«Берег Хаоса»

Вероника Иванова Берег Хаоса

Нить первая.

Волны замерли

В ожидании бури:

Вдруг, пройдёт мимо?

Перо неуверенно качнулось и замерло, упираясь наконечником в вязь каракулей на листе невыбеленной бумаги, грубые волокна которой, быстро смекнув, чем можно поживиться, принялись жадно всасывать в себя остатки чернил, все, до последней капельки. Не прошло и вдоха, как тонкий хвостик последней в строке буквы обзавёлся соседом – бурым топким болотцем с причудливой береговой линией. Да, не надо было углубляться в размышления: и бумага попорчена, и чернила впустую израсходованы. Капелюшечки, конечно, но сам факт... Бережливее следует быть. Даже с казённым имуществом.

«Когда нежной розой алеет восток и...»

А собственно, что «и»? Положим, с первой строчкой я справился, но переводу подлежит вдесятеро большее количество совершенно невразумительных сведений. Иногда жалею, что связался с Гебаром: такая лавина эльфийских частушек мне и в страшном сне не могла привидеться. Зато теперь... Хотя во всех неприятностях есть крупица пользы: если бы не случайная встреча с любителем инородной поэзии, я забросил бы свои стихоплетческие забавы до лучших времён. То есть, до самого отправления в мир иной. Но судьбе было угодно другое, и она столкнула меня нос к носу с человеком, который, услышав из моих уст: «Да так, рифмую под настроение», быстро нашёл применение свободному времени. Моему, разумеется. Правда, надо отдать Гебару должное: он сам делает тщательный и подробный перевод с эльфийских наречий. И тиранит им меня.

Ладно, вернусь к трудам неправедным. Что там дальше?

С группой рун, обозначающей «время суток вскоре после начала восхождения дневного светила из-за горизонта», проблем нет. А о чём поведает второй фрагмент рунного узора? «Ночное светило теряет свою силу, неспособное сравниться сиянием со светилом дневным, восходящим всё выше и выше». М-м-м...

Ох уж этот Гебар со своими деталями! Почему не написать «солнце» и «луна»? Только потому, что в оригинальном тексте они именуются по-эльфийски – Sahlary и Mehlary? Можно подумать, блюстители закона заглянут в эти жуткие каракули и приговорят к недобровольному, но щедрому взносу в королевскую казну за «пренебрежение традициями и попирание устоев»! Ерунда. Не приговорят: им хватает доходов от молодёжи, вовсю распевающей на улицах зачастую непонятные, но странно притягательные и необыкновенно мелодичные песни пусть и чужого, однако несказанно богатого на таланты народа. Глупо продолжать бороться с тем, что уже победило, но, как говорится, «мы – будем». Потому что упрямые.

Я тоже упрямый. И домучаю строчку сегодня! Хотя бы одну.

Но сначала придумаю рифму на «восток». «Исток», «росток», «лепесток» – самые очевидные, следовательно, нужно выбросить их вон: я же поэт, а не грубый ремесленник... Уж лучше бы был ремесленником, право слово!

А неочевидное? Восток, восток, восток... Ударение на последний слог, непременно... Сочетание букв «сто» необходимо. М-м-м. Сто, сто, сто... Может, чем-нибудь их разбавить? Добавить ещё одну буковку между. Например, «в». Получается «ство», и это уже приятнее. Потому что... Есть очень хорошее и, главное, подходящее слово. Волшебство. Сияние луны, которое исчезает, теряясь в свете восходящего солнца. Теряясь. Тая. Есть!

«И тает в рассвете луны волшебство». Ай, какой я молодец!

Дальше в записи Гебара заглядывать не буду: они воистину бесконечны, а мне только позавчера удалось закончить и отослать предыдущий заказ. Нет, писать стихи самому и проще, и удовольственнее. Жаль, что мало кому это требуется, особенно осенью: вот по весне, наперебой с котами, остервеневшие от любви кавалеры завоют и вспомнят, что ни одна дама в мире не сможет остаться равнодушной, получив надушенный листок с проникновенными строками. И будет у меня много работы... И деньги будут. Если поборю своего самого страшного врага – лень.

Я откинулся на спинку кресла, продолжая крутить в пальцах перо. Точнее, то, что от него осталось. Спасибо Дарису, постарался: понимаю, дел мало, скука смертная, но разве это повод хвататься за ножницы и заниматься стрижкой перьев? Получившиеся огрызки способны очаровать только слепого. До момента, когда он нащупает неровные края срезов, не далее. Да и наконечник уже поизносился: линия получается слишком толстая, чернила так и норовят стечь в самый неподходящий момент. Придётся в ближайший день отдохновения забыть о покое в мягкой постельке и с раннего утра отправиться на другой конец города в лавку, торгующую товарами для письма. Нет, разумеется, буду закупать перья и бумагу исключительно для собственных надобностей, а на службу, так и быть, снесу то, что медленно, но верно приходит в негодность дома. Тем более, тратить буду свои монеты, а не казённые, потому что полагающиеся на содержание управы деньги, равно как и жалованье служащих в управе людей, никак не хотят добраться до места назначения...

А всё-таки, что идёт по тексту дальше? Ох уж эти трируния! Впрочем... Последняя группа состоит всего из двух закорючек. Занятно. Смена ритма? Надо бы хоть послушать, как это звучит в эльфийском исполнении... Ладно, приду домой – послушаю. Можно было притащить пьюпа в управу, но чегой-то я с утра оказался на удивление ленив: задора хватило только на разжигание печи и заваривание свежего травяного настоя, который и прихлёбывался мной всё то время, которое обычно расходовалось на то, чтобы окончательно проснуться, собрать сумку и одеться. В итоге перечисленные действия исполнялись впопыхах, на скорую руку и, разумеется, их результаты не страдали совершенством. А самое главное из них – окончательное прощание со сном – вовсе смогло осуществиться только по моему пришествию на службу, и то не сразу: зевал ещё долго, часа полтора.

«Взгляд, своим цветом более всего походящий на морскую воду, наточенная кромка лезвия, предзимние заморозки». И это всё – описание взгляда? У самого глаза соберутся в кучку, пока сообразишь, что имелось в виду сочинителем. А последнее двуруние? О чём расскажет оно?

«Полупросьба, полуприказ, требование не нарушать тишину, обращение к тому, от чьего лица ведётся повествование». Хм...Если отставить в сторону поэтику и романтику, всё сводится к очевидно-простому: заткнись. Видимо, слушатель уже настолько устал от разглагольствований певца, что желает только покоя. Но ведь от меня требуются красивые и по возможности близкие к первоначальному смыслу стихи, а не грубая проза (которая, как ни говори, а всё же больше соответствует жизни)... Ладно, буду «украшать».

«Заткнись», значит. Угу. Ага. Допустим, можно заменить это словом «замолчи». А как быть с просьбой-приказом? С одной стороны должно чувствоваться повеление, а с другой, как бы поточнее выразиться... Что обычно чувствуешь, когда просишь? Отчаяние. Ну да, конечно: если у вас всё уже есть, и просить не нужно. Просьба рождается от нехватки, а нехватка в свою очередь сопровождается недовольством, в крайних случаях перерастающим в самое настоящее отчаяние, уж в чём, в чём, а в этом вопросе я разбирался. Долго и нудно... Хорошо, оставим пока в покое последнюю строку в куплете и обратим взор на предпоследнюю.

Взор, да. Сине-зелёно-голубой, если верить переводу. Вместе получается «лазоревый». А что, вполне приемлемо: и поэтично, и понятно. Лазоревый взгляд... Нет, лазоревые глаза. Которые смотрят... волком? Отнюдь: сказано про что-то острое, наточенное. Лезвие. Глаза-ножи? Слишком просто звучит. Глаза-кинжалы? Уже лучше. Мечи? Точно! У меня же как раз получается окончание строки на «-чи»! Мечи лазоревых глаз. О, простите, забыл ещё одну подробность: «заморозки». То бишь, взгляд холодный. Замороженный. Ледяной? Всё складывается и совершенно чудно.

«Лазоревых глаз ледяные мечи» – чем не третья строка? И что же они делают, ожидая от находящегося рядом певца исполнения сокровенного желания «замолчать»? Не просят и не приказывают, а делают что-то другое, близкое, но стороннее... Может быть, заклинают?

Есть. Попал в цель.

«Лазоревых глаз ледяные мечи меня заклинают: „Молчи!“

Наверное, стоило сначала заглянуть в конец песни, чтобы сдуру не описать трагедию там, где имеется всего лишь милое объяснение в любви, но... Лениво мне. К тому же, вполуха послушав оригинал, не возьмусь утверждать, что в нём всё радужно и безоблачно: отдельные переливы мелодии очень даже тревожны.

Ну, теперь точно: всё! Устал. Хотя многие (если не подавляющее большинство) полагают работу ума делом простым и не требующим особых усилий, я почему-то после каждого стихоплётства сам себе напоминаю ситри[1]. Напоминаю после использования, разумеется, становясь таким же выжатым и жалким. Надо было сделать перерыв, ой надо было! Хоть ювеку[2] не думать о рифмах и поэтических красивостях... Впрочем, ещё не поздно: вроде в ближайшее время служба не собирается очнуться от забытья и заставить бросить все силы на её исполнение, так что...

– Тэйл, тут тебя хотят видеть.

Лицо Дариса, открывшего дверь и заглянувшего в мой кабинет, выглядело встревоженным и растерянным одновременно. Положим, второе качество было присуще старшему тоймену[3] от рождения, причём, присутствовало только в его внешности, а не во внутреннем отношении к миру, а вот первое, проявляющееся крайне редко, заставило напрячься и меня. Но можно было не тратить зря душевные силы: то, что случилось вдохом спустя, всё равно превзошло бы самые жуткие ожидания и любые фантазии.

Отодвинув Дариса, совершенно не сопротивляющегося напору, в сторону, в мою скромную обитель вошли четверо. Впереди – низкорослый, и видимо вследствие этого мнящий себя персоной, заслуживающей пристального внимания, живчик возраста, перевалившего за средний, но далёкого от преклонного. Коротко стриженые волосы с проседью, некогда, по всей видимости, чёрные. Такие же тёмные и масляно поблёскивающие глаза, круглые и маленькие. Умильная улыбка силится придать губам дружелюбное выражение, в короткопалых кистях – кожаная папка с медными уголками. Одет, как полагается в управах, приближённых ко двору: только тёмные тона и дорогие ткани. Строгий камзол, застёгнутый на все пуговицы, безукоризненно белое и кричаще скромное кружево воротника, штаны заправлены в мягкие голенища сапог. Не верхом приехал, а в карете, значит... Заказчик? Всё может быть.

Но продолжить осмотр не позволили. Живчик улыбнулся ещё шире и противнее, обращаясь ко мне:

– Вы здесь старший?

В какой-то мере, действительно, старший. Из тех троих, кто сегодня взял себя за шкирку и пришёл на службу. О, что это я до сих пор сижу в кресле? Невежливо. Встаю, коротко кланяясь:

– Да, пока нет ллавана[4], слежу за порядком в управе.

– Могу я узнать ваше имя и должность?

– Меня зовут Тэйлен. Должность – вьер[5].

Пришелец оживился ещё больше, и причина стала ясна очень быстро:

– Рад познакомиться, heve[6] Тэйлен! Надеюсь, мы с вами быстро сможем найти общий язык.

– Как пожелаете, heve...?

– Салим, heve Салим!

– А могу я узнать, что именно привело вас...

– Конечно!

Он открыл папку, извлёк из неё плотный пергаментный лист, отягощённый восковым печатным оттиском, и протянул мне, натужно-воодушевлённо сообщая:

– Будем работать вместе!

Это с какой же такой неожиданной радости? Опускаю взгляд на безукоризненно выписанные и завидно чёрные строчки букв: мне такая тушь большую часть времени только снится.

«По распоряжению ллавана Головной управы... heve Гоир... за неоднократные нарушения подчинённости... назначить служебное следствие... временное исполнение обязанностей ллавана Малой управы... возложить на предъявителя сего, heve Дьясена... до окончания следствия.»

Вот так новость. А я-то надеялся отправиться на трёхдневье отдохновения в состоянии покоя... Всё внутри ухнуло и обрушилось вниз, куда-то в область пяток. Вместе со скромными планами и надеждами.

– Heve Дьясен?

Из-за спины живчика выступил новый пришлец – грузный, с одутловатым лицом и странно застывшими навыкате глазами, одетый в том же духе. По форме одежды мужчин вообще можно было бы назвать близнецами, только один был до крайности оживлён, а второй до той же степени крайности заморожен. Или отморожен – как кому больше нравится (лично я, по некоторому размышлению, счёл более соответствующим действительности второй вариант).

Кланяюсь и ему:

– Рад познакомиться, heve.

Он не издал ни звука, судорожно кивая. Испуган? Растерян? Не верит счастью назначения на ответственный и значимый пост? Хе-хе-хе. Насчёт поста: сомнительное счастье, на мой скромный взгляд. Хотел бы я посмотреть на того умника из Головной управы, который прислал нам нового ллавана. Наверняка ведь расписывал в самых радужных красках, куда отправляет бедолагу, говорил, какое место денежное, да как богато обставлено... Угу. Денежное. Второй месяц сидим без каких бы то ни было денежных поощрений за добросовестный труд. Гоир, конечно, кое-что получил в обход казначейства, потому и отправился с лёгкой душой на южные лечебные воды поправлять здоровье, а вот простым смертным доходы на поддержание себя в живом и здравом состоянии, как водится, не положены.

– Мы можем поговорить здесь?

Живчик озирает мой кабинет – пять на восемь футов с мебелью в составе стола и пары кресел, а также нескольких открытых шкафов по стенам, на полках которых высятся кипы бумаг. И присесть-то негде...

– Давайте пройдём в другую комнату.

Веду их в переговорную – она чуть ли не вдвое больше, а уж по количеству мест для сидения превосходит обстановку моей обители и вовсе в три раза. Сегодня комната пустует: престарелая дама, ведущая переписку и переговоры с заказчиками, в силу преклонного возраста и временного отсутствия ллавана тоже не утруждает себя каждодневным посещением управы.

– Пригласите всех работников, – уже совершенно по-хозяйски велел Салим. – Мы объявим волю головного ллавана.

– Да, разумеется.

Десять шагов по коридору, и я у дверей кабинета, в котором располагаются старшие тоймены управы.

– Чего там?

Это спрашивает Дарис: двадцать три года, рост выше среднего, смуглая кожа, глаза тёмные, волосы цвета морёного красного дерева, черты лица крупные, маловыразительные, женат и счастлив в супружестве.

– Все идём в переговорную.

– Зачем?

А это уже Ксантер: двадцать четыре года, рост высокий, глаза светло-зелёные, волосы светло-каштановые, черты лица не менее крупные, но более привлекательные, чем у Дариса, не женат, но собирается. Наверное. Может быть.

– Новое начальство приехало.

– Что?!

– Ладно, идём: сейчас всё узнаем из первых рук.

Парни переглянулись, словно посмотрелись в зеркало: оба выглядели одинаково испуганными, но я не стал дожидаться новых расспросов хотя бы потому, что сам пока не знал ни единого ответа, и вернулся в переговорную.

Когда мы трое уселись перед четвёркой незнакомцев (двое не представленных оказались сопровождающими охранниками, о чём можно было догадаться и без объяснений, по каменным рожам и отсутствию мысли в глазах), живчик тоже малость растерялся:

– Это все работники управы?

– Да, все, кто сегодня на службе.

Кажется, Салим не ожидал такого развития событий, потому что сделал паузу аж на несколько вдохов. Впрочем, ему, судя по всему, мало что могло испортить настроение: тишина оборвалась так же внезапно, как и началась.

– Разрешите представить вашего нового ллавана: heve Дьясен!

Ксантер не преминул спросить:

– А со старым что?

Вообще, тоймен-красавчик (коим его не без основания полагали все особы женского пола) отличался умением общаться с кем бы то ни было и мог очаровать и расположить к себе любого собеседника, но временами нарочно менял местами настойчивость и наглость. Салим, надо отдать ему должное, взял себя в руки и отнёсся к выпаду благодушно:

– Вот прочтите, здесь всё изложено.

Уже знакомый мне пергамент перекочевал в руки Ксантера. Дарис заглянул приятелю через плечо, и оба тоймена долго и внимательно изучали представленную писанину, потом, растерявшись и помрачнев ещё больше, вернули лист обратно.

– И... что будет?

Хотя в этом месте настоятельно требовалось участие новоявленного ллавана, живчик вновь не позволил тому сказать и слова:

– Как это что? Вы будете работать, как и прежде!

– Как и прежде?

– Ну конечно! Ничего не меняется, просто теперь над вами будет начальствовать другой человек, вот и всё! Под его дланью управа станет богатой и процветающей! Вы только посмотрите, как убого она обставлена сейчас! Мы переедем в центр города, у вас будут большие, светлые кабинеты, с бейисинскими коврами и креслами, обитыми кожей...

И будем мы счастливы, в общем. Что ж, многое становится ясным, но погожу с выводами. Пока.

Салим заливался соловьём, но недолго:

– Пока вы можете вернуться туда, где находились, а мы поговорим с heve Тэйленом.

Парни не заставили себя упрашивать и быстренько убрались в коридор, а живчик обратился ко мне:

– У вас есть ключи от кабинета ллавана?

– К сожалению, нет.

– Он всегда держит их при себе? А если понадобятся какие-нибудь бумаги?

– Heve Гоир уехал всего на месяц, а у нас сейчас нет никаких срочных дел, так что и смысла оставлять нам ключи не было.

– А вы – его доверенное лицо, я правильно понял? И распоряжаетесь здесь?

– Я только слежу за порядком.

– А печать?

– Наверное, в кабинете.

– У вас нет даже печати? Как же вы замещаете ллавана?

– Я же сказал: всего лишь наблюдаю и по мере надобности решаю незначительные вопросы.

Моя откровенность произвела на Салима нехорошее впечатление. Нехорошее, впрочем, исключительно для меня: узнав, что ни печатью, ни правом подписи под документами, ни прочими властными полномочиями я не обладаю, живчик вычеркнул имя «Тэйлен» из списка тех, с кем имеет смысл что-либо обсуждать.

– Так-так-так... Что ж, heve, тогда скажите, где хранятся свитки договорённостей?

– А здесь и хранятся, – я кивнул на стенные шкафы.

– Нам нужно с ними ознакомиться. И с платёжными обязательствами тоже.

– О, тогда вам нужен наш пэйт[7].

– И где он?

– Отдыхает в имении за городом.

Салим смотрел на меня уже как на умалишённого, хотя с самого начала беседы слышал из моих уст только правду и ничего кроме правды.

– Когда же он появится здесь?

– Когда закончится его ювека отдохновения. Дня через три.

Живчик и новый ллаван несколько ошарашенно переглянулись.

– Столько ждать мы, разумеется, не можем... Тогда обойдёмся без пэйта: вы можете передать нам все бумаги?

– Да. Но только по описи.

Хотя я всего лишь вспомнил принятую в государственных управах процедуру передачи бумаг, Дьясен смутился, а Салим мимолётно нахмурился, впрочем, спустя мгновение снова расплывшись в любезной улыбке:

– Конечно, по описи!

– Будем составлять сейчас?

– Сейчас, разумеется, сейчас!

Я покорно взял из невысокой стопки бумаги чистый лист, открыл чернильницу и приготовился писать. Салим выгреб с одной из полок шкафа кучу свитков, свалил их на стол, взял первый и начал диктовать:

– Договорённость с городской управой Малледека.

Возражаю (и откуда только смелость взялась?):

– Нет, так не правильно. Нужно указывать число и месяц заключения договорённости, предмет и цену.

Живчик скривился, но не посмел перечить, углубляясь в содержание свитка:

– Договорённость от пятнадцатого дня первого месяца сего года, на средоточение магических ортисов[8] в границах Малледека, цена... сто пятьдесят восемь лоев[9].

Пишу, не особенно торопясь, потому что перо ощутимо дрожит. Вместе с рукой.

– Так, дальше...

Но что следовало дальше, я так и не узнал: новоявленный ллаван подошёл к Салиму и что-то прошептал на ухо. Живчик обрадованно обернулся ко мне:

– Пожалуй, не будем сейчас тратить время: бумаги ведь никуда не убегут, верно?

– Но я могу передать их вам только по описи и...

– Разумеется! Займёмся этим завтра. Вы ведь не против, heve Тэйлен?

– Нисколько. А что нам делать сейчас?

– Расходиться по домам: уверен, у каждого из вас найдётся, какие дела переделать!

– Как пожелаете.

– Да, только сдайте ключи от кабинетов, – будто спохватившись, добавил Салим.

– Ключи?

– Ну да. Вас что-то смущает?

– Нет, не то чтобы...

Чёрные глаза живчика стали колючими:

– Во всех управах принято хранить ключи у одного человека, который приходит первым. В вашей управе был другой порядок?

– Да, у каждого ключ от того кабинета, где он работает.

– Теперь порядки будут другие! – В тоне голоса Салима проскользнуло злорадное торжество.

Другие, так другие. Я снял со связки ключ от переговорной и положил на стол.

– Мне нужно забрать кое-что личное, потом занесу свой ключ.

– Разумеется, heve, разумеется. И скажите остальным сделать то же самое!

– Как пожелаете.

Охранники пришлецов подпирали стены коридора. Я прошёл мимо, зябко передёргивая плечами, как всякий раз при встрече с сильными мира сего, и заглянул в кабинет к тойменам.

– Все могут идти домой. Ллаван отпустил.

Парни было обрадовались, но веселье продолжалось всего несколько вдохов, потому что следом за разрешением разойтись по домам услышали:

– Только ключ от кабинета оставьте.

– Тебе?

– Нет, тому, пегому коротышке.

Дарис подозрительно сузил глаза:

– Это ещё зачем?

– Вообще-то, так принято во многих управах.

Сразу мне не поверили, но, учитывая, что в отличие от парней я успел поработать в разных местах, моё слово всё же было принято к сведению. А для лишнего подтверждения правоты пришлось виновато улыбнуться и сказать:

– На самом деле.

– А если не оставим?

– Будут проблемы.

– Он что, собирается шарить по кабинету? – Предположил Ксантер.

– Вполне возможно. Так что забирайте личные вещи и можете идти.

Тоймены вяло кивнули, но тут же усомнились в целесообразности моего предложения:

– В разгар дня?

– Неохота?

– Так не ждёт никто... А если придём, сразу запрягут во что-нибудь. Ты же знаешь, дома дел всегда вдоволь!

Это верно. Но если нас сейчас разгонят, куда отправляться? На трактир денег нет, а гулять на свежем воздухе погода не располагает: с утра был морозец, а после полудня хоть и потеплело, но в небе повисли неприятного вида тучи, грозящие пролиться мелким, однако от этого ничуть не менее противным дождём.

– И что будем делать?

Ксантер подмигнул:

– У нас ещё один ключ есть. Этих проводим, а сами вернёмся.

Идея была одобрена молча, в самые сжатые сроки и единогласно. Я собрал черновики со стола в своём кабинете, уложил их в сумку и с чистой совестью отдал ключ Салиму. Тоймены сделали то же самое, к вящей радости пришлецов, которые не стали задерживаться и спустя минуту после прощания убрались восвояси, оставив нас наедине с невесёлыми думами.

Дождавшись, пока новое начальство исчезнет из видимости, Ксантер выудил из сумки запасной ключ, открыл кабинет, и мы расселись по креслам. В гробовом молчании. Так и сидели, пока Дарис не хлопнул ладонями по коленям:

– Ну что, по кружечке?

– Уверен?

– А что мы теряем?

– Вдруг, эти вернутся?

Моё справедливое опасение было вдумчиво оценено, после чего Ксантер уверенно махнул рукой:

– Не вернутся! Ключи они взяли и вряд ли догадаются, что у нас есть ещё.

Правильно, делать ключ к замку, к тому же, магически усиленному, стоит денег, и просто так, по щедрости душевной, никто не заказывает лишний пяток зачарованных металлических загогулин. Значит, можно не сомневаться: пришлецы не вернутся. Уж до завтра, совершенно точно.

– Ну так как? – Не желал угомоняться Дарис. – Пьём?

– У меня денег с собой только на полкувшина, – честно признался я.

– Ничего, у меня есть!

– И у меня тоже, – кивнул Ксантер. – Родители только вчера из имения прислали.

Оба тоймена выжидательно обратили взоры на меня. Почему-то во всех вопросах, касающихся серьёзных вещей (а что может быть серьёзнее выпивки?), требуется моё мнение или, на худой конец, разрешение, хотя вполне можно напиваться без меня. Да парни и развлекаются без моего участия не реже раза в неделю. Зачем сейчас спрашивают? А вот зачем: есть такое слово «уважение». Чем заслужено и когда, ума не приложу, но оно имеется и никуда не собирается исчезать, временами изрядно осложняя мне жизнь.

– Ну?

Взгляды стали ещё нетерпеливее.

Я взвесил все «за» и «против», прислушался к нехорошему эху дрожи, зарождающейся где-то под рёбрами, вздохнул и кивнул:

– Почему бы и нет?

Мигом повеселевшие Дарис и Ксантер навестили близлежащую лавку, вернувшись с парой кувшинов светлого эля и мешком вяленой рыбы. Питие обещало стать затяжным и стало таковым: мы просидели до самого вечера, разве что не до темноты, и разошлись по домам весьма нетвёрдой походкой.

***

Принятие на грудь эля в количестве, превышающем половину кувшина, всегда сказывалось на моём самочувствии дурно, но этот раз в корне изменил представления о запасах внутренней силы: ночь прошла без сновидений и ворочания с боку на бок (одиночный поход на кухню с целью смочить пересохшее горло водой прошёл без участия сознания, потому нарушением сна не засчитывался), а поутру, проснувшись и взглянув в зеркало, я понял, что ни одному малознакомому человеку не докажу факт вчерашней пьянки, хотя отражённая стеклянной гладью картина особо не впечатляла.

Здравствуй, рожа.

Набрякших «мешочков» под глазами нет, но сами глаза мутные и рассеянные, из-за чего взгляд кажется тупее, чем обычно, а и без того невнятный болотный цвет – омерзительнее. Цвет лица как у поросёнка: розовый, здоровый и совершенно не соответствующий присутствующим ощущениям. Нос... шмыгает недавно заведённым насморком. Кажется, немного припух? Нет, горбинка (которой неоткуда было взяться, если принять во внимание курносых родителей) просматривается чётко. Даже морщины на лбу незаметны. Правда, их всего-то две и обе мелкие, но в недобрые дни они изо всех сил пытаются обозначиться яснее, в попытке состарить моё лицо лет на пять, а то и десять. Не скажу, что сей факт сильно огорчает: в своё время я даже безуспешно старался выглядеть старше, чем позволяла внешность. Но теперь, по прошествии лет и приобретении какого-никакого, а опыта, сохранение молодости внешнего облика представляется полезным хотя бы по той простой причине, что молодого человека никогда не принимают всерьёз. Конечно, это доставляет и определённые неудобства, но выгоду приносит не меньшую: пока тебя считают олухом, перед тобой не скрывают истинных чувств и мыслей.

А что у меня с волосами? Бурые. Грязные. Нечёсаные. Длинные. Рискую быть осмеянным, но всё же заявлю: длинные волосы куда удобнее коротких. Короткую стрижку вечно нужно подравнивать и следить за её нахождением в первозданном виде, чёлка же, к примеру, растёт настолько быстро, что начинает лезть в глаза чуть ли не сразу после выхода от цирюльника. А когда твои волосы все одной длины и спускаются ниже плеч, их легче лёгкого стянуть ремешком в хвост, который не будет мешать. Ну, в крайнем случае, взять шпильку и заколоть свёрнутые валиком пряди, как поступают женщины и самые модные модники при дворе. Нет, что ни говорите, стричься не буду! Одна только есть морока: утомительное мытьё и долгая сушка. Но если это действо производить не чаще двух раз в ювеку...

Глубокий зевок напомнил о необходимости проснуться как можно скорее и с наименьшими последствиями. Надо выпить чего-нибудь горяченького. Но ни в коем случае не горячительного! Хватит. На сегодня. Наверное. Может быть.

Кухонная плита, как водится, поупрямилась, но всё же разродилась теплом от горящих дров. Я водрузил на железный лист грелки ковш с водой, дождался появления дружных пузырьков, залил кипятком мелкорубленый лист тэя (сорт из средних по дороговизне: четверть лоя за фунт, хватает ювек на восемь, если заваривать только утром и вечером) и уселся за стол, хмуро наблюдая за тем, как клочки сушёных листьев, разбухая от воды, опускаются на дно кружки.

Смена ллавана – чего от неё ждать? Чем она грозит или, напротив, чем может быть выгодна?

Прежний, Гоир, человек глубокоучёный и известный в высоких кругах, сволочь ещё та: ни одного лишнего сима не заплатит, хоть в лепёшку расшибись. Вечно стонет, что слишком велики траты на содержание управы, да на переписку, да поездки к заказчикам, забывая одну нехитрую вещь. Да, всё перечисленное важно и нужно, но кто-то должен ещё и выполнять заказ, потому что за воздух ни один здравомыслящий покупатель платить не будет. Вот мы и делаем: Дарис, Ксантер и я. По мере сил и умения. И что особенно греет душу нашего ллавана, не требуем за содеянное непомерной платы, являясь людьми сговорчивыми и трезво смотрящими на... Не совсем трезво, что уж лукавить, но вполне дружелюбно. Вот уже больше трёх лет смотрим и надеемся на чудо. Надеемся, что совесть Гоира, наконец-то, проснётся. Иногда, кстати, сон этой самой совести переходит-таки в дремоту, и тогда ллаван даже выплачивает нам поощрения, не слишком щедрые, но всё равно приятные. Вот только этот год не задался с самого начала, и мы давно уже сидим в ожидании жалованья, задерживаемого Головной управой в Меннасе – славной столице не менее славной Сааксанской Империи. И судя по отягчающим ситуацию обстоятельствам, имеем шанс вообще ничего не дождаться.

А всё вечный спор между двумя столицами, с рождения или с момента поселения ставящий жителей одной и другой по разные стороны от линии фронта! И угораздило же меня обосноваться именно здесь, в Нэйвосе...

***

Собственно, Империя стала называться таковой именно в те времена, когда неугомонный король Таккор решил расширять свои владения на северо-запад и двинул армии к соседским границам. Кое-что отвоевал, кое-что потерял, но в целом упрочил своё влияние, а на вновь обретённых землях, посреди болот и лесов, на берегу мелководного залива построил город, который назвал Нэйвосом – «новой жизнью». И переехал туда со всем двором, перенеся столицу из Меннасы. Разумеется, меннасцы не обрадовались: столько веков жили припеваючи, а тут все блага, а в особенности, государственная казна, скрылись из виду. Но спорить с Таккором было смерти подобно, и недовольства на время поутихли, даже сын, внук и правнук человека, впервые провозгласившего свои владения «империей», управляли страной из Нэйвоса. Но знатные меннасцы не теряли ни надежды, ни упрямства, и когда к власти пришёл Герим – трусливый и обидчивый император, внушили ему, что новая столица расположена слишком близко от границы, неровен час, соседи решат напасть и прочая, прочая, прочая. Ерунда, что соседи – мирные рыболовы, не способные набрать армию даже в тысячу раз меньшую, чем имперская: Герим поверил, обманулся, испугался и повелел двору вернуться обратно. К торжествующей радости меннасцев и гордому презрению нэйвосцев. С тех пор вот уже более полутора веков мы живём, как кошка с собакой, а жаль, потому что вражда никогда не приносит ничего хорошего. Ни одной из сторон.

Будучи жителем Нэйвоса, я тоже обречён ненавидеть Меннасу. И ненавижу, ничего не могу с собой поделать. Называю свой город не иначе, как «северной столицей», и искренне люблю. А противостояние продолжается и будет продолжаться до скончания времён по очень простой причине: мы дети разных родителей, и уж это я понимаю лучше многих. Меннаса родилась, как рождается большая часть городов – из мелкого поселения на берегу реки, и несёт в себе дух первородной простоты, не способной принять изменения от начала и до конца. А Нэйвос... Он изначально строился, как город. Даже более того: как столица. На пустом, не обременённом предысторией, а следовательно, заблуждениями, верованиями и устремлениями месте. Ровные улицы и дома, отстоящие друг от друга на строго определённом удалении. Широкие площади. Тенистые парки, в которых дозволяется прогуливаться и простым людям, а не только знати. Роскошные дворцы, оставленные под присмотром не пожелавших ехать за императором и потому отлучённых от придворных милостей вельмож. Ремесленные кварталы, в которых живут и работают одни из самых лучших мастеров Империи. Целые улицы, обжитые творческими людьми: поэтами, живописцами, певцами и музыкантами. И самое главное, Академия, собравшая в своих стенах большинство талантливых учителей, способных почти любого провинциального невежду научить высокому искусству обращения с магией.

Мы все учились в Академии: и я, и тоймены. Правда, не в том Крыле, куда втайне мечтает попасть каждый, не в Крыле Владеющих. Мы учились в Крыле Пользующих, там, куда направляются отсеянные во время главного отбора несчастные. Впрочем, можно ли называть несчастным тех, кого признали годными для работы с черновыми заготовками? Это не меньший труд, чем складывать заклинания прямо из потоков Силы, а уж осваивать его... Врагу такого удовольствия не пожелаешь. Зато по окончании обучения тебя охотно возьмут в любую управу, потому что помимо возможности обращения с магией ты умеешь себя вести с влиятельными господами, знаешь счёт, можешь грамотно составлять письма и обладаешь поистине нечеловеческим терпением.

Каждый из нас если и витал в облаках в отношении своих талантов, то к моменту получения диплома Академии уж точно представлял пределы возможностей. Я, к примеру, лишился иллюзий ещё на четвёртом году обучения, когда понял, что даже среди отсеянных не блещу умом. Конечно, принимать к сведению собственную ограниченность было трудно. Болезненно. Мучительно. По всякому было. Но раз оказался уже не первый, а второй, и всё прошло проще. Я сказал себе: «Не годишься на большее? Довольствуйся малым. И постарайся быть достойным того места, которое занимаешь». Подозреваю, Дарис и Ксантер тоже испытали нечто подобное. А может, и не испытали, а сразу были готовы к тому, что получили. Может быть. Но кому из нас не хочется быть кем-то лучшим и более значимым, чем выходит на самом деле? Очень хочется. Хочется, но не получается, и мы рано или поздно приходим к выводу: надо держаться за то, что имеешь, а не собирать решетом дождевые капли.

Поэтому, наверное, мы трое и работаем у Гоира. Хотим доказать, что можем приносить пользу даже с нашими невеликими талантами. Хотя бы пользу самим себе, если всему остальному миру наши старания не важны. Работаем, не перетруждаясь, но и особо не отлынивая. Притираемся друг к другу... Точнее, уже притёрлись так сильно, что не представляем службы порознь. Вроде и общего у нас мало, но тех тоненьких струн, что звенят в едином ритме, хватило. Забавно? Я скажу: страшно. Когда привязываешься даже не к клочку мира, а к человеку, очень трудно избавиться от такой связи. Невозможно.

И вот теперь что-то изменится. В какую сторону? Хуже вряд ли будет: меньшее жалованье, чем нам платится, попросту не вообразить. Но перемены такая мерзкая штука, которую тягостно и ждать, и принимать, и переживать. Не люблю перемены. Ненавижу. Но если новый ллаван окажется щедрее старого... Засуну свою гордость и прочие чувства подальше, потому что помимо высоких материй есть ещё и ежедневная потребность кушать, пить, отдыхать и получать удовольствие. А все перечисленные действа успешнее производятся при наличии денег, не правда ли?.

Нить вторая.

Плавный ток реки

Рвётся первым порогом.

Сойти на берег?

– Heve Дьясен, как новый ллаван, желает лично познакомиться с каждым из вас. Heve Тэйлен, Вы, как старший по чину, наверное, побеседуете первым?

Салим прямо-таки истекал медовым сиропом любезности, приглашая меня в кабинет. Кабинет ллавана. Вскрыли замок? Скорые ребята, ничего не скажешь. И право имеют: печать Головной управы вкупе с личной подписью тамошнего начальника заявляет о правах пришлецов ясно и громко. Хотя могли бы подождать возвращения Гоира, потому что не по-людски как-то распоряжаться в чужом кабинете и рыться в личных вещах. А вернуться наш временно отстранённый собирался дня через три, в начале следующей ювеки, следовательно, нет никакой нужды торопиться и вести себя, как хозяева, тем более, во время проведения служебного следствия.

Дьясен, всё такой же замороженный, с немигающими глазами и обвисшими щеками сидел по одну сторону от стола, живчик уселся по другую. Стул, предназначавшийся мне, был поставлен аккурат напротив окна, за которым вовсю светило осеннее солнышко, уже не горячее, но по-прежнему ослепляющее. Прямо мне в рожу светило, заставляя щуриться, вертеть головой, и мешая рассматривать моих собеседников. Или допросчиков? Второе стало совсем похоже на правду, когда Салим (при полностью одобрительном молчании временно нового ллавана) начал интересоваться, где и как я живу. Но сначала Дьясен всё же задал вопрос. Один. Самый существенный, по всей видимости.

– Расскажите, чем занимается управа?

– Претворяет в жизнь мудрые и дальновидные повеления Его Императорского Величества. Описывает средоточия ортисов, heve.

– Что-что?

Я почувствовал, что мои глаза наперекор бьющему в них свету расширяются. Назначен управлять, а сам не знает простейших вещей о вверенной ему управе? Экая странность.

– Средоточения магических ортисов в границах поселений. Мы запрашиваем у городских управ необходимые сведения, собираем их воедино, изучаем, производим расчёты и...

– Да-да, – перебил меня Салим и небрежно кивнул, казалось бы, старшему по чину: – Считают, расписывают. Это сейчас не существенно.

Это и несущественно? Наша основная работа не интересует наших новых начальников? Всё удивительнее и удивительнее. А что же их интересует?

Ответ на свой вопрос я узнал спустя вдох, когда живчик спросил:

– Какую договорённость вы сейчас выполняете?

– Никакой.

– Как это?

– Добиваем остатки по уже завершённым. Знаете, в одном месте не ту букву напишешь, в другом... Всегда есть, что исправить.

– Я правильно понимаю: сейчас у вас нет никакой работы? – Уточнил Салим, не скрывая возникшего азарта.

– Никакой.

– Так зачем вы ходите на службу?

– Я же сказал: исправляем огрехи. Ждём новых договорённостей. И ждём, когда из Меннасы поступит наше жалованье.

– А разве оно вам не выплачивается?

– Да месяца четыре сидим без жалованья.

Я стараюсь никогда и никому не лгать, ни без нужды, ни по ней. И в особенности, не лгать серьёзным людям, потому что в случае допроса в местах не столь уютных, как наша управа, попросту не смогу повторить свою ложь от начала и до конца, не ошибаясь. Можно, конечно, заучить вымысел, но зачем тратить силы и время, если проще говорить правду? Тем более, чёрные глаза Салима правде-то как раз и не верят.

Ну да, жалованья не было. Но Гоир вёл дела не только через Имперский монетный дом, и кое-что нам всё же перепало. Крохи, разумеется, но с голоду пока не померли.

– И как же вы живёте всё это время?

Пожимаю плечами:

– Так и живём.

– Нэйвос не самый дешёвый для проживания город, – ехидно протянул Салим.

– Это точно!

– Откуда же берёте деньги?

На этот вопрос можно было и не отвечать, а принять оскорблённую позу и заявить что-то вроде: «не ваше дело». Но если пришлецы – ребята расторопные (а так пока и выходит), им ничего не стоит узнать то, что и так общеизвестно. Зачем же заставлять людей тратить время, а заодно вызывать к себе лишние подозрения?

– Мне помогают родственники.

– А кто они?

Судя по интересу к вещам, совершенно не относящимся к работе управы, живчик и лупоглазая молчащая рыба по имени Дьясен, работать не собираются: эта простая мысль промелькнула и унеслась прочь, затерявшись среди просторов пустого сознания, чтобы вернуться позже более уверенной и обдуманной.

– Моя матушка служит в поместье вблизи Энхейма. Отец умер, но был ветераном Болотной войны, и за него Империя платит пенсию вдове и детям. Перебиваемся кое-как в надежде на лучшее.

– О да, конечно! – Салим сел на любимого конька, которым изрядно утомил нас ещё вчера. – Но надеяться мало, нужно ещё и приложить усилия для исполнения надежд. Мы всё здесь изменим, наладим и улучшим! Вы ведь согласны работать с нами?

И вот тут я совершил единственную, как потом понял, глупость, навсегда закрывшую мне путь к сближению с пришлецами. Ответил:

– Я согласен работать.

И сделал многозначительную паузу после слова «работать». Паузу, не предполагающую продолжения фразы.

Салим сделал вид, что не заметил намёка, и завёл знакомую песню:

– Вы же понимаете, что всё это... – широкий жест, обводящий кабинет. – Всё это убого и совершенно не соответствует тому положению, которое должна занимать управа. Мы всё изменим. У вас будут достойные места для работы, порядок во всём, вы будете вовремя приходить и уходить из управы, будете...

Я начал кивать, тщетно борясь с улыбкой. Порядок – это хорошо. Порядок – это приятно. Порядок... Это порядок. Но я твёрдо усвоил один закон: в любом, даже самом упорядоченном предмете, есть зерно Хаоса, которое непременно прорастёт. И хуже всего, когда это зёрнышко таится и ждёт своего часа в чьей-то душе. А двое человек, сидящих передо мной, уже давно и тщательно взлелеяли пробившийся сквозь почву порядка росток.

Что они мне обещают? Воинскую дисциплину? Полное подчинение с моей стороны и снисходительное принятие покорности со своей? Завидное будущее, ничего не скажешь. Нет, я согласен и шагать по плацу, но... На каких условиях?

– Вот вы где живёте?

– В Килийском квартале.

– Но это же так далеко! А мы подберём для управы новое место, удобное для всех...

И так далее, и тому подобное. Я едва удержался от зевка. А думал, что выспался... Или эти речи меня усыпляют?

– Вы же согласны?

– Да. Работать согласен. Только хотелось бы кое-что прояснить.

Живчик и Дьясен насторожились, но всё ещё поддавалось исправлению, если бы не мой болтливый язык, вопросивший:

– Какие блага кроме означенных мы получим?

Салим замолчал. Дьясен, так и не проронивший ни слова, не изменил манере своего поведения, оставшись нем, как рыба. А я терпеливо ждал ответа.

Неважно, в каком месте ты работаешь: в близком к дому, удобном, с коврами, мягкими креслами, суровой дисциплиной или чем-то ещё. Важно, сколько денег за свою работу ты получаешь. Не зарабатываешь, о нет: зарабатываем мы, как правило, гораздо больше суммы, вписанной в распоряжение о выплате жалованья, потому что управе и её ллавану нужно жить и жить припеваючи: на другое они не согласны. Так вот, если количество монет, которое тебе отсыпают каждую ювеку (в идеале, разумеется, а на деле – не чаще, чем раз в месяц), тебя не устраивает, ковры, кресла и зеркала не помогут. Ты просто уйдёшь искать более доходное место.

Скажете, противоречу себе? Сам сижу и жду погоды у давно покрытого льдом моря, а других учу премудрости жить? Ну да, учить-то проще. Но я остаюсь в управе совсем по другим мотивам, о которых тоже следует сказать несколько слов.

Есть не только место. Есть ещё и люди. Мы редко подпускаем другого человека на расстояние, достаточное для возникновения дружбы. Но если уж подпустили... Остаётся принять случившееся, как должное, и не бороться с последствиями. Дарис, Ксантер и я – не то, чтобы близкие друзья, но даже три дня отдохновения на каждой ювеке заставляют нас скучать. Друг по другу. Эта привязанность не будет вечной, потому что в мире ничто не вечно, кроме его самого, но пока она существует... Лично я не хочу её уничтожать. Полагаю, и тоймены – тоже. А ещё... Ещё нам нравится наша работа. Мы плохо понимаем, но чувствуем её значимость, пусть не нынешнюю, а будущую. Чувствуем чем-то в глубине души, за гранью осмысленного и осознанного...

Ответа я так и не получил. Улыбнулся, когда Салим, что-то пролепетавший на излюбленную тему «всё будет замечательно, но не для вас», попросил пригласить для беседы следующего по списку работника, откланялся и отправился исполнять просьбу.

***

Ксантера и Дариса спрашивали примерно о тех же вещах, что и меня. Но если первого Салим ещё увещевал, расписывая волшебное будущее, то на втором порядком устал и разозлился, когда услышал, какое жалованье старший тоймен желает получать. Сумма, кстати, была не слишком большая по меркам Нэйвоса, но почему-то разозлила живчика и повеселила нас, когда мы, в очередной раз дождавшись ухода пришлецов, обосновались в кабинете тойменов.

Вообще, если бы Дариса не существовало, его следовало бы придумать. Внешне угрюмый и мрачный, откровенно говоря, совершенно не располагающий к себе, старший тоймен при близком рассмотрении оказывался человеком весёлым, азартным, простым и тёплым в общении. В противоположность Ксантеру, который в первые дни знакомства вёл себя несколько заискивающе и только потом проявил в полной мере свой упрямый, стойкий и задорный нрав. Два совершенно разных человека и два друга. Я стою в нашей компании особняком: вроде и вместе, а всё же не до конца. Наверное, из-за того, что в силу прожитых лет и событий больше всего подхожу под определение «зануда». Правда, если принять во внимание, что тоймены стали всё чаще и чаще приглашать меня к своим развлечениям, лёд тронулся и на моей реке. Значит, не всё потеряно. Я ещё могу рассчитывать быть принятым в общество... Могу. И из-за каких-то денежно-политических игр такое светлое будущее грозит рассыпаться прахом!

– И что теперь будет?

Этот вопрос занимал всех троих, но со вчерашнего дня первенство по количеству произнесений означенной фразы уверенно держал Дарис.

Я помолчал, нервно потирая пальцами шершавую столешницу, а потом, решившись доверить словам мучавшие меня мысли, сказал:

– Они не собираются работать.

– Почему ты так думаешь?

– Очень просто: они понятия не имеют, чем мы занимаемся.

Ксантер сдвинул светлые брови и согласно кивнул:

– Похоже на то. Меня тоже спрашивали о делах управы, а когда я начал рассказывать, не стали слушать.

– Разумеется! Их интересовали только сами договорённости, а не способ их исполнения.

Дарис хмыкнул:

– Ну, меня и спрашивать не стали.

Ксантер шутливо взмахнул руками:

– А ты бы ещё большее жалованье запросил!

– Разве двадцать лоев – непомерно много?

– Для этих уродов? Похоже на то.

– Они не понимают смысла нашей работы, и это самое плохое.

Тоймены посмотрели на меня, недоумённо переглянулись и пустились в обсуждения впечатлений от пришлецов. Я изредка поддакивал и даже высказывал своё мнение по отдельным вопросам, но мысли занимало совсем другое.

Зачем?

С давних времён известна одна простая истина: в основе всех происходящих событий лежит стремление к получению выгоды, причём оная почти всегда сводится к своему денежному воплощению. А уж когда речь заходит о смене власти, можно не сомневаться: кто-то хочет поделить медвежью шкуру по собственному разумению. Причин сомневаться в мудрости предков нет и не было, но какой прок меннасской управе в том, чтобы назначить своих ставленников в Нэйвосе?

Доходов наша управа не приносила. То есть, приносила, но вовсе не в том объёме, который мог бы показаться привлекательным: на жизнь хватало, причём одному человеку – нашему ллавану, но и только. А уж мечтать о том, чтобы скопить деньжат, прикупить землицы и построить в одном из предместий свой маленький домишко, никто из нас даже не пробовал. Конечно, в глубине души иногда что-то пыталось грезиться, но мы вовремя себя одёргивали и загоняли глупую надежду ещё дальше, чем она была изначально.

Итак, никаких особых денег. Тогда в чём выгода? Может быть, зайти с другой стороны? Оттолкнуться от смысла нашей работы? Попробую.

Мы описываем средоточения магических ортисов в границах больших и малых поселений. Звучит красиво, но понятно не всем, а уж что кроется под длинным названием, и вовсе знают лишь избранные. Вот новый ллаван, к примеру, словно первый раз услышал...

Введение описаний средоточений в перечень бумаг, необходимых каждому поселению для вхождения в Регистр[10], далось нелегко: более семнадцати лет назад пороги имперских вельмож начал обивать ещё наставник Гоира, узревший в составлении списка магичащих лоботрясов немалую выгоду. В частности, для императорской казны. Издавна повелось, что чародеи селились на отшибе, за границами деревень и городов, стараясь тем самым уберечь свои секреты от разглашения, и, что немаловажно, добившись желаемого. Секреты остались секретами, однако... В каждой хорошей новости всегда слышится эхо дурной, верно? Вот и у гордого одиночества оказались свои недостатки: обосновываться в городских стенах магу оказалось крайне трудно. Во-первых, сказывалось извечное недоверие простых людей к одарённым, и недоверие это временами перерастало во вражду, доводящую до смертоубийств. И скажите, какой уважающий себя и заботящийся о процветании своего хозяйства городской глава допустит мага в город, если знает, что больше половины горожан магичества на дух не переносят? Конечно, не преминут воспользоваться в случае необходимости услугами одного из «носящих мантию», но при этом будут сплёвывать в сторону всякий раз, как встретят на улице. И хорошо, если только сплёвывать... Маги могут постоять за себя, сомнений нет. Но помимо возможности есть и ограничения, из которых неспешно вытекает причина вторая.

Сила, пронизывающая каждую точку окружающего пространства. Для своих действ волшебствующие ортисы нуждаются в потоках Силы определённой густоты, а мест, где соблюдаются все условия, потребные для успешного и скорого чародейства, оказалось не так уж и много. Колдовать можно везде. Теоретически, потому что Сфера Силы не имеет пустых фрагментов. Но в отличие от той же воды, течения Силы не имеют чётких границ, всё же оказываются неравномерны: где-то они гуще и стремительнее, а где-то еле-еле доступны к обнаружению. В частности, чтобы сотворить такое простое заклинание, как freurgh – любимый всеми боевыми магами управляемый сгусток негасимого обычными средствами пламени, в «удачном» месте потребуются считанные мгновения и один щелчок пальцами, а в «неудачном» – неделя ожидания и изнуряющих пассов. Маги умеют чувствовать такие места, это заложено в их природе. Но оказалось, что обычные, ничем особенным не одарённые люди тоже способны определить, в каких землях Сила течёт бурно, а в каких – едва теплится. Кстати сказать, не всегда плотность Сферы находит проявление в видимом глазу мире: непригодное для чародейства место может выглядеть вполне аппетитно и заманчиво. Но как ни странно, в таких местах людских поселений не возникает: люди упрямо прутся туда, где помимо всего прочего удобно колдовать. А поскольку магов всегда было немного, да они к тому же чурались общества, нет ничего удивительно в том, что все так называемые «источники» – условно очерченные территории, в пределах которых потоки Силы гуще – оказались занятыми.

И что получилось? Все мало-мальски крупные поселения подмяли под себя земли, на которых можно творить волшбу. И маги встали перед проблемой: попасть поближе к «источникам». Во вновь строящихся городах, таких, как Нэйвос, самые умные из чародейского сословия приложили все силы, чтобы проникнуть за городские стены, и им это удалось сделать. Подкупом вышестоящих офицеров Городской стражи, а то и обоюдовыгодным сговором с кем-нибудь из знати, но в северной столице, к примеру, образовались несколько потомственных ортисов, хозяева которых передавали своё искусство и своё право на жительство от отца к сыну и от матери к дочери. Со старыми поселениями дело обстояло сложнее: проникнуть туда и стать одним из полноправных жителей магу было практически невозможно. Разве что, наняться на военную службу, потому что для охраны поселений охотно привлекали и одарённых. Но какой чародей в здравом уме поклянётся под присягой применять свои способности только на благо охраняемой им территории? А как же собственная выгода? И вот тогда маги стали искать другой способ погреть руки на «источниках».

Наставник Гоира, увлечённый своими теориями (и, как говорят, сошедший от них с ума), не видел дурного в том, чтобы пустить магов в города. Более того, он даже обосновал необходимость такого шага, благо к тому времени в обиход уже широко вошли наборные нити и «капли», позволяющие плести заклинания даже полуодарённому.

Кто такие полуодарённые? Те, что застыли посерёдке между обычными людьми и прирождёнными магами. Первые не смогут самостоятельно сотворить ни малейшего заклинания. Да что там говорить, даже активировать подготовленное, и то неспособны! Последние могут фактически «из ничего» получить многое, если обстановка и стечение обстоятельств позволяют. И тех, и других не так уж много: примерно по четверти от общего количества душ, живущих на свете (правда, даже в «магической четверти» распределение дара происходит не поровну, и в реальности на каждую сотню людей в лучшем случае приходится парочка магов в истинном смысле этого слова). А ещё две четверти составляют полуодарённые, те, кто может волшебствовать, но не свободен в своих действиях.

Настоящий природный маг не нуждается почти ни в каких предметах, чтобы творить волшбу, потому что строение его тела и сознания позволяют напрямую обращаться к Сфере Силы, черпать из потоков и видоизменять изначальное. Полуодарённый потоков толком не видит, нащупывает их с величайшим трудом, а уж хоть что-то слепить из чистой Силы и не мечтает. Зато ему подвластно другое. Работа с taites, «каплями».

Впервые «капли» появились в лаборатории чародея, ищущего способ запасти немножко Силы на неопределённое время. Как именно он извлекал из Потока и сгущал горсти Силы, доподлинно неизвестно. Важно то, что ему удалось. Но несколько позже чародей с удивлением обнаружил, что полученные шаровидные камешки обладают, так сказать, норовом, и если располагать их рядом друг с другом в определённой последовательности, они сами по себе образуют чары, потому что несут в себе повторяющиеся фрагменты волшбы. Всего разновидностей таких фрагментов насчитывается около двух десятков, но и этого количества хватает на то, чтобы создавать множество весьма сильных и тонких заклинаний. А дальше... Дальше, как говорится, потребовалось только умение. Для соединения были придуманы нити – гибкие, полупрозрачные волоски, на которые «капли» нанизывались, как бусы или бисер. Потом были разработаны правила плетения заклинаний и... Полуодарённые получили возможность стать на одну ступеньку ближе к одарённым. Конечно, создавать такие «капли» могут только маги, но именно эта причина и послужила тому, что города стали нуждаться в магических ортисах.

Итак, с одной стороны – страх и недоверие, с другой – жесточайшая необходимость. Что победило? Деньги, разумеется. Магам было дозволено селиться в городах и платить соответствующие подати в казну. А чтобы городские главы и прочие жители не артачились, поселение, принимающее у себя ортисы, удостаивалось чести быть занесённым в Регистр, получая определённые поблажки в уплате налогов, привилегию содержать (а следовательно, время от времени применять по своему усмотрению) подразделения имперской армии, а также возможность пользоваться благами магии за счёт полуодарённых ремесленников. Таких, например, как я.

Так вот, наставник Гоира разглядел во всём происходящем двойную выгоду: с одной стороны, брать деньги с городов на составление списка и определение мест расположения ортисов, а с другой стороны – получать мзду от самих магов за возможность попасть в «средоточение». А поскольку городам, в целях поощрения, на указанные бумаги выделялись средства из имперской казны, то и городские чиновники, в свою очередь, успешно наживались на «заботе о благе горожан». В общем, выгода полная и всеобщая. Если сумеешь договориться.

Наш ллаван договариваться умел хорошо только в свою пользу, поэтому заказами управу не баловали: так, пару-тройку средоточений накропаем, тем и живём. Да и городки попадались всё больше мелкие, потому что чем крупнее лодка, тем тяжелее её раскачать. Оставалась, конечно, надежда до конца жизни получить заказ от какого-нибудь крупного города... хоть от того же Нэйвоса, но надежда весьма призрачная. Впрочем, мы могли бы прожить и на мелких поселениях, вот только доходы получаются не шибкие. А раз так, зачем Меннасе захватывать власть в нашей управе?

Намечаются большие взятки за вхождение в средоточение? Всё может быть. Но с нами делиться никто не будет, а значит, смена ллавана ничего хорошего не принесёт: лучше уж свой, плохонький, но знакомый. А если станет совсем невмоготу, буду искать место в другой управе. Или уеду к матери, в Энхейм. Вдруг окрестным деревенькам нужен грамотный писарь? И мне работа будет, и родственникам успокоение.

Что я теряю? Ничего. На самый крайний случай имеется ещё один выход. Правда, воспользовавшись им, не смогу себя простить, но... Гордость – не лучший попутчик на дороге выживания, верно?

***

Последнее трёхдневье ювеки издавна предписывалось к проведению в отдохновении. «Три дня – служение миру, три дня – служение богам, три дня – служение себе». Мудры были предки, ой как мудры! Понимали: если человеку не перепадёт от общих щедрот, то и мир, и боги недосчитаются верных слуг. Правда, с течением времени служение богам отошло в тень, уступив своё трёхдневье миру, но произошло это только потому, что если в древности каждый человек был сам себе жрецом и проповедником божьей воли, то теперь этим занимался обособленный клан, свято хранящий в неприкосновенности свои устои и не допускающий к таинствам посторонних. И правильно: нечего тратить время на то, чем в совершенстве всё равно не владеешь. Пусть богов умасливают те, кто это умеет, а наше дело – положить на алтарь несколько монет. Лучше, конечно, золотых, на крайний случай, серебряных: увидев медь, алтарный служка кривится так, что можно сразу хоронить надежду заручиться божьей помощью...

Последнее трёхдневье ювеки я отдыхал, как и большинство горожан. Конечно, лавочники не знают покоя ни дня в году, но те же ремесленники и работники управ указом Его Императорского Величества века эдак два назад были освобождены от надобности всю ювеку проводить в служении. Именно по этой причине, кстати, мне и не хотелось возвращаться в деревню: там работа не переводится круглый год, а я не то чтобы лентяй, но трудиться в поте лица особого желания не испытываю. Хотя ма была бы счастлива... Наверное. Может быть.

Пьюп истошно заверещал, как только подошло время пробуждения и, соответственно, кормления: обычно я относил его в другую комнату и плотно прикрывал дверь, но вчера забыл это сделать, потому и подскочил, как ошпаренный, когда над ухом раздалось пронзительное «тр-р-р-р-р-ра-а-а-а-а-н-н-н-н-н». Пришлось продирать глаза, шарить в осенних сумерках по столу в поисках блюдечка с беловатыми зёрнышками и сыпать их в чашу с водой, где заходился истошным (и, как мне иногда казалось, злорадным) криком пьюп.

Занятное создание, кстати: эдакий мешочек и внешне, и своим поведением похожий на волынку. Только если инструментом управляют человеческое дыхание и человеческие руки, то пьюп – зверь живой и совершенно самостоятельно издаёт звуки. Разные. Каким обучен, потому что в природе он в основном сипит и сопит, но поддаётся дрессировке и способен запоминать и исполнять мелодии любой сложности. А некоторые пьюпы, те, по спинке которых идёт зигзагообразный узор, могут говорить почти что человеческим голосом. Правда, лишь заученные фразы, но мне большего и не надо: Гебар присылает их парой – «музыканта» и «певца», возлагая на мои хрупкие плечи тяготы по созданию дуэта, потому что издавать звуки пьюпы начинают либо когда их кормят, либо наоборот. Вот мой побудочный пьюп, к примеру, натаскан на пение в определённое время суток – когда его приучали к кормлению. Теперь орёт, как недорезаный, стоит только пробить семи часам утра, и успокаивается, лишь получив порцию кормёжки. А пьюпы Гебара начинают музицировать, напротив, только приняв пищу. Следовательно, если необходимо слаженное «исполнение», следует кормить обоих одновременно... Получается не с первого раза. Особенно у такого криворукого, как я.

Но, слава богам, пьюп угомонился, завтрак прошёл в торжественной, хоть и несколько мрачноватой тишине (а что делать, живу один во всём доме), и передо мной встал вопрос: чем занять свободное время? Стирка белья и уборка показались занятиями не слишком приятными, особенно в первый день отдохновения, посему было решено отправиться в Письмоводческую управу – проверить, нет ли весточек от Гебара, а потом прикупить новых перьев и бумаги.

***

Неизвестно, сколько времени требовалось бы чиновникам для рассылки по всем городам и весям императорских повелений, если бы природа (а может, безумные опыты какого-то мага или каприз богов: споры до сих пор ведутся) не подарила нашему миру такую приятную мелочь, как Паутина. Правда, в отличие от Сферы Силы, доступной к магическому осязанию в любой точке пространства, Паутина снисходила да общения с людьми только в определённых местах – входах и выходах, работающих, кстати, не одновременно в обе стороны. Но обо всём по порядку.

Как и все значимые открытия, первое столкновение с шалостями Паутины произошло случайно: кто-то забыл на столе листок бумаги. И так случилось, что в нескольких пядях от этого листка начиналась одна из ниточек Паутины. А надо сказать, что изначально все они являются входами, поэтому не было ничего удивительного, когда сквозняк подтолкнул бумагу к ниточке, и листок втянулся в голодную пасть. Разумеется, пропажу искали, и нерадивая служанка была строго наказана за свою рассеянность, но... Каково же было всеобщее удивление, когда искомый листок обнаружился за несколько десятков миль от прежнего места пребывания, в целости и сохранности, по счастливой случайности тоже попав на стол, а не, скажем, в ясли с кормом для свиней. Нашедший оказался человеком грамотным, прочёл, о чём говорилось в нечаянном «письме» и отправился к его владельцу (чьё имя и место нахождения совершенно случайно также было указано на листке), вернуть потерянное. Над произошедшим чудом охали и ахали, но не только. Нашлись люди, сложившие два факта воедино, и решившие повторить опыт. Опыт удался. Потом были привлечены маги, установившие принципы обнаружения «пастей» и пошло-поехало: всего несколько десятков лет потребовалось на то, чтобы оплести Паутиной всю Империю. Точнее, Паутина существовала и ранее, но теперь каждая её ниточка состояла на строгом учёте. А когда появился способ заранее устанавливать место назначения, жизнь и вовсе стала сказочной: пишешь письмо, идёшь в Письмоводческую управу, указываешь, кому и куда нужно доставить послание, и можешь смело ждать скорого ответа от осчастливленного вниманием родича или соратника.

Я в своей Письмоводческой управе был частым посетителем, и завидев меня, пожилая женщина, принимающая и выдающая послания, начинала привычно вздыхать и хмуриться, потому что Гебар вместе с текстами норовил присылать мне и пьюпов. Любопытное свойство Паутины, кстати: живых существ она не переносила, если только те не были полностью окружены жидкостью. Понятно, человека так далеко не отправишь: захлебнётся или задохнётся, если даже дать ему с собой мех с воздухом, потому что путешествия по незримым ниточкам – вещь непредсказуемая (бывали случаи, письма блуждали не один десяток дней). А вот такая мелочь, как пьюп – пожалуйста! Но эти малыши воспринимали свою пересылку довольно болезненно и сразу по прибытии начинали оглашать управу заунывными жалобами, а чтобы успокоиться, им требовалось не меньше часа. Поэтому меня служки управы попросту ненавидели: других сумасшедших, получающих «говорящие», а точнее, орущие послания, пожалуй, не было и во всём городе, потому что секретные сведения передавались по засекреченным должным образом ниточкам, а обычным горожанам крайне редко требовалось услышать голос того, кто находится на расстоянии.

– Светлого дня, hevary! Есть что-нибудь для меня?

Я старался улыбаться как можно приветливее, но краснолицая Канта не оценила моей доброй воли и привычно огрызнулась:

– Привела нелёгкая... Есть, как не быть! И вот, что я скажу, heve Тэйлен: вы бы на другую управу свои посылки получали, а то у меня голова скоро расколется от ваших говорунов!

– Я подумаю над вашим предложением, hevary. Обещаю со всей серьёзностью: подумаю. Так есть что-нибудь?

Она грозно нахмурилась, сверкнула очами и поплелась в хранилище, не предпринимая ни единой попытки спровадить меня поскорее. Наверное, желала помучить вынужденным ожиданием.

Я вздохнул. Можно, конечно, поменять управу, но эта – ближайшая к дому, а следующая расположена милях в трёх, к тому же, не по пути никуда, и проходить такое расстояние почти каждый день в добавление к семи с половиной милям до службы и стольким же – обратно... Нет, на такой подвиг не способен. Конечно, продолжительные прогулки не дают заплыть жирком, но с другой стороны, в сгущающихся сумерках, да по малолюдным улицам... Страшновато что-то. Хоть и обзавёлся некоторыми средствами для защиты, а всё равно: бережёного и боги своей заботой не оставляют. Можно, разумеется, договориться о доставке посылок прямо к дому, но это стоит денег. Которые можно сберечь, если нагрузить трудом собственные ноги.

Пока я разрывался между желанием доставить приятное уважаемой женщине и нежеланием рисковать собственной жизнью и кошельком, Канта вернулась из хранилища, и слава богам, только с бумажными свитками. Значит, на сегодняшний день Гебар ещё не разродился новой музыкой. Какое счастье! Нет, мне нравится подбирать слова к заданному ритму, более того, у меня это очень неплохо получается, но право, порой мой знакомый переходит все и всяческие пределы.

– Вот, получите.

Свитки были нелюбезно шмякнуты на стойку. Я расписался в книге получателей, удостоверив, что послания были переданы из рук в руки и без повреждённых печатей, потом присел на скамью в уголке, к явственному неудовольствию служки, но отказать в возможности прочтения писем сразу же в управе мне не могли: вдруг понадобится срочный ответ? А права отправителей и получателей соблюдались имперскими законами строго. Собственно, только по этой причине служки-письмоводители не распоясались до конца: из-за угрозы быть выгнанными взашей из тёплого местечка.

Кто же мне пишет? О, узнаю печать: славный город Андасар. Значит, и сегодня Гебар не оставил меня своим вниманием. Что ж, почитаем.

«Дорогой друг! Как движутся дела с переводом последней песни? Прошло уже больше двух ювек, а ты всё не подаёшь мне вестей. Если время и другие обстоятельства не позволяют, только скажи, и я запасусь терпением.»

Ну да, запасётся, это он умеет. На ювеку-другую его хватит, а потом всё начнётся сначала. И всё же, не могу отказать. Хотел бы, но не могу. Дурацкая черта характера. Надо было бы выработать в себе твёрдость и непримиримость, но жизнь настояла на своём и перекопала поле моей души так, как пожелала. Пожелала, видно, в тяжёлом похмелье и расстроенных чувствах, потому что... А, и боги с ней.

«Хочу тебя порадовать: мне наконец-то удалось заполучить тексты одного из „Венков“, а скоро раздобуду и музыканта для обучения пьюпов. Представь себе, первый настоящий „Венок“! Надеюсь на твою помощь с подготовкой текстов. Желаю всех благ, Гебар.»

После таких чудных новостей руки опускаются сами собой. «Венок», говоришь? Для несведущих поясняю: эльфы в своей тяге к прекрасному иногда не останавливались на достигнутом, то бишь, на единичной песне, продолжая и развивая её тему в нескольких следующих, содержанием последней возвращаясь к исходной, получая таким образом замкнутый в кольцо смысла песенный ряд. Красиво, спорить не буду. Более того: переводить «венок» куда интереснее, чем бодаться с невесть откуда выдранной песенкой, потому что на твоих глазах... то есть, в твоих ушах звучит целая история с началом, действием и развязкой. Но если учесть, что в «венке» обычно не менее дюжины песен... Впору стонать и робко молиться, чтобы Гебар не успел получить в свои загребущие руки желаемое хотя бы до Зимника, иначе... Ну да, заброшу празднества и буду, как проклятый, дни напролёт просиживать в комнате, прикармливая пьюпов. Потому что обещал. Потому что не могу подвести. Потому что дурак.

Ладно, посмотрим второе и последнее из посланий. Печать... Энхейм? Уж не от матушки ли? Точно.

«Здравствуй, родной мой сынок! Пишу с любезной помощью Рави, младшего писаря при нашей городской управе. Помнишь его? Совсем взрослый стал, уж усы пробиваться начали. Передаёт тебе наилучшие пожелания и просит, буде возможность представится, прислать тех перьев, что ты передавал ему о прошлом годе, уж больно хорошие были. А пишу тебе, дабы сказать, что под Зимник приеду, привезу с собой твоих младших братьев: они так хотят праздник в большом городе посмотреть, что никакого сладу с ними, обормотами, нет. О деньгах и прочем не беспокойся: повелительница обо всём позаботилась, обещала аж целых двадцать лоев в подарок моим деткам. Малышам много-то не надо, так я всё тебе привезу, и ты уж сам распоряжайся. Тебе ведь деньги нужнее, совсем уж жених стал завидный, а всё один да один. Коли в городе пару не найти, так скажи: у нас в Энхейме девок много и работящих, и пригожих. Уж что я, своему сыну невесту не подберу? Только ты не молчи уж, а то вечно слова из тебя не вытянешь: вроде человек грамотный, писать да читать умеешь, а говоришь мало. Не серчай на меня, грешную: только о твоём счастье думаю, да о братьях твоих. Мне самой мало что от жизни нужно... Прощевай, сынок, скоро свидимся! Одевайся теплее, а то знаю я ваши каменные хоромы: в них только и делаешь, что сопливишься.»

Час от часу не легче. Приедет на Зимник со всей сворой непосед. Честно говоря, уж лучше бы я сам поехал в поместье: пусть бы сгребал снег и занимался прочими сельскими радостями, но зато отъелся бы и отоспался на свежем воздухе. Эх, мама, мама... Деньги привезёшь? И до каких пор я буду сидеть на твоей шее? Стыдоба неимоверная, но никак не получается выбиться в люди. Это мне должно тебе помогать и заботиться о младших братьях, а выходит всё наоборот. Повелительница обещала подарок на праздник? Ещё того хуже. Придётся всё же ехать в поместье и... иметь неприятный разговор. Если меня, конечно, удостоят сего разговора.

О чём ещё ма писала? Как я мог забыть?! О невесте. Вообще, с неё станется, с матери моей: притащит вместе с собой какую-нибудь селянку и женит меня. Силой. А сама будет смотреть на моё перекошенное лицо и рыдать. От счастья. Может, стоит попытаться опередить свадебные планы матушки и самому кого-то подыскать? Нет, только зря время потрачу. Не такой уж я завидный жених, как кое-кто обо мне думает. Совсем не завидный.

Ещё что-то было о перьях. Вспомнил: Рави понравился мой давешний подарок. Что ж, постараюсь угодить ему и в этот раз, чтобы у матушки всегда находилось, кому продиктовать письмо.

***

В лавке, торгующей принадлежностями для письма, оказывались и собственно услуги по составлению писем как во всевозможные управы, так и личных – возлюбленным, друзьям, родственникам. А поскольку и торговали, и писали одни и те же люди, иногда приходилось подолгу ждать, чтобы всего-навсего приобрести склянку чернил и пяток перьев.

Мне обычно везло нарваться на длинную очередь, повезло и сегодня: передо мной оказались двое мужчин в летах, ведущих неторопливую беседу. О чём могут говорить два умудрённых жизнью человека? Конечно о делах государственных. Жители Нэйвоса не упускали случая обсудить в дружеской беседе поступки правящего на нынешний день императора, причём больше внимания, как и положено, уделяли его промахам, а не достижениям, что весьма верно: хорошие дела никогда не запоминаются потомками, потому как детей за доброту отцов хвалить не будут, а вот за грехи... И не докажешь, что не можешь отвечать по старым счетам хотя бы потому, что тебя в момент появления долга и на свете не было.

Риат, давно знакомый со мной писарь, заметив меня, подмигнул и знаком попросил подождать, пока освободится. Я кивнул в ответ, присел на лавку рядом со степенными горожанами и, дабы провести время с пользой, начал прислушиваться к их разговору, признаться, небезынтересному.

– Вот что я вам скажу, любезный, не бабье это дело – править, – важно заметил один из собеседников, седовласый мужчина с окладистой бородой, в накидке, подбитой коротко стриженым и неплохо сохранившимся, хоть и не новым мехом, из-под которой виднелись только носки щедро начищенных жиром сапог.

Второй – чисто выбритый, похожий на ллавана мелкой управы, качнул двойным подбородком, лежащим на плотно застёгнутом воротнике камзола из толстого лилового сукна:

– Бабье или нет, а никуда мы с вами не денемся, как крутиться ни будем: попадём под правление императрицы. Выбора-то нет, и не предвидится!

– Это верно, выбора нет: не везло старику с жёнами, ой не везло... А кто виноват? Сам же и виноват: нечего было брать южанок, изнеженных да капризных, которые зимы никогда не видели. Что, у нас на севере девиц мало? Да одна другой краше, а здоровые – кровь с молоком!

– Ну так последняя вроде и была с севера.

– Дочка Оргенсского правителя, что ли?

– Она самая. Наследница же ей как раз и рождена!

Седовласый подумал, потом одобрительно пожевал губами:

– И верно... Значит, правильно я говорю: с севера надо было невесту брать! А только что в том проку? Всё равно ведь, баба – она и есть баба. Растратит накопленное, а новое наживать не станет. По миру пойдём...

Я покачал головой, но осторожно, чтобы движение не заметили говорящие.

Баба, мужик... Какая разница? Дабы править, нужно совсем другое. Разумная голова. А на чьих плечах она вырастет, особого значения не имеет.

Могу понять, конечно, возражения женоненавистников: если вспомнить историю, Империя не слишком преуспевала под дланью правительниц. Чего стоит одна только Талосса Кровавая! Детям можно вместо страшных сказок на ночь рассказывать, как сия достойная женщина проводила свой досуг. И «Кровавой» называлась вовсе не из-за своей кровожадности или страсти к убийствам, просто в моменты известных женских недомоганий её разум заметно мутнел, и императрицей любой сколько-нибудь умелый мужчина вертел, как ему заблагорассудится. А поскольку «умелый» вовсе не означает «умный», дел было наделано много и разных. Впрочем, не хочу сказать о Талоссе ничего дурного: во время её нахождения на престоле Империя чувствовала себя вполне спокойно, потому что больше интересовалась очередными причудами своей властительницы, чем ведением войн. А уж как в это время приподнялись золотых дел мастера! До сих пор побрякушки, сделанные две сотни лет назад, по праву считаются верхом изысканности и роскоши.

А чем нас радовали мужчины? Бесконечной борьбой за главенство то друг с другом, то с соседями. Правда, и среди императоров попадались такие личности, что хоть смейся, хоть плачь. К примеру, взять Макува Беспечного. Сей достойный правитель отличался среди всех наихудшей памятью и наутро обычно не помнил, какие распоряжения отдавал ввечеру. Зато тут же придумывал новые, разумеется, никому ранее не ведомые и потому не исполненные. А что бывает за неисполнение императорских повелений? Правильно, наказание. Так что за время правления двор сильно поредел, и не только двор, но и вся Меннаса. Соответственно, развивать в таких условиях невозможно было ни ремёсла, ни магические искусства, ни искусства вообще. К чему я веду? А всё к тому же: и мужчины, и женщины бывают с придурью. Если судить совсем уж строго, придурь есть у каждого из нас, только у одних она способна приносить пользу, а у других – кличет беды. Говорят, можно ещё по положению звёзд в момент зачатия и рождения предсказать, каким путём пойдёт человек. Лгут? Утверждают истину? Не знаю. Наверное. Может быть.

– Прошу вас, heve, проходите!

Риат проводил клиентов в писарскую комнату, а сам вернулся и прошёл за стойку и открыл шкатулку с перьями.

– Тебе как обычно?

– Мне-то как обычно, но не только мне. Помнишь, на прошлый Зимник я брал у тебя вороньи перья?

Белесые брови писаря сложились растерянным домиком.

– Да, кажется, брал. И что?

– Это был подарок. И он пришёлся по вкусу. Мне бы ещё таких раздобыть.

Серые глаза затуманились размышлениями.

– Так-так, дай припомнить... Год назад под праздники товар нам поставлялся из северных предместий. Да, точно! А сейчас мы получаем перья с юга. Тебе подойдут только вороньи?

Я облокотился о стойку и в свою очередь задумался.

Чем Рави могли прельстить вороньи перья? Скорее всего, своим видом, потому как особых различий для письма нет. Если бы для рисования... Но насколько помню, наш деревенский писарь рисовать отродясь не умел и учиться не собирался. Значит, ему понравился иссиня-чёрный блеск. Что бы взять на замену?

– Слушай, перья нужны красивые. Может, есть селезнёвые?

Риат покачал белобрысой головой:

– Нет, все давно распродали. Но если нужны именно красивые...

Он нырнул куда-то, покопался и водрузил на стойку слегка запылённый ящик.

– Не подойдут?

На невзрачно сером шёлке обивки лесным пожаром полыхали ржаво-красные, с переходом в чёрное перья.

– Утка-огнянка, – почему-то шёпотом сообщил Риат. – Все с левого крыла, отборные.

– Сам собирал?

– Нет, конечно, зато сам чистил, сам резал и в песке грел. Можешь не сомневаться, отличные перья!

– Да верю я, верю... А почему шепчешь?

Писарь перегнулся через стойку, придвигаясь совсем близко:

– Потому что хозяину о них совсем не обязательно знать.

– А, сам приторговываешь! – Догадался я.

– Тс-с-с-с-с! – Риат приложил к губам палец. – Не выдашь, надеюсь?

– Я что, себе враг? А у кого тогда буду бумагу порченую покупать?

Это верно, вредить самому себе – последнее дело. Если вспомнить, сколько листов у меня уходит, чтобы перевести одну песню, стоит поддерживать с Риатом самые тесные и дружеские отношения. В трактир даже стоит пригласить, и не на кружку эля, а на целый кувшин.

– Кстати, есть сегодня что-нибудь?

– Как не быть!

Писарь достал из шкафа стопку листов, на каждом из которых было выведено от силы несколько слов.

– Мастер опять набрал молодых неумёх, а они только и делают, что портят... – Вздох искреннего сожаления плавно перешёл в извечное: – Тэйл, может, всё же решишься, а? У нас хорошо, денежно. А тебе проще простого работать будет, ты же пишешь, как поёшь!

Неудачное сравнение: петь я не умею. Ритм чувствую, но вот отобразить услышанное собственным голосом или движениями тела... Ни в какую, что весьма огорчительно. До слёз огорчительно.

– Я подумаю, Ри. Правда, подумаю.

– А я за тебя словечко всегда замолвлю! – Просиял обнадёженный писарь.

У белобрысого была своя выгода заманить меня в лавку: снять часть работы с себя. Корпеть над чужими письмами – незавидная доля, приводящая к ранней слепоте и согнутой крючком спине. Тот же Риат уже таскал на тонком носу вставленные в проволочную оправу увеличительные стекла, и я, признаться, не хотел повторять его судьбу. Правда, вполне возможно, моё зрение не смогло бы испортиться от пяти сотен писулек в год, ведь в своей управе пишу подчас не меньше, да ещё занимаюсь картами, а до сих пор сохранил вполне приемлемую зоркость. Зоркость, которой многие, может статься, даже завидуют.

– Хорошо, хорошо... А что тут стариканы болтали? Про императрицу? У нас же вроде император на троне?

Писарь посмотрел на меня с плохо скрытым чувством превосходства:

– Ты бы хоть немного по сторонам носом водил, Тэйл!

– А что случилось?

– Да ничего, кроме одного: император стареет, и скоро придёт день, когда он передаст скипетр своему наследнику. Точнее, наследнице, принцессе Мииссар.

Вот это новость. Не ожидал. И правда, стоит время от времени прислушиваться к сплетням на улицах.

– И что по этому поводу думают граждане Империи?

– А то ты не догадываешься! Восторга не испытывают, уж точно.

– Почему?

– Ну ты дурной, Тэйл! Она же – женщина!

Я позволил себе не согласиться:

– Если правильно помню лекции по истории государства, наследнице сейчас не может быть больше шестнадцати лет, так что она вряд ли женщина. Девушка, ещё поверю.

Риат укоризненно поджал губы:

– Не привязывайся к словам!

– Дело не в словах, а в том, что они обозначают. Или ещё точнее, в том, что мы под ними подразумеваем.

– Разве это не одно и то же?

– Ни в коем случае. Слово – лишь символ действия, события, состояния. Но нам выбирать, какие символы присвоить тому, что чувствуем.

Писарь шумно выдохнул:

– Кажется, понимаю, почему ты не хочешь здесь работать.

– И почему же?

– Тебя ни один клиент не выдержит!

Конечно, не выдержит. Потому что я не могу тупо писать под диктовку: если чувствую неблагостное изменение ритма или прочее нарушение порядка, стараюсь исправить положение. Но к сожалению, тот, кто не слышит этой мелодии, не приемлет моей искренней и бескорыстной помощи.

– Выдержит, не выдержит... Ладно, сколько просишь?

– За перо – по десять симов.

