«Иероглиф «Измена»»

Надежда Первухина Иероглиф «Измена»

Посвящается Ларисе Чегловой – она научила меня понимать судьбу и быть в радости…

Все вещи в мире – как рассыпанные монеты, а чувство – нить, скрепляющая их. Фэн Мэнлун

ПРЕДИСЛОВИЕ

Добро пожаловать, друзья! Жить вам по десять тысяч лет! А этот славный кабачок, что нынче посетили вы, прибавит и веселья вам! Все знают: сладкое вино, что подаем мы господам, сродни нектару звездных фей. Оно бодрит, и веселит, и кружит голову слегка, и гостю каждому язык оно развязывает враз! Глупец становится мудрей, простяга – важным как сюцай, а тот, кто мрачен и сердит, разгладит складки на челе, отведав нашего вина! К вину мы рис вам подадим и утку в соусе по-э, угрей копченых, ветчины, пампушек сладких и блинов! А усладив ваш строгий вкус, мы вас весельем усладим – чудесным пеньем и игрой на флейте, цине и тон-го. Мы будем петь на ноте шан и ударять на ноту юй, а после к гордой ноте чжи самозабвенно перейдем. И если пенье наше вдруг не по душе придется вам – не обессудьте, господа, на всех в миру не угодишь. И то сказать: чем выше песнь, тем меньше тех, кто вторит ей… Ай, ай, простите, господа, хозяйка наша подошла, и взор ее – осенний клен, а поступь – как волна Цанхе. Хоть нравом вольная она и добродетельной жены наскучило ей роль играть, хозяйка любит потешать рассказом сладостным гостей. Наряд ее – парча и шелк, в прическе жемчуга блестят, а веер, что дрожит в руках, расписан дивным Ци Байши! Хотя, быть может, это ложь, но кто же станет проверять… Хозяйка кланяется вам, садится за отдельный стол, с улыбкой в руки цинь берет и, струны нежно перебрав, уж начинает свой рассказ. О чем он?! О лазурных днях, о днях печалей и побед, о днях сражений и любви, о днях свиданий и разлук. Вот имена Фэйянь и. Лу, Нэнхун, Шэси и Баосюй в рассказе трепетно звучат. Прошу вас, слушайте, друзья, внимайте повести простой – простой, как сливы лепестки, что в воздухе весной кружат… И ваши добрые сердца, услышав речь о давних днях, уж по-иному застучат…

Цзюань 1 ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЭКЗАМЕН

Идут экзамены. И вот Я добираюсь до столицы. Который раз, который год Мне слава полководца снится? Идет невиданный опрос, Бумаг и перьев шелест странный. О боги, неужель всерьез Хочу я плыть в иные страны? Хочу лететь, дрожать и звать С собою толпы и столетья. Хочу людские души рвать Высоких слов златою плетью. Хочу на стыке бытия Создать иллюзиям поэму… Идут экзамены. И я Беру предложенную тему.

Тяжелые резные двери Зала Возвышенной Мудрости бесшумно сомкнулись, отделив от внешнего мира тех, кому посчастливилось сегодня держать главный государственный экзамен.

Счастливцев было всего дюжина и двое. Каждый сидел за отдельным столом; перед каждым в изящном порядке красовались драгоценности ученых и поэтов: отличная бумага, кисти, свежерастертая тушь и тушечница. Экзаменующиеся сидели в трепетной тишине, вознося последние мысленные молитвы богам-покровителям своих семейств, – общее торжественное моление Небесным Чиновникам всех рангов уже было совершено. Лица экзаменующихся выглядели невозмутимыми и бесстрастными, но всякий истинный знаток церемонии государственного экзамена сказал бы, что бесстрастность эта – показная; ибо не нашлось на земле еще ни одной человеческой души, которая жаждала бы славы, почета и признания и не испытывала при этом болезненного, ничем не укротимого волнения.

Традиция проведения государственных экзаменов, позволяющая самым талантливым и ученым мужам проявить себя на нелегком поприще государственного служения, возродилась в Яшмовой Империи относительно недавно. В годы правления императора Жоа-дина из династии Тэн такие экзамены были делом привычным, но затем над Яшмовой Империей зажглась звезда долгих страданий. Император Жоа-дин был убит отвергнутой наложницей Шэси, которая затем провозгласила себя императрицей. Кровожадная самозванка по велению своей черной души запретила в Империи науку, искусство и литературу, что, впрочем, неудивительно: так поступает каждый дорвавшийся до власти узурпатор. Прошли годы, пока наконец дочь императора Жоа-дина принцесса Фэйянь смогла восстановить справедливость и попранное право престолонаследия. Правда, императрицей Фэйянь пробыла не слишком долго, ибо душой больше склонялась к путешествиям и переменам, нежели к изысканной скуке дворцовой жизни. Владычица Фэйянь отреклась от престола в пользу своего брата – небесного императора Жэнь-дина и вместе с мужем отправилась в далекое путешествие к морю, красота которого, как говорят, дарит беспечальное счастье.

Однако труды Фэйянь не были забыты. В особенности это касалось каллиграфии и изящной словесности – кому, как не подданным Яшмового престола, ведомо было о таинственной силе каллиграфической кисти и начертанного слова – силе, одолевавшей меч и лук, разрушение и смерть. Потому у главного императорского каллиграфа господина Лу Синя всегда было довольно работы. Именно господин Лу Синь проделал великий труд по воссозданию церемониала государственных экзаменов, подобрал целый штат проверяющих чиновников и самостоятельно разработал темы экзаменационных сочинений. Человеку, далекому от понимания обычаев Яшмовой Империи, заслуги господина Лу Синя покажутся не стоящими пристального внимания и громкой похвалы, но тот, кто давно проникся мудрым духом Яшмового Пренебесного Селения, сможет оценить все как должно.

Государственные экзамены в Яшмовой Империи проходили в несколько ступеней. Сразу после Нового года начинался первый экзамен на низшее звание – сюцай. Жаждущие обладать зеленой шапочкой и лазоревым поясом-шнурком сюцая проходили испытания в уездных городах. Когда приходил черед месяца Страстного Пиона, наступали новые экзамены на следующее звание – цзюйжэнь. Выдержавшие сложные испытания цзюйжэни получали вместе с грамотами и должностными назначениями церемониальный пояс о восемнадцати круглых бляшках из желтого нефрита. Первый по способностям и успехам цзюйжэнь именовался цзеюань, что в переводе означало «первейший из разъяснивших». Но и степень цзеюаня не могла удовлетворить самых честолюбивых и целеустремленных – они в месяц Теплой Циновки отправлялись в столицу Яшмовой Империи, город Тэнкин, и там держали главный государственный экзамен на степень цзиньши. В переводе на наш язык цзиньши означает «продвинувшийся[1] муж». Перед получившим это звание открывались двери самых важных государственных учреждений. Цзиньши мог стать советником императора, послом, составителем законов и указов, – словом, человеком, голосу которого согласно поговорке «внимает благоговейно тысяча ушей». Церемониальное облачение цзиньши состояло из сине-пурпурного халата, расшитого изображениями фениксов, а также длинной мантии из черной парчи, отороченной крученой золотой нитью с сотнями крохотных колокольчиков. Но даже не в колокольчиках дело! Цзиньши предстояли самому императору, обсуждали с ним дела государства, а одно лишь это стоит усилий, затраченных на экзамене.

Сразу следует оговориться. К экзаменам на ученые степени, разумеется, не допускались женщины. Поначалу императорский каллиграф господин Лу Синь пожелал изменить утверждение о том, что женщина по самой природе своей не может обладать государственной мудростью, и даже подготовил для императора постановление, разрешающее незамужним девицам из достойных семейств участвовать в экзаменах. Но долготерпеливый и смиреннейший император Жэнь-дин, глубоко раздосадованный очередной вздорной выходкой придворных дам, хозяйничавших во дворце сверх всяких понятий о приличиях, постановление не подписал и шепотом заметил господину Лу Синю, что «и так от них никакого спасения нет, пусть хоть в дела государства не вмешиваются».

Однако вернемся в Зал Возвышенной Мудрости. Экзамен, который предстоит сегодня выдержать четырнадцати соискателям, – самый ответственный и нелегкий, на степень цзиньши. Тему для экзаменационного сочинения назовет сам господин Лу Синь. Он же будет проверять работы, не доверяя этой чести никому из подчиненных. Господин Лу не первый год принимал экзамен, но его всегда охватывало некое волнение, когда он вглядывался в лица соискателей и читал сочинения, пытаясь обрести в их стройной каллиграфичности истину, необходимую собственному сердцу, окутанному плотным коконом церемониального одеяния.

Господин Лу Синь сидел в своем малом кабинете и читал небольшой, немного потрепавшийся по краям свиток. Видно было, что господин императорский каллиграф перечитывает его не в первый и даже не в сотый раз. Слуга, явившийся за господином, почтительно склонившись, ждал, когда Лу Синь закончит чтение и обратит на него внимание.

Лу Синь дочитал свиток, на миг закрыл глаза. Поцеловал бесценные, нетускнеющие иероглифы и бережно убрал свиток в яшмовый футляр. Футляр вложил в рукав и лишь тогда обратил взор на слугу.

– Великий господин! – сказал тот. – Все готово. В Зале Возвышенной Мудрости ждут вас, дабы начать экзамен.

– Да, – кивнул господин Лу Синь. Поднялся, поправил широкие полы халата. – Иду.

Когда императорский каллиграф вошел в экзаменационную залу, его никто не приветствовал вставанием или поклонами. Таковы были правила, и установил их сам Лу Синь. Тех, кто пришел отдать свои силы за степень цзиньши, считал Лу Синь, сами достойны всяческого поклонения. Кроме того, императорский каллиграф не терпел подобострастия.

Господин Лу Синь сел на отведенное ему место, немного помолчал, ощущая всем телом звенящую напряженную тишину, и сказал:

– Почтенные мужи! Выслушайте тему сегодняшнего сочинения! Она звучит так: «Блаженство одиночества».

Никакого выражения на лицах. Ни возгласов, ни вздохов, ни растерянных взглядов. Почтенные мужи все как один склонили головы к своим бумагам. Служитель вывел кистью на большой беломраморной доске четыре иероглифа – озвученную императорским каллиграфом тему сочинения. Зашелестели кисти, и императорский каллиграф подумал, что за годы, отданные постижению иероглифов, он научился определять по звуку, какого кисть качества: колонковые движутся легко и небрежно, соболиные – мягко, плавно, размеренно, барсучьи – резко, с особым, едва уловимым свистом при соприкосновении с бумагой…

Но какая заслуга в том, что ты слышишь, с каким звуком падает капля туши на бумагу, и не слышишь голоса той, которая стала для тебя вечной любовью и мучением?…

«Довольно! – приказал себе господин Лу Синь. – Благодарение Небесной Канцелярии, есть в этом мире достаточно вещей, которые куда важнее любви. Благо государства. Родовая честь. Поиск истины. Торжество справедливости… Ты сам-то себе веришь, Лу? Уже сколько лет прошло, а ты до сих пор еще безумен, и, если во дворце кто-нибудь при тебе упоминает имя Фэйянь, ты прячешь глаза и отворачиваешься от самых дорогих друзей!»

Лу Синь указательными пальцами помассировал виски. Длинные острые ногти привычно царапнули кожу. Массаж не спасал от мыслей, которые сам императорский каллиграф почитал запретными и недостойными, но позволял сосредоточиться на текущих делах и событиях.

Помогло. Лу Синь спокойным и строгим взглядом рассматривал соискателей на степень цзиньши. Удивительно, как все они молоды. Горячая кровь, драгоценные сердца, готовые растратить себя на постную чиновничью жизнь… Во втором ряду слева сидит на диво красивый юноша; в глазах – мечтание, в пальцах, ласкающих дорогую мэнчуаньскую кисть, – явный талант. Похоже, он брал уроки каллиграфии в Северной провинции, да и сам – бледный, немного томный – истинный северянин. Как-то он напишет сочинение? Если выдержит экзамен и получит хорошую должность, станет сердечной отравой для всех дворцовых красавиц, уж в этом-то господин Лу Синь мог не сомневаться.

Томный северный красавец в этот миг наклонился, расправляя изысканные складки на подоле своего халата, и – так уж получилось – господин Лу Синь встретился взглядом с тем юношей, что сидел прямо за упомянутым красавцем.

«Не может быть!» – Что «не может быть», Лу Синь пока до конца не уяснил. Мгновения текли, а он совершенно неприлично для своего сана пялился на соискателя должности цзиньши. Соискатель, кстати, оказался куда застенчивее императорского каллиграфа -тут же опустил глаза, продолжая споро выводить иероглифы, а потом и вовсе оперся на локоть, загораживая лицо пышным рукавом. Чем, кстати, возбудил в императорском каллиграфе еще большие подозрения.

«Небесная Канцелярия! – меж тем возмутился духом Лу Синь. – Для чего мне ниспослано это испытание? А я не сомневаюсь, что это испытание и ничто больше! Нет, я не позволю себе во второй раз совершить ту же ошибку. Напрасно закрываетесь рукавом, любезнейшая! Вы думаете, что провели всех, явившись в мужском наряде на государственный экзамен, однако меня не проведете!… Как у нее пунцовеют щеки, видно даже из-под рукава! И… Какое запястье – у нашего брата такого запястья вовек не отыскать. Негодница, негодница… Но что же делать? Не устраивать же прямо сейчас позорное разбирательство и разоблачение! А если еще и до императора дойдет, что мои подчиненные оплошали и пропустили на экзамен переодетую девицу… о, я представляю, как будет недоволен и возмущен император! Нет, какова нахалка! Откуда только она взялась на мою многогрешную голову?! Погоди же, злонамеренная девица, я твое жалкое сочиненьице так разгромлю, что навеки заречешься искать равной с мужчинами доли, раскаешься, выйдешь замуж, родишь детей и всю жизнь просидишь безвыходно во внутренних покоях!»

Мысленно отчитав соискателя, подозревавшегося в том, что он соискательница, Лу Синь внезапно успокоился и даже почувствовал некоторый подъем настроения. Верно говорят: неженатый мужчина желчен, а женатому легко – вся желчь расходуется на ежедневное держание в узде дражайшей половины, так для собственного здоровья полезнее. Взять хотя бы брата Яна: с тех пор как он женился на своей оборотнихе, переменился и характером, и взглядами на жизнь. Правда, Лу Синь не всегда понимал, кто кого в этой оборотничьей семье воспитывает. Очень уж супруга брата была норовиста и – в соответствии с норовом – клыкаста, когтиста и даже, по признаниям Яна, местами шипаста.

Меж тем в экзаменационную залу внесли первый шелковый фонарь – большой и медово-желтый, как перезревшая тыква. Он неярко мерцал и покачивался в руках служителя. Шелковый фонарь означал, что миновал первый час экзаменов. Еще ждать два фонаря, то есть в течении двух часов заняться императорскому каллиграфу решительно нечем. Разве что…

– Может быть, среди вас, почтеннейшие, уже есть те, кто закончил работу над сочинением? – негромко поинтересовался Лу Синь, оглядывая соискателей. – Буду рад такой стремительности ума…

– Позвольте моему недостоинству преподнести вам сочинение, господин Синь! – Ох, как же звонко и заносчиво прозвучал этот голос!

Императорский каллиграф нервно дернул себя за ус – была у него такая неизысканная привычка. Сурово сдвинул брови и посмотрел на нахалку. Да, именно на нахалку, дерзкую бессовестную девицу, которая мало того что обманом проникла в ряды соискателей должности цзиньши, так еще и сочинение сдает первой! Нет, если таких девиц в Пренебесном Селении станет множество, право слово, мужчинам придется прясть и сидеть во внутренних покоях, вытирая мокрые носы собственным отпрыскам!

Господин Лу Синь смерил бесстыжую отчетливо строгим взглядом. Бесполезно. Лукавая девица встала из-за стола; намеренно резким мужским, а не плавным женским шагом подошла к возвышению, на котором располагался императорский каллиграф, и, поклонившись, протянула тому бумагу с еще не просохшими иероглифами.

– Уверены ли вы, что написали все так, как считаете нужным? – Господин Лу Синь в упор посмотрел на обманщицу.

Все-таки она не выдержала его взгляда, смешалась, спрятала дерзкие глаза за густыми ресницами. Но ответила упрямо:

– Да, господин императорский каллиграф.

– Хорошо, – кивнул Лу Синь. Взял сочинение, довольно-таки небрежно положил его на стоящий рядом резной столик из павлонии. – Полагаю, вы не забыли подписать свое сочинение?

– Не забыл, господин императорский каллиграф.

– Хорошо, – повторил Лу Синь. Надо же, «не забыл»! – Вы можете идти. Доска с итогами экзаменов будет вывешена в весенний праздник Борозды.

– Благодарю вас, господин императорский каллиграф.

Негодница еще раз поклонилась и направилась к выходу. Нет, какова самоуверенность! Словно весь мир только и ждет, когда она… Ах, видно, мало нянька секла ее в детстве, вот и вырастила совершенную бесстыд…

– Господин императорский каллиграф, ваш смиренный слуга закончил работу.

Лу Синь с искренним изумлением воззрился на подходившего к нему юношу-северянина.

– И вы? – только и сказал он. – Похвальное усердие. Дайте ваш свиток.

Движение юноши было слишком торопливым. Он даже не поклонился, как должно, и, что было верхом неприличия, громко затопал своими деревянными башмаками, нарушая благоговейную тишину Зала Возвышенной Мудрости.

«Куда мы так торопимся? – позволил себе мысленную насмешку Лу. – Уж не за переодетой ли таинственной девицей? Не смей. Не сравнивай. Прекрати. Забудь».

За нетерпеливым северянином гулко захлопнулась дверь. Оставшаяся дюжина соискателей приникла к своим трудам с еще большим тщанием. Господин Лу Синь почувствовал, что его одолевает скука, но он заставил себя дождаться, когда принесут второй шелковый фонарь, после чего принялся за чтение сочинения «бесстыдной девицы». Хотя он уже решил, что оценит эту работу самым неудовлетворительным образом, все же стоило полюбопытствовать, что ухитрилась написать эта… дерзкая.

«Одиночество прекрасно в любое время года.

Весной хорошо в одиночестве выйти на рассвете из дома. Перед тобой – дорога в зарослях сонной ююбы и мисканта. С нагих ветвей еще не сошел ночной иней; подтаявший снег схвачен тонкой корочкой – тронешь ее, она нежно прозвенит, словно чашка из дорогого фарфора. Прозрачен воздух, чисты глаза, прощены обиды. В одиночестве ты любуешься зацветающей сливой и пьешь вино, беседуя лишь с собственной душой.

Одиночество летом – все равно что веер в жару. Кругом все изнемогает от зноя. Душистые травы сетью расстелены по земле, никнут под тяжестью жаркого своего сока; босые ноги вязнут в них, как в предутреннем сне… Но в бамбуковой роще разлита сладкая прохлада, а заросшие ирисами и артемизиями заводи струят ароматы, будто храмовые курильницы. Под сенью гинкго можно лежать на траве, сбросив одежду, и кожей впитывать тайные соки плодоносной земли. Всякий другой человек в этот миг будет лишним и несносным; сонная тишина – для тебя, и ты – для тишины. Лишь птицы – верные собеседники тебе: пересмешник-чуйцзи с пышными переливчатыми перьями на крохотной головке, алоклювый вай-суй, что поет, уподобляясь голосу флейты, и печальная лихуан, вечно роняющая слезы в тоске по любимому…

Осень, дивную осень нужно встречать, будучи одиноким, – в этом есть мудрость, недоступная людям суеты. Осень возносит тебя над садами опадающих персиков, над звоном цикад, над закатными песнями жнецов. Если ты сумеешь открыть сердце осенней нежности увядания, то будешь сильнее великих владык и мудрее небожителей. В осенний час не зови гостей и сам в гости не напрашивайся, храни свое одиночество, как хранят императорские печати. И тогда зима не принесет тебе страха и отчаяния.

Когда первой зимней ночью выпадет снег, ступай перед рассветом один бродить посреди снегопада – разве есть в мире что-то прекраснее этой одинокой прогулки? Ты встречаешься глазами лишь со звездами, застенчиво выглядывающими из-за туч, холодный воздух гулок и прозрачен, от него в груди теснится волнение, которое никто не сможет понять, кроме тебя самого. Это благословенное сиротство – сиротство снежинки, падающей в горячую ладонь и тающей за миг…

Так прекрасно одиночество! Для чего же нарушать его? Быть может, для того, чтобы составить себе имя и запросто входить в дома знатнейших людей Империи? Или, поправ веления души, добиться богатства, а с ним и благосклонности самых неприступных женщин? А может, вообразить себе дружбу – преданнейшую и нежнейшую, и ради вымечтанного друга позволить душе скорбеть среди безмолвных звезд? Ничтожны эти упованья; ни слава, ни богатство, ни дружба, ни любовь не имеют ценности по сравнению с ценностью одиночества. Одиночество – это редкостная яшма, все остальное – дорожная пыль под башмаками всякого идущего…

Что же написать в конце моего скромного сочинения? Люди суетны и переменчивы; их чувства не прочнее паутины, и лишь одиночество никогда не изменяет душе. Тот, кто познал это, – воистину блажен».

Господин Лу Синь перечитал свиток с экзаменационным сочинением несколько раз, притом меняясь в лице. Виски заныли, горло пересохло, словно императорский каллиграф вкусил желчегонного снадобья главного дворцового лекаря. Лу Синь глубоко вздохнул и глянул на подпись, стоявшую под сочинением:

Юйлин Шэнь.

В висках поднялась боль, которую, казалось, невозможно будет укротить никакими снадобьями. Опять придется вызывать мастера игл, чтобы он привел здоровье в относительный порядок… Но о здоровье потом, потом!

Размышления императорского каллиграфа приняли несколько лихорадочный оттенок: «Юйлин Шэнь… Юйлин Шэнь… Шэньский Нефрит?! Как такое может быть?! Вот уже несколько месяцев в Пренебесном Селении гремит слава об этом таинственном поэте из уезда Шэнь! Говорят, он живет совершенным затворником, никому не показывается на глаза, а на все приглашения вельмож отвечает отказом. Лишь его стихи бродят по стране, звучат и во дворцах, и в деревенских кумирнях… Я читал эти стихи и восхищался его мастерством управления словами, но поверить не могу в то, что этот поэт и самонадеянная девица, выскочившая из залы, – один и тот же человек! Да и мог ли Юйлин Шэнь написать такое простецкое сочинение? Образы вялые, а стиль напыщенный, да и тема почти не раскрыта. Нагишом лежать под деревом – разве в этом заключено блаженство одиночества? А что, если… Неужели дерзость может простираться до того, чтобы украсть почтенное имя поэта и поставить его под своим бездарным творением?! Нет, это не дерзость. Это уже беззаконие. А беззаконие мне как императорскому каллиграфу следует пресекать. Фэйянь, если бы ты была рядом, что сказала бы на это?…»

Императорский каллиграф от этих мыслей разволновался так, что едва дождался окончания экзамена. На работы других соискателей он уже не обращал внимания, продолжал стискивать в руке свиток с сочинением преступницы, посмевшей воспользоваться именем государственной знаменитости. «Как мне поступить? Доложить о случившемся императору? Неразумно. К тому же что говорить? Может быть, это всего лишь мои домыслы и девица – вовсе не девица, а прославленный поэт… Довольно об этом. Весной эта загадочная личность явится в Зал Мудрости, чтобы узнать результаты экзаменов. Тогда-то я и устрою ей пристрастный допрос».

Видимо, от верно принятого решения боль в висках унялась. Мало того. Среди душного воздуха экзаменационной залы вдруг пронесся порыв такого прекрасного сладко-морозного осеннего ветра, что императорский каллиграф едва не вскрикнул от восторга. Впрочем, мгновение спустя, когда ветер принялся вовсю кружить по зале, взвихривая листки бумаги и перемешивая их с мелким колючим снегом, господин Лу Синь не удержал удивленного возгласа. Как и те, кто к тому времени еще оставался в зале. Ветер кружил над колоннами, вздымал парчовые полотнища, раскачивал деревянные изваяния восьми Небесных Чиновников. Опрокинулись столы, кисти разлетелись во все стороны, чернила брызнули на мраморные полы, – словом, церемония государственного экзамена была нарушена самым возмутительным образом.

Господин Лу Синь схватился за свою церемониальную шапочку и прокричал:

– Кто-нибудь даст мне ответ, что здесь творится?!

К нему подбежал (точнее, почти подлетел, не касаясь туфлями пола) перепуганный служка:

– Взгляните на крышу, милостивый господин!

Лу Синь поднял голову и оцепенел.

– О Небесная Канцелярия, – только и смог выговорить он.

В Зале Возвышенной Мудрости, как и в прочих дворцовых строениях, не было потолка. Плоская крыша из бамбуковых балок изнутри обтягивалась несколькими слоями шелка или крепа – в зависимости от важности комнаты, а снаружи бамбуковые балки покрывались либо фигурной черепицей, либо коваными листами железа, серебра или золота – опять-таки в зависимости от того, дворцовые это были покои либо служебные пристройки.

Так вот. Во всем дворцовом комплексе императора Жэнь-дина имелось единственное строение, где крыша была сплошь покрыта овальными щитами из чистого золота, – Зал Возвышенной Мудрости. Душа императора Жэнь-дина не была уязвлена страстью к совершенствам драгоценных камней и металлов, но, как всякий смиренномудрый, владыка Жэнь-дин относился к ним с почтением, ибо это были дары богов грешной земле. Собственную резиденцию император Жэнь-дин обставил елико возможно скромно, но вот на Зал Возвышенной Мудрости роскоши не пожалел, ибо считал, что мудрость – это и есть роскошь, не менее ценная, чем золото и нефрит. Золотые щиты крыши Зала Мудрости, украшенные редкостной гравировкой, эмалью и самоцветами, стоили столько же, сколько надел плодородной земли где-нибудь в предгорьях Шицинь. Ко всему прочему каждый щит был тяжеленек; бамбуковые балки пришлось выдерживать в особых составах, чтобы они не подломились под тяжестью золотой крыши…

И вот теперь взорам всех, кто находился в экзаменационной зале, предстали голые бамбуковые балки, прогибающиеся под напором ветра и оттого напоминающие ребра какого-нибудь гигантского дракона. Разодранные в клочья шелк и креп оглушительно хлопали – прямо как новогодние петарды. Сквозь гигантские дыры было видно потемневшее осеннее небо, все в стремительных серых тучах, несущих обильный снегопад…

– Ужасный ураган! – прокричал служка императорскому каллиграфу. – Ваша милость, прикажите всем покинуть Зал – здесь все, того и гляди, рухнет!

– Да, пусть уходят! – прокричал в ответ Лу Синь.

– Господин, что делать с сочинениями?

– Немедленно соберите в шкатулку, опечатайте и несите в мой кабинет!

– Слушаюсь!

Лу Синь стоял посреди Зала Возвышенной Мудрости, яростный ветер раздувал его одежды, и, несмотря на всю странность и опасность этого мгновения, императорский каллиграф чувствовал себя прекрасно. Соискатели степени цзиньши спаслись бегством, слуги тоже покинули Зал, один Лу Синь по-прежнему стоял не шевелясь.

– Стихия, – сказал он негромко. – Ветер, рожденный в кронах священных деревьев; ветер, свирепствующий на горных хребтах и пляшущий у подножия сосен; ветер, воющий в пещерах и полостях земных; ветер, не признающий ничьей власти, кроме своей собственной… Есть ли кто сильнее и мудрее тебя?!

Лу Синь вздрогнул и невольно вжал голову в плечи.

Ибо ветер ответил ему:

– Медноволосый Тжонг сильнее ветра и других стихий, ибо все они подвластны ему, как рабы господину, как младшие братья – старшему! Убирайся прочь, глупец в чиновничьей шапке, если не хочешь быть погребенным под останками крыши!

После этого крика бамбуковые стропила опасно затрещали. Лу Синь решил не искушать судьбу и кинулся прочь из залы. Едва он миновал двери, как сзади раздался оглушительный грохот. Толпившиеся неподалеку от залы слуги подхватили императорского каллиграфа и в паланкине понесли прочь, подальше от неприятностей.

Но, как оказалось, неприятности еще не закончились. Когда, сидя в паланкине, Лу Синь приводил в порядок свою одежду, с рукава он снял длинный волос – из тончайшей и мягкой меди, блестевший, как полоска закатного света в неплотно притворенном окне.

– Медноволосый Тжонг, – проговорил Лу Синь, в сильнейшем смятении разглядывая волос – Вот не было напасти! Неужели это и впрямь его рук дело! Эй! Немедленно доставьте меня в личные покои императора!

Меж тем в Малом императорском дворце властвовали спокойствие и тишина. Видимо, придворные дамы нашли себе новое развлечение и оставили императора в относительном благословенном одиночестве. Государь Жэнь-дин развлекался тем, что, разложив перед собой высушенные стебли тысячелистника, постигал умение гадания по Книге Странных Предзнаменований. Лицо владыки Пренебесного Селения было столь отрешенным и сосредоточенным, что в сердце Лу Синя шевельнулось сомнение: как может он отвлекать по пустякам святейшего государя?

Впрочем, разрушенный потолок экзаменационной залы и таинственный Медноволосый Тжонг – это разве пустяки?!

– Благоприятно свидание с великим человеком… Перейди реку вспять – хулы не будет… Что бы ни означало перо белого лебедя, воткнутое в рукав, смело ступай своей дорогой… Мм… Я слушаю тебя, почтенный каллиграф.

– Государь, – заговорил Лу Синь, кланяясь, – произошло нечто невероятное.

Император поднял лицо от гадательных стеблей. Лу Синю показалось, что аромат сухого тысячелистника заполнил всю комнату – до того, что зацарапало в горле. Государь внимательно посмотрел на своего первого каллиграфа. Обликом благословенный Жэнь-дин был чрезвычайно молод, но вот взгляд его выдавал особый возраст и особую мудрость, доступную лишь тем, кто родился не на земле, а на небе. Глаза Жэнь-дина засветились проницательностью.

– С какой новостью ты пожаловал ко мне, дорогой господин Лу Синь?

Тот церемонно поклонился:

– Как известно вашему величеству, сегодня в Зале Мудрости проходили экзамены на степень цзиньши, – заговорил Лу Синь. – Все шло благополучно…

«А переодетая девица? Но нет, об этом пока не стоит говорить!»

– …шло благополучно до того момента, когда выяснилось, что неким сверхъестественным способом с крыши Зала исчезли все золотые щиты.

– Что, все до единого?

– Именно так, мой государь.

– Но ведь их, если мне не изменяет память…

– Двести восемнадцать, государь.

– Не могло же просто ветром унести этакое количество золота! – всплеснул руками Жэнь-дин.

– И тем не менее, – склонил голову императорский каллиграф. – Эти щиты будто всосал в свою необъятную глотку бог громовых облаков. Хотя, да позволено мне будет заметить, бог здесь все-таки ни при чем. К преступлению руку приложил человек. С этими словами Лу Синь протянул императору кусок черного бархата, на котором, как отблеск пламени, золотился длинный волос.

– Что это? – брезгливо поморщился император, словно ожидая от медного волоса некоего подвоха.

– Ваш покорный слуга случайно обнаружил этот волос и сделал вывод, что он принадлежит известному разбойнику по прозвищу Медноволосый Тжонг.

– Медноволосый Тжонг?! Уж не тот ли самый, что в месяц Страстного Пиона похитил аметистовый бассейн из сада князя Сан Ча, да еще в тот момент, когда сам князь купался в этом бассейне?!

– Да, государь.

– Это не Медноволосый ли Тжонг, переодевшись слепым паломником, проник в горный монастырь Ушань-нянь и выкрал из кельи настоятеля три сундука с изумрудными четками редкостной ценности?

– Да, государь.

– Помнится, настоятель был очень недоволен. Да уж. Этот неуловимый и неуязвимый Медноволосый Тжонг известен по всей нашей державе, но никто и никогда не видел его лица. Не говоря уж о попытках его поймать… Теперь он совсем стыд потерял – в день государственного экзамена явился во дворец и ободрал крышу священного Зала подобно тому, как ощипывают курицу! Довольно. Моему терпению пришел конец. Немедленно вызовите ко мне начальников внешней и внутренней стражи. Пусть закроют все ворота в город, осматривают все улицы и переулки, останавливают каждого подозрительного человека… Ты же, мой каллиграф, не печалься. Ведь не в золотых щитах дело, а в том, что преступник играет с нами, как младенец с деревянным волчком… Но будет об этом. Скажи, Лу Синь, обилен ли урожай сочинений в этом году? Есть талантливые?

Но императорский каллиграф не успел ответить государю на эти вопросы.

В залу вбежал старший хранитель государственной сокровищницы и пал ниц перед престолом.

– Что еще стряслось?! – вскричал император.

– Пощадите, великий владыка! – не проговорил, а скорее прорыдал несчастный старший хранитель. – Они исчезли! Мы не знаем, как это произошло! Их стерегли, как всегда, неотступно и неусыпно, но они…

– О чем идет речь? – Император Жэнь-дин нахмурился и сейчас на некоторое время напомнил обликом своего отца, покойного владыку Жоа-дина.

– Благожелательные Жезлы, – прошептал старший хранитель. – Исчезли. Все четыре. А на их месте… Вот.

Хранитель сокровищницы разжал ладонь и что-то стряхнул с нее на пол. Императорскому каллиграфу даже не пришлось наклоняться для того, чтобы понять, что это медный волос, блестевший, как насмешливая улыбка.

Цзюань 2 РАЗВЛЕЧЕНИЯ ВЕТРОТЕКУЧИХ[2]

Снится бабочка святому. Снится бабочке святой. Над моей тропинкой к дому Свет сияет золотой. В пустоте родится нечто — То, что прежде пустоты: Тьма и свет, и чет, и нечет, И деревья, и цветы. Происходит столкновенье, Узнаванья смех и дрожь. Сладость каждого мгновенья Ты, теряя, обретешь. Жизни горечь и истому Ты узнаешь в миг простой- Снится бабочка святому. Снится бабочке святой.

Чтецу рукоплескали. Он – совсем юный, но уже отмеченный небрежным поцелуем славы – взмахнул рукой с раскрытым веером и крикнул:

– Еще по кувшину шансинского всем! Да что за служанки в этом заведении – их не дозовешься!

В ответ раздался возмущенный возглас:

– Неправда ваша, достойный господин! Мы уже все ноги оттоптали, без конца подавая вам вина и закуски!

Молоденькая и оттого прелестная служанка, набеленная и насурьмленная сверх всякого разумения, принесла глиняный кувшин и принялась разливать вино в чарки. Чтец, который только что восхищал всех своими стихами, получил чарку первым и осушил ее со словами:

– Пусть нас не оставит удача, даже если мы и не выдержим экзамена!

– Ты, видно, из рода беспечных небожителей, добрый поэт! – сказал на это тот самый соискатель, которого императорский каллиграф мысленно назвал «томным северным красавцем». – Совсем не переживаешь за свою карьеру.

– Карьера?! – рассмеялся поэт. – Это слово выдумано скучными людьми, у которых в жилах вместо крови текут чернила. Да и разве не говорит мудрец: «Для кого мне стараться, кто услышит меня, кроме гор, и свирепого моря, и ночных облаков!» О карьере стоит волноваться тому, кто обременил себя семейством: капризной женой, что по три раза на дню меняет платья и перебирает украшения в шкатулках, а коль у ее соседки появилась новая шпилька, мучит и терзает мужа, лишь бы он вновь потратился на женины прихоти…

– Ты не прав, жены иногда бывают весьма смиренны, хозяйственны и не перечат мужу, – сказал один из сотрапезников, на лице которого, однако, при слове «жена» образовалась некоторая досада.

– Оэ! – рассмеялся поэт. – Хорошая жена – это редкость вроде звездной росы, которая, как гласят Каталоги Диковинных Явлений Пренебесного Селения, появляется на траве в час встречи созвездий Вышивальщицы и Кузнеца [3]! Но даже если и досталась тебе как цветок или яшма, готовая носить тростниковую рубашку и вместо служанки самолично работать совком и метлой, разве это успокоит тебя? Заведешь детей и примешься думать лишь о том, как продвинуться по службе, чтобы прокормить отпрысков сладким куском хорошей жизни! Не скучно ли такое существование?!

– Слова твои слишком язвительны, любезный друг, – заметил красавец северянин. – И есть в них доля лицемерия.

Поэт прищурился:

– Лицемерия?

– Да. Коль ты не заботишься о карьере и ни во что не ставишь все земные достижения, чего ради сам вызвался участвовать в экзаменах?

Остальные сотрапезники зашумели, высказываясь в том же духе.

– Увы, – насмешливо развел руками поэт. – Тут вы меня поймали. Придется мне клятвенно заверить вас, что на эти экзамены шел я не по своей охоте.

– Вот как!

– Да. К тому принудила меня моя старшая сестра. Мы рано остались без родителей; ближайшие родственники не пожелали нас опекать, потому сестрице пришлось заменить мне отца и мать. Сестра вырастила меня и потребовала, чтобы я сдал экзамены на государственную должность. Только тогда она будет спокойна за мою судьбу и сможет выйти замуж. Как мешать счастью родной сестры? Мог ли я отказать ей в ее просьбе?

– О, это очень благородно! Сколько лет вашей достойнейшей сестре?

– Двадцать пять, но прошу вас не беспокоиться, господа, у нее уже есть жених.

Все засмеялись. Юный поэт, поначалу возмутивший многих своими вольными речами о карьере, теперь, наоборот, вызвал симпатию. Разговор сам собой повернул на обсуждение прелестей самых известных и родовитых незамужних красавиц Империи.

– Говорят, две дочери цянского наместника Гэ Хуая прекрасны, словно воплотившиеся богини, – сказал один из гостей. – Правда, никому не удавалось и глазком на них глянуть – дочек из дому выпускают лишь на молебен в храм, да и то везут в закрытом паланкине. А в храме, когда эти девицы молятся, не должно быть ни единого постороннего мужчины.

– Так, может, все дело в том, что дочки, наоборот, уродливы, будто земляные груши, вот их ото всех и скрывают! – рассмеялся другой. – Выпьем за то, чтобы нам не пришлось жениться на подпорченных красавицах или на уродинах!

Снова было принесено шансинское в высоких узкогорлых кувшинах, снова звенели чарки, стучали палочки для еды, а на особых подмостках уже устраивались нарумяненные музыкантши с ци-нями и флейтами, настраивали инструменты, готовились услаждать слух беспечных гостей «Летящей ласточки».

Двухпалубная башня-джонка «Летящая ласточка» была истинным земным раем для ветротекучих – молодых людей, наделенных разнообразными талантами, беспечностью и невообразимым легкомыслием (и, разумеется, солидным состоянием, позволяющим легкомыслию никогда не заботиться о средствах для исполнения любых прихотей). Владелицей «Летящей ласточки» была почтенная госпожа Су Данян, в прошлом певичка и танцовщица, а также непревзойденная мастерица в искусстве Нефритовых покоев. Знание указанного искусства со временем принесло Су Данян приличное состояние, которое находчивая женщина и потратила на постройку огромной джонки, решив тем самым раз и навсегда лишить безмятежного сна остальных содержательниц веселых кварталов во всем славном городе Тэнкине.

Ах, что это был за корабль – просто сон наяву! Корпус обшит королевским едром -драгоценным деревом, что произрастало лишь в землях, принадлежащих далекому полусказочному государству под названием Тарсийское Ожерелье. Королевский кедр был прочен и легок, не гнил, не обрастал ракушками и к тому же с годами не терял прелестного аромата летней лесной свежести, за что и ценился знатоками корабельных премудростей. Нависающие над водой нос и корма выглядели как свадебные уборы высокородной красавицы – до того щедро они были изукрашены кованым серебром, шлифованным нефритом и полированной яшмой. Слишком высокие борта джонки, свидетельствующие о невероятном искусстве резчиков по дереву, свидетельствовали также и о неважной остойчивости судна, но, в конце концов, «Летящая ласточка» никогда не покидала уютных и покойных вод реки Ингинь ради далекого и опасного моря. «Летящая ласточка» создавалась для развлечений, праздности и всевозможных услад. На нижней палубе этого царства наслаждений располагались обитые драгоценным шелком каюты для тех, кому требуется уединение; на верхней – пиршественная зала, подмостки для актеров и танцовщиц, а также комнатки, хозяйками которых являлись самые очаровательные и нестрогие девицы, призванные всячески ублаготворять гостей джонки. Помимо всего прочего верхняя палуба была украшена башенкой-беседкой – резной и легкой, словно кружевное покрывало. На главной мачте полнился ветром атласный парус – лилового цвета с вышитой серебром ласточкой. Два кливера и стаксель обеспечивали кораблю-дворцу достаточную ходкость, а большое кормовое весло – маневренность. От вершины мачты к носу, корме и бортам тянулись плетеные шнуры, несущие на себе бесчисленное количество разноцветных бумажных и шелковых фонариков; когда эти фонарики разом начинали сиять в ночной мгле, отражаясь в воде, разгоняя своим светом плотный ночной туман, – это было умопомрачительное зрелище. «Летящая ласточка» – вся в сиянии огней, в облаке благовоний, в звоне музыкальных инструментов и отголосках веселых песен – медленно двигалась вдоль берега, одним своим видом призывая потерять голову и отдать последнее состояние хотя бы за единственную ночь, проведенную на ее борту.

Город, главная река которого была осчастливлена постоянным дрейфом этого корабля наслаждений, назывался Цзи, то есть Предел. Город Цзи, соответственно, возник из окраин, небогатых и рабочих пределов столицы Яшмовой Империи – Тэнкина. В Цзи-Пределе жили гончары, ткачихи, белошвейки, плетельщики циновок-путуаней, резчики шкатулок и идолов для домашних кумирен – люд небогатый, смиренный и превративший свое смирение и бедность в нечто вроде особого культа. В Цзи сдавались самые опрятные и дешевые комнаты с полным столом; придорожные харчевни торговали пирогами с гусятиной и свининой. В маленьких винных лавках, огороженных бамбуковыми заборчиками, подавали крепкую настойку из гаоляна да дешевые рисовые вина. Словом, разве это не рай для молодых повес и молодых же скромников, приезжающих пытать счастья на государственных экзаменах! А для того чтобы этим соискателям с тугими кошельками и самонадеянными мечтами не приходилось скучать в перерывах между экзаменами, и существовала «Летящая ласточка». Вернемся на нее и мы, о мой благопослушливый читатель!

…Разговоры о важности карьеры, о прелестях незамужних девиц давно уже прискучили подвыпившим гулякам – обильные возлияния сделали свое дело, погрузив каждого из гостей в мир его собственных грез и переживаний. Госпожа Су Данян, мудрая, как все хозяйки заведений подобного рода, приказала особым девушкам-массажисткам сделать гостям пребывание в мире грез еще более приятным. Наш герой – юный, презирающий карьеру поэт – полулежал, опершись на груду подушек, и взглядом человека, владеющего всеми мирами, смотрел на сотрапезников. Маленькие, но сильные ладони массажистки разминали ему затылок и шею, прогоняя лишний хмель. Напротив поэта сидел северный красавец и буквально не сводил с того глаз. Чувствовалось, что некое желание гложет его сердце. Наконец он не выдержал.

– Почтенный господин! – обратился юноша к поэту как раз в тот миг, когда он, изнеженный массажем, дремотно смежил веки. – Позвольте обратиться к вам со словами дружбы и восхищения…

– А? – встрепенулся поэт. Бессознательным движением поправил на груди широкий ворот своего лазоревого халата. Отвел ладони массажистки и укоризненно поглядел на томного красавца. – Есть ли ценность в тех словах, ради которых вы лишаете меня сладкой хмельной дремы?

Томный красавец смутился, но лишь на миг. Видимо, желание, снедавшее его, было столь велико, что попирало все понятия о приличии.

– Простите великодушно, – сказал он. – Мое имя Ши Мин, я из рода инлиньских Минов. Впустую прожил на земле двадцать четыре года, не обрел ни жены, ни детей, ни государственного звания…

Его собеседник зевнул, деликатно прикрывшись веером. Затем сказал:

– Род инлиньских Минов – едва ли не самый славнейший во всей Яшмовой Империи. Владычица Фэйянь, да продлит Небесная Канцелярия ее дни, даровала инлиньским Минам малую халцедоновую печать за верность престолу в тяжелые годы… Мой же род невелик и незнатен. Отчего вы дарите меня своим вниманием?

– Я мечтаю о дружбе с вами, – откровенно признался Ши Мин. – По всему видно, вы человек одаренный. Ваши речи и стихи…

– О, мои стихи! Дорожную пыль вы приняли за яшму! – отмахнулся юнец. – Ничего в моих стихах особенного нет.

– Неправда! – Томный красавец оказался на удивление пылким для северянина. – О, если б я мог стать вашим другом – дни моей никчемной жизни проходили бы тогда не напрасно!

– Дружба? – задумчиво переспросил поэт. – Мудрецы говорят, что это дар богов и сила, побеждающая саму смерть. Но давайте уговоримся сразу, господин Ши Мин: лесть между друзьями ни к чему. А потому, если хотите стать моим другом, забудьте про мои стихи – это безделки ради того, чтоб развеять скуку, и не более.

Поэт взял кувшин и сам налил вина в две чарки. Одну из них протянул Ши Мину.

– Ваше имя я узнал, – сказал поэт. – Узнайте и вы мое ничтожное имя. Зовут меня Юйлин Шэнь из рода Шэней, и я впустую прожил двадцать один год на этой благословенной земле. Да что с вами? Вы пролили вино…

– Юйлин Шэнь, – прошептал Ши Мин, бледнея.

– Да, таково мое имя, и не понять мне, что в нем необычного…

Ши Мин залпом осушил чашу и покачал головой:

– Ваша скромность не знает границ, великий господин! А вашим стихам нет ничего равного во всем Пренебесном Селении!

– Ах, вот в чем дело… – усмехнулся Юйлин Шэнь. – Опять стихи! Похоже, они сослужили мне дурную славу – бродят вдалеке от хозяина, будоражат всю страну и даже не позволяют с другом поговорить задушевно…

– Нет, я не то хотел сказать! Мне просто не верится, что я сижу рядом с великим поэтом. Гордость переполняет меня!

Внезапно лицо Юйлин Шэня исказилось.

– А меня переполняет нечто иное… Похоже, копченые угри и персиковое вино не пошли мне впрок. Не будете ли вы так добры подать мне вон тот медный таз… Благодарю.

Пару минут спустя поэт выглядел бледно, но бодро.

– Увы, мой дорогой господин Ши Мин, – вздохнул он, обтирая рот влажным платком. – Природа поэта ничем не отличается от природы самого обычного пьяницы и чревоугодника. Кликните служанку, пусть уберет таз.

– Да, да, – торопливо кивнул Ши Мин. – Я еще велю им принести ароматических палочек. Их дым хорошо помогает против дурноты.

– Вот воистину забота друга! – воскликнул Юйлин Шэнь. И насмешливо добавил: – Надеюсь, эта маленькая неприятность не помешает нашей начавшейся дружбе?

– Ну что вы! – в тон ему ответил Ши Мин. – Я, можно сказать, увидел вас изнутри…

Оба молодых человека расхохотались. Вошедшая служанка поставила курильницу, струящую горьковато-свежий аромат, и подала Юйлин Шэню отвар целебных трав, припасенных как раз для таких случаев.

– Почтенные господа, – сказала она. – Не угодно ли вам взглянуть на самое смешное зрелище в Пренебесном Селении?

– Звучит привлекательно, – хмыкнул Юйлин Шэнь. – Глянем, друг?

– Куда ты, туда и я, – ответил Ши Мин.

– В таком случае извольте подняться на верхнюю палубу, – предложила служанка. – Там уже все собрались. Только умоляю вас, что бы ни случилось, сохранять серьезное выражение лица…

– Сплошные загадки, – сказал Юйлин Шэнь, поднимаясь. – Ну-ну…

На верхней палубе миндальной косточке негде было упасть – повсюду сидели и стояли гости, певички, флейтистки и танцовщицы, и на лице каждого присутствующего было написано странное ожидание, готовое перейти в самую язвительную насмешку. Мало того, у резной беседки в кресле сидела сама хозяйка «Летящей ласточки» – почтенная Су Данян – и развлекалась тем, что заставляла ручного сверчка прыгать с ее плеча на веер и обратно.

Служанка, которая привела Юйлин Шэня и Ши Мина, постаралась усадить их на почетные места и прошептала:

– Погодите немного! Сейчас начнется…

Все бывшие на палубе обменивались многозначительными и насмешливыми взглядами, лишь Су Данян невозмутимо продолжала испытывать терпение своего сверчка. Внезапно за кормой раздался плеск, и в борт будто бы ударило весло – небольшое весло небольшой лодки…

– Кто там? – нарочито громко крикнул кормовой матрос.

– Это Пэй, продавец креветок! – послышался из-за борта голос – Свежие креветки! Не угодно ли почтенной госпоже Су Данян купить свежих креветок?!

Су Данян поймала заморенного сверчка и спрятала его в золотую коробочку, висевшую на шнурке у пояса. Улыбнулась, как змея, разорившая птичье гнездо, и сказала громко:

– Здравствуй, славный Пэй! Поднимайся на борт да прихвати корзину; у меня сегодня много гостей, а значит, и на креветок будет спрос!

– Благодарствую, почтенная Су Данян!

С этими словами на палубе «Летящей ласточки» оказался молодой человек из разряда тех, про кого говорят «и собой хорош, да в кармане грош». Парень был высок, крепко сложен; на обветренном и загорелом лице его черные глаза и брови блестели, как нарисованные лаком на деревянной маске. На затылке выбритой головы висела длинная тонкая коса. Одежда могла бы даже именоваться нарядной, если бы не степень ее изношенности – чувствовалось, что молодой человек купил ее по случаю в дешевой лавке и даже не знает толком, как правильно носить складчатые шаровары или рубаху с меховой выпушкой. За плечами у него высилась плетеная корзина, распространявшая неописуемый рыбный запах, так что некоторые из чересчур чувствительных гостей и певичек принялись обмахиваться надушенными веерами.

Пэй ловко снял корзину и поставил ее на палубу:

– Взгляните, почтенная Су Данян, отличные креветки! Я сегодня ловил в проливе Фань, а тамошние креветки…

– Верю, верю, – оборвала речь парня Су Данян. – Я и смотреть не буду, куплю у тебя всю корзину. Эй, девочки, отнесите-ка корзину повару, пусть начинает готовить острый креветочный соус и протертый суп с побегами бамбука!

Корзину немедленно унесли. Пэй стоял, и видно было, что он растерян – кругом роскошно одетые мужчины и женщины, и все бесцеремонно разглядывают его, будто какую-то диковинку.

А Су Данян меж тем спросила:

– Любезный Пэй, у меня сейчас нет мелкого серебра, чтоб расплатиться за креветок, но, может быть, я чем-то другим смогу отплатить тебе?…

– Однако! – прошептал Юйлин Шэнь своему новому другу. – Эта старуха предлагает себя такому простаку!

– Нет, друг, здесь что-то другое, – усмехнулся Ши Мин. – Могу поклясться всей Небесной Канцелярией.

Ши Мин, конечно, оказался прав. Су Данян и не думала предлагать себя безродному продавцу креветок. Впрочем, тот и не польстился бы на ее прелести. Когда она задала Пэю вопрос, тот покраснел, потоптался на месте, а затем тихо спросил:

– Нельзя ли мне нынче увидеть Бирюзовую Царицу?

– Кто такая Бирюзовая Царица? – немедленно поинтересовался Юйлин Шэнь у Ши Мина.

– О! Ты не знаешь! Это самая красивая, даровитая и разборчивая девица из всех, находящихся под началом у Су Данян!

– Как это – разборчивая? Разве продажной пристало выбирать, кто купит ее ласки? Смешно это слышать, право!

– Тише, дорогой друг. Видишь ли, Бирюзовая Царица не из таких.

– То есть?

– Ну, по слухам, она из высокого рода, но все родственники ее обеднели, вот и пришлось ей, чтоб расплатиться с долгами предков, отдать себя в уплату. Но когда она пришла к Су Данян на «Летящую ласточку», то выговорила себе право: самой выбирать, какого посетителя ублажить, а какого – прогнать ни с чем. И Су Данян с этим согласилась – с тех пор у заведения еще больше стало поклонников, а с Бирюзовой Царицей жаждут встречи так, будто она сама Небесная Чиновница, а не продажная девка!

– Забавно, забавно… Так, значит, скромный ловец креветок хочет вкусить любви этакой норовистой певички?

– Да, и приходит он за этим не впервые. Но у Су Данян всегда найдется предлог, под которым она откажет увальню во встрече с Бирюзовой Царицей. Да и за креветки и рыбу «забудет» заплатить… Но тише! Послушаем, что скажет этому глупцу Су Данян. Наверняка будет над чем посмеяться!

– Любезнейший Пэй! – заговорила Су Данян, обмахиваясь веером. – Мне понятно твое желание лицезреть прелестную Бирюзовую Царицу, но, видишь ли, она нынче уехала в предместье Хонг развлекать своим пением высокородного цзиньши господина У Паня. Вернется она не скоро, а может быть, и наоборот – с минуты на минуту. Согласен ли ты подождать немного?

– О, конечно, госпожа. – Парень залился краской и поклонился. – Если позволите…

– Присядь на подушки, любезный Пэй, – гостеприимно сказала Су Данян. – Мои девицы поднесут тебе лучшего вина…

– Благодарю, госпожа, но я простой ловец креветок и привык пить воду, а не вино. Вино – это для богатых.

– Нет-нет, сегодня ты мой гость, ловец Пэй, – возвысила голос Су Данян. – А потому выпей лучшего вина.

– Сейчас ему наверняка подадут уксусу, – усмехаясь, прошептал Ши Мин поэту. – А он выпьет и из вежливости скажет, что это прекрасное вино. Смотрите, смотрите!

И впрямь девица, подававшая Пэю чарочку, едва могла удержать смех, а в воздухе распространился едкий запах уксуса, такой, что глаза слезились.

– Выпей, дорогой Пэй, – сказала Су Данян рыбаку. – Это мое лучшее вино. Выпей за здоровье Бирюзовой Царицы!

Ловец креветок, на лице которого проступило явное сомнение по поводу качества поданного ему вина, был слишком вежлив, а возможно, и слишком влюблен, чтобы выражать свои сомнения вслух. Он одним махом осушил чарку с уксусом, побагровел, вытер выступивший на лбу пот и сказал:

– Крепкое же у вас винцо, госпожа Су Данян!

Тут всех гостей – наблюдателей за этим зрелищем – словно прорвало. Они принялись хохотать беззастенчиво и нагло, громко переговариваясь меж собой:

– Вот так рыбак!

– Видно, кишки у него луженые, коли он до сих пор держится на ногах!

– Не дать ли ему еще и щелока – пожалуй, и его этот рыбак сочтет прекрасным вином!

Бедный ловец креветок стоял понурившись.

– Дорогой Пэй! – воскликнула Су Данян. – Сам видишь, моя милая Бирюзовая Царица задерживается. Приходи в другой раз, да не забудь захватить корзину свежих креветок. Тогда, может, и углядишь Бирюзовую Царицу! А пока прощай.

Рыбак поклонился и хотел было ступить на трап, но тут его остановил высокий и повелительный голос:

– Кто здесь желает видеть Бирюзовую Царицу?

Пэй замер у борта, замерли и остальные гости.

А обладательница повелительного голоса поднялась по трапу с другого борта и неверной заплетающейся походкой прошлась по палубе. Ее роскошные одежды были в полном беспорядке, из распахнутого халата проглядывало то нежное плечо, то верх высокой груди. К тому же девушка была босиком – без туфель и лент для бинтования. Волосы ее, растрепанные и неприбранные, напоминали своей пышностью и чернотой грозовую тучу.

– Кому здесь потребовалось видеть меня? – воскликнула Бирюзовая Царица, ибо это действительно была она.

– Ах, Сюэ, быстро же ты вернулась от своих поклонников, и в таком виде! Что с тобой? – тревожно воскликнула Су Данян, забыв на мгновение и про рыбака Пэя, и про остальных гостей.

– Эти мерзавцы напоили меня! – пожаловалась Сюэ. – Нет у них приличного вина, так подали дрянную рисовую барду. Ах, голова болит! Ах, тело ломит! Будь прокляты те, кто вместо вина подает всякую пакость! Будь они неладны, эти высокородные гости! Как они мне надоели! Так кто хотел видеть меня, хозяйка?

– Ты не в себе, Сюэ, – заметила Су Данян. – Ступай в свои покои, выспись, отдохни.

– Сама знаю, что мне делать! – резко заявила девица. – Разве не я владею своим телом и временем?

– Успокойся, Сюэ, – сказала хозяйка. – Но я думаю, что ты снова будешь недовольна. Тебя очень хочет увидеть (и почтет это за великую честь) вон тот простец.

Пэй тем временем во все глаза смотрел на Бирюзовую Царицу. Даже в таком неприбранном виде, пьяная и растрепанная, она все равно была воистину прекрасна. Лицо напоминало тыквенное семечко, на нежных щеках алел румянец, густые ресницы осеняли глаза, сверкающие, как два черных бриллианта. А от сочных и трепетных губ невозможно было отвести взгляда. Да что говорить! Девушка была прелестна, как резная статуэтка из яшмы. Недаром она слыла первой красавицей среди полуночных бабочек и не было ей равных в искусстве Нефритовых покоев…

– Простец? – удивилась Сюэ, поправляя свой халат, отливавший бирюзовым цветом. – С каких это пор мной интересуются простецы?

– Ах, Сюэ, да он будет счастлив лишь от того, что сподобится одного твоего взгляда, – затараторила хозяйка. – Это рыбак Пэй, который всегда поставляет нам свежих креветок.

– Что ж, – пьяно ухмыльнулась Бирюзовая Царица, – пусть посмотрит и скажет, хороша ли я. Эй, рыбак! Подойди и посмотри на меня.

Пэй на негнущихся ногах подошел к Сюэ и низко поклонился ей.

– Лицезреть вас, великая госпожа, непосильное, счастье для меня, – сказал он.

– Ах, – засмеялась Сюэ. – Простец, а говорит на языке высокородных. Как звать тебя, рыбак? Сколько тебе лет?

– Вашего смиренного раба зовут Пэй, о госпожа. Впустую я прожил на земле двадцать два года… О нет! Теперь, когда я увидал вас, могу сказать, что прожил жизнь не впустую!

– Так что же, я прекрасна? – спросила Бирюзовая Царица.

– Прекраснее, чем звезды в небесах, и совершеннее божественных вершин горы Шицинь, – пылко сказал Пэй.

– Да ты поэт, рыбак! – снова засмеялась девица, а за нею и все гости. – Угощу-ка я тебя вином…

Рыбак, которого Су Данян уже угостила уксусом, побледнел.

– Ваш смиренный раб не смеет пить вино, – сказал он. – Это пристало лишь богатым да знатным…

– Чепуха! – отрезала Сюэ. – Выпей со мной. Эй, подайте нам шансинского! У меня в горле пересохло!

Служанка подала две чарки с вином.

– За твою удачу, рыбак! – весело воскликнула Сюэ.

– За ваше процветание, госпожа! – ответил ловец креветок.

Они выпили. На этот раз на лице ловца креветок отразилось удивление и удовольствие – шансинское вино было в меру крепким, в меру сладким и ароматным. Тут произошла странность: видно окончательно запьянев, Бирюзовая Царица повалилась всем телом на рыбака, что опять-таки породило среди зрителей смешки и непристойные намеки. Пэй стоял ни жив ни мертв. Наконец он вежливо подхватил девицу под руки и усадил в кем-то подставленное кресло. Сюэ тут же захрапела, погруженная в крепкий сон пьяниц. Тут уж вмешалась Су Данян:

– Ступай, ступай, дорогой Пэй. Видишь, моя девочка совсем выбилась из сил. Если захочешь снова ее увидеть, приходи в другой раз.

Рыбак, отвешивая бессчетные поклоны, поторопился уйти. Вскоре послышался плеск воды, разгоняемой веслами, – это отчалила лодка Пэя.

Сонную Бирюзовую Царицу на руках отнесли в ее покои. А замершее на миг веселье возобновилось с прежней силой. Заиграли флейтистки, принялись танцевать танцовщицы, а гости опять пили и кутили.

– Как тебе эта забавная сценка, друг? – спросил Ши Мин у молодого поэта.

– Пожалуй, я опишу ее в своем следующем стихотворении, – сказал Юйлин Шэнь. – Страсть молодого рыбака к прекрасной певичке… Кстати, Бирюзовая Царица и впрямь была бы недурна, если б не была столь пьяна.

– Твоя правда, друг! – расхохотался Ши Мин.

Между тем рыбак Пэй споро греб, с каждым взмахом весел отдаляясь от роскошной «Летящей ласточки» в темноту сонных предместий. Наконец он остался один на реке. Кругом было тихо и пустынно. Тогда рыбак засветил в лодке крошечный фонарик, при свете которого можно было разглядеть разве что ладонь. На свою ладонь и смотрел сейчас рыбак, смотрел сосредоточенно и холодно. На ней лежал развернутый шелковый носовой платок. На платке темнели столбики иероглифов.

«Требуются дополнительные сведения по нашему вопросу. Встреча в известном месте. Будьте осторожны и внимательны. Пароль прежний» – вот что прочел неграмотный рыбак на шелковом платке. Затем он опустил платок в воду и старательно смыл с него все написанное. При этом лицо у Пэя было вовсе не простецкое, а строгое и сосредоточенное. Казалось, что теперь это совсем другой человек.

Покончив с платком, Пэй потушил фонарик и поплыл дальше в своей лодке – навстречу тишине, темноте и безвестности, трем лучшим своим друзьям.

Цзюань 3 РАДИ СЕРДЦА И ДЕРЖАВЫ

Сегодня день писем. Принцесса бледна И еле выводит слова: «О мой повелитель, восходит луна, Но я почему-то жива. О мой повелитель, тебя я молю, Чтоб небо осталось при нас. А тот, кого я без печали люблю,- Он мой завершает рассказ. О мой повелитель, как флейта поет У входа в запретный дворец! И сердце, печальное сердце мое Почуяло, видно, конец. Но, может быть, я ошибаюсь. И с тем Письмо завершаю. Прости». Принцесса уходит путем хризантем, И нету прекрасней пути.

«Великий государь и брат мой!

Ваша смиренная сестра Фэйянь вновь осмеливается беспокоить вас по известному вопросу. Вопрос сей касается вашего семейного положения.

Государь, вы уже в том возрасте, когда юноше прилично стать мужчиной и выбрать себе законную супругу. Наложницы, сколь бы ни были они важны в расписании дворцовых покоев, все же не заменят той, которая станет носить почетный титул императрицы…»

Принцесса Фэйянь написала это и задумалась, грустно подперев рукой щеку. Письмо своему державному брату писать не хотелось. Фэйянь корила себя за это пренебрежение вопросами продолжения императорского рода, но ничего не могла с собой поделать.

Жизнь на Лунтане, острове драконов, приучила принцессу Фэйянь к блаженной неге и беспечности. Остров драконов был прекрасен. Здесь царили мир и процветание, потому что вряд ли бы кто-то осмелился потревожить покой всесильных и равных богам драконов. Лунтан походил на шкатулку, полную редкостей, диковин и драгоценностей. Горы Лунтана сплошь заросли яркой, сочной зеленью, широколиственными деревьями-исполинами, гулять под тенью которых было истинным удовольствием. Солнце просвечивало сквозь невесомое кружево листвы и пестрыми бликами ложилось на траву, на цветы и затерянные в глуши горных лесов родники, журчащие тонко и нежно, словно кто-то играл на флейте. Водопады Акан и Синли завораживали своей гордой красотой. Вода с грохотом и снопами брызг низвергалась в глубокие ледяные озера… Над водопадами всегда стояли в воздухе разноцветные радуги. Гора Итань была вся изрыта пещерами и подземными ходами – здесь когда-то обитали первые драконы, праотцы нынешних. Теперь подданные острова драконов селились в рукотворных дворцах, изваянных прихотью и выдумкой людей-архитекторов, а гора Итань и ее пещеры считались священными, местом паломничества и поклонения драконам-предкам.

Рукотворные дворцы, площади, галереи и мосты появились на острове драконов сравнительно недавно – всего какую-то тысячу лет назад. Тогда у берегов Лунтана потерпело крушение судно великого мореплавателя Ро Кимчена, уроженца далекой и неизведанной страны Жемчужный Завет. Ро Кимчен вместе с оставшейся в живых командой поклонились хозяевам-драконам и постепенно познакомили последних с такими благами цивилизации, как архитектура и садоводство. Тогдашний повелитель Лунтана дракон Баосюй Старший милостиво отнесся к пришельцам. Ро Кимчен предложил повелителю заключить договор со своей страной. Договор заключили, и следующие несколько лет на остров приплывали корабли из Жемчужного Завета и привозили строителей, рабочих, архитекторов, землемеров и геомантов. Уроженцы Жемчужного Завета выстроили на Лунтане дворцы и молитвенные башни – пагоды, террасы и чайные павильоны, храмы и беседки. Взамен правители Жемчужного Завета попросили у повелителя Лунтана лишь одного: вечного покровительства драконов царствующему дому Жемчуга. Драконы не раздаривают свое покровительство всем подряд и, наоборот, сторонятся всяческих связей, но тут делать было нечего – дворцы уже были выстроены, а драконы не хотели, чтобы их сочли неблагодарными. Так остров драконов стал покровительствовать стране под названием Жемчужный Завет.

Когда пришел срок Баосюя Старшего отправиться умирать к священным пещерам, он назначил князем над драконами своего сына Баосюя Младшего. Но Баосюй Младший отличался непоседливым норовом, что вообще-то было странно для драконов, любивших проводить время в неподвижной созерцательности и размышлениях о превратностях Великого Пути. Баосюй Младший, едва ему минуло две тысячи лет, решил повидать иные земли, страны и обычаи. Так он попал в Яшмовую Империю, где задержался надолго – поначалу из любви все к тем же приключениям, а позднее – из-за любви к принцессе Фэйянь из династии Тэн. Когда принцесса Фэйянь стала супругой Баосюя Младшего и навела порядок в Яшмовой Империи, непоседливый дракон заскучал по родным местам. В конце концов Фэйянь и Баосюй покинули Яшмовую Империю и перебрались на Лунтан.

