в них светились истинное страдание. Она заметалась в поисках подходящей посуды, но ничего, кроме опустевшего сосуда из-под лекарства, не было. Быстро ополоснув его, набрала из ведра тёплой и уже не совсем чистой воды. Гилл жадно припал к поданному питью; его зубы мелко стучали о стекло. Допив, он откинулся назад и даже не заметил, что его затылок звонко ударился о быльце скамейки.

— П-пасиб… А ты кто? Я тебя знаю? — тускло оглядел он Легину. Та промолчала. — А т-ты знаешь её? Ну, её? Её… одну. Может, ты это она?… Нет, не она…

Легина почувствовала, как у неё задрожали губы.

— Не она, — разочарованно повторил Гилл и, икнув, повернулся на другой бок. Судя по засвистевшему дыханию, он тут же уснул.

Легина как стояла, так и осела на пол.

Сквозь мучительное бездумие, сквозь режущую бесслёзность глаз прорвалась мысль.

Ей уже доводилось проходить через такое. Она пройдёт и сейчас.

Встав на одном усилии воли, Легина невидяще огляделась вокруг себя.

Всё та же пыльная беседка в пожухлом плетении плюща…

Борясь с желанием забиться в какую-нибудь щель или хотя бы снова осесть на землю, Легина подошла к дверному косяку и вытянутой рукой опёрлась о его шершавую поверхность. Было хреново: противной слабостью дрожали ноги, одежда вдосталь пропиталась противными ручейки липкого пота и вонючими пятнами снадобья, бесцеремонно вернулось отпустившее было недомогание.

Полуденная жара сменилась предвечерней духотой. В уснувшем воздухе не чуялось ни намёка на ветерок. Легина тяжело оторвалась от опоры. Подождала, проверяя, устоит ли сама на ногах. Потом добралась до ведра с водой и попробовала смыть с себя дурноту и пот.

Из тишины донеслись спешащие семипудовые шаги. Легина выпрямилась и наспех привела себя в порядок. Еле успела — в крохотный проём входа бочком, бочком протиснулась огромадная фигура Ракеныка и с размаху бухнула перед Легиной толстый берёзовый чурбан.

— Вот! Садись теперь на здоровье, сударышня!… Ты прости уж, что задержался! Экономка, будь она неладна, насела: режь да режь ветки! Мол, близко к окнам подобрались, могут уже и побить!… Нет, ну сколько этим летом бурь налетало, ничего не разбилось, а тут вот прямо с места не сойди, а сделай!… Вот уж настыра так настыра…

Люди, наделённые недюжинной физической силой, обычно со снисходительным добродушием оглядывают с высоты своих башнеобразных фигур суету мелких собратьев по человечеству. Только к тутошней экономке — маленькой, крепенькой женщине — Ракенык чувствовал почтительное уважение, доходящее иногда до благоговейного страха. Может быть, просто потому, что, в отличие от него, она была весьма на своём месте; большое хозяйство в её кругленьких руках крутилось без заминок, как небосвод. Она умела управляться и с ним самим, любые их разногласия всегда заканчивались одинаково: выходило по её. Вот и сейчас ему таки пришлось пилить чёртовы сучья, прекрасно зная при этом, как ждут его помощь совсем в другом месте.

— Всё хорошо, — прервала его оправдания Легина. — Ты всё правильно сделал… Я и сама здесь справилась… Он спит. Почти не просыпался. Ты мне вот что лучше сделай…

Она вытащила из кармана мешочек от Кемеши. Его простая холщёвая поверхность вдруг на мгновение вспыхнула на её ладони золотым отсветом памяти о доставшейся ей утром доле заботы и любящей доброты. Легина замерла, порозовев, — и отсыпала на лист бумаги щепотку сухих трав.

— Пойди на кухню. Пусть мне сделают отвар. Из этого.

— Хм… То-то я смотрю, ты то бледнеешь, то синеешь. Ну думаю, что-то здесь не то. Не то приболела, не то…

— Иди уже. Хватит разговоров…

Оставшись снова одна, Легина почувствовала облегчение. Сейчас она придёт в себя… потом Ракенык принесёт её лекарство… и она сразу же пойдёт домой.

Хватит. Всё, что она могла, она сделала.

Легина тихонько застонала, вспомнив, что ей ещё предстоит объясняться за позднее возвращение и болезненно-неопрятный вид.

— Ты чего плачешь? Что случилось?

Гилл — ещё задутый, в багровых пятнах, но уже с просыпающимся ясным блеском глаз — с безмятежным любопытством разглядывал её. Ожидая ответа, он скользнул взглядом по сторонам, и чем дальше, тем быстрее исчезала его безмятежность.

— Эй, а где это я? И как я сюда попал? — Гилл встревожено приподнялся, напрочь забыв о неполученном ответе на свои первые вопросы. Легина опять не спешила с ответом, но на этот раз он и сам быстро начал соображать свои обстоятельства. — Ага… Это дедов дом. Ага… Ну да…

Контуры сегодняшнего дня начали проступать в его памяти, разматываясь назад, к самому своему началу. Чем дальше, тем сильнее Гилл чувствовал приближение саднящей занозы — и, не сдержавшись, вздрогнул, когда наткнулся на неё: сегодняшним утром он, роясь в ворохах своих бумаг, нашёл самый первый черновик самого первого стихотворения о Гражене. И память того счастья — яркого, чистого, ещё не преданного — вживую вспыхнула в нём. Но не удержалась счастьем, как раньше, а всей своею невыносимо притягивающей яркостью и живой силой вдруг стала болью.