Я присвистнул: не самая низкая цена в Нэйвосе. Нарочно заломил, что ли? Обиделся на мои неуместные умствования? Вот сейчас возьму и посажу его в лужу! Тем более, после утреннего дождя их в прогибах мостовой предостаточно.

– Дай-ка опробовать.

– Не веришь, что хорошие?

А вот теперь писарь обиделся по-настоящему.

– Верю. Но как люди говорят? Доверяй и проверяй!

Риат презрительно фыркнул, но достал лист бумаги, предназначенный именно для проб: прочной, плотной и гладкой. Я наугад выбрал одно из перьев, макнул в бронзовую чернильницу и провёл первую линию.

Ну, стервец! Не врал: товар и впрямь, превосходный. Плавно веду руку, следя за чёрной каплей на кончике пера. Идеально, просто идеально! Даже жаль таким пользоваться, для моих-то каракулей. Вывожу на бумаге узор собственного имени: хоть и незатейливый, в исполнении замечательного инструмента он кажется изящнее, чем обычно.

От внимания писаря мой восторг ускользнуть не мог. Да я и не скрывал удовлетворения.

– Ну что, убедился? Хороший товар?

Выдерживаю паузу, но всё же признаю:

– Очень. И стоит тех денег, что ты просишь.

– Сколько возьмёшь?

Сколько? Надо подумать. Рави, думаю, хватит и пяти штук, потому что он, по моему скромному разумению, будет на них больше любоваться, чем использовать по назначению. Но, Хаос, Вечный и Нетленный! Я тоже люблю работать с красивыми вещами. Я тоже хочу такие перья. Хочу. Вот прямо сейчас и прямо здесь.

– Десяток.

Риат спустил увеличительные стёкла на нос и вытаращился:

– Да ты, никак, разбогател? Может, клад нашёл?

– Никаких кладов, просто... Упакуй мне десяток.

– Да их всего столько и есть. Знаешь... бери вместе с футляром.

– А за бумагу сколько должен?

– Четверть лоя.

– Отлично!

И что на меня нашло? Выложил лой с четвертью за сущую ерунду. Положим, и перья, и порченые листы нужны мне для собственных нужд, но не за такую же цену! Мог бы и подешевле взять. Мог бы... Наверное. Может быть. Но в конце концов, почему я не могу себя побаловать? Раз уж больше никто баловать не желает.

***

Килийский квартал начал строиться уже после того, как Герим заложил стены Внутреннего города, и поначалу там ютились лачуги селян и работников, которые и возводили первые дома в Нэйвосе. Потом, по мере заполнения Мраморного кольца – теперешнего центра северной столицы, постройки начали расползаться вширь, всё дальше и дальше, пока старые крепостные стены не остались позади. Так возник Внешний город, в свою очередь, тоже отгороженный от мира каменными укреплениями. Во Внешнем городе обосновалась большая часть мастерового люда и купечество, которое, заполучив за счёт торговли немалое количество денег, возомнило себя равным знати. Разумеется, истинному вельможе торговец не осмелился бы в лицо заявить о своём весе, измеряемом в сундуках золотых монет, а вельможа, конечно же, никогда не снизойдёт до признания равенства, которого нет и быть не может, но что мешает купцам в своём мирке поиграть в дворян? Да ничего не мешает. Так и появились на свет мэноры – обнесённые оградами участки земли, на которых посреди роскошных (по разумению хозяев) парков выросли не менее роскошные дома. Поэтому Нэйвос оказался разделён на две разных части не только крепостными стенами, но и чётким различием в сословиях.

Я тоже живу в мэноре. «Владение Келлос», так называются дом и сад, откуда ухожу и куда возвращаюсь каждый день. Но считаться владельцем не могу: мне разрешено лишь житие и пользование, не более. Подати в городскую управу платят за меня истинные владельцы, и это не может не радовать, потому что сумма слишком велика для моего кошелька. А вот чинить прохудившуюся крышу или расшатавшуюся мебель, покупать масло для дверных петель и воск для натирания полов, да ещё много всяких мелочей – это уже моё, родимое. Поэтому дом чистотой и порядком не блещет...

Я всегда хожу одной и той же дорогой, чтобы не тратить внимание на выбор маршрута, а отдавать силы более интересным занятиям. К примеру, рифмовке строчек очередной песни, которые почему-то лучше всего складываются друг с другом именно на ходу, а не когда сажусь за письменный стол. Но привычка к одному и тому же может сыграть злую шутку: например, если вы день за днём топчете брусчатку на Садовой улице, то ваши соседи прекрасно знают, где вас поджидать. Особенно для неприятных разговоров.

– Доброго дня, heve Тэйлен!

Круглая физиономия Галекса – успешного торговца шкурками пушных зверей и главы Совета Килийского квартала появилась перед моими глазами так внезапно, что я нервно вздрогнул.

– Есть минутка для разговора?

– Конечно, heve. Чем могу быть полезен?

Скучающий взгляд Галекса ясно показывал, что именно его обладатель думает насчёт моей полезности, но полные, слегка вывороченные наружу губы изогнулись в любезной улыбке:

– Вас не было на заседании Совета.

– Э... – Точно, не был, хотя приглашение лежит прямо посередине стола. И принесли этот листочек мне... Два дня назад. А заседание проходило вчера. Что у меня было вчера? Расстройство мыслей и чувств после беседы с новым начальством. – Простите мою забывчивость, heve.

– Ах, молодость, молодость!

Торговец мечтательно закатил бесцветные глаза к такому же бесцветному из-за обилия блеклых туч небу. Высокий рост в сочетании с любовью к вкусной и обильной пище сделали из нестарого, в общем-то, человека, эдакий колобок. Очень большой колобок. Длинный объёмистый плащ, скрадывающий все пропорции фигуры, кроме её длины и ширины, положения не исправлял: туша, она и есть туша.

Осторожно интересуюсь:

– Обсуждения требовали какие-то важные вопросы?

– Ах, ну что Вы, какая важность в наших скромных делах... Просто Вы, как доверенное лицо владельца, должны быть поставлены в известность относительно...

Хитрое лицо Галекса сделалось ещё хитрее. Умыслил пакость, без сомнения. А чего ещё ожидать? Меня в квартале считают невоспитанным выскочкой, заполучившим право жить в мэноре исключительно благодаря то ли тёмным делишкам, то ли капризу настоящего владельца. В чём-то соседи правы, но разве это повод пытаться сжить меня со свету?

– Относительно чего, heve?

– Осень в самом разгаре, а вслед за ней скоро придёт зима, и потребуется чистка улиц. В прошлом году нанятые метельщики справлялись из рук вон плохо, посему на этот год Совет решил увеличить их число вдвое.

Гениальное решение. Помню я этих метельщиков, перемещающихся преимущественно от трактира к трактиру, а не по подлежащей уборке территории. Конечно, улицы были плохо убраны. Но вместо того, чтобы нанять более ответственных и честных работников, Совет попросту вводит в разорение. Меня, потому что и одного уборщика еле тяну: взнос-то составляет целых два лоя за три ювеки, что при моём жалованье в десять (плюс монеты в обход казначейства) лоев – непозволительная роскошь. А теперь, как понимаю, придётся платить все четыре. Грабёж посреди бела дня! И ведь не отвертишься...

– Значит, с меня – четыре лоя за каждый месяц?

– Приятно вести беседу с умным человеком! – Расплылся в улыбке Галекс. – Вы совершенно правы, heve Тэйлен, именно четыре.

– Хорошо, я уплачу. Это всё, что мне нужно знать?

Не хочу казаться невежливым, но не люблю проводить время в общении с человеком, который всем своим видом показывает, насколько я его раздражаю.

– Нет, не всё.

– Я слушаю, heve.

Торговец несколько раз сплёл и расплёл пальцы рук, сложенных поверх живота, и, тщетно пытаясь изгнать из улыбки торжество, сообщил:

– Видите ли, в этот раз мы нанимаем метельщиков через Городскую управу, и надлежит внести сразу всю сумму. Таким образом, от Вас требуется единовременно двадцать лоев.

В течение следующего вдоха я боролся с желанием потрогать собственную челюсть, дабы убедиться, что она всё ещё находится на своём месте, а не упала вниз.

Двадцать лоев?! Да это моё жалованье за семь с половиной ювек! При условии, что оно у меня будет, а вот это совсем не обязательно...

Хаос, Вечный и Нетленный, что мне делать?

– Вы слышите меня, heve Тэйлен? – Заботливо спросил Галекс, наслаждаясь моим замешательством.

– Да, конечно...

– В первый день будущей ювеки я жду вас в своём доме с деньгами. До встречи!

Он изобразил подобие насмешливого поклона, приподнял полы плаща, чтобы не мести ими мостовую, и в сопровождении двух служек отправился радовать соседей новостями. Одной новостью: выскочка из мэнора Келлос, наконец-то, утрётся и побежит на поклон, вымаливая отсрочку или поблажку.

А ведь, в самом деле, придётся бежать... Только не к Галексу, а к кое-кому другому, но лучше было бы унижаться перед купцом, чем перед... Нет. Не пойду. Не смогу. Сколько у меня осталось денег? Дома десять лоев, с собой ещё пять, в Монетном доме, пожалуй, должно хранится около пятидесяти, но их я копил для мамы, а не для метельщиков Городской управы. Да и, стоит только залезть в сбережения, как они тут же растают без следа. Значит, надо искать другой выход.

Озабоченный поисками, я потратил вдвое больше времени, чтобы дойти до мэнора от угла квартала, где встретил Галекса. Калитка, как обычно, заскрипела петлями, приветствуя моё возвращение домой. Домой... Может статься так, что через несколько ювек мне больше не придётся называть это место «домом».

Парка, похожего на те, что услаждают взоры вельмож, в Келлосе никогда не было: лужайки зарастали так, как им самим того хотелось, деревья не постригались в попытке придать им изысканные формы, сквозь стыки каменных плит дорожек давно уже пробивалась трава. Правда, сейчас, поздней осенью, от дикой красоты сада не осталось и следа. Полуголые яблони в окружении ягорника, на ветках которого каким-то чудом удерживались белые хрусткие ягоды: питаться ими нет никакой возможности, привлекательности тоже немного. Кусты шиповника с побуревшими листьями и ржаво-красными, сморщившимися от зрелости, перешедшей в старость, плодами. Опавшие листья под ногами, медленно, но верно превращающиеся в грязное месиво. Хорошо, что дорожки не земляные и приподняты над уровнем лужаек: дожди не смывают на них землю, и остаётся возможность пройти. Скоро всё это покроется снегом и станет выглядеть получше, но пока... Уныло и убого. А гниющую зелень нужно будет сгрести в кучи и заложить в перегнойную яму, иначе по весне сад будет выглядеть ещё омерзительнее, чем сейчас.

И двор надо бы почистить: ветер всё-таки успел принести наломанных веток и листьев. Придётся самому браться за метлу: к сожалению, нанятые метельщики буду убирать только общедоступные улицы, а за территории мэноров потребуют отдельного вознаграждения.

А вот и дом: двухэтажный утёс с башенками по бокам, двумя угловатыми крыльями обнимающий двор. Запустение, повсюду запустение... Но я не виноват: занимаю только несколько комнат рядом с кухней, да и то, делаю это всего лишь на протяжении семи лет, отданных учёбе и службе. Как можно содержать в порядке огромное (по моим меркам) строение, если бываешь в нём только во дни отдохновения, и то в основном по утрам и вечерам? Так, как это делаю я: время от времени беру себя за шкирку и заставляю прибираться. Не во всех комнатах, разумеется, а только в тех, куда заглядываю... Эй, постойте-ка!

В доме много комнат. Очень много. Гораздо больше, чем требуется для проживания одного человека. Я занимаю в правом крыле кабинет, совмещённый со спальной, иногда провожу часы в библиотеке, шарю по кладовым, но больше никуда не заглядываю. А ведь помимо наполовину свободного первого есть ещё весь второй этаж... Сколько там места?

Поднимаю взгляд, считая тёмные окна.

Так, если правильно помню, в середине располагается зала то ли для приёмов, то ли для проводов, а справа и слева от неё – по девять комнат. Да и внизу неиспользованными остаются с моей стороны – четыре, а с противоположной те же девять. Ничего себе... Это же целая прорва свободного пространства! И почему бы мне его...

Не занять?

Решено! Буду сдавать комнаты для проживания. А что, квартал уютный, нешумный, вокруг только степенные люди, в черте города, не слишком далеко от центра – кто откажется за умеренную плату пойти ко мне на постой? Скольких я смогу приютить? Положим, когда приедет матушка, она поселится в соседних со мной комнатах, а половину второго этажа надо оставить для прочих неожиданных гостей, но всё правое крыло внизу и пара комнат в левом вполне подходят. Неужели я нашёл выход из тупика? Неужели?

Нить третья.

Тишина штиля

На рейде жизни шепчет:

Берись за вёсла.

Да, решить задачу – легко. Но описать её решение на бумаге, а тем паче, претворить в жизнь, иногда оказывается трудновыполнимым делом. Так и я, придумав способ обогащения (правда, весьма условного: хватило бы на жизнь, а с такими фантазиями, как у Галекса, чувствую, к весне он придумает ещё какую-нибудь пакость лично для меня), начал терзаться мыслями по поводу осуществления плана. Что необходимо, дабы сдать жильё за деньги? Правильно, перво-наперво необходимо жильё. Оно у меня имеется, неизвестно, в каком состоянии, но имеется. А дальше? Нужно найти того, кто вселится. Вопрос: как?

Кстати говоря, сей вопрос сопровождался особыми обстоятельствами. Все гостевые дома в Нэйвосе занесены в местный Регистр и исправно платят подати, небольшие, но мне сейчас не по карману даже такие. Значит, пойти в городскую управу и заявить свой мэнор в качестве гостевого дома я не могу: представляю, как будут недовольны те же соседи, когда узнают о моих планах. Остаётся только личная договорённость в обход казны. Сделаю вид, что живущие в доме – мои гости. Не беда, если они задержатся на год и более: всякое бывает. Но если основание я худо-бедно придумал, то где, собственно, буду искать желающих у меня поселиться?

Конечно, там, где люди чаще всего бывают и охотно делятся своими бедами и радостями. В трактире.

Сам я не любитель проводить время в питейных заведениях, потому что лучше взять кувшин-другой с собой, чем напиваться до потери сознания неизвестно в чьём обществе и неизвестно как добираться до дома. Поэтому трактиров знаю мало, а трактирщиков – ещё меньше. И место под вывеской «Приют путника» выбирал почти наугад. А если быть совсем уж честным, по велению души, которая, выказав недвусмысленное недоверие шести посещённым до того заведениям, довольно благосклонно приняла последнее. А моя душа такая штука... Её советам нет повода не доверять. Хотя бы потому, что советует она огорчительно редко, и приходится обходиться рассеянным умом.

В разгар дня посетителей в трактире, находящемся почти сразу за городской стеной (внутри неё, разумеется, а не снаружи), было маловато: половина столов пустовала, а за оставшимися сидело от силы по человеку, и ничто не мешало мне сразу взять быка за рога. То бишь, отвлечь на себя внимание трактирщика.

Пожилой дяденька с цепким взглядом и порывистыми, немного суматошными движениями, ответил на моё приветствие только после того, как закончил отчитывать малолетнего слугу, уронившего поднос с грязными мисками. Мальчонка уныло смотрел в пол, в ответ на каждое грозное слово поскуливая: «Да, хозяин», но особо напуганным не выглядел, и это меня порадовало. Значит, местный управитель страшен только с виду... Да и с виду не слишком.

От прячущихся в складках век глаз разбегались в стороны лучики весёлых морщин, такие же спускались вдоль крыльев носа, предательски заявляя, что их владелец чаще за свою жизнь улыбался, нежели гневался. Редкий пух совершенно седых волос тоже не помогал трактирщику производить устрашающее впечатление, делая порядком полысевшую голову похожей на одуванчик. Ох, сколько их растёт на лужайке у дома... Весной будет цельный жёлтый ковёр.

– Чем могу служить, heve?

Это он мне? Ах да, слуга исчез из вида: верно, вернулся на кухню.

– Могу я с Вами поговорить? Это недолго, всего пару минут!

Последние слова я добавил с некоторой ноткой отчаяния в голосе, потому что заметил уныние, скользнувшее в чертах стариковского лица. Наверное, он подумал нечто вроде: вот, ещё один бездельник на мою голову, сейчас начнёт предлагать что-нибудь купить. Ну да, начну. Только не купить, а продать.

– Говорите.

– Я хочу предложить Вам сделку касаемо...

– Нет, нет, нет! – Трактирщик замахал руками и зажатым в пальцах одной из них полотенцем. – Я ничего не покупаю!

– Разве кто-то говорил о покупке? Купить хочу я.

Недовольство сменилось интересом:

– Купить? Что же?

– Ваши услуги. Вы же сами спросили: «Чем могу служить?».

Интереса стало чуть больше:

– И чем же я могу быть Вам полезен?

Я посмотрел по сторонам, сам себе напоминая лазутчика из детской игры, и ответил:

– Мне нужны люди.

– С какой целью? Будете продавать в рабство или закалывать на жаркое?

Я растерянно сглотнул:

– С чего Вы взяли? Вовсе нет.

– Тогда зачем такая таинственность? – Хмыкнул трактирщик. – Прямо-таки, заговор против императора, не больше и не меньше.

– Я настолько смешно выгляжу?

– Не скажу «смешно», но довольно забавно, – признал старик.

Я вздохнул и коротко поклонился.

– Прошу простить за беспокойство.

Но когда повернулся, собираясь уходить, сухие пальцы сжали моё плечо:

– Да Вы погодите обижаться... Серьёзное дело?

Киваю, но обернуться не решаюсь.

– Ладно, давайте посидим и поговорим. Может, я и, в самом деле, смогу помочь.

Он указал мне на столик в углу и попросил подождать, а сам отправился за стойку. Я присел на лавку, прижался спиной к стене и нахохлился.

В который раз выставляю себя посмешищем? Если попробую сосчитать, непременно собьюсь. А всё из-за чего? Из-за вопиющего несоответствия формы и содержания. Вот взять, к примеру, мой ум: вполне взрослый, не самых малых размеров, кое в чём даже гибкий. Но в какую оболочку он заключён... Без слёз не взглянешь.

Понимаю, для мамы я – самый красивый и самый лучший на свете, но когда материнские глаза в этом смысле отличались зоркостью? Рост средний. Телосложение среднее. Всё прочее – тоже. Среднее. Но беда даже не в этом, а в том, что, несмотря на двадцать пять лет существования собственного тела, выгляжу я гораздо моложе. Как только что покинувший стены Академии ученик. Ну скажите, кто будет всерьёз воспринимать парня, у которого усы и то толком не растут? Рави уже меня в этом обогнал, а ему всего девятнадцать исполнилось... Мальчишка. Пусть учёный и много знающий, но всё равно – мальчишка, вот кто я. И как бы ни пытался казаться взрослее, не получается. Наверное, это плата за то, что до восемнадцати лет я выглядел старше своих сверстников, а потом стал выглядеть моложе. Но внутри... внутри-то мне все тридцать два! Потому Дарис и Ксантер, познакомившись со мной поближе, безоговорочно признали себя младшими. А вот случайные встречные только и делают, что хихикают, когда обращаюсь к ним с деловыми предложениями...

– Ну так, что вас привело ко мне?

О стол рядом со мной стукнулось донышко кружки. Стукнулось глухо, что позволяло предположить: сосуд наполнен. Я поднял глаза. Трактирщик сел напротив, поставив перед собой такую же посудину. Заметил мой вопросительный и одновременно протестующий взгляд и улыбнулся:

– За счёт заведения.

– Благодарю.

– Я готов слушать.

Ай, как нехорошо: уже второй намёк на начало беседы, а я всё ещё валяю дурака. Надо исправляться:

– Через Ваш трактир, наверняка, проходят сотни посетителей?

– Есть такое. А Вы что, из управы по сбору податей?

Я осёкся, снова вызвав искреннее веселье у своего собеседника.

– Н-нет, я... Вы должны хорошо разбираться в людях, верно?

– Верно. И что из того следует?

– Я хотел предложить... точнее, попросить...

Он хитро прищурился:

– Так предложить или попросить?

– И то, и другое. Но я оплачу Ваши услуги, не сомневайтесь!

– Вот что, юноша, у меня сейчас мало дел, но это вовсе не означает, что я буду до вечера ждать Ваши объяснения. Извольте всё же прямо сказать, зачем пришли.

Я уставился в щербатую столешницу.

– У меня есть дом в городе. Большой дом. В нём много свободных комнат, которые можно сдать для проживания. Но я не могу сам найти желающих поселиться и потому...

– Решили обратиться к кому-то ещё, – закончил мою мысль трактирщик. – Почему именно ко мне?

– Точно сказать не могу. Ваше заведение... Оно самое созвучное городу из тех, которые я обошёл.

– Созвучное?

– У каждого места в мире есть дух, который очень любит петь. Нэйвос, к примеру, тоже поёт, и довольно громко. Но у всякого дома в границах города тоже имеется певец, не умолкающий ни на мгновение. Только песня у него немножечко своя. И когда мелодии сливаются воедино, но не теряют своего изначального звучания, можно сказать: это хорошее место.

– Странные слова... – Старик провёл ладонью по поверхности стола. – Непонятные. Но мне почему-то кажется, правильные. Значит, мой трактир тоже поёт?

– Конечно.

– А о чём?

Я задумался, прислушиваясь к ощущениям.

– О том, как хорошо после трудов сесть у очага, вытянуть ноги навстречу огню и смотреть на жёлтые, как солнце, языки пламени. О том, что за окнами время никогда не останавливается, но в уютных стенах его безумный бег совсем не заметён. О том, что шипение пузырьков в разлитом по кружкам эле вселяет в людские сердца доброту, а не желание воевать.

– Вы – поэт?

Я растерянно посмотрел на трактирщика.

– Немного. Это важно?

– Немного, говорите? – Он недоверчиво хмыкнул. – Что ж, может и неважно... Значит, нужно, чтобы я на свой вкус выбрал из посетителей несколько человек и прислал к Вам?

– Вроде того.

– Ну, как выбирать, я примерно понял, а вот что насчёт оплаты?

– Оплаты?

– Ну да, моих услуг. Помнится, Вы что-то об этом говорили?

– Да, конечно. Как дорого Вы оцениваете свои труды?

Трактирщик что-то прикинул в уме, постучал пальцами по кружке и объявил:

– Лой в месяц. Но за пять ювек – деньги вперёд!

– Почему именно за пять? Это же получается уже преддверие Зимника.

Он хохотнул:

– Точно, поэт! Цена Вас не удивила, а вот сроки... Вам ведь не всякий жилец подойдёт, это я точно вижу. Так что, придётся повозиться! А сколько всего нужно-то?

– Поначалу хоть одного. Может, двух. Мне пока трудно об этом говорить.

Трактирщик кивнул:

– Да, ежели никогда не пробовали, надо начинать с малого.

Я выложил на стол деньги.

– Вот, возьмите.

– Сейчас, только расписку составлю.

– Не надо.

Стариковские глаза взглянули на меня с недоумением.

– А если я деньги возьму и без работы присвою?

– Не присвоите.

– Откуда такая уверенность?

– Вы же не захотите, чтобы в песне Вашего трактира появился куплет о том, как вероломен его хозяин? Посетители будут его слушать и уходить. Так что, Вам нет выгоды обманывать меня из-за двух лоев.

Трактирщик помолчал, глядя на меня со странным выражением на лице: с одной стороны чувствовалось, что он поверил каждому слову, а с другой – что испугался чего-то, оставшегося за пределами слов.

– Ну что же, юноша... Постараюсь отработать плату. Чтобы не портить свою песню.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что я просто играю на чувствах старого человека, внушая ему беспочвенные страхи, но на самом деле в том, что говорилось, не было и тени фальши. Всё так и есть: каждый клочок мира, на котором сколько-нибудь продолжительное время обитает живое существо, перенимает у него чуточку этой самой «живости», обретая свою собственную душу. Конечно, на это требуются годы, а иногда и века, но мало-помалу душ становится всё больше, и они постепенно превращаются в одну большую. Душу мира. Но даже в пределах этой, объединённой души ни одна из слагающих её искорок не теряет своего цвета и звука, оставаясь неповторимой и единственной в своём роде. Вот такое «вместе и порознь» одновременно.

Дома, как рукотворные создания, впитывают в себя частички людских душ ещё легче и быстрее, чем природа, становясь отражением тех, кто их населяет. Недаром говорят, что дом и хозяин всегда похожи друг на друга. Боюсь только думать, как это правило можно применить ко мне самому: пожалуй, главное, что можно сказать о моей душе по состоянию мэнора, в котором имею счастье жить, это – хаос. Путаница. Смешение. Отсутствие логики и правил. Место не пустое, но, прямо скажем, мало обжитое. И я люблю его таким, какое оно есть, потому что иного мне не дано...

Так вот, трактиры и гостевые дома меняют своих обитателей куда как чаще, чем деревья сбрасывают листву, потому песни этих мест обладают неповторимым ритмом: на общем плавном фоне – резкие вспышки смены настроений и чувств, то дурных, то благостных. Если хозяева – хорошие люди, то все эти вспышки уравновешиваются и не выпадают из общего хора. Но если трактирщик любит подворовывать... Место обитания не преминет об этом рассказать. Нет, оно не обидится и не разозлится: мир любит всех своих созданий. Но и промолчать оно не сумеет. Не все люди способны слышать песни мира, однако даже неодарённые чувствуют, когда место – плохое. В «плохих» местах и потоки Силы скуднее, чем везде. Почему? Кто знает... Так задумано богами. Наверное. Может быть.

***

Начало новой ювеки я встретил с болью во всём теле и носом, намертво забитом пылью: сказалась уборка, которой были подвергнуты пустующие комнаты. Умаялся до звёздочек в глазах, но установил, что на противоположной стороне коридора две комнаты вполне пригодны для проживания, а после метения полов и выбивания ковров и прочего тканого хлама стало видно: не только пригодны, но и весьма уютны. Первая из-за строгого оформления в серо-сиреневых тонах больше подходила мужчине, а вторая, палевая, просила женского присутствия. Больше всего трудов потребовало наполнение комнат необходимой мебелью, поскольку столики и стулья наличествовали в обеих, а вот спальное место было только в «женской». Но и эту проблему я решил, вознеся благодарственную молитву предкам, сделавшим кровати разборными сооружениями.

Итак, комнаты для приёма, по меньшей мере, двух жильцов были готовы, и ничто не мешало мне отправиться на службу.

Чтобы столкнуться с новым потрясением.

Получив у Салима ключ от своего кабинета, я обнаружил, что все наборные нити, использованные и свободные, запасы «капель», а так же часть бумаг бесследно исчезли. Удивлённо потирая лоб, я поинтересовался:

– А что случилось с моими рабочими инструментами?

– Но Вы же сами сказали, что у Вас сейчас нет никакой работы! – Парировал живчик. – Всё изъято.

– Да, но... На каком основании?

– Это собственность управы, разве нет? Или среди изъятого были Ваши личные вещи?

– Нет, не было.

– Тогда есть ли повод для волнений? – Растягивая губы в линию, улыбнулся Салим.

– И что прикажете делать?

– Можете спокойно возвращаться домой.

– Зачем же я приходил?

Вопрос был оставлен без ответа: живчик вернулся к изучению бумаг, разложенных на столе в кабинете ллавана.

– Получается, что я могу не являться на службу?

– Именно.

– Тогда... Выдайте мне бумагу, подтверждающую, что я отсутствую на службе по приказу начальства, и сие отсутствие не скажется пагубно на размере моего жалованья.

Взгляд Салима, снова обратившийся на меня, ехидно сверкнул:

– Это не моя забота.

– А чья?

– Ллавана.

– Где же он?

– У него слишком много дел, чтобы сидеть в кабинете... Идите домой, heve Тэйлен! Впрочем, перед тем, как уйдёте, я хотел бы просить Вас изложить в письменном виде суть вашей работы.

– Суть моей работы?

– Ну да, опишите по порядку, что и как делаете для этих... как их... средоточений. И всем остальным велите сделать то же самое! Вы поняли?

– Да, вполне.

– Ну так идите!

Живчик небрежно шевельнул пальцами, опуская взгляд в бумаги с тем умным видом, который обычно свидетельствует о полном отсутствии понимания смысла исполняемых действий.

Что и как... А в самом деле, каким образом мы составляем эти самые средоточения? Если быть до конца честным, приходится признаться: никаким. Попросту описываем то, что уже существует. Пользуясь сведениями, переданными Городской управой. Изредка, правда, проверяем, верны оные сведения или нет, но нас мало волнует правдивость средоточений. Мы получаем жалованье, и этой причины довольно, чтобы делать то, что делаем. Но меня уже некоторое время мучает странное чувство...

Есть нечто более глубокое, чем сиюминутная потребность в вытягивании денег из имперской казны. Нечто, обозначенное символом «средоточение». Откуда вообще взялось само это название? Почему оно звучит так странно? Не «рассредоточение», не «сосредоточение», а именно так, без указания направленности действия? Может быть, потому, что ортисы можно и рассредоточивать, и сосредоточивать? Очень похоже на правду. Но какой отсюда следует вывод? Пока всего лишь один: тот, кто придумал составление средоточений, либо вкладывал в них непостижимый непосвящённому смысл, либо совершенно случайно всколыхнул ряску на поверхности бездонной трясины. Я чувствую эту глубину. Не могу описать свои ощущения словами, даже нарочно представить не могу, но всякий раз приближаясь, содрогаюсь. Здесь что-то есть. Что-то очень важное. И Салим, по всей видимости, тоже знает о существовании тайны, но, как и я, не предполагает, в чём именно она состоит, потому и взялся за нас. Хочется ли мне найти разгадку? Пожалуй, да. Хочется ли мне делить её с живчиком? Пожалуй, нет. Если у вас есть определённый ответ на важный вопрос, вам повезло: вы всегда придумаете способ придерживаться принятой линии поведения. Мне – повезло.

И когда Салим заглянул ко мне в кабинет, ослепляя очередной масляной улыбочкой, на вопрос: «Вы закончили?», я ответил:

– Нет.

– Сколько Вам потребуется времени?

– Не имею ни малейшего представления.

– Вы не можете описать то, чем занимаетесь?

Кажется, он неприятно удивился. Странно: мои поступки должны были свидетельствовать, что я мало смыслю в работе, не более того, но живчик, похоже, очень сильно рассчитывал получить сведения. Какие угодно. От кого угодно. Лишь бы получить.

– Я не буду этого делать.

– Почему?

– В бумагах управы должно быть указано всё, от начала и до конца. Зачем я буду своими словами пересказывать уже существующие описания? Ведь я искажу их смысл, а этого никак нельзя допускать, верно?

Салим прогнал с лица улыбку.

– Ничего страшного, Вы только пишите!

Я повертел в пальцах остриженное Дарисом перо.

– А знаете... Не буду.

Круглые щёки надулись:

– Вы не подчиняетесь распоряжению ллавана!

– Правда? Что-то я нигде его не вижу.

– Я уполномочен передавать его распоряжения.

– Да-а-а? Не припомню Вашего имени в бумаге из головной управы.

– Меня назначил сам heve Дьясен!

– Но я-то об этом не знаю.

Салим окончательно записал меня в разряд своих врагов: чёрные глазки скукожились до размеров бусинок.

– Вы будете упорствовать?

– Я всего лишь следую законам Империи.

– Каким ещё законам?

– Работа управы подчиняется Кодексу о доходах казённых и душевых[11]. Наше жалованье поступает из Меннасы, но вот уже несколько месяцев мы не получаем ни лоя. И согласно Кодексу, имеем право считать себя свободными от исполнения личных договорённостей до тех пор, пока головная управа не уплатит все накопленные долги, раз уж казной распоряжается она.

Знания законов живчик не ожидал. От нелепо выглядящего мальчишки – тем более. Но сказать что-то в опровержение моих слов не посмел: видимо, потому, что сам слабо разбирался в букве закона. Я тоже не семи пядей во лбу, но у меня есть хороший знакомый, который в своё время глубоко и подробно копался во всём тексте Кодекса, а потому способен дать справку по любому вопросу и подобрать законное основание почти для любого действия. Кроме покушения на императорский престол, разумеется. Хотя даже в этом случае оправдание можно найти: не по закону, так по-человечески, потому что Империей правили порой такие личности, что за их преждевременное отстранение от власти путём пресечения жизни граждане с радостью доплачивали бы. Не в казну, а тому смельчаку, который решился бы исполнить «волю народа» и устроить вынужденную смену императора. Кстати, нечто подобное и происходило. В не таком уж далёком прошлом. Только, тс-с-с! Я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали.

***

После полудня в управу соизволил заглянуть временно бывший ллаван. Присутствие в собственном кабинете пришлеца Гоир воспринял внешне спокойно, хотя именно это спокойствие и говорило о крайней степени напряжения. А когда в ход пошла курительная трубка, всем стало ясно без слов: наш управитель чувствует себя не так хорошо, как притворяется. Впрочем, перед нами он выступил с ободрительной речью, в которой убеждал не волноваться, не бросать все дела и не уходить, потому что уверен: всё разрешится вскорости и наилучшим образом. Тоймены и пэйт – шумливый, бодрящийся старичок, скандаливший с Салимом целое утро по поводу пропавших за трёхдневье отдохновения свитков договорённостей – поверили, сделали вид, что успокоились, и разошлись по кабинетам. Гоир тоже прошёл в кабинет. Свой, а теперь занятый пришлецом. Я, не имея никакого желания (да и возможности) что-то делать, остался в коридоре подпирать спиной стену в ожидании окончания беседы вышестоящих особ.

Беседа не затянулась: прошло менее часа, и Салим, зажав под мышкой очередную папку с бумагами, выскользнул из кабинета, не удостоив меня ни взглядом, ни словами прощания и потопал к лестнице, ведущей вниз, к выходу. Наша управа располагалась в нескольких комнатах на втором этаже, над лавкой мебельщика, который, будучи владельцем дома, любезно согласился за умеренную плату разместить «государственных людей» в пределах своего владения. Собственно, это обстоятельство оказалось нам на руку: когда я заглянул в кабинет, Гоир пригласил меня присесть и на вопрос «куда же нам теперь подаваться» ответил:

– Никуда. Мы останемся здесь.

– Но... этот дядя вряд ли будет доволен.

– А причём здесь он? Он не имеет никакого отношения к этому месту: я плачу за него из собственных средств.

Ну да, конечно. Из денег, недоплаченных нам. Впрочем, сейчас не время делить долги.

– Значит...

– Всё остаётся, как было.

Я посмотрел на ллавана, не скрывая посетивших меня сомнений:

– Вы рассчитываете вернуть себе управу?

– Она ещё не потеряна.

Интересно, Гоир сам верит своим словам? Наверное, верит. По крайней мере, врёт он настолько вдохновенно, что распознать в его речах искажение действительности совершенно невозможно. Пока слушаешь. Потом, разумеется, сопоставив свидетельства разных людей, приходишь к выводу, что большая часть откровений ллавана – жутчайший вымысел, но крупицы истины всё же имеются. Слишком редкие, чтобы быть заметными, но не теряющие от этого своей значимости. Собственно говоря, именно эта способность вдохновлять в своё время и затащила меня и двух тойменов в управу: мы самым глупым и наивным образом поддались очарованию. Ну ладно, Дарис и Ксантер, мальчишки сразу после Академии, ни дня не работавшие ни в одной управе. А вот я... Честно говоря, стыдно, имея опыт расставания с очень похожими ллаванами, снова попасться на тот же крючок. Впрочем, не скажу, что сильно жалею об этом. Наверное, вообще не жалею, потому что наконец-то смог найти для себя занятие понятное и исполнимое, к тому же, позволяющее выкроить время под собственные маленькие удовольствия.

Но главный вопрос остался без ответа, и это не может не настораживать:

– Скажите, зачем головная управа решила подмять нас под себя?

Гоир ответил не сразу. Погладил рыжеватую бороду, пожевал губами, положил ладони со слегка опухшими пальцами на стол.

– А ты сам как думаешь?

Между нами никогда не было доверительных отношений. С какой радости? Я – всего лишь вьер. Массивный мужчина почтенного, но отнюдь не преклонного возраста, умеющий заговорить до потери сознания любого собеседника – ллаван, и мы никогда не станем равными друг другу. Однако полное и обоюдное понимание неискоренимых различий не мешает нам обсуждать то, что нуждается в обсуждении. За стенами кабинета, да ещё на людях опять буду выслушивать «вечно ты во всём сомневаешься» и «занимайся только тем, что тебе поручено», но здесь и сейчас мы – на одной ступени. А потому нам предстоит несколько минут разговора разумных людей.

– Они не собираются работать.

Взгляд Гоира внимательно застыл:

– Почему ты так решил?

Я мысленно разложил по кучкам уже свершившиеся факты.

– Вы же сами утверждаете, что кроме нас мало кто способен описывать средоточения, верно?

Он кивнул:

– Истинная правда. Этому не учат в Академии.

Да, не учат. Мы учились своему ремеслу у ллавана. Хотя зачастую обучение заключалось в том, чтобы благоговейно внимать восторженным и глубокомысленным речам, но дельные советы и наставления присутствовали. В очень даже большом количестве. Можно уметь составлять заклинания, можно выучить наизусть все правила и ограничения, но если в вашей голове полученные знания так и останутся разрозненными, толку не будет. А вот когда вы создадите «средоточение» накопленного опыта в собственном разуме, то поймёте, что суть всего происходящего вокруг не проста, а ОЧЕНЬ проста.

– Следовательно, мы – чуть ли не единственные мастера средоточений?

– Разумеется. И мне стоило больших трудов вырастить из вас таких мастеров.

Морщусь. Да, если сам себя не похвалишь, никто не похвалит. Не хочу умалять заслуги Гоира, но без нашего первоначального желания учиться, а потом и внутренней, необъяснимой словами потребности совершенствоваться, ничего бы не получилось. И донельзя обидно смотреть на пыжащегося от гордости человека, который не удосуживается признать достижения остальных.

Впрочем, я не обидчив. С довольно давних пор. Почему и могу совершенно спокойно выносить чужое бахвальство. Пока оно не перельётся через край чаши моего терпения, конечно же.

– Так вот, если это – правда, пришлецы должны были бы пытаться заполучить нас под своё управление. А на деле всё произошло с точностью до наоборот: нас не только не склоняли к перезаключению договорённостей, но и ясно дали понять, что не особо нуждаются в наших услугах.

– Неужели?

Трудно сказать, воспринимал ли ллаван смысл моих слов, но услышанное заставило его задуматься. Знать бы ещё, о чём.

– Нам не обещали даже выплаты жалованья. Но потребовали описать, как и что мы делаем. Вам это не кажется странным?

Следовало бы сказать «подозрительным», но тогда я рисковал снова быть обвинённым в излишней мнительности.

Гоир откинулся на спинку кресла, топорща усы:

– Я знаю, что они сами ничего не будут делать.

– Как это стало ясно?

Блеклые, с красноватыми прожилками глаза прищурились.

– Мне предложили деньги. За то, что я буду занимать в управе один из постов, не главный, конечно. И буду продолжать свою работу.

А вот теперь я обиделся. На самом деле. Значит, ллавану, который может только вдохновлять и сорить идеями, пусть и гениальными, но требующими тщательного обдумывания и трудоёмкого исполнения, готовы заплатить, а лошадки, которые, собственно, и тянут плуг, так и будут его тянуть без лишней горсти овса? Потому что не заслуживают даже внимания? Нет, heve Салим, если с самого начала я был не против смены начальства, то теперь как ни умоляйте, с Вами работать не соберусь. Иначе надо было действовать, совсем иначе: разузнать, что к чему, выяснить, кто в управе какую долю работы выполняет, и только потом претворять в жизнь свои планы. А уж пытаться в приказном порядке выудить сведения, принадлежащие нам и только нам, потому что ни в одном учебном пособии в мире не описано даже, как подступаться к средоточениям... Глупо, heve. Очень глупо. И Вас не похвалят те, кто надеялся заполучить всё и сразу. Конечно, Вы будете тянуть время и слать донесения о том, как успешно идут дела, но в один прекрасный день Вам придётся представить что-то реальное, то, что можно потрогать и взвесить на ладони. Справитесь? Сомневаюсь. Хотя, я же всегда сомневаюсь, но вовсе не по причине собственной неуверенности. Сомнения вызывают зерна хаоса, спящие в каждом из людей, предметов и событий. Не дай боги им прорасти...

– И что вы?

– Я отказался, – гордо ответил Гоир, а потом чуть виновато добавил: – Мало предлагали.

Улыбаюсь. Хорошо хоть, признался в жадности: приятно видеть в ллаване человека, а не мундир. Пусть человек плохонький, но свой. Знакомое зло ведь всегда предпочтительнее неизвестного, не так ли?

– Каковы будут ваши действия?

– Поеду в Меннасу и попробую отстоять управу.

– Рассчитываете победить?

Он хотел было продолжить в своём излюбленном духе – воодушевлённо-уверенно, но передумал и промолчал.

– Может быть, можно откупиться? Предложить головной управе часть наших доходов?

– Пробовал. Ещё летом. Но тамошний ллаван не желает прислушиваться к голосу разума.

Скорее, желает заполучить всё, не делясь. Что ж, могу понять подобное поведение. Но оправдать? Вот уж нет! Особенно, когда речь идёт и о моём благополучии тоже.

– Попробуйте ещё. Возможно, за прошедшее время что-то изменилось.

По моему скромному разумению, Гоир просто-напросто возомнил себя незаменимым и влиятельным, перестав налаживать отношения с теми, кто стоит ближе к престолу. Отсюда и все его, а теперь наши беды: нет, чтобы вовремя прогнуться... Прямая, как стержень, спина – не самое необходимо достоинство в лабиринте сводчатых пещер. Вот если бы от меня зависели чьи-то жизни, я бы прогнулся. Наверное. Может быть.

– Изменилось? Да уж, видно, в какую сторону... – Он посопел, потом хлопнул ладонями по столу: – Ладно, поеду! Поиздержусь, конечно, знатно, но поеду.

– А что делать нам?

– А что вы?

Взгляд снова ясный и безмятежный. Конечно, а что «мы»? Разве имеем какое-то значение? Вот за такие переходы ненавижу Гоира всем сердцем: только что казался порядочным и умным человеком, а сейчас снова стал прежней беспринципной сволочью. И ведь не перевоспитаешь: время ушло. Впрочем, меня тоже поздно ломать. Снаружи. Вот изнутри – сколько угодно, но только когда сам этим займусь.

– Нам нужно каким-то образом себя вести.

– Ах, да... Плюньте на этих. Пусть ходят, пусть роются.

– А если всё растащат?

– Не имеют права. Пока что не имеют.

Это я и сам знаю. Но ещё лучше знаю, что иногда возникают обстоятельства, в которых большими правами обладает тот, у кого дубина тяжелее.

Нить четвёртая.

Шаги во дворе.

Ветер? Судьба? Входите:

Двери открыты.

Как и на прошлой ювеке, Салим велел нам расходиться пораньше. Наверное, чтобы беспрепятственно копаться в бумагах. Мы не протестовали и покинули управу. После трёхдневья отдохновения тоймены были не расположены кутить, да и некоторая неуверенность Гоира, не сумевшая укрыться от наших взглядов, вселила в сердца беспокойство. Пока ещё тихое и смутное, но не позволяющее полностью отдаваться делу. Какому бы то ни было. Это я в полной мере прочувствовал на себе, когда, вооружившись граблями и метлой, принялся отчищать двор перед домом от следов поздней осени.

Считается, что телесный труд помогает привести душу в равновесие. Враки. Ничуть не помогает. Размеренные движения, не требующие постоянного и напряжённого надзора, только освобождают разум, и он начинает наполняться всевозможными мыслями по поводу и без повода. Вот и в моей голове роилось много всего.

Необъяснимые действия пришлецов-захватчиков – это раз. Зачем, с какой целью прилагать старания, которые только и помогли, что получить в распоряжение ворох бумаг, не отличающихся ясностью изложения мыслей? Ну да, описания средоточений – туманны и расплывчаты, но и сам Гоир, когда создавалась управа, слабо представлял, в чём они состоят. А уж мы... честно говоря, такую ерунду иногда писали, что и самим, с высоты обретённого опыта, становится стыдно вспоминать. Зато теперь наловчились, набили руку, можно сказать, щёлкаем, как орешки, и на тебе: приходит чужой дяденька и всё забирает себе. Всё старое, не имеющее продолжения. Зачем? То, что уже описано и сдано в Имперский Архив, не способно принести денег, ибо выполнено. А новые средоточения описывать некому. Кроме нас. Но мы никому не нужны. Странновато, не правда ли?

Беспечность временно бывшего ллавана – это два. Ведь знал же, гад, куда приведёт тропинка, а даже не почесался что-то предпринять. Уверен в себе? Уверенность – хорошее качество, кто бы спорил, но не в таком положении. Речь идёт о государственной службе, пусть наша управа и входит в разряд так называемой «тыловой линии», а государство шутить не будет: решит всех взашей выгнать и выгонит, не сомневаясь ни вдоха. В связи с чем возникает вопрос третий. А что делать лично мне?

Положим, если трактирщик не обманет, обзаведусь парой-тройкой жильцов и оплачу прихоти Галекса. На эту зиму. Сбережений хватит, чтобы протянуть до лета, весной, если мода на стихотворные любовные послания не пройдёт, подзаработаю немного монет, да Гебар ещё надеется найти богатого заказчика для своих переводов... А дальше? Если в управе мне не работать, не станет и того малого притока денег, который был до сих пор. На что я буду жить? Искать место в другой управе? С таким же ллаваном, ставящим во главу собственную выгоду, а не благополучие подчинённых? Не хочется. Надоело. Пойти подсобить Риату? Можно, в любой день. Но с утра до вечера покорно изливать на бумагу чужие мысли... Вы когда-нибудь пробовали? А я – пробовал. И знаю, что от такого действа тупею с ужасающей воображение быстротой. Становиться окончательным дурачком не является мечтой всей моей жизни, следовательно... Пока что просто подожду. Пусть сей поступок многие сочтут неплодотворным, идти напролом, не видя не зги – во сто крат глупее и бесполезнее. Усядусь на берегу реки и буду смотреть на воду. Глядишь, Гоир вернётся с хорошими новостями и всё наладится. Наверное. Может быть.

Камешек, вставленный в глазницу каменной статуи у парадного входа, изображающей большую гривастую кошку, мигнул. Ещё и ещё раз, а потом и вовсе засветился ровным, белым светом. Сработала моя «нить предупреждения»: кто-то вошёл в пределы мэнора. У меня гости? Сейчас узнаю.

Судя по насыщенности и неколебимости белого огонька, «гость» идёт, не сбиваясь с шага, а значит, можно не опасаться вторжения воришки или иного злоумышленника, которые наверняка меняли бы ритм своего движения.

Хорошая всё же вещь, магия! От границ двора до ограды – более ста шестидесяти шагов по довольно извилистой аллее, и увидеть, кто прошёл за ворота, можно лишь, когда он появится из-за последнего поворота. А так знаю, что нужно ждать. Кого? Ну, скажем, человека не слишком больших объёмов и не обременённого мыслями о злодействе. Откуда мне это известно? Всё оттуда же. Недаром я учился искусству плетения заклинаний!

Вообще, рассказывать особенно не о чем: как и всякое «сплетённое» заклинание, провешенный мной контур трудоёмок, но не является откровением. Можно было бы нанять вольных магиков или тойменов из охранной управы: они сделали бы всё то же самое, но быстрее. И возможно, дешевле. Хотя, утверждать не буду: taites и нитей было бы потрачено ровно столько же или чуть меньше (а я долго возился, исключая из цепочки заклинания избыточные фрагменты), значит, можно было лишь сократить время, потребное на сооружение предупредительных порядков. Причём, время исключительно собственное, поскольку тойменов нагрянуло бы с десяток – под предлогом, что им необходимо произвести тщательный осмотр местности – и платить пришлось бы каждому. А потом не досчитываться «случайно прихваченных» вещей. И где выгода, скажите? Одарённому магику предметная подмога не требуется, но за «работу ума» он дерёт не меньше, чем пять полуодарённых за беготню по саду. Придя к столь нехитрым выводам, я исписал стопку бумажных листов порядками соединений, напрочь загубил десяток «капель», но добился своего и украсил все дорожки, ведущие к дому, «нитью предупреждения». Собственно, никакая она и не нить, а условный контур, узловые точки которого отмечены совокупностями taites, выполняющих заданные действия: отмечающих изменение давления на землю и возникновение помех на пути света. Всё просто. Так просто, что и рассказывать неохота. Правда, простоту я обнаружил, только завершив свой труд, к тому же почувствовал себя идиотом, увидев конечный результат. И почему сразу нельзя было додуматься до необходимого и столь очевидного решения?..

О, вот теперь я и сам слышу шаги. Гость приближается. Ещё несколько вдохов, и он выйдет из-за поворота. На всякий случай прекращаю мести каменные плиты двора и беру метлу в руки поудобнее: боец из меня никудышный, но если первым успею огреть нападающего, буду иметь преимущество. Хотя...

Нет, любая моя потуга оказать сопротивление заранее обречена на провал: не по мне противник. Выше ростом, плотнее, руки и ноги длинные, и даже накинутый поверх простого суконного костюма плащ не скрадывает пропорций подтянутой и хорошо развитой фигуры. Военный? Выправка имеется, но не сказал бы, что она похожа на солдатскую или офицерскую. Хотя мундир этот парень, определённо, умеет носить. Ага, сапоги тщательно начищены, значит, я прав: военная служба присутствует.

Лет двадцать пять, не больше. Соломенного оттенка (да и вида) волосы, стянутые в короткий хвостик. Светло-карие глаза, не слишком большие, словно их обладатель привык щуриться на яркий свет. Треугольное лицо с твёрдой линией подбородка, прямая линия бровей. Хорошая внешность, располагающая к себе. Может, простоватая и слегка грубоватая, но я тоже не утончённый красавец.

– Скажите, где я могу найти heve Тэйлена?

О, и голос приятный. Мужественный такой голос, внушающий доверие и чувство надёжности. Впрочем, возможно это впечатление не объясняется заложенным от природы дарованием, а тщательно выпестовано. Есть службы, которые требуют необычного общения с людьми. Взять, к примеру, лекаря: если тон его голоса не будет уверенным и строго-наставительным, больной, во-первых, не поверит в его умение, а во вторых, не будет в точности исполнять предписания. И кому от этого хуже? Уж не лекарю! Хотя, и среди врачевательского сословия встречаются люди, близко принимающие к сердцу чужую боль.

– Скажите, где...

– Не утруждайтесь, я всё слышал.

Карие глаза смотрят на меня недоумённо. В чём дело? А, всё понял. Вид у меня не хозяина, а слуги. Спасибо матушке: прислала из деревни гостинец. О, я премного благодарен за безрукавку, связанную из полосок меха, оставшихся от кройки шкур на шубы, но выглядит она... чересчур по-деревенски. Как и толстая фуфайка из сукна с ворсом. Как и потрескавшиеся во всех местах короткие кожаные сапоги. Как и штаны с кожаными заплатками на коленях и... несколько повыше и с другой стороны. Не знаю, кто снабдил матушку этой одёжкой (хотя безрукавку, она, скорее всего, соорудила сама, с неизменной заботой и любовью), но дарёному коню, как известно... А мне нет разницы, как разгуливать по мэнору. Можно и голышом, правда соседи будут недовольны, а Галекс сразу придумает брать с меня плату за «непотребное поведение».

– И где же я могу...

– Я – Тэйлен. Что привело вас в Келлос-мэнор?

Только бы не очередная надобность предъявлять бумаги о праве проживания и прочего распоряжения мэнором: ещё весной умаялся таскаться по управам, внося владение в новый, свежеиспечённый Регистр. Иногда мне кажется, что умники в Меннасе для того и родились на свет, чтобы осложнять жизнь обычным людям, а иначе не чувствуют себя удовлетворёнными. Сами посудите: зачем каждый раз заново собирать в кучу все грамоты и договорённости, потакая прихотям вновь назначенной «Длани императора»[12], если их копии уже находятся в добром десятке управ?

Незнакомец ответил с задержкой, причиной которой послужила растерянность, ясно просматривающаяся в карем взгляде. Ожидал увидеть кого-то другого?

– Я слышал... Вы сдаёте для проживания комнаты. Это верно?

Ага. Похоже, трактирщик приступил к исполнению своих обязательств.

– Желаете у меня поселиться?

Он снова помедлил, но всё же утвердительно кивнул:

– Да, имею такое намерение.

– Вы только что приехали в город?

Простой и невинный вопрос почему-то заставил незнакомца смутиться.

– Нет, не только что, но... Место, где я жил до недавнего времени, мне больше не подходит.

– Почему?

В ответе мне почудились грубые нотки:

– Это не важно. Я непременно должен ответить?

Даём отпор? Мне посчастливилось задеть его за живое? Ах, простите, простите, я так неуклюж!.. Плохо, что он ощетинивается там, где нужно быть расслабленным и миролюбивым. Что ж, постараюсь сам исправить положение:

– Прошу прощения, heve, если мой вопрос показался Вам неуместным. Я всего лишь хотел избежать повторения трудностей, заставивших Вас покинуть прежнее место. Что, если мой дом окажется столь же неудобен? Лучше заранее выяснить все «за» и «против».

Незнакомец немного остыл, молчанием признав справедливость моих слов, и покачал головой:

– Нет, поверьте, в Вашем доме подобных трудностей не будет.

– Хорошо, если Вы уверены. Могу я узнать Ваше имя?

– Конечно! Меня зовут Кайрен.

Имя вполне подходящее, провинциальное: в столицах детей предпочитают называть попышнее.

– Тогда, heve Кайрен, прошу! Посмотрите, что я могу предложить.

Я прислонил метлу к стене у входа в правое крыло, открыл дверь и пропустил гостя вперёд.

Налево вдоль стены, выходящей во двор, шёл коридор четырёх футов шириной, не нуждающийся в освещении благодаря большим окнам. Справа располагались кладовые и спуск в погреб, прямо – кухня, а дальше, по коридору, жилые комнаты. Коротко пояснив, где можно умыться, а где – приготовить еду, я провёл Кайрена до предпоследней из комнат правого крыла, той самой, которую для себя отметил, как «мужскую».

Перешагнув через порог и присмотревшись к убранству, возможный обитатель комнаты несколько оробел. Понимаю, мои старания привести жильё в уютный вид, могли быть чрезмерными, но парня поразило другое. Судя по расширившимся зрачкам, он ни разу в жизни не удостаивался такой роскоши. Ещё бы! Кровать, на которой можно улечься не только вдвоём, но и втроём. Массивный стол для письма и прочих учёных занятий. Глубокое кресло, усевшись в которое, не хочется вставать. Высокий шкаф для одежды и прочих личных вещей. Шкаф поменьше и поизящнее – с книгами и письменными принадлежностями. Прикроватный столик для подсвечника и хрустального графина с водой (или чем покрепче: на усмотрение жильца). И всё перечисленное не новодел из ближайшей лавки, а добротная мебель, почитай, столетней давности. Ковёр на полу тоже не из дешёвых поделок, а настоящий, бейисинский, с упругим и густым ворсом. Тяжёлые шторы на окне, покрывало кровати, гобелены на стенах – всё в лучшем виде. В такую комнату не стыдно было бы поселить и коронованную особу. А простоватый и, судя по виду, не шибко богатый Кайрен рассчитывал совсем на другое.

– Простите, heve... И сколько вы просите за эту комнату?

– Два лоя в месяц.

Цену я высчитывал тщательно, может быть, немного в убыток себе, но брать лишку не собирался. Подумаешь, всего лишь комната!

– Так мало?

– Я же её не продаю, а сдаю. Вы чем-то недовольны?

– Э...

Он с трудом удержался от привычного всем селянам жеста – почёсывания затылка. Кстати, заразительная штука: вот я хоть и провожу большую часть жизни в городе, а как только оказываюсь на природе, сразу вспоминаю все дурные привычки, от которых, казалось бы, избавился. Правда, со временем я перестал подавлять то, что не приносит никакого вреда. Выглядит простонародно? Пускай. Доведётся говорить с императором, буду вести себя иначе.

– Вам не понравилась комната?

– Что Вы, понравилась! Я, признаться, и не ожидал такого, но...

– Какие-то сомнения?

Кайрен подвигал бровями, видимо, таким образом изображая раздумья, и спросил прямо:

– Здесь какой-то подвох. Такая комната, да ещё в таком квартале, стоит по меньшей мере вдвое дороже.

– Возможно. А какое у вас жалованье?

– Жалованье?

– Судя по Вашему виду, Вы служите в управе, верно? Не думаю, что там на Вас просыпается золотой дождь.

Теперь карие глаза подозрительно прищурились:

– С чего Вы взяли про управу?

– Потому что сам отнюдь не вольный мастер. Даже если Ваше жалованье больше моего, не вижу надобности заламывать цену. Это всего лишь комната: кормить и поить Вас я не собираюсь. Требовать каких-то ответных услуг – тоже. Если принимаете предложенное, хорошо. Не принимаете – попрошу откланяться, только и всего. Ну так что?

Кайрен ещё раз обвёл взглядом комнату. Посмотрел на меня, словно пытаясь понять, шучу или говорю серьёзно. Потом решился:

– Пожалуй, мне это подходит.

– Хорошо. Только одно условие.

– Какое? – В только что сиявших глазах появились облачка.

– Просьба заплатить вперёд хотя бы за два месяца. Это выполнимо?

– Э... – Он опять начал бороться с приступом почесухи.

Парень «на мели»? Похоже, мне везёт, как утопленнику. Куда смотрел трактирщик, отправляя ко мне неспособного оплатить счёт клиента?

– У Вас нет свободных денег?

– Есть. И я заплачу. Просто...

– Да?

– Только за два месяца, идёт? А следующие – с жалованья.

– Как Вам будет удобно.

Он вытащил из-за пазухи кошелёк, порылся в нём и протянул мне четыре монеты.

– Мне нужно где-нибудь расписаться?

– Простите?

Кайрен снова нахмурился.

– Вы не будете составлять договорённость?

– Вообще-то, я хотел избежать бумажной возни, но если настаиваете, выпишу расписку.

Я добрался до своей комнаты, расшторил окно, сгрёб в кучу черновики, освободив часть стола, потребную для письма, выудил лист, показавшийся мне чистым, уселся на жёстком стуле поудобнее и открыл футляр с новыми перьями: заодно опробую ещё раз товар Риата.

«Я, житель Нэйвоса, от рождения носящий имя Тэйлен, удостоверяю, что принял от человека по имени Кайрен два лоя в счёт оплаты...» А чего оплаты, собственно? Не писать же «проживания в доме, которым я имею право распоряжаться по своему усмотрению». Надо подумать.

– Вы здесь работаете?

Поворачиваю голову. Кайрен стоит и восхищённо смотрит на полки, уставленные книгами, и не только ими. Сотни потрескавшихся корешков. Не один десяток шкатулок с «каплями» и нитями. Свитки карт – свидетельства неудачных опытов. Перевязь с метательными ножами – подарок на один из дней рождения. Сложенный арбалет – куплен лично, после тщательного отбора. Что дальше? Незаправленная кровать. Кучка мусора на полу, «забытая» при уборке. На столе, рядом с бумагами кружка недопитого с вечера молока и огрызок пряной лепёшки. Неряха? А как же!

– Я здесь живу.

– Э...

– Ничего, если я напишу, что Вы уплатили мне деньги за советы по составлению писем?

– Конечно, можете писать, что хотите... А не боитесь, что я донесу на Вас в Управу по сбору податей?

– Представьте себе, не боюсь.

Кайрен скрестил руки на груди.

– Почему?

– Если Вы присланы управой, чтобы засвидетельствовать нарушение мной правил предоставления жилья, то хочу напомнить: в границах мэнора я волен делать всё, что угодно, и без личного подтверждения третьей стороны Ваше свидетельство не будеть иметь веса. А если хотели пошутить... Сначала подумали бы, не откажу ли я Вам от места. Вдруг, я не понимаю шуток?

Он заметно смутился, а я продолжил:

– Если Вам нужно где-то жить, не следует с первых же минут портить отношения с хозяином дома.

– Вы... отказываете мне?

О Хаос, Вечный и Нетленный! Каким тоном он спросил... Отчаявшийся ребёнок, не больше и не меньше. Завидная искренность в выражении чувств, ничего не скажешь.

– Не отказываю. Только прошу впредь не шутить так... опасно.

Кайрен покосился на арбалет и согласно кивнул.

***

Часть денег, взятых мной из личного хранилища в Монетном дворе, удалось вернуть сразу же – благодаря появившемуся жильцу. Если задержится у меня подольше, отобью всю сумму, уплаченную за метельщиков. Ну, Галекс, пусть твои наёмные уборщики только посмеют не отработать каждый сим! Клянусь, не пожалею ни времени, ни душевных сил, но добьюсь справедливости! Надоело безропотно из года в год платить, платить и платить, не видя никаких изменений в окружающем пейзаже. Раз уж меня считают деревенским выскочкой, надо оправдывать сие почётное звание...

Гоир отбыл в столицу, предоставив управу и нас самим себе, и только тогда я прочувствовал весь ужас незанятого ничем времени.

Ещё год назад мне казалось: будь у меня хоть несколько дней свободы, переделал бы гору дел. Ага, как же. Вот она, свобода, сидит за столом напротив и зевает, глядя в потолок. Пустота везде, и в мыслях, и в делах. Можно было бы взяться за стихосложение, но проклятое ожидание убивало всякий благородный порыв, и я, хоть каждый день заходил в Письмоводческую управу, втайне молил небеса избавить меня от переписки. И небеса, словно слыша глас молящегося, избавляли. К моему счастью: если бы Гебар прислал очередной заказ на перевод, думаю, я взвыл бы не хуже пьюпа. Интересно, оценила бы Канта крик моей души? Если учесть, что ни пение, ни музицирование мне не доступно, представление получилось бы знатное.

Ожидание невыносимо, и о том вам могут в красках рассказать приговорённые к смертной казни, отчаяние которых я понимаю лучше, чем раньше. Когда время вокруг тебя останавливается, не желая сдвинуться с места и принести хоть какое-то изменение, начинаешь сходить с ума, потому что и мыслям для развития необходимо движение. Вся жизнь состоит из движения. Мы зарождаемся в материнской утробе, выходим на свет, растём, созреваем, увядаем, но ток крови в нас не останавливается ни на минуту. Именно его движение помогает нам жить. Или заставляет? Да, второе вернее, потому что случаются дни, когда существование перестаёт казаться необходимым...

С отъездом Гоира и Салим перестал показываться в управе: Дарис, Ксантер и я наведывались туда, чтобы узнать, нет ли новостей. Новостей, разумеется, не было, и настроение становилось ещё хуже, чем в прошедшие дни. И нет ничего странного в том, что время от времени мы... Заливали тоску элем.

Потреблять горячительное дурно и осуждаемо. Я знаю. Но когда никакой тяжёлый труд не может изгнать из головы мысли о будущем, которое непонятно и непросчитываемо, остаётся только это средство. Усыпить сознание. Тупо и пьяно уставиться в одну точку, обретая счастливую возможность НЕ ДУМАТЬ. А потом завалиться спать... При условии, что добрался до любимой кроватки.

Я обычно добираюсь: помогает привычка, которой обзавёлся за время обучения в Академии. Какие вечерушки там закатывались... Пьянки до поросячьего визга и полной невозможности находиться в положении «стоя». Но после каждого веселья требовалось возвращаться домой, что мы с успехом и проделывали, совершенно не помня наутро, как, где и с кем шли. А одежда, к примеру, оказывалась ещё и аккуратно развешанной на кресле. Чудеса, да и только.

Вот и сегодня, на день девятый от явления пришлецов из столицы, как следует погрустив с тойменами, я отправился домой и лёг спать. А поскольку пили мы непривычно рано: начали ещё до полудня, чтобы, как говорится, не откладывать на завтра то, что можно было сделать вчера, то когда за окном стемнело, пришла пора просыпаться по недвусмысленному требованию пересохшего горла.

Я продрал глаза, приполз на кухню и опрокинул в себя две кружки воды. Полегчало. Есть не хотелось, что, в отсутствии дома какой бы то ни было готовой к употреблению еды, показалось мне удачным стечением обстоятельств. Надо будет зайти в лавку к Вассади... Завтра. Сегодня лень выходить на улицу. Да и поздно уже.

Но когда я поймал себя на мысли, что начинаю клевать носом, сидя за кухонным столом, и собрался вернуться в постель, на пороге возник мой жилец.

Кайрен выглядел расстроенным и весьма: початая бутылка в его правой руке свидетельствовала, что день, ознаменовавшийся новолунием, располагал всех персон мужского пола к распитию горячительного.

– Доброго вечера, heve.

Карие глаза моргнули.

– Доброго... Хотя какой он, к аглису[13], добрый? – Голос парня звучал глуше, чем обычно.

– Что-то случилось?

Кайрен посмотрел на меня долгим, невидящим взглядом, добрёл до лавки и рухнул на неё. Бутылка водрузилась на стол.

– А что могло случиться? Всё, как всегда... Только тошно.

В самом деле, новолуние дурно действует на разум. Правда, за собой особых изменений не замечал, зато, когда придёт черёд полнолуния...

– Без причин тошно не бывает.

– Бывает.

– Просто Вы не пытались их найти, вот и всё.

Он скорчил унылую физиономию.

– Пытался, не пытался... Я не умник, чтобы во всём искать причину.

– Для этого не нужно быть умным.

– Неужели? А что нужно?

Зачем я ввязался в разговор? Чтобы потешить больную голову? Причём, больную не только ввиду похмелья. Кому-то из нас сегодня не повезло, и боюсь, что мне: опьянение прошло, уступив место потребности истратить накопившийся запас мудрствований. Не знаю, кто как, а я, выпив, начинаю искать смысл. Во всём, до чего смогу добраться. Впрочем, сознавая за собой подобную тягу, в обществе стараюсь сдерживаться и либо не пить вовсе, либо поскорее доходить до состояния, в котором языком не больно-то поворочаешь.

– Всего лишь здраво мыслить.

– А это как – здраво?

Он что, заинтересовался? Вот дурак... Ладно, поболтаем, тем более, долго болтовня не продлится: Кайрен и сейчас не выглядит бодрым, а если ещё несколько раз приложится к бутылке, избавит меня от необходимости сотрясать словесами воздух.

– Очень просто. Вот какая у Вас проблема?

– А?

– Вы сказали, что всё, как всегда, но вам тошно. Расскажите, что в Вашем понимании «как всегда»?

Парень подумал, встряхнул жидкость в бутылке, посмотрел, как она бьётся в стеклянные стенки.

– Вьер, паскуда такая, держит меня за мальчика на побегушках. А я пришёл в управу уже старшим тойменом и кое-что в своём деле знаю! А вьер только улыбается... Вам, говорит, как имеющему опыт человеку, я доверяю только самые важные дела... Сволочь. Важные! Только важность эта всё дальше и дальше от города. А меня не затем в Нэйвос перевели, чтобы я по окраинам шатался! Я хочу служить там, где мой опыт нужнее!

– Похвальное желание. Правда. Но почему Вы считаете, что за пределами города Ваши умения никому не нужны?

Он ответил вопросом на вопрос:

– А почему все норовят приехать в столицу? Вот Вы, к примеру, тоже по виду не горожанин, а здесь живёте. Значит, приехали нарочно. А зачем?

Зачем... Что я могу ответить? Что ненавижу деревенскую жизнь и сбежал из поместья при первой же возможности, хотя там мог бы, как сыр в масле кататься? Потому что в деревне от меня мало толку, а в Академию я смог не только пробиться, но закончить обучение, пусть не с отличием, зато достойно? Потому что в городе жить интереснее и веселее? Потому что... Не мне обвинять парня в намерении сменить место проживания. У него могли быть свои причины. Достаточно и той, что названа: желание приносить пользу. Мои таланты на такое не способны, хотя я тоже, больше всего на свете, хочу оказаться полезным. Хоть в каком-нибудь деле. Чтобы самому себе доказать: моя жизнь после второго рождения имеет смысл.

– Пытался убежать от судьбы.

– И как, удалось?

Я качнул головой:

– Не знаю.

Он недоумённо вытаращился на меня:

– Это как?

– А так. Я убегал, но понятия не имел, каково на вид и вкус то, от чего убегаю. Возможно, судьба уже настигла незадачливого беглеца и глухо смеётся у меня за спиной.

– У Вас за спиной никого нет, – глубокомысленно возразил Кайрен.

– И верно... Тогда будем считать, что не настигла. Пока.

Несколько вдохов он молчал, глядя сквозь меня, потом кивнул:

– А ведь я тоже... убегал.

– Вот видите! Все мы бежим от судьбы, но не всем этот побег удаётся.

– И что? Не стоит бежать?

– Почему же? Стоит! Пока мы бежим, мы чувствуем себя живыми. Разве этого мало?

Кайрен что-то решил для себя (сие было видно по обретшему твёрдость взгляду) и протянул мне бутылку.

– За это стоит выпить.

– Выпить? За что?

– За вечный бег от судьбы и к судьбе!

Я одобрительно кивнул:

– Хороший тост.

И вино оказалось недурное. Не из дорогих сортов южных винных ягод, а из отжимков местных, схваченных морозцем, но много ли надо для того, чтобы залить глаза сознанию?

Нить пятая.

Туман сомнений

Стек с тропинки событий.

Разъяснилось ли?

– Предсказания на наступившую ювеку! Предсказания на наступившую ювеку! Три по цене одного!

Предсказателей развелось... Пруд пруди. Перебивают друг у друга клиентов без зазрения совести. Три по цене одного, говорите? Заманчиво.

Я приоткрыл окно и крикнул мальчишке, дравшему глотку внизу:

– Подымайся сюда!

Дарис оживился:

– Хочешь узнать, что пророчат звёзды?

– Надо же получать от этой жизни удовольствие... Хоть посмеёмся. Или вы против? Ксантер?

Красавчик пожал плечами:

– Пусть его, расскажет. Глядишь, что и сбудется.

– Это вы желали прослушать предсказание многомудрого Телидана?

Мы переглянулись. Вот, ещё одно незнакомое имя. Помнится, раньше на нашей улице такого звездочёта не было. Значит, спрос растёт, если прорицателей будущего становится всё больше.

– Да, мы.

– Извольте по порядку называть кермы[14] своего рождения.

– Кто хочет начать?

Первым на мой вопрос ответил Дарис:

– А хоть я. Пята Саару, двенадцатый день.

Мне до звездочёта далеко, но знаю: хорошее время рождения.

Глашатай – десятилетний мальчонка, тощий, как прутик, принял одухотворённый, как ему казалось, вид, то бишь, наморщил лоб, закатил светло-серые глаза к потолку, расправил складки одеяния, призванного изображать мантию предсказателя (балахон, расшитый многоконечными звёздами), и начал вещать замогильным голосом:

– Рождённых под Пятой Саару на этой ювеке ждут приятные известия касаемо дел вне дома и семьи. Ваши умения будут замечены и оценены по достоинству, что значительно отяготит ваш кошелёк. Будьте осторожны в любовных играх: в порыве страсти легко проговориться о том, что должно остаться в тайне. Дни наибольшего расположения небес для тех, кто родился во второй трети Пяты – третий и пятый.

– Теперь мне! – Заявил Ксантер. – Чрево Саару, пятнадцатый день.

– Рождённые во Чреве Саару не должны на этой ювеке злоупотреблять горячительным, ибо ясный разум может потребоваться для решения важных вопросов. Возможны ссоры с возлюбленными и родственниками, потому в стенах дома следует быть спокойным и терпеливым. Наибольшее расположение небес ожидает вас в третий и седьмой дни наступившей ювеки.

– Так я и знал, – вздохнул красавчик. – Гиса устроит свару из-за какой-нибудь мелочи.

– Да она тебя грызёт каждую божию ювеку! – Хохотнул Дарис. – Тебе это можно на год вперёд предсказывать!

Мальчонка обратился ко мне:

– Ваш керм, heve?

– Тёмная ювека.

Тоймены привычно сплюнули на пол. Я не обиделся: рождённые под беззвёздным небом считаются несчастливыми людьми, и все остальные, встречая их, должны залить слюной глаза хьёлу, зловредному демону пути, чтобы тот проложил дорогу жизни в обход несчастий. По первости парни чурались меня именно из-за керма моего рождения, но потом осмелели и, хотя счастливой нашу совместную службу в управе не назовёшь, не винили меня в неприятностях, валящихся, как снег на голову. Правда, сплёвывать тоже не забывали.

Мальчишка сглотнул, но сделал вид, будто не боится попасть в тень чужих несчастий, и уточнил:

– После Саару или после Аурин?

– После Саару.

Всего в году две «тёмных» ювеки, на каждую из которых приходятся празднества – Летник и Зимник, ибо нет времени лучше для веселья, чем то, в которое боги закрывают глаза-звёзды и позволяют людям чувствовать себя свободными от воли небес.

Глашатай откашлялся, вспоминая заученный текст (наверное, мне единственному на Решётной улице его и надлежало услышать, потому рождения детей в тёмные ювеки матери избегают всеми возможными силами) и возвестил:

– Рождённых на тёмной ювеке Саару ожидает начало пути к раскрытию тайн, не бывших тайнами, и обретению того, что не терялось. Благоприятный день – третий.

Получив свои пять симов (одному платить – дорого, а на троих предсказание выходит почти задаром), мальчишка побежал искать других желающих ознакомиться с советами звёзд, а я задумался над услышанным.

Начало пути? Ой, как мне не нравится такой поворот событий! Сниматься с насиженного места и куда-то топать? Вот уж нет! Мне совсем неплохо там, где нахожусь. А эти туманности относительно «открытия тайн, которые вовсе и не тайны» и «обретения не терявшегося» – вообще заставляют насторожиться. Что сие означает? Я приближусь к разгадке планов пришлецов? Это неплохо. Но почему «вовсе не тайна»? Неужели цели меннасцев предельно прозрачны? И какое же препятствие мешает мне их распознать? И потом, «то, что не терялось»... Зачем его обретать, если оно здесь, со мной? Ох уж эти звездочёты: призываешь их помочь разгадать одну тайну, а взамен получаешь только тьму новых. Но всё равно, заманчиво представить, что знаешь волю небес. Даже если на самом деле она далека от понимания тех, кто всматривается ввысь...

– Доброго дня!

А вот и Гоир вернулся. Выглядит бодро, но в ответ на наши вопросительные взгляды лишь отрицательно качнул головой.

– В Меннасе не намерены идти на соглашение.

– И что теперь?

Кажется, мы трое спросили это в один голос.

Ллаван помолчал, потом грозно улыбнулся:

– Уйдём в свободное плавание!

Тоймены дружно крикнули что-то вроде «йеахх!», выражая радость по поводу наступившей ясности. Я к ним не присоединился, и Гоир, отметив это, кивком пригласил меня на разговор.

В кабинете, порядком опустевшим из-за редких набегов Салима во внеурочное время, было грустно, но покойно. Ллаван сел в кресло, чудом избежавшее цепких рук живчика (наверное, тот посчитал, что нужно оставить хоть одно место для удобного сидения собственной задницы: прочие мягкие кресла были увезены в неизвестном направлении почти сразу же после изъятия наших инструментов и бумаг), я остался стоять, а чтобы было удобнее, прислонился к стене у двери.

– Вы решили так, потому что...

– Мою договорённость разорвали.

– Значит ли это...

– Касательно вас речи не было. Но поскольку до недавнего времени вы работали под моим началом, я освобождаю вас от договорённостей. Задним числом.

Что ж, тоже выход. Прислуживать Салиму мы всё равно не будем. Не сможем прогнуться, ибо требуем уважения. Выражающегося в звоне монет лучше всего.

– А дальше?

– Дальше... – Гоир сцепил пальцы рук на животе. – Я имею право на заверение описаний средоточений своей личной печатью, а моё имя что-то, да значит! И мы будем работать, как работали.

– За то же жалованье?

Вопрос получился ехидным, и ллаван скривился:

– Почему за то же? Как будете работать, так и будете жить. Мне не жаль платить вам хорошие деньги, но и вы должны прикладывать усилия. Согласен?

Я хмыкнул.

Не жаль, как же! Удавится за жалкий сим. Впрочем... Если он желает и дальше заниматься средоточениями, ему не обойтись без нас. Почему? По очень простой причине: время уходит, а Гоир не молодеет, и его ум становится всё менее подвижным. Нас он смог научить тому, что знал, но заводить новых, неоперившихся птенцов... Сил, чтобы выучить их, может и не достать. Так что, мы нужны друг другу. Но ллаван никогда открыто этого не признает. По пьяни прослезится и будет уверять, что мы – самые лучшие, и он никуда нас не отпустит, а стоит прийти и попросить прибавки к жалованью, слышишь: «Да таких, как вы, за дверью целая очередь стоит, ждёт, когда понадобятся!» Попробовать ещё раз? Поверить на слово?

Щурюсь, глядя на напряжённое лицо Гоира. А ведь он боится. Боится, что я сейчас повернусь и уйду. Неважно, куда, но уйду. Брошу его. Брошу...

И сердце на мгновение сжалось. Странно, я почти ненавижу ллавана, но оставить его в беде не могу. Да, беда невеликая, но она есть. И парней бросать не хочется. Чего проще: написать матушке в поместье, дождаться попутного обоза и уехать, к аглису, подальше от всей этой подковерной возни... Нет, не сейчас. Позже. Когда совсем устану. Наверное. Может быть.

– К Вам можно, heve? – В дверь заглянул Дарис.

– Заходи! – Великодушно разрешил Гоир, любивший время от времени поболтать со старшим тойменом ввиду безотказной готовности последнего слушать.

– Да я, собственно... К Вам пришли.

Поскольку кабинет тойменов – второй по близости к лестнице и, соответственно, ко входу на этаж (мой, вообще-то, первый, но после того, как Салим его опустошил, я взял за правило проводить время в компании Дариса и Ксантера, всё одно веселее), им время от времени приходится играть роль привратников и провожатых для заказчиков.

– И кто же пришёл? С какой целью?

Дарис пожал плечами и шатнулся обратно в коридор. А потом мы услышали его приглушённое: «Проходите, hevary», и порог кабинета переступила женщина.

***

Верхнее платье из сукна, наружный слой которого прикидывается бархатным, пронзительно синего цвета, расшитое серебряными строчками. Нижнее – бледно-голубое, и в сочетании с более ярким соседом кажущееся выцветшим от частой носки и не менее частой стирки, хотя, могу спорить, на что угодно: новенькое.

Высветленные до белизны волосы – последнее увлечение модниц, но если в столице это надругательство над волосами исполняют мастера, то в провинции каждый сам себе цирюльник и маг, потому результат получается странноватым. Лицо тщательно припудрено и накрашено, но некоторая одутловатость и морщинки от этого только заметнее. Тоненькие ниточки бровей над тёмными круглыми глазами тоже. Тёмные. Интересно, в чём смысл иметь белую шевелюру, а все остальные волосы на теле оставить в первозданном цвете? Сразу же видно, что блондинка не природная...

Она вошла бодро, внушительно, в полном соответствии с околосорокалетним возрастом. Неуверенность посетила круглое лицо только когда взгляд незнакомки столкнулся с взглядом ллавана: Гоир по своему обыкновению надул щёки и всем видом показывал, какая он важная персона. На фоне не слишком наполненного мебелью кабинета и моей скромной особы (в фуфайке самого, что ни на есть, деревенского вида: матушка вязала собственноручно, из остатков шерсти, поэтому даже пошитые у дорогого портного штаны и сапоги, сидящие по ноге, как влитые, положения не спасали) это удавалось без особого труда.

– Это Вы – heve Гоир? – С места в карьер начала женщина.

– Да, – степенно кивнул ллаван, поднимаясь на ноги. – Чем могу быть полезен?

– Я хотела бы заказать у Вас...

Тёмный взгляд неодобрительно скользнул по мне, и Гоир поспешил уверить:

– Этот человек служит в управе.

Видимо, по мнению незнакомки, я не заслуживал упомянутой чести, потому что услышал скучающее:

– Ах, так...

– И что же Вы желали заказать? – Ллаван перехватил нить беседы, делая мне знак обеспечить ещё одно место для сидения.

Я пошёл за стулом, а когда вернулся, все главные вопросы касательно договорённости были уже решены: Гоир и женщина выглядели вполне довольными друг другом.

Пока незнакомка обживала принесённый стул, мне было сообщено самое необходимое. Предмет договорённости. Оказывается, нас посетила глава управы маленького городка, расположенного в семи милях к северо-востоку от Нэйвоса на берегу правого притока Хэйни. Hevary Нелия желала, чтобы мы описали для подвластного ей поселения средоточение ортисов с целью весьма похвальной: повысить ранг города с третьего до второго.

