«Наследие чародея»

Сара ЗЕТТЕЛ НАСЛЕДИЕ ЧАРОДЕЯ

Памяти Иды Льюис,служившей смотрителеммаяка в Лайм Роке, штат Род-Айленд,с 1879 по 1911 год

Автор благодарит Безымянную писательскую группу за помощь и терпение. Спасибо Историческому обществу Бейфилда и смотрителям маяка Песчаного острова за помощь в исследованиях. Спасибо завсегдатаям таверны Гроэнка на Первой улице, которые оказались на месте в нужную минуту.

Отдельная благодарность Мэри Луизе Клиффорд и Дж. Кэндэйс Клиффорд, авторам труда «Женщины — смотрители маяков», послужившего в некотором роде толчком к написанию этой книги, а также Ли Мердок, чья интерпретация «Хранителя маяка» тоже сыграла не последнюю роль.

Глава 1

1 ноября 1899 года. Штат Висконсин.

Маяк на Песчаном острове.

Бриджит проснулась ровно в полночь. Глухо стучали ставни — на Верхнем озере <Самое крупное (82 100 кв. км) и глубокое (наибольшая глубина — 405 м) озеро в системе Великих озер на востоке Северной Америки. Второе по площади бассейна (после Каспийского моря) озеро в мире. Прим. перев.> опять бушевала буря. Сквозь щели в оконной раме тянуло промозглым ноябрьским холодом. Свет маяка горел ровно, но, отраженный от беспокойной поверхности воды, судорожно метался бликами по стенам комнаты.

Маяк взывал к тем, кого угораздило оказаться на озере в такую ночь. Он будто кричал: берегитесь, здесь скалистый берег, здесь опасно! Однако предупреждению вняли не все. Бриджит закрыла глаза и внутренним взором увидела лодку с изорванным в клочья парусом. В ней метался человек: он пытался совладать с разбитым румпелем и направить суденышко к пристани, но его старания были тщетны. Волны неумолимо несли лодку к каменистой отмели.

Сердце Бриджит забилось сильнее. Она не сомневалась: видение, как всегда, правдиво. Отбросив одеяло, Бриджит босиком пробежала по холодному полу, схватила со стула шерстяные чулки, сдернула с крючков теплую юбку и свитер. Если бы не отблески маяка, в комнате было бы совсем темно. Но, несмотря на это, движения Бриджит были быстрыми и уверенными.

Под карнизом угрожающе завывал ветер. Совсем скоро озеро выбросит ярко раскрашенную скорлупку на камни и разобьет вдребезги. «Ну уж нет!» Бриджит распахнула дверь на винтовую лестницу. Каждый шаг по узорчатым железным ступеням гулким эхом разносился под потолком. «Сегодня озеру ничего не достанется».

Можно было разбудить экономку или ее сына, но Бриджит не стала тратить на это время, решив, что справится и сама. Накинув на плечи старый отцовский дождевик и сунув ноги в высокие растоптанные сапоги, она зажгла фонарь, отперла дверь и шагнула навстречу буре.

Ветер тут же набросился на нее, сбивая с ног. Он как будто пытался загнать Бриджит обратно в дом. Но она упрямо, хотя и медленно, двигалась вперед, и ветру оставалось только завывать от ярости и бессилия.

В воздухе пахло приближающейся зимой. Бриджит поежилась. На Верхнем озере бывали ночи и похуже, однако и нынешняя не сулила ничего хорошего.

По крутым деревянным ступенькам Бриджит спустилась к лодочному сараю, примостившемуся у самой воды. Черное озеро бурлило и пенилось, сливаясь с чернотой неба. Ледяные брызги окатывали Бриджит с головы до ног, слепили, не давали дышать. Она с трудом подавила дрожь: не хотелось, чтобы озеро решило, что она боится. Бриджит поглубже надвинула капюшон и подняла фонарь над головой, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.

Дрожащий луч упал на край отмели, высветив лодку, под нелепым утлом торчавшую из воды. Мачта еще кое-как держалась, но рваный парус бестолково хлопал на ветру.

Бриджит осторожно ступила на скользкие камни и двинулась к лодке. Волны хлестали по ногам, юбка намокла и отяжелела, каждый шаг давался с трудом. Подхватив подол, Бриджит поспешила дальше.

Нос лодки лежал на каменистом берегу, в то время как корма находилась в воде, болезненно содрогаясь от накатывающих волн. Озеро тянуло лодку к себе, пытаясь завладеть бесчувственным человеком и навсегда спеленать его холодом.

Чудом не поскользнувшись, Бриджит добралась до судна и ухватилась за борт. Лодка была полна воды. Снасти, бочонки и сети плавали в ней, сбившись в кучу. На дне, лицом вниз, лежал человек.

Бриджит повесила фонарь на мачту, зацепив за какой-то обломок, и осторожно перевернула человека на спину. Нужно было убедиться, что ему в горло не попало ничего, кроме воды. Разжав бедняге челюсти, она засунула ему в рот палец. Незнакомец закашлялся. Бриджит поскорее перевернула его лицом вниз, чтобы желудок и легкие освободились от воды.

Разбитая лодка раскачивалась и потрескивала при каждом движении, и Бриджит чудилось, что это озеро посмеивается, исподтишка утягивая их в воду. Незнакомец прокашлялся, и Бриджит наконец почувствовала, что его дыхание выровнялось. Она с трудом усадила его на скамью. Человек хрипло дышал, с усилием глотая воздух измученными легкими. У него была смуглая кожа, темные волосы и черная одежда.

— Вы можете идти? — чтобы перекрыть шум ветра и волн, Бриджит приходилось кричать. — Нам нужно выбраться отсюда!

Человек поднял голову, и она увидела, что глаза его черны, как воды озера. Но за этой темнотой был свет. Как мороз пронизывает тело через одежду, так этот свет проникал сквозь ее кожу — до самого сердца. Бриджит вздрогнула и отшатнулась, но холодная рука крепко сжала ее запястье. Человек попытался встать, и Бриджит, забыв о наваждении, подхватила его под мышки, помогая ему сохранить равновесие.

Только теперь она заметила, что незнакомец одет в плотное шерстяное пальто с высоким воротником и множеством пуговиц, с ажурной металлической застежкой у ворота. Это платье не похоже на одежду рыбака. Но сейчас важно другое: поскорее отвести несчастного в тепло. В конце концов, озеро выбрасывает на берег людей, не разбирая сословий.

Зажав фонарь в одной руке, а другой поддерживая спасенного, Бриджит стала медленно пробираться к твердой земле. Порой ей приходилось практически нести рослого мужчину на себе, но она никогда не была хрупкой барышней, да и незнакомец по мере сил все же помогал ей.

Наконец они добрались до лестницы. Мужчина пошатнулся и схватился за перила. Взгляд его огромных черных глаз был прикован к ступеням. Бриджит с тоской подумала, что сам он наверх подняться не сможет. Но в этот миг человек увидел свет, льющийся с башни маяка. Он взглянул на маяк, перевел взгляд на нее, и вдруг лицо его осветилось улыбкой — такой прекрасной, что у Бриджит перехватило дыхание.

Незнакомец взобрался по ступеням и даже смог удержаться на ногах, пока Бриджит отпирала дверь летней кухни. Но едва переступив порог, он стал оседать на пол, прямо в лужу холодной воды, которая текла с него ручьями. Бриджит едва успела подхватить его. По комнате разнесся запах озерной воды, холода и мокрой шерсти.

— Миссис Хансен! — крикнула Бриджит. — Миссис Хансен! Сэм!

Вдова-норвежка и ее взрослый сын давно привыкли вставать по зову хозяйки ночью, и вскоре оба были тут. Миссис Хансен куталась в шаль, накинутую поверх сорочки, а заспанный Сэм в длинной ночной рубашке и красных фланелевых штанах больше всего походил на большого теленка.

— Сэмюэль, отведи его в спальню для гостей, — Бриджит отдавала распоряжения, скидывая плащ и сапоги. — Миссис Хансен, принесите…

— Грелки, — закончила за нее вдова. — Пойду затоплю печь.

Миссис Хансен служила экономкой еще у отца Бриджит и прекрасно знала, что следует делать в подобных случаях. Подобрав длинные полы ночной рубашки, она проворно поднялась в зимнюю кухню. Сэмюэль немного неуклюже, но легко поднял незнакомца на руки и понес его вверх по лестнице в маленькую комнату рядом со спальней Бриджит. Она тем временем достала из чулана охапку одеял — старых, полинявших и залатанных, но зато очень теплых. Прихватив с собой кружку и квадратную бутылку крепкого бренди, Бриджит отправилась вслед за Сэмом.

Когда она вошла в комнату для гостей, Сэмюэль уже успел уложить незнакомца на железную кровать и снять с него ботинки. Широкое пальто странного покроя висело на крючке, и влага Верхнего озера капля по капле стекала на дощатый пол. Бриджит положила одеяла в изножий кровати, а бренди — на столик, где уже стояли кувшин с водой и таз для умывания.

Буря все еще терзала ставни, но силы ее были на исходе. Казалось, она решила: на сегодня хватит. Впрочем, Бриджит знала, что непогода вскоре вернется, и уже со снегом.

Пока она зажигала лампу, Сэм безуспешно пытался снять с незнакомца брюки. Ни секунды не раздумывая, Бриджит пришла ему на помощь. Вот уже восемь лет она вытаскивает из озера тонущих рыбаков, и вид обнаженного мужского тела давно перестал ее смущать.

Бриджит поняла сразу, почему Сэмюэль не мог справиться сам. Талию незнакомца обвивал необычный пояс. Толстые, неуклюжие пальцы Сэма безуспешно боролись с изящной пряжкой, которая, похоже, была сплетена из нитей чистого золота. Но Бриджит удалось нащупать потайной замок, и пояс со щелчком расстегнулся. «Дорогая штучка», — подумала она и положила пояс на подоконник — так, чтобы незнакомец увидел его, как только очнется.

Брюки тоже оказались необычными: не простые полотняные штаны, а кожаные, в обтяжку, со шнурками вместо пуговиц. Под ними обнаружились рейтузы, под рейтузами — полотняное белье. Кроме того, на незнакомце была надета шерстяная блуза, а под ней — льняная сорочка, почти такая же длинная, как ночная рубашка Сэмюэля.

Наконец вдвоем они освободили мужчину от мокрой одежды. Его смуглое мускулистое тело украшали два старых шрама — длинная рана на животе и короткая зарубцевавшаяся отметина возле сердца. На шее у незнакомца висел полотняный мешочек, снимать который Бриджит не стала.

В дверях появилась миссис Хансен: в руках у нее был старый облупленный таз, а в нем — полдюжины грелок. Четыре грелки Бриджит приложила к ледяным ступням незнакомца, оставшиеся две — ему на грудь. Во время всех этих манипуляций он ни разу не пошевелился. Сердце Бриджит сжалось от страха и разочарования: неужели все было напрасно…

— Миссис Хансен, помогите-ка мне, — попросила она. — Попробуем дать ему бренди.

Экономка приподняла голову мужчины, а Бриджит тем временем откупорила бутылку, плеснула терпкую жидкость в чашку и поднесла ко рту незнакомца. Однако его бледные губы не разомкнулись. Только после того как миссис Хансен осторожно приоткрыла незнакомцу рот, Бриджит смогла влить туда несколько капель. Человек закашлялся, но все же проглотил напиток. Следующий глоток он сделал уже сам.

Глаза его открылись. Они были темными, почти черными. Теперь в них не было и следа того света, который так поразил Бриджит там, на озере, только недоумение и растерянность. Бриджит склонилась над кроватью, откинула с лица мужчины влажную прядь и потрогала его лоб. Кожа заметно потеплела.

— Вы в безопасности, — с улыбкой сказала она. — Это маяк Песчаного острова, а я Бриджит Ледерли, хранитель маяка.

Незнакомец что-то произнес в ответ, но Бриджит не поняла ни слова. По ритму язык был похож на норвежский, а жесткостью звуков напоминал немецкий, однако не был ни тем ни другим.

«Может, русский?» — подумала Бриджит. В деревеньке неподалеку когда-то жил русский рыбак, у того кожа и волосы тоже были темными. Незнакомец замолчал и погрузился в свои мысли, не замечая ничего вокруг. Затем сжал в кулаке мешочек, что висел у него на груди, и вновь что-то тихонько забормотал.

— Отдыхайте, — сказала Бриджит как можно дружелюбней и спокойнее, чтобы чужеземец понял если не слова, то хотя бы тон, которым они сказаны. — Утром вам будет гораздо лучше.

Она наклонилась и ободряюще похлопала его по плечу… В тот же миг его рука крепко вцепилась в ее запястье. Миссис Хансен испуганно охнула. Бриджит вздрогнула и оцепенела от неожиданности. Воспользовавшись ее замешательством, незнакомец проворно обернул вокруг руки Бриджит матерчатый шнурок и пристально вгляделся в ее глаза. Бриджит увидела, что в его зрачках вновь сияет странный потаенный свет. Это сияние наполнило ее душу… И тогда открылся ее собственный внутренний взор, и она увидела…

Увидела испуганную девушку в золотом платье. Увидела мужчину, который всматривался в морскую даль. Тревога и подозрение омрачали его смуглое лицо. Бриджит знала, что он разыскивает того, кто находится сейчас в ее доме.

Увидела золотую клетку, в которой заключена странная птица — вся словно из ясного пламени. Прутья клетки истончались на глазах, и, видно, вскоре огненная птица вылетит на свободу.

…Бриджит очнулась, когда Сэмюэль грубо отдернул руку незнакомца. Петля распустилась, свет померк и в глазах мужчины, и в сознании Бриджит. Ее передернуло. Она подняла загрубевшую от воды руку и от души шлепнула незнакомца по уху.

— Никогда больше так не делайте, сэр! — резко сказала она. — А не то, клянусь Богом, я вас сброшу обратно в озеро!

— Простите, — прошептал он, но Бриджит заметила на его лице тень удовлетворенной улыбки. — Я только хотел говорить с вами.

— Так используйте для этого язык, а не руки, — она расправила плечи и попыталась прийти в себя. — Тем более что по-английски вы, оказывается, говорите.

— — Хорошо, — кивнул он, придав лицу серьезное выражение. — Простите меня.

— Миссис Хансен, Сэмюэль, идемте. — Бриджит решительным шагом вышла из комнаты. Но, оказавшись за дверью, она прислонилась к стене, чтобы не упасть, — так задрожали у нее колени.

— Мисс Бриджит, что с вами? — встревоженно справилась экономка. — Что он вам сделал? Может, Сэму лучше остаться присмотреть за ним?

— Нет-нет, все хорошо, — отозвалась Бриджит. Однако правдой это было лишь отчасти. — Можете идти спать. И Сэмюэль тоже.

Она сосредоточилась и обратилась к внутреннему зрению в поисках хоть какого-нибудь намека на то, что этот человек опасен. Бриджит почти желала почувствовать это — тогда у нее будет предлог и оправдание перед собой для того, чтобы от него избавиться. Но нет, ничего. Никаких предчувствий. Только смутное ощущение надвигающихся перемен, и непонятно — к лучшему или к худшему.

— Он просто чужеземец. Хоть я и растерялась немного. Думаю, он не доставит нам хлопот.

«По крайней мере, сегодня».

— Вы уверены?.. — протянула вдова с явным беспокойством.

Но Бриджит кивнула в ответ, и миссис Хансен не стала ей перечить. Бриджит знала, что перед тем как вернуться в постель, экономка повяжет сыну на шею амулет против дурного глаза. И, пожалуй, ее нельзя упрекнуть в излишней предосторожности.

Пожелав миссис Хансен и Сэму спокойной ночи, Бриджит прошла в свою комнату. Больше всего ей хотелось сейчас вернуться в теплую постель, но в такие ночи, когда от света маяка зависит чья-то жизнь, лениться нельзя. Надо проверить, все ли в порядке там, наверху. Сжав зубы, чтобы не стучали, она сняла мокрую одежду, вытерлась насухо, накинула ночную рубашку и, завернувшись в вязаную шаль, снова вышла в коридор.

Дом был пристроен к башне маяка, и на всех этажах, даже в подвале, были двери, соединявшие эти два помещения. Около каждой двери стоял маленький столик, на котором всегда лежали свечи и спички. Крошечный огонек освещал ее путь по узким, кое-где заржавевшим ступеням винтовой лестницы на верхний этаж башни, а затем — в люк лампового помещения.

Это была тесная круглая комната. Приспособления из меди и стекла занимали почти всю ее, оставляя лишь узкий проход по периметру. Часовой механизм равномерно выкачивал нефть из резервуара и снабжал ею фитили лампы, луч которой простирался над беспокойными водами озера. Бриджит наклонилась и открыла медную дверцу под главной лампой, чтобы проверить уровень топлива. Резервуар был наполовину пуст. Из стоявшей поодаль канистры Бриджит долила нефти, убедилась, что на сегодняшнюю ночь горючего хватит, и закрыла дверцу. Затем проверила, нормально ли работает насос.

К этому времени ветер уже стих. Озеро перестало бесноваться и вернулось к своему обычному бормотанию. Лампа горела ровно, посылая над ним свой чистый луч.

— Кого ты принесла мне? — спросила Бриджит угасающую бурю.

Но вопрос ее остался без ответа. Только теперь Бриджит позволила себе почувствовать, как она устала. Она пошла вниз, в свою комнату, надеясь, что в постели осталось хоть немного тепла. Будет день, и будет время для вопросов и ответов.

…Как и обычно, Бриджит проснулась на рассвете. Она привыкла к короткому, часто прерываемому сну, поэтому чувствовала себя сносно. Бриджит встала, умылась, оделась и привела в порядок волосы. Утро предвещало хорошую погоду, хотя небо было серым, а озеро — неспокойным. Бриджит взглянула на барометр: стрелка застыла в неподвижности.

Бриджит слышала, как на кухне миссис Хансен занимается обычными домашними делами, напевая что-то по-норвежски. При мысли о завтраке и горячем кофе Бриджит почувствовала, что умирает от голода. Но маяк — прежде всего.

Она снова взобралась на вершину башни — на этот раз для того, чтобы погасить все четыре фитиля и остановить механизм. Затем проверила резервуар и запасы топлива. Надо будет принести несколько канистр из подвала до того, как стемнеет. Бриджит протерла линзу кусочком замши, хотя в этом и не было особой необходимости. Отец рассказывал ей о том, что раньше лампы работали на китовом жире, от которого за ночь линзы покрывались толстым слоем копоти. Помня его суровые наставления, Бриджит всегда с усердием выполняла свою работу.

«Я должен быть уверен, что смогу оставить маяк на тебя, Бриджит, — говорил он, объясняя ей, как работают насосы, или когда она помогала ему втаскивать по железной лестнице канистры с нефтью. — Работа — это все, что я могу тебе завещать». Отец стал говорить об этом чаще, когда одышка, появившаяся после пневмонии, уже не позволяла ему подниматься по лестнице так же быстро, как раньше. Но сколько бы он ни повторял эти слова, он ни разу не добавил: «После того как ты уничтожила то, что оставалось от нашего доброго имени». И все же Бриджит была уверена, что у него были такие мысли. Абсолютно уверена.

Когда лампа остыла, Бриджит аккуратно подрезала фитили, готовя их к будущей ночи. Напоследок она задвинула шторки, которые закрывали лампу от солнца: сфокусированные линзой лучи могли воспламенить нефть в резервуаре.

Выполнив привычные обязанности, Бриджит ощутила в себе приятную цельность и основательность. Теперь она готова была лицом к лицу встретить любые трудности. В бодром расположении духа она вернулась в дом.

Подойдя к гостевой спальне, Бриджит негромко постучала. Не получив ответа, она отворила дверь и вошла. Незнакомец по-прежнему лежал на спине, левая рука свешивалась с кровати, правая покоилась на груди. Несмотря на смуглый цвет кожи, лицо его казалось очень бледным. Бриджит подошла ближе, встревоженно пригляделась и с облегчением увидела, как грудь незнакомца равномерно вздымается. Каким бы подозрительным ни казался ей этот человек, она вовсе не желала ему смерти. Она коснулась его лба — он не был ни холодным, ни чересчур горячим.

Волосы мужчины, высохнув, превратились в волнистую черную гриву, и Бриджит подумала, что ему не мешало бы постричься. На квадратном подбородке темнела щетина. К тому времени, когда он достаточно окрепнет, для того чтобы заниматься своей внешностью, надо будет найти папино лезвие и бритвенный ремень. Бриджит осторожно подняла его левую руку и положила на край постели. Незнакомец даже не шелохнулся.

Бриджит спустилась на кухню, откуда разносились вкуснейшие запахи свежего печенья, бекона, кофе и яичницы. Миссис Хансен хлопотала у плиты, где аппетитно шкворчали яйца. Бриджит взяла кофейник и налила себе кружку черного дымящегося напитка.

— Как вел себя наш гость ночью, миссис Хансен? — спросила она, отхлебывая горячий кофе маленькими глоточками.

— Я ничего не слыхала, Сэмюэль вроде тоже, — ответила экономка, и ее широкое загорелое лицо посерьезнело. — Но вот что я скажу вам, мисс: не смогу я спать спокойно, пока он здесь.

— Хорошо. Когда он проснется, я поговорю с ним. — Бриджит поставила чашку на стол.

— Если вы собираетесь его дожидаться, нечего рассиживать, сходите-ка лучше в курятник. — Миссис Хансен отвернулась и принялась сурово разглядывать свою стряпню, словно опасаясь встретиться с Бриджит взглядом.

Хозяйкой была, конечно же, Бриджит, но миссис Хансен помогала ее отцу воспитывать и растить ее. И когда эта добрая женщина волновалась, она напрочь забывала о том, что Бриджит уже давно выросла, и обращалась с ней, как с десятилетней девочкой.

— Хорошо, миссис Хансен, — с деланной покорностью отозвалась Бриджит и со вздохом встала из-за стола.

В ответ экономка лишь махнула рукой, выпроваживая ее из кухни. Улыбнувшись, Бриджит пошла к черному ходу, но ее улыбка вскоре погасла. Опасения миссис Хансен были вовсе не беспочвенны. Бриджит понимала, из-за чего волнуется добропорядочная вдова: если человек, которого они приютили, не сможет достоверно объяснить все свои странности, в округе пойдут дурные разговоры. И их будет еще больше, если он не покинет остров как можно скорее.

Но делать нечего: пока незнакомец спит, нет причин отлынивать от обычных утренних дел. Бриджит накинула на голову шаль и захватила стоявшую у двери кухни корзинку для яиц. Выйдя из дому, она прошла через заросший кустарником заиндевелый двор. С озера дул свежий ветер, пощипывая нос и кончики пальцев, но не обещая в этот пасмурный день ничего страшного, кроме дальнейшего похолодания.

У одной из прибрежных скал слегка покачивалась на волнах лодка пришельца. Надо будет вытащить ее на берег.

Бриджит покормила кур, которые скреблись на своем пятачке, и собрала в корзинку яйца, снесенные ими сегодня. Проходя мимо сарая, она увидела Сэмюэля, который колол дрова и складывал их в поленницу. Бриджит отнесла яйца на кухню и как раз поспела к завтраку, чтобы насладиться результатами вчерашних куриных трудов. С беконом. А еще — хрустящими галетами, намазанными толстым слоем меда.

Миссис Хансен и Сэмюэль с аппетитом уплетали свои порции, и беседа за столом, по молчаливому уговору, сводилась к замечаниям о погоде и невинным сплетням об обитателях соседнего городка. Допив свой кофе, Бриджит объявила:

— Я собираюсь сегодня на лодке в Истбэй. Нам что-нибудь нужно купить у мистера Гэйджа?

— Привезите, пожалуйста, соли, — кивнула экономка.. — Да, и еще кофе.

— Мисс, а мне, пожалуйста, бочонок гвоздей по десять пенсов, — добавил Сэм. — И ведро извести.

— Хорошо. — Огрызком карандаша Бриджит записала заказы на обратной стороне старого конверта. — Я вернусь засветло.

Она протянула руку через стол и коснулась ладони Сэма, чтобы привлечь его внимание.

— Сэмюэль, я хочу, чтобы ты спустился к озеру, там лодка нашего гостя. Посмотри, что там еще можно спасти. Только будь осторожен. Хорошо?

Сэм, который в этот момент сидел с полным ртом бекона, торопливо проглотил его и произнес:

— Да, мисс.

— Спасибо. — Бриджит похлопала его по руке и обернулась к миссис Хансен: — Перед тем как ехать, пойду взгляну, как он там.

— Вам нужна моя защита? — шутливо спросила миссис Хансен.

— Думаю, я и сама справлюсь, — в тон ей ответила Бриджит. — Если что — вы услышите, как я закричу.

Встав из-за стола, она вновь поднялась в спальню. Постучала, снова не получила ответа и вошла в комнату. Незнакомец лежал на узкой кровати неподвижно, как мертвец, и не проснулся даже от ужасающего скрипа половиц. Бриджит подошла к подоконнику и взяла пояс, который привлек ее внимание накануне.

Золотая пряжка поблескивала в неярком свете, проникавшем сквозь плотно задернутые шторы. Тонкие ниточки драгоценного металла переплетались, образуя нити потолще, которые в свою очередь свивались в причудливый овальный узор. Бриджит взвесила пряжку на ладони — тяжелая, не меньше фунта.

Бриджит остановилась в нерешительности. С одной стороны, она стеснялась брать такую дорогую вещь без разрешения хозяина. С другой — ей не хотелось будить усталого путника. А пряжка сделана с таким мастерством и оригинальностью, что в городе кто-нибудь наверняка опознает по ней владельца и подскажет Бриджит, как связаться с его друзьями или родственниками. Она задумчиво провела пальцем по узору.

…И увидела женщину, уже далеко не молодую, в платье пурпурного бархата, расшитом золотом. Женщина передавала эту самую пряжку ее нынешнему владельцу.

Затем Бриджит увидела этого человека на лесной просеке — он протягивал флягу с вином какому-то рыжему зверю. Лису?..

Потом она увидела того темноволосого мужчину, который уже появлялся в ее видении раньше. В прошлый раз он высматривал в море ее нынешнего гостя. Теперь она увидела его перед льдиной, на которой стояло чудище с красной шкурой, рогатой головой и ужасной, полной клыков пастью.

Бриджит пошатнулась и не упала только потому, что оперлась рукой о подоконник. «Да что это со мной?» Видения никогда раньше не сменялись так быстро и не были такими отчетливыми. Даже в самый страшный шторм. И они всегда были понятны ей. До сих пор она видела только обычных людей, мужчин и женщин, попавших в беду. Она видела кораблекрушения, аварию на лесопилке или обвал в каменоломне — что-нибудь в этом роде. Очень редко ей открывалось будущее: будет ли женщина счастлива в браке или каков пол не рожденного еще ребенка.

Но то, что заставил ее увидеть этот человек… Это было словно из сказки. Нечто неведомое и загадочное. Бриджит сжала виски ладонями, как будто это могло ей помочь. Что до прежних видений, то она находила утешение в том, что знала: о них нужно рассказать. Даже много лет назад, когда люди еще не верили ее словам, она чувствовала, что должна рассказывать — о тонущих судах, о разрушенном разливом мосте… С детства она была уверена, что Бог или некто другой хочет, чтобы она говорила вслух о том, что является ее мысленному взору.

Но нынешние видения были не такими. В них не было никаких приказаний, они не приносили ни уверенности, ни цели. Только страх.

«Нет, так нельзя! — Бриджит выпрямилась и положила пояс обратно на подоконник. Если этот человек останется здесь, она может лишиться рассудка. — Надо срочно что-то делать!»

— Что вы видели?

Бриджит резко обернулась. Незнакомец спокойно глядел на нее. Над грудой одеял возвышалась только его голова, и на секунду Бриджит показалось, что у него и вовсе нет тела.

— Что вы видели? — повторил он. Голос у него был слабый, но резкий; такой мог бы быть у человека, лишенного легких.

— Рада, что вы проснулись, — Бриджит попыталась выбросить из головы эти нелепые образы. Она подошла к кровати, взяла кувшин, наполнила водой чашку и подала незнакомцу. Его руки не дрожали, и воду он выпил залпом.

— Спасибо, — он отдал ей чашку, и она вернула ее на столик.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Бриджит, поправляя передник. — Голова не кружится? Не болит? Жара или боли нигде не чувствуете?

Каким бы странным и чужим ни был этот человек, он все же едва не утонул и нуждался в отдыхе и уходе.

— Спасибо, госпожа. Ничего из перечисленного. — Он подложил под спину подушку и, тихо застонав, сел на кровати, словно для того, чтобы показать, что тело у него все-таки есть. — За исключением того, что я довольно слаб и чрезвычайно голоден, чувствую я себя великолепно.

— Очень хорошо, — кивнула Бриджит. Она вновь ощутила себя в своей тарелке. — Я распоряжусь, чтобы вам приготовили что-нибудь поесть. Например, молочную кашу. Если не возражаете, от более грубой пищи пока следует воздержаться.

Он покорно склонил голову:

— Я согласен на все, что вы посчитаете нужным, госпожа.

Бриджит глянула на него с удивлением: ни один из спасенных ею рыбаков так легко не согласился бы есть кашу, когда по дому разносятся запахи бекона и яичницы. «Что ж, спасибо ему за эту любезность». Она скрестила руки на груди.

— Могу я узнать ваше имя, сэр?

Секундное колебание отразилось на его лице. Затем он, очевидно, принял решение.

— Мое имя Вэлин Калами. Я главный чародей и советник Ее Величества вдовствующей императрицы Медеан, дочери Эдемско, внучки Начерады — владычицы государства Изавальта. По ее повелению я прошел через Земли Смерти и Духов, чтобы найти вас здесь.

Глаза Бриджит изумленно округлились.

— Понимаю…

«Видимо, все-таки сотрясение мозга».

Калами, или кто бы он ни был, покачал головой:

— Нет, госпожа. Не понимаете.

— Не смешно. — Бриджит попыталась придать своему голосу деловитость. — Я прикажу принести ваш завтрак. Мой вам совет: отдохните…

Калами поднял тонкую смуглую руку:

— Не соблаговолите ли вы все же ответить на мой вопрос?

— Какой вопрос, сэр? — Бриджит уже взялась за ручку двери.

— Когда вы прикасались к моей пряжке — что вы видели?

Вопрос застал ее врасплох — но только на мгновение. Бриджит обернулась и посмотрела ему в глаза, сделав вид, что ничуть не смутилась:

— Я видела красивую вещицу из благородного металла. — Она вскинула голову. — А что еще я должна была увидеть?

Калами опустил глаза и покачал головой:

— Как знаете, госпожа. Не смею возражать.

«Спасибо и на этом. — Бриджит сдвинула брови. — Откуда же ты узнал о моих странностях? Думаешь, я такая же безумная, как ты сам? Потому и явился сюда?»

Внезапно у Бриджит возникло ощущение, что она не выдержит больше ни минуты рядом с этим человеком. Ей захотелось быть где угодно, только не здесь. А лучше всего было бы сейчас оказаться там, где она сможет спокойно обдумать все, что происходит, и прийти в себя. Она не желала больше находиться рядом с человеком, который проникает в ее видения, обжигает ее светом черных глаз и разговаривает с ней так почтительно, что становится не по себе.

— Советую вам отдохнуть, сэр, — повторила Бриджит. — Откуда бы вы к нам ни прибыли, вам здорово досталось этой ночью, и теперь вам нужно набираться сил.

— Да, госпожа, — ответил он подчеркнуто смиренно, точно так же как миссис Хансен, когда подшучивала над Бриджит.

«Я окружена». Ее смятение вдруг сменилось раздражением, и она вышла из комнаты, чуть ли не хлопнув дверью.

На кухне миссис Хансен мыла оставшуюся после завтрака посуду.

— Знаете, — Бриджит оперлась кончиками пальцев о свежевыскобленный стол и вдохнула успокаивающие запахи теплой воды и мыла, — похоже, наш гость страдает каким-то душевным расстройством.

«Ну вот, сказала — и сразу полегчало на душе».

— Он сумасшедший?! — Вода так и брызнула с рук экономки, когда она схватилась за крестик на груди.

Реакция пожилой женщины была такой знакомой, что Бриджит успокоилась окончательно.

— Возможно, это просто временное помрачение рассудка от того, что он ударился головой. Точнее скажет доктор Ханнум.

Она взяла миссис Хансен за руку:

— Я поеду за доктором и заодно подыщу для этого человека более подходящее место, — она ободряюще улыбнулась, и миссис Хансен с неохотой, но все же выпустила крест из распаренных рук. — Он еще очень слаб и, скорее всего, будет спать весь день. Не надо нервничать, лучше скажите Сэмюэлю, чтобы он отнес ему кашу. Бояться вам нечего.

— Ну, если вы уверены… — Миссис Хансен с сомнением взглянула на Бриджит.

— Уверена, — твердо ответили та. — Если бы моему дому угрожала опасность, я бы об этом знала.

— Все-таки надо быть настороже, Бриджит Ледерли, — сурово сказала экономка. — Не нравится мне этот тип.

Бриджит сжала мокрую ладонь миссис Хансен:

— Не беспокойтесь. Я постараюсь вернуться поскорее. Осенний день короток, и ей нельзя задерживаться на материке до темноты.

Приободрившись, миссис Хансен кивнула:

— Я послежу за ним, пока вы не вернетесь.

Бриджит задержалась у дверей, чтобы надеть шляпу и шаль. Почту, которую нужно было отправить, в том числе квартальный отчет в Управление маяков, она вместе со списком покупок сунула в карман передника и вышла навстречу утру. Вздохнула и по скрипучим ступеням направилась к причалу.

Стоя у окна спальни, Калами наблюдал, как лодка Бриджит отчалила от берега. Видно, она сочла его слишком измученным и слабым, чтобы представлять опасность для ее домочадцев. Ясно также и то, что она сочла его безумным. А еще она думает, что видит его впервые…

По правде говоря, он действительно очень устал. Пресноводное море, лежавшее у дверей Бриджит Ледерли, разъярившись, едва его не погубило. За последние восемь лет он и забыл, что озеро такое широкое. К тому же предыдущие два раза он переплывал его в тихую погоду. Да, этот мир суров и могуч. Калами покачал головой: вот бы провести здесь год или даже больше и хорошенько разведать эти земли. «Когда-нибудь, но не теперь, — подумал он, возвращаясь на жесткую кровать. — Сейчас у меня другие задачи».

Сочтя его сумасшедшим, Бриджит, скорее всего, отправилась за лекарем. И есть опасность, что его увезут из ее дома прежде, чем она его выслушает. Кто же станет держать у себя душевнобольного?..

Калами сел на кровати. Необходимо поговорить с Бриджит. Он обязан заставить ее все понять и всему поверить.

Послышался робкий стук в дверь. Калами откинулся на подушки и прикрыл одеялом обнаженное тело.

— Войдите.

Дверь отворилась, и в комнату вошел упитанный парень с подносом, на котором стояла дымящаяся тарелка. Пока он с преувеличенной осторожностью подбирался к кровати, Калами почувствовал густой запах овсяной каши с медом и улыбнулся.

Во время своего первого посещения Калами нужно было понять лишь Бриджит, а не тот мир, в котором она жила. Во второй раз ему требовались только темнота и крепко спящий дом. Поэтому его представления об этом мире были в лучшем случае поверхностными. Если ему придется убеждать доктора в здравости своего рассудка, к этому нужно подготовиться.

— Спасибо, — сказал он, когда парень неуклюже протянул ему завтрак. «Ну а теперь, мой мальчик, посмотрим, что у тебя имеется и чем ты мне поможешь».

— Пожалуйста, — произнес тот, пятясь назад. Широко распахнув голубые глаза, он опасливо разглядывал Калами.

«Что ж ты так уставился? Ни разу сумасшедшего не видел?» Калами отодвинул поднос в сторону:

— Не могли бы вы подать мне воды?

Парень, должно быть, привык делать то, что ему приказывали. Не раздумывая, он наполнил кружку водой и протянул ее Калами. Пока он стоял спиной к кровати, тот достал из мешочка шнурок для чтения мыслей, и теперь петля туго затянулась на запястье юноши. Похолодев от ужаса, тот промычал нечто невразумительное и попытался вырваться, но лишь пролил воду из кружки на пол. Заклятье держало крепко.

— Ш-ш-ш… — кончиками пальцев Калами коснулся его губ, и парень окаменел. Затем осторожно вынул чашку из рук парализованного и поставил ее на столик. — Не надо бояться, ты же хороший мальчик… Мне только нужно немного твоих воспоминаний, вот и все.

Здесь требовался совсем другой подход. Если от Бриджит Калами нужно было простое понимание, то сейчас необходимо нечто более глубокое.

— Ты меня помнишь, я нормальный человек, хороший человек. Ты видел меня и раньше, наверное, возле лодок. Дай-ка я взгляну… Сэмюэль. — Калами усмехнулся, узнав имя парня из мысленного потока, перетекающего в его мозг через шнурок.

Сознание Сэмюэля повиновалось. Калами расслабился и стал ждать, пока все воспоминания юноши перейдут к нему. Теперь у Сэмюэля не будет воспоминаний. Но они и раньше не приносили ему особой пользы. К тому же он так простодушен, что вряд ли кто-нибудь заметит произошедшую перемену.

Получив то, что нужно, Калами освободил запястье Сэмюэля и взял чашку.

— Спасибо, Сэм. Теперь можешь идти.

Тот пошатнулся и тупо уставился на свою руку, словно пытаясь припомнить что-то важное.

— Можешь идти, — строго повторил Калами. — Ты сказал, что хозяйка попросила тебя вытащить на берег мою лодку. Так вот, особенно позаботься о парусах и куске веревки, перевязанном красной лентой. Это важнее всего. Ты понял?

— Да, сэр. — Все еще глядя на свое запястье, Сэм повернулся и двинулся к двери. По мере того как он удалялся от Калами, плечи его расправлялись, и из комнаты он вышел уже так, как будто ничего и не произошло.

Калами улыбнулся, взял ложку и принялся за густую горячую кашу. Вот теперь можно ждать, отдыхать и собираться с силами. Теперь у него есть все, что нужно. По крайней мере до тех пор, пока не вернется Бриджит.

Глава 2

Бейфилд был большим, грязным и шумным городом. Над обрывистым берегом высились каменные дома зажиточных горожан, бдительно наблюдающие за раскинувшейся внизу громадой порта. Покрытые сажей пароходы и старые рыбацкие шлюпки стояли в пропахших рыбой, нефтью, опилками и дегтем доках. Даже свежий ветер с озера не в силах был развеять этот смрад. Воздух был наполнен грохотом, криками, руганью мальчишек и взрослых рабочих, грузивших на отплывающие пароходы лес, щебень и рыбу и разгружавших суда с привезенными товарами.

Бриджит привыкла к тишине и покою на своем острове, и ей было не по себе от этого шума и суеты. Она почти физически ощущала, как все это давит на нее, прижимая к земле. Стиснув зубы, она прошла по пыльному дощатому настилу между бондарной мастерской и депо к Вашингтон-авеню, чтобы слиться там с потоком пешеходов и повозок. Небо слегка прояснилось, выглянуло солнце, и Бриджит с радостью ощутила тепло его лучей. Вокруг сновали толпы рабочих и служащих. Они проходили мимо, не узнавая ее, не обращая на нее никакого внимания. Ей нравилось это ощущение анонимности, оно придавало уверенности в себе. Но Бриджит помнила, что сегодня ей придется пойти туда, где ее хорошо знают, и выдержать все, что с этим связано… Ничего не поделаешь, дело срочное и откладывать его нельзя.

В Бейфилде было два кладбища. Оба находились на вершине пологого холма и отделялись друг от друга посыпанной гравием дорожкой. Бриджит никогда не заходила на ту половину кладбища, что была предназначена для католических покойников, зато хорошо знала другую его часть. Ступая по жухлой траве, прибитой первыми морозами, она прошла мимо скромных гранитных надгробий и причудливых мраморных памятников в дальний конец кладбища, за которым начинался лес. Сюда почти не доносились городские и портовые звуки.

У самой ограды из земли выступали корни старого дуба, а рядом лежали две простые серые плиты. Под одной из них была похоронена мама. Надпись на камне гласила: «Ингрид Лофтфилд Ледерли, любимая жена и мать. 12 марта 1848 — 15 октября 1872». Вторая могила была папина. «Эверет Ледерли, любимый муж и отец. 19 июля 1845 — 27 февраля 1892». Бриджит прошла мимо, коснувшись холодного камня в знак тихой скорби, и направилась к третьей плите, меньшей по размеру. На белом мраморе были высечены слова: «Анна Ледерли Кьости. 2 августа 1891 — 28 августа 1891. Любимая дочь».

Несколько бурых дубовых листьев упало на могилу. Бриджит присела на корточки и смахнула их на землю.

— Доброе утро, милая, — прошептала она каменной плите, под которой покоился прах ее дочери. — Прости, что ничего не принесла тебе сегодня. Опять наступила осень, и все цветочки уснули. Мне нужно зайти в церковь по одному делу, но сперва я решила поздороваться с тобой.

Бриджит коснулась губами холодного мрамора. На глаза навернулись слезы. Восемь лет… Они промчались незаметно, но мысль о смерти Анны, как и прежде, отдавалась болью в сердце.

— Мамочка любит тебя, — прошептала Бриджит. — Я скоро приду к тебе опять.

Она постояла у могилы еще чуть-чуть, вытирая ладонью слезы, а когда они высохли, побрела обратно мимо других, более солидных и дорогих памятников. Белый камень хранил под собой столько горя, что когда-нибудь, думала Бриджит, оно утянет за собой и ее.

Рождение Анны было последствием одной-единственной ночи. Бриджит тогда было девятнадцать. Она все еще ясно помнила то, что было тогда — эту ночь, и эту страсть, что соединила ее и Азу в темноте у озера. Встретив ее, Аза не произнес ни слова и так же безмолвно ушел. Она думала, он вернется. Верила, что он любит ее. До той безумной ночи он говорил, что любит, и она верила. Потом, когда он не вернулся, она решила, что ее утешением будет Анна, но та умерла, не прожив и месяца. Бриджит видела беспощадные глаза женщин, заполонивших галерку зала суда во время дознания. Все они жаждали увидеть, как «эта девка Ледерли» будет признана виновной в убийстве своего внебрачного младенца. Она помнила, как по душному помещению разносился шепоток, на разные лады повторяющий старые и новые сплетни: что ее ясновидение — от нечистого, что Эверет Ледерли не отец ей, что ее мать в молодости исчезла и, вернувшись только через год, уже наверняка беременной, долго еще вздыхала по какому-то сбежавшему любовнику.

Все эти россказни Бриджит слышала тысячи раз, с тех пор как стала достаточно взрослой, чтобы их понимать. Они были вечным фоном ее существования, подобно тому как озеро вечно окружало ее дом на острове.

Погрузившись в эти невеселые мысли, Бриджит ничего не замечала вокруг, как вдруг услышала чье-то осторожное покашливание. Она вздрогнула и машинально взглянула туда, откуда донесся звук. На тропинке, прямо перед ней, стояла женщина. Ее напудренное лицо было пухлым и бледным, линялые светлые волосы топорщились от неумелой завивки. В ушах у женщины побрякивали серьги с нанизанными монетками, на веснушчатой груди красовалось такое же ожерелье. Еще больше золота, по всей вероятности поддельного, сверкало у нее на руках. Несколько дырочек на черной кружевной шали с бахромой, точно так же как и прорехи на кремово-зеленой юбке, были старательно заштопаны.

— Тетя Грэйс, — сказала Бриджит так спокойно, как только сумела, — зачем вы сюда пожаловали?

«Ужконечно, не для того, чтобы посетить могилу своей сестры?» Бриджит едва удержалась от того, чтобы сказать это вслух. Грэйс Лофтфилд вдруг изменилась в лице, словно услышала эту невысказанную мысль, но тут же гордо расправила плечи, демонстрируя, что она слишком великодушна, чтобы обижаться.

— Мне нужно с тобой поговорить, — заявила она. Бриджит вздохнула:

— Так говорите же. — Она скрестила руки на груди и принялась раздраженно постукивать носком ботинка по гравию, но тут же, спохватившись, перестала. Даже если тетя и заметила ее нетерпение, то виду не подала, только огляделась по сторонам. Неизвестно, что именно она там увидела, но что-то ее встревожило.

— Не здесь. Пойдем ко мне.

Бриджит начала злиться. «У меня нет ни малейшего желания потакать вашим капризам, милая тетушка».

— У меня есть дела поважнее. К тому же я должна вернуться домой до темноты. — Бриджит решительно обошла тетку. — Если вы действительно хотите мне что-то сказать, можете идти со мной.

Грэйс окаменела от такой дерзости, и у Бриджит возникла надежда, что тетя оставит ее в покое. Однако вскоре у нее за спиной послышались хруст гравия, шелест юбок и звон украшений. Бриджит продолжала смотреть прямо перед собой, а поля шляпки защищали ее лицо от настойчивых взглядов тети.

Наконец терпение Грэйс лопнуло, и она воскликнула:

— Бриджит! Я хочу тебе помочь!

— Помочь?! — Бриджит резко остановилась и взглянула на свою тетку глазами, полными изумления. — Никогда, ни разу в жизни вы не предлагали мне свою помощь! С какой стати это понадобилось вам теперь?

Тетя Грэйс расправила плечи и с наигранной гордостью вздернула круглый подбородок, видимо, решив еще раз проявить чудеса благородства и оставить без внимания новое оскорбление.

— Тебе угрожает опасность, — объявила она, — я ВИДЕЛА это.

Бриджит пристально, не понимая, посмотрела на тетю, и тут до нее дошло. Она невесело рассмеялась:

— Вы видели? О, тетя, я вас умоляю!

Грэйс покинула Песчаный остров и переехала в Бейфилд в ранней молодости. Вскоре после этого она объявила себя медиумом и гадалкой. Те самые дамы, что брезгливо отворачивались при встрече с Бриджит, сидели, трепеща и затаив дыхание, в полутемной гостиной Грэйс Лофтфилд, пока та сверлила глазами голубой стеклянный шар и сообщала им о том, что «видит».

В шестнадцать лет Бриджит, нарушив запрет отца, пробралась на один из сеансов тети Грэйс. Она надеялась, что если тетя и вправду окажется ясновидящей, то в ее лице она обретет союзника. Ведь она понимает, каково это, когда реальность ускользает и на смену ей приходят видения. Может, тетя Грэйс даже возьмет ее к себе, в город, где так много людей, не то что на маяке. А может, она расскажет Бриджит о маме… Бриджит сидела в полутемной гостиной, опустив поля шляпки, которую ни разу до этого не надевала, так низко, чтобы другие посетительницы не разглядели ее лица, и нервно теребила передник. Из-за кружевной занавески в комнату впорхнула Грэйс и, останавливаясь перед каждой из женщин, обошла гостиную по кругу.

— Сегодня вы получите ответ на ваш вопрос, — сказала она первой даме.

Обращаясь к другой, она лишь покачала головой:

— Сожалею, но известия, которых вы так ждете, принесут весьма печальные перемены.

Наконец она поравнялась с Бриджит, та подняла голову, и взгляды их встретились. Бриджит поняла, что тетя ее узнала. Но Грэйс произнесла:

— Сожалею, но для вас у меня ничего нет, — и двинулась дальше.

Спиритический сеанс продолжался, где-то грохотали невидимые барабаны, беспокойно трясся и двигался столик, Грэйс закатывала глаза, что-то бормотала и завывала потусторонними голосами… Все это время Бриджит сидела ни жива ни мертва, а когда тетушка уронила голову на руки, изображая изнеможение, Бриджит поднялась и ушла.

Грэйс была мошенницей. Даже хуже, ведь и мошенникам вовсе необязательно плевать на своих родных.

— Знаю, ты думаешь, будто ты — единственная, кто наделен даром ясновидения, — сказала Грэйс, — но хочу напомнить, что ты не первая в нашей семье, кто…

Это уж чересчур!

— Прошу вас, тетя Грэйс, — Бриджит подняла руку, не желая больше слушать, — вы можете продавать свой товар городским кумушкам, но не надейтесь, что его буду покупать я. Я видела, как вы работаете, и, признаюсь, невысокого мнения о ваших талантах.

Под подбородком Грэйс заколыхались складки кожи и жира.

— Я не обязана отчитываться перед тобой, девчонка, — огрызнулась она.

— Разумеется. Собственно, вы вообще не обязаны со мной разговаривать, — Бриджит подобрала подол юбки и решительно зашагала дальше, глядя прямо перед собой.

Позади послышалось пыхтенье и голос тети:

— Тот человек, что находится на маяке. Он собирается забрать тебя с собой.

Бриджит остановилась как вкопанная. Какое-то время она не слышала ничего, кроме собственного дыхания и шума ветра в ветвях деревьев. «Не поддавайся. Недавай ей запугать себя». Она обернулась:

— Откуда вы можете знать, что происходит на маяке?

Грэйс тем временем приближалась — медленно, шаг за шагом, будто кошка, готовая наброситься на свою жертву.

— Держись от него подальше, — злобно прошипела Грэйс, и Бриджит не могла не заметить, как побледнело ее лицо. — Он увезет тебя так же, как…

«А вот это вы зря, тетя. Это уж чересчур».

— Так же, как что?

Но та уже и сама поняла, что сболтнула лишнее. Глубоко вздохнув, она вернулась к своему обычному жеманству:

— Как мешок сахара, — сказала она, растягивая губы в улыбке, — увезет тебя в своей маленькой красной лодке.

Это было невыносимо. Тетя Грэйс просто обманщица! Но если так, то откуда она знает о необычной окраске лодки? Конечно, от Песчаного острова до Бейфилда слухи доходят быстро, но ведь кроме нее самой, миссис Хансен и Сэмюэля незнакомца еще никто не видел…

На лице тети Грэйс отразилась тревога, и на этот раз, похоже, искренняя.

— Я просто не хочу, чтобы ты попала в беду, — кротко сказала она.

Только теперь Бриджит заметила, что запуталась пальцами в концах шали и машинально туго скручивает ткань, словно пытаясь ее разорвать.

— Но почему вы решили помочь мне именно теперь? — спросила она и смутилась, услышав свой хриплый, дрожащий голос. — Я попадала в беду много раз, однако раньше вас это не волновало.

Грэйс не стала изображать раскаяние.

— Я зарабатываю на жизнь, играя на женских слабостях, — ответила она. — Конечно, мои клиентки ожидают от меня некоторой эксцентричности, но есть вещи, которых они бы мне не простили.

И в этот миг волшебство исчезло. Ветер донес до кладбища отголоски городского шума, и Бриджит с ненавистной четкостью снова осознала свое место среди людей.

— Ну да, например, если бы вас увидели в обществе ублюдка и убийцы в одном лице? — усмехнулась она.

На этот раз Грэйс отвела взгляд, сердито стрельнула глазами куда-то в сторону и скрестила руки на затянутой в корсет груди.

— Я никогда не говорила о тебе ничего подобного, Бриджит.

— Но вы никогда этого и не отрицали, разве не так?

Грэйс не появилась в доме на острове, когда Бриджит лежала в горячке после родов. Она не появилась и в зале суда, когда Бриджит обвинялась в убийстве собственного ребенка.

— Мы все пытаемся прожить свою жизнь как можно лучше, Бриджит, — сказала Грэйс, как будто это было достаточное оправдание для стольких лет предательского молчания. — Возможно, я и совершила ошибку, что тянула так долго… Но теперь-то я здесь! — Она картинно раскинула для объятия свои полные, унизанные кольцами руки.

Бриджит едва удержалась, чтобы не фыркнуть, и отступила.

Грейс сделала шажок к ней:

— Теперь я раскаиваюсь и готова на все, что в моих силах. Говорю тебе: ты в большой опасности из-за этого человека.

— И что же мне теперь делать? — спросила Бриджит скептически, выпутывая пальцы из шали. — Об этом ваши видения сообщили?

Грэйс немного помедлила. Только секунду, но Бриджит не могла ошибиться: тетя на что-то решилась.

— Увези его подальше, — сказала она, — и живи, как жила раньше.

— Как жила раньше… — эхом отозвалась Бриджит и притворно вздохнула. — Хорошо, тетя. — Она поправила шаль и взглянула вверх, чтобы проверить, как высоко над деревьями поднялось солнце. — Благодарю за совет. А теперь, если не возражаете, мне все-таки пора идти.

Но тетя Грэйс решила оставить последнее слово за собой:

— Если бы твоя мать была жива, она сказала бы тебе то же самое.

Это была последняя капля. Бриджит не выдержала.

— Да как вы смеете! — сказала она ровным тихим голосом, чеканя слова. — Отец говорил, вы даже не пришли на ее похороны! Прощайте, тетя Грэйс.

На этот раз тетка не пыталась ее остановить. Сердце Бриджит готово было разорваться от ярости, обиды и невысказанных слов. И все же, несмотря на гнев, она понимала, что тетя Грэйс действительно что-то знает и рассказала далеко не все. Однако возвращаться было уже поздно. Бриджит оставалось только идти и идти вперед, спускаясь вниз по холму обратно в город.

Будучи крупным и быстро развивающимся городом, для отправления религиозных нужд Бейфилд предоставлял своим разношерстным обитателям выбор из шести церквей. Целью Бриджит была Епископальная церковь Христа на Третьей улице, похожая на изящный пряничный домик. Дом священника, стоявший по соседству, был таким же беленьким и аккуратным. Цветочные клумбы перед домом заботливо вскопаны, газончик очищен от опавших листьев.

Бриджит поднялась на каменное крыльцо и позвонила в колокольчик, который был когда-то преподнесен жителями города в дар первому священнику этой церкви, отцу нынешнего мистера Симмонса. Бриджит не повезло: дверь открыла миссис Симмонс, супруга священника. Она узнала Бриджит сразу, но продолжала молча стоять в дверях, разглядывая ее с головы до ног и стараясь не упустить из виду ни одной детали — ни состояния ее платья, ни шляпки, из-под которой выбилось несколько прядей, ни заштопанной шали, ни потрепанных, заляпанных грязью башмаков.

— Доброе утро, миссис Симмонс, — сказала Бриджит, пытаясь не обращать внимания на выражение явной неприязни на лице женщины. — Мистер Симмонс дома?

— Нет, его нет, — ответила миссис Симмонс таким тоном, словно была удивлена, как Бриджит вообще осмелилась задать этот вопрос. — Мистер Симмонс очень занятой человек и не имеет обыкновения сидеть дома целыми днями.

— Понятно, — спокойно отвечала Бриджит. — В таком случае не могли бы вы передать ему записку? На маяке произошло нечто…

— Думаю, все, что происходит на маяке, касается только вас и вашего начальства.

Бриджит закусила губу. Не стоило и начинать этот разговор. Миссис Симмонс ни за что не пустит ее на порог, ведь одно ее присутствие может осквернить святость дома честного христианина. В душе Бриджит с новой силой вспыхнула ярость, которая еще не вполне улеглась после стычки с тетей Грэйс. Но печальный опыт подсказывал: если дать выход своим чувствам, будет только хуже, а у сплетников появится новый повод для злословия.

— Простите, что побеспокоила, миссис Симмонс. Всего хорошего.

— Всего хорошего.

У миссис Симмонс все же хватило такта не захлопнуть дверь у Бриджит перед носом и подождать, пока та отвернется. Щеки Бриджит пылали от обиды и растерянности, когда она спускалась по ступенькам. Она прошла уже полквартала, когда ее окликнул чей-то приветливый голос.

— Доброе утро, мисс Ледерли!

По булыжной мостовой к ней направлялся сам преподобный Захария Симмонс с охапкой бумажных пакетов.

— Доброе утро, мистер Симмонс! Я только что заходила к вам домой, но, к сожалению, не застала.

— Что ж, я буду дома через минуту, — он улыбнулся и кивнул в сторону крыльца. — Попробуем еще раз?

— Большое спасибо, мистер Симмонс. — Бриджит пошла с ним рядом, подстраиваясь к его шагу.

Преподобный Симмонс был высокий степенный мужчина с вытянутым лицом и внушительным римским носом. В свое время ему не хватило амбициозности и лицемерия, чтобы сделать карьеру, и он остался, так сказать, прозябать в северном Висконсине. Миссис Симмонс так и не смогла ему этого простить.

Мистер Симмонс осведомился о здоровье Бриджит, миссис Хансен и Сэмюэля, а также о том, как они перенесли бурю, что бушевала накануне. Бриджит поблагодарила его за заботу и ответила, что все в порядке, опуская пока историю спасения незнакомца. Она собиралась рассказать об этом подробно, но только не на улице.

Мистер Симмонс поднялся на крыльцо и распахнул дверь, приглашая ее войти. Оказавшись в прихожей, Бриджит с удовлетворением наблюдала, как поджала губы миссис Симмонс, выйдя из гостиной навстречу мужу.

— Вот то, что вы просили купить, миссис Симмонс, — сказал священник, отдавая ей пакеты. — И принесите, пожалуйста, пару чашечек кофе в мой кабинет. Мисс Ледерли хочет проконсультироваться со мной по одному важному делу.

Внутренняя борьба так явственно отразилась на лице его супруги, что казалось, еще немного — и она лопнет от распирающих ее противоречий. Но ей удалось взять себя в руки.

— Я скажу Маргарет, — холодно произнесла миссис Симмонс и удалилась на кухню.

— Мисс Ледерли, прошу вас, — священник жестом предложил Бриджит следовать за ним.

Они прошли по узкому коридору, сделав вид, что этой милой супружеской перепалки не было и в помине.

Бриджит вовсе не хотела быть причиной раздора в семье священника. Если в глазах миссис Симмонс она, несомненно, была падшей женщиной, то ее супруг всегда относился к Бриджит с пониманием и искренне желал ей добра. Сразу после родов он несколько раз предлагал ей помочь куда-нибудь пристроить ребенка. Но тогда Бриджит была уверена, что отец девочки вернется, и не воспользовалась предложением священника. Тем не менее она была благодарна за его заботу. А когда малышка Анна умерла, преподобный Симмонс был единственным, кто согласился похоронить ее по христианскому обряду.

Кабинет священника представлял собой небольшую, заставленную шкафами с книгами комнату с двумя глубокими креслами и резным письменным столом, доставшимся священнику от отца. Мистер Симмонс раздвинул шторы, впустив в комнату неяркий солнечный свет, и устроился в одном из кресел.

— Прошу вас, мисс Ледерли, садитесь и рассказывайте, чем я могу вам помочь.

Бриджит повиновалась. Она подробно рассказала о спасении незнакомца, умолчав лишь о своих видениях: это была опасная тема в разговоре со священником. Она описала странную одежду незнакомца и его необычную лодку, а затем рассказала о его странном заявлении.

— Я собиралась попросить доктора Ханнума приехать, чтобы он определил, временное ли это помрачение рассудка или же полная его потеря. Но в любом случае не думаю, что это разумно и безопасно — оставлять душевнобольного в доме с двумя женщинами и юношей. Я надеялась, что вы поможете подыскать для этого человека более подходящее место.

Бриджит так откровенно говорила с мистером Симмонсом, потому что была уверена, что он не станет болтать лишнего. Священник деловито кивнул.

— Понятно. Но, боюсь, вы не застанете мистера Ханнума. Его срочно вызвали в поселок — кажется, на лесозаготовках произошел какой-то несчастный случай. Так что вернется он, самое раннее, к завтрашнему дню.

— Вот как… — Лицо Бриджит вытянулось. Она машинально начала разглаживать рукав платья. — Ну что ж, тогда я…

— Но знаете, мисс Ледерли, у меня появилась одна идея.

— Слушаю вас, святой отец.

— Позвольте мне поехать с вами на остров и поговорить с этим джентльменом. У меня есть кое-какие познания в медицине. — При этих словах он опустил взгляд с просто-таки девической стыдливостью. — Я смогу поставить хотя бы предварительный диагноз, а значит, определить для вашего гостя наиболее подходящее место.

Священник поднял голову и продолжал уже более уверенно:

— Если же он еще слишком слаб и не может двигаться, я мог бы переночевать на маяке, а утром мы бы решили, что и как. — Во взгляде мистера Симмонса Бриджит почудилась мольба.

Теперь настала ее очередь опустить глаза. Предложение было разумное, и сделано оно было из лучших побуждений. Но отношения мистера и миссис Симмонс были далеко не безоблачными, об этом знала даже Бриджит. И вот ему представляется прекрасный предлог для того, чтобы выбраться из дома и провести вечер в обществе более… приятной женщины. Не то чтобы у него на уме было что-то дурное. Нет, конечно. Совесть мистера Симмонса была безупречно отлаженным инструментом, так что у него даже и мыслей-то таких не могло возникнуть. Но все это могло дать повод для пересудов. Миссис Симмонс при желании способна очернить Бриджит так основательно и повсеместно, что к следующему приезду инспектора из Управления маяков положение ее может оказаться отчаянным. А ее сбережений не хватит даже на то, чтобы просто нормально существовать. Заработок ей необходим.

С другой стороны, на маяке находился сумасшедший, и ей совсем не улыбалась перспектива решать эту проблему самостоятельно. К тому же, вопреки воле Бриджит, предостережение тети Грэйс беспокойной занозой застряло где-то на краю сознания.

— Спасибо, мистер Симмонс, — наконец решилась она. — Я принимаю ваше предложение. Конечно, если миссис Симмонс не будет возражать.

Взгляд преподобного Симмонса как-то сразу потускнел, но потом вновь прояснился:

— Миссис Симмонс, разумеется, поймет, что тут ситуация исключительная.

«Слишком хорошо вы о ней думаете, сэр», — мелькнуло в голове у Бриджит, а священник тем временем продолжал:

— Я попрошу Йохана Людвига поехать с нами, если, конечно, отец его отпустит.

Йохан был старшим сыном Тода Людвига, кузнеца из Истбэя. Это был здоровый, жизнерадостный малый, который давно и терпеливо ухаживал за дочкой Вэйла Джонсона и не интересовался ничем, кроме нее и скобяных изделий. Однако привлекать его к этому делу было опасно. Тогда-то уж точно новость о незнакомце с маяка моментально распространится по всему городу: Йохан расскажет о нем своей матери, а она — всему свету.

«Что ж, — скрепя сердце подумала Бриджит, — все равно это неизбежно. Будет намного хуже, если священник поедет один».

— Спасибо, мистер Симмонс. Это отличная идея.

Священник просиял, и Бриджит заметила облегчение в его глазах.

— Так значит, решено. — Он поднялся. — Подождите меня здесь, а я пока объясню ситуацию миссис Симмонс и захвачу необходимые вещи.

Мистер Симмонс оставил ее одну. Бриджит была рада, что на этот раз ей не придется быть свидетельницей семейных сцен. Она наслаждалась отличным кофе, который принесла Маргарет, и разглядывала корешки книг. В основном здесь были книги по философии и теологии, но среди них попадались и романы — Диккенса, Твена и других авторов в том же духе. Была еще книга о моральном воспитании детей и несколько медицинских трактатов. Она выбрала «Записки Пиквикского клуба» и погрузилась в чтение, стараясь не обращать внимания на пронзительный голос миссис Симмонс, который без труда проникал сквозь стены, так что иногда можно было даже разобрать отдельные слова. Особенно часто слышались гневные восклицания «эта женщина!» и «как ты мог!»

Однако немного погодя буря утихла. Бриджит допила свой кофе и продолжала перелистывать книгу до тех пор, пока мистер Симмонс не вернулся с раскрасневшимся лицом и с саквояжем в руках.

— Вы готовы, мисс Ледерли? — произнес он каким-то не своим голосом.

Бриджит мысленно прокляла себя за то, что затеяла все это, но смысла отступать теперь уже не было, и вслух она сказала:

— Да, конечно. Идемте.

На борту шумного и дымного буксира Френсиса Блачарда преподобный Симмонс расслабился и почувствовал себя как дома. Даже наверное, лучше. Бриджит знала, что он много времени провел е разъездах по островам Апостолов, помогая людям, независимо от того, были они его прихожанами или нет. Сейчас он стоял рядом с ней на носу буксира, с нескрываемым удовольствием глядя на стального цвета воду, на чаек, на каменистые острова, увенчанные зелеными шапками лесов, которые, правда, сильно поредели за последнее время благодаря стараниям лесозаготавливающих компаний.

В отличие от Бейфилда, с его прямыми улицами и добротными каменными домами, Истбэй был стихийно возникшим поселением. Дощатые лачуги с очагами из булыжника были разбросаны там и сям вдоль грязных, сплошь в рытвинах, тропинок и дорожек. Но несмотря на то что население поселка состояло главным образом из рыбаков и фермеров, здесь имелись своя почта, лавка и кузница.

Пока священник разыскивал Людвига, Бриджит зашла в лавку мистера Гэйджа. Она заранее оставила там свой список и теперь могла наблюдать за погрузкой покупок на ее маленькую плоскодонную лодку. Стоимость этих припасов прибавилась к счету в лавке, который Бриджит оплачивала, получив очередной чек из Управления маяков. В ответ на взгляд миссис Гэйдж, исполненный праведного негодования, Бриджит одарила сухопарую женщину таким ледяным взором, что та поспешила вновь уставиться на свои банки с консервами.

К тому времени, когда Бриджит добралась до кузницы, Йохан и его отец уже согласились с планом преподобного Симмонса, а жена кузнеца сгорала от нетерпения узнать подробности появления таинственного незнакомца. Бриджит осторожно отвечала на ее расспросы, хотя и знала, что независимо от того, что она скажет, все ее слова будут перевраны.

В маленькой лодке Бриджит едва хватило места для двух взрослых мужчин и хозяйственных приобретений. В результате перегруженная лодка осела так низко, что волны порой перекатывались через борта. Но Бриджит мастерски управлялась с парусом и румпелем, и они благополучно обогнули остров, причалив у маяка чуть позднее четырех часов пополудни.

В доме вроде бы все было спокойно. Пока они шли по дорожке от пристани к дому, Бриджит заметила, что разбитая лодка незнакомца лежит не на камнях, а в лодочном сарае. Сэмюэль опять взялся за колку дров и казался абсолютно безмятежным.

Йохан вызвался помочь Сэмюэлю разгрузить лодку. Бриджит поблагодарила его и вместе с мистером Симмонсом пошла в дом, откуда уже доносились аппетитные запахи ужина: миссис Хансен готовила копченое мясо и бобовый суп. Услышав, как хлопнула входная дверь, экономка появилась на пороге кухни.

— День добрый, миссис Хансен. Все в порядке? — спросила Бриджит.

— Да, мисс, — ответила та, и у Бриджит отлегло от сердца. Если бы что-нибудь случилось с Сэмюэлем или с миссис Хансен, она бы себе этого не простила.

— Добрый день, святой отец. — Вдова поклонилась священнику и исчезла на кухне, чтобы снова взять под контроль приготовление супа.

— Не хотите ли поужинать, мистер Симмонс? — спросила Бриджит, после того как сняла шаль, пальто и шляпку и развесила их на крючках вешалки.

— Спасибо, но я бы хотел сначала осмотреть пациента. — Он передал ей свое пальто и шляпу.

— Хорошо, — Бриджит повесила одежду священника. — Пожалуйста, сюда.

Она повела мистера Симмонса наверх. Дверь комнаты для гостей была закрыта. Бриджит постучала.

— Войдите.

Бриджит помедлила: что-то изменилось в голосе незнакомца, она услышала это даже сквозь закрытую дверь. Появились легкая хрипотца и гнусавость, которых раньше не было.

Гадая, какие сюрпризы ждут ее на этот раз, Бриджит вошла в комнату. Спасенный ею человек сидел на кровати в старой рубашке Эверета Ледерли, которую, должно быть, дала ему миссис Хансен. У кровати, на ночном столике, стояли миска с остатками каши и кофейная чашка.

— Мое почтение, мисс, — весело сказал он. — Мое почтение, святой отец, — добавил он, увидев воротничок ее спутника.

Мистер Симмонс глянул на Бриджит, приподняв брови, и обернулся к незнакомцу.

— Здравствуйте, сэр. Я преподобный Захария Симмонс.

— Рад с вами познакомиться, сэр, — человек протянул священнику руку. — Дэн Форсайт. Я сам-то буду из местечка Маркетт. Вот, хотел посмотреть, нельзя ли мне наняться здесь лесорубом, а то сами знаете, зима на носу, рыбацким ремеслом не прокормишься.

— Рад нашему знакомству, мистер Форсайт, — мистер Симмонс пожал ему руку. — Как вы себя чувствуете сегодня?

— Маленько разбитый, но пока дышу, а все благодаря мисс Ледерли, вот ей, — незнакомец кивком указал на Бриджит. — Вытащила меня прямо из воды, когда мою лодку разнесло на кусочки. Уж и не знаю, что бы я без нее делал. Я от холода-то совсем в отключке был.

— Вы далеко не первый, кто должен благодарить Господа за старания мисс Ледерли, — рассудительно сказал мистер Симмонс.

— Да уж, думаю, что так, — спасенный лучезарно улыбнулся Бриджит, являя собой в этот миг воплощенное дружелюбие.

Бриджит нахмурилась. Но что она могла сделать? Сказать: «А как же насчет того, что вы говорили раньше?»

Мистер Симмонс выдвинул стул, стоявший у кровати:

— Мистер Форсайт, мисс Ледерли попросила меня приехать сюда, так как беспокоилась, что некоторые ваши предыдущие заявления могут свидетельствовать о более серьезном душевном расстройстве, нежели просто последствия слишком длительного пребывания в воде.

— Чего-чего? Заявления? — улыбка сползла с лица незнакомца, и он перевел взгляд с мистер Симмонса на Бриджит. — Я что-нибудь сказал? В смысле, что-нибудь обидное?.. Ну, может, ругнулся разок… Но клянусь вам, святой отец…

— Нет-нет, мистер Форсайт, ничего дурного. Скорее кое-что своеобразное, — успокоил его мистер Симмонс и пересказал ему то, что услышал от Бриджит.

Пока он говорил, незнакомец, мистер Форсайт, становился все мрачнее.

— Что, вот прямо так и сказал? — Он запустил пятерню в волосы. — Бог ты мой… Извиняюсь, преподобный, извиняюсь, мэм. Это, должно быть, от того, что я слишком долго плыл совсем один в этой дья… дурацкой финской лодке, вот в башке у меня и помутилось.

— Финской? — переспросил мистер Симмонс.

— Да, сэр. Видели ее? Не по-здешнему выглядит, а досталась мне считай задаром. Один финн приплыл на ней в бухту Суо. Сказал, что хочет остаться в Маркетте. Божился, что на этой лодке я переплыву хоть Верхнее, хоть что угодно. Почти правду говорил… — Он сокрушенно покачал головой. — Все, что я могу сказать, мисс, так это, что я извиняюсь, если потревожил вас, вот. Я даже и сам не понимаю того, что, как вы говорите, я сказал.

Бриджит напряженно смотрела на него. В его глазах она не видела ничего, кроме простодушного смущения. И все же что-то тут явно было нечисто… Она была в этом уверена.

— Все в порядке, мистер Форсайт, — сказала она первое, что пришло ей в голову. — Уверена, вы это не нарочно.

— Как бы то ни было, в таких случаях лучше перестраховаться, — заявил мистер Симмонс. — Мы рады, что ваше умственное здоровье восстановилось. — Он поднялся. — А теперь отдыхайте. Мисс Ледерли, так как насчет ужина?

— Сейчас, мистер Симмонс, — она повернулась к двери, не отрывая глаз от незнакомца. — Прошу вас, идемте.

Бриджит начала спускаться по лестнице, но вдруг остановилась:

— Мистер Симмонс, кажется, я кое-что забыла в комнате. Вы спускайтесь на кухню, а я скоро к вам присоединюсь.

Она подождала немного, чтобы убедиться, что священник не последовал за ней, и без стука распахнула дверь спальни незнакомца.

Он лежал, откинувшись на подушки и тяжело дыша. Увидев Бриджит, он удивленно заморгал, но не поднялся.

— Простите меня, госпожа, — сказал он. От новоявленной гнусавости не осталось и следа.

— Великолепный спектакль, — Бриджит встала, уперев руки в бока. — Что собираетесь изобразить в следующий раз?

«Он опасен. Он собирается забрать тебя с собой…»

— Я предполагал, что вы мне не поверите, — сказал он резким свистящим шепотом, — и не мог допустить, чтобы вы избавились от меня до того, как я смогу доказать правдивость своих слов.

Бриджит фыркнула:

— Доказать, что все эти сказки о вдовствующих императрицах и колдунах — правда?

Он кивнул:

— Приходите вечером. Захватите с собой зеркало и какие-нибудь веревки или ремни — такие, из которых можно было бы сплести, например, сеть. Тогда я докажу свои слова. Простите, но сейчас я очень устал.

Бриджит стояла, глядя на него, и не знала, что и думать. Человек на кровати задышал ровно и глубоко, погрузившись в сон.

«Что же мне делать? Как может безумие то появляться, то исчезать по воле самого человека? Да и безумие ли это?»

В сердце Бриджит вновь закралось беспокойство. Но если это не бред сумасшедшего, тогда что? Законы — и божьи, и природные — не допускают существования колдунов!

«Тыуверена, Бриджит Ледерли? Почему же они допускают существование твоего ясновидения?»

Бриджит вышла из комнаты. Кто бы ни был этот человек, он обещал предоставить ей какие-то доказательства. Что ж, у него будет такая возможность.

Глава 3

Вечером, когда солнце скрылось за верхушками деревьев и дневной свет начал меркнуть, Бриджит оставила мистера Симмонса в гостиной в обществе книги и кофейника, сославшись на неотложную работу на маяке. Йохан предпочел провести вечер в зимней кухне вместе с миссис Хансен и Сэмюэлем, чтобы поведать им обо всех последних событиях в Истбэе и на материке: проходя мимо кухни, Бриджит услышала, как он во всех подробностях живописует несчастный случай, из-за которого доктора Ханнума вызвали на лесопилку.

Поднявшись на башню, Бриджит наполнила резервуар нефтью, завела часовой механизм и подожгла фитили. Затем подождала несколько минут, чтобы убедиться, что лампа горит ровно и ярко. Подойдя к окну, Бриджит отметила про себя, что маяк на острове Дьявола отлично виден, а значит, можно надеяться, что ночь будет ясной. После этого по длинной винтовой лестнице она спустилась на второй этаж и прошла в спальню своего загадочного гостя.

Он сидел на кровати, чуть улыбаясь, и выглядел значительно более оживленным, чем днем. Бледный сумеречный свет за окном погас, и комната теперь была освещена лишь свечой и лампой. В глубоких черных глазах незнакомца плясали блики огня.

— Вот то, что вы просили.

Из кармана передника Бриджит вытащила охапку цветных полосок материи, из которых она когда-то собиралась сплести коврик. Затем из другого кармана было извлечено зеркало с серебряной ручкой — единственная вещь, доставшаяся Бриджит от матери.

— Спасибо, госпожа, — торжественно сказал чужестранец, взяв принесенные Бриджит предметы. — Не хотите ли присесть? Придется немного подождать.

Бриджит опустилась на стул, выпрямив спину и скрестив руки на груди. Она оставила дверь чуть приоткрытой — чтобы, в случае чего, иметь путь к отступлению. Кроме того, она внимательно прислушивалась — не послышатся ли на лестнице шаги. Ей совсем не хотелось, чтобы кто-то из домочадцев или гостей застал ее в обществе лунатика. Но все было тихо. Никто и не догадывался, чем они тут занимаются.

Пришелец разложил лоскутки на одеяле. Быстрыми уверенными движениями, выдававшими длительную практику, он принялся переплетать и продевать матерчатые полосы одну в другую, крепко связывая их концы. Через некоторое время Бриджит поняла, что он плетет небольшую сеть. Причем узор создавали не только комбинации узелков и переплетений, но и сочетания лент различных цветов: красные располагались с одной стороны, синие — с другой.

Лоб незнакомца покрылся испариной. Губы его непрерывно шевелились, словно шептали молитву. Но он ни разу не прервал своего занятия, даже когда пот стал струйками стекать по его щекам и капать на постель.

Бриджит сидела, боясь шевельнуться. Вскоре она почувствовала, что озябла, дышать становилось все труднее. Воздух стал холодным, разреженным и словно бы безжизненным. Тело Бриджит покрылось мурашками, и она ощутила странный зуд в затылке. Дыхание незнакомца участилось. Ему пришлось несколько раз моргнуть, чтобы убрать заливавший глаза пот, в то время как пальцы его двигались не переставая.

Наконец он откинулся на подушку. Сеть, свисавшая из его пальцев, была примерно в две ладони шириной и по сложности и мастерству не уступала произведениям пауков.

— Как тяжело, — пробормотал он. — Никогда еще не было так тяжело.

Он вытер пот со лба. Бриджит не двигалась. Сердце бешено колотилось у нее в груди, хотя она понятия не имела, что именно ее взволновало. Теперь дышать стало чуть легче. Немного придя в себя, незнакомец расправил сеть, разложил ее перед собой на одеяле, а в центр, стеклом вверх, поместил зеркало.

На какой-то миг на серебристой поверхности отразились беленый потолок, складки одеяла и рука чужестранца. Затем все исчезло, осталась только мглистая пустота, как будто в зеркале отражался густой туман.

— Что это? — Бриджит наклонилась ближе.

— Мое доказательство.

Пока Бриджит удивленно смотрела на зеркало, сквозь пелену проступил цветной вихрь. Постепенно разделяясь, цветные пятна становились все четче, пока не сложились в изображение огромного каменного здания, увенчанного множеством башенок и колонн. Все это сооружение было сплошь покрыто затейливым орнаментом и украшено фантастическими фигурами. Бриджит могла бы поклясться, что слышала, как из зеркала доносится звон колоколов, далекие голоса людей и даже лай собак.

Она крепко сжала ладони, но усидела на месте.

— Это дворец Выштавос, зимняя резиденция моей госпожи, Ее Величества вдовствующей императрицы Медеан Изавальтской.

Пришелец из другого мира провел пальцем вдоль края зеркала, и дымка поглотила изображение. Однако в ту же секунду оно вновь прояснилось, чтобы отразить пожилую женщину, волосы которой, покрытые золотистой вуалью, были совсем седыми, хотя осанка оставалась величественной. Одеяние ее из расшитого серебром бордового бархата было оторочено светлым мехом. Она шла вдоль галереи, гладкие каменные стены которой украшали гобелены с изображением празднеств, охоты и танцующих людей в ярких одеждах.

Бриджит узнала эту женщину: в одном из недавних видений она передавала золотую пряжку ночному гостю Бриджит. Разглядывая императрицу, она заметила, что худые руки женщины все время сжимаются и разжимаются, словно пытаясь поймать что-то неуловимое.

— Что это ее так тревожит? — спросила Бриджит и вздрогнула от звука собственного голоса.

— Ее сын, император Микель.

Пальцы Вэлина Калами (похоже, это все же было его настоящее имя) вновь описали круг по краю зеркала, и видение опять изменилось. Вместо пожилой женщины в зеркале отразился великолепно сложенный юноша в алом бархатном плаще, подбитом мехом. Из-под украшенного драгоценными камнями головного убора вились густые белокурые волосы. Он стоял возле шахматной доски, где фигуры были сделаны из коралла и слоновой кости. Взяв в руки одну из пешек, он бессмысленно на нее уставился. Казалось, он просто не понимает, что находится у него перед глазами. Когда фигурка выпала у него из рук, он сгорбился и побрел куда-то, спрятав руки в бархатные рукава камзола. «Как дитя, — подумала Бриджит, — руки в карманы и слоняется без дела».

— Это и есть император? — с недоверием спросила она. Калами кивнул:

— Когда-то это был очень способный и подающий большие надежды юноша. Речи его были исполнены здравых суждений и мудрых мыслей. — Голос его дрогнул. — Он был любим народом, но еще больше — матерью, которая раньше других заметила, что он равно талантлив и в науке, и в искусствах. Едва Микель выучился говорить, она потребовала, чтобы он посещал все собрания Совета — чтобы воспитать в нем мудрого правителя.

Взгляд Калами был устремлен куда-то вдаль, прочь от того, что Бриджит видела в зеркале.

— Что же с ним случилось? — спросила она.

— Ананда, — он произнес это слово так, словно оно было ядовитым, и видение вновь изменилось.

Перед Бриджит возникла комната, так же как и галерея, украшенная гобеленами с изображениями пейзажей — деревьев, холмов и разнообразных животных. В комнате было много женщин — некоторые в платьях, похожих по покрою на платье императрицы, но не таких роскошных, другие были одеты в просторные шелковые балахоны. Все они занимались различными делами: вышивали, пряли, читали, что-то писали серебряными перьями… Одна девушка играла на флейте, другая аккомпанировала ей, отбивая такт на маленьком барабане. Нежная мелодия постепенно ускорялась, становилась все настойчивее — и тут девушка с золотой лентой в волосах, одетая в тунику из небесно-голубого шелка, вскочила на ноги и принялась плясать. Она хохотала, кружилась, развязно поводя плечами и покачивая бедрами. Бриджит никогда раньше не видела ничего подобного и теперь, при виде такого бесстыдства, не могла понять, какое чувство в ней сильнее — отвращение или зависть… Что касается Калами, то одного взгляда на его угрюмое лицо было достаточно, чтобы понять, какие чувства испытывает он. Встретившись глазами с Бриджит, он поспешил отвернуться и стал глядеть в окно на ночное озеро, освещенное лучом маяка.

— Ананда, принцесса из страны Хастинапура, была сосватана за императора Микеля. — Голос Калами из-за едва сдерживаемого гнева звучал тихо и напряженно. — Этот брак должен был способствовать заключению мира между Хастинапурой и Изавальтой. Необходимость этого мира вызвана тем, что обе страны страдают от агрессии граничащей с ними империи Хун-Це, — Калами опустил голову, руки его сжались в кулаки. — Кроме того, этот союз должен был стать гарантом того, что зло, которое империя Хастинапура однажды причинила Изавальте, более не повторится.

Он покачал головой.

— Я должен был предвидеть, — прошептал он, — я обязан был предвидеть, что в нашем стремлении к миру они увидят лишь слабость.

Мы приветствовали Ананду и вместе с ней — мир, на который мы так надеялись. — Калами с трудом выговаривал слова, дрожа от гнева и изнеможения. — Какое это было заблуждение! Единственным стремлением Ананды было исполнение воли отца. А его единственным стремлением, очевидно, было завоевание Изавальты.

Калами поднял голову и посмотрел в глаза Бриджит:

— Ананда — настолько могущественная колдунья, что даже императрица со всем своим колдовским искусством не в силах противостоять ей. Она околдовала нашего императора любовными чарами, которые столь сильны, что он делает лишь то, что прикажет ему жена. И мы ничего, ничего не можем сделать, не подвергнув риску его жизнь.

Бриджит снова заглянула в Зазеркалье: Ананда кружилась, поднявшись на цыпочки, но вдруг остановилась и обернулась. В это мгновение Бриджит ее узнала: это была та самая перепуганная девушка в золотом платье из ее прежнего видения. Горло Бриджит почему-то сжалось, и ей пришлось судорожно сглотнуть, прежде чем она смогла что-либо произнести.

— Это, конечно, очень интересная история, — согласилась она, — и то, что вы мне показали, — она указала рукой на зеркало, — выше моего понимания. Но почему тогда вы находитесь здесь, вместо того чтобы вернуться… в свою страну?

Вэлин Калами дрожащими руками поднял сеть с коленей и принялся тянуть за узелки, развязывая то, что сплетал с таким усердием.

— Я уже сказал, что Ананда настолько сильна, хитроумна и непредсказуема, что моя госпожа не может с ней справиться. Используя лесть и, конечно же, свои чары — как физические, так и магические, — она втерлась в доверие и к нашей знати, и к простому народу. — Он рывком разделил два лоскутка. — Поэтому моя госпожа была вынуждена искать помощи извне. Она вызвала видение, в котором увидела того, кто сможет спасти ее сына и всю страну.

Сеть рассыпалась в его пальцах и упала на одеяло горкой цветных лоскутков.

— За Землями Смерти и Духов моя госпожа увидела женщину, которая хранит яркий светоч на краю несоленого моря. Медеан увидела, что если эта женщина прибудет в Изавальту, то чары Ананды падут, а сама она вновь обретет власть над страной и сыном.

Бриджит рассмеялась:

— Вы меня разыгрываете, сэр. Чем же в таком деле могу помочь я?

Калами откинулся на подушку и ответил не сразу. В его глазах не отражалось ничего, кроме света лампы, и все же Бриджит почувствовала, что краснеет под этим немигающим взглядом.

— Во-первых, я думаю, что, оказавшись в Изавальте, вы стали бы волшебницей с такой магической властью, что даже Ананда трепетала бы перед вами.

Бриджит укоризненно покачала головой:

— Да вы надо мной смеетесь!

— Нет. — Он жестом остановил ее протесты. — У вас ведь случаются мысленные видения, не так ли?

Бриджит почувствовала, что краснеет.

— Откуда вы знаете?

— Я видел ваше лицо в тот момент, когда вы касались моей пряжки.

Бриджит посмотрела на подоконник, где в свете лампы поблескивал золотой овал.

— И хотя вы не пожелали об этом говорить, ваши глаза, без сомнения, видели нечто такое, что лежит за пределами этой комнаты.

— Возможно, — уклончиво ответила Бриджит, пытаясь перевести разговор в другое русло. — Мои случайные прозрения — пустяки по сравнению с тем, что можете делать вы, — она кивнула на зеркало.

— Это не так, — возразил Калами. — Способность к непрошеным видениям, не вызванным колдовством, — один из редчайших и ценнейших талантов для того, кто изучает магию.

На краткий миг голос его стал жестче, и Бриджит удивилась: уж не ревность ли это?

— Пройдя соответствующее обучение в мире, где законы природы не так незыблемы, вы были бы одной из самых великих волшебниц из когда-либо живших на этом свете.

Бриджит почувствовала, как уголки ее губ приподнимаются в улыбке:

— И вы проделали такой длинный путь только для того, чтобы льстить мне, сэр?

— Если это заставит вас поехать в Изавальту — то да, госпожа, именно для этого. — Лицо Калами было абсолютно серьезно. — Я готов льстить, убеждать, умолять, подкупать, в конце концов. Я пойду на все, лишь бы уговорить вас последовать за мной.

Бриджит окинула взглядом комнату: лампу, занавески, темное окно, голый дощатый пол — все те повседневные вещи, среди которых проходила ее жизнь. И все они напоминали ей о том, кто она такая. Все остальное — лишь воображение, фантазия, в общем, вздор. Огонь маяка горел, как всегда, освещая мир и словно подтверждая, что ничего не изменилось и не изменится никогда. То, о чем говорил Вэлин Калами, просто не могло быть правдой. Она всего лишь Бриджит Ледерли, дочь Эверета Ледерли… Что бы там ни говорили на этот счет злые языки. Она хранитель маяка на Песчаном острове, женщина не слишком умная и не слишком счастливая. Да, по воле случая она родилась ясновидящей. Вот и все.

Так зачем же этот человек сидит здесь и так серьезно смотрит в ее глаза?..

«Онсобирается забрать тебя с собой, — зазвучал в ее голове голос тети Грэйс. — Он опасен!»

Бриджит переплела пальцы и положила руки на колени.

— И что же я должна буду делать, если последую за вами?

— Этого я не знаю, — признался Калами. — Думаю, прежде всего — встретиться с императрицей. Потом — пройти курс обучения магии. Затем…

Он пожал плечами:

— Все зависит от того, как будут разворачиваться события. — Калами заглянул ей в глаза и кончиками пальцев коснулся ее запястья. — Во всяком случае, могу сказать одно: там, куда я хочу вас отвезти, вы будете жить как знатная женщина. Я ведь вижу, как вам живется здесь. Тяжелая работа, маленький и одинокий дом…

Бриджит резко выпрямилась и убрала руку.

— Благодарю вас, я вполне довольна своей жизнью.

— Не сомневаюсь, но ведь вы могли бы достигнуть большего. — Он улыбнулся и спрятал руку под одеяло. — Благодаря покровительству императрицы, а также вашим собственным талантам и красоте, у вас появится много друзей. Вас будут чествовать, будут ценить ваше мнение, преподносить дары, устраивать развлечения. Это будет полноценная, богатая жизнь, я вам обещаю.

Из всей этой великолепной речи одно слово поразило Бриджит особенно ярко:

— Благодаря моей красоте?

— Вашей удивительной красоте. — Его темные глаза сверкнули. — Неужели никто не говорил вам о том, как вы красивы?

— Уже много лет.

— Значит, мужчины этой страны — глупцы. — Он взмахнул рукой, словно раз и навсегда ставил на них крест. — В Изавальте вашу красоту будут воспевать поэты.

— Опять вы мне льстите, — пробормотала Бриджит, упрекая себя за то, что эти пустые слова произвели на нее такое впечатление.

Тщеславие… После стольких лет оно все еще живет в ее сердце. Похвалы, которые Аза возносил ее красоте, открыли ему доступ в ее дом и в ее постель. Ну и что из этого вышло?

Бриджит встала:

— Я должна подумать.

Вэлин Калами отдал ей зеркало.

— Обещайте, что вы действительно подумаете, — кротко попросил он.

Бриджит протянула руку, чтобы взять зеркало, и ее загорелые пальцы коснулись его смуглой руки.

— Даю вам слово. — Она опасливо взяла зеркало и на всякий случай крепко сжала его в руках.

— Тогда я могу быть спокоен. — Калами опустился на кровать и закрыл глаза. — В этом мире я сплю так много, как не спал с детства. Здесь очень тяжело жить.

— Отдыхайте, — Бриджит повернулась, чтобы уйти, но остановилась и положила руку на переплет окна. — Последний вопрос. Если вы, как вы утверждаете, действительно пришелец из другого мира, то откуда взялось это представление, которое вы устроили перед мистером Симмонсом?

— Ах, это… — глаза Калами приоткрылись. — Это слеплено из того, чего наслушался ваш Сэм.

Внезапный гнев охватил Бриджит. Она резко повернулась к кровати, выставив перед собой тяжелое серебряное зеркало, словно собиралась опустить его на голову Калами:

— Если вы хоть пальцем тронули Сэмюэля…

— Клянусь, я не сделал ему ничего дурного, — поспешил успокоить ее Калами. — Только заглянул в его память. Я ведь знал, что мне понадобится легенда. Не мог же я позволить вам отослать меня на материк. Я должен был надеть личину, пригодную для любого, кого бы вы ни привели, чтобы обследовать меня.

— Что ж, — Бриджит глубоко вздохнула и медленно опустила зеркало, — у вас это отлично получилось.

— Спасибо, госпожа, — он чуть склонил голову, что, по-видимому, должно было означать поклон.

Бриджит вышла из комнаты. В гостиной, сидя в кресле с книгой в руках, похрапывал преподобный Симмонс. Бриджит осторожно вынула книгу из его пальцев и отнесла в библиотеку, затем вернулась и укрыла священника вязаным пледом. Принимая во внимание его семейные обстоятельства, это, наверное, был далеко не первый раз, когда он предпочел уснуть в кресле, а не в супружеской постели. Рядом, на столике, были приготовлены спички и свеча. Мистер Симмонс знает, где находится отведенная ему комната, и при желании сможет туда добраться самостоятельно. Судя по тому, что из кухни не доносилось ни звука, миссис Хансен уже отправилась спать.

«Сколько жесейчас времени?» Бриджит взглянула на настенные часы. Стрелки тускло поблескивали в лунном свете, приближаясь к половине двенадцатого. Боже, как поздно… Неужели воле Калами подвластно и время?! Эта мысль ужаснула Бриджит. Да нет, скорее всего, она просто была слишком поглощена происходящим.

Несмотря на беспокойную ночь и трудный день, Бриджит совсем не чувствовала усталости. Она подошла к двери, ведущей в башню, зажгла свечу и при свете ее дрожащего огонька поднялась по железным ступеням в ламповое помещение.

Наверху все было в порядке. Часовой механизм пощелкивал и потрескивал, равномерно закачивая горючее в резервуар, что давало лучам лампы возможность пронизывать пространство над черной водой. Сегодня озеро было абсолютно спокойным, лишь легкая рябь серебристыми бликами искрилась в свете луны и маяка. Нефть в лампе, сгорая, издавала чистый, всепроникающий запах, напоминавший Бриджит о тысячах других ночей, которые она провела здесь, наблюдая за огнем и глядя на воду.

И вот теперь является этот человек и предлагает ей… Но что? Безумие? Нет, все не так просто. Значит, волшебство? Причем такое, о котором она, со своим никчемным даром, и мечтать не могла… Но не только волшебство. Бриджит поплотнее закуталась в шаль. Он предлагает ей другую жизнь. Жизнь без миссис Симмонс с ее злобными взглядами, без миссис Людвиг с ее сплетнями, и даже без миссис Хансен с ее вечным «да, мисс Бриджит». Жизнь, где никто не знает ни ее прошлого, ни настоящего. Жизнь, где никто не видел ее живота с внебрачным ребенком, ее рыданий у крошечной могилки и где никто не подозревал ее в том, что случилось это не только по воле Господа.

Что же тогда есть в этой новой, другой жизни? Нет никаких гарантий, кроме слов Калами, что Бриджит будет желанной гостьей в том странном, невообразимом мире. Покровительство императрицы? Звучит внушительно, но Бриджит слишком хорошо знала историю, чтобы не понимать: все особы королевской крови — натуры непостоянные и легко меняют мнения о своих фаворитах.

Да и как она может оставить Анну лежать здесь в земле одну-одинешеньку? Некому будет прийти к ней на могилу, помолиться за ее маленькую душу… А есть ведь еще маяк. Маяк, за которым нужно ухаживать. Он должен гореть каждую ночь, пока продолжается навигация. Правда, скоро озеро замерзнет и до весны суда станут на прикол. Тогда ей придется запереть маяк и вернуться в город, где ее ждет еще одна долгая зима… а также сплетни, косые взгляды и то жуткое ощущение пустоты, когда ты совсем одна среди толпы. Еще одна зима, когда нечего делать, кроме как сметать снег с могилы дочери да ждать весны и возвращения к своим обязанностям.

Обязанности, ответственность, ошибки, вина… Вот что составляет ее теперешнюю жизнь. Вот что определяет ее границы и предопределяет любой выбор… вернее, лишает всякого выбора.

А там, внизу, ее решения ждет человек из другого мира, и он предлагает ей сломать эти преграды. Бриджит шмыгнула носом и принялась накручивать конец шали на палец. Однажды у нее уже были такие мысли. С другим мужчиной… Однако все это было в привычном мире. Может ли она быть уверена, что в новом мире, в этой неведомой Изавальте, будет сколько-нибудь лучше?

Оставалось еще предупреждение тети Грэйс. Но это ее промедление, когда Бриджит спросила, как избежать предсказанной опасности… Грэйс солгала, ответив, что нужно избавиться от этого человека и продолжать жить своей жизнью. Бриджит увидела ложь в ее глазах и почувствовала в этой крохотной паузе. Что касается всего остального… Может, тетя Грэйс и впрямь ясновидящая, только умело это скрывает? Одному богу известно, как хотела бы Бриджит научиться скрывать свои способности… Глупо думать, что Грэйс обратилась к Бриджит с предупреждением из любви к племяннице. Но, может, она сделала это потому, что все еще любит свою сестру, давно лежащую на кладбище? Может, она действительно видела нечто такое, что лучше бы Бриджит с первым лучом солнца отослать в Истбэй или Бейфилд этого человека, этого Вэлина Калами?

Но если она так поступит, то сможет ли когда-нибудь простить себе, что сама захлопнула чудесно распахнувшуюся перед ней дверь?

Маяк освещал озеро. В подсвечнике догорала свеча. Луна поднялась выше, и в ее свете выступали очертания сосен и валунов на берегу. Бриджит стояла, обхватив локти руками, чтобы согреться. Она вдруг позволила чересчур прочному прошлому и слишком эфемерному будущему захлестнуть себя. Все ощущения стали очень яркими: кожей она чувствовала прикосновение ветра, ступнями — грубую шерсть чулок, всем телом — вес оттягивавшего карман зеркала…

Бриджит вынула его и вгляделась в свое отражение. Повернешь зеркало вот так — и видно глаза, нос, рот, все черты лица в полном порядке. А если так — самой себе покажешься привидением, тенью, плывущей среди других теней. Поворот — и снова Бриджит стала собой. Еще поворот — и ее опять нет.

— Мамочка! — прошептала Бриджит, поворачивая зеркало туда-сюда, словно пытаясь найти какое-то решение в метаморфозах отражений. — Мамочка, ну почему я никогда не вижу того, что хочу увидеть, того, что я действительно должна знать?

Поворот — и она опять появилась: ярко освещенная, усталая, целая, настоящая. Поворот — и только тени носятся и вьются в зеркале, над которым совсем недавно колдовал волшебник из чужого мира.

Поворот, другой, третий… Детская ворожба: чего увидишь больше — светлых отражений или теней? Поворот — и Бриджит видит тени, а тени видят Бриджит и тянут к ней руки, и все сильнее кружится голова, и почему-то совсем не страшно. Поворот, еще, еще…

…И вот она идет рядом с мамой по заснеженному лесу. На маме — простое белое платье, как на одной из тех немногих фотографий, что сохранились у Бриджит. Но волосы у нее не собраны в строгий пучок, как на снимке, а заплетены в длинную косу, свободно спадающую вдоль спины.

Бриджит не ощущала холода, не слышала скрипа снега под ногами. Она вдруг осознала, что не принадлежит этому миру. Смутное понимание: ей нельзя видеть то, что здесь происходит. И нужно что-то изменить, прежде чем случится нечто важное.

— Куда мы идем? — негромко спросила она: уж очень не хотелось разрушать тишину, разлитую в воздухе.

— Туда, где ты увидишь то, что должна увидеть, — ответила мама. Голос ее тоже был тихим и очень-очень знакомым.

— А где папа?

— Он ждет тебя, чтобы решить, кем тебе стать. — Мама протянула руку вперед и, не касаясь ветвей, раздвинула заросли папоротника.

Бриджит увидела Вэлина Калами, стоявшего на поляне в своем длинном черном плаще. Он снял с плеча тяжелый мешок и положил на снег. Бриджит удивленно смотрела на чародея: прав на то, чтобы находиться в этом мире, у него было не больше, чем у нее. Но не одна Бриджит наблюдала за Калами: сквозь сухую траву и листья его разглядывал лис.

— А теперь ступай, дочка.

Бриджит шагнула к Калами. Она вдруг поняла, какая перемена была сейчас необходима, чтобы постичь то важное, ради чего ей явилась мама. Бриджит каким-то образом вселилась в Калами и некоторое время была одновременно и Бриджит, смотревшей на Калами, и Калами, смотревшим на лиса. Лис был его единственной надеждой. И как только Бриджит ощутила эту надежду, мир нахлынул на нее, грозя поглотить целиком. Она почувствовала свежесть морозного воздуха, услышала шепот деревьев, увидела свет угасающего дня. Теперь она были Вэлином Калами, и он заговорил:

— Добрый вечер, господин Лис.

Рыже-бурая шкура зверя ярко выделялась на свежем снегу. В усах у него поблескивали льдинки, а в зеленых глазах — холодный свет разума. Он смотрел на Калами настороженно, но с любопытством, словно изучая. Позади него голый зимний подлесок зашевелился, но что означали эти звуки — насмешку или предостережение, Калами не знал.

Он вошел в эти заросли один: лошадь пришлось привязать поодаль. Умное животное почуяло лиса задолго до того, как его увидел Калами, и, несмотря на все свое мастерство наездника и чародея, он так и не смог заставить кобылу приблизиться к лису.

— Не хотите ли выпить со мной, сударь? — сверкающий снег скрипнул, когда Калами опустился на одно колено и вытащил из-под плаща фляжку с круглым донцем.

Драгоценное зеленое стекло было сплошь оплетено соломкой — так фляжку было легче держать и труднее разбить. Калами провел много часов за этим плетением и не без основания надеялся, что оно придаст этому сосуду еще кое-какие полезные свойства.

Калами отпил немного вина и с трудом заставил себя проглотить терпкую жидкость — от волнения горло судорожно сжалось. Лис, крадучись, приблизился, шерсть на хвосте встала дыбом. Калами протянул ему фляжку, и розовый язык лизнул ее горлышко. Затем Лис снова взглянул на Калами.

— А моим братьям? — спросил он.

— Я буду польщен, если они к нам присоединятся, — ответил Калами и жестом указал на поляну, окруженную частоколом голых деревьев, словно предлагая гостю свободное кресло у себя дома.

Лис настороженно поднял голову. Калами только сейчас заметил, что в морозном воздухе не видно дыхания зверя. Возможно, его и не было вовсе.

— Неужели?

— Да, сударь, — Калами склонил голову.

Сердце колотилось о ребра, и он знал, что его собеседник слышит каждый удар.

Тем временем лис уселся на задние лапы, а спустя мгновение его фигура растворилась в золотистом сиянии. Когда оно исчезло, вместо лиса на снегу стоял худой голый человек с жесткими рыжими волосами. Его нос и подбородок были словно заостренными, в глазах цвета листьев в весеннем лесу светился живой, но отнюдь не доброжелательный ум.

— С-скоро придет мой с-старший брат. — Человек-лис уселся на снег, не обращая внимания на холод и сырость. — И он надеется получить то же, что и я.

Пока он говорил, Калами показалось, что темные ветви над головой сомкнулись плотнее: одно неверное слово — и они его схватят.

— Обещаю, здесь хватит на всех.

Калами подавил дрожь: холод заползал под одежду, а от того, что каждый нерв был натянут как струна, тоже не становилось уютнее.

Человек-лис взвесил фляжку в длиннопалой руке и запрокинул голову. Он вливал в горло содержимое фляжки, как будто это была вода, а он умирал от жажды. Время шло, а он все пил и пил.

«Заклятье, конечно, крепкое и надежное, но вот выдержит ли оно такую жажду?Должно выдержать, хотя бы еще чуть-чуть. В конце концов у всего должны быть пределы, даже у возможностей этого существа». Мысль эта не слишком-то успокоила Калами, а лис все продолжал пить.

