«Свиток желаний»

Дмитрий Емец Мефодий Буслаев. Свиток желаний

О, друг, зачем заботиться о тайнах существования? Зачем мучить тело и душу трудными размышлениями? Живи счастливо, проводи время в радости; при конце тебя не спросят о том, зачем мир таков, каков он есть.

Взгляни на утро, вставай, юноша, и дыши радостью зари! Придет время, что ты будешь искать и не найдешь этой минуты жизни, которая так удивила нас в этом обманчивом мире. Утро сбросило покров мрака, — о чем же печалиться? Вставай, будем пользоваться утром, потому что многие утра будут еще дышать, когда в нас не будет уже дыхания.

Персидская Кеям

Странно! Человек возмущается злом, исходящим извне, от других, — тем, что устранить не может, а не борется со своим собственным злом, хотя это в его власти.

М.Аврелий

Душа есть сущность живая, простая, бестелесная, словесно-разумная, действующая посредством тела и сообщающая ему жизнь и возрастание, чувство и силу рождения. Она есть сущность свободная, одаренная способностью хотеть и действовать, изменяемая в воле, имеющая ум… как чистейшую часть самой себя.

Святой Иоанн Дамаскин

Глава 1 РАНДЕВУ С НЕУДАЧНИКОМ

Москва еще не успела остыть после жаркого и душного июньского дня. Солнце, запыхавшись, лежало на крышах и отдувалось, однако у самой земли уже бродили смутные вечерние тени. Водосточная труба, к которой Дафна походя прикоснулась ладонью, была обжигающе горячей. Даф поморщилась. Стараясь ничем не выделяться среди обычных людей, она не так давно отрегулировала свой болевой порог, сделав его, как у лопухоидов, и теперь не уставала удивляться новым ощущениям, постоянно делая какое-нибудь новое открытие.

Например, выпив в задумчивости кипящей воды, можно согреться на всю оставшуюся жизнь. Новая обувь причиняет массу неудобств. Прикушенный кончик языка болит целую неделю. Если сразу после чая приняться за мороженое — зубы начинают ныть, а эмаль трескается, как древние скалы. Романтично побегав по лужам босиком, легко поймать ступней зазубренное донышко бутылки. В общем, не жизнь у лопухоидов, а сплошные ограничения. Столько всякой ерунды приходится помнить!

Лавируя между прохожими, Даф продолжала свою прогулку, не имевшую ни определенной цели, ни маршрута. В доме № 13 по Большой Дмитровке в этот час принимали отчеты суккубов и комиссионеров. Арей вежливо попросил Даф куда-нибудь сгинуть и не распугивать нервный темный народец своей светлой сущностью и торчащей из рюкзака флейтой. Даф и сама рада была уйти. Пришибленные пластилиновые физиономии мало вдохновляли ее на продолжение знакомства и вообще на созидательный труд.

Адский котик Депресняк, сидевший у Дафны на плече, не оставлял попыток избавиться от комбинезона. Это был черный кожаный комбинезон, весь в заклепках и «молниях». Даф приобрела его в магазине «Зооприкол». Комбинезон скрывал крылья, которые даже теперь вздувались под ним двумя буграми. Кроме того, Даф не удержалась и, хихикая, купила коту миниатюрный строгий ошейник — кожаный с блестящими длинными шипами, которые выступали, правда, не изнутри, как это бывает у серьезных ошейников, а снаружи. К ошейнику Депресняк отнесся еще ничего, терпимо — всего только часик с истошным ором покатался по полу, пытаясь содрать его задними лапами.

Даф проскочила Калошин переулок, перешла Кривоарбатский, как вдруг в Плотниковом переулке дорогу ей преградил черный лимузин невиданной длины. Эх, что это был за лимузин! С литыми дисками, с табуном коней под капотом, сверкающий и восковито блестящий, несмотря на крапины грязи на дверях и крыльях.

Даф остановилась, терпеливо ожидая, пока лимузин проедет. Однако он не двигался, занимая переулок почти во всю ширину. Пожав плечами, Дафна хотела протиснуться между ним и стеной дома, но автомобиль резко сдал назад и, почти уперевшись в дом бампером, снова преградил ей путь. Сквозь тонированные стекла Дафна не могла рассмотреть, кто сидит в машине. Правда, ей казалось, что она различает огонек сигареты, ало тлеющий, как яростный глаз циклопа.

Депресняк на плече Даф перестал сражаться с комбинезоном и насторожился. Хвост кота начал опасно подрагивать. Спина выгнулась. Депресняк зашипел, вцепившись в плечо когтями и щеря мелкие треугольные зубы. Одновременно Даф на телепатическом уровне ощутила исходящие от кота волны ярости и страха. Ярость — ладно. Депресняк, обладавший характером милым и приятным, как сам Тартар, то и дело выходил из себя и бросался на всех без исключения собак, будь они размером хоть с моську имени дяди Баскервилля. Но вот страх... Это было что-то новое. Даже оживающих каменных грифонов в Эдемском саду Депресняк не особенно боялся. Даф не на шутку встревожилась. Ее кот обладал сногсшибательной интуицией, и то, что он кого-то или чего-то боялся, было дурным знаком.

Рука Даф скользнула к флейте и извлекла ее из рюкзака. Однако, прежде чем принимать какие-то меры, стоило определиться, с чем именно она столкнулась. Она сосредоточилась, чуть прищурилась и посмотрела на лимузин истинным зрением. Никакой магии она не обнаружила и успокоилась было, решив, что имеет дело с обычным, прихрамывающим на все гормоны лопухоидом из тех, с которыми нет-нет да, увы, приходится столкнуться каждой красивой девчонке. Но это успокоение длилось всего лишь миг. Внезапно сердце Дафны запрыгало на адреналиновой резинке. Желудок сжался. Длинные, не подчиняющиеся законам гравитации волосы поседеть не поседели, но вздыбились, вызвав у нездоровой части общественности сложную, близкую к галлюцинации ассоциацию с грозной тибидохской волшебницей Горгоновой М.

Случилось это в миг, когда Даф поняла, что не обнаружила внутри лимузина не только магии, но и вообще НИЧЕГО.

Обычное пространство, когда на него смотришь истинным зрением, никогда не бывает незаполненным. Пустоты в мире не может существовать по определению. Даже если в нем отсутствует магия, есть сотни других слабых энергий и течений, которые окрашивают пространство подобно фону в акварели. Каждая вещь имеет свою суть, и эти сути постоянно воздействуют друг на друга. Так, две одинаковых шариковые ручки — одной из которых, скажем, был написан донос, а другой открытка любимой бабушке, — две совершенно разные ручки с магической точки зрения. Лопухоид легко их перепутает, а страж света или мрака никогда. И атомы тут совершенно ни при чем.

Однако в данном случае внутреннее зрение не показывало ничего. Все было затерто. Лимузин был никакой. Не хороший и не плохой. Он словно и не ездил никогда по улицам, распугивая кошек и прохожих. На нем не отпечатывались ничьи мысли, которые должны были хотя бы вскользь его коснуться. И одновременно он был очень правильный, зализанный и идеальный. Ощущение создавалось такое, что внутри лимузина зияет компактная черная дыра, аккуратно стянутая розовенькими капроновыми нитками.

С таким защитным экраном Даф прежде сталкиваться не приходилось. Она осознала вдруг, что встретилась с чем-то крайне опасным и неведомым. Поможет ли тут флейта? Неизвестно, как отреагирует на ее атакующие трели неведомое нечто.

Внезапно Даф осенило, что просто истинного зрения здесь мало. Или, возможно, взгляд был недостаточно продолжительным... А что, если она будет немного настойчивее и...

Лимузин внезапно взревел, рванулся и, развернувшись в два приема в узком переулке, скрылся в на правлении Пречистенки. Номера у него были забрызганы грязью, а рядом с левой задней фарой красовалась наклейка — мертвая голова. И эта голова, уносясь, зловеще подмигнула Даф.

Дафна оторопело посмотрела вслед странному автомобилю, а затем направилась к станции метро «Смоленская». Она шла и размышляла. В одном она была уверена: появление лимузина никак нельзя было объяснить случайностью. Кто-то специально дал Даф понять, что следит за ней. Сделал это явно и демонстративно, почти не скрываясь. Более того: он заранее знал, куда Даф направится и где ее можно встретить. И это было самое настораживающее. Настораживающее потому, что этого не знала и сама Дафна, бродившая по плохо знакомому ей центру города безо всякой цели.

Даф долго еще кипела и возмущалась, вспоминая вызывающую красную точку за тонированным стеклом, но вскоре молодость и легкомыслие взяли верх, и, увидев возле метро магазинчик, она пересчитала в кармане мелочь. Ошейник Депресняка и его комбинезон оставили Дафну почти без наличности, а попросить у Арея денег Даф как-то пока не решалась. Ну не смешно ли для всемогущего стража света оказаться в таком идиотском положении? Мелочи хватало только на что-то одно: на чипсы или на колу. Взвесив все «за» и «против», Даф купила самую дешевую стеклянную бутылку с колой, подумав, что кола без чипсов остается все же колой, а картофель без колы — всего лишь повисшая в воздухе и оторванная от смыслового центра закуска.

Еще недавно Дафна без зазрения совести телепортировала бы все, что ей нужно, с витрины или, того проще, расплачиваясь с продавцом, щелчком пальцев великодушно превратила бы тарелочку для мелочи в золото, однако теперь это было бы непростительной неосторожностью. Стражи света немедленно засекли бы изменение мистического поля, определили бы индивидуальный магический почерк, и спустя несколько минут здесь был бы отряд златокрылых. И на этот раз сомнительно, что она смогла бы ускользнуть. Никакое везение не может продолжаться бесконечно.

Даф как была, так и осталась беглым стражем в розыске. История с лабиринтом, давшая Мефодию Буслаеву сипу, мало что изменила в жизни самой Дафны. Генеральный страж Троил, как канатоходец, балансировал на тонкой проволоке между жизнью и смертью. Для остальных же светлых она была теперь изменницей с черными перьями в крыльях. Изменницей, изгнанной из Эдема.

Задумчиво, разглядывая пробку, мешавшую ей добраться до колы, Даф размышляла, будет ли правильно, если она даст Депресняку отгрызть горлышко, и не вызовет ли это у лопухоидов какой-нибудь нездоровый интерес. Под конец решено было лопухоидов не волновать. Их короткая семидесятилетняя жизнь и так полна всевозможных потрясений, «Насморк не дремлет. Инфаркт не спит», — добавляла обычно Улита. Даф открыла бутылку о поцарапанный многими предшественниками край телефонной будки и, предвкушая прохладу, стала поднимать горлышко бутылки ко рту. Внезапно рука ее дрогнула. Кола плеснула ей на грудь.

В десятке метров стоял тот самый лимузин. Было очевидно, что он объехал по Глазовскому переулку, таинственным образом миновал все знаки и преграды и кружными путями выполз сюда. Во рту у Даф стало сухо, как в песках Сахары. Первым ее побуждением было нырнуть в метро, куда лимузин точно не мог за ней последовать, а вторым — уверенно подойти к машине и потребовать объяснений. Однако первый вариант показался Даф малодушным. Для второго же требовалась суперотвага, которой не обнаруживалось пока при самых тщательных поисках. В результате Даф не сделала ни того и ни другого, а совершила нечто среднее: а именно — оставшись на месте, стала большими глотками пить колу, хотя удовольствие было уже отравлено. Прохлада теперь радовала ее не больше, чем мотылька, случайно залетевшего под струи водопада. Лимузин оставался на прежнем месте. Из него никто не выходил.

«Будь это стражи света, они вызвали бы златокрылых. К тому же пафосные машины не наш транспорт. Наш приехал бы на велосипеде и нечаянно разнес бы маголодией самосвал, переводя через улицу старушку. Если стражи мрака... хм... эта вульгарщина больше в их стиле. Но зачем им следить так явно, когда мир и без того полон незримых духов, служащих мраку? С какой стати стражам мрака ездить за мной на лимузине, если я и так живу у Арея, у них на виду?.. Да что я, в конце концов, трушу? Нет, надо все-таки подойти! Это просто наглеж! Мне капают на мои тонкие детские нервы!» — рассердилась Даф.

Поставив бутылку на асфальт, она для ободрения коснулась бронзовых крыльев, висевших на шнурке у нее на шее, вытащила из рюкзака флейту и, подойдя к лимузину, сильно постучала в стекло. Лопухоиды смотрели на нее с удивлением. У этой девчонки извилины явно завязались морским узлом. Накинулась на машину, пинает ее, бьет кулаками и размахивает флейтой с решимостью, с который не всякий дикарь колотит дубиной выползшую на песок черепаху. А тут еще странноватый, лысый, явно долго болевший в детстве кот в комбинезоне и блестящем ошейнике выгнул спину и шипит у нее на плече.

— Эй, кто там есть? Что вам от меня надо, а? Вылезайте! — крикнула Дафна.

Однако стекло лимузина оставалось поднятым. Даже почти уткнувшись в него носом, Даф видела только свое отражение в зеркальной поверхности. На мгновение ошеломленной Дафне показалось, что от ее отражения исходит сияние, а над головой появился золотистый полукруг ауры. Она оцепенела, не веря своим глазам! Стекло лимузина отражало истинные сущности, а раз так, то к миру лопухоидов машина могла иметь лишь очень отдаленное отношение.

В миг, когда Даф это поняла, лимузин вновь тронулся и стал быстро отъезжать,

— Ага! Бегством спасаетесь! Во, во, катитесь, катитесь! Крути педали, пока тебе каталку не сломали! — торжествующе завопила Дафна.

Она ощущала торжество неандертальца, который криками и головнями из костра прогнал из пещеры старого медведя со свалявшейся шерстью и вселился туда со всем семейством, на всякий случай — мало ли кто еще таится во мраке — пропустив вперед тещу.

Стараясь напоследок еще раз стукнуть флейтой по крыше машины, она пробежала несколько шагов, но, поймав на себе любопытные взгляды прохожих, спохватилась и, преисполненная тем же сознанием победы, нырнула в капиллярную сеть московских переулков.

Примерно через полчаса Даф пересекала по «зебре» Бульварное кольцо, выше метро «Чеховская», у Страстного. Уже шагнув на тротуар, она ощутила укол тревоги. Запоздало, но очень отчетливо она поняла, что кто-то идет следом, причем идет уже давно. Даф резко остановилась и обернулась.

Высокий, атлетически сложенный мужчина в короткой кожаной куртке, с посеребренным ремнем с пряжкой в форме руки скелета тащился за ней как приклеенный. Заметив, что Даф смотрит на него, мужчина всполошился и уставился в небо с таким нарочитым видом, будто там по меньшей мере обнаружились вражеские парашютисты. Даф засмеялась — так это было нелепо. Вероятно, ее презрительный смех достиг ушей неизвестного, потому что он вдруг, не маскируясь больше, решительно направился к Дафне. Его правая рука скользнула в карман.

Перескочив через скамейку, на которой с одной стороны робко ютилась парочка влюбленных, а с другой, занимая большую ее часть, вальяжно развалился студент-мелиоратор с бутылкой пива и конспектами, Дафна, петляя, кинулась бежать по газону. Депресняк подскакивал у нее на плече, как лихой джигит из пермского цирка. Бежала Даф быстро. Мир дробился. Мамы с колясками, урны, свежепосаженные липы на бульваре — все веселилось, кружилось, прыгало в глаза суетливыми пятнами.

Даф показалось, что она оторвалась от своего преследователя, но неожиданно он возник прямо перед ней — возник так внезапно, словно и не бежал, а просто стоял и ждал ее, скрестив на груди руки. В панике Даф перемахнула через чугунную ограду, стремительным хаосом движений распугала мчащиеся машины и бросилась к первому попавшемуся подъезду. Схватившись за длинную деревянную ручку, она рванула ее, обрадовавшись, что нет кодового замка, метнулась по лестнице наверх. Пронеслась мимо ящиков, взлетела на десяток ступеней, и... прямо перед ней выросла железная дверь. Проклятый кодовый замок все-таки был установлен, но не внизу, а почему-то между вторым и первым этажами. Мелкое и подлое злодейство!

Даф поняла, что сама загнала себя в ловушку. Прятаться в подъезде с ее стороны было очевидной глупостью. Если уж бежать, то бежать в людное место. Она толкнула дверь плечом, стала хаотично нажимать на кнопки — бесполезно. Глупое бездушное железо не собиралось ее пропускать. Тогда Даф схватилась за флейту, готовая прибегнуть к атакующим маголодиям. Пусть златокрылые ее засекут, но не сдаваться же без боя!

— Прорываемся, Депресняк! Приготовься! — шепнула она.

Кот зашипел и со звуком вылетающего от нажатия кнопки на ноже лезвия выпустил когти. Он, как вчерашние котлеты в холодильнике, был всегда готов.

По лестнице уже грохотали шаги. Вначале показался носок тяжелого ботинка, а через мгновение и преследователь. Капли пота на его широком лбу вытянулись цепочкой, как Курильские острова. Руку он по-прежнему держал в кармане.

— Эй ты, стой! Только шевельнись — и пожалеешь! — крикнула Даф, вскидывая флейту к губам.

Это была серьезная угроза. Мощь маголодий не уступала автоматическому оружию. Так, во всяком случае, утверждал Мефодий, наблюдавший однажды, как Даф вдребезги разносит маголодиями кирпичи, которые он по ее просьбе подбрасывал.

Незнакомец отстранился, озабоченно поглядывая на флейту. Это было уже странно. Лопухоидов обычно смешило, когда им угрожали флейтой. Вероятно, сказывалось многолетнее влияние пословицы: «Дураком родился, дураком помрешь».

— Уф! Заставила ты меня-таки побегать! — сказал он, отдуваясь.

— Без шуток! Что у тебя в кармане? Достань руку... медленно... еще медленнее... никаких искр, никаких фокусов! Я предупредила! — нервно повторила Даф.

— Хорошо, хорошо. Ты тоже поспокойнее!

Пожав плечами, мужчина медленно вытащил из кармана руку и разжал кулак. Даф недоверчиво подалась вперед. На ладони у него лежали маленькие серебряные крылья, от которых волнами исходил яркий свет. От бронзовых крыльев Дафны, висевших на шнурке у нее на шее, они отличались тем, что оба крыла смотрели немного назад, имея едва заметный излом. Если бронзовые крылья имели сходство с орлиными — эти больше напоминали крылья буревестника или альбатроса.

— Ты что, тоже страж света? А почему у тебя крылья какие-то не такие? — спросила Даф уже гораздо более миролюбиво, не опуская, однако, флейты.

— Да, я светлый. Но я не из Эдема. Я не из тех, кто считает тебя изменницей и жаждет твоего наказания! — с улыбкой сказал незнакомец.

— Хм... Звучит как-то мутно. А откуда ты тогда? — поинтересовалась Даф не без вызова. Судьба вновь начала искушать ее возможностью бытового хамства.

— Я из Прозрачных Сфер, доброе дитя! Я твой страж-хранитель! Мое имя Эссиорх!

Даф оцепенела. Флейта в ее руках сама собой опустилась. Прозрачные Сферы, расположенные на верхнем из семи небес, были местом обитания тех, кто стоял над стражами и оберегал их. Даже у Троила был там свой опекун.

— Ты мой страж-хранитель? Ты? — спросила она недоверчиво.

— А почему нет? — удивился незнакомец.

Даф с подозрением уставилась на него. Разумеется, она знала, что страж-хранитель у нее несомненно существует. Но чтобы ее страж выглядел так... э-э... стремно. Она, признаться, представляла себе нечто куда более почтенное. Эдакое лысоватое, в очках в черепаховой оправе, слегка занудное, тянущее слова, с нотной папкой под мышкой и крошечным пятнышком зеленки на щеке, под которым скрывается маленький и приличный учительский прыщик... А тут... кгхм... военные ботинки, весь в коже, провоцирующий ремень... м-м-м... а вообще, если разобраться, занятно. Заполучив такого стража-хранителя, она и здесь сумела остаться в своем репертуаре. Эссиорх, склонив голову, оценивающим взглядом окинул свою фигуру и ремень с пряжкой в форме руки скелета.

— Тебя смущает мое тело, доброе дитя? Разве ты не знаешь, что хранители из Прозрачных Сфер, в отличие от вас, эдемских стражей, не могут пребывать на земле в своих истинных телах? Признаться, меня тоже беспокоит этот брутальный облик, гора мышц и под бородок дикаря, однако других тел на нашем земном складе не оказалось. Выбор был убог до ничтожности.

Учитывая, что говорящая собака — это как-то несерьезно для первой встречи стража и его хранителя, я вы брал все же человеческое тело. К тому же были еще... хм... некоторые причины.

Даф кивнула.

— Хорошо, что не собака. Мой котик... В общем, я хочу сказать, что собаку могли слегка поцарапать. Люди бы потом думали, что она баловалась, извиняюсь, с циркулярной пилой.

— Даже говорящую? — ужаснулся Эссиорх. Даф убито кивнула.

— Увы. Я не думаю, что она успела бы высказаться. Даже слово «привет» она договорила бы только до буквы «р»...

Эссиорх укоризненно покачал головой.

— Кгхм... Ну, как бы там ни было... Доброе дитя мое, я очень спешил, чтобы сообщить тебе: твоя бессмертная сущность и твои крылья в большой опасности.

Даф потупилась. Эссиорх посмотрел на нее с хорошо отработанной испепеляющей суровостью. Даф узнала суровость № 27 из Общего каталога укоров и нравоучений для воздействия на смертных и бессмертных существ, наделенных совестью (программа 97 класса средней стражеобразовательной школы).

«Ого, а наших хранителей учат по тем же учебникам!» — восхитилась она мысленно.

— Внемли мне, несчастное дитя! Внемли и устрашись! Мало тебе, что ты — вольно ли, невольно — ступила на скользкий путь служения стражам мрака, мало, что твои новые хозяева похищают эйдосы! Мало, что круг твоего общения составляют комиссионеры, проклятые ведьмы, языческие бомжи... — загрохотал он.

Ощутив, что оговорился, Эссиорх слегка поморщился, однако исправляться не стал. Думал небось, что и так проскочит.

— А это что еще за птицы — «языческие бомжи»? Одичавшие троянцы из уцелевших? Опасные, должно быть, экземпляры? Может, ты имел в виду языческих богов? — безжалостно поинтересовалась Даф.

Однако ее укол не удался. Эссиорх уже сообразил, как вывернуться.

— ...Не перебивай! Для этих язычников, мнящих себя богами, у меня нет другого определения... А суккубы, смущающие праведный сон смертных распаляющими видениями, разве они то общество, которое нужно светлому стражу? Но даже не о том речь! В конце концов, все это можно списать на случайность и заблуждения молодости. Ты же сотворила нечто более ужасное, совсем кошмарное! — Эссиорх воздел палец и провел им вдохновенную линию, один конец которой упирался в ближайшую тучку, а другой в нос Даф. Дафна с тревогой ожидала продолжения. И оно немедленно последовало.

— Оттиск твоих светлых крыльев оказался на свитке, украденном одним из слуг мрака. Своим поступком ты вонзила кинжал в сердце света! Смешала орты добра и зла! Ты хотя бы понимаешь, что натворила?

Эссиорх увлекся. Его голос поднимался все выше. Стекла подъезда завибрировали. Кодовый замок нагрелся. Блестящие кнопочки заплакали раскаленным металлом.

Даф кашлянула вежливо, но настойчиво.

— Можно вопросик?

— Задавай! — сказал Эссиорх, явно горя желанием вступить в полемику и опровергнуть все ее доводы.

— Вы сказали: «Оттиск твоих крыльев оказался на свитке». На каком свитке-то?

Эссиорх нахмурился.

— Как? Ты притворяешься? Смеешь обманывать меня? Лгать своему стражу-хранителю?

— Да не вру я. Не видела я никакого свитка... То есть свитков-то я видела три вагона, но чтобы какой-то слишком уж особенный, запоминающийся... Да и крылья я нигде не оттискивала! — заявила Даф, посмотрев на Депресняка. — А ты что думаешь?

Кот оставил свое мнение при себе.

Эссиорх закипел от негодования. Он нацелил в грудь Даф укоризненный перст, собираясь продолжать разоблачения, но неожиданно осекся.

— Э-э... Какой сегодня день недели? — спросил он рассеянно.

— Понедельник, — произнесла Даф с сомнением.

В лопухоидных днях недели она разбиралась неважно.

— Да, точно. С утра был понедельник, раз к Арею комиссионеры притопали, — добавила она, поразмыслив.

Эссиорх схватился за голову.

— О горе мне! Я все перепутал! Переносясь сюда из Прозрачных Сфер, я не учел разницы земного времени, не подумал о естественном небесном опережении и предупредил тебя о событии, которое пока не произошло, тем самым нарушив непреложный закон свободы выбора.

Тут Эссиорх, не щадя своего тела, сильно стукнул себя по лбу одним из перстней. Он сделал это с таким рвением, что на лбу появился отпечаток.

— А теперь я вынужден откланяться и покинуть тебя! Но помни, о чем я сказал тебе! — заявил он и на чал торопливо пятиться, явно собираясь исчезнуть.

— Постой! — крикнула Даф. — А в лимузине это ты был?.. Можно же на «ты», или это наглость?

Хранитель остановился.

— На «ты»? Это наглость, но можно, — сказал он после некоторого колебания. — Где-где я был?

— В машине, которая следила за мной. Ну скажи, для меня это важно! Зачем нужны были эти фокусы? Чтобы у меня на нервах поиграть?

Эссиорх посмотрел на нее с недоумением.

— Да будет тебе известно: я отыскал тебя только двадцать минут назад. Отыскал с помощью той нерасторжимой связи, которая всегда есть у стража и его хранителя. Я был в шоке. Я совсем отвык от мира смертных. В последний раз я был здесь во времена Древнего Вавилона. Помнится, я застал целую толпу бездельников и, чтобы народ не болтался без дела, предложил им построить башенку. Обычную маленькую башенку. Кто же знал, что лопухоиды так увлекутся? Мое начальство было очень недовольно.

— Хорошо, не ты, так не ты. А сам лимузин-то ты видел? — продолжала допытываться Даф.

— Нет. Надо полагать, в виду имеется транспортное средство, одно из которых с милой дамочкой за рулем попыталось меня задавить, когда я задумался о чем-то на проезжей части? — уточнил Эссиорх.

Даф испытующе посмотрела на него и решила, что его словам можно верить. Весомым аргументом в пользу того, что Эссиорх говорил правду, послужило то, что Депресняк отнесся к Эссиорху доброжелательно. С учетом своей специфики, разумеется. Во всяком случае, он не напрягался и не шипел, как до того на лимузин.

«Значит, мной интересуются не только златокрылые и хранитель из Прозрачных Сфер... Я становлюсь популярной. Только этот вид популярности мне как-то не очень по душе», — решила Даф.

— Почему ты так долго не был в смертном мире? — спросила Даф, решив проявить внимание.

Казалось бы, невинный вопрос привел Эссиорха в замешательство.

— После вавилонских дел у меня начались неприятности по службе... Э-э... Я был слегка не у дел, пока не появилась ты. И тут вспомнили обо мне, — уклончиво протянул он, разглядывая свои здоровенные ручищи с вежливым познавательным интересом.

— Никому нельзя было доверить такое важное дело? Я имею в виду меня? — воодушевилась Даф.

Эссиорх улыбнулся вымученной улыбкой. Так улыбается тот, кто только что упал со стула и теперь пытается представить это как шутку.

— О нет. Я боюсь, что дело куда проще. Больше ни кто не согласился тебя взять... Все спихивали тебя, как могли. В конце концов нашли крайнего. Этим край ним оказался, увы, я. Мы с тобой, как очень верно говорят лопухоиды, одного гроба черви.

— Как-как? Одного поля ягоды?

— Одного гроба черви! — упрямо повторил Эссиорх. — И не спорь! Так говорят. Я читал в словаре, когда готовился к высадке в человеческий мир.

— А, я поняла! Шмыгалка рассказывала, что одно из изданий лопухоидного фразеологического словаря сглазили стражи мрака. Ее хороший знакомый, узнав об этом, купил сразу двенадцать таких словарей, что бы раздаривать их друзьям. Так вот, по закону подлости, он просчитался, Шмыгалка оказалась тринадцатым его другом, и ей такого словаря не хватило. Она все убивалась! — уточнила Даф.

Эссиорх пропустил ее слова мимо ушей, думая о чем-то своем.

— Дафна! У меня к тебе просьба... личная... Я попрошу тебя никому не рассказывать, что я появился со своей укоризной раньше времени. У нас с этим строго, учитывая, что у меня и раньше бывали проколы. Могу я надеяться, что все останется между нами?

Даф покровительственно кивнула и похлопала своего хранителя по твердому, как гранит, плечу.

— Не боись! Я вошью в рот «молнию» и буду застегивать ее всякий раз, как попытаюсь что-то вякнуть... Депресняк тоже надежный парняга. Кроме хорошей драки, ночного полета и персидских кошек, у него слабостей нет. И интересов, кстати, тоже, если не считать сырое мясо.

В железную дверь, случайно заваренную укоризной Эссиорха, давно уже кто-то нервно барабанил изнутри. Оставаться в подъезде дольше не имело смысла. Даф и Эссиорх вышли, не дожидаясь, пока лопухоиды вызовут спасателей МЧС или пожарных.

Над Москвой медленно сгущались сумерки, точно кто-то последовательно убирал у экрана монитора яркость. Ветер играл отклеившейся рекламой.

Автомобили с маниакальным упорством мчались по кольцу бульваров. Их водители старательно делали вид, что у них где-то есть важные дела. И, разумеется, никого из этих симулянтов бурной деятельности, магистров переливания из пустого в порожнее, не заботило, что тут, в двух шагах от них, светлый страж Дафна обсуждает со своим хранителем из Прозрачных Сфер судьбы лопухоидного мира.

Внезапно Депресняк издал предостерегающий гортанный звук. Даф вскинула голову. Она ощутила острое беспокойство. За то время, что она находилась в подъезде, в магическом поле над Москвой что-то изменилось. Прежде нейтральное и вялое, теперь оно полыхало, как северное сияние. Даф всмотрелась в небо над крышами домов. Ей почудилось, что справа, где-то очень высоко, мелькнули две золотистые точки. Прежде чем Даф успела сфокусировать на них взгляд, точки скрылись. Почти сразу в другой части Москвы, где-то безумно далеко, на окраинах, мелькнула еще одна точка. Прочертила полукруг и тоже скрылась. Точки походили даже не на искры, а на трепетные желтые листья кленов, когда в вечернем сумрачном лесу на них вдруг падает последний солнечный луч.

— Златокрылые. Их над городом десятка два. Они появились минут десять назад, — со знанием дела произнес Эссиорх, отвечая на ее невысказанный вопрос.

— Что они здесь делают? — с беспокойством поинтересовалась Даф.

— Хм... Странный вопрос. Ищут, разумеется.

— Меня?

— На этот раз не тебя. Хотя, если ты попадешься им на глаза, — сомнений нет, тебя сразу атакуют. Так что никакой заметной магии. Будь тиха, как дохлая мышь в четвертом энергоблоке... Ой, снова сглаженный словарь! А теперь, если интересно, взгляни вон туда... Над тем домом на углу, нашла?

— Нет.

— Всматривайся внимательнее. Выше рекламного щита, выше чердака... Видишь черную жирную кляксу? Ну!

Даф пригляделась и действительно увидела то, о чем говорил Эссиорх. По воздуху, удаляясь от них, неторопливо двигался сутулый человечек в плаще. Он шел и пронзительно всматривался в стены домов. Для его маленьких бесцветных глаз не существовало преград. Ни стены из бетона, ни железо крыш — ничто не могло укрыть, спрятать. Всюду дотянулась бы маленькая липкая рука. На самом важном и сокровенном сомкнулись бы клейкие пальцы.

На соседней улице Дафна увидела еще одну точно такую же фигурку. И еще одну. И еще. Фигурки двигались параллельно, квартал за кварталом прочесывая город.

Даф вцепилась в ошейник рванувшегося у нее с плеча кота и до крови уколола шипом палец.

— Кто это? Штражи тьшмы? — спросила она невнятно, зализывая ранку.

Эссиорх с недоумением покосился на нее.

— Какие еще стражи? Не смеши меня! Заурядные комиссионеры. Над городом их сотни, но все равно комиссионерам приходится быть осторожными. Златокрылые нынче не в духе. То и дело атакуют.

— Правда?

— Я не лгу без веских причин! — оскорбился Эссиорх.

— А стражи мрака не защищают своих комиссионеров?

— С какой стати? Что такое для мрака дюжина рас плющенных и изгнанных в Тартар комиссионеров? Мрак никогда особенно не жалел глины и пластилина. Кстати, ты в курсе, что у некоторых недавно изготовленных комиссионеров есть даже кровь? Мы разбирали это на инструктаже. Их кровь — порошок для офисных принтеров, разбавленный одеколоном «Тройка» либо этиловым спиртом. Лигул глумится над образом и подобием как хочет... — произнес Эссиорх с горечью.

Неожиданно он резко повернулся, подхватил Дафну под локти и быстро перенес ее в арку. Лопухоиды оглядывались на них с тревогой. Некоторые героически настроенные мужчины даже останавливались.Дафна, едва Эссиорх поставил ее на землю, замахала руками, показывая, что все в порядке и никто на нее не нападает.

— Тише! Разумеется, никто не может вмешаться в разговор хранителя с его подопечным, но все же лучше не светиться! — прошептал Эссиорх, прижимаясь к стене и осторожно выглядывая из арки.

Даф увидела, как сутулый комиссионер в плаще вдруг вскинул голову, высматривая кого-то, затем ссутулился, съежился и трусливо нырнул в чердачное окно. Почти сразу небо прочертила яркая вспышка. Над улицей в золотистом сиянии промчалось нечто, чего нельзя было увидеть лопухоидным зрением. Мелькнули ослепительные крылья и суровый профиль, продолженный росчерком флейты. Некоторое время златокрылый, очевидно, размышлял, следует ли продолжать погоню по чердачным закоулкам и канализационным трубам, которые так любят создания мрака, а затем, раздумав, устремился за другим комиссионером, тем, что прочесывал район кварталом выше. Бедолага комиссионер, растерявшись, заметался по бульвару от одной вывески к другой и лишь в последний момент, спасаясь от атакующей маголодии светлого стража, отчаянно нырнул пластилиновой головой в сточную решетку для дождевых вод. Нырнул, вдавился туда жидкой глиной и скрылся.

Златокрылый набрал высоту и исчез за плоской крышей кинотеатра. Убедившись, что опасность миновала, комиссионеры выбрались из своих убежищ. встряхнулись, кое-как восстановили расплющенные формы — особенно поизмялся тот, что протискивался сквозь решетку, — и продолжали прочесывать город.

— Что они тут делают? Комиссионеры и златокрылые? Почему их так много? — с тревогой спросила Даф.

— Ищут. И те и другие. Вот только в пронырливость пластилиновых мерзавцев я верю почему-то больше, — грустно заметил Эссиорх.

— И комиссионеры не меня ищут? — на всякий случай спросила Даф.

Эссиорх посмотрел на нее с состраданием.

— Доброе дитя мое! Ты снова за свое? Как нам некогда говорили на инструктаже: двойное повторение вопроса свидетельствует либо о депрессивной заторможенности, либо о маниакальной подозрительности. Зачем мраку искать тебя, когда ты и так у Арея? Нет, им нужно нечто иное, — пояснил он, всем своим тоном показывая, что не будет пояснять, что это за нечто.

— Хорошо, не говори. А поиграть в горячо-холодно можно? — быстро спросила Даф.

— Поиграй. Но я ничего не обещаю, — подчеркнул Эссиорх.

— Само собой. Им нужен случайно не тот свиток, на котором окажется оттиск моих крыльев? — спросила Дафна.

— Я и так сказал слишком много, — буркнул хранитель.

— А какая ценность у свитка? Почему он так нужен мраку? Эссиорх, не упрямься! Зачем скрывать от меня то, что известно уже всем? — быстро спросила Даф.

Страж-хранитель ощутимо смутился. Тайна выходила какой-то уж больно прозрачной. Но все равно он продолжал упорствовать:

— Мне пора. Мы еще увидимся! До встречи!.. И не обижайся! Я не могу, просто не имею права...

Кивнув ей, Эссиорх быстро выскочил из арки. Его поспешное отступление походило на бегство. Когда, опомнившись, Даф устремилась за ним, улица была пуста. Лишь ветер раскачивал подвешенный на проволоке знак «Стоянка запрещена».

Размышляя о странных событиях сегодняшнего дня, Даф медленно побрела на Большую Дмитровку. Ее с минуту уже не оставляло одно подозрение. Подозрение мало-помалу укреплялось и превращалось в истину. Истина же заключалась в том, что ее страж-хранитель был хронический неудачник.

— У самого бестолкового светлого стража просто по определению должен быть самый без-башенный хранитель. Все закономерно. А ты что думаешь, а? — спросила она, обращаясь к Депресняку.

Но кот думал о том, что по противоположной стороне улицы, довольно далеко от них, идет собака. При этом идет крайне нагло, держит хвост бубликом, облаивает машины и двусмысленно обнюхивает столбы. Даф пришлось вцепиться Депресняку в ошейник и прекратить дискуссию.

Глава 2 РУЧОНКИ ЗАГРЕБУШШИЕ

Мефодий с раздражением пнул стул. Битых полчаса он пытался мысленным магическим посылом зажечь свечу, стоявшую на стуле в каком-то метре от него. Однако, несмотря на столь малое расстояние, свеча упорно игнорировала его. Зато когда Мефодий вышел из себя и попытался выбросить все связанное с этой неудачей из головы, свеча упала и мигом превратилась в лужицу воска. Причем — что Буслаев обнаружил почти сразу — вместе со свечой расплавился и металлический подсвечник.

— Я ничего не умею. В магии я — полный ноль. Она у меня то слишком слабая, то слишком сильная. И это я, будущий повелитель мрака? Они все бредят! Лучше бы Арей учил меня чему-нибудь, кроме рубки на мечах! — пробурчал Мефодий, награждая стул еще одним пинком.

Стул отъехал по паркету с полметра, пару раз качнулся в задумчивости и падать раздумал.

Несмотря на то, что июль не просто уже маячил на горизонте, а буквально танцевал лезгинку на самом кончике носа, Мефодий по-прежнему жил в гимназии «Кладезь премудрости», где не закончились еще годовые экзамены. Присмиревший Вовва Скунсо не позволял себе никаких фокусов и был похоронно вежлив.

Директор Глумович здоровался с Мефодием всякий раз, как видел его в коридоре, даже если они встречались семь раз на дню. При этом Буслаев постоянно ощущал его печальный, преданный, почти собачий взгляд. Изредка Глумович подходил к Мефодию и пытался пошутить. Шутка была одной и той же: «Ну-с, молодой человек! Расскажите мне ваш беспорядок дня!» — говорил Глумович бодрым голосом, но губы его прыгали, а лоб был пористым и потным, как мокрый апельсин. Мефодий всякий раз напрягался, чтобы не впитать случайно его размытую грязно-малиновую ауру.

Экзамены, впрочем, принимал не Глумович, и Мефодию, сильно подзапустившему учебу в предыдущих классах, приходилось нелегко. Выручало в основном то, что среди вельможных учащихся «Кладезя» тормозов и без него хватало. Природа, нажив грыжу в родителях, отрывалась в их детях на полную катушку.

Выкинув в корзину испорченный подсвечник — он не остыл еще и обжег палец, — Мефодий вышел из комнаты и бесцельно отправился бродить по гимназии. Мягкие дорожки скрадывали шаги. Искусственные пальмы томно нежились в лучах ламп дневного света.

Учеников в коридорах практически не встречалось. Вечерами за большинством из них заезжали родители, и тогда с другой стороны ворот, у проходной, выстраивалась целая выставка «Лексусов», «Мерседесов», «Ауди» и «БМВ». На большее или на меньшее фантазии у «премудрых кладезников» обычно не хватало. Дожидаясь своих детенышей, патеры известных фамилий лукаво подмигивали друг другу проблесковыми маячками и нажимали на гудки, приветствуя знакомых.

Мефодий медленно брел по пустым гимназическим коридорам, от нечего делать изучая фотографии прежних выпусков, читая рекламу, расписания и вообще все подряд. Он давно обнаружил за собой особую, почти патологическую привязанность к печатному слову. В метро ли, в детской ли поликлинике, в магазине — везде, где ему приходилось скучать, его глаза устремлялись к любой букве и любому тексту, будь это даже пожелтевший, наклеенный некогда под обои кусок газеты. Вот и сейчас он заинтересовался забавным плакатом у медпункта. На плакате был изображен краснощекий и красноносый юноша, лежащий в кровати с градусником, который то ли торчал у него под мышкой, то ли, как стилет, пронзал его сердце.

Над головой юноши помещалось белое облачко со следующим текстом:

«Ваше здоровье — наше богатство. При первых признаках насморка, который может быть симптомом гриппа, немедленно ложитесь в постель и соблюдайте постельный режим. Только так вы сумеете избежать осложнений».

Вместо восклицательного знака надпись увенчивалась еще одним градусником, братом первого, с температурой, застывшей где-то на 37,2. Мефодий мгновенно оценил свежесть идеи. Симулировать насморк он мог практически постоянно. В половине же случаев и симуляция не была нужна.

«Эх, жаль, я раньше не знал! Гробил, можно сказать, здоровье! Сколько школьных дней проучено зря... А с Ареем, боюсь, не прокатит! От стражей мрака насморком не отмажешься!» — подумал он и стал спускаться по лестнице.

Вскоре Мефодий был уже на Большой Дмитровке. Дом № 13, по-прежнему окруженный строительными лесами, не вызывал у прохожих даже любопытства. Обычный дом, ничем не примечательнее других домов в округе. Мефодий нырнул под сетку, покосился на охранные руны, вспыхнувшие при его приближении, и, толкнув дверь, вошел.

Комиссионеры и суккубы в большинстве своем уже сдали отчеты и свалили. Лишь смутный запах духов, спертый воздух, заплеванный пол и кучи пергаментов на столах доказывали, что только что здесь было столпотворение. Улита выглядела раздраженной. Мраморная пепельница, которой она целый день вправляла комиссионерам мозги, леча их от приписок, была вся в пластилине. Стремясь задобрить разошедшуюся ведьму или хотя бы перевести стрелки, комиссионеры ябедничали друг на друга.

— Хозяйка, хозяйка! А Тухломон опять прикололся, — зашептал один противным голоском, прикрывая рот ладошкой.

— Где?

— Да вон висит.

Улита повернулась и убедилась, что глумящийся Тухломон действительно висит на входных дверях, а из груди у него торчит рапира, всаженная по самую рукоять. Голова повисла, как у куренка. Из полуоткрытого рта капают чернила. Это кошмарное зрелище впечатлило бы многих, но только не Улиту.

— Эй ты, клоун! Быстро положил инструмент, где взял, и подошел ко мне! Считаю до трех, четыре уже было!!! — завопила она.

Тухломон, щурясь, как кот, которого собираются наказать тапкой за нехорошие привычки, грустно открыл глаза, освободился от рапиры и на подгибающихся лапках подошел к Улите. Ведьма безжалостно и точно стукнула его по носу тяжелой печатью темной канцелярии. Комиссионер скривился, изображая смертельную и вечную обиду, вытер слезящиеся глазки, а уже спустя минуту ужом вился вокруг Буслаева.

— Как здоровье его будущего величества? Ручки не потеют? — ехидно спрашивал он, приседая.

— А как твое? Не чихается по ночам, совесть не чешется? — отвечал Мефодий любезностью на любезность.

— Ничего-с. Благодарю-с... Это только вы ночью спите... А мы ночью, как и днем, в трудах-с! Сами изволите видеть! — отвечал комиссионер.

— Смотри не перетрудись!

— Не перетружусь. Не извольте беспокоиться. Ради вас себя поберегу-с, — загадочно отвечал Тухломон.

Он хихикнул и удалился, вежливо шаркнув поочередно обеими ножками.

Арей, по обыкновению, отсиживался в кабинете. Входить к нему можно было лишь по приглашению. Начальник русского Отдела Тартара находился там почти безвылазно — днем и ночью. Лишь недавно, никого не предупредив, пропал куда-то почти на три дня и появился так же внезапно, не дав никому объяснений.

Рядом с Улитой помещалась Аида Плаховна Мамзелькина собственным трупом. Щечки у Аиды Плаховны были румяные, а глазки узенькие. Похоже, она успела уже присосаться к медовушке. Судя по довольному виду обеих, Улита и Аида Плаховна занимались приятнейшим делом на земле — злословием.

Закинув на стул костлявые ноги, Мамзелькина смотрела сквозь глухую стену дома № 13, которая не была препятствием для ее всевидящих глаз.

Был тот бойкий вечерний час, когда всякое двуногое прямоходящее существо куда-то спешило или откуда-то возвращалось. По тротуарам, аллеям, пешеходным переходам и мостам десятимиллионного мегаполиса сновали лопухоиды.

— Улита, голубка моя недобитая, взгляни-ка туда! — кудахтала Мамзелькина. — Смотри, какой идет серьезный, представительный мужчина! Какая царственная осанка! Как он несет свое дородное дело, как твердо и спокойно взирает перед собой! Посмотри, как все уступают ему дорогу! Должно быть, думают, что это префект округа, обходящий владенья свои в поисках, чего бы еще снести! На самом же деле это всего лишь Вольф Кактусов, графоман и тихий подкаблучник, которого жена послала за пельменями в универсам на углу. Не правда ли, как обманчиво первое впечатление? Интересно, как бы этот индюк запел, если бы я сейчас расчехлила свой инструмент?

— Может, проверим? — невинно предложила Улита.

Аида Плаховна погрозила ей пальцем, составленным, казалось, из одних только суставов и костей.

— Не положено. Разнарядки покамест не было...У меня, лань моя недостреленная, не самодеятельность! У меня учреждение! Так-то, сокровище мое могильное! — назидательно сказала Аида Плаховна.

Улита вздохнула так печально, что на полтора километра вокруг у всех погасли газовые конфорки, и откинулась на спинку стула.

— Чего грустишь, милая? Тошно тебе? — сочувственно спросила Мамзелькина.

— Ох, Аида Плаховна! Тошно, — пожаловалась секретарша.

— Чего ж тошно-то?

— А то и тошно, что не любит меня никто. По вечерам я так устаю от гуманизма, что мне хочется кого-нибудь прибить.

— Ты это, девка, брось! Не распускай колотушки! То-то я смотрю, комиссионеры у тебя все увечные ходят! Не бери тяжелого в руки и дурного в голову! — строго сказала Мамзелькина.

Она повернулась и увидела застывшего в дверях Мефодия, смотревшего на нее не без любопытства.

— О, и этот, цыпленочек недорезанный, тут шастает! Все шастают! По городу хожу, по сторонам смотрю. Сил моих нетути! Комиссионеры шастают, златокрылые шастают — и всем чегой-то надо! А теперь и этот, молодой да зеленый, расшастался! Ну что шастаешь-то, болезный, что шастаешь? — заохала старуха.

Мефодий буркнул что-то недовольно. У него было собственное мнение по поводу того, кто шастает, а кто квасит медовуху.

Аида Плаховна всплеснула руками.

— Ишь ты, осмелел, поди, раз со мной так разговариваешь! Наслышана я о твоих подвигах, наслышана! Лабиринт прошел, магию древних хапнул, а ключа-то к силам не нашел покуда... Не горюй, лупоглазенький, все склеится. А что не склеится, то похоронится. А что не похоронится, то прахом ляжет. Мрак — он, ить, тоже не в один день строился.

Мефодий нетерпеливо кивнул. Он не любил, когда ему намекали, что рано или поздно он станет повелителем мрака. Это было так же невыносимо, как лесть комиссионеров и сладкое хихиканье суккубов.

Мамзелькина испытующе склонила голову набок и принялась придвигаться к Мефодию на стуле с такой резвостью, точно стул сам семенил на гнутых ножках.

— Что смурной такой, ась? Души прекрасные нарывы жить не дают? Как твой эйдос, роднуся? Не добрались покуда до него ручонки загребуш-ш-шие? Смотри, тут ручонок-то много, ой много! — заохала она.

— Вы меня на понт не берите! Меня и не такие на понт брали! — неосторожно вякнул Мефодий.

Последнее время он так привык хамить комиссионерам, что теперь непросто было отвыкнуть. Нахамил и разом почувствовал, как вспотел от собственной храбрости. Зачехленная коса, стоявшая в углу, нехорошо звякнула. Ее тень, падавшая на стену, загадочно раздробившись, сложилась в слова:

«Mors sola fatetur, quantula sint hominum corpuscula». (Одна только смерть показывает, как ничтожно человеческое тело (лат.) Ю в е н а л, «Сатиры», X)

Однако либо Аида Плаховна была в хорошем настроении, либо решила на этот раз спустить.

— И, милый, не пойму, о чем толкуешь. На зонт какой-то тебя беру... Нам зонтов чужих не надо. Мы люди трудовые, косари мы... Нам, окромя эйдосов, ничего чужого не положено... Не химики, не плотники, могилы мы работники! Так-то, брульянтовый мой, ямочка ты моя незакопанная!

Тем временем Улита достала большую шоколадку, подсунутую кем-то из предприимчивых суккубов, и зашелестела фольгой. Мефодия она по обычной своей невнимательности не угостила, а Мамзелькина, кроме медовухи, ничем не злоупотребляла.

— Я вот о чем вчера подумала... — сказала Улита шоколадным ртом. — О тебе подумала! Странная у тебя фамилия для повелителя мрака. Буслаев! Подозрительная она какая-то в наше сложное время. То есть я понимаю, конечно, Васька Буслаев, новгородский богатырь, оглоблей размахивал, то да се... Вроде благо надежно все... Да только для руководителя все равно не то. Лучше б ты был Петров или Смирнов.

Мамзелькина с ней не согласилась:

— Не-а, родная, не ври напрасно. Не надо ему Смирновым быть. Смирновых в розыске много. Ужо я-то знаю. А ежели и инициалы совпадают — тут совсем беда. Притаскиваю как-то одного в Тартар, ан оказывается: однофамилец! «Обозналась, говорят мне, старая! Ты кого хватаешь?» А чего обозналась-то? Вот заявочка: Смирнов П.А., 1964 года? Вот вам: Смирнов ПА, 1964 года! Получите груз! — сказала Аида Плаховна и потерла ручки.

— И что, обратно отнесла? — спросил Мефодий.

Улита рассмеялась, покосившись на смутившуюся старуху, которая от неожиданности даже ковшик с медовухой уронила.

— И, милай, кто ж из Тартара-то добро обратно носит? У нас же не госконтора, чтоб человечки туды-сюды бегали. Ужо принес — так ложь куцы положится и за другим грузом ташшись. Ладно, сладкие мои, засиделась я с вами чегой-то... Народец у меня на белом свете зажился! — торопливо зашамкала Аида Плаховна.

Видно, избегая скользкой темы, она сняла с плеча грязный рюкзак и вывалила на стол Улите целую кипу засаленных пергаментов.

Ведьма поморщилась, когда пергамента раскатились по столу. Многие из них были в бурых высохших пятнах, другие покрывала свежая слизь.

— Вот тута, гробики мои осиновые, накладные на самоубийц, а тута те, кто эйдосы при жизни заложил, значить, да со сроками маленько просчитался... А атеистов, кощунов и прочих умствующих я, того... как договаривались с Лигулом, отдельной фактуркой... Разберетесь, миляги? А не разберетесь, так туточки полный перечень. Могилка в могилку!.. — зачастила Мамзелькина.

Проверяя, не осталось ли чего в рюкзаке, Аида Плаховна решительно встряхнула его. На стол выпал зацепившийся пергамент.

— А это кто? — спросила Улита.

— А это ишь... самоубийца одна. Наглоталась, бедняга, снотворного. Попугать мужика своего вздумала. Два раза глотала — откачивали. Проглотила в третий, а тут мужик ее на работе возьми и задержись... Диск с игрой ему ктой-то принес! Как бы уж и не наши из канцелярии все это состыковали, — охотно пояснила Мамзелькина. — Осторожно с пергаментом, Улитушка, березка моя недопиленная! Туточки внизу эйдос подклеен, не затерялся бы. Потрудись-ка расписочку вполучении! Эйдосы без расписки сдавать себе дороже. Потом не отчитаишси!

Улита неохотно написала расписку, вытащила из ящика штемпельную подушку и с омерзением стала шлепать, где надо, печати. Едва она закончила, как на экземпляре Мамзелькиной проступили кровавые буквы.

Сдано: Мамзелькина А.П.

старший менагер некроотдела

Принято: ведьма Улита,

русский отдел Канцелярии мрака

секретарь-лаборант

Свидетель: Буслаев М.И.

ученик мрака

Мамзелькина еще не дочитала пергамент, когда буквы вдруг стали молочными и та часть записи, которая касалась «свидетеля Буслаева М.И.», испарилась.

Мефодий изумленно заморгал. Старуха сурово погрозила ему:

— Ой, знаю я, чьи это проделки! Это все эйдос твой непроданный буянит! Ничего, свидетеля-то я так, для кучи приплела. И без него сойдет, — проворчала старуха.

Аида Плаховна небрежно убрала расписку в рюкзак и, пошатываясь, взяла косу.

— Пошла я, ребятушки, покошу маненько. Уж и ноженьки не ходят, а ручки все трудятся. А ну как я совсем слягу — как же люди на земле умирать-то будут, сердечные? Бывай, Улитушка, бывай, сиротинушка!.. За Ареем-то присмотри, непросто ему. Страдает Арей, уж я-то чую. А все она, память проклятая!.. И ты, Мефа, здоров бывай! Тута, ведаю, в скорости такая каша заварится, что невесть как и расхлебаешь!

— Какая каша? — спросил Мефодий.

— И-и-и, милый, сразу видать — зеленый ты ишшо! Кто ж у смерти-то про будущее спрашивает!.. Коли я тебе отвечу, так мне ж тебя и чикнуть придется! Так что, интересуешься?

Мамзелькина взглянула на Мефа так остро, что тот даже попятился. В маленьких глазках Аиды Плаховны полыхала жаркая и пустая бездна.

— Нет, не надо! — поспешно сказал он.

— Ну как хочешь! Вольному воля, спасенному рай!.. Прощевай, ясноглазенький, да за эйдосом своим знай приглядывай. Эйдос-то, может, у тебя и не лучше прочих. Много я их переносила, каждому цену знаю...Да уж больно большие силы за ним, за эйдосом твоим, стоят, стоят... Туточки как в казино: порой семерка с восьмеркой так сцепятся, что туз и не суйся! Ясно тебе?

— Ясно.

Старуха ухмыльнулась.

— Люблю понятливых. Ты ведь понятливый?

— Да.

— Вот и славно. И за Дафной-то своей присматривай! Уж больно шустрая девка — как бы чего не вышло. Из-за нее не вышло. И... с ней не вышло... Понял меня?

В словах старухи Мефодию почудился намек — очень ясный намек. Но насколько к ближайшему будущему относилось ее пророчество — этого он не ведал. Чувствовалось Буслаеву, что здесь не так все просто. Ох, как непросто!

Аида Плаховна вышла, волоча ноги. Снаружи донесся ее сухой, деловитый кашель, и почти сразу где-то на соседней улице истошно завыла сирена реанимации. Были ли связаны эти события, Мефодий не знал. Хотя не удивился бы, узнав, что старуха начала свою работу, еще находясь здесь. Настоящие профи некроотдела не отрываются от производства ни на миг. Их коса взмывает и падает по десять раз за минуту.

После ухода трудолюбивой старушки Мефодий и Улита остались в приемной вдвоем. Улита, на которую свалилась куча пергаментов Мамзелькиной, требующих сортировки, снова была не в духе. После суккубов и комиссионеров она, по ее собственному выражению, долго восстанавливала в душе кислотно-щелочной баланс. К тому же вечером ей предстояло очередное свидание и требовалось наскрести на стенках и собрать в кучку хоть немного хороших эмоций.

Не желая, как губка, втягивать ее черное настроение, Мефодий от нечего делать отправился в соседнюю с приемной комнату. Это был тесный и мрачный закуток у лестницы, в котором из мебели обретался единственный диван, такой дряхлый, что Мефодий не удивился бы, узнав, что на нем спал сам Ной в своем ковчеге.

В темноте что-то заскрежетало, точно в замке повернулся ключ, и хриплый голос произнес:

— Старый грешник Протагор говорил: «Человек есть мера всем вещам: существованию существующих и несуществованию несуществующих». Этим он хотел сказать: «Если человек верит в богов, то они есть, если не верит, то их нет».

— Кто здесь? Я спрашиваю: кто здесь? — нервно спросил Мефодий.

Ответа он не получил, но захлопали крылья, и Буслаев понял, что с ним говорил древний вещий ворон Арея. Ворон был так стар, что перья у него местами облезли и проглядывала серо-розовая кожа. Порой Мефодия удивляло, что ворон еще жив. Ни Арей, ни Улита никогда не кормили его и вообще крайне редко вспоминали о его существовании. Однако Мефодий знал точно, что ворон был с ними еще на маяке.

Глаза постепенно привыкали к полумраку. Мефодий увидел, что дверца клетки распахнута. Ворон сидел на спинке дивана и искоса поглядывал по сторонам.

— Может, тебе хоть воды налить? — предложил Буслаев.

Ворон равнодушно нахохлился. Мефодий не знал, понимает ли птица человеческую речь или бессмысленно повторяет услышанные когда-то давно фразы. Он сел и в полутьме, слыша, как шевелится в сумраке большая птица, просидел около получаса, думая о чем-то неопределенном. Вначале в мыслях его была Ирка, с которой он поступил довольно скверно, давно не навещая ее, а затем ее окончательно вытеснила Даф со своими огромными белыми крыльями.

Когда же Мефодий собрался вновь выйти в приемную, ворон вдруг клюнул спинку дивана и произнес:

— В ткань веков вплетена эта притча. Была она стражем, и набросила она ему на шею шнурок с крыльями, не ведая, что предстоит ей полюбить его и разделить с ним бессмертие. Не ведала она и того, что лопухоидный мир начнет притягивать ее, что бы некогда в бесконечности соединить сердца и судьбы. Так пусть же флейта играет!

Мефодий быстро шагнул к ворону.

— О чем ты? О Даф? Что это значит? — нервно спросил он.

Но птица уже вновь замолчала и лишь равнодушно прохаживалась по спинке дивана. Из прошлого ли эта притча или из будущего, ткань которого еще не соткалась, понять было невозможно. Промучившись с вороном еще минут десять, Мефодий все же добился от него очередной фразы:

— Он сказал: Зюлъ-карнейн! Гог и Магог причиняют беды на этой земле; не представить ли нам какую плату тебе за то, чтобы ты поставил стену между нами и ними? — хрипло произнесла птица, окончательно сбив Мефодия с толку.

Буслаев сердито повернулся и вышел. Он ожидал, что в приемной будет одна Улита, но за время его отсутствия там появились Дафна и вернувшийся зачем-то Тухломон, уже успевший забыть, что схлопотал печатью по носу. «Странно, что я не слышал, как они вошли, — подумал Мефодий, оглядываясь на каморку. — Интересно, слышала Даф, как я допытывался у ворона про нее, или нет? Хотя, пожалуй, нет».

Даф сняла с кота комбинезон, оставив один ошейник, и теперь голый и страшный Депресняк летал по приемной, разминая крылья. Изредка он повисал на тяжелых бархатных шторах или с яростным мяуканьем вцеплялся своими острыми, как бритвы, когтями в одну из шпионящих картин. Улита, сама любившая на досуге пострелять по картинам из пистолета или попрактиковаться в метании кинжала, относилась к этому вандализму с умеренной доброжелательностью.

Тухломон вился вокруг Даф и однообразно ныл, умоляя ее уступить ему свои крылья. Лицо комиссионера гнулось в разные стороны и в минуту меняло сотни слащавых выражений. Лысоватая макушка поблескивала. Подстриженные височки выглядели очень уместно. Весь он был такой неприятненький, точно потными ладошками вылепленный.

— Я ж не насовсем крылышки-то! Я ж подержать! Ну, позязя! Ну ангелочек мой!.. Что тебе стоит порадовать старого больного мущиночку? Ну умоляю! Ясно вельможная панна! Будьте такая добренькая! Света жажду! Устал я от мрака, бедный старикашечка! Лобызаю края одежд! Чмок-чмок-чмок! Тьфу, нитка в зубах застряла! Не дай погибнуть страждущему! — повторял он, ползая вокруг нее на коленях.

Даф качала головой. Она отлично представляла, что бывает с теми стражами света, которые по доброй воле одалживают свои крылья комиссионерам.

— В Эдем хочу! В райском хоре петь, яблочки познания трескать и косточки выплевывать! Дай хоть понять, какой свет бывает, а? Я ж к свету рвусь!!! Ну зя-зя-позязя!

— Отстань! Перестань глумиться! — вскипела Даф.

— Слышь, светлая! Он так вовек не отстанет! Ты коленкой, коленкой ему в нос дай! — посоветовала Улита, которой надоело слушать нытье Тухломона.

Услышав совет, комиссионер услужливо принялся подставлять Даф свой нос.

— Прошу тебя, солнце мое, не стесняйся! И коленочкой, и ножкой, и волосики можно вырвать, и пальчики оттоптать! А ежели из автомата в меня пострелять желаешь, я и автомат принесу!.. Bсe для ясновельможной панны!.. Только крылья дай, а? Дядя Тухломончик такой бедненький, такой несчастненький! Ему грех отказать, большой грех! Тухломончику отказать — все равно как сиротку ломом вдарить! — засюсюкал он, умильно надувая щеки.

Поняв, что иначе от него не отделаться, Дафна решительно потянулась к флейте. Заметив это, комиссионер стал быстро отползать. Смятого носа он не боялся, равно как и прочих повреждений, а вот с флейтой стража света шутки были плохи. Одна-единствен-ная маголодия могла превратить его в лужу вонючего пластилина.

— Все-все, дядя Тухломончик уходит! Только музыки, умоляю, не надо! У меня барабанные перепонки слабые! Я нонче не танцую! — заскулил он, на четвереньках забегая за спину Мефодия и прикрываясь им.

Мефодий поздоровался с Даф. Та сухо ответила, глядя в сторону. Буслаеву уже пару недель казалось, что Дафна его старательно избегает. А если она все же заговаривает с ним, то быстро заводится и начинает спорить по пустякам. Мефодий не мог найти этому объяснений. Он был уверен, что не обижал Даф. Хотя, с другой стороны, не исключено, что и ляпнул что-то неосторожное. С этими девчонками всегда так. Вечно обижаются на какую-нибудь фразу, которой ты сам и не помнишь. «Я так говорил?» — «Говорил». — «А когда?»

— Депресняк! — сказала Дафна, с тревогой посмотрев на кота, который, качаясь на занавесках, задумчиво разглядывал Мефодия. — Я предупреждаю! Если ты, как в прошлый раз, позволишь господину Буслаеву тебя погладить и при этом не вцепишься ему в физиономию, мне придется помыть тебя с хлоркой. Причем как снаружи, так и изнутри.

Тухломон надул щеки и, одновременно хлопнув по ним обеими руками — получился звук «пуф!» — подобострастно захихикал, оценив размах фантазии стража света.

— Мне твой кот не нужен! — обиженно произнес Мефодий.

— Прекрасно. Потому что насчет хлорки я говорила всерьез. Не хочу, чтобы на моем коте были твои микробы, — сказала Даф.

— Ах, какое воображение! Дядя Тухломончик весь в плезире с ног до головы! Если ты захочешь воплотить свои грезы, светлая, Тухломончик с удовольствием заберется в стиральную машинку, чтобы ты нажала кнопочку! А хлорку можно насыпать мне в ушки-с! И даже туфелькой можно отшлепать! Насчет оплаты договоримся! Кроме твоих крылышек, мне ничего и не надо! — осторженно заблеял комиссионер.

Даф посмотрела на него с омерзением. Тем временем Тухломон, вскочив на ноги, уже прыгал вокруг Мефодия, точно сбежавший из зоопарка бабуин.

— Мое очередное почтение грядущему повелителю! Не надумали ножки об меня вытереть? Или кулачком в лобик? Он у меня мяконький, не ушибете кулачок! Или в щечку. Я щечку надую-с!

— Отстань! — сказал Мефодий.

Тухломон ничуть не обиделся.

— Ну нет — так нет. Одному хорошему человеку другого хорошего человека побить никогда не поздно. А я ведь, признаться, с дельцем пожаловал. К Арею и ко всем вам-с. Я только что от Лигула. Буквально в минуту смотался: одна ножка туточки, другая уже тамочки. Со скоростью света спешил!

— Считай, что я уже упала в обморок от счастья! Дальше что? — проворчала Улита.

— Как — дальше что? Я от Лигула! — широко открывая глаза в картинном недоумении, повторил Тухломон.

— Я это уже слышала. Чего надо от нас горбуну? — сказала ведьма.

Тухломон посмотрел на нее с глумливым укором.

— Какой же он горбун-с? Да, росточку оне маленького, сутуловаты немножко, не без этого. Да разве хорошо этим попрекать? Разве нравственно-с? А где сердечная доброта-с, где терпение-с? Ай-ай-ай! Придется мне Лигулу сказать, как вы его здесь оценили! Ой, придется!

— Донести, значит? — ледяным голосом уточнила Даф.

— Какие слова нехорошие говорите, девушка! Донести, фи! Не донести, а проинформировать во имя торжества закона-с и порядка-с! — обидчиво поправил комиссионер.

— Тухломоша, рыбонька моя дохлая, выруби звук! А то ведь шерстяной носок заставлю проглотить! Ты меня знаешь! — поморщилась Улита.

— Не поможет. Я носков, ить, много переглотал-с на своем веку! Фантазия нынче у всех богатая! Вот и Даф, страж наш ненаглядный, Мефочку, повелителя мрака, котиком поцарапать хочет! А котику хлорочки в глазки засыпать! А тут какой-то носок! Моль вот ест же и не давится! — отмахнулся комиссионер.

— Так, значит, ел носки? И как, вкусно? — с любопытством спросила Даф.