Вот уже более полутора веков все города Империи были ранжированы – по числу жителей, по размерам и по степени значимости. Столица, разумеется, стояла вне сравнений, Нэйвос и ещё пяток крупных городов входили в группу первого ранга, далее шёл ранг второй – не слишком крупные, но и не мелкие поселения, а третий получали города, близкие по своим «качествам и количествам» к деревням. Так что даже иметь третий ранг – почётно, но он не позволяет рассчитывать на участие в распределении имперской казны по провинциям, потому как не имеет права голоса в Совете (а соответственно, и права запустить лапу в государственные деньги). Поэтому желание Нелии, под чьей твёрдой рукой с недавних пор жил и трудился Кенесали, вывести город в более высокие ряды было вполне понятно. Более того: упомянутое поселение заслуживает этого хотя бы потому, что именно рядом с ним и в нём из близлежащих залежей красной глины делают блоки для возведения строений, а мода на стены из красных кубиков грозит захватить если не всю Империю, то её северные провинции уж точно. В общем, всем хорош Кенесали, но для подачи прошения в Совет Регистра нужна последняя мелочь. Описание средоточения. Помнится, Гоир сам добивался внесения такого пункта в перечень требований, дабы иметь дополнительный доход от тех поселений, которые вознамерятся изменить свой ранг. Что ж, идея оказалась неплоха. Жаль только, желающих маловато.

Позволяю себе спросить:

– И много у вас ортисов?

– Нет, совсем немного. Впрочем, сами увидите: вы ведь поедете в город?

– М-м-м...

Вообще-то, мы предпочитали кабинетную работу, и большую часть заказчиков это вполне устраивало. Более того, некоторые даже настаивали, чтобы мы и шага в их владения не сделали: наверное, было, что прятать. Но попадались и дотошные главы городов, понимающие только то, что за деньги нужно трудиться в поте лица. Нашего. Нелия из таких, занудливых и придирчивых. Ох, чувствую, намаемся мы с ней...

– Поедете?

– Конечно, поедут! – Воскликнул Гоир. – Непременно поедут! Скажем, в третий день настоящей ювеки? Что на это скажете?

Она подумала и кивнула:

– Подходяще. У вас имеется экипаж?

Хороший вопрос. Откуда у нас экипаж? Не накопили на лошадку с тележкой. Даже нанять и то не можем.

– В настоящий момент...

Ллаван перебил мою попытку быть честным:

– Лучше будет, если Вы пришлёте: не ездить же по незнакомому городу без проводника!

– Да?

Кажется, женщине не слишком понравилась идея катать нас в казённой (а ещё того хуже, личной карете), и Гоир это заметил, почему и продолжил мысль следующим образом:

– Это уменьшит цену, hevary: так бы пришлось включить в договорённость и плату за наём экипажа.

Когда речь заходит о деньгах, все становятся на удивление понятливыми. Вот и Нелия сразу согласилась:

– О, ну тогда... У Кинжальной заставы в девять утра.

– Запомнил? – Спросил ллаван у меня.

– Да, разумеется. Только, hevary, позвольте напомнить о картах.

– О чём? – Тёмные кругляшки глаз стали в полтора раза крупнее.

– О картах. Для описания средоточения необходимы планы улиц города, расположение домов, да и окрестности, если в них находятся крупные строения. Собственно говоря, карты являются неотъемлемой частью, без которой средоточения в Архив не принимаются. Да и нам будет проще работать, если заранее увидим план города.

– Карты... – Она куснула пухлую, тщательно напомаженную губу. – Хорошо. Я пришлю вам карты.

Ох, какие мы таинственные! Можно подумать, требуем планы укреплений с указанием расположения постов Городской стражи... Впрочем, с заказчиками всегда так: жмутся до последнего, а потом, увидев результат моего труда, ещё и несколько копий требуют.

– Если возможно, то шлите их прямо ко мне, – передаю Нелии заранее заготовленный листок бумаги со своим адресом. – Желательно, чтобы к завтрашнему утру они уже были доставлены, потому что мне необходимо время на подготовку.

– Только верните их в целости и сохранности! – Грозно велели мне.

– Непременно, hevary, непременно!

***

Гоир расшаркивался с управительницей Кенесали ещё четверть часа, чем наталкивал на мысль: основная часть платы за средоточение пойдёт в кошелёк ллавана, а не в наши. Уследить, сколько денег поступит, всё равно невозможно, поэтому главная задача – вытребовать своё: те десять лоев, которые звучат в договорённости. Или, если верить в светлые намерения Гоира, даже большее количество монет... Хм. Я на эту уловку не попадусь: привык смотреть на вещи с грустной усмешкой. И, что удивительно, очень редко обманываюсь. На любой счёт. А так хочется иногда обмануться...

По пути домой я зашёл в лавку Вассади – южанина, торгующего едой и питьём всякого рода по скромным ценам. Правда, даже у него парное мясо было для меня слишком дорого, поэтому приходилось довольствоваться тем, что хранилось на леднике не один день. В этот раз я прикупил курятины и белой крупы с востока – продолговатых зёрнышек ah-si, в кипящей воде увеличивающих свой размер почти в два раза, получил в довесок кулёчек с сушёными пряными травками (всё равно выдыхаются, так зачем зря в лавке держать?) и собеседника на оставшуюся часть дороги.

Старый Глийн жил в соседнем мэноре на попечении взрослых детей, но сам давным-давно отошёл от дел и коротал время до последней встречи со смертью в прогулках и разговорах. И те, и другие были неспешны и многозначительны: первые в силу больных ног, вторые – по причине груза прожитых лет. Особенно старик любил поговорить со мной, как слушателем, умело изображающим живой интерес. Впрочем, отдельные беседы оказывались по-настоящему увлекательны и полезны. Но слишком уж редко таковые происходили, к моему глубочайшему сожалению.

Увидев меня в дверях лавки, Глийн приветственно махнул рукой, и я, выдохнув тихое ругательство, перешёл на его сторону улицы.

– Доброго дня, Тэйлен.

– Доброго дня, heve. Как Ваше здоровье?

– Какое у меня может быть здоровье? – Хрипло хохотнул старик, кутаясь в подбитый мехом плащ. – Это вам, молодым, такие вопросы нужно задавать, а не таким развалинам, как я.

– Бросьте, heve, Вы очень бодрый...

– Для своих годин? Пожалуй, соглашусь: из моих приятелей юности мало кто ещё жив. А те, что ещё дышат, редко встают с постели. Один я пока ползаю...

Морщинистое лицо озарилось гордой улыбкой. Я улыбнулся в ответ:

– Вы ещё всех нас переползаете, heve!

– Не дай боги! – Шутливо ужаснулся Глийн. – Детей хоронить? Никому такого счастья не желаю. И тебе желать не советую.

– Я понял, простите.

– Да я не к тому... Вот ты всё не женишься, да не женишься. А пора бы!

Узловатый палец укоризненно ткнулся мне в грудь.

– Куда ж мне жениться? Я себя еле кормлю, а если ещё и жена будет, дети... Нет, heve, мне сначала надо на ноги встать, а потом уже думать о женитьбе!

– Встать... А сейчас ты что, коленями по мостовой елозишь? Нет, Тэйлен, с тобой всё иначе должно быть: заведёшь семью, вот тогда сразу за ум и возьмёшься. И службу хорошую найдёшь, денежную. Нужда, она в таких делах мудрее, чем расчёт.

Ага. Повесить себе на шею жену, наплодить детей, а потом надрываться, не в силах всех прокормить? Кошусь на довольную физиономию Глийна.

Вот ведь глаз у старика! Сразу меня раскусил. Я сам только недавно понял, что не хочу ничего менять из-за собственной лености и привычки перебиваться сухомяткой, а он не только это заметил, а и предложил способ борьбы с дурными наклонностями. Жениться... А вдруг, поможет? И мне станет легче думать о будущем. И я перестану вспоминать прошлое. Наверное. Может быть.

Мимо нас пробежал глашатай предсказателя, напомнивший мне утреннего мальчишку: такой же тоненький, в ярком развевающемся балахоне. Глийн посмотрел ему вслед и недовольно покачал головой:

– Ох, и много же их стало... Нехорошо это.

– Да кому они мешают, heve?

– Мешать не мешают, но... Примета дурная.

– Примета?

Старик помрачнел, но ответил.

– Говорят, людей одолевает тяга узнать своё будущее аккурат во времена перед войнами и прочими бедами. Перед Болотной войной тоже так было: на каждом углу пророчили, по дням судьбу можно было расписать... А только у кого что сбылось? Вот твой отец воевал, верно?

Киваю.

– И где он сейчас?

– Умер.

– Вот и я о чём. А ему, наверняка, долгую жизнь предрекали, полную счастья, и детишек полный дом. Угадали предсказатели?

Отец... Хмурый сухощавый мужчина, вечно мучавшийся надрывным кашлем, неразговорчивый, но незлобный. Никогда не поднимал руки ни на жену, ни на шкодливых сыновей, а если что случалось, недолго смотрел тяжёлым взглядом и уходил. Только почему-то после этого отпадала всякая охота шалить... Он вернулся домой, чтобы прожить всего пять лет и тихо скончаться посреди ночи. Так тихо, что матушка только к утру поняла: мужа больше нет на свете.

Был ли он счастлив? Кто знает. Но после него остался дом, остались жена и трое сыновей. Разве этого мало? По мне – много. Очень. Наверное. Может быть.

***

Нелия не обманула ожиданий: следующим утром из Письмоводческой управы я возвращался домой с продолговатым футляром, заполненным картами, а значит, был обеспечен работой на день вперёд.

Для того, чтобы нанести средоточение на карту, нужно прежде всего эту самую карту подготовить, и желательно, не одну, а несколько: для черновой работы и для чистовой. Черновики пойдут на зарисовки и записи по ходу, на окончательном же варианте всё будет красочно и красиво. Надеюсь...

М-да, труда предстоит изрядно: как и все мелкие поселения, Кенесали своим мастером-картографом обзавестись не успел, потому представленная карта выглядит так, словно какой-нибудь управский служка перерисовывал, и не с оригинала, а с его -надцатой копии. Линии неровные, из-за трещин на пергаменте – прерывистые, часть надписей не разобрать. Да, тут придётся ехать «на места», чтобы выяснить, как называются улицы, и кому какой дом принадлежит. Но сначала... Сначала я сделаю копию. По своему собственному рецепту.

Разложить на столе (самом большом, в библиотеке) листы толстой рыхлой бумаги. Сверху поместить пергамент, прижать его уголки тяжёлыми подсвечниками, чтобы не сдвигались. Приготовить густую прозрачную мазь и тщательно, мягкими касаниями, нанести её на поверхность карты, следя за тем, чтобы слой повсюду оставался равномерным. Когда мазь начнёт твердеть, присыпать всю карту сверху порошком из сажи и камеди. А потом немножко поколдовать: следуя контурам изображения, поводить над поверхностью пергамента стальной пластинкой, оплетённой бусами заклинания. Подождать ещё четверть часа, снять застывшую плёнкой мазь с остатками порошка, убрать пергамент и... Любоваться на дело рук своих – точное повторение оригинала.

Для стороннего наблюдателя происходящее покажется необъяснимым фокусом, но ничего сложного в действе нет. Жидкость, входящая в состав мази, делает волокна пергамента податливыми, но её не настолько много, чтобы начать растворять краски рисунка. Насыпанный сверху порошок полностью впитывается мазью и оказывается у поверхности пергамента. А дальше в ход идёт Сила: составленное и сплетённое мной заклинание заставляет те волокна пергамента, которые несут в себе частицы краски, расходиться в стороны, становясь похожими на решето, через которое крупинки порошка попадают на разложенную внизу бумагу. Попадают и, поскольку несут на себе капельки мази, проникают уже в бумажные волокна, становясь рисунком. Такое копирование занимает от силы час времени, но его недостаточно: приходится поработать и пером, обводя особенно плохо отпечатавшиеся линии и подписывая названия, потому что контуры букв переносятся плоховато. Этим я и занимался – дорисовыванием, когда любопытство привело в библиотеку Кайрена.

Жилец обвёл задумчивым взглядом книжные шкафы, медленно прошёл вдоль них, проводя пальцами по пыльным корешкам, подошёл к столу, за которым я работал, и застыл молчаливой статуей. Зачастую мне всё равно, наблюдает ли кто-то за мной или нет – на качество рутинных занятий нежеланное чужое присутствие влияет мало, но спустя пять минут не выдержал и обратился к Кайрену с вопросом:

– Вам что-то угодно, heve?

– Угодно.

Ответ прозвучал сухо, словно мы находились в управе, где я подавал прошение, а он – отклонял. Случилась неприятность? Это ещё не повод срывать злость на окружающих. Хотя, чего греха таить: сам обожаю взорваться и расплескать обиду по сторонам. Иногда помогает успокоиться лучше, чем чьё-то живое участие.

– Я слушаю.

Хочет общаться в казённом тоне? Пожалуйста. Я тоже так умею.

Парень сделал глубокий вдох, выдохнул, сдвинул брови, от чего карий взгляд стал казаться тяжелее обычного, и спросил:

– Где Вы служите?

– Это важно?

– Я хочу услышать ответ на свой вопрос.

О, теперь в голосе появилась суровость, причём того рода, который свидетельствует об уверенности человека в собственном мнении. Любопытно.

– Я обязан отвечать?

Вместо пояснений Кайрен, потянув за серебряную цепочку, достал из-за пазухи медальон и показал мне. Показал, не особо позволяя рассмотреть детали, но я и так понял, что к чему.

Мой жилец, оказывается, служит в Управе по надзору за порядком и спокойствием (правда, в народе её называют «покойной управой», потому что попадающие в неё люди – провинившиеся и безвинные – очень часто переходят из живого именно в «покойное» состояние, говоря проще, умирают... разумеется, в полном соответствии с буквой закона). Но на простого патрульного не похож, да и отсутствует в доме только днём, из чего можно сделать вывод... Ну да, он же старший тоймен, сам говорил! Значит, Плечо дознания. Ищейка, то бишь. Мне несказанно повезло.

– И?

То, что медальон не произвёл должного впечатления, немного обескуражило Кайрена, но тот не сдался:

– Или мы поговорим здесь, или отправимся в другое место.

– Основание?

– Угроза для безопасности престола.

– Да-а-а?

Я вытер перо тряпочкой, положил в футляр, закрыл чернильницу крышкой: предстоял долгий и скучный разговор.

– И в чём же Вы видите угрозу, heve дознаватель?

Он моргнул, удивившись моей догадливости, но не сбился с сурового тона.

– В Ваших занятиях.

– Моих занятиях? Разве они относятся к числу запрещённых?

– В Вашем доме много бумаг, записи в которых исполнены эльфийской рунописью.

– Этому есть объяснение.

– Я непременно его выслушаю, но позвольте продолжить. Вы располагаете картами поселений, вот прямо сейчас снимаете копию с одной из них.

– И это оправдано. Есть что-то ещё?

– Вы живёте один в огромном доме, который не принадлежит Вам и не может принадлежать.

– Это наказуемо?

– По отдельности? Нет. Но в совокупности эти факты наводят на подозрения. Нехорошие.

Последнее слово сопроводилось многозначительным прищуром.

– Могу я их услышать?

– Вы – эльфийский лазутчик!

Польщён. Крайне польщён. Эх, парень... Вот, что значит детство в глухом углу, недостаток грамотных учителей и несвоевременный выход в большой мир. Эльфийский лазутчик... Даже не смешно.

– Вывод, достойный вас, heve. Но совершенно неверный.

Карий взгляд вспыхнул азартом:

– Опровергнете?

– Легко. Но для этого... – Парень насторожился, чтобы мгновением спустя растеряться. – Пройдёмте на кухню!

– Зачем?

– Затем, что я устал и проголодался! Но готовить обед ещё рано, так что стоит хотя бы заварить тэя. Отопьёте со мной? Или побрезгуете?

Кайрен колебался недолго: вежливость взяла верх над долгом, и мой жилец согласился на чашку горячего тэя.

Вода в ковше закипела против обыкновения быстро (когда я, к примеру, тороплюсь, кажется, что она нарочно не желает нагреваться), рубленые чёрные листики начали источать бодрящий аромат сразу же, как соприкоснулись с кипятком, а двое мужчин, в ожидании готовности напитка, приступили к беседе.

– Что я должен объяснить в первую очередь?

Дознаватель был непреклонен:

– Записи на эльфийском.

– Хорошо. Дело в том, что у меня есть приятель... Он, на самом деле, живёт поблизости от эльфийских земель, в Андасаре. И не просто обожает эльфийские песни, но горит желанием донести их смысл до простых смертных, потому и занимается переводами. Если желаете, я опишу, как его найти, и Вы всё можете выяснить сами. Кстати, в тамошней управе Гебара тоже сначала обвиняли в заговоре против престола, но, к счастью, во всём разобрались: это Вы тоже можете установить без проблем.

– С Вашим приятелем понятно. А Вы сами?

– А что я? О, простите... Гебар, к его великому сожалению, совершенно не умеет рифмовать, поэтому, когда мы случайно встретились и разговорились о стихах, он предложил мне поучаствовать в своём любимом занятии.

Кайрен нахмурился:

– То есть?

– Делать из его переводов настоящие песни. Те, которые можно спеть на мотив оригинала. Поэтому Гебар присылает мне исходные тексты и свои дословные переводы, а я... рифмую. Вот Вам ответ на первое обвинение.

Длинные сильные пальцы выбили по столу дробь. Не всегда мой жилец служил дознавателем, не всегда: рука не писаря, а солдата.

– Хорошо. Поверю. Дальше!

– А что у нас дальше? Я запамятовал.

– Карты.

– Ах, да. Видите ли, я служу... до недавнего времени служил в управе, которая составляет описания средоточений магических ортисов для поселений всех рангов, доступ к картам положен мне по должности и заверен соответствующим разрешением Имперского Архива.

– В самом деле?

– Обратитесь к heve Гоиру, моему ллавану, он всё Вам подтвердит.

Но Кайрен с проворством умелого рыбака ловил каждое моё слово:

– Вы сказали «до недавнего времени». А сейчас?

– И сейчас служу. Только управа осталась при своём, а я и мои сослуживцы теперь под начальством всё того же Гоира составляем описания средоточений в личном порядке.

– Если я правильно понимаю, эти самые... как их... средоточения – государственное дело. Тогда их выполнение лично является нарушением закона.

– Наш ллаван, как постоянный участник Совета Внешнего Круга[15], имеет право ставить на описаниях свою личную печать, которая в этом случае равна по своей силе управской.

– Вот как... – Похоже, дознаватель немного расстроился крушению своих стройных выводов. – Но осталось третье. Ваш дом.

– И что с ним не так?

– Почему Вы в нём живёте?

Ответить: «Потому что мне надо где-то жить» или «Потому что я так хочу»? Не поймёт шутки. Значит, нужно быть правдивым.

– У меня есть разрешение от владельца.

– И кто владелец?

– Заклинательница Сэйдисс.

– Заклинательница?

Правда оказалась не лучшим выходом: теперь Кайрен опешил.

– Ну да.

– Но... по какой причине она...

– Снизошла до участия в моей судьбе? Из собственного каприза. Моя матушка прислуживает в родовом имении Сэйдисс, я родился и рос там же, перед глазами Заклинательницы. Возможно, она просто хотела наградить мою семью за хорошую службу, вот и позаботилась, чтобы у старшего сына в городе было место для проживания. Но поскольку мне нельзя стать владельцем этого дома ввиду недостаточно достойного происхождения, считаюсь управляющим. Со всеми соответствующими возможностями. Так что не переживайте: я имею полное право приютить Вас под этой крышей!

Всё сказанное соответствовало действительности, но только внешне. Истинные причины перечисленных событий не следовало знать никому, кроме меня, Сэйдисс и её родни. Дабы не выносить сор за пределы дома.

Дознаватель забыл о правилах этикета и запустил пятерню в волосы.

– Да, история... Если всё, что Вы говорите, верно...

– Проверьте. Отправьте запрос в нужные управы. Получите подтверждение: это не займёт много времени.

– И Заклинательницу тоже спросить? – С невесёлой усмешкой поинтересовался Кайрен.

– Если наберётесь смелости... Только не думаю, что получите ответ: hevary Сэйдисс очень строгая женщина, и не любит, когда её отвлекают по пустякам. А вот бумаги, ею подписанные, находятся в Управе строений и расселений, поэтому Вы легко можете их увидеть.

– Я зайду туда, – пообещал дознаватель, но тут же добавил: – Если будет свободное время и желание.

– Ваши слова можно понимать, как снятие обвинений?

– Да, пожалуй. Извините, что поспешил: следовало сначала изучить обстановку самому и только потом...

– О, ничего страшного! Тоймены Вашей управы должны быть бдительными, ведь от них зависит мир и покой в Империи. И нет особой беды в том, чтобы где-то поспешить.

– Не скажите, – Кайрен угрюмо сжал губы. – Когда на чаши весов кладётся чья-то жизнь, нельзя действовать необдуманно. К примеру, если бы я не стал разговаривать с Вами вот так, по-доброму, а отправил донесение в управу, Вас попросту арестовали бы и выбили бы признание до того, как во всём разобрались. Понимаете?

– Увы, да. И премного благодарен за Ваше терпение. Честно, благодарен. Но тэй уже заварился: давайте опрокинем по чашке!

– Спасибо.

Он придвинул к себе белый фарфоровый бутон, над которым поднимались струйки ароматного пара, но веселее глядеть не стал.

– Вас беспокоит что-то ещё?

– Да.

Долгая пауза.

– Теперь, после всего Вы, наверняка, не пожелаете видеть меня в своём доме.

Удивляюсь:

– Это ещё почему?

– Ну, я ведь едва не подвёл Вас под топор и...

– Бросьте маяться дурью! Всё разрешилось? Разрешилось. Меня вполне устраивает Ваше соседство по дому. Кроме того...

– Да?

– Мне всё равно не с чего вернуть задаток. Поэтому живите, если желаете.

Вот теперь он улыбнулся по-настоящему. А я, чтобы закрепить хорошее настроение жильца, продолжил:

– И вообще, иметь своего собственного дознавателя дома – моя давняя мечта! Сами увидите: когда на Зимник приедут мои младшие братья и начнут шалить, только Ваше мастерство сможет доказать матушке, кто истинный виновник всех происходящих погромов.

– Они сильно шалят?

– Временами даже чересчур. Боюсь, Вы сами сбежите, как только с ними познакомитесь.

Улыбка стала шире.

– Нет, не сбегу: у меня хорошая закалка. Свои младшие братья.

– О, так мы – товарищи по несчастью? Тогда будет, что обсудить.

– Непременно! Но знаете...

– М-м-м?

– Раз уж всё выяснилось... У меня есть к Вам небольшая просьба.

– По поводу?

Кайрен явно чувствовал себя неуютно, но решился:

– Та карта на столе... Это ведь Кенесали?

– Да. И что?

– Не могли бы Вы сделать и для меня копию?

– Зачем? Повесите на стену вместо картины?

– Потом, может быть. А сейчас... Мне нужно за ювеку провести там следствие, а для этого хоть бы разобраться сначала, где и что находится, дожидаться же управского картографа можно до следующего Зимника. А Вы, похоже, делаете это быстро и хорошо.

Я усмехнулся. Дознаватель принял мою гримасу за насмешку и поспешно добавил:

– Я оплачу Вашу работу, не сомневайтесь!

– Не стоит. Сделаю Вам карту. Только предупреждаю: черновик, а не полноцветную. Такая Вас устроит?

– Конечно!

– А Вы, в случае чего, поможете мне с сорванцами. Вот и договорились!

Нить шестая.

В сетях привычек

Нежится ленивый дух.

Спит? Нет, лишь дремлет.

Ксантер и Дарис ухитрились не опоздать, и в девять утра наша троица, позёвывая и потягиваясь, усаживалась в любезно присланную hevary Нелией карету – несколько кособокое сооружение, пугающе поскрипывающее при каждом обороте колёс. Но оно защищало нас от пронизывающего сырого ветра, и уже этим заслуживало всяческого почтения.

Поздняя осень, плавно переходящая в зиму, в Нэйвосе и его окрестностях – гиблая пора не только для природы, но и для хорошего настроения: даже самые жизнерадостные люди (такие, к примеру, как Ксантер, с лица которого счастливая улыбка сходит весьма редко), в осенние дни становятся раздражительными и хмурыми. Что уж говорить о Дарисе, угрюмом от рождения! А вот мне это время года нравится так же сильно, как и весна, наверное, тем, что является переходным от тепла к холоду. Летом душно и пыльно, зимняя стужа, щедро сдобренная влагой с залива, тоже к себе не располагает, а вот оставшиеся времена года... Вполне.

Весна хороша тёплым солнцем, рассыпающим блики по прозрачным кружевам сосулек, и зелёными всплесками первой травы на голой земле. Осень одаривает парки и окрестные леса золотым нарядом, а яркость неба смягчает жемчужной дымкой. Правда, многие скажут, что осенью в Нэйвосе серо и сумрачно, а весной – слякотно и скучно... Они тоже правы. По своему. Всё зависит от точки зрения и от настроения, которое одолевало вас в минуты размышлений о красотах окружающего мира. Конечно, если жалованье задерживается, жена пилит из-за позднего возвращения домой, а дети шумят так, что голова раскалывается, никакие прелести природы не смогут вас увлечь. Но неприятности имеют свойство проходить... чтобы смениться ещё большими, это верно. Поэтому надо ловить момент между их сменами – единственное подходящее время для любования жизнью. Наверное. Может быть.

Возница высадил нас у Городской управы и отбыл в неизвестном направлении, вызывав своим поступком наше искреннее неудовольствие: придётся ножками по городку пройтись. Не то, чтобы Кенесали был очень протяжённым, но лишний раз вязнуть по щиколотку в глине, которой на улицах было довольно для полного погребения под собой каменных мостовых, не входило в наши скромные планы. Впрочем, служба – она и есть служба. Прорвёмся.

– У вас всегда так грязно или только осенью?

Служка, по указанию Нелии переписывавший для нас нужные адреса, ответил на мой вопрос со степенностью, совершенно не подходящей своему юному возрасту:

– И осенью, и весной, и летом, и зимой. Это пыль с мельниц приносит, она с водой смешивается, отсюда и грязь.

– И много пыли?

– Хватает. Вы к нам по морозу приезжайте: когда снег станет сухой, а не мокрый, он весь красным налётом покроется... Красиво будет.

– Может, и приедем. Если понадобится.

Дарис скривился, всем видом показывая: «Ни за что». Ксантер равнодушно пожал плечами, мол, «надо, так надо», но всё же усомнился:

– Вряд ли. Здесь дел-то ювеки на две, не более.

– Хорошо, если так. Любезный, долго ещё ожидать?

– А вы меня не подгоняйте! – Огрызнулся служка, старательно выводивший округлые буквы.

Скорость письма удручала настолько, что я предпочёл бы сам выполнить эту работу, вот только по правилам посторонние лица к бумагам управы не допускались. И всё же, ссориться со служкой не следовало:

– У нас не так уж много времени – только до наступления сумерек, чтобы успеть вернуться в Нэйвос, потому мы и волнуемся... Честно говоря, мы предполагали, что hevary Нелия отдаст распоряжение загодя, и к нашему приезду всё уже будет готово.

– И без вас дел много, – отрезал служка.

Ну да, конечно. Дел. Насмешил, право слово... Скорее всего, управительница городка сразу по возвращении велела подготовить все списки: раз уж карты поступили ко мне вовремя, в том сомнений нет. Но видно расторопность распределялась среди подчинённых Нелии неравномерно, и если архивист исполнил порученное ему дело споро (наверное, потому, что других поручений не было, а человек истосковался по работе), то этот писарь отложил исполнение на последнюю минуту. Я тоже люблю так поступать, в спешке и расстроенных чувствах громоздя одни ошибки на другие. Правда, ошибок получается всё меньше и меньше: опыт накапливается, и одно и то же дело становится настолько привычным, что можно выполнять его с закрытыми глазами.

– Вот, возьмите.

О, наконец-то! Дарис пробежался взглядом по строчкам списка.

– Понятно... Сначала посетим магика?

– Почему бы и нет? Где он живёт?

Дарис сверился с надписью и поправил:

– Она. На набережной, в восьмом от начала доме.

***

Дом был большой, сложенный всё из тех же кенесальских глиняных блоков, только не красных, а подкрашенных известью, от чего те становились белыми. Лавка магички располагалась в одной половине, а другую, судя по сведениям, любезно предоставленным управским служкой, занимала семья heve Кнедена, одного из вьеров, присматривающих за добычей глины.

Ксантер постучал бронзовым кольцом о дверь. Мы ожидали чего угодно: от могильного гласа, приглашающего войти, и самостоятельно распахивающейся двери (любимый фокус нэйвосских магиков) до явления чёрного кота или громадной летучей мыши в качестве привратника, но встреча с чародейством произошла вполне обыденно: скрипнув, дверь приоткрылась, и на нас взглянули чуточку усталые светлые глаза худощавой hevary.

– Что вам угодно?

Ксантер, как мастер обхаживать женщин, не преминул одарить вопрошавшую улыбкой, в равной мере сочетающей уважение и восхищение:

– Простите великодушно за беспокойство! Вас должны были предупредить из управы о нашем появлении. Мы описываем средоточения магических ортисов в Кенесали.

– А, средоточения... Проходите.

Она повернулась и пошла вглубь дома, беззаботно оставляя незащищённой спину. Конечно, у магиков свои причуды, но мало ли кто явится под прикрытием государственного дела? Разве только, она напичкала весь дом ловушками и капканами... Мы переглянулись, вздохнули и отправились за хозяйкой.

Да, лавка не столичная: ни тебе порхающих под потолком полупрозрачных крылатых фигурок, ни бегающих по стенам, стульям, столам, а иногда и по вам самим верениц огоньков, ни неразборчивого шёпота, источник которого не поддаётся определению, ни прочих неизменных атрибутов места, отмеченного печатью высокой магии. Всё просто, привычно и понятно. Стены, обтянутые шерстяным сукном – для тепла. Шкафы со стеклянными дверцами – чтобы можно было видеть, что лежит на какой полке и не тратить время на поиски. Для посетителей – кресла с кожаной обивкой: такую легче отчищать, если попадётся чересчур впечатлительная персона. Стол для подписания договорённостей, на котором скучают в ожидании заказчиков чернильница, одинокое перо в бронзовом стаканчике и некоторое количество листков бумаги, недостойное, впрочем, называться даже «стопочкой». Ковра на полу нет, поэтому скрип половиц ничем не приглушается. Самый обыкновенный дом. И хозяйка ничем не примечательна: женщина средних лет, одета в простое, без вышивок и кружев платье, тёмные тусклые волосы свёрнуты в узел и сколоты шпилькой.

– Что вам требуется с моей стороны?

Дальнейший разговор взял на себя Дарис:

– Вы производите taites для нужд Кенесали?

– Да.

– Ксан, будешь записывать?

– А что, Тэйл не может?

– Сегодня твоя очередь.

Ксантер недовольно сморщился, но уселся за стол.

– Позволите воспользоваться Вашими письменными принадлежностями?

Разумеется, у нас имелись свои бумага, перо и чернила – в объёмистой сумке, висящей на моём левом плече, и отказ ничем не грозил, но магичка кивнула:

– Как пожелаете.

Тоймен взял чистый лист с верха стопки, откинул крышку бронзовой чернильницы, выполненной в форме причудливо закрученной ракушки, и вооружился пером. Дарис, убедившись, что всё для ведения записей готово, продолжил опрос:

– Ваше имя и ранг?

– Варита. Творящая[16] второй ступени.

Негусто. Теперь становится понятной усталая злость на привлекательном, в сущности, лице: магичка не поднялась до уровня Созидающей и потому вынуждена довольствоваться «каплями» и прочей мелочёвкой. А ведь когда узнала, что одарена, наверняка, мечтала о большем... Но прошло время, и мечты разбились ледяным крошевом, оставив в душе только тупую обиду и вопрос: «Почему?» Как я её понимаю!

– Сколько «капель» и как часто Вы извлекаете?

– Как часто? Как закажут. А сколько... Я не веду подробный учёт, heve.

– И напрасно! – Наставительно заявил Дарис. – Учёт нужен в любом деле. Хорошо, установим количество опытным путём. Это возможно сделать прямо сейчас?

Варита растерянно повела бровями:

– Да, конечно, но... Куда я их дену? Мне, знаете ли, просто так с Силой играться ни к чему!

– Я куплю их у Вас.

И тоймены, и магичка с удивлением воззрились на меня.

– Купите?

– Почему бы и нет?

– Вы из «плетельщиков»? – Догадалась женщина.

– Да, время от времени балуюсь. Так что не волнуйтесь: я возьму всё, что получатся.

– Не боишься разориться, Тэйл? – Подмигнул Ксантер.

– Не думаю, что их количество будет для меня разорительным, – в тон тоймену ответил я, и Варита обиженно, но тихо, чтобы не казаться невежливой, фыркнула. – Почём берёте?

– Два сима за штуку.

– Отлично! Приступим? Мне не терпится узнать, на сколько монет облегчится мой кошелёк!

Женщина кивнула и начала приготовления, а я снова почувствовал себя ребёнком на праздничном представлении. Уверен, что и мои сослуживцы испытывали подобные чувства, потому что извлечение taites это... истинное чудо.

Варита выдвинула кованый треножник, не в самый центр комнаты, а чуть правее, водрузила на него чашу из прозрачного стекла, такую широкую, что для её обхвата едва хватило бы моих рук, и наполнила сосуд водой из кувшина примерно до половины. Потом подумала, что-то проговаривая про себя, и долила ещё на полтора пальца. Как следует из теоретических описаний, количество воды необходимо вымерять с особенной точностью, иначе «капли» могут получиться недостаточно устойчивыми и будут рассыпаться от малейшего прикосновения нити, поэтому старательность магички была нам вполне понятна.

Завершив приготовления, Варита сняла с пальцев все кольца, а также – браслет с правого запястья, положила побрякушки на стол, распустила волосы и подошла к треножнику. Встала рядом, протянула руки, словно собиралась обнять чашу, но остановила ладони в нескольких волосках от стеклянных боков. Закрыла глаза и расслабила черты, от чего её лицо приобрело спокойное и немного мечтательное выражение. В наступившей тишине слышно было только наше дыхание, но и оно затихло, когда началось извлечение.

Я почувствовал его ещё на подходе, за миг до того, как восторженно расширились глаза тойменов: по еле уловимому всплеску в потоке Силы, предшествующему прорастанию зёрен Хаоса, которые непременно должны были увеличиться в размерах, потому что и упорядоченного становилось всё больше...

Дно чаши медленно начало покрываться пузырьками, меленькими-меленькими. Потом они начали разбухать и отрываться от стекла, поднимаясь вверх, словно вода закипала, хотя её теплота в эти минуты только уменьшалась. Ниточки пузырьков протянулись со дна, коснулись поверхности жидкости и... Разлетелись в стороны, на вдох замутив воду так, что происходящее в чаше невозможно было разглядеть. А когда вернулась прозрачность, на стеклянном дне уже лежали разноцветные бусинки taites. Варита закатала рукав и, несколько раз погружая в воду руку, достала все извлечённые «капли» и разложила на серебряном подносе, сушиться. Дарис, кивнул, словно стряхивая наваждение чуда, и начал привычно диктовать:

– Irh и Senh по четыре штуки, Anuh и Nieh по две, Arh – пять штук, Kieh – восемь, Kouh – семь, Inh и Anh – по три штуки, Louh – двенадцать, Meh – восемь штук, Sarh – три. Прочих видов taites не имеется вовсе. Это обычный набор, hevary?

Магичка кивнула, кутаясь в пушистую шаль.

– В этом месте получается только так.

– А в других?

– Я имела в виду место Потока, – рассерженно пояснила женщина.

– Кроме Вас в Кенесали ведь больше нет извлекающих?

– Насколько знаю, нет.

– И как же заказчики работают с неполным набором? – Продолжал долбить вопросами Дарис.

Варита презрительно сузила глаза:

– Это их проблемы. Если чего-то недостаёт, пусть едут в другую лавку, в Нэйвос.

– Да, да, конечно... Могу я посмотреть список Ваших заказчиков, hevary?

В голосе женщины проступила настороженность:

– Это ещё зачем?

– Мне для расчётов нужны даты заказов и... У Вас забирали все извлечённые «капли»?

– Нет, только те, которые требовались.

– Тогда попрошу описать, что оставалось.

– Всё бы вам рассчитывать и описывать, – пробормотала магичка, доставая из шкафа толстую тетрадь в кожаной обложке. – Не понимаете, что такое Поток, и никогда не поймёте...

Она не особенно старалась приглушать голос, но мы сделали вид, что не обиделись. В самом деле, никогда не поймём, такими уж уродились. И наша вина может состоять лишь в тщательном исполнении договорённости, заключённой между ллаваном и управительницей Кенесали.

– Сколько всего я Вам должен?

Варита ответила мгновенно, но это и понятно: она же считала «капли» ещё пока собирала их по дну чаши.

– Лой и двадцать два сима.

Я отсчитал требуемую сумму и получил мешочек со свежими taites в руки.

– Ладно, парни, заканчивайте, а я пока подышу воздухом. Хорошо?

– Угу, – буркнул Дарис, увлечённый изучением списка заказчиков. – Только далеко не уходи: карты-то у тебя.

– Не уйду, не бойся.

Оставив тойменов заниматься делом, а магичку тяжело вздыхать, я вышел в придомный садик – на лужайку, разбитую в промежутке от ограды до крыльца. Бурые останки цветов, кое-где торчащие из порядком сгнившей травы, красноватый песок дорожки, посеревшие от влаги стены дома. Над головой – тёмно-серые снежные облака, закрывшие небо плотной пеленой. Картинка умиротворяющая и настраивающая на философствование.

Запускаю руку в мешочек, черпаю горсточку «капель» и раскладываю на ладони. Розовые, светло-жёлтые, голубые, тёмно-вишнёвые. Taites. Струи Потока, скатанные в шарики. Ещё тёплые, ещё совсем живые, они сохранят свою полезность в течение трёх с половиной, четырёх ювек, а потом тихо угаснут, став самыми обычными бусинами. Вы правы, hevary Варита: те, кто не одарён в полной мере, никогда не поймут, что такое Поток. Да и Вы сами не больно-то представляете, с чем имеете дело всякий раз, как соберётесь извлекать. Я мог бы рассказать, но станете ли Вы слушать? Решите, что сошёл с ума и несу чушь, невесть откуда пришедшую в голову. И никогда не поверите. Поэтому промолчу и сам не стану копаться в памяти: глядишь, когда-нибудь вовсе всё забуду.

Как забавно устроен мир: то, что с виду кажется чудесным и красивым, описывается донельзя скучными словами, и если ни разу не наблюдал за извлечением собственными глазами, не поверишь в его волшебность. Да, вода используется, как вещество, способное поглощать, усиливать и передавать волю извлекающего. Да, стекло, как плод переплавки песка, несёт в себе его кристаллы и служит концентрирующей усилия линзой. Да, Поток, проходящий сквозь воду и сталкивающийся с препятствием в виде мага и его желания, начинает сопротивляться, прорубать себе путь дальше. Да, вырываясь на свободу, в расплату он оставляет свои частички, отсечённые и закольцованные, а потому способные сохранять своё наполнение в течение некоторого времени: говорят, что taites особо умелых магов могут храниться десятилетиями, не утрачивая Силы. Всё просто и обыденно, не так ли? Но одно дело читать пособие, и совсем другое – вернувшись в детство, смотреть, как жемчужины пузырьков превращаются в разноцветные бусины. Можно даже прослезиться от восхищения. Но уж ни в коем случае не рыдать, как... Как это делает кто-то справа от меня!

Девочка лет десяти, притулившаяся на скамье под одним из окон. Платье с оборкой по подолу, курточка, отороченная меховыми полосками, шёлковые ленты в тёмно-русых косах – по виду не служанка (тогда её горе легко объяснялось бы недовольством хозяев). Впрочем, неважно, кто она, плакать нехорошо: от слёз глаза краснеют, лицо опухает, а настроение портится. Или наоборот, сначала портится настроение? Да какая разница?

Ставлю сумку на скамью рядом с девочкой, а сам присаживаюсь на корточки.

– Почему Вы плачете, hevary?

Она испуганно отнимает от лица ладошки. Какие большие и яркие глазёнки, только посмотрите: летнее небо посреди осени. Но такое печальное.

– Кто Вы? – Любопытство заставило слёзы отступить.

– Прохожий. Я заходил в лавку прикупить немного «капель».

– А, к Варите! – Обрадованно кивнула девочка. – Она отдаёт мне те, которые испортились, а я из них бусики и браслеты всякие делаю. Вот, взгляните: правда, красивые?

Она показала мне ниточку бус, охватывающую запястье. Да, красиво, вот только...

– Лучше было бы нанизывать их в таком порядке: розовый, светло-жёлтый, тёмно-красный, чёрный с золотом, а потом всё сначала.

– Почему?

– Потому что тогда круг будет правильным.

– Какой круг?

– Эти «капли» каждая имеет своё название и значение. Розовая, Irh – это утро, начало, зарождение, весна. Светло-жёлтая, Anuh – это день, рост, развитие, лето. Тёмно-красная, Nieh – это вечер, обретение, созревание, осень. И наконец, чёрная с золотыми искрами, Senh – это ночь, накопление, завершение, зима. Теперь понятно, почему они должны следовать именно так, а не иначе?

– Да! Потому что не бывает весна перед зимой, а после – осень.

– Верно. Яблони должны расцвести, покрыться листвой, принести плоды и только потом снова оголить свои ветви, подставляя их снегу.

– Вот Вы понятно объясняете, а папа вечно...

Тут она снова всхлипнула.

– Что с вашим отцом? Вы из-за него плакали?

Девочка молчала, и я пообещал:

– Никому не скажу ни слова. Из-за отца?

– Да.

Ответ прозвучал еле слышно.

– Он чем-то Вас обидел?

– Он...

– Лийса, вот ты где! Слава богам!

Высокий, немолодой уже человек, запыхавшийся от быстрого шага, сжал девочку в объятиях.

– Прости, милая, сам не знаю, как это вышло... Словно в голове помутилось. Я не сержусь на тебя, ни капельки не сержусь! Зачем ты убежала?

– Я знаю, па, – несмело произнесла девочка. – Я хотела подождать, пока тебе станет лучше.

– Всё уже прошло, милая. Идём в дом, я велю, чтобы кухарка подогрела тебе молока.

Тут моё присутствие всё-таки было замечено.

– Могу я узнать, что Вы здесь делаете, heve? Это личное владение.

– Я посещал лавку, а сейчас жду своих приятелей, которые заканчивают покупки.

– А, покупки... – Тревога во взгляде мужчины пропала, и всё внимание снова было подарено дочери. – Идём поскорее, а то замёрзнешь.

Воссоединённая семья обогнула дом, видимо, направляясь ко второму крыльцу, а меня окликнул Ксантер:

– Эй, ты там не заснул, часом?

– Всё, управились?

– Да, в этом доме нам больше делать нечего. Теперь осталось только пройтись по всем местам, где «капли» используются в работе. Ну-ка, доставай свой альбом!

***

Вернувшись домой засветло, чему немалым образом способствовали старания тойменов завершить дела как можно скорее, я первым делом затопил плиту, чтобы нагреть воды для умывания и согреться самому, а пока дрова весело трещали, отдавая себя на съедение огню, разобрал сумку.

Так, выверенные фрагменты карты с уточнёнными названиями и пропорциями теперь следует собрать воедино, сделать ещё одну копию, и на ней, уже цветными чернилами и начисто изобразить средоточение Кенесали. Могу начинать хоть завтра: Ксантер раздал лавочникам и служкам управ, в которых мы были, опросные листы, и все клятвенно заверили нас, что пришлют сведения ещё до конца ювеки. У меня как раз будет время, чтобы разметить улицы и контуры домов и... Что-нибудь соорудить из купленных taites.

Я высыпал содержимое мешочка на блюдо, выложенное мягкой салфеткой. Зачем покупал, спрашивается? Потратил кучу денег в один присест... А вот зачем: один опознавательный браслет у меня имелся, но если трактирщик пришлёт очередного нуждающегося в жилье, понадобится ещё одна нитка бус. О матушке можно не думать: ей пропуск за охранительные порядки дома выписан давным-давно, как и мне, и даже не выписан, а вырезан, можно сказать, на теле, а вот братьям и всем прочим... Да, придётся постараться.

Что мне требуется?

Три нити, соединённые вместе – именно так, втроём, дружно и весело они пройдут через первую из «капель», через Irh, потому что начинать всегда нужно «с начала»... Завершающей, соответственно, станет Senh, потому что иным образом невозможно отметить границы рукотворного заклинания. Две другие taites остова, Anuh и Nieh, используются только для управления действием, потому и считаются в четвёрке младшими. Дальше по нитям побегут...

– Доброго вечера!

О, Кайрен вернулся со своей службы и явно не в духе: карие глаза смотрят совершенно измученно. День не задался?

– Доброго! Вы как насчёт омовения, heve? Я грею воду, могу и на Вашу долю оставить.

– Да, благодарю.

Он ответил, но вряд ли осознал, что именно спрашивалось. Я тоже бываю таким углублённым в себя, особенно если служба никак не хочет исполняться, и непонятно, с какой стороны к ней подступиться.

– Как прошёл день?

Кайрен, направлявшийся к кухонному шкафу, замер на месте, потом повернулся ко мне, глядя настороженно и подозрительно:

– Вашими молитвами.

– Простите, если вмешиваюсь не в своё дело... а именно в него я и вмешиваюсь, но... У Вас дурное настроение, верно?

– И что с того?

– А у меня, признаться, вполне хорошее, и потому старательно делаю глупости. Например, собираюсь узнать, что Вас расстроило.

– Зачем?

– Когда Вы выговоритесь, Вам станет существенно легче и проще смотреть на возникшие проблемы. Никогда не пробовали поступать подобным образом?

Дознаватель, по всей видимости, окончательно уверившийся в мысли, что моя голова не просто потёмки, а ночь настолько глухая, что лучше в неё и не залезать, передумал греметь посудой, вернулся к столу и уселся напротив.

– Вот смотрю я на Вас...

Киваю:

– Смотрите.

– И думаю...

– Это полезно.

– Вы дурак или как?

Хороший вопрос, и хорош именно тем, что на него невозможно ответить ни утвердительно, ни отрицательно. Если сказать: «не дурак», всякий здравомыслящий человек мигом решит, что я слишком высокого о себе мнения. Если сказать: «да, дурак», непременно возникнут подозрения, потому что в своей глупости можно признаваться только с умыслом. А умысел никогда не бывает добрым, не так ли?

– Это имеет значение?

Кайрен качнул головой:

– Да в сущности, никакого.

– Почему же Вы задали именно такой вопрос? Не знали, с чего начать разговор?

Карие глаза виновато сверкнули.

Конечно, не знал. Мне проще: я – хозяин дома, к тому же, вправе требовать к себе почтительного отношения после того, как по беспечности и поспешности едва не был обвинён в государственной измене. А вот что чувствует молодой человек, сидящий через стол от меня? Растерянность, разумеется. Вину. Раздражение: мол, и так тошно, а он ещё и пытается замучить меня разговорами. Да, всё это и, возможно, что-то ещё. Хаос свивается кольцами вокруг неприкаянного сознания, и достаточно одной неосторожно брошенной фразы, чтобы его объятия стали губительными... Но я буду осторожен. Наверное. Может быть.

– Лучше скажите, пригодились ли Вам сделанные мною карты?

Правильно выбранное продолжение способно привести неудачное начало к счастливому завершению. Вот и Кайрен обрадованно ухватился за предоставленную возможность изменить направление беседы:

– Конечно, пригодились! Мне несказанно повезло, что они у Вас были.

– Ну, такое везение вряд ли повторится: Вы ведь по большей части несёте службу в Нэйвосе, а мы описываем средоточения всё больше за его пределами, подальше от больших городов.

– Жаль, если так.

– Жаль. Но столицам наши услуги не требуются. Пока. А может, и вовсе не потребуются. Но я рад, что смог помочь.

– Кстати о помощи... – Он снова помрачнел, как делал всякий раз, переходя к неприятным вещам. – Я всё-таки оплачу Ваши старания.

– Я же сказал: не нужно.

– Но...

– Впрочем... – Подмигиваю. – Пожалуй, знаю, что спросить с Вас в качестве платы. Расскажите, какие дела потребовали Вашего присутствия в Кенесали? Кто-то сломал глиняные мельницы?

– Мельницы? – Кайрен недоумённо вздрогнул. – Какие мельницы? Нет, всё просто... и непонятно.

Поскольку далее последовала долгая пауза, уточняю:

– Это служебная тайна?

– Нет, вовсе нет. Дело самое обыденное. Кража.

– Ну, если обыденное, так в чём же проблема?

– В её бессмысленности.

Удивляюсь:

– Как может кража быть бессмысленной? Если кто-то что-то крадёт, значит, оно ему надо, не так ли?

– В обычном случае, да.

– Значит, Ваш случай – необычный?

Дознаватель подпёр подбородок рукой.

– Хотел бы и я это знать.

– Так расскажите! Помните, как говорят? Одна голова – хорошо, а две...

– Утомительнее, – мрачно закончил Кайрен.

Соглашаюсь:

– И так бывает. Но не всегда. Кстати, вы пробовали излагать факты и соображения по какой-либо проблеме устно или письменно? Очень помогает расставить всё по порядку, и сразу становятся видны слабые места или детали, требующие уточнения. Я всегда так поступаю, если дело ставит меня в тупик: не нужно пытаться одним махом все решать, надёжнее двигаться мелкими шажками, но неустанно и непрерывно.

– В самом деле?

Дознаватель о чём-то подумал и кивнул:

– Пожалуй, я не нарушу никаких правил, если расскажу. Можно ведь обойтись без имён?

– Разумеется! В именах нет никакого интереса: всего лишь несколько звуков, к которым мы привыкаем с рождения настолько, что не мыслим для себя другого обозначения. Но важнее не то, каким символом мы занесены в книгу мира, а то, что этот символ скрывает под собой. Вы со мной согласны?

Он помедлил и сказал:

– Я об этом не думал.

Вот что мне нравится, так это честные ответы на сложные вопросы! Сам, если не понимаю, о чём идёт речь, не поленюсь переспросить или пожать плечами и признаться, что ничегошеньки по указанному поводу не думаю. Кайрен молодец: после первого промаха не торопится с выводами. Что ж, одним разумным тойменом в «покойной управе» стало больше, и это не может не радовать.

– Ну и славно! Так что же стряслось в глиняном городе?

Дознаватель улыбнулся и начал рассказывать.

– Стряслась кража. Точнее, несколько краж. Они начали происходить примерно полгода назад и... Виновник был установлен почти сразу же.

– Почему тогда Вы сейчас вернулись к следствию?

– Потому что кражи продолжаются снова и снова. По необъяснимой причине.

– Кто их совершает и что, собственно, крадёт?

– Самое забавное, что вор, то есть воровка – женщина из богатой семьи, ни в чём не нуждающаяся, но, тем не менее, время от времени заходит в какую-нибудь лавку и утаскивает... да что попало утаскивает! Может унести куриное яйцо, яблоко, стянуть гирьку с весов или даже метлу, которой хозяин лавки подметает пол. Предмет не имеет никакого смысла!

– Для Вас – да. А для неё? Вы разговаривали с воровкой?

Утвердительный кивок:

– Не далее, как вчера.

– И как она объясняла свои действия?

– В том-то и дело, что никак! – Горячо воскликнул Кайрен. – Она даже не помнит, что делала! Собственно, поэтому и следствие было прекращено ещё летом: убытка почти никакого, к тому же её супруг щедро оплачивал причинённое беспокойство, и торговцы стали даже радоваться появлению этой женщины...

– О да, ещё бы! Но если все были довольны, с какой тогда стати ваши нынешние трудности?

– Ну, довольны или нет, не берусь утверждать, но она бы себе тихо подворовывала, не причиняя никому вреда, если бы не её мамочка. Ведьма старая!

Он едва удержался от плевка на пол.

– Ведьма? Настоящая?

– А кто её знает? Но настырная до невозможности. Приехала из имения к дочурке, навестить, погостить и прочая, местные сплетницы быстренько рассказали всё в красочных подробностях, и матушка схватилась за голову, а потом... Явилась в управу и потребовала нового следствия.

– На основании?

– Якобы на её девочку навели порчу или что-то там ещё, и невинный цветочек страдает... Глупость неслыханная! Какая, к аглису, порча? Если у девицы плохо с головой, причём тут мы?

– А в самом деле, причём? Порча, как воздействие магического характера, должна проходить не по вашей управе, а по Управе надзора над магическими ортисами.

Кайрен зло скривился:

– Эти кабинетчики даже задницы от кресел не оторвут. Тащиться в захолустный городок, чтобы искать источник порчи? Ха! Подхватились и побежали! Это ж придётся всех жителей переписывать на предмет, одарённые они или нет, а потом выяснять, кто из них и что мог «напортить». Работы на полгода, а то и целый год, а прибыли никакой, потому что взятки брать не с чего: матушка, кстати, приволокла с собой ворох свитков, подтверждающих, что её покойный супруг – ветеран многих войн, и его потомкам до пятого колена государственные управы должны оказывать услуги не по обычной ставке, а по малой. Пронырливая попалась бабёнка...

– Да уж. Впрочем, я на её месте тоже добивался бы поблажек в оплате, благо повод есть: лишние деньги платить кому охота?

– Точно, никому. Поэтому следствие спихнули на нас.

Я понимающе улыбнулся.

Да, беда служек государственных управ в том, что жалованье им платится из казны, дабы исключить возможность влияния чьей бы то ни было воли, кроме императорской. На деле, конечно, выходит иначе: и взятки берутся, и глаза на многие вещи закрываются, но не все управщики – ушлые люди, попадаются и честные. Хотя моё скромное мнение на этот счёт гласит: честных людей не бывает, бывают те, которым не несут мзду. Потому что нельзя о себе говорить, что ты честный и благородный, если за всю жизнь рядом с большими деньгами ни разу не оказывался. Если возникает возможность обогатиться за чужой счёт, мы чаще всего ею пользуемся. Конечно, нужна определённая смелость и чёрствость, но трудно только первый раз, а потом всё идёт куда как легче... Лично мне, скажем, взяток никогда не несли и не понесут: не из того яйца вылупился, но назвать себя честным... Не возьмусь. Потому что честен на самом деле. Наверное. Может быть.

– Так Вы думаете, девица попросту не в себе?

Кайрен пожал плечами:

– Судите сами: надобности воровать у неё нет и не было, потому что нужды ни она, ни её родители, ни даже близкие предки не знали.

– Она хоть что-то говорит об этом?

– Вот именно, «что-то»! Вроде, боль в висках появляется, дышать становится трудно... Чушь какая-то!

– А как часто она ворует? Есть какая-то закономерность?

– Что Вы имеет в виду?

– Скажем, положения луны: многие люди очень сильно подвержены влиянию ночного светила, особенно женщины, и, скажем, в полнолуние способны на странные поступки.

– Положения луны? – Дознаватель задумался. – Это надо будет проверять: список краж по дням у меня есть, осталось только сверить его со Звёздной лоцией. Но это ведь и будет удостоверять, что девица больна!

Подмигиваю:

– Но именно такой ответ Вас устроит?

В карем взгляде появилось понимание:

– Конечно, устроит! А Ваша голова варит, да ещё как! Честно говоря, если бы Вы не рассеяли мои подозрения, сейчас я бы ещё с большей уверенностью считал Вас...

– Лазутчиком? Полноте! У меня просто имеется опыт отписок от назойливых заказчиков. Нужно ведь не солгать, но и не ответить, верно? Вот я и выстраиваю запутанные цепочки из понятных всем и каждому сведений... О, вода уже нагрелась! Пойдёте умываться?

– Не откажусь!

Заметно повеселевший Кайрен, прихватив с собой ведро, наполненное кипятком, ушёл в соседнюю комнату, предназначенную для помывки и стирки в холодное время года, а я остался сидеть, перебирая пальцами цветные бусины «капель».

Помешательство рассудка? Почему бы и нет: сойти с ума может всякий, и богатый, и бедный. Иногда для того, чтобы утратить понимание происходящего, достаточно небольшого потрясения, и вовсе не телесного. А как только оно происходит, стоит больших усилий снова вернуться в равновесное состояние, и, как правило, самому «помешавшемуся» это недоступно. По очень простой причине: удержаться на одном месте в лодке на быстрой реке можно только, закрепившись якорем за дно. Но беда сумасшедших как раз и состоит в том, что якорь срывает с места, и он оказывается совершенно свободен. К тому же, снимаясь с якоря, сам человек уже не видит смысла в том, чтобы останавливать лодку, потому необходимо вмешательство извне. Вмешательство мастера, иначе... Река превратится в бурный поток и закончится водопадом, на котором утлое судёнышко больного разума разобьётся вдребезги.

Сумасшедшая девица... А если нет? Если матушка с её звериным чутьём права? Навести порчу несложно: с этим справится и полуодарённый, не говоря уж о полноценном маге. Достаточно совпадение дурного настроения, желания причинить зло и подходящей струи Потока, чтобы перевести мысль в форму приказа, который будет доставлен на место назначения и исполнен. Правда, сил полуодарённых хватает лишь на недолгие по времени «порчи»: от суток до ювеки, не более. А если верить Кайрену, девицу потребность воровать посещает частенько. Либо ей кто-то желает зла с упорством, достойным лучшего применения, либо... Порчу наводил одарённый, и тогда матушка совершенно права в своих требованиях, потому что магическое вмешательство в волю свободного человека карается законами Империи. Точнее, одним законом, введённым в обиход ещё несколько сотен лет назад и мало сейчас использующимся. Вот прежде, когда маги, огорчённые невозможностью пробиться к источникам Силы, пытались захватить над ними контроль путём насильственного подчинения, «Уложение о разделении воли чужой и собственной» действовало успешно и жёстко, изрядно выкосив ряды одарённых. Потом, конечно, все успокоились, пришли к согласию, примирились и начали вполне мирно сосуществовать, но закон никто и не подумал отменять. Во избежание повторения печальных событий.

Но если порча наведена, Кайрен не сможет установить её присутствие, не обладая необходимыми инструментами. В управе ему никакого амулета не дадут: поди ещё докажи, что оный потребен, поэтому... А что? Мне труда почти никакого, а парню будет легче. Где у меня болтались ниточки?

Я перешёл с кухни в свою комнату и обосновался за рабочим столом. Что нужно определить? Только присутствие и ничего более: вид, силу и направленность порчи пусть устанавливают сами, если пожелают. Да и с тычка сообразить, как сплести потребное заклинание, всё равно не смогу.

Присутствие, чуждое и насильственное. Чем его описать? Разумеется, будет красная «капля» Dieh, означающая влияние, будут лазурная Meh – «связь» и зелёная Inh, указывающая на внешнюю природу изменений. Будет строфа, звучащая, как...

Ветер перемен Луком сгибает тростник. Звенит тетива.

Да, именно так. И достаточно всего лишь двух цепочек, переплетающихся друг с другом. Я отрезал от мотка нить нужной длины, сложил пополам, понёс сложенные кончики к розовой бусине Irh.

При приближении нити «капля» начала подрагивать, а когда касание состоялось, блестящая, словно от лака, поверхность бусины подалась, прогнулась внутрь, увлекая за собой нить, выпустила с другой стороны и свободно скользнула к петле начала, как будто и в самом деле обзавелась отверстием. Но это только видимость: taites являются совершенно цельными образованиями, без малейших дырочек и трещин, и только нить – особым образом обработанный шёлк, чьи волокна магическим образом соединены с самыми настоящими водяными струйками – способна проложить дорогу через «каплю», создавая маленький искусственный Поток. Это позднее, когда taites утратят заключённую в них Силу, потому что она просочится наружу, и станут лишь пустыми оболочками, в них можно проковырять отверстия и насадить, как обычные бусины, на шнурок – для украшения. А пока... Пока они живые, тёплые и сильные: как раз то, что и требуется.

Senh завершила заклинание, и я свёл вместе «начало» и «завершение»: кончики нитей снова вошли в розовую «каплю», замыкая ряд бусин в круг. Как только соединение произошло, по блестящим бокам пробежали искры, шарики начали оплывать, и не прошло нескольких вдохов, а у меня на ладони лежало кольцо, но не металлическое, а словно выточенное из камня, прозрачно-серое с голубыми прожилками. Что ж, осталось только проверить, способно ли оно показать ссору внутреннего и внешнего. На ком бы проверить? На себе, разумеется!

Колечко получилось таким громоздким, что было велико даже моим большим пальцам (можно было бы провести опыт с пальцами ног, но разуваться не хотелось, к тому же, я ещё не совершал омовение), но размер важен не всегда: в данном случае требовалось лишь окольцевать поток внутри тела. Я нацепил серый ободок на правую руку и с удовлетворением пронаблюдал, как он наливается белизной, а прожилки из голубых становятся тёмно-синими, почти чёрными. Что и требовалось доказать!

Подкараулив возвращающегося к себе в комнату Кайрена, я протянул ему кольцо. Дознаватель приподнял брови:

– Что это?

– Игрушка. Но весьма полезная!

– Кому?

– Вам.

– И в чём же она может быть мне полезна?

– Вы будете ещё встречаться с той девицей?

Кайрен вздохнул:

– Конечно. Завтра подготовлю отчёт, а потом снова поеду в Кенесали.

– Когда будете с ней разговаривать, попросите надеть. На ту руку, которой она воровала, полагаю, правую.

– Я-то попрошу, но что случится потом?

Осторожность – замечательное качество, не правда ли?

– Если девица душевнобольна, кольцо станет светлее, почти побелеет, а голубые прожилки наоборот, должны потемнеть.

– А если всё останется, как есть?

– Тогда причину краж нужно искать не в больном разуме, а в другом месте.

Дознаватель прищурился:

– Вы ещё и плетельщик?

Киваю и поясняю:

– В основном, для собственного удовольствия.

– Велико удовольствие «капли» на нитку собирать! – Буркнул Кайрен, но кольцо взял. – Попробую воспользоваться Вашим трудом. Как скоро мне нужно его вернуть?

– О, не торопитесь! Можете вообще не возвращать.

– Но ведь...

– Я зарисовал порядок следования taites, и мне ничего не стоит снова его повторить.

– Они всё же стоят денег, и...

– Считайте это подарком. Я сам захотел его соорудить, не спрашивая Вашего мнения, потому сам и буду расплачиваться. Справедливо?

Он кивнул, но до конца не принял моё объяснение. И совершенно зря: время от времени нужно позволять не только самому себе, но и другим людям делать ошибки, потому что, только ошибаясь, можно чему-либо научиться. Если каждое ваше действие будет изначально правильным и не вызывающим сомнений, вы никогда не сможете отличить добрые помыслы от злых в поступках других людей. Конечно, можно любое искреннее действие считать добрым, но и зло зачастую творится «от души»! А самые талантливые злодеи, кстати, свято верят в свою правоту, и вера помогает им совершать чудеса. На свой лад, конечно же.

Нить седьмая.

Суета будней

За стенами крепости:

Душа в осаде.

– Сколько всего будет ортисов? – Спросил я у Ксантера, перебирающего записи.

– Сколько всего... – задумчиво повторил тоймен, вглядываясь в строчки букв. – Основные пользователи «капель» находятся на мельницах и при печах для обжига, а в самом городе толком никого и нет.

– Собственные плетельщики имеются?

– Не-а. Насколько можно верить сведениям из управы. Хотя, они же вовсе не обязательно занимаются своим ремеслом за деньги, а таких, как ты, в Регистры не вносят.

Это верно: регистрации подлежат только те мастера, которые избирают плетение заклинаний своим основным ремеслом и устраиваются в соответствующие управы, либо открывают собственные лавки. Кстати, получают очень неплохие доходы, но опять же: только наиболее умелые из них. Я на подобную умелость никогда не претендовал, потому что не слишком трудолюбив и чрезмерно рассеян для такого занятия, как составление чародейских рисунков и их дальнейшее воплощение. Так, для себя и друзей, да чтобы облегчить службу, могу малость «поплести», поскольку знаком с теорией достаточно близко, но всю жизнь положить на этот алтарь... Нет уж, не настолько самоуверен и одержим. В составлении заклинаний уверенность – одно из самых главных правил, потому что прерывать цепочку нельзя: если вы нанизали на нить розовую бусину «начала», ряд обязательно должен закончиться «завершением», причём как можно скорее. Нет, если запоздаешь, ничего страшного, а тем более, смертельного не произойдёт. Просто все уже набранные бусины сольются вместе, но, не вмещая в себя законченную мысль, станут никчёмным куском камня.

– Будем устанавливать их наличие?

Ксантер зевнул.

– Если считаешь нужным... Тебе виднее. Право слово, Тэйл, ты же у нас вьер, тебе и решать!

Ага, как дело касается важных и серьёзных вопросов, так все сразу вспоминают о должностях.

– Гоир будет недоволен, если я начну забрасывать Управу Академического Регистра письмами.

– Он всегда недоволен, – заметил Дарис, не поднимая взгляда от расчётов.

– Это точно.

Ллаван ненавидит, когда что-то происходит в обход него. Наверное, так и надо: чтобы держать под контролем все нити, нужно пропускать их через себя. Вот только в попытке уследить за малейшими колебаниями паутинки внимание рассеивается настолько, что упускаются из виду действительно важные вещи.

– Пожалуй, отправлю запрос. Дарис, как у тебя с описанием ортиса Вариты?

– Скоро закончу.

– Он, в самом деле, такая маломерка?

Смуглый тоймен откинулся на спинку кресла, покусывая кончик пера. Стриженого, по обыкновению.

– Конечно, магичка лукавила, не могла не лукавить. Но в общем, ничего особенного из себя не представляет: скорее всего, Поток в Кенесали относится к третьему рангу, не выше. При самых благоприятных обстоятельствах она сможет получить в полтора раза больше «капель» каждого поименованного вида, но вряд ли извлечёт другие.

Третий ранг? Я подошёл к Дарису и взглянул на лист с расчётами.

Четвёрка «капель» остова присутствует, но без них Потока не может существовать. Из пар имеются «капли» приращения и убывания, внутреннего и внешнего. Среди одиночных «капли» движения, воды, связи и отсутствия. Да, пожалуй, тоймен прав касательно ранга.

Всего источники могут быть четырёх рангов. Четвёртый позволяет извлечь только «капли» остова и какие-нибудь из одиночных, кроме стихийных. Третий прибавляет одну или две пары, а также может иметь в своём составе стихию. Источник второго ранга содержит все парные «капли» и не более трёх разных видов «капель» стихий. И, наконец, источник первого ранга даёт полный набор taites: такие источники имеются в Нэйвосе, потому что Поток в пределах города на редкость густой.

Количество извлекаемых «капель» по каждому виду зависит от многих условий. Например, от того, насколько свеж и бодр извлекающий. Также принимаются в расчёт положения луны и весь керм, потому что россыпь звёзд на небе иногда существенно влияет на покладистость Потока, и бывает так, что из него с трудом можно выделить по жалкой горсточке «капель», тогда как в удачные дни набирается целая чаша. Впрочем, маги прекрасно знают все правила и проводят извлечение либо в подходящие дни, либо... Когда это требуется заказчику, как в нашем случае.

– А вообще по городу много управ и лавок, где применяются наборные заклинания?

Ксантер покачал головой:

– Не слишком, я же сказал. В Кенесали живёт народ, не испорченный благами магии и чрезмерным достатком, так что обходятся по старинке: ни «морозников»[17], ни «светлячков»[18]. Копии, как ты, и то не умеют делать.

Ха, копии! Это, можно сказать, моё личное достижение. Хотя знаю: подобные моему заклинания имеются, но только в столичных управах и не для каждого нуждающегося. Потому что требуют для своего исполнения полного набора «капель» и довольно быстро теряют силу. Я же был вынужден поломать голову над рисунком чар, потому что в противном случае пришлось бы перерисовывать карты «на глазок», а это заняло бы всё моё время и перепортило не одну сотню листов.

– Перепиши мне адреса, ладно? Я завтра тогда сяду за карту и хотя бы отмечу места. А ступени потом присвоим, хорошо?

– Идёт, – согласился Ксантер, принимаясь за перепись.

Я, в свою очередь, тоже занялся чирканьем пером по бумаге: начал составлять письмо в Управу Академического Регистра.

Каждый полуодарённый имеет шанс попасть на обучение в Академию – заведение, в котором преподаются основы обращения с taites и прочие околомагические искусства. Но шанс – это всего лишь шанс, а не клятвенное обещание или приговор: наличие клочка дара в теле не способно решить твою судьбу, если в голове ничего нет. Собственно говоря, именно поэтому многие выпускники Академии, не блиставшие во время обучения, становились за её стенами уважаемыми людьми, а то и приближались к престолу, насколько это вообще возможно. Умение нанизывать «капли» само по себе только свидетельствовало о способностях, не более. Но гораздо важнее уметь нанизывать слова на нить намерений, да так, чтобы твои речи действовали не хуже чар: вот это искусство дано не каждому. Даже более того: по-настоящему умелый плетельщик никогда не поднимется до Совета Внешнего Круга. Знаете, почему? Потому что ему это не интересно. Гораздо увлекательнее плести из разноцветных бусин узоры, способные творить чудеса.

Я не из таких, увлечённых и умелых. Для меня taites – лишь инструмент, своего рода костыль: как бы он ни был удобен и хорош, свободного бега всё равно не подарит. Но и вершить судьбы людей мне тоже не по нутру. То, чего я хотел бы больше всего на свете, свершиться не может: собственная судьба мне не подчиняется. Конечно, в отместку можно было бы ломать чужие жизни, но... Мне это попросту скучно. Потому что сломать легко, было бы желание. А вот построить... Тут одним желанием и старанием не обойдёшься, нужны умения, бесконечные пробы и искреннее удовлетворение от достигнутого. Иногда подобное удовлетворение настигает и меня. Например, вчера, когда закончил плести кольцо «свидетельства»: несколько минут чувствовал себя чего-то добившимся. А потом очарование чуда прошло, и я равнодушно отложил сплетённое в сторону. Есть ли смысл цепляться за прошлое? Никакого. Особенно если прошлое само отказалось от вас...

Так, что я хотел получить от Управы? Вспомнил.

«Ллавану Управы Академического Регистра. Приветствую и свидетельствую своё почтение, heve! Не откажите в любезности сообщить, проживают ли в поселении, именуемом Кенесали, выпускники Академии, и если проживают, то с какими записями в грамотах они закончили обучение. Полученные сведения обязуюсь хранить в тайне от лиц непосвящённых. С непреходящим уважением, heve Гоир.»

Теперь осталось только получить подпись и личную печать.

Ллаван прочитал моё творение и укоризненно встопорщил усы.

– Зачем тебе это надо?

– Но как же: мы должны описать средоточение по всем правилам, а даже не можем сказать, есть ли в городе плетельщики.

– Разве эта... Нелия не предоставила нужные сведения?

– Вы же знаете, как работают управы, heve: никто из служек не будет копаться там, где можно пройти мимо.

Гоир подозрительно сузил глаза:

– А ты по какой причине копаешься?

Улыбаюсь самым невинным образом:

– Я всего лишь хочу хорошо исполнить свою работу.

Минута недовольного молчания.

– Ладно, подпишу... Только зря всё это: лишняя морока.

– Зато отчёт будет полным, а нам же надо произвести хорошее впечатление, верно? И утереть нос меннасцам.

– Недурная мысль, – согласился Гоир. – Только ты всё же не переусердствуй: лишние расспросы до добра не доводят.

Я забрал подписанное письмо и откланялся, отправляясь в Письмоводческую управу.

Да, те сведения, что интересовали меня, хоть и считались должными для включение в описание средоточения, но на деле мало когда рассматривались. Однако если для службы запрошенные списки не очень важны, то для следствия моего жильца могут иметь значение, а сам Кайрен вряд ли сподобится сделать запрос хотя бы потому, что не сможет внятно объяснить, зачем ему это нужно.

***

Под вечер пятого дня ювеки я сидел на кухне, поглощая варёный ah-si с подливой из куриной печёнки, и не мог не нарадоваться на собственные таланты по приготовлению пищи. И зачем нужна жена, спрашивается? Чтобы во время завтрака, обеда и ужина сидеть напротив, нудя и выпрашивая либо несколько лишних монет на обновку, либо пересказывая последние сплетни уличных кумушек, причём делая это с такой скоростью, что возможности уследить за нитью повествования нет никакой? Я всё-таки прихожу домой для отдыха, а не для новых трудовых подвигов, так что лучше жить одному. А от жильцов всегда можно спрятаться в своей комнате.

– Какие запахи! – Кайрен, зашедший на кухню, шумно втянул носом воздух.

– Вы голодны? Присаживайтесь, и на вашу долю хватит.

– В самом деле? – Усомнился он. – Помнится, Вы говорили, что не собираетесь кормить меня обедами.

– А это не обед. Это ужин. И потом, лично я ненавижу вчерашние кушанья: лучше завтра сготовлю что-то другое.

– Ну, как скажете!

Дознаватель не заставил себя упрашивать: накинулся на еду и умял предложенную порцию едва ли не быстрее, чем я справился с остатками своей. Потом, сыто отдуваясь, согласился на чашку тэя, а пока сушёный лист заваривается, заглушившим чувство голода людям самое время поболтать.

– Ну, как ваши успехи?

– В Кенесали? Можно сказать, никак.

– А именно?

Кайрен куснул губу.

– Я опробовал Ваше кольцо.

– И?

– Оно ничуть не изменилось, даже побывав на всех пальцах подряд.

– Так это же хорошо! Значит, девица вполне здорова душевно.

– И что в том хорошего? – Вздохнул дознаватель. – Да, я рад, конечно, но для моего следствия лучше бы она была больна, право слово!

– Понимаю. Остаётся только версия с порчей. Действительно, не слишком удачно.

– Не просто неудачно! Это... моя верная погибель.

– Ну, не преувеличивайте!

Карие глаза наполнились отчаянием.

– Если я приду к вьеру и скажу, что на девицу из глухого городка навели порчу, да ещё такую, какую мог сотворить только магик, меня самого сочтут сумасшедшим и переведут к аглису на рога!

– У Вас нелады с вьером?

– Это у неё нелады. С собственной головой!

– У неё? Вами начальствует женщина?

– Ну да! И ещё какая стерва!

Сочувствующе вздыхаю. Да, работать под началом особы женского пола нелегко. Я бы, наверное, не отважился. Беда в том, что с женщинами никогда не поймёшь, как себя вести: если держаться в рамках служебных отношений, она сразу решит, что не нравится вам, и, соответственно, будет всякий раз вымещать на вас обиду. А если пытаться быть вежливым кавалером, улыбаться и вообще вести себя дружелюбно, следует противоположный вывод: вы влюбились. И тогда начинается нечто вовсе невообразимое... Сам имел неосторожность попасться на этот крючок, когда в управу поступила на службу hevary Биана – дама преклонных лет, но излишне бодрая для своего возраста. Уважая равно старость и принадлежность к женскому полу, я старался быть предупредительным, исполняя все поручения как можно быстрее и лучше. За что и поплатился: старуха решила, что её прелести вскружили мне голову и в одну из ювек накануне Зимника, когда в управах дозволено распивать горячительное начальникам и подчинённым вместе, прижала меня к стене в коридоре и предложила, хм... стать друг другу ближе. Если бы во мне в тот момент было много вина, кто знает, чем бы всё закончилось, но я был ещё трезв и зол, потому ответил не грубо, но жёстко. Смертельно обидев старую женщину, с которой теперь только расшаркиваюсь.

Так что, трудности Кайрена мне вполне понятны. Кстати говоря, неизвестно, как бы его вьер восприняла сообщение о возможном сумасшествии: могла бы принять это за камешек, брошенный на её двор. М-да... С какой стороны ни подойди, ничего хорошего не получается.

– Ваше дело не потерпит ещё чуть-чуть времени?

Дознаватель поднял на меня горестный взгляд:

– Ну, мне отчитываться только к концу следующей ювеки, не раньше. А что может измениться?

– Я запросил кое-какие сведения по Кенесали, не касательно Вас, а по службе, но они могут оказаться полезны и Вам. Только ответ из управы поступит не раньше чем после трёхдневья отдохновения.

– Как знаете. Мне торопиться некуда.

Он снова уставился в чашку, а я воспользовался наступившей тишиной для размышлений.

История, над которой корпел Кайрен, мне не нравилась. С виду – обычное сведение счётов: допустим, в прошлом сама девица или её родители перешли кому-то дорогу, крупно поссорились либо ещё каким-то образом подгадили. Бывает? Бывает. И нет ничего удивительно в том, что повод для мести породил эту самую месть. Вот только способ... сомнителен. Девица не причиняет окружающим особого вреда: по словам дознавателя, все кражи больше смешат, чем пугают. К тому же супруг щедро покрывает убытки, и горожане не выказывают недовольства. Если мститель желал таким образом унизить и опорочить жертву, то он просчитался и не мог не понять свою ошибку. Разумный человек сменил бы методы, если опробованные не приносят успеха, а этот... Продолжает долбить в одну и ту же точку? Глупо. Либо он сам малость «не в себе», либо... Не существует, потому что даже сумасшедший за это время проявил бы себя, особенно заметив, что никакого шума вокруг воровки нет.

– Можно вопрос?

– А? Конечно.

– Вы сверили дни краж со Звёздной лоцией?

– Да, но безрезультатно.

– Могу я взглянуть?

– Вы что, знаете толк в сумасшествиях?

– Немного. Ну как, позволите?

Кайрен вздохнул, но сходил за листками, на которых рядом с каждой датой стояла расшифровка керма.

– Я верну завтра, хорошо?

– Да можете не возвращать: это мои записи, к тому же, ни на что не годные.

С этими словами (и, несомненно, мыслью о негодности всего прочего помимо записей) дознаватель отправился готовиться ко сну, а я, искупав в одном тазике грязную посуду, а в другом – себя самого, утащил записи в комнату и, расположившись на кровати, приступил к изучению, полагаясь на собственный опыт.

Наибольшее влияние на умы и их состояние оказывает, конечно же, ночное светило, и объяснение тому весьма простое. Ещё давным-давно приморскими обитателями было замечено, что положения луны странным образом совпадают с приливами и отливами, то есть, с движением морской воды: на речной воде почему-то ничего подобного не замечалось. Но в наших телах тоже текут воды, и одна из них – кровь, солёная, как море. Так если луна способна управлять морем, что мешает ей точно так же бередить умы? Недаром при разных положениях ночного светила даже самый душевно здоровый человек чувствует по-разному. А если учесть керм его рождения и керм настоящего дня... Тут, как говорится, возможны варианты.

Взглянем на список Кайрена.

Первая кража произошла во второй день Пяты Саару. Ближайшее полнолуние – день пятый. С натягом, но можно говорить о влиянии. А что дальше?

Первый день Летника.

Второй день Пяты Аурин.

Четвёртый и двадцать первый дни Чрева Аурин.

Четырнадцатый день Сердца Аурин.

Тринадцатый день Длани Аурин.

Пятый и двадцать первый дни Уст Аурин.

Никакой пропорции, ровным счётом никакой! Между каждой кражей и ближайшим полнолунием «до» или «после» – от одного до двенадцати дней. Да любой звездочёт поднимет моё предположение на смех... Ну и слава богам! Значит, девица вполне в своём уме. Но что тогда заставляет её совершать глупости, о которых она, к тому же, ничегошеньки не помнит? Неужели, месть, исполненная при посредстве магика?

Чужая беда так увлекла меня, что я напрочь забыл о своей: не выпил на ночь снотворный настой и поплатился за беспечность...

– Неужели ничего нельзя сделать? Совсем-совсем ничего?

Срываюсь на недостойный крик, и левая бровь златокудрой женщины вздрагивает, отмечая и осуждая мою несдержанность.

– Вы не хуже меня понимаете, что именно произошло, Тэллор. Возвращение невозможно.

В ровном голосе нет ни единой ноты чувства: только спокойное упоминание реальных фактов, и это злит меня, как никогда раньше:

– Я не верю Вам, не верю ни единому слову! Может быть, Вы этого хотели? Вы сами всё это подстроили!

– Если Вы не осознаете всю нелепость обвинений, я не в силах Вас переубедить. Теперь уже нет.

О, как бы я хотел ударить по этому красивому лицу, чтобы хоть на мгновение увидеть в безмятежном море взгляда всплеск гнева или сочувствия! Но мне даже не удастся приблизиться, не говоря уже о том, чтобы поднять руку на Заклинательницу... Теперь уже не удастся.

Беспомощность, дополненная ненавистью ко всему миру разом, делает своё гнусное дело, накрывая сознание мутной пеленой:

– Я не могу ТАК жить, слышите? Не могу!

– Или не желаете? Это вернее, не так ли?

– Какая разница? Вы никогда не спрашивали меня о моих желаниях... Да, не хочу. И не буду ТАК жить! Не буду!