Казалось, прошли годы, прежде чем он наконец опустил фляжку и облизал губы красным от вина языком.

— Отличное вино, колдун, — он бросил фляжку Калами. — Хвалю.

Калами поймал бутылку и слегка поклонился. Внутри еще плескалась жидкость, и у Калами немного отлегло от сердца. «Еще не пуста».

— Это вино — не более чем отрада для усталого путника, — возразил он, пожимая плечами. — Знай я, что встречу столь прославленную особу, я бы захватил с собой что-нибудь получше.

— С-скромничаешь, колдун? — Человек-лис расслабленно откинулся назад, опершись на руку, в то время как руки Калами непроизвольно сжались. Человек-лис заметил это и растянул губы в хитрой ухмылке. Потом навострил уши.

— А-а, вот и один из моих братьев, — сказал он, не отводя зеленых глаз от Калами. — Пос-смотрим, что скажет он.

Где-то справа от Калами зашуршали кусты. Тень скользнула по заиндевевшим ветвям папоротника, по стволу серебристой ивы, и на поляне появился второй лис. В зубах он сжимал оцепеневшего от ужаса кролика, и глаза его возбужденно сверкали.

— Ну, Брат, — насмешливо сказал человек-лис, — это разве добыча! У меня тут есть кое-что получше — колдун с бутылкой великолепного вина. Я уже попил вволю, но он клянется, что там хватит и тебе.

Глаза брата алчно заблестели. Он небрежно бросил кролика наземь, и тот, ошеломленный, остался неподвижно лежать на снегу, только бока его вздымались, а из носа и кровоточащих ран поднимался горячий пар. Но через несколько мгновений, опомнившись, кролик превратился в белого голубя и улетел. На испещренном следами снегу осталась лишь россыпь алых капелек да белое перышко.

Ни Человек-лис, ни его брат, казалось, не обратили на это внимания, и Калами заставил себя сосредоточиться на более важных вещах. Брат Человека-лиса тоже принял обличье человека — такого же рыжеволосого, нагого и остролицего. Ухмыльнувшись, он обнажил окровавленные зубы:

— Что ж, попробуем. — Брат протянул руку, и Калами отдал ему фляжку.

Стук сердца глухими ударами отдавался в груди, и по блеску глаз Человека-лиса Калами понял, что тот чует его страх. Брат понюхал вино, искоса взглянул на фляжку и одним быстрым движением сорвал покрывавшую ее оплетку.

Калами похолодел. Ни один смертный не в силах был разорвать плетение, которое удерживало наполнявшее фляжку заклятье. А теперь заклятье разрушено, и заколдованное вино исчезло. Брат поднял фляжку и встряхнул ее — внутри не было ни капли.

— Твоя бутылка пуста, колдун.

— Что же скажет, когда придет, наш с-самый старший брат? — Человек-лис, задрав голову, злобно посмотрел на Калами. — Ты ведь обещал, что вина хватит на всех, колдун.

Его глаза так неистово горели голодом и бешенством, что Калами казалось, будто он ощущает их жар своим заледеневшим телом.

— Ты нарушил с-слово!

— И что мы должны сделать с тем, кто нарушил данное нам слово? — сказал Брат, наклоняясь вперед так, что руки его уперлись в снег. — Клянусь сердцем матери, я с-смертельно оскорблен таким поведением. — Он оскалился, и в рычании, донесшемся из его горла, не было уже ничего человеческого.

— Может, он мог бы с-стать кроликом, — предположил Человек-лис, встав на четвереньки, — вместо того, который улетел?

— Или барсучонком, который потерял свою мамочку и хнычет без нее, — задумчиво произнес брат и оскалился в беззвучном смехе, вновь показав обагренные кровью зубы.

— Или куропаткой.

— Или фазаном.

Человек-лис облизал рот мокрым красным языком:

— Или вкусной-превкус-сной деревенской курицей…

— Подождите, — Калами протестующе поднял руки и со стыдом заметил, что они дрожат. — Господа, я беззащитен перед вами, но все же дайте мне шанс исполнить обещанное. (Ты должен говорить хорошо, приятель, если не хочешь, чтобы к концу дня твое тело было съедено вместе с душой.) Здесь неподалеку есть самый лучший в мире напиток.

— Лучше, чем твоя кровь, колдун? — спросил Брат, подавшись вперед. Калами чувствовал его запах — резкую смесь звериного мускуса и человеческого пота. — И всем хватит? Даже нашему старшему брату, который уже с-совсем скоро будет здесь?

Калами попытался унять бешено бьющееся сердце, но было слишком поздно. Воздух уже пропитался запахом его страха, и лисьи ноздри подрагивали, улавливая его. Человек-лис улыбнулся и показал зубы — желтые, как пергамент, но совершенно здоровые и очень острые. Он потянулся вперед, опустив ладони и колени на снег. Орган у него между ног сделался твердым и красным.

— Пус-сть он будет кроликом, — выдохнул Человек-лис, — я хочу побегать.

— Но пока вы будете охотиться за мной, — Калами протянул к ним руки, стараясь не выказывать страха, — вы упустите женщину.

— Женщину? — повторил Человек-лис. — Какую женщину?

— Ту, что сейчас едет через ваш лес, возвращаясь домой после важной встречи. — Слова уже выскакивали из горла Калами, запинаясь друг за друга. Он взял себя в руки и заговорил спокойнее: — Она еще почти ребенок, но уже прекрасна — так, как только может быть прекрасна смертная женщина. Она проезжает по вашим владениям, презрев ваши права, и полагает себя защищенной благодаря своим чарам и хитростям.

— Защищенной? — Кровавая улыбка Брата стала лукавой. — Защищенной от нас-с?

Человек-лис хлопнул Брата по плечу:

— Нет, не от нас. Во всяком случае, не от нашего старшего. Девушка — это вкусно, действительно вкус-сно, — его орган еще яснее, чем слова, демонстрировал его вожделение.

— Но колдун однажды уже нарушил слово. — Брат кивнул в сторону фляжки, валявшейся на снегу. Из нее вытекло несколько капель вина, обагрив снег, подобно крови исчезнувшего голубя. — Можем ли мы теперь ему доверять?

— Хорошая мыс-сль, Брат, — Человек-лис почесал заостренный подбородок. — И потом, если эта женщина останется на дороге, как сможем мы, простые честные люди, приблизиться к ней во всей ее пышности и великолепии?

Теперь настала очередь Калами с деланным изумлением поднять брови и спросить:

— Вы хотите сказать, что кто-то может безнаказанно проскользнуть мимо вас в вашем же собственном лесу?

Брат поднял длинный указательный палец:

— Видишь ли, колдун, дорога — не час-сть леса. Очень с-ста-рый закон. Мамочка будет недовольна, если мы его нарушим.

«Этого я и боялся». Тело Калами словно одеревенело. Спиной он почувствовал взгляд, устремленный на него и вселяющий страх, — так взгляд собаки повергает в страх кошку, так взгляд лисы приводит в ужас деревенскую курицу. «Но ведь я не кошка и не курица! Я начал эту игру и доведу ее до конца. Этим тварям я не достанусь. У меня еще слишком много дел».

Калами заставил себя успокоиться и предложил:

— А если я заставлю ее покинуть дорогу, вы сочтете мой долг выплаченным?

Ощущение чьего-то присутствия за спиной усилилось. Калами различал неясную тень на снегу, ощущал тошнотворный запах падали… Сердце его так сильно забилось в груди, что он содрогнулся всем телом, но все же удержался от того, чтобы обернуться. Калами и так знал, что за привидение стоит у него за спиной, намереваясь заморозить его душу.

— Нашему Старшему Брату нравится эта затея. — Человек-лис провел по снегу тонкой рукой. — Мне она тоже по душе.

— И мне. — Оскал его брата стал еще шире.

Калами почувствовал мгновенное облегчение. Неистовый стук сердца немного замедлился, но он все еще не решался пошевелиться.

— Есть одно место, там, где поперек дороги лежит поваленный ясень, — продолжал Калами. Взгляд его метался от одного брата к другому, тщетно пытаясь угадать их мысли. — Ждите меня там, когда стемнеет, и я выполню обещание.

— Мы знаем это мес-сто, — Человек-лис кивнул, не сводя глаз с Калами, — мы будем там. И ты тоже будь.

В мгновение ока три лиса — два рыжих и один серый — бесшумно скрылись в кустарнике, и Калами остался один. Он подобрал фляжку, положил ее в заплечный мешок и заставил себя подняться на ноги, которые за это время совсем заледенели. Нужно торопиться. Если Ананда и ее свита уже успели миновать поваленное дерево — он пропал. По глубокому снегу, через заросли обледеневшего папоротника Калами добрался до того места, где оставил лошадь. Бедное животное стояло тихо и покорно лишь благодаря заклятию, вплетенному в уздечку. При приближении хозяина лошадь задрожала и покрылась потом, почуяв исходивший от него лисий запах.

— Ну что ты, девочка, что ты? — он похлопал лошадь по шее.

В ответ она заржала и в ужасе выкатила глаза. Калами развязал повод, вскочил в седло и направился в глубь леса. С каждым ударом копыт о землю голова кобылы склонялась все ниже — видно, она совсем измучилась от страха. Калами ей искренне сочувствовал, но отпустить не мог, во всяком случае сейчас.

— Потерпи еще. Осталось уже недолго.

Он скакал сквозь ржавые заросли папоротника и серебристые поляны, стараясь выбирать путь полегче и следовать оленьим тропам. Иногда Калами чудилось, что он чувствует на себе пронзительные взгляды братьев. Но чтобы проверить, так ли это, нужно было остановиться, а останавливаться не было времени. Уже сгущались сумерки, превращая ярко-белый, кристально ясный мир в царство серых и черных теней. Колючий ветер шумел и шептал в ветвях деревьев, в зарослях покрытого инеем папоротника — и теперь Калами был почти уверен, что расслышал в этом звуке смех.

«А если уже слишком поздно? Что тогда?»

От этой мысли ему стало холоднее, чем от ветра.

Ясень, у которого была назначена встреча, был уже почтенным деревом, когда удар молнии расколол его ствол и повалил поперек дороги. Калами остановился в тени, у обгоревшего, расщепленного пня и прислушался. Он уловил шум ветра в мертвых листьях, вздохи и скрип ветвей, шуршание тысяч маленьких созданий, торопливо выползающих из своих норок и укрытий с заходом солнца, шорох снега, осыпающегося с ветвей. И еще один звук. Калами вздохнул с облегчением. Это был цокот копыт по мерзлой земле. А чуть позже послышались звуки человеческих голосов.

«Не опоздал. Почти, но не совсем».

Калами отступил глубже в тень, сдерживая дрожащую лошадь не столько мастерством наездника, сколько колдовскими способами.

— Потерпи еще немного, девочка. Уже совсем скоро.

Он отвязал вьюки, перекинутые через седло, и сложил их на землю. Затем развязал один и достал из него витой шелковый шнур. В нем было все разноцветье красок: зеленые, голубые, красные, лиловые и желтые нити переплетались между собой, прочно скрепляясь на концах золотыми и серебряными лентами.

Голоса и стук копыт становились все отчетливее. Золотистые светлячки фонарей замелькали между деревьев, подрагивая при каждом шаге лошадей, словно блуждающие огни.

Калами привязал цветастый шнурок к подпруге, затянул узел… и в следующий миг лошадь исчезла, а на её месте появился круторогий олень. Руки Калами все еще оглаживали потные лошадиные бока, но глаза его видели только дикое животное. Поглаживая шею лошади-оленя, чтобы успокоить ее, да и себя тоже, Калами выжидал. С каждой секундой холод все больше завладевал его телом, но он едва ли замечал это. Все его внимание было устремлено вовне, на дорогу.

Наконец среди сгущающихся теней показалась императрица Ананда со свитой. Восемь стражников ехали во главе процессии, еще восемь замыкали шествие. Все они были одеты в зеленые с серебром мундиры Хастинапуры. По бокам, верхом на пони, следовали пажи с длинными шестами, на концах которых покачивались фонари. Сама императрица ехала верхом на серой лошадке, в окружении фрейлин: одни прибыли с ней из ее родной страны, другие были назначены вдовствующей императрицей. Все женщины были закутаны в меховые плащи, их лица скрывали низко надвинутые капюшоны. Несмотря на это, Калами без труда узнал императрицу.

Ее плащ был такого ослепительно-белого цвета, что светился в сиянии фонарей. Она была хорошо сложена и довольно высока, по меркам своей страны. Лицо чуть пухленькое, словно только что раскрывшийся бутон. Но довольно было лишь раз взглянуть в ее глаза, увидеть изгиб бровей и линию подбородка, чтобы убедиться, что под обманчивой внешностью нежного цветка скрываются стальная воля и недюжинный ум.

«И эта воля, моя императрица, может стоить вам всего, что вы могли бы иметь».

Бок о бок с ней, верхом на вороном жеребце, скакал мужчина в плотном шерстяном плаще, отделанном серебристым мехом. Он что-то говорил, оживленно жестикулируя, но слов его не было слышно.

— Сакра, — пробормотал Калами удовлетворенно. Он сильно рисковал: советник Ананды по чародейству и безопасности мог и не настоять на том, чтобы лично сопровождать ее через Лисолесье. Но Калами все же рискнул — и выиграл.

Он достал нож и приставил его к горлу лошади. Лошадь в обличье оленя нервно гарцевала и ржала. Должно быть, лисы были уже близко. От одного воспоминания о том, как взгляд Старшего Брата сверлил его спину, кровь застыла у Калами в жилах.

Авангард процессии приблизился к останкам обожженного дерева.

— Стой! — крикнул один из солдат, осадив лошадь. Это был грузный, широкий в плечах человек. Он неуклюже слез с лошади, прошествовал вперед и стал исследовать упавший ясень. Лошади, почуяв странные запахи, доносившиеся из леса, стали ржать и закусывать удила.

Сакра встревоженно приподнялся в седле. Ананда что-то сказала, и несколько фрейлин нервно захихикали. Императрица, не вылезая из седла, чтобы не запачкать свои прелестные туфельки грязью Лисолесья, продвинулась вперед и отдала какие-то распоряжения офицерам.

Калами разрезал уздечку, и заклятье, удерживавшее лошадь-оленя в повиновении, разрушилось. Она тут же понеслась к знакомой дороге, ведущей к дому, и выскочила из леса прямо перед императрицей. Лошадь Ананды, и без того напуганная лисьими запахами, теперь обезумела вовсе и понеслась, разбрасывая копытами снег и прелые листья. Но не по безопасной дороге, а прямо в лес.

Привыкшие к темноте глаза Калами разглядели, как три тени стремглав метнулись за ней, намного опережая стражников во главе с Сакрой, которые, опомнившись, тоже бросились в погоню.

Калами удовлетворенно улыбнулся, подобрал свою поклажу и зашагал в глубь леса. Предстояло пройти еще три мили, чтобы достичь скалистого побережья и маленькой гавани, где его ждет лодка. Ему хотелось отплыть до того как лисы завершат его маневр. До того, как Сакра вернется на дорогу и получит от своих шпионов донесение о том, что Калами исчез.

К этому моменту Вэлина Калами здесь уже не будет. Он будет в далеком чужом мире, за Землями Смерти и Духов, за пресноводным морем, где та, кого он так долго искал, ждет в своей башне, сжимая в руках зеркало давно умершей женщины, и глядит на свое отражение, играя с лучом лампы: свет — тьма, свет — тьма…

Зеркало выпало у Бриджит из рук и со звоном ударилось об пол.

«Боже всемогущий! — Она схватилась за поручни, жадно глотая воздух. — Что происходит?»

Несколько минут она дышала так тяжело, будто пробежала тысячу миль. Ее колотила дрожь, горло, казалось, было набито песком, и она судорожно глотала слюну, пытаясь избавиться от этого чувства.

— Что происходит?! — закричала Бриджит.

Ни маяк, ни озеро, ни ночь ей не ответили. Она взглянула на оборотную сторону зеркала с гравировкой в виде роз и лилий, и в глазах Бриджит был такой ужас, словно зеркало могло встать на дыбы и наброситься на нее.

Но зеркало не шевелилось. Стальные перила нагрелись под пальцами, дрожь унялась, дыхание выровнялось, и Бриджит немного пришла в себя.

— Что ж, — произнесла она, отбросив упавшие на лицо пряди. — Могли бы и предупредить меня, мистер Вэлин Калами.

Вэлин Калами — и заколдованное вино, и лисы на снегу, и императрица на лошади… Почему он ни словом не обмолвился об этом? О чем еще он умолчал?

Собравшись с духом; Бриджит нагнулась, чтобы поднять зеркало. Она осторожно взялась за серебряную ручку, но ничего особенного не произошло. Тогда, стараясь не глядеть на него, Бриджит сунула зеркало в карман передника.

Зачем мама показала ей все это?

«Это не мама, это просто твое воспаленное воображение», — сказала себе Бриджит. Но она и сама знала, что это не так. Это было мамино зеркало, и — Боже правый! — это был призрак мамы. Рука в кармане стиснула серебряную рукоятку. Столько всего случилось невозможного, и столько появилось вопросов…

Уверенно можно сказать лишь одно: ни на один из своих вопросов она не получит ответа, стоя здесь.

Итак, оставалось лишь два пути — либо продолжать жить дальше с этими вопросами, жить так, как советовала ей тетя Грэйс, либо отправиться туда, где лисы разговаривают, а призрак мамы может прогуливаться с ней по зимнему лесу.

Бриджит взяла свечку и пошла вниз по лестнице. Подойдя к комнате для гостей, она набрала в грудь побольше воздуха и открыла дверь.

Огонек свечи озарил лицо спящего чародея, и он проснулся.

— Я поеду с вами, — просто сказала Бриджит.

— Спасибо, госпожа. — В его шепоте ей послышалась искренняя благодарность. — Вы не пожалеете об этом.

Бриджит вышла из комнаты.

— Да, — прошептала она, глядя на деревянную струганую дверь. — Не знаю, что будет дальше, но жалеть я не стану.

Оставшись один, Калами некоторое время лежал прислушиваясь. Сначала он услышал тихие шаги Бриджит по коридору, потом — как открылась и вновь закрылась дверь ее комнаты. После этого наступила тишина, которую лишь изредка нарушал свист ветра под карнизом.

Убедившись, что в доме все тихо, Калами отбросил одеяло и сел. Маяк за окном посылал свой луч через озеро, неутомимо и усердно выполняя свою работу. Потрудиться предстояло и Калами.

Он взял с подоконника свой пояс и положил его на кровать. Затем вернулся к окну, поднял раму и распахнул ставни. Холодный осенний ветер без труда пробрался под ночную рубашку, позаимствованную из гардероба Эверета Ледерли.

Чародей отцепил пряжку от кожаного ремня. Золото холодило руку и казалось очень тяжелым. Каждая клеточка в теле Калами изнывала от усталости, кроме того, он прекрасно знал: то, что ему придется сейчас сделать, лишит его последних сил. Но это было необходимо.

Калами поднес овал из витого золота к губам и поцеловал. Затем согрел блестящую поверхность своим дыханием, так что она затуманилась. И, наконец, до крови прикусил губу. Кровь закапала на пряжку, смешавшись с дыханием и слюной.

— Вот слово мое, — произнес Калами, втирая получившуюся смесь в переплетение золотых нитей, — и слово мое крепко. Ветер да услышит меня и унесет слово мое. Ветер сильный, слово ясное. Да отнесет ветер слово мое тому, кому я желаю. Да отнесет ветер слово мое Медеан, дочери Эдемско, внучке Начерады.

Волшебство откликнулось на его зов, хоть и крайне медленно. Калами чувствовал, как его дух силится соприкоснуться с ним, чтобы обернуться вокруг и исполнить заклинание.

— Услышь меня, — прохрипел он, голос его дрожал от напряжения. — Услышь меня, моя госпожа императрица. Спасение близко. Скоро я привезу ее, и все будет хорошо.

Все поплыло у Калами перед глазами. Из-за звона в ушах он не слышал даже шума ветра. Наверное, это все же было слишком. Надо было подождать. Тьма стала застилать глаза. Он уже ни о чем не думал, только старался не потерять сознание. Рука, сжимавшая пряжку, дрожала.

И тут снова подул ветер. В проблесках сознания Калами услышал слова:

— Прекрасная работа, мой верноподданный. Возвращайся скорее.

Пряжка выскользнула из рук Калами, но он даже не услышал, как она звякнула об пол. Он повалился набок и, словно ребенок, калачиком свернулся на простынях.

Сделано! Сделано. Многое еще предстоит: новые послания, новые вопросы, новые легенды… Нужно будет еще заняться осуществлением собственных планов… Но все это может подождать. Теперь всё подождет. На все будет время.

Собрав последние силы, Калами натянул на себя одеяло, и в тот же миг спасительная тьма накрыла все его существо.

Глава 4

При дворе императрицы Медеан собрались люди изящные, льстивые и остроумные. Все они соответствовали местным идеалам красоты: и кавалеры, и дамы были высокого роста, со светлой кожей. Придворные были разряжены в бархат, меха и увешаны таким количеством драгоценностей, какого Ананда и не видела до того, как побывала в Изавальте. Кроме того, все они были молоды. Императрица, как известно, не выносила стариков и любые упоминания о старости. Возможно, потому, что сама, едва вступив в возраст зрелости, выглядела значительно старше своих лет, что, кстати, порождало при дворе множество пересудов.

Направляясь на еженедельную аудиенцию к своей свекрови, Ананда окинула взглядом толпу придворных. Лорда-чародея Вэлина Калами среди них не было.

Внешний блеск не слишком раздражал Ананду. Гораздо противнее было то, что придворные делали и чего они не делали. Дамы целыми днями обсуждали свои веера и накидки. Казалось, их ничего не интересует, кроме рукоделия и безвкусных стихов. Мужчины были ничуть не лучше. У них только и разговоров было, что о налогах, лошадях и собственных подвигах на турнирах. При этом Ананда была уверена, что большая часть этих историй — чистейшее вранье. В действительности же главным стремлением местных кавалеров было забраться под юбку какой-нибудь фрейлине.

С каждым днем путь к трону казался Ананде все длиннее. С каждым днем тоска по двору ее отца усиливалась. То был поистине блистательный двор, при котором собрались по-настоящему талантливые художники, философы и маги. Дамы, искушенные в поэзии или математике не менее чем в домашнем хозяйстве, читали в своих комнатах лекции внимательным слушателям, и споры там велись не из пустого тщеславия, а в поисках истины.»

Когда Микель еще был самим собой, Ананда рассказывала ему о дворце, где выросла. Он был так увлечен ее рассказом, что поклялся устроить и свой собственный двор согласно идеалам мудрости и науки. Однако эта возможность ему так и не представилась.

Придворные кланялись, когда Ананда в сопровождении своих фрейлин и охраны проходила по тронному залу, утопая в высоком ворсе красного ковра. Мужчины и женщины склонялись в глубоком поклоне, сложив ладони, словно для молитвы, но лишь немногие опускали глаза с должным почтением. Да и откуда ему взяться? Все здесь считали, что это она околдовала своего мужа. Все знали точно: каждую ночь она прядет свои чары на огромном ткацком станке, спрятанном в потайной комнате…

Наконец Ананда подошла к каменному возвышению, на котором стоял трон. Ее приближенные остановились у его подножия. Ананда взошла по широким ступеням и преклонила колени у ног императрицы. Хотя о том, что под складками темно-зеленого, отделанного норкой и покрытого золотой и серебряной парчой бархатного платья есть ноги, можно было только догадываться. Пока Ананда опускалась на колени, в голове у нее мелькнула нелепая мысль: а ведь она никогда не видела ног императрицы. Громоздкие изавальтские юбки не оставляли даже намека на то, что у Медеан есть бедра, колени и лодыжки.

«Как будто кто-то до сих пор мечтает их увидеть!»

Ананда прекрасно понимала, что причина ее сегодняшнего раздражения — страх. Калами, главный шпион и колдун императрицы, вот уже три недели не появляется при дворе. Куда он делся? Что за очередное злодейство творит сейчас от имени Медеан? Какой отвратительный сюрприз готовят ей эти двое на сей раз?

— Приветствую вас, дочь моя. — Сухая ладонь императрицы коснулась сначала правой, затем левой щеки Ананды.

— Благодарю вас, матушка. («Матушка! Да ты недостойна чистить сандалии моей матери!» ) Надеюсь, вы в добром здравии сегодня?

— Вполне. Спасибо, дитя мое. Можете встать.

Ананда грациозно поднялась с колен. Задолго до того, как попасть сюда, она часами училась двигаться в парадном платье. Ее мать, ее родная мать, настояла на этом, чтобы императрица Медеан не смогла придраться к ее осанке и манерам. Но ни Ананда, ни ее мать не могли предугадать, что Медеан будет недовольна тем, что ее Микель полюбит свою жену.

— Ваш секретарь доложил, что сегодня вы едете в поместье лорд-мастера Храбана, — продолжала императрица.

— Да, государыня, — ответила Ананда, скромно потупив взор. Порой ей казалось, что с тех пор, как она покинула родную страну, она только тем и занимается, что разглядывает узоры на коврах. — Он пригласил меня и еще нескольких дам в свою усадьбу. Там будет званый ужин и представление театра масок.

— Вы слишком благосклонны к нему, дочь моя. Кажется, уже в третий раз за этот месяц вы отправляетесь в Спараватан?

Шелест и шепот вокруг усилились, когда придворные принялись обсуждать эту пикантную подробность.

— Да, матушка-императрица. И тому есть причины. Лорд-мастер вкладывает средства в судоходство, и в Спараватане нередко гостят капитаны кораблей. Бывает, они привозят вести из Хастинапуры, и мне, как истинной дочери своей страны, всегда интересно их услышать.

— Жаль, что вам не так интересно в Выштавосе. Вы не представляете, какое удовольствие доставляет мне ваше присутствие за столом. — Медеан повысила голос: когда она обижалась, об этом должны были узнать все присутствующие.

Однако Ананда была готова к этому выпаду.

— Надеюсь, я ничем не обидела вас, матушка-императрица? — невинным голосом спросила она. — Я всегда была убеждена, что моя задача — способствовать укреплению связей между великими империями Изавальты и Хастинапуры. Но я не могу выполнять эту миссию, если не знаю, что делается у меня на родине.

«Ваш ход, „матушка“»!

— И какие же новости вы надеетесь услышать сегодня?

Ананда замялась:

— Я не решаюсь сказать…

— О, — в голосе Медеан зазвучала насмешка, — не стесняйтесь.

— Нет, в самом деле, матушка.

— Ну же, дитя мое! — императрица наклонилась вперед, и по залу разнеслось шуршание юбок. Ананда подумала, что, наверное, все дамы в этот миг придвинулись поближе. — Вы просто обязаны мне сказать.

«Вы имеете в виду „сказать вам все“, матушка императрица?»

Ананда тайком взглянула на морщинистое лицо Медеан: в нем явственно читалась угроза. Затем вздохнула, как человек, которого загнали в угол, и обреченно призналась:

— Я надеялась, что на корабле «Быстрое сердце», принадлежащем лорд-мастеру Храбану, прибыл груз из двенадцати дюжин золоченых апельсинов, которые я заказала вам в подарок. — Ананда присела в реверансе. — Если, конечно, матушке-императрице будет угодно.

Над толпой придворных разнесся вздох восхищения, сопровождаемый аплодисментами. Ананда сдержала улыбку. Как мог кто-то не одобрить такого подарка? Тем более императрица перед своим двором… Даже если это было подношение ее снохи-колдуньи.

— Я надеялась, что смогу преподнести вам этот дар лично, — продолжала Ананда, просительно глядя на Медеан, — но если матушка императрица предпочитает получить его из рук моих приближенных, то я останусь и с радостью присоединюсь к вам за ужином.

Последовавшая пауза была чуть длиннее, чем дозволялось правилами дворцового этикета.

— Для меня нет большей радости, чем получить такой дар из рук моей дочери, — наконец вымолвила императрица. Ананда была уверена, что этим все и кончится: даже для императрицы неслыханно было предпочесть слуг родственникам. — Поезжайте с миром.

— Благодарю вас, матушка, — Ананда вновь сделала реверанс. — Если позволите, я отправлюсь тотчас же.

— Позволяю, дитя мое. Можете удалиться, вам нужно приготовиться к отъезду.

— Вы очень добры, матушка.

Еще реверанс, затем, осторожно пятясь, нужно спуститься по ступеням, в надежде что Шрута и Кирити заранее убрали с прохода свиту. Когда Ананда сошла с последней ступеньки, все ее приближенные склонились в глубоком поклоне и застыли в этой позе на время, равное тридцати вдохам и выдохам. Согласно этикету, только после этого им позволялось встать, повернуться и покинуть зал.

Когда Ананда вместе с фрейлинами вернулась в свои апартаменты, Шрута и Нейла принялись поспешно укладывать ее вещи. За ширмой Беюль и Кирити расшнуровывали и расстегивали многослойное одеяние Ананды, а Зумруд раскладывала по шкатулкам украшения, которые снимали с ее госпожи. Ананда уже привыкла к этому ритуалу и стояла неподвижно, вытянув руки в стороны. Если бы она вздумала помогать девушкам, это только замедлило бы процесс.

— Ну что, Кирити, — сказала Ананда, переходя на язык своей страны, — удалось тебе узнать что-нибудь новенькое?

Кирити сняла с Ананды ожерелье из рубинов и сапфиров и передала его Зумруд, в то время как Беюль благополучно освободила госпожу от золотого воротника.

— Только новые слухи, принцесса. — Кирити взялась за завязки голубого с золотом кушака. — Говорят, Калами преследует вашего слугу, Сакру. Еще говорят, будто он шпионит за Девятью Старцами Хун-Це.

Беюль расстегнула крючки на верхней бархатной юбке цвета индиго и опустила ее на пол, чтобы Ананда перешагнула через этот предмет туалета.

— А я слыхала, что его видели в Лисолесье, — сообщила Беюль. — Он там ухаживал за одной речной нимфой, а потом стащил у нее украшения и подарил их императрице.

— Будь при дворе моего отца такие выдумщики, не надо было бы никаких других развлечений, — проворчала Ананда.

В эту минуту девушки с потрясающей синхронностью отстегнули от верхнего платья принцессы длинные, до пола, рукава.

За ширму заглянула Шрута и доложила:

— Пришел секретарь Матура, принцесса.

— Вы весьма кстати, секретарь, — крикнула ему из-за ширмы Ананда, а девушки начали развязывать алую шнуровку на серебристом платье. — Что нового?

— Сожалею, но все мои доклады вас не удовлетворят, принцесса, — отозвался он. Говоря на языке Хастинапуры, он, как и остальные подданные Ананды, использовал титул, данный ей от рождения.

Наконец последний шнурок был развязан, платье перестало стягивать талию, и Ананда облегченно вздохнула.

— У меня для вас есть только три письма: от господ Гантеса, Тока и Авры, — продолжал Матура, тактично не обращая внимания на вздох, донесшийся из-за ширмы. — Последнее касается положения дел в вашем поместье.

Ананда издала еще один ясно различимый вздох и переступила через первый слой нижних юбок.

— Спасибо, секретарь, — отозвалась она. — Можете оставить письма леди Таисии.

— С удовольствием, принцесса.

На пол упал второй слой нижних юбок.

— А теперь уходите, пока не ослепли от лицезрения немыслимой красоты.

— Как прикажете, принцесса.

Кирити и Беюль сняли с Ананды третий и четвертый слои юбок, и она осталась в полотняной сорочке, шелковых чулках и панталонах. За ширму зашла леди Таисия, поклонилась принцессе и протянула ей три запечатанных конверта. Ананда не глядя поблагодарила. Что леди Таисия — шпионка императрицы, ей было известно давно. Когда Ананда убедилась в этом окончательно, она приказала Кирити добыть какой-нибудь платок леди Таисии, чтобы Сакра мог определить, опасна ли она чем-нибудь еще, кроме донесений императрице. В одном из сегодняшних писем должны быть кое-какие сведения на этот счет.

Ананда презирала себя за то, что стала такой расчетливой интриганкой, и это презрение к себе по своей жестокости было сравнимо разве что с ненавистью к императрице. Но ей хотелось жить и сохранить при этом волю и разум. Тысячи раз она помышляла о бегстве, но понимала, что это повредит ее стране и всем тем, кто от нее зависит, в том числе и Микелю. Иногда, в бессонные ночи, она придумывала все новые и новые проклятья для одного своего дальнего родственника, который когда-то был императором Изавальты. Это его вероломство настроило Медеан против Хастинапуры. Да, императрица была ее врагом, но Ананда сознавала, что яд, отравляющий ее жизнь сегодня, был получен вчера от змеи из ее родного дома.

Ананда вскрыла письмо с печатью лорда Авры. Вокруг суетились девушки, одевая ее в шерстяной костюм для верховой езды и бархатный плащ травяного цвета с рукавами практически нормальной длины. Письмо содержало подробный доклад о состоянии дел в имении Каньи: списки товаров, записи об убое скота, налоги, цены на урожай миндаля и лимона… Ананда позволила Кирити усадить себя в кресло, чтобы та могла зашнуровать ее дорожные ботинки.

Кроме того, в письме по меньшей мере три раза повторялась фраза «я буду там». На этот раз Ананда сдержалась и ничем не выдала своей радости. На самом деле письмо было от Сакры. Они вместе выдумали несуществующего лорда Авру, чтобы свободно обмениваться информацией под самым носом у императрицы. Когда они говорили об имении Каньи, имелась в виду усадьба Спараватан. Таким образом, в письме Сакра давал ей знать, что они смогут встретиться у лорд-мастера Храбана.

«Что касается вашего вопроса по поводу золотой отделки рукавов дамского платья, — следовало ниже, — то я полагаю, большую часть кружева можно будет заказать у того же мастера, что и прежде. А некоторые предметы туалета можно будет получить сразу с этим украшением».

Так и есть. Леди Таисия пронесла с собой какое-то заклинание, сотворенное императрицей. В золотое кружево на рукавах ее платья вплетено какое-то новое волшебное зелье или оружие, которое Медеан собирается использовать против снохи.

Ананда прислушалась к себе, силясь почувствовать гнев или злость, но ощутила лишь усталость.

— Хорошие в этом году цены на лимоны. — Она вернула письма леди Таисии. Пусть читает на здоровье.

Когда фрейлина протянула руку, Ананда обратила внимание, что к рукавам бордового платья леди Таисии приторочена золотистая тесьма.

«Разумно. Удобно и при этом очень красиво», — эта мысль подсказала Ананде следующий ход.

— Кирити, Беюль, вы закончили?

— Почти, принцесса, — Кирити завязала последний шнурок на ее ботинках в тот самый момент, когда Беюль приколола к волосам Ананды белую, расшитую розами шелковую вуаль. — Вот теперь все готово, осталась только одна маленькая деталь. — Кирити протянула принцессе пару шелковых перчаток с такой же вышивкой, как на вуали. Фрейлины любезно предоставили Ананде самой натянуть перчатки на руки.

— Спасибо, — Ананда взяла перчатки и вышла из-за ширмы.

Кирити, Беюль, Шрута, Нейла и Зумруд, как старшие фрейлины, выстроились за ней. Две девочки-служанки в белых атласных платьях, отороченных мехом и подпоясанных зелеными кушаками, поспешили вперед — предупредить конюхов, что молодая императрица с сопровождающими собирается выезжать. Но уже на пороге Ананда внезапно остановилась и обернулась.

— Леди Таисия! — позвала она, разглаживая на руке вышитую перчатку.

— Да, госпожа? — Леди Таисия выступила из аккуратной шеренги фрейлин и поклонилась.

— Нравится вам эта перчатка? — спросила Ананда, обводя пальцем алый узор.

— Она очаровательна, госпожа, — ответила леди Таисия с заученной вежливостью.

Ананда посмотрела в ее глаза:

— А что бы вы подумали, если бы узнали, что она может разговаривать?

— Я… — запнулась леди Таисия. Кирити отступила на шаг назад, Беюль тоже. Остальные дамы последовали их примеру, оставив леди Таисию и Ананду стоять лицом к лицу.

— Что бы вы подумали, — Ананда подступила ближе к ошеломленной фрейлине, — если бы я вам сказала, что шипы этих роз колют мне руки, предупреждая об опасности, а листья шепчут, что это за опасность?

Леди Таисия склонилась, прижав ладони к груди:

— Надеюсь, госпожа не думает, что…

Ананда помахала рукой в перчатке перед глазами фрейлины:

— Листья шелестят, леди Таисия, и весьма отчетливо. Опасность рядом.

Она вытянула руку вверх:

— Здесь меньше… — Пальцы Ананды коснулись руки фрейлины. — А здесь сильнее. Она усиливается по мере того, как я опускаю руку. Странно, не правда ли?

— Госпожа… — Голос леди Таисии задрожал. Ананда схватила руку фрейлины и грубо заломила ее, так что та упала на колени, резко вскрикнув от боли.

— Кирити, принеси нож.

— Нет, госпожа, нет, пожалуйста! — взмолилась леди Таисия. — Ничего такого нет. Вы ошибаетесь! Клянусь, я ничего, ничего не сделала!

Женщина извивалась, пытаясь вырваться, но Ананда держала ее крепко.

Кирити, поклонившись, протянула Ананде маленький кинжал, инкрустированный драгоценными камнями. Несмотря на то что он был предназначен служить украшением охотничьего костюма, лезвие его было достаточно острым. Ананда взяла кинжал в свободную руку и приставила острие к перепуганному лицу фрейлины:

— Так-таки ничего, леди Таисия?

Та похолодела:

— Нет, прошу вас, мне приказали, я была вынуждена…

Ананда резко опустила нож, разрезав золотую тесьму на рукаве фрейлины. Леди Таисия вскрикнула, когда кружево упало, из чего Ананда сделала вывод, что рукав выбран верно. Однако на всякий случай она отрезала и второе украшение.

— Ну вот, теперь опасности нет. — Ананда оттолкнула леди Таисию, та упала навзничь на разорванное кружево, залитое ее слезами.

— Передай своей хозяйке, что я не выношу неверных слуг. — Ананда величаво направилась к выходу. — И скажи ей, что тебе лучше не попадаться мне на глаза.

Ананда ушла не оглянувшись. Она знала, что сейчас Таисия побежит к императрице с новой историей — на этот раз о волшебных перчатках. Еще одно злодеяние проклятой Ананды, еще одно колдовство против императрицы. И неважно, что это абсолютная ложь. Покуда императрица считает Ананду колдуньей, она будет бороться с ней как с колдуньей. А чары, действенные в борьбе с магами, обычным людям не страшны.

Лишь благодаря легенде о том, что она волшебница, Ананда до сих пор была цела и невредима. Каждый день она молилась о том, чтобы этот обман не раскрылся: ведь исчезни легенда — исчезнет и она сама.

Погруженная в свои мысли, Ананда прошла по изгибам коридора, который окружал восьмиугольник внутреннего двора. Затем она спустилась по ступеням ротонды — круглого сооружения из мраморных колонн, розовых с белыми прожилками, и расписного купола, на котором изображалось восшествие на престол Эдемско, отца Медеан. От солнечного света, лившегося из маленьких окон под самым потолком, она сощурилась, невольно взглянула вверх и окаменела.

Там был Микель.

Он стоял, облокотившись на черные полированные перила. Пальцы беспокойно теребили золотую вышивку на поясе пурпурного кафтана. Глаза бегали, не в силах сосредоточиться на чем-либо. У Ананды сжалось сердце.

— Ступайте вперед, Кирити, — выдавила она. — Подождите меня во дворе.

— Как прикажете, принцесса.

Фрейлины двинулись дальше, оглядываясь и перешептываясь. Микель проводил их взглядом. Казалось, его внимание привлекали только движущиеся объекты, и он просто не замечал свою молодую жену, тихо и неподвижно стоявшую перед ним.

Ананда поклонилась:

— Доброе утро, муж мой.

Его губы зашевелились, но слова раздались не сразу:

— Доброе. Доброе утро.

— Вы гуляли сегодня? — спросила она нетвердым голосом. — Хороша ли сегодня погода?

Взгляд Микеля метнулся к окну.

— Наверное. Не знаю.

— Не хотите ли взглянуть? — В душе у нее зародилась слабая надежда, и Ананда подошла поближе. — Я собираюсь сегодня на прогулку. Поедемте вместе?

Он пожал плечами:

— Наверное.

Ананда подала ему руку. Сперва Микель растерянно уставился на ее ладонь, словно пытаясь понять, зачем она ему, а затем все же взял руку Ананды в свою.

— Сын мой.

Ананда обернулась к лестнице. На верхней ступеньке стояла вдовствующая императрица, подавляюще величественная в своем изумрудном бархатном платье с каскадами бриллиантов и жемчуга.

— Идемте, сын мой.

Микель помедлил.

— Нет, — прошептала Ананда. — Микель, пойдем со мной.

Но он снова пожал плечами, повернулся и стал осторожно взбираться по лестнице, ставя на ступеньку сначала одну ногу, потом, на ту же ступеньку, другую — точь-в-точь ребенок, едва научившийся ходить. Ананда побледнела от гнева и бессилия при виде того, как Микель взял за руку мать. Лицо императрицы сияло триумфом. Но когда Медеан повела сына прочь, он обернулся и взглянул на лестницу. Губы его опять беззвучно зашевелились, и Ананде показалось, что он шепчет ее имя. Сердце ее разрывалось от боли.

«Я освобожу тебя, любимый. Клянусь, я все равно узнаю, что она с тобой сделала!»

Но пока что она была бессильна.

Вдовствующая императрица приучила всю дворцовую челядь к жесткой дисциплине и пунктуальности. К тому времени, когда закутанная в меха Ананда, натягивая теплые перчатки, вышла из гардеробной комнаты во двор, лошади были уже оседланы и стояли у подножия лестницы.

Она села верхом на Ишу, невысокую изящную лошадку, вывезенную из Хастинапуры. Фрейлины взобрались на своих лошадей и подняли над принцессой зеленый шелковый полог. Стражники, пажи, собаки и трубачи, составлявшие обычный эскорт принцессы, построились вокруг дам. Когда все заняли свои места, привратники открыли ворота и процессия тронулась.

Весной и летом самой удобной дорогой в Спараватан был широкий канал, по которому могли проходить даже большие корабли. Однако на дворе была зима, и водный путь превратился в полосу ненадежного черного льда, припорошенного снегом.

Несмотря на пробиравший до костей мороз, Ананда любовалась красотой зимы — такой суровой в этом краю, который должен был стать ей домом. Дворец стоял посреди огромного парка, где окоченевшие деревья по-прежнему протягивали ветви к солнцу, хотя на них не осталось ни единого листочка. Пушистые сосны прикрывали своих раздетых товарищей от злого ветра. Чистейший снежный покров порождал новые ландшафты, заполняя лощины и воздвигая холмы. Все сверкало в неярком свете зимнего солнца. Завитки и змейки снежных вихрей кружились, осыпая все вокруг алмазной пылью.

Ананде вспомнился тот день, когда она впервые увидела, как идет снег. Ей было всего пятнадцать, когда по настоянию отца она поехала в Изавальту — чтобы выучиться языку, узнать местные обычаи и ритуалы, до того как стать императрицей этой страны. По случаю ее прибытия целую неделю устраивались шествия, балы и приемы с пышными и малопонятными речами. В тот приезд Ананда видела своего суженого всего три раза и ни разу с ним не разговаривала.

В тот вечер во дворце давали очередное представление театра масок. Сказать по правде, спектакль был довольно мил, но Ананда уже устала от всех этих празднеств и скучала по дому. К тому же между ней и незнакомцем, за которого ей вскоре предстояло выйти замуж, сидела его чудовищная мамочка, что исключало всякую возможность общения. Ананда с молоком матери впитала мысль, что ей придется выйти замуж за совершенно незнакомого человека, и это не слишком ее беспокоило. Но она тешила себя надеждой, что они хотя бы будут писать друг другу письма. В Изавальте было много разговоров об искусстве куртуазного письма, но, похоже, мало кто в нем практиковался, во всяком случае императорские особы. Так или иначе, со дня помолвки Ананда еще не получила от Микеля ни строчки.

Занятая своими мыслями, она не заметила, что Микель встал со своего места, и увидела его только тогда, когда он раскланялся перед ней.

— Мое почтение. Кажется, Дочь Луны скучает? — произнес он на ее родном языке. Конечно, говорил он медленно, но очень старательно, и даже правильно произнес ее фамильный титул.

Ананда очнулась и поняла, что была до неприличия рассеянна.

— Нет-нет, уверяю вас, кузен император, — ответила она на высоком изавальтском языке, который в ее исполнении звучал немногим лучше его придворного хастинапурского, — представление великолепно.

Почувствовав на себе тяжелый взгляд императрицы, Ананда торопливо добавила:

— Я просто в восторге.

— Рад слышать это, — произнес Микель с явно преувеличенной торжественностью, которая уже больше походила на иронию. Ананда почувствовала искорку тепла в своем сердце. — Но, быть может, вы позволите мне показать вам нечто воистину чудесное?

И, следуя законам этикета, он протянул ей руку. Да, теперь все наоборот…

— Я с удовольствием посмотрю все, что кузен-император пожелает мне показать. — Ананда вложила ладонь в его руку, и почувствовала тепло этой руки, и увидела, что огни люстр и свечей сверкают в его глазах — глазах цвета сапфира.

Он провел ее по залу на расстоянии вытянутой руки, едва касаясь кончиков ее пальцев и заложив свободную руку за спину. Вокруг них в шелесте шелков расступались придворные, склонялись головы и гнулись спины.

В конце зала находились двери на балкон, закрытые плотными бархатными портьерами. Микель отдернул портьеру, и в следующую секунду ее подхватил слуга. Затем молодой император распахнул резную дверь, и в зал ворвался поток свежего воздуха. Ананда поежилась.

— Вот! — воскликнул Микель.

Облака цвели! Они роняли мягкие белые лепестки, которые наполняли собой черноту ночи и опускались на перила, падали на изразцы пола. От этих сорванных цветов веяло холодом и свежей мятой. На губах Ананды заиграла улыбка — от этой скромной и неожиданной красоты. И оттого, что Микель понял, что ей это должно понравиться.

Она сложила ладони лодочкой, пытаясь поймать белый лепесток. Когда он коснулся ее руки, кожу кольнуло холодом. Одно мгновение Ананда любовалась кружевным совершенством снежинки, а потом та исчезла, превратившись в капельку воды.

— Какая красота… — прошептала Ананда.

— Я рад, что это пришлось тебе по душе, — раздался в ответ шепот Микеля, уже на языке Изавальты. — Прости, если прием тебе надоел. Но, сама понимаешь, формальности необходимо соблюдать.

— Конечно, — вздохнула она.

— Вскоре со всем этим будет покончено, и тогда, быть может, у нас будет возможность поговорить еще. Согласна? — В его голосе послышалась нотка нетерпения.

— Я была бы очень рада, — ответила Ананда. — Нет, в самом деле.

Он улыбнулся, и это была по-настоящему счастливая улыбка.

— В таком случае, Дочь Луны и моя царственная кузина, я постараюсь это устроить. А теперь, думаю, нам лучше вернуться, чтобы не давать моей матери повода для недовольства, а моему двору — повода для сплетен.

Ананда дождалась, когда еще одна снежинка коснется ее пальцев.

— Как будет угодно царственному кузену.

Он снова взял ее за руку и повел обратно в зал. И только теперь Ананда заметила, что нисколько не замерзла.

…Прошло три года, но она все еще искренне верила в то, что они с Микелем могут быть счастливы вместе.

Ананда почувствовала комок в горле и стряхнула с себя воспоминания. Слезы совсем не подобали той, за кого ее принимали шпионы императрицы (а в том, что они есть в ее окружении, Ананда не сомневалась). Она должна быть холодной как лед и суровой как скала, вся — внимание и расчетливость. До императрицы не дойдут слухи о том, что у Ананды есть слабости.

К счастью, они уже почти прибыли к поместью лорд-мастера Храбана. Процессия миновала дорожный знак — каменный столб с высеченным на нем горностаем. Ананда немного повеселела: во всяком случае сегодня ей не будет так одиноко, ведь рядом будет Сакра.

Снег превратил древние земляные укрепления вокруг замка Спараватан в громадные сугробы. Над ними возвышалась крепостная стена, которую возвел вокруг родового гнезда отец нынешнего лорд-мастера, — серая, мрачная и неприступная. Однако ворота были гостеприимно распахнуты, а башни увешаны гирляндами бело-зеленых знамен.

Если мир за пределами крепостной стены, казалось, застыл в оцепенении, то внутри поместья жизнь била ключом. Женщины с корзинами на головах и за спинами сновали между домами. Девушки носили воду на коромыслах, гнали куда-то гусей и овец. Мужчины торговались друг с другом на крылечках домов, выменивая плоды собственного труда на необходимые вещи, производимые другими. Мастеровые строгали дерево за верстаками, ковали металл в маленьких кузницах, тесали камень в мастерских. По улицам стройными колоннами маршировали солдаты. Погонщики выводили своих волов за ворота. Дети, полураздетые, несмотря на мороз, как угорелые носились взад-вперед. Воздух был наполнен разнообразными звуками жизни: голосами и криками, топотом ног и цоканьем копыт, ударами молота по металлу и камню.

Но там, где проезжала императорская процессия, жизнь замирала. Люди с почтением обнажали головы, приветствуя императрицу. Ананда сделала знак Кирити, и та передала госпоже кошелек, специально припасенный для таких случаев. Ананда развязала его, достала пригоршню серебряных монет и стала бросать их в толпу. Когда серебро посыпалось на снег, к общему шуму присоединились радостные возгласы, прославляющие молодую императрицу. В который уже раз Ананда мысленно поблагодарила отца за то, что он снабжал ее деньгами. В народе ее любили за щедрость, и только это мешало императрице разделаться с ней.

В замке Спараватан древние каменные строения соседствовали с более новыми кирпичными зданиями. И, как это часто случается с соседями, они не очень-то ладили между собой. Лорд-мастер Храбан время от времени заявлял о своем намерении смягчить несоответствие стилей и эпох между центральным зданием и восточным крылом, которое пристроил его отец. Однако активная политическая деятельность не оставляла ему времени даже для элементарного благоустройства дома.

Ананда со своей свитой въехала на посыпанный гравием и припорошенный снегом двор. Лорд-мастер Храбан, сын Расина, внук Спара, стоял на ступенях парадного. Едва завидев императрицу, он приветственно поклонился. Ананда ответила полупоклоном. Теперь нужно было дождаться, пока спешатся фрейлины и пажи, пока к ее лошади поднесут скамейку, подадут ей руку и подхватят ее шлейф, как это было предписано изавальтским церемониалом.

Убедившись, что Беюль взяла шлейф, а Кирити — шкатулку с подношениями богу Спараватана, Ананда поднялась по ступеням в дом, слегка поклонившись хозяину, на что тот ответил глубоким, почти подобострастным поклоном.

Лорд-мастер Храбан приближался к тому, что принято называть «средним возрастом». Черные волосы его поредели, но тело оставалось сильным и подтянутым. Он смотрел на Ананду с высоты почти шести футов, всем своим видом словно бы извиняясь за то, что оказался выше особы королевской крови.

— Императрица Ананда тиа Эйчин Дивиэла! — Пришлось немало потренироваться, чтобы без запинки произнести ее полное имя. — Добро пожаловать в мое скромное жилище, госпожа.

Слуга протянул лорд-мастеру поднос с серебряным кубком, от которого поднимался пар и манящие ароматы корицы и гвоздики. Храбан взял кубок и протянул его гостье.

— Лорд Храбан, сын Расина, внук Спара! Я от всего сердца благодарю вас за свободный путь и открытую дверь. — Ананда взяла кубок и отхлебнула горячего вина. — А также за радушный прием, — добавила она, почувствовав, как оживляющее тепло напитка разливается по телу.

Лорд Храбан вновь поклонился, и на его широком, изборожденном морщинами лице расплылась довольная улыбка.

— Позвольте мне проводить вас в комнаты, где вы сможете отдохнуть с дороги. После чего вы, надеюсь, не откажетесь слегка подкрепиться в компании вашего покорного слуги и еще нескольких достойных господ?

— С превеликим удовольствием. Благодарю вас.

Храбан встал по левую руку от Ананды. По его сигналу двери отворились, и лорд-мастер торжественно повел императрицу в свои владения.

Каменные стены холла были покрыты гобеленами — очень древними и, если верить слухам, заколдованными. Как водится, первым делом гости прошли к глубокой позолоченной нише, в которой обитал бог жителей Спараватана — предок по имени Сальминен. Сальминен был возведен в ранг божества, после того как спас свои земли от вторжения врагов, одним взмахом меча наслав на них снежную бурю и молнии. Изваяние на пьедестале изображало красивого мужчину свирепого вида с поднятым над головой мечом. Горностай у него на плече символизировал мудрость, а жмущиеся к ногам волки — силу и проницательность.

Беюль открыла шкатулку и подала Ананде серебряный шарф, расшитый мелкими сапфирами. Ананда положила подношение к ногам бога и поцеловала краешек его одеяния.

Когда с этой церемонией было покончено, лорд Храбан проводил Ананду в приготовленные апартаменты. Это были те же комнаты, что и всегда, — одни из самых новых в восточном крыле. Тут были настоящие камины с дымоходами, а не обычные очаги. Сквозь три окна в комнату проникал неяркий свет зимнего солнца и виднелся занесенный снегом сад. Удостоверившись, что гостья довольна своим жилищем, лорд Храбан вновь раскланялся и удалился.

Пока девушки снимали шубы, приводили в порядок платья и прически, пробовали подогретое пряное вино, Ананда думала о предстоящем обеде и старалась особенно не надеяться на то, что Сакра окажется в числе «нескольких достойных господ», приглашенных лордом Храбаном. С тех пор как Медеан официально изгнала Сакру из дворца, ему приходилось изобретать всевозможные уловки, чтобы увидеться со своей госпожой. Вдовствующая императрица не решалась окончательно избавиться от Сакры, сознавая, что это было бы серьезным оскорблением для отца Ананды. Однако стараниями Медеан Изавальта стала для Сакры вражеской территорией, передвигаться по которой приходилось с предельной осторожностью.

— Ну что, Кирити, все готово? — спросила Ананда, поднимаясь с кресла. — Думаю, не стоит заставлять нашего гостеприимного хозяина ждать.

Кирити встала, и остальные фрейлины тоже.

— Мы готовы сопровождать вас, принцесса.

— Ну вот и отлично.

Кирити подхватила шлейф своей госпожи, а остальные фрейлины выстроились позади. Еще две девушки поспешили вперед, чтобы открывать перед процессией двери. Дожидавшиеся у дверей лакеи проводили Ананду и ее свиту в гостиную.

Кроме хозяина замка там находились еще трое мужчин, которые при появлении гостьи склонились в низком поклоне. Сакры среди них не было. Ананда приуныла, но ничем не выдала своего разочарования.

Одного из мужчин Ананда хорошо знала: это был капитан Низула Чултак. Он уже несколько лет помогал ей поддерживать сообщение с отцом. Капитан был одет в расшитый золотом бархатный костюм, на шее, на золотой цепочке, сверкал крупный сапфир. Однако, несмотря на роскошную одежду и украшения, с первого взгляда было ясно, что он привык к тяжелой работе. Лицо у него было обветренное, руки — неуклюжие, узловатые и мозолистые. Но Ананда знала настоящую цену этому человеку и сразу же направилась к нему.

— Доблестный капитан Низула, позвольте мне поприветствовать вас. — Она коснулась его руки кончиками пальцев (это было самое теплое приветствие, какое только дозволялось приличиями двора). — Надеюсь, вы в добром здравии и все ваши путешествия были успешны?

— К счастью, я могу ответить положительно на оба вопроса, Ваше Императорское Величество. — Каждый раз, когда Ананда слышала голос капитана, ей казалось, что он изо всех сил сдерживает свой громовой бас. — Последнее мое плавание во владения вашего батюшки сулит немалую выгоду и мне, и моим компаньонам. Кстати, спешу сообщить вам, что золоченые апельсины я привез.

— Я у вас в долгу, капитан, — кивнула Ананда. — Как раз сегодня я обещала их императрице, и она была бы весьма разочарована, если бы я не исполнила обещания.

— А вот этого нужно всетщательнейше избегать, — заметил лорд Храбан с усмешкой. — Госпожа, позвольте мне представить вам герцога Казатанского, лорд-мастера Уло, сына Обана, внука Оксандра.

Лорд-мастер Уло оказался тучным бородатым мужчиной, и если земли его были так же богаты, как одежда, то он был раза в два состоятельнее, чем Храбан. Его головной убор был усыпан бриллиантами, а золотая вышивка так густо покрывала кафтан, что под ней почти не видно было бархата. У лорд-мастера было одутловатое, испещренное багровыми прожилками лицо, из чего Ананда сделала вывод, что он питает слабость не только к нарядам, но и к доброму вину.

Выпучив глаза, он поклонился настолько низко, насколько это было возможно при его фигуре, и прокряхтел:

— Императрица Ананда, познакомиться с вами — несказанное блаженство.

Ананда сдержала улыбку и, дождавшись, когда герцог выпрямится, ответила:

— Благодарю вас, лорд-мастер, за добрые слова. Это большая честь для меня.

Лорд Храбан улыбнулся своему другу, словно говоря: « Ну, разве она не прелесть?» — а затем обернулся к третьему гостю:

— Позвольте мне также представить вам герцога Селината, лорд-мастера Пешека, сына Пачалки, внука Урсулы.

В отличие от Уло лорд Пешек оказался серьезным и сдержанным человеком. Судя по его виду, он был не особенно рад этой встрече. Ананда догадывалась, что его мучает совесть, и, учитывая, какое направление вскоре примет беседа, винить его в этом было нельзя. Что бы ни происходило в Выштавосе, законным императором Изавальты оставался Микель, и Медеан была не только регентшей, избранной с соблюдением всех правил, но еще и женщиной, которая объединила подвластные ей земли и добилась мира в государстве. За время своего правления она одержала великую победу над Хун-Це и понесла при этом сравнительно небольшие потери. Никакие позднейшие безрассудства не могли полностью затмить ее величие.

— Позвольте приветствовать вас, Ваше Императорское Величество. — Пешек поклонился. Вежливо, но не более того.

— Почту за честь, лорд-мастер Пешек. — Ананда слегка кивнула.

Затянувшаяся пауза была прервана деликатным покашливанием лорда Храбана.

— Не угодно ли императрице присесть? — предложил он.

Пока Ананда усаживалась в кресло, Кирити пришлось повозиться, осторожно расправляя пышную юбку и шлейф своей госпожи, после чего все фрейлины удалились в нишу для прислуги. На столе появились бутыли с густым темным пивом и закуски — копченая рыба, зелень и сушеные яблоки. Ананда сразу же принялась расспрашивать капитана Низулу о Хастинапуре, о том, что он видел во время своего последнего путешествия. Тот с удовольствием развлекал ее рассказами о здоровье общих знакомых и столь популярными у мореплавателей историями о заморских чудесах и невиданных штормах.

Но Ананда не могла увиливать от беседы с лордом Храбаном вечно. В конце концов в разговоре возникла пауза, и Ананда не успела задать очередной вопрос капитану Низуле, поскольку рот у нее был занят пивом. Лорд-мастер Храбан, воспользовавшись моментом, обратился к лорд-мастеру Уло:

— Так вы говорите, лорд Уло, в южных землях дела обстоят неважно?

Тот покачал головой, так что его борода заходила ходуном:

— Неважно, что и говорить, неважно. В этом году Старцы Хун-Це опять разрешили своим разбойникам нападать на нас. Ни зерна, ни свиней, ни денег — ничего не осталось. Они спалили все, когда уходили. Много честных людей полегло, и вдовы стенают на пепелище над их телами.

— В самом деле, какая горькая судьба, — пробормотала Ананда, обращаясь скорее к своему пиву, чем к лорду Уло.

— Шесть писем я отослал ее величеству вдовствующей императрице с просьбой о помощи. — Уло развел полными руками. — Шесть писем я отправил с людьми, которые умоляли ее на коленях. Я просил не подкрепления, а лишь сокращения набора рекрутов в моих землях, чтобы было кому защищать свои дома.

Он опустил глаза и принялся вертеть кольцо на пальце.

— Боюсь, формулировка была недостаточно дипломатичной. Ее величество расценила мои слова как критику ее управления империей в то время как сын ее… серьезно болен.

Ананда прекрасно помнила эту делегацию. Она слышала голос императрицы, доносившийся из зала для совещаний: он все повышался и повышался, пока не сорвался на визг. Через некоторое время она увидела, как четыре гвардейца вывели из зала кучку совершенно ошеломленных людей и, как она узнала позже, посадили их в Дворцовую темницу. Насколько ей было известно, там они находились и по сей день.

— Мотивы ее величества нам неизвестны, — произнесла Ананда. — Пожалуй, я могла бы поделиться с вами кое-какими мыслями насчет того, как убедить ее, что у ваших посланий совсем иной смысл.

«Особенно если вы готовы поделиться парой-тройкой своих бриллиантов с советниками Медеан».

Отблески пламени сверкали на перстнях лорда Уло. Ананда машинально пересчитала их: два витых кольца из золота, два — из серебра, один перстень в рубином, один — с изумрудом и мелкими сапфирами и на пухлом большом пальце еще один — с огромным топазом.

— Это было бы просто замечательно, Ваше Величество! — воскликнул он, вновь выпучив глаза. — Особенно ради блага этих несчастных в темницах. Но, боюсь, — он повернул вокруг пальца рубиновый перстень, — боюсь, это принесет лишь незначительное облегчение.

— Может, и незначительное. Но я уверена, это было бы весьма существенное облегчение для семей этих людей, — возразила Ананда. — Кто будет заботиться об их наделах, пока они сидят за решеткой, из-за того что кто-то недостаточно вежливо выразился?

— Госпожа императрица, — начал лорд Храбан безупречно дипломатичным тоном, — я хочу спросить вас прямо: как чувствует себя государь император?

В памяти Ананды возникла нелепая фигура, беззвучно шепчущая ее имя… Ананда до боли закусила губу, и лгать после этого было уже бессмысленно.

— Император по-прежнему нездоров.

Лорд Храбан придвинулся ближе, словно опасаясь, что стены замка могут его подслушать:

— Есть ли надежда хотя бы на временное улучшение?

— Этого я сказать не могу, — подчеркнуто сдержанно ответила Ананда. — Императрица Медеан советуется с искуснейшими чародеями и ученейшими докторами со всех концов империи.

Такова была официальная версия, и, очевидно, все присутствующие понимали это. Еще много лет назад Медеан избавилась от всех чародеев ради своего фаворита Калами, это было общеизвестно. Только благодаря этому Ананде до сих пор удавалось изображать из себя великую волшебницу.

— Ей известно о болезни сына намного больше, чем мне. — Она искоса взглянула на Храбана. «И мне, и вам известно, что это правда — во всех смыслах».

— Во многих волостях нездоровье императора и решения его матери вызывают сильную тревогу, — сказал Пешек. Голос у него был такой же серьезный, как и лицо. — Кое-где даже начинаются волнения по этому поводу.

— Волнения — привычное состояние для провинций Изавальты, — с улыбкой ответила Ананда. — Так мне кажется, во всяком случае.

Лорд Храбан захихикал:

— Нельзя с вами не согласиться, Ваше Величество. Однако волнения можно остановить, скажем, изменением внутренней политики государства или решением Совета.

— Это вам не Хастинапура, — проворчал Пешек. — Здесь должны править правители.

Ананда нахмурилась:

— Разве мы собрались здесь, чтобы обсуждать различия наших народов, лорд Пешек?

«Из-за чего вы так переживаете, сударь? Из-за клятвы верности, данной императрице? Или из-за того, что обстоятельства заставляют вас обратиться за поддержкой к чужестранке?»

Пешек опустил глаза:

— Я не хотел оскорбить вас, госпожа императрица. Я имел в виду… — Он понизил голос, но слова были слышны вполне отчетливо. — Если бы вы поступили так, как предлагают лорд Храбан и его товарищи, если бы на троне рядом с императором вместо его матери сидели вы, то мы смогли бы вернуться к разумному существованию. Тогда мы смогли бы поддерживать тот мир, который сама Медеан когда-то завоевала для нас. А как на это смотрите вы?

«И что же расскажут о нашем разговоре эти стены еще до того, как я уеду?»

Ананда начала готовиться к этому разговору несколько месяцев назад — сразу после того как лорд Храбан начал делать недвусмысленные намеки и по очереди представлять ей своих единомышленников. И вот ответственный момент наступил.

— Лорд-мастер Храбан, лорд-мастер Уло, доблестный капитан, я — законная супруга вашего императора. У меня есть корона, скипетр и прочие регалии, но, — Ананда подняла указательный палец, — из-за душевного недуга император все еще не признан совершеннолетним. До тех пор пока это решение не будет отменено Советом лордов и Хранителем императорского святилища, или до тех пор, пока не будет назначен другой регент, Изавальтой правит вдовствующая императрица Медеан. Это положение дел может быть изменено голосованием Совета, но, как вы сами знаете, в Изавальте такие вещи не делаются без совещания и поддержки. — Она оглядела присутствующих. — Без согласия Совета лордов и посредничества Хранителя Бакхара ничего, подчеркиваю, ничего нельзя сделать в этом направлении.

Мужчины переглянулись.

— Но если бы удалось получить согласие… — предположил лорд Храбан.

— Если бы удалось получить согласие, это было бы совсем другое дело. — Ананда скрестила руки на груди. — Это все, что я могу сказать по этому поводу, лорд Храбан, и прошу вас довольствоваться этим.

Лорд Храбан кивнул:

— Поверьте, я вполне доволен, госпожа императрица.

«Благодарение Семи Матерям!» Ананда выпила пива. «Вы ведь в любом случае собираетесь это сделать. Вы хотите свергнуть императорскую семью и посадить меня на престол. И самое ужасное — это то, что я, наверное, позволю вам это сделать». Рука Ананды дрогнула, и она с громким стуком опустила кружку на стол.

— Что-нибудь не так, госпожа императрица? — искренне забеспокоился Храбан. Ананда кивнула:

— Мне немного нехорошо, лорд-мастер. Я пойду прилягу. — Не успела она встать, как Кирити и Беюль уже были подле хозяйки. — Я не хочу пропускать развлечения, которые вы запланировали на вечер, потому мне лучше отдохнуть сейчас.

Мужчины разом вскочили на ноги, но Ананда жестом приказала им сесть. Она не могла больше выдержать и секунды в их обществе.

— Не нужно меня провожать. Увидимся за ужином. Господа лорды, капитан. — Ананда кивнула каждому в отдельности, пока Кирити подбирала ее шлейф.

Лорд Храбан самолично поспешил вперед, чтобы распахнуть дверь, и пока Ананда и ее многочисленные фрейлины проходили мимо, стоял согнувшись в глубоком поклоне.

«Да-да, позвольте мне просто уйти. Я не желаю иметь ничего общего с вашими планами и амбициями. Я хочу только одного: свободы для Микеля и для себя. И еще… Святые Матери, я так хочу домой!»

Ананда возвратилась в свои покои. Но как только Беюль отворила дверь, что-то яркое, словно цветная вспышка, соскользнуло со щеколды. Ананда наклонилась и подняла с пола тонкую алую нить, свитую в небольшую петлю.

Радостно улыбнувшись, она вошла в комнату.

— Беюль, пусть девушки идут обедать, останьтесь только вы с Кирити.

Фрейлины повиновались, хоть и не безропотно. Они гуськом потянулись обратно через дверь, по пути отвешивая госпоже поклоны. Она едва дождалась, когда с этикетом будет покончено и Беюль наконец закроет дверь. После этого Ананда обвела взглядом комнату и, как и ожидала, заметила легкое шевеление за одной из портьер.

— Отец был бы просто шокирован, сударь, узнай он, что вы тайком пробрались в дамскую спальню.

Портьера зашуршала, и из-за нее выступил человек в маске, один из актеров, что были приглашены для сегодняшнего представления. Одет он был в пестрое шелковое трико из зеленых и красных лоскутков. Маска из слоновой кости и перьев, которая, очевидно, должна была изображать голову попугая, скрывала его лицо, он встал на колени и снял свой головной убор, под которым обнаружилось смуглое лицо человека уже не юного, но еще и не пожилого. Его черные волосы были искусно заплетены в косы, а глаза обладали столь цепким взглядом, что, казалось, впитывали все и навсегда.

— Ваш отец был бы еще более шокирован, если бы узнал, что его старшая дочь отсылает своих фрейлин, чтобы встретиться наедине с мужчиной.

— Агнидх Сакра! — Ананда шагнула к нему, подняла с колен и коснулась губами его век. Затем села в одно из кресел и жестом предложила ему занять другое. — Ну как ты?

Сакра бросил маску на кресло, а сам устроился на скамеечке для ног, так чтобы его глаза оказалось напротив глаз Ананды.

— С телом все в порядке, принцесса, а вот душа моя неспокойна.

Ананда кивнула:

— Калами вот уже три недели не показывается во дворце.

— Калами вот уже три недели не показывается нигде. Я испробовал все заклинания, которые знаю, но так его и не обнаружил. — Сакра тревожно нахмурился. — Я-то думал, что могу видеть эту ледяную пустыню насквозь, а оказалось, я слеп как котенок.

— И что это значит? Он ведь не мог покинуть императрицу. Может, она разделалась с ним из-за какой-нибудь провинности?

Сакра покачал головой:

— Нет. Если бы Медеан была вынуждена принять такие меры, она бы сделала это открыто. Его бы официально арестовали и казнили. Нет, он куда-то отправился по ее поручению. — Взгляд Сакры блуждал по гобеленам, словно пытаясь найти подсказку в переплетении нитей. Затем он очнулся от своих дум и вновь обратился к Ананде: — Я заключил сделку с подданными Ворона. Они поклялись найти его.

Ананда побледнела:

— О, Сакра, нет, в этих местах… Они здесь совсем не такие, как дома!

— Я прекрасно знаю это, принцесса. — Голос его был тверд. — Но мы должны узнать, где он. Чего бы это ни стоило.

Она поймала его слова в ладонь, сжала ее и поцеловала свою руку в знак того, что она ему доверяет:

— Если его можно найти, ты найдешь.

Она помедлила немного, прежде чем задать следующий вопрос. Ей было стыдно за свой эгоизм, за то, что ее мысли так легко перескакивают с опасностей, которые угрожают Сакре, к собственным бедам.

— А… как насчет Микеля?

Сакра выпрямился, и его глаза осветились улыбкой:

— Кажется, есть хорошие новости.

Сердце Ананды забилось сильнее, согретое новой надеждой.

— Рассказывай же скорей! — нетерпеливо воскликнула она.

— Я провел целую неделю на дальних холмах у старухи, которую все называют Матушка Разбойница. Она уже почти слепая и немного не в себе, но в ней столько живой силы и древних знаний… — Сакра улыбнулся воспоминанию об этой неподдельной и непредсказуемой силе. — Я описал ей симптомы недомогания Микеля, и она сказала, будто знает, в чем тут дело. Это одно древнее заклятье, сейчас таким уже не пользуются. Оно не может действовать издалека. Необходимо, чтобы заколдованный предмет все время соприкасался с телом человека. — Сакра сложил ладони, так что пальцы смотрели в сторону Ананды. — Подумайте хорошенько. Есть ли какая-нибудь вещь, с которой он никогда не расстается? Шапка, брошь, да все что угодно, лишь бы было какое-нибудь переплетение…

Ананда задумчиво покачала головой:

— Нет, кроме колец власти, он ничего не носит каждый день. — Она вздрогнула. — Не может быть! Заклятье — на символах императорской власти?!

— Самое лучшее место. — Сакра развел руками. — Накладывать заклятье на металл тяжело, зато оно держится веками. Матушка Разбойница рассказала мне историю об одном ребенке — императоре времен Войны за объединение. В этой истории отец похитил душу сына и заключил ее в серебряный пояс, который на самом деле вполне мог быть и…

— Кольцом. — Ананда вскочила на ноги. — Кирити, передай мои извинения лорду Храбану. Я очень плохо себя чувствую и должна немедленно вернуться домой. Собери остальных, да скажи, чтоб поторопились.

Сакра стремительно поднялся:

— Ананда, принцесса, это ведь только догадка!

Она отмахнулась:

— Это лучшее, что я слышала за многие годы, Сакра, и это лучшая твоя идея, с тех пор как Микель потерял разум.

— Все, о чем я прошу — будьте осторожны, когда станете проверять эту новую теорию. Вы ждали так долго, принцесса. — Он протянул к ней руку, почти касаясь ее плеча. — Ничего страшного не случится, если подождать еще пару дней — из соображений безопасности.

— Ничего страшного? — вскричала Ананда. — Ничего страшного, когда меня окружают шпионы, которые только и ждут малейшей ошибки с моей стороны? Ничего страшного, когда я должна запираться на ночь в комнате с дурацким ткацким станком, чтобы императрица по-прежнему думала, будто я колдунья, а не обычная смертная, которую можно отправить к праотцам с помощью медленного яда или быстрой лошади? — Ананду била дрожь от этих неистовых, искренних слов. Лицо ее горело, а руки были холодны как лед. — Ты хочешь обречь меня на то, чтобы еще день или два я все просчитывала, выжидала и тряслась за свою жизнь и жизнь Микеля? В то время как все это, возможно, оттого, что его низкая, подлая мать надела ему кольцо на палец! — Давно сдерживаемые слезы хлынули из глаз Ананды.

— Простите меня, принцесса. — Сакра упал перед ней на колени. — Я просто хотел…

— Нет, нет! — Ананда опустилась на пол рядом с ним, обняв его за плечи. — Это ты прости меня, Сакра, это все оттого, что я так устала…

Он держал ее в объятиях, как тогда, когда она впервые увидела безумный взгляд Микеля. Она опять рыдала у него на плече, а фрейлины отвернулись в сторону и делали вид, что ничего не замечают.

— Все будет хорошо, малышка, — пробормотал он, — все будет хорошо.

Наконец Ананда немного пришла в себя, закрыла лицо платком и отпустила плечо Сакры.

— Надеюсь, когда-нибудь я смогу отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал.

— Ваше счастье и долголетие — вот моя награда.

Скажи эти слова кто-нибудь другой, они могли бы показаться банальностью, но Ананда знала, что в устах Сакры это чистая правда.

— А теперь, пока вы не уехали, расскажите мне, как обстоят дела с леди Таисией?

Ананда уселась на корточки.

— Я прогнала ее. Она убежала с перепуганным лицом, страшась моего бешеного гнева. — Она устало улыбнулась. — Мы с тобой еще раз доказали, что Ананда тиа Эйчин Дивиэла, императрица Изавальты, Дочь Луны и Первая принцесса Хастинапуры — это страшная колдовская сила. — Ананда потрясла крепко сжатым кулаком.

Сакра спрятал ее руку в свою широкую грубую ладонь.

— Мы еще раз доказали, как мудра Ананда тиа Эйчин Дивиэла Изавальтская и Хастинапурская, — мягко добавил он. — И как она храбра.

Улыбка Ананды потускнела.

— Да приблизят Святые Матери тот день, когда мне можно будет снова стать трусихой!

— Да будет так. — Сакра благоговейно опустил глаза. Ананда поднялась на ноги.

— И все же я поеду. Не могу оставаться здесь. Лорд-мастер Храбан опять будет домогаться, чтобы я взошла на престол, а у меня сегодня уже нет сил с ним препираться.

Сакра поклонился так низко, что его лоб коснулся пола:

— Как пожелает принцесса.

«Нет, как принцесса должна поступить». Ананда подавила вздох. «Не то она точно сойдет с ума».

Два пажа были высланы вперед, так что к тому времени, когда Ананда со свитой вернулась в Выштавос, их ждали зажженные фонари, горячие напитки и ужин — вместо того, который им пришлось пропустить. Короткий зимний день давно погас, и дворец готовился ко сну.

Когда ужин был съеден и последние тарелки убраны, Беюль и Кирити поднялись, чтобы, как обычно, проводить Ананду за ширму и помочь ей раздеться.

Однако вместо того чтобы встать, Ананда тронула Беюль за руку:

— Ступай скорее и постарайся выяснить, спит ли император. Если еще нет — разузнай, где он сейчас.

Фрейлина поклонилась и выскользнула из комнаты. Ее место заняла Шрута, и вместе с Кирити они переодели Ананду из дорожного платья в отороченную мехом и расшитую серебром ночную рубашку.

В тот момент, когда Кирити надевала хозяйке на ноги мягкие туфли, возвратилась Беюль. Поклонившись Ананде, она сообщила:

— Император еще не ложился спать. Он в Портретном зале с тремя слугами.

Ананда с благодарностью коснулась ее плеча.

— Кирити, подай халат и свечу.

Пока Беюль зажигала фитиль, Кирити набросила на плечи госпожи темно-зеленый бархатный халат и завязала плетеный пояс вокруг ее талии. Заметив, что фрейлины собрались сопровождать ее, Ананда мановением руки остановила их.

— Я сама, — сказала она и вышла, прежде чем девушки успели что-либо возразить.

Иногда Ананде казалось, что этот дворец бесконечен. Низко опустив свечу и отставив ее в сторону, чтобы лицо оставалось в тени, Ананда осторожно пробиралась сквозь галереи, приемные, торопливо проходила мимо комнат для музицирования, комнат для принятия солнечных ванн, комнат для чтения, для рукоделия, для совещаний, мимо комнат для аперитивов и комнат для десерта. Пару раз по пути ей попадались слуги, которым хозяева еще не разрешили отправиться в постель, но ни один из них не поклонился. Они принимали ее за такую же служанку, как они сами, которая торопится принести своей хозяйке чашку чая, или свежую простыню, или еще какую-нибудь ерунду, которая может понадобиться благородной даме.

Портретный зал в полной мере соответствовал своему названию. Это была длинная просторная комната, изгибавшаяся вдоль северо-западной стены дворца, и вместо гобеленов ее стены были украшены изображениями прославленных предков и знаменитых сражении.

Когда Ананда еще надеялась снискать милость императрицы, она проводила здесь много времени, прилежно изучая историю каждой картины.

Микель стоял перед камином в центре зала и смотрел на язычки пламени так серьезно, словно в них заключался смысл его жизни. Трое слуг развалились позади него в обитых шелком креслах и хлебали вино из глиняного кувшина, передавая его друг другу. Увлеченные этим занятием, они не заметили тусклый огонек свечи, который Ананда поспешила задуть.

— Может быть, императору подойти поближе к огню? — лениво предложил один из слуг. — Ведь император замерз. Император, подойди-ка к огню.

Микель повиновался.

— Не-ет, — протянул другой слуга, державший в этот момент кувшин. — А что, если искра попадет ему на штаны? Что тогда с ним будет? Императорский гренок, вот что. Император, отойди-ка назад.

Микель сделал то, что ему приказали. Трое слуг дружно заржали.

— Да как вы смеете! — воскликнула Ананда.

Лакеи вскочили на ноги. Кувшин упал, и прозрачная жидкость разлилась по каменному полу. Ананда быстрым шагом, почти бегом, пересекла зал.

— Так вот как вы обращаетесь со своим императором! Вот как вы служите вдовствующей императрице и государству! — кричала она, задыхаясь от гнева.

— Госпожа императрица! — Трясущиеся лакеи согнулись в поклоне. Затем самый храбрый из этой троицы решился заговорить:

— Но как вы оказались здесь одна, госпожа? Вы должны были бы…

— Ты еще смеешь мне указывать, что я должна делать, а что нет? — прикрикнула на него Ананда. — Да ты за свои подвиги должен бы болтаться сейчас над костром с грузом на пятках! Убирайтесь сейчас же вон!

Обезумевшие от ужаса слуги умудрились втроем протиснуться в ближайшую дверь и исчезли. Дрожа от негодования, Ананда обернулась к Микелю. Он по-прежнему смотрел в огонь, словно и не заметил всего этого шума и суматохи. Ананда положила трясущиеся руки ему на плечи и мягко развернула Микеля лицом к себе. Его синие глаза, мигнув, уставились на нее бессмысленно и беззаботно.

— Они не вернутся, любимый, — прошептала она. — Я все расскажу императрице. Они…

— Ананда? — шепнул Микель. Ананда сжала его руку:

— Да, да, Ананда. Микель, ты узнаешь меня?

Он вгляделся в ее лицо, но в следующий миг взгляд его снова заметался: от портретов — к огню в камине, от камина — к отражениям на блестящем паркете.

— Я думал, я… Возможно.

Его рука недвижимо лежала в ее ладони.

— Я здесь, чтобы помочь тебе, любимый. Потерпи еще чуть-чуть. — Ананда растопырила его пальцы на своей ладони. Микель не сопротивлялся.

На руке у него было три кольца. Два — из витого серебра: одно увенчанное рубином, другое — изумрудом. На каждом камне был выгравирован парящий орел. Это были символы императорской власти. Третье кольцо было золотое, с жемчужиной посредине — подарок Ананды, символ ее любви и верности.

Ананда стянула первое кольцо с безвольной руки Микеля и с надеждой заглянула в его глаза, но в них ничего не изменилось. Тогда она сняла два оставшихся.

Громко хлопнула дверь. Яркий свет разлился по залу, на секунду ослепил Ананду и заставил ее съежиться.

— Что ты делаешь?! — закричала императрица.

Ананда выпрямилась и взглянула в глаза Микеля. Они были все такими же беспокойными и тусклыми. Все надежды Ананды рухнули, и ее охватило смятение. Как могла императрица так быстро оказаться здесь? У этих пьяниц не было времени, чтобы предупредить ее. Значит, она ждала здесь, поблизости. Она знала, что Ананда придет сюда. А это значит, что ей об этом доложили. Значит, среди служанок Ананды есть шпионка, которую она еще не вычислила. Она давно это предполагала, и вот теперь ее предположения подтвердились, но радости от этого было мало.

Значит, императрица все это время стояла здесь и спокойно смотрела на то, как эти пьяные бездельники обращаются с ее сыном!

От этой мысли Ананда пошатнулась и оперлась на каменную колонну. «Каждый раз мне кажется, что это уже предел, что хуже быть просто не может. Каждый раз я думаю, что ее подлость достигла наивысшей точки. О Святые Матери! До каких же пор вы будете доказывать мне, что я ошибаюсь?!»

Императрица не двигалась с места. Ее била дрожь, но что было тому причиной, Ананда могла лишь догадываться.

— Тебе мало того, — проскрежетала старуха, — что ты украла его душу, теперь ты хочешь ограбить еще и тело.

В свете свечи блеснули слезы, стекавшие по щекам старой императрицы.

Ананда посмотрела на кольца, зажатые в ладони. За спиной императрицы с каменными лицам выстроились ее фрейлины. Ананда прекрасно понимала, что Медеан позвала их в качестве свидетелей и они не замедлят рассказать всем вокруг о том, что видели. Что ж, появится новая история о злодеяниях колдуньи из Хастинапуры. Еще одна битва в словесной войне проиграна. Ананда в отчаянии взглянула на Микеля. Он стоял там, где она его оставила, — скучающий, безразличный ко всему.

Ананда до крови прикусила губу, чтобы не расплакаться, и вложила кольца власти в ладонь Микеля. Он взял их без единого слова и стал разглядывать без всякого интереса.

В висках у Ананды стучала кровь. Она повернулась и подошла к императрице. Наклонившись к этой отвратительной, лживой, плачущей притворными слезами женщине, она прошептала ей на ухо:

— Я все равно найду, слышишь, ведьма? Я освобожу его.

— Ничего у тебя не выйдет, — прошипела в ответ императрица. — Твой родич не смог отобрать у меня страну, и ты не отберешь у меня сына!

Ананда отшатнулась и встретилась взглядом с Медеан. Глаза у императрицы были словно черные дыры, в них не отражалось ни света, ни мысли.

Ананде ничего не оставалось, кроме как взять свечу и отправиться в обратный путь. Кирити и Беюль вскочили, когда она вошла в комнату, но, увидев лицо хозяйки, благоразумно промолчали. Они помогли ей раздеться и отвели в постель. Фрейлины откинули с кровати покрывала, расплели хозяйке волосы и погасили свечу. За все это время Ананда не проронила ни слова. Она покорно легла в кровать, девушки укрыли ее одеялом и опустили полог.

Ананда лежала в темноте, одна, и по щекам у нее текли слезы. Однако вскоре ее одолела усталость от пережитого шока, горя и гнева, и она уснула.

Ей снилось, что она вновь в Лисолесье, мчится на своей перепуганной серой лошади, пытается справиться с ней, а за ней гонятся три лоснящихся лиса. Лошадь от ужаса заржала, встала на дыбы, и Ананда кубарем полетела вниз. Придя в себя, она села: голова все еще кружилась.

Ее окружили трое. У них были узкие вытянутые лица и блестящие зеленые глаза. У двоих волосы были рыжие, у третьего — седые. Все трое были одеты в облегающие меховые костюмы, цвет которых идеально совпадал с цветом их волос.

— Милая принцесс-са, — прошептал первый, — пойдем с нами.

— Пойдем с нами, — повторил второй, — мы покажем тебе наш лес-с.

— Пойдем с нами, — сказал третий, седой. — Здесь недалеко есть горная долина, где всегда лето. Пойдем, мы покажем тебе чу-дес-са.

Ананда почувствовала, как чужая воля заполняет ее, подчиняя душу и мысли. Их слова ласкали ее слух, ее тело… Ананда поднялась. Ей хотелось пойти с ними. Ей просто необходимо было пойти с ними. Их глаза светились обещанием блаженства и словно подталкивали ее вперед.

Но тут сзади послышался шум. Люди и лошади показались между деревьями. В лунном свете сверкали мечи, кричали люди, пронзительно визжали от страха животные, и на снег летели брызги черной крови. Ананда стояла в оцепенении, пока суматоха не улеглась и пока Сакра не подошел и не взял ее за руку. Трое с вытянутыми лицами исчезли. Она взглянул на Сакру; в глазах у нее стояли слезы — как у ребенка, потерявшего любимую игрушку.

Затем сон изменился. Сакра исчез. Вместо него появился лис с длинным гладким хвостом и нефритовыми бусинками глаз.

— Они все с-слабеют, — сказал зверь. — Если они совсем ослабеют, то скоро умрут. И что тогда будет делать их бедная мамочка?

Потом лис пропал, и сновидение вместе с ним. Когда Ананда проснулась на следующее утро, она помнила только, что ей приснился плохой сон.

Глава 5

Только после долгих и ожесточенных споров Бриджит согласилась, что Калами все-таки имеет смысл съездить в Бейфилд. Она один раз уже вытаскивала его из воды, и ее нежелание совершать этот подвиг вторично было вполне объяснимо.

Калами стоял перед ней и изо всех сил старался сохранять спокойствие.

— Если моя лодка не годится даже для того, чтобы доплыть до вашего материка, то как же она сможет доставить нас в Изавальту? Я должен убедиться, что она выдержит это путешествие.

— Вы не знаете озера, — возражала Бриджит. — Верхнее — это не океан, и волны могут надвигаться с любой стороны. А если налетит шквал и вас, — она ткнула его пальцем в грудь, — захлестнет волна высотой футов в тридцать?

— Бриджит, можете быть уверены, я буду предельно осторожен. К штормовому морю я привык.

Она всплеснула руками, поражаясь его непонятливости:

— Я вам уже десять раз повторяла: это не море, а озеро. Вы что, не понимаете разницы?

Калами улыбнулся:

— Понимаю. Я понял это в ту ночь, когда приплыл сюда.

— Ладно, если вы пойдете на дно между островом и Бейфилдом — пеняйте на себя!

Поначалу Калами думал, что Бриджит склонна преувеличивать опасность. Но когда он все же отправился в плавание между красным и зеленым островом, которые Бриджит называла Апостолами, то понял, что это были не пустые слова.

В жизни Бриджит то и дело возникали ситуации, которые вытаскивали ее из постели по ночам. И не раз она оказывалась бессильной свидетельницей того, как озеро поглощает человеческие жизни. Однажды, когда Калами взобрался вместе с ней в тесную комнатку на вершине башни и зачарованно наблюдал, как она зажигает огонь в лампе, Бриджит рассказала ему об одном таком случае. В детстве она видела, как корабль пошел ко дну, оттого что сел на мель и его разбило о камни налетевшим штормом. Бриджит говорила, что по-настоящему испугалась лишь тогда, когда поняла, что тут бессилен даже ее отец: он просто стоял под дождем и молился. Бриджит ни разу не взглянула на Калами, пока рассказывала эту историю, и еще долго после этого она задумчиво смотрела на луч маяка, играющий на волнах.

Бриджит постаралась предупредить Калами обо всех возможных опасностях, показала ему маршрут по карте и настояла на том, чтобы он пять раз повторил его. Но, несмотря на все опасения, озеро, которым она так его напугала, оставалось спокойным на протяжении всего пути. Опасность поджидала Калами, когда он приблизился к оживленной набережной Бейфилда. Благодаря воспоминаниям, позаимствованным у Сэма, у Калами имелось некоторое представление о пароходах, но он оказался совершенно не подготовлен к тому, что они такие огромные и их так много. При виде металлических бортов, вздымающихся ввысь над его крошечной посудинкой, он почувствовал себя мелкой рыбешкой, которая пытается проложить себе дорогу сквозь стаю китов.

Но в конце концов он все-таки сумел проскользнуть к причалу и привязать там лодку, после чего направился в портовую контору, чтобы заплатить за стоянку. Специально для этой цели Бриджит дала ему несколько монеток. Калами заметил, что здесь его родной мир и мир Бриджит не слишком-то отличаются друг от друга. Он увидел людей знакомого ему типа: это были мужчины в теплых куртках, заштопанных штанах, с матерчатыми или вязаными шапками на головах. Их одежда казалась ему странной, но обветренные лица и грубые ладони были до боли знакомы, точно так же как интонации, с которыми они обсуждали проблемы ввоза товаров, корабельного бизнеса и вероятных перемен погоды, что предвещал холодный ветер с озера. Таким же знакомым был и мощный запах рыбы и мужского пота, исходивший от этого сборища.

Все детство Калами прошло на острове Туукос, среди таких же людей. Это было до того, как отец записался на службу к одному из изавальтских лордов. Что и говорить, питаться после этого они стали значительно лучше, но ощущение свободы исчезло навсегда.

— Здорово, парни, — добродушно сказал Калами простецким тоном Дэна Форсайта. — Отличный денек.

— Да ну? — процедил один из рыбаков постарше и сплюнул на землю.

Несколько парней помоложе переглянулись и стали подталкивать друг друга локтями. Очевидно, этот ответ не был для них неожиданностью. Как только Калами отошел к окошку кассы, компания тут же вернулась к прерванному разговору.

Кассир, молодой человек в белой рубашке с черными нарукавниками, забрал монетки, нацарапал что-то на клочке бумаги и передал его Калами.

— Спасибо. — Тот запихал бумажку в карман и приветственно помахал молодому человеку ладошкой, но тот уже отвернулся.

— Ты откуда такой будешь? — спросил у Калами один из бездельников помоложе, с чрезвычайно длинной шеей. Она выступала по меньшей мере на три дюйма над высоким воротничком темно-синей куртки. А уши у него торчали так, что казалось, голова, укрепленная на столь неустойчивом шесте, могла ими балансировать.

— С Песчаного. Вот, решил заглянуть. — Калами сунул руки в карманы. Он заметил, что здесь так было принято — если только ты не выстругивал что-нибудь, не втыкал в землю нож и не вертел в руках трубку или леску.

Некоторое время собравшиеся лениво обдумывали это сообщение. Затем один из них, крепкий парень с лицом землистого цвета, вытащил изо рта покрытую сажей трубку, достал из кармана складник и принялся с его помощью вычищать ее, говоря:

— Что-то не видал я тебя в Истбэе.

— А я там и не бывал. — Калами развязно прислонился плечом к стене. — Я пока живу на маяке.

— На маяке?! — Длинношеий выпучил белесые глаза. — Ты что, хочешь сказать, что добился кое-чего от этой старой зануды?

— Ну, не он первый… — добавил человек с резкими, словно вырубленными топором, чертами лица, и многозначительно поправил кепку, нахлобученную на рыжую шевелюру. Поскольку ожидаемой реакции не последовало, он пихнул длинношеего под ребра.

— Ты что, ревнуешь? — с издевкой спросил старший с трубкой, засовывая ножик в карман, а трубку — в рот.

— Не-а, — сказал рыжий. — Он просто до сих пор бесится, что она не поверила, когда он сказал, будто у него не только шея такая длинная. — Он фыркнул. — Да еще предлагал доказать, как я слыхал.

Дружный гогот был прерван чьим-то резким окриком:

— Попридержи-ка язык, Джек Чэппел! — На пристани, в толстой юбке, подоткнутой под пояс передника, стояла торговка рыбой. Один из ее увесистых кулаков упирался в мощное бедро, в другом был зажат веник. — И вы все тоже. Не желаю я больше этого выслушивать.

— Бросьте, миссис Такер, — глубокомысленно произнес старший с трубкой, — парни молодые, дело обычное.

— А коли молодые, так надо хорошенько треснуть им по башкам, чтоб вспомнили, как себя вести. — Она замахнулась на них веником, словно намереваясь осуществить на практике свой принцип воспитания хороших манер, а затем подступила к Калами и ткнула его грязным пальцем в грудь. — А ты что на это скажешь?

Калами отодвинулся от стены и спокойно встретил ее яростный взгляд.

— Я скажу, мэм, что мисс Бриджит — хорошая женщина. Она вытащила меня из воды, когда я тонул, и позволила мне пожить у нее, пока я чинил свою лодку.

— Тогда ладно, — торговка удовлетворенно кивнула и отступила назад, видимо, выражая этим свое уважение. — Может, хоть ты чему-то научишь этих оболтусов.

В довершение ко всему она плюнула под ноги Джеку Чэппелу и длинношеему, закинула веник на плечо и гордо удалилась.

Когда она отошла подальше и уже не могла их услышать, «молодые парни» принялись сдавленно хихикать и качать головами.

— Не обращай внимания, — сказал старший с трубкой. — Она знает, что говорит. Бриджит Ледерли спасла ее парнишку.

— Да она половину города вытащила с того света, — заметил до сих пор молчавший коротышка с блестящими черными глазами. — Это озеро — сущий дьявол, а из-за островов — и того хуже. Побольше бы таких, как эта Ледерли.

Все вокруг задумчиво закивали. Только Джек Чэппел, кажется, опять хотел сморозить какую-то пошлость, но длинношеий вовремя пнул его по лодыжке, и Джек усвоил, что иногда лучше промолчать.

Когда самый старший из этой компании передвинул трубку из одного угла рта в другой и принялся ее шумно посасывать, Калами решил прервать затянувшееся молчание.

— Ну вот что, — поскреб он в затылке. — Я тут по поручению мисс Бриджит. — Он сунул руку обратно в карман и кивнул в сторону материка. — Не скажет ли кто, где мне найти Грэйс Лофтфилд?

— Цыганку Грэйс? — Старший удивленно поднял брови. — Сдалась она тебе… — Он вынул трубку изо рта и, скосив глаза, заглянул внутрь. — У нас о них обеих не говорят.

— А мне-то что с того? — Калами пожал плечами. — Мое дело маленькое — передать письмо и всего делов.

По пронзительному взгляду собеседника Калами видел, что ему страсть как хочется узнать, что это за письмо. Но, видимо, даже его наглость была не безгранична.

Он указал трубкой на широкую улицу, что уходила прямо в глубь материка.

— Вот это — Риттенхаус. Пойдешь по ней до Второй улицы. Там найдешь аптеку. Ее квартира — прямо над ней. Там такой знак висит, с рукой, не пропустишь.

— Надеешься, что там повезет больше? — сострил длинношеий, и вся компания снова расхохоталась.

Калами ухмыльнулся, давая понять, что оценил шутку, и ушел, предоставив своим новоявленным знакомцам и дальше развлекаться догадками и сплетнями.

Если не считать того, что Вторая улица оказалась третьей по счету, у Калами не возникло особых проблем с поиском нужного дома. Аптека была знакома как Сэмюэлю Хансену, так и Дэну Форсайту. Калами не смог прочесть надпись на неимоверно прозрачных окнах, но с помощью чужой памяти он узнал две бутылки — одну с красной жидкостью, другую с зеленой, — что были выставлены на обозрение среди чудесного строя склянок и бутылок из цветного, прозрачного и граненого стекла. Калами не мог оторвать от витрины зачарованного взгляда. Никогда в жизни он не видел столько стекла! Только императорский дворец по большим праздникам украшали цветным стеклом, но этим украшениям было уже не меньше ста лет.

Калами украдкой взглянул вверх и увидел в одном из окон второго этажа большой белый плакат с изображением ладони — так детально прорисованной, словно это была мореходная карта. Это, очевидно, и был тот самый знак, который, если верить человеку с трубкой, нельзя было не заметить.

Калами запомнил расположение окна, после чего отыскал узкую дверь с маленьким окошечком, сквозь которое виднелась скособоченная деревянная лестница. Калами вошел внутрь и поднялся в обшитый панелями холл с единственной узкой полоской истертого ковра на полу.

Как того требовали местные обычаи, Калами снял позаимствованную у Сэмюэля кепку и постучал в облупленную дверь, первую по левой стороне.

— Войдите, — послышался женский голос.

Зажав головной убор под мышкой, Калами повиновался.

Открывшаяся его взгляду комната разительно отличалась от обстановки в жилище Бриджит. В доме на острове соображения практичности преобладали над стремлением к комфорту, и потому жизнь Бриджит проходила среди простых крашеных стен. Здесь же все было буквально забито всевозможными подушечками, коврами и тяжелой мебелью. На массивных полках бесконечными рядами выстроились статуэтки и безделушки, а также множество предметов, которые Калами не смог опознать даже при помощи чужой памяти. Стены были увешаны подробными схемами различных форм рук, голов и глаз. Между ними помещалось несколько черно-белых портретов. Изображенные на них люди куда-то напряженно вглядывались, все они казались мрачными и удивленными. Видно, нарисовавший эти картины художник был не слишком-то жизнерадостным человеком.

Среди этого разнообразия вещей Калами не сразу заметил хозяйку квартиры. Она восседала за покрытым гобеленовой скатертью столом, на котором под складками длинного красного кружева, покоился какой-то круглый предмет. В женщине легко угадывалось сходство с Бриджит. И хотя Калами не мог определить, какого она роста, он заметил, что у нее, как и у Бриджит, крепкие кости, большие глаза и прямой нос. Волосы у нее были светлее, чем у племянницы, но даже в тусклом свете, который с трудом пробивался сквозь тяжелые портьеры, было видно, что кожа у обеих одинаково бледная.

— Доброе утро, мэм. — Приветствие в лучших традициях Дэна Форсайта. — Я…

Грэйс Лофтфилд не дала ему договорить:

— Я знаю, кто вы. — Голос ее был хриплым от бешенства.

— Да? — Калами смущённо скомкал свой головной убор. — Но ведь…

Женщина встала, и Калами увидел, что она еще ниже ростом, чем Бриджит, к тому же тело у нее более рыхлое и слабое. Но когда Грэйс медленно встала из-за стола, он увидел также, что в руке у нее зажата длинная деревянная дубинка.

— Убирайтесь отсюда! — прошипела она.

— Но мисс Бриджит велела мне…

— Тьфу! — Плевок был не настоящий, но звук был похож. — Вы опытный лжец, сэр, но я вас знаю. — Она указала на него дрожащим пальцем. — Вы один из них. Один из тех, кто увез мою сестру.

— Возможно, вы и знаете меня, — возразил Калами, вернувшись к своему нормальному голосу, — но тот, кто увез вашу сестру, давно мертв.

Это заявление нисколько не умерило ярости Грэйс Лофтфилд.

— Моя сестра тоже. Кто бы вы ни были, убирайтесь туда, откуда явились! — Теперь указующий перст был направлен в окно, как будто она предлагала ему выпрыгнуть со второго этажа или улететь. — И оставьте меня и мою племянницу в покое.

Медленно, не отрывая от нее взгляда, Калами покачал головой:

— Не могу.

Рука Грэйс еще крепче сжала рукоять дубинки.

— Вы не посмеете.

— Иначе нельзя, — сказал он твердо. — Она нужна мне.

— Я сказала, убирайтесь! — взвизгнула Грэйс, и ее лицо исказилось от гнева и страха.

— И этого я не могу сделать, потому что вы мне нужны тоже.

Чаша терпения Грэйс переполнилась. Она размахнулась и опустила бы дубинку прямо на череп Калами, если бы тот не увернулся в последний момент. Калами упал на диван, Грэйс ударила снова, но он успел откатиться в сторону. На этот раз Грэйс размахнулась слишком сильно, потеряла равновесие сама и полетела вверх тормашками на диван. Не дав ей опомниться, Калами схватил дубинку и потянул на себя, пытаясь вырвать оружие из ее рук. Грейс лягалась изо всех сил, но ее легкие туфли не могли соперничать с его сапогами. Калами завладел дубинкой, и теперь, тяжело дыша, они стояли лицом к лицу.

— Не желаете присесть? — предложил Калами, указывая на кресло свободной рукой. — Нам многое нужно сказать друг другу.

Взгляд Грэйс метнулся к двери, затем к окну. Ясно было, что она всерьез обдумывает этот рискованный выход, и Калами приготовился пресечь ее маневр. Но она прочитала его мысли так же легко, как он — ее, и, вместо того чтобы бежать, вернулась к своему креслу и рухнула в него.

— Благодарю вас. — Калами не оборачиваясь сбросил несколько подушек, расчищая себе место, и сел на краешек дивана. Дубинка заняла почетное место у него на коленях. — Сударыня, ваша племянница рассказала мне, что вы являетесь тем, что у вас называется «медиум».

— Вам-то что до этого? — Грэйс пригладила волосы, растрепавшиеся во время борьбы.

— Я хочу использовать ваши способности.