— Невкусно, но потреблять можно-с! — охотно отозвался комиссионер. — А теперь главное. Цель визита, так сказать. Я должен передать приглашение! Лигул зовет Арея, Мефодия и Улиту в Англию-с. К главе британского отдела мрака Вильгельму Завоевателю. Вильгельм собирает своих на междусобойчик по случаю годовщины норманнского нашествия. Будут самые что ни есть наиблагородные тузы!

— Когда надо ехать?

— Завтра-с.

— Л меня, конечно, не зовут? — насмешливо спросила Даф.

Тухломон передернул плечами, всем своим видом выразив сожаление.

— Не положено, хорошая моя. Там мрак собирается, а ты хоть беглый, а все же свет-с! Непорядок! Вот если бы ты мне крылышки отдала — тогда без проблем, хоть сию секунду! Отдашь, а?

Дафна молча потянулась к флейте, заставив комиссионера мгновенно свернуть агитацию.

— Ясно. Когда надо быть? — спросила Улита.

— Завтра в полночь. Арею сама приглашение передашь, сладкая моя, или соизволишь меня пиночком к нему сопроводить? Под самые под огненные очи-с? — ехидненько поинтересовался Тухломон.

— Сама. Только тебя там не хватало. Стой здесь и жди.

Улита скрылась в кабинете, прикрыв за собой дверь. Через пару минут из кабинета вышел Арей и остановился посреди приемной — тучный, сопящий. Глубокий шрам расчерчивал его смуглое лицо, разделяя его на две неравные половины.

— С каких это пор Лигул, чтобы позвать нас к Вильгельму, посылает Тухломона? У Вильгельма что, курьеров нет? — спросил Арей недовольно.

— Так уж случилось. Они вдвоем позвали. Сообща-с. Когда я прибыл, Вильгельм был у Лигула в гостях. Сидели, в лаве парились. Хотели курьера послать, но я вызвался. Курьеры, думаю, тоже духи подневольные! Их надобно жалеть по доброте сердечной, — кланяясь, ответил Тухломон.

Говорил он приниженно и льстиво, однако его зоркие мигающие глазки буквально впиявились в переносицу Арея: так и ловили любую неосторожность. Мечник протянул руку и, взяв Тухломона за пластилиновое ухо, подтянул к себе. Не поднимись Тухломон на цыпочки, его ухо осталось бы у Арея в пальцах.

— Это ты-то жалеешь? Ой, не ври! Небось вынюхиваешь для Лигула? Хочешь и тут и там — везде успеть? — брезгливо спросил Арей.

— Вот уж нет-с! — оскорбился Тухломон. — Я к вам всей душой-с... Аи! За что?

— Пергаменты сдал, штамп получил, пребывание продлил? Вот и славно. Теперь топай отсюда!.. Улита, меч!

— Зачем меч? Не надо меча! Как я понимаю, это такой изящный намек-с, что мне пора уходить? Дядя Тухломон как раз собирался сказать, что он очень спешит!.. Лигулу-то передать чего? Нет? Ну и не надо, не надо! Я просто так спросил... — засуетился комиссионер.

Трусливо озираясь, Тухломон поспешно потащился к дверям, на ходу подклеивая надорванное ухо.

— Стоять! — неожиданно приказал ему Арей.

Комиссионер остановился, тревожно переступая на ломких пластилиновых ножках.

— Повернись!

Тухломон грустно повернулся.

— Комиссионер, вспомни: Лигул говорил тебе о шкатулках? Только прежде чем сейчас соврать, подумай, стоит ли эта ложь того, чтобы стать твоей последней ложью, — угрожающе произнес Арей.

Тухломону явно стало не по себе. Он неторопливо достал красный в горошек платок, развернул его и промокнул платком свой лоб тем деловитым движением, которым хозяйка сметает крошки с кухонного стола.

— Э-э... ну... Было что-то такое. Краем уха-с, — невнятно промямлил комиссионер.

— Умница! Если бы ты соврал — отправился бы в Тартар. Я в силах сделать так, чтобы ты десять веков не смог вселиться ни в одно самое жалкое пластилиновое тело. И никакой Лигул мне не помешает.

— Это я знаю-с. Вы можете-с, — уныло кивнул Тухломон.

— Отлично. Если ты такой многознающий, тогда еще вопрос: шкатулку уже нашли? У кого она?

Тухломон верноподданнически выпучил глазки.

— Не могу знать-с! Сие тайна, покрытая мраком-с!

— В самом деле? Какая досада! Улита, так ты несешь меч?

Тухломон задрожал. Он уже сообразил, что, сказав «А», придется сказать и «Б». Иначе в промежутке запросто можно оказаться в Тартаре навечно.

— Не надо-с меча! Я вспомнил-с. Всего шкатулок, в которых это может оказаться, две. Шкатулки — точные близнецы-с. Первая у лопухоида по имени Антон Огурцов. Это наши уже разнюхали.

— Лопухоид догадывается, что в ней?

— Как можно? Лопухоиды — оне совсем дураки-с.Откуда ему знать о потайном дне? — хихикнул Тухломон.

Арей чуть наклонил голову и негромко повторил «Антон Огурцов». В лице у него ничего не изменилось. Мефодий готов был поклясться, что, едва услышав имя, он уже знал об этом лопухоиде все. От первого крика до последнего вздоха.

— А у кого вторая? — быстро спросил Арей.

— Со второй шкатулкой сложнее-с. Она постоянно меняет местоположение в лопухоидном мире. Наши совсем с ног сбились! Лучше, если тайник окажется в шкатулке Огурцова! — заявил комиссионер.

Арей пытливо и страшно посмотрел на него.

— Не врешь?

— Нет. То есть вообще случается, вру-с. Не без этого. Но сейчас — нет-с, — затрясся Тухломон.

Мечник мрака поощрительно похлопал его по щеке.

— Умница! Надеюсь, ты не забудешь, что содержи мое шкатулки нужно принести не Лигулу, а мне в руки? Не так ли?

Тухломон в тревоге завозился. Он был в панике, как таракан, случайно забравшийся в ружейный ствол и услышавший сухой щелчок затвора. Должно быть, у него существовали на этот счет другие инструкции.

— Ну да, но, вообще-то, я обещал-с... — забормотал он.

— Хвалю за сознательность. И учти, если это окажется у Лигула — вследствие роковых случайностей, например, я ОЧЕНЬ обижусь. Ты понял?

Тухломон затравленно поклонился и пообещал лично всем заняться.

— Других и не допущу! Можете не сомневаться! — сказал он с сожалением.

— Вот и молодец! Проваливай! — брезгливо приказал Арей.

Комиссионер подпрыгнул и телепортировал, оставив после себя небольшое облачко вони.

— Он донесет. Напрасно вы с ним так. Мне кажется, Тухломон вас боится и ненавидит, — проговорила Даф.

Арей серьезно посмотрел на нее.

— Донесет?

— Донесет. Если уже не побежал доносить. Разве вы не знаете? — удивилась Дафна.

— Знаю. Он донесет в любом случае. И на меня, и на тебя, и на Мефа, и на Улиту. И на себя бы донес, будь в этом хоть какая-то выгода. Ему все равно, что и кого предавать, поскольку он предал уже все на свете.

— Тогда как же быть?

— А никак С этой публикой церемониться нельзя. Для таких, как он, существует только одна узда: кулак, который может смять его пластилиновую голову. В конечном счете, даже призрак Безликого Кводнона не смог бы рассчитывать на его верность, — с презрением сказал Арей.

— Безликий Кводнон? Кто это? — наивно спросил Мефодий.

Едва в просторном зале прозвучало это имя — Безликий Кводнон, что-то изменилось. Зазвенело стекло. Со стола дождем посыпались пергаменты. Потусторонний ветер коснулся лиц, запорошив глаза прахом. Мефодий ощутил волны опасности и смерти. Они были так осязаемы, что почти стали материальными. Улита затихла и съежилась. Депресняк перестал истошно мяукать, раскачиваясь на групповом портрете тузов мрака. Страх, повисший в воздухе, был так упруг, что Мефодий заблокировал восприятие, стараясь не вбирать его энергии. Что-то подсказало ему, что таким образом легко лишиться своей сущности, эйдоса, а в конечном счете, и жизни.

— Проклятие! — сказал Арей, захлопывая распахнувшееся окно, за которым пузырилась строительная сетка.

— Это потому, что он произнес это имя! Он, Буслаев! — прохрипела Улита. Она стала белой как мел. Мефодий не видел ее такой, даже когда Лигул бесновался здесь, угрожая отправить ведьму в Тартар.

— Безли... — снова начал зачем-то Мефодий.

Арей подскочил и, жесткой рукой зажав ему рот, тяжело задышал сквозь разрубленный нос.

— Молчи! Ни слова больше! Я сожалею, что вообще упомянул о... о нем...

— Почему? — спросил Меф, едва Арей убрал ладонь.

— Когда-нибудь ты сам разберешься. Пока же запомни: любое произнесенное слово овеществляется. Нельзя не услышать своего истинного имени, даже если оно сказано шепотом. При условии, конечно, что ты достиг откровения. Ты услышишь свое имя везде, даже если его прошепчет упырь, похороненный в тундре на трехметровой глубине. Услышишь — и воспримешь как вызов или как просьбу о помощи. Особенно когда его произносит тот, кто наделен силой, которую не умеет контролировать. Теперь сообразил?

Мефодий неопределенно пошевелил пальцами, что можно было расценить и как «да», и как «нет». Ему не очень хотелось, чтобы Арей вновь зажал ему рот своей жесткой ладонью.

— Теперь о делах... Завтра мы, думаю, все же навестим Вильгельма. Надо понять, что нужно ему и Лигулу. Грех игнорировать столь любезное приглашение, особенно переданное через такого расторопного посыльного, как наш Тухломон... Мефодий и Даф, я вас не задерживаю! Вспомните о делах, если таковые у вас имеются! Если же дел нет — брысь в питомник к Глумовичу запасаться просроченными сведениями из области физики, биологии и прочих неточных наук. Улита, а ты останься!.. Здесь нужно навести порядок и разобраться с пергаментами!

Арей повернулся и вразвалку направился в кабинет. Глядя ему вслед, Мефодий неосторожно подумал, что трудно поверить, что перед ним лучший мечник мрака. Сейчас его шеф больше походил на растолстевшего борца или боксера, которому кресло и хорошая кружка пива давно милее спортивного прошлого. Подумал и тотчас пожалел об этом, потому что Арей вдруг обернулся, а в следующий миг Мефодий ощутил, что шею ему щекочет острие кинжала.

— Вывод первый, — услышал Буслаев его голос. — Людям и тем более нелюдям опасно смотреть в затылок То, что происходит у нас за спиной, мы зачастую видим лучше, чем то, что творится у нас перед глаза ми. Никакого напряжения, никаких лишних мыслей и тем более роковых пижонских взглядов. Оставь их трагикам из погорелого театра. Усек, синьор-помидор? Отвечай только «да» или «нет».

— Д-да, — выговорил Мефодий, ощущая, как колет его шею острое жало.

— Вывод второй, косвенно вытекающий из первого. Если хочешь что-то от кого-то спрятать, положи это у него перед носом. И это усек?

— Да.

— И, наконец, вывод третий: не думай плохо о тех, на кого работаешь. Это не только опасно, но и дискомфортно. Двуличие не поощряется даже Лигулом, который сам же его и придумал. Ясно?

— У матросов нет вопросов, — сказал Мефодий, следя зрачком за запястьем Арея.

— Вот и умница, синьор помидор, — одобрил Арей. — Я давно заметил: лопухоиды соображают гораздо быстрее, когда угрожаешь им клинком или просто любым тяжелым предметом. Это отлично прочищает самые затуманенные мозги.

— Ничего подобного! Это только унижает человека! — возразила Даф, вырастая рядом с ними.

— Человека нельзя унизить. Он унижен по природе своей. За тысячи лет ничего не изменилось. Человечество как было обезьяньим стадом, так им и осталось, — жестко сказал Арей.

— Человек не происходил от обезьяны. И уж вы-то отлично это знаете. Я училась в школе, когда в лопухоидном мире стражи мрака запускали эту утку. Разве не так? — проговорила Дафна.

Арей поморщился, показывая, что дело тут не в банальном знании.

— Так и быть, согласен, не происходил... Мнится мне, это обезьяны произошли от лучшей части человечества. Гориллы — от спортсменов, политики — от бабуинов, а макаки — от интеллектуальной элиты. Нужны доказательства? Запросто! В мире лопухоидов, синьор помидор, есть только одно право — право сильного. Слабых духом (их-то в первую очередь) топчут и забивают ногами — морально, а зачастую и буквально. Кроме права силы, других прав почему-то не придумали.

— Вы забыли еще одно человеческое право. Право прощать и творить добро, несмотря ни на что, — упрямо сказала Дафна.

Мефодий смотрел на нее с изумлением. Он и не подозревал в своем хрупком светлом страже такой внутренней силы. И Арей, пожалуй, тоже. Потому что он вдруг успокоился, перестал горячиться и примирительно произнес:

— Ну-ну, крошка! Сворачивай светлую агитацию, а то я могу подумать что-нибудь не то!.. Хотя нет, если угодно, продолжай в том же духе. Только рано или поздно найдешь у себя в шее вилку, к зубцам которой будет пришпилена недоеденная сосиска со следами зубов твоего лучшего друга... Человеколюбие, увы, наказуемо.

В голосе Арея не было и тени юмора. Он спрятал кинжал, легко оттолкнул Мефодия и ушел. Дверь кабинета закрылась. Улита подошла и, осмотрев шею Мефодия, пошептала на неглубокий порез.

— Не обижайся на него! На Арея порой находит... Часто на маяке он молчал целыми неделями, а затем начинал вдруг зло шутить и смеяться сразу над мраком и светом. В такие минуты лучше всего спокойно промолчать. Потом его отпускает и он снова прежний... — негромко сказала Улита.

— Почему так? Расскажешь? — попросил Меф.

Если бы эта просьба была высказана Даф, ответом стало бы решительное «нет». Но здесь Улита заколебалась. К Мефодию она относилась неплохо. Покосившись на кабинет, она щелчком пальцев поставила круговой защитный экран от подслушивания. Лицо горбуна Лигула на групповом портрете тузов мрака обиженно вытянулось. Одновременно на соседнем пейзаже с видом смиренного кладбища в духе Жуковского разочарованно зашевелилось крайнее из надгробий. Даже Арей из кабинета — и тот едва ли смог бы «просветить» магический барьер, хотя вряд ли это входило в его планы.

— Я думаю, все потому, что мраку нельзя служить наполовину. Мрак сам же и наказывает своих слуг, отнимая, с кровью вырывая у них самое дорогое. Возьми любого из нас. Все мы или несчастны, без эйдоса, с зияющей раной в груди, которая никогда не зарастет, или надутые самовлюбленные болваны (завтра ты, Мефодий, их увидишь), или вообще натуральные уроды, как Лигул. Убежденных же сторонников мрака реально мало, хотя есть, конечно...

— А зачем же тогда служат остальные? — удивился Мефодий.

— Ну, милый мой, ты и скажешь тоже!.. Попасть на сторону мрака очень просто: всего один раз неосторожно оступился на склоне и... бесконечно скатываешься вниз. Хотя порой весело скатываешься, со вкусом, с этим не поспоришь...

Двадцатилетняя ведьма фыркнула, вспомнив о чем-то. Возможно, об очередном свидании, казино или кабаке, который она собиралась разнести в ближайшее время. Долго удерживать накал мысли было не в ее привычках. Улита так же быстро потухала, как и загоралась.

— Хотя, с другой стороны, я с трудом представляю себе Арея среди стражей света. Не правда ли, Даф? У тебя как с воображением? — спросила Улита.

Даф задумалась и попыталась ответить честно:

— Каменным грифонам Арей бы не понравился, что да, то да... Хотя среди нас, например, полно зануд. Занудство и ханжество — главные неприятные черты света. Или, точнее, главные наши искушения.

— Слушай, Улита, а кто такой Безли?.. Ну ты поняла, о ком я? — шепотом спросил Мефодий.

— Все еще упрямишься? Ладно, думаю, тебе все же стоит сказать, хотя Арей и против. В конце концов, ты ведь мог узнать это и из Книги Хамелеонов? Если бы не был таким лентяем? — намекающе подмигнула ему ведьма.

— Угу! — согласился Мефодий, удивляясь, как мысль про книгу не пришла ему раньше.

— Кводнон — только умоляю, Меф, сам не повторяй, у тебя какой-то язык черный — истинный хозяин мрака. Его единственный повелитель. Безликий Кводнон — второе и истинное лицо Двуликого Кводнона. Усек?

Мефодий замотал головой, переваривая информацию.

— Безликий — истинное лицо Двуликого? Теперь я еще больше запутался.

— Я так почему-то и думала. Лопухоидам всегда долго приходится объяснять элементарные вещи. А вот джинны, скажем, понимают такие тонкости сразу. Им скажешь: «Слышь, друг, был Двуликий Кводнон, а теперь он Безликий Кводнон. Так что ты заруби себе на тумане, приятель, когда мы говорим просто „Кводнон“, мы подразумеваем прежнего Кводнона в его административном качестве, когда говорим „Двуликий“ — подразумеваем собирательную сущность Кводнона, когда же говорим „Безликий“ — говорим о нынешнем».

— Тпрр-ру, приехали! Я тоже не понимаю. Кводнона же поразили наши златокрылые? Во время решающего сражения? Разве не так? — удивилась Даф. — У нас в Эдеме даже ежегодный праздник есть!

Улита посмотрела на нее с насмешкой.

— Ну вы у нас народец веселый! Отчего бы вам не повеселиться?.. На дудочках не поиграть? Особенно если повод есть.

— Шути-шути. Все равно не понимаю: Безликий, Двуликий, просто Кводнон... Сколько же их?

— Число юных вундеркиндов стремительно увеличивается. На самом деле Кводнон один, разумеется. Милочка, златокрылые уничтожили тело Кводнона, тем самым превратив Двуликого Кводнона в Безликого. Более того, златокрылые сумели сделать так, что Кводнон никогда не сможет воплотиться. Ни в одном из существующих тел, даже в комиссионерском. Во всяком случае, так считается. Но в том, что златокрылые сумели уничтожить бессмертную сущность Кводнона, многие у нас сомневаются. И знаешь почему? Потому что они ее не уничтожили!

— А я думал, Лигул — сейчас повелитель мрака и меня прочат на его место, — задумчиво произнес Мефодий.

Улита прыснула.

— Кого, кого на место Лигула? Тебя? Так бы он и подвинулся, чтобы тебя пропустить. Нет, Лигул сам по себе, а ты сам по себе.

— Ты уверена?

— Кто такой, если разобраться, Лигул? Обычный управляющий! Прыщ на теле мрака! Выскочка, глава Канцелярии, которая учитывает скверные поступки лопухоидов и их эйдосы. Какие-то эйдосы идут в наши дархи, но лишь некоторая часть. Максимум одна треть. Куда, как ты думаешь, попадают остальные? Хоть бы, скажем, тот эйдос незадачливой самоубийцы, который недавно принесла Мамзелькина? Думаешь, он достанется Лигулу? Ему перепадают лишь крохи с барского стола!

— А кому тогда он пойдет?

— Вот тут-то опять и всплывает Безликий Кводнон, его дух, его подлинная теневая сторона, о которой никто ничего не знает... Этот эйдос вместе со множеством других будет брошен в темный сосуд, который стоит в центре Тартара, на трехногой подставке со львиными лапами.

— Зачем?

— О, тут множество версий. Даже Арей едва ли знает их все. Самая распространенная: это нужно для Кводнона, который самим фактом своего существования подпитывает мрак. Сосуд на львиных лапах особый. Даже не артефакт, а первоартефакт. Уже много столетий в него ежедневно сбрасываются сотни эйдосов и исписанные пергаменты с деяниями смертных. И до сих пор, заметь, сосуд не наполнился. Причем украсть что-либо из сосуда невозможно по определению. Он признает только одного хозяина, которого никто давно уже не видел.

— Кво...

— Тшш!

Улита посмотрела на Буслаева с многострадальным терпением мамочки, которая объясняет годовалому ребенку, что нельзя тыкать вилкой папочке в глазик. «Ай-ай-ай! Папочке будет бо-бо!»

— Возможно. Кводнон в той же мере существует, в какой его не существует, да не смутит тебя этот парадокс. Лопухоид всегда узнает о существовании Кводнона в самый последний момент, когда коса Мамзелькиной уже опустилась. Кто-то же, в конце концов, составляет нашим «менагерам» списки... хм... уборки урожая. И, уж можешь мне поверить, это не Лигул. Иначе я давно была бы в них занесена.

Мефодий ощутил вдруг, как у него запульсировали, заныли и заболели волосы. Это было странное ощущение, почти предупреждение, возникшее как раз в момент, когда он захотел задать Улите один вопрос. Но он его все же задал. Просто потому, что он был Мефодий Буслаев. Упрямый, как пень, на котором посидел Эдя Хаврон.

— Слушай, если есть К... тогда зачем Арей то ли в шутку, то ли всерьез назвал меня повелителем мрака? Или К... собирается передать мне свою власть?

Улита подула на свою длинную челку.

— Пуф... Ну и вопросики ты, извиняюсь, задаешь! Сама до конца не знаю, как тут и чего, но, думаю, власть Кводнона теперь другого рода. Кводнон сейчас — дух, а власть духа всегда скорее идейная, нежели реальная. Повелитель мрака в теперешнем его понимании — это... с чем бы сравнить... ну как король. Только сразу предупреждаю: не обольщайся. Да, у короля есть власть и сила. Он может казнить, а можеть помиловать. Может объявить войну или заключить мир. Все, казалось бы, тип-топ. Но смотри: короля можно свергнуть, отравить, казнить, поразить в битве, или, наконец, он может умереть сам. А дальше обычная история: «Король умер... Да здравствует король!» Есть такое дело?

Мефодий неохотно кивнул. Улита сочувственно посмотрела на него и продолжила:

— Вот и Кводнон — старый, телесный Кводнон, не нынешний, Безликий, — некогда слетел с копыт в битве со светом, и теперь тебя осторожненько, культурненько так примеряют на его трон, чтобы еще раз с твоей помощью попытаться дать в табло свету. Не будет тебя, рано или поздно родится другой Буслаев. Двуликим же Кводноном и тем паче Безликим стать нельзя. Он неповторим. Он существовал изначально. Он древнее, чем этот мир.

— Путаная организация этот ваш мрак, — покачав головой, сказала Дафна.

— И не говори, светлая. Просто жуть, какая путаная. С другой стороны, мне она понятнее, чем тот же Эдем, — согласилась Улита.

Арей за дверью гулко кашлянул и ударил кулаком по столу. Улита заспешила.

— Ну все, прием окончен! Шеф не в духе! Даф, Меф, забирайте вашу адскую кису — вон она от мраморного стола угол отгрызла! — и марш к Глумовичу в школу доводить бедолагу до инфаркта! Мефодий, завтра к полуночи ты будешь нужен. Намотай это себе на склероз! — заявила она.

Глава 3 Министр золотухи, король аспирина

В бесконечном человеческом потоке, что ползет по самодвижущимся лестницам метро весь день и значительную часть ночи, мелькают тысячи женских лиц. Они проплывают и теряются в пахнущих резиной далях подземки и извилистых подуличных переходах. Их пестрая армия включает в себя батальоны трудоголичек и полки загнанных домохозяек, отделения утешительниц и артдивизионы стервочек, тыловые подразделения офисных пленниц, кавалерийские сотни искательниц приключений, дикие дивизии истеричек, маршевые роты синих чулок, стратегические резервы бывших жен, анархические отряды добродушных забывах с собачьей шерстью на юбках и, наконец, снабженные новейшим слезоточивым оружием разведвзводы несчастненьких.

Однако не следует думать, что приведенной выше робкой классификацией можно охватить всех юбконосящих. Некоторые вообще ни в какую классификацию не лезут. То ли страдалица, то ли шарнир, то ли губки трубочкой, ушки бобиком? И это еще ничего — легкий случай. Есть же и такие, о которых сам страж мрака не скажет, что они такое и что перед ним, а только почешет в затылке и отойдет.

Женщины — как вода. Они никогда не стоят на месте и часто перетекают из одного состояния в другое. Взять хотя бы эту или вон ту… Сегодня она синий чулок, завтра милая мымрочка, послезавтра загнанная хозяйка или офисная пленница. Кажется, все, конечная станция, брысь из вагона. Но не тут то было. Женщина всегда способна на сюрпризы. Внезапно происходит чудо — и недавний синий чулок стартует стремительной ракетой. Там же, где недавно был пепел человека, вспыхивает птица-феникс.

Зозо Буслаева, мать Мефодия, относилась к распространившейся ныне категории «женщин-моторов». Главная их особенность в том, что вся их жизнь проходит в движении, суетливом и хаотичном. Час, проведенный на одном мечте, для них равносилен году строгого заключения. А именно на одном месте Зозо и приходилось теперь проводить свои дни. С недавних пор она корпела на должности секретаря в фирме «Стройбат форева», занимающейся поставками строительной техники. Хозяйкой фирмы была Айседорка Котлеткина, жена генерала Котлеткина, через которую Хаврон и устроил сестру на работу. Впрочем, саму Айседорку Зозо видела лишь однажды. Причем ни Зозо Айседорке, ни Айседорка Зозо не понравились. Однако это ни на что не повлияло. В офисе Айседорка почти не бывала. Хозяин и директор, как известно многим, зачастую разные диагнозы.

Пять дней в неделю с десяти утра до шести вечера Зозо принимала и несла на подпись бумаги, в которых долбили отбойники, грохотали асфальтоукладчики, бряцали фиксирующие крепления для кранов, по-змеиному шипели распылители краски и утробно зудели пистолетные блэк-энд-деккеровские дрели. В свободное от дрелей время Зозо отвечала на телефонные звонки, вбивала в компьютер заявки на запасные части для кранов или грустно поливала цветы.

А рядом, за стеной, в большой комнате, оккупированной отделом продаж, ин на минуту не умолкая, повизгивал телефон. Маразматически скрипел старый ябедник ксерокс. Оргалитовая стена, к которой он был прислонен, нервозно дрожала. По коридору крикливыми стайками проносились слюнобрызжущие менеджеры. В их перебранках царили какие-то крепежные цепи и строительные рукавицы.

Едва успевала пронестись стайка с рукавицами, происходило новое нашествие. Дверь распахивалась, кто-то заглядывал и кричал: «Цицина видели? Где этот даун?»

Зозо неопределенно и томно махала рукой в пространство, словно умоляя: отстаньте вы все от меня, ничего я не знаю. Только исчезла стайка линчевателей, устремившихся в погоню за дауном Цициным, в коридоре вновь начиналась кутерьма.

Зозо затыкала уши, чтобы не слышать жалобного скуления менеджеров, но с заткнутыми ушами невозможно было печатать на компьютере, и она волей-неволей отрывала от них ладони.

За дверью снова горячились. Там протаскивали по коридору Цицина, схваченного в буфете с поличным при попытке купить бутылку минеральной воды «Святой источник».

— О чем ты думал, когда в документации на снегоуборочник написал: «страна-получатель Египет»? — орали на него.

— Я не виноват! Мне перепутали заявки! — с достоинством возражал бархатный тенор.

— Но ты же не дебил! Ты же мог сообразить, что в Египте самый суровый мороз — плюс двадцать градусов!

— Я предупреждал зама Алекса Курилко, а он сказал: отстань! Я не могу работать, когда мне говорят «отстань»! У меня два высших образования! И отпустите немедленно мою руку! У вас потные пальцы! — отбивался тенор.

— Ага, сейчас! Шагай, давай! — говорили голоса и, судя по некоторым подозрительным звукам, подталкивали Цицина в спину.

Зозо хотелось завопить и, зажмурившись, двинуть кулаком по монитору. Она ощущала себя пленницей скучного канцелярского циклопа с заплеванными усами, которого ей ужасно хотелось ударить по голове оторванной от ксерокса крышкой.

Потягиваясь и распрямляя затекшую спину, она поглядывала в окно на ворон, с удовольствием купавшихся в завихрениях воздуха у их высотки, и улыбалась каким-то своим неясным, загадочным, но очень приятным мыслям. Но даже в эти мечтательные мгновения пальцы ее продолжали привычно бегать по клавиатуре, бетономешалки и рукава для сброса мусора прыгали в отведенные им графы, а степлер громко щелкал, впиваясь в бумаги.

Зозо было уныло. Хотелось личной жизни или на худой конец в отпуск. Но ни личной жизни, ни отпуска пока не светило. В офисе было жарко. Кондиционер не вытягивал местной глупости и скуки. Йог и очеркист Басевич куда-то сгинул. Перестал звонить и, видимо, бегать по утрам. Других адекватных кандидатур пока как-то не подворачивалось.

Пару недель назад, на волне затянувшегося безрыбья Зозо вывесила объявление на сайте знакомств в Интернете, сопроводив его отсканированной фотографией десятилетней давности, где она в открытом платье нежно обнимала чью-то колли. Фотография казалась Зозо очень удачной. Правда, при сканировании и уменьшении пропало некое особое выражение в лице, добавлявшее привлекательности, да и Мефодия, который, по правде говоря, тоже был на снимке, пришлось аккуратненько отрезать в фотошопе. По мнению Зозо, он уменьшал ее шансы на личное счастье. Бледный, светловолосый ребенок с отрешенным взглядом, который к тому же выглядел слишком взрослым для своих трех тогдашних лет.

Вскоре, к радости Зозо, ей стали приходить письма. Некоторые она сразу отсеивала, другие придерживала в резерве, на третьи вяло отвечала, сомневаясь по ряду причин, стоит ли доводить дело до личной встречи. А потом пришло ещё одно письмо, и Зозо нюхом ищейки поняла: он. Хотя письмо было само по себе довольно вялое и бесхарактерное, да и фамилия была какая-то овощная: Огурцов. Антон Огурцов.

* * *

Вы все еще, вслед за Кальдероном, убеждены, что жизнь есть сон? Неправда! Жизнь есть кошмар. Единственное утешение, что кошмар кратковременный. Боятся можно всего. Страхов, или фобий, многие тысячи. Боязнь темноты называется эклуофобия, холода — фригофобия, одиночества — эремофобия, ужас быть погребенным заживо — тафофобия, открытых пространств — агорафобия, дневного света — фенофобия, бородатых — погонофорофобия, бессонницы — клинофобия, утренних подъемов — стазифобия, грабителей — харпаксофобия, работы — эргасиофобия.

Ничуть не меньше, чем фобий, насчитывается маний. Самая безобидная состоит в ежеминутном мытье рук. Кроме маний и фобий, существует несколько дюжин «филий», не сулящих их обладателю ничего, кроме неприятностей, часто уголовных.

Среднего, ничем не примечательного лопухоида преследуют по статистике одна фобия и парочка маний. Редко кто может похвалиться большим. Однако такие уникальные экземпляры все же случаются. В Москве на улице Стромынке, в красивом элитном доме с башенками и круглыми окнами проживал некий индивидум, которого преследовали абсолютно все существующие фобии и большая половина маний.

Антон Огурцов был личностью примечательной. У него были широкие плечи, пухлые щеки с наглым поросячьим румянцем и твердый породистый нос. Он сошел бы даже за красавца, если бы не вечное выражение затравленного ужаса в глазах и не сложенные бантиком обиженные губы.

Бывший студент-медик, вылетевший со второго курса, знал слишком много. Даже теперь, десять лет спустя, занимая средней величины пост в представительстве австрийской фирмы, производящей одноразовые салфетки, ватные палочки и бумажные полотенца, Огурцов страдал от множества своих знаний.

Недоучившийся медик видел опасности там, где другие их благополучно прохлопывали. Чего уж, кажется, милее, чем поковыряться пальцем в носу? Ан нет, ахтунг! Чрезмерно увлекшись, легко пополнить собой, любимым, ряды клинических идиотов. Как? Запросто! Поджимая губы, вечно застывшие в ожидании беды, Огурцов объяснил бы вам, что, извлекая из носа присохшую козявочку, легко занести через капилляры инфекцию, которая в свою очередь вызовет закупорку сосудов головного мозга.

«И это еще только начало!» — воскликнул бы Огурцов и, закатывая измученные глаза с базедовой поволокой, поведал бы страшную тайну. Рыба накапливает ртуть. Консервы увеличивают вероятность рака. Встав резко со стула, легко схлопотать инсульт. Острая фольга от шоколада «Аленка» в состоянии перерезать вену, если пилить ее этой фольгой некоторое время. А сама наша пища? Что она такое, как не кладбище пестицидов, гербицидов, консерванта E и гормональных добавок!

Но если бы все ужасы мира ограничивались лишь этим! Как легко, как славно было бы тогда жить! Увы, несчастному Огурцову было известно в сотни раз больше. Взять хотя бы транспорт. Самолеты падают в океаны. Троллейбусы горят, как спички. Если троллейбус не сгорел сегодня — значит, он сгорел вчера. Автобусы только притворяются, что у них есть маршрут и остановки. На самом деле она терпеливо ищут закрытый железнодорожный шлагбаум, чтобы снести его и заглохнуть. А метро? Воздух в нем полон тяжелейших инфекций. Эскалаторы, обрываясь, хватают зазевавшихся бедолаг зубчатыми колесами и затаскивают в лязгающую утробу. А маньяки—машинисты, устремляющиеся в тоннели с ухмылкой на устах и с защемленными пневматическими дверями пассажирами?

Грустно, очень грустно жилось на свете злосчастному Антону Огурцову. Не жилось ему, а обиталось. Даже вечером, падая в изнеможении на холостяцкую кровать, застеленную бесплатно выданными самому себе в рекламных целях антисептическими простынями, он не мог забыться спасительным сном. Огурцов лежал и вспоминал, что в подушках живут стрептококки, выпитый на ночь стакан чая может вызвать рвоту, а тлеющий матрас способен удушить спящего человека за пять минут.

Среди ночи он просыпался в холодном поту. Ему мерещилось, что сорвало предохраняющий вентиль на трубе и квартира наполняется метаном. Кроме того, пакостный фальцетик регулярно нашептывал ему, что, по статистике, девяносто процентов людей умирают в постели.

Тот же неустанный фальцетик внушал Антону Огурцову бдительно относиться к своему здоровью.

В разное время сотрудник инофирмы подозревал у себя спондилоартрит, перитонит, пиодермию, гельминтоз, ирит, астигматизм, рак, лимфаденит, полиневрит, эндокардит, цирроз, трахеит, лепру и гингивит. То, что ни один из этих диагнозов не подтвердился, не ослабило его природной мнительности.

Не было ни одного крупного медицинского светила, к какому бы Огурцов не являлся на прием. Гомеопаты, вирусологи, дерматологи, аллергологи, бактериологи, гастроэнтерологи, терапевты, токсикологии и физиатры — все знали его в лицо. Всем им работник салфеточного фронта демонстрировал свой атлетический торс и настороженные глаза параноика. Отвязаться от перепуганного Огурцова, сгорающего от желания узнать правду, было невозможно. Он присасывался, как пиявка, и рыдал докторам в жилетки, умоляя: «Профессор, не обманывайте! Скажите правду, как бы жестока она ни была!»

Отчаявшись, врачи применяли последнее средство — посылали министра антибактериальных салфеток к своим коллегам, тоже маститым светилам, на которых у них имелся зуб. Врачи перебрасывались Огурцовым, как чугунной болванкой, спеша с его помощью подложить свинью недругу. В результате гистолог отсылал Антона к кардиологу, офтальмолог — к бальнеологу, а эндокринолог — к ортопеду.

На прощанье каждое светило все же считало своим долгом что-нибудь выписать Огурцову на память о себе. В результате в кухонном шкафчике у Антона рядами выстраивались папазол, аспаркам, рибоксин, нитросорбид, норсульфазол, эринит, этазол, сенеде, сустак, теофиллин, левомицетин, холосас в синеньких бутылочках, холосас в красненьких бутылочках, тетурам, нембутал натрия, ноотропил, супрастин, гидрокортизон и самое любимое из всех лекарств, название которого Огурцов выговаривал за два страстных вздоха — аноксициллин 0,123%. Могучий организм атлета пока успешно справлялся со всей этой дрянью, ежедневно пожираемой в немыслимых количествах.

С вредными привычками у герцога салфеток и магистра ордена ватных палочек было не то чтобы туго, а вообще никак. В этой графе у него стояли сплошные прочерки. Когда при нем курили, он зеленел. Иногда он выпивал вина, но исключительно в рамках ампелотерапии по одной чайной ложке два раза в день. Ещё напряженнее было у Огурцова с девушками. Если случалось, что кто-нибудь из них заинтересованно подходил к мускулистому красавцу, Огурцов сразу обращался в бегство. Там, где другие видели девушек, он видел орды микробов, гепатит и вирус гриппа.

Когда Огурцову исполнилось тридцать пять, его родители, обитавшие в подмосковном Ногинске, забили тревогу и приняли его в плотный борцовский захват, заставляя жениться. С полгода поупрямившись, мнительный сотрудник фирмы одноразовых салфеток сдался. Он покорно вздохнул, скушал витамины и стал читать объявления в Интернете.

Написав Зозо очень скромное письмо — первое неделовое письмо в своей жизни, — он был крайне удивлен, когда его сразу сцапали под белы ручки и в спешном порядке мобилизировали на свидание.

* * *

Огурцов ждал Зозо там, где встречаются все лишенные воображения москвичи, — у памятника Пушкину. В руках у него был большой букет роз.

— Вы Зоя? — деловито осведомился он.

— Я? Да.

— Тогда это все вам. Держите цветы осторожнее. Не уколитесь! Это чревато споротрихозисом, — предупредил Огурцов.

Зозо едва не уронила цветы. Она не знала, что такое споротрихозис, но слово звучало жутко.

Тем времен Антон Огурцов расправил богатырские плечи и изрек еще одну истину:

— Раз мы уже встретились, не стоит стоять у дороги. Я тут прикинул и понял, что за те десять минут, что я вас ждал, ко мне в легкие попало около четырехсот миллионов микроорганизмов. На многие из них у людей нет иммунитета.

Зозо на всякий случай терпеливо кивнула. Она давно уже привыкла, что на нее клюют исключительно психи. Такая уж у нее карма.

— Пойдемте куда-нибудь перекусим? Я с работы, — предложила она.

Это просторечное выражение вызвало самую неожиданную реакцию. Сотрудник инофирмы рассеянно воззрился на нее. Зозо ощутила, как его интеллект пробивается сквозь пелену гигиенических мыслей, спускаясь со звездных далей, где летают спиральные вирусы и парят мрачные кишечные палочки, на грешную, омикробленную землю.

— Хм… Э-э… Ну да…

— Вы не против?

— Да нет. Перекусить, конечно, можно, только вот где? — спросил Огурцов.

— Какая разница? Да хоть бы там!

Легкомысленно заигрывая с царящим на шипах спиротрихозисом, Зозо взмахнула розами в сторону «Макдональдса». Антон дико уставился на нее и паралично вздрогнул подбородком:

— Вы серьезно? Там же канцерогенные консерванты, маргариновые жиры и искусственные углеводы! Как вам не стыдно!

Зозо послушно застыдилась, но при этом робко заметила, что вся без исключения еда вредна и что же теперь — с голоду умирать?

Дрессировщик ватных палочек задумался. Зозо затосковала.

— Я бы все-таки поужинала! Я заплачу за себя сама, если вас что-то смущает, — сказала она настойчиво, ощущая звериный голод.

— Разве в деньгах дело? Что ж, идемте! Кажется, здесь есть рядом одно местечко… — кисло сказал Антон.

На его благородном лице прорисовалась необходимость подвига. Они куда-то пошли, свернули, снова свернули и скользнули в одну арку. Хотя на улице бушевало солнце, здесь царствовала сырость. Протиснувшись между припаркованными машинами, они миновали еще одну детскую площадку и нырнули еще в одну арку.

Здесь Огурцов остановился. Над маленьким подвальчиком с куцей искусственной пальмой у входа толпились яркие буквы: «МЕЧТА ЙОГА».

— Это еще что такое? — спросила Зозо в ужасе.

— Диетический ресторан с вегетарианским уклоном. Кто-то — не помню кто, не помню когда — рассказывал о нем много хорошего, — гордо объяснил салфеточный маркиз.

Он достал из кармана салфетку, обернул ею ручку двери и брезгливо открыл. Когда Зозо вошла, Огурцов выбросил салфетку и боком юркнул в закрывавшуюся дверь, довольный, что улизнул от обитавших на ручке бацилл.

— Теперь вниз по ступенькам! Осторожно, можно упасть! — предупредил он.

Упасть можно было пятьдесят раз. Именно столько насчитывалось ступенек. Диетический ресторан помещался в бывшем бомбоубежище. В его единственном зале было зябко, как в склепе. Антон Огурцов со знанием дела осмотрелся и уселся за самый дальний столик рядом с огнетушителем.

Ресторан был совершенно пустой. Лишь у двери странный прилизанный человечек с подвижным, точно резиновым лицом охотился вилкой за единственной лежащей на его тарелке редиской. Охотился с таким рвением, что Зозо даже подумала: уж не глумится ли он над кем-то. Впрочем, в их сторону прилизанный человечек упорно не смотрел.

Через некоторое время к ним выползла бледная официантка. По всему было видно, что она крайне удивлена сегодняшнему наплыву посетителей. Полистав меню, Огурцов заказал салат «Двойное здоровье», спаржу и морковный сок. Официантка снова куда-то уползла. За перегородкой в кухне обозначилось вялое шевеление.

Зозо скучала и мерзла. Огурцов складывал из салфетки кораблик.

— Так и будем молчать? Вы о чем-нибудь собираетесь разговаривать? — нервно спросила Зозо.

Король одноразовых полотенец не ответил. Закончив кораблик, он взял следующую салфетку и сделал из нее жабу.

— Ау! Я здесь! — крикнула Зозо. — Можно узнать, о чем вы думаете?

Ей снова не ответили. Гигиенический герцог, не поднимая глаз от стола, молчал и сажал жабу в кораблик.

«Все! С меня хватит! Ухожу!»— решила Зозо. Она уже почти встала, когда из кухни показалась официантка с подносом. На подносе стояли два высоких стакана с морковным соком.

Застигнутая врасплох, Зозо осталась на месте. Увидев сок, одноразовый красавчик оживился и зашевелил пальцами.

— Какие тут некрасивые бокалы! Я люблю все изящное! — сказал он некстати.

— Какое совпадение! Я тоже! — сказала Зозо, радуясь, что ее собеседник вышел из летаргического сна.

— Представьте, недавно в антикварном магазине я купил прекрасную шкатулку. Вот уж где чувство стиля!

— А что в ней такого особенного?

— Ну, она такая вся… древняя… резная, из красного дерева… на крышке солнце и два таких крылатых… дракона, что ли? С большим вкусом все! — затруднился точно описать Огурцов.

Человечек, охотившийся за редиской, замер.

— А что вы держите в шкатулке? — поинтересовалась Зозо с мягкостью психотерапевта.

Но Огурцов уже потух. Он взял вилку и брезгливо стал разглядывать ее на свет, проверяя, как она вымыта.

— Как что? Лекарства, которые надо хранить в сухом темном месте. Шкатулка отлично дл этого подходит. Вверху несколько мелких отделений, а внизу одно глубокое. Кроме того, имеется несколько выдвижных ящиков. Там я храню витамины, — сказал он назидательно.

— А вы где храните свои витамины, Зоя?

— Э-э… В холодильнике, — соврала Зозо.

Она подумала, что будь у нее витамины на самом деле, их в два дня сожрал бы Эдя и покрылся бы диатезной коркой. Ее братец вечно страдал от неразделенной любви к халяве.

Огурцов ответственно жевал спаржу. Перед тем, как проглотить, каждый кусочек он обрабатывал слюной не менее тридцати раз. На его лице читалась мысль, что усвоение пищи — важный и необходимый труд. Мышцы его крепких скул атлетично перекатывались. Зозо смотрела на него с раздражением. Ей хотелось запустить в него тарелкой с репой, а потом поймать такси, поехать и кого-нибудь покусать.

Покончив со спаржей, Огурцов по-птичьи посмотрел на Зозо и, набираясь решимости, забулькал морковным соком.

— Плохо жить одному. Одиночество меня угнетает. Мне нужна рядом родная душа. Мужчине, Зозо, невозможно существовать без женщины. Прямо-таки нереально, — страдальчески пожаловался он.

Зозо от неожиданности поперхнулась соком. Переход от невинного шкатулочного разговора к семейной жизни был слишком уж неожиданным.

— Нет, Зозо, без женщины мужчине никак, — продолжал развивать мысль Огурцов. — Вот, к примеру, станет ночью плохо с сердцем — должен же кто-то позвонить в «Скорую»? Я научу вас делать искусственное дыхание, Зоя! И мы будем вместе делать друг другу уколы! Рука у вас, надеюсь, легкая?

Зозо в тревоге стала озираться. Она никак не ожидала такого поворота.

— Так вы согласны? — воодушевился обнадеженный Огурцов.

— Соглашусь на что? — не поняла Зозо.

— Как на что? Выйти за меня замуж.

— Так сразу? Я вам не подойду. Я не умею ставить горчичники. Вам лучше поискать медсестру, — неожиданно для себя выпалила Зозо.

Верная женская интуиция подсказала ей, что перед ней полный и неизлечимый псих, которого не спасут уже никакие уколы.

Сотрудник инофирмы извлек из своей могучей груди тщедушный птичий вздох. Не похоже было, что он обижен. Скорее огорчен. Ресницы у него были длинные, как у девушки.

— Медсестру? Вы так считаете?.. Я как-то об этом не подумал. Может, лучше врача-реаниматора? Это, по-моему, надежнее, как вы считаете? Так сказать, более глобально! — серьезно спросил он.

— Безусловно. Всего хорошего! И удачи Вам!

Зозо встала и начала пятиться. Она уже представляла, что покупает в киоске большую плитку шоколада. При мысли, что шоколад вреден, ей стало приятно.

— Постойте! Вас, вероятно, надо проводить? — спросил Антон.

— Ни в коем случае! Я сама доеду! — отказалась Зозо и навсегда исчезла как из ресторана «Мечта йога», так и из жизни Антона Огурцова.

Король полотенец мелкими глотками допил морковный сок и пощупал у себя пульс. Пульс был нормальный. На его давление уход Зозо тоже как будто не сказался. Огурцов с облегчением подумал, что на сегодня все амурные дела закончены. При этом ему показалось, что мятолицый человечек с выпиравшими лопатками коварно подмигнул ему с соседнего столика. Действуя в лучших традициях Минздрава, Огурцов не стал сразу волноваться. Он расплатился и вышел, вновь обернув ручку двери салфеткой, чтобы не посадить себе на руку микробов — десантников.

* * *

Домой Огурцов возвращался пешком: благо было недалеко. Шел и пугливо втягивал голову в плечи. Нагленький сутулый человечек с мятым лицом — тот самый, что подмигивал, — загадочным образом мерещился ему везде и всюду. Он прыгал в витринах магазинов, проезжал мимо в троллейбусах и такси, с поводком на шее бежал за собачниками и, болтая ногами, сидел на ограде бульвара. Один раз он даже ухитрился лукаво осклабиться с уличной рекламы модного журнала, где, причмокивая сосиской-пустышкой, разболтанно сидел на коленях у молоденькой модели. У Огурцова пересохло во рту. Он ощутил себя полным параноиком и всерьез стал размышлять о визите к психиатру.

Толкнувшись наконец в свой подъезд, он пристально уставился на консьержку, словно и в ней подозревал увидеть лукавого незнакомца. Уставился и успокоился. Консьержка была прежняя. Маленькая чистенькая старушка сидела в застекленной комнатке с геранями, слушала радио и что-то читала. Поздоровавшись и получив в ответ «добрый вечер», Огурцов прошел было мимо, как вдруг что-то заставило его пугливо оглянуться. Консьержка читала — о боги, нет! — журнал для культуристов «Железный человек», с обложки которого глазел все тот же страшненький мятолицый человечек. Он был раздет до плавок и тощ, как скелет воблы. Убедившись, что министр ватных палочек его заметил, человечек принялся махать ему руками и посылать воздушные поцелуи.

Огурцов метнулся в лифт и, ткнув пальцем кнопку, поспешно поднялся на свой этаж. Оказавшись в квартире, он захлопнул дверь, четырежды провернул ключ, задвинул засов и всунул цепочку. На ватных ногах Антон отправился на кухню и там, стуча ложкой о зубы, торопливо выпил три столовые и одну чайную ложку красного вина. Такого с Огурцовым сроду не бывало. Это было уже сродни безумной попытке посадить свою печень алкоголем. Однако богатырский организм короля салфеток выдержал и это.

Спрятав бутылку и ложку, Антон расслабленно побрел в комнату, собираясь полежать на диване и обдумать звонок психиатру. Толкнув дверь, он замер на пороге и… захрипел от ужаса. На том самом диване, на который он нацелился, подложив под спину его собственную подушку, развалился сутуленький человек с подвижным, каким-то гибким лицом. В руке у него был большой пистолет, из которого подозрительный типчик, от усердия высунув язык, целился прямо в сердце Огурцову.

— Руки вверх! Всем стоять, лежать, сидеть! Выходить по одному, заходить толпой! Пиф-паф, все убиты! — сказал он мерзким голосом.

Колени у Огурцова подломились от страха. Пульс зашкалило. Тем временем человечек спрыгнул с дивана и забегал по комнате, круша все вокруг. Зазвенело стекло, опрокинулся стул, из перевернутой тумбочки хлынули таблетки. Замелькали вырванные страницы медицинской энциклопедии, демонстрируя жуткие цветные картинки трофических язв.

— Где шкатулка? Признавайся добровольно: год за два пойдет! — грозно крикнул человечек, размахивая пистолетом.

Огурцов не ответил, однако его олений взгляд сам собой скользнул к шкафу. Странная личность, подскочив, дернула дверцу. Посыпались коллекционные чашки. Последней из шкафа выпала злосчастная шкатулка.

Мятолицый человечек протянул к ней руку, но тотчас, ойкнув, отдернул ее, едва коснувшись крышки. Один из его пальцев вспыхнул и прогорел почти до сустава. Комиссионер в панике затряс рукой, заохал и принялся лепить палец заново, удлиняя оставшуюся часть.

— Ненавижу эти светлые артефакты, не будь я Тухломон! Оно и силы-то в нем почти не осталось, а все равно не подберешься… Как же быть? А, знаю! — пробурчал он себе под нос.

Взмахнув пистолетом, он поманил к себе дрожащего Огурцова.

— Эй, ты, малый, а ну, поди-ка сюда! Возьми свою шкатулку!.. Открой ее! Шире!.. Дай взглянуть!.. Лекарства долой, они тебе больше не пригодятся.

Бледный от ужаса Огурцов заскулил, вытряхивая таблетки на ковер. Тухломон впился взглядом в дно шкатулки.

— А, вот тут как! Надави пальцем на дно рядом с правым краем! Держи, не отпускай!.. Что, не знал, что ли? Теперича другой рукой проверни солнце на крышке! Смелее поворачивай! Тебя оно не укусит!.. Готово? А теперь отпускай дно!.. Не держи, тебе говорят!.. Что, отошло? Вынимай! Ты ведь и не знал, поди, что тут потайное донышко имеется!

Не сводя глаз с человечка и его грозного пистолета, Огурцов вынул дно шкатулки. Тухломон бросил внутрь жадный взгляд, однако увидел лишь жалкую горстку опилок. Лицо комиссионера разочарованно скукожилось. Смялось, как гнилое яблоко, на которое опустилась подошва. Он явно надеялся узреть там нечто более значительное. Однако комиссионер быстро взял себя в руки.

— Ошибочка вышла… Твоя шкатулка оказалась пустышкой. Пчелки полетели за медом дальше! — сладко сказал Тухломон.

Он подошел к окну и, ерзая гибким носом, воровато выглянул. Проверял, должно быть, нет ли поблизости опасных золотистых искр. В этот момент он очень похож был на вороватую крысу. Стражей света не обнаружилось. Тухломон осклабился.

— Запомни, ежели к тебе после меня прилетят такие златокрыленькие, с крылышками, передашь привет. Дядюшка Тухломон, мол, кланяться велел. Запомнишь? Из маразма не вывалится? — озабоченно спросил он у Огурцова.

Засим он помахал Антону ручкой и направился к двери. Король салфеток ощутил было облегчение, поняв, что ему сохранят жизнь, как вдруг на полпути Тухломон остановился и хлопнул себя по лбу. Звук был такой, будто ладонь шлепнула по рыхлому тесту.

— Ах да! Нюансик один! Шкатулочку-то я разломал, а кое-чего другое забыл… Поди-ка сюда, дружок! Живо!

Комиссионер оказался вдруг рядом с Огурцовым. Его пластилиновый рот раздвинулся. Герцог ватных палочек увидел изъеденные зубы и язык, покрытый могильной зеленью, сквозь который неторопливо проползал червяк. В мире не было ничего омерзительнее этого рта. Огурцов мгновенно покрылся брезгливым потом. Стараясь не дышать, он вжался спиной в стену.

— Отдай эйдос! — жутким голосом произнес Тухломон.

— Не-ет! — дрожа, промямлил Огурцов. Что такое эйдос и зачем его требуют, он не знал, но чувствовал почему-то, что это нечто крайне нужное ему самому.

— ЧТО? — страшно взревел комиссионер. — Не отдашь? Отдай, дрянь, а то поцелую! А вместе с поцелуем переносятся грипп, менингит, туберкулез и болезни сердца!

— Ню-юет… — простонал Антон, но уже с новой интонацией. Мгновенный, невесть откуда взявшийся ветер швырнул ему в лицо вырванные страницы медицинской энциклопедии.

— Да, роднуля. Медицинский факт. Ещё с поцелуем передаются ветрянка, оспа, ангина и дифтерит. И не проверяй, знаю ли я медицину! Я ее сам по приказу Лигула выдумал! — непреклонно заявил Тухломон.

Комиссионер вдруг страшно разросся. Посинел, как утопленник. Теперь он занимал добрую треть комнаты.

— ОТДАЙ ЭЙДОС, НИЧТОЖЕСТВО! Или смерть! Повторяй! «Я передаю свой эйдос Тухломону и отказываюсь от всех прав на него». НУ ЖЕ!

Страшный зеленый рот надвинулся на Огурцова. Изо рта пахнуло сырой землей и гнилью. Вновь высунулся кошмарный, источенный язык. Но и этого комиссионеру показалось мало. Он поднял пистолет и направил его Огурцову в лоб.

— Эйдос или жизнь! Выбирай! Смерть тела или смерть духа! Говори, или застрелю! — змеей пробираясь в самое сердце Антона, пророкотал жуткий голос.

— Смерть духа… Отказываюсь от всех прав на эйд… — едва двигая губами, выговорил Антон.

— Эйдос! — услужливо подсказал Тухломон.

— Отказываюсь от всех прав на эйдос и передаю его Ту…

— …хломон я. Нету у меня ни мамочки, ни папочки! Повторяй, не зли сиротинушку!

— Тухломону! — убито повторил Огурцов.

Комиссионер приятно заулыбался и одобряюще похлопал герцога гигиенических простыней по щеке.

— Надо бы погромче, да и так сойдет! Умничка, все сделал для папочки! А за то тебя люблю я, потому что ты лапуля! Потому что ты, хмырюля, Тухломону угодил! — умиленно и в рифму сказал он, перевирая известный детский стишок.

Страшный рот Тухломона захлопнулся. Зловоние мгновенно исчезло. Под глазами Тухломона обозначились мешочки, а само лицо провисло и обмякло, точно тронутый плесенью помидор. Плечи съежились, грудь опала. Да и сам комиссионер предстал вдруг жалким и ничтожным созданием. Огурцов с внезапным и стыдным прозрением понял вдруг, что то, чего он так боялся, и то, чем брезговал, оказалось просто дрянью — самым заурядным и нестрашным пластилином. Пластилиновым оказался и червяк, и ужасный пистолет. Дуло его смялось и поникло. Тухломон, покосившись на него, небрежно скатал пистолет в ком и прилепил его к ноге. Ком расправился, растекся, и стал на место, как влитой.

— Преполезная вещица! Ах-ах, знал бы ты, сколько дряни я из него уже лепил: и бомбы, и обручальные кольца, и чемоданчики с деньгами, и депутатские удостоверения… — поведал он по секрету.

Устыдившийся Огурцов осознал, что стал жертвой грандиозного блефа. Но было уже поздно что-либо менять. Комиссионер, старчески шаркая, подошел к Антону и, запустив руку ему в грудь по самое плечо, что-то извлек. Это было не больно, разве что слегка противно. Огурцов так и не понял, что у него отняли, но испытал страшную пустоту.

— Ну вот и все!.. Как видишь, совсем не больно. Раз, два-с — и готово! Он и ахнуть не успел, как Тухломоша эйдос съел! — по-дружески заявил комиссионер, алчно разглядывая что-то, лежащее у него на ладони… — До чего ж жалкий клиент пошел! Одного селедкой пуганешь, другого поцелуем, третьему шприц в нужный час подсунешь — и все, пакуйте груз… Э, милый, опростоволосился ты! Разве ж я тебе что мог взаправду сделать? Да ни в коем разе! Сказано: ни волоса не упадет в головы!.. Так только покричать, ногами затопать, червячка изобразить!

Огурцов шагнул вперед и, схватив комиссионера за шиворот, проблеял какие-то скомканные и невнятные слова. Кажется, он просил, почти молил вернуть ему что-то, но знал уже, что это «что-то» потеряно для него навсегда, а вместе с ним потеряно и все хорошее, что было и что могло бы быть. Потеряна надежда.

— Ну, бывай, солнце, не болей! Болеть тебе теперь никак низзя, потому как твое бессмертие накрылось медным тазом!.. Эх-хех, самому смешно даже! А всего тебе только и стоило — хе-хе! — что пнуть меня хоть в треть силы или шкатулкой в меня бросить! Я б сразу и ушел!.. нет во мне силы, пластилиновый я, дохлый!.. Прощевай теперя, бедолага! Пей витамины, родимый, и не чихай!.. — с лживым сочувствием произнес Тухломон, решительно высвобождаясь из огурцовых пальцев.

Небрежно помахав султану одноразовых полотенец ручкой, комиссионер хладнокровно шагнул в стену и растаял. Огурцов постоял немного в пустой комнате, а затем, всхлипывая, присел на корточки и горестно начал собирать с ковра таблетки. В груди у него зияла невидимая черная дыра.

Глава 4 Сколько шестерок в тузе?

Расставив пальцы, Улита с умилением разглядывала свои руки.

— Ах, какие они у меня красивые! И ведь ноги ни чуть не хуже! И никто не ценит, разве что идиоты-джинны! Все видят только толстую слониху!

«Толстую слониху» сказать нельзя. Это бессмысленно. «Толстая слониха» — это как «здоровенная лосиха». Лосиха и так здоровенная. Достаточно просто «слониха» или «лосиха», — заметила Дафна.

Улита подбоченилась. Светильники в приемной тревожно закачались. Висельники на картинах зажмурились. Античная статуя в ужасе отвернулась и закрыла лицо руками.

— Выключи звук, светленькая! Сама я себя могу хоть бегемотом называть. Но если кто-то посторонний вякнет еще раз про лосих, пусть учтет: на кладбище еще полно свободных норок! — грозно произнесла ведьма.

— Никто тебя никак не называл! Речь шла совсем о другом! — упрямо возразила Даф.

— Да уж, да уж! Разговор о слонах, лосях и прочих водоплавающих насекомых, конечно, затеялся чисто случайно! Смотри, светлая, крылья отсеку!

Видя, что Даф обижают, Депресняк выгнул спину и зашипел. Ведьма удовлетворенно кивнула.

— Ну все! Я предупреждала! Сейчас кто-то лишится хвоста! Я тебя насквозь вижу! Ты блондинка только с виду, а в душе ты подлая брюнетка! — мрачно сказала она.

— Посмей только тронуть моего котика! — рассердилась Даф.

В следующую секунду Улита материализовала рапиру, а Даф — флейту. Депресняк, не имея ничего, что можно материализовать, выпустил когти. Мир бодро покатился к войне.

— Может, объявим перемирие? Ну хотя бы на полчаса? — зевнув, поинтересовался Мефодий. Он привык уже к тому, что хотя в целом Даф и Улита ладят неплохо, все равно раза три в день у них начинается разборка.

Улита задумалась, Устраивать резню в приемной не входило в ее в планы. К тому же она уже успела остыть.

— Ты как? Против перемирия ничего не имеешь? — подозрительно спросила она у Даф. — Учти: через полчаса я сотру тебя в порошок!

— Угу. Я засекаю время, — кивнула Даф, убирая флейту.

Улита небрежно отбросила рапиру, улыбнулась и полезла к Даф обниматься. Вскоре, окончательно успокоившись и глотая конфеты, ведьма уже зачитывала Дафне и Мефодию по памяти краткую историю мрака и Канцелярии в Тартаре.

В целом, как понял Мефодий, история мрака делилась на два периода. Первый — до гибели повелителя мрака и второй — после. Безликий Кводнон либо активно не вмешивался в историю, либо предпочитал незримо управлять марионетками. После гибели Кводнона на первый план вскоре выдвинулся бойкий горбун Лигул. Примерно в ту же эпоху Вильгельм Завоеватель, тогда простой страж норманнского отдела, без консультации с Лигулом захватил Англию, скинув Гарольда. Непонятно, как Вильгельму удалось отмазаться. Он остался чертить в Англии, Гарольд же был отозван в Тартар навечно. Над Нормандией и Францией поставили несколько столетий спустя Бонапарта. Улита, как она заявила, никогда особенно не интересовалась подробностями закулисной возни и поэтому кучу всего прочего просто забыла.

Например, забыла она о страже второго ранга Гаструбале, заведующем Карфагенским сектором, сын которого от земной женщины Ганнибал вначале совершал удачные завоевательные походы по всей Италии и Сицилии, а затем прогневал Кводнона неудачной остротой, и тот стер Карфаген с лица земли, низвергнув сперва Ганнибала, а вслед за ним под горячую руку и Гаструбала.

Существовала, кроме того, темная история о полумаге-полустраже Одиссее. Жизненный путь Одиссея был полон превратностей. Кводнон то повышал его в стражи первого ранга, то обрушивал чуть ли не в четырнадцатый ранг, то отправлял в ссылку, то щедро осыпал эйдосами. В результате бедный Одиссей, просыпаясь, уже сам не знал, чего ему ждать сегодня: награды или очередной затрещины судьбы. С горя он взял Трою, совершив прославившийся впоследствии у шахматистов ход конем. Затем, после многолетних скитаний, он засел у себя в Аттике, предварительно начистив рыла распустившимся за время его отсутствия комиссионерам.

Позднее такой способ вправлять мозги комиссионерам получил широкое распространение, и его даже включили в план курса подготовки стражей мрака.

Древняя история лопухоидного мира, в которую мрак охотно вмешивался, была еще запутаннее. Древнегреческий отдел мрака вначале распался на множество подотделов: Афинский, Фивский, Спартанский, Смирнский, Пилосский, Аргосский, Дельфийский и другие. Каждый отдел погряз в собственном пороке: в Спарте сражались и отсекали дархи, в Афинах философствовали, в Дельфах трех слов не могли связать, не напустив тумана. Начальники отделов перессорились между собой, в войнах местного значения уложили кучу комиссионеров, восстали сгоряча на Кводнона и в полном составе отправились в Тартар раздувать лаву. Грецию же отдали вначале персидскому отделу мрака, а затем римскому.

Кводнон в этой связи произнес одну из коронных своих фраз. «Стражи мрака должны внушать пороки людям, а не предаваться им сами». Прилипалы и подхалимы, которых, как говорила Улита, в Тартаре куда больше, чем в верхнем мире, немедленно заставили грешников высечь это изречение на скалах восьмидесятиметровыми буквами и вылизать его языками на раскаленной ртути. Другим же этого показалось мало, и в Тартаре спешно была сформирована аскетическая партия. Стражи, принадлежавшие к этой партии, перестали предаваться каким бы то ни было порокам, будь то даже сравнительно невинное выдыхание серного дыма. Одетые в белые одеяния, с выбеленными в известке крыльями, эти стражи, следуя поучению Кводнона, внушали людям самые мерзостные пороки. Но, увы, безуспешно. Видя, что пороки не подтверждаются личным примером, люди стали к ним охладевать или же творили их вяло, без вкуса. Забивший тревогу Кводнон, видя, что приток эйдосов уменьшается, в директивном порядке отправил всю аскетическую партию вкалывать в геенну огненную.

Моду на пороки вновь возродили, а громадные буквы на скалах, учившие не предаваться им, были сколоты усилиями все тех же грешников. Так в Европе, вслед за мраком, осуществился переход от сурового Средневековья к бурному Возрождению.

Даф слушала Улиту вполуха. Она возилась с Депресняком и, непрерывно играя на флейте, ускоряла заживление его ран. Здесь, в экранированной резиденции мрака, играть на флейте можно было без опасения, что ее засекут. Вчера вечером ее любимый котик сцепился с целой стаей бродячих собак Ссора вышла из-за такой банальной мелочи, как дохлая ворона. В результате ворона так и осталась необнюханной, собачья стая основательно поредела, Депресняку же разодрали ухо и глубоко прокусили плечо. Но это было еще терпимо. Будь на месте адского котика обыкновенный — он наверняка присоединился бы к вороне в ее загробном путешествии.

Ближе к полуночи из кабинета вышел Арей. Мефодий едва узнал его. Он был в черном строгом фраке, разительно отличающемся от его обычных красных просторных кафтанов.

— Ненавижу торжественные приемы! С большим удовольствием я бы отправился туда с мечом и порубил бы всех в капусту, — проворчал он и, страдая серной отдышкой, уставился на Мефодия. — А это что за бледная личность в растянутых джинсах? Имей в виду, тебе тоже нужен будет фрак... Улита, позаботься!.. Еще вопрос для любознательных: Меф, как у тебя с телепортацией? Как всегда или чуть лучше?

— Э-э... Ну я... — начал Мефодий.

— Ясно, — кивнул Арей. — Дальше можешь не продолжать. Ну не стыдно ли, синьор помидор? Магии в тебе не меньше, чем в трети Тартара, но даже обычная стена является для тебя непреодолимым препятствием. Не говоря уже о таком сравнительно невинном трюке, как телепортация. Такое по силам даже скромным тибидохским магам.