И эта боль сорвала его с места, закружила по городу в поисках облегчения, а потом бросила в тёмное жерло древнего божества, издавна предлагающего всем бедолагам честное забвение за сущие гроши.

— Ага… Ну да… Это, значит, я всё-таки добрался до дедовского дома. Честно говоря, этого я уже не помню. А тут ты, да? — повернулся он опять к Легине и принял сидячее положение. — Ну, сестрёнка, ты сущий клад. Помогаешь страждущим, спасаешь… э-э…

— Пьяных, — пришла ему на помощь сестрёнка.

— Ну зачем так грубо. Дед в курсе?… Ох, надо научиться пить.

— Идиот.

— Нет, ну зачем ты так грубо?! Ты же совсем не такая… Знаешь, — вдруг посерьёзнел он, — я ведь думал уже. Ты ведь мне только троюродная? То есть никаких препятствий нет. Жена из тебя будет — первый сорт. И с тобой даже я почти приличным мужем буду! С тобой ведь не забалуешь. Как раз то, что мне надо. Дед всё-таки прав… н-да… О чём это я?… А ну да, вспомнил. Конечно. Ну да. Выходи. За меня. Замуж.

Он поднял взгляд к лицу Легины, со спокойным ожиданием заглянул в её ясно открытые глаза. Реакция Легины — точнее почти полное её отсутствие — неожиданно успокоила его. Ему не хотелось ни радостных воплей, ни слёз, ни каких других бурных выражений согласия. Ну ладно, пусть и несогласия. В общем, он прочитал её сдержанность как разумное обдумывание его предложения.

— Что скажешь, Гин? — повеселел он.

— Что скажу?… - голос Легины был чист и ровен. — Во-первых то, что сюда ты не добрался. Это я нашла тебя у трактира. Почти валяющегося под забором. Наняла двух воришек. И они доставили тебя сюда.

— Подожди… Не может быть…

— Помолчи. Сейчас я говорю. Во-вторых. Сделала это я вовсе не ради тебя. А потому что очень… очень уважаю лорда Станцеля. Твоего деда. Которого ты позоришь своим поведением.

— Моего деда? Только моего? — быстрый умом Гилл выхватил странное уточнение.

— Да. Только твоего. И это относится к тому, что в-третьих. Кого ты просишь выйти за тебя замуж?… Гину. Очень хорошо… Только здесь нет никакой Гины!! - её голос вдруг сорвался почти в крик, но она тут же взяла себя в руки. — Это имя, Гина, вместе со своим дедовством однажды предложил мне лорд Станцель. Сам. Так было нужно.

Она остановилась перевести дыхание. Встала со своей табуреточки. Пошла к выходу.

Гилл молчал. Он еле удерживался в седле стремительно мчащейся неизвестно куда ситуации. Ясно чувствовал, что сказано ещё не всё. И просто ждал, когда это всё будет сказано. И не важно, что она уже уходит. Молча уходит.

— Здесь нет Гины, которая могла бы выйти за тебя замуж, — остановившись в дверях, спиной к нему, с суровой обречённостью повторила она.

— А кто… здесь… есть? — решился на вопрос Гилл.

Она легко обернулась. Глаза её опять были ясно открыты, но в них ничего нельзя было прочитать.

— Моё имя Легина. Легина, дочь Ригера и Энивре. Теперь ты до конца дней своих можешь быть счастлив от мысли, что однажды делал предложение принцессе чистой королевской крови. Будущей королеве.

…Когда в беседку притопал Ракенык, Гилл сидел на лавочке всё в той же позе, всё так же уставившись в открытый проём выхода из беседки. Садовник непонимающе огляделся по сторонам, опустил вытянутую руку, в которой держал стакан с желтоватой жидкостью, и нахмурился на Гилла:

— Это чего это она отсюда так быстро ушла? А? Нехорошо, сударь. Она ведь тебе… тебя… Эк! — сердито крякнул он, не давая сорваться с языка чужой сердечной тайне. — А ты ведь, чай, обидел Гину, а?

— Обидел Гину? — эхом повторил Гилл. — Обидел Гину… Ну да, точно. Обидел.

— Ну вот, что я и говорю! Эх, нехорошо, сударь!

Гилл вылетел на улицу, с каким-то звериным рычанием крутанулся по пыльной дорожке, под высоким небом. Резко замер, раскинув руки. И прошептал в высокое-высокое небо:

— Да только не Гину…

Продолжение следует

Здесь и далее стихи, отмеченные звездочкой, принадлежат средневековому испанскому поэту

Феликсу Лопе де Вега Карпио.

© Copyright Горенко Евгения Александровна

jeneva_zp@mail.ru

Notes

Оглавление

Глава 1. Дорога в Венцекамень

Глава 2. Время перемен

Глава 3. Короли и пешки

Глава 4. Притяжение неизбежности

Глава 5. Прочные нити, тонкие узоры

Глава 6. В плену ненависти

Глава 7. Горький мёд

Глава 8. Вкус любви

Глава 9. Можно стать королевой .

Реклама на сайте