Ногти, пусть не слишком длинные и не особенно острые, вонзаются в плоть. Чужую плоть. Ненавистную и незнакомую. Но почему боль эхом звучит во мне? Почему, раздирая ногтями кожу на груди, я сам готов закричать? И кричал бы, если бы яростное отчаяние не оказалось сильнее страха...

Сквозь шум прибоя крови в ушах доносятся голоса, сливающиеся в хор.

– Держите его! Держите крепче!

И только её, всё такое же равнодушно-холодное, звучит отдельно ото всех:

– Вы не можете совладать с ребёнком?

Чьи-то пальцы тисками сжимаются на моих запястьях, выкручивают руки за спину. Но настоящей боли нет, она придёт позже. Много позже, когда вернётся сознание...

Я выгнулся дугой и... проснулся.

Через незашторенное окно на меня смотрела луна. Насмешливая, бледно-жёлтая, идеально-круглая и бесстыдно-нагая. Ни одного облачка на небе: назло мне и моим воспоминаниям ночь выдалась ясной.

Всё тело в холодном поту, простыни, разумеется, тоже: хоть и впитали в себя влагу, но не всю. Уснуть в такой сырости не удастся, поэтому встаю и перестилаю постель, а потом иду на кухню, достаю из шкафа флягу с тёмным тягучим вином и долго сижу, даже не зажигая свечей. Зачем? Света от небесного фонаря хватает с избытком.

Как можно было забыть о приближающемся полнолунии? Наверное, меня ввели в заблуждение облачные ночи, смягчающие влияние ночного светила. Но сегодня облака расступились, позволив луне взойти на небо во всём своём грозном великолепии. И снова мучить меня кошмарами...

Смогу ли забыть, хоть когда-нибудь? Прошло уже почти четырнадцать лет, а краски остались всё такими же яркими. И ощущения не потеряли своей... живости. Я даже снова взглянул на грудь, хотя шрамы, оставленные юностью, давно уже заросли, став совсем незаметными полосками, проступающими на коже только, когда она покрывается загаром. Хорошо, что в тот день мне не дали добраться до собственного горла: хватило бы нескольких движений, чтобы разодрать его, и ни один маг мира не смог бы спасти мою жизнь... Ни один маг. Но вокруг были Заклинатели, а для них нет почти ничего невозможного: уверен, в крайнем случае, до меня снизошла бы сама Сэйдисс, но вовсе не из желания помочь, а потому, что никогда не расстаётся с тем, что принадлежит ей по праву. Потому что любит своих детей. Наверное. Может быть.

***

Под утро небо всё же затянуло тучами, и пошёл снег. Первые слёзы зимы, холодные, пушистые, обжигающие. Они падали на подмёрзшую землю, поджидали подружек, плотнее прижимались друг к другу, и на рассвете (который, надо сказать, в северных землях зимой наступает часам к девяти утра, не раньше) двор и сад сменили одёжку с грязно-бурой на празднично-белую. Я тоже решил внести изменения в свой внешний вид и встречал восход солнца по пути в управу, надвинув на голову капюшон пуховой куртки.

Этот способ утепления, как принято считать, пришёл к нам из эльфийских земель, и в настоящем пуховике верхний слой делается из шёлка, пропитанного особым составом на основе воска, не пропускающим воду. Подкладка, как правило, шерстяная, а между ней и шёлковым верхом набивается утиный пух. Самым тёплым считается пух диких уток дальнего севера, и тамошние жители неплохо обогащаются, поставляя нам «невесомый» товар... Мой пуховик был проще: на верхний слой пошло сукно лишь с добавлением шёлковых волокон, а не цельно-шёлковое, и пропитка не отличалась стойкостью: ещё ранней весной, попав под дождь, я выбрался из-под него с совершенно мокрыми плечами, из чего последовал грустный вывод о необходимости покупки новой куртки. Разумеется, покупка была отложена на осень... И вот уже первые морозы ударили, а благие намерения так и остались намерениями. Как всегда. Ну да ладно: если снег не будет мокрым, куртка не протечёт, и я смогу доходить в ней до следующей весны, тем более что, как только зима наступит по-настоящему, всё равно придётся перелезать в овчинный полушубок...

Улицы Килийского квартала, разумеется, тоже были засыпаны снегом, в котором, слава богам, ноги пока не утопали, но наличие белого холодного пуха в количестве, подлежащем уборке, заставило вспомнить об увеличившихся тратах на метельщиков. Что-то ни одного парня из городской управы не видать... Зато по дороге попался Галекс, который, заметив на моём лице мрачную решимость и потребность поскандалить, быстренько ретировался на другую сторону улицы и юркнул в парк, разбитый перед домом известного торговца рыбой. К слову сказать, суровый heve Олив не питал особого уважения к Главе Совета нашего квартала, и я, злорадно улыбнувшись, представил себе, как Галекс будет объяснять свой неожиданный визит. А потом сделал себе зарубку на память о том, что уплаченные деньги должны быть отработаны, следовательно, если и завтра управские метельщики не займутся делом, приду и нагло потребую свои монеты назад. Конечно, лои мне никто не отдаст, но удовлетворение получу непременно.

В управе не было никого, но это меня не удивило: я почти всегда прихожу на службу первым по той простой причине, что не отягощён домашними заботами. Однако даже по прошествии полутора часов моё одиночество по-прежнему осталось полным. Раз ллаван не соизволил прийти, остальных можно не ждать: у Ксантера, насколько помню вчерашние жалобы, опять случилась ссора с невестой, которую он и намеревался сегодня ублажать, Дарис собирался навещать родителей. Смысла сидеть в плохо протопленной комнате не было (можно, конечно, затопить камин, но мы предпочитаем, пока возможно, греться от дымоходов печей первого этажа), и я, честно решив дать сослуживцам последний шанс, то есть, задержаться в управе ещё на полчаса, от нечего делать начал разглядывать записи о клиентах магички из Кенесали.

Варита, Творящая второй ступени, обосновалась в городке, если верить представленным Городской управой сведениям, в месяц Чрева Саару, то бишь, в конце весны. До того момента своих извлекающих Кенесали не имел, что вполне понятно: если магия никому не требуется, какой смысл пускать в пределы городских стен магиков? Вариту, кстати, пригласили на поселение управители того самого хозяйства, делающего глиняные блоки. Судя по письму на имя hevary Нелии, для приготовления смеси из глины, песка и воды требовались кое-какие магические ухищрения, способствующие прочности блоков: в частности, что-то там творили с водой. Очищали, что ли? Да, похоже на то. Магичка поставляла taites в основном для блокоделов, но время от времени выполняла и личные заказы, причём приезжих из других городов, но это и понятно: в том же Нэйвосе одна «капля» стоит не два, а три сима.

Первое удовлетворение нужд глиняного хозяйства пришлось на второй день Пяты Саару. Следующие три ювеки никаких заказов не поступало, потому что о новоявленной извлекающей прознали не сразу, а потом торговля «каплями» пошла значительно живее, почти каждую ювеку, а то и по несколько раз в девятидневье.

Первый день Летника.

Второй, четвёртый, одиннадцатый и двадцатый день Пяты Аурин.

Второй, четвёртый, семнадцатый, двадцать первый, двадцать седьмой день Чрева Аурин.

Второй, пятый, четырнадцатый, двадцать третий день Сердца Аурин.

Второй, шестой, тринадцатый, восемнадцатый день Длани Аурин.

Второй, пятый, десятый, девятнадцатый, двадцать первый, двадцать четвёртый день Уст Аурин.

Ага, на этом записи заканчиваются, но можно предположить, что должны быть ещё, по меньшей мере, две строчки: про второй день Ока Аурин, поскольку именно во второй день каждого месяца исполнялся заказ блокоделов, и про третий день, в который нагрянули мы. Моих скромных познаний хватает, чтобы утверждать: магичка относится к своему Потоку довольно бережно, делая перерыв между днями извлечений не менее двух суток, как и положено. Тут мы ей здорово навредили, заставив работать в неурочное время... Стыдно. Ну ладно, могла бы и отказать. Не посмела перечить? Любопытно, почему? Испугалась? Вполне возможно: только-только добилась права пользоваться Потоком, нашла, можно сказать, тёплое местечко – в таком положении не исполнить требование, подкреплённое желанием главы Городской управы, смерти подобно. Выгонят без права оправдания. М-да, нехорошо получилось. Впредь надо будет сразу спрашивать, когда Поток был потревожен последний раз: мы ж не звери, право слово, могли и в другой день зайти...

Наибольшее количество «капель», в соответствии с расчётами Дариса, составляло девяносто три штуки и практически совпадало с результатами трудов самой магички: если бы мне посчастливилось нарваться на «удачный» день, когда Поток, как говорится, полноводен, пришлось бы заплатить почти два лоя. Но всё равно, это не идёт ни в какое сравнение с нэйвосскими лавками, в которых маг ухитряется за один присест вылавливать до трёх сотен taites!

А на какие дни, кстати, приходился самый богатый улов? Всё правильно: на дни, близкие к новолуниям, когда влияние ночного светила становится самым слабым. В полнолуния же Поток мелеет до нижнего предела и даёт всего по сорок пять-сорок шесть «капель». Впрочем, такого количества блокоделам, похоже, хватает, потому что они не спешат переносить посещения магички на другие дни, более удобные для извлечения.

Ладно, сидеть в управе дольше становится совершенно невыносимым, к тому же я начал замерзать, а топить камин неохота: пойду домой. Если Гоир всё же посетит службу, отговорюсь тем, что работал над картой.

По приходу в мэнор намерение в самом деле заниматься раскрашиванием контуров Кенесали позорно сдало свои позиции: удалось договорился с собственной ленью только на то, чтобы разложить принесённые из управы бумаги по стопкам, дабы подготовиться к дальнейшей работе, при этом не перепутать записи Дариса с записями Кайрена, иначе... Подождите-ка!

Дни, указанные в обоих списках показались мне частично схожими, и я, чтобы рассеять сомнения (или утвердиться в подозрениях, тут уж как получится), расчертил лист бумаги под календарь и взял разноцветные чернила, дабы отметить заинтересовавшие меня даты.

Несколько минут чирканья пером привели к любопытным, но пока мало понятным результатам. Дни, в которые неизвестная мне воровка совершала кражи, совпадали с теми днями, в которые магичка проводила извлечения. Причём совпадения произошли только в девяти случаях из двадцати четырёх: чаще девица не воровала. Неужели, всё-таки Варита, её рук дело? А что по этому поводу скажет высокоумный трактат «Извлечение: принципы и механика исполнения»?

За что следует слёзно поблагодарить тех, кто снабдил меня кровом, так это за наполнение сего крова полезными вещами. Например, книгами. Нужный том нашёлся довольно быстро – по одному из самых истрёпанных корешков, как часто использующийся мной во время обучения в Академии, и кое-что прояснил.

В частности, маг способен проводить несколько извлечений подряд, но как правило, не делает этого, потому что при каждом положении луны на небе, а также в зависимости от того, находится ли она в преддверии новолуния, полнолуния, растёт или же убывает, для наиболее успешного действа существует очень небольшой промежуток времени. Именно по этой причине опытные маги составляют календарь извлечений на год вперёд и очень не любят работать в неурочное время (заодно имеют ещё один повод просить дополнительную плату, если заказчик настойчив). Вторым, и гораздо более существенным ограничением является состояние Потока, который имеет обыкновение мелеть и без вмешательства извне, а от каждого совершенного извлечения мелеет непременно. В удачные дни, если выдержать паузу не менее получаса, после единичного действа по получению «капель» густота Потока становится прежней и можно снова потворствовать заказчикам. В «неудачные» дни трактат настоятельно рекомендует не проводить больше одного извлечения, дабы не гневить Поток. Ну, положим, Потоку Кенесали на магичку гневаться нет причины, но...

Откуда взялась связь между действиями Вариты и помешательствами неизвестной богачки? И почему она существует не во всех, а только лишь в избранных случаях? Могла ли магичка одновременно с получением «капель» творить заклинание? Возможно. Но насколько я понимаю механику волшебства, чтобы зачаровать кого-то, необходимо либо находиться рядом с ним, либо... Оказаться на какое-то время в одном Потоке, который переносит заклинания с места на место легко и просто, поскольку те являются плотью от плоти его. Однако в этом предположении есть одна уязвимая точка: невозможность быть уверенным, что чары настигнут именно жертву, а не случайного человека. Значит, использование Потока для наведения порчи отпадает?

Я закрыл толстый том и поставил его обратно на полку. Значит, отпадает... Но мне почему-то кажется: мои мысли движутся в правильном направлении. А чтобы убедиться в этом, необходимо что? Проверить. Каким образом? Тем, который мне доступен: сплести соответствующее заклинание. А какую строфу в него вписать, я уже знаю. И посвящу её своему прерванному сну:

Незримо течёт По высохшему руслу Река памяти.

Нить восьмая.

Ярким пламенем

Пылает чужой очаг?

Не гаси. Грейся.

Первое утро трёхдневья отдохновения принесло ещё больше снега: аллею и двор засыпало столь основательно, что пришлось ползти в кладовую за лопатой, одеваться потеплее и идти на мороз – чистить подходы к дому. Это занятие задействовало меня на несколько часов, заставило неисчислимое количество раз выругаться, ещё больше – устроить передышку, но к обеду удалось справиться с белым покрывалом, а, принимая во внимание попытку неба разъясниться, можно было смело, с чистой совестью и полным удовлетворением идти обедать. Я и собрался приступить к приготовлению пищи, когда мне в спину презрительно бросили:

– Хозяина позови.

Голос показался странным: и не детским, и не взрослым, потому я предпочёл сначала повернуться к окликнувшему меня, а только потом делать выводы.

Не особенно высокая, угловатая фигурка. Впрочем, пропорции позволяют надеяться, что когда девушка повзрослеет, её облик обретёт приятность, а до тех пор... Будет вызывать недоумение. Впрочем, лет для пятнадцати-шестнадцати, на которые пришелица выглядела, простительна и плоская грудь, и костлявые, хоть и широкие бёдра: вообще, будь на девице одежда просторнее, её можно было бы принять за мальчишку, но плотно облегающие ноги штаны и короткая, туго перетянутая поясом курточка на меху не позволяли усомниться в том, какого пола гость мэнора.

И одежда, и обувка (отороченные мехом сапожки) даже на вид дорогие. Богачка? Если да, то почему рядом не видно прислуги? Капюшон откинут на спину и открывает для обозрения бледное лицо, обрамлённое густыми локонами кричаще-чёрных волос. Брови и ресницы тоже чернущие, но густая травяная зелень глаз в сочетании с фарфоровым оттенком кожи ясно говорит: девица вовсе не брюнетка от рождения. Хотя, какое моё дело? Хочет краситься, пусть красится. Возможно, без подобных ухищрений дело было бы совсем плохо: черты лица резкие, нос слишком длинный, чтобы считаться очаровательным, подбородок острый, уголки глаз опущены. Южанка? Не уроженка севера, это точно.

– Чего пялишься?

Да и любезностью не блещет. Если смотреть по одёжке и поведению, то она сильно напоминает жительницу Меннасы: там все громогласные, бесцеремонные и уверенные в собственной исключительности. Счастливые... Мне никогда не научиться так себя вести. Не в тех землях родился.

– Простите, hevary.

– Ты вообще меня слышал?

– М-м-м?

Зелёные глаза сузились, успешно превращая юное создание в старую каргу:

– Где хозяин?

– Позвольте узнать, зачем Вам понадобился хозяин этого мэнора?

– Ты его позовёшь или нет?

Я счистил с лопаты снег, прислонил её к стене дома и скрестил руки на груди.

– Сначала скажите, зачем.

– Тебе-то какая разница? Я хочу говорить с твоим хозяином, а не с тобой.

С моим хозяином? Было бы любопытно взглянуть на встречу девчонки с Сэйдисс. Полагаю, они стали бы достойными собеседницами: первая не слышит никого, кроме себя, вторая уверена, что весь мир безропотно внимает её речам.

– Простите, но это несколько затруднительно.

– Его что, нет дома?

– Доброго дня, heve!

Это Кайрен, спозаранку ушедший по своим делам, а теперь вернувшийся с объёмистой корзинкой на согнутой в локте руке.

– Доброго!

Девчонка перевела взгляд с меня на дознавателя, потом вернула обратно и спросила, тоном, похожим на праведное негодование:

– Что он сказал?

– Пожелал доброго дня.

– Кому?

– Мне.

– А почему обратился к тебе: «heve»?

Кайрен в свою очередь удивлённо посмотрел на незнакомку:

– А как ещё гость дома может обратиться к его хозяину?

Зелёные глаза округлились, став немного привлекательнее, ресницы хлопнули друг о друга, и негодование сменилось укором:

– Значит, ты – хозяин? Так почему молчал?

– Собственно, я не молчал...

Но мой робкий протест отлетел в сторону под натиском девчонки, судя по интонациям, лучше умеющей приказывать, а не просить:

– Показывай комнату!

Она сделала шаг по направлению к двери, но остановилась, видимо, дожидаясь, чтобы радушный хозяин прошёл первым и проводил её. А может, чтобы услужливо распахнул створку, согнувшись в подобострастном поклоне. Пожалуй, второе вернее.

Разумеется, и не думаю спешно сдвигаться с места. Девчонка желает поселиться в моём доме? Отлично. Но это не повод мной командовать. Поэтому прошло ещё около двух минут прежде, чем я неторопливо подошёл к двери, открыл её, жестом пригласив гостью войти, пропустил в дом Кайрена и только потом, всё так же спокойно закрыл дверь и присоединился к изнывающей от нетерпения особе.

Переступив порог предложенной комнаты, девчонка сморщилась, как будто откусила слишком много ситри за один присест.

– Старьё... Хлам... Тряпки дряхлые... Убожество...

Такими эпитетами сопроводилась вся обстановка комнаты во время осмотра. Честно говоря, подобное поведение скорее подходило женщине более чем зрелых лет, к тому же проведшей всю свою жизнь в мебельной лавке и потому разбирающейся в возрасте обивки на креслах, качестве плетения гобеленов, густоте коврового ворса и прочих премудростях – тогда его можно было бы понять и принять. Но слушать хулительные слова из уст юной девушки, не только не могущей в силу небольшого возраста в совершенстве изучить какие-то ремёсла, но и не имеющей права в присутствии старшего человека, тем паче, хозяина дома, что-то ругать... Я и не слушал. Просто стоял и смотрел, ожидая, пока незнакомке надоест кривляться. Кайрен тоже не мог упустить случай полюбоваться бесплатным представлением и занял место рядом. Так мы вдвоём развлекались несколько минут, по окончании которых... Девчонка развернулась к нам и спросила:

– Сколько просишь?

Неуважение никуда не делось, что меня искренне огорчило. А вот сам вопрос удивил.

– Простите, hevary, но мне показалось, что...

– Кажется – молиться надо, – отрезала девчонка.

Ну ничего себе! Грубиянка малолетняя. Надо взять и выгнать её вон без малейшего сожаления, вот только... Вспомнил сам себя в юном возрасте. Был ведь совершенно такой же: непримиримый, считающий, что всё на свете знаю, ещё больше – умею, и вообще, весь такой замечательный, слов нет. Вёл себя соответственно, а потом долго удивлялся, что меня не любят. Хотя, вообще-то, кажущаяся «нелюбовь» и явилась причиной моего протеста против мира в целом и родни в частности. А если учесть, что чрезмерное нахальство и грубость чаще всего являются напускными и призваны скрыть робость...

– Ну так, сколько?

Нет, не буду пока её выгонять.

– Два лоя в месяц.

Она не удивилась, только цыкнула зубом:

– За такую лачугу больше никто не даст.

– Я больше и не прошу. Только плата – за месяц вперёд.

Девчонка запустила было руку за пазуху, потом, спохватившись, отвернулась от нас, покопалась в складках одежды и протянула мне две монеты.

– Не надейся, я здесь долго не задержусь. И учти: как съеду, ты мне ещё сдачу отсчитаешь!

Напугав меня столь забавным образом, незнакомка растянулась на кровати, так и не сняв сапог.

– Как пожелаете, hevary... Только соблаговолите чуть позже зайти ко мне, чтобы получить ключ и расписку.

– Ключ?

– Вы же хотите как-то попадать в дом? Или предпочитаете ночевать на улице?

Она зло фыркнула, не удостоив меня иным ответом, и я, посчитав последний услышанный звук окончанием беседы, удалился на кухню. Кайрен хохотнул, пряча смех в кулак, и последовал за мной, а как только между нами и новой жиличкой простёрся коридор, спросил:

– Почему Вы её не выгнали?

Почему? И сам толком не понимаю. Может быть, разглядел за презрением неуверенность и страх. Обознался? Возможно. Но мне больше по нраву её дерзость, чем медоточивость Галекса, постоянно измышляющего каверзы.

– Она – всего лишь ребёнок.

– Несносный ребёнок, – дополнил Кайрен.

– Запутавшийся ребёнок, – поправил я.

– Откуда вам знать?

– Неоткуда, это верно. Но подумайте сами: девица, слишком юная, чтобы путешествовать в одиночестве, тем не менее, именно этим и занимается. Одежда свидетельствует о достатке, привычка приказывать – о нём же и не менее ясно. А чрезмерное нахальство и желание казаться всеведущей и всемогущей... Любой вёл бы себя так же в незнакомом городе. Чтобы не отличаться от местных жителей, разумеется, но ей, как меннаске, невдомёк, что нэйвосцы предпочитают в общении вежливость и спокойствие, а потому она сразу же обращает на себя внимание.

– Думаете, она из столицы?

– Кто из нас дознаватель, в конце концов?

Кайрен подумал и совершенно серьёзно сказал:

– Получается, что Вы.

– Упаси меня боги!

– Но Вы всё равно смогли рассказать об этой девице больше, чем я мог бы придумать.

– Да что такого я рассказал? Назвал её столичной жительницей? Просто я видел меннасцев, да и сам несколько раз ездил в столицу: есть, с чем сравнивать. И вообще, в своих выводах я полагаюсь на собственный опыт, и только.

– Опыт? – Дознаватель хитро ухмыльнулся. – Положим, насчёт нахальства и прочего, поверю: сам в юности любил дерзить по поводу и без повода. Но вот что касается привычки приказывать... Её может распознать только тот, кто либо сам ею страдает, либо учился беспрекословно и бездумно исполнять приказы. Ну и?

Делаю вид невинный и наивный:

– Что?

– Вы что чаще делали: приказывали или подчинялись?

Он меня поймал. Кажется, понимаю, почему тоймена перевели в Плечо дознания из патрульных: может, он и не бойкого ума, но за чужими словами следит в оба, и след берет лучше собаки. Впрочем, не только берёт, а и держит, что гораздо важнее.

– А Вы сами-то как думаете?

Кайрен снова улыбнулся, но теперь уже не хитро, а довольно.

– Знаете, heve Тэйлен, Вы здорово умеете притворяться. Только хочу дать совет: не играйте там, где есть зрители.

– Спасибо, запомню. И когда же я совершил ошибку?

– Когда говорили с девицей при мне.

– В чём же я ошибся?

– Вели себя так, будто ничуть не удивились её поведению, будто такие выскочки Вам хорошо знакомы. Вы слушали её... снисходительно. Да, точно!

– И почему это может быть сочтено подозрительным?

Он помедлил с ответом, но всё же пояснил:

– Потому что мой наставник точно так же выслушивал моё бахвальство – мягко и терпеливо, а потом, на плацу, всё так же спокойно доказывал, что я ничегошеньки не умею, и мне полагается засунуть язык куда подальше, тихо сесть в сторонке и внимать мудрости старших.

– И Вы... внимали?

Широкие плечи качнулись в подобии пожатия.

– Как получалось. Так вы ответите?

– А вы задали вопрос?

– Ну как же! Я спросил, что Вы делали чаще: приказывали или...

– Подчинялись? А если отвечу: и то, и другое? Поверите?

Кайрен отвёл взгляд, несколько вдохов сосредоточенно изучал что-то в углу кухни, потом снова взглянул на меня:

– А знаете, поверю. Вот только это ничего не объяснит.

– Ну и что? Вам нужны объяснения?

– Кое в чём, и ещё какие. К примеру, мне так понравилось кушанье, которым Вы меня намедни угостили, что мне хочется узнать, как его готовить. А чтобы учиться не на словах, я захватил всё необходимое!

И он кивнул в сторону принесённой корзинки.

***

Совместное приготовление пищи сказалось на наших отношениях самым приятным образом: мы перестали друг другу «выкать». И следующим утром, заседая на кухне и завтракая, разговаривали, как добрые приятели, что гораздо лучше способствовало пониманию.

– У меня есть кое-какие мысли насчёт этого дела о кражах.

– Правда? – Кайрен приободрился. – Всё же сумасшествие?

– Утверждать не буду, но... В любом случае, девица ведь не осознавала, что делает, верно? Следовательно, присутствует чужое влияние.

– Но твоё кольцо ничего не показало!

– Моё кольцо... Наверное, нет смысла рассказывать тебе всю цепочку, а если вкратце, оно способно установить несоответствие между внешним и внутренним. Если сказать проще, человек, сошедший с ума, как бы разделяется надвое: тело остаётся в окружающем мире, живёт и дышит, а ниточки, связывающие с ним сознание, становятся такими тонкими, что могут в любой момент оборваться. Так вот, заклинание, которое я заложил в кольцо, как раз и показывает, как крепко связаны тело и сознание человека. Чем теснее связь, тем тусклее цвет кольца, и наоборот. Потому что, когда между сознанием и телом возникает некоторое расстояние, его сразу норовят занять.

– Кто?

– Скорее, что. Поток Силы.

Кайрен моргнул:

– Это как?

– Очень просто: Сфера Силы накрывает весь мир, Поток проходит через каждую точку. Но внутри каждого из нас есть свой собственный Поток, и когда его струи разделяются, на освободившееся место проникают струи извне, потому что пустоты быть не должно. И не бывает.

– Так-таки и не бывает? Пустое место всегда заполняется?

– Угу, – я решил не отвечать многословно, уделяя немного внимания жареной колбасе.

– Значит, кольцо показало...

– Что сознание и тело девицы связаны так, как им и положено.

Дознаватель вдумчиво изучил насаженный на зубья вилки кусок печёнки.

– Хорошо, если она в здравом уме, то почему...

– А вот на этот вопрос может быть только один ответ. Потому что ей велели поступать так, как она поступила.

– Велели?

– Именно.

– Но это... – Кайрен знал уложения не хуже меня. – Магическое подчинение воли человека. Слишком серьёзное обвинение.

– Догадываюсь.

– Но в Кенесали только одна-единственная магичка!

– Знаю. Правда, есть ещё шанс обнаружить там плетельщиков.

– Вроде тебя?

– Вроде меня.

– И плетельщик может влиять на чужую волю?

– Может.

– А ты умеешь?

Слово «ты» было выделено и тоном голоса, и выразительным взглядом.

Я посмотрел на дознавателя и улыбнулся:

– Хочешь услышать ответ?

Конечно, последовало азартное:

– Не откажусь.

– Положим, скажу «да». Что дальше? Сдашь меня в управу?

– Я должен так поступить.

– Долг – понятие двоякое. Есть долг, что привносится извне, и есть тот, что рождается в сердце. Велению которого из двух ты собираешься следовать?

Кайрен сдвинул веки, но всё равно не смог полностью спрятать блеск карих глаз:

– А какому надо?

– Ну-у-у! Heve дознаватель, Вы ведёте себя, как маленький ребёнок! Каждый решает для себя, и только так.

– Даже подчиняясь обстоятельствам? Даже под угрозой смерти?

– Но выбор-то никуда не девается? Можно выбрать жизнь, можно принять смерть: уже два выхода из лабиринта. Мало?

Блондин прожевал последний кусочек и положил вилку на стол.

– А всё-таки? Умеешь?

– Честно?

– Честно.

– Не пробовал.

– Ага! Но отрицать не будешь?

Я глотнул полуостывшего тэя из чашки.

– Отрицать можно только то, что опытным путём доказало свою невозможность. Хотя... Чтобы изменить чью-то волю, нужно проделать всё то, о чём я говорил: раздвинуть струи внутреннего Потока и ввести между ними искусственно созданные внешние. Тогда подчинение возможно. Но сомневаюсь, что многие маги умеют это делать.

– Но если ты, к примеру, знаешь, КАК, это, наверняка, знают и другие? Неужели никто не может попробовать и...

Усмехаюсь, качая головой:

– Академическим учёным о таких случаях неизвестно. В Архиве ничего подобного не упоминается. Вывод: если кто-то когда-то и пробовал, то либо не достиг успеха, либо... Постарался сохранить его в тайне.

Кайрен разочарованно уткнулся в свою чашку.

В самом деле, ребёнок. Ещё больший, чем новая жиличка. Как ему хочется чуда, только взгляните! Даже запретного. Особенно запретного. И он совершенно не думает, что станет делать, с оным чудом столкнувшись. Не думает, что сам может оказаться жертвой чужого влияния и натворить кучу бед. Наивный... Чужой волей можно управлять, и очень просто. Но для этого нужно родиться не обычным магом, а Заклинателем. Заклинателем Хаоса.

– В этом доме есть слуги?

Хм, только о ней вспомнил, она и возникла на пороге кухни, недовольная и надменная. Хотя, выглядит свежее, чем вчера: наверное, хорошо выспалась.

– К сожалению, нет.

– Кто же тогда заправит постель?

Какое искреннее недоумение! Ну как можно на неё сердиться?

– Полагаю, это придётся делать Вам самой.

– Вот ещё!

Длинный нос гордо поднимается вверх, ничуть не становясь от этого привлекательнее, но девчонку, похоже, мало заботит собственная красота.

– Тогда оставьте, как есть.

– Но постель положено заправлять!

Уточняю, потому что и сам хотел бы знать правильный ответ:

– Кем положено?

Она осекается, но тут же снова возвращается к привычной манере общения:

– Э... положено, значит, положено!

– Ну так заправляйте.

– Это не моё дело!

– А чьё?

Зелёный взгляд шарит по кухне в поисках кандидатов, но безуспешно, и я решаю прийти на помощь:

– Если желаете, я могу.

– Вот и замечательно!

Она поворачивается, но не успевает уйти, слыша в спину дополнение к моему предложению:

– Это будет стоить Вам два сима. А ежели желаете, чтобы вечером постель была разобрана, приплатите ещё два.

– Что?!

– Слуг в доме нет, но даже если бы и были... Им тоже нужно платить за их работу. Или Вы считаете иначе?

– Я никак не считаю!

– Оно и видно, – подтвердил Кайрен, с интересом наблюдавший за нашими пререканиями.

– А ты... – Девчонка переносит свой гнев с меня на дознавателя. Точнее, пытается перенести. Тщетно.

– Нет, я ни застилать, ни расстилать постель не буду. Хотя лишние деньги, конечно, не помешают.

– Грубияны!

– Кто бы говорил! Между прочим, Вы со вчерашнего дня живёте в одном доме с нами, а так и не удосужились назвать своё имя. И получить расписку – тоже.

– Нужна мне твоя расписка...

– Ну хоть имя-то можно узнать?

Стараюсь говорить спокойно, но не насмешливо, а серьёзно, и мои усилия увенчиваются успехом.

– Сари.

– Очень рад. Меня зовут Тэйлен. Этого молодого человека – Кайрен. Вот и познакомились!

– Завтрак в этом доме тоже не подают? – Спросила девчонка, жадно принюхиваясь к кухонным ароматам.

– Представьте себе. Если пожелаете, конечно...

– Опять два сима?

– Почему же? – С полным правом обижаюсь. – Не меньше пяти.

– Да за пять можно поесть в любом трактире!

Поесть можно, но не в любом. Дешёвые места с неопасной для желудка кухней в нашем городе нужно знать, а не искать наобум: рискуешь не успеть найти.

– Попробуйте.

Сари возмущённо фыркнула, гордо повернулась к нам спиной, но прежде, чем уйти, процедила сквозь зубы:

– Мне должно прийти письмо. На адрес мэнора. Потрудись его получить и передать мне.

Кайрен проводил её взглядом и устало вздохнул:

– Ну и девка... Её что, никто никогда не пороли?

– Скорее всего, нет. Или напротив, пороли: характер ведь от телесных наказаний не улучшается.

– А ты, правда, готов был... постель застелить?

– За два сима? Разумеется. Ещё за два – разобрать. А согреть могу и вовсе бесплатно.

Дознаватель расхохотался.

– Да, похоже, что можешь... Кормить тоже не стал из упрямства?

– Не только.

– А из-за чего ещё?

– Просто хочу показать, как оно бывает, если противник в игре следует твоим же правилам. Почему-то все считают, что если задают тон, у них есть преимущество... А выходит-то наоборот! Главное, разобраться, кто кем кому приходится: если я, положим, хозяин, то и веду себя соответственно.

Кайрен возразил:

– Но она же считает хозяйкой себя!

– И в этом состоит её ошибка. Впрочем, довольно о малолетних девицах... Поговорим о взрослых. На следующей ювеке я получу ответ из Академического Регистра, и тогда буду точно знать, живут ли в Кенесали плетельщики.

– И что это докажет?

– Хотя бы отсутствие других подозреваемых, кроме Вариты.

– Ты думаешь, виновата она?

– Кто знает. Но одно обстоятельство вызывает подозрения: кражи происходили в те же дни, что и извлечения. Кстати! Во второй или третий день Ока твоя воровка отличилась чем-либо?

Дознаватель задумался, вспоминая.

– Второго, кажется, нет, а третьего было. Очередная глупая кража.

– В какое время она произошла?

– Сразу после часа дня.

А мы были у магички с начала двенадцатого до часа. «Капли» появились из Потока примерно в половину первого. О чём это говорит? О том, что между извлечением и кражей прошло более получаса. Где-то я уже встречал недавно упоминание о подобном временном отрезке...

– Вот что... В начале будущей ювеки я хотел бы посетить Кенесали. Ты, часом, туда не собираешься?

Кайрен нахмурился:

– Вообще-то, нет, но... Могу поехать.

– Это было бы совершенно замечательно! Есть у меня одна игрушка...

– Того же рода, что и кольцо?

– Примерно. Я бы дал её тебе, но тогда придётся объяснять, как с ней обращаться, а это довольно долго и неинтересно: мне будет проще самому пройтись по городу и посмотреть, что к чему. Заодно сверю карту ещё раз.

Оставшееся время отдохновения Сари не замечала ни меня, ни Кайрена, чем только вызывала улыбку у нас обоих. Зато и в споры больше не вступала, подарив нам тишину и покой, которыми мы распорядились каждый по-своему. Дознаватель отправился в город, а я, перемежая умственные занятия физическими, то бишь, попеременно чистя дорожки и рисуя карту, старался не думать о предстоящих делах.

Механика построения логических цепочек не бывает одинаковой для всех, и это с одной стороны печально, а с другой – удивительно и великолепно. Печально потому, что невозможно двух людей обучать одним и тем же способом, а удивительно потому, что чем больше разных умов, тем более затейливые цепочки они строят и, изучив разные варианты, можно расширить свои собственные знания. Например, как я делаю какой-либо вывод? Долго и тщательно обдумываю все известные мне подробности? Вовсе нет: зачастую вообще ни о чём не думаю. Но всё, что происходит вокруг, не может оставаться незамеченным, верно? Я слышу, вижу, обоняю и осязаю. Получаю множество всяких сведений, столько, что даже не могу выделить в их непрекращающемся течении отдельные струи и капли. Они текут, текут и текут, наполняя... запруду сознания. И в какой-то момент их становится ровно столько, сколько нужно для того, чтобы осознать: вот оно, решение! Но прийти к нему раньше... невозможно. Для меня. Наверное. Может быть.

Нить девятая.

Осушил одну

Лужу тревоги. Шагнул...

И увяз в другой.

Письмоводческая управа встретила меня неприветливым образом hevary Канты, выложившей целую пачку писем: Ксантер оказался донельзя убедителен, и все, кто должен был заполнить опросные листы, их таки заполнили. Кроме того, присутствовал и свиток из Академического Регистра, гласивший: плетельщики в Кенесали не селились. Что ж, примерно этого я и ожидал. В общей куче обнаружился сложенный вчетверо и запечатанный листок бумаги, на котором довольно коряво было выведено «Для hevary Сари». Наверное, то самое послание... Ничего, отдам вечером: мы договорились с Кайреном оправиться в путь с Кинжальной заставы, и возвращаться домой не было времени.

Казённая карета «покойной управы» довезла нас быстрее, чем экипаж, любезно выделенный управительницей глиняного городка: вместо полутора часов дорога заняла всего час. Не то чтобы мы торопились, но терять лишние минуты тоже не желали, и наше настроение, видимо, передалось вознице, который заставил лошадей идти лёгкой рысцой, благо расчищенная дорога это позволяла.

Под снегом Кенесали и впрямь смотрелся красочно. То есть, был весь красный. Ну и мельницы, скажу я вам! Если город с таким постоянством заваливается глиняной пылью, как в нём живут люди? Печальная картина. Неужели трудно соорудить заклинание, не дающее излишкам пыли подниматься в воздух? Или это попросту никому не нужно?..

Увидев мою физиономию, Варита не выказала восторга. Вообще ничего не выказала, кроме усталой покорности судьбе.

– Вы задали не все вопросы?

– Я? Все. А вот мой знакомый – нет.

Кайрен вежливо поклонился магичке и показал медальон. Зрачки светлых глаз испуганно расширились:

– Какое управе дело до меня?

– Не до Вас, и всё же... – Дознаватель повернул голову ко мне, взглядом прося помощи.

– Вы сегодня уже проводили извлечение?

– Нет.

– А собираетесь?

Варита непонимающе хлопнула ресницами:

– Какое это имеет значение?

– Может быть, огромное, может быть, никакого. Я хотел бы понаблюдать ещё раз.

– Если купите «капли» снова, я могу...

– Признаюсь честно: я не настолько богат, hevary. Поэтому и спрашиваю касательно...

В дверь постучали, и магичка, извинившись, оставила нас на минуту, а когда вернулась, вместе с ней в комнату вошёл прыщавый парнишка в щёгольской куртке из коротко стриженого меха, судя по виду, либо посыльный, либо подмастерье, но полагающий себя важной особой. По крайней мере, на нас он взглянул с таким пренебрежением, что сразу захотелось отвесить ему подзатыльник, дабы научить уважению.

– Эти господа...

– Уже уходят, heve, – поспешно ответила Варита, коротким кивком показывая: вот вам и заказчик, как просили.

– Да, уходим. Всего наилучшего, hevary!

Мы откланялись и вышли на двор.

– А вот теперь посмотрим!

– Куда? – Спросил Кайрен.

– Не «куда», а «на что»! – Я вытащил из сумки полированную стальную пластинку, по краю которой змеился кант из материала, похожего на мрамор красноватых тонов – результат моих забав с «каплями». – Видишь?

«Зеркальце» светилось ровным белым светом.

– Что сие означает?

– Это отражение Потока. А теперь подождём, пока пройдёт извлечение.

Дознаватель терпеливо вглядывался в пластинку вместе со мной и удивлённо ахнул, когда свет начал уходить: сталь тускнела и тускнела, в конце концов, став угольно-чёрной.

– Сейчас Поток в этом месте почти исчерпан, но примерно через полчаса он восстановится.

– И как это поможет нам?

Я беспечно пожал плечами:

– Пока не знаю. Просто возьмём на заметку.

– Будем ждать?

– Пожалуй, нет. Где живёт воровка? Я хочу взглянуть, как выглядит Поток в пределах её дома.

Кайрен ничего не имел против моего любопытства, и мы двинулись по набережной вниз, у пристани обогнули святилище лайоки – духа местной реки, повернули на улицу, поименованную на карте «Главной» (да, именно так, скромно и незатейливо), а с неё перешли на Рыночную. На всё про всё у нас и ушли те самые полчаса, и, когда приблизилось время возвращения Потока в изначальное состояние, дознаватель увидел новый фокус: тьма в «зеркальце» рассеялась, вернув стали белое сияние. Спустя десяток шагов я уже собирался убрать сослужившую службу пластинку, но случайно брошенный взгляд заставил меня вздрогнуть и остановиться.

– Что-то случилось? – Не преминул спросить Кайрен.

– Похоже на то. Поток...

– Что с ним не так?

– Он... уполовинился.

В самом деле, сияние стало тусклее ровно вдвое, но более не менялось. Что бы это могло означать?

– Она снова колдует? – Предложил свою версию происходящего дознаватель.

– Нет, не похоже: при заклинаниях Поток не мелеет таким образом. А тут выходит, что... Он стал ровно вполовину меньше. Но ведь только что...

Решение проверить уровень Потока на пути нашего следования пришло само собой и доказало невероятное: примерно в четырёх футах позади нас находилось самое настоящее разветвление. Помнится, в лекциях кто-то из академических наставников упоминал о такой возможности, но видеть всё своими глазами... Даже мурашки побежали по спине. А может быть, я просто начал замерзать.

Договорившись идти вдоль того же рукава, что и раньше, мы, как два барана, только уставившиеся не на ворота, а на стальную пластинку, продолжили путь к дому воровки. И каково же было наше удивление, когда за десяток шагов до ворот пластинка снова ослепительно засияла! Кайрен недоумённо потёр лоб, а я... Начал понимать, что происходит.

В границах Кенесали существует редчайшее явление – разветвление Потока. Но оно ещё удивительнее описанных в Архивах, потому что... Два рукава снова становятся одним, и происходит это аккурат перед домом несчастной девицы, которая...

– Дрянь ты эдакая! Ну сколько же ещё можно! За что боги так меня наказывают!

Со стороны, противоположной той, откуда пришли мы, приближались две женщины. Одна, сухая и прямая, как кол, что называется, видала виды: хоть кожа и обтягивала её череп плотнее некуда, но морщины всё равно покрывали лицо предательской сеткой. Впрочем, со спины эта hevary, в изысканной белой шубке и платье, из-под которого кокетливо выглядывало кружево нижних юбок, сошла бы за родную сестру покорно идущей рядом. Бледное даже на морозце лицо, страдальчески сжатые губы, тоска в больших глазах – всё говорило о том, что девушка чувствует себя нехорошо. Но по какой причине?

Пока я строил предположения, Кайрен шагнул навстречу парочке.

– Доброго дня, hevary!

Пожилая прищурилась, разглядывая обратившегося к ней мужчину.

– А, это Вы... Надеюсь, прибыли с хорошими вестями?

Дознаватель виновато улыбнулся:

– Простите, но пока ничего не выяснено.

– Вот как государственные службы выполняют свой долг! – Взорвалась старуха. – «Ничего не выяснено»! Да Вы и не пытались! Моя девочка страдает, но никому, слышите, никому нет до этого никакого дела!

– Неужели... опять?

– Да, всего четверть часа назад!

– Простите моё вмешательство, hevary, – встрял в разговор я.

– Это ещё кто? – Бдительно спросила, как можно было догадаться, мать несчастной.

– Он со мной, – ни к чему не обязывающе ответил Кайрен, и старуха, как и любой другой человек на её месте, восприняла слова дознавателя единственно возможным образом, то есть, записала меня в ту же управу.

– Четверть часа назад... Ваша дочь находилась дома?

– А где ей ещё было быть?

– И что случилось потом?

– Всё, как и раньше: ни с того, ни с сего встала, накинула шубу и вышла на улицу.

– Вы пытались её остановить?

– Да она меня даже не слышала!

– А дальше?

– Дальше... – Старуха зло раздула крылья горбатого носа. – Пошла прямиком в лавку и вырвала у торговца прямо из рук пучок лука. Совсем обезумела!

– А вот тут Вы ошибаетесь, hevary: Ваша дочь в здравом уме. И её несчастью можно помочь.

– Как? – Жадно спросили меня оба, и Кайрен, и мать воровки.

– Я непременно сообщу об этом, но чуть позже, если позволите. А сейчас мне нужно немножко подумать.

И, оставив, по меньшей мере, двоих из троицы в недоумении, исполненном надежды, я зашагал к выезду из города. Дознаватель присоединился ко мне сразу же, как смог успокоить старуху, но это заняло как раз столько времени, сколько понадобилось для приведения мыслей в порядок.

– Так как её вылечить?

– А нужно ли? Девушка обладает редким даром чувствовать Поток, и ей цены нет: вполне может заменить мага, если необходимо определить наилучшее место для извлечения.

– Но она же страдает!

– Ты так близко к сердцу принимаешь её беду? – Подмигиваю, и Кайрен почему-то краснеет. – Да ладно, шучу... Конечно, негоже оставлять её на съедение такой грозной матери. Проблема решается просто: девушку надо поселить в другой части города.

– В другой части? И как это поможет?

– Рассказываю, – я довольно щурюсь. – Сегодня ты сам видел, что происходит во время извлечения. Что-нибудь понял?

– Ну...

– Хорошо, объясню на пальцах. Чтобы получить «капли», маг строит своего рода запруду, замедляя движение Потока, почти останавливая его, потом полностью опустошает полученный... скажем так, водоём от рыбы, попавшей в запруду.

– Это когда пластинка стала чёрной?

– Точно. Но как только маг снимает свои чары, течение Потока начинает восстанавливаться, и обычно это занимает около получаса, как и в нашем случае. Но! – Делаю паузу, чтобы перевести дух. – Что бывает, когда стенки запруды падают?

Кайрен попытался представить.

– Вода начинает течь очень быстро и сильно, большой волной.

– Вот! Возникает волна! А в Кенесали эта волна делится надвое, чтобы потом снова стать единой. Но когда две волны сшибаются друг с другом, они могут наделать много бед, верно?

– Это всё понятно, – кивнул дознаватель. – Только объясни мне другое: почему происходили кражи?

– Не знаю.

– Как это, не знаешь?! Про Поток знаешь, про волны знаешь, а сказать, почему, не можешь... Я тебе не верю!

– Да не верь, если не хочешь... В самом деле, не знаю. Поток – словно река, несущая свои воды по руслу. А река обычно что делает? Подмывает берег и уносит с собой песок, частички глины, упавшие ветки, словом, всё то, что не принадлежит руслу, а произошло извне.

– И что?

– Если бы речь шла о заклинании, всё было бы понятно, но тут... Дикая Сила, ничем не управляемая. Возможно, она подхватила встретившиеся на пути чьи-то чувства или мысли и, пропустив через себя, переделала... Правда, не знаю! Я же не магик, забыл?

– Магик, не магик... – недовольно проворчал Кайрен. – А сейчас куда топаешь?

– К тому, кто понимает в извлечении больше меня, конечно.

– К магичке?

– Именно.

– И что ты ей скажешь?

А и правда, что я скажу? Когда приду на место, придумаю. Наверное. Может быть.

***

Открыв дверь, Варита едва поборола явственно читавшееся на бледном лице желание выгнать надоедливых посетителей вон. Но к счастью, справилась с гневом и снова пустила нас в дом.

– Вы всё-таки желаете, чтобы я занялась извлечением?

– В том больше нет нужды, – заверил я, и магичка удивилась:

– А зачем тогда приходили первый раз? Сказали ведь, что...

– Собственно, мы хотели всего лишь понаблюдать. И нам это удалось.

– Чего же вы ещё хотите?

Она поёрзала плечами под пушистой шалью. Неужели, в доме так холодно? Правда, я одет по-уличному, могу и не чувствовать. Но на прошлой ювеке, когда погода была не в пример теплее нынешней, магичка точно так же дрожала и куталась. Может, её лихорадит? Если так, то странно: никогда не встречал мага, неспособного позаботиться о своём здоровье. Собственно, этим они занимаются прежде и охотнее всего. Что же тогда заставляет женщину мёрзнуть рядом с натопленной печью? Отсутствие тепла, разумеется. Но вот какого именно тепла?

Каждое существо – часть мира, независимо от размеров и значимости. Но эта часть, хоть и является фрагментом картины, отделена от неё, как кусочек мозаики: сам по себе кажущийся никчёмным, он необходим только в общем узоре, но, дополняя рисунок, не теряет жёсткости своих границ. Так и человек: пребывая в мире, сам по себе является миром. Замкнутым. Да, происходящее снаружи находит отражение внутри. Отражение... Но оно не возникнет, если нет зеркала, поглощающего картинку извне и помещающего её в толщу стеклянной глади. Тепло снаружи никогда не согреет, если... Внутри не сложен костёр, который можно зажечь.

Я посмотрел на Вариту. Ещё раз. С кочки повыше, на которую только что вскарабкался.

Женщина, не особенно красивая, чтобы наслаждаться любовью, не достаточно талантливая, чтобы овладеть магией так, как того желает. Одинокая, поселившаяся в маленьком городке, расположенном совсем рядом с северной столицей, но остающимся всё той же деревенькой на глинистых берегах Хэйни. Несбывшиеся мечты. Неосуществлённые надежды. И неясное желание получить... незнамо что. Но получить непременно, и как можно скорее!

Знаю, кто главный виновник. Вот только вины нет.

– Скажите, hevary, что Вы чувствуете, когда проводите извлечение?

Магичка сдвинула брови.

– Какая разница? Это мои чувства, и я вправе не открывать их непосвящённому.

– Хорошо, поставлю вопрос иначе: о чём Вы думаете?

Она качнула головой:

– Думаю? Ни о чём лишнем. Только о том, что делаю, иначе...

– «Капли» не родятся? Понимаю. Но не примешивается ли в эти минуты к Вашим мыслям о магии кое-что другое?

– О чём Вы?

Я постарался сделать тон голоса по возможности ласковее и дружелюбнее, чтобы усыпить зерна Хаоса, встрепенувшиеся было в почве души Вариты:

– Чем по сути своей является извлечение? Самой обычной кражей. Вы насильно задерживаете Поток, а потом лишаете его сокровенного. Согласны?

– Он не скудеет!

– Кто знает? Может быть, ему больно от Ваших касаний? Может быть, он стонет и плачет, пытаясь вновь обрести свободу, неважно. Но Вам... Вам ведь тоже больно?

Во взгляде магички колыхнулась рябь страха:

– С чего Вы взяли?

– Потому что знаете, каково это – быть обделённой. Обворованной. И совершая кражу «капель», мучаетесь, как если бы крали у Вас. Злитесь. Ненавидите. Страстно желаете обрести то, чем никогда не владели и не овладеете. Верно?

Черты бледного лица исказились, когда Варита зло выдохнула:

– Да, я знаю! И Вам не понять, что значит прикоснуться к магии, подержать её в руках и... уронить! Да, я ненавижу! Тех, кто не прилагает усилий, но получает всё... Разве это справедливо? Я потратила столько лет, я училась так прилежно, как только могла, прилежнее многих, и всё впустую! Почему кто-то может всё, а я – ничего?! Разве я хуже их? Разве хуже?

В светлых глазах появились слёзы, горькие и омерзительные. Если она заплачет сейчас, то станет ненавидеть себя ещё сильнее... И жители Кенесали будут охвачены чужой ненавистью, а этого случиться не должно: пусть каждый борется только со своими, ЛИЧНЫМИ демонами.

Я подошёл к магичке и взял её ладони в свои.

– Ничуть не хуже. Но и не лучше тоже. Не надо равнять себя с другими, hevary: у любого существа в этом мире своя цель и свой смысл жизни. Правда, мы не всегда его узнаем, но он есть. Если Вы родились одарённой, пусть и не достигли каких-то особенных высот, значит, так и должно быть. Значит, Вы заняли именно то место, которое предназначено судьбой. Оно Вам не нравится? Я своё тоже временами ненавижу. Но чем дольше живу, тем больше убеждаюсь: всё, что случается, случается к лучшему. Пусть не для нас с вами, но для кого-то наше существование необходимо. Мы не можем понять смысл своей жизни только потому, что неспособны подняться над собой и увидеть, какое важное место занимаем... Вот Вы умеете и можете извлекать taites. Я умею плести из них заклинания. Что получается? Мы вполне способны обойтись друг без друга, но вместе будет легче, верно?

– И... что Вы предлагаете? Смириться?

В тихом вопросе уже совсем не было ненависти, только печаль.

– Почему бы и нет? Я предлагаю принять всё, как есть. Не можете воспарить к небесам? И не надо! На земле тоже найдётся немало дел, в которых Вы будете лучшей. И возможно, даже лучше тех, кто способен летать.

Варита улыбнулась сквозь высыхающие слёзы:

– Вы думаете?

– Я верю.

Она кончиком пальца смахнула солёную влагу из уголка глаза, опустила взгляд, на вдох погружаясь в собственные мысли.

– Спасибо.

– Да не за что, в общем-то. Но я прошу... нет, умоляю! Когда будете вмешиваться в Поток снова, любите себя, а не ненавидьте. Поймите, наконец, что владеете искусством, недоступным больше, чем половине всех людей на свете. Разве это не вселяет в вас гордость? Гордитесь собой. Обещаете?

Магичка кивнула:

– Обещаю.

– А дабы совсем убедиться, что всё завершилось благополучно... Я хотел бы попросить Вас провести извлечение.

– Прямо сейчас?

– Сейчас... Кайрен, сколько тебе понадобится времени, чтобы добраться до дома той девицы? Получаса хватит?

– Вполне! Я могу и пробежаться, если нужно.

– Ты ведь просил мать и дочь остаться дома и ждать?

Дознаватель подтвердил мою надежду:

– Ну да.

– Тогда всё складывается просто замечательно! Беги к ним вместе с «зеркальцем» и смотри, что будет происходить, когда придёт волна. А я, как только извлечение завершится, присоединюсь к тебе.

– Что ты надеешься установить?

– Потом объясню. Но если получится... Значит, мы не зря морозили носы в Кенесали!

Кайрен поспешил прибыть на указанное место, а магичка занялась уже знакомыми мне приготовлениями. Но когда она собралась обнять чашу ладонями, я напомнил:

– Не думайте о несправедливости, hevary: думайте о том, как благодарны миру за дары, которыми он вас наделил. Скажите «спасибо» ему, а не мне!

Светлые глаза женщины сверкнули пониманием. Узкие ладони замерли рядом со стеклом, цепочки жемчужных пузырьков устремились к поверхности воды, порскнули в стороны... И Варита изумлённо ахнула.

На дне чаши лежало почти вдвое большее количество «капель», чем в прошлый раз.

– Это невозможно!

Магичка высыпала на поднос все выуженные из воды бусины, пересчитала ещё раз.

– Сто семь штук... Но этого просто не может быть! В прошлый раз, накануне новолуния, в самых лучших условиях... Нет, я просто не верю!

– Вообще-то, по расчётам, которые близки к действительности, выходит, что Вы вполне способны извлекать здесь по девяносто с небольшим «капель». Ну а то, что превзошли саму себя... Может, из-за того, что сейчас Вы не обкрадывали Поток, а попросили поделиться и поблагодарили за это?

Варита растерянно качала головой:

– Но это слишком просто, чтобы быть правдой... Это всего лишь мои чувства и мысли, как они способны повлиять на то, что не подчиняется ничему?

– Не подчиняется? О да. Но кто сказал, что всегда и всем нужно приказывать? Почему бы не попытаться договориться? По-доброму. По-дружески... Однако, здесь слишком много taites: боюсь, у меня при себе нет столько денег, чтобы оплатить Ваши усилия.

Магичка непонимающе взглянула на меня и мигом позже рассмеялась, по-настоящему весело и задорно, сразу став выглядеть на десяток лет моложе:

– После всего, чему Вы меня научили, ещё и требовать денег? Я, может, глупа и бесталанна, но неблагодарной никогда не была! Возьмите их себе, прошу. И если возникнет необходимость, приходите, в любое время!

– Но положения луны и всё прочее...

– Я всегда буду рада вам, а это, как только что выяснилось, почти так же важно... нет, пожалуй, даже важнее, чем капризы небес!

Я сгрёб «капли» в мешочек (не отказываться же от дармовщины?) и, отвешивая прощальный поклон, попросил:

– Не забывайте то, что почувствовали сегодня. Но не старайтесь просто повторять, а... живите этим чувством. Будьте искренней и благодарной, как умеете, и Поток ответит Вам тем же.

М-да, вот и погулял... Что теперь буду делать с россыпью бусин, которые сохранят свою силу в лучшем случае до Зимника? Ладно, пусть они пропадут, к аглисовой матери, зато... Не пропадёт душа женщины, которая была в волоске от разрушения. Но Хаос, Вечный и Нетленный, как же я устал! Хочется лечь под одеяло, накрыться с головой, ничего не видеть, не слышать, не...

– Доброго дня, дяденька!

О, знакомые косички и голубые глаза. Давешняя девочка, только сегодня совершенно счастливая, а не печальная, как в прошлую нашу встречу.

– А я всё переделала, как Вы сказали!

Она сняла варежку и гордо показала новый браслет на запястье.

– Правда, красиво?

– Ещё бы не было красиво... Вы настоящая мастерица, hevary!

– А хотите, я Вам тоже такой сплету? Попрошу у Вариты ещё бусинок и сплету.

Как можно отказать ребёнку?

– Буду несказанно рад получить из Ваших рук столь прекрасный дар. Вижу, Вы улыбаетесь... Всё хорошо?

Счастливое личико засияло ещё ярче.

– Хорошо, хорошо! И папа больше не сердится: наверное, потому что новый браслет ему тоже понравился. А раньше как взглянет иногда, так и руку может...

Девочка умолкла, вспомнив грустное прошлое, но ненадолго:

– А сейчас всё хорошо! Очень! А Вы... – голубые глаза расчётливо сузились. – Научите меня, как бусинки собирать, чтобы красиво и хорошо было?

– Если желаете, научу. Только сначала мне нужно закончить дела, а Вам отпраздновать Зимник.

– Но потом научите?

– Научу.

– Честно-честно?

– Если сказал, значит, научу. А теперь прошу простить: мне нужно идти.

– Я буду ждать! Смотрите, не забудьте!

Забудешь тут, как же... Но девочка славная. И похоже, способная: что, если ей удастся совладать с нитями? Может, плетельщицей и не станет, но свою жизнь и жизнь близких раскрасит новыми красками...

Кайрен шёл мне навстречу, поэтому мы встретились не в доме воровки, а на полпути от него к набережной. Парень выглядел обескураженным, но довольным, как наевшийся сметаны кот, и сразу же набросился на меня с расспросами:

– Ты знал, да? Знал, скажи?

– О чём?

– Что всё будет по-другому?

– Скажем так, предполагал. Но хотел бы услышать, что на самом деле происходило.

– Ничего!

– Совсем-совсем?

– Я внимательно следил за «зеркальцем», не отвлекаясь ни на минуту. Но когда пришла волна, девица только улыбнулась, и всё. Не встала, никуда не вышла. В общем, словно волны и не было. Как ты этого добился?

Пожимаю плечами:

– Всё словами, словами... Уговорами и просьбами: приказы в таких делах не помогают.

Дознаватель укоризненно прищурился:

– Но ты хоть расскажешь, что нужно?

– Для чего?

– Чтобы краж больше не было.

– Ничего не нужно. Всё уже сделано.

– Как это? Ты же говорил, ей надо переселиться в другой дом...

– Не надо. Пока магичка будет помнить мои слова, никому ничто не угрожает.

– Так просто?

Киваю:

– Так просто. А ты думал, потребуются заклинания, аресты, казни? Не-а. Если беду можно предотвратить, её нужно предотвращать, не создавая других бед.

***

Всю дорогу домой Кайрен донимал меня требованиями изложить суть завершённого следствия, а я отнекивался под тем предлогом, что не вхожу в Регистр советников, имеющих право участвовать в делах «покойной управы», и думал о странностях и несуразностях.

Почему люди сами не приходят к пониманию очевидного? Если Поток поддаётся уговорам, если чувствует извлечение и всё, с ним связанное, разве это не доказывает, что он – живой? Ведь осознав наличие собственной воли у кого бы то ни было, принять всё остальное и догадаться, как необходимо действовать, проще простого. Самая заурядная магичка смогла превысить предел извлечения, а почему? Потому что впервые в жизни не брала силой, а просила – и обрела. Надеюсь, теперь она, наконец-то, применит свой дар так, как следует, а не бездумно и обозлённо. И надо же было столько лет страдать от чувства обделённости, когда можно было просто растворить его в себе и освободить место для новых чувств, светлых и прекрасных? Впрочем, мне на этот счёт лучше бы помолчать. Хотя...

Между мной и Варитой существенная разница. Она жалеет о том, чего никогда не знала, а я... О том, чего лишился, добро бы, по своей воле или по чужой, так нет же! Нелепая случайность, стечение обстоятельств. Это могло произойти с любым, но произошло именно со мной. Много лет я задавал миру вопрос: «Почему?», но ответа так и не получил. Может, мне следовало спрашивать иначе? Спрашивать: «Для чего?» Да, именно так. Наверное. Может быть.

Порог дома я переступил ещё засветло: так скор на расправу с лошадьми был казённый возница. Чем бы заняться в первую очередь? Конечно же, разобрать сумку. По крайней мере, нужно достать из неё мешочек с «каплями». Письма можно не трогать: всё равно нести завтра в управу. Э, нет, среди них было одно, службе не предназначенное. Я достал пачку сложенных листков и начал искать послание для жилички. Но сама Сари нашлась быстрее: уставилась на бумаги, которые я перебирал, с жадностью оголодавшей собаки.

– Для меня есть письмо?

– Да. Сейчас найду. Кажется, вот оно...

Девчонка выхватила из моих рук запечатанное послание, потянув за собой и остальные, в результате чего вся моя ноша разлетелась по полу форменным листопадом, только не красно-золотым, а белым. Пока я, сев на корточки, собирал упавшие письма, Сари успела и прочитать, о чём ей пишут, и сбегать в свою комнату за шубой.

– Эй, скажи: как пройти к кварталу Бессонных ночей?

– А? Вдоль этого мэнора до Боярышникового переулка, потом по переулку вверх, на Длинную улицу, по ней примерно три сотни шагов, повернуть направо, в Морозный проход: как раз выйдешь в центр «бессонницы».

– Sai! – Крикнула она, хлопая дверью.

Странная манера благодарить: насколько знаю, слово saisenn в качестве указания благодарствования используется очень редко, только в каких-нибудь традиционных церемониях вроде коронации императора или свадьбы, проводимой по всем правилам. Хотя в Меннасе оно вполне могло войти в моду, как очередная древняя реликвия... Эй, а зачем девчонке понадобилось идти в квартал Бессонных ночей?!

Всякий уважающий себя и своих жителей город рано или поздно обзаводится местом, где свободные (или полагающие себя таковыми) мужчины и женщины получают возможность удовлетворять свои естественные потребности в слиянии тел, если уж слияния душ не получается. Был «квартал свиданий» и в Нэйвосе, вблизи Мраморного кольца, потому что получать удовольствие равно желают и знать, и беднота. Разумеется, люди знатные и те из торговцев и ремесленников, что побогаче, не посещали общедоступные заведения: им «заказ», как правило, доставлялся прямо на дом. Впрочем, придворная молодёжь, считающая любое выступление против правил и традиций доблестью, частенько наведывалась в «бессонницу». Но зачем туда идти девушке, которая, прямо скажем, ещё не вошла в возраст безудержных наслаждений жизнью?

Хм, а что, если она и приехала в северную столицу, чтобы пристроиться в одном из тамошних «весёлых домов»? Допустим, семья близка к разорению, женихи под дверьми не роятся, аки шмели, и юная наследница не нашла ничего лучшего для себя, как искать успеха на поприще телесных увеселений. Бывает? Бывает. Сам, своими собственными глазами наблюдал. Всё же, нет. Для женщины, готовой размягчить свою волю в угоду чьей-то чужой, Сари чересчур упряма и строптива: такую легче сломать, чем растопить.

Ещё одна версия: девчонка могла приехать повидаться с родственницей или подругой, прислуживающей в означенном квартале. Отсюда и томительное ожидание письма, и радость, с которой юное создание вылетело за дверь, и нетерпение... Нет, к подруге так не спешат. Так спешат... к другу. А, всё понятно: Сари покинула отчий дом и приехала в Нэйвос, чтобы быть поближе к любимому. Конечно, рановато в её возрасте заводить близкие отношения с мужчиной, но для каждого высота этой ступеньки своя, и осуждать девчонку не возьмусь. Если желает быть счастливой, пусть будет. Но почему такое странное место встречи?

В чём я только не искал средство рассеять сомнения: собрал-таки письма и снова сложил их в сумку, приготовил ужин, поел, прибрал за собой, подмёл коридор, поразукрашивал карту Кенесали... За окнами стемнело, а спокойствие всё не приходило и не приходило. Ждать скорого возвращения девчонки было бессмысленно: если это и вправду свидание, влюблённые могут расстаться не раньше завтрашнего утра. Но даже если она не одна, всё равно мне отчего-то не по себе. Юным девушкам нечего делать в «бессоннице», потому что, начиная с позднего вечера, там толкутся престарелые охотники до молодых тел, причём некоторые из них приходят не одни, а с кучкой головорезов, без зазрения совести способных и убить, и похитить, и жестоко надругаться – всё ради ублажения капризов хозяина. Конечно, уличные патрули «покойной управы» стараются следить за порядком, но слишком часто речные воды выносят на ступени гранитных набережных Нэйвоса распухшие тела пропавших без вести женщин и мужчин: как ни странно, те, кто приносит радость, умирают чаще, чем те, кто грабит и убивает. И с девчонкой может приключиться всё, что угодно, даже самое дурное.

Но бежать сломя голову, да ещё не зная, куда, нельзя: и Сари не поможешь, особенно если помощь всё же потребуется, и сам могу напороться на стилет. Нет, в таких вещах надо быть уверенным. А чтобы обрести такую уверенность, следует...

Найдя в библиотеке сборник карт северной столицы, я разложил ту, на которой был отмечен и Келлос-мэнор, и квартал Бессонных ночей, мысленно прочертил соединяющую их линию – прочертил напрямую, не вдоль улиц, а прямиком через дома. Если предположить, что в этом направлении между мной и Сари проходит Поток, пусть не настоящий, а придуманный, можно установить, спокоен он или же наполнен волнением. Но раз в материальном мире его не существует и существовать не может, для того, чтобы погрузиться в него, мне нужно... погрузиться в своё собственное сознание.

Сосредоточить внимание на карте, вглядеться в линии и цветные пятна до такой степени, что они начинают расплываться... Представить в воображении сначала каменные плитки переулков Килийского квартала, засыпанные снегом, потом – брусчатку мостовых ближе к центру города, расчищенную и не слишком, в плешках слякоти от вылитых из окон помоев: если горячие, то их теплоты хватает, чтобы протопить ледяную корку до камня... Окна первых этажей сплошь закрыты ставнями, потому что редкие фонари не освещают улицы, а наполняют их странными тенями, недвижными и колышущимися, словно от ветра... Надо подняться повыше, над крышами, над глиняной черепицей, выкрашенной в красный и синий цвета, над печными трубами... Подняться в ночное небо, взлететь вместе с Потоком, свободно и беспечно, чтобы в следующий миг устремиться вниз по крутой дуге, ворваться в «бессонницу», припасть к ледяным щекам камней, ища следы той, что прошла по ним, ведомая надеждой и жаждой...

Боль ударила в виски, заставила пошатнуться и ухватиться за стол. К горлу подступила тошнота. Я открыл глаза и снова взглянул на карту города: линии, очерчивающие квартал Бессонных ночей, явственно расплылись, потеряв прежнюю стройность. Опять испортил карту. Конечно, верну всё обратно, сделаю даже лучше, чем было, но... В который раз буду злиться, что вынужден прибегать к перу и чернилам там, где раньше мог справиться даже тенью мысли. Однако это переживание – пустяк по сравнению с опасностью, которая угрожает Сари. Угрожает с самого первого шага в границы квартала.

Нить десятая.

Совершил подвиг?

Не жди благодарности:

Она не придёт.

Одеваюсь я всегда быстро. Наверное, потому, что не забочусь о внешней красоте: подумаешь, выношенная куртка, шапка виснет на ушах, а рукавицы от разных пар... Тепло? Да. И это главное!

Бежать бегом не решился: проходы между мэнорами если и чистились, то именно с той скоростью, о которой мечтает каждый, когда заходит речь о встрече со смертью, а мне не было никакого смысла подворачивать ноги или разбивать лицо, потому пришлось избрать из всех доступных способов передвижения быстрый шаг. Когда улицы стали попросторнее и почище, ускориться тоже не удалось: из-за прохожих, которые шли по своим делам, совершенно не желая принимать ни малейшего участия в моих. Но всё равно, до «бессонницы» я добрался за считанные сорок минут, что для меня было равносильно подвигу.

Квартал Бессонных ночей тянется вдоль Мраморного кольца почти на милю, да и в глубину простирается примерно на такое же расстояние, и искать почти в сотне домов и домиков одну-единственную девчонку так же бессмысленно, как копаться в стогу сена, если уронишь туда иголку. Но у меня в местном «сене» есть знакомые. Знакомая. И если она сейчас свободна...

– Тэйли, какая встреча! Ты меня совсем забыл, негодник!

Круглолицая миловидная толстушка с красноватыми прядками в тёмных волосах погрозила пальцем, но серые глаза совсем не сердились: мне были рады.

Hevary Локка – управительница одного из домов свиданий – прикрикнула на девушек, советуя вернуться к исполнению обязанностей, а не разглядывать гостя, который «не про их честь», и потащила меня в одну из дальних комнат, где толкнула на низенькую кушетку, а сама весело плюхнулась рядом.

– Ну, рассказывай, что у тебя новенького?

– Да что у меня может быть, Лок?

– Ещё не женился? Смотри, сама тебя захомутаю!

– Не шути так... Да и какой с меня прок, как с мужа?

Толстушка окинула придирчивым взглядом мою фигуру и протянула:

– Как с мужа, может, и не большой, но как с плетельщика... Уж я бы тебя в покое не оставила, можешь быть уверен!

Локка знала, о чём говорит: недаром две трети времени обучения в Академии мы провели бок о бок. Правда, хохотушке с пышными формами было не слишком интересно плести заклинания, зато половина моих сверстников и парней постарше оказались не на шутку ею увлечены, а значит, девушке было, чем заняться помимо учёбы. Надо отдать Локке должное: она никогда не позволяла лишнего ни себе, ни своим друзьям, потому и заслужила уважение даже у тех, кому отказывала. Я за толстушкой не бегал, потому что в то время моя голова была забита вовсе не любовными переживаниями, но пару раз оказанная в сдаче экзаменов помощь, приятная пирушка, рассеянность, принятая за терпимость – и мы подружились. Впрочем, Локка не закончила обучение: умер её единственный дядя, оставив племяннице наследство в виде... дома свиданий. Кто-нибудь другой расстроился бы, а толстушка, напротив, заявила, что видит в случившемся веление свыше, и без угрызений совести приняла в управление семейное хозяйство. Впрочем, мне (в личной беседе, после значительного количества эля) она призналась, что попросту не могла поступить иначе: дядя растил её с раннего детства, оплачивал капризы, устроил в Академию, в общем, делал всё, чтобы жизнь наследницы была достойной и счастливой. Даже утаивал, что именно приносило ему доход. А на похоронах Локка плакала: не громко, почти беззвучно, но очень долго...

– Ты же знаешь: только скажи, что нужно, и я попробую сделать. Мне, кстати, по случаю достались совершенно бесплатные «капли»... Хочешь, сооружу амулет для уменьшения объёмов?

– Нахал! – Меня несильно шлёпнули по щеке. – Хочешь сказать, я слишком толстая?

– Ни в коем разе, Лок! Ты очаровательна, как всегда.

– А вот ты чем-то обеспокоен, – нахмурилась толстушка. – Рассказывай!

– Я ищу женщину.

– Было бы странно, если бы ты искал здесь мужчину... Что за женщина?

– Совсем юная: лет шестнадцать, но для своего возраста довольно рослая. Ни груди, ни задницы – совсем ещё цыплёнок. Волосы чёрные, есть подозрение, что крашеные. Глаза зелёные, как трава. Одета по-столичному, ведёт себя так же: нахально, но на самом деле может оказаться совершенно беспомощной. Некрасивая, нос длинный, подбородок острый. Пришла в квартал часа два с половиной назад.

– И в чём проблема?

– Мне кажется, что она попала в беду.

Локка задумчиво провела пальчиком по пухлым губам.

– Ну, если тебе кажется... Может, так и есть. Ты знаешь, куда именно она шла?

– Если бы знал, не стал бы беспокоить тебя.

– Ну уж и беспокойство! Ладно, сиди здесь, а я кое-кого расспрошу.

Она поднялась и, подобрав юбки, проворно скрылась за дверью, оставив меня в одиночестве на долгие четверть часа, а когда вернулась, привела с собой мальчишку-глашатая.

– Ну-ка, перескажи господину всё, что видел!

– А язык подмазать? – Нахально потребовал малявка.

– Я тебе подмажу! – Локка показала кулак, неспособный напугать даже отъявленного труса. – Я тебе так подмажу...

– Сколько просишь? – Вступил в переговоры я.

Мальчишка важно выпятил подбородок, пожевал губами и объявил:

– Два сима.

– Держи! Только если начнёшь придумывать то, чего не было, берегись: я ложь за милю чую и спуска не даю.

Наверное, он увидел в моём взгляде что-то, подтверждающее слова, потому что поспешно кивнул и принялся тараторить:

– Была девчонка, бойкая такая, задиристая, пришла и говорит, мол, вот у меня письмо, мне, мол, встреча назначена... Её сначала пускать не хотели, а потом позвали какого-то красавчика, он как вышел, она ему на шею кинулась, он её в дом и увёл... Вот!

– Вроде, ничего страшного, – неуверенно заключил я. – Наверное, зря волновался.

Локка хмыкнула:

– С виду – ничего. А вот если знать, куда она пошла...

– Куда?

– Владелец дома – Полту Стручок, та ещё сволочь. Говорят, приторговывает малолетними. Ну, это я своими глазами не видела, утверждать не возьмусь, но вот то, что девочек он пичкает сарсой, могу подтвердить хоть в Судебной управе.

Сарса? Нехорошо. Сушёные плоды южного кустарника, заваренные особым образом, лишают человека связи с настоящим: он перестаёт понимать, что происходит вокруг, становится послушным, но хуже всего постоянная потребность в новых порциях отравы, потребность, о которой охотно напоминают сильные боли. Человек, принимающий сарсу, очень быстро угасает – в два-три года, и если Полту таким образом принуждает женщин ублажать посетителей...

– Приторговывает, говоришь? Вряд ли та, кого я ищу, может заинтересовать старичка.

– Ой, ты себе не представляешь, какие только извращенцы существуют на свете! – Махнула рукой Локка. – Если твоя девчонка, в самом деле, бойкая и горячая, покупатель найдётся!

– И вместе с ним – лишний повод поторопиться... Вот что, парень: найди патруль и приведи к дому этого... Стручка. Получишь ещё два сима за проворство!

– Не извольте беспокоиться: в два счёта обернусь!

Мальчишка лихо сдвинул лохматую шапку на затылок и унёсся прочь.

Локка посмотрела на меня с сомнением:

– Надеешься, что патрульные помогут? Учти, если девчонка сама вошла в этот дом...

– Сама или нет, неважно. Но выйдет она вместе со мной.

***

Патруль состоял из четырёх человек: двое солдат со скучающими минами на грубых лицах и два офицера, один из которых был, наверное, ветераном Болотной войны и напомнил мне своим спокойствием умершего отца, а второй – молодой, с горящими пока ещё глазами, наверняка, был приставлен к пожилому для перенимания опыта. В любом случае, бросать всё ради дела он пока ещё не научился: догладывал жареную куриную ножку, тогда как старший офицер, даже если и вставший только что из-за стола, был внимателен, доброжелателен и собран.

– По какой причине Вы вызвали патруль?

Начал задавать вопросы всё же молодой, но у него это получалось невнятно, пока мясо не было окончательно прожёвано, а голая косточка не улетела за освещённый фонарём участок улицы.

– В этот дом, который, насколько мне известно, находится в управлении heve Полту, примерно три часа назад вошла девушка. Я хочу убедиться, что с ней всё хорошо и забрать с собой.

– На каком основании?

– Мне доверено право управления мэнором Келлос, – протягиваю для ознакомления свиток с гербовой печатью. – Девушка проживает в его границах по праву приглашения, и я обязан оберегать её жизнь и честь, как хозяин.

Кстати, именно в этом и могло состоять спасение для Сари, потому что не-горожане, то есть, люди, приехавшие в Нэйвос по делам или ради развлечений и не получившие на руки охранную грамоту (а стоит сия грамота от восьми до одиннадцати лоев, что, соответственно, не позволяет приобретать её каждому нуждающемуся), не имеют удовольствия пользоваться такими благами, как забота «покойной управы» об их благополучии. Постояльцы гостевых домов, внесённых в Регистр, в обязательном порядке обзаводятся малой охранной грамотой, которая стоит подешевле, но всё же оставляет надежду на некоторую безопасность.

Девчонка вряд ли задумывалась о необходимости приобретения какой-либо подобной бумаги, а если приехала из Меннасы, так и вовсе не знает о том, как проходит жизнь в другом городе. В гостевой дом она по каким-то причинам не пошла, выбрав для проживания мэнор Келлос, и этим, возможно, сохранила не только деньги, но и всё прочее: по «Уложению об осёдлости» гость мэнора, могущий подтвердить приглашение, получает такие же права, как и коренной горожанин Нэйвоса.

Молодой офицер фыркнул, но старый, просмотрев содержимое свитка, цыкнул на него и уточнил:

– Есть ли какой-то знак, который удостоверяет, что она – гостья мэнора?

– Да.

– Вы можете его описать?

– Охотно. Это тонкий ремешок, скреплённый пряжкой, образующей герб владельца мэнора. Надет в виде браслета на правую ногу, над щиколоткой.

– Боюсь, это мало поможет: наверняка, если против девицы готовилось злоумышление, от браслета постарались бы избавиться в первую очередь.

– Это не так-то просто, heve.

Офицер-ветеран внимательно посмотрел на меня, потом снова заглянул в свиток. За то время, что он изучал строчки букв, можно было не только прочитать написанное, но переписать самому, и всё же я дождался уверенного кивка:

– Идёмте!

Двери дома свиданий открылись перед патрулём чуть менее охотно, чем перед щедрым посетителем, хотя и лишнего промедления не было: привратник услужливо поклонился, пропуская нас внутрь, но мгновением раньше всё же отправил посыльного известить хозяина о прибытии нежеланных гостей, дабы тот мог заранее подготовиться к беседе.

Несколько выгаданных минут Стручок использовал до последней крошечки: когда он вышел в залу, степенный и подобострастный одновременно, можно было предположить, что болезненно худой человек в скромном домашнем платье только что встал с постели и лишь для того, чтобы засвидетельствовать своё почтение гостям.

– Чем могу быть полезен доблестным охранителям?

– Этот человек заявил, что в Вашем доме не по своей воле находится некая девушка, – старый офицер повернулся ко мне, предлагая описать пропажу.

– Шестнадцати лет с виду, угловатая, с плоской грудью, чёрноволосая, зелёноглазая, в целом некрасивая. Именует себя Сари.

Полту выслушал меня самым внимательным образом, участливо кивая на каждом слове.

– Я не слежу за всеми, кто переступает порог этого дома... Возможно, была такая. Но почему heve решил, что она находится здесь насильно?

А и правда, почему? Нет, хитрец, я не позволю тебе перехватить инициативу!

– У меня есть на то основания. Но чтобы подтвердить их или опровергнуть, я хотел бы услышать из уст самой девушки, по какой причине она остаётся в этих стенах. Думаю, любезного хозяина не затруднит исполнение моей просьбы?

– О, я с превеликим удовольствием послал бы за ней, но возможно, что девушка сейчас не желает никого видеть, и если мы её побеспокоим, тем самым вызовем её недовольство.

Стручок расплылся в гримасе, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать ехидной улыбкой.

Патрульные не спешили облегчать мою участь, но я пока нуждался лишь в их присутствии, а вовсе не в действиях:

– Я имею право удостовериться, где, с кем, в каком состоянии находится hevary, и воспользуюсь этим правом. Сари – гостья мэнора Келлос, а я – его управитель.

– Неужели?

Хозяин дома свиданий попытался снова съехидничать, но старший офицер утвердительно кивнул:

– Я ознакомлен с соответствующей бумагой. Извольте оказать требуемое содействие, иначе дом будет подвергнут досмотру.

Последнее никак не могло входить в планы Стручка, особенно если недавно завезли свежую сарсу, и он, скрипнув зубами, сделал знак кому-то слуг.

Прошло минут пять прежде, чем я увидел девчонку и ужаснулся. Сари шла самостоятельно, но на каждом шаге покачивалась, будто была пьяна, а зелёные глаза потеряли свою яркость. У корней чёрных волос что-то поблёскивало. Капельки пота? Странновато: не так уж плотно девчонка одета, чтобы изнывать от жары.

– Идите сюда, дорогая моя! – Ласково окликнул Сари Стручок.

Девчонка вздрогнула, перевела туманный взгляд на хозяина дома свиданий и нерешительно шагнула в его сторону.