— Значит, я никуда не еду? — разочарованно спросил Мефодий.

Глаза Арея насмешливо сверкнули.

— Зачем же так сразу и никуда? Конечно, пешком тебе до Англии не дойти. Лететь же на метле или на ковре-самолете не наш стиль. Есть, впрочем, вариант...

Арей повернулся и негромко окликнул:

— Мамай!

Из стены вышагнул незнакомый прихрамывающий комиссионер — маленький, раскосый, страшный, с плоским монгольским лицом. Шагнул и уставился на Мефодия диким взглядом. Стоявшей рядом Даф сделалось не по себе.

— Знакомься, Мефодий! Это Мамай! Некогда хан Золотой Орды. Разбит на Куликовом поле. Впоследствии выслан из Тартара за неуживчивость, что, между нами, почти невозможно. Порой, когда нужен шофер, Мамай оказывает мне эту услугу. Мамай, машина готова?

Хан мрачно кивнул и, повернувшись, направился к двери. К Арею он относился, похоже, без всякого почтения, соблюдая лишь внешние приличия. Остальных же попросту презирал.

Они вышли. У дома № 13 стояла низкая страшная машина без стекол, иссеченная осколками, покрытая пятнами ржавчины, со смятой на треть крышей и сгоревшими шинами. Мефодий и Даф удивленно уставились на Арея. Барон мрака ухмыльнулся.

— А, узнаю! Личный автомобиль маршала Паулюса. Уничтожен минометным огнем под Сталинградом. Самого маршала в нем, впрочем, в тот момент не оказалось. Мамай, ты наконец убрал останки шофера? Синьор помидор брезглив.

Мамай сплюнул сквозь зубы и, помедлив, кивнул.

— Убрал! — буркнул он.

— Мы поедем на этом ломе? В Англию? — недоверчиво спросил Мефодий. Он никогда не предположил бы, что такой рыдван вообще способен перемещаться.

— Поверь, с Мамаем эта машина доедет куда угодно. Хоть в Англию, хоть на Луну, — серьезно сказал Арей. — А теперь в путь! Улита, ты не забыла о фраке для синьора помидора? Ему придется переодеться в пути! Мамай, нам пора!

Хан с усилием распахнул ржавую дверцу. Из машины пахнуло болотом и сгнившей обшивкой кресел. Первым в автомобиль сел Арей. За ним, немного помедлив, Мефодий и последней Улита. Даф с Депресняком остались снаружи. Кот шипел. Будь у него шерсть — она встала бы дыбом. Похоже, кот ощущал исходящий от машины жар Тартара. Мефодий в поисках ободрения взглянул на Даф. Та помахала ему и тотчас отвернулась, вспомнив, что сердита на Буслаева.

Мамай грузно опустился на водительское сиденье, взялся за тонкий оплавленный руль, явно насмехаясь, коснулся оторванного ручника, даже не потрудившись завести мотор, и... тяжелая машина рванулась вперед со скоростью кометы. Замелькали светофоры. Мефодий сидел сзади. С одной стороны его поджимала Улита, с другой — каменное плечо Арея. Впереди маячил бритый затылок Мамая. Хан, прежде, должно быть, управлявший исключительно резвыми калмыцкими тройками, гнал как ненормальный, не вспоминая о тормозах.

Мимо, проглотив от ужаса свисток, с обвисшим полосатым жезлом промелькнул лейтенант ГАИ в новой форме со светящимися полосками. За ними на перекрестке с жестяным стуком столкнулись «шестерка» и «Вольво», а сбоку, растеряв электрические усы, беспомощно замер троллейбус. И снова стремительный полет ржавого рыдвана... Мефодий вжался в кресло, стараясь не смотреть по сторонам.

Еще один поворот, в который яростный хан вписался чуть ли не с кривым клинком наголо. Неожиданно машина дернулась, что-то стукнуло об днище.

— Кирпич? — спросила Улита.

— Нэт! Сабака! — не разжимая зубов, процедил Мамай.

Они свернули в пустынный в этот час Глинищевский переулок, прогрохотали по нему, цепляясь за припаркованные машины, напрочь снесли ржавую водительскую дверь — Мамай только зарычал в яростном возбуждении — и в лоб понеслись прямо на глухую стену дома. Мефодий напрягся и вобрал голову в плечи — стремительно надвигавшаяся кирпичная стена рождала в нем самые нехорошие мысли.

— Ааааа!

В миг, когда автомобиль по законам физики должен был расплющиться о стену, Мефодий закрыл глаза. Когда же через несколько томительных секунд, видя, что ничего не происходит, вновь открыл их, они уже мчались по прямому как стрела шоссе где-то в пригородах Лондона. Мамай, скалясь, повернулся к нему. На лице комиссионера было написано глубокое удовлетворение. Мефодий понял, что это представление было устроено исключительно для него при молчаливом согласии Арея и Улиты. В качестве компенсации ему захотелось дернуть бывшего хана за редкую бородку, что он не преминул бы сделать, если бы Мамай в этот миг не снес благообразные ворота и не помчался бы по посыпанной песочком чинной аллее английского сада.

Комиссионеры в одинаковых синих костюмах махали руками, загораживая им путь, а в последний миг как кегли отскакивали в стороны, крича вслед что-то про сумасшедших русских. Мамай скалился — недобро скалился, углом рта. Дыбились, склонившись над рулем, его крепкие угловатые плечи. Знать, всё бушевали в нем кровавые страсти, неслась перед глазами в клочьях тумана дикая степная конница. Эх, и тесно же было ему в мире подлунном и в мире загробном, если и в Тартаре не ужился он! Одна лишь мечта оставалась у старого хана: проскакать с дикой конницей по всей Вселенной, заставляя дрожать галактики, опустошая миры, рассыпая в пыль и прах созвездия, рассекая кривыми саблями светила, чтобы солнца померкли, закрытые тучами стрел! Эх, тесно, братья, тесно в мире подлунном!

В конце аллеи Мамай сшиб мраморную статую и здесь только остановился, потому что ехать дальше было уже просто некуда. Хан крякнул и, озаренный все той же свирепой мечтательностью, повернулся к Арею. В его глазах еще бушевали непотушенные пожары.

— Приехали? Что-то сегодня мы еле тащились! — недовольно буркнул Арей, выбираясь из машины.

— Так ребенок же с нами! Ребенка беречь надо! Разве с ребенком быстро поедешь? — с обидой сказал Мамай, кивая на Мефодия.

Тот от удивления икнул и поспешно покинул автомобиль.

К ним уже спешил в сопровождении свиты невысокий страж, облаченный в черный фрак. Страж этот был элегантен, ловок, напомажен — с изящной бородкой, лихо закрученными усами и поблескивающими на пальцах перстнями. Только шпаги и длинного, волочащегося по земле плаща не хватало ему, чтобы прямо так, с ходу, шагнуть на свой парадный портрет, — но что такое шпага и что такое плащ? И так ясно было, что перед ними сам Вильгельм Завоеватель.

— Арей, брат мой! Что за варварские ухватки! Твой дикарь-водитель разбил статую работы Микеланджело! Неужели нельзя было оставить машину у ворот? — укоризненно, в явном возмущении проговорил Вильгельм, кивая на выкатившуюся на аллею мраморную голову.

Прерывая возмущенные возгласы, Арей по-медвежьи облапил Вильгельма, гулко похлопал по спине и трижды поцеловал в завитые усы. Бедный Вильгельм затрепетал в его объятиях, как бабочка, нанизанная на булавку. Его охранники-комиссионеры неуютно заерзали, желая и одновременно не решаясь вмешаться.

— Глянь-ка на него, Улита! Глянь-ка, плут какой! Кожа и кости, субтильный, а в начальники вылез! У, жук! Знай, мол, наших, а? — насмешливо сказал Арей, обращаясь к Улите.

Та закивала.

— Но статуя, моя статуя! — стонал придавленный Вильгельм.

— Полно тебе мелочиться, что ты за жлоб такой! Ну разбили, так и разбили! Не век же ей стоять! — удивился Арей.

Вильгельм тонко пискнул в кольце его могучих рук.

— А что касается машины, так мы ее уберем! Мамай! На стоянку! — рявкнул Арей.

Вильгельм в испуге прижал руку к груди.

— Прошу вас, не надо. Пусть уж лучше так! — забормотал он, но Мамай уже рванул задним ходом по подстриженной лужайке.

Полетела во все стороны выдираемая колесами трава. Разлетались с глухим стуком китайские вазы и греческие амфоры. Раздавшийся вскоре страшный грохот и скрежет сминаемой жести означали, должно быть, что Мамай успешно припарковался.

Вильгельм только застонал и, отвернувшись, пошел к дому, приглашая за собой Арея и Мефодия.

Едва они оказались в зале, к ним тотчас заспешили услужливые лакеи — все во фраках с монограммой W на рукавах, с перламутровыми пуговицами. Их подвижные лица были сама услужливость. Выстроившись в три шеренги по шесть комиссионеров в каждой, лакеи держали подносы с прохладительными напитка— : ми либо каменные чаши с лавой из Тартара для желающих погорячее.

— Ишь ты! Пыль в глаза пускаешь, а, Виля? — насмешливо спросил Арей.

Вильгельм извинился и отошел: приехали еще гости. Мефодий старался не затеряться в толпе, держась рядом с Ареем. Он ощущал множество устремленных на него взглядов. Изредка взгляды сверлили его из ниоткуда: часть стражей оставалась невидимой. Мефодий ощущал в завихрениях пространства вокруг сотни различных эмоций, относившихся непосредственно к нему. Тут были и симпатия, и надежда, и недоверие, и какое-то темное, недоброе ожидание.

Арей, уверенно продвигавшийся в толпе, кому-то кивал, с кем-то сухо здоровался, а некоторых, как, например, китайского стража Чана, долго стискивал в объятиях, звучно целуя. Маленький Чан, мелко смеясь, вытягивал шею. Не менее теплых приветствий удостоился громадный, с серовато-черной кожей новозеландский божок по прозвищу Сын Большого Крокодила, с которым Арея, как сказала Улита, связывала старая дружба. Они будто бы бок о бок рубились в прошлую войну со златокрылыми.

— Лигул еще не приехал? — спросил Арей у Сына Большого Крокодила.

— Нет еще, — ответил тот.

Мефодий заметил, что Арей слегка нахмурился: право приезжать последним оставлял за собой обычно самый почетный гость.

Они продолжали пробираться сквозь пеструю толпу приглашенных. Внезапно откуда-то сверху загремел оркестр, и молодые стражи, быстро сориентировавшись и подхватив подвернувшихся ведьмочек, закружились в танце.

Улита шепотом поясняла Мефодию, кто есть кто. Некоторых он узнавал сам. Например, самодовольного Буонапарте, облаченного в белые облегающие панталоны и протянувшего Арею для милостивого рукопожатия два надушенных пальца. Арей в ответ протянул ему один, чем слегка сбил с Буонапарте спесь. В углу байронически мрачный, с кустистыми бровями и вислым носом сидел Тамерлан — некогда гремевший на весь мир завоеватель, а теперь всеми позабытый страж-пенсионер, которого изредка, чтобы он совсем не заржавел в бездействии, приглашали на торжества.

Левее, в окружении постбальзаковского возраста ведьм, прохаживался коренастый рыжебородый Барбаросса, воинственно вращавший белками. Был здесь и страстный Бельвиазер, южноамериканский страж. Этот Бельвиазер осушал уже, видно, не первый бокал. Схватив Улиту за рукав, он что-то стал жарко нашептывать ей на ухо. Улита в ответ кокетливо била его веером и хохотала так вызывающе, что на нее оглядывались.

— Что он тебе говорил? — спросил Мефодий ведьму, когда Бельвиазер отошел.

— А шут его знает! Ахинею какую-то нес! — раздраженно ответила та. Кажется, Улита была недовольна, что Бельвиазер не пригласил ее на танец.

Впрочем, эту оплошность мгновенно исправил подскочивший к ней здоровяк-шотландец в клетчатой юбке. Он поклонился Улите и через мгновение уже кружил ее в танце.

Арей отошел к Аттиле, хмурому воинственному стражу, когда-то окончательно развалившему гуннский отдел, и о чем-то негромко стал беседовать с ним. Мефодий остался в одиночестве, ощущая себя неуютно. Вокруг с подносами сновали шустрые комиссионеры.

Предлагая бокалы, они старались уловить, о чем беседуют тузы, записать в тетрадку и бросить вырванную страничку в красного дерева ящик «для доносов», прикованный цепью к одной из колонн. Ничего не поделаешь: традиция. Дружба, как говорится, дружбой, а работа работой. Тузы посматривали на это снисходительно, в целом поощряя рвение. Лишь пылкий Бельвиазер походя вмял одному из наглых комиссионеров пластилиновый нос в голову. Другие комиссионеры мигом поймали этот факт в свои тетрадки.

— Завтра эти записи попадут на стол Вильгельму, а послезавтра — Лигулу, — шепнула Мефодию подошедшая Улита.

— А Бельвиазера накажут?

— Сомневаюсь. Его вспыльчивый «ндрав» всем известен, да к тому же поднять руку на комиссионера — Дело похвальное.

— Как же не поучить-то? Коли комиссионера не поучить — так неучем и помрет! — примирительно пробасил оставивший Аттилу Арей.

Заметив, что ближайший официант-комиссионер торопится занести его слова в блокнотик, он мощным тумаком смял ему затылок. Тузы захохотали, глядя, как растерянный комиссионер, кудахча, точно курица, выправляет голову.

Это послужило сигналом. Другие тузы тоже, не оставаясь в стороне, начали лупцевать комиссионеров, нагуливая себе аппетит перед ужином. Особенно старался Сын Большого Крокодила, да и маленький Чан не отставал и, действуя основанием ладони, превращал физиономии комиссионеров в месиво. Комиссионеры, увертываясь от кулаков, строчили в тетрадки, отмечая, кто кого и сколько раз ударил и кто что при этом сказал. Знают свое дело комиссионеры. Порой тузы сболтнут сгоряча что-нибудь лишнее, в том числе и про горбуна Лигула, а после, опомнившись, что их слова записаны, лезут в дархи за эйдосами — расплачиваться.

Улита снова улизнула куда-то. К Мефодию нагло, вразвалку подошел один из побитых комиссионеров — в разорванном фраке, со смятым левым глазом, остановился и стал смотреть ему в рот, ожидая, когда Мефодий что-нибудь скажет. Кончик карандаша у него в руке подрагивал от нетерпения.

«И чего надо от меня этому типу?» — подумал Мефодий.

Зная по опыту, что разговаривать с комиссионерами опасно и они истолкуют все по-своему, Мефодий все же рискнул и показал ему язык. Комиссионер отнесся к этому с крайней серьезностью. Ненадолго задумавшись, он стал что-то быстро строчить в блокнот. Буслаев заглянул ему через плечо и прочитал:

«Донесение №31 874 766 756 от сотворения мрака.

Мефодий Буслаев (далее М.Б.) стоял у колонны в одиночестве (sic!). При моем приближении он ощутимо напрягся, что, вне всякого сомнения, свидетельствует о том, что М.Б. имел предосудительные мысли. Скорченная им немного погодя язвительная гримаса и высунутый язык дают основания предполагать, что данной гримасой М.Б. пытался оскорбить высшие чины мрака. В частности, учитывая характер гримасы, можно с достоверностью судить о бессовестном пародировании дорогого всем нам лица начальника Канцелярии Лигула.

С искренним и праведным возмущением Олиго де Френ, комиссионер 12-го ранга».

«Когда он успел столько накатать? А слог-то какой кляузный!» — изумился Мефодий.

— Прочитал? — осклабившись, поинтересовался Олиго де Френ, охотно показывая ему блокнотик. — С тебя причитается, чтобы я все забыл.

— Ага! Уже бегу!

Вспыхнув, Буслаев отобрал у Олиго де Френа карандаш, изломал его и, засунув комиссионеру в послушный рот, заставил прожевать и проглотить. Комиссионер проделал это покорно и с готовностью. Расправившись с карандашом, Мефодий покусился порвать блокнот, но тот оказался из особой неразрываемой бумаги, которая упорно восстанавливалась и срасталась, какими бы мелкими ни были клочки. Отчаявшись уничтожить запись, Мефодий скормил блокнот комиссионеру. Олиго де Френ угрюмо подчинился и, пылая неправедным негодованием, прожевал все свои записи.

— Я этого так не оставлю! Имей в виду — это документ! — прошамкал он с набитым ртом.

— Жуй давай, жуй! — поощрил его Мефодий.

Оркестр внезапно смолк. Только какая-то безумная труба — должно быть, трубач был оглушен звучанием собственно инструмента — продолжала тянуть некоторое время. Танцующие пары недоуменно остановились. Строчившие комиссионеры разом повернулись к дверям. Вильгельм Завоеватель натянул на лицо самую галантерейную из своих улыбок и, стоя на правой ноге, занес левую, готовясь шагнуть, как только будет необходимо.

В зал неторопливо вошел горбун Лигул. Его сопровождала мужеподобная секретарша в очках с выпуклыми стеклами в роговой оправе. Позади шествовали несколько дюжих комиссионеров с вылепленными из пластилина твердыми подбородками — скорее почетная, чем реальная стража.

Навстречу Лигулу выскочил Вильгельм. Рассыпаясь один в приветствиях, другой в изъявлениях благодарности, они поздоровались. Затем оба пошли через зал. Тузы мрака спешили к Лигулу здороваться: некоторым он кланялся, некоторым просто улыбался, кое-кому кивал полусерьезно-полуснисходительно.

— Прошу всех к столу! — крикнул Вильгельм, подавая знак дирижеру.

Дирижер, маленький большеголовый человечек, сшитый на живую нитку из сплошного вдохновения, вскинул руки, взмахнул палочкой — и, мигом заполонив все огромное пространство до самых дальних его закоулков, грянула музыка. Двустворчатые широкие двери, ведущие в обеденный зал, распахнулись. Предстал длинный, пышно сервированный стол, застеленный черной скатертью, со сверкающими хрустальными бокалами и бутылками, замершими в ожидании своего часа в серебряных посудинах со льдом.

У каждого стула, принимая по ситуации то мужское, то женское обличие, замерли суккубы. В их обязанности входило следить, чтобы у гостей бокалы не оставались пустыми. Возле каждого прибора лежала карточка с именем. Карточка Мефодия оказалась в левой трети длинного стола, далеко от карточек Арея и Улиты. Слева от него сидела рыжеватая австрийская ведьма, под тонкой кожей которой просматривались все жилки. Справа восседал угрюмый африканский божок, которому на тарелку подавались кровоточащие, лишь для виду поджаренные куски мяса. Близость такого соседа не вдохновляла Мефодия, тем более что божок, сразу что-то почуявший, нехорошо ухмыльнулся треугольными зубами.

Хорошо еще, что суккуб Мефодию попался сознательный и неприставучий. Очень правильный суккуб, отлично вымуштрованный, что среди этой публики большая редкость. Он вовремя подливал Мефодию в бокал нечто густое, прохладное и вязкое, как кисель, и подкладывал кушанья. Австрийская ведьма тоже оказалась терпимой соседкой. С Мефодием она почти не разговаривала и только робко комкала салфетку. Выглядела она смиренницей, и неясно было, что она вообще делает в этом темном обществе. Позднее Мефодий узнал от Улиты, что это известная отравительница и метательница сглаженных игл. Как раз они и были спрятаны в салфетке.

Лигул, подняв свой бокал, произнес тост в честь Вильгельма, в конце сказав несколько приветственных слов в адрес Мефодия. Тост был нейтральным, с казенными оборотами речи. Мефодию тост показался скучным, однако на присутствующих он произвел впечатление. Видно, от Лигула редко можно было услышать похвалу. Угрюмый африканский божок полуобернулся к Буслаеву. На лбу у божка был третий глаз.

— Твое здоровье, человек! — сказал божок, чокаясь с ним.

Мефодию ничего не оставалось, как тоже поднять свой бокал.

— Э, нет! Так не пойдет! За здоровье пьют до дна! Это не алкоголь, это сок познания истины! — подсказал зубастый божок, заметив, что Мефодий собирается поставить бокал на скатерть.

Мефодий пил, а вязкий, холодный сок в бокале все не заканчивался. Божок не отводил от него настойчивого взгляда. Когда же, чувствуя, что больше не может, Мефодий хотел отставить бокал, божок грозно повторил:

— Сок познания истины пьют до дна!

Когда бокал все же опустел и божок отвел от Мефодия свой пылающий взор, перед глазами у Буслаева был сплошной туман. Сознание мутилось. Левым плечом Мефодий стал куда-то заваливаться и уткнулся в австрийскую ведьмочку. Хорошо хоть суккуб, стоявший за его стулом, догадался поддержать Мефодия за плечи.

«Вот так познал истину! Что ж я так?» — подумал Мефодий, мысленно проклиная африканского божка.

Арей, сидевший напротив и чуть наискось, посматривал на него не без сочувствия. В минуту временного просветления Мефодий обнаружил, что ему все померещилось и это не Арей вовсе, а какой-то толстый незнакомый страж. Арей же куда-то пропал вместе с Улитой. Засмеявшись, Мефодий показал на незнакомого стража пальцем и захохотал. Вильгельм, произносивший ответный тост Лигулу, покосился на Мефодия с холодным недоумением. «Ну теперь комиссионеры настрочат! Ну, и пускай строчат!» — подумал Мефодий и закрыл глаза. Как ему показалось, всего на миг.

Когда же он вновь открыл их, то обнаружил, что сидит за круглым ломберным столом, обтянутым зеленым сукном, который покрывают меловые записи ставок. На столе горел серебряный подсвечник и лежала колода карт.

Напротив помещался рыжебородый Барбаросса, слева — незнакомый страж с бледным лицом, в очках золотой оправой — внешне очень благообразный, но нехорошими асимметричными глазами. По правую же руку — о нет! — сидел ухмыляющийся горбун Лигул.

Перед глазами у Мефодия все плыло. Он понял, то званый обед успел закончиться, все гости перешли в игральную и он, вероятно, вместе с ними. Вот так сок!

Но что он может делать в такой вельможной компании? Мефодий решил встать и незаметно улизнуть, но в тот же миг все сидевшие за столом обернулись к нему.

— Что ж, еще одна ставка! Мы вас ждем, господин Буслаев! — нетерпеливо повторил Барбаросса.

Мефодий пробормотал что-то невнятное. Что он ошибся и уже уходит.

— Ну уж нет! Напоминаю, что правила игры были оговорены в самом начале. Вы, юноша, когда садились за стол, были поставлены об этом в известность. Более того, вы подтвердили свое согласие. Отказаться от игры невозможно, — жестко сказал Лигул.

Горбун говорил сухо и официально, глядя сквозь Мефодия, будто они не были знакомы. Буслаев стал судорожно высматривать в толпе сгрудившихся вокруг стола гостей Арея, но тот как сквозь землю провалился.

«Где же он? Где?» — подумал Меф с беспокойством.

Ожидание затягивается! Мы вас слушаем, господин Буслаев! Ваша ставка? — повторил Барбаросса с еще большим нетерпением.

— А что мне поставить? Деньги? — беспомощно спросил Мефодий, соображая, что у него нет с собой даже мелочи.

Барбаросса дернул себя за рыжую бороду.

— Думмкопф! Кому здесь нужны деньги? — гневно прорычал он. — Чего же ты уселся за стол и ухватил карты, не зная ни игры, ни ставок? Вот моя ставка — меч. В его рукояти несколько бесценных индийских рубинов. Именно его Алларих бросил на весы, получая от Рима контрибуцию... Ставка Лигула — золотая статуэтка из выкупа инков за Атаульпу. Каин поставил алмаз Кимберли-Кларк, один из десяти самых крупных в мире.

«Значит, вот кто этот бледный... Каин!» — подумал Мефодий, с тревогой посмотрев на бледного стража — первого убийцу на земле.

— Это наши ставки. Теперь нам бы хотелось узнать твою... — загрохотал Лигул.

Мефодий пробормотал, что у него ничего нет, но тут мужеподобная секретарша, наклонившись, что-то шепнула Лигулу на ухо. Горбун поднял левую бровь.

— Внимание! Мне стало случайно известно, что этот молодой человек — не ужасайтесь, господа! — не имеет никаких закладных на свой эйдос. Более того, его эйдос все еще принадлежит ему, а не мраку!

Окружавшая стол толпа стражей загудела, как улей.

Со стороны уважаемого коллеги Арея было весьма странно приводить с собой личность хоть и известную, но с таким неопределенным статусом. В этом можно усмотреть насмешку над неписаными установлениями нашего сообщества. И в этой связи... — продолжал Лигул.

— Чего тут болтать? Отобрать — и все! — нетерпеливо прорычал Барбаросса.

Начальник Канцелярии мрака неодобрительно покосился на него и укоризненно погрозил ему пальцем: мол, погоди, всему свое время.

— Дорогой мой! Я только пытался сказать, что, поскольку других ставок нет, согласно существующим правилам, эйдос этого юноши тоже может стать ставкой, разумеется, если никто из игроков не возражает. Лично я — нет.

— Не возражаю! — пробасил Барбаросса. — Ты, Каин? Каин медленно кивнул, не отводя своего немигающего, как у ящерицы, взгляда от Мефодия.

Итак, ставка принята. Игра простейшая. Известная в наше время даже младенцам: двадцать одно. Все ставки на кону, — сказал Лигул. Его маленькая, забрызганная чернилами рука потянулась к колоде.

— Нет! Я отказываюсь играть на эйдос! — вспоминая предостережения Даф, крикнул Мефодий.

Первый на земле убийца разлепил губы:

— Твое согласие не обязательно. Садясь за стол и не имея других ставок, ты автоматически дал его. Если ты откажешься от игры — мы заберем твой эйдос и так, — сказал он тихим, бесцветным голосом.

Мефодий понял, что его подставили. Арей! Где же Арей? В тесноте размытых светлых пятен — окружавших стол лиц, — как ему показалось, мелькнуло невеселое лицо Улиты, но ее оттеснили, и она не смогла пробиться.

Лигул сдал всем по две карты. Мефодий даже усомнился, не шулер ли горбун — слишком быстро двигались его руки. С другой стороны, Улита когда-то говорила, что, зная за собой различные нехорошие привычки, стражи играют особыми картами, не допускающими их просвечивания глазом, подтасовки и прочих манипуляций.

«Если во всей тьме и есть что-то относительно честное, так это карты», — говорила она.

— Ну же? Бери! — прохрипел Барбаросса.

Мефодий осторожно заглянул в свои карты. Картинки на них были живыми. Доставшийся ему бубновый король, закутавшись в мантию, хмуро смотрел на соседнюю девятку. Его, похоже, раздражало, что он, король, стоит в этой игре четыре очка, а жалкая девятка — девять.

— Еще? — спросил Лигул.

— Мне! — прохрипел Барбаросса.

Получив третью карту и взглянув на нее, немец гневно швырнул карты на стол и запустил обе ладони в рыжую бороду. Судя по всему, у него был перебор. Впрочем, можно ли доверять темному стражу? Это вполне могло быть актерской игрой. По его ауре, как отметил Мефодий, ничего не читалось. Несмотря на внешнее волнение, она оставалась такой же узенькой и фиолетовой. Это означало, что на самом деле, несмотря на все признаки волнения, Барбаросса был спокоен, как удав.

— Вам? — Лигул повернулся к Каину.

Тот взял одну карту и бесстрастно качнул головой. — Достаточно.

— Тебе, Мефодий?

Мефодий еще раз заглянул в карты. Ему не раз приходилось играть в двадцать одно с Эдей.

«Тринадцать — мало. Наверняка у кого-то будет больше... Господи, что же мне делать!» — подумал Мефодий. Огонек свечи дрогнул. Каин отстранился, как от удара, и нехорошо сощурился.

— Еще! — сказал Мефодий.

Горбун ловко метнул ему карту. Это была пиковая шестерка. Девять, король, шесть. Итого, девятнадцать. Казалось бы, неплохо. С Эдей он бы уже остановился и не искушал судьбу дальше. Стражи испытующе смотрели на него. Эйдос, поставленный на кон, бился в его груди, как запертая в клетке птица.

— Еще! — произнес Мефодий, прежде чем успел подумать.

Лигул немедленно с величайшей готовностью пустил ему через стол еще карту. Карта резво поползла по сукну, точно приклеенная к тараканьей спине. Не переворачивая карту, Мефодий накрыл ее ладонью. Перебор. Он знал это. Знал точно, даже не глядя. Ему было уже ясно, что он совершил только что безумный, губительный поступок.

— Надо полагать, больше тебе не требуется? Нет? — спокойно, точно зная все наперед, сказал горбун и стал быстро сдавать себе.

К восьмерке и даме легла шестерка, а к ней необычайно резво еще одна дама. Глава Канцелярии ухмыльнулся.

— Двадцать. Открываем карты! — сказал он.

Каин все так же внешне равнодушно — лишь глаза пылали — выложил туза и двух королей. Барбаросса смял свою стопку и мизинцем толкнул ее вперед. Похоже, у него действительно был перебор.

Теперь все глаза были обращены к Мефодию.

— Просим вас, молодой человек! Не задерживайте нас. Мы все ужасно заняты. И расплачиваться, господа, расплачиваться! — голосом, в котором явно звучало торжество, произнес Лигул.

С упавшим сердцем, ощущая пустоту и безысходность, Мефодий открыл карты, добавив к ним ту, последнюю, которой он сам еще не видел. Зная, что у него перебор, он смотрел не на карты, а на Лигула. Интересно, что этот мерзавец сделает с его эйдосом? Хотя какая теперь разница?

Горбун скользнул колючими глазами по картинкам. Лицо его не изменилось, лишь ноздри породистого твердого носа алчно дрогнули.

«Конец! — подумал Мефодий. — Вот и все! Как глупо!»

Что-то мелькнуло у него перед глазами. Это Барбаросса тяжело встал и, побагровев, вонзил в стол перед ним короткий меч Аллариха. Вслед за тем Каин презрительно, словно подавая милостыню, выронил из вялой ладони алмаз.

— Твоя взяла, мальчик. Однако риск был большой, очень большой, — сказал он мертвенным голосом.

Мефодий непонимающе уставился на карты. На столе перед ним, пригвожденный к сукну клинком Барбароссы, лежал червовый валет. Меч не пощадил его. Он был не столько уже червовый, сколько червивый. Вот они, недостающие два очка! Двадцать одно! Он победил!

На лицах столпившихся вокруг стола стражей было удивление. И Мефодий понял, что весь сегодняшний вечер был задуман именно для того, чтобы отнять его эйдос. Все было продумано, роли сыграны, карточная партия подготовлена. Однако ему был дан шанс. Невероятный шанс. Кем? Для чего?

К Мефодию наконец пробилась Улита, на руке которой висел один из комиссионеров Лигула. Его пластилиновая физиономия была исцарапана. Геройский подбородок основательно вмят в затылок. Даже теперь, после окончания партии, комиссионер продолжал «не пущать».

— Представляешь, они подстроили так, что Арея прямо во время ужина отозвали в Тартар. Он подвох почуял, велел, чтоб я шагу от тебя не отходила. А тут эти, морды пластилиновые... Наваливаются, окружают, за руки хватают! Я кричу, а они мне своими тухлыми ладонями губы зажимают... Уж сколько я этих пальцев пооткусывала! Все пломбы пластилином забиты! А ну, уйти, ты! — крикнула она, удачным ударом отшвыривая от себя комиссионера.

— Им нужен был мой эйдос, — сказал Мефодий.

Я так и поняла, когда увидела, что тебе божок африканский бокал подсовывает! Он еще гипнотизировал тебя, пока ты пил... Ты, Меф, вообще думай, что делаешь! Тут тебе не пансион благородных девиц, как у Глумовича! Тут чуть зазеваешься — глотку порвут да тебя же и зашивать заставят! Лигул вон при раздаче колоду внаглую подменил, так Барбаросса с Каином даже глазом не моргнули, сволочи! — укоризненно сказала Улита.

Она подошла к столу и демонстративно, явно дразня Лигула, сгребла выигрыш Мефодия. Заметив у нее в руках меч Аллариха, окружавшие ее комиссионеры мигом слиняли, вспомнив, вероятно, о более важных делах. Некоторые на бегу ухитрялись строчить в блокнотики.

Лигул осторожно приблизился к Мефодию. Буслаев ощутил сильное беспокойство, исходившее от горбуна. Глава Канцелярии был растерян. Даже, пожалуй, напуган. Он знал все карты, которые будут сданы Мефодию. К нему никак не должен был попасть валет. Это отчетливо читалось в размыто-грязной ауре начальника Канцелярии. Мефодий машинально начал впитывать было его ауру, но тотчас брезгливо отбросил ее, ощутив, какая она липкая.

— Надеюсь, все останется между нами? В узком дружеском кругу? Ну, попытались, и не получилось... Стоит ли беспокоить Арея такими пустяками? В конце концов, будущий повелитель мрака не должен иметь эйдос в подвешенном, так сказать, состоянии. Упаси меня Тартар, твой эйдос достанется свету, и тогда... хм... нехорошая будет история... ох, нехорошая, — зацокал языком горбун.

— Боитесь, что мы скажем Арею и он укоротит кое-кого на дарх? Кого-то, кто и так коротенький? — понимающе подмигнула Улита.

Лигул вскинул голову.

— Не зарывайся, девочка! Я ничего не боюсь! Это ты бойся! Вспомни, как ты лишилась эйдоса! Вспомни, где твоя мать, и подумай, как мало стоит твое тело, лишенное вечности. Одно дуновение, один слабый толчок — и оно станет прахом, — прошипел он.

Мефодий заметил, как побелела Улита. Ее рот перекосило, губы задрожали. Она пыталась что-то сказать и не могла.

— И запомните еще кое-что, сладкие мои! — сказал Лигул, ревматично скрипнув коленкой. — Арей, каким бы славным он вам ни казался, — страж мрака Вы хоть понимаете значение этого словосочетания? Страж мрака! Пуповина, которая связывает его с мраком, неразрывна. Чего бы стоил мрак, если бы можно было так просто от него отвернуться? В момент, когда закончатся позы и нужно будет переходить к поступкам, поступок Арея будет поступком мрака. Мрак достанет меч рукой Арея и его рукой поразит своих врагов. Уж в этом-то я не сомневаюсь!

Тусклая, несвежая аура горбуна стала непереносимо яркой, ослепляющей. Мефодий невольно зажмурился. Нет, понял он, на этот раз Лигул не блефовал. В том, что он сказал, не было ни слова лжи.

Глава 5 НОВЫЙ МУНДШТУК

Когда Мефодий, Улита и Арей отбыли на громыхающем рыдване Паулюса и Большая Дмитровка вновь погрузилась в паутину теплой московской ночи, Дафна вернулась в резиденцию мрака. Это был первый случай, когда она осмелилась войти сюда одна. Руна при входе изучающе замерцала, словно колеблясь в своем решении, — и все же пропустила ее.

Даф испытала тревогу. Она уже несколько дней не материализовывала своих крыльев. Отчасти она не делала этого потому, что летать было негде, отчасти — ощущая, что темных перьев на них стало больше. Депресняк хладнокровно шествовал рядом. В его выпуклых зрачках отражались дрожащие огоньки свечей. Изредка кот плюхался на пол и вылизывал левую переднюю лапу с такой старательностью, будто не ухаживал за ней уже недели две. Между тем ту же лапу он вылизывал всего минуту назад. Остальные лапы почему-то не пользовались у него такой популярностью. Самое большее — он вспоминал о них раз в месяц.

Закончив вылизываться, Депресняк вскочил на стол Улиты, смахнул на пол пару забытых пергаментов с доносами и разлегся между чернильницей и большой печатью мрака, служившей для продления регистраций суккубам и комиссионерам.

«Ну и дела! — подумала Даф. — От меня ничего не прячут! Никаких тайн! Бери — не хочу! Шпионаж в таких условиях просто неинтересен!»

Она подошла к столу, посмотрела на печать, протянула руку и ясно ощутила, что трогать ее ни в коем случае не следует. Всякая материальная вещь имеет свою... нет, не ауру, ауру имеют люди... вещь же, если смотреть на нее истинным зрением, имеет некий контур — доброжелательный, нейтральный или, напротив, скрыто враждебный. Например, хороший хлеб, черствый хлеб и хлеб отравленный — имеют три совершенно разных истинных контура, три отпечатка в бытии, даже если внешне ничем не отличаются.

У печати же мрака вообще не было контура. Провал. Черная дыра. Кое-как заштопанная толстыми нитками прореха на рубище бытия, под которой были лишь смерть и Тартар.

Даф отошла от стола и заглянула в приоткрытую дверь кабинета Арея. Там ее встретила неожиданная пустота, будто вместе с собой Арей, уходя, унес и истинную сущность всего, что его окружало. Только сквозняк перекатывал по полу белые хлопья пыли. Паркет был гнилой, провалившийся. С большим трудом вновь настроившись на прежнее зрение — здесь ее что-то не пускало, — Даф увидела кресло Арея и рядом на столе два футляра с мечами. Один был меч самого Арея, другой же — Мефодия. Оба меча окружало плотное кольцо тьмы. Коснуться их означало обречь себя на служение мраку. Флейта Даф сама собой издала тонкий, жалобный звук.

Даф вернулась в приемную. В углу белело несколько мраморных античных статуй из числа так никогда и не найденных лопухоидами в развалинах Помпеи. У одной из них пистолетным выстрелом был отбит нос. Должно быть, Улита сегодня опять не понравилась себе в зеркале.

«Как-то все по-дурацки! — подумала Даф. — В Эдемском саду я скучала. Все смотрели на меня, как на неправильного стража. Теперь я должна присматривать за Мефодием, хотя Троил, отдавая мне этот приказ, явно сам находился под воздействием темного артефакта. А раз все дело в артефакте, выходит, присматривать за Мефодием мне велел мрак? Хм... Тогда почему Прозрачные Сферы, которые опекают самих стражей, взяли меня под свое покровительство? Все как-то уж запутано, противоречиво... Будь мне, скажем, тридцать тысяч лет, я бы, может, и разобралась. А тут всего каких-то тринадцать тысяч! Бедный я, несчастный ребенок, у которого нету сил!.. И в Буслаева я не влюблюсь, пусть не надеется! Будь ему хотя бы лет так пятнадцать-шестнадцать тысяч... Правда, он выглядит все равно взрослее... Тьфу ты! Опять я не о том думаю!»

В маленькой комнатке за хлипкой дверцей ходил по спинке дивана и бормотал что-то ворон Арея. Даф остановилась снаружи и, приоткрыв дверь, прислушалась.

— После смерти душа бродит в лабиринте тех грехов, в паутине которых запуталась при жизни. Мрак творит в мире зло посредством людей. Рыбы не знают, что такое вода, ибо живут в воде и только ею. Злом воздаст тебе твой враг, больно отплатит ненавистник, но несравненно горшее зло принесет тебе заблуждающийся ум... — бубнил ворон.

Даф заглянула к нему в закуток. Ворон искоса посмотрел на нее круглым глазом, повернулся другим боком и, вдруг вырвав из облезшего крыла одно из немногих оставшихся перьев, бросил его Даф. Дафна присела, глядя на перо и думая, что это может значить. Перо было тусклое, с обдерганными краями и... абсолютно черное. Даф стало жутко. Ей даже захотелось на миг, чтобы Депресняк свернул шею глумящейся птице.

Прочитав ее мысли, ворон торопливо залетел в клетку. Должно быть, его собственное высохшее тело еще представляло для него некую ценность.

— Если нет сил гореть и разливать свет, то хоть не застить его, — произнес он с укоризной.

Было ли это цитатой или его собственными словами, Даф так и не поняла.

Неожиданно Депресняк зашипел и выгнул спину. Дафна оглянулась. Глаза кота смотрели на стену. Дафна сосредоточилась, скользнула сознанием сквозь камень, увидела то же самое, что и кот, и, спотыкаясь, заспешила наружу. Оказавшись под сеткой, она быстро стала карабкаться наверх, по строительным лесам, гремя железной лесенкой.

На четвертом уровне строительных лесов, на безопасном расстоянии от опознающей руны сидел Эссиорх. В руках у стража-хранителя была банка с пивом и палка копченой колбасы, от которой он решительно откусывал крепкими зубами. Дафна остановилась в замешательстве.

Эссиорх поднял на нее мученические глаза.

— Не удивляйся! Мое тело все время хочет есть и пить. Еще оно хочет с кем-нибудь подраться. Тоже почти постоянно. Но это не самое страшное, — пожаловался он.

— А что самое страшное? — спросила Даф.

Страж-хранитель пнул тяжелым ботинком леса.

— Это кошмарно... Оно разговаривает с женщинами! — произнес он с ужасом.

— Ну и что?

— Как ну и что? Женщины — это кошмар, это гибель для всякого мыслящего существа. Они сотворены из ребра Адама на скорую руку. Это невыносимо! И еще им все время нужна помощь.

— Всем нужна помощь. Мне например, — философски сказала Даф.

Эссиорх возмущенно замахал руками и сделал колбасой колющее движение, какое делает гладиатор, приканчивая поверженного врага ударом в прорезь шлема.

— Одна из них сегодня со мной заговорила. Ей требовалась срочная консультация. Она притворялась такой беспомощной! О женщины, о коварство!

— А что за консультация?

— Она спросила: где троллейбусная остановка.

— Ну и ответил бы, — отозвалась Даф. Она не видела здесь проблемы.

— НО ЭТО ПРОИЗОШЛО НА ОСТАНОВКЕ ТРОЛЛЕЙБУСА! Я немедленно указал ей на этот вопиющий факт и посоветовал впредь быть внимательнее. Выручить ближнего — моя обязанность. И я пошел дальше. А дальше началось самое страшное.

— Что же? Она оказалась переодетым стражем мрака?

— Хуже. Она догнала меня. Она сказала, что передумала ждать троллейбус, и попросила меня донести ей сумку. И опять я не решился отказать.

Даф засмеялась.

— А ты не знал? Женщинам нельзя носить тяжелые сумки.

— Тяжелую? У нее была совсем маленькая сумочка. Такая крошечная кожаная сумочка, в которую даже ключи приходится заталкивать! Я нес ее сумочку и не поднимал глаз, а она хохотала и зачем-то пыталась меня щекотать!

— Кошмар! Ты нарвался на душевнобольную! — посочувствовала Даф.

Эссиорх кивнул.

— Я тоже так думаю. Мы шли, шли, и это было бесконечно. А на перекрестке я бросил сумочку на асфальт и убежал, как презренный комиссионер, за которым гонятся златокрылые. А эта наглая дочь Евы хохотала мне вслед! О, если б я мог прямо сейчас вернуться в Прозрачные Сферы и играть там на флейте! Но, увы, это невозможно! Я не могу оставить тебя без опеки ни на миг!

Эссиорх горестно отхлебнул пива и протянул банку Даф.

— Будешь? — предложил он.

— Нет. Кажется, в тринадцать тысяч лет еще рано, — отказалась Дафна.

— Извини, я забыл. Я ужасно рассеянный. А колбасу в тринадцать тысяч лет можно?

— Колбасу давай!

Дафна опустилась на леса рядом с Эссиорхом и свесила вниз ноги. Это было забавно: сидеть со своим стражем-хранителем на строительных лесах и грызть копченую колбасу. Колбаса была твердая, как деревяшка. Ощутив, что Даф испытывает определенные сложности, Эссиорх извлек из-под куртки нож. Даф осторожно открыла лезвие. Оно было с хищным изгибом и рядом зазубрин.

— Занятный нож. Вот уж не думала, что у стража света может быть такой, — удивилась Даф.

— Это не мой. Это нож байкера, — оправдываясь, сказал хранитель.

— Байкера? — не поняла Даф.

Эссиорх наклонился и показал ей глубокий свежий шрам на шее.

— Там под курткой еще есть парочка, — пояснил он.

— Шрам? Где ты его заработал?

Хранитель невесело усмехнулся.

— Как ты думаешь, откуда на земном складе берутся тела?

— Ну... Э-э... Я думаю, что... — неуверенно начала Даф. Истина была слишком страшной, чтобы вот так просто ее высказать.

Эссиорх безжалостно кивнул.

— Совершенно верно. Байкер не вписался в поворот на загородном шоссе... Так как в жизни он успел сделать пару хороших поступков, в частности, спас одного старикана из горящего гаража, где было полно баллонов с газом, его эйдос забрали стражи света... Я вселился в его тело, которое мы оживили и подлатали. Тело, похоже, даже не заметило подмены.

— А такое возможно?

— О, еще как. Тела очень наивны. Кроме еды, сна, крыши над головой и других мелких удовольствий им мало что надо. И хотя тот парень давно в кругах света и ему там неплохо, поверь, он оставил мне кучу привычек, в основном вредных.

Эссиорх допил пиво и машинально сплющил в кулаке банку. Даф бросила Депресняку кусок колбасы, который кот проглотил на лету, и вернула нож хранителю.

— Слушай, но все это довольно грустно. Мне жалко байкера, — сказала она.

— Мне тоже, — заметил Эссиорх. — Но, по большому счету, смерть страшна лишь тем, чей эйдос попал к мраку. У остальных впереди бесконечная дорога света. И наш мотоциклист мчится по ней на лучшем из мотоциклов, о котором он даже мечтать не мог в этом мире. На мотоцикле, двигатель которого не перегревается, масло не хлещет из всех дыр, диски не зажевывают резину, а тормоза не клинят.

Хранитель задумчиво посмотрел на свои пустые руки. Его лицо выразило сожаление, что пиво кончилось.

— А теперь важное. Ты готова к серьезному разговору? — спросил он.

Даф невольно оглянулась. Хотя и на лесах, все же они были на территории резиденции мрака, а тут и стены имеют уши.

— А нас не... ну ты понимаешь? — спросила она.

Эссиорх назидательно ткнул пальцем в пряжку своего ремня в форме руки скелета.

— Видишь руну на серебре? Это руна временного ограничения. К сожалению, она обретает силу только раз в сутки. С одиннадцати вечера до часа ночи меня не существует для любого стража мрака и тем более для мелочи вроде комиссионеров. Сейчас где-то около двенадцати. Намек понят? Зона действия руны составляет ровно три метра.

— Ясно. Так какие у нас секреты? — легкомысленно спросила Даф.

— Ты не можешь дольше оставаться в гимназии у Глумовича. Ты должна немедленно покинуть ее. Временно ты поселишься у родственников Мефодия. Это слишком очевидное место. Тебя там искать не станут. Просто фантазии не хватит.

— Но почему я не могу в гимназии остаться? Типа, объявим бойкот дяде Глумовичу и его левой гимназии для пижонов? — удивилась Даф.

— Не в Глумовиче дело. Златокрылым стало известно, что в этой части города кто-то регулярно использует светлую магию. Другими словами, они просекли фишку, прочесывают дом за домом и могут нагрянуть в школу каждую минуту. Ты ведь использовала магию, признайся?

— Нет.

— Вспомни! — настаивал Эссиорх.

— Ну... м-м-м... я, кажется, играла пару раз на флейте. Но совсем мало и по пустякам. Вчера и позавчера. Я думала, если буду использовать магию совсем по чуть-чуть, меня не засекут, — убито сказала Даф.

Она казалась себе полной идиоткой. Ведь знала же, что нельзя? Знала. Но все равно понадеялась на авось.

— Она, видите ли, думала! Индюк тоже думал, что лопухоиды кормят его лишь за то, что он такой красивый, — насмешливо произнес Эссиорх.

— И что?

— В любом приличном магазине ты найдешь его в мясном отделе! Причем, заметь, идеализм прилагается совершенно бесплатно.

Дафна задумалась.

— А почему златокрылые не схватили меня, если засекли магию? — спросила она.

— Во-первых, сигнал они получили совсем недавно. Во-вторых, это лишь сигнал, который наряду с другими сигналами стоит в очереди на проверку. И, в-третьих, на твое счастье, златокрылые сейчас крайне заняты. Они ищут кое-что важное... Хранитель неопределенно махнул рукой куда-то в направлении крыш.

Даф забарабанила пальцем по колену.

— Слушай, Эссиорх! Прозрачные Сферы выше Эдема, не так ли?

— А то!

— И Эдем прислушивается к мнению Прозрачных Сфер!

— Само собой.

— Отлично! Тогда почему бы тебе не объяснить златокрылым, что я хорошая и не надо за мной охотиться? Чего уж проще!

Эссиорх покачал головой.

— Исключено. Во всех случаях, кроме этого. История с Троилом и похищением рога наделала слишком много шума. Схватить тебя для большинства златокрылых стало делом чести.

— Но можно же сказать им правду!

— Какую правду? Что ты наша, светлая?

— Хотя бы, — пробормотала Даф, покосившись на зазубренный хвост Депресняка, которым тот уже дважды ухитрился задеть ее по щеке. «И котик у меня светлее некуда», — подумала она.

— А теперь пораскинь мозгами. Если свет вдруг перестанет за тобой охотиться, мрак немедленно что-то заподозрит. Заблуждение думать, что у мрака в Эдеме нет своих шпионов. Они, увы, есть. Даф, извини, но изменить что-либо не в наших с тобой силах. Ты не можешь вернуться в гимназию к Глумовичу. Ты должна пожить некоторое время у Зозо и Хаврона.

Даф вздохнула.

— Уговорил. А ты в качестве компенсации расскажи мне о свитке, который все ищут! Только умоляю: не притворяйся, что ты не в курсе! — нагленько предложила она.

— Эссиорх поскреб щетину на подбородке. Ладно, по рукам, хотя это и против инструкций... Свиток — артефакт нейтральный. Он может служить как тьме, так и свету.

— Такое разве возможно? — усомнилась Даф.

— А почему нет? Скажем, палка не заключает в себе зла, но легко может послужить злу. Палкой можно сбивать с ветки орехи, а можно стукнуть кого-нибудь по голове. Все зависит от буйства фантазии.

— Ничего себе фантазия. А свиток-то тут при чем?

— Свиток желаний или еще точнее: свиток мелких желаний. Его изобрел маг-алхимик Бругус. Просто маг, заметь, не страж. В собственной мастерской он произвел тысячи таких свитков и наладил торговлю на рынке в Скаредо. Стоили они недорого, поскольку служили для исполнения ерундовых желаний. Найти потерянные ключи, избавиться от бородавки, заставить охрипнуть соседскую собаку, которая достала своим лаем... Чтобы желание исполнилось, достаточно было записать его на свитке, а после бросить свиток в огонь. Единственная оговорка: поленья должны были быть березовыми. Свиток сгорал — желание исполнялось.

— Но это же совсем пустяки, — легкомысленно сказала Даф.

Эссиорх укоризненно посмотрел на нее.

— Это было пустяками до определенного момента, — произнес он веско. — Уже в старости Бругус из готовил единственный свиток, на который наложил заклинание усиления. Заклинание, которое удваивало простенькую магию свитка каждые десять лет и учетверяло каждые тридцать лет. Свиток он спрятал в одну из двух шкатулок, защищенных магией света, которые тоже были изготовлены в его мастерской, и, никому об этом не сказав, отправил шкатулки странствовать в лопухоидный мир. Узнали же об этом лишь пару недель назад, когда наши канцеляристы просматривали его записи для включения их в каталог. А теперь подумай: за прошедшие века свиток приобрел чудовищную магическую силу. Если Тартар обнаружит шкатулку со свитком первым, мы окажемся в кошмарном положении... Недавно нам стало известно, что одна из шкатулок была перехвачена мраком, но, судя по всему, там ничего не оказалось. Однако тем выше вероятность, что в следующий раз мраку повезет. Ведь шкатулка-то осталась всего одна! Даф хмыкнула.

— Теперь я поняла, почему наши златокрылые так суетятся. Что стоит мраку написать на свитке: «И все семь небес обрушились, подпиленные лобзиком!» И хлоп! — кинуть свиток в костер с березовыми полешками.

Эссиорх с укором посмотрел на Даф.

— Дитя мое, теперь я понимаю, откуда у тебя темные перья! У тебя не в меру живая фантазия! Нет, семь небес не рухнут. Ничего грандиозного свиток сотворить не способен. Ведь он как был, так и остался свитком мелких, ерундовых желаний...

— Ерундовых? Ты же сказал, что теперь он обрел колоссальную силу? — поправила Даф.

— Да, обрел. Но при этом так и остался свитком мелких желаний, — сказал Эссиорх.

— Как это? — растерялась Даф.

— А так. На масштаб желаний магия усиления не распространяется. Зато возросшая сила свитка — а она колоссальна! — может подчинить себе время. Бругус подложил всем нам огромную свинью. Прежде свиток исполнял желания только в настоящем. Теперь же понятия «когда» для него вообще не существует. Он может выполнить любое мелкое желание в прошлом, сколь бы давним это прошлое ни было.

Даф машинально вертела в пальцах свои бронзовые крылья, дразня Депресняка. Тому, однако, было не до игр. Разошедшийся адский котик раздирал когтями сетку лесов, зевая в три ряда треугольных зубов.

— Ну и пускай. Нам-то что за дело? — наивно поинтересовалась Даф.

Эссиорх протянул руку и бесцеремонно постучал согнутым пальцем Дафну по лбу. В следующую секунду ему пришлось спасать ладонь от прыгнувшего Депресняка. Зубы кота захлопнулись со звуком капкана.

— Твой кот что, спятил? — крикнул хранитель.

— Моя милиция меня бережет. В следующий раз предупреждать надо. Так что там про мелкую пакость в прошлом, которая изменит настоящее? — потирая лоб, уточнила Даф.

Эссиорх покачал головой, глядя на кота. Депресняк же как ни в чем не бывало вновь разлегся на лесах.

— Пакость может быть любая. Ну скажем: у гонца света, который несет важный приказ, разом подламываются три маховых пера на одном крыле. Даже если он не упадет, то наверняка опоздает. Или сказанное сгоряча слово разрушит важный союз. Никто не знает, какая ерунда способна нарушить равновесие света и мрака! Теперь тебе понятно, чем опасен свиток? — с пафосом произнес хранитель.

Даф кивнула. В данный момент ее тревожил даже не столько свиток, сколько необходимость жить у Зозо и Хаврона, где все ежесекундно будет напоминать ей о Мефодии, которого давно пора выкинуть из головы.

— Слушай, Эссиорх, со свитком мне все ясно. Но зачем мне жить у родственников Буслаева? В другом месте я не могу, что ли, укрыться от златокрылых? — спросила она с подозрением.

— Извини, но такова воля света! — мягко, но твердо сказал Эссиорх.

— Но почему у него такая воля? Только потому, что, если девчонка одна остановится в гостинице, имея при себе лишь флейту и от природы лысоватого кота с зазубренным хвостом, это вызовет у лопухоидов подозрения?

— Лопухоиды тут вообще ни при чем. Некоторые из наших мудрецов, там, в Прозрачных Сферах, способны прозреть будущее. Не будущее в целом, разумеется, ибо оно целиком зависит от настоящего, но отдельные его элементы. Так вот, мудрецы утверждают, что дальнейшая история свитка напрямую будет связана с тобой и с Мефодием. Итак, твое решение? Что мне передать Прозрачным Сферам?

Дафна, не привыкшая к моральному артобстрелу такой мощности, стала теряться, давать слабину и грызть ногти.

— Ты это брось! — строго сказал Эссиорх. — Ты не голодаешь! У тебя нет необходимости питаться заусенцами и ногтями... Ты подчиняешься? Что мне передать в Прозрачных Сферах?

Даф уныло кивнула. Мало того, что ей в дальнейшем предстоит влюбиться в этого дурацкого Буслаева, ей еще придется жить с его родственниками. Мрак! От этого крылья не только потемнеют, но и облезут.

— Передай, чтоясогласна. Odero si potero; si non, invitus amabo! (Буду ненавидеть, если смогу, а не смогу — буду любить против воли. Овидий. «Любовные элегии», III, 11, 35.) — сказала она вполголоса.

Опасливо покосившись на кота, Эссиорх участливо погладил ее по плечу (Даф едва не слетела с лесов) и немедленно извинился за свою неловкость. По его словам, он не совсем еще привык к своему чересчур могучему телу.

— Не унывай, доброе дитя! В конце концов, я твой хранитель. И чтобы тебе не было совсем грустно, я приготовил тебе сюрприз! — сказал Эссиорх.

— Какой? — подозрительно спросила Даф.

— Хранитель разжал ладонь:

На что похоже?

— Ого! Мундштук флейты!

— Это он и есть.

— А зачем? У меня вообще-то есть.

— Эссиорх хмыкнул. Он был доволен.

— Такого точно нет. Это мундштук для тайных вылазок света! Некогда партия таких была изготовлена нашими умельцами. Если он подойдет к твоей флейте, а он подойдет, я уверен, ты сможешь применять магию как угодно часто. Тебя никто не засечет — ни свет, ни мрак!

— А-а-а... поняла!.. вроде глушака на ствол! Класс! — воодушевилась Даф и на радостях поцеловала своего хранителя в колючую щеку.

Эссиорх вздохнул.

— «Глушака на ствол»! Вечно ты подберешь самый дурацкий пример! — сказал он печально. — Между прочим, у меня для тебя еще одно послание. На этот раз официальное.

Порывшись в карманах кожаной куртки, Эссиорх выудил пергамент, обвязанный ниткой и запечатанный сургучом. На сургуче была оттиснута большая печать с грифоном.

— Я догадываюсь, что там внутри, но предпочел не открывать. Форма есть форма, — сказал Эссиорх.

Нерешительно повертев в руках пергамент, Даф сорвала сургуч.

СЕКРЕТНЕЕ НЕ БЫВАЕТ!

Прочитать и сразу забыть! Не опускать ниже седьмого неба, кроме момента оглашения

В соответствии с приказом № 27031974 от сотворения мира помощника младшего стража света Даф (№ 13066 в общем реестре стражей) назначить стражем-хранителем Мефодия Игоревича Буслаева, проживающего по адресу: Москва, Северный б-р, д. кв. 64, и обязать ее хранить его эйдос.

В связи с тем что данное задание имеет характер исключительной важности, комиссии по наградам и повышениям Прозрачных Сфер будет предложено рассмотреть вопрос о производстве Дафны в младшие стражи на одном из ближайших заседаний.

И.О. Верховного Генстража Галлей.

В нижней части пергамента помещалась мелкая карандашная приписка, вероятнее всего, не имевшая к Даф никакого отношения.

«Матильда, золотце, в канцелярию третьего неба копию НЕ посылать! Обрати хоть раз внимание на гриф „секретно“. И проследи, чтобы этот олух Эссиорх вернул нам приказ после оглашения. НЕ забудь стереть пометки. И кофе, наконец, принеси! И.О.В.Г.Г.»

— Про меня там что-нибудь есть? — проницательно спросил Эссиорх.

— Нет, — сказала Даф.

— Врешь, ой врешь! Я по лицу твоему вижу, что есть. Они вечно про меня всякие гадости пишут. Эта дура секретарша вообще хихикает, когда я появляюсь... Ладно, читай!

Опасливо косясь то на леса, то на влажную, с облупившейся штукатуркой стену резиденции мрака, Дафна прочитала приказ, из вежливости пропустив карандашную пометку.

— Навесили-таки на тебя Буслаева с его эйдосом? Ну-ну... Ты хоть понимаешь, какой груз ответственности на тебя взвалили и что случится, если чего-то не того? Раньше хоть неофициально все было, а теперь вон и бумажонку состряпали, — грустно сказал Эссиорх.

— Зато в младшие стражи произвели! — радостно воскликнула Дафна.

Эссиорх насмешливо уставился на нее.

— Там об этом напрямую написано? Открытым текстом?..

— Ну вроде да! Комиссия там... Эх, не умеешь ты бюрократические бумажонки правильно читать. Одно из ближайших заседаний — это еще не ближайшее и вообще непонятно какое. В среднем одно заседание комиссии проводится раз в десять лет. При этом, в связи с огромным количеством заявок, продолжается не меньше трех лет с перерывами. Другими словами, к моменту, когда тебя все-таки произведут (если произведут), Мефодий Буслаев имеет все шансы стать дедушкой... Если у него вообще будет к тому времени эйдос!

Эссиорх протянул руку и забрал у Даф пергамент. Затем, скомканно попрощавшись и пробурчав что-то про нестабильность магической защиты, он удалился. Видно, ему было стыдно, что приходится опекать такую недотепу.

Отогнув сетку — после когтей Депресняка она висела клочьями, — Даф долго смотрела, как Эссиорх идет по Дмитровке в сторону от центра. Голова чуть наклонена, походка расслабленная, с вызовом. Похоже, телу ужасно хотелось задеть плечом кого-нибудь из поздних прохожих. Даф видела, что могучее тело постепенно берет свое. Укореняет хранителя в лопухоидном мире, и неопытный страж из Прозрачных Сфер невольно поддается его животной воле.

Даф даже показалось — а порой она бывала прозорлива, — что вскоре Эссиорх обзаведется мотоциклом. Тело явно жаждало чего-нибудь эдакого: скорости, риска, крутых поворотов, толчков адреналина в крови. Ох, непросто сохранить баланс между телом и духом! Что-нибудь одно обязательно победит и попытается сожрать другое, нагло так сожрать, вчистую, без кетчупа и майонеза.

Даже когда Эссиорх окончательно скрылся, Дафна еще некоторое время оставалась на лесах, высматривая отблески золотых крыльев. Затем закрыла глаза, заставила сознание покинуть тело и, скользнув над городом, посмотрела истинным зрением на московские улицы. И почти сразу увидела несколько сотен копошащихся темных пятен, воровато скользивших от одной крыши к другой. Если приглядеться — а истинное зрение не ведает расстояний, — можно было узреть прилизанные пластилиновые макушки и аккуратные височки комиссионеров. Их было гораздо больше, чем златокрылых. Порой они собирались на перекрестках небольшими группами, шушукались и оттуда уже расползались по переулкам. Поиски, похоже, были в самом разгаре, причем поиски не безрезультатные. Даф заключила это по тому, что комиссионеры располагались не хаотично, а концентрировались в двух городских районах: у Большой Никитской, Нового Арбата и в Строгине.

«Что бы это могло означать?» — задумалась Дафна.

Вернувшись в тело, она спустилась по шаткой лесенке без перил и, не заходя в резиденцию мрака, отогнула сетку. Ей захотелось пройтись. Однако едва Даф шагнула наружу, как Депресняк предостерегающе зашипел, прижавшись к ее ноге.

Даф резко повернулась и увидела знакомый черный лимузин, припаркованный наискось от входа. За тонированным стеклом, как и в прошлый раз, ало тлел огонек сигареты. Вот только теперь Даф все больше сомневалась в том, что это была сигарета.

Даф повернулась и быстро двинулась по улице в противоположном направлении. Она не позволяла себе оборачиваться, но чувствовала, что лимузин тронулся и едет за ней. Улица была странно и зловеще пуста, хотя четверть часа назад, когда ушел Эссиорх, прохожих хватало. Даже светофоры и магазинные витрины загадочно и недобро прищурились, потускнели. Даф показалось, что город стал вдруг серым и картонным. Не город, а нелепая, неумелая декорация. Реальны были только она и лимузин.

«Кто там в лимузине? Златокрылые атаковали бы сразу — решительно и рьяно. Прятаться и выслеживать позорно для тех, кто носит золотые крылья... Стражи тьмы? Зачем им следить за мной так явно? Они послали бы комиссионера, и тот крался бы в тени, прилипая к асфальту пластилиновыми лапками. Я бы об этом даже не узнала. Но кто тогда?» — быстро соображала Даф.

К ней вернулся страх, тот же, что был в самом начале, когда лимузин преградил ей в переулке дорогу. Дафне захотелось немедленно материализовать свои настоящие крылья и взлететь. Но нет, нельзя — златокрылые не дремлют. Возможно, именно этого — паники и непродуманных решений — и добивается лимузин. Теперь Даф воспринимала его как некое цельное, враждебное ей существо.

Дафна свернула в переулок и, поддавшись первому порыву, нырнула в темную арку между витриной модного бутика и кассой аэрокомпании. Она после долго не могла понять, что заставило ее поступить так опрометчиво. Уж не надеялась ли она и впрямь укрыться там? Почти сразу Даф поняла, что совершила ошибку. За аркой оказался маленький тупиковый дворик в два подъезда с десятком чахлых деревьев и песочницей, к которой Депресняк немедленно принялся с интересом приглядываться.

Узкие лучи фар зацепили арку и протянулись внутрь. Лимузин развернулся и медленно стал протискиваться во двор. Дафне показалось даже, что он сузился, стремясь соответствовать арке по ширине. Заметавшись между деревьями, Даф попыталась найти какое-то укрытие, но его не было. Лимузин медленно приближался. Депресняк шипел и подпрыгивал у Даф под ногами — воинственный, маленький, напружиненный мяч. Дафна наклонилась и решительно открыла «молнию» на комбинезоне, высвобождая коту крылья. Что бы с ней ни случилось, Депресняк должен иметь возможность улететь и спастись.

Лимузин почти протиснулся в арку. Его фары шарили по стенам, спотыкаясь о деревья. Суетливые тени метались по двору. Даф прижалась спиной к стене. Справа, зацепленный фарами, на стекле неприступного подъезда мелькнул белый листок: «Агентам не беспокоиться! Рекламных газет не бросать!»

И хотя текст был самый заурядный, почему-то он заставил Даф собраться.

Не отводя глаз от зловещего лимузина, она торопливо нашарила мундштук, подарок Эссиорха. Другая рука скользнула к флейте. Новый мундштук встал на место не сразу. Срывающимися пальцами Даф долго поправляла его, прежде чем убедилась, что мундштук прилегает плотно и как следует.

«Готово! Теперь можно!» — подумала Даф и, отгоняя стойкое ощущение бессмысленности своих действий, атаковала лимузин сдвоенной маголодией. Стена у арки дала глубокую трещину. Брызнули стекла. Истерично замигала желтая лампа сигнализации в витрине бутика. Зажегся свет за опущенными жалюзи авиакассы. Заметались в окнах встревоженные лопухоиды. Один из них закричал что-то скверное и грязное, угрожая, и Даф, нервы которой были на пределе, вскользь вдавила его маголодией в глубь квартиры. Лопухоид истошно заорал, и дальнейшие ценные указания, кому и куда идти, от него уже не поступали.