Лунтан встретил их своей непреходящей красотой и ненарушимым покоем. Никто не осмеливался тревожить божественных драконов, а сами драконы настолько были погружены в созерцательность и проникновение в суть вещей, что и не мыслили вести захватнические войны. Да и к чему? Все нужное драконам на Лунтане водилось в избытке. Правитель Баосюй и принцесса Фэйянь приняли от драконов подобающие их сану почести и тихо зажили во дворце, носящем название Родник Благодати. Этот дворец был на десятки тчи окружен вишневыми садами, а совсем неподалеку от изысканных как кружево дворцовых стен, бил теплый источник с целебной водой.

«Милостивый брат мой, – склонившись над свитком, снова принялась выводить иероглифы Фэйянь. – Прошу вас внимательнейшим образом подойти к вопросу брака. Вы и я, а также многочисленные ваши подданные веруют, что после смерти человек становится духом и не отказывается ни от житейских потребностей, ни от нужды в жертвах, обеспечивающих его достойное загробное существование. Потому в интересах всякого человека оставить после себя на земле таких лиц, которые несли бы на себе обязанности жертвоприношений. Дорогой брат мой, помните: кто одиноким странником жил на земле, тот не пользуется спокойствием и благополучием после смерти. Печальна участь души, блуждающей или сиротствующей, ибо некому принести жертвы в ее честь, некому вознести о ней молитвы Небесному Владыке! Скажете вы, редко бывает, чтобы человек умирал, совсем не имея родных. Но родные родным рознь, и есть те, кому возможно совершать жертвоприношения, а кто и не достоин такой чести.

Прекращая земную жизнь, рассчитывать на какого-нибудь пятиюродного племянника и в нем искать опору своего посмертного бытия не совсем удобно: племянник должен служить собственным усопшим родителям и более близким родственникам; где же ему еще думать о людях почти посторонних?… Только в собственных детях и потомках может найти человек (буде он и император) надежных для себя жертвователей. Только со своими детьми может заключить он посмертный завет относительно взаимных услуг на почве обоюдной любви. Потому неразумно медлить достойному человеку в деле брака и обзаведения потомством, ибо промедление в таком деле может прогневать наших усопших предков…»

Принцесса Фэйянь снова отложила кисть. В душе ее зашевелился червячок неприятного сомнения. Это сомнение касалось вопросов потомства. Для брата принцессы Фэйянь не было тайной то, что она, как всякая женщина, хотела детей. Однако ее союз с драконом был пока бесплоден, и это угнетало принцессу. Возможно, потому она и торопила брата с женитьбой.

«Благодарение Небесам, мой супруг и я живем благополучно и спокойно, – вывела следующую строку принцесса Фэйянь. – Подданные наши воистину мудрейшие и совершеннейшие из подданных. Край наш полнится изобилием и достатком всего, так что нет у нас причин для тревоги или недовольства. Одна лишь печаль волнует мое сердце – то, что вы еще не избрали себе достойную супругу и императрицу, дорогой брат».

Фэйянь подождала, пока бумага просохнет, и свернула письмо в трубочку, запечатала собственной печатью. Встала из-за стола, прошлась по комнате, стараясь разогнать тревожащие ее мысли. То, что ее брат, император Жэнь-дин, до сих пор не был женат, на самом деле беспокоило не одну ее, и Фэйянь знала об этом. Императрица – это не только законная супруга. Это власть, а при должном разумении еще и сила. Как ни любила Фэйянь своего младшего брата, но иногда он казался ей слишком мягким и слабым для того, чтобы попирать Яшмовый престол. Фэйянь тряхнула головой, стараясь освободиться от недостойных мыслей. Вышла на балкон. Над балконом свешивались в густом переплетении ветки, полные спелых вишен. В ветвях суетились дрозды, зимородки и свиристели, клевали сочные ягоды, так что вишневый сок фонтанчиком брызгал из-под треснувшей кожицы.

Но птицам недолго пришлось наслаждаться императорскими вишнями. Всколыхнулся воздух, закачались ветки, вспугнутые пичуги взвились вверх и улетели прочь, а принцесса Фэйянь, склонив голову и сложив церемонно руки, приветствовала своего супруга, дракона Баосюя, владетельного князя острова драконов.

Владетельный князь грациозно уселся на балконные перила (предусмотрительно крепкие и огнеупорные), сложил крылья и посмотрел на жену.

– Судя по твоему мрачному личику, дорогая, – сказал дракон, – ты снова занималась тем, что писала письмо своему брату.

Фэйянь усмехнулась:

– Ты прав, дорогой.

– Я всегда удивлялся твоему чувству долга. – Дракон поскреб когтем по чешуйчатым пластинам на груди. – Оно у тебя такое огромное, больше, чем все горы на нашем острове.

– Баосюй, ты преувеличиваешь. Я просто…

– Просто ты вбила в свою прелестную головку, что императору Жэнь-дину необходимо срочно жениться. Между тем я, со своей стороны, поддерживаю твоего мудрого братца в том, что с женитьбой можно и не торопиться. Я так две тысячи лет в холостяках гулял и не могу пожаловаться. Ну представь, вот женится твой брат. И поскольку он еще слишком молод, то выберет себе в жены какую-нибудь первую красавицу страны с пустой головой и глупыми, но обольстительными глазами.

– Не может такого быть, – возмутилась Фэйянь. Впрочем, возмущение ее было наполовину притворным. Как верная и добродетельная супруга, она всегда прислушивалась к словам и суждениям своего мужа.

Тем более что мыслил он не по человеческим меркам, а по драконьим.

– Вполне может, – махнул лапой Баосюй. – Человеческие юноши легкомысленны и бестолковы, как, впрочем, и девушки, потому в спутники жизни выбирают не того, кто поселится в сердце, а того, кто затмит красотой небеса.

– Дорогой, ты хочешь сказать, что полюбил меня исключительно за душевные качества, а не за красоту? – Принцесса Фэйянь раскрыла свой веер с треском, напоминающим треск ломающегося бамбукового ствола.

Дракон хмыкнул, выпустив из пасти струйку пара:

– Я похож на того, кто польстится на красоту или мудрость? Почтеннейшая моя супруга, да будет тебе известно, что я полюбил тебя, лишь за то…

Но дракон не успел договорить, за что же именно он полюбил свою красавицу-жену. Потому что на уровне балкона в воздухе завис, трепеща крылышками, крохотный сиреневый дракончик почтового ведомства. В передних лапках у него был зажат бумажный свиток.

– Пишьмо ее вышоществу принщешше Фэйянь! – прошепелявил почтовый дракончик. Дракончики почтового ведомства все шепелявили, потому что мало упражнялись в изучении человеческого языка. Считалось, что для того, чтобы разносить почту, достаточно самой малости знаний.

Фэйянь протянула руку и взяла свиток. Лицо ее осветилось улыбкой.

– Это от брата, – сказала она мужу.

Почтовый дракончик, неистово работая полупрозрачными крылышками, умчался в вышину.

– Тебя оставить наедине с письмом? – поинтересовался Баосюй.

– Нет, Баосюй, останься, пожалуйста. Неужели для тебя неважно, о чем пишет твой шурин?

– Из предыдущих писем я понял, что слог его чересчур напыщен, а суть написанного сводится к одному: дорогая сестрица, у меня все прекрасно и отстань от меня со своим нытьем по поводу женитьбы.

– Баосюй!

– Скажешь, я не прав?

– Прав, как всегда. Но меня расстраивает именно то, что ты всегда прав. – Фэйянь вздохнула и, сломав печати, развернула свиток.

«Любезная сестра моя!

Я возрадовался сердцем, когда получил твое письмо. Ты пишешь о том, что все спокойно на острове Изумрудного Клана драконов, в этом нахожу я утешение. Однако то, что ты пишешь мне касательно женитьбы, несколько расстроило меня. Дорогая сестрица, ты, конечно, права: мне давно следует жениться. Но вся беда в том, что я не могу выбрать себе спутницу по душе. Пишешь ты, что следует пригласить во дворец самых родовитых и красивых девиц Пренебесного Селения и из них выбрать себе подругу жизни, но что-то претит мне сделать это. Разве истинную любовь можно обрести лишь среди богатых и прекрасных? Недавно я перечитывал рукопись древнего мудреца Тинь Тая, где он говорит, что за малым мы можем не увидеть поистине великого. Нет, сестрица, позволь мне повременить с женитьбой. Тем паче что в последнее время заботят меня куда более важные дела. Прискорбно говорить об этом, но появился в Яшмовой Империи лиходей и вор, именующий себя Медноволосый Тжонг. До последнего времени он грабил дома почтенных и знатных горожан Яннани и Луманцзы да, по слухам, разорял богатые монашеские обители, но вот уже две последние луны он орудует нагло в Тэнкине, и никакими силами невозможно напасть на его след. Во время проведения государственного экзамена на степень цзиньши этот лиходей каким-то сверхъестественным способом похитил двести восемнадцать золотых щитов, украшающих крышу Зала Возвышенной Мудрости. Мало того. Тут же была обнаружена пропажа четырех Благожелательных Жезлов, хранимых в опечатанной сокровищнице. Никто из дворцовой стражи не видел вора, никаких следов не оставил Медноволосый Тжонг, кроме разве что двух медных волосков – в насмешку и издевательство над нами. Не могу спать спокойно, пока в столице орудует бесстыжий вор! Того и гляди, подданные пойдут к императору с жалобами, а император и сам обокраден! И дворцовая охрана, и служба внешней безопасности, и Тайная служба – все находятся в постоянном поиске злодея, но, к сожалению, поиски пока тщетны. Может быть, поимка Медноволосого Тжонга – дело, которое выше человеческих сил? Вот чем озабочен я, любезная сестра. Скажешь ты, что поимка вора – забота службы безопасности и императора касаться не должна, но этот наглец своими выходками словно бросил мне вызов. Посему взял я на себя обет не помышлять о женитьбе до тех пор, покуда не будет пойман и наказан Медноволосый Тжонг. Из последних новостей хочу сообщить тебе также, что в прошлую луну к нам прибыл посол из Жемчужного Завета. Страна эта плохо известна нам, доселе мы не были ни друзьями, ни врагами. Теперь же императрица Жемчужного Завета предлагает нам дружбу и сотрудничество. Вижу в том добрый знак, но прошу супруга твоего, владетельного князя Баосюя, сообщить мне свои мысли по поводу дружбы с указанной страной, поскольку я знаю, что Изумрудный Клан покровительствует царствующему дому Жемчужного Завета…»

– Жемчужный Заве-э-э-эт, – протянул дракон. – Мы действительно покровительствуем их царствующему дому, но, по чести тебе сказать, дорогая, мы не питаем к людям этой страны чувств возвышенной дружбы.

– Как тебя понять, Баосюй? – Принцесса Фэйянь опустила руку со свитком и внимательно посмотрела на мужа. Тот сверкнул изумрудно-золотыми глазами.

– Мы, драконы, недоверчивы, – ответил Баосюй. – Мы не любим откровенничать и уж тем более навязывать кому-либо свое общество. Мы любим затворничество, одиночество и спокойное созерцание мимо проходящих событий. Но люди Жемчужного Завета превзошли даже нас в недоверчивости и скрытности. Когда я встречался с ними, а такое бывало изредка, то не мог отрешиться от мысли, что у каждого жителя Жемчужного Завета по два лица – одно для внутреннего мира, а другое для внешнего. Они поклоняются нам, они сотрудничают с нами, но никогда невозможно прочесть истины в их глазах, их глаза переменчивы, как небо осени, – то сияет солнце, то все затянуто тучами.

– Это говорит о лицемерии, – сказала принцесса Фэйянь.

– Да, они лицемерны. Скрытны и лицемерны.

– Это не свидетельствует в их пользу.

– Наоборот. Они заставили все окружающие страны с уважением и опаской относиться к ним. Жемчужный Завет – крошечная держава по сравнению с Яшмовой Империей или, допустим, Тарсийским Ожерельем. Поначалу жителей Жемчужного Завета считали чуть ли не дикарями. Но, когда несколько веков назад к власти там пришел дом Нун Чхонов, все изменилось. Страна словно переросла самое себя. Первый властитель из династии Нун Чхон провозгласил империю и стал строителем державы. Он учредил ранги и ритуалы, создал законы и правила жизни, и не прошло и века, как в отсталой стране соседние державы увидели соперника, которого следует опасаться. Жемчужный Завет обзавелся императорской армией сатораев…

– Сатораи? Кто это?

– Сатораи – бесстрашные и искусные воины, всецело преданные только императорскому дому. У сатораев нет семей, обзаводиться детьми они считают делом позорным для мужчины…

– Они евнухи?

– Насчет этого не знаю, дорогая. Знаю только одно: в любой битве с сатораем побеждает сатораи. Война – их ремесло, убийство себе подобных – воздух, которым они дышат. Это люди крови и смерти. Нам, драконам, они неприятны, но, впрочем, какое нам до них дело. Жемчужный Завет и его непобедимая армия – всего лишь капля в океане бытия, расстилающегося перед нашим взором. Но горе той стране, на которую Жемчужный Завет пойдет войной…

– Эти слова пугают меня, – помолчав, сказала принцесса Фэйянь.

– Отчего?

– Оттого что Жемчужный Завет стал проявлять пристальное внимание к Яшмовой Империи.

– Не волнуйся, милая. Сатораи, возможно, и бесстрашные и неутомимые воины, но теперешняя императрица Завета – Почтенная Матушка Чхунхян – по всем свидетельствам, сторонница мира и добротолюбия. Она благочестива, мудра и прозорлива.

– А сатораи…

– Что?

– Они не могут устроить восстание против императрицы и ее законов?

– Для сатораев императорская власть священна, насколько мне известно. Они не могут посягнуть на святыню. Императрица Жемчужного Завета не просто императрица. Она еще и воплощенное божество и всеобщая мать подданных. Именно потому ее называют Ют-Карахон-Отэ – Почтенная Мировая Матушка. Да что это такое? Сегодня продохнуть нельзя от почтовых драконов!

Возмущение Баосюя было понятно, поскольку перед балконом, трепеща крылышками, снова висел дракончик почтового ведомства.

– Пищьмо ее вышощщештву принчещще Фэйянь! – прошепелявил дракончик. В солнечном луче сверкнула золотая печать, которой было запечатано новое письмо.

Фэйянь взяла свиток.

– От кого бы это? – удивилась она. – Печать мне незнакома.

Баосюй мельком глянул на печать и присвистнул от удивления.

– Недаром мы с тобой вели речи про Жемчужный Завет, дорогая, – сказал дракон. – Судя по печати, тебе как раз пришло письмо от Ют-Карахон-Отэ, державной владычицы Чхунхян, императрицы Жемчужного Завета. Очень любопытно.

Фэйянь сняла печать и развернула свиток.

– Как изящно написано! – подивилась она.

– У императрицы Чхунхян хорошие придворные каллиграфы, – пояснил дракон.

Фэйянь, которую что-то кольнуло в сердце при слове «каллиграф», перевела дыхание и начала читать вслух:

– «Почтенной и достославной принцессе Фэйянь, владычице Изумрудного Клана и острова Лунтан, – всегда радоваться.

Известно стало нам, что принцесса Фэйянь исполнена благочестия, добрых дел и милосердия. Оттого в нашем сердце возникло желание незамедлительно лицезреть принцессу Фэйянь на празднике ханоми, во время которого весь Жемчужный Завет любуется расцветающими вишнями…» Баосюй! – прервалась принцесса Фэйянь.

– Мг-м?

– Вот это странно!

– Что именно?

– В Жемчужном Завете вишни только зацветают, тогда как на Лунтане они уже принесли плоды.

– Ничего странного. Жемчужный Завет – край суровый, погода там по большей части холодная и сырая, а на Лунтане – сама знаешь – вечное лето. Мне странно другое.

– Да, Баосюй?

– Ют-Карахон-Отэ желает лицезреть тебя, но ничего не пишет о том, чтобы ты приехала с супругом.

Фэйянь внимательно прочитала письмо до конца и растерянно произнесла:

– Действительно… Что это значит, Баосюй?

– Полагаю, то, что праздник ханоми – исключительно женский праздник.

– Баосюй, я не вижу ничего забавного в этом! Не думаю, что императрица Чхунхян не знает, что я замужем. И должно быть, ей известно, что замужней женщине не пристало отправляться куда-либо без мужа!

– Ты не просто замужняя женщина, ты – принцесса.

– Это ничего не меняет. Правила чести одинаковы и для принцесс, и для простолюдинок, и горе той, что пренебрежет этим.

– Мне нравится твоя строгость, дорогая, – усмехнулся дракон. – Что же ты предпримешь?

– Отвечу императрице Чхунхян вежливым отказом, в котором намекну, что вот уже несколько лет, как я никуда не выезжаю без мужа.

– Недальновидно.

– То есть?!

– Поверь, дорогая, если Ют-Карахон-Отэ хочет видеть тебя одну, значит, ей для чего-то это нужно. Для чего? Пока затрудняюсь сказать. А вдруг действительно ханоми – торжество, в котором принимают участие только женщины? Ют-Карахон-Отэ – верховная жрица всех кумирен Жемчужного Завета, а я, по правде сказать, никогда толком не разбирался в их верованиях. Может быть, ты нужна для священнодействия. Понадобился бы для священнодействия дракон, она бы, верно, так и написала: приезжайте со своим драконом…

– Баосюй!

Дракон нежно лизнул жену в щеку:

– Не переживай, дорогая. Я не такой уж зверь, как тебе кажется…

– Баосюй…

– И потому отпускаю тебя на Жемчужный Завет в одиночестве. Нет, с дюжиной служанок, конечно. Ты все-таки принцесса, тебе положена свита.

– Служанки будут из драконих?

– Конечно.

– Это хорошо. Пусть императрица Чхунхян поймет, что поступила нелюбезно, не пригласив на торжество моего мужа.

– Вообще-то я даже благодарен ей за приглашение тебя и неприглашение меня. Я не люблю всякие торжества и церемонии, ты же знаешь. А тебе стоило бы развеяться, пообщаться с себе подобными. Я ведь понимаю, каково это, когда все твои прислужницы с пастями и хвостами…

– Баосюй, я привыкла. Лунтан – моя вторая родина.

– Ты и не изменишь Лунтану, если совершишь путешествие в Жемчужный Завет.

Фэйянь села в низенькое кресло, коснулась рукой балконной решетки:

– На душе у меня как-то пусто от этого приглашения. Нет тревоги, но нет и радости.

– Вот-вот. Фэйянь, жизнь на Лунтане испортила тебя.

– Как это?

– Видишь ли, дорогая, – дракон нервно переступил перепончатыми лапами, – жизнь на Лунтане – Это жизнь для драконов. Для тех существ, которые время измеряют столетиями, не суетятся, не спешат жить, как вы, люди. А ваш век недолог, к тому же вы любите опережать его. Вам нужны перемены, приключения, страхи, радости, победы, разочарования – все то, от чего ваши сердца бьются яростней. А мы живем только покоем и созерцанием. Покой старит тебя, моя милая жена, я это вижу. Тебе нужно расправить свои крылья. Погрузить сердце в пучину перемен.

– Баосюй, ты не знаешь, о чем говоришь, – вздохнула Фэйянь. – Я, может быть, боюсь перемен.

– А вот в это я не верю. Ну, полно разговоров. Ради своего сердца и державы ты, Фэйянь, должна отправиться на Жемчужный Завет. Я немедленно дам распоряжение о том, чтобы снаряжали корабль.

– И все-таки я волнуюсь…

– Это обычное дело перед дальней дорогой. Если хочешь унять волнение, ступай в храм Морского Бога – попроси его послать на время твоего путешествия хорошую погоду.

Баосюй еще раз лизнул Фэйянь в щеку и сорвался с балконной решетки, в падении разворачивая свои прекрасные крылья. Фэйянь в который раз залюбовалась мужем. А затем отправилась в комнату – писать ответное письмо императрице Чхунхян. Над балконом уже кружили в полной готовности два дракончика из почтового ведомства.

Цзюань 4 ДВЕНАДЦАТЬ НИТОК ЖЕМЧУГА

Встретив друг друга, Даже с коней не сошли. Каждый помчался Дальше дорогой своей. Желтая вьюга Листья кружила вдали. Так начиналось Время великих царей. Так уходила Старая истина прочь — Громом доспехов И посвистом бешеных стрел. В колокол била, Билась тревожная ночь. Знало лишь эхо Тех, кто спастись не успел. Знало лишь солнце, Знал обагренный рассвет Тех, кто остался В темных курганах степных. И не вернется Прошлое. Времени нет. Стяг развевался Знаком свершений иных.

Весна в Яшмовой Империи подошла незаметно, среди повседневной суеты, больших и маленьких забот государства. И лишь когда сошли снега и на деревьях мэйхуа появились первые розоватые бутоны, все словно опомнились, замерли на миг и сказали: «Слава Небесной Канцелярии! Пришел месяц Проснувшейся Сливы, пришла весна».

Перед сияющим ликом весны отступали заботы и тревоги. Даже поимка вора со звучным именем Медноволосый Тжонг показалась незначительным делом городским и окружным начальникам розыскных служб. Что ж, в их подчинении тоже люди, а у всех этих людей имеются земельные наделы, пускай и небольшие. Или сады. Или один-единственный куст яшмовой розы, оперившийся тонкими ярко-зелеными листиками. Медноволосый Тжонг и иже с ним воры, жулики и прочие пройдохи могут и подождать, а вот весна ждать не может, у нее каждый солнечный денек на счету!

Простолюдины и высокородные, крестьяне и чиновники – все отряхивали с себя зимнюю негу и сонливость, вдыхали напоенный ароматом влажной земли воздух и спешили принести жертвы на алтари предков – чтобы предки умоляли богов послать Империи благоприятное лето и богатые урожаи. Все ждали великого праздника – праздника Императорской Борозды. После этого праздника начиналась посевная – сеяли пшеницу, рис, сорго и чумизу. И если в день Императорской Борозды бессменно сияло на чистом небе солнце, то старики говорили: весна и лето в Империи будут благодатными и обильными.

В пятнадцатый день месяца Проснувшейся Сливы наступил праздник Императорской Борозды. Раннее утро встретило его легким туманом, но вскоре туман рассеялся, выпуская из своих пуховых объятий солнце. В монастыре Четырех Земных Благодатей размеренно и гулко зазвенел большой колокол, возвещая о начале торжественного моления. Этот монастырь был основан и выстроен в пределах Заветного города – императорской столичной резиденции. Монастырю покровительствовал сам Яшмовый император Жэнь-дин, отличавшийся, как известно, нравом самым благочестивым. В это утро император не спал, впрочем, император всегда старался вставать рано и не делать своему телу никаких послаблений.

Помолившись милостивой богине Гаиньинь и совершив омовение, император Жэнь-дин прошел в церемониальную палату. Здесь его уже ждали двенадцать прислужников – все из числа самых высокородных сановников. Каждый сановник держал что-либо из праздничного императорского облачения.

– Благословенна Небесная Канцелярия! – привычно возгласил Жэнь-дин.

– Благословен бессмертный император Жэнь-дин из династии Тэн, вершащий правосудие, повелевающий солнцу сиять! – хором ответили двенадцать сановников, и церемония облачения началась. Император терпеливо сносил все неудобства от жесткой, коробящейся, как тростниковая циновка, парчи, от туфель из чистого золота (по дворцовой легенде, ими натирали ноги все предыдущие поколения императоров, поэтому мозоли от золотых туфель тоже были традицией и императорской привилегией). Облачение пахло благовониями и стариной – седой, легендарной, полузабытой. У императора от этого запаха слегка закружилась голова, но это быстро прошло.

Облачившись, император вышел из церемониальной палаты, и теперь его встречали девять монахов из обители Четырех Земных Благодатей. А колокол продолжал размеренно звучать, призывая к молитве и благим деяниям.

В сопровождении монахов император Жэнь-дин проследовал от церемониальных покоев к главному храму обители. Храм имел четыре алтаря, посвященных Земным Благодатям – Воде, Земле, Металлу и Рису. Император принес жертвы на каждый из алтарей и перед каждым алтарем преклонил колена в молитве. Следом за императором колена преклоняли два престарелых высокопоставленных сановника. Им предстояло играть важную роль в грядущей церемонии.

Помолившись, император Жэнь-дин и оба сановника вышли из храма через южные, служебные двери. Сразу за этими дверями расстилалось священное монастырское поле; влажная, освободившаяся от снегового гнета земля ждала плуга и семени. На краю поля почтительно замерли дворцовые музыканты и певцы, которым предстояло сопровождать ритуал торжественной музыкой и гимнами.

– Я всегда волнуюсь перед началом, – тихо пробормотал император, так тихо, чтоб, не дай Небесная Канцелярия, не услышали сановники. – Боги, как же жмут эти туфли! И кто их только выдумал…

Музыканты грянули торжественный гимн, и под этот гимн император в сопровождении сановников подошел к запряженному волу и взялся за плуг. Конечно, императорский плуг был изготовлен из особого сплава драгоценных металлов и украшен самоцветами, но не это влияло на важность мгновения. Сановники принялись понукать вола, тот важно качнул головой и, тяжело ступая, пошел вперед. Император вел плуг, а монахи шли следом и бросали во вспаханную землю семена из золотых чаш. Император провел первую борозду и остановился. Трудно ему не было, и он признавался себе, что с удовольствием поработал бы еще плугом, но это было бы вопиющим нарушением ритуала. И наверное, даже священный вол воспринял бы это как кощунство и посмотрел на Жэнь-дина с глубоким осуждением.

Жэнь-дин передал плуг двум подоспевшим князьям, и те принялись вносить свой вклад в общее дело прославления весны. Сам же император отправился в раскинутый на краю поля шатер. Если б Жэнь-дин был женат, то в шатре бы его ожидала жена и старшие дети. А поскольку он до сих пор был вопиюще холост, в шатре его поджидали три министра-цзиньши. Они почтительно осведомились у владыки о самочувствии и настроении.

– Все прекрасно, – сказал Жэнь-дин. – Извольте оставить меня одного.

– Но указы, государь…

– Какие указы в праздник Борозды?

– Государь, это не терпит отлагательств. Вот указ о назначении новой награды за сведения о местопребывании вора по прозвищу Медноволосый Тжонг…

– О, как не вовремя. – Император недовольно нахмурился.

– Указ об отмене налога на мужские косички…

– А вот это действительно вовремя, – посветлел лицом государь, который сам носил длинную косу и платил за нее в казну немалые деньги. – Налог на мужские косички! Ничего нет глупее!

– Этот налог был введен узурпаторшей Шэси…

– …И хорошо, что мы подвергаем его забвению, – прервал цзиньши император. – Что еще?

– Указ о возведении в Тэнкине храма, посвященного божественной принцессе Фэйянь.

– То есть моей сестре? Хм-м. Не думаю, что это понравилось бы ей или ее супругу. Нет. Это не подпишу. С этим можно и подождать. Вот явится сама принцесса…

– Принцесса собирается посетить Яшмовую Империю государь?

– Во всяком случае, это было бы неудивительно. Но довольно. Пора продолжать церемонию. Князья уже допахали? – Император выглянул из шатра и, окинув взглядом поле, болезненно поморщился: – Ну кто так пашет!

– Князь Нун Су, государь.

– Да уж… Вижу. Запишите: князя Нун Су больше на церемонию Борозды не приглашать. Такие пахари – позор для Империи. Пусть князь лучше устраивает пиры и прочие… развлечения. Похоже, это ему больше подходит.

– Будет исполнено, государь.

Меж тем многочисленные удельные наместники допахивали поле. Каждый пропахавший по три борозды подходил к императорскому шатру и низко кланялся государю за оказанную честь. А солнце уже двигалось к полуденной черте…

Ровно в полдень снова ударил колокол обители Четырех Земных Благодатен, но теперь в его торжественный звон примешивались некие веселые и даже разудалые звуки. Немудрено. Ведь этим звоном возвещалось всем жителям столицы, что празднество переходило от торжественной части к той, в которой царили пиры, веселье и подарки. Государя Жэнь-дина в паланкине отнесли в Малый Аметистовый дворец, где, по традиции праздника, ему следовало немного отдохнуть, прежде чем отправиться на главный пир. В Малом Аметистовом дворце для отдохновения государя отводилась особая комната, которую стерегли шесть высокопоставленных евнухов. И дело было не только в безопасности божественного императора. В этой комнате ожидали императора парадные одежды, усыпанные драгоценностями, как вешний луг – цветами, и главное – золотой венец, украшенный двенадцатью нитями редкостного драконьего жемчуга. Легенда говорит, что драконий жемчуг находят на морских отмелях там, где в полнолуние плакали драконы. А так как плачущий (да еще в полнолуние!) дракон являлся чрезвычайной редкостью, то понятно, почему венец с двенадцатью нитями жемчуга почитался одним из главных сокровищ державы.

Жемчужины, кстати, и впрямь были прекрасны. В каждой нити их насчитывалось по три десятка. Полновесные, крупные, молочно-белые, с розоватым сиянием, идущим изнутри, эти жемчужины напоминали кружево морской пены или первые снежинки, падающие на землю. Император Жэнь-дин, равнодушный к украшениям вообще, тем не менее любил рассматривать жемчуг на венце. Этот жемчуг понуждал мыслить о возвышенном, о нетленной чистоте, о непорочности, о святости. Недаром было замечено, что, после того как государь надевает венец с двенадцатью нитями жемчуга, в императорский дворец приглашаются монахи и мудрецы – для молебствий и толкования древних священных книг.

Вот и сегодня император Жэнь-дин, оставшись в одиночестве своих покоев, отдался смиренному созерцанию волшебного жемчуга. Государь знал, что его ожидают сановники и знать, собравшиеся на главный пир, что без него этот пир не начнется, а придворных не следует томить ожиданием, но… Император разоблачился, сняв с себя тягостные церемониальные одежды Первого Пахаря Империи и остался лишь в желтом атласном халате, украшенном вышивкой – золотыми драконами о четырех когтях.

Жэнь-дин опустился на ложе с высоким подголовником и взял со столика резную шкатулку, в которой хранился венец. Открыл крышку, и ровное перламутровое сияние, исходящее от драконьего жемчуга, казалось, заполнило всю комнату. Император улыбнулся этому сиянию как ребенок, погрузил пальцы в шкатулку, но в этот миг что-то несильно укололо императора под затылком, в шею. Жэнь-дин хотел было поднять руку, чтобы потереть место укола, но рука не хотела подниматься, да и все тело налилось сладкой тяжестью крепкого сна. И император уснул, держа в безвольных руках шкатулку с венцом.

Сон увлек императора, закружил в своем пестром несбыточном царстве. Снилось императору, что идет он в одиночестве по берегу моря и накатывающие волны нежно касаются его босых ног. Император идет и видит, что по правую руку от него простирается море, сияющее, словно россыпи изумрудов и бирюзы, а по левую руку – возвышаются величавые горы, поросшие бамбуком и алым мискантом. Где-то вдали возникает и затихает звон одинокого колокола – он зовет, но не настойчиво, а робко, будто невзначай. Во сне дороги наши не то что въяве. Император прошел совсем немного по морскому берегу и тут увидел, что перед ним на границе моря и гор стоит изящный чайный павильон. Подойдя поближе, государь увидел, что резные столбы, поддерживающие крышу павильона, увиты алыми шнурами, к которым прицеплены сотни серебряных колокольчиков, и эти колокольчики звенят от малейшего дуновения ветра. А колокольчикам в вышине вторят большие белые чайки…

Над приотворенными дверями висел большой золотой колокол – он-то и звенел так нежно, он-то и звал императора. Жэнь-дин, ощущая в сердце странную робость, вошел в павильон, отодвинув створку двери.

Оказалось, что внутри чайного павильона не комнаты со столиками, а сад – сад цветущих персиковых и сливовых деревьев. Легкие розовато-красные лепестки кружились в воздухе, медленно опадали, устилали пол ароматным ковром… Император замер, любуясь этой совершенной красотой. Ведь он был молод, а в молодости любая красота тревожит, бередит сердце, заставляя его неровно стучать и замирать отчего-то.

Неожиданно ветви персиковых деревьев качнулись, осыпая все вокруг новым дождем из лепестков, и император увидел, как к нему кто-то идет. Жэнь-дин всмотрелся пристальнее, и сердце его забилось так сильно, что, казалось, выскочит из груди. Потому что навстречу ему шла девушка, прекрасней которой не было и не могло быть в целой вселенной! Ее лицо нежностью напоминало полураспустившийся бутон пиона, стройный стан окутывали легкие светлые шелка, а крохотные ступни украшали сверкающие серебряные туфельки. Девушка подошла к императору и поклонилась. Тот понял, что краснеет от смущения.

– Кто ты, прекрасная дева? – спросил Жэнь-дин, понимая, что голос едва повинуется ему.

Девушка улыбнулась легкой, едва уловимой улыбкой и снова поклонилась.

– Приветствую тебя, чужеземец, – певучим голосом проговорила она. – Судя по твоему говору, ты выходец из Яшмовой Империи, а судя по одежде – человек высокого положения.

– Да, это так, – кивнул Жэнь-дин, отчего-то ощущая нетерпение. – Я император Яшмовой Империи, но это неважно. Скажи мне, как твое имя, прекрасная дева?

– О государь. – Теперь девушка смотрела на него с печалью, а ее легкие пальцы перебирали и теребили планки голубого шелкового веера. – О государь, не прогневайся, но я не могу назвать тебе своего имени.

– Отчего же?! – воскликнул Жэнь-дин.

– Оттого, – грустно сказала девушка, – что у меня его нет.

– У тебя нет имени? – изумился государь Жэнь-дин.

– Да, – кивнула девушка. – Я живу здесь одна, а привезли меня сюда малым ребенком. Феи моря и гор вырастили меня, учили своим чудесам, но феи не могут давать человеку имени, ведь, если феи нарекут человека именем, он никогда не вернется к себе подобным. А я мечтаю вернуться в мир людей!

– Как же ты попала сюда, прекрасная дева? Помнишь ли ты своих родителей?

– Нет, мне неизвестно, кто мои родители. И кто привез меня сюда, я тоже не знаю. Помню лишь, что они часто упоминали Вечно Печальную Государыню, а кто это – мне неведомо. Я спрашивала у фей, кто я и какое будущее ожидает меня, но феи не любят таких расспросов, потому я перестала спрашивать. Мне кажется, я живу в этом саду много-много лет и деревья здесь не перестают цвести, хотя их цветение не приносит мне радости, а только печаль.

– А хочешь, – воодушевился император, – хочешь, я увезу тебя отсюда? Увезу в свою страну! Ты увидишь – она прекрасна и достойна тебя!

– Но что я буду делать в вашей стране, государь?

– Ты станешь моей женою и императрицей Яшмовой Империи…

– Вы хотите сделать меня своей женою, государь? – переспросила девушка, отчего-то побледнев.

– Это стало моим единственным желанием с того мига, как я увидел тебя, – пылко ответил император Жэнь-дин. – До сих пор я не видел достойнейшей и прекраснейшей девы, которая смогла бы делить со мной престол Пренебесного Селения. Но ты, о дивная безымянная красавица, поразила мое сердце… Сжалься, не отвечай отказом! Все богатства мира я положу к твоим ногам!

– Богатства – прах и тлен, – ответила девушка. – Одно лишь ценно – искренне любящее сердце. О государь! Если вы действительно имеете сердечное расположение ко мне и правдиво ваше желание сделать меня своей женой, вам придется пройти три испытания, чтобы доказать это.

– Я готов, – просто ответил император Жэнь-дин.

– Иного ответа я страшилась услышать, – кивнула девушка. Дивные глаза ее сияли нежностью. – Идемте, государь.

Девушка поклонилась и взяла императора за руку, отчего тот вновь покраснел. Так они вышли из сада-павильона. Но что это? Вокруг, куда ни кинь взгляд, не было ни моря, ни гор! Пустынная темная равнина простиралась перед императором и его прекрасной спутницей. Дул холодный пронизывающий ветер, по небу неслись темные тучи, сыпал дождь… Холод охватил было сердце императора, но Жэнь-дин сильнее стиснул узкую ладонь девушки, и холод отступил.

– Не страшно ли вам, государь? – спросила девушка.

– Было страшно одно мгновение, но теперь страх прошел, – ответил Жэнь-дин.

– Это честные слова, – посветлела лицом девушка. – Как радостно их слышать! Вы прошли первое испытание, мой государь. А теперь извольте следовать за мной.

И девушка пошла вперед по тропинке, едва заметной на серой каменистой земле. Император следовал за нею. Девушка шла, печально поникнув головой, а император оглядывался по сторонам. И скоро он увидел, как на равнине тут и там забелели казенные плиты и изваяния – Жэнь-дин понял, что они с девушкой идут по заброшенному кладбищу. Плиты, изваяния, надгробия, урны – все это подступало вплотную к узкой тропинке. Над надгробиями свистел ветер, под ногами хрустели старые, выбеленные временем кости. Давешних чаек сменили какие-то громадные черные птицы, наводящие тоску и непонятный ужас своими зловещими пронзительными криками.

– Это кладбище Неприкаянных Душ, – сказала девушка. – Только смелый сердцем человек сможет пройти сквозь него и не пострадать.

– Что ж, – ответил государь Жэнь-дин, – надеюсь, что мое сердце не подведет меня.

И едва император вымолвил эти слова, как над могилами поднялся странный туман. Он принял очертания множества человеческих тел и пополз к тропинке, по которой шли император и безымянная девушка.

– Пришшшли на сссмерть сссвою посссмотреть, – зашипели призраки мертвыми жуткими голосами. – На земле не оссстанетесссь!

– Страшно ли вам, государь? – спросила девушка. – Пойдете ли вы дальше или вернемся в сад чайного павильона?

– Страх перед смертью гнетет сердце всякого человека, даже и императора, – ответил Жэнь-дин. – Но я пойду за тобой, куда бы ты меня ни повела.

Тут же призраки развеялись, а девушка сказала:

– Мой государь, вы прошли второе испытание. Мое сердце благодарно вам…

– Скоро ли третье испытание? – нетерпеливо воскликнул Жэнь-дин. – Ибо я жажду наречь тебя своей невестой…

– Уже скоро, – сказала девица и направилась к свеженасыпанному могильному холму.

Возле холма лежали заступ и мотыга. Девушка взяла мотыгу, а императору подала перепачканный в сырой земле заступ:

– Копайте, мой государь! – А сама принялась орудовать мотыгой, разрывая свежую могилу…

У императора заледенело сердце от отвращения – что может быть омерзительнее раскапывания могил?! Но он скрепил себя и начал помогать безымянной красавице.

Наконец мотыга и заступ заскребли о деревянную крышку гроба. Гробик был совсем крошечный, и Жэнь-дин понял, что это детский гроб. Ему становилось все страшнее и страшнее, но он сдерживал свой страх. Девушка наклонилась над неглубокой могилой и легко достала маленький гроб.

– Что ты делаешь? – пробормотал государь Жэнь-дин, а девушка ответила:

– Я проголодалась.

Она сорвала с гроба крышку, и государь увидел, что в гробу лежит совершенно белый младенец. Девушка же, радостно улыбнувшись, впилась зубами в младенческую ручку и сказала:

– Ах, как вкусно!

Жэнь-дина передернуло от отвращения. Голова у него кружилась, он уже проклинал тот миг, когда увидел прекрасную девицу, вероятно оказавшуюся оборотнем… Ему хотелось убежать без оглядки от разрытой могилы… И тут девушка отломила у младенца другую ручку и протянула ее императору:

– Ешьте и вы, государь, если хотите наречь меня невестой!

Жэнь-дин еле удержался, чтобы не броситься прочь. Сердце его болезненно билось, но он протянул руку и взял то, что предлагала ему девушка.

– Ешьте! – повторила она.

Государь зажмурился и откусил кусочек от руки… Но что это? Во рту стало приторно-сладко, как будто он съел…

– Вареный сахар, – растерянно пробормотал государь. – Это же вареный сахар!

– Да, варенный в молоке сахар, – смеясь, подтвердила девушка. – Сахар и ничто больше, мой государь! Вы прошли третье испытание!

Едва она проговорила это, тучи в небе разошлись, выпуская на волю ослепительное солнце. И под лучами этого солнца могила, кладбище, надгробия – все исчезло, растаяло как дым. Вокруг, куда ни глянь, простирался персиковый сад с распустившимися цветами.

– Это все феи, мои воспитательницы, – сказала девушка императору. – Они придумали такие испытания для тех, кто захочет сделать меня своей невестой. Вы, государь, первый из всех, кто прошел эти испытания.

– Значит, ты станешь моей женой? – в волнении спросил Жэнь-дин.

– Да, ответила девушка. – Я почту это за честь для себя. Одно лишь смущает мое сердце: отпустят ли меня феи, мои воспитательницы…

– Так я спрошу у них! – нашелся Жэнь-дин.

– О нет, нет, не сейчас! – воскликнула девушка. – Феи сами найдут вас, мой господин! А пока нам следует расстаться…

– Когда мы снова встретимся? – спросил Жэнь-дин.

– Я не знаю, – ответила девушка. – Когда улыбнется судьба. Не забывайте меня, государь, и я не забуду вас…

Голос девушки тускнел и терялся, и император понял, что просыпается. Ощущение потери кольнуло его в сердце, и он с тоской открыл глаза. И увидел перед собой почтительно согнувшегося евнуха из числа дворцовых распорядителей.

– Что такое? – пробормотал Жэнь-дин, окончательно просыпаясь.

– Все готово для начала торжественного пира, о государь, – проговорил евнух, кланяясь. – Я немедленно пришлю слуг, дабы они помогли вам облачиться.

– Да, да, – рассеянно кивнул Жэнь-дин. Он перевел взгляд на свои руки и увидел, что все еще сжимает шкатулку с венцом.

Император откинул крышку шкатулки, чтобы достать венец, и побледнел. Побледнел и евнух.

– Мой владыка, – прошептал он испуганно.

Венец в шкатулке был, и император достал его. Но двенадцати нитей драконьего жемчуга, ранее крепившихся к венцу, не было и помину. Вместо них в двенадцать петель были продернуты длинные тонкие медные волоски…

– Медноволосый Тжонг, – прошептал император, чувствуя, что в сердце заплескалась неукротимая ярость. – Стража! Ко мне, сюда!

Евнух порскнул прочь.

…Через три минуты перед государем стояли четыре верховных начальника дворцовой стражи и мрачно созерцали оскверненный венец.

– Я хочу знать, – размеренно говорил государь, – как этот негодяй незамеченным проник во дворец. Кроме того, я хочу знать, каким образом он, миновав все сторожевые посты, добрался до моих покоев. И далее, мне необходимы сведения о том, где находится Медноволосый Тжонг и когда он будет пойман. Велите каллиграфическому ведомству написать сотни объявлений, и пусть их расклеят по всему Тэнкину и окрестностям! Я, император Жэнь-дин, повелеваю всякому порядочному гражданину Пренебесного Селения приложить все усилия к обнаружению и поимке Медноволосого Тжонга. За сведения о местонахождении лиходея награда пять тысяч фыней. За голову злодея награда двести тысяч фыней и княжеский титул! Ищите и найдите его!

Отдав эти распоряжения, расстроенный император позволил слугам облачить себя для пира. Впрочем, следует сказать, что государю было совсем не до пиршества и увеселений. И тревожила его не только бессовестная выходка Медноволосого Тжонга. Государь думал о том, что никогда не встретит наяву приснившуюся ему красавицу, а это повергало его в безысходную печаль…

…Пир между тем был роскошным. На столах стояли самые изысканные яства и вина; десятки музыкантов, танцовщиц и певцов услаждали зрение и слух пирующих. За окнами вспыхивали потешные огни и шумели толпы придворных, радующихся празднику весны…-

Дворцовые дамы, нарядные, раскрасневшиеся и осмелевшие от вина, решили устроить в честь государя потешное представление. Но Жэнь-дин смотрел представление рассеянно. Голова императора туманилась, взор застилала пелена, почему-то хотелось плакать…

– Государь, что с вами? Вы бледны, – проговорил один из министров.

Император ничего не ответил и в обмороке упал навзничь.

Пир тотчас же прекратился. Слуги унесли императора на носилках. В государевы покои были призваны дворцовые лекари. Они осмотрели императора и доложили министрам, что у государя сильнейшая лихорадка, вызванная какими-то переживаниями. Государь бредит, не приходит в себя и никого не узнает.

Слух о болезни государя быстро разнесся по столице. Праздничное веселье сменилось постом и молитвами – чуть ли не в каждом доме приносили жертвы и воскуряли ароматы, молясь о благополучии и здоровье молодого императора. Даже на джонке госпожи Су Данян прекратились всякие развлечения.

На следующий день были срочно созваны верховные министры.

– Здоровье государя не улучшилось, – сказал один министр.

– Лекари делают все возможное, но не надеются, – сказал другой.

– У государя нет наследника и нет императрицы, – многозначительно добавил третий, и после этой фразы все министры долго молчали.

– Необходимо срочно известить всемилостивую принцессу Фэйянь о болезни ее светлейшего брата, – заявил четвертый.

И с этим заявлением все согласились. Немедленно было составлено послание принцессе Фэйянь и вызван почтовый дракончик. Молодой, но полностью осознающий важность порученного ему дела. Он резво взмахнул крылами и унесся ввысь, едва ему передали свиток с печальными новостями.

– Вызовем лучших гадателей Империи, – решили министры. – Пусть они соберутся и предскажут судьбу императора. В случае печального исхода нам придется решать, кто займет Яшмовый престол.

Цзюань 5 РЕЗУЛЬТАТЫ ЭКЗАМЕНОВ

Дождь над рекой Цанхе, Дождь над святой столицей. Дождь позолоту крыш Смыл в бесконечность луж… В каждом моем стихе Мне будет солнце сниться, Будет расти камыш — Бог неотпетых душ. Дождь над дворцом. И дождь Льет над моей лачугой. Старый гнилой тростник Не защитит меня. Спросят: «Чего ты ждешь?» Я отвечаю: «Чуда! Чтоб новый мир возник За два иль за три дня! Чтобы с души короста Спала. И свет чудесный, Радостный и манящий, Все осветил на миг… Но это так непросто. Дождь напевает песни. Голос его звенящий Будит уснувший мир.

Болезнь императора погрузила страну в печаль, но не могла остановить течения жизни. Едва прошел праздник Борозды, как на дверях Зала Возвышенной Мудрости вывесили результаты экзаменов на степень цзиньши. Соискатели, три луны назад писавшие сочинения, в волнении собрались у широких белых досок с иероглифами фамилий счастливчиков. Были тут и наши старые знакомые – поэт Юйлин Шэнь итомный северный красавец Ши Мин.

Ши Мин внимательно просмотрел список и просиял:

– Слава Небесной Канцелярии! Мое сочинение получило одну из высших оценок! Теперь мне, несомненно, дадут степень цзиньши и какой-нибудь пост в государственной управе! Это надо отпраздновать, брат!

Юйлин Шэнь между тем стоял перед доской со списком, и на лице его отражалась растерянность.

– Весьма странно, – сказал он. – Но моего имени нет в списке прошедших испытания.

– Что? – поразился Ши Мин. – Этого не может быть, брат!

– Да вот, взгляни сам…

Ши Мин еще раз пробежал глазами список.

– Вот чудеса, – протянул он. И тут же подозвал служителя из Зала Возвышенной Мудрости: – Эй, приятель!

Тот подбежал:

– Что угодно молодому господину?

– Скажи-ка, здесь вывешены списки с окончательным решением?

– Истинно так. Все сочинения проверены и оценены самим господином Лу Синем, первым императорским каллиграфом.

– Я же говорил, – махнул рукой Юйлин Шэнь. Было видно, как он огорчен.

– Не печалься, брат, – постарался утешить его Ши Мин. – В следующем году опять попробуешь себя в сдаче экзаменов.

– Сестра расстроится, – сказал Юйлин Шэнь. – Она так надеялась, что я получу должность…

– Ты можешь зарабатывать на жизнь стихами. Ведь у тебя такие прекрасные стихи! – воскликнул Ши Мин.

– Стихами не заработаешь на дом с усадьбой, – грустно усмехнулся Юйлин Шэнь. – Поэтам платят медяки, так было во все века…

– Погоди-ка! – сказал Ши Мин. – Смотри, вон несут еще какое-то объявление.

И впрямь из Зала Мудрости вышел служитель с небольшим свитком в руках. Он развернул его и прикрепил к стене. Ши Мин и Юйлин Шэнь поспешили к новому объявлению. Вот что там говорилось:

«Господин Юйлин Шэнь приглашается на собеседование к господину Лу Синю, первому императорскому каллиграфу, в любое удобное для него время».

– Подумай-ка! – ахнул Ши Мин. – Сам императорский каллиграф желает побеседовать с тобой, брат! Может, удача еще не отвернулась от тебя?!

– Не знаю, – покачал головой Юйлин Шэнь. – Ничего не поделаешь, надобно идти. Скажи, я прилично выгляжу?

– Прилично выглядишь и трезв к тому же, – смеясь, воскликнул Ши Мин. – Ступай не мешкая! Эй, любезнейший!

– Что угодно почтенному молодому господину?

– Вот этот человек – господин Юйлин Шэнь, которого приглашает на собеседование сам императорский каллиграф. Может быть, проводишь его?

– Разумеется, разумеется! Идемте, молодой господин!

– Я подожду тебя в кабачке «Зеленая тыква»! – крикнул Юйлин Шэню его друг.

Незадачливый поэт меж тем торопливо шел за служителем через Зал Возвышенной Мудрости. Здесь шли ремонтные работы – чинили крышу, которая с той поры, как Медноволосый Тжонг снял с нее золотые щиты, сияла дырами и прорехами. Из Зала Возвышенной Мудрости служитель повел Юйлин Шэня темной длинной галереей и вывел к небольшому павильону, окруженному распустившимися ранними ирисами. Над павильоном красовалась вывеска: «Приют одинокого».

– Сюда пожалуйте, – сказал служитель. – Здесь господин Лу Синь изволит читать и работать. Сюда Юн велел привести вас…

Юйлин Шэнь не без робости переступил порог павильона. Осмотрелся. Павильон пока был пуст. У резных стен стояли седалища, привезенные из страны Хургистан и называемые диванами. В центре павильона красовался большой овальный стол, украшенный мозаикой. На столе лежали бумаги, тушечница, кисти – все самого прекрасного качества.

– Вам нравятся кисти из барсучьего волоса? – услышал Юйлин Шэнь неожиданный вопрос. Он резко обернулся. В дверях стоял господин Лу Синь, первый императорский каллиграф и с любопытство смотрел на поэта.

Юйлин Шэнь мигом встал на колени и сложил руки в церемониальном поклоне:

– Ничтожный просит прощения за то, что оторвал вас от дел, господин первый каллиграф!

– Я всегда нахожу время для тех, кто привлек мое внимание, – негромко и раздельно произнес Л Синь. – Встаньте с колен, прошу вас, и присядьте вот на этот диван…

– Ничтожный не смеет…

– Оставьте церемонии. Вы ведь стихотворец?

– Не смел бы так себя именовать, но мои стихи вроде бы читают, а потому…

– Моих стихов не читает никто, но тем не менее я считаю себя поэтом. Так поговорим как поэт с поэтом, господин… Юйлин Шэнь.

– Как вам будет угодно, господин первый каллиграф.

Юйлин Шэнь сел на заморский диван. Лу Син устроился напротив. Достал из рукава халата длинную связку аметистовых четок и начал медленно их перебирать. Несколько секунд длилось тягостное молчание. Наконец Лу Синь заговорил:

– Вы, верно, были удивлены и расстроены, не увидев вашего имени в списке прошедших экзамены?

– Да, это так, господин первый каллиграф. Все в мире тлен и тщета, но ничтожный человек все равно стремится к преуспеянию…

– Это так. Наверняка вас мучает вопрос: отчего ваше сочинение не вошло в список лучших? Ведь так?

– Да, господин первый каллиграф. Мне казалось, я написал его… достойно.

– Вынужден вас огорчить: вы не раскрыли тему, увлекшись ненужными красотами описаний.

Юйлин Шэнь склонил голову:

– Что ж поделать… Быть может, в следующем году я снова попытаю счастья и тогда мне повезет больше.

– И вновь я вынужден вас огорчить, господин Юйлин Шэнь. Я написал указ, согласно которому вы не допускаетесь ни к каким экзаменам.

Юйлин Шэнь побледнел:

– Отчего такая жестокость ко мне, господин первый каллиграф?

Лу Синь поднялся с дивана и подошел к гостю:

– Оттого, что девицам не положено сдавать государственные экзамены!

Наступила тишина. В этой тишине было слышно, как где-то далеко, в императорских садах, выводит свою нежную трель лихуа.

– Как вы догадались? – едва слышно спросил (точнее, спросила) Юйлин Шэнь.

– Будем считать, что у меня наметанный глаз, – сказал Лу Синь. – А вы… Как вы, девица, лишившись девического смирения и стыда, решились на такой недостойный поступок?!

– Что же недостойного в том, что я хочу принести пользу стране и государю? -воскликнула Юйлин Шэнь.

– Женщина должна знать свое место и приносить пользу в женских покоях, а не на государственных должностях! – рявкнул Лу Синь. – Вы позорите своих почтенных родителей, если думаете иначе!

– У меня нет родителей и никогда не было, – проговорила Юйлин Шэнь. В глазах ее стояли слезы, и первый каллиграф, увидев эти слезы, смягчился. Он отнюдь не был женоненавистником, просто его немного испортила государственная служба.

– Как так – не было родителей? – тихо спросил Лу Синь.

– Ни я, ни моя старшая сестра их не помним. – Юйлин Шэнь отерла слезы платком. – В раннем детстве мы жили при монастыре У-Чао, монахини воспитывали нас… Когда моей сестре исполнилось шестнадцать лет, а мне одиннадцать, монастырь закрыли, поскольку он был очень беден. Монахини разошлись кто куда, пришлось и нам с сестрой бродяжничать. У нас не было никаких родственников на всей земле… Это было настоящее одиночество, господин первый каллиграф, и в нем вовсе не было никакого блаженства!

– Я понимаю, – тихо сказал Лу Синь.

– Сестра устроилась на работу поденщицей в одном селе. Я помогала ей. Моя сестра была настоящей красавицей, и ей предлагали стать певичкой, зарабатывать большие деньги, а заодно продать в певички и меня, но сестра отказывалась от этой греховной доли. Женщина может прокормить себя не только телом, так говорила моя сестра. Мы жили где придется, брались за любую работу, даже самую тяжелую, а потом нам повезло. Мы хорошо знали грамоту и владели тремя каллиграфическими стилями письма, поэтому в одном небольшом городке на востоке Яшмовой Империи нам дали работу младших чиновников. К этому времени и я, и моя сестра носили мужскую одежду и вели себя по-мужски. Так легче прожить. Никто не пристает с грязными намерениями, да и работа быстрее находится.

– Я понимаю, – сказал Лу Синь.

– Когда моей сестре исполнилось двадцать два года, она возмечтала о том, чтобы я получила государственную должность. Для этого нужно было сдавать экзамены. Я долго готовилась, читала сочинения мудрецов, учила правила… А моя сестра работала и копила деньги для предстоящих экзаменов – ведь столько расходов связано с ними! Наконец в одной провинции, где мы жили в то время, объявили экзамены на степень сюцая. Я написала сочинение и оказалась в списке выдержавших! Моя сестра так радовалась. Я могла работать письмоводителем в провинциальной управе, но сестра сказала, чтобы я готовилась к более сложным экзаменам. «Я хочу видеть, тебя в числе дворцовых служащих!» – говорила она мне.

– А почему ваша сестра сама не решилась пройти испытания на звание дворцового служащего? Юйлин Шэнь потупилась.

– Господин первый каллиграф, – сказала она едва слышно, – боги оказались немилостивы к моей сестре: от рождения она имеет недостаток…

– Какой же?

– Она слепа на один глаз. Слабого зрением мужчину еще примут на службу письмоводителем или мелким чиновником, но на высшие должности лучше не надеяться…

Лу Синь походил взад-вперед по павильону. Девица Юйлин напряженно следила за ним.

– А почему вы с вашей сестрой не пошли путем, которым идут все достойные женщины? Почему вы не вышли замуж?

– О господин первый каллиграф! – воскликнула Юйлин. – Поначалу мы с сестрой мечтали о замужестве! Но разве найдутся достойные женихи для двух безродных сирот! Впрочем, два года назад мою сестру взял второй женой один писатель из провинции Самнин. Его имя Леньшао, он уроженец земель Жумань…

– Никогда не слышал о таком писателе, – покачал головой Лу Синь.

– Немудрено, господин первый каллиграф. Он написал всего-то несколько книг, но и те у него не приняли к рассмотрению в столице. Наверное, поэтому господин Леньшао сделался человеком желчным и жестоким. Его старшая жена жила в постоянном страхе и от этого сильно болела сердцем. Когда господин Леньшао предложил моей сестре стать его второй женой, он, видно, надеялся, что она принесет ему хоть какое-то приданое, хотя мы предупреждали его, что мы – сироты без роду-племени. Какое уж тут приданое требовать! Но Леньшао настоял на свадьбе, сестра вошла в его дом и…

– И?

– И все равно что попала к подземным демонам, господин первый каллиграф! Этот писатель оказался сущим мучителем для моей бедной сестры. Сам он бездельничал с утра до ночи, подымался с лежанки за полдень и сразу принимался пить вино. Если же вина не было, Леньшао бил сестру и прогонял ее в винную лавку. Денег не было ни фыня, в лавке давно не отпускали в долг, и сестре приходилось идти на всякие уловки и унижения, лишь бы раздобыть пьянице-мужу хоть кувшин перекисшего вина. Напившись, Леньшао выходил на улицу, громко пел песни собственного сочинения и ругал судьбу, которая безжалостно не замечает его великих способностей…

– Как часто он бил твою сестру? – спросил Лу Синь.

– Каждый день, – потупясь, сказала Юйлин Шэнь.

– И она терпела?

– Да. А куда нам было идти? У нас не имелось своего жилища, а господин Леньшао дал нам хоть крышу над головой. С тех пор сестра и умоляла меня готовиться к высшим экзаменам, потому что, если я получу должность в государственных палатах, я смогу выкупить сестру у ее жестокого мужа.

Юйлин замолчала, украдкой отирая слезы. Первым заговорил Лу Синь:

– История ваша и вашей сестры правдоподобна, и хочется ей верить…

– О господин первый каллиграф, я ни в чем не солгала вам! Верьте мне! Мне часто приходилось лгать – прохожим на дорогах, хозяевам постоялых дворов, соискателям на экзаменах… Особенно перед соискателями, такими же как я, стараюсь играть роль беззаботного юноши, у которого все в жизни прекрасно. И стихи я пишу легкие, как летние облака…

– Кстати о ваших стихах. Они ведь действительно прекрасны. Чего не скажешь о вашем экзаменационном сочинении.

– Что стихи! – воскликнула Юйлин Шэнь. – Они приносят лишь славу, но не приносят звонкой монеты… А мне нужно пять тысяч связок серебра, чтобы выкупить сестру у господина Леньшао.

– Однако… Какой бесцеремонный этот писатель. И жадный к тому же. Видно, потому судьба и не благоволит к его трудам… Но к делу. Я хочу помочь вам. Я не могу допустить вас к экзаменам на соискание государственной должности, потому что это противозаконно. Но я могу дать вам в долг столько денег, сколько нужно для выкупа вашей сестры.

– О господин!…

– Вы рассчитаетесь со мной, когда удача окажется на вашей стороне

– Но как я смогу заработать эти деньги, господин первый каллиграф, если для женщины в Империи нет приличной работы! Не в певички же мне идти! Такая судьба противна моей душе!

– О том, чтобы вам быть певичкой, не может идти речи. Я хочу предложить вам другое дело.

– Все что угодно, господин первый каллиграф!

– У вдовы светлого князя Семуна, властительницы княжеств Го, Хэншоу и Сяогань, подросли две дочери, прекрасные княжны Цзянлу и Сайли. Княгиня хочет найти им наставницу в искусстве стихосложения, и так как в ее землях такой наставницы нет, она обратилась к императору Жэнь-дину с просьбой подыскать для ее дочерей сведущую, мудрую и владеющую искусством стиха девицу. Я представлю вас императору, и думаю, что он даст свое согласие, ведь император тоже читал стихи Юйлин Шэня. Правда, для него, как и для меня, будет новостью, что Юйлин Шэнь – девица.

Девушка покраснела и улыбнулась слабой улыбкой.

– Итак, вы выкупите сестру и отправитесь к вдове князя Семуна в качестве наставницы ее детей. Устраивает ли вас такое будущее?

Юйлин Шэнь бросилась на колени:

– Я не знаю, как мне благодарить вас, господин первый каллиграф!

– Не нужно благодарностей, – отмахнулся Лу Синь. – Встаньте. Я доложу о вас государю завтра же, когда пойду к нему с утренними отчетами. А вас прошу появиться в Зале Возвышенной Мудрости через день – я приготовлю деньги для выкупа вашей сестры и все нужное для того, чтобы вы отправились к владычице Семун.

– Я обещаю, что не посрамлю чаяний, которые вы на меня возлагаете! – пылко сказала Юйлин Шэнь…

– Я верю вам, – просто ответил каллиграф Лу Синь.

На этом они распрощались. Юйлин Шэнь, обрадованная таким неожиданным поворотом судьбы, вышла из дворцовых ворот, совершенно не замечая ничего и никого вокруг.

– Вот что такое судьба! – пробормотала Юйлин. – И не знаешь, когда она станет к тебе благосклонна, а когда – немилостива.

Чтобы успокоиться, Юйлин Шэнь немного прогулялась по саду, раскинувшемуся близ дворцовых стен. В саду было пусто и тихо, нежные лепестки деревьев источали благоухание, и к Юйлин пришло поэтическое вдохновение. Она достала из рукава своего халата маленькую книжечку, кисть и записала строки, возникшие в ее воображении. В этих строках говорилось о красоте весны, о блаженстве надежды, о вере в счастливое будущее, – словом, обо всем том, что занимало теперь сердце молодой поэтессы. Но она страшилась даже самой себе признаться в том, что в ее сердце отныне прочно обосновался образ некоего императорского каллиграфа.

Юйлин замерла, любуясь алыми цветами сливы, и проговорила:

– Как он прекрасен! Как строг и печален его взор, каким благородством дышит лицо! Воистину он лучший измужчин, которых я когда-либо видела за всю свою жизнь! Но что с того? Разве снизойдет великий каллиграф до сердца разоблаченной им девушки… Он должен бы презирать меня за обман, а он благородно предложил мне служить вдове князя Семуна. Он строг, но добр, и я клянусь, что оправдаю его доверие!

Грезы, владеющие сердцами поэтов, окутали Юйлин словно призрачной дымкой. В этих грезах видела она, как сестра ее стала свободной, как вдвоем они смогли отомстить жестокому Леньшао за все унижения и притеснения… Грезы увели Юйлин в страну владычицы Семун, где она, став наставницей юных княжон, достигла высокого положения и богатства. Юйлин мечтала, что пройдет всего несколько лет и она будет достойной того, чтобы стать женой…

– Опомнись, Юйлин! – оборвала поэтесса свои мечтания. – Чьей женой ты собираешься стать?! Да господин первый императорский каллиграф и не посмотрит на тебя, будь ты знатнейшей, богатейшей и талантливейшей! Ведь он совершенен, а ты – всего лишь обычная девушка, к тому же пытавшаяся обманом добиться степени цзиньши. Господин Лу Синь должен презирать тебя, а ты хочешь, чтобы полюбил… Ах нет, это невозможно! И хорошо, что тебе придется отправиться к владычице Семун – в разлуке любовь быстро проходит.

Тут Юйлин вспомнила, что ее в «Зеленой тыкве» ждет Ши Мин. Ей нравился этот молодой человек – обаятельный, способный, остроумный. Нравился, но и только.

– Это просто дружба, – пояснила Юйлин. – Мое сердце отдано императорскому каллиграфу, а значит, разбито навечно.

Сказав это, Юйлин отправилась в «Зеленую тыкву».

«Зеленая тыква», славный винный домик, где в основном пировали студенты-соискатели, письмоводители, мелкие чиновники и прочий люд, имеющий отношение к кистям и бумаге. Здесь кувшинами подавали крепкое шансинское вино, но никто из посетителей не напивался до такой степени, чтобы затеять драку. Да и то сказать – чиновники и студенты народ хоть и шумливый, да мирный.

Когда Юйлин вошла в «Зеленую тыкву», там было немноголюдно и тихо. Она сразу увидела Ши Мина – тот одиноко сидел за дальним столиком и ел лапшу с солеными древесными грибами. К Юйлин подскочил служитель:

– Добро пожаловать, молодой господин! Давно к нам не захаживали! Позвольте, я вас провожу за лучший столик!

– Не надо, – отказалась Юйлин. – Вон сидит мой друг и ждет меня.

С этими словами она помахала рукой, надеясь привлечь внимание Ши Мина. Тот увидел ее, отставил чашку с лапшой, помахал в ответ. Юйлин прошла к столику, села на лавку напротив Ши Мина.

– Я уж было подумал, что ты не придешь, – укоризненно заметил томный северный красавец. – Жду тебя, жду… Ну, рассказывай скорее, для чего тебя вызвал на беседу господин первый императорский каллиграф. Нет, постой, молчи. Сначала закажем кувшин шансинского. Эй, вина нам, и побыстрее! Да закусок хороших!

Когда поданы были закуски и вино и друзья выпили трижды по три чарки, Ши Мин снова заторопил Юйлин:

– Расскажи же мне, что за беседа была у тебя с господином императорским каллиграфом? К добру она или к худу?

– Не знаю, как и начать, – усмехнулась Юйлин. – И доброе, и худое перемешаны в жизни, как сахар и мука в тесте… Что скажу для начала: господину императорскому каллиграфу не понравилось мое сочинение.

– Ну, это понятно… Хотя и странно – ведь ты, мой друг, так владеешь словом!

– Видно, в тот миг, пока я писал сочинение, дар слова отступил от меня, – пожала плечами Юйлин. – Что ж, я не жалуюсь на судьбу. Господин императорский каллиграф предложил мне хорошую службу. А это ничем не хуже степени цзиньши…

– Какую же службу?

– Я стану наставником изящной словесности у дочерей княгини Семун, вдовы светлого князя Семуна.

– Вот это новость так новость! Значит, тебе придется отправиться на чужбину?

– Да, это так. Выпьем же за удачу этого предприятия!

Они выпили по чарке. И тут Юйлин увидела, что ее друг и названый брат грустен, как осенние сумерки.

– Что с тобой, Ши? – спросила она.