Одурманена, без сомнений. Значит, нужно её забрать независимо от желания. Вот только позволит ли мне Полту это сделать?

– Дорогая, Вы знаете этого человека? – Тощая рука вытянулась в мою сторону.

Взгляд Сари последовал за рукой, пересохшие губы шевельнулись.

– Какого человека?

– Вот этого!

– Я... не помню.

– Он утверждает, что Вы – гостья его мэнора.

В зелёных глазах отразилась мука.

– Я... не помню.

– Видите, она не подтверждает Ваши слова, heve, – победно ухмыльнулся Стручок.

– Она, возможно, и не подтверждает, но у меня есть другое доказательство.

– Да что Вы говорите... Какое же?

– Браслет на её правой ноге.

– Помилуйте, у неё нет никаких браслетов, тем более, на ногах! Вы, наверное, просто спутали эту девушку с кем-то, вот и всё.

– Я хотел бы убедиться.

– Да, пожалуйста, позвольте взглянуть на её ногу, – попросил старший офицер патруля. Попросил таким бесстрастным тоном, что Стручка передёрнуло.

– Разумеется, как пожелаете...

Девчонку усадили на стул, и один из служек стащил с её правой ноги сапог и чулок. Лицо хозяина дома свиданий вытянулось (хотя и без того было почти лошадиным), потому что над щиколоткой сверкнула пряжка браслета.

– Я же говорил: чтобы никаких следов! – Прошипел Стручок, особенно не пытаясь прятать свою злость от лишних ушей.

– Я старался, хозяин, но он... Его никак было не снять! – Чуть ли не в голос начал оправдываться служка.

Я улыбнулся:

– Разумеется, вы бы никогда это не сделали: знак гостя может быть снят только в границах мэнора.

– Хорошо, эта девица, возможно, и является гостьей какого-то там мэнора. Пусть. Соглашусь. Но чем этот человек докажет...

– На печати и знаке один и тот рисунок. Этого мало?

– Достаточно, разумеется, достаточно... Но чем удостоверяется ВАША принадлежность к мэнору? Вы ведь не истинный владелец, верно? Если бы он пришёл сюда, все мы увидели бы подтверждение[19], но ведь он не придёт?

В зале наступила тишина. Старший офицер вопросительно взглянул на меня.

– Подтверждение?

– Да, да, именно! – Стручок уже открыто ликовал.

– Я могу подтвердить. Только...

– Что же Вы медлите?

– Если позволите, я хотел бы сделать это без лишних свидетелей.

Ветеран настороженно прищурился, но, похоже, понял, что предполагается к исполнению, и поддержал мою просьбу:

– В доме найдётся свободная комната?

– Ну разумеется! Всё, что пожелаете!

Солдаты патруля остались стоять за дверью, охраняя место дознания, а я, офицеры, Сари и хозяин дома свиданий прошли в небольшую комнату, из мебели в которой был один только столик, на котором стоял ветвистый подсвечник.

Стручка несколько насторожило моё согласие, но он всё ещё не собирался сдаваться. Конечно, можно было отправить запрос в соответствующий Регистр и получить заверение, подкреплённое малой императорской печатью, но на это требовалось время. Очень большое время. А до получения заверения в том, что я, волею божию и человеческою, назначен управителем мэнора Келлос с правом проживания, распоряжения и прочая, девчонка осталась бы в доме свиданий. В руках человека, мягко говоря, не располагающего к себе. Что произошло бы с Сари за месяц, потребный для заверения? Думаю, даже боги не возьмутся предугадать. Хотя, что тут гадать? И так всё ясно.

Зрители намечающегося представления расположились у стены, девчонка безучастно встала там, где ей велел старший офицер – по правую руку от меня. Свиток с печатью владельца мэнора был разложен на столике.

– Чего мы ждём, heve?

– Прошу не торопить: я не задержу вас долго. Всего несколько минут...

Когда я последний раз это проделывал? В день присяги? Да, больше случаев не представлялось. Пояти пять лет назад... Слишком недавно, чтобы забыть.

Снимаю куртку и кладу к ногам. Следом отправляются фуфайка и рубашка. Оголившееся тело схватывает ознобом, но не от холода, а от предчувствия. Останавливаю взгляд на огоньках свечей, мерно колышущихся от каждого из выдохов, моих и чужих.

Пронзительно-жёлтое до белизны пламя, вечно изменяющееся и вечно обжигающее. Хаос в самом яростном своём проявлении, снизойди до меня!

– Вечный и Нетленный, Справедливый и Беспощадный, Всезнающий и Всемогущий, яви печать своей дщери...

Я почти шепчу, но в тишине, нарушаемой лишь дыханием, мои слова звучат удивительно чётко, стены отражают их бесконечным эхом, и голос превращается в гул, закладывающий уши. А когда молчание вновь возвращается в комнату, под кожей на моей груди начинают вспухать ручейки шрамов.

Сначала светлые, почти белые, они темнеют, наливаясь багрянцем, словно по причудливому контуру всё сильнее и напористее течёт кровь. Поток достигает пределов кожи, раздвигает её, просачиваясь наружу каплями, которые вопреки всему не падают вниз, на пол, в ворох одежды, а продолжают висеть в воздухе, ожидая своих подружек. Вот последняя из них срывается с краёв свежей раны, взмывает вверх, сливается с остальными и... Алые струи приходят в движение, словно чья-то невидимая рука обмакнула в кровяные чернила кончик пера и старательно выводит печать Владения. Руну Hhies, отягощённую знаком, напоминающим переплетение рук. И как только последний росчерк выстраивает капли в предписанном порядке, рисунок вспыхивает белым, на целых три вдоха топя комнату в ярких лучах, а печать на свитке и пряжка браслета на ноге девчонки вторят ему...

– Что это было?

Молодой офицер не смог удержаться от вопроса, восторженными и немного испуганными глазами глядя, как я возвращаю одежду на положенное ей место, и кожа с розовыми полосками мгновенно заживших ран скрывается под рубашкой.

– Знак Заклинателя. Им они отмечают то, чем владеют, – отвечает его старший товарищ.

– Надеюсь, такого свидетельства достаточно?

Ветеран кивает и обращается к Стручку, нервно кусающему губы:

– Подтверждение получено и засвидетельствовано. Вы обвиняетесь в том, что удерживали в своём доме гостью мэнора Келлос без согласия на то законного управителя мэнора.

– Тварь! – Точный плевок попадает мне на щёку. – Я ещё доберусь до тебя!

– Всенепременно. Но не сию минуту, а несколько позже: полагаю, у патрульных найдётся к Вам немало вопросов, heve.

Если хозяин дома свиданий и намеревался выяснить отношения со мной без промедления, то поспешившие оказаться в комнате по свистку молодого офицера солдаты отвадили Стручка от подобных мыслей: он смерил меня ненавидящим взглядом, плюнул ещё раз, правда, менее метко, и был препровождён к выходу.

– Я могу забрать её с собой?

– Да, конечно.

Подхожу к Сари, уж успевшей усесться на пол и помогаю ей обуться. А пока вожусь с сапогом, слышу тихое:

– Вот не повезло парню...

Не повезло? Что может знать об этом офицер патруля? В каком-то смысле, я оказался на редкость удачливым человеком. Потому что до сих пор жив и прекрасно себя чувствую. Телесно. Несмотря на приличную кровопотерю, завтра от шрамов снова не останется и следа, а алая жидкость восстановит своё прежнее количество менее, чем за ювеку. Душевные же переживания не имеют ровным счётом никакого смысла, поскольку прошлое неподвластно никому. Даже Заклинателям Хаоса.

***

– Не уходи, – попросили меня, когда я коснулся дверной ручки, и немного погодя добавили: – Пожалуйста!

Вздыхаю и возвращаюсь к постели, откуда из вороха подушек и одеял на меня умоляюще смотрят с бледного измученного личика пронзительно-зелёные глаза.

– Вам давно уже пора уснуть, hevary.

– Я не хочу.

– Почему? Сон – прекрасное лекарство, особенно в Вашем случае.

– Я... боюсь.

– Не нужно. Порог этого дома не сможет переступить никто, кроме меня и Кайрена.

– Я понимаю, но... Мне всё равно страшно.

Улыбаюсь и провожу тыльной стороной ладони по холодной щеке. Девочку бьёт озноб, и будет бить ещё долго: пока все соки сарсы не выйдут из юного тела вместе с потом и иными жидкостями.

– Вам не было страшно отправиться в незнакомый город... Что же теперь вызывает у Вас страх?

Сари молчит, виновато потупив взгляд.

– Вас предают впервые в жизни, верно?

Неуверенный кивок.

– И конечно, впервые это делает человек, которому Вы безоговорочно доверяли? Которого Вы...

– В которого я влюблена, – тихо заканчивает мою мысль девчонка и твёрдо добавляет: – Была.

– Но он хоть стоил того?

– Кто? Этот юноша?

– Нет, Ваш побег из отчего дома.

Она распахивает глаза:

– Почему ты считаешь, что я сбежала?

– Потому что юной hevary не пристало путешествовать одной и вести себя так, будто она совершенно взрослая женщина.

Палец с обкусанным ногтем выписывает круги на покрывале.

– Ну, сбежала. Это плохо?

Пожимаю плечами:

– Вообще-то, это не моё дело.

– Тогда зачем ты пошёл туда за мной?

– Хозяин обязан беречь покой и благополучие своих гостей.

Зелёный взгляд серьёзнеет:

– А ты – хозяин?

– Отчасти.

– Что значит «отчасти»?

– Если считать хозяином того, кто принимает гостей в доме, то я – хозяин, самый, что ни на есть. А если хозяин должен быть и полноправным владельцем дома, то вынужден огорчить: таковым не являюсь.

– А кем ты являешься?

– Я живу здесь. Пользуюсь всем, что находится под этой крышей. Ухаживаю за домом и садом. Участвую в Совете квартала.

– Но не владеешь?

– Нет.

– А хотел бы?

Сари смотрит испытующе.

– К чему такой вопрос?

– Мой... у моего отца есть влияние при дворе и деньги. Он может сделать тебя хозяином мэнора. Настоящим.

Ай, малышка, ну что мне толку во владении холодными стенами и клочком земли? Ты ещё не можешь понять, но когда-нибудь обязательно поймёшь: важно владеть самим собой, а не чем-то ещё, вот тогда ты и будешь настоящим хозяином. Хозяином своей судьбы.

– Спасибо за заботу, но вынужден отказаться.

В зелёном взгляде возникает обида:

– Почему?

– Потому что никакие деньги и никакое влияние не смогут справиться с волей Заклинательницы Сэйдисс.

– Кто это?

– Моя повелительница.

Сари грозно сдвигает брови и садится на постели.

– Есть только один повелитель!

– Для Империи – да. Но у каждого человека в ней может быть свой собственный, не такой, как у других, повелитель.

– Ты меня путаешь!

Ну вот, теперь меня обвиняют. Придётся оправдываться.

– Простите. Попробую объяснить... Право повелевать не даётся никому от рождения.

– Но Император, он...

– Ему это право назначено. Задолго до и на много лет после. Пока существует Империя. Люди не любят сами принимать решения, потому что не хотят нести ответственность за последствия неверных шагов. А поскольку всё время действовать правильно и разумно никому не под силу, большинство отказывается от свободной воли, наделяя правом повелевать кого-то одного. И этот «кто-то», даже если поначалу упрямился и боялся, довольно быстро входит во вкус власти... А окружение не позволяет ему очнуться от опьянения могуществом.

– Значит, единоличный правитель – это зло?

– Почему же? Всё зависит от человека. Хотя, он же не в пустыне правит... Но можно научиться подбирать слуг. Впрочем, довольно о властьпредержащих! Я хотел рассказать совсем другое: как жители Империи в целом позволяют править собой одному-единственному человеку, так и у каждого из них в отдельности есть тот, кто правит. Иногда думами, иногда чувствами. Понятно, о чём идёт речь?

– Кажется, да.

Она притихла, но всё же спросила:

– А эта Заклинательница... Ты сам выбрал её повелительницей?

– К сожалению, нет. Когда надо было выбирать, кто кем будет, у меня не было права выбора.

– Как это?

– Очень просто: я тогда ещё не родился на свет.

– Но если тебя заставили силой, можно потребовать, чтобы...

– Угу. Но требовать стоит только то, что можно осуществить.

– А если не знаешь точно, можно или нельзя? Что тогда?

Я хотел было ответить: знаю и нисколечко не сомневаюсь, но передумал. Зачем лишать ребёнка веры в чудеса? Пройдёт совсем немного времени, и она сама убедится: чудес не бывает. Точнее, они происходят, но совсем не так, как в нашем воображении, когда мы мечтаем. Потому что к моменту осуществления чудо становится ненужным. Помню, в детстве мне до слёз хотелось заполучить своего личного Зверя Хаоса: в двенадцать-тринадцать лет я и думать ни о чём другом не мог. Но Зверь подчиняется только совершеннолетнему, то бишь, по исполнении двадцати одного года, а этот день рождения случился не вовремя и вовсе не со мной...

– Тогда нужно попробовать.

– Конечно, нужно! – Кажется, Сари обнадёжил мой ответ. – Я всё же поговорю с отцом. Когда вернусь.

– Кстати, об отце: Вы не хотите написать ему письмо? Рассказать, где находитесь и как себя чувствуете?

Девчонка сразу скуксилась и уныло закуталась в одеяло.

– Не сейчас. Позже.

– Полагаю, помимо всего прочего, он волнуется. Не боитесь усилить его недовольство?

– Отец... всё равно не сможет успокоиться, пока я не вернусь.

Что ж, в её словах есть толика правды. Родители все такие: сходят с ума от беспокойства, когда вас нет рядом, но если вы скажете, что идёте туда-то и будете там до такого-то времени, не дай вам боги задержаться с возвращением хоть на четверть часа! По тревоге будет поднят весь городской гарнизон, на крайний случай – все соседи, которые, смачно ругаясь, будут бродить по тёмным улочкам, шаря по сугробам в надежде встретить вас первыми и успеть отодрать за пока ещё чувствительные уши.

– И всё же, лучше написать.

– У меня голова болит, – заныла Сари.

– Хотите, я напишу, только укажите, на чьё имя отправить.

Моё невинное предложение разбудило в зелёных глазах испуг:

– Я сама, сама! Как только мне станет полегче, сразу напишу!

– Как пожелаете.

Делаю новую попытку встать и отправиться к себе в комнату, в постельку. Беготня по городу заняла весь вечер и плавно перетекла в ночь: уже третий час, а я всё ещё бодрствую, хотя завтра утром должен доставить полученные письма тойменам.

– Не уходи!

– Вот что, hevary, – стараюсь говорить, как можно строже. – Время уже не просто позднее, а ужасающе близкое к рассвету, я прошу Вас постараться уснуть и позволить немного поспать мне: у меня осталось всего четыре часа на отдых. Сжальтесь над несчастным, посвятившим прошедший вечер спасению Вас из лап похитителей!

Проникновенная мольба не осталась без внимания: Сари вздохнула, огорчённо шмыгнула, но разрешила идти. А когда я прикрывал за собой дверь, услышал язвительное:

– Все мужчины такие: только о себе и думают.

Нить одиннадцатая.

Начало жизни

Не требует выбора,

Щадя наши души.

До управы, а точнее, до дома, в котором раньше была управа, а теперь размещалась наша вольная служба, я добирался в полусне. Впрочем, сие обстоятельство существенно облегчило мне общение с Кантой, которая была вне себя от злости: Гебар разродился-таки новым письмом. И посылкой. В количестве четырнадцати бурдючков с остервеневшими от перемещения по Паутине пьюпами. Представляю, как они орали, когда вынырнули в местной Письмоводческой управе... Или не представляю: лицо Канты, и в обычные дни чрезмерно красное от близко расположенных к коже кровеносных сосудов, казалось совершенно багровым. Со мной служка даже не стала разговаривать, швырнула посылки на стойку, отправила вслед за ними книгу для регистрации отправлений, которую я еле поймал у самого края столешницы, и, не дожидаясь моей подписи, ушла в хранилище, прижимая к вискам смоченное водой полотенце.

Дарис и Ксантер, когда я доплёлся до службы, пошутили насчёт того, что мне можно смело идти подрабатывать портовым грузчиком, если и дальше буду таскать на себе такие тяжести, разобрали письма с опросными листами, количество которых (писем, то бишь) увеличилось ещё на пяток, и обещали закончить свою часть описания к концу ювеки. Обрадованный этой новостью Гоир разрешил мне вернуться домой, чтобы в тишине и спокойствии доделывать карту. Так я и поступил, но ни первого, ни второго дома не обнаружил, потому что за кухонным столом сидел хмурый и невыспавшийся Кайрен, налегавший на приготовленные мной вчера мясные лепёшки.

– Доброго дня! – Приветствовал я своего жильца. – Где ты пропадал всю ночь? Что-то стряслось?

Блондин махнул было рукой: мол, и не спрашивай, но не удержался от того, чтобы поговорить. Вообще, сплетни – вещь заразительная. Пока сам не прочувствовал всю прелесть перемывания косточек неприятной тебе особы, презрительно воротишь нос и не подаёшь сплетнику руки. Но как только зацепился языком... Всё, попал в ловушку, из которой нет выхода. Конечно, сплетничать нехорошо, неблагородно, да и просто постыдно, но боги, как же временами интересно! И хоть главными сплетницами считаются женщины, мужчины им в этом не уступают.

– Вся управа стоит на ушах.

– Хорошо, не на бровях, – облегчённо вздыхаю я, ибо пьяные служки «покойной управы» страшнее любого убийцы и грабителя: тем хоть отпор можно дать, а этим только и приходится делать, что подчиняться.

– Да уж лучше бы на бровях! – Кайрен собрался сплюнуть, но опомнился и заменил плевок ругательством. Тихим, но заковыристым.

Предлагаю свою версию:

– Неужели обнаружен заговор против престола?

Кстати, серьёзная вещь: полтора года назад, когда какой-то из опальных придворных в шутку сказал, что готовится покушение на императора, управы обеих столиц были брошены на поиски заговорщиков. Шутник быстро пожалел о своих слова и даже вымолил прощение, но пока отмена тревоги дошла до всех дальних уголков, тюрьмы оказались забиты подозреваемыми под завязку. Если нечто подобное произошло опять, стоит запастись в ближайшей лавке едой и питьём и закрыть все двери и окна поплотнее. От греха подальше.

Дознаватель немигающе уставился на меня.

– Почти. Есть такое подозрение.

– Нет, не хочу в это верить... Толком можешь сказать?

Кайрен устало потёр переносицу.

– Наследница пропала.

– Наследница чего?

– Престола, чего же ещё?

– Пропала принцесса? Как?

Ну и дела... Теперь можно ожидать повальных обысков, арестов и казней. И близкие отношения с Заклинателями меня не спасут.

– Никто не знает. Или не признается. Ясно только, что она сбежала из дворца в неизвестном направлении.

– Исчерпывающие сведения, ничего не скажешь!

– И я о том же, – Кайрен вздохнул так, будто уже готовился к многосуточным бдениям на допросах в управе.

– Но ведь она могла отправиться, куда угодно! Причём тут Нэйвос?

– Ни при чём. Как и добрый десяток других городов.

– Уже пора вешаться на воротах или можно покуда подождать?

Дознаватель оценил мою шутку, ответив грустной улыбкой:

– Не торопись. Собственно, пока тревога не объявлена, да и кто накануне Зимника решится оповестить граждан, что единственная наследница императорского престола от этого самого престола удрала? Это же значит стать виновником всех волнений, которые сразу же начнутся. Нет, в Меннасе выждут окончания праздника, а пока поиски ведутся тайно.

– И как результаты?

– А ты-то почему спрашиваешь? – Карие глаза сверкнули огоньком привычной подозрительности. – Может, всё-таки, лазутчик?

– Ага, эльфийский, мы ж уже выяснили... Если честно, мне любопытно. Очень. И вообще... Вот ты сейчас всё мне расскажешь, а я пойду разносить слухи по городу!

Дознаватель посмотрел на меня с укором:

– Врёшь. Не пойдёшь.

– Вру. Но любопытство от этого меньше не становится. Ладно, не скрытничай!

– А чего скрытничать? Глухо всё.

– Тогда какого аглиса ты всю ночь где-то шатался?

– Не «где-то шатался», а получал ценные сведения по поводу того, как опознавать принцессу.

– И какая она?

Кайрен отодвинул в сторону опустевшую тарелку.

– Никакая.

Растерянно моргаю:

– То есть?

– Все описания наследницы престола являются государственной тайной, равно как и керм её рождения. Дабы у злоумышленников не было возможности...

– Злоумышлять. Понятно. Но вам же нужно её искать? Неужели нет примет, по которым...

Дознаватель заученно повторил:

– Девица небесной красоты, кроткая, как овечка.

– И всё? – Разочарованно протянул я.

– Этого мало? Слушай, хоть ты настроение не порти!

– Уговорил. Кроткая и прекрасная... Полагаю, здравствующий император тоже человек неописуемой красоты и благостной души. Да, вас стоит пожалеть!

– Мы и сами себя уже пожалели. Не один раз.

– Но это же глупо: устраивать поиски, не сообщая, что именно следует найти!

– Глупо, – согласился Кайрен. – Только мы люди подневольные: как прикажут, так и будем действовать. Слушай...

В голосе моего жильца появилось нездоровое оживление, заставившее меня содрогнуться:

– В чём дело?

– А может, ты соорудишь что-нибудь эдакое... заклинательное?

– С какой целью?

– Для поисков.

Заглянув в горящие азартом карие глаза, я понял, чем вызвано невинное с виду предложение, и не преминул рассеять заблуждение:

– Да будет Вам известно, heve Кайрен, что искать человека – не то же самое, что следить за течением Потока, потому что человек есть контур замкнутый, и его местоположение можно определить только по изменению свойств окружающего пространства.

– И что?

– Если не знаешь, как именно они должны измениться, нет смысла искать. Понятно?

Он честно признался:

– Не совсем.

– Хорошо, поясню. Волнорез оповещает о своём существовании разделением волны надвое, запруда – возникновением озерца. А как в Потоке проявит себя принцесса? Ты – знаешь?

– Нет, конечно.

– И я не знаю. Поэтому не могу сплести ничего полезного.

Кайрен вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

– Вспомнил! Так вот почему нам велели пока что не рыпаться и ждать, когда из столицы приедет обученный магик... Он-то, наверняка, знает, по каким признакам искать принцессу!

– Искать... кого? – Спросила из коридора Сари.

– Да так, ерунда: обычные дела, – поспешил отговориться дознаватель.

Правильно, нечего забивать большой политикой голову ребёнку, особенно такому бледному от пережитых волнений, с припухшим после сна лицом. Но ребёнок оказался иного мнения:

– Вы говорили о принцессе, я слышала. И что с ней?

– Сбежала из дома, совсем как Вы, hevary.

Она скривилась, как от боли.

– Её ищут?

– Разумеется. И скоро найдут, – добавил Кайрен.

– Ну и пусть найдут... Я напишу письмо, – хмуро сказала мне девчонка. – Отправишь?

– Обязательно. Хоть прямо сейчас.

– Сейчас не надо. Сейчас я хочу что-нибудь съесть... Приготовишь?

На стол рядом с моей ладонью легли пять симов.

Я посмотрел на монеты, потом на Сари, внимательно изучил выражение её лица, виноватое и растерянное.

– Знаете, hevary, я мог бы с полным правом оскорбиться.

– Почему?

– Потому что вчера, по меньшей мере, пять свидетелей слышали, как я, по собственной воле, без малейшего принуждения, назвал Вас гостьей мэнора. А гости не платят за услуги хозяина.

Она выслушала меня с серьёзной миной и удовлетворённо кивнула:

– Значит, покормишь?

– Покормлю. Вы пока умойтесь и оденьтесь потеплее: нечего в одной рубашке ходить по нетопленому дому.

– Хорошо.

Девчонка собралась было шагнуть в коридор, но застыла на пороге кухни, а потом, осенённая внезапной догадкой, радостно заявила:

– Но гости и за постой не платят... Тогда возвращай мне мои два лоя!

– Э, нет! – Торжествующе улыбнулся я. – Оплаченные сделки расторжению не подлежат!

***

– Вот. Я написала.

Сари протянула мне скрученное свитком запечатанное письмо.

Я вытер о мягкую тряпочку испачканный цветной тушью кончик пера и отложил инструмент своей любимой работы в сторону.

– Хорошо. Мне всё равно нужно сегодня к письмоводителям, вот и отправлю.

– Ты что, каждый день туда ходишь?

– Не каждый. Но сейчас жду прибытие одного письма... Оно очень важно для меня.

Девчонка кивнула, принимая понимающе-взрослый вид:

– Письмо от любимой женщины?

От любимой ли? Невольно задумываюсь над невинным вопросом.

Сколько ей исполнилось лет? Если правильно помню, чуть больше сорока. Сорок один год пребывания на этом свете, три ребёнка, зачатые и рождённые в супружестве, похороненный муж. Я узнал о её существовании четырнадцать лет назад, на рассвете студёного дня зимы, когда вьюга перестала выть за стенами приземистого бревенчатого дома. А полюбил гораздо позже, когда понял, что ничего иного мне не остаётся...

– От матери.

Зелёные глаза удивлённо расширяются:

– У тебя есть мама?

– Вообще-то, мама имеется у каждого из нас. Хотя бы в момент нашего рождения. Почему Вас так удивили мои слова?

Сари смущённо улыбается, чтобы скрыть неловкость.

– Ты... ты живёшь один в большом доме, вот я и подумала, что у тебя никого нет. Ведь если бы были, почему вам не жить всем вместе?

– Ага, одной большой шумной семьёй... Мама служит в северном имении повелительницы, это довольно далеко отсюда, поэтому мы видимся только два раза в год: летом я уезжаю из Нэйвоса, а на Зимник жду родню к себе.

– Родню?

Кажется, девчонка удивилась ещё больше.

– Ну да, родню. У меня есть ещё два младших брата, но я, при всей моей любви к родственникам, предпочитаю, чтобы они трепали нервы кому угодно, но не мне.

– Почему?

– Что «почему»?

Сари уселась на подлокотник библиотечного кресла и задумчиво наморщила лоб.

– У тебя есть и мама, и братья, и ты их любишь... Если бы у меня так было, я бы всё время хотела быть рядом.

Рядом... Она не понимает, о чём говорит! Несносные создания двенадцати и пятнадцати лет, постоянно устраивающие игры в войну (моё участие в них не требуется, но под обстрел почему-то всегда попадаю именно я, а не кто-то другой), вкупе с матушкой, чья забота о моём здоровье и личной жизни порой переходит все границы – всё это способно свести с ума и более терпеливого человека. Как мне удаётся выдерживать Летник в родительском доме? Сам себе удивляюсь. Зимник проходит более мирно: дом, всё же, мой и правила устанавливаю я. Но всё равно, мальчишки будут бегать по этажам, снимать со стен старинные клинки, таскать варенье из кладовой... Вот я в их возрасте был ребёнком – мечтой всех родителей: спокойный, тянущийся к знаниям, а не к шалостям, серьёзный и ответственный. Только родители этого никогда не замечали. Не хотели замечать. Наверное. Может быть.

И Сари просто не понимает, каково это – смотреть на чужое детство, завидуя его беспечности и яркости. Не понимает... Эй, так вот в чём дело!

– У Вас нет ни братьев, ни сестёр? И... мамы тоже нет?

Девчонка упрямо надула губы:

– Нет. Ну и что? Вот только не надо теперь меня жалеть!

– Я и раньше не жалел, и теперь не собираюсь, можете не волноваться.

– Не жалел?

– Ни капельки.

– А зачем же тогда пошёл в тот квартал за мной?

Неглупый вопрос. Но что на него ответить? Признаться в собственной дурости или же попробовать наставить ребёнка на путь истинный? Наставить, пока не стало слишком поздно.

– Я уже говорил: хозяин дома обязан заботиться о безопасности своих гостей.

– Но тогда ты ещё не считал меня гостьей!

Права, язва. Но у меня опыта в словесных баталиях всё же немножко больше:

– Я – нет. Дом – да.

Чернущие ресницы растерянно хлопают:

– Как это?

– Очень просто: когда Вы надели ремешок с печатью владельца дома, стали частью мэнора, и он принял Вас под своё покровительство, о чём не преминул сообщить мне.

– Сообщить?

– Конечно.

– Но как?

Всё, попалась на удочку. Самый верный способ избежать поворота в неугодном направлении, это самому взяться за вожжи и править повозкой беседы. Говоря проще, если вам не хочется отвечать на некоторые вопросы, заинтересуйте собеседника чем-нибудь другим. Например, простыми, но мало кому известными чудесами:

– Каждый камень этого дома несёт на себе тепло человеческих рук, сложивших стены, а вместе с этим теплом и частички души, которую каменщики ненамеренно, но щедро дарили своему творению. Окна и двери получили тот же дар от деревянщиков, ковры и гобелены – от ткачей, столы, кресла и шкафы – от мебельщиков. Каждый предмет под этой крышей был создан человеком, а человек, как Вы понимаете, существо вовсе не бездушное... Хотя некоторые и не хотят признаваться в том, что имеют душу. Так вот, все эти частички, тени и шорохи постепенно сливаются в единое целое, и дом становится живым, как мы с вами. Что же тогда удивительного я сказал? Печать на браслете передала мэнору тревожную весть, а уж он приложил усилия, чтобы встревожить меня.

Девчонка слушала внимательно, даже слишком: как я ни пытался увести её мысли на другую тропинку, направление выбрал неудачно. Для себя самого.

– У тебя он тоже есть?

– Кто?

– Такой браслет.

О Хаос, Вечный и Нетленный... До каких же пор мой язык будет оставаться дурным?! Сейчас бы солгать, наплести с три короба, вот только... Молчать не люблю, а лгать – ненавижу.

– У меня нет браслета.

– А как же тогда ты смог понять тревогу дома?

– Есть кое-что другое. Не браслет.

– А что есть?

Зелёные глаза горят охотничьим азартом, и так ярко горят, что не допустят бегства добычи.

Повторяю:

– Кое-что другое.

– Что?

Голос звучит не просто требовательно: он почти приказывает. И я пробую попросить:

– Давайте не будем сейчас об этом говорить, hevary.

– Я хочу сейчас!

– Это не лучшее время, да и...

– Сейчас же! Или хозяин дома не желает выполнить желание гостьи? Разве это не нарушение законов, которые старше самой Империи?

Законы гостеприимства, будь они прокляты! Хозяин, в самом деле, не может отказывать гостю. Ни в чём. Правда, и гость не должен злоупотреблять своими правами, ведь, в конце концов, он сам может оказаться в таком же точно положении...

Придётся ответить. Двое суток уже минуло, кровь частично вернула силу своему току, и ничего чрезмерно страшного не произойдёт. Правда, время восстановления слегка увеличится, но у меня впереди целый Зимник. Опять раздеваться? Так я окончательно простужусь.

– Вечный и Нетленный, Справедливый и Беспощадный, Всезнающий и Всемогущий, яви печать своей дщери.

В пределах мэнора мне нет нужды искать отголоски Хаоса, потому что дом наполнен ими. Каждый поток воздуха, слабый или сильный, тёплый или почти ледяной, летящий по лабиринту коридоров, несёт в себе дыхание Заклинательницы. Каждый камень стен отмечен взглядом Сэйдисс. Каждый миг существования слуги подчинён воле повелительницы.

Сари смотрит, как завороженная, даже моргать забывает. Смотрит на вспухающие под кожей дорожки ручейков. Смотрит на алые капли, сочащиеся через разрывы в коже. Смотрит на ослепительно белое сияние печати, не отводя глаз, в которых к восторгу чуда медленно, но верно примешивается ужас...

А потом, как только последний огонёк гаснет, и швы рубцов плотно стягивают раны, девчонка не может удержаться и касается ладошкой моей груди. На краткий миг.

– Горячо!

– Конечно: кровь и должна быть горячей.

– Ты... – она медлит с очередным вопросом, позволяя мне одеться. – Значит, мне не приснилось?

– Что именно?

– Знак, пылающий перед глазами и внутри меня. Я думала, это только сон.

Сари всё же запомнила происходившее в «бессоннице»? Плохо. А может, хорошо. Но теперь она потребует объяснений. Наверняка.

– Нет, не сон. Это...

– Печать Заклинателя Хаоса. Я знаю.

Зелёные глаза вдруг становятся не по-детски серьёзными, и у меня вырывается удивлённое:

– Откуда?

– Мне... рассказывали. Учитель. Но я не думала, что когда-нибудь увижу... Я считала, такое с людьми больше не делают. Скажи, почему ты носишь в себе печать? Когда её нанесли?

А девчонка не проста. Учитель рассказывал? Интересно, чему ещё он научил свою подопечную.

– Моё тело родилось с ней.

– Но это означает...

– Моя матушка отмечена печатью. Поэтому нам не нужны браслеты, чтобы получить покровительство мэнора. Мы и так его части.

– Части? Но это же... Это... самое настоящее рабство!

Рабство? Да, в какой-то мере. Но входя во владения повелительницы, мы получаем больше, чем отдаём. Что можно взять у нас, кроме наших жизней? Только души. Но никто не требует отдавать, не получая достойной платы. Мы просто заключаем своего рода договорённость. И выполняем каждый свои обязательства. Выполняем полностью, без увёрток и уловок.

Я смотрю в возмущённые глаза Сари и мягко поясняю:

– Не надо бросать столь тяжкие обвинения, hevary. Кто-то всегда будет хозяином, а кто-то слугой, так устроен мир. Я принял свою судьбу и вполне ею доволен. Другой всё равно не предвидится, так зачем же ненавидеть то, что есть?

– Хочешь сказать, что... любишь свои оковы?

Почему она так рассердилась?

– Разве это оковы? Я вполне свободен. У меня есть дом, служба, семья.

– Но ты не можешь отсюда уехать, верно?

Может, мне тоже стоит начинать сердиться?

– Почему это? Могу. Только зачем? Мне нравится Нэйвос.

– Или он нравится твоей... повелительнице? Ей удобнее, чтобы ты был здесь, да?

– Hevary, я вынужден прекратить разговор, даже если нарушу этим обязанности хозяина. Некоторые вещи существуют только для меня и моей повелительницы, и нет никакого смысла обсуждать их с кем-то ещё.

Встаю и направляюсь к выходу. Спиной чувствую тяжёлый недовольный взгляд Сари, но как бы меня не расстраивало негодование девчонки, не могу ей помочь. Ничем...

– Вы желаете, чтобы я отправился в Нэйвос?

– Тэллор, Вам не к лицу эта угрюмая покорность.

Она, как всегда, спокойна, почти бесстрастна. На безупречно очерченных губах присутствует лишь вежливая улыбка, не означающая ровным счётом ничего. Даже того, что могло бы хоть чуть-чуть согреть моё сердце. Даже того, что меня рады видеть. Я чувствую это в песне дома, в звоне сквозняков, натянутых, как струны, во всём, кроме... Сэйдисс, чей контур замкнут намертво. С начала времён.

И всё же, до каких пор она будет напоминать мне то, что хочется забыть навсегда?!

– Волей Хаоса я больше не ношу это имя.

Лазурно-голубые глаза жемчужинами прячутся в раковинах смежённых век.

– Есть ещё и моя воля.

Слова не падают к её ногам, а подхватываются потоком воздуха, летят в мою сторону и шершавыми кошачьими языками касаются груди, без труда проникая сквозь одежду. Касаются, тревожа дремоту печати, покоящейся в глубинах тела. Моего тела? Да, теперь уже полностью моего. И не остаётся ничего иного, как склонить голову, признавая чужую власть.

– Да, повелительница.

– Вы можете оставаться здесь, сколько пожелаете, но... Вы же просили свободы, почему не хотите её принять?

Разве это свобода – каждую минуту чувствовать спящего внутри зверя? И знать, что он может проснуться, если того пожелает Заклинательница. Или я сам. Но упрекать... Не могу. Даже если на мгновение допустить в сознание невероятную мысль о том, что Сэйдисс хотела бы избавить меня от печати, всё равно это невозможно. Любые попытки борьбы заранее обречены на неудачу. Особенно в моём случае.

– Вы гоните меня?

– Я хочу, чтобы Вы жили, как угодно Вам, а не мне. Но поскольку Вы не знаете, чего хотите, пока решать буду я. Вы отправитесь в Нэйвос.

– Да, повелительница. Но зачем?

– Вы поступите в Академию, пройдёте обучение и сможете найти себе занятие по способностям. Чтобы жить, нужно питаться. Чтобы питаться, нужно получать пищу. Чтобы получать пищу, нужно либо самому её растить или добывать, либо покупать. Чтобы покупать, нужны деньги. Надеюсь, дальше цепочку продолжите сами? Красть Вы не способны, поэтому остаётся единственный путь – зарабатывать. Но без умений и навыков на что Вы годны?

– Я понял.

– Хотелось бы верить.

Она достаёт из ящика стола папку с бумагами.

– Мне принадлежит один из мэноров в северной столице. Тихое, уютное место, границ которого не сможет переступить неугодный Вам человек.

Заманчиво. Но мне мало услышанного:

– Только человек?

Золотистые ресницы насмешливо вздрагивают.

– Не думаете же Вы, что я закрою себе проход в собственные владения?

– Не думаю. Но кроме Вас есть ещё и другие. Как насчёт них?

– Келлос запечатан моим именем. Если кто-то наберётся смелости пойти против меня, что ж... Я буду ждать.

Да, она-то будет ждать и даст отпор, а что делать мне? Пока дерутся сильные, слабым лучше стоять в сторонке, но я могу не успеть отбежать в сторону от места сражения. И всё же... Это щедрый дар.

– Благодарю, повелительница.

– Я делаю это не ради Вас.

– Знаю.

– Но я хочу... – Лазурь взгляда обжигает меня. – Я хочу, чтобы Вы получили свою часть выгоды. Непременно. Обещаете?

– Да, повелительница. Обещаю...

***

Отправляя письмо Сари, я получил и весточку от матери: прибытия семейки надлежало ожидать в первый день отдохновения на наступившей ювеке, вместе с рассветом, который, к моему счастью, наступал достаточно поздно, чтобы успеть выспаться. Странновато, что они решили приехать так рано, ещё за ювеку до Зимника, впрочем... Может, и уедут раньше? И тогда у меня будет возможность отоспаться и отдохнуть от треволнений прошедшего месяца. Ох, хорошо бы!

Но благая весть несла вместе с собой и необходимость завершить все дела до приезда родственников, чем я и занялся, спешно дорисовывая карту и собирая в единое целое свои записи и труды тойменов. Описание средоточения Кенесали не стало исключением среди прочих, уже сделанных нами: много общих слов, непременное восхваление мудрости императора, даровавшего нам шанс получить деньги, подробнейший перечень всех свойств Потока в пределах городка и список управ и прочих лавок, в которых находят применение taites – вот и всё, что от нас требуется. Точнее, требовалось изначально. Но теперь... Теперь понимаю: средоточение куда важнее, чем кажется.

Наверное, если бы я сам не стал свидетелем опытов с Потоком, в моей голове никогда не возникли бы подобные мысли. Собственно, до сих пор не могу объяснить, что дёрнуло меня за язык и помогло избавиться от дурного влияния магички. Ни в одном трактате не упоминалось о том, что неосознанные чувства и мысли способны влиять на результат действий материального тела, поскольку первые есть проявления облика духовного, а вторые – облика телесного, и только прямая зависимость между ними обеспечивает связь. Хотя, если задуматься...

Когда мы что-то делаем в дурном настроении, у нас обычно ничего не получается или же получается не так, как могло бы. Скажем, живописец, если его гложут печальные переживания, даже работая над чужим портретом, отразит в нём себя, свои горести. У швеи стежки будут ложиться косо, а нитки – путаться и рваться. Кухарка испортит самое простое блюдо, которое могла бы приготовить и с закрытыми глазами. И так – в любом деле, не говоря уже об отношениях: сколько раз сам ссорился с друзьями и совершенно незнакомыми людьми только потому, что на душе было тошно. Почему же магик, извлекая из Потока «капли», не может привносить в работу частичку себя? Привносит, и ещё как! А Поток очень чутко «слушает» его мысли и... поступает в соответствии с ними и своим пониманием. Потому что живой. Потому что не любит, когда его обкрадывают. Если же просить, он становится щедрее обычного и, возможно, восстанавливается быстрее. Да, скорее всего, так и есть. Но меня сейчас занимает нечто другое.

Природное разделение Потока. Как оно возникло? Что послужило причиной возникновения «островка» на реке? Насколько знаю, это очень редкое явление, и все места с подобными волнорезами известны наперечёт. Кроме кенесальского. Магики промахнулись? Прошли мимо? Или разделение возникло уже после того, как возник город? Но если так... Что или кто его создал? Управление Потоком доступно далеко не каждому магу в мире, а те, кто умеет это делать, согласились не вмешиваться в природные течения. И держат слово.

Помимо сугубо магических выгод, разделение Потока, как и в случае Кенесали, может привести к неприятным последствиям. После того, как я убедился в прямой связи неосознанных мыслей магика, извлекающего taites, и волны восстановления, впору начинать пугаться. Да-да, именно ругаться! Положим, искусственных волнорезов создано не будет, но они и не нужны: довольно отправить по совершенно прямому руслу какую-либо мысль, и те люди, которые окажутся на пути Потока, впитают её в себя. Мысль. Чувство. Приказ, предназначенный к исполнению. Если магик будет действовать осознанно, сила внушения увеличится. И при этом – никаких свидетельств подавления чужой воли! Может, сам брат-чародей и сможет понять, что к чему, но даже полуодарённый, не то, что обычный человек, останется в неведении. Живя под управлением извне. Ведь так можно... Захватить власть без лишних усилий. Главное, поместить необходимую тебе персону в русло Потока. И всё! Хаос, Вечный и Нетленный... Остаётся лишь молиться, чтобы никто не пришёл к моим выводам. Может, и не придёт: у кого ещё есть шанс столкнуться с бесцельной воровкой, унылой магичкой и разделённым Потоком? Ни у кого. Наверное. Может быть.

Нить двенадцатая.

Открывая дверь,

Не спеши заходить внутрь:

Вдруг там новый мир?

Сдав завершённое описание с рук на руки Гоиру, счастливо отправившемуся на встречу с управительницей города, можно было считать себя совершенно свободным человеком. Но проводить весь день дома, бок о бок с Сари, которая провожала меня долгими взглядами, полными жалости, было невыносимо, и я, прихватив с собой черновики карты, поехал в Кенесали, чтобы поточнее отметить на карте место и размеры «волнореза». М-да, «поехал» – сильно сказано: проторчал битых полтора часа, пока набралось достаточно желающих посетить глиняный городок, потому что наёмный возница не желал катать меня одного, а оплачивать все места в карете я не собирался. Ну ничего, добрался, правда, потратил ещё некоторое время, отогреваясь в местном трактире горячим вином и прикидывая, смогу ли вернуться пешком, чтобы время и деньги остались при мне. По внимательному рассуждению было решено не дожидаться обратного экипажа: дорога расчищена сносно, а на дворе хоть и стоит морозец, но именно того свойства, которое скрепляет снег, а не обжигает нос и пальцы. Как только решение о дальнейших перемещениях принято, можно и за работу браться, не так ли?

Протяжённость и форму русла я отметил не слишком точно, потому что никто не позволил бы мне шастать по чужим домам и садам. Впрочем, даже полученные сведения заставляли задуматься. Кенесальский Поток проходил вдоль реки, почти точно повторяя своими границами очертания береговой линии. Конечно, границы – понятие условное, их определяют только по уровню Силы: считается, что можно говорить о краях русла, если на протяжении нескольких футов уровень наполнения плавно снижается с наибольшей величины до её четверти, но никак иначе. Я пренебрёг этим непременным условием и отмечал изменение уровня только на пятую часть. Конечно, мой наставник пришёл бы в ужас и объявил бы мои действия вопиющей безграмотностью, но у меня есть существенное преимущество: несколько встреч с Потоком вживую научили меня извлекать из теории и принимать к сведению только те знания, которые подтверждаются практикой. Откроется что-то новое? Чудно! Я рассмотрю и его. Но до тех пор позвольте не забивать голову лишней чепухой.

Волнорез находился в том месте, где располагался рынок, и ничто не могло помешать исходить сей участок вдоль и поперёк (заодно прикупил немного крупы и мороженых яблок), но ответа на свой вопрос я так и не получил: на клочке земли, в пределах которой существует редчайшее явление, не было ничего странного или загадочного. На земле. А под ней? Браться за лопату? Вот ещё! У меня есть инструмент получше, но сначала... нужно привести его в боевую готовность.

Варита была по-прежнему рада меня видеть и на просьбу воспользоваться одной из её комнат для моих занятий, ответила согласием. Более того, с интересом посмотрела, для чего нужны «капли», которые она постоянно извлекает из Потока. Медная пластинка под новое «зеркальце» была у меня припасена (я вообще много чего таскаю с собой в сумке), всё прочее – тоже, оставался сущий пустяк: составить заклинание. Но что оно должно делать, кто бы мне объяснил?

Показать несоответствие, как в случае духа и тела? Почему бы и нет. Вот только между чем и чем? Что может прятаться в недрах? Святилище забытого божка или демона? Старинный клад? Последствия неудачного магического опыта? Как всё это вплести в бусы чар? Есть, над чем поломать голову.

Несоответствие. Если имеется земля, то любое постороннее присутствие в ней будет таковым несоответствием. К примеру, подземная пещера. Как её описать? Наличием довольно большого количества воздуха, не смешанного ни с чем. Но клад, разумеется, не может похвастать таким свойством, поэтому нужно вводить условие границ, и строгих, как у сундука. Последствия магии, особенно неудачной, как правило, отличаются подвижностью и непоседливостью, значит, придётся добавлять и описание переменчивости. Но всё это лишь строгая проза, а чтобы заклинание заработало так, как необходимо, в него должна быть введена главная цель. Что мне нужно? Найти источник беспокойства.

Белый панцирь льда Будет пробит по весне Клинками ростков.

Да, пожалуй. Но что я увижу в своём «зеркальце»?

Тени и всполохи разных оттенков и очертаний, не более. Но что они будут означать?

Воздух? Имеется. Границы? В наличии. Переменчивость? Присутствует. Но как, аглис меня задери, сложить их воедино?

Отчаявшись понять, я начал обходить место «волнореза» вокруг. Рыночные торговки, видя меня уже не в первый раз за день, начали немного волноваться: явился какой-то нездешний парень, бродит туда и обратно, что-то бормочет себе под нос, крутит в пальцах странную штуку, в лавки за покупками не заходит, в разговоры не вступает – подозрительно! Я и сам чувствовал, что пора уходить, когда... Наткнулся на устье.

Да, оно выглядело именно так: небольшой промежуток, на котором «зеркальце» показывало мне то же самое, что и в границах «волнореза». Пять шагов в ширину, не больше. Словно ручеёк, впадающий в озерцо. Но ведь он должен откуда-то течь? И я пошёл вверх по течению. Прямиком к дому магички. Правда, ручеёк не заканчивался прямо под обиталищем Вариты, и пришлось пройти ещё несколько сотен шагов – сначала по набережной, а потом и по насту заснеженного луга прежде, чем сияние «зеркальца» стало уменьшаться. Я вернулся немного назад, туда, где моё заклинание ещё ярко свидетельствовало о наличии ручейка и присел на корточки.

– Вы что-то потеряли?

Магичка, когда увидела моё возвращение из окна, наверное, не смогла усидеть дома: любопытство замучало.

– Да нет, собственно. Я...

Ворошу ладонью снег. Странно... В этом месте он совсем не смёрзся. И трава под ним выглядит такой же сочной, как летом. Особенно эти тёмные листья с лиловым кантом по зубчатому краю.

– А, Вы за юлпой приехали? Так бы сразу и сказали, я бы Вам показала, где она растёт!

– Юлпа? Что это?

– Ну, как же! – Варита присела рядом, заботливо отгребая снег в сторону и освобождая всё новые и новые листочки. – Очень полезная трава: из её отваров делают напитки, приносящие бодрость и помогающие побыстрее выздороветь, к примеру, от тяжёлой простуды или какой-нибудь другой болезни, которая сильно изматывает. А ещё там, где она растёт, можно смело искать под землёй воду: не ошибёшься!

– Искать... воду?

Я вскочил на ноги и бросился по своим следам обратно. Пробежал три десятка шагов, наклонился, копнул ладонью снег. Есть! Ещё три десятка. Снова она! И так – по всему лугу, по всей цепочке следов. Оборачиваюсь к догнавшей меня магичке:

– В Вашем саду она растёт?

– Конечно, – растерянно подтверждает Варита. – Но немного: только в южной части, потому что хозяин дома велел посадить вместо юлпы цветы. Да и к лучшему: она ведь жжётся, как огонь, а у heve Кнедена маленькая дочь... Но Вы, кажется, совсем замёрзли? Давайте я угощу вас тэем!

От искренних приглашений не отказываются: я с радостью отправился за магичкой, а пока она хлопотала в кухне, грелся в рабочем кабинете, пытаясь собрать ошалело скачущие в голове мысли в один загон.

Юлпа растёт там, где недалеко от поверхности текут подземные воды – это раз.

«Зеркальце» терзало меня мерцанием именно там, где под снегом прятались зелёно-лиловые листья – это два.

Для случайности слишком много совпадений – это три. Что получается?

Под домом магички журчит подземная речка. Точнее, ручеёк, как я его и обозвал сразу же. Который, разумеется, впадает в небольшой водоём, также подземный. Возможно, его вода отличается какими-то особыми свойствами, которые и вызвали образование «волнореза». Эх, мне бы хоть крохотное предположение, что это могут быть за свойства! Уж такое заклинание сочинил бы... По крайней мере, можно попробовать сделать уточнение, чтобы быть уверенным окончательно.

Я поставил сумку на стол и начал в ней рыться в поисках всего необходимого. Гы-гы-гы. А необходимого-то и нет: понадобятся ещё несколько Louh, а они как раз закончились. И нитей хватит только на две трети цепочки, потому что с предыдущим заклинанием я возился не слишком внимательно и в результате наделал лишних узелков. М-да, незадача. Или всё же попробовать? С нитями постараюсь быть бережливым, а «капель» попрошу у Вариты...

Нет, не попрошу: чаше с водой стоит на треножнике, а это означает, что совсем недавно магичка проводила извлечение. Негоже заставлять её работать снова.

Тяжело вздохнув, укладываю всё своё полумагическое хозяйство обратно в сумку, последним следует «зеркальце», которое... Подмигивает. Да, именно подмигивает: по полированной поверхности пробегает один и тот же всполох, похожий на те, что присутствовали на всём пути моего следования, но окрашенный чуточку иначе в части... Переменчивости. Более яркий зигзаг с почти чёткими краями. Такое впечатление, что источник беспокойства находится совсем рядом со мной. Прямо здесь, в комнате. Но что он из себя представляет?

Чувствуя себя окончательным идиотом, обхожу комнату по кругу, пялясь в «зеркальце». Мерцание не претерпевает изменений. Что ж, последний проход: по диагонали, из угла в угол. Если и он ничего не покажет... Брошу всё это. На сегодня. Наверное. Может быть.

Да, но как мне осуществить своё намерение, если прямо на дороге стоит клятый треножник? Ладно, обойду, а потом...

Вспышка была настолько яркой, что на несколько мгновений я совершенно ослеп и, как все мы в неожиданной и дурацкой ситуации, дёрнулся, судорожно взмахнул руками, ища опору, и... Повалился на треножник. Никогда бы не думал, что моего веса хватит, чтобы сбить его на пол, да ещё с чашей, наполненной водой, но прибежавшая на шум Варита увидела именно это: как я барахтаюсь в луже, пытаясь освободиться от цепкой хватки завитков кованого железа.

Понадобилось не меньше пяти минут, чтобы мои глаза снова стали видеть, я сам принял вертикальное положение, треножник и чудом уцелевшая чаша (наверное, уцелевшая потому, что я схватился за неё и уберёг от близкого знакомства с полом посредством собственного тела) убраны от греха подальше, разлитая вода собрана, а пол насухо вытерт. Хорошо, что под ногами не было ковра: он уж точно был бы попорчен.

Закончив уборку устроенного мной погрома, Варита спросила:

– Что случилось? Вам стало плохо? Может быть, Вы больны?

Хм, последнее вовсе не исключается, но причина в другом.

– Нет, со мной всё хорошо, hevary. Лучше скажите: после извлечения Вы ведь выливаете воду?

Женщина кивнула:

– Конечно. Она больше не годится.

– А куда Вы её выливаете?

– В сад, на цветник.

На цветник, значит. Эх, тётенька, тётенька... Впрочем, никто не виноват в том, что под Кенесали есть подземные ручейки и озёра.

– Скажите, когда Вы приехали в город, Вы ведь не сразу открыли лавку для посетителей?

Магичка начала настораживаться:

– Почему Вы спрашиваете?

– Нам в Академии во время обучения рассказывали, что маг, прибывая на место, пригодное для извлечения, проводит несколько проб, чтобы установить уровень Силы и всё такое прочее. Это правда?

– Да, нужно приноровиться. А что Вас так заинтересовало?

– Ничего особенного... Сколько попыток понадобилось Вам?

Варита хлопнула несколько раз ресницами, покраснела и едва слышно ответила:

– Двадцать семь.

Теперь понимаю её смущение: в самом деле, многовато. И конечно же, все эти разы она добавляла Потоку (а кроме того, и порченой воде) свои унылые переживания, которые становились всё злее и злее, пока, наконец, у магички не стало что-то получаться. Вылитая вода просочилась в землю, слилась со струями подземного течения, достигла озерца, в котором окончила свой бег и... Изменила русло Потока. Заставила его разделиться пополам, чтобы... Обойти. Обычно обходят те места, которые либо могут быть опасными, либо когда-то в прошлом были опасны, и память всё ещё жива. Какую версию принять в кенесальском случае?

Вода, посредством которой проводилось извлечение. Может ли она быть опасной? Никто и никогда не задавался этим вопросом: необходимо подробное и тщательное изучение, а на него у меня нет ни времени, ни сил, ни... желания, в общем-то, тоже нет. Значит, оставим предположение о затаившейся угрозе в покое и рассмотрим второе – о дурной памяти. Точнее, о следах дурных событий.

Поскольку Варита в своих действиях ничем поначалу не отличалась от всех прочих магиков, то бишь, брала силой то, что ей требовалось, а вода используется при извлечении в том числе и как средство для передачи приказа... Хм. Для того чтобы в точности передать приказ на некоторое расстояние, его сначала нужно распознать и запомнить. Есть! Вода ЗАПОМИНАЕТ. Пусть ненадолго, но все оттенки чувств и неосознанных стремлений, переплетённые с волей магика, остаются в памяти воды. Поток весьма чувствителен к течениям сей прозрачной жидкости: недаром, если в какой-либо местности имеется река, её струи и струи Силы почти всегда бегут по руслам похожей формы. Значит, встречая на своём пути некоторое количество воды, опустошённой извлечением, Поток находит в ней свидетельство собственных страданий и... Не удивительно, что стремится избежать даже самого малого напоминания о случившемся. Хаос Вечный и Нетленный! Неужели всё так просто и управлять Потоками может каждый маг-недоучка?

Вернувшись домой, я дождался Кайрена, чтобы без приветствий и прочих вежливостей сразу задать ему вопрос:

– Ты уже сдавал отчёт вьеру?

– Отчёт? – Карие глаза непонимающе застыли.

– Ну да, о происшествии в Кенесали. Сдавал?

– Нет.

– Точно?

– У меня пока провалов в памяти не наблюдается, – голос дознавателя прозвучал резче, чем обычно. – Что стряслось?

– Но ты его составил?

Кайрен подобрался, как гончая:

– Мне не нравятся твои вопросы. Чем они вызваны, признавайся!

– Сначала ответь. Очень тебя прошу!

– Я ничего не успел пока составить. Да и когда мне было заниматься отчётом? С этой кутерьмой вокруг принцессы...

– Слава богам!

Обрадованно плюхаюсь на кухонную скамейку. Дознаватель подходит к столу и упирается в него ладонями, нависая над деревянной поверхностью и заодно надо мной.

– В чём дело?

– Не сдавай его.

– Кого?

– Отчёт.

– Ну знаешь! Я, в конце концов, служу в управе и попросту не могу сказать вьеру: мол, простите великодушно, но ничего от меня не получите.

– Я не говорил «ничего». Напиши... что хочешь. Хоть о временном помешательстве девицы. Хоть о том, что на неё губительно действует парное молоко, которое она наверняка пьёт, и довольно часто. Пиши, что пожелаешь, только... Не вспоминай о Варите и моих словах. Ладно?

– Это ещё почему?

И что мне делать? Кайрен заучил все детали произошедших событий наизусть, не пропуская ни единого словечка: заставить его забыть – невозможно. Почти. Но я не хочу ни просить о помощи, ни вмешиваться в чужую волю самому. А раз так, придётся рискнуть и объяснить ВСЁ в надежде, что дознаватель останется верным самому себе и своему долгу сохранения безопасности Империи.

Я выдохнул, снова глубоко вдохнул и предложил:

– Присядь.

– Я-то присяду! – Грозно пообещал Кайрен, обосновываясь напротив меня. – Но пока не услышу внятных объяснений, с места не встану. И ты – тоже!

– Хорошо, хорошо, объяснения будут. Только прошу: ни одно из них не должно покинуть пределы этого дома. Ни одна душа не должна узнать то, о чём я расскажу. Ты можешь выполнить такое условие? Подумай хорошенько!

Дознаватель сузил глаза, поглядывая то на меня, то на собственные пальцы, поглаживающие испещрённую ножевыми порезами столешницу. Он и правда думал, может быть, серьёзнее, чем когда-либо раньше. Но победил не здравый рассудок, а азарт, жажда познания нового. Впрочем, я не сомневался в таком исходе, ожидал и немного побаивался его: любопытство, при всей своей пользе, способно принести и великие беды. Парень выбирал между спокойствием неведения и лихорадкой открытий. И о совершенном выборе я узнал за вдох до того, как услышал утвердительный ответ. Узнал по блеску глаз, выдававшему трепет сердца. Такой же, как и в моей груди, потому что если Кайрен жаждал узнать, то я жаждал рассказать. Хоть кому-нибудь. Пока ставшее понятным чудо не сожгло меня изнутри.

– Ты хоть чуть-чуть знаком с теорией Потоков?

– С твоих слов, – невольно улыбнулся Кайрен.

– Ну, это, несомненно, лучше, чем ничего! Можешь считать, повезло: не буду мучить тебя лишними знаниями. Так вот, не секрет, что заклинания магиков могут, не теряя своей силы и значения, перемещаться с одного места на другое в течении Потока, как плот – по реке. Собственно, они вовсю пользовались бы этим свойством, но, к счастью, не могут. По очень простой причине: Поток течёт туда, куда угодно ему, а не магику, следовательно, не принесёт заклинание в нужное место или к нужному человеку либо предмету. Понятно?

– Что тут непонятного? – Пожал плечами дознаватель. – Это как лес сплавлять: у одной пристани брёвна в воду спустил, у другой поймал. Но через берега они прыгать не будут!

– Именно. Строго определённый маршрут движения, а это не слишком удобно, верно? Особенно, когда нужно точно определять место воздействия заклинаний... Так вот, возможности магиков орудовать на большом удалении сильно ограничиваются, и это замечательно. Но, увы, сегодня выяснилось, что и к этому замку имеется ключ.

– Какой же? Не хочешь ли ты сказать...

– Можно менять русло Потока.

– То есть?

– По своему желанию его можно повернуть, куда угодно. И я знаю один простой способ, как это сделать. Очень простой и не требующий особенных затрат. Вообще ничего, кроме отходных остатков от извлечений не требующий. И доступный к исполнению любым магиком. ЛЮБЫМ, понимаешь? Даже самым слабеньким.

Кайрен сделал правильный вывод:

– Значит, магик может, если захочет, соорудить заклинание и отправить его аглис знает, на какое расстояние? И оно обязательно доберётся до места?

– Обязательно. Правда, чтобы проложить нужное русло, всё же придётся немного потрудиться, но это вовсе не невозможно, как считалось ранее. И останется совершенно незаметным. Надо всего лишь...

– Нет. Не рассказывай, – оборвал меня дознаватель. – Не хочу знать большего: довольно и того, что ты уже наговорил.

Понимаю. Это не страх, ни в коем разе. Это осторожность. В отличие от меня Кайрен слабо знает теорию и практику магической механики и искренне уверен, что любые сведения можно вытянуть из любого человека. На самом деле всё не совсем так, но... Именно искренняя вера и губит нас: пока мы сомневаемся, остаётся выход из тупика, но как только уверуем в собственную гибель, ничто уже не сможет нас спасти.

– Извини. Мне надо было... с кем-то поделиться.

– Да уж... – Дознаватель ожесточённо тёр виски. – Из твоих слов следует, что безопасность Империи находится под угрозой. Если любая оборона может быть прорвана... Мир рухнет.

– Угу. Но всё ещё хуже.

– Ещё?! – Карие глаза округлились. – Куда уж хуже-то!

– Заклинания это полбеды. В конце концов, чтобы их творить, необходимы знания и умения, потому что посылать по Потоку простенький приворот бессмысленно... – По мере того, как я доверял мысли словам, сам начинал понимать свои ошибки. – Или не бессмысленно: достаточно приворожить того, кого нужно, и... Ловишь суть?

Кайрен кивнул, но совершенно справедливо возразил:

– Знаешь, для этого вовсе не обязательно колдовать.

– Да, не надо. Но мы подошли к главному. Помнишь, о чём я беседовал с магичкой?

– Конечно, помню. Ты просил её не думать о плохом во время наведения чар, потому что все мысли переносились как раз в дом той девицы.

– Вот-вот. Переносились. А теперь представь, что магик, совершающий извлечение, будет нарочно думать о чём-то... Пусть не плохом и не хорошем, но о чём-то, необходимым для определённых действий. Скажем, если требуется устроить покушение на важного человека, его достаточно поставить в Поток, а магику – даже удалённому за сотни миль – нужно всего лишь отправить в плавание мысль о том, как хорошо было бы выйти в безлунную полночь на безлюдную улицу или в любое другое удобное для убийства местечко. И никаких следов! Ударило в голову, захотелось, почудилось – но доказательств умысла не будет! Или внушить броситься вниз головой с моста в реку. Или... Да мало ли чего! Но если обычно требовалось оказаться рядом с жертвой, то теперь можно даже не знать, как она выглядит.

Я не стал добавлять, что можно и попросту приказать чужому сердцу остановиться, но уверен, Кайрену не обязательно было разжёвывать такие мелочи. Кто из нас дознаватель, в конце концов?

Блондин слушал, не перебивая, и мрачнел с каждым словом всё больше и больше. А когда я умолк, запыхавшись от течения мыслей больше, чем от бега, Кайрен встал, принёс из шкафа бутылку, плеснул в высокий бокал вина и выпил одним глотком. Потом подумал, покачал головой и снова приложился к вину.

– Ты понимаешь, что из всего этого может получиться?

– Понимаю. И очень жалею об этом: лучше бы не понимал.

– Мне надо кое-что обмозговать.

– Разумеется.

– Но с отчётом ты прав: ТАКОЕ нельзя описывать. Я и не буду. Но всё равно придётся как-то со всем этим поступить.

– Придётся.

Наши взгляды встретились, одинаково обеспокоенные, почти испуганные.

– Надо хорошо подумать.

– Надо. Не будем торопиться?

– Ни в коем разе.

Дознаватель поставил опустевший бокал на стол.

– Вот что... Давай, отложим до конца Зимника? Сейчас в управе и так полно дел.

– Конечно, отложим: ко мне как раз матушка приезжает. А после празднества всё и решим, хорошо?

Кайрен тоскливо вздохнул:

– Решим. Если поймём, как.

Нить тринадцатая.

Прошлое пришло

В дом под руку с будущим.

Рад видеть обоих.

Пьюп разбудил меня в положенные семь часов утра, в кромешной темноте и спутанных мыслях. За два прошедших дня ясности в голове не прибавилось, хоть я честно старался увязать все имеющиеся факты в единое целое. Ну не хотели они увязываться, пакостники! Мне всё время казалось, будто упускаю нечто важное, причём хорошо мне знакомое, но никак не приходящее на ум, сколько бы ни умолял. Нет ничего хуже подобного ощущения: знать, что знаешь, но не помнить. Отвратительно и мучительно. А всё почему? Потому что осознание глубин грозящего Империи ужаса заставило испугаться и меня: страх ведь никогда не помогал разумно мыслить, верно? Этот друг хорош, когда решения нужно принимать стремительно, правда, они обычно приносят пользу только в минуты исполнения, а потом причиняют немало вреда, но тут уж следует выбирать: или успеть увернуться от топора сейчас, или чинить порубленную мебель потом. Что важнее? Каждый выбирает для себя, конечно же, но мне почему-то кажется: остаться в живых приятнее, чем жертвовать собой ради благополучия окружения. Наверное. Может быть.

Рассвет я, позёвывая и поёживаясь, честно встречал у ворот мэнора. Лучи восходящего солнца, ради разнообразия начавшего сегодня карабкаться на свободный от облаков небосвод, прибыли вместе с дорожной каретой – громоздким сооружением на скрипучих колёсах, с маленькими окошками (для сохранения тепла, а не для обзора: нечего по сторонам пялиться!) и огромным сундуком на запятках. Прочие сумки и свёртки были привязаны к багажной раме на верху, и их было... много. Странновато. Насколько знаю, матушка никогда не берёт с собой попутчиков хотя бы потому, что карета предоставлена милостью Сэйдисс и снабжена весьма полезными заклинаниями, прокладывающими дорогу, а потому легко проходит там, где могут увязнуть даже сани, но посторонним людям вовсе не обязательно об этом знать. Или это всё матушкины вещи? Ещё того хуже – подарки. Хаос, Вечный и Нетленный, только не это!

Возница остановил лошадей у самых ворот, но спрыгивать с козел, чтобы распахнуть дверцу кареты, не стал. Да собственно, оно и не требовалось: двое мальчишек справились сами.

Они спрыгнули на снег один за другим, похожие, как и положено братьям, но всё же разные. Старший – пятнадцатилетний Соден, почти догнавший меня ростом и прочими пропорциями, тёмноволосый, унаследовавший отцовскую угрюмость и спокойствие, на деле почти всегда оказывающееся показным, потому что шалостей с детства не чурался. Младший – двенадцатилетний Ладар, угловатый и тощий, с рыжиной в тёмных прядях, непоседливый шутник, плохо пока понимающий разницу между добрым и злым смехом. Оба светлоглазые, светлокожие, с курносыми носами и широкими скулами. Семейная масть, одним словом, не обошедшая и меня, только нос не удался: обзавёлся горбинкой, от чего стал казаться массивнее.

Но я ожидал одно, а увидел совсем другое. Вместо того чтобы с дороги закидать снежками меня, карету и всё прочее, что окажется в пределах досягаемости, и ускакать в сад по сугробам, братья степенно, с хмурыми от важности лицами, застыли рядом с экипажем. А уж как они выглядели... Что-то небывалое: оба хоть и одеты в любимые толстые пушистые фуфайки, овчинные сапоги и штаны с тёплым подбоем, но у каждого на голове шапка, на шее – аккуратно повязанный шарф, а на руках – варежки. Уж что-что, а предмет одежды, призванный защищать от холода ладони, мои братцы презирают всей душой и не имеют обыкновения носить даже в лютые морозы. При этом, как ни странно, никогда не обмораживаются. В отличие от меня. А сейчас и мороза-то почти нет... Что всё это значит?

– Парни, а вы случайно домом не ошиблись? Разве мы знакомы?

Соден смерил меня таким взглядом, что захотелось закопаться в ближайший сугроб, а Ладар ухмыльнулся и сообщил, но почему-то шёпотом:

– Мы ещё на тебя посмотрим, когда узнаешь, что к чему.

– Что? К чему?

Но дальнейших объяснений не последовало, потому что в дверце кареты появилась хрупкая, даже несмотря на просторную шубку и ворох выглядывающих из-под неё юбок, женщина, которая шутливо запричитала:

– Где ж мой старший мальчик запропастился? Совсем меня видеть не желает?

– Как можно!

Я опустил подножку и помог матушке спуститься на утоптанный снег, чтобы быть сразу же задушенным в объятиях. А когда мне всё же позволили вздохнуть свободно, поступило новое требование:

– Уж и гостье помоги, сделай милость!

– Гостье?

Матушка радостно улыбнулась и позвала:

– Ливин, милая, не смущайся, иди к нам!

Ливин? Где-то я уже слышал это имя. Очень давно. Но его обладательница не показалась мне знакомой.

Шубка с суконным верхом, подбитая мехом, плотно обтягивающая талию и то, что повыше. Юбки, которые, если присмотреться, приобретают свою пышность именно на бёдрах, а не ближе к лодыжкам. Пуховый платок, как и у матушки, скрывает всё, кроме личика – раскрасневшегося от холода, довольно миловидного, но совсем не яркого. Селянка, приехавшая в город и потому нарядившаяся в лучшее, что у неё было: именно такие мысли посетили меня в первый момент. А второго не было, потому что, опёршись на предложенную мной руку, девица шагнула слишком широко (наверное, не имела привычки выходить из кареты), разумеется, пропустила подножку мимо и... упала на меня. Я, признаться, и в подходящем настроении не способен таскать женщин на руках, а сейчас, растерянный, можно сказать, ошарашенный, и вовсе не устоял, сделал несколько шагов назад и рухнул спиной в сугроб, на высоту и глубину которого не поскупились нанятые Галексом метельщики.

Прошла целая минута прежде, чем я понял всю напрасность ожидания здравых поступков от незваной гостьи и предложил:

– Может, подниметесь? Мне, право, не слишком уютно лежать на снегу.

Глаза, светлые настолько, что в них едва различался зелёный цвет, мигнули. Вдох, второй, третий, и девица всё же поняла, что от неё требуется. Зарделась ещё больше, судорожно опираясь об меня, поднялась на ноги и, смущённо потупив взор, замерла рядом с сугробом. Следом вылез я, вместе со снегом, забившимся в каждую щель: за шиворот, в рукава, в сапоги и, кажется, даже в штаны, хотя последнее казалось совсем уж невозможным.

Братцы пытались сохранить на лицах всё те же благочинные выражения, но их рты всё шире и шире расплывались в дурацких улыбках. Чтобы предотвратить взрыв смеха, я показал обоим родственничкам кулак, сопроводив его самым грозным взглядом, на который был способен. Помогло мало: Соден и Ладар прижали к губам варежки и начали хрюкать в них. Тем временем матушка хлопотала вокруг гостьи:

– Не ушиблась, милая? Да как же ты так неосторожно?

Девица невнятно лепетала что-то вроде: «не волнуйтесь» и «всё хорошо», отчаянно пытаясь то ли что-то разглядеть на моём лице, то ли вообще не смотреть в мою сторону. Честно говоря, даже стало её жалко: окосеет же, если так будет продолжаться, поэтому я предложил женщинам идти в дом греться, а сам, с помощью возницы и при содействии мальчишек, принялся разбирать багаж.

Конечно, было бы проще подогнать карету прямо к крыльцу, но аллея должным образом расчищена не была, а лишний раз бряцать заклинаниями перед соседями мне не хотелось. Тем более что именно эти заклинания имели мало общего со всем известной магией. Поэтому пожитки сначала были выгружены на снег, а потом мы, закрыв ворота и отпустив возницу восвояси, принялись перетаскивать сумки и тюки в дом. Но сначала я строго спросил Содена:

– Что это значит?

– А? – Нахал прикинулся, что не понимает моих слов, и, надо сказать, ему это весьма удалось.

– Кто эта девица?

– Какая девица?

– Я с тобой разговариваю, а не со столбом! Изволь отвечать!

– А ты матушку спроси, – довольно улыбаясь, посоветовал братец.

– Я спрошу. Я всё у всех спрошу! Кто она?!

– Да не ори ты, – сморщил нос Ладар, пытающийся выбрать среди всех тюков сумку полегче. – Невеста твоя. Можно сказать, почти жена.

– Какая, к аглису, жена?

– Обыкновенная. Или ты на женщин не смотришь?

Маленький стервец! Не рановато ли ему об этом рассуждать?

– Куда я смотрю, не твоё дело! Это не имеет никакого значения!

Соден кивнул:

– Конечно, не имеет. Ты только ублажи матушку – женись, а там можешь делать всё, что хочешь.

– Почему я должен жениться?!

– Потому что все женятся, – терпеливо пояснил старший из моих братцев.

– Я не собираюсь!

– А тебе и не надо, – хмыкнул Ладар. – Тебя уже собрали.

– Да какого...

– Эй, эй! Ты куда? А сумки кто таскать будет? – Завопили оба, когда я сделал попытку отправиться на поединок с собственной матерью. Пришлось остаться и заняться переноской, которая поглотила все силы, отпущенные на негодование, так что по возвращении в дом мне уже не хотелось кричать. Мне вообще ничего не хотелось.

***

– Матушка, мне нужно с вами поговорить.

– Конечно, поговори, малыш!

Малыш. Двадцать пять лет и всё «малыш». Сама годится мне не в матери, а в старшие сестры, потому что родила в шестнадцать, а как считала меня маленьким, так и продолжает считать. Наверное, до самой смерти так будет. Но вот плохо ли это, быть окружённым заботой? Скорее, хорошо. Наверное. Может быть.

Она расстегнула шубу, скинула на плечи платок – на кухне тепло. И главное, пусто: мальчишки обживают свою любимую угловую комнату, гостья разбирает вещи в той, что справа от моей. В маминой. И у нас есть несколько минут для беседы.

Hevary Каула никогда не была красавицей, по мнению соседей. Невысокого роста, тоненькая, с виду болезненная, она на деле оказалась достаточно выносливой, чтобы родить и вырастить трёх здоровых сыновей. Правда, немалую роль в этом сыграл и её муж, которого выбирала для своей служанки сама повелительница: дабы избежать плохого потомства. А молоденькая девчонка, ни разу до того не влюблявшаяся, как увидела сурового солдата, так и не захотела другого. Была ли между ними любовь? Кто знает. Матушка никогда не говорила о своих чувствах, но я слышал, как она рыдала на похоронах и после. Глухо, низко, как воют звери. Именно тогда я первый раз подумал, что можно не знать красивых слов, которыми воспевают любовь, но это не способно помешать любить.

Я заглянул в тёплую зелень глаз, чуть подёрнутую пеплом грусти.

– Матушка, скажите только одно: зачем?

Каула выдернула шпильки, распустила тёмно-русую косу, ловко переплела её, перекинула на спину и только потом ответила:

– Тебе пора думать о детях.

– Скорее, Вам захотелось понянчиться с внуками... Угадал?

Матушка счастливо улыбнулась:

– Ой, ты даже не можешь представить, как мне этого хочется! И чтоб все были такие умненькие и хорошенькие, как ты. А уж я бы их нянчила... Ни минутки без присмотра не оставляла бы.

– Подождите немножко. Вон, Соден уже совсем взрослый: ещё годик-два, и приведёт в дом жену, а уж она Вам и нарожает... Сколько хотите. И умненьких, и хорошеньких.

– Я знаю, малыш.

Мамины ладони, горячие и гладкие легли мне на щёки.

– Я знаю. Но я не хочу, чтобы тебе было одиноко.

– Мне вовсе не одиноко.

– Но я же вижу, какой ты грустный!

– И когда только успеваете увидеть?

– А матери много времени не нужно, – укорила меня Каула. – Мать всегда видит, когда с её ребёнком неладно.

Видит ли? Ох, сомневаюсь. Она же сама, когда случилось непоправимое, даже бровью не повела, ни единого вопроса не задала... Неужели, притворялась? Но я бы почувствовал всё: и тревогу, и сомнения, и страх. Только ничего не было. Ничего. Кроме любви и заботы.

– Со мной всё ладно, матушка! Совсем не обязательно привозить аглис знает, кого, и пытаться подсунуть мне в качестве невесты!

Каула прикрыла глаза и качнула головой.

– Кто-то из проказников наболтал?

– О чём?

– О невесте.

– Какая разница? Вы же привезли эту девицу, чтобы меня на ней женить. Или... нет? – Добавил я, видя появившуюся на губах матушки грустную улыбку. – Хотите сказать...

– Никто не заставляет тебя жениться, малыш. Я бы никогда не осмелилась. Ты только внуков мне подари!

Докатились. Да она вообще понимает, что творит? Собирается подложить под меня девицу, чтобы я её обрюхатил? Хаос, Вечный и Нетленный! А сама девица ни голоса, ни собственных желаний не имеет? Что за дичь?!

– Матушка, Ваши старания меня несколько...

Но пока я выбирал более-менее пристойное слово для выражения своих чувств, пришла она. Хм... наложница. Будущая. Или вообще никогдашняя.

Без тёплой одежды формы девицы несколько потеряли в объёмах, но зато разница между ними стала куда заметнее, хотя талия всё же была не по-городскому плотной и сильной, а такой, как и полагается для селянки. Да и прочее... Высокая грудь, крупные бёдра – всё при всём. И платье без вычурных вышивок и ленточек только подчёркивает плавность и надёжность линий. Матушка выбирала тщательно, ничего не скажешь! Светло-русые волосы гладко зачёсаны и заплетены в толстую косу. Личико отогрелось и стало бледным, зато на нём проступили веснушки – две полянки по обе стороны от переносицы. Чётче обозначился довольно крупный рот с приятно-пухлыми губами. Помнится, по уверениям Локки, именно такие губы способны доставить мужчине... О чём я только думаю? Стоит, пожалуй, самому себе отвесить пинка, и посильнее!

Нет, она миленькая, спору нет. Но не более. Воспылать к ней страстью с первого взгляда, пожалуй, невозможно. Да и со второго не получится. Наверное. Может быть.

– Правда, у меня красивый сын? А умный какой! Такого второго ни в Энхейме не сыщется, ни по всей округе!

О, это матушка начала расхваливать товар. Чувствую себя жеребцом на рынке. Красивый, как же! Мокрый, растрёпанный и злой. А насчёт ума... Был бы умным, давно бы убедил собственную мать не вмешиваться в мои дела.

– Ну же, Ливин, ты только взгляни!

Взглянула. Глаза – как плошки с водой, только без дна, потому как ничего не выражают. Местная дурочка, что ли? Вот подвезло... Надо бы намекнуть матушке, что если хочет хороших внуков, то одного меня будет маловато: и жена нужна соответствующая.

– Красивый, правда?

Ну зачем терзать девицу? Она и так не знает, куда посмотреть, что сказать и что сделать. Не люблю насилие, особенно такое, порождённое избытком заботы. Вот только о чём матушка заботится больше: о моём счастье или о своём будущем в окружении внуков? Впрочем, что бы ни было истинной целью, во достижение её Каула проломится через что угодно. Пойдёт по трупам, только бы исполнить заветную мечту. По трупам... Надо спасать девушку.

– Ливин, Вы меня очень обяжете, если зайдёте в следующую по коридору за Вашей комнату, вытащите оттуда двух малолетних разбойников и пристроите их к делу: все сумки со съестным стоят в сенях, и нужно разложить что на ледник, что по шкафам, иначе гостинцы будут испорчены. Справитесь?

Зелёные глаза просияли пониманием.

– Как пожелаете, heve.

Или от природы голос тихий, или меня смущается. Но вроде приятный. А впрочем, какая разница? Мне же с ней не песни петь, а... Тьфу! Ну матушка, ну удружила!

– Миленькая, правда?

Ага, теперь терзать будут меня. Но я привычный к родительской опеке, сдюжу.

– Матушка, Вы...

– Она хорошая девушка, малыш.

– Я вижу.

– Она родит тебе крепких и красивых детей.

– Похоже на то.

– Она будет тебе верной и послушной женой.

– Матушка!

Каула шагнула ко мне, обхватила руками, прижала к себе и быстро-быстро зашептала:

– Ты только сразу не отказывайся, хорошо? Она девушка тихая, понятливая, без спросу и слова не скажет... Ну не хочешь жениться, не женись, кто ж принуждает? А только я без внуков скучаю. Мальчики скоро вырастут, Соден хочет, как отец, в солдаты податься, а Ладар учёным хочет быть вроде тебя... Разъедутся, разбегутся, останусь совсем одна, в пустом доме, а так хоть детишки вокруг бегать будут, плакать, смеяться... И я вместе с ними...

Плакать и смеяться. Действительно, больше ничего не остаётся. За что люблю Каулу, так это за честность: никогда не обманывала. Если чего желает, то непременно скажет. Пусть не сразу, не в первую минуту, но когда замечает укоризненный вопрос в моих глазах, сразу признается во всех грешных своих мыслях.