Лимузин, урча, надвигался. Маголодии врезались в него и отскакивали, дробясь разрушительными звуками в тесном колодце двора. Лопнула фара. Покривился в ухмылке радиатор. Еще одна атакующая трель флейты — и бампер отвис, как старческая челюсть. Но это были мелкие повреждения, не мешавшие лимузину поджимать Дафну к кирпичной стене.

Дафна беспомощно опустила флейту. Нет, пора материализовать крылья. Другого выхода просто нет. Уже готовая к полету, она взглянула на Депресняка. Крылатый кот носился над лимузином. Депресняк наскакивал, цеплял крышу лапой и торопливо набирал высоту, опасаясь получить ответный удар. Депресняк поступал как зверь, столкнувшийся с другим, более сильным и опасным зверем, которого он имел все основания бояться. Даф присмотрелась, и ей померещилось, что лимузин извивается между деревьями, спеша приблизиться к ней.

«А что, если...» — мелькнула у нее бредовая мысль.

Даф поспешно переключилась на истинное зрение и пристально всмотрелась в лимузин. Несколько долгих секунд то, что она видела, оставалось лимузином. Его маскировочная форма упиралась, не пускала. Даф почти уверилась, что машина настоящая и ключ к ее неуязвимости в иной, глубинной магии. Но внезапно в том месте, куда раньше угодила ее маголодия, форма неохотно отступила. Дафне почудилось, что она увидела мелькнувшую чешую. Чешуя плотно прилегала и почти не была промята маголодиями, хотя кое-где и выступала уже зеленоватая слизь.

Даф услышала шипение. То, что ей удалось проникнуть в его тайну, не прошло для существа незамеченным. Поняв, что не удержало маскировочную форму, нечто перестало следить за ней. Даф увидела жуткую голову пресмыкающегося из Тартара, которое в Эдеме было известно как «адский змей». Змей свернулся в кольцо и зашипел, извергая на Даф цианистые испарения своего дыхания. Возможно, в следующий миг Даф была бы уничтожена, не вцепись за секунду до того Депресняк в морду чудовища. Змей прищурился, защищая мертвенные глаза кожистыми пластинами.

Опомнившаяся Даф вскинула флейту и, мысленно благодаря зануду Шмыгалку за то, что та сотни и тысячи раз заставляла ее повторять одно и то же, встретила адского змея отпугивающей маголодией, предназначенной для существ из Тартара, прорвавшихся в верхний мир. Тугие, настойчивые, неприятно гармоничные для порождения хаоса звуки мешали змею приблизиться к ней. А тут еще проклятый кот, пользуясь его неповоротливостью, пытался добраться до глаз.

Змей зашипел, исторг в Даф струю пламени, которую та не без труда затушила встречной маголодией, и, неуклюже развернувшись в тесном дворе, стал отступать к арке. Бугрился раскалившийся асфальт, вздувался пузырями. Даф задыхалась. У нее едва хватило дыхания закончить защитную маголодию, которую никак нельзя было оборвать. Магия не любит половинчатости и сразу теряет силу. Адский змей, казалось, это понял, потому что быстро, продолжая держать глаза прищуренными, оглянулся на Даф. Закончив-таки маголодию, та упала на колени и судорожно закашлялась.

Оказавшись в арке, змей поспешно принял маскировочную форму. Широкие пластины брони превратились в литые диски. Морда сузилась. Спина отвердела в полированной черной крыше. Змей скользнул в арку, обдирая о камни бока, почти принявшие очертания дверей лимузина, и уполз, оставив несколько быстро испарившихся пятен зеленоватой слизи.

Даф с усилием встала. Ее шатало. Победа — хотя было ли это победой, ведь она только отогнала хищника? — далась ей с невероятным трудом. Дерево, которое оказалось в фокусе змеиного пламени, пылало как спичка. Даф сделала шаг и поскользнулась. Оказалось, она наступила в песочницу, песок в которой расплавился и запекся, как стекло.

Вернулся Депресняк. Кот был крайне доволен собой. От него пахло серой и Тартаром. Даф взяла его на руки и осмотрела, нет ли ран. Ран не было.

Даф подняла голову. Окна были облеплены осмелевшими лопухоидами. Где-то уже близко выла милицейская сирена. А тут еще на соседней крыше замаячили две плоские фигуры, одна из которых в порыве неуемной любознательности рухнула вниз, глухо шлепнулась физиономией об асфальт и, хихикая, поползла к канализационному люку. Шустрые комиссионеры уже были тут как тут. А вслед за ними наверняка прибудут и златокрылые.

— Сваливаем, Депресняк! — шепнула Даф, с трудом узнавая свой севший голос.

Стараясь не наступать на расплавившийся асфальт, она выбежала в арку. На улице не было никаких следов лимузина. Змей из Тартара скрылся. Едва ли он был серьезно ранен — Даф знала, что лишь отпугнула его на время. Теперь ее волновало другое: почему адский змей стал охотиться за ней? Кто выпустил его из ворот Тартара во внешний мир? Кто натравил змея на нее? Ведь сами по себе эти пресмыкающиеся не очень умны. И, наконец, являлось ли целью того, кто послал змея, уничтожить Даф или цель была иной? В конце концов, в прошлую их встречу змей не атаковал, а лишь выжидательно наблюдал.

Маленькое такое, но очень актуальное уточнение ценой в жизнь.

Вечером на тесной московской кухне с буйствующими на окнах фиалками Зозо Буслаева и ее непутевый братец Эдя пили чай с ореховым рулетом. Эде было скучно, и он дразнил сестру.

— Как жизнь молодая? Новых принцев на дохлых осликах не ожидается?

— Отстань, а то блюдцем кину! — огрызнулась Зозо.

— Да ладно тебе, ладно. Я только хотел спросить: как твое вчерашнее свидание с тем типом с огуречной фамилией? — спросил Эдя.

— Да никак! — с раздражением сказала Зозо, болтая ложкой в чае.

Эдя понимающе кивнул.

— Опять, значит, облом? Ходили хоть куда-нибудь?

— В ресторанчик один, — тоскливо произнесла Зозо.

— У-у-у! Как называется?

— Ресторанчик? «Мечта йога», — с некоторым усилием вспомнила Зозо.

— А где он?

Зозо подробно пояснила. Ее братец задумался. Во всем, что касалось московских кафе, ресторанов и клубов, он был осведомленнее любого справочника.

— А, ну-ну... Это они недавно переименовались. А раньше были «Экзотическая кухня». Я к ним заглядывал, когда работу искал. То еще местечко! Кошку обдерут и продают как мясо дикобраза. В холодильниках все к чертовой матери смерзлось — топором не разрубишь. Полы моют раз в год, но зато при этом воды напустят столько, что все крысы тонут. А над банкетным столом морская свинья в клетке свинячит, — вспомнил он.

— Все ты врешь. Не было там никакой морской свинки, — обиженно сказала Зозо.

Значит, слопали уже. Среди клиентов иногда на стоящие психи встречаются. У таких девиз: «Все, что вижу, все жру». Увидел морскую свинью — подать мне ее под майонезом! Увидел попугая: хочу его крылышко, хоть ты тресни! Я как-то одному богатому шизику лично меченосцев из аквариума вылавливал и на сковородку, — отрубил Эдя, сделав в воздухе гильотинирующее движение ладонью.

— Ты что, больной?

— Я? Не-а, здоровый. Ну раз клиент просит и за каждую аквариумную рыбку, как за осетра, готов заплатить — какие траблы? — хмыкнул Эдя.

— Да, всякое бывает... У тебя-то самого как дела? — вздохнула Зозо, грустно глядя в окно. На Зозо нашло вдруг томное, вечернее настроение.

— Лучше не бывает. Лето на дворе, а я в городе торчу, как столб с часами, — бодро сказал Эдя. — Кстати, Зозо! Если будут звонить две глупые тюленихи, скажи, что меня нет дома. Или — нет. Скажи, что ты моя жена, хорошо? Если не поверят — скажи, что я вытоптал на газоне все цветы, плюнул в телефонную будку, исцарапал ножом скамейку в парке и теперь скрываюсь от милиции.

— А какие голоса у твоих тюлених?

— У одной бас. Это Нинель. А другая пискляво так строчит, как на швейной машинке. Это Айседорка. Ты ее знаешь. Они меня совсем достали. Ты запомнила?

— Ага, ладно, — согласилась Зозо, запихивая в рот последний кусок рулета. — А Айседорка того... меня не уволит?

— Не-а. Она не сильно мстительная. Да и потом она, по-моему, про тебя уже забыла, — легкомысленно сказал Эдя.

Несмотря на то, что Хаврон занимал добрую треть крошечной кухни и лицо у него было широкое, как доска для резки хлеба, Зозо продолжала его покрывать, как когда-то в детстве. Впрочем, и Эдя при случае не давал ее в обиду. Можно сказать, они были идеальными братом и сестрой. Насколько это вообще возможно в суетливом муравейнике жизни.

На площадке перед входной дверью послышались какие-то звуки. Некто вполне определенно постучал, а затем толкнул дверь плечом. Потом снова постучал и снова толкнул, сильнее. В этом не было ничего удивительного. Звонок уже с месяц не работал, и с той стороны на двери красовалось объявление, красиво выведенное на офисном принтере. Объявление гласило:

«ЗВОНОК НЕ РАБОТАЕТ. ПРОСЬБА СТУЧАТЬ!»

Это постаралась Зозо. Однако и этого мало. Внизу под аккуратными компьютерными буквами карандашом было криво нацарапано:

"Кто так стучит?

Пинайте со всей дури!"

Это было уже творчество Эди, который, решив, что объявление недостаточно выразительно, надумал его уточнить.

— Кто там ломится? Ко мне вроде никто не собирался, — с беспокойством спросила Зозо.

— Ко мне тоже. Может, твой буслаенок? — предположил Эдя.

— Нет, Мефодий в гимназии. Он звонил, что не приедет.

— А-а, ну тогда какой-нибудь другой псих.

— Не называй моего сына психом! Вот погоди, будет у тебя сын, я на нем отыграюсь! — нахмурилась Зозо.

— Да запросто. Думаешь, я против? Если хочешь, будем вместе отбирать у моего сына конфеты и ломать у него игрушечные машинки! — великодушно разрешил Эдя.

Зозо вздохнула. Жениться и заводить детей ее брат явно не собирался. Во всяком случае, в ближайшие десять лет.

В дверь снова постучали.

— Пойду открою, — вздохнул Эдя и встал.

В растянутой майке с надписью «Я пришел, ты ушел!» и резиновых вьетнамках, в которых заблудились бы трое этнических вьетнамцев, Эдя выглядел более чем внушительно. Окажись за дверью попрошайка в духе «Мы люди не местные...» — он с писком прыгнул бы в мусоропровод, не успев закончить фразу.

Эдя повернул ключ, геройски выпятил грудь и дернул дверь на себя. Дернул и тотчас сдулся, поняв, что его грозную позу оценить совершенно некому. Площадка была пуста, если не считать странного кота в комбинезоне и строгом ошейнике. Кот стоял и смотрел на Хаврона красными немигающими глазами. На хвосте у него была зазубрина.

Эдя тупо разглядывал кота, размышляя, что тот уж точно стучать в дверь не мог, и торопливо вспоминал, не пил ли он сегодня чего-нибудь с утра, потому что подобное существо может явиться только с очень большого похмелья.

— Это чего? Типа, реклама кошачьего корма? Топай отсюда! — заявил Хаврон, смутно ощущая какой-то подвох.

Кот остался на месте. Громкий голос Эди ничуть его не смутил. Близоруко щурясь, Зозо осторожно выглянула из-за спины брата. Ей тоже хотелось понять, что происходит на площадке.

— Какой хорошенький котик! — проворковала она.

— Где хорошенький котик? Покажи его мне! — не понял Хаврон.

— Ну как же? Разве ты не видишь?

— Я вижу самого безобразного кота, на котором ставили опыты все сумасшедшие ученые этого мира.

— Эдя, не вредничай! Дай ему колбаски!

— Колбаса стоит денег, — лаконично откликнулся Хаврон.

— Хаврон! Не жадничай! — рассердилась Зозо.

Однако Эдя заупрямился.

— Нет. Сегодня этот хорошенький котик из атомного реактора потребует колбасы, а завтра я должен буду уйти из родного дома. А мой дом — это мой окоп. В нем я, бедный и закомплексованный, прячусь от окружающего мира.

— Эдуард!

— Я уже скоро тридцать лет как Эдуард! Я старый и больной человек, у которого нервы ни к черту! Эй ты, вискас, марш отсюда, пока я не спустил тебя в мусоропровод!

Кот ждал, выгнув спину. Его гладкий с зазубриной хвост хлестал по бокам, что означало высший градус раздражения. Потом Депресняк зевнул и, продемонстрировав три ряда треугольных зубов, боком двинулся на Эдю. У Хаврона пересохло во рту. Он опустил занесенную для пинка ногу и попятился назад.

— Эй ты, не глупи! Я добрый! Я всегда любил кошечек, собачек и прочих хвостатых гадов! — забормотал он, пытаясь захлопнуть дверь.

Кот упрямо напирал. Двери его не слишком беспокоили. К тому же быстрому отступлению Хаврона мешала маячившая у него за спиной сестра.

— Депресняк, не трогай его! — приказал вдруг кто-то.

Хаврон увидел красивую девчонку лет тринадцати со светлыми волосами. Заколотые в два хвоста волосы торчали под немыслимыми углами. На плече у девчонки был небольшой джинсовый рюкзачок. Из рюкзака, как рукоять меча, торчала флейта. Эдя заморгал. Только что он был абсолютно уверен, что на площадке, кроме кота, никого нет. Однако теперь его глаза уверяли в обратном.

— Привет! — сказала девчонка.

— Привет, статья Уголовного кодекса! Чего тебе надо? — проворчал Хаврон.

Смутно ему припомнилось, что он уже видел эту девчонку где-то и когда-то. Но где, когда? Более внятной информации на этот счет сознание Хаврона не выдавало. Девчонка склонила голову в одну, затем в другую сторону. Эде на миг померещилось, что он шагнул в рентгеновскую кабинку, где его просветили с ног и до головы. Взвесили и сделали выводы, довольно иронические.

— Еще раз добрый вечер! Я Дафна, знакомая Мефодия! У меня для вас приятная новость: я буду у вас жить, — сказала девчонка.

Эдя расхохотался.

— Что-что? Да нет проблем! Можем сдать тебе ванну за сто, кухню за пятьдесят и подоконник за двадцать баксов в неделю. А твоего мутировавшего тигренка повесить за хвост на люстру совершенно бесплатно.

Депресняк оскорбленно зашипел. Весь его вид говорил, что еще один писк — и на люстре окажется сам Эдя Хаврон со своими тупыми шуточками.

Зозо без церемоний оттерла брата в сторону. В ее материнском сознании, обремененном затянувшимися поисками какого-нибудь, хоть просроченного принца, зароились самые тревожные, самые маниакальные мысли. В конце концов, дедушка Мефодия был судим за двоеженство и хроническую неуплату алиментов, а его отец пропускал только те юбки, которые видел на манекенах в витринах магазинов.

— Эдя, не дури! Надо же разобраться! Детка, а где ты познакомилась с Мефодием? — вкрадчиво поинтересовалась Зозо.

— В гимназии Глумовича.

— О! Ты тоже там училась?

— Да, было дело. Мне в гимназии не понравилось. А Мефодий рассказывал столько хорошего о своем доме... Как ему тут здорово жилось, — нескладно сообщила Дафна.

— Это Мефодию тут здорово жилось? — недоверчиво протянул Хаврон. — Гм... У парня явно начались глюки на почве ностальгии. У меня в детстве в пионерском лагере тоже такое случалось. Сперва царапал палочки на стене, считая, сколько прошло дней. А в конце смены сморкался в наволочку, потому как грустно было расставаться с друзьями.

— А почему ты сейчас не можешь жить в гимназии? Там же, кажется, неплохо? Или плохо? — обеспокоенно спросила Зозо.

— Я поссорилась с Глумовичем, — сказала Дафна.

Зозо начала было удивленно приподнимать брови, но Даф неожиданно поддержал Эдя:

— Неудивительно. Этот Глумович просто какая-то ящерица! Разве что мух не ест! — встрял он.

— Но все равно, детка, тебе лучше поискать для проживания какое-нибудь другое место. У нас, видишь ли, тесновато. Но мы будем слать тебе открытки на Новый год, и вообще мысленно мы с тобой. Лады?

Дафна усмехнулась. Признаться, на нечто подобное она и рассчитывала. Что ж... Придется зайти с другого бока!

— Лады! Только вначале я вам на флейте сыграю. Можно?

— Только кратенько. Очень кратенько! Нот так десять-пятнадцать и чтоб без этих... без диезов! — великодушно разрешил Эдя, начиная закрывать дверь.

— А бемоли можно? — весело спросила Даф.

— Так и быть. Бемоли можно, — разрешил Хаврон.

Мысленно благодаря предусмотрительного Эссиорха за мундштук, Даф достала флейту и негромко заиграла. Звуки флейты, мягкие, ласковые, пробирались в самую душу. По площадке сам собой распространился аромат розового масла. Пространство расширилось, наполнилось новыми красками. Рука Хаврона дрогнула и отпустила ручку двери.

— Оба, и Хаврон, и Зозо, внезапно ощутили к Дафне огромную симпатию. Такую огромную, что им немедленно захотелось задушить ее в своих объятиях. Заметив, что перестаралась, Дафна поспешно добавила парочку снижающих рвение трелей. Хаврон и Зозо умерили пыл и остановились. Э, ну да... Что это было? А твои родители не будут против, если ты тут поживешь? — начиная сдаваться, спросила Зозо.

— Мои родители в другом городе... Во Владивостоке, — сказала Дафна, торопливо вызывая в памяти карту лопухоидного мира.

— Ясное дело. Ходить туда пешком каждый день затруднительно, — согласился Хаврон.

В его устах это звучало обнадеживающе.

Даф вздохнула с облегчением. «Кажется, получилось!» — подумала она.

Сказав, что Мефодий хвалил ей свой родной дом и что в гимназии Глумовича ей не нравилось, она соврала и, соврав, рисковала тем, что по меньшей мере еще одно перо в ее крыльях станет черным. Свет не поощряет лжи, даже если это ложь во спасение. С другой стороны, заяви она Эде и Зозо, что ее послал к ним ее страж-хранитель, они вполне могли бы позвонить в «дурку». Отбиваться же флейтой от санитаров «дурки» не входило в ее ближайшие планы.

— Хм... Вопросик можно? И эта облысевшая от радиации лиса тоже будет у нас жить? — поинтересовался Эдя.

Даф снова встревожилась. Так как она уже не играла на флейте, ее магия начинала рассеиваться. Циничный же Хаврон, сам того не зная, вообще имел значительный врожденный иммунитет против магии. То есть он ей, конечно, уступал, но очень ненадолго.

Поняв, о ком идет речь, Депресняк выгнул спину.

— Пускай, пускай, я не против. Хочешь жить — живи! Надеюсь, хотя бы намордник у тебя есть? — торопливо сдался Эдя.

Точно поняв его слова, Депресняк вскочил к Даф на плечо и замурлыкал. Хаврон с изумлением наблюдал превращение адского котика в райскую кошечку.

— Так и быть, — вздохнула Зозо. — Проходи уж... Поживешь у нас, пока не разберешься со своими школьными проблемами. Будешь спать на кровати Мефодия. Не отправлять же тебя в самом деле пешком во Владивосток?

Даф остановилась на пороге, оглядывая небольшую комнату. Плакаты на стенах, завалы вещей... Неужели Мефодий вырос здесь, в этой тесноте? Невероятно! Но тем не менее это было так. Теперь же эта комната станет и ее комнатой.

— На случай, если ты ночью храпишь, учти: я очень метко кидаюсь гантелями, — предупредил Хаврон.

— Ничего. Я не менее метко возвращаю их обратно, — обнадежила его Даф, сбрасывая с плеча свой рюкзачок.

Она уже поняла: хорошо ли, плохо ли, но скучно ей тут точно не будет.

— Договорились! Тогда до ближайшей перестрелки! — сказал Эдя и, поймав сестру за рукав, вытянул ее в коридор. Вот что я подумал. Тебе не кажется странным, что ее зовут Дафна? — прошептал он.

— Если Зою могут звать Зозо, но почему Дарья не может называть себя Даф? И вообще ничего нелепее фамилии Хаврон в природе все равно не существует. Так что сиди и не вякай! — великодушно заявила Зозо.

Эдя, привыкший к постоянным наездам на свою фамилию, хмыкнул.

— Зато в моей фамилии есть шарм, ты не можешь этого не признать. Своеобразный такой шарм. Хотя и немного поросячий, — прокомментировал он.

Глава 6 ТЕРПЕНИЕ И ТРУД В ПОРОШОК СОТРУТ

— Мефодий, давно хотел тебя спросить: как ты относишься к грецким орехам? — поинтересовался Арей.

Он положил орех на столешницу, взял бронзовую фигурку Лигула и стал медленно поднимать ее, прицеливаясь. Бронзовый Лигул сморщился и зажмурился: он уже догадывался, что сейчас произойдет. И не ошибся. Единственным точным ударом его головы Арей расколол скорлупу. На бронзовом лбу горбуна медленно вздулась бронзовая шишка.

— Взгляни, синьор помидор, как ядро ореха напоминает человеческий мозг. Два полушария, такая же форма. Масса возможностей и грустный финал в деревянном ящике... Так будешь орешек? — снова спросил Арей.

Мефодий замотал головой. Он подумал, что после такой сопроводительной речи долго не сможет есть орехи. Арей пожал плечами.

— Ну не хочешь — как хочешь... Как говорит один комиссионер, дело хоть и принудительное, но увильнуть можно.

Отправив орех в рот, мечник мрака раскусил его крепкими желтоватыми зубами. Разбитую же скорлупу надел на голову Лигулу.

— Уверен, наш карла триста раз пожалел, что приказал изготовить партию этих фигурок. К тому же по секрету скажу, он неосторожно заказал их настолько похожими на оригинал, что они стали уязвимы для простейшей магии вуду. Наверно, втайне бедняга надеялся, что его станут хвалить, а он будет слушать и купаться в меду. В реале же фигурки скупили его враги и издеваются все как могут. А все она, гордыня. Тот, кто изобретает пороки, не должен сам им предаваться... Не правда ли, Лигул?

Фигурка демонстративно отвернулась. Потеряв к ней интерес, Арей встал, с хрустом потянулся и оглядел свою рать. В кабинете у него собрались все сотрудники русского отдела мрака.

Депресняк пытался содрать задними лапами ошейник, то и дело принимаясь нервно облизывать усы и левую переднюю лапу. Даф материализовала крылья — здесь, в резиденции мрака, она не рисковала, что ее засекут, — и на месте делала маховые движения. Ей просто жуть как хотелось летать.

— Эй, светлая, не устраивай сквозняков! Мне только насморка не хватало! — поморщилась Улита.

Развалившись в кресле, молодая ведьма разглядывала групповую фотографию, на которой она была в окружении своих молодых людей — в основном курьеров из Тартара.

— Ничего не понимаю! Вчера их явно было больше. Омар, Эрвин, Аслан, Юсуф, Ахмет — эти вроде на месте. Хм... Кто еще? Ага, знаю! Пропал один из Саидов, пухленький такой! — сказала она.

— Ну-ка, дай взглянуть! — потребовала Дафна, обиженная, что ей не дали размять крылья. — Так я и думала! Кто это второй справа? Как-то у него подозрительно много клыков.

— Ну и что? Его зовут Мумрик! Он только наполовину людоед, со стороны папы. Мумрик славный. Очень смешной и застенчивый. Я познакомилась с ним в одном притоне на Лысой Горе. Он отгрыз там руку вышибале. Вообрази, вышибала не разрешил ему играть ногами на рояле, и Мумрик очень огорчился. Я его понимаю. В душе он такой музыкальный! — сказала Улита.

— Все равно. Никогда не делай групповые портреты с людоедом. Через какое-то время портрет перестанет быть групповым... Фотография — она как подводная лодка. С нее не убежишь, — предупредила Даф.

Улита недоверчиво уставилась на снимок.

— Ты думаешь, это Мумрик съел Сайда? Мумрик не мог, он хороший.

— Ну и что? Каким бы хорошим твой Мумрик ни был, кушать ему надо?

— Ерунда. Мумрик, ну подтверди, что это не ты! Дафна, посмотри только, какое у него на фотке лицо честное! — упрямилась Улита.

— Вот и я о том же. У честных людей таких честных лиц не бывает! — оборвала Даф.

Улита посмотрела на нее с большим сомнением.

— Как-то ты не так рассуждаешь, светлая. В смысле не так, как должна рассуждать правильная светлая, — протянула она с сомнением.

Даф смутилась, подумав, что Улита права. Ее выручило то, что Арей хлопнул по столу ладонью:

— Пришло время, как говорит Мамзелькина, трубить сбор всем погибшим полкам!.. Что у нас имеется в наличии?.. Один довольно перспективный, но совершенно неопытный в магическом плане синьор помидор...

Мефодий недовольно кашлянул, однако Арея это не смутило.

— Эдакий гигантский аккумулятор магии, питающий пока не очень умную голову, — продолжал он. — Далее... Один страж света с бронебойной дудочкой, который недавно учинил погром в районе авиакассы и теперь скрывается от златокрылых в бывшей комнате упомянутого помидора.

Теперь настал уже черед Даф удивляться. Она и не подозревала, что Арей об этом знает.

— Далее... Одна любящая сладкое ведьма, от затрещин которой не на одной мужской щеке вырос стригучий лишай.

Мефодий и Даф переглянулись. Они уже привыкли, что, когда Арей бывает многоречив, это обычно предшествует чему-то глобальному.

— А теперь немного практики! Дафна, ты знаешь, какие атакующие маголодии применяют златокрылые? — продолжал барон мрака.

— Ну не все, конечно. У них есть свои заморочки, но основные маголодии общие для всего света, — осторожно ответила Даф.

Военной тайны она не открывала. Наверняка Арей и сам был в курсе. Но все же он был мечником тьмы, а она стражем света.

— Замечательно! Тогда сделай одолжение: извлеки свой геликон и атакуй синьора помидора.

Даф с сомнением покосилась на Арея, а затем на Мефодия.

— Не-а, не могу! Не буду я. Он не выдержит, — сказала Даф.

Хотя Мефодий и раздражал ее, однако не настолько же, чтобы так вот прямо взять его и прикончить. Она слишком хорошо знала, что такое мощь ударных маголодии света.

— Разумеется, не выдержит, — любезно согласился Арей. — Я понимаю, крошка, что своей пастушьей дудочкой ты вышибаешь кирпичи. Достаточно зайти в один расположенный неподалеку дворик у авиакассы, чтобы в этом убедиться. Поэтому атакуй его сперва ослабленными маголодиями и постепенно, по мере того, как появятся успехи, наращивай мощь.

— Ну если так... ладно... — задумчиво согласилась Даф, извлекая флейту.

— А это обязательно — учить блокировку магии светлых? — спросил Мефодий.

Барон мрака посмотрел на него с издевкой.

— Вопрос риторический, синьор помидор. Обычно блокировку магии учат для того, чтобы скончаться чуть позже и сделать жизнь врагов чуть более невыносимой. В противном случае, боюсь, тебя размажет по стене первой же маголодией прежде, чем ты успеешь дотянуться до меча. Заметь, хорошо ли ты владеешь мечом, никого интересовать уже не будет.

— Это будет интересовать меня, — уточнил Мефодий.

— Ну разве что посмертно. Можно, конечно, всякий раз прибегать к вызову духа Хоорса, но рано или поздно это приведет к тому, что Хоорс не пожелает уходить. И тогда вместо ненавязчивого врага, которому нужна только твоя голова, у тебя появится слишком навязчивый друг. Даф, приготовься! Начинаем тренироваться!

Даф неохотно извлекла из рюкзака флейту.

— Постойте! А как мне блокировать? — обеспокоенно спросил Мефодий, оглядываясь на Арея и на Улиту.

Никаких рекомендаций он, однако, не получил.

— Сообразишь по ходу дела! Лично я на твоем месте попытался бы разобраться побыстрее. Сегодня вечером нам предстоит стычка со светом.

— ЧТО? — разом спросили Даф и Улита.

— Подробности позднее! Тем... хм... что выживут после тренировки! Начинай, Дафна!

Даф направила флейту на Мефодия и неохотно выдохнула из флейты слабенькую маголодию. Она изо всех сил старалась не переборщить, но все равно ноги Буслаева оторвались от пола, и он перелетел через стол, точно от мощного удара в грудь.

Улита сочувственно поморщилась и, сунув в рот еще одну конфету, облизала шоколадные пальцы.

— Ты, однако, садистка, подруга! Сразу видно человека, который долго зверел в музыкальной школе, — сказала она, обращаясь к Даф.

Дафна подбежала к Мефодию.

— Прости... Я нечаянно. Я тебе ребра не сломала?

— И ребра тоже, — сипло ответили из-под стола.

Арей щелкнул крепким желтоватым ногтем по столешнице.

— Эй, вылезай! Хватит себя жалеть! Что ты почувствовал?

— А что, есть какие-то сомнения, что я что-то почувствовал? Мне почудилось, что меня лягнула лошадь. И голова болит, — раздраженно заверил его Мефодий.

— Плевать, кто тебя лягнул и что у тебя болит! Мне важно понять другое: ощутил ты что-нибудь на магическом уровне? — рявкнул мечник мрака.

Потирая грудь, Мефодий выбрался из-под стола. Ему было больно, но он понимал, что жалость — не то чувство, на которое стоит теперь рассчитывать. В этом мире никому никого не жалко. И вообще жалко только у пчелки. Это он усвоил давно и надежно. Еще в школе, когда его били. Одного — втроем.

— Опиши ощущения! — настойчиво потребовал Арей.

Мефодий закрыл глаза, вспоминая.

— Светлый луч... Прямой, четкий. Он шел не от флейты, а откуда-то из другого места. И ударил по темному началу во мне, что ли... Сложно объяснить. Особенно если учесть, что в следующий миг я был в воздухе, — сказал Мефодий.

Арей положил ему на плечо руку. Тупая боль в груди сразу стала меньше.

— Сосредоточься!.. Через минуту все пройдет... Ты много понял верно: ошибкой было бы думать, что магия света скрывается в самом инструменте. Магия идет из внешнего источника. Флейта лишь привлекает ее, притягивает. Ты пытался отразить луч?

— Нет. Все произошло слишком быстро.

— Жаль. Теперь будет не так быстро! Даф, вставляй новую обойму в свою шарманку!

— Может, не надо? — усомнилась Дафна.

Однако Арей считал, что надо.

— ДАФ! — повторил он.

Дафна пожала плечами, демонстрируя Мефодию, что она тут ни при чем, и вновь поднесла флейту к губам. На этот раз она была еще осторожнее и выдохнула маголодию совсем слабо. Увидев устремившийся к нему луч света, Мефодий внутренне сжался и попытался мысленно парировать его. Отклонить волей так, как своим мечом отводишь клинок вражеского меча. В этот волевой удар он вложил много, очень много сил. Однако луч света встретил его инстинктивную магию без какого-либо сопротивления. Клинок воли Мефодия разрубил пустоту, а в следующий миг Буслаев осел на пол, потирая грудь, в которую пришелся новый мощный удар.

Даф виновато опустила флейту.

— Эти маголодии создавались для стражей мрака. Они пробивают любые доспехи тьмы, кроме тех, что являются артефактами. Я сомневаюсь, что их вообще можно парировать, — сказала она мягко.

Даф обращалась не столько к Мефодию, сколько убеждала Арея. Ей казалось, что тот требует от Мефодия невозможного. Нельзя блокировать то, чего блокировать нельзя.

Арей насмешливо посмотрел на нее. Даф сразу стало неуютно. Голос Арея разросся, занял всю огромную гулкую комнату, дрожал в стеклах. Слова повисали огненными знаками, отпечатывались в стенах. Но и здесь этому голосу было тесно, и он разлетался по всем лестницам резиденции мрака на Большой Дмитровке, 13.

— Запомни, под этой луной возможно все, что угодно. Нужно только захотеть! Мефодий, собери весь мрак, всю тьму внутри. Представь, что спасения для тебя нет. Презирай жалкий свет, но презирай и мрак! Пусть тебе станет безразлично, что с тобой было, есть и будет. Есть лишь ты один — твое твердое внутреннее Я, которое выше света и выше мрака. Только Ты реально существуешь. Остальной мир лишь дробится в твоих зрачках нелепыми вздорными тенями... Закрой глаза — и мир исчезнет. Останешься только ты. Насмехайся, издевайся внутри над всем, что может с тобой произойти. Ничего не бойся, ни на что не надейся, ничего не желай! Соберись!.. А ты, девчонка, давай еще! Не церемонься с синьором помидором! Чем дольше ты с ним будешь церемониться, тем дольше он ничего не поймет! НУ ЖЕ!

Зашелестели пергаменты. Звонко, как капель, забились в дархах Улиты и Арея эйдосы. Закачался парадный портрет горбуна Лигула. Зазвенела в пространстве повисшая над миром ржавая и беспощадная коса Аиды Мамзелькиной.

Мефодию стало жутко. Он понял вдруг, что чего-чего, а сочувствия он от Арея не получит никогда. Либо же сочувствие это не будет иметь ничего общего с человеческим миром и человеческим сочувствием. У мечника мрака своя дорога в этом мире. Путь же, петляющий между светом и тьмой, всегда ведет в Тартар. А Мефодий — по тому лишь одному, что даже комиссионеры ужасно боялись надолго там очутиться, — ощущал, что это неприятное и скверное место.

— Даф! В полную силу! Не щади его! — крикнул Арей.

Дафна виновато посмотрела на Мефодия, поднесла флейту к губам и выдохнула боевую маголодию. Хотя она вновь попыталась тайком смягчить ее разрушительную мощь, маголодия прозвучала с неожиданной для нее силой. Даф с тревогой оглянулась на Арея и увидела, что тот ухмыляется и многозначительно крутит на цепочке свой дарх. Даф догадалась, что барон мрака усилил ее маголодию, использовав силу эйдосов.

«Стражи Тартара не могут производить собственных маголодий. Это удел света. Но усилить чужую — почему бы и нет? Никто не может помешать лупе усилить луч солнца. Порой они делают это, стремясь довести действия света до абсурда и хоть так, но повредить ему», — прозвучал у нее в памяти голос Эльзы Керкинитиды Флоры Цахес.

Мефодий увидел, как стену резиденции пронизал ослепительно яркий луч, несущий кинжальную силу и энергию света. Блокировать его, сгущая внутри мрак и ненавидя всех и вся, как подсказывал ему Арей, было поздно. К тому же Мефодий ощущал, что это бесполезно в его варианте. Не задумываясь — ибо одно мгновение слишком короткий срок для оформленной и четкой мысли, — он шагнул вперед, навстречу лучу. Шагнул, глубоко и жадно вдохнул воздух, выдохнул, готовясь принять удар, и... понял, что удара не будет.

Луч исчез, рассеялся, безболезненно скользнув ему в грудь и слившись с эйдосом. Лишь голова закружилась. Мир насытился новыми красками, засиял, заблагоухал, расширился, разросся — и Меф на краткий миг ощутил восторг двухмерного бумажного человека, который стал вдруг трехмерным и познал лепоту объемного мира. Но это длилось совсем недолго.

Он недоверчиво ощупал свою грудь. Ничего, никаких следов. Даже ребра, пострадавшие при первых двух неудачных попытках, уже не ныли. Депресняк, внимательно смотревший на Мефодия, отвел взгляд своих красных глаз и стал равнодушно вылизывать лапу. Должно быть, по мнению кота, представление уже окончилось.

— Результативно. Ты справился. Как ты это сделал? — поинтересовался Арей.

— Не знаю, — ответил Мефодий.

Это было ложью. На самом деле он знал. Вместо того чтобы встретить луч отторгающей силой ненависти, он размягчился, открылся душой и впустил свет в себя, не ставя ему преград, не пытаясь сломать его или отразить. И свет, почувствовав в нем своего, стал его частью.

Арей, пристально глядевший на Мефодия, заметно помрачнел. Он тоже, видно, понял, в чем причина.

— Что ж, как бы там ни было, ты управился неплохо... Но имей в виду — рано или поздно тебе все равно придется определиться, в каком окопе ты сидишь. С нами ты или с этими, — Арей кивнул на Даф, — Тот, кто долго пытается совмещать в себе черное и белое, рано или поздно становится серым. Серых же не любит никто. Серые вечно лавируют, ибо нельзя угодить всем, а так хочется. У них нет врагов, но нет и друзей. Они не знают ни смеха, ни слез. Им чужды как бури, так и мирная благость. Это черви, копошащиеся в бытии и превращающие его в гумус...

— Это все эйдос и его свободный выбор... Теперь я понимаю, почему Лигул так хотел до него добраться. Нет эйдоса — нет выбора, — с завистью шепнула Даф не Улита.

Арей посмотрел на часы. Часы у барона мрака были особенные — хрустальный шар на бронзовой, с прозеленью цепочке. Внутри шара, в непонятной жидкости, медленно вращались два змея, бесконечно пожиравшие друг друга. Змеи были живые. Заглядывая вечером или ночью в кабинет, Мефодий видел их круглые черные глаза, и ему становилось жутко. Он ощущал, как, пульсируя, в него капля за каплей просачивается абсолютное зло, с которым он не в состоянии справиться, пока смотрит на змей.

— А теперь финальное мероприятие фестиваля! Присядем на дорожку, слуги мрака! Мы отправляемся , за хлебом и зрелищами! — сказал Арей.

— Это куда же? Неужто на гладиаторские бои? — наивно спросила Даф.

— Хуже. В театр. Там — наверняка будут и златокрылые, так что, светлая крошка, сама выбирай: с кем ты. Более чем вероятна стычка, — усмехаясь, сказал барон мрака.

Даф вздохнула, вспомнив, что должна опекать Мефодия. Мысль, что ей придется сражаться со своими и, следовательно, еще глубже запутаться в липких сетях мрака, совсем ее не радовала.

— С вами... А откуда вы знаете, что златокрылые будут в театре?

Арей оценивающе посмотрел на нее. Казалось, он взвешивает, стоит ли говорить.

— Шкатулка № 2, — сказал он. — Комиссионеры наконец раскусили ее секрет. На шкатулку наложено заклинание мгновенных перемещений. В Москве есть два-три места, где она появляется, следуя причудливому графику, который настолько лишен логики, что лишь логикой и можно его просчитать... В общем, по нашим данным, сегодня вечером шкатулка материализуется в гримерке театра «Муза».

— Златокрылым тоже известно, где это произойдет? — уточнил Мефодий.

Арей удрученно толкнул ногой кресло.

— Думаю, да. Пару часов назад комиссионер Ксандр, сообщивший мне об этом, был перехвачен мобильной парой златокрылых на полпути к Тартару. Бедняга так спешил оповестить Лигула, что утратил бдительность. Учитывая похвальное мужество комиссионеров в целом и мужество отдельно взятого комиссионера Ксандра, я уверен, что златокрылые теперь знают все. Начиная от того, живых щенят какой породы Лигул ест на завтрак, до алфавитной книги стражей мрака от Аахрона до Яюэсуфа включительно. Так что сегодня нас ждет жаркая и интересная битва.

— Может, оповестить Лигула, раз он не знает? Пусть приведет побольше стражей, — осмелилась было предложить Улита.

Арей посмотрел на нее с нескрываемым раздражением.

— Кого оповестить? Прости, я не расслышал, — произнес он.

— Все-все молчу, шеф!.. Считайте, что я уже откусила себе язык и прожевала его вместо ужина, — спохватилась ведьма.

— Приятного аппетита! И чтоб я больше про Лигула ничего не слышал.

Арей открыл футляр и быстро, деловито оглядел клинок. Потом извлек его и сделал несколько круговых движений кистью — вначале медленно, затем быстрее. Его клинок был всюду. Мефодий видел только сталь. Ощутив, что сейчас будет, ибо Арей много времени уделял тренировке его интуиции, он стремительно присел. И в самое время. Барон мрака быстро повернулся, а в следующий миг клинок рассек воздух там, где только что была шея Мефодия.

Арей спокойно перехватил меч за лезвие и спрятал его под плащ.

— Недурственно, Меф... Но в следующий раз, уклонившись, не оставайся на месте, а немедленно атакуй сам. Или ты считаешь, что, промахнувшись один раз, твой противник от огорчения сразу посыпает голову пеплом и уходит в магвостырь? Более вероятно, что он станет наносить тебе все новые и новые удары до тех пор, пока его мечу вообще будет что крошить... И не факт, что каждый раз ты успеешь отскочить, совсем не факт.

— Хорошо, буду атаковать. А свой меч мне сегодня брать?.. Ну, в театр? — спросил Мефодий.

Он посмотрел на узкий клинок Древнира, прошедший множество превращений. На лезвии было много мелких зазубрин и несколько глубоко въевшихся, как кариес, пятен ржавчины. Конец меча был сколот наискось так же, как и передний зуб Мефодия.

Буслаев осторожно коснулся рукояти. Хотя он практиковался с Ареем почти каждый день, меч далеко еще не стал продолжением его руки, и часто, глядя на него, Мефодий испытывал то же чувство внутренней неуверенности и авантюрности затеи, которое испытывает человек, собирающийся погладить чужую овчарку.

Арей провел указательным пальцем по шраму, рассекавшему его лицо.

— Тебе решать! Бери только в случае, если у тебя действительно есть внутренняя решимость использовать его. В противном случае человек, носящий оружие, только подвергает себя лишним опасностям. Просто помахать сабелькой мало. Нужна уверенность, что ты сможешь переступить через чью-то жизнь. Представь себе, что ты разрубаешь стража света... ту же Даф, например. Разваливаешь ее от плеча до пояса... Ну?

Мефодий, никогда не жаловавшийся на отсутствие воображения, представил. Вот он заносит меч, вот бьет Даф — белозубую, веселую, крылатую... Ему стало жутко, и он поспешно шагнул назад, опасаясь, что темный клинок неправильно его поймет.

— Но почему Даф? Ведь она... — начал он.

— Все с тобой ясно, синьор помидор!.. Опять у кого-то приступ «бэ-эзумной симпатии», а? Барашек «бэ-э-э»! — насмешливо оборвал его Арей.

Мефодий сердито отвернулся и покраснел.

— Ерунда! Никогда я такого не говорил, — огрызнулся он.

— Ну-ну... Разумеется... Кто же спорит с будущим повелителем мрака, который обмухлевал в карты самого Лигула? Все знают, что наш будущий суровый властитель интересуется девочками не больше, чем выращиванием шампиньонов в домашних условиях! — ухмыльнулся Арей.

— Вот именно! — буркнул Мефодий. — В самую точку.

Арей перестал улыбаться. Насмешливое выражение с его лица точно проливным дождем смыло.

— Тема про барашка закрыта. Но все равно, я думаю, твой клинок лучше оставить в резиденции мрака. Ты явно не готов к бою. Или придется вызывать Хоорса. Вот уж кто умел напоить меч кровью. Досыта напоить, до рукояти... К тому же, насколько я помню, при слове «мораль» Хоорс всегда начинал искать глазами словарь, потому что никак не мог запомнить, что это такое.

— Я не буду вызывать Хоорса, а меч возьму, — упрямо заявил Мефодий.

Арей пожал плечами и не стал спорить.

— Выбор твой. Только не удивляйся потом, если меч выберет ножны у тебя в груди. Эдак между ребрами.

— А ну, перестань! — вдруг крикнула кому-то Даф. — Брысь!

Арей повернулся на ее голос. Оказалось, Депресняк, которому надоело воевать с ошейником, вспрыгнул на стол и терзал когтями комиссионерские отчеты. Котик явно засиделся. Даф кинулась было снимать его со стола, однако барон мрака отнесся к поведению Депресняка снисходительно.

— Этому мальчику валерьянки больше не наливать, — только и сказал он.

— Не в том дело. Просто он уже часа два ни с кем не дрался, — оправдываясь, заявила Дафна.

Улита хихикнула, наблюдая, как Даф ловит упирающегося котика поперек живота и пытается затолкать его в комбинезон. Депресняк сопротивлялся и глубоко пропахивал когтями полировку.

— Чем бы дитё ни тешилось, лишь бы никого не убило. Твоего бы котика в мешок да в речку Лету у Харона баржу подгрызать... Эй, осторожно, ты ему крыло подогнула! — комментировала Улита.

— А пусть не сопротивляется!.. Ты, похоже, начинаешь привязываться к моему котику, — заметила Даф, продолжая воевать с Депресняком.

Улита кивнула. В последнее время она действительно относилась к Депресняку гораздо лучше, что не мешало ей порой носиться за напакостившим котом по всей резиденции мрака с рапирой.

— Я люблю тех, у кого башня на резиночке. Сорвет ее, помотает, а потом на место вернет, — согласилась она.

Снаружи, со стороны переулка, примыкавшего к Большой Дмитровке, послышался грохот столкнувшихся машин. Запрыгали по асфальту градины разбитых фар. Отскочил бампер. Заплакала сигнализация.

Все говорило о том, что кто-то решительно припарковался прямо в поставленный на стоянку автомобиль. А еще спустя минуту в кабинете Арея появились страшные раскосые глаза.

— О, наш Мамайчик приехал с Куликовской битвы! А то я думаю: где он, родимый, в пробке, что ли, застрял? — проворковала Улита.

* * *

Прижимая к груди футляр с мечом, Мефодий выбрался из жуткого рыдвана, когда автомобиль врезался в гипсовую чашу у главного входа в театр «Муза». Мамай, все так же мрачно ухмыляясь, пинком ноги закрыл ржавую дверь. Затем дал задний ход, круто развернулся, и его громыхающая потусторонняя колымага умчалась, царапая днищем асфальт.

Даф стояла рядом с Мефодием, держа в руке поводок, пристегнутый к строгому ошейнику Депресняка. Кроме того, учитывая, что Депресняк явно был настроен с кем-нибудь подраться, она надела на кота намордник. Депресняк в комбинезоне, строгом ошейнике и наморднике выглядел комично. До тех пор, во всяком случае, пока кто-нибудь не вздумал бы заглянуть в его красные глаза.

Улита поигрывала рапирой, для которой у него не было даже ножен.

— Прямо так и пойдешь? Не хочешь ее спрятать? — поинтересовался Мефодий.

— Не собираюсь. Эту рапиру увидит лишь тот, у кого есть магические способности. Для остальных же это просто зонтик. Маскировочная магия, знаешь ли.

Шагнув в сторону, Улита коснулась острием рапиры шеи толстого клерка, сидевшего в открытом кафе рядом с театром. Склонившись над одноразовой тарелочкой, тот пожирал пельмени с таким важным видом, будто производил невесть какое сакральное действо. Ощутив прикосновение металла, клерк принялся беспокойно озираться. Наконец его свинячий взгляд уперся в Улиту.

— Девушка, осторожнее со своим зонтиком! Не видите, что ли, что людям мешаете? — сказал он сердито.

— Простите, дяденька! Умоляю вас, не прерывайте пищеварение! — успокоила его Улита.

Не оглядываясь на своих спутников, Арей решительно направился ко входу в театр.

На миг их группа отразилась в застекленной афише с расписанием спектаклей. Мефодий, увидевший всех со стороны, оценил, что видок у них был провоцирующий и колоритный. Пышная Улита в вызывающем красном платье (она утверждала, что на красном не видна кровь), жующая на ходу шоколадные конфеты; даже при том, что рапира ее казалась всем зонтиком, заставляла лопухоидов то и дело оглядываться. Смуглый Арей с разрубленным лицом, прокладывавший себе в толпе дорогу, как ледокол. Светловолосая девчонка с торчавшей из рюкзачка флейтой и непонятно с чем на поводке: ни с мышонком, ни с лягушкой, а с психованной зверушкой. И, наконец, он, Меф Буслаев, пожалуй, самый пока неприметный в этой группе.

Контролерша театра «Муза», по инстинкту всех контролерш, автоматически заступила было им дорогу, но Арей спокойно показал ей пустую ладонь и прошел мимо. Даф и Улита последовали за ним. Мефодий, проходивший последним, заметил на лице у женщины отрешенное выражение. Очнулась она лишь тогда, когда они были уже на лестнице, и с удвоенным рвением принялась проверять билеты, покрикивая на смирных студенток, шаривших в сумочках в поисках билетов.

— Нам лучше подняться в бельэтаж. В партере сидят либо близорукие, либо стадные. Им важно почувствовать массовый психоз, чтобы окунуться в зрелище. Нам они не по масти! — сказал Арей.

Свет уже гас, когда они наконец опустились в мягкие кресла тринадцатой ложи бельэтажа. Арей и здесь не изменил своей страсти к этому числу.

Минутой спустя занавес раздвинулся, и в московском театра «Муза» начался первый акт пьесы «Пиковая дама» по сценарию И. Шпунцера-Сморчковского, музыка О. Гулькинда. Режиссер — маститый Лукиан Бабец.

Постановка была не без претензий. С потолка на цепях свисали фанерные щиты, изображавшие карточную колоду. В правом углу сцены мрачно скалилось лошадиное чучело. Верхом на чучеле гарцевал безголовый манекен в мундире. В левом углу сцены помещался другой манекен с воткнутой в грудь рапирой.

— Плагиат, блин! Рапира, как у меня! Совсем лопухоиды обнаглели. Ну чё, копье нельзя было взять или там боевой бумеранг? — с раздражением сказала Улита.

Дирижер взмахнул палочкой. Вспугнутые звуками труб, кларнетов, скрипок и барабана, из оркестровой ямы выбрались три конногвардейца. На то, что это были именно конногвардейцы, а не какие-нибудь вообще гвардейцы, тонко и ненавязчиво указывалось лошадками на палочках, на которых все трое скакали.

— Что ты сделал, Сурин? — энергично хлопая приятеля по усиленному ватой плечу, проорал один из конногвардейцев.

Сурин запрыгал к манекену и стал выдергивать у него из груди рапиру.

— Это правильно! — одобрил Арей. — Если на сцене есть пушка, она должна бабахнуть.

— Что я сделал? Проиграл, по обыкновению. Надобно признаться, что я несчастлив! — сообщил тем временем залу Сурин, раз за разом поражая манекен рапирой. Манекен отнесся к этому вымещению злобы как интеллигент: делал вид, что бьют не его, но втайне готовился писать протест в Лондон.

Третий конногвардеец тем временем избавился от лошадки, раскупорил бутылку шампанского, произнес: «Ну-с, дерябнули за Немировича ибн Данченко!» и стал, обливаясь, жадно хлестать из горлышка. Опустевшую бутылку он с размаху швырнул в зрительный зал. Зал испуганно пискнул, но бутылка оказалась реквизитной. Долетев до второго ряда, она вернулась на сцену. Оказалось, к ее горлышку привязана резинка.

Зал еще не опомнился, когда сверху, едва не прибив Сурина, свалился канат и по канату стал спускаться бледный молодой человек в цилиндре. Первый конногвардеец перестал чесать под мышкой и, показывая на молодого человека, радостно сообщил:

— А каков Германн! Отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароля, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!

Дирижерская лысина остро блеснула. Палочка заметалась, как кнут работорговца. Оркестр заиграл нечто среднее между Мендельсоном и Клаудерманом, но с сильным влиянием африканских народных ритмов. На сцену выскочило с десяток гусаров — четыре из них были явно женщины — и принялись носиться по сцене.

Германн, стоя на карте, лихо раскачивался у них над головами.

«Эге! Очень необычная трактовка! Это символизирует глубину личности, масштаб, полет, размах, широту души и... э-э... ну всякой такой ахинеи добавить на 3000 знаков с пробелами!» — подумал сидевший в зале Вольф Кактусов и сделал пометку в блокноте.

К концу лезгинки с грехом пополам прояснилась история старой графини и графа Сен-Жермена, и, поймав рухнувшего с качелей Германна, актеры скрылись за опустившимся занавесом. Улита, смотревшая не столько на сцену, сколько в зал, коснулась плеча Мефодия.

— Ты видел? Вон и златокрылые! — шепнула она.

Из бокового прохода партера показались двое мужчин — один, среднего роста, другой высокий — и скромно сели на крайние места в четвертом ряду, освободившиеся незадолго до их появления. Сидевшая на них до того пожилая пара покинула театр еще несколько минут назад.

— Отпугивающие маголодии! Эх, а еще светлые! Мешают лопухоидам получать интеллектуальное удовольствие! — хмыкнула Улита.

— Это точно златокрылые? Ты не ошибаешься? — усомнился Мефодий.

На его взгляд, мужчины выглядели заурядно. Он не видел у них никаких крыльев. И лишь закрыв глаза и сосредоточившись, разглядел исходившее от вновь пришедших ровное золотистое сияние.

Точно такое же сияние исходило еще от одного места в партере, и, ощутив сухость во рту, Мефодий показал его Арею.

— Да, я тоже заметил. Двое в седьмом ряду... Две боевые двойки — итого четыре светлых стража. Если крылья им понадобятся — они их материализуют, равно как и флейты, — кивнул Арей.

— А почему они без... — начал Мефодий.

— Не будь наивным, помидор! А то не буду называть синьором. Неужели ты ожидал, что сюда явится вся эдемская рать при полном параде? Нимбы, кольчуги, трубы? За дешевыми зрелищами обратитесь к телевидению, — поморщился Арей.

Мефодий облизал губы и покосился на футляр со своим мечом. Перед своей первой серьезной битвой он волей-неволей испытывал беспокойство.

— А о нашем присутствии они догадываются? — спросил он, снова не выдержав характера, и тотчас устыдился, ощутив, что Арей посмотрел на него, как на средней тяжести дауна.

— Само собой, догадываются. Златокрылые же не идиоты. Те стражи мрака, что склонны были их недооценивать, однажды утром обнаруживали свой дарх срезанным...

— Их всего четверо? Не больше? А если засада? — спросил Мефодий.

Арей покачал головой.

— Засады нет.

— Откуда вы знаете?

Их четверо, потому что и нас четверо. И при любом раскладе — даже если мы изрубим этих в капусту — их не станет больше. Остальные не вмешаются. Существует негласный договор. Что-то вроде этики враждующих корпораций, — терпеливо пояснил барон мрака.

— И его соблюдают?

— Еще как. Как известно, самые надежные договоры — это те, что никогда не были записаны на бумаге. Число бойцов с той и с другой стороны должно совпадать. Только в этом случае можно рассчитывать на славу и избежать обвинений в трусости. С другой стороны, то, что с нами кот — волшебное все же животное, — дает златокрылым моральное право напустить на нас любого другого магического зверя, к примеру, грифона или сфинкса.

— Грифон против Депресняка? Это нечестно! Мой котик этого не заслужил! — воскликнула Даф, в беспокойстве озираясь.

— Хромающая этика в данном случае промолчит в тряпочку, поскольку формально нас будет пятеро против пяти. Но не думаю, однако, что у них с собой грифон. Все же лопухоидный мир требует элементарной осторожности, которой от боевого грифона ожидать не приходится.

— Ага. Грифон разнес бы не только театр, но и половину квартала, — фыркнула Улита. — Но ты, подруга, все же придержи свое чучело-мяучело. А то златокрылые покатят потом бочку, что нас было больше!

Даф в ответ молча показала ей перегрызенный поводок.

— Это что — намек? — хмуро поинтересовалась Улита.

— Он был такой подозрительно тихий. Подавленный. Я даже расстегнула ему комбинезон и сняла намордник. Думала, тут темно и все равно никто не увидит, — оправдываясь, сказала Даф.

— Ну-ну! И давно ты поняла, что он смылся?

— Ну с минуту уже... Он вернется... потом... ну, когда ему надоест... — поспешно добавила Даф.

— Не переводи стрелки, светленькая! Уж не хочешь ли ты сказать, что где-то по театру летает психованный, гормонально озабоченный и вечно голодный лысый кот? — уточнила Улита.

— Он не психованный. Он просто впечатлительный и ранимый, — обиделась Даф. Против остальных характеристик она не возражала.

В эту минуту театральная люстра где-то в вышине нежно зазвенела.

— Ого... На ней явно раскачивается кто-то крайне впечатлительный и чудовищно ранимый. Ты можешь его достать, Даф? — поинтересовался Арей.

— Да. Если материализую крылья и сама полечу. Сделать это?

— Не стоит. Сейчас не лучшее время. А ты, Улита, достанешь?

— Если из арбалета, то запросто, — хищно предложила ведьма.

— Только попробуй! — рассердилась Даф, хватаясь за флейту.

— Перестаньте ссориться! Надеюсь, он уронит люстру на голову златокрылым. Все же жаль, что у них нет с собой сфинкса. Кошечки бы мило порезвились и заодно снесли бы до основания этот рассадник культуры, — философски заметил Арей.

* * *

Во втором действии на сцену со скрипом выкатилась инвалидная коляска с обмякшей в ней старой графиней. Графиня, с виду абсолютная рухлядь, была изготовлена из проволоки и пустых пластиковых бутылок. Все монологи за нее скрипучим голосом произносил большой граммофон. Коляску графини толкали три горничные девушки в кокошниках и парадном обмундировании войск СС.

Лиза, в собачьем ошейнике с бляшками, была прикована к коляске цепью. Ей не сиделось на месте, и периодически она начинала, томясь, звенеть цепью и делать руками умоляющие жесты. Чувствовалось, что она готова выскочить не только за Германна, но и за горбуна Лигула, лишь бы ее спустили с поводка.

На сцену верхом на игрушечной лошадке выкатился Томский и проорал в ухо чучелу:

— Здравствуйте, грандмаман! Я к вам с просьбою!

— Что такое, Паул? — с некоторой заминкой отозвался граммофон.

— Позвольте вам представить одного из моих приятелей и привести его в пятницу на бал!

— Приводи его прямо на бал, и тут мне его и представишь! — с очередной задержкой, возникшей по техническим причинам, захрипел ему в ответ граммофон.

На радостях, что его миссия удалась, Томский впал в буйство, спрыгнул с лошади и, подхватив из коляски чучело, принялся носиться по сцене. В беспокойстве за графиню Лиза так металась, что опрокинула пустую коляску и едва не сорвалась с цепи.

В третьем действии на сцене вновь объявился Германн. Вначале он долго обольщал Лизу из-за кулис, используя флажки морского телеграфа, а затем прокрался в спальню к старой графине и стал переругиваться с граммофоном. Когда же и после этого граммофон не открыл ему тайны трех карт, Германн вспылил и выхватил огромный «кольт».

— Старая ведьма! Так я ж заставлю тебя отвечать! — крикнул он, заскрежетав зубами так, что взволновался даже сидевший в десятом ряду стоматолог Ашот Кирзарян.

Перепуганное чучело, не выдержав нервного напряжения, задрожало всеми проволочками и рассыпалось на отдельные пластиковые бутылки.

«Эге! Это неспроста! Интересный символ! Знаков на семьсот с пробелами!» — подумал Кактусов, строча в блокнот.

До смерти напугав графиню, Германн сгоряча выпустил в зрительный зал всю обойму и удалился под грохот барабанов и стоны скрипок. Далее действие разворачивалось своим чередом и закончилось весьма прискорбно.

В конце спектакля брыкающегося Германна утащили в психушку два мускулистых санитара, одетых в полосатые брюки и белые халаты. За ним, позванивая цепью, затрусила Лиза. Прочие герои некоторое время потоптались на сцене, но потом тоже куда-то слиняли, оставшись без идейных вожаков. Занавес несколько раз кокетливо дернулся и закрылся.

В следующую минуту часть публики побежала в гардероб, чтобы занять очередь, а другая стала громко хлопать и кричать «Браво!». Услышав овации, из директорской ложи немедленно высунули носы И. Шпунцер-Сморчковский и О. Гулькинд, ранее прятавшиеся за шторкой. Режиссер спектакля Лукиан Бабец немедленно вытребовал их на сцену, попутно объяснив зрителям, что оба оказались в театре чисто случайно, проездом из Бостона в Омск.

Втроем они долго раскланивались. При этом Лукиан Бабец делал вид, что ему неловко и он собирается исчезнуть за кулисами, но почему-то все равно каждый раз оказывался впереди всех. Шпунцер-Сморчковский целовал в обе щеки горничных девушек, а О. Гулькинд вытащил из ямы дирижера и первую скрипку и вместе с ними бегал по сцене, сея сумбур и беспокойство. Неизвестно каким боком на сцене появился и Вольф Кактусов и полез было здороваться к Лукиану Бабцу, но тот в творческом угаре, небрежно кивнув, повернулся к нему спиной.

Огорченный Кактусов грустно слинял.

Сбежавший из психушки Германн выходил на поклон дважды, причем держался рядом с санитарами и все время поднимал их руки, будто именно санитары были здесь главные действующие лица. На сцену запоздало выскочил юноша-очкарик и, растерявшись, вручил цветы одной из актрис второго плана, что очень удивило и саму девушку, и стоящую рядом с ней Лизу. Спохватившись, юноша попытался отобрать букет и исправить оплошность, но смутился, не довел дело до конца и трусливо ретировался.

Постепенно зал опустел. Исчез из своего орлиного гнезда осветитель, обмелела оркестровая яма. Шпунцер-Сморчковский и О. Гулькинд проследовали в ближайший ресторанчик, прочно, как два оперативника, придерживая за запястья ораторствующего Лукиана Бабца. Даже капельдинеры, которые должны были закрыть зал, проверив, чтобы в нем никто не остался, таинственно сгинули, так этого и не сделав.

Лишь на сцене недостроенным карточным домиком громоздились никому не нужные тройка, семерка и туз да в проходе валялась оброненная кем-то программка.

С четырех кресел партера поднялись златокрылые и выжидательно встали, поглядывая наверх. Там, на меркнущей театральной люстре, роняя вниз хрустальные висюльки, раскачивался кот Депресняк. Один из златокрылых материализовал флейту и атаковал Депресняка маголодией, но шустрый кот мигом сиганул с люстры и повис, зацепившись когтями за бархат одной из лож. Расколотая люстра осыпалась в зрительный зал, проломив два ряда кресел в партере.

Арей подошел и, оперевшись локтями о край ложи, спокойно стал смотреть на златокрылых. Мефодий был удивлен. Он ожидал немедленной стычки, поэтому давно взволнованно прижимал к себе футляр с мечом. Однако — нет. И златокрылые, и Арей явно медлили со схваткой. Даже тот высокий страж, что пытался сбить Депресняка, опустил флейту.

А потом пораженный Мефодий увидел, как Арей слегка поклонился златокрылым. Те в свою очередь также отвечали ему учтивыми кивками. Мефодий вопросительно покосился на Арея.

— Не удивляйся, синьор помидор! Это свежая вражда криклива. Старая же холодна и спокойна. Мы все еще успеем! Ночь длинна! — не отрывая взгляда от златокрылых, пояснил ему тот.

Улита, размахивая рапирой, встала рядом с Ареем.

Златокрылые, однако, посмотрели на нее лишь мельком. Видно было, что всерьез их тревожили только Арей и... пожалуй, Мефодий. На него и на футляр меча в его руках они поглядывали внимательно и цепко.

В отдалении хлопнула дверь. Мефодий, чье внутреннее пространство вдруг расширилось, а зрение пронизывало даже стены, ощутил, что из театра, точно ошпаренный, выскочил последний лопухоид. Кажется, это был несчастный Вольф Кактусов, задержавшийся по неведомой причине в фойе. И самое забавное — это Мефодий ощущал совершенно точно, — бедный Вольф сам не ведал, что гонит его прочь. Он испытывал смутную тревогу самого непонятного свойства: то мерещилось ему, что за ним гонятся, то — что дома не выключен газ, то — что коварный наркоман за углом поигрывает битой, собираясь отобрать у него бумажник и сотовый телефон.

Решив, что находиться в глубине ложи, за спинами Арея и Мефодия, не слишком отважно, Даф встала рядом с ними и принялась звать Депресняка, который, развоевавшись и перескакивая с яруса на ярус, обращал на нее до обидного мало внимания. Когда в четвертый раз Депресняк не пожелал откликнуться, Даф прикусила язык и сделала вид, что кричала «Депресняк!» просто так, жалуясь на свое внутреннее состояние.

— Что, глухим притворяется? Надо было все-таки из арбалета! Отлично помогает против серных пробок в ушах, — сочувственно сказала Улита.

Дафна посмотрела вниз. Теперь ее и златокрылых разделяло всего лишь полтора десятка метров. Даф отлично понимала, что она давно уже узнана. Иначе просто быть не могло. К тому же теперь, когда рядом с ней стояли стражи мрака, выводы, которые могли сделать златокрылые, были слишком очевидны. Убийственно очевидны. Дафна ощущала исходившие от них волны презрения и гнева. Она чувствовала, как напитываются ими, темнеют и тяжелеют ее перья.

Даф стало скверно и стыдно, но одновременно внутри всколыхнулось негодование. Захотелось вскинуть флейту и сдвоенной маголодией сшибить вокруг златокрылых дюжину кресел. И пусть Эссиорх думает потом, что хочет.

— Ты их знаешь? — поинтересовался Арей.

— Нет. Не видела раньше, — неохотно сказала Даф.

Это было правдой.

— Что так скверно? Они же твои, светленькие? — съязвила Улита.

— А ты, конечно, знаешь всех стражей в Тартаре? Они же твои, темненькие? — в тон ей ответила Дафна.

Улита скривилась.

— Типун тебе на язык! Тартар — не то место, где следует иметь знакомых... Вот Лысая Гора — это да. Там бывает весело, особенно если Грызианка разбузится как следует и начнет чудить.

В этот момент один из златокрылых шагнул вперед и, укоряюще вскинув руку, указал на Даф флейтой. Он был немолод и смугл, с седыми вислыми усами.

— Дафна, помощник младшего стража! Ты слышишь меня, презренная изменница? С тобой говорю я, Алкид, второй хранитель золотых крыльев, кавалер ордена Верности, старший предсказатель Дома Светлейших! Если хочешь жить, отстегни крылья, брось флейту и спускайся! Ты будешь лишена магии, крыльев и флейты, но тебе будет сохранена вечность.