Губы Грэйс изогнулись в торжествующей улыбке:

— И напрасно. Вы будете разочарованы, но это не более чем способ заработать на жизнь. Мои сеансы — просто мошенничество и подделка. Я могу показать вам, как это делается, если хотите. Странно, что Бриджит не сообщила вам об этом.

— Она сообщила. — Калами выдержал паузу, чтобы убедиться, что Грейс внимательно его слушает. — Но я думаю, она ошибается.

Некоторое время Грэйс боролась с собой: она то открывала, то вновь закрывала рот, словно не могла решиться ответить. Калами понимал, что, с одной стороны, ей хотелось скрыть свои способности, а с другой — она гордилась ими.

— Я сполна заплачу за ваши услуги, — негромко добавил он. В глазах женщины появился алчный блеск, а на лице опять отразилась внутренняя борьба.

— Сколько? — вырвалось у нее.

В знак доверия Калами отложил дубинку в сторону, правда, подальше от Грэйс, так чтобы при необходимости легко дотянуться до оружия.

— Я отплачу вам той же монетой, — ответил он. — Я тоже кое-что умею. Наверняка у вас есть какое-нибудь желание, которое нельзя выполнить традиционными способами.

Грэйс отвела глаза и закусила губу. Калами не торопил ее с решением. В магии, как и во многих других делах, гораздо надежнее полагаться на добровольного помощника.

Калами наблюдал, как Грэйс в раздумье поглаживает подлокотник. В этой руке было слишком много плоти, и кожа на ней уже начала обвисать старческими складками. Калами наклонился вперед:

— Вы ведь знаете, что я могу сделать то, что обещаю. Вы видели это, не так ли?

Грэйс ничего не ответила, но ее рука еще быстрее заерзала по подлокотнику, как будто она пыталась стереть что-то с ладони. Калами медленно поднялся. Он обошел маленький столик и склонился над креслом.

— Вы тревожитесь за племянницу, потому что у вас доброе сердце. — Он коснулся руки Грэйс, останавливая ее беспокойное движение. — Вы знаете, что не по своей вине она стала здесь изгоем и у нее нет ни друзей, ни семьи. Я хочу помочь ей, отвезти ее туда, где ее будут почитать, а не презирать.

Он взял ее руку и сжал в своих ладонях:

— Но прежде чем я смогу помочь ей, вы должны помочь мне.

Его слова почти убедили Грэйс. Лицо ее смягчилось, и она не пыталась отдернуть руку. И все же голос ее прозвучал сердито:

— Но один из вас пришел и отнял у меня сестру.

Калами осталось разрушить последний бастион.

— Нет, Грэйс, — ласково сказал он. — Вашу сестру отняли родовые муки. Такое могло случиться с кем угодно. Вы не должны винить в этом нас.

Грэйс строго посмотрела на него, но он молчал, склонив голову набок и глядя ей в глаза. Калами ясно видел, что она взвешивает все за и против на весах своей души, тщательно и скрупулезно, как человек, которому в жизни приходилось принимать слишком много тяжелых решений. В этот миг она была очень похожа на вдовствующую императрицу.

Затем Грэйс отняла руку и положила ее на колени, накрыв сверху другой рукой.

— Хорошо. Чего вы от меня хотите?

Калами поднялся. Он облегченно улыбнулся, надеясь, что Грэйс воспримет это как свидетельство благодарности. Конечно, заставить ее повиноваться при необходимости можно было. Но кто знает, хватило бы у него после этого сил на то, чтобы связаться со своим миром.

Калами вытащил из-под рубашки кожаный мешочек и достал из него нефритовое кольцо в виде дракона, кусающего собственный хвост.

— Мне нужно, чтобы вы нашли того, кому принадлежит вот это.

Грэйс взяла кольцо двумя пальцами и подняла его повыше, чтобы блики света заиграли на блестящей поверхности камня. С видом знатока она повертела кольцо между пальцами, словно оценивала его стоимость.

— Мне потребуется полная тишина, — ворчливо предупредила Грэйс, зажав кольцо в кулаке.

Калами кивнул и поставил одно из засаленных кресел с обивкой из конского волоса за столик напротив нее.

Грэйс сняла красное кружево с предмета в центре стола. Это был шар из голубого прозрачного стекла.

— У вас тоже есть глаза, — заявила она, скомкала кружево и отложила в сторону. — Может, вы тоже что-нибудь увидите.

Калами снова кивнул. Он уже чувствовал, что все эти приготовления против воли завораживают его. Что она станет делать, эта женщина? Все это совершенно не походило на то, к чему привык Калами. Ясновидение Бриджит было непрошеным и невольным даром. Каким образом Грэйс собирается сделать это осознанно?

— Дайте мне руку, — сказала она, протягивая ладонь.

Калами подал ей руку, и Грэйс ее крепко сжала. Ладонь у нее была мягкая и сухая, но на пальцах были мозоли — как знак того, что ей действительно приходилось что-то делать. Некоторое время она просто вглядывалась в стекло, удерживая руку Калами с одной стороны шара, а кольцо — с другой. Ничего не происходило. Калами так и подмывало сменить позу или задать какой-нибудь вопрос, но он пересиливал себя. В этой женщине была сила, и она знала, как с ней обращаться. Так что оставалось только набраться терпения и ждать.

Стоило Калами об этом подумать, как в комнате повеяло холодом. Поток воздуха коснулся его лодыжек и приподнял кружевную занавеску за спиной Грэйс. Ее голова наклонилась вперед, зрачки расширились. Калами старательно вглядывался в голубое стекло, но не видел ничего, кроме искривленного отражения комнаты.

— Смотри… — Грэйс прижала его ладонь к гладкой поверхности шара. — Я вижу человека. Он идет по коридору из цветного дерева. Его одежда из шелка, она переливается тысячами оттенков. Кто-то шил это платье многие годы. Оно и его, и не его. Многие носили это платье до него, и многие будут носить после… Но именно оно делает его тем, кто он есть. Смотри!

Ее рука прижалась к шару, другая сжала кольцо так крепко, что побелели суставы. Калами почувствовал, как его охватывает ощущение незнакомого волшебства. Без всякого плетения, без колдовства, без видимых усилий эта женщина может видеть сквозь миры. Здесь, где чужаку так трудно удержать энергию, она сама щедро льется в руки детей этого мира. Что же произошло с этой семьей? Что оставило после себя такие дары?

Грэйс всматривалась в отдаленную сцену, которая разыгрывалась перед ней. Глаза ее возбужденно блестели.

— Его кожа покрыта татуировками, такими же пестрыми, как его платье. Все ветры мира запечатлены на его лице, а на руках у него драконы. Это для того, чтобы сделать его тем, кто он есть сейчас, и скрыть то, кем он был раньше. Он стар, очень стар, но он собирается встретиться с теми, кто еще старше, а самого старшего среди них нет. Он далеко, он в заточении. Нет, не он, а тот, кем он стал. — Она в замешательстве наморщила лоб, пытаясь понять.

Калами судорожно сглотнул. Только бы она не отвлеклась и не потеряла связь…

— Это Министр Воздуха. Вы можете с ним говорить?

Грэйс, казалось, не слышала. Все ее внимание было обращено к шару.

— Он оборачивается. Поднимает голову. Он чувствует, что за ним наблюдают. Он поднимает руку. На ней столько цветных рисунков. Драконы и ветер свиваются вместе, когда он шевелит рукой. Они свиваются и вновь разделяются. Они зовут, зовут…

Грэйс повалилась на стол, глаза ее закатились, челюсть отвисла. Потом она внезапно выпрямилась, как будто кто-то дернул ее за волосы. Все ее тело было напряжено, глаза бессмысленно вытаращены.

— Кто ты? — челюсть Грэйс задвигалась вверх-вниз, не совпадая с речью, как у марионетки. Губы застыли в мертвецком оскале, но из горла исходил знакомый голос. Не голос Грэйс, а глубокий, мягкий голос Тауна Чи-Тханха, Министра Воздуха, одного из Девяти Старцев Хун-Це.

Калами стоило немалых трудов говорить спокойно. Чи-Тханху незачем знать о том, что здесь произошло нечто поразительное.

— Я Вэлин Калами, Вечный Чи-Тханх.

— Я ощущаю тебя не как Вэлина Калами. — В голосе Чи-Тханха не слышалось огорчения, это была простая констатация факта.

— Я вынужден был воспользоваться помощью посредника, так как нахожусь от вас дальше, чем обычно.

Голова Грэйс дернулась в сторону в нелепой имитации движения Чи-Тханха, которое он имел обыкновение совершать, задумавшись о чем-нибудь.

— Любопытно. Тогда ты простишь меня, если я попрошу тебя предъявить доказательства твоей личности.

— Вечный Чи-Тханх, я был бы крайне разочарован, если бы вы этого не сделали. Вы нашли голос моего посредника, можете ли вы найти его глаза?

Голова Грэйс дернулась вновь и приняла нормальное положение, а зубы несколько раз клацнули, пока ее рот открывался и закрывался, повинуясь далекой воле Чи-Тханха. В зеленых глазах Грэйс мелькнула вспышка сознания, а затем, медленно, словно при обмороке, глазные яблоки закатились вверх, так что радужная оболочка исчезла, остались только белки.

— Я видел тебя, Вэлин Калами. — Подбородок Грэйс откинулся, язык свесился между зубов, но голос продолжал звучать, словно на сеансе чревовещателя. — Ты очень далеко от дома.

Калами ответил не сразу. Ему потребовалось время, чтобы совладать с тошнотой, которая подступала к горлу при взгляде на Грэйс.

— Я здесь по поручению вдовствующей императрицы.

Челюсть Грэйс отпала, чтобы испустить долгий вздох Чи-Тханха.

— Ах вот как. Из твоего последнего послания я сделал вывод, что эта поездка не продлится долго.

— Скоро она завершится, — заверил Калами. — Я нашел то, что искал.

— Выяснил ли ты, насколько это существо опасно для наших планов?

Калами кивнул.

— Оно могущественно, но совершенно не обучено и не имеет понятия о своем истинном происхождении. В течение нескольких месяцев я смогу полностью держать его под контролем, поскольку оно не будет понимать язык и обычаи Изавальты. Затем я подведу его к правильному пониманию того, что происходит.

Тело Грэйс наклонилось вперед, белки глаз поблескивали в тусклом свете.

— Оно несет в себе слишком много силы, слишком много выгоды. Лучше бы ему вообще не попадать в Изавальту.

— Вечный Чи-Тханх, — Калами постарался вложить в этот титул максимум покорности, — вы должны понять, что без этой силы я не смогу оберегать Сердце Мира от созданной вами же угрозы.

— Ты забываешь о том, что пленница императрицы призвана защищать Хун-Це. — Голова Грэйс отрицательно закачалась из стороны в сторону. — Она не опасна для нас.

— Вы уверены? — Калами задал вопрос не сразу, чтобы Чи-Тханх хорошенько подумал. — Медеан нашла способ посадить ее в клетку. Кто знает, возможно, придет день, и она сможет направить ее против вас?

Впервые Калами услышал раздражение в голосе Чи-Тханха:

— Мы говорим об одной из величайших сил мира. И ты думаешь, что какая-то императрица способна изменить саму природу этой силы?

Калами вдруг подумал о том, как, должно быть, устал Чи-Тханх. Почти тридцать лет назад Девять Старцев, самые могущественные маги в этом мире, создали великое заклятье, но лишь для того, чтобы увидеть, как оно потерпело полнейшее поражение. И словно этого унижения было недостаточно, древнейшая империя Хун-Це стала заложницей женщины, еще почти девочки. Сколько часов Чи-Тханх провел в размышлениях, пытаясь найти выход из этой ловушки! И сколько часов провели Девять Старцев в спорах, пытаясь убедить друг друга, что самое худшее не может произойти.

Калами продолжал, тщательно подбирая слова:

— Я спрашиваю, уверены ли вы в самой ее сути? Да, это одна из величайших сил, но это еще и птица в клетке, это еще и перепуганный старик. Вы сами многолики и понимаете, что это значит.

В этом была извечная угроза. Императрица была беспощадна в своем стремлении к государственной безопасности. Не исключено, что она могла презреть собственную безопасность и все мыслимые пределы благоразумия ради того, чтобы защитить границы империи.

Голова Грэйс безвольно качнулась влево, потом вправо.

— Когда? — выпалила она и клацнула зубами. Калами мысленно улыбнулся.

— К весне. Когда начнут таять снега и с рек сойдет лед.

— Я сообщу тем, кто должен знать.

— Я буду держать вас в курсе.

Голова Грэйс дернулась вверх, а потом вниз — этот жест, видимо, должен был выражать согласие Чи-Тханха. У Калами мелькнула мысль о том, что Грэйс, вероятно, тоже устала и эти чуждые ей движения наверняка болезненны для ее собственного тела. Что ж, даже если это правда, отпускать ее рановато. Нужно задать еще несколько вопросов.

— Вечный Чи-Тханх, могу я узнать, как здоровье моей дочери?

Лицо Грэйс скривилось. Быть может, эта гримаса означала одобрительную улыбку Чи-Тханха. А быть может, и нет.

— Она быстро растет и делает успехи в науках. Ее способности к изучению звезд и планет, а также разного рода предзнаменований просто поразительны для такой маленькой девочки.

«И она поразит вас еще больше, когда вырастет».

— Не будете ли вы так любезны сообщить ей о том, что мы беседовали с вами? А также передать, что я благословляю ее и напоминаю, чтобы она была хорошей девочкой и слушалась своих учителей и покровителей.

— Сочту за честь передать ей это послание. — Тело Грэйс наклонилось вперед, не сгибаясь в позвоночнике. — Буду ждать вашего следующего сообщения.

Невидимые нити, управлявшие Грэйс, разом оборвались, и Калами не успел подхватить ее тело, прежде чем оно рухнуло на стол. Резко запахло мочой, и Калами понял, что Грэйс потеряла контроль не только над своим сознанием.

Подавив в себе брезгливость, Калами подхватил Грэйс под мышки и оттащил за кружевную занавеску. Как он и предполагал, обстановка задних комнат оказалась менее загадочной и более пригодной для повседневной жизни. Калами положил Грэйс на кровать с медной спинкой и накрыл вязаным покрывалом. Затем он осторожно заглянул ей в рот — убедиться, что она не прикусила язык, и взбил повыше подушки под ее головой, чтобы она ненароком не проглотила его.

Полка над фарфоровым умывальником была уставлена всевозможными бутылочками и коробочками. Квадратная бутылка из прозрачного стекла показалась ему, а точнее, Дэну Форсайту, знакомой. Калами вытащил пробку, понюхал янтарную жидкость и понял, что это какой-то крепкий спиртной напиток. Обернувшись к Грэйс, он стал тонкой струйкой вливать содержимое бутылки ей в горло, до тех пор пока она не закашлялась и не открыла глаза.

— Хватит, — простонала она.

Калами отступил назад, чтобы Грэйс могла сесть. По тому, как покраснело и скривилось ее лицо, Калами понял, что Грэйс уже почувствовала под собой сырость. Скорее всего, сейчас она мечтает только об одном: чтобы он поскорее убрался. Но Калами не мог уйти, не исполнив обещанного.

Грэйс потерла виски и прочистила горло.

— Я ничего не помню, — хрипло сказала она, разглядывая покрывало на своих коленях. — Кажется, вы получили то, что хотели?

— Да. И я обещал заплатить вам. Назовите вашу цену.

Грэйс наблюдала за своими грубоватыми пальцами: как они перебирают полосатое покрывало и вытаскивают из него крошечные пушинки — из розовой полоски, затем из красной, потом опять из розовой…

— Просто… позаботьтесь о Бриджит. Обещайте, что вы будете ее беречь. — Она подняла глаза: в них стояли слезы. — Знаете, о ней некому было заботиться с тех пор, как умер ее отец.

«Ты прекрасно знаешь, что это полностью твоя вина, но однако же ни разу ты не снизошла до того, чтобы помочь ей».

— Я буду помогать ей, насколько это будет в моих силах, и защищать ее, насколько она сама мне это позволит. Клянусь прахом и именами моих предков.

— Боюсь, вам придется несладко. Бриджит такая упрямая. — Грэйс отвернулась лицом к стене и стала наматывать кончик покрывала на палец. — А теперь вам лучше уйти.

Калами оставил ее в спальне, а сам вернулся в гостиную за кольцом Чи-Тханха и не услышал всхлипываний женщины, которая плакала над собственной слабостью.

Итак, все послания отправлены, все обещания даны. Игра разыграна и движется к финалу. На игровом поле не хватало только одной фигуры — Бриджит.

Калами вышел из дома и направился обратно к набережной, чтобы там сесть в свою лодку и отплыть на Песчаный остров. Он шагал, не глядя по сторонам, и не видел, что с голой ветки дуба за ним наблюдает ворон.

Глава 6

Сеновал, конечно, не самое роскошное место для ночлега, но если стены крепкие, в нем по крайней мере сухо и тепло. Всем актерам театра масок, в том числе и новичку, который щедро заплатил за право присоединиться к труппе Темира, доводилось засыпать в постелях куда более жестких и холодных. Так что никто и не подумал жаловаться, когда управляющий имением лорд-мастера Храбана показал актерам, где можно до утра оставить пожитки, разместить мулов и улечься самим.

От запахов сена, тел животных и людей в сарае стоял тяжелый дух. По полу туда-сюда сновали мыши, занятые своими делами, нисколько не смущаясь присутствием гостей, которые, тем паче, уже давным-давно спали. Мудрая старая крыса наблюдала за этой мирной сценой, словно и не догадываясь о том, что из своего укрытия за ней следит серый кот.

Единственным сторонним свидетелем этого небольшого представления был старый ворон, восседающий на центральной балке под потолком сарая. Он взъерошил перья и наклонил голову набок, когда один из актеров заворочался на сеновале. Кожа у этого человека была смуглая, а волосы заплетены в сотни разнообразных косичек. Ворону достаточно было взглянуть на него и услышать ритм его сердца и дыхания, чтобы убедиться, что это Сакра.

Вслед за этим ритмом он пролетел полмира, ибо у него для Сакры были вести.

Крыса наконец решилась пуститься в опасный путь к своему жилищу. Усы у кота дрогнули, и он бросился за ней, но та успела скрыться во тьме норы. Кто-то из актеров всхрапнул, причмокнул губами и поглубже закопался в сено.

Ворон расправил крылья, сорвался с балки и плавно опустился рядом с полотняной сумой, которая служила Сакре подушкой. Птица взглянула на человека сначала одним глазом, потом другим, словно хотела удостовериться, что он действительно спит.

Удовлетворившись осмотром, ворон просунул блестящий клюв в ухо спящему человеку и вытащил оттуда серую пушинку, похожую на обрывок облака или клочок мягкой шерсти. Зажав в клюве частичку тела Сакры, ворон поднялся ввысь, не обращая внимания ни на крышу, ни на стены, и исчез в морозной тьме.

— Я запираю маяк на зиму девятого числа. С этого дня распорядителем моего счета становится миссис Идуна Хансен. Пожалуйста, выпишите чек на ту сумму, что останется к тому времени у меня на счету, на ее имя и пошлите вот по этому адресу. — Бриджит подвинула листочек бумаги к мистеру Шварцу.

За стенами маленького кабинета обычная банковская жизнь шла своим чередом. Но приглушенная деловитость этой жизни сюда не проникала — разве что пробегающий мимо клерк заглянет в открытую дверь.

— Как жаль, что вы закрываете ваш счет, мисс Ледерли.

Мистер Шварц был худым и абсолютно лысым человеком. Словно для того, чтобы возместить потерю шевелюры, он отрастил непомерно длинные обвисшие усы, за которыми полностью скрывался его рот.

— Нам всегда было приятно работать с вами, так же как и с вашим отцом. — На мгновение клерк встретился взглядом с Бриджит, прежде чем уткнуться в свой блокнот и записать ее инструкции.

— Спасибо, — ответила Бриджит. — Но мне предложили новую работу в Мадисоне, и я согласилась. Как только устроюсь, вышлю вам свой новый адрес, чтобы вы могли связаться со мной.

Всю дорогу от острова Бриджит репетировала эту фразу, но сейчас она прозвучала даже чересчур естественно.

«Наверное, это потому, что ложь намного правдоподобнее, чем правда».

— Ну вот и все, мистер Шварц. — Бриджит собрала банкноты и монеты, которые должны были теперь составить ее средства к существованию, и встала.

— Что ж, буду ждать вашего письма. — Мистер Шварц тоже поднялся и протянул ей руку. — Удачи вам в Мадисоне, мисс Ледерли.

— Спасибо. — Бриджит пожала протянутую руку и тут же выпустила ее, стараясь не глядеть клерку в глаза. Она не нуждалась больше в добром отношении жителей Бейфилда. Слишком поздно. Сегодня она будет лгать людям столько, сколько потребуется, чтобы побыстрее уладить свои дела и навсегда покинуть этот город.

На улице ноябрьский воздух казался еще холоднее из-за яростных порывов ветра. Зима решительно заявляла свои права на остаток года, хотя снега пока было совсем мало. Лишь тонкий белый налет припорошил мостовую, а небо над головой было морозно-голубым и почти без облаков.

Бриджит до сих пор пребывала в нерешительности по поводу завершения своих дел в Бейфилде. В конце концов понятно, что ее обман раскроется, как только девятого числа Фрэнсис Блачард приплывет на маяк на своем буксире и обнаружит, что Бриджит исчезла. И тогда пойдут разговоры. Господи, сколько же будет разговоров…

Плохо и то, что из-за денег эти разговоры коснутся миссис Хансен. Бриджит очень надеялась, что в банке ее экономке не станут препятствовать в получении оставленной суммы. Мистер Шварц был человек порядочный и никогда не выказывал нежелания иметь дело с Бриджит. Разумеется, он проследит, чтобы ее просьба была удовлетворена.

Значит, осталось уладить только два дела.

Улица Риттенхаус, как обычно, кишела народом. И пешеходы, и извозчики — все старались укутаться потеплее. Несмотря на шерстяные чулки, перчатки и две шали, Бриджит пришлось ускорить шаг, чтобы хоть немного согреться. Во всяком случае она убеждала себя, что это холод вынудил ее так торопливо пройти мимо аптеки, а отнюдь не опасение столкнуться с тетей Грэйс и еще раз услышать ее «предсказания». И уж конечно, эта спешка не была вызвана сомнениями в том, что еще предстояло сделать.

Бриджит вдруг ужасно захотелось, чтобы Калами… Вэлин был сейчас рядом. Она никак не могла привыкнуть к тому, что они договорились называть друг друга по имени. Однако это был единственный способ убедить Калами не называть ее «госпожой». Он, в свою очередь, признался, что не в восторге от обращения «мистер», а Бриджит, естественно, не собиралась величать его «лордом-чародеем» в присутствии миссис Хансен и Сэмюэля. Так что это был компромисс.

Когда Вэлин описывал ей те края, откуда прибыл, предстоящее путешествие казалось Бриджит таким же обычным делом, как поездка в Мадисон или Чикаго. Но теперь, когда она осталась одна, среди шума и толчеи городских улиц, над которыми разносился звон церковных колоколов, вся эта затея предстала перед ней в самом нелепом виде. Даже то, что она углядела в мамином зеркале, сейчас казалось ей болезненной галлюцинацией, вызванной переутомлением. Ну разумеется, все это не более чем фантазии старой зануды, у которой от одиночества помутился разум.

Стиснув зубы, Бриджит продолжала свой путь. У Церкви Христа она замедлила шаг. Дорожка перед храмом была расчищена от свежевыпавшего снега. «Значит,мистер Симмонс, скорее всего, в церкви, — подумала Бриджит, — и можно будет избежать мучительной встречи с его женой».

Она взошла на крыльцо и потянула на себя ручку двери. Та отворилась, и из-за нее послышались два приглушенных голоса, один из которых принадлежал мистеру Симмонсу.

Бриджит поспешила закрыть дверь, но было поздно. Мистер Симмонс уже обернулся и заметил ее. Он сразу поднялся со скамьи, где происходила его доверительная беседа с какой-то белокурой женщиной. Бриджит вздрогнула, приняв ее за тетю Грэйс. Но в этот момент женщина обернулась, и Бриджит увидела широкий нос и тройной подбородок миссис Нильсен, вдовы, содержавшей пансионат, где Бриджит проводила каждую зиму.

— Извините, — сказала Бриджит и попятилась назад.

— Нет-нет, мисс Ледерли, — торопливо сказал мистер Симмонс. — Какая приятная неожиданность. Не хотите ли к нам присоединиться?

Он жестом указал на соседнюю скамью.

Бриджит нахмурилась, но приглашение все же приняла и, на ходу снимая перчатки и шаль, вошла в чистенькое, выкрашенное синей краской помещение церкви. Ряды деревянных скамей и резной клирос содержались в такой же изумительной чистоте, что и позолоченный алтарь, над которым сияли три маленьких витражных оконца. Несмотря на холод, это место было гостеприимно, как всегда.

— Бриджит, дорогая! — Миссис Нильсен, тяжело отдуваясь, встала со скамьи и взяла Бриджит за руки. — Как я рада тебя видеть! Мы с мистером Симмонсом как раз говорили о тебе.

— Неужели? — Возникшее было ощущение дружеского гостеприимства тут же пропало. Бриджит присела на краешек скамьи, приготовившись сбежать, как только подвернется подходящий момент. Однако миссис Нильсен не спешила выпускать ее ладони из плена и, кроме того, уселась рядом.

— Миссис Нильсен рассказала мне, что она очень тревожится за вас. Что она не знает, как подойти к этому делу… — издалека начал мистер Симмонс, садясь на свое место.

Губы Бриджит сжались в тонкую линию. Она вынула ладонь из рук миссис Нильсен.

— О чем это вы?

— Ну же, Бриджит, нехорошо с твоей стороны сердиться на меня, — категорично заявила миссис Нильсен и кротко сложила руки на коленях. — Ты собираешься уехать из города с этим человеком и хочешь, чтобы я не беспокоилась?

Бриджит, однако, была не в том состоянии, чтобы выслушивать проповеди.

— Если вы беспокоитесь о том, что вас не касается…

— Чепуха, — отрезала миссис Нильсен. — Ты живешь у меня вот уже семь лет. Я знала твою мать. Я же вижу, что с тобой что-то происходит, и я беспокоюсь. — Она легонько постучала пальцем по коленке Бриджит. — Ты хорошая девушка, и многие в городе обязаны тебе за то, что ты сделала, даже если некоторые и не спешат это признавать. Не могу же я сидеть и смотреть, — на этот раз тычок в колено был довольно чувствительным, даже сквозь фланелевые рейтузы, — как ты совершаешь ужасную ошибку. А все потому, что ты слишком упряма и не хочешь простить тех, кто был к тебе несправедлив.

Бриджит почувствовала, что у нее горят щеки. Может быть, она права? Нет, нет, это неправда.

— Я еду в Мадисон, миссис Нильсен, — сказала она. — Я нашла новую работу. Вот и все.

— Так значит, вы не собираетесь уехать вместе с мистером Форсайтом? — тихо спросил мистер Симмонс.

— Собираюсь или нет — это моя забота. — Бриджит вздернула подбородок и устремила жесткий взгляд на священника, ясно давая понять, что дальнейшие расспросы не приветствуются.

Однако мистера Симмонса не так-то просто было заставить отступить. Его ладони, покоившиеся на коленях, крепко сжались.

— Мисс Ледерли, прошу вас. Мы с вами всегда были друзьями, и вы знаете, что я желаю вам только добра. — На лице священника появилось знакомое выражение искренней серьезности, и у Бриджит сжалось сердце. Она не могла больше здесь находиться. Не могла слышать все это. Не могла врать этому человеку, который действительно всегда был так добр к ней. — Согласен, мистер Форсайт кажется порядочным человеком, но проделать весь путь до Мэдисона вдвоем, без провожатых…

Миссис Нильсен, видно, устала дожидаться, пока священник обходными путями доберется до цели.

— Девочка моя, он не стоит того, чтобы опять разбивать себе сердце, — заявила она. — И уж во всяком случае он не стоит твоего позора.

Бриджит вскочила. С нее хватит! С какой стати она должна сидеть и выслушивать все это? Пусть думают, что хотят. Все равно нельзя сказать правду.

Она порылась в карманах и достала оттуда свернутые в трубочку купюры.

— Мистер Симмонс, я хочу пожертвовать это церкви. — Она протянула ему деньги. — Тут немного, но мне хотелось отблагодарить вас за вашу доброту, и я надеялась, что вы присмотрите за могилами моих родителей и моей… моей семьи.

Мистер Симмонс поднял на нее грустные глаза:

— Прошу вас, мисс Ледерли, прислушайтесь к совету миссис Нильсен. Под угрозой ваша будущность, ваше счастье.

— Подумай хорошенько, Бриджит, — вторила ему миссис Нильсен.

— Я прекрасно расслышала все, что вы оба говорили, — отвечала Бриджит. — Мистер Симмонс, вы выполните мою просьбу?

— Да, конечно, если вы все-таки решились… — Он стиснул банкноты в пальцах. — Да хранит тебя Господь, Бриджит Ледерли.

— Спасибо, — прошептала она. К горлу подступили слезы, и она стремглав выбежала из церкви.

Вновь оказавшись под лучами зимнего солнца, Бриджит полной грудью вдохнула морозный воздух, чтобы прийти в себя.

Трясущимися руками она натянула перчатки и накинула на плечи шаль, спасаясь от колючего холода.

И куда только делась вся ее решимость! Бриджит бросило в дрожь от одной мысли о возвращении на остров, где, заканчивая кропотливую штопку паруса, ее дожидается… Вэлин.

«Это всеголишь нервы» , — сказала она себе и быстро зашагала по улице. Меньше всего ей хотелось, чтобы мистер Симмонс или миссис Нильсен догнали ее и принялись снова вправлять ей мозги.

«Это ведь не пустячное дело. И сомневаться в моем положении — вполне естественно. Даже если б я и впрямь уезжала всего лишь в Мадисон, и то, наверное, вся испереживалась бы».

Однако, несмотря на все эти размышления, Бриджит по-прежнему била дрожь, и не только от холода.

«Я должна довести это дело до конца. — Она потуже закуталась в шаль. — И я это сделаю».

Самое трудное было еще впереди. Бриджит свернула на Вашингтон-авеню, что вела на кладбищенский холм. Последнее, что оставалось — попрощаться с родными могилами.

«Если я смогу преодолеть это, все будет позади. Что бы я ни делала тогда, это будет касаться только меня одной».

Земля на кладбище замерзла и стала тверже присыпанных снегом гранитных обелисков. Снег выстилал мягким покровом вырытые заранее, но еще пустые могилы, скапливался в маленькие сугробы с подветренной стороны памятников. Бриджит поспешно прошла мимо всех этих камней, стараясь не смотреть на них и не обращать внимания на тупую боль в груди.

На краю кладбища, под голыми деревьями, она нашла могилы своих близких. Мерзлая трава проглядывала сквозь тонкий слой снега. Изо всех сил стараясь не расплакаться, Бриджит наклонилась и смахнула снег, который скопился в резных углублениях букв. Эверет Ледерли. Ингрид Ледерли. Анна Кьости.

Анна. Мама. Папа.

«Поймите меня. Ну пожалуйста, поймите! Он предлагает мне настоящую жизнь! И ответы. У меня накопилось столько вопросов, и я должна хотя бы попытаться найти ответы на них».

Камни молчали.

— Вы всегда будете в моем сердце, — сказала Бриджит. — Но я не могу остаться здесь еще на одну зиму. Я просто не переживу ее.

Тишина. И только скрип ветвей над головой. Бриджит охватило странное чувство оцепенения — неопределенное, необъяснимое и невыносимое.

— Мама, ты же приходила ко мне. Ты хотела, чтобы я уехала. Ты показала мне… Я уверена, что ты этого хотела.

Но и это не принесло облегчения. Вокруг были только холод и тишина, запах снега и терпеливые, скорбные камни.

Бриджит почувствовала, что задыхается — словно мороз парализовал легкие, а ноги вросли в промерзшую землю. Бриджит не могла пошевелиться, не могла ни о чем думать и не могла уйти. Как она может уйти?! Что она делает? Ее место здесь, рядом с этими могилами. Слезы хлынули у нее из глаз и потекли по щекам, а она не могла даже поднять руку, чтобы стереть их. Как она могла даже подумать о том, чтобы покинуть эти могилы?

— Погодите, — прошептала Бриджит камням. Порыв холодного ветра превратил слезы на ее щеках в льдинки. — Почему вы так со мной поступаете?

— Потому что именно мертвецы держат нас крепче всего.

Бриджит испуганно вздрогнула. Ее легкие вдруг расправились и задышали, а руки прижались к щекам, согревая мокрую от слез кожу.

— Кто здесь? — Она обернулась вокруг и оглядела кладбище. Ни движения, ни тени.

— Я.

Голос доносился у Бриджит из-за спины. Она обернулась опять и вгляделась в рощицу, служившую кладбищу оградой. Среди серо-коричневых стволов стоял человек. У него была смуглая кожа и фантастический наряд из красного и зеленого шелка. Огромный черный ворон сгорбился у человека на плече и с любопытством поглядывал на Бриджит блестящим глазом.

Бриджит окинула незнакомца стальным взглядом. Это еще что за персонаж? Какой-то клоун… Как он посмел шпионить за ней? Как он посмел…

И тут Бриджит заметила: несмотря на то, что солнце светит по-зимнему ярко, незнакомец не отбрасывает тени. Ее взгляд снова скользнул по лицу клоуна, и только теперь она увидела, что у него нет глаз. Одни лишь темные впадины над высокими скулами.

Пальцы Бриджит судорожно вцепились в передник.

— Вы привидение?

Незнакомец надолго задумался, затем откликнулся:

— Еще нет.

Бриджит нахмурилась, страх уступил место раздражению.

— Тогда кто ты?

Последовала еще более длительная пауза. Широкие брови призрака напряженно сдвинулись, словно он пытался вспомнить нужное слово.

— Сон, — ответил он наконец.

Глаза Бриджит удивленно расширились.

— Но я ведь не сплю.

— А я сплю.

Бриджит не могла понять, почему она нисколько не боится. Даже по меркам теперешней ее жизни это было весьма странное явление. Однако страх отказывался возвращаться. Быть может, потому, что этот человек, этот сон наяву, был не менее смущен, чем она сама. Ворон, чистивший перышки у него на плече, казался намного спокойнее. А быть может, потому, что морщинистое лицо призрака показалось Бриджит знакомым. Оно затрагивало какую-то струну в ее памяти, вызывая ощущение, что где-то она уже видела это лицо, причем совсем недавно.

Бриджит встряхнула головой.

— Ладно, мистер Сон, чего же вы хотите?

— Видеть вас, — просто ответил он, как будто это было самое очевидное желание.

— Вы меня увидели. Что дальше?

— Не знаю. — Призрак наморщил брови еще сильнее.

Налетел колючий ветер, от порывов которого закачались ветки деревьев, но ни один из лоскутков шелкового одеяния «знакомого незнакомца» даже не шелохнулся.

— Я думаю… — Человек-сон вгляделся в нее, словно пытаясь разглядеть сквозь густой туман, но глаз у него по-прежнему не было. — Я думаю, что хочу попросить вас держаться подальше.

— От чего? — Бриджит начала зябко приплясывать на месте. Мороз щипал уши и пальцы, а ее беспокойство становилось все сильнее. — И от кого?

— От моей госпожи. От Изавальты.

Бриджит озарила догадка. Теперь она точно знала, где ей доводилось видеть этого человека — в мамином серебряном зеркале.

— Сакра. Ты — Сакра.

Но Сакра, казалось, не слышал ее. Некоторое время его рот беззвучно шевелился, лицо исказилось от напряжения.

— …он использует вас, — услышала Бриджит наконец. — Дайте ему волю, и он вас погубит.

Бриджит, притопывая, переступала с ноги на ногу, чтобы вернуть ступням чувствительность. Было ужасно холодно. Слишком холодно. Даже для этого времени года.

— Если ты пытаешься меня напугать, то попытка довольно слабая.

«Тут скорее мороза испугаешься, чем каких-то призрачных угроз». Бриджит опять нахмурилась. И откуда взялась эта уверенность?

— Нет. Я хочу не напугать, а предупредить вас. Я думаю… — Пальцы привидения ловили воздух, словно бы в надежде выхватить нужные слова прямо из эфира. — Думаю, вы можете принести мне добро, но я должен вас предупредить. Не я один не хочу, чтобы вы оказались в Изавальте. Есть много других сил, и все они могущественнее, чем я.

Бриджит не знала, что и сказать. Этот призрак был врагом Калами, великим магом. Но когда он вот так стоял перед ней — смущенный, как ребенок, и зыбкий, словно забытое сновидение…

— Я не желаю больше этого слушать, — заявила Бриджит, отчаянно кутаясь в шаль.

— Она приносит холод, она владеет костями, — непонятно сказал человек-сон, и тени стали глубже в дырах, где должны были быть глаза. — Она владеет и вами, по праву крови, и тоже хочет, чтобы вы были далеко, чтобы ее хватка на земле не ослабла.

Холод и смятение завладели всем существом Бриджит.

— Хватит! — закричала она. — Убирайся! Уходи!

Рука Бриджит взметнулась в воздухе, тщетно пытаясь нанести удар бесплотному духу. Добилась она лишь того, что ворон поднял голову и пристально взглянул на нее, и в этот миг Бриджит почувствовала, что за глазами-бусинками скрывается не птичий ум. Ворон резко каркнул, будто засмеялся хриплым смехом, и расправил крылья. Потом птица взмыла в воздух, а человек исчез.

Бриджит потрясла головой, не понимая, что произошло. Все было так внезапно… Ее била жестокая дрожь — от холода, от шока, от всего разнообразия эмоций, которые слишком долго было бы перечислять…

Смешно. Это просто смешно. Нет, хуже — это безумие! Нужно остановиться, сейчас же. Она просто сошла с ума, когда согласилась на предложение Калами. Все, что произошло после этого… Нет, это невозможно. Нужно вернуться в банк и отменить там свои указания, потом поговорить с мистером Симмонсом, потом…

Какое-то движение среди деревьев привлекло ее внимание, и Бриджит с бешено колотящимся сердцем отпрыгнула назад.

Но это был всего лишь лис, ярко-рыжий на ярко-белом снегу. Его зеленые глаза блеснули, а пасть слегка приоткрылась, словно он смеялся над ее страхом.

Всего лишь лис с зелеными глазами. В его глазах было лето и теплые тайники дубрав и лощин. Эти глаза видели так много и впитали в себя все. Они видели столько прекрасных картин и сохранили столько воспоминаний… А сколько воспоминаний они поглотили, как вино! Поглотили, высушили, унесли в зеленые летние леса вместе с другими тайнами…

Лис исчез.

Бриджит заморгала и потерла глаза рукой в перчатке. И чего она стоит здесь и мерзнет? Смеркается, пора возвращаться к причалу. Там уже, должно быть, ждет буксир.

— Прощайте, — сказала Бриджит камням, под которыми покоилась ее семья. — Вы навсегда останетесь в моем сердце.

К тому времени, когда Бриджит добралась до набережной, она совсем позабыла, что видела лиса.

Пробуждение Сакры было болезненным и внезапным. Он широко раскрыл глаза и принялся озираться, пытаясь понять, где находится. Вокруг должны были быть деревья и памятники мертвым. И бедно одетая женщина с каштановыми волосами. А вместо этого его окружали зевающие и почесывающиеся мужчины. Одни умывались ледяной водой из бочки и похлопывали себя по бокам, чтобы разогнать застывшую кровь, другие стаскивали с себя рубахи и вытряхивали из них сено, перед тем как надеть снова.

Постепенно, пока сарай наполнялся серым светом раннего утра, сновидение отделилось от реальности. Сакра вспомнил, что вчера он устроился здесь на ночлег, чтобы полностью соответствовать личине актера, и ему приснился сон…

Сакра посмотрел вверх — туда, где под крышей сарая все еще роились тени. Он рассчитывал, что ворон покажет ему, куда делся Вэлин Калами, и ворон перенес его сознание за Земли Смерти и Духов, за край света. Но вместо Калами он показал Сакре женщину с ясными глазами, которая смотрела на его призрачную тень без страха, но и без понимания.

Сакра протер глаза. В том, что сон правдив, сомнений не было. Вот только почему Ворон показал ему именно эту женщину?

Причина могла быть только одна: эта незнакомка и есть цель путешествия Калами. В конце концов Медеан однажды уже получила помощь из-за Безмолвных земель. Так почему бы ей еще раз не послать за подмогой своего слугу?

Неужели Калами нашел дочь Аваназия?

Сакра не успел развить эту мысль, так как дверь сарая распахнулась и внутрь ворвался поток студеного воздуха. Со всех сторон посыпались проклятья и возмущенные выкрики, даже мулы завопили в знак протеста.

— Поднимайтесь, лежебоки! — заорал Миша, сын Сумила, внук Миши, закрывая пинком дверь и потирая руки. — На дворе чудесное утро! Нечего копаться в сене, как свиньи. Вставайте и принимайтесь за работу!

В ответ раздались стоны и отборная брань. Инандо, лучший акробат в труппе, плеснул в администратора труппы водой из бочки:

— Господин Миша, если причина твоей бодрости не в том, что мы остаемся здесь на зиму, я отправлю тебя назад к твоей мамаше!

Среди актеров бытовала байка о том, что солидная комплекция администратора — результат того, что его матерью была не женщина, а дрессированная медведица, которую его отец много лет водил по Изавальте.

— Увы! Придется моей матушке остаться голодной! — Мишину бороду прорезала широкая ухмылка. — Лорд-мастер и его главный управляющий остались чрезвычайно довольны нашим выступлением. А это значит, парни, что на всю зиму нам обеспечена крыша над головой! Да еще и кормить будут по три раза в день, так что вы наконец сможете набить ваши ненасытные утробы!

Гвалт поднялся невообразимый, все кричали от радости, хлопали друг друга по спинам и подбрасывали вверх охапки сена. Сакра тоже улыбался, но при этом мысленно задавался вопросом: для чего же на самом деле лорд-мастер Храбан собрался использовать труппу? Поскольку он планировал начать мятеж, то, возможно, ему понадобятся посыльные — никому не известные и способные к лицедейству. Интересно, движимый любовью к деньгам и жаждой обзавестись высоким покровителем, Миша уже согласился время от времени выполнять такие поручения? Хотя Сакре грех было жаловаться — ему самому эти свойства Мишиной натуры весьма пригодились.

Пока члены труппы были заняты взаимными поздравлениями, Сакра подошел к бочке, обмакнул руки в холодную воду и протер лицо. Ему на плечо легла чья-то тяжелая рука.

— Ты должен быть особенно рад, дружище, — заявил Миша, когда Сакра выпрямился и натянул на лицо радостную ухмылку. — Только начал работать, и на тебе — так удачно устроился.

Затем он наклонился поближе и понизил голос:

— Твой капитан будет ждать тебя в каморке конюха, но тебе следует поторопиться.

— Спасибо, господин. — Сакра сжал массивное предплечье Миши, как было принято в труппе.

Несмотря на предостережение, Сакра не торопясь вернулся к своим вещам и надел широкополый кафтан и перчатки из овечьей шерсти.

— Куда это ты намылился? — поинтересовался тщедушный Фиваш, который в пантомимах обычно выступал в роли зловредного духа.

— Мне тут вчера одна доярочка подмигнула, — ответил Сакра и подмигнул сам. — Думаю, она будет не прочь сделать кое-что еще.

Ответом ему было лукавое хихиканье Фиваша, и от дальнейших расспросов Сакра был избавлен. Прежде чем кто-нибудь еще успел пристать к нему с праздными разговорами, он выскользнул за дверь.

Снаружи воздух был холоден и прозрачен как стекло. Зимнее солнце слепило глаза. Рабы и слуги сновали по исчерченному длинными тенями двору, торопливо перебегая от здания к зданию. Сакра влился в эту суматоху, затерявшись среди множества слуг, закутанных с ног до головы и спешащих поскорее вернуться в тепло.

В конюшнях было теплее, чем в сенном сарае, и намного чище. Здесь царил чудесный аромат свежего сена и соломы, к которому примешивался густой запах, исходивший от выскобленных до блеска лошадей. Сакра поймал на себе быстрый взгляд конюха — грузного мужчины, чья комплекция могла бы сравниться с Мишиной. Он возвышался среди сияющих чистотой стойл и раздавал своим подчиненным указания относительно искусства чистки лошадиной шкуры, уборки в стойлах и укрывания попоной наиболее ценных животных. Появление Сакры отвлекло его внимание, но он лишь коротко кивнул чародею, и Сакра прошел мимо не останавливаясь.

Жилище конюха было устроено с таким расчетом, чтобы его подопечные всегда оставались под присмотром. Принадлежащий ему уголок конюшни мог похвастаться коврами, ярким огнем в изразцовой печи и деревянной мебелью — достаточно крепкой, чтобы ее хозяин мог чувствовать себя уютно. Перед печью, задумавшись, стоял капитан Низула, а вокруг него, что-то жизнерадостно мурлыкая, подметала пол пухленькая девушка. То ли ей хотелось, чтобы симпатичный капитан обратил на нее внимание, то ли просто утро сегодня, по меркам этой холодной страны, выдалось чудесное.

Сакра встал так, чтобы тень от столба, поддерживающего крышу, закрыла его лицо, и тихонько постучал по дереву костяшками пальцев. Низула обернулся на шум и увидел чью-то фигуру, но не мог различить, кому она принадлежит.

— Можешь пока заняться чем-нибудь другим, — сказал он девушке. Та отвесила поклон и неторопливо удалилась, прижав к груди веник, словно талисман.

Сакра вышел из тени, и лицо Низулы озарилось улыбкой.

— Агнидх Сакра! — Капитан поднес ладонь к глазам в знак приветствия и доверия, когда Сакра приблизился и встал рядом с ним у печи. — Я надеялся, что встречу здесь именно вас.

— Доблестный капитан Низула, — Сакра поднял руку в ответном жесте, — прошу прощения, что не дал вам о себе знать более ясно. Чем менее определенными будут слухи, тем лучше для нас.

Он снял перчатки и протянул руки к печке, наслаждаясь исходившим от нее теплом. Вот уже пять лет он живет в Изавальте и за это время привык терпеть холод, как можно терпеть нечто такое, с чем ничего не поделаешь. Но он так и не смог научиться не замечать его, как это умели местные жители.

Низула нахмурился, глядя на трепещущие язычки пламени.

— Так вы не верите в то, что Храбан действительно союзник императрицы Ананды?

— Мы не знаем, кто он и что. — Сакра покачал головой. — Мы знаем лишь, что он предпочел бы видеть на троне ее, а не вдовствующую императрицу. Но мы все еще не знаем, почему. Может, потому, что ему кажется, будто для достижения собственных целей запуганная девушка подходит больше, чем такая хитрая старая ведьма, как Медеан.

Низула кивнул:

— Похоже на правду. Этот человек надел на себя маску друга, но в глазах его отражается слишком много чего-то такого, что не позволяет ему доверять. — Низула постучал по теплому боку печи — по старинному поверью, это приносило удачу и отводило беду.

— Я слыхал, вы прибыли сюда после того, как доставили в Сердце Мира нового посла из Жемчужного Трона. — Сакра устроился в ближайшем к очагу кресле и положил перчатки так, чтобы они нагрелись.

— Море было бурным, как никогда. — Низула сел напротив Сакры, вытянув одну ногу к печи, а руку закинув за спинку кресла.

— И какие вы привезли новости?

Низула мрачно покачал головой:

— Я, разумеется, не присутствовал в зале совещаний, но посланник рассказал о том, что там происходило.

Низула замолчал, и Сакра не стал торопить его. Капитан взглянул на печь, потом на стойла — то ли чтобы проверить, не идет ли конюх, то ли чтобы собраться с мыслями.

— Проволочки, препятствия и просто-напросто ложь — вот что там было, — наконец произнес он. — Мы приехали с дарами и письмом от Жемчужного Трона, в котором предлагалось возобновить переговоры. В письме даже содержался намек на то, что Трон готов вернуть во владение Сердца несколько Восточных островов. Но, как мне рассказывали, император и старцы сидели, словно объевшись на празднике, и их уже не могли соблазнить даже самые изысканные кушанья.

Несмотря на тепло печи, ласкавшее кожу, Сакра почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Кто был послом?

— Таксака. Его мать родом из Хун-Це, и он бегло говорит на их языке. Вы знаете его?

Сакра кивнул.

— Это талантливый дипломат. Мне доводилось слушать его речи. — В его памяти возник стройный юноша в красно-синем ученическом одеянии. Он говорил страстно, но доводы его были разумны и убедительны. — И ему не удалось их тронуть?

— Видимо, нет. — Капитан хлопнул ладонью по подлокотнику. — Он остался там — в качестве посла, — Низула помедлил, — и заложника.

— Заложника?! — От этого слова Сакру словно подкинуло.

— Чтобы убедиться, что предложения Жемчужного Трона искренни, — сухо пояснил Низула. — Они просто иначе это сформулировали. Я мог бы дословно повторить то, что они сказали, но это заняло бы не меньше получаса.

Сакра отмахнулся от этой идеи.

— Кажется, Девять Старцев коллекционируют гостей-заложников, — продолжал Низула. — Посол сказал, что там уже есть несколько человек из Пенинсулы и с Западных островов.

— Неужели в Сердце так напуганы?

— Если бы они действительно боялись, они бы сразу вступили в переговоры. — Низула, не в силах сидеть спокойно, вскочил и принялся расхаживать по каморке между печью и выскобленным обеденным столом. — Конвенция с Жемчужным Троном избавила бы Хун-Це по крайней мере от опасений за их южные границы, разве не так?

Сакра кивнул, соглашаясь с этим утверждением. Низула, не оборачиваясь, продолжал:

— В Сердце что-то затевается, посол в этом уверен. Поэтому они и пытаются подтасовать как можно больше карт в свою пользу. — Он взял со стола медную кружку, заглянул в нее, убедился, что она пуста, а затем наклонил так, чтобы была видна гравировка на боку, и принялся ее разглядывать с видом человека, который разбирается в подобных вещах. — Есть кое-что, о чем я не решаюсь сказать вам, агнидх, так как своими глазами ничего определенного не видел.

«Ты, наверное, хочешь сказать, еще кое-что, мой доблестный капитан». Сакра развел руками:

— Лучше поделитесь со мной, и, возможно, вместе мы сможем понять, насколько это важно.

— Возможно. — Капитан Низула повернул кружку, чтобы посмотреть на ее обратную сторону. — А возможно, я лишь зароню в вас ложную надежду.

— Ну вот, капитан, — сказал Сакра с упреком, — теперь вы просто обязаны все мне рассказать.

— Вы правы. Хорошо. — Низула со стуком опустил кружку на стол, словно поставил точку в своих сомнениях. — За день до отплытия ко мне явился посол и рассказал, что слышал, будто в Сердце Мира есть гость-заложник из Изавальты.

От этих слов Сакра потерял дар речи. Тихие случайные шумы, доносившиеся из конюшни, вдруг показались ему оглушительными.

— Из Изавальты? — повторил Сакра. — Зачем вдовствующей императрице посылать кого-то в Хун-Це? Ведь у нее и без того есть очень сильное средство воздействия на Старцев!

Низула посмотрел ему в глаза, приподняв брови и словно бы спрашивая: «А может, нет?»

— И еще посол слышал, что заложник этот содержится в женской половине дворца, — продолжал он.

— Женщина? — невольно воскликнул Сакра. Это уж было совсем бессмысленно.

— Так говорит посланник. — Низула пожал плечами. — Он узнал это из болтовни слуг, которые еще не поняли, насколько хорошо он знает их язык.

— И это все?

Должно было быть что-то еще. Ни Таксака, ни Низула не придали бы столько значения пустой болтовне прислуги. Низула отвел взгляд, и Сакре показалось, что обветренная щека капитана порозовела.

— Посол попросил меня узнать что-нибудь через даму, с которой я там познакомился.

Сакра не смог сдержать улыбку:

— Вам удалось сойтись с дамой из Сердца?!

— У меня есть друзья во Внешнем дворе. Это одна из причин того, что именно мой корабль был выбран для доставки посла. — На мгновение Сакре показалось, что капитан, смутившись, может уйти от ответа, и он постарался придать лицу самое серьезное выражение. С Низулой они были знакомы много лет, но Сакре никогда раньше не приходило в голову, что тот может быть таким застенчивым. Эта черта редко встречается среди моряков.

— И что же сказала вам эта дама? — серьезно спросил Сакра. Его серьезность, по-видимому, вернула капитану утраченное спокойствие, и краска исчезла с его лица.

— Она сказала, что это действительно так и что, если я хочу, она может показать мне эту женщину.

— Как?

— Моя знакомая оказалась одной из тех женщин, которым скучно заниматься совершенствованием своих умственных способностей. Вместо этого она мечтала о приключениях. — Как человек, на долю которого выпало, пожалуй, чересчур много приключений, Низула лишь недоуменно пожал плечами, рассказывая о такой глупости. — Она достала для меня форму телохранителя и в таком виде провела во дворец.

Сакра промолчал. На первый взгляд вся эта история казалась забавной, словно сцена из пантомимы, но оба они прекрасно знали: если бы Низулу разоблачили, он был бы убит прежде, чем успел сказать хоть слово в свое оправдание.

— Мы прошли вдоль стены, окружавшей какой-то сад, — продолжал свой рассказ Низула, вернувшись к печи и еще раз постучав по ней. — Она показала мне маленькую девочку, семи или восьми лет от роду, которой давал урок древний ученый.

Сакра приоткрыл рот от удивления. Он посмотрел направо, затем налево, как будто ожидал увидеть, что мир перевернулся с ног на голову. Мысли беспорядочно скакали у него в голове.

— Это невероятно, — только и смог вымолвить он. — У вдовствующей императрицы нет такого ребенка…

— Это дитя не из императорской семьи. Ее волосы такие же черные, как у вас, а кожа почти такая же смуглая.

— Тогда кто она?

Низула нервно облизал губы.

— Возможно, она из туукосцев.

Среди мятежных провинций империи остров Туукос выделялся особой склонностью к бунтарству. Говорили, что дух его народа так и не покорился императорской власти. Потому-то и поднялся такой шум, когда Вэлин Калами, выходец с Туукоса, был возвышен до лорда-чародея — причем получил он это место именно благодаря своей непокорности. На Туукосе были сильны традиции древней магии, а злобными туукосскими чернокнижниками няньки пугали ребятишек, когда те себя плохо вели. Однако, несмотря на это, с острова вышло великое множество талантливых мастеровых и лишь один придворный колдун.

— Капитан, вы же не думаете, что это ребенок Калами?!

— Я не знаю.

Теперь уже Сакра не мог усидеть на месте. Он вскочил и стал мерить шагами жилище конюха, в то время как его мозг жонглировал кусочками дворцовых интриг, которые он так старательно собирал годами… И которые теперь надо было сызнова подставлять в ту картину, которую сейчас нарисовал перед ним Низула.

— Но ведь в этом нет никакого смысла! — воскликнул он, ударив кулаком по столбу, в тени которого недавно скрывался. — Некто мог быть выслан в Хун-Це только в качестве подтверждения какого-то договора. Но никакого договора не было! Иначе принцесса или ее фрейлины давно бы об этом знали!

Низула прочистил горло и выразительно глянул на ряды лошадей в стойлах. Сакра залился краской. Они не в родном дворце, и здесь нельзя доверять даже лошадям.

Сакра вернулся к печи и заставил себя вновь сесть в кресло, но тепло очага уже не радовало его.

— Но, может быть, — предположил Низула, заложив руки за спину, — этот тайный ребенок был рожден вне брака?

Сакра почувствовал, что в его голове что-то меняется.

— Калами сотрудничает с агентом Хун-Це. — Сакра пристально глянул на капитана. — Неужели Калами играет против императрицы?

Низула раздраженно пожал плечами, и Сакра знал, что досада его вызвана тем, что он не в состоянии дать однозначные ответы на его вопросы.

— Не знаю. Я видел чужеземного ребенка в Сердце Мира. Я слышал от своей любовницы, что этот ребенок — заложник от Изавальты. Но по цвету кожи этой девочки я могу предположить, что она из северных земель, которые никогда добровольно не признают себя частью Изавальты. Вот и все.

— А теперь Калами уехал, чтобы привезти с другого конца света женщину. — Руки Сакры сжали пустоту. — И как я должен свести все эти нити воедино?

— Ничем не могу вам помочь, агнидх.

Сакра провел рукой по заплетенным волосам, коснувшись кончиков косичек, словно опасался, что какая-то из них расплелась.

Неужели это возможно? Неужели Калами строит козни против императрицы? Но зачем? Только благодаря ей он получил власть. И если она будет свергнута, та же участь постигнет и его. А если она будет свергнута до того, как к императору Микелю вернется разум, или к власти придет Ананда, то рухнет и вся империя.

А может, это и есть его истинная цель?

Может, Калами выторговал у Хун-Це независимость для Туукоса? Действительно ли он выполнял поручение императрицы там, за Безмолвными землями, или же просто искал поддержку своим собственным планам?

Сакра поднялся:

— Друг Низула, не могли бы вы устроить так, чтобы выехать отсюда сегодня же? Я был бы чрезвычайно благодарен, если бы вы помогли мне поскорее проехать через Лисий лес. Вести, которые вы принесли мне, вынуждают меня срочно кое-что выяснить.

— Конечно, агнидх, — сразу же отозвался Низула. — Я скажу, что получил вызов с корабля. В любом случае я собирался отправиться завтра.

— Спасибо, капитан.

Нужно найти ответы на все эти вопросы и сделать это как можно быстрее. Если удастся предоставить Ананде доказательства того, что Калами ведет двойную игру, у нее в руках наконец-то окажется меч, которым она сможет разрубить нависшую над ней опасность. Тогда ее положение укрепится и можно будет сосредоточить все силы и внимание на том, чтобы освободить ее мужа от чар и обеспечить ей место на троне.

Сакра вдруг понял, что больше всего на свете ему хочется, чтобы догадка о заколдованном кольце Микеля оказалась верной. Быть может, уже этой ночью Ананда смогла встретиться с ним и разорвать его оковы. Быть может, уже сейчас гонец мчится на всех парусах из Выштавоса в Спараватан, чтобы доставить Сакре радостную весть: пришло время возвращаться и засвидетельствовать свою верность вернувшемуся на престол императору… И тогда уже ничего не нужно будет придумывать и нечего будет бояться.

Где только не приходилось жить Сакре, после того как он был отлучен от изавальтского двора: и в замках дворян, которых беспокоило нынешнее состояние вдовствующей императрицы, и в крестьянских хижинах, затерянных в полях, где на печке мирно посапывали приютившие его старики, и на барже, и в святилище, и в библиотеке… Везде, где можно было выведать что-нибудь такое, что могло помочь Ананде.

Но место, которое стало для него домом, находилось на окраине мрачного и таинственного Лисолесья. Это было каменное строение с маленькой башенкой. Когда Сакра увидел его впервые, то подумал, что это заброшенный сторожевой пост. Однако после осторожных расспросов выяснилось, что дом, по преданию, обитаем. Одна вдова, потеряв мужа в какой-то стародавней битве, сошла с ума от тоски, а когда она умерла, появилась эта башня — чтобы дух убитой горем вдовы мог стоять на стене и высматривать на дороге своего мужа.

Никто в здравом уме не станет подходить к этой башне, сообщили Сакре лесники. Однажды в деревне объявился колдун, и жители щедро ему заплатили, чтобы тот вошел в дом и прогнал привидение. Когда же на следующее утро бедолагу вытащили из проклятого дома, глаза его были абсолютно безумны, а волосы, прежде рыжие, побелели.

Из этого рассказа Сакра сделал вывод, что «колдун» был одним из множества шарлатанов, добывающих себе средства к существованию за счет доверчивых жителей Изавальты. Однако Сакра не стал говорить об этом своим хозяевам. Он просто тихонько вошел в дом и открыл несчастному привидению путь в Земли Смерти и Духов, после чего бедная вдова присоединилась к своим богам и своему мужу. Следующей же ночью Сакра перенес в освободившееся жилище свои пожитки. Квартира была более чем скромная, под башней были расположены две комнаты, обставленные грубой деревенской мебелью. Но здесь было безопасно, а это важнее всего.

Сейчас Сакра стоял на коленях перед очагом и, стараясь не дрожать, высекал искры с помощью кремня и огнива. Слышно было, как удаляется, исчезая в сумерках, эскорт капитана Низулы. Низула уехал, сказав, что, если Сакре понадобится его помощь, пусть тот имеет в виду: его корабль пробудет в порту еще неделю. Сакра поблагодарил капитана, но в душе надеялся, что такой необходимости не возникнет.

Стружки и сосновые иголки наконец занялись. Сакра сел на корточки и принялся скармливать красно-золотистому пламени сухие веточки, наблюдая за тем, как оно растет, отражаясь в медных горшках и котелках, сложенных подле очага. Это привычное зрелище успокоило его и настроило на мирный лад. Отдых — это хорошо: ночью предстоит немало работы.

Сакра положил в камин расколотое полено и стал смотреть, как вокруг него вьется пламя. Убедившись, что едва народившийся огонь не собирается гаснуть, Сакра сел к нему спиной и оглядел свое жилище. Под потолком висели пучки засушенных трав и копченая дичь, которой его снабдили слуги Низулы — чтобы он не остался без ужина, даже если за время его отсутствия мыши расправились с запасами муки и зерна. К стенам были прибиты полки, на которых хранились инструменты, несколько тарелок и два резных сундучка. Под полками помещались еще три сундука побольше, окованных серебром и запертых на железные замки.

Главный вопрос заключался в том, каким образом получить необходимую информацию. Вороны в этом плане были ненадежны: они предпочитали демонстрировать свой интеллект, вместо того чтобы точно выполнять условия сделки. Кроме того, Сакре не хотелось обращаться к их услугам слишком часто. Законы этих земель были жестоки к тем, кто задолжал слишком много и выплачивал долги чересчур медленно.

Значит, придется использовать более старого, но в некотором роде более опасного слугу. Это, в свою очередь, означало, что к приготовлениям нужно приступать немедленно.

Это колдовство было из тех, что нельзя производить в доме. Заклинание, которое чародей накладывает на самого себя, может работать тогда, когда он защищен. Но для заклинания, связывающего чарами кого-то другого, маг должен сам подвергнуться опасности. Это был один из основных магических принципов. Без этого дисциплинирующего равновесия процесс наложения заклятия был бы слишком прост, а наслаждение властью — слишком соблазнительно. Такое заклинание могло обернуться против самого колдуна. Видимо, никто не говорил об этом законе Калами и Медеан.

Недолго Сакра наслаждался покоем. Ему пришлось сходить в маленький сарай возле дома, наверное, тысячу раз, пока очередной чайник закипал на огне. Снятая с крючьев над каминной доской медная ванна наполнялась медленно, но все же наполнялась.

Вылив в ванну последний чайник, Сакра вернулся в дом и подошел к самому маленькому сундучку, стоявшему на полке. Оказавшись к нему так близко, что дыхание коснулось замка, Сакра развязал ремешок, стягивавший волосы, и тысячи косичек рассыпались у него по плечам. Сакра на ощупь нашел три нужных косички и расплел их. В ответ на это ящичек с тихим щелчком распахнулся.

Сакра достал хранившийся в нем зловещий талисман. Это была отрубленная ступня, вокруг которой обвивался черный шнурок, сплетенный из волос Сакры. Ступня была старая, иссушенная и сморщенная, но все-таки было видно, что грубая кожа, почти шкура, имела грязновато-красный цвет, а из недоразвитых пальцев торчали кривые черные когти.

Сакра положил этот отталкивающего вида предмет на стол. Успокаивая себя тем, что сделать это необходимо, он снял плащ и рубаху, аккуратно свернул их и положил на лавку. Затем он снял с себя обувь, штаны, рейтузы и остался в одном исподнем, после чего взял в руки высохшую ступню и немного ослабил стягивавший ее шнурок, чтобы привязать его к своему запястью. С талисманом в руке Сакра открыл дверь и вышел из дома.

Лютый холод оглушил его. Сакра с ужасом представил, что ему придется пройти босыми ногами по снегу до того места в лесу, куда он заранее вылил воду. Застыв, вода превратилась в черный ледяной овал, в котором отражалась ночь. Для этой цели намного лучше подошло бы зеркало, но зеркала у него не было. Калами лично проследил, чтобы все драгоценные стекла Сакры были разбиты вдребезги, когда он был отлучен от двора.

Зима царапала кожу иголками холода. Ноги окоченели. Поверхность ледяного зеркала уже присыпало снегом. Сакра негнущимися пальцами смахнул его и положил свой талисман на лед. Размотав шнурок еще немного, так чтобы можно было встать во весь рост, Сакра встал у края ледяного пятна, поднял левую ногу и прижал ступню к колену правой ноги. Неистовый порыв зимнего ветра пробрал его до костей. Усилием воли Сакра заставил свое сознание отстраниться от боли и холода. Потом поднял руки и прижал ладони друг к другу на уровне глаз.

Северные колдуны так этому и не научились — извлекать силу из страдания и умерщвления плоти. Они наслаждались магией, которая, как они считали, им ничего не стоила. Потому-то столь многие из них оказались жертвами слабостей и страхов, ставших неотъемлемой частью их существа.

«А теперь, пока ты сам не пострадал от чрезмерной гордыни, — мысленно одернул себя Сакра, — вспомни, зачем ты сюда пришел».

Холод вновь обрушился на него. Сакра пошатнулся и чуть было не упал, но удержал равновесие. Прочь все мысли. Не время для упреков и оскорбленной гордости. Время работать.

Сакра сделал глубокий вдох, и от ледяного воздуха его легкие онемели. Через силу Сакра заставил себя дышать. Потом выставил свободную руку прямо перед собой, словно нож, готовый вонзиться в небеса, и начал петь.

Он пел громко и долго. Его сильный звонкий голос тонул в ватном снеге и облаках, а ветер искажал звуки песни. Дыхание Сакры в темноте превращалось в облачко пара, и его рука кружилась в этом облаке, рисуя узор из дыхания, ветра и песни.

За двенадцать верст ты бежишь от меня,

За одиннадцать ты чуешь запах мой.

На десятой версте ощущаешь меня,

На девятой уже слышишь голос мой.

На восьмой версте ненавидишь меня.

На седьмой решишь воевать со мной.

На шестой не смог одолеть меня

И на пятой уже говоришь со мной.

За четыре версты вспомнишь ясно меня

И за три версты обернешься ко мне.

На второй готов послужить для меня

И бежишь уже за версту ко мне.

Снова и снова его голос посылал эту песнь миру. Снова и снова его рука сплетала узоры в облаке дыхания. Прилетел ворон и взгромоздился на ветке, так что снег с нее осыпался в ближайший сугроб. Сакра не обратил на него внимания и в который раз начал песню сначала. Ушли и боль, и холод, и онемение. Остались лишь песня и узор — снова и снова.

Волосяной шнурок вокруг его запястья становился все толще, пока не превратился в стальную цепь. Сакра допел заклинание до конца и опять начал сначала, поводя рукой в облачке пара у себя перед глазами. От ледяного зеркала тоже пошел пар. Он становился все более плотным и красным, приобретая тяжесть и непрозрачность, не свойственные этому веществу. Постепенно пар, поднимавшийся надо льдом, приобрел цвет засохшей крови. От него ответвились толстые, грубые конечности. На коротких пальцах отросли кривые когти. Из разверстой пасти высунулись клыки и язык, а над ними засверкали глаза — желтые и круглые, как золотые блюдца. Настоящее золото в виде колец болталось у чудовища в ушах. На нем были доспехи из кожи и чешуи, в руке он сжимал копье. От лодыжки монстра к запястью Сакры тянулась тяжелая стальная цепь.

Сакра опустил ногу и принял более устойчивое положение. Магическое тепло пока что согревало его кровь, но вскоре оно исчезнет — и тогда холод возьмет свое.

— Мне нужно, чтобы ты кое-что узнал для меня, — сказал он демону.

Демон облизал губы длинным черным языком.

— Тогда выполняй обещание.

Сакра ощупал цепь. Она целиком и полностью была его творением и не могла противиться его воле. Резким движением он разорвал одно из звеньев. Но цепь осталась цела, лишь сделалась на ладонь короче, а вырванное звено унес порыв ветра. Когда от цепи останется только одно звено, демон будет свободен. И тогда он обязательно попытается убить своего хозяина. Сакра знал об этом, когда приковывал его.

Демон снова облизал губы.

— Узнай, кто тот человек, которого нашел Вэлин Калами.

Демон повернулся лицом на север и, прищурившись, вгляделся в ночь:

— Я вижу его. — Он ткнул пальцем туда, где Сакра видел лишь темноту и тени деревьев при свете звезд. — Он садится в лодку, которую сделал своими руками, и отчаливает. Он поднимает парус и плывет по водам. Он ищет далекий берег, за родными землями.

Под «родными землями» демон, очевидно, подразумевал Земли Смерти и Духов.

Его глаза сжались в узкие щелочки:

— Ему нужна кровь. Кровь и враг. Нет. Союзник. Невинность и неведение. Женщина. Дочь. Мать. Любовь и ненависть, зрение и слепота. Он нашел все это.

— Говори яснее, а не то натяну цепь, — скомандовал Сакра. Да, воронами так не покомандуешь…

Демон зарычал, и слюна, а может, кровь, капнула с его клыков и зашипела на снегу.

— Ты заставляешь меня смотреть слишком далеко. Там, в далеком мире, нет места для таких, как я.

— Есть ли имя у того, кого он ищет?

Уши демона встрепенулись.

— Дочь Аваназия.

Сакра сам догадывался об этом, но сейчас это имя ошеломило его и сковало волю. И тут же холод упал на его беззащитное нагое тело, словно чугунная гиря. Это невозможно! Дочь Аваназия всегда была для него не более чем легендой, мечтой, в которую искренне верили лишь жители мятежных провинций Изавальты.

Демон покосился на него:

— Что еще я должен увидеть? Какие еще добрые вести я могу принести, чтобы вновь увидеть, как твое лицо искажается страхом?

Злость отрезвила Сакру и вдохнула в него немного тепла.

— Попридержи язык, раб. Ты пока что принадлежишь мне, и если вздумаешь дерзить, я продену еще одно кольцо в твой поганый язык.

В ответ на это демон высунул язык и поболтал им в воздухе:

— Столько лет живешь в этой пустыне, а все еще думаешь, будто ты у себя дома. Все еще веришь, что в книгах записана вся мудрость мира, а слова и истории, что разносит ветер, тебе ни к чему. Но здесь именно в них заключена мудрость. — Он злорадно ухмыльнулся. — А теперь, раз ты все равно не хочешь меня слушать, отошли меня обратно. Я замерз.

Это была насмешка, которую Сакра не мог простить. Острая боль пронизывала все его тело, глаза и лоб невыносимо страдали от тупой, давящей боли. Дрожь уже не прекращалась ни на миг. Но Сакра не отпустил демона. Вместо этого он протянул руку и разъял еще одно звено цепи.

— Если время подходящее, покажи мне Ксио-Ли Тона.

Демон зарычал и рванулся с цепи, но сталь была слишком крепка, и Сакра даже не пошевелился. Скрежеща зубами, демон обернулся на юг и прищурился:

— Время подходящее.

Он осторожно обмотал цепь вокруг руки и втянулся обратно в лед, из которого появился.

Цепь все разматывалась и разматывалась, пока не натянулась тугой нитью между дрожащим запястьем Сакры и пустым черным льдом. На онемевших ногах Сакра подобрался поближе и опустился на пылающие болью колени, чтобы смотреть сквозь лед. Сначала он увидел лишь смутное отражение, но в следующий миг оно стало четким и ярким, как будто он сам стоял перед далеким домом в Камаракосте.

Этот город находился на самой южной оконечности империи. В его лавках можно было найти товары из всех провинций Изавальты и Хастинапуры, а нередко и контрабандные предметы роскоши из Хун-Це.

Еще проще здесь можно было получить новости из Хун-Це. При дворе Медеан ни для кого не было секретом, что лорд-чародей регулярно ездит в Камаракост и встречается там с одним купцом, который продает информацию так же охотно, как шелка. Благодаря взяткам и собственному усердию Сакре удалось выяснить, что купца этого зовут Хавош и что у него на службе состоит писарь по имени Ксио-Ли Тон, которого купец все никак не увольнял, несмотря на то что у писаря завелись кое-какие опасные привычки. Каждые пять дней Ксио-Ли закрывался в малюсенькой кладовой на задах лавки и там напивался до бесчувствия знаменитым изавальтским перцовым ликером.

Однако до того как Ксио-Ли падал без памяти, к нему частенько являлся дух его дядюшки, который обычно распекал его почем зря.

Тесная пыльная комната была завалена разбитыми бочонками и рваным тряпьем. Мышка пробежала по земляному полу, понюхала тюк со сгнившей материей. Потом встала на задние лапки и аккуратно, маленькими кусочками стала выгрызать в нем дырочку — точь-в-точь гурман, пробующий изысканное блюдо. Ксио-Ли, который к этому времени уже лежал в углу возле двери, поднял стакан за здоровье грызуна и проглотил его содержимое. Он аккуратно оделся перед своей одинокой пирушкой, но теперь его серый кафтан был весь перепачкан в пыли, паутине и заляпан ликером. Должно быть, Ксио-Ли не раз приглаживал волосы рукой: на них пыли и паутины осело еще больше, к тому же грязные космы отчаянно торчали во все стороны.

— Полюбуйтесь-ка на племянничка!

Ксио-Ли медленно поднял глаза и оторвался от созерцания мыши, которая, видно, решив, что материя ей по вкусу, зарылась носом в мучнисто-коричневые складки.

— Дядя…

Ксио-Ли осторожно поставил стакан на пол и с медлительностью вдрызг пьяного человека начал сгибать ноги, чтобы встать на колени и почтительно приветствовать уважаемого члена семьи.

Призрак нетерпеливо махнул рукой:

— Не стоит, дорогой племянник. Я не хочу, чтобы ты покалечился.

— Вы самый лучший и самый добрый дядюшка на свете. — Ксио-Ли снова сполз по стене, лицо его раскраснелось от этих усилий.

Сакра не был уверен, что призрак действительно напоминал покойного дядюшку Ксио-Ли. Но он был похож на изображение, высеченное на могиле: лысый ссохшийся старичок, опирающийся на суковатую палку. Видимо, этого было вполне достаточно. Остальное восполняла фантазия Ксио-Ли.

— На этот раз ты решил поберечь свой лучший костюм, а значит, и деньги.

Ксио-Ли, моргая, уставился на складки своей одежды.

— Это ведь вы научили меня думать о деталях, дядюшка.

— И без сомнения, на сэкономленные деньги ты сможешь устроить куда более грандиозную попойку. — Дух неодобрительно фыркнул.

Ксио-Ли торжественно поднял палец и постучал им по виску.

— Детали, дядюшка. Как вы меня и учили. Я всегда стараюсь делать так, как вы наказываете.

В ответ на это дух только вздохнул и проворчал:

— Лучше б я научил тебя трезвости…

При этих словах на счастливой физиономии Ксио-Ли появилась печать страдания. Из глаз его покатились слезы.

— Я не оправдал ваших надежд. Я не оправдал надежд моей семьи. Я даже не оправдал своих собственных надежд. Я ни на что не гожусь. — Он протянул руку к кожаной фляге и наклонил ее над кружкой. — Ни на что…

Серебристый поток хлынул в кружку, и Сакра представил себе резкий запах, обжигающий нос и нёбо.

«Еще немного ликера, и я уже ничего от него не добьюсь».

— Хочешь ли ты искупить свою вину, племянник?

Ксио-Ли поднял глаза, открыв рот в немом изумлении, как будто ему только что сообщили, что он допущен в райские кущи. Он опустил бутылку на пол и сумел-таки поджать под себя ноги, чтобы упасть ниц перед призраком дяди. На этот раз Сакра не стал удерживать его благочестивый порыв.

— Скажите только, как?

— Твой хозяин получает письма от чародея Калами, верно?

— Да, дядюшка. — Ксио-Ли энергично закивал, довольный, что нашел наконец способ угодить строгому родственнику.

— И читаешь их ему ты, ибо твой хозяин, несмотря на многие свои таланты, не может прочесть их сам.

— Нет, дядюшка. То есть да, я читаю их, ибо он не может. — Ксио-Ли поднял голову, и прямо перед ним предстала бутылка ликера. Но стоило ему отвести глаза, как взгляд несчастного алкоголика наткнулся на полную драгоценной серебристой жидкости кружку.

— Очень хорошо, — произнес призрак, смягчившись. — Ты читал письма, в которых говорилось о заложнице в Сердце Мира?

— Нет, дядюшка. — Рука Ксио-Ли тихонько поползла к чашке — словно ребенок, который думает, что если он будет двигаться медленно, взрослые не заметят его маневр.

— Ты говоришь правду, племянник? — строго спросил Сакра. — Я буду крайне разочарован, если ты солжешь.

— Ни про каких заложников там не было, — захныкал Ксио-Ли, пока его пальцы взбирались по склону чашки, и наконец указательный достиг вожделенного ликера. — Там говорилось только про стада, про цены на пшеницу, да еще он все время долдонит своей дочке, чтобы та была хорошей девочкой…

— Дочке? Он говорит о своей дочери?!

Ксио-Ли вытащил палец из чашки и высунул язык, чтобы капля ликера упала прямо на его кончик. Потом втянул язык обратно и благоговейно закрыл глаза.

— Его дочка прилежно выполняет наказы своих учителей. Она послушная и серьезная. — Голова Ксио-Ли опускалась все ниже и ниже, пока лоб не коснулся пола. — Не то что я. Да, не то что я.

— Его дочь находится в Сердце Мира?

Ксио-Ли кивнул. Ликерные слезы вновь потекли у него по щекам и упали на пол, оставив на нем грязные влажные пятна.

— Не то что я. Не то что я…

— Ложись-ка спать, Ксио-Ли. — Сакра дернул за цепь. — Домой.

Лавка, мышь и пьяный Ксио-Ли растаяли во тьме, и Сакра почувствовал жар и свинцовую тяжесть во всем теле. Спать. Он столько сегодня работал и столько сделал. Ему нужен лишь сон, и эта жаркая уютная темнота подходит для этого как нельзя лучше. Должно быть, демон и вправду перенес его домой. Здесь так тепло… Может быть, он даже лежит сейчас в своей комнате, а за резной ширмой на шелковой подушке спит Ананда, и ничто ей не угрожает. Он сейчас откроет глаза и увидит лунный свет, льющийся из окна в ее алькове. Нужно только открыть глаза — и все сбудется.

Совершить это простое движение оказалось нелегкой задачей, но Сакра так хотел, чтобы его мечта сбылась, что преодолел свою усталость и приоткрыл веки. Но он не увидел лунного света, отраженного в паркете из тикового дерева, которым были выстланы дворцовые полы. Вместо этого он увидел свет звезд, серебривший сугробы, и свою руку, что темнела на снегу, пытаясь дотянуться до талисмана, лежащего на ледяном зеркале. Он поморгал, с силой смыкая и размыкая заиндевевшие веки, и попытался собраться с мыслями.

Мало-помалу его мозг словно бы нехотя вспомнил, где он находится и что произошло.

«Я замерзаю насмерть», — спокойно подумал Сакра.

Однако он предусмотрел такую возможность и приготовился к ней заранее. Все, что ему сейчас нужно сделать — это вернуться в свой сарай. Все, что ему нужно — это встать и пойти. Однако все, на что он был сейчас способен — это лежать вот так, непристойно развалившись, словно Ксио-Ли в своем грязном углу, и умирать.

«Прости меня, Ананда. Я опять потерпел неудачу».

Сакра поглядел на свою руку и на черный шнурок, которым он был привязан к отрубленной ступне демона. Когда-то он плел его целых три дня. На третий день боль в желудке прошла, а от чувства голода осталось только головокружение и осведомленность об отсутствии пищи. Болела только кожа на голове — в том месте, откуда он выдергивал волосы. Вот и сейчас, умирая, он испытывал нечто похожее. Просто немного больно от мысли, что Ананда останется одна.

Может, это и неважно. Может, она уже освободила Микеля от заклятья…

А может, и нет. И она ведь не совсем одна. Вокруг нее — императрица и Калами, и она еще не знает, что их можно натравить друг на друга. Об этом знает только он, и если он сейчас умрет — вот так, обнаженный, в снегу, то его душа сможет лишь молча наблюдать, как эти хищники будут рвать Ананду на куски.

Усилием воли, закаленной годами обучения и испытаний, Сакра заставил себя выпрямить ноги. Он закричал, словно его жгли каленым железом, но все-таки встал. Розовая пелена застилала глаза, но он все еще мог различить открытую дверь сарая и тусклое оранжевое свечение углей в очаге. Сакра вытолкнул вперед одну негнущуюся ногу, с трудом прокладывая себе путь сквозь снежные заносы. Левая нога не двигалась совсем, поэтому он просто волочил ее за собой, хромая и шатаясь, как раненый олень. Каждое движение все глубже погружало его в бездну боли, но Сакра продолжал ковылять к своей цели, поддерживаемый только одной мыслью: если он упадет, то уже не встанет.

Левая нога обо что-то ударилась, и в ней с новой силой взорвалась боль. Колено подогнулось, и Сакра упал. Он растянулся во весь рост на пороге сарая, так что руки оказались на каменном полу, а ноги — в снегу. Впереди возвышались изогнутые медные края ванны, которую он приготовил.

«Ананда одна, — повторял он спасительную мысль. — Ананда одна, а рядом — императрица и Калами. Это мой провал. Моя вина».

Это подействовало. Сакра оттолкнулся руками и приподнялся настолько, что смог подтянуть под себя колени и ползти. Из последних сил он ухватился непослушными пальцами за край ванны и перебросил себя через бортик, плюхнувшись в воду, будто камень.

Если бы вода все еще была горячей, он бы просто умер от температурного шока. Но поскольку ванна уже порядком остыла и была лишь чуть теплой, Сакра остался жив, хотя волны боли и терзали его тело, втыкая иголки в каждый кусочек кожи. Постепенно вода остывала, а тело согревалось, так что в конце концов Сакра смог собрать себя в единое целое — тело, мозг и душу, выбраться из ванны, дойти до дальней комнаты, стащить с себя промокшее белье и заползти под груду меховых одеял, сваленных на кровати.

Прошло немало времени, прежде чем Сакра смог ощутить тепло без боли, дающее покой и отдых. Теперь можно спать. Завтра утром он придумает, как перехватить Калами, когда тот будет возвращаться в Изавальту, и выяснит, что тот собирается делать с дочерью Аваназия.

На палец Сакра намотал шнурок со ступней демона. Утром все будет хорошо.

Он заснул и не видел, как сквозь открытую дверь прокрался лис и стал пристально смотреть на человека. Из открытой жадной пасти капала слюна. Но когда лис попытался приблизиться, ступня демона дернулась на своей привязи, и зверь застыл с поднятой лапой. Талисман опять угрожающе шевельнулся, и лис счел за лучшее убраться, скользнув обратно в ночь.

Глава 7

Бриджит закрыла за собой входную дверь, повернула ключ в замке и сунула его под коврик. Второй ключ уже отправлен в Бейфилд вместе с миссис Хансен и Сэмюэлем. В письме, адресованном Управлению маяков, Бриджит объяснила, что отказывается от должности. До следующей весны Управлению придется найти нового хранителя для маяка на Песчаном острове. Впрочем, времени у них достаточно. Бриджит запрокинула голову, чтобы в последний раз взглянуть на зашторенные окна комнатки на самом верху башни. Когда сойдет лед, огонь маяка обязательно загорится. Ни корабль, ни человек не останутся без его путеводного света.

— Бриджит!

Она обернулась к Калами, к Вэлину, и вспыхнула, застыдившись своей задумчивости.

— Маяк много лет был мне домом, — стала оправдываться она. — Тяжело думать, что теперь он достанется кому-то совсем чужому.

Сощурив глаза, Вэлин некоторое время разглядывал дом из бурого песчаника, с восьмиугольной башней.

— Это твое прошлое. — Эти три слова словно бы ставили крест на всей жизни Бриджит. Вэлин отвернулся от маяка. — Я пришел, чтобы дать тебе будущее.

Он был одет так же, как в ту ночь, когда Бриджит вытащила его из озера: кожаные лосины, льняная сорочка, шерстяная туника и черный плащ с высоким воротником и вышитыми обшлагами. Пояс с поблескивающей золотой пряжкой обвивал его талию под плащом.

Бриджит впервые после той ночи на озере видела его таким нарядным. С тех пор он все время носил старую, плохо сидевшую на нем одежду, которая принадлежала ее отцу и Сэмюэлю. Вечерами они сидели в гостиной, и Бриджит читала или шила, а Вэлин чинил разорванный парус. В такие минуты у нее возникало обманчивое ощущение абсолютной естественности происходящего. Если бы в это время кто-нибудь зашел в дом и увидел их, то наверняка решил бы, что они муж и жена, наслаждающиеся домашним покоем и уютом. Ведь этот «кто-нибудь» не видел того, что видела Бриджит, и не знал, что она собирается совершить.

Вэлин улыбнулся, будто услышал ее мысли и они его позабавили. Он кивком указал на ступеньки, ведущие к причалу, и поклонился, пропуская ее вперед.

Бриджит через силу улыбнулась и расправила плечи. Затем подхватила свой дорожный сундучок с веревочными ручками и стала спускаться по ступеням. Она сказала себе, что сделает это, — значит, сделает. Последние шесть недель Бриджит то надеялась на перемены к лучшему, то впадала в мрачные предчувствия, так что ей уже казалось, будто постоянные сомнения стали неотъемлемой частью ее жизни. Даже теперь, пока она спускалась к лодке Вэлина, ее обуревали противоречивые чувства. Но назад Бриджит не оглянулась. Решение было принято.

Лодка, что покачивалась на волнах у причала, и правда была очень яркой. На восстановление зеленых, синих и черных узоров, покрывавших ее красные борта, Вэлин потратил чуть ли не больше времени, чем на заделку пробоины в корпусе.

— Они должны были защитить меня от скал, — объяснил он Бриджит в один из ноябрьских дней, когда она подошла посмотреть на его работу. Вэлин тяжело дышал, как будто до этого занимался тяжелым физическим трудом, а не махал кисточкой. — Но в прошлый раз я сделал их недостаточно крепкими. Теперь, когда я несу ответственность еще и за тебя, я не хочу совершить ту же ошибку.

Вэлин заметил, что Бриджит с любопытством разглядывает водовороты цветных линий.

— Магию, — сказал он, — нужно плести. Узор улавливает волшебство и направляет его в определенное русло.

— А откуда берется волшебство?

Вэлин одарил ее благосклонной улыбкой:

— Это один из самых трудных вопросов. Одни считают, что оно исходит из души самого мага. Другие говорят, что волшебство рассеяно вокруг, что оно только и ждет, чтобы его сформировал тот, кто на это способен. А некоторые маги, к которым я отношу и себя, честно признаются, что разгадка этой тайны им неизвестна. — Вэлин вытер со лба пот и взглянул на свое творение. — Философия и высшие тайны — не моя специальность. Я всего лишь стараюсь верно служить госпоже императрице с помощью своего искусства.

В лодке была только одна мачта, и сейчас Вэлин поднимал на ней треугольный парус, над починкой которого столько трудился.

— Он поймает ветер, который унесет нас за край мира, — говорил он, накладывая очередной шов на разорванную парусину.

Это тоже была нелегкая работа, которая выполнялась по вечерам в гостиной, при свете очага. Уже после десяти минут манипуляций с длинной кривой иглой руки Вэлина начинали дрожать, и он тяжело откидывался на спинку кресла, чтобы отдышаться.

— А что… — Бриджит запнулась. Она все еще не решалась до конца поверить в существование волшебства, хотя видела его своими глазами. — …твоя работа — такая тяжелая?

Вэлин покачал головой:

— Вообще-то нет. Но в твоем мире тяжело все. Ты сама почувствуешь разницу, когда мы достигнем Изавальты.

Лодка качнулась под ногами Бриджит. Она прекрасно понимала, что это судно предназначено не для озера, а для морских вод. Киль у лодки был слишком острым, а корпус — чересчур узким. Такая форма годилась для того, чтобы разрезать набегающие валы, но не для того, чтобы качаться на волнах, которые могут появиться с любой стороны. Однако пока что эта шлюпка проявила себя неплохо, и оставалось только надеяться, что она вновь выдержит капризный нрав Верхнего.

Бриджит поставила свой сундучок между бочонками с водой и ящиком со всевозможными инструментами, снастями и провизией. Вэлин тем временем проверял надежность снастей и узлов, что-то бормоча насчет соединения канатов. Когда Бриджит подошла к нему, улыбка его была невеселой:

— Хорошо, что мой старый учитель не видит эту лодку. Иначе я получил бы хороший подзатыльник за свою небрежность.

— Если она сможет выдержать это путешествие, — сказала Бриджит, переступая через скамью на корме, — я не буду жаловаться на ее внешний вид.

На мгновение ей почудилось, будто в глазах Вэлина вспыхнуло и тут же погасло раздражение.

— Бриджит, клянусь тебе, мы в целости и сохранности доберемся до Изавальты. — Он отвернулся, чтобы отчалить от пристани, и Бриджит услышала, как он бормочет: — Я зашел слишком далеко, чтобы потерпеть неудачу теперь.

Бриджит подхватила швартов и аккуратно свернула. Вэлин оттолкнулся от причала веслом, и лодку стало относить от берега. Бриджит взобралась на бак и наблюдала оттуда, как Вэлин ставит парус, чтобы поймать в него холодный ветер. Верхнее озеро было широким и глубоким и потому долго не замерзало в отличие от более мелких озер к югу отсюда, которые уже затянулись льдом. Однако скоро настанет и его черед.

Парус трепетал и хлопал, пока не наполнился ветром и не загородил собой серое небо и синее озеро. Теперь Бриджит оставалось только смотреть назад, на удаляющийся Песчаный остров, который растянулся по всей линии горизонта зелеными и ржаво-красными пятнами. Бриджит почудился какой-то блеск. Может, это луч солнца отразился в окне маяка? А может, это просто слезинка…

Голос Калами, донесшийся сквозь шум ветра, прервал раздумья Бриджит:

— Ты помнишь, что я говорил тебе о Землях Смерти и Духов?

— Да. — Бриджит вытерла глаза, в душе надеясь, что Вэлин решит, будто в них попали брызги озерной воды. — Что бы я ни увидела, я ни на что не должна обращать внимания.

— Это страна иллюзий. — Его голос был натянут, как канаты, удерживающие парус, на который он время от времени тревожно поглядывал. — Не позволяй им сбить тебя с толку. Ты должна доверять мне, Бриджит. Только мне и лодке, и ничему больше. Только маг способен провести судно сквозь Дальние земли. Непосвященные смертные могут лишь блуждать в их пределах — так же как и необученные чародеи. — Он невесело рассмеялся. — Если что, держись крепче. Я не имею права тебя потерять.

Только Бриджит открыла рот, чтобы что-то ответить, как мир вокруг стал меняться.

Прямо по курсу из ниоткуда возник островок белой дымки. Эта дымка стала растягиваться и оседать, распространяясь по воде до тех пор, пока волны озера полностью не скрылись в странном холодном тумане.

В этом мире не было звуков. Здесь стояла вечная тишина ночи и забвения.

По обе стороны от лодки появились холмистые островки, поросшие густой травой. Изумрудный цвет этой травы был удивительно ярким — до рези в глазах. Каждый остров венчало узловатое дерево, и на каждом дереве висел золотой плод, мерцающий на фоне неба, которое почему-то было черным, как смоль. Ветер со сказочных островов донес до Бриджит теплый медовый запах, от которого у нее потекли слюнки.

«Какой, интересно, вкус у этих плодов?» — подумала Бриджит, и ей нестерпимо захотелось их отведать. Но слова Вэлина тревожным колоколом зазвенели в ее голове, и Бриджит покрепче ухватилась за перекладину.

Туман вокруг лодки рассеялся, вода под ней стала такой ровной и зеленой, что Бриджит засомневалась в том, что это действительно вода. Казалось, лодка скользит по изумрудной лужайке. Вокруг прогуливались мужчины и женщины — одни в фантастических нарядах из ярких шелков, другие — в струящихся платьях ослепительной белизны, третьи — в золотых одеяниях. Некоторые вообще не утруждали себя ношением одежды. Многие носили короны на сияющих волосах, но были и такие, кто разгуливал с непокрытой головой. Кто-то закрывал лицо сверкающей маской, а у кого-то за плечами росли крылья — огромные, но легкие и прозрачные, как паутинка.

Когда Бриджит и Вэлин проплывали мимо, люди оборачивались, чтобы взглянуть на лодку, но в их холодных глазах не отражалось ничего, кроме презрения. Бриджит со стыдом опустила глаза. Как она посмела затесаться среди этих благородных созданий? Только вода сможет смыть с нее этот грех. Вода очистит ее, и когда Бриджит выйдет из нее, то будет достойна присоединиться к этим ангелоподобным существам и заслужить их одобрение. Только глубокая зеленая вода может очистить ее от грязи…

— Держись крепче! — закричал Вэлин, и в этой всеобъемлющей тишине его голос показался Бриджит резким и грубым, как карканье. Но он сделал свое дело. Бриджит закрыла глаза и вцепилась в поручни. В ее ладонь впилась заноза, и Бриджит обрадовалась этой внезапной боли. Все это лишь иллюзия, соблазн. На самом деле ничего этого нет. Абсолютно ничего.

Снова подул холодный ветер. Он развевал волосы Бриджит и хлестал ее прядями по лицу. Лодка отчаянно раскачивалась, и Бриджит показалось, что она слышит скрежет киля о камни.

Она невольно открыла глаза. Теперь лодка плыла по мутной реке сквозь густой сосновый лес. Меж черных стволов здесь рос только мох. Из леса на Бриджит смотрели тысячи глаз — блестящие звериные глаза, любопытные человеческие, глаза большие и маленькие, заинтересованные и враждебные. И все это в полной тишине, которую Бриджит уже не в силах была выносить. В тени деревьев что-то шевельнулось, и Бриджит почудился дом, важно выступающий на птичьих ногах. Но этого не могло быть. Ничего этого не могло быть. Бриджит закрыла лицо руками. Ее здесь нет. Она ничего не видит. Ничего не происходит. Она у себя дома, на маяке, ждет, когда подойдет буксир и отвезет ее в Бейфилд, в пансион миссис Нильсен.

Бриджит очнулась. Она открыла глаза и увидела знакомую обстановку своей комнаты. Было так тепло и уютно лежать под приятной тяжестью одеял, на старом матрасе. В окна настойчиво барабанил дождь.

«Какой странный сон». Бриджит села на кровати и потерла виски, словно пытаясь стереть страх и боль, въевшиеся в мозг. В конце концов чудовищность принятого решения стала понемногу сводить ее с ума. Но ничто не могло заставить Бриджит забыть о своих обязанностях. Завтра утром вместе с Калами они поплывут в эту страну, Изавальту, но этой ночью она все еще хранитель маяка. За окном зияла непроглядная тьма. Нужно встать, подняться на башню и убедиться, что лампа все еще горит. Это ее долг. Если маяк погаснет, случится катастрофа, погибнут люди. Этого нельзя допустить, даже если это и последняя ночь ее работы на маяке.

Бриджит откинула одеяло и вскочила на ноги.

— Нет, Бриджит, нет!

Нужно спешить. Маяк почему-то погас, и скоро случится беда. Нужно подняться на башню — она там, за железной дверью, такая высокая на куриных ногах. Огонь погас, и только она может зажечь его, только она, а без нее будет смерть, много смерти, слишком много…

«Бриджит, не надо!»

Она застыла на месте. Какой знакомый голос… Бриджит моргнула и снова увидела реку и сосновый лес. На мшистом берегу стояла женщина в строгом платье из черной тафты с приколотой к высокому воротничку камеей. Волосы у женщины были зачесаны назад и собраны в аккуратный пучок, но эта прическа казалась слишком строгой для такого доброго лица. Она умоляюще сложила руки, и ее бледное лицо исказилось страданием. Бриджит захотелось сказать ей, что с ней все в порядке, что все будет хорошо, что она ее любит.

Бриджит качнулась назад, больно ударилась о скамью и упала на нее, схватившись рукой за свой сундучок.

Бриджит взглянула туда, где только что стояла женщина, и теперь заметила рядом с ней мужчину. Высокий, с золотисто-каштановыми волосами, он обнимал женщину за плечи. Его черный костюм по покрою напоминал платье Калами. У ног незнакомца стояла золотая клетка, а в ней билась огненная птица. До Бриджит донесся запах дыма и пепла. Она встряхнула головой и еще сильнее стиснула ладони. Мужчина и женщина проводили лодку грустными взглядами, и когда Бриджит увидела эту печаль в их глазах, ей расхотелось выпрыгивать из лодки.

— Где мы? — прошептала Бриджит, приложила ладони к щекам и с удивлением обнаружила, что они мокры от слез.

— Это место, куда отправляются души смертных, когда их тела умирают, — сказал Вэлин, и голос его дрогнул — видимо, с этими краями у него были связаны тягостные воспоминания. Звуки здесь были приглушенными, точно лишенными вибрации. — Это место, где обитают бессмертные и бесплотные духи.

— А эта женщина? — Очертания берегов с темными деревьями стали туманными, словно Бриджит смотрела на них сквозь пелену слез. Бриджит заморгала и потерла глаза, но мир вокруг не стал резче. — Я уже видела ее раньше. Кто она?

Вэлин покачал головой:

— Эти места каждому являются по-своему. Я не видел никакой женщины.

Бриджит не чувствовала движения призрачного ветра, но парус поворачивался из стороны в сторону, и лодка сильно кренилась. Внезапно парус поник, а затем, видно, поймал свежий ветер и туго натянулся. Вэлин приподнял голову, словно что-то почуял.

— — Вот, — прошептал он, напряженно вглядываясь вперед и вцепившись в румпель. — Наконец-то!

Бриджит пыталась проследить его взгляд, но не увидела ничего, кроме неясных пятен золотистого, серого и бурого цвета, сверху черных, снизу синих. В воздухе по-прежнему властвовала тишина, но где-то за ней Бриджит различила шепчущие голоса. Они звали ее, они пытались рассказать ей нечто важное — то, что ей необходимо услышать. Бриджит захотелось придвинуться поближе, чтобы лучше расслышать голоса, но она вдруг вспомнила печальную женщину в черном. Она будет огорчена, если Бриджит сойдет с лодки. Ей не хотелось причинять этой доброй женщине новую боль, и она осталась на месте.

Голоса тем временем становились все настойчивее, и Бриджит едва удерживалась от того, чтобы заткнуть уши. Она решила сидеть ровно и смотреть прямо перед собой. Бриджит умела не замечать голоса — она училась этому всю жизнь. Все, что требовалось — это просто не слушать. Никакие голоса не могут сказать ей что-то такое, чего бы она не знала. Они всего лишь сплетники. Лжецы. Они не знают ничего.

Вскоре размытые цветные пятна разделились надвое, как раздвинутые портьеры, и упали по обеим сторонам от лодки. О борт судна ударила настоящая волна. Бриджит качнуло, и ей пришлось ухватиться за планшир, чтобы не упасть на дно лодки. Брызги намочили ее одежду, но Бриджит хотелось смеяться от радости, что она вновь слышит, как ревет ветер, как шумят волны и скрипят снасти. Они все-таки сделали это! Где бы они сейчас ни находились, это пространство было вполне реальным и понятным.

Она выпрямилась и увидела над собой небо со свинцовыми облаками, которые, словно сонные веки, нависали над морем. Ветер, пахнущий солью, снегом и льдом, хлестал Бриджит по щекам и заставлял ежиться от холода.

Далеко впереди показались скалы из серого камня, там и тут усеянные кристаллами льда и снегом. Черные деревья тянулись к небу, словно хотели нанизать тучи на свои сучковатые ветки. Все это выглядело не слишком гостеприимно, зато вполне реально, и сердце Бриджит радостно забилось при виде берега.

— Изавальта! — прокричал Вэлин сквозь шум ветра и волн. «Ну вот это и случилось. Я попала в другой мир». Что-то сжалось у Бриджит в груди — то ли от волнения, то ли от страха.

— Что это? — крикнула Бриджит, указывая на скалы.

— Это Зубы Иванка. — Вэлин рассмеялся, увидев перепуганное лицо Бриджит. — Не беспокойся, Бриджит, они никого не кусают. Прямо за ними нас ждет куда более теплый прием.

Вэлин надолго замолчал. Они были в реальном мире, и ему пришлось управляться с румпелем, линем и парусом. Бриджит предложила свою помощь, но тот только отмахнулся, и она вернулась на свое место. Подумав, Бриджит решила, что он прав. Да, она неплохой рулевой, но эти воды ей незнакомы. Берег, извивавшийся по правому борту, выглядел скалистым, и кто знает, какие отмели могут скрываться под волнами?

Новый мир. Целый новый мир! Мир, где есть волшебство, императрицы, дворцы… С ума сойти! Бриджит легкомысленно хихикнула. Что сказал бы Эверет Ледерли, если б узнал, что его дочь будет представлена королевской семье?

Бриджит вдруг вспомнились женщина в черном, мужчина с каштановыми волосами, что стоял рядом с ней, и пламеннокрылая птица в золотой клетке. Что означало это видение? Было ли оно правдивым, как и то, что явилось ей в мамином зеркале? Бриджит закусила губу и почувствовала соленый привкус морской воды. Надо будет потом спросить у Вэлина.

Постепенно береговая линия смягчилась. Скалы сменились заснеженными холмами, а каменистый берег стал широким и пологим. На снегу вырисовывались темные силуэты зданий, и Бриджит догадалась, что они подплывают к городу.

Она обернулась к Вэлину, указывая рукой в сторону строений, но он ответил еще до того, как вопрос был задан:

— Это Бирадост!