– Мне жаль расставаться с тобой, названый брат, – вздохнул Ши Мин. – Ты уедешь, станешь чуть ли не царедворцем и забудешь о простом чиновнике…

– Ты говоришь сущие глупости, дорогой Ши Мин, – отозвалась Юйлин. – Во-первых, я никогда тебя не забуду, могу поклясться в том всей Небесной Канцелярией. А во-вторых, когда-нибудь я вернусь. И мы встретимся… Я, быть может, познакомлю тебя с сестрой…

Ши Мин невесело рассмеялся:

– Когда же ты уезжаешь?

– Как только господин императорский каллиграф подготовит сопроводительные бумаги. Своих вещей у меня немного, поеду налегке.

И тут Ши Мин сказал:

– Юйлин, друг! А что, если мне сопровождать тебя в этой поездке? Я свободный человек, дома меня никто не ждет, экзамены сданы, а должность еще не получена. Я вполне могу попутешествовать с тобой. Очень уж не хочется расставаться с другом!

– Но что ты будешь делать, когда мы приедем?

– Да уж найдется при дворе какая-нибудь работа для чиновника моего разряда! – воодушевленно воскликнул Ши Мин. – Одно только нужно: чтобы господин императорский каллиграф написал мне рекомендательное письмо. Без этого как ехать?

– Да, верно.

– Завтра же напрошусь на прием к господину Лу Синю! А пока давай-ка выпьем! И попробуй вот эти раковины в сладком соусе – они восхитительны! Лепешкой, лепешкой заедай!

Друзья просидели в «Зеленой тыкве» до сумерек. Порядочно нагрузившись вином и всякой снедью, они наконец расплатились с хозяином и вышли из душного домика на свежий воздух.

– Как хорошо! – выдохнул Ши Мин, покачиваясь. – Какой душистый воздух в Тэнкине! Нет нигде в мире такого воздуха!

– Я мог бы написать об этом воздухе поэму, – поддакнула Юйлин, старающаяся даже в нетрезвом состоянии играть роль юноши-поэта. – Только кто эту поэму купит?

– Да разве дело в деньгах, брат?

– А в чем же?

– В красоте, в неге… Ах, дорогой Юйлин! Можно задать тебе вопрос?

– Задавай, конечно.

– Ты был когда-нибудь влюблен? Сильно, беззаветно, самозабвенно?

Юйлин внимательно посмотрела в глаза Ши Мину, а затем ответила:

– Нет, божественное чувство любви еще не касалось моего сердца.

– А почему? – удивился Ши Мин.

Юйлин рассмеялась:

– Не встретил еще красавицы, чтоб была по сердцу.

– Ты подумай! – рассмеялся и Ши Мин. – Какую же красотку тебе надо? Вроде Бирюзовой Царицы, верно?

– Нет, продажная любовь меня не прельщает. Я мечтаю о му… о девушке, которая будет не только хороша собой, но и даровита, умна, благородна в речах и поступках. Неважно, будет ли она богата, важно, чтоб была богата ее душа. И еще хотелось бы, чтобы она смело выражала свои чувства, говорила со мной без кокетства и притворства…

– Такую девушку найти нелегко. Я бы и сам мечтал повстречать такую. Как мы все-таки с тобой похожи, дорогой друг! И вкусы, и мечты, и желания – все у нас совпадает. Знаешь что?

– Что, Ши Мин?

– Давай дадим друг другу клятву никогда не разлучаться! И даже когда мы обзаведемся семьями, то построим дома рядышком! А когда у нас родятся дети, то мы обручим их!

– Согласен, – кивнула Юйлин. – Только до этого еще ох сколько времени должно пройти!

– Клятву надо давать в храме предков, – сказал Ши Мин. – Идем на площадь Двойной Луны – там стоит храм Всех Предков. Принесем жертву, помолимся и поклянемся нашей клятвой!

– Удобно ли то, что мы явимся в храм пьяными?-засомневалась Юйлин. – Служка прогонит нас. К тому же время позднее.

– Храм Всех Предков открыт в любое время. А чтоб служка на нас не шумел, мы дадим ему связку медяков, – немедленно нашел выход Ши Мин.

И друзья пошли к храму Всех Предков.

Храм действительно был отперт, несмотря на позднее время. Его мраморное пространство изнутри освещалось десятками лампад и шелковых жертвенных фонариков. Над курильницами струились облачка благовоний. К нашим героям подошел служка.

– Не позднее ли время выбрали господа для того, чтобы посетить святое место? – весьма ехидным голосом осведомился он.

– Мы хотим помолиться и принести жертвы предкам, – сказал Ши Мин и протянул служке связку медных монет. Тот принял ее с поклоном и сменил тон:

– Осмелюсь предложить вам жертвенные деньги и благовонные палочки для совершения молитвословия.

– Да, пожалуйста, – кивнула Юйлин.

Получив от служки все необходимое для совершения ритуала, Ши Мин и Юйлин подошли к большому алтарю Всех Предков. На бронзовой жаровне они сожгли жертвенные деньги и воскурили благовония. Затем Ши Мин заговорил:

– О блаженные наши предки! Внемлите молитве смиренных рабов ваших Ши Мина и Юйлин Шэня! Благословите наше будущее, наши дела и намерения. Милостивые предки! Укрепите наш дружеский союз и ниспошлите нам удачу!

– Укрепите наш дружеский союз и ниспошлите нам удачу, – тихо повторила Юйлин Шэнь.

– Да будем мы братьями не по крови, но по родству душ наших!

– Да будем мы братьями…

– Да соединятся наши дети и потомки в единую семью!

– Сотворите это, великие предки…

Ши Мин прочел до конца положенную по обряду молитву, после чего взял Юйлин за руку:

– Теперь мы братья и по духу и перед небесами. И мы никогда не расстанемся. Идем, брат мой.

Они вышли из храма и увидели, что вокруг царит мирная, глубокая ночь.

– Припозднились мы нынче, братец. – Юйлин поневоле перешла на шепот. – Как бы нам в такой темноте не нарваться на лихих людей.

– Думаешь, мы попадемся самому Медноволосому Тжонгу? – усмехнулся Ши Мин. – Брось, брат! Здесь такая глушь и тишь, что сюда поленится сунуться даже самый отъявленный злодей.

– Тише! – оборвала Ши Мина Юйлинь. – Я вижу среди деревьев какой-то свет.

– Может быть, это ночная стража.

Юйлин всмотрелась пристальнее и сказала, дрожа:

– Ночная стража не ходит с копьями и потайными фонарями. Здесь дело нечисто. Чу! Я слышу шаги – кто-то направляется прямиком к нам! Надо скрыться, брат Ши!

– Куда же мы спрячемся? А, вспомнил! За храмом Всех Предков есть глубокая ниша, в которой стоит изваяние Гаиньинь! Скорей туда! И без шума! Не дай нам боги попасться лиходеям!

Ши Мин и Юйлин торопливо спрятались в нише, за большим изваянием богини Гаиньинь. Губы их поневоле шептали заклинания, отгоняющие злую напасть.

Но, видно, наши герои были плохими молитвенниками. Потому что судьба судила им… Впрочем, все по порядку.

Неясный свет потайных фонарей приблизился настолько, что из ниши друзьям было хорошо видно, что потайной фонарь держит один человек, а еще двое вооружены копьями и длинными мечами. И надо же такому было случиться, что эти подозрительные личности остановились прямехонько у ниши с изваянием богини Гаиньинь!

Ши Мин и Юйлин Шэнь затаили дыхание, боялись случайно пошевельнуться; непонятный страх сковал им все члены. А подозрительные личности меж тем завели свой разговор.

– Итак, – сказала одна из них, – почему мы встретились в этой дыре, а не, как обычно, на джонке Су Данян? В чем дело?

– На джонке стало слишком опасно. В гости к певичкам ходят и люди из службы безопасности, а у них наметанный глаз. Я уж опасаюсь, что успел там примелькаться.

– Но ты не вызовешь подозрений, Хон. Ты слишком хорошо играешь роль простака Пэя, ловца креветок…

Ши Мин и Юйлин Шэнь едва справились с потрясением. Оказывается, один из злоумышленников был тем самым неуклюжим ловцом креветок, которого они как-то видели на джонке госпожи Су Данян! Тогда у рыбака был голос деревенского увальня, а сейчас по говору в нем можно было определить бесстрашного и безжалостного воина.

– Мне надоела эта роль, – меж тем говорил «ловец креветок». – К тому же, будучи этим рыбаком, я не могу часто видеться с Бирюзовой Царицей. А она того и гляди изменит нашему делу.

– Женщины трусливы, – сказал один из злодеев.

– А я говорил, что не стоит привлекать к нашему делу баб, – прошипел другой. – Впрочем, с этой Бирюзовой Царицей разговор у нас будет короткий – подкараулим в темном переулке и снесем голову с плеч. Благо она не слишком много знает о нашем предприятии. Ты, Хон, не разболтал ей о главном?

– За дурака меня считаешь, Чхен? Чтобы я стал говорить какой-то шлюхе о том, что состою в тайном обществе!

– Погоди, придет пора, и наше общество перестанет быть тайным. Как только заморские братья пришлют нам своего наемника по прозвищу Прозрачный Меч,дело будет сделано.

– Прозрачный Меч сможет убить императора.

– Как только император будет мертв, мы поднимем восстание и устроим поджоги по всему Тэнкину. Народ подумает, что это кара Небесной Канцелярии, все обезумеют, и тогда…

– Тогда никто не удивится кораблям, пришедшим по Прозрачной реке с моря Тай! А воины на этих кораблях будут вооружены так, что солдаты Яшмовой Империи не смогут с ними тягаться!

– О кораблях и солдатах думать не наша забота. Мы здесь для того, чтобы подготовить все для прихода Прозрачного Меча и захвата Тэнкина. Столица окажется в наших руках, тогда, считай, в наших руках окажется вся Яшмовая Империя.

– Брат Хун, ты говоришь так, словно собираешься сам вступить на престол Пренебесного Селения! Не забывай, для кого наша община мостит дорогу!

– Я никогда этого не забываю, братья Чхен и Хон! Да благословен будет Подземный Царь!

– Да будет благословен! – воскликнули хором злодеи, впрочем, не очень громко.

– Время для ликующих криков еще придет, – заметил тот, кого называли Хуном. – Теперь же вспомним, для чего мы здесь собрались.

– Мы обеспокоены вестями о болезни императора Жэнь-дина, – сообщил Чхен.

– Эта болезнь случилась очень некстати, – сказал Хон. – Во дворце в связи с болезнью императора установлен полутраур, запрещено принимать гостей и даже послов из других стран. А значит, Прозрачный Меч, когда он придет, не сможет пробраться во дворец под видом посла из Жемчужного Завета, как мы намечали раньше.

– Вы недальновидны, братья, – возразил Хун. – Состояние императора с каждым днем все безнадежнее. Это значит, что Прозрачному Мечу, может быть, и не придется обнажать лезвие для того, чтобы отрубить голову владыке династии Тэн.

– Это неправильно! – воскликнул Хон. – Император не может умереть естественной смертью!

– Почему, брат Хон?

– Потому что в этом случае его кровь не окропит землю и не вызовет к пробуждению Подземного Царя! Как вы недальновидны! Коль болезнь императора столь тяжела, надо спешить с появлением Прозрачного Меча. Иначе…

– Но как он проберется во дворец?

– Это и должны придумать мы, братья. Вся община надеется на нас. От нас зависит успех общего дела! А покуда возьмите вот это золото. Его прислали наши заморские друзья, они хотят, чтобы мы ни в нем не знали нужды.

Тихо звякнул металл.

– Пусть, однако, знают они, что не ради золота мы стараемся, а ради воцарения справедливости.

– Верно. Так что же мы решим?

– Я возьму на себя убийство Бирюзовой Царицы. Она нам больше не нужна.

– Я встречусь с царедворцем Оуяном. Это такая продажная тварь, что даже мне тошно. Но зато я узнаю все самые свежие дворцовые новости… Ты же, брат, отправь послание людям, связанным с Прозрачным Мечом. Пусть его поторопят.

– Да, сделаю.

– Тогда расходимся. Следующая встреча – через десять дней у заброшенного храма Взывания к Свету. Пароль будет новый.

– Какой?

– Дай подумать… Вот! «Крыса прогрызает слабую стену».

– А отзыв?

– «Стена рухнет и придавит строителя». Все запомнили?

– Да.

– И молите подземных богов, чтобы нашему делу никто не помешал!

– Да снизойдут боги!

– Да пошлют нам удачу!

– А теперь идемте, братья. Ночь перешла свою черту, скоро рассветет. Не нужно, чтобы нас кто-нибудь видел. Да и тебе, Пэй, пора ловить креветок.

– Как я ненавижу креветок! Когда наша община восторжествует, я вобью эти креветки в пасть всем нашим врагам!

Тихий злой смех был ответом лжерыбаку.

И вот не стало злоумышленников, они исчезли быстро, как ночные тени. Лишь воздух, в котором еще оставался запах нагретого масла, да едва колышущиеся ветви кассии свидетельствовали о том, что у храмовой ниши только что собирались люди, замышлявшие великое злодейство.

Ши Мин и Юйлин Шэнь стояли в нише за изваянием богини Гаиньинь ни живы ни мертвы. Каждое мгновение, пока совещались злоумышленники, нашим героям казалось, что их обнаружат и прикончат на месте как ненужных свидетелей. Но, видно, богиня Гаиньинь была милостива к незадачливым друзьям – злодеи их не заметили. Прошло, пожалуй, целое тысячелетие, прежде чем друзья решились выбраться из ниши. Но наконец они поняли, что им вроде бы ничто не грозит, и тихо, как мыши, крадущиеся к миске спящего кота, они выбрались наружу. Перевели дух. Хмель из их голов быстро выветрился благодаря всему услышанному.

– Что скажешь, братЮйлин? – прошептал Ши – Ведь это заговор! Государственная измена!

– Согласен с тобой. Богиня Гаиньинь недаром сохранила наши жизни. Мы должны обо всем услышанном рассказать в дворцовой службе безопасности!

– Кто нас туда пустит? Кто нам поверит? – в отчаянии заломил руки Ши Мин. – Мы простые студенты! Еще скажут, что все это нам спьяну привиделось!

– Постой, брат Ши, – остановила друга Юйлин. – Мы не будем сообщать ни о чем дворцовой службе безопасности. Есть другой верный императору человек, который выслушает нас.

– Кто же это?

– Господин первый императорский каллиграф.

– 

Цзюань 6 ЖЕМЧУЖНЫЙ ЗАВЕТ

Имбирь и корицу Храню я в шкатулке среди украшений. Как часто мне снится Холодное небо последних сражений. И пахнут утратой Подвески мои, ожерелья, браслеты… В чем я виновата, Коль больше не вижу удачи и света? Лишь запах нероли Остался на память о прежней свободе… Ища лучшей доли, Друзья невозвратной дорогой уходят. А мне достается Судьба, что должна бы достаться изгою… Закатное солнце В шкатулке горит золотою серьгою.

Императрица Жемчужного Завета, Почтенная Мировая Матушка, была чрезвычайно настойчивой и целеустремленной женщиной. Несмотря на то что принцесса Фэйянь ответила отказом на ее любезное приглашение погостить в Жемчужном Завете, императрица Чхунхян не сдалась. Она слала принцессе Фэйянь письмо за письмом, в которых убеждала ее приехать. Фэйянь сначала возмущалась такой бесцеремонностью, а потом поняла, что любезность владычицы Жемчужного Завета ей никак не одолеть.

– Поезжай, – в конце концов сказал супруге Баосюй. – Иначе она станет донимать тебя письмами всю оставшуюся жизнь.

– Но как я поеду без тебя? Это неприлично.

– У меня нет ни малейшего желания отправляться в Жемчужный Завет. Даже ради соблюдения приличий. И потом, дорогая, что нам эти приличия? Разве кто-то осудит тебя за то, что ты приехала без своего дракона?

– Баосюй, я буду скучать без тебя.

– Это лучше, чем если бы ты стала скучать со мной. Ничего, милая, разлука, хоть и небольшая, идет только на пользу любви. И тем более семейной жизни. Ты развеешься в обществе Ют-Карахон-Отэ, а я наконец совершу паломничество к монахам-драконам из Серебряных пещер. Как известно, они не допускают в свое общество особ женского пола…

– Драконы-монахи? Первый раз об этом слышу!

– О, дорогая, неужели я тебе о них не рассказывал? Извини. На юго-западе Лунтана есть священнее скалы, сплошь изрезанные пещерами. Стены этих пещер действительно состоят из серебра, поэтому там нет места ничему нечистому. В тех пещерах протекают родники, вода которых целебна и дарит молодость.

– Но тебе не нужна молодость, Баосюй! Тебе всего-то две тысячи с лишком лет…

– А я и не за молодостью хочу совершить паломничество к монахам-драконам, а за мудростью.

– Разве ты не мудр, о мой супруг?

– Есть два вида мудрости, женщина. Одна – земная, плотская, ежедневная. А другая – совершенная, небесная, духовная. Эта мудрость, если ты сумеешь ее постигнуть, открывает в тебе второе зрение, и все вещи мира ты видишь иначе, иначе ощущаешь себя в этом мире… А еще понимаешь, что есть и другие миры – миры, в которые можно проникнуть только сердцем…

Фэйянь завороженно слушала мужа. Когда-то давным-давно она была монахиней в Незримой Обители великой Крылатой Цэнфэн – наставницы, которой подвластны и небо и земля. Но Крылатая Цэнфэн ничего не говорила о других мирах. Впрочем, возможно, это знание и не требовалось тогда юной принцессе, чьей задачей было вернуть себе престол Яшмовой Империи.

– Для чего тебе такая мудрость, супруг мой? – тихо спросила Фэйянь Баосюя.

– Разве мудрость нужна для чего-то? – удивился тот. – А зачем тебе воздух, которым ты дышишь? Так и мудрость. В какой-то миг своей жизни ты понимаешь, что не можешь без нее дышать.

Фэйянь опустила голову:

– Прости. Теперь я понимаю. Одно лишь тревожит мое сердце…

– Что именно?

– Баосюй… Там, среди Серебряных пещер и умудренных монахов…

– Да?

– Ты не забудешь обо мне? Ты не исторгнешь меня из своего сердца?

Баосюй привлек к себе принцессу и кротко сказал:

– Ты иногда бываешь глупенькой, как все женщины, моя принцесса. И за это я еще больше люблю тебя.

Фэйянь с жаром принялась целовать чешуйчатую драконью морду:

– Ты ведь не разлюбишь меня? Правда, не разлюбишь, родной мой? – Из глаз ее неожиданно потекли слезы.

– Да что с тобой? – изумился дракон, осторожно слизывая языком слезинки со щек жены. – Ты сама на себя не похожа. Я давным-давно не видел тебя плачущей!

– Я… сама не знаю, что со мной творится, – пробормотала Фэйянь, прижимаясь к груди дракона. – Мне снятся странные сны, а иногда кажется, что я слышу голос матери… Меня тревожит мой брат – я давно не получала известий с родины. Рассуди сам: следует ли мне в таком состоянии ехать в гости к императрице, которую я едва знаю?

– Мне думается, что следует, – сказал дракон. – Моя дорогая, все твои сны и видения проистекают от слишком размеренной и скучноватой жизни. У нас на Лунтане слишком все мирно и медленно, чего уж скрывать. А твоя кровь горяча, Фэйянь, ты живешь порывом, ты стараешься охватить одним взглядом всю вселенную…

– Разве?

– Именно так. И потому ты, сама не ведая того, затосковала на Лунтане. В этом я вижу и свою вину, а потому охотно отпускаю тебя в Жемчужный Завет. И поверь, за то время, что мы будем в разлуке, я нисколько не разлюблю тебя. Наоборот, любовь вспыхнет еще сильней…

– Да?

– Да. Разве мы, драконы, умеем лгать?

– Помнится, однажды ты сумел…

– Ну, это было только однажды…

И дракон принялся ласкать свою жену так, что на время она забыла и о своих тревогах, и о Жемчужном Завете.

Однако ласки ласками, нежности нежностями, а ведь и ими можно пресытиться. Поэтому, когда пришло очередное письмо-приглашение от императрицы Жемчужного Завета, Фэйянь в ответ написала, что прибудет в гости, едва народится новая луна. Фэйянь писала это скрепя сердце. Ей не хотелось покидать Лунтан, не хотелось покидать Баосюя и свой кабинет, в котором она проводила бесконечные часы, упражняясь в каллиграфическом искусстве, но ничего не поделаешь.

Для отплытия в Жемчужный Завет снарядили большой корабль, не похожий на те джонки, которые Фэйянь видела в Яшмовой Империи. У этого корабля был узкий остроносый корпус, высокие мачты, оперенные пышными парусами, и воздушная паутина бесчисленных снастей. И был он прекрасен, как изысканная мелодия.

– Откуда на Лунтане взялся такой корабль? – спросила как-то Фэйянь мужа.

– Это бригавелла «Халцедон», подаренная мне как правителю Лунтана двумя королевами Тарсийского Ожерелья.

– Тарсийское Ожерелье? Я помню, ты рассказывал мне об этой стране.

– Когда-нибудь ты побываешь и там. Это совершенно удивительная страна, и живут в ней удивительные люди, правда, к драконам они относятся не слишком хорошо…

Бригавелла «Халцедон» была нагружена самыми изысканными и драгоценными дарами для императрицы Жемчужного Завета. И чем ближе становился день отъезда, тем больше волновалась Фэйянь и тем терпеливее успокаивал ее Баосюй.

– Все пройдет благополучно, уверяю тебя, любовь моя, – говорил жене дракон.

Фэйянь кивала в ответ, но душа ее металась, напоминая крошечного мышонка, попавшего в ловушку. Однако внешне Фэйянь ничем не выдавала своего волнения. Как-никак она была женой князя драконов, а столь высокородной даме не пристало суетиться и заливаться слезами будто какой-нибудь простушке!

Накануне отплытия Фэйянь отправилась в храм Мирового Ока, чтобы вознести молитву о благополучном путешествии. Баосюй, как дракон, пренебрежительно относящийся к молитвам и жертвоприношениям, в храм не пошел, предпочел лично и без жрецов-посредников договориться с богом моря о том, чтобы тот обеспечил на время плавания «Халцедона» отменную погоду.

Храм Мирового Ока, воздушный, легкий, состоявший, казалось, из одних лишь тонких колонн и прозрачных куполов, умиротворяющее подействовал на душу Фэйянь. Она преклонила колена перед алтарем и изображением золотого Мирового Ока и стала молиться о том, чтобы ее путешествие прошло без бедствий. Фэйянь так погрузилась в молитву, что не сразу заметила, что стоит пред алтарем не одна. Оказалось, что слева от нее молится прекрасная женщина в лучезарных одеждах, а справа – не менее прекрасный мужчина, чьи роскошные одеяния были подпоясаны алым поясом, сверкавшим, как струя пламени. Фэйянь пораженно вскрикнула, ибо узнала молящихся: это были Небесная Чиновница Юй и Небесный Чиновник Ань. Она поклонилась им:

– Как давно я не имела счастья видеть вас!

Чиновница Юй обняла молодую женщину:

– Твоя жизнь текла благополучно и размеренно, а потому мы и не появлялись, чтобы не смущать тебя и твоего супруга. Но, узнав о том, что ты отправляешься в дальнее путешествие, твоя матушка, небожительная императрица Нэнхун, послала нас, чтобы мы во время путешествия ограждали тебя от всяких злоключений.

– Неужели меня ждут злоключения? – побледнела принцесса Фэйянь.

– Мы молим Небо о том, чтобы этого не было, – сказал Небесный Чиновник Ань. – Послушай меня внимательно, принцесса. Конечно, Небо защищает человека. Но свою защиту оно посылает лишь тому, кто и сам старается быть господином своей жизни. Слабый духом не получит помощи Неба, ибо не будет знать, что делать с этой помощью. Лишь тот, кто силен сердцем и чист душой, угоден Небесам. Поэтому не уповай только на чудодейственную помощь, принцесса…

– Ань! – с упреком воскликнула Небесная Чиновница Юй. – Вечно ты все испортишь!

– Я говорю правду, только и всего. Кто знает, может быть, Небеса пошлют нашей принцессе испытания вместо благословения; даже нам, Небесным Виновникам, не дано знать воли богов.

– Я благодарна вам, – поклонилась принцесса Фэйянь. – Ваши слова ободрили меня, а то, что вы станете сопровождать меня в путешествии, наполнило мое сердце радостью…

Наконец настал день отплытия. Фэйянь простилась с мужем и дворцовыми челядинцами и в сопровождении Небесных Чиновников поднялась на борт «Халцедона». Ветер наполнил кипенно-белые паруса, и бригавелла ходко отошла от берега, взяв курс на Жемчужный Завет.

– Береги себя, любимая, – проговорил Баосюй, глядя вслед уходящему кораблю. Но проговорив это, дракон страшно смутился, словно его поймали за каким-нибудь не приличествующим сану занятием.

Плавание проходило спокойно. Морской бог, помня договоренность с Баосюем, не посылал «Халцедону» ни штормов, ни ураганов. Бригавелла шла полным ветром, не сбиваясь с курса; ее острый нос взрезал изумрудные волны, оставляя на них кружево белесой пены… Принцесса Фэйянь почти все время путешествия проводила в обществе Небесных Чиновников. Юй, вспомнив времена, когда Фэйянь была еще ребенком, а сама она служанкой, рассказывала принцессе презанимательные истории из жизни небожителей. А с Небесным Чиновником Анем принцесса без устали играла в мацэзян – игру, требующую не только знания хитрых правил, но и смекалки, умения рисковать и предвидеть победу или поражение.

– Скоро вы, принцесса, научитесь играть лучше меня, – приговаривал обычно Чиновник Ань, в очередной раз обыграв Фэйянь. А принцесса, хоть и понимала, что это вряд ли случится, все же поддавалась азарту хитроумной игры.

Наконец впередсмотрящий ударил в колокол и закричал: «Земля!» Действительно, прямо по курсу из утреннего тумана вырисовывались очертания гор и бамбуковых рощ, водопадов и гротов… Это и была страна под названием Жемчужный Завет.

– Нам следует опередить корабль и доложить тамошним богам о твоем прибытии, – сказали принцессе Фэйянь Небесные Чиновники, сели на проходящие мимо облака и полетели к горам Жемчужного Завету. В этот миг выглянуло солнце, и горы новой земли засверкали в его лучах.

– Они воистину сверкают, как драгоценный жемчуг! – восторженно воскликнула принцесса Фэйянь. У нее захватило дух от прекрасного зрелища, открывшегося взору. – Такая земля не может таить зла или коварства, ибо она прекрасна!

Ближе к вечеру «Халцедон» вошел в порт. Берег весь был освещен сотнями бумажных фонариков, некоторые бумажные фонарики на крохотных лодочках качались на прибрежных волнах. Шумели петарды и фейерверки; празднично одетые люди толпились на пристани, в руках у многих трепетали большие шелковые флаги с иероглифами, значения которых принцесса не знала.

Бригавелла пришвартовалась, спустили трап. Тут же по трапу на корабль поднялась процессия из нескольких человек, одетых в роскошные златотканые одежды. Принцесса Фэйянь, к этому времени также облаченная согласно своему сану, поняла, что это послы императрицы Чхунхян, и постаралась напустить на себя важный и надменный вид, что ей, впрочем, не очень-то удалось. Послы все до единого совершили перед принцессой пять земных поклонов. Затем седовласый муж благородной осанки, чья одежда сияла драгоценными каменьями, встал перед принцессой Фэйянь и заговорил. Язык его был совершенно непонятен принцессе, и она пожалела, что в свое время не уделила должного внимания изучению языка Жемчужного Завета. Однако рядом с седовласым вельможей немедленно очутился невзрачный человечек в темно-лиловом халате, подпоясанном желтым поясом. Он подобострастно поклонился и начал переводить:

– Главный царедворец ее величества императрицы Чхунхян приветствует высокородную и глубокочтимую бессмертную принцессу Фэйянь из династии Тэн, владычицу Яшмовой Империи и острова Лунтан!

Фэйянь в ответ церемонно наклонила голову. Седовласый снова заговорил. Речь его была отрывистой игортанной. Следом затараторил толмач:

– Господин главный царедворец просит высокочтимую принцессу Фэйянь проследовать за ним на берег, где ее высочество ожидает паланкин.

– Хорошо, – сказала принцесса. – Но сначала я должна поблагодарить капитана моего корабля за то, что плавание прошло благополучно. Капитан Жун, я сердечно благодарю вас.

– Это плавание было великой честью для меня, принцесса, – в ответ поклонился капитан. – Моя бригавелла будет ждать вас в доках, чтобы отвезти на родину. Лишь подайте мне знак, о госпожа, и паруса наполнятся ветром.

– Я надеюсь на вас, капитан-сянь [4], – просто ответила принцесса, после чего со свитой, состоявшей из высокородных драконих, сошла на берег. При этом шум толпы усилился. Принцесса недоумевающе посмотрела на царедворца императрицы. Тот пояснил через толмача:

– Люди Жемчужного Завета приветствуют и прославляют прекрасную принцессу Фэйянь и ее чудесную свиту.

Свита принцессы и впрямь была чудесной. Полдюжины драконих, в чьих венах текла самая благородная кровь, сопровождали Фэйянь в этом путешествии. Драконихи не были столь огромны, как драконы-самцы, но все-таки производили самое ошеломительное впечатление. Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы хоть одна дракониха поместилась в паланкине вместе с принцессой. Поэтому в паланкин, узорчатый и изысканный, как шкатулка для драгоценностей, Фэйянь села одна, а драконихи ровным клином сопровождали процессию сверху.

Из-за полупрозрачных тканей, занавешивающих паланкин, Фэйянь жадно всматривалась в картины незнакомого города. Паланкин несли медленно, и у принцессы была отличная возможность увидеть высокие многоярусные башни, выкрашенные киноварью и позолотой, ряды маленьких белых домиков с плоскими крышами, сады, фонтаны, разноцветные громадные храмы, рыночные площади и молитвенные арки… Все это нимало не напоминало построек родной столицы принцессы – Тэнкина и тем более построек Лунтана.

– Какая красота! – тихо восхищалась Фэйянь. – Какая изысканность и простота линий! Теперь я вспомнила, как называется столица Жемчужного Завета. Она называется Уэдо, что в переводе со здешнего языка означает «хризантема». Город и впрямь прекрасен, словно цветок.

Когда же процессия вступила под своды дворцового комплекса, который простирался во все стороны света на несколько десятков тчи, принцесса Фэйянь не смогла сдержать восторженного возгласа. Дворцовый комплекс в Уэдо был весь выстроен из перламутра – ограды, дворцы, храмы, башни, павильоны и беседки. А между этими драгоценными постройками росли удивительной красоты деревца, усыпанные розовыми и сиреневыми, готовыми вот-вот распуститься бутонами.

– Вероятно, это те самые деревья, которые в землях Жемчужного Завета объявлены священными, – сказала тихо принцесса Фэйянь.

Драконихам из свиты принцессы было повелено остаться в одной из башен, предназначенных для придворных и прочей дворцовой челяди. Это вовсе не было проявлением неуважения к столь благородным созданиям. Просто главный дворец, в котором принцессу Фэйянь ожидала императрица Чхунхян, был настолько хрупок и изящен, что одно неосторожное движение крыла или чешуйчатой лапы могло повредить колонну либо арку.

Главный дворец назывался Сагами-кусе, что означало «поле божественных цветов». И действительно, его нефритовые полы и стены были изукрашены цветами, сделанными из тончайшего разноцветного стекла и перламутра. По полу невозможно было бы двигаться, кабы не особые тропки из червонного золота, проложенные между стеклянными бутонами.

Паланкин принцессы Фэйянь остановился у главного входа в блистающую сотнями лампад и фонарей залу. Казалось, что с неба опустились все созвездия для того, чтобы поприветствовать принцессу. Служанки помогли Фэйянь выбраться из паланкина и, поддерживая шлейф ее парадного платья, пошли следом за ней к возвышающемуся посреди залы престолу. Женщина, сидящая на престоле, была прекрасна и совершенна. Ее лицо напоминало бутон божественного лотоса, дивные глаза сияли, как аметисты, а приоткрытые в улыбке алые губы, казалось, созданы были на погибель всему мужскому племени. Это и была Ют-Карахон-Отэ, Почтенная Мировая Матушка, императрица Чхунхян.

Появился давешний толмач, уже успевший сменить лиловый наряд на светло-зеленый с золотом.

Толмач, не переставая кланяться императрице, встал неподалеку от престола.

Фэйянь знала, что согласно дворцовому церемониалу ей должно как гостье первой приветствовать божественную императрицу. Поэтому она, не доходя нескольких шагов до престола, склонилась в изысканном и почтительном поклоне и сказала на языке Яшмовой Империи:

– Я, смиренная принцесса Фэйянь, владычица Яшмовой Империи и княгиня острова Лунтан, почтительно приветствую ваше величество!

Толмач немедленно перевел. Императрица Чхунхян сошла с престола, спустилась по ступенькам и встала рядом с Фэйянь. И тут оказалось, что они – и императрица, и принцесса – одного роста и даже возраста. Но это лишь на первый взгляд.

– Я не настолько плохо знаю язык Яшмовой Империи, – медленно, подбирая слова, заговорила Ют-Карахон-Отэ, – чтобы нам понадобился толмач.

Упомянутый толмач лицом стал под цвет своему светло-зеленому одеянию и поспешил удалиться из залы. А принцесса Фэйянь почему-то подумала, что Почтенная Мировая Матушка – женщина с весьма своеобычным норовом.

Однако пока этот норов никак особенно не проявлялся. Императрица Чхунхян милостиво взяла принцессу Фэйянь за руку и поцеловала в щеку.

– Я воистину рада видеть вас, драгоценная принцесса Фэйянь, – сказала она. – Я молилась всем сердцем богам Жемчужного Завета, чтобы они привели вас сюда, и молитва моя исполнилась.

– Рада служить вашему величеству, – потупилась Фэйянь.

– Служить?! О нет! Это я буду служить вам, моя бесценная гостья, и поверьте, почту сие за великую честь! Угодно ли вам свершить омовение и отдохнуть перед пиром?

– Да, – кивнула принцесса Фэйянь. – Путешествие по морю, сколь ни было приятным, все же было и утомительным. Кроме того, свежесть впечатлений от вашего прекрасного дворца и города…

– О, вы еще и не видели толком всех красот Уэдо! Но эта нам только предстоит. Впереди праздник ханоми, этот праздник вы никогда не забудете, принцесса, клянусь вам!

– Я верю вам, ваше величество.

Императрица меж тем лично проводила принцессу до предназначенных ей покоев. Эти покои занимали небольшой отдельный дворец, соединенный с главным дворцом крытым мостиком из нефрита. Когда Фэйянь очутилась в отведенных ей покоях, ей показалось, будто она находится на дне моря – окна были застеклены стеклом зеленого цвета, и от этого казалось, будто свет проходит сквозь толщу морской воды.

– Оставляю вас на попечение служанок, – сказала императрица Чхунхян. – Я подобрала самых умелых и расторопных. Надеюсь, вы хорошо отдохнете и будете на вечернем пиру блистать как распустившийся цветок лотоса.

– Вы слишком добры ко мне, ваше величество, – только и сказала Фэйянь.

– Да, я добра, – качнула высокой прической императрица. – И у вас будет еще немало поводов убедиться в моей доброте.

Фэйянь не придала значения этим словам, подумав, что императрица Чхунхян все-таки не очень хорошо владеет языком Яшмовой Империи. До вечера Фэйянь постаралась как следует отдохнуть. Она позволила служанкам раздеть себя и искупать в отделанной плитами лазурита ванне, а позже сделать ей легкий массаж. От массажа глаза принцессы начали слипаться, она подала знак служанкам, чтобы те удалились, а сама, укрывшись покрывалом из плотного лилового шелка, задремала. Постепенно дремота перешла в крепкий сон. Фэйянь снилось, что она бродит и бродит без конца среди изумрудно зеленеющей бамбуковой рощи. Она идет, отчего-то слишком усталая, чтобы восхищаться окружающей красотой. Ей не хватает воздуха для полноценного вдоха, сердце сжимает непонятная тоска, и больными, воспаленными глазами принцесса ищет кого-то среди гладких зеленых стволов. Ноги вязнут в земле… Фэйянь останавливается и вдруг видит свою мать, императрицу Нэнхун, окруженную бледно-золотым сиянием.

– Матушка! – простирает к ней руки принцесса. – Матушка, где мы?!

Императрица Нэнхун качает головой:

– Тише, дитя мое, тише. Мы во владениях Летающей Царицы Чая. Она может разгневаться на нас за то, что мы говорим громко.

– Матушка, давай уйдем отсюда! – просит Фэйянь, стараясь сделать хоть шаг в сторону матери, но отчего-то ей это не удается – ноги словно попали в вязкую смолу, ступней не шевельнуть…

– Из владений Летающей Царицы Чая невозможно уйти, пока она сама того не пожелает, – печально говорит Нэнхун. – Мы обречены, доченька.

– Обречены на что? – восклицает Фэйянь.

– О, тише, тише! – умоляюще складывает руки Нэнхун. – Не буди Уносящих Свет! Молю тебя, возлюбленное мое чадо, не противься грядущему. Тебе не одолеть Царицу Чая. Она всесильна, она не знает, что такое отказ, она видит прошлое и будущее каждой души. О, не противься, не противься!

– Матушка, не оставляй меня! – просит принцесса Фэйянь и все-таки делает несколько шагов по направлению к матери. И каждый из этих шагов дается ей с величайшим трудом, словно Фэйянь идет сквозь загустевший овсяный кисель…

– Мама! – восклицает Фэйянь и касается рук матери…

Но что это?!

Вместо прекрасной императрицы Нэнхун на принцессу мертвыми глазами пялится призрак, обряженный в лохмотья белесого тумана. Лицо призрака искажается злобой, глаза наливаются яростным желтым светом, в пасти клацают острые черные зубы… Фэйянь отшатывается в страхе,

– Не противься! – повторяет призрак замогильным голосом.

Фэйянь бежит прочь, прочь! Но земля под ногами предает ее, превращается в болото, засасывающее все сильнее и сильнее. Фэйянь в отчаянии хватается руками за стволы бамбука, но руки хватают пустоту – эта бамбуковая роща тоже не более чем призрак.

И болотная жижа, забив рот, нос, уши, смыкается над головой принцессы. Нет ни вздоха, ни удара сердца…

– Не противься! – жирным, тягучим голосом говорит болото.

Фэйянь понимает, что она мертва. И понимает также, что находится в пустоте, в нигде, в никак. Нет уже никакого болота, нет призраков, возможно, и ее самой также нет. Впрочем, думает Фэйянь, она все-таки есть, потому что в какой-то миг начинает ощущать свое тело, хотя и не видит его. Ощущает так, как в том стыдно и признаться! Жар невероятной, немыслимой похоти обрушивается на Фэйянь, доводит до исступления, до безумия. И теперь Фэйянь видит себя – она лежит нагой на ложе, выглядящем как перламутровая раковина. Ложе светится, а кругом по-прежнему тьма. Фэйянь извивается на ложе, ненавидя себя и свое тело за то, что происходит.

– О боги! – молит она. – Помогите мне!

– Боги не в силах тебе помочь, – слышит Фэйянь странный, мелодичный и в то же время какой-то неживой голос – Только я помогу тебе. Только я утолю твою страсть и исполню все твои желания.

И когда обладатель голоса приближается к ложу и вступает в круг света, Фэйянь не может сдержать вопля ужаса. Перед нею тот, кого нельзя наречь никаким именем, тот, кого устрашатся и Владыки ада…

– Я возьму тебя и подарю тебе наслаждение, – говорит чудовище.

– Нет! – заходится в крике Фэйянь. – Лучше смерть, чем вечный позор!

– Ты глупа, принцесса, – слышит она страшный голос – Это не позор, а честь. Ты вознесешься до небес…

– Нет, – повторяет Фэйянь. – Нет, нет, нет!

И чувствует, как кости ее хрустят, а лоно вспыхивает огнем невыносимой боли. Тело ее словно раздирают в клочья…

– Не-э-эт, – выдыхает она и падает, падает в ничто…

…Фэйянь просыпается оттого, что упала с ложа и довольно-таки ощутимо приложилась спиной о каменный пол – и шелковое покрывало не спасло. Фэйянь делает судорожный выдох, садится и лишь после этого открывает глаза – ей, охваченной впечатлениями сна, все еще кажется, что она в сердцевине ужаса. Но небо милостиво: Фэйянь сидит на полу в отведенной ей гостевой спальне, ее одежды в беспорядке, все тело покрыто холодным потом… И поначалу Фэйянь представляется, что и окружающие ее покои призрачны, но постепенно принцесса начинает приходить в себя. Она ощущает прохладу пола, рукой бессознательно мнет дорогой шелк покрывала, другой рукой пытается собрать свои непослушные рассыпавшиеся волосы. И эти ощущения – шелка, мрамора, волос – говорят ей о том, что сон с его ужасами миновал, и она, принцесса Фэйянь, освободилась от его оков, чтобы наслаждаться явью.

Чтобы окончательно прийти в себя и изгнать из сердца постыдный ужас, Фэйянь делает несколько упражнений, уравновешивающих тело и дух. Этим упражнениям ее обучила Крылатая Цэнфэн, настоятельница Незримой Обители, той самой обители, где Фэйянь в совершенстве овладела не только боевыми искусствами, но и искусством каллиграфии.

Упражнения помогают. Принцесса успокоилась, привела в порядок свои одежды и глазами, исполненными благосклонности, посмотрела на мир.

Тихо заколыхались занавеси, и в комнату вошли четыре служанки. Остановились перед Фэйянь и поклонились.

– Что такое? – спросила принцесса.

– Ее величество справляется о том, как вы отдохнули, – сказала одна служанка.

– Ее величество просит вас начать церемонию одевания к вечернему пиру, – добавила другая.

– Мы присланы прислуживать вам и выполнять все ваши желания, – сказали девушки хором.

– Понятно. Хотя нет, одно непонятно: что значит «церемония одевания»? Я не привезла с собой никаких особых церемониальных одежд, я не предполагала…

– Ее величество изволили позаботиться об этом, – сообщили служанки. Одна из них хлопнула в ладоши, и в комнату вошли три мальчика-евнуха, державшие в руках большие свертки сверкающих тканей. Служанки взяли принесенное и велели евнухам удалиться.

– Что это за одеяние? – спросила принцесса.

– Ваше высочество будет облачено в древний праздничный наряд принцесс Жемчужного Завета. Такова воля государыни. Позвольте нам начать.

– Что ж… – только и сказала Фэйянь. Слова «такова воля государыни» неприятно укололи ее сердце, но принцесса тут же укорила себя за это. Она в гостях, а в гостях не следует привередничать. И если хозяин просит тебя надеть то платье, какое ему нравится, почему бы и не выполнить этой просьбы? Долг вежливости, только и всего.

Служанки освободили Фэйянь от ее собственных одежд, натерли тело маслом персика (как известно, аромат персика обостряет нежные чувства) и принялись за одевание. Поверх двух сорочек – из батиста и поплина – надевалось длинное многослойное платье с длинным шлейфом и столь же длинными, струящимися по полу рукавами. Поверх платья, сиявшего всеми оттенками голубого и лазурного, была надета безрукавка из золотой парчи, по подолу которой трепетала бахрома из тонких золотых же нитей. Волосы принцессы, умащенные лучшими благовониями, собрали в затейливую высокую прическу и прикрепили к ним переливающийся алмазами венец, напоминающий букет цветов. От венца на плечи спускались несколько разноцветных атласных лент. В довершение наряда принцессе преподнесли круглый расписной веер и платочек из тончайшего шелка, чтобы она могла вытирать им губы во время пира.

Не успела церемония облачения закончиться, как оказалось, что императрица Чхунхян прислала за принцессой паланкин – ехать в пиршественную залу. За паланкином, кстати, следовали драконихи из свиты Фэйянь – им также положено было находиться на пиру. Императрица Чхунхян и все приглашенные на пир высокие гости стоя приветствовали принцессу Фэйянь и ее свиту, когда та входила в залу. Драконихи разместились за особым столом, Фэйянь же императрица усадила рядом с собой, сказав с улыбкой:

– Вы прекрасны, принцесса, а в нашем наряде прекраснее во сто крат.

– Благодарю вас, – склонила голову Фэйянь. И пир начался.

Все на этом пиру было великолепно: и яства, и вина, и посуда, и вазы с цветами, украшавшие столы…

Гостей развлекали певицы и музыкантши, танцовщицы, гибкие акробатки… Фэйянь казалось, что она попала в райский сад – до того все вокруг было ароматно, ярко, прекрасно и обольстительно! Ведь на Лунтане, сколь бы ни был дивен этот остров драконов, Фэйянь жила тихой, почти затворнической жизнью, не нарушаемой никакими увеселениями и развлечениями. Возможно, Баосюй и устроил бы пиршество-другое для любимой супруги, но Фэйянь старалась не поддаваться суетности, все свое время отдавая чтению свитков земной мудрости и женским рукоделиям.

– Как вы находите этот скромный пир, устроенный в вашу честь, принцесса? – меж тем обратилась к Фэйянь почтенная Ют-Карахон-Отэ.

– Это прекрасно, – сказала принцесса. – И Жемчужный Завет – прекрасная страна, но мне все это, право же, в новинку, потому что я не привыкла к такой яркости и роскоши.

– О, – улыбнулась Ют-Карахон-Отэ. – И поэтому в уголках ваших прекрасных глаз затаилась печаль?

– Печаль? – удивилась принцесса. – Нет, я не печальна. Впрочем… Когда я отдыхала, незадолго до пира, мне приснился дурной сон. Возможно, он и оставил след в моих глазах. Но думаю, что ваше вино и прекрасные песни прогонят думы о печальном. Я стараюсь не придавать значения снам.

И тут Фэйянь поразилась тому, как изменилось выражение лица императрицы Чхунхян.

– О, напрасно! – сказала она. – Мы в Жемчужном Завете издревле придаем большое значение снам. Сны – тайники души, толкователи прошлого, предвестники будущего. Как можно не придавать им значения?! Нет, нет, принцесса, прошу вас: сразу же после пира мы вызовем нашего лучшего толкователя снов. Вы расскажете ему свой сон, он истолкует его… Ведь это так важно! Быть может, ваш сон предвещает самые удивительные изменения в вашей судьбе!

– Боюсь, что я почти забыла его, – попыталась отговориться Фэйянь, но императрица была, похоже, настроена серьезно.

– Вы вспомните ваш сон, принцесса, – сказала она. – Наши снотолкователи знают свойства некоторых трав и плодов. Они готовят особые настои, отведав их, человек вновь возвращается в пережитый им сон.

– О, не хотела бы я снова все это пережить! – прошептала принцесса, удивляясь той странной блажи, что пришла в голову императрице Чхунхян.

Цзюань 7 ИГРА В МАЦЭЗЯН

Соберутся в игорном доме Дети чаяний и удач. И вертится на небосклоне Полнолуния желтый мяч. Кости звонко гремят в стакане… Ах, как всем дышать тяжело! Рождены мы быть игроками, Потому нам так не везло. И по-прежнему лжет надежда, И по-старому вера лжет. Кто-то юный, с душой мятежной Нынче делает первый ход И проигрывает. И все же Он надеется победить. И судьба для него, быть может, Не обрежет удачи нить.

Прошло, однако, не менее девяти дней, прежде чем императрица Чхунхян снова заговорила с принцессой Фэйянь о ее странном сне. Все эти девять дней в перламутровых и золотых дворцовых залах продолжались нескончаемые пиры и празднества; сотни сановников Жемчужного Завета приносили Фэйянь свое почтение и богатые дары. Вместе с императрицей Фэйянь то отправлялась на охоту в горы, то в плавание по главной реке Завета на огромном императорском корабле, то в паломничество по самым сокровенным и святым местам… Словом, Ют-Карахон-Отэ не давала своей гостье ни минуты поскучать и повспоминать родной Лунтан и мужа. Фэйянь, кстати, несколько раз хотела спросить императрицу Чхунхян, отчего та пригласила ее погостить без Баосюя, но каждый раз ее что-то останавливало, словно невидимая рука клала печать на уста принцессы.

Наконец наступил благословенный праздник ханоми – праздник любования распускающимися цветами вишен и слив. Императрица и принцесса, сопровождаемые огромной свитой, встречали этот праздник в священном Жемчужном Саду, куда недоступен был вход простым смертным. За вишнями и сливами в этом Саду ухаживали женщины-монахини, вступившие на путь монашества девственницами.

Цветение сотен и сотен деревьев вишен и слив невозможно описать никакими словами. Это словно сладкая греза наяву, словно пленительная музыка, исполняемая святыми небожителями, словно лестница в рай… И если до праздника ханоми Фэйянь относилась к Ют-Карахон-Отэ несколько настороженно, то теперь ее душа раскрылась всем и каждому. Фэйянь пленилась красотой и совершенством, той красотой и тем совершенством, за которые можно отдать собственную душу.

Праздник ханоми длился ровно пять дней – именно столько времени цветут вишни и сливы, а затем их пурпурные, розовые и белые лепестки начинают ароматным снегом осыпать землю. Эти пять дней императрица Чхунхян и принцесса Фэйянь провели в благословенной обители, выстроенной при Жемчужном Саде. В обители не допускались никакие шумные пиры и развлечения, и потому Фэйянь здесь впервые подумала, что приехала в Жемчужный Завет не зря. Кроме того, императрица узнала, что Фэйянь в совершенстве владеет каллиграфией, а потому просила молодую женщину написать то одно, то другое изречение какого-либо мудреца изысканным полетом кисти, и принцесса не отказывала в этом государыне, которую стала уважать за острый ум и живость характера.

Однажды императрица Чхунхян спросила:

– Правда ли то, что вы, жители Яшмовой Империи, верите, будто начертанный иероглиф способен изменить судьбу, созидать или разрушать, проклинать либо благословлять?

– Да, мы верим в это, – кивнула Фэйянь.

– И подтверждается ли ваша вера чудесами, исходящими от иероглифов? – чуть взволнованно спросила Ют-Карахон-Отэ.

– Подтверждается, – ответила принцесса. – Впрочем, мне думается, что если б и не было подтверждения чудесной силе иероглифов, люди все равно бы не расстались с верой, ибо вера необходима для того, кто имеет сердце и разум.

– Ах, милая принцесса, расскажите мне что-нибудь о чудесах, совершенных при помощи иероглифов! – воскликнула императрица, а Фэйянь подивилась такой ее пылкости.

Подивилась, но тем не менее поведала государыне Чхунхян историю о том, как во время битвы при реке Цанхе она сумела победить огромную рать Небесных Детей несколькими взмахами каллиграфической кисти… Впрочем, это была не единственная история, рассказанная принцессой государыне. Ют-Карахон-Отэ, похоже, охоча была до всяких житейских и удивительных историй. Фэйянь, в которой жило царственное простодушие ее отца, рассказала императрице Жемчужного Завета о том, как завоевала Яшмовую Империю узурпаторша Шэси, как самой Фэйянь приходилось жить у бедняков, терпеть нужду и голод, расти сиротой до тех пор, пока не пришел ее час отомстить за родителей и восстановить справедливость. Немало рассказов Фэйянь посвятила своему мужу – князю драконов Баосюю – и при этом призналась императрице, что очень тоскует по нему.

– Мне, право, жаль, что вы не пригласили моего супруга на праздник ханоми, – упомянула при этом принцесса как бы невзначай, на что императрица ответила:

– Разве нам с вами скучно вдвоем?

И Фэйянь поняла, что дальнейшие разговоры на эту тему будут просто неприличны.

Наряду с беседами обе высокородные дамы развлекались бесконечными прогулками под сенью цветущих вишен и еще игрой в мацэзян. Это была довольно сложная, но донельзя увлекательная игра. Ее знали в Яшмовой Империи, и принцесса удивилась, что и Жемчужный Завет подвержен страсти к этой игре. Более того, Фэйянь очень скоро поняла, что императрица Чхунхян весьма азартна.

Если с утра шел дождь, они садились за игровой стол сразу же после утренней трапезы и не покидали его до самого вечера. Слугам разрешалось приносить в игровую комнату лишь легкие закуски и вино. За игрой время летело незаметно, и если Фэйянь старалась сохранить самообладание и здравомыслие, то императрица Чхунхян буквально пылала азартом и желанием победить. Но до сих пор все их поединки оканчивались ничьей.

– Ничья! Как это досадно, хуже проигрыша! – однажды воскликнула Ют-Карахон-Отэ. – Верно, мы прогневили богов игры, что они посылают нам ничью.

Фэйянь на сей счет имела другое мнение, но предпочла промолчать.

– Нам нужно что-то поставить на кон, – продолжала Ют-Карахон-Отэ. – Что-то, что важно для каждой. И вот тогда пойдет настоящая игра!

– Но не уподобимся ли мы тем игрокам, что все состояние семьи проматывают в притонах и игорных домах? – с улыбкой спросила Фэйянь.

– О нет, конечно! – воодушевилась императрица. – Мы не станем ставить ни золота, ни иных богатств – к чему это, ведь мы обе обладаем несметными сокровищами. Давайте поставим на кон…

– Что?

– Желание! Исполнение желания! Любого, даже самого невероятного! -захлопала в ладоши императрица.

– Помилуйте, ваше величество, – благоразумно заметила принцесса Фэйянь. – Если вы потребуете от меня измены родине или супругу…

– Ну что вы! – возмутилась Ют-Карахон-Отэ. – Слава богам, мы с вами обе понимаем, что такое долг и честь, потому не будем требовать друг от друга невыполнимого. Говоря о невероятности желания, я имела в виду его странность или… забавность. Но уж никак не преступность! Согласны ли вы на такое условие? Играем на желание без измены?…

– Без измены – да, согласна, – сказала Фэйянь.

– Да будут милостивые боги нашими свидетелями! – воскликнула Ют-Карахон-Отэ.

И они начали новую игру.

Теперь, когда в игре появился новый интерес, она пошла медленнее, но напряженнее. Обе высокородные противницы просчитывали каждый свой ход, при этом следя за расположением фигур и главных звезд игры. И еще, конечно, каждая из них томилась вопросом: выполнения какого желания потребует от нее противница в случае проигрыша. Возможно, Ют-Карахон-Отэ думала об этом больше, чем об игре, и потому на сей раз победительницей вышла принцесса Фэйянь. От победы она не испытала никакой радости, лишь чувство облегчения – не ей придется исполнять неизвестное желание. К тому же принцессе было грустно смотреть на откровенно расстроенное лицо императрицы Чхунхян.

«Императрица не любит проигрывать», – подумала Фэйянь и еще почему-то подумала о том, что говорил ей Баосюй – армия Жемчужного Завета еще не потерпела поражения ни в одной битве…

– Прошу вас не огорчаться, ваше величество, – Церемонно сказала принцесса Фэйянь.

– О нет, я и не огорчилась, ведь это всего лишь игра. – Лицо Ют-Карахон-Отэ стало непроницаемым. Такое лицо у нее было впервые. – Каково будет ваше желание, принцесса?

Фэйянь хотелось, чтобы воздух в игровой комнате был более мирным и легким.

– Я не стану просить у вас ничего необычного ваше величество, – улыбнулась она. – Но мне было бы приятно, если б вы поведали мне какое-нибудь сказание из истории Жемчужного Завета. Я ведь почти ничего не знаю о прошлом вашей прекрасной страны!

– Ах, это… Ваше задание слишком просто, принцесса. Вы беспредельно добры ко мне.

– Но мне и вправду любопытно…

– Хорошо. Тогда я расскажу вам одну довольно печальную историю. Она повествует о первой любви одного из повелителей Жемчужного Завета. Это было очень давно, тысячи лет назад…

Фэйянь пересела от игрового стола в кресло у окна, за которым благоухал вишневый сад, и приготовилась слушать.

– Молодому повелителю было всего семнадцать лет, но выглядел он и мыслил как муж умудренный, – заговорила Ют-Карахон-Отэ. – Его еще не нарекли государственным именем, всем полагалось звать его Наисветлейший. Мать Наисветлейшего, императрица Мониен, была мудрейшей из женщин, обладавшей даром ясновидения. И вот однажды она увидела, как ее сын, опора державы, заигрывал в саду с простой служанкой, которая мыла кувшины для цветов. Служанке едва исполнилось четырнадцать, но она была прелестна, как распустившийся пион, – недаром у юного повелителя заходилось от страсти сердце. Мудрая Мониен поняла, что нужно исторгнуть из сердца Наисветлейшего порочную страсть к служанке, и для того надо было навсегда убрать девушку с глаз Наисветлейшего. И вот однажды евнух-распорядитель подошел к той служанке и сказал:«Тебе велено немедленно отправиться за свежими глициниями к горе Симао. Возьми корзину и ступай».

Девушка поклонилась, взяла корзину и пошла к горе Симао. Она вышла из дворцовых садов, пересекла лес Нольбу, где шумели листьями гинкго и юкка, и наконец вышла к мосту Осторожных. Надо сказать, что мост этот недаром так прозывался. Был он навесной и очень старый, веревочные перила рассыпались от ветхости, а доски моста так и норовили сломаться под неосторожной ногой. Только очень легкий человек мог пройти по этому мосту, а служанка была легкой и хрупкой…

– И не было другой дороги к горе Симао? – спросила принцесса Фэйянь.

– Не было другой дороги, – эхом отозвалась Ют-Карахон-Отэ. – Служанка без страха ступила на мост, потому что ходила по нему уже не впервые. Но тут произошло коварное событие: из зарослей у основания моста вышел тот самый евнух и принялся раскачивать мост. Девочка вскрикнула, уронила корзину, но сама держалась крепко. Евнух зашатал мост, что было сил, и старые веревочные перекладины оборвались. Служанка потеряла равновесие и упала в реку. Река была неглубока, и, возможно, ей удалось бы спастись, но как раз под мостом из реки выступали очень острые камни, они-то и окрасились кровью служанки; говорят, они до сих пор кроваво-красного цвета. Разрушенный мост качался над водой, а евнух ушел и доложил императрице Мониен, что ее приказ исполнен и девушка, в которую влюбился Наисветлейший, больше никогда не вернется во дворец.

– И что же было дальше? – с волнением спросила Фэйянь.

– Юный повелитель всюду искал свою возлюбленную. Его мать, мудрая Мониен, была ясновидящей, но почему-то не увидела того, что в сердце ее сына свила гнездо истинная любовь. Властитель отказывался от пищи и вина, забросил науки и боевые искусства и предавался скорби по исчезнувшей девушке. Даже пиры, на которые императрица Мониен приглашала семейства с самыми красивыми и высокородными девицами, не привлекали внимания императора. И вот однажды случилось ужасное: кто-то открыл Наисветлейшему, как погибла его возлюбленная. И юный владыка решил присоединиться к ней на небесах. Он отправился к мосту у горы Симао и бросился в реку – на те самые острые камни, что когда-то приняли тело его возлюбленной. И снова воды реки окрасились кровью, только это была священная императорская кровь…

Ют-Карахон-Отэ замолчала, разглядывая узоры на своем веере. Принцесса Фэйянь осмелилась нарушить молчание:

– Что же стало с матерью Наисветлейшего, мудрой Мониен?

– Боги наказали ее, – коротко ответила Ют-Карахон-Отэ. – Они лишили ее разума и повелели вечно жить и вечно страдать. Это суровое наказание за смерть служанки…

– И собственного сына.

– Да. Безумная Мониен исчезла из наших краев, хотя некоторые говорят, что иногда видят ее. Лгут, наверное…

– Я благодарна вам за эту историю, – церемонно склонила голову Фэйянь.

– Даже несмотря на то что история настолько печальна?

– А разве жизнь не есть печаль? Помню притчу, которую часто повторяла настоятельница Незримой Обители Крылатая Цэнфэн: «Однажды Ворон возжелал совершенномудрия и пришел к Луговому Зайцу и спросил, что есть жизнь. Луговой Заяц ответил ему: «Созерцание высшего», но Ворон не удовлетворился этим ответом и отправился к Барсуку спросить, что есть жизнь. «Раздробление бесконечно большого на бесконечно малое», – ответил Барсук, но и этот ответ не устроил Ворона. Тогда Ворон проделал долгий путь и на вершинах гор нашел дом Орла. И у Орла спросил он, что есть жизнь. «Охота» – ответил Орел и бросился со скал на стадо коз. Опечалился Ворон оттого, что ни у кого не нашел он подходящего ответа и сказал: «Воистину, жизнь есть печаль, ибо мы не те, какими должны быть, и, к несчастью, мы те, какими быть не должны».

– Вашей прекрасной притчей вы посрамили мою скромную историйку, – улыбаясь, заметила императрица Чхунхян.

– Ну что вы…

– Нет, нет, принцесса, не спорьте, я знаю, о чем говорю. Я благодарю богов за то, что они послали мне такую прекрасную собеседницу. Без вас и праздник ханоми был бы мне не в радость… Будем ли мы сегодня еще играть?

– Простите, государыня, но, с вашего позволения, я бы отказалась от игры на сегодня. Слишком душно в комнате, хотелось бы прогуляться.

– Хорошо. Идемте гулять. Но вы должны пообещать, что дадите мне возможность отыграться.

– Конечно, ваше величество.

Императрица и принцесса отправились в сад, где долго гуляли, наслаждаясь красотой деревьев и пением птиц. Их разговоры были незначительны и легковесны до того момента, как они заговорили о сновидениях.

– Я вспомнила! – воскликнула Ют-Карахон-Отэ. – Милая принцесса, вы обещали мне поведать ваш сон, помните, тот самый, что слишком испугал вас!

– О, – вздохнула принцесса Фэйянь. – Но он почти стерся из моей памяти!

Следует сказать, что тут принцесса слукавила. Она прекрасно помнила этот сон, хотя бы потому, что он возвращался к ней с пугающей достоверностью чуть ли не всякую ночь.

– Мы обратимся к моему личному толкователю снов, – пообещала Ют-Карахон-Отэ. – Он приготовит особый отвар…

– Стоит ли такой пустяк, как сон, таких забот?

– Сны – не пустяки, – построжев, сказала Ют-Карахон-Отэ. – Сон может предвещать падение или возвышение целой империи. Сон – предупреждение от богов…

– Хорошо, – смирилась принцесса Фэйянь. – Когда вам угодно будет провести ритуал?

– Нынче же вечером. К чему откладывать? Я немедленно отдам приказ своему толкователю снов, чтобы он готовился. А пока давайте посвятим время чаепитию. У меня прекрасный чайный павильон древней работы. Теперь таких уже не делают. Думаю, этот чайный павильон был выстроен в эпоху императрицы Мониен.

– Может ли такое быть? Прошло столько времени…

– Время – это пустяки, – пожала плечами Ют-Карахон-Отэ.

Чайный павильон действительно выглядел как произведение искусства. Его стены были скруглены к куполу и покрыты пластинками перламутра, отчего павильон напоминал громадную жемчужину. Внутри все было из слоновой кости – перегородки, столики, подставки. А на подушки для сиденья пошел отличный белый шелк. В чайном павильоне витал нежный аромат лотоса и жасмина. Прислужницы подавали императрице Чхунхян все необходимое для церемонии, а чай она готовила сама. Выпив несколько крохотных чашечек, Фэйянь почувствовала, что вместо бодрости впадает в дрему. Сон одолевал ее с такой силой, что, казалось, чашка вот-вот выпадет из ослабевших рук. Вместе с тем императрица была бодра и внимательно следила за своей гостьей.

– Мне нехорошо, – прошептала Фэйянь и дернула тесемку у ворота. – Прошу: воды…

У ее губ оказалась чаша с водой. Фэйянь выпила ее, надеясь, что вода освежит, но тут бессилие сна сковало все ее члены; принцесса закрыла глаза и рухнула на подушки. Ее лицо стало цвета слоновой кости, губы посинели и на веках обозначилась сеточка кровеносных сосудов. Если бы не едва слышное дыхание, можно было бы подумать, что принцесса Фэйянь умерла.

Ют-Карахон-Отэ приказала прислужницам:

– Позовите снотолкователя. Пусть идет в чайный павильон и захватит все необходимое.

Императрице не пришлось ждать и пяти минут как пришел толкователь снов. Это был невысокий худощавый старец с длинными волосами и бородой снежной белизны. На его халате темно-кирпичного цвета были вышиты триграммы багуа и страшные знаки подземного мира.

– Твое снадобье подействовало, Тейху, – сказала старику императрица. – Но она едва дышит, боюсь, как бы мы не прервали в ней течение жизненной силы…

– Пусть ваше величество не беспокоится, – заверил императрицу Тейху. – Все будет сделано как надо.

Тейху поставил на лоб принцессы небольшую чашечку, в которой курилась благовонная палочка; точно такую же чашечку он поставил на грудь Фэйянь.

– Вознесем молитву владыкам сна, – сложив руки, проговорил Тейху. – Да явят они то, что скрыто.

Императрица легла рядом с принцессой Фэйянь, и старик также поставил ей на лоб и на грудь чашечки с дымящимися благовониями. Павильон наполнился густым тяжелым ароматом, который как будто слоями стелился в воздухе.

– Созерцайте несозерцаемое, услышьте неслышимое, – воззвал снотолкователь, и императрица закрыла глаза. Теперь она видела и слышала все, что видела и слышала во сне принцесса Фэйянь, – сновидение принцессы стало сновидением императрицы. – Не буди Уносящих Свет! Молю тебя, возлюбленное мое чадо, не противься грядущему. Тебе не одолеть Царицу Чая. Она всесильна, она не знает, что такое отказ, она видит прошлое и будущее каждой души. О, не противься, не противься! – теперь это исступленно шепчут губы повелительницы Жемчужного Завета. Она бледна до синевы, кончики пальцев судорожно подрагивают… Лишь один толкователь снов удивительно спокоен. Его тело словно окаменело, да ведь так оно и есть, потому что дух Тейху вышел из своей оболочки и вселился сразу в душу и принцессы и императрицы, чтобы самому видеть странный сон.

Так проходит некоторое время. Сон кончается, и тогда дух толкователя возвращается в тело. Он выпивает некий отвар из принесенной с собой маленькой бутылочки, затем, взяв кисть, обмакивает ее в бутылочку и рисует кистью иероглиф на лбу императрицы Чхунхян. Затем снимает чашечки с погасшими благовониями.

– Ох, – стонет императрица и открывает глаза. Садится, трет виски. – Дай мне скорее целебного снадобья, Тейху!

Старик не замедляет исполнить приказ повелительницы. На лицо Ют-Карахон-Отэ возвращается румянец.