Хочет внуков? Что ж, похвальное желание. Немногие женщины стремятся стать бабушками, а некоторые бегут от этого всю свою жизнь, напрасно молодясь и сражаясь с неумолимым временем. А что плохого в желании увидеть продление рода своих детей? Ровным счётом ничего. Может быть, не нужно перегибать палку и силой заставлять вступать в супружество, но, честно говоря, не знаю, как бы сам вёл себя на месте Каулы. Возможно, был бы ещё суровее и непреклоннее: взял бы за ухо, да отвёл к алтарю, не спрашивая желания ни у жениха, ни у невесты...

Я и сам не заметил, как обнял женщину в ответ.

– Хорошо, матушка.

– Ты не отказывайся прямо сейчас, Тэйлен, а если надумаешь отказаться, то сначала мне скажи: Ливин – девушка скромная, и так едва решилась сюда приехать.

– Она хоть знает, зачем?

Каула подняла на меня свои лучистые глаза:

– А то не знает! О таком даже говорить не надо: она – молодая женщина, у меня – взрослый сын в городе... Да кто угодно догадается!

– А её родители... в известность поставлены?

– Сиротка она.

Так. Совсем хорошо. Моя матушка не только заботлива, но и расчётлива не в меру: чтобы не проводить время в дрязгах с роднёй невесты, присмотрела мне сироту. Даже не знаю, что делать, радоваться маминой предусмотрительности или осудить за жестокость. Привезла девицу, можно сказать, без сопровождения, никто следить не будет, попорчу её или нет: Каула закроет глаза, а мальчишки если и проболтаются, то уже потом, когда будет поздно. Да и неважно, вернётся девица в Энхейм опозоренной или невинной: дворня – люди зоркие, наверняка уже об заклад на наш счёт бьются... Мне-то всё равно. А может, и нет.

– Матушка...

– Да, малыш?

А взгляд чистый-чистый, счастливый-счастливый!

– Давайте договоримся: я попробую к ней присмотреться за эти дни, а она – ко мне. Если подойдём друг другу, то можно будет и о свадьбе подумать. А если нет... Прости, матушка, но иначе не могу.

Она встала на цыпочки и поцеловала мой лоб.

– Конечно, не можешь. Если бы что другое сказал, я бы сама тебе по щекам нахлестала!

Вот так, понятно? Сначала уверяет, будто я совершенно волен в своих поступках, а потом выясняется, что моя свобода простирается только в одном направлении, угодном матушке и полностью сообразующемся с её представлениями обо мне. Воистину, материнская любовь – слепое и страшное оружие! Но мы всё равно боготворим нежные руки, в которых оно лежит.

***

Кухонного стола хватило на всех – на меня, на матушку, на Ливин и мальчишек, и ещё остались места. По крайней мере, для Сари, которая выползла из своей комнаты, разбуженная шумом от прибытия новых гостей дома.

– Д-доброго утра, – выдавила девчонка, увидев на кухне четырёх незнакомых людей, из которых трое вели себя совершенно, как дома, и только один, точнее, одна, безжизненно молчала, скромно притулившись почти на самом углу стола.

– Доброго! Помните, я говорил о своей семье? Так вот, познакомьтесь: это моя матушка, Каула, а это мои братья. Того, что постарше, зовут Соден, а младшего – Ладар.

– Рада быть представленной, – растерянно кивнула жиличка, но остроты глаз не утратила. – А эта hevary?

– Её имя Ливин. Она...

Я замялся, не желая вслух произносить роковое слово, но девица, совершенно неожиданно для меня, вдруг тепло улыбнулась, ответив:

– Мы с матушкой Тэйлена живём по соседству, она и пригласила меня поехать на празднества: я ведь никогда не видела, как Зимник в городе проходит. Наверное, это очень красиво?

– Конечно, красиво! Я, правда, в Нэйвосе совсем недавно, но думаю, он от столицы не отстанет.

Ага, призналась, наконец-то! Значит, меннаска. Остаётся только надеяться, что её папа не принадлежит к какому-нибудь воинственному древнему роду и, получив письмо, не поднимет по тревоге тяжёлую конницу, чтобы вернуть беглянку домой, по пути разнеся в щепки полгорода.

Я бы и дальше занимался собственными мыслями, но матушка вопросительно посмотрела на девчонку, потом перевела взгляд на меня.

– О, простите... Это Сари, она живёт в мэноре на правах гостьи.

– За два лоя в месяц, – не преминула напомнить нахалка, которая, судя по возвращению привычного поведения, полностью поправила здоровье и душевные силы.

– А, так ты, малыш, решил сдавать часть дома для жилья? – Сообразила матушка и тут же выдала коронное: – Я же говорила, что у меня умный сын!

– Малыш? – Сари фыркнула, с трудом удержавшись от смешка.

Я скривился. Хорошо ещё, в ход не пошли те прозвища, которыми меня награждали в детстве: вот тогда впору было бы прятаться под столом, но, уверен, румянец просвечивал бы и через дубовые доски. И когда Каула поймёт, что при посторонних, какие бы нежные чувства она не питала к своим детям, не нужно выставлять их напоказ? Похоже, никогда.

Разумеется, Сари тут же пригласили разделить завтрак, и девчонка (кто бы сомневался?) охотно согласилась и, несколько минут и лепёшек спустя уже весело щебетала наперебой с матушкой, втянув в обсуждение каких-то женских интересов даже Ливин. Братцы вели себя сносно: Ладар, правда, пытался запустить в меня несколько хлебных катышков, но, поймав многообещающий взгляд Каулы, поутих, а вот Соден, в полном соответствии с возрастом, переходным от детства к юности, вдумчиво изучал внешний вид неожиданно оказавшейся в доме сверстницы и, кажется, строил далеко идущие планы. Во всяком случае, когда я наклонился и прошептал ему на ухо: «Даже не думай», мой средний братец вздрогнул всем телом так, будто уже застигнут за преступным делом лишения невинности.

Закончив приём пищи, я настоял на том, чтобы женщины отдохнули с дороги и занялись тем, чем они обычно занимаются, то есть, приводили себя в соответствие посещению города, братцев выпинал проводить разведку в доме, а сам постарался найти успокоение в общении с грязной посудой. Но вволю поплескаться не удалось, потому что Сари, покинувшая было кухню вместе с Ливин и матушкой, вернулась и устроилась на столе, болтая ногами.

– Вас выгнали?

– Нет, я сама ушла: зачем мешать? Пусть осмотрятся, всё разложат, обо всём договорятся... Знаешь, они милые.

– Кто?

– Твои родственники.

– Да неужели?

– И ты, в самом деле, их любишь.

– С чего Вы взяли?

Она хихикнула:

– Если бы не любил, то на «малыша» вспылил бы так, что камня на камне не осталось бы... А впрочем, тогда бы тебя «малышом» и не называли.

Я не ответил, топя в тазу очередную тарелку особо зверским образом.

Сари, заметив моё недовольство, попробовала сгладить углы:

– Не переживай, у всех родители такие... Мой отец, к примеру, всё время норовит назвать меня лисичкой.

– Потому что у Вас рыжие волосы?

Девчонка осеклась и полминуты таращилась на меня, как на врага. Только потом выдохнула:

– Как... как ты узнал? Ты...

– Прошу простить, но когда я привёл Вас обратно в мэнор, Вас нужно было переодеть и...

Хлоп! М-да, маленькая, маленькая, а рука тяжёлая: наверное, когда вырастет, такой пощёчиной сможет и с ног сбить.

– Ты!..

– Я не покушался на Вашу честь, ни в коем разе. Единственное, позволил себе проверить, не покусились ли на неё...

Новый «хлоп», ещё звонче, чем прежде.

– Да как ты посмел?!

– Hevary, успокойтесь, прошу вас! Вашему телу не нанесено никакого ущерба, я всего лишь...

Хорошенького понемножку: я перехватил занесённую руку и вывернул девчонке за спину. Сари взвизгнула, но вырваться не попыталась, видимо, уже попадала в подобные захваты. В таком положении нас и застал Кайрен, вернувшийся с утренней прогулки (или с вечерней, но это не имеет никакого значения: личная жизнь гостей мэнора меня не касается).

– Не слишком ли юную подружку ты себе выбрал? Хотя, у каждого свой вкус, не спорю.

– Я ему вовсе не подружка!

– А чего тогда обжимаетесь в углу?

– Он... он сам меня схватил!

Дознаватель всмотрелся в моё лицо и усмехнулся:

– До пощёчины или после?

– Отпусти!

Я разжал пальцы, Сари отскочила в сторону, прижимая к груди ноющее запястье.

– С утра пораньше уже такие страсти... А вы скоры на подъём!

Кайрен откровенно веселился, но ситуация требовала прояснения, и я начал рассказывать:

– Видишь ли, эта девушка сбежала из отцовского дома, чтобы последовать за своим возлюбленным в Нэйвос, а когда пришла на назначенную встречу, оказалась захвачена хозяином дома свиданий. С какой целью, даже не хочу предполагать, но дело не в этом... Мне удалось вытащить её оттуда, но поскольку она была одурманена сарсой и не могла сама о себе позаботиться, мне, разумеется, пришлось её переодевать. Заодно я убедился в том, что девушка не пострадала... м-м-м, телесно. Но она почему-то решила, что для этого я делал что-то непотребное, тогда как мне нужно было всего лишь нанизать бусины на пару нитей... Вот и всё.

– Ах, она, значит, думала, что ты лазал в...

Дознаватель согнулся в приступе хохота.

– И что смешного? – Возмутилась Сари. – Посмотрела бы я на тебя, когда тебе...

Кайрен всхлипнул и заржал ещё громче.

На звуки веселья в кухню заглянула матушка.

– Молодые люди развлекаются? Хорошее дело, хорошее.

– Позвольте заметить, hevary, не Вам проводить границу между молодыми и старыми, – проглотив смех и мигом превратившись в серьёзного кавалера, заметил мой жилец. – Не имею удовольствия быть представленным...

– Это моя матушка.

– Такая молодая и красивая женщина – мать взрослого сына? Не верю!

Каула польщённо зарделась, но в этот момент к нашей компании присоединилась Ливин, и глаза Кайрена, что называется, разбежались:

– Да тут hevary, одна другой краше... Позвольте представиться: моё имя Кайрен, я плачу за проживание в этом доме. А Вы...

– Ливин, – она присела в поклоне. – Меня пригласили погостить.

– Вы сестра Тэйлена?

– Нет, я...

Разговор опять брёл в ненавистную мне топь, и я поспешил отрезать:

– Просто гостья!

– А чего ты тогда вскинулся? – Подмигнул дознаватель. – Так себя ведёшь, будто глаз на неё положил.

– Я ничего ни на кого не клал! И вообще, раз уж все здесь собрались, прибирайтесь сами!

Хорошо, что моя комната совсем рядом с кухней: несколько шагов, и спасительный уют. Мерзавцы... И ведь как нарочно! Ну ладно, Сари, она девчонка, хотя о чём с Ливин шепталась, это ещё надо выяснить, но Кайрен-то куда полез? Гостья, сестра, невеста – какая разница?! Незачем так ухмыляться!

Со всей дури бью кулаком по дверному косяку. Получается больно. Не косяку, конечно, а мне, только становится немного легче. Хотя бы от того, что я пока ещё чувствую собственное тело.

Осторожный, но настойчивый стук. Приоткрываю дверь и встречаю виноватый карий взгляд.

– Ты это... не сердишься?

– На что?

– Я не хотел дурного сказать, просто... Она миленькая, и если ты, правда, к ней ничего не имеешь, я...

– Хочешь за ней приударить?

Кайрен пожал плечами, улыбаясь одновременно хитро и беззащитно:

– Не откажусь.

– Только смотри: она сирота, так что ничего лишнего себе не позволяй.

– Что-то ты быстро согласился, – теперь в глазах дознавателя сверкнуло подозрение. – Это неспроста!

– И вовсе не быстро! Вообще, делайте, что хотите, только оставьте меня в покое!

Я захлопнул дверь перед его носом и прислонился спиной к стене.

Действительно, быстро. Пугающе быстро. А всё потому, что сам испугался. Но вот чего? Вопрос. А ещё обрадовался. Возможности избежать предначертанного матушкой будущего. В самом деле, если Кайрен сможет очаровать девицу, я буду избавлен от необходимости что-то делать... С другой стороны, почему-то жалко. Как будто что-то отнимают. Эй, Тэйлен, не слишком ли рано ты почувствовал себя хозяином? Ещё лошадку не взнуздал, а уже отдавать не хочешь? Нет, неправда! Я думаю о благополучии Ливин. Наверное. Может быть.

Нить четырнадцатая.

В танце кружатся

Парой клинок и память.

Чей шаг острее?

Остаток первого дня отдохновения прошёл в трудах: женщины занимались наведением порядка в доме, мужчины – в составе меня, мальчишек и любезно согласившегося помочь Кайрена – закупали всё необходимое для готовки. Впрочем, у дознавателя в том был свой интерес: попробовав солений моей матушки, он безоговорочно признал её мастерицей (не забыв сказать, что знает теперь, в кого у меня тяга к кухарничанию) и не смог устоять перед соблазном в течение ближайшей ювеки вкушать яства, достойные королевского стола.

День второй ознаменовался походом в город: матушка желала взглянуть, чем торгуют в нэйвосских лавках и прикупить подарков для приятельниц в Энхейме. Собственно, только увидев, с какой прытью Каула направляется в торговые ряды, я понял, почему она так рано приехала. Вовсе не ведомая желанием свести меня с возможной невестой, о нет! Просто моя матушка, как рачительная хозяйка, знает: в самый канун Зимника в городе уже всё раскуплено, а если и можно что-то найти, то втридорога, поэтому надёжнее приехать за ювеку, когда торговцы только-только завозят товар и ещё не знают, какой именно будет пользоваться особым спросом, а потому не слишком заламывают цену.

Ливин, как послушная девочка, повсюду следовала за моей матушкой, увязавшаяся с нами Сари с удовольствием участвовала в постоянных торгах, а поскольку мне не удавалось отлучиться далеко, то все мы – даже младшие братцы – перемещались по рынку довольно-таки сплочённой группой. Единственное, когда справа замаячили оружейные лавки, Соден заныл, пытаясь повиснуть у матушки на плече:

– Можно я схожу посмотреть? Ну можно, ма?

Каула остановилась, минуту подумала, взвешивая все возможности, кивнула (понимая, что Соден ныть не перестанет, а ей самой смотреть на острое железо никогда не было интересно) и милостиво разрешила:

– Сходи, только недолго. Тэйлен, ты, надеюсь, присмотришь за мальчиками? А мы пока своим, девичьим займёмся.

– Конечно, матушка. Мы будем ждать у фонтана. Помните, где это?

– Помню, помню! Только не увлекайтесь шибко!

И она, подобрав юбки, направилась туда, где зазывно представляли свой товар южные ткачи, моя жиличка ускорила шаг, чтобы не отстать, а Ливин, не смея поднять взгляд, поспешила за ними.

Как только женщины скрылись в толпе, Соден подмигнул:

– Ловко я тебя спас, а?

– Спасибо.

– Не, «спасиба» мало! – Тут же заявил этот наглец, в благородство которого я собирался было поверить. – Поможешь мне нож выбрать?

– Помогу, куда денусь...

Сколько я его знаю, мой средний брат бредит оружием. Матушка права: Соден унаследовал от отца тягу к военному делу. Правда, пока братец не отличается размахом плеч и прочими качествами, необходимыми для успешного убиения врагов на поле брани, но всё ещё впереди: израстётся, прибавит в весе, вытянется и станет статным и сильным. Наверное. Может быть.

Можно было зайти в первую же попавшуюся лавку, но покупать хлам, негодный даже для нарезки колбасы, не хотелось, как не хотелось тратить лишние деньги за имя и красоту, поэтому мы прошли по оружейному ряду взад и вперёд чуть ли не три раза, пока я не решился и не толкнул дверь одной из лавок. Торговец и, по совместительству, кузнец – сухощавый мужчина лет сорока пяти, ещё крепкий, но подходящий к той грани жизни, когда пора будет передавать хозяйство в руки наследников, не был мне знаком, да и не мог быть: оружейников не посещаю, потому что изо всех ковыряльников меня интересуют только кухонные ножи, а уж их дома имеется в избытке. Впрочем, осчастливить одного из братьев надо. Хотя бы потому, что в противном случае рискую все следующие дни оставаться исключительно в женском обществе. Не то чтобы это было совсем уж неприятно, но... Когда вас постоянно тыкают мордой в необходимость принятия решения, даже самая прекрасная невеста начнёт вызывать стойкое отвращение.

Кстати, о невестах в частности и о женщинах в целом. Если им больше всего на свете нравятся прозрачные и матовые камушки, оправленные в драгоценный металл, то мужчины предпочитают отдавать свою любовь металлу другому, но лавки мастеров золотых дел и оружейников похожи, как две капли воды, ухищрениями по представлению товара. К примеру, тёмное сукно подложки, поглощающее свет масляных ламп и выгодно подчёркивающее изящные линии клинков – точно так же вам преподнесут футляр с золотым ожерельем или прочими побрякушками. Но лично меня мало занимают и те, и другие, поэтому старания торговца пропали даром: я сразу подошёл к прилавку, на котором были разложены охотничьи ножи. Спрашивать Содена, что нравится лично ему, было бессмысленно: после шага через порог лавки серые глаза брата стали отражением всего оружейного богатства. Ладар клинками не увлекался и равнодушно остался стоять у дверей, дожидаясь, пока старшие вдоволь наиграются. Вся тяжесть выбора ложилась на меня и, признаться, я был этим немного горд: всегда приятно сознавать, что тебе доверяют важное дело.

Но какой же нож выбрать? Длиной с ладонь, не больше – на медведя братец всё равно не пойдёт: матушка не позволит. Рукоять должна быть удобной и хваткой, вот как у этого, с выточенными в тёмном дереве ямками под пальцы: так и просится в руку... А что, выглядит неплохо. Осталось только проверить, нет ли в нём изъянов.

Я взял приглянувшийся нож с прилавка. Да, в пальцах лежит хорошо, да и сам, похоже, чувствует себя уютно. Лезвие тяжелее рукояти, если метнуть, крутиться в полёте не будет, полетит остриём вперёд. Сталь тёмная, закалённая, заточена с одной стороны, а во вторую, утолщённую, можно без опаски упираться ладонью. Изгиб лезвия плавный, простой, без изысков и красивостей – то, что надо. Интересно, как он будет звучать?

Стукаю ногтем. Сначала по всей длине лезвия, близко к кромке, потом с другой стороны. Звук меняется со звонкого и сухого на гулкий, тягучий, бархатистый. Хорошая песня. Надёжная. Кузнец постарался, вложил в своё творение душу: если кое-где сталь и грешит плохой проковкой, то совсем немного и незначительно.

– Будьте любезны подойти, heve: я выбрал.

Торговец, терпеливо и понятливо стоявший в сторонке всё время, в течение которого я выбирал нож, взглянул на мой выбор и одобрительно, но слегка удивлённо кивнул:

– Как Вам угодно. Но почему этот, а не соседний? Он более старой ковки, да и сделан понаряднее... Вам ведь в подарок?

Конечно, в подарок! По мне сразу видно, что не воин, а уж торговцу оружием легче лёгкого это определить. И всё же, немножко обидно... Ладно, пусть их. Не уродился, так не уродился.

– Почему не соседний?

Я покрутил в пальцах предложенный нож. Хм, баланс, как таковой, может и получше, но... Удар ногтём. Ещё один. Звук глубокий, ничего не скажешь, вот только... Простукиваю всю тупую сторону. Так я и думал. Правильно, что не стал даже в руки брать: незачем зря время тратить.

– Видите ли, любезный, этот нож превосходен почти по всем статьям, кроме... Качества ковки.

– Что Вы, heve! Это работа ещё моего отца, а он был лучшим кузнецом Ларии!

– Возможно. Значит, кто-то из подмастерьев оказался невнимательным или ленивым: на второй проковке остались каверны.

Торговец осёкся, вытаращил глаза, что было несколько непристойно для его возраста и положения:

– Откуда Вы узнали? Да, я тогда помогал отцу в кузне и не был старателен, как должно, но... Следующая проковка всё исправила!

– Исправила? Отчасти, да. Но тень изъяна вошла в песню клинка навсегда. Возможно, он будет верой и правдой служить своему владельцу, но так же точно возможно и то, что в решающий миг нож решит сломаться, потому что вспомнит огрехи своего рождения... Так сколько попросите за этот?

– Три лоя с четвертью, – пролепетал торговец.

– Ножны прилагаются или нужно отдельно покупать?

– П-прилагаются, конечно, прилагаются!

Кажется, он готов всучить мне бесплатно всё, что ни попрошу, только бы выставить вон из лавки, пока я не смутил прочих покупателей. Что ж, надо воспользоваться моментом: какую бы безделицу ещё попросить? Может, точильный камень? Но пока я раздумывал, за моей спиной раздалось певучее:

– Любопытный способ определять качество клинка.

Он вытек из тени в углу лавки. Да, именно вытек, а не вышел: такой плавности движений я не видел ни разу в жизни. Стоило бы заподозрить незнакомца в родстве со змеями, но в полах распахнувшегося плаща мелькнули самые настоящие ноги, а не чешуйчатый хвост.

Тонкий, словно на костях почти нет мяса, но это впечатление наверняка обманчиво, потому что без должным образом развитых мышц двигаться так стремительно и грациозно попросту невозможно. Но не танцор. Слишком чётко фиксирует окончание каждого движения: так обычно поступают те, кто привык наносить удары больше, чем услаждать чьи-то взоры своим искусством. Одежда свободная, почти просторная и тёплая ровно настолько, чтобы согревать постоянно двигающееся тело. Точно, воин. Или убийца, одно из двух, и второе, кажется вернее: взгляд тёмных глаз пронзителен и насмешлив, как у человека, твёрдо знающего цену себе и всем остальным. Гладкие, масляно блестящие, коротко стриженые волосы зачёсаны назад, позволяя рассмотреть лицо. Черты приятны, можно даже сказать, мягки, но и это видимость: приблизившись на расстояние двух шагов, незнакомец, словно принюхиваясь, раздул ноздри, и его нос сразу заострился, а складка возле губ стала глубже.

– Как Вы это делаете?

Он, определённо, несёт в себе угрозу. Не для меня и вообще не для кого-то конкретного. Пока. Но как только изберёт цель, непременно её достигнет. Впрочем, это не повод, чтобы донимать меня расспросами!

– Так же, как Вы дышите.

Незнакомец понял намёк, но лишь усмехнулся и усилил натиск:

– Не скажете что-нибудь и о другом клинке?

– Не скажу.

Упрямлюсь, как маленький ребёнок. Конечно, поздновато, сам виноват: говорил же мне Кайрен, что не надо играть там, где есть лишние зрители!

– Даже о таком?

Уследить, откуда был извлечён короткий кривой меч, было бы не под силу даже опытному фехтовальщику, не то, что мне, и в значительной мере этому способствовали складки плаща, скрадывающие каждое движение танцем теней. Но сам клинок...

Я услышал сдавленный вздох торговца и восторженный всхлип Содена. Есть, чем восхищаться, да? Конечно, есть. Помнится, у меня в комнате на стенном ковре тоже висел «драконий клык». И не один. Как давно это было! Так давно, что стало неправдой.

Молочно-белое лезвие со змеящимся чёрным рисунком, возникшим не от травления, а от перековки множества стальных полос, одни из которых были чернее угля, горящего в горниле, а другие походили своим цветом на первый снег нового года. Сколько времени требуется, чтобы создать такой клинок? Иногда вся жизнь мастера. Подобрать подходящую руду, переплавить её в сталь, найти среди пластин те, что станут единым целым, провести их через мучительные перековки и отправить в не менее мучительное странствие по океану закаливания. Но после всего этого требуются ещё долгие и долгие месяцы шлифовки, придающей лезвию сияние зеркала или мрачную прелесть сумерек...

– Что скажете? Достоин этот клинок Вашего осмотра?

Искушение вновь дотронуться пальцами до стального чуда велико, но я бы с ним справился, если бы не горячее дыхание Содена уже над моим плечом: мальчишка совсем пропал, очарованный клинком. И если откажусь, разочарую до смерти. Зато если соглашусь, он сможет, задирая нос, рассказывать всем и каждому, что его старший брат держал в руках знаменитый «драконий клык»... Ладно, что я теряю?

– Позволите?

Он оставляет клинок на моих ладонях. Странно: не припомню, чтобы воины легко расставались с оружием. Впрочем, его дело. А я займусь своим.

Песня этого меча была чистой и звонкой, как и у всех остальных его родичей, вышедших из-под молота мастеров Миеконы. Сильная, пронзительная, торжествующая, не дающая противнику ни тени надежды на успех. Но звучание не мужское, а...

– Что Вы хотите о ней услышать?

Незнакомец вздрогнул, словно мои слова отвлекли его от чего-то важного и требующего внимания, но не упустил ни малейшей доли смысла сказанного:

– О ней?

– Ваш меч носит женское имя, не так ли?

Он улыбнулся.

– Это Вы тоже определили по звуку?

– Конечно. У «мужчин» совсем другие голоса. И характеры менее стервозные.

– Да, моя hevary весьма своевольна... Но я слушаю, продолжайте!

– Что продолжать? Рассказать, в какой последовательности сплетались каждая из пятнадцати полос? После какой перековки мастер решил остановиться? Сколько наложений глины понадобилось, чтобы добиться нужной закалки? И как рука мастера дрогнула при нанесении полировочной пасты, из-за чего понадобилось на сотню проходов шлифовальным камнем больше, чем обычно?

Незнакомец слушал с совершенно непроницаемым лицом, но на последней фразе не выдержал и расхохотался, впрочем, совершенно беззлобно.

– Признаться, я думал, что Вы просто шутите или же хорошо знакомы с изготовлением «клыков», хотя и это само по себе вызывает уважение, но... Мастер, действительно, ошибся. Правда, это происходило уже при наведении красоты и на качества клинка не повлияло.

– Достаточно?

– О да, вряд ли кто-то мог бы рассказать больше о том, чего не мог видеть.

Он протянул руку за мечом, но, обнимая рукоять одной ладонью, одновременно положил вторую на мою щёку и потянулся ко мне, словно собирался поцеловать.

– Эй, что Вы делаете?!

Я отшатнулся, стряхивая с лица чужие пальцы. Незнакомец ухмыльнулся, довольно, почти победно.

– Благодарю за то, что уделили мне немного времени, heve. Вы мне очень помогли.

Всплеск теней, и в лавке не осталось никого, кроме меня, торговца и мальчишек, один из которых до сих пор пребывал в восторженном шоке, а второй оторопело смотрел на дверь, видимо, не понимая, как и когда незнакомец успел выйти.

Первым пришёл в себя хозяин лавки: погладил густую щетину бороды, покачал головой и уважительно предложил:

– Вы как соберётесь ещё что прикупить, заходите ко мне, heve: я вам со скидкой уступлю. Любой клинок.

Любой? Не слишком ли щедро? Для торговца, по меньшей мере, странно заранее соглашаться на столь невыгодные для себя условия. Чем же я заслужил благоволение?

Словно прочитав вопрос в моем взгляде, оружейник пояснил:

– Никогда не слышал, чтобы «скорп» свой меч кому-то подержать давал, а сейчас сам, собственными глазами видел... Значит, признал Вас равным.

«Скорп»? Так вот, кто это был... Лестно, аглис меня задери, весьма лестно: стоять рядом с одним из клана знаменитых боевых магов, да ещё держать в руках его клинок. Такой чести мало кто удостаивается. Если удостаивается вообще. А посему стоит предположить, что этот парень преследовал неведомую мне цель, которая была превыше всего: и гордости, и трогательно-возвышенной любви к мечу. Но в чём она заключалась, эта цель? Зачем он дотрагивался до моей щеки? Б-р-р-р-р! Как-то зябко стало. И страшновато. Пойдём-ка мы отсюда поскорее...

***

Фонтан посреди рыночной площади особенно красиво смотрится, конечно же, летом, которое в Нэйвосе выдаётся не слишком долгим, но очень часто жарким, и струи воды, взлетающие вверх над большой каменной чашей, приносят желанную прохладу тем, кто коротает время в покупках и продажах. Зимой воды в фонтане нет – только гладь льда, припорошенная снегом, и простёртые к небу ладони лепестков каменной розы молят о скором пришествии лета и искристых брызгах водяных струй. Впрочем, детям, играющим на краях чаши, всё равно, какое время года на дворе: и плескаться, и ковырять ледяное зеркало одинаково интересно, не правда ли?

Конечно, мы пришли к месту встречи первыми и успели замёрзнуть, разозлиться и начать волноваться прежде, чем разглядели в толпе знакомую троицу. Протолкавшись к нам, матушка тут же сгрузила свои покупки в предусмотрительно (или неосмотрительно, кому как больше понравится) захваченную мной из дома сумку, после чего на моём плече повис немалый груз: Каула, похоже, скупила всё, на что хватило взятых денег, а остальное взяла под честное слово, и наверняка – моё, чтобы я потом расплатился. Ладно, будем надеяться, она хотя бы составила список, и мне не придётся тратить время ещё и на расспросы, где успела побывать моя матушка.

– На сегодня покупки закончены?

– Пожалуй, – согласилась Каула. – Но мы присмотрели ещё столько всего миленького!

«Присмотрели». Уж не хочет ли она сказать, что и Ливин, и Сари принимали живое участие в набеге на лавки? Впрочем, пусть развлекаются, только бы меня не донимали!

Мы уже сделали десяток шагов от фонтана, направляясь в сторону дома, когда по толпе посетителей рынка прошёл гул:

– Заклинательница... Смотрите, Заклинательница... Она собирается танцевать!

Я поймал скучающий взгляд матушки и кивнул в ответ: нечего здесь больше делать. Соден и Ладар тоже не рвались полюбопытствовать, как танцуют Заклинательницы. Ливин всё так же смотрела себе под ноги, на расчищенную брусчатку площади, а вот Сари... Зелень глаз девчонки засияла ярче, чем первая весенняя трава:

– Давайте, подойдём поближе, посмотрим!

Я хотел было возразить: «Да что тут смотреть?», но вовремя себя одёрнул. Положим, лично мне намечающееся действо знакомо до мелочей, но для простого горожанина, каковым считаюсь и стараюсь быть, любое пришествие Заклинателей, а тем паче – Танец, всё равно, что явление кого-то из богов или демонов. И если я сейчас просто повернусь и уйду, то вызову неподдельное и опасное удивление не только у своей жилички, но и у всех вокруг, кто окажется достаточно наблюдателен.

– Конечно, посмотрим!

Сари протиснулась чуть вперёд, матушка, Ливин и мальчишки встали поодаль, чтобы ноги не оттоптали, а я, не желая отпускать девчонку без присмотра, пристроился у неё за спиной, оказавшись во втором ряду затаивших дыхание зрителей. Над площадью повисла звенящая тишина: все люди, как по команде, прекратили разговоры и устремили напряжённые, горящие предвкушением взгляды на гибкую фигурку, по живому коридору приближающуюся к фонтану.

Среднего роста, не впечатляющих пропорций, нарочито нескладная и неуклюжая, смуглокожая девушка не привлекла бы пристального внимания даже излишней лёгкостью одежды, если бы... не была Заклинательницей. Но она – была. Иссиня-чёрные длинные пряди не лежали на плечах и не колыхались в такт шагам, а жили в воздухе своей жизнью: свивались, снова расплетались, взмывали вверх, падали назад, за спину, но ни единого мига не вели себя, как полагается волосам. А узкие атласные ленты цвета спелой вишни, из которых было сшито платье, напротив, висели прямые и тяжёлые, как копья, глядя в землю. Босые ноги уверенно ступали по камням брусчатки, будто девушка не чувствовала ни холода, ни всего остального, и только презрительные огоньки превосходства, время от времени вспыхивающие в сливах раскосых глаз, доказывали: чувствует всё, что ей требуется.

Она подошла к фонтану, коснулась кончиками пальцев ледяной глади, улыбнулась, не разжимая губ, узких и таких же тёмных, как глаза, сделала шаг и... взлетела прямо на каменную розу. Струйки воздуха, и до того момента юркими змейками опутывающие фигуру Заклинательницы, стали заметнее, превратились в марево, собрались в горстях подставленных ладоней и порскнули в стороны. Строго предначертанные стороны.

Лёд в чаше фонтана покрылся тысячами трещинок, превратился в сверкающее крошево, воспарил, пылинками завис над чашей, потом закружился вихрем, собираясь в поток, медленной спиралью поднимающийся к замершей статуей Заклинательнице. Но как только первые льдинки коснулись атласа платья, девушка начала движение в одном ритме с ледяным ручьём, текущим не по земле, а по воздуху. Она ласкала его колючую спину ладонями, игриво задевала бёдрами, подставляла щёки и шею под холодные поцелуи: так танцуют на юге, с громадными змеями, способными проглотить даже человека. Но ни одна змея не сравнится пугающей грацией с простенькой игрушкой, доступной Заклинательнице с самого раннего возраста...

...Ступни шлёпают по начищенному паркету, оставляя маленькие тёплые следы. Впрочем, не пройдёт и минуты, как эти отпечатки исчезнут, словно их и не было. Надо всё же положить ковёр: знаю, что Тайрисс никогда не мёрзнет и не сможет замёрзнуть, но, глядя на её босые ноги, всё время чувствую озноб. Может быть, это любовь? Та самая, которую девчонка пытается разжечь в моём сердце с первой встречи? Нет, ерунда.

– Ты занят?

Янтарные глаза, для меня распахнутые шире, чем для всех остальных, требуют любого ответа, но примут, как водится, только угодный своей хозяйке.

– Вообще-то, да, – кладу между страницами книги перо, чтобы отметить место, на котором закончил читать. – Но могу сделать перерыв. Ты что-то хотела мне сказать?

– Я разучила новый танец!

– Вот как? Чем были плохи старые?

– Тэллор! – Пухлые губы маленького рта укоризненно сжимаются. – Ты же сам знаешь, что...

– Танцев должно быть много и разных. Знаю, конечно. Но мне кажется, ты торопишься.

– И вовсе не тороплюсь! Мне уже исполнилось четырнадцать, значит, я должна уметь танцевать не меньше семи разных танцев!

– Хорошо, хорошо... Но зачем ты пришла?

– Я хочу... – Она нависает надо мной, упираясь тоненькими руками в подлокотники кресла и шепчет: – Я хочу, чтобы ты первый его увидел.

Быть первым зрителем танца Заклинательницы – великая честь, но не только. Это ещё и признание в любви. На моей памяти, со стороны Тайрисс – уже третье. Предыдущие были, соответственно, год и два назад, как только кузина вошла в детородный возраст. Кстати, когда она впервые заявила о своём увлечении мной, я даже испугался, потому что до того момента золотокосая малышка только и делала, что пакостничала, путая закладки в книгах, заливая ножны клейкими растворами и подкладывая мне в постель пузыри с водой, которые, разумеется, лопались, как только я пробовал присесть на кровать, а поскольку в своём искусстве творения неприятностей Тайрисс достигла немыслимых высот, после каждого визита кузины я вынужден был тратить время и силы на осмотр своих покоев с целью удостоверится в их полнейшей безопасности... Так вот, когда девчонка первый раз сказала, что хочет показать мне разученный танец, я подумал, что мне предстоит очередная пакость, и согласился, но шёл на представление, готовясь к худшему. Которого не случилось: Тайрисс, на самом деле, только танцевала. Для меня. Девочкам свойственно влюбляться в парней постарше, а мне тогда уже исполнилось шестнадцать, но я надеялся, что со временем всё пройдёт. Зря надеялся: кузина продолжала упорствовать в своих чувствах, и Сэйдисс уже всем подряд заявляла о возможности супружеского союза, должного связать северный клан Заклинателей с западным. Я... Не был ни за, ни против. Собственно, меня больше интересовали совсем другие вещи, нежели прелести Тайрисс. Хотя, она обещает стать настоящей красавицей...

– Ты смотришь?

– Да, конечно. Смотрю и с нетерпением жду начала!

Она улыбнулась, довольно, но с совершенно детским восторгом. И начала Танец.

Да, именно так, с большой буквы, потому что Заклинательница не просто танцует, а показывает, насколько овладела своей любимой стихией, насколько проникла в сущность природного воплощения Хаоса. Найти тропинку к Зерну, взрастить его, пожать плоды и снова вернуть обратно в сонную почву – только научившись это делать, можно получить право называться Заклинателем. Мужчины предъявляют свои права на высокое звание несколько иным способом, женщины... танцуют. Вместе с избранной стихией. И первый раз каждый новый танец они показывают тому, кто рождает хаос в их гулко бьющемся сердце...

Тайрисс всегда любила огонь больше прочих ликов Хаоса, вот и на сей раз избрала в партнёры именно его, собрав язычки пламени со всех свечей в библиотеке, раздув их в несколько раз больше, окружив себя огненным ореолом и пустившись в пляс вместе с дрожащими от голода ослепительно-белыми и ржаво-золотыми лепестками. Гибкое тело юной девушки в вихре, способном уничтожить всё живое, но не могущем причинить ни малейшего вреда своей повелительнице – для этого танца не существовало канонов красоты и прочих правил, устанавливающих, что прекрасно, а что нет. Тайрисс была частью вечного стремления мира к Хаосу и потому была совершенна. Все те минуты, что танцевала среди огненных бабочек.

– Тебе понравилось?

Кузина села на пятки рядом с креслом и прильнула щекой к подлокотнику.

– Конечно.

– У тебя когда-нибудь найдётся для меня другое слово?

Янтарные глаза смотрят, приказывая и умоляя одновременно.

– Найдётся. Когда-нибудь...

...И всё же, я не сдержал обещание. Точнее, и не собирался его выполнять. Потому что теперь мне нечего сказать золотокосой Тайрисс...

Танец Заклинательницы приближался к своему пику: льдинки выстроились над головой брюнетки короной, которая была почти вдвое шире бёдер самой дородной торговки на рынке. Атласные ленты оторвались одна от другой и повисли в воздухе, ажурной оградой отделяя танцовщицу от толпы, которая ахнула, увидев обнажённое тело, а я не смог удержаться от кривой ухмылки. Такая взрослая, а всё не наигралась? Зачем дразнит людей? Ведь им невдомёк, что Заклинательница открыла свои «прелести», поскольку ей плевать на зрителей. Сотни восхищённых зрителей для неё значат меньше, чем пыль под ногами... А тем временем вода начала таять и прозрачными струйками стекать вниз, по атласным лентам. И те, словно подталкиваемые водой, возвращались обратно на смуглое тело, занимая покинутое место. Последняя струйка вернулась в чашу фонтана, последняя лента закрыла смуглую кожу от любопытных глаз, воздух вновь подёрнулся маревом и... Чаша фонтана снова оказалась заполнена льдом, цельным и нетронутым, как и прежде.

Заклинательница легко спрыгнула вниз, склонилась надо льдом, коснулась его губами, даря нежный и искренний поцелуй, а потом, всё в той же глубочайшей тишине ушла прочь. Вот тогда толпа загудела восхищением, обсуждая увиденное, а я потянул Сари за рукав обратно, к ожидающим нас. Девчонка была переполнена чувствами, правда, благодарение богам, не находила слов, чтобы их высказать, иначе я рисковал утонуть в этом потоке. Но зелёный взгляд наткнулся на моё лицо, и Сари удивлённо нахмурилась:

– Тебе что, нехорошо?

– С чего Вы взяли?

– Ты белый, как снег, и морщишься. Часом, не заболел?

– Я... У меня немного болит голова. Но уже проходит.

– А чему там болеть? – Встрял Ладар. – Там же кость одна!

Я внимательно посмотрел на малолетнего нахала, потом, не меняя сосредоточенно-серьёзного выражения лица, звонко щёлкнул братца по лбу и прислушался к звону, смешавшемуся с недовольным воплем.

– Действительно, одна кость.

Сари захохотала, матушка укоризненно отвесила мальчишке подзатыльник, а Ливин... Или мне почудилось, или она тоже улыбнулась?

***

У ворот мэнора маячила тёмная фигура, которой не должно было быть. «Скорп» из оружейной лавки. Он стоял, катая в затянутых кожей перчатки пальцах снежок, и делал вид, что всецело поглощён этим занятием. Снова встречаться со странным магом не входило в мои планы, но сворачивать было поздно, и я смирился с необходимостью ещё одной беседы, а вот Сари, когда заметила незнакомца, сбилась с шага и чуть ли не остановилась вовсе, но потом словно передумала и, упрямо закусив губу, направилась прямо к воротам.

«Скорп», при свете дня оказавшийся совсем молодым мужчиной, как только между ним и моей жиличкой осталось ровно пять шагов, широко улыбнулся и склонился в изящном поклоне:

– Счастлив видеть мою госпожу!

– Зачем ты пришёл?

– Я не мог не прийти, потому что Ваш отец доверил мне заботу о Вас.

Сари выпятила подбородок:

– Я не нуждаюсь в заботе.

– Моя госпожа вольна думать, как пожелает, но и Ваш отец волен думать, как того желает он... Прошу Вас немедленно отправиться домой.

– Нет.

– Моя госпожа...

– Ты не сможешь ни заставить, ни... Ты ведь не можешь увести меня силой, верно? И поэтому смиренно просишь. Но хоть на коленях ползай передо мной, всё будет зря!

– Почему, моя госпожа?

– Я хочу остаться здесь.

Загорелое лицо мага отразило недоумение и искреннюю печаль, только неясно, о чём: то ли о дерзости и упрямстве подопечной, то ли о собственной незавидной судьбе после возвращения ни с чем. Сари тоже заметила эту тень и нехотя добавила:

– До конца Зимника. Я хочу посмотреть на праздник изнутри, а не снаружи. Это я могу себе позволить?

«Скорп» раздумывал почти минуту, но всё же кивнул:

– Как пожелаете, моя госпожа. Но я должен сообщить Вашему отцу о...

– Сообщай, сколько хочешь! – Махнула рукой девчонка. – Пусть успокоится и узнает, что со мной всё хорошо. А теперь не мешай мне веселиться, понял?

– Да, моя госпожа, – новый поклон, ниже и покорнее.

Сари гордо вскинула голову и прошла за ворота, где её уже ждали Ливин и матушка, силком утащившая за собой мальчишек, которым, конечно же, интереснее было узнать, что нужно «скорпу», чем идти домой. Когда вся компания оказалась достаточно далеко, чтобы разбирать слова, я спросил мага:

– Вы пришли за девчонкой?

– Увы, – печально вздохнул тот. – Предпочёл бы занятие приятнее, но вынужден подчиняться приказу.

– Почему же не забрали её сейчас?

«Скорп» лукаво покачал головой:

– Я похож на самоубийцу? Спорить с печатью Заклинателя Хаоса... Можно найти способ отправиться на тот свет проще и безболезненнее!

– Если хотите, я сниму с неё печать.

– Думаете, справитесь? Малышка не так беззащитна, как кажется.

– Я могу провести Вас внутрь и...

– И что? – Он спросил с искренним интересом. – Устроим побоище в стенах дома или в саду? Я не расположен к драке, особенно с госпожой, поэтому предпочту дождаться означенного ею срока и спокойно отправиться домой.

– Но её отец... Он же волнуется?

– И не только он, но он, конечно, больше других. Не переживайте, heve: я уже известил его о том, что дочь найдена, а теперь только добавлю, что она немного задержится в Нэйвосе. В конце концов, она так редко капризничает, что имеет право раз в году исполнить желание, пусть и глупое.

– Глупое? Если не ошибаюсь, она сказала, что хочет посмотреть на праздник «изнутри». Вы считаете это глупым?

«Скорп» усмехнулся, поднимая взгляд к небу.

– Конечно! Не зная другого берега, легче оставаться на своём.

– Она никогда не праздновала Зимник в городе?

– Скажем так, её отец против простонародных увеселений.

– Почему?

Глаза мага хитро прищурились.

– Вы задаёте слишком много вопросов, heve. Есть только две причины такого любопытства: желание вытянуть из меня побольше сведений о девушке, чтобы запросить достойную награду за заботу о ней, либо...

– Либо?

– Либо вам и в самом деле небезразлична лисичка. Какая причина истинная?

– Конечно, первая!

«Скорп» насмешливо погрозил мне пальцем:

– А вот врать нехорошо, heve. Совсем нехорошо.

– С чего Вы решили, будто я вру?

– А с чего Вы решили, что я пришёл сюда, не узнав всех подробностей пребывания лисички в городе?

Не хочет ли он сказать... Невольно сглатываю, чтобы справиться с нехорошим волнением.

– Что Вы имеете в виду?

– Хотя бы то, как Вы вытащили её из дома свиданий. Поступок, говорящий о многом.

– Ни о чём он не говорит!

– Неужели? – Маг улыбнулся ещё хитрее. – Вы позаботились о том, чтобы уберечь жизнь и честь девушки, которая для Вас, в общем-то, никто. Как это расценить, если не искренним участием?

– Я принял её в своём доме и, как хозяин, обязан...

– Спешить по тёмным улицам в сомнительный и опасный квартал? Рисковать, приводя патруль в дом свиданий без малейшей уверенности в успехе?

Всё. Надоело вести глупую беседу.

– Я был уверен. Потому и пошёл.

– Но точно так же могли и не идти... – Задумчиво протянул «скорп». – Какой же отсюда следует вывод? Вы, часом, не увлечены?

– Нисколько.

– Поклянётесь?

– Чем пожелаете.

– Чем пожелаю? Скажем... печатью, которую носите в себе. Ну как, согласны?

Чего он добивается? Впрочем, если настаивает... Я расстегнул куртку и позволил ладони мага, протиснувшейся через одежду, лечь мне на грудь.

– Печатью своей повелительницы клянусь, что не испытываю к девушке по имени Сари, принявшей знак мэнора Келлос, никаких чувств, кроме тех, что пристойно испытывать хозяину в отношении гостьи.

«Скорп» вздрогнул, когда печать подтвердила клятву, но не отдёрнул руку, пока жжение на моей коже не прекратилось, и только потом посмотрел на ладонь, на которой таял красноватый рисунок.

– Довольны?

– Признаться, да! Ведь иначе я должен был бы Вас убить, а это означало бы ненужную вражду с Заклинателем, которому вы служите.

Пугаться было поздно, но дрожь решила, что ей самое время прийти.

– Убить?

– Видите ли, отец лисички очень не любит, когда рядом с его малышкой находятся молодые мужчины, особенно неженатые: мало ли что, сами понимаете... А у Вас были все возможности воспользоваться. Ведь были?

Смотрю в глаза «скорпу» и поражаюсь разнице между улыбчивым лицом и серьёзным холодным взглядом.

– Честно?

– Конечно, честно, как же иначе?

– Были.

– Я так и думал. Лисичка хоть и не блещет красотой, но всё же девушка миленькая, способная вызвать желание.

– Я не совращаю детей.

– Полно Вам! Где Вы видите ребёнка? Ей почти шестнадцать, а в этом возрасте многие уже обзаводятся своими отпрысками!

– А я считаю, что истинное совершеннолетие наступает несколько позднее.

– И это делает Вам честь! – Подытожил маг. – Но мы заболтались... Идите домой, Вас наверняка ждут.

– Не хотите пойти со мной? Сами посмотрите, что к чему.

– Нет, благодарю!

– Печать не повредит Вам, а если не побрезгуете, я сплету знак для Вас.

Он приподнял левую бровь:

– Ещё и плетельщик? Однако... Лисичка крайне удачлива, ничего не скажешь! Но тогда я могу смело оставить её с Вами: вряд ли во всём Нэйвосе найдутся более надёжные руки.

С этими словами он поклонился и скользящей походкой направился вниз по улице, а я некоторое время смотрел ему вслед.

Теперь поведение мага стало понятным: после ссоры на кухне и пары пощёчин я нёс на своём теле след Сари, единственный след, по которому её можно было отыскать, потому что печать Сэйдисс, защищающая мэнор, охраняет и всех его обитателей, укрывая от мира вовне. Но это происходит только если печать окружает, а не находится внутри тела, как в моём случае: меня-то очень легко найти в любой толпе, а вот девчонка была спрятана надёжно. Наверное, «скорп» и пришёл в Нэйвос только потому, что стало известно, куда направился тот, за кем сбежала девчонка. Потом маг расспросил коварного любовника, навестил дом свиданий, узнал, что произошло (только вряд ли ему назвали моё имя: обычно такие мелочи запоминаются хуже всего), и выждал удобный момент добраться до своей подопечной. Но когда заметил остатки свежего прикосновения на моей щеке, не смог удержаться и не проверить, в каком самочувствии находится девчонка... Извращенец. Мог бы сразу обо всём сказать, а не пугать и вводить в заблуждение. С мечом этим устроил представление... Хотя, ему, в самом деле, было любопытно услышать всё, что я сказал. И конечно, он не поверил, будто в звоне стали можно услышать всю её жизнь от самого рождения. Правильно не поверил, кстати: я слушал не сталь. Я слушал себя. Слушал отклик той части своей души, которая смогла остаться свободной от тела.

Нить пятнадцатая.

Не трать лишних слов,

Чтобы запутать сердце:

Взгляда довольно.

В последний день отдохновения перед трудовой ювекой я слёзно вымолил у матушки возможность не бродить за ней по лавкам, а дожидаться возвращения покупательниц из похода под крышей уютного трактира. Каула долго не соглашалась, но вынуждена была уступить, когда Сари сказала, что я «своей унылой физиономией» только испорчу всем настроение, а Ливин робко заметила, что мужчинам, наверное, не интересно делать покупки. Один редко побеждает двух, и хотя от матушки можно было ожидать всего, она прекратила спор, но пообещала на ушко в следующий раз оставить наедине с невестой, от чего меня передёрнуло. Так основательно, что пришлось заказать для успокоения не эль, а кружку вина.

Пока вытянутые под столом ноги согревались от близости очага, а сердце – от горячительного, трактирное общество пополнилось новыми лицами: весело щебеча, в зал впорхнули пёстрые пташки. Локка с тремя девушками, сплошь незнакомыми. Заметив меня, толстушка перестала искать свободный столик и прямиком направилась к моему.

– Как поживаешь, радость моя?

Я встал, чмокнул знакомую в губы и дал женщинам время рассесться по лавкам.

– Доброго дня, Лок, и вам, hevary. Представишь меня?

– Разумеется! Знакомьтесь, дорогие мои, это тот самый Тэйлен!

– Тот самый? – Воскликнула яркая брюнетка с густо подведёнными карими глазами. – Правда? Дайте-ка, я Вас расцелую!

И она тут же приступила к исполнению задуманного, приятно удивив ловкостью своего узкого языка. Когда же мы, наконец, оторвались друг от друга, две другие, не менее прелестные (а точнее, прелестно приукрашенные) девицы тоже последовали её примеру и увлеклись настолько, что Локке пришлось шикнуть, дабы вернуть их на места.

– А он миленький! – Вынесла вердикт первая из целовальщиц. – Зайдёте к нам как-нибудь? Я умею не только целоваться, будьте уверены!

– Благодарю за приглашение, hevary, но... Чем обязан?

Локка хохотнула:

– Да ты, можно сказать, спас их от горькой участи сгинуть в расцвете лет!

– Как это?

– Очень просто: эти девочки из того самого дома, в котором хозяйничал Стручок. А после того, как ты обвинил его в похищении и предъявил патрулю доказательства, суд был скореньким, и Полту отбыл в тюрьму. Правда, наказание особо строгим не будет, но от «бессонницы» Стручок отлучён по гроб жизни, и дом перешёл к его дальнему родичу, которого я убедила изменить установленный порядок.

– Убедила? Интересно, каким образом?

Толстушка игриво шлёпнула меня по щеке:

– А то маленький и не догадываешься?

– Он хоть тебе нравится?

Локка грустно улыбнулась:

– За что я тебя обожаю, Тэйл, так это за трогательную заботу о своей недостойной подруге.

– Почему это недостойной? Достойной из достойнейших!

– Льстец!

– Это чистая правда!

– Да уж, конечно!

Она в мгновение ока снялась со своего места и перебралась ко мне на колени.

– Раздавишь!

– Ничего-ничего, ты у нас мужчина, уж одну-то женщину на себе выдержишь!

– Одну? Да в тебе, по меньшей мере, две помещаются!

– Нахал!

Локка хотела обидеться, но передумала и подарила мне долгий и страстный поцелуй.

– В самом деле, заходи. Буду ждать.

– Слово женщины для меня – закон.

– Двух женщин, – грозно поправила толстушка.

– А мы тоже хотим! – Заверещала троица и облепила меня со всех сторон.

Я отбрыкивался, больше наигранно, чем недовольно, и в какой-то момент, когда мои глаза были свободны от созерцания надушенных растрепавшихся прядей и чрезмерно для зимней погоды открытых грудей, мне показалось, что в зале трактира мелькнула Ливин. Но когда минуту спустя, продравшись сквозь чёрные локоны, осмотрелся более внимательно, никого знакомого уже не обнаружил. А дождавшись возвращения любительниц делать покупки, уже забыл о смутном видении. До ужина, перед которым...

Ещё в дверях своей комнаты я услышал восхищённый голос Кайрена:

– Hevary, Вы сегодня выглядите особенно прекрасно! Скажите, уж не ради ли меня так принарядились?

Кого он имеет в виду?

– Вы меня смущаете, heve...

А, узнаю тихое бормотание. Ливин. Интересно, что она такого с собой сделала, что дознаватель пищит от восторга? Нет, конечно, матушкина знакомая и так девушка милая, но чтобы сподобить моего жильца на пылкое проявление чувств, нужно нечто большее, чем свежая прелесть селянки (говорю так, потому что видел возлюбленную Кайрена, из-за которой он, собственно, и поменял жильё, изгнанный ревнивым супругом милашки). Взглянуть самому?

Она стояла спиной к кухонной двери, и уже в таком положении становились заметны существенные изменения во внешнем виде моей «невесты». Талия была нещадно стянута корсажем, заставлявшим бёдра казаться шире, чем прежде, а всё прочее... Когда Ливин повернулась на звук моих шагов, я едва не ахнул: и так не самых скромных размеров, приподнятые и подпёртые, груди стали выглядеть вызывающе большими, тем более, почти выпадая из глубокого выреза. На них, как на подносе, лежала нить жемчуга, чудно контрастировавшая с румянцем, залившим всю доступную обозрению и не скрытую под краской кожу, потому что лицо... покраснеть если и могло, то под слоем пудры всё равно ничего не было бы заметно.

Волосы были подняты, уложены всей своей длиной в завитки и закреплены шпильками, украшенными крохотными жемчужинками, из-за чего казалось, что по голове ползают букашки. Но что творилось ниже... У меня создалось впечатление, что я смотрю не на живую женщину, а на тщательно нарисованную картину. Полукружья бровей были расчёсаны и подрисованы, на ресницах, некогда светлых, громоздились чуть ли не хлопья сажи или чем там их красят, контур каждого глаза был повторён чёрной же линией, из-за чего взгляд казался испуганно-пронзительным. Губы тоже были обрисованы, только чем-то густо-алым, похожим на кровь. Встретишь ночью в переулке, мало не покажется, в общем. Хотя... Выглядело всё это великолепно, можно сказать, божественно, за одним только крохотным «но»: Ливин совершенно не шла такая раскраска. Девушка мигом повзрослела лет на десять и превратилась из нежной незабудки в развратную... даже не подобрать сравнение. Нет, это не по мне. Кайрен доволен, Сари, которая явно ждёт моей реакции, тоже. Вот и пусть наслаждаются, но не заставляют меня это делать!

– Вам... нравится? – Пролепетали алые губы.

– Разве это имеет значение? Если Вам хочется выглядеть гулящей девкой, извольте: препятствовать не буду.

Она замерла, кажется, даже забыла, как дышать, потом всхлипнула и выбежала с кухни. Я пожал плечами и спросил:

– Что у нас на ужин?

Кайрен открыл рот, хотел что-то сказать, но махнул рукой и поспешил, видимо, вслед за Ливин, а Сари скрестила руки на груди и вперила в меня осуждающий взгляд:

– Дурак ты, каких свет не видел.

– Это ещё почему?

– Потому! Девушка старалась, хотела тебе понравиться, а ты... Мог хотя бы промолчать.

– Старалась? Случайно, не Вы её надоумили так «стараться»?

– Нет, её идея.

Кажется, до меня стало кое-что доходить.

– А с чего вдруг? Она не говорила?

Девчонка задумалась.

– Да не особенно... Просто сказала, что видела, какие женщины доставляют тебе удовольствие.

Видела. Что она могла видеть, кроме непотребного поведения Локки и девочек из дома свиданий?! Хаос, Вечный и Нетленный... Какая глупость!

– Вот дура... – вырвалось у меня, и Сари хмыкнула:

– Она, может, и дура, только женщинам это простительно. А ты её обидел так сильно, как и мечтать не мог. Сравнил с гулящей девкой... Тебе не стыдно?

– Почему мне должно быть стыдно?

– Вот я и говорю: дурак. А, что с тобой делать...

Она развернулась и вышла в коридор, оставляя меня на кухне одного, правда, ненадолго: вернулся Кайрен, такой же хмурый и гневный.

– Довёл девушку до слёз! И всё из-за чего? Из-за сущего пустяка! Да ты хоть понимаешь...

Вздыхаю:

– Можешь не продолжать, меня уже отчитали. Где она сейчас?

– Кажется, в саду.

– Где?! Другого места не нашлось? Она бы ещё на улицу вышла, на всеобщее обозрение! Тьфу на вас на всех!

Я надел куртку, вооружился масляным фонарём, прихватил с собой короткую шубку Ливин и отправился за смертельно обиженной. Нашёл беглянку не сразу, потому что густо падающий снег укрывал следы, но очень далеко она уйти не смогла, в длинном-то платье. Стояла, уткнувшись в ствол яблони, и то ли рыдала, то ли сморкалась. Вполне возможно, что совмещала оба занятия, потому что прогулки зимой без тёплой одежды плохо сказываются на здоровье.

Накидываю на подрагивающие плечи шубку.

– Идёмте домой, hevary.

Она мотнула головой, продолжая плакать.

– Идёмте, идёмте, а то простудитесь!

Разворачиваю Ливин к себе лицом. М-да, вот ещё одно доказательство вреда раскраски: стоило потечь слезам, и от красоты ничего не осталось, только чёрные потёки на щеках.

– Не смотрите на меня...

Совсем тихо, даже не шёпот, а одни движения губ.

– Почему?

– Я... некрасивая.

– Сейчас – да. А несколько минут назад были очень даже... красивы.

– Но Вам... Вы сказали...

– Я сказал... А, сказал то, что сказал, не буду оправдываться! Просто Ваш облик напомнил мне женщину, занимающуюся... весьма нужным, но малопочётным делом. Не думаю, что Вы, в самом деле, желаете так выглядеть.

– Я хотела...

– Я знаю, чего Вы хотели. Сари сказала.

Так, снова начинаем краснеть. Может, хватит?

– Не нужно смущаться: все мы время от времени делаем глупости.

И я не исключение: хотел успокоить и ободрить, но ресницы задрожали, готовые встретить новую порцию слёз.

– Послушайте, hevary...

Отчаянный всхлип:

– Почему Вы так меня называете? Почему не хотите назвать по имени?

– Хорошо, буду называть по имени! Так вот, Ливин, я понимаю, зачем матушка привезла Вас сюда, и ни в коем случае никого не обвиняю. Просто... Вот так сразу взять и решить свою и Вашу судьбу я не могу. Если Вы не против, давайте попробуем заново? К примеру, завтра я отпрошусь со службы пораньше, мы встретимся где-нибудь в городе и погуляем. Поговорим, поближе познакомимся друг с другом... Согласны?

– Да.

– А теперь всё же пойдём к дому!

– Я... не могу.

Что ещё за новость?

– У меня нога болит. Внизу.

Я помянул всех недобрых духов, каких знал, расстелил на снегу куртку и помог девушке сесть. Больная нога – это плохо. Только бы не что-то серьёзное...

– Зачем Вы надели сапожки с такими высокими каблуками? Вы умеете на них ходить?

Она не ответила, снова начиная розоветь, пока я стаскивал тесную обувь и чулок. А ножка вполне себе, изящная, с тоненькой щиколоткой... Которая непременно станет толстой, если я не поспешу. Надавливаю пальцами на припухшее место. Девица ойкает. Прошу пошевелить пальцами, снова надавливаю. Растяжение. Это хорошо, это лечится. Но сначала надо приложить что-нибудь холодное. Что-нибудь, чего вокруг и так в избытке. Разминаю комок снега в лепёшку и обжимаю вокруг щиколотки.

– Холодно!

– Знаю. Терпите.

Выжидаю несколько томительных минут, пока у самого пальцы не застывают почти до бесчувствия, потом туго обматываю повреждённое место чулком и кое-как приспосабливаю обратно сапог.

– Кажется, завтрашнюю прогулку придётся отложить.

– Нет, не придётся.

Ливин хоть и кусает губу, но полна решимости, и весь путь к дому старается проделать самостоятельно, почти не повисая на мне. А когда подходим к крыльцу, тихо замечает:

– У Вас хорошие руки.

– Хорошие? Чем же?

– Хозяйские.

Интересно, что она хотела этим сказать?

***

Увидев меня, Ксантер долго-долго всматривался в моё лицо, потом удивлённо спросил:

– Ты что, побрился?

– Это так странно выглядит? Ну, побрился, и что?

– Эй, Дарис, иди сюда! Представляешь, Тэйл побрился!

Смуглый тоймен тоже потратил время на изучение моего облика, потом пожал плечами:

– Ну, вижу. Зачем орать-то?

– Это что-то значит... Давай, признавайся, кто она?

– Какая ещё «она»?!

– Давай-давай! – Ксантер прижал меня к стене. – Нечего притворяться! Наконец-то, обзавёлся подружкой?

– Почему «наконец-то»... У меня всегда...

– Никого у тебя не было, не ври! Ну давай, не тяни!

Пришлось рассказать всё, что мне было известно о Ливин. Упоминание сиротства заставило завистливо вздохнуть Дариса, а приблизительное описание груди порадовало Ксантера, который то и дело хлопал меня ладонью по плечу, в результате отбив напрочь. Моё плечо, разумеется.

Потом пришёл Гоир, порадовал нас известием, что заказчица довольна работой и осталось только дождаться включения описания в Архив, но поскольку это должно произойти в ближайшие дни, у нас есть шанс получить жалованье ещё до Зимника. Новость ллавана была встречена c радостью, но всё же менее бурной, чем от известия о моём свидании, на которое я с лёгкостью получил разрешение. То есть, не на само свидание, а на свободное время, поскольку новых заказов пока не поступило. Поэтому оставалось только зайти к письмоводителям, встретить там же Ливин, и можно отправляться, куда душе угодно.

Она дожидалась меня, но не у Письмоводческой управы, а перед ней. Шагах эдак в пятистах.

– Почему Вы не остались в управе? Посидели бы и подождали в тепле.

– Мне не холодно.

– А Ваша нога? Она ведь всё ещё болит?

– Совсем чуть-чуть.

Но когда я подал ей руку, оказалось, не «чуть-чуть», потому что она опёрлась весьма ощутимо, и мы, степенно и медленно, как супружеская пара, двинулись по улице, душевно обрадовав Глийна, издали помахавшего мне рукой.

– Кто это? – Спросила Ливин. – Такой милый дедушка.

Да уж, милый... А надоедливый какой. Будет. После праздника, когда доберётся до личного общения.

– Сосед.

– Вы с ним дружите?

– По крайней мере, не враждуем.

– А почему он так улыбался?

А у девушки острое зрение... Это может стать проблемой, если мы всё же поженимся. Наверное. Может быть.

– Он считает, что мне пора жениться, поэтому, увидев под руку с девушкой, решил, что я последовал его совету.

Ливин ничего не сказала, но опущенная голова не успела полностью скрыть улыбку. Так-так-так, а мы совсем даже не просты! Впрочем, чего ещё можно было ожидать от матушки? Зря я рассчитывал получить в жёны тихую и скромную женщину: похоже, решительностью Ливин Кауле не уступит.

– Впрочем, оставим милого дедушку его внукам и внучкам, благо, многочисленным... Расскажите что-нибудь о себе.

– О себе? – Прозрачные глаза распахнулись широко-широко.

– Ну да. Я же ничего о Вас не знаю.

– Это так важно? Сари Вы тоже расспрашивали?

Начинаем играть в таинственность? Не самое моё любимое занятие – продираться сквозь чужие секреты. Или она пытается кокетничать? Нашла время и место... Дома надо этим заниматься. И не втягивать в игры других, пусть и только по именам.

– Причём здесь Сари? Она просто живёт в моём доме. Не больше.

– И не меньше.

Вот только ревности мне не хватало!

– Вы чем-то недовольны?

– Нет-нет, что Вы! Я просто...

– Сари рассказала, да? О доме свиданий и прочем?

Ливин снова отворачивается и бормочет в сторону:

– Вы так благородно отправились за ней и спасли, что...

Нет, так дело не пойдёт. Останавливаюсь, резкий рывок заставляет девушку повернуться и оказаться лицом к лицу со мной.

– Послушайте меня внимательно. Ещё второго дня, когда за Сари пришёл её охранник, я сказал это, а сейчас повторю. Нарочно для Вас. Я не питаю к девочке иных чувств, чем хозяин может питать к гостье. Всё понятно?

Она не отвела взгляда, а по окончании моей грозной фразы спросила, по-прежнему тихо, но уже с куда большей долей твёрдости, чем раньше:

– Но ведь и я – Ваша гостья. Значит, я вправе ожидать, по меньшей мере, той же теплоты чувств и для себя?

Я хотел было ответить, но так и застыл с приоткрытым ртом.

Ну надо же... Мы, оказывается, не просто ревнуем. Мы требуем, словно время знакомства и первой влюблённости позади, да и свадебный алтарь – тоже. Можно подумать, она уже моя жена, которой я (вот ведь негодяй!) не оказал должного почтения, боюсь думать, в какое время и в каком месте. И всё же, аглис меня задери... Почему мне это нравится?!

– Вы так и будете молчать?

К твёрдым ноткам голоса примешивается опаска: Ливин, похоже, вспомнила, что мы пока не женаты, и она поторопилась с высказыванием требований. Придётся успокаивать, а то снова сбежит, подвернёт ногу или ещё что учудит. Ищи её потом по всему городу...

– Я непременно должен ответить?

– Ради приличия, разве что.

Теперь чувствуется лёгкая шутливость и в голосе, и во взгляде. Но линия губ остаётся напряжённой.

– Меня мало волнуют приличия.

– Насколько мало?

– Сейчас вовсе не волнуют.

– И Вы могли бы прямо здесь, к примеру, уложить меня на снег и...

Молочно-белые щёки начали розоветь от разыгрывающихся в девичьем воображении картин. Ишь, размечталась!

– Мог бы. Но не буду этого делать.

– Значит, Вы всё же придерживаетесь правил.

Звучит не как обвинение, а как радостное понимание того, что мной можно управлять. Хитрунья, да ещё какая! Не иначе, как Каула её всю дорогу учила обращению со своим сыном.

– Если бы Вы были моей женой, я бы не колебался.

– Загвоздка только в этом?

– Разумеется. Супруги могут вытворять всё, что им заблагорассудится, даже в публичном месте. И отделаются только небольшой платой в казну, если уж совсем распояшутся. А вот не соединённые супружескими узами будут препровождены для разбирательств. В мои планы на день посещение «покойной управы» не входило, но если Вы настаиваете...

– Это приглашение? Или признание?

Она стоит совсем близко, согревая моё лицо своим дыханием, прерывистым и очень мягким. Юная, но не чрезмерно, свежая, полная сил. Миленькая и весьма. Пожалуй, супружество больше не кажется мне таким уж страшным делом... А что? Можно попробовать прижиться в Нэйвосе, а можно одолжить денег, прикупить домик где-нибудь поближе к Энхейму, но только ни в коем случае не в нём самом: тогда от матушкиных визитов можно будет сойти с ума за первые же полгода. Летом сдавать внуков на руки Кауле и, если дела будут идти хорошо, вдвоём отправляться на западное побережье... Ну вот, теперь размечтался я. Не рановато ли?

– Выбирайте сами.

Ливин улыбнулась.

– Можно, я не буду торопиться с ответом?

Стоит облегчённо выдохнуть.

– Конечно, не торопитесь.

А вообще, нет никакой уверенности, что согласится. Да, матушка привезла её именно за этим, но... Тот же Кайрен нашёл девушку достойной внимания. В северной столице много любителей юных селянок, и Ливин легко сможет приворожить мужчину побогаче и попривлекательнее, чем некоторые олухи. Скорее всего, она прекрасно это понимает. Потому и попросила время на ответ. А может, вопрос был задан не вовремя и не к месту? И я принял желаемое за действительное? М-да, незадача.

– Может быть, пойдём дальше?

Да, пожалуй, пойдём, а то встали посреди улицы, увлечённые друг другом и собственными фантазиями.

Снова беру Ливин под руку. Шагов пять она молчит, потом спрашивает:

– Что Вы хотите узнать обо мне?

Я хотел что-то узнать? Кажется, хотел. Всё напрочь вылетело из головы. То же мне, герой-любовник со старческими провалами в памяти... Не спорю, в некоторых случаях подобное качество очень даже полезно и приятно, но, право, не в таких.

– Матушка сказала, что Вы сирота. Ваши родители давно умерли?

– Вы меня совсем-совсем не помните?

Я должен её помнить? С какой радости?

– Правда, я была слишком маленькой...

– А сколько вам лет сейчас?

– Девятнадцать.

Да, она и должна была быть маленькой. Когда я уезжал из Энхейма, ей только-только могло исполниться одиннадцать. А когда мне было двенадцать, ей должно было быть... Уф-ф-ф! Ведь почти испугался.

– Простите, не помню.

– Я не обижаюсь: hevary Каула рассказывала, что Вы в детстве были очень рассеянным.

– А больше она ничего не рассказывала?

– Почему же... Но Вам будет неинтересно, ведь Вы же себя знаете, верно?

Я – себя? Знаю, конечно. Но не так хорошо, как хотелось бы. К тому же говорят, со стороны виднее.

– Чем жили Ваши родители?

– Тем же, чем и многие другие. Отец служил в городской управе, мать обшивала тех, кто мог заплатить... – Вдруг Ливин весело прищурилась: – Вы ещё спросите, как они выглядели!

– Это смешно?

– Нет, но... Ничего не объяснит. Вот Вы, к примеру, мало похожи и на матушку, и на своих братьев.

– Мало похож? Ну, не скажите! Цвет волос у меня и парней почти одинаковый, да и лица...

– Ах, Вы об этом? Я говорила не о наружности, а о том, как Вы её носите.

– Ношу?

Сердце приостановилось, потом начало колотиться о рёбра, как птица, жаждущая вырваться из клетки.

– Вы... Вам как будто неуютно в своём теле. Как будто оно тесное, как бывает с одеждой. Или не нравится. Или неудобно.

Или ненавистно. Но этого Ливин, пожалуй, не сможет даже предположить.

– С чего Вы взяли?

– Вы двигаетесь... неловко. Почти всегда. Но вчера вечером, в саду, когда осматривали мою ногу, эта неловкость куда-то исчезла. Ненадолго, а потом вновь появилась. Наверное, это из-за болезни?

– Болезни?

– Ваша матушка говорила, что до четырнадцати лет Вы сильно болели, даже могли умереть... Это было так опасно?

Опаснее, чем она думает. Гораздо опаснее.

– Да. Я мог умереть. Но не умер же! Давайте сменим тему на более весёлую! Но для начала позвольте мне заглянуть в управу и забрать письма, если таковые имеются.

***

Канта стояла за стойкой так прямо, словно проглотила палку. Нет, целый кол, ростом с себя самоё. И обычно красное лицо сегодня почему-то выглядело бледным. Кровь отлила от лица? Неужели, Гебар прислал что-то ужаснее, чем дюжина орущих пьюпов? На всякий случай вежливо улыбаюсь:

– Для меня есть что-нибудь?

– Есть, heve, – ответила служка, но не двинулась с места, вперив взгляд в точку, расположенную где-то над моим левым плечом.

Совсем женщина плохая стала. Наверное, пора переходить на менее ответственную службу. Или нянчиться с внуками. Впрочем, возможно, у неё и детей-то нет...

– Так давайте, если есть. Или Вы спите на ходу, hevary?

Она вздрогнула, посмотрела на меня, но опять же, не в глаза, а, с непонятным остервенением, на подбородок.

– Сейчас, не извольте беспокоиться.

Мешочек с письмами не выглядел особенно внушительным, не пищал и не визжал. Из-за чего же служка не в себе? Странно.

Я по привычке вывалил послания на стойку. Так, новые заметки от Гебара, письмо на имя Кайрена... Ах да, он предупреждал, что ждёт известий от своих родственников. А это что такое? Продолговатый футляр, набранный из тоненьких деревянных пластинок необычно светлого, почти белого цвета с красивым рисунком на спиле. Оплетён шёлковым шнуром и запечатан цветным воском, на котором... Или я ещё не проснулся, или это настоящие эльфийские руны. Изображающие моё имя, кстати: Гебар показывал, как представить слово «Тэйлен» посредством рунописи. Впрочем, рядом с изящными рисунками есть и именование на привычном языке. Послание для меня? Но от кого? В дружбе с эльфами, вроде бы, замечен никогда не был...

На моё левое плечо опустилась чья-то ладонь. Я было подумал, что это Ливин собирается меня поторопить, но вовремя спохватился: девушка стоит справа, и обе её руки спрятаны в складках шубки. Что за дурацкие шутки?

– Heve Тэйлен? – Спросил незнакомый голос. Спросил мягко, почти ласково, но совершенно безразлично. С таким чувством треплют по голове соседского ребёнка: глаза бы не видели, но правила приличия требуют при встрече оказать знак внимания.

– Да. Что Вам угодно?

Поворачиваюсь. С футляром в руках.

– Это письмо пришло на Ваше имя, не так ли?

Невысокий, довольно щуплый мужчина средних лет, с улыбчивым лицом и глазами доброго дядюшки. Закутан в подбитый мехом плащ, только капюшон снят и видны приглаженные к черепу редкие волосы, цветом и видом похожие на болотный мох.

– Да, на моё. Если верить надписи под печатью.

– А что написано на ней самой, можете сказать?

Он спрашивает, весь лучась искренним интересом и добродушием, но голосу всё равно не хватает тепла.

– В числе прочего, тоже моё имя.

– Вы знаете рунопись?

– Немного. Но к чему все эти вопросы?

Незнакомец оставил моё недовольство без внимания.

– Кто направил Вам это письмо?

– Откуда я знаю? Я ещё не читал.

– Но будете?

– Конечно, буду! В нём могут оказаться важные сведения.

– Важные, несомненно, важные... Вот только для кого?

– Для меня, для кого же ещё!

– Знаете, я никак не могу справиться с любопытством, а потому... Тоже хотел бы ознакомиться с содержанием письма. В Вашем присутствии, разумеется.

– Что Вы хотите...

– Я прошу Вас пройти со мной.

Рука, на несколько мгновений вынырнувшая из складок плаща, показала мне медальон, такой же, как у Кайрена, но вместо идущего по следу пса на щите узора красовался раскинувший крылья орёл. Плечо надзора. «Покойной управе» вообще не принято отказывать в просьбах, а уж столь любезным людям...

– Надеюсь, Вы не будете оказывать сопротивление? Не хотелось бы тревожить посетителей.

Одновременно с его словами двое молодцов, куда более крупных, чем их начальник, выдвинулись из углов зала ближе к дверям. Да уж, сопротивление... Я похож на идиота? Положим, похож, но не в этом смысле.

– Как пожелаете, heve. Конечно, я пройду вместе с Вами. Позвольте только сказать несколько слов этой hevary.

Он кивнул, но всё же не стал скрывать, что прислушивается, и очень внимательно. Я повернулся к Ливин.

– Мне сейчас нужно будет уйти вместе с этим человеком. По делам. А Вам лучше отправиться домой.

– Но...

– Как только освобожусь, я непременно выполню все свои обещания.

– Вы...

Она стояла, хлопала ресницами и ничего не понимала. А собственно, что могла понять девушка, приехавшая из тихого городка, почти деревни, никогда ранее не сталкивавшаяся с государственными людьми? Но если пауза затянется... И Ливин, и я лишимся шанса на благополучный исход дела.

– Домой иди... Дура!

Прозрачные глаза мгновенно наполнились слезами. Девушка всхлипнула, тряхнула головой и выбежала из управы, забыв о боли в ноге. Человек из Плеча надзора ухмыльнулся, но ничего не сказал, кивком предложив мне следовать за собой. Так мы и шли через город: впереди щуплый незнакомец, успевавший раскланиваться со встреченными знакомыми, коих оказалось великое множество, в двух шагах позади – я, а следом двое молодцов на тот случай, если наберусь смелости, а точнее, дурости попробовать сбежать. Нет уж, лучше удавиться собственноручно: и проще, и быстрее. Наверное. Может быть.

Нить шестнадцатая.

Друзья и враги –

Лишь стороны монеты.

Рискнёшь подбросить?

Хоть я и старался думать на ходу, но ничего путного из сей затеи не вышло, очень, кстати, меня расстроив: если припомнить, что самые удачные мысли приходили мне в голову именно во время прогулок, получается... Разучился. За одну минуту – ту самую, в течение которой лицезрел медальон «покойной управы».

Как ни странно, любой человек, будь он совершенно безвинен или по самое горло запятнан следами злодеяний, даже попадая в руки дознавателей, начинает дрожать от страха. Что уж говорить о ласковых и чутких пальчиках служек из Плеча надзора! Тут не только дрожь, а целое телотрясение происходит. И самое странное, никак не можешь себе объяснить причину страха. Ведь они, по сути своей, те же самые люди, может быть, твои соседи по улице, в обычное время вы можете очень мило беседовать друг с другом или вовсе подружиться, но стоит вашему собеседнику вытащить из кармана или из-за пазухи цепочку с медальоном, всё. Непонятный, но необоримый ужас.

Я-то чего боюсь? Подумаешь, получил письмо от кого-то из эльфов, с кем не бывает? Положим, ни с кем, но это мелочи. Но ведь всё можно объяснить! Наверняка, проделки Гебара. Только не знаю, он ли надоумил одного из своих близких соседей сие написать и отправить мне, или они сами с какого-то перепугу (а скорее, с перепоя) решили заняться писаниной. Да и вообще, о чём в нём может идти речь? Жаль, не умею хотя бы бегло читать по-эльфийски. Дома, конечно, имеется перевод и расшифровка рун, так что можно, при очень большом желании, разумеется, прикинуть, какой смысл содержится в письме, но проще обратиться к знатоку. Есть один такой в Нэйвосе, правда, его услуги никогда не были мне по карману, но ради такого случая... А совсем замечательно будет, если управские служки сами его пригласят и оплатят труды. Вот только мне всё равно придётся присутствовать. И более того: коряво переписывать каждую руну на другую бумажку, потому что эти надменные эльфы...

Нет, не спорю, придумано замечательно. И осуществлено не менее талантливо. А на деле ведь проще простого! Если известно имя и кое-какие подробности о человеке, письмо можно написать таким образом, чтобы прочитать смог только истинный получатель, но больше – никто. Недаром же считается, что имя может многое рассказать о своём владельце, а некоторые полагают, что именно присвоенное нам при рождении сочетание букв и звуков определяет нашу дальнейшую жизнь. Утверждение непроверенное, но что-то в нём есть. Что-то правдивое той самой правдой, которую трудно выразить словами, но которую всегда душа чувствует. Так вот, эльфы, беря за основу имя и прибавляя к нему своё собственное впечатление о получателе, каким-то магическим образом вкладывают это в строки своих рун, в результате чего любой из тех, кто не должен узнать, о чём пишется, увидит только перебегающие с места на места закорючки. И как не пытайся отследить их перемещение, всё равно, в нужном порядке они выстроятся и замрут, лишь когда письмо предстанет перед очами получателя. И только перед его очами: остальные всё равно увидят бесконечный хаос. Наверное, и на печати...

Да, там, скорее всего, руны тоже скакали с места на место. Недаром же надзорный нарочно спросил о том, мне ли это письмо предназначено. Но каким образом эльфам удалось? Они же ни разу меня не видели, не слышали, не... Читали. Гадский Гебар подсунул им мои переводы? Я его убью, честное слово, убью! Хвастался, небось, нашими совместными трудами перед кем-то, а теперь мне прислали письмо, в котором написано что-то вроде «бросал бы ты это дело парень, пока тебя на смех не подняли». Точно, так и есть. Читать уже не хочется. Корпеть над переводами – тем более. А стыда-то сколько будет, когда местные служки узнают, о чём говорится в письме...

Кстати, почему меня никто не допрашивает? Оставили одного в комнате... Ну, не в комнате, а в камере, но по отсутствию в ней какой бы то ни было мебели – ни лавки, ни лежанки – можно сделать вывод: долго я здесь находиться не буду. Правда, верхнюю одежду забрали. Хорошо хоть, сапоги оставили: через щели в дощатом полу тянет сыростью. Можно сесть, но не хочется. Да и плохо видно, что творится на самом полу, потому что сквозь решётку продолговатого отверстия в стене над дверью проходит факельного света ровно столько, чтобы моя фигура (если, конечно, не прилягу прямо у порога) была ясно различима глядящему в дверное окошечко.