Туманный Бирадост понемногу превратился в скопление крыш с крутыми скатами и похожими на луковицы шпилями. Все они были укрыты толстыми шапками снега. Из залива в море выдавались длинные причалы, но других лодок не было видно. Очевидно, в такую погоду не многие отваживались выйти в открытое море.

Вскоре их парус заметили. Трое человек выбежали на набережную и принялись призывно размахивать руками. Калами помахал им в ответ и направил лодку к причалу.

Пока он поворачивал румпель и убирал парус, Бриджит приготовила швартовы. Когда они подплыли уже достаточно близко к трем фигурам, маячившим на пристани, она бросила им веревку, которая была тут же ловко поймана. Все трое встречающих были крупные, как медведи, мужчины с заиндевелыми русыми бородами. Одеты они были почти одинаково — все в плотных куртках и ярких вязаных шапочках. Они подтянули лодку к причалу, а затем один из них протянул Бриджит широкую, как лопата, ладонь. Она воспользовалась предложенной помощью и выбралась из раскачивающейся шлюпки на мол.

Вэлин покинул лодку самостоятельно и что-то сказал одному из мужчин. Тот ответил ему таким же неразборчивым потоком звуков, который состоял в основном из шипящих согласных. Потом соскочил в лодку, подхватил сундучок Бриджит и передал его самому низкорослому из своих товарищей. Все они были так похожи друг на друга, что Бриджит даже подумала, не братья ли они.

Невысокий «брат» взял сундучок, закинул его на плечо, поклонился и жестом предложил Бриджит и Вэлину идти вперед.

«Боже, как же здесь холодно!» Бриджит накрыла голову шалью. Безжалостный ветер неистовствовал, хватал за юбку и проползал сквозь шерстяные чулки. Пришлось идти прямо против ветра, и зубы у Бриджит начали стучать, повергнув ее в смущение. В довершение ко всему в животе у нее заурчало от голода, и она тут же почувствовала страшную жажду.

— Ты замерзла, Бриджит? — спросил Вэлин, становясь перед ней и ненадолго закрыв от ветра. — И держу пари, ужасно голодна. Немудрено — после такого-то путешествия. Потерпи еще немного.

Единственная тропинка, ведущая к причалу, вскоре разветвилась на множество дорожек. Несомненно, в теплое время года в Бирадост прибывали сотни разнообразных судов — доков здесь было еще больше, чем в Бейфилде.

За исключением порта и булыжной штормовой стены, Бирадост был полностью деревянным городом. Бревенчатые стены домов щеголяли дощатой обшивкой, а двери были раскрашены не менее причудливо, чем лодка Вэлина. Дома теснились вдоль улиц, которые в это время года были покрыты смесью снега и замерзшей грязи. Проходившие мимо люди напоминали клубки шерсти, перевязанные узорчатыми шарфами. Лишь немногие счастливчики могли похвастаться меховой одеждой и кожаной обувью. Бриджит позавидовала им: у нее ноги уже онемели от холода, несмотря на башмаки с толстой подошвой и теплые носки.

Возле сторожки, что примостилась сбоку от ворот штормовой стены, их ждал кавалерийский отряд, а рядом стояли запряженные сани. Вэлин вскинул руку и поприветствовал командира на местном наречии.

— Это наша охрана, высланная императрицей, — объяснил он Бриджит, увлекая ее за собой.

«Охрана? — Сердце Бриджит тревожно забилось. — Да, — сказала она себе. — Не забывай, это неспокойный, мир».

Офицер спешился и поклонился, прижав руку к сердцу. Это был суровый человек с кожей, загрубевшей от солнца и непогоды. Волосы у него были тоже золотисто-русыми, как и у братьев-медведей с пристани, а не черные, как у Вэлина. Если у Калами скулы были высокие и острые, то у этого человека лицо было квадратным и словно бы литым. Длинный белый шрам вдоль правой щеки говорил о том, что однажды его владелец чуть было не лишился уха. На плечи офицера был накинут ярко-голубой плащ, под которым виднелись серебряный нагрудник, кожаная куртка и лосины, покрытые стальными чешуйками. На седле его лошади лежал шлем, а меч висел на поясе, в кожаных ножнах, таких же поношенных и заляпанных грязью, как сапоги.

Бриджит окинула взглядом остальных солдат, которые были одеты точно так же. У всех на головах были шлемы, забрала скрывали лица, так что можно было разглядеть только глаза. У четырех солдат из восьми за спиной висели тугие луки, у остальных возле стремени были прикреплены секиры с длинными рукоятками и копьевидными наконечниками. Один из всадников держал в руках знамя с изображением золотой птицы на голубом поле. В этих людях не было ничего показного. Это были настоящие воины, готовые к настоящим сражениям. С одной стороны, это, конечно, радовало, а с другой, несколько настораживало.

Командир выпрямился и заговорил голосом таким же грубым и суровым, как его лицо. Калами улыбнулся, хлопнул его по плечу, как старого приятеля, и что-то ответил.

Затем он обернулся к Бриджит и произнес по-английски:

— Госпожа Бриджит, это капитан Чадек, сын Часта, внук Кхабра, начальник дворцовой стражи Ее Величества вдовствующей императрицы.

Бриджит понятия не имела, что нужно делать в таких случаях, и на всякий случай присела в реверансе. Капитан ответил еще одним витиеватым поклоном.

Вэлин улыбнулся, и Бриджит надеялась, что это был знак одобрения, а не насмешка.

— Ее Величество передает вам свое личное приветствие и просит нас выступить в путь как можно быстрее. К сожалению, — добавил он со вздохом, — это означает, что у меня не будет возможности сплести для тебя заклинание понимания, до того как мы прибудем во дворец. Придется тебе довольствоваться моим переводом.

Эта новость заставила Бриджит нахмуриться:

— Но разве у нас не будет свободного времени в пути?

— Время будет, а вот спокойствия — нет, — ответил Вэлин. — Я должен сконцентрироваться, чтобы управлять своей волей, и мне нужны специальные материалы. Прости, Бриджит. Я должен был сделать это еще до того, как мы покинули твой мир, но там магические действия были слишком сложны и приготовления к отъезду отнимали все мои силы.

Бриджит через силу улыбнулась.

— Что ж, как-нибудь обойдемся. Только что ты показал себя неплохим переводчиком.

Вэлин склонился в полупоклоне в знак признательности:

— Тогда — в путь.

Он подвел Бриджит к ярко-голубым саням, разрисованным позолоченными завитками. На козлах сидел еще один солдат, в руках у него были вожжи, разукрашенные голубыми лентами.

Повинуясь приказу капитана Чадека, невысокий человек с пристани поставил сундучок с вещами Бриджит на багажную полку в задней части саней и привязал его там. Вэлин помог Бриджит усесться в сани. Она устроилась на мягком сиденье, но не стала накрываться меховой полостью, хотя Вэлин и настаивал на этом. Зато в санях обнаружились теплые вещи: пелерина, шапка и муфта, которые Бриджит не замедлила использовать по назначению.

Под сиденьем ее ждал еще один сюрприз — корзина с толстыми ломтями мягкого белого сыра, двумя караваями ржаного хлеба и кувшином с какой-то жидкостью, по запаху напоминающей яблочный сидр.

Согревшись, Бриджит улыбнулась. Вот теперь она действительно поедет по-королевски.

Вэлин подкрепился хлебом и сыром, после чего взобрался на козлы рядом с кучером и произнес что-то, обращаясь ко всему отряду. Капитан гаркнул новый приказ, и всадники построились. Капитан Чадек и еще трое встали во главе процессии, два солдата заняли места по бокам от саней, еще трое замыкали шествие.

Капитан Чадек снова отдал приказ, и всадники пришпорили лошадей. Кучер щелкнул бичом над головами гнедой тройки, и сани, раскачиваясь, понеслись по заснеженной улице.

Поскольку со всех сторон Бриджит окружали всадники, да и боковины саней были слишком высоки, она смогла увидеть только отдельные кусочки Бирадоста. Тем не менее, как только Бриджит расправилась с припасенной для нее провизией, она изо всех сил принялась вытягивать шею, чтобы увидеть хоть что-нибудь: женщину, открывающую резные ставни на втором этаже дома, чтобы вытряхнуть половики; огромное, но пустое гнездо на остроконечной крыше; блеск позолоты на далеком шпиле. Воздух наполняла мешанина звуков: стук копыт, голоса людей, скрип полозьев, далекий звон металла, лай собак… Теперь, когда нос у Бриджит уже не был заложен от холода и соленых брызг, она чувствовала разнообразные запахи: кухни, костра, гниющего мусора и навоза.

Местные жители почти не обращали внимания на процессию. Может, ей недоставало пышности, а может, это было слишком частое явление. Иногда, правда, люди все же останавливались и что-то восклицали, но Бриджит показалось, что они просто выражали недовольство тем, что приходится уступать дорогу на узкой улице. Лица людей, которых Бриджит удалось увидеть, были обветренными и мужественными, с янтарными или голубыми глазами. Волосы у большинства были светлые, но порой из-под шапки или капюшона выглядывали и рыжие пряди.

Неожиданно сани сильно накренились и встали. Послышались ослиные крики, какая-то тарабарщина, интонациями сильно напоминающая брань, и звуки ударов. Вэлин привстал на козлах. Бриджит не знала, что он там увидел, но чародей взревел, спрыгнул на дорогу и побежал вперед мимо всадников. Бриджит тоже вскочила на ноги, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь меж голов и спин солдат.

На дороге стояла телега, груженная мусором. Одно из колес застряло в промерзшей колее, и повозка завалилась вправо. Возле нее лицом вниз, закрыв голову руками, лежал человек. Один из солдат неподвижно застыл над ним, словно по стойке «смирно». Перед ним стоял Вэлин, подняв руку с кнутовищем. Казалось, он замахнулся им на солдата, но замер, не докончив движения.

Бриджит вдруг почувствовала себя шестилетней девочкой. Она стояла во дворе бондарной мастерской в Бейфилде. Какой-то негр в залатанной одежонке съежился на земле, а тощий белый человек в тяжелых фермерских сапогах отвел ногу назад для очередного пинка. Перед ним стоял Эверет Ледерли, ее отец, и его красные, потрескавшиеся кулаки были сжаты так крепко, что побелели суставы. Ежедневное перетаскивание тяжеленных канистр с нефтью вверх по железной лестнице требовало немалой физической силы. А по тому бешенству, которым горели глаза отца, Бриджит поняла, что он готов направить всю свою силу против этого скелета в пыльных сапогах. Скелет, видать, тоже это понял, а потому опустил ногу, сплюнул и пошел прочь.

Капитан Чадек спешился и встал между мужчинами. Он что-то сказал Вэлину, и тот опустил руку, но кнутовище сжимать не перестал. Затем Чадек обратился к солдату; уже гораздо резче. Тот нахмурился, но поклонился и указал на двух других солдат, а потом на повозку. Двое его товарищей спешились, и втроем они стали выталкивать телегу из колеи, при этом что-то ритмично выкрикивая — наверное, что-то вроде «Раз, два, взяли!»

Пока солдаты высвобождали повозку, Вэлин приказал лежащему на снегу человеку встать. Мусорщик с трудом поднялся на ноги, комкая в руках свою шапку. Волосы у него были угольно-черные, а нос — длинный и прямой, как и у Вэлина. Он стоял ссутулившись, опустив голову и выпучив глаза, как человек, привыкший к побоям.

Капитан заговорил, Вэлин ему ответил. Голова незадачливого мусорщика нервно подергивалась в такт их словам. К счастью, он был избавлен от продолжения этого разговора, потому что телега наконец выкатилась из колеи. Солдаты выпрямились, отдуваясь и выдыхая облачка пара.

Последовавшие затем команды капитана Чадека Бриджит перевела для себя примерно так: «Ну, чего уставились? Быстро по коням!» Во всяком случае солдаты после этого поспешно вскочили в седла. Вэлин что-то сказал мусорщику напоследок, тот согнулся в три погибели, а потом торопливо подхватил своего ослика под уздцы и сдвинул его и повозку с дороги.

Когда Вэлин взобрался обратно на козлы, он дышал так тяжело, словно это ему пришлось вытаскивать телегу из колеи. Бриджит тоже села на место, но не могла не заметить, что Вэлин все еще сжимает в руках кнут. Потом он положил его на колени, и когда сани тронулись, Бриджит видела, как он поводит плечами, словно пытается снять напряжение.

— Вэлин, — тихо позвала Бриджит.

Он обернулся и посмотрел на нее глубокими черными глазами.

— Ты ведь не из этих мест, да? Я смутно припоминаю, будто ты что-то говорил об этом.

Вэлин криво усмехнулся:

— А ты, однако, внимательна.

Бриджит решила не обижаться на едва заметную насмешку, прозвучавшую в его словах.

— Где твоя родина?

В глазах Вэлина мелькнула такая печаль, что казалось, он сейчас ответит «нигде».

— Я родился на острове Туукос, к северу отсюда.

— Похоже, твой народ и… — подыскивая слово, Бриджит опустила взгляд на свои руки, укрытые муфтой, — и другие жители Изавальты не очень-то ладят друг с другом?

Усмешка Вэлина стала резче.

— Действительно, Туукос присоединился к империи не добровольно. Но это было много-много лет назад. Даже отец моего деда не застал эту войну.

И прежде чем Бриджит успела произнести еще хоть слово, Вэлин отвернулся. Она решила, что, пожалуй, лучше пока оставить эту тему.

Вскоре улица уперлась в высокую деревянную стену. Бриджит и ее сопровождающие проехали через ворота с опускающейся решеткой. Дальше дорога уходила в занесенные снегом поля. Шум и суета города сменились ничем не нарушаемым однообразным пейзажем: снежная равнина, простирающаяся вплоть до черной полоски леса на горизонте. Бриджит, сытая, согревшаяся и усталая после долгого, невыразимо странного дня, погрузилась в сон.

Ее разбудили громкие голоса. Сани не двигались. Бриджит заморгала, попыталась протереть глаза, но лишь выпачкала лицо кроличьим пухом. Наконец она высвободила руки из муфты и вытерла глаза, чтобы разогнать сон и высушить слезы от холодного ветра.

Сани остановились в небольшом леске, и темно-зеленые сосны поскрипывали и перешептывались на ветру, словно передавая друг другу какие-то тайны. Вэлин, капитан и часть солдат стояли тесным кружком и о чем-то совещались. Остальные повернулись спиной к саням и вглядывались в лес по сторонам дороги. По суровым, беспокойным лицам охраны Бриджит поняла, что случилось что-то непредвиденное. Лошади, похоже, тоже почуяли неладное: они били копытами и напряженно ржали.

Бриджит заерзала на своем сиденье, но не увидела ничего, кроме своей свиты, мерзлой дороги и покрытых снегом темных шепчущих деревьев.

Заметив, что она проснулась, Вэлин вернулся к саням.

— Что произошло? — спросила Бриджит, стараясь выглядеть спокойной, хотя в ней нарастала тревога.

— Человек, которого капитан Чадек послал вперед на разведку, говорит, что путь на мост, по которому нам нужно проехать, забаррикадирован. — Он забарабанил пальцами по краю саней и всмотрелся в даль, обдумывая дальнейший путь и ближайшее будущее. — Можно, конечно, перейти реку по льду, но капитану все это не нравится. Мне, честно говоря, тоже.

Бриджит почувствовала, как на затылке у нее приподнимаются волосы. И хотя мысленно она проклинала свое не в меру развитое воображение, ей никак не удавалось избавиться от ощущения, что черные стволы сосен придвинулись чуть ближе.

Капитан рысью подъехал к саням и что-то произнес. Вэлин односложно ответил и кивнул.

— Попытаемся пройти по льду. Место там открытое, так что заметить опасность вовремя мы сможем. Бриджит, послушай меня, — серьезно сказал он, положив руку на ее ладонь. — Если мы попадем в засаду, ты должна убежать, что бы с нами ни случилось.

В голове Бриджит возникли тысячи вопросов и протестов, но она отбросила их. Не время.

— Держись дороги. Она ведет во дворец. Ты не должна… — Глаза Вэлина стали жесткими, и он до боли сжал ее руку. — Ни при каких обстоятельствах ты не должна покидать дорогу. Места здесь глухие, опасные, и если ты свернешь куда-нибудь не туда, то погибнешь. Ты поняла?

Бриджит кивнула. Вэлин продолжал твердо сжимать ее руку и еще тверже смотрел ей в глаза, словно надеялся, что сможет впечатать свои слова в ее плоть, выжечь их взглядом в ее сознании.

— Обещаю, — сказала Бриджит, отнимая руку. — Я не сверну с дороги.

Вэлин снова сжал кулак и открыл рот, как будто хотел что-то Добавить, но передумал и молча сел на свое место рядом с кучером.

Процессия двинулась дальше, но теперь все было иначе. Всадники быстрой рысью ехали совсем близко к саням, внимательно оглядывая деревья и дорогу. Бриджит невольно насторожилась, пытаясь различить какие-нибудь необычные звуки, но слышала только топот копыт, побрякивание упряжи, скрип и треск деревьев на ветру, да еще шорохи и гулкие хлопки, когда тяжелые шапки снега падали с веток на землю.

Бриджит поежилась и плотнее закуталась в меха.

Деревья расступились, и дорогу путникам преградила уснувшая под черным льдом речка. Ее берега соединял каменный мост, и даже со своего неудобного наблюдательного пункта Бриджит разглядела на середине моста огромную кучу из снега и сухих веток.

Капитан сделал знак, и процессия остановилась. Лучники окружили сани, взяли оружие на изготовку и достали из колчанов по стреле. Всадники с секирами заняли позиции между лучниками и замерли, приподнявшись на стременах. Воздух звенел от напряжения.

Вэлин встал на козлах во весь рост и козырьком приставил руку ко лбу. Капитан Чадек удовлетворенно оглядел строй готовых к бою солдат, затем сам взял в руки топор и подъехал к замерзшей реке. Не сходя с лошади, он низко наклонился и замахнулся топором, собираясь таким образом проверить лед на прочность.

Вэлин предостерегающе крикнул, но было уже поздно. Чадек успел лишь удивленно глянуть на чародея, когда острие топора уже вонзилось в ледяную гладь. Бриджит ощутила, как мимо нее бесшумным ветром пронеслась волна холода. И в тот же миг раздался вопль Чадека. Он тщетно пытался вытащить топор изо льда, и на мгновение Бриджит удивленно подумала: почему он его не бросит? Но потом поняла, что рука капитана намертво приросла к рукоятке. Лошадь под ним заржала и, мотая головой из стороны в сторону, вставала на дыбы. Чадек упал на снег и, корчась, стал пытаться найти точку опоры. Лошадь снова заржала и забила копытами в опасной близости от головы своего хозяина. Бриджит догадалась, что он не может выпустить и поводья.

Один из солдат спрыгнул на землю и побежал к капитану, на бегу вытаскивая нож. Вэлин что-то крикнул ему, и тот повернул было назад, но споткнулся, кувырком полетел на берег и растянулся спиной на льду. Он звал на помощь, пытался подняться, но не мог.

— Помни, что я тебе говорил, — сказал Вэлин, слезая с козел.

Он осторожно приблизился к обезумевшей лошади, вытянул одну руку перед собой, а другой потянулся за пазуху. Чадек вскрикнул от боли — лошадь вывихнула ему руку. Бриджит охнула и прикусила губу. В глубине леса закаркала ворона, потом еще одна. Воин с секирой, стоявший подле саней, запрокинул голову. Потом он крикнул что-то своим товарищам и вскинул оружие.

Они хлынули из леса, со всех сторон, и на секунду Бриджит показалось, что это действительно были вороны. Накидки, целиком сделанные из черных перьев, трепетали, словно крылья, а темные костлявые руки цеплялись, будто когти. Лошади заржали при виде этого жуткого воинства, солдаты закричали. Один всадник, а за ним еще один упали наземь прежде, чем успели поднять оружие. Остальные пятеро врубились в стаю карликов-плащеносцев, направо и налево разя их мечами и топорами.

Одно из этих существ подобралось совсем близко к саням, и Бриджит увидела его испещренное морщинами лицо и круглые черные глазки, до ужаса похожие на птичьи. Тварь потянулась к ней, и Бриджит швырнула в нее меховое одеяло. Кучер сгреб шевелящийся сверток и отбросил его на дорогу. Когда еще один карлик стал взбираться в сани, Бриджит схватила с козел кнут и стегнула им уродца так, что тот с криком отлетел назад. Вопли слышались со всех сторон, стоял такой гвалт, словно убивали настоящих ворон. Мир вокруг Бриджит наполнился страхом, жаром, потом и кровью, неистовыми криками людей и лошадей, ураганом черных перьев, и голубых плащей, бурой лошадиной шерстью и вспышками алых клинков. Кучер зажал в кулаке вожжи и что-то прокричал своим товарищам. Лошади попятились, разворачивая сани. Бриджит пошатнулась и ухватилась за позолоченный край саней, чтобы удержать равновесие. Еще одно существо прыгнуло на нее, но она отбросила его ударом кулака и отвернулась, чтобы не видеть, как топор стражника прикончил карлика.

Над головой Бриджит мелькнула тень, и она глянула вверх как раз вовремя, чтобы заметить падающую с деревьев сеть. Люди закричали, вороны закаркали, Бриджит вытянула руку вверх, чтобы сбросить ловушку, но было поздно. Сеть обволокла ее, и Бриджит не могла больше пошевелиться. Она так и застыла с поднятой рукой и открытым ртом. Ни тело, ни чувства ей больше не принадлежали, она не в силах была моргнуть и даже дышала с огромным трудом. Из всего множества мышц исправно продолжало работать только сердце.

Бриджит, как бревно, повалилась набок. Ее охватила паника, мозг пытался достучаться до парализованного тела. Когтистые руки схватили сеть с угодившей в нее пленницей и закинули Бриджит на покрытые перьями плечи. Солдаты что-то кричали, однажды Бриджит показалось, что она слышит голос Вэлина, но из-за несмолкаемого карканья ничего невозможно было разобрать. От этих звуков у нее раскалывалась голова. Мучительное желание освободиться и полная невозможность это сделать разрывали Бриджит изнутри. Слезы страха и отчаяния потекли из ее парализованных глаз, глядящих вверх, на черную решетку веток, мелькавших над головой. Это было все, что Бриджит могла видеть. Человеческие голоса затихли вдали, оставив ее наедине с вороньим хихиканьем.

Бриджит надеялась, что потеряет сознание, но ей не было даровано даже это временное облегчение. Ей казалось, что в мире не осталось ничего, кроме холода, когтистых тисков и размытых очертаний черных ветвей на фоне серого неба. Страх перерос в ярость, ярость сменилась усталостью, а усталость опять превратилась в страх. Это случилось тогда, когда ее положили на снег, прикрыв ветками и листьями. Сердце Бриджит колотилось в груди, и ей оставалось только гадать — оставят ее здесь умирать или нет.

Но вскоре вороны извлекли ее из укрытия и снова куда-то потащили. Небо становилось все темнее, дневной свет слабел с каждой минутой, пока наконец Бриджит не увидела звезды. Они были рассыпаны по небу среди ветвей, которые к этому времени превратились в зазубренные осколки тьмы.

Сознание Бриджит оцепенело от холода и страха, и она не знала, сколько прошло времени, прежде чем ветви перестали закрывать небо. Карлики-вороны закаркали, не то настойчиво, не то беспокойно, и Бриджит услышала, как им ответил человеческий голос.

Уголком правого глаза она заметила золотистый огонек, и небо скрылось за бревенчатым потолком. Бриджит находилась внутри какого-то помещения с каменными стенами, которые хоть немного защищали от холода, и каменным полом, на который ее положили. Карлики снова закаркали, человек ответил, после чего послышалось шарканье ног и шорох крыльев. Дверь распахнулась, Бриджит обдало холодом, накидки — или все-таки крылья? — затрепетали, и дверь захлопнулась. Бриджит осталась лежать на полу с поднятой рукой, с открытым ртом, глядя на переплетение державших ее веревок. А что еще ей оставалось делать?

Снова послышались шаги. Перед глазами Бриджит появилось лицо мужчины с карими глазами и пухлыми губами. Он поднял руку, и в неровном свете блеснул нож. Бриджит внутренне вскрикнула, но лезвие всего лишь разрезало путы. Веревки упали, и Бриджит почувствовала, как в ее тело возвращается жизнь.

Легкие Бриджит расправились, она сделала первый глубокий вдох. Веки с трудом прикрыли иссушенные глаза. Только после этого Бриджит вспомнила, что она здесь не одна. Открыв глаза, она стала на четвереньки и, позабыв о приличиях, стала пятиться назад, пока не уперлась в стену.

Мужчина выпрямился, холодно глядя на нее. Бриджит заметила, что нож он по-прежнему держит в руке. Пленница затравленно огляделась вокруг. Человек стоял спиной к камину, в котором потрескивал веселый огонек. В комнате было две двери: под одной таяла горка снега, а вторая, должно быть, вела в другую комнату. Из-под потолка свисали пучки трав, пара кроликов и три жирные птицы с коричневым оперением. У очага высилась пирамида глиняных горшков, рядом лежали какие-то бочонки и мешки. На стенах были прибиты полки, под ними стояли сундуки. А еще стол да скамья — вот и вся обстановка. И двое людей.

Человек не шевелился, не убирал кинжал в ножны, ничего не делал вообще. Дыхание Бриджит стало выравниваться. Она сглотнула слюну, хотя в горле у нее отчаянно пересохло. Медленно, не отрывая глаз от человека и ножа в его руке, Бриджит поднялась на ноги и встала, дрожа от холода и напряжения.

Ее похититель был среднего роста. Медленно и осторожно Бриджит отошла чуть в сторону, чтобы огонь не слепил глаза, и теперь могла разглядеть его получше. Он тоже повернулся — так, чтобы оставаться лицом к Бриджит, и опять замер. Его гладкие черные волосы были заплетены в тысячи косичек с продетыми в них бусинками и алыми ленточками. Косички были уложены кольцами вокруг головы, а затем собраны вместе на затылке. Глаза, неотрывно смотревшие на Бриджит из-под густых черных бровей, были цвета осенних листьев. На лице светло-коричневого, золотистого цвета выделялись гордый нос и острый подбородок.

Как и у большинства мужчин, которых Бриджит довелось увидеть в этой стране, на ее похитителе были надеты плотные облегающие штаны, заправленные в кожаные сапоги, и длинный широкополый кафтан, рукава и воротник которого были оторочены мехом. Но носил он все это как-то неправильно. Он весь будто съежился в своей одежде, ему было явно неудобно, словно его смуглая кожа зудела от соприкосновения с шерстью. А может быть, это просто от холода. Этот человек и зима были несовместимы — Бриджит инстинктивно почувствовала это.

На самом деле — Бриджит расправила плечи — она его знает. Это Сакра, главный советник и помощник молодой императрицы Ананды, коварной колдуньи, главного врага Изавальты. Она видела его в мамином зеркале — один раз вместе с Вэлином, и еще раз одна.

Сердце Бриджит забилось сильнее. Рядом входная дверь, может, удастся сбежать? Но куда? В ночь, в мороз… Да и далеко ли можно убежать, когда на снегу ясно виден каждый след… А если за дверью ее ждут вороны-оборотни? А если даже и нет, сумеет ли она выйти на дорогу? Ту самую дорогу, с которой нельзя сворачивать? Что же делать? Кричать, словно какая-нибудь глупая девчонка из мелодрамы? Да если бы этот человек боялся, что ее крики может кто-нибудь услышать, он наверняка бы заткнул ей рот кляпом, прежде чем освобождать из тенет.

Тем временем Сакра заговорил на том же грубом, насыщенном согласными языке, которым Вэлин говорил с солдатами. Однако речь Сакры отличалась по ритму: в ней были паузы, которых не делали коренные жители Изавальты. Очевидно, язык этот не был для Сакры родным, и выучил он его не так давно.

Не получив от Бриджит ответа, Сакра заговорил снова — громко и отчетливо выговаривая каждое слово. Бриджит поджала губы и отрицательно помотала головой. Тогда Сакра приблизился и заговорил опять — на этот раз тихим, свистящим шепотом.

Бриджит твердо встретила его взгляд.

— Нехорошо с вашей стороны угрожать мне, сэр, — сказала она. — Я не понимаю ни слова из того, что вы говорите. Так что если вы собираетесь что-то со мной сделать, так уж лучше начинайте сразу.

Сакра отступил назад, вглядываясь в ее лицо карими осенними глазами. А потом вдруг рассмеялся. Это был невеселый смех, и Бриджит показалось, что смеется он над собой, а не над ней.

Сакра сделал шаг назад и указал ножом на дверь в дальнюю комнату. Смысл этого жеста был очевиден без всяких слов. В голове Бриджит вновь пронеслись мысли о побеге, об адском холоде, о возможной засаде воронов-оборотней… Выпрямив спину и гордо подняв голову, она прошествовала в указанном направлении.

Вторая комната оказалась маленькой неуютной спальней. В ней стояла шаткая койка с деревянной спинкой, стол, грубо выструганный табурет и глиняный сосуд известного предназначения. Сакра опять взмахнул ножом, и Бриджит попятилась к дальней от двери стенке. На мгновение ее похититель исчез, а затем появился снова — с жестяным фонарем в руках. Он поставил фонарь на пол, вышел из комнаты, закрыл дверь, и Бриджит услышала, как повернулся ключ в замке, а потом задвинулся засов.

Разыгрывать оскорбленное достоинство больше не было смысла, и голова Бриджит безвольно поникла. «Прекрасно. Замечательно. Отличное начало новой жизни в новом мире, полном чудес и волшебства. Какая же я дура! Как я могла поверить в эту затею!»

Но делать нечего. Бриджит подняла фонарь и поставила его на стол. Смешно, конечно, но она была благодарна своему тюремщику за то, что он догадался оставить ей светильник, ведь иначе она бы осталась в кромешной тьме. В комнате не было окон, лишь дверь, да и та заперта. Насколько Бриджит могла разглядеть в дрожащем свете фонаря, крыша была сделана аккуратно и казалась достаточно крепкой. Даже если удастся забраться на потолочную балку, выбраться наружу будет невозможно все равно. Разве что фонарем прожечь дыру в крыше… А что потом? Дороги она не знает, теплой одежды нет. Зима тут куда холоднее, чем все зимы в ее жизни. А вокруг — темный лес, и из людей — только Сакра со своим кинжалом…

Бриджит обнаружила в кувшине воду и выпила ее. Воды было мало, но все равно Бриджит почувствовала себя немного лучше. Утолив жажду, она начала беспокойно расхаживать по комнате. Мысли ее перескакивали с одного на другое: то она пыталась найти пути к освобождению, то ругала себя, называя «распоследней дурой во всех мирах, вместе взятых». Часть стены занимал дымоход, излучавший немного тепла, но Бриджит была сейчас не в том состоянии, чтобы спокойно стоять и греться. А может, в глубине души она боялась, что если перестанет двигаться, то вернет паралич.

Прошло какое-то время — может, час, а может, десять. Бриджит бросилась на кровать и закрыла лицо руками. Вскоре до нее донесся знакомый запах — запах свежеиспеченного хлеба. Рот Бриджит тут же наполнился слюной, а желудок сжался в голодном спазме. Когда она последний раз ела? Сейчас ей казалось, что с тех пор прошла целая вечность. За целый день — только хлеб с сыром, а перед этим — легкий завтрак на маяке. От одной мысли о кукурузных лепешках и патоке, нежнейшем беконе и горячем кофе в животе у Бриджит снова заурчало. Интересно, Сакра догадается ее покормить? А может, это пытка такая? Но зачем? Все равно она не сможет ему ничего рассказать. Да если бы и могла, все равно бы не рассказала…

Однако еще через нескольких минут Бриджит вынуждена была себе признаться, что готова рассказать Сакре все что угодно, только бы попробовать этот изумительный, ароматный хлеб. Может, стоит встать у двери, а когда Сакра войдет — оглушить его табуреткой, а потом заколоть ножом? Тогда она сможет спокойно съесть хлеб, дождаться утра и уже при свете дня отправиться в путь.

Бриджит поднялась на ноги, чтобы привести свой замечательный план в исполнение. Но было слишком поздно: дверь открылась, и в нее вошел Сакра. В руках он держал плоский плетеный хлеб. От него исходил чудный аромат тепла и трав, и Бриджит пришлось собрать всю свою волю, чтобы не накинуться на него сразу же.

Сакра протянул ей каравай. Бриджит сглотнула слюну, но не двинулась с места. Не у нее одной могли быть планы. Кто знает, что кроме трав и муки было подмешано в этот хлеб?

Сакра кивнул, и похоже, с одобрением. Он отломил кусочек от каравая, над которым витало облачко ароматного пара. Затем положил его в рот, разжевал и проглотил. Бриджит смотрела на него как завороженная. Господи, как хочется есть…

Сакра опять протянул хлеб Бриджит. До Бриджит наконец дошел смысл этой демонстрации: раз он сам его попробовал, значит, хлеб не отравлен. Стараясь держать себя в руках, она взяла каравай, села на кровать, отломила маленький кусочек и, хорошенько разжевав, съела. Кем бы ни был ее тюремщик, из него мог получиться отменный пекарь. Хлеб был мягкий, пышный, с хрустящей корочкой.

Когда Бриджит проглотила последний кусок, Сакра кивнул и произнес:

— Ну вот, теперь мы можем поговорить.

Бриджит ошарашенно глянула на него:

— Так ты говоришь по-английски? — И тут же зажала рот рукой. Звуки, которые вылетели из ее горла, не имели никакого отношения к английскому. Хлеб, который она только что съела, плетеный хлеб… Вэлин ведь говорил ей, что магию нужно плести… Неужели хлеб был заколдован? Желудок Бриджит снова болезненно сжался, на этот раз — протестуя против только что съеденной пищи.

Сакра покачал головой — не то презрительно, не то разочарованно.

— Кто ты?

— Бриджит Ледерли, — натянуто ответила она. — А ты? — Бриджит решила не подавать виду, что знает его.

Казалось, этот вопрос застал Сакру врасплох. Но потом, пожав плечами, он ответил:

— Сакра дра Дхирен Фанидрэла. Кто твой хозяин? Что он задумал?

Бриджит с негодованием вскинула голову:

— У меня нет хозяина. Зачем ты похитил меня?

Сакра нахмурился:

— Хорошо, тот, кто привез тебя сюда — что он задумал?

«Оченьуж ты скор, дружок, — подумала Бриджит. — Сначала похищаешь меня, потом запугиваешь, потом запираешь на замок. С какой стати я должна отвечать на твои вопросы?»

Но вместо этого она сказала:

— Он собирался отвезти меня во дворец императрицы, чтобы вместе мы смогли разрушить чары Ананды, околдовавшей императора.

Только секунду спустя Бриджит поняла, что произнесла это вслух. Она схватилась за горло:

— Что ты со мной сделал?

Сакра улыбнулся одним уголком рта:

— Плохая же ты колдунья, если даже не почувствовала заклинания правды в этом хлебе.

Желудок Бриджит опять заволновался. Идиотка! Она должна была догадаться! Знала ведь, что это за человек, уж можно было понять, что нельзя брать то, что он предлагает.

— Как Вэлин Калами собирался это сделать?

Бриджит пыталась усилием воли сжать челюсти, но все равно ответила:

— Он не говорил мне. Он только сказал, что было предсказано, будто мое присутствие вернет трон вдовствующей императрице.

Бриджит не в силах была терпеть эту пытку, и когда Сакра приблизился, накинулась на него и влепила пощечину. Потом вскочила на ноги и бросилась к двери. Дверь была заперта. Внимание Бриджит было так поглощено хлебом, что она и не заметила, как Сакра повернул в замке ключ. Она в отчаянии заколотила по двери кулаками, потом прислонилась к ней спиной и встретилась взглядом со своим похитителем, который смотрел на нее с испугом и изумлением.

— Прекрати это! Убей меня — или что ты там собирался сделать. Я ничего не знаю! Я не успела ничего узнать.

— Кто твоя мать? — спросил Сакра.

— Ингрид Лофтфилд Ледерли, — ответила Бриджит, уже не сопротивляясь, и, оставив дверь в покое, направилась обратно к кровати.

— Святой предок, подумать только! — прошептал Сакра, и в его голосе звучало искреннее удивление. — Кто бы мог подумать, что дочь Аваназия будет так мало знать?

Бриджит насупилась.

— О чем это ты? — подозрительно спросила она и пристально посмотрела на него. — Какое вообще тебе дело до моей матери?

— Ты не знаешь? — Сакра вскочил на ноги. — Ты правда не знаешь?!

Бриджит прислонилась к столбику кровати.

— Знала бы — не спрашивала, — бросила она.

Однако вместе с закипающей злостью пришло и облегчение: теперь Бриджит, по крайней мере, удавалось контролировать формулировки своих ответов.

Но Сакра, казалось, не слушал ее, задумчиво глядя куда-то вдаль.

— Где сейчас твоя мать?

— Умерла.

Бриджит помолчала, а потом добавила, уже по своей воле:

— Она умерла при родах.

Может, если она будет посговорчивее, ей удастся получить ответы и на свои вопросы?

Ее слова вернули Сакру к действительности, и он неожиданно произнес:

— Прости.

Бриджит посмотрела на него, но ничего не сказала. Похоже, отвечать требовалось только на вопросы.

Сакра подошел поближе, но, видимо, вспомнил пощечину и отступил на безопасное расстояние. В его глазах мелькнула улыбка.

— Каким образом ты собиралась помогать Калами?

Рот Бриджит сам собой раскрылся, но она была к этому готова.

— Я собиралась научиться тому, чему он хотел меня научить. — Она скрестила руки на груди. — А что это были за существа, которые меня похитили?

Сакра опять сдвинул брови, но это выглядело так, словно он нахмурился, чтобы не рассмеяться:

— Теперь ты хочешь допросить меня? Вопрос за вопрос?

— Ну, если ты не против, — сказала Бриджит. Теперь между вопросом и вынужденным ответом появился секундный промежуток. Этой секунды Бриджит было достаточно, чтобы сформулировать свою реплику нужным образом.

Сакра фыркнул и уселся на табурет. Он смотрел на нее исподлобья, наморщив лоб. Судя по всему, он был чем-то озадачен.

— Нет, пожалуй, мы не будем играть в эту игру. — Он задумчиво поскреб подбородок. — Но я хочу спросить тебя еще кое о чем. Что ты на самом деле знаешь о Вэлине Калами?

Прежде чем с его губ слетело последнее слово, у Бриджит уже был готов ответ:

— Я знаю только то, что видела.

— Однако у магии тоже есть границы, — почти беззвучно пробормотал Сакра, но Бриджит все же услышала и удовлетворенно улыбнулась.

— Что же ты видела?

Бриджит ждала этого вопроса и заранее выбрала в качестве ответа самое непостижимое свое видение. Может, ей удастся сбить его с толку всякой чепухой?

— Я видела, как он давал лисам вино.

Сакра вскинул голову:

— Где? — резко спросил он.

Пораженная его реакцией, Бриджит не успела продумать ответ и выпалила:

— В моем видении.

Сакра медленно поднялся, его лицо вспыхнуло.

— У тебя бывают мысленные видения?

В его взгляде было что-то такое, от чего у Бриджит перехватило дыхание. И снова ее язык ответил без участия воли:

— Да. Я вижу будущее и иногда прошлое.

— Ты видела мою госпожу?

Бриджит сглотнула, пытаясь прийти в себя:

— Я видела ее испуганной.

— А меня? Кроме того раза, когда мы встречались на кладбище, во сне?

Бриджит покачала головой:

— Только отражение в зеркале, которое мне показывал Калами. — А потом решилась спросить: — Что значит «когда мы встречались на кладбище»?

Сакра подошел к ней так близко, что теперь их разделяло не больше дюйма. Бриджит почувствовала исходившее от него тепло, запахи хлеба и дыма. Сердце ее забилось сильнее, но она заставила себя выдержать близость его тела и долгий взгляд осенних глаз.

— Кто-то стер это из твоей памяти, — наконец произнес он. — Я вижу следы в твоих глазах. Кто это сделал? Калами?

— Нет, — сказала Бриджит не по собственной воле. — Это был лис.

«Какой еще лис?» Она порылась в памяти, пытаясь найти хоть какой-то ключ к сорвавшимся с ее губ словам, но ничего не обнаружила. Страх с новой силой завладел Бриджит, и руки у нее задрожали так, что ей пришлось сунуть их в карманы передника, чтобы этого не заметил Сакра.

К огромному облегчению Бриджит, Сакра отошел от нее. Лицо у него было встревоженное, пальцы нервно теребили кончик одной из многочисленных косичек.

— Когда Калами давал лисам вино, это было видение о будущем или о прошлом?

— О прошлом.

Сакра замолчал. Как только его глаза озарились догадкой, лицо сразу помрачнело и с него моментально исчезло выражение симпатии и любопытства. В бессильной ярости он ударил по стене кулаком, а другая рука потянулась к поясу за ножом, — так, во всяком случае, показалось Бриджит. Ее пальцы мертвой хваткой вцепились в ткань передника и похолодели.

— Ты можешь вызывать эти видения по своей воле? — спросил Сакра слишком быстро, чтобы Бриджит успела продумать ответ.

— Нет, — коротко ответила она, стараясь голосом не выдать своего волнения. — Они приходят сами по себе.

— У тебя уже были какие-нибудь видения здесь, в Изавальте?

— Нет.

Сакра какое-то время молча разглядывал Бриджит с головы до ног. Она твердо встретила его взгляд. Пусть только попробует к ней притронуться! Однако решимости у нее быстро поубавилось, и она судорожно пыталась представить, какой из предметов в этой комнате можно использовать для обороны. В то же время ей безумно хотелось расспросить Сакру. Что это был за лис, о котором ее язык сболтнул без ее ведома? Связан ли он с теми лисами, которые заключали сделку с Калами и преследовали Ананду? И как это существо могло оказаться в Бейфилде? Неужели оно последовало за Вэлином? Чего еще в этом краю оборотней и колдунов ей следует опасаться?

— Мне нужно обдумать то, что ты рассказала.

Будучи достаточно осторожным, чтобы не поворачиваться к своей пленнице спиной, Сакра вышел из комнаты.

Бриджит стояла неподвижно, как изваяние, до тех пор пока не услышала уже знакомый щелчок запирающегося замка. Потом она вновь принялась мерить комнату шагами — от кровати к двери, потом к табурету, потом к ночному горшку — и опять к кровати, снова и снова, как будто гоняясь за собственными мыслями.

Что он имел в виду, когда сказал, что они встречались во сне? Почему у нее из головы не идут эти лисы? Откуда он мог слышать об Ингрид Лофтфилд? Да, мама однажды исчезла, но ведь она уехала в Мадисон, или в Чикаго, или в какой-нибудь другой большой город…

«А что, если это не так? — Бриджит крепко стиснула руки. — Что, если мама уезжала гораздо дальше?»

В памяти Бриджит мать сохранилась не как женщина из плоти и крови, а как изображение на выцветшей дагерротипной фотографии, что стояла у кровати отца. У Ингрид Лофтфилд были темные волосы и светлая кожа, большой рот и широко расставленные глаза. Очевидно, у нее также было белое платье простого покроя, поскольку именно в нем она была сфотографирована.

От кровати к двери, к табуретке, к горшку и обратно.

Неужели мама была здесь? Может, потому-то она и появилась в своем зеркале и показала Бриджит Вэлина и лис? Неужели она каким-то образом побывала в этом царстве суровых зим и оборотней? От быстрой ходьбы Бриджит уже согрелась, но шаги ее все ускорялись. Что ее мать делала здесь? Где она побывала? Видела ли эти громадные леса, далекие горы? Была ли она свободна? Будет ли она сама когда-нибудь свободна, как ее мать, чтобы лучше узнать этот край и совершить то, ради чего она сюда попала? Странное нетерпение охватило Бриджит, заставляя ее ноги двигаться все быстрей и быстрей. Она тоже хочет быть свободной, что-то делать и видеть, взлететь над этой землей…

Вдруг Бриджит рассмеялась. Она уже почти плясала по комнате, кружилась и извивалась, как пьяная.

Извивалась… Магию нужно вить, плести. Интересно, можно ли свить заклятье из рисунка шагов на полу?

«А почему бы и нет?»

Голова кружилась, и Бриджит казалось: вот сейчас она хлопнет в ладоши и взлетит прямо к звездам. Она побежала, снова и снова повторяя свой путь, едва удерживаясь от смеха. Все ее мысли были о свободе. Она думала о тех местах, в которых, возможно, побывала мама, о тех чудесах, которые она, должно быть, видела, о королевской семье, которой она наверняка была представлена. Ее мать была свободна. Она была свободна, и Бриджит тоже будет свободна.

«Мама была свободна. Я буду свободна. Я буду свободна!»

Воздух задрожал и обернулся вокруг нее прозрачным одеялом. Она кожей почувствовала его прикосновение. Через мгновение воздух станет крепким, поднимет ее и унесет прочь. И она будет свободна.

«Я свободна!»

— Нет!

Дверь распахнулась, и Сакра ворвался в комнату, выставив перед собой нож и разрезая им воздух, как до этого разрезал магическую сеть. Но Бриджит только рассмеялась и раскинула руки в объятия волшебства.

Мир исчез.

Глава 8

Лисица легкой рысцой бежала по сосновому бору, перепрыгивая через поваленные стволы и осторожно переходя вброд ручьи с кристально чистой водой. Мягкий зеленоватый свет проникал сквозь плотно сомкнутые ветви деревьев. Ветер, холодный и безжизненный, шевелил ее мех. Лисица ничего этого не замечала. Она спешила по делу, и всякие пустяки ее нисколько не интересовали.

Постепенно сосны неохотно уступили место другим деревьям — дубам, тисам и кленам. Повеяло запахом давно обглоданных костей, и Лисица пошла на этот запах. Миновала дряхлую березу, с которой клочьями свисала облупившаяся от старости кора. Дерево протянуло было ветви, чтобы хлестнуть Лисицу по глазам, но стоило ей посмотреть на него холодным зеленым взглядом, как дерево тут же опустило ветки и распутно закачало ими в такт дуновению затхлого ветра.

Впереди послышался оглушительный треск и лай собак. Лисица замерла с поднятой передней лапой. Два огромных черных мастиффа с пеной на розовых деснах неслись прямо на нее, продираясь сквозь заросли. Лисица, которая внешне ничем не отличалась от обыкновенных лис, спокойно смотрела на псов. Они рычали и выли, а Лисица просто на них смотрела. В конце концов угрожающее рычание перешло в жалобное поскуливание, и собаки, поджав хвосты, убрались восвояси. Лисица нетерпеливо взмахнула хвостом и последовала за ними.

Пробравшись сквозь почти непроходимые заросли папоротника, она вышла к деревянному забору. Дыры и щели в этой ограде были кое-как заделаны с помощью костей и бечевки. На заборе, возле покосившихся ворот, сидел кот — черный с белым пятном на груди — и умывался.

— И что же ты сделаешь, чтобы остановить меня? — спросила Лисица.

— Ничего, — ответил он, облизал лапу и принялся расчесывать усы.

Лисица уперлась передними лапами в ворота и легонько толкнула. Створки нехотя отворились, невыносимо заскрежетав ржавыми петлями. Насторожив уши, Лисица вошла во двор.

Это был небольшой участок изрытого грунта, на котором валялись сломанные прутья и пучки сухой травы. Пахло свежевыкопанной землей и старыми могилами. Стоявшая посреди двора хибара, то ли потемневшая от старости, то ли выкрашенная в черный цвет для пущего устрашения непрошеных гостей, неторопливо повернулась. Избушку поддерживала пара огромных уродливых конечностей покрытых исцарапанной бугристой кожей. При каждом ее шаге лапы загребали землю длинными кривыми когтями.

— Избушка! — позвала Лисица. — Встань ко мне передом, к лесу задом. Наклонись, у меня дело к твоей хозяйке.

Избушка повернулась дверью к Лисице, остановилась и, словно дряхлая старуха, осторожно опустилась на колени. Рассохшаяся, источенная червями дверь со скрипом распахнулась.

Лисица поднялась по ступенькам крыльца, которые дрожали от каждого шага ее мягких лап. В дверях она высоко задрала хвост и замерла, дожидаясь, пока ее заметят.

Посреди комнаты, завернувшись в драное черное тряпье, сидела и ткала Баба Яга Костяная Нога, Ведьма с Железными Зубами. Стены ее жилища были сделаны из костей, изгибы ребер поддерживали потолок. Связки костей и черепов всех размеров свисали с белых потолочных балок, словно пучки трав в жилище повивальной бабки. Кроме человеческих костей попадались кости и черепа самых разных живых тварей: птиц, барсуков, оленей, волков и лис. Хвост Лисицы нервно дернулся.

Даже ткацкий станок, за которым что-то бурчала Баба Яга, был сделан из костей. Гигантские берцовые кости пошли на вертикальную часть, а плечевые пригодились для более тонких поперечин. Вместо нитей в станок были продеты сухожилия. Лисица осторожно потянула носом пропитанный трупным запахом воздух и решила больше этого не делать.

Баба Яга скрючилась над своей работой. Челнок, сделанный из старой челюстной кости, двигался взад-вперед под заскорузлыми пальцами ведьмы, сплетая ткань из жил и волос. Педали под ногами Бабы Яги клацали, словно огромные зубы. Воздух вокруг нее слегка трепетал, когда она вытягивала из него колдовство и заключала в свое мерзкое плетение.

Лисица села на пол, обернула хвост вокруг лап, и не без труда заставила себя успокоиться.

Горела белая сальная свеча. Челнок шелестел в ловких пальцах ведьмы. Педали постукивали и пощелкивали. Мимо Лисицы, не удостоив ее взглядом, величаво прошествовал кот, свернулся в уголке и сделал вид, что уснул.

Прошло довольно много времени, прежде чем Баба Яга наконец изрекла:

— Дочь принадлежит мне.

— Тебе принадлежит мать, — возразила Лисица. — Ты не должна требовать большего.

— Это закон крови. — Челнок остановился, но Баба Яга не отрывала молочно-белых глаз от полотна. — Кому принадлежит мать, тому принадлежат и дети.

Лисица повернула одно ухо в сторону двери, как будто ее гораздо больше интересовало то, что происходит за пределами избушки.

— Сомневаюсь.

Ведьма подняла голову и пристально посмотрела на Лисицу. Пламя свечи тускло блеснуло на ржавых железных зубах.

— Кто привез сюда мать? Кто начал все это? Кто вытащил дочь из мира живых в Безмолвные Земли?

Лисица пожала плечами:

— Может, судьба. Может, удача. А может, просто инстинкт, как у перелетных птиц. Даже мы не знаем, что движет поступками смертных. — Зеленые глаза Лисицы блеснули. — Я говорю: ты не имеешь на нее прав. А что скажешь ты?

Баба Яга встала. Ноги у нее были такие тощие, словно и впрямь на костях совсем не было плоти.

— Я скажу, что если эта дверь сейчас закроется, ты останешься здесь до скончания веков. И какой тогда прок будет от тебя твоим раненым сыночкам?

Лисица зевнула, показав острые белые зубы:

— Твое общество, конечно, весьма приятно, и приглашение довольно заманчиво, но, боюсь, мне придется отказаться. — Она поскребла ухо лапой. — Может, хочешь сыграть на нее?

Ведьма запрокинула голову и расхохоталась. Избушка содрогнулась от резкого гортанного звука.

— Сыграть?! И что же ты можешь поставить?

Лисица прошлась взад-вперед вдоль порога, очевидно, обдумывая этот вопрос.

— Ну, например, свой череп — для твоей коллекции. — Она выразительно глянула на свисающие с потолка связки костей.

— Ну нет. — Баба Яга прищурила белесые глаза. — Знаю я эти штучки. Как же я могу предъявлять права на твой череп, когда я не могу даже притронуться к твоей шкуре или крови — всему тому, что ты согласна поставить?

Она ухмыльнулась, как будто ее внезапно посетила презабавная мысль.

— Если проиграешь, отдашь мне череп старшего сына.

Азартный блеск погас в глазах Лисицы, уши прижались к голове. Она оскалилась и зарычала на ведьму. Кот, лежавший в углу, приподнял голову, желтые глаза тревожно сверкнули.

Лисица с усилием расправила уши и глухо произнесла:

— По рукам.

— По рукам, — ответила Баба Яга.

Ведьма потянулась к ближайшему крюку и сняла с него кожаный мешок. Из него она вытряхнула пригоршню выбеленных временем костяшек. А Лисица обернулась худой рыжеволосой женщиной в длинном красном платье, подпоясанном кушаком, сплетенным из разноцветных волос — черных, белых и рыжих. Только глаза у нее остались прежними, лисьими.

Баба Яга встряхнула кости в кулаке:

— Раз, два, три!

Кости взлетели в воздух. Ведьма и Лисица бросились их ловить, а непойманные костяшки мгновенно превратились в серых мышат и выскочили за дверь. Кот подпрыгнул на месте и кинулся в погоню.

— Четыре, — сказала Баба Яга, пытаясь угадать, сколько костяшек поймала Лисица.

— Шесть, — Лисица, в свою очередь, предположила количество костей, пойманных ведьмой.

Обе разжали кулаки. Только три косточки лежали на гладкой ладони Лисицы, а в загрубевшей руке Бабы Яги и вправду оказалось шесть костей.

— Она моя, — сказала Лисица, зажав кости в кулаке. Баба Яга пронзительно глянула на нее слезящимся глазом:

— Найдутся те, кто думает иначе.

Лисица обнажила зубы в злобной, дикой улыбке:

— На это я и рассчитываю.

Бриджит Ледерли растворилась в вихре зимнего воздуха и волшебства. В первую минуту Сакра просто стоял с открытым ртом, сжимая в руке бесполезный кинжал. В комнате не было ничего, ничего такого, во что можно было бы вплести заклятье! Даже огонь в фонаре — и тот был недостаточно ярок, чтобы использовать его для колдовства… И тем не менее она исчезла.

Испарилась. Улизнула. Теперь она вернется к Калами и станет пешкой в его игре, а может, его ученицей, или и тем и другим одновременно. В общем, еще одной угрозой для Ананды.

Эта мысль заставила Сакру взять себя в руки. Он стиснул зубы и крепко сжал рукоять кинжала. Затем вложил оружие в ножны и внимательно оглядел каменный пол. Так и есть, ботинки Бриджит Ледерли оставили отпечатки на каменных плитах — едва заметные комочки земли и капельки влаги, но и этого вполне достаточно.

Из ящичка, стоявшего в соседней комнате, был извлечен квадратный кусок белого шелка. Сейчас не было времени на то, чтобы тщательно подбирать цвет, нарезать лоскутки и сплетать их в узор. С каждой секундой призрачная связь между следами и женщиной, что оставила их, становилась все тоньше. Сакра встал на колени и прижал шелковую ткань к грязным разводам на полу. После этого он снова окинул взглядом комнату и — слава Семи Матерям! — обнаружил длинный золотисто-каштановый волос, который упал с головы Бриджит перед тем, как она исчезла. Какой она была в тот миг! Величественная, ликующая от сознания собственной силы… Как могло случиться, что такой человек стал орудием в руках Калами? Покачав головой, Сакра поднял волос и завернул его в запятнанный шелк.

Затем он вернулся в другую комнату и опустился на колени перед очагом. Он закрыл глаза и погрузился в безмолвие, вызывая волшебные токи из земли и своей души. Не открывая глаз, он на ощупь завязал три узла на скатанном в трубочку шелке.

— Где она? — шептал он, завязывая свой вопрос в каждый узел. — Где она? Где она?

Четвертым узлом Сакра связал концы платка и бросил его в огонь. Зашипели угли, затрещали искры, и Сакра почувствовал, что заклятье подействовало. Он открыл глаза и не мигая уставился в огонь. Пламя расступилось, и взгляду Сакры предстало колесо без оси, но со множеством спиц. Оно медленно вращалось в воздухе, а потом растаяло и превратилось в острую лисью мордочку. В следующий миг пламя сомкнулось над видением, и кухонный очаг вернулся к своему обычному облику.

Сакра уселся на корточки и стал расшифровывать увиденное. Колесо было символом Безмолвных Земель, а вот лиса… лиса могла означать только то, что локаи, а может, даже их королева, Лисица, подобрались к ней совсем близко.

Слишком много нитей, загадок и тайн… Бриджит Ледерли говорила, что Калами давал лисам вино. Что это за лисы? Те же самые, что преследовали Ананду в лесу? Скорее всего — да, поскольку еще один лис стер воспоминания Бриджит, когда она находилась за краем мира. Дальше: как она оказалась у локаи ? По своей воле или в качестве пленницы? Неужели Калами якшается еще и с лисами-оборотнями? Неужели он настолько глуп, что не понимает: Лисица не играет в чужие игры. И если она заключает сделку, то не для того, чтобы помочь, а только ради осуществления собственных планов…

Однако сейчас нет времени разгадывать все эти загадки. Ведь поистине чудесное исчезновение Бриджит Ледерли — это только начало. Теперь она почувствовала в себе силу, и значит, будет вдвойне опасна, если доберется до Калами или его сообщников. Сакра должен был остановить ее. А раз это не удалось, необходимо хотя бы предупредить Ананду.

Он стремительно вскочил на ноги, распахнул дверь, и в комнату ворвался снежный вихрь. Сакра приложил руку к губам и издал три коротких резких выкрика — условный сигнал.

Черная тень отделилась от кромешной тьмы и ступила на маленький снежный островок, озаренный золотистым светом очага. Из-под черной накидки блеснули умные глаза.

— Мы же тебе говорили, — карлик усмехнулся. — Мы предупреждали: понадобится нечто большее, чем камень и ночь, чтобы удержать ее.

Сакра поклонился так, как было принято в его родной стране — . прижав ладони к лицу.

— И я дорого заплатил за невнимание к вашим мудрым словам, — признал он. — Умоляю, простите меня.

Карлик хрипло рассмеялся:

— По крайней мере в любезности тебе не откажешь, колдун. — Ледяной ветер ерошил перья его плаща, но оборотень, похоже, не чувствовал холода. При свете очага не было видно даже пара от его дыхания. — Однако мы выполнили обещанное и ты расплатился с нами. Зачем же ты призвал меня снова?

Сакра стоял все в той же раболепной позе. Среди своего народа это существо было королем, и со стороны Сакры было бы непростительной ошибкой вести себя недостаточно почтительно.

— Из-за моей неосмотрительности я вынужден просить вас еще об одном одолжении.

— Вот так всегда. Одолжение за одолжением. — Карлик покачал головой. — Ваше племя ни в чем не знает меры.

Сакра ничего не ответил на этот упрек. Вороний король или поможет, или нет. Он назначит цену или просто не станет с ним разговаривать. И никакие мольбы ничего не изменят.

— Так что за одолжение?

Сакра выпрямился и опустил руки.

— Необходимо срочно предупредить мою госпожу о новой опасности. Я прошу вас послать одного из ваших подданных с весточкой для нее.

Король-ворон брезгливо поморщился:

— Ты хочешь, чтобы я послал своего слугу в дом Медеан? Все бы ничего, если б не эта ее привычка ловить птиц и сажать их в клетку…

— Когда-нибудь Ананда сменит Медеан на троне, — возразил Сакра. — Ни она, ни Микель не забудут тех, кто помог им в трудные времена.

Глаза оборотня сверкнули.

— Ты обещаешь, колдун?

У Сакры заныло сердце. Это слишком опасно — обещать что-либо. До сих пор ему удавалось заключать сделки на основе простого обмена: за каждое выполненное задание Сакра расплачивался или кольцом, или песней, или воспоминанием. Но обещание — это слова, а слова можно повернуть и так и эдак — здесь все зависит от искусства интерпретатора. Вороний король был мастером в этих делах.

«Вторая ошибка за сегодняшний день…»

— Это мое искреннее убеждение, — сказал Сакра. — Обещать я могу только за себя.

Король-ворон улыбнулся, и на его лице появилось выражение одновременно лукавое и задумчивое.

— Хорошо, я принимаю твое обещание. — Он раскинул руки, и складки плаща расправились, будто крылья. — Пиши свое послание. Я обещаю, что оно будет доставлено твоей госпоже. Лично в руки.

Король-ворон удалился.

К этому времени у Сакры от холода уже зуб на зуб не попадал. Он закрыл дверь и вернулся к столу у очага. Нет, никогда, будь у него хоть тысяча жизней, он не сможет привыкнуть к дикости этого края. В Хастинапуре вот уже сотни лет все бессмертные силы были либо полностью подчинены людям, либо связаны каким-нибудь соглашением. Их истории были описаны в учебниках, и любой серьезный маг знал их наизусть. Здесь же, в Изавальте, они повсюду, а смертные существа пребывают в легкомысленном, самонадеянном невежестве. Люди, обыкновенные люди до сих пор могут потерять душу и тело в кабальных сделках с нечистью. Это просто чудовищно. И в то же время чудесно. Здесь жизнь превращается в бесконечный танец на краю пропасти.

«И требует столько же сил». Сакра немножко пожалел себя, пока доставал чернила и бумагу из среднего по размеру сундучка, а потом уселся писать предупреждение для принцессы Ананды.

Сказать по правде, он хотел написать ей, чтобы она бежала в Хастинапуру. Но Сакра понимал, что Ананда никогда этого не сделает. Она поклялась этой стране в верности, а мужу — в любви, и никогда не нарушит этих клятв.

Так же как и ее слуга.

Письмо было коротким. Сакра испытывал некоторое облегчение от того, что писать можно все как есть — без шифров и недомолвок. Он сложил письмо, перевязал его шелковой лентой и поставил печать. Затем положил письмо на стол и придавил сверху камнем.

Покончив с этим, Сакра опустился на колени перед самым большим сундуком, привезенным из Хастинапуры. В нем хранились свитки, которые он переписывал собственноручно, книги, подаренные ему наставниками, отрезы шелка — обычные и завязанные узлами, нити, инструменты для разрезания и плетения, горшочки с краской… Весь арсенал чародея. Сакра отложил свитки и книги в сторону, после чего вытащил из сундука шелковое покрывало и два белых пера.

Ему едва исполнилось десять, когда в дом отца явились послы из императорского дворца. Сакра спрятался за резной ширмой и наблюдал оттуда, как министры показывали отцу гороскопы и знамения, доказывающие, что он, Сакра, не просто одаренный ребенок. Ему предназначено судьбой стать одним из величайших волшебников современности. Они предъявили письма из Жемчужного Трона, в которых содержался приказ доставить мальчика во дворец для обучения его всем премудростям чародейства и волшебства — с тем чтобы когда-нибудь он смог стать одним из консультантов Совета, а возможно, даже личным защитником одного из членов императорской семьи.

Конечно же, отец согласился, и Сакра, раздираемый противоречивыми чувствами — печалью, страхом и гордостью, отправился с посланниками. Он пробыл в учениках всего лишь год, когда за ним снова послали — на этот раз для того, чтобы отвести в святая святых, на женскую половину дворца. Он шел меж двух старцев и старался не смотреть по сторонам — боялся, что ослепнет от красоты мелькавших вокруг любопытных женских лиц. Наконец его ввели в комнату со стенами из слоновой кости, завешанными алыми шелками и зеркалами. На огромной кровати в центре комнаты лежала императрица. Сакра смутился, машинально отступил назад и поклонился. Кто-то отнял его руки от лица и вложил в них сверток. Сакра ошеломленно уставился на него: это был новорожденный младенец. Сакра осторожно прижал сверток к груди — так мама учила его держать младших братьев.

— Это моя дочь Ананда, — сказала императрица, не вставая с постели. — Моя первая принцесса, моя бесценная доченька. Мы отдаем ее под твою защиту, Сакра.

Первая принцесса, сморщенная и красная, махала крошечными кулачками и пускала слюни, и, глядя на нее, Сакра не мог удержаться от улыбки.

С этого момента он каждый день несколько часов проводил с принцессой. Он ухаживал за ней, когда она болела, он учил ее читать, петь и наблюдать за звездами. На его глазах из тоненькой бойкой девчонки она превратилась в спокойную рассудительную девушку. Сакра любил ее так, как мог бы любить сестру или дочь, и это было как раз то, что нужно.

Это была прекрасная жизнь. Благодаря положению Сакры при дворе к его семье относились с почетом и уважением. Братья и сестры удачно вступили в брак и тоже имели некоторое положение в обществе. Сакра радовался тому, что у его жизни есть предназначение. Сила, которая ни на что не направлена, слишком часто оборачивается против человека и пожирает самое себя от безысходной зависти к тому, чего ей никогда не достичь. Сакра был уверен, что именно это произошло с Калами на его порабощенном острове, когда он был еще ребенком.

Стараясь не вспоминать о пронизывающем холоде и о том, как колдовство недавно чуть не стоило ему жизни, Сакра отворил дверь. Это заклинание не работает в замкнутом пространстве. Он расправил шелк на полу перед очагом и встал на колени в центре белого квадрата. Отложив перья в сторону, Сакра вытащил из поленницы две палочки. На одной он вырезал слова «Земли Смерти и Духов». На второй — свое полное имя, имена отца, деда и бога. Третью он взял из сундука. Это была сандаловая палочка, привезенная из Хастинапуры. Сакра придирчиво провел пальцем по ее гладкой душистой коре, но не нашел никаких изъянов. Потом взял из поленницы несколько зеленых ветвей и бросил их в огонь. Вскоре они занялись, и в комнате запахло дымом. Тогда Сакра положил в очаг три приготовленные палочки и снова сел в центр покрывала, зажав между ладонями два пера.

Это было рискованное предприятие: Лисица — дикое, капризное и жестокое создание. Если у нее действительно есть какие-то дела с Калами и Бриджит Ледерли, она будет недовольна, что ей помешали. Можно попытаться выторговать у нее Бриджит, но Лисица способна запросить такую цену, которая и не снилась какому-нибудь вороньему королю. И все же нужно попробовать. Нельзя позволить Калами завладеть этой новоявленной колдуньей даже на миг, потому что тогда лорд-чародей ее величества спрячет свою находку так, что Сакре уже никогда до нее не добраться.

Белый дым, густой и душистый, клубами повалил из очага, невзирая на все попытки дымохода вытянуть его в трубу. Он кольцами обвивался вокруг человека, неподвижно сидящего на белом покрывале. Сакра закрыл глаза и скрестил пальцы вокруг перьев.

Когда глаза Сакры открылись, вокруг лежали Земли Смерти и Духов, а сам он был лебедем — с длинной шеей и могучими белыми крыльями. Он планировал в потоке воздуха над темными сосновыми лесами, что простирались здесь вечно. Почуяв запах воды, он устремил свой полет к ней, опустив крылья и вытянув шею. Широкий мутный поток струился между деревьев. Река показалась Сакре более надежной опорой, чем воздух. Сложив крылья, он спикировал вниз, и вскоре под животом у него заплескалась прохладная вода.

Сакра сосредоточил все свои мысли на Лисице: вспомнил все истории о ней, которые когда-либо слышал, все ее изображения в книгах из изавальтской императорской библиотеки, которые видел, когда еще имел доступ ко двору. Течение становилось сильнее, оно все дальше уносило лебедя с аккуратно сложенными крыльями и гордо поднятой головой.

Вдруг его внимание привлекло какое-то движение на берегу. Из-за деревьев выступила тень. Это был лис — размером с крупную лошадь и серый, словно призрак. В зубах он держал лебедя. Кровь лилась ручьем с лисьей пасти, и оперение птицы вместо белого было алым. Лис отшвырнул голову лебедя в сторону, а тело сбросил в реку, и труп поплыл по течению, оставляя за собой красные ручьи в чистой зеленой воде.

Сакра расправил крылья. Он был готов к подобным выходкам, хотя древние законы были на его стороне. «Я только защищал свою госпожу, — сказал голос его сердца лису. — Она была в опасности. Неужели ты не пошел бы на все ради своей королевы?»

Лис оскалил зубы в немом рыке:

«У тебя был холодный стальной клинок. Ты привел людей, которые пролили кровь моих братьев».

«Но они напали на мою госпожу. У меня были на это и права, и причины».

«Ты пролил кровь моих братьев, — прорычал лис, — так что у меня тоже есть кое-какие права».

Лис прыгнул, и Сакра взмыл в воздух. Но слишком медленно. Челюсти лиса вцепились в его крыло, и из горла лебедя вырвался трубный крик. Сознание Сакры стремилось вернуться обратно в человеческое тело, в мир смертных, но боль не давала ему сконцентрироваться.

«Заклинаю тебя! — рычал лис. — Заклинаю тебя кровью твоей души и зубами моего тела. Пусть владеют тобой боль и страх. Посмотрим, как хорошо ты будешь служить своей госпоже безмолвной птицей!»

Сакра опять закричал, взывая ко всему миру. На этот раз его крик был услышан, и он растаял у лиса в зубах, словно дым, который принес его сюда.

Сакра очнулся перед камином. Но не человеком, а все еще лебедем. В голове все мутилось от ужаса и боли. Зубы лиса вонзились глубоко, оставив после себя кровь и смятение. В сознании Сакры пульсировала единственная мысль: его госпожа одна, она в опасности, и он должен быть рядом. Ей нельзя оставаться одной! Он не имеет права подвести ее сейчас, когда ей угрожает нечто куда более страшное, чем людская зависть.

Не подозревая об истинной опасности, Сакра расправил сильные крылья и вылетел в открытую дверь.

* * *

«В этом дворце никогда не было спокойно», — думал Калами, стоя в скудно освещенной передней и рассматривая нишу с одним из многочисленных дворцовых богов. Ему казалось, что даже сквозь окрашенные, оштукатуренные и покрытые гобеленами стены он чувствует сплетни и интриги, которые наполняют дворец змеиным шепотом.

Любимым занятием обитателей Выштавоса было строить догадки относительно того, что Ее Величество вдовствующая императрица Медеан сделает в следующую минуту и как это можно использовать для продвижения вверх по служебной лестнице. Но никто из царедворцев не мог победить в этой игре, поскольку никто не знал всей правды о дворце и об императрице.

За спиной у Калами раздался стук жезла о полированный пол. Он обернулся.

— Ее Величество примет вас, — объявил лакей и отступил в сторону.

Ливрея у него была туго накрахмалена, а золотые пуговицы — отполированы до блеска. Калами нечасто приходилось завидовать слугам, но сейчас он с горечью подумал, что у него не было времени даже на то, чтобы переодеться с дороги. Шагая по коридору, он на ходу пригладил волосы и расправил складки на рукавах пропитавшегося морской солью кафтана. Внешность много значила в глазах императрицы, но не больше, чем четкое выполнение ее приказов. Она потребовала, чтобы он явился во дворец сразу же по возвращении, в любое время суток. И поскольку императрицу часто мучила бессонница, Калами решил не откладывать визит до утра. Лучше уж встретить надвигающуюся бурю сейчас.

Рабочий кабинет императрицы был заставлен письменными столами и шкафами с книгами. В назначенный день к ней являлись сразу шесть секретарей, чтобы переписывать официальные письма и документы. Однако сейчас в кабинете находился только один человек в форменном зеленом кафтане с высоким воротничком: он сидел без дела за столом в углу комнаты. Рядом, в медной жаровне, еле-еле теплился огонь. В камине тоже оставались лишь тлеющие угли. Для просторной комнаты этого отопления было явно недостаточно, и когда Калами ступил на порог, на него повеяло холодом. Неяркий свет не позволявший помещению погрузиться в кромешную тьму, исходил от шести свечек, укрепленных в паре ветвистых канделябров высотой в человеческий рост, причем в каждом из них могло гореть не меньше дюжины свечей. Чуть поодаль стояли лакеи, которые заботились об этом скудном освещении, а возле двери сидели две фрейлины, готовые по первому слову своей госпожи выполнить любую ее прихоть.

Медеан, дочь Эдемско, внучка Начерады, вдовствующая императрица Вечной Изавальты, сидела за письменным столом из темного дерева, на котором слоновой костью были инкрустированы изображения гербов двадцати волостей, составляющих Империю. Кость пожелтела от времени, а дерево покрылось чернильными пятнами и царапинами. Стол состарился раньше времени, как и сама императрица.

Это было странно для такой знатной женщины и неслыханно для колдуньи. То благословение души, которое даровало чародеям магическую силу, обычно награждало их и долголетием. Ценой же долголетия было то, что завести ребенка колдуну или колдунье было в лучшем случае трудно.

При дворе ходили слухи, будто бы причиной преждевременной старости Медеан было как раз то, что когда-то она заключила сделку с древней ведьмой Бабой Ягой, выменяв годы своей жизни на наследника престола. Но это было не так. Проблему бесплодия сумел решить Калами: один раз для себя, второй — для Медеан. А то, что заставляло императрицу стариться, было результатом сделки куда более давней и намного более опасной.

Калами упал на колени перед императрицей и наклонился так низко, что коснулся головой истертого узора на ковре. Как он и предполагал, Медеан довольно долго молчала, и Калами был вынужден стоять в этой неудобной и унизительной позе. Но он предусмотрел это и готов был ждать столько, сколько потребуется.

— Встань.

Калами встал, но смиренно опущенных глаз не поднял. Он потерпел неудачу. Он в немилости. По крайней мере какое-то время придется играть эту роль.

— Что произошло?

— Дети Иванко напали на нас и похитили Бриджит Ледерли.

Послышался шелест ткани и бумаги.

— И с какой же это стати воронье племя интересуется тем, что творится в Лисолесье?

— Возможно, они заключили союз с Сакрой.

— Возможно. — Снова шелест, а затем негромкий скрип отодвигаемого кресла. Калами понял, что Медеан встала, по звяканью ключей у нее на поясе. Неясная тень упала на ковер. — Но почему нам ничего не известно об этой сделке?

«Да потому, что ты прогнала его из дворца, и теперь он может свободно бродить где вздумается. А мы не можем даже установить за ним мало-мальски эффективное наблюдение!»

— Потому что мои глаза подвели меня, Ваше Величество.

— Да. — Воздух между ними наполнился молчанием — холодным и глубоким. — Посмотри на меня, лорд-чародей.

Калами поднял глаза. Когда-то Медеан была высокой стройной женщиной с золотистыми волосами — во всяком случае, именно так ее изображали придворные живописцы. Но со временем тело ее ссохлось, золото волос превратилось в серебро. Светлая кожа покрылась морщинами и стала походить на старую слоновую кость письменного стола. Только глаза у Медеан оставались такими же яркими, как на портретах. Но если у изображений времен ее юности взгляд был мягким и проницательным, то теперь на Калами смотрели жесткие, расчетливые глаза, от которых не ускользала ни одна деталь.

— Жить мне осталось недолго. Ты видишь это, Калами?

Чародей промолчал. Говорить о смерти монарха было равносильно государственной измене. Вместо этого он поклонился, как бы говоря, что готов согласиться со всем, что его госпожа сочтет нужным ему сообщить.

— Мне нужны верные союзники, моему государству нужны союзники. Мои обязанности скоро станут слишком тяжелы для меня. — Медеан приблизилась, и Калами почувствовал запах ее дыхания — кисловатый запах болезни.

— Ваше Величество, — спокойно сказал он, — вот я стою перед вами. Я, как и всегда, готов отдать служению вам все свои силы, все свое мастерство.

Императрица мысленно взвесила это решительное предложение и соизволила его принять.

— Да, да. — Она коснулась руки Калами. Ее кожа на ощупь была сухая и тонкая, как пергамент. — Ты всегда был предан Изавальте, и твое самопожертвование безгранично. Но не ты должен спасти нас. — Взгляд ее обратился внутрь и немного смягчился. — Забота о государстве — дело наследственное. Она была рождена, чтобы нести это бремя. Именно для этого Аваназий отослал ее мать так далеко — чтобы она могла родиться. Я знаю, по-другому было нельзя. И вот теперь эти грязные южане украли ее, как пытались украсть моего сына и как собираются украсть Изавальту из моих мертвых рук.

Пока еще живые руки императрицы сжались в кулаки.

— Ваши враги — враги Бриджит Ледерли, — возразил Калами. — Она не предаст вас, так же как и я.

Императрица зашагала из угла в угол.

— Возможно. До поры до времени. Но у южан свои методы. Они бы настроили против меня и родного сына, если бы я вовремя не приняла меры. Однажды они пытались обратить меня против Изавальты, и благодаря моей глупости им это почти удалось.

Калами заложил руки за спину. Началось… Бесконечное перечисление ошибок, грехов и измен, которое хотя бы однажды приходилось слышать каждому обитателю внутреннего двора, но все они скорее умерли бы, чем в этом признались. Неспособность прощать себе ошибки молодости изнуряла мозг и душу Медеан не меньше, чем бремя императорской власти.

— Она плетет интриги, — сказала императрица и с силой сжала кольцо с ключами. — Я чувствую, как она переплетает нити и завязывает свои тайны узлами. Она думает, что добьется успеха там, где потерпел неудачу ее предок. Этому не бывать! Я спасла своего сына, спасу и государство! А ведь это я сама, моя слабость, мой страх привели ее сюда! Я должна была понять! Уж я-то должна была разгадать ее замыслы!

«Да, должна была…» Калами опять опустил глаза, не будучи уверен, что крамольные мысли не отразятся на его лице. «А ведь я пытался тебя предупредить, но ты не стала и слушать. Твой лорд-чародей, твой верный туукосский пес, годится лишь на то, чтобы рисковать своей шкурой. А свои тайны ты предпочитаешь открывать неопытной девчонке. Какая наглость с моей стороны — давать советы великой императрице Изавальты!»

— Именно поэтому, Ваше Величество, мы должны найти Бриджит как можно скорее, — сказал Калами, когда к нему вернулось самообладание. — Прежде чем у Сакры будет возможность воспользоваться своим даром убеждения.

Императрица остановилась и посмотрела на Калами так, будто он говорил на неизвестном ей языке.

— Да, — после долгой паузы произнесла она. — Вы совершенно правы, лорд-чародей. Благодарю вас.

Медеан прошествовала по комнате с гордо поднятой головой, словно напоминая всем присутствующим, что у нее пока что есть силы.

— Лорд-чародей проводит меня, — объявила она к радости своих фрейлин, которые уже вскочили на ноги.

В дальнем конце кабинета пряталась маленькая дверца, которую Медеан отперла медным ключом. В каморке, что находилась за дверцей, было темно и холодно. Слуга внес подсвечник, а затем, повинуясь знаку Медеан, с поклоном удалился и закрыл за собой дверь.

Тихое тиканье наполняло комнату, и Калами казалось, что оно подчиняет своему ритму биение его сердца. Эта каморка могла служить памятником искусству изавальтских мастеров. На стенах висели заботливо прикрытые тканью зеркала в затейливых рамах из бронзы и золота. На полках, между шкатулками из серебра и редких пород древесины, стояли десятки остановившихся часов, стрелки которых показывали самое разное время. И хотя ни один из бесценных предметов, наполнявших комнату, не был магическим сам по себе, с их помощью можно было творить великое волшебство. У Калами от возбуждения затряслись руки, когда он представил, что можно было бы здесь сотворить, если бы только — хотя бы раз! — Медеан доверила ему ключи.

«Спокойно, — напомнил он себе, — скоро у тебя будет свои собственный ключ».

Однако главный предмет в этой комнате находился в ее центре, он-то и являлся источником этого негромкого беспрестанного шума. На простом полированном столе стояла так называемая Модель Миров. Эта модель представляла собой итог векового труда придворного чародея Рашека. Он служил бабушке Медеан, Начераде, последней изавальтской правительнице, которая еще именовала себя скромным титулом королевы. Сделанная из бронзы, меди и серебра, Модель на четыре фута возвышалась над поверхностью стола. Это было собрание сфер внутри других сфер, заключенных в орбиты. Каждая сфера двигалась в медленном танце независимо от соседней, и миры то сближались, то расходились в ритме, заданном часовым механизмом.

Мир Изавальты находился в самом центре Модели. Он неторопливо вращался на бронзовой оси. Зеленой и синей эмалью были отмечены материки и океаны. Золотой шарик солнца и серебряная бусинка луны обращались вокруг по своим орбитам. Полые сферы, сплетенные из бронзовой и медной проволоки, изображали Земли Смерти и Духов. Каждая из них удерживалась в определенном положении специально сконструированным механизмом.

— Когда они похитили ее? — спросила Медеан.

— В сумерки.

Медеан взяла с полки маленькие янтарные часики и поставила стрелки на половину пятого — время захода солнца. Потом императрица завела часы, и их легкое тиканье присоединилось к стрекочущему хору Модели Миров.

— Есть у тебя что-нибудь, к чему она прикасалась?

Калами сунул руку в нагрудный карман и вынул оттуда несколько лоскутков — тех, что Бриджит давала ему в доме на острове, чтобы он мог доказать здравость своего рассудка. Он сохранил их на всякий случай, хотя собирался использовать сам.

Медеан взяла лоскутки и достала из кармана длинную кружевную тесьму. Потом закрыла глаза, испустила долгий вздох, после чего ее старушечьи губы зашевелились, беззвучно произнося слова заклинания. Длинные пальцы начали проворно связывать друг с другом тесьму и лоскутки. Затем она открыла глаза, сплюнула на кружево, подышала на него и завязала в тугой узел. Калами почувствовал, как воздух из прохладного становится ледяным и каждый волосок на теле приподнимается от ощущения колдовства, возникавшего из лоскутков и кружева, дыхания и слюны, из наполнявшего стылый воздух разномастного тиканья.

— Покажи мне, — пробормотала императрица, обращаясь к Модели. — Покажи.

Комната была заперта, вокруг — каменные стены дворца, но все равно откуда-то налетел ветер — яростный и леденящий душу. Он выхватил кружево из ладони Медеан и отнес его к Модели Миров, где оно запуталось в одном из проволочных шаров, с рубином в центре.

— Итак, — губы Медеан сжались в тоненькую линию, — она не у Сакры. По крайней мере сейчас. Она у локаи.

Локаи… Лисы-оборотни. У Калами кровь застыла в жилах. Неужели Лисица догадалась об истинном значении той шутки, которую он сыграл с ее сыновьями? И решила в качестве платы присвоить себе Бриджит?

«Нет, этого не может быть, — успокоил он себя. — Лисица никогда не поступила бы так прямолинейно. Здесь кроется что-то другое…»

Будто прочитав его мысли, императрица произнесла:

— Почему — пока не ясно. Но главное для нас — вернуть ее.

Она оглядела комнату и остановила выбор на одной из серебряных шкатулок. Медеан сняла ее с полки и открыла. Внутри лежало золотое кольцо, усыпанное сверкающими изумрудами.

— Отправляйся к Лисице и отдай ей вот это. — Императрица протянула перстень Калами. — Если этого окажется недостаточно, чтобы Бриджит Ледерли целой и невредимой попала во дворец, пусть назовет свою цену.

Калами взял драгоценное украшение, положил в карман и низко поклонился:

— Она будет здесь еще до захода солнца.

— Надеюсь, что так. — Императрица коротко благословила Калами, дотронувшись до его лба. — А теперь оставь меня. Отдохни подкрепись, но не задерживайся слишком долго. Раз мы обнаружили ее, Сакра своими способами может сделать то же самое.

Калами быстро поклонился и вышел. Он торопливо проследовал по коридору, не замечая резных колонн, гобеленов, фресок, портретов и мозаики, виденных уже тысячи раз. Единственным дворцовым ключом, имевшимся в его распоряжении, он открыл дверь в свою комнату и прошел по ней так же быстро, как по коридору. Подойдя к дальней стене, Калами отдернул портьеру, закрывавшую дверь на балкон. Затем рывком распахнул дверь и шагнул наружу. В лицо ему ударил снежный вихрь. Калами глубоко вдыхал морозный воздух, наслаждаясь холодом, от которого покалывало в груди. Боль прояснит разум, холод успокоит пылающую жаром голову.

«Неужели мой час наконец пробил? Неужели я смогу избавиться от ненавистной тени Ингрид и этой проклятой дочери Аваназия!»

— Господин Калами!

Он резко обернулся, вздрогнув от безумной идеи, что его мысли могли подслушать.

— Кто здесь?

Из глубины комнаты донесся скрипучий голос:

— Это я, Финон, мой господин. Ваш ужин, как вы просили.

Калами не просил никакого ужина, и Финону это было известно не хуже него самого. Хотя какая разница… Финон, верно, услышал, как он вернулся, и, как обычно, придумал повод увидеться с ним.

Калами напоследок еще раз вдохнул чистый студеный воздух.

— Ты как всегда кстати.

Он отодвинул тяжелую штору, вернулся в комнату и закрыл за собой дверь.

Финон был хрупким старичком, на пятнистом черепе которого еще кое-как держались несколько пучков седых волос. Его тщедушная фигура, казалось, сгибается под тяжестью золотых нашивок и галунов имперской ливреи. Эта безобидная внешность сослужила хорошую службу и ему самому, и Калами. Люди видели в нем просто престарелого слугу и не замечали ни яркого света черных глаз, ни мускулистых рук. Он мог с легкостью выполнять любую работу — сейчас, например, он ловко разлил по бокалам подогретое вино из серебряного кувшина, поставил на стол хлеб и куски холодной говядины, щедро намазанные паштетом, а также рулеты из тонкого теста с медом и орехами.

— Досточтимый отец, — сказал Калами на родном языке, употребив уважительную форму обращения младшего по возрасту к старшему. — К чему эти церемонии? Нас ведь никто не видит, так позволь мне прислуживать тебе.

Именно Финон заметил неординарные способности Калами, когда тот был еще мальчишкой, изучавшим настоящую историю своей страны в полутемных амбарах, за сараями и в глубине подвалов. О ней шепотом рассказывали ему слуги лорд-мастера, наместника Туукоса, с которым его отец связал себя договором. Это Финон убедил Калами в том, что он должен попытаться попасть в императорский дворец и добиться власти. И тогда, сказал ему Финон, мы, быть может, обретем путь к свободе.

На это ушло много лет, но Калами это не беспокоило — ведь век чародея долог. А вот век Финона уже подходил к концу. Он превратился в старика — крепкого, но все же старика, и Калами горестно было видеть это. Его победа будет куда менее сладостной, если Финон, начавший этот путь вместе с ним, не увидит его финала.

— Рад видеть, что твои манеры по-прежнему безупречны, — заметил Финон, но суетиться не перестал. Он постелил на стол льняную салфетку, развел огонь в камине и зажег свечи. — Но ведь мы с тобой знаем, что за нами наблюдают всегда.

— Не смею спорить, досточтимый отец. — По правде говоря, от запаха всех этих блюд у Калами уже давно потекли слюнки. Он с готовностью сел за стол и принялся за еду. Особенное наслаждение ему доставляло вино. К этому удовольствию он питал все большую слабость и все больше винил себя за это — винопитие было чисто изавальтским пристрастием.

— Нашел, что искал? — поинтересовался Финон, раздувая огонь.

— Нашел и потерял. — Калами подцепил ломтик мяса кончиком серебряного ножа. — Дочерью Аваназия интересуется не только императрица.

Несколько секунд Финон молча крутил тонкую свечку в грубоватых пальцах.

— Может, оно и к лучшему. Может, будет лучше, если она просто потеряется.

— Поверь, досточтимый отец, я уже думал об этом. — Калами не просто думал, он всем сердцем желал этого. «А что, если ты не выполнишь свою задачу? — шептал ему внутренний голос. — Что, если тебе не удастся задобрить Лисицу, и Бриджит останется с ней, превратившись в одну из локаи? Что тогда будет делать Медеан? Тогда рядом с ней не останется никого, кроме тебя, и ей придется разделить свои самые потаенные секреты с тобой».

Если бы Бриджит оставалась у Сакры, он не смог бы оправдаться… Ведь Калами был равен Сакре по силе и искусству, во всяком случае, ему приходилось поддерживать это мнение. Лисица же — совсем другое дело. Она — одна из великих бессмертных сил этого мира. И если уж она заупрямится, что он сможет с этим поделать? Кто сможет обвинить его в нерадивости?

Взглянув на тарелку, Калами обнаружил, что в задумчивости искромсал на мелкие кусочки лежавшее на ней мясо. Финон живо убрал тарелку и поставил вместо нее блюдо со сладкими рулетиками.

— Ты хотел рассказать мне, почему это не самая лучшая идея, — напомнил Финон.

— Потому что нам нужна та сила, которой обладает дочь Аваназия. Если я попытаюсь сам удерживать Жар-птицу в клетке, от меня ничего не останется, как это уже произошло с Медеан. — Калами покачал головой и сделал очередной глоток пряного вина. — А для того чтобы Туукос правил тремя империями, мы должны завладеть Жар-птицей.

Финон долил его бокал.

— Но зачем Туукосу власть? Если Изавальта падет, мы будем свободны, как раньше. А больше нам ничего и не нужно.

Калами вгляделся в содержимое бокала. Вино было темное, почти черное.

— Нет, нам нужно еще кое-что. Нам нужен способ защитить свою свободу. Нам нужна власть, а костям наших мертвецов нужно отмщение.

Прадед Калами, знаток древней волшбы, должен был стать его наставником. Но его повесили по приказу наместника. За то, что он использовал кровь и барабанный бой, чтобы по просьбе родителей узнать истинное имя новорожденного ребенка. Калами часто видел прадеда во сне — как он покачивается на веревке, привязанной к дереву, и глаза его широко открыты в немом вопросе: почему те, кто сделал это, до сих пор не наказаны?

Калами поставил кружку на стол.

— Не тревожься, досточтимый отец. Бриджит Ледерли уже послужила мне, хоть и невольно. Послужит и впредь. А теперь, — Калами поднялся из-за стола, — я должен собираться в путь.

Не говоря ни слова, Финон убрал посуду со стола и оставил Калами одного. Тот тряхнул головой, прогоняя дурные мысли. Финон поймет его, когда Туукос завладеет клеткой и той силой, что заключена в ней. Когда он узнает, что такое власть, он поймет, почему нельзя было поступить иначе.

Отпустив Калами, Медеан некоторое время стояла на том же месте, пошатываясь от изнеможения и пытаясь совладать с ним силой воли. Голос, тонкий шепчущий голосок, который слышался повсюду во дворце, был сейчас таким громким, что Медеан могла разобрать слова. Как тяжело колдовать, когда этот голос все шепчет и шепчет! Порой даже самое простое заклинание или какое-нибудь элементарное решение казались ей непосильным трудом.

Но распускаться нельзя. Она правит Изавальтой и будет править до тех пор, пока Бриджит Ледерли не снимет с нее это бремя, как это сделал когда-то ее отец. Но сначала Медеан должна избавиться от Ананды и передать трон своему сыну, и никому больше.

Голос становился все громче.

«Не удержишь меня! — шептал он. — Ты состарилась, смертная женщина, и ты не удержишь меня».

Медленно и осторожно Медеан опустилась на колени и откинула краешек ковра. Ноющими пальцами она принялась ощупывать каменные плиты пола, пока не нашла зарубку на одной из них. Под той плитой была круглая железная дверца. Медеан отперла ее ключом из своей связки. От этой дверцы вниз уходила деревянная лестница, ступени которой стерлись от времени. Эта лестница вела к другой лестнице, каменной, которая спускалась во мрак и холод подземелья.

Медеан нащупала фонарь, стоявший на верхней ступеньке, и коробочку с трутом и огнивом. Огниво несколько раз выпадало из ее неуклюжих рук, и Медеан приходилось становиться на колени и искать его снова. В конце концов ей удалось высечь огонь.

«Весь мир преклоняется передо мной, — подумала она, обращаясь к голосу, что-то шепчущему внизу, у подножия лестницы, — а перед тобой встаю на колени я».

— Выпусти меня, — сказал голос. — Выпусти меня!

Медеан зажала фонарь в руке устала осторожно спускаться по крутым ступенькам. Свободной рукой она придерживалась за каменную стену. Около дюжины рабочих — строителей, архитекторов, кузнецов и каменщиков — трудились, чтобы построить и укрепить эту лестницу и комнату под ней. Все они потом исчезли.

Поначалу стена была такой холодной, что ломило пальцы. Но с каждым шагом камни становились чуть-чуть теплее. Пар собственного дыхания перестал застилать Медеан глаза, и она уже пожалела, что не сняла с себя теплый ночной халат.

У подножия лестницы путь Медеан преградила еще одна железная дверь. Металл был теплым на ощупь, а из щели внизу выбивалась полоска света.

Медеан поставила фонарь на пол и достала еще один ключ. Он был обмотан тусклыми серебряными проволочками, которые обожгли бы любую руку, кроме руки императрицы.

Медеан пришлось навалиться на дверь всем телом, чтобы преодолеть сопротивление проржавевших петель. Наконец дверь подалась, издав душераздирающий скрип несмазанного железа.

Свет и жар разлились вокруг Медеан, заставив ее сощуриться и заморгать. Лоб императрицы сразу покрылся потом. Ноги, состарившиеся и уставшие на много лет раньше положенного срока, не слушались ее, но все же Медеан держалась твердо, хотя и не могла пока ступить ни шагу. Существу, томившемуся в золотой клетке, и без того слишком многое известно о ее слабости. Не стоит подавать ему лишний повод для издевательств.

Клетка, свисавшая с потолка на толстой стальной цепи, была размером с туловище человека. Ее обуглившиеся прутья были выкованы из чистого золота, особым образом скрученного и согнутого. Руки Медеан до сих пор помнили эту работу и эту боль. Клетка стоила ей многих лет жизни, а еще — жизни человека, которому она могла абсолютно доверять. Но это было необходимо. Ничто, кроме этой клетки, не могло удержать Жар-птицу.

Жар-птица, Феникс, птица из живого пламени, сияла в центре клетки. Крылья и хвост пылали изменчивым узором из золотых, красных и оранжевых бликов. Острый клюв горел белым огнем. Синие отблески, какие бывают в самом центре пламени, мерцали в круглых глазах.

Увидев Медеан, птица издала истошный крик, пронзивший мозг императрицы острой болью. Птица забила расправленными крыльями по прутьям клетки, отчего воздух наполнился клубами дыма и запахом горелого мяса.

— Выпусти меня! — вопила она. — Выпусти!

Медеан собралась с силами и прошла мимо клетки. На первый взгляд казалось, что здесь, в подземелье, устроена мастерская. Возле стены стоял тигель, рядом с ним — верстак, на котором валялись куски руды и полоски металла, молотки и прочие инструменты. Медеан присела на корточки и занялась разведением огня под тиглем: вытащила золу, угли и подбросила туда несколько поленьев. Все это время она затылком чувствовала горящий взгляд Жар-птицы.

— Аваназий здесь, Медеан.

Императрица не оглянулась. Вообще-то для того, чтобы тигель как следует разогрелся, требовалось несколько часов, но сейчас на это не было времени. Медеан не мигая уставилась в огонь, заставляя самые глубинные пласты души подниматься на поверхность, растекаться по венам, наполнять руки и выплескиваться через кончики пальцев.

— Он стоит возле клетки, сотворенной его жизнью. Он говорит что ты должнаосвободить меня, иначе она отберет жизнь и у тебя. Она возьмет твою жизнь и твое царство!

Медеан стиснула зубы. Эта тварь лжет, лжет как всегда! Императрица закатала рукава и сунула голые руки в огонь. Языки пламени лизали ее кисти, но не обжигали — они были мягкими и послушными, как глина. Теперь пальцы Медеан, в которых сосредоточилась ее глубинная сущность, могли извлечь из пламени жар, направить его на тигель, чтобы раскалить этот тигель добела, расплавить металл и укрепить клетку. Ее руками, ее душой, ее волей, только ее одной.

— Твое сердце колотится, Медеан. Сердце сжимается, руки опускаются…

Но Медеан уже овладела пламенем. Она принялась водить руками по тиглю, распространяя жар и на ощупь определяя температуру. Сердце у нее действительно билось тяжело, но не от старости, а от усилий. Рано еще. Это лишь очередное вранье птицы, о котором не стоит и думать.

Медеан вынула руки из огня, встала во весь рост и повернулась к верстаку. Отобрав несколько кусков золотой руды, она бросила их в тигель. Среди инструментов на верстаке лежал и нож. Медеан взяла его и проколола острием подушечку пальца. Затем повернула пораненную руку ладонью вверх, чтобы дышать на нее. Капли крови стекали по пальцам Медеан, с шипением падали в тигель и, испаряясь, смешивались с ее дыханием.

— Выпусти меня, Медеан. Так советует тебе твой Аваназий. Обещаю не причинять вреда тебе и твоим близким.

— Лжешь, — сквозь зубы процедила Медеан. Она погрузила руку в тигель и вынула из него кусок руды. Под ее пальцами руда мгновенно плавилась, и Медеан скручивала ее, как ткачиха сучит нить, а потом сплетала эти нити в шнур. Только шнур этот был сделан из золота, крови и магии. Он будет вплетен в клетку и поможет Медеан удерживать Жар-птицу еще несколько дней.

Медеан вынула из тигля мягкую косу из раскаленного металла.

— Я взывала к твоему сыну.

На мгновение воля Медеан словно споткнулась, и невыносимая боль пронзила ее пальцы. Она почуяла запах горящей плоти и закричала, но шнур не выпустила. Вместо этого она замкнула всю свою волю, всю жизнь, что еще осталась в ней, вокруг боли и восстановила потерянное было волшебство. Она по-прежнему владеет магией, владеет Изавальтой, она одна, и только она, может защитить и сохранить империю. Если она не справится — опять не справится! — все погибнет. От руки своей окаянной жены погибнет Микель и вся ее семья, как когда-то ее собственные родители погибли от руки Каачи. Это был тот самый Каача, который увез ее из ее дворца. Каача, который пытался захватить Хун-Це с помощью ее солдат. Каача, который так напугал Девятерых Старцев, что они превратили одного из них самих в Жар-птицу и спустили ее на Изавальту, словно цепного пса.

— Он почти услышал меня, Медеан. Ты ведь знаешь, он так легко поддается внушению, как он мог не услышать меня?

Медеан прижала золотую косу к прутьям. Жар-птица накинулась на нее, принялась клевать и бить крыльями. Больше всего ей хотелось сжечь Медеан заживо, но ей мешала клетка, и императрица ощущала лишь легкое покалывание там, где появлялись волдыри ожогов, добавляя ей новые шрамы и пятна. Ничего, это не страшно. Медеан отняла руки от клетки, и золотая коса начала остывать прямо на глазах, превращаясь в новый прут и укрепляя старый опаленный металл.

Медеан пошатнулась и чуть не упала, но в последний момент оперлась локтем о верстак. Некоторое время она так и стояла — согнувшись, тяжело дыша, не в силах думать ни о чем, кроме боли, пульсирующей в пальцах. На них остались черные выгоревшие полосы, и вид этих пальцев в сочетании со жгучей болью вырвал из ее горла рыдания и выжал слезы из обожженных глаз.

— Освободи меня, Медеан, а не то он сделает это за тебя. — Жар-птица глянула на нее пылающим глазом. — Ты колдунья, а он нет. Думаешь, он выживет в пламени, когда я взлечу!

Медеан подняла на нее мокрые глаза:

— Он не сможет попасть сюда.

Она оттолкнулась от верстака и выпрямила спину. Затем опустила руки, чтобы рукава закрыли ее израненные руки.

— Никто не сможет попасть сюда. Ты моя. — Медеан подошла к клетке, голос ее дрожал от ярости и боли. — И я буду держать тебя здесь столько, сколько ты будешь мне нужна. Ты не получишь свободу, покуда Изавальта не будет в полной безопасности, даже если на это уйдет тысяча лет. Ты останешься здесь, и заключенная в тебе угроза будет служить моим целям.

— Уж будь уверена, — зашипела птица. — Ты ведь и правда стареешь, Медеан. Твоя жизнь тает, как свечка, и скоро от нее ничего не останется. А как же Изавальта? Что тогда помешает мне отомстить?

Медеан направилась к двери и не обернулась, услышав, как Жар-птица бьется в обновленной клетке. Императрица предусмотрительно обернула ладони рукавами, но все равно до крови искусала губы, пока закрывала и запирала на замок железную дверь. О том, чтобы взять в руки фонарь, не могло быть и речи. Медеан поднялась по темной лестнице, почти теряя сознание, когда приходилось дотрагиваться до стен, и выбралась в свою комнату.

Собрав волю в кулак, из последних сил Медеан заперла люк, вставила на место каменную плиту, прикрыла ее ковром и отворила дверь в соседнюю комнату.

— Сидас! Прафад!

Фрейлины, сильные, умелые и привязанные к своей госпоже клятвами, угрозами и заклятьями, отвели ее в спальню. Там они уложили Медеан на кушетку и принесли лед, целебную мазь и бинты для перевязки. Далеко не в первый раз им приходилось лечить ожоги. Конечно, без сплетен не обходилось. Всего волшебства мира не хватит на то, чтобы заставить слуг держать язык за зубами. Но императрице было на это наплевать. Главное — Жар-птица в клетке, а значит, и Изавальта в безопасности.

— Бриджит возьмет на себя это бремя, — пробормотала Медеан, не в силах держать свои мысли при себе. — Бриджит не предаст меня.

— Никто не предаст вас, Ваше Величество, — успокоила ее Прафад.

— Никто. — Медеан закрыла глаза. — Ни одна живая душа.

Темная, глубокая волна забытья подступала все ближе, скрывая под собой тревожные мысли. Вскоре Медеан заснула. Во сне она шла по пещере, уставленной свечами. Одни были высокими, от других ничего не осталось, кроме лужицы воска, и все они горели ровным белым светом. Рядом с ней шел некто в черных одеждах, вместе они подошли к свече, которая стояла на песчаном полу пещеры среди сотен тысяч других свечей. Она была не больше дюйма высотой, и воск стекал по ее краям, как кровь стекала по пальцам Медеан.

— Вот все, что осталось, — сказал ее спутник. — Я ничего не могу с этим поделать.

Медеан точно знала, что Жар-птица подслушивает, и птица действительно слышала.