– Как это было страшно, – шепчет она. – Ты все видел и все запомнил, Тейху?

– Да, государыня. Прикажете ли прямо сейчас разбудить молодую госпожу?

– Нет, пусть она пока побудет в забытьи. Я хочу чтобы ты мне одной истолковал значение этого ужасного сна.

– Как прикажете, ваше величество. Бамбуковая роща, в которой оказалась молодая госпожа, означает стесненные и трудные обстоятельства. Госпожа надеется на помощь от своей матери, но в тех мирах, куда предстоит отправиться молодой госпоже, нет надежды даже на помощь матери, ибо лишь призраки находят там свою обитель. Призраки, уносящие свет. Молодой госпоже придется исполнить повеление Царицы Чая и стать наложницей Неизреченного или погибнуть.

– Царица Чая… Безумная Мониен.

– Да, государыня. Именно безумную императрицу Мониен звали Царицей Чая. Неизреченный – ее погибший сын, вечно ищущий свою возлюбленную. Если он изберет молодую госпожу, дух его успокоится, а с императрицы Мониен будет снято проклятие безумного бессмертия.

– Как ужасны повороты судьбы! И нет иного толкования у этого сна?

– Нет, государыня. И вот что я скажу из тогочто узнал: молодой госпоже снится этот сон с тех самых пор, как она прибыла в Жемчужный Завет. Значит, неупокоенные духи требуют этой жертвы. Значит, вы выбрали правильно.

– Еще бы. Она так похожа на ту проклятую девчонку-служанку…

– Тише, госпожа, вы разбудите ее раньше времени. Такое пробуждение может лишить ее разума.

– Что же мне делать, Тейху? Как поступить?

– Скоро наступит Ночь Неутоленных Душ, государыня. Быть может, к тому времени вы найдете нужное решение…

– Но она моя гостья! А гость священен!

– Все зависит от вашего решения, госпожа. И вот еще о чем я должен сказать вам. Молодая госпожа ожидает ребенка.

– О нет!

– И этот ребенок – не от человека.

– Разумеется, ведь ее муж – дракон. Проклятье! Только этого не хватало! Ужасно, ужасно!

– Государыня, дыхание молодой госпожи слабеет. Я должен разбудить ее, или она уйдет от нас.

– Хорошо. Я готова. Буди.

Лицо императрицы, до сего момента искаженное гримасой боли, отчаяния и гнева, принимает сострадательно-спокойное выражение. Так могла бы любящая мать смотреть на дочь.

Тейху убирает со лба и груди Фэйянь курильницы, затем смачивает шелковый платок в жидкости из приснопамятной бутылочки и протирает этим платком лицо принцессы. Принцесса глубоко вздыхает и открывает глаза.

– Что со мною было, ваше величество? – в испуге спрашивает она у Ют-Карахон-Отэ.

– Я и сама не знаю, – умело разыгрывает волнение императрица. – Вам вдруг стало дурно, моя дорогая. Пришлось вызвать лекаря. Он даст вам укрепляющий отвар.

Тейху наливает в чайную чашечку немного прозрачной жидкости с ароматом лимона и с поклоном протягивает чашку принцессе.

– Выпейте, это освежит вас, – с волнением говори Ют-Карахон-Отэ.

– Благодарю. – Принцесса делает глоток. – Мне и впрямь стало легче.

– Тогда я прикажу лекарю удалиться. Ступай Тейху. Тебя призовут, если ты снова понадобишься. Ах, принцесса, как вы испугали меня! Я и не подозревала, что у вас столь слабое здоровье. Вам стало дурно всего лишь от белого чая!

– Да, это странно. Раньше я без опаски пила белый чай. Говорят, его не переносят беременные… Впрочем, сейчас мне гораздо лучше. Да, вот еще что!

– Принцесса?

– Мне снова приснился тот сон! Во всех мельчайших подробностях. Как это ужасно! Скажите, когда вы пригласите вашего толкователя снов?

– О, об этом не может быть и речи! Я не посмею подвергать опасности ваше драгоценное здоровья принцесса. Пусть сон останется только сном!

– Но вы ведь сами хотели узнать толкование, государыня! Да и мне любопытно…

– В другой раз, принцесса, в другой раз. Сейчас вы еще слишком слабы. Я немедленно вызову паланкин и прикажу, чтобы вас отнесли в ваши покои. Остаток дня вам следует провести в постели, ничем себя не утруждая.

– Но это так скучно!

– Прошу вас послушаться меня. Сегодня вы отдохнете, а завтра для вас наступит новый прекрасный день, полный радостей и развлечений.

– Хорошо, государыня, я повинуюсь вам. Знаете, иногда вы напоминаете мне мою матушку, хотя я знала ее живой совсем недолго…

Остаток дня и вечер принцесса Фэйянь действительно провела в постели – даже вечернюю трапезу принесли ей прямо в покои. Фэйянь не любила лениться и нежиться, но сейчас ее тело вдруг странно ослабело, голова кружилась, хотелось лечь и спать долго-долго. И не видеть ужасных снов!

Фэйянь без всякого удовольствия потрапезничала, затем прочитала послание, приложенное императрицей к корзине с персиками, – Ют-Карахон-Отэ желала принцессе скорейшего выздоровления.

На следующий день Фэйянь почувствовала себя гораздо лучше. После утренней трапезы пошел дождь, и гулять по саду было нельзя.

– Не сыграть ли нам в мацэзян? – с улыбкой предложила принцессе Ют-Карахон-Отэ. – Вчера вы не дали мне отыграться. Впрочем, если вы еще нездоровы…

– Нет-нет, я с удовольствием сыграю, – торопливо ответила Фэйянь. – Вчерашнее безделье истомило меня сильнее болезни.

Высокородные дамы приказали поменять в игровой комнате цветы в вазах и отправились играть. Эту игру сопровождал тонкий аромат глициний, петунии и нероли. Возможно, из-за аромата этих цветов Фэйянь внезапно подумала, что сегодняшняя партия сыграет важную роль в ее жизни. Что на кону – ее счастье, свобода, возможность быть с Баосюем… Фэйянь постаралась отогнать от себя столь неприятные мысли, они отвлекали, мешали сосредоточиться. Фэйянь бледнела и терялась, императрица же, напротив, была очень спокойна и разумна.

– Мы по-прежнему играем на желание? – спросила императрица у Фэйянь.

– Да, государыня.

– Прекрасно. – Императрица одарила молодую женщину лучезарной улыбкой.

Игра становилась все напряженнее, все острее. Есть в мацэзян такой момент, когда игроки должны сохранять предельное хладнокровие и ясность ума, ибо расстановка сил и покровительствующих звезд не потерпит небрежности. Фэйянь понимала это, но ничего не могла с собой поделать: и тело, и разум словно изменяли ей, и она совершала ошибку за ошибкой.

– Похоже, я сегодня не сильна в игре, – со слабой улыбкой выдавила Фэйянь.

– Похоже что так, – кивнула императрица Чхунхян и двинула по доске фигурку. – Потому что вы проиграли, принцесса.

– Судьба, – развела ладони Фэйянь. – Вот вы и отыгрались, ваше величество. Теперь я должна исполнить ваше желание.

– Вы не передумали?

– Нет, ведь я дала слово чести, как я могу передумать? – изумилась Фэйянь. – Я из династии Тэн, а династия Тэн держит свое слово!

– Вы благородны и прекрасны, принцесса! – воскликнула Ют-Карахон-Отэ.

– Вы слишком хвалите меня, государыня, – склонила голову Фэйянь. – Так каково же будет ваше желание?

– Я даже не знаю, я не собиралась выигрывать. – Императрица выглядела растерянной. – Дайте мне на раздумье три дня.

– Хорошо, а что будет через три дня?

– Ночь Неутоленных Душ, праздник печальных и забытых. О, это величественный праздник – с молитвенными шествиями, с распеванием ритуальных песен. Вам понравится этот праздник, принцесса.

– Значит, вы сообщите мне о своем желании в Ночь Неутоленных Душ, государыня?

– Да, – улыбнулась Ют-Карахон-Отэ. – Именно так.

Цзюань 8 РАЗМЫШЛЕНИЯ И РЕШЕНИЯ

С давних времен появленье дракона Чтится как Неба таинственный знак: Чтобы судья разбирал по закону, Чтобы не стал преступленьем пустяк. Издревле феникса чтят появленье- Феникс надежду живущим несет… Но потонувших в разврате и лени Даже надежда уже не спасет. «Милостью Неба» цилинь нисходящий Издревле был мудрецом наречен. Но средь людской ненавидящей чащи Попран и предан небесный закон. Больше они не придут. И унынье Вечно объемлет людские сердца… Феникса ждем мы, дракона, цилиня. Ждем их и ждем без конца.

О достославный читатель этой повести-безделки! С тобой мы покинем на время благословенную страну Жемчужного Завета и перенесемся в Яшмовую Империю, где по сей день болеет, не приходя в себя, император Жэнь-дин, где придворные лекари сбились с ног, а сановники и министры седеют от переживании.

У императорского каллиграфа тоже немало забот Господин Лу Синь просматривает пачки только что принесенных ведомственных записок, как вдруг его отвлекает своим появлением слуга.

– Что такое?

– Простите, господин первый императорский каллиграф, но у вас просят аудиенции два человека: один в одежде сюцая, другой в одежде цзиньши. Вот их именные карточки.

Слуга подает на костяном подносе две карточки из твердой бумаги с начертанными на них иероглифами.

– Цзиньши Ши Мин из рода Минов и сюцай Юйлин Шэнь из рода Шэнь, – прочел каллиграф на карточках и изменился в лице. – Вот так парочка! Скажи, пусть войдут, но много времени я им не уделю.

Ши Мин и Юйлин Шэнь вошли в кабинет Лу Синя и у входа пали на колени.

– Просим прощения за дерзость, господин каллиграф! – хором воскликнули они.

– Что привело вас ко мне? Впрочем, о вас, господин Шэнь, я помню, я уже составил ваше рекомендательное письмо к вдове князя Семуна. А вот кто нужно от меня господину Мину?

– О господин первый императорский каллиграф! – приглушенно воскликнул Ши Мин. – Мы осмелились потревожить вас по важнейшему государственному делу!

– И что же это за дело?

– Заговор, господин, – подала голос Юйлин Шэнь.

– Заговор?

– Да, господин. Заговор и измена! Выслушайте нас! И поверьте, мы это не выдумали!

И сюцай и цзиньши, перебивая друг друга, рассказали о ночной сходке негодяев и злоумышленников возле храма Всех Предков.

– Один из них выдает себя за Пэя, ловца креветок! Но лиходеи зовут его Хон. На джонке госпожи Су Данян он изредка встречается с певичкой по имени Бирюзовая Царица и дает ей какие-то поручения, а также получает от нее ответы. Но они собираются убить эту певичку, потому что она, как они считают, плохо содействует их темным делам. Второго бандита зовут Чхен, а третьего – Хун…

– Впрочем, вряд ли их можно назвать простыми бандитами, потому что они говорили о каком-то тайном Обществе…

– Тайном обществе? – переспросил Лу Синь.

– Да, господин! Только они еще говорили, что придет пора и это общество перестанет быть тайным.Они дожидаются какого-то заморского наемника по прозвищу Прозрачный Меч, и этот Прозрачный Меч должен убить императора.

– Да, они так и сказали: «Убить императора». Апосле убийства Светлейшего эти негодяи устроятподжоги, восстания, грабежи по всей столице, чтоб народ впал в безумие…

– Для чего? – спросил Лу Синь.

– Они ждут кораблей. Кораблей, которые придут с моря Тай по Прозрачной реке. И на кораблях будут солдаты.

– Они не сказали, кому принадлежат эти корабли?

– Нет, господин императорский каллиграф. Они сказали, что корабли, мол, это не их забота. Их, мол, дело – все подготовить для прихода убийцы по прозвищу Прозрачный Меч и еще захватить Тэнкин.

– И еще они говорили о том, что, когда умрет император и захвачен будет Тэнкин, в Яшмовой Империи воцарится Подземный Царь.

– Да, они так и сказали – Подземный, мол, Царь.

– О чем они еще говорили? – Лу Синь был бледен.

– О том, что их тревожат вести о болезни императора, потому что в связи с болезнью запрещено принимать послов из других стран. А убийца Призрачный Меч должен был пробраться в Империю под видом посла из Жемчужного Завета… И Прозрачный Меч обязательно должен убить государя, дабы кровь Светлейшего окропила землю и пробудила к жизни того самого Подземного Царя!

– Как это странно слышать… – пробормотал Лу Синь. – Что они еще говорили?

– Они условились убить певичку Бирюзовую Царицу. Другой злодей собирался встретиться с неким царедворцем Оуяном…

– Оуяном? – быстро переспросил Лу Синь.

– Да, господин. Он назвал Оуяна продажной тварью, от которой можно узнать все дворцовые новости.

– А еще они хотят поторопить прибытие Прозрачного Меча…

– Вот все, что мы слышали.

. – Нет, не все! Ты что, забыл, Ши Мин?! Они собираются встретиться через десять дней у заброшенного храма Взывания к Свету. Их пароль: «Крыса прогрызает слабую стену», а отзыв: «Стена рухнет и придавит строителя». Вот теперь мы действительно рассказали все, господин первый императорский каллиграф.

Лу Синь долго молчал, затем сказал:

– Воистину боги привели вас на место встречи этих злодеев. Но прошу вас впредь быть осторожными и не распускать языки. Вам, господин Юйлин Шэнь, придется повременить с отъездом к вдове князя Семуна.

– Я понимаю, – торопливо сказала Юйлин.

– Можете ли вы записать ваши показания? Я немедленно передам это донесение главе службы безопасности… Впрочем, нет, это лишняя проволочка. Вам придется рассказать вашу историю еще раз – теперь в присутствии князя Богу, начальника розыскной службы.

– Мы готовы сделать все, господин первый императорский каллиграф.

– И никому ни слова!

– Разумеется, господин императорский каллиграф!

– И вот что… У кого вы остановились?

– Я в гостинице «Панцирь краба», – сообщил Ши Мин.

– А я у одной вдовы в пригороде Цзи, – сообщила Юйлин Шэнь.

– Вам следует немедленно съехать оттуда. Сегодня же рассчитайтесь с хозяевами, соберите вещи и скажите знакомым, что отъезжаете домой. Причину отъезда придумайте сами. После чего вы снова должны будете прийти ко мне. Я распоряжусь, чтобы вас пропустили в мои покои в любое время. Я устрою ваше жилище и вашу судьбу.

– Тысяча благодарностей, господин первый императорский каллиграф!

– А теперь ступайте! Будьте осторожны и не медлите! В час Цилиня я снова жду вас у себя, я устрою вам встречу с князем Богу.

Ши Мин и Юйлин Шэнь покинули кабинет первого каллиграфа и с опаской, словно за каждой дверью или стеной дворца их подстерегали злоумышленники, вышли на улицу. До часа Цилиня было достаточно времени, для того чтобы наши герои наведались в свои жилища и, собрав пожитки, рассчитались с хозяевами. Но больше, чем предстоящее дело, наших героев заботили внезапные перемены, происшедшие в их судьбах.

– Брат Шэнь, как ты думаешь, отчего господин первый каллиграф повелел нам покинуть жилища? – спросил Ши Мин.

– Тут и думать нечего, – дернув плечиком, сказала Юйлин. – Как ты не понимаешь? Мы – единственные свидетели, которые видели и слышали злоумышленников. Если враги узнают об этом, от нас и клочка одежды не останется!

– Ах ты, Небесная Канцелярия… Я как-то об этом и не подумал. Придется теперь ходить с опаской.

– Вряд ли мы сможем себе позволять прогулки,-,проворчала проницательная Юйлин. – Господин первый каллиграф наверняка повелит нам поселиться где-нибудь в глуши и носа оттуда не высовывать. Вот досада! Я не смогу встретиться с сестрой! Да и о поездке в земли Жумань придется забыть, а ведь такая хорошая возможность представлялась…

– Погоди грустить. – Ши Мин, как видно, родился для того, чтобы быть утешителем и опорой. – Вот поймают злодеев, раскроют их заговор, и жизнь наша снова наладится. Меня назначат служить в какое-нибудь управление, а ты отправишься-таки в земли Жумань, и кто знает, надолго ли мы разлучимся. Хотя сердце мое всегда будет с тобой, дорогой брат! Даже когда я женюсь и обзаведусь кучей горластых ребятишек!

Друзья посмеялись и расстались ненадолго, чтобы отправиться в свои временные жилища и рассчитаться с хозяевами. На этом мы пока оставим их и переместимся на джонку «Летящая ласточка», принадлежащую почтенной Су Данян.

В этот час корабль услад и развлечений пустынен и выглядит непразднично. Это и немудрено: не настал еще тот час, когда к прелестным хозяйкам этого корабля начинают приходить первые гости. Певички заняты кто чем: кто-то спит крепким хмельным сном после бурно проведенной ночи, кто-то чинит платье, кто-то бранит служанок за испорченные наряды или прическу… Сама почтенная Су Данян занята подсчетом выручки за прошедшие девять дней – перед ней лежат связки золотых и серебряных монет, свитки с записями и таблички, на которые обычно заносятся расходы на еду и выпивку. За этим серьезным и требующим предельного внимания делом госпожу Су Данян застает высокий, подтянутый мужчина, весь вид которого чем-то напоминает занесенный для удара нож. Глаза мужчины так холодны и проницательны, что служанка Су Данян, встретившаяся ему на пути, без слов уступает дорогу, хотя прекрасно знает, что госпожа никого не велела пускать к ней.

Нежданный гость без стука входит в обширную каюту, занимаемую госпожой Су Данян. Здесь сильно пахнет розмарином; похоже, гостю не нравится этот назойливый аромат, потому что заметно, как он слегка дергает крыльями своего точеного носа. Гость останавливается напротив стола госпожи Су Данян и кладет руку на свитки со счетами. Госпожа Су Данян недовольно поднимает голову… но когда она видит, кто стоит перед ней, недовольство на лице сменяется откровенным испугом вперемешку с подобострастием. Хозяйка милых распутниц немедленно встает из-за стола, отвешивает гостю низкий поклон и говорит особенным, бархатистым голосом:

– Господин Цу? Удивительно видеть в нашей обители веселья столь сурового служителя закона и порядка. Пришли вы рановато, мои птички еще чистят перышки, но для вас мы расстараемся вовсю…

– Я пришел по делу, – перебивает этот поток подобострастной речи хладнокровный гость.

– Какое дело может быть у второго начальника Тайной службы к простой певичке? – Даже в таком серьезном вопросе Су Данян не может удержаться от некоторой доли кокетства. Но кокетство пропадает втуне – второй начальник Тайной службы господин Цу не намерен вольничать со стареющей прелестницей.

– Я уполномочен произвести временное задержание певички по прозвищу Бирюзовая Царица и препроводить ее в Тайную службу до выяснения определенных обстоятельств, – сухо выговаривает господин Цу.

– О боги! – восклицает испуганно Су Данян. – Зачем Тайной службе моя лучшая девушка?!

– Этого я не намерен разъяснять. Вот письменный приказ, подписанный самим господином Богу. Ознакомьтесь и по ознакомлении немедленно предоставьте означенную девицу в мое распоряжение.

Су Данян изучает свиток с приказом. Лицо ее бледнеет под наложенными румянами.

– Хорошо, – говорит она. – Хорошо… Но уверяю вас, почтенный господин, это какое-то недоразумение.

– Тайная служба разберется, – холодно бросает начальник Цу и напоминает: – Я жду.

– Да, да, – кланяется Су Данян. – Я сейчас приведу девушку.

– Нет, – говорит начальник Цу. – Я должен идти с вами. Чтобы вы не сказали чего лишнего девице или не позволили ей сбежать…

– Как вы могли такое подумать… – У Су Данян оскорбленно поднимаются рисованные брови.

– Идемте, – в ответ роняет начальник Цу.

Они выходят из каюты и спускаются по лестнице на нижнюю палубу. Здесь, среди небольших кают, отделенных занавесями, и находятся роскошные покои Бирюзовой Царицы. Плотные бархатные ткани закрывают вход. Госпожа Су Данян отодвигает одну из занавесей и говорит в пахнущую ароматами полутьму:

– Детка моя, придется тебя побеспокоить. К тебе пришли.

– Что такое? – слышится недовольный голос Бирюзовой Царицы. – Я не выспалась после вчерашнего. Оставьте меня в покое! Я никого не приму.

– Придется. – Начальник Цу бесцеремонно входит в покои певички и бестрепетной рукой стискивает ее полуобнаженное плечо. – Ты пойдешь со мной.

– Кто ты такой? – возмущенно дергается Бирюзовая Царица. – Прочь руки, мужлан!

И вскрикивает от пощечины, которую влепил ей господин Цу.

– Я второй начальник Тайной службы, – говорит господин Цу. – И если не хочешь еще больших неприятностей, следуй за мной.

– Тайная служба? – Глаза Бирюзовой Царицы расширяются. – Но что такое…

– Вставай, – бросает господин Цу. – Одевайся и следуй за мной.

Полуодетая Бирюзовая Царица вскакивает с постели и мечется по своим покоям в поисках одежды. Она ослепительна в своей полунагой красоте, но похоже, что господин Цу совершенно невосприимчив к подобным прелестям, хотя бы потому, что находится при исполнении.

– Я не могу одеваться, когда вы смотрите, – капризно тянет время Бирюзовая Царица, за что получает еще одну пощечину. Это примиряет ее с судьбой; девушка, стиснув зубы, одевается, без помощи служанок завязывая многочисленные тесемки и пояса своих нарядов. Наконец она одета.

– Идем, – говорит ей господин Цу. – Посмеешь сопротивляться или попытаешься бежать – убью на месте.

Он красноречиво касается рукояти своего меча. Девушка молча кивает.

Под причитания Су Данян и нескольких служанок господин Цу выводит Бирюзовую Царицу на палубу и спускается по трапу к крытой повозке с государственными иероглифами на дверцах. Господин Цу усаживает в повозку девушку, садится сам, служка захлопывает за ними дверь и пристраивается рядом с возничим. Щелчок кнута, и кони рванулись с места, оставляя после себя только облако пыли и пересудов.

Всю дорогу господин Цу молчит, молчит и девушка – ее щеки еще не остыли от пощечин. Но видно, что в глазах ее плещется гнев и ненависть.

Она старается отвернуться от сидящего напротив второго начальника Тайной службы, забиться в угол, но повозка мала, и это ей не удается.

Наконец повозка останавливается. Служка открывает дверь и подает руку господину Цу. Тот выходит и кивком головы приказывает девушке следовать за ним.

Бирюзовая Царица в испуге оглядывается. Место, куда ее привезли, незнакомо ей и мало похоже на государственное учреждение. Среди зарослей бамбука и дикой сливы стоит какой-то полуразрушенный дом с дырявой крышей и окнами, заколоченными досками. Господин Цу крепко берет девушку за руку и ведет к этому дому. Бирюзовой Царице хочется бежать, хочется задать тысячу вопросов, но от страха и покорности ее тело обмякло, а уста онемели.

Господин Цу со своей пленницей входит в дом. Оказывается, в одной из ветхих, замусоренных комнат есть тайный ход вниз. Господин Цу откидывает крышку и толкает девушку вперед по лестнице:

– Иди!

Бирюзовая Царица повинуется, дрожа. Оно долго спускается по земляной лестнице, слыша за спиной шаги своего пленителя. Наконец останавливается перед грубо сколоченной деревянной дверью. Господин Цу отодвигает дверь в сторону и толкает девушку в спину со словами:

– Вот и она.

Бирюзовая Царица оглядывается. Когда ее глаза привыкают к царящей здесь полутьме, она видит тех, от кого ее волосы едва не встают дыбом.

– Теперь ты у меня в гостях, Бирюзовая Царица, – говорит ловец креветок Пэй, хотя нам уже давно известно, какой из него ловец.

– Что такое? – вскрикивает девушка. Дверь за нею с шумом задвигается, и начальник Цу стоит у двери как изваяние. Только глаза его светятся холодным блеском, как у змеи, поджидающей добычу. А трое мужчин, чьи настоящие (а возможно, и ненастоящие) имена Хон, Чхен и Хун, смотрят на девушку с выражением, которого нельзя прочесть.

– Хон! – бросается Бирюзовая Царица к ловцу креветок. – Что случилось? Почему ты не назначил встречи, как обычно, а разыграл все это представление?! Я уж было и впрямь подумала, что о нас что-то проведала Тайная государственная служба! Больше не шути так!

– Не учи меня делать дело, шлюха, – бросает Хон. От роли наивного простоватого ловца креветок, роли, которую он играл так успешно, не осталось и следа.

Бирюзовая Царица пугается.

– Я не учу, не учу, Хон, но просто это так странно, – бормочет она. – Что случилось? Зачем я понадобилась?

– Кто-то в Тайной службе узнал о том, что шлюха по прозвищу Бирюзовая Царица якшается с подозрительными людьми, – говорит господин Цу, особенно выделив слово «подозрительными». – Кто-то сообщил начальнику Богу о том, что в столице действует тайное общество…

– Но я не знаю ни о каком тайном обществе! – отчаянно восклицает девушка. – Когда вы предложили мне эту работу, мне только и было дела, что передавать записки от господ Чхена и Хуна господину Хону! Я не болтлива, я никому не сказала об этом ни слова!

– Тогда почему в Тайной службе завели на тебя дело? Хорошо, что знает об этом пока один господин Цу – он из наших, и ты попала в его руки! А если бы это был кто-то другой?

– Я не выдала бы вас, клянусь, не выдала!

– Даже под пытками? – насмешливо спрашивает Хон.

– Я бы сумела, я бы продержалась! – кричит Бирюзовая Царица. – Я не знаю, кто донес обо мне в Тайную службу, но верьте одному: я вас не выдавала.

– Теперь уже все равно, – говорит Хон.

– Что значит «все равно»? – отшатывается Бирюзовая Царица.

– Неужели не понимаешь, грязная шлюха?! Ты навлекла на себя подозрения! О тебе узнали! А значит, через тебя могут узнать и о нас!

– Но я буду молчать! Клянусь памятью матери!

– Клятвы шлюхи – что письмена на воде, – бросает Чхен. – Смешно и слушать.

– Довольно, – говорит господин Цу. – С ней пора кончать. У меня не так много времени…

– Вы хотите меня убить?! – вскрикивает Бирюзовая Царица. – Но я… Я ничего не сделала! Я не предавала вас!

– Так предашь. Хватит. Хон, прикончи ее.

– Погоди, друг Хун, – растягивает рот в ухмылке Хон. – Жалко убивать такую красотку, не вкусив ее прелестей. Я столько времени играл роль дурака, влюбленного в нее, что мне просто положено вознаграждение. А? Как думаешь, шлюшка?

– Я сделаю для вас что угодно, – торопливо кивает Бирюзовая Царица. – Только не убивайте меня, умоляю! Я так молода, так хочу жить!

– Все хотят жить, – цедит Хон и вдруг одним рывком сдирает с Бирюзовой Царицы ее халат и нижние сорочки. Девушка не противится, она даже помогает ему и скоро предстает перед мужчинами полностью нагой. Ее тело упоительно прекрасно; холеная белоснежная кожа будто светится в грязной полутьме подвала. Озноб бьет девушку – в подвале холодно, к тому же страх добавляет дрожи, и эта дрожь распаляет мужчин.

– Я первый, – бросает Хон. – Уж я это заслужил. А вы готовьтесь.

– Давай, давай, – подбадривают его дружки. – Мы поглядим, совет дадим, может, и поможем. Только не тяни, дай и нам побаловаться всласть с такой красоткой.

Хон грубо валит девушку на сырую землю. Его ласки совсем не похожи на ласки, он избивает и терзает Бирюзовую Царицу так, что она не может сдержать отчаянных криков.

– Заткни ей рот! – требует господин Цу. – Не хватало еще привлечь чье-то внимание.

Чхен бьет ногой по лицу девушки:

– Заткнись!

Брызжет кровь, у девушки сломан нос и разбиты губы. Хон еще какое-то время елозит по ее телу, затем встает, оправляя одежду, и спрашивает:

– Есть еще желающие на эту шлюху?

Запах крови, женского тела и страха сводит этих мужчин с ума. Чхен и Хун вдвоем набрасываются на Бирюзовую Царицу. Они режут ножами ее нежную кожу, кровь льется рекой. Девушка, к счастью, уже потеряла сознание, но тут Чхен начинает дергать ее за косы и хохотать:

– А ну станцуй нам, как танцевала другим клиентам! – и впивается зубами в ее шею, урча как дикий зверь. Девушка отчаянно кричит. Хон принимается бить ее ногами, Чхен и Хун, сделав свое дело, присоединяются к нему. Их тяжелое дыхание мечется в подвале, как призрак ужаса.

– Сделайте так, – говорит господин Цу, – чтобы в ней ничего невозможно было опознать, кроме лица.

Сказав это, второй начальник Тайной службы спокойно смотрит на то, как выполняется его приказ. Через некоторое время все кончено. То, что некогда было прелестной Бирюзовой Царицей, теперь язык не поворачивается назвать человеческим телом. Только лицо несчастной осталось целым: оно неестественно белым пятном выделяется на фоне кровавого месива. Злодеи деловито вытирают ножи и руки, переговариваются:

– Теперь подбросим ее у какого-нибудь храма.

– Лучше всего у монастыря Пяти Звезд. Там часто ходят паломники и отираются нищие, ее быстро обнаружат…

Хон и Чхен заворачивают останки женщины в ее разорванные одежды, Хун переговаривается с господином Цу:

– Как вы доложите о Бирюзовой Царице начальству, если потребуется?

– Я сообщу, что в тот момент, когда я появился на борту «Летающей ласточки», Бирюзовая Царица была в отъезде.

– Но хозяйка и служанки на джонке могут показать обратное.

– Они будут говорить то, что выгодно мне. Потому что в случае расследования попадут именно в мои руки.

– Ваши руки очень полезны нашему делу, господин Цу, – усмехается Хун.

– А ваше золото очень полезно моим рукам, – бесстрастно говорит господин Цу. – Поторопимся… друзья.

…От зловещего заброшенного дома до монастыря Пяти Звезд идти недалеко и все зарослями. Злодеи быстро переносят останки Бирюзовой Царицы и оставляют их в небольшой рощице за стенами обители. Делают это они уже без господина Цу – тот сел в свою повозку и уехал в палаты Тайной службы, с тем чтобы доложить своему начальству:

– Бирюзовая Царица нигде не обнаружена. На джонке ее нет, хозяйка сказала, что девица отправилась развлекать каких-то высокородных гостей.

– Немедленно составьте описание внешности девицы и разошлите наших людей с этим описанием по всему городу и пригородам, – требует управляющий Тан, привыкший во всем доверять второму помощнику Цу, поскольку они одного поля ягоды. – А господина Цынхао Богу мы не будем ставить в известность. К чему ему мелкие неприятности?

Сам же начальник Тайной службы Цынхао Богу словно захвачен водоворотом мыслей, зарождающихся и отринутых идей, возникших в связи с тем, что ему некоторое время назад рассказал господин первый императорский каллиграф. Лу Синь не называл имен своих главных осведомителей – Ши Мина и Юйлин Шэня, справедливо опасаясь, что о них могут узнать не те, кому такие вещи знать положено. Лу Синь понимает, что Тайная служба Тайной службой, а он должен провести свое собственное расследование. Хотя бы потому, что даже такой царедворец, как Оуян Ци Мэнчень, оказался предателем и продажной тварью. Если уж Оуян, чей род служил престолу восемьсот лет и имеет заслуг больше, чем звезд на небе, стал изменником, то кто знает, сколько вообще изменников во дворце? И что это за тайное общество, о котором упоминали Ши Мин и Юйлин Шэнь?

– О владычица Фэйянь, – шепчет Лу Синь, запершись в своем кабинете. – Когда ты была императрицей, все было так просто и ясно: вот враги, вот друзья. А теперь, как иероглиф ни напиши, он все равно выйдет крив и неверен… Однако скоро час Цилиня! Где же моя парочка неразлучных свидетелей?

Ши Мин и Юйлин Шэнь за то время, пока увозили, терзали и убивали Бирюзовую Царицу, успели не так уж и много, зато главное: собрали пожитки и рассчитались с хозяевами. На вопросы о том, куда это они так срочно собрались, друзья складно врали про дела дома, про заболевших родственников и прочее в таком же духе. К часу Цилиня оба были у западных дворцовых врат, а здесь их уже поджидал доверенный человек от господина Лу Синя.

– Господин цзиньши и господин сюцай? – спросил доверенный человек, коему даны были особые указания. – Прошу вас следовать за мной в покои господина первого императорского каллиграфа.

Друзья переглянулись и «последовали». Сердца их стучали в ожидании чего-то жуткого и невероятного, а сам господин Лу Синь представлялся едва ли не небожителем.

Когда Ши Мин и Юйлин Шэнь вошли в покои Лу Синя, каллиграф, внимательно глядя на их лица, сказал:

– Надеюсь, ваши языки были на достаточно крепкой привязи?

– Мы были немы как рыбы! – воскликнул Ши Мин.

– Во всяком случае, в том, что касалось известного дела, – внесла уточнение Юйлин.

– Хорошо, – кивнул Лу Синь. – Значит, император и я можем на вас рассчитывать. Ваши жизни отныне дорого стоят, дороже, чем вы можете себе предположить… Поэтому я никому не могу передоверить заботу о вашей безопасности. Я займусь этим сам. Все то, что вы рассказали мне, я уже изложил в устном донесении начальнику Тайной службы господину Богу, но ваших имен не называл. Вы будете моей личной Тайной службой. Вы те, на кого я возлагаю надежды по спасению императора и державы.

– О, господин! – поклонились до земли наши герои.

– Я не преувеличиваю значения ваших жизней, преувеличивать мне вообще несвойственно, – сказал господин Лу Синь. – Теперь о деле. Я нашел для вас отличное укрытие. Это мое родовое поместье, находящееся в окрестностях Хуатуна.

– Хуатун? О, как далеко от столицы!

– Да, и, главное, безопасно, – кивнул Лу Синь. – Мы отправляемся туда немедленно: вы и я.

– Простите за дерзость, господин первый императорский каллиграф, – подала голос Юйлин. – Но как вы объясните ваше отсутствие во дворце? Ведь до Хуатуна не один день пути!

– Письмо. – Лу Синь показал распечатанный свиток. – Письмо от моего брата, живущего в поместье и жаждущего немедленной встречи со мной. Не скрою от вас, друзья, что это письмо я написал себе сам незадолго до вашего прихода. Но наши с братом почерки так похожи, что никто не станет сличать. Так что у меня есть законные основания покинуть на время столицу – я должен навестить брата и его внезапно заболевшую супругу, да продлятся ее лисьи годы.

– Господин Лу Синь, – спросил Ши Мин, – неужели вы считаете, что нынешнее положение дел крайне опасно?

– Считаю, – ответил императорский каллиграф. – Раньше я был молод и беспечен, но в годы правления владычицы Фэйянь изменился. Вы этого не поймете, юные господа, но для меня Яшмовая Империя – не только страна.

– Почему же, мы понимаем, – пробормотал Юйлин.

– Кстати, господин Шэнь, вы и в моем поместье намерены хранить свою тайну? – с легкой улыбкой спрашивает Лу Синь, намеренно выделив слово «господин».

– К чему теперь… – говорит Юйлин. – К тому же, если я переоденусь в обычную для моего пола одежду, то исчезнет знаменитый поэт Юйлин Шэнь, а останется…

– Так ты девушка?! – в совершенном изумлении смотрит Ши Мин на Юйлин.

– Да, – разводит руки та. – Именно поэтому господин императорский каллиграф отрицательно оценил мое сочинение и сделал строгое внушение относительно моей дерзости.

– Исключительно из благих намерений, – заметил каллиграф, слегка отчего-то краснея. – Девушкам должно жить спокойной жизнью. А вот вы, милая, захотели приключений – и поглядите: попали в них по самую макушку.

– Да, – покорно кивает Юйлин. – Я больше не буду.

Эти слова вызывают короткий смешок у господина первого императорского каллиграфа. А Ши Мин все еще не отойдет от неожиданной новости, свалившейся ему на голову.

– Девушка, – повторяет он. – Девушка.

– Довольно, – хмурит брови Лу Синь. – Медлить нельзя. У северных дверей моих покоев нас уже ждет повозка. Мы поедем вместе, в сопровождении небольшого числа слуг и охранников. Надеюсь, наш путь будет благоприятным.

– До тех пор пока я не прибуду в ваше поместье, я буду носить мужскую одежду, – говорит Юйлин.

– Как вам будет угодно, дорогой поэт, – кивает Лу Синь и тем вгоняет нашу героиню в краску.

Не проходит и часа, как удобная и незаметная повозка уносит наших героев и первого императорского каллиграфа в Хуатун. И ветер, нежданно разошедшийся ветер заметает их следы.

Цзюань 9 ЖЕЛАНИЕ ИМПЕРАТРИЦЫ

У своих страстей на поводу Я рабыней купленной иду. От желаний жить уже невмочь, И душа моя черна как ночь. «Я желаю!» лишь произнесу — Душу погублю, а не спасу. Каждого желанья моего В сердце проникает колдовство. Ах, желаньем стоит пренебречь, Если разум "хочется сберечь. Ведь мечты – они что прах в горсти. И от них себя мне не спасти.

Принцесса Фэйянь которую ночь не спала. Она боялась засыпать. Ибо сны ее были страшны, чудовищны и отвратительны. В этих снах она попадала во дворцы, полные человеческих костей, в леса, где среди древесных стволов гуляло пламя, в реки, вместо воды наполненные кровью и нечистотами… Поначалу принцесса, проснувшись, просто приказывала себе успокоиться, но потом приказы перестали действовать, и Фэйянь казалось, что ее собственное тело предает ее.

Меж тем Ют-Карахон-Отэ делала все, чтобы пребывание принцессы у нее в гостях было прекрасным и незабываемым. Каждый день сиятельную гостью ожидали утонченные развлечения: созерцание прекрасных картин или изваяний, прогулки по красивейшим местам Жемчужного Завета, выступления стихотворцев и певцов, ритуальные танцы, по прелести своей схожие с полетом стайки бабочек… Явь принцессы была спокойна, безмятежна и наполнена одним лишь очарованием. Но едва наступала ночь и принцесса в сопровождении служанок отправлялась в спальные покои, сердце Фэйянь сжимала железная рука нехороших предчувствий. Фэйянь ложилась в постель, вознеся молитву своим родителям, и поначалу спокойно засыпала. Но затем в ее снах появлялось нечто чудовищное, принцесса беспокойно металась по постели и стонала, а потом просыпалась с криком ужаса. Кругом стояла ночь, в покоях безмятежно и мягко горели шелковые фонари со свечами внутри, и принцессе, которую только что терзал кошмар, становилось стыдно за себя. Неужели это она, бесстрашная Фэйянь, жена дракона, боится каких-то снов?!

Но ночь приходила за ночью и не дарила принцессе покоя. Сны становились все ужаснее – такие, что, проснувшись, принцесса испытывала ужасную дурноту. И наконец наступила ночь, в которую Фэйянь решила совсем не ложиться спать. Она позволила служанкам облачить ее в ночные одежды и расплести косы, умастив волосы благовониями, а затем, как всегда, отослала девушек. Села у туалетного столика, глядя в свое отражение в зеркале (в Жемчужном Завете были удивительные зеркала: не из полированной бронзы, а из стекла, покрытого каким-то особым составом) и бесцельно перебирая тонкими пальчиками драгоценности в шкатулке. Неожиданно палец укололся обо что-то. Фэйянь потянула вещицу из шкатулки – это была памятная золотая шпилька ее матери, шпилька с чудесным свойством. Стоило Фэйянь воткнуть ее в волосы, как ее мать, небожительная государыня Нэнхун, спускалась с небес и говорила с нею.

– О матушка, – прошептала Фэйянь. – Как я скучаю по тебе!

И она воткнула золотую шпильку в свои пышные волосы.

Поначалу ничего не произошло. Затем фонарики в комнате вспыхнули ярче и погасли все как один. С потолка же в комнату низринулся столп света, и в этом свете стояла императрица Нэнхун.

– Дитя мое, – сказала она, простирая руки к Фэйянь. – Отчего ты так долго не призывала меня?

Фэйянь вскочила с кресла и бросилась к матери. Они обнялись, и теперь обе стояли в этом неземном сиянии, смывающем всякую печаль и боль. Затем сияние померкло и исчезло, но глаза прекрасной Нэнхун оставались по-прежнему светлыми, словно в них сияло по звезде. Императрица нежно коснулась ладонью склоненной головы дочери:

– Что тревожит тебя, девочка моя?

– Когда ты рядом со мной, мама, все остальное кажется ничтожным, – проговорила Фэйянь, прижимаясь щекой к плечу матери. – Я снова становлюсь ребенком, твоим ребенком, ждущим сказку на ночь…

– Милая, ты всегда останешься для меня таким ребенком, но я чувствую, что нечто смущает твою душу. Расскажи мне. Я постараюсь тебе помочь.

– Мне стыдно и говорить об этом, – смущенно улыбается Фэйянь. – Казалось бы, такая мелочь… Но знаешь, матушка, с тех пор как я поселилась во дворце императрицы Жемчужного Завета, я не могу спокойно спать. Меня пугают и мучают сновидения! Они ужасны, отвратительны и так явственны, словно все происходит со мной не во сне, а на самом деле!

– Что же тебе снится? Постой, не говори, я узнаю сама, – с этими словами императрица Нэнхун губами надолго приникает к пылающему лбу дочери. Через некоторое время отстраняется и говорит с гневом в голосе: – Кто посмел пойти на такое?!

– О чем ты, мама?

– Милая моя дочка, ты видишь эти ужасные сны лишь потому, что кто-то насылает на тебя порчу, окутывает злым колдовством! Я чувствую, чувствую эти злые чары, они липкие, как паучьи сети, они затягивают тебя! Но я никому не позволю терзать мою дочь!

Императрица снимает с шеи мерцающий нежным светом кулон на тонкой цепочке и надевает его на шею дочери.

– Это облачный нефрит, – говорит императрица Нэнхун. – Такого камня нет нигде на земле. И я повелеваю этому камню отныне оберегать тебя, Фэйянь, от всех злых чар и наветов.

При этих словах камень на мгновение вспыхивает, как язычок пламени, а потом снова светится мирно и неярко.

– Благодарю тебя, матушка, – кланяется Фэйянь.

– Ну что ты, милая. Теперь тебе не будут сниться дурные сны, а тот, кто пытается навести на тебя порчу, жестоко за это поплатится… Но разве это все, о чем ты хочешь мне рассказать?

Фэйянь с недоумением смотрит на мать:

– Я не понимаю, матушка…

– Ах, ты воистину все еще дитя, Фэйянь! – улыбается небожительная императрица. – Неужели ты ничего не чувствуешь? Ведь ты ожидаешь ребенка!

– Как?! – изумляется Фэйянь и тут же понимает да, это так.

Просто глупые сны заморочили ей голову, отвлекли от главного. Она ждет ребенка! Ребенка дракона и принцессы!

– Да, – повторяет мысли дочери Нэнхун. – Это будет удивительный ребенок. Ребенок дракона и принцессы. Две высшие крови, слившись воедино, породили третью. Когда этот ребенок родится, он будет богом во плоти. Он будет повелевать Небесной Канцелярией и подземельями ада; никто не сравнится с ним ни по силе, ни по красоте, ни по уму. Он будет творить чудеса так же легко, как дышать. Такого человека еще не знал наш мир. Да и человек ли он, только ли человек?… Ах, милая моя доченька, как я рада за тебя – ты удостоилась великой чести носить дитя, перед которым склонится Небо!

– Это честь, но и ответственность, – говорит Фэйянь. – Я была так беспечна! Отныне я должна измениться. Матушка, думаю, моя беременность будет достаточной причиной для того, чтобы незамедлительно отправиться домой, на Лунтан. Мой супруг должен знать о радостном событии. Сегодня же утром я сообщу императрице Чхунхян о том, что не могу долее быть ее гостьей и прикажу готовить корабль к отплытию.

– Это верное решение, – соглашается императрица Нэнхун. – И вот что еще я хотела тебе сказать, доченька: не будь слишком откровенна с Ют-Карахон-Отэ. Эта женщина настолько скрытна, что ее мысли неизвестны даже Небесам. Я надеюсь, что она не причинит тебе никакого вреда, но тем не менее будь осторожна. Земные властители не то что небесные – путь их мыслей и намерений извилист и лукав.

– Хорошо, матушка, – кивает Фэйянь. – Я буду осторожна. Впрочем, в ближайшее время я уже расстанусь с Ют-Карахон-Отэ, как бы ни было приятно ее гостеприимство.

…После долгого и нежного прощания с дочерью Нэнхун восходит на небеса. Фэйянь, не ощущая времени, сидит на постели без движения, вся еще полная впечатлений от встречи и сказанных и невысказанных слов. Затем она вынимает золотую шпильку из волос, кладет ее в шкатулку, ставит шкатулку около постели и буквально падает в подушки, объятая крепким сном.

И сегодня принцессе Фэйянь больше не снятся кошмары. Ей снится, что она на острове Лунтан, в месте, известном как Сад Драконов. Поистине прекрасном месте. Деревья здесь изваяны из яшмы, топаза, халцедона, чароита и родонита – и на их каменных листьях дробится и рассеивается мягкий солнечный свет. Фэйянь гуляет в саду не одна – с нею маленький мальчик, лет трех-четырех. Мальчик очарователен, его личико дышит всею прелестью детства и одновременно мудростью столетий, глаза смотрят на все с восторгом и любопытством… Мальчик крепко держится за руку Фэйянь, и она понимает – это ее сын. Ее и Баосюя.

– Мой милый, мой сыночек, – шепчет во сне Фэйянь.

Сон переносит ее из Сада Драконов на морской берег. Сын озорничает, он бегает от накатывающих волн, с хохотом уворачивается от брызг, подражает крику чаек… Фэйянь смотрит на сына с любовью и заботой. Но она не одна, рядом идет некий весьма умудренного вида старец, облаченный в одежды мудреца и наставника. Фэйянь понимает – это воспитатель ее сына, один из мудрейших людей мира… Седая борода Наставника развевается на морском ветру. Принцесса и Наставник идут по берегу, обсуждая темы времени и вечности, мира и человека. А сын принцессы меж тем занялся самым замечательным делом на свете – он что-то увлеченно лепит из песка. Наставник и принцесса медленно подходят к нему, и Фэйянь видит, что ее сын слепил из песка забавных ширококрылых птиц, чем-то напоминающих чаек. Фэйянь улыбается, но Наставник отчего-то сердится.

– Великий принц, – говорит он мальчугану. – Разве вам неизвестно, что тратить время, драгоценное время на подобные развлечения просто неразумно? Вы рождены для великих дел, а игры и забавы оставьте обычным детям…

– Почему? – спрашивает мальчик у Наставника. – Почему я рожден для великих дел?

Наставник теряется, но отвечает:

– Так распорядились Небеса, великий принц.

– Да? – Глаза мальчика вспыхивают смехом. – А мне кажется, что вам просто не понравились мои чайки. – Мальчик показывает рукой на песочных птиц и вдруг кричит: – Улетайте, чайки! Летите!

И происходит чудо. Птицы из песка оживают, обрастают белоснежными перьями и с ликующими криками взмывают в вышину. Мальчик торжествующе глядит вслед птицам, а Наставник печально качает головой:

– Ненужные чудеса, ненужные чудеса…

– А по-моему, Наставник, – говорит принцесса Фэйянь, – ни одно чудо не бывает ненужным.

И на этом сон обрывается. Фэйянь просыпается, ее глаза полны светлых, радостных слез, и так она встречает утро, в которое осознала себя матерью. Когда пришли служанки для омовения и одевания принцессы, она сказала им неожиданное:

– Ступайте, я все сделаю сама.

Чем повергла служанок в истинный ужас. Фэйянь вовсе не хотела обидеть девушек, но ей претила сама мысль о том, что чужие руки будут | прикасаться к ее телу, телу, которое носит чудесного ребенка, одним словом превращающего фигурки из песка в живых чаек…

Фэйянь с удовольствием выкупалась в дворцовом бассейне, натерлась смесью из ароматических масел, чтобы прогнать слабость и головокружение (теперь ей была понятна причина слабости), и облачилась в простые, неторжественные одежды. После чего вызвала к себе одного из евнухов императрицы Чхунхян.

– Что угодно светлейшей владычице? – церемонию спросил евнух.

– Сообщите ее величеству, что я встала и смиренно прошу у нее аудиенции, – сказала принцесса Фэйянь.

Евнух поклонился и вышел. Через несколько минут он вернулся и доложил:

– Ее величество с нетерпением ожидает вас, светлейшая. За вами прислан паланкин. Ее величество изволит принять вас в павильоне Благоговения.

Павильон Благоговения находился на достаточном расстоянии от прочего дворцового комплекса, поэтому паланкин был нелишним. Принцесса сидела, обложенная атласными подушками, и, покуда несли паланкин, придумывала речь, которую она должна будет сказать Ют-Карахон-Отэ.

– Она должна понять меня, – бормотала принцесса. – Быть может, она сама никогда не была матерью, но она женщина, а всякой женщине всегда следует с почтением относиться к материнству. Тем более когда матерью собирается стать такая особа, как я. Кровь принцессы и кровь дракона! О боги, помогите мне! Почему я страшусь предстоящего разговора?! Ведь Ют-Карахон-Отэ милостива и добродетельна!

Наконец паланкин остановился у входа в павильон Благоговения. Этот павильон назывался так не случайно, ибо стены его были испещрены строками из священных книг, легенд и преданий. Над входом в павильон висели золоченые молитвенные колокольчики – считалось, что тот, кто позвонит в них, все равно что вознесет молитву всем небожителям.

Фэйянь, входя, легонько коснулась рукой колокольчиков, и они нежно прозвенели в ответ. Этот звон словно поддержал принцессу в ее намерении.

Ют-Карахон-Отэ встречала принцессу у входа, склонив стан в изысканном поклоне. Принцесса поклонилась в ответ, отметив про себя, что императрица Чхунхян как-то сегодня особенно церемонна. Впрочем, церемонность – это отличительная черта жителей Жемчужного Завета…

– Ваше величество, я приветствую вас и поздравляю с новым прекрасным днем, – сказала принцесса Фэйянь. – Сердечно благодарю вас за то, что вы согласились принять меня, вашу смиренную гостью.

Императрица Чхунхян удовлетворенно улыбнулась. Видимо, этакая церемонность была ей весьма по сердцу.

– Небеса знают, как я счастлива снова лицезреть вас, моя дорогая принцесса, – сказала она в ответ, взяла принцессу под руку и повела к столу, на котором все было уже приготовлено для чайной церемонии. Чайную церемонию в павильоне Благоговения императрица Чхунхян всегда проводила сама.

Высокородные дамы сели друг напротив друга. Императрица Чхунхян поставила на огонь маленький закопченный чайник, по виду весьма старинный и, верно, оттого весьма ценный. Затем из фарфоровой чайницы насыпала в круглую чашу сухих, особым образом собранных чайных листьев и принялась растирать их в мелкий порошок деревянной лопаточкой. Вода к тому времени закипела, и императрица, сняв чайник с огня, залила кипятком чайные листья. Комната сразу наполнилась удивительным ароматом: не только ароматом чайных листьев, но и чего-то удивительно нежного, терпкого и одновременно сладкого.

– Этот сорт чая называется «Сердце лучшего друга», – сказала императрица Чхунхян. – Его собирают только в особые дни и только невинные девушки, оттого у чая такой нежный аромат и богатый вкус. Этот чай полагается пить лишь лучшим друзьям, а мы ведь с вами друзья, принцесса, не правда ли?

– Верю, что это так, ваше величество, – поклонилась Фэйянь. – И благодарю вас за оказанные мне честь и доверие.

– Это я должна благодарить вас, принцесса, за то, что вы развеяли мое долгое одиночество и скуку. Государственные дела, несомненно, важны, но ведь иногда хочется почувствовать себя просто… женщиной.

Принцесса постаралась скрыть недоумение, которое охватило ее при этих словах императрицы. Пренебрегать государственными делами? Быть просто женщиной? Слов нет, однажды эти чувства завладели Фэйянь – именно тогда она и отреклась от престола в пользу брата и отправилась с мужем на Лунтан. Но Фэйянь молода, а императрице Чхунхян, несмотря на молодость ее лица, явно больше лет, значит, больше должно быть и мудрости в словах…

– Вы удивлены моими речами, принцесса? – проницательно заметила Ют-Карахон-Отэ. – Не думайте, что я пренебрегаю государственными делами и подвергаю страну опасности остаться без управления и законов. Нет, нет! Я знаю свой долг, как, впрочем, и вы. Но здесь, в павильоне Благоговения, долг перед государством и даже целым миром должен отступить перед красотой чайной церемонии, умиротворения и поэзии. Мы будем пить чай и читать друг другу стихи, разве это не прекрасно?

– Прекрасно, – кивнула Фэйянь.

– В таком случае позвольте мне наполнить вашу чашку…

– Ваше величество…

– В павильоне Благоговения друг служит другу, а я счастлива тем, что заслужила вашу дружбу, принцесса, – с этими словами Ют-Карахон-Отэ наполнила чашечку принцессы чаем. Затем налила чаю и себе.

– Прежде чем мы сделаем первый глоток, принцесса, я хочу прочесть вам стихи нашей великой поэтессы Тао Сэ:

Роскоши нет. Ни к чему мне свирель из нефрита. Ни к чему яшмовые подвески. Я пью чай, встретив дорогого человека. И мне не нужно другой чести.

– Прекрасные стихи! – искренне похвалила принцесса. После чего они с императрицей некоторое время в благоговейном молчании пили чай и слушали, как за стенами павильона поют многочисленные птицы. Фэйянь размышляла о том, как деликатнее сообщить императрице о своем решении немедленно вернуться на Лунтан.

«Она должна меня понять, ведь причина, по которой я хочу покинуть Жемчужный Завет, весьма уважительна. Да и сколько можно гостить? Не навсегда же мне здесь оставаться!»

– Принцесса. – Ют-Карахон-Отэ вновь наполнила чашки чаем. – Теперь ваш черед порадовать меня стихами…

– О, я не знаток стихотворства, но попытаюсь…

Я стану иероглифом «Любовь». Ты станешь иероглифом «Измена». И умерев, сойдутся души вновь, Как будто возвращенные из плена. Взмах кисти – на бумаге появлюсь И о тебе поведаю без лести. Любовь моя, тоска моя и грусть, Мы и по смерти пребываем вместе.

– Это великолепные стихи! – Императрица Чхунхян в знак восторга сломала свой веер и бросила его та пол. – Они бесподобны! Вы должны мне пообещать, принцесса, что напишете их на стене этого павильона.

– Как будет угодно вашему величеству, – поклонилась Фэйянь.

– Но вы забыли упомянуть, кто автор этих чудесных стихов, – сказала Ют-Карахон-Отэ. – Уж не вы ли?!

– Нет, я не блещу дарами стихотворца, хотя меня и обучали тому в Незримой Обители, – улыбнулась принцесса. – Эти стихи написал господин Лу Синь, первый императорский каллиграф Яшмовой Империи. Он – прекрасный… поэт.

– Я пошлю дары господину Лу Синю, – пообещала императрица.

– Это очень милостиво с вашей стороны, государыня… – сказала Фэйянь.

Императрица остро глянула на нее:

– Моя дорогая подруга, вы чего-то недоговариваете. Я наблюдаю за вами в течение всей церемонии и понимаю, что вы озабочены и отягощены чем-то…

– Ваше величество так проницательны, – смутилась Фэйянь. – Я действительно должна поговорить с вами о важном деле.

– Так я слушаю! Какие могут быть тайны у подруг!

– Ваше величество очень милостивы ко мне, называя меня своей подругой, и я постараюсь оправдать столь высокое доверие, – заговорила Фэйянь, нервно покручивая коралловую подвеску на своем веере. – Но я бы никогда не осмелилась тревожить вас, если бы не обстоятельства…

– Вы ничем меня не потревожите, – улыбнулась Ют-Карахон-Отэ. – Ради вас я готова на все.

– Благодарю вас. Значит, вы поймете меня, государыня.

– В чем именно?

– В том, что я прошу вас как можно скорее отпустить меня домой, на Лунтан.

Благообразное лицо Ют-Карахон-Отэ, казалось, ничуть не изменилось. Но это лишь казалось.

– Отчего вы хотите пренебречь моим гостеприимством, принцесса? – чересчур тихо спросила она.

– О, причина тому самая уважительная, поверьте! – Фэйянь отчего-то стало страшно. Сидящая перед ней женщина вдруг показалась ей каменной, как изваяние, и такой же бесчувственной и бездушной. – Государыня, я должна незамедлительно отплыть на Лунтан, с тем чтобы сообщить моему супругу радостную весть: я ожидаю ребенка.

– И что с того? – спросила императрица.

– Простите?…

– Что с того, что вы беременны? Это обычное дело для замужней женщины, и я не вижу, почему вам следует из-за этого пренебречь гостеприимством Жемчужного Завета. Отправьте вашему супругу письмо, только и всего. И продолжайте наслаждаться жизнью в нашей прекрасной стране.

Принцесса, расширив глаза, смотрела на Ют-Карахон-Отэ. Она не верила тому, что слышала. Ей казалось, что она спит и попала в один из своих кошмаров. Императрица говорит такое…

– Как мне следует понимать вас, ваше величество? – Фэйянь проговорила это, сжимая ручку веера, как рукоять меча.

– Я не думаю, что вам следует покидать нас,-величаво ответила Ют-Карахон-Отэ. – Пейте чай, принцесса. Когда он остывает, вкус становится иным.

– Вы… не позволяете мне уехать? Вы запрещаете мне?!

– Что вы… Я лишь прошу, чтобы вы проявили дружелюбие, благоразумие и остались.

– Но я не могу оставаться долее! Как бы ни был важен долг гостя перед хозяином, выше всего долг перед родным домом и родными людьми!

– Ваш муж не человек, а дракон…

– Это ничего не меняет. Я люблю его так же, как любила бы человека! И я хочу, чтобы мой муж знал: наша любовь принесла плод!

– Повторяю: достаточно будет письма. Мы будем заботиться о вас, принцесса. Вы спокойно перенесете свою беременность и родите на земле нашей страны…

– Но почему вы не хотите отпустить меня, ваше величество?!

– Считайте, что такова моя воля, – мирно улыбнулась Ют-Карахон-Отэ. – Я полюбила вас, принцесса, я привязалась к вам. А у меня так мало привязанностей. Мне будет скучно без вас…

– Ваше величество, я еще раз прошу вас одуматься и позволить мне…

– Принцесса, вы помните нашу последнюю игру в мацэзян?

– Д-да, но какое это имеет значение…

– Вы проиграли мне желание.

– Да, но ради всех богов!…

– Дайте мне сказать и не смотрите на меня как на чудовище, дорогая подруга. Я не собираюсь удерживать вас в Жемчужном Завете силой. Вы, разумеется, уедете. Но лишь после того, как пройдет Ночь Неутоленных Душ. Таково мое желание, и если в вас есть понятие о чести, вы его выполните.

– У меня есть понятие о чести, – бледнея, сказала принцесса.

– Прекрасно.

– Когда будет Ночь Неутоленных Душ?

– В начале следующей луны. Видите, осталось не так уж и долго. Вы отпразднуете со мной этот праздник, а затем отправитесь домой. И надеюсь, что ветер будет попутным.

Фэйянь сидела ни жива ни мертва. Очаровательная церемония чаепития превратилась… Во что? В дурной сон, в жестокое лукавство, в неожиданный обман…

– Я уже жалею, что приехала, – вырвалось у Фэйянь.

Ют-Карахон-Отэ переменилась в лице:

– Считайте, что я этого не слышала, принцесса. Это оскорбительно, и такое оскорбление не стоит прощать даже гостю.

– Я не прошу прощения. – Фэйянь вдруг против воли разрыдалась. – Я лишь жалею о своем неразумии…

Ют-Карахон-Отэ с холодным любопытством смотрела, как плачет Фэйянь. Казалось, что императрица никогда не видела человеческих слез. Или не видела очень давно… Наконец она сказала:

– Похоже, вам нездоровится, принцесса, – и трижды хлопнула в ладоши.

В павильон немедленно вошел евнух и поклонился.

– Подайте паланкин принцессы. Ее высочеству нездоровится. Передайте лекарю Тейху, чтобы он немедленно явился в покои ее высочества.

– Не нужно лекаря, – запротестовала принцесса, но, разумеется, Ют-Карахон-Отэ не услышала этого протеста.

Фэйянь в паланкине отнесли в ее покои. Не успела она присесть в кресло, как немедленно явились служанки и заявили:

– Ваше высочество, прибыл почтенный целитель Тэйху.

– Просите, – обреченно бросила Фэйянь.

Тейху вошел, отвесил положенный поклон и сказал:

– Позвольте проверить ваш пульс, принцесса.

– Я вполне здорова, лишь расстроена…

– Позвольте ваш пульс…

– Меня как будто не слышат! – возмутилась Фэйянь, но протянула лекарю руку.

Тот трижды слушал пульс, затем сказал:

– Все эманации вашего тела находятся в подвижном состоянии, ваше высочество. Это создает опасность для вас и для плода, который вы носите.

Фэйянь побледнела:

– Что мне делать?

– Вам следует пить укрепляющие отвары. Я немедленно изготовлю их. Также постарайтесь не тревожиться, не слушайте печальных песен, не рассматривайте некрасивых картин. Посвятите время молитвам и беседам с вашим будущим ребенком.

– Похоже, мне больше ничего не остается, – пробормотала Фэйянь.

– Я также распоряжусь, чтобы на стол вам подавались только особые блюда, – сказал Тейху. – Воздержитесь от сладкого, жирного, острого и соленого. Также вредна фазанья печень и заячьи потроха…

– Хорошо, я буду следовать вашим советам. А теперь ступайте. Я устала и хочу прилечь.

Фэйянь бесцеремонно выставила лекаря и служанок, прилегла на постель и задумалась. «Похоже, я попала в силки, которые для чего-то расставила Ют-Карахон-Отэ. Но чего она добивается, задерживая меня? Ведь если Баосюй узнает о сегодняшнем разговоре, война Лунтана и Жемчужного Завета будет неизбежна. Да драконы камня на камне от этой страны не оставят! Нет, не война нужна императрице… Я? Но у меня давно нет былого могущества, я лишь ношу звание принцессы и владычицы… Что же тогда?»

От этих бесплодных размышлений у принцессы разболелась голова, и она решила немного подремать, чтобы сном освежить измученную душу. Однако принцессе не дали проспать долго. В комнату тихо постучали.

– Что такое? – пробормотала принцесса, стряхивая липкую дрему.

– Ваше высочество, капитан бригавеллы «Халцедон» просит вашей аудиенции.

– Капитан? Погодите, я выйду в приемную комнату.

Фэйянь встала, немедленно привела себя в порядок, мельком глянула в зеркало (ах, бледна, слишком бледна!) и вышла в небольшую комнату для приема посетителей разных рангов.

Едва увидев ее, капитан Жун пал на колени.

– Мне нет пощады, принцесса! – воскликнул он.1

– Капитан-сянь, встаньте и расскажите, что случилось, – потребовала принцесса, уже предчувствуя нехорошие вести.

Но капитан не встал с колен. Он стоял, и по лицу его текли слезы, слезы потери и злобы.

– Никто не знает, как это могло произойти, ваше высочество.

– Что, что стряслось?!

– Бригавелла, ваше высочество. Она сгорела дотла. Пожар начался в доках два часа назад, там почему-то никого не оказалось, и когда зеваки заметили зарево, было поздно что-либо делать. Вместе с бригавеллой сгорели три больших корабля Жемчужного Завета, и теперь я не знаю, как мы вернемся обратно!

Принцесса походила по комнате. Веер в ее руках трепетал, как крыло бабочки.

– Боюсь, капитан, – наконец произнесла принцесса, – что обратно нам вернуться не позволят.

Цзюань 10 ХУАТУН

В какой-то из прежних жизней Была я в этом саду: Среди забытых скамей, Среди уснувших фонтанов. Без горя и укоризны В святом молчанье иду, Любуясь тем, как с ветвей Свисают мхи и лианы. Была я, наверно, птицей И пела в таком раю. И вторили мне бамбук, Ручей и печальный ветер. А может быть, это снится И я до сих пор пою. — Он ведом всему на свете.

Поместье первого императорского каллиграфа было обширно, но запущено. Чувствовалось, что хозяин приезжал сюда редко и ненадолго. Большой дом на каменном фундаменте, с бревенчатыми стенами, с красной черепичной крышей выглядел обветшалым, такими же заброшенными казались чайные павильоны, беседки, бамбуковые террасы и рукотворные садики. На всем лежала печать запустения, в комнатах на полу и на мебели образовался толстый слой пыли…

– Здесь никогда не ждут гостей. – Чувствовалось, что господин Лу Синь ощущает себя виноватым перед Ши Мином и Юйлин Шэнь за запущенность собственного жилища. – А я почти сюда не приезжаю, как, впрочем, и мой брат. Но вы, господа, можете быть здесь полноправными хозяевами.

– Ваша милость не знает границ, – поклонилась каллиграфу Юйлин. За время, проведенное в дороге до Хуатуна, она, как ей казалось, безнадежно влюбилась в господина Лу Синя и к тому же успела безнадежно влюбить в себя Ши Мина, до сих пор не верящего в то, что она девушка. Старая домоправительница господина Лу Синя суетилась и охала, беспрестанно повторяя, что ее, как всегда, не предупредили о приезде.

– Успокойся, матушка Бинь, – ласково сказал старухе Лу Синь. – Для этих гостей не надобно роскоши. Приготовь по комнате на мужской и женской половине и найди вот этой молодой госпоже приличный женский наряд. Если пойдешь в город за покупками, постарайся, чтобы никто ничего не знал о наших гостях.

– Дело, как видно, тайное? – спросила старушка.

– Еще какое, – улыбнулся Лу Синь. – Эта парочка сбежала от родителей – хотят против их воли принести свадебные клятвы пред алтарем предков. Родственники девушки очень разгневались и ищут их повсюду. А я прихожусь им знакомцем, вот и решил выручить влюбленных. Ты уж не выдай их, не подведи меня, матушка Бинь.

– Что вы, что вы, да пусть отсохнет мой старый язык, если я проболтаюсь кому про этих уточек-мандаринок[5]! – засмеялась домоправительница. – Все сделаю и вычищу, даже служанок со стороны звать не буду. А сейчас подам на стол. Вы, господин, останетесь трапезничать?