Впрочем, задержка мне только на руку: если Ливин сумела внятно рассказать о произошедшем в Письмоводческой управе, можно надеяться, что Кайрен уладит недоразумение, я ведь ему уже объяснял касательно своих занятий в свободное время. Хотя, даже если не сумела, попробую сам убедить надзорного. В конце концов, ничего противозаконного в том, чтобы получать письма от эльфов, нет. Выглядит подозрительно, согласен. Особенно в свете постоянных размолвок с этими непонятными обычному человеку существами. Правда, до войны не доходит (и вряд ли дойдёт), но чем аглис не шутит... Стойте-ка! Все эти выводы хороши, просто замечательны, но я упускаю главное. Причину.

Письмоводители по собственной воле и стремлению не сообщают в «покойную управу» о том, кто кому пишет и от кого получает послания. Более того, чтобы получить право на ознакомление с чужой перепиской, нужно предъявить и доказать серьёзные на то основания, вроде угрозы государственной безопасности или чьей-то жизни. Или нужно знать, что в ворохе писем скрывается нечто, возможное к представлению злоумышлением. Что же получается? Надзорный знал об эльфийском письме ещё до того, как я пришёл в управу. Собственно, поэтому он там и находился. Ждал меня. Значит, ему было сообщено заранее. Кем? Кантой? Краснолицая, конечно, меня недолюбливает, но не настолько же, чтобы сдать в «покойную управу». Или настолько? Нет, верится с трудом. К тому же она, как сейчас понимаю, выглядела донельзя испуганной, а не торжествующей. Тогда... Кто-то интересовался моей перепиской. Зачем? В ней нет ничего ценного. И никогда не было. И преступного тоже ничего нет. Да, это клятое письмо доставило волнений, но всё непременно разрешится! Если...

В коридоре раздались шаги и голоса. Идут двое. И разговаривают, нисколько не смущаясь того, что их могут слышать те, кто находится в камерах. Но ведь это может означать... Я никому не смогу рассказать об услышанном просто потому, что не выйду отсюда. Никуда и никогда.

– Я сделал всё, как ты просил, Сим. Не думаю, что парня можно обвинить в чём-то достаточном для долгого задержания: тебе повезло, что heve Лисад сейчас в отъезде, а кроме него никто не прочтёт письма. Хотя сомнительно, чтобы там было написано что-то серьёзное.

Кажется, тот самый надзорный, что привёл меня сюда. Но кто с ним?

– Да мне плевать, что там написано! Хоть поздравление по поводу наступающего Зимника! Главное, что этот идиот попал в моё распоряжение хотя бы на несколько дней.

А вот этот голос мне, в отличие от первого, знаком лучше. Только где я мог его слышать? Слегка визгливый, скользкий, словно масло. Я точно его знаю. Это...

Лязг засова. Скрип открывающейся двери.

– Ну что, щенок, не хотел говорить по-хорошему? Поговорим по-плохому.

Салим. Довольный. Почти победоносный.

Он остановился, не переступая порога: видимо, всё же опасался, что могу попытаться напасть, а в коридоре, рядом с охранниками, стоящими у каждой камеры, спокойнее. Надзорный не стал мешать своему, похоже, давнему приятелю и стоял за его спиной, чуть в стороне, позволяя, впрочем, рассмотреть скучающее выражение на своём лице.

– Что Вам нужно?

– Ты знаешь, что мне нужно. И теперь расскажешь. Всё-всё! А уж я позабочусь о том, чтобы у тебя появилось желание это сделать!

– Только не переусердствуй, Сим, – предупредил надзорный. – Он внесён в списки задержанных, а поскольку обстоятельства задержания достаточно серьёзны, должен будет предстать перед дознавателями. Как прикажешь мне объясняться, если ты его искалечишь? Да и женщина, которая была с ним, может обратиться в управу.

– Женщина?

– По виду, из провинции. Наверное, родственница или знакомая.

– Почему ты не взял и её?

– А основание? – Надзорный взглянул на своего приятели с сожалением. – Да, ты всё же слишком давно ушёл со службы, если забыл о бумажной возне.

– Ладно, отпустил, так отпустил... Хотя она не была бы лишней.

Салим улыбнулся так мерзко, что у меня появились позывы к рвоте. Хорошо хоть, желудок был пуст или почти пуст после раннего завтрака и не слишком давнего посещения отхожего места.

– Учти: у тебя не больше суток, даже уже на час меньше. Потом надо будет вернуть всё в целости и сохранности.

– Но никто ведь не говорит, в какой сохранности, телесной или душевной, верно?

Надзорный нахмурился:

– Ты о чём?

– Я и не собирался допрашивать щенка обычными методами: он слишком хилый и может не выдержать. У меня есть кое-что другое в запасе. Кое-что, не затрагивающее целостность тела. А если заключённый сойдёт с ума, скажем, от страха, это же неудивительно, верно?

– Неудивительно. Но ты говоришь о...

– Я пригласил Заклинателя.

– Дорогое удовольствие! – Присвистнул надзорный.

– Надеюсь, оно того стоит. Так что, – злорадное обращение ко мне, – готовься к скорой встрече!

Дверь захлопнулась, а я, теперь уже не обращая никакого внимания на сырость и холод пола, сел прямо на доски.

Он хочет допросить меня с помощью Заклинателя? Уж лучше бы пытал, право слово! От чрезмерной боли меня защитила бы печать Сэйдисс, которая, помимо всего прочего, чутко следит за моим телесным здоровьем, и если бы пыточных дел мастер перегнул палку, я просто потерял бы сознание. На всё то время, пока боль не вернётся в допустимые пределы. Соответственно, пока можно было бы терпеть, аглиса лысого бы от меня Салим дождался, а не ответов на свои вопросы!

А собственно, о чём он собирается спрашивать? Всё так же терзать меня описанием средоточений? Я мог бы рассказать, но... не теперь. Теперь вообще боюсь открывать рот. После всего, что увидел, узнал и понял за последний месяц. Если проговорюсь, всё будет кончено. В руки неизвестных, но несомненных злоумышленников попадёт ключ к власти, полной и безраздельной.

А может, он уже в их руках? Потому Салима и прислали, чтобы он выспросил всё о средоточениях? Как только порядок и механика описания станут известны, будут составлены описания для всех крупных и значимых городов, начиная с Меннасы, и их жители попадут под влияние. Чьё-то. Если пришлецами командует какая-то из имперских служб, верных престолу, ещё ничего, но если это противная сторона? Те, кто мечтает сменить династию, к примеру? Что же мне делать?

А что я вообще могу? Разве только разбить голову о стену. Но и то не выйдет: печать не позволит. Особенно в таком смятенном состоянии чувств. Только успокоившись, я мог бы попробовать... Хм. Заклинатель. Салим не может не знать о печати в моём теле: догадываюсь, как он вообще встрял в происходящее. Тот хозяин дома свиданий, Полту Стручок. Помнится, он обещал до меня добраться. Вот и добрался: заплатил кому-то из «вольных ищеек», чтобы разузнать о моих занятиях, привязанностях и прочем. Попасть в мэнор без моего согласия невозможно, оставалось что? Отправиться по местам, где я обычно бываю. На службу, к примеру. Скорее всего, ищейка разузнала по Регистру, в какой управе я получал жалованье, и стал наводить мосты. Разумеется, столкнувшись при этом с Салимом, который, не будь дураком, ухватился за возможность «дружить» со Стручком против меня. И к письмоводителям они могли заявиться уже вместе, подкупить Канту, которая видела, что в получаемых мной письмах частенько встречаются эльфийские руны, дождаться письма... Вот ведь повезло мерзавцам! А Гебара за такую подставу убью. Если сам останусь в живых после встречи с Заклинателем.

Но если Салим знает о печати... Ни один из Заклинателей не покусится на чужое имущество, потому что не хочет получить гору проблем. Конечно, случаются стычки, но они, как правило, затрагивают какие-нибудь мелочи, а не человеческую жизнь. Значит, ни к кому из кланов Салим обратиться за помощью не мог. Но есть ещё Заклинатели вне клана. Отлучённые. Не подчиняющиеся законам.

Хаос, Вечный и Нетленный! Кажется, для меня всё кончено.

***

Витки широких ремней притянули к подлокотникам деревянного кресла мои предплечья, к грубо обтёсанным ножкам – щиколотки. Голову закрепили в подобии тисков, чтобы, когда Заклинатель начнёт работу, ничто не могло нарушить мою речь.

Салим с удовлетворением наблюдал, как меня колотит, и отпускал уничижительные замечания, хотя сам и понятия не имел о сути того, что будет происходить перед ним.

Можно подумать, я трясусь от страха! Трясусь. Но не я, а моё тело, помнящее времена разлучения с сознанием. Душа не боится. Уже нет. Подумаешь, какая ерунда – снова стать свободной! Правда, эта свобода будет означать забвение. Полное и окончательное. Я не боюсь кануть в небытие, но, Хаос, Вечный и Нетленный! Я не хочу. Теперь, когда после стольких лет появились надежда и желание жить, когда стал виден истинный смысл того, чему меня научили... Наверное, это жадность. Скаредность. Сквалыжность. Не хочу, чтобы всё пропало зря! И передать знания некому, да и времени нет. Салим ничего не узнает. Ни-че-го. Сам дурак, сам выбрал тот единственный способ, который не приведёт к успеху, даже крошечному. И деньги зря потратит. Много денег: отлучённые дорого берут за свои услуги. Впору смеяться, но губы не слушаются: подрагивают, как в лихорадке. Аглис задери, да меня, и в самом деле, лихорадит! От нетерпения встречи со смертью. Ну же, иди ко мне, бесстрастная моя, мы славно развлечёмся! Вот только чей облик ты изберёшь?

– Проходите, heve. Сюда, пожалуйста.

Фигура, закутанная в плащ. Капюшон надвинут на лицо, не разобрать ни единой черты, но сразу видно: Заклинатель. Потому что беспокойные струйки горячего воздуха маревом танцуют вокруг вошедшего.

– Хотелось бы приступить немедленно: у нас мало времени, – тут же подскочил Салим.

Заклинатель молча высвободил из складок плаща руку и раскрыл затянутую в чёрную перчатку ладонь всем понятным жестом. Взвесил полученный кошелёк. Помедлил пару вдохов, спрятал монеты где-то в недрах, скрытых тёмным сукном.

– Вас устраивают мои условия?

Голос прозвучал глухо. Слишком глухо, чтобы я мог услышать в нём что-то, кроме безразличия. Но когда Салим рассыпался в заверениях, и Заклинатель откинул капюшон... Я даже перестал дрожать. На целый вдох. А потом снова затрясся.

Слегка вытянутое, незагорелое лицо с тонкими чертами. Огромные глаза насыщенного голубого оттенка с чуть опущенными внешними уголками, от чего взгляд вечно кажется грустным. Коротко стриженые чёрные волосы... А когда-то они были так длинны и прекрасны, что многие девушки завидовали человеку, стоящему сейчас передо мной.

Валлор. Заклинатель Хаоса. Отлучённый.

Он сразу узнал меня. Впрочем, тому причиной даже не печать, которая – я чувствовал – откликнулась на вежливый вопрос. Своего главного врага узнаешь в любом обличье, не правда ли?..

...Мне летом исполнилось восемнадцать, Валлору – двадцать. Мальчишки, как есть мальчишки: взрослые люди не повздорили бы из-за пустяка, а если бы и повздорили, то не довели бы дело до поединка. Я не хотел принимать вызов, но Тайрисс смотрела такими восторженными глазами... Все беды с мужчинами происходят из-за женщин. Так было и так будет. Пока не кончится время.

Просторная площадка далеко от домов, людей, животных – от всего того, чему может быть причинен вред. Обычная арена для поединков: скальная ограда высотой примерно в два моих роста, тихо журчащий ручей, скатывающийся по одной из каменистых складок. Под ногами хрустит песок. Стены вокруг кажутся цельными, но так бывает не всегда: проход, по которому мы достигли арены, запечатан за нашими спинами. Во избежание, в прямом смысле этого слова. Чтобы ни один из поединщиков не уклонился от выяснения отношений в отведённое правилами время. Впрочем, совсем не обязательно драться.

– Ты по-прежнему не хочешь отменить вызов?

Валлор отрицательно дёргает подбородком. Конец длинной чёлки срывается со скулы, повисает в воздухе на невозможно долгое время, потом плавно возвращается на место.

– Это глупо.

Молчание, упрямое и грозное.

– Что и кому ты хочешь доказать? Тайрисс всё равно не смотрит в твою сторону.

– Да, не смотрит! Она видит только одного человека в мире!

– Если ты думаешь, что это делает меня счастливым, то ошибаешься.

– Ещё скажи, что она тебе безразлична! Скажешь?

Глубокие голубые глаза пылают огнём отчаяния.

Гад. Нарочно задаёт вопрос так, чтобы я не мог на него ответить правдиво. Конечно, мне не безразлична золотокосая девочка. Я люблю её. В конце концов, она моя кузина! Но смешно и рано говорить о ней, как о женщине. Лет через семь, а то и больше, когда Тайрисс войдёт в силу и в права... Тогда и будет смысл спорить о том, кому владеть сердцем красавицы. Но сейчас-то зачем тратить силы?

Вздыхаю.

– Не скажу.

– Вот! – Валлор торжествует. – Но ты же знаешь, что Время Выбора ещё далеко впереди, а сам потакаешь девчонке... Мог бы образумить её, а не благосклонно взирать на танцы!

Образумить? То есть, сказать: пойди, девочка, постой в сторонке, подожди, пока будешь достойна разговора с дядей. Представляю, что на это ответила бы Тайрисс! Спалила бы полдома. А может, и весь. И кто бы смог её остановить? Уж точно, не Валлор!

– Чего ты добиваешься?

– Оставь её в покое!

– Я не причиняю ей беспокойства.

– Причиняешь! Своим благодушием! Поклянись, что когда проиграешь, ты не будешь видеться с Тайрисс до её совершеннолетия!

Кажется, кто-то из нас, и в самом деле, зазнался. Но я ли?

Насмешливо переспрашиваю:

– «Когда»? Ты так уверен в успехе?

Вместо ответа он опускает подбородок и смотрит на меня исподлобья, а струйки воды срываются со скальной подложки русла и змеями замирают в воздухе.

Что ж, пора.

Песчинки у моих ног начинают кружиться в хороводе. Медленно, плавно, своим шуршанием словно напевая колыбельную. Свиваются в кольцо, спиралью поднимаются вверх, обнимая меня.

Ворон, наблюдавший за нами с кромки скалы, поднимается в воздух, делает круг над ареной и роняет перо. Клочок тьмы опускается все ниже и ниже, касается земли и...

Поединок начинается.

Водяные змеи Валлора бросаются ко мне, но встречают на своём пути других – песчаных, то застывающих стеклом, то сплетающихся шершавым руслом для отклонения водяного потока. Вверх, вниз, вокруг, насквозь – следить глазами за происходящим попросту невозможно. Мы и не следим, слушая песнь Хаоса в наших душах. Глазами мы лишь смотрим друг на друга, потому что проиграет тот из нас, кто допустит до себя оружие противника. Я – несколько капель воды. Валлор – щепоть песчинок. Как только означенный предмет окажется в волосах или на лице кого-то из нас, поединок будет считаться завершённым. Конечно, можно было бы сжульничать и притянуть песок со стороны, но... Жулики недостойны почёта. Поэтому я, сформировав своих «змеек» в самом начале, не беру больше ни крошечки с арены.

Как можно отбить струю воды? Поставить щит? Да, но есть маленькая проблема: ЭТА струя не разлетится каплями, потому что Валлор ни на долю мгновения не ослабляет контроль. То бишь, вода скользнёт по щиту и может до меня добраться, если... Не успею отвести. И я отвожу. Строю из плотно прижатых друг к другу песчинок целые каналы, не забывая отправлять часть песчаных змей в атаку.

Круговерть золотисто-серого и прозрачно-белого. Смертельно опасная круговерть: любая из струй пробьёт человека насквозь. Мы знаем об этой опасности и принимаем меры. Да, собственно, и не стремимся убивать друг друга.

Сколько проходит времени? Кто знает. Поединки не бывают долгими, но не потому, что Заклинатели быстро устают. Просто слабые места противника, если они имеются, становятся заметны на первых же минутах, а если знаешь, куда бить, зачем тянуть время? Так и я, уловив, что Валлор слишком долго морозит «змеек», рву на клочья своих в нескольких ладонях перед лицом противника. И одна из горстей песка успевает пробраться мимо зарождающегося ледяного щита, прямо в развевающиеся чёрные пряди...

Он чувствует прикосновение чужого оружия, но прежде чем тело передаёт ощущения сознанию, а может быть, уже догадываясь о проигрыше, отправляет ко мне водяные струи, на лету превращая их в лёд. Жест отчаяния? Наверное. Ничем иным не могу объяснить вопиющее нарушение правил: атаковать можно только не преобразованной материей. Потому что я тоже мог бы сплавить песок в острые клинки, но ведь не делаю этого!

Ледяные стрелы, рассекающие стонущий от боли воздух. Страх в глазах Валлора. Чего он боится больше: моей возможной гибели или собственного наказания, которое последует, когда я предъявлю доказательства? Разве это так важно? И навстречу льду отправляется раскалённый докрасна песок, впивается в гладкие бока замёрзшей воды страстными поцелуями, жжёт, плавит, топит...

И проходит насквозь, пропуская ко мне лишь брызги. Холодные, но безвредные. Я смеюсь, подставляя лицо нежданному в конце осени дождю. И Валлор, глядя на меня, тоже улыбается. Несмело. Не слишком тепло. Но уже – понимающе...

...Писарь раскладывает на столе чистые листы бумаги, обмакивает кончик пера в чернила и замирает в ожидании первых слов, которые должны быть сохранены в записях.

– Приступайте же, heve!

Салим только что не переминается с ноги на ногу. Валлор позволяет себе усмехнуться: чуть-чуть, самыми уголками рта:

– Я уже приступил. Если Вы желаете, чтобы он оставался в здравом рассудке, нужно действовать правильно.

– Но откуда я могу знать...

– Что я работаю? Извольте, подскажу. Следите за его ртом: как только из него покажется струйка слюны, это означает, что всё почти готово.

Струйка? Это ещё слабо сказано! Будет целые реки, и не только слюны: напрасно Салим не захватил с собой надушенных платков, потому что вдыхать аромат испражнений не слишком-то приятно.

Но Валлор, и в самом деле, работает, я чувствую. Точнее, перестаю чувствовать: пальцы ног и рук уже не слушаются меня, да и прочие мышцы расслабились донельзя, странно, как ещё не оплыли неудавшимся кухарке студнем. Глаза несколько вдохов беспомощно вращались, но всё же остановились, уткнувшись взглядом куда-то в пол, наискось. Славная, должно быть, картинка! А вот и слюна пошла: единственным, чем я ещё могу управлять, так это головой, но и то в основном только слушать и говорить. Сглатывать, например, не могу, потому что это уже по другой части.

– Всё? Можно начинать допрос?

Салим, оживлённый, по своему обыкновению.

– Как пожелаете.

Валлор, всё такой же бесстрастный. Не вижу никого из них, а жаль.

– Как создаются описания средоточений? Рассказывай!

– Как-как... Каком вверх.

Язык плохо слушается, но думаю, мой ответ оказался понятен всем. Салиму уж точно: живчик взвился, как укушенный.

– Что он говорит?!

– То, что Вы хотели услышать. Наверное.

Подозреваю, в этот миг Валлор снова улыбается. Тонко-тонко. Сочувствующе.

– Он должен отвечать на вопросы!

– Он отвечает. Возможно, Вы неправильно их задаёте.

По тени на полу понимаю, что надо мной кто-то склоняется.

– Какое сейчас время года?

А, это Валлор решил пошутить. Что ж, подыграю.

– Зима.

– Какой месяц?

– Око Аурин.

– Видите? Он вполне внятно отвечает на внятные вопросы. Попробуйте снова.

– Описания средоточений. С чего Вы начинаете, когда собираетесь их делать?

– Выпиваем по кувшину эля. Обычно. Если нет денег на что покрепче.

Кажется, Салим начинает рычать. Валлор ухмыляется:

– Вы снова допустили ту же ошибку. Спрашивайте чётко и прямо, по предмету.

– Как я могу спрашивать чётко и прямо, если не знаю, что такое это клятое средоточение! – Взрывается живчик, переходя на визг.

– Чем тогда я могу помочь?

– Он так и не будет отвечать?

– Он отвечает так же, как его спрашивают.

– Да что тогда в Вас толку?!

– Я ослабляю волю и устраняю сопротивление, но я не обязан решать Ваши проблемы вместо Вас.

– Верните деньги!

– Увы, не могу. И Вам не советую нарушать договорённость.

В голосе Валлора ленивой кошкой выгибает спину угроза.

– Да-да, конечно! – Салим идёт на попятный. – Конечно, Вы не можете, но тогда... Уничтожьте его рассудок! Сделайте из него слюнявого идиота!

– Куда уж больше-то...

Это точно: слюна течёт, не останавливаясь, и, наверное, я весь уже ею залит. То ещё зрелище, насколько могу представить.

– Он не должен остаться в здравом уме! Хоть это Вы можете?

– Могу, разумеется, но только с тем, кто никогда не сходил с ума.

– Как это?

– Не хотелось бы утомлять Вас пояснениями, тем более, многого Вы и не сможете понять... Говоря проще, можно сдвинуть с места рассудок, который стоял. Но если ум человека уже был когда-либо повреждён, он становится гибким, как тетива лука: сколько не натягивай, она всё равно вернётся обратно.

– Тетиву можно порвать!

– Да. Со временем. Но как раз его у Вас, кажется, и нет...

Одновременно со словами Валлора распахнулась дверь, и комната, судя по топоту, наполнилась людьми.

– Что здесь происходит? Какое право Вы имеете на проведение допроса? Взять его!

Шум, гам, всеобщее волнение, через которые пробивается пронзительный крик.

– Тэйлен!

Она шарит пальцами по моему телу, словно пытается что-то найти, тискает, гладит лицо, старается заглянуть мне в глаза, но это слишком трудно сделать. И слава Хаосу! Какой идиот пустил сюда Ливин?!

– Что с ним? Скажите, умоляю вас, он умер?!

Лучше бы умер, честное слово. Но Валлор не может и не хочет лгать:

– Нет, hevary. Он жив и довольно скоро будет в полном порядке. Насколько это возможно.

– Когда?

– Если Вы не будете мне мешать, скоро. Если будете... Можете и не дождаться.

– Да, конечно, делайте, что должно! Но Вы обещаете?

– Что?

– Он поправится?

– Будьте любезны увести эту женщину, кто-нибудь!

О, она и Валлора довела. Славная у меня будет жена... Если, конечно, ответит согласием.

Нить семнадцатая.

Мечтаешь любить?

Научись быть любимым,

Хоть самим собой.

Наверное, как только люди научились размышлять, они начали задумываться о связи души и тела, двух совершенно разных, но имеющих смысл только в сочетании вещей. Тело – предмет сугубо материальный, доступный во всех ощущениях: его можно увидеть, пощупать, лизнуть, куснуть и даже понюхать. Не говоря уже о том, что оное тело может так вам наподдать, что мало не покажется. С душой сложнее. Она, во-первых, невидима. Во-вторых, не имеет материального воплощения. В-третьих (вытекающих из вторых), вкуса у неё тоже нет, потому что пожевать и проглотить нечего. Да и пытаться уловить её аромат носом тоже бесполезно. В общем, штуковина получается странная: вроде почувствовать невозможно, но тем не менее, что-что, а наличие души определяется сразу. По живости тела. Потому что как только двое этих любовников расстаются друг с другом, жизнь прекращается. Правда, какое-то время тело ещё может создавать видимость живого (то бишь, тёплого и дышащего), но недвижного, как камень, предмета. Какое-то время... Недолгое, чего уж греха таить.

Так вот, с давних времён люди определили, что живут только благодаря мирному соседству двух разных вещей в одной и той же точке времени и пространства. Но если вещи не являются единым целым, их можно разделить, не так ли? Причём, разделить без особого ущерба для каждой из них. Если не усугублять, разумеется. Именно на этом предположении и основывалось искусство Заклинателей Хаоса вести допросы. Точнее, Заклинатели лишь готовят допрашиваемого для искомого действа, приводя в такое состояние, когда у него отсутствует возможность для сопротивления.

Что используют палачи в своём деле? Боль и её отражение в сознании жертвы. Но изначально порождается боль телесная, приходящая извне, и только долгим и скучным путём она достигает души, заставляя человека переживать страдания полнее и ярче, чем это происходит в действительности. Проще говоря, задействуется воображение. Поэтому, кстати, пытки далеко не всегда приводят к желаемому результату: если человек в достаточной мере владеет своими мыслями, он способен отделить боль телесную от душевной, и тогда даже самый искусный палач окажется бессилен. Но Заклинатели действуют иначе, заставляя испытывать боль и страх не только тело, но и душу. Конечно, им в немалой степени помогает укоренившееся в умах представление о всемогуществе Детей Хаоса. Кстати, имеющее под собой основание, но не об этом речь...

Когда жертва узнает, что предстоит встреча с Заклинателем, её охватывает ужас, впитанный ещё с материнским молоком и усугублённый бабушкиными сказками о чудовищах, способных в единый миг уничтожить целый город. Таким образом, ещё до начала допроса сознание человека оказывается расшатанным, ожидающим любого поворота событий, но, заметьте, поворота только к худшему. Как ни убеждай, как ни успокаивай, не поможет: допрашиваемый будет готовиться к чему-то ужасному и непонятному. И когда это «ужасное» начинает происходить... Приходит растерянность. Заклинатель не причиняет боли. Он лишь помогает той, что уже имеется, разрастись до огромных размеров. Помогает прорасти зерну Хаоса.

Достаточно малого: ослабить ниточки, связывающие тело и душу. Нарушить крепкие объятия, оставив касание лишь кончиками пальцев. Для того, кто никогда не расставался, угроза остаться в одиночестве – самая страшная. Страшнее даже смерти, потому что, умирая, мы всё же чувствуем, что умираем цельными, духовно и телесно. А Заклинатель доказывает, что может быть и иначе. Более того, когда опытный мастер ослабляет связь души с телом, он к тому же показывает, как тело начинает гибнуть. Но ведь связи не порваны окончательно, верно? И сосуд, стенки которого ещё помнят тёплую ласку вина, начинает умолять: вернись! Вернись, пока это возможно!.. Мало кто устоит перед отчаянными просьбами тела. Только тот, кто уже расставался с ним, да и то, вряд ли. Мне, к примеру, было страшно, хотя я совершенно точно знал: вернусь. Точнее, буду возвращён, что бы ни случилось.

– Ладно, хватит разыгрывать из себя хладный труп: всё в порядке. Я проверил.

– Знаю.

– Тогда почему...

– Я могу получить хоть немножко покоя?

– Оно тебе надо?

Валлор сидит в кресле, закинув ноги на стол, а taites, которые мне подарила магичка из Кенесали и которые я любовно разложил на покрытом платком блюде, кружатся в воздухе, выстраиваясь затейливыми цепочками, разлетаясь в стороны, снова приникая друг к другу.

– Смотри, не растеряй.

– За кого ты меня держишь?

«Капли» падают на стол и, скача по нему, как зайцы, добираются до блюда, где, недовольно потершись боками, наконец, застывают в неподвижности.

Я сажусь на постели и свешиваю ноги вниз. Всё-таки, ощущения ещё не стали прежними: пальцы кажутся онемевшими, шея немилосердно затекла, а желудок совершенно явственно крутит. Впрочем, он пустой, и с этой стороны неприятностей не грозит. Но по меньшей мере сутки уйдут на окончательное восстановление всего и вся.

Валлор ухмыляется:

– А ты обрадовался, когда меня увидел.

– Это было так заметно?

– Для меня – да. Хорошо, когда есть друг?

Отрицать очевидную правоту? Ни к чему.

– Хорошо. Но я был готов встретить любого Заклинателя.

– Так-таки и любого?

– Да, с тобой мне повезло, не спорю. Но если бы нашёлся другой отлучённый, что изменилось бы?

– Исход.

– Самое большее, я мог умереть.

– Этого мало?

– Этого недостаточно для страха.

Валлор опускает взгляд.

– Да, ты не боялся смерти. Но ты боялся чего-то иного, более ужасного по твоему разумению. И когда увидел меня, в твоих глазах на мгновение вспыхнула такая радость... Ты нашёл что-то важнее жизни?

– Да.

Голубая глубина глаз Заклинателя снова смотрит на меня.

– Я нашёл её смысл. Для себя...

...Лето в северных провинциях скоротечно, но и оно в силах подарить тепло телу. Вот только не каждый способен ощутить это самое тепло в полной мере. Я не способен. Пока. И возможно, никогда не научусь это делать: кутаюсь в плащ, спрятавшись между камнями от ветра. Но не от Валлора.

– Я пришёл попрощаться.

– Знаю. Одобрить не могу.

– Но ты понимаешь?

– Понимаю. Только я бы так не поступил.

Голубые глаза сияют робкой мольбой:

– А как бы ты поступил? Как?

Пытаюсь пожать плечами. Не получается. Точнее, движение мысли всё же передаётся телу, но становится не изящным жестом, а судорогой.

– Это неважно.

– Не знаешь... А раз не знаешь, то не осуждай других!

– Кто-то говорил об осуждении? Я всего лишь не одобряю.

– Почему?

С завистью оглядываю статную фигуру Валлора.

– Потому.

– Не веди себя, как ребёнок!

– А как я должен себя вести?

Он нарочно меня злит, что ли? Встаю, оказываясь ростом всего лишь по грудь моему недавнему противнику.

– Кого ты видишь, Вэл?

Задираю голову, чтобы поймать его взгляд.

– Скажи, кого? Только не лги!

Он молчит. Слишком долго, заставляя меня самого отвечать на свой вопрос:

– Ты видишь двенадцатилетнего мальчишку, ещё не оправившегося от лихорадки. Слабого, никчёмного и бесталанного. А хочешь, чтобы этот мальчишка вёл себя, как взрослый, к тому же облечённый могуществом? Это невозможно.

– Тэл, ну какая разница, как ты выглядишь? Ведь внутри ты...

– Внутри? – Следовало бы горько рассмеяться, но в исполнении ребёнка подобный жест выглядел бы смешным, а не трагичным. – Внутри я точно такой же. Я ничего не могу, понимаешь? Я больше НИЧЕГО НЕ МОГУ!

– Ты так в этом уверен? – Валлор пытается избавить свой голос от тени сомнения, чтобы ободрить меня. Тщетно.

– Я всё испробовал, Вэл. Всё, что только мог. Всё, что знал сам и знали другие.

– Но не может же случиться так, чтобы...

– Душа только управляет. Тем, что есть. А моё... теперешнее тело не способно на игры с Хаосом. Я ничего не забыл, только все знания стали бесполезны. Они не нужны мне. Больше не нужны. Да и жизнь...

– Тэл, не смей так говорить!

– Почему же? А, ты не хочешь принимать на себя ответственность! Можешь не беспокоиться: никто тебя не винит. Я уж точно не в обиде.

– Но всё случилось из-за меня.

– Брось! Я мог бы подхватить лихорадку, когда и где угодно.

– Но простудился именно после того, как...

Поворачиваюсь к Валлору спиной, чтобы спрятать глаза от его испытующего взгляда. Да, всё началось с поединка. И если быть совсем уж честным с самим собой, то да: виноват голубоглазый Заклинатель. Но и я виноват не меньше! Зачем, с какой дурости устроил это ненужное омовение? Хотел спасти противника от наказания? Что ж, спас. Такой дорогой ценой, что стоит усомниться в целесообразности своих действий. Но кто мог предположить? Никто. Нелепая случайность. Усмешка судьбы, злая и беспощадная.

– Тэл...

– Ты сам ведёшь себя, как ребёнок. К чему этот каприз с отлучением? Все считают, что ты попросту сошёл с ума.

– Пусть. Я не могу оставаться частью клана.

– Ага. Не можешь. Совесть взыграла. Честь не позволяет. И, с лёгкостью лишив клан одного Заклинателя, ты тут же удваиваешь потерю. Гениальный ход!

– Ты...

Оборачиваюсь, чтобы увидеть занесённую, но остановившуюся руку.

– Вот-вот. Всё, на что я теперь гожусь, это получать затрещины.

– Тэллор...

– Не называй меня так. Больше не называй. Прошу. Тэллора больше нет. И никогда не будет. Путь к сердцу Тайрисс свободен, но ты трусливо сошёл с него.

– А ты сам? Разве не поступаешь, как трус?

– Это ещё почему?

– Отказываешься от своего имени, от своего места, от...

– Я потерял их. Навсегда. Как ты не понимаешь?

– Потерял? Да, возможно. Но ты не хочешь ни возвращать их, ни искать что-то другое! Ты даже не хочешь жить!

– А разве это жизнь? Муки каждодневных воспоминаний о том, что было, и о том, что могло бы быть... Они слишком болезненны, Вэл. Они убивают меня.

– Ты сам себя убиваешь! Что-то потерялось? Ну и пусть! Освободившееся место можно занять чем-то новым. Разве не так?

– Новым... Нужно будет слишком много «нового». Это трудно.

– Но не невозможно!

Хмыкаю.

– Такие речи пристали бы моему другу, а не врагу. Чего ты добиваешься, Вэл? Хочешь исправить ошибку?

Он гордо раздувает ноздри:

– А если и так?

– Похвальное желание. Но ты забыл одну мелочь.

– Какую?

– Я тоже должен постараться, чтобы ошибка была исправлена.

– И в чём трудность?

Заглядываю в наполняющиеся надеждой голубые глаза:

– Я не чувствую надобности так поступать.

Он умолкает. Долго смотрит на пологие склоны холмов, покрытые нежным ковром травы. Потом всё же переводит взгляд на меня.

– Обещай хотя бы одно.

– Что именно?

– Ты не будешь пытаться досрочно окончить жизнь.

Не могу удержаться от смеха, больше похожего на кашель, который мучил меня во время приступов лихорадки и пока продолжает мучить.

– Пытаться? Досрочно? Ох, насмешил...

Валлор хмурит брови:

– Я чего-то не знаю?

– Да, одной несущественной детали... Как ты думаешь, Сэйдисс, устраивая замену, старалась обеспечить успех дела?

– Разумеется. Зачем иначе вообще было...

– И как, по твоему мнению, она могла обеспечить в нужную минуту контроль над телом и духом моего сменщика? А? Ничего не приходит на ум?

Валлор задумывается на несколько вдохов, а по завершении размышлений смотрит на меня с ужасом:

– Хочешь сказать...

– Она поставила печать. И заставила мальчика принести присягу.

– Нет!

– Да. Так что твои волнения относительно моей тяги к самоубийству не обоснованы. Даже если я очень захочу, ничего не выйдет.

– И... Как ты всё это принял?

– Какая разница? Дело прошлое.

Стараюсь говорить спокойно, а рука сама тянется дотронуться до груди, до подживающих рубцов, оставленных вспышкой яростного отчаяния.

Валлор качает головой, но, к счастью, не сочувствующе: жалости я бы не перенёс.

– Прости, я даже не мог представить.

– Почему? Это же самый очевидный и простой шаг.

Долгая пауза завершается нерешительным:

– А что чувствует она сама?

Действительно, что ОНА чувствует? Я сам хотел бы знать, но, наверное, никогда не узнаю, потому что Заклинательница Сэйдисс свято хранит тайны своей души. Так же, как и плоды своего тела...

...– И в чём он?

– Кто?

– Смысл.

– Ну, в двух словах не объяснишь.

– А ты попробуй в трёх, четырёх, пяти... Нам некуда торопиться.

Валлор поймал вспорхнувшую с полки шкафа и пролетевшую через всю комнату бутылку. Два рубиновых бокала – детища оринских стеклодувов – уже стояли на столе. Узкое горлышко склонилось над тонким, оправленным в серебро краем, и услужливо подставленный стеклянный бутон наполнился тёмной кровью южной лозы. Заклинатель взял свой бокал в руку, а предназначавшийся мне поднялся над столешницей и, ни на волосок не качнувшись, направился к кровати. Я взял из густых струй воздуха стеклянный сосуд, обнял высокие бока ладонью.

– Подмораживал, чтобы не расплескать?

– Для надёжности.

– Вообще-то, вино подают тёплым.

– Как пожелаешь!

Не проходит и вдоха, как жидкость в бокале принимает ровно ту теплоту, которая считается среди знатоков наиболее выигрышной для наслаждения вкусом. Хорошо быть Заклинателем! При всех сложностях и недостатках преимуществ гораздо больше. Особенно приятных.

– Нравится?

Делаю маленький глоток.

– Недурственно, очень даже. Но ты ведь пришёл не для того, чтобы распить со мной бутылку вина?

– Вообще-то, я пришёл убедиться в твоём здравии.

– А вчера возникали сомнения?

Валлор усмехается:

– У меня? Ни единого. Но эта твоя девица...

– Она не моя.

– Как? Ещё нет?

– Зачем спешить? Женщиной следует наслаждаться, как вином: пить понемногу, оставляя время на то, чтобы прочувствовать послевкусие каждого глотка... Питие залпом никогда не приносило ничего, кроме головной боли и прочих неприятных ощущений в теле. Согласен?

– Тебе виднее. Но она мила.

– Не ты первый это замечаешь.

– Вот как? – Голубые глаза настороженно сузились. – Она пользуется успехом?

– Пользовалась бы. Если бы вышла в город одна.

– А, так ты всё же приглядываешь за девицей!

– Она гостья мэнора и находится под защитой печати. Кстати! У тебя не возникло трудностей?

– Ну, я же здесь, – гордо ухмыльнулся Валлор. – Мы договорились. Хотя, могу сказать честно: Сэйдисс превзошла саму себя. Накрутила такого... Любой здравомыслящий Заклинатель, не говоря уже о магах, обойдёт это место стороной.

– Всё так плохо?

– Плохо? Замечательно! Ты знаешь, что контур печати замкнут на тебя?

– Да неужели?

– Именно. И если в ворота ступит неугодный тебе человек... До дома дойдёт только обугленная тушка. В лучшем случае.

– А в худшем?

– Сам проверяй.

Что ж, пожалуй, это приятная новость. Мой дом – моя крепость. И ещё какая, если Валлор так высоко оценил хлопоты повелительницы.

– Отрадно слышать.

– Так что там со смыслом?

– Ах да, смысл... Он оказался очень прост. Смысл жизни состоит в том, чтобы она продолжалась.

– Как же тогда быть со смертью? Или ты рассчитываешь жить вечно?

– Вечно? Не смеши меня! Даже тела Заклинателей рано или поздно изнашиваются... Нет, я имел в виду не свою собственную жизнь, а жизнь ВООБЩЕ. Вокруг нас. Жизнь мира. Каждый из нас, разумеется, умрёт. Кто-то раньше, кто-то позже. Но ведь мы можем позаботиться о том, чтобы наши жизни не прошли бесследно. Мы можем обзавестись своими детьми или, к примеру, спасти от гибели чужих.

– Нанизывать на нить жизни свои поступки, один за другим, как бусины... – Задумчиво подытожил Валлор, перебирая «капли» на блюде.

– Но нужно следить за их порядком и получающимся рисунком, иначе заклинание не удастся. Да, жизнь подобна taites: нас извлекают из потока небытия и на краткий миг доверяют рукам и фантазии плетельщика, а он составляет из наших судеб чары. Иногда смертоносные, иногда животворящие. Но чаще, конечно, по невнимательности портит свою работу и выбрасывает вон.

– И бусины смиренно принимают свою участь?

– Если не успевают понять, что способны на большее, да.

– Но некоторые успевают и... А что, собственно, происходит дальше?

В самом деле, что? Рассказать Валлору о моём открытии? Нет, не стоит. Во-первых, он умеет влиять на Поток гораздо лучше и проще, а во-вторых, Заклинателю мало дела до угрозы, нависшей над простыми людьми. Рассказывать нужно кому-то другому. Но кому?

– Я кое-что узнал, Вэл. Кое-что очень важное.

– Мне будет интересно?

– Вряд ли.

– Тогда не утруждайся рассказом, – махнул рукой Валлор. – Кстати, я получил весточку от Сэйдисс.

– Добрую или не очень?

– А сам как думаешь? Когда печать забила тревогу, что могла решить повелительница? Тем более, прочитав моё вмешательство... Еле отговорился, клялся, чем только мог и, в конце концов, убедил не волноваться. Но она жаждет видеть тебя.

– Когда?

– Пришлёт экипаж завтра или послезавтра. Будет тебе подарок к Зимнику.

Хм, подарочек... Впрочем, я ведь всё равно не могу ослушаться.

Валлор поднялся на ноги, одёрнул камзол, разгладил намятые складки. Рукой.

– Почему не обычным образом?

– Привык, – улыбнулся Заклинатель. – Когда вокруг на сотни миль нет родичей, как-то не хочется выделяться из толпы... И народ приветливее, если обходишься с ним по-доброму. Сам-то долго привыкал?

Сам... Чего-чего, а времени у меня было предостаточно, но помимо этого выполнялось и другое условие: необходимость. А точнее, отсутствие выбора. Коридор, в котором я очутился, был слишком узок, чтобы метаться из стороны в сторону. Нужно было просто идти вперёд. Или оставаться на месте, но второе быстро показалось мне скучным, и я... пошёл. Не ожидая, что стенки могут, в конце концов, разойтись так широко.

– Уходишь?

– Да, прогуляюсь по дому, заодно предоставлю ещё кое-кому возможность переговорить с тобой, – хитро подмигнул Валлор.

– Но ты остаёшься?

– Придётся: Сэйдисс желала видеть и меня, так что отправимся в родные края вместе.

Не знаю, впору пугаться или радоваться. Конечно, путешествовать будет не скучно, но не несёт ли желание повелительницы неприятности для моего друга? Впрочем, он – мальчик взрослый, справится.

– Ладно, не скучай без меня!

Напоследок Валлор улыбнулся особенно лукаво, из чего можно было заключить...

А можно было и не заключать, потому что не прошло и минуты, как стихли шаги Заклинателя, и я снова оказался в комнате не один.

Ливин вошла без стука, по-хозяйски, но тут же смутилась собственной смелости и, опустив взгляд, прошептала:

– Как Вы себя чувствуете?

Я мужественно переборол искушение прикинуться больным:

– Хорошо. Почти так же, как прежде. Скоро поправлюсь совсем.

– Приятная весть.

Всё так же в пол, с теми же интонациями скромной служанки. Её поведение кренится то на один, то на другой борт, как корабль во время шторма. Интересно, почему?

– Вы пришли только затем, чтобы это услышать?

– Какие ещё у меня могут быть желания?

Ну вот, а я полагал, что после беседы на улице, а тем более, после «чудесного спасения» из лап мерзопакостного пришлеца, между нами возникло... Нечто тёплое и прекрасное. Ошибся. А, всё понятно! Посмотрев на меня после трудов Валлора, девушка поняла, насколько я слаб и беспомощен. Следовало ожидать: женщинам нужны герои, доблестные, смелые, непокобели... то есть, непоколебимые. Незадачливый плетельщик с невнятным прошлым и не менее туманным будущим вряд ли сможет кого-то осчастливить. Всё правильно. Так и должно быть. Матушка, конечно, разочаруется, но надеюсь, ругать Ливин не станет. А я... Переживу. Не началось, и слава Хаосу! Будет легче забыть.

– Полагаю, Вы хотите как можно скорее покинуть этот дом? Не смею задерживать. Матушка позаботится о том, чтобы Вы благополучно добрались до Энхейма.

– Вы... гоните меня?

К чему этот вопрос? Впрочем, понимаю: она, наверное, хотела остаться на празднества. В самом деле, веду себя невежливо.

– Я не настаиваю, чтобы Вы уезжали тотчас же, hevary! Конечно, встречайте Зимник в Нэйвосе. Просто мне показалось...

– И что же Вам показалось?

Она, наконец-то, поднимает голову. Прозрачно-зелёные глаза смотрят на меня застывшими подо льдом озёрцами.

– После всего, что произошло... Помните, Вы собирались дать мне ответ? Так вот, можете забыть. Это было глупо и смешно. Я... Нам не стоит задумываться о супружестве.

– Почему? Вы можете сказать, ясно и чётко?

О, голос становится твёрже и громче. Злится? Не хочет признаваться в своих истинных чувствах? Что ж, избавлю её от сей необходимости. Возьму весь труд на себя:

– Потому что я недостоин такой женщины, как Вы.

– Позволите узнать, чем вызван такой резкий вывод?

Строгая, как никогда, в эти минуты Ливин превзошла бы гордой осанкой даже императрицу, которой мы все в скором времени должны будем обзавестись.

– Вы проявили смелость и настойчивость, делающие честь любому мужчине. Я не способен на подобный подвиг.

– Вы хотите сказать, что не поспешили бы на помощь человеку, оказавшемуся в беде? Близкому Вам человеку?

К чему упоминание о «близости»? Её нет, и не могло возникнуть. Были дурацкие и неудачные попытки флиртовать, не более.

– Я... Не знаю.

– Не знаете? – Нотки удивления переплетаются с горечью.

Хватит обманываться и обманывать, пора разложить всё по полочкам.

– А что Вы хотели услышать? Что я сорвусь с места и побегу? Возможно. Но только в том случае, если буду уверен в своём шансе на успех. Хотя бы в малом, но лучше – достаточном для победы. Когда шансов нет, нет смысла и рисковать.

– Но ведь случаются чудеса? Или Вы в это не верите?

Кажется: ещё немного, и она разрыдается. Что ж, пусть. Так будет лучше для нас обоих.

– Я верю только в то, что вижу собственными глазами и ощущаю своим телом. Всё остальное – фантазии, которыми приятно грезить, но невозможно жить.

– Значит, Вы... не верили в спасение?

Хотела правды? Получи:

– Верил. До того момента, как узнал, кому и зачем понадобился мой арест. Я предполагал, что когда Вы доберётесь домой, непременно расскажете, что произошло, и если рядом окажется Кайрен, он поймёт причину и поможет предпринять всё необходимое для решения проблемы. Но затем положение осложнилось: выяснилось, что меня желает допросить человек, имеющий некоторое влияние и полезные знакомства в «покойной управе», причём допросить именно тем способом, который обеспечивал наибольшие шансы вытянуть из меня необходимые сведения. Вот тогда я понял, что моя жизнь приближается к окончанию, потому что после встречи с Заклинателем не должен был выжить. А вытащить меня до того момента из лап служек Плеча надзора... У Кайрена не хватило бы власти.

– И Вы... были готовы умереть?

– Мне не оставалось ничего другого. Появление Валлора было случайностью. Счастливой, не спорю. Но я не верил в спасение. Собственно, даже увидев, кто будет обеспечивать допрос, я всё ещё не мог рассчитывать на благополучный исход.

Взгляд Ливин блестел. От слёз и от какого-то странного света, природу которого мне было никак не распознать.

– И Вы всегда вот так...

– Что?

– Всё продумываете?

Пожимаю плечами:

– Очень часто. Я стараюсь не принимать необдуманные решения.

– И Вам не скучно?

Задумываюсь. Серьёзно и основательно, после чего выношу вердикт:

– Пожалуй, нет. Чтобы тщательно взвесить все за и против, приходится поломать голову, и тут уж не до скуки!

Ливин опустила ресницы, помолчала, снова посмотрела на меня и улыбнулась, одновременно беззащитно и властно:

– Я всегда мечтала, чтобы у меня был именно такой муж. Умный и расчётливый.

И пока я пытался понять, что происходит, девушка подошла ко мне, остановившись лишь в шаге.

Поднимаю бровь:

– Вам нравится размеренность?

– Мне нравится уверенность.

– Я таковой не обладаю.

– Зато у меня её в избытке. Хотите, одолжу Вам немножко?

– Это лестное предложение. Слишком дорогое.

– Я не потребую за него лишней платы. Только то, в чём нуждаюсь.

– Но хватит ли моих сил заплатить?

– Мы можем заключить сделку. На время. И если не будем довольны...

– Расторгнем её?

– Именно.

Мы смотрим друг на друга. Глаза в глаза. Но так не может продолжаться вечно: в какой-то момент мы понимаем, что слова перестают иметь значение. Дальше требуются действия. Но какие?

Её ладонь мягко касается моего лица: пальцы нежно скользят по щеке вниз, на шею, к воротнику рубашки, и так полурасстёгнутому, чтобы...

– Подождите.

Ливин недовольно хмурится.

– Что-то не так?

– Всё так, но... Прежде, чем мы продолжим... если Вы, конечно, захотите продолжать... Я должен рассказать.

– О чём?

– Я не просто живу в этом мэноре, как управляющий. Я – его часть, потому что несу в себе печать моей повелительницы. Я принадлежу Заклинательнице Сэйдисс, от рождения и до смерти.

– Мне нужно будет делить Вас с другой женщиной? Я не против.

– Всё не так просто. Мои дети, если таковые появятся, тоже будут нести в себе эту печать. И только через три поколения, если ни у одного из моих потомков в линии не будет принята присяга, они смогут быть свободными. Вы желаете своим детям и внукам подобной участи? Находиться в шаге от свободы, но не иметь возможности обрести её?

Вместо ответа Ливин начала медленно ослаблять шнурки на тесном корсаже бледно-голубого платья. Когда они оказались распущены достаточно, чтобы добраться до нижней рубашки, девушка расстегнула и её, обнажив грудь.

– Я не умею желать того, что невозможно.

– Вы хотите сказать...

Она кивнула и начала произносить нараспев:

– Вечный и Нетленный, Спра...

Я накрыл пальцами её губы, заставляя замолчать. В зелёных глазах отразился страх, ибо нельзя прерывать обращение к печати: это может быть смертельно опасным.

– Не бойтесь, я всё улажу.

Наклоняюсь к вздувшимся под нежной кожей шрамам и еле слышно шепчу:

– Спокойных снов...

Смотрю, как бархатистая поверхность становится ровной, придвигаюсь ближе и касаюсь губами ложбинки между упругими полушариями. Ещё раз. И ещё. Веду цепочку поцелуев вверх, к тонкому излому ключицы, к сильной шее, жилка на которой то замирает, то начинает биться, как бешеная. А где-то немного выше меня ждёт розовая раковина маленького ушка, готовая услышать...

– Простите, что помешал.

Кайрен. С улыбкой во весь рот. Интересно, сколько времени он здесь стоит? Но я не успеваю отчитать нахала или посмеяться вместе с ним, потому что Ливин, невозмутимо возвращая края распахнутой рубашки на место, проходит мимо дознавателя и тоном министра, которому пришлось прервать государственные дела, бросает:

– Не помешали, а всего лишь прервали. Для того чтобы помешать, у Вас маловато талантов.

И девушка гордо выплывает из комнаты. Кайрен оторопело смотрит ей вслед, потом поворачивается ко мне:

– Надо же! У меня просто нет слов...

– Очень жаль: теперь я не смогу узнать, зачем ты вообще заходил.

Он хмурится, вдумываясь в смысл сказанного, потом хохочет:

– Пожалуй, вы друг другу подходите!

– Это просто замечательно, но я всё же хотел бы знать. Расскажешь?

Дознаватель переходит на серьёзный тон:

– Ты ещё не забыл все свои выкладки про Поток и всякие волнорезы?

– Такое не забывается!

– У тебя есть возможность поделиться своей теорией с заинтересованным лицом.

– С кем ещё? Учти, Кайрен: это очень и очень важные сведения, и доверять их первому попавшемуся, пусть даже умному и влиятельному человеку... а тем более, умному и влиятельному! Ты понимаешь, какими опасными они могут стать в недобрых руках?

– Понимаю, понимаю! – Хлопок по спине. – Первому попавшемуся, говоришь? А если это будет первое лицо Империи? Ну, или вскорости становящееся таковым?

– О чём ты говоришь?

– Тебя желает выслушать принцесса.

– ЧТО?!

– Вообще-то, она – лицо одушевлённое, поэтому следовало бы переспрашивать не «что», а «кто».

– Заткнись! Значит, она всё же приехала в Нэйвос?

– Какая тебе-то разница? – Ухмыляется Кайрен. – Главное, что она здесь, знает, что у тебя есть важное сообщение, и желает с ним ознакомиться. Ты же этого хотел, разве нет?

– Не совсем этого...

– Ну знаешь! – Он взмахивает руками. – Императора я для твоих нужд доставить не могу! Бери, что есть. Или принцесса тебя не устраивает?

– Устраивает, меня всё устраивает! Но... Она же во дворце?

– Разумеется.

– Мне нужно будет идти во дворец?

Кайрен задумчиво морщит лоб.

– Ты отупел от счастья или от любви?

– Не смешно! В такой одежде, как у меня, по дворцам не ходят! Да меня и на порог не пустят!

– Думаю, сегодня особенный день, и для тебя сделают исключение.

– Что-то ты подозрительно довольный...

– Я счастлив! – Дознаватель смахнул несуществующую слезу.

– От чего?

– От знакомства с человеком, который будет держать доклад перед будущей императрицей... Всё, хватит дурачиться: карета уже ждёт.

Нить восемнадцатая.

Прощаясь с прошлым,

Не думай о будущем:

Оно подождёт.

Её Высочество, принцесса Мииссар назначила приём в Шёлковом кабинете бывшей резиденции императоров Сааксана. Но у меня не оказалось времени, чтобы рассмотреть обитые матово мерцающими вышитыми полотнищами стены и ковёр, на котором шёлковыми нитями были вытканы сцены из жизни Герима, Первого и Единственного, потому что чопорная придворная (наверняка, по титулу не меньше, чем гецогиня) известила:

– Излагайте дело, по которому необходимо решение Её Высочества, без промедления.

– Прошу простить мне вынужденную дерзость, но мои слова предназначены только для ушей будущей императрицы.

Придворная скривилась, но из-за спинки широкого кресла показалась затянутая в перчатку тонкая рука с веером, пластинки которого недвусмысленно щёлкнули. Женщина подчинилась желанию принцессы: присела в глубоком поклоне и удалилась, одарив меня ненавидяще-презирающим взглядом. Но я, и правда, не мог позволить себе ни малейшего риска. Впрочем, до сих пор не могу решить, стоит ли посвящать кого-то в мои выводы. Собственно, всю дорогу до дворца мучился сомнениями. Пожалуй, даже сбежал бы, если бы не ехал в карете, окружённой гвардейцами, которые, боюсь, восприняли бы мой побег, как повод к немедленному убиению. Наверное. Может быть.

В нависшей тишине раздалось ехидное:

– Мало того, что не вернул деньги, лишил меня простого человеческого праздника, так ещё и заставляешь ждать? Ну ты и нахал!

Я постарался поймать челюсть и вернуть на место прежде, чем принцесса покинула кресло и, грозно скрестив руки на груди, уставилась на меня. Наверное, можно было догадаться или предположить раньше, но, честно говоря, не донимал себя подобными раздумьями. Некогда было. Хотя сейчас всё встало на свои места: и таинственность приезда, и нежелание останавливаться в гостевом доме, и манера поведения, и строгий папочка, и «скорп» в качестве охранника. Приютил у себя беглую принцессу? Запросто. Да ещё и деньги с неё взял, не побрезговал. Кстати, о деньгах:

– Я уже говорил: оплаченные сделки не расторгаются.

– Я помню.

Она улыбнулась и жестом пригласила подойти поближе.

Тяжёлые складки платья из тёмно-золотой парчи скрадывали угловатость далёкой ещё от расцвета фигуры и чудесно сочетались с поднятыми в высокую причёску медно-рыжими волосами.

– Этот цвет Вам больше подходит.

– Правда?

– Я похож на лжеца?

Сари хихикнула:

– Ты похож на идиота, особенно в этом наряде.

С наигранной обидой осматриваю свой обычный костюм: сапоги до колен, на длинной шнуровке, плотные штаны (чтобы заботами матушки ничего не отморозить), фуфайка из козьего пуха, а за неимением камзола – кожаная безрукавка.

– Чем он плох? Тепло и удобно, а это главное!

Принцесса вдруг протяжно и печально вздохнула.

– Что-то случилось, Ваше Высочество?

– Знаешь, мне было так хорошо у тебя. Так спокойно... И сейчас, когда ты вошёл. Это что, какая-то магия?

– Не знаю. Возможно. Но я к ней не причастен!

– А мне думается, причастен. Потому что пока тебя не было, её тоже не было.

Весенняя зелень глаз Сари смотрела так пристально, словно принцесса пыталась получить ответ самостоятельно, найти его где-то в глубинах моего взгляда.

– Мы обязательно поговорим об этом, Ваше Высочество, но сначала следует обсудить дела.

– Дела, дела! – Она уныло щёлкнула веером. – Ты был сейчас просто копией первого министра. Таким же занудой. Сколько можно?

– Это очень важно. Важнее, чем Вы можете себе представить.

– Ладно, выкладывай. Только не слишком заумно: я же знаю, что ты можешь говорить понятно! – Подмигнула принцесса и присела на подлокотник кресла.

– Разумеется, как пожелаете, Ваше...

– Уши уже устали это слушать. Обращайся, как раньше: hevary. Ты так мило это произносишь, так мягко... В Меннасе говорят грубее.

– Хорошо... hevary. Вам ведь преподавали начала магии?

– Ещё бы не преподавали! «В стране, где почти четверть граждан наделена магическим даром, а две четверти вполне способны творить заклинания искусственно, правитель должен быть сведущ во всех сторонах волшбы» – так вечно ноет мой наставник.

– И он совершенно прав. Но оставим бедного старичка в покое и...

– Старичка? – Протянул за моей спиной знакомый голос.

Я предпочёл не оборачиваться, а дождаться, пока «скорп» сам появится в поле моего зрения. И он не преминул это сделать, скорчив жалобную гримасу:

– Моя госпожа, дозвольте обратиться с просьбой!

– Валяй.

– Мне только что, в Вашем присутствии, нанесли жесточайшее оскорбление. Позвольте наказать обидчика!

– Непременно. После того, как он расскажет то, с чем пришёл, – милостиво разрешила Сари.

Маг растянул рот в радостной, но довольно жутковатой улыбке, долженствовавшей меня испугать. Я и испугался, но гораздо раньше, когда почувствовал за спиной чужое дыхание. Продолжать же пугаться было поздно, да и неуместно, потому следовало приступить к объяснениям:

– Я служил в управе, занимающейся описаниями средоточений магических ортисов в городах Империи, да, собственно, и продолжаю это делать, но уже на «вольной службе» под начальством уважаемого Гоира. Во время работы над очередным описанием...

– Стой, стой, стой! Поясни для начала, что это такое, – потребовала принцесса.

– Охотно. Все поселения людей возникают в местах, где проходит наиболее насыщенный Поток, но поскольку маги издавна сторонились простого народа, они сами себя этим отрезали от доступа к Силе. Свободные Источники довольно быстро были поделены между наиболее умелыми чародеями, но всем остальным тоже нужно как-то существовать, верно? И после того, как стала известна возможность извлекать из Потока так называемые «капли», чтобы с их помощью даже полуодарённый человек мог создавать заклинания, у городов возникла необходимость в собственных магах. Но позволять селиться просто так, без обеспечения безопасности и получения выгоды негоже, поэтому в недавнем прошлом одному умному человеку пришла в голову мысль о создании описаний магической обстановки в каждом из поселений, чтобы знать, сколько магов уже находится в границах города, и сколько, предположительно, можно туда допустить без ущерба для казны. Проще говоря, мы описываем действующие места извлечений и те управы, лавки и прочая, где требуются «капли», а потом составляем рекомендации, сколько ещё магов могу расселиться в городе и сколькие управы в таком случае смогут использовать в своей деятельности искусственные заклинания.

Принцесса слушала внимательно, «скорп» – с лёгкой ухмылочкой: мол, пусть развлекаются, раз сами чародействовать не могут.

– Это интересно. И наверное, нужно. Но я не очень-то понимаю важность описаний.

– Сейчас поймёте! Описывая средоточение маленького городка под Нэйвосом, я столкнулся с рядом странных событий, которые привели к пугающему выводу. Вы помните «Уложение о разделении воли чужой и собственной»?

– Конечно.

– Помните, как строго карается подчинение воли?

– Да, но к чему ты клонишь?

– Магическое влияние можно отследить и установить его источник. Но существует способ подчинять себе другого человека, не воздействуя на него чарами напрямую, следовательно, никто не поймёт причины внезапных изменений в поведении, списав их на положение луны и звёзд или на помешательство.

– Ближе к делу!

О, вот и «скорп» оживился. Чудненько.

– Если маг во время извлечения будет удерживать в своём сознании определённую мысль-приказ, она войдёт в память Потока, и если на пути течения окажется человек, чувствительный к колебаниям Силы, то он впитает эту мысль в себя. И выполнит отданный приказ.

– Всё равно, что передавать по Потоку заклинания... – задумчиво продолжил маг.

– Да, точно так же.

– Это серьёзно, но у Ваших выводов есть существенный недостаток.

– Какой же?

– Поток течёт туда, куда ему угодно, и необходимо слишком много совпадений, чтобы произошло то, о чём Вы говорите! – Надменно заметил «скорп».

– Да, Вы правы во всём, кроме одного. Поток, действительно, течёт туда, куда угодно. Но не только ему, а ещё и тому, кто знает, как им управлять.

– Это невозможно! – Воскликнула принцесса.

– Ещё как возможно! И для этого требуется сущая малость: вода, оставшаяся после извлечения, которую всё равно выливают в помои. А между тем, если сосуд с достаточным количеством такой воды поместить на пути Потока, он изменит своё течение либо... разделится. И возможно, многократно. А потом соединит свои струи вновь, оказывая на место соединения сильное воздействие.

«Скорп» обжёг моё лицо лихорадочным взглядом:

– Вы это проверяли?

– Да.

– Ошибки быть не может?

– Исключено.

Он опустился на одно колено перед притихшей принцессой.

– Всё, что сказал этот человек, имеет огромное значение, подтверждаю. Сведения, только что изложенные перед нами, могут быть использованы и во благо, и во зло, но главная опасность состоит именно в том, что они МОГУТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНЫ. Как Ваш наставник и советник, прошу: принимая решение, будьте чрезвычайно осторожны.

– Осторожны... – задумчиво повторила Сари. – Тот тип, устроивший допрос... Чего он хотел добиться?

– Ему необходимо было узнать механику составления описаний.

– Разве это так сложно понять самому?

– Несложно. Правда, требуется определённая подготовка ума, которую, насколько могу понять, способен провести далеко не всякий учитель.

– То есть, если бы ты даже всё рассказал, он не смог бы воспользоваться полученными знаниями?

Не смог бы? Скорее всего. Но кто сказал, что Салим лично собирался ими воспользоваться? Нашёл бы олухов, заставил изучить все записи, от буквы до буквы, глядишь, им бы и удалось разобраться, что к чему. Наверное. Может быть.

– Он – нет. А вот кто-то другой – вполне.

Принцесса растерянно складывала и раскладывала веер.

– Как всё это не ко времени...

– Моя госпожа, беда всегда приходит вовремя, просто не ставит нас в известность о времени визита, – мягко заметил «скорп».

– Да, я понимаю... – Сари обдумала всё услышанное и решительно выпрямила спину. – Необходимо провести следствие. В Меннасе ведь есть такая же управа, как твоя?

– Да, hevary. Кроме того, она – головная, и тамошние служки должны быть сведущи в составлении описаний больше нашего. Но, как можно догадаться, в столице дела уже контролируются заинтересованным лицом.

– Заинтересованным в чём? – Глаза принцессы сверкнули травяными клинками.

– В установлении собственной власти, полагаю.

– Заговор?

– Я ничего не утверждаю, hevary. Но мне кажутся странными внезапно возникшие настойчивые старания заполучить ключ к описаниям средоточений. Возможно, это всего лишь желание обогатиться, но... Учитывая выявившиеся особенности, лучше быть пуганым, чем беспечным.

– Ты прав. Нужно всё тщательно проверить. И допросить этого... Твоего мучителя. Допросить с пристрастием.

– Если будет необходимо, Заклинатель Валлор готов предоставить свои услуги.

– Да, разумеется... А пока мы можем только ожидать результатов. Но я просила бы тебя не покидать Нэйвос надолго.

Я поклонился.

– Как пожелаете, hevary. Вы вправе приказывать, а не просить.

Принцесса усмехнулась:

– Приказывают слугам, а ты пока ещё только мой будущий подданный.

– Моя госпожа, Вы не забыли о своём обещании? – Лукаво поинтересовался маг.

Сари недоуменно сморщилась:

– О каком?

– Ну как же! Heve Тэйлен оскорбил меня, назвав «старичком», и Вы обещали...

– Позволить наказать обидчика. Да, обещала. И?

«Скорп» торжественным шагом обошёл вокруг меня.

– Ввиду возникших непредвиденных обстоятельств у меня появились кое-какие мысли на сей счёт. Вам, моя госпожа, они непременно понравятся, но прошу время на их обдумывание.

– Насколько долгое?

– Вы ведь собираетесь уехать из города на несколько дней?

Откуда, аглис меня задери, маг об этом знает? Неужели Валлор проболтался? А впрочем, матушке он наверняка сказал о желании Сэйдисс, так что...

– Да. Но я вернусь к Зимнику.

– Вот тогда и поговорим о карах и наградах! – Довольно заключил «скорп».

Можно подумать, напугал! Я, если признаться честно, ещё переступая порог кабинета, думал, что не вернусь домой. Потому что единственным разумным способом сохранения тайны является уничтожение всех её обладателей. Конечно, личное знакомство с будущей императрицей и кое-какие оказанные услуги могли бы оказать влияние на мою участь, но вовсе не смягчающее, а усугубляющее, поскольку и дружбы между нами не было, и услуги носили тот характер, о котором не следует вспоминать. Так что, собственная смерть казалась мне хоть и печальным, но вполне закономерным развитием событий, а вот отсрочка вынесения приговора заставляла задуматься. Если не прибили сразу, значит, замыслили кару куда худшую, чем быстрая и сравнительно безболезненная казнь. Наверное. Может быть.

***

Поездка в присланном повелительницей экипаже могла бы вытрясти душу из кого угодно, но в моём случае получилось наоборот: каждый прыжок кареты был подобен удару молота, бьющего по шляпке гвоздя и только укрепляющего соединение. Ничего удивительного: после краткого расставания насмерть перепуганное тело старалось как можно быстрее восстановить каждую ниточку связи, и такая мелочь, как сумасшедшая езда, могла только помочь, но не помешать.

До начала Зимника осталось чуть больше половины ювеки. Будут празднества, гуляния с утра до ночи и с ночи до утра, весёлое шипение эля в кружках, горячее вино, благоухающее пряными травами, раскрасневшиеся лица, весёлая музыка, игры и забавы. Будет мой день рождения. Окончательный и бесповоротный.

Я рождался дважды. Оба раза в разгар «тёмной ювеки», но сначала это была душная ночь Летника, а потом ледяная тьма в середине Зимника. До восемнадцати лет я праздновал день своего рождения летом, а после двенадцати лет – зимой. Не понимаете, как такое может быть? Мне и самому до сих пор не понятно, но не «как», а «почему». Уверен только в одном: первый раз я родился Заклинателем Хаоса...

В ряду магов, повелевающих миром волшебства, зиждущимся на кражах глотков из струй Потока, Заклинатели Хаоса стоят особняком. Точнее, они только своей сутью принадлежат к магическому племени, потому что обладают способностью изменять мир по своему желанию, но вот то, каким образом это происходит... Стороннему наблюдателю не понять. Магу, не являющемуся Заклинателем, тоже. Потому что Заклинатели ничего не крадут и не занимают. Они играют предложенными игрушками. Хаосом.

Мир, который мы видим и чувствуем, кажется незыблемым и неизменным, сколько бы времени ни прошло: эти горы стояли до нашего рождения и переживут наших правнуков, а река, может быть, слегка обмелеет, но так и будет нести свои воды от истока к устью, облака всё так же будут плыть то с запада на восток, то с севера на юг и обратно. Мы полагаем всё существующее упорядоченным. Но в любой капле этого мира спит зерно Хаоса. В каждом, даже самом совершенном кристалле непременно найдётся местечко, где порядок нарушен. Незаметно, неощутимо, невидимо обычному глазу, но явственно для Заклинателей, которые чувствуют присутствие Хаоса всем своим телом. И душой, которая сама состоит из хаоса воспоминаний, мыслей и чувств. Достаточно только поделиться её частичкой с зерном – удобрить почву, пролить благословенный дождь, укрыть нежный росток от порывов холодного ветра, и... Порядок уступит место своему более древнему родственнику. Разумеется, на не слишком долгое время, потому что проращивание каждого Зерна отнимает у Заклинателя душевные и телесные силы, но если сравнить его траты с трудом обычного мага-поточника... Нет, сравнивать смешно: маг черпает Силу, но для него она чужая, непослушная, враждебная, и нужно не только творить с её помощью заклинания, но и одновременно усмирять её, а это требует вдвое больших усилий. Заклинатель же не борется. Он приглашает Хаос к игре, а играющие устают меньше, чем сражающиеся, ну а удовольствия получают много больше.

Хаос податлив. Он лежит в основе всего упорядоченного, которое можно разъять, вернув к первозданному хаосу, а потом снова собрать, хоть воскресив старые формы, хоть придумав новые. Чтобы прорастить Зерно, нужна толика душевных сил, которая непременно вернётся сторицей, когда объятия Хаоса закружат вас в безумном, но таком прекрасном танце... Хаос игрив. Он всегда готов принять приглашение на одну-другую партию и не будет жульничать, если вы, в свою очередь, останетесь искренни и примете его целиком. И душой, и телом. Кто и когда первый раз почувствовал дыхание Хаоса и понял: вот оно, не нужно терзать Поток, не нужно искать, где он гуще, чтобы подмять под себя, нужно всего лишь принять изменчивость мира в себе самом? Не знаю. Легенды умалчивают его имя и кем он был. Но с тех пор возникли целые кланы Заклинателей – магов, не нуждающихся в точной сверке своих действий с силой Потока. Магов, способных творить заклинания где угодно, когда угодно и какие угодно, лишь бы хватило внутреннего хаоса, хаоса собственной души.

С ними невозможно воевать: бессмысленно. Любая армия, магическая или человеческая, может быть разбита одним-единственным Заклинателем. Это правители поняли быстро и потому избежали ненужных жертв. Но нельзя быть частью мира и не подчиняться его правилам, верно? Заклинатели получили привилегию жить так, как им заблагорассудится, в обмен на участие в жизни мира. Время от времени. К примеру, если требуется усмирить стихию или справиться с мором, люди прибегают к услугам Заклинателей. Правда, делают это не слишком охотно, потому что не любят щедро платить... Но надо признать, только поначалу цены были велики, а потом, с течением времени, когда торговля стала любимым занятием, Заклинатели тоже стали полноправными участниками этого азартного действа. Привычной частью, вызывающей у вас некоторую опаску, но лишь в том случае, если их наниматель не вы, а кто-то другой. Даже у трона Империи обычно стоит Заклинатель, и такое признание заслуг – великая честь. Я мог бы её добиться... Нет, я должен был её добиться, если бы не нелепая случайность...

Поединок с Валлором, закончившийся, как мне казалось, наилучшим образом, всё же сделал своё чёрное дело: холодное омовение в конце осени, на морозном воздухе вызвало приступ лихорадки. Обычная простуда, которую жители северных провинций зачастую вовсе не замечают, для Заклинателя, не достигшего совершеннолетия, может оказаться смертельной, потому что только на двадцать первый год от дня рождения тело и душа становятся едины в своих устремлениях, и любой недуг можно излечить самому, своим собственным желанием, но до того... Не владея полностью собственным телом, не чувствуя каждую его пядь можно совершить непоправимое: прорастить лишнее зерно Хаоса в себе самом, а это приведёт к разрушению, скорость которого будет нарастать с каждым вдохом. Иногда хватает и суток, чтобы полный сил Заклинатель рассыпался прахом только из-за того, что вмешался в неизученное и неосознанное. Влияние же извне полностью запрещено, по той же самой причине: опасность проращивания лишних Зёрен.

Поэтому, когда я заболел, и стало понятно: обычные средства не помогут, Сэйдисс приняла решение, оказавшееся воистину судьбоносным. Она предложила использовать старый и проверенный способ лечения. Смену тел.

На самом деле, в этом нет ничего сложного для исполнения: берутся два человека, их души отделяются от тел до той степени, что позволяет ещё сохранять жизнь, нить связи делится пополам – на парный якорь, и перебрасывается с тела на тело. Сначала одна часть якоря, и в этот момент оба тела и обе души оказываются связанными вместе, а потом – другая, снова обособляя пары, собранные уже совсем в ином порядке. Для полного успеха необходимо соблюдение некоторых условий, разумеется. Но они были соблюдены.

В качестве моего сменщика Сэйдисс выбрала двенадцатилетнего мальчика, первенца женщины, живущей в отдалённой от Энхейма и поместья деревушке, здорового и достаточно сильного для своего возраста, к тому же обладающего почти чистым сознанием. Говоря проще, ребёнок был не большого ума, плохо говорил и для своих лет не отличался сообразительностью. Но именно это и облегчало задачу, потому что мало знающие меньше страшатся. Думаю, мальчик вовсе не испугался, когда к нему в дом пришла Заклинательница, предложившая его матери щедрую сделку: всего-то ничего работы, тело дать поносить, а взамен – вечное покровительство всему роду. Единственное, что требовалось, это принять печать Заклинательницы. Мгновение боли ради счастливого и безопасного будущего потомков? Каула была любящей матерью и согласилась без раздумий, разделив боль своего сына пополам. Мальчик остался в деревушке, я – там, где и жил, что тоже являлось непременным условием успешного обмена. Сэйдисс пригласила лучшего мастера, когда-либо практиковавшего смену тел. Он, в самом деле, оказался лучшим: я даже не заметил перехода. А потом и я, и мой сменщик погрузились в глубокий сон, потребный для скорейшего выздоровления. Но прошёл месяц, и настала пора просыпаться.

***

Никто не мог предположить, что посреди зимы разразится самая настоящая гроза – с молниями, круговертью снега в отчаянно ревущих вихрях, с обвалами в горах и... в планах. Первые якоря мастер перебросил обратно, как ему показалось, удачно, но хаос, царящий в эти минуты в окружающем мире, внёс свой вклад в действо, перепутав нити между собой так, что моя душа оказалась повторно соединённой с телом мальчика, а его душа, соответственно, с моим. И когда мастер бросил второй якорь... Он не улетел туда, куда был должен лететь. Он притянулся к телу, с которым уже был связан его брат-близнец. А мастер, посчитав, что всё завершено, разорвал нити контроля. Окончательно.

Злая ирония случившегося состояла в том, что подобную смену тел удаётся провести только один раз: пока душа ещё не испытала ужаса разделения и может поддаться на уговоры. Но второй раз сделать это она не согласится, поэтому к означенному средству прибегают только в крайнем случае, когда ничто другое не способно помочь. И когда я осознал ужас случившегося в полной мере... Я попытался умереть, потому что не желал жить в чужом теле. Нет, не так: не желал жить чужой жизнью. Но сначала... Сначала были муки второго рождения.

Сознание прояснилось почти сразу же после того, как якоря вернулись на место. Я понял, что бодрствую, но через вдох – мучительный и еле достаточный для того, чтобы наполнить лёгкие воздухом, ощутил, что... Ничего не ощущаю. То есть, я, определённо, находился в теле, но оно не желало мне подчиняться! Оно было совершенно незнакомым, каким-то маленьким, нескладным, неудобным. И непослушным. В ушах стоял гул, никак не складывающийся в понятные звуки, веки дрожали, но сколько я ни старался, не могли даже приподняться, губы застыли камнем, но и к счастью: мне удалось только еле слышно застонать... Прошло много часов прежде, чем тело перестало бороться с душой. Наверное, попросту устало. А может, смирилось с тем, что отныне сосуд наполнен другим содержимым.

Помню, когда я открыл глаза, цветные пятна сложились в обеспокоенное лицо молодой женщины, которое засияло ярче солнца, как только мой взгляд стал осмысленным.

– Мальчик мой...

Она сжала меня в объятиях, и, пожалуй, именно тепло её рук и губ, неистовое и радостное, стало тем первым лучом весеннего солнца, который начинает растапливать ледяные оковы зимы...

Я заново учился ходить и даже превращать слова в звуки, заодно подхватив от Каулы забавный северный выговор, мягкий, как шуршание снега. Прошло больше месяца спокойствия, пока отрезанная снежными обвалами и заносами деревушка жила своей жизнью. Как потом стало известно, всё это время тело, оставшееся в поместье, моё прежнее тело оставалось неподвижным, и мастер, не сомневавшийся в том, что всё сделал правильно, усыплял волнение Сэйдисс рассказами о подобных случаях. Но время шло, душа мальчика постепенно привыкала к новому «дому», и однажды на рассвете Тэллор открыл глаза. А следом разразилась буря, в тысячу раз страшнее той, что изменила мою судьбу. Когда Заклинательница поняла, что произошло, она едва не снесла с лица земли всё, до чего могла дотянуться. Как её успокоили, до сих пор удивляюсь. И никогда не забуду той минуты...

Дверь распахнулась, ударившись о стену с такой силой, что едва не рассыпалась на отдельные доски. Каула испуганно повернула голову и в следующее мгновение упала на колени перед вошедшей. Сэйдисс, не обременённая шубой и прочими тёплыми вещами, в одном лёгком платье, колыхавшимся на волнах раскалённого гневом и отчаянием воздуха, с растрепавшимися прядями длинных золотистых волос, шипящими не хуже змей, с горящими ярче любого огня глазами... Она смотрела только на меня. Один вдох, не больше. Потом небрежно бросила Кауле:

– Вас ждёт дом в Энхейме. Собирайтесь.

И ушла, не потрудившись закрыть за собой дверь. Я был взбешён, но не мог не то, что броситься следом, вцепиться в тонкие складки и закричать: «Что ты наделала?!», поскольку ещё очень плохо двигался... Я не мог произнести и самое короткое слово, мигом потеряв обретённую было ничтожную власть над губами и языком, потому что... Она не захотела меня обнять. Даже не дотронулась до меня. И тогда впервые в моей голове родилась мысль о собственной никчёмности...

Только к концу весны я научился справляться с новым телом. Не слишком хорошо, но уже довольно для того, чтобы не выглядеть припадочным. Правда, ловкость движений, как заявил осмотревший меня Заклинатель, сведущий в целительстве, и не могла стать той, первородной. А всё по очень простой причине. Потому, что разница в возрасте между душой и телом оказалась слишком велика. Тэллор был совсем взрослым, близким к зрелости, давно прошедшим период естественного обучения владению самим собой, а Тэйлен ещё находился в нём, к тому же, из-за слабого ума это обучение приносило мало плодов. Но я сделал всё, что смог. Потом. Сначала же, услышав подтверждение невозможности исправить случившееся и, более того, узнав, что тело, которое занимаю, отмечено печатью Сэйдисс... О, какое бешенство родилось во мне! Рассудок заволокло пеленой ярости настолько, что я попытался разорвать самого себя на части... Конечно, меня скрутили, и довольно легко: двенадцатилетний ребёнок против взрослых мужчин? Смешно! Несколько недель я провёл связанный по рукам и ногам, что, разумеется, тоже не способствовало улучшению контроля над телом.

Меня никто не убеждал, никто не уговаривал. Вообще никто не посещал, кроме слуг, которым было приказано лишь исполнять свои обязанности, но не более. Словно Сэйдисс и все остальные хотели дать мне понять одну простую вещь: каждый из нас должен быть необходим, прежде всего, себе самому, а потом уже кому-то ещё. Если собираюсь отправиться на тот свет, пожалуйста! Но лишь после осознания, почему.

Я много думал тогда. Собственно, мне больше ничего и не оставалось, кроме как общения с самим собой. Признаться, собеседник оказался неприятный: мелочный, злобный, завистливый. Сначала нам было хорошо друг с другом, потому что я плакался, а он услужливо подпевал, понося последними словами моих нехороших родственников. Но очень скоро злобство стало надоедать, ввиду своей абсолютной бессмысленности. Можно было сколько угодно ненавидеть, но что толку? У меня больше не было сил бросить вызов и победить, а проигрывать... Нет, это не по мне. Проигрывать больно и стыдно. И чем больше поединков проигрываешь, тем меньше начинаешь ценить себя. В самом деле, как можно ценить то, что не приносит никакого удовлетворения, а напротив, вызывает жестокие разочарования? Я принял, как данность, что единственный поединок, имеющий значение – поединок с судьбой – проигран вчистую, и нового такого же никто для меня не устроит. Принял и... смирился. По желанию Сэйдисс поступил в Академию, прошёл тамошнее обучение, постиг ремесло плетения заклинаний, устроился на службу. Но все мои действия были навязаны мне извне. Как кукольник управляет марионеткой, дёргая за ниточки: она, может, и рада бы не подчиниться, но если нити порвутся, кукла станет недвижной, потому что неспособна жить сама. Только заёмной жизнью, жизнью умелых рук управляющего ей человека.