Глава 9

Сначала у Бриджит не было тела. Она плыла в уютной темноте, без мыслей, без чувств. Был только мрак, и была она. Потом темнота рассеялась, появился неяркий зеленоватый свет, и Бриджит вспомнила, что у нее есть глаза. С этого воспоминания началось возвращение тела и ощущений. А потом вернулся и весь мир.

Бриджит упала на кучу сосновых иголок и зашлась кашлем. Разреженный воздух звенел от холода и чего-то еще, чему Бриджит не знала имени. Казалось, легкие вот-вот разорвутся от недостатка кислорода. Бриджит долго стояла на коленях, мучимая удушьем и рвотой. Однако через некоторое время дыхание успокоилось, и она смогла поднять голову и оглядеться.

Со всех сторон — черные стволы и зеленые лапы сосен, смыкающиеся в кроны где-то высоко-высоко. Солнца не видно. В воздухе разлит тусклый зеленый сумрак. На земле — ни травинки, только плотный ковер из рыжих иголок кое-где вздымается холмиками, наводя на мысль, что под ним что-то сокрыто. В воздухе стоит такой густой хвойный запах, что смолянистый привкус оседает на языке. И — ни звука. Только собственное дыхание, оглушительное в этой тиши.

«Я смогла! — было первой мыслью Бриджит. Но за ней явилась вторая: — Что я натворила…»

Бриджит прислушалась, но не уловила ни единого звука: ни голосов ни пения птиц. Завеса тишины была такой плотной, словно Бриджит оглохла. Не было даже ветра, под которым шелестели бы ветви деревьев.

Бриджит вновь хотела глубоко вздохнуть, но вместо этого закашлялась, словно легкие не желали расставаться с воздухом, так тяжело им доставшимся. Она потерла горло, пытаясь расслабить сведенные мышцы, и поднялась на ноги. Звать на помощь не было смысла. Да что там, от одной мысли о том, чтобы так грубо нарушить тишину этого места, у Бриджит все сжалось внутри. Ни она сама, ни деревья не отбрасывали тени, и понять, откуда светит солнце, было невозможно, поэтому все направления казались одинаковыми. Теперь уже Бриджит по-настоящему испугалась.

«Ну,ничего не поделаешь. — Бриджит отряхнула руки и передник — не столько из аккуратности, сколько для того, чтобы успокоиться. — Надо либо идти, либо оставаться здесь».

Однако сама мысль о том, чтобы сидеть и ждать, когда кто-то или что-то ее найдет, была невыносима. И Бриджит решила идти. Для начала она сосредоточила взгляд на дереве, что виднелось впереди, и направилась к нему. Дойдя до этого дерева, она положила ладонь на черный чешуйчатый ствол, выбрала следующий ориентир и двинулась к нему. Если не знаешь, куда идти, так по крайней мере не стоит ходить кругами.

Сухие хвоинки не шуршали под ногами. Ветки не шелестели, когда Бриджит задевала их. Она все шла и шла от дерева к дереву под покровом неестественной тишины, пока не почувствовала, что тихонько погружается в сон, в котором она идет по сосновому лесу, от одного дерева к другому, все время по прямой. Ее цель — где-то в самом конце этой прямой, и главное — не сбиться с курса. Бриджит не ощущала ни голода, ни жажды, только странную опустошенность и смутное ощущение, что с ней что-то не так, вот только непонятно, что именно.

Мало-помалу лес стал меняться, сохраняя при этом сходство со сном. Меж сосновых иголок распустились белые венчики цветов. Среди черных стволов забелела застывшая в неподвижности береза. Потом появился клен, за ним еще один. Листья всех оттенков золотистого и коричневого скрыли от глаз хвою. Вместо невыразительного бурого ковра земля покрылась папоротником. Листья деревьев трепетали на ветру, хотя шелеста все равно не было слышно. Однако светлее не становилось, скорее наоборот. Зеленоватое свечение, которое не было солнечным светом, тускнело, и на этот непонятный мир опускалось что-то вроде ночи, о которой Бриджит было страшно подумать. В ушах звенело — наверное, от этой невыносимой тишины, и Бриджит ужасно хотелось услышать хоть какой-нибудь звук.

Взгляд ее привлекла золотая вспышка. Подумав, что это светлячок, она обернулась: из сгущающихся сумерек сверкнула пара золотистых глаз.

«Ну разумеется, какой же лес без зверей» . Бриджит поспешила вновь уставиться вперед и ровным шагом двинулась дальше. Если побежать, это только спровоцирует погоню. Бежать нельзя.

Два зеленых глаза появились впереди. Забыв о своем решении, Бриджит отпрянула назад. Листья предательски заскользили под ногами, и она чуть не упала. Но все же удержала равновесие, решительно сжала зубы, нашла глазами дерево-ориентир и зашагала дальше.

Еще одна пара зеленых, похожих на кошачьи глаз засияла в наползающих сумерках, на этот раз справа. Теперь уже Бриджит не позволила себе сбиться с шага. Повеяло прохладным ветром и смрадным звериным запахом. Желудок Бриджит сжался от отвращения, но это не заставило ее отвести взгляд от дерева. Оно уже близко, и скоро придется выбирать новое.

«Не останавливаться. Только не останавливаться».

Наконец Бриджит миновала свой ориентир — клен с огромным круглым наростом. Теперь она сосредоточилась на паре буков, до которых было несколько ярдов. Две, нет, три пары зеленых глаз загорелись между ней и буковыми деревьями. Бриджит упрямо шла вперед, но шорох одежды теперь казался ей невыносимо громким, а кожа с головы до ног зудела под устремленными на нее взглядами.

Когда ей было десять лет, Бриджит стала бояться медведей. Неизвестно, с чего все началось, но она была твердо уверена, что медведь может каким-то образом пробраться ночью в дом и сожрать ее и отца.

Никакие объяснения, что медведи на Песчаном острове не водятся, не помогали, и тогда папа взял ее на прогулку в лес. Он показывал ей беличьи дупла, лисьи норы и по пути объяснял, медленно и обстоятельно, так же как объяснял устройство механизмов маяка, что животные редко нападают на людей. О маленьких зверятах и их мамашах вообще не стоит говорить. Но и все остальные звери, даже самые дикие и страшные, всего лишь хотят жить сами и всегда дают жить другим. Бриджит до сих пор не забыла эту прогулку. Страх перед медведями и другими лесными ужасами исчез без следа. И теперь, шагая по призрачному лесу, наполненному светящимися глазами, Бриджит повторяла про себя слова отца: все, что нужно, это просто идти вперед, и звери, кто бы они ни были, отступят.

«Значит, он был добр к тебе. Я очень рад».

Бриджит остановилась как вкопанная. Затем обернулась кругом, задев подолом мелкие листочки папоротника. Со всех сторон, куда ни глянь, одни только звериные глаза. Ни одного человеческого взгляда не сияло во тьме.

В голове у Бриджит помутилось от злости. Ну уж нет, им не запугать ее. Как они смеют насмехаться над ней и перешептываться — эти твари, которых даже не видно! Если ее опять попытаются похитить, она будет сопротивляться.

Бриджит нащупала ногой сухую ветку. Медленно, не отрывая взгляда от глаз, светящихся в темноте, Бриджит наклонилась, чтобы поднять ее. Лес взорвался хихиканьем, разрушив тишину и заставив Бриджит вздрогнуть.

— Ну ладно, погоди, — сквозь зубы процедила Бриджит — не из желания бросить вызов окружавшему ужасу, а для того, чтобы не дать вырваться крику.

— Выходи! — Она схватила палку обеими руками и занесла ее над плечом, чтобы при необходимости тут же ударить. — Кто тут есть, выходи!

— Как скажете, госпожа.

Они хлынули из тени: целое море покрытых шерстью тел — рыжих, бурых, серых, белых. Перед глазами Бриджит замелькали остроконечные уши, пушистые хвосты, заостренные морды и блестящие глаза, но ее ошеломленное сознание не могло понять, что происходит. Они окружили ее, высунув языки из смеющихся пастей, и тогда Бриджит поняла, что это лисы. Сотни лис. Рыжие лисы, размером с небольших собак, припадали к земле у лап белых лис, размером с волков. Бурые и серые лисы оглядывались через плечо, чтобы убедиться, что все остальные тоже находят это зрелище занимательным.

Бриджит обернулась кругом, все еще держа свою дубинку над головой. Она была окружена плотным живым кольцом. Из-под гнилой колоды за ней наблюдали лисята, взрослые лисы сидели на задних лапах с выражением глубочайшего внимания, развернув уши вперед, словно ожидали услышать нечто весьма интересное. Воздух наполнился смрадом, и Бриджит пришлось спешно сглотнуть слюну, чтобы подавить дурноту. Чуть поодаль, почти в тени, взад-вперед двигался чей-то силуэт — слишком огромный, но все же похожий на лису, и Бриджит видела тусклый блеск его громадных глаз. Повеяло теплым ветром, а может, это было дыхание чудовища, и Бриджит ощутила запах падали.

— Ну? — сказала она. — Чего вам от меня надо?

Лисы захихикали высоким, лающим смехом. Один из рыжих повернул к ней морду.

— Будь осторожна, маленькая женщина, — сказал он. У Бриджит же не было сил удивляться тому, что зверь разговаривает. — Не задавай вопросов, ответы на которые ты не хочешь знать.

— Отличный совет, — подхватил белый лис, щелкнув острыми зубами. — Что, например, если мы хотим отведать лакомства, которое вот оно — прямо перед нами?

— Оно явилось издалека. — Рыжий лис махнул хвостом из стороны в сторону. — Готов поспорить, никто из нас не пробовал такого.

Лисята под колодой поддержали эту идею радостным визгом.

«Я скоро умру». Мысль эта прозвучала в голове коротко и ясно. Бриджит покрепче ухватилась за свою дубинку.

— Если вы мне угрожаете, — произнесла она, — значит, я имею право защищаться любыми способами, так?

Это заявление вызвало лишь новый приступ тявкающего, визгливого смеха.

— Отличная мысль, — сказал рыжий лис. — Ну, кто решится попробовать на своей шкуре мастерство великой колдуньи?

Белый лис презрительно фыркнул:

— Да что она может? Она не знает ни того, что ей дозволено, ни того, на что она способна.

— Она даже не знает, кто она такая! — подхватил серый лис, приглаживая усы лапой.

— Она знает, кто она такая, — возразил белый лис. — Она не знает, какая у нее кровь.

— Давайте посмотрим, давайте проверим! — пискнул какой-то лисенок.

— Возьмем ее кровь, — сказал серый лис, на секунду оторвавшись от умывания. — И избавим ее от забот.

— А может, дать ей новую кровь? — предложил белый лис. — Покажем, как много ей еще нужно узнать.

— Я — Бриджит Ледерли, хранитель маяка Песчаного острова, — процедила Бриджит сквозь зубы. — Вот и все, что мне нужно знать.

— Какая мы самоуверенные! — сказал рыжий лис.

— Какие мы гордые! — вторил ему белый. — Ну точь-в-точь как папочка.

Бриджит почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Да что же это такое! Откуда они знают ее отца? Откуда они могут знать Эверета Ледерли?

Или они имели в виду кого-то другого?..

«Не бойся правды. Она не изменит твою любовь к Эверету Ледерли, зато может помочь тебе».

— Хватит! — закричала Бриджит, пытаясь заглушить собственные мысли. — Если вам не терпится расправиться со мной, так делайте это быстрее. А если нет — я пойду своей дорогой.

— Она не должна кричать, — заметил лисенок, высунув кончик носа из-под колоды. Бриджит видела, как блеснули его зеленущие глазенки. — Она не должна быть такой грубой.

Бриджит пошатнулась от нового приступа дурноты, но внезапно в голове прояснилось и откуда-то пришло решение. Бриджит не знала, с чего она взяла, что нужно поступить именно так, но была уверена, что это единственно правильный шаг.

— Лучше бы вам не задерживать меня. А то ваша матушка будет недовольна.

У рыжего лиса, что стоял ближе всех к Бриджит, шерсть на загривке встала дыбом.

— Наша матушка? А что тебе известно про нашу матушку?

Лисы поплыли у Бриджит перед глазами. «Перестаньте!» Она сжала лоб руками. «Оставьте меня в покое!»

«Не бойся…»

— Лисица послала за мной, — сказала Бриджит, — и я пришла.

— Да, ты пришла.

Лисья толпа заволновалась: звери перешептывались, принюхивались и поскуливали от страха. Затем живая стена расступилась, и в образовавшийся проход из леса вступила новая тень. Легкой походкой к Бриджит приближалась лиса — такая огромная, что даже тот серый, что стоял в отдалении на страже, в сравнении с ней казался карликом. Шуба у нее была такого же сочного оранжевого цвета, как скалы на острове Дьявола, а кончик хвоста и пятнышко на груди белели так ярко, что слепили глаза. Напряженно поднятые треугольники ушей находились на уровне плеча Бриджит. Изумрудно-зеленые глаза лисицы спокойно выдержали человеческий взгляд, и Бриджит поспешила потупить взор. У нее не было ни малейшего желания видеть, какие тайны спрятаны в глазах этого существа. Дубинка выпала из внезапно онемевших рук и беззвучно упала на ветки папоротника.

— Ты знаешь меня, Бриджит Ледерли? — спокойно спросила огромная лисица.

Черные когтистые лапы почти упирались в стоптанные башмаки Бриджит, но она с дрожью заметила, что не чувствует дыхания зверя.

— Полагаю, вы — Лисица.

— Ты догадлива. — В голосе Лисицы зазвенела насмешка. — Но что ты обо мне знаешь?

— Ничего, мэм, — покорно ответила Бриджит. — Ничего не знаю.

— Я тоже так думаю, — усы Лисицы дрогнули. — А вот я знаю о тебе очень много.

Бриджит медленно подняла глаза:

— Что именно?

Лисица оскалила пасть в усмешке и обошла Бриджит кругом.

— Знаю, что ты совсем одна, что ты заблудилась и что ты не имеешь ни малейшего представления о том, в каком опасном месте находишься.

Бриджит охватил страх. Он окутывал ее, как холодный душный туман, подавляющий мысли. Бриджит вцепилась в знакомую шероховатую материю передника, словно утопающий за соломинку.

— Спасибо, мэм, — вежливо ответила она. — Но как раз это мне известно.

— Надеюсь. Ты ведь умная девочка. — Лисица остановилась прямо перед Бриджит, и ее зеленые глаза сверкнули. — Наверное, такая же умная, как твоя мать.

Бриджит еще сильнее стиснула уголки передника.

— Спасибо, мэм.

Лисица чуть-чуть отступила назад и, склонив голову набок, оглядела Бриджит с ног до головы.

— Умная девочка, — повторила она. — Хочешь, чтобы я тебе помогла?

От этих слов у Бриджит мурашки побежали по коже.

— Простите, мэм, но с чего это вы, такая важная особа, станете мне помогать?

— Потому что я думаю, что ты можешь помочь мне. — Лисица села прямо, и оба ее уха развернулись к Бриджит. — Ты кое-что понимаешь в целительстве, я это чую.

Бриджит заставила себя разжать кулаки и поправила смятый передник.

— Верно, мне приходилось ухаживать за больными и ранеными.

— Мои сыновья серьезно ранены, и я ничем не могу им помочь Если ты вылечишь их, я позабочусь о том, чтобы ты смогла вернуться в мир живых.

В глубине ее зеленых глаз опять загорелся огонь. Он был похож на тот свет, что появлялся в глазах Калами, когда тот проникал в сознание Бриджит, но только был в тысячу раз ярче.

— Вернуться живой и невредимой? — уточнила Бриджит. — И я ничего не потеряю?

Она вдруг вспомнила того лиса, на кладбище, который посмотрел на нее зелеными глазами и забрал все ее страхи, сомнения и даже саму память о них. Он сделал это, чтобы она попала сюда! Бриджит задохнулась от гнева, но сдержалась и прогнала его прочь. Гнев ей не поможет, во всяком случае не здесь и не сейчас. Не в этом мире, подвластном Лисице. И снова Бриджит не знала, откуда взялось это знание, однако решила ему доверять.

Лисица удовлетворено кивнула:

— Живой и невредимой. — Свет в ее глазах засиял еще ярче. — А еще я позабочусь о том, чтобы ты узнала то, что от тебя скрывают.

Рассудком Бриджит понимала, что ей навязывают новое условие сделки, о котором она, в общем-то, и не просила. Но ее душа и тело страдали от безжизненности разреженного воздуха, от жуткого ощущения одиночества в окружении этих насмешливых тварей и перед лицом их гигантской королевы.

Бриджит понимала, что может отказаться. Лисица несправедливо обошлась с ней, а значит, у нее есть право просто взять и уйти. Бриджит чувствовала, что у нее есть запас неиспользованных возможностей и знаний. Но это знание появилось так внезапно, что она даже испугалась своей уверенности. Бриджит казалось, что ее душа висит на волоске, что ее решение может изменить целый мир. Можно уйти, оставив Лисицу сожалеть о своем грубом вмешательстве, а можно спасти Лисицыных сыновей и смириться с возможными последствиями.

«Но разве можно допустить, чтобы умерло живое существо, пусть даже дикий зверь, если ему чем-то можно помочь?»

— Хорошо, — решилась Бриджит. — Я постараюсь помочь.

— Хорошо. — Лисица вытянулась вперед, пока ее черный нос не коснулся щеки Бриджит влажным поцелуем, и тогда Бриджит наконец услышала, как Лисица потянула носом воздух, вбирая в себя человеческий запах. — Ты постараешься.

Лисица отстранилась и, повернувшись к Бриджит спиной, приказала:

— Следуй за нами.

Бриджит подобрала юбку и пошла за ней. Лисье море вокруг тоже пришло в движение. Лисы обступали ее со всех сторон, следовали за ней по пятам и при этом шумно сопели. Бриджит приходилось идти крайне осторожно, чтобы ненароком не наступить кому-нибудь на лапу. По обочинам шествия звери резвились, напрыгивали друг на друга и катались по земле, устраивая шуточные потасовки. То и дело кто-нибудь исчезал в лесу, а один из них вскоре вернулся, зажав в пасти окровавленную птицу. И все это время Бриджит видела королеву, скользящую меж деревьев — тень среди теней. И за все это время Лисица ни разу не обернулась, чтобы убедиться, что Бриджит следует за ней.

Прошел час, а может, и день, прежде чем деревья расступились перед Лисицей, словно придворные перед королевой, и Бриджит увидела впереди зеленый холм, который возвышался над землей, как пузырь воздуха над закипающей водой. Лисица скользнула в черную расселину на склоне холма, туда же хлынул и поток ее подданных.

«Это всего лишь пещера», — сказала Бриджит тревожно сжавшемуся сердцу и шагнула в расселину.

Мир стал черным так внезапно, как будто кто-то погасил солнце. Бриджит замерла. Вокруг ничего не было видно, кроме блестящих глаз и зубов. И ничего не было слышно, кроме ударов собственного сердца.

«Ничего со мной не сделается, — успокоила себя Бриджит, когда царивший здесь холод стал пробираться под одежду. — Она обещала, что я вернусь целой и невредимой».

Где-то впереди замаячил зеленый свет, и Бриджит разглядела под ногами что-то вроде пола из неотесанных камней, а по обеим сторонам пещеры, на расстоянии вытянутой руки, тянулись сырые стены. Стиснув зубы, Бриджит оперлась ладонью о стылый камень и начала пробираться вперед — так же осторожно, как, бывало, спускалась по мокрым камням к озеру Верхнему.

Узкий лаз закончился просторной пещерой со стенами из камня, земли и корней. Зеленое свечение стало ярче, и Бриджит увидела, что оно исходит от изумрудно-сапфировых язычков пламени, танцующих на полу. Этот огонь не давал тепла и, насколько Бриджит могла заметить, горел без всякого топлива. Лисы живым потоком вливались в логово и рассаживались по периметру, как часовые. Те, кто не поместились, остались в проходе, отрезав путь к отступлению. Светящиеся глаза заполонили все вокруг, и взгляды этих глаз прикасались к Бриджит, словно тысячи пальцев, заставляя ее вздрагивать и покрываться мурашками.

Пересилив страх, Бриджит шагнула в логово Лисицы. Вода выдолбила в полу углубление, которое теперь было выстлано ветками, листьями и клочками шерсти — такой огненно-рыжей, что она могла принадлежать только самой Лисице. На этой странной постели лежали три человека — двое рыжеволосых и один с пепельно-серой шевелюрой. Все они были обнажены и изранены. У одного рыжего глубокий порез зиял на бедре, у второго кровоточил бок. У седого был распорот живот: он свернулся калачиком, словно пытаясь спрятать обнаженные внутренности. Все ранения были очень серьезные — и не только из-за величины и расположения: в тканях началось воспаление, и раны сочились кровью и гноем. Бриджит едва удержалась, чтобы не зажать нос от невыносимого смрада разложения.

Лисица осторожно обошла гнездо и уселась позади раненых. В толпе лис кто-то заскулил, кто-то затявкал, а в голосе Лисицы появилось что-то вроде нежности.

— Это мои сыновья, — сказала она и зарылась носом в волосы одного из раненых. В ответ он застонал и мотнул головой. — Помоги им.

Бриджит решительно устремилась вперед. Лисы бесшумно расступались, пропуская ее к гнезду. Что бы там ни было, эти трое явно очень страдают. От лихорадки их тела покрылись красными пятнами, и пока Бриджит, осторожно прикасаясь, одного за другим осматривала раненых, она чувствовала, как их тела пылают жаром.

Бриджит недоуменно нахмурилась: при ближайшем рассмотрении ранения, которые она приняла за глубокие порезы, оказались всего лишь царапинами. Даже колотая рана в животе седого была не более полудюйма глубиной.

— Ничего не понимаю, — пробормотала она, вытирая руки о передник. — Ранения совсем не опасные, вернее, не должны быть опасными…

— Холодная сталь, — ответила Лисица, словно это все объясняло. — Ты можешь помочь им?

Бриджит села на корточки, недоумевая, но все же немного приободрившись. Если бы дело действительно было так плохо, как ей показалось вначале, она вряд ли смогла бы облегчить страдания раненых. Но оказалось, что нужно всего-навсего промыть раны и наложить швы — с этими операциями Бриджит вполне могла справиться. Она пощупала нагрудный карман передника и с облегчением убедилась, что не забыла захватить с собой швейный набор.

— Мне нужна чистая ткань, — сказала она, — теплая вода, спирт…

— Что такое спирт? — перебила ее Лисица.

«Как же это объяснить?»

— Ну, на худой конец пойдет и виски.

Лисица приблизилась к огню и напряженно в него уставилась. Четыре лисенка подползли к королеве и прижались носами к ее бокам. Она их не замечала. Бриджит обратила внимание, что язычки странного пламени горят таким же изумрудным цветом, как глаза Лисицы. Затем она почувствовала легкое движение воздуха, и в пещере стало холоднее.

Мелькнула тень, и перед Бриджит возник отрез белого полотна, чаша с прозрачной водой, от которой поднимался пар, и бутылка, плотно закрытая пробкой и запечатанная воском. Бриджит сломала печать, вытащила пробку и осторожно принюхалась. Спиртовые пары, поднимавшиеся из бутылки, оказались такими крепкими, что у Бриджит слезы брызнули из глаз. Она вдруг почувствовала невыносимую жажду. Бриджит уже почти решила отпить глоточек — просто чтобы узнать, что же может так крепко пахнуть, но потом отбросила эту мысль. Кто знает, что еще может случиться, поэтому голова должна быть абсолютно ясной.

Кусочками ткани Бриджит промыла каждую рану — сначала водой, потом виски, потом снова водой. Ее пациенты стонали и метались во время этих манипуляций, но они были настолько ослаблены, что Бриджит не пришлось прибегать к чьей-либо помощи, чтобы их держать. Каждую секунду она чувствовала на себе тяжелые лисьи взгляды. Суетясь над ранеными, Бриджит не поднимала головы, рассудив, что сейчас лучше сосредоточиться на разорванной плоти и сочащейся крови. Но, несмотря на это, она все время знала, откуда за ней наблюдает Лисица. Присутствие лисьей королевы Бриджит ощущала как давление, как тяжелую руку на своем плече.

— Вы можете достать шелковую нитку? — спросила Бриджит, выжимая последний клочок ткани и промокая им бок седого человека. Лицо его исказилось от боли, и он стал отбиваться. Но Бриджит отвела его руку и плотно прижала лоскут к ране. Лисы угрожающе зарычали, кто-то затявкал, но вмешаться не посмел ни один.

— Могу, — ответила Лисица, и мгновение спустя в руках у Бриджит появилось веретено с шелковой нитью.

Убедившись, что раны как следует промыты, Бриджит достала из кармана набор для шитья, выбрала подходящую иголку и вставила нитку. У Бриджит была с собой катушка хлопковой нити, но шелк подходил для этих целей куда лучше, будучи более гладким и прочным материалом. От напряжения стиснув зубы, Бриджит склонилась над самым худым из рыжеволосых братьев и принялась сшивать его бедро.

Постепенно в душе у нее разлились теплота и спокойствие. Забыв о жажде, Бриджит сконцентрировалась на своем занятии. Спокойствие переросло в уверенность, а когда Бриджит закончила с первым раненым и перешла ко второму — в удовольствие от своего мастерства. Руки Бриджит проворно накладывали стежки, а мысли тем временем воспарили в небеса. Она думала о том, как замечательно, легко и красиво она выполняет свою работу, о том, что эти люди исцелятся благодаря ей, благодаря ее умению. Бриджит едва заметила, что уже принялась за третью рану. В мире ничего не осталось, кроме алой крови, белого шелка и живого тепла под пальцами. И все это туго сплелось и скрутилось — покуда алый цвет не исчез и остались лишь свежая белизна и тепло. И огонь, вместо крови берущий по венам. До тех пор пока взгляд Бриджит не затуманился.

Когда она упала на каменный пол, сверкнула вспышка боли и мир исчез во тьме.

Калами предпочел бы пересечь Земли Смерти и Духов призраком, тенью, а не человеком из плоти и крови. Проникать в Безмолвные Земли рискованно всегда, но разгуливать там в физическом обличье — значит подвергать себя еще большей опасности: искушениям, иллюзиям и провокациям, особенно если проделывать это часто. Не прошло и дня, как он был в этих краях вместе с Бриджит, а ведь здесь, как и в мире живых, есть и слухи, и противоборство сил, где каждая из которых преследует свои цели. Однако если бы Калами отправился в Безмолвные Земли в виде призрака, он не смог бы передать подарок императрицы, как не смог бы и коснуться Бриджит, чтобы помочь ей вернуться в мир смертных.

И вот Калами шагает по дикому лесу Земли Смерти и Духов с крепкой ясеневой палкой в руках, которая, словно якорь, держит его в этом мире, и вдобавок к кольцу императрицы в кармане у него лежит клочок рыжей шерсти. Во всех смертных лисах есть частичка их королевы, и теперь этот талисман связывает Калами с Лисицей тонкой, но прочной связью. Если он будет терпелив и настойчив, если голова его будет ясной, нужная тропинка появится сама и приведет его к Лисице, а значит, и к Бриджит.

Бриджит… Кулаки Калами яростно сжались. Как она оказалась здесь? Неужели Сакра отдал ее Лисице? Или Лисица самовольно завладела Бриджит? Этого ему не узнать, пока он не отыщет ее. Хотя она, скорее всего, и сама не знает, что с ней произошло, а Лисица вряд ли захочет рассказать правду. Но это неважно. Важно другое: все это происшествие может помешать его столь тщательно разработанным планам. Если Сакра действительно заключил какую-то сделку с локаи… Это может обернуться катастрофой. И если у него ничего не останется, кроме обломков собственных амбиций, мысль о том, что обычно сделки с нечистой силой обходятся слишком дорого тем, кто их заключает, послужит ему слишком слабым утешением.

Сквозь завесу березовых ветвей Калами вышел на поляну — редкое явление в этой глуши. Над головой зеленело бессолнечное небо, шевелилась трава по пояс высотой, но дуновения ветра слышно не было.

Калами начал пробираться сквозь заросли травы, проверяя каждый шаг своим посохом, как человек, который вброд переходит незнакомую реку. Когда он уже почти добрался до середины безмолвного луга, свет неожиданно потускнел и приобрел темно-красный оттенок вечерних сумерек. Калами на мгновение замер, но тут же приказал себе двигаться дальше. Лучше не обращать слишком много внимания на нечто непонятное, а не то оно может обратить внимание на тебя…

Заросли папоротника впереди зашевелились и расступились, пропуская человека в красном, который выехал на поляну на коне цвета запекшейся крови. Нагрудник у всадника сиял ярко-алым, так же как и шлем, закрывавший его лицо, и ленты, что свисали с прикрепленного к стремени копья.

Пальцы Калами сильнее сжали посох. Он отвел глаза от странного рыцаря и сосредоточил взгляд на видневшихся вдали деревьях.

Однако Красный Рыцарь остановил своего коня прямо перед Калами, загородив ему путь:

— Слуга Изавальты, я принес тебе послание от моей госпожи.

Теперь у Калами уже не было выбора: пришлось остановиться. Продолжая крепко сжимать посох в одной руке, он приложил другую к груди и поклонился.

— Для меня большая честь получить это послание, — вежливо ответил он. В этом краю неучтивость могла стоить жизни. — Не будете ли вы столь любезны, сударь, сообщить мне, кто она, ваша госпожа?

То, что рыцарь не назвал Калами по имени, было добрым знаком. У имен есть сила даже в мире смертных, здесь же имена становились настоящим оружием.

— Моя госпожа — хозяйка Избушки, — ответил рыцарь, — Древняя Ведьма, Костяная Нога.

От этих слов у Калами кровь застыла в жилах. Это существо явилось от Бабы Яги!

— Моя госпожа, — продолжал Красный Рыцарь, — требует твоего присутствия и внимания.

Калами опять согнулся в поклоне:

— Сударь, при всем почтении к вашей госпоже сейчас я спешу по срочному делу и не могу медлить.

Существовало множество способов сделать так, чтобы человек потерялся в Землях Смерти и Духов. Отвлечь его внимание от цели — один из них. Баба Яга слишком могущественна, чтобы спокойно отказывать ей, но соглашаться тоже небезопасно.

Рыцарь выставил оружие перед собой, пока что тупым концом вперед:

— Возьми это в знак согласия, и ты пересечешь ее путь, не сворачивая со своего.

«Да некогда мне!» — хотелось крикнуть Калами. С каждой секундой необученной и беззащитной Бриджит грозила все большая опасность безвозвратно затеряться в этом мире. А это значит, что сейчас нет времени играть в игры, независимо от того, насколько могущественны соперники. Но Калами сдержался и покорно взял протянутое ему копье.

Как только Калами коснулся гладкой деревянной рукояти, Красный Рыцарь развернул коня и бесшумным галопом унесся обратно в чащу, растаяв, словно галлюцинация. В тот же миг мир вокруг посветлел и озарился тем же бледно-зеленым свечением, что и прежде.

Калами закинул копье на плечо и двинулся дальше. Он был раздражен этой непредвиденной задержкой и при каждом шаге с силой ударял посохом о землю. Наконец Калами достиг границы леса и углубился в тенистую чащу, понемногу отклоняясь влево. Он не знал, куда его приведет эта дорожка — к Лисице или же к Бабе Яге, и от досады решимости у него поубавилось. Тогда Калами упер посох в засыпанную листьями землю и долго смотрел на его основание, глубоко вдыхая разреженный воздух и концентрируя волю. У него есть задание. И оно может быть выполнено только при условии, что он направит на это все свои помыслы.

Немного успокоившись, Калами поднял голову и чуть не вскрикнул от неожиданности. Прямо перед ним в древней ступе, щербатой от времени и черной от грязи, сидела Баба Яга. В костлявых руках она держала пестик, и от взгляда Калами не укрылось, что это потрепанное орудие вымазано в чем-то сильно напоминающем кровь.

— Значит, Вэлин Калами, ты направляешься к Лисице, — прошамкала Баба Яга, демонстрируя черное железо своих зубов. — Хочешь забрать дочь Ингрид Лофтфилд для своей императрицы.

Калами согнулся в поклоне, насколько это было возможно сделать с занятыми руками.

— Ничто не может укрыться от вас, Великая Мать.

Баба Яга и глазом не моргнула в ответ на эту лесть:

— Лисица отдаст женщину тебе. А ты отдашь ее мне.

Калами помедлил. Что, если ему так и поступить? Не было такого варианта, которого бы он уже не обдумал. Если он потеряет Бриджит, императрица останется одна и доверится ему, откроет ему тайны клетки Феникса, и в его руках засияет настоящая власть изавальтского престола… И сожжет его жизнь, как уже сожгла жизнь императрицы. Без спасительной силы Бриджит очень скоро он станет таким же старым, немощным и безумным, как Медеан. Нет. Калами встряхнул головой. Стремление к власти уже начинает работать против него. Нет, если нельзя оставить Бриджит в руках Лисицы, не стоит отдавать ее и Бабе Яге.

— Это весьма заманчивое предложение, — Калами поклонился, — но я вынужден его отклонить.

— Берегись! — прохрипела ведьма. — В тебе тоже есть силы, я это чую. Твое сердце и ненависть, что живет в нем, иссушают и ослепляют тебя. Скоро ты потеряешь все!

— Скоро я все обрету, — холодно ответил Калами. — С какой стати я должен идти на риск, приобретая такого опасного союзника?

Баба Яга обнажила железные клыки:

— Отдай мне женщину, колдунишка! Отдай ее мне, и будешь счастлив. А не то…

— Я не причинил вам никакого вреда, не принимал от вас даров, никак не оскорблял и ни в чем не обвинял. — Калами развел руками. — Так что вы и пальцем до меня не дотронетесь, даже здесь.

— Я тебе это припомню, жалкий человечишка! Я еще припомню!

Калами опять поклонился:

— Вынужден покинуть вас, Великая Мать. Мое почтение.

Со злобным бормотанием ведьма выхватила у него из рук копье Красного Рыцаря, засунула в ступу, оттолкнулась пестом и, взвившись к кронам деревьев, испарилась так же бесследно, как перед этим — ее прислужник.

Калами не медля двинулся дальше. Однако, несмотря на внешнее спокойствие, на душе у него скребли кошки. Теперь Баба Яга будет следить за ним, и никак, никакими силами во всех мирах с этим ничего нельзя сделать. Ну почему он не послушался, почему не отдал то, что она просила? Дурак, какой же он дурак…

«Стоп! — жестко приказал себе Калами. — Неужели ты и вправду думал, что сможешь завладеть одной из величайших сил мира без всякого риска? Неужели правду говорят о твоем народе, что вы поджимаете хвост, когда тени становятся слишком темными, а ставки — слишком высокими? У тебя будет Бриджит и будет Феникс. С таким оружием ты примешь любой вызов, который бросит тебе Баба Яга, и победишь ее. Ты освободишь свой народ из-под гнета и приведешь его к власти — не только над угнетателями, но и над тремя великими империями. Изавальта будет пресмыкаться перед тобой и твоим народом…»

— Такие большие мысли в таком маленьком мозгу.

Калами чуть было не споткнулся. Огненно-рыжий лис сидел возле гнилой колоды, покрытой мхом и опавшими листьями.

— Добрый день, господин лис, — сказал Калами предельно вежливо. — Умоляю…

— Да-да. — Зверь почесал за ухом. — Твои мольбы разносились по всему лесу, словно вопли коров на бойне. Своими мольбами ты перебудил всех лисят в норах, и теперь бедняжки воют и не могут уснуть. Я должен сказать, су-у-дарь, — он подчеркнуто растянул это слово, — наша матушка недовольна.

Калами низко поклонился:

— Так будьте же так любезны, господин лис, позволить мне лично принести ей свои извинения.

Но тот застыл, словно изваяние, и только самый кончик его хвоста беспокойно подрагивал.

— Нам здесь не нужно смертных, — сказал он. — Что, если я скажу, что наша матушка просит тебя удалиться?

— Ваша матушка никогда не обошлась бы так грубо с официальным посланником, — строго сказал Калами. — И она была бы в ярости, узнай она, как вы разговариваете со мной.

Ответом ему было глухое рычание и блеск клыков. Калами облегченно вздохнул. Если бы он ошибся с ответом, зверь уже вцепился бы ему в горло. Краем глаза Калами заметил, как во мраке исчезли еще две тени. Все, что сейчас нужно, — это сохранять спокойствие и ждать, несмотря на лисье рычание, от которого у Калами тряслись коленки и колотилось сердце.

— Что ж, пойдем, пос-смотрим, как гостеприимно тебя встретят. — Лис взмахнул хвостом и потрусил между деревьями.

Держа палку прямо перед собой, Калами поспешил за ним.

По воле хозяйки этих мест ничто не преграждало им путь. Деревья поднимали ветви и выравнивали корни, так что Калами шел легко, словно прогуливался по мостовой в Бирадосте.

Постепенно деревья отступили, и взгляду Калами открылся тот же зеленый холм, который видела Бриджит. Он казался вполне цельным и основательным, Калами даже слышал, как трава шелестит на ветру. Но в то же время он знал, что в черной расщелине, зияющей в склоне холма, скрыто куда больше иллюзий, чем можно предположить. Это был дом Лисицы, и Калами видел только то, что ему было дозволено видеть.

— Ты должен оставить свою палку здесь. — Лис оглянулся через плечо и оскалился. — Это дерево не выдержит соприкосновения с камнями жилища нашей матушки.

Имелось в виду, что как только его посох коснется холма, Калами тут же попадет обратно в мир смертных. Но он был к этому готов. Калами поднял посох и об колено разломил его надвое. Одну половину он отбросил в сторону, а другую спрятал под кафтан.

Лис фыркнул, словно насмехаясь над этими хитростями, но ничего не произнес и повел Калами внутрь, во мрак.

Проход по черному тоннелю оказался на удивление коротким. Калами слышал рассказы о том, как Лисица заставляла своих гостей блуждать по коридору целыми сутками. Может, ее позабавило то, как остроумно он нашел выход из положения и смог оставить при себе свой ясеневый талисман. Однако скорее всего причина такой милости крылась в том, что Лисица придумала какую-то игру поинтересней.

«Я пришел сюда на законном основании, по поручению правящей королевы, и Лисица не может причинить мне никакого вреда», — напомнил себе Калами, когда прозрачный зеленый свет рассеял темноту и он оказался в пещере, служившей Лисице логовом.

Калами сразу увидел Бриджит — она была здесь единственным человеком. Она лежала на спине в гнезде из шерсти и листьев, одна ее рука покоилась на передних лапах Лисицы. Сама королева возлежала рядом с Бриджит, свернувшись вокруг нее клубочком, словно та была одним из ее лисят.

— Как тебе нравится моя новая дочка? — игриво спросила Лисица. — Правда, она немножко бледновата и слаба, но думаю, со временем это пройдет.

— Конечно, когда она превратится в оборотня. — Калами поклонился, чтобы смягчить едкость своих слов. — Великая королева, я приветствую вас от имени моей царственной госпожи, Ее Величества вдовствующей императрицы Медеан, дочери Эдемско, внучки Начерады, правительницы Вечной Изавальты. Нечто, имеющее некоторую ценность для Ее Императорского Величества, затерялось в ваших обширных владениях, и она просит вас, как монарх монарха, помочь ей в поисках. Взамен она предлагает вам этот знак ее сестринского уважения и дружбы. — Калами достал золотое с изумрудами кольцо.

Лисица принюхалась, изучая ауру кольца, и в то же время прикрыла Бриджит хвостом, словно живым одеялом.

— А что, если я уже нашла это нечто? — робко поинтересовалась Лисица.

Калами решительно встретил ее взгляд. Бриджит казалась мертвенно-бледной, сквозь кожу просвечивали голубые ниточки вен. Она находится здесь уже слишком долго. Нужно вернуть ее как можно скорее, иначе от нее ничего не останется, кроме бесплотного духа.

— Если вы нашли то, что ищет Ее Императорское Величество, то я смиренно умоляю вас с уважением отнестись к просьбе моей госпожи и вернуть пропажу в ее владения.

Лисица в раздумье склонила голову набок.

— И зачем мне это? — спросила она, глядя на Калами сияющими глазами.

Калами заметил, что к Лисице приближаются еще три лиса — два рыжих и один серый. Все трое были размером с нормальных лис и по сравнению со своей громадной мамочкой казались игрушечными. Сердце Калами готово было выскочить из груди. Неужто это те самые, из Лисолесья? Те трое, которых он натравил на Ананду, чтобы они повстречались с Сакрой и его заколдованными клинками? Знают ли они, что в этом и заключался его план?

Если да — то он умрет. Прямо здесь и сейчас, если повезет.

— Хотя бы затем, Великая Королева, что ни одно живое существо не может существовать здесь, в Безмолвных Землях. Оно просто истает, как снег на солнце, и вы останетесь ни с чем. А вот с подарком Ее Величества этого не случится. — Он поднял кольцо вверх, чтобы зеленый свет заиграл на изумрудных гранях. Происхождение кольца было ему неизвестно, но раз Медеан послала именно эту вещь, значит, она должна поразить воображение Лисицы. В чем-чем, а в проницательности Медеан не откажешь.

Лисица снова принюхалась и повела хвостом над Бриджит, словно погладила. Не приходя в себя, Бриджит шевельнулась и тихо застонала. Рот ее приоткрылся, челюсть безвольно отвисла. Калами чудилось, что он слышит, как бьется сердце Бриджит, и с каждым ударом частичка ее души, ее силы утекает в Землю Смерти и Духов, как вода в песок.

Лисица убрала хвост с распростертого тела Бриджит.

— Может, ты и прав, — согласилась она. — Возможно, она чересчур слаба, чтобы стать одной из моих лис. — Она наклонила голову и лизнула сомкнутые веки Бриджит. Та вздрогнула, но не очнулась, только отвернула лицо. — Что ж, забирай свою драгоценность.

Калами еще раз поклонился, положил кольцо перед Лисицей, и она тут же накрыла подарок лапой. Калами расценил этот жест как знак согласия и бережно взял Бриджит на руки. Она даже не шевельнулась.

— От имени моей госпожи я благодарю вас, великая королева, и прошу позволения удалиться.

Лисица кивнула. Калами осторожно повернулся лицом к туннелю. Бриджит лежала у него на руках — холодная и тяжелая. Эта тяжесть обнадеживала: значит, душа Бриджит все еще пребывает в ее теле. И значит, ее можно спасти — если как можно скорее вернуть в мир живых.

Покрепче обхватив бесчувственно тело, Калами шагнул в темноту.

— Ты отдала ее.

— Сын мой, это упрек? — Лисица обернулась так, что живот и соски оказались перед старшим из ее рыжих отпрысков.

— Нет, матушка. — Он выгнулся, подставляя матери белую шею. Она ласково похлопала ее лапой. — Просто удивляюсь, как легко ты отказалась от мести.

— Я? — Лисица лениво растянулась на подстилке. — Я только что отправила во дворец Медеан, где обитают твои обидчики, колдунью невиданной силы. К тому же перед тем как отпустить ее, я преподнесла ей дар, который не раз пригодится ей среди всех этих заклятий и иллюзий, которыми окружила себя та, что «рада считать меня своим другом».

Голос Лисицы вдруг стал зловещим, и тени вокруг нее оцепенели.

— Думаю, она пожалеет, что связалась с тем, кто теперь видит все эти ловушки насквозь. — Лисица оскалилась, обращаясь к темноте и своим видениям. — Да-да, она еще пожалеет, что укрыла в своем доме того, кто обидел моих деток.

Калами выбрался из расселины и обнаружил обломок посоха там, где он его и оставил. Обрадованный этой удачей, Калами опустил Бриджит на землю. Она по-прежнему не шевелилась, ее грудь не поднималась в такт дыханию. И только едва заметный румянец на бледных щеках указывал на то, что в ней еще теплится жизнь. Калами поплевал на ясеневый обломок:

— Я отправляюсь домой. Отведи нас к реке.

Он бросил палку перед собой, она упала на землю и покатилась по траве вперед, к деревьям. Калами подхватил Бриджит на руки и поспешил вслед за палкой. Безымянная река текла вдоль всех Безмолвных Земель и была единственной надежной дорогой между этими краями и смертным миром. Лишь бы добраться до реки, а уж оттуда, с ее берегов, он без труда сможет перенести Бриджит в свой мир.

Калами крепко прижимал Бриджит к груди: чем больше она будет соприкасаться с живым человеком, тем лучше. То ли это воображение разыгралось, то ли и правда тело Бриджит стало немного легче… В душу Калами закрались подозрения. Неужели Лисица его одурачила, вместо женщины из плоти и крови подсунула ему подделку, раскрашенную куклу? Неужели он опять свалял дурака?

Ветви деревьев расступались в стороны, ясеневая палочка без остановки катилась по лесу, повинуясь неумолимому зову бренной реальности. Калами перевел дух и ускорил шаги.

Да, сомнений нет: его ноша становится все легче и легче. Калами стиснул зубы. Пустышка. Подделка, обман! И он попался на эту удочку! Обменял перстень Медеан на безделку, может быть, даже на опасную безделку. Скорее всего, Лисице все известно, сыновья наверняка рассказали ей, и это ее месть. А когда Калами привезет эту куклу в Изавальту, ее тайная сущность проявится и обрушит все его планы.

Вокруг не было слышно ни звука — только его собственное яростное дыхание. Ветки хлестали Калами по бокам, царапали голову, но все это абсолютно бесшумно. Мысли крутились в одном и том же отвратительном ритме: одурачен, одурачен, одурачен…

Зарычав, Калами бросил фальшивую Бриджит на землю. Теперь она валялась на траве, словно труп… Да что там «словно». Фальшивый румянец на щеках подделки становился все слабее. Ну уж нет! Сейчас он вспорет это тело, вскроет его, выпотрошит изнутри и выяснит, что за заклятье в нем скрывается. А потом оставит его здесь, рядом с обманчивой оболочкой…

Калами выхватил кинжал и занес его над призраком. Он одурачен, одурачен, одурачен…

«Если только ты сам себя не одурачил».

Эта мысль остановила его руку. Одурачен, одурачен, одурачен — пульсировало в голове с каждым ударом сердца. Но кем? Каким образом? Все поплыло у Калами перед глазами. Он заблудился, обманут, запутался в собственных сетях, в сетях, расставленных другими, и маска слоями облезает с его лица, чтобы он потерялся…

Бриджит — а может, ее призрак — зашевелилась. Он уставился на нее — на него? — в ужасе вытаращив глаза.

«Погоди-ка, погоди! Не смей терять самообладание. Ты должен выдержать!!!»

Калами с силой сжал рукоять кинжала, но тот металл, который можно было взять с собой в Безмолвные Земли, не мог защитить своего владельца от чар этого мира.

«Одурачен, одурачен, одурачен!»

Калами осторожно провел лезвием по обнаженному горлу призрака. По коже поползла красная нить, послышался вздох удивления и боли.

Кровь — яркая, красная кровь — выступила из неглубокого пореза. Калами содрогнулся: у призраков нет крови. Он поспешил спрятать кинжал в ножны, весь дрожа при мысли о том, что он чуть было не натворил.

Калами осторожно поднял Бриджит и крепко прижал ее к груди. Ясеневая палочка дожидалась поодаль, но стоило Калами сделать первый шаг, как она снова припустила по лесу. Этому проводнику можно было доверять, ведь это было его творение. Калами старался держать себя в руках так же крепко, как держал Бриджит. Где-то там, впереди, бежит река. Ее течение приведет его обратно, в мир живых. Там есть звуки и запахи, свет и тепло. Вот она, цель, вот к чему он стремится и душой и сердцем. Всеми силами души, сердца и измученных легких Калами пытался превратить эту цель в нечто осязаемое.

Наконец деревья поредели и перед Калами заблестела коричневая гладь реки, протянувшейся меж поросших мхом берегов. Не желая больше сдерживаться, он завопил от радости и побежал — тяжело и неуклюже, пока вода не коснулась его сапог. Деревья вокруг превратились в бесформенные тени, и стало холодно. Калами закрыл глаза, а потом вновь открыл.

Он стоял на берегу замерзшего ручья, который впадал в большую реку, что течет к Выштавосу, зимнему дворцу императорской семьи. Неподалеку грызла удила и нетерпеливо била копытом лошадь, привязанная к иве.

Не обращая на нее внимания, Калами стал на колени, и Бриджит соскользнула на снег. Он торопливо расстегнул свой плащ и укрыл ее. Бриджит была слишком бледной и слишком холодной. Калами приложил руку к ее груди: она дышала. Дышала!

От его прикосновения, а может, от зимнего холода Бриджит очнулась и открыла глаза.

— Сны, — пробормотала она, глядя на него невидящими, но тем не менее ясными глазами. — Какие странные сны…

— Да, это всего лишь сны, — ласково сказал Калами, закутывая ее в плащ. — А утром ты проснешься. «Проснешься — и будешь моей, проснешься — и наполнишь мои грезы, Бриджит Ледерли».

Сейчас она показалась ему прекрасной. Время, проведенное в Землях Смерти и Духов, сделало ее черты тоньше и благородней. Впервые он увидел ее восемь лет назад — глазами сгорающего от желания юноши по имени Кьости, и видел в ней просто тоненькую девушку, которой можно заговорить зубы, чтобы затащить в постель. Второй раз он видел ее сам, в темноте безлунной ночи возле озера, и был ослеплен силой, которая бесконтрольно и бессмысленно изливалась в невосприимчивый мир. А когда он вернулся в третий раз и увидел, как она стоит над ним, вытащив его из смертоносного озера, она показалась ему крепкой простолюдинкой, загрубевшей от тяжелой работы.

Но теперь, на грани жизни и смерти, она казалась такой хрупкой, словно в ней не осталось ничего материального — только сила души, поддерживающая биение жизни. Вероятно, эти черты можно усилить… И если так, то, когда он будет стоять за троном Изавальты, она будет не просто служанкой…

Калами улыбнулся и прижал Бриджит к сердцу.

Глава 10

Медеан разглядывала тучного человека, стоявшего перед ней на коленях на черно-белых мраморных плитах аудиенц-зала. Ярко-желтые шелковые портьеры, которые были призваны создавать в зале солнечную и гостеприимную атмосферу, придавали желчный оттенок и без того болезненному лицу посетителя. Из-под головного убора, расшитого драгоценными камнями, стекали капли пота.

— Нижайше благодарю Ваше Величество за любезно предоставленную аудиенцию, — отдуваясь, прохрипел он.

Медеан кивнула и жестом приказала слуге принести стул.

— Присаживайтесь, лорд-мастер Уло, — произнесла она, опускаясь в квадратное кресло с резными ножками в форме орлиных лап, сжимающих плоды граната. Кивок фрейлинам — и секретарь приказал им отвернуться и не прислушиваться к дальнейшей беседе. — Я вас слушаю.

Гость не без труда поднялся на ноги и уселся на резной стул с мягкой обивкой, жалобно скрипнувший под этим грузом.

— Царственная госпожа! Я прибыл сюда, чтобы доказать свою преданность трону Вечной Изавальты. Я здесь, чтобы покорнейше просить вас прислушаться к моим словам. Я…

Медеан нетерпеливо взмахнула забинтованной рукой, прерывая неуемный поток красноречия:

— Ближе к делу, лорд-мастер. Вы ведь знаете, я не слишком терпелива к посланникам из Казатана.

У Медеан и вправду от одного вида этого человека зачесались руки под повязками, но она пока не ощущала необходимости говорить ему об этом.

Сделав над собой усилие, человек выпрямился.

— Госпожа, я принес вам вести о заговоре и заговорщиках.

Медеан сидела недвижимо, как камень, пока Уло заливался соловьем и делал большие глаза. Он в красках поведал ей о том, как лорд-мастер Храбан, узнав об аресте делегации из Казатана, послал ему, Уло, письмо, из которого он и узнал о заговоре. О том, как он, внутренне содрогаясь от отвращения, вел переписку с Храбаном. И наконец о том, как Храбан подговорил его участвовать в этом предприятии и пригласил в Спараватан на встречу с другими мятежниками и с Анандой.

— Кто они? — прорычала Медеан.

Уло опустил взгляд перед лицом взбешенной императрицы:

— Капитан Низула из Хастинапуры и лорд-мастер Пешек. Есть и другие, но их имена мне пока неизвестны.

Одно из имен отозвалось болью в сердце Медеан.

— Пешек? И Пешек тоже?!

Уло опустил голову еще ниже.

Весь мир в глазах Медеан подернулся красной пеленой. Не помня себя от ярости, она вскочила с кресла, схватила Уло за воротник и рывком подняла на ноги.

— Да как ты смеешь! — заорала она на дрожащего толстяка. Ладони пронзила жгучая боль, но это были пустяки по сравнению с яростью, обжигающей душу. — Как смеешь ты приходить сюда с такими сказками!

— Прошу вас… Нижайше умоляю… — Все его подбородки тряслись мелкой дрожью. — Я только хотел предупредить мою царственную госпожу об опасности.

Из заплывших глазок Уло скатилась слеза.

— Пожалуйста, Ваше Величество…

Медеан отпустила воротник лорд-мастера и попятилась, прижав руку к губам. Уло, тяжело дыша, рухнул на стул. Медеан стиснула подлокотник. Как болят руки… О боги-боги, как больно! Но он не должен этого видеть. Медеан сделала глубокий вдох и почувствовала запахи мяты и шафрана, которые ее врач использовал для припарок. Нельзя так распускаться. Это жирное ничтожество не должно видеть императрицу дрожащей. Нельзя позволить ему разносить повсюду слухи о ее слабости…

Медеан выпрямилась с четкостью солдата, встающего по стойке «смирно», и нащупала связку ключей на поясе. Холодный металл немного остудил обожженную кожу.

— Это серьезное обвинение, лорд-мастер Уло. Какие доказательства вы можете представить?

Уло шумно вздохнул и ссутулился. Затем, очевидно придя к какому-то решению, он расправил плечи и стал хоть немного походить на дворянина.

— Говорят, у Вашего Величества есть свои способы видеть насквозь сердца людей и читать в них, словно в раскрытой книге. — Он вновь неуклюже бухнулся на колени и склонил голову. — Если Ваше Величество соизволит применить их к моей недостойной особе, то вы убедитесь, что я говорю чистую правду.

Медеан пристально взглянула на Уло. Дрожь его прошла, словно вместе с абсолютным смирением лорд-мастер обрел и абсолютную уверенность в себе. Тут и без всякого колдовства ясно, что он не лжет.

Пешек… Как же он мог пойти против нее? Еще один друг, которому она доверяла, теперь потерян, украден Анандой. Медеан хотелось завыть от тоски.

Скольких еще она потеряет? Скольких она может позволить себе потерять?..

С этой мыслью пришло и решение.

— А если бы я заглянула в ваше сердце, — сказала она, возвращаясь в кресло и складывая перевязанные руки на коленях, — какую причину для такого смелого разоблачения я бы там увидела?

Уло поднял голову, и в его глазах мелькнула робкая надежда.

— Моя царственная госпожа увидела бы, что я лишь желаю освобождения моих управляющих и делегатов.

«Ах, вот в чем дело».

— Один из которых, насколько я помню, приходится вам младшим братом.

Уло кивнул.

— Хорошо. — Медеан повысила голос и щелкнула пальцами, чтобы секретарь записал то, что она сейчас скажет: — А теперь оставьте меня. Возвращайтесь в свое имение. Вас известят о моем решении в течение двух недель.

На долю секунды Уло осмелился заглянуть в ее глаза, но тут же опустил взгляд, и Медеан милостиво простила ему эту бесцеремонность.

— Мои благодарности и мое почтение, Ваше Величество.

Медеан жестом отпустила лорд-мастера и даже не заметила, как он удалился. Все ее мысли были обращены к Пешеку. Он вспомнился ей таким, каким был в те времена, когда Медеан только-только узнала его. Ей нравилось это воспоминание. Пешек был тогда стремительным и безрассудным, его решительное лицо то и дело озаряла белозубая улыбка, которая превращалась в свирепый оскал, когда предстояла серьезная работа. Медеан вспоминала, как Пешек, покрытый потом и пылью битвы, спускался с гор, где его отряды отвлекали войска ее мужа, Каачи, от активных действий против Хун-Це, которые могли обречь Изавальту на погибель. Именно эта война выпустила на волю Жар-птицу…

«Но потом он всегда был предан Аваназию. С какой стати он будет верен мне теперь, когда Аваназий мертв? — Медеан сжала руку в кулак, не замечая боли. — Да хотя бы потому, что я его императрица!»

Сровнять с землей его владения за эту измену, да что там — всю волость! Выжечь дотла Казатан за то, что оттуда пришла эта весть. Они все поплатятся за свои происки! Нет, она не даст им развалить империю. Она не позволит им вновь поставить государство под угрозу.

«Выпусти меня! — шептал голос Жар-птицы. — Выпусти меня, и я сожгу их всех!»

Медеан откинулась в кресле. Рука все еще болела. Когда же наконец вернется Вэлин и вылечит её? Когда он привезет Бриджит Ледерли и все то, что она для нее значит?

— А что еще ты сожжешь?

«Тебя! Выпусти меня, и я сожгу тебя и все, что у тебя есть».

Медеан снова подняла голову. Как это просто: освободить Жар-птицу — и пусть сгорят Пешек и Храбан, за то что пошли против нее. Пусть сгорит Уло, за то что принес ей такие вести.

Но когда птица улетит обратно к своим хозяевам, в Сердце Мира, — что тогда? Что будет с теми, кто по-прежнему предан Изавальте? Нет, она останется верна своему долгу. Она будет выполнять свой долг даже в Землях Смерти и Духов, и никто не собьет ее с этого пути.

Медеан раскрыла ладонь и посмотрела на повязку. Надо хорошенько все обдумать. Теперь она точно знает, что заговор против нее существует. Но просто послать солдат и арестовать заговорщиков нельзя: к сожалению, Ананда преуспела в своих кознях. Если сейчас обрубить руки, которые сжимают направленное против нее оружие, — им на смену придут другие. И даже если Ананду официально арестовать и судить — она станет святой мученицей для тех, кто верит ее обманчивой доброте, станет вдохновляющей идеей для отступников, которые замечают лишь то, что вдовствующая императрица постарела раньше времени.

Глаза Медеан наполнились слезами, и где-то в глубине ее сознания послышался смех Жар-птицы.

— Принцесса!

Настойчивый шепот и знакомое прикосновение пробудили Ананду ото сна.

— Ваше Высочество, думаю, вам лучше увидеть это своими глазами.

Беюль стояла возле кровати с лампой в одной руке и халатом, перекинутым через другую.

— Что случилось? — спросила Ананда, мгновенно проснувшись. Раз Беюль заметила что-то неладное, значит, дело действительно срочное. Именно верной фрейлине Ананда была обязана своей репутацией колдуньи. Беюль была ее глазами и ушами. Невероятно, но ей был известен характер каждого императорского солдата и почти всех дворцовых пажей.

«Когда Микель будет свободен от чар, а императрица — свергнута, ты станешь свободной и знатной дамой, милая Беюль , — в тысячный раз Ананда дала себе этот зарок, пока Беюль накидывала ей на плечи парчовый халат. — Клянусь».

Беюль опустила лампу пониже и прикрыла ее рукой, чтобы глаза Ананды привыкли к полутьме. Она быстро провела госпожу через смежные комнаты к самому дальнему покою и встала у задернутого тяжелой портьерой окна, выходившего во двор. Снаружи доносились голоса и топот ног.

Ананда придвинулась ближе, и служанка тихонько произнесла два слова, которые значили слишком многое:

— Калами вернулся.

Беюль погасила лампу, чтобы кто-нибудь не заметил свет в окне. Сквозь щелку меж портьерами виднелся двор, залитый тусклым светом ущербной луны. Несколько слуг в смятых ливреях выбежали из дворца с носилками. Посреди двора верхом на лошади их дожидался Калами. Ананда смогла бы узнать его даже в кромешной тьме: от него за версту веяло холодом и интригами. В руках у него что-то темнело. Ананда прищурилась. Калами осторожно передал свою ношу лакею, а тот, в свою очередь, положил ее на носилки.

Ананда смотрела затаив дыхание.

Это была женщина — в темной одежде и, очевидно, без сознания, поскольку она даже не шелохнулась, когда слуги укрыли ее меховыми накидками, а затем подхватили носилки и понесли во дворец. Калами соскочил на землю, отдал поводья стоявшему наготове конюху и быстрым шагом пошел вслед за носилками.

— Ну вот, — прошептала Ананда, опуская штору. — Кажется, забот у меня прибавится.

Она дотронулась до руки Беюль:

— Пойди и разузнай, где поселят гостью. Да послушай, что говорят во дворце.

— Слушаюсь. — Беюль отдала лампу Кирити и повернулась, чтобы выйти из комнаты, но вместо этого застыла на месте. — Госпожа… — начала она и запнулась.

Ананда обернулась. В углу темной комнаты ей почудилось какое-то движение, а потом послышался странный звук, похожий на хриплый смех. Сердце Ананды забилось сильнее, в то время как глаза постепенно привыкали к густой тьме. И тут смутная фигура вновь зашевелилась. У Ананды перехватило дыхание. Тень сидела на низком столике — это был ворон, черный как ночь, и только глаза поблескивали в серебре лунного света, сочившегося сквозь портьеру.

— Прикажете прогнать? — спросила Кирити.

— Нет, постой. — Ананда понимала, что со стороны все это выглядит довольно глупо, но, помня наставления Сакры о дикости и непредсказуемости этой страны, низко поклонилась и произнесла:

— Какие новости, добрый господин ворон?

Вместо ответа ворон поднялся в воздух и полетел прямо на Ананду. Она невольно вскрикнула и уклонилась от столкновения, а огромная птица взмахнула крыльями и вылетела из окна.

Из окна, которое не открывалось в принципе. Из окна, которое осталось после этого абсолютно целым.

Ананда прижала руку к груди, как будто это могло успокоить бешеное биение сердца. Вдруг взгляд ее привлекло что-то белое. На полу, под черным пером, лежал сложенный вчетверо клочок бумаги. Ананда наклонилась, чтобы поднять его, но Беюль оказалась проворнее и подала листок госпоже. Бумага оказалась письмом, на котором стояла печать Сакры.

Дрожащими руками Ананда сломала печать и распечатала послание.

— Не теряй времени, Беюль. Пойди выясни все, что можно, об этой женщине, что привез Калами.

Ананда не могла оторвать глаз от письма и лишь по тихому шороху платья поняла, что Беюль поклонилась и вышла за дверь.

«Первая принцесса! — прочла она. — На этот раз у меня надежный посыльный, так что можно быть откровенным. Внимательно проследите за возвращением Калами. Он должен привезти с собой могущественную волшебницу из другого мира. Это дочь Аваназия и Ингрид. Поскольку она явилась сюда по воле императрицы и лорда-чародея, вам не следует ждать от нее ничего хорошего. Однако умоляю: ничего пока не предпринимайте. Может статься, наши противники сами попадут в вырытую ими яму.

Я прибуду как можно скорее.

Крепитесь, госпожа».

Подписи не было.

«Могущественная волшебница из другого мира…» Ананда с упавшим сердцем перечитала эти строки. Новая опасность. Новая сила на стороне императрицы. Дочь Аваназия и Ингрид. Личность настолько легендарная, что многие считали ее не более чем вымыслом.

Подойдя к противоположной стене, Ананда скомкала письмо и бросила его в очаг. Бумага на мгновение расцвела оранжевым пламенем, а потом почернела и рассыпалась в пепел.

— Принцесса? — окликнула ее Кирити с тем же невысказанным вопросом в голосе, что и Беюль. Ананда выпрямилась:

— Пойдем, Кирити. Думаю, пришло время проведать мой ткацкий станок.

— Да, госпожа.

Когда Ананда жила с родителями во дворце Жемчужного Трона, она никогда не носила с собой ключи. Все двери были для нее открыты, и она просто знала, куда можно, а куда нельзя ходить по личным или придворным надобностям. Здесь же ей приходилось держать при себе ключи от шкатулок, ключи от ящиков комода, ключи от комнат и маленький медный ключик от той двери, что должна была вести в кабинет, являвшийся по совместительству святилищем. Однако с самого дня свадьбы письменный стол, книги и алтарь переместились в просторную залу по соседству. Ананда остановилась перед поставленными в круг фигурками из оникса: Семь Матерей в разнообразных позах застыли в вечном танце. Ананда поклонилась, прижав руки к лицу, и помолилась о спокойствии и безопасности — для себя и для своего народа. Хотя порой ей казалось, что она будет повторять эти молитвы до конца своих дней — и все напрасно.

Ананда повернула ключ в замке и вошла в скромную комнатушку без окон, с простыми оштукатуренными стенами нежно-голубого цвета. Кирити поспешила зажечь свечи и жаровни. Ананда подождала, пока они разгорелись поярче и осветили конструкцию, занимавшую почти всю комнату, — вертикальный ткацкий станок, увешанный тяжелыми нитями. На раму было натянуто неоконченное полотно, сотканное из оттенков черного и серого цвета. Вдоль стен стояли запертые сундуки, набитые драгоценными тканями и десятками катушек разноцветных ниток. Из мебели в комнате было только несколько стульев и скамеек. На каждом лежала какая-нибудь нужная вещь — веретено, ткацкая схема, пяльцы или утыканный иголками лоскут.

Какое колдовство мог бы сотворить здесь человек, имеющий к этому способности! Но поскольку никто, кроме Ананды и ее фрейлин, не имел доступа к этой комнате, она оставалась обителью лжи. Вот почему Ананда убрала отсюда алтарь: ей не хотелось, чтобы Семь Матерей танцевали там, где нет места правде. «Может, лучше и вовсе убрать их из дворца…» Ананда отперла один из сундуков, подняла тяжелую плоскую крышку и начала перебирать катушки с нитками, что покоились внутри сундука. От недосыпания слипались глаза и раскалывалась голова.

«Я не хочу! — кричало все ее существо. — Я хочу спать, видеть хорошие сны и просыпаться в родном доме, среди верных фрейлин, рядом с любимыми сестрами и мамой. Я хочу любить мужчину, у которого все в порядке и с головой, и с родственниками. Я хочу домой!»

Пересилив себя, Ананда выбрала две катушки льняных ниток — зеленую и ярко-желтую — и отдала их Кирити, которая терпеливо стояла рядом. Это были хорошие нитки, хотя и не самые лучшие. Они годились для сложных заклятий, предназначенных для благородных людей, но не шли ни в какое сравнение с шелком или золотой нитью, которые можно использовать для самого тонкого колдовства или же когда требуется наложить заклятье на высокорожденную особу.

По иронии судьбы Ананда обладала глубокими познаниями в магии, но не имела ни малейшего магического дара. Она была простой смертной, и ее душа была разделена на две половинки: одна блуждала по миру смертных вместе с телом, другая — в Землях Смерти и Духов. Придет время — и обе половинки воссоединятся в Безмолвных Землях. В отличие от обычных смертных души чародеев целиком принадлежали их телам. Именно поэтому они тоньше чувствовали пульсацию души, яснее видели другие миры и использовали свою целостность для плетения волшебства, которое черпали то ли внутри самих себя, то ли в окружающем мире.

За дверью послышалось тихое царапанье: три раза, пауза, еще два раза, снова пауза, и еще раз. Это был условный знак, который был известен только Ананде, Кирити и Беюль. Ананда кивнула, и Кирити отперла дверь. В комнату проскользнула Беюль, запыхавшаяся и бледная.

Ананда подождала, пока дыхание фрейлины успокоится, и лишь после этого спросила:

— Что ты выяснила?

— Эту женщину поместили рядом с покоями императрицы, — сообщила та. Голос ее дрожал от возбуждения и тревоги. — Чего только о ней не говорят! И что она — одна из бессмертных сил, которую доставили из Безмолвных Земель, чтобы вылечить императора. И что она дочь Аваназия, которая должна покончить с империей Хун-Це. Еще говорят, что это ваша рабыня-демон, посланная вами, чтобы убить императора, но Калами удалось ее перехватить.

«Ну конечно, как же без этого». Ананда откинула с лица прядь неубранных волос.

— А правду кто-нибудь знает?

— Если и знают, то не говорят, госпожа.

Да, эти не скажут. Императрица дождется подходящего случая, чтобы сделать официальное заявление, — например, во время праздника, который состоится через четыре дня. А пока — пусть себе разрастаются слухи и сплетни, намеки и догадки. Это был один из любимых приемов императрицы в обращении со знатью: постоянно выводить придворных из равновесия и отвлекать мелкими интригами.

— Спасибо, Беюль. — Ананда потянулась за еще одной катушкой желтых ниток.

Сначала нужно настроить станок, чтобы его увидели шпионы императрицы. А потом можно будет подумать о том, как использовать невежество двора для распространения собственных слухов.

— Есть еще кое-что, госпожа.

Ананда резко выпрямилась и обернулась:

— Что такое?

Беюль помедлила, словно бы подбирая слова. При виде ее колебаний у Ананды екнуло сердце.

— Из Казатана прибыл лорд-мастер Уло…

— Я знаю. Он приехал на праздник, я пригласила его на завтрак… — Ананда беспокойно вертела в руках катушку. «В чем дело, Беюль?»

— Я кое-что… пообещала одному из слуг, которых к нему приставили…

«В очередной раз».

— Так в чем же дело? Ты не можешь исполнить обещание?

Беюль отрицательно покачала головой:

— Нет, госпожа. Вообще-то он уже принес мне кое-какие новости.

У Ананды вдруг пересохло во рту. Катушка с нитками чуть не выпала из внезапно ослабевших пальцев.

— Похоже, у тебя и впрямь плохие новости.

Беюль опустила голову, словно извиняясь за то, что стала вестником несчастья.

— Лорд-мастер Уло сегодня говорил с императрицей на официальной аудиенции, — произнесла она в пол. — И назвал ей имена.

Катушка со стуком упала на пол и покатилась. У Ананды задрожали колени, и она принялась на ощупь искать стул, чтобы присесть. Глаза ничего не видели, в голове пульсировала единственная мысль: императрица знает. Теперь у нее есть свидетель, и больше не нужно никакого колдовства, чтобы расправиться с нелюбезной снохой. Хватит и Верховного суда. Теперь Медеан сможет доказать, что Ананда вступила в сговор с изменниками. Или что Ананда сама задумала государственный переворот. Судьи поверят.

Кирити подхватила пошатнувшуюся хозяйку под руки и усадила на ближайший табурет, а сама опустилась рядом с ней на колени.

— Госпожа, умоляю вас, успокойтесь. Может, все не так уж и плохо. Вспомните, вы ведь говорили, что лорд-мастер Уло поддержал заговорщиков совсем недавно. Лорд-мастер Храбан не настолько глуп, чтобы сразу же обо всем рассказать ему. И значит, имена, которые он назвал, вряд ли первостепенной важности.

— Ты же там была, Кирити, — бесцветным голосом проронила Ананда. — Среди этих имен — мое и капитана Низулы.

На это Кирити возразить было нечего.

В голове у Ананды все смешалось. Мысли крутились в бешеном вихре, не позволяя сосредоточиться на чем-то одном. У императрицы есть дочь Аваназия, есть надежный свидетель. А что у нее? Ничего, кроме фрейлин и лжи. Что же теперь делать?

— Станок. — Ананда, пошатываясь, встала, ухватившись за эту мысль. — Нужно перезарядить станок. Соткать новый узор…

— Принцесса, позвольте, мы сделаем это сами, — вызвалась Беюль. — Вам лучше вернуться в постель. Утро вечера мудренее.

Но Ананда не чувствовала усталости. Ее охватило лихорадочное возбуждение. Уло оказался предателем. Рядом с покоями императрицы спит дочь Аваназия. Аваназий — легенда, хотя отец Ананды был с ним знаком. Он умер за Изавальту, за ту девочку, которой тогда была Медеан. Умер, жизнью своей заключив в клетку одну из величайших сил мира.

И вот теперь его дочь является во дворец Медеан на руках ее ближайшего советника. Значит, против Ананды направлены уже три силы, а вдобавок ко всему объявился еще и предатель, который сможет открыто свидетельствовать против нее на суде. От ужаса у Ананды закружилась голова.

«Когда же все это кончится?! Сколько дней или часов пройдет, пока я стану такой же, как Микель? И как долго я смогу выдержать эту пытку, прежде чем наконец умру?»

— Пожалуйста, госпожа. Прошу вас.

Но Ананда отмахнулась от фрейлины, жадно глотая воздух, чтобы вернуть себе силы.

— Нет. Сначала… сначала мы должны заставить его замолчать. Если сможем…

В волосах Ананды, независимо от того, какую она носила прическу, всегда были заплетены три тоненькие косички. В каждой был заключен дух, маленький раб, которого она могла вызвать, развязав ленточку. Сакра заплел их при помощи своих ловких пальцев и колдовства в тот день, когда они покидали Хастинапуру.

«Это просто так, на всякий случай, если Дочь Луны попадет в беду», — сказал он с улыбкой. Тогда оба они не знали, сколько бед подстерегает их в северной стране.

Одну косичку Ананда расплела, чтобы спасти Кирити, когда ее пытались отравить. С помощью второй она хотела вылечить Микеля, но не смогла правильно сформулировать приказ, и дух испарился.

Обе эти косы Ананда снова тщательно заплела, но волшебства в них не осталось.

Теперь она трясущимися руками потянулась к третьей косичке. Фрейлины стояли рядом и молча наблюдали за действиями хозяйки. Она развязала узел, и ленточка упала на пол. Горячий вихрь пронесся по комнате, взъерошив волосы женщин и приподняв края одежды. Когда ветер стих, перед Анандой на корточках сидело маленькое, чуть побольше лягушки, существо. У духа были круглые глаза размером с золотые монеты, свиное рыльце и безгубая прорезь рта, сквозь которую виднелся ряд желтых клыков.

— Ты позвала меня, и я явился, — объявил он. — Я обязан выполнить только одно задание. Повелевай, а потом отпусти меня.

Ананда облизала пересохшие губы. Надо подумать как следует. Медеан и ее многочисленные придворные колдуны обвили весь дворец могущественными защитными чарами, и применять здесь волшебство можно было только в известных пределах.

Можно наслать на Уло немоту, но тогда он сможет изложить свои показания письменно. Ананда приказала себе успокоиться и принять хоть какое-нибудь решение. Какое бы заклятье она ни наложила на Уло с помощью своего раба, Медеан сможет его разрушить. Но это даст ей время и припугнет Уло, а тогда можно будет обернуть этот страх в свою пользу. Надо сделать хотя бы так, чтобы он не мог выступать в суде. И Ананда решилась:

— Человек лорд-мастер Уло, сын Обана, внук Оксандра. Сделай так, чтобы он ослеп и оглох и чтобы кто-то обязательно заметил тебя за этим занятием.

Существо согнулось в коленях и несколько раз подпрыгнуло, словно проверяя на прочность каменные плиты пола.

— Будет сделано, госпожа.

Ананда поклонилась. Уло просто-напросто испугался. Испугался за своих людей, за свою семью, за себя самого, и Ананда прекрасно его понимала. Что ж, ему придется поплатиться за свойственную человеку слабость.

— Ступай, — приказала она духу, не поднимая головы.

Зацокали по полу коготки, подул горячий ветер, и все успокоилось.

Ананда старалась не думать о том, как этот чудовищный карлик крадется по коридорам и его глаза светятся в темноте. О том, как он сидит на тучной груди Уло и жадно тянет лапки к глазам лорд-мастера. Она мечтала о том, чтобы завтра утром до нее не донесся дикий вопль пробудившегося Уло, который сам уже никогда ничего не услышит. Кажется, у него есть жена… Остается только надеяться, что это сильная женщина и что она сможет как следует ухаживать за мужем. А дети? Есть ли у него дети? Смогут ли они когда-нибудь простить ее?.. Но в конце концов он предатель и заслуживает наказания. А она вынуждена защищаться!

— Госпожа, пожалуйста, вы должны отдохнуть! — не выдержала Кирити и взяла Ананду за руки, чтобы помочь императрице Изавальты встать на ноги.

Несмотря на то что все мышцы Ананды были судорожно напряжены, у нее не было сил сопротивляться. Она взяла протянутую Беюль лампу и послушно вернулась к своей кровати, словно разум ее уже отделился от тела. Зайдя за ширму, Ананда сбросила халат. Он упал на пол, и она не стала его поднимать. Потом Ананда задула лампу и легла в постель, дрожа от холода и напряжения.

— Я больше так не могу, — прошептала она в темноту ночи. — Я не могу жить и все время бояться.

Снова появились мысли о побеге. Но как далеко можно убежать по занесенным снегом дорогам — даже с помощью верных фрейлин и тех, кого им удастся подкупить? А бураны, а морозы?.. Не говоря уже о том, что императрица может проследить любое движение на любой дороге в пределах своих владений.

Потом Ананда совершенно спокойно подумала о самоубийстве. Беюль и Кирити еще несколько часов проведут возле станка. Остальные фрейлины крепко спят в дальних комнатах. Можно подняться по западной лестнице на площадку для принятия солнечных ванн и броситься оттуда вниз, во двор, где милосердные камни размозжат ей голову и кости. Спустя мгновение все будет кончено, и половинки ее души воссоединятся во дворце Семи Матерей.

Но тогда Микель окажется в полной власти императрицы, а вместе с ним верные Беюль и Кирити, ну и Сакра, конечно.

Значит, остается только один путь. Храбан. Придется поддержать готовящийся мятеж. Придется отдавать приказы и взойти на трон, по всей вероятности, сбросив с него труп императрицы. В письме Сакры говорилось, что она не должна торопиться, что скоро он сам будет здесь. Но Сакра не знает всех обстоятельств, не знает, что Уло предал их. К тому же «скоро» могло означать дни и даже недели, ведь всегда может случиться что-нибудь непредвиденное: разразится буря или просто возникнет заминка с фальшивыми документами. Нет, ждать нельзя. И хотя свидетеля у Медеан теперь нет, ей уже известно о капитане Низуле. И если она решит его допросить…

«Все Матери будут на моей стороне, — успокаивала себя Ананда. — Я не могу позволить, чтобы она меня сцапала. Я не могу сидеть и ждать, когда она меня убьет».

Значит, нужно будет послать письмо Храбану и предупредить, чтобы он не приезжал на праздник и собирал войска. Еще одно письмо надо будет отправить Низуле, чтобы тот как можно скорее отплыл от южного побережья.

А уж после этого можно будет не торопясь разобраться с дочерью Аваназия.

Странный покой снизошел на Ананду, и она почувствовала себя почти свободной. Тогда она перевернулась на другой бок и уснула.

Медеан с нежностью смотрела на дочь Аваназия, лежавшую без чувств на огромной кровати. Свет от четырех жаровен, которые разожгли в полную силу, чтобы согреть Бриджит Ледерли, только подчеркивал восковую бледность ее лица. Лекарь влил ей в горло несколько ложек теплого бульона и ликера, сказав, что теперь остается надеяться только на целительную силу времени и добрую волю богов.

Цвет кожи у нее был такой же, как у матери, а резкость черт унаследована от отца. Медеан нерешительно коснулась ледяной руки Бриджит, как будто боялась, что она может растаять, словно сон.

— Бриджит, дочь Аваназия, внучка Финора, — прошептала Медеан. — Добро пожаловать в Изавальту, дитя мое.

— Она не знает, — произнес Калами.

— Что?!

Медеан вскинула голову и с недоумением взглянула на лорда-чародея. Он стоял поодаль, у самой ширмы. У Медеан мелькнуло подозрение, что это стремление сохранять дистанцию вызвано неприязнью к Бриджит. Но нет, этого не может быть. Калами лучше, чем кто бы то ни было, знает, что дочь Аваназия — ее единственное спасение и благословение для всей Изавальты.

— Она не знает, кто ее настоящий отец. Ингрид Лофтфилд умерла при родах и потому не смогла рассказать ей, а человек, который ее вырастил, ничего не знал о ее истинном происхождении.

— И ты не сказал ей?!

Калами развел руками:

— Ей и так пришлось слишком многое принимать на веру. Я решил, что лучше сначала показать ей наш мир, а уж потом сообщать о том, какая роль в нем уготована ей.

Только теперь Медеан заметила, что до сих пор держит в руках ладонь Бриджит, и осторожно опустила ее на покрывало.

— Она должна узнать об этом, как только очнется, — не оборачиваясь произнесла императрица. — У девочки тяжелая судьба, нужно ее к этому подготовить.

— Я займусь этим, обещаю.

— У нас так мало времени. — Медеан убрала волосы со лба Бриджит. — Даже меньше, чем мы думали.

— Что-то случилось? — резко спросил Калами.

— Случилось. — Медеан заставила себя отойти от кровати. — Пойдемте, лорд-чародей.

Несколько слуг с лампами и свечами поспешили вперед, чтобы освещать императрице путь и открывать перед ней двери. Остальная свита растянулась позади — чтобы тушить свечи и закрывать двери тех комнат, в которых императрица не пожелала остановиться. Когда вся эта процессия добралась до личных покоев Медеан, она позволила слугам зажечь три свечи, после чего челядь моментально испарилась. Это была территория, где никто не имел права находиться без специального разрешения императрицы, поэтому фрейлины поклонились, когда Медеан проходила мимо, но остались стоять по ту сторону двери.

Калами шел следом за императрицей так же послушно, как любой из слуг. Когда двери за ними закрылись, Медеан тяжело рухнула на диван и жестом указала Калами на кресло. Он присел на самый краешек, сгорая от нетерпения услышать новости.

— Похоже, Ананда нашла поддержку своим замыслам.

Тяжело было проговаривать все это снова, но ничего не поделаешь. Медеан рассказала Калами о сообщении лорда Уло и о том, что он назвал в числе заговорщиков имя Пешека. Калами вскочил с кресла и подошел к жаровне, стоявшей поблизости. Она не горела, и медь тускло поблескивала в неверном мерцании свечи. По правилам этикета он не имел права стоять, когда императрица сидела, но сейчас их никто не видел, а у Медеан не было ни сил, ни желания напоминать Калами о приличиях.

— Ее нужно остановить.

— Ее остановит Бриджит, — сказала Медеан, потирая повязку.

— При всем моем к вам уважении, Ваше Величество, — Калами оторвался от созерцания погасшей жаровни и обернулся к Медеан, — я не думаю, что Бриджит сможет остановить ее вовремя.

— О чем это ты? — надменно спросила Медеан. — Ты что, сомневаешься в способностях дочери Аваназия? Да, она ничего не знает, но на ней лежит печать происхождения. Я ясно вижу это по ее лицу.

— Вы увидите это еще яснее, когда она очнется, — кивнул Калами. — Но поймите, большей частью своей великой силы ее отец был обязан небывалому опыту. Он был не просто одарен, он был обучен. Но на обучение требуется время, а у нас, как вы сами заметили, его не так уж много.

Медеан задумалась. Калами прав. Заговор уже существует, и было бы слишком легкомысленно надеяться, что Ананда через своих шпионов еще не узнала о прибытии дочери Аваназия. Это известие еще ускорит ее планы.

— Благодаря свидетельству лорда Уло мы можем арестовать ее и посадить в темницу. — Пальцы Медеан обвились вокруг подлокотника дивана. Прикосновение дерева к повязке вызвало новый всплеск боли и зуда в заживающих ладонях. — Можно сделать это прямо сегодня и покончить с ней раз и навсегда.

— Ваше Величество. — Калами опустился перед на колени перед Медеан. — Вы ведь сами понимаете, что этот план нельзя назвать удачным. Ананду любят. Публичный процесс, к тому же основанный на показаниях единственного свидетеля, вызовет волнения по всей империи.

— Не хочешь ли ты сказать, что мне никогда от нее не избавиться? — с угрозой в голосе осведомилась Медеан. Зрачки у Калами тревожно расширились. Он боится ее, и всегда боялся. Так-то оно лучше. В конце концов она императрица Изавальты, и подданным полагается ее бояться.

— Ваше Величество, мы ведь уже обсуждали, как можно избавиться от Ананды: нужно ее очернить, скомпрометировать. Только так, и никак иначе.

Медеан нетерпеливо встала и направилась к жаровне, повторяя путь, только что пройденный Калами. Ей было неприятно находиться рядом с ним, когда он говорил об этом. Она не желает этого слушать.

— Должен быть какой-то другой путь.

Калами повернулся, не вставая с коленей:

— Какой же, Ваше Величество? — Он поднялся. Калами был выше Медеан, но в отличие от других придворных не сутулился в ее присутствии и не пытался прятать свой рост. — Необходимо показать всей Изавальте, что она собой представляет на самом деле, и сделать это должны именно вы.

Руки у Медеан похолодели, и от этого холода заныли ожоги. Но она и не подумала звать слуг, чтобы те разожгли жаровню. В жизни Медеан и так было слишком много огня. Порой ей хотелось приказать, чтобы во дворце погасили все огни, хотелось сидеть в холоде, одиночестве и благословенной темноте, без этих бесконечных напоминаний о пламени, заключенном в подземелье. В каждой свечке, в каждой лампе, в каждой жаровне Медеан мерещилось оперение Жар-птицы, и она до глубины души ненавидела это зрелище.

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы вынести пламя жаровни возле постели Бриджит. Медеан вдруг пришла в голову дикая мысль, что Жар-птица может добраться до Бриджит через язычки огня. Но это уже был полный абсурд: Жар-птица ни за что не посмела бы прикоснуться к дочери Аваназия.

И почему она должна верить Калами насчет Ананды? Почему бы ей не приказать ему замолчать и не выкинуть из головы его дурацкие советы? Он стал чересчур дерзок… И вообще его место — у постели Бриджит.

— Должен быть другой способ, — твердо заявила Медеан и прошествовала в самый темный угол комнаты. — Нужно использовать кого-то другого. Только не Микеля.

«Я взывала к твоему сыну, — говорила Жар-птица. — Он почтиуслышал меня». Медеан закрыла глаза, чтобы прогнать наваждение.

— Как прикажете, Ваше Величество, — услышала она голос Калами. — Но я хочу спросить вас: сможете ли вы освободить Микеля, пока он жив? Поймут ли лорды и волости, что это была государственная необходимость, когда он расскажет, что вы с ним сделали?

Медеан открыла глаза и увидела темную каменную стену. Вот то, к чему свелись все ее желания: темный камень и прохладная тень. Как же это случилось? Когда она стала такой? Это все проклятая Хастинапура да еще Хун-Це. Это они отняли у нее все! Сейчас они хотят заполучить ее сына, и если она не принесет его в жертву, им достанется целая империя. Потому что Калами опять прав. Отступники из числа дворян истолкуют ее деяние по-своему. Можно было бы заставить Микеля забыть об этом, стереть из его памяти сам процесс наложения заклятья и то, что этому предшествовало. Но для такого колдовства требовался искусный мастер, а Медеан уже не была уверена своих силах. Это мог бы сделать Калами — или Бриджит, когда наберется опыта. Но заклятье такого рода необходимо очень часто обновлять, ведь человек непрерывно взрослеет и меняется. К тому же величайший закон волшебства состоял в том, что даже самое искусное заклятье можно снять.

Медеан повернулась к Калами, но не покинула своего убежища из тени и холодных камней:

— В сокровищнице стоит сундук. Отец показал мне его, когда я была еще совсем девчонкой. Там хранится пара белых льняных простынь. Они могут нам пригодиться.

Медеан загремела своей связкой и отделила от нее два ключа. Большой ключ из витого железа Медеан приложила к губам. Затем коснулась его серебряным ключиком поменьше и тоже поцеловала.

— Теперь возьми. — Она протянула Калами ключи. — Вернешь, когда достанешь простыни.

Калами взял ключи и поклонился.

— Они обвязаны красной лентой. Смотри, не разорви ее.

— Все будет, как вы прикажете, Ваше Величество. — Калами еще раз поклонился, и Медеан жестом отпустила его.

Он ушел, но Медеан не двинулась с места, как будто бледные тени в этом углу могли защитить ее от того, что предстояло совершить.

В том, что именно Калами посоветовал ей обречь сына на смерть, была своя логика, только логика чудовищно извращенная: ведь это именно он когда-то помог Медеан дать Микелю жизнь.

— Я должна оставить наследника, — заявила она трем придворным колдунам. — И в нем должна течь моя кровь. Изавальтой должен править тот, чья верность нераздельна, тот, кто ощущает силу этих обязательств до мозга костей.

Двое чародеев из Изавальты с сомнением покачали головами.

— Ни один смертный в этом мире не сможет вам помочь, — ответил один из них, колдун Ивраманд. — Если только Вышко и Вышемира не окажут вам такую любезность… — Он развел руками: — Говорят, у Аваназия есть ребенок, которого родила ему женщина с дальнего берега Безмолвных Земель. Может, попробовать найти мужчину…

— И что за кровь будет у моего ребенка? — отрезала Медеан. — Как это можно проверить? Нет, не годится.

— Ни один смертный не сможет изменить вашу плоть и ваш дух, — заговорил второй изавальтский чародей, Нестроуд. — Но можно, например, договориться с Бабой Ягой…

— Нет, — решительно ответила Медеан. — В этом случае ни о каких сделках не может быть и речи. Ребенок должен быть моим и только моим, его не должны связывать никакие другие узы.

И тут поднял голову Калами. Он тогда казался Медеан очень странным — смуглый человек среди белокожего двора, пара черных глаз среди голубых. Калами занял этот пост совсем недавно, после того как Туукос согласился подписать мирный договор, и Медеан еще не слышала от него и пары слов, с тех пор как он присягнул ей на верность.

— Есть один способ, Императрица, — спокойно сказал он. — Я берусь это устроить.

И вот тогда Калами отдал Медеан свой первый приказ, и она повиновалась, отпустив двух других чародеев, чтобы разговаривать наедине.

— Я наложу заклятье, — сказал Калами. — А вы должны будете выбрать себе супруга, выйти за него замуж и совокупиться с ним в первую брачную ночь. И тогда через девять месяцев вы произведете на свет сына. Но учтите, императрица, через те же самые девять месяцев ваш супруг, кто бы он ни был, заболеет и умрет.

Помнится, Медеан уже тогда отнеслась к этому условию совершенно спокойно. Только слегка удивилась про себя, как легко она согласилась принести человеческую жизнь в жертву государству.

— А как это делается? — спросила она, сощурив глаза. — Я что-то не слыхала о таком заклятье.

Калами в ответ едва заметно улыбнулся:

— Таким вещам в Изавальте не учат. Я узнал об этом заклятье на Туукосе. Но если Ваше Императорское Величество доверится мне, у вас будет сын.

Медеан встретила взгляд темных глаз Калами и невольно залюбовалась его горделивой осанкой.

— Если я выберу себе супруга, это будет человек из знатного и благородного рода, — сказала она. — И раз уж ему суждено умереть, подозрение не должно пасть ни на меня, ни на тебя.

Калами ответил, не отводя глаз и не колеблясь:

— Никаких подозрений не будет, Ваше Императорское Величество. Даю вам слово.

Вот так Медеан вышла замуж во второй раз. Супругом императрицы стал Джесиф, сын Осипра, внук Истока, лорд-мастер волости Есутбор. Это был стройный человек с тонкими изнеженными руками. А вот лицо его как-то стерлось из памяти Медеан. Все вышло так, как и предсказывал Калами. После первой же брачной ночи Медеан понесла, а через девять месяцев благополучно разрешилась от бремени. Бедняга Джесиф тем временем скончался после продолжительной болезни. И пока Медеан мучилась родовыми схватками, Калами на Тайном совете разоблачал заговор троих лордов. Он даже назвал яд, который явился причиной болезни Джесифа, но, само собой, было уже слишком поздно, и спасти жизнь супруга императрицы не удалось.

Трое лордов-заговорщиков были повешены на крепостных стенах городов, которыми они правили при жизни. Медеан порылась в памяти, но так и не смогла припомнить их имена. Когда ей сообщили об их смерти, она держала на руках Микеля, будущее Изавальты, и все остальное не имело никакого значения.

Слезинка скатилась по щеке Медеан. «Прости меня, сын, — мысленно обратилась она к Микелю. — Когда твоя душа воссоединится в Землях Смерти и Духов, ты поймешь и простишь меня».

Бриджит очнулась не сразу. Сначала она почувствовала запах горящего угля. Потом ощутила тепло: дрожащий жар пламени справа и слева и мягкое, обволакивающее тепло ватного одеяла.

А еще она услышала, как потрескивает огонь в очаге, как где-то далеко завывает ветер, как поскрипывает рассохшееся дерево.

Но глаза Бриджит все еще не открывала: боялась увидеть лис. После того как на нее напали вороны, ей снились лисы — огромные и пушистые, целые зловонные толпы зеленоглазых и острозубых зверей. А еще — кровь. Они истекали кровью, эти лисы, и она заштопала их при помощи иголки и нитки, словно старые чулки.

Странные сны. Страшные сны. Только бы не увидеть их снова… Как хорошо было бы сейчас оказаться дома, проснуться — и увидеть свет маяка и знакомые с детства опасности Верхнего озера.

«Но раз ты не хочешь видеть сны, — сказала какая-то далекая, рассудительная часть сознания, — почему бы тебе не открыть глаза?»

— Все хорошо, Бриджит, — произнес ласковый голос где-то совсем рядом. — Можешь просыпаться. Ты в безопасности.

Свет, пробивавшийся сквозь закрытые веки, сделался ярче, и мысль о возвращении в темноту, пусть даже во внутреннюю темноту сна, показалась Бриджит невыносимой. Она с трудом разлепила веки.

Оказалось, что она лежит на спине, а над ней — голубой бархатный балдахин, укрепленный на четырех опорах. Вокруг кровати были расставлены резные раскрашенные ширмы, и Бриджит не могла увидеть остальную часть комнаты. Тепло, которое она почувствовала при пробуждении, исходило от четырех жаровен, полыхавших ярким огнем. И покрывало, которым Бриджит была укрыта, и пуховые подушки, и перины, на которых она лежала, были сшиты из такого же небесно-голубого бархата, что и балдахин. Так что кровать была прямо-таки королевская. А может, и императорская…

Эта мысль молнией озарила разум Бриджит, и на нее со всех сторон нахлынули воспоминания. У Бриджит перехватило дыхание, все это было на самом деле! И вороны, и лисы, и слова Сакры о маме, и танец, которым она сплела себе свободу, и то вдохновение, которое переполняло ее, когда она зашивала раны троих людей, понимая, что это всего лишь лисы в человеческом обличье, и все равно наслаждаясь тем, что делает…

— Тише, тише, Бриджит. Все хорошо.

Чьи-то руки обняли ее за плечи, и она увидела лицо Вэлина.

— Нелегкая получилась дорога, но теперь все позади, — произнес он, поддерживая ее руками и взглядом. — Ты в императорском дворце Выштавос, в полной безопасности.

Бриджит с трудом сглотнула. Горло саднило от сухости.

— Правда? — хрипло произнесла она. — Ты уверен?

Вопрос прозвучал ужасно глупо и по-детски, но Бриджит необходимо было его задать.

— Даю слово. — Калами протянул ей деревянный кубок, и Бриджит с благодарностью выпила воду. — Вокруг надежные стены из камня и стальные клинки друзей. И я. Так что тебе нечего бояться.

— Даже себя самой? — невесело засмеялась Бриджит сиплым дрожащим смехом. — Даешь слово?

Калами мягко улыбнулся:

— Единственный твой враг — отсутствие магических знаний и опыта. — Он провел пальцем по краешку одеяла. — Всю жизнь тебя сковывали тяжелые цепи, а потому ты не знала своей истинной силы. Теперь, освободившись из-под гнета, ты чувствуешь эту силу, но пока что не понимаешь. С пониманием придет и самообладание, и тогда ты поймешь, что бояться себя не стоит.

Бриджит слушала рассеянно: она пыталась распутать клубок воспоминаний, расставить по местам все то невероятное и невозможное, что ей довелось увидеть и услышать.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Вэлин. Бриджит усмехнулась. Такой простой вопрос, а вот ответить на него непросто. Она прислушалась к своим ощущениям:

— Устала немного, а в остальном нормально. Вроде бы.

Определенно Бриджит знала только одно: у нее ничего не болело, и все части тела были на месте.

— Бриджит, расскажи, что произошло, когда мы потеряли тебя из виду.

Бриджит взглянула на него и удивленна заморгала. Что-то случилось с ее зрением: она видела что-то вроде отражения лица Вэлина, которое лежало поверх его настоящего лица. Улыбка сползла с отражения, уступив место хмурой гримасе, и широко расставленные брови нетерпеливо сдвинулись. Бриджит снова моргнула, и отражение исчезло.

«Обман зрения, игра света и тени», — сказала она себе, но разум отказывался в это верить.

— Скажи мне, Бриджит, — повторил Калами, настойчиво касаясь ее руки. Наверное, он подумал, что ей не хочется будить неприятные воспоминания. А пальцы у него мягкие и гладкие, не то что у Сакры.

«С чего это я о нем вспомнила?» Бриджит тряхнула головой.

— Прошу тебя, я должен знать, — повторил Калами, вновь неправильно истолковав ее движение.

— Да нет… То есть да… — Почувствовав, что выходит какая-то чепуха, Бриджит замахала руками, словно бы перечеркивая свои слова, и его тоже. — Ну конечно, расскажу.

«Может, и ты тогда для разнообразия расскажешь мне что-нибудь действительно полезное», — подумала Бриджит и сама удивилась резкости этой мысли. Но она привыкла доверять собственному разуму. И хотя ей не хотелось верить в то, что Вэлин водит ее за нос, особенно теперь, когда она вверила ему свою судьбу, все же было абсолютно ясно, что он от нее что-то скрывает. Бриджит внутренне содрогнулась от страха — холодного и бесполезного.

«Он спастебе жизнь, — напомнила она себе. — Он не бросил тебя в лапах ворон и лисиц. Ты нужна ему, и значит, он хотя бы будет защищать тебя».

Бриджит во всех подробностях рассказала Калами о том, как карлики-вороны по застывшему лесу притащили ее к жилищу Сакры. Лицо Вэлина почернело от бешенства, когда она рассказывала ему о заклятье правды, которое наложил на нее Сакра. Но ярость Калами сменилась изумлением, а затем — тревогой, когда Бриджит рассказала о том, как она вытанцевала себе свободу, о своем путешествии через лисью страну и о том, как она вылечила троих раненых.

Когда Бриджит замолчала, Вэлин, к немалому ее удивлению, протянул к ней дрожащую руку и нежно погладил по распущенным волосам.

— Ты такая удивительная, — восхищенно зашептал он. — Тебе нет равных.

Бриджит такая фамильярность покоробила.

— Рада, что ты доволен, — язвительно ответила она, приподнявшись на подушках. — Надеюсь, ты мне тоже кое-что расскажешь.

Эти слова, а точнее, тон, с которым они были произнесены, отрезвили Калами. Он поспешно убрал руку:

— Ты не понимаешь… Ты…

Он вскочил на ноги и принялся расхаживать вдоль кровати.

— Послушай, Бриджит, — начал он, положив руку на столбик кровати. — Ты видела, как создается волшебство. Ты знаешь, что для того, чтобы придать ему форму, изначальная энергия должна быть связана — плетением или узлом, каким-нибудь осязаемым узором. Понимаешь?

Бриджит кивнула. Калами заложил руки за спину и принялся похлопывать одной ладонью о другую. Трудно было сказать наверняка, что выражал этот жест — нетерпение или нервозность.

— Сложность заклятья и его сила во многом зависят от выбранных материалов и мастерства чародея. — Губы Калами растянулись в сардонической усмешке. — Любой дурак, у которого есть к этому минимальные способности и толика терпения, может создать заклятье из нити, или веревки, или даже глины. Для самых сложных заклятий требуются твердые элементы — такие как металл или камень, или, наоборот, самые неуловимые — огонь или дым.

Калами развел руками:

— Ты же, когда пыталась убежать от Сакры, сплела узор просто из воздуха, даже без помощи дыма и пламени. Такое под силу лишь великим волшебникам. Сам я не то что не делал, даже и не видел такого. Сделать это без подготовки, без каких-либо знаний… — Он покачал головой. — Если бы я не верил тебе как самому себе, я сказал бы, что это просто невозможно.

Сквозившее в его голосе неподдельное восхищение застало Бриджит врасплох. К тому же, к стыду своему, ей лестно было это услышать.

«Смех да и только — гордиться тем, чего не понимаешь и не умеешь контролировать», — укоряла себя Бриджит, но ничего не могла с собой поделать.

— Ну так как? — сказала она, разглаживая складки на одеяле. — Ты мной доволен?

— Доволен?! О, Бриджит… — Вэлин приблизился и, кажется, хотел взять ее за руку, но не решился. — Бриджит, когда я встретил тебя, я видел твою красоту и предполагал, что в тебе заключена сила. Но такая храбрость и такая чистота души…

Не найдя подходящих слов, Вэлин коснулся ее ладони кончиками пальцев, но тут же отдернул руку. Его черные, бездонные глаза буквально пожирали ее.

— Ты несравненна. Я не мог и мечтать, что встречу такую как ты.

Бриджит почувствовала, что у нее пылают щеки, и поспешила отвернуться. Слова Вэлина ранили ее в самое сердце, пройдя сквозь покровы решимости, практичности и чувства вины. Столько лет никто не смотрел на нее с восхищением, не прикасался с нежностью… Истома желания пронзила все ее существо. Бриджит безумно захотелось, чтобы Вэлин взял ее за руку, коснулся ее лица и бесконечно рассказывал о ее красоте и храбрости. О, как хотелось!..

И тут на Бриджит нахлынула волна воспоминаний. Она вспомнила, как стояла на берегу озера, тщетно высматривая парус Азы на горизонте. Вспомнила те дни, когда ее живот рос вместе с плодом тайной нежности и стыда. Вспомнила свои страдания и робкие попытки убедить себя, что Аза ее любит, что он обязательно вернется — к ней, к их ребенку. И страх, что он этого не сделает…

И после всего этого она еще хочет, чтобы кто-то прикасался к ней так, как он, шептал ей нежные слова и прижимал к сердцу?!

Бриджит закрыла глаза и заставила себя успокоиться. Благодаря долгой практике ей удалось подавить свои желания.