– Нет, – сказал Лу Синь. – Много дел в столице, я должен снова ехать туда. Так что поручаю своих друзей твоим заботам, матушка Бинь. Когда шум вокруг их поисков утихнет, я вернусь за ними, чтобы в столице провести свадебный обряд.

– Ах, – радостно заквохтала старуха. – И когда только ваши-то плечи украсятся алыми лентами[6], мой милый господин?!

– Мне не до алых лент, – отшутился Лу Синь. – Дела государства призывают. Некогда обзаводиться семьей.

С тем он распрощался с нашими друзьями, препоручив их заботам старой Бинь, и немедленно отбыл в Тэнкин.

Матушка Бинь была настоящим сокровищем во всем, что касалось уборки, готовки и прочих прелестей домашнего хозяйства. Она с невероятной поспешностью прибрала все комнаты в доме, особо украсив отдельные покои для Ши Мина и Юйлин. Затем, порывшись в огромных сундуках, старуха извлекла на свет куски самых разных тканей: шелка, атласа, крепа, батиста… Она искренне посчитала Юйлин несчастной бесприданницей и потому принялась спешно кроить и шить для девушки очаровательные, но немного старомодные наряды. Во всяком случае, уже через день после приезда в Хуатун Юйлин вышла к дневной трапезе в чудесном платье цвета перьев малиновки, подпоясанном темно-лиловым поясом. Ши Мин, увидев своего «побратима» в столь преображенном виде, онемел на некоторое время и лишь позволял себе мычать, поглощая редьку с рисом и печеных фазанов. Юйлин было забавно видеть таким своего друга, поэтому, едва они покончили с трапезой, она сказала:

– Идем, погуляем в саду.

Сад тоже был запущенный, но оттого он обладал особой прелестью. Юйлин шла немного впереди Ши Мина и обрывала цветки шиповника, украшая ими рукава своего нового платья. От аромата шиповника у юноши кружилась голова, но, впрочем, вряд ли один шиповник был тому головокружению виною…

– Ты, верно, хочешь знать, отчего я притворялась мужчиной? – наконец спросила Юйлин.

– Д-да, – неловко ответил Ши Мин и покраснел отчего-то как цветок шиповника.

– Я хотела добиться степени цзиньши и занять хорошую должность. Я и моя сестра – девушки без родителей и без состояния. Потому я мечтала о карьере. Все мои слова о том, что карьера – пустяк, все эти слова – сплошное притворство. Я сирота и бесприданница, чего я смогу добиться в жизни, если не найду себе достойного места?! К тому же я должна выкупить свою сестру у ее жестокого мужа… Я лгала, когда говорила, что у моей сестры есть хороший жених, нет, она замужем за настоящим негодяем! Не думай, что и сейчас я лгу тебе, нет, я говорю правду! Господин Лу Синь очень ловко догадался о том, кто я, мне пришлось рассказать ему всю свою историю. Он обещал помочь, и если бы мы с тобой не оказались свидетелями заговора, я бы, верно, уже катила в повозке в земли Жумань, а моя сестра была бы выкуплена…

– Скажи, а Юйлин – твое настоящее имя?

– Конечно, дурачок! Ведь это имя может носить и женщина и мужчина! Что тут такого?! – Юйлин повернулась к Ши Мину и смеющимися глазами посмотрела на него. – Ши Мин, неужели ты сердишься на меня за то, что я притворялась перед тобой мужчиной?!

– Нет, что ты! – воскликнул юноша. – Я вовсе не сержусь. Просто никак не могу прийти в себя от удивления. Юйлин, а твои стихи -действительно твои?

– Фу, вот твердолобый! – рассердилась девушка. – Думаешь, если я девица, то и стихов писать не могу?! А вот и могу, как видишь! Разве ты не знаешь, что даже среди сицзи[7] были великие поэтессы?!

– Конечно, знаю, – даже обиделся Ши Мин. – Поэтесса Кань Ляо была великой и знаменитой, хотя и зарабатывала себе на жизнь, служа в доме пионов и ив. Но ты-то не сицзи!

– А что плохого в том, чтобы быть сицзи? – напустилась на юношу девушка. – Они ни от кого не зависят, сами распоряжаются своими деньгами, а если и выходят замуж, то по собственной воле, а не по воле родителей или родственников! Взять хоть ту же Бирюзовую Царицу…

Тут наши друзья немного побледнели и приумолкли. Потом Ши Мин сказал:

– Как ты думаешь, Бирюзовая Царица еще жива? Злодеи ведь собирались ее убить.

– Не знаю, – отмахнулась Юйлин. – Что мне до судьбы какой-то Бирюзовой Царицы, к тому же предательницы, якшающейся с врагами страны! Меня больше беспокоят две наши судьбы. Какая доля нам уготована? Сколько времени мы просидим в Хуатуне? Здесь умереть со скуки можно!

– А ты займись сочинением стихов, – поддел девушку Ши Мин. – Вот и пройдет скука.

– И займусь! – с вызовом сказала Юйлин. – Хочешь посостязаться со мной в стихотворном мастерстве?

– Зачем? Я заранее знаю, что ты победишь. Ведь твои стихи совершенны.

– Ты льстишь мне потому, что я девушка?

– Нет, вовсе нет… Да что с тобой? С чего ты вдруг обиделась?

А Юйлин и впрямь надула свои прелестные губки и принялась так ломать ветку шиповника, что иглы кололи ее нежную ладонь. И почему она обиделась на Ши Мина, мы тоже не можем понять. Как говорят мудрецы, сердце девушки – запечатанная шкатулка, не знаешь, что обретается внутри – жемчуг или яд!

Обиженной и рассерженной Юйлин пробродила по саду до позднего вечера. Поначалу Ши Мин неуклюже пытался привлечь ее внимание, развеселить и отвлечь, но через некоторое время и ему это надоело, к тому же юноша проголодался. Потому он оставил свою возлюбленную бродить по саду в одиночестве, а сам отправился в дом. Нет, он не собирался оставлять Юйлин надолго, он просто решил проверить – заметит она его отсутствие или нет?

К вящей обиде Ши Мина, Юйлин его отсутствия совершенно не заметила. Она бродила по дорожкам сада, подол ее платья вымок от вечерней росы, а домой уходить не хотелось. Юйлин грезила наяву, и героем ее грез был небезызвестный первый императорский каллиграф.

– Ах, он никогда, никогда не полюбит меня! – сокрушалась девушка. – В его глазах я – ничтожная обманщица. К тому же я куда некрасивее придворных дам, а этих придворных дам во дворце сотни! А он так красив! Так пленителен его взгляд! Если бы он хоть чуть-чуть снизошел до меня! Как тяжко страдать от безответной любви!

И Юйлин тихо запела:

Рукава мои дождя полны. Зелен атлас, изумруден шелк. Повелитель сказочной страны, Отчего ко мне ты не пришел? Где искать тебя? Зову, зову В зелени волнующихся ив… Я ждала -ты будешь наяву, Ни о чем меня не расспросив. Я ждала – ты явишься ко мне, Страстью безответною маня. Я б сгорела для тебя в огне, Сердце от печали не храня…

И тут случилось невероятное. Зашуршали ветки ююбы, и на Юйлин с дерева спрыгнула огромная кошка.

– Ай! – вскрикнула девушка, падая под тяжестью, зверя. – Ай, спасите!

– Тихо! – приказала кошка, лапой зажимая Юйлин рот. – Кричать ни к чему. Я тебе ничего плохого не сделаю. Только будь умницей. Не будешь кричать?

– Мфт… Нет.

– Хорошо. Вставай.

Кошка убрала лапу с губ Юйлин и помогла ей встать. Встала сама. И оказалась никакой не кошкой, как поначалу подумалось Юйлин, а преогромным барсуком с оскаленной узкой мордой, с глазами, горящими алым огнем.

– О Небесная Канцелярия! – жалобно пискнула Юйлин, глядя на барсука. – Оборотень!

– Ты очень догадливая девушка, – прорычал барсук. – А теперь изволь сказать: что ты делаешь в моем саду?

– В вашем саду, господин барсук?!

– Нет, я рано похвалил тебя за догадливость, – барсук оскалил громадные зубы. – А как ты думаешь, чей это сад, если не мой?

– Эт-то сад господина первого императорского каллиграфа,-заикаясь и косясь на клыки барсука, проговорила Юйлин. – Это его поместье…

– Да? Хороший ответ, он говорит о многом. Но ты-то как тут появилась? Ты новая служанка?

– Нет, – слегка возмутилась Юйлин. – Я гостья господина первого императорского каллиграфа.

Барсук в ответ на это что-то проворчал, весьма неразборчиво, видимо на барсучьем языке. Юйлин, бледная как полотно, ожидала своей участи. Ноги ее словно приросли к траве, бежать она не могла, да и как бежать: оборотень вмиг ее настигнет и растерзает насмерть!

Но оборотню, судя по всему, не требовалось терзать несчастную девушку. Он как-то задумчиво похлопал себя по бокам передними лапами и сказал:

– Идем-ка в дом, гостья.

И первым зашагал по тропинке, причем зашагал на задних лапах.

У порога барсук почему-то остановился и буркнул:

– Иди вперед и не оглядывайся.

Юйлин повиновалась, но, когда проходила мимо ряда ширм, схитрила: чуть-чуть да повернула голову. И увидела, как барсук, грянувшись оземь, превратился в статного и совершенно нагого мужчину. Юйлин еле сдержалась от крика и со всех ног кинулась к себе в комнату. Там она заперлась и просидела несколько часов кряду, дрожа как листок мисканта.

– Небесная Канцелярия! – молилась Юйлин. – Прости мои прегрешения! Я совсем не хочу попасть в лапы к оборотню! И потом, я еще не так уж и грешила, чтобы посылать мне столь ужасное наказание!

Такой – дрожащей и перепуганной – ее через час обнаружила матушка домоправительница.

– Что с тобой, милая? – удивилась она. – Сидишь в своих покоях и дрожишь, будто тебя холодной водой окатили!

– Ох, матушка Бинь, – прошептала девушка. – Я видела оборотня, настоящего оборотня! Страх какой!

– Ах, вот оно что… Напрасно ты пугаешься, милая. Этот оборотень ничего плохого тебе не сделает. Он старший брат господина Лу Синя, зовут его господин Ян, или господин Старший.

– Как же такое может быть?! – изумилась Юйлин.

– О, эта история долгая… Случилось это еще в те времена, когда страной правила узурпаторша Шэси и принцессе Фэйянь пришлось сражаться за престол предков. Тогда господин Лу стал верным помощником принцессы, а его брата соблазнила коварная фея и он едва не погиб от ее чар. Спасти его смогли только барсуки-оборотни. Один из них укусил господина Яна и таким образом сделал его оборотнем. А ты ведь знаешь, что небесные феи терпеть не могут оборотничьего духа, вот так господину Яну и удалось избавиться от коварной Цюнсан.

– Цюнсан?

– Да, так звали ту фею. Представь, она хотела с помощью господина Яна захватить Яшмовый Престол! По заслугам своим она и понесла наказание!

– Матушка, какие вы чудеса рассказываете.

– Да, то были чудесные времена. Неспокойные, но чудесные… Так вот, милая, ты не страшись господина Яна, он человек, то есть оборотень, почтенный, как и его супруга. Она тоже оборотень, оборотень-лисица. Ох, какие чары она умеет творить, да простит ее Небесная Канцелярия!

– Матушка Бинь, а господин первый императорский каллиграф говорил, что в его поместье никто и не живет толком…

– Да, это так. Я сама удивилась, с чего это господин Ян решил побывать в поместье, он здесь появляется редко. Ты не волнуйся, я при случае расспрошу его обо всем. А ты и твой милый живите, будто ничего и не случилось. Никто вам вреда не нанесет.

– Но не обидит ли наше присутствие господина Яна? Не будем ли мы ему в тягость?

– Наоборот, он будет даже рад обществу. Тем более обществу молодых влюбленных.

…Однако, когда Юйлин, Ши Мин и господин Ян встретились в трапезной за общим столом, по выражению лица оборотня нельзя было прочесть, рад он нежданным гостям или нет. Во всяком случае, трапеза прошла в молчании, и лишь когда подали чай, господин Ян сказал, внимательно глядя на наших героев:

– Домоправительница сообщила мне, что вы появилась здесь благодаря стараниям моего брата.

– Да, это так, – поклонился Ши Мин. – Господин первый императорский каллиграф любезно позволил нам…

Пока Ши Мин говорил, Юйлин исподтишка (как и подобает воспитанной девице) бросала изучающие взгляды на господина Яна. Теперь он ничуть не напоминал оборотня. Облаченный в весьма роскошные одежды самых изысканных цветов, с причудливой прической и гладко выбритым лицом с матовой смуглой кожей, он мог бы оставить далеко позади многих красавцев, которых доводилось встречать Юйлин. А Ши Мин вообще не шел с ним ни в какое сравнение. Но самое странное было то, что внешностью господине Ян ничуть не напоминал своего младшего брата.

Они будто вишня и персик – разные, но по-своему прекрасные», – подумалось Юйлин, и она от смущения зарделась – не пристали благовоспитанной девице подобные мысли. А еще она краснела оттого, что Ши Мин рассказывал господину Яну их «любовную» историю. Юйлин совсем не хотелось изображать нареченную Ши Мина, но что поделаешь!

– Итак, вы влюбленные, которым родители мешают соединиться, – раздумчиво протянул Ян Синь. – И мой брат решил побыть для вас милостивым Небесным Чиновником.

– Именно так, – подтвердил Ши Мин.

– Никогда не замечал за своим братом склонности к благотворительности подобного рода, – заявил Ян Синь. – Но, впрочем, мы давно не виделись, он мог и измениться за это время…

– Вы тоже изменились, господин, – сказала прислуживающая за чаем Бинь. – Раньше вы в поместье редко появлялись и ненадолго.

Ян Синь усмехнулся:

– Что поделать! Поссорился с женой! Совсем замучила меня своими выкрутасами. Бросил все и приехал в родовое поместье, чтоб отдохнуть от женской болтовни хоть некоторое время. Вы, юный Ши Мин, не торопились бы со свадьбой. Вот, перед вами женатый человек, которому приходится иногда скрываться от любимой жены!

– Ай-яй-яй, господин Ян! – воскликнула домоправительница. – Грех какой! Ведь ссоры между супругами сильно прогневляют Небесную Канцелярию! Вы бы обошлись миром…

– С моей Сунюй не получается обойтись миром, – отшутился Ян Синь. – Такую лисицу, как она, никто не переговорит и не переспорит. Ты ей слово, она тебе двадцать, и все обидные донельзя! Нет, пусть уж поскучает без меня, глядишь, ее язвительность поубавится. Да и я от нее отдохну. Что погрустнели, влюбленные? Да, нежная страсть и семейная жизнь мало похожи: в нежной страсти двое стараются ничем не обижать друг друга, а в семейной жизни уже и не церемонятся. Особенно женщины!

– Неужели мы такие ужасные? – вырвалось у Юйлин против воли, и она звонко рассмеялась.

– Не все, не все, – тут же заверил ее Ян Синь и рассмеялся в ответ.

От Юйлин не ускользнуло, как ревниво поглядывает Ши Мин на Синя-старшего. Она рассердилась: да что он себе позволяет! Словно она и впрямь его невеста!

– Матушка Бинь, – обратилась она к домоправительнице, – не знаете ли вы, где поблизости есть храм монахов-лотосов?

– А зачем тебе монахи, чтущие Путь Лотоса? – удивилась женщина.

– Среди них есть гадатели и ясновидящие, – сказала Юйлин. – А нам с Ши Мином обязательно нужно спросить у гадателя насчет нашей будущей судьбы. И подходим ли мы друг другу.

– Так вы что же, – спросила домоправительница, – даже и не знаете своих гороскопов?

– Нет, конечно, – сказала Юйлин. – Ведь наши семьи во вражде, никто ни к кому не засылал сватов. Мы бежали, так ничего и не узнав…

Юйлин и сама не знала, зачем ей приспичило столько врать. Уж Ши Мин скорчил ей по этому поводу неприятную гримасу, а Юйлин будто кто тянул за язык!

– Ни к чему звать монаха-лотоса, если вы хотите узнать, подходите ли друг другу, – подал голос Ян Синь и отпил свежего чая. – Мы, оборотни, не хуже этих гадателей умеем провидеть будущее, а также узнавать, кто из людей кому подходит. Так что, если угодно, я погадаю вам нынче же вечером. А то, не приведи Небесная Канцелярия, вы, дорогой Ши Мин, получите вместо кроткой супруги нарумяненного тигра!

Юйлин снова рассмеялась – представила нарумяненного тигра. А Ши Мин сказал:

– Да я и без гаданий привязан к своей дорогой Юйлин. Не надо мне гадать.

– Ну как угодно…

– Мне, мне погадайте! – все еще смеясь, воскликнула Юйлин. – Я хочу быть нарумяненным тигром!

– Как скажете, госпожа тигрица, – шутливо поклонился ей господин Ян Синь.

И вот вечером, когда на небе взошли созвездия Ковша и Пахаря, господин Ян Синь в малой зале разложил перед алтарем предков все, что нужно для гадания: свечи, жертвенную бумагу и зерно, жаровню и старую, пожелтевшую от времени баранью лопатку. Юйлин с любопытством наблюдала за всеми его действиями. Пришел и Ши Мин, который все еще дулся на Юйлин, глупый влюбленный мальчишка!

Ян Синь вознес молитвы духам предков и небесным покровителям гадания, сжег на жертвеннике зерно и бумагу и, когда в воздухе уже кружился пепел, положил в остывающую жаровню баранью лопатку. Та нагрелась, раскалилась и пошла трещинами. Ян Синь голыми руками, совершенно не боясь обжечься, взял горячую лопатку и стал изучать расчертившие ее трещины. Ничего не отразилось на его лице поначалу, но затем он со вздохом отложил лопатку в сторону и подошел к нашим героям.

– Прошу вас присесть, – строгим голосом сказал он им.

Юйлин и Ши Мин сели на разные скамеечки, обитые шелком, и приготовились слушать…

– Мне очень грустно об этом говорить, – начал Ян Синь, – но вы совершенно друг другу не подходите.

– Совсем? – ахнул Ши Мин.

– Совершенно, – кивнул Ян Синь. – Я способом проникновенного гадания заглянул в ваше прошлое и узнал, кем каждый из вас был в предыдущих своих воплощениях.

– И кем же? – спросила Юйлин.

– Вы, прекрасная девица, в своем последнем воплощении были священной мышью, живущей при храме Вечной Сладости в горах Цаошань.

– Мышью?! – пискнула Юйлин возмущенно.

– Да. А господин Ши Мин в прежнем воплощении был…

– Котом?

– Нет. Благочестивым паломником, который однажды пришел помолиться в храм Вечной Сладости. И вот, увидав бегающую по храму мышь, он прибил ее посохом. Он же не ведал, что мышь священная. За такое непотребство настоятель храма проклял его и пожелал ему снова воплотиться в теле мужчины. А мышь воплотилась в теле прелестной женщины. Вы, мой друг, влюбились в нее, ничего не зная, а ведь она призвана небесами вам отомстить за свою смерть!

– Этого не может быть, – пробормотал Ши Мин.

– Ничего тут не могу поделать, – развел руками оборотень. – Гадание не обманывает. Друг мой, если вы женитесь на этой девушке, судьба ваша сильно захромает. Может, и против воли, а госпожа Юйлин станет портить вам жизнь и строить пакости ежедневно…

– Я – мышь?! – все еще не могла опомниться Юйлин. – Мышь?!

– Так что оставьте всякие мысли о браке между вами, – сказал Ян Синь. – Вы еще найдете себе подходящую пару. Так-то. А теперь, Юйлин Шэнь и Ши Мин, расскажите мне правду!

Последние слова господин Синь произнес изменившимся голосом. Глаза его грозно засверкали, словно зеркала, в которых отразилась молния.

– Я узнал из гадания, что вы здесь находитесь совсем по другой причине, – заявил Ян Синь – От меня нельзя ничего укрыть. Скажите правду: какое моему брату до вас дело?

Ши Мин побледнел и ответил:

– Это государственная тайна.

– Мне можно доверить всякую тайну, – сказал Ян Синь.-Я брат моего брата, мы все с ним делим пополам. Итак, что случилось?

– Мы стали свидетелями заговора против государя и страны, – проговорила Юйлин. – Некое тайное общество замышляет убить императора и разбудить его кровью Подземного Царя, чтобы в Яшмовой Империи воцарились мятеж и ужас.

– Мы рассказали обо всем, что слышали, господину Лу Синю, потому что не знали больше никого из царедворцев. К тому же во дворце государя подняла голову измена – некоторые сановники предали Светлейшего императора и стакнулись с заговорщиками…

– Вот все, что нам известно. Господин Лу Синь решил защитить нас как свидетелей и потому спрятал в своем поместье. Сколько времени нам предстоит здесь провести – неизвестно. Мы молимся о том, чтоб справедливость поскорее восторжествовала, а негодяи были пойманы и казнены…

Пока Юйлин и Ши Мин говорили, лицо оборотня изменилось и стало цвета остывшего пепла. Казалось, он даже не дышал.

– Заговор? Измена? – проговорил он. – Во врата Яшмовой Империи снова стучится горе, и где взять силы, чтобы противостоять злу!

– Силы найдутся, – заверил Ши Мин. – Войска и удельные князья преданы императору. Во всяком случае, нам так думается.

– Если кто и не изменит никогда Яшмовому престолу, так это мое племя, племя оборотней, – сказал Ян Синь. – Судьба свела нас вместе не зря. Хорошо, что вы обо всем мне рассказали. Теперь я должен подготовить нашу армию – чтоб в случае плохого поворота событий немедля выступить против захватчиков. Эх, ничего не поделаешь, придется мириться с женой – ведь она у меня верховный полководец лисьей армии!

С этими словами Ян Синь взмахнул ладонями. Из его пальцев ударили в разные стороны лучи разноцветного света. Юйлин и Ши Мин в страхе замерли. Комната вся наполнилась радужным сиянием Ян Синь воскликнул:

– Сунюй, госпожа моя и возлюбленная, повелительница Желтых Облаков, явись, явись, явись!

Тут же в комнате поднялся невероятный вихрь такой силы, что казалось, рухнут стены и вылетят окна. Прошумев несколько мгновений, вихрь стих, все стояло на своих местах, включая испуганных Юйлин и Ши Мина. Однако теперь в комнате находилась прекрасная, огненно-рыжая лисица с белой полоской между ушами. Глаза лисицы сияли как раскаленные изумруды, а зубы светились подобно осиянным луной жемчужинам. Ян Синь поклонился лисице:

– О Сунюй, благословенная моя супруга, многократно славлю тебя за то, что ты явилась так скоро!

Лисица трижды взмахнула пышным хвостом, трижды перекувырнулась через голову и обратилась в женщину, красоте которой нет равных на земле. Под стать ее дивному лицу был и наряд – алое платье, затканное золотом, накидка из перьев аиста и множество драгоценных украшений… Женщина поклонилась Ян Синю.

– Приветствую тебя, высокочтимый супруг мой! Неужели ты успел расплавить свою досаду и вновь полюбить меня, оттого и призвал столь торопливо? – И красавица нежно засмеялась.

– Я никогда не переставал любить тебя, – заверил супругу Ян Синь. – Просто иногда ты становишься слишком упрямой.

– А ты – чересчур заносчивым.

– А ты – весьма тщеславной и многословной.

– А ты – скучным и мрачным.

– А ты… Ох, прости, дорогая. Довольно нам с тобой злословить друг друга. Еще раз прости. Важное дело предстоит нам. Видишь этих двоих?

– Да, славная парочка, только в супруги они друг другу не годятся.

– Это и я определил, но они и не жених с невестой. Они – свидетели заговора против государя и престола, потому их сюда привез мой брат…

Красавица-оборотниха изменилась в лице:

– Государственный заговор?! Как такое может быть?

Пришлось Ши Мину и Юйлин, не таясь, еще раз пересказывать свою историю. Госпожа Сунюй слушала очень внимательно, теребя в изящных пальцах легкий шелковый платок. Наконец она сказала:

– Надо готовить армию. Но проделаем все втайне. Даже брату ничего не говори, ему и без того теперь хватает хлопот. Если б владычица Фэйянь была здесь, она бы не допустила…

– Но владычицы Фэйянь нет, она на Лунтане, блаженном острове драконов. И император болен. Так все не вовремя!

– Беды всегда приходят не вовремя, – заметила Сунюй. – Однако болезнь императора можно исцелить.

– Как? И ты молчала? До сих пор?

– Да, потому что не знала, в чем причина болезни государя. Но недавно я была в обители монахов-лотосов. Ты знаешь, им ведомо многое, они часто получают знамения и видения. Так вот, одному лотосному старцу было такое видение: перед ним возникла Мать Облаков, богиня Саванму, и трижды повторила: «Недуг императора пройдет, если перед ним предстанет дева его снов». Старец устрашился видения и не стал докладывать о том двору.

– А ты, конечно, все разузнала…

– Конечно. Так вот. Остается лишь найти государю деву его снов, и он выздоровеет.

– Легко ли это? И тем ли сейчас нам стоит заниматься? Надо обезвредить заговорщиков…

– Поступим так, дорогой супруг. Я буду готовить лисью армию, а ты направишься в столицу к своему брату. Расскажи ему о видении монаха, а вместе вы уж придумаете, как найти девицу, из-за которой государь болен.

– Ах, столица… Давно я не был там! И ехать совсем не хочется.

– Ничего не поделаешь…

– Да. А ведь я так мечтал уйти от суетного мира – собирать в святых горах целебные травы, плавить киноварь, готовить пилюли бессмертия.

– Кому сейчас нужны твои пилюли бессмертия?! Сейчас нужней всего верность престолу! Итак, дорогой мой, поспеши в столицу. А за этой парочкой приглядит домоправительница. Я же соберу своих военачальников, а позднее присоединюсь к тебе в Тэнкине.

– Договорились, дорогая супруга.

Красавица взмахнула платочком, и в комнате поднялся густой туман. Когда туман исчез, на полу перебирала лапками огненная лисица. Она звонко тявкнула, сверкнула глазами и исчезла. Этого Юйлин не вынесла и в обмороке упала на руки Ши Мину.

– Что с нею? – обеспокоился Ян Синь. – Ох, кажется, она не выдержала всех этих превращений. Дорогой друг, отнеси девушку в ее покои, а сам поскорее возвращайся. Мне нужно с тобой посовещаться относительно предстоящей поездки в столицу.

– Да, да, – кивнул Ши Мин.

Он отнес Юйлин в ее комнату и поручил девушку заботам домоправительницы. Затем вернулся к Ян Синю:

– Я жду ваших распоряжений, господин!

Ян Синь задумчиво походил по комнате, затем спросил:

– Тебе, верно, невыносимо сидеть в Хуатуне взаперти? Хочется знать, как обстоят дела в столице? Я прав?

– Да, господин. Конечно, общество Юйлин смягчает скуку…

– И не надейся. В сердце этой девушки нет для тебя места. Поэтому свою увлеченность ею изгони из души и плоти. Поверь, вы никогда не будете вместе как мужчина и женщина; мы, оборотни, видим такое сразу. Но остаться друзьями вы можете… Но сейчас не об этом. Хочешь ли ты отправиться со мной в столицу, побывать во дворце, оказаться в самом сердце тех событий, что грядут неизбежно?

– Конечно, хочу! Я мужчина и цзиньши, мне стыдно отсиживаться в глуши, покуда в столице зреет опасность!

– Отлично. В таком случае ты оправишься со мной. А девица Юйлин пусть останется в поместье. У нее чувствительное сердце…

– Сердце мышки, – усмехнулся Ши Мин.

– Можно сказать и так. Пусть она избежит опасностей. Старая Бинь будет приглядывать за нею, да еще я оставлю кое-кого из подчиненных мне оборотней наблюдать за поместьем.

Позднее Ши Мин встретился с Юйлин в саду и сказал:

– Господин Ян берет меня с собой в столицу. Там я нужнее, чем здесь.

Юйлин не могла скрыть жестокого разочарования:

– А я?! Так и буду сидеть затворницей в поместье?!

– Ничего не поделаешь. Ты девушка, тебе следует беречь себя и не подвергаться опасностям…

– Вот как! – Юйлин была вне себя от досады. – А мы еще клялись быть друзьями друг другу.

– Не понимаю, как мой отъезд может нарушить клятвы нашей дружбы! Юйлин, успокойся!

– Ах, да я спокойна, как воды Цанхе зимой! Поезжай в столицу, поезжай хоть в горы Шицинь, мне все равно! Государственный служащий!

– Юйлин, если б я не знал твоего благородного сердца, я бы подумал, что ты мне завидуешь…

Юйлин хотела было что-то сказать, но осеклась. Помолчала, потом буркнула, насупив изящные бровки:

– Ладно, поезжай. Только береги себя.

И вскоре колесница господина Ян Синя увезла юношу в Тэнкин. Юйлин осталась в одиночестве и сильно заскучала. От скуки и стихи у нее получались скучные. Она гуляла по саду – гулянье не приносило радости. Она говорила с домоправительницей – разговоры были все об одном и том же… И бродя среди плакучих ив, Юйлин не раз думала, что, превратись она в плакучую иву, жизнь ее станет не в пример интереснее и оживленнее.

Цзюань 11 НЕУТОЛЕННАЯ ДУША

Грею камушки в ладони, Молча на море гляжу. Мне не рады в этом доме — Я к другому ухожу. Я бродяжить не устану По дорогам и мирам. Тот, кто ждать не перестанет, Никогда не умирал. Нет покоя, нет приюта, Мчится по морю ладья. Ах, не любят почему-то В мире странников, как я. Ну и что же. Разыщу я Мир, где любят и зовут. И ладью свою цветную Больше не оставлю тут.

Принцесса Фэйянь стойко перенесла потерю бригавеллы «Халцедон». Она не могла обвинить императрицу в том, что именно та отдала приказ о поджоге корабля, она даже не могла доказать, что это был поджог, а не нелепая случайность. Но недоверие и неприязнь по отношению к владычице Чхунхян поселились в ее сердце. Впрочем, Фэйянь не была бы дочерью своего отца, если б позволила этим неблаговидным чувствам вырваться наружу. Внешне она была по-прежнему спокойна, любезна и почтительна. К тому же Ют-Карахон-Отэ всячески старалась задобрить принцессу, улестить и заверить в своей совершенной к ней дружбе. И принцесса понимала, что, хоть она и стала поневоле пленницей императрицы Чхунхян, пока к ней относятся как к пленнице почтенной и высокородной. Одно тревожило принцессу: ее беременность. Не будь Фэйянь в тягости, ей хватило бы сил и знаний для того, чтобы тайком сбежать с Жемчужного Завета. В конце концов, любая дракониха из ее свиты почла бы за честь отнести на своих крыльях супругу князя Баосюя… Но под разными предлогами драконих к принцессе тоже не допускали, а сами драконихи были слишком благовоспитанны, чтобы выражать по этому поводу недовольство и подозрения…

Единственное, что могла сделать Фэйянь, – это; как советовала императрица, написать письмо мужу. Это письмо было выдержано в вежливом и холодноватом тоне, и хорошо. Иероглифы письма можно было читать по-разному: обычно и в зеркальном отражении. Баосюй знал этот прием, потому и должен был прочитать следующее: «Меня против воли держат в Жемчужном Завете. Я жду ребенка. Прошу тебя, прилетай». Фэйянь справедливо полагала, что после этих строк Баосюй явится на Жемчужный Завет не один, а с целым крылатым воинством.

Письмо было отправлено с почтовой чайкой, и Фэйянь не оставалось ничего, как ждать ответа. Хоть какого-нибудь. А весь Жемчужный Завет между тем торжественно готовился к празднованию Ночи Неутоленных Душ. Похоже, это празднество было действительно особенным. Императрица Чхунхян несколько, раз вместе с Фэйянь выезжала из дворца в столицу, чтобы самолично наблюдать за тем, как великий город готовится к празднеству.

– Вам понравятся наши церемонии и торжества, принцесса, не сомневайтесь, – уверяла при этом императрица Чхунхян.

– Разумеется, ваше величество. Но прошу вас помнить, что я выросла в простой среде и плохо разбираюсь в торжественных церемониях.

– Ах, бросьте, бросьте! – лукаво усмехалась Ют-Карахон-Отэ. – Наверняка на Лунтане, да и в Яшмовой Империи предостаточно своих ритуалов и церемоний.

– Да, это верно…

– У вас усталый взор, милая принцесса. Не сыграть ли нам в мацэзян?

– Прошу меня простить, но я не слишком здорова и потому не могу играть…

– Пустяки, принцесса. У вас отменное здоровье. Если же немощь касается вашего особенного положения, то я велю призвать лекаря.

– Нет, – неизменно отвечала принцесса Фэйянь. – Не надо лекаря. Я готова сыграть.

И она покорно играла в мацэзян, проигрывала, выигрывала – все как всегда. И думала при этом: а после Ночи Неутоленных Душ императрица позволит ей отбыть на родину или измыслит еще какую-нибудь причину, чтоб держать Фэйянь высокородной пленницей?

«Тогда война между Жемчужным Заветом и Лунтаном неизбежна! Мало того. И Яшмовая Империя пойдет войной на Завет, обязана пойти, как бы ни был миролюбив и смиренен мой брат. За оскорбление сестры он обязан отомстить! Война! Нет безбожней и ужасней слова! Неужели Небесная Канцелярия позволит пролиться крови и звенеть оружию?!»

В эти дни Фэйянь часто и много молилась. Она призывала Небесных Чиновников Аня и Юй. Но они почему-то не являлись ей, и это иногда приводило принцессу в отчаяние. Она была одна среди чуждой ей страны и чуждых людей. Пленница, которую ожидает неизвестность. И принцесса торопила время, чтобы скорее пришла Ночь Неутоленных Душ, а после Ют-Карахон-Отэ выполнила бы свое обещание. Хотя Фэйянь прекрасно понимала, что Ют-Карахон-Отэ с такой же легкостью отречется от своего обещания, с какой дала его.

Но вот народилась новая луна и настал канун Ночи Неутоленных Душ. Весь день перед этим и императрица, и придворные, и дворцовая челядь, и весь народ вкушали лишь постную пищу. Даже принцессе Фэйянь подали постное, хотя ей, как беременной женщине, дозволялось есть все…

Едва на землю спустились сумерки, дворец, столица, да и весь Жемчужный Завет осветились неисчислимым количеством бумажных фонариков. Заиграли флейты, свирели, цитры и лютни. Под эту печальную мелодию светящиеся фонарики раскачивались на ветвях деревьев, свисали с крыш домов, плыли в крошечных лодочках по рекам и прудам словом, дивное, живописное зрелище!

– Принцесса, скажите, ведь ради этого стоило остаться? – спросила императрица Чхунхян, когда они с Фэйянь стояли на открытой террасе и любовались дивным зрелищем.

– Это прекрасно, – уклончиво ответила Фэйянь.

– В Ночь Неутоленных Душ мы зажигаем столько фонариков в память тех, кого уже нет с нами. Эти огоньки освещают им путь в загробном мире, дают надежду на благое перерождение. Вы верите в учения о перерождениях, принцесса?

– Я никогда не задумывалась над этим. Хотя данное учение есть и в Яшмовой Империи.

– Как жаль… Но, по крайней мере, верите ли вы, что безнадежно влюбленный может снова обрести свою возлюбленную после смерти? И встречу их озарит бумажный фонарик… Ведь это так прекрасно!

– Я верю, что любящие сердца обязательно когда-нибудь встретятся, – сказала Фэйянь и в этот миг подумала не о муже, а о первом императорском каллиграфе Лу Сине. Эта мысль вызвала прилив крови к щекам и легкое головокружение. Фэйянь оперлась рукой о столик, стоящий рядом, и продолжала смотреть на сад, освещенный мириадами фонариков, – смотреть так, чтобы не дать слезам пролиться.

Но, к счастью, императрица, похоже, занята была лишь своими мыслями. Она сказала Фэйянь:

– Мне верится, что в такую Ночь души Наисветлейшего принца и его служанки-возлюбленной гоже встречаются, простив людям все свои прежние обиды.

– Да-да, – рассеянно ответила на это Фэйянь. В ее глазах отражалось сверкание фонариков.

Императрица как-то особенно поглядела на свою гостью и сказала:

– Идемте в пиршественный зал, принцесса. Скоро начнется пир в честь всех предков. Мы будем поминать их и желать им счастливой загробной жизни. Только не пейте много вина, принцесса, – в вашем положении это вредно.

– Я и не собиралась, – улыбнулась Фэйянь. Она вслед за императрицей покинула террасу. Их уже ждали носильщики с паланкинами, чтобы отвезти в пиршественную залу.

Там все ослепляло роскошью: длинные столы с многочисленными яствами и напитками, лицедеи, своим представлением потешающие гостей, танцовщицы, певицы, музыкантши – все услаждали слух и зрение. Когда в зале появилась императрица, все немедленно пали на колени и трижды восхвалили божественную Ют-Карахон-Отэ. Затем почестей удостоилась и Фэйянь. После того как первосвященники Жемчужного Завета принесли в жертву духам предков нескольких петухов и вознесли молитвы о благоденствии страны, началось пиршество. Прелестные, как цветки, служанки засновали по зале, обнося гостей яствами и винами. То там, то тут вспыхивали огоньки остроумных бесед или звонких застольных стихов…

Фэйянь старалась есть мало, отдавая предпочтение фруктам, а о том, чтобы выпить что-нибудь из многообразных вин, не могло быть и речи. Меж тем Ют-Карахон-Отэ пила чарку за чаркой, раскраснелась, громко шутила и смеялась выходкам лицедеев и танцовщиц…

– Так вот какой это праздник – Ночь Неупокоенных Душ, – прошептала Фэйянь. – Разгул и пьянство. Никакого благочестия и уважительного отношения к духам предков. Здесь ничего не понимают в приличиях… Видно, и конца этому пиру не предвидится.

Но принцесса Фэйянь ошибалась. Неожиданно в зале наступила тишина, казавшаяся оглушительной после всего шума и гама. И в этой тишине распахнулись большие двери и процессия мужчин в белых одеждах, с зажженными ароматическими лампами в руках, вошла в зал.

– Кончен пир, – громко объявила Ют-Карахон-Отэ. – Время великой молитвы, ибо пришли монахи из обители Ловцов Душ!

– Я никогда не слыхала о такой обители, – прошептала принцесса.

Монахи слаженно и стройно запели хором нечто удивительно заунывное. Под это пение все гости, бывшие на пиру, встали со своих мест и, подходя к монахам, низко кланялись. Каждый гость получал горящую лампу, и вот чудо: монахов было всего восемь, а гостей – больше сотни, и для каждого гостя нашлась лампа, бравшаяся монахами словно из ниоткуда.

А пение монахов становилось все более печальным и заунывным – словно веял осенний ветер над заброшенным кладбищем, веял и выжимал из глаз горькие слезы… Гости, получив лампы, уходили. Ушли и слуги, музыканты, актеры, танцовщицы… И вот в зале оказались лишь монахи, императрица Чхунхян и принцесса Фэйянь.

– Может быть, ваше величество позволит мне удалиться? – шепотом спросила Фэйянь.

– Никоим образом, – был ответ. – Сейчас начинается самое главное, и вы должны быть участницей, если уважаете обычаи Жемчужного Завета.

– Хорошо, – склонила голову Фэйянь. Монахи подошли к ним и, поклонившись, протянули каждой из женщин по замысловатому бронзовому светильнику. Вот чудо! Хотя внутри светильника горело яркое пламя, снаружи он был таким холодным, что леденил руки!

– Это Юсино, Огонь Мертвых, – сказала императрица Чхунхян. – Идемте вслед за монахами, принцесса. Они приведут нас туда, куда нужно.

Монахи запели громко и грозно, и с этим пением вышли из зала. Следом, подбирая длинный подол платья одной рукой и держа светильник в другой, пошла императрица Чхунхян. Принцессе ничего не оставалось делать, как идти следом. Но едва они все вышли из зала, изумление охватило душу Фэйянь. Где сады, окружавшие зал? Где многочисленные дворцовые палаты, павильоны, террасы, галереи? Она обернулась – и зал исчез! Их процессия шла посреди огромной равнины, освещенной полной луной. Звезды срывались с неба и исчезали во тьме. Мертвенное сияние луны превращало все вокруг в сон, грезу, несбыточное диво.

– Где мы? – осмелилась спросить у императрицы Фэйянь и получила ответ:

– Не в нашем мире.

Монахи шли впереди, не чувствуя усталости, так же спокойно и без устали шла императрица, а Фэйянь почувствовала, что ноги отказываются служить ей.

– Мне трудно идти, – проговорила она, но императрица даже не оглянулась. Фэйянь стиснула зубы и продолжила путь, в глубине души понимая, что, если она остановится, произойдет нечто ужасное. Наконец впереди засветилось хрустальными стенами некое строение, напоминающее скорее нагромождение острых скал, чем жилище. Фэйянь не стала спрашивать, что это, – ей подумалось, что императрица не ответит. И еще подумалось Фэйянь, что, окликни она императрицу, к ней обернется не человеческое лицо, а страшная безжизненная маска, которой устрашатся и демоны. А Юсино, Огонь Мертвых, сиял ярче и ярче, затмевая свет луны.

Монахи остановились у хрустального дворца по обе стороны от сверкающих ступеней. Императрица Чхунхян опустилась на колени у первой ступени и заговорила:

– О неутоленная душа великого Наисветлейшего принца! Снизойди к тем, кто молится тебе и почитает тебя.

Поначалу молчание было ей ответом. Но вот хрустальные двери медленно распахнулись – и на пороге дворца возник юноша, красота которого затмевала все вокруг. Он был совершенен, он был прекрасен, одним своим видом он повергал все окружающее в низменный прах. Фэйянь ощутила это со страхом, благоговением и болью. Ах, если бы такой юноша мог любить и любить ее!… Но тут другие, благоразумные мысли пришли в голову принцессы, пелена обожания спала с ее глаз, и она поняла: этот юноша мертв, мертвее всего на свете, мертвее надгробных плит и высушенных костей! И еще поняла принцесса-этот мертвец голоден, и голод его не утолит целая вселенная. Принцессе стало страшно.

– Я совершила ошибку, я должна бежать, – прошептала она, но ноги словно приросли к земле (и земле ли?). А глаза принцессы неотрывно смотрели в глаза мертвого юноши, Наисветлейшего, как назвала его Ют-Карахон-Отэ.

– Для чего побеспокоили меня? – прекрасным, но мертвым голосом спросил юноша. – Я должен спать и видеть сны о моей безутешной возлюбленной. Оставьте меня!

– Сегодня ночь твоего торжества, Наисветлейший, – сказала императрица. – Войди в радость – твоя возлюбленная отыскалась среди тысяч и тысяч!

И глаза прекрасного мертвеца встретились с глазами Фэйянь.

– Ты, – сказал он, и это слово камнем упало на грудь принцессы. Она отшатнулась и выронила светильник.

– Что такое? – воскликнул принц. – Отчего она погасла? Я не вижу ее! Верните ее!

– Принцесса, возьмите свой светильник, – ледяным голосом приказала Ют-Карахон-Отэ.

– Нет! – закричала принцесса. – Недоброе вы замыслили, владычица, теперь я это понимаю! Вы хотите принести меня в жертву этому мертвецу, дабы его душа обрела покой. Но у вас ничего не выйдет! Я возвращаюсь домой!

Принцесса сжала в ладони кулон, который подарила ей мать, и прошептала:

– Злые чары, отступите от меня! Баосюй, супруг мой, приди на помощь!

Но лишь насмешливый взгляд Ют-Карахон-Отэ был ей ответом. А затем императрица сказала:

– Здесь, у стен хрустального павильона, не действует ничья волшба. Ничья, кроме моей. Вы снова проиграли, принцесса. Так примите свой проигрыш со смирением, подобающим смертным.

– Вы чудовище! – вскричала Фэйянь. – Вы попрали все законы чести и гостеприимства! Вы не посмеете ничего сделать со мной – Лунтан объявит вам войну!

– Вы недальновидны, принцесса, а я – я все предусмотрела, – сказала императрица. – Войны не будет. Но довольно разговоров. Примите то, что вам уготовано, и знайте – это ничем не хуже вашей обычной жизни. Даже лучше.

– Нет! – крикнула Фэйянь. – Я не отдам вам ни своей жизни, ни жизни своего ребенка! Вам неведома жалость и милосердие, ну так и от меня, их не ждите!

С этими словами принцесса выхватила из-за пояса платья каллиграфическую кисть, которая неизменно была с нею, и начертила в воздухе иероглифы:

«Небесный огонь опалит изменников, и святые горы падут на них».

Иероглифы вспыхнули невыносимым для глаз блеском, так что принцесса зажмурилась. К горлу подступила дурнота, голова закружилась, принцесса почувствовала, что падает, падает в бездну, но глаза страшилась открыть… И тишина, тишина мертвых и забвенных, давила ей на грудь…

А потом тишина сменилась каким-то шумом, очень живым и обыденным. Принцесса повела руками около себя и поняла, что лежит на постели, застеленной шелковым одеялом. Фэйянь открыла глаза. Она находилась в собственной спальне на Лунтане, а рядом был Баосюй, внимательным и ласковым взором глядевший на жену.

– Баосюй! – измученно воскликнула Фэйянь.-Я попала в ужасный плен. Это ты освободил меня?

– Конечно, – сказал дракон. – Я прочел твое письмо и бросился на помощь. Еле успел… Моя бедная Фэйянь, опять тебе досталось! Но все позади. Отдыхай, любимая, набирайся сил и ни о чем не тревожься.

– У нас будет дитя, Баосюй!

– Знаю, любимая, и потому прошу тебя беречься. А с императрицей Чхунхян я и сам разберусь.

– Ах, при этом имени у меня кружится голова. Эта ведьма чуть не убила меня! Горло пересохло. За каплю воды готова отдать пол-Империи!

Баосюй усмехнулся:

– Не надо разбазаривать Империю. Вот чаша с настоем из успокоительных трав. Это будет тебе полезно. Выпей.

И дракон протянул жене чашу с настоем.

– Спасибо, – прошептала Фэйянь и одним глотком выпила пахнущий нежными травами напиток…

…И поняла, что не было ничего и никого – ни ее родного дома, ни спальни, ни Баосюя. Это был лишь сон, нет, не сон, а греза. Предсмертная греза.

И в гаснущие глаза Фэйянь внимательно, испытующе глядят глаза императрицы Чхунхян.

– Будь ты про… – прошептала Фэйянь и умерла.

Бездыханное тело принцессы династии Тэн лежало у ступеней хрустального дворца. Но вот легкое сияние окутало тело, и от него словно отделилось легкое облако. Облако напоминало принцессу Фэйянь, только легкую и прозрачную. Да, это была старшая душа принцессы, главная душа.

– Добро пожаловать в хрустальный дворец! – сказала императрица Чхунхян душе принцессы.-Вспоминаешь ли ты эти места?

Душа покачала головой.

– Жаль. А не вспоминаешь ли ты того, кто стоит на пороге дворца?

Душа принцессы смотрела на призрачного принца. Затем склонилась в поклоне:

– Наисветлейший принц! Возлюбленный мой!

– Возлюбленная моя! – вскричал-простонал Наисветлейший принц и бросился со ступеней дворца к бесприютной душе. – Наконец я обрел тебя! О зачем ты отправилась в то злосчастное утро рвать глицинии к горе Симао! О зачем пошла по мосту Осторожных!

– Евнух приказал мне нарвать корзину глициний, – печально проговорила душа. – Он замыслил убить меня по приказу твоей матери.

– О возлюбленная моя! О звезда печали, вечно сияющая на небосклоне! Клянусь тебе: отныне мы никогда не расстанемся. Ты навсегда останешься со мною в хрустальном дворце и обретешь покой. Нет, мы обретем покой!

Принц заключил душу принцессы Фэйянь в объятия и удалился с нею во дворец. И тихо закрылись за ними хрустальные двери.

– Пора возвращаться, – сказала императрица монахам.

– Что прикажете делать с телом? – спросил старший монах.

– Похороните труп без почестей и погребальным украшений где-нибудь в заброшенной деревне или близ непроходимого леса. Ее никто не должен найти и никто не найдет!

– Будет исполнено, государыня Мониен.

Перед императрицей из воздуха возникла колесница, запряженная алыми, огнистыми конями. Императрица взошла на колесницу и сказала:

– О, наконец-то душа безумной Мониен, заключенная в моем теле, обретет прощение и покой. Все исполнено, все исполнено! Возрадуйся, Мониен!

Она хлестнула коней пламенной плетью, колесница взвилась в небеса и пропала, стала точкой-звездой на ночном небосводе. А монахи, оставив свои светильники, превратились в стариков жуткого, безобразного вида. Были они великими колдунами, служившими безумной императрице…

– Тело нужно надежно схоронить, – сказал один.

– Это и так ясно, – буркнул другой.

– Где нам лучше всего это сделать?

– За бамбуковой рощей Тысячи Призраков есть великое болото. Туда не пройти ни одному смертному. Да и божество побрезгует туда сунуться.

– Верно. Это хорошее место.

Колдуны взяли тело Фэйянь и тут же оказались за бамбуковой рощей Тысячи Призраков. Здесь бродили неприкаянные духи великих злодеев, самоубийц и непочтительных детей. А болото будто и не имело краев.

В это болото колдуны бросили тело Фэйянь, и оно опустилось на самое дно – туда, куда не проникает ни луч света, ни глоток воздуха. Лишь разложение, смерть и тлен царят там… И никто не оплачет гибель принцессы…

Сделав свое дело, колдуны превратились в черных аистов и разлетелись кто куда. Луна светила за бамбуковой рощей, не давала призракам покоя.

Но так устроен мир, что одно в нем дополняется другим: холод -теплом, мужчина -женщиной, смерть -жизнью. И любое преступление, как бы искусно совершено оно ни было, найдет своего свидетеля и свое наказание.

Небожительная императрица Нэнхун пребывала в нетленных заоблачных чертогах богини Гаиньинь и услаждалась чтением Пяти Священных Законов, когда в золотом сердце ее зашевелилась тревога. Лик Нэнхун изменился, руки задрожали и едва не выронили драгоценный свиток.

– Что с тобой, сестра Нэнхун? – спросила богиня, от тысячи глаз которой ничего не могло укрыться.

– Что-то случилось с моей земной дочерью, принцессой Фэйянь, – сказала Нэнхун. – Ибо свет кулона-оберега изменился. Раньше он был алым, а теперь стал черным. Кто-то посягнул на жизнь моей дочери! О, как я хотела бы быть с нею!

– Сестра-небожительница, но ты же отправили Небесных Чиновников Аня и Юй присматривать за Фэйянь, как делали они это всегда. Под их присмотром с твоей дочерью не случится никакой беды!

– Так-то оно так, – сказала Нэнхун. – Но сердца матери иное чует.

– Сестра, ты уже и Небесным Чиновникам не доверяешь! – покачала головой тысячеглазая Гаиньинь.-Но, впрочем, будь по-твоему. Небесные Чиновники Второго Облачного ранга Ань и Юй, явитесь немедленно на Девятое Небо для отчета о проделанной работе!

Трижды взывала богиня и ни разу не получила ответа. Беспокойство Нэнхун превзошло все границы.

– Я должна спуститься на землю! – вскричала она, заламывая руки. – С моей дочерью что-то случилось!

– Постой! – сказала Гаиньинь. – Сначала мы найдем Аня и Юй и хорошенько проучим их за пренебрежение к своим обязанностям!

Гаиньинь дважды хлопнула в ладоши, и перед нею захлопали крыльями сотни сотен алокрылых фениксов, готовых исполнить волю богини.

– Облетите всю землю и найдите Небесных Чиновников Аня и Юй, а найдя, доставьте на Девятое Небо!

Фениксы ринулись на землю. Прошло некоторое время, и фениксы вернулись.

– Нашли ли вы тех, кого искали? – спросила богиня.

– Нет, о владычица Девятого Неба, – ответил самый старый и почтенный феникс – На земле нет Небесных Чиновников Аня и Юй.

– Я так и знала! – вскрикнула Нэнхун. – Они бросили мою дочь на растерзание судьбе!

Гаиньинь взмахнула рукавами, и фениксы исчезли.

– Спокойствие, сестра. – Богиня была невозмутима. – Еще не все потеряно.

Снова хлопнула она в ладоши, и собрались перед ней дивные небесные звери – цилини.

– Слушаем тебя, богиня, – сказали они.

– Облетите все небеса и преисподние, но найдите Небесных Чиновников Аня и Юй!

Цилини разлетелись, шелестя радужными крыльями. Нэнхун заплакала, и богиня принялась ее утешать.

Прошло некоторое время, и вернулись цилини.

– Мы не нашли Небесных Чиновников Аня и Юй, – доложил самый почтенный цилинь.

Но тут словно комета пролетела по небосклону – это возвращался самый юный и быстрый цилинь по прозвищу Светлорогий.

– О милостивая Гаиньинь, – сказал Светлорогий. – Я нашел тех, кого ты искала.

– Где же они? – нетерпеливо воскликнула Гаиньинь.

– Бог-покровитель Жемчужного Завета, имя ему Нарасайя, и супруга его, богиня Дженара, и верховные боги Китешра, Кейсу и Кейко задержали в своем небесном Нефритовом павильоне Небесных Чиновников. Бог Нарасайя устроил состязание по чтению священных стихов и питью священного вина…

– И что же?

– Небесные Чиновники проиграли и потому выпили слишком много божественного вина. Они уснули в Нефритовом павильоне, а богиня Дженара под страхом низложения с небес запретила их беспокоить. О тысячерукая, мне неведомо, как разбудить Небесных Чиновников!

– Напились?! – проревела богиня.

– Пьянствовать, когда моя дочь, быть может, погибла! – возопила императрица Нэнхун. – О тысячерукая! Позволь мне снизойти на землю и отыскать мою дочь!

– Нет! – сказала Гаиньинь. – Ты и так слишком, часто бываешь на земле, это может повредить твоей небесной природе. Успокойся и послушай меня. Я отправляюсь в Нефритовый павильон и уж там постараюсь разбудить этих негодных пьяниц! И заставлю их перерыть всю землю по песчинке, но найти несчастную Фэйянь! Ты же отправься лучше к супругу ее, Баосюю, и сообщи о том, что терзает твою душу.

– Да, богиня, – поклонилась Нэнхун и, сев на одного из цилиней, полетела на землю. А тысячерукая Гаиньинь, вооружившись мечом из солнечного луча, отправилась в Нефритовый павильон, где спали хмельным сном ничего не подозревающие Небесные Чиновники…

Цзюань 12 ЧАЕПИТИЕ ЛУ СИНЯ

Скажи мне правду – ты из небожителей? Твой облик – не для этих измерений. Таким, как ты, – в небесные обители, Где нет души печальных изменений. Ты прячешь крылья, но такой, бескрылою, Ты все равно светлее всех на свете. Глаза твои сверкают тою силою, Что неподвластна поступи столетий. Венок на голове короной кажется, И ветвь в руке -жезлом императрицы. А если по щеке слеза покатится, ЛЪ с ней алмаз в сиянье не сравнится. И даже если с неба ты низложена, То небо без тебя осиротело. Таким, как ты, земное не положено, И до простых страстей тебе нет дела.

Первый императорский каллиграф господин Лу Синь был неспокоен с тех пор, как вернулся из Хуатуна. Он несколько раз встречался с начальником Тайной службы господином Богу и обсуждал вопрос о том, как вывести на чистую воду всех заговорщиков, умышляющих против жизни государя. Начальник Богу был смелый и прямодушный человек, ничего не понимающий в дворцовых интригах, он прямо говорил Лу Синю, что следует схватить царедворца Оуяна, пытать его и выведать у него все тайны. Но Лу Синь понимал, что это невозможно: за Оуяном стояли прочие царедворцы и клика дворцовых евнухов, составлявших целый «дворец при дворце». Возможно, что все они и не знали об изменничестве Оуяна, а возможно, и наоборот. Но проверить это единым махом, как предлагал начальник Богу, не представлялось разумным.

Был вечер, унылый и тихий, как и все прочие вечера. С тех пор как заболел государь Жэнь-дин, во дворце прекратились все виды развлечений и увеселений. Придворным предписывался пост и усиленное прилежание в молитвах за жизнь императора. Не допускалось винопитие, слушание музыки и песен. Да и какой истинный приверженец государя позволил бы себе тешиться музыкой, пока великого императора точит изнутри неизвестная и не поддающаяся лечению болезнь?

Единственное, что дозволялось, – это чайная церемония, да и то неполная, без участия придворных дам. Дурным тоном считалось даже питье чая в павильоне, поэтому те, кто желал насладиться благодатным напитком, должны были приготовлять его себе сами в личных покоях, не прибегая даже к помощи слуг.

Господин Лу Синь также отослал слуг и, оставшись в одиночестве и тишине своего рабочего кабинета, принялся готовить чай. Это не заняло у него много времени – к чему разводить церемонии с самим собой. Лу Синь налил себе первую чашку ароматного горячего напитка и прошептал, как шептал всегда:

– Эту чашу я пью во здравие владычицы Фэйянь из династии Тэн!

Чай, хоть и заварен был правильно, показался на миг горьким как желчь.

– Я позволяю себе слишком долго пребывать в плохом настроении, и потому мне мерещится Небесная Канцелярия знает что, – усмехнулся Лу Синь. Допив чай, он убрал чашки и чайничек в особый шкафчик, закрыл его на ключ и, усевшись на хургистанском диване, занялся просмотром текущих докладов. Ему приходилось много работать, потому что император Жэнь-дин в минуты просветления повелел назначить своего первого каллиграфа «первостоящим при троне». Быть «первостоящим» – большая честь, но ответственности в этой должности еще больше. К «первостоящему» стекаются чуть ли не все доклады и донесения; он должен решать именем императора множество государственных дел и при этом соблюдать дипломатическую и политическую дальновидность и осторожность. О боги, боги, где те времена, когда Лу Синь был всего лишь беспечным каллиграфом из уезда Хандун?!

Обычно, занимаясь просмотром документов, Лу Синь запирал двери кабинета, чтобы ему никто не мог помешать. Была в этом и дополнительная предосторожность – он знал, что во дворце достаточно негодяев-изменников, готовых разделаться с ним при первой же возможности. И сегодня вечером Лу Синь не поленился собственноручно запереть дверь… И потому очень удивился, когда створка двери с едва слышным шорохом отъехала в сторону.

Каллиграф резко повернул голову -на пороге его кабинета стояла женщина, с ног до головы закутанная в траурное белое покрывало. Лицо женщины закрывала полупрозрачная ткань, но ткань не могла скрыть того, как блестят глаза незнакомки.

– Кто вы? – громко спросил Лу Синь. – Как посмели войти сюда без доклада?

Женщина молча шагнула вперед и закрыла за собой дверь. Лу Синь вскочил с дивана, мысленно кляня себя за то, что оружие, как всегда, не держал под рукой…

– Остановитесь, кто бы вы ни были, – приказал Лу.-Я запрещаю вам приближаться ко мне!

– Почему? -тихо спросила женщина, и Лу затрепетал.

Он узнал бы этот голос из тысячи тысяч! Но поверить в то, что она здесь…

– Кто вы? – повторил Лу Синь.

– Ты не узнал меня, Лу. Ты снова меня не узнал. – Голос женщины был по-прежнему тих и робок. Она отбросила покрывало, и Лу увидел лицо той, что приводила его в исступление, не давала спать ночами и вселяла безумную, сжигающую душу надежду…

– Владычица, – прошептал он и упал к ее ногам.

– Лу, – услышал он словно во сне. – Я тосковала по тебе. Я не верила в нашу встречу, но вот она состоялась… Лу, поднимись, я хочу вдосталь насмотреться на тебя…

Он встал и со сладкой болью в сердце посмотрел на свою единственную возлюбленную.

– Это вы, – проговорил он, ощущая, что пол уходит из-под ног. – Это вы, но как?…

– Я все расскажу тебе, милый Лу, – ответила Фэйянь. – Мне больше некому рассказать о том, что приключилось со мной. Но я не хочу разговаривать с тобой здесь, во дворце. Эти стены так на меня давят! Дай мне руку и не бойся – я отведу тебя туда, где сейчас пребываю, вдали от вражды, ненависти и лжи, Лу как зачарованный протянул руку. Рука принцессы была теплой и нежной…

– Вы не призрак, – прошептал он.

– Нет, я не призрак, – кивнула Фэйянь. – Я та что снилась тебе тысячи раз. Идем, Лу.

Принцесса, взяв за руку Лу Синя, шагнула к двери. Та бесшумно отъехала в сторону, и Лу чуть не вскрикнул: за дверью были не дворцовые покои, а огромный сад, полный цветов и птиц, неведомых на земле.

– Это сад Несбывшихся Встреч, – сказала принцесса, увлекая за собой Лу. – Идем.

Они шли недолго по тропинке, выложенной цветными камнями, мимо гротов, озер и водопадов, мимо прекрасных деревьев и восхитительных цветов. Впереди сверкало зеркальной гладью озеро, а посреди озера стояла беломраморная беседка, воздушная и узорчатая, словно паутинка. К беседке вел изогнутый мостик; по нему и прошли принцесса и Лу.

В беседке на столике стоял серебряный кувшин с вином и две чаши. Принцесса опустилась на подушки рядом со столиком и сказала:

– Налей нам вина, Лу.

– Во дворце пост, мне, как царедворцу, не следует пить вино,-начал было Лу, но Фэйянь перебила его:

– Здесь нет дворца, нет чинов и церемоний, милый Лу. И я здесь – не принцесса, а та, которую ты, увидев однажды, полюбил навсегда. И та, которая полюбила тебя.

– Ваши слова пьянят меня сильнее вина, – проговорил Лу. Голова его кружилась, при каждом взгляде на принцессу неистово билось сердце. Он дрожащей рукой поднял кувшин и налил в чаши густого как сливки вина.

– Выпьем, Лу, – сказала принцесса, и они подняли чаши.

Вино было нежным и пряным, сводящим с ума и возвращающим разум. Лу поставил чашу на стол и склонил голову:

– Простите, принцесса. Волнение мое велико. Я теряюсь перед вами. Видеть вас – великое счастье, за что я удостоен его?

– Ты говоришь как истинный вельможа, Лу, – слабо улыбнулась принцесса. – Но я хочу, чтобы сейчас ты не был вельможей.

И она, отставив чашу, обвила руками шею Лу и приникла устами к его устам. Лу ответил на поцелуй, и казалось, что этому поцелую не будет конца…

– Возлюбленный мой, – прошептала принцесса.

– Любимая, – ответил Лу, сжимая ее в объятиях. – Пусть это сон, я не хочу просыпаться…

– Ложе у нас – цветы, а подушки – травы, – шептала принцесса, сбрасывая одежду и подставляя тело под ливень поцелуев. – И наше брачное одеяло – облака…

И они любили друг друга среди трав, цветов и облаков, и нежность их была бездонной, как лесной омут, а страсть -чистой, как первый снег… Потом они лежали, прижавшись друг к другу, и долго молчали, потому что молчание было упоительнее всяких слов. Лу словно взглянул на свою любимую другим зрением, и то, что открылось ему, наполнило его душу страданием.

– Тебя убили, сгубили ядовитым зельем, – обнимая принцессу, проговорил он и не заметил, что плачет.

– Да, – ответила Фэйянь. – Тело мое в подземных чертогах, там, где вечная скорбь, но душа свободна, и эта душа с тобой, Лу. Быть может, то, что сделали со мною, и нужно было для того, чтобы мы наконец соединились.

– А как же твой муж?

– Не надо, Лу. Я люблю тебя, разве этого мало?

– Я хочу умереть за тебя, умереть с тобой.

– Нет, Лу, ты должен жить. Кто, кроме тебя, сможет меня утешить, кто позволит надеяться на спасение? Он – тот, кто пленил меня, – силен и опасен. Это Наисветлейший принц Жемчужного Завета. Он думает, что я – его возлюбленная, которую он потерял тысячи лет назад. Но душе моей противно с ним, душа моя ищет тебя, Лу. И я нашла…

– Расскажи мне все подробно, – просит Лу, и принцесса выполняет его просьбу. Рассказ ее печален и темен.

– Императрица Жемчужного Завета поплатится за то, что сделала с тобой! – говорит Лу. – Пусть и болен сейчас твой венценосный брат, найдутся люди, которые объявят войну Жемчужному Завету.

– О нет, войны не нужно, – качает головой принцесса. – Война не спасет меня. Хуже того, такая война обескровит и разорит Яшмовую Империю, ибо Жемчужный Завет очень силен… Но поверь, положение скоро исправится, стоит лишь звездам изменить свой ход.

– Звезды изменят свой ход? Разве может такое быть?

– Может. И потом это будут не все звезды. Это будет одна звезда. Она изменит свой ход, когда… Когда случится то, чему пока не дают свершиться. О, если бы свет победил! Я верю в это, я мечтаю об этом и молюсь… Но сейчас я хочу сказать о другом. Мой милый Лу, обещай мне, что исполнишь мою просьбу.

– Какую просьбу, любимая?

– Хитрец! Нет, сначала обещай. Ради нашей любви, ради этой нашей встречи!

– Хорошо, я обещаю исполнить твою просьбу, любимая. Какой бы она ни была.

– Не бойся, я не потребую от тебя чего-то необыкновенного. Послушай. Когда ты вернешься из этого сада в свой мир, вели отыскать семейство Лянь-эр. Это семья бедняков, они живут на окраине Тэнкина, но пусть тебя это не смущает. У них подросла и вошла в брачный возраст дочь, прекрасная, как цветок или яшма. Ее зовут Ирис. Ты должен жениться на этой девушке, несмотря на то что род ее беден и незнатен. Ирис наделена особыми дарами, ей дарована земная мудрость и небесное чародейство. Сама тысячерукая Гаиньинь поцеловала девочку при рождении. Женись на девушке из рода Лянь-эр, и тогда будете счастливы не только вы с нею…

– Как я могу жениться на ком-то, любя лишь тебя?!

Фэйянь улыбается:

– Ты полюбишь ее, обещаю. Мы будем у тебя как старшая и младшая жены – каждой достанется и твое сердце, и твоя нежность. Прошу тебя, не медли с этим. В начале следующей луны Лянь-эр должна женой войти в твой дом. Сделай это, любимый. |

– Сделаю, – шепчет Лу. – Тут, видно, какая-то тайна?