— Ну уж нет. Флейта и крылья — это для меня как ключи и записная книжка. Не отдам! — отказалась Даф.

— Ты сама избрала свою судьбу, Дафна, помощник младшего стража! Да будешь ты погребена под рухнувшей скалой своего упрямства! — с состраданием сказал Алкид.

— Ишь ты! Все знают, что ты всего лишь помощник младшего стража! Вот это я называю рекламой! — громко заметила Улита. — И вообще, светленькие говорят какими-то штампами!.. Небось в свободное от капанья на мозги время читают в своей караулке дамские романы.

— Молчи, ведьма! Да отравит тебя яд твоего ехидства! — возмутился молоденький белокурый страж, стоявший справа от Алкида.

Улита всплеснула руками.

— Прям-таки и замолчи!.. Уж и рот девушке открыть не дают! Эй, златокрылые! А если я тоже хочу в плен? Чего мне надо отстегнуть и снять, чтобы мне была сохранена жизнь? Только пусть за мной поднимется вон тот хорошенький блондинчик, иначе я несогласная! — крикнула она.

Молоденький страж покраснел и вцепился во флейту. Дафна ему посочувствовала. Она-то прекрасно знала, что попасть в ряды златокрылых чудовищно сложно. Парень выдержал громадный конкурс, прошел сотни тестов, до посинения пальцев и боли в груди осваивал маголодии и высший пилотаж, сминал комиссионеров в тренировочных битвах, а тут над ним вдруг глумится двадцатилетняя ведьма из лопухоидов. Наверняка он бы сейчас многое отдал, чтобы не иметь такой свежий, розовый и конфетный вид. Но увы...

— Эй ты, порождение мрака! Дай мне только до тебя добраться! Я... я... Ты увидишь, что будет! — крикнул он ломким голосом.

— И что будет? С этого места, пожалуйста, подробнее, не пропуская ни одной детали. Я девушка впечатлительная. Нежным словом меня можно буквально нокаутировать. Ты сыграешь мне на дудочке свадебный марш имени Шопена Баховича Мендельсона? — лукаво спросила Улита.

Арей захохотал. Розовощекий же рассердился настолько, что материализовал крылья и устремился было к Улите, но Алкид удержал его.

— Эй, Арей! Что-то я не понимаю! Где Лигул, где Вильгельм, где Барбаросса? Неужели у мрака совсем пропали настоящие бойцы? Хороша же у тебя команда! Языкастая секретарша, два подростка и недомерок-кот! — крикнул он.

— Что ж, тем хуже для вас. Чем нелепее мы выглядим со стороны, тем позорнее будет ваше поражение! — оскорбленно крикнул Мефодий.

Златокрылые переглянулись. Аргумент был сильный.

— Флейты к бою! — скомандовал Алкид.

— Умница, синьор помидор! — одобрил Арей. — Хорошо сказал! Языками мы уже поработали, теперь время потрудиться клинками.

В руке у него материализовался меч, с которым барон мрака тяжело спрыгнул вниз, в партер. Златокрылые, не сближаясь с Ареем, атаковали его маголодиями, от которых Арей либо стремился уйти быстрым перемещением, либо отражал их лезвием своего темного меча. О силе маголодий можно было судить по тому лишь, что одно из кресел, в которое попал светлый луч, было вырвано вместе с болтами. Да, это были не дружеские маголодии Дафны, пусть даже и усиленные Ареем. Это было нечто совсем иное.

Тактика Арея была проста. Отражая маголодии, мечник мрака стремился сблизиться со златокрылыми на расстояние удара мечом. Те, в свою очередь, понимая, чем опасно для них это сближение, пятились, не прекращая играть на флейтах.

Одна из маголодий, скользнув по клинку ближе к рукояти, зацепила Арея, отбросив его на метр. Мечник мрака упал, и хотя он сразу вскочил, Мефодий осознал, что даже стражи мрака не так уж неуязвимы.

— Улита, Даф! Возьмите на себя тех двоих! — крикнул Арей, оценив, что златокрылые, рассредоточившись по залу, заняли очень выгодное для них положение.

Улита с рапирой и Даф, которая сама не верила, что делает это, бросились к нему на помощь. В прыжке Дафна материализовала крылья, ощутив упругий, будоражащий удар воздуха в маховые перья. Проплыли яркими шарами светильники на ложах, сверкнул циклопьим глазом прожектор, замелькали на сцене пестрые картонки карт. Депресняк с истошным мявом сиганул невесть с какого яруса и пронесся совсем близко от Дафны, похожий на выбритую маньяком белку-летягу. Целью Депресняка была блестящая лысина одного из златокрылых — лысина, которая с мистической силой, одним лишь жизнерадостным своим блеском притягивала падающие предметы и прыгающих котов.

Дафна взмыла под потолок, где вместо тяжелой люстры висел теперь один крюк, и оттуда, ни в кого конкретно не целясь, выпустила две торжествующие маголодии. Какой это был восторг — снова лететь!

Мефодий мешкал, по лопухоидной привычке к осторожности прикидывая высоту. Метра три с половиной, а внизу еще кресла. Греметь костями не очень хотелось, да и меч Древнира при всех своих достоинствах мало походил на парашют. Буслаев напряженно размышлял: прыгать или бежать по лестнице? Вопрос был все же принципиальный и чреватый множественными переломами. Такое вот «бить или не бить» в медицинском аспекте.

Случайно он перевел взгляд выше и был ослеплен крыльями Даф. Прежде он никогда не видел ее в полете. Даф то набирала высоту, то, вопреки скучной физике, плясала в луче прожектора, который не выключил сбежавший осветитель. Даф даже не смущало, что ее огромные крылья порой задевали тесные театральные ярусы.

Пока пораженный Мефодий любовался Даф, златокрылый Алкид решительно атаковал ее сдвоенной маголодией. Заметив, как сгущается извне и несется к Дафне ослепляющий светлый луч, Мефодий, не задумываясь, с криком прыгнул и в полете принял маголодию на свой меч. Клинок притягивал светлую магию, как громоотвод молнии. Мефодий ощутил лишь, как разогрелась у него в ладони рукоять и просветлел, впитав новую силу, грозный клинок.

Даф подхватила Мефодия под мышки у самых кресел. Однако, учитывая, что Мефодий был далеко не пушинкой и успел набрать в падении кое-какую скорость, Даф не удержалась и сама рухнула на него сверху. Они покатились между креслами. Растрепавшиеся волосы Дафны скрыли лицо Мефодия. Он ощутил ее яблочное дыхание.

Даф рванулась и торопливо встала.

— В другой раз, когда будешь прыгать, вопи не так громко! — буркнула она.

— Я спасал кое-кому жизнь, — огрызнулся Мефодий.

— Ты спас мне жизнь, я тебе — ребра. Считай, что спасибо на спасибо. И не факт, что нужно...

— Что нужно?

— Ничего. В общем, вот тебе твое «спасибо» и иди гуляй! — рассердилась отчего-то Даф.

— Спасибо не булькает. Меняю одно спасибо на три шоколадки! — парировал Мефодий.

Это была шуточка в духе Эди Хаврона, у него же, кстати, и позаимствованная. Только корыстный Эдя чаще менял «спасибо» на банки с пивом, которые давно уже были у него альтернативной валютой.

Улита самозабвенно фехтовала с розовощеким блондинчиком, который из-за малой дистанции не мог прибегнуть к маголодиям и использовал примкнутый к флейте штык. Блондинчик, вынужденный сражаться с девушкой, к тому же в полную силу, выглядел смущенным.

— Удар! Отбив! Удар! Отбив!.. — командовала Улита. — Эй, что ты делаешь? Сейчас моя очередь делать выпад! Ты что, хочешь меня заколоть?.. Удар! Отбив! Вот сейчас молодец! Хочешь я тебя в щечку поцелую? Я не ядовитая. Не боись!

Блондинчик в смущении отступил, продолжая послушно парировать. После одного из выпадов Улиты на плече у него появилась глубокая царапина.

— Плохо защищаешься, цыплячья шея! Имей в виду, что я тебя пожалела! Заметь, мне ничего не стоило бы отсечь тебе золотые крылья! — заявила Улита. — Удар! Отбив!.. У кого-то я читала историю о клоуне, который закололся кинжалом у ног отвергнувшей его возлюбленной. Клоун корчился от боли и умирал, но, чтобы не пугать ту, которую он любил, кричал, что истекает малиновым сиропом. Эй, красавчик, чего пригорюнился? Фехтуй!.. Думаешь, я тебе до старости буду сказочки рассказывать?

Маголодия, мимоходом выпущенная из флейты кого-то из златокрылых, сбила Улиту с ног. Рапира вылетела из рук ведьмы и, описав полукруг, затерялась между рядами. Блондинчик замешкался и, оглядываясь на Алкида, попытался срезать у Улиты дарх, одновременно опасаясь, видимо, ранить ее штыком.

— Эх! — сказала Улита, кривясь от боли. — И ты, Брут! На самом интересном месте! Правду говорят, что страховки от идиотов не существует...

С этими грустными словами ведьма очень метко и точно пнула блондинчика в лодыжку. Несмотря на кратковременный успех, это легко могло стать финалом ее жизненного пути. На помощь блондинчику уже спешил третий из златокрылых — Фукидид, до этого не без успеха сваливший Мефодия сразу двумя маголодиями. Первую маголодию Мефодий принял на меч, вторую впитал в себя, однако это оказалось явным перебором. Такой заряд магии просто невозможно было впитать моментально.

В результате Буслаев перелетел через три ряда кресел и спасся от добивающей маголодии лишь благодаря Даф, ответно атаковавшей его обидчика длинной ввинчивающейся маголодией, которую не лишенная юмора Шмыгалка называла «пляской штопора». Однако Фукидид, низенький и плечистый страж, был крепок, как гном. Сбить его с ног можно было лишь тараном, при условии, что таран раскачали бы три тибидохских интеллектуала — Усыня, Горыня и Дубыня. Фукидид закрылся от «пляски штопора» крылом, приняв ее на маховые перья, и ответной маголодией вышиб из рук у Даф флейту. Вслед за тем он кинулся к Улите, намереваясь срезать ее дарх.

Победа в битве, таким образом, почти досталась златокрылым. Мефодий и Улита явно были не у дел и, что называется, курили на балконе. Даф все никак не могла найти свою флейту. Уверенно сражались только Арей да кот Депресняк, который, покинув наскучившую ему лысину, как маленький вурдалак, носился над зрительным залом так стремительно, что ни одна из маголодий не могла в него попасть. Арей же, атакуемый сразу с двух сторон, все никак не мог приблизиться ни к одному из своих противников и вынужден был непрерывно парировать.

Заметив, что закругление на штыке Фукидида почти коснулось шнурка, на котором у Улиты висел ее Дарх, Арей двумя руками вскинул меч над головой и рявкнул:

— Остановитесь!

Златокрылые замерли.

— Алкид, глава отряда света! Я, Арей, мечник мрака, пользуясь своим правом, бросаю тебе вызов! Если золотые крылья, что ты носишь, заслужены тобой честно, ты не откажешься! Пусть тому, кто победит, достанется шкатулка! Кроме того, на кону мой собственный дарх! Оставь девчонку! — глухо сказал Арей.

— Какой смысл в битве один на один? Разве мало было битвы четыре на четыре? Победа наша! — резонно отвечал Фукидид, покачивая на штыке дарх Улиты. Однако шнурок и сама серебристая сосулька были пока целы. Страж медлил, ожидая ответа предводителя.

— Алкид! — рявкнул Арей, игнорируя его слова. — Я бросил вызов тебе лично. Или ты такой трус, что за тебя всегда отвечают толстые гномы?

Побледнев, Алкид шагнул вперед. Для златокрылого нет худшего оскорбления, чем быть обвиненным в трусости. Чтобы спасти свою честь, они готовы в одиночку броситься в атаку хоть на целый легион мрака.

— Я не трус. Мои крылья против твоего дарха! Ни кому не вмешиваться! Фукидид, оставь эту молодую ведьму! Вначале травят матерых волков, а затем уже разбираются с волчатами!

Низенький страж фыркнул и отошел на шаг от Улиты. Ведьма услышала, как он, пробурчав, назвал Алкида безумцем, который из тщеславия идет на поводу у мрака.

Улита села на полу, ощупывая свой дарх. К ней нерешительно, явно без враждебных намерений приблизился блондинчик.

— Алкид хороший боец! Его штопорные маголодии пробивают даже ограду Эдемского сада. У твоего хозяина нет шансов! — кашлянув, чтобы привлечь ее внимание, сказал он.

Улита поморщилась.

— Не замусоривай мне извилины своей чушью. Лучше дай свой телефончик!

Блондинчик порозовел.

— За... зачем?

— Ну мало ли? Вдруг мне захочется сдаться тебе в плен? И вообще девушкам такие вопросы не задают.

— У меня нет телефона.

— Кошмар! До чего дожили! В Эдемском саду нет даже телефона!.. А имя у тебя есть? Или твоя мамочка запретила говорить его ведьмам?

— Меня зовут Катон, — сказал вконец запутанный блондинчик.

Улита фыркнула.

— Что, серьезно, что ли?

— Не веришь? — обиделся блондинчик.

— Да не, верю. Я по жизни доверчивая. Будем знакомы, Катоша! А я вот Улита. Только умоляю, в интересах здравия Минздрава, никогда не называй меня «Улитка». Даже в шутку. Тебе на голову мигом рухнет что-нибудь громоздкое. Например, Останкинская башня.

— Х-хорошо.

— Поехали дальше, Катоша! Ты пригласишь меня на свидание?

Флейта выпала из разжавшихся пальцев Катона.

— Не знаю. Быть может... — неуверенно пробормотал он.

Улита кокетливо хлопнула его по руке.

— Уговорил, противный, уговорил... Прям уломал! А еще скромнягой притворялся, коварный! Когда, завтра?..

— Завтра я... — начал светлый страж.

— Договорились! Только учти, я девушка занятая, работающая и освобождаюсь не раньше шести вечера. С суккубами с утреца разгребусь и комиссионерам мозги вправлю. У тебя нет привычки опаздывать, Катоша?

— Нет. Но все равно я не... — промямлил вконец запутавшийся блондинчик.

— Вот и умница. Я люблю пунктуальненьких... Тогда запоминай: недалеко от нашей резиденции памятник Юрочке Долгорукому. Ты его сразу узнаешь. У него еще голуби вечно на голове сидят! И дудочку свою бронебойную не забудь. Мы, может, в ночной клуб закатимся, а там джинны из Тартара попадаются. Опять же фэйс-контроль приходится отстреливать. Не хочет, понимаешь, в калошах пускать...

Пока Улита наставляла простодушного блондинчика на путь истинный, барон мрака и Алкид сблизились. Меч в руке Арея был опущен, равно как и флейта в руке у Алкида.

— На шесть и по хлопку? — спросил Алкид.

Начальник русского отдела мрака кивнул и повернулся спиной. Алкид последовал его примеру. Теперь оба стояли спина к спине. Цепи, на которых у одного висел дарх, а у другого золотые крылья, почти соприкасались.

— «На шесть и по хлопку» — это как? — спросил Мефодий у Даф.

— Просто. Противники делают каждый по три больших шага и ждут сигнала — хлопка. Дальше все зависит от того, что произойдет быстрее: страж мрака сблизится для удара мечом или страж света успеет атаковать его маголодией, — пояснила Даф.

— Арей же зарубит светлого! — сказал Мефодий.

— Не факт. Шесть шагов же не с потолка свалились. При дистанции меньше шести шагов, ну, шага в четыре, меч заведомо опережает флейту. Если дистанция восемь-девять шагов — флейта опережает меч. При шести же шагах при равной тренированности шансы примерно одинаковые, — с легким раздражением проговорила Даф.

Ей не нравилось, когда кто-нибудь недооценивал флейту и разящую силу маголодий. Ну не странные ли существа лопухоиды? Жалкий дробовик или пистолет внушает им почтение, а флейта светлого стража кажется дудочкой и вызывает только глупое хихиканье. Даже Мефодий Буслаев — и тот еще не проникся.

Мечник мрака и Алкид ждали. Лицо светлого стража было отрешенным. Казалось, он сплетает в сознании маголодию, испепеляющую мрак. Вот она уже готова... Теперь ей остается лишь соприкоснуться с флейтой и скользнуть к цели. Обезображенное же шрамом лицо Арея выражало нетерпение. На нем читалась простая и ясная мысль — мысль, что отрубленные головы не играют на музыкальных инструментах.

— Начали! Чего тянем? — нетерпеливо спросил Арей.

Алкид сосредоточенно кивнул, показывая, что тоже готов.

— Раз... — медленно начал считать Фукидид.

Он развел ладони, готовясь к хлопку сразу после счета «три», как вдруг за сценой что-то глухо лопнуло. Звук был таким, как если бы в гулкой комнате кто-то уронил глиняный горшок.

Фукидид вскинул голову и перестал считать.

— Шкатулка материализовалась! — сказал он.

— Плевать! Время еще есть!.. Шкатулку возьмет тот, кто сохранит голову и крылья! — нетерпеливо крикнул Арей.

— Или голову и дарх!.. — уточнил вислоусый Алкид, с надеждой посмотрев на свою флейту.

— Два... — недовольно произнес Фукидид.

Стою я перед входом в гроб.

Вот этот красный жуткий гроб.

И так боюсь я этот гроб.

Вот этот красный жуткий гроб, —

заиграла в голове Мефодия невесть откуда взявшаяся мрачная песенка.

Однако прежде чем прозвучало «три» и ладони Фукидида соприкоснулись в хлопке, в коридоре с гримерными еще что-то произошло. Мефодий увидел нечеткое сияние, пробившееся сквозь стену. Он вообще не заметил бы его, не обладай способностью видеть ауры и энергии. Маленький красноватый шар, похожий на шарик для настольного тенниса, скользнул вдоль пола и сразу погас. Это был первый случай, когда Мефодий столкнулся с магической искрой.

Для златокрылых и Арея вспышка также не осталась незамеченной. Причем им она явно сказала больше, чем неопытному Мефодию.

— Измена! Там кто-то из темных! — крикнул Фукидид и бросился по проходу между рядами. Златокрылые последовали за ним. Алкид разочарованно оглянулся и развел руками, показывая Арею, что дуэль придется отложить.

Улита, Даф и Мефодий побежали вдоль пыльного занавеса за кулисы. Актерская курилка с диваном, узкий коридорчик — и они выскочили туда, где были уже златокрылые, — к гримеркам. За ними, тяжело дыша разрубленным носом, несся Арей.

У дверей светлые и темные стражи приостановились, соображая, следует ли им опасаться друг друга и не последует ли нападение в спину, а затем одновременно ворвались в гримерку. Их гостеприимно встретили трильяж и мягкий пуфик. Запах пота и духов. Шляпа тореадора, которая была бы велика даже быку. Блюдце окурков. Лысеющий плющ на окне. Пара пожелтевших плакатов с автографами мух и знаменитостей.

Взгляд Алкида скользнул по трильяжу и остановился на полу, где не погас еще круг, который остается после поспешных черномагических телепортаций. Присев на корточки, Алкид принялся внимательно разглядывать что-то на полу.

— О свет! Здесь кто-то был! Нас опередили! — крикнул он и, повернувшись, лицом к лицу столкнулся с Мефодием.

Внимательный взгляд светлого стража скользнул по его лицу, волосам, мечу Древнира в опущенной руке. Мефодию почудилось, что в этом взгляде он видит то, что редко когда или даже никогда не находил у Арея, — усталое сострадание.

— Вспомни о своем эйдосе, Буслаев! Ты на дурном пути! Я вижу твое тело мертвым, а эйдос навеки погубленным... Мрак всегда расплачивается с теми, кто служит ему, это да, но, увы, фальшивыми деньгами. Помни, Буслаев: «Ignietaquainterdicere!» Ты близок к тому, чтобы эти слова прозвучали!.. А с тобой, Арей, убийца света, мы еще увидимся. Только, боюсь, не теперь. Сейчас главное — свиток, — устало сказал Алкид и вышел.

Другие златокрылые последовали за ним, материализуя крылья. Катон беспомощно оглянулся на Улиту и пожал плечами.

— Завтра в шесть! Опоздаешь — поломаю памятник Долгорукому! — крикнула ведьма.

Мефодий заметил, что в гримерке недалеко от погасшего круга валяется шкатулка. Крышка была открыта. Второе дно бесцеремонно отброшено в сторону. Теперь шкатулка никуда больше не исчезала, да и не могла исчезнуть, поскольку охранные заклинания были уничтожены, а вместе с ними пропала и способность шкатулки к телепортации.

— Нас кто-то опередил. И нас, и златокрылых! А теперь мне хотелось бы понять: кто? — сказал Арей.

Он присел на корточки, разглядывая остаточное магическое сияние.

— Я не могу определить, чье оно. Мы хватились слишком поздно, — сказал он с досадой.

— А если это был Лигул? Это вполне в его духе, — предположила Улита.

Арей медленно покачал головой.

— Лигул? М-м-м-м-м... Это не исключено, но я все же думаю, что это не Лигул.

— Почему?

— У Лигула не хватило бы отваги сунуться сюда в одиночку. Он, как большинство важных недоносков, любит иметь рядом большую свиту. Этот же телепортационный круг явно рассчитан на одного. К тому же Лигул не владеет магией красных искр... Здесь же мы имеем дело с кем-то, кто наряду с силой, которую дает дарх, использует еще и силу темных колец. С кем-то, кто работает не на мрак, а на себя...

Внезапно Арей замолчал и зорко взглянул на Мефодия.

— Что с тобой, синьор помидор? На тебе лица нет. Тебя терзает мораль, пилит нравственность и отравляет совесть?

— Златокрылый сказал, что видит мой эйдос погубленным, а тело мертвым... — повторил Мефодий.

Арей нахмурился.

— Меф, он точно так сказал? Что ты умрешь и все такое?

— Да.

— Отлично. Тогда тебе повезло.

— Почему?

— Потому что этот Алкид антипророк. Я слышал о нем. Единственный в своем роде. Все его предсказания сбываются. Не было случая, чтобы он ошибся.

— Вот видите!

— Не перебивай. Разве ты не слышал, я сказал «антипророк»? Его предсказания сбываются с точностью до наоборот. Скажи он, что ты будешь жить долго и счастливо и победишь всех врагов, тебе следовало бы сразу лечь в гроб и закрыться крышкой. Так-то, синьор помидор. Живи и радуйся!

Голос Арея звучал убедительно. Так убедительно, что Мефодий не мог не поверить ему. И лишь странная — горькая и одновременно двусмысленная — складка, которая появилась в углах рта Арея в первую секунду, тревожила Буслаева. Однако он вскоре выкинул ее из головы.

— А что такое «игни эт...»? Ну чего Алкид мне сказал? — вспомнив, спросил он у Даф, когда они вновь погрузились в громыхающую колымагу Мамая.

— Ignietaquainterdicere? Это означает отлучить от огня и воды. Формула изгнания. Ее применяли в Риме, но ее же использует и свет, — рассеянно пояснила Даф.

Она озабоченно разглядывала длинную царапину на спине у Депресняка и потому не придала своему ответу особого значения. Одна из маголодий стражей, хотя и вскользь, все же зацепила Депресняка, скользнув по кожистому боку и крылу. Утешало лишь то, что на Депресняке все заживало как на собаке. Несмотря на то, что он был котом.

Глава 7 КЛЮЧ ОТ НИЧЕГО

— Лучшее лекарство от ангины — подышать на жабу, — авторитетно поведал Эдя Хаврон.

Уже пять минут он терпеливо пытался лечить Даф. Лечить от обычной лопухоидной ангины, которой она неизвестно как ухитрилась заболеть. И, как всегда, невозможно было определить, говорит Эдя правду или шутит.

Дафну предложение Хаврона не вдохновило.

— Уже бегу! — сказала она.

— Тогда давай выяснять. Ты ела что-нибудь очень холодное?

— Нет.

— Пила холодное?

— Кажется, нет, — с сомнением отозвалась Даф.

Хаврон пожал плечами.

— Чтобы заболеть ангиной в начале июля, надо быть очень невезучим человеком.

— Это прямо про меня, — уныло кивнула Даф. — Тогда старый студенческий способ: полтаблетки аспирина, полтаблетки от невезения и отсыпаться до вечера. А вечером смотаться на дискотеку и обчихать всех до полного собственного выздоровления... Ну я пошел! Привет микробам! — сказал Хаврон и, махнув Даф рукой, отправился в «Дамские пальчики» ловить чаевые на спиннинг своего «остроумия».

Когда за Эдей захлопнулась дверь, Даф потрогала оставленную на блюдце таблетку аспирина и скривилась. Таблетку она отдала Депресняку. Адский котик уплетал все подряд, включая электропроводку. Вот и сейчас, слопав таблетку вместе с блюдцем, Депресняк провел языком по тройному ряду зубов и улегся облучаться на работающий телевизор.

Даф же откинулась на подушку и стала хмуро разглядывать обои, когда-то давным-давно разрисованные ручкой и даже подписанные «Мифодей». Судя по характеру и качеству рисунков, до юного Рембрандта Мефодию было, как до Венеры пешком и дальше на перекладных.

Горло у Даф саднило. Лимфоузлы под ушами припухли. Глотать было больно. В ушах моментально начинало что-то неясно квакать, будто там уже сидела рекомендованная Хавроном жаба, ожидая, пока на нее подышат.

— «Дожили, я — страж света, заболевший ангиной! Впервые в истории мироздания! Не хватало еще влюбиться, и все... полный финиш!» — думала Даф. Ей было грустно.

Она поймала Депресняка, без особых церемоний положила его себе на живот и закрыла глаза. Депресняк хрипло замурлыкал (слабонервным лучше этого не слышать).

Для Даф, да и для кота тоже, хотя он и обладал куда более развитой интуицией, осталось незамеченным, что пиджак Эди, небрежно наброшенный на спинку стула, как-то расплылся и стал нечеток, точно между ним и Дафной находилось не слишком чистое стекло.

Когда Даф уснула, чья-то тень скользнула по освещенному солнцем паркету. В комнате проявился высокий узкоплечий мужчина. Сутулясь, он сидел на стуле, который до того казался пустым, и, покусывая ноготь большого пальца, пристально разглядывал Дафну выпуклыми, в прожилках глазами. Само понятие «возраст» не удерживалось на его непримечательном лице, которое выскальзывало из памяти, как мокрое мыло из ладони. Но что-то все же запоминалось. Например, то, что лицо было очень подвижным, а углы рта вздрагивали порой, как от нервического тика, — свойство, весьма распространенное у оборотней и оборотней-полукровок. Кожа у незнакомца была сероватая, с крупными порами. Нос, некогда сломанный, — с горбинкой в верхней части, у бровей. На макушке помещалась изрядная плешь, что делало ее неуловимо похожей на старый бильярдный шар, который кто-то обклеил редкими пепельными волосами. Такие же редкие пепельные волосы, но только принявшие вид щетины, островками разбредались по физиономии.

На поясе, в металлическом кольце, висел боевой топор, плохо вязавшийся с общим обликом сутяги и крючкотвора. Древко топора было с прозеленью, а лезвие все в зазубринах. Похоже было, что оно скалится. Впрочем, в магическом мире лишь глупец стал бы судить о своем противнике по внешнему облику.

Депресняк, которого Даф и во сне продолжала прижимать к себе, открыл глаза и настороженно уставился на незнакомца. Заканчивавшийся зазубриной хвост кота подрагивал. Если бы не комбинезон, сковывавший движения крыльев, Депресняк бы уже давно полосовал когтями физиономию незваного гостя.

— Тише, глупое животное, не разбуди ее! Если она потянется к флейте — я убью ее! А так... так она поживет некоторое время... — одними губами прошептал пришлый, нацелив на Даф тонкий палец, на котором дрожал большой, похожий на каплю ртути перстень.

Депресняк перестал шипеть. То ли его заворожили переливы перстня, то ли мудрый инстинкт подсказал, что серый человек опасен и беспощаден, как Мамзелькина после жестокого похмелья. Кот застыл, однако его мелкие острые зубы щерились. Депресняк готов был броситься на серолицего, если тот сделает хотя бы шаг к Даф.

Заметив это, человек быстро вытянул руку, направив ладонь на Депресняка. Странный жидкий перстень без усилия провернулся вокруг пальца. Обтек его, как ртуть, множеством отдельных капель. Оторвавшаяся от перстня рубиновая точка устремилась к коту, скользя по незримой паутинке. Депресняк рванулся и застыл. Его лапы наполнила гулкая пустота. Сильная, с сухими связками мускулов спина одеревенела.

Незнакомец шагнул к Депресняку, присел и, развлекаясь, провел пальцем по его застывшим в оскале зубам. Депресняк следил за ним глазами, полными ненависти. Только одни зрачки еще повиновались ему. Все остальное было парализовано.

— Привет, котяра! Ничего не хочешь мне сказать? Как насчет дать лапку?

Воюя за свою жизнь, Депресняк судорожно пытался втянуть воздух.

— Значит, ничего?.. Что ж, возможно, так будет лучше. Подобных тебе я убивал некогда в Тартаре сотнями. Просто ради забавы. Были там и твари малость пострашнее: со змеиными хвостами, глазами василисков, превращающими сердце в осколки хрусталя, и десятками изрыгающих огонь глоток... Хотя, признаюсь, мне больше по душе убивать гиппогрифов, единорогов и прочих созданий света. Они так жалобно корчатся, так разбрызгивают боль, что душу мою наполняет радость. Создания тьмы в этом плане не так интересны, — просипел он.

Депресняк с усилием шевельнул передней лапой. Ему удалось сдвинуть ее всего на пару сантиметров, но незнакомца и это насторожило.

— Ого! Да ты быстро отходишь от парализующей магии, дружок! Твари гораздо сильнее тебя целую ночь не могли шевельнуть даже глазным яблоком и ожидали, пока я убью их... С чего бы это? А, ты же метис! Смешение света и тьмы приводит порой к странным результатам...

Кот сумел повернуть голову. Челюсти с треугольными зубами захлопнулись, но, к сожалению, недостаточно быстро и сильно, чтобы отхватить наглый палец.

— Через пять минут ты вновь сможешь кусаться и царапаться. Убивать же тебя, увы, сейчас нельзя. Надо спешить! — недовольно проворчал незнакомец.

Сунув руку под плащ, он извлек тяжелые каминные щипцы. Надев толстые перчатки, осторожно подцепил щипцами бронзовые крылья на груди у Даф. Щипцы накалились. Те их части, что соприкасались с крыльями, заалели. Жар медленно побежал по щипцам к рукояти.

— Жаль, нельзя срезать их вместе со шнурком. А шнурок... хе... вместе с головой. Если девчонка будет мертва, от оттиска ее крыльев не будет ни малейшей пользы. Если же пострадает шнурок, связь нарушится и оттиск не будет ничего стоить... — просипел он с разочарованием.

Держа одной рукой щипцы, другой он ловко положил на грудь Дафны узкий свиток и, распрямив его, коснулся крыльями нижнего края. По свитку пробежала легкая, едва различимая рябь. Ухмыльнувшись, обладатель переливчатого перстня отпустил крылья Дафны и убрал щипцы. Затем настал черед свитка, который отправился в его широкий рукав.

— Оттиск есть. С девчонкой, кажется, все... Хотя нет, еще деталь! Удачно все же, что мне удалось обвести вокруг пальца ее лопуха-хранителя, — деловито пробормотал он.

Серолицый поднял руку к лицу и совсем слабо, точно это была свеча, которую он боялся погасить, подул на свой дрожащий перстень. Маленькая, почти неразличимая красная искра скользнула по воздуху к спящей Даф и, коснувшись шнурка, на котором висели ее крылья, застыла на нем едва приметным узелком.

— Просто узел... Не думаю, что он кого-то насторожит. Разумеется, во многом знании многие скорби, но я предпочитаю знать все. Особенно то, что происходит в конторе Арея... До встречи, Арей и... Мефодий! — прошептал он.

Незнакомец скатал свою тень, точно старую мешковину, начертил на полу круг и шагнул в него. В следующую секунду загадочная личность, появившаяся из ниоткуда, отбыла в никуда.

Проснувшись утром, Мефодий с тоской вспомнил, что сегодня пятница — а такие дни у стражей мрака всегда выдаются особенно хлопотными. Еще вчера, в четверг, он, помнится, безрадостно подумал, что назавтра предстоит много глупейшей суеты.

Не ожидая ничего хорошего, он отправился в офис, у входа в который уже толпилась очередь из суккубов. В обществе себе подобных суккубы были скучны. Никого не обольщали, ни с кем не заигрывали. Их потные ладошки с беспокойством сжимали бумажонки на продление земных регистраций.

Когда Мефодий протискивался между ними, суккубы норовили ухватить его за рукав, умоляя принять их без очереди. Один суккуб, неприятный развязный тип с коротким ежиком высветленных волос, повис у Мефа на шее и стал сюсюкать.

Зная, что иным способом от него не отделаться, Мефодий сказал ему деревянным голосом: «Не положено, гражданинчик! Luxintenebris! Deojuvante!» — и получил неземное наслаждение, наблюдая, как наглец сдулся и зловонной лужицей впитался в трещину в асфальте. Спустя какое-то время суккуб вернулся уже из Другой щели, серенький, подавленный, и стал униженно просить прощения. При этом он добровольно и со всего размаху «бил челом» о стену дома.

Остальные суккубы, видя, какая судьба постигла их товарища, с писком кинулись в разные стороны, и дальше Мефодий шел уже, как по широкому коридору. Формуле света, которую он только что применил, Мефодия научила Даф. Он услышал, как однажды она успешно произнесла ее, отгоняя вконец доставшего ее комиссионера.

Теперь Мефодий опасался, что ему с Даф влетит от Арея, если суккубы наябедничают. А они стопудово сделают это, если сумеют просунуть свои рыльца в начальственный кабинет. Улита-то, само собой, не выдаст. Пересказывать жалобы не в ее привычках.

Мефодий вошел, покосившись на руну. Улита была в приемной не одна. Рядом сидела Мамзелькина и ржавым, но острым ножичком очиняла гусиные перья. Никто не умел делать это с таким совершенством, как Аида Плаховна. Она буквально чувствовала каждое перо и необходимую для него форму среза. «Дельце, изволите видеть, нехитрое. Примерно тем же движением эйдос отделяется от тела!» — доброжелательно поясняла она.

— Привет! — поздоровался Буслаев.

— О Мефодий, дорогуша! И ты здесь, родимый! Сто могил, сто трупов! Сбор всем погибшим частям! — приветствовала она Буслаева.

— Лучше уж «сто лет, сто зим», — поправила Улита.

— И, милая, за сто-то лет могилочек поболе будет, — ласково отвечала Мамзелькина.

Улита писала что-то на пергаменте черной злодейской кровью. Эту кровь, в отличие от земной донорской, используемой для рутинных записей, не закупали у Дурнева, а специально доставляли из геенны огненной для заполнения бумаг, шедших в Канцелярию горбуну Лигулу.

Улита подняла голову и посмотрела на Мефодия.

— Аида Плаховна, мне мерещится или наш красавчик в хорошем настроении? С чего бы это?

Мамзелькина понимающе осклабилась:

— Шалит солнце наше ясное. Суккубов тут формулами света разгоняет, понимаешь...

Мефодий с тревогой покосился на дверь кабинета Арея. Аида уже знала. Значит, не исключено, что и шеф был в курсе.

— Формулы света? А у меня бы не сработали. Без эйдоса бесполезно и произносить, — не без грусти сказала Улита.

— А чужие эйдосы? У тебя же есть в дархе? Разве они не... — начал Меф.

Улита качнула серебряную сосульку у себя на груди.

— Что чужие? Они дают мне силы для магии, не более. Сотни чужих эйдосов не заменят одного своего. Иначе стражи мрака не были бы такими озлобленными, — сказала она спокойно.

Мамзелькина перестала точить перья и внимательно посмотрела на Улиту:

— Что-то ты сегодня какая-то не такая! Смотри, услышит кто, — предупредила она.

— Я в отключке, — сказала Улита и вновь уткнулась в бумаги.

— Что это ты загрустила, милая?

— Да вот вспомнилось тут. Встречалась я как-то с юношей. Шоколадный юноша — натурально шоколадный. Пальцы шоколадные, волосы, уши, руки, ноги — все целиком из шоколада. Такая душа, такое сердце, такой ум — просто блин что такое! Но тоже чистый шоколад! И ему перед свиданием голову отъели, представляете себе такое?

— Всяко бывает. У нас народ жесткий. А что за юноша-то, комиссионер, что ли? — подозрительно спросила Мамзелькина.

— Не, не комиссионер. Родовое проклятие.

— А-а-а! Сочувствую... — протянула Аида Плаховна. — А ты, Мефодий, все равно с формулами света поосторожнее. Арей-то куда ни шло, а вот в Тартаре узнают, не ровен час... Ох, что тогда начнется! Меня ж тогда и пошлют тебе чик-чик делать!

— Ну так в Тартаре еще когда узнают, а суккубы, дай им потачку, сядут мне на шею прямо сейчас, — сказал Мефодий и, открыв дверь приемной, крикнул: — Заходите, граждане, по одному! Не создавайте давки! Два рыльца всунутся — оба вылетят! Ну-с, убогие, зашевелились!

Аида Плаховна, уронив ножичек, всплеснула ручками.

— Милая улыбка, Меф! Такую я видела только однажды, у маленького Ладика, когда у него получилось вытесать топориком первый гробик! Как маленький Ладик радовался, как смеялся, как хлопал в ладоши!

— А что за Ладик-то? — ревниво спросил Мефодий.

— Разве вы не были знакомы? А, ну да, забыла... Граф Владислав Дракула, правитель Трансильвании. Мне часто приходилось у него бывать по... э-э... служебным делам... Тут в Москве живет один его родственник, с лица вроде смахивает, да дух не тот!.. Без размаха человечишко, мелкий! Да ты улыбайся, дружочек, улыбайся! Не обращай внимания на старуху!

Мамзелькина как в воду глядела. Настроение у Мефодия было на удивление хорошим. Уж не потому ли, что сегодня он уже три раза невольно вспоминал о Даф? Вот и сейчас ему захотелось позвонить по своему домашнему телефону, чтобы услышать ее голос. Но не из резиденции же мрака было набирать номер?

Вошедший первым кривоногий суккуб, протянувший влажную ладошку со скомканным отчетом, замер и недоуменно уставился на Буслаева. Мефодий спохватился. Не хватало только, чтобы и этот сейчас что-то брякнул по поводу его настроения, тем более что суккуб, судя по физиономии, раскатал губы это сделать. Еще бы и в Даф превратился — у суккубов с этим просто.

— Чего глазенками моргаешь, толстомордый? Быстренько заполнил анкетку, подписался и марш отсюда! — прикрикнул Мефодий, торопливо выпроваживая суккуба.

— Нет, Аида Плаховна, вы это видели? Чтоб простой смертный так по-хамски обращался с духами мрака? И заметьте, он уже так вошел в роль, что сам не замечает этого безобразия! — хихикнула Улита.

— Одно из двух: или это хороший знак, или очень плохой. Сдается мне, наш мальчик вскоре может нас очень удивить, — негромко сказала в пустоту Мамзелькина, продолжая очинять перья.

Мефодий замер. Он слышал, что Аида Плаховна наделена даром провидения и потому ее пророчества часто сбываются. Вот только вопрос: были ли эти слова пророчеством? Времени размышлять об этом у него не было: в дверь уже просовывалась очередная вытянутая физиономия.

— Следующий! Шустрее, товарищи! Одна нога здесь, другая в гробу! — рявкнул он, заимствуя одну из привычных шуточек Улиты.

После суккубов наступила очередь комиссионеров, среди которых был и Тухломон, явившийся, по обыкновению, последним. Получив продление регистрации, Тухломон взглянул на Мефодия с таким едким выражением, что Буслаев готов был поручиться: Тухломон уже накатал на него донос Лигулу.

— Счастливо пребывать-с, господин повелитель мрака-с! Мир вашему дому-с! Родной, так сказать, квартире-с. Не болейте-с! — двусмысленно сказал он на прощание.

Когда, наконец, схлынули комиссионеры, привалила целая толпа сектантов, недавно наползших на Русь из всех щелей. Этот народец Лигул охотно использовал для предпродажной подготовки эйдосов, как он выражался. Расплачивались с проповедниками плодами харизматических деревьев, так как собственные эйдосы те давно уже запродали, а привлекать чем-нибудь народец было надо.

С сектантскими проповедниками — так как это было новое и важное направление работы — разбирались Улита и лично Арей, а также примкнувшая на добровольных началах Аида Мамзелькина. Мефодий, как новенький, не был допущен к общению с этими личностями. Но даже при том, что Буслаев держался совсем уж в стороне, чуть ли не за фонтаном прятался, проповедники нет-нет, а ухитрялись всунуть ему цветную брошюрку с призывом покаяться. Параллельно их жадные лапки так и тянулись к его эйдосу.

Ближе к вечеру наступило время арендателей, стремившихся продлить срок аренды эйдосов. В главной Канцелярии Тартара рассчитали верно: новая форма работы со смертными давала хорошие результаты.

Зная, что по условиям сделки контракт может быть в любой момент расторгнут, арендатели — обычные и порой неплохие лопухоиды, первоначально рассчитывающие закабалить свой эйдос лишь временно, — втягивались в сети мрака все глубже. Норовя заслужить доверие, они творили необыкновенные мерзости, быстро перещеголяв по усредненным показателям результативности даже комиссионеров.

По этой причине из аппарата Лигула недавно последовал циркуляр, предписывающий снизить минимальный срок аренды с трех лет до шести месяцев. Хотя рвение напуганных арендателей от этого только возросло, Арей с Улитой были недовольны, так как это во много раз увеличило количество писанины.

Наконец, «рука бойца колоть устала». Улита шлепала печати из последних сил. Намокшее от крови перо в руке Мефодия сломалось, и он, поставив кляксу, принялся брезгливо промокать ее тряпкой.

— Помочь не надо? — вкрадчиво спросил из очереди хриплый голос какого-то заблудшего суккуба. Бедняга не успел прибыть с утра и теперь подлизывался, чтобы его не выгнали.

— Сам справлюсь, — буркнул Мефодий и, разминая ладонь, недобро покосился на очередь, хвост которой выползал на улицу.

— Прорвались-таки! Святой водой бы на вас брызнуть! Ах вы, карьеристы чертовы! По-русски говорили же: не сувайся, по одному заходь! Ща выкошу лишних, я предупредила! — рявкнула Мамзелькина, ради выразительности утратившая всю грамматику.

Очередь испуганно отшатнулась и, толкаясь, ломанулась наружу. Всем было известно, что у Аиды Плаховны слова не расходятся с делом.

— Все-таки Даф мудро сделала, что сачканула. Нечего ей в этой помойке делать! Умница Даф!.. Хотя, конечно, ангина есть ангина! — сказал Мефодий, с трудом сдерживаясь, чтобы не запустить печатью в одну из маячивших перед ним физиономий.

Мамзелькина переглянулась с Улитой.

— Ах, Мефа, мой дружочек! Коса б моя тебя не косила! По всему видно, что ты еще чайник! Причем даже не электрический! — сказала она сахарным голосом.

Мефодий обиделся.

— Почему это?

— А потому! С твоей силой можно знать, что происходит в центре земли, а ты не понимаешь даже, что творится с Даф и почему она заболела ангиной.

— И почему она заболела? — у Мефодия мелькнуло, признаться, одно подозрение, только он не решился его высказать.

— Поверь, холодное мороженое здесь ни при чем. Ее видоизменяет лопухоидный мир. Бедняжка слишком долго прожила тут, — проговорила Аида Плаховна.

— А что, это так опасно?

Мамзелькина хмыкнула.

— Скажешь тоже! Лопухоидный мир обладает чудовищным притяжением и может изменить кого угодно. Страж света должен регулярно бывать в Эдеме. Даже златокрылые, заметь, не простым стражам чета, и те на каждые сутки, прожитые среди лопухоидов, двое суток проводят в Эдеме. Только в этом случае можно сохранить себя от влияния лопухоидного мира и самому не превратиться в человека.

— И что теперь будет происходить с Даф? — с беспокойством спросил Мефодий.

Последние дни он ловил себя на мысли, что вспоминает о Даф в самые неподходящие минуты и без всякого повода.

— С каждым днем она все больше и больше будет становиться человеком со всеми плюсами и минусами этого состояния. Сколько времени займет ее очеловечивание — кто ж его знает? Недели, месяцы, десятилетия — все зависит от личной сопротивляемости... И вообще, Меф, как ты себе представляешь Даф у нас в конторе? Какое у нее тут будущее? Страж света принимает у комиссионеров их заплеванные бумажонки? — не без ехидства поинтересовалась Улита.

— А крылья? А флейта? А маголодии? Что будет с ними, если Даф станет человеком? — спросил Мефодий, обращаясь к Мамзелькиной. При всех плюсах Улиты Аида Плаховна казалось ему более знающей.

Мамзелькина задумчиво пожевала пустым ртом и с такой значительностью посмотрела на одного из арендателей, что тот сразу слинял.

— Не думаю, что она их утратит. Да и вообще, у стремительного очеловечивания Даф, по-моему, есть и другие причины, кроме непосредственного влияния мира лопухоидов... — сказала Аида Плаховна. Голос ее прозвучал уклончиво.

Вероятно, Улита тоже догадывалась об этих причинах. В сердцах она так шлепнула печатью по очередной регистрации, что чернильница подпрыгнула.

— Ишь ты, поди ж ты!.. Надоело как все! Если через десять минут народец не перестанет валить, я возьму пулемет и выйду на улицу узнавать, кто последний!..

Аида Плаховна встала и неторопливо потянулась. Кости ее загремели.

— Не стоит, Улитушка, не утруждай себя, болезная! Давай уж лучше я выгляну. Мне и так уж пора! Засиделась я! Арей, счастливо! — крикнула она, повысив голос, чтобы слышно было за дверью.

— Бывай, Аида! Заглядывай еще, только не по работе! — донеслось из кабинета.

— И вы бывайте! Ишшо свидимся! — пообещала Мамзелькина Мефодию и Улите и, позванивая зачехленной косой, направилась к двери.

Вид у Аиды Плаховны был томный и разомлевший. Однако заметно было, что мысленно она уже подготовилась к труду. Когда Мамзелькина вышла, Улита некоторое время подслушивала у двери, а затем небрежно бросила печать в ящик.

— Сдается мне, приема сегодня больше не будет, — сказала она и посмотрела на часы. — Ну что, Мефодий? Собирайся давай! Свидание у меня в шесть... Сейчас почти пять. Успеваем. Через московские пробки нас провезет Мамай. И горе тому бульдозеру, который не увернется.

— А куда мы? — спросил Мефодий.

Он надеялся заехать сегодня к Ирке. Сто лет уже у нее не был. Совесть грызла, пилила и заедала.

— Как куда? — удивилась Улита. — Неужели я не говорила утром? Видно, из головы совсем вывалилось... К таксидермисту. Арею нужны крысиные кожи. Много.

— Зачем?

— Здрасьте-досвидания! А протесты Лигулу писать в его Канцелярию? Эта вонючка заваливает нас графоманскими приказами, а протесты принимает только на кожах. Заметь, доносы он получает на чем угодно. Хоть на салфетках, хоть на туалетной бумаге, хоть молоком между строк. Напиши ему донос на египетской пирамиде — и ту мигом сцапает и утащит в уголок.

Улита нетерпеливо схватила серебряный магический колокольчик и тряхнула им, вызывая Мамая.

Оказавшись на улице, Мефодий с интересом огляделся. Ему было интересно, в какой машине приедет хан на этот раз. Он уже привык к тому, что автомобиль всякий раз меняется. Так случилось и сегодня. Вместо привычной рухляди времен Второй мировой Мамай был в сияющем черном «Роллс-Ройсе». Новый «Роллс-Ройс» не имел никаких видимых повреждений, и, лишь обойдя его, Мефодий обнаружил несколько пулевых отверстий в стекле правой задней дверцы.

— Неужели попали? — спросил он.

Мамай понимающе оскалился.

— Да уж не промазали. Даже броня не спасла. Не бойся, хозяин! Скелеты не кусаются, — сипло сказал он.

Внутренне собравшись, Мефодий потянул на себя дверцу и с облегчением вздохнул. Заднее сиденье выглядело вполне прилично. Если скелеты когда-то там и были, сейчас они явно находились в отлучке.

— Мамайчик, мы не опоздаем? У меня в шесть личная жизнь. Со стражиком света встречаюсь, между прочим, не хухры-мухры, — проворковала Улита.

Плоское лицо хана осталось бесстрастным. Мефодий подумал, что у Мамая давно уже нет личной жизни. Только Тартар, гонки и пустота.

— Успеем, — просипел Мамай.

«Роллс-Ройс» рванулся с места. Покрышки завизжали, подписывая себе некролог. Правое зеркальце сразу отлетело, зацепив парковочный столбик. Заднюю дверцу пропорол выступающий край лесов, во множестве окружавших дом № 13. Сверху посыпались какие-то доски. Улита проворчала, что Арей будет недоволен.

А «Роллс-Ройс» уже вылетел на дорогу и помчался, вспахивая пробку, как консервный нож банку. Мефодий понял, что у таксидермиста они будут вовремя. Или время об этом пожалеет.

Таксидермист Цюрюпов, мрачный молодой детина, пахнущий старыми чучелами и формальдегидом, ждал их в мастерской, в которую Улита и Мефодий вошли, стараясь ни к чему не прикасаться. На стенах большой полуподвальной комнаты помещалась коллекция Цюрюпова, состоящая из аномальных, уродливых черепов. Здесь была баранья голова с искривленным, вросшим в одну из глазниц рогом, медвежий череп с двумя следами от пуль, челюсть собаки с безобразным прикусом и много подобных экспонатов. Единственный «нормальный» череп принадлежал слону, сдохшему в гастролировавшем румынском цирке.

На столе, ярко освещенном хирургическими лампами, лежала мертвая кошка, рядом с которой поблескивали на тряпке скальпели, пилки и разделочные ножницы. Увидев Улиту, таксидермист смутился и забормотал, что вот один банкир заказал чучело кошки.

— Он очень любил эту кошку? — наивно спросил Мефодий, стараясь не смотреть на полуразделанную тушку.

Его сразу начинало тошнить.

Цюрюпов осклабился. Зубы у него были такие страшные, а челюсти такие мощные, что Мефодию невольно пришло на ум, что его череп явился бы достойным экспонатом этой коллекции. Так сказать, завершающим. И тем нелепее звучало хихиканье, визгливое, девичье.

— Любил?.. Терпеть не мог!.. гьи-гьи... Прятала ему в ботинки рыбу!.. гьи... орала... гьи! И так восемнадцать лет подряд... И все это время... гьи... банкир вынашивал план мести... гьи-гьи... — то и дело издавая причмокивающиеся звуки, сообщил таксидермист.

Улита демонстративно посмотрела на часы.

— Ну и где? — спросила она.

Цюрюпов метнулся куда-то в угол и вернулся с полусотней крысиных кож. Верхние еще не совсем просохли. Улита взяла кожи и молча пошла к выходу. Таксидермист нагнал ее уже у двери и, снижая голос, быстро, косноязычно забормотал, прося продлить срок аренды.

— Гьи-гьи... гьи-гьи... — только и слышал Мефодий.

— Больше трех раз не положено! — строго сказала Улита, по привычке делая физиономию чемоданчиком.

— Но мне совершенно необходимо!.. гьи... Мне же нельзя по-другому! Ну тогда ты, мальчик!.. сделай что-нибудь, гьи! — почти простонал таксидермист, пытаясь обнять Мефодия за плечи.

Вспомнив разделанную кошку на столе, Буслаев резво отпрыгнул.

— Только без цирка! Мы не слоны! — поморщившись, сказала Улита. — И оставьте ваши «гьи» при себе. Попытаемся сделать исключение. Когда истекает срок вашей аренды?

— Через три месяца! — выпалил Цюрюпов.

— Вот тогда и приходите. И смотрите, чтобы больше не было задержек с кожами. Еще одно оправдание, что не было крыс, и...

Цюрюпов льстиво закивал.

— На прежних условиях арендочку-то?.. гьи... Уж я вас отблагодарю! Если там чего по моей части... Чучельце там из кого...

Улита отмахнулась.

— Не надо. Обойдусь как-нибудь. Я сама чучело, — сказала она.

Таксидермист на всякий случай не стал улыбаться и говорить «гьи-гьи».

— А что за условия-то? — с любопытством спросил Мефодий у Цюрюпова.

— Какие условия?

— Ну вы сказали: на прежних условиях. На каких?

Таксидермист с мольбой посмотрел на Улиту, но, не получив от нее никакой помощи, понес совершенную околесицу:

— Вы уж там в договорчике сами посмотрите, — сказал он под конец и, поспешно отступив к дохлой кошке, отгородился ею от окружающего мира.

В машине Улита расхохоталась. Мефодий не уставал поражаться перепадам настроения ведьмы: пару дней назад после ссоры с одним джинном автомобиль буквально сотрясался от ее рыданий, а сейчас он точно так же сотрясался от хохота.

— Ну и сконфузил ты его своим вопросом! Ты видел его рожу? — спросила ведьма сквозь смех.

— Ага. А чего он так перекосился?

— Зубные щетки, — с трудом выговорила Улита.

— Что за щетки?

— Ты что, глупый совсем? — удивилась Улита. — Знаешь, за что Цюрюпов заложил эйдос? Раз в месяц он получает посылку, аккуратненькую такую, а в посылке угадай что? Старые зубные щетки знаменитых актрис, спортсменок и так далее. В прошлый раз были, по-моему, щетки французской певицы Пуржет де Фарс и русской теннисистки Кати Сыроежкиной.

Мефодий покачал головой. Он успел уже слегка поднатореть в делах Канцелярии Тартара и представлял, сколько переписки и волокиты нужно, чтобы каждый раз пробивать требуемое. Если таксидермист срочно не возьмется за ум, на том свете ему будет предъявлен немаленький счет.

— Отдел снабжения, наверное, все валит на отдел почтовых пересылок, отдел почтовых пересылок на курьеров, курьеры — на комитет по земным делам, те на иностранный отдел, иностранный отдел на службу суккубов, а суккубы небось снова на отдел снабжения.

— Помнишь, нам для одного арендателя нужны были рваные бутсы нападающего аргентинской сборной? Я две недели с Канцелярией переругивался, пока их выкрали, — сказал он.

— Эй, Буслаев, Буслаев! Тот был важный тип, политик, сюрприз хотел шефу сделать, а это обычный таксидермист! Отдел снабжения и возиться бы с ним не стал! Он промариновал бы заказ семьдесят лет, пока эта Пуржет не отбросила бы копыта, а потом послал бы мотивированный вежливый ответ о невозможности выполнения заказа в связи с тем, что абонент не доступен.

Мефодий недоуменно моргнул.

— А откуда тогда щетки?

— Здрасьте-досвидания! А мозги нам на что? Под видом щетки Сыроежкиной он получил чью-то старую щетку с помойки — уж не знаю чью, а вместо щетки Пуржет Грызианка Припятская прислала личную щетку Вия. Конечно, мне тоже морока, зато забавно-то как! За какую ерунду человек с эйдосом готов расстаться! И ведь не он один.

И Улита снова расхохоталась, да так, что треснуло лобовое стекло, а Мамая едва не вышвырнуло с водительского сиденья.

— Эй, осторожнее! Ты это прекращай! Хаврон всегда говорил: если хочешь куда-нибудь доехать, не трогай водителя за нос и коробку передач, — предупредил Мефодий.

— Умничка твой Хаврон! Правильно мыслит! Познакомь меня как-нибудь с ним! — умилилась Улита.

— Не-а. Эдька вредный и жадный, лучше с ним не связывайся.

— Ничего. Меня это не смущает. Я девушка обеспеченная. У меня вон машина с личным шофером. Правда, Мамай? — сказала Улита.

Личный шофер, по совместительству хан Золотой Орды, сердито зарычал, вцепившись в руль, как бульдог в кость.

— Молчание — знак согласия, — воодушевилась Улита. — Ладно, ханчик, поехали! Чего стоим, кого ждем? Мы что, записались на черепашьи гонки?

Взбешенный Мамай стартовал так стремительно, что попавшаяся ему на пути урна пробила витрину в магазине. Одновременно декоративная решетка, прикрывавшая корни одного из многострадальных московских деревьев, подброшенная пробуксовавшим колесом, ударилась в стену дома и, отрикошетив точно в лобовое стекло «Роллс-Ройса», доделала то, что начала еще Улита своим ультразвуковым смехом. Край решетки остановился всего в каком-то полуметре от головы Мефа. Мамай, пыхтя, вышиб треснувшее стекло ногами и, отшвырнув решетку, вновь тяжело плюхнулся на сиденье.

— Эй, хан, ты вообще зрячий или как? Если с синьором помидором что случится, пока его эйдос не у мрака, с Арея спустят семь шкур! А меня так вообще живой закопают! — вспылила Улита.

Мефодий напрягся. Ему почудилось, что сейчас перед ним на мгновение приоткрылся занавес, но так быстро, что он не успел разглядеть, что на сцене.

— Почему? Почему с вами все это сделают? — быстро спросил он, но Улита уже спохватилась, что сгоряча сболтнула лишнего.

— Ты же у нас ценный кадр! Трудяга, молодой специалист! — неопределенно протянула она и вдруг, глядя на дорогу, завизжала: — Собака, Мамай, собака!

Лохматая дворняга со свалявшейся шерстью, полной репьев, возникла настолько кстати для Улиты, что Мефодий не усомнился: ведьма сама же и телепортировала ее на дорогу, чтобы избежать нежелательного для нее разговора.

Хан заулюлюкал. В его воспаленном, не дружившем с логикой мозгу при виде собаки замаячила серая волчья спина, петлявшая по полю, и сам он — потный, молодой, страстно визжащий, свесившийся с конской спины и уже занесший нагайку.

— Ату ее, ату, Мамай! — закричала Улита.

Погнавшись за дворнягой, которую ему во что бы то ни стало захотелось переехать, хан круто вывернул руль и оказался на пустой длинной улице. Это был заводской квартал с бетонными заборами, тянущимися по обе стороны дороги. Следом за ними в тот же проезд свернул и синий японский микроавтобус. Ни Улита, ни Мефодий не обратили на него внимания. Вцепившись в руль, как в поводья, Мамай мчался за петлявшим псом и почти нагнал его, когда дворняга, сориентировавшись, нырнула под бетонный забор.

Ветер, которому не мешало лобовое стекло, сердито бросил Мефодию в лицо горсть уличной пыли. Мефодий закашлялся. Хан резко затормозил и, выскочив из машины, заскрежетал зубами. Его горячая натура, еще больше раскалившаяся в недрах Тартара, не желала мириться с поражением. Ведьма сочувственно захлопала ресницами, и сразу же, точно по заказу, тот же лохматый пес выскочил на дорогу — только уже с противоположной стороны.

— Улита! Я знаю: это твои фокусы! Почему мрак накажет Арея, если я умру, сохранив эйдос? — сердито повторил Мефодий.

Ведьма откинулась на спинку сиденья. Собака исчезла, оставив озадаченного Мамая с носом.

— Почему то, почему сё! И зануда же ты! — передразнила Улита. — А самому подумать — склероз сломается? Кому принадлежит эйдос человека, тому принадлежат и его силы. Так? Если эйдос отдан мраку, то и силы человека, сколь бы великими они ни были, лишь крутят мельницу мрака... Ну а мы, стало быть, крайние! Эй, а там что? Клянусь дархом, это уже не мои фокусы! Мамай, нет, ты видел?

Мамай раздраженно ударил по гудку. Невзрачный синий микроавтобус, до того смирно тащившийся следом, резко пошел на обгон и, круто приняв вправо, внезапно затормозил, прижав автомобиль хана к бетонному забору.

Из микроавтобуса выскочили четверо крепких мужчин с бейсбольными битами и устремились к ним. Мефодий почувствовал, как по спине у него побежали мурашки.

— Улита, смотри! — крикнул он.

Ведьма взглянула и осталась недовольна.

— Да, ты прав! Четыре парня — и ни одного симпатичного! Куда катится человечество? С таким подорванным генофондом оно далеко не укатится! — сказала она.

— Ты что, не видишь, что у них в руках?

— А-а, ты о битах... На монтировки и биты у меня всегда была аллергия. Видишь ли, от ударов тяжелыми предметами магия, конечно, спасает, но далеко не всегда.

— Хозяйка, мне разобраться? — предложил Мамай, тяжело поворачиваясь.

Однако Улита велела ему остаться на месте и заблокировать двери.

— Странная история! Надо разобраться... Сиди спокойно, Мамай!.. Если это банальные претензии разыгравшихся самцов-лопухоидов, кто кого подрезал и кто с какого ряда перестроился, это еще полбеды. А если нет и тут что-то более серьезное?.. Привет, мальчики! Как дела? Вы что, из сборной дурдома? — помахав рукой, приветствовала нападавших Улита.

Мужчины, подбежавшие к «Роллс-Ройсу», разделились. Двое остались с этой стороны автомобиля, а двое забежали с противоположной. Мефодий заметил, что они нет-нет да поглядывают на свой микроавтобус, за тонированными стеклами которого, похоже, остался кто-то руководивший их действиями.

— В чем дело, ребята? — повторила Улита.

— Не балаболь! Из машины, живо! — коротко велел один из нападавших, которого Мефодий мысленно охарактеризовал как разновидность червя.

Улита капризно надула губы.

— Ну уж нет! Я девушка робкая! За мной ухаживать надо, уговаривать, а так я не играю! Не пойду я к вам, глупые вы, злые бяки! — отказалась она.

Разновидность вновь нервно взглянула на микроавтобус.

— Че-то я не пойму. Тебе нужны неприятности? — спросил он мрачно.

Улита закивала, расплываясь в улыбке.

— А что, есть лишние? Если на халяву, тогда почему нет? Халява на то и халява: бери больше, прячь дальше.

Разновидность ударила ручкой биты в заблокированную дверцу.

— Вылезай, туша, разговор есть! Все вылезайте — хуже будет! Ну!!! Последний раз говорю!..

Улита насупилась. Мефодию, знавшему, как обычно она реагирует на слово «толстуха», стало не по себе, когда он представил, что она может сотворить с тем, кто назвал ее даже не «толстухой» — «тушей».

— О, я вижу ребята — романтики! Знают, как сказать комплимент и сделать жизнь женщины приятной! А я, дура, еще жаловалась на скуку! — голосом ласковым, но не сулившим ничего хорошего для тех, кто разбирался в интонациях, сказала ведьма.

Терпение нападавших окончательно истощилось. Высокий белобрысый прыщавый парень, подскочив к «Роллсу» со стороны Мефодия, несколько раз ударил дверцу ногой.

— Что же ты ножкой колотишь, болезный? Машина большая, заморская!.. Разве ножкой получится? Ты битой попробуй! Бита — это такая палочка! — поощрила его Улита.

— Ну спасибо! Ты соображаешь, что советуешь? — зашипел на нее Мефодий.

Ведьма виновато вздохнула.

— Прости, Мефа! Я не могла смотреть без жалости, как он себе ногу отбивает. Машина-то у нас железненькая, бесчувственная, а ножка у него своя, живая.

Третий из нападавших заскочил на капот и попытался пробиться в салон, но Улита ловко ткнула его рапирой в бедро, заставив отступить. Убедившись в невозможности разблокировать дверцы, мужики из микроавтобуса последовали совету ведьмы и стали колотить битами по дверям и уцелевшим стеклам. Стекла покрывались сеткой трещин и проминались внутрь.

Мамай удовлетворенно хмыкал. Этот любитель вандализма по отношению к транспортным средствам не мог не получать удовольствия. Улита, откинувшись на спинку сиденья, наслаждалась, издевательскими репликами поощряя ребят молотить сильнее.

— Эх, дубинушка, ухнем! Эх, родимая, сама пойдет!.. Давай, братки! Круши «Роллс-Ройс», чтобы «Логоваз» боялся!.. Уряяяя!

Неожиданно ведьма перестала генерировать слоганы и замолчала.

— Что, рекламная пауза? — спросил Мефодий.

Улита замотала головой.

— Не-а, хуже. Прав Арей: день, когда первая обезьянка нашла первую палку, стал печальнейшим днем в истории человечества.

Почти сразу Мефодий понял, что она имела в виду. Один из нападавших, сбегав к микроавтобусу, схватил короткий лом и, всунув его в зазор, стал отжимать дверь. Почти сразу стало ясно, что против русского лома не выстоять никакой заграничной машине.

— Этот парень, похоже, не читал классиков. Кто к нам с ломом придет, тот от монтировки погибнет! — сказала Улита.

Голос ее, однако, звучал озабоченно. Магия магией, ее преимуществ никто не оспаривает, но с битами и ломом шутки плохи. Особенно для Мефодия, который не научился еще правильно использовать свои силы.

К тому же Улита явственно ощущала тревогу. Что— то шло не так. К инфантильно-сиреневым лопухоидным аурам примешивалось нечто стороннее, неопределимое пока, но стойко-опасное. Что-то такое, чему не было пока названия, но что отмечала безошибочная интуиция ведьмы.

Улита спешно просчитывала варианты. Мамай при всех своих плюсах всего лишь комиссионер. По старой памяти рубится он неплохо, но силы в пластилиновых руках нет и быть не может. Мефодий же не справится даже с обыденной телепортацией. Насколько можно положиться на него в серьезной рубке, неясно. У начинающих стражей, не овладевших пока силой, многое зависит от настроя и веры в себя. Есть настрой: берегись, римские легионы, всех порву! Нет настроения: ой, мамочка, этот песик кусается!

— Меф, надеюсь, ты не забыл меч? — задумчиво поинтересовалась Улита, чуть сгибая верную рапиру, чтобы лучше ее прочувствовать, и оценивая, сколько секунд осталось до момента, когда им сорвут дверь.

Мефодий молча показал ей футляр.

— А настроение как? Боевое?

— Более или менее.

— Так более или менее?

— Более более, чем менее менее, — путаясь, определил Мефодий.

— Отлично, я рада. Видишь этих четырех чурбанов с битами? Тебе придется заняться вырезанием по дереву. Попытайся изготовить из их бит что-нибудь, отдаленно напоминающее произведения авангардного искусства... Мамай, а ты чем похвастаешься?