— Так что это Сакра говорил о моей матери? — спросила она. — И кто такой Аваназий?

Калами вздохнул и отвел глаза:

— Ах, это… Легенда об Аваназий и возвращении его потерянного ребенка. — Когда Вэлин снова взглянул на Бриджит, на его губах играла ласковая улыбка. — Если тебе не терпится ее услышать, я расскажу. Аваназий был великим чародеем. К тому же он был учителем Медеан, и его преданность своей ученице и госпоже была так же безгранична, как мастерство учителя и волшебника. — Взгляд Калами устремился куда-то вдаль, в славное прошлое.

— Моя госпожа взошла на трон совсем юной. Оба ее родителя внезапно умерли один за другим от неизвестной болезни. По словам одних, это была обычная лихорадка. Другие считают, что здесь не обошлось без яда. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, кто из них прав.

Правители империи Хун-Це — это наш южный враг, — увидев на троне молоденькую девушку, решили, что пришло время для завоевания Изавальты. Они подослали шпионов, чтобы те проникли в королевский дворец. Эти шпионы похитили Медеан, увезли ее в столицу Хун-Це, которую они имеют наглость называть Сердце Мира, и стали строить планы вторжения.

В то время как среди изавальтской знати царило полное смятение, один Аваназий не растерялся и бросился искать императрицу. Нашел и, объединив свои и ее силы, смог освободить ее из плена.

Реально Хун-Це правят Девять Старцев — девять колдунов. Как дань традиции, есть еще и император, но он исполняет лишь представительские функции. И вот Девять Старцев поняли, что в честном бою им не одержать победу над Изавальтой. И тогда они решили вызвать одну из бессмертных сил и натравить ее на Изавальту, чтобы она нанесла стране максимальный ущерб, прежде чем они осмелятся рисковать жизнями своих солдат на полях сражений.

— Бессмертная сила? — переспросила Бриджит. — Такая как Лисица?

Вэлин кивнул:

— Лисица — одна из этих сил. А вообще-то их множество. Та, что призвали себе на помощь Девять Старцев, называется Феникс, в Изавальте ее зовут Жар-птицей. Это бессмертная птица из пламени и волшебства.

Теперь кивнула Бриджит:

— У нас тоже есть сказки о такой птице.

— Значит, ты можешь себе представить, насколько она опасна. — Вэлин присел на краешек кровати. — Большинство городов в Изавальте выстроены из дерева. Вообрази, что будет, если столицу охватит огонь? Если будут выжжены поля и сгорят обозы с провизией для армии?

Медеан и Аваназий до поры до времени скрывались в портовом городе дружественного государства, обдумывая ситуацию в Изавальте и строя планы по поводу возвращения Медеан на престол. Но получив известие о вероломном поступке Девяти Старцев, они сразу же поспешили вернуться в Изавальту. Здесь они создали могущественное заклятье и выковали клетку для бессмертной птицы, заперев ее внутри.

В голосе Вэлина звучал благоговейный страх. Бриджит представила себе сияющую красным и золотым птицу в филигранной клетке. Образ был таким ярким, что Бриджит вздрогнула. Где-то ей уже встречалась эта птица, но за последнее время произошло столько удивительных событий, что Бриджит не могла припомнить, где именно она ее видела.

Вэлин тем временем продолжал:

— Создавая это заклятье, Аваназий погиб. Я, конечно, уважаю память этого храброго слуги моей госпожи. Но, — добавил он, и его теплая улыбка вернулась, — можешь себе представить, сколькими легендами окружена личность такого героя. Одна из наиболее распространенных — сказка о том, как Аваназий прошел через Земли Смерти и Духов и достиг другого смертного мира, чтобы узнать секрет заключения Феникса в клетку. Там он соблазнил колдунью исключительной силы и красоты, которая и поведала ему этот секрет. Говорят, что в благодарность за это он сделал ей ребенка. И теперь этот ребенок якобы живет где-то там, далеко, дожидаясь, когда для Изавальты настанут лихие времена. Тогда он вернется и спасет нас всех, как когда-то — его отец.

— Прямо как король Артур, — заметила Бриджит.

— Кто?! — насторожился Калами.

Бриджит покачала головой:

— Слишком долго объяснять.

— Вероятно, Сакра не раз слышал эти сказки и решил, что ты и есть легендарное дитя Аваназия. — Вэлин грустно усмехнулся. — Похоже, дворцовые сплетни распространились дальше, чем я предполагал.

«Неплохо придумано и многое объясняет. Но не все».

— Ну хорошо, допустим, он принял меня за дочь великого чародея. Но откуда он узнал имя моей матери?

Вэлин пожал плечами:

— Считается, что мать ребенка Аваназия — могущественная колдунья. Возможно, Сакра надеялся найти ее и использовать в своих интригах, тем более что ему в руки попала та, кого он считал ее дочерью.

Однако Бриджит ясно помнила ошеломленный шепот Сакры, когда она произнесла имя Ингрид Лофтфилд: «Святой предок, подумать только!» Он узнал это имя, это ясно как день.

Но Бриджит промолчала. Если Вэлин и недоговаривает, то заставить его сказать все невозможно.

Калами встал и подошел к жаровне.

— Ты должна понять, Бриджит, — сказал он, подкладывая в огонь кусочки угля. Пламя отзывалось шипением на каждый черный комочек. — Тебе еще много раз придется выслушивать предположения о том, что ты дочь Аваназия.

— Вэлин, я знаю, что такое слухи.

«Боже всемогущий! И здесь то же самое! Даже здесь…»

— Я должен сказать тебе еще кое-что. Мне неприятно об этом говорить, но… — произнес Калами не оборачиваясь. Его немигающий взгляд был прикован к огню.

Бриджит молча ждала продолжения.

— Императрица… — тихо произнес он. — Я… — На его лице ясно отразилась внутренняя борьба. — Для меня равносильно предательству говорить об этом, но ты должна знать. Она немного не в себе.

— Не в себе?!

Калами кивнул:

— Я делаю все, что в моих силах, точно так же, как все остальные советники и фрейлины, но это становится все более заметно. В этом лежит причина моего, нашего общего отчаяния. Вот почему мы вынуждены были привезти тебя сюда. — Он развел руками. — Она уже не в состоянии ни на чем сконцентрироваться, а без этой способности о магии не может быть и речи. Без магии мы не сможем победить Ананду, и если императрица умрет прежде, чем чары Ананды будут разрушены…

«Что значит „не в себе“?! Ты обещал мне покровительство и уважение императрицы, а теперь оказывается, что у нее старческое слабоумие!» Пальцы Бриджит изо всей силы вцепились в бархатное покрывало, сминая ворсистую ткань.

— Почему ты не сказал мне об этом раньше? — сухо спросила она.

— Я боялся, что тогда ты со мной не поедешь. Прости.

Однако это извинение ни на йоту не уменьшило гнева Бриджит.

— Великолепно! Что еще ты постеснялся мне сказать?

— Что она может приветствовать тебя как дочь Аваназия. — Калами опустил голову, словно слова придавливали его к земле своей тяжестью. — Это она послала меня на поиски. Но поскольку этого легендарного ребенка не существует в природе…

Он робко коснулся ее руки, моля о прощении:

— Прости меня, Бриджит. Пожалуйста, прости, но ты должна понять: весь мой мир находится в опасности! Я просто не имел права вернуться ни с чем.

— Я понимаю.

Такое объяснение выглядело весьма правдоподобно. Во всяком случае, не менее правдоподобно, чем все, что происходит в этом сне наяву. Всеми фибрами души Бриджит хотела поверить словам Калами, потому что тогда ее отцом остался бы Эверет Ледерли. Хранитель маяка, который таскал на башню канистры с нефтью, от которого она узнала название и назначение каждой шестеренки на маяке. Человек, который сидел рядом с ней в ясные ночи и смотрел на звезды. Человек, которому она носила кофейники во время шторма, а он стоял на вершине башни и пристально вглядывался в пенные воды озера, высматривая корабли, попавшие в бурю. Человек, который испустил свой последний вздох в доме на острове, а не в больнице. Человек, который не позволял ей сидеть по ночам возле его постели, потому что маяк для него был важнее, чем он сам.

Ее отцом был он, а не какой-то золотоволосый незнакомец в черном плаще. Не тот человек, которого она видела рядом с женщиной в черном платье, проплывая через Земли Смерти и Духов.

«Нет! Нет! Нет!» Бриджит закрыла лицо руками.

И все же Сакра узнал имя ее матери.

— Бриджит, прошу тебя! — Вэлин взял ее ладони и отвел их от лица. Пойми, я солгал тебе вынужденно. Нам всем, и особенно мне, нужна твоя помощь. Очень нужна.

Он смотрел на Бриджит честным, открытым, печальным взглядом, в котором читалось отчаяние. Его теплые мягкие руки крепко сжимали ладони Бриджит, и от этого прикосновения ей почему-то захотелось понять его, понять, почему он поступил именно так, а не иначе. Но стоило Бриджит заглянуть в глаза Калами, как зрение ее снова затуманилось. На этот раз в отражении умоляющего лица Вэлина она увидела искаженные от ярости черты.

«Да что происходит в конце-то концов?!» Бриджит нахмурилась. Именно тогда, когда ей нужно, необходимо видеть, зрение играет с ней в прятки!

…И она увидела. Увидела, как трое людей, одетых в голубые с золотом камзолы, окружили резную кровать. На ней они расстелили простыни — такие белые, что они словно сверкали при свете очага. Приглядевшись, Бриджит заметила, что белая ткань и правда блестит — золотыми и серебряными нитями.

А еще там был яд. Бриджит чувствовала, как он жжет ей вены, сжимает глотку и просачивается в легкие. Тот, кто ляжет на эти простыни, умрет. Она умрет, слишком много здесь яда…

— Нет! — закричала она. — Нет!

И снова увидела Вэлина, стоящего рядом. Лицо у него было встревоженное и без всякого отражения.

— Что ты увидела?

Бриджит впилась зубами в запястье, чтобы подавить рыдания, рвавшиеся из ее горла.

— Скажи мне! — закричал Вэлин.

Бриджит проглотила слезы и стряхнула с себя наваждение. Это было видение. Просто видение. Вот и все. Она знает, что делать.

— Я видела троих людей, все одеты в голубые ливреи с золотыми галунами. У одного — черные волосы и нос крючком. Второй был рыжий, у него еще родинка под левым глазом. А третий — совсем старик, почти лысый, но руки у него сильные. Они застилали простынями резную кровать с орлами и розами. Это были отравленные простыни. Тот, кто ляжет спать на эту кровать, будет мертв еще до рассвета.

Лицо Вэлина исказилось от злости, и какое-то время он смотрел на Бриджит с лютой ненавистью. Его челюсти сжались, словно удерживая поток брани, готовый сорваться у него с языка.

— Ананда… — прошипел он.

— Это она отравила простыни?!

Калами мрачно кивнул:

— Кровать, которую ты описала, может быть только кроватью императора Микеля. Эти люди — прислужники Ананды. Она хочет убить своего царственного мужа, и они лишь выполняют ее приказ. — Вэлин ударил кулаком по перине. — Я знал, что это когда-нибудь случится, но не думал, что так скоро.

— Но разве… — Бриджит осеклась. Вэлин вопросительно глянул на нее, и она сказала: — Это же не связано с моим приездом, правда?

Вэлин ответил не сразу:

— Все возможно. Мне надо идти, Бриджит. Я должен обсудить это с… другими советниками. — Он отвернулся. — Я пришлю слуг, чтобы они позаботились о тебе и принесли поесть. Если почувствуешь слабость, сразу же дай мне знать. Через три дня ты будешь официально представлена императрице, так что к этому времени ты должна твердо стоять на ногах.

— Я буду, Вэлин, обещаю.

— Ну вот и хорошо.

Калами уже скрылся из поля зрения Бриджит, и последние слова донеслись до нее из-за ширм.

Бриджит откинулась на подушки и уставилась на роскошный балдахин.

— Зачем? — шепотом спросила она у голубого бархата. — Если Микель и так целиком и полностью во власти Ананды, зачем ей убивать его?

Но бархат не знал ответа, так же как и Бриджит.

Калами стремительно шагал по коридору, сжав руки в кулаки.

Как рано… Как рано она узнала имена. Он собирался открыть ей правду позже, когда связь между ними укрепится за счет элементарного физического влечения.

Но Сакра, разумеется, спутал ему все планы. Сакра и Ананда, как всегда!

Но ничего. С этим еще можно что-то сделать. Ложь можно смягчить и разбавить правдой. Он в совершенстве владел этим приемом. А вот с видениями дело обстоит куда хуже. Бриджит увидела реализацию еще только задуманного плана насчет Микеля. И только по счастливой случайности она не увидела, что это Медеан приказала положить отравленные простыни на постель сына.

Этого уже не скроешь враньем, состряпанным на скорую руку.

С Сакрой и Анандой можно бороться. Да, Ананда умна. Да, магические способности Сакры велики. Но в этой игре их ставка не больше чем у него, к тому же им противостоит императорская власть. А вот видения Бриджит — вещь непредсказуемая. И покуда у Бриджит остаются хоть малейшие сомнения, ему угрожает опасность — из-за этого проклятого ясновидения, а еще — из-за того, что Бриджит теперь свободно изъясняется на изавальтском языке. Ну удружил Сакра, спасибо, родной… Он-то предполагал, что в течение нескольких месяцев будет единственным посредником между Бриджит и изавальтским обществом. Но Сакра сразу же лишил его этого преимущества, и значит, пока Бриджит полностью владеет своими способностями, опасность все увеличивается.

Итак, Бриджит нельзя выпускать из-под контроля. Жаль. Добровольный союзник всегда полезнее, чем вынужденный. Но сейчас на убеждение нет времени. Значит, не судьба.

На крыше, в пустом гнезде аиста, скорчился лебедь. Тепла от каминной трубы почти не было, и он сидел нахохлившись и отчаянно дрожа. Холодно. Очень холодно. Что он забыл здесь, в этом царстве снега и льда? Крылья ужасно болят. Как хорошо было бы оказаться в теплых южных землях, где можно легко скользить по спокойным рекам! И что ему мешает отправиться туда прямо сейчас? Может, раненое крыло? Да, наверное… Заря только-только занимается на горизонте. Когда окончательно рассветет, он полетит. Найдет много вкусной еды, и ласковую подругу, и теплое гнездо, и позабудет обо всех этих ужасах…

На конек крыши аккуратно опустился ворон и, усаживаясь, взъерошил перья. Лебедь зашипел на него, что означало: «Убирайся. Место занято».

Ворон каркнул в ответ, потом еще раз, и вот уже не ворон, а крошечный сморщенный человечек в накидке из черных перьев балансирует на узком коньке с птичьей легкостью. Лебедю было все равно. Такое маленькое существо для него не опасно. Он только снова зашипел на всякий случай.

«Проваливай».

— Однако, господин колдун, — засмеялся карлик-ворон. — Как сильно ты влип на этот раз…

Лебедь замахал на него крыльями.

— Эй-эй, полегче! — предостерег его карлик. — Уже за это я мог бы оставить тебя здесь, но как я тогда получу то, что мне причитается?

Он наклонился вперед, по-птичьи вытянув шею. Лебедь хотел было снова на него замахнуться, но почему-то не осмелился. Вместо этого он отступил за трубу и угрожающе выставил крыло.

— Кое-что человеческое в тебе еще осталось, — задумчиво произнес карлик. — А не то вил бы уже гнездо где-нибудь на берегу, как настоящий лебедь.

Он покачал головой и втянул ее в плечи так, что создавалось впечатление, будто она растет прямо из спины.

— Ладно, — вздохнул карлик, — с вашим братом всегда хлопот больше, чем вы того стоите. Но мне симпатична мысль о том, что ты и твоя хозяйка у нас в долгу, поэтому я помогу тебе.

Он вперил в лебедя взгляд круглых черных глаз:

— Слушай меня, Сакра. Ты ищешь Ананду. Сакра, ты ищешь Ананду.

Сакра встрепенулся. Ананда? Ананда… Она в опасности. Он летел, чтобы предупредить ее. Летел на лебединых крыльях, которые на самом деле были руками. Он не мог превратиться обратно в человека, забыл, как это делается. Лебедь вытянул нелепую длинную шею и закричал. Это был крик отчаяния. Он заблудился, замерз, и никого вокруг — если не считать карлика. Он должен найти Ананду!

Лебедь подставил грудь ветру, расправил крылья и сорвался с крыши, постепенно набирая высоту и направляясь в сторону Выштавоса.

Ворон тоже полетел — в противоположном направлении.

Глава 11

— «Я прекрасно понимаю, что ожидание — занятие утомительное и что лабиринты придворного этикета могут смутить того, кто привык к жизни простой и непосредственной. Но, Бриджит, я умоляю тебя сохранять терпение», — вслух прочитала леди Гали, высокая и костлявая служанка, одна из трех, приставленных к Бриджит. Она укладывала свои рыжие волосы в высокую прическу, отчего ее фигура казалась еще более долговязой, а лицо приобретало странную клиновидную форму.

— «Отдыхай, набирайся сил. Я вернусь, как только смогу». Подписано просто «Вэлин». — Леди Гали с удовлетворением провозгласила эту пикантную подробность, на что две другие дамы отозвались тихим хихиканьем.

Бриджит вздохнула и разгладила складки на новом платье. Это было тяжелое, расшитое кружевами серое одеяние, с огромными рукавами, которые можно было завязывать узлом, и верхней юбкой темно-бордового, почти черного цвета. Проведя целый день в роскошной кровати, Бриджит набралась сил и поняла, что ей невыносимо скучно. Апартаменты, куда ее поместили, поражали своим великолепием, но в них абсолютно нечего было делать. После того как Бриджит узнала историю бракосочетания Тована, изображенную на потолке, имена и легенды богов, чьи мраморные изваяния стояли в нишах на позолоченных пьедесталах, выяснила, что оштукатуренные стены и пушистые ковры на полу — это новейшие усовершенствования, и раньше на их месте был голый унылый камень, а также не проявила интереса к вышиванию, ей уже ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать очередного послания от Вэлина.

С одним из таких писем слуга вручил Бриджит серебряную брошку в виде скачущей лошади с топазами вместо глаз и туловищем из граната. В письме сообщалось, что лорд-чародей Калами преподносит Бриджит Ледерли этот дар в знак своего расположения и что лорд-чародей был бы счастлив, если бы она носила его подарок возле сердца.

Дамы так дружно захихикали, когда Бриджит получила это подношение, что ее так и подмывало обернуться и посоветовать им вести себя соответственно своему возрасту и положению. Однако она сдержалась и молча прикрепила брошь к левому плечу.

Сейчас Бриджит стояла возле инкрустированного золотом стола, задумчиво барабаня по нему пальцами, и рассматривала гобеленовую портьеру, что закрывала проход на балкон. На улице, наверное, холодно… Может, попросить какое-нибудь пальто и выйти прогуляться? Недалеко, только по двору. Перемена обстановки была бы ей сейчас только на пользу…

Если встать на цыпочки, то из маленького окошка с толстым стеклом можно увидеть, как мелькают на улице кавалеры и дамы в меховых одеяниях, как то и дело въезжают во двор запряженные лошадьми сани. Вот только поза, в которой стояла Бриджит, была ужасно неудобной. А когда немеют пальцы на ногах, даже золоченые и серебряные санки не пленяют воображения.

— Не желает ли госпожа написать ответ? — напомнила Ричика, самая молоденькая, тоненькая и, пожалуй, самая сообразительная из камеристок Бриджит. В отличие от двух других дам, щеголявших платьями ярких расцветок, обильно расшитых безвкусными кружевами, одета Ричика была совсем просто: платье теплого шоколадного оттенка с черным лифом, белыми рукавами и отделкой из белого кружева. При взгляде на нее чувствовалось, что все ее предки до седьмого колена выросли при дворе. И действительно, оказалось, что бабушка Ричики когда-то прислуживала императрице Ксении — матери Медеан.

«Надо будет с ней поговорить, — подумала Бриджит, — может, она сможетрассказать что-нибудь полезное».

— Ответ?.. Да-да, разумеется. — Бриджит обернулась к леди Гали, которая уже давно ожидала ее приказов, все выше задирая подбородок в молчаливом негодовании от такого беспардонного пренебрежения ее особой.

Леди Гали прошествовала к письменному столу, села за него, вынула из чернильницы серебряное перо и занесла его над желтоватой бумагой.

— Ответьте Вэлину, что я чувствую себя гораздо лучше и с нетерпением жду его визита.

Бриджит помолчала, чтобы камеристка успела записать ее слова. Она получила от Вэлина уже три письма, и в каждом он призывал ее к терпению. Когда ее представят ко двору, писал он, они смогут встретиться с госпожой императрицей и обсудить будущее Бриджит. Кроме того, она получила официальное письмо от вдовствующей императрицы, которое леди Гали торжественно ей прочла. Но в нем не было ничего, кроме пустых официозных фраз типа «мы рады приветствовать вас во дворце».

«Нужно как можно скорее научиться читать и писать», — твердо решила Бриджит, беря в руки письмо императрицы. Благодаря Сакре она могла свободно говорить на изавальтском, но эти угловатые буквы (если, конечно, это были буквы) по-прежнему оставались для нее китайской грамотой. Эти письмена действительно немного напоминали китайские иероглифы, которые Бриджит доводилось видеть в библиотечной книге по истории. Но значки в изавальтской письменности все же располагались скорее строчками, чем столбиками. В низу письма алела печать с изображением орла с распростертыми крыльями — точно такого же Бриджит видела на знамени отряда Чадека и на отравленной кровати в своем видении.

Это видение никак не шло у нее из головы. Что-то здесь не так. Концы не сходятся. Эта самая Ананда считается дьявольски умной женщиной, так? Но тогда зачем ей убивать человека, который является залогом ее власти? Это еще могло иметь какой-то смысл, если бы она уже родила наследника.

«А может, она как раз собирается это сделать? — Бриджит задумчиво подняла голову. — Если Ананда ждет ребенка, то она может преспокойно разделаться с беспомощным императором».

Но чтобы так скоро? Когда о будущем ребенке еще не объявлено? Нет, вряд ли. Если бы тут намечался наследник, Вэлин сказал бы ей об этом. К тому же во время беременности всякое может случиться, да и новорожденные младенцы порой внезапно умирают, это Бриджит знала по собственному горькому опыту… Нет уж, дьявольски умная женщина родила бы по меньшей мере двоих детей, прежде чем отправить мужа на тот свет.

Бриджит положила письмо на стол.

— Желаете еще что-нибудь добавить, госпожа? — предположила леди Гали.

— Нет. — Бриджит опять начала барабанить пальцами по золоченому дереву. — Это пока все.

«И как мне не стыдно предаваться таким бестактным размышлениям, — с укором подумала она. — Все-таки люди эти не простые, а высокородные». Когда-то давно учитель в школе вечно распекал ее за грубость манер и обвинял отца в том, что тот не может оградить дочь от вредного влияния спасенных им рыбаков, которые периодически жили на маяке или заезжали в гости. Да, их речь была далека от образцовой и пересыпана солеными выражениями и историями, но отец не хотел ограждать ее от этого влияния. Отец… А отец ли он ей? Калами сказал, что да, но можно ли ему верить? Этого Бриджит не знала, и что хуже всего, не было никакого способа это выяснить.

Она спросила своих служанок, не знают ли они каких-нибудь историй о чародее Аваназии, и выслушала их великое множество: начиная с легенды о его чудесном рождении, которому способствовали все семейные боги, и заканчивая рассказом о том, что его дух До сих пор бродит по коридорам Выштавоса, оберегая императорскую семью от различных напастей.

Однако в ответ на вопрос о волшебнице, которая, по слухам, родила ребенка от Аваназия, служанки только отрицательно качали головами. О ней никто ничего толком не знает, на разные голоса повторяли девушки. Одни говорят, что она вообще никогда не бывала в Изавальте. По словам других, однажды, когда Медеан еще была молоденькой девушкой, в приступе гнева она прогнала Аваназия, и тот отправился на край света, где встретил волшебницу, которая и предупредила его о планах Хун-Це. Третьи утверждают, что все было совсем не так, что Аваназий уже после того, как узнал о том, что Девять Старцев собираются выпустить Феникса, сам отправился на поиски волшебницы и обольстил ее, чтобы выведать ее тайну.

«Это все записано в летописях», — хором сказали дамы. Читали ли они? Нет, по правде говоря, не читали. Видимо, образование камеристки не включает гуманитарные науки.

Бриджит пришла в голову новая идея, и она немного оживилась.

— Леди Гали, — сказала она, — во дворце есть библиотека?

— Библиотека? — недоуменно повторила дама, как будто ей никогда раньше не приходилось слышать это слово.

— Ну, такое место, где хранятся книги, справочники, летописи. («Особенно летописи!») Где-то ведь вы учились читать!

— Здесь есть библиотека, — с готовностью отозвалась леди Ричика, выступая вперед и заслоняя собой оскорбленную леди Гали. — Но мы думали, госпожа не интересуется книгами.

— Ваша госпожа совершенно не умеет читать на вашем языке, — пояснила Бриджит. — Но вы-то умеете, а мне вздумалось заняться самообразованием. Будьте добры, проводите меня в библиотеку.

— Но, госпожа, — закудахтала кругленькая леди Ядвига, которая до этого молча сидела у очага, причем так близко, что казалось, еще немного — и она свалится в огонь. — Лорд-чародей сказал, что вам нужно отдыхать!

— Я уверена, что в таком культурном месте, как библиотека, найдется хотя бы один стул, чтобы я могла отдохнуть, — ответила Бриджит тоном, не допускающим возражений. Затем она взяла с кресла шаль, расшитую сказочными птицами и крепостными башнями.

— Идемте, леди Ричика.

Надо признать, девушка оказалась в незавидном положении. Она разрывалась между приказом Бриджит, сердитым взглядом леди Гали и встревоженным лицом леди Ядвиги. Ричика собралась что-то ответить, но в эту секунду дверь открылась и в комнату вошла девочка в голубом платьице с золотым кушаком.

Нимало не смущаясь разнообразием эмоций на лицах присутствующих, она грациозно поклонилась и объявила:

— Госпожа, если вам угодно, принесли платье для примерки.

И отступила в сторону, ожидая ответа.

У леди Ядвиги вырвался вздох облегчения, а леди Гали снова состроила чопорную физиономию.

— Госпожа с удовольствием посмотрит платье, — заявила она прежде, чем Бриджит успела что-либо возразить.

Бриджит бессильно развела руками, получив в ответ дружелюбную, понимающую улыбку Ричики.

Через два дня наступит зимнее солнцестояние, на которое приходится какой-то важный местный праздник. Планировалось, что в самый разгар празднества Бриджит будет официально представлена ко двору. В одном из своих посланий Калами сообщал, что императрица пожаловала ей одно из своих платьев, чтобы его перешили по мерке Бриджит. Костюма, в который ей предстояло нарядиться, Бриджит пока что не видела, зато приходили две женщины с измерительными лентами и снимали с нее мерку.

И вот те же самые женщины вошли в комнату, неся в руках платье. У Бриджит дух захватило при виде такой красоты.

Платье водрузили на деревянный манекен и поместили так, чтобы в свете ламп и очага оно засияло во всем великолепии. Нижняя юбка была сшита из бордового бархата. В неровном свете поблескивала верхняя юбка из серебряной парчи. Лиф платья тоже был бордовый — с серебром и кружевами. Поверх всего этого струилась пелерина из сверкающей золотой парчи, расшитой жемчугом.

Бриджит шумно перевела дыхание.

Портнихи стояли по обе стороны от своего творения и напряженно смотрели на Бриджит. Она решилась подойти поближе и осторожно дотронулась до золотого рукава. Господи, да разве она могла когда-нибудь представить, что кто-то сделает ей такой роскошный подарок!

— Какая красота! — восхищенно прошептала Бриджит.

Услышав это, портнихи наконец тоже смогли перевести дух и немного расслабиться.

Бриджит обошла платье кругом, разглядывая волны и гроздья речного жемчуга, который покрывал накидку от кончиков рукавов до самого края длинного шлейфа. «Неужели я действительно буду его носить?» Эта мысль обрадовала Бриджит и одновременно ужаснула. Как она сможет таскать на себе такую тяжесть? Оно ведь наверняка весит не меньше девяноста фунтов!

— Не желает ли госпожа примерить? — предложила швея постарше, такая же прямая и тонкая, как золотые шпильки в ее зачесанных назад волосах.

— Да-да, конечно.

Бриджит посторонилась, пропуская портних к этому произведению искусства. Та швея, что помоложе, темноволосая девушка с тревожными глазами, принялась сражаться с многочисленными застежками, а Ричика начала снимать с манекена золотой плащ.

Бриджит наблюдала за всей этой суетой и смущенно представляла, как она будет смотреться в такой одежде, как вдруг за окном послышался шум: голоса людей, стук копыт, ржание перепуганных лошадей и еще какой-то странный звук.

— Что за черт! — воскликнула Бриджит и подбежала к двери на балкон. Рывком отдернула портьеру и, не обращая внимания на ворвавшийся в комнату холодный ветер, шагнула за порог.

Внизу, на припорошенном снегом дворе, сбились в кучу люди, лошади и сани, а над ними вился огромный лебедь. Сначала он просто кружил над скоплением людей, а потом камнем упал вниз, словно его целью был зеленый полог, высившийся на лестнице. Послышались крики и женский визг. Бриджит инстинктивно отшатнулась назад и крепко обхватила себя за локти, пытаясь то ли защититься от лебедя, то ли укрыться от холода. Между тем птица опять поднялась в воздух и закричала — это был тот самый трубный глас, который Бриджит услышала раньше. Птица снова спикировала вниз. Лошади ржали и вырывались, несмотря на все старания седоков. Какой-то гвардеец из дворцовой стражи в голубой форме и блестящих доспехах поднял лук и натянул тетиву. Лебедь снова нырнул вниз, и лучник выпустил стрелу. Она попала в цель, пронзив перья и живую плоть. Лебедь закричал и с глухим звуком рухнул на каменные плиты двора. Кровь заливала его оперение, крылья широко раскинулись в стороны.

Ошеломленная увиденным, Бриджит застыла, зажав рот ладонью. В этот миг лебедь забился в конвульсиях, и очертания его начали размываться. Бриджит по-прежнему видела белую птицу, но сквозь нее проступала другая фигура. На плитах двора лежал истекающий кровью человек, а другие люди с криками обступили его. И вдруг Бриджит поняла, что там, куда упал раненый лебедь, лежит Сакра, раскинув руки и подняв к небу удивленные глаза.

Гвардеец, подстреливший лебедя, пробился сквозь толпу, выхватил из-за пояса тяжелую шишковатую дубинку и занес ее над головой, по-видимому собираясь размозжить череп лебедю, который в то же время был Сакрой.

— Нет! — вскрикнула Бриджит и, забыв обо всем, бросилась к балконным перилам.

Все лица обернулись к ней, все голоса стихли. Послышался стук каблучков, и из-под зеленого полога появилась фигура, закутанная в мантию цвета весенних листьев. Когда она подняла голову, Бриджит увидела, что это императрица Ананда. Молодая императрица нахмурилась, и, несмотря на значительное расстояние, Бриджит почувствовала исходившие от нее гнев и недоверие.

«Боже мой, что я делаю? — с запоздалым ужасом подумала Бриджит, пятясь назад и кутая похолодевшие пальцы в уголки шали. — Неужели никто, кроме меня, этого не видел?!» Однако, сказать по правде, Бриджит и сама была не вполне уверена в том, что видела собственными глазами.

— Что вы сказали, сударыня? — окликнула ее императрица.

Бриджит облизнула губы, дрожа от холода, пробиравшего до костей. Ну что она может сказать? Да они просто-напросто подумают, что она рехнулась. И что скажет Калами, когда узнает, что она спасла жизнь его злейшему врагу? С какой стати она вообще должна спасать человека, который ее похитил, околдовал и угрожал ей?!

С другой стороны, Калами сам ее обманул, а этот человек знал маму…

У Бриджит все сжалось внутри.

— Этот лебедь — ваш колдун Сакра! — сказала она Ананде, немного охрипнув от волнения. — Не думаю, что вам понравится, если ему разобьют голову.

Брови императрицы сдвинулись еще сильнее.

— Что вы говорите?

Бриджит сделала глубокий вдох и повторила как можно отчетливее:

— Этот лебедь на самом деле — ваш чародей Сакра. Вы же великая волшебница, неужели вы сами этого не видите?

По зимнему воздуху разнесся ропот. Бриджит не знала, к чему именно он относится — к брошенному обвинению или к тону, с каким она обратилась к императрице.

— Кто вы? — спросила Ананда. Бриджит расправила плечи:

— Я Бриджит Ледерли, и я говорю вам, мэм, ваш слуга сейчас умрет от потери крови прямо у ваших ног.

Императрица что-то сказала одной из своих фрейлин. Затем торопливо прошла по снегу в своих изящных туфельках и опустилась на колени рядом с лебедем. Он терял силы прямо на глазах. Кровь, струившаяся из раны на груди, была уже не алой, а темно-бордовой, как парадное платье Бриджит. Императрица рывком сняла теплые перчатки и отшвырнула их в сторону. Потом развязала свой пояс, обвила его вокруг шеи лебедя и вновь завязала, но не слишком туго. Бриджит видела, как лебедь слабо взмахнул крылом, а человек, в глазах которого не было ничего, кроме смятения и боли, пытался дотянуться до императрицы рукой.

Ананда поднялась на ноги.

— Отнесите птицу ко мне в комнаты. Только осторожно, — приказала она, не обращаясь ни к кому в отдельности. — И вы, сударыня, — сказала она Бриджит, — зайдите тоже.

Ананда быстро взошла на крыльцо и скрылась из глаз.

Бриджит еще раз глубоко вдохнула холодный воздух и вернулась в комнату. После балконной стужи весьма относительное тепло от очага разлилось по телу, как божья благодать.

— Ну вот, придется вам проводить меня в комнату императрицы, а не в библиотеку, — сказала Бриджит Ричике, а потом с невинной улыбкой обратилась к портнихам: — Продолжим в другой раз, хорошо?

Женщины сложили руки на груди и поклонились, но прежде чем они опустили глаза, Бриджит успела заметить их ошеломленные взгляды.

— Следуйте за мной, госпожа, — сказала Ричика.

Бриджит повиновалась. Ричика провела ее сводчатыми коридорами сквозь залы с фресками и гобеленами. Дверные проемы в залах обрамляли стройные колонны. Паркет был выложен из разных пород дерева, и их сочетания создавали на полу причудливый узор. От правой стены то и дело ответвлялись лестницы: широкие и полированные, узкие и витые.

Наконец Ричика завернула за угол и остановилась перед деревянными дверями в левой стене коридора. По одну сторону от входа стоял стражник, по другую — девочка, одетая в белое платье с зеленым кушаком.

— Доложи Ее Императорскому Величеству, что госпожа Бриджит Ледерли пришла по ее просьбе, — сказала Ричика девочке.

У той был очень важный вид, какой бывает у детей, когда они знают о своей власти над взрослыми, но, несмотря на это, она проворно открыла дверь и юркнула внутрь. Бриджит ждала, стараясь ничем не выдать своего нетерпения. Что сейчас будет? И что скажет Калами, когда узнает? У нее нет причин верить Сакре, но безоговорочно доверять Калами тоже нельзя. Да и вообще, не могла же она стоять и смотреть, как человека забивают насмерть, словно… словно животное.

Девочка вернулась и поклонилась:

— Ее Императорское Величество просит вас войти.

Она распахнула дверь перед Бриджит. Ричика отступила в сторону и ободряюще кивнула. Бриджит нервно сглотнула, одернула платье и переступила порог.

С первого же взгляда она узнала эту комнату — по отражению в мамином зеркале. Только теперь императрица сидела в кресле возле очага. За ее спиной стояли две девушки, бросая на Бриджит испепеляющие взгляды. Лебедь, то есть Сакра, лежал на груде шкур по другую сторону камина. Кто-то заботливо сложил его крылья-руки, но из кровоточащего бока все еще торчала стрела. Его глаза, глаза умирающей птицы, с мольбой обратились к Бриджит, когда она остановилась у порога, не решаясь приблизиться, чтобы не нарушить каких-нибудь неведомых правил этикета. Бриджит изобразила что-то вроде поклона в надежде, что для данного случая этого вполне достаточно.

— Сударыня, — сказала императрица, — расскажите нам еще раз, что вы видели там, где все остальные видели лебедя?

Бриджит прижала руки к груди и скромно потупила взгляд.

— Я видела чародея Сакру.

— Значит, вы и сами волшебница?

— Так говорят.

— Так это вы наложили заклятье на моего слугу? И не вздумайте лгать, я все равно узнаю.

Бриджит до глубины души возмутило это обвинение, и она подняла глаза. Пальцы императрицы вцепились в подлокотники кресла, бледное лицо исказилось от волнения. И в глазах этой женщины был не гнев, а страх.

Но чего она может бояться? Неужели ее, Бриджит? Или того, что ее ближайший советник может умереть? Если так, то почему она до сих пор ничего не предприняла, чтобы его спасти? Она ведь могущественная волшебница, и уж во всяком случае можно было хотя бы зашить открытые раны?

— Я ничего с ним не делала.

Императрица Ананда подняла затянутую в перчатку руку и потерла пальцами друг о друга — как будто пробовала на ощупь воздух или слова Бриджит. Но, заглянув в ее глаза, Бриджит не увидела в них того света, который в процессе колдовства озарял изнутри Калами.

Значит, никакой магии здесь нет и в помине…

Эта догадка ошеломила Бриджит, как гром среди ясного неба. Значит, императрица всего лишь пустышка, обманщица — как тетя Грэйс! У нее на глазах умирает Сакра, а она ничем не может ему помочь. Ананда даже не знает, действительно ли это Сакра или просто очередная ловушка, расставленная ее врагами.

«А ведь меня привез сюда ее враг. — Бриджит взглянула на Сакру.— И ятоже ничего не могу сделать».

Императрица опустила руку:

— Хорошо. Вам предоставляется прекрасная возможность продемонстрировать свое мастерство и доказать свою верность империи, освободив моего слугу от этой личины.

— Но, госпожа… — возразила Бриджит, — я не уверена, что смогу. Я… не очень-то обучена таким вещам.

— Прошу вас, не стесняйтесь.

Бриджит подумала о стражнике, что стоит за дверью, и обо всех других солдатах, увиденных ею во дворце. В памяти сразу всплыли истории о людях, которых арестовывали и сажали в темницу за неповиновение монаршим особам… Конечно, если с ней что-нибудь случится, Калами постарается ее освободить, но не факт, что ему это удастся. Как-никак императрица…

И Бриджит решилась. Она подошла к очагу и опустилась на колени подле Сакры. Похоже, кто-то уже пытался остановить кровотечение и смыть засохшую кровь, но возле стрелы проступали все новые темные капли. Перья, одежда Сакры, были в крови. Бриджит и так и эдак наклоняла голову, пытаясь получше рассмотреть раненого — будь то лебедь или человек. В конце концов она поняла, что видит лебедя только правым глазом, левый же различает человека под этой маской. Сердце Бриджит учащенно билось: она не имела ни малейшего представления, что теперь следует делать.

Стараясь не обращать внимания на перья, она приподняла руку раненого, чтобы проверить пульс. Но несмотря на то что глаза Бриджит видели человеческую кисть, ее пальцы ничего не чувствовали, кроме длинных перьев на лебедином крыле. Она нервно сглотнула и прижала ладонь к горлу лебедя. Наконец-то Бриджит улыбнулась Удача: под мягким пухом прощупывался пульс — правда, совсем медленный, неровный и слабый. Сомнений быть не могло: Сакра был при смерти. Рубашка на нем была изорвана в клочья, и когда Бриджит пошевелила его руку, он содрогнулся от боли. От всего этого можно было с ума сойти. Бриджит видела перед собой человека, а прикасалась к лебедю. Как, ну как она может что-то сделать?! Бриджит отвела в сторону его руку, то есть крыло, и наклонившись ближе, разглядела на боку следы укусов. По сравнению с раной от стрелы эти повреждения были совсем незначительными, и их почти не было видно из-за перьев. Но эти ранения по крайней мере можно было пощупать. Места укусов распухли, и каждое прикосновение к ним причиняло человеку-лебедю боль. Губы Сакры зашевелились, как будто он хотел что-то сказать, но, кроме слабых хрипов, Бриджит ничего не услышала.

Из-за двери донеслись чьи-то голоса. Бриджит резко вскинула голову. В комнату ворвался Калами, сразу же за ним вбежала перепуганная девочка-привратница. Он посмотрел на Бриджит, перевел взгляд на императрицу и только потом заметил лебедя, который был Сакрой.

Через секунду Калами спохватился и упал на колени:

— Ваше Императорское Величество, прошу прошения. Я…

— Что «я»? — спросила императрица подозрительно ласковым голосом. — Вы привезли во дворец незнакомку с невиданными способностями и спрятали ее от меня? А может, это вы околдовали моего слугу? Очень интересно было бы узнать, не ваших ли рук это дело. — Она обернулась к Бриджит. — Прошу вас, продолжайте.

Та с мольбой глянула на Калами, но он не двинулся с места. Она опять посмотрела на руку, на крыло, которое держала, отчаянно пытаясь что-нибудь придумать, но то немногое, что Бриджит уже понимала в колдовстве, казалось ей сейчас бесполезным.

Взгляд ее наткнулся на какое-то желтоватое пятнышко на фоне смуглой кожи и кровавых ран Сакры. Бриджит наклонилась и пригляделась: что-то застряло там, где виднелись следы от укусов. Стоило Бриджит потрогать занозу, как она зашевелилась в ране, и лебедь закричал от боли. Глаза и пальцы сказали Бриджит, что это что-то твердое, острое и гладкое.

«Может, зуб? Да кто ж тебя так укусил?»

Бриджит подумала, что хуже от этого не будет, к тому же больше ей пока что ничего не пришло в голову, а потому крепко ухватилась пальцами за костяной обломок и вытащила его.

Лебедь выгнулся дугой и затрубил, но вскоре бессмысленные крики птицы стали продолжительней, громче и постепенно превратились в человеческий крик. Лебедь исчез. На шкурах лежал Сакра с пораненной рукой и стрелой в боку.

— Что все это значит?! — воскликнул Калами. — Ее Императорское Величество запретила…

— Нет, это я вас спрашиваю: что все это значит?! — Императрица поднялась на ноги и стала угрожающе наступать на Калами. — На моего слугу напали! Его довели до такого состояния, которое едва не стоило ему жизни. И все это не без помощи тех, кто клялся защищать меня!

Она выпрямилась и теперь казалась еще выше.

— Что это значит, господин лорд-чародей? — Она сделала знак одной из фрейлин. — Беги за лекарем. Ему нужна помощь.

Девушка поспешила к двери. Внимание Бриджит снова обратилось к Сакре. Он что-то пробормотал и попытался приподняться на локте. Бриджит положила руку ему на плечо и заставила снова лечь на подстилку из шкур.

— Там… — выдохнул Сакра, — то, что ты вынула из меня. Дай мне…

— Бриджит, отойди, — сказал Калами. — Ты ведь не знаешь, что этот…

— Бриджит, сделай то, что сказал агнидх Сакра, — перебила его Ананда. — Или вы против, лорд-чародей?

То, что она из него вытащила? Бриджит недоуменно огляделась вокруг. Наверное, Сакра имел в виду клык. Он валялся на каменном полу, поблескивая свежей кровью. Бриджит подняла его и вложила в протянутую ладонь Сакры. Калами наблюдал за ними, все еще стоя на коленях, и его лицо было одновременно испуганным и угрожающим.

— Руку… и прости, — прошептал Сакра.

Бриджит нахмурилась, но подала ему руку. И почувствовала, как обломок клыка прокалывает кожу ее ладони. Она дернулась, но Сакра крепко держал ее ладонь своей раненой рукой — так что кровь Бриджит смешивалась с его кровью. Затуманенные болью глаза Сакры наполнились светом. Бриджит почувствовала легкое покалывание по всему телу и догадалась, что он колдует — прямо здесь, на виду у всех, сплетает чары из крови, что их соединяет. По телу Сакры пробежала судорога, он застонал, и в тот же миг невыносимая боль пронзила Бриджит с головы до ног, обжигая позвоночник, нервы, сердце и мозг.

И вдруг все кончилось. Бриджит, тяжело дыша и ощущая слабость во всем теле, опустилась на холодный пол. А Сакра уже смог сесть. Стрела исчезла, а вместе с ней и раны.

— Ну как ты? — встревоженно спросила Сакру Ананда.

— Неплохо, — прохрипел он, зажав ладонью место, из которого только что торчала стрела.

— Кирити, Беюль, приготовьте комнату лорду. — Ананда попыталась придать голосу твердость, но Бриджит слышала, как он дрожит. И по тому, как расширились зрачки Калами, ясно было, что и он тоже это заметил. — Благодарю за помощь, госпожа Бриджит. Мы еще с вами побеседуем когда-нибудь.

Бриджит сообразила, что ее вежливо выпроваживают, и с трудом поднялась на ноги. От этого усилия перед глазами все закружилось, и Бриджит взглянула на свою окровавленную ладонь. Зуба не было, не было и следов, которые должны были остаться. Однако Бриджит испытывала ужасную слабость и жажду, словно из нее вытекло целое море крови.

А потому, когда Калами взял ее под руку и повел к двери, Бриджит с благодарностью приняла его помощь. Стоявшая у порога Ричика подхватила Бриджит под другую руку, и вдвоем с Калами они буквально вытащили ее в коридор.

Но впереди расстилались сотни ярдов комнат, коридоров и переходов. Бриджит стало дурно от этой мысли. Калами и Ричика, пошатываясь, пытались удержать ее в вертикальном положении.

— Я не могу идти, — выдохнула Бриджит, испытывая головокружение и тошноту.

— Еще немного. — Голос Калами был словно чужим. Бриджит чувствовала, что он весь натянут как струна. Поскольку другого выхода у Бриджит не было, она молча кивнула и покорилась.

Должно быть, Калами что-то приказал Ричике, поскольку девушка поспешила вперед и распахнула простую, ничем не украшенную дверь. Комната, находившаяся за дверью, сверху донизу была убрана коврами и гобеленами. Калами уложил Бриджит на диванчик, поверх груды вышитых подушечек, и она занялась созерцанием позолоченного потолка.

— Принеси воды, хлеба и вина.

Дверь открылась и закрылась снова, выпустив Ричику из комнаты.

— Бриджит, — Калами подошел к дивану и наклонился над ней. — Ты можешь говорить?

— Да.

Бриджит с радостью обнаружила, что ее голос больше не дрожит, но о том, чтобы сесть, не могло быть и речи.

— Значит, ты можешь рассказать мне, как ты оказалась в комнате Ананды вместе с ее шпионом. — Теперь голос Калами звучал спокойнее, но не настолько, чтобы смягчить резкость его слов.

Бриджит потерла виски ладонями:

— Я видела лебедя, но на самом деле это был Сакра, и я…

— Видела? В своем видении?

— Да, — солгала Бриджит.

«Надо сосредоточиться и, несмотря на головокружение, собраться с мыслями. Если удастся скрыть от Калами эту новую особенность зрения, то с ее помощью можно будет получать достоверную информацию, и он не сможет этому помешать. Может, благодаря этому двойному зрению она наконец поймет, что кроется за ее недоверием к Калами — собственное разыгравшееся воображение или же что-то большее».

— Но как об этом узнала Ананда? Почему она позвала тебя на помощь?

Бриджит описала сцену, произошедшую во дворе.

— Но почему?! — Калами принялся расхаживать вдоль дивана. — Почему ты не позволила солдату убить его? Ты ведь знаешь, что это за человек!

Бриджит потерла лоб, пытаясь срочно что-нибудь придумать.

— Я подумала… — Она неопределенно взмахнула рукой. — Теперь Ананда мне доверяет. Я решила, что это может быть полезно для тебя и для вдовствующей императрицы.

Калами внезапно остановился.

— Я должен извиниться, Бриджит, — произнес он уже мягче. — Это действительно была разумная мысль.

«И слава богу, что она вовремя пришла мне в голову», — подумала Бриджит, глядя в потолок. Пожалуй, настал подходящий момент, чтобы сменить тему.

— А что… что это Сакра со мной сделал?

Калами взял ее выпачканную в крови руку, повернул ладонью вверх и провел пальцем по коже:

— Тебе было больно?

Бриджит кивнула. «Не дай бог испытать такую боль еще раз!»

— Возможно, он забрал у тебя часть энергии. — Калами осторожно положил руку Бриджит обратно на диван. — Изредка колдуны могут обмениваться энергией, но это не просто. Должно быть, у него с собой был какой-то сильный талисман, раз он так легко с тобой справился.

«Например, такой, как клык?» — подумала Бриджит, но ничего не сказала.

Вернулась Ричика с серебряным подносом, уставленным кувшинами и кубками. Калами смешал воду с темно-красным вином и заставил Бриджит выпить. Она повиновалась, хотя, даже разбавленный, напиток этот был достаточно крепок, и у нее моментально закружилась голова.

— Проследи, чтобы она выпила все до дна, — приказал Калами Ричике. — А потом пусть спит.

— Ты должна собраться с силами, Бриджит, — добавил он, обращаясь к ней. — Грядущие дни могут оказаться даже более трудными, чем я думал.

Бриджит сделала еще один глоток крепкого вина и увидела в глазах Калами удовлетворение. «Да, сэр, боюсь, вы правы».

Покинув Бриджит, Калами зашел в свои покои только для того, чтобы сбросить плащ и забрать одну из своих сорочек. Оттуда он по северной лестнице спустился во двор, навстречу зимнему дню. С удовольствием вдыхая холодный воздух, от которого все чувства становились ярче и острей, Калами по расчищенной дорожке прошел к службам. Именно здесь делалась вся та работа, что обеспечивала существование императорской семьи и знати. Ткацкая и портняжная мастерская располагалась между прачечной и красильней, так что шум и вонь проникали даже сквозь закрытые ставни и двери.

Изнутри помещение освещалось множеством ярких фонариков и светом нескольких очагов, закрытых экранами. Все жаровни тоже были аккуратно прикрыты, чтобы ни одна искорка не упала на дорогие ткани. Рулоны холста покоились в открытых сундуках или ждали своей участи на длинных раскройных столах. Из дальнего конца помещения доносились треск и клацанье ткацких станков. С каждым, кто нанимался сюда на работу, Калами беседовал лично, чтобы убедиться, что никто из ткачей не имеет способностей к магии. То же самое касалось швей и портных, которые хлопотали вокруг манекенов: соединяли и сшивали лоскутки ткани, закладывали складки и собирали оборки, вышивали узоры, а также заштопывали дыры и прорехи на изящных платьях придворных.

Как только Калами вошел в мастерскую, все головы повернулись в его сторону, все глаза устремились на него. Многие начали кланяться, но он жестом приказал им не отвлекаться от работы. Люди повиновались. Поскольку Калами появлялся здесь нередко, его присутствие никого особенно не удивляло. Никогда прежде он не радовался этому так, как теперь.

Калами окинул взглядом помещение и почти сразу увидел того, кого искал: над отрезом серебряной парчи склонилась смуглая молодая девушка. Черный водопад волос струился по ее плечам, несмотря на то что она строго зачесывала их назад и закалывала длинными серебряным шпильками.

— Добрый день, сестра Ильмани, — произнес Калами на родном языке.

Девушка вздрогнула — но не от неожиданности, а от страха. Калами приветливо улыбнулся, но испуганное выражение не спешило исчезнуть с лица девушки.

— Добрый день, досточтимый брат Калами, — еле слышно ответила она, затравленно озираясь.

— В чем дело, сестренка? — Он присел на корточки рядом с ее скамеечкой. — Ты можешь мне все рассказать. И даже должна, раз я прошу. — Последние слова Калами произнес с озорной улыбкой, показывая, что шутит.

— Да, сударь, — кивнула Ильмани и низко склонилась над своей работой. — Но таса Маврутка сердится, когда я говорю на родном языке. Она говорит, что это отвратительно и некультурно. Она…

Девушка запнулась и замолчала.

Калами скрипнул зубами:

— Она что, бьет тебя?

Девушка кивнула, плотно сжав губы.

— Ах, так?! Пусть сама попробует плеть, тогда посмотрим… — Калами вскочил на ноги, но девушка схватила его за рукав.

— Не надо, досточтимый брат, — взмолилась она. — От этого мне будет только хуже. Даже если ее разжалуют — придут другие… Я стараюсь работать прилежно, и таса Маврутка взяла меня в подмастерья. Другим девушкам еще хуже, они работают в красильне… Я…

— Хорошо, хорошо. — Калами ласково похлопал Ильмани по руке и вновь опустился рядом. Кто-кто, а он-то знает, что значит «работать прилежно» и пытаться выбиться в люди, несмотря на происхождение. — Как скажешь.

— Спасибо, досточтимый брат, — облегченно вздохнула девушка.

Но тут ее взгляд метнулся влево. Калами обернулся, чтобы посмотреть, что она там увидела, и его взору предстала сама госпожа Маврутка, которая, нахмурившись, смотрела в их сторону. Калами встал во весь рост, чтобы она его узнала. Это подействовало: женщина слегка поклонилась в знак того, что признает его титул и права, и поспешно отвернулась.

— Ну вот, сестричка, — сказал Калами, тронув девушку за плечо. — Я оказал тебе услугу, а теперь попрошу тебя отплатить мне тем же.

Пальцы Ильмани нервно теребили шов, над которым она так кропотливо работала.

— Если смогу, досточтимый брат.

Калами опять улыбнулся. Какое же она еще дитя, с детскими амбициями и устремлениями! Самые смелые ее мечтания, должно быть, не шли дальше того, чтобы сделаться хозяйкой мастерской, а мысли о родном доме сводились к вечерней молитве о здоровье кур и коров на отцовском скотном дворе.

— Вот моя лучшая сорочка, — сказал Калами, подавая ей сверток— У нее оторвалась манжета, и я вряд ли смогу появиться в ней завтра, если ее не зашить.

— Не беспокойтесь, досточтимый брат, все будет сделано в наилучшем виде, — горячо заверила Ильмани, как будто поклялась охранять сокровище.

— И еще кое-что, — небрежно добавил Калами. — Когда развернешь сорочку, ты найдешь там черный полотняный мешочек. То, что в нем лежит, нужно пришить к платью, которое готовят для госпожи Бриджит Ледерли. Можешь это сделать?

Девушка заботливо разгладила на коленях тонкую ткань рубашки, но промолчала, виновато и нерешительно опустив голову.

— Ну, сестренка, — увещевал Калами. — Это же такая мелочь. Просто маленький оберег для госпожи Бриджит. Сама знаешь, времена нынче трудные, опасностей тьма, особенно для чужестранцев. Сама по себе эта штучка мало что значит, но я еще сплету пару подвязок, и они укрепят защиту.

Ильмани задумалась над его словами, разглаживая складки дорогой ткани. Калами подумал, что она, верно, мечтает сама носить такую красоту, а не только чинить ее для других. Если она сделает все как следует, может, прислать ей новое платье?

— Я прослежу за этим, досточтимый брат, — наконец согласилась Ильмани. — Думаю, большого вреда не будет.

— Конечно нет! — Калами потрепал ее по плечу. — Спасибо тебе, сестричка. И если ты хорошенько постараешься, то получишь кое-что посущественнее.

С этими словами он оставил девушку и неторопливо прошелся по цеху, останавливаясь то там, то тут и беседуя с другими работниками, чтобы его разговор с Ильмани не привлек излишнего внимания. Наконец Калами подошел к госпоже Маврутке, склонившейся над сундуком с атласом, переливающимся всеми оттенками голубого.

— Как вы прекрасно работаете, сударыня.

Госпожа Маврутка одарила Калами улыбкой — такой же колючей, как ее иголка.

— Благодарствую, господин лорд-чародей. Стараемся помаленьку.

— Вижу. — Калами заложил руки за спину. — Но, вероятно, вы не в курсе, что наша с вами госпожа, Ее Величество вдовствующая императрица, повелела с равным уважением относиться ко всем волостям империи.

Улыбка на лице госпожи Маврутки сменилась хмурым взглядом.

— Хоть убей, не пойму, про что это вы, лорд-чародей.

— Так я вам объясню. — Калами повернулся на каблуках и пристально вгляделся в глаза госпожи Маврутки. — Если я еще раз узнаю, что вы хоть пальцем тронули кого-то, кто говорит на своем родном языке, вы об этом горько пожалеете.

— Ах, вот вы о чем… — Ее глаза злобно сверкнули. — Теперь поняла.

— Нет, мне кажется, вы еще не поняли. — Калами вплотную придвинулся к хозяйке мастерской. — Я — чародей, придворный чародей, и когда я говорю, что вы пожалеете о своем поведении, это далеко не то же самое, что подобные предупреждения от других людей. Надеюсь, теперь вы меня поняли?

Скрытый в словах Калами смысл начал доходить до Маврутки, и румянец на ее щеках поблек.

— Да, сударь.

— Ну вот и отлично. — Калами в свою очередь одарил ее ослепительной улыбкой. — Учтите, я прослежу. Я не должен бы тратить свое драгоценное время на такую ерунду. Но я буду это делать. Запомните это хорошенько.

Не дожидаясь ее поклона, Калами направился прямо к дверям и вышел во двор. Мороз крепчал, и над землей нависли низкие тучи, провисшие под грузом снега. Первые снежинки уже кружились в воздухе, оседали на волосах и покалывали кожу.

«Погода меняется. — Калами улыбнулся своим мыслям, шагая по направлению к дворцу. Старый слежавшийся снег скрипел под сапогами. — Как это символично. Первая перемена из многих, которые еще предстоят».

— Нам стало известно, что ваш слуга Сакра вернулся во дворец, — сказала вдовствующая императрица.

Как всегда, когда Медеан представлялся повод отчитать Ананду, она решила сделать это публично. На этот раз их встреча состоялась в зале для совещаний. Восемь лордов, членов Совета, сидели полукругом: по четыре с каждой стороны от Ананды. Перед ними на возвышении восседала императрица, а рядом с ней — Бакхар, Хранитель императорского святилища.

В кресле рядом с матерью неуклюже сгорбился Микель. Анан-да вот уже несколько дней не видела мужа даже мельком. В канун праздника, когда во дворец съезжалась знать со всех концов империи, чтобы в очередной раз принести императрице клятву верности, она содержала сына под особенно строгим надзором. Назревал заговор, и Медеан было об этом известно. А потому ей не хотелось, чтобы Микель кому-то попадался на глаза. Присутствовавшие на совете лорды тоже нервничали при виде своего законного императора в таком невменяемом состоянии. Но императрице он был нужен здесь и сейчас — чтобы напомнить Ананде, да и лордам, что наследственность власти в Изавальте находится под контролем.

Ананда неслышно вздохнула и попыталась собраться с мыслями. Однако все ее внимание было приковано к Микелю. Его беспокойный взгляд, как всегда, блуждал по залу в бесконечных и безрезультатных поисках чего-то, известного лишь ему одному. Худые пальцы дергали рукава черного бархатного камзола, как будто он хотел оторвать их.

Разум его по-прежнему в оковах. Сознает ли он это? Пытался ли когда-нибудь освободиться?

— Так как же, дочь моя? — голос императрицы оборвал мысли Ананды.

Она склонила голову:

— Сакра был заколдован и ранен. Он явился ко мне за помощью.

Медеан откинулась в кресле, глядя на Ананду сквозь прищуренные веки. Ананда заметила, что повязок, которые Медеан в последнее время носила на руках, уже нет. Но по тому, с какой осторожностью императрица опускала ладони на колени, ясно было, что они все еще болят.

— Он нарушил приказ об изгнании.

На этот раз Ананда не стала опускать глаз.

— Я прошу вас простить его, матушка императрица. Из-за заклятья разум не принадлежал ему в этот момент, — холодно произнесла Ананда, надеясь, что императрица почувствует сталь в ее голосе. — Мы ведь с вами прекрасно понимаем, что значит такое состояние.

И Ананда выразительно глянула на Микеля, ерзавшего в своем кресле. Пальцы его были так же беспокойны, как глаза. «Пусть все видят, что я имею в виду». Думая об этом, Ананда в то же самое время надеялась, что Беюль уже послала гонца в Спараватан — кого-нибудь на крепкой лошади и в теплых сапогах. Потому что скоро пойдет снег, даже она это чувствовала…

— И вы хотите сказать, что ничего не знали о его намерении вернуться?

По лицу императрицы невозможно было прочесть ее истинные мысли. Слишком много всего крылось под застывшей маской доброжелательности, к тому же Медеан сидела чересчур далеко.

Но не успела Ананда открыть рот для ответа, как с кресла поднялся Микель. Взгляд императора по-прежнему бесцельно блуждал из стороны в сторону. Повинуясь маниакальному стремлению, он начал спускаться с возвышения, выставив перед собой руки. Сердце Ананды мучительно сжалось.

— Сын мой, — отрывисто произнесла императрица, — вернись на свое место.

Но Микель, спотыкаясь, уже спускался с последней ступеньки.

— Где-то… — пробормотал он. — Я слышу тебя. Слышу…

— Микель! — Императрица встала.

Лорды все как один тоже вскочили на ноги, с комичным усердием пытаясь соблюсти этикет и в то же время сделать вид, что ничего особенного не происходит.

И только Ананда неподвижно застыла в своем кресле, глядя на то как Микель неуверенными шагами бредет к ней.

— Костид, помоги своему императору вернуться на место. — Судя по разъяренному взгляду императрицы, она готова была убить Ананду прямо сейчас, не сходя с места. Если бы посмела. Лорды по-прежнему изучали носки своих сапог.

Однако Микель очутился перед Анандой раньше, чем подоспели слуги, и на короткий миг безумное мельтешение его зрачков остановилось.

— Найди меня, — прошептал он. — Найди меня, Ана.

На плечо Микеля легла чья-то рука, и Ананда с изумлением обнаружила, что это Хранитель Бакхар.

— Сюда, Ваше Императорское Величество, — сказал он, легонько подталкивая Микеля к слугам. — Ваша супруга подождет.

— Ана ждет, — отозвался Микель, и сердце Ананды снова пронзила невыносимая боль.

Затем Микеля окружили Костид и его дружки. Ананда мысленно кричала от боли и горя, когда они вели его обратно к матери, а потом надавливали ему на плечи, пока он не упал в кресло. Бакхар бросил на Ананду взгляд, в котором была толика сочувствия, но она на него не смотрела. Глаза Микеля снова начали свое бессмысленное движение туда-сюда, а пальцы опять вцепились в ткань камзола. Но теперь его слуги, а вернее, тюремщики, сгрудились вокруг него плотной стеной. Ананда оцепенела от негодования и изумления. «Найди меня, Ана». Он произнес ее имя! «Ана ждет». Он ее узнал! На один короткий миг, но все же узнал.

И ничего нельзя сделать! Приходится сидеть на своем месте, с такой же вежливой и официозной миной, как у лордов-советников. Нет, ее положение даже хуже.

Императрица снова села в кресло и замерла, прямая как палка. Лорды тоже расселись по своим местам — ну точь-в-точь нашалившие детишки, со страхом гадающие, какое же наказание их ждет.

— Я задала вам вопрос, дочь моя, — продолжила допрос императрица, и Ананде почудилось, что голос Медеан едва заметно дрогнул. Вы знали, что Сакра собирается нарушить приказ об изгнании?

Ананде наконец удалось отвести взгляд от Микеля, вновь неуклюжего и потерянного, и сосредоточиться на императрице.

— Я ничего не знала. — Ананда вскинула голову. — А вы?

Старческие черты исказились от гнева, и Ананда поняла, что задела императрицу за живое.

— Откуда мне знать о делах ваших слуг?

— Должна признаться, мне тоже о них неизвестно, — весело сказала Ананда и смущенно развела руками. — Я больше не нужна матушке императрице?

О, Святые Матери, как не хочется уходить! Сейчас бы сгрести Микеля в охапку и потащить его к Сакре… Но нет, нельзя. Не сейчас. Не здесь. И хотя Ананда всей душой желала быть рядом с мужем — а вдруг он узнает ее снова? — она в то же время понимала, что если задержится здесь надолго, силы могут ей изменить.

— Одну минуту, дочь моя.

Ананда уже знала, что сейчас будет. Императрица не станет рассказывать о том, что за недуг постиг лорд-мастера Уло. Она будет говорить намеками и экивоками, чтобы выяснить, как Ананда сделала это. Ананда, в свою очередь, будет отвечать общими фразами и прощупывать почву. Позже лорды-советники расскажут обо всем по-своему, и война слухов продолжится. Ананда внутренне собралась и приготовилась к очередному сражению.

— Лорд-мастер Уло внезапно скончался сегодня утром.

У Ананды упало сердце.

— Скончался? — слово застряло у нее в горле. — Но почему?..

— Этой ночью он лишился зрения и слуха. Утром послали за врачом, но, видимо, не выдержало сердце. — Медеан опустила голову с притворной скорбью.

Члены Совета, разумеется, уже слышали новость, однако все как один приложились губами к костяшкам пальцев на правой руке. «Марионетки, — с ненавистью подумала Ананда, вцепившись в подлокотник похолодевшими пальцами. — Они все просто марионетки. Я перерезала лишь одну ниточку. И что толку?»

Сердце заныло от этой мысли, потому что Ананда слишком хорошо понимала, что это значит. Это значит, что она меняется, окончательно и бесповоротно. Она так долго притворялась коварной, расчетливой интриганкой, что и вправду стала такой. И если ее не освободят, не остановят совсем скоро, то будет поздно: она станет такой же низкой, как императрица, а может, и хуже.

Ананда смиренно поцеловала костяшки пальцев. На ее лице не отразилось никаких эмоций. Лед. Камень и лед.

— Какое горе для всех нас, матушка императрица. Вечером будет оплакивание?

— Да. — Глаза Медеан сверлили Ананду. («Я знаю, что это твоих рук дело, — говорило все ее существо. — Я еще доберусь до тебя».) — Надеюсь, вы будете присутствовать?

— Разумеется, — спокойно ответила Ананда и даже не вздрогнула. Это действительно было ее рук дело, и пусть Медеан это знает, даже если никто другой не поймет. «У меня есть власть. Даже теперь у меня все еще есть власть».

— Тогда, я полагаю, вы можете быть свободны, — после долгой паузы изрекла императрица.

Ананда встала. Все восемь членов Совета вскочили на ноги и принялись кланяться — точно так же, как кланялись вдовствующей императрице. Каждый жест был таким же пустым и ничего не значащим. Выдержав положенную паузу, Ананда повернулась и направилась к дверям по длинной ковровой дорожке.

— Дочь моя…

Ананда остановилась. Ей вовсе не хотелось оборачиваться. Больше всего ей хотелось быть подальше отсюда. Там, где ее не сможет видеть Микель, там, где можно будет оплакать несчастного лорда Уло, который, несмотря на все свои заблуждения, не заслуживал смерти… Но выбора у Ананды не было. Приподняв шлейф (поскольку Кирити и Беюль не были допущены в зал Совета), она повернулась лицом к императрице и поклонилась:

— Да, матушка императрица?

— Вы не знаете, лорд Пешек уже приехал?

Вопрос застал Ананду врасплох, и лицо у нее вытянулось. Оставалось только надеяться, что с такого расстояния императрица ничего не заметит.

— Не думаю, матушка императрица.

Медеан скромно опустила глаза:

— Надеюсь, вы окажете мне одну услугу… Мы с ним старые друзья, еще с первых дней царствования. Вы не позволите мне самой официально приветствовать его?

Лицо императрицы было абсолютно бесхитростно. Это была просто вежливая просьба об услуге, как она выразилась. Никому и в голову не пришло бы заподозрить здесь какой-то подвох.

Разве что… Разве что тому, кто знал, что все, что делает и говорит Медеан, имеет двойной смысл. Тому, кто знал, что императрица слышала обвинения лорда Уло, который, уж конечно, не преминул назвать ей имя лорд-мастера Пешека. Теперь, до этого официального приветствия, Ананде не дозволено будет говорить с Пешеком. И значит, она не сможет предупредить его, что императрице известно о заговоре.

Но сейчас, перед лицом Совета и жреца, Ананда не могла ничего на это возразить. Она была так же бессильна, как Микель, дремлющий в своем кресле. Только теперь Ананда поняла, что Медеан вызвала ее на Совет не для публичных издевательств и даже не для того, чтобы сообщить о смерти Уло. Императрица пригласила ее, чтобы не дать ей первой встретить лорд-мастера Пешека.

— Как пожелаете, матушка императрица, — резко сказала Ананда, проклиная себя за недогадливость.

Но ответ был положительный, какие бы интонации в нем ни звучали, и императрица удовлетворенно кивнула:

— Благодарю, дочь моя.

Они слегка поклонились друг другу, и Ананде было дозволено уйти. Она ничего не сказала Кирити и Беюль, дожидавшимся за дверью зала для совещаний. Ананда быстро прошла мимо и по широкому коридору направилась к комнатам, отведенным Сакре. Девушки молча семенили рядом.

Ананда не решилась поселить своего советника в самых лучших апартаментах. Учитывая нынешние настроения императрицы, это могло спровоцировать ее посадить Сакру под домашний арест. Но Ананда по крайней мере устроила ему просторную комнату окнами во двор на одном этаже со своими собственными покоями. На полу здесь были ковры, на постели — чистое белье, а в очаге — жаркий огонь. По рекомендации Беюль к Сакре был приставлен новоиспеченный слуга по имени Йерос. Ананда не знала и не удосужилась спросить, откуда он взялся — пал жертвой очарования Беюль или польстился на предложенные деньги, никому же из старых слуг она не доверяла.

Когда вышеупомянутый Йерос открыл дверь и впустил Ананду в комнату, Сакра, к ее огромному облегчению, преспокойно сидел на узкой кровати под деревянным балдахином.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Ананда на хастинапурском языке.

Йерос поставил ей стул возле кровати и с поклоном удалился на подобающее расстояние. Так же поступили Беюль и Кирити. Ананда без сил опустилась на стул.

В глазах Сакры мелькнула тревога.

— Что случилось? — спросил он своим обычным спокойным голосом, не меняя позы.

Ананда, стараясь говорить в таком же спокойном тоне, рассказала о злосчастном лорде Уло.

— Я использовала последнюю косичку с заклятьем, чтобы убить его, — вымолвила она уже со слезами. — Я убила человека и осталась ни с чем, когда тебе так нужна была моя помощь!

— Вы ведь на собирались его убивать, — успокоил ее Сакра. — И вы все сделали правильно: заставить его замолчать было необходимо.

Ему хотелось убаюкать ее на руках, как тогда, когда она была ребенком. Ему хотелось обнять ее. Ананда прочла это в его глазах и в едва заметном машинальном движении рук. Но Сакра не посмел. Все-таки и новому слуге нельзя было доверять полностью.

— Я буду в полном порядке завтра к вечеру, принцесса. И тогда мы доведем эту битву до конца.

Ананда вытерла глаза рукавом, не веря, что этот кошмар когда-нибудь закончится.

— Ты поправишься, Сакра?

Призрачная улыбка заиграла на его губах:

— Я принял сильное тонизирующее средство.

— Ты об этой женщине?

Сакра кивнул:

— Возможно, это самая великая колдунья из всех, кого я встречал за свою жизнь.

Ананда услышала благоговейный трепет в его голосе. Все ясно: ему не терпится понять эту новую силу. Это была неизменная черта его характера — вечное любопытство, вечная жажда знать. И это еще более усложняет ее задачу. Несмотря на сожаления о судьбе Уло, несмотря на изнеможение, Ананда должна была сказать кое-что еще. С самого утра она знала, что ей придется это сделать, и все происшедшее за день не изменило ее решения.

Ананда украдкой глянула на слуг: Кирити и Беюль о чем-то беседовали с Йеросом. Это хорошо. Слуга вряд ли поймет их разговор с Сакрой, а вот девушки могут понять. Но если их подвергнут допросу (да хранят их от этого Святые Матери! ), они не должны ничего знать.

Ананда наклонилась к Сакре:

— Я могу… Я могла бы… Если она…

Нет, она не сможет этого произнести! А надо. Но если она сделает это, не падет ли она так же низко, как императрица, которую нимало не заботит количество человеческих жизней, загубленных ради ее собственных целей?

Но если она этого не сделает, то погибнет сама.

Однако Сакра и без слов понял ее намерение и, что делает ему честь, был шокирован.

— Принцесса!..

— Это единственный выход, — категорично заявила Ананда. Вот только взглянуть в ошеломленные глаза Сакры она почему-то не решалась. Вместо этого она упорно разглядывала его сильную руку, лежащую на покрывале. И гнула свою линию.

— Знаешь, что она видела сегодня? — Ананда пыталась объяснить свое решение. — Она видела, что я не могу исцелить своего слугу. Не могу даже узнать его в заколдованной птице!

— Да нет, вы хорошо выкрутились. — Кисть Сакры дернулась, как будто он хотел дотронуться до ее руки, но опять вспомнил о Йеросе и передумал. — Она наверняка решила, что это вы испытываете ее.

— Ты не видел ее глаз. — Ананда покачала головой. — Это она меня испытывала. Она знает. Даже сейчас может быть уже поздно. Она уже могла рассказать Калами и императрице.

Голос Ананды дрожал, и она ничего не могла с этим поделать. Настал тот день, которого она так боялась. Теперь, чтобы избавиться от нее, они начнут использовать обычные средства: яд и заклятья, от которых она не сможет защититься. Она умрет, и Микель останется один.

— Императрица говорила об этом на Совете?

— Нет. Она хотела заставить меня признаться в том, что это я вызвала тебя во дворец, нарушив приказ об изгнании. А еще ей хотелось увидеть мое выражение лица, когда она сообщит мне о смерти лорда Уло. А еще — не дать мне предупредить лорд-мастера Пешека.

И вот это последнее было плохо. Очень плохо. Сакра не мог не понимать, какая опасность в этом таится. Но когда он заговорил, его голос был ровным и твердым:

— Императрица хочет избавиться от вас очень давно. Неужели она упустила бы возможность разоблачить вас перед Советом, если бы знала о твоем притворстве?

— Все равно, это только вопрос времени. — Голос Ананды снова задрожал. «Скоро она умрет. Микель навсегда останется игрушкой в руках матери, а она умрет». Ананду душили рыдания. Она замолчала и открыла рот только тогда, когда была полностью уверена, что голос ее не подведет: — Если она заговорит, нам конец. Сейчас главное — выиграть время. Тогда мы сможем использовать Храбана и поднятый им мятеж. Если повстанцы победят, Медеан погибнет. Тогда наложенные ею чары исчезнут и Микель придет в себя.

Ананда не желала знать, что подумает о ней Сакра. Она знала только одно: как сладка мысль о свободе. Ее далекий аромат не раз дразнил душу Ананды, но лишь затем, чтобы приносить все новые разочарования. Теперь она сама добудет свою свободу и выпьет ее До дна, разделив с Микелем радость победы..

Наконец Сакра заговорил. Голос его звучал тихо-тихо, и в нем была мольба:

— Госпожа, я все понимаю, поверьте. Но прошу, дайте мне только одну ночь, прежде чем отнимете у нее жизнь. Или прежде чем вы отдадите такой приказ своим фрейлинам. — До того как она успела ответить, он продолжил: — Думаю, Калами и императрица недооценили эту новую силу, которую сами же и привезли.

— Ну и что? — устало спросила Ананда. Рука Сакры скользнула по одеялу, и кончики его пальцев коснулись ее руки.

— Они забыли о том, что она — женщина со свободной волей, а не только могучая сила. Они обманули ее и скрыли от нее правду. Я уверен, как только она узнает об этом, все изменится.

Ананда взглянула на их переплетенные пальцы. Она хотела бы поверить Сакре, но она так устала и так боялась за Микеля… После того инцидента в зале Совета императрица может усилить заклятье. Она вообще может сделать с ним все что угодно. Ананда уже проглядела один замысел императрицы — не подпускать ее к лорду Пешеку. Может, она проглядела и что-то еще?

Она подняла голову и долго смотрела в глаза Сакры. Он предлагал ей надежду. Шанс, что не случится то, чего она всегда боялась. Что она не станет бессердечной и беспощадной. Почему же она не согласилась сразу? В глазах Сакры была тревога за свою госпожу и горячее желание узнать правду об этой новой колдунье. Но было и кое-что еще, какое-то желание или надежда, которую она не могла понять. Что с ним происходит? Этого Ананда не знала, и оттого ее сердце полнилось новой тревогой.

— И ты хочешь показать ей, как обстоят дела на самом деле?

— Если получится.

Ананда ухватилась за спинку кровати, как будто хотела разломить деревянную раму надвое. Она должна ему верить! Что бы она ни увидела в его глазах. Сакре нужно верить. Если она не будет доверять даже ему, она сойдет с ума.

— Хорошо. Одну ночь, но не больше. Если мы действительно собираемся участвовать в восстании, промедление недопустимо. И если ты не сможешь убедить ее…

Сакра склонил голову и прижал ладони к лицу, прежде чем она произнесла слова, тяжелым грузом лежащие у нее на сердце. Ананда посмотрела на Сакру молча и отчужденно. Нет, ничего не выйдет. He может выйти. Какие бы надежды ни питал Сакра, они были безосновательны. Калами и императрица слишком осторожны, чтобы привлечь на свою сторону силу, в которой они не уверены до конца. Если эта Бриджит еще не полностью в их власти, это не замедлит случиться, и тогда не останется никакой надежды. Разве что на внезапное выздоровление Микеля. Однако в глубине души Ананда была уверена, что, пока жива императрица, этого не произойдет.

И все же Ананда чувствовала себя в долгу перед Сакрой, который столько лет оберегал ее жизнь. Нужно дать ему шанс. Он все еще не поднимал головы, ожидая ее решения. Ананда вздохнула и коснулась его лба:

— Я знаю, ты сделаешь все возможное.

Сакра поднял голову. На его лице была печаль.

— Госпожа, вы были сильной столько лет. Умоляю, не падайте духом и сейчас. Если вы прикажете уничтожить человека из изавальтской знати, то станете воплощением всего, чего они боятся в хастинапурцах.

— Нет, этого я не хочу, — ответила Ананда. — Но я не хочу быть и одной из тех героических королев, которые гибнут за любовь и честь, не пошевелив и пальцем ради спасения своей жизни.

Эти слова зажгли искорку улыбки в глазах Сакры.

— Нет, это не в вашем стиле, — серьезно согласился он. Ананда мимолетно ответила на эту улыбку.

— Если это создание не удастся переубедить, то поток их планов станет неуправляем, — уже совершенно серьезно сказала она. — И я не стану ждать, пока он потопит меня или Микеля. Восстание Храбана — наш единственный шанс. При необходимости я попрошу отца поддержать его.

Сакра вздрогнул.

— Народ Изавальты никогда не признает вас законной правительницей, если вы получите трон в результате вторжения, — тихо произнес он. — До этого доводить нельзя.

— Что ж, — сказала Ананда вставая, — значит, мы должны быть уверены, что это не понадобится.

Глава 12

Солдат дворцовой стражи Сидор, сын Тадуи, внук Ладона, борясь со сном, нес караул у двери в маленькую чайную комнату. В коридоре царила кромешная тьма: сержант не оставил ему даже жаровни, сказав, что это поможет ему воспитать силу воли и дисциплинированность. Сидор намеревался с честью выдержать испытание до конца, однако в темноте мысли так и норовили ускользнуть к посторонним предметам. Особенно охотно они ускользали к домику возле казарм, где сейчас спала Манефа, жена Сидора. Через каких-нибудь пару часов он будет избавлен от своей тягостной обязанности, и тогда, пройдя по свежему снегу, он откроет дверь дома, возьмет своего сыночка из объятий Манефы и положит в колыбельку. Потом скользнет под одеяло рядом с женой, обхватит руками ее широкую талию и крепко прижмет к сердцу. Она улыбнется во сне, а потом… потом…

Высокий пронзительный звук прервал его мечты. Сидор рывком поднял голову, но звук уже исчез. Он потряс головой и напряг слух. Нет, ничего, просто пригрезилось. В этой тьме-тьмущей грезы — почти как сны. Сидор прислушался к звукам, доносившимся из комнаты. Вообще-то сержант говорил ему, кто там внутри, но имя было какое-то нездешнее, и оно тут же вылетело у него из головы. Да ему и ни к чему это знать. Все, что ему надо знать, так это что лорд-чародей приказал, чтобы никто не выходил из комнаты, пока лорд-чародей не вернется. Вот в чем состоит долг Сидора, и он его исполнит. А уж потом вернется к Манефе, в теплую и мягкую супружескую постель.

И вдруг странный звук повторился. На этот раз Сидор его узнал: это был плач ребенка. Ему частенько приходилось слышать его по ночам, когда сын просыпался оттого, что хотел есть или намочил пеленки. Как у любого отца, этот звук навсегда отпечатался в сердце Сидора. Секунду спустя он понял, что это не просто плач ребенка. Это плачет его сын.

Но что стряслось?! Манефа спятила, что ли? Надо же было догадаться — притащить ребенка сюда! Ему ведь еще нет и трех месяцев… У него даже нет имени. Чем она думает? Ох, неладно что-то. Беда, случилась беда!

Сидор застыл в нерешительности. Он должен выполнять свой долг. Его поставили здесь, и он не имеет права оставить пост. Но крик сына становился все громче и громче. Это невыносимо! Что-то случилось с ребенком или с Манефой. Из комнаты за спиной не доносилось ни звука. Должно быть, ее обитатели давным-давно видят десятый сон, а его сыночек плачет все громче… Почему Манефа не может его успокоить?

Сидор не мог больше оставаться на месте. Ему не пришло в голову, что его страх нелеп и невозможен. Что, если бы и вправду стряслась беда, Манефа пошла бы за помощью к соседке, такой же солдатской жене, как она сама. Что, если бы его присутствие действительно было необходимо, за ним бы послали. Сидор знал одно: его сын надрывается от плача в этой темноте, и он не может его оставить.

Вскинув оружие на плечо, Сидор быстро пошел вдоль коридора к южной лестнице. С каждым шагом крики становились все громче и настойчивее. Это уже не был плач проголодавшегося ребенка. Это был крик боли. Сидор помчался во весь дух.

Южная лестница спускалась к ротонде. Плач ребенка доносился из-за входной двери. Его сынок и Манефа — они там, на этом жутком, убийственном холоде! Смутно припоминая, что здесь бы тоже должны стоять в карауле солдаты, Сидор отодвинул засов и распахнул дверь. Зимний ветер хлестнул по лицу, когда он выбежал во двор.

Посреди двора стояла Манефа со свертком в руках. Но в этом свертке ничего не шевелилось. Нет, не может быть, их сыночек не мог умереть!

— Манефа!

Выронив секиру, Сидор рванулся к ней…

И вдруг видение исчезло. Сидор остановился так резко, что из-под сапог посыпались брызги снега. Он недоуменно заморгал. Он стоял совершенно один посреди безлюдного двора. Манефы нигде не было видно. И вокруг ничего, кроме ночи и снега. Сидор уставился на то место, где ему почудилась жена. На снегу, рядом со следами ночного патруля, виднелись отпечатки лисьих лап.

«Помоги мне!»

Бриджит подскочила и открыла глаза. В комнате было темно, только слабое оранжевое сияние сочилось из единственной незакрытой жаровни. В этом тусклом свете Бриджит едва различала фигурку дремлющей в кресле Ричики.

«Значит, это не она». Бриджит прижала руку к груди, потом ко лбу. Она не сразу вспомнила, почему лежит на диване, а не в своей кровати, но постепенно события минувшего дня восстановились в памяти. Может, это из-за давешней слабости ей мерещатся голоса?

Затаив дыхание, Бриджит прислушалась. Головокружение прекратилось, и поскольку проспала она довольно долго, голова была на удивление ясной. Слышно было тихое посапывание Ричики да треск углей в жаровне, и больше ничего.

«Неужели это был сон?» — удивилась Бриджит.

«Помоги мне!»

Бриджит огляделась. Ричика по-прежнему спит, в жаровне ровно горит огонь. Никого и ничего постороннего, все тихо. И все же Бриджит была уверена, что голос ей не почудился, что он был не менее реален, чем тусклый оранжевый свет перед глазами.

— Кто ты? — прошептала она.

«Я тебя знаю, — был ответ. — Пожалуйста, выпусти меня!»

Голос был полон мольбы и отчаяния. Он проникал в самое сердце, и Бриджит почувствовала, что не может больше ни минуты оставаться в постели. Она откинула покрывало, поправила шаль и опустила обутые в туфли ноги на ковер. Ричика с тихим вздохом зашевелилась в кресле.

«Будить ее или нет? — подумала Бриджит. — Нет, на этот раз обойдусь без провожатых».

Возле жаровни стояла лампа. Бриджит встала так, чтобы загородить собой светильник, проверила, достаточно ли в нем масла, после чего подожгла фитиль при помощи свечки, зажженной от тлеющих углей.

Но, видимо, она недостаточно проворно прикрыла пламя рукой, и Ричика проснулась.

— Госпожа… — Молодая камеристка выпрямилась в кресле.

— Все в порядке, Ричика, — успокоила ее Бриджит. — Спи.

— Но вы… Я должна… — пробормотала Ричика и принялась оправлять свои юбки, собираясь встать.

— Спи, Ричика. Я просто хочу посидеть одна и подумать. — Бриджит усадила девушку обратно в уютное гнездышко из подушек, а сама снова села на диван.

Ричика успокоилась. Немного погодя ее веки сомкнулись и опять послышалось умиротворенное посапывание.

Бриджит, напротив, спать не хотелось совсем. Ее охватило радостное возбуждение, как у ребенка, который предвкушает ночное приключение. Убедившись, что Ричика действительно заснула, Бриджит встала с дивана и взяла в руки лампу, загораживая ее грудью и ладонью. Звуки шагов тонули в мягком ковре, заботливо смазанная дверь открылась абсолютно беззвучно. Бриджит поспешила выскользнуть из комнаты, пока какой-нибудь случайный сквозняк не разбудил Ричику.

Она оказалась в коридоре, где царила такая абсолютная тишина, словно весь мир затаил дыхание. Это оглушительное безмолвие напомнило Бриджит Земли Смерти и Духов.

— Где ты? — спросила она у тьмы. Но ее шепот затих, словно и не выйдя за пределы круга света, отбрасываемого лампой. И тьма ничего не ответила.

Однако Бриджит не чувствовала ни малейшего желания возвращаться на свой диванчик. Она огляделась вокруг, насколько позволял свет лампы, и задумалась, куда идти. Слева находились комнаты императрицы Ананды, поэтому Бриджит повернула направо. Она подхватила свободной рукой подол юбки, чтобы не наступить на нее, и ускорила шаг. Нужно поскорее уйти подальше, чтобы Ричика, если проснется, не сразу ее обнаружила. Эти стены полны тайн, и наконец-то появился шанс хоть что-нибудь выяснить.

Путь Бриджит пролегал не столько по коридору, сколько сквозь анфилады сообщающихся комнат. В свете лампы то и дело сверкала позолота, виднелись кусочки настенной росписи и складки гобеленов, которые легонько колыхались, когда Бриджит проходила мимо. На паркете сменялись узоры из звездочек, ромбов и переплетенных колец. Ноги Бриджит в мягких туфлях ступали совершенно бесшумно, а ее обоняние не улавливало ничего, кроме запахов полированного дерева, пыли и холода.

Внезапно впереди послышались шаги. Бриджит остановилась и стала озираться в поисках укрытия. Она стояла в узком, увешанном портьерами коридоре, оба конца которого упирались в просторные залы. Шаги приближались. Бриджит отодвинула ближайшую портьеру и спряталась за ней.

За тяжелой бархатной тканью обнаружилось окно, из которого нещадно дуло. Бриджит почувствовала, как иголочки холода покалывают спину. Лампу, чтобы ее дрожащий огонек не заметили, пришлось опустить на пол.

Шаги, а вместе с ними голоса и свет, уже достигли маленького коридора.

— Ваше Императорское Величество, прошу вас, — сказал кто-то. — Давайте вернемся.

— Да он тебя не слышит, — заметил другой. — Чего суетишься?

— Тише ты! Не забывай, он наш законный император!

«Император?» Бриджит затаила дыхание, заслышав шаги совсем рядом.

— Я тебя слышу, — произнес новый голос. — Где же ты?

«Слышит? Кого? Неужели тот же голос, что позвал и ее?»

Бриджит осторожно выглянула из-за портьеры.

В окружении вооруженных стражников и кучки слуг в ярких ливреях стоял худой бледный человек в простом сером плаще. Через плечи слуг Бриджит увидела, что он как-то странно топчется на одном месте.

— Я слышу тебя, — сказал он. — Я здесь.

— Прошу вас, Ваше Императорское Величество. — Слуга в ливрее, подпоясанной золотым кушаком, протянул руку к человеку в сером плаще. — Вам пора возвращаться в постель.

Но если император (кажется, его звали Микель) его и услышал, никак не отреагировал на эти слова. Вместо этого он стал на колени и принялся шарить руками по мозаичному полу.

— Здесь, — сказал он, а может, просто повторил «я здесь», Бриджит толком не расслышала.

Слуга с золотым поясом опустился на колени рядом с императором.

— Пойдемте, Ваше Величество. — Он тронул руку императора которая беспокойно ощупывала пол. — Вы должны пойти с нами.

Бриджит плохо было видно, что там происходило, поскольку приходилось вглядываться сквозь целый лес ног.

— Должен? — переспросил император слабым, неуверенным голосом.

— Должны. — Слуга поднялся, увлекая императора за собой.

— Должен. — Теперь это прозвучало как утверждение.

После этого толпа стражников и слуг двинулась прочь, сопровождаемая топотом сапог, шарканьем ночных туфель и шорохом одежды.

Только когда свет и голоса исчезли за дверью, Бриджит вышла из-за портьеры с лампой в руке. Она поспешила туда, где только что ползал на коленях император, наклонилась и стала торопливо ощупывать плиты пола. Ничего. Ничего, кроме дощечек паркета из прохладного дерева, тщательно подогнанных друг к другу. Ни щели, ни мерцания света.

Бриджит поднялась с коленей. Что бы ни послышалось императору, что бы ни почудилось ей самой, это было где-то в другом месте.

«А раз так — нет смысла здесь торчать». Бриджит взяла лампу поудобнее и двинулась по коридору дальше.

Из последней комнаты было два выхода: дверь на балкон и широкая лестница с колоннами из светлого камня, испещренного темными прожилками. Не раздумывая, Бриджит спустилась по ступеням, подняла лампу повыше и увидела две высокие резные двери — такие массивные, что требовались усилия по меньшей мере троих человек, чтобы открыть створки. По обе стороны от дверей в стене были проделаны узкие окошки, которые тянулись от пола до потолка, терявшегося в густой тени. Бриджит ужасно хотелось заглянуть внутрь, но она не стала этого делать. Свет лампы отразился бы в десятках стекол, и тогда ее наверняка увидели бы и задержали.

А этого допустить нельзя. Теперь Бриджит поняла это со всей ясностью. Это был ее шанс, возможно единственный, выяснить хоть что-то. Правда. Вот что сейчас самое главное. Правда о ней самой, правда об императрице, об Ананде, о Сакре и о Калами. Особенно о Калами. А еще — о голосе.

Теперь у Бриджит под ногами лежали каменные плиты, уложенные в узоры ничуть не менее затейливые, чем деревянный паркет на верхнем этаже. Коридор разветвлялся в разные стороны. Бриджит повернула налево, интуитивно догадываясь, что все важные вещи в этом дворце должны находиться рядом и то, что располагается под комнатами Ананды, может оказаться интересным.

Запертые двери появились перед ней так внезапно, что Бриджит едва успела вовремя остановиться. Она зажала рот рукой, чтобы заглушить испуганный вскрик.

В слабом свете лампы едва заметно выступили вырезанные на дверях фигуры. На уровне глаз, крыло к крылу, тянулись ряды орлов с распростертыми крыльями. А под ними были вырезаны прямоугольники. Или… Бриджит наклонилась, придвинулась вплотную к створкам и провела пальцем по холодному дереву. Нет, это не просто прямоугольники, это книги!

«Библиотека…»

Бриджит ощупала дверь в поисках ручки, но ничего не нашла. В конце концов она просто навалилась плечом на тяжелую деревянную створку и нажала изо всех сил. Дверь медленно и неохотно отворилась. Бриджит вошла внутрь.

Библиотека представляла собой длинную сводчатую галерею, тянувшуюся вдоль одной из дворцовых стен. Лунный свет лился сквозь окна, сделанные из тысяч стеклянных ромбов — таких толстых и неровных, что свет становился зыбким и размытым, словно проходил сквозь толщу воды. Кроме света, многочисленные стекла в избытке пропускали в помещение холодный воздух. Бриджит поежилась и впервые порадовалась своему плотному платью и теплой шали.

Внутренняя стена библиотеки была разрисована полосками тени и ромбиками лунного света, в котором можно было различить книжные шкафы в три человеческих роста высотой. Под окнами выстроились шеренги наклонных столов — нечто среднее между письменными и чертежными. Одни были пусты, на других лежали книги, приготовленные для чтения, а может, для переписывания.

Бриджит робко двинулась вдоль стеллажей, не желая тревожить тишину и покой этого места. Лунные узоры и тени ползли по ее щекам, и Бриджит готова была поклясться, что ощущает холод этих прикосновений.

«И зачем я здесь? Все равно ведь прочитать ничего не смогу».

А вдруг все-таки сможет? От этой мысли Бриджит даже остановилась. Она уже сделала столько всего, что еще пару дней назад показалось бы ей невозможным. Кто знает, на что еще она способна?

Она тихонько засмеялась над собой. «Нуконечно, — подумала она, останавливаясь перед одним из столов. Бриджит повыше подняла лампу, чтобы осветить страницы раскрытой книги, исписанные синими, красными, черными и золотыми буквами. — Вот сейчас я положу ладонь на эту книгу и скажу: раскрой передо мной свои секреты!»

Но не успела она рассмеяться снова, как буквы на странице задвигались, словно внезапно стали жидкими, и сложились в новые слова.

«Ты можешь».

От неожиданности Бриджит выпустила лампу из рук, и та с грохотом упала на пол. Стекло разбилось о каменные плиты, и ароматное масло вытекло. Язычок пламени от фитиля лизнул образовавшуюся лужицу масла и тут же начал жадно ее лакать, молниеносно распространяясь по всей поверхности. Бриджит вскрикнула, бросила на пол шаль и стала топтаться по ней, пытаясь потушить алчное пламя. Одновременно она в отчаянии оглядывалась по сторонам в поисках чего-нибудь более подходящего для тушения пожара, но вокруг не было ничего, кроме дерева и бумаги.

И тут ее лодыжки обжег поток ледяного воздуха. Бриджит вскрикнула, и огонь погас.

Бриджит окинула взглядом произведенный ею беспорядок: мокрую шаль под ногами, разлитое масло, разбитое стекло… В библиотеке становилось все холоднее, так холодно, что у Бриджит на голове зашевелились волосы. Тишина словно бы стала еще глубже, Бриджит не слышала даже собственного дыхания. Она посмотрела на шаль, потемневшую от впитавшегося масла. Потом поглядела на разбитую лампу, полюбовалась тем, как лунный свет играет на изломанном стекле. Просто ей не хотелось поднимать взгляд. Не хотелось видеть то, что появилось в комнате.

Но прежде чем у Бриджит мелькнула эта мысль, душа ее наполнилась тихой грустью. Это было странное, знакомое чувство. Бриджит уже однажды ощущала его — в Землях Смерти и Духов, глядя на женщину в черном платье с зачесанными назад волосами. Мама…

И Бриджит с трепетом подняла глаза. Мама стояла возле стола. Свет свободно проходил сквозь ее фигуру, и ее тело не отбрасывало тени, а тени комнаты не оставляли следов на ее коже.

Бриджит лишилась дара речи. Перед ней стояла мама — такая, какой она была в зеркале, какой она была в Землях Смерти и Духов, какой она была на фотографии в папиной спальне. В призраке, что стоял сейчас перед Бриджит, слились все эти образы — вместе и порознь, переходя один в другой, словно отражение в быстрой реке под луной.

«Мама, — хотела сказать Бриджит, но из груди не вырвалось ни звука. — Мама».

Вместо ответа мама повернулась к книге, лежавшей на столе. Буквы на бумаге искривились и сложились в новые слова:

«Бриджит, родная моя».

— Как? — наконец удалось выговорить Бриджит. — Как?..

Мама ласково улыбнулась. Правда, Бриджит скорее почувствовала это, чем увидела: она никак не могла разглядеть мамино лицо. Оно слишком быстро менялось, чтобы оставить в сознании Бриджит более или менее четкий образ. Наверное, так должны выглядеть далекие воспоминания.

В книге опять появились слова: «Это изменчивый час, когда все находится в движение между светом и тьмой, между жизнью и смертью. Это время, когда мы можем легко проникать из одного мира вдругой, особенно на зов крови в минуты опасности».

Бриджит вздрогнула:

— Опасности?

«У меня есть особое дозволение находиться здесь. Защитники этого края нуждаются в помощи».

— Я… — У Бриджит голова шла кругом. Мысли отказывались повиноваться и уносились прочь. Она на ощупь нашла скамеечку, стоявшую перед столом, опустилась на нее, поставила ноги на перекладину и попыталась выстроить тысячи вопросов, мятущихся в голове, в какое-то подобие порядка.

— Почему ты не говоришь со мной? — наконец вымолвила Бриджит. Голос ее зазвучал жалобно, как у маленькой девочки, которой не дают конфетку.

Мама подняла голову и нежно улыбнулась, но Бриджит почувствовала в этой улыбке долю гордости. Слова в книге опять изменились:

«Твое зрение — это твой дар, родная. Без помощи колдовства я могу дотянуться до тебя только так».

— Но я ведь слышу голос, вернее, слышала. Кто-то звал на помощь.

Чернила расплылись на странице, а потом снова приобрели четкие очертания. Только на этот раз вместо слов в книге появился рисунок: огненная птица в золотой клетке, крылья воздеты над головой, шея изогнута, белый клюв открыт. Бриджит почему-то сразу догадалась, что птица не поет, что она кричит, возмущаясь своим заточением, изливает в крике свою ярость и вопреки здравому смыслу надеется на то, что одной яростью ей удастся расплавить прутья клетки.

— Это же Феникс императрицы! — Бриджит нерешительно дотронулась до страницы, словно боялась, что рисунок может обжечь. Но бумага была холодной и сухой.

Чернила поглотили изображение и вновь сложились в слова, пальцы Бриджит при этом не ощутили и следа влаги.

«Пленница императрицы. Не без моей помощи, да простит меня Господь, но в тот момент нам ничего больше не оставалось».

— Ты знаешь, где она?

«Нет. Многие комнаты в этом доме закрыты для меня».

Бриджит не могла удержаться от смеха:

— Какой же тогда смысл быть призраком?

Мама тоже засмеялась — беззвучно, но Бриджит видела, как затряслись ее плечи.

«Если бы с семьей этого дома меня связывали кровные узы, я знала бы больше, — сказала книга, когда Бриджит снова посерьезнела. — Но единственное, что связывает меня с этим местом, — это ты».

Отсюда вытекал следующий вопрос. Вопрос очень важный. Бриджит не решалась произнести его вслух, но молчать тоже не могла.

— А… папа с тобой? — спросила она в надежде, что мама поймет смысл этих слов.

Печаль обняла Бриджит, а воздух сделался таким густым, что Бриджит с трудом могла дышать.

«Нет. Эверет не может покинуть берега того мира, в котором он умер».

— А ты можешь? — слова сами собой сорвались у Бриджит с языка, прежде чем она успела остановить их. «Что ты делаешь! — возмутился ее внутренний голос. — Возьми свои слова обратно! Ты ведь можешь по-прежнему верить. Ты ведь не хочешь знать!»

Слова в книге расплылись и превратились в сделанный пером набросок, узнать который Бриджит не составило труда. Это был маленький четырехугольный домик, где они с папой жили до того, как на острове построили маяк. До того, как папа получил эту работу, ставшую его призванием. Судя по тому, что озеро на рисунке было спокойно, была тихая ночь.

На воде стоял человек. Он смотрел вверх, на окна домика, и в глазах у него стояли слезы.

Появился еще один рисунок, а рядом с ним — второй. То ли они и правда стали двигаться сами по себе, то ли Бриджит это только казалось, но она видела все. Она видела спальню и маму, лежащую, подняв колени, на кровати. Она видела миссис Хендерсон в изножье кровати: руки у нее были красные от крови, а лицо очень злое. Папа взволнованно ходил взад-вперед по коридору, то и дело оборачиваясь к окну, — словно знал, что кто-то наблюдает за домом. Но папа не мог увидеть человека, который стоял на воде и плакал от боли, что была в доме.

На грудь маме положили младенца. Ребенок был скользким от крови, а мамино лицо было скользким от пота. Папа осторожно взял ребенка на руки, завернул его в чистую простыню, а мама отвернулась к окну. Она тоже знала, что там кто-то есть, и Бриджит понимала, что если бы мама могла встать и подойти к окну, она увидела бы его там, ибо именно по ней он тосковал.

Дни шли за днями, а жар все не спадал. Доктор приходил и уходил, а человек по-прежнему качался на волнах, плача неслышными слезами. Внутри, в доме, мама боролась со своей болезнью, слабостью и тоской. Папа не отходил от ее постели. Он принес ребенка, Бриджит, и положил его рядом с мамой, чтобы она знала, ради чего стоит жить. Но болезнь победила. Мама наказала Эверету Ледерли заботиться о ребенке и умерла.

И вот в тишине смерти, когда тело Ингрид Лофтфилд недвижимо лежало на смертном одре, душа Ингрид Лофтфилд встала с постели. Она спустилась к озеру, в объятия человека, который ждал ее там, чтобы увезти с собой. А Эверет Ледерли смотрел из окна дома, и Бриджит знала, что он видел эту встречу влюбленных. Бриджит закрыла глаза:

— Не надо. Я не хочу этого знать.