Я жил точно так же. Первые годы после нового рождения. Делал, что мне велели, даже не огрызаясь и не пытаясь ставить условий, потому что... Не чувствовал в себе ни силы, ни прав так поступать. В одно мгновение было потеряно всё: семья, могущество, предназначение и даже любовь. Но пустое место никогда не остаётся свободным... Я заменил потери обретениями. Теперь уже – все.

Каула не могла не чувствовать неладного, когда в её домике открыл глаза совсем другой человек, пусть внешне и похожий на Тэйлена, но внутри отличающийся от него больше, чем вода отличается от огня. Она понимала: случилось непредвиденное, но вместо того, чтобы удариться в слёзы и требовать возвращения того, что у неё забрали, моя новая матушка приняла меня. Тратила свои силы, телесные и душевные, только бы я ни вдоха не чувствовал себя чужим. И у неё получилось. Мне не хотелось становиться частью этой семьи, но шли дни, месяцы, годы, и мало помалу жизнь перехитрила меня. Заставила попросту привыкнуть. А привычка – самая страшная вещь на свете. Я научился ценить чужое тепло и иногда пробовал делиться своим. Получалось, конечно, трудно и плохо, но даже младшие братья, взрослея, вовсю старались пользоваться моими советами, а значит, что-то мне всё-таки удалось.

Во время обучения в Академии, отвлекшись от переживаний и погрузившись в мир знаний, я открыл для себя завораживающее искусство плетения заклинаний и безграничную силу taites, из которых можно было собрать всё, что душе угодно. Да, мне больше не под силу было играть с Хаосом в своей душе, но создание упорядоченных структур тоже походило на игру. Точнее, на поединок: я бросал вызов, Хаос его принимал, и мы сражались, доводя порой друг друга до полного изнеможения. Но мы сражались не на поле боя, а на игровой доске, а значит, не было победителей и проигравших, был тот, кому удался красивый и сильный завершающий ход, и тот, кто отложил реванш до следующей партии.

Столкнувшись с капризами Потока в Кенесали, я обрёл и своё предназначение. Возможно, кто-нибудь ещё мог бы прийти к тем же выводам о способах управления Потоком, но если мозаика выложена именно для меня, негоже проходить мимо. Я и не прошёл: собрал воедино все цветные осколки, которые заметил, и картина обрела смысл. Правда, узнанное только принесло в мою жизнь опасность, а, возможно, и скорую смерть, но главное успелось: будущая императрица знает, откуда может прийти угроза безопасности Империи и свободной воле её граждан. Сари будет готова принять удар и отразить его, а это, согласитесь, немало для скромного плетельщика: научить уму-разуму принцессу...

И самое странное и неожиданное. Любовь. Не могу сказать, что пылаю к Ливин пылкой страстью, но не могу утверждать и обратного. Наш костёр уже затеплился, а будет ли он полыхать пламенем в рост человека или мирно и ровно сгорит дотла, неважно. Я постараюсь поддерживать огонь в очаге. Чего пожелает девушка? Пусть решает сама. Если её не отвратило от меня всё пережитое, есть надежда, что дальше настанут лучшие времена. Счастливые? Наверное. Может быть.

Нить девятнадцатая.

Что лучше дома?

Только люди, что живут

В нём вместе с тобой.

– С возвращением! – Приветствовал меня старый слуга, помнящий моё детство, пожалуй, лучше меня самого.

– Я ненадолго.

– Конечно, ненадолго, – ворчливо проскрипел он, принимая тёплый плащ. – Вы никогда теперь не приходите надолго.

– Только не говори, что скучаешь.

– Не буду. Всё равно не поверите.

– Не поверю. С таким-то хозяйством и скучать? Где повелительница?

– У себя, как обычно. Доложить о вашем приезде?

– Повремени. Пожалуйста. Я хочу кое-кого навестить.

Валлор неодобрительно качнул головой:

– Зачем?

– Господин каждый раз, как бывает дома, ходит туда, – ответил за меня старик.

– Каждый раз? – Друг ужаснулся. – И кому нужны твои мучения, Тэл? Тебе самому?

– Возможно. Это помогает мне не забывать о главном. О необходимости дорожить тем, что имеешь.

И оставив Валлора в зале, я двинулся хорошо изученным за всю жизнь путём: по галерее, в правое крыло просторного дома с высокими потолками и стройными колоннадами, с яркими гобеленами на стенах и огромными окнами, тонкие рамы которых создавали впечатление, что стёкла парят в воздухе, а не скрепляются друг с другом. Я шёл в свою комнату.

На первом этаже, рядом с библиотекой – чтобы не нужно было далеко ходить за книгами, убранная в зелёно-жемчужных тонах, снабжённая всем необходимым... Я любил свою обитель. Все те восемнадцать лет, пока жил в ней. И даже сейчас, переступая порог, мысленно говорил ей: «Здравствуй». А она отвечала, шорохом штор на мимолётном сквозняке. Что-что? Не расслышал. Впрочем, какая разница? Её нынешний хозяин тоже был мне рад. Всегда, и в первое время эта искренняя радость порождала в моей груди невыносимую боль.

Он что-то увлечённо чирикал пером на беспорядочно разложенных по столу листах бумаги. Часть из них давно уже слетела вниз, покрывая ковёр, как осенняя листва – дорожки в саду мэнора. Я привычно нагнулся, собрал испорченную бумагу и сложил её в корзину для мусора.

– Тэйлен пришёл!

– Да, я пришёл.

Глаза, не такие тёмно-голубые, как у Валлора, а скорее, походящие своим цветом на хрусталь весеннего неба, сияли счастьем. Как обычно. Длинные пряди светлых волос растрепались и спутались, выбившись из причёски, и я бережно собрал их в хвост, затянув ремешком понадёжнее. Так, рубашка снова заляпана завтраком: судя по цвету пятен, блинчики были с черничным вареньем. Могли бы и переодеть ребёнка. А впрочем, если он сразу увлёкся каким-нибудь из своих любимых занятий, все уговоры слуг были бесполезны. Ребёнка... Кто не знает, не поверит, что этот молодой мужчина, хорошо сложенный, сильный, привлекательный, на самом деле, всего лишь мальчишка, за прошедшие тринадцать лет так и не успевший повзрослеть.

– Ты поиграешь со мной?

Смотрит с надеждой, которую нельзя обмануть: обманешь – себе не простишь.

– Поиграю, но попозже. Сначала мне нужно встретиться с повелительницей.

– Она сердитая!

– О да, этого у Сэйдисс не отнимешь. Но может быть, это Вы заставляете её сердиться?

Он смешно морщится, пытаясь изобразить задумчивость, и сердце снова колет невидимая игла. Тихонько, но всё ещё ощутимо.

Я мог бы сейчас так выглядеть. Нет, я должен был сейчас так выглядеть! Быть любимцем женщин и вызывать зависть у мужчин. Устраивать бесконечные поединки и выходить изо всех них победителем. Играть с Хаосом во всю свою мощь...

Когда я улучил момент и пробрался в свою комнату, сжимая непослушными пальцами рукоять кинжала, наклонился над постелью, в которой спал тот-кем-я-уже-не-мог-быть, когда в моей голове не осталось ни единой мысли кроме приказа «уничтожить», и он был близок к исполнению... Спящий шевельнулся, открыл глаза и посмотрел на меня. Взглядом, таким знакомым по отражению в зеркале и в то же время, чужим. Посмотрел, улыбнулся и спросил:

– Ты пришёл поиграть?

Я не смог нанести удар. Но вовсе не потому, что рука вновь отказалась подчиняться, и кинжал выпал из разжатых пальцев, мягко ударившись о ворс ковра. Нет. Причина была в другом. Во взгляде. Только заглянув в голубые глаза, я осознал, что моё тело больше не принадлежит мне, а значит, я не имею на него никаких прав – ни права жизни, ни права смерти. В тот момент по моим щекам потекли слёзы, а он – моя несостоявшаяся жертва, принялся меня утешать. Боль, взвившись вихрем, достигла своего предела и... начала спадать, потому что расти ей дальше было некуда, а подпитываться – нечем...

– Как это?

– Возможно, Вы плохо выполняете уроки или не прибираете за собой игрушки. Откуда мне знать?

– Нет, я делаю всё, что она велит. Я плохой, да?

– Почему Вы об этом спрашиваете?

Голубые глаза начинают подозрительно поблёскивать.

– Она никогда меня не хвалит.

– Она никого не хвалит. Я могу похвалить Вас. Хотите?

– Нет, я хочу, чтобы это сделала она!

О, а вот этот сквозняк уже не похож на обычное свидетельство наличия незаткнутых щелей... Листы бумаги на столе начинают подрагивать, потом взвиваются вверх желтовато-белой вьюгой, а следом отправляются в полёт и прочие предметы, оказавшиеся в пределах досягаемости гнева Заклинателя. Да, Тэллор всё же был таковым – по рождению тела, но обучиться в полной мере владеть своими способностями не мог, потому бури устраивал хоть и частенько, но маленькие и безобидные. А впрочем...

Увесистый том ткнулся в меня с такой силой, что сбил с ног, а потом радостно рухнул прямо на голову. Я успел закрыться руками, но только от него одного, а тяжёлых предметов на столе оказалось с избытком, и когда буря всё же утихла, вместо меня в комнате присутствовал небольшой такой погребальный холм. Сколько раз говорил себе: не смей подходить близко, когда Тэллор расстраивается! Опять совершил ту же ошибку. И синяков на мне будет... ой-ой-ой, сколько.

– Тэйлен!

Книжки и письменные принадлежности снова отправляются в полёт, но на сей раз в стороны и не волей, а движением рук: меня откапывают.

– Тебе больно? Это я сделал? Я плохой?

Вы пробовали злиться на себя самого, но только маленького, глупого и искреннего? Бесполезное занятие. А главное – бессмысленное.

– Нет, что Вы! Конечно, мне не больно!

Ага, а по щеке что-то течёт из рассечённой брови... Каким лгуном я иногда бываю, сам себе поражаюсь.

– Но я плохой, да?

– Нет, Вы хороший. Только никак не можете это понять... Как продвигаются Ваши занятия?

– Ты хочешь посмотреть?

Всё забыто, остался только невинный азарт показать себя во всей красе. Ребёнок, что с него возьмёшь?

– Конечно, хочу. Покажете?

Он срывается с места, начинает копаться в руинах, созданных своей же беспечностью, и после довольно долгих поисков вытаскивает альбом для письма.

– Вот!

А гордый какой... Неужели, что-то начало получаться? Открываю последний исписанный лист.

И правда, получается. Плоховато, кривовато, но буквы уже вполне уверенно держатся друг за друга, да и связности в тексте стало больше. Всё-таки, дело движется. Если бы ещё Сэйдисс хоть как-то поучаствовала... Но нет, она не снизойдёт. Никогда. А я пока не готов взваливать на себя ответственность за чужую, к тому же, столь наивную жизнь. Жениться и то страшновато, хотя невеста – девушка, способная за себя постоять и своего добиться. Ещё бы знать, что именно она считает «своим»...

– Вы делаете успехи. Правда.

Его бы научить рисовать эльфийские руны: вот где требуется твёрдая и точная рука. Но я и сам не слишком умею это делать. А если научусь и стану уверенно обращаться с рунописью, красоты в ней не останется, так же как в моих рабочих записях: мелкие убористые буквы, вплотную прилегающие друг к другу строчки.

И всё же, он молодец. Старается. Надо будет подобрать для чтения и изложения новые отрывки из книг.

– Я ещё зайду к Вам. Перед отъездом.

– Мы будем играть?

– Да, мы будем играть.

Будем. Втроём: Тэллор, я и Хаос. Знаю, что Сэйдисс не одобряет мои действия, но уверен: если возможно протянуть хоть одну тоненькую ниточку между мальчиком и стихией, её нужно протянуть. Зачем лишать ребёнка чуда, которого он заслуживает, несмотря ни на что? Разве он виноват в случившемся – в потерянном счастливом детстве, в невозможности быть любимым родной матерью? Никто не виноват, знаю. Но раз никто не виноват, то и страдать никто не должен, верно? А платить... Найдётся, кому.

***

Так, пожалуй, вот эта, с описаниями природы и повадок животных, будет ему понятнее остальных. На первый раз можно выбрать главу о белых северных лисицах и местах, где они живут. Заложим здесь, здесь и, наверное, ещё вот здесь...

В тишине библиотеки её шаги так же мягки, как и раньше. Снова босиком, а ковёр на пол так и не положили.

– Ты занят?

Отрываю взгляд от книги.

Прежней девочки больше нет. Есть взрослая, уверенная в себе женщина. Сколько ей должно было исполниться в этом году? Двадцать семь. Да она теперь старше меня! Какая забавная странность...

Формы округлились, достигли тех очертаний, что были задуманы природой, и тоненькая фигурка расцвела. Невесомые полоски ткани, из которых сплетено платье, ничего не скрывают, да и не собираются скрывать. В самом деле, зачем прятать от взглядов то, чем тебя наградили? Зачем утаивать от других счастье владения щедрыми дарами? Золотые косы сотнями змеек стекают по плечам на грудь и спину, заканчивая свой бег у круглых коленок. Губы так и не располнели, но их контуры стали более чёткими и дерзкими. Красавица... Только в тёмном янтаре глаз ещё можно найти отсветы души той Тайрисс, которая любила танцевать для меня.

– Ты занят?

Невежливо заставлять hevary дважды повторять один и тот же вопрос.

– Немного. Но я могу сделать перерыв. Ты что-то хотела мне сказать?

Она слегка склоняет голову к правому плечу, улыбается и детским голоском сообщает:

– Я разучила новый танец.

– Это замечательно.

Тайрисс подходит ближе, и я начинаю чувствовать окружающее её тепло.

– Я ещё ни перед кем его не танцевала.

– Тогда не торопись с выбором зрителя, не совершай прежних ошибок.

– Ты считаешь, что я ошибалась?

– Похоже на то.

– Пусть. Я не жалею. А ты?

Что ответить? Я ведь не любил тебя, малышка. Как женщину, имею в виду. Даже не был влюблён. Мне льстило твоё внимание и привязанность, хотя много ли чести вскружить голову ребёнку? И всё же, следовало быть строже. Следовало не давать тебе повода влюбляться все сильнее и сильнее. Но бороться с собственным эгоизмом так трудно... Вот и я проиграл. Сначала ему, а потом и судьбе, которая не преминула поставить подножку. Возможно, второе рождение – всего лишь плата за дар, который я не оценил, когда владел им. Да, пожалуй. Наверное. Может быть.

– Не знаю, а потому не буду врать.

– Ты так и не изменился, – шутливо вздохнула Тайрисс.

– Правда? А мне казалось, изменился, и ещё как!

– Нет, ты всегда был слишком рассудительным, таким и остался. Знаешь, я даже боялась, что когда буду танцевать перед тобой Танец Выбора, у тебя не хватит безрассудства пройти через него.

Всё было так серьёзно? Ты пугаешь меня, малышка! Разве я был бы достоин Танца Выбора? Твоего танца?..

Когда Заклинательница чувствует в себе возникновение желания продолжить род, она разучивает особенный танец. Смертельно опасный для всех, кто попадёт в его объятия. Для всех, кроме одного. Того, кто откажется от страхов, сомнений и прочего груза, отягощающего душу. Того, кто примет приглашение и войдёт в круг танца, чтобы разделить жизнь танцовщицы. Конечно, в Танце Выбора не может участвовать кто-то случайный: Заклинательница приглашает только того, кого любит. Но и от партнёра требует того же. Любви. Полной и безусловной. Если в твоём сердце нет чувства, по своей силе равного страсти Заклинательницы, лучше и не пытаться: погибнешь.

Значит, Тайрисс была настроена решительно. Можно гордиться собой или ещё рано?

– Наверное, и не хватило бы.

– Ты же обещал не врать!

Укоряет, и правильно делает.

– Я и не вру. За прошедшее время я многое узнал о себе. Не слишком приятные, но необходимые вещи. Могу сказать одно: тот Тэллор, который благосклонно наблюдал за твоими танцами, не рискнул бы участвовать в Выборе.

– А тот, который стоит передо мной сейчас?

Горячая ладонь легла мне на грудь.

– Тот рискнул бы?

– Я больше не Тэллор.

Она кивнула:

– Да, не Тэллор. Но ты неверно расставил слова.

– Как же надо было их расставить?

– Ты не Тэллор, а больше, чем он.

И прежде, чем я успеваю что-то сказать в ответ, Тайрисс повторяет:

– Я разучила новый танец. И я хочу станцевать его для тебя. Посмотришь?

– Разве я могу отказаться?

Если в её улыбке и есть доля торжества, то слишком незначительная, чтобы выглядеть обидной.

– Зажжёшь для меня свечи?

– Конечно.

Выдёргиваю из связки лучину, подношу её к мерно полыхающим в камине поленьям. Жду, пока огонь надёжно впивается своими острыми зубами в дерево, и прохожу по библиотеке, зажигая свечи в каждом из семи ветвистых канделябров.

Тайрисс выходит к середин комнаты, вспархивает на массивный стол, замирает, похожая на молельщицу. Проходит целая минута тишины, и начинается танец.

Огоньки свечей снимаются со своих насестов и, гуськом, смешно переваливаясь с боку на бок, спешат к своей повелительнице. Шлёпают по паркету, карабкаются по ножкам стола, выстраиваются кругами. Тайрисс обнимает себя руками за плечи, вытягивается струной.

Вспышка. Первый хоровод огоньков сливается в кольцо, вытягивается вверх пламенной стеной, становясь почти прозрачным.

Вспышка. Примеру первого следует второй хоровод.

Вспышка. Все три хоровода становятся огненными занавесями, через которые очертания фигуры Заклинательницы кажутся расплывчатыми и нечёткими.

Щелчок твёрдых пальцев, и пламенные полотнища, скрывающие Тайрисс, начинают движение, кружась всё быстрее и быстрее, и с каждым подбираясь всё ближе и ближе к её телу. Вот они коснулись, на долю мгновения остановили свой бег, а потом... Втянулись внутрь.

Плетёные полосы платья порскнули в стороны, оставляя Заклинательницу обнажённой, но вовсе не беззащитной.

Нежная кожа наливается светом, неистовым, ослепительным. Тот же огонь пылает в глазах, становящихся из янтарных солнечно-белыми. По косам стекают самые настоящие волны пламени, которым Тайрисс сейчас переполнена. Принявшая в себя одно из воплощений Хаоса, она совершенна. Как никогда.

Но чудо не может длиться вечно, иначе его прелесть станет незаметной: Заклинательница отпускает пламя на свободу. Огненные бабочки взлетают вверх с сияющего тела, унося вместе с собой частичку света. Порхают под потолком библиотеки, составляют знак, который я успеваю прочитать, и возвращаются туда, откуда пришли. На фитили свечей. Комната снова становится залитой светом, но теперь уже мирным и домашним.

– Тебе понравилось?

Молчу.

Тайрисс подходит ко мне, поправляя плетение платья.

– Так ничего и не скажешь?

– Почему же? Скажу. Спасибо.

Улыбка становится грустной.

– Ты понял?

То, что этот танец был прощальным? Конечно, понял. Но она прощалась не со мной, а со своими детскими мечтами. Несбывшимися? Так получилось.

– Да.

– Не обижаешься?

– Напротив. Я горд оказанной мне честью.

– Это всё, что я могу для тебя сделать.

– Знаю.

Тайрисс придвигается поближе и губами касается моей щеки. Потом заставляет наклониться и подвергает поцелую рассечённую бровь.

– Опять попал под горячую руку?

Вздыхаю:

– Увы.

– Я всё поправила, и Зимник ты будешь встречать не с разбитым лицом.

– Спасибо ещё раз.

– Мне не трудно. Когда он снова тебя покалечит, только позови!

– А твой супруг не будет против?

– Если не будет против твоя супруга.

Несколько вдохов мы смотрим друг на друга, потом не выдерживаем и начинаем хохотать. Веселья хватает ненадолго, но оно искреннее, а значит и минуты довольно, чтобы им насладиться.

– В твоей душе как будто стало меньше Хаоса, – то ли с сожалением, то с одобрением замечает Тайрисс.

– Не страшно! Когда хаос убывает внутри, он всегда прибывает снаружи. Если во мне его количество уменьшилось, то вокруг, то есть в моей жизни, увеличится, только и всего.

Она улыбается:

– Смотри, эти слова могут оказаться пророческими.

***

В святая святых Заклинательницы Сэйдисс – её рабочий кабинет – принято заходить, пятясь спиной вперёд. Чтобы было безопаснее вылетать оттуда: ведь падать, куда глядят глаза, приятнее, чем наоборот, верно? Я вспомнил об этом непреложном правиле уже перед самой дверью, ухмыльнулся и в точности последовал традициям. Пять не слишком уверенных шагов прямо от двери. Теперь можно остановиться и дождаться изъявления воли повелительницы. Но на всякий случай нужно быть готовым к худшему.

– Вы желали рассмешить меня своими действиями? – Раздаётся за моей спиной бесстрастный голос. – Возьму на себя труд сообщить: у Вас ничего не получилось. Попробуете ещё раз?

Если повелительница предлагает, это означает, что она настроена на разговор. Грех не воспользоваться таким шансом.

Поворачиваюсь, бухаясь на колени. Вот стерва, могла бы выбрать для кабинета ковёр и помягче, а не эту тростниковую циновку!

Проглатываю стон, прижимаю ладони к полу, выгибая спину. Сия поза должна изображать поклон, но со стороны, как могу догадаться, выглядит не слишком почтительно и не особо изящно.

Сэйдисс придерживается примерно такого же мнения:

– Ваши действия в течение последней минуты меня пугают. Вы окончательно повредились рассудком?

– Я всего лишь приветствую свою повелительницу так, как это должно делать.

– Что-что Вы там бормочете? Приветствуете каждую половицу?

Стараясь сохранить на лице безмятежное спокойствие, разбавленное благоговейным страхом, поднимаю голову.

Заклинательница сидит за столом, методично постукивая зажатым в пальцах правой руки пером по медному уголку книги приходов и расходов. Золотистые волосы собраны в строгий пучок, на безупречно прямой нос водружены увеличительные стёкла в тонкой оправе: как ни крути, а моей первой матушке уже перевалило на седьмой десяток, и если есть возможность не тратить данные от природы силы, Сэйдисс не преминет ею воспользоваться.

– Вы желали меня видеть, повелительница?

– Глупый вопрос. Или Вы добирались до поместья пешком от самого Нэйвоса?

Действительно, вопрос глупый. Но я и не претендую на звание первого мудреца в округе.

– Чему обязан?

– Обязательно должна быть причина? – Щурятся лазурные глаза.

– Вы ничего не делаете без веской причины, повелительница. Думаю, и этот раз не исключение.

Она откидывается на спинку кресла, кладя перо между страниц книги.

– Вы научились думать? Похвально.

– Я стараюсь, повелительница. Изо всех своих немощных сил.

– Занятное сочетание слов. Немощные силы... Но этого мало, чтобы заслужить прощение.

– Я в чём-то провинился перед вами?

– Как всегда.

Сэйдисс не меняет положение ни единой черты на точёном, как мраморная маска, лице, потому нет никакой возможности угадать, шутка ли была только что произнесена или самая настоящая угроза. Если хотите протянуть на этом свете подольше, из двух зол непременно надлежит выбирать худшее: эту истину знает каждый. И как поступить мне? Отшутиться или чистосердечно принять все предложенные грехи? Тем более, причина обвинения известна. Правда, повелительница берёт на себя труд ещё раз поведать о ней:

– Вместо того чтобы проследовать в мой кабинет сразу по приезде, Вы снова посещали ЕГО. Вы поступаете так, чтобы причинять мне боль?

– Я не могу допустить и подобной мысли, не то, что воплотить её в действия, повелительница. Если Вы считаете иначе, я приму любое наказание, которое Вы сочтёте необходимым назначить.

– Наказание? – Она поднимает взгляд к потолку. Красивый, кстати, потолок: выложенный резными плитами из янтарного дуба, чья древесина при малейшем попадании на неё света начинает сиять, словно освещаемая изнутри. – Вы сказали так много, но не произнесли главного слова.

– Какого же?

– Что заслуживаете быть наказанным.

Это её любимая игра – выводить людей из равновесия. В моём случае нет ничего легче и быстрее, чем напомнить о прошлом: ещё полгода назад, услышав в свой адрес подобную фразу, я бы взвился на дыбы (насколько это возможно, разумеется) и начал бы с жаром отстаивать своё мнение. О палачах и жертвах. При этом сама Сэйдисс (кто бы сомневался?) полагает себя судией.

Вообще, Заклинатели славятся искусством разговорить собеседника на нужную тему, и для этого им вовсе не обязательно вмешиваться в тонкие связи между душой и телом. Что может заставить откровенничать успешнее, чем боль и страх? Разумеется, восторженное внимание, либо откровенное подкалывание, и не нужно быть магом, чтобы творить означенные чудеса. Будьте слушателем – терпеливым, искренне заинтересованным, в меру участливым, в меру поддакивающим, изливайте на собеседника свой восторг, и он, зачарованный вашим поведением, изложит целую кучу сведений, в которой вам ещё придётся долго и нудно копаться, дабы извлечь действительно необходимые. Не слишком привлекательный вариант? Тогда воспользуйтесь другим: отпускайте остроты, находите в каждой фразе собеседника повод для сомнения или язвительной шутки, только не перегибайте с насмешками. Вызывайте на спор, начиная с сущего пустяка, и наносите последний удар именно в тот момент, когда оппонент считает себя победившим: в эти минуты он беззащитен и открыт, как никогда. Просто? Конечно. Но если обычному человеку требуются годы напряжённых тренировок, чтобы научиться вести беседу, то Заклинателям проще: они чувствуют дыхание Хаоса, то есть не что иное, как лазейку для проникновения в помыслы и стремления. Поэтому самым верным способом защиты от описанного нападения будет... самый очевидный.

– Я принял своё главное наказание, повелительница. Независимо от того, заслуживал его или нет. Вы хотите подписать для меня ещё один приговор? Не многовато ли?

– Намекаете, что не мне являться судьёй?

– А Вы хотите занимать именно это место?

– Вы предназначаете для меня другое? Какое же именно? Палача?

Вот-вот, что я говорил о последнем ударе? На такой вопрос нечем ответить. Сказать «палач», значит расписаться в собственной злобности и мстительности, до сих пор не потухшей. Конечно, я не забыл. И не забуду. Но вместо того, чтобы строить в мыслях планы жесточайшего отмщения, лучше употребить эту искру для иных целей: попросту разжечь огонь в камине, спасаясь от зимней стужи.

– Вы давно уже оказались на месте жертвы, повелительница. Будете отрицать?

Она замечательно владеет своим телом: ни малейшего движения, ни изменения глубины вдохов и выдохов. Длительная практика. А может, природная стервозность и нежелание показаться слабой. Какая разница? Возведение неприступных бастионов говорит в первую очередь о страхе выйти во внешний мир из своего крохотного уголка. Я всё это уже пережил и понял: рано иди поздно придётся открыть калитку и сделать шаг на шумную и залитую светом улицу. Не обязательно сливаться с людским потоком и плыть по его течению, точно так же не обязательно прокладывать себе путь против. Достаточно просто попробовать перейти. На другую сторону. Там, в глухой стене тоже будет ждать калитка, за которой... Каждый получает по заслугам. Я – получил. Наверное. Может быть.

– Не имею привычки тратить силы впустую... Признаться, Вы меня удивили.

– Чем, повелительница? Я всё тот же, каким был.

– Тот же? – Лёгкая тень раздумья в глазах. – Пожалуй. И это поистине удивительно.

Впору стукнуть себя самого по лбу. Да побольнее! Так глупо попасться... Неважный из меня фехтовальщик, если вдуматься: смертельный удар отбил, а серию уколов, предназначенных для проверки моих оборонительных порядков, парировал, не задумываясь об их действительном назначении, и в результате... Нарвался на новую атаку, но поскольку она была уже на отходе, невесомая и, казалось бы, случайная, именно она и достигла успеха.

– Молчите? Вам нечего сказать?

Я бы сказал, ох я бы и сказал...

– Или все слова, что приходят Вам в голову в эти минуты, не должны долетать до женских ушей?

Как после всего этого Сэйдисс можно не любить? Очаровательна и убийственна. Но кажется, она начинает скучать:

– Вы не желаете сменить позу? Ваши члены ещё не затекли?

– Какие именно части тела Вы имеете в виду?

Пауза. Нет, это не атака с моей стороны, так, крохотный щелчок по шпаге противника, не более.

– Вы пришли говорить пошлости?

– Конечно, нет, повелительница.

– Так извольте вести себя достойно цели Вашего визита!

Встаю, потирая и вправду затёкшие коленки. Сэйдисс сдвигает увеличительные стёкла на кончик носа: так ей удобнее смотреть на строчки мелких букв в книге.

– Я просмотрела Ваши траты за истёкшее полугодие.

– Смею напомнить: оно ещё не закончилось.

– То есть, Вы хотите сказать, что намерены совершить ещё несколько безрассудств?

Придвигаю к столу стул и усаживаюсь напротив Заклинательницы.

– Что Вы называете безрассудствами?

– К примеру, вот это, – она находит нужную строчку и зачитывает: – Проиграно в кости пять лоев двадцать четыре сима.

– За шесть месяцев? Разве это много? Могу себе позволить.

– Меня удивляет другое: зачем Вы садитесь играть, если заранее можете предсказать, на какой бок упадёт каждая костяшка?

Вздыхаю. А действительно, зачем? Тем более, что повлиять на исход броска не могу, а изъяны предметов, покрутив в пальцах, определяю временами на удивление точно. Если не пьян, разумеется. Может быть, я играл в подпитии? Да, скорее всего так и было. Поглядываю искоса на Сэйдисс: попробовать оправдаться распитием горячительного? Нет уж, тогда меня ждёт форменная тирания в отношении увеселений души и тела!

– Хочется почувствовать себя таким же, как все.

Тихий смешок заставляет добавить более вескую причину:

– К тому же, так принято. Играть. Все играют: кто в кости, кто в карты, кто делает ставки на собачьих боях. Для молодого человека, живущего в столичном городе, было бы, по меньшей мере, странно не участвовать в светской жизни.

– Хорошо, допускаю. Посмотрим другую статью расходов. Напитки. Вам не кажется, что Вы слишком много тратите на них?

Чувствуете разницу? Не «пьёте много», а «тратите много». То есть, если бы мне удавалось посещать питейные заведения за чужой счёт, на здоровье! Интересно, все женщины настолько бережливы в отношении чужих денег или только некоторые? Впрочем, мне, похоже, выпадает шанс проверить. Когда женюсь. Если женюсь.

А Сэйдисс продолжает свою мысль:

– Если желаете упиваться... Как это называется? До поросячьего визга? Так вот, если Вы чувствуете в этом потребность, я велю поставлять Вам каждый месяц бочку самого отборного мёда, собранного на горных лугах. Или Вам по вкусу что-то другое? Кроме того, самым практичным было бы приготовление пития в доме, а не шатание за ним по тёмным улицам и подозрительным лавкам.

Это на что же она намекает?

– У меня не так уж много свободного времени, повелительница, чтобы тратить его ещё и на возню с брагой.

– Разумеется, мужчины не должны этим заниматься сами: им положено лишь снимать пробу. А прочие труды следует предоставлять женщинам.

Если я не совсем ещё отупел, последняя фраза может означать только то, что он означает. Ну, матушка! Точнее, матушки. Именно так, во множественном числе.

– Вы тоже приложили руку к приезду Ливин?

– Кого-кого?

Она даже не пытается притвориться непонимающей: лазурные глаза, глядящие на меня поверх золотистой оправы стёкол, смеются. Почти. Или близки к улыбке, что само по себе уже можно признать чудом.

– Вы сами её выбрали?

Сэйдисс молчит, небрежно теребя кончиками пальцев старую кожаную закладку.

– Или первый ход сделала Каула?

Упоминание вероятных заслуг соперницы всегда вызывает на откровенность:

– Она пришла просить моего согласия.

Ну да, разумеется. Если Ливин несёт в себе печать Заклинательницы, она считается одной из подопечных Сэйдисс, я, соответственно, тоже, а потому нашу судьбу должно решать на двух уровнях и, желательно, в одном и том же направлении.

– И Вы согласились?

– Мне следовало отказать?

Теперь приходится молчать мне.

Может, и следовало. А может, следовало прежде спросить моё мнение на сей счёт. Правда, когда матерям приходит в голову и во все прочие места желание осчастливить своих детей супружеством, разве чьи-то желания имеют значение? Да и не могу сказать, что жестоко разочарован. Скорее, наоборот: доволен. Вот только зачем...

– Нужно ли было приводить её к присяге до срока?

– Она решала сама. Я всего лишь объяснила, что смогу лучше заботиться о Вас обоих, если печати будут разбужены.

Обманула девушку, значит. Ай, как нехорошо! Могла бы сказать ещё и то, что поскольку моя душа находилась в другом теле во время нанесения печати и первой присяги, у меня есть возможность не принимать «заботы» повелительницы. Правда, небольшая и требующая значительных усилий, но есть. И Сэйдисс знала об этом с самого начала, с того самого мига, как поняла, что не может остановить руки, ногтями раздирающие грудь.

– И она решилась сразу?

Очень важный вопрос. Возможно, самый важный для меня. Если Ливин не колебалась ни минуты, её поступок может означать поиск выгоды, а корыстная жена мне ни к чему, и лучше расстаться до того, как встретимся окончательно.

– Нет. Она думала целую ювеку.

Вот как? Умница! Надо бы сделать ей подарок.

– Мы угодили Вам?

Мы? Ах, да, старались же обе мои матушки...

– Можете считать, да.

– Хорошо, – Сэйдисс позволила своим губам обозначить улыбку. – Есть другие новости?

– Какие у меня могут быть новости? Перебиваюсь помале... Ну зачем так сразу?!

Грудь обожгло. Несильно, но с особым изуверством: внешне ни одного шрамика заметно не будет, зато почесуха дня на три обеспечена.

– Не нужно лгать.

– Может быть, я просто не хотел беспокоить Вас рассказами о том, что уже давно и благополучно завершилось.

– Давно? Благополучно? Вы снова солгали и снова неудачно, а потому... Впрочем, сначала расскажите, по какой причине едва не расстались с последним телом.

– Угораздило нарваться на сумасшедшего.

– В чём же проявлялось его безумие?

– Хотел бы и я знать... Вы помните, что по роду службы я занимаюсь описанием средоточений магических ортисов?

– Да, какой-то ерундой вроде того... Разделение связано с Вашей службой?

– Да. Господин, приехавший из столицы и перехвативший бразды правления нашей службой, возжелал узнать, как составляются описания.

– И Вы отказались удовлетворить его желания?

– Разумеется.

– Почему? Он не имел на то права?

– Он не захотел платить.

Сэйдисс понимающе кивнула:

– В самом деле, тяжкое обвинение.

– Я и мои товарищи по службе разорвали договорённости с управой, чтобы не подчиняться пришлецам.

– Разумно. Но как тогда получилось...

– У алчного дяденьки нашлись друзья среди «покойников». Меня арестовали по нелепому, но достаточному поводу, а потом устроили допрос. Остальное лучше расскажет Валлор.

– Он уже рассказал, пока Вы развлекались посещением недостойного.

Слова повелительницы резанули слух, и я по-настоящему разозлился. Даже вскочил со стула.

– Недостойного? Если Вы не желаете уделять ему внимание, не запрещайте другим делать то, что они считают нужным!

– То, что считают нужным? – Оправа с увеличительными стёклами вернулась обратно на переносицу. – Сначала научитесь считать!

– Хотите сказать, я не умею это делать?

– Заимев врага в лице обиженного хозяина дома свиданий, Вы могли хотя бы предполагать, что он задумает отомстить. Но Ваши мысли были поглощены другими вещами, верно?

И это знает! Стерва. Впрочем, Валлор мог узнать подробности и от Кайрена, и от... Да, самой принцессы: только благодаря её участию меня так быстро «нашли». Могу себе представить явление Её Высочества в «покойную управу»... Всем стоять смирно и внимать с благоговением! А кто не послушается, будет иметь дело с весьма милым «скорпом» и его любимыми игрушками.

– Да, повелительница.

– Настолько важными?

– Я нашёл ключ.

– А был ли замок?

Шутит? Возможно. Пытается сгладить углы последнего наставления? Наверное. Может быть. Но я не нуждаюсь в лишней мягкости:

– Мне стал известен способ управления Потоком.

– Он известен Вам с рождения.

– Но более недоступен. Я же говорю о способе, применить который под силу очень и очень многим.

– В чём он заключается?

– При извлечении taites из Потока для упрощения действа используется вода, которая оставляет в своей памяти не только приказы мага, но и его мысли, зачастую даже неосознанные полностью, но если их сила достаточно велика, они остаются в воде. В самом общем случае жидкость содержит в себе воспоминания, неприятные для Потока, поэтому, если поместить воду из-под «капель» на пути Потока, можно добиться изменения его течения или разделения. Без лишних усилий.

Сэйдисс слушала внимательно, а по окончании моей речи устало заметила:

– И обладая столь бесценными сведениями, Вы совершенно не задумывались о своей безопасности.

– Простите, повелительница.

Снова опускаюсь на колени и склоняю голову. Проходит целая минута напряжённого молчания.

– Дважды прожитая юность – двойная беспечность.

– Вы совершенно правы, повелительница.

– Что ж, если Вы не в состоянии сами принимать меры, этим придётся заняться мне.

Она позвала – я мог уловить шелест крыльев Зова, но угадать, кому он послан, более было мне не по зубам. Впрочем, не нужно было гадать. Дверь открылась, пропуская в кабинет нового посетителя, и Сэйдисс, тоном, не позволяющим даже задуматься о сопротивлении, велела:

– Окажите мне любезность, Валлор: сопроводите... своего приятеля в Место Обретения.

– Как пожелаете, Заклинательница. Но с какой целью мне надлежит это сделать?

– Ему нужен защитник. А кто может защитить своего хозяина лучше, чем Зверь Хаоса?

– Но позвольте! – Возразил Валлор. – Призвать Зверя и удержать способен только Заклинатель, а Тэллор...

– Тэллор освоил главное искусство Заклинания Хаоса: прорастил все Зёрна собственной души.

– Разве этого достаточно?

– Я попробую, Вэл. В конце концов, от меня не убудет.

Вот в этом и состоит суть Сэйдисс. Ненавидимая и обожаемая мной суть. Повелительница никогда не проявляет своих чувств в себе самой. В поступках? Да. В словах? Непременно! Но только не в выражении, с которым что-то произносит и что-либо делает. Ни одной по-настоящему тёплой улыбки. Ни разу. Когда-то я думал, что так и должно быть. Думал... Пока не узнал: бывает и по-другому. Искреннее. Нежнее. Приятнее. Пока не очутился в объятиях Каулы, я и представить себе не мог, какой бывает материнская любовь. Какой беспощадной и всепоглощающей. С ней невозможно бороться, да и не нужно: проще принять её всей душой. И всем телом, потому что мне так и не удалось стать единым...

Но я не стал любить Сэйдисс меньше и даже больше того: перестал упрекать её за холодность сердца. Каждый выбирает свой путь. Только и жалеть повелительницу не буду: если она прячет огонь внутри себя, у неё должна быть на то веская причина. Она может попросту бояться, что, оказавшись на свободе, пламя любви пожрёт сам предмет. И такое бывает. Страх – это тоже одно из зёрен Хаоса, ждущих своего часа в вашей душе. Или прорастающих с самого рождения. Наверное. Может быть.

Нить двадцатая.

Волны уснули,

Обласканные бурей.

Но надолго ли?

Место Обретения. У каждого из Заклинателей оно своё и связано с той стихией, которая выбрана для игры с воплощением Хаоса. Тайрисс обожает огонь, Валлор нашёл очарование в водяных струях, Сэйдисс поймала в плен ветер... Тэллору всегда нравилась земля. А точнее, крохотные песчинки, из которых слагаются горы.

Это был мой сад – без единого деревца, без единого стебелька травы. Ни капли зелёного цвета, лишь серый, красновато-бурый, тёмно-жёлтый, мутно-белый: даже зимой снег если и попадает сюда, то сразу же тает от лучей солнца и от тепла горячего источника, бьющего неподалёку. Сад камней и песка. Я не сам творил его: когда-то давно кто-то из моих пра-пра-прадедов положил начало небольшой площадке, удалённой от исхоженных тропинок. Все последующие владельцы только заботились о саде, приносили новые камни и новые горсти песка, чтобы царство тишины и покоя разрасталось. Уголок незыблемости в хаосе вечно меняющегося мира... Давненько в него никто не заходил: до меня Землю избирал любимой стихией брат моего деда по отцовской линии. Неужели, он точно так же, много лет назад пришёл сюда, чтобы призвать и укротить своего Зверя?

Каждый Заклинатель мужеского пола с детства мечтает стать хозяином Зверя Хаоса. Если для Заклинательницы вершина её зрелости и мастерства – разделённый Танец Выбора, то для Заклинателя именно Обретение. Проще говоря, когда в тебе накопилось достаточно сил, пробуй, дерзай и надейся на успех. А если не получится... Оставь пустые мечты. Уже само пришествие Зверя означает, что Хаос счёл вас достойным. Достойным чего? Доверия, конечно же! Значит, вы заслуживаете того, чтобы получить на воспитание тварюшку из бесчисленного зверинца. Правда, частенько бывает и так, что вы ей не понравитесь или она не понравится вам... Грубая проза жизни, от которой никуда не деться. Тогда приходится возвращаться ни с чем, кроме метки звериных зубов на предплечье: мол, виделись, но не срослось. И никто не будет вас осуждать. Но если вернётесь не один... Впрочем, бывает, и вовсе не возвращаются. Почему? Никто из людей не знает ответа. А тот, кто мог бы ответить на все вопросы, заданные и незаданные, только усмехается в густые усы. Ну да, мне всегда казалось, что у Хаоса должны быть усы. И борода, конечно же. Белая и невесомая, как вечерний туман, наползающий на мой заброшенный садик...

Интересно, о чём думала Сэйдисс, настаивая, чтобы я пришёл сюда? И к чему эти её загадочные слова о проращивании Зёрен? Ничегошеньки я не прорастил, а если и сподобился, то все ростки давно уже загубил недополивом и недоприсмотром. Сколько их было?

Гордость и самоуверенность. С самого детства я полагал себя замечательным, неповторимым и безудержно талантливым. Возможно так оно и было, только сравнивать не с чем: мастерство Заклинателя можно оценить, если свести вместе двух любителей одной и той же стихии, тогда хоть будет ясно, кто быстрее и сноровистее. А в поединках с другими стихиями я побеждал. Как только научился сражаться, ни разу не проиграл. До той памятной схватки с Валлором... Впрочем, и сейчас не могу решить однозначно, поражение то было или победа. И с кем сражался на самом деле, тоже не могу решить. Наверное, всё же с судьбой. Благородно превратил чужой проигрыш в ничью, поплатившись за это всеми дальнейшими победами, которые... не состоялись. Долгие годы я вёл сражение, бессмысленное, кровопролитное, изматывающее, и только совсем недавно начал понимать, что нет заслуги в том, чтобы победить, и позора в том, чтобы проиграть. Есть лишь одно: честь добиться приглашения на следующий поединок. Необоснованная гордость исчезла: если и горжусь своими успехами, то совсем недолго – пока передо мной не замаячила новая задача, требующая решения. Самоуверенность? Я давно уже распрощался с ней, наблюдая, как люди вокруг быстрее и лучше справляются со многими вещами, ставящими в тупик меня. И всё же, кое-что мне тоже подвластно, так что прожитые годы не прошли зря.

Страх. По-настоящему я столкнулся с этим Зерном только в тот момент, когда понял: могу не успеть рассказать о том, что имеет значение. Вот тогда мне было страшно, да ещё как! Все предыдущие страхи показались тщедушными тенями, разлетающимися в стороны от одного плевка. Приближение собственной смерти – разве это страшно? Придётся всего лишь уйти. Пусть, теперь уже навсегда, но это только ваше личное дело, не волнующее, в сущности, никого. Разумеется, близкие будут переживать, рыдать, биться в истерике, а кого-то ваша кончина даже подвигнет на решительные и отчаянные действия, но... Всё это пройдёт. Успокоится. Утихнет. А вот гибель, грозящая всему тому, что вам дорого... Вот это страшно. Особенно если вы знаете, как отвести смертельный удар, но не успеваете никому передать свои знания. И как я только не поседел за те короткие минуты ожидания? Не умею глубоко переживать. Наверное. Может быть.

Злость и ненависть. О, как я ненавидел! Сначала беспомощность, заставлявшую заново проходить давно уже позабытый путь. Потом – собственную мать, чья чрезмерная забота о моём здоровье едва не привела к... А собственно, она и привела. К самому худшему из кошмаров, какой только может быть. Поменяться телом... Нет, поменяться жизнью с кем-то другим! Ненависть переполняла мою душу до тех пор, пока... В конце концов, я начал ненавидеть себя за своё же поведение и глупости, которые пытался творить. И как только осознал, что вся сила ненависти обрушена на меня же самого, стал остывать. Конечно, понадобилось много времени, чтобы отказаться от яростных чувств, но если родился на свет второй и последний раз, зачем торопиться уйти? Своя шкурка дороже чужой, как гласит народная мудрость. А поскольку я всё же был человеком рассудительным, хоть и взбалмошным, то смог сообразить, что лучше, а что хуже. И всю страсть ненависти перекинул на овладение знаниями и прочие труды души и рассудка.

И последнее из зёрен Хаоса, которое нашлось во мне. Любовь. Я никогда не полагал себя способным любить. Дурак. Просто ни разу не пробовал. Оказалось, это вовсе не сложно, только не нужно замыкаться в себе, не нужно ставить преграды и уж, во всяком случае, не нужно пытаться изменять того, кого любишь. А любовь... Она может быть разной. К человеку ли, к своему занятию, к клочку земли, на котором живёшь – предмет не важен. Главное, чувствовать: без этой крохотной песчинки, скребущей душу, перестанешь существовать. Нет, не умрёшь. Всего лишь изменишься. Но в ту сторону, в которую не стоит бросать даже короткого взгляда. Наверное. Может быть.

Нагибаюсь, зачёрпываю ладонью горсть песка и начинаю разминать пальцами его смёрзшиеся комочки. Зверь, говорите? Я даже не знаю, как его позвать. Тайрисс заметила, что Хаоса в моей душе стало совсем мало. Сможет ли он услышать меня? Откликнется ли? О какой только ерунде думаю! Конечно, и слушать не станет. Зачем же я тогда пришёл сюда? Чтобы сделать приятное повелительнице. Чтобы немного побыть одному и подумать, в тишине и спокойствии.

Пересыпаю песок из одной ладони в другую.

Да и что я мог бы сказать Зверю, вздумай он появиться? Что я мог бы предложить?

Быть хозяином? Увольте! Хозяин всегда сильнее, хоть телесно, хоть духовно, потому и становится хозяином. А мне не под силу кого-то укрощать, как не под силу и сразить величием мыслей.

Быть другом? Нет, и этот вариант мне не подходит. Друзьями могут быть только равные, а я давно уже потерял возможность на равных разговаривать с Хаосом, не то, что играть.

Что же остаётся? Попросить о защитнике? Признать свою беспомощность и уязвимость? Принять свою ничтожность и молить снизойти? Мне не сложно, вот только... Насколько помню свою прежнюю жизнь, слабые трусы всегда вызывали у меня презрение и гадливость. Почему Хаос не может испытывать те же самые чувства по отношению ко мне? Очень даже может. А стало быть...

Зря я сюда пришёл. В том смысле, что просить некого и не о чём. А вот насчёт всего остального, пожалуй, не ошибся. На душе стало совсем спокойно. Даже предполагая, что по возвращении в Нэйвос буду немедленно прирезан во исполнение воли будущей императрицы, всё равно не переживаю. Убьют? Да и на здоровье! Лишь бы убили с благой целью, а не просто так.

Поднимаю ладонь с песком повыше.

– Прости за то, что потревожил. Был рад немножко поболтать и, если не возражаешь, как-нибудь снова загляну сюда. Сладких снов!

Медленно опрокидываю чашу ладони. Песчинки падают вниз, тихим шелестом приветствуя своих сестричек и братишек. Последняя находит своё место, и снова наступает тишина. Остаётся лишь отправиться в обратный путь. К дому.

– Как всё прошло?

Это Валлор, дожидающийся результатов моей прогулки.

– Что-то должно было пройти?

Он внимательно всматривается в моё лицо и прочие части тела, стараясь разглядеть следы зубов, оставленные на одежде.

– Ничего не было?

– Ничего. Разве могло быть иначе?

Валлор вздыхает. С таким разочарованием, что я начинаю хмуриться:

– Неужели ты надеялся, что... Уму непостижимо! Ты настолько наивен?

Голубые глаза смотрят по-детски виновато.

– Вэл, это глупо.

– Знаю. Но ты всегда был сильнее и умелее, поэтому...

– Бред. Вся моя сила канула в небытие вместе с телом. А чудеса... Их не бывает. Со мной, по крайней мере.

Валлор согласен, но его лицо выражает крайнее сожаление.

– Ладно, не расстраивайся... Если и дальше обещаешь не пренебрегать дружбой с таким ничтожеством, как я, могу кое в чём тебе помочь. Осуществить, так сказать, твою сокровенную мечту.

– Это какую же?

– Расскажу, как войти в Танец Выбора.

– Чей Танец?

Выдерживаю паузу, заставляя нетерпение собеседника разрастись до немыслимых размеров.

– Ну, говори же!

– Танец Тайрисс, конечно же. Ты всё ещё не оставляешь надежды, верно?

– Но откуда ты...

– Хоть мои возможности и скромны, кое в чём могу и я оказаться полезным! Ну как, рассказать?

Валлор борется с собой целую минуту, но потом твёрдо и отрицательно качает головой.

– Не хочешь?

– Это будет нечестно.

– Говорят, в любви все средства хороши.

– Но я не хочу строить отношения на обмане: слишком шаткий фундамент.

Улыбаюсь, вспоминая свою собственную суженую и некоторые подробности её появления. Вот уж где обмана было – по самое горлышко, и то бед не наделал. Наверное. Может быть.

– Кстати, об обманах и обманщиках: как ты оказался в Нэйвосе? Только не говори, что случайно!

– Не буду. Я сопровождал свою дальнюю родственницу, которая решила непременно станцевать у фонтана на рыночной площади северной столицы, только и всего.

– А, припоминаю! Смугленькая, чернявенькая... Я видел её Танец.

– И как тебе?

– Красиво. Очень плавный и хороший переход между закреплёнными состояниями. Способная девушка.

– Я тоже так думаю.

– Постой-ка! Ты сказал, что сопровождал её... Но это значит, что она обратилась к тебе с просьбой по всем правилам. И как сие сообразуется с твоим отлучением, а?

Валлор виновато улыбнулся:

– А ты не догадываешься? Ты же всегда был умным, Тэл.

– Значит, мои подозрения верны и отлучённые – это внешняя разведка кланов?

– Самый простой способ быть в курсе происходящего.

– Да уж... Ты знал это сразу, когда решился на отлучение?

– Нет. Что бы ты ни думал, моё тогдашнее решение было принято по велению совести, а не в поисках выгоды. Не веришь?

Я задумчиво смерил взглядом высокую, ладную фигуру Заклинателя.

Вопросы веры слишком тонки и капризны, чтобы задумываться над ними всерьёз: могут не выдержать столкновения с трезвыми размышлениями. Верю, не верю... Какая разница? В тот день, прощаясь, Валлор не лгал ни мне, ни своим чувствам. Удачная игра, введшая всех в заблуждение? Пусть. Она оказалась к месту, а значит, была необходима.

– Тебе важен мой ответ? Только скажи честно!

Он покусывает губу, прислушиваясь к собственным мыслям и чувствам.

– Наверное, нет. Решение было принято и исполнено. Отступить – невозможно, значит, и жалеть не стоит.

– Очень правильные слова. И, пожалуй... Я ни разу не задумывался, честен ли ты был в тот день или нет. Знаешь, почему?

– Расскажи, сделай милость.

– Потому что ты меня разозлил. Основательно. Заставил снова окунуться в уже притихшую боль.

– Прости.

– О, только не извиняйся! Ведь в тот день ты очень сильно мне помог.

Валлор удивлённо поднимает взгляд:

– Чем?

– Боль, нахлынувшая на меня, оказалась уже не совсем такой, как в первые разы. Не такой сильной и непреодолимой. Наверное, именно после разговора с тобой, я понял, что когда-нибудь смогу с ней справиться. А сегодня, в Месте Обретения, окончательно уверился в своих силах. Она ещё не ушла совсем, но... Её ладони на моих плечах становятся всё невесомее. И за это я должен благодарить именно тебя.

– Не за спасение жизни, а за несколько необдуманных слов, сказанных невесть сколько лет назад?

– Именно. Потому что невозможно спасти жизнь тому, кто не желает принимать спасение из твоих рук.

***

– Ваша псина?

– М-м-м?

Окрик солдата из привратного патруля заставил меня отвлечься от размышлений. Да, я не стал злоупотреблять милостью Сэйдисс и отпустил экипаж, добравшись до городских стен, чтобы размять затёкшие ноги, а заодно зайти в одну лавку, чтобы...

– Так Ваша или нет?

– Псина?

Опускаю взгляд и вижу у своих ног собаку. Нет, даже собачку: небольшого росточка – до коленей не достанет, коротколапую, с широкой грудью, обрубком хвоста и мордочкой, создающей впечатление, что в детстве животное слишком близко познакомилось с каменной стеной. Плоскомордая, в общем, правда, с внушительными челюстями, но в целом... Короткошёрстный уродец желтовато-серой масти. Словно в ответ на мой взгляд, псина тоже подняла голову и посмотрела мне в глаза. Пристально, с какой-то странной надеждой и даже, как мне показалось, вопросом. А потом умильно замотала хвостом, вернее, тем, что от него осталось.

Заглядываю сзади.

– Вообще-то, это не псина.

– А кто?

– Пёс.

Взгляд круглых глаз-бусин наполняется искренней радостью.

– Так Ваша или гнать?

Присаживаюсь на корточки и протягиваю ладонь. Пёс внимательно её обнюхивает, и мгновением спустя чувствую прикосновение горячего и шершавого языка. А что? Хозяйство у меня большое, даже супруга намечается, надо и сторожа заводить. Правда, на сторожевую собачка не потянет, но... Ещё раз ловлю настороженно-выжидающий взгляд.

– Моя.

– В Регистр вносить будете?

Вот она, забота о пополнении казны, в самом малом своём проявлении! Хотя, с другой стороны, совершенно правильно вести учёт принадлежащих горожанам животин, потому что количество нечистот от них только прибавляется, а где взять средства на новых золотарей? Разумно и пока ещё не слишком накладно, тем более, что я разжился в поместье увесистым кошельком, и хотя бы одну ювеку в году могу позволить себе безумство. Почти любое.

– Всенепременно.

Меня проводили в комнату к служке, описывающему имущество, впервые ввозимое в Нэйвос.

– Что за живность?

– Пёс.

– Так, собачьего племени... Порода?

Хм, откуда я знаю-то? Придётся соображать на ходу, а это у меня получается не всегда удачно.

– Энхеймский крысодав.

– Кто-кто?

– Энхейм – город есть такой, в северных провинциях. А крысодав... Потому что давит.

– Знаю, крысоловы бывают, – задумчиво почесал шею служка. – Но крысодавы...

– А чего их только ловить, сами подумайте? Опять отпускать, что ли? Вот он и давит.

– Действительно... Кличут как?

Ещё один вопрос на засыпку. Как, как...

– Пишите: Хис.

Пёс вслушался в звучание присвоенного имени и, могу поклясться, одобрительно кивнул.

Измерив длину туловища, высоту в холке и ширину пасти, служка занёс моё неожиданное приобретение в Регистр, как «собаку для сопровождения», получил полтора лоя, выдал заверенную печатью справку о том, что мой пёс отныне считается горожанином, и соответственную бляху на ошейник. Правда, ошейника-то как раз у меня при себе и не было: пришлось сооружать его подобие из собственного шарфа. Ну ничего, застегну воротник поплотнее, глядишь, и не успею замёрзнуть. Да и как замёрзнуть, перебегая от лавки к лавке?

Топали мы примерно одинаково неуклюже, чем вызывали улыбки у большинства встречающихся нам на улице прохожих. При этом Хис ухитрялся вышагивать ещё и гордо, тогда как у меня больше усилий уходило на то, чтобы сохранять равновесие на неровных камнях мостовой.

У заветной лавки я остановился и присел на корточки, чтобы смотреть псу глаза в глаза.

– Я сейчас войду внутрь, а ты подождёшь меня здесь, хорошо? И веди себя пристойно своему новому положению!

Хис внимательно выслушал меня и гулко тявкнул. Согласился? Кто бы знал. В любом случае, за мной в лавку золотых дел мастера не пошёл, и ладно.

Хозяин лавки остался не в восторге от осмотра внешнего вида посетителя, то есть меня, но пренебрегать возможным покупателем не стал.

– Что желаете приобрести, heve? Подарок жене или любовнице?

Кстати, серьёзный вопрос: жёны, как правило, менее придирчивы. Но это не мой случай. Пока.

– Для невесты.

– О, понимаю, понимаю! Нужно что-то милое, но не слишком дорогое. Колечко?

– Нет, я не знаю, какой величины оно должно быть.

– Тогда, браслет или цепочку?

– Пожалуй.

Разумеется, украшения, сделанные не на заказ, а чтобы удовлетворить готовящихся к праздникам горожан и приезжих, не отличались каким-то особым изяществом, и, проведя почти полчаса в бдении над золотыми и серебряными штучками, рассыпанными по тёмному бархату, я уже отчаялся найти что-то подходящее, когда...

Оно было именно тем, что я искал. Тоненькая цепочка самого простого, а следовательно, и надёжного плетения, на которой висел небольшой кулон: прозрачная капля, вот-вот норовящая сорваться с края золотого листика. Ничего лишнего, ничего вычурного, и, самое главное, без малейшего изъяна: видно, когда мастер работал над этим украшением, его мысли были чисты, как горный хрусталь, который он решил не загонять в клетку строгих граней... Цена оказалась приемлемой: я не стал торговаться, сразу выложив на прилавок означенное количество монет, спрятал мешочек с покупкой за пазухой и вышел на улицу.

– Ну вот, можем идти домой, Хис... Хис?

Собаки нигде не было. Зато шарф с прикреплённой к нему бляхой валялся почти у самых ступенек лавки. Сбежал? Наверное, увидел кошку и погнался за ней. Но почему шарф остался здесь? Я же не привязывал его к столбику перил, и зацепиться ни за что другое он не мог... Странно. Ну, во всяком случае, версию похищения приму только в самом крайнем случае: покуситься на такого уродца можно только в нездоровом уме. Ладно, попробую пройтись по окрестным улочкам, вдруг найду?

Десяток шагов прочь от лавки. Десяток шагов навстречу песне. Бесстрастной и беспощадной. Самое дурное занятие – пытаться убить Заклинателя метательным оружием, потому что движение ножа или стрелы порождает хаос в потоках воздуха, и тем самым предупреждает о нападении заранее, намного раньше, чем требуется для уверенной установки защиты. Но я-то давно уже не Заклинатель и могу лишь смотреть на летящую ко мне арбалетную стрелу, ожидая встречи. Последней в своей жизни.

В голове успевает пронестись мысль о том, что не успею подарить Ливин кулон, и лёгкое сожаление по этому поводу. Отбегался? Что ж, тринадцать лет новой жизни – тоже неплохо, и если настала пора прощаться...

Примерно в двух шагах до меня стрела вдруг изгибается всем своим древком, меняя направление полёта, и разбивается в щепки о стену дома где-то слева и сзади. Что за аглис играет в игрушки?

– Куда ты целишься, кретин? А ну, дай мне!

– Я должен был попасть, heve! Обязательно должен был!

– Так почему же не попал?

О, мой знакомец, всё такой же живой и подвижный. Хочется спросить: «Вас уже отпустили?», но не успеваю, потому что Салим собственноручно отправляет в полёт новую стрелу, и на этот раз прямо мне в голову. А я всё стою, как вкопанный, глядя на приближающуюся смерть с интересом деревенского дурачка, дорвавшегося до блестящей серебряной ложки.

Хотя, и правильно делаю, что стою. Если бы дёрнулся в сторону, не имел бы удовольствия наблюдать, как стрела расщепляется на волокна, разлетающиеся в стороны, а наконечник лопается мелкой ржавой пылью прямо перед моим носом, заставляя звонко чихнуть.

Третьего выстрела уже не жду: Салим катается по земле, отчаянно царапая свою шею ногтями, а его подручный подозрительно тихо сидит, прислонившись к стене дома на другой стороне улицы. Хорошо сидит, мирно. Потому что с разорванным горлом бегать не станешь.

Подхожу ближе к единственному пока ещё живому из нападавших. М-да, зрелище жалкое: хрипы, стоны, подёргивания, попытки сделать вдох поглубже.

– Чем-то недоволен, дяденька?

– Гр-р-р-рх!

Видимо, здоровается. А может, прощается, что куда уместнее в наступивших обстоятельствах. Главное, вовремя: ещё одно судорожное движение скрюченных пальцев, и Салим затихает, закатив глаза. Проходит вдох – мой, разумеется, а не его – и изо рта, открытого в последней попытке доставить в лёгкие воздух, начинает течь... песок. Тоненькой струйкой. Вытекает на слегка припорошенную снегом мостовую, сливается со вторым ручейком, берущим своё начало у второго трупа, образует лужицу внушительных размеров, поднимается вверх, отряхивается...

И на меня снова смотрят тёмные бусины глаз. Смотрят с чувством выполненного долга.

Касаюсь ладонью жёсткой короткой шёрстки на сильном загривке.

– Значит, ты всё-таки пришёл?

«Зачем спрашиваешь? И так ведь понятно!» – отвечают мерно виляющий обрубок хвоста.

– И кем же ты решил стать для меня? Слугой? Другом? А, понимаю: как и задумывала Сэйдисс, защитником. Что ж, наверное, так и надо. В любом случае, спасибо!

Пёс цепляется клыками за мой рукав и тянет – подальше от остывающих трупов и от пересвиста патруля. А я, бросая последний взгляд на покойников, почему-то облегчённо думаю: ну, хоть с породой не ошибся.

***

У ворот мэнора маячила знакомая фигура «скорпа», но не одна, как и полагалось, а вместе с принцессой, которая снова сменила пышность дворцовых платьев на знакомый мне наряд.

– Доброго дня! Кого поджидаем? Не замёрзли ещё?

– Что-то ты на удивление весёлый, – подозрительно заметила Сари.

Конечно, весёлый. Ещё бы мне не веселиться: заполучил такого надёжного и могущественного защитника, неизвестно, за какие заслуги, к тому же спасся от верной гибели. Достаточно поводов для хорошего настроения? И я считаю, достаточно. Даже многовато.

– Вы желаете, чтобы я загрустил, hevary? Что ж, Вам в угоду... Если чем-нибудь опечалите, разумеется.

– Положим, опечалить придётся, – подмигнул маг.

– Что-то случилось?

– Твой обидчик сбежал из заключения.

– Неужели? И как ему это удалось?

– Во-первых, охрана не была слишком уж строгой: его и преступником-то ещё не объявили, а кроме того, имелись друзья в управе. Всё очень просто.

Конечно, имелись. С его-то связями... Это мне не на что было рассчитывать.

– И в чём причина для грусти?

Принцесса удивилась:

– Не думаешь, что он решит выразить тебе своё неудовольствие?

– Думаю. Собственно, уже выразил.

– То есть? – Вытаращили глаза оба, и недоумение, уверен, относилось к тому факту, что я, встретившись с обидчиком, жив и здоров, к тому же в превосходном настроении.

– И?

– И ничего. Правда, дяденька отправился в мир иной, не успев сообщить, чем во мне он был так разочарован.

Сари сузила глаза.

– Хочешь сказать, что ты его убил, а не он тебя?

– Не хочу.

– Тогда...

– У меня появился защитник! – Я присел рядом с Хисом и обнял его за шею. – Правда, милашка?

– Угу. Только слюнявая, – скривилась принцесса.

– Ну знаете, дарёному псу...

– Это что, подарок?

– Скорее, дар. Но впрочем, хватит о нём. Вы пришли, чтобы сообщить мне о бегстве Салима?

– Не только, – игриво качнула головой Сари.

– Что значит «не только»?

– Нам нужно было принять решение, помнишь?

Разве такое забывается? Правда, учитывая подрагивающего в моих объятиях зверя, трудно предположить, что принцесса, да и её наставник-советник смогут привести в исполнение какой-либо приговор.

– И вы что-то решили?

– Да.

– Горю желанием ознакомиться с вашим, несомненно, справедливым и мудрым решением!

Сари приняла царственный вид, а «скорп» злорадно ухмыльнулся и начал докладывать, прямо как перед императорским Советом:

– Отправленные в столицу повеления о проведении расследования были исполнены, но... не принесли никакого результата, потому что недавно назначенный ллаван головной управы, занимающейся описаниями средоточений, после первого же допроса скрылся в не установленном направлении.

– Его что, не охраняли?

– Без чёткого обвинения? Так же, как и здесь: смотрели, спустя рукава. В общем, сейчас там вернулся к управлению прежний, ранее отстранённый ллаван.

– Ну и замечательно!

– О да, замечательно. Только неизвестно, кому и зачем понадобилось захватывать в свои руки управу.

– Это выяснится. Наверняка, выяснится, но со временем, – говорю, и сам себе не верю.

– Со временем, которого у нас нет, – мрачно заключила принцесса. – В связи с чем...

– Все свидетели происшедшего подвергаются казни через повешение?

– Не смешно, – хором говорят оба.

– А я не смеюсь. Самый удачный выход из сложившегося тупика: и сведения останутся тайными, и ремесло составления описаний будет утеряно.

– Вот-вот, утеряно... Никому не достанется, так что ли?

– Разве вам не это требуется?

Сари хмыкает:

– И это – тоже. Но есть махонькая проблема. Мы не знаем, кто был заказчиком захвата власти в управе, и узнать не можем, потому что непонятно, с какой стороны подступаться к расследованию. Вот поэтому, учитывая все твои выводы о возможности управлять Потоком и прочие чудеса...

– Мне уже страшно.

– Ничего, привыкай: ещё и не такое будет. Так вот, мы решили оставить всё, как есть.

– А именно?

– Ты и дальше будешь составлять эти свои описания. Желающих окажется предостаточно, не волнуйся! Но помимо самих описаний тебе предстоит составлять и возможные структуры влияния на жителей того или иного поселения. Сможешь?

Выполнимая задача. К тому же, пристально наблюдая за теми, кто будет проявлять интерес к составленным описаниям, можно найти и того злоумышленника, который все это начал.

– Почему бы и нет? Если сведений будет достаточно... вполне. Это всё?

– Ещё нет, не торопись. Поскольку ты всё же обидел моего наставника, то должен понести наказание.

– Оно определено?

– Да, – Сари кивнула «скорпу»: – Приступай!

Я поднялся, потому что негоже встречать свою судьбу, да ещё из столь высокопоставленных рук, на корточках. Маг покопался в складках своего плаща, потом приказал:

– Подставь ладонь!

Хис у моих ног не сделал ни малейшей попытки рассыпаться песком или предпринять иной защитный жест, следовательно, опасность мне не грозила. Но волнительно было, несмотря ни на что.

Маг вложил мне в руку что-то увесистое и улыбнулся:

– Владей, раз уж нарвался.

На ладони лежала... хм, рука. Точнее, медальонный вариант панцирной перчатки, на раструбе которой отчётливо просматривалось изображение короны. Императорской.

– Что сие означает?

Принцесса беззаботно пожала плечами:

– Мне же нужно создавать свой Внутренний Круг, верно? Вот я и начинаю. Ты будешь моей Второй Дланью.

– А кто первая?

«Скорп» ответил довольной, но всё же вымученной улыбкой.

Видя моё замешательство, Сари спросила:

– Недоволен? Хотел быть Первой Дланью?

– Да не то, чтобы... Вообще бы не хотел быть. Никакой.

Она хохотнула:

– Все вы такие! Думаешь, этот сразу согласился? Но с ним было проще: приказала, и порядок.

Укоризненно буркаю:

– А меня даже не спросили.

– Я почему-то знала, что этого делать не нужно.

– Чего?

– Спрашивать. Сбежал бы. Правда?

Киваю:

– Правда.

– Вот видишь! Так, а теперь, когда все главные дела переделаны... Я буду отдыхать! И праздновать!

Принцесса хлопнула каждого из нас по плечу и шагнула за ворота. В границы мэнора.

– Ваше Высочество!

Она, не оборачиваясь, погрозила пальчиком:

– Я же просила обращаться ко мне иначе. Забыл?

– Hevary, Ваши действия... Вы собираетесь провести Зимник в моём доме?

– Конечно. Я и браслет не снимала.

Принцесса уходит все дальше и дальше по аллее, а мне только и остаётся, что беспомощно хлопать губами. «Скорп» хохочет.

– Настолько смешно?

– Ты бы себя со стороны видел... Обхохочешься!

– Ах так, уже без малейшего уважения...

– Да будет тебе! Уважение... Всё, парень: попался в сети, из которых спасения уже не будет. И какие могут быть церемонии между товарищами по несчастью?

В самом деле, никаких. Почему-то чувствую себя таким усталым, словно долго и упорно трудился, вроде бы достиг какого-то результата, но кажется: это вовсе не итог. Даже не привал, а коротенечкая передышка, после которой снова придётся окунуться в работу... Лениво, не передать. Но есть одно такое слово...

– Я, пожалуй, пойду, – решает маг. – Поручаю Её Непредсказуемое Высочество твоим заботам.

– Ишь, хитренький! Сам, значит, в кусты?

– Если честно, с удовольствием бы... Только не вижу рядом ничего подходящего. Ладно, до встречи в городе!

– На гуляниях, что ли?

– И не только на них!

Он помахал рукой и торопливым шагом припустил вниз по улице.

Однако темнеет, пора и мне домой, к тёплому очагу, в заботливые руки матушки и невесты. И, судя по силуэту, кто-то из них как раз движется к воротам...

– Простите, это мэнор, носящий название «Келлос»?

Она подошла совершенно неслышно, даже снег, схваченный морозцем, ни разу не скрипнул. А может быть, это я такой тугой на ухо после всех сегодняшних переживаний. В любом случае, Хис спокойно роется в сугробе неподалёку – сможет защитить, если что. Правда, эта женщина не кажется опасной... Поправка: не казалась, пока не сняла капюшон шубы из тончайше выделанных беличьих шкурок.

Идеально правильный контур овального лица, такой не вылепить даже самыми искусными пальцами: ни ямочек, ни холмиков. Кожа – белоснежная, как самый лучший фарфор и такая же наполненная светом, как если смотреть через тонкий край чашки на пламя свечи. Губы не тонкие и не пухлые, соразмерные всеми остальным чертам, изогнутые в изящной, может быть, чуть высокомерной, но безупречно вежливой улыбке. Полукружья бровей кажется нарисованными, но она стоит так близко, что можно различить каждый волосок. Нос маленький, с небольшой горбинкой, но настолько плавных очертаний, что от крохотного изъяна кажется только совершенней. Внешние уголки лилово-тёмных глаз приподняты к вискам, ресницы не слишком длинные, но густые, словно кисти, которыми... Хаос, Вечный и Нетленный! Эльфийка. Самая настоящая. Живая. В Нэйвосе. Перед моим домом.

– Так это мэнор Келлос или я ошиблась?

А голос какой чудесный – словно колокольчик, но не пронзительный, из тех, которыми любят увешивать свои повозки селяне, а глубокий, мягкий и бархатистый.

– Вы не ошиблись, hevary.

– Вы здешний житель?

– Да, hevary.

– Тогда прошу, подскажите мне, где найти человека по имени Тэйлен?

Следовало бы спросить, с какой целью, но это будет уже настоящим хамством.

– Так зовут меня, hevary.

– О, я рада встретиться с Вами! Но, признаться, ожидала, что Вы окажете более... тёплый приём и не заставите плутать по городу в поисках Вашего дома.

Ого, ещё одна язва на мою несчастную голову... Постойте-ка! Что значит, она ожидала тёплого приёма? Какого ещё приёма?!

Наверное, на моём лице ясно и чётко отразились все мысли, вызванные к жизни ехидным укором, потому что эльфийка уточнила:

– Вы же получили моё послание? В нём была указана точная дата приезда.

Послание? Ум-м-м-м-м... Впору завыть. То самое письмо, из-за которого меня арестовали! Вернуть его так никто и не собрался, следовательно, оно безвозвратно затерялось в Архиве «покойной управы». Остаётся уповать на то, что в нём не содержалось ничего сверхважного.

– Простите, hevary, но обстоятельства сложились таким образом... Я так и не успел ознакомиться с его содержанием.

Она удивлённо повела бровью. Пришлось пояснить:

– Я получил письмо, но мне не позволили в него даже заглянуть.

– Почему?

– Посчитали, что оно представляет собой угрозу безопасности Империи, и изъяли.

Эльфийка не стала отпускать замечания о глупости служивых людей, хотя в лиловых глазах можно было многое прочитать по этому поводу.

– Что ж... Я охотно перескажу Вам его содержание. Но сначала хотела бы немного отдохнуть. Это возможно?

– Разумеется! Я провожу Вас.

Подаю руку гостье, поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Ливин. Не знаю, догадалась ли она, что мэнор вознамерилась посетить эльфийка, или нет, но присутствие прекрасной молодой женщины рядом с намечающимся мужем не могло не пошатнуть только-только пришедшие в равновесие чувства:

– Где же Вы так долго пропадали, Тэйлен?

Тоже своего рода колокольчик, а не голос. Только таким бьют набат.

– Простите, некоторые дела потребовали моего участия.

– Неотложные дела, разумеется?

– Вы весьма догадливы, Ливин.

– Это тоже одно из таких дел? – Прозрачно-зелёные глаза косятся в сторону эльфийки.

– О, она приехала...

– Чтобы лично передать восхищение трудами этого молодого человека, – поспешила мне на помощь гостья.

– Какими ещё трудами?

– Он делает прекрасные переводы наших песен. Собственно, я решила посетить его дом, чтобы оказать посильную помощь в выполнении одного, особенно трудного перевода...

При этих словах эльфийка улыбнулась так двусмысленно, что щёки Ливин застыли, не в силах выбрать, что им делать: краснеть или бледнеть. А пришелица, безошибочно определив все оттенки замешательства моей невесты, усмехнулась и направилась по аллее без моей помощи, в каковой, похоже, и не нуждалась, потому что я, как ни приглядывался, так и не понял, оставляют ли изящные эльфийские сапожки следы на снегу.

– Вы намерены провести здесь всю ночь?

Растерянно таращусь на Ливин:

– М-м-м?

Взгляд девушки не предвещает ничего хорошего. Ну да ладно, будет ещё ужин, после которого я преподнесу ей свой подарок, а там посмотрим, кто кого.

– Не желаете пройти в тепло?

– Кажется, здесь и так довольно жарко.

– Вот как? Смотрите, не сгорите!

И Ливин, гордо вскинув голову, поспешила к дому, а я стоял, смотрел ей вслед и не мог помешать улыбке карабкаться на губы.

Наступающий Зимник, похоже, окажется вовсе не скучным. Да и вся последующая жизнь – тоже. И самое странное, я этому рад. Наверное. Может быть.

Примечания

1

Ситри – южный фрукт, который в чистом виде никто не ест, зато его кожуру и сок, выдавленный из мякоти, любят добавлять во многие кушанья (надо сказать, вовсе не зря это делают, потому что горьковато-кислая жидкость обладает способностью обогащать вкус хоть мясного или рыбного жаркого, хоть овощной мешанки, если, конечно, не перестараться).

(обратно)

2

Ювека – девятидневие, мера исчисления времени. Три ювеки составляют месяц, год складывается из 12 месяцев и двух так называемых «тёмных ювек», не отмеченных восходом созвездий над горизонтом.

(обратно)

3

Тоймен – именование должности в управе, имеет три степени значимости. Младший тоймен, как правило, служит «на посылках», просто тоймен выполняет более ответственные поручения, но под неусыпным контролем, старший же тоймен допускается до частично самостоятельного определения способа исполнения поручений.

(обратно)

4

Ллаван – человек, руководящий управой и принимающий окончательные решения касательно всего и вся, относящегося к исполнению работы.

(обратно)

5

Вьер – должность в управе, на ступень выше старшего тоймена.

(обратно)

6

Heve – «господин», вежливое обращение (hevary – «госпожа»).

(обратно)

7

Пэйт – человек, занимающийся в управе денежными вопросами: оформляющий договорённости и и прочие отношения между управой, заказчиками и монетными домами.

(обратно)

8

Ортис – обособленная и самостоятельная единица, чаще всего сие название используется, когда идёт речь о лавках, которыми заправляют магики.

(обратно)

9

Лой – крупная монета, чеканится из серебра. Сим – мелкая медная монета. В одном лое сто симов.

(обратно)

10

Имеется в виду «Регистр поселений людских и прочая в границах благословлённой богами Сааксанской Империи»

(обратно)

11

«Кодекс о доходах казённых и душевых» разделил все заведения, ведущие приносящую доходы деятельность, на принадлежащие государству и находящиеся в управлении свободными людьми. В первую половину вошли управы, средства на содержание которых как раз выделяются из казны, а доходы, соответственно, в основной своей части поступают в казну, тем самым принося государству выгоду. Во вторую часть вошли ремесленники, мастеровые, торговцы, магики и прочий люд, на пропитание которого не тратятся деньги имперской казны, но который исправно платит подати за право заниматься своим делом в границах Империи.

(обратно)

12

«Длань императора» – официальное именование человека, обладающего правом и возможностями исполнять повеления императора, полученные напрямую.

(обратно)

13

Аглис – мелкий дух, чинящий неприятности селянам. Упоминается чаще всего в северных землях Сааксанской Империи.

(обратно)

14

Керм – период времени, в течение которого на небе главенствует то или иное созвездие.

(обратно)

15

Совет Внешнего Круга – ежегодно собираемый совет выпускников Академии по Крылу Надзирающих и Распоряжающихся, то есть, имеющих право занимать и занимающих посты ллаванов в государственных управах. Совет рассматривает произошедшие за год изменения в жизни Империи, выделяет наиболее важные из них, описывает и представляет на дальнейшее рассмотрение Совету Внутреннего Круга, состоящему из Дланей Императора, которые уже, по прямому приказу своего повелителя, принимают меры по искоренению либо по поддержанию случившихся изменений, если те признаны доброкачественными.

(обратно)

16

Заканчивая первоначальное обучение, маг получает звание Творящего первой ступени, то есть, умеющего преобразовывать струи Потока Силы в taites. На второй и третьей ступени, при более глубоком погружении в теорию, ему становятся доступны исполнения простых заклинаний. Но только перейдя в ранг Созидающего, маг может начать свободно и широко пользоваться своим даром. Наиболее умелые становятся Владеющими, но для этого требуется как природный талант, так и способность учиться, присущая далеко не каждому даже из магов, поэтому многие до конца своей жизни остаются Творящими.

(обратно)

17

«Морозники» – заклинания, позволяющие обходиться безо льда для сохранения свежести продуктов. Довольно дорого стоят, потому доступны только достаточно богатым торговцам.

(обратно)

18

«Светлячки» – осветительные заклинания, используются чаще не в закреплённом виде, на стенах, а при переноске, потому что обладают малыми размерами и, в отличие от многих других заклинаний, могут оправляться в металл, что позволяет использовать их даже в качестве украшений.

(обратно)

19

При сотворении личной печати широко используется кровная магия, поэтому если человек находится поблизости с оттиском, оставленным этой самой печатью, устанавливается связь, и оттиск либо начинает светиться, либо иным образом оповещает наблюдателей.

(обратно)

Оглавление

Нить первая.

Нить вторая.

Нить третья.

Нить четвёртая.

Нить пятая.

Нить шестая.

Нить седьмая.

Нить восьмая.

Нить девятая.

Нить десятая.

Нить одиннадцатая.

Нить двенадцатая.

Нить тринадцатая.

Нить четырнадцатая.

Нить пятнадцатая.

Нить шестнадцатая.

Нить семнадцатая.

Нить восемнадцатая.

Нить девятнадцатая.

Нить двадцатая.

Реклама на сайте