Хан, сопя, наклонился и извлек из-под сиденья кривую татарскую саблю. По его плоскому лицу бродила нехорошая улыбка человека, появившегося на свет много раньше возникновения слова «пощада».

— Все готовы? Тогда я говорю: «Поехали!» — и машу ручкой. Далее как карта ляжет и плечико размахнется!.. ДАВАЙ! — заявила Улита.

Мамай резко распахнул переднюю дверцу и, толкнув ее ногами, ударил замешкавшегося прыщавого парня. Затем выскочил и с гиканьем ринулся на белобрысого. Тот испуганно отступал, кое-как блокируя удары ломом.

Успехи Мефодия, сгоряча выскочившего из машины вслед за Мамаем, были куда более скромными. Первую биту меч Древнира разрубил красиво и изящно, с большим желанием крушить деревянные предметы. Но уже в следующий момент изумленный Мефодий вдруг оказался лицом на асфальте. Он даже не понял, что ему элементарно по-борцовски прошли в ноги. Вот так-так... И верь после этого магической интуиции!

— Допрыгался, Врубель? Хочешь в табель? — сквозь туман услышал Мефодий хриплый голос.

Мужчина, оседлавший его, был здоров и пузат. Мефодий вырывался, колотил ногами, пытался кусаться, но не мог даже приподняться.

«Позор! — мелькнула мысль. — Когда Арей узнает, как глупо я попался, он разжалует меня в комиссионеры! Хорошо хоть для суккуба я пока морально не созрел».

Он снова дернулся и снова — в меру добродушно — получил раскрытой ладонью по затылку.

— Лежи, пацан! Не рыпайся! Железяку-то острую где взял? Не сам же заточил? — сказали ему.

Мефодий скосил глаза на меч, до которого ему, прижатому к асфальту, было никак не дотянуться.

«Ну ничего... Пусть кто-нибудь из этих типов попытается сам взять мое оружие! Сразу узнает, что такое мелкая нарезка!» — подумал он мстительно, вспоминая, что магические мечи не любят чужих рук.

Буслаев попытался поступить так, как он сделал когда-то в гимназии, когда отбивался один от пятерых: сгустить энергию, собрать ее в упругий ком и сшибить того гада, кто сидел у него на спине, но увы... Ничего не выходило. Видимо, энергия могла излиться лишь посредством прямого взгляда. Для того, чтобы атаковать, Мефодий должен был хотя бы увидеть своего противника, а он видел лишь кусок бетонной стены, полоску земли со втоптанным окурком и тонированное стекло передней дверцы микроавтобуса. Стекло, из-за которого — это Меф ощущал — его изучали чьи-то глаза.

— А ну, не смотри туда! Шею сверну, как куренку! ЖИВО! — вдруг без всякого повода рыкнули на него.

Пузан, схватив Мефодия за волосы, ткнул его носом в асфальт.

Из «Роллс-Ройса», не спеша, вышла подзадержавшаяся Улита. Она задумчиво посмотрела на Мефодия, притиснутого к асфальту, и на отважно бившегося Мамая. Хан с криком, с притоптыванием ноги наскакивал с саблей сразу на двух нападавших. Те держались пока осторожно, сильно не рисковали и даже пятились, уступая ярости хана.

Чуть присогнув левой рукой рапиру, Улита с возмущением поинтересовалась:

— Эй, а как же я? Разве никто не хочет обидеть беззащитную девушку? Я разочарована, господа мои хорошие! Никакого тебе внимания! Вот и гуляй после этого по пустынным улицам!

Высокий парень, тот, чью биту перерубил Мефодий, прежде чем его сбили с ног, с глупой ухмылкой повернулся к Улите.

— Опаньки! Еще одна конкретно толкиенутая! — сказал он, разглядывая ее рапиру.

Его рука привычно потянулась к заднему карману за ножом.

— Ну что, эльфийка контуженная! Поговорим? Сама свалишь или тебя расписать?

— А ты не передумаешь? А то наобещают невесть чего, а потом врубают заднюю передачу. А я девушка ранимая, впечатлительная, — сказала Улита и, высунув раздвоенный язык, чувственно облизала губы.

Изумленный парень от неожиданности подался на полшага назад. В ту же секунду резким хлестом рапиры по запястью ведьма вышибла у него нож. Неведомая сила подхватила парня и приложила спиной о бетонный забор. Подождав, пока он сползет, Улита склонилась над ним и нежно провела ногтем по его шее.

— Ты не поверишь, дружок! Я такая забывчивая: вечно путаю вены и артерии!.. В венах кровь невкусная, а вот в артериях... Поверни головку чуть-чуть вбок, дорогой! — промурлыкала она, приоткрыв рот.

Парень захрипел от ужаса. Мефодий догадался, что ведьма выдвинула глазные зубы. Этот наивный вампирский приемчик всегда производил впечатление на слабонервных лопухоидов.

Пока Улита резвилась, дела Мамая становились все менее блестящими. Пластилиновая рука отважного хана — а, увы, вернувшиеся из Тартара иных тел не имеют — от очередного мощного удара просто обернулась вокруг лома. Сабля выпала. Мамай кинулся поднимать саблю левой рукой, но тотчас был уложен прицельным ударом биты по голове. Улита ожидала, что Мамай вскочит и продолжит схватку, но хан так и остался на асфальте.

— Странное дело! Комиссионера нельзя не только убить, но и оглушить обычным оружием. Не иначе, как кто-то заговорил им биты и лом, — пробурчала она озабоченно и, решительно встряхнув своего бедолагу, спросила: — Вам что, кто-то помогает? Кто-то из стражей, из магов? А ну, говори!

Парень упорно молчал. Нижняя челюсть у него прыгала. Улита вздохнула:

— Значит, отважные зайцы выбирают героическую кончину?.. Да или нет?

Бедолага замотал головой.

— О, я понимаю твои проблемы! — догадалась Улита. — Ты боишься и меня, и того, кто тебя послал. Придется сделать так, чтобы меня ты боялся чуточку больше.

В глазах у ведьмы зажглись красные огоньки. В движениях появилась нехорошая целеустремленность. Улита стала медленно наклоняться, примеряясь к артерии. В стрессовые минуты даже самый отвязанный лопухоид всегда понимает, где блеф, а где блефа нет. Парень побледнел и, продолжая молчать, скосил испуганные глаза на микроавтобус.

— Ага... Намек понят!.. Ваш отец-командир сидит там, не так ли?.. А теперь, малыш, я ненадолго отлучусь и буду крайне разочарована, если, вернувшись, найду тебя здесь. Советую поиграть в народную игру «убеги от бронепоезда по шпалам»... На старт, внимание — марш!

Схватив рапиру, Улита устремилась к микроавтобусу. В тонированном стекле отразились ее пепельные волосы. Улита рванула дверцу, занесла рапиру для укола и...

Она долго потом не могла забыть этот момент.

Буслаев продолжал упрямо вырываться. Он выкручивался, как уж, мечтая лишь об одном: увидеть своего противника. Большего ему не надо было. Только визуальный контакт.

— А ну, лежать! Лежать! Ах ты, щенок!

Пузан, которому надоели попытки парня освободиться, выругался и оттянул его голову за волосы назад, собираясь приложить лицом об асфальт. Мефодий зажмурился и... внезапно услышал укоряющий бас:

— Окстись, друг мой! Усмири ярый гнев свой, ибо не ближнего своего ты бьешь, но эйдос свой предаешь поруганию!

Пузан застыл, потом повернул голову. Кожаная куртка. Ремень с пряжкой в форме руки скелета. Незнакомец стоял и, скрестив на груди руки, разглядывал его с назидательно-укоризненным выражением. Мужчина был вроде здоровый, но лицо имел отрешенное и благостное. Пузану он показался неопасным.

— А пошел ты... Святоша, мля! — пропыхтел он.

Услышав столь грязное ругательство, неизвестный смиренно потупился.

— Увещеваю тебя, брат мой, остановись, ибо ты не ведаешь, что творишь! Услышь глас совести! Не бей сего несмышленого младенца! — повторил он.

Пока пузан переваривал информацию, «несмышленый младенец» воспользовался рекламной паузой и укусил его за палец. Выругавшись, борец вновь схватил Мефодия за волосы.

— Не кусай его, опрометчивый юноша! Подумай о микробах, кои живут на его пальце! Ты тревожишь их покой! — назидательно сказал незнакомец.

Терпение пузана истощилось. Он давно бы уже кинулся на нового противника, если бы не необходимость держать Мефодия.

— Вали отсюда, убогий, пока тебе отходняк не сыграли! Ну, пшел!.. Живо!..

Байкер удивленно заморгал. Похоже было, он впервые сталкивался со случаем, когда его увещевания не действовали.

Мефодий открыл заплывший глаз.

— Ты кто такой? — прохрипел он.

Байкер заколебался.

— Э-э... Не знаю, стоит ли об этом говорить. Но так и быть... Я страж-хранитель. Мое имя Эссиорх.

— Страж? Светлый? Тогда сделай что-нибудь! — потребовал Буслаев.

Эссиорх развел руками.

— А что я могу? Слова мои отлетают от ушей этого амбала, яко сухой горох от каменного строения. Прими сии побои во вразумление, ибо как в мире сем бьет тебя сей злобный муж, так и в Тартаре будут побивать тебя комиссионеры и прочая нечисть!

— Перестань разглагольствовать! Ты мой страж-хранитель! Ты обязан мне помочь! — прохрипел Мефодий. Жирная туша придавливала его к асфальту, как каменная плита.

— Все ясно! — с просветлевшим лицом сказал борец. — Я понял! Вы оба психи!

Эссиорх ласково покачал головой и, присев на корточки, таинственно сказал, обращаясь к Мефодию:

— Ты ошибаешься! Я не твой страж-хранитель! Я страж Даф. Здесь же я случайно. Помогать тебе не входит в мои непосредственные обязанности.

— Но меня убьют, и Даф огорчится! Она, может, тоже умрет, потому что наши судьбы связаны! — крикнул Мефодий, надеясь найти хоть какой-то подход к этому буквоеду.

— Хм... резонно... Рассмотрим философскую схему: друг моего друга — мой друг. Следовательно, страж моего стража — мой страж. Надо посмотреть, что говорит по этому поводу кодекс, — пробормотал Эссиорх.

Он достал из кармана небольшую, не больше ногтя, книжку, подув на нее, увеличил до необходимых размеров и принялся неторопливо листать.

— В отдельных случаях, как то: стихийное бедствие, авария, извержение вулкана либо нападение разбойников, страж-хранитель, наделенный полномочиями класса А, имеет право отступить от своей обычной доктрины невмешательства и совершить действия, хотя и несколько противоречащие свободе воли, однако в данных конкретных обстоятельствах являющиеся... — бормотал Эссиорх.

На устремившегося к нему громилу с битой, который недавно вырубил Мамая, он не обратил особого внимания, лишь досадливо отмахнулся от него рукой.

— Вот видишь! Там есть про разбойников! — завопил Мефодий.

— Секундочку, я должен удостовериться в твоей правоте! Не стоит спешить с суждениями! — сказал Эссиорх, поднимая голову от книги. — Простите, пожалуйста, друзья мои, являетесь ли вы разбойниками? Говоря иными словами, можно ли вас классифицировать именно по этой статье?

Мужик с битой на миг оцепенел от наглости.

— Ща классифицируешь! Ща все будет! Допросился, умник! Тебе хана! — прохрипел он и попытался ударить Эссиорха по голове.

Однако прежде чем бита описала полукруг, правый кулак Эссиорха профессионально врезался нападавшему в подбородок. Громила рухнул как подкошенный, а в следующую секунду Эссиорх, шагнув, резко ударил ребром ладони по шее подмявшего Мефодия борца. Тот обмяк и уткнулся лбом в асфальт. Мефодий с трудом выбрался из-под него и поднялся на ноги. Последний из нападавших бросил лом и кинулся к микроавтобусу, явно намереваясь извлечь оттуда нечто более эффективное, чем ломики, лопатки и прочее землеройное вооружение.

Эссиорх не стал его преследовать. Вместо этого он поднял ладонь и, буркнув что-то, подул на руку, точно отсылая свои слова. Послышался негромкий хлопок. На асфальте остались растянутые спортивные брюки. Хранитель уныло потупился.

— Ну вот, вечно со мной такое. Не надо туда смотреть! — пробурчал он, вставая между Мефодием и микроавтобусом.

— Что ты с ним сделал?

— Да ничего!

— Как ничего?

— Я всего-то и произнес простенькое заклинание возврата зла. Бедняга за полсекунды услышал о себе все то дурное, что сам сказал о других за год. Обычно все заканчивается невинно. Кто мог ожидать, что этот окажется таким злоязычным?

— Угу. Но больше похоже, что он забыл поставить каток на ручной тормоз, — мстительно прокомментировал Мефодий.

Воздев к небу палец, Эссиорх сурово воззрился на него.

— Можешь не благодарить меня, я действовал строго по инструкции. И усмири, будь любезен, свое магическое поле. Оно так бурлит, что стоять рядом с тобой неуютно, — попросил он.

— По какой такой инструкции? — поинтересовался Мефодий.

Эссиорх открыл кодекс и, отчеркнув ногтем место, назидательно прочитал:

— Вот... Пункт № 342. «Попытка нанести повреждение используемому стражем прокатному телу как то: кирпичом, палкой, кулаком, ракетой „земля — воздух“ или любым другим подобным средством — расценивается как умышленная порча небесного имущества, и посему страж имеет право пресечь ее, не нанося при этом нападавшему непоправимого физического урона и не влияя на его эйдос».

— Ну и свинья же ты! — возмущенно воскликнул Буслаев. — Выходит, ты вступился в основном потому, что тебе хотели дать по кумполу?

— Ты воспринимаешь все слишком упрощенно, не ведая, что служит твоей же собственной пользе, — сказал Эссиорх.

— Что за чушь ты мелешь? — вскипел Мефодий.

— Рассуждай здраво и без горячности. Что такое тело? Бренная, склонная к тлению оболочка, эйдос же — бессмертен. Именно о нем я и заботился в первую очередь. Рано или поздно сии мужи, избивающие тебя, понесли бы наказание за свой поступок, а тебе за принятые побои простилась бы часть грехов.

— Но они могли убить меня! — сказал Мефодий.

— Не тебя, а лишь твое тело, — поправил страж.

— Если тебе до такой степени плевать на мое тело, чего же ты так трясешься о своем? — спросил Мефодий.

Эссиорх укоризненно соединил руки.

— Я не трясусь о своем теле, а лишь отношусь к нему бережно. Тело, в котором ты меня видишь, только временная оболочка, и им в дальнейшем, возможно, будут пользоваться другие стражи. Посему я и храню его, дабы не заслужить упрека в небрежении к тому, что нужно многим. Тело же я ничуть не ценю и готов хоть сейчас его покинуть.

Мефодий, прищурившись, посмотрел на него. Эдя Хаврон не зря был его дядей, а Зозо Буслаева матерью. Любую фальшь в интонации он просекал еще на подлете.

— Покидай! — сказал Мефодий.

— Чего?

— Тело покидай. Прямо сейчас! Ну!

— Эссиорх заколебался.

— Прямо так сразу не могу. Не имею права...

— Долго отрабатывал? — продолжал Мефодий на смешливо.

— Что? — напрягся Эссиорх.

— Этот елейный голосок?

— Отвянь! — огрызнулся Эссиорх, однако огрызнулся без большой уверенности. — Это все ужасный лопухоидный мир. Он подрывает мои нравственные устои. Я уже боюсь смотреть по сторонам и смотрю только на звезды. Находиться здесь — наказание для истинного стража света.

Очнувшийся Мамай встал на четвереньки, встряхнулся, как собака, и стал выправлять свою пластилиновую голову. Придав ей приблизительно верную форму, хан-комиссионер поднял саблю и заковылял к Мефодию и Эссиорху. На стража света он смотрел с опаской — должно быть, догадался, кто перед ним.

— Где Улита? — хрипло спросил Мамай.

Мефодий кивнул на микроавтобус. Хан оглянулся, присмотрелся и кинулся туда.

— Сюда! — услышал Мефодий его крик.

Подхватив с асфальта свой меч, Буслаев ринулся к микроавтобусу. За ними поспешил Эссиорх.

Водительская дверь была распахнута настежь. Улита сидела рядом на асфальте, обхватив голову руками. Когда Мефодий подбежал, она подняла на него страдальческие глаза. Лицо у Улиты было опрокинутым. Глаза погасли. Кто-то точно выпил из них весь блеск.

— Что с тобой? — крикнул Мефодий.

— Не знаю. Я ничего не поняла, — едва шевеля губами, сказала ведьма.

— Как не поняла?

— Я дернула дверцу и... тут кто-то сидел. Кто-то невидимый, но с отчетливым контуром ауры... Я хотела сделать выпад рапирой — прямо в центр ауры, но тут меня ослепило. Я не могла даже шевельнуться. Мысли — и те остановились. Все внутри замерзло. Я все видела, но ничего не понимала... По-моему, он сделал что-то с моим дархом.

Вслепую скользнув по одежде, рука Улиты сомкнулась на серебристой сосульке.

— Вот видишь: твой дарх на месте! Он не срезал его, — успокаивающе сказал Мефодий.

— Да... Не срезал. Он поддел его чем-то железным и что-то с ним сделал. А потом он просто исчез. Я думаю, телепортировал... И что я теперь скажу Арею? Не приятная какая-то история.

— Идиотская, — морщась, согласился Мефодий.

Ему было больно даже вздохнуть. Ребра ныли, а на лицо, он чувствовал, совсем не стоило смотреть в зеркало. Хорошо еще, зубы были целы. Во всяком случае, новых сколов и незнакомых шельфовых впадин пока не обнаруживалось. И это уже был позитивный момент.

— Надо хоть узнать, кому сказать спасибо за наше счастливое детство. Короче, я ща буду искать стрелочника. Кто не спрятался — я не виновата! — задумчиво произнесла Улита.

Не без усилия поднявшись, она приблизилась к одному из громил, которого нокаутировал Эссиорх. Тот начал уже приходить в себя и даже пытался принять вертикальное положение. Пощекотав его рапирой, ведьма нежно спросила:

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром?.. Чего вы битами-то размахались? У нас что сегодня: день хирурга, праздник перелома?..

Верзила что-то замычал.

— Будешь врать — голову отгрызу! — ласково, но на полном серьезе предупредила Улита и чуть приоткрыла рот. — Ну, девушка вся в нетерпении!

— Мы... нам заплатили, — с суеверным ужасом глядя ей в поблескивающий рот, произнес верзила.

— Кто? Неужто Сбербанк?

— Мы его не знаем... Какой-то мужик. Подошел к нам... Мы должны были напасть на вас, чтобы отвлечь, а остальное, он сказал, сделает сам, — торопливо пролепетал парень.

— Что сделает? С кем сделает? С моим дархом, не так ли? — уточнила Улита и медленно, без усилия, оторвала парня от земли. Глаза у ведьмы стали вдруг пустыми и очень нехорошими.

— Н-не знаю, — сказал верзила и вдруг, обмякнув в руках у Улиты, горько заплакал.

Его губы дрожали, и сквозь них, сквозь сумятицу и скулящий мат пробились вдруг слова: «мама» и «господи». И эти простые слова спасли его. Улита, зашипев, отпустила его и отошла. Жесткие ведьминские черты ее лица стали смягчаться, принимая человеческое выражение.

— Г-господи... г-господи... п-простите... да чтоб я... — бессвязно бормотал парень.

— Возрыдай, несчастный! Подумай о своем эйдосе, подумай, сколь низко ты пал, поддавшись страстям! — воспользовавшись случаем, встрял Эссиорх, обнимая парня за плечи и вытирая ему слезы. Посмотрев на склонившегося над ним амбала, который недавно чуть не выбил из него душу, а теперь предлагал возрыдать, парень зарыдал еще громче, почти в полный голос.

— Эссиорх, притормози! Он обязательно возьмется за ум. Но сделает это чуть позже... А сейчас пусть скажет, откуда они вообще взялись. Кто они такие? — сказал Мефодий, замечая, что тот пузан, который прижимал его к асфальту, тоже начинает шевелиться.

Тем временем другой уже так горько рыдал, что внятного ответа дать не мог.

— Возможно, я смогу помочь! — скромно заявил Эссиорх. — Эти несчастные — могильщики с одного большого кладбища, которые живут тем, что цинично вымогают непомерную мзду за то, что является их долгом. Кроме того, вечерами они порой грабят одиноких прохожих. Нападают в подъездах и на темных улицах... Любому стражу даже с начальным уровнем подготовки найти или вычислить таких людей не составляет труда. А теперь, друзья мои, поехали отсюда, а сих мужей оставим здесь с их страстями.

— И что, мы их просто так отпустим? Даже не пнем пару раз на память? — мстительно спросил Мефодий, ощупывая распухающую переносицу.

— Злобненький ты, одначе... Разумеется, нет, — заверил его Эссиорх. — Я уверен, их стражи-хранители проведут с ними воспитательную работу и постараются наставить на путь спасения. Однако, боюсь, в данном случае это будет непростой задачей.

Эссиорх деловито огляделся и поманил к себе Мамая.

— Друг мой, осмелюсь ли я попросить тебя об огромном одолжении?

Мамай осторожно приблизился. Он, как всякий нормальный комиссионер, побаивался того, в ком ощущал стража света.

— Отгони их самодвижующуюся повозку, дабы мы могли проехать, но, прошу тебя, сдержись и не сотвори того, что я со скорбью читаю в твоих мыслях, — приказал Эссиорх.

Мамай ухмыльнулся. Он сел за руль японского микроавтобуса, завел его, вывернул руль, разогнался и... направив автобус в фонарный столб, соскочил на ходу.

«Сдержись, сдержись, а если я не могу сдержаться?» — пробормотал он, возвращаясь к своему помятому «Роллсу», в котором уже сидели Эссиорх, Мефодий и Улита.

Улита, вполне оправившаяся и даже со слегка порозовевшими щеками, уже вовсю приставала к Эссиорху. Влюбчивая ведьма давно с любопытством окидывала восхищенным взглядом его широченные плечи, кожанку и хромированный ремень.

— Чей это такой стражик-хранитель? Симпатиш-шный мущ-щина! А героический какой: всех кидал раскидал, всех бросал разбросал, всех швырял расшвырял! — мурлыкала она. — Ап-п-п-псолютно мой тип!

— Не богохульствуй, ведьма, и отодвинься от меня! — с негодованием потребовал Эссиорх. — Ты пахнешь духами, коими обрызгивают свои тела лишь кокетливые, безнравственные женщины, и потому ты для меня аки труп гниющий, аки пес смердящий.

Улита совершенно не обиделась.

— Ну ты и ляпнешь тоже! Прямо-таки пес смердящий? Дядя Кензо был бы польщен такой характеристикой своей новой цитрусовой коллекции. Может, тебе понюхать получше? Прижми-ка нос к моей ямочке за ухом, вот тут! Ну же, смелей! Я же сугубо в научных целях!

— Отстань, не трогай меня! Убери свою ладонь! — закричал Эссиорх, с ужасом стряхивая руку ведьмы.

— Ишь ты, какой святоша! — фыркнула Улита, убирая руку. — А откуда ты тогда знаешь, какие духи используют безнравственные женщины? Или вам это прочитали в вашей эдемской политинформации? А может — х-хо! — ты подсматривал за нами, бедными, пользуясь невидимостью?

— Ты можешь оскорблять меня сколько угодно, ведьма. Я не отвечу тебе! В горниле искушений куется характер, — возвышенно сказал Эссиорх.

— Классная фраза! Ее любил повторять один мой знакомый карманник. Знаешь, какая у него была коронка, после которой он начинал прорезать бритвой сумочки? Он прижимался к девушке в метро и, если девушка что-то начинала подозревать, говорил шепотом: «Вы слышали последние новости о глобальном потеплении? В час глобального потепления люди должны быть рядом!»

Улита придвинулась к Эссиорху совсем близко. Ее рука как бы невзначай скользнула по плечу стража.

— Ух ты, какая мышца! — сказала она восхищенно. — Дружим со штангой? Может, тебе лучше завести девушку? Я сегодня, правда, иду на свидание с одним светлым, но он не такой крутой. Я, наверное, скажу ему, что мы останемся просто друзьями, и повешу прочей лапши килограмма на полтора. Ты ведь тоже ни с кем не встречаешься?

Эссиорх побагровел.

— Изыди, ведьма! — завопил он во всю мощь легких.

Улита удовлетворенно кивнула.

— Так я и думала, красавчик! Всю молодость ты потратил на хоровое пение? Не так ли?

— Изыди, змея подколодная! Не смущай меня своими греховными прелестями! — почти простонал Эссиорх.

Ведьма польщенно наклонила голову.

— У вас в этих самых сферах умеют говорить комплименты!.. Да, я в самом деле очень милая. Некоторые, правда, осмеливаются называть меня толстой, но они, как правило, долго не живут, и их можно в расчет не принимать... Так ты поцелуешь меня, Эссиорчик? Вот сюда, в шейку. Заодно окончательно определимся с духами... Мефодий, закрой глаза и заткни уши! Тебя здесь нету!

— Останови свой драндулет, комиссионер! — в ужасе завопил Эссиорх, пытаясь схватиться за руль.

Мамай нажал на тормоза. Страж выскочил и, размахивая руками, кинулся бежать, лавируя между машинами.

— Эй, красавчик! Найди меня! Отныне Катоша сдан в архив! — высунувшись из окна, крикнула ему на всю улицу Улита.

Эссиорх вздрогнул, втянул голову в плечи и затерялся в толпе. Мамай захохотал, однако Мефодий даже не улыбнулся. Дело в том, что в минуту, когда Эссиорх выскакивал из машины, он вдруг услышал внятный, совсем не клоунский и не растерянный голос:

«Будь осторожен! Не погуби ее! Для того, кто погубит светлые крылья стража, нет спасения. Ты в шаге от бездны Тартара! Твой эйдос в тоске и страхе!»

В этих словах было нечто такое, что всю браваду с Мефодия как ветром сдуло. Даже синяки и ссадины заныли сильнее. Сомнений не было: речь шла о Даф.

Глава 8 У МЕРТВЫХ ПОПУГАЕВ НЕ БЫВАЕТ АНГИНЫ

Был тихий и светлый вечер. Крыши, облизанные закатом, казались мягкими, как плавленый сырок. Природа благоденствовала. Голуби ворковали. Листики зеленели. Трава была привычно вытоптана установщиками табличек «По газонам не ходить». Коты выясняли, кто будет крышевать дворовую территорию. В общем, летняя идиллия а ля Московия.

Зозо Буслаева, заперевшись в ванной, включила воду и, перекрикивая рев кранов, говорила по телефону с очередным претендентом на ее руку и сердце, а заодно на печень, селезенку и другие внутренние органы. Когда же и на этот раз ничего не сложилось, она с чувством хлопнула дверью и вышла в комнату, где Хаврон играл в дурака с Даф. Оба жульничали. Хаврон передергивал и таскал карты из отбоя, а Даф подзеркаливала и магией превращала крести в пики. В результате счет был примерно равный.

Зозо встала рядом, искря и плавясь, как поломанный зарядник от мобильника.

— Ну и?.. Что за жизнь! Гадская жизнь! — сказала она громко и с большим чувством, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Зойка, не торчи тут! Ты не гармонируешь с моей антикварной мебелью, — зевнул Эдя. — Ты того... садись лучше в дурака играть. Играем на бутерброды: кто проигрывает, бежит трусцой на кухню, делает бутерброды с колбасой и притаскивает в комнату!

Это было коварное предложение. Эдя еще утром просек, что колбаса закончилась. Следовательно, проигравшему предстояло бежать не только на кухню, но и в магазин. Однако об этом хитрый Хаврон, понятное дело, пока не упоминал.

Зозо не слушала брата. Она была возмущена и нуждалась в совместной ненависти и негодовании против гадского мужского племени.

— Нет, Эдя, ты прикинь! Паразит какой, сволочь!.. И бывают же такие!.. — сказала она.

— А чё такое-то?

— Да там, один. Мы с ним вчера познакомились, а сегодня он у меня уже денег занять пытался! Разумеется, я его чисто на автомате отшила, — сказала Зозо.

— Кто это был? Снова Огурцов-Помидоров? — спросил Эдя. Он давно уже махнул рукой на всех поклонников Зозо, раз и навсегда решив не перегружать память.

— Нет. Другой парень. Вадик зовут. Фамилии не помню. Тот одноразовыми полотенцами торговал, а этот банк охраняет.

— Чокнуться можно! — хмыкнул Хаврон. — Занятный кадр! Банк охраняет, а денег нету. Я тоже одного такого олуха знал. Поваром работал и врал, что ему лопать на работе не дают. Кто ж тебе давать-то будет: сам возьми и лопай!

— Эдя, ты циник!

— Не-а. Какой я циник? Меня просто в детстве сглазили, — сказал Хаврон.

Дафна зорко посмотрела на него из-за веера карт.

— А ведь правда, — проговорила она.

— Чего правда?

— Про сглаз. У тебя штопорный, плохо затянувшийся удар в центр ауры... Ты часом с Мефодием ни когда не ссорился? Хотя тут, пожалуй, не его работа. Тут другое. Знакомой старухи с глазами разного размера у тебя не было? — спросила она загадочно, считывая с ауры Хаврона то, что было сразу ясно для любого стража.

— Не было. И вообще не отвлекайся. Тебе две карты брать! — нетерпеливо сказал Эдя.

— А ведь была! Была старуха! — вдруг воскликнула Зозо. — Эдя, помнишь, когда мать ногу сломала, нам с тобой брали на лето няньку? Ты доставал ее все время, а она на тебя шипела!.. Ну помнишь, читать она еще не умела, и очки у нее были такие страшные, выпуклые, затемненные... Мне казалось, что они похожи на глаза стрекозы.

— А, придурочная эта, которая моего попугая убила... Не вспоминай о ней! Даф, ходи или сливай керосин! — поморщился Хаврон.

— Не убивала она твоего попугая! Он сам умер! Ты вообще ничего не можешь помнить — тебе было три года! — заспорила Зозо.

— А мне плевать: три или тридцать три! Я все помню. Нянька стоит у клетки, смотрит на попугая, а тот вдруг брык — и готов. Отбросил, короче говоря, клюв и перья. Я как заору, кинусь на няньку и кулаками ее по ноге, а она меня за плечи схватила, очки сдернула и смотрит на меня жутко так..

Дафна подалась вперед. Колокольчик ее интуиции зазвонил.

— И что потом? — спросила она.

— А ничего потом... Суп с котом и компот с потрохами. Я все время визжал, смотреть на нее не мог, и мать няньку прогнала. И вообще, не затыкайте пальцем мой вербальный фонтан. Не мешайте мне бредить!

— Что, просто прогнала? Ничего не стала выяснять? — разочарованно спросила Даф.

Хаврон махнул рукой.

— А ты чего ожидала? Что приедут две дивизии экстрасенсов расследовать смерть попугая, оцепят район и будут выслушивать бредни трехлетнего мальчишки? Это у меня сейчас с выражением своих мыслей все в норме, а тогда слова заканчивались после второго вяканья.

— Очки... — протянула Даф, ощущая, что вот-вот вспомнит. — Птица... Затемненные очки...

— Опять двадцать пять! Пристала со своими очками! Нужны очки — застрели окулиста. Ограбь оптику! — раздраженно сказал Хаврон.

— Не в том дело. Ты сказал, что она сдернула очки. Так?

— Что он там помнит, козявка эта? — встряла Зозо. — Да, нянька все время в темных очках ходила. Да же вечером. Она говорила матери, что у нее редкое заболевание хрусталиков.

— Да уж, да уж... Знаю я таких! Профессиональная болезнь снайперов... Ничего не видят, ничего не слышат — а потом бабах: сочиняй загробную речь, — проворчал Хаврон.

Зозо дотронулась до его руки.

— Эдя, не нервничай! Ты всегда нервничаешь, когда об этом говоришь!

Хаврон швырнул карты на одеяло.

— Кто нервничает? Я? Я не нервничаю, я психую! А ты как хотела? Мне раз в месяц обязательно снится, как эта старуха смотрит на меня, сорвав очки. И знаешь что: зрачков-то у нее не было, тю-тю... Тогда-то я не мог матери объяснить, только плакал и понимал, что что-то не так. А теперь понял: НЕ БЫЛО ЗРАЧКОВ! Совершенно!

Даф быстро коснулась руки Хаврона.

— Зато были две семиугольные красные искры... Так? И они медленно вращались, как зубчатые колеса. Приковывали к себе. Ты не мог отвести взгляд. Ты ощущал себя так, как если бы это были ножи мясорубки, которые пытаются затянуть тебя внутрь. Твое сознание дробилось. Было мерзко и скверно. Тебя словно рассекли на сотни людей, каждый из которых был тебе ужасно неприятен, — подсказывая, произнесла она. Эдя провел рукой по лицу.

— Откуда ты знаешь, как все было? — с беспокойством спросил он.

— Откуда надо — оттуда знаю, — уклончиво сказала Даф. Она нервничала, как молодой сапер, который разгреб вспаханную землю и увидел первую в своей жизни настоящую мину. — Слушай, а эта ведьма ничего тебе не говорила? Ничего не внушала? Ну вспомни, а! Ты должен вспомнить.

— Да ничего я не помню: говорила — не говорила! Стоит мне об этом подумать, голова взрывается! — огрызнулся Хаврон. — И вообще, что за допрос без повестки? Поселилась у нас: лежи — болей! Будешь приставать, я тебе банки поставлю. Трехлитровые.

— Нетушки! Не надо банок! Меня и так шарфом чуть не задушили! — отказалась Даф, отгораживаясь от Хаврона хмурым Депресняком.

Шея Даф была обмотана шарфом. Более чем странный наряд для июльской жары. Но Эдя был уверен, что лучшего лекарства от ангины в природе не существует. К тому же, в отличие от аспирина, шарф по-определению был многоразового использования и за него не надо было платить, как за всякие фервексы. Это корыстный и многоопытный Хаврон тоже принял во внимание.

«Ага... — соображала Даф. — Что-то проясняется. Значится так: это семейство сталкивалось с потусторонними существами еще до рождения Мефодия. Скорее всего странная старуха была полуночная ведьма из оживленных мраком мертвецов. У них патологическая ненависть к птицам и непереносимость света. Осталось понять, что нужно было полуночной ведьме от маленького Эди двадцать пять лет назад. Магических способностей у Хаврона нет и не было. Кровь полуночные ведьмы не пьют. Биовампиризм? Более вероятно, но тоже не катит. Тут что-то другое».

Тем временем Зозо отправилась на кухню и грустно вернулась, держа в одной руке заварной чайник, а в другой его блестящую крышку.

— Все плохо. В холодильнике только дурно пахнущий маргарин. Кто-нибудь хочет чай второго созыва на седьмой лени? — спросила она.

— Что, и нормальной заварки уже нет? Куда катится человечество? — фальшиво простонал Хаврон, знавший обо всем еще с утра.

Ему потребовалась всего минута, чтобы восстановить душевное равновесие и полностью выкинуть из головы все скверные мысли. Наверно, потому, что душа у него была простая и устойчивая к нравственным бурям. Эйдос прочно сидел в седле.

— А ты ее покупал? Ты вообще когда-нибудь что-нибудь в магазине покупаешь? — возмутилась Зозо.

— Нет. У меня кошелек не поднимается покупать то, что я могу даром иметь на работе, — возразил Эдя.

— Тогда приноси домой, раз у тебя там, как в Греции, все есть! — накинулась на него Зозо.

— Ну уж нет. Таскать продукты домой мне не позволяют две вещи: совесть и шеф-повар. С совестью я еще как-нибудь справлюсь, а вот вторая ухитряется совать свой нос во все дыры, несмотря на то, что весит под два центнера с гектара.

Зозо поставила заварной чайник и озабоченно посмотрела на телефон.

— Что-то Мефодий давно не звонил! — сказала она.

— Ерунда! Парню тринадцать лет! В этом возрасте уже не держатся за мамину юбку. Да я в его годы... — начал Хаврон.

— ...боялся спать без света! — перебила его сестра.

Эдя тревожно оглянулся на Даф.

— Вранье! Наглое вранье! — заявил он. — Когда мне было тринадцать, я играл в шашки в детской комнате милиции. Это был единственный способ не допустить меня до серьезных преступлений!.. А как любили меня девушки! Они выстраивались в очередь, чтобы взять мой телефон.

Остынь! Кому был нужен твой телефон? Разве что ты отдавал его вместе с аппаратом и всеми проводами... — отбрила его Зозо.

— Ты просто не помнишь. У тебя тогда была своя жизнь. Все эти прыщавые юноши, которые корчили из себя крутых и курили на лестнице! — обидчиво возразил Хаврон.

Зозо отмахнулась от него, как от мухи.

— Ладно, забыли... Может, Мефодий влюбился в кого-нибудь, а? Как-то у меня на душе неспокойно, — пожаловалась она.

— Почему сразу влюбился? Ни в кого он не влюблялся! Кому он нужен? — сказала Даф, быстро взглянув на свои бронзовые крылья.

Зозо замолчала и посмотрела на Даф с большим интересом. Прочитав ее мысли, Дафна вновь вспомнила пророчество Отставной Феи, и ей стало тревожно.

Ну уж нет! Эй вы там, наверху, зарубите себе на носу! Я не. хочу влюбляться в Мефодия Буслаева, и пусть те, кто соединяет судьбы бессмертных и смертных, это учтут! Эй, вы слышите? Это говорю я, Даф, светлый страж с темными перьями!

Бам-бам!

В дверь кто-то энергично забарабанил, прервав мирное течение разговора.

— Я сейчас, только вспомню, где пулемет, — сказал Хаврон, неохотно вставая.

Выглянув в глазок, он узрел на площадке своих исконных врагов: костистую даму с кавалергардскими усами и колоритной фамилией Полутонник и ее тщедушного супруга. Эдя не был экстрасенсом, но, поразмыслив, пришел к выводу, что визит червонной дамы и ушибленного жизнью валета не сулит ничего хорошего.

— О нет! — простонал Хаврон. — Только не эти! Мое хрупкое здоровье этого не выдержит!

Как известно из трудов по зоологии, соседи, обитающие в естественной среде среднестатистического московского дома, бывают двух видов. Соседи горизонтальные — по площадке, и соседи вертикальные — то есть те, что живут сверху и снизу. Соседи по площадке, как правило, с вами в хороших отношениях, ибо ваши норки близко и ссориться опасно. Соседи же сверху и снизу ваши враги по определению. Эдя и Зозо жили на верхнем этаже, выше была только телевизионная антенна, с которой поссориться сложно, хотя порой удавалось. Полутонники, обитавшие этажом ниже, были именно вертикальными соседями, и этим все сказано.

Раиса Полутонник была кем-то в обществе потребителей. Она защищала старушек от шуршания пакетиков с чипсами, просроченного йогурта и острой фольги в сигаретных пачках. Ее супруг с полутора образованиями — переучившийся экономист и недоучившийся политолог — вел существование кухонного мыслителя. В свободное от мышления время он, ради хлеба насущного, вел в Интернете сайт с возможностью онлайн заказа кормов для крыс и хомяков.

В природе существовал еще один Полутонник — четырнадцатилетний Кирюша, однако в данный стратегический момент, ввиду вероятности боевых действий, Кирюша был в эвакуации. «Он у нас такой талантливый! А воображение какое! Недавно так нарисовал висельника, что бабушке стало плохо!» — говорили про Кирюшу восхищенные родители.

Ссора между Эдей и Зозо с одной стороны и Полутонниками с другой имела характер затяжной. Причин было две. Первая — громкий смех Зозо, когда она говорила по телефону, и ее привычка затапливать соседей снизу. Причем обе радости обычно случались одновременно, так как Зозо в телефонном экстазе включала оба крана. Вторая — утренние и вечерние вопли Эди Хаврона, который где-то вычитал, что для развития легких ежедневно нужно издавать по два громких вопля, каждый продолжительностью секунд по десять. Эдя вообще читал много всякой ерунды, и в основном в голове у него ничего не задерживалось. Зато если что-то ему втемяшивалось, то втемяшивалось насовсем. Как, например, эти прочищающие вопли.

Как только Зозо слишком громко включала музыку или Хаврон слишком громко издавал свой утренний вопль, Полутонники начинали бушевать и колотить чем попало по батареям и газовой трубе.

— Блин, я опять их подтопила... А мы им еще за прошлый раз деньги не отдали! Что будем делать? — деловито спросила Зозо, сообразив, кто за дверью.

— Отсидимся! Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! — решил Эдя, издавая свой коронный победи тельный вопль.

Полутонники были парочкой на редкость склочной. С ними прибегать к рукоприкладству было опасно. К тому же, по сведениям, добытыми Эдей, они охранялись красной книжечкой первого мужа мадам Полутонник, который любил жену тем больше, чем яснее понимал, от какого счастья ему довелось улепетнуть.

Полутонники стали произносить укоризненные слова, убеждая Хаврона открыть и выдать им на суд и расправу притаившуюся Зозо. Эдя сидел тихо и лишь изредка подавал голос:

— Стыдно, мужчина, старых людей обижать! Ась? Не одетая я! Кто стучится в дверь моя? Видышь, дома нет никто?

— Как это никого? А кто со мной разговаривает? — возмущался Полутонник.

— Тебя глючит. Перезагрузи извилины, чувак! — заявлял Хаврон.

— Не смейте мне тыкать! Со мной шутки плохи! Я читаю все книжки по боевым искусствам! — пищал любитель хомячков.

— Да? А я их пишу! — заявлял Хаврон.

Исчерпав все аргументы, Полутонник замолк, не зная, что сказать.

— Что, словесная нефтескважина иссякла? — съехидничал Эдя.

Это был уже перебор. Раиса Полутонник вспыхнула и дала несчастному подкаблучнику команду на штурм. Полутонник разогнался, надул щеки, вытаращил глаза и, выставив плечо, понесся к двери. Однако в самый последний момент остановился, потрогал дверь пальцем и вышибать ее отказался.

— Ушибусь я! — сказал Полутонник жалобно.

— Иди домой! Все равно от тебя никакого толку! — рявкнула его супруга.

Ее задавленный матриархатом муженек торопливо удалился, пообещав заклеймить Эдю позором на форуме любителей хомячков.

— Топай-топай! Привет морским свинкам! — пустил ему вслед Хаврон.

— Зарубите себе на носу, психи чертовы: мы этого так не оставим! Власти будут знать все, включая сожженный потолок! — крикнула Полутонник.

— Чего-чего? Кому это мы сожгли потолок? Маразм крепчал, сосуды гнулись, и крыша съехавши была! — удивленно подал голос Эдя.

Он решил, что это слишком сильно даже для их семейки.

— Нам! — отвечала Раиса. — Сегодня днем! В большой комнате у нас большое обугленное пятно на штукатурке! Идеально круглой формы! Вам придется дать за него ответ! Мы вас научим взрывчатку дома хранить!

— Какую взрывчатку? — изумился Хаврон.

— Уж я знаю какую! — язвительно отвечала Раиса Полутонник и, напоследок тряхнув дверь, удалилась вслед за мужем.

Пожимая плечами, Эдя вернулся в комнату.

— Вы слышали? У этих психов что ни день, то новая паранойя! То им, видите ли, не нравится мой утренний вопль, то бедная Зозо устроила им дождик! А сегодня у них потолок обуглился! Нет, если человек моральный урод, то это надолго.

— Пятно на потолке? Это, похоже, телепортация! — пробормотала Даф.

Лично она видела только одно объяснение происходящему: кто-то из владевших высшей магией побывал у них в квартире. Причем магия эта была так сильна, что какая-то часть обычного золотого обруча телепортации отпечаталась на штукатурке нижней квартиры.

Теперь оставалось понять, кто это был и, главное, зачем он приходил.

— Знаешь, а я вспомнил, что она мне говорила. Само как-то всплыло, — вдруг заявил Хаврон, подходя к Даф.

— Кто?

— Та нянька... Она сказала: «Твоя кровь — моя кровь. Твоя воля — моя воля. Жди, пока тебя позовет черный лебедь!»

Улита с хрустом потянулась, распрямляя руки. Куда исчезла ее вампирья ухмылка и пожирающие глазницы, приводившие в ужас бедных могильщиков? Теперь это была просто добродушная молодая дамочка, проголодавшаяся и готовая слопать даже позавчерашний суп, простоявший в холодильнике и подернутый пленкой застывшего жира.

— Мамай! Остановишься у первого же ресторана! Катоша в пролете. После недавней физкультуры девочке нужны только покой и много-много углеводов, напиханных в какой-нибудь большой пирог, — велела она хану. — Мефодий, ты со мной?

— Не-а, я поеду домой, — сказал Мефодий.

Улита окинула его критическим взглядом.

— После того, как твоим лицом разравнивали асфальт? Самое время пообщаться с родственниками и рассказать, что у тебя все хорошо. Ну-ну... Дай хоть поколдую, что ли...

Ведьма подняла ладони к лицу Мефодия и задержала их там на несколько секунд. Мефодий ощутил покалывание. Боль утихла. Буслаев пошевелил разбитыми губами и обнаружил, что делает это гораздо свободнее, чем пару минут назад.

— Вот так-то лучше, — одобрительно сказала Улита. — На конкурс красоты тебя, конечно, не возьмут. Зато теперь ты похож на вполне добропорядочного школьника, который после школы всего-то раза четыре упал с качелей. Не более того... Так ты не передумал? Идешь со мной ужинать?

— Нет. Мне нужно отдохнуть и навестить родителей, — отказался Мефодий.

Он думал о Ирке и Даф. О Даф и Ирке. Последовательность этих двух мыслей была самой неопределенной.

— Ой ли? — прищурилась Улита, но тут же с цирковой клоунской интонацией велела: — Мамай, останови! Мефодий Игоревич едут-с отдыхать-с, они устали-с от нашего общества!

— А мой меч? — спохватился Мефодий, разглядывая футляр.

— Меч оставь здесь. Я потом закину его в офис. Подростки с мечами в центре города рождают у добропорядочных прохожих нездоровые ассоциации... Мамай, останови, я сказала! Не переношу в машине присутствия тех, кто не желает со мной ужинать!

Мамай воспринял повторный приказ слишком буквально. Он затормозил так резко, что Мефодий чуть не вылетел через выбитое стекло. Едва Мефодий вышел, автомобиль с ведьмой и комиссионером сорвался с места и унесся.

Буслаев огляделся, соображая, где он находится. В этой части Москвы он никогда не бывал или, во всяком случае, не помнил, что бывал. Вечерело. Дома уже начинали смазываться и окутываться сизоватым туманом сумерек. Скользнув на удачу взглядом, Мефодий обнаружил большую светящуюся букву "М".

Спустившись в метро, Мефодий долго стоял у турникетов и рылся в карманах. Он сообразил вдруг, что у него нет с собой денег, чтобы купить карточку. «Ну не смешно ли? Вот уж Арей бы позабавился! Без двух минут повелитель мрака и не может войти в метро!» — подумал он с досадой. Контролерша в будке поглядывала на Мефодия с подозрением. И неудивительно. Хотя о лице Мефодия Улита и позаботилась, одежда его все еще выглядела так, будто ею мыли все центральные улицы города.

Мефодий отошел за колонну, напрягся и попытался воздействовать на турникет с помощью магии. Однако турникет оказался невосприимчивым. Чурбан просто какой-то, а не турникет. Сколько Мефодий ни напрягался, ему удалось только вырвать из стены взглядом какой-то совсем ненужный ему крюк, на котором он даже не сосредотачивался. Промучившись с минуту, Мефодий просто перемахнул турникет с разбегу и, сопровождаемый монотонным свистом контролерши, быстро помчался вниз по эскалатору.

Примерно час спустя Мефодий стоял на площадке перед квартирой Ирки. Ощущая, что нервничает, он надавил кнопку звонка. Позвонил и напряг слух, ожидая, пока в коридоре знакомо зашуршат шины. Однако все было тихо. Шины не шуршали. Лишь слышно было, как в глубине квартиры работает телевизор.

Лишь после второго звонка Мефодий услышал шаги. Дверь открылась. Мефодий увидел Бабаню. Бабаня стояла и смотрела на него с каким-то неопределенным выражением.

— Добрый вечер! — сказал он громко, стараясь громкостью заглушить неуверенность.

Бабаня ничего не ответила.

— Э-э... Добрый вечер! Это я, Меф! — повторил Мефодий растерянно.

Бабаня наконец молча и укоризненно отступила, пропуская его. Мефодий даже не стал заглядывать в кухню — он ощущал, что там никого нет, а сразу, неловко сбросив зашнурованные туфли, свернул в комнату Ирки.

Иркино кресло, стоявшее рядом с кроватью, было заложено книгами и одеждой.

Ирка сидела не за столом у большого компьютера, как это бывало всегда, а на кровати. Ноги укрыты пледом. На коленях стоял маленький столик вроде тех, на которых подают завтрак в постель. Только сейчас на столике помещался ноутбук. Чуть в стороне, ближе к подушке, лежала пластмассовая крышка от банки, а в ней — с полдюжины таблеток. Таблетки были маленькие, невзрачные. А Мефодий по собственным болезням давно усвоил: чем меньше таблетка, тем она противнее на вкус и сильнее по действию, а следовательно, тем хуже у тебя дела. Большие вкусные таблетки оказываются обычно невинными витаминами.

— Привет! — бодро сказал Мефодий.

— Взаимно! — отвечала Ирка.

— Что взаимно?

— Все взаимно. В данном случае взаимен «привет».

Мефодий сел рядом с кроватью на корточки.

— Ты злишься на меня? — спросил он виновато.

— Когда я злюсь — я лаю. Сейчас я не лаю — стало быть, не злюсь, — отвечала Ирка.

— А-а-а-а... — протянул Мефодий, ощущая, что увязает. — А мне почему-то кажется, что злишься...

Ирка не ответила, продолжая что-то печатать. На Мефодия она смотреть избегала.

— Ты где? — спросил Мефодий.

— Что где? А., в Интернете. В одном безумном форуме. Место, где собираются те, кого нет в природе.

— А где они есть?

— Где-нибудь, наверное, есть. Я же где-то есть, вот только непонятно где, зачем и почему, — сказала Ирка, решительно закрывая ноутбук.

Мефодий, продолжавший смотреть на нее, нашел, что кожа у Ирки желтоватая. Или это лампа отсвечивает? Он закрыл глаза и, даже не настраивая истинное зрение — впервые в жизни! — увидел пульсацию Иркиного эйдоса. Крошечная голубоватая песчинка вспыхивала и гасла, точно далекий маяк, свет которого пробивается сквозь молочный туман уставшей ауры. В этих вспышках было что-то грустное, потерянное, отчаявшееся.

Не задумываясь, как он это делает, Мефодий послал магический луч, соединивший его эйдос с эйдосом Ирки. Это была странная, очень странная связь — два эйдоса, две крошечные звезды, одна меркнущая, другая яркая, соединенные незримой пуповиной, по которой перетекали силы. От мощной батареи к слабой и уставшей.

Энергетическая пуповина просуществовала всего несколько кратких секунд. Затем Мефодий с непривычки не удержал ее, и она разорвалась. Но и этого оказалось достаточно. Хрупкая внутренняя связь, существовавшая у них некогда с Иркой, восстановилась. Эйдос Ирки стал несколько ярче, его вспышки сделались более продолжительными.

Ирка впервые быстро взглянула на Мефодия.

— Что с твоим лицом? — спросила она.

— Э-э... Упал с каче... с кровати, — сказал Мефодий.

— Ага. А кровать стояла на крыше небоскреба. Потом снова полез на крышу, снова упал и так двадцать пять раз. Угадала я?

— Примерно, — признал Мефодий.

— У тебя неприятности? — спросила Ирка.

Буслаев пожал плечами. Он затруднился бы сказать, было ли неприятностями то, что происходило с ним в последнее время. Или это уже стало образом его жизни?

Пытаясь сменить тему, он показал на два парных переходника, лежавших справа от Ирки под журнальным столиком.

— Брр! Жуть сколько проводов! Зачем они нужны?

— Где? А, эти!.. Желтый от лампы. Толстый бежевый — от процессора. Просто черный — от монитора. Чуть менее черный и тонкий — от зарядника, еще один совсем черный — от сканера, тот светлый — от принтера, этот крайний — от колонок, а этот я не помню уже от чего... Кажется, зарядка для аккумуляторов фотика.

— Как ты их отличаешь, эти три черных?

— Да их-то как раз запросто. Там есть шнуры, которые я вообще не помню от чего... Например, еще один белый и вон тот, крайний, синеватый... — легкомысленно сказала Ирка.

— Прискорбное признание. Но если мы уж затеяли этот электрический разговор, знаешь, как была изобретена проволочная сеть? — спросил Мефодий, радуясь, что ему удалось переключить разговор. — Один инженер, не помню точно его фамилии, экспериментировал с динамомашиной, к которой зачем-то понадобилось присоединить проволоку. Его коллега взял моток проволоки и пошел в соседнюю комнату. А там незадолго до того были вымыты полы, и получилось так, что он стоял в луже. В этот момент первый инженер чисто с научными целями несколько раз крутанул ручку динамомашины. Из соседней комнаты раздался вопль.

— Это правда? И что же, его убило? — рассеянно спросила Ирка.

— Кажется, нет. Разряд был небольшим. Радости первооткрытия это им не испортило. Правда, я не уверен, все ли было так на самом деле. Это версия Эди, а он часто сочиняет, — сказал Мефодий.

Ирка провела рукой по пледу. Мефодий со стыдом ощутил, что познавательная лекция на тему электричества не слишком обогатила ее внутренний мир.

— Ты давно не заходил. Я... в общем, не важно... Это из-за твоей новой школы? — спросила она.

Мефодий незаметно коснулся кармана. Там лежала Книга Хамелеонов. Арей велел ему носить ее с собой постоянно — днем и ночью. Мефодий не знал, какое обличие она приняла в данный момент. Быть может, «Русско-корейского разговорника»? Это была самая маленькая и легкая из ее личин, удобная в дороге. Настроение у Мефодия резко поползло вниз. Ему захотелось извиниться, пойти в туалет, положить книгу в унитаз и смыть ее в трубу. Только он знал, что это не поможет. Закрыть на опасность глаза не значит избежать ее. Напротив, закрывая глаза, становишься уязвимей.

— Помнишь, я раньше заходил к тебе каждый день? — спросил Мефодий.

— Помнишь, — эхом откликнулась Ирка.

— Сейчас это невозможно. Я могу пропасть надолго. Если это произойдет — не удивляйся.

— Почему?

Мефодий подошел к окну. Ему было легче и удобнее говорить, не глядя сейчас на Ирку.

— Бывают неприятности, от которых можно убежать. Даже если они крупные. Бросить все, затеряться, сменить имя, внешность, уехать в далекий город и залечь на дно. Может, тебя и найдут, но скорее всего нет. Но от этой опасности спрятаться нельзя. Она отыщет меня везде — даже под землей или на океанском дне, — сказал Мефодий.

— Зачем ты об этом говоришь? Тебе кто-то угрожает? Какие-то бандиты, мафия? — спросила Ирка.

Она слегка нахмурилась и отбросила со лба волосы. Мефодий невольно усмехнулся.

— Угу. Вся итальянская мафия, — сказал он.

— Нет? Тогда это все связано с твоей новой учебой в гимназии?

Буслаев хмыкнул. Идея показалась ему забавной.

— Ага. Глумович — главный мафиози. Прячет у себя в кабинете атомную бомбу.

— Ты чего-то недоговариваешь... — настаивала Ирка.

— Знаю, что недоговариваю, но пока не могу сказать. Если я скажу, это затронет и тебя.

— Но ведь уже затронуло? Да или нет? — спросила Ирка.

Мефодий медленно покачал головой.

— Думаю, пока нет. Я никому не позволю тебя обидеть... Плохо другое. Плохо то, что опасность исходит во многом от меня самого. Для тебя опасны не столько они, сколько я сам... Не знаю, как тебе это объяснить, но так все и есть...

Ирка серьезно посмотрела на Мефодия. Страха в глазах у нее не было, но появилось сомнение.

— Я не боюсь. И даже верю тебе. Я просто хочу понять.

— Когда будет нужно, ты поймешь, а пока только верь мне. Ты мне веришь?

— Нет... Не знаю... Верю... Сядь сюда рядом! — сказала Ирка и уткнулась лбом в плечо присевшему на кровать Мефодию.

— Уже долго... почти с того самого дня, когда ты перешел в эту гимназию, мне снятся ужасные сны. Кто-то ищет меня, кто-то с мягкими и липкими руками. А потом он крадется за мной и кричит, грозит, просит. Я еду на коляске, быстро еду, но вижу, что впереди высокий порог, а затормозить я не успею. И тогда он догонит меня.

Рука Мефодия сжалась в кулак.

— М-м-м-м... А лицо у этого, с липкими руками, оно какое? Шмыгающее, мятое, гнется все время? — деловито спросил он.

— Лица не видно. Он стоит в темноте и тянет руки. Я их вижу... Потом он бежит... Ну ты сам знаешь, как все бывает во сне.

— А что он хочет?

— Не знаю, — сказала Ирка. — Будто у меня есть что-то, что ему нужно, а я не могу это отдать. И не хочу. И нельзя это отдавать.

— Это мудро. Запомни: он будет визжать, пугать, сюсюкать, угрожать, но ты не отдавай. Не соглашайся! Помни, он ничего не может тебе сделать, какую бы чушь он ни говорил и чем бы ни угрожал. Ты поняла? По мордасам его, по мордасам! Поверь, сдачи он не даст и сниться больше не будет! — сказал Мефодий.

«Ну попадись мне, Тухломон! Игра „догони меня, кирпич!“ покажется ему самой гуманной игрой в мире!» — подумал он и внезапно ощутил, как нагрелась у него во внутреннем кармане Книга Хамелеонов.

Это могло означать как вызов Арея, так и просто реакцию книги на его раздражение. Но все же рисковать не стоило. Арей — это еще полбеды. Он бывает великодушен. Тухломон вообще треть беды. Но если Иркой всерьез заинтересуется Лигул...

Мефодий стал торопливо прощаться, говоря, что его ждет Зозо и он должен... да, просто должен идти.

— Хочешь, скажу, о чем я подумала вчера вечером? — спросила Ирка. — Слышал слова: «Благими намерениями вымощена дорога в ад»? Я, конечно, понимаю, что здесь не о том... Ну а если сделать логический перевертыш? «Благими намерениями вымощена дорога в ад» — значит, «Дурными намерениями вымощена дорога на небеса»?

— Это вряд ли. Очень сомнительно, — ответил Мефодий, проводя пальцем воображаемую линию от земли к небу. — Порой мне кажется, что в Тартар вообще ведут все без исключения дороги. Куда ни иди — придешь только туда. И тогда мне становится по-настоящему жутко... Ну все, пока, Ир!

— Пока!

Медленно спускаясь по лестнице, Буслаев разглядывал рисунки на штукатурке. Рисунки были вполне предсказуемыми и свидетельствовали об уровне интеллекта подрастающего московского питекантропа, впервые вникшего в тайны элементарной физиологии.

Однако Мефодия в данный момент больше интересовало другое. Он искал на стене у окна между первым и вторым этажами буквы "М" + "И" и не понимал, куда они могли подеваться. И лишь увидев на штукатурке множество свежих, неумелых царапин, которые мог оставить лишь тот, кто тянулся к надписи снизу и, ничего не видя от слез, мучительно царапал стену ногтями, он все понял. И отрешенный взгляд Бабани, и Иркину тоску...

«Ясно, — подумал Мефодий. — Все ясно. Я просто свинья, гад последний. Хотя кто сказал, что я должен быть кем-то и чем-то другим? Оказался же я как-то у Арея?»

Буслаев подумал об Ирке и ощутил укол вины. Нельзя ли как-то помочь ей? Существует ли магия, которая способна оживить ее позвоночник и заставить ее ноги двигаться? Если да, то эта магия должна быть очень сильной, потому что ноги Ирки тонкие и слабые, почти лишенные мышц. Десять лет в каталке — это три тысячи шестьсот пятьдесят дней, и не простых дней, а дней роста, тех дней, когда ноги должны бегать и мышцы сокращаться.

«У меня есть сила, но ее мало. Нужно еще что-то. Не просто умение, не просто заклинания... Что-то еще. Что-то не относящееся к магии мрака», — понял он вдруг очень ясно. Как понял и то, что никто другой, даже сам Лигул, помочь здесь не в состоянии, поскольку взамен он, безусловно, потребует Иркин эйдос.

А вот с Даф... С Даф, возможно, стоит поговорить.

На улице Мефодий огляделся и, скользнув к пустой в этот час детской площадке, достал Книгу Хамелеонов. Тогда у Ирки он ошибся. Это был уже не русско-корейский разговорник. Книга в очередной раз преобразилась. Теперь Мефодий держал в руках «Москву газетную» В. А. Гиляровского. Издательство «Наука и техника», 1989 год.

Книга то и дело нетерпеливо подрагивала. Буквы на переплете кривились. Мефодий торопливо нашел тридцать первую страницу и отсчитал двенадцать строчек сверху.

«Жду тебя в офисе. ОЧЕНЬ СРОЧНО! Домой не заходи! А.» — прочитал он.

Глава 9 ЭЙДОС И КРЫЛЬЯ

Мефодий рассматривал запечатанный конверт в руках у Арея. Уже при нем начальник русского отдела мрака взял серебряный нож для разрезания бумаг и, поддев им печать, открыл конверт. Из конверта он достал тонкий, прекрасно выделанный кусок пергамента, большое родимое пятно на наружной стороне которого ясно свидетельствовало о том, из чьей кожи он изготовлен.

Взяв пергамент, Арей уставился на него. Мефодий не знал, что именно тот ожидал там увидеть, но вдруг лицо Арея стало угрюмым. Посреди лба пролегла складка.

— Что пишет Лигул? — спросила Улита.

Вместо ответа Арей показал ей и Мефодию пергамент. Они увидели, что пергамент был совершенно чист. Теперь беспокойство появилось и на лице Улиты.

— На этом листе правда ничего нет или я просто чего-то не вижу? — спросил Мефодий.

— Ты видишь достаточно. Он действительно чист, — сказал Арей.

— Настолько чист, насколько вообще можно считать чистым предмет, доставленный из Тартара и побывавший в руках у Лигула, — уточнила независимая в своих суждениях Улита.

— Э-э... Чушь какая-то! Скорее всего секретарша вложила в конверт не тот лист. При завале корреспонденции такое случается довольно часто, — предположил Мефодий.

Ему пару раз приходилось посылать в Тартар пустяковые запросы, и он представлял, какая там царит путаница в бумагах. Только на то, чтобы найти в куче бумаг у себя на столе уже подписанный документ, делопроизводитель восьмого ранга может потратить лет десять, да и то если все время стоять у него над душой — в противном случае даже времени существования Вселенной не хватит, чтобы дело стронулось с места.

Арей покачал головой:

— Канцелярия Лигула не делает ошибок. Канцелярия делопроизводства — да. Регулярно путает бумаги, наградные ведомости и послужные списки. При архивных выписках такое происходит почти всегда, но чтобы ошиблась Канцелярия Лигула — исключено. Если нам послали чистый лист — это означает, что так пожелал сам Лигул. Либо, бери выше, Безликий Кводнон, сделавший это через Лигула. Некоторая связь у Кводнона с Лигулом все же есть, я думаю... Но опять же — за это я не поручусь.

— И зачем же он приказал послать нам чистый лист?

Арей нетерпеливо щелкнул пальцами. Пока Мефодий размышлял, что это означает, окно распахнулось. В комнату влетело большое, красиво сервированное блюдо с индейкой, начиненной орехами и черносливом. Индейка распространяла тонкий аромат, щекотавший ноздри и навевавший дерзкие и фривольные мысли. Жабо из петрушки на груди у индейки выглядело растрепанным, а в боку торчала вилка, означавшая, что какой-то ресторанный завсегдатай лишился индейки, что называется, из-под носа. Возможно, именно его гастрономические вибрации почувствовал проголодавшийся барон мрака и, не удержавшись, телепортировал у него ужин.

— Не обращай внимания, Меф. Еда порой помогает мне думать, — сказал Арей, придвигая к себе блюдо. — Итак, твой вопрос... Мм-э... Ответим так. В зависимости от конкретного случая, у нас в Тартаре чистый лист, посланный подобным образом, может иметь разные оттенки значений. Это и предупреждение, и недоумение, и разочарование, и нетерпение, и поощрение к действию, и еще тысяча различных толкований.

— И что же Лигул хотел сказать своим посланием в данном случае? — спросил Мефодий.

— А ничего. Любит наш гномик туману напущать. Понапустит, заинтригует, запутает всех, вроде недоволен, а ты сиди — и разгребайся, знай свое место, — проворчала Улита.

— Смотри, Улита, дошутишься! А ты не подслушивай! Зажми уши! — проворчал Арей, погрозив вилкой портрету горбуна. — Учти, Меф, если это из-за твоих махинаций со стражами света и хранителями из Сфер, которые невесть откуда берутся, то я тебя в порошок со... мм-э... ну ты понимаешь, что я с тобой сделаю.

Мефодий покосился на Улиту. Та стояла с таким невинным и почти святым лицом, что дураку стало бы ясно: она уже проболталась Арею об их сегодняшней поездке к таксидермисту, о драке с могильщиками и об Эссиорхе. А раз об этом известно Арею, то не исключено, что знает и Лигул. В конце концов, город полон шныряющих комиссионеров и пакостно улыбающихся суккубов.

— Да, Меф, Лигулу все уже известно... Не следует думать, что он стал главой Канцелярии лишь потому, что больше всех размахивал сабелькой после гибели Кводнона, — кивнул Арей, считывая его мысли с той легкостью, как если бы они просто были вытатуированы у Мефодия на лбу.

Барон мрака продолжал пожирать индейку. Вилку он давно отбросил и помогал себе кинжалом.

— Ну-с, — сказал он, отшвыривая в угол обглоданную индюшачью ногу. — Самое время забить осиновый кол в грудь своим иллюзиям! У меня такое ощущение, что скоро — в ближайшие день или два — все должно решиться.