Молчание в ответ. Конечно, ничего, кроме молчания, и не могло быть. Мама не может говорить с ней. А может, ей просто нечего ответить? Может, она и сама понимает: никакими словами того, что она сделала, не искупить.

— Ты бросила его. Бросила и меня, — сказала Бриджит, сжимая руки в кулаки.

И снова тишина. Бриджит почувствовала какое-то движение, открыла глаза и увидела новые слова, появившиеся в книге:

«Я умерла, Бриджит. Я не хотела».

И это была правда, Бриджит видела это в книге. Но это была не вся правда. Правда заключалась в том, что папа остался один, и у него не было ничего, кроме маяка, озера да разбитого сердца.

— Нет… Ты… Он… Он любил тебя.

«Я знаю». Лицо призрака было спокойно, когда Бриджит прочла эти слова. Печаль ее прошла, а мамина невозмутимость только разожгла гнев Бриджит. Это был давнишний гнев, который она сдерживала годами, потому что обидеться на маму значило поверить в то, что говорили сплетники во всей округе, а уж этого Бриджит не могла себе позволить.

И все-таки это было так.

Бриджит протянула руку к призраку, пытаясь тронуть маму за запястье или рукав, за что-нибудь, что могло бы дать отклик, разрушить это спокойствие. Но ее рука повисла в холодном воздухе, где не было места даже воспоминанию о живом тепле.

— Зачем же ты вышла за него замуж?

Бриджит почувствовала исходившую от призрака печаль. Печаль о боли, причиненной дочери, печаль о потерянных годах. Но, как и все призрачное, эта печаль была холодна, и Бриджит отшатнулась от духа матери, даже когда прочитала новые слова:

«Я вышла за него замуж, потому что он любил меня. Потому что во мне был ребенок, и я хотела, чтобы он родился в законном браке и в доме, где о нем позаботятся».

— Ты ведь совсем не любила его, да? — Бриджит почувствовала болезненное удовлетворение от того, что наконец-то произнесла это вслух.

Ночами, когда она лежала в своей постели одна, она много раз думала об этом. Сходила с ума от этих предательских мыслей, но юное сердце чувствовало, что именно это и есть правда. Если бы мама любила отца, если бы Бриджит была настоящая Ледерли, мама не покинула бы их. Не было бы этих сплетен, которые преследовали их по пятам и заставили отца выбрать одинокую жизнь на маяке.

Опять слова. Только слова и холодное сожаление.

«Я была ему благодарна. Я знала, что он добрый и сильный. Что он будет любить тебя».

— Но ты его не любила. — Пальцы Бриджит смяли краешек заколдованной страницы. Ей хотелось разорвать ее на куски и разметать по полу. — Ты любила этого Аваназия.

«Да».

Как холодно. Бриджит задыхалась. От холода глаза ее наполнились слезами, легким не хватало воздуха.

— Папа любил тебя. Всю жизнь. Он так и не женился больше.

«Я знаю».

Слезинка сползла по щеке Бриджит, и стало еще холоднее.

— Почему ты оставила меня там? — Этот вопрос мучил Бриджит с того момента, как Сакра узнал имя ее матери. Если здесь маму уважали, если здесь был тот, кого она любила, почему же она бросила Бриджит на Песчаном острове, где она всегда была ублюдком, уродом?

Призрак мамы стал приближаться. Тени и свет луны расступались перед ней. Она подняла руки и как будто прижала их к стеклянной стене, отделявшей ее от дочери. На один только миг Бриджит увидела лицо мамы предельно четко. Обида, давняя и такая же неистовая, как обида Бриджит, исказила черты маминого лица. Обида на обстоятельства, заставившие ее покинуть Изавальту, в то время как она должна была рискнуть и остаться рядом с любимым. Обида на выбор, который она сделала, и на то, что он причинил боль ее дочери. Обида на собственное бессилие, на то, что она не может заставить Бриджит понять ее. Она не могла говорить, а ей хотелось кричать. И все, что ей оставалось, — слова на бумаге.

«У меня не было другого выхода. Я дала обещание Аваназию, что вернусь домой, потому что не было никаких гарантий, что мы выиграем войну и поймаем Феникса. Потом он умер, и я думала только о том, чтобы ты родилась в безопасном месте. Потом ты была еще совсем крошкой, и даже если бы я была здорова, я не смогла бы отвезти тебя обратно. Ребенку вдвойне опасно появляться в Безмолвных Землях. Дети привлекают к себе… силы.

Я решила забрать тебя к себе в Изавальту, когда ты подрастешь. Я думала, что найду какой-нибудь способ».

— Откуда ты знаешь, может, я бы не захотела бросить папу?!

Призрак бессильно уронил руки.

«Во всяком случае у тебя был бы выбор. Вот и все, чего я хотела».

Пока Бриджит читала эти строки, окружавший ее холод постепенно рассеялся, осталась только обычная зимняя прохлада. Именно этот нечеловеческий холод отделял Бриджит от призрака матери. А теперь ей казалось, что ее лишили чего-то необходимого, и хотелось, чтобы этот холод, этот ледяной экран вернулся.

«Ну почему так?! Всю жизнь я мечтала о том, чтобы мама пришла ко мне. И вот теперь она здесь, а я мечтаю, чтобы она исчезла…»

Ответы. Она должна получить ответы на те вопросы, которых не могла задать долгие годы, и на те, что появились только что. Неважно, возвратится от этих вопросов холод или отступит навсегда. Важно одно: у нее наконец-то будут ответы.

— Почему ты никогда не приходила ко мне?

Нет ответа. Буквы в книге остались неподвижны, и призрак опустил голову.

— Потому что ты ушла с ним, да? — Холод стал сгущаться снова, плотный и удобный, словно снежное одеяло вокруг старых кирпичных стен. — Тебе пришлось выбирать, и ты решила остаться с ним…

В книге так и не появилось ответа. Ничего, кроме молчаливого призрака и стены холода.

— Ты не захотела быть рядом с нами даже тенью! — выкрикнула Бриджит, словно двери миров между ними могли захлопнуться и она бы осталась один на один со своими убеждениями.

Но белую страницу книги наполнили новые картины. Вот этот человек, Аваназий, идет рука об руку с мамой, что-то говорит ей, а она смеется. Вот мама сидит у его постели, а он лежит, ослабев от болезни. Вот они вместе плывут на маленькой шлюпке: Аваназий управляется с парусами, а мама стоит у руля, с яростной улыбкой, в страстной сосредоточенности и дикой радости от того, что бросила вызов волнам и ветру. Вот мама неподвижно лежит на земле, глаза у нее закрыты. Она спит, но этот сон так похож на смерть… Аваназий стоит рядом на коленях, и его голова раскачивается в такт рыданиям.

— Он не должен был забирать тебя у нас, — прошептала Бриджит, не в силах оторвать глаз от сменяющих друг друга картин. Стена холода вокруг нее дрогнула, но Бриджит не хотела отпускать его совсем. — Он мог бы приходить к тебе.

Бумага тихо зашелестела, и изображения вновь сменились словами.

«У всего есть границы, даже для мертвых. Есть места, где нам нельзя появляться, и места, куда нас не пускают. Связи между живыми сильны, Бриджит, намного сильнее, чем связи с усопшими. Узы любви, благодарности и обязательств сильнее, чем кровные узы. Ты не знала Аваназия, и ты любишь не его, а Эверета Ледерли. Поэтому Аваназий не мог пройти через границы миров».

Бриджит почувствовала, что у ее терпения тоже есть границы. Нет, ни одной минуты она здесь больше не останется! Но все же, все же… Тоненький лучик человеческого тепла проникал сквозь ледяную стену. Бриджит готова была броситься в объятия этого тепла, и в то же время она страшилась любви и прощения, которые были его неотъемлемой частью. Принять эту любовь — значило принять слишком многое…

Бриджит вытерла глаза.

— Ну ладно, — сказала она, поднимаясь с табурета. — Это все, конечно, очень поучительно, но мне надо возвращаться, а то у Ричики могут быть неприятности из-за того, что она спит на службе.

Она не собиралась больше заглядывать в книгу, но заметив движение новых слов, машинально прочла их:

«Бриджит, я пришла, потому что ты хотела знать правду. Правда в том, что ты моя дочь, дочь Аваназия и наследница всех магических сил, которые мы могли тебе передать. А еще ты Дочь Эверета Ледерли. Дочь Песчаного острова, Верхнего озера и своего ясновидения. Ты дочь двух миров. Ты долго служила одному миру, а теперь должна послужить другому».

— Должна? — Бриджит почувствовала, как у нее внутри что-то сжалось, но это знакомое ощущение было по-своему приятно.

Надпись в книге изменилась раньше, чем Бриджит успела договорить.

«Дочка, ты уже поняла, что Калами обманщик. Он использует тебя, если сможет, и убьет, когда это будет необходимо.Берегись его. Гляди в оба за всем, что он делает. Скорее уж можно доверять старой несчастной Медеан, чем ему».

Бриджит нахмурилась, ощутив новый прилив холода, не похожего на прежний холод ярости и страха.

— Но ведь это он привез меня сюда. Если я не буду…

Мама подняла голову и встревоженно посмотрела на дверь.

— В чем дело? — спросила Бриджит, бросая быстрые взгляды то на призрака, то на книгу.

«Калами проснулся. Скажи Пешеку, что он все сделал правильно».

Призрак испарился. Бриджит бросилась вперед, задела юбкой за книгу, та соскользнула со стола и с глухим стуком упала на пол. Там, где стояла мама, еще чувствовалось ее тепло, но Бриджит от этого было не легче. Она хотела упасть на колени возле объемного фолианта и пролистать тяжелые страницы в надежде увидеть хоть какой-нибудь знак, оставленный мамой. Но она вовремя вспомнила о разбитой лампе и вместо этого схватила книгу с пола, пока масло не просочилось сквозь кожаный переплет. Послышались чьи-то шаги.

— Вы не поранились, госпожа? — произнес мужской голос.

Бриджит круто обернулась. В бледном свете она разглядела, что к ней приближается Сакра. Должно быть, луна уже зашла, и единственным источником света оставались звезды.

— Нет, все в порядке, — сказала Бриджит и осеклась. Она вовсе не собиралась ему отвечать, но ничего не могла с собой поделать. Видимо, наложенное на нее заклятье все еще оставалось в силе.

— Простите, — сказал Сакра, увидев выражение лица Бриджит. — Я не хотел вырывать у вас ответ силой, во всяком случае не теперь.

Взгляд у него был честный и открытый, и Бриджит внезапно почувствовала, что она смертельно устала. Она повернулась, чтобы положить книгу обратно на стол.

— Что же изменилось, сударь?

— Вы спасли мне жизнь, хотя у вас не было никаких причин это делать.

— Ах, вот в чем дело. — Бриджит погладила кожаный переплет Все-таки осталось пятно от масла. Хорошо еще, если не попортилось что-нибудь важное. Бриджит старательно думала об этих мелочах, чтобы отвлечься от всего, что она только что узнала, но не обдумала как следует. — А может быть, это уловка? Может, я спасла вам жизнь, чтобы влезть к вам в доверие, а потом вредить вашей Ананде?

Он покачал головой:

— Нет.

Негодование, разочарование, страх переполнили душу Бриджит, и хрупкая стенка самообладания рухнула под тяжестью этого потока.

— Почему же? — обернулась она к нему. — Потому что я такая дура? Потому что все считают меня девчонкой, которая ничего не соображает? Марионеткой, которую могут дергать за ниточки все кому вздумается?

— Потому что здесь был призрак, и он имел с вами продолжительную беседу. — И взгляд, и голос Сакры были по-прежнему спокойны. — Ни один дух, злонамеренный по отношению к законному императору или императрице, не мог бы проникнуть в эти стены, даже в такой час. Ему бы просто не позволили.

Значит, следил… Эта мысль обожгла Бриджит, как удар хлыста. Был здесь и все видел. Видел слова мамы, видел движущиеся картины, видел все, что видела она сама.

— Да ты… ты… подлый шпион! — выпалила Бриджит.

— В общем-то, да, — развел руками Сакра.

Однако Бриджит сейчас было не до шуток. Он шпионил за ней! Он все знает! Знает, что она была ублюдком, которого мать подкинула чужому человеку. Знает, что жена Эверета Ледерли никогда не любила его. Не имеет он права знать такие вещи! И Калами не имел права привозить ее сюда, чтобы все это открылось…

— Все вы тут — лживые подлецы!

О, как ей хотелось, чтобы Калами сейчас был здесь! Она бы своими руками, как куренку, свернула ему шею. За то, что он заставил ее пройти через весь этот ад…

— Да, — только и ответил Сакра.

Господи, ну вот, опять глаза мокрые… Как не стыдно плакать перед этим человеком! Бриджит со злостью смахнула слезы.

— С какой стати я вообще должна выслушивать вас!

Уголки его губ поползли вверх. Он улыбнулся и пожал плечами:

— С такой, что я, в отличие от Калами, хотя бы признаю, что я — подлый лжец. Или лживый подлец, это уж как вам угодно.

Бриджит хотела удержаться, но ничего не могла с собой поделать и рассмеялась. Смешно… Она пыталась прекратить этот дурацкий смех, но вместо этого зарыдала. Что ей остается? Выбор между двумя лжецами, двумя отцами и двумя мирами. Безумие. Просто безумие.

Слезы снова хлынули из глаз Бриджит, потом ее всхлипывания снова перешли в сдавленный смех, и она уже сама не знала, чего в нем больше — веселья или горя.

— Возьмите, госпожа.

Бриджит открыла глаза: Сакра протягивал ей платок. Это был такой обыденный, такой знакомый, вежливый и такой нелепый жест — здесь, за тридевять земель от дома, что Бриджит чуть было снова не впала в истерику. Но все же сдержалась, положила книгу на стол, взяла батистовый лоскуток и промокнула им глаза.

— Вы следили за мной? — спросила она уже спокойнее. Ярость выгорела в ней дотла.

— Сегодня — нет. У меня здесь назначена встреча. — Сакра взглянул на дверь. — Но я пришел слишком рано, а моего друга, верно, что-то задержало по дороге.

— Тогда, пожалуй, мне лучше уйти.

Бриджит наклонилась и осторожно подняла шаль из лужи масла, смешанного с битым стеклом. Ей почему-то казалось, что нельзя просто так оставить ее здесь, чтобы тот, кто будет убирать эту комнату, выбросил ее, словно тряпку. Все-таки чужая вещь, которую ей просто дали поносить… Бриджит встряхнула шаль, и осколки стекла, застрявшие в шерстяной материи, со звоном посыпались на пол.

— Возможно, вам лучше остаться, — возразил Сакра. — Этот человек знал вашего отца…

Бриджит не удостоила его взглядом. Она была занята тем, что сосредоточенно складывала шаль так, чтобы ее можно было нести за чистые края.

— Что мне за дело?

— И вашу мать.

Мама… Она пробыла с ней так недолго и с таким трудом пыталась пробиться через холод, которым Бриджит себя окутала, найти путь к ее сердцу. Мама, которая не хотела ее оставлять, однако ей пришлось это сделать. И все же она вернулась, она пыталась объяснить, пыталась предупредить ее.

Бриджит расправила плечи и, избегая смотреть Сакре в лицо, проронила:

— Думаю, на сегодня с меня достаточно. Я и так узнала больше, чем хотела. В том числе и о своей матери. Благодарю вас. — Она решительно направилась к двери, мечтая как можно скорее сбежать отсюда.

— Госпожа Бриджит, прошу вас, останьтесь! — крикнул Сакра ей вдогонку.

— Зачем?

— Я очень хочу, чтобы вы послушали то, о чем здесь будет говориться, — ответил он. — А еще потому, что лорд-мастер Пешек — пожилой человек, которого одолевают сомнения, и если он увидит вас, это его успокоит.

Сакра помолчал, а затем продолжил:

— Я хочу, чтобы вы знали: несмотря ни на что, я ваш друг, и если вам понадобится моя помощь, я сделаю все, что в моих силах.

У Бриджит комок подступил к горлу. Она осторожно положила шаль на стул и взглянула на Сакру. И постепенно поняла, чего же в нем не хватает. Когда она смотрела на Сакру, оба ее глаза видели одно и то же. Не было ни отражений, ни искажений, ничего скрытого — того, что она могла заметить левым глазом. Пристально вглядываясь, Бриджит подошла ближе, но ничего не увидела, кроме человека с карими осенними глазами и выражением безграничного терпения на лице. Она уже стояла так близко, что могла дотронуться до него рукой, но все равно видела в его глазах только кристальную честность. Боже всемогущий, как же давно это было, сколько лет прошло с тех пор, как ей предлагали такую роскошь — честность и дружбу, не смешанную с жалостью? Да и преподносил ли ей кто-нибудь такой драгоценный дар за всю жизнь?

— Прошу прощения. Господин, — раздался чей-то голос. — Госпожа.

Бриджит и Сакра замерли, словно парочка провинившихся школьников, пойманных за сараем. Из-за слез, застилавших Бриджит глаза, и чувств, переполнявших ее сердце, она едва различала стоявшую в дверях фигуру.

— Лорд-мастер. — Сакра поклонился.

Человек согнулся в ответном жесте и только после этого подошел ближе. Свет звезд становился все более рассеянным, но когда Бриджит вытерла глаза, она все же смогла разглядеть, что перед ней стоит сухопарый человек с лицом, выражающим сдержанность. Когда-то он был красив, подумала Бриджит, но заботы прорезали на его лице слишком много морщин.

— Спасибо, что пришли, лорд-мастер Пешек, — сказал Сакра.

— Вы сказали, что у вас есть для меня важные известия, — отозвался лорд-мастер Пешек, не сводя глаз с Бриджит. — Прошу прощения, госпожа, я…

Сакра прервал его. Теперь он был чрезвычайно скован, Бриджит почти физически ощущала исходившее от него напряжение.

— Лорд-мастер Пешек, сын Пачалка, внук Урсулы, — представил он. — А это — Бриджит Лофтфилд Ледерли, дочь Аваназия, внучка Финора.

Лорд-мастер пошатнулся, словно от удара. Он ухватился за угол ближайшего стола, и даже в тусклом свете Бриджит увидела, как побелели костяшки его пальцев.

Сакра обернулся к Бриджит, и она поняла, что должна что-то сказать.

— Как поживаете, сударь?

— Святые предки… — выдохнул Пешек. — Мы и не думали… Мы и не знали, что она смогла сделать это там…

Он поклонился, все еще дрожа:

— Я счастлив приветствовать вас, госпожа Бриджит.

— Благодарю.

Пешек, видимо, решил не подвергать излишнему риску свое немолодое сердце и присел на стул. Затем вытер лоб широкой ладонью и снова глянул на Бриджит, словно не веря своим глазам. Однако выдерживать на себе его взгляд было легко: он был какой-то мягкий и доброта в нем соседствовала с изумлением.

— Как же случилось, что вы оказались именно здесь и именно сейчас? Неужели…

— Ее привез Калами, — ответил за Бриджит Сакра, прохаживаясь вдоль стола.

— Калами? — Глаза Пешека округлились. — Но почему же тогда она с вами?

Губы Бриджит изогнулись в усмешке, и она принялась без нужды оправлять юбку.

— Похоже, Вэлин Калами опустил кое-какие детали, рассказывая мне о ситуации, которая здесь сложилась.

Подняв глаза, Бриджит увидела, что Пешек улыбается. Улыбка озаряла все его лицо, и Бриджит убедилась, что первое впечатление было верным: когда-то лорд-мастер и впрямь был исключительно красивым мужчиной.

— Говорите вы точь-в-точь как ваша матушка.

— Я не знала свою мать. Она умерла при моем рождении.

При этих словах Пешек прикрыл глаза и коснулся губами сустава указательного пальца. Это напомнило Бриджит католический обычай — перекреститься, когда говорят о покойнике.

— Я это подозревал, — сказал Пешек. — Иначе она ни за что не осталась бы там.

Он сокрушенно покачал головой:

— Мне очень жаль.

— Спасибо, — быстро отозвалась Бриджит, чтобы остановить поток сочувственных слов, потому что в один ужасный момент ей хотелось сказать: «А мне нет».

— Она… Я… — Бриджит надула щеки и шумно выдохнула. Нет, это просто смешно. Ну давай, скажи это! Здесь можно говорить что угодно, и тебе поверят. — Лорд-мастер Пешек, ко мне являлась ее тень. И она велела передать вам, что вы все сделали правильно.

Пешек закрыл глаза и испустил долгий, глубокий вздох.

— Благодарю вас, госпожа, — сказал он. — А ведь я уже начал терять уверенность в цели.

— Поверьте, я вас прекрасно понимаю. — «Правда, понятия не имею, о чем речь». Бриджит искоса глянула на Сакру. Лорд-мастер Пешек пришел сюда, чтобы встретиться с главным советником Ананды. Бриджит оставалось лишь строить догадки о том, что здесь происходит.

Сакра уперся ладонями в стол и наклонился вперед.

— Вы должны знать, лорд-мастер, что Уло вас предал. Императрице стало известно, что вы поддержали Храбана в его начинании.

Бриджит не ожидала, что в ее присутствии Сакра станет произносить такие откровения. С другой стороны, он ведь сам хотел, чтобы она осталась. Бриджит сознавала, что можно прямо сейчас идти к Калами и выступить новым свидетелем того, что, по всей видимости, являлось заговором. И Сакра понимает это так же отчетливо, как она сама. Она сознательно предоставил ей власть — не только над собой, но и над своими союзниками.

В то время как эти мысли проносились в голове Бриджит, краска сползла с лица Пешека. Свет улыбки тоже померк, лицо его стало просто лицом усталого старика.

— Что ж, — сказал он, запустив пятерню в седые волосы. — Чего же еще ожидать от сына Обана! Про его отца можно много чего сказать, но никто не скажет, что он был образцом храбрости. — Он задумчиво покачал головой и опустил руку на стол. Бриджит заметила, как дрожат его пальцы. — Полагаю, Храбан думал, что в его положении нельзя быть слишком разборчивым. Многие по-прежнему любят и боятся императрицу Медеан. — Его голос стал жестким. — Что вы и ваша госпожа собираетесь предпринять насчет этой измены?

— Все уже сделано. Уло мертв.

Пешек притих. У Бриджит появилось зловещее ощущение, что старик оценивает находящиеся в комнате вещи на предмет их использования в качестве оружия.

— Теперь вы можете уехать, лорд-мастер, — серьезно сказал Сакра, но Бриджит заметила, как пристально он при этом смотрел Пешека. — Лорду Храбану уже сообщили, чтобы он готовил людей. К концу праздников мы так или иначе покончим с правлением Медеан.

— Дворцовый переворот посреди зимы? — Пешека словно подменили: взгляд его стал расчетливым и переместился с Сакры на столешницу. Бог его знает, что он там увидел, но вполне возможно, что это была карта. Если Пешек знал ее… родителей, то он мог быть солдатом в той стародавней войне.

— План не самый плохой, — признал он. Несколько секунд он молча барабанил пальцами по столу. — Но вам, агнидх Сакра, и вашей госпоже следует знать, что у вас ничего не выйдет. Да, зима замедлит распространение этой новости и реакцию на нее, но рано или поздно весна наступит. И когда это случится, что мы получим? Волости, тянущие одеяло в шести направлениях, и Старцев Хун-Це, нависших над тем, что осталось от империи. И что Ананда будет делать тогда?

Он вскинул голову, и его глаза горько блеснули:

— Позовет на помощь своего папочку? Все будут от этого просто в восторге. Особенно южные земли.

Сакра опять скромно улыбнулся. К своему удивлению, Бриджит обнаружила, что ей начинает нравиться эта улыбка. Она могла принадлежать только человеку, который понимает абсурдность своего положения так же ясно, как и его неумолимую серьезность.

— Можно только удивляться, как вы, с таким отношением, вообще согласились поддержать это предприятие.

— Можно, — сухо ответил Пешек и провел рукой по столу, словно стирая то, что он там видел. — Наверное, я сделал это потому, что надеялся убедить Медеан, — задумчиво добавил он, глядя на свою ладонь. — Наверное, я надеялся…

Но вместо того чтобы закончить предложение, он лишь опять покачал головой.

Однако Сакра, похоже, не собирался оставлять лорд-мастера в покое.

— Так на что вы надеялись?

— Я надеялся, что смогу открыть ей глаза на опасность, которой она подвергает себя и Изавальту.

Пешек посмотрел в окно. Черное небо на востоке посерело. Рассвет, или почти рассвет. Скоро дворец оживет. Многие слуги уже наверняка на ногах. Тревожные звоночки зазвенели у Бриджит в голове. Калами проснулся. Возможно, он уже заходил ее проведать и обнаружил, что она исчезла. Если он займется поисками и найдет ее здесь… Бриджит не представляла себе, что тогда.

— Могу вам сказать одно, госпожа Бриджит, — обратился к ней Пешек, и речь его зазвучала быстрее и резче, чем раньше. Он тоже понимал, чем грозит приближение рассвета. — Что бы здесь ни говорилось, вас ни в коем случае не должны видеть вместе с агнидх Сакрой. Если Медеан узнает, что вы сговорились с ее врагами…

Он запнулся и смущенно потер руки:

— То вам придется плохо, потому что она не в себе последнее время.

Бриджит решила, что ей представился случай получить еще кое-какие ответы.

— Калами сказал, что у нее старческое слабоумие, — вставила Бриджит.

Это заявление ошеломило Пешека. Он нахмурился, и на его лице отразились одновременно гнев и недоумение.

— Зачем Калами это делать?

— Потому что он вступил в сговор с Хун-Це для того, чтобы развалить империю, — спокойно ответил Сакра.

— Что?! — Пешек подскочил как ужаленный. Сакра твердо встретил его взгляд, и по мере того как он говорил, лорд-мастер понемногу успокаивался.

— Это действительно так, и это часть того, о чем я вам собирался сообщить. Калами — ярый поборник независимости Туукоса. Поэтому он хочет помочь Хун-Це захватить Изавальту, при условии, что Туукос снова будет свободной страной.

Пальцы Пешека медленно сжались в кулаки. Он отвернулся от Бриджит и Сакры, словно не мог их больше видеть, но Бриджит успела заметить, как его черты исказились от закипающего бешенства. Тяжелой походкой лорд-мастер подошел к окну, ухватился обеими руками за створки, и Бриджит показалось, что сейчас он разорвет их.

Однако все это не вызвало у нее никаких эмоции. Все ее чувства были вырваны с корнем, осталось лишь кристально ясное осознание того, какая чудовищная ложь была во всем, что говорил ей Калами. Он сказал, что привезет ее в Изавальту ради императрицы, а потом обнаружилось, что императрица не в своем уме; он клялся, что хочет спасти империю, а на деле предал Изавальту. Он сказал, что у него нет причин для неприязни к этой стране, в то время как сам толкал ее к пропасти. И он собирался каким-то образом использовать ее для этих планов!

Пешек понемногу овладел собой и вытер ладони о полы кафтана.

— Я бы задушил его собственными руками, если бы от этого была хоть какая-то польза.

— Только если бы вы добрались до него раньше меня, — прошипела Бриджит.

Двое мужчин пораженно уставились на нее, и только тогда Бриджит поняла, что произнесла свою мысль вслух.

— Простите, — смутилась она.

— Да не за что, госпожа, — ответил Сакра почти весело, и Бриджит почувствовала, что ее вспышка ненависти к Калами разрядила обстановку. Сакра обернулся к Пешеку: — Если вы, лорд-мастер, все еще пользуетесь доверием императрицы, вы еще можете его остановить.

— Я могу попытаться, Сакра, — поправил его Пешек, глядя в окно усталыми глазами. — Она еще не арестовала меня. Возможно, она собирается это сделать сразу же после нашего совместного завтрака. Может, тогда мне удастся переубедить ее.

— Но вы же сказали, что она не совсем в порядке… — начала Бриджит.

— У нас с Медеан долгое прошлое, — оборвал ее Пешек. — Сейчас это может сыграть нам на руку. А если не выйдет…

Он легонько постучал пальцем по стеклянному ромбу, прежде чем повернуться на пятках и взглянуть в лицо Сакре.

— Если не выйдет, наступит ваша очередь делать все, что в ваших силах. Я прошу только… — он замялся.

— О чем? — тихо спросил Сакра.

— Я прошу вас помнить, какой она была когда-то, агнидх , — сказал он наконец. — О том, что она сделала для государства. Возможно, не от чистого сердца, возможно, не раз потом жалела об этом. Но все же она спасла нас, всех до единого. И если ваша госпожа захочет отомстить, заклинаю…

Сакра поклонился в пояс, закрыв глаза ладонями:

— Я внял вашим словам, лорд-мастер, с величайшим вниманием и тщанием.

— Спасибо, агнидх. Что ж, — Пешек расправил плечи. — Я всего лишь старик, который только что услышал массу дурных известий. Думаю, мне стоит воспользоваться привилегиями старости и вздремнуть часок перед завтраком.

Он раскланялся перед Бриджит:

— Надеюсь, нам еще доведется поговорить, госпожа.

Бриджит в свою очередь склонила голову:

— Я тоже на это надеюсь, сударь. Думаю, что… — Бриджит поспешно прикусила язык, а потом приняла решение: — Мне бы хотелось расспросить вас о… об Ингрид и Аваназии.

Пешек, конечно, заметил, что она не назвала их родителями, но ничего не сказал на этот счет.

— Я буду счастлив рассказать вам все, что знаю. Доброго утра.

Он повернулся и направился к двери: осанка прямая, в походке ни следа усталости. Но только он приоткрыл дверь, как тут же застыл и едва слышно произнес:

— Калами.

Глава 13

— Бриджит, беги! Там есть проход. — Сакра махнул рукой в сторону дальней стены библиотеки.

Бриджит не нужно было долго упрашивать. Она подхватила полы юбки и побежала в направлении, указанном Сакрой. Там она увидела небольшую дверцу, спрятавшуюся между шкафами с книгами. Бриджит протиснулась сквозь нее и плотно прикрыла за собой. На двери был небольшой засов, и Бриджит хотела было его запереть но потом решила, что Сакре или Пешеку этот выход тоже может понадобиться.

Обернувшись, Бриджит лицом к лицу столкнулась с огромным, как медведь, человеком, чья белоснежная борода спускалась до самого пояса скромного белого кафтана. Больше всего он напоминал Санта Клауса, который еще не успел надеть свою красную куртку и колпак.

— Доброе утро, дочка, — добродушно сказал Санта. — Захотелось встретить рассвет святого праздничка?

Бриджит вдохнула полной грудью, чтобы прийти в себя.

— Да, знаете ли, — сказала она, оправляя юбку. — Я рано встаю.

Сайта закивал с одобрением:

— Похвальная привычка, которая ведет ко многим добродетелям. Так пойдем же и воздадим дань уважения.

Они прошли по короткой галерее с простыми оштукатуренными стенами без украшений и вошли в огромный круглый зал с куполом вместо потолка. Это была церковь. Ничем другим это помещение быть не могло. На расписном куполе изображался восход солнца на затянутом облаками небе. Стены на уровне пояса были покрыты фресками с пейзажами — лесами, горами и долами. А между «небом» и «землей» в позолоченных рамах красовались портреты мужчин и женщин в различных позах, с коронами на головах. Величественную строгость храма немного портили охапки вечнозеленых растений и веток остролиста, а также плотно закрытые крышками корзины. Воздух был напоен запахами смолы и соломы.

В самом центре зала стояли два изваяния, раскрашенные яркими красками и одетые в настоящую одежду. Одно из них изображало мужчину с каштановыми волосами и глазами, возведенными к небу, который держал в поднятой руке пику. У второй статуи, золотоволосой женщины, руки были протянуты вперед, словно бы в приветственном жесте. В одной она держала золотой кубок, в другой — кинжал.

Санта Клаус прошествовал к статуям и поцеловал краешек одежды сначала у мужчины, потом у женщины. После этого он отступил в сторону, видимо, для того, чтобы Бриджит могла сделать то же самое. Однако она не тронулась с места. Не то чтобы это противоречило ее религиозным убеждениям, просто она не знала, кто они, эти двое, и что символизируют, и от этого ей было как-то не по себе.

— Простите меня, сударь, — сказала она. — Я уважаю вашу религию, но я приехала издалека и не знакома с вашими обычаями и порядками.

Брови Сайта Клауса поползли на лоб.

— Правда?! Настолько издалека, что не знаешь Вышко и Вышемиру?

Бриджит взглянула на парочку, стоявшую на пьедестале. Невозможно было определить, из какого материала были сделаны статуи. Их «кожа» была любовно раскрашена в совершенно натуральный телесный цвет. В голубых глазах светился живой ум. Вот только не очень-то добрыми были эти двое. Да, безусловно, они были сильны и решительны, но никак не добры.

— Настолько издалека, сударь, — сказала Бриджит, обернувшись к Сайта Клаусу. Смотреть на него было намного проще и приятнее, чем на изваяния богов. — Я даже не знаю вашего титула и не имею понятия, как к вам полагается обращаться.

Бородач издал смешок удивления и заинтересованности:

— Да, правду говорят, «век живи, век учись». Я с удовольствием узнал бы побольше об этой далекой стране. Но сначала, если позволишь, я поучу тебя. Меня зовут Бакхар, я сын Якшима, внук Ростависка, и я имею честь носить титул Хранителя императорского святилища.

Он поклонился. Бриджит ответила тем же.

— Бриджит Лофтфилд Ледерли. — Она решила не добавлять остальную часть длинного имени, которым ее назвал Сакра. Отчасти потому, что не была уверена в том, что сможет правильно произнести все слова, отчасти из-за того, что хотела хорошенько обдумать наедине с собой все, что значило это имя, прежде чем публично его принять. — Я тоже когда-то была хранителем, только не святилища, а маяка.

Бриджит окинула взглядом роспись и золото, украшавшие сводчатые стены.

— Да и жилище у меня было поскромнее.

Хранитель Бакхар заметил ее взгляд:

— Да, я тоже частенько мечтаю о простом, самом обыкновенном доме. По-моему, он бы лучше подошел моим святым господам. — При этом лицо его помрачнело. — Надеюсь, ты окажешь мне услугу и расскажешь поподробнее об этом маяке, на котором ты была хранителем.

— С удовольствием, — отозвалась Бриджит и вдруг поняла, что это правда. За последние дни произошло столько всего странного и страшного, что воспоминания о Песчаном острове и в самом деле казались теперь уютными и надежными.

— Но все-таки лучше вы сначала расскажите мне о своих святых господах, — быстро сказала Бриджит, тщетно пытаясь вспомнить их имена. — Чтобы я невзначай не допустила какого-нибудь непоправимого промаха в придворной беседе.

Это место здесь почитали. Ни один народ не стал бы вкладывать в храм столько труда, если бы в сердцах людей не было глубокой набожности. К тому же, на счастье Бриджит, этот Хранитель, похоже, отнесся к ней с искренней симпатией. И значит, в его лице можно найти не менее ценный источник информации, чем любая летопись, прочтенная вслух Ричикой.

Хранитель Бакхар нежно взглянул на статуи, напомнив Бриджит преподобного Симмонса, который так же умильно взирал на распятие в своей церквушке. Каковы бы ни были верования этого человека, они явно дороги его сердцу.

— В те времена Изавальта состояла из одного-единственного города на берегу реки, — начал Хранитель с таким выражением, с каким читают давно заученные стихи. — В летние месяцы река давала людям возможность охотиться, ловить рыбу и торговать с соседними городами. А все споры в пределах городских стен разрешались мудрым судьей Вышатаном.

Но однажды летом случилось так, что река предала город: по ней в Изавальту приплыли захватчики с Туукоса, которые осадили город и тем причинили большое горе всем его обитателям. Запертые за городскими стенами, они не могли ни обрабатывать свои поля, ни пойти на реку наловить рыбы. Жители Изавальты пришли за помощью к судье, попросили его принять королевский сан и корону и повести их в бой против вражеского войска.

Но судья видел, как многочисленны туукосцы, как хорошо они вооружены и как быстро растут их осадные башни. А еще он видел, как по ночам они пили кровь и хвастали, что скоро выпьют всю кровь в Изавальте. И сердце его, которое не было сердцем воина, дрогнуло. Судья ответил горожанам, что если они сделают его своим королем, он будет стремиться к миру, а не к войне, потому что Изавальта не сможет одолеть врага, подобравшегося к ее стенам.

У судьи было двое детей-близнецов — юноша и девушка, которые только-только достигли совершеннолетия. Звали их Вышко и Вышемира. Они пошли к отцу и долго убеждали его повести народ на битву. Стены не будут держаться вечно, говорили они. Туукосцы не согласятся на мир, они сотрут город с лица земли, так что не останется камня на камне, зарежут всех жителей до последнего грудного младенца. Об этом они пели по ночам свои песни. Но судья в ответ только отвернулся.

Тогда Вышко и Вышемира стали держать совет. Они понимали: отец их прав в том, что Изавальта уже слишком ослаблена, чтобы одержать победу над туукосцами. Во всяком случае, в честной битве. После долгих раздумий они переправили вождю вражеского войска послание, в котором спрашивали, согласен ли он принять самый ценный дар, который Изавальта сможет ему предложить, и оставить город в покое.

Бриджит взглянула на пику и кинжал. Не очень-то миролюбивые символы…

— Этим драгоценным подарком была сама Вышемира, которая готова была пожертвовать собой и стать женой главаря туукосцев. Тот согласился, и вся церемония была проведена честь по чести, с празднествами и жертвоприношениями. Туукосцы погрузились на свои корабли и, как показалось изавальтцам, приготовились к отплытию. Но в первую брачную ночь их главарь со смехом сказал Вышемире, что не собирается снимать осаду, а будет и дальше разорять город.

Вышемира ужаснулась его словам, и когда главарь заснул, поднялась с постели, вышла на палубу корабля и стала смотреть на город. Была безлунная ночь, но она все равно увидела одинокую фигуру брата, который стоял на крепостной стене. Так они стояли, разделенные расстоянием, но чувствовали и думали одно и то же. И в тот миг на них снизошло благословение. Вышемира вернулась к спящему главарю туукосцев, вытащила кинжал, что висел у него на поясе, и вонзила ему прямо в сердце, а потом заколола и себя, чтобы их кровь смешалась. Умирая, Вышемира из последних сил бросилась в реку. Когда Вышко увидел, что река стала красной от крови его сестры, он поднял копье над ее водами и воззвал к Вышемире, чтобы она повернула вспять вероломную реку. Он воззвал к стенам Изавальты, чтобы они вобрали в себя его кости и он стал бы вечным защитником своего города. Услышав этот призыв, стены сомкнулись над Вышко, так же как река — над Вышемирой.

Река разлилась бурным потоком из воды и крови и смыла все корабли туукосцев. Не тронула она только Изавальту, которую защищали кости Вышко. Когда все туукосцы утонули, река успокоилась и стала соленым морем, чтобы служить вечным напоминанием и преградой между Туукосом и Изавальтой.

Бриджит вспомнила слова мамы: «Я получила специальное разрешение находиться здесь от защитников этих мест». Неужели она имела в виду вот этих двоих? Неужели они и вправду охраняют эту страну? У Бриджит волосы на голове зашевелились от этой мысли… И вдруг она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.

— Теперь ты понимаешь, откуда взялась эта небольшая вражда между Туукосом и Изавальтой, хотя мы и покорились наследникам Вышко и Вышемиры больше ста лет назад.

Бриджит подпрыгнула от неожиданности. В обрамлении золоченых дверей стоял Калами. Бриджит пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не попятиться назад, когда лорд-чародей быстрым шагом устремился к красно-черному пьедесталу. Он не колеблясь поцеловал подолы обеих статуй, затем выпрямился и поприветствовал Хранителя Бакхара и Бриджит.

— Я должен поблагодарить вас, добрый Хранитель, за то, что вы нашли мою потерявшуюся подопечную и взяли на себя ее религиозное воспитание.

Даже если Хранитель Бакхар и заметил сарказм Калами, его спокойные черты ничем не омрачились.

— Наоборот, это она меня нашла, поднявшись на рассвете, что достойно всяческих похвал, а затем пожелала узнать побольше о спасителях Вечной Изавальты. — Несмотря на внешнее спокойствие, голос Хранителя звучал жестко.

— Знаю, я бы должна еще быть в постели, — торопливо сказала Бриджит, чтобы разрушить растущую между мужчинами стену холода. — Но мне не спалось, и я не смогла усидеть на месте. Извини, если я сделала что-то не так.

Слова примирения прозвучали легко и непринужденно, но они жгли Бриджит язык. Этот человек лгал ей с самого начала, рисковал ее жизнью — и все ради лжи. Но он не должен понять, что она это знает. Если Калами сочтет, что ей нельзя доверять… Бриджит страшно было даже думать о том, что тогда будет.

— Я уже ничему не удивляюсь. — Калами отвернулся от Хранителя Бакхара. — Этой ночью во дворце случилась настоящая эпидемия бессонницы. Если ты готова, — он искоса взглянул на Хранителя, — и если добрый Хранитель не против, я провожу тебя в твои комнаты.

— Хорошо. — Бриджит поклонилась Хранителю Бакхару: — Большое спасибо за урок, сударь.

— Двери этого дома открыты для тебя в любое время, — ответствовал Бакхар, сделав ударение на слово «тебя».

Судя по тому, как перекосилось лицо Калами, его так и подмывало высказаться насчет этого ударения. Однако он, видимо, счел за лучшее промолчать. Молча он взял Бриджит под руку и повел к двери.

Выйдя из храма, они оказались в пустой комнате, где стены, казалось, сплошь состояли из дверей, перемежающихся настенной росписью. Бриджит узнала дверь слева — это был вход в библиотеку. Прямо перед ней находились двери, ведущие во двор. Калами же увлек Бриджит направо, в обратном направлении повторяя тот путь, что она прошла ночью. Правда, Бриджит не помнила ни расписных стен, ни прочих украшений, зато узоры на полу были знакомые.

Калами молча шагал рядом, и ей приходилось спешить изо всех сил чтобы поспевать за ним. Сердце Бриджит сжималось от страха пои виде мрачного лица Калами. «Пожалуй, не стоит оставаться в неведении».

— Вэлин, что случилось?

— Ничего такого, что нельзя было бы поправить, если только пустоголовые бездельники, которые делают вид, что служат империи, будут выполнять свои обязанности, — отрезал он. Затем резко остановился и на секунду закрыл глаза.

— Прости, Бриджит, — сказал Калами, открывая их снова. — Сегодня ночью на нас было совершено нападение.

— Нападение? Но я ничего не слышала…

— Это было не военное нападение, а магическое, — мрачно ответил Калами. — И хотя здесь достаточно крепкие защитные чары, им удалось открыть двери, а сегодня мне приходится расхлебывать последствия.

«Помоги мне!» — донесся из памяти шепот Жар-птицы. Какие это защитные чары были разрушены? Те, что окружают ее клетку? Или есть еще и другие? Не потому ли призрак мамы смог проникнуть во дворец? Если здесь не обошлось без божественного вмешательства, боги не сочли нужным сообщить Калами об этом посещении, и это весьма мило с их стороны.

— Это была Лисица, — сказал Калами, словно отвечая на ее мысли.

— Лисица? — эхом отозвалась Бриджит. И вспомнила смрадное звериное дыхание, изумрудные глаза и смеющиеся пасти. Вспомнила, как сшивала раны лисов в человеческом обличье, и радость, ни с чем не сравнимую радость…

Желудок Бриджит отозвался на это воспоминание приступом тошноты, хотя руки у нее так и чесались вновь испытать свое искусство.

— Да, Лисица. Теперь ты понимаешь, почему я так расстроен? Она слишком тобой интересуется. Поэтому сейчас мы вернемся в твою комнату и ты поклянешься кровью своих родителей, что никому не откроешь дверь, пока я не вернусь. Обещаешь?

Лисица… Значит, пока она, ничего не подозревая, разгуливала по коридорам, Лисица была где-то там, снаружи.

«Или где-то здесь, внутри».

Бриджит в ужасе зажала рот ладонью. Оказывается, не одного Калами ей следует бояться.

— Обещаю, — пробормотала она. — Конечно, обещаю.

— Хорошо. — Калами коротко кивнул и вновь устремился вперед. — Тогда идем. У меня уже был разговор с твоей служанкой…

— С Ричикой? — «Нет, пожалуйста, не надо ее в это впутывать». Бриджит поспешила за ним. — Это не ее вина. Я солгала ей, чтобы она оставила меня одну.

Калами даже не взглянул на нее.

— Нет, это ее вина. Она твоя служанка и должна повсюду тебя сопровождать.

Они вошли в вестибюль с внушительными дверями слева и гранитной лестницей справа.

— Но, Вэлин, пойми, я не привыкла к прислуге, к постоянной опеке…

— Так значит, привыкай! — прорычал Калами.

Бриджит остановилась и в упор посмотрела на него. «Какая бы опасность мне ни угрожала и кем бы ты ни был, я не потерплю, чтобы на меня орали!» По тому, каким тяжелым взглядом Бриджит наградила Калами, это было ясно и без слов.

Секунду спустя ее правый глаз уже видел притихшего человека, в то время как перед левым по-прежнему стоял рычащий зверь.

— Прости, Бриджит, — сказал Калами с хорошо разыгранным раскаянием. — Я просто очень за тебя беспокоюсь.

«Да нет, просто ты очень во мне нуждаешься, иначе мы бы уже не играли в эти игры».

Бриджит решила переменить тему и, воспользовавшись случаем, снова добиться расположения Калами.

— Похоже, история, которую мне рассказывал Хранитель Бакхар, не очень тебя заинтересовала.

Калами горько усмехнулся, и на этот раз оба глаза Бриджит видели это с одинаковой ясностью.

— Да, должен признаться, это не самая любимая мною часть изавальтской религии.

Бриджит подобрала подол юбки, чтобы подняться по лестнице.

— Могу себе представить, какую версию тех же самых событий рассказывают в тех местах, откуда ты родом.

— Только не там, где могут услышать изавальтские уши, — невнятно пробормотал Калами, как будто и в самом деле боялся, что их могут подслушать. Он искоса глянул на Бриджит: — А тебе, похоже, знакомы такие вещи?

— Немного. — Бриджит взобралась на последнюю ступеньку крутой лестницы и глубоко вздохнула, насколько это позволял корсет. — Мой… («Скажи „отец“. Он ведь не знает, что ты знаешь») отец в молодости участвовал в гражданской войне. И уверял, что обе враждующие стороны рассказывали самые разные истории о том, как она началась и кто был виноват во всем этом кошмаре.

— Значит, ты можешь это понять. — Калами натянуто улыбнулся и повел Бриджит по широкому балкону, который затем превращался в завешанный гобеленами коридор. — Но я все равно не должен был говорить об этом так резко. Мы были сами виноваты в этом завоевании и теперь платим за нашу слабость, за наши ошибки. Так и должно быть.

— Кажется, ты говорил, что все это давным-давно в прошлом? — спросила Бриджит самым невинным голосом.

— Да, говорил. — Калами вздохнул, останавливаясь перед скромной дверью, которая, видимо, вела в комнаты Бриджит. Однако появилось кое-что новенькое: левым глазом Бриджит увидела, что от порога идет слабое сияние, которое ассоциировалось у нее с магией. — Возможно, я принимал желаемое за действительное…

«А может, опять врал», — подумала Бриджит, но говорить этого вслух не стала.

— Ты еще многого не знаешь, Бриджит, — мягко сказал Калами. — Ведьма-зима держит нас в своих лапах и запирает в четырех стенах. Ты еще не видела народа этой страны и ее просторов, ее особенностей и противоречий, компромиссов и мелких распрей, которые раздирают ей сердце. Ты видишь только то, что происходит здесь, среди причудливо сложенных камней. — Он неопределенно взмахнул рукой. — Боюсь, этого недостаточно, чтобы понять всю сложность этого края и его истории.

«Нет уж, спасибо! С меня довольно и того, что происходит здесь!»

— Что ж, — Бриджит приклеила на лицо улыбку. — Придет весна, и ты все мне покажешь, правда?

— Правда. — Калами улыбнулся в ответ, но Бриджит увидела это только правым глазом. Левый же видел, как рот чародея растянулся в ухмылке — подлом, торжествующем оскале. — Думаю, покажу, — сказал он, и Бриджит внутренне содрогнулась.

Калами коснулся губами двух пальцев на правой руке и приложил их к замочной скважине. Дверь послушно отворилась, и взгляду Бриджит предстали ее апартаменты. Все три камеристки, до этого сидевшие кружком возле очага, разом вскочили на ноги и с возбужденными возгласами окружили хозяйку.

— Никаких открытых дверей, Бриджит, — с порога напомнил ей Калами. — Никаких путешествий в одиночку.

— Обещаю, — ответила она, и это слово так тяжело повисло в воздухе, что Бриджит уже пожалела, что произнесла его. От ее обещания что-то изменилось, она ясно это чувствовала, только не знала, что именно.

Однако Калами, похоже, был удовлетворен. Он вышел за дверь и закрыл ее за собой.

«Итак, сударь, теперь вы поместили меня в надежное место, — подумала Бриджит, глядя на дверь, в то время как девушки кудахтали и щебетали вокруг, потихоньку подталкивая ее к постели. — Вопрос только в том, что вы теперь собираетесь со мной делать?»

Наступило холодное серое утро и принесло с собой снег. Сначала редкие белые снежинки опускались на землю поодиночке. Потом стали собираться в пухлые хлопья. Потом их подхватило ветром и закружило в маленьких смерчах. Казалось, это ветер вытряхивает снег из облаков, словно озорной малыш, который добрался до мешка с мукой и рассеивает его содержимое по комнате, любуясь узорами на полу. Слуги, которым волей-неволей приходилось выходить во двор, протоптали между дворцом и службами «дорожки жизни». Метель тем временем становилась все непроглядней. Она со свистом набрасывалась на бесценные стеклянные окна, заполняла снегом и сглаживала каждую щелочку, закутывая дворец в белое покрывало стужи.

Для Медеан снег был благословением. Пронизывающий холод усмирял Жар-птицу, и голос ее затихал. Сегодня мысли Медеан будут ясны. Сегодня она должна быть уверена в себе и во всем, что делает. А завтра она освободит Изавальту от хищников — Ананды и Хастинапуры.

Но сначала ей предстоит выполнить одну тягостную обязанность.

В столовой, рядом с личной комнатой императрицы, слуги накрыли стол: хлеб, баранина и айвовые цукаты, свинина и желе, яйца — маринованные и со специями, легкое пиво и изящный кувшин с крепким сладким кофе для улучшения, пищеварения. Медеан приказала раздвинуть портьеры на окнах и балконной двери, чтобы в комнату мог свободно проникать холодный воздух, но вдобавок она велела поставить жаровни по обе стороны от второго кресла. Ей не хотелось, чтобы Пешеку было неуютно.

Стоило Медеан мысленно произнести его имя, как девочка-привратница отворила дверь и поклонилась.

— Лорд-мастер Пешек, сын Пачалка, внук Урсулы, — объявила она и удалилась.

— Ваше Величество.

Медеан почувствовала, как внутри у нее что-то сжалось, когда Пешек вошел в комнату и опустился на колени у ее ног.

— Лорд-мастер Пешек. — Она постаралась придать своему голосу хоть немного тепла. — Позвольте мне приветствовать вас.

Медеан коснулась левой щеки Пешека, затем правой, после чего подняла его с коленей.

— Сядьте и позавтракайте со мной.

Пешек прошел к креслу между жаровнями, и пока устраивался в нем, лакеи успели постелить ему салфетку, наполнить его бокал и поднять с блюд крышки, чтобы он мог изучить их содержимое. Медеан обнаружила, что ужасно голодна, и проследила, чтобы на ее тарелку положили порцию каждого блюда. Пешек, напротив, ограничился куском хлеба и ломтиком свинины.

— Вы уже перекусили сегодня, Пешек? — осведомилась Медеан, кивнув на его скудную порцию.

— Нет, Ваше Величество. — Улыбка Пешека была столь же скромна, сколь фальшива. Он зачерпнул ложечкой немного желе и намазал на хлеб. — Наверное, это с дороги. Поездка отбила у меня аппетит, и я дурно себя чувствую.

— Весьма прискорбно. Может быть, позвать врача?

Медеан подняла руку, чтобы сделать знак лакею, но Пешек жестом остановил ее:

— В этом нет нужды, Ваше Величество. И так пройдет.

— Как и все в этом мире, — пробормотала Медеан, разрезая яйцо несколько более ожесточенно, чем требовалось.

Некоторое время они молча поглощали пищу, стараясь отсрочить неизбежное.

«Однако это не может продолжаться вечно. — Медеан сделала глоток пива. — Что сделано, то сделано. Теперь и я должна сделать то, что должна».

— Давно мы с вами не беседовали.

— Давно, Ваше Величество, — согласился Пешек, отставляя тарелку в сторону. Он не съел и половины своей порции. Медеан сделала вид, что не замечает его жеста.

— И в самом деле, — продолжала она, изучая осадок на дне бокала. — Кажется, мы не разговаривали наедине с тех пор, как вы удалились от двора.

Пешек кивнул в притворной задумчивости:

— Да, пожалуй, что так.

— Почему вы меня бросили, Пешек?

Он взглянул на нее в изумлении.

«Вы только посмотрите: он еще и удивляется! Ты ведь знал, на что идешь. Или думал, я закрою на это глаза?» Медеан со стуком поставила бокал на стол.

— Я тогда не спросила вас об этом, но с тех пор постоянно задаю себе этот вопрос, — продолжала она все таким же ровным голосом. — Почему вы меня бросили?

Он поднял на нее глаза — такие бесхитростные и знакомые, что у Медеан вновь сжалось сердце, а внутренний голос принялся вероломно нашептывать, что нельзя верить ни единому слову Уло.

— Я полагал, что смогу принести Вашему Величеству больше пользы, если буду поддерживать порядок в одной из волостей империи, — ответил Пешек.

— Безусловно. — Медеан проглотила кусочек маринованного яйца. — Здесь я вас ни в чем не могу упрекнуть. Я всегда самым внимательным образом читаю ваши отчеты, и конечно, меня не может не радовать увеличение доходов, которыми вы пополняете государственную казну.

Пешек склонил голову, принимая похвалу с подобающей покорностью:

— Благодарю вас, Ваше Величество.

Медеан отодвинула тарелку. У нее внезапно тоже пропал аппетит. Дисциплинированный отряд служанок и лакеев подступил к столу для того, чтобы убрать приборы и разлить по чашкам кофе.

— Ну а теперь, раз уж есть такая возможность, не хотите ли вы что-нибудь рассказать мне? — сказала Медеан, когда армия прислуги отступила на прежние позиции. — Не назревают ли в народе волнения? Не грозят ли нам какие-нибудь новые напасти?

Пешек повертел в руках изящную фарфоровую чашку.

— Когда потеплеет, нужно будет поправить волнолом в гавани, — ответил он. — Лорд Вереш скончался, не оставив наследника, а значит, встает вопрос о распределении его земель. Полагаю, он будет решен на ближайшем заседании Совета.

Пешек отхлебнул кофе.

— По всем предзнаменованиям, погода весной будет хороша для сева, и думаю, даже нынешняя суровая зима пойдет нам на пользу и смягчит летнюю жару. — Он заглянул в чашку, словно надеялся найти там еще какие-нибудь благоприятные предзнаменования. — Так что можно сказать, все в порядке, Ваше Величество.

— Неужели? — Медеан удивленно вскинула брови. — Так значит, вы ничего не хотите сказать мне — здесь, сейчас, пока мы одни? Ничто вас не тревожит? И не было никаких встреч, никаких разговоров, от которых у вас теперь неспокойно на душе?

Пешек встретился с ней взглядом. Когда он успел постареть? Вокруг небесно-синих глаз появились морщинки, кожа потемнела от солнца и времени. В его волосах вот уже много лет серебрилась седина, но теперь они стали совсем белыми. Когда-то румяные щеки теперь обвисли. Но глаза, глаза его оставались такими же ясными и молодыми, как и прежде, даже когда он открыл свой старческий рот и солгал:

— Нет, Ваше Величество, ничего.

Медеан вздохнула и отвела взгляд:

— Ах, Пешек, как мне жаль вас.

— Простите, Ваше Величество?

— Как она смогла убедить тебя? — Взгляд Медеан переместился с жаровни на чашку, а потом на скатерть. Только не смотреть в его глаза. Она не могла видеть, как эти ясные знакомые глаза будут ей лгать. — Она сказала тебе, что я помешалась? Что Изавальта в опасности из-за моей слабости?

— Ваше Величество…

У Медеан комок стоял в горле. Она отхлебнула кофе и, хотя напиток был разбавлен сахарным сиропом, ощутила на языке жгучую горечь.

— Наверное, она даже сказала, что это я виновата в болезни Микеля?

— Никто не говорил мне этого, Ваше Величество, — негромко ответил Пешек. — Кроме вас.

Силы изменили Медеан. Чашка выскользнула из ее пальцев, выплеснув на белую скатерть порцию мутной жидкости, затем покачнулась на краю стола и упала на пол, разбившись вдребезги. Слуги опять засуетились, бесшумно навели порядок и принесли новую чашку, в которую налили новый кофе. Через секунду ничто не напоминало о маленьком происшествии.

Медеан смотрела на все это и не видела. Она видела только Пешека, сидящего напротив за столом, где он сидел столько раз.

— Но почему, Пешек? Почему ты предал меня?

Его глаза блеснули в свете жаровни, стоявшей возле кресла.

— Если бы у меня действительно был выбор, Ваше Величество, я никогда не предал бы вас.

Медеан ударила кулаком по столу.

— И куда же он делся, этот выбор? — Она широко раскинула руки, словно бы обращаясь ко всему свету. — Какая болезнь, какие чары так истощили твою душу, что ты не можешь верно сделать выбор между Хастинапурой и Изавальтой?

Пешек встал. Его челюсти задвигались, словно пережевывая обуревавшие его чувства. Какая-то фрейлина ахнула от изумления. Пешек обошел вокруг стола и медленно, не сводя глаз с Медеан, опустился перед ней на колени.

— Ваше Величество, ваш страх перед Хастинапурой необоснован. Они хотят мира, и предложения их искренни. — Он дрожащими пальцами коснулся подола ее платья в знак полной покорности императорской власти. Медеан вцепилась в ручки кресла. — Вас дезинформировали, Ваше Величество, играя на ваших страхах. Вот что ослабляет государство. Если бы мне удалось убедить вас прислушаться к мнению Совета лордов, а не…

Ладони Медеан, еще не до конца зажившие, нестерпимо болели от соприкосновения с деревом, но она не ослабила хватку.

— А не к кому, Пешек?

Пешек выпустил ее подол, но остался на коленях. Он поднял голову и взглянул ей прямо в глаза — вольность, которой Медеан не потерпела бы ни от кого больше.

— Не к лорду-чародею, Ваше Величество, — ответил Пешек недрогнувшим голосом. — Он преследует только свои личные цели. Я могу показать вам письма, бумаги, предоставить все доказательства того, что…

«Я не стану этого слушать». Медеан встала с кресла и пошла прочь от этой лживой покорности.

— Калами единственный поддержал меня, когда все другие отвернулись, — сказала она, глядя в стену. Она не могла больше смотреть на Пешека на фоне этого жуткого огня, из которого слышался смех Феникса. — Он верен мне больше, чем кто бы то ни было. Он говорил мне правду тогда, когда вокруг были только трусость и лесть И теперь, когда даже ты сговорился с Анандой, его сердце и мысли тверды. — Кулаки Медеан сжимались и разжимались, словно порываясь схватить что-то, смять и разорвать. — Как ты смеешь в чем-то его обвинять!

— Смею, потому что знаю правду.

Медеан сгорбилась. Несмотря на холод и снег, шепчущий голос Жар-птицы все равно звучал в голове, и этот шепот разжигал ее отчаяние, как сухое дерево.

Через минуту она подняла голову и обернулась к Пешеку. Годами верной службы, что предшествовали его падению, он заслужил хотя бы это.

— Я хотела, чтобы вы были рядом, когда я верну дочери Аваназия то, что принадлежит ей от рождения. Я надеялась, что вы будете приветствовать ее вместе со мною и расскажете ей об империи, о ее отце и о ее роли в истории государства.

Пешек опустил взгляд:

— Простите, Ваше Величество. Теперь я понял, как жестоко ошибся.

— Слишком поздно, лорд Пешек.

— Да, я понимаю.

Пешек тяжело, по-стариковски, поднялся на ноги, отряхнул колени и одернул полы кафтана. Даже теперь он заботился о своей наружности.

— До суда вы будете находиться под стражей в отведенных вам комнатах, — изрекла Медеан.

Пешек поклонился, признавая ее право распоряжаться им по своему желанию.

— Я могу идти, Ваше Величество? Кажется, я уже не голоден.

Медеан сделала знак прислуге, и один из лакеев распахнул дверь, впустив в комнату капитана Чадека и четверых стражников. Не говоря ни слова, солдаты окружили Пешека, по одному с каждой стороны, в то время как Чадек особым офицерским поклоном поприветствовал императрицу.

Медеан ответила ему еле заметным кивком. Все ее внимание было приковано к Пешеку, которого почти не было видно за секирами и голубыми плащами.

— Однажды я просила тебя жениться на мне.

— Я помню, — ответил он едва слышно.

— Но ты не согласился.

— Да.

— В этом ты тоже ошибся, Пешек?

Она не должна была этого говорить. Слишком много лет прошло. Даже Жар-птица притихла в ожидании ответа. Но ей нужно знать. Она не может предать это забвению.

Пешек расправил плечи, и на мгновение Медеан вновь увидела в нем человека, который рисковал своей жизнью ради спасения Изавальты.

— Нет, Медеан, — ответил он. — Я не ошибся.

Медеан закрыла глаза. Она не в силах была его видеть — во всяком случае до тех пор, пока не сможет подписать «предатель» под его образом в своем сердце.

— Уведите лорд-мастера Пешека.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

Медеан стояла не шевелясь, пока звук захлопнувшейся двери и удаляющихся шагов не перестал звенеть у нее в ушах.

«Ближе, — шепнула ей Жар-птица. — Еще ближе. Скоро ты освободишь меня, и мы сгорим вместе».

Снег все падал и падал. Бриджит смотрела на него из единственного маленького окошка в своей комнате. Каменные плиты двора давно исчезли под пушистым покровом — так же как и нижние ступеньки лестницы парадного подъезда. Снежные пальцы ощупывали стены, и можно было не сомневаться, что еще до утра сугробы вырастут до уровня окон первого этажа. Снег падал с небес и разносился ветром. Метель застилала все вокруг, и сколько Бриджит ни щурилась, она не смогла разглядеть даже ворота.

Лучшей ловушки не смог бы придумать даже Калами. Бриджит опустила тяжелую бархатную портьеру, закрывшую бесполезное окно. «Подумать только, я отправилась в это путешествие, сказав себе, что ни о чем не пожалею».

Несмотря на то что она проспала все утро, день тянулся мучительно долго. От Калами не было ни строчки. Бриджит подумывала о том, чтобы добиться аудиенции императрицы, но никак не могла решить, что же ей сказать. У нее ведь нет никаких доказательств вины Калами. В общем-то, он ничего ей и не сделал, разве что припугнул немного. Каким бы фантастичным ни был этот мир, Бриджит все-таки казалось, что заставить кого-то поверить словам бесплотного духа, которого никто, кроме нее, и не видел, — довольно бредовая затея.

К тому же это видение… А что, если эти отравленные простыни положили на постель императора действительно по приказу императрицы Ананды? Сакра сам говорил об убийстве кого-то, кто ее предал. Что, если Ананда и правда настолько устала и отчаялась, что решила избавиться от императора? «Допустим, — думала Бриджит, — я не вижу в этом никакого смысла. Но ведь я не знаю всех обстоятельств». Она беспокойно барабанила пальцами по спинке резного кресла. Что, если Ананда и впрямь отравительница? Если она готова убить человека ради власти, разве можно ей доверять? Если нельзя верить Калами, это еще не значит, что нужно верить его врагам.

«Я хочу, чтобы вы знали: несмотря ни на что, я ваш друг», — вспомнились Бриджит слова Сакры. Он сказал это искренне — твердили ей и глаза, и сердце. Он протянул ей руку помощи, которую ужасно хотелось принять. Вот только можно ли идти на такой риск? Все-таки он служит Ананде, а кто знает, что у нее на уме…

— Госпожа!

Перед Бриджит стояла Ричика. Девушка умудрялась сохранять профессиональное спокойствие в течение всего дня, в то время как у двух других дам молчаливая рассеянность Бриджит и ее тоскливые взгляды в окно вызывали то тревогу, то презрение.

— Принесли ваше платье, — доложила девушка.

За ее спиной Бриджит увидела тяжелое сверкающее одеяние и уже знакомых портних. Та, что постарше, стояла, сложив руки на груди, а та, что помоложе, держала охапку чего-то белого — Бриджит решила, что это нижнее платье. Они словно бы соткались прямо из воздуха, Бриджит даже не слышала, как они вошли.

— Сегодня нужно сделать последнюю примерку, иначе платье не будет готово к празднику, — не заметив никакой реакции госпожи, напомнила Ричика.

— Да-да, конечно, — отозвалась Бриджит и мысленно приготовилась к предстоящей процедуре. Если знать, сколько времени нужно на то чтобы надеть повседневную, по изавальтским меркам, одежду, можно было представить, как надолго затянется примерка парадного костюма. Ну что ж, хоть какое-то развлечение. А то вот уже несколько часов мысли движутся по одному и тому же кругу, и в результате только портится настроение.

Гали и Ядвига переставили ширмы так, чтобы за ними могли поместиться еще два человека. Затем Ричика ловко сняла с хозяйки верхнее платье, и Бриджит осталась в панталонах и нижней сорочке. Она повыше вздернула подбородок и постаралась ничем не выдавать своего смущения. В конце концов здесь так принято, и с этим нужно мириться. Молодая швея положила кипу нижнего белья на кровать и взяла ту сорочку, что лежала сверху. И в тот же миг левый глаз Бриджит кольнула вспышка странного золотистого света. Она повернулась, чтобы выяснить, откуда он взялся, но девушка с сорочкой подошла ближе, и свет померк.

— Что это? — спросила Бриджит.

— Простите, госпожа? — Старшая портниха застыла, не окончив снимать с манекена золотой плащ.

— Вот. — Бриджит выхватила сорочку из дрогнувших рук девушки, развернула ее и стала перебирать бесконечные складочки и оборочки. Свет опять блеснул, на этот раз ярче. Бриджит зажмурила правый глаз и сощурила левый, чтобы получше его разглядеть. — Этот свет.

— Свет, госпожа? — Молодая швея торопливо взяла сорочку из рук Бриджит и склонилась над ней, внимательно изучая каждый стежок. — Это, должно быть, свет от свечи проглядывает через ткань. Здесь ничего нет, госпожа.

— Да нет же, там что-то есть. — Бриджит опять завладела рубашкой. — Я точно видела.

Она стала протягивать ткань сквозь сжатые пальцы, пока уголком левого глаза не заметила, как сквозь узкую щель между пальцами пробивается свет. Ткань в этом месте чуть-чуть топорщилась, Как будто что-то лежало внутри шва.

— Вот! — воскликнула Бриджит. — Здесь что-то есть.

— Разрешите, госпожа. — Старшая швея взяла в руки ткань пощупала ее длинными гибкими пальцами и нахмурилась. — Действительно, что-то есть…

Из целой связки инструментов, болтавшейся у нее на поясе, она вытащила ножницы, перевернула ткань и ловко распорола шов.

Оттуда вывалился тоненький шнурок из белых и красных нитей. Концы шнурка были связаны в виде петли. Бриджит наклонилась, чтобы поднять ее.

— Позвольте мне, госпожа. — Рука Ричики метнулась, опередив Бриджит, и схватила шнурок.

Бриджит медленно выпрямилась. Ни за что на свете не хотела бы она сейчас оказаться на месте молодой швеи. Ее старшая товарка посмотрела на нее таким тяжелым взглядом, что та готова была провалиться сквозь землю.

Ричика осмотрела витой шнурок так же тщательно, как старшая швея осматривала шов, в котором он скрывался. Только теперь Бриджит поняла, что это был за шнурок. Это было заклятье.

У Бриджит упало сердце. Это было заклятье, зашитое в платье, предназначенное для нее…

Ричика глянула на нее с озорной улыбкой:

— Госпожа, вы должны быть польщены.

— Да? — натянуто произнесла Бриджит.

Кивнув, Ричика подняла зажатый в пальцах шнурок так, чтобы все его видели:

— У вас есть поклонник. Это приворотное заклятье.

Бриджит почувствовала, что бледнеет:

— Что?!

— Заклятье, чтобы приворожить любимого человека. — Ричика положила предмет своих исследований на ладонь и приблизилась к хозяйке, чтобы та могла рассмотреть его получше. Бриджит чуть было не отшатнулась, как будто в руках у девушки была ядовитая змея.

— Видите, вот это ваши волосы. — Ричика провела пальчиком по золотистым нитям, вплетенным в шнурок. — А это волосы вашего воздыхателя. — Она указала на жесткие черные пряди. — Все это, как видите, связано вместе, переплетено с нитями цвета страсти и привязанности и замкнуто в кольцо.

Сердце Бриджит невольно затрепетало. Черные волосы, переплетенные с ее прядями… Черные волосы — такие же, как у Калами!

— Кто… Кто мог это сделать? — запинаясь, спросила она.

— Такую вещицу может, конечно, сделать всякий, — небрежно ответила Ричика, — но вот наложить заклятье под силу только колдуну.

Так и есть.

— Госпожа, я приношу вам наиглубочайшие извинения. — Старшая швея поклонилась: руки сложены на груди, пальцы сжаты в кулаки. — Я сейчас же выясню, кто допустил это.

Молодая швея побелела.

Бриджит так решительно подступила к ней, что остальные женщины едва успели отдернуть свои юбки.

— Кто дал тебе это?

— Госпожа… Я…

Бриджит схватила девушку за плечи и стала трясти, так что у нее на поясе зазвенели ножницы и подушечки для булавок.

— Кто это сделал? — кричала Бриджит, в приступе ярости забыв о том, что в комнате слишком много свидетелей. — Отвечай, а не то вылетишь отсюда, и не через дверь!

— Он сказал… Он говорил… — Девушка зарыдала, и щеки ее покрылись мокрыми дорожками слез.

— Кто?

— Лорд-чародей, — со слезами пробормотала она.

Калами. Бриджит похолодела. Значит, правда. Это действительно сделал Калами.

Юная портниха хотела закрыть лицо руками, но Бриджит крепко сжала ее запястья.

— Что еще он тебе приказал? — Бриджит пристально всмотрелась в лицо девушки, проверяя, не появится ли на нем отражение, уличающее ее во лжи. — Сколько таких штук он тебе дал? — Она ткнула пальцем в сторону шнурка на ладони Ричики.

— Он хотел еще сделать пару подвязок, — сказала она. — Этот шнурок должен был действовать, пока подвязки не будут закончены, и тогда…

«И тогда я его полюблю. Он заставит меня полюбить. — Бриджит отвернулась. — Почему он решил это сделать?»

Потому что понял, что она сомневается. Потому что ей не хватило ума и лицемерия, чтобы перехитрить его, и он заметил в ее голосе фальшь. Она нужна ему, он столько раз это повторял. Конечно, он не станет рисковать и не позволит ей переметнуться на сторону врагов. Он собирался изнасиловать ее чувства, снова втолкнуть ее в водоворот желания и смятения, который однажды уже закружил ее, водоворот, о котором она так отчаянно мечтала и которого так страшилась. Он хотел принудить ее к этому, лишить ее воли и разума, собственного мнения и свободного выбора…

Комната закачалась у Бриджит перед глазами.

— Госпожа, вы чересчур взволнованы. Присядьте-ка сюда и отдышитесь. — Ричика взяла ее за руку и подвела к креслу. Бриджит, негодующая, оскорбленная и отчаявшаяся, машинально в него уселась. Словно в тумане, она услышала, как Гали сказала портнихам:

— Пока что вы свободны. Вас позовут.

Бриджит не видела, как они ушли. Она сидела, наматывая подол платья на стиснутые кулаки, и невидящим взглядом смотрела прямо перед собой.

— Госпожа, вы зря так расстраиваетесь. — Руки Бриджит оказались в плену мягких ладоней Ядвиги. — Это чрезвычайно лестно. Сам лорд-чародей так очарован вами, что хочет таким образом приблизить вас. Это знак его уважения и любви…

— Любви?! — воскликнула Бриджит, отдергивая руку. — Любви, которая не оставляет выбора и свободы воли? Боже всемогущий, уж лучше вечная ненависть, чем такая любовь!

Дамы не нашлись, что ответить. Очевидно, эта мысль никогда не приходила в их хорошенькие головки.

«Что мне делать? — Бриджит стиснула зубы. — Высказать ему все, что я об этом думаю? Но если он узнает, что его затеи провалилась, что еще он придумает? Приворотное зелье? Заговоренный хлеб, как Сакра? Я же не могу ничего не есть. Бежать? Я смогла убежать от Сакры. Ну и как далеко я ушла? Дороги я не знаю, да и Лисица подстерегает где-то там, за стенами дворца. — Бриджит так яростно сжала кулаки, что ногти больно впились в ладони. — Что же мне делать?!»

— Госпожа! — обратилась к ней Ричика. Бриджит взглянула девушку. Та казалась обеспокоенной. — Госпожа, что мне деть с этим?.. — она протянула заколдованный шнурок.

— Брось его в огонь, — с отвращением ответила Бриджит. Ричика сделала реверанс и направилась к очагу. — Постой! — крикнула Бриджит. Ричика замерла, удивленно распахнув глаза. — Постой, — повторила Бриджит немного спокойнее. — Это ведь разрушит заклятье, да? Калами это почувствует?

— Да, госпожа, — отозвалась Ричика уже более уверенным голосом, так как разговор опять зашел о знакомых вещах. — Колдуны всегда чувствуют, когда их заклятья разрушаются.

— Откуда ты все это знаешь?

Щеки Ричики чуточку порозовели.

— Вот уже три поколения моей семьи служат в императорском дворце, госпожа. Как же не знать, как делаются такие вещи…

Бриджит задумалась. Ее познания в магии были весьма скудны. Конечно, в далеком детстве она читала братьев Гримм и Андерсена… Ей оказывали знаки внимания, ей лгали, ее сажали под замок — и все это потому, что считалось, будто она обладает огромной магической силой. И вот теперь, когда ей так нужна эта сила, она и понятия не имеет, как с ней обращаться. Взгляд Бриджит упал на дверь, от которой исходило слабое свечение волшебства, и она вспомнила, каким плотным стал воздух, когда она так неосторожно произнесла обещание. Она действительно под замком. Она не посмеет даже открыть эту дверь.

— А есть какой-нибудь способ обезвредить эту штуку? — Бриджит почувствовала, что руки у нее холодны как лед. Она стала тереть ладони друг о дружку, пытаясь восстановить кровообращение. — Так, чтобы не разрушить заклятье? Просто… чтобы я могла безопасно к ней притрагиваться?

Ядвига всплеснула круглыми руками, а Гали метнула на Ричику взгляд, в котором ясно читалось: «Не зарывайся!» Ричика не придала этому никакого значения.

— Наверняка, госпожа, — послушно отозвалась она, сложив руки на животе. — Но для этого понадобится настоящий колдун… — Она запнулась. — Прошу прощения, госпожа.

— Ничего. Просто расскажи, что нужно сделать.

Румянец Ричики сделался ярче.

— Я, признаться, не знаю всех деталей, госпожа. Только в общих чертах. Я видела, что такие заколдованные вещи хранятся в черных полотняных мешочках, но не знаю, ни что это за ткань, ни каким узлом они завязываются. — Она виновато опустила глаза и принялась теребить свою юбку. — Простите меня, госпожа.

— Это не твоя вина, — прошептала Бриджит. От нее не укрылось злорадство, которое появилось на лицах Ядвиги и Гали при виде неудачи, постигшей Ричику.

Только теперь Бриджит осознала, что перед ней стоит новая проблема. Эти три женщины видели все то, что здесь произошло. Это был превосходный повод для пикантной сплетни, и похоже, что в этом дворце сплетни пользовались не меньшей популярностью, чем в Истбэе или Бейфилде. Эти кумушки не преминут рассказать о происшедшем, и Калами узнает, что его попытка поймать ее в свои сети провалилась.

Оставалось только надеяться на то, что она сможет предложить им нечто более ценное, чем сплетня. Однако сплетня эта стоила дорого, а у Бриджит за душой не было ни гроша. Только серебряная брошь, подарок Калами, да одежда. А еще…

Глаза Бриджит загорелись при взгляде на расшитый жемчугом плащ. Пока идея окончательно вырисовывалась в ее голове из вихря мыслей, Ричика, как всегда практичная, отнесла заколдованный шнурок к ночному столику, уставленному всевозможными шкатулочками со шпильками и гребешками, положила его в самую маленькую коробочку и плотно прикрыла крышкой.

Бриджит стиснула ладони и оглядела своих камеристок.

— Вы были так добры ко мне с тех пор, как я оказалась здесь, и вам приходилось выполнять свои обязанности в таких трудных обстоятельствах… Я не хочу, чтобы вы сочли меня неблагодарной или невнимательной. — При этих словах простодушная Ядвига расплылась в улыбке, а вечно напряженная спина Гали немного расслабилась.

Только Ричика казалась настороженной, словно уже догадалось, что последует дальше.

— Сейчас мне просто необходима ваша помощь. — Бриджит наклонилась вперед. — Нельзя допустить, чтобы стало известно о том, что я нашла в рубашке. Это… — Она запнулась и начала сначала: — Это ведь очень смутит лорда-чародея, не так ли, если во дворце узнают, что он устроил такое?

Ядвига прижала ладонь ко рту, когда до нее дошел смысл этих слов. Глаза Гали беспокойно бегали, пока она раздумывала, но потом она кивнула в знак согласия. Ричика внимательно смотрела на Бриджит. Да, это хитрая штучка, тут можно не сомневаться.

— Если в течение праздников никто не узнает о том, что это… эти чары были обнаружены, — сказала Бриджит, — я обещаю, что вы поделите между собой жемчуг с подола и рукавов накидки, которую я надену на представление ко двору.

Там была по меньшей мере сотня жемчужин — этого более чем достаточно. Судя по ошеломленным физиономиям дам, они тоже так считали. Гали первая пришла в себя и поклонилась:

— Госпожа слишком добра к нам.

«Ваша госпожа слишком напугана и затравлена». Бриджит облизнула пересохшие губы.

— А теперь, Гали, Ядвига, нужно, чтобы вы пошли за швеей, той, что постарше, и уговорили ее не поднимать шума. Передайте ей, что я готова к примерке и чтобы она держала язык за зубами. Хорошо?

— Будет сделано, госпожа. — Ядвига поклонилась, голос ее звенел от ликования.

«Господи, хоть бы уж Гали ее успокоила…»

Судя по кислой мине сухопарой фрейлины, именно этим она и собиралась заняться. После очередной порции поклонов старшие дамы удалились, оставив Бриджит наедине с Ричикой.

— А что делать мне, госпожа? — поинтересовалась Ричика.

— У тебя задача сложнее, — ответила Бриджит. — Мне нужно, чтобы ты доставила одно сообщение, да так, чтобы тебя не увидели.

Глаза Ричики блеснули. Наверное, хочет потребовать за свои труды не меньше двух пригоршней жемчуга.

— Сочту за честь послужить вам, госпожа.

«Не глупа, не враждебна, хоть и продажна. Что тоже неплохо».

— Это сообщение ты должна доставить Сакре, чародею императрицы Ананды.

Услышав это, Ричика удивленно подняла брови:

— Это будет непросто, госпожа, но думаю, я смогу это устроить.

— Отлично. — Бриджит серьезно кивнула. — Ты должна передать ему вот что. Пусть приходит ко мне сегодня вечером, до полуночи. Мне нужна его помощь. Предупреди его, что Калами… лорд-чародей заколдовал порог. Я не знаю, как именно, но главное, что мне нельзя выходить из комнаты.

Ричика покосилась на порог и впервые занервничала.

— Все будет сделано, госпожа.

Бриджит взяла девушку за руку.

— Я полностью доверяю тебе, Ричика, — сказала она, глядя в глаза девушки, чтобы убедиться, что в ее памяти отпечаталось каждое слово. — И если через несколько дней я все еще буду жива, свободна и в своем уме, я щедро тебя отблагодарю.

Бриджит увидела, как губы Ричики медленно складываются в улыбку, и поняла, что ее догадка оказалась верной. Ричика мечтала о богатстве и увидела шанс его достичь.

— Служить вам — большая честь для меня. — Она поклонилась. — Можете на меня положиться.

И она быстро вышла из комнаты.

Оставшись одна, Бриджит обнаружила, что взгляд ее прикован к шкатулке, куда Ричика спрятала заклятье Калами. Интересно, насколько близко можно к нему подходить и как долго она сможет выносить присутствие этой штуковины, не подчиняясь ей?

Бриджит нервно сглотнула и вдруг заметила, что ее пальцы все время тянутся к серебряной броши, подаренной Калами.

Бриджит охватила волна отвращения, и она принялась неумело отстегивать брошку. Сама мысль о том, что рядом с ней находится что-то, связанное с Калами, была невыносима. Бриджит швырнула украшение на стол и затравленно оглядела комнату. Комната была роскошная, с фресками, драпировками и резными деревянными ширмами вокруг кровати, но совершенно чужая, и оттого, что она была одна в такой большой комнате, Бриджит почувствовала себя не в своей тарелке. Ей хотелось горько упрекнуть себя за то, что она поверила… Поверила тому, чего не знала. Поверила, что возможна лучшая жизнь. За то, что опять поверила обещаниям незнакомца.

Но на сожаления сейчас нет времени. Нужно принимать какие-то решения. Бриджит вгляделась в брошь, прикрыв ладонью правый глаз. Никакого особенного блеска не было. Так что, скорее всего, она не опасна. А значит, для отвода глаз можно спокойно ее носить.

Бриджит взяла холодный кусочек серебра и повертела его в руках. «А если он поверит, что я в него влюблена, то может ослабить бдительность. — Она сжала брошку в кулаке. — Так будет лучше».

Глава 14

Бриджит снился сон.

Она стояла возле золотой клетки, а в ней всеми оттенками огня пылала Жар-птица. Ее глаза молили о свободе, а распластанные над головой крылья бились о прутья, обдавая Бриджит нестерпимым жаром. Птица хотела летать, хотела петь от радости при виде солнца. Она томилась здесь, в темноте, уже почти тридцать лет! Все это Бриджит увидела в глазах Жар-птицы, и сердце ее растаяло.

Она принялась ощупывать драгоценные витые прутья, пытаясь отыскать дверцу. Ее не было. Клетка была абсолютно цельной.

— Прости, — сказала Бриджит птице. — Я не знаю, что нужно делать.

Птица поникла и закрыла голову пылающими крыльями. Теперь вместе с жаром Бриджит чувствовала исходящее от птицы страдание. Не в силах видеть эту муку, Бриджит изо всех сил сжала прутья, пытаясь согнуть изящную золотую вещь… И тут же, во сне, ее посетило видение. Охваченный пламенем дворец. А над ним, высоко в ночном небе, летела Жар-птица. Бриджит видела горящие поля, над которыми клубами вздымался черный дым, а Жар-птица пела в небесах, но радовалась она не свободе и солнцу, а тому, что натворила. Потом Бриджит увидела, как горит лес и люди спасаются бегством от разъяренного пламени. И еще она увидела, что Жар-птица нырнула в самое сердце пожара, вобрала в себя весь огонь и снова взмыла в небо, а люди застыли на пепелище, охваченные благоговейным страхом.

Видение исчезло. Бриджит отшатнулась от клетки и воскликнула:

— Что же из этого правда? Какая ты на самом деле?

«Такая, какой я призвана быть», — ответила Жар-птица.

— Проснитесь, — сказал чей-то голос.

«Нет! — Птица бросилась грудью на прутья клетки, и Бриджит почувствовала, как в нее перетекает тоска Феникса. — Не оставляй меня здесь!»

— Проснитесь, Бриджит.

Бриджит словно подкинуло. Она резко села на кровати, дрожа всем телом. Вдруг в темноте послышался чей-то сдавленный крик и грохот. Бриджит сползла с кровати и снова вздрогнула — на этот раз от холода, когда коснулась холодного пола босыми ногами.

— Кто здесь? — крикнула она.

В комнате было темно, хоть глаз выколи. Бриджит в страхе попятилась, наткнулась на ширму, что стояла возле кровати, споткнулась и ухватилась за деревянную конструкцию, чтобы удержать равновесие, но вместо этого с грохотом уронила ее на пол и упала сама. Цепляясь за поваленную ширму, она с трудом поднялась на ноги и в свете еле тлеющих углей увидела Сакру, стоящего с противоположной стороны от кровати.

Как ни странно, никто не проснулся. Все дамы лежали в своих кроватях и, судя по дружному посапыванию, крепко спали.

Сакра… Его силуэт смутно виднелся в бледном лунном свете и еще более бледном мерцании углей в очаге. Сакра, которого она сама просила прийти. Которого она умоляла прийти, потому что обнаружила заклятье Калами. Бриджит позволила служанкам уложить себя в постель, но собиралась не смыкать глаз до его прихода.

Щеки Бриджит вспыхнули от смущения. Чтобы хоть как-то прикрыть наготу под сорочкой, она скрестила руки на груди.

— Вы уж простите меня, сударь, — заявила она, — но у меня на родине если мужчина ночью врывается в спальню порядочной женщины, ей полагается завизжать. Раза два, как минимум.

Сакра заморгал, с недоумением глядя на Бриджит, а затем учтиво поклонился:

— Даже в том случае, когда женщина сама пригласила мужчину?

— Сама, не сама, а приличия-то надо соблюдать, — буркнула Бриджит, нервно одергивая рукава. — Однако будем считать, что с этим мы разобрались, так что можно продолжать.

Они взглянули друг на друга, и Сакра неожиданно расхохотался. Он отдавался этому процессу целиком: голова запрокинута, плечи трясутся. Это был такой искренний и открытый смех, что Бриджит не удержалась и улыбнулась в ответ. Впервые она видела Сакру таким — непринужденным, ничем не обеспокоенным. Сердце Бриджит на мгновение согрелось теплом симпатии.

— Ах, госпожа, — произнес Сакра, когда смог говорить. — Чего угодно я ожидал от вас, только не остроумия. — Он вытер слезы. — Простите меня, но я так давно не смеялся.

Несмотря на весь этот шум, никто из девушек, спящих на низеньких койках для прислуги, которые днем задвигались под огромную кровать Бриджит, не проснулся. Только леди Гали перевернулась на другой бок, вздохнула и захрапела снова.

— Ваша работа? — Бриджит кивнула в сторону сопящих холмиков под одеялами.

— Моя, — ответил Сакра. — Прежде чем чары ослабнут, пройдет не меньше часа. — Он оглядел залитую лунным светом комнату. — Так что, если хотите, можно зажечь свет.

— Да, конечно.

Бриджит подошла к одной из жаровен, разворошила угасающие угли и добавила свежих. Свет в комнате из тускло-серебристого стал бледно-золотым.

— Бедная Ричика, — промолвила она, кивнув на девушку под стеганым одеялом, спящую сном праведника. — Вечно она спит, когда не следует.

Сакра подошел к кровати Ричики и вытянул руку над ее головой, словно для того, чтобы своей ладонью ощутить ее дыхание.

— Думаю, это не ее вина.

Бриджит нахмурилась. Черты лица Сакры по-прежнему расплывались, хотя в комнате стало намного светлее.

— Так это вы прошлой ночью…

— Нет, — прервал ее Сакра, но в голосе его появились какие-то новые, напряженные нотки. — Не я. Но помимо меня здесь орудуют куда более могущественные силы.

Вдруг лицо чародея передернулось, и он схватился рукой за бок.

— Что с вами, сударь? Вам плохо? — Бриджит непроизвольно подалась к нему.

Сакра предостерегающе выставил руку и покачал головой:

— Нет, все в порядке. — Однако сказано это было сквозь стиснутые от боли зубы. Лишь через несколько секунд он смог выпрямиться, но даже и тогда по-прежнему тяжело дышал.

В сердце Бриджит закралось подозрение. Он прикрыла правый глаз. Сакра исчез.

— Что такое? — воскликнула Бриджит, отступая назад. — Вас здесь нет!

Сакра удивленно уставился на нее:

— Но я здесь.

— Это всего лишь иллюзия, видимость. — Она обошла очаг, так чтобы он оказался между ней и призраком Сакры. — Вас здесь нет!

Сакра протянул к ней руки:

— Уверяю вас, госпожа, я здесь, и я никто иной, как агнидх Сакра. Если хотите, проверяйте.

— Хочу, — упрямо кивнула Бриджит, мысленно оценивая расстояние до двери.

Сакра развел руками в знак согласия. Бриджит еще раз внимательно оглядела его.

— Почему вы считаете, что меня здесь нет? — спросил Сакра.

— Потому что не вижу вас левым глазом! — выпалила Бриджит и прикусила язык. Заклятье правды по-прежнему действует. Значит это действительно Сакра.

— Простите, — пробормотала она. — Теперь я вижу, что это вы… Но какой-то неправильный.

Сакра отмахнулся от извинения:

— Вы становитесь осторожней, госпожа, и это хорошо. — Он улыбнулся. — Хотелось бы мне узнать побольше об этом вашем зрении Что касается моей «неправильности»… Я предпринял кое-какие меры предосторожности. Однако время не ждет. Ваша служанка сказала, что вы послали за мной из-за какого-то заклятья.

Бриджит кивнула:

— Оно там, в маленькой коробочке у кровати. — Она махнула рукой в сторону туалетного столика. — Я не… то есть я думала, мне не стоит к нему прикасаться.

Бриджит мысленно ругнула себя за то, что говорит так неуверенно.

Однако Сакра, похоже, ничего не заметил.

— Вы поступили весьма разумно, — заметил он и, прихрамывая, прошел через комнату к столику. Когда он со шкатулкой в руках вернулся к жаровне, Бриджит заметила бусинки пота на его лбу.

— Вам нехорошо, — настойчиво повторила она. — Что с вами?

— Все в порядке. Это следствие все тех же мер, о которых я говорил вам. — Сакра поставил шкатулку на инкрустированный золотом столик. — Я должен попросить вас проявить терпение, даже если что-то покажется вам странным.

Бриджит приподняла брови, но язык прикусила. Сакра открыл крышку шкатулки, и Бриджит попятилась назад, как будто на нее могло подействовать уже само созерцание приготовленного Калами приворотного заклятья.

— Грубая работа, — пробормотал Сакра, вынимая шнурок из шкатулки. — И так ненадежно… Странно. Обычно лорд-чародей гораздо более искусен в своих изделиях.

Он пропустил шнурок между пальцами, словно проверяя толщину нитей и сложность плетения:

— По-моему, вы мне не говорили, где нашли это.

Сначала эта фраза показалась Бриджит странной, но потом она сообразила, что Сакра просто старается не задавать ей вопросов. Когда он ничего не спрашивал, она могла не отвечать, если не хотела.

— Я увидела эту штуку в шве платья, которое мне предстоит надеть завтра вечером.

Сакра недоверчиво глянул на нее.

— Простите меня, госпожа, но вы ведь не хотите сказать, что видели это, — сказал он, осторожно подбирая слова. — Вы, наверное, имеете в виду, что шнурок был привязан к платью или что он был каким-то образом пришит к нему. Или вы увидели, как он проступает сквозь тонкую ткань…

— Да нет же, — Бриджит покачала головой. — Я увидела, как он блестит.

Сакра уставился на нее, часто и тяжело дыша. Его дыхание, особенно в обступавшей тишине, было слишком шумным для здорового человека. В лице Сакры читалось одновременно и изумление, и боль. Губы его шевелились, как будто он пытался что-то сказать, но из горла вырывался только кашель, сотрясавший сгорбленные плечи.

Терпение Бриджит лопнуло.

— Да сядете вы наконец, сударь? Да, он блестел. Я видела это левым глазом, точно так же как теперь не вижу вас, так же как разглядела вас в обличье лебедя. Я видела, как колдовство блестит сквозь ткань рубашки. — Она решительно подошла к Сакре, положила руки ему на плечи и заставила сесть на скамеечку.

Сакра судорожно сглотнул. Все его тело дрожало от напряжения. Он сжал шнурок в кулаке и произнес:

— Бриджит… — Он опять закашлялся, скрючившись от нового приступа боли. — Вы можете спасти нас всех.

— Все твердят мне это, только никто не говорит, как. — Бриджит опустилась на корточки так, чтобы видеть его глаза. — С тех пор, как я оказалась здесь, вы единственный были со мной откровенны. Скажите, что я должна сделать.

Сакра открыл было рот, но Бриджит его перебила:

— Не бойтесь задавать вопросы. Я расскажу вам все, что спросите. Думаю, вы не будете совать нос не в свое дело. — Сказав это, Бриджит почувствовала, что у нее словно камень с души свалился. В этом холодном, сложном мире этот человек оказал ей доверие и оказался достойным доверия.

— Спасибо, госпожа. — Сакра помолчал пару секунд, пережидая новую волну боли. — Вы знаете о том, что император околдован?

— Да.

— Заклятье заключено в каком-то предмете, который он носит на теле. — Сакра коснулся шнурка. — Завтра вечером вы увидите императора. Если бы вы смогли разглядеть источник колдовства…

— Боже мой! — воскликнула Бриджит.

Сакра нахмурился:

— Что такое?

— Я ведь видела его прошлой ночью. Как же я не догадалась! Если бы я присмотрелась повнимательнее… — Бриджит покачала головой, отгоняя эти мысли. — Ладно, что уж теперь говорить. Завтра вечером я буду предельно внимательна. И что мы тогда сделаем?

Перспектива активных действий как будто бы несколько ослабила болезненную борьбу, происходившую в Сакре.

— Мы как-нибудь устроим, чтобы я мог с вами встретиться. Я…

Раздался грохот распахиваемых дверей, Сакра и Бриджит одновременно вскочили на ноги. Золотой луч фонаря выхватил их лица из темноты, и Бриджит, зажмурившись, прикрыла глаза рукой. Послышался звук шагов по каменному полу — шорох мягких подошв и топот солдатских каблуков.

— Бриджит, ты не ранена?

Бриджит открыла глаза и прямо перед собой увидела Калами. Двое стражников из команды капитана Чадека замерли возле двери с фонарями и дубинками. Еще двое окружили Сакру: один стоял позади, второй — между чародеем и балконной дверью. Оба солдата держали свои дубинки наготове и готовы были пустить их в ход, если Сакра вздумает бежать. Сам он застыл, словно изваяние, безвольно опустив руки. Лицо его блестело от пота, и Бриджит показалось, что контуры его тела дрожат в свете фонаря.

«Что с тобой сейчас происходит? Что ты с собой сделал?» — гадала Бриджит, но перед ней стоял Калами, хмурясь и ожидая ее ответа. Она заставила себя перевести взгляд на него. Бриджит понимала, что ее глаза могут выдать тревогу за Сакру. Этого Калами замечать вовсе ни к чему.

Она скрестила руки на животе:

— Со мной все хорошо, спасибо.

— Он давал тебе что-нибудь? — Калами окинул ее взглядом — от распущенных волос до босых ступней, пытаясь обнаружить какую-нибудь перемену.

Бриджит молча покачала головой. Она подумала, что Калами не постесняется ее обыскать, но в этот момент взгляд его упал на шкатулку и лежащий в ней шнурок. Лицо Калами озарилось холодной яростью. Бриджит спокойно встретила его взгляд. Теперь он все знает… Ну да ладно, будь что будет.

Однако Калами не произнес ни слова. Вместо этого он резко повернулся и подошел к Сакре. Несмотря на тяжелые тени, рожденные светом фонарей, Бриджит ясно видела, что Калами вне себя от ярости.

— Не смог помешать ей попасть во дворец, так решил убить в собственной постели? — Он вырвал кинжал Сакры из ножен. — Это твоя госпожа приказала? Или ты сам решил таким образом загладить свой предыдущий промах?

Бриджит видела, как в золотом свете поблескивает лезвие темного клинка.

— Ты угрожал жизни человека, который находится под личной защитой императрицы! И ничто не помешает мне перерезать тебе горло прямо здесь.

Бриджит не видела лица Сакры, зато слышала его болезненно учащенное дыхание.

— Если ты убьешь меня без суда и следствия, ну или хотя бы их видимости, между Изавальтой и Хастинапурой может начаться война. А это ведь не входит в твои планы, верно? — пробормотал Сакра и согнулся, прижимая руку к ребрам. — Ты ведь уже обещал войну Старцам Хун-Це.

Калами ничего не ответил. Видимо, его руку остановило внезапное недомогание Сакры. Он только перехватил нож так, чтобы его острие было направлено строго вниз, и приставил к затылку чародея. Бриджит затаила дыхание. Калами этого не заметил — все его внимание было поглощено беззащитным Сакрой.

— Все против тебя, южанин. Ты выбыл из игры.

Как только Калами произнес эти слова, Сакра упал на колени. Он поднял лицо к занесенному кинжалу, к нависшему над ним человеку, и Бриджит увидела, как сверкнули в темноте его глаза.

— Еще нет, — сказал Сакра.

И исчез.

Бриджит зажала рот рукой, чтобы из него не вырвалось ни звука: будь это испуганный крик или возглас нежданной радости. Сжимая в руке нож, занесенный для смертельного удара, Калами все еще смотрел туда, где только что был Сакра. Даже хорошо обученные и ко всему привыкшие солдаты застыли, ошеломленные.

В этом всеобщем замешательстве Бриджит увидела шанс на спасение. Как только Калами придет в себя и обратит на нее внимание — все пропало. Нужно действовать немедля. Затаив дыхание, Бриджит осторожно потянулась к шкатулке с заколдованным шнурком.

— Бегом в его комнату, — хрипло приказал Калами солдатам. — Найдете там зеркало — разбейте. Найдете его самого — арестуйте и закуйте в кандалы. В кандалы, понятно?

Дрожа от ярости, Калами опустил кинжал.

— После этого обыщите весь дворец, каждую щелку. Ничто не должно от вас укрыться, ясно?

Бриджит стащила шкатулку со стола и зажала ее в кулаке на уровне пояса, стараясь, чтобы ее манипуляции не привлекали внимания.

— Я буду у себя. Доложите, как только что-то найдете, — продолжал Калами, приглаживая волосы рукой.

— Есть, сударь. — Капитан Чадек поклонился.

Бриджит опрокинула коробочку над жаровней, и шнурок упал в огонь. Его тут же охватило пламя, и Калами болезненно вздрогнул. Он обернулся и взглянул на Бриджит. Она гордо выпрямилась. Пусть смотрит! Пусть видит, что она не боится. Красные искорки сыпались во все стороны от творения Калами, а само оно чернело и превращалось в пепел. Пусть видит и это.

— Ступайте, капитан, — пробормотал Калами, не спуская глаз с Бриджит.

— Есть, сударь.

— Я пойду с вами, капитан, — быстро сказала Бриджит. — Мне необходимо сказать кое-что госпоже вдовствующей императрице по поводу верности ее лорда-чародея.

— Ей нечего сказать, капитан, — отрезал Калами. — Выполняйте приказ.

Взгляд Чадека метнулся от Бриджит к Калами и обратно. Затем он поклонился, сделал знак своим людям и увел их из комнаты; оставив Бриджит наедине с Калами в окружении крепко спящих служанок.

Калами сунул кинжал Сакры за пояс.

— В чем дело, Бриджит? — ласково спросил он. Бриджит не ответила.

— Чем это вы здесь занимались? — Калами указал на шкатулку и на жаровню, в которой догорали остатки его колдовства. Лишь несколько тонких ниток красного и белого цвета еще виднелись на углях. У валившего из жаровни дыма был отвратительный едкий запах, и Бриджит одолевал кашель.

Калами предусмотрительно преградил Бриджит путь к бегству, встав между ней и дверью. Теперь свет жаровни падал сбоку, озаряя правую половину его лица, а левую оставляя в тени. От этого глаза Калами казались черными дырами на смуглом лице.

— Что он тебе сказал?!

Через плечо Калами Бриджит взглянула на дверь. Может, и получится, но у него нож… Закричать? Еще неизвестно, поможет ли это. Однако дверь не заперта, а рядом стоит жаровня и всякие другие предметы, которые можно использовать в качестве оружия…

Бриджит отступила на шаг, незаметно придвигаясь к жаровне, в надежде, что Калами решит, будто она испугалась.

— Ты пытался наложить на меня приворотное заклятье.

— Кто тебе сказал эту глупость? — Калами стал приближаться, голос его был мягок и ласков. — Это Сакра тебе сказал?

Бриджит замерла. Неужели он до сих пор считает ее такой дурой? Неужели он до сих пор не понял, что здесь произошло?

«Воспользуйся этим, — сказала она себе. — Ты обязана это использовать!»

Калами обошел вокруг жаровни и остановился рядом с Бриджит.

— Что он сказал тебе, Бриджит? Что он тебе сказал?

Бриджит принялась наматывать на пальцы кончик воротничка.

— Да ничего особенного. Не успел. Мы были слишком заняты тем, что роняли мебель. — Она ткнула пальцем в сторону упавшей ширмы.

— Но что-то он все же сказал тебе? — Калами придвинулся еще ближе, взял Бриджит за руку, оторвал ее пальцы от воротничка и опустил вниз. — Не для того же он устроил все это представление, чтобы вы могли порезвиться?

— Нет, — согласилась Бриджит. — Наверное, не для этого.

Они сейчас стояли совсем близко друг к другу, но на этот раз Бриджит не испытала и следа того сладкого томления, которое прикосновения Калами будили в ней раньше. Вместо этого мысли ее обратились к Сакре. Где он? Что с ним?

«Только бы с ним ничего не случилось».