– Быть может, – смеется Фэйянь. – Быть может…Но довольно об этом. Поцелуй меня, Лу, пока еще мы можем дарить друг другу поцелуи. Поцелуй и помни меня.

Их губы сливаются в поцелуе, руки ищут объятий и нежности. Лу кажется, что он летит сквозь звезды, подобный небожителям.

…Он очнулся на полу в своем кабинете, разбитый несчастный, умоляющий о смерти. Чудо исчезло, оставило его на темной стороне земли, оставило страдать и скорбеть снова и снова… Лу Синь поднялся с пола, поправил одежду, подошел к окну… Вечер разразился шумным дождем: дождь стучал в окна, барабанил о балконные перила и ступени… Лу Синь подавил невольное рыдание и позвонил в колокольчик.

Вошел слуга.

– Я отправляюсь к начальнику Цынхао Богу,-сказал Лу Синь. – Приготовьте закрытый паланкин.

Слуга поклонился:

– Будут ли еще какие распоряжения, мой господин?

– Почту проверяли?

– Да, господин, никаких писем не поступало.

– Хорошо. Готовьте паланкин.

Начальник Тайной службы господин Цынхао Богу жил за пределами дворца. Это было очень удобно: начальник Богу как бы со стороны надзирал за всем, что происходит во дворце, и в то же время не опасался того, что его втянут в очередную дворцовую «игру».

Когда паланкин первого императорского каллиграфа остановился перед воротами дома начальника Тайной службы, Лу Синь приказал:

– Доложите господину Цынхао Богу, что прибыл господин Синь и просит его принять немедленно.

Привратник бросился исполнять приказ. Через мгновение ворота открылись, и паланкин, по крыше которого барабанили крупные капли дождя, двинулся к парадному входу.

Лу Синь вышел из паланкина и проследовал по длинной крытой галерее в кабинет начальника Тайной службы. Едва он вошел, как был весьма изумлен: ему навстречу поднялся не только начальник Богу, но и его гости – оборотень Ян Синь и «томный красавец» Ши Мин.

После взаимного и церемонного обмена приветствиями Лу Синь признался:

– Господин Богу, мне удивительно видеть у вас в гостях моего старшего брата и господина цзиньши.

– Я и сам удивился, когда они потребовали у меня аудиенции, – сказал начальник Тайной службы. – Но вести, с которыми они прибыли, весьма важны.

– Я рад тебя видеть, брат, – сказал Ян Синь.

– Взаимно, – ответил Лу. – Как супруга?

– Готовит лисью армию для отражения атаки заговорщиков, если таковая будет иметь место. Ты же знаешь мою супругу – ее не заставишь сидеть дома и прясть шерсть, она предпочитает с мечом и копьем отстаивать справедливость.

– Да уж, – хмыкнул Лу Синь. – Что ж, господа, коль мы все тут собрались, положение дел каждому из нас предельно ясно. Неясно лишь одно: что нам следует предпринять в первую очередь.

– Я считаю, – сказал Ян Синь, – что мы должны арестовать царедворца Оуяна. Он наверняка располагает сведениями о тайном обществе и об изменниках в стенах дворца.

– Оуян – влиятельный человек с множеством связей. Кто-то из его родственников в былые времени был сродни императорской фамилии, – сообщил господин Богу.

– Да, его арест трудно провести незамеченным! Есть ли какие другие пути выхода на заговорщиков? – обвел глазами присутствующих первый императорский каллиграф.

– Других путей нет. Надо браться за Оуяна. Под пытками он заговорит, – не сдавался Ян Синь.

– Сомнительно. Оуян уверен в своей безнаказанности и потому крепок как кремень. Пыткой мы из него и слова не вытянем.

– Постойте, господа, – вмешался Ши Мин. – Есть и другой выход! Мы не можем арестовать вельможного Оуяна, но мы вполне можем арестовать певичку по прозвищу Бирюзовая Царица! Помните, заговорщики упоминали о ней, она якшается с ними. Если ее взять под стражу, посадить в ямень – она очень скоро выдаст всех. Я, помнится, видал эту красотку, она слишком изнежена для того, чтобы выдержать пытки

– Где живет Бирюзовая Царица? – тут же спросил Лу Синь.

– Дом у нее вряд ли имеется. Скорее всего, она постоянно пребывает на джонке «Летящая ласточка». Джонка принадлежит бывшей сицзи Су Данян. Возможно, что и сама Су Данян имеет касательство к заговорщикам и предателям.

– Да, такое может быть. Господа, прошу вас, едемте в Северный дворец. Мы прикажем схватить и доставить Су Данян и Бирюзовую Царицу именно туда. Северный дворец – место суровое.

Господин Богу отправил нескольких стражников на «Летящую ласточку», а сам со своими гостями уселся в крытую повозку и помчался в Северный дворец, находившийся почти за пределами Тэнкина. Собственно, Северный дворец был огромным яменем, тестом заключения и казней.

Наступила уже глубокая ночь, когда наши герои прибыли в Северный дворец. В темноте, разгоняемой только светом бумажных фонарей, Северный дворец выглядел особенно зловеще.

Едва господин Цынхао Богу, братья Синь и Ши Мин разместились в одной из многочисленных мрачноватых комнат дворца, как во дворе раздался грохот копыт – это вернулась стража, посланная на «Летящую ласточку».

– Однако как скоро они обернулись, – заметил Лу Синь. – Не сбежала ли Су Данян со всеми своими певичками?

Но Су Данян была на месте, и потому сейчас ее, арестованную, ввели в комнату два вооруженных стражника. Почтенная содержательница веселого дома напустила на себя строгость и чопорность и одета была скромно: ни дать ни взять монахиня. Однако внешний вид не обманул господина Богу.

– На колени! – приказал он Су Данян, а затем обратился к стражникам: – Где вторая женщина, Бирюзовая Царица?

– На джонке ее не обнаружили, – ответил сделавший шаг вперед стражник. – И все певички в один голос твердили, что Бирюзовую Царицу уже арестовали по вашему приказу несколько дней назад и увезли.

– Что за чепуха! – возмутился господин Богу, но тут подала голос Су Данян:

– Это вовсе не чепуха, почтеннейший начальники. Несколько дней назад, не скажу уж точно сколько, ко мне на «Ласточку» явился ваш помощник, господин Цу. Он показал мне арестную бумагу с вашей подписью и забрал мою милую Бирюзовую Царицу. С тех пор о ее судьбе я ничего не знаю.

– Начальник Цу? – изумился Богу. – Приказ с моей подписью? Я об этом в первый раз слышу!

– Может быть, – язвительно отозвалась Су Данян. – Значит, господин Цу действовал по своему усмотрению. Только радости моей певичке это не принесло. Где искать мою Бирюзовую Царицу? Она должна мне двести связок монет за украшения и одежды! Я этого так не оставлю!

– Погоди кричать, глупая ты баба, – осадил Су Данян господин Лу Синь. – Признавайся лучше: знала ты, что Бирюзовая Царица встречается с заговорщиками, умышляющими против жизни государя?

Су Данян побледнела и сжалась:

– Милостивые господа, не было такого! Бирюзовая Царица -девушка честная! В своем роде, конечно…

Ши Мин шепнул Лу Синю:

– Спросите у нее, часто ли бывал на их джонке ловец креветок по имени Пэй.

Лу Синь кивнул и возвысил голос:

– Говори, старая развратница, часто ли бывал на твоей джонке ловец креветок Пэй?

Су Данян дрожащим голосом ответила:

– Бывал почти каждую неделю. Как наловит креветок, так и приносит нам. Он безобидный глуповатый малый, комара не прихлопнет – пожалеет. Он все мечтал поглядеть на Бирюзовую Царицу…

– И как, поглядел?

– Да, было дело… Иногда я позволяла им видеться… Но зачем вам Пэй?

– А вот это, старая сводня, тебя не касается. Что-нибудь еще, кроме креветок, этот Пэй тебе или твоим девкам не передавал?

– Ничего. Не было такого. Да что этот Пэй может, он безобидный малый!

– Понятно. Выведите ее, пусть подождет в коридоре.

Стражники вывели Су Данян. Наши герои принялись совещаться:

– Похоже, она ко всему этому непричастна.

– Может, и так, а может, она искусно притворяется. Старая распутница чему только не обучена, все уловки знает, чтобы показать себя праведницей, а остальных грешниками.

– Меня не Су Данян беспокоит, а второй начальник Цу. Выходит, он изменник? У него был поддельный приказ с поддельной подписью, он самовольно арестовал Бирюзовую Царицу…

– И, если исходить из того, что он якшается с заговорщиками, он, скорее всего, убил эту девицу.

– Я дам приказ нижним чинам Тайной службы обыскать весь город, но найти Бирюзовую Царицу или то, что от нее осталось. Если она мертва – это доказывает причастность начальника Цу к заговорщикам.

– Не пора ли арестовать этого негодяя?

– Пока подождем. Он очень осторожен…

– Сколько можно ждать?! Сколько можно терять время на пустые разговоры?! Мы лишь размышляем, а противник меж тем того и гляди нанесет удар! – разгорячился Ши Мин.

– Хорошо, – сдался господин Богу. – Я сейчас же пошлю за начальником Цу. Вот записка, в которой я прошу его явиться для помощи следствию. Су Данян пока не будем отпускать -устроим им очную ставку.

…Эта ночь нашим героям запомнилась надолго – как бесконечно дождливая и полная событий. У Лу Синя голова шла кругом: он, мирный каллиграф, оказался втянут в хитро сплетенные сети заговора.

Начальник Цу явился очень быстро, по-военному. Отвесил уставной поклон Цынхао Богу, затем едва заметно кивнул Лу Синю, а Яна Синя и Ши Мина будто вообще не заметил.

– Простите, начальник Цу, что мы поневоле лишили вас сна, – заговорил господин Богу. – Но у нас есть к вам вопросы, требующие немедленных ответов.

– Я весь внимание, – кивнул начальник Цу.

– Мне стало известно, – снова взял слово господин Богу,-что вы состряпали ложный приказ об аресте певички, именуемой Бирюзовая Царица. Предъявив этот приказ держательнице веселого заведения Су Данян, вы забрали певичку.

– Я… -начал было господин Цу.

– Это еще не все. Бирюзовая Царица, как оказалось, замешана в заговоре против государя и много знает. Но после того как вы ее арестовали, она пропала. Потрудитесь ответить: куда вы дели Бирюзовую Царицу?

Начальник Цу с достоинством выпрямился.

– Никакой Бирюзовой Царицы я не знаю, имя это слышу в первый раз, – заявил он. – И о заговоре также узнал только сейчас от вас, господин Богу.

– Хорошо же, – стукнул кулаком по столу начальник Богу. – Как бы вам не повредили ваши слова. Введите Су Данян!

Когда Су Данян ввели в комнату, Богу спросил ее, указывая на Цу:

– Этот господин предъявил тебе бумагу на арест Бирюзовой Царицы?

– Истинно так, – ответила Су Данян. – Он предъявил бумагу и забрал мою девочку с собой. И с тех пор она пропала, пропала! Что ты с нею сделал, негодяй!

Цу презрительно усмехнулся:

– Если верить всякому слову пустой и вздорной бабы, то окажется, что я – лунный заяц, толкущий в ступке траву бессмертия! Что вы ее слушаете, начальник! Она лжет!

– Нет, я не лгу и клянусь в том именем императора! – вскричала Су Данян. – Ты увез с «Ласточки» Бирюзовую Царицу, и это видели не меньше дюжины моих девиц и служанок. Они все подтвердят это, если нужно.

– Грязная тварь! – прошипел начальник Цу, стискивая кулаки.

– Все понятно, – сверкнул глазами господин Богу. – Возьмите Су Данян и под охраной препроводите ее на джонку «Летящая ласточка». Почтенная Су Данян, надеюсь, вы понимаете, что в ближайшее время вам не следует покидать город? Вы можете понадобиться для дознания.

– Как прикажете, господин, – поклонилась Су Данян.

Су Данян увели.

– А теперь, начальник Цу, – сказал Богу, – мы ждем от вас правды.

– Не понимаю, о чем вы, господин, – криво усмехнулся Цу.

– Куда вы дели Бирюзовую Царицу?

– Я не знаю никакой Бирюзовой Царицы.

– Вы предпочитаете, чтобы мы применили к вам пытки?

– Можете пытать меня сколько угодно, но я все равно скажу, что не знаю никакой Бирюзовой Царицы,-заявил начальник Цу.

– Тех, кто не выносит вида пыток, прошу сразу удалиться, – предупредил сотоварищей господин Богу, но все остались.

Принесли пыточный станок для пальцев. Пальцы зажимались в тисках и сдавливались до тех пор, пока пытаемый не начинал говорить или пока его пальцы не превращались в кашу. Пальцы начальника Цу стиснули в станке, пыточных дел мастер встал рядом.

– Цу, еще раз прошу тебя одуматься и сказать нам правду, – потребовал Богу.

– Правда в том, что я служу императору, а вы – негодяи! – крикнул Цу.

– Пытайте! – махнул рукой Богу.

Цу стерпел адскую боль и даже ни разу не вскрикнул. В его пальцах не осталось ни одной целой косточки, но он молчал. Тогда господин Богу приказал бить негодяя бамбуковой палкой по лодыжкам. Цу стерпел девяносто девять ударов, но на сотом он вскричал:

– Пощадите, пощадите, я все скажу!

– Развяжите его и облейте холодной водой, – приказал Богу.

Цу в изнеможении стоял перед столом начальника, кровь текла по его ногам, руки тряслись.

– Я все скажу, – повторил он.

– Говори, – приказал Богу и шепнул Ши Мину: – Записывай показания!

– Я, – переводя дыхание, заговорил Цу, – предан тайному обществу заговорщиков, умышляющих на жизнь государя. У меня был крупный долг, они дали мне денег и предложили служить им. Я добывал им разные сведения, прикрывал их делишки… Они приказали мне арестовать Бирюзовую Царицу и так, под видом ареста, убить ее. Они боялись, что Бирюзовая Царица их выдаст.

– Где труп?

– Его подбросили к стенам какого-то монастыря не помню.

– Назови имена заговорщиков.

– Это займет слишком много времени, – улыбнулся Цу. – У меня есть список. Вот здесь, в кожаном мешочке, что висит у пояса. Снимите его и развяжите, сам я не могу, учитывая то, во что превратились мои пальцы.

– Если ты честно будешь служить государю, тебя вылечат, – сказал Богу и сделал знак пыточному мастеру снять мешочек.

Тот снял мешочек с пояса Цу и положил его на стол.

– Список там, – заверил Цу и почти вплотную подошел к столу. – Он записан особыми иероглифами, но я помогу вам его прочесть…

– Хорошо, – кивнул Богу и развязал мешочек.

В мешочке тут же возникло какое-то шевеление.1

– Прочь! – закричал Ши Мин. – Это обман!

Все повскакали с мест и лишь могли наблюдать как за какое-то мгновение из мешочка выскочило уродливое насекомое и впилось прямо в лицо наклонившемуся над мешочком Цу.

– Ядовитая сколопендра, – прошептал Лу Синь.

Лицо Цу распухло, почернело, из глаз потекла кровь, и он упал на пол бездыханным.

– Негодяй! – вскричал Богу.

– Убейте ядовитую тварь, чтобы она больше никого не покусала!

Сколопендру раздавил пыточник, при этом она еще долго извивалась и корчилась, стараясь ужалить. Когда труп бывшего начальника Цу унесли, Богу сказал:

– Мы так и не вызнали у него никаких тайн.

– Разве что узнали о смерти Бирюзовой Царицы.

– Да, но что нам это дает… – разочарованно протянул Ян Синь.

– Погодите отчаиваться, – проговорил Лу Синь. – По крайней мере, мы узнали одно: то, что Цу предатель и примыкает к заговорщикам из тайного общества.

– И что с того?

– Брат, ты, кажется, оборотень… – начал Лу Синь.

– Допустим.

– А значит, при желании можешь принять чей-то облик. Например, облик господина Цу.

– Да, могу, но зачем?

– Смерть его мы будем держать в тайне. Ты примешь облик Цу и будешь исполнять обычные его обязанности – господин Богу поможет тебе в этом.

– Да-да, – заверил Богу.

– И тогда нам не нужно будет искать заговорщиков, – закончил мысль Лу Синь. – Заговорщики сами найдут тебя. И ты выведаешь у них все тайны.

– Это дельная мысль! – обрадовался Богу. – А я ведь совсем было потерял надежду…

– Только тело настоящего Цу надо тщательно скрыть.

– За этим дело не станет, – заверил товарищей Богу. – В Северном дворце много бездонных колодцев, хранящих безымянные кости. А теперь не угодно ли отправиться снова ко мне – скоро рассвет, беда если нас здесь заметят.

– Верно, – кивнул Лу Синь. – Едемте к вам, уважаемый начальник.

– Я прикажу устроить чайную церемонию, – сказал господин Богу.

– Чай? – переспросил Лу Синь. Что-то словно кольнуло его в сердце, какое-то сладкое и болезненное воспоминание. – Что ж, чай сейчас будет как нельзя кстати.

Цзюань 13 ВСТРЕЧА В ТЕМНОТЕ

Не бойся дня, но бойся ночи- Она слепая, как стрела. Она пугает и морочит За мглой оконного стекла. Зажги светильник, флейту в руки Возьми и что-нибудь сыграй. Не бойся славы, бойся скуки, А впрочем, сам и выбирай. Встречай гостей, пришедших с тьмою, Поставь им крепкого вина. И ночь лишит тебя покоя И будет, как и ты, пьяна. И будет той, какой ты хочешь, Среди неверного огня. Послушай же: не бойся ночи, Не бойся ночи, бойся дня.

Мудрецы говорят, что сильнее всего навевает уныние крик мула в глухой деревне и вид одинокой девушки у окна. А еще те же самые мудрецы утверждают, что лучше встретиться с разъяренной тигрицей, чем с девушкой, которая истомилась от одиночества и скуки. Может быть, мудрецы и преувеличивают, но в случае с Юйлин Шэнь эта поговорка (оказалась поразительно справедливой.

Дни текли однообразно с тех пор, как Ши Мин вместе с оборотнем Яном Синем уехали в столицу.

Юйлин страшно гневалась на то, что ее, будто слабую девицу, оставили в поместье на попечение старой Бинь. Ничто не утешало девушку: ни чтение старинных книг, ни игра на цитре и флейте, ни прогулки по огромному саду. С каждым днем Юйлин все больше одолевала досада, и оттого ее щеки бледнели, будто луна на исходе. Юйлин даже стихи перестала сочинять: до того опротивела ей собственная бездеятельность. К тому же она не могла ни подать вестей своей сестре, ни от нее получить весточку, а Юйлин очень беспокоила жизнь ее несчастной замужней сестры… Словом, судьба нашей красавицы захромала, да еще, похоже, на обе ноги!

– Нет мне удачи ни в чем! – жаловалась Юйлин садовым цветам и деревьям. – Хотела получить степень цзиньши, так нет, провалилась на экзамене, да и то только потому, что хитрый господин первый каллиграф распознал во мне женщину. В земли Жумань не смогла поехать – оказалась свидетельницей заговора, свидетельницей, которую, видите ли, нужно беречь как зеницу ока! Ах, сердце разорвется от досады! И не с кем поговорить, не с кем поделиться своей печалью!

Однажды старая Бинь отлучилась из поместья на несколько дней – ей нужно было совершить годовой поминальный обряд на могиле предков. Уезжая, домоправительница вручила девушке ключи от всего поместья, от служб и кладовых.

Оставшись одна, Юйлин недолго развлекалась тем, что бродила по многочисленным комнатам и пристройкам притихшего запустелого дома. Но вскоре это занятие стало пугать девушку, хотя по природе своей она не была пуглива. Просто в сумерках да в одиночестве бродить по незнакомому дому… Тут и завзятый храбрец испугается!

– Здесь должны водиться призраки, – сказала Юйлин, запирая за собой огромную приемную залу, в которой чувствовала себя очень неуютно. – И я не удивлюсь, если они здесь действительно водятся. Ведь брат и невестка господина Лу Синя сами оборотни!

Домоправительница, как уже упоминалось, оставила Юйлин ключи не только от дома, но и от кухонных пристроек и от кладовых, полных запасов всякой снеди, – чтобы бедная одинокая девушка могла сама себе приготовить кушанья и ни в чем не нуждалась. Так вот, Юйлин со скуки внезапно почувствовала голод и жажду. Она отперла кладовую с припасами, зажгла свечу и осмотрела полки. Чего здесь только не было! Висели копченые окорока и целые туши вяленых быков и баранов, связки дичи; рядами стояли круги сыров, соевых лепешек. От коробов с разными приправами и пряностями пахло так, что кружилась голова. А сколько здесь было сушеных, засахаренных и вяленых фруктов! Они источали такой сладкий и пьянящий аромат, что поневоле почувствуешь себя голодным!

Юйлин открыла один из плетеных коробов – там оказались вяленые персики и ломтики дыни в сахаре. Ах, солжет и не покраснеет та девица, которая скажет, что не любит сладости!

Юйлин набрала целый поднос сластей, но подумала, что неразумно есть всухомятку. Поэтому она прошла в глубь кладовой и обнаружила множество запечатанных винных кувшинов. Она осмотрела их и выбрала кувшин шансинского десятилетней выдержки, отметив про себя, что у господина первого каллиграфа неплохой вкус.

Со своей добычей (не забыв запереть кладовую) Юйлин поднялась к себе в покои. Здесь она зажгла свечи, разложила на подносе сласти, подогрела вино на маленькой жаровне и наполнила свою чарку.

– Тошно пить одной, – сказала Юйлин, поднимая чарку. – Но что поделаешь! Все меня бросили, бедную, одинокую девицу! Так выпью же за то, чтобы в этот вечер не быть одинокой!

Юйлин осушила чашу не поморщившись (да и разве можно морщиться от великолепного шансинского вина, настоянного на лепестках хризантем?) и съела несколько долек засахаренной дыни. После первой чарки приятно закружилась голова, развязался язык и Юйлин принялась хихикать и болтать сама с собой о всякой несуразице. Потом оборвала себя:

– Что-то я сегодня слишком быстро опьянела, а ведь когда-то умела пить как мужчина! Верно, это шансинское слишком крепкое. Надо пригубить еще чарочку, вот хмель и выйдет.

Юйлин пригубила чарочку, потом еще одну, потом еще… Словом, когда кувшин опустел и взошла луна, оказалось, что Юйлин свирепо напилась.

Пошатываясь, девушка вышла из своих покоев и направилась в круглую залу с фонтаном и бассейном. В этой зале полагалось принимать гостей и петь песни, когда зацветали слива и персик. Сейчас зала пустовала, фонтан молчал, в бассейне темным зеркалом стояла вода, но Юйлин это ничуточки не пугало. Она села на бортик бассейна, поглядела в большое окно на потолке (оттуда изливался свет луны) и принялась скандировать стихи, отбивая себе такт ладонями:

Лодка наполнена светом луны. Сонные заводи пеньем полны. Цапли белеют среди камыша. Хочет заплакать бродяжья душа. Ночь одиноким для плача дана, И не развеет печали она. И небожители видят с небес Лодку, камыш и темнеющий лес. Ах, как теснит одиночество грудь! Вещи б собрать да отправиться в путь! Встретить судьбу на дороге свою, Счастье сыскать в неизвестном краю… Жаль только, воды далекой реки Слишком для лодки моей глубоки. И за стеною из плачущих ив Мир, как везде, сиротлив, молчалив!

– Ах, недурно получилось! – воскликнула Юйлин. – Жаль только, некому это услышать! Вот, господин первый императорский каллиграф, если б вы не задирали так высоко свой ученый нос, вы бы заметили, что одна девушка… что одной девушке вы очень нравитесь! И она, быть может, в вас вообще влюб-ле-на! Вот! Оэ, я протрезвела слишком быстро! Надо сходить в кувшин и принести еще одну кладовку вина! Да! Где ключи? Вот ключи! Идем, идем, путаются под ногами рукава моего платья… Идем, идем, Юйлин!

Девушка отправилась путешествовать по дому Ля Синя в поисках заветной кладовки. С собой она прихватила масляную лампу, чтоб не споткнуться и не заблудиться в темноте. Но лампа помогла мало. Это Юйлин поняла, когда отперла и толкнула от себя дверь помещения, которое отнюдь не было кладовкой с припасами.

Небольшое помещение скорее всего напоминало библиотеку – на многочисленных стенных полках здесь лежали свитки, кипы плотной бумаги, и пахло здесь бумажной пылью…

– Оп! – весело сказала Юйлин. – Я ошиблась комнатой! Ну так что ж! Погляжу, что за книги хранится в библиотеке у господина императорского каллиграфа! Это ведь приличное занятие!

Юйлин поставила лампу на маленький столик и потянула с полки один свиток. Развернула его и прочла название: «Описание подземных богатств земель Го и Хэншоу, составленное путешественником Сенчи».

– Фу, скука! – сморщила носик Юйлин. – Кому нужны эти описания!

Она отложила свиток и взяла другой. Он назывался куда завлекательнее: «Признаки, по которым женщина является настоящей красавицей».

– Оэ! – воскликнула весело Юйлин. – Посмотрим, что за признаки.

«Настоящая красавица ведет себя сдержанно и никогда не пьет вина», – прочла Юйлин первую строчку и рассердилась:

– Ах вот как! Выходит, я не настоящая красавица!

Она досадливо отбросила свиток. Тот упал на полку с шуршаньем… Слишком отчетливым шуршаньем! И это шуршанье все не утихало!

– Мыши! – громким шепотом сказала Юйлин.

Душа у нее ушла в пятки. Хоть и открыл ей гадатель-оборотень, что в прошлой жизни она была мышью, тем не менее девушка боялась этих маленьких зверьков так, словно они были по меньшей мере тиграми. – Мыши могут погрызть драгоценные свитки! Вот беда! Вернется господин каллиграф, а его библиотеку мыши обгрызли! Ха-ха-ха! Прочь, противные, прочь! – Юйлин подняла над головой масляную лампу и с отчаянной храбростью шагнула вперед, в темноту: – Прочь, негодные! Кыш!

И услышала в ответ:

– Сама кыш!

Юйлин вздрогнула и примерно на уровне своих глаз увидела другие человеческие глаза, сверкающие, как янтарь.

– Ай! – завизжала Юйлин и лишилась чувств, как и подобает настоящей красавице. А может, и не подобает…

Очнулась Юйлин оттого, что кто-то немилосердно хлопал ее по щекам. Она открыла глаза и увидела, что над ней склоняется настоящее чудовище – с золотисто-желтыми глазами, с волосами, блестящими, словно медь…

– Спасите! – пискнула Юйлин. – Оборотень!

– Ох и дурочка ты, Юйлин. Маленькая, – насмешливо сказало чудовище. – Какой я тебе оборотень! Неужто ты меня ничуточки не узнала?!

Юйлин села: оказалось, что они вместе с чудовищем находятся в той самой зале с бассейном. Чудовище поднесло к своему лицу свечку, и Юйлин вскрикнула:

– Постой-ка! Да ведь ты Сюй Шунь! Младшим мальчишка из семейства Шуней! Я вспомнила тебя!

– Слава богам! Я и впрямь Сюй Шунь,твой друг по детским играм! Помнишь, как мы играли в лошадки, в «шесть-шесть» и «камень, ножницы, бумага»?

– Ты всегда выигрывал, потому что был очень ловким… Послушай, а что ты здесь делаешь?

– А ты что?

– Нечестно! Я первая спросила!

– Я тебе отвечу, только скажи для начала: какое отношение ты имеешь к хозяину этого дома?

– Я просто его гостья, – ответила Юйлин. Хмель уже выветрился из ее головы, и она с интересом рассматривала Сюя. Он был высок, плечист, красив, хотя в чертах его лица осталось что-то неуловимо детское. И вот еще что удивило девушку: волосы Сюя были не черного, а медно-красного оттенка. И глаза – желтые, как у совы…

– Сюй, – тихо сказала Юйлин и коснулась волос юноши. Под пальцами тонко зазвенела медь. – Ты Медноволосый Тжонг?!

– Смотри-ка, догадалась, – засмеялся парень. – Да, я Медноволосый Тжонг, и ты первый человек, который видит меня вот так, лицом к лицу.

Юйлин перепугалась:

– Сюй, не убивай меня! Я никому не скажу, что ты был здесь! Бери все, что задумал, и уходи!

– Юйлин! – рассердился юноша. – Я вор, но никакой не убийца. На счету моем нет ни одной загубленной души, я не прогневляю душегубством небес! Я краду у богатых и знатных, и краду такие вещи, без которых эти люди могли бы вполне обойтись!

– Говорят, ты украл двести восемнадцать золотых щитов с крыши Зала Возвышенной Мудрости, а еще украл жемчуг с венца императора…

– О, это не самые славные мои подвиги! Идем-ка в беседку, выпьем вина, потом чаю и поведаем друг другу о своих судьбах!

– Я боюсь, вдруг вернется господин каллиграф или домоправительница.

– Насчет этого не беспокойся. Небеса мне благоволят, никто и никогда не появляется в доме тогда, когда в нем орудует Медноволосый Тжонг. Ты – единственное исключение. Но это уж, видно, судьба! И в детстве мы были вместе, и в молодости нас угораздило встретиться. Ты еще не замужем, Юйлин? Ну, рассказывай, рассказывай мне все!

Сюй налил девушке вина и уважительно подал ей чарку на уровне бровей. Юйлин сделала то же. Они обменялись чарками и выпили. И Юйлин начала свой незатейливый рассказ. Рассказала, как они сиротствовали, как сестра стала женой жестокого и жадного писаки по имени Леньшао… Как она, Юйлин, решила, переодевшись мужчиной, сдавать экзамены на степень цзиньши и как провалилась на экзамене… Подумала-подумала да и поведала Сюю о заговорщиках, о том, что во дворце государя измена и она со своим знакомцем является свидетельницей, может опознать злоумышленников, потому и спрятали ее в этом поместье до времени…

Сюй слушал очень внимательно, лишь подкладывал на тарелку Юйлин сыру да сластей…

– Интересна твоя судьба, – сказал он, когда Юйлин замолчала. – Интересна и грустна. Как жаль мне твою сестру! А то, что ты поведала мне о заговоре, совершенно изумило меня. Но об этом мы поговорим позднее. Сейчас я расскажу историю своей жизни, наверняка тебе она покажется занимательной.

– Конечно! Как ты покинул свою славную семью и стал Медноволосым Тжонгом, перед которым трепещут все богачи?

– О, все началось с того, что я в тринадцать лет, решил, что пора мне подыскать для себя какое-нибудь дело. Продолжать дело отца мне не хотелось, и я отпросился у родителей в паломничество по горным монастырям. Я уже тогда был непоседа и сорвиголова, так что родители думали, что паломничество по святым местам меня образумит. Знали бы они!…

– И я отправился один в горы Шицинь, – продолжил Сюй, – ты же знаешь, в горах этих монастырей – что ласточкиных гнезд. Побывал я у почитающих Гаиньинь, у поклонников милостивого Китешры, у тех, кто молится луне и возносит хвалы солнцу. Но чего-то особенного хотелось душе, не только молитвословий и постов… И так я зашел глубоко в горы. Здесь растительность была скудная, все время дул пронзительный ветер, и я подумал: кто может поселиться в таком ужасном месте? Разве что истинный подвижник! И только я об этом помыслил, как увидел перед собой крошечную тропку. Она вела к пещере, поначалу совсем незаметной среди нагромождения камней. Когда я подошел к пещере, из нее вышел старец с белоснежной бородой до самой земли, в камышовой шапке и в накидке из птичьих перьев. Я сразу понял, что это монах, почитающий Путь Лотоса, и преклонился перед ним. Монах-лотос спросил меня: «Чего ты ищешь в горах Святой Славы?» – «Я ищу дело всей своей жизни», – ответил я монаху. Ответ понравился ему, и он сказал: «Никто не приходил к моей пещере уже триста лет. Ты первый, кому открылась эта тропа. Значит, судьба тебе быть моим учеником и познать тайное искусство лотосов». Монаха, который стал моим наставником, звали Черное Облако. Он был непревзойденным в искусстве быть везде и нигде, летать, управлять ветрами, дождем и всеми стихиями, земными и небесными. Он мог в мгновение ока улететь за снегом с далеких вершин Западных гор, потому что ему захотелось чаю из талой воды. Когда прошло пять лет, и я знал все, что знал Черное Облако, он сказал мне: «С таким искусством тебе нечего делать в мире порядочных людей. Кем ты будешь? Как станешь добывать себе пропитание?» И я ответил: «Наставник, я стану великим вором, которого никто никогда не сможет поймать». Монах засмеялся и сказал: «Да будет так! Иди в мир и воруй то, что обречено быть украденным. Даю тебе только три заповеди: не воруй у бедняка, не воруй у молодоженов, не воруй у ребенка. Если исполнишь это, никто не поймает тебя. Я переночевал последнюю ночь у своего наставника, а наутро встал, чтобы проститься. И вдруг понял, что за ночь наставник изменил меня: мои глаза были зоркими, как у сокола, тело гибким, как у змеи, а волосы на голове выросли из чистой меди. И наставник Черное Облако сказал мне: «Пусть за все твои грехи судят меня. Ступай, Медноволосый Тжонг, и радуйся тому, что искусство твое непревзойденно!»

С тех пор как я покинул Черное Облако, прошлой немало времени. Я крал у богачей, крал то, что было лишним у них, – все роскошное и вычурное. Я стакнулся с одной шайкой, это тоже разбойники, но ребята верные и честные…

– Честные разбойники! Ха-ха-ха! -рассмеялась Юйлин.

– Но они и впрямь честные, – немного обиженно заявил Сюй. – Во всяком случае, со мной. Из того, что я награбил, они берут себе десятую часть, остальное распродают, а деньги отдают мне, чтобы я распоряжался ими по своему усмотрению. А я подкидываю эти деньги беднякам в городах и селах, хотя бедняков порой столько, что никаких денег не хватает… Ну и себе оставляю на жизнь немного… Вот тебе и вся моя судьба.

Девушка и юноша помолчали. Затем Юйлин спросила:

– Послушай, Сюй… неужели ты ни разу не попадался?

– Ни разу! – рассмеялся парень. – Только вот сегодня. Уж и не знаю, как сказать: то ли ты пленила меня, то ли я тебя спас…

Юйлин потупилась.

– Скажи, Сюй, а что ты хотел украсть в доме господина первого императорского каллиграфа? -не сдержала она любопытства.

– Драгоценную рукопись поэмы «Плач над Осенней рекой». За этот свиток заплатят столько золота, сколько он весит, а весит он немало. Зачем каллиграфу такая роскошь? Он без этой поэмы вполне обойдется, а я вырученные деньги кому-нибудь раздам. Да вот, послушай! Я тебе дам эти деньги, чтобы ты поскорее выкупила свою сестру у ее ужасного мужа. Хочешь?

– Наверное, – несмело произнесла Юйлин. – Но я гостья господина каллиграфа, нехорошо, если я стану соучастницей в краже…

– А ты и не будешь соучастницей, – улыбнулся Тжонг. – Я могу тебя связать для вида, и когда придет домоправительница, ты все ей расскажешь. Ну не все, конечно, а что придумаешь…

– Ах, и это мне не по сердцу!

– А что же тебе по сердцу? – спросил Сюй и, придвинувшись к девушке вплотную, поглядел в ее зрачки своими янтарными глазами. И к тому же словно невзначай коснулся ногой ее прелестной ножки, выглядывавшей из-под края одежды.

Юйлин совсем смешалась:

– В детстве мы крепко дружили с тобой, Сюй, играли вместе… И сейчас, встретив тебя, я ощущаю непонятное волнение. Ох, кружится голова! Это, верно, оттого, что я слишком много выпила.

И тут произошло невообразимое. Сюй крепко обнял Юйлин и прошептал, касаясь губами ее нежного ушка:

– Милая Юйлин, неужели ты не видишь, что само Небо свело нас вместе? Мы предназначены друг другу, как два феникса! Никогда еще мое сердце не пылало оттого, что я сижу и пью вино с прекрасной девушкой! Как только я увидел тебя, душа моя словно расплавилась от любви. С детства я был неравнодушен к тебе, Юйлин. Не отвергай же меня, скажи, что и я тебя волную! Я же чувствую!

– Ах, волнуешь, да… Но приличия…

– Кому какое дело до приличий! Ты и я – мы люди самостоятельные, идем по жизни в одиночку. Так давай теперь идти вместе, не разлучаться, словно мандаринские уточка и селезень!

С этими словами юноша пылко приник к устам Юйлин, продолжая стискивать ее в объятиях. Девушка не противилась, в голове у нее шумело от выпитого вина, к тому же Сюй был так пленителен и мужествен…

Сюй на руках отнес сомлевшую Юйлин в опочивальню, и уж тут, под шелковым расшитым пологом, закипела настоящая любовная битва. Воин уже надел шлем и поднял алый стяг – изготовился к нападению. Нежный противник его покуда сопротивляется, но готов к сдаче. Слышатся мольбы о пощаде и призывы не прерывать битвы. Мнутся атласные подушки, на пол сползают одеяла, кипит сражение, падают золотые шпильки из прически, облаком разметываются волосы. Воин нетерпелив, но нежен; противник его изнемог от наслаждения и лишь просит не размыкать объятий. Все хитрее уловки, все искуснее затеи, все слаще поцелуи – оба упоены сражением, никто не хочет остановиться и уступить. Но вот исторглись стоны из уст, пролился благодатный дождь на сердцевину пиона, и битва кончилась.

Любовники долго лежали, истомленные страстью: голова Юйлин покоилась на груди Сюя, и он забавлялся тем, что сплетал свои медные волосы с ее мерными, шелковистыми.

– Выходит, – улыбаясь, сказала Юйлин, – я стану женой лиходея?

– Выходит, так, – усмехнулся Сюй. – А разве в этом есть что плохое? Лиходей не я, а те, что замыслили измену государю. Я хоть и вор, да престолу предан.

– Ах! – вскочила Юйлин и закуталась в покрывало. – Как я могла забыть!

– Что такое, милая?

– Я предаюсь усладам с тобой, а меж тем в столице каждодневно злодеи угрожают жизни государя и помышляют захватить Яшмовую Империю! Что мне делать?

– Юйлин, ты ведь женщина и не тебе вступать в сражение с негодяями. К тому же ты теперь моя жена, а я не позволю своей жене подвергать себя опасности.

– Но, Сюй…

– Нет, нет, я сам должен во всем разобраться. Послушай, милая моя. Тебе придется пока оставаться в этом поместье для твоей пущей безопасности. А я отправлюсь в Тэнкин и отыщу того, о ком ты упоминала, – ловца креветок Пэя. Попробую втереться к нему в доверие и все вызнать.

– Как? – воскликнула гневно Юйлин. – И ты меня бросаешь, едва мы встретились?! Господин Лу Синь уехал в Тэнкин, потом отбыли Ши Мин и Ян Синь, а теперь и ты хочешь бежать? Умоляю: возьми меня с собой! Я тоже хочу вывести заговорщиков и изменников на чистую воду! Я оденусь в мужское платье и буду следовать за тобой! Возьми меня в Тэнкин! Иначе от тоски я удавлюсь на собственной косе! Ноги перестану перебинтовывать!

– О, только не это! – рассмеялся Сюй и привлек Юйлин к себе. Поцеловал нежно в шею. – Ничего не поделаешь, видно, ты и впрямь назначена судьбой мне в спутницы. Что ж, едем в Тэнкин вместе. Только тебе действительно стоит переодеться в мужское платье, так безопаснее. И поедем мы дорогами, о которых известно только мне, так что мы никому не попадемся…

– Отлично! – возликовала Юйлин.

– Первый раз в жизни я послушался женщины,-с усмешкой сказал Сюй. – Надеюсь, это не принесет нам неудачи.

Но, прежде чем покинуть гостеприимный дом господина Лу Синя, Юйлин и Сюй не день и не два предавались здесь нежным утехам. Потом Сюй исчез, даже не взяв того драгоценного свитка, за каким пришел. Он условился дожидаться Юйлин несколько дней на постоялом дворе «Заводь холостяка». Юйлин же должна была дождаться домоправительницы, передать ей все ключи, взять одежду и уехать.

Юйлин еле дождалась возвращения старой Бинь, отдала ей ключи и сообщила, что срочно должна уехать.

– Куда же вы собираетесь, молодая госпожа? – спросила домоправительница. – Глаза у вас так и сияют, словно вы радостную весть получили.

– Мне приснился вещий сон, – принялась врать Юйлин. – Про мою сестру и про то, как можно освободить ее от притеснений злого мужа. В этом сне мне явились семь небожителей и повелели ехать в Тэнкин, совершить пятьдесят молебнов в храме Золотой Горы, после чего жизнь моей сестры наладится! Вот я и спешу в Тэнкин. А чтоб по дороге на меня не напали разбойники или лиходеи, я надену мужское платье. Вы позволите мне взять скакуна из конюшни господина первого императорского каллиграфа?

– Конечно, милая, только умеешь ли ты ездить верхом?

– Умею, матушка Бинь. С детства умела…

Так и вышло, что Юйлин Шэнь снова надела мужской наряд и, сев на коня, во весь опор помчалась к постоялому двору «Заводь холостяка». До этого постоялого двора был день пути, так что Юйлин добралась туда уже к вечеру. Девушка проголодалась и устала, к тому же чуть не загнала коня. Едва она спешилась у большого двухъярусного дома с алой черепичной крышей и золочеными вывесками, как к ней подбежал мальчик-слуга.

– Добро пожаловать, молодой господин! -проверещал мальчик. – Что прикажете?

– Отведи коня в стойло, протри хорошенько, накорми да не давай холодной воды. Скажи, на этом постоялом дворе есть ли комнаты?

– Да, господин, пожалуйте. Хозяин будет очень рад!

Юйлин вошла в заведение. Изнутри «Заводь холостяка» выглядела даже роскошно: лакированные столы и скамьи, на стенах висят веера с каллиграфическими надписями и свитки древних изречений. Юйлин осмотрела зал, но Сюя не увидела. «Не должен же он ждать меня здесь круглые сутки, – сказала она себе. – Возможно, он спит или куда-то отлучился».

Девушка села за столик. Тут же к ней подошел слуга и осведомился, чего ей угодно выпить и закусить.

– Чайник персиковой настойки, – стала заказывать Юйлин. – Суп из плавников, соевый творог с пряностями и жареной печенки.

Слуга расторопно все принес, Юйлин выпила чарочку настойки и принялась за еду, изредка быстро оглядывая зал. Тут ее внимание привлек один чрезвычайно полный мужчина. Он, как видно, заказал осьминога и теперь допытывался у слуги, правильно ли осьминога приготовили. Ведь всем известно осьминоги, если их неправильно приготовить, отвратительны на вкус, да ещё и рот от них делается черным, словно ты чернил наелся. От нечего делать Юйлин стала прислушиваться к этой беседе.

Толстяк говорил:

– Я настоящий знаток того, как надобно готовить осьминога. От меня ничего не укроется! Ни одна мелочь!

– Господин, хозяин лично наблюдал за приготовлением осьминога, все приготовлено в соответствии с поварской книгой Пяти Искусств!

– Что мне книга! Надеюсь, осьминог был молодой и свежий?

– Молодой, очень молодой, и до вашего прихода он еще плавал в бассейне.

– А перед тем как ошпарить осьминога, его подержали над чаном с кипящим уксусом?

– Конечно! Хозяин лично держал!

– А когда осьминога ошпарили, присоски ему вычищали серебряной или деревянной палочкой?

– Конечно, деревянной, господин! Серебро отравляет осьминога вмиг!

– Все верно… А соус? Соус к осьминогу был из чего приготовлен?

– Из чумизы, свежей, промытой чумизы.

– Точно ли из чумизы? Точно там не было сои или бобов?

– Точно не было, господин.

– А на какой доске разделывали осьминога?

– На деревянной.

– Понятно, что не на мраморной. Из какого дерева была доска?

– Из ююбы, господин. Из столетней ююбы.

– Хм, все сходится. А жилы, жилы все удалили, ведь если не удалить жилы, произойдет беда! Жилой можно насмерть подавиться!

– Все до единой жилочки удалены, господин. Ваш осьминог мягок как лист драгоценной рисовой бумаги.

– Кстати о рисе. В каком отваре варили осьминога? Неужто в рисовом?

– Нет, господин. В чистой речной воде, не подсаливая.

– Ах, все сходится. Не придерешься. Что ж. Несите кушанье. Но имейте в виду, если я почувствую, что что-то не так, я вашего повара со свету сживу!

Измотанный слуга пошел за кушаньем, а Юйлин беззвучно рассмеялась – так позабавил ее придирчивый толстяк. И тут же услышала у своего уха знакомый шепот:

– Давно ли ждешь меня, любимая?

– Ах! – только и сказала Юйлин. – Как тебе удалось так незаметно появиться?

– Это искусство, которому меня научил лотос Черное Облако, – пояснил Сюй, садясь рядом с Юйлин. – Позволь мне выпить?

– Конечно.

– Как ты добралась?

– Со мной все в порядке. А ты как?

– Дожидался тебя и от скуки играл с завсегдатаями этого заведения в облавные шашки.

– Я даже не буду спрашивать, кто выиграл.

– И напрасно, потому что я нарочно проигрывал.

Юйлин радостно посмотрела на Сюя:

– Я скучала по тебе.

– Я весь извелся от тоски. Наконец-то мы вместе. Доедай свои кушанья и пойдем наверх. Скажем хозяину, что будем жить в одной комнате…

Поздно ночью, когда молодые любовники вдоволь нарезвились и наигрались в «тучку и дождик», разговор сам собой зашел о том, как быть дальше.

– Вот о чем я думаю, дорогая, – заговорил Медноволосый Тжонг. – Меня все сильнее и сильнее смущает болезнь императора. Отчего он болеет? Отчего все тело его ослабело?

– Говорят, император совсем не принимает пищи и питья… Но что мы с тобой тут можем сделать?

– Дорогая, мне проникнуть во дворец легче легкого, так же легко могу я проникнуть и в императорскую опочивальню… Что, если мы поговорим с государем, спросим его о причине болезни?

– Милый, думаешь, дворцовые лекари о том его не спрашивали?

– Может, и спрашивали, да только не слыхали правильного ответа. Видишь ли, мой наставник помимо всего прочего научил меня распознавать разные болезни и лечить их особыми словами и иглоукалыванием. Может, если мы исцелим императора, это будет важнее, чем разыскать заговорщиков? Погоди… Что с тобой, Юйлин?!

Юйлин немного помолчала, а потом сказала торжественно:

– Я вспомнила.

– Что ты вспомнила?

– Я вспомнила, отчего проистекает болезнь императора. Я слышала об этом, когда беседовали… В общем, неважно, кто беседовал. Одному монаху явилась богиня Саванму и сказала, что болезнь императора пройдет, как только он увидит въяве деву своих снов. Да, именно! Деву своих снов!

– Юйлин, я в растерянности от твоих слов. Что означает выражение «дева его снов»? Как пошли слова богини? А впрочем… Кажется, я догадываюсь.

Цзюань 14 КАК ИСКАТЬ ПРИНЦЕССУ

Тот, кто хочет быть богатым, Пусть накопит серебро. Тот, кто хочет быть крылатым, Пусть скорей творит добро. Легче петь, чем песню выбрать, Легче бросить, чем нести. Но терпенья тяжкий вывод Пригодится всем в пути. Ты распахиваешь крылья, Ты ликуешь и поешь… Иль, слабея от бессилья, Жизнь постылую клянешь. Но минуют дни печали, Отойдет от сердца мгла. Ощутишь ты за плечами Два сияющих крыла.

…Бокал, выточенный из огромной цельной жемчужины, выпал из дрожащей руки и разбился с печальным звоном.

– О-о, – простонал Небесный Чиновник второго облачного ранга Ань Алый Пояс и попытался сунуть пылающую голову в миску с охлажденным персиковым желе.

Но ему не удалось это сделать. Кто-то крепко и пребольно ухватил его за волосы.

– Штоткое? – попытался возмутиться Ань Алый Пояс и разлепил склеенные хмелем глаза. И незамедлительно встретился взглядом с яростно сверкающими на тысяче рук глазами богини Гаиньинь. Именно эта в основном милостивая, но сейчас донельзя взбешенная богиня вцепилась в волосы незадачливому чиновнику, напоминая скорее не небожительницу, а склочную жену какого-нибудь лесоруба.

– Ой, – более трезво сказал Ань. – Гаи… Гаинь… Гаиньинь, это ты?

– Это я, – яростно прошипела тысячерукая. – Авот ты у меня сейчас быстро перестанешь быть Небесным Чиновником, если немедленно не протрезвеешь!

– У-у, да просветлится над нами небо! Я сейчас, уже, почти готов… Юй! Юй, женушка, очнись! Смотри, кто пришел!

Чиновница Юй, до этого мирно дремавшая, прикрывшись веером, вскочила и, пошатываясь, предстала пред очами грозной богини.

– Р-разрешите доложить, – начала было Юй, но богиня яростно прервала ее:

– Отставить! А ну вытрезвились оба, быстро!!!

Чиновники на мгновение осветились изнутри зеленоватым светом, потом свет пропал, и теперь наши злополучные герои смотрели на мир вполне трезво. Трезвость – вещь обидная. Сразу понимаешь, каким ты был болваном, что напился, и как на тебя смотрят непьющие товарищи. И еще это нестерпимое чувство вины…

– О тысячерукая! – воскликнули оба чиновника и пали на колени. – Прости нас и помилуй. Согрешили, каемся. Позволили себе непозволительное!

– Ладно, на первый раз прощаю. Нашли с кем пить, с богами Жемчужного Завета. Они же записные пьяницы, самого Верховного Владыку совратят и споят!

– Виноваты, виноваты, – бормотала Юй. – Но кто же знал, что это мирное знакомство перейдет в такую скверную пирушку? Тысячерукая, прости за вопрос: сколько времени по земному исчислению мы здесь… э-э… пировали?

Юй оглядела Нефритовый павильон и порадовалась тому, что, кроме Аня и Гаиньинь, здесь больше никого не было.

– Времени прошло немало, – отрезала богиня. – И у меня для вас нерадостные новости. Сядьте и слушайте.

Чиновники повиновались. Гаиньинь брезгливо смахнула со стола все чаши, кувшины и подносы и пристроилась повыше, согласно своему облачному рангу.

– Императрица Чхунхян, владычица Жемчужного Завета, задумала черное дело, когда пригласила к себе принцессу Фэйянь, – заговорила тысячерукая богиня. – Вы были посланы оберегать принцессу от земного и небесного зла, и вот вы не выполнили своего предназначения!

– Ах! – вскрикнула Юй. – Что случилось с принцессой?!

– Случилось несчастье, которого, быть может, уже и не поправить, – вздохнула богиня. – Императрица Чхунхян на самом деле не кто иная, как безумная государыня Мониен, столетия назад сгубившая собственного единственного сына, принца Наисветлейшего. За гибель сына она была проклята до тех пор, пока душа Наисветлейшего не обретет покоя.

– Ох, – всплеснула руками Юй. – Я знаю эту легенду! Китешра нам ее рассказывал за застольем… Наисветлейший должен обрести свою возлюбленную, лишь тогда он успокоится, а безумная Мониен лишится проклятия! Но какое отношение к этой легенде имеет наша Фэйянь?

– Эх вы, небожители! – раздраженно бросила богиня. – Догадаться не можете. Оказывается, Фэйянь очень похожа на возлюбленную Наисветлейшего принца, вот безумная Мониен и решила, что это его возлюбленная и есть. В новом воплощении!

– Оэ, оэ! Какое безумие! – воздел руки Ань Алый Пояс.

– Это еще не все. Мониен прибегла к черным чарам, ее подручный колдун изготовил зелье, отделяющее главную душу от тела! И вот, когда Фэйянь по неведению испила ядовитого зелья, душа ее отделилась от тела!

– О горе, горе, моя бедная девочка мертва! – зарыдала Юй, царапая свое прекрасное лицо ногтями. I

– Ладно, – хмуро сказал Ань. – Мы напились и все прохлопали. Но ты-то, богиня с тысячью глаз, куда смотрела, пока творилось это беззаконие?!

– Ань, ты рехнулся! – возопила Юй.

– Я тебе скажу, куда я смотрела! – побагровев от гнева, заревела Гаиньинь. – В провинции Цзацзу-ань была засуха и пришлось обеспечивать людей дождем, чтобы не погиб урожай! В княжествах Севера мне пришлось расправляться с нашествием красной мушки; в городах Бо, Дуннян и Верхний Гао предупреждать смерть тысяч младенцев от ветрянки! Продолжить перечислять?! Или ты, Чиновник, все-таки понял, что у каждого на Небесах свои обязанности?!

– Понял. Прости, милостивая, я погорячился. Откуда ты узнала о гибели Фэйянь?

– Ее мать, светлая Нэнхун, сказала, что не видит сияния волшебного кулона, который она подарила дочери, оберегая ее от зла. Значит, с Фэйянь случилась самая страшная беда. Я обратилась к летописцу Книги Судеб и прочитала судьбу Фэйянь. Прочитанное ужаснуло меня.

– Неужели ничего нельзя изменить? – с тоской проговорила Юй.

Богиня опустила голову.

– Можно изменить! – вскричал Ань. – Можно, иначе ты, Гаиньинь, не пришла бы к нам! Говори, что мы должны сделать! Ради нашей Фэйянь мы готовы на все!

– Вы должны разыскать душу и тело Фэйянь и воссоединить их. Не думайте, что это так просто. Душу принцессы наверняка забрал к себе Наисветлейший, а где он пребывает – неизвестно даже Небу. Да и тело Фэйянь, видно, не погребли как положено, так что не разыскать его среди обычных могил… Думайте, Небесные Чиновники, как будете поступать. Я же должна покинуть вас – у меня свои заботы. Но хочу предупредить: не справитесь с заданием – вылетите из Второго Облачного Ранга как миленькие!

С этими словами богиня вознеслась на Девятое Небо. Чиновники некоторое время молчали.

– Нужен нам этот Второй Облачный Ранг, – пробормотал Ань, избегая смотреть на Юй.

– Ты что ж это? – нахмурила брови-бабочки красавица Юй. – Не хочешь найти тело бедной Фэйянь? Не хочешь спасти душу принцессы?!

– Хочу! Но вдруг уже поздно!

– Да если нужно, я время вспять поверну, лишь бы Фэйянь снова жила и радовалась жизни!

– Как ты думаешь, Баосюй знает, что случилось с его женой?

– Думаю, что нет. Потому что в противном случая нас разбудила бы не богиня, а пламя из его пасти.

– Верно. Не будем ему ничего сообщать. Пусть живет спокойно, насколько это возможно.

Небесные Чиновники подозвали своих коней-цилиней и, выйдя из Нефритового павильона, стали спускаться на грешную землю.

– Как нам лучше поступить? – спрашивала Юй у своего мужа.

– Я думаю, нужно от души поговорить с императрицей Чхунхян. Неужто она станет запираться перед двумя Небесными Чиновниками? Пригрозим ей карой небесной, она все и расскажет.

– Ох, не уверена я…

– В чем?

– В том, что небесная кара поможет.

…Поздней ночью Чиновники спустились на землю, оставили своих радужно сияющих коней и отправились ко дворцу императрицы Чхунхян. Здесь их ждала первая неприятность. Человеческих стражей небожители миновали беспрепятственно, но едва они оказались внутри дворцовых покоев, как к ним подступили духи весьма неприятного и крайне раздраженного вида.

– Кто вы такие? Как посмели без разрешения вторгнуться во дворец великой императрицы? – промычал один из духов.

– Ты что, не видишь? – возмутился Ань и добавил сияния своей голове. – Мы, Небесные Чиновники Второго Облачного Ранга, уполномочены явиться к императрице!

– Кем уполномочены? – продолжал тянуть жилы охранный дух.

– Тысячерукой Гаиньинь, да сияет она на Девятом Небе! – воскликнула Юй. – Пропусти нас, страж. Нам нужно говорить с императрицей.

– Не имею права, – отчеканил страж. – Императрица с прошлой недели запретила допускать до своей персоны всех богов, святых, Чиновников и прочих небожителей. Не могу я нарушить приказ, будь вы хоть Верховный Владыка!

– И все-таки мы пройдем, – сказали Ань и Юй, извлекая из ножен мечи. – С боем, но пройдем.

– Хотите биться? – изумился страж. – Не советую. Мы владеем искусством Демонов Пяти Миров, с нами сражаться – дело бесполезное. Даже вредное.

– А мы попробуем, – хорохорился Ань.

– Ань, остынь, – посоветовала Юй. И убрала свой меч. – Силой, как видно, здесь ничего не добьешься. Послушай, любезный, ответь-ка мне на вопрос: если мы не можем войти к императрице, то уж она-то к нам может выйти? Ведь не сидит же она затворницей в собственных покоях?

Дух озадаченно посмотрел на Аня и Юй. И рассмеялся:

– Ничего не поделаешь, разумно придумано! Что же, пойду вызову императрицу сюда, в приемную. Скажу, что ее дожидаются два небожителя по важному вопросу.

– Да, сообщи: мол, решаем, к какому лику святых причислить вашу императрицу, измаялись уже решаючи.

– Так и скажу, – усмехнулся дух и просочился сквозь крепкие стены.

Ань и Юй напряженно ждали. Через некоторое время дух вернулся с довольным видом:

– Ждите, сейчас ее величество осчастливит вас своим приходом!

– Мы тебе весьма благодарны, – церемонно поклонилась Юй духу.

Императрица Чхунхян не заставила себя долго ждать. Она вышла к Небесным Чиновникам в простом, но изысканном вечернем наряде.

– Я только совершала моления богам-покровителям Жемчужного Завета, как явились вы, о небожители, – заявила Чхунхян. – Что вы хотите сказать мне, грешной?

– То, что ты и впрямь грешна, сильно грешна, Мониен, – покачал головой Ань Алый Пояс – Но у тебя есть возможность искупить свой грех. Скажи нам, куда ты дела тело принцессы Фэйянь, и мы не станем губить ни тебя, ни твою маленькую империю!

– Сколь грозны слова небожителя! – рассмеялась императрица. – Но я ничего в этих словах не понимаю. Куда я дела тело принцессы Фэйянь? Никуда не девала. Принцесса погостила у меня, а потом уплыла к себе на родину, на остров драконов.

– Ты лжешь, Мониен! – вскричала Юй. – Мы знаем, что волшбой и ядом ты сгубила принцессу Фэйянь, разлучила ее душу с телом! Покайся, пока не поздно, скажи, где ее тело!

– Сколь неразумны слова небожителя, – удивилась императрица. – Я ничего не понимаю. Я волшбой не занимаюсь, ядом никого не травлю, нрав у меня мирный. А вот вы, святые, сдается мне, недавно бражничали в Нефритовом павильоне с богами моей страны. Может, вам что во хмелю и привиделось? А?

– Да как ты смеешь, смертная, упрекать бессмертных! – возмутилась Юй.

– Неужели ей про Нефритовый павильон сам верховный бог Китешра проболтался? – вполголоса проговорил Ань. – Ну никому нельзя верить! Впрочем, дело не в этом. Императрица Чхунхян, довольно тебе запираться и лгать перед лицом Небес! Куда ты дела тело принцессы Фэйянь? Отвечай!

– Я ничего не знаю о принцессе Фэйянь, – ледяным тоном сказала императрица Чхунхян. – Она отбыла из Жемчужного Завета седмицу назад. Вероятнее всего, она уже находится на полпути к своему Лунтану.

– Ты лжешь! – вскричали Ань и Юй.

– Лгу я или нет, в том мне свидетели боги-покровители Жемчужного Завета, – гордо бросила императрица. – Призовите их и узнайте правду.

– Хорошо же! – сказал Ань Алый Пояс – Не могут боги лгать, пусть они посрамят тебя, безумная Мониен!

– Я не более безумна, чем ты, о Чиновник, – холодно ответила императрица. Ее великолепные глаза метали презрительные и гневные взоры.

– О милостивый бог Китешра! – воззвала меж тем Юй. – Снизойди к нам и рассуди по правде и истине! Взывает к тебе Юй, Небесная Чиновница Второго Облачного Ранга!

Сверкнула молния, раздался оглушительный гром, и в приемной императрицы появился огромный бутон лотоса. Лепестки лотоса раскрылись, озаренные сиянием, и оказалось, что внутри лотоса восседает верховное божество Жемчужного Завета милостивый бог Китешра. Императрица Чхунхян опустилась на колени, а Юй и Ань низко поклонились лотосному богу.

– О Китешра! – обратился к богу Ань Алый Пояс – Смиренно молим тебя простить нас за то, что призвали твою милость с горних высот на грешную землю. Но без твоего справедливого суда не решить нам дела.

– Я слушаю вас, говорите, – пророкотало божество небесным голосом, в котором слышалась близость грозы.

– Позволь, о верховный, сначала говорить презренной смертной, – поднялась с колен императрица Чхунхян. – Ибо эти двое небожителей обвиняют меня в ужасном преступлении против совести и гостеприимства. Они утверждают, что я погубила свою дорогую гостью, принцессу Фэйянь, отделив ее душу от тела. Они требуют от меня указать место, где я спрятала тело прекрасной принцессы. Но нет на мне греха сего! Принцесса Фэйянь уже несколько дней как покинула Жемчужный Завет и отправилась на свою родину. Скажи, о лотосоподобный, могу ли я лгать в твоем присутствии?

– Нет, ты не лжешь, – проговорил-пропел Китешра. – Ибо я чувствую, что принцессы Фэйянь действительно нет на земле Жемчужного Завета.

– О нет! – простонала Юй.

– Как такое может быть? – прошептал Ань. Китешра же вознесся на небеса в своем лотосе.

– Кого еще из богов призовете вы к ответу? – насмешливо вопросила императрица Мониен. – Быть может, громовержца Нарасайю и жемчужноликую супругу его Дженару захотите вы спросить, права ли я? Или бог-покровитель риса Кейсу укажет вам место, где, по вашим словам, спрятала я принцессу Фэйянь? О, не забудьте бога Кейко, бога звенящих мечей! Он скажет вам, сколько потребуется мечей Лунтану, если Жемчужный Завет захочет смыть кровью то оскорбление, которое вы нанесли ему своим недоверием! Зовите всех небожителей! Я не страшусь дать перед ними ответ!

– Да что это за страна! – воскликнул в гневе Ань Алый Пояс – Здесь лживы не только люди, но и боги! Идем, Юй! Мы найдем принцессу, даже если все здешние боги восстанут против нас!

– Не забывайтесь, небожители! – воскликнула императрица. – Вы на моей земле, и нет у вас тут никаких прав. Лучше убирайтесь отсюда подобру-поздорову, а не то худо вам придется…

– Она права, Ань, – вздохнула Юй. – Идем.

– Да не будет тебе нашего благословения, Чхунхян! – грозно сказал Ань.

– Я переживу, – ответила императрица.

Чиновники вышли из дворца и сели на цилиней! Волшебные звери вознесли их ввысь, выше облаков, прямо к звездам.

– Что нам делать, Ань? – спросила Юй. – Я чувствую, что императрица лжет, но не можем же мы перерыть весь Жемчужный Завет в поисках Фэйянь!

– Да, мы не можем, – печально ответил Ань. – Но не будь я Небесным Чиновником, если что-нибудь не придумаю!

Юй и Ань взлетели еще выше и скрылись в звездной дали. Но мы, о достохвальный читатель, вновь спустимся на грешную землю и окажемся в опочивальне первого императорского каллиграфа господина Лу Синя.

Лу Синь не один – напротив него стоит прозрачная призрачная женская фигурка, закутанная в покрывала тумана.

– Лу, прости, что я снова пришла к тебе, – говорит душа Фэйянь, ибо это она и есть. – Мне больше некуда идти.

– Фэйянь, – шепчет Лу; его широко открытые глаза словно остекленели. – Где ты сейчас?

– Меня держит в плену Наисветлейший принц,-грустно отвечает Фэйянь. – Он думает, что я – его возлюбленная, и ни на минуту не отпускает меня от себя.

– Но как же ты пришла?

– Есть час, когда Наисветлейший не может стеречь меня. Это час его смерти. В этот час он должен возвращаться на землю и находиться там, где его душа рассталась с телом. Потому я и смогла вырваться к тебе. Дай мне обнять тебя, Лу!

– Любимая, что я могу сделать, чтобы спасти тебя?

– Найди мое тело, да, тело… Оно осквернено прикосновением нечистой земли, земли подлых и гордых. Обратись к Небесным Чиновникам Аню и Юй, они с радостью помогут тебе. Когда вы найдете мое тело, везите его в горы, в Незримую Обитель к Крылатой Цэнфэн, настоятельнице. Только она может соединить мою душу с телом, только она разрушит чары проклятой императрицы Мониен!

– Хорошо, я сделаю все, как ты велишь, – говорит Лу, и призрачная принцесса улыбается:

– Не забудь послать сватов в дом прелестной Лянь-эр. Эта девушка должна быть твоей женой, и как можно скорее!

– Да, любимая.

Призрак принцессы легко касается губ первого каллиграфа и исчезает. Лу Синь долго стоит на одном месте, словно зачарованный, потом вызывает слугу:

– Я отправляюсь на моление в храм Небесных Чиновников. Приготовь все, что нужно для жертвоприношения.

И хотя время позднее, Лу садится на коня и берет с собой сумку, в которую расторопный слуга уже положил жертвенные деньги, свечи, благовония и вышитые шелковые покрывала для алтарей.

Улицы Тэнкина пустынны этой порой, и первый императорский каллиграф быстро добирается до храма. По ночному времени храм заперт, но на стук Лу из домика при храме выходит заспанный старичок.

Видит перед собой вельможу в роскошных одеждах и кланяется:

– Что угодно господину?

– Я прошу вас открыть храм. Мне срочно нужно вознести моления и воздать жертвы Небесным Чиновникам. От этого зависит жизнь близкого мне… существа.

– Конечно, конечно, ваша милость, – бормочет старичок. Звеня ключами, он отпирает высокие резные двери храма. Лу Синь входит за ним в пахнущий теплом и благовониями храм.

Старичок затопляет лампады перед изваяниями восьми Небесных Чиновников и спрашивает:

– Какому Чиновнику изволите молиться?

– Небесному Аню, прозванному Алый Пояс, и супруге его Юй, – говорит Лу Синь. Старичок кивает и жестом приглашает Лу подойти к нужной нише.