— Так скоро? — спросил Меф.

— А почему нет? Некто похитил свиток желаний из шкатулки в ту самую минуту, когда мы соревновались со стражами света в бестолковости. Далее, этот же некто обвел вас вокруг пальца и, заставив сражаться с могильщиками, отпечатал на похищенном свитке дарх Улиты. Иначе зачем было устраивать этот фарс с битами — не нахожу объяснения.

— Это все из-за свитка желаний? — предположил Мефодий.

— Ты порой умиляешь меня своей наивностью, синьор помидор! Само собой. Все дело в свитке, который явно захватил кто-то играющий в своих интересах, а не в интересах света либо мрака.

— И?..

— Подумай сам. Свиток у него уже давно, но он до сих пор не написал желание и не сжег его. Почему? Не нашел березового полена?.. Едва ли. Объяснение может быть только одно. Это желание попытаться повлиять на дальнейшие судьбы Тартара и Эдема. А раз так, то одного свитка мало. Его похитителю необходимо заручиться мистической поддержкой всех участвующих сторон. Хотя бы формально магия требует справедливости. Здесь мы вторгаемся в область очень тонких взаимоотношений добра и зла.

— А такие есть? — усомнился Мефодий.

Арей ухмыльнулся, показав желтоватые, широкие зубы.

— Если их нет — тогда какого Лигула ты засматриваешься на Даф? Да будет тебе известно, до того как желание будет написано и свиток бросят в огонь, нужно, чтобы на свитке отпечатались крылья светлого стража, дарх темного и эйдос человека, свободного в своем выборе. Неважно, произойдет ли это по доброй воле или обманом. Такие тонкости мироздание волнуют мало...

— Хорошо. Дарх отпечатан. Я лопухнулась. А крылья светлого стража? — спросила Улита.

— Момент!

Мало заботясь, что делает это жирными пальцами, Арей открыл ящик стола и бросил на стол фотографию. Снимок был не слишком удачным. Кто-то делал его наспех, через окно. По шторам, по календарю с гонками и, главным образом, по самому виду комнаты Мефодий понял, чья это была квартира. • За окном стоял человек с несвежей плешью, похожей на поросший черной шерстью персик. Виден он был нечетко. Отчасти из-за того, что сам снимок был скверным, отчасти потому, что даже на магической фотографии плешивый старался повернуться спиной и заслониться руками. Рассерженный Арей поднес фотографию к свече, и она вспыхнула. Человек заметался на снимке и исчез в дыму, так и не показав своего лица. — Упорен, как и прежде. Что ж... Рано или поздно свидание под часами все равно состоится... — пробормотал Арей.

Он узнал. Зрачки у него сузились. Стали похожи на маленькие сверлящие точки. Ненависть, которую мечник мрака испытывал к плешивому человеку, была осязаема. Мефодий мог бы легко впитать ее, но не стал этого делать. Он ясно ощутил, что ненависть, даже чужая, способна разъесть ему душу, как кислота.

— Кто не знает, запомните: это Яраат, — глухо сказал Арей. — Он побывал в комнате у Даф. Один из комиссионеров оказался неподалеку и успел сделать снимок... К сожалению, ко мне снимок попал с опозданием. Комиссионер сперва направил свои пластилиновые лапки к Лигулу и затем уже только ко мне. Замечание уже внесено ему в личное тело. Я бы даже сказал: впечатано.

Арей печально посмотрел на свой могучий кулак.

— За Даф следят? Откуда там взялся этот комиссионер? — спросил Мефодий.

— Разумеется, следят. У мрака слишком много служащих мелкого ранга. Каждому надо найти дело. Неужели ты думаешь, что мрак оставит Даф в покое?

— Не оставит, — тихо сказал Мефодий.

Буслаев давно уже это чувствовал, но боялся произнести, чтобы слова не стали материальными. А они материализуются. Это, увы, факт.

— А что вышло у вас тогда с Яраатом? Из-за чего возникла ненависть? — спросил он.

Мефодий знал, что вопрос рискованный. Он не ожидал, что Арей ему ответит, и был готов даже к вспышке гнева. Однако Арей ответил:

— История дружбы, история предательства, история смерти. Эти истории часто переплетаются. И ведь когда-то мы с Яраатом были друзьями... Как только я вспомню, что доверял этому мерзавцу, мне хочется взять вот этот кинжал, вырезать свое сердце и растоптать его ногами, — медленно и отчетливо сказал Арей.

Он поднял голову и тяжело уставился на Мефодия.

— А теперь ты хочешь, конечно, знать, как все было? С первой и до последней минуты? Вам, бывшим лопухоидам, всегда важны так называемые подробности. Сути вам мало. Не так ли?

Мефодий молчал. Интуиция подсказывала, что лучше сейчас не подавать голоса. И он не ошибся. Арей продолжал:

— Страж мрака не имеет права любить и привязываться. Единственное, что нам дозволяется, — это испытывать страсти, пускай даже самые чудовищные. Закон этот непреложен. Остальные законы нарушаются в Тартаре довольно легко и без особых последствий. В конце концов, афоризм «Не пойман — не вор!» — наш афоризм. Делай любые мерзости, но без шума и пыли. Но запрет любить и привязываться крайне строг. Я бы сказал, именно на запрете любить и стоит Тартар, это милейшее во всех отношениях заведение.

— Но ведь...

— Не перебивай! Любовь размывает абсолютное зло. Подтачивает основы. Делает стража дряблым и половинчатым. Открывает форточку для добра, которое так и ищет щель, чтобы просочиться. Ведь если ты любишь — действительно любишь, а не просто вожделеешь и пользуешься, — без этого добра не обойтись! Сразу припрутся и самопожертвование, и умиление, и много всякой смежной дряни. В результате из разящего меча мрака ты превращаешься просто в ржавую железку, которая сломается в первой же битве.

Скрюченные пальцы Арея дважды царапнули стол. Голос, однако, остался все тем же: мерным, холодным.

— И еще пара уточнений. Если страж мрака полюбит ведьму с Лысой Горы или женщину-стража (а у нас — ты через год-другой это поймешь! — встречаются чертовски привлекательные особы), это полбеды. На это посмотрят сквозь пальцы. Скорее всего ваша любовь станет заурядной страстью, а после и вообще растворится, как капля крови в море... Важно запомнить другое! Страж мрака не имеет права полюбить смертного, в груди которого существует еще не определившийся эйдос. Прежде он должен забрать этот эйдос и передать мраку. Даже поместить его эйдос в свой дарх он не имеет права, если там примешалось это подленькое чувство. Кто знает, возможно, рано или поздно у него появится искушение освободить эйдос и вернуть его владельцу, а это уже оскорбление для мрака.

— Значит, любить смертных с эйдосами нельзя. Почему? — не понял Мефодий.

— Потому что в неопределившемся эйдосе есть свет. Даже в самом скверном, самом захватанном мелкими, гадкими деяниями эйдосе он живет! Теплится до последнего, как свеча, да поглотит Тартар ее огонь! — отрезал Арей. — И второе, основное: страж мрака не имеет права полюбить стража света. За это наказание бывает самым суровым. Тебя лишают сущности, оставляют только боль и страх... Но тебе этого лучше не знать. Трижды глуп тот, кто спешит избавиться от детских и юношеских иллюзий. Под ними обычно оказывается гниющее мясо. Послушное, трепещущее, такое, как это!.. Сейчас ты поймешь, как это бывает! Эй ты, ступай!

Повинуясь жуткому взгляду Арея, наполовину обглоданная индейка, помогая себе крыльями, царапая столешницу костью уцелевшей ноги, поползла к краю стола, оставляя на полировке жирные подтеки подливки. Это было тяжелое и неприятное зрелище. В последний раз оттолкнувшись, индейка тяжело свалилась вниз.

— Ты видел? Это мясо потеряло все, что могло. У него нет будущего, нет прошлого, нет вечности, оно наполовину обглодано и все равно боится. Вот что такое страх. Его суть, его корни, его законы, — кривясь, сказал Арей и замолчал.

— Так что у вас вышло с Яраатом? — напомнил Мефодий.

Арей посмотрел на пыльное треснувшее стекло, выходившее на затянутые сеткой леса. Заняв новую резиденцию на Дмитровке, 13, мечник мрака так и не потрудился навести в своем кабинете хотя бы подобие порядка. И это несмотря на то, что ему достаточно было для этого лишь щелчка пальцев. Но вот не сложилось как-то.

— История простая. Я полюбил смертную и, нарушив все правила, сохранил ей эйдос. У нас родилась дочь. Тоже с эйдосом, ярким и прекрасным, — у меня, у стража мрака, который до того втягивал чужие эйдосы, как черная дыра! Поверь, любой, кто знает магию, скажет тебе: ребенок у стража мрака — это величайшее чудо. Мы по природе своей пусты и бесплодны. Я прятал мою жену и дочь довольно долго. Прятал от всех, очень изощренно, с большим воображением. Канцелярия мрака ничего не знала. Но затем один из комиссионеров пронюхал и донес, прежде чем я успел размазать его пластилиновые мозги по ближайшей стене. Эти мерзкие комиссионеры везде. Их мириады в этом провинившемся мире. Нас стали преследовать. Положение наше стало крайне сложным. Нас искали, устроили настоящую облаву. А облава мрака — это кое-что да значит! Сам я спрятался бы тысячи раз, хоть на столетие, но спрятать двух смертных — женщину и ребенка — чудовищно трудно! Особенно когда на поиски брошены сонмы духов. И вот настал момент, когда нас загнали в угол...

Рука Арея так впилась в рукоять кинжала, что костяшки пальцев побелели. Улита слушала, почти не дыша, хотя, вероятно, эта история уже была ей известна. Мефодий заметил, что горбун Лигул слинял с портрета и в полной панике сопел где-то за рамой, не имея возможности удрать с холста.

«Похоже, он тоже знает, что было дальше», — подумал Мефодий.

— Мы прятались на чердаке бесхозной лачуги в одном городишке. Была поздняя осень. Ребенок плакал и кашлял. Он был простужен. Накануне мы попали под дождь, когда пробирались болотом. Магию использовать я не мог: нас бы сразу обнаружили. Преследователи были уже повсюду. Пока что духи и комиссионеры, но я знал, что, как только этим удастся что-то разнюхать, здесь появятся и стражи. И тогда я решил, что самым разумным будет отвлечь погоню, увести ее за собой. Один я оторвусь от погони, расправлюсь со всеми, кто встанет на пути, и вернусь. Но бросить их вдвоем я не решился. Нужен был кто-то владеющий магией, кто бы прикрыл их в мое отсутствие. Не позволил бы ни одному комиссионеру сунуть свой мягкий нос в наше убежище. И я вызвал того, кому, как мне казалось, я могу доверять... Яраата?

— Да, его, — сквозь сцепленные зубы процедил Арей. — Яраат был вне закона. Вор, похититель артефактов. Его искали и свет, и тьма. Но мне он был симпатичен. Я не раз покрывал его и думал, что могу рассчитывать на ответную услугу.

— И он пришел?

— Да. Яраат тотчас явился, стоило мне начертать первую же руну тайного вызова. Он был мил, весел, романтичен, шутил. В грязной лачуге, с крыши которой текла грязная вода, а во все щели дуло, он казался ангелом. Закутал мою дочь в плащ, жене сказал что-то ободряющее... Я поверил ему, попросил Яраата остаться с ними и ушел со спокойной душой, взяв с собой лишь меч без ножен. Я держал его в опущенной руке и шел по центральной улице. На окраине я попался на глаза комиссионерам. Одного зарубил, остальные, разумеется, слиняли и позвали стражей. Они телепортировали в ту же минуту. Их было около двадцати. Этого я и добивался. Я долго водил погоню за собой по болотам, отсекая головы и дархи самым ретивым, тем, что бросались на меня, как собаки на волка. Таких оказалось на удивление мало. Большинство же, и крошка Лигул в их числе... — Арей бросил яростный взгляд на пустой портрет, — предпочло не соваться и пускало вперед других. Наконец они оставили меня в покое и убрались, грозя припомнить все это позже. Я понял, что победил. Когда собака лает — она уже не кинется. И вот спустя два дня я вернулся в тот же городок, в тот же двор. Поднялся на чердак по тем же скрипучим ступенькам и не нашел там никого.

Арей засопел. Со шрамом, рассекавшим его лицо, произошло странное превращение. Одна его часть побелела, другая — стала багровой.

— Яраат выдал их мраку? Да? — спросил Мефодий.

Улита предостерегающе толкнула Буслаева ногой. Наверно, это был не тот вопрос, который стоило задавать. Однако слова уже прозвучали. Арей ответил. Так медленно, словно вычерчивал слова на стене, окуная палец в кровь.

— Нет! Это было бы скучно. Яраат придумал кое-что другое. Он приставил нож к горлу моей девочки и заставил жену произнести слова отречения. Какая же мать не отдаст свой эйдос за своего ребенка? Затем он забрал эйдос и у девочки. Мой добрый ребенок, разумеется, хотел спасти маму и тоже произнес формулу, как умел. Оба эйдоса Яраат сложил в свой дарх. А за тем сбросил мою жену и дочь в высохший колодец во дворе. Видно, они были живы, потому что он еще добил их камнями. Сбросил вниз десяток больших плит. Это я понял, когда спустился вниз, в колодец...

Арей замолчал. Молчали и Мефодий с Улитой. В кабинете сделалось так тихо, что стало слышно, как пугливо дышит горбун Лигул за рамой парадного портрета. Пару раз он осторожно выглядывал и пытался вывесить белый платок — знак капитуляции. Арей заходил по кабинету. Оставаться на месте он явно уже не мог. Голос прыгал, как кардиограмма.

— Я долго искал Яраата, но все было бесполезно. Он умело скрывался. У оборотней это врожденный дар. Здесь же магические силы были усилены: ни мрак, ни свет не могли обнаружить, где он прячется. Что тут говорить обо мне? Яраат же делал вылазки и похищал все новые артефакты, которые помогали ему оставаться безнаказанным. Он потерял силы и был схвачен совсем недавно, лишь когда в мир пришел ты — Мефодий Буслаев. Ребенок, младенец, сделал то, чего не смог сделать я... Тогда же я был сам не свой. Внутри у меня образовалась черная дыра, которую я ничем не мог заполнить. Именно тогда я сблизился с Мамзелькиной. У меня и у Аиды оказалось много общего: пустота внутри и медовуха. Мрак забеспокоился. Про меня говорили: он слишком зол для зла. Зло надо творить с холодной головой, а этот... Комиссионеры избегали приносить мне приказы. Суккубы дрожали как осиновые листья, если им случайно приходилось оказываться рядом. Один из них как-то попытался превратиться в мою дочь и очень пожалел об этом... Через какое-то время — через пять ли лет, через пятьдесят, не помню — я был арестован за дуэль с Хоорсом и отправлен в ссылку. На маяк в холодном океане. Я не сопротивлялся. Мне было все равно...

Арей шагнул к Мефодию. Наклонился. Его страшное изрубленное лицо нависло над ним.

— Что еще ты желаешь знать про Яраата? Утолил ли я твое любопытство? — спросил он отрывисто и сипло.

Мефодию стало жутко. Он ощутил, что Арей, подогретый воспоминаниями, способен сейчас зарубить его. Ненависть к Яраату кипела в нем, как лава — вот только Яраата-то рядом не было.

— Ничего. Я... я все узнал, — поспешно сказал Мефодий, не отводя взгляд, хотя ему ужасно хотелось это сделать. Он знал, что отводить теперь глаза опасно. Как опасно и смотреть Арею в зрачки. Поэтому смотрел чуть выше, на брови.

Томительную минуту продолжалось это противостояние. Затем Арей резко повернулся к нему спиной.

— Жаль, жаль... Я слишком поздно понял суть этого мерзавца. Яраат не потому ворует артефакты у мрака и света, что он свободный бунтарь, который хочет существовать независимо. Он оборотень. Не трансильванский бедолага-оборотень, который превращается в волка после укуса себе подобного, боится креста и серебряных пуль, а настоящий природный оборотень. Нравственная амеба. Эмоции для оборотней — все, это их наркотик, но только они одни. Оборотни хамелеоны в быту. Они радушны, ласковы, приятны. Они заставляют тебя полюбить их или хотя бы довериться, а затем приканчивают с улыбкой на устах, не забыв порадовать свежим анекдотцем... Главное для таких тварей пощекотать себе нервы. Ощутить себя важной персоной. Ты думаешь, он так поступил из-за эйдосов моей жены и дочери? И из-за них тоже, но главным для него было, чтобы я охотился за ним, чтобы я ненавидел его, чтобы я грыз себе руки, досадуя на них, что они не могут сомкнуться на его горле, — сказал он горько и уже почти спокойно.

— Если я... — вдруг произнес Мефодий и замолчал.

Арей выжидательно посмотрел на него.

— ...встречу Яраата — я его убью! Его не спасут ни стены, ни союзники! — твердо договорил Буслаев.

Лигул на портрете замахал белым платком с такой энергией, будто платок привязали к лопасти мельницы. Похоже, у него были на то свои причины. В конце концов, кто, как не он, передал Яраату саблю тигриного укуса и помог ему тем самым бежать из заточения?

Короткий мощный палец Арея больно ткнулся Мефодию в грудь.

— Синьор помидор, не давай обещаний, которые тебе затруднительно будет выполнить. И знай: он сам попытается встретить тебя. Я в этом уверен, — произнес начальник русского отдела.

— Чтобы отомстить за ту силу, что я у него отнял?

— В том числе. Но, главное, ему теперь нужен твой эйдос, чтобы оттиснуть его на свитке. Далее останется только написать желание и бросить свиток в огонь. Думаю, эта самая легкая часть. И все — магия свитка обретет силу и вплетется в ткань времен так глубоко, как того пожелает хозяин свитка.

— Но почему именно мой эйдос? — нервно спросил Мефодий. Только что он из агрессора, мечтавшего встретить Яраата, превратился в жертву — и это было неприятно.

Арей усмехнулся. Имея немалый опыт, он тоже ощутил этот нюанс.

— Ты еще не понял? Разумеется, подошел бы и просто эйдос, но Яраат не разменивается по пустякам. Он стремится ужалить меня побольнее, унизить... Еще, еще, еще раз! Оказаться рядом, а затем вдруг исчезнуть без следа. Твой эйдос подходит для этой цели больше остальных, учитывая, что твои силы... хм... довольно значительны.

Мефодий посмотрел на одну свою ладонь, на другую и сдвинул их, как чаши весов.

— Так вот почему Лигул хотел, чтобы я проиграл эйдос? Потому что мой эйдос — это ключ от свитка?

— Да, синьор помидор. Ты верно все понял. Твой эйдос — ключ от свитка. Но, надо сказать, у нашего мелкого друга задача куда глобальнее. Кому принадлежит эйдос человека — тому принадлежат и его силы, не так ли, друг мой? — с иронией спросил Арей, поднимая глаза на портрет.

— Горбун заулыбался, выражая самое трогательное умиление словами Арея. Портрет явно не желал, чтобы ему влетело за хозяина. Он не просто излучал доброжелательность. Он светился доброжелательностью, как подброшенный в сахарницу кусок уранового стержня.

— Лигул, ты слышишь меня? — спросил Арей.

Портрет осторожно кивнул.

— Умница! — произнес Арей. — Тогда немедленно заткни уши! Я хочу сказать кое-что для них не предназначенное.

Портрет поспешно зажал уши.

— Улита, крошка, будь любезна, растопи камин! Я разочарован. Нас пытаются обмануть! — не повышая голоса, приказал Арей.

Поняв, что он разоблачен, горбун на портрете пискнул и зажал уши уже по-настоящему. Он даже зажмурился, прикинувшись разом тремя обезьянками: той, которая ничего не слышит, другой, которая ничего не видит, и третьей, которая никому ничего не вякнет.

— Мефодий! — сказал Арей, убедившись, что его слова не покинут этих стен. — Надеюсь, ты не повторишь мою ошибку. Упаси тебя мрак когда-либо привязаться к смертной, у которой есть эйдос, или к стражу света. Ты уничтожишь ее и себя. У будущего повелителя Тартара и девчонки родом из Эдема не может быть будущего. Забудь о Дафне! Даже я, боюсь, не смогу тебя защитить. Ставки слишком высоки. Мрак не позволит тебе полюбить. НИКОГДА НЕ ПОЗВОЛИТ!

Глава 10 ПОВЕСТКА В ТАРТАР

Через пару дней прибывший курьер передал Арею повестку срочно явиться в Тартар. Курьер был лоснящийся маслом немолодой джинн, ради торжественного случая материализовавшийся целиком и даже надевший широчайшие шаровары, какие прежде Мефодию случалось видеть лишь в фильмах о запорожских казаках. Передав Арею повестку и попросив его поставить оттиск дарха в ведомости, джинн некоторое время покрутился в приемной, незаметно стащил со стола у Улиты серебряную ложечку и исчез.

— Вот паразит! В другой раз просверлю все ложечки и прибью их гвоздями к краю стола! Будет, как в дурдоме: захотел размешать сахар — поверти стакан под ложечкой!.. Сил моих больше нет: комиссионеры тащат, суккубы тащат, а теперь еще и джинны! — сказала Улита с негодованием.

— А если их просто ловить с поличным? — спросил Мефодий.

— Ага! Поди их поймай! Схватишь его за руку, он сошлется на клептоманию, да еще и справку покажет! — отмахнулась ведьма.

Арей долго разглядывал повестку, пытаясь по отпечатавшейся на ней ауре пославшего определить, чего стоит ждать в Тартаре. Но повестка была типовой, составленной какой-то замученной секретаршей личной Канцелярии Лигула, которая в этот момент думала о своей женской судьбе и о походе в буфет и потому никакой внятной ауры не отпечатала. Подпись же под повесткой принадлежала не самому Лигулу, а одному из его помощников, который сам, по всей видимости, не знал, зачем Лигулу понадобился начальник русского отдела мрака. Поняв это, Арей оставил повестку в покое и подошел к портрету.

— Чего тебе опять надобно, старче? То одна бумажонка, то другая? Ты ночью-то спишь или все пишешь и пишешь? — спросил он мрачно.

Горбун на портрете пожал плечами и с ехидным видом принялся переминаться с ножки на ножку. Затем протянул бумажный пальчик и пакостно показал на повестку.

Не понимая, чего он хочет, Арей взглянул на повестку еще раз и обнаружил, что в графе «срочность» указано:

«ЯВИТЬСЯ НЕМЕДЛЕННО БЕЗ ВСЯКИХ ОТГОВОРОК И УВИЛИВАНИЙ!»

Ниже мелким шрифтом уточнялось:

P.S. Просим учесть, что мнимая неграмотность, слепота, нахождение в заточении либо в сосуде (для джиннов), либо в волчьем состоянии (для оборотней), неполучение данной повестки в срок вследствие случайной гибели курьера (sic!), а также клиническая, физическая и астральная смерть не могут рассматриваться в качестве оправдания неявки (ст. 966 пункт 696 кодекса Тартара).

— И случайную гибель курьера предусмотрел, поганец!.. Оно верно, чего курьерами-то расшвыриваться? Народец у нас ушлый. Прихлопнут как муху, а после: «Ну не получал я вашего письма!» Ладно, Лигул! Нескучай! Я вернусь и сразу начну играть в дартс. Вот только жаль, мишени нет. Но мы что-нибудь подыщем! Что-нибудь маленькое и противненькое! — многозначительно пообещал Арей.

Гаденькое выражение с лица портрета моментально исчезло. Лигул запыхтел и, застревая, помогая короткими ножками, полез прятаться за раму. Арей надел нагрудник, взял меч, несколько раз с угрюмым выражением лица прошелся по кабинету и позвал Мефодия.

— Мы с Улитой отбываем в Тартар. Разумеется, постараемся вернуться так скоро, как это будет возможно. Однако у меня скверное предчувствие, что на какое-то время нам придется там подзадержаться.

— А если вам наплевать на эту повестку? Порвать ее? — спросил Мефодий.

Арей задумался и, заложив за спину руки, пошевелил пальцами.

— Наплевать на повестку в Тартар? Повестку, в получении которой я расписался оттиском своего дарха? Ты позабавил меня, синьор помидор! При всем моем неуважении к Канцелярии и лично к Лигулу, Тар-тар — это несколько иная вещь. Его законы незыблемы. Поехать все же придется.

— А мне что делать? — с тревогой спросил Мефодий.

Комната сузилась. Мир стал тревожным.

— Что бы ни случилось, не покидай офиса и держи меч наготове. Я надеюсь, что хоть чему-то сумел тебя обучить. Если придется вновь вызвать дух Хоорса — что ж, сделай это, только с самого начала укажи гостю его место. В противном случае он отберет у тебя тело. Я ведь буду в Тартаре и едва ли смогу тебе помочь.

Мефодий невесело кивнул. Он это и сам понимал.

— Далее... Сегодня с утра обещала заглянуть Мамзелькина. Пока Аида здесь — ты в безопасности. Яраат не сунется. Но к полудню у нее... э-э... смена, так что тебе самому придется позаботиться о сохранности твоего эйдоса и твоей головы. Советую позвать Даф. Ее бронебойная дудочка и поэтический зверек с саму райскими коготками могут оказаться полезной компанией. Удачи в труде и обороне!

Тяжелая рука ободряюще коснулась плеча Мефа.

Захватив с собой Улиту, чтобы придать своему появлению в Тартаре характер деловой поездки, Арей отбыл в Тартар.

— Меф, держи марку и хвост! Это главное! — крикнула на прощание Улита.

Молодая ведьма бодрилась, но выглядела подавленной. В Тартар ей не хотелось. Даже с шефом. Даже по официальному вызову. Попасть туда куда проще, чем взять обратный билет.

Мефодий остался в резиденции мрака в одиночестве. (Вот только в гордом ли?) Ему почудилось, что с исчезновением Арея и Улиты стены приемной сузились, потускнели. По потолку прошла длинная трещина.

«Все тут одна видимость. Ничего настоящего... Э-э, ну да ладно!» — подумал он и, открыв футляр, оглядел свой меч. Тускловатый клинок, зазубрины, простая рукоять... М-да... Выглядит скромновато. Однако судить о магическом оружии по внешнему виду — это судить о вкусе супа по цвету кастрюли.

— Что ж, Яраат! Я жду тебя! Это ведь ты все затеял, я знаю, — громко, пытаясь в этой громкости обрести уверенность, сказал Буслаев.

Он отправился в кабинет к Арею, положил футляр рядом и, закинув ноги на стол, стал мысленно прокручивать в памяти все уроки, которые когда-либо давал ему мечник мрака. В его воображении сверкали клинки и градом сыпались удары.

Сложно сказать, ощущал ли что-нибудь Лигул, однако из портрета он не выглядывал, предпочитая благоразумно отсиживаться за рамой.

Внезапно дверь кабинета скрипнула. Просунулась кислая вытянутая физиономия Тухломона. Комиссионер с любопытством повертел головой и, заметив Мефодия, противненько осклабился.

— Начальничка замещаете-с? С повышеньицем вас в таком разе!

— С каким повышением? — не понял Мефодий.

Тухломон пакостно погрозил ему пластилиновым пальчиком.

— А как же-с? Ножки-с на его столик положили-с? Положили-с! Отрицать не будете? Не будете! Я вас понимаю-с: это всегда приятно — попрать, так сказать, ножкой трибуну-с! Выразить собственное отношение к руководству. Э? Эге! Ведь признайтесь, не любите вы Арея. Ну признайтесь!

У Мефодия возникло вдруг нехорошее чувство, что этот визит Тухломона подготовлен заранее. Комиссионер явно был в курсе, что Арей в Тартаре, иначе никогда не сунулся бы в его кабинет без стука. И это противненькое, издевательское «вы».

— С чего ты взял? — буркнул Мефодий.

— Ага, вот вы и почти проговорились! Ну скажите правду, скажите: терпеть я его не могу, дромадера эдакого! — подстрекал Тухломон. Заинтересованный Лигул высунул из рамы свою заросшую черным волосом ушную раковину.

Ощутив, что Тухломон нарочно его раздражает, Мефодий взял себя в руки.

— Чего тебе надо? Сегодня неприемный день.

Нимало не смущаясь, что его не приглашали, комиссионер ввалился в кабинет и, усевшись на край стола, принялся нагло глазеть.

— Я знаю-с про неприемный денек-с. Но я к вам поличному вопросцу! — сказал комиссионер и поочередно подмигнул глазами навыкате.

— Прием по личным вопросам каждый первый и третий четверг месяца по предварительной записи. Ровно с 15.55 до 16.00. А сейчас будьте любезны покинуть офис! — парировал Мефодий. Все-таки школа Улиты есть школа Улиты.

На Тухломона это, однако, впечатления не произвело. Перегнувшись через стол, он обнял Мефодия за плечи и, зарыдав, разразился бессвязной, прерываемой всхлипываниями тирадой. Из тирады Мефодий уяснил, что Тухломон называет его «голубчиком», «вьюношей», «умницей» и «отцом родным», а себя выводит как пострадавшего за любовь к истине и обойденного повышениями правдолюба.

— Ежели нужно будет кого кокнуть, только свистните! Мы все такие, правдорубы! — неожиданно закончил Тухломон свою тираду, продолжая орошать крокодильими слезами майку Мефодия.

Потеряв терпение, Буслаев рявкнул на него и, оторвав от себя его цепкие руки, столкнул комиссионера со стола.

— А ну, говори, что тебе нужно, и выметайся! — пригрозил он ему.

Упав на пол, Тухломон не стал пытаться подняться и пригорюнился.

— Вот вы со мной, стало быть, как-с? Я к вам с открытой, можно сказать, душой и трепещущим сердцем, а вы меня пинками? Нехорошо-с, ой, нехорошо-с! Прямо-таки по-человечески неприятно! Ай-ай-ай!

Мефодий запустил в него чернильницей. Комиссионер не стал от нее уворачиваться, а, подпрыгнув, ловко поймал ее зубами, как собака ловит тарелку.

— А ну как разбили бы? Нехорошо! Опять же не ваша вещичка! — сказал он, укоризненно возвращая чернильницу на стол. — И вообще, Мефодий Игоревич, родной, не в том вы положении, чтобы на меня ножкой топать и вещи в меня швырять! Вы целиком и полностью в моей власти!

Тухломон сунул руку в карман и быстро достал из него мятую розовую бумажку.

— Что это за клочок? — спросил Мефодий презрительно.

— Это не просто клочок. Это из дневника вырвано-с! Девочки, сами знаете, любят дневнички вести! Тетрадочки всякие, хи-хи! Иной раз такую глупость напишут, что сами потом жалеют! — осклабился Тухломон. Скверно как-то осклабился, с намеком.

— О чем это ты?

— А вот о чем! Извольте посмотреть! — сказал Тухломон и поднес розовую бумажку к глазам Буслаева.

«Я так люблю М.Б., что готова продать душу, лишь бы он всего один ра...» — начал читать он. Дальше с полдюжины слов были жирно закрашены фломастером. Похоже было, что кто-то, сделав запись в дневнике, зачеркнул ее, вырвал страницу и, скомкав, бросил под кровать или под стол, откуда ее после заботливо выудил Тухломон.

«Кто это? Неужели Ирка?» — подумал Мефодий.

Однако испытал он при этом не радость, а беспокойство и вину. Интуиция подсказывала, что бумажка все-таки Иркина. А значит, Тухломон, упорный, как прилипшая к подошве жвачка, последовательно подбирал ключик к Иркиному эйдосу. Разумеется, это всего лишь бумажка, не документ, не отречение, но бумажка крайне опасная.

В замешательстве Мефодий протянул руку, чтобы схватить розовый лист, но прежде, чем он это сделал, комиссионер резво отпрыгнул.

— И-и, нет! Думаешь, я совсем дурак? Я тебе эту бумажку отдам, а ты ее раз — и фьютъ Не отдам, и всё тут! — крикнул Тухломон, мгновенно переходя на «ты». Должно быть, решил, что нужный момент уже наступил.

— Отдашь как миленький! — сказал Мефодий, прикинув, чем можно на него нажать. — Согласно постановлению канцелярии № 7 от 4.11.4512 года от сотворения мира все компрометирующие материалы подобного рода подлежат немедленной сдаче в отдел. Несдавшему грозит ссылка в Тартар сроком до тридцати веков. Следовательно, как ни крути, это бумажка все равно попадет ко мне.

Он надеялся загнать комиссионера в тупик, но Тухломон лишь хитро осклабился и противненько, с какой-то заговорщицкой фамильярностью захихикал:

— Ты не сумлевайся, Мефодий Игоревич. Хоть и простые мы духи, темные, а законы, поди ж, получше тебя знаем. Бумажонку мне сдать придется, это верно, да только вот куда сдать? Отделы-то разные могут быть. Захочу — Улите отдам, а захочу — тому же Лигулу отошлю-с. Он теперь сердит — рад будет обеими руками за этот клочок ухватиться... Ну что, съел?

Буслаев ощутил, что аргументы комиссионера неуклонно загоняют его в угол. Показывая, что сдается, Мефодий поднял обе руки над головой.

— Хорошо, — сказал он убито. — Признаю, что ты крепко взял меня за глотку, Тухломон! Как насчет поторговаться? Что ты хочешь за эту бумажонку?

Удивленный тем, как быстро его противник сдал позиции, Тухломон, морально приготовившийся к длительной осаде, мигая, почесал переносицу. Мефодий с радостью ощутил, что прежде комиссионер лишь зондировал почву, шантажировал, соображая, чем можно поживиться, и сам еще толком не знал, что потребовать. Теперь же в его водянистых глазках загорелась неприкрытая жадность. Тухломон определенно опасался продешевить.

— Э-мю-э-э... Я много чего хочу! Так вот просто, за здорово живешь не отдам! Бумажка мне, чай, не даром досталась! — промямлил он, потирая ладони. — Во-первых, стало быть, я хочу твой эй...

— Стоп! — перебил его Мефодий. — Никаких «эй» я тебе не дам, само собой. Я предлагаю свою цену! Что ты скажешь о перстне Фаруха, который вызывает джиннов? Тому, у кого этот перстень, раз в десять лет повинуются тридцать тысяч духов. Тридцать тысяч!

Комиссионер недоверчиво уставился на Мефодия. Дело в том, что тот описывал теперь любимый перстень Арея, с которым Арею, вне всякого сомнения, не очень хотелось расставаться. Буслаев только руками развел: мол, что тут поделаешь, прижал так прижал.

Тухломон задумчиво пожевал губами.

— Это заманчиво, но я, право, не знаю, — сказал он, ломаясь точно красна девица. — Позвольте-с сперва взглянуть на перстенечек. Уж больно неожиданно.

Мефодий зорко оценил расстояние. Тухломон маячил у двери кабинета. Нет, пока не достать.

— Отчего же не взглянуть? Взглянуть — это можно. — Он открыл верхний ящик стола Арея и поманил Тухломона к себе.

Когда комиссионер, от жадности утратив бдительность, наклонился к нему, Мефодий перехватил футляр с мечом и, не имея времени достать меч из футляра, футляром двинул Тухломона по затылку. Артефакт есть артефакт. Комиссионер тонко завизжал, как поросенок. Мефодий вырвал у него из рук розовый лист и, разорвав его на мелкие клочки, сжег над свечой.

Тухломон с воплем бросился животом на стол, пытаясь завладеть хотя бы пеплом, но не успел. Открыв футляр, Буслаев схватил с бархата меч.

— А теперь вон! Ну! — страшно крикнул он, едва узнавая свой голос.

Меч нетерпеливо рванулся в его руке. Еще мгновение, и он разрубил бы пластилинового человека на две неравных части. Пискнув, Тухломон выскочил за дверь и, спотыкаясь, кинулся бежать. Мефодий понял, что на этот раз поле боя осталось за ним.

Бывший меч Древнира, давно ставший мечом мрака, дрожал и бился у него в руке. По тусклому лезвию пробегала рябь. Зазубрины нехорошо скалились. Меч злился на Буслаева за то, что ему не удалось разрубить Тухломона.

— Утихни, дружок! Тебе бы не понравилось! Крови нет, ничего нет, пластилин один! — сказал Мефодий и торопливо вернул меч в футляр, пока тот сгоряча не сделал ему харакири. От своенравного артефакта этого вполне можно было ожидать.

Вскоре, как Арей и предупреждал, прихромала Мамзелькина с безразмерным провисшим рюкзаком на спине. Если бы не зачехленная коса, можно было бы подумать, что она собирает пивные бутылки в скверах. Не найдя Арея и Улиту, Мамзелькина обиделась и загрустила, однако бочонок с медовухой обнаружился на обычном месте, и Аида Плаховна заметно утешилась. Позванивающая коса стала в угол.

— Ну что. брат Мефа? Сердечко-то дрыг-дрыг? Эйдос-то крылышками цвиг-цвиг?.. — пошутила она, зачерпывая медовуху чашей. — Подсядь ко мне, поболтаем. Не боись, болезный, четыре, четыре, я на перерыве...

Буслаев осторожно опустился на диван рядом со старухой. На ногах у Мамзелькиной были обычные разношенные кроссовки белого цвета. Один шнурок был короче и потому, вероятно, зашнурован через дырку. Почему-то эта бытовая, очень заурядная деталь особенно поразила и напугала Мефодия. Ему проще было бы, если бы вместо кроссовок он видел кости.

— Как выглядит приемная Лигула в Тартаре? Ты там бывала? — спросил он, отвлекая себя от нехороших мыслей.

— И, милай, где я только не бывала! Откуда только народец не кашивала! — ухмыльнулась Аида Плаховна. — Уж и не знаю, можно ли ее приемной-то назвать? Это такой узкий длинный коридор, весь заставленный старыми пустыми стульями и с одной-единственной комнатой в конце.

— Комнатой с пауками? — рассеянно спросил Мефодий.

— С чем, с чем? — цепко переспросила Мамзелькина.

Буслаев встревожился. У него возникло ощущение, что он сейчас произнес какое-то опасное для него слово.

— Ну это из Достоевского. Свидригайлов опасался, что вместо вечности будет тесная комната с пауками, — поспешно объяснил он.

— Ишь ты! И сами вумные, и книги вумные читаем! Сам надумал читать али подучил кто? — умилилась Аида Плаховна.

— Сам.

— Врешь! — сказала Мамзелькина, грозя ему костлявым пальцем. — Ой, врешь, ладушка! Брешешь, как сивый мерин!

— Ну вру, вру. Одна знакомая дала, — неохотно признал Мефодий. Обманывать старуху было бесполезно.

— Что за знакомая? Неужто Даф? — ласково спросила Аида Плаховна.

Мефодий ощутил тревогу. Старуха явно знала гораздо больше, чем можно было предположить.

— А хоть бы и она, — с вызовом сказал он.

В пустых глазницах Мамзелькиной полыхнуло задумчивое пламя.

— Почто грубишь бабуле? Разве бабуля тебе зла желает? — произнесла она с укоризной и одновременно словно с намеком. — Всю ночь косила, бедная, рук не покладала.

— И что, много накосила? — пугаясь собственной наглости, спросил Буслаев.

Ему важно было увести мысли старушки от Даф. Аида Плаховна двусмысленно зарумянилась и хлебнула медовушки.

— Ну много, не много — как считать,.. Был и интересный один лопухоид. Крупная довольно-таки фигурка средней мелкости! Фонды открывал, ереси сеял, всевозможные «измы» поощрял. В людях простодушных сомнение зарождал, жалил исподтишка. Подгнаивал, так сказать, яблочко с серединки. Отнесла я сего дня его в Тартар, горемычного. Уж он и убивался! Несу его, а он все твердит, что меня нету, и Тартара нету, и, почитай, ничего нету. «Я буду жаловаться! Не имеете права! Нет никакого Тартара!» — кричит. Потом уж поверил, конечно, горемыка, когда Цербера увидел... Даже не увидел еще, где ему, а лай только издали услышал.

— За что это его так?

— Я ж говорю. За умничанье и за «измы»! Особливо за атеизм, — ехидно сказала Аида Плаховна.

— А за атеизм-то за что? Разве он вам не выгоден?

Мамзелькина вновь цепко присмотрелась к нему.

— Что это за «вам»? Ой, щас я кого-то онекроложу за такие слова! Сторонишься нас?.. Мы, значит, черненькие, гаденькие, а ты светленький, чистенький? Так, что ли, получается?

Мефодий промолчал. Мамзелькина, остывая, потрясла у него перед носом костлявым пальцем.

— Смотри, болезный! Не увлекайся, не ковыряй отверткой в атомной бомбе! В том-то и дело, оказалось, что невыгоден. Вначале даже Лигул увлекся, а потом постепенно видим: не то. Лопухоиды-то вначале туго раскачивались, а потом разошлись, мысли распустили и теперь не верят ни в свет, ни в мрак. Хотят происходить от обезьяны, прятать хвост в штанину и играть в ящик без возврата. А в мироздании-то как: каждому по вере его. Не веришь в бессмертие — и не надо. Не будет тебе бессмертия.

Мамзелькина широко развела руками.

— Вот и расползаются потом эйдосы. В распыл, в небытие идут. Свет-то как и прежде кадры свои получает, праведники-то и теперь случаются, а мрак в убыток идет. Многие эйдосы теряет. Ты у него эйдос берешь — а он слабенький, негодненький, гниль одна... Ты его эйдос в дарх помещаешь, а там энергии, как в сдохшей батарейке. Никакой в нем силы нет... Просто тьфу!

Аида Плаховна с чувством плюнула в стену короткой пулеметной очередью и трепетно извинилась перед Мефодием за рикошет.

— Распустились людишки, хо-хох! Без нас зло творят, по скудомыслию своему. Раньше с нами хоть контракты заключали, а теперь без контрактов шпарят — кто во что горазд. Заплыли сердцами, как бройлеры. Вот и выходит, никому выгоды никакой нет — ни Эдему, ни Тартару, ни самим лопухоидам!

Внезапно под безразмерными одеждами Мамзелькиной что-то заскрежетало и начало сипло бить. Аида резво сунула руку под балахон и извлекла старинные серебряные часы. Как оказалось, это они издавали неприятные звуки. Покосившись на стрелки, Аида Плаховна печально отхлебнула из чаши и, прополоскав медовухой рот, проглотила.

— Ох-ох! Что-то быстро сегодня. Опять чей-то час пробил! Вот всегда так — никакой личной жизни!.. Ну пошла я, Мефушка! Осторожнее будь. Что-то тревожно мне сегодня за тебя. Вроде и разнарядочки на тебя покуда нету, ан все равно тревожно... У нас ведь как, в Тартаре: иной раз и вне разнарядочки человечек-другой пройдет. Чикнет его кто-нибудь — и все дела! — сказала она многозначительно и потащилась к дверям.

Шажки ее были маленькими, старческими, белые кроссовочки шаркали и нетвердо нашаривали пол, да только когда Мефодий несколько секунд спустя выглянул наружу, старшего менагера некроотдела у дома № 13 по Большой Дмитровке уже не наблюдалось.

Лишь в воздухе висел капельный звон ее нестерильной косы.

Примерно полчаса Мефодий бродил по кабинету Арея. После странных слов Мамзелькиной он твердо уверился, что в ближайшее время должно произойти нечто особенное и едва ли приятное. А раз так — нужно быть настороже. Захватив с собой футляр с мечом, он отправился в приемную. С мечом Мефодий решил теперь не расставаться ни днем, ни ночью до возвращения Арея из Тартара.

На столе у Улиты лежал забытый журнальчик «Сплетни и бредни», выходивший на Лысой Горе. Журнальчик охотно читался как магами, так и стражами и имел самое широкое распространение в этих мирах. Мефодий взял его и от нечего делать принялся перелистывать.

Рубрика «Ох уж эти знаменитости!»

Грызиана Припятская: «Как овдоветь за пять минут». История восьмой, и последней, жены Синей Бороды5

Спящая Царевна: «Давно не засыпаю без снотворного»7

Красная Шапочка: «Я полюбила волка с первого взгляда. А вот бабушка была против»9

Прун: «Счастье — это сглаздамат и много-много рожков»15

Царь Салтан: «Я против абсолютной монархии»18

Кот-в-сапогах: «Главное в сапогах — шпоры»20

Добрыня Никитич: «А потом этот хмырь нагло так говорит: „Хенде хох!“ Ну я его и...» История одной разборки в ресторане «Лысегорская старина»26

За кого выйдет замуж Таня Гроттер? Мнение психологов и аналитиков. Круглый стол психологов был прокушен в результате драки. Пуппер, Ванька, Ург и Глеб Бейбарсов не пострадали29

Адвокаты Тугарина Змеевича: «Использование Алешей Поповичем дождя лежит вне правового поля»..................................................................................... 31

Пуппер курит на балконе (сенсационные снимки Папы Раццы)33

Белая Снежка (II дан магии): «Бедных гномиков не бывает. Маленькие мужчины гораздо романтичнее»............................................................................................. 36

Немного политики

«Мал золотник, да дорог». Наш эксперт Гассан Оглы Али-Баба прогнозирует рост цен на невольничьих рынках Малой Азии................................................. 37

Готфрид Бульонский: «Новости политики. Нежить в подвалах Тибидохса переходит к партизанской войне. История закладки фугаса к дверям кабинета Сарданапала»38

Рубрика «Советы ведьмы Груши»

Как вывести пятна на совести без применения зомбирующей магии................................................................................... 40

Средства консервации и добровольной мумификации мертвяков прошлых лет выпуска41

Вегетарианское меню для людоеда (12 рецептов приготовления вегетарианцев с капустным листом)43

Как закапать глазки вашему домашнему василиску45

Как овладеть сердцем светлого стража за 3 недели47

Пирог с цианидом для незваных гостей51

Секреты проницательного взгляда от Вени Вия. Урок № 2. Для выживших52

Заточка косы обычным бруском по способу А.Л. Мамзелькиной (Внимание! Живым снимки косы смотреть не рекомендуется! Фото Паппы Раццы)!53

— Ага! — пробурчал Мефодий. — Теперь ясно, почему Паппа Рацца везде в черой рамке. Вот она, цена сенсации!

Еще раз просмотрев оглавление, он зачем-то стал искать страницу 47, бормоча, что ничьим сердцем он овладевать не собирается и вообще все это ерунда. Разве можно верить написанному? Разве в журнальчике с таким говорящим названием могут написать что-нибудь толковое?

Во время перелистывания Мефодий случайно наткнулся на короткую заметку

«Страницы истории

Как известно, около 300 № назад природный оборотень Изархус бежал из Тартара. В качестве сувенира он прихватил несколько огненноглавых шакалов, которые за сутки почти полностью истребили жителей небольшого города в Северной Италии. С немалыми усилиями шакалы были уничтожены прибывшими по тревоге златокрылыми. Изархусу удалось скрыться, и он был пойман стражами мрака лишь двенадцать лет спустя.

Вопрос в другом: почему огненноглавые шакалы, твари, как известно, ненавидящие все живое и не поддающиеся дрессировке, послушались Изархуса и не разорвали его? Более того, долго пробирались с ним по извилистым тропам геенны огненной и помогли переправиться через Лету. Исследователи магии объясняют данный феномен тем, что оборотни обладают врожденной способностью телепатически управлять поведением примитивных тварей и созданий мрака.

Практикум: При подозрении, что вы имеете дело с оборотнем, следует посмотреть на него через нож, держа его у глаза острием наружу. В этом случае вы имеете шанс увидеть истинную сущность оборотня».

— Кошмарный стиль! Точно из кубиков собрано. Наверняка это писал сглаженный бухгалтер, который в прошлой реинкарнации был поэтом, — проворчал Мефодий.

Он с сочувствием воззрился на оборотня Изархуса, прикованного цепями к фотографии, как Прометей к скале, и все-таки открыл сорок седьмую страницу. На странице — к его удивлению — было немало карандашных пометок, свидетельствующих о том, что хозяйку журнала Улиту по какой-то причине тоже заинтересовала эта статья.

Вы полюбили светлого стража? Что ж, это ваши сложности, и вам их расхлебывать... Тогда имейте в виду, что стражи ценят:

1. Яркие, красивые и неожиданные поступки. Желательно экспромтом. Рояль в кустах или старательно вызубренный с вечера анекдот вызовет лишь вежливую улыбку.

2. Великодушие и доброжелательность.

3. Щедрость, но не пижонство. Сверкать драгоценностями царицы Савской или хвастаться новой многозарядной дудочкой папы — дурной тон.

Еще стражи любят три «когда»:

1. Когда их не перебивают через каждые два слова репликой: «А вот я...»

2. Когда приходят вовремя и уходят чуть раньше срока.

3. Когда у вас есть какое-нибудь дело, занятие или профессия, кроме той, чтобы стоять у стража над душой и постоянно требовать внимания или утешения.

Светлые стражи не переносят:

1. Пустой агрессии и раздражения.

2. Когда их превращают в эмоциональный унитаз для негативных настроений. В частности, ненавидят разговоры о том, что вас не понимают, не ценят по достоинству, загружают и вообще вокруг одни гады, а вы один светлый и чистый. И вообще вас все так достали, что с завтрашнего дня вы начнете подсыпать всем в туфли обогащенный уран.

3. Когда говорят дурное об отсутствующих и комментируют одежду и поведение прохожих и пролетных.

4. Когда дошучивают ногами морально упавших и хамят мертвякам.

5. Когда их достают каждую минуту телепатическими сообщениями или купидончиками.

6. Когда им приносят букеты более чем из 3000 роз. Это усложняет перемещение, может привести к выпадению грыжи и внушает грустные мысли на тему экологии.

Что-то заставило Мефодия оторваться от журнала. Он ощутил беспокойство. Беспокойство было размытым, неопределенным, похожим на зуд после комариного укуса. Мефодий рывком встал, уронив стул Улиты. Должно быть, он опять что-то не то учудил со своей внутренней магией, потому что стул, внешне более чем крепкий, вдруг рассыпался влажной трухой, точно полвека простоял в сырой чаще.

Рука Мефодия скользнула к футляру, открыла его и извлекла меч. Рукоять меча была чуть теплой. Это означало, что меч ощущает постороннюю, подозрительную ему магию, однако магия эта едва ли очень опасна. В противном случае меч разогрелся бы куда больше. Мефодий застыл, прислушиваясь.

Тжжж... тжжжж... тжжж...

Раздавшийся звук был похож на жужжание сверла дантиста. Мефодий с его стойкой памятью на запахи ощутил костяной, тревожащий запах разогревшегося зуба. Прислушиваясь и держа наготове меч, он, крадучись, стал обходить помещение. Наконец он понял, что было источником подозрительного звука — дверь. Дверь мелко, едва ощутимо вздрагивала. Что-то происходило извне, очень близко. В щель под дверью было видно, как снаружи перемещается чья-то сероватая тень.

Руна, ответственная за проход в резиденцию мрака, то начинала слабо золотиться, то гасла. Это говорило о ее замешательстве. Руна явно сомневалась, следует ли пропускать то, что находится извне. Является ли оно своим или чужеродным.

Висельники на холсте с милым названием «Казнь мятежников», который недавно подарил Улите один из ее поклонников, стали со скрипом раскачиваться. Мефодий сделал еще несколько шагов. Меч он держал клинком вперед, готовый как к мгновенному парированию, так и к атаке.

Приблизившись ко входу, Мефодий медленно и глубоко втянул носом воздух, стараясь успокоиться, а затем резко распахнув дверь пинком, отскочил на полметра, готовый к схватке с тем, что сейчас ворвется внутрь.

Однако в резиденцию никто не врывался. Вместо этого через порог медленно и важно перекатилась лысая пухлощекая голова. Взгляд Мефодия с невольной брезгливостью стал искать место отделения от туловища, однако голова была благонадежно круглой во всех без исключения местах. Никакого кровоточащего среза. Совсем непохоже было, что существовало тело, от которого она когда-либо была отделена.

Не обращая внимания на меч, голова подкатилась к ногам Мефодия и остановилась. Ее глаза были полузакрыты. Веки заросли кожей и не смогли бы открыться шире.

— Привет, колобок-переросток! — не слишком уверенно сказал Мефодий.

Голова никак не отреагировала на его приветствие. Бледные мертвые губы разомкнулись и произнесли:

— Мефодий! Я в беде. Мне нужна твоя помощь! Следуй за этой головой. Она подскажет тебе, где меня найти. Прости, что послала такого странного гонца. Другого выхода не было. Дафна.

Мефодий опустил меч.

— Тебя послала Даф? Где она сейчас? Где?

Голова шевельнулась. Ее лысина отблескивала капельками пота.

— Мефодий! Я в беде. Мне нужна твоя помощь!.. Прости, что послала такого странного гонца... — вновь начала твердить она.

Буслаев понял, что больше ничего не узнает. Голова явно способна была лишь повторять одни и те же слова, как шарманка. Договорив, она повернулась и

быстро покатилась прочь. Мягкий нос почавкивал, когда голова перекатывалась через него.

— Эй, стой! — крикнул Мефодий.

Голова продолжала движение. Перекатившись через порог, она подпрыгнула, как мяч, и протиснулась под лесами. Поняв, что голова не собирается ждать, пока он раскачается, и что он может потерять ее из виду, Мефодий кинулся за ней, едва успев спрятать меч в футляр и захватить его с собой. Голову-то лопухоиды явно не увидят, чего не скажешь о клинке, который с легкостью может сбрендить и развалить до пояса первого же прохожего, который случайно зацепит его хозяина плечом в толпе.

Глава 11 ОТ ХАВРОНИССЕИ ДО ХАВРОНИАДЫ

Эдя Хаврон, недавно вернувшийся с работы, сидел на кухне, ел большой пирог с клубничным желе, прихваченный из ресторана по случаю отсутствия шеф-повара, и ставил эксперименты. Эдя был чудовищно доволен. Он только что обнаружил, что, если произнести «Зозо» с набитым ртом, в половине случаев получается «Жужу», а в другой половине «Жужо».

— Жужу! Жожо! Ижи сижо! — звал он.

Из комнаты донеслось недоуменное: «Чего ты сказал?»

— Ижи сюжа, Жожо! И Даф с собой прихвати! — расщедрился Хаврон.

На этот раз его призыв был услышан. Первым в кухню целеустремленно вошел Депресняк в строгом ошейнике и, критически покосившись на клубничный пирог, молчаливо направился к холодильнику. Хаврон поспешил открыть дверцу. Он уже усвоил, что, если не сделать это вовремя, милая зверушка прогрызает холодильник насквозь.

Депресняк скользнул хмурым взглядом по полупустым полкам, вонзая когти в металл, лениво забрался в холодильник (подпрыгивать ему было попросту лень) и, вцепившись треугольными зубами в банку с лососевыми консервами, взразвалку направился прочь, собираясь разлечься где-нибудь в самом неподходящем месте и желательно в проходе.

Эдя вытер со лба пот.

— Я просто обожаю эту зверушку! У кого бы дробовик одолжить? Или лучше сразу гранатомет «муха»? — пробормотал он.

Депресняк остановился в дверях и повернул голову. Хаврон судорожно улыбнулся и помахал ему ручкой. На кухне появились Дафна и Зозо. Даф была уже без шарфа да и выглядела значительно бодрее. Ангина отступала, неся большие потери. Микробы сдавались толпами, высылая вперед генералов с белыми носовыми платками.

Хаврон сделал рукой великодушное движение человека, который только что подарил своему ближнему старую калошу и теперь жаждет продолжительных оваций и вызовов на бис.

— Садищесь перекущите! Здесь на всех шватит... У меня шегодня был кошмарный день! Можете мне пощощущтвовать! — сказал Хаврон.

С набитым ртом слово «кошмарный» вышло у него как «комшарный». И опять Эдя остался доволен, пробуя это новое стихийное слово на вкус.

— А чего кошмарный-то? — поинтересовалась Даф, отрезая себе кусок пирога. Следовало выполнить ритуал вежливости, что она, собственно, и делала.

Эдя проглотил еду и заговорил уже связно:

— Да вот! Ко мне опять притаскивались Нинель Дурнева и Айседорка! Прятаться от них в кухне было бесполезно. Они взяли меня, что называется, тепленького.

— И что?

— Да ничего. Пришлось учить их полоскать горло французским коньяком. Вначале так «гуль-гуль», а потом быстро «гуль-гуль-гуль». Просто цирк! У нас вся кухня сбежалась смотреть.

— А так можно? Полоскать горло коньяком? — усомнилась Зозо.

Эдя уставился на сестру с явным намерением испепелить ее взглядом, но передумал и вместо этого съел из банки оливку.

— Покажи мне статью Уголовного кодекса, которая это запрещает... Кстати, Жужо, Айседорка расчувствовалась и пообещала повысить тебе зарплату, так что с тебя причитается. Вот только надо будет ей завтра sms-кой напомнить, чтобы она не забыла. Коньячные обещания не отличаются долговечностью, если наутро не устаканить их свежим напоминанием! — заявил он, метко выплевывая косточку в форточку.

Зозо умиленно захлопала ресницами.

— Что, серьезно, повысит? Эта скряга? И долго ты с ними промучился?

— А ты как думала? Почти полдня на них убил. После коньяка Нинель Дурнева захотела селедки с ананасами и цыганский хор, а Аиседорка, как генеральская женушка, стала требовать артиллерийскую гильзу, чтобы пить из нее шампанское. И чтобы после каждой гильзы охранник бабахал из газового пистолета, раз миномета в «Дамских пальчиках» все равно нет. Потом они расцеловали меня в обе щеки, погрузились в «БМВ» Айседорки и уехали. Кстати, между нами, я так и не понял, кто сел за руль.

— А ты почему с ними не поехал?

— Жужу, я тебя удружу на этом самом месте вот этими натруженными руками! Я не самоубийца ездить с пьяными. И потом, у меня есть права только на велосипед.

— Брависсимо, Хаврониссимо! Ты настоящий рыцарь! А если бедная женщина попадет в аварию, не успев повысить мне зарплату? — укоризненно сказала Зозо.

Став некоторое количество лет назад Буслаевой, она всегда с удовольствием экспериментировала с Эдькиной фамилией, и аргумент; «А у тебя самой была какая?» — на нее совсем не действовал.

Даф, уплетавшая пирог с клубничным желе, не принимала участия в пикировке. За несколько дней, проведенных в доме у Мефодия, она уже привыкла к тому, что Зозо с Хавроном никогда не включают свой речевой аппарат на паузу и постоянно перемывают косточки всем знакомым и друг другу. Исключения составляют только редкие минуты, когда Эдя пыхтит с гантелями или Зозо хохочет в ванной в телефонную трубку.

Внезапно Даф подняла голову и прислушалась. Из комнаты, где остался Депресняк, ей почудился какой-то шум. Она бросилась туда. Адский котик, до того мирно глодавший железную банку, теперь с истошным мявом катался по полу, терзая что-то задними лапами. Что-то абсолютно не сопротивляющееся и апатичное.

— Депресняк, остынь! Кыш, брысь, фу! — закричала Даф, мешая все в одну кучу.

Схватив кота за ошейник, Даф с немалым трудом оттащила его в сторону. Депресняк шипел и вырывался у нее из рук.

По полу удрученно каталась большая голова, мягкая и лысая. Когти Депресняка прочертили на ней глубокие борозды. Крови не было. Похоже было, что внутри голова сделана из плохо пропеченного теста или из чего-то подобного. Как голова оказалась в квартире, Даф не представляла.

Голова подкатилась к ногам Дафны и остановилась. Один ее глаз смотрел в пол, другой, с вывернутым веком, — в потолок.

Губы головы зашевелились:

— Даф! Я в беде. Мне нужна твоя помощь! Следуй за этой головой. Она подскажет тебе, где меня найти. Прости, что послал такого странного гонца. Другого не было. Мефодий.

— Мефодий? Тебя послал Мефодий? Это он тебя сделал и оживил?

Голова не отвечала. Лишь вывернутое веко подрагивало.

Даф попыталась настроиться на Мефодия и ощутить его телепатически — она это умела, в конце концов, именно она была его хранителем в лопухоидном мире, а кто как не хранители имеют право проникать во всеобщее. Времени было в обрез. Мягкая голова прыгала у входа, упорно игнорируя Депресняка, который пытался броситься на нее.

Даф нервничала, и связь все время прерывалась. Она сумела только уяснить, что в данный момент Мефодий тоже несется куда-то. Перед его глазами прыгают дома и проносятся, рассыпаясь горохом, чьи-то удивленные лица. Он запыхался, устал и не то догонял кого-то, не то от кого-то убегал.

Голова выкатилась в коридор и оттуда, через распахнувшуюся мистическим образом входную дверь, на лестницу. Даф едва успела схватить рюкзачок с флейтой и зажать под мышкой вырывающегося Депресняка. Ну а дальше... дальше ей ничего не оставалось, как кинуться за головой.

Голова резво прыгала по ступенькам, не жалея ни лба, ни носа. На поворотах ее большие дряблые уши звякали о перила. У Даф с ее хорошим музыкальным слухом и сложным ассоциативным рядом этот неприятный дребезжащий звук пробуждал в памяти запах склизкого минтая, который приклеивается к сковороде, и она морщилась.

Заросшие кожей веки косились на Даф, проверяли, на месте ли она, и голова вновь начинала свои футбольные прыжки. Депресняк рвался расправиться с ней, выкручивался из рук и едва не придушил себя ошейником.

Мягкая голова бодро катилась по асфальту Большой Дмитровки. Она то мелькала в толпе, то оказывалась на проезжей части, где отважно лавировала между машинами. Пару раз мягкой голове не везло, и автомобили отбрасывали ее на тротуар. Все с тем же сонливо-дебильным выражением голова ударялась о стены, разбивала витрины, окна, фонари и, отпрыгивая, вновь восстанавливала форму. Случалось, она налетала на прохожих и сбивала их с ног. Изумленные лопухоиды озирались, не понимая, что их опрокинуло. Кроме Мефодия, голову никто больше не видел.

Буслаев бежал. Лавировал в толпе. То прижимался к стенам, то выскакивал на дорогу, огибая множество лопухоидов, которые с пингвиньей важностью двигались из невнятного пункта А в другой, еще более невнятный пункт В.

У доброй трети из них отсутствовали эйдосы. Это Мефодий, у которого при появлении головы включилось истинное зрение, видел совершенно точно. И, несмотря на то, что эйдос был размером с песчинку, в груди у таких людей зияла огромная, едва ли не с кулак, дыра. У некоторых рядом с дырой можно было обнаружить игривый флажок: «Здеся был суккуб Адоль-фий» или «Комиссионер Мариокак лапку приложил!». Флажок этот был нематериален, для самого лопухоида незаметен, однако явно собирался остаться с ним до самой смерти.

Встречалось среди лопухоидов немало таких, эйдосы которых — хотя и имелись в наличии — заплыли жиром. Причем часто даже и у тех, кто выглядел внешне поджаро или даже спортивно. От физического состояния тела эйдосы явно никак не зависели. Свечение таких эйдосов пробивалось сквозь жир едва-едва, точно какой-то циник засунул маленькую, от елочной гирлянды, лампу в кусок свежего сала. Захлебнувшись в жиру, такие эйдосы в ближайшее время должны были погаснуть, если, конечно, цепкая лапка комиссионера не ухватит их прежде, вставив взамен кокетливый флажок: «Ку-ку от суккуба Брюши!»

А Мефодий все мчался за головой. Он бежал так давно, что мысли у него путались и там, где раньше были мысли, теперь остался один бег. Порой, выдохшись, он переходил на быстрый шаг и, устыдившись своей слабости, устыдившись, что этим предает Даф, вновь начинал бежать. «Я... иду... к тебе... на помощь, Дафна!» — повторял он, и каждое слово приходилось на выдох.

Клерки. Туристы. Толпа. Машины. Светофоры. Витрины. Синие квадраты с номерами домов. Все смешалось и вертелось, точно подброшенная карточная колода. Раза три Мефодий терял голову из вида, и тогда лишь интуиция вела его дальше.

Но и голова, ощутив, что оторвалась, замедляла свои вздорные прыжки. Потерять Мефодия не входило в ее планы, а вот вымотать, лишить сил и дыхания — почему бы и нет? Тут, пожалуй, было над чем задуматься.

Наконец голова свернула с Большой Дмитровки в невзрачный переулок и долго петляла по подворотням и дворам. А потом вдруг пошли заборы. Голова с места перемахивала их безо всякого напряжения. Мефодий же один раз измазал руки солидолом, в другой же — в ладонь ему впились колючки проволоки, которой кто-то, с любовью и заботой о человечестве, обмотал вполне благонадежный с виду заборчик.

И всякий раз, перед тем как перелезть через забор, Мефодий вынужден был перебрасывать вначале футляр с мечом, рискуя потом вообще не найти его.

«Я прям какой-то Дункан Маклауд! Тот хотя бы меч под плащиком носил... Уппа! Уф!..» — отрывочно поду мал он, забираясь на очередной гараж-"ракушку", чтобы с ее крыши перемахнуть через бетонный, довольно высокий забор.

Перемахнул, на секунду завис в вязкой бесконечности мгновенного падения, которое тотчас завершилось неприятной, но все же терпимой болью в пятках. Разгружая ноги, Мефодий упал на руки, еще раз ощутив боль — на этот раз в содранной ладони. Зная, что если начнет теперь жалеть себя, то это будет надолго, Буслаев сразу вскочил, готовясь продолжать бег.

Он стоял на небольшой, огороженной глухим забором площадке. В центре помещался старый двухэтажный дом, идущий под снос. На первом этаже окна дома зияли черными провалами, однако на втором почти везде сохранились стекла. Доносившиеся с той стороны забора звуки города были смазанными и отдаленными. Здесь, у старого дома, пространство существовало уже по своим, иным законам.

Голова ждала Мефодия в десятке шагов. Она никуда уже не спешила. Нос головы вмялся и ушел в сторону, одно ухо потерялось. Скулы были смазаны и стерты. К мягкому лицу прилипли окурки и другой мусор. Способ перемещения a'laColobok явно оказался не самым надежным и экономичным в городских условиях.

Скосив на Мефодия уцелевший глаз и обнаружив, что он тут, на месте, голова с явным усилием откатилась к крыльцу двухэтажного дома и, едва коснувшись ступеней, с величайшим облегчением рассыпалась серой гниловатой трухой. Ее путь завершился.