Калами взял другую руку Бриджит, все еще сжимавшую тонкую ткань сорочки, и осторожно разогнул ее пальцы.

— Не ошибись, Бриджит. Твоя судьба теперь неотделима от судьбы Изавальты.

Бриджит хотела сказать ему, что он слишком много себе позволяет. Он стоял слишком близко, а прикосновения его были чересчур нахальны. Но она смолчала. Это нужно вытерпеть. Если он сейчас просто уйдет, можно будет побежать к императрице и рассказать ей обо всем. Может быть, даже найти Сакру…

— Мне не привыкать к внезапным пробуждениям. — Бриджит вздернула подбородок. — Это всего лишь одно из них.

«Скорее уж можно доверять старой несчастной Медеан, чем Калами», — предупреждала ее мама.

— Это Сакра сказал тебе, что я сделал для тебя заклятье? — спросил Калами, убирая прядь волос с ее плеча.

Бриджит закусила губу и отвернулась. Пусть думает что хочет.

Калами вздохнул и, к великому облегчению Бриджит, оставил ее в покое.

— Хорошо, — произнес он, закладывая руки за спину и укоризненно качая головой. — Я действительно сплел заклятье, но оно было защитным. Бриджит, пойми: каждую минуту, каждую секунду ты подвергаешься опасности. — Он махнул рукой в сторону жаровни. — Я создал этот оберег, чтобы тебя защитить. А что наделал Сакра? Он заставил тебя разрушить эту защиту.

«Сколько же лжи может уместиться на твоем языке!» Бриджит скептически скривила рот, но тут же вспомнила, что собиралась изображать невинную жертву.

— Как же я не догадалась! — Она прижала руки к щекам, чтобы скрыть невольную гримасу.

— К счастью, я принес тебе кое-что получше.

Калами раскрыл ладонь: с его пальцев свисала витая тесьма. В свете жаровни Бриджит разглядела узор из переплетенных окружностей — красного и белого цвета, как на шнурке. Левым глазом она увидела, что тесьма ярко светится.

— Это подвязка, — пояснил Калами. — Я собирался сделать пояс, но мне не хватило времени.

У Бриджит перехватило дыхание.

— Ты ведь не боишься меня, Бриджит? — проговорил Калами и подступил ближе, все еще держа подвязку у нее перед глазами.

— Боюсь, — призналась она.

Она была слишком напугана видом нового колдовства, чтобы притворяться и дальше. Он привяжет ее этой штуковиной. Он отнимет у нее разум, волю, сердце…

— Но почему? — печально спросил Калами. — Я не причиню тебе вреда. У меня на тебя бессчетное количество планов. Ты нужна мне. Я ни за что бы не стал подвергать тебя опасности! Не то что Сакра… Позволь мне защитить тебя, возьми это.

Калами протянул ей подвязку.

— Нет.

— Возьми, Бриджит, — настаивал он. — Тебя обманули, ты в опасности. Пожалуйста, не противься. Мне будет спокойнее, если я буду знать, что ты в безопасности.

Он взял ее за руку.

Бриджит вывернулась, отпрыгнула в сторону, толкнув стол на Калами, и бросилась к двери. Сильные руки вцепились в подол ее юбки, и Бриджит упала на колени.

— Нет, ты примешь мой подарок!

Бриджит пыталась лягаться, но только запуталась в многослойной юбке. Тогда она перекатилась на спину и принялась орудовать кулаками. Калами все же ухитрился поймать ее запястье плетеной петлей. Бриджит вскрикнула и попыталась вырваться, но в этот момент Калами сам отпустил ее и поднялся на ноги. Она удивленно взглянула в его глаза.

Его глаза… Какие темные, глубокие глаза! И в этой глубине — столько манящих обещаний… Столько обещаний, о которых она мечтала и которых страшилась. Бриджит вдруг вспомнилось каждое его прикосновение, все сотни тысяч раз, когда он дотрагивался до нее, то касаясь ладони, то поддерживая за локоть — и всегда так галантно, так сдержанно. Каждое из этих бессчетных прикосновений оставило след в ее памяти, на ее коже… Бриджит почувствовала, что не в силах дышать. Не в силах думать, видеть, слышать… Во всем мире не осталось ничего, кроме Вэлина Калами, его темных глаз и всего того, что они обещали.

— Лорд-чародей! У вас все в порядке?

Бриджит обернулась. В дверях стоял стражник из отряда Чадека, глядя поочередно то на Вэлина, то на Бриджит. Она смущенно вскочила на ноги.

— Да, все хорошо, — отозвался Вэлин.

Бриджит не могла произнести ни слова, настолько она была вне себя от этого вторжения. Как он посмел сюда вломиться? Это из-за него Вэлин от нее отвернулся…

— А вы как, госпожа? — спросил стражник.

— Да, — выдавила Бриджит. — Все просто великолепно. Спасибо.

Стражник поклонился и закрыл дверь.

— Все великолепно, Бриджит? — Калами медленно приближался, глаза его были широко раскрыты, словно он хотел выпить ее взглядом. — Это правда?

— Правда.

Он взял ее руку в свои ладони. От этого прикосновения сердце Бриджит забилось так сильно, что он, наверное, услышал этот стук. Ладони у него были теплые и сухие, а руки — такие сильные… Он сжал ее запястье этими руками и перевернул ее ладонь, чтобы поцеловать тыльную сторону — так нежно, как никогда прежде. Потом он вновь перевернул ее руку и коснулся губами запястья, прямо над подвязкой, которой он ее поймал.

— Теперь ты принимаешь мой дар, Бриджит? — прошептал Вэлин, и она почувствовала тепло его дыхания на своей руке.

— Да, — шепнула она в ответ. — О да.

Вэлин улыбнулся, и сердце Бриджит готово было выпрыгнуть из груди от счастья. Он был так близко, что она чувствовала его запах — аромат зимы, дыма и мускуса. Он согревал, успокаивал, возбуждал. Его пальцы сжали ее запястье, когда он затягивал тугой узел на своем подарке. Медленно, боясь спугнуть этот момент и это чувство, Бриджит провела рукой по его волосам. Они оказались на удивление мягкими и тонкими. Ей хотелось зарыться в эти волосы пальцами, гладить их и ласкать.

Калами поднял голову, и их глаза снова встретились. Бриджит не знала, как она очутилась в его объятиях. Все, что она знала, это что он ее целовал и что губы у него были мягкие и теплые, а поцелуи — страстные и глубокие. Бриджит прижалась к нему сильнее, в душе проклиная слои одежды, разделявшие их тела. Она желала, чтобы он видел ее всю, дотрагивался до нее. Она хотела ощутить прикосновение его груди к своей, хотела почувствовать его ладонь на своих бедрах… Она хотела, хотела всего этого!

Вэлин нежно провел пальцами по ее шее, спускаясь к плечам. Бриджит обняла его, и ее колени внезапно ослабели.

— Моя Бриджит, — прошептал он. — Только моя.

— Да. Твоя.

Его рука очутилась у нее на груди. Бриджит вздрогнула от неожиданности, наслаждения и прижалась губами к его шее.

Но тут он взял ее за руки и легонько оттолкнул от себя. Бриджит удивленно посмотрела на него. Что она сделала не так? Что произошло?

Но нет, Вэлин улыбался, и все обещания в мире по-прежнему светились в его глазах.

— Боюсь, нам придется немного подождать, Бриджит.

Ее взгляд скользнул в сторону служанок, лежащих в своих кроватях.

— Но я думала, они проспят еще по меньшей мере час…

— Да, родная. — Он провел пальцами по воротничку ее сорочки. — Но мне еще много чего предстоит сделать этой ночью, и я не могу пренебречь своими обязанностями.

Бриджит готова была сквозь землю провалиться со стыда.

— Конечно. Прости, я думаю только о себе.

Вэлин коснулся ее щеки, заставляя ее кожу трепетать от тепла его руки.

— И тебе это очень идет.

На губах Бриджит заиграла улыбка, когда Вэлин дотронулся до них. Она поймала кончик его пальца поцелуем, и он улыбнулся в ответ.

— Но ты должна сказать мне еще кое-что, родная. — Его пальцы скользили по линии ее подбородка вниз, к шее. — Кто сказал тебе о моем подарке? Кто наплел тебе все это?

— Ричика, — призналась Бриджит, краснея от того, что ее так легко провели. — Прости меня, Вэлин.

— Тс-с. — Он снова прижал ее к груди и поцеловал в лоб. — Не будем больше об этом. Я должен был быть осторожнее. Это мне должно быть стыдно.

Бриджит открыла было рот, чтобы возразить, но Вэлин прижал палец к ее губам.

— Я сказал, тише.

Бриджит улыбнулась и склонила голову в жесте воплощенного послушания.

Вэлин взял Бриджит за подбородок и приподнял ее голову, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Но впредь ты ведь будешь осмотрительнее и не позволишь всяким вертихвосткам хватать мои подарки?

— Конечно, Вэлин.

Его глаза были так прекрасны, в них было столько жизни и силы! Она готова была раствориться в этих глазах…

— И ты будешь носить то, что я тебе подарил? Я хочу, чтобы частичка меня прикасалась к тебе постоянно.

«Прикасалась к тебе постоянно…» Желание, которым пылали эти слова, обожгло ее щеки жаром.

— Да.

— Хорошо, моя Бриджит, хорошо. — Вэлин погладил ее волосы, и Бриджит повернула голову, чтобы поцеловать его ладонь. — Завтра ночью, моя родная. Завтра ночью все будет кончено, и мы будем вместе до конца наших дней.

Никакими словами Бриджит не могла выразить своих чувств, поэтому она снова его поцеловала — долгим, жарким поцелуем, полным собственных обещаний.

Глаза Вэлина сияли.

— Завтра ночью, — вымолвил он свое последнее обещание и выскользнул за дверь.

Счастье переполняло Бриджит. Она кружилась, встав на носочки, смеялась и сжимала себя в объятиях. Любовь! Так давно она не чувствовала любви. И вот теперь она пришла — настоящая, на всю жизнь! Он обещал. Его слова золотыми колокольчиками звенели у нее в ушах, возвращая все надежды, которые когда-то давным-давно украл Аза.

Бриджит хотелось танцевать, хотелось влезть на крышу и кричать оттуда о своей любви, хотелось быть легкомысленной и счастливой. Она в несколько прыжков пересекла комнату и встала перед большим бронзовым зеркалом.

— Бриджит влюблена, — сказала она своему отражению, запрокинув голову и выставив руку в театральной позе. — Вот — Бриджит, которая влюблена!

Она взглянула на себя в зеркале и захихикала, но тут же подавилась смехом. В отражении Бриджит увидела, как что-то вцепилось ей в запястье. Оно было черное и лохматое, словно гигантский паук, и вонзало свои клыки все глубже в кожу — прямо на том месте, которое поцеловал Вэлин.

Бриджит закричала от страха и отвращения. Она стала стягивать с себя это чудовище, пока наконец ей не удалось оторвать его от запястья и сбросить на пол. Она огляделась вокруг в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы раздавить… И тут она увидела, что на полу лежит подвязка — подарок Калами.

Бриджит попятилась назад, зажав рот руками, и воспоминания начали просачиваться в очнувшееся сознание. Он к ней прикасался, и ей это нравилось. Он повалил ее наземь и обвязал ее запястье, а потом прикасался к ней, и она позволяла. Она жадно его целовала, а он лгал ей. Он мог сделать с ней все что угодно, и она бы ему позволила, она даже хотела этого. Она готова была умолять его об этом, и он это знал, потому что эта штука была на ее запястье…

Бриджит уперлась спиной в стойку балдахина, забралась на кровать и натянула одеяло по самую шею, словно боясь, что эта штука может подползти к ней. Но подвязка просто лежала на полу, дожидаясь ее прикосновения. Точно так же, как поджидал ее Калами, как он подталкивал ее… Бриджит почувствовала, что ее выворачивает наизнанку от отвращения и страха. И правда, едва она успела подползти к умывальнику, как ее вырвало.

Только после этого она ощутила зарождающуюся в ней злость, Она началась жжением в глубине опустошенного желудка и быстро перешла в сердце бешенством и ненавистью к этой лжи, к этому подлому обольщению.

Бриджит возненавидела Калами за то, что он заставил ее вспомнить, что такое любовь, которая вновь оказалась ложью. Еще одной холодной, расчетливой ложью.

Сжечь эту гадость — как она сожгла шнурок, который он хотел спрятать в ее одежде. Взять нож и разрезать ее на куски, а потом зарезать его самого, как свинью! И чтобы он видел, как она это делает. Сжечь его! Сжечь заживо. Наложить на него заклятье — о, она сможет это сделать! — и его охватит пламя, а в ушах у него будет звучать ее голос. Уж как-нибудь она это сделает. Он умрет с ее именем на губах, моля о пощаде.

«Да, — послышался шепот в ее голове. — Пусть сгорит. Дай мне сжечь его для тебя».

Бриджит закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Надо успокоиться. Колдовскую тесьму нужно уничтожить, уничтожить целиком, несмотря на то что она боится к ней притронуться. Несмотря на то что если она освободится, Калами придумает что-нибудь еще — что-нибудь такое, чего она не сможет увидеть. Он ведь не дурак, он изобретет что-нибудь из дыма и воздуха, а может, из крови — что-нибудь, не оставляющее следов.

Бриджит оперлась о стол и стиснула зубы, пытаясь сдержать рыдания, готовые вырваться из измученного горла. Скоро Калами вернется, ожидая найти ее изнывающей от любви, и если он обнаружит, что это не так… Бриджит не знала, как ей сражаться в этой битве. Ведь он может сделать все что угодно…

Бриджит снова отползла на середину кровати, обхватила колени руками и стала дожидаться утра. Утро вечера мудренее, думала Бриджит. Может, заря принесет какое-то решение. Но в глубине души боялась, что никаких решений уже не будет.

Калами покинул комнату Бриджит и вернулся в свои покои, храня на губах вкус ее поцелуя. Это, конечно, не лучший способ убеждения, и, видят предки, он не хотел его использовать. Но, надо признать, это приятный способ. Весьма приятный. Прошло много лет с тех пор, как Бриджит его целовала — к тому же тогда она принимала его за другого мужчину, за своего предполагаемого суженого, которого она ждала на берегу озера. Тогда она была ему нужна для того, чтобы родить ребенка. Теперь она снова нужна ему, но совсем для других целей.

Калами открыл дверь в свою комнату, и сердце у него екнуло: возле очага стоял Чадек, а Финон ставил на стол кружку и кувшин. Неужели южанина уже поймали?

— Какие новости, капитан? — спросил Калами, подходя к очагу Финон поймал его взгляд и покачал головой, ставя еще одну кружку рядом с первой. Калами проглотил упрек.

— Мы обыскали даже темницы, — ответил Чадек, сразу переходя к делу. — Если он еще здесь, понадобятся ваши способности, чтобы найти его. Я бессилен.

От злости вены на шее Калами вздулись. Он сплюнул в огонь. Плевок зашипел и стал испаряться, но раньше, чем от него ничего не осталось, Калами уже улыбался.

— Пусть ваши люди продолжают поиски. Он не мог уйти.

Раз уж Сакра снова оказался рядом с Бриджит, он ее одну не оставит. Он обязательно попытается найти способ встретиться с ней.

— Вы, похоже, ничуть не обеспокоены, лорд-чародей.

Калами разлил пиво по кружкам и протянул одну Чадеку, но тот лишь покачал головой.

— Ваши поиски не дадут ему времени и возможности выстроить новые планы, — объяснил Калами. — Если не поймаем до рассвета, к закату он точно будет наш.

Чадек ничего на это не сказал, но лицо его было тревожно.

— Что вас беспокоит, Чадек? — спросил Калами, глядя на него поверх кружки.

Тот забарабанил пальцами по поясу.

— Не нравится мне все это, Вэлин, — сказал он. — Слишком много ошибок для такого неспокойного времени.

Калами поставил кружку на стол и хлопнул капитана по плечу:

— Ваши инстинкты, как всегда, начеку. Но все под контролем, я вас уверяю.

Чадек недоверчиво взглянул на него. Из дальнего угла комнаты так же настороженно смотрел Финон. Калами едва удержался, чтобы не рассмеяться над ними обоими.

— Просто еще раз поверьте мне на слово, — сказал он.

Чадек снова пристально глянул ему в глаза, и если даже увиденное не вполне его удовлетворило, он не показал этого, сделал шаг назад, прижал руку к груди и поклонился:

— Все будет так, как вы сказали, друг.

Калами ответил на его поклон:

— Благодарю вас, друг.

Чадек ушел. Как только дверь за ним закрылась, Финон, сокрушенно качая головой, выбрался из ниши для слуг.

— Ты слишком рискуешь, оставляя Сакру на свободе.

— Я уважаю твое мнение, досточтимый отец, — смиренно сказал Калами, — но только так я смогу выставить Сакру виновником убийства императора.

Финон поджал губы, обдумывая его слова. Наконец он кивнул:

— Хорошая мысль. Это действительно разумно.

— Спасибо, досточтимый отец. — Калами хотел налить себе еще пива, но передумал. Время было позднее, и он уже начинал это чувствовать. А сделать предстояло еще многое. — Ты и твои люди готовы?

— Готовы, — твердо ответил Финон. — Мы все будем в перчатках, и я не развяжу ленту, пока мы не останемся одни в спальне императора.

В его голосе слышались гордость и решимость. Ему так давно было обещано, что престол Изавальты будет разрушен его руками! Его руками будет убит император, и в каждом слове Финона Калами чувствовал предвкушение.

— Очень хорошо. — Калами расправил плечи. — А теперь позволь мне побыть одному, досточтимый отец. Есть одно маленькое дельце, о котором мне нужно позаботиться.

Финон кивнул и исчез за ширмой.

Калами не требовалось многого. Он снял со стены драгоценное стеклянное зеркало и положил его на пол перед очагом. Из ящика, что стоял возле двери на балкон, были извлечены красная лента, три медные монеты и три серебряные.

Калами встал на колени возле очага. Серебряные монеты он выложил треугольником на зеркальной поверхности, а медные одну за другой бросил в огонь.

— Я беру эту красную нить, — он вдохнул слова в длинную ленту, — и вижу в ней тринадцать узлов. Каждый узел — имя, каждое имя — хворь на Ричику.

Пальцы Калами замелькали над лентой, легко и ловко завязывая узлы, а губы повторяли заклинания, снова и снова, пока слова не потеряли значения. Вскоре Калами уже казалось, что от огня поднимается смрад болезни, смешанный с запахом нагретого металла. Его мысленному взору явился образ спящей женщины…

Калами затянул последний узел:

— Вот слово мое, и слово мое крепко. Да несут ветры миров слово мое, да увидят звезды на небе, как стало оно явью.

Обгоревшее полено в очаге треснуло и развалилось, подняв целый фонтан искр. Калами протянул ленту к огню, чтобы падающие искры прожигали в атласе черные дыры. Горячие искры иголочками кололи руки Калами, но он этого не замечал.

Когда с этим было покончено, он аккуратно сложил ленту в висевший на шее мешочек, где хранились самые ценные талисманы.

«Теперь, Бриджит, у тебя никого нет, кроме меня, — подумал Калами. — Теперь ты моя».

Прикосновение к камню — это прикосновение к вечности, холоду и терпению. Это постоянное давление, которому сопротивляется древняя сила, сила земли и сила лет. Через камень трудно двигаться, ведь камень может ждать вечно.

Дерево — это смерть и память о жизни. Дерево — это воплощенное тепло и напряжение. Дерево тянулось, росло, формировалось. Дерево знает смену времен года и изменения живых существ, через дерево идти легко, потому что дерево жаждет перемен, а движение — это перемена.

Железо — холодное и невообразимо твердое. Железо послушно только приказам огня и мастерства, его нельзя тронуть, нельзя разжалобить. Железо держит, дергает, дерзит. Железо можно пройти через воздух.

Воздух — это скорость, жизнь и свобода. Рассеянный, нетерпеливый, податливый — воздух охотно расступается, готовый помочь, помучить, помешать, сделать все, что вздумается. Воздух — это пространство, чтобы вспомнить свое тело. Воздух отступает под давлением этой памяти и позволяет вновь стать самим собой.

Вновь обретя телесную сущность, Сакра рухнул на пол.

Долго, очень долго не было ничего, кроме боли. Кровь царапала вены, кости плющили суставы, сердце разбивалось о ребра. Но с каждым вздохом тело понемногу припоминало свою форму и назначение, а боль убывала, и в конце концов Сакра смог подняться на ноги и стоять, не падая от слабости.

Убедившись, что он стоит перед дверью императорского святилища, а сквозь окна льется серый свет снежного утра, Сакра на секунду ощутил гордость. Рассеявшись в пространстве, очень сложно удерживать направление. Еще сложнее, растворившись в камне, осознавать время, ибо камню нет дела до времени. В этом опасность подобных превращений. Сакра мог запросто затеряться в камнях и вернуться в свое обличье лишь через века, когда от дворца Выштавос не останется и воспоминания.

Однако его триумф был недолог. Он испарился, стоило Сакре осознать, сколько всего могло произойти за эти несколько часов.

«Бриджит! — мысленно воззвал он. — Что они с тобой сделали, пока я прятался в камне?» Тот факт, что Калами пытался наложить на нее приворотное заклятье, говорил о многом. Калами хочет взять ее под контроль. Для каких целей — можно было лишь догадываться. Такую силу можно использовать по-разному. Ясно одно: Калами хочет, чтобы Бриджит была подвластна ему, а не императрице. Это означает, что он собирается использовать ее для свержения Вечной империи Изавальты, а этого не случится, пока Ананда и Микель живы.

Сакра тихонько приоткрыл дверь и вошел в храм. Он надеялся, что дворцовая стража уже обыскала это место. Ему нужно время, чтобы поговорить с Хранителем до того, как начать игру в кошки-мышки — причем все кошки будут искать одну-единственную мышь, и этой мышью будет агнидх Сакра собственной персоной.

В храме было сумрачно. Сакра отступил в ближайшую нишу и, скрытый ее тенью, наблюдал, как Хранитель Бакхар суетится возле своих раскрашенных и позолоченных подопечных. За все годы, проведенные в Изавальте, Сакре довелось видеть не много людей, которые так серьезно относились бы к своему скромному титулу «Хранитель». Никогда никому другому Бакхар не позволял убирать, подметать и украшать это помещение, делая все только собственными руками.

В центре зала, на возвышении из черного и красного мрамора, Вышко и Вышемира охраняли своего служителя. Сакре пришло в голову, что, должно быть, создавший их художник хотел, чтобы боги казались милостивыми. Однако то, как торжествующе Вышко поднимал над головой копье, а Вышемира приветствовала входящих кубком и кинжалом, наводило на определенные сомнения в их намерениях.

Даже в священные дни новолуния всю работу Бакхар делал сам. Это он каждый день собственноручно мыл и одевал богов. Сегодня эта процедура ему еще предстояла. Сейчас же Хранитель был занят тем, что украшал зал свежими ветвями остролиста для вечерней церемонии.

Сакра улыбнулся про себя и вышел из своего укрытия на свет.

Бакхар словно окаменел — с поднятой рукой, сжимающей ветку падуба. Потом он медленно повернулся и когда увидел, кто перед ним стоит, опустил ветвь.

— Агнидх Сакра дра Дхирен Фанидрэла! — приветствовал он гостя, обращаясь к нему по полному имени, как было принято в Изавальте.

— Добрый Хранитель Бакхар, сын Якшима, внук Ростависка.

Сакра направился к центру зала и, прежде чем Бакхар успел напомнить ему об этом, поклонился богам. Когда Сакра выпрямился, Бакхар взглянул на него прищурившись, и в его взгляде были одновременно осторожность, одобрение и любопытство.

Однако Хранитель поспешно отвел глаза и стал перебирать оставшиеся побеги остролиста в поисках самой маленькой веточки, которую можно было бы положить к ногам бога Ньяватка — вырезанного из слоновой кости крохотного человечка, который сидел на корточках возле северного оленя.

— Я думал, ты нарушишь приказ об изгнании гораздо раньше.

— Сам удивляюсь, что так долго выдержал. — Бакхар двинулся к другой нише, и Сакра пошел рядом с ним.

В этом углублении богов не было, зато обнаружилась фреска с изображением священной рощи Вышемиры.

— Ты пришел сюда, чтобы обрести покровительство Вышко и Вышемиры? — Бакхар наклонился вперед, так что длинный нос почти коснулся раскрашенной стены, и осторожно смахнул с фрески невидимую пылинку. — Поскольку ты больше не входишь в число домочадцев, я не могу предоставить тебе убежище от имени богов.

— Я пришел, чтобы попросить об услуге, добрый Хранитель.

Эти слова наконец заставили Бакхара отвлечься от своих обязанностей. Он обернулся, и Сакра увидел его умные, проницательные глаза. Бакхар и правда был ревностным хранителем своих богов и богинь, но под личиной простодушного священника скрывалась другая правда, которая заключалась в том, что Бакхар был опытным и мудрым политиком.

— Что это за услуга?

— Моя госпожа в опасности.

Бакхар иронически усмехнулся и замахал на Сакру оставшимися ветками:

— Твоя госпожа в опасности с того самого дня, как появилась здесь.

— Нынешней ночью эта опасность увеличится до предела. Лорд…

Хранитель предостерегающе поднял руку:

— Не называй имен. Я не хочу их слышать.

— Это наивно, Хранитель.

— Но это все же лучше, чем угодить под арест, как Пешек.

— Пожалуй.

Последние несколько часов Сакра тешил себя надеждой, что Пешек все же сбежит после этого бесполезного разговора с императрицей. У него были друзья среди дворцовой стражи. Он мог это сделать. Но нет, такой благородный человек, как Пешек, никогда не воспользуется подобным способом.

Бакхар помрачнел:

— Его обвиняют в заговоре, и сама вдовствующая императрица будет свидетельствовать против него на основании слов лорд-мастера Уло.

— Знаю.

Бакхар подошел к мраморному пьедесталу и положил последние ветви остролиста к ногами главных богов. Затем поднял голову и взглянул на них. Неизвестно, что он надеялся там увидеть.

— Суд будет после праздников.

— Я так и думал, — кивнул Сакра.

— Ну что ж, — вздохнул Бакхар. — Это, пожалуй, не самое подходящее место для подобных разговоров. — Он огляделся, но вокруг никого не было, кроме них самих и изваяний. — Кто-нибудь может зайти сюда посоветоваться с богами.

Бакхар поцеловал краешек одежды Вышко, потом Вышемиры, а потом сделал Сакре знак следовать за ним. Не оглядываясь, Бакхар прошел в ризницу и закрыл за собой дверь. Это была не та комната, где хранились одеяния богов — она всегда была заперта на замок, и Бакхар никогда не впустил бы туда такое святотатственное существо, как Сакра. В комнате, куда Бакхар привел своего гостя, переодевались для различных церемоний священнослужители. Все стены в ней были увешаны зелеными и белыми одеяниями, приготовленными для вечернего праздника.

Бакхар с блаженным вздохом уселся на деревянную скамью:

— Ну а теперь, агнидх Сакра, в этой величественной обстановке расскажи, что тебе от меня нужно.

Сакра поклонился:

— Мне нужно воспользоваться вашей внешностью и вашей ролью сегодня вечером, чтобы быть рядом со своей госпожой.

— Нет, — покачал головой Бакхар, глядя на Сакру своими совиными глазами.

— Но, добрый Хранитель…

— Нет. — В этом коротком слове звучал решительный и окончательный ответ. — Даже если бы это не был священный праздник Даже если бы то, что ты предлагаешь, не было чудовищным оскорблением этого святого места и тех, кому я служу. Ты ведь и сам знаешь, что мне запрещено якшаться с магией.

Сакра нетерпеливо выслушал этот праведный отказ.

— Хранитель Бакхар, говорю вам, этой ночью может наступить конец всему, — сказал он. — Ваш лорд-чародей привез в Изавальту новую силу. И собирается использовать ее, чтобы избавиться от моей госпожи и, по-видимому, от вашего законного императора.

Бакхар сделал кислую мину:

— Нехорошо запугивать старика.

— Да, — согласился Сакра. — Но для того, чтобы испугаться, есть все основания. Войска Хун-Це ждут на границе, готовые воспользоваться тем хаосом, что наступит в случае смерти императора. Ваша императрица, из-за своей преждевременной дряхлости, станет пешкой в игре Калами. — Сакра склонился над ним так, чтобы Хранитель не мог отвернуться. Он заставит старика увидеть, заставит его понять. Сейчас не время камня и даже не время железа. Наступило время воздуха, когда все меняется, все в движении и не на что опереться.

— Ваш дом, дом ваших богов, завис над краем пропасти и готов в нее рухнуть, если в ближайшее время ваш законный правитель не исцелится. Если Ананда умрет сегодня ночью, этого не произойдет никогда.

Бакхар огладил длинную белую бороду:

— Вышко и Вышемира защитят свой дом, если потребуется.

— Неужели они позволили бы мне лгать в своем храме? — парировал Сакра.

Губы Бакхара сложились в тонкую усмешку. Он помахал пальцем перед лицом Сакры:

— Семь Матерей научили тебя хитрости!

— Это жизнь при дворах двух государств научила меня хитрости. — Сакра тяжело опустился на скамью рядом с Хранителем. — Я не могу встретиться ни с императрицей Анандой, ни с ее фрейлинами. Я не могу подкупить стражу. Я не могу освободить лорд-мастера Пешека. Вы — моя единственная надежда, Хранитель Бакхар. Ананда ведь не только моя госпожа, но и ваша законная императрица.

— Она была еще такой юной, когда это произошло, — пробормотал Бакхар в бороду.

Сначала Сакра подумал, что Хранитель говорит об Ананде, но, увидев ласковую грусть на его челе, понял, что речь идет о Медеан.

— Когда с войной было покончено и мирный договор подписан, она пришла сюда и встала на колени перед Вышко и Вышемирой. Она умоляла их освободить ее от этого бремени, сделать кого-нибудь другого ответственным за Изавальту, потому что она слишком слаба. — Бакхар покачал головой и задумчиво провел рукой по висевшему на стене облачению. — Но этого не произошло, и она вообще перестала сюда приходить.

— Мы все выполняем свой долг, и никто не может освободить нас от этого.

Бакхар покачал головой:

— Да, я думал, она поймет это, после того как Каача… — Он взмахнул рукой, не окончив фразы. — Но в глубине души она все еще надеялась и, думаю, надеется до сих пор.

Теперь настало время использовать главный козырь. Сакра приберегал его напоследок. Если он не сработает, если Хранитель не поверит даже этому — все пропало.

— Но если она на самом деле хочет сложить с себя бремя власти, почему бы ей не освободить от чар своего сына?

Бакхар окаменел:

— Вы же не думаете…

Сакра промолчал.

— Речь идет о наследовании престола, — отчеканил Хранитель. — Вышко и Вышемира не позволили бы своей дочери так поступить.

— Хранитель Бакхар, я восхищен твердостью вашей веры. — Сакра расправил плечи. Не железо, не камень — воздух. Только воздух, и в нем нельзя укрыться от очевидного, как бы ни хотелось. — Но она же вас и ослепляет. Мы с вами прекрасно знаем, что боги дозволяют своим чадам творить любые преступления, особенно когда эти чада забывают о вере.

— Нет, — повторил Бакхар. — Я не могу поверить тому, что ты говоришь о Ее Величестве.

— Хранитель Бакхар, вы знаете, в каком состоянии рассудок императрицы. Вы всегда были Ананде добрым другом, почему же вы не хотите меня послушать?

Сакра увидел на лице Бакхара выражение беспомощности, и внезапная догадка заставила его вскочить на ноги.

— Нет!

Хранитель лишь пожал плечами и отвернулся:

— Мне очень жаль.

— Вы не хотите мне помочь лишь потому, что я и моя госпожа — хастинапурцы! — произнес Сакра то, что не решался сказать Хранитель. Внутри него все клокотало от гнева. Пришлось отвернуться, чтобы Бакхар не увидел его перекошенного от ярости лица.

— Я был здесь, когда Каача творил свои злодеяния, — услышал он голос Бакхара. — Когда он в конце концов был свергнут, я принес клятву верности императрице Медеан и до сих пор верю в силу этой клятвы.

Хранитель помолчал, а затем продолжал чуть спокойнее:

— Интересы твоего народа не совпадают с интересами моего. Как я могу ради тебя предать свою императрицу?

— Ваша императрица — Ананда! — Сакра ударил кулаком по стене. Не чувствуя боли, он обернулся и взглянул в упор на изумленного Хранителя. — Вот вы все говорите: Каача, Каача… Я тоже могу кое-что рассказать про Каачу.

Сакра потер ушибленную руку.

— Каача был просто пешкой. Даже меньше чем пешкой — марионеткой. Его гордыня и высокомерие были теми ниточками, за которые дергал колдун по имени Ямуна. Ямуна позабыл о службе отчизне и вместо этого сам устремился к власти.

— Мы знаем о Ямуне, — невозмутимо заметил Хранитель.

— Не думаю. — Сакра пытался сдерживаться, но тщетно. — Если бы вы действительно знали, вы бы знали и то, как жестоко я проклинаю его имя. Он возомнил, что ему удалось поймать то безграничное, что всегда стоит выше нас, смертных, независимо от того, как глубоко волшебство укоренилось в наших душах. Это ваши предки могут становиться богами, — он махнул рукой на дверь, ведущую храм, — мои же — нет. Подобные устремления запрещены законом данным нам Семью Матерями, но Ямуна презрел этот закон. — Сакра медленно опустил руку, пока она не начала дрожать. — Он забыл о том, кто он такой, забыл свою природу, а в результате Ананда ходит рука об руку со смертью с того самого часа, как переступила порог этого дома.

Лицо Бакхара осталось каменным:

— Обожествление — дар свыше. Это чудо, а не цель, к которой можно стремиться.

— Неважно. — Сакра нетерпеливо взмахнул рукой, но потом опомнился и заставил себя успокоиться. Это тяжело — быть камнем и железом во времена воздуха. Это слишком тяжело, но он должен заставить этого человека понять. Сакра сделал глубокий вдох. И потом, пора бы уже перестать думать о камне, железе и воздухе. Нужно очистить мысли от колдовского следа и сосредоточиться, не то завтра утром Ананда останется одна.

— Поймите, я не служу Хастинапуре, — спокойно сказал Сакра. — Я служу только Ананде. А она хочет стать законной и справедливой правительницей Изавальты. Вот за что мы боремся уже пять долгих, холодных лет. — Он развел руками. — Но она почти готова сдаться, потому что устала и боится, а тут еще новое оружие, направленное против нее.

Его руки непроизвольно сжались в кулаки, но Сакра через силу разжал ладони. Непозволительно представать в таком виде перед Хранителем. Тот и так, наверное, самого скверного мнения о его нраве. Воздух… Гневные слова ни в чем не убедят Бакхара. Ну почему на ум приходят лишь они!

— Вы придумали столько небылиц, что уже не можете за ними разглядеть очевидной реальности: ваша императрица в молодости приняла неумное и опасное решение, которое стоило людям жизни Она не признается в этом самой себе и цепляется за свою ошибку, как за спасительную соломинку. Когда же вы наконец откроете глаза!

Бакхар покачал головой. Сакра видел, что Хранителю хочется опровергнуть эти обвинения, но этот честный по сути человек не может найти подходящие слова.

В конце концов Хранитель произнес:

— Я и не предполагал, что ты такого о нас мнения.

Сакра глянул исподлобья:

— А какого я должен быть мнения?

— Ну, например, тебе не приходит в голову, что каждый из нас, точно так же как и ты, пытается верно служить своим правителям и своим богам? — поинтересовался Бакхар.

— Что касается вас, добрый Хранитель, я в этом не сомневаюсь. — Сакра грустно улыбнулся. — Но не просите меня думать так же о Калами.

— Лорд-чародей — не изавальтец, — быстро возразил Бакхар. — Он с Туукоса.

Сакра вынужден был отвернуться: он не хотел, чтобы Бакхар заметил мелькнувшее в его глазах отвращение.

— Ну что ж, тогда вам нужно решить, что вам ненавистней — Хастинапура или Туукос. — Сакра протер глаза, пытаясь стереть разъедавший их гнев.

— Возможно, — мягко сказал Бакхар, — мне было бы спокойнее, если бы ты выказывал больше почтения к этому дому.

«Так вот оно что… Дело не в моем народе, и даже не в Ананде. Дело во мне и в тебе».

— Вы не хотите мне помочь, потому что я никогда не целовал подол Вышко?

— В отличие от своей госпожи.

Очевидно, Хранитель не знал об алтаре в одной из комнат Ананды.

— Моя госпожа обязана это делать. Ваши боги — теперь и ее боги. Я же пока что свободен и имею право поклоняться Семи Матерям и больше никому.

Бакхар ничего не ответил. Он вновь принялся теребить складки висевшего на стене одеяния, словно пробуя на ощупь переплетение нитей Сакра подумал, что это, должно быть, церемониальное облачение Хранителя. О чем он сейчас думает? О храме, о своих обязанностях?

— Говорят, у твоей госпожи есть двойник, — наконец вымолвил Бакхар. — Говорят, что этот двойник живет в Хастинапуре, в императорском дворце — как жила бы там принцесса Ананда. Еще говорят, что эта девушка ведет такой же образ жизни, как Ананда, молится и поклоняется своим богам вместо нее.

— Это правда, — подтвердил Сакра. — В этом смысле все почести соблюдаются, и когда придет время, душа Ананды отправится к своим богам.

Но, взглянув на Бакхара, Сакра понял, что тот имел в виду.

— Так вот в чем, оказывается, дело! Раз ни один из нас по-настоящему не поклоняется тем, кому служите вы, значит, нам нельзя доверять. Так?

Бакхар ничего не ответил. Ну как этот человек, такой мудрый, такой честный, такой искушенный в придворных делах, как он может не замечать того, что творится за пределами этой золоченой клетки? Как он может сидеть здесь и твердить, что отказывается спасать свою страну, потому что Сакра падает ниц не перед теми статуями!

Так они стояли друг против друга, и Сакра точно знал, как положить конец этому бреду. Он должен просто войти в храм, упасть на колени перед статуями Вышко и Вышемиры и сделать все, что полагается. Матери позволят. Матери простят. Ведь главный долг Сакры — защита их дочери, Ананды.

И тем не менее он не мог двинуться с места.

«Так кто же из нас упрям и слеп?» Сакра стиснул зубы.

— Вы сказали, что императрица давно перестала бывать здесь?

Ответом ему было молчание.

— Наверное, ей достаточно совершать надлежащие действия в надлежащие дни, — сказал Сакра, прекрасно сознавая, что эти слова — игра с огнем. Если Бакхар выйдет из себя, ему уже ничего не добиться. Однако он продолжал: — Но она не делает даже этого. А раз так, разве Ананда менее набожна?

От этих слов Бакхар пригнулся, словно от удара. И Сакра ударил еще раз:

— Мне кажется, вы просто боитесь.

— Есть чего бояться, — едва слышно прошептал Бакхар. — Не ты один провел всю жизнь при дворе. Я боюсь развала империи. Я боюсь, что перевернутся представления о том, где добро, а где зло.

В его словах не было пафоса, только унылая констатация.

— С малолетства я слышал рассказы деда о кровавых распрях и тиранах. Я не хочу, чтобы эти времена вернулись.

— Но чем дольше вы будете бездействовать, — возразил Сакра, — тем быстрее эти времена настанут.

Бакхар прикрыл глаза.

— Подожди здесь.

Он встал, но сгорбленная спина так и не распрямилась. Только теперь Сакра заметил, как стар Хранитель. Медленно передвигая дрожащие ноги, Бакхар вышел из ризницы и плотно закрыл за собой дверь.

Сакра с минуту отрешенно смотрел на простую деревянную поверхность двери. А потом, сознавая, что грубо нарушает уединение Хранителя, приоткрыл дверь и заглянул в щелку.

Бакхар лежал, простершись ниц, у ног Вышко и Вышемиры. Его губы шевелились, но Сакра не мог разобрать слов: до него доносилась лишь сплошная нескончаемая череда согласных. Затем Бакхар принялся биться лбом об пол и шептать что-то еще настойчивее, очевидно, о чем-то умоляя своих богов.

И тут прямо перед Бакхаром на пол упало что-то красное. Поначалу Сакра подумал, что это ягодка остролиста, но вглядевшись получше, понял, что это капля красной жидкости. Вслед за первой каплей упала вторая. Бакхар тоже заметил это, и глаза его округлились от изумления. Он поднял голову и уставился на кинжал Вышемиры.

По стальному лезвию тянулась тоненькая струйка крови. На пол бесшумно упала еще одна капля. На лице Бакхара застыло выражение священного ужаса. Он протянул руку и кончиками пальцев коснулся обагренного чудесной кровью клинка, а потом прижал их к губам, исступленно закрыв глаза.

Потом кровь исчезла — и с кинжала, и с пола. Но когда Бакхар поднялся на ноги и направился к ризнице, на его губах виднелись алые пятна.

Сакра отступил назад, но даже не попытался прикрыть дверь. Он не мог запятнать эту священную минуту даже мелким обманом.

Бакхар взглянул на Сакру, но мысли его были далеко.

— Я не могу позволить тебе занять мое место во время самой церемонии, — сказал Бакхар тихо, но отчетливо. — Ты не смог бы даже как следует начать обряд. Но сразу после того, как ритуал закончится, ты можешь прийти сюда и делать все, что считаешь нужным.

Сакра поклонился в знак уважения и доверия:

— Спасибо, добрый Хранитель.

Бакхар кивнул, а Сакра поклонился на изавальтский манер и оставил Хранителя одного. Сейчас Бакхар вряд ли нуждался в его обществе.

Проходя мимо изваяний Вышко и Вышемиры, Сакра замедлил шаг.

«Матери простят», — подумал он, и порывисто наклонился, чтобы поцеловать одеяние Вышемиры.

Капля упала ему на ладонь, и он в ужасе отшатнулся. Но вместо крови на ладони сияла капля воды — чистой и прозрачной. Сакра поднес руку к губам, как это делал Бакхар, и почувствовал соленый вкус слезы бога.

Глава 15

Бриджит заснула далеко за полночь, свернувшись калачиком в центре огромной кровати. Но сон не стер обиду и злость. Стоило ей, проснувшись, открыть глаза, как все вспомнилось: и страх и ненависть нахлынули на нее с новой силой. Лишь несколько мгновений спустя она осознала, что разбудила ее Ричика, тихонько тряся за плечо. Но, несмотря на собственные беды, Бриджит все же заметила, что девушку лихорадит.

Не обращая внимания на возражения Бриджит, Ричика заперла заколдованную подвязку в деревянную шкатулку и отнесла на балкон, где и закопала в снегу.

Это было последнее, что она успела сделать перед тем, как без сил рухнула в кресло. Глаза девушки горели нездоровым блеском, а кожа буквально пылала от жара.

К этому времени проснулись остальные камеристки. Гали послала за смотрительницей, а та позвала двух лакеев, которые подняли кровать Ричики, словно носилки, и куда-то утащили. С тех пор никто ничего толком не мог сказать Бриджит о ее служанке, кроме того, что «о ней позаботятся».

Бриджит понимала, что здесь не обошлось без Калами. Но она не могла даже выйти из комнаты, чтобы навестить Ричику. Вместо этого она должна была готовиться к выходу в свет. Бриджит хотелось плюнуть на все это, но она не могла себе этого позволить. Не теперь, когда Калами думает, что она без памяти влюблена в него. Сама мысль, что он может в чем-то ее заподозрить, вселяла в Бриджит ужас. Ее подташнивало от страха, но она, как ни в чем не бывало, стояла на месте и покорно терпела хлопоты служанок. Две оставшиеся в ее распоряжении дамы были слишком глупы, чтобы представлять хоть какую-то опасность.

На то, чтобы подготовить хозяйку к вечернему празднеству, у Гали и Ядвиги ушло несколько часов. Сначала камеристки занялись волосами Бриджит: расчесали, надушили и вплели в них жемчуг и золотые нити. Затем последовало обтирание тела — губкой, смоченной в розовой воде. Причем Бриджит настояла на том, чтобы сделать это самостоятельно, чем немало удивила своих служанок. После этого необходимо было сделать специальную ванночку из ослиного молока для смягчения кожи рук. Затем настал черед многочисленных слоев нижнего белья: Гали и Ядвига подолгу суетились вокруг каждого предмета туалета, вертели их в руках и не без труда прилаживали на нужное место.

Калами думает, что она в его власти. Но он не из тех, кто привык полагаться на удачу. К тому же подвязки, как известно, вещь парная. Вполне возможно, что он как раз сейчас занят плетением второй… И как ей быть, если он придет к ней сегодня ночью и вручит такой подарочек? Бриджит старательно гнала от себя эти мысли.

Когда Гали с Ядвигой завязывали на Бриджит пояс нижней юбки, она затаила дыхание, думая о том, что какое-нибудь заклятие может скрываться и здесь. Они туго затянули шнурки, и Бриджит осторожно подумала о Калами. Да нет, вроде все в порядке: ни нежности, ни сладкой истомы. Он по-прежнему подлец и обманщик. Это он отравил Ричику, это он хотел украсть у Бриджит свободу. Мысли о нем не вызывали у нее никаких чувств, кроме ненависти и страха.

Удостоверившись в своем презрении к лорду-чародею, Бриджит немного расслабилась. Камеристки тем временем сражались с тяжеленным верхним платьем: шнуровали, застегивали, завязывали и подгоняли по фигуре. Наконец голову Бриджит покрыли золотистой вуалью и увенчали золотой диадемой, с которой по бокам и сзади свисали длинные нити жемчуга. Все это сооружение полностью закрыло волосы Бриджит, так что ей оставалось только гадать, зачем нужно было тратить столько времени на прическу.

В качестве последнего штриха Ядвига прикрепила к левому плечу хозяйки подаренную Калами брошь. Бриджит вздрогнула, но, не ощутив и намека на любовное влечение, вздохнула свободнее.

Дамы принесли зеркало из полированной бронзы, чтобы госпожа могла взглянуть на себя. Бриджит присвистнула от удивления. Она была уверена, что вид у нее будет крайне нелепый, но в глубине души надеялась, что будет выглядеть сносно, а быть может, даже мило. Но фигура, смотревшая на нее из золотистого Зазеркалья, оказалась неожиданно величавой. Это было похоже на превращение Золушки в принцессу. Точнее даже — в королеву.

Это впечатление длилось лишь миг, после чего, забыв о страхе и тревоге, Бриджит расхохоталась. Оказывается, секрет величия коронованных особ заключается лишь в ловко подогнанной одежде?!

Ядвига и Гали, которые тоже успели принарядиться, похоже, не находили в этом ничего смешного. Они взялись обучать Бриджит премудростям обращения с парадным одеянием: как стоять, как сидеть, как кланяться и поворачиваться (из-за длинного шлейфа о том, чтобы двигаться назад, не могло быть и речи).

В дверь постучали, и Ядвига бросилась открывать. Распахнув дверь, она отступила в сторону, и порог переступил Вэлин Калами собственной персоной. Лорд-чародей, видимо, тоже надел свой лучший костюм. Пурпурный бархатный плащ ниспадал почти до самого пола, оставляя открытыми лишь сверкающие носы черных сапог. Края плаща были оторочены черным мехом, а пояс, обвивавший талию Калами, мерцал золотом и карбункулами. Алмазы сверкали и в пуговицах на черном кафтане. Под широкой меховой опушкой кафтана Бриджит разглядела рубашку ослепительной белизны и золотые, алые и зеленые узоры, вышитые на воротничке и манжетах. Головной убор Калами по форме напоминал епископскую митру, только был намного меньше в высоту. Эта митра тоже была аспидно-черной с золотой отделкой.

Надо признать, выглядел он великолепно, и поклонился Бриджит только после того, как оглядел ее с головы до ног.

— Я всегда знал, что ты красива, — сказал он с нежностью, и Бриджит явственно ощутила, как по ее спине скользит холодное лезвие ножа. — Но я и не предполагал, что ты так умопомрачительно прекрасна.

— Я так счастлива, что тебе нравится, — через силу произнесла Бриджит в надежде, что ее радость не покажется ему наигранной. — Ты тоже очарователен.

Это была лесть и в то же время чистая правда. Складки бархата переливались в свете жаровен. Волосы Калами были зачесаны назад и красиво ниспадали из-под украшенной каменьями черной митры. Пурпур выгодно оттенял золотистый цвет его смуглой кожи, так что Бриджит рядом с ним казалась болезненно бледной.

— Девушки рассказали тебе о том, что будет происходить сегодня вечером?

Бриджит с улыбкой взглянула на Гали и Ядвигу:

— Нет, они были заняты тем, что рассказывали мне, как управляться с этим гектаром ткани.

Она разгладила парчовую юбку.

Видно, шутка пришлась Калами по душе. Он улыбнулся и подошел к Бриджит так близко, как это позволяло ее пышное одеяние.

— Неужели они не сказали тебе, что ты должна дать мне руку, чтобы я мог дотронуться до нее кончиками пальцев? Вот так… — Калами поднял руку Бриджит и сжал ее пальцы в своих. — А где же мой подарок, дорогая? — прошептал он так тихо, что его слова расслышала только она.

Бриджит почувствовала болезненный спазм в желудке, но заставила себя наклониться к Калами и прошептать ему на ухо:

— Он обвязан вокруг моей ноги, сударь. Там, где и полагается быть подвязке. Хотите взглянуть?

— Очень, — прошептал он в ответ. — Но давай не будем шокировать девушек.

Он отодвинулся от Бриджит и со смехом заглянул в ее глаза, чтобы удостовериться в том, что любовная горячка ее не отпустила. Бриджит скромно потупила взгляд. Когда же она вновь подняла глаза, то вздрогнула от невыносимого ощущения, что лицо это знакомо ей давным-давно, что она видела его много-много лет назад.

В следующую секунду она поняла, кого ей так напоминает Калами, и от этой мысли по спине у нее вновь пробежал холодок. Он похож на Азу, отца ее ребенка! Смуглая кожа, темные волосы, точеные черты… Боже всемогущий, как же она раньше не замечала!

— Все хорошо, Бриджит?

Калами казался встревоженным. Бриджит страшно было даже подумать о том, что он мог увидеть в ее глазах в эту секунду.

— Не беспокойся, все хорошо.

Отчаянным усилием воли Бриджит удержалась от того, чтобы не отшатнуться от Калами. Нет, он не Аза. Он хуже. Аза хотел только обольстить ее, а Калами хочет лишить ее свободы. Тот хотел ее тело, а этот хочет взять душу. Он гораздо, гораздо хуже, чем Аза!

Лучший способ спрятать серьезные мысли — говорить глупости.

— Я просто подумала: как же мы выберемся из комнаты, когда мы так связаны? — сказала Бриджит, поднимая руку, сжатую в ладони Калами.

Он улыбнулся, разжал ладонь, и Бриджит воспитанно прикрыла рот рукой, хотя ей было и не до смеха.

«Боже мой, а как я выберусь из всей этой истории?!»

Может быть, точно так же, как и из комнаты: нужно только молча ждать и плыть по течению. Служанки распахнули дверь, и Калами пошел вперед, краем глаза наблюдая за Бриджит и взглядом маня ее за собой. Бриджит повиновалась этому безмолвному приказу, за ней последовали ее камеристки. Когда Калами вновь завладел ее пальчиками, Бриджит опустила глаза, сделав вид, что разглядывает драгоценный подол платья.

Калами повел ее по коридору. Повсюду — и впереди, и сзади — вышагивали незнакомые вельможи. В коридоре царил полумрак, и потому они казались скорее призраками, чем людьми. Здесь блеск изумрудного шелка, там — мерцание золота и серебра. Блеснул синими гранями драгоценный камень, прошелестел меховой шлейф, качнулась медного цвета тесьма… Почти у всех мужчин на поясе висели мечи в вышитых ножнах или небольшие позолоченные кинжалы, а женщины, похоже, сходили с ума по высоким конусовидным шляпкам, с высоких кончиков которых ниспадала кружевная вуаль. Как это ни смешно, но Бриджит среди них почувствовала себя старомодной.

Наконец они с Калами подошли к мраморной лестнице необычного изогнутого фойе, которое, по словам Ричики, носило гордое имя «ротонда». Бриджит почудилось, что из зимы они мгновенно перенеслись в трепетную весну. Массивные перила были увиты цветущим виноградом, а над цветами порхали бабочки. Окна украшали ветви вечнозеленых растений, на которых сидели певчие птицы. Их клювы были полуоткрыты, яркие грудки расправлены, словно они вот-вот запоют. Вдоль всего помещения были расставлены вазы с цветами, а окна закрывала голубая вуаль, которая волшебным образом превращала серый зимний вечер в солнечный апрельский день.

Бриджит не сразу догадалась, что цветы и птицы — мастерски сделанные копии из цветного стекла. Лучи лампад и свечей отражаясь от стеклянной флоры и фауны, причудливо преломляясь в каждом изгибе, и наполняли пространство чудесным светом.

— Это волшебство?

Бриджит дотронулась до изящного розового лепестка: он был холоден, как лед.

— Нет. — Калами покачал головой. — Только мастерство, помноженное на многолетний труд.

Он провел пальцем свободной руки по голубому крылу застывшей бабочки.

— Почти все эти мастера были привезены с моей родины.

Бриджит задержала взгляд на одном из изящных цветков, и ее осенила малоприятная догадка. Она ведь знала и раньше, что соотечественники Калами были народом угнетенным. Их оскорбляли, завоевывали, притесняли… Если бы он был с ней честен, если бы рассказал, что с ним произошло, вместо того чтобы расставлять ловушки… Вполне возможно, она поддержала бы его добровольно. Нет, ей никогда не узнать, какой он на самом деле.

«Может, он просто боится? — Бриджит отважилась тайком взглянуть на Калами и увидела, с какой печалью он взирает на стеклянную красоту. — Быть может, он просто пытается освободить свой народ? У него нет права на ошибку, он должен быть целиком и полностью уверен во мне, потому-то и приходится быть жестоким…

Возможно, это даже моя вина, что он недостаточно откровенен со мной. Возможно…»

А может, и нет. Может, это просто ее воображение. Бриджит отдернула руку от цветка. Все это она уже говорила себе после той ночи с Азой, когда начала осознавать, что натворила. Может, все совсем не так, убеждала она себя. Может, это больше, чем просто одна ночь во тьме.

Она даже начала в это верить. И ошиблась — точно так же, как ошибается сейчас.

Внезапно мысли Бриджит приняли другое направление. Где сейчас Сакра? Бриджит почему-то была уверена, что если он на свободе, то должен быть где-то поблизости. Ей хотелось увидеть его хотя бы мельком — тогда она чувствовала бы себя не такой одинокой.

Бриджит закусила губу и решила думать о чем-нибудь другом. Если бы Калами сейчас посмотрел на нее повнимательнее, он наверняка раскусил бы ее притворство.

Между вазами с цветами стояли вращающиеся ширмы, расписанные красками, такими же трепетными и яркими, как стеклянные цветы. На одних ширмах было изображено нечто вроде пасторальных сцен: прекрасные юноши и девушки, птицы и звери. Другие явно обращались к истории: на них были нарисованы правители на тронах, сцены сражений и побед.

Калами заметил, что Бриджит заинтересовалась этими своеобразными картинами:

— Это история Вечной Изавальты, предназначенная для созерцания членами императорской семьи и всем честным народом. Она обновляется каждый год…

Калами собирался что-то добавить, но его прервал необычный звук. Под лестницей, слева, послышалось пение: низкий рокот баса, парящие в вышине сопрано и все оттенки баритонов, теноров и альтов, сливающиеся в звонкой гармонии. Казалось, каменные стены вибрируют в унисон этим мощным звукам. Бриджит не могла разобрать слов, но чувствовала, что происходит нечто величественное и прекрасное и что ничего подобного ей слышать не доводилось.

Словно по мановению волшебной палочки, свечи погасли и зал погрузился во тьму. Бриджит ахнула от неожиданности. Потом она увидела, как в темноте загорелись новые огоньки, которые двигались слева, оттуда же, откуда доносилось пение. Голоса становились все громче, наполняя воздух безмерностью звуков. Стекло отозвалось радостным звоном, так что казалось, птицы и в самом деле запели.

Бриджит уже догадалась, что перед ней — праздничное шествие. Пели мужчины и женщины в длинных изумрудно-зеленых одеяниях, подпоясанных гирляндами из веток остролиста. Такие же венки украшали их головы. Все хористы держали по свече в руку толщиной. Возглавлял процессию Хранитель Бакхар, со свечой в одной руке и с длинным посохом из слоновой кости — в другой. Несмотря на преклонный возраст Хранителя, Бриджит не заметила в его голосе старческих ноток, когда он присоединился к общему хору.

— О чем они поют? — тихонько спросила Бриджит.

— Они воспевают всех королей и императоров Изавальты, всех богов этого дома и просят их защитить дом и вернуть весну.

Вслед за хором шла величественная старуха в мерцающей рубинами красной мантии. Это могла быть только вдовствующая императрица. Позади нее шествовала Ананда, с головы до ног в одежде небесно-голубого цвета. Рядом с ней брел император — у него одного в руках не было свечи. Его костюм был похож на наряд Калами, только кафтан был не черный, а золотой, и вместо митры на голове императора красовалась корона, блиставшая сапфирами.

За императорской семьей двигалась колонна древних старцев, чье убранство переливалось разнообразием ярких цветов.

— Это члены Совета, — шепнул Калами на ухо Бриджит. — Когда они пройдут, мы присоединимся к шествию.

Бриджит рассеянно кивнула. Ее внимание было приковано к императору. Необходимо увидеть, что связывает его волю! В этом — единственное спасение и надежда на свободу.

Но император был так далеко, и на нем было столько золота, что в дрожащем сиянии свечей он весь сверкал и переливался. Бриджит ничего не смогла разглядеть, кроме бликов света на золотом плаще. Если даже императора и окружал ореол волшебного света, его костюм это прекрасно маскировал.

Бриджит выругалась про себя. Один-единственный раз она во что бы то ни стало должна увидеть — и не может! Что же теперь делать?

Когда старцы в сверкающих одеждах прошли мимо, Калами снова взял Бриджит за кончики пальцев и повел вниз по ступеням. Остальные вельможи длинным шлейфом потянулись за ними. Бриджит чувствовала на себе сотни взглядов. Должно быть, придворные удивленно думали: с какой стати эта выскочка так нахально заняла самое почетное место? А может, просто гадали, кто она такая. Никто из них не произнес ни слова. Возможно, разговаривать во время церемонии было нельзя, а может, придворным этикетом запрещалось беседовать с человеком, не представленным официально ко двору. Надо будет спросить об этом Калами, решила Бриджит. В том, что касается традиций, не следует пренебрегать мелочами.

Процессия неторопливо следовала изгибам дворцовых коридоров и переходов, и чем больше комнат и галерей они проходили, тем больше людей присоединялось к шествию. Мимо Бриджит мелькали стеклянные цветы, позолоченные птицы, глаза и лица на разрисованных ширмах, но она ничего не успевала рассмотреть как следует, хотя предпочла бы изучить их досконально… Только бы не замечать теплых пальцев Калами на своей коже. Из всего множества глаз — живых и нарисованных — острее всего Бриджит чувствовала на себе его взгляд. Его глаза все время искали подтверждения того, что заклятье действует, что воля Бриджит утонула в глубинах его магии. А что будет, если Калами не найдет того, что ищет?

Процессия завернула за угол, и Бриджит увидела впереди что-то вроде светящейся пещеры, вход в которую был гостеприимно распахнут. Громадные свечи озаряли храм, и от их блеска он казался сделанным целиком из золота и драгоценных камней.

Когда глаза Бриджит привыкли к золотому сиянию, она заметила, что Вышко и Вышемира на своем пьедестале тоже принарядились: на них были белоснежные одеяния и венки из остролиста. У Вышко на поясе красовался кушак из золотого бисера, а талию Вышемиры обвивали серебряные цветы и виноградная лоза.

Хор во главе с Хранителем разделился на два потока, огибавшие изваяния с двух сторон: женщины — слева, мужчины — справа. Звуки гимна, и без того величественные, вдвойне усиливались сводом купола, и вскоре Бриджит уже не могла думать ни о чем, кроме вливающегося в нее мощного потока музыки.

Вдовствующая императрица приблизилась к статуям и положила что-то к их ногам — что именно, Бриджит разглядеть не смогла. Затем она по очереди приложилась губами к одеянию Вышко и Вышемиры и отошла назад. Императрица Ананда последовала ее примеру, сперва положив дар к ногам изваяний, а потом поцеловав краешек их одежды. Но едва Ананда коснулась руки императора, как старая императрица увела его прочь. Бриджит успела заметить, что император не отдал дани почтения богам и не оставил им никакого подношения.

Тот же самый ритуал повторили все члены Совета. Очередь двигалась медленно. Бриджит было немного не по себе от этого странного храма и еще более странного ритуала. Она перестала интересоваться христианской религией, когда обнаружила, что религия не очень-то интересуется ею. Но все происходящее было как-то… неправильно. История местных богов была столь зловещей, а рассказывали ее с таким благоговением.

Хотя кто она такая, чтобы судить о подобных вещах? Кто знает, в чем проявляется божественность в этом странном мире?

Тем временем они с Калами приближались к пьедесталу. У ног статуй уже скопилась целая гора даров. Бриджит почувствовала, как в ее ладонь что-то вложили. Она глянула вниз: это был небольшой мешочек из прозрачной ткани, наполненный чем-то вроде сушеной смородины и позолоченного миндаля. Только сейчас Бриджит заметила, что почти все подношения, сложенные к ногам статуй, были лакомствами или их муляжами. Теперь уже Бриджит знала, что нужно делать. Она положила мешочек к другим дарам, а затем поцеловала платье Вышко и Вышемиры.

«Кто бы вы ни были, — помолилась она, — помогите мне увидеть то, что я должна».

Не успела эта молитва прозвучать в ее сознании, как внутренний взор Бриджит распахнулся, и она увидела…

Калами едва успел подхватить Бриджит, когда она стала оседать на пол. Глаза ее были широко раскрыты, но она не замечала ничего вокруг. Все изавальтские лорды и священники уставились на них, и бесконечный гимн, прославляющий божества и взывающий к их покровительству, потерял былую стройность.

— Ничего страшного, это просто от духоты, — пробормотал Калами, поднимая руку — якобы для того, чтобы пощупать лоб Бриджит, а на самом деле — чтобы закрыть ее распахнутые глаза. Меньше всего ему хотелось, чтобы какой-нибудь идиот понял, что Бриджит посетило видение, посчитал его божественным знаком и настоял на том, чтобы она прилюдно рассказала об увиденном.

Калами поднял Бриджит на руки и понес сквозь толпу. Он знал, что Медеан наблюдает за каждым его движением, но у него не было времени объяснять ей, что происходит. Нужно поскорее убрать отсюда Бриджит. Наконец он добрался до хвоста процессии, где стояли ее служанки. Толстуха лишь всплеснула руками и даже не догадалась достать веер, чтобы немного охладить свою госпожу. Рыжеволосая дылда оказалась немного сообразительнее. Она повернулась и принялась расчищать Калами путь сквозь остатки шествия, направляясь прямо к комнатам для обмороков, что находились рядом с Большим залом. Зайдя внутрь, она проворно взбила подушки на диване, чтобы Бриджит было удобнее лежать.

— Ты! — Калами ткнул пальцем в толстуху. — Найди старшую фрейлину ее величества и передай ей, что с Бриджит Ледерли все в порядке. Ей просто стало дурно. А ты, — он указал на другую служанку, — принеси воды и вина. После этого стой за дверью и не впускай никого, пока я не разрешу.

Обе камеристки поклонились и исчезли. Калами обернулся к Бриджит, распростертой на диване, с которого свешивались полы ее платья. Глазные яблоки беспокойно двигались под закрытыми веками. «Что же ты сейчас видишь?» Да все что угодно! Она однажды призналась, что может видеть как прошлое, так и будущее. А в прошлом было слишком много такого, чего ей пока не следует знать… Эти видения с самого начала путали ему все карты! Как много она сможет простить ему ради любви?

Калами даже не был уверен, что заклятье работает в полную силу. Подвязка была сделана более основательно, чем шнурок, но все равно второпях. К тому же любовные заклятия — капризная штука. Пожалуй, правильнее всего прямо сейчас проверить, как прикреплена подвязка. Хотя если Бриджит очнется или, несмотря на приказ, кто-нибудь войдет в комнату, придется придумывать какие-то объяснения.

Калами осторожно приподнял многослойные юбки, обнажив ноги Бриджит. Ноги были крепкие, но, несмотря на тонкие шерстяные чулки, им недоставало изящества. Бриджит не шевелилась, не издавала ни звука, полностью погрузившись в свое видение. Калами принялся отодвигать слои бархата, тафты и льна, чтобы добраться до обнаженных бедер… И стиснул зубы, чтобы не зарычать от ярости.

Немного справившись с собой, он оправил одежду Бриджит, встал, заложил руки за спину и сжал их в кулаки. Что пошло не так? Кто его предал? Маленькая трусливая швея, которая так беспокоится о своем положении? Или эта чересчур умная служанка успела еще раз вмешаться, прежде чем он расправился с ней? Или Бриджит догадалась сама? Значит, она все знает? Или видит именно сейчас? Правая рука Калами потянулась к шее Бриджит, смуглые пальцы непроизвольно сжимали и отпускали воздух. Задушить ее здесь и сейчас! С играми покончено! Надо было еще раньше утопить ее в этом проклятом озере и вернуться к императрице с печальными известиями… В конце концов в мире полно других сил. Для того чтобы удерживать Жар-птицу, можно найти и кого-то другого!

Бриджит резко села на кушетке и огляделась вокруг.

Когда храм растаял перед глазами Бриджит, она увидела Микеля. Однако он не был вялым и безжизненным, как обычно. В этом видении молодой император был охвачен нетерпеливым возбуждением. Он стоял возле огромной кровати с голубым бархатным пологом. Юноши в ливреях помогли ему снять камзол и шелковую рубашку, и император остался в рейтузах и длинной сорочке. Рядом стояли еще какие-то молодые люди — все они смеялись и шутили. Бриджит знала, что это первая брачная ночь Микеля и он готовится к встрече с молодой женой, которая вскоре разделит с ним ложе.

Однако смех сразу смолк, как только из-за ширмы появилась вдовствующая императрица. Она улыбнулась и жестом приказала оставить ее наедине с сыном. Когда все ушли, императрица положила на столик сверток, который принесла с собой, и развернула его.

— Сын мой, это мой последний свадебный подарок.

Медеан показала Микелю плетеный серебряный пояс, с которого свисали тысячи кисточек, и на каждой красовался аккуратный узелок и стеклянная бусинка. Бриджит почувствовала, что, несмотря на все изящество этой вещи, от нее, словно дурным запахом, веяло ужасом.

— Это поможет тебе ублажить молодую жену, — сказала сыну Медеан. — И обеспечит мне внука через девять месяцев.

— Матушка императрица, — сухо сказал Микель, стараясь не поддаваться смущению, — я польщен вашей заботой, но, честно говоря, надеялся на некоторое уединение в эту ночь.

— Какая чепуха! — улыбнулась императрица и подошла к сыну, держа подарок в вытянутых руках. — В таком деликатном деле кто сможет помочь молодому человеку лучше, чем старая женщина? Подними-ка рубашку.

— Матушка…

— Подними рубашку.

Микель в отчаянии закатил глаза, но рассудил, что чем быстрее он покорится, тем быстрее останется один. Он задрал подол рубашки, обнажив крепкое тело. Он не видел, как губы его матери беззвучно что-то шептали, пока она опоясывала его серебряным кушаком. Не видел, как она завязала узел, чтобы скрепить заклятье. Не видел, как пояс растворился, слился с кожей и стал незаметен для человеческого глаза.

Императрица тронула сына за локоть:

— Опусти руки, Микель.

Он повиновался. Руки его безвольно обвисли, кисти раскачивались из стороны в сторону. Весь он как-то обмяк и стал похож на тряпичную куклу. И только глаза беспокойно бегали, не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном.

Медеан разгладила рукой помятую ткань рубашки:

— Теперь, сын мой, ты в безопасности. — Императрица подошла к кровати и откинула одеяло. — Ложись в постель.

Медленно, шаркающей походкой, Микель дотащился до кровати нащупал ее край, словно слепой, и забрался на свое брачное ложе. Медеан подоткнула одеяло, коснулась щеки сына и ушла.

Реальность нахлынула на Бриджит и поглотила видение. Она резко поднялась и открыла глаза.

— А-а, вот ты и вернулась.

Она лежала на одном из бесчисленных в этом дворце шелковых диванчиков. Калами держал ее за руку. Должно быть, он растирал ее. Пения хора не было слышно, зато из-за двери доносились топот и шарканье множества ног.

— Где я?

— В комнате для отдыха, рядом с Большим залом.

— О…

Бриджит снова без сил легла на диван, но сердцебиение никак не хотело успокаиваться. Императрица… Она поступила так со своим единственным сыном! Она лишила его разума и обвинила в этом сноху. Бриджит прижала руку к груди. Она должна рассказать! Кому-нибудь рассказать.

— Что ты видела, Бриджит?

Она открыла рот — и тут же закрыла снова. Она должна, должна рассказать, но рассказать Калами?.. Разве это могло произойти без его ведома? Все может быть. Может, императрица его просто одурачила.

Но тут Бриджит опять увидела, как он похож на Азу, и вспомнила другое заклятье — то, которым он поймал ее запястье прошлой ночью.

Внезапно ей в голову пришла идея — как рассказать о своем видении и в то же время не выдать себя.

— Я видела императора, — произнесла Бриджит, поправляя душивший ее воротник платья. — Я видела, как ему повязали серебряный пояс — причину его болезни…

Она задумчиво вгляделась куда-то вдаль, словно пытаясь воссоздать в памяти эту сцену. «Скажи, ну скажи же!» — предательски нашептывал ей внутренний голос. «Не ему, — мысленно возразила Бриджит. — Только не ему!»

— Кто это сделал, Бриджит? — спросил Калами с бесстрастным лицом. — Кого ты видела?

— Все как-то неясно, туманно… — Бриджит прекрасно понимала, что этот лепет больше всего напоминает вдохновенное бормотание тети Грэйс, но ничего другого ей не оставалось. — Это была женщина!

Бриджит поспешно выпалила эти слова и взглянула на Калами, надеясь, что лицо ее выражает непоколебимую честность.

— Это женщина, которая должна бы любить его, но не любит… Ананда? — Бриджит ошарашенно прижала руку к губам. — Конечно, это Ананда!

— Ну что ж. — Калами поднялся. — Вот ты и выяснила это. То, над чем бились столько времени все колдуны и маги этой страны, для тебя оказалось проще простого.

— Похоже, что так… — Бриджит не могла понять, играет Калами, что верит ей, или же поверил в самом деле.

Она заправила под вуаль несколько выбившихся прядей.

— И что нам теперь делать?

«Все равно я должна сказать. Должен же быть какой-то способ!»

Калами сделал вид, что раздумывает.

— Идти на праздник, — произнес он наконец. — Я поговорю с ее величеством как можно скорее.

— Но почему?! — возмутилась Бриджит, как это сделала бы любая встревоженная женщина. — Разве ты не можешь просто разорвать заклятье? Взять и снять с него этот пояс, раз теперь все стало известно?

— Бриджит, — Калами снова взял ее за руку и нежно сжал ее ладонь. — Это древнее и мощное заклятье. И снимать его нужно крайне осторожно, а не просто грубо разорвать. Иначе Микель может умереть от шока.

— А-а… — Бриджит знала, что это ложь, хоть и не понимала, откуда взялась эта уверенность. — Ну конечно. Я как-то не подумала.

В улыбке Калами была и нежность, и теплота, и понимание.

И даже немножко гордости. Хотя больше всего — притворства.

— Я очень беспокоюсь за тебя, Бриджит. Это видение… Оно может быть опасно для тебя.

— Опасно? — Бриджит сделала большие глаза. — Но ведь я под твоей защитой, разве не так?

— Разумеется. Вот только… У Ананды повсюду шпионы, у нее много союзников. Слухи о тебе и твоих способностях, особенно о твоих видениях, уже распространились по дворцу. Я надеялся, что теперь ты защищена лучше. — Глаза Калами стали жесткими, хотя в голосе по-прежнему звучала нежность. — Но ты солгала мне, ты отвергла мой талисман, Бриджит. Почему ты это сделала?

Он знает. Он знает, что она свободна от его заклятья. И холод, который она ощущает, исходит от него. Это зимний холод, под которым прячется кипящая от бешенства кровь. Он проникает в душу и сжимает сердце ледяной рукой… Бриджит не отвечала, и Калами тоже молчал, сверля ее глазами. Он знает, что она чувствует его гнев и боится. И он не хуже ее понимает, что бежать ей некуда. Они заперты в этом дворце, как в шкатулке, и прихлопнуты крышкой снега. Попытайся она сбежать — он тут же окажется рядом. Он здесь хозяин, она — чужестранка. Все это Бриджит прочитала в глазах Калами.

— Мы как следует займемся твоей защитой, Бриджит. Еще до рассвета, — многообещающе произнес Калами.

Сердце Бриджит сжалось от ужаса, и она не смогла выдавить из себя ни слова. Калами слегка улыбнулся ее молчанию и протянул руку:

— Если ты чувствуешь себя лучше, то пойдем. Нас ждут в Большом зале.

Бриджит перекосило от отвращения, но руку она все же подала. Калами сжал ее ладонь и легонько потянул к себе — так что Бриджит оставалось либо вставать, либо упасть на колени.

Бриджит поднялась на ноги настолько плавно, насколько это было возможно в парадном платье, встретила взгляд Калами и заставила себя гордо выпрямить спину. Больше он не дождется от нее слабости!

— Ну вот и прекрасно. — Свободной рукой Калами отворил дверь. — Ты умна и наблюдательна, Бриджит. Но не забывай: тебе еще многому предстоит научиться. И чем скорее я займусь твоим обучением, тем лучше для всех нас.

Он улыбнулся одними губами:

— Твои служанки ждут за дверью, они чрезвычайно расстроены. К сожалению, мне пришлось ненадолго ограничить им доступ к твоей особе, иначе они защебетали и закудахтали бы тебя до смерти.

«Иначе они услышали бы то, чего им слышать не полагается».

— Жаль, что Ричика заболела, — легкомысленно заметила Бриджит. — Из них троих только в ней было хоть немного ума.

Лицо Калами превратилось в маску серьезности.

— Но, видно, недостаточно, иначе она до сих пор была бы рядом с тобой. — Он произнес это будто бы случайно, и Бриджит через силу улыбнулась в ответ. Теперь это ее роль. Они друзья. Все в порядке. Все абсолютно в порядке. Даже несмотря на то что теперь она получила подтверждение своей догадке об истинной причине внезапной лихорадки, скосившей Ричику.

Бриджит вернулась к своим оставшимся прислужницам, которые и вправду суетились и кудахтали без меры: они принялись обмахивать ее веером, поправлять ей накидку, шлейф и вуаль. Ах, где же Ричика, которая умела читать по глазам и всегда понимала, когда что-то было не так! Ричику отнял у нее Калами, чтобы оставить Бриджит без малейшей помощи и поддержки.

Когда они вошли в Большой зал, Бриджит избавилась от надоедливых камеристок, раздраженно приказав им помочь ей усесться за стол и перестать привлекать к себе всеобщее внимание. Потому что вокруг полным ходом шел пир. Вдоль стен прямоугольного зала, на специальных помостах, были расставлены деревянные столы. Стол за которым восседала императрица, был чуть выше остальных. Девушки и юноши в длинных туниках сине-золотого или бело-зеленого цвета сновали между столами с кувшинами в руках, наполняя пирующим кубки. Ливрейные лакеи вносили блюда с огромными кусками мяса и цельными гусями, запеченными в тесте. От запахов жирных соусов, незнакомых пряностей, алкоголя, человеческих тел и горящего воска было трудно дышать. У Бриджит закружилась голова.

— Сюда, — позвал Калами.

Он подвел Бриджит к одному из столов, что стояли совсем рядом с местом вдовствующей императрицы. Бриджит показалось, что она узнала среди присутствующих нескольких лордов — членов Совета. Как и прежде, они вежливо поприветствовали Калами, но не сказали ни слова Бриджит и только бросали на нее косые взгляды.

— А что мне делать, если понадобится попросить соль? — прошептала она, усаживаясь за стол, пока Гали и Ядвига должным образом укладывали шлейф ее платья на спинку стула.

— Попроси меня, — также шепотом ответил Калами. — Поскольку ты новенькая при дворе, они не имеют права с тобой разговаривать, пока императрица официально тебя не представит.

«Как я наловчилась понимать здешние законы, — подумала Бриджит, разглаживая подол платья. — Это даже пугает».

Мимо проносили целые горы мяса и выпечки, на столе перед Бриджит стояли стройные ряды кубков, наполненных разноцветными жидкостями. Мысль о том, чтобы напиться, показалась Бриджит не такой уж плохой идеей. Она ощущала себя зверем, угодившим в капкан. Вокруг сидят незнакомые люди, которые не могут или не хотят с ней разговаривать. Кресло Калами стоит так близко, что его рукав то и дело касается ее руки, напоминая о его присутствии. И даже глупые, но уже привычные Гали и Ядвига покинули ее, удалившись за стол для прислуги. Ни слова не говоря, Калами сам выбрал для Бриджит закуски, и теперь она тупо разглядывала пищу на своей тарелке. Запахи, которые источали эти яства, больше не казались ей аппетитными, они скорее напоминали ядовитые испарения, от которых болезненно сжимаются горло и желудок.

Да, она начала понимать, что происходит. Она видела уже многое, гораздо больше, чем известно Калами. Может, ей удастся это как-нибудь использовать?

Бриджит взглянула на самый высокий стол в отчаянном стремлении увидеть там что-нибудь обнадеживающее. Вдовствующая императрица ела и пила, не глядя ни на тарелку, ни на бокал. Ее глаза неотрывно следили за присутствующими в зале, и от них не могла укрыться ни одна деталь, ни один взгляд, ни один разговор. Ананда сидела по левую руку от старой императрицы и наблюдала за ней так же пристально, как та наблюдала за придворными. Взгляд Ананды устремлялся вслед за взглядом Медеан, ее внимание привлекало то, чем заинтересовалась вдовствующая императрица. Молодая женщина пыталась угадать все мысли и поступки сидевшей рядом с ней старухи. Теперь Бриджит понимала: Ананда пытается разгадать и опередить ее планы. Возможно, она пытается таким образом сохранить себе жизнь или по крайней мере свободу воли, избежать участи мужа, который развалился в кресле по правую руку от матери. Ананда такая же пленница, как и Бриджит, — только, возможно, она не знает, что в этом зале у нее есть товарищ по несчастью.

Где же Сакра? Скорее всего, он до сих пор на свободе, иначе Калами не преминул бы похвастаться. Но даже если он свободен, он скрывается, и помощи от него ждать не приходится.

Бриджит вспомнилось, как она увидела Сакру в обличье лебедя. Как весь двор замер, прислушиваясь к ее словам, и Ананда получила возможность действовать. Может, изобразить нечто подобное прямо сейчас? Но что она может сказать, чтобы дать Ананде понять, что у нее есть союзники, и в то же время освободиться от Калами?

Император Микель время от времени подцеплял вилкой кусок из своей тарелки, засовывал в рот и жевал — но все это без видимого интереса или удовольствия. Он, как всегда, скучал и был равнодушен ко всему, даже к таким простым вещам. Бриджит ужасно хотелось взглянуть на его торс. Увидит ли она там золотистое сияние? Теперь, когда она знает, куда смотреть, сможет ли она различить волшебный свет сквозь блеск золотого одеяния? В который раз Бриджит мысленно проклинала себя за невнимательность. Надо было присмотреться к нему там, в коридоре, когда она спряталась за портьерой и наблюдала его бред. Если бы ей удалось что-нибудь выяснить раньше, весь этот маскарад давно бы закончился.

— Тебе обязательно нужно поесть, Бриджит, — сказал Калами добрым, мягким голосом. — Ты ведь не хочешь снова упасть в обморок?

Он наблюдает за ней. Бриджит уткнула взгляд в тарелку и взяла серебряный нож. Затем отрезала и съела кусочек мяса, немного паштета и выпечки. Еда была очень пряной и такой острой, что нёбо у Бриджит запылало огнем. Она со слезами потянулась к ближайшему бокалу, который оказался наполнен легким кисловатым пивом. Скрепя сердце, Бриджит проглотила и его, натянув затем на лицо вежливую улыбку. Видимо, Калами этого было довольно, поскольку он сразу же занялся собственным ужином.

За высоким столом вдовствующая императрица что-то сказала слуге с золотой цепью на шее. Он, в свою очередь, отдал приказ двум другим лакеям, а те передали его по цепочке, и вскоре уже все слуги принялись собирать со столов тарелки и яства. Очевидно, вдовствующая императрица уже наелась, и, следовательно, ее подданные тоже.

Тем временем личные слуги придворных слетелись к своим хозяевам, помогая им расправлять шлейфы и рукава, пока те вставали и выстраивались в фойе, стены которого были украшены фресками с изображениями холмистой сельской местности. Бриджит оказалась рядом с Калами в окружении толпы людей, которые кланялись ему и беззастенчиво пялились на нее. Дамы перешептывались под укрытием вееров, кавалеры выразительно переглядывались. Бриджит вдруг стало смешно. Снова она стала предметом для сплетен! Но после всего, что произошло с ней в этой стране, это знакомое явление казалось почти приятным.

Прямо перед ней промелькнуло лицо Сакры, и Бриджит остановилась как вкопанная.

Рука Калами сжала ее запястье. Презрев все придворные церемонии, он напомнил ей о своей власти.

— Ты в порядке, Бриджит? Опять видения?

Бриджит расслабила плечи:

— Нет-нет, все хорошо. Я… — Она рассмеялась. — Смешно, конечно, но мне показалось, будто я увидела старого знакомого. Но ведь они все остались там, в другом мире.

— В самом деле? — В голосе Калами звучала угроза, и Бриджит поняла, как нелепа придуманная ею уловка. Теперь Калами внимательно вглядывался в толпу в надежде увидеть «знакомого» Бриджит.

Она стала лихорадочно придумывать способ отвлечь его внимание. Сакра был здесь, совсем рядом! Бриджит сама удивилась нахлынувшему на нее потоку чувств. Сакра сможет рассказать Ананде, какое заклятье наложено на императора. Он чародей и наверняка знает способ разрушить чары. А когда Ананда узнает, кто ей помог — Бриджит будет спасена.

Но кроме этих мыслей, с появлением Сакры пришло кое-что еще: сознание того, что среди всех этих ужасов и ловушек у нее есть настоящий друг, и он рядом. Что она не одинока, и все, что ей сейчас нужно — это найти способ рассказать ему обо всем — так, чтобы не помешал Калами.

«Всего-то навсего!» Бриджит горько усмехнулась.

В эту секунду двери в главный зал распахнулись и лакей в голубой ливрее ударил жезлом в пол.

— Ее Величество просит всех собраться и принести клятву верности престолу Изавальты.

Провозгласив это, лакей отступил в сторону. Калами завладел пальцами Бриджит:

— Я подведу тебя к трону. Когда окажешься перед императрицей — встань на колени и опусти глаза. Не вставай, пока не велит она. И держи себя в руках, что бы ты ни услышала.

То что Калами будет следить за каждым ее шагом, подразумевалось само собой.

Он повел ее по узорчатой дорожке ковра к центру зала. На Бриджит устремилось множество глаз — сзади и спереди, множество взглядов навалилось на нее такой тяжестью, что стало трудно дышать. По периметру зала выстроились стражники с блистающими секирами, мечами и дубинками у пояса. Праздные женщины и тщеславные мужчины заполнили оставшееся пространство. В своем дурацком наряде Бриджит чувствовала себя закованной в кандалы. Мелькнувшее лицо Сакры, в котором она надеялась найти спасение, затерялось в толпе незнакомцев, и теперь Бриджит видела только своего тюремщика, его союзников и таких же заключенных, как она сама.

Бриджит с Калами остановились у помоста, перед которым стоял Хранитель Бакхар с жезлом из слоновой кости, символически преграждая им путь. Его бородатое лицо было словно затянуто дымкой, и Бриджит удивленно в него вгляделась: перед ней, с жезлом Хранителя наперевес, стоял Сакра.

Бриджит чуть не поперхнулась от неожиданности.

— Я, лорд-чародей Вэлин Калами, — провозгласил провожатый Бриджит, — привел Бриджит Ледерли, дабы воздать должные почести Вечной Империи Изавальты и ее царственным правителям.

— Пусть пройдет.

Сакра отступил в сторону.

Калами выпустил пальцы Бриджит и кивнул ей. «Твой выход, — означал этот жест. — Я за тобой наблюдаю. Это моя игра, а ты — моя пешка».

В душе Бриджит всколыхнулась бессильная ярость, но лицо ее осталось непроницаемо. Помощь была так близко, протяни руку — и можешь коснуться! Но с таким же успехом Сакра мог сейчас быть на Песчаном острове — ведь Бриджит не могла обратиться к нему без того, чтобы об этом узнал Калами и все остальные.

Подняв повыше голову и подол юбки, Бриджит взошла по трем ступенькам помоста, покрытым ковром. Глаза ее были опущены долу — как и было приказано. Поднявшись на верхнюю ступеньку, Бриджит увидела перед собой бархатные туфли с красно-золотым рантом и, повинуясь наставлениям Калами, опустилась на колени.

— Бриджит… — Костлявая ладонь поочередно коснулась ее щек. — Наконец-то ты здесь.

Две руки — иссушенные, морщинистые и на удивление мозолистые — взяли Бриджит за плечи и заставили подняться с колен. Бриджит взглянула вверх и увидела молодую женщину, которой императрица была когда-то. Лицо ее сияло красотой, а глаза — умом. Под маской старости и горечи Бриджит разглядела человека, который мог бы ей понравиться. Это ощущение было таким сильным, что Бриджит сперва не могла понять, откуда оно взялось — ведь перед ней стояла изможденная старуха, сгорбленная под тяжестью пышного платья. К тому же Бриджит знала, что эта женщина добровольно обрекла своего единственного ребенка на немощь, хроническую апатию и вечный сон наяву.

За плечом старой императрицы Бриджит видела горящие ненавистью глаза Ананды.

— Наконец-то, — повторила царственная старуха, до боли сжимая пальцы Бриджит и пожирая ее глазами, в которых светилась отчаянная надежда. — Наконец-то ты здесь, чтобы спасти меня.

— Я… — Бриджит лихорадочно соображала, что бы такое ответить. — Я сделаю все, что в моих силах, — наконец выдавила она и, спохватившись, добавила: — Ваше Величество.

— Да. — Императрица притянула ее к себе так близко, что Бриджит почувствовала запахи вина и пищи в ее горячем дыхании. — Это тот самый голос. Я слышу в тебе голос твоего отца. Завтра я покажу тебе его творение, твое наследство.

Бриджит открыла рот, но ничего не сказала. Она ни о чем не могла думать — только смотрела на эту злобную, напуганную, отчаявшуюся старуху, которая когда-то была юной, прекрасной и благородной девушкой. Та тоже смотрела на Бриджит и…

…И трое человек в ливреях вошли в спальню. У одного из них в руках были отравленные простыни. Они сдернули с кровати пуховое одеяло и приготовились положить туда ядовитую ткань.

Бриджит знала, что должна рассказать об этом, и в тот же миг поняла как можно спастись. Только нужно тщательно выбирать слова. Нельзя обвинять открыто, не то Калами сможет использовать ее слова против нее самой же. Он умеет говорить так убедительно и обладает такой властью… Но и она тоже. Она должна говорить туманно и двусмысленно, и может быть, тогда…

Императрица выпустила ладони Бриджит и повернулась к собравшимся. Сердце Бриджит отчаянно колотилось. Как только императрица открыла рот, то же самое сделала Бриджит.

Она закричала. Звук, исходивший из ее горла, был долгим и резким. Страх и разочарование слились в этом вопле, который разнесся по залу и заставил стихнуть все вокруг. После этого Бриджит упала ниц и распласталась на ковре, словно какая-то невидимая сила прижимала ее к земле.

— Император! — выкрикнула она в полной тишине. — Император в опасности!

По залу прокатился ропот, в котором были удивление и страх. Кто-то упал на колени рядом с Бриджит и схватил ее за плечи. Императрица. Бриджит не дала ей и рта раскрыть.

— Смотрите! — Она указала рукой куда-то в воздух. — Смотрите. Они кладут яд в постель императора! О, спасите его! Спасите! — Бриджит закрыла лицо руками. — Кто-нибудь, спасите же его!

На мгновение в зале повисла тишина и тут же взорвалась людским гомоном:

— Что это значит?

— Кто она такая?

— Ваше Величество! Что это такое?

Наконец раздался голос императрицы:

— Капитан! Пошлите солдат в комнату императора. Кого бы вы там ни нашли — привести ко мне.

— Ваше Величество, не стоит слушать…

Бриджит подняла голову. Это заговорил Калами. Он стоял рядом с Хранителем, рядом с Сакрой, а вокруг кишела толпа, на все лады повторяя один и тот же вопрос: «Кто она? Кто она!»

«А теперь я покажу тебе свою силу», — мстительно подумала Бриджит.

— Смотрите! — Бриджит воздела руку и ткнула пальцем прямо в Калами. — Смотрите! Мой отец, Аваназий. Он здесь, в этом зале. Он ищет. Смотрите, как он вглядывается в лицо каждого.

Калами у подножия помоста побелел. По всему залу придворные стали корчиться, пытаясь закрыть лица руками и веерами.

— Ваше Величество, это правда? — спросил Сакра, Хранитель, крепко сжимая жезл обеими руками. — Это действительно дочь Аваназия?

Бриджит мысленно благословила его. Он сделал это, чтобы Медеан произнесла вслух эти слова. Чтобы Бриджит обрела в этом обществе положение, которое придаст вес и значимость любым ее обвинениям и намекам.

Императрица наконец осознала, что ее поза не подобает царственной особе, и поднялась с колен. Ее тяжелая рука опустилась на голову Бриджит. Без сомнения, она сейчас выглядела крайне беспомощно, и это было как раз то, что нужно. Бриджит взглянула на Калами, но его глаза были прикованы к императрице.

— Да, — сказала Медеан. — Это дочь Аваназия.

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Кто-то согнулся в поклоне. Кто-то вцепился в руку соседа. Кто-то просто стоял молча, не решаясь поверить услышанному. Сакра, Хранитель, тяжело оперся на свой резной жезл.

— Благословенное дитя! — Он поднял руку, жестом подтверждая свои слова. — Ты видишь своего отца?

— Сейчас он стоит рядом с Вэлином Калами. — Бриджит поднялась на ноги. — Он что-то говорит, но слов не слышно. — Она с мольбой протянула руки: — О, отец, что ты хочешь сказать?

— Ваше Величество, — возмутился Калами, — что все это значит?

Но его слова потонули в десятках других голосов:

— Это она!..

— Неужели это правда?..

Какая-то женщина подхватила на руки ребенка и указала ему на Бриджит.:

— Видишь? Она пришла к нам в час нужды, как и было предсказано.

Теперь эти люди в ее власти. Теперь их связывают ложь и правда, тесно сплетенные вместе.

— На лице Аваназия печаль. Он приближается. Он говорит… О, ну почему я не слышу?!

Бриджит открыла пошире глаза и уставилась в одну точку, словно увидела призрака за спиной Калами. Кто бы мог подумать, что придет день и она будет благодарить небеса за представление тети Грэйс, увиденное в юности! Бриджит спустилась по ступеням помоста и встала лицом к Калами.

«Ты ведь обожаешь обман и ловушки, — подумала она, глядя в его глаза. — Как тебе нравятся мои?»

— Ваше Величество… — начал Калами тихим голосом, в котором звучала угроза. Но глаза его выдавали страх.

«Прости меня, папочка».

— Почему мой отец так долго стоит возле вас, лорд-чародей? Что он такое говорит, чего я не могу услышать?

Шуршание тяжелой ткани о ковер отвлекло внимание Бриджит. Это наконец-то решила действовать Ананда. Молодая императрица медленно спустилась с помоста, толпа с поклонами расступилась перед ней, и зал наполнился шорохом платьев и шепотом голосов.

— Лорд-чародей! — В голосе молодой императрицы звенела едва сдерживаемая ярость. — Вы знали о заговоре против императора?

Калами открыл было рот, но ему не пришлось отвечать. Двери с шумом распахнулись, и в зал вошел капитан Чадек со своими солдатами. В окружении стражников с секирами, спотыкаясь, брели три человека из видения Бриджит. Капитан держал в руках полотняный сверток, и Бриджит обратила внимание, что его кисти затянуты в перчатки.

Чадек преклонил колени перед помостом:

— Ваше Императорское Величество! — Он положил сверток на пол. — Мы обнаружили этих людей в спальне императора. Они стелили эти простыни на кровать императора. Вот это, — он указал на почти лысого пожилого человека, — Финон, слуга лорда-чародея.

Императрица Ананда, не медля ни секунды, подошла к скомканным простыням, двумя пальцами взялась за краешек ткани и тут же отбросила, словно обжегшись. Прекрасная игра, подумала Бриджит, но в конце концов у императрицы было столько времени для совершенствования своих актерских способностей…

— Это яд, — объявила Ананда, отступая на шаг назад. — Все так, как сказала дочь Аваназия. Простыни отравлены.

Она выпрямилась во весь рост, и казалось, что даже ее корона излучает гнев.

— Изменник! — Она направила указующий перст на Калами. — Ты предал свою родину!

Толпа придворных надвинулась на чародея, словно собираясь расправиться с ним тут же, без суда и следствия.

— Стойте! — закричала императрица Медеан. — Остановите их!

Солдаты под предводительством капитана Чадека ринулись к толпе и древками секир оттеснили ее от Калами и троих отравителей.

Императрица спустилась по ступеням. Она так гордо прошествовала к вороху отравленной ткани, что казалось, будто ее ноги скользят над полом. Грудь Калами тяжело вздымалась от переполнявших его чувств. Двое отравителей упали на колени. Но старик, названный Финоном, остался стоять — так же как и Калами.

Императрица наклонилась близко-близко к ткани, словно силилась разглядеть узор, взяла в руки краешек полотна и провела по нему затянутыми в перчатку пальцами. Теперь все зависит от того, что скажет Медеан. Если блеф Бриджит не будет подтвержден — она пропала.

Внимание окружающих было приковано к императрице, исследующей простыни, и Бриджит решилась. Сакра был совсем рядом. Правым глазом Бриджит видела Хранителя святилища, старого и бородатого. А левым — самого Сакру, смуглого, крепкого и такого необходимого.

— Это вороны принесли тебя сюда? — прошептала Бриджит, придвигаясь ближе и делая вид, будто выбирает место, откуда будет удобнее наблюдать за манипуляциями императрицы.

Бриджит услышала, как изменился ритм дыхания Сакры, хотя сам он не шелохнулся. Теперь он понял, что она его узнала.

Императрица подняла голову:

— Они отравлены. — Простыни снова упали на пол, когда она повернулась и в упор взглянула на Калами. — Стража, уведите этих тварей. Лорд-чародей, поскольку один из предателей — ваш слуга, я вынуждена буду подвергнуть вас допросу.

Бриджит ожидала от Калами слов негодования или хотя бы оправдания, но он по-прежнему молчал в отличие от остальных придворных. По приказу капитана пять стражников окружили отравителей в ливреях и, подталкивая их острыми наконечниками секир, вывели вон из зала. Придворные свистели, глумились и насмехались над арестованными, когда те шли к дверям. Не обращая внимания на весь этот шум, капитан Чадек сделал знак остальным солдатам, и они заняли места справа и слева от лорда-чародея.

Калами больше не глядел на императрицу. Все его внимание было приковано к Бриджит, и ей потребовалась вся ее воля, чтобы выдержать взгляд его черных, полных ярости и ненависти глаз. «Как ты посмела, — казалось, говорили эти глаза. — Как ты посмела пойти против меня! Ты заплатишь за это, и даже не можешь представить, как дорого».

— Матушка императрица, — начала Ананда. — Разумеется, слуга не мог действовать без ведома хозяина. Необходимо поместить его под замок, вместе с остальными отравителями.

— Лорд-чародей — мой подданный, — отчеканила императрица. Ее слова прозвучали достаточно громко, чтобы их услышал весь зал. — Это мне он присягал на верность, и мне решать, как расценивать его поступки.

— Что еще ты видишь? — послышался шепот Сакры у Бриджит в ухе.

Все взоры были устремлены на двух императриц. В этот момент никто не обращал внимания на Бриджит.

— То, что ты ищешь, повязано на талии императора, — ответила она. — Это сделала его мать.

Бриджит почувствовала, как он оцепенел, а затем закрыл глаза и пробормотал что-то неразборчиво.

— Он предал империю, и судить его должна империя, — возразила Ананда.

Однако старая императрица не собиралась позволить Ананде забыть о том, кто в доме хозяин.

— Ни один человек, ни живой, ни мертвый, еще не предъявлял ему никакого конкретного обвинения, — сказала она. — И пока что вы, дочь моя, не являетесь воплощением империи. До тех пор пока мой сын не излечится от душевной болезни, эта обязанность возложена на меня.

Еще секунду взгляды двух императриц были прикованы друг к другу, затем Ананда поклонилась:

— Разумеется, матушка императрица.

Она выпрямилась.

— Сегодня ночь заговоров и коварства, — голос императрицы был полон нежной материнской заботы. — Я боюсь за тебя, дочь моя. Позволь дворцовой страже проводить тебя обратно в покои и неусыпно охранять твое спокойствие.

— Я благодарна за вашу заботу, матушка императрица, — ответила Ананда, вздернув подбородок, — но, думаю, не стоит отвлекать стражу от охраны лорда-чародея и императора.

«Она боится, что эскорт из людей императрицы не позволит ей использовать эту ночь для спасения императора», — догадалась Бриджит. Но тут уже Бриджит ничего не могла поделать. Еще один «ясновидческий» припадок может подорвать доверие к ней. И тогда все ее планы (а они у нее были) рухнут. В конце концов она сделала все, что смогла. Если этой ночью Сакре и Ананде удастся освободить императора, то власть Калами и императрицы падет, а Бриджит будет свободна. Если же нет, и если Калами сможет восстановить доверие императрицы и Совета… Тогда она проиграла.

Императрица покачала головой и подняла руку:

— Я не смогу спать спокойно, пока не буду уверена, что ты и мой сын под надежной охраной. — Впервые голос Медеан дрогнул, но, принимая во внимание все увиденное, Бриджит не могла не заподозрить, что это сделано намеренно. Похоже, уловка императрицы произвела необходимый эффект, поскольку в толпе придворных послышался одобрительный ропот. — Пока неизвестны истинные размеры этого заговора, мы не можем подвергать Изавальту опасности, оставляя заговорщикам возможность доступа к членам императорской семьи.

— В таком случае, Ваше Императорское Величество, — Сакра, Хранитель, сделал шаг вперед, — позвольте мне сопровождать императрицу в ее покои. Моими глазами на мир смотрят боги, и никто не осмелится поднять на нее руку при таком свидетеле.

Бриджит восхитила ловкость этого хода. Императрица не сможет отклонить такую просьбу. Одобрительные возгласы в толпе стали еще громче. Отлично! Если Сакра уйдет вместе с императрицей Анандой, она узнает то, что уже известно ему. Бриджит нервно сглотнула. Может, ей все же удастся выйти целой и невредимой из этой передряги? С каждой секундой шансы на это возрастали. Или ей только хочется так думать? Этого Бриджит сказать не могла, как не могла прочесть того, что происходит в голове Медеан — а ведь власть по-прежнему принадлежит ей. Если Сакре и Ананде не удастся освободить императора от чар, все останется по-старому. От этой мысли сердце Бриджит болезненно сжалось.

— Благодарю вас, добрый Хранитель, — объявила императрица, повысив голос так, чтобы услышали все придворные.

Ответом ей был вздох одобрения. О чем они думают, спрятавшись за своими веерами и причудливыми одеждами? Снова что-нибудь замышляют? Многие ли на самом деле преданы вдовствующей императрице?

Но сделать пока что нельзя ничего. Все зависит от Сакры и Ананды. Бриджит вспомнились горящие ненавистью глаза Калами… Все еще может сорваться.

— Ваше Величество, — Сакра поклонился. — Пойдем, благословенное дитя, — обратился он к Ананде и повел ее вместе со свитой сквозь толпу.

Императрица кивнула одному из стражников, подпоясанному золотым кушаком. Должно быть, это был начальник специальной охраны, поскольку по его знаку шесть солдат и трое слуг отделились от своих товарищей и выступили вперед — готовые сопровождать императора, куда бы его ни отправила императрица. Весь двор склонился в поклоне, пока Микель проходил по залу — под охраной, словно узник. Да он, по сути, им и был.

«Теперь дошла очередь до меня».

Императрица обернулась к придворным и подняла обе руки — то ли в благословении, то ли в знак предупреждения.

— А теперь — вернемся все в свои комнаты, и пусть до рассвета никто без особой нужды не покидает своих покоев.

Когда с этим было покончено, императрица взглянула на Бриджит:

— Тебе тоже понадобятся сопровождающие, Бриджит, дочь Аваназия. Это твой голос возвестил об измене, и найдутся те, кто захочет заставить его замолчать.

Бриджит кротко сложила руки и потупила взор:

— Я поступлю так, как будет угодно Вашему Величеству.

Повинуясь жесту императрицы, один из лакеев присоединился к служанкам Бриджит. Сама Медеан приблизилась к ней:

— Именем твоего отца я заклинаю тебя до нашей следующей встречи держать свои видения при себе. Ты еще многого здесь не понимаешь. Одно неосторожное слово может разрушить все.

«Ваше Величество, вы как никогда правы», — подумала Бриджит кланяясь.

Гали, Ядвига и лакей императрицы взяли Бриджит