Лу кладет на жертвенник подношения и опускается на колени перед деревянными изваяниями Аня и Юй:

– О преславные и добродетельные Небесные Чиновники! Услышьте меня, смиренного каллиграфа, и не обойдите своей милостью! Принцесса Фэйянь попала в беду, я должен спасти ее, но не справиться мне в одиночку. Прошу, помогите мне!

Лу смотрит на изваяния и видит, как по деревянным лицам, рукам и одеждам начинает струиться свет. И вот уже не истуканы стоят перед коленопреклоненным Л у, а настоящие Ань и Юй.

– Здравствуй, славный Лу Синь, – говорят они.-Мы рады тебя видеть, рады, что ты вспомнил о нас.

– Простите мне то, что о Небе я вспоминаю лишь в годину бедствий, – кается Лу. – Но сейчас речь идет не о моей жизни, а о жизни Фэйянь.

– Как?

– Что ты знаешь о ней, Лу?!

– Ее неприкаянная душа явилась ко мне и рассказала о том, как подло поступила с нею императрица Жемчужного Завета, – сообщил Лу.

– Я так и знал, что эта тварь лгала нам! – яростно кричит Ань.

– Императрица подла и лукава, нам ее не одолеть в явном бою, – качает головой Юй.

– Фэйянь сказала мне, что тело ее схоронено в оскверненной земле, без почестей и украшений, – продолжает Лу. – Если мы… Когда мы найдем тело принцессы, необходимо отвезти его в Незримую Обитель, к настоятельнице Цэнфэн. Цэнфэн вернет Фэйянь к жизни.

– Оскверненная земля, оскверненная земля, – бормочет Ань. – Что под этим подразумеваете?

– Быть может, это место для всяких отбросов и нечистот? – пытается предположить Юй.

– Подобные места недалеки от городов, не могла императрица бросить тело принцессы в столь опасной близости от себя…

– Постойте, – прерывает каллиграф. – Мне известны иероглифы Жемчужного Завета, они почти такие же, как у нас, немногим сложнее. Вот как будет выглядеть выражение «оскверненная земля» их написанием!

И Лу рисует на посыпанном песком полу три иероглифа. И тут Ань восклицает:

– А в языке Яшмовой Империи эти три иероглифа означают…

– «Болото», – переводит Юй. – Тело принцессы бросили в болото. О негодяи, да постигнет их кара небесная!

– Много ли болот в Жемчужном Завете? – быстро спрашивает Лу.

– Мы немедленно выясним это, – уверяют Небесные Чиновники. – Берегись, Мониен!

С этими словами чиновники исчезают; потускнели их изваяния, снова стали деревянными. Лу встал с колен, поклонился и отправился домой. Выходя из храма, он натолкнулся на старичка сторожа и протянул ему связку мелкого серебра:

– Благодарю, что открыл мне храм и позволил помолиться.

Старик не взял денег и поклонился со словами: I

– Простите, высокородный господин, но я не возьму денег за благое дело. Род Лянь-эр не берет денег за чужое благочестие.

Лу остановился, держа коня под уздцы:

– Каков твой род, ты говоришь?

– Лянь-эр, благородный господин.

– Скажи-ка, а есть ли у тебя дочь?

– Есть, пятый десяток разменяла. Вдова, растит четверых детей…

– Нет, не то… А есть ли у тебя внучки?

– Внучка у меня одна, всего ей семнадцать весен минуло. Красива, будто ирис ранним летом. Оттого и прозвали ее Ирис. Но девушка она честная, строгих правил, так что если вы, господин, думаете позабавиться, то это лучше в веселый квартал…

– Нет, Лянь-эр, я не думаю о забавах. Послушай-ка. Хоть и позднее сейчас время, но я хочу увидеть твою внучку. Проводи меня к ней.

– Да как же это, господин, нехорошо это!

– Старик, знаешь ли ты, кто я? Я первый императорский каллиграф Лу Синь. Думаешь, мало я встречал придворных дам, жаждущих развлечь меня? То-то. Так что коли уж я прошу тебя отвести меня к твоей внучке, то прошу не зря. Если нужны деньги…

– Никаких денег, господин. Только вы уж не осрамите девушку. Сами понимаете, ей еще жить и жить.

– Быть может, – негромко сказал каллиграф, садясь на коня,-я сделаю твою внучку самой счастливой женщиной на свете.

Старик взял под уздцы коня Лу Синя и повел от храма неширокой тропкой:

– Здесь недалеко, наше жилище находится почти при храме. Но не обессудьте, живем мы очень скромно, нечем принять такого высокого гостя.

Действительно, идти пришлось совсем недолго. За небольшим сливовым садиком стоял приземистый, протянувшийся в длину дом под изогнутой тростниковой крышей. В доме не светилось ни одно окошко – это и понятно, по такому времени всем давно полагалось спать.

– Прошу вас подождать здесь немного, господин, – сказал старичок. – Я зайду в дом, предупрежу домашних, что у нас такой высокий гость.

– Хорошо.

Старик вошел в дом, и почти сразу несколько окон осветилось. Послышались голоса, неясный разговор, потом удивленный вскрик. Казалось, в доме все пришло в суетливое движение… Тут старичок вновь возник перед Лу Синем:

– Пожалуйте, высокородный господин, только не обессудьте, живем мы скромно.

Лу спешился и вошел в дом.

Старик не лгал: обстановка в доме была до чрезвычайности скромной. Но при этом все было чисто, прибрано, опрятно; нежданного гостя встретила миловидная женщина во вдовьем наряде и поклонилась до земли:

– Добро пожаловать, высокородный господин!

– Здравствуйте, – сказал Лу. – Прошу меня извинить за то, что я вторгся к вам в столь поздний час, но считайте, на то была воля Небес. Вот деньги, пошлите кого-нибудь из младших в лавку или чайную за сладостями, чаем и вином.

Хозяйка с поклоном взяла связку монет и крикнула:

– Сынок, ступай в чайную «Золотой дракон», пускай приготовят угощение и чай! Да поживее возвращайся и не растеряй ничего по дороге!

Мальчик убежал.

– Простите, что пришлось отправить его за снедью. – Лу все более смущался под пытливым взглядом женщины. – Я трапезничал давно, а сейчас от волнения почувствовал голод… Да и вы со мною перекусите.

– Отчего господин волнуется? – спросила женщина, и тогда Лу сказал прямо:

– Я хочу видеть вашу дочь Ирис.

– Господин, видно, спутал нас с веселым домом, – напряженно произнесла вдова.

– Нет, – возразил Лу Синь. – Мне дано указание свыше. Я должен взять вашу дочь в жены. Потому я и хочу взглянуть на Ирис и спросить ее: согласится ли она выйти за меня?

– Статочное ли это дело! – воскликнула вдова. – Мы простолюдины, черная кость, а вы – господин, попирающий дворцовые плиты. Моя дочь вам не ровня.

– В сердечных делах нет высших и низших, – сказал Лу Синь. – Прошу вас, приведите ее.

– Как прикажете, господин, – поклонилась вдова и вышла.

Несколько минут Лу Синь слушал взволнованный голос вдовы. Дочь, как видно, отвечала ей негромко, потому что ее голоса Лу почти не расслышал. Опять произошла суета и возня за занавесками, отделяющими женские покои, и наконец вдова вышла, ведя за руку девушку.

– Вот она, моя Ирис, – с затаенной гордостью сказала вдова.

Лу во все глаза смотрел на девушку, вежливо потупившую взгляд. Если бы ни скромное, слишком скромное платье, если бы ни простая прическа без единого украшения, если бы ни отсутствие пудры и румян…

То это была бы вылитая принцесса Фэйянь.

Цзюань 15 СЕРДЕЧНЫЙ НЕДУГ ИМПЕРАТОРА

Недуги сердца лечатся стихами, Поэзией дождя и бальзамина. Звучат стихи – и значит, боль стихает, И жизнь встречаешь радостно и мирно. Недуги сердца лечатся пирами, Где гости – соловьи и свиристели. И звезды будут льнуть к оконной раме, Когда ты спишь один в своей постели. Недуги сердца лечатся печалью Печалью светлой, как роса в ладони. Так вырастают крылья за плечами И всякая беда в забвенье тонет.

– И как же мы проберемся во дворец? – спросила у Медноволосого Тжонга переодетая в мужской наряд Юйлин. Спросила, вероятно, уже в тысячный раз с тех пор, как они покинули Хуатун, доскакали на конях до Тэнкина, по дороге останавливаясь лишь на постоялых дворах, чтобы переночевать. Вышеуказанный вопрос ужасно волновал Юйлин. Но знаменитый вор или отмалчивался, или отшучивался, а чаще всего отвечал крепким поцелуем, чем, конечно, выводил Юйлин из себя. Она же не ребенок, чтобы скрывать от нее правду!

Теперь же этот вопрос прозвучал несколько зловеще, ибо наши герои спешились неподалеку от восточной стены дворца и лишь несколько шагов отделяли их от того момента, когда они проникнут за эту стену.

– Ох, Юйлин, – сказал Медноволосый Тжонг, – ты любопытна, словно лиса-оборотень.

– Премного благодарна, – фыркнула Юйлин. – Но мне и впрямь важно это знать. Во дворце кругом охрана, да и для того чтобы добраться до дворца, надо еще миновать сад, где тоже бродят охранники.

– Но ведь на крышах охранников нет? – усмехнулся Тжонг.

– На крышах? Ой, я боюсь высоты!

– Поздно, милая. Придется тебе быть храброй. Нет, правда, не бойся, я не подвергну тебя опасности. Положись на меня, все пройдет хорошо.

Сюй, то есть Тжонг, обвязался тонкой даже на вид веревкой с серебряно блеснувшим крюком-растопыркой на конце.

– Да эта веревка порвется! – перепугалась Юйлин.

– Это волшебная веревка, – засмеялся Тжонг. – Она не только меня, но и нас двоих выдержит. Ничему не удивляйся, договорились?

С этими словами Тжонг забросил конец с крюком на стену. Подергал – крюк зацепился крепко. Великий вор прижал к себе Юйлин и сказал:

– Поехали!

И веревка каким-то сверхъестественным образом начала подтягиваться так, что наши герои мигом оказались на верху стены.

– А теперь, прежде чем мы спустимся, еще одно, – шепнул Тжонг, сидя на коньке стены как воробей.

Он полез в мешочек, привязанный к поясу, и достал оттуда пригоршню какого-то светлого порошка.

Дунул на порошок – светлое, серебристое облачко окутало и его и Юйлин.

– Этот порошок сделал нас невидимками, – пояснил Тжонг. Скомандовал веревке: – Спускаемся!

И веревка послушно исполнила приказ хозяина.!

Оказавшись на земле императорского дворцового комплекса, Юйлин почувствовала необычайное волнение. И тут же чуть не вскрикнула от страха, но усилием воли заставила себя сдержаться – в нескольких шагах от них прошли ночные стражники с ярко горевшими масляными лампами.

Когда стражники были далеко, Тжонг сказал шепотом:

– Что я тебе говорил? Они нас не видят и не слышат, этот порошок действует безотказно.

– А откуда у тебя этот волшебный порошок?

– Его дал мне мой учитель. Он научил меня еще многим волшебным приемам.

– Я бы тоже хотела научиться…

– Жене вора не обязательно самой быть воровкой, – усмехнулся Тжонг. – Идем. Ночь нас не будет ждать.

Они быстро, перепрыгивая с крыши одного здания на другое, добрались до главных императорских покоев. Юйлин удивлялась тому, как быстро бегут ее ноги, как делают гигантские скачки, да и все тело при этом не чувствует ни малейшей усталости. Видно, волшебный порошок обладал еще и такими свойствами. И Юйлин мысленно поблагодарила учителя Медноволосого Тжонга.

– Здесь находится опочивальня императора, – шепотом сообщил Юйлин Тжонг. – Видишь вон те окна, что едва светятся? Но мы не пойдем через окна, не душегубы же мы какие-нибудь. Мы войдем через двери, как и подобает лекарям и достойным жителям Империи.

Юйлин усомнилась в том, что их с Тжонгом можно назвать достойными жителями Империи, но смолчала и последовала за возлюбленным.

У первых дверей, разумеется, стояла стража – недремлющая и вооруженная до зубов. Но Тжонг поднес к губам какую-то трубочку, дунул в нее – в шеи стражникам впились тоненькие иглы. Теперь стражники стояли по-прежнему, но глаза их остекленели, а тела казались деревянными.

– Они спят и проспят до тех пор, пока я не вытащу иглы, – сказал Тжонг. Он поводил ладонью над замком, тот щелкнул и открылся.

– Чудеса! – ахнула Юйлин.

– Воровская волшба, – кивнул Тжонг.

Они вошли в огромные дворцовые покои.

– Это зала перед опочивальней, – шепотом сообщил Тжонг. Здесь тоже находится охрана, а также евнухи, приставленные выполнять любое желание императора…

– Как ты их всех усыпишь? Неужели у тебя хватит стрел на такую прорву людей?

– Нет, – самодовольно усмехнулся Тжонг. – Я не стану их усыплять, потому что они и так дрыхнут без задних ног, презрев свой долг перед государем. Идем к лестнице, только тихо. Нам надо подняться в опочивальню.

Лестница, вся резная и узорчатая, даже не скрипнула под легкими шагами вора и его подруги. Перед дверями опочивальни дремали на стульях два евнуха Тжонг повел рукой перед их носами, и они захрапели вовсю.

– Усыплять бдительность легче всего, – сказал Тжонг и с помощью воровской волшбы отпер дверь.

В опочивальне еле горели круглые шелковые фонарики-ночники. В их свете роскошная позолота и яркие тяжелые шелка занавесей казались тусклыми и ненастоящими. Здесь было много цветов – их густой, тяжелый аромат почему-то напоминал о тлене и смерти.

Юйлин со священным ужасом посмотрела в сторону задернутого занавесями императорского ложа.

– Неужели мы подойдем к самому императору?-испуганно прошептала она.

– И подойдем, и станем говорить с ним, – уверенно заявил Тжонг. – Ведь император – отец подданных, мы, выходит, его дети. С чего детям бояться отца?

– Но наш разговор услышат!

– Нет. Есть заклятие, которое я наложу, чтобы ни одно слово, произнесенное в стенах этой комнаты, не было услышано снаружи. Не волнуйся. Я знаю свое дело. – Тжонг пробормотал заклятие, вздохнул: – Ничего не поделаешь, от этого заклятия мы с тобой стали видимыми. Порошок не действует. Ну да ладно, все равно сюда никто не войдет. Настало время навестить императора.

Они с Юйлин подошли к ложу, Тжонг бесстрашна отодвинул занавесь, и Юйлин, трепеща, увидела спящего повелителя Яшмовой Империи.

Жэнь-дин выглядел совсем юным и при этом невероятно изможденным. Лицо в свете ночных фонариков казалось безжизненным, вокруг закрытых глаз залегли синеватые тени, губы были бесцветными и покрыты сухими корочками…

– Ого, – тихо присвистнул Тжонг. – А дело-то гораздо серьезнее, чем я ожидал.

– Что такое? – спросила Юйлин.

– Наш государь при смерти, – ответил Тжонг. – Видно, плохо его лечат дворцовые лекари!

Тжонг наклонился над лицом Жэнь-дина и послушал его дыхание. Потом выпрямился и гневно сверкнул глазами:

– Мерзавцы, неучи! Они думают вылечить нервное расстройство смесью миндального молока и гипса! Да это убивает императора вернее, чем яд! Он истощен!

– Как ты догадался? – спросила Юйлин, но Тжонг будто и не слышал этот вопрос. Он бесшумно придвинул к ложу императора маленький столик и принялся вытаскивать из складок своей одежды какие-то связочки кореньев и травы, бутылочки с настойками, чашки с порошками. Последней на свет явилась маленькая медная ступка с пестиком – неизменный спутник всех лекарей.

– Я приготовлю целебную смесь, а ты мне поможешь, – сказал Тжонг Юйлин. – Умеешь пользоваться пестиком и ступкой?

– Да уж как-нибудь, – усмехнулась Юйлин.

– «Как-нибудь» не надо, нужно все делать очень тщательно. От этого зависит жизнь императора, – сурово заметил Тжонг. И Юйлин посерьезнела:

– Я приложу все усилия, поверь!

И началось составление лекарства. Тжонг выбирал из пучков какие-то особые корешки и травы, тщательно осматривал и обнюхивал их, потом клал в ступку, а Юйлин растирала их в порошок, постукивая пестиком. Затем пришел черед жидкостей и какой-то густой мази, остро пахнущей травами. Тжонг дал Юйлин маленькую деревянную лопаточку, чтобы как следует все перемешать. Затем он вынул из рукава плотный шелковый лоскут и выложил на него густую смесь из ступки. Запах при этом был такой, что Юйлин еле удерживалась от того, чтобы не зажать нос, но Тжонг смотрел строго и внимательно, и она прониклась его настроением.

Тжонг плотно увязал лоскут со смесью, получилось нечто вроде шарика с выступившими по шелку зеленоватыми каплями. И этим шариком вор-лекарь принялся осторожно протирать лицо императора, несколько капель он выдавил на бескровные губы Жэнь-дина. В этот миг император раскрыл рот, вдыхая, и жидкость попала ему в рот.

– Все, – сказал Тжонг. – Остается только ждать.

– Чего ждать? – спросила Юйлин.

– Того, что он очнется от своего смертного сна.

Ждали они недолго. Император закашлялся, глубже задышал и вдруг открыл глаза. Тжонг поклонился ему:

– С возвращением к жизни, ваше величество! Вы были на пороге смерти, но мы не позволили вам умереть.

– Кто вы? – прошептал император.

– Государь, вы еще слишком слабы, чтобы говорить. Поверьте нам, мы ваши преданные слуги и клянемся солнечным диском в том, что не причиним вам никакого зла. Я лишь смиренный и недостойный лекарь, постигший связи светлого и темного и потому умеющий готовить оживляющие лекарства. Но лечение пройдет куда лучше, если я буду знать причину недуга, постигшего вас, о государь! Не отвечайте мне словами, лишь кивните своей венценосной главою: в том, что вы занемогли, повинна женщина?

Жэнь-дин кивнул, и даже в бледном свете фонарей было заметно, как он покраснел.

– Прекрасная молодая женщина, – продолжал Тжонг. – Государь, вы болеете оттого, что не встретили ее наяву?

– О да, – прошептал Жэнь-дин.

– Вы встречали ее лишь во сне?

– Да, – кивнул Жэнь-дин.

– И после этого сна вы ослабели и расстроили все ваши пять органов и пять чувств?

– Да, – повторил император.

– Назвала ли эта дева вам свое имя?

– У нее нет имени, – с трудом выговорил император и попытался привстать. Юйлин, трепеща, поправила императору подушки. Жэнь-дин с благодарностью взглянул на нее. – Она… воспитанница фей. Она… не в этом мире.

– Вот о какой деве снов толковал монах, которому явилась богиня Саванму! – благоговейно прошептала Юйлин. – Все сходится!

Меж тем Медноволосый Тжонг говорил:

– Прошу вас, ваше величество, теперь молчите ибо вам вредно разговаривать. Я понял, о ком вы говорите. Я знаю, кто возлюбленная вашего величества. Более того, я знаю, как перевести ее из мира снов в наш мир и сделать ее вашей спутницей, государь!

– Сделай это! – шепотом вскричал император, и в глазах его засверкал огонь. Но эта вспышка отняла много сил, и Жэнь-дин снова повалился на подушки. – Все что угодно я отдам за нее…

– Не нужно никакой награды, ваше величество, – с достоинством ответил Тжонг. – Ибо в том, чтобы привести вам эту деву, я не вижу никакого труда. Я могу проникнуть в тот мир хоть сейчас, и еще до исхода этой ночи вы обретете свою возлюбленную! Угодно ли вам, государь, чтобы я так поступил?

– Да, да! О, поспеши! Умоляю!

– Готов служить вашему величеству и отправляюсь немедленно, – сказал Тжонг. – С вами же пока побудет мой помощник. Позвольте ему отирать вам лицо, государь, ибо это еще больше придаст вам сил.

– Хорошо, – кивнул Жэнь-дин. – Я назначаю твоего помощника моим главным умывалыциком, а тебя, о лекарь, главным…

– Мне не надо чинов и званий, – ответил Тжонг. – Я служу вашему величеству ради спасения Яшмовой Империи. Я поспешу!

И с этими словами Медноволосый Тжонг исчез, как будто его и не было.

Юйлин осталась наедине с императором. Поначалу ей было не по себе, но когда она увидела, что лицо государя вновь бледнеет, то не испугалась, а со всей тщательностью протерла влажным целебным шариком царственный лик. Так она делала не раз и не два, и императору становилось легче. Он даже спросил:

– Как зовут тебя?

– Юйлин, ваше величество.

– Не давай мне снова провалиться в черный сон, Юйлин… Юйлин… Какое забавное имя – и мужское, и женское… Да оботри мне снова лицо, а то перед глазами все плывет…

Юйлин повиновалось. Время шло. Девушке казалось, что она провела у постели императора целую вечность; она боялась, что вот-вот наступит утро, проснутся евнухи или появится дневная стража и обнаружит ее здесь! А Тжонга все нет и нет, что же делать тогда, если он не вернется?!

И тут произошло настоящее чудо. Опочивальню императора осиял яркий свет, и Юйлин, отодвинув прикроватные занавеси, увидела, что в этом свете стоят Медноволосый Тжонг и девушка в наряде дивной красоты, с полупрозрачным покрывалом на голове, закрывающим часть лица.

– Это она! – прошептал император и так и впился глазами в девушку. Лицо его сияло.

– Это она, – подтвердил и Тжонг. – Но не позволяйте вашему сердцу биться слишком сильно, государь, вы еще слабы…

– Неправда, я силен и здоров! – воскликнул Жэнь-дин, не отрывая глаз от девушки. А та убрала с лица покрывало, приблизилась к постели императора и встала на колени:

– Простите меня, великий государь, за то, что я стала невольной причиной тяжкой вашей болезни! Я ждала вас в плену у моих воспитательниц-фей и не знала, почему вы не приходите за мною, ведь мы соединены на Небесах… Теперь же я поняла, что, причиной тому была болезнь. О государь! Умоляю вас крепиться и не давать болезни ходу, ибо от вашей божественной жизни зависит жизнь Великой Империи.

– Я очень тосковал без тебя, – сказал Жэнь-дин, протягивая руки к красавице. Та осыпала его руки поцелуями и сказала:

– К чему вы так тосковали обо мне, ничтожной?! Неужели позволительно императору ради сердечного увлечения пренебрегать своим здоровьем и делами государства? О, как это неосторожно и необдуманно!

– Кори меня и ругай, – улыбнулся Жэнь-дин, – но ради тебя я готов на все. И теперь, когда ты со мной, мне нет дела до государства!

– Ваше величество, опомнитесь! – строго сказала дева. – Любовь не должна затмевать разум, а, наоборот, должна просветлять его! Что ж, благодарение богам, теперь я нахожусь рядом с вами, и я приложу все силы для того, чтобы вы поправились и снова стали опорой страны, государь!

– Да, любимая, все будет, как ты изволишь говорить, – кивнул император. – Только не покидай меня!

– Я не покину вас и буду вашей верной рабой, – склонила голову девушка. – И для того чтобы я отныне и навеки стала вашей, государь, дайте мне имя. Тогда феи не посмеют вернуться за мной и похитить меня. Я буду принадлежать только вам.

– Я даю тебе имя! – немедленно отозвался император. – Отныне ты, возлюбленная, нарекаешься именем Вэньфэнь, что означает «пришедшая из сна».

– О император, – вздохнула нареченная Вэньфэнь. – Да будет так! Но если б вы не были сейчас в таком смятенье чувств, то вспомнили бы, что «вэньфэнь» в сочетании с иероглифами второго порядка означает не что иное, как «измена»! Но ничего не поправить – имя дано. Впрочем, имя – только имя, я же клянусь вашему величеству в том, что никогда не замараю себя и помыслом об измене или чем-нибудь подобном. А теперь отпустите ваших слуг, ибо скоро рассвет…

– Как же я отпущу их, ведь они вылечили меня?! – воскликнул император. – Мне полагается дать им высшие чины и награды.

– О владыка, – сказал Тжонг. – Мне не надо ни чинов, ни наград. Лишь одного я прошу у вас -прощения и снисхождения к моим шалостям.

– Что такое? – удивился император.

Медноволосый Тжонг упал перед государем на колени:

– Ваше величество, я – грешный по имени и прозванию, которое слишком вам докучало. Я – Медноволосый Тжонг, вор и лиходей.

– Так это ты украл дивные жемчужины с моего венца? – разгневался император. – И двести восемнадцать золотых щитов?!

– О государь! Это я, все я, – признался Медноволосый Тжонг. – Но также нынче ночью я украл у небесных фей вот эту девушку, без которой вы не можете жить. Будете ли вы ко мне снисходительны?

– Простите его, владыка, – опустилась на колени Юйлин. – Он крал из благих побуждений, а не из жадности.

– Кража есть кража, – насупился император.-Прощу одного вора – придется прощать всех остальных, а их в нашей благословенной стране все ж таки немало!

– Простите его, государь, ради меня, – опустилась на колени и Вэньфэнь. – Он из тех крадущих, что творят не зло, а благо. Я читаю в его сердце – оно благородно и открыто добру. Что такое жемчуг и золото, если они пошли на то, чтобы накормить голодных и дать приют бездомным? Простите его, государь!

Император сдался:

– Прощаю тебя, Медноволосый Тжонг. Но впредь воруй за пределами моего дворца. Да, и еще. Благожелательные Жезлы тебе придется-таки вернуть. Без них не провести дворцовых церемоний.

– Повинуюсь, ваше величество! – поклонился Медноволосый Тжонг. Юйлин радостно улыбнулась счастливая от того, что ее друг прощен.

– Скажи-ка, Тжонг, – спросил государь. – А этот юноша, твой помощник, он тоже из воров?

– Нет, ваше величество, – кланяясь, ответила Юйлин вместо Тжонга. – Я грешная ваша раба и женщина, и я не воровка, я невеста Медноволосого Тжонга. Полное же имя мое Юйлин Шэнь.

– Погоди-ка! Это не ты написала стихи «Плач над лунной долиной» и «Песни косарей»?

– Я, государь. Прошу вас простить меня за то, что надела мужской наряд.

– О, эта ночь полна удивления! – сказал государь. – Я и не подозревал, что лучший поэт в моей стране – девица. Что бы ты хотела для себя, Юйлин? Говори, моя щедрость не знает границ. К тому же, коль ты невеста, тебе, верно, нужно приданое…

– Великий государь! – проговорила Юйлин. – Нет для меня лучшей милости, чем возможность участвовать в государственных экзаменах на степень цзиньши! Государь, я мечтаю сделать ученую карьеру!

– Зачем тебе карьера? – улыбнулся император. – Ты же девушка!

– Моя сестра страдает от своего мужа, господина Леньшао. Она все равно что рабыня при нем, он держит ее лишь для того, чтобы мучить. Я хочу сделать карьеру и выкупить сестру из этого рабства!

Император снял с руки перстень, блестевший, как маленькое солнце:

– Возьми, поэтесса Юйлин. Этого хватит, чтобы выкупить твою сестру. А о карьере помышлять тебе не дозволяю. Лучше выходи замуж за Медноволосого Тжонга и рожай ему ребятишек. Незачем женщине карьера и ученая степень, коль есть у женщины любимый человек и защитник! Прав ли я, милая Вэньфэнь?

– Правы, мой император, – улыбнулась Жэнь-дину девушка его снов. А потом взяла и подмигнула Юйлин.

Юйлин же ничего не оставалось, как принять сияющий перстень и низко поклониться.

– Уже светает, – забеспокоился Медноволосый Тжонг. – Государь, позвольте вашим рабам удалиться. И еще позвольте сказать: ваш придворный лекарь – жулик и неуч. Он неправильно лечил вас. Но теперь с вами всегда будет пребывать Вэньфэнь, а она знает, как лечить больных.

– Да, феи учили меня и траволечению, и иглоукалыванию, и премудростям целительных камней, – сказала Вэньфэнь. – Я не позволю, чтобы жизнь государя вновь была в опасности.

– Да я поправлюсь от одного вида твоего прелестного личика, милая! – воскликнул Жэнь-дин.

Государю не терпелось остаться с Вэньфэнь наедине, Юйлин и Тжонг это поняли, а потому откланялись и постарались исчезнуть так же незаметно, как и появились. Для этого Медноволосый Тжонг снова воспользовался чудесным порошком. Они с Юйлин стремительно миновали весь дворцовый комплекс, напоследок Тжонг вытащил иглы из шей стражников, и те никак не могли поверить тому, что заснули на посту.

– Вот и все, – сказал Тжонг своей подруге, когда они были на достаточном расстоянии от дворца (если кто и встретился им в эту пору, то весьма удивился тому, что пара оседланных коней без седоков мчится во весь опор). – Не правда ли, судьба империи иногда зависит от такой малости? Император встретил девушку своих снов, и жизнь вернулась к нему, а значит, и ко всей стране. Я чувствую себя таким праведником, что так и подмывает что-нибудь у кого-нибудь стащить! Не ограбить ли мне царедворца Оуяна? Он, говорят, сказочно богат и так же жаден…

– Оуяна?! – вскрикнула Юйлин. – Не тот ли это царедворец Оуян, что продался заговорщикам, готовящим смерть императору?

– Возможно, что и этот, – не стал отрицать Тжонг. – Вот завтра все и узнаем. Я выясню, где находится поместье этого Оуяна, и мы вместе наведаемся к нему, верно?

– Тжонг, – вздохнула Юйлин, рассматривая сияющий императорский перстень.

– Что?

– Тжонг, быть может, этот царедворец подождет?

– Юйлин, что ты хочешь?

– Я хочу отлучиться в свой городок, где живет сестра с ее ненавистным мужем. Я отдам ему этот перстень и потребую, чтобы он написал разводную бумагу сестре! Чтоб больше не смел приставать к ней и мучить ее!

– А, это же тот…

– Господин Леньшао. Мерзавец Леньшао, у которого всю душу разъели черви!

– Долг сестры – высший долг, – поджав губы, сказал Тжонг. – Что ж, царедворец и впрямь подождет. Едем вместе за твоей сестрой. Я погляжу на этого Леньшао, и, если у меня зачешутся руки, пусть он молит богов о защите!

Тжонг прошептал заклятие, они с Юйлин снова стали видимыми и помчались по направлению к северу. Через некоторое время кони начали проявлять признаки усталости, да и Юйлин уже еле держалась в седле. Даже наступивший рассвет не принес ей радости, глаза ее будто натерли песком.

– Нужно отдохнуть где-нибудь, – решил Тжонг.

Они проскакали еще немного, и заметили неподалеку от дороги двухъярусный большой дом с крышей, загнутой на концах. Светились в утреннем сиянии иероглифы: «Чайный дом господина Жуна «Веселье и процветание». Сдаются комнаты».

– Давай остановимся здесь, – предложил Тжонг Юйлин. – Ты того и гляди с коня свалишься, я совсем замучил тебя. Отдохнем, поедим, выспимся, а там поедем за твоей сестрой.

Юйлин благодарно взглянула на друга.

Они оставили коней во дворе чайной – к животным сразу подбежал мальчишка из прислуги, а сами вошли в чайную. Поскольку час был весьма ранний, посетителей еще не наблюдалось. Однако заспанный хозяин выказал нелицемерную любезность, встречая наших героев:

– Добро пожаловать, молодые господа! Рад, что вы заглянули в мою скромную чайную. Надолго ли к нам?

– Пока не знаем, – уклончиво ответил Тжонг, – но нам нужна комната.

– Немедленно подготовлю. Дочка, эй дочка! Угловую комнату господам, чтоб все было самое лучшее и свежее! А что господам приготовить на завтрак?

– Рис, соевое молоко, жареных пампушек с медом и отварной баранины, – заказала порядком проголодавшаяся Юйлин.

– Хорошо! Будет исполнено! – Хозяин заторопился на кухню, а наши герои принялись осматриваться.

Чайный дом был чересчур хорош для заведения такого уровня: весь лакированный, новехонький, украшенный картинами на священные темы и благожелательными надписями.

– Здесь очень мило, – сказала Юйлин, сдерживая зевок. – Что это за надпись? Ого, смотри-ка!

Они подошли к висевшему на стене свитку и прочли:

«В этой чайной останавливалась в облике монаха пресветлая принцесса Фэйянь и изволила явить свое мастерство каллиграфии».

– Как такое может быть? – удивилась Юйлин. – Чтобы здесь побывала сама принцесса Фэйянь?!

– Это истинная правда, господа, – услышали они звонкий голосок. То была дочка хозяина чайной. – Я тогда была еще маленькой, но и то помню рассказ о том, как остановился у нас бедный монах, владеющий дивным искусством каллиграфии. Он обновил нашу вывеску, и с тех пор удача не покидает наш дом. А еще он восстановил святую надпись в храме богини Фо Фэй. Он написал Высший Иероглиф «Любовь». Лишь позднее мы узнали, что монахом этим была принцесса Фэйянь. Какая милость для нас, настоящее чудо!

– Действительно, чудо, – сказал Тжонг. – Но большим чудом будет, если нам поскорее подадут кушанья, а потом мы сможем освежиться и выспаться.

– Все уже готово, господа, – появился хозяин из кухни. Он принес на подносе заказанные яства, тарелки и палочки для еды. – Угощайтесь на здоровье!

Юйлин и Тжонга не надо было просить дважды – они накинулись на еду, будто год не ели. Насытившись, поднялись в приготовленную для них комнату. В ней, помимо постели, столика, скамей, былаи бочка с теплой водой.

– Искупаемся? – предложил Тжонг подруге.

– Только без шалостей, – предупредила Юйлин. – Я еле на ногах держусь.

Однако без шалостей все-таки не обошлось. Наконец любовники заснули в одной постели, крепко прижавшись друг к другу. И наступающий день их совсем не тревожил своим шумом и новостями.

Проснулись они под вечер…

– Я бодр как никогда, – сказал Тжонг, потягиваясь в постели. Его обнаженное тело было словно облито мускулами, до того он был статен и крепок. Юйлин залюбовалась своим возлюбленным.

– Я тоже вполне отдохнула и готова скакать на лошади хоть всю ночь, – сказала она. – Ночь мы проведем в пути, а под утро как раз попадем в селение где живет господин Леньшао.

– Что ты зовешь его господином, ведь он, по твоим словам, мерзавец?!

– И действительно! Ох, с какой радостью я плюну в его подлые глаза!

Юйлин навсегда запомнилась эта ночная скачка едва они распрощались с хозяином чайной, как пустили коней в галоп, словно хотели опередить звезды, медленно взбирающиеся по небосводу… Дорога была прекрасной, мимо проносились бамбуковые рощи и заросли жасмина; ночные птицы вспархивали над головой…

– До чего красиво! – воскликнула Юйлин, поэтическая душа.

– Да, верно, потому-то мы, воры, и любим ночь за ее красоту, – рассмеялся Медноволосый Тжонг.

В селение, где жил писатель Леньшао, наши герои прибыли, как и рассчитывали, ранним утром. Вокруг уже кипела жизнь: блеяли козы и овцы, ждущие пастуха, хозяйки выходили из домов и принимались за растапливание печей, уборку, стряпню…

– Не такое уж и богатое это селение, – заметил Медноволосый Тжонг.

– Да, – кивнула Юйлин. Было видно, как она волнуется.

– Переживаешь?

– Конечно! Я столько времени не виделась с сестрой и не могла подать ей о себе весточки! Как она, что с ней?! А что, если этот негодяй забил ее насмерть!

– Погоди думать о самом мрачном. Где их дом?

Жилище Леньшао находилось чуть ли не на самой окраине поселения. Убогое, ветхое, облезлое, оно производило впечатление скелета, привязанного к высохшим деревьям. Наши герои оставили коней у ближайшей коновязи и подошли к дому…

– Мне почему-то страшно, – призналась Юйлин.

– Будь сильнее своего страха, – сказал Тжонг, – и тогда тебе поклонятся горы, а люди…

– Эй, проклятая! А ну вставай! – раздался пронзительный, мерзкий голос из недр развалины-дома. – Вечно тебя не докличешься! Уж не сдохла ли ты? А хоть бы и сдохла! Вставай, я сказал, и принеси мне вина!

– Это голос Леньшао, – узнала Юйлин, и лицо ее побледнело.-Дай мне свой меч, Сюй! Я зарублю этого негодяя!

– Еще чего! Не пачкай рук кровью, и тогда сможешь подавать руку небожителям… – заговорил было Тжонг, но тут из дома раздались звуки побоев, и Юйлин чуть ли не бегом бросилась в хижину. За ней кинулся и Сюй. Вот какая картина предстала их глазам.

Внутри хижина была совершенно нищенской, но довольно опрятной – чувствовалось, что женщина, живущая здесь, не жалеет собственных рук, чтобы придать окружающей нищете вид опрятной скромности. На лежанке, покрытой заштопанным одеялом, растянулся долговязый худой мужчина с лицом, вытянутым до того, что оно напоминало ослиное. Волосы мужчины были взлохмачены, на них крупными кусками белела перхоть. Одежда его тоже оставляла желать лучшего – какие-то потерявшие первоначальный цвет обтрепанные штаны, ватный засаленный халат… Возле лежанки стояла женщина изможденного вида; лишь всмотревшись в ее лицо внимательно, можно было узнать в нем черты сходства с Юйлин.

– В чем дело? – завизжал мужчина, увидев вошедших Юйлин и Сюя. – Кто такие, чего вам надо?

А женщина ахнула и заплакала:

– Сестрица, милая сестрица!

Юйлин обняла ее:

– Здравствуй, сестренка! Наконец-то я пришла за тобой. Собирай-ка вещи. Впрочем, не надо, из этого дома не выноси и нитки, здесь все осквернено дыханием этой твари.

Мужчина вскочил с лежанки:

– Кто смеет так разговаривать в моем доме! Постой-ка! Да это шлюха Юйлин явилась! Сейчас я надаю тебе пощечин, дрянь!

– Остынь, – посоветовал мужчине Тжонг. – Если тронешь хоть одну из этих женщин, будешь иметь дело со мной.

– А кто ты такой? – вызверился мужчина.

– Это тебя не касается, – спокойно сказал Медноволосый Тжонг. – Ты писатель Леньшао?

– Да, я великий мастер слова Леньшао, ты, бездарность! Ты еще услышишь обо мне! И враги мои тоже услышат!

– Не сомневаюсь. Но мы с Юйлин пришли не за этим. Мы хотим выкупить у тебя жену. Довольно ей мучиться с таким негодяем.

– Выкупить? – ощерился Леньшао. – Я своими женщинами не торгую! Я мастер слова, у меня благородные чувства! А сколько дадите?

Юйлин молча достала императорский перстень и повертела им перед носом ошалевшего Леньшао. На лицо горе-писаки легли радужные отблески от камня.

– Уфф, – выдохнул Леньшао. – Вы где его украли, а? Сознавайтесь, твари! Хотите сбыть мне краденую вещь?

Этого Медноволосый Тжонг уже не выдержал. Он схватил за грудки талантливого писателя и принялся его трясти что было сил. При этом он повторял:

– Не смей никого огульно обвинять! Не смей злословить! И если хочешь остаться в живых, возьми перстень и отдай нам свою жену!

Перепуганный писака еле вырвался, в глазах его плескался страх.

– Хорошо, хорошо! – воскликнул он. – Будь по вашему. Но одного перстня мне маловато за такую красавицу-жену. Я ведь люблю ее, покарай меня Небесная Канцелярия! Мало одного перстенька за мою великую любовь!

– Сколько же ты хочешь, ненасытная утроба? -рыкнул Тжонг.

– Хотя бы десять связок монет, – угодливо улыбнулся писака. – Не пойду же я к меняле с таким роскошным перстеньком! Я его сохраню на память о дорогой женушке!

– На этот перстень можно купить три дома с участками земли! – гневно вскричал Тжонг. – А ты еще требуешь денег! Но будь по-твоему! – Он достал из поясного мешочка десять связок серебряных монет и положил на крошечный, едва державшийся на одной ножке столик: – Вот. А теперь пиши разводную своей жене. Все по правилам пиши!

Леньшао еще поломался для виду, но наконец сели написал разводное письмо. Поставил свою подпись, после чего жадно схватил перстень и деньги. Засмеялся:

– Дураки! Да на такие деньги я себе еще десяток жен куплю! Пошли вон, навозные кучи!

– Будь ты проклят, Леньшао, – сказала Юйлин и плюнула в лицо писаке. Взяла за руку онемевшую от всех этих событий сестру и вышла из лачуги, следом за женщинами вышел Медноволосый Тжонг.

Так Юйлин Шэнь выполнила свой сестринский долг. Забегая вперед, скажем, что ее сестра с тех пор была очень счастлива и довольна. Она не стала искать себе нового мужа (вдруг будет не лучше прежнего), а поселилась в одном из уединенных женских монастырей, где со временем за беспорочное поведение была назначена настоятельницей. Леньшао же не сумел распорядиться своими сокровищами. В тот же вечер, когда он смертельно напился, к нему в хижину проникли грабители и украли перстень, а писаку задушили – той самой веревкой, которой он хлестал свою безответную жену…

А путь Юйлин и Медноволосого Тжонга снова лежал в Тэнкин. Потому что в столице со дня на день должны были развернуться совершенно потрясающие события…

Цзюань 16 КОЕ-ЧТО О СВАДЬБАХ

В долине лотосов весна И воздух легок, как фата. И даже старая стена Вьюнком невинным обвита. В долине лотосов любовь Превыше всех владык царит. Невесте яшму приготовь И желтый, как луна, нефрит. В долине лотосов пора Веселых свадеб и пиров… И листья, словно веера, Шумят от западных ветров.

Весть о том, что император внезапно выздоровели и, мало того, ждет своих первых советников в главной зале совещаний, пронеслась по всему дворцовому комплексу с поразительной быстротой. Придворные ахали, вздыхали, поминали богов, благодарили Небеса и перешептывались. Великое событие! Чудо! Снисхождение божественной милости!

– Приветствуем божественного императора! – воскликнули советники, собравшиеся в главной зале.

Император, гордо восседавший на яшмовом троне, милостиво им кивнул и сказал:

– Благодарение Небу, мы выздоровели. И великодушны настолько, что не будем предавать смерти лекаря Шицзуна, который неверно лечил нас. Мы только повелеваем отправить этого лекаря на конюшню, чтобы отныне он лечил лошадей и прочую скотину, а к людям не смел и подходить!

Советники немедленно записали это в своих свитках.

– И вторая хорошая новость… – Император помолчал. – Мы очень долго тянули с женитьбой. Однако теперь спешим вас обрадовать: мы женимся.

– Слава великому императору! – вскричали советники, но было в этих криках и недоумение: а так ли уж и здоров император? Где это он во время болезни успел найти себе невесту? Не бредит ли лучезарный владыка?

Однако сомнения и удивление тут же были развеяны (а возможно, и сильнее возросли). Ибо император сказал:

– Наша невеста – воспитанница фей, высокородная дева Вэньфэнь. Она уже находится во дворце Побеждающей Нежности с приставленными к ней служанками и придворными дамами. Мы не будем более медлить со свадьбой и потому требуем, чтобы вся Яшмовая Империя была оповещена о том, что император женится с наступлением Дня Сороки.

– О милостивый владыка, дозволь говорить твоему рабу! – простерся ниц перед императором советник по церемониям Жуйден.

– Говори, почтенный Жуйден, – милостиво разрешил император.

– День Сороки наступает уже через седмицу, ваше величество. За этот короткий срок невозможно подготовить весь дворцовый комплекс к свадебной церемонии. Только на то, чтобы украсить соответствующей вышивкой занавеси и ковровые дорожки в храме Пяти Добродетелей, уйдет целый лунный месяц! А ведь еще необходимо составить списки гостей, списки даров и молитвенных приношений…

– Ничего этого не требуется! – отмахнулся император.-Для нашего семейного счастья неважно, будут на храмовых коврах вышивки или нет. Так что свадьба состоится в День Сороки и ни днем позже.

– Ваше величество! – пал ниц другой советник-советник по гаданиям и прочей геомантии. – Позвольте говорить!

– Что еще? – нахмурился император.

– День Сороки, конечно, благоприятен для заключения браков, государь, но нам необходимо составить гороскоп вашей светлейшей невесты. Вдруг в ее гороскопе обнаружатся несоответствия…

– Довольно! – рассердился император. – То не было дня, чтобы вы не напоминали нам о женитьбе, теперь же, когда мы все решили, вы строите препоны и ковы! Как мы сказали, так и будет!

Советникам ничего не оставалось делать, как смириться и выразить свое смирение низкими поклонами.

Однако весть о том, что император здоров и собирается жениться, была подобна разорвавшейся петарде. И гром этой «петарды» прозвучал не только в высших чиновных кругах. Известный и приближенный к государю царедворец Оуян Ци Мэнчень, едва выдалась возможность выйти из дворца, поспешил в управление Тайной службы, где потребовал вызвать к себе господина Цу.

Когда Цу вышел к царедворцу, тот сказал:

– Крыса прогрызает слабую стену.

– Стена рухнет и придавит строителя, – ответил господин Цу. После чего оба сели в крытый паланкин царедворца и отправились в заброшенный монастырь Милостивой Рыбы.

Развалины этого монастыря издавна пользовались самой дурной славой. Происходило это потому, что еще в те времена, когда существовали монахи, поклоняющиеся Милостивой Рыбе, выяснилось, что настоятель монастыря – грабитель и растлитель. Настоятеля казнили, монахов отправили на каторгу, а монастырь пришел в упадок. Говорят, в полнолуние по его развалинам бродила беспокойная душа недостойного настоятеля и пугала редких прохожих ужасающим воем… Но с некоторых пор в монастыре даже привидение опасалось появляться, потому что в старых, с покрытыми плесенью стенами кельях поселились наши старые знакомые заговорщики Чхен и Хун.

Царедворец Оуян и господин Цу приехали к монастырю под вечер. Вышли из паланкина, осторожно пробрались среди разрушенных колонн, стен и изваяний в глубь двора. Здесь стояло двухъярусное здание с кельями. Едва вновь прибывшие хотели переступить порог, как перед ними просвистела стрела, а вслед за тем раздался голос:

– Стой, кто идет?!

– Крыса прогрызает слабую стену, – быстро проговорил царедворец. Он дрожал и был бледен – не нравилось ему в монастырских развалинах. А второй начальник Тайной службы господин Цу, наоборот, был спокоен и даже насвистывал какую-то легкомысленную песенку.

– Стена рухнет и придавит строителя, – глухо донеслось из недр здания. – Проходите.

Предатели вошли в темный коридор. Перед ними мелькнула еще более темная тень:

– Следуйте за мной.

Они повиновались и вскоре оказались в небольшой круглой келье с тремя окнами. В окнах торчала рваная бумага, на стенах кельи висели обрывки молитвенных лент. На одной из скамей сидел Чхен, а вошедший вместе со злоумышленниками тип был Хун.

– Вы перебарщиваете со скрытностью и слишком осторожничаете, – укоризненно сказал царедворец Оуян. – Разве неясно, что, кроме нас, сюда никто и не подумает явиться?

Царедворец храбрился, но было заметно, как он дрожит под своими роскошными нарядами. И немудрено – один вид злодеев нагонял страх.

– Они правильно делают, господин Ци Мэнчень, – спокойно сказал начальник Цу. – Осторожность никогда не помешает. Вдруг я – это вовсе и не я, а какой-нибудь оборотень?

– Оборотень, ха-ха-ха! – грубым смехом рассмеялся Чхен.

– Заткнись! – оборвал его Хун. – Садитесь, господа. С чем пожаловали? Ведь не ради же прогулки вы решили наведаться в наше убежище, где мы гнием, как мертвецы в могилах!

– Случилось невероятное! – торопливо заговорил Оуян. – Совершенно неожиданно для всех император выздоровел. И более того, намерен жениться. Уже и невеста для него найдена – некая Вэньфэнь, хотя никто этой девицы в глаза не видывал. Свадьба назначена на День Сороки, император не хочет медлить…

– Разорви меня сто демонов! – вскричал Хун. – Император же был при смерти. Наш лекарь отменно лечил его гипсом…

– Значит, плохо лечил ваш лекарь, – холодно сказал господин Цу, рассматривая свои полированные ногти. – Мало того, император даже помиловал его. Наш император мягкосердечен.

– Мягкосердечен и глуп! – воскликнул Оуян. – Дело за Прозрачным Мечом! Надо, чтобы он явился поскорее и сделал свое дело! Кровь императора должна пролиться тогда, когда он еще будет девственником!

– Мы немедленно пошлем весть Прозрачному Мечу, – торопливо сказал Чхен. – Хватит ждать.

– Пошлете весть? – изумился начальник Цу. – Эй, послушайте, все ли у вас в порядке с головой?

– Что такое?

– А то, что, быть может, мы зря сюда приехали? Может, зря вы просиживаете задницы в этих вонючих кельях? Может, вы верные сторонники императора, а не заговорщики?

– Что говорит этот человек?!

– Вы медлите! – яростно воскликнул начальник Цу. – Вы размышляете и впустую теряете время! Они пошлют весть! О боги! Да если б вы действительно хотели прикончить императора и разбудить Подземного Владыку, то Прозрачный Меч давно уже был бы здесь и только и ждал знака из дворца! Время пришло, а вы…

– Мне нравится речь этого человека, – раздался голос, казалось шедший из пустоты. – В ней есть смелость и разумность. Чхен, Хун, вот у кого вам надобно учиться.

Царедворец Оуян, услышав этот бесплотный голос, задрожал еще сильнее, а господин Цу как ни в чем не бывало поклонился:

– Благодарю! Я слышу голос самого Прозрачного Меча, не так ли?

– Именно так, – ответил голос, а затем все находящиеся в келье увидели говорившего. Это был весьма худой и гибкий на вид юноша с бледным лицом и горящими странным сиреневым цветом глазами. Одет юноша был в черные, плотно прилегающие штаны и черную же куртку, а за спиной его блестели два больших, похожих на стрекозиные, крыла.

– Потомок фей, прости, если речь моя была дерзка, – почтительно сказал Цу.

– Нет, мне понравилась твоя речь. – Прозрачный Меч сопроводил свои слова изящным жестом тонкой руки. – Она смела и недвусмысленна. Я давно нахожусь в пределах Яшмовой Империи и жду часа, когда обстоятельства позволят мне пустить в ход свой меч.

Снова он сделал скользящий жест, и в руке его засверкал прозрачный и острый, как солнечный луч, клинок. Еще взмах – и клинка как не бывало.

– Как же так? – растерялся Оуян. – Прозрачный Меч уже в столице, а я ничего не знаю…

– Вы плохо следите за событиями, царедворец, – сказал начальник Цу. – Впрочем, это пустые разговоры. Сейчас мы должны найти благоприятный момент, когда Прозрачный Меч сможет пустить в ход свое оружие. И сделать это нужно до Дня Сороки, разумеется.

– Говорите, я готов в любую минуту, – заявил Прозрачный Меч. Он действительно был полукровкой, родившимся от союза феи и человека, мог становиться невидимым, летать и разить без промаха. Ему неведомы были честь и милосердие. Прозрачный Меч был самым надежным и самым дорогим наемным убийцей, немногие могли позволить себе его услуги.

– Я… я не знаю, – пробормотал царедворец Оуян. – Быть может, когда император пойдет на моление в храм. Его при этом не охраняет много стражи…

– Надо подумать, – промычал Чхен. – До того как Прозрачный Меч проберется к храму, ему придется убить не один десяток стражников. Хочешь не хочешь, а это заметят.

Наемный убийца стоял с презрительным видом и не вмешивался в разговор. Он считал такие разговоры ниже своего достоинства. Он делал работу только тогда, когда ему для этого обеспечивали самые благоприятные условия. Иначе и браться за дело не стоит!

– Я уже подумал, – сказал господин Цу. – Знаете ли, что начальник Тайной службы Цынхао Богу приходится большим приятелем господину первому императорскому каллиграфу?

– И что с того? – нервно задергал щекой царедворец Оуян. – Эти двое вечно суют свой нос во все дворцовые дела, словно, кроме них, при императоре нет вельмож и сановников! Связываться с ними себе дороже! Чересчур честны или ловко притворяются честными.

И царедворец принялся поправлять свой драгоценный пояс из оникса, оправленного в золото.

– Нам необязательно с ними связываться, – холодно ответил начальник Цу. – Выслушайте меня до конца, если хотите, чтобы вам все было понятно.

– Мы слушаем, – сказал Чхен.

– Через три дня первый императорский каллиграф женится, – заговорил Цу.

– Откуда у вас такие сведения, господин Цу? – удивился Оуян.

– Вы меня невнимательно слушаете, – упрекнул царедворца Цу, снова любуясь своими ногтями, они у него были на редкость гладкие, изящные и блестящие. – Господин Цынхао Богу – хороший приятель господина Лу Синя. И естественно, приглашен, на свадьбу. Об этом приглашении Цынхао Богу случайно проговорился при мне, и я решил, что эта свадьба будет для нас как нельзя кстати.

– Чушь! Чепуха! Как связаны между собой свадьба какого-то каллиграфа и покушение на жизнь императора?! – загорячился Оуян.

Цу поднял палец:

– Не какого-то, а первого императорского, – со значением сказал он. – Лу Синь был правой рукой при императрице Фэйянь, когда же на престол взошел Жэнь-дин, звезда Лу Синя не закатилась, а, наоборот, засияла еще ярче. Этот каллиграф стал едва ли не негласным наставником молодого императора. И теперь, когда Лу Синь женится, император непременно посетит это свадебное торжество.

– Ах вот оно что! – воскликнул Оуян, а Чхен и Кун понимающе переглянулись.

– Да. Уже известно, где будет проходить церемония – в городском дворце Лу Синя. Сначала туда прибудет император и вместе с женихом выйдет встречать паланкин невесты. В этот торжественный момент при императоре не будет охраны, и вот тогда…

– Прозрачный Меч явит свое искусство.

– Он сможет подойти совсем близко, тем более что доблестный Прозрачный Меч умеет становиться невидимым.

Наемный убийца с достоинством кивнул и шевельнул стрекозиными крыльями.

– Император будет убит, кровь его оросит землю столицы, – торжественно произнес Цу. – И тогда…

– Разрушение всего! – воскликнул Чхен.

– Пробуждение Подземного Властителя! – благоговейно сказал Хун. – И наше тайное общество перестанет быть тайным. Люди узнают, кто такие Почитатели Подземного Огня!

– Слава! Слава Подземному Огню! – проревел Чхен. – Всего три дня отделяют нас от победы и ликования! В эти три дня мы должны как следует подготовиться, чтоб не допустить промаха. Если мы ошибемся, второй возможности напасть на императора у нас уже не будет!

– Я никогда не ошибаюсь, – надменно заявил Прозрачный Меч.

Обговорив все подробности предстоящего дела изменники расстались. Паланкин с царедворцем Оуяном и господином Цу отбыл.

– Не желаете ли потрапезничать со мною? -спросил Оуян второго начальника.

– Нет, благодарю, слишком много дел надо решить в самое ближайшее время. Повелите вашим людям остановиться. Я сойду здесь.

И второй начальник Цу вышел из паланкина. Он дождался, когда паланкин с царедворцем Оуяном исчезнет из виду, а затем подошел зачем-то к раскидистому дереву гинкго, ветви которого создавали нечто вроде живого занавеса. Под этот «занавес» и вошел второй начальник Тайной службы Цу. И едва он оказался вне досягаемости случайных человеческих взоров, с его лицом и телом произошли удивительные перемены. Вместо грубого, нескладного и некрасивого начальника Цу среди ветвей гинкго оказался не кто иной, как брат императорского каллиграфа Ян Синь. Лишь ногти остались прежними – гладкими, блестящими, длинными. Ян Синь провел ладонями по телу – и засверкала на нем роскошная одежда, совсем не похожая на убогое одеяние второго начальника. После этого Ян Синь не то просвистел, не то прочирикал нечто неудобовразумительное. На этот свист (или чириканье) отозвался другой свист, потише и понежней. Ян вышел из своего укрытия и увидел остановившуюся перед деревом расписную повозку, запряженную парой лошадей. Повозкой правил не человек, а барсук, но лошади не шарахались в страхе, стояли спокойно.

Ян сел в повозку и шепнул:

– Во дворец моего брата, и поскорее!

Повозка мчалась как вихрь, и скоро Ян Синь уже входил под своды городского дворца каллиграфа Лу Синя. Сразу чувствовалось, что здесь его ждали – на террасах и галереях горели шелковые фонари, так же ярко освещена была и приемная зала. По зале, нервно ломая руки, ходил взад-вперед первый императорский каллиграф.

– Здравствуй, братец! – весело приветствовал его Ян Синь.

– Как все прошло? – вместо приветствия спросил его Лу.

– Как по маслу. Ах, дорогой братец, не учи девушку бинтовать ноги, не учи оборотня притворяться и морочить людям головы! Они совершенно не уловили разницы между мной и настоящим Цу (да сгрызут его душу адские черви!). Итак, им известно о том, что через три дня у тебя свадьба. Также им известно и о том, что на твоей свадьбе будет сам император. И именно император отправится вместе с тобой встречать паланкин невесты. Тогда в игру должен вступить Прозрачный Меч.

– Ты видел Прозрачного Меча? Каков он?

– Полукровка, – презрительно бросил оборотень. – Какая-то фея польстилась на смертного мужчину. – Но то, что он ловок и неуловим, нельзя сбрасывать со счетов. Так что вам с императором придется быть очень внимательными.

– Несомненно, – кивнул Лу Синь. – Бедная девочка! Такое – и на свадьбе!

– Ты о ком?

– О своей невесте, об Ирис, – пояснил Лу Синь. – Она-то не подозревает о том, что из свадьбы мы сделали ловушку…

– Ничего, придется ей привыкать к тому, что муж замешан чуть ли не во всех дворцовых интригах. Подожди, вот когда она сама войдет в число придворных дам, то будет такой же интриганкой.

– Ирис не такая, она светла и чиста, как жемчужина. Я не позволю дворцовому мусору замарать ее душу, – сказал Лу Синь. – Но довольно об этом. Скажи-ка лучше, готова ли армия твоей жены, не подведет ли она?

– Все в полном порядке, не беспокойся. Лисы-оборотни любят притворяться, а уж притвориться гостями на свадьбе… Это особое удовольствие!

– Что ж, – молитвенно сложил руки Лу Синь, – остается надеяться, что ничего не сорвется.

Оставшиеся до свадьбы три дня императорскому каллиграфу казались то долгими, как годы, то короткими, как мгновения. По традиции в эти дни ему не следовало видеться с невестой, да если б и можно было, у Лу просто не нашлось бы для этого времени. Ему предстояло сделать немало: послать богатые дары в дом невесты и, кроме того, испросить у императора вельможное звание для рода Лянь-эр (ведь не мог же императорский каллиграф жениться на простолюдинке!). К тому же Лу лично наблюдал за тем, как идет в его доме подготовка к празднеству; при этом отдельные павильоны, предназначенные для приглашенных актеров, музыкантов и певцов, он осматривал особенно тщательно.

Наконец настал долгожданный день. Задолго до начала свадебного торжества во дворец Лу Синя прибыл император в закрытом паланкине. Императора сопровождали лишь избранные придворные дамы и несколько охранников, что, конечно, было совершенным нарушением церемониала. Но так пожелал император, что поделаешь!

Император вышел из паланкина и обратился к почтительно приветствовавшему его Лу Синю:

– Итак, ты женишься, дорогой Лу. Прими поздравления и пожелания, чтобы все прошло благополучно.

– Ваше величество слишком добры ко мне, – сказал Лу Синь и быстро глянул на императора, затем снова опустил глаза. – Не угодно ли осмотреть мое убогое жилище и отведать чаю?

– Да, пожалуй. Какой у тебя чай, Лу? Фениксовый?

– Да, и с добавлением лотосовых лепестков – все, как вы любите, государь.

– Отлично.

Император проследовал в павильон для чаепития, и там они с Лу Синем провели целый час, наслаждаясь чаем и разговорами, суть которых нам неизвестна. После чаепития император изволил осмотреть дворец Лу, особенно уделяя внимание комнатам, в которых были собраны книжные и каллиграфические редкости. При этом император сказал:

– Лу, когда мы оба обзаведемся семьями, нам не останется ничего иного, как ждать наследников и читать мудреные книги. Тогда будем обмениваться книгами, словно два студента! – Жэнь-дин засмеялся, улыбнулся и Лу. – Ты волнуешься, мой каллиграф, – добавил император. – Это заметно. Но не волнуйся, все пройдет отлично.

– У меня нет причин не соглашаться с вами, государь, – сказал Лу Синь.

– Что ж, – усмехнулся владыка Яшмовой Империи. – Не пора ли нам выехать встречать паланкин невесты? А то еще нарушим всю церемонию!

– Пора, – кивнул Лу Синь.

Они вышли из дворца южными воротами и селя на приготовленных коней. Конь императора был при этом украшен гораздо скромнее, чем конь Лу Синя, – оно и понятно, ведь весь почет нынче предназначался жениху.

Дорога, по которой предстояло проехать свадебному паланкину, вся была освещена сотнями фонариков, чей свет тускнел в лучах уже взошедшего солнца. Гирлянды цветов, роскошные вазы, фонтаны и клетки с певчими птицами – все это украшало свадебную дорогу.

Император и Лу Синь проскакали несколько десятков ли[8] и наконец услышали впереди стройно пение и увидели, как по направлению к ним движется нечто, напоминающее огромный воз цветов.

– Мне всегда интересно, как невесты не задыхаются в своих паланкинах, – усмехнулся император.

– Они едва дышат, ожидая новой жизни, – усмехнулся и Лу Синь. Улыбка его вышла почему-то печальной.

Они пришпорили коней и поскакали навстречу свадебному поезду. Пение и шум становились все слышней.

– Приготовьтесь, ваше величество, – прошептал Лу Синь.

– Я давно готов, – последовал ответ.

Император и Лу Синь взяли притороченные к седлам факелы и зажгли их. Внезапно яркий свет этих свадебных факелов показался светом проносящихся в небесах комет…

– Слава невесте! – воскликнул император.

– Слава невесте! – вслед за ним воскликнул и Лу Синь. Лицо его было бледно, торжественно и сосредоточенно.

Меж тем свадебный поезд приблизился настолько, что стали слышны хвалебные песни в честь невесты:

О, невеста! Ты приходишь во дворец жениха. Ты несешь ему зажженный светильник — свое любящее сердце. Ты стыдливо опускаешь ресницы и ждешь поцелуев и клятв. Ты прекрасна, как рассвет; ты величава, как боги Пяти Небес, одеянья твои подобны снегам вершин Шицинь, рукава платья твоего струятся как водопады! Там, где ты ступаешь, распускаются лотосы; когда ты улыбаешься, в мире прибавляется жемчужин. О невеста! Прекрасна ты, и нет в тебе изъяна! Славься, прославленная!

Император и жених достигли свадебного паланкина и теперь поскакали обратно – по обе стороны от этого хрупкого и очаровательного сооружения, увитого шелками, цветами и лентами. Подружки невесты не переставали петь песни и рассыпать вокруг лепестки хризантем и цветки гибискуса. Кружилась голова от благовоний; свадебный поезд шумел и веселился.

– Ваше величество! – перекрикивая толпу подружек, воскликнул Лу Синь. – Будьте осторожны!

– Благодарю за заботу, Лу! – рассмеялся император и бросил в жениха цветком пиона.

Впрочем, выяснилось, что Лу Синь напрасно осторожничал. За то время, пока свадебный поезд добирался до его дворца, не произошло ничего необыкновенного.

Наконец перед шествием распахнулись парадные ворота дворца Лу Синя. Здесь вовсю сверкали фейерверки, гремела музыка, кружились в танце самые прекрасные танцовщицы – словом, рай на земле. Перед кумирней, воздвигнутой в честь предков, невеста вышла из паланкина и, трепеща, подала руку жениху. Лицо невесты было занавешено нитями цветного бисера, так что невозможно было и разглядеть его. Лу Синь подвел свою невесту к алтарю, и вместе они преклонили колена перед императором, успевшим сменить облачение, – теперь император играл роль первожреца, соединяющего молодых узами брака. Императору прислуживали несколько монахов. Государь соединил руки молодых шелковым красным шнуром, означающим страсть, принял от них жертвоприношения и подал жениху и невесте чашу с супом брачного согласия. Лу и Ирис по очереди отведали из этой чаши, и тем самым брак был скреплен.

И начался пир – великолепный, яркий, шумный. Сам император верховодил на этом пиру, задавал тон и музыкантам и виночерпиям… Веселье длилось до глубокой ночи, после чего император отправился в особо отведенные ему покои во дворце Лу Синя, а молодые были торжественно препровождены в опочивальню.

…Но мы сейчас покинем это торжество и перенесемся во дворец императора. Здесь сумрачно и пустынно, стража стоит на своих местах, светильники погашены, и кажется, что лишь тени бродят по огромным комнатам дворца. Вот тени как-то особенно сгустились у входа в императорскую библиотеку.

– Вы уверены, что настоящий император здесь? – спросила одна тень.

– Несомненно, – ответила тень другая, – Во-первых, я самолично подслушал разговор о двойнике, который поедет на свадьбу Лу Синя, чтобы не подвергать жизнь императора опасности. А во-вторых, посмотрите, сколько во дворце охраны.

– Это разумно, – шепчет третья тень, самая прозрачная и незаметная. – Возможно, кто-то из приближенных узнал о нашем заговоре и решил предупредить императора. Что ж, пусть думают, будто мы так тупы, что нападем на Жэнь-дина на свадьбе. Нет. Настоящий император – здесь. Пора за дело.

Последний голос принадлежал не кому иному, как Прозрачному Мечу. Два других голоса принадлежали Чхену и царедворцу Оуяну.

Осторожно и бесшумно заговорщики отперли дверь в библиотеку и вошли. Здесь горели лишь несколько свечей, освещая рабочий стол и дремлющего за ним императора Жэнь-дина…

– Пора, – прошептал Чхен. – Сила Подземного Владыки, будь с нами!

А в следующий миг Прозрачный Меч взлетел, сверкнуло в его руках смертоносное оружие – и голова императора покатилась по столу. Из шеи фонтаном брызнула кровь.

– Слава! – вскричал Чхен, не таясь. – О, дайте мне омыться в крови императора!

Он бросился к нелепо завалившемуся в кресле трупу и подставил ладони под бегущую струю крови. И вдруг отшатнулся.