Некоторое время Буслаев с недоумением разглядывал то, что осталось от его проводника. Труха слабо светилась, выделяя красноватую, с зеленым испаряющимся ободком энергию. Мефодий некогда слышал от Улиты, что подобная магия используется для некропревращений.

Он не знал, было ли это смертью или голова просто стала тем, чем являлась изначально, — кое-как собранным и склеенным для выполнения определенной миссии прахом, который вновь стал собой, выполнив свое жизненное предназначение.

Буслаев потрогал языком скол переднего зуба. Он постоянно, с тех пор как зуб откололся, делал это, когда требовалось успокоиться и собраться с мыслями. Что именно было тут успокаивающего — сказать сложно, однако это срабатывало, помогая ему перейти от состояния отрешенной мысли к действиям.

Мефодий не испугался, потому что внутренне — неизвестно, по какой именно причине, — был вполне готов к тому, что произойдет с головой. Готов на уровне своей внутренней, умной, пока не подвластной ему сущности. Сущности, ничему не удивлявшейся и все знавшей заранее.

Футляр открылся с легким щелчком. Открылся сам, хотя Мефодий и не думал прикасаться к нему. Из футляра дохнуло жаром. Мефодий ощутил запах паленой ткани. Бархат, на котором лежал меч, не горел и почти не дымил, а сразу темнел, истлевая от жара. Контуры черного пятна расползались, повторяя очертания меча. Меч же был не просто раскален. Он пылал так, будто секунду назад вышел из горна и теперь готовился принять тяжелые удары кузнечного молота.

Смотреть на раскалившийся меч было жутко, однако Мефодий понимал, что ему все равно придется взять его. Если враждебная, разлитая здесь повсюду магия, на которую меч отзывался жаром, так сильна, расставаться с мечом было безумием. При этом, что странно, сам Мефодий не видел пока никаких опасных энергий, кроме слабого, но вполне контролируемого некросвечения, которое исходило от распавшейся прахом головы.

Мефодий закрыл глаза, глубоко втянул носом воздух и потянулся к мечу. И хотя рука его была пока в воздухе, он явственно ощущал жар.

— Раз... — считал он вслух. — Два... Еще немного... Три... Четыре... Пять... Ну же, мрак меня возьми, шесть!!! Ничтожество! Слабовольный слизняк! Шесть, я сказал! НУУУ!

Рука продвигалась вперед толчками, все неохотнее и неохотнее, как трусливая гусеница. Мефодий рассчитывал взять меч на счет «три», но вот уже и «пять», и «шесть» прозвучало, а рука все так же повисала в воздухе. Мефодий оттягивал мгновение, когда ему придется взяться за раскаленную полосу и погасить ее жар своей плотью.

Наконец Мефодий понял, что еще секунда-другая, и он окончательно проиграет битву своему страху. Рассердившись на себя, он открыл глаза и, коротко вскрикнув, схватил пылающий меч.

В первое мгновение боль была обжигающей. От руки она поднялась в мозг, охватила все тело и... внезапно отпустила. Меч продолжал полыхать, но рукоять его стала гораздо холоднее. Должно быть, умный артефакт восстановил связь с сознанием Мефодия, узнал хозяина и, получив обратный болевой отклик, остудил рукоять.

Давая ладони остыть, Мефодий перебросил меч в левую руку и осторожно стал приближаться к низкому, всего в две ступени, крыльцу подъезда, покрытому липкой слизью, в которую превращался прах по мере того, как из него уходили последние некросилы.

Перешагнув лужу слизи, Мефодий толкнул дверь. Бесполезно. Тяжелая дверь даже не шелохнулась. Предположив, что она открывается на себя, он потянул и с силой дернул. Дверь поддалась, уступила, но уступила лукаво. Деревянная ручка, хрустнув, осталась у него в руке. Мефодий отбросил ее и посмотрел на ладонь. Старая пыль и птичий помет дорожкой бежали вдоль линии ума, смешиваясь с кровью из глубокой царапины. Царапина, видно, была оставлена еще проволокой.

— Ответ неправильный!.. Ладно, не хочешь по-хорошему — тебя предупредили! — пробормотал Мефодий.

Он отступил на шаг и, коротко выдохнув, как учил его Арей, рубанул дверь мечом. Он ожидал вспышки магии, разрубленной наискось двери — чего угодно. Однако все оказалось куда прозаичнее. Меч отколол от двери большую щепку, оставил длинную, сантиметров в пятьдесят, царапину и благополучно лязгнул о плиты крыльца, едва не оставив незадачливого рубаку без ступни.

Буслаев удрученно посмотрел на меч. Стоило ли так пылать и излучать магию, чтобы в результате вышел пшик на тему шекспировских финалов в театре при дурдоме? Поверить невозможно: неужели это один из трех самых сильных магических клинков? С другой стороны, мечи-артефакты существа нравные. С ними все не так просто. Они с удовольствием рассекут доспехи (желательно тоже магические, чтоб было чем похвастать на ржавчине лет), но резать колбасу или прошибать двери... Фи, увольте нас от этого, младой челаэк! Это не комильфо!

— Хорошо. Допустим, и это неправильный ответ. Попробуем изобрести что-нибудь менее эффектное, — сказал Буслаев, правильно истолковавший направление мыслей своего меча.

Он спрыгнул с крыльца, обежал дом по асфальтовой дорожке, малоромантично споткнулся о сырой картонный ящик и в результате без особых сложностей забрался в дом через скалящуюся осколками стекла раму.

Дом медленно умирал. Внутренние перегородки первого этажа были уже кое-где пробиты. Двери сняты. Все, что можно было увезти, — увезли. Все, что можно было сломать, — сломали. Везде, где можно было нагадить, — нагадили. Чудом уцелевшая белая ванна с длинным блестящим гусаком крана одна сохраняла хоть какую-то узнаваемую порядочность. До тех пор, во всяком случае, пока, заглянув внутрь, Мефодий не узрел утонувшую в зеленой воде крысу.

На стене висел календарь за позапрошлый год. С календаря Мефодию двусмысленно улыбалась одетая по-пляжному девица. Зубы у нее через один были закрашены черной ручкой. Мефодий машинально помахал девице рукой. Он уже привык в офисе Арея к тому, что все портреты живые. Однако девица не ответила. Она то ли никогда не была, то ли уже отвыкла быть живой.

Мефодий неосторожно зацепил ногой старый стул без сиденья. Стул покачался некоторое время в задумчивости, а затем все же упал. Но упал неохотно, все с той же вялостью, которая была разлита тут повсюду. Сложно было поверить, что здесь, в этом умирающем доме, кто-то когда-то жил, страдал, смеялся, плакал, мечтал и любил. Дом покорно, с равнодушием ожидал, пока его снесут и вместе с ним снесут и всю его обветшавшую память.

Держа наготове меч, Мефодий пошел по коридору к лестнице, заглядывая в комнаты. Клинок у него в руках продолжал пульсировать. «А ведь, друг ты мой Меф, здесь что-то не так! Не ндравится мне ентот домик!» — говорил он всем своим видом.

— Даф! — окликнул Мефодий громко. — Дафна!

Тишина. Где-то в дальней комнате хлопнула незакрытая рама. Но она, кажется, хлопала и раньше и в этом смысле не выдумала ничего нового. Мефодий еще трижды окликнул Даф, но ему ни разу не ответили.

Еще десяток шагов, и длинный, общежитского типа коридор внезапно оборвался. Направо была заколоченная дверь — та самая, через которую Мефодий не сумел попасть в здание. А вот и пара наискось вбитых больших гвоздей. Теперь ясно, почему дверь проявляла такое упорство. Наверх шла лестница без перил, нелепо обрывающаяся после первого же пролета.

Мефодий шагнул к лестнице. Меч заалел у него в руках огненной полосой. Смотреть на него было невозможно — глаза переставали видеть что-либо еще. Лишь рукоять оставалась холодной.

Буслаев с тревогой огляделся. Как будто ничего опасного. Несколько ржавых прутьев арматуры, лежащих в ряд и упиравшихся в коляску от мотоцикла, довольно неожиданную среди всего этого хлама, но тоже, в целом, довольно объяснимую. Битый кирпич, стекла, два стула без сидений, поставленный набок старый телевизор, какое-то разбросанное тряпье. Вот, пожалуй, и все. Однако тревога не отступала. Интуиция давно уже — едва ли не с того мгновения, как голова распалась гнилью, — подсказывала ему: что-то идет не по плану. Во всяком случае, не по его плану. Что кто-то другой цинично навязывает ему эту игру.

— Все хорошо. Просто я в детстве ел слишком много глюконата кальция и у меня извилины заизвестковались, — успокаивая себя, произнес Мефодий.

Клинок еще раз предупреждающе вспыхнул. Не придав этому значения, Мефодий решил подняться по лестнице до того места, где она обрывается, и попытаться заглянуть на второй этаж. Кто знает, вдруг Даф там? Он занес было ногу, перешагивая через арматуру, как вдруг железный прут взвился и попытался захлестнуть его лодыжку гибким хвостом. Мефодий рванулся, но так и не успел обрести равновесие. Единственное, что он сумел, — это высвободить ногу, да и то потому лишь, что, действуя неосознанно, поджал ее, одновременно по-заячьи лягнув другой ногой.

Подброшенный вверх, потерявший меч, он упал на разбитую плитку у лестницы и, не обращая внимания на боль, начал торопливо отползать, с ужасом косясь на странное железо.

Прутья загремели, пришли в движение и стали выпрямляться фрагмент за фрагментом. Коляска мотоцикла, к которой примыкала арматура, чуть покачиваясь, поднялась метра на полтора над полом и — Мефодий готов был поклясться всем пластилином Тухломона (клясться собой и своим эйдосом он теперь ни за что бы не стал!) — уставилась на него.

Мнимая маскировочная оболочка трескалась, сворачивалась, точно сероватая пленка арахиса. Сквозь ржавчину и изрезанные тряпичные сиденья, глядевшие наружу желтоватым, жалобным каким-то поролоном, проглядывала истинная сущность того, что скрывалось под всем этим.

Плотная чешуя, кое-где покрытая зеленой слизью. Узкая голова. Бессмысленные и одновременно пронзительные глаза, в которых ничего не было, кроме застывшей ярости, спокойной и острой, как хирургический скальпель. В отличие от Даф, Мефодий никогда не слышал об адском змее, но даже того, что он видел, было достаточно, чтобы заключить: перед ним порождение тьмы, создание Тартара. Существо, которое могло возникнуть лишь там, где раскаленная пустота соседствует с адским холодом и хаос клубится колючим туманом.

Змей неторопливо пополз к Мефодию. Его намерения были очевидны и предсказуемы, как сюжет черномагической передачи «В гостях у дядюшки Вурдуса», участников которой отлавливали безлунными ночами вблизи городского кладбища.

Мефодий попятился и пятился до тех пор, пока его лопатки не уперлись в холодную кирпичную стену. Задетые его плечом, захлопали открытые дверцы почтовых ящиков. Их замусоренные древней рекламой жестяные внутренности жаловались, что полковнику никто не пишет. Все поезда ушли в депо. Все мундиры съела моль. Вы свободны, господа!

Змей был уже близко. Стараясь не смотреть в его жуткие глаза, Мефодий бросился к лестнице. Скользнув животом по грязным ступеням, помогая себе руками, он вскарабкался на площадку между первым и вторым этажом. И тотчас понял, что это конец. С одной стороны было полукруглое окно. С другой — пустота и влажные трубы подвала, которые видно было сквозь проломленный пол. Прыгать туда — это сразу сломать шею. С третьей — змей. Даже если бы он выбил стекло, стараясь выбраться на улицу, громоздкая, в форме расходящихся от полукруга лучей деревянная рама, разбитая на множество секторов, не пропустила бы его. Тремя метрами выше видна была большая плита второго этажа, однако туда он уж никак не мог допрыгнуть.

Отсюда, со ступенек, Мефодий стал лихорадочно высматривать выпавший у него из рук меч. Змеиное туловище, медленно изгибаясь, уже втекало на первые ступени, когда он наконец увидел его. Меч лежал у двери, отделенный от Буслаева змеем. Змей полз неторопливо, но целеустремленно. Он даже не полз — Мефодию казалось, что он именно втекает по лестнице, точно струя ртути. Лишь звук трущейся о ступени чешуи доказывал, что это существо все же из плоти и... но вот про кровь лучше, пожалуй, не заикаться.

Страх, до того стискивающий его удавкой, внезапно отступил. Страх — вообще странное чувство. Он есть только там, где существует надежда, что все разрулится само собой. Разрулится, если испуганно зажаться и уступить. Здесь же такой надежды не могло даже возникнуть. Адскому змею было все равно, какое мясо есть: пассивно-обмякшее, визжащее, отважно сопротивляющееся или вообще давно уже червивое. Вышедшее из недр Тартара чудовище отличало живого человека от мертвечины лишь по тому признаку, что мертвечина обычно меньше движется.

Чешуя перестала шуршать. Змей замедлил движение и поднял голову. Затем едва уловимо перетек примерно на полметра назад, точно попятился. Мефодий удивился: неужели передумал? Шея змея заметно раздулась. Буслаев недоумевал, ничего не понимая.

Осторожно! Сейчас!

Интуиция, которую так долго разрабатывал у него Арей, внезапно заставила его броситься животом на площадку, причем броситься так стремительно, что он не успел правильно подставить руки и ударился скулой.

Голубоватая струя огня, кинжальная и узкая, как струя сварочного аппарата, пронеслась у него над головой и ударила в полукруглое, сразу почерневшее и лопнувшее стекло. Выпустив струю, змей замер, соображая, куда исчезла его добыча и не спалил ли он ее дотла. Потом вновь медленно пополз по ступеням. Не дожидаясь, пока он окажется рядом, Мефодий скатился к почтовым ящикам и рванулся туда, где среди мусора поблескивала полоска меча. Он бежал, спотыкаясь, по раскрошившейся плитке и краем глаза видел, как туловище змея широкой лентой занимает всю площадку. Схватив меч, он повернулся. Он ожидал, что змей все еще тяжело разворачивается на узкой площадке, но нет... Все было гораздо хуже.

Демонстративная лень, с которой тот прежде преследовал его, сменилась всплеском активности. Змей, разогретый собственным жаром, атаковал. Тело его свернулось в тугие кольца, а затем мгновенно распрямилось.

Мефодий, никак не ожидавший от змея такой стремительности, не успел правильно выставить меч. Да и о каком классическом парировании или защите тут могла идти речь, когда на него падало нечто толщиной с корабельную сосну?

Мефодий не успел даже перекатиться и уйти с на правления атаки. Все, что он сделал, это упал на спину и выставил прямо перед собой меч. В следующий миг огромное змеиное тело навалилось на него сверху. Чувствуя, что меч вырывает у него из рук сила, которой невозможно противостоять, Мефодий смог лишь немного повернуться, чтобы рукоять меча не проломила ему грудную клетку.

А уже в следующий миг мрак принял Мефодия в свои клубящиеся отрывистыми видениями липкие объятия. Он успел только ощутить, что зеленая слизь заливает ему грудь. Сознание убежало чередой наискосок, без записки, без телефонного звонка, не оставив ни запахов, ни звуков.

Глава 12 ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ СРЕБРЕНИК

Последовав за головой, Даф совершила ту же ошибку, что и Мефодий. Она стала играть по чужим правилам, которые изначально, по определению, не сулили ей ничего хорошего, доброго, вечного. Однако Даф, прожившая на свете все же чуть дольше, чем Мефодий, усвоила некоторые азы безопасности, которые активно вдалбливались ей в эдемской школе.

Как известно, одно из двадцати основных правил светлых стражей гласит: «Проводник мрака не приведет к свету. От измены не жди союза. От лукавства не жди помощи».

Прыгучая же голова, излучавшая слабое, но все же заметное как для Даф, так и для Депресняка некросвечение, никак не могла быть созданием света. Следовательно, она являлась тем самым проводником, которому нельзя было верить. Это Даф отлично понимала. Именно поэтому, еще по дороге, воюя с Депресняком, который категорически не желал, чтобы его зажимали под мышкой, она достала флейту и держала ее наготове.

Прохожие глазели на Даф с большим интересом. Действительно, во всех отношениях Дафна представляла собой колоритное зрелище. Мчащаяся невесть куда красивая девчонка с двумя светлыми хвостами, похожими на потоки света, с флейтой в руке и с уродливым котом в строгом ошейнике, явно страдающим обостренной формой бешенства. А тут еще народец в десятке метров впереди Даф падал и разлетался во все стороны, сметаемый с дороги невидимой головой.

Вскоре, несмотря на свои попытки не потерять голову из виду, Даф начала отставать, причем абсолютно безнадежно. Происходило это потому, что голова, за которой она старалась успеть, неслась почти в два раза быстрее, чем та, что вела Мефодия. Путь, который ей предстояло проделать, был гораздо длиннее, вот и приходилось спешить.

Решившись, Даф быстро взглянула наверх, проверяя, не видно ли где поблизости золотистых бликов, а затем короткой трелью наложила на себя заклинание непродолжительной невидимости. Несколько лопухоидов, смотревших на нее в этот момент, принялись изумленно озираться, не понимая, куда делась девчонка. Но Дафне было не до них. Она взялась за талисман и решительно материализовала крылья. Один взмах, другой... Ее взлет был похож на тяжелый взлет орла. В конце концов, она давно не практиковалась. Однако в миг, когда упругий ветер подхватил ее, все умения вернулись, и Даф ощутила привычный восторг полета, захлестывающее радостное чувство, в котором все гадости и сомнения растворяются, как пессимист в серной кислоте.

Поднявшись на три-четыре метра — выше просто не имело смысла, — Даф вновь увидела мягкую голову. Та давно выскочила на проезжую часть и стремительно мчалась по проспекту. Догнать ее пешком не представлялось никакой возможности, однако теперь преимущество было на стороне Даф.

Депресняк, кожистые крылья которого все еще были под комбинезоном, оскорбленно свешивался с ее руки дохлой лисой. Весь его вид говорил: «Тебе, значит, можно летать, а мне нельзя? Да? Ну-ну! Видали мы таких хозяек в Тартаре в испанских сапожках!»

Однако в планы Даф не входило расстегивать «молнию» на комбинезоне. Гнаться за головой и одновременно отслеживать перегревшегося котика — это далеко не то занятие, которому следует посвятить жизнь.

К тому же Дафну уже пару минут терзала и грызла неприятная мысль, пересилившая даже опасение, что ее засекут златокрылые: «Интересно, с какой радости я помогаю Буслаеву? Мчусь, как бешеный таракан, по первому его зову? Ах да, пардон! Я же его страж-хранитель... Ну тогда ничего личного. Просто работа такая», — успокаивала она себя, ощущая брешь в своей логике. В конце концов, о том, что она страж-хранитель, она вспомнила только сейчас, уже помчавшись за головой.

«Плевать! Может, я по жизни добрая! Я помогаю собачкам, котикам. Нищим подаю копеечки. Мух выпускаю в форточку. Вот и Буслаеву решила помочь. В конце концов, чем он хуже какого-нибудь колорадского жука?» — убеждала она себя, все больше уверяясь, что так оно все и есть.

Примерно через двадцать минут полета, когда Даф, поприветствовав лбом знак «Стоянка запрещена», перестала получать удовольствие, лавируя между рекламными перетяжками и троллейбусными проводами, голова наконец замедлила прыжки. Теперь она катилась значительно медленнее. Снизившись, Даф обнаружила, что черты лица головы совсем сгладились и сточились. Исчезли уши, нос. Глаза намечались еле-еле. Все было стерто. Уничтожено. Все съела бешеная гонка по московским проспектам. С явным усилием перемахнув через высокий забор, голова с неприятным звуком лопнула и растеклась жирной слизью.

Даф это, признаться, не слишком удивило. От жижи и праха, кое-как слепленного некромагическими заклинаниями, только этого и следовало ожидать. Даф лишь взглянула на свои крылья, проверяя, не забрызгало ли их. Нет, с крыльями было все в порядке. Одновременно она не без удовлетворения отметила, что темных перьев не стало с прошлого раза больше. У одного давно темного пера слегка посветлел кончик. Нет, белым он не стал, но все же в прошлый раз он определенно был темнее.

«В общем, пока живем», — подумала Даф.

Опустившись в стороне от лопнувшей головы, она вновь взялась за талисман и убрала крылья. Заклинание невидимости к тому времени совсем иссякло. Повторять же его еще раз не имело смысла. Данная магия могла помочь только от лопухоида. История же с головой определенно говорила, что здесь замешаны силы иного рода.

Даф огляделась. Прямо перед ней был двухэтажный дом. Депресняк, которого она опустила на землю, напрягся и издал горловой, предупреждающий звук. Затем, миновав дверь, он обогнул дом слева и запрыгнул в первое же разбитое окно. Даф последовала за ним. Интуиция подсказывала ей, что она была не первой, кто сегодня использовал этот способ попасть в здание.

Убедившись, что мундштук надежно прилажен, не скользит и не собирается подвести ее в ответственный момент, Дафна подняла флейту на уровень губ и попыталась расслабиться. Когда творишь магию, основа которой — дыхание, входящее в контакт с волшебной флейтой, напряжение может все погубить. Один фальшивый звук, единственный нервный выдох, и все. Маголодия станет бесполезной.

Она вышла в коридор и, прижимаясь к стене, осторожно двинулась вперед, заглядывая во все комнаты, где мог оказаться Мефодий. Депресняк крался, немного опережая Даф. Неожиданно спина кота выгнулась, крылья взбугрились под комбинезоном, и он мячом отпрыгнул назад. В глазах кота зажегся тревожный огонь. Мысленно прокручивая варианты атакующих маголодий, Даф осторожно выглянула из-за угла.

Между лестницей и дверью она увидела Мефодия, придавленного массивной головой змея. Это был тот самый змей, который преследовал ее в облике лимузина и с которым она сражалась в тупиковом дворе с аркой. Меч Древнира, упиравшийся рукоятью в пол, входил змею в кадык на всю длину. Приглядевшись, Даф убедилась, что его кончик выходит у змея из затылка. Темный артефакт закончил свое темное дело. Змею из Тартара никогда больше не суждено было вернуться в родные края и тысячелетие за тысячелетием пожирать плоть обреченных на вечные муки. Тело порождения мрака продолжало конвульсивно подрагивать. По его спине то и дело пробегала серебристая волна. Маголодии тут уже были не нужны. Команда некромагов-оживителей тоже.

Даф бросилась к Мефодию. Если тот не был до сих пор раздавлен, то потому лишь, что рукоять меча, на которой лежала вся тяжесть головы змея, упираясь в пол, создавала Мефодию некий минимальный запас безопасности. Сломать ему грудную клетку мертвый змей не мог, но и не давал воздуху проникать в легкие.

Даф сообразила, что, если немедленно не найдет способ освободить Мефодия, минут через десять за Буслаевым, покашливая и виновато пожимая плечами, придет Мамзелькина. Дыхание его становилось трудноуловимым. К влажному лбу прилипла прядь русых волос. Коснувшись пальцами его шейной артерии, Даф ощутила слабые удары пульса.

Отложив флейту, она взяла Мефодия за кисть и сильно потянула, уперевшись ногой в мертвого змея. Буслаев застонал. Тело его почти совсем не сдвинулось. Даф беспомощно отпустила руку.

«Все-таки заклинания элементарных магов практичнее магии высших сфер. Уж они-то всегда срабатывают, были бы кольцо и искра! А у нас, сколько лет существует Эдем, никто так и не удосужился сочинить маголодию для подъема тяжестей», — подумала она с укоризной.

Причина такой магической несправедливости была очевидна. Создателей светлой магии Эдема интересовали не практические маголодии, а маголодии, воздействующие на оттенки чувств — малейшие, почти незаметные мерцания эйдосов и то едва уловимое поблескивание в зрачках, которое возникает при первом рождении слез, высыхающих прежде, чем они были кем-либо замечены. Тонкие пульсации едва проклюнувшегося из почки новорожденного листа или первая, почти судорожная, неловкая улыбка закомплексованного человека, много лет сидящего в танке своих страхов.

Именно на них — на эти трудноуловимые, но чудовищно важные нюансы — и воздействовало большинство маголодий. Вещами же практическими создатели светлой магии пренебрегали, считая их второстепенными и скорее запутывающими и без того сложную паутину бытия. Циничные реалии диктован ли, что разбить кокосовый орех в случае возникновения такой необходимости удобнее все же камнем, чем сложной в исполнении маголодией, использующей мерцание звезды CorHydrae, отраженное в воде колодца, в котором в прошлом году утонула бабочка вида Stigmellamalella.

Беспомощно оглядевшись, Даф нашарила взглядом железный прут. Подняв его — на ладонях моментально осталась ржавчина, — она ухитрилась протиснуть прут в узкий зазор между рукоятью меча и головой змея и упереть конец прута в пол. Прежде чем использовать рычаг, она обежала змея, проверяя, не случится ли так, что его голова, сместившись, придавит Мефодия, если силы вдруг оставят ее. Затем вернулась и вновь взялась за прут.

— Буслаев, имей в виду, что я тебя терпеть не могу. Ты чертов эгоист! Самовлюбленный олух! У твоего дедушки была фамилия Хаврон! Ты мне надоел еще до того, как доктор сказал твоей маме, что у нее родится сын! И вообще у меня работа такая: помогать чайникам и сострадать веникам! — сказала она и навалилась на прут всем своим весом.

Даф напирала изо всех сил. Руки ей заливала зеленая слизь из раны змея. Ну же? Эта голова собирается приподняться хоть чуть-чуть? Депресняк жался к ногам Даф и только мешал. То ли кота потянуло на ласку, во что сложновато было поверить, то ли он чего-то боялся.

После третьей или четвертой попытки змеиная голова подалась, но, замерев в критической точке, казалось, ожидала, пока Даф изменят силы, чтобы рухнуть на Мефодия, завершив начатое. Почти отчаявшись, чувствуя, как ржавый прут вот-вот выскользнет у нее из пальцев, Даф рванулась вперед, толкая край прута вверх и в сторону.

Ноги скользнули по плитке. Она упала на колени. Но прежде, чем прут вырвался у нее из пальцев, тяжелое туловище мертвого змея завалилось набок, сделав по инерции еще треть оборота. Теперь рукоять меча Древнира смотрела почти в потолок.

Некоторое время Дафна тупо разглядывала рукоять, не веря, что у нее получилось. Затем опустилась на корточки рядом с Мефодием. Посмотрела на него и со внезапной ясностью поняла, что нужно спешить. Сияние эйдоса Буслаева стало невыносимо острым. Это могло означать лишь одно: эйдос Мефодия благополучно паковал чемоданчики и явно собирался расстаться с телом, в котором вот-вот исчезнет послед нее дыхание. Мефодий уходил. Скоро его тело должно было стать только телом и ничем более.

Даф не запаниковала. Напротив, мысли ее внезапно прояснились. Она ясно ощутила, что время есть. Пусть минута или две, но все же никто их не отнимет. Теперь главное — спокойствие. Никаких резких движений, никакой суеты. Не отрывая взгляда от эйдоса, она с нарочитой медлительностью вытерла об одежду ладони, покрытые неприятно пахнущей слизью, и взяла флейту. Размяла затекшие пальцы, содранные железным прутом и потерявшие чувствительность. Ощутила ее в руках. Поднесла мундштук к губам. Коснулась его языком. Взяла кончиками губ. Выдохнула осторожно, неуверенно, словно испытывая свои силы и силы флейты. Затем выдохнула еще раз, уже с большей верой в себя, и, наконец, заиграла, поняв, что достигла необходимого спокойствия и внутренней сосредоточенности. Щемящие звуки заполнили пространство внутри мертвых, обреченных стен, и даже стены, казалось, обрели надежду.

Даф играла, не глядя на Мефодия, но зная, кому адресован каждый звук, и чувствуя, что каждое магически преображенное в звук, дыхание достигает цели и согревает того, кого должно согреть. Это была маголодия любви и верности — единственная, которая могла помочь в данную минуту. Самая продолжительная и щемящая из всех маголодий Эдема — с длинными томительными замираниями и внезапными, то грустными, то пронзительными звуками. Казалось, что маголодии не существует целиком — вся она дробилась на короткие, с неравными интервалами периоды, похожие на гулкие, вначале слабые, а после набирающие силу удары сердца.

Даф играла и чувствовала слезы на своих глазах. Ей было жалко себя. Вместе с маголодией Даф передавала Мефодию часть своих сил и вечности. Но в то же время — тут Даф так и не удалось окончательно себя обмануть — делиться этим с Мефодием было приятно.

Ярость в глазах у Депресняка, вызванная близостью змея, погасала. Даже на этого вечноголодного бешеного гибрида людоеда и дисковой пилы маголодия действовала умиротворяюще.

Когда последний томительный звук растаял в пустоте дома, Даф опустила флейту и впервые за последние минуты посмотрела на Мефодия. Его эйдос вновь сиял ровным светом, не напоминавшим более агонизирующую яркость перегорающей лампы.

Даф опустилась на чешуйчатый твердый бок мертвого змея и стала смотреть на Мефодия. Тот дышал ровно. Щеки утратили цвет мокрого мела. Тяжелое забытье близкой смерти уступило место глубокому, целительному сну. Даф интуитивно знала, что примерно через четверть часа Мефодий откроет глаза. Сейчас же лучше не будить его, чтобы позволить силам вернуться.

«Хорошо, он не слышал, как я играла. Может, он не понял бы, но все равно почувствовал бы», — подумала она. Даф знала, что эти минуты навсегда останутся только ее минутами. Она никогда не расскажет ни о чем Мефодию. Только им, стражам, известно, что в этой жизни на самом деле имеет значение.

"Интересно... м-м-мммм... ну, чисто теоретически, Буслаев красивый или нет? — рассуждала она, пользуясь возможностью безопасно и долго разглядывать его. — Конфетным красавчиком его, конечно, не назовешь. Но ведь эти, с красными щеками, они все сплошь аллергики... Ну-ка, быстренько разложим господина Буслаева на плюсы и минусы. Разберем его по гаечкам. Плюсы: он неглуп, иногда остроумен, вроде видит себя со стороны, не строит из себя крутого повелителя мрака, всего такого с распальцовочкой, типа ему море по колено и небо по пояс. Минусы: м-м-м... хамит иногда преотвратительно... обращает на меня внимания меньше, чем мне хотелось бы... джентльмен из него... хм... довольно ситуативный. С образованием тоже не ахти. Сейчас только стал слегка наверстывать. И самый главный минус: возраст. Ему только тринадцать... С другой стороны, всего через семьсот дней ему будет пятнадцать. А через три тысячи шестьсот дней — 23. А что такое три тысячи дней? Ерунда. Всего четыреста двадцать воскресений. Сколько раз меня в детстве на тридцать лет оставляли без конфет! Плюс однажды на восемьдесят лет без мороженого..."

Мефодий вдруг улыбнулся. Замешкавшаяся Дафна, увлекшаяся своими размышлениями, поняла, что он давно пришел в себя и все это время разглядывал ее сквозь полуприкрытые веки. «Блин, опять уловки мрака! На каждом шагу хитрят! Невозможно иметь с ними дело!» — подумала она с раздражением и поспешно отвернулась.

— Очнулся? Мог бы сказать спасибо. Когда тебя в другой раз придавит, сам будешь вылезать, — пробормотала она.

Мефодий сел, убеждаясь, что он в меру жив и в меру здоров. Болело абсолютно все, но переломов как будто не было.

— Я отвык говорить «спасибо». Опасное словцо. Суккубы на него странно реагируют. А комиссионеры — те вообще доносить сразу бегут! Спасения, мол, ищет у конкурентов и все такое прочее... — заявил Мефодий.

Его взгляд остановился на шее змея и на рукояти меча.

— Послушай, это я его туда?.. Или кто? — спросил он недоверчиво.

— Похоже, что ты. Я с металлоломом по улицам не бегаю, — заметила Даф.

Мефодий провел рукой по лицу, припоминая.

— Я порой бываю очень хищный. Особенно когда на меня прыгают, — сказал он задумчиво. — А ты как здесь очутилась? Хотя... я, кажется, вспомнил... это ты меня сюда позвала.

— Я? — возмутилась Даф. — Проснись и пой, галюпчик! Нужен ты мне, как моржу акваланг и африканскому вождю валенки!

— Значит, это не ты посылала голову? — недоверчиво спросил Мефодий.

— Я?

Внезапно со стороны лестницы послышался сухой щелчок, похожий на звук хлыста, лизнувшего голенище сапога. Одновременно что-то обожгло Даф кисть. От боли она разжала пальцы и запоздало осознала, что обезоружена. Флейту бесцеремонно вырвали у нее из пальцев.

— О нет, моя флейта! — простонала Даф.

— В чем дело, заинька? Дудочка не гудит? Ноты застряли в дырочках слипшейся вермишелью? Фонограмму заело? Эй, кто-нибудь, удавите звукорежиссера! — расхохотался кто-то.

Стена — или, вернее, то, что прежде казалось вполне безобидной частью стены с осыпавшейся штукатуркой и проглядывавшим рыжеватым кирпичом, — пришла в движение, обретая форму.

Даф и Мефодий обернулись.

У лестницы стоял высокий сутулый мужчина. Его лицо казалось продолжением плеши, которая была цвета старого бильярдного шара. Уголки рта подрагивали от тика. В руке он держал длинный кнут, казавшийся нелепым, особенно в сочетании со строгим офисным пиджаком черного цвета и сбившимся галстуком бабочкой. Однако стоило заглянуть в пустые внимательные глаза незнакомца, как желание улыбаться пропадало. На поясе в металлическом кольце висел боевой топор, известный в астральном мире как топор Отраженной Смерти.

— Яраат! — по наитию воскликнул Мефодий.

Мужчина предупредительно поклонился:

— Приятно, когда не нужно представляться. А ты, конечно, Мефодий?

Голос его звучал нейтрально, однако в глазах у него Мефодий видел ненависть. Ненависть, которая казалась ему присохшей ко взгляду оборотня, как старый птичий помет к перилам балкона. Никогда и никто в жизни не ненавидел его так остро. Мефодию чудилось, что он ощущает давление этого жуткого, как у адского змея, пылающего взгляда. Давление страшное и гипнотизирующее.

Буслаев осторожно скосил глаза на свой меч, взвешивая, сможет ли выдернуть его из шеи змея, где тот засел по самую рукоять. Даже при самом оптимистичном раскладе получалось, что если и выдернет, то не сразу. Боевой топор Яраата явно опишет дугу быстрее.

Гораздо быстрее. Чешуя держит меч очень прочно. Это лучшие, самые надежные ножны из всех существующих, — мягко сказал Яраат, прочитывая его мысли.

— Это вы заставляли змея маскироваться под лимузин и следить за мной? Зачем? Неужели нельзя было сделать это незаметно? — резко спросила Даф.

Яраат без всякого сожаления покосился на мертвое чудовище и пожал плечами.

— Разумеется, можно. Но мне показалось забавной идея пощекотать тебе нервы. И потом, по большому счету, это оказалось полезным. Ты устала, издергалась, наконец, потеряла бдительность, заболела, и я получил оттиск твоих крыльев.

— А зачем было заставлять змея нападать на меня?

— Он нападал?.. Ах, какой пройдоха! Нехороший мальчик! — Яраат, кривляясь, погрозил мертвому змею пальцем. — Ну это уж он сам! Я, видишь ли, каюсь, забывал его кормить. Первое время, пока он был сыт, он сдерживался, даже — хе-хе! — когда ты колотила его флейтой около «Смоленской», но затем у него сорвало крышу.

— И что теперь? Вы, конечно, собираетесь нас убить?

Отвлекая оборотня, Даф краем глаза отметила, что Депресняк, прижимаясь к полу, скользнул за змея и затаился, оставшись для Яраата незамеченным. Не бог знает какое секретное оружие, но все же лучше, чем ничего.

Оборотень лениво отбросил ненужный кнут, сунул за пояс отнятую у Даф флейту и извлек из внутреннего кармана сероватый, завязанный лентой свиток.

— Два оттиска уже есть. О них я побеспокоился ранее. Остался небольшой пустячок — и дело сделано. Березовые поленья я уже приготовил. Займутся они от одной искры... — сказал он задумчиво, избегая прямого ответа на вопрос.

Мефодий снова безнадежно покосился на свой такой близкий и такой недосягаемый меч. Он понимал, что они с Даф безоружны и не имеют шансов справиться с Яраатом, в руках у которого топор-артефакт. Даже если они побегут, жидкий перстень, медленно вращавшийся на худом пальце оборотня, с легкостью поразит их первой же искрой.

— Только прежде мне придется написать желание... — мечтательно продолжал Яраат. — Маленькое, очень скромное желание. Совсем не глобальное. Свет и тьма напрасно переживали, что я нарушу баланс. Какой смысл нарушать то, что и так существует лишь в их воображении? Хотя, признаться, у меня мелькала забавная мыслишка. Вы знаете, почему горбун Лигул так возвысился?

— Нет, — сказал Мефодий машинально.

— Как, неужели?.. Разве Арей никогда об этом не упоминал? О, скрытный дружище Арей! — ухмыльнулся Яраат. — Лигулу досталась оборванная цепочка от разбитого дарха Кводнона, который уничтожили златокрылые, когда пронзили Кводнона мечами. Всего только жалкая цепочка, в которой, впрочем, оставались кое-какие силы.

— Цепочка Кводнона! — тихо повторила Даф. Так вот о чем не подозревает свет! А они там в Эдеме головы ломают, почему главой Канцелярии мрака стал такой странный персонаж.

— А теперь вообразим себе такой вариант, — язвительно продолжал оборотень. — В пылу битвы — а в шатре тогда была ужасная давка, можете поверить, — цепочка Кводнона потерялась. Ее втаптывают ногами в рыхлую землю, и она веками скрывается под землей, зарастая сверху травой. А потом прихожу я и просто беру ее. А вместе с ней и кое-какую власть. Красиво?

— И почему вы решили этого не делать? — спросила Даф. На ее взгляд, идея была неплохой.

Оборотень поморщился.

— Игра не стоит свеч. Все взвесив, я решил, что еще один артефакт мне не нужен. У меня и так их было немало до определенного момента. Мое желание будет иным. У одного младенца лет так тринадцать назад возникают проблемы с сердечным клапаном, и этот младенец умирает, так и не родившись.

— И этого младенца, конечно, зовут Мефодий Буслаев. И, не рождаясь, он не забирает у тебя силы, не так ли? — спросила Даф.

Яраат поднял редкие брови.

— Мефодий? А вот тут ты ошибаешься. Этого младенца никак не зовут. Он умирает без имени, не названный, не записанный в книги. Никакого Мефодия нет, не было и не будет. Вот зачем мне нужен именно его эйдос. Чтобы он перечеркнул сам себя. В любом другом случае, даже в случае с цепочкой Кводнона, мне бы подошел любой другой... Мир полон эйдосов, большинство из которых можно получить, обладая лишь наглостью и минимальной фантазией! — отрезал он.

Его рука скользнула к поясу, и в следующий миг в ней появился боевой топор. Мефодий был поражен, как быстро Яраат извлек свое громоздкое оружие. Оборотень щелкнул по лезвию ногтем и с удовольствием прислушался к звуку.

— А теперь сделка, — сказал он, пристально глядя на Буслаева. — Уговаривать тебя отдать эйдос по доброй воле я не буду. Знаю, что бесполезно. Выбирай сам. Первое: я убиваю сейчас на твоих глазах Даф и ухожу. В этом случае твой эйдос остается у тебя, ибо отнять его силой я не смогу, даже у мертвого... А раз так, зачем мне вообще тебя уничтожать? Пусть лучше тебя всю жизнь грызет совесть.

— А второе?

— О, я вижу мы заинтересовались? — захихикал оборотень. — Второе: ты просто отдаешь мне свой эйдос. По-хорошему произносишь формулу отречения. Я забираю его, прячу топор, мы вежливо прощаемся и расстаемся хорошими друзьями... Даф, разумеется, остается жива.

— А я, конечно, нет? Что там насчет моего сердечного клапана? — поинтересовался Мефодий. Он не собирался соглашаться на этот вариант — просто тянул время.

Угол рта Яраата задергался.

— Вот уж не знаю, как время справится с парадоксом. Возможно, в этой реальности ты и не пострадаешь, но я обрету свои прежние силы через колодец миров. А возможно, ты просто исчезнешь... Все зависит от того, какими нитками время предпочтет зашивать свои дыры. Время — весьма нравная субстанция, если не сказать больше: упрямая как осел.

Даф осмыслила всю подлость этого маневра. Мефодий терял эйдос в любом случае, какой бы вариант он ни выбрал. Если предаст ее и позволит убить, сохранив себе жизнь, эйдос сам не останется у него, ибо эйдос несовместим с предательством. Во втором же случае он отдает его по доброй воле и... все равно теряет.

— Не соглашайся! — крикнула она. — Он врет! Он не может убить меня! Я бессмертный страж, а он всего лишь оборотень! Даже не страж мрака! Именно поэтому он не стал бы главой Канцелярии, даже получив цепь Кводнона.

Яраат посмотрел на нее с брезгливым состраданием.

— Не обольщайся. Возможно, ты была бессмертна. Думаешь, я не смогу убить светлого стража? Влюбленного светлого стража, который постепенно становится человеком? Легче легкого. Я хорошо подготовился.

Яраат распахнул пиджак.

— Видишь каменный кинжал без ножен около твоей флейты? Прекрасный, многократно проверенный артефакт мрака, который многим помог распрощаться с бессмертием. Ты не задумывалась, почему кремниевый нож стал ножом из розового мрамора? Потому что ты влюблена, моя крошка!.. Правда, я точно не знаю, кто именно удостоился твоего внимания, однако с учетом некоторых маголодий, которые мне довелось недавно услышать...

Мефодий удивленно оглянулся на Даф. Ее щеки пылали. Он никогда не видел ее в таком замешательстве. Аура Даф плескала красками. Полыхала, как северное сияние.

— Я НЕ ВЛЮБЛЕНА! ЭТО ВСЕ ВРАНЬЕ! ПЛЕВАТЬ МНЕ НА ВСЕХ! — крикнула она.

Яраат ухмыльнулся.

— Ты выдала себя с потрохами. Мой план сработал. Не будь ты влюблена, ты не попалась бы в элементарную ловушку. Не помчалась бы за головой... Ведь ты же светлый страж, обладающий кое-какой интуицией, а не сопливая ученица ведьмы с Лысой Горы! Неужели голова не показалась тебе, мягко говоря, подозрительной? Как бы Мефодий изготовил ее, ничего не понимая в магии? Что скажешь?

Даф не нашлась что ответить.

— Дорогая моя, немалый опыт подсказывает мне, что влюбленные — легкая добыча. Так было всегда и так будет. Тот, кто любит, — бесстрашен и... уязвим. Неуязвимый влюбленный — это нонсенс, лингвистический парадокс... — отрезал оборотень.

Продолжая держать в правой руке топор, левой он достал каменный кинжал и отвратительным, синеватым каким-то языком потрогал его острие. Его цепкий взгляд скользнул от бронзовых крыльев вверх и остановился на горле Даф.

— А теперь, Мефодий, дело за тобой. Мне нужна формула отречения. «Я передаю свой эйдос Яраату и отрекаюсь от всех прав на него». Второй раз повторять не буду... Ну же...

Внезапно оборотень сделал шаг вперед. Прежде чем Мефодий успел опомниться, он схватил Даф за волосы и грубо притянул ее к себе. Дафна скривилась от боли. А лезвие кинжала уже скользило по ее шее. Мефодий видел, как оно меняет цвет. Розоватое, лиловое, сиреневое с подтеком. Кинжал не просто убивал Даф — он еще и отнимал у нее, бессмертной, силы, передавая их Яраату. Причем это происходило уже прямо сейчас. Провисшие щеки оборотня становились упругими. Желтоватые мешочки под глазами исчезали. Оборотень напитывался силой, точно голодный вурдалак, долго выбиравшийся из могилы, раздиравший пальцами землю, долго бредший куда глаза глядят и, наконец, когда силы уже на исходе, поймавший у деревеньки молодую румяную крестьянку.

— Ах, как славно! Ну же, Мефодий! Решайся скорее, или я не выдержу и все-таки прикончу ее! Ты не представляешь, какое это наслаждение — забирать ее силы! Это просто экстаз! — прохрипел Яраат. Лицо его было залито потом. Кинжал нетерпеливо прыгал у него в ладони.

Мефодий ощутил, как его воля сжимается, замерзает под напором его гневного, уверенного, самодовольного взгляда.

— Повторяй! «Я передаю свой эйдос...» Хочешь, что бы я убил ее, да? — взвизгнул оборотень.

— Я... передаю... — покорно начал Мефодий, не отрывая взгляда от бледнеющей Даф. Он знал только одно: он должен спасти Даф, несмотря ни на что.

— Не-ет!.. Не смей! Депресня-а-а-як! — сорвавшимся голосом крикнула Даф.

Яраат удивленно поднял брови. Кинжал, дрогнув, потерял на миг контакт с шеей Даф.

— О, депрессия... — непонимающе начал оборотень.

Он не успел договорить. В воздухе мелькнул ошейник с шипами. Прищуренные глаза, изодранные в драках уши. Страшные когти. Адский котик, впервые в своей жизни послушавшийся команды (прежде он реагировал только на «Лопать будешь?»), прыгнул на грудь Яраату, когтями раздирая ему лицо и заботливо добираясь до глазок.

Пытаясь отодрать от себя кота, Яраат уронил топор, кинжал и выпустил Даф. Та отскочила к Мефодию и рукой зажала ему рот, все еще пытавшийся произнести формулу отречения.

— Ты меня слышишь? Отбирай у него силы! Депресняк его надолго не задержит!..

Мефодий кинулся было к мечу и стал выдергивать его, однако меч засел намертво. Ссыхающая чешуя начинающего костенеть змея стиснула лезвие так, что, даже подведи он к рукояти трос с мотором, он не сумел бы освободить клинок

Даф оттащила его от меча.

— Перестань!.. Да что же ты!.. Не надо меч! Отбирай у Яраата силы! — крикнула она снова.

— Как?.. — растерянно начал Мефодий.

— Откуда я знаю как? Когда ты был младенцем, ты же не спрашивал у меня? Просто отобрал!.. Повтори это снова!

Мефодий закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Он представления не имел, как ему это сделать. Сказать: «Отбирай силы!» — это все равно, что сказать: «Съешь луну!» Мысль, конечно, интересная, но поди воплоти.

Даф прекрасно поняла сомнения Мефодия. Недаром она была его хранителем.

— Не думай ни о чем! Ты слишком много думаешь и потому ничего не смыслишь в магии!.. Ты дышишь, не думая! Отбирай силы, тоже не думая!.. Все, уже поздно!..

Яраат наконец оторвал от себя Депресняка, полоснул его кинжалом — лезвие, к счастью, лишь зацепило один из шипов ошейника — и с силой отбросил кота от себя. Депресняк ударился о стену и, оглушенный, временно выбыл из боя. По лицу оборотня, исполосованному когтями, текла кровь.

Оборотень протянул руку, чтобы вновь схватить Даф, но тут Мефодий, упав на одно колено, толкнул его взглядом в грудь. Он сам не понял, как это сделал. Просто ощутил внезапно, что у него все получится. Что он в силах. Виски сразу начали ныть, сердце заколотилось прерывающимися, серийными какими-то ударами, но он не обращал на это внимания. В сознании у него закручивались и искрили пересекающиеся потоки. Ему чудилось, что неведомый клинок скользит по точилу, отбрасывая бело-желтые, сразу гаснущие ледяные искры.

Яраат, тряхнув головой, опять попытался сделать шаг, но Мефодий вновь толкнул его взглядом, заставив отступить. Он почувствовал уже, что может удерживать оборотня на расстоянии, словно двигая перед собой мощную прозрачную стену.

Причем может не только это. Действуя все так же по наитию — одной лишь силой образа, не мысли, — Мефодий ясно представил себе узкое, полое внутри жало. Вот жало входит в центр клубящейся ауры Яраата, где его собственная энергия и энергия, украденная у Даф, еще не успели перемешаться, и начинает, точно шприц, вытягивать все без остатка.

Яраат рванулся, схватился за какой-то свой талисман, похожий на золотого жука, однако Мефодий чувствовал, что оборотень ничего не может противопоставить ему. Талисман же хотя и помогал, но явно не в той мере, как надеялся на то Яраат. Мефодий ощущал себя, как гладиатор, вооруженный мечом и копьем, против которого выставили воина в картонных доспехах и с деревянной сабелькой.

Безжалостно отнимая у Яраата энергию, он втягивал, вбирал ее в себя, присоединяя к своим и без того огромным запасам. В этот миг впервые в жизни Мефодию удалось заглянуть в себя, и то, что он там увидел, поразило и испугало его. Ему почудилось, что он стоит, балансируя, на пике горы, почти у самого неба, а внизу, куда ни кинь взгляд, раскинулся кипящий океан, жуткий, всесильный, бурлящий, как лава. Океан, который поглотит его самого, стоит ему оступиться. Всего один неосторожный шаг — и пустота. Финал.

Однако сейчас он был еще на пике и потому выпивал энергию Яраата с небрежной артистической легкостью. Любое сопротивление оборотня казалось ему заведомо смешным и нелепым. Так оно и было. Слон, выведенный из себя, преследовал гавкающую моську, и та удирала, подвывая и так поджав хвост, что он завернулся едва ли не к самой груди.

Даф смотрела на Мефодия со смесью ужаса и восторга. Она уже смутно понимала, что впредь Буслаева ей предстоит опасаться ничуть не меньше, чем за Буслаева.

Внезапно оборотень, почти на две трети опустошенный, нашел выход. Он упал, завыл, стал кататься и корчиться. По его телу пробежала дрожь, на мгновение оно стало рыхлым и мягким, как кисель, а затем спохватившийся Мефодий увидел Зозо.

На полу перед ним испуганно дрожала его собственная мать, из которой он капля за каплей вытягивал силы. Сходство поражало. Это была сама Зозо. У Мефодия даже мелькнула мысль, не использовал ли Яраат заклинание перемещения, телепортировав его мать вместо себя. В конце концов, маги, спасая себе жизнь, способны на многое.

В панике Мефодий перекрыл канал, по которому к нему поступали силы. Астральное осиное жало обиженно дрогнуло и, став вдруг ломким, стало исчезать.

Даф энергично дернула Мефодия за руку.

— Что ты делаешь? Не щади его! Это же оборотень! Он притворяется! Не верь!

«При подозрении, что вы имеете дело с оборотнем, следует посмотреть на него через нож, держа его у глаза острием наружу. В этом случае вы имеете шанс увидеть истинную сущность оборотня», — запоздало вспомнил Мефодий и, вытащив перочинный нож, посмотрел на оборотня, держа его у глаза.

Он увидел расплывшиеся контуры, зубы, окрашенные кровью из прокушенной губы, плешивую голову и пылающие красные глаза. Нет, это была не Зозо. Точно.

Однако было уже поздно. Мефодий утратил главное. Психологическую уверенность и право первого натиска. Он не мог, просто физически не мог добивать свою мать, которая корчилась перед ним на полу. Даже при том, что разумом понимал, что настоящей Зозо оказаться здесь никак не может. Скорее всего она сейчас ест соленые огурчики, листая дамский журнал, или терпеливо слушает болтовню какого-нибудь Борис Борисыча Птушкина, твердящего, что он отсудил у своей бывшей жены квартиру, поскольку собственность плохо влияет на человека с нравственной точки зрения. (Кстати, Зоечка, я не спросил, а как у вас с недвижимостью?)

Однако настрой был уже потерян. Мефодий переключился, задумался и, задумавшись, утратил способность творить магию, осязать ее живую ткань. Невидимая стена начала меркнуть, терять краски.

Мефодий невольно стал цепляться за них, пытаясь удержать, и... все окончательно утратил. Яраат, переставший притворяться, ползая по полу, поспешно нашаривал боевой топор и кинжал. Он первым, даже прежде самого Мефодия, ощутил, что тот уже не опасен.

— Ничего! — прохрипел оборотень, тыльной стороной руки вытирая с лица кровь. — Я много потерял, но я верну себе силы! Пока же мне хватит и того, что осталось.

Найдя кинжал, он вдруг прыгнул, проехал животом по полу и попытался вцепиться в лодыжку Даф. Однако внезапно рука его натолкнулась на высокий десантный ботинок. Перед ним, скрестив на груди руки, в короткой кожаной куртке и с ремнем с серебряной пряжкой в форме руки скелета стоял Эссиорх, невесть откуда возникший здесь, в пустом доме.

Оборотень торопливо отполз назад и вскочил, приседая. Мефодию показалось, что он уставился на Эссиорха с особым, странным, почти суеверным ужасом. Ужасом, который был вызван не только обычным страхом создания тьмы перед светлым стражем, но чем-то еще. Чем-то жутким, что оставалось за кадром сегодняшнего дня.

Рука Яраата нырнула в карман и извлекла маленький пустотелый глиняный сосуд, похожий на те кувшинчики, в которых на юге продают ароматные масла. Направив кувшин горлом на Эссиорха, Яраат с торжеством потряс его.

— Ну все! Смерть тебе, светлый! Кувшин Килуриха прикончит кого угодно в человеческом теле, будь ты даже из Прозрачных Сфер! — крикнул он.

Эссиорх терпеливо ждал. Он даже присел на корточки и подпер щеки ладонями, чтобы оборотню было удобнее целиться. Яраат еще раз встряхнул кувшин и тупо уставился на артефакт. Потом, покосившись на светлого стража, с раздражением отбросил кувшин.

— Какая жалость! Где не действует кувшин — не подействует и нож! — прохрипел он.

Эссиорх сурово кивнул.

— Догадался, в чем причина? Тут даже черная магия кувшинов Килуриха бессильна. Память тела, усиленная вольным, не принадлежащим тебе эйдосом, хотя и разделенным с ним навечно! Такая память тоже кое-чего стоит в этом полном неслучайностей мире, не так ли? — мрачно спросил он.

— Память тела? — непонимающе переспросила Даф.

Эссиорх поднял руку и несколько раз сжал и разжал пальцы с тем выражением, как если бы рука была чем-то независимым от него. Даф увидела, что рука сама, непроизвольно тянется к горлу оборотня. Лишь сделав усилие, хранитель одолел ее.

Тем временем Яраат решился на последнее средство. Выхватив свиток желаний, он попытался что-то быстро и размашисто написать на нем, вместо эйдоса Мефодия использовав один из эйдосов, заточенных у него в дархе. Но прежде, чем он это сделал, Эссиорх протянул руку, и свиток, внезапно вырвавшись из рук оборотня, оказался у стража. Хранитель брезгливо разорвал его и, легонько подув, обратил артефакт в пыль.

— Ну вот и все! Ужасно легко порой уничтожить то, что кажется другим настолько важным, — заметил он.

— Тело, опять это тело! — проскрежетал оборотень.

— Не только. Я как страж-хранитель имею доступ ко всему, на чем есть оттиск крыльев Дафны... — скромно заметил Эссиорх. — И вторая причина: да, тело. Вы уже знакомы с ним, не так ли? Думаю, немного постаравшись, я смогу даже восстановить обстоятельства, при которых это произошло.

— Нет! — крикнул Яраат. — Я впервые его вижу!

— В самом деле? Сейчас я это уточню...

— Хранитель на мгновение закрыл глаза, а когда вновь открыл их, лицо у него было отрешенным.

— Это случилось четыре недели назад. В Подмосковье, на проселочной дороге, ночью. Байкер и его девушка возвращались с озера. Они превысили скорость и зацепили колесом каменный столбик разметки. Парень отделался кучей ссадин. Девушке повезло меньше. У нее был перелом руки, сложный перелом ноги, сотрясение мозга и еще куча всего. Мобильник не работает: парня угораздило искупаться в озере с ним вместе. Вокруг никого. Только луна, похожая на сделанную бритвой прорезь в театральной кулисе, сквозь которую бьет свет, и девушка на дороге. Везти ее на мотоцикле невозможно. До ближайшего населенного пункта километров двенадцать. Вот он и выл, как раненый зверь. Потом взял девушку на руки, понес. Выбивался из сил, опускал на дорогу, снова нес... А тут вдруг смотрит: впереди огонек. Подошел: костер. У костра сидит человек. Откуда взялся — неизвестно. Но очень мил, любезен. Готов помочь, готов посидеть с девушкой, пока парень сбегает за помощью. Добрый, заботливый... Когда он наклонился над девушкой, она даже пришла в себя и улыбнулась ему. Парень обрадовался. Думал, она спасена... Что молчишь, Яраат?

Лицо оборотня пожелтело. Он швырнул на пол один из талисманов и наступил на него. Видимо, это была попытка телепортировать, но близость Мефодия и Эссиорха отнимали магию у его артефактов.

— Парень оставил девушку у костра рядом с человеком, имени которого так никогда и не узнал, и кинулся за помощью. Ему повезло. Спустя полчаса он поймал машину — первую, что ему встретилась, — и вернулся, чтобы отвезти девушку в больницу. На этих проселочных дорогах добиться, чтобы «Скорая» добралась вовремя, невозможно. Когда они нашли костер, он уже догорал. Девушка была мертва. Лицо ее было изъедено то ли волком, то ли псом... Приветливый незнакомец сгинул без следа. Неудивительно, что парень потом не слишком дорожил жизнью и вскоре последовал за той, кого любил. Я же вселился в его тело, как видишь... Это ведь была не первая твоя охота, Яраат? Ты все эти годы нападал на беззащитных? Влюбленные — легкая добыча, не так ли?

— Мне нужен был ее эйдос и свежие силы. Мефодий лишил меня всего. Она не хотела отдавать. Я потерял самообладание! — прохрипел оборотень. Его глаза скользили по плитам пола в поисках боевого топора.

— Как и тогда, с женой и дочерью Арея, да? Ты тоже потерял его, когда добивал их в колодце? — быстро наклоняясь к нему, спросил Мефодий.

— Не твое дело, страж мрака! Делаю, что хочу! Убиваю, кого хочу! Понял, ты? — истерично взвизгнул Яраат, и Мефодий с ужасом понял, что все правда.

— Страж мрака не он! Страж мрака я, — вдруг негромко произнес кто-то.

Даф и Мефодий разом обернулись и увидели Арея. Справа от него стояла Улита. Вид у молодой ведьмы был недовольный. Похоже, она телепортировала на улице, у крыльца, и ей пришлось при ее внушительной комплекции лезть в окно.

В руках у Арея Мефодий увидел длинный зазубренный клинок. Лицо мечника мрака... однако сейчас это с трудом можно было назвать лицом. Больше подошло бы определение: маска.

Яраат попятился, отскочил и, схватившись за дарх, в последний раз попытался телепортировать. Однако золотые искры, облепившие его пиджак, внезапно погасли.

По лицу Яраата пробежала рябь. Он понял, что скрыться ему не удастся. А раз так — он обречен на битву. Едва ли Яраат был трусом. Его скулы отвердели. Оборотень сбросил пиджак, сорвал галстук-бабочку и рубашку. Мефодий увидел под ней тонкую кольчугу с рунами. Поигрывая топором, он отступил на шаг.

— Я готов, Арей. Если ты думал, что я буду скулить, — ты ошибся! Вскоре ты отправишься вслед за своей семейкой. Кстати, ты должен поблагодарить меня, что я избавил тебя от зрелища неминуемого старения твоих родных. Вообрази, как было бы тебе грустно смотреть на свою старую дочь, оставаясь самому молодым?

— Сейчас я поблагодарю тебя. Поблагодарю за все. Тогда на маяке я думал о тебе каждый день! — тихо произнес Арей.

— Неужели?

Арей сурово посмотрел на Даф.

— Забери кота!.. И остальные тоже прочь! Оставьте нас вдвоем!.. — властно сказал он.

— Но позвольте! Как вы смеете говорить мне «прочь»? — начал Эссиорх.

— Уйди, светлый! Не знаю, что тебе нужно, но с тобой я буду биться позже. Даже Лигул не сумел удержать меня в Тартаре. Ты и подавно не сможешь... А пока ступай и жди меня снаружи! — жестко сказал Арей.

Негодующий Эссиорх вновь хотел что-то вякнуть, но умная Даф, уже подхватившая Депресняка, решительно потянула его за собой. Она сообразила, что всего одно неловкое слово может привести к тому, что Арей обрушит на стража свой меч. Первой по коридору двинулась Улита, за ней Даф, тащившая своего вяло сопротивляющегося хранителя, и последним — Мефодий. Перед тем как шагнуть в комнату с выбитым окном и навсегда покинуть обреченный дом, Буслаев оглянулся.

У лестницы, на выщербленном полу, оставались только Арей, Яраат и мертвый змей. Арей в ожидании смотрел на оборотня, точно подгоняя его взглядом. Последнее, что увидел Мефодий: Яраат заносит топор, который, разрастаясь в размерах, отбрасывает страшную тень, похожую на виселицу с раскачивающимся мертвецом. Арей же просто стоит и ждет удара...

Мефодий торопливо спрыгнул на асфальт рядом с Улитой и Дафной. Началось томительное ожидание. Эссиорх нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

До них доносились отрывистые взвизги атакующего оборотня. Лезвия звенели, сталкиваясь. Срабатывали защитные талисманы, низко и кровожадно пел песню смерти каменный нож, плескали магией искры из перстня Яраата. Арей же был безмолвен. Мефодий не слышал ни одного звука, который мог бы исходить от него.

А затем — так же внезапно — все стихло. Зловещая тишина опустилась на дом. На крыльцо, прямо через заколоченную дверь, ничуть не смущаясь этим, вышла Мамзелькина. Вышла деловито, не глядя по сторонам. На ходу она что-то прятала в рюкзак. Видно было, что Аида Плаховна на работе. Коса у нее в руках была зачехлена. В этот раз ее не пришлось даже расчехлять. Все закончили без нее. Сделав несколько шагов, Мамзелькина растаяла. Ее ждали новые свершения.

— Слушай... э-э... тебе лучше не ждать Арея! Просто такой дружеский совет. Телепортируй поскорее, — сказала Даф Эссиорху.

— Ты думаешь, что победил Арей? На каком основании? Где факты? Откуда ты знаешь, что смерть унесла именно Яраата? Да даже если его!

— Эссиорх, умоляю! Телепортируй, а? — нетерпеливо взмолилась Даф.

— Если ты думаешь, что я боюсь какого-то темного стража, — ты ошибаешься! Я останусь здесь и сражусь с ним! Я скрещу свои маголодии с его темным мечом! — закипел хранитель.

Улита шагнула к нему и, как тигрица, потерлась щекой о его плечо. Эссиорх, кипя от негодования, повернулся к ней.

— Никто не говорит, что ты его боишься, пупсик. Ты такой благородный, такой отважный!.. Мы боимся за Арея. Мы не хотим, чтобы твои испепеляющие маголодии обрушились на него. Ты ведь пощадишь для нас нашего шефа, не так ли? Ты ведь добрый пупсик, а?

Эссиорх оттаял.

— Э-э... Ты правда так считаешь? Ну, что мои маголодии так опасны для него?

— Разумеется! — хором сказали Мефодий и Улита. Улита снова торопливо потерлась щекой о куртку Эссиорха.

— М-м-м... В таком случае мне действительно не имеет смысла тут оставаться. Если, идя вам навстречу, я все равно не смогу поднять на него флейты, то позволить изрубить себя в капусту будет неразумно... — задумчиво протянул Эссиорх.

— Ну все, беги! Пока-пока, брутальный мой! Мы еще увидимся, не так ли? Даф знает, как с тобой связаться? — спросила Улита.

Эссиорх рассеянно оглянулся на Даф.

— Думаю, что знает. Во всяком случае, я никогда не теряю ее из виду, — сказал он.

— Вот и чудно! Тогда сложностей не возникнет. Что у тебя с завтрашним вечером? — промурлыкала Улита.

— А что у меня с завтрашним вечером? — Эссиорх чутко прислушался к звукам внутри дома и, махнув им рукой, исчез в золотистом круге.

Улита расхохоталась.

— Он мне ужасно нравится! Он такой... ну как девушка красная... И где вы, светленькие, таких только берете? — поинтересовалась она у Даф.

Даф погладила Депресняка. Она уже закончила его осматривать и убедилась, что его раны не опасны. Через пару дней кот вновь станет доводить Эдю Хаврона до белого каления, а тот с воплями будет требовать пулемет.

— И ничего он не такой! Мне показалось, что он меняется в лучшую сторону, — заступаясь за своего хранителя, заметила Даф. Она и правда так считала. С каждым днем Эссиорх становился все более приспособленным. Лопухоидный мир влиял на него в положительном смысле.

Улита отнеслась к ее словам философски.

— Это все зависит от того, какая сторона лучшая, — заметила она.

В комнате с вырванной рамой показался Арей. На лезвие его меча зачем-то был наброшен плащ. Об Эссиорхе он даже не вспомнил. Мефодий ясно ощутил, что Арея ни о чем нельзя спрашивать. Во всяком случае, тому, кто хочет жить долго и счастливо.

— Старые долги отданы, новых пока нет, — глухо произнес Арей. — Улита, вызывай Мамая. Уезжайте! О твоем мече я позабочусь, синьор помидор. О твоей флейте тоже, светлая! А теперь ступайте! Я хочу побыть один.

Арей повернулся широкой спиной и медленно, по-медвежьи косолапо, снова пошел в опустевший дом.

Оглавление

Глава 1 РАНДЕВУ С НЕУДАЧНИКОМ

Глава 2 РУЧОНКИ ЗАГРЕБУШШИЕ

Глава 3 Министр золотухи, король аспирина

Глава 4 Сколько шестерок в тузе?

Глава 5 НОВЫЙ МУНДШТУК

Глава 6 ТЕРПЕНИЕ И ТРУД В ПОРОШОК СОТРУТ

Глава 7 КЛЮЧ ОТ НИЧЕГО

Глава 8 У МЕРТВЫХ ПОПУГАЕВ НЕ БЫВАЕТ АНГИНЫ

Глава 9 ЭЙДОС И КРЫЛЬЯ

Глава 10 ПОВЕСТКА В ТАРТАР

Глава 11 ОТ ХАВРОНИССЕИ ДО ХАВРОНИАДЫ

Глава 12 ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ СРЕБРЕНИК

Реклама на сайте