– Это не кровь! – страшно крикнул он. – Это красные чернила!

Злодеи растерянно глядели на дело рук своих. И увидели, что голова императора превратилась в шар, набитый соломой, туловище в соломенную же куклу, обряженную в тряпье.

– Это чары! – затрясся Оуян. – Здесь не обошлось без оборотней!

– Конечно, без нас здесь никак не обошлось, – раздался пренасмешливый голос, и заговорщики увидели, как в распахнувшиеся двери библиотеки входят громадный барсук и не менее громадная лисица. А за ними колышется целое море лисьих и барсучьих голов, сверкающих яростными колдовскими глазами.

– Нелюдь! Нелюдь! – закричал Оуян Ци Мэнчень. – Избавьте нас, боги!

– Это ты нелюдь, подлый изменник, – сказал барсук. – Ты с другими мерзавцами замыслил погубить государя, но все обернулось против тебя. Сегодня наступил час расплаты за зло. Вам не уйти отсюда. Живыми, во всяком случае.

– Быть может, сохранить им жизнь, чтобы их судил император, а, дорогой? – спросила у барсука лисица.

– Да, я требую императорского суда! – закричал Оуян. – Я выдам всех остальных изменников и заговорщиков, только сохраните мне жизнь!

И тут же он упал, пронзенный насквозь волшебным мечом наемного убийцы.

– Впервые я убил кого-то не за деньги, – сказал Прозрачный Меч. – Эй, оборотни! Дайте мне уйти, иначе я обещаю, что дорого продам свою жизнь. Я всего лишь наемник, мне нет дела до дворцовых интриг…

– А, негодяй, на попятную! – бросился на наемника Чхен и тут же пожалел об этом. То есть вряд ли успел и пожалеть, потому что тоже рухнул, лишившись головы.

– Пропустите меня, оборотни, и я уйду, – сказал наемник. – И даю слово убийцы, что более никого не трону. Мне ни к чему убивать императора, потому что некому больше платить мне за его смерть. А я не работаю бесплатно.

– Он может уйти, – сказала лисица.

– Дорогая, ты с ума сошла! В стране еще полно заговорщиков…

– Но если он даст слово…

– Слово наемника ничего не стоит.

– Ошибаетесь, – возразил Прозрачный Меч – Стоит, и недешево. Хотите, я уничтожу всех заговорщиков? Заплатите мне втрое больше, чем они, и дело будет сделано. Вы оборотни, у вас немало золота и драгоценностей, уж я-то знаю…

– Это деловой разговор, – сказал барсук и превратился в Яна Синя, а лисица превратилась в его жену Сунюй. – Мы заплатим тебе за смерть Хона и Хуна. Найди их. А в задаток – вот.

Ян Синь снял с шеи прекрасное ожерелье из драгоценных камней и отдал убийце.

– Хороший задаток, – усмехнулся тот и надел ожерелье. – Куда тебе доставить головы Хона и Хуна, оборотень?

– Положи их в дворцовой беседке Побеждающей Правды. Там же тебя будет ждать ларец с драгоценностями – в расчет за твою работу. И поклянись, что после этого ты навсегда покинешь Яшмовую Империю.

– Клянусь, – легко сказал убийца. – У вас не самая лучшая погода.

И он исчез.

– Дело кончено, – сказал Ян Синь. – Теперь можно отправляться на свадебный пир к моему брату. Надеюсь, он оставил нам достаточно выпивки и угощения!

Цзюань 17 ЗА РОЩЕЙ ТЫСЯЧИ ПРИЗРАКОВ

Я в город войду, где никто не живет, Где старая падает с крыш черепица, Где улицам тихим лишь прошлое снится, И высох фонтан, и тяжел небосвод. Здесь призраки бродят в проулках пустых. На рыночной площади дремлют скелеты. И вывески серою пылью одеты, И нет ни цветов, ни колонн золотых. Здесь плачет одна вековая тоска И ветер грустит о бамбуковой флейте. И памятью о нерастраченном лете Здесь кружатся два невесомых листка. Я в город войду и не выйду назад. Я призраком стану, бездомным бродягой. Стихи мои тлеть будут вместе с бумагой- И значит, мне славой уже не грозят.

– Я рад видеть тебя, моя небожительная теща, но какое дело привело тебя на Лунтан, оторвав от созерцания райских красот?

Произнеся эту, как думалось, высокопарную речь, дракон Баосюй воззрился на владычицу Нэнхун с плохо скрываемым удивлением. Как все женатые особи мужского пола, он испытывал некоторое замешательство от внезапного появления матери собственной жены. Известно ведь, что подобные появления ничем особенно хорошим не кончаются. Даже если мать жены почти богиня. Это еще хуже. От обычной тещи еще можно как-то скрыться, но вот от богини – никак…

– Я прикажу подать вина, – сказал дракон, так как теща почему-то молчала. – Вид твой странно гневен, о Нэнхун. Быть может, вино облегчит твое сердце от тяжкой ноши…

– Постой, Баосюй, – тяжело выдавила Нэнхун и встала напротив дракона. – Не надо никакого вина. Горе пришло в твой дом, Баосюй, горе низвергло меня с небес!

Дракон сверкнул глазами:

– Что-то случилось с Фэйянь?

– Да! – ответила Нэнхун. – Самое страшное, что только можно подумать. Императрица Жемчужного Завета – коварная тварь, под видом гостеприимства заманившая Фэйянь в ловушку и погубившая ее!

– Постой, Нэнхун, быть может, твоими речами движет гнев, а не жажда справедливости, – сказал Баосюй. – Я доселе знал императрицу Чхунхян как образец благочестия и добротолюбия. Отношения Лунтана и Жемчужного Завета всегда были самыми…

– Государыня Нэнхун не лжет, Баосюй. – Из воздуха соткалась фигура Небесного Чиновника Аня, рядом немедленно появилась и Юй. – Мы свидетели тому, что императрица Чхунхян – само воплощение коварства.

– Что она сделала с моей женой? – крикнул Баосюй. – Говорите же!

– Она совершила обряд отделения души от тела. Главную душу принцессы она заточила в месте, неизвестном нам, а тело… Тело, похоже, не удостоилось человеческого погребения, его бросили в болото…

– Почему я узнал об этом так поздно?! – прорычал Баосюй.

– Прости, князь драконов, мы надеялись, что справимся собственными силами, – склонив голову, сказала Юй. – Ведь мы понимаем, что нарушение мира между Лунтаном и Жемчужным Заветом приведет к великому кровопролитию, и потому не хотели вмешивать тебя как правителя…

– Почему Фэйянь не почувствовала, что Чхунхян замышляет недоброе? – застонал Баосюй. – Почему она не прислала мне никакой весточки?!

– Баосюй, послушай. Слишком много произошло совпадений в Жемчужном Завете. Сгорела бригавелла «Халцедон», так что Фэйянь не могла вернуться домой. Затем все драконихи из свиты принцессы отравились незрелой хурмой. То есть это было так сказано, что хурмой… Все, кто сопровождал Фэйянь, так или иначе погибли. Императрица Чхунхян избавилась от ненужных улик… Но самое главное – душа Фэйянь явилась одному… человеку и рассказала все о своей горестной судьбе, умоляя спасти ее.

– К человеку? – рыкнул Баосюй. – Почему не ко мне?

– Мы не знаем, Баосюй, – потупились Небесные Чиновники.

– И что же это за человек?

– Первый императорский каллиграф Яшмовой Империи господин Лу Синь.

– Вот как, – помолчав, произнес дракон. – Значит, она до сих пор верит ему больше, чем мне. Он ведь тот, кто ей предсказан!…

– Баосюй, не время для ревности, – мягко сказала Нэнхун. – Мы должны спасти Фэйянь любой ценой. Она ждет ребенка.

– Что?!

– Да. Это будет ребенок дракона и принцессы, ребенок, повергающий миры во прах.

– Вот это новость так новость! – воскликнул Баосюй. – Нет, больше не могу сдерживаться. – И он подскочил к краю террасы, на которой и происходил весь разговор, и, разинув пасть, выпустил громадную струю пламени. – Извините, – вернувшись к собеседникам, сказал он. – Иначе у меня сердце выгорит дотла.

– Что мы будем делать, Баосюй? – спросил Нэнхун. – Как нам найти тело Фэйянь?

– Летим в Жемчужный Завет, – ответил дракон. – Больше нам ничего не остается.

– Но Ют-Карахон-Отэ чуть ли не поклялась нам в том, что Фэйянь нет на земле Жемчужного Завета! – воскликнула Юй. – Мало того, их боги подтверждают слова императрицы! Чхунхян сказала, что Фэйянь отправилась в плавание… Ой!

– Вот именно. На чем она отправилась в плавание, если бригавелла «Халцедон» сгорела? – спросил Баосюй. – Итак, Чхунхян лжет. А значит, мне, как князю Изумрудного Клана драконов, пора навести порядок во всей этой истории.

…Несколько дней летел Баосюй и три высокородных дракона из его свиты в земли Жемчужного Завета. Следом за драконами на радужных зверях-цилинях летели Небесные Чиновники Ань и Юй и небожительная императрица Нэнхун. Выглядели все грозно и непримиримо, чиновники облачились в доспехи и вооружились копьями-молниями, а владычица Нэнхун держала в руках небесный огненный меч, способный погубить все живое на десятки ли вокруг.

Наконец это воинство достигло столицы Жемчужного Завета и опустилось на землю прямо посреди дворцового комплекса, повредив при этом некоторые хрупкие перламутровые постройки и драгоценные деревья. Сбежалась стража, выставила копья и натянула луки…

– Пошли вон, – прорычал Баосюй. – Пощадите свои жалкие жизни и бегите без оглядки, если не хотите отведать моего гнева!

– Драконы! Драконы! – закричали стражники и впрямь поторопились спастись бегством. Чтобы бегство было более стремительным, Баосюй выпустил вслед стражникам струю пламени из пасти.

– Идемте во дворец, – сказал он и величаво затопал на своих когтистых лапах по роскошным здешним дорожкам.

Однако при входе во дворец наших героев опять попытались задержать. С десяток роскошно одетых сановников выбежали на парадные ступени дворца и закричали:

– Что за бесчинство?! Кто вы такие?! Как посмели вломиться на землю священного дворца?!

– Сколько вопросов! – опять прорычал Баосюй. – Пропустите нас, жалкие людишки. Иначе я вас поджарю. У меня сейчас нет настроения давать вам объяснения.

Сановники не стали искушать судьбу и врассыпную порскнули кто куда, только посыпался жемчуг с их драгоценных одеяний.

Процессия, возглавляемая Баосюем, вошла во дворец, почти сметая все на своем пути. Во всяком случае, многие роскошные колонны и изваяния пострадали от взмахов драконьих хвостов. Встречавшиеся на пути процессии царедворцы, вельможи, охрана и слуги разбегались во все стороны. Так наши герои добрались до главной залы с жемчужным троном.

– Плохо же нас встречают! – проревел Баосюй. – Все куда-то прячутся, как трусливые блохи. Вот и императрицы что-то не видать.

– Я здесь! – раздался негромкий и очень спокойный голос.

Из-за трона вышла императрица Чхунхян. Одета она была нарочито скромно, едва не в холстину. Волосы ее были просто распущены по плечам. Чхунхян поклонилась дракону:

– Приветствую владыку Лунтана и его спутников! Что вам угодно от смиренной Чхунхян? К чему такой шум? Вы напустили страху на моих подданных…

– Иногда полезно немного устрашиться, – сказал Небесный Чиновник Ань. – Особенно если чувствуешь себя безнаказанным!

– О! Небесные Чиновники! – воскликнула Чхунхян. – Странно снова видеть вас на земле Жемчужного Завета. Мне казалось, что на все вопросы вам даны исчерпывающие ответы.

– Это не так, – бросила Юй, но Баосюй попросил ее помолчать и заговорил сам:

– Чхунхян, где моя жена?

– Я не понимаю, о ком идет речь, – закрылась веером Чхунхян.

Дракон ударил лапой по ближайшему перламутровому столику, и тот превратился в порошок.

– Не шути со мной, Чхунхян! Я говорю о своей жене, принцессе Фэйянь, которую по собственному неразумию отпустил погостить у тебя. Выкладывай правду, иначе…

– Иначе что? – вкрадчиво спросила Чхунхян.

– Лунтан лишит Жемчужный Завет своего покровительства, – спокойно сказал Баосюй. – И мы начнем войну. Много ли у тебя боевых драконов, Чхунхян, чтобы противостоять моей армии?

– И моей армии, – добавила владычица Нэнхун. – Армии небожителей, которых ты прогневляешь своими бесчинствами, Чхунхян! Или лучше назвать тебя безумной Мониен?!

– Мне все ясно, – промолвила Чхунхян. – Но я скажу то, что говорила и прежде: принцессы Фэйянь нет на земле Жемчужного Завета. Вы не можете ничего требовать от меня, ибо я действительно не знаю, где она.

– Лжешь!!! – прокричали драконы. – Мы чувствуем запах твоей лжи, подлая женщина, это все равно что запах мертвечины!

Чхунхян пожала плечами:

– Мне нечего больше сказать вам.

Баосюй приподнял лапу, чтобы разгромить очередное изваяние, но сдержался и заявил:

– Мы осмотрим все земли Жемчужного Завета, все его капища и кладбища. Мы будем искать принцессу Фэйянь.

– Моя земля – ваша земля, – сказала императрица Чхунхян. – Делайте что хотите. Но знайте, на это я даю вам только три дня. Если через три дня вы не найдете принцессу Фэйянь, то уберетесь отсюда и больше не посмеете меня беспокоить! А вы не найдете Фэйянь, в этом я уверена!

– Держи свою уверенность при себе, Чхунхян!

Рявкнул Баосюй и расколотил-таки изваяние.

– Ступайте, ищите вашу принцессу! – расхохоталась Ют-Карахон-Отэ. – Не забудьте: три дня.

И начался поиск. В первый день драконы и цилини облетели все земли Жемчужного Завета, но нигде не было и следа тела принцессы Фэйянь. Во второй день они кружили среди скал, водопадов и рек коварной страны, но и здесь не было намека на присутствие тела бедной принцессы. Наконец наступил третий, последний день. Наши герои обосновались на скале Усуй и предавались печали.

– Где, где нам еще ее искать? – вопрошал небеса Баосюй. – Мы облетели все земли, все реки, все болота, но нигде я не чувствовал присутствия своей жены!

– О бедная моя дочь, где же скрыли тебя?! – сокрушалась императрица Нэнхун.

И тут в минуту черного отчаяния нашим героям было спасительное видение. Одна из скал разверзлась, и из трещины вышел старец, призрачный как туман, с бородой, сияющей как серебро. Он выглядел настолько величественно, что все поклонились ему с благоговением.

– Кто ты, о умудренный? – спросил Баосюй.

– Я дух земли Жемчужного Завета, – ответил старец. – И силы мои тают оттого, что на этой земле творится великое беззаконие. Знайте же: я помогу вам найти тело принцессы Фэйянь, дабы Жемчужный Завет избежал проклятия Небес.

– О, мы слушаем тебя, великий дух! – воскликнули все.

– Знайте, что императрица Чхунхян не лгала, когда говорила, что тела принцессы Фэйянь нет на землях, принадлежащих Жемчужному Завету, – сказал дух. – Потому что земля за рощей Тысячи Призраков традиционно не принадлежит Жемчужному Завету, она принадлежит Повелителю Призраков. Найдите рощу Тысячи Призраков, и если сумеете ее пройти, то в болоте, находящемся за рощей, вы обретете тело принцессы Фэйянь.

– Недаром я говорил про болото! – возликовал Ань. – Но кто же знал, что оно не входит в состав земель Жемчужного Завета!

– Погоди, Ань, – остановил Чиновника Баосюй. – Что значит «если сумеете ее пройти»?

На это старец ответил так:

Против первого зла нужен розы цветок, Одолеет второе огня лепесток. Третье зло победит ключевая вода, А четвертое – хлеба желает всегда. Лишь нефрит усмирить может пятое зло, А шестое – с горючей слезой утекло. Смейся громче, седьмое чтоб зло одолеть, Чтоб восьмое унять – надо песню пропеть. До девятого зла невредимым дойдешь Одолеешь его тем, что ты не солжешь. Что десятое зло ни попросит – отдай. Так его победишь и уверуешь в рай!

– Ого, – сказал Баосюй. – Похоже, нас на пути ожидают целых десять зол!

– Да, – кивнул старец. – Роща Тысячи Призраков никого не пропустит просто так. Запомните эти стихи и поступайте так, как в них сказано. Так вы одолеете все десять зол и обретете волшебное болото, в котором погребено тело принцессы Фэйянь.

С этими словами старец снова скрылся в расселине скалы. Скала сомкнулась – будто и не было никакого видения.

– Вперед! – рыкнул Баосюй. – Кто-нибудь знает, где находится роща Тысячи Призраков?

– Я, – сказал один из драконов. – Я видел ее, когда пролетал над рекой Песчаной Крови. Я покажу дорогу.

И они полетели к роще Тысячи Призраков. Лететь пришлось недолго. Когда наши герои увидели злополучную рощу, то не могли срыть возгласов удивления: роща была несказанно прекрасна; в ней рос роскошный, яркий бамбук, а земля была словно укрыта ковром из душистых трав и цветов.

– Это обман, – сказал Баосюй. – Вероятно, на самом деле эта роща выглядит не так уж очаровательно. Будьте осторожны друзья! Снижаемся.

Все спустились и ступили на землю, с которой начиналась роща. И тут же перед нашими героями выросло чудовище, какого они раньше не видывали. Это была громадная бабища с каменными руками и ногами, похожими на мельничные жернова, с открытой пастью, напоминающий вход в подвал. Пасть скалилась острейшими черными зубами. Глаза чудовища метали искры, а еще от этой бабищи шел омерзительный запах…

– Не пущу! – прошамкала пастью бабища. – Живьем шьем! Шьем и не подавлюшь!

– Вот и первое зло, – сказал Ань. – Только не понимаю, при чем здесь «шьем»? Она собирается нас сшить?

– У нее плохое произношение, – вздохнула Юй. – Она просто собирается нас съесть.

– А…

Бабища озадаченно пялилась на наших героев.

– Шьем, – неуверенно повторила она.

– Что нужно сделать, чтобы она нас пропустила? – спросил Баосюй.

– «Против первого зла нужен розы цветок», – процитировала владычица Нэнхун. – Нам немедленно требуется роза.

– И где ее взять? – опешили драконы.

– О, – сказала Нэнхун. – С этим я, пожалуй, справлюсь.

Она оторвала от воротника своего платья крохотную бусинку. Зарыла ее в землю, прошептала что-то, и все увидели, как из земли проклюнулся росток. Он рос и рос с каждым мгновением, на нем развернулись листья, а затем появился и бутон. Еще миг – и бутон раскрылся, являя всему миру прекрасную алую розу с нежнейшим ароматом.

– О-о, – простонало чудище, глядя на розу. Нэнхун же сорвала розу и протянула ее бабище:

– Возьми, милая, это тебе.

И как только жуткая лапа взяла розу, свершилось чудесное превращение: бабища обернулась хрупкой прелестной девушкой в ярко-зеленом наряде. Девушка воткнула розу себе в волосы и нежно сказала:

– Вы освободили меня от чар. Я фея бамбука, замученная Повелителем Призраков. Лишь вы сумели мне дать спасение. Прошу вас, ступайте своей дорогой, и мои молитвы будут с вами.

И наши путники углубились в волшебную рощу Тысячи Призраков. Неизвестно, сколько времени они шли, но вот в роще начала сгущаться тьма, и скоро невозможно было разглядеть ничего вокруг. Тьма сжималась вокруг путников, грозя совсем поглотить их…

– Мне все понятно, – сказал Баосюй. – Второе зла одолеет огонь.

– Лепесток огня, Баосюй, – поправил его Ань. – Так что не перестарайся.

– Хорошо, – кивнул дракон и пыхнул огнем из пасти. Сгусток огня вырвался и полетел вперед, разгоняя тьму. И так, следуя за этим огоньком, путники миновали темноту и снова вышли на свет. Когда они оглянулись, то оказалось, что позади стоят обыкновенные деревья и никакой тьмы нет.

– Главное – не страшиться и не останавливаться в пути, – решительно сказал Баосюй.

И снова они шли, шли и шли. Покуда не встретило их третье зло. Выглядело это зло как огромный металлический идол с десятками рук. В каждой руке у него был меч, и этими руками идол беспрерывно махал, а на десятке ног беспрерывно передвигался, так что обойти его не было никакой возможности.

– Третье зло победит ключевая вода, – вспомнил Небесный Чиновник Ань. – Не понимаю, как ключевая вода может справиться с этим уродом.

– А я не понимаю, где мы возьмем ключевую воду, – смешался Баосюй.

– Ну это-то проще простого, – заявил Ань. Он развязал свой алый пояс и одним концом его провел по земле. Тут же из земли забил бурливый родник чистейшей воды.

– Так-то, – сказал Ань. – Со мной в пустыне не пропадешь!

Меж тем родниковая вода добралась до ног металлического чудовища. И оно тут же замерло, опустились его руки с мечами. А затем все увидели, как чудище сплошь покрывается ржавчиной и разваливается со скрипом. И водные потоки смыли эту ржавчину так, что и следа не осталось!

– Путь свободен! – воскликнул Ань.

С четвертым злом справилась Небесная Чиновница Юй. И было оно изможденным стариком, держащим на привязи несколько злющих собак. Юй чудесным образом испекла из воздуха хлеб и накормила и старика, и его собак. Те сразу подобрели и беспрепятственно пропустили наших путников дальше.

– У кого есть нефрит? – спросил Ань. – Я это к тому спрашиваю, что пятое зло можно усмирить только с помощью этого живоносного камня. И думаю, что пятое зло не за горами…

Чиновник оказался прав. Пятое зло предстало перед ними в образе громадного маятника, висящего в пустоте и беспрерывно качающегося туда-сюда.

– Как же здесь поможет нефрит? – удивились все.

Один из драконов снял с шеи длинное ожерелья из нефритовых бусин и, исхитрившись, набросил его на мерно раскачивающийся маятник. И маятник тут же замер, дрожа словно от напряжения.

– Скорее! – поторопил всех Баосюй. – Бежим, пока нефрит его держит!

Никто не стал медлить. Потом Юй обернулась и увидела, что маятник порвал нефритовые бусы и снова закачался туда-сюда.

– Как мы вернемся назад? – спросила она у мужа

– Я думаю не об этом, – ответил Ань. – Я думаю о том, что мы уже прошли половину пути, а это немило.

– Про шестое зло сказано, что оно утечет вместе со слезами, – между тем напомнил Баосюй. – Ни у кого нет желания поплакать? Потому что зло – вот оно, по-моему.

Крысы – целое полчище – толпились впереди и не давали прохода. Зверки смотрели на путников злыми алыми глазками и клацали зубами.

– При чем здесь слезы – не пойму, – сказал Баосюй. – Но кто-то ведь должен заплакать!

– Я не могу, – один за другим стали отказываться драконы. – Не получается.

– О бедная моя доченька! – запричитала императрица Нэнхун. – Несчастное дитя! Сколько скорбей тебе пришлось перенести в жизни! Как долго я была разлучена с тобой!

И из глаз Нэнхун полились горючие слезы.

– Я всегда знал, что теща выручит в случае чего, – пробормотал себе под нос дракон.

Едва слезы Нэнхун достигли земли, как превратились во множество рисовых и просяных зерен. Крысы жадно набросились на зерна, похватали их и исчезли, разбежались кто куда.

– Путь свободен, – сообщил Баосюй всхлипывающей Нэнхун. – Вы снова совершили чудо, матушка.

– Путь не свободен! – загрохотал в вышине ужасный голос – Не надейтесь, что уйдете от меня живыми!

Этот голос был таким, что от него стыла кровь в жилах. Все замерли в страхе, даже у Баосюя как-то нерешительно поникли крылья. А голос надрывался:

– Вы не уйдете отсюда живыми! Ого-го-о!!!

– Смехом можно одолеть страх, – вспомнил один из драконов. – Страх – седьмое зло. Смейтесь, смейтесь!

– Подскажи над чем, – хмуро произнес Ань, но тут вмешался Баосюй:

– Я сейчас расскажу вам одну историю про девицу, которая целую неделю не перебинтовывала себе ножки.

– Неделю?

– Ужас!

– Вот вонь-то была от ее ножек!

– Когда к ней пришел поклонник и сделал перед ней поклон, то унюхал этот запах и упал замертво!

– Хо-хо-хо!

– Ха-ха-ха!

– Ой, не могу, сейчас лопну от смеха!

– Потому и говорят: невыносим запах от забинтованных ног! Ой, ха-ха-ха, как от солдатских портянок!

Наши герои вволю посмеялись, а когда насмеялись, оказалось, что ужасный, пугающий голос стих и они спокойно могут идти дальше через рощу Тысячи Призраков. А вспомнив, что восьмое зло можно унять песней, они принялись петь что было сил. Вначале Нэнхун спела песню девушки, выходящей замуж, потом Юй и Ань пропели на два голоса гимн милостивой Гаиньинь, а уж после басом взревели драконы, напевая какие-то свои драконьи частушки. Так, идя с песнями, наши путники миновали восьмое зло, даже не узнав, в чем же оно состояло.

Через некоторое время все стали проявлять признаки утомления.

– Не отдохнуть ли нам хоть немного? – спросила Юй, тяжело дыша и отирая пот. – Становится так душно, нечем дышать…

– Что-то сдавливает грудь, – пожаловалась Нэнхун. – Сверху словно камень опускается…

И тут все наши герои замерли, словно мухи, попавшие в кисель, – ни двинуться, ни дернуться не могут. Стоят не шевелясь и видят, как из рощи выходит им навстречу сухонький старичок в облезлой телогрейке да черных ватных штанах. Обычный нищий, каких много можно увидеть на дорогах, только вот глаза у него нечеловеческие: горят таким ярким зеленым светом, что жуть берет.

– Добро пожаловать! – оскалился старичок. – Наконец-то в мои сети добыча попала! Ох и полакомлюсь!

И тут все увидели, что из-за спины старичка высовываются шесть суставчатых мохнатых лап – как у паука. А изо рта тянутся два клыка со сверкающей на них слюной.

– Погоди, почтенный старец, – подал голос Ань. – Нет такого уговора, чтобы ты нас сразу ел!

– Это верно, – согласился старичок. – Для начала я вас кое о чем поспрашиваю. Правду скажете – так и быть, отпущу.

И начал старик спрашивать:

– Что длиннее всего на свете?

– Ночь, когда ждешь любимого! – ответила Юй.

– Верно. Что вернее всего на свете?

– Материнское сердце! – воскликнула Нэнхун.

– И это верно. Последний вопрос, не ошибитесь: что хуже всего на свете?

Но недолго молчали герои. Баосюй ответил за всех:

– Неволя – вот что хуже всего на свете.

– Вер-рно, – прорычал старик-паук. – Ступайте, ступайте прочь, покуда я не передумал.

И исчезла липкая паутина, и путники смогли продолжить путь…

– Осталось совсем немного, – утешали они друг друга. – Столько мы одолели, неужели на последних шагах не справимся с судьбой?

Вот уже и конец рощи Призраков виден и темнеет за ней волшебное болото… Но вдруг сгустился перед путниками воздух, и из этого воздуха вышла навстречу им прекрасная девушка.

– Остановитесь, путники, – сказала она. – Никто из вас не сможет пройти дальше, не заплатив мне дани.

– Мы дадим тебе все, что хочешь, – пообещал Баосюй. – Лишь пропусти нас к волшебному болоту.

– Я немногого хочу, – улыбнулась девушка. -Хочу крылья, как у дракона, хочу глаза, как у дракона, хочу когти, как у дракона. Дашь ли ты мне это, о дракон?

– Владыка, – вскричали подданные Баосюя. – Позволь нам отдать все это. Мы с радостью пожертвуем даже своими жизнями!

– Нет! – воскликнула девушка. – Я хочу получить это от него!

– Да будет так, – произнес Баосюй. – Ради Фэйянь иду я на это.

И лишь сказал это Баосюй, исчезли у него крылья, пустыми сделались глазницы и с лап пропали золотые когти. А вслед за этим исчезла и девушка, проговорив:

– Ваш путь свободен! Идите и обретите то, зачем шли.

Перед путниками расступилась бамбуковая роща, и они увидели волшебное болото – оно колыхалось, лопались на его поверхности разноцветные пузыри, вспыхивали синие огоньки…

– Как нам забрать оттуда тело Фэйянь? – спросил слепой Баосюй.

– Не волнуйся! – сказали Небесные Чиновники, свистом вызвали своих радужных цилиней и, сев на них, ступили в болото. И произошло чудо: на этом месте не оказалось никакого болота, оно было мороком, обманом, наваждением. Чиновники увидели посыпанную песком поляну, а на ней каменный жертвенник. И на этом жертвеннике лежало тело Фэйянь, ничуть не тронутое тленом.

– Слава богам! – вырвалось у Аня. Вдвоем с Юй они подхватили тело принцессы и вернулись к остальным. Положили тело на траву.

Нэнхун склонилась над дочерью, рыдая:

– Милое мое дитя, очнись!

Баосюй, вертя головой, спрашивал:

– Она не сильно изменилась? Она сможет ожить?

– Нужно немедленно отнести тело в обитель Крылатой Цэнфэн! – воскликнул Ань. – Мы сделаем это!

– Мы будем сопровождать вас! – сказали драконы.

– Нет, – покачала головой Юй. – Останьтесь со своим предводителем, он нуждается в вас, хоть никогда и не признается в этом.

– Еще чего! – возмутился Баосюй.

– Не торопитесь! – услышали все насмешливый голос императрицы Чхунхян. – Никто из вас не уйдет отсюда. Что ж, вы достигли жертвенника. Значит, будете принесены в жертву. Воины мои, взять их!

И на наших героев кинулось целое полчище вооруженных до зубов воинов. Драконы принялись жечь их огнем из пастей, Ань и Юй шептали заклинания, а Нэнхун крикнула:

– Проклятие тебе, Мониен! Твое зло переполнило землю!

Баосюй же приказал Чиновникам:

– Улетайте и спасайте тело Фэйянь. А мы тут справимся.

Чиновники так и поступили. Они взлетели с телом Фэйянь, осыпаемые градом стрел, и исчезли в небесной выси. А драконы и Нэнхун остались сражаться с войском безумной Чхунхян. И неизвестно, чем бы это сражение закончилось, если бы не Баосюй. Чутье не подвело его – он направил струю своего испепеляющего пламени прямо в лицо Чхунхян. Та завизжала, но уже не могла ни отдавать приказов, ни строить заклинаний. Баосюй снова дохнул пламенем, и одежда на Чхунхян загорелась, превратив императрицу Жемчужного Завета в столб огня.

– Это тебе за мою жену! – рявкнул Баосюй. – Проклятая колдунья!

Увидев, что стало с императрицей, воины-сатораи побросали оружие и разбежались. Тлеющие останки Чхунхян драконы втоптали в землю…

Как наши герои возвращались обратно через рощу Тысячи Призраков – рассказывать долго и утомительно. Да и скучно, ведь никто их, победителей злобной Чхунхян, не смел и тронуть.

Драконы понесли своего обескрылевшего повелителя на спинах, а Нэнхун села на цилиня. Все они торопились в Незримую Обитель, где настоятельницей была Крылатая Цэнфэн, древняя, как земля Яшмовой Империи.

Немало прошло дней и ночей, прежде чем путники достигли той прекрасной долины, где таилась Незримая Обитель. Едва они опустились на землю, как из воздуха начали возникать стены, пагоды и башни Незримой Обители. Вот отворились белоснежные ворота, и навстречу изможденным, еле живым от долгого перелета путникам вышла сама настоятельница Цэнфэн. Незапятнанной чистотой сияли ее монашеские одежды, крылья сверкали алыми и лазоревыми перьями…

– Наконец-то! – воскликнула Крылатая Цэнфэн. – Я жду вас с тех пор, как прибыли Небесные Чиновники с телом Фэйянь. О, Баосюй! Как тебя изуродовали!

– Ничего! – храбрился дракон. – Я и такой еще хоть куда!

– Войдите же и обретите покой и исцеление, – молитвенно сложив ладони, сказала Крылатая Цэнфэн.

Когда все как следует отдохнули и подкрепились, Крылатая Цэнфэн пригласила наших героев на некое подобие совета.

– Я осмотрела Фэйянь, – сказала настоятельница. – Тело ее сохранилось, на нем нет ни одного признака тления. Больше того, скажу, что плод в утробе принцессы жив и продолжает расти и развиваться. Это чудо, которое неподвластно моему уму.

– Слава богам, что бывают такие чудеса, – пробормотал Баосюй. – Крылатая Цэнфэн, скажи главное: сможешь ли ты вернуть душу Фэйянь в тело?

– Да, – ответила настоятельница. – Это несложно, но потребует некоторого времени. Не волнуйся, Баосюй, я уже начала подготовку к ритуалу. Сейчас я хочу поговорить о тебе. Ты лишился глаз и крыльев…

– И когтей. Но когти ерунда – вырастут новые

– Да. Глаза же и крылья мы сделаем тебе из волшебных субстанций, неизвестных человечеству. Только звездные феи могут делать их. Ты получишь новые глаза и новые крылья, лучше прежних.

– Благодарю, Крылатая Цэнфэн, – склонил голову Баосюй. – Вечно буду признателен тебе за эту милость.

– Что ж, а теперь не будем терять времени, – сказала настоятельница. – Пора за дело.

…И снова тело Фэйянь лежало на странном длинном белом столе, а сверху его прикрывала крышка из чего-то, напоминающего полированный хрусталь. К рукам, ногам, всему телу принцессы крепились разноцветные нити, и по ним вливалась в тело принцессы жизнь. Но души еще не было. И тогда Крылатая Цэнфэн приступила к ритуалу. Она встала напротив тела Фэйянь, возле ее правой руки стоял жертвенник из белого мрамора, а возле левой – из черного. В обоих жертвенниках курились благовония, от запаха которых голова шла кругом. Крылатая Цэнфэн золотым ножом разрезала вену на своей правой руга и окропила кровью жертвенники и лицо принцессы! После чего рана на руке настоятельницы затянулась сама собой. Волшебница воздела руки вверх и проговорила:

– Созидаю лестницу между небом и землей. Да будет мое тело ступенькой, да будет мой разум дверью! Душа принцессы Фэйянь, снизойди из высот своих и вселись в дом, который дан тебе от века!

Столб света низринулся сверху на Крылатую Цэнфэн, ветер вихрем закружился вокруг… И в этот миг раздался ужасающий крик.

Тело Фэйянь приподнялось в стеклянном гробу и принялось колотиться о прозрачные стенки. Глаза принцессы открылись, но смотрели бессмысленно, рот исказился в гримасе ужаса.

– Остановись, кто бы ты ни был, и не тронь душу принцессы! – крикнула Крылатая Цэнфэн. – Повелеваю тебе именем звездных стихий!

Тело Фэйянь обмякло и упало на стол. А перед Крылатой Цэнфэн возник прекрасный юноша, принц Наисветлейший.

– Никто не отнимет у меня мою возлюбленную, – сказал мертвым голосом Наисветлейший. – Никто и никогда!

– Остановись, неупокоенный дух, – произнесла Цэнфэн заклинание. – Забудь о прошлом своем и отринь земные мечты. Это вовсе не твоя возлюбленная, принц. Ты жестоко обманут.

– Кто ты, чтобы судить об этом? – возмутился Наисветлейший.

– Я та, что дает начало и конец, – ответила Крылатая Цэнфэн. – Осмелься посмотреть мне в глаза, и все поймешь.

Призрак пристально взглянул в глаза Крылатой Цэнфэн и простонал:

– О нет мне, нет мне покоя! Ты отняла у меня жизнь, ты отняла жизнь у моей возлюбленной, так почему не дашь забвения! Ведь имя твое с…

– Тише, – потребовал Цэнфэн. – Не нужно, чтобы эдесь звучало хоть одно из моих истинных имен. Хорошо, принц. Я дарую тебе забвение. Но за это ты оставишь в покое главную душу принцессы Фэйянь.

– Согласен, – сказал принц.

И тогда Крылатая Цэнфэн, чье истинное имя было скрыто от мира, даровала принцу Наисветлейшему вечный покой. Он стал воздухом и ветром и навсегда забыл о своей возлюбленной, ибо ветер не помнит привязанностей.

…А на столе под стеклянным колпаком открыла глаза и ровно задышала принцесса Фэйянь. Крылатая Цэнфэн подошла к ней и спросила мысленно: «Как ты себя чувствуешь, принцесса?» «Крылатая Цэнфэн! Как я оказалась здесь?!» «О, принцесса, годы не изменили тебя. Любопытство в тебе сильнее вежливости».

Цэнфэн чуть улыбнулась и сказала вслух:

– С возвращением в мир живых, принцесса. Душа твоя вернулась в тело. Полежи пока на алтаре врачевания и приведи в гармонию все свои чувства и мысли. А потом наступит время для вопросов.

Цэнфэн провела ладонью надо лбом принцессы и та, закрыв глаза, погрузилась в целительный сон. Сколько времени длился этот сон, неизвестно, но проснулась Фэйянь оттого, что кто-то нежно лизнул ее в щеку.

Принцесса открыла глаза. Она лежала в летнем павильоне, уставленном вазами с цветами, а рядом сидел Баосюй.

– Наконец-то ты вернулась, – сказал Баосюй тихо. – Я уж думал, что навсегда потерял тебя…

– Баосюй, – прошептала принцесса, не веря своему счастью. – Я жива!

– Да. Но почему ты плачешь?

– Мне было так страшно и одиноко, Баосюй! Я помню, что душа моя скиталась, но не помню где…

– Ну и хорошо, что не помнишь, – непонятно сказал Баосюй.

Фэйянь во все глаза смотрела на него и не могла насмотреться.

– Баосюй! – воскликнула вдруг она. – У тебя глаза изменились!

– Да, попросил у Крылатой Цэнфэн вставить мне глаза позорче, – отшутился дракон. – А в придачу к глазам мне еще и крылья поменяли. Я теперь смогу летать еще выше и еще быстрее.

– Баосюй, я писала тебе письмо… Меня держали в плену…

– Письма я не получал и потому слишком поздно узнал обо всем, что произошло с тобой. Но не волнуйся, любимая, императрица Чхунхян больше никогда не пригласит тебя погостить в землях Жемчужного Завета.

– То есть…

– То есть императрицы больше нет. Возможно, Жемчужный Завет в этой связи объявит Лунтану войну. Но я думаю, что этого не произойдет. Обними меня, моя девочка, и забудь обо всех печалях.

– Баосюй, у нас будет ребенок…

– Я знаю. Все говорят, что он должен стать каким-то необыкновенным.

– Кто говорит?

– Ань и Юй, и теща, конечно.

– Ой! Они тоже здесь?

– Разумеется. Ведь мы тебя и спасать пошли этаким отрядом…

– О, Баосюй! Я недостойна того, чтобы ко мне были так добры!

– А это уж не тебе решать, любимая! Давай сменим тему разговора. Не хочешь ли ты поговорить о распускающихся пионах?

Цзюань 18 ДЕНЬ СОРОКИ

Вечер должен закончиться гимном Отцветающих яблонь и слив. Это, верно, сегодня долги мне Все простили и все принесли. Словно гроз неизбежных предвестье Трав голодный, тоскующий шум. Я на зов неуслышанной песни Сквозь умершие царства спешу. Задержавшись в волненье минутном: Взгляд – деревья – окно – небеса, Я пойду по таким бесприютным, По своим часовым поясам. Семь громов говорили со мною Голосами то агнцев, то львов. Вырастал за Китайской стеною Город яшмовых колоколов. И растаял, как будто и не был, Сон. Не в руку. Несбыточный сон… Опускалось кипящее небо И смотрело мне прямо в лицо.

Головы Хона и Хуна, а также еще дюжины заговорщиков наемный убийца по прозвищу Прозрачный Меч действительно положил в беседке Побеждающей Правды. В расчет за работу он, как было уговорено, взял большой ларец с драгоценностями. И больше в Яшмовой Империи не было ни слуху ни духу ни об этом наемном убийце, ни о тайных обществах, ни о заговорщиках и изменниках. Правда, некоторые высокопоставленные чиновники спешно бежали из страны, а некоторые оказались в тюрьме, но это в общем не нарушило покоя страны. И разговоры о злодеях и изменниках, помышляющих с помощью смерти государя пробудить какого-то Подземного Владыку, постепенно сменились разговорами о более приятном событии – о предстоящей свадьбе императора Жэнь-дина. Тем более что на этом торжестве собирались присутствовать такие высокие гости, как мать-богиня Нэнхун, Небесные Чиновники, а также принцесса Фэйянь со своим мужем-драконом. Словом, общество собиралось самое изысканное.

До дня свадьбы император Жэнь-дин буквально истомился сам и истомил ближайших подчиненных. Ведь ему не следовало видеть невесту согласно брачным законам, а как хочется нарушить эти законы и коснуться нежной руки Вэньфэнь или побеседовать с нею у водопада Ласковых Слез! Чтобы хоть немного отвлечься от мыслей о своей невесте, император Жэнь-дин устраивал приемы, как частные, так и официальные. На одном из частных приемов императора побывал первый императорский каллиграф господин Лу Синь со своей женой Ирис.

– Как тебе семейная жизнь, Лу? – спросил юный император, с любопытством разглядывая Ирис. А та рдела от смущения и, замерев в поклоне, прикрывала лицо веером.

– Благодарю, государь, – прозрачно улыбнулся Лу. – Я так счастлив, что нечего и желать. Надеюсь, что моя супруга скажет то же.

– Я не вижу ее личика. Прикажи ей убрать веер.

– Ирис, не смущайся. Ведь это государь!

– Простите, простите, я не знаю дворцовых правил, – пуще прежнего залилась краской молодая женщина, а скорее девочка, и убрала веер.

Император ахнул:

– Она как две капли воды похожа на мою сестру!

– Да, – кивнул Лу Синь.

– Теперь я верю, что ты воистину счастлив, – сказал император. – Однако, чтобы не пошло сплетен и толков о том, что ты взял в жены девушку низкого происхождения, я немедленно дарую ее роду вторую вельможную степень и три поместья в уделе Шэнь. Указ уже подготовлен.

– Тысяча благодарностей, государь, – низко поклонился Лу Синь.

– А, не благодари, – отмахнулся Жэнь-дин. – Лучше скажи: прибыли ли в Тэнкин негодник со своей негодницей?

– Это вы о нас, светлейший государь? – раздались голоса из-за ширмы, которая до этого не подавала ни малейших признаков жизни.

– Ох! – воскликнул император. – Сто лис-оборотней! Как вы тут оказались?!

– Мы опять сумели пройти незаметными. – К трону императора подошли Медноволосый Тжонг и Юйлин и пали на колени. – Не казните и не корите нас, великий владыка! Мы хоть и негодники, но любим вас нелицемерно!

– В знак верности и извинения приносим вам смиренные дары, ваше величество. – Тжонг хлопнул в ладоши, и перед ним возник небольшой столик, а на столике – шкатулка, обтянутая ярким шелком.

Император от любопытства сошел с трона и открыл шкатулку.

– Ох! – воскликнул Жэнь-дин. – Не может быть!

Он извлек из шкатулки венец совершенной красоты – равного ему и не могло быть на земле. Венец переливался всеми цветами радуги, а к его ободу крепилось двенадцать нитей великолепного жемчуга казалось светящегося изнутри.

– И у кого вы это украли? – поинтересовался государь, не в силах оторвать взор от венца.

– Государь, верьте, этот венец добыт честно – сказала Юйлин. – Мой муж выиграл его у звездной феи Луннань за четыре партии в мацэзян!

– И ни разу не сжульничал? – ехидно спросил император.

– Нет! – твердо ответил Тжонг и тут же рассмеялся.

– Хорошо же! – Улыбаясь, император отложил венец и снова заглянул в шкатулку. – А это что? Наконец-то! Благожелательные Жезлы! Все четы ре! Тжонг, ты превзошел самого себя! Постой-ка! Но это не те жезлы, что лежали в моей сокровищнице!

– Да, но они не хуже, – поклонился Тжонг. – Эти жезлы вам передал в качестве свадебного дара повелитель звезды О-вэй, Бессмертный Чиновник Цань Шутянь.

– Никогда не слышал о таком небожителе, – опять усмехнулся император. – Но, думаю, стоит вам поверить.

– Поверьте, государь, поверьте! – воскликнула Юйлин. – Мой супруг больше не промышляет воровством. Он собирается в следующем году сдавать экзамены на степень младшего чиновника.

– Эту степень я ему и так жалую. Тжонг, хочешь стать вельможей?

– Нет, ваше величество. Мы с моей супругой хотели бы взять в управление небольшой и бедный уезд, чтобы восстановить там хозяйство и помогать беднякам. Если позволите, мы такой уезд уже выбрали. Это уезд Лудин, что за озером Цэ. Люди там живут непосильными трудами, а вельможи нечестивы. Хочется навести там порядок.

– Хорошо, – кивнул государь. – Однако это так далеко от столицы, почти на границе с княжеством Го. Юйлин! Что ты будешь делать в такой глуши?

– Буду помогать мужу и слагать стихи, – поклонилась Юйлин.

– Больше не хочешь карьеры? – улыбнулся государь.

– Карьера женщины – это муж и дети, ваше величество, – потупясь, ответила Юйлин. – А с тех пор как я освободила свою сестру от рабства и непосильной жизни, мне больше ничего и не надобно.

– Отменно! Но твоих стихов я буду ждать, – сказал Жэнь-дин. – Присылай их с каждой почтой!

– Хорошо, ваше величество. – И Тжонг со своей супругой откланялись.

– Вы тоже можете идти, – сказал император Лу Синю и Ирис – Я жду вас на свадебной церемонии и пиру. Вы будете моими дорогими гостями.

– Благодарим, ваше величество.

Когда каллиграф и его жена вышли из дворцовых палат, Лу спросил Ирис:

– Понравилось ли тебе во дворце, милая?

– Там прекрасно, мой господин, – тихо ответила Ирис – Но…

– Но что?

– В вашей усадьбе, где много садов и царит тишина, гораздо лучше, мой господин.

– Ирис, милая, не называй меня «мой господин».

– Хорошо, мой… Мой любимый. Простите, но я не смогу стать придворной дамой. Мне нравится сажать цветы у пруда в вашей…

– В нашей, Ирис!

– В нашей усадьбе. Нравится рассматривать свитки с каллиграфическими надписями. Нравится слушать тишину и в тишине пенье птиц. Это нехорошо?

– Это прекрасно, Ирис. Я и не хотел бы, чтобы ты стала придворной дамой. Мы будем вместе сажать цветы у пруда и слушать птиц… А еще я выучу тебя каллиграфии, но сначала…

– Что?

– Я хочу тебя представить еще кое-кому.

– Кому же?

– Узнаешь.

Супруги сели в паланкин и отправились во дворец Сонной Благодати. Здесь на положении почетных гостей, приглашенных на свадебную церемонию, находились Фэйянь и Баосюй.

– Доложите владыке Баосюю, что прибыл каллиграф Лу Синь и просит принять его, – сказал Лу слуге, едва паланкин остановился перед парадными дверями дворца.

– Благоволите следовать за мной, – поклонился слуга.

Он повел каллиграфа и Ирис не во дворец, а в обширный сад, что простирался вокруг дворцовой башни. Здесь благоухали сотни самых разнообразных цветов и деревьев, журчали фонтаны; крупные бабочки и стрекозы порхали, словно живые драгоценности.

– Как здесь прекрасно! – тихо воскликнула Ирис. Глаза ее светились детским восторгом.

– Вы правы, сестрица, – услышала она ласковый и нежный женский голосок.

Навстречу гостям вышла молодая женщина в светло-малиновом халате, сплошь затканном узорами и отороченном золотой нитью. У красавицы была высокая прическа замужней дамы, в волосы искусно вплетены ало-золотые шнуры, приносящие, как говорят, удачу и богатство. В руках женщина держала корзинку, наполненную ранними персиками. Лу Синь, увидев женщину, пал на колени.

– Владычица Фэйянь, – прошептал он, не смея поднять глаз.

– Встань, Лу, – тихо попросила Фэйянь. – Встань и представь мне свою жену.

Каллиграф повиновался и сказал:

– Ирис, поклонись великой владычице Фэйянь, сестре нашего императора.

Фэйянь обняла оторопевшую девушку:

– Ирис, не слушай его. Нечего разводить церемонии. Я давно хотела тебя увидеть. Идем-ка в беседку у озера: я приготовила чай, да вот еще и персиков нарвала. Ты какие сладости любишь?

– Сахарные палочки, – робко сказала Ирис, не смея глянуть на принцессу.

– А я пампушки с медом. У меня есть и то и другое, так что чаю мы с тобой попьем отменно. Лу, что ты застыл? Идем же с нами!

В беседке Фэйянь принялась потчевать своих гостей чаем и сладостями. Ирис поначалу ужасно робела и смущалась, но потом осмелела и изредка бросала на Фэйянь исполненные немого восторга взгляды. Как же, сама легендарная принцесса династии Тэн запросто сидела с нею и поила чаем!

– Я счастлив видеть вас, принцесса, живой и здоровой, – меж тем сказал Лу Синь.

– О, я и сама счастлива. Мне представляется страшным сном время, которое я провела у императрицы Чхунхян. Ты ведь знаешь, Лу, в Жемчужном Завете начались бунты и нестроения, после того как Баосюй уничтожил проклятую императрицу. Знать пожелала выдвинуть своего повелителя, а воины-сатораи – своего. К тому же Жемчужный Завет лишился покровительства острова драконов… Но ты почти не слушаешь меня, Лу. Что гнетет тебя?

Ирис замерла, вслушиваясь в этот непонятный для нее разговор.

– Владычица, – прошептал Лу Синь, – вы знаете все, что я хочу вам сказать.

– А ты должен знать все, что я хочу сказать тебе. Наши слова неизменны, как и наши сердца. Но у тебя теперь есть Ирис, а у меня – Баосюй, разве этого мало?

– Нет, нет…

– Ирис напоминает мне меня в пору, когда я еще обучалась у Крылатой Цэнфэн, – помолчав, поделилась Фэйянь. – Как причудлива судьба!

– Причудлива, – эхом повторил Лу.

– Лу, я хочу породниться с тобой, – сказала Фэйянь неожиданно. – Я жду ребенка и уже знаю, что это будет сын. Если у вас с Ирис родится дочь – а мне почему-то верится, что это будет дочь, – то…пусть она будет суженой моего сына.

– Это великая честь! Я недостойна! – воскликнула Ирис.

– Сестрица, – сказала ей принцесса Фэйянь. – Если в сердце твоем живет любовь, ты достойна всего. Не смущайся и не страшись ничего. Твоя жизнь только начинается. О! Слышите топот? Это идет мой муженек. Он не любит пить чай, зато любит застольные разговоры. Баосюй! Пожалуй к нам сюда! Посмотри, у нас гости!

– Вижу, – ответил дракон. – Как живешь, Лу Синь?

– Благодарю, владыка Баосюй, теперь спокойно.

– А, ты насчет заговора против императора? Вот уж глупость затеяли! Кстати, ты знаешь, кто такой этот Подземный Царь, которого так хотели возвести на престол те бунтовщики и изменники?

– Нет, владыка.

– Подземным Царем зовут одного очень старого и хилого дракона, который вот уже несколько тысяч лет как живет в подземном мире. Он немощен и ни на что не способен. Правда, кровь императора могла бы оживить его и он наделал бы немало бед, но, к счастью, этого не произошло.

– Слава богам! – воскликнул Лу Синь.

– При чем здесь боги? – хмыкнул Баосюй. – Не понимаю, почему их везде приплетают?! Слава людям, которые предотвратили зло. Слава – людям! Кстати, Лу, ты знаешь, что мы с тобой назначены в императорской свите носильщиками свадебных факелов?

– Нет, государь не говорил…

– Так узнай от меня. Давненько я не веселился на свадьбах!

– Баосюй, только не устраивай фейерверки, – строго свела брови Фэйянь.

– Устрою, и еще какие, – пообещал дракон. Потом погрузился в задумчивость и сказал: – Грустно мне как-то. Будто что-то хорошее проходит мимо нас и заканчивается.

– Нам просто пора на свой остров, – улыбнулась Фэйянь.

– Да, наверное, – согласился Баосюй. – Ну, выпейте чай, а я пойду поразвлекаю придворных дам. Они ужасно восторгаются моей улыбкой!

И Баосюй отправился терзать придворных дам к вящему удовольствию императора. А Фэйянь, Ирис и Лу Синь еще долго сидели в беседке и разговаривали о днях минувших и днях грядущих.

…В ночь перед свадьбой император Жэнь-дин не спал. От волнения, а также оттого, что сановники беспокоили его бесконечными отчетами о приготовлениях к свадьбе, государь лишился покоя. Он думал только о Вэньфэнь, а сановники своими дворцовыми расписаниями, паланкинами, столами для гостей и прочей чепухой сильно отвлекали влюбленного владыку. Наконец далеко за полночь сановники оставили императора в покое, и он поудобней устроился в кресле, чтобы почитать стихи Юйлин Шэнь и помечтать о своей возлюбленной.

В покоях царила тишина, лишь потрескивали горящие свечи, струившие нежное благоухание. Император так увлекся чтением, что не сразу заметил, что у дверей в его покои стоит неподвижно призрачно-белая фигура. А когда заметил… Что ж, и императорам тоже бывает ведом страх!

– Кто ты, о призрак? – тихо спросил император. – Что тебе нужно?

– Я прошу справедливости у вашего величества, – заговорил призрак женским голосом. – Справедливости и милости!

– Кто ты? – повторил император, тогда призрак приблизился к столу, и Жэнь-дин увидел, что это – женщина, страшно изуродованная и израненная. На ее одежде всюду запеклась кровь, а на лицо было и глянуть страшно. Но император превозмог себя.

– Великий владыка! – проговорил призрак. – Я бывшая певичка, прозванная Бирюзовой Царицей. Я согрешила тем, что помогала заговорщикам, умышляющим против вашей божественной жизни. Но за это я расплатилась сполна – изменники жестоко истязали и убили меня. Тело мое осталось непогребенным, душа – неотмоленной, некому принести за меня жертвы загробному миру, и оттого я мучаюсь и страдаю и по смерти!

– Ничье тело не должно оставаться непогребенным, таков закон, – сказал император.

– Да, государь, и потому я прошу справедливости.

– Но ты оказалась изменницей, предательницей, разве можно щадить тебя?

– О, государь, поэтому я прошу о милосердии!

– Завтра утро моей свадьбы, и я не желаю, чтоб хоть что-то омрачало этот великий день! Я немедленно пошлю жрецов и плакальщиц к тому месту, где брошены были твои останки, и тебя достойно предадут погребению, принесут жертвы на твоей могиле! Довольна ли ты этим?

– Да, божественный государь!

– Тогда скажи, где сейчас покоятся твои несчастные кости?

– У монастыря Милостивой Рыбы, государь. Это проклятое место. Лучше бы, если б его совсем не было.

– Хорошо, я знаю, что делать. А теперь уходи. Я даю тебе слово императора, что твои останки удостоятся загробного мира!

Призрак Бирюзовой Царицы поклонился и растаял, а император немедленно призвал к себе двух довольно заспанных сановников.

– Отправьте трех жрецов, трех могильщиков и трех плакальщиц к монастырю Милостивой Рыбы, – повелел император. – Нам было видение о том, что у стен монастыря находятся непогребенные останки некой девицы. Мы не желаем этим омрачать завтрашний день, а потому останки немедленно предайте-погребению!

– Будет исполнено, государь! – всполошились сановники и удалились, удивляясь тому, какие странные видения бывают у императора перед свадьбой.

Следует сказать, что останки Бирюзовой Царицы действительно были найдены и над ними совершили все положенные обряды. После чего в остаток этой же ночи монастырь Милостивой Рыбы срыли до основания и на этом месте посадили рощу бамбука. С тех самых пор эта роща называется рощей Бирюзовой Царицы. Так несчастная певичка-изменница обрела покой и даже загробную славу…

И вот наступило утро Дня Сороки – свадебного дня. Невозможно описать, насколько украсился Тэнкин и дворцовый комплекс Заветного города к этому торжественному событию. Везде развевались разноцветные флаги и ленты с благожелательными надписями. Прямо на улицах стояли вазы с самыми прекрасными цветами. Тысячи сорок кружились и трещали наперебой, словно возвещая удачу этому дню. Уже с утра по улицам Тэнкина невозможно было ни пройти, ни проехать – до того они были запружены народом, желавшим почувствовать себя причастным к грядущим торжествам. Гремели барабаны, звенели цини и лютни, высоко возносились голоса флейт и свирелей. Словом, веселье и торжество!

Император Жэнь-дин, перед тем как выйти из своих покоев и сесть на свадебного скакуна, передал со своими сановниками традиционные подарки невесте. Во дворец, где находилась Вэньфэнь, отнесли сто слитков золота, пять тысяч слитков серебра, отвели двадцать лошадей и двадцать верблюдов, нагруженных драгоценностями, а также доставили священные изваяния богов для домашней кумирни будущей императрицы. В ответ Вэньфэнь послала государю шкатулку, полную алмазов, и расшитый священными узорами пояс для домашнего облачения.

Наконец государь сел на коня. Голову императора украшал венец, подаренный ему Медноволосым Тжонгом. За конем императора ехали четыре высших сановника, каждый из которых держал Благожелательный Жезл, символизирующий мужскую силу и изобилие. Перед конем жениха ехал Лу Синь со свадебным факелом и летел Баосюй, который вместо факела использовал собственную пасть.

Навстречу этой торжественной процессии двигалась другая, не менее пышная и торжественная, – это был паланкин невесты, прекрасной Вэньфэнь. Перед паланкином шествовали высшие придворные дамы, возглавляемые принцессой Фэйянь и Ирис. Ирис на коленях умоляла перед этим принцессу, чтобы та позволила ей не участвовать в церемонии (дескать, она, Ирис, черная кость, низкого происхождения, и потому ей будет совестно перед остальными дамами), но Фэйянь настояла, поскольку сызмальства отличалась настойчивостью.

Две процессии встретились и слились в одну – это огромное шествие направлялось к храму Пяти Добродетелей, где жених и невеста должны были принести свадебные жертвы. Император ехал впереди, за ним следовал паланкин невесты. Двести священнослужителей встречали их у храма – миндальной косточке негде упасть.

Едва жених и невеста вошли в храм, двери за ними затворились. Жэнь-дин увидел свою мать, императрицу Нэнхун, стоящую справа от жертвенника, и Небесных Чиновников Аня и Юй, стоявших слева. Он поклонился им, поклонилась и Вэньфэнь.

– Ну вот, – весело сказал Ань. – Наконец-то ты, император, покончил с холостым положением! Поздравляю! Надеюсь, невеста у тебя будет не такая въедливая и неспокойная, как моя Юй!

Император улыбнулся и поднял покрывало с лица Вэньфэнь. Девушка взглянула на него с нежностью и благоговением.

– Дорогая, – сказал ей Жэнь-дин, – теперь ты императрица. Подойди же к моей и твоей матушке.

Вэньфэнь подошла к Нэнхун, они обнялись.

– Будь счастлива, пленница фей, – сказала Нэнхун. – И поскорее подари императору наследника, а мне внука.

– Повинуюсь, – кротко улыбнулась Вэньфэнь.

После этого жених и невеста возложили жертвенные предметы на алтарь и воскурили благовония. В облаке благовоний явилась им сама тысячерукая богиня Гаиньинь и тысячей рук благословила императорский брак. Когда богиня вознеслась, оказалось, что правые руки императора и Вэньфэнь опутаны алой нитью – символом беспечального супружества.

– Что ж, теперь вы муж и жена, – объявила Нэнхун. – Примите же и наши дары.

Юй подошла к Вэньфэнь и проговорила, целуя ее:

– Ты всегда будешь желанной для своего супруга, он пребудет с тобой и не захочет иметь других жен и наложниц. А еще ты родишь двух сыновей и двух дочерей, которые прославят тебя в веках.

Ань подошел к императору и прошептал ему что-то на ухо. Что – мы, к сожалению, так и не узнали, но, судя по лицу императора, это было весьма важны и ценным пожеланием.

А небожительница Нэнхун сказала:

– Будьте счастливы и благополучны во все годы, что грядут впереди! Пока вы будете править страной, ее не коснутся ни войны, ни заговоры, ни голод, ни болезни, ни измена!

И это, вероятно, было самым лучшим пожеланием…

После свадебной церемонии начался пир…

О, это был великий пир, равного которому еще не бывало в Яшмовой Империи! Да и во всей вселенной не бывало еще такого пира! Здесь пировали драконы и феи, боги и простые смертные, вельможи и простецы… Пир продолжался до глубокой ночи, но и ночь стала светла как день, когда в воздух взметнулись тысячи фейерверков и потешных огней…

А на следующее утро Вэньфэнь проснулась в объятиях императора и. сказала:

– Если все прошедшее было сном, я не хочу просыпаться!

– Это не сон, – улыбнулся ей император. – Вставай, любимая. Тебе предстоит сегодня принять сотню-другую придворных дам. Они ждут не дождутся, когда смогут выразить тебе свое почтение.

– А без этого никак? – притворно испугалась Вэньфэнь.

– Ты императрица, – пожал плечами Жэнь-дин. – Вот и придумай что-нибудь!

И у Вэньфэнь лукаво замерцали глаза… Но мы, о достолюбезный читатель наш, не знаем, что придумала императрица Вэньфэнь. Ибо мы переносимся на Лунтан, остров драконов, на пять лет вперед.

И останавливаемся на морском берегу. Море дышит покоем и вечной красотой. Чайки кружат в своем неизменном танце и протяжно кричат друг другу что-то. Небо безоблачно, даль прекрасна…

Но мы не одни на этом берегу. Почти касаясь кромки прибоя, по берегу идут мужчина и женщина. Женщина – принцесса Фэйянь, а ее спутник – великий мудрец и ученый, мудростью превзошедший даже богов. Фэйянь называет его Наставник.

– Наставник, – говорит она седобородому мудрецу. – Каким вы видите его будущее?

– Будущее видит лишь тот, кто его строит, – отвечает Наставник. – Не тревожься, мать. Все чисто в вашем мире, ибо вы и сами чисты.

– Я страшусь отпускать его в большой мир, – говорит Фэйянь. – Мне он кажется таким маленьким и слабым.

– Это потому, что у тебя глаза матери. Не бойся. Посмотри на него иным взглядом.

– Наставник, правда ли, что в час, когда он родился, на небе зажглась новая звезда?

– Зачем тебе знать о звездах, мать? Твоя истинная звезда – он.

И Фэйянь оборачивается и с глубокой нежностью смотрит на мальчика лет пяти, который увлеченно возится в песке. Мальчик уже перепачкал песком свои белые одежды, но его крылья – крылья из алых и лазоревых перьев – чисты и прекрасны.

– Баоцзюнь! – зовет мальчика Фэйянь. – Баоцзюнь, иди к нам!

– Сейчас, матушка! – отвечает мальчик. – Погляди, каких птиц я слепил из песка!

Фэйянь и Наставник подходят к мальчику. Действительно, он искусно вылепил из песка ширококрылых птиц, похожих на чаек.

– Дитя, ты тратишь время на неподходящие развлечения, – со строгостью в голосе говорит Наставник.

Мальчик золотыми, с изумрудной окаемкой, глазами смотрит на Наставника:

– Да? Наставник, наверное, вам просто не понравились мои птицы… – И, захлопав в ладоши, замахав руками, мальчик кричит: – Улетайте, птицы, улетайте!

И происходит чудо. Песчаные птицы обрастают кожей и перьями, гортанно вскрикивают и взмывают ввысь. И вот их уже не отличить от остальных чаек…

– Какое ненужное чудо! – тихо возмущается Наставник.

– Ненужное? – переспрашивает Фэйянь. – Наставник, мне кажется, ни одно чудо на свете не бывает ненужным.

Она берет за руку золотоглазого мальчика, и они вместе идут по кромке прибоя.

Лунтан, год Баоцзюнь

1

Продвинувшийся и продвинутый – не совсем одно и то же. Но похоже.

(обратно)

2

Ветротекучие (фэнлюцзы) – люди творческие и не обремененные карьерой, поэты, художники и т.д.

(обратно)

3

Созвездия Вышивальщицы (Му-чжоу) и Кузнеца (Дунь-чжоу), по свидетельствам астрономов Яшмовой Империи, сближаются на небе раз в пять тысяч лет.

(обратно)

4

Сянь – уважительная приставка к должности мужчины в Яшмовой Империи. Примерно переводится как «небеснорожденный».

(обратно)

5

Утки-мандаринки -символ любовной пары.

(обратно)

6

Алые ленты-часть мужского свадебного облачения

(обратно)

7

Сицзи – куртизанки самого высокого ранга

(обратно)

8

Ли – мера длины, равна приблизительно 2,89 м.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

Цзюань 1 . ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЭКЗАМЕН

Цзюань 2 . РАЗВЛЕЧЕНИЯ ВЕТРОТЕКУЧИХ[2]

Цзюань 3 . РАДИ СЕРДЦА И ДЕРЖАВЫ

Цзюань 4 . ДВЕНАДЦАТЬ НИТОК ЖЕМЧУГА

Цзюань 5 . РЕЗУЛЬТАТЫ ЭКЗАМЕНОВ

Цзюань 6 . ЖЕМЧУЖНЫЙ ЗАВЕТ

Цзюань 7 . ИГРА В МАЦЭЗЯН

Цзюань 8 . РАЗМЫШЛЕНИЯ И РЕШЕНИЯ

Цзюань 9 . ЖЕЛАНИЕ ИМПЕРАТРИЦЫ

Цзюань 10 . ХУАТУН

Цзюань 11 . НЕУТОЛЕННАЯ ДУША

Цзюань 12 . ЧАЕПИТИЕ ЛУ СИНЯ

Цзюань 13 . ВСТРЕЧА В ТЕМНОТЕ

Цзюань 14 . КАК ИСКАТЬ ПРИНЦЕССУ

Цзюань 15 . СЕРДЕЧНЫЙ НЕДУГ ИМПЕРАТОРА

Цзюань 16 . КОЕ-ЧТО О СВАДЬБАХ

Цзюань 17 . ЗА РОЩЕЙ ТЫСЯЧИ ПРИЗРАКОВ

Цзюань 18 . ДЕНЬ СОРОКИ . . . . . . . .

Реклама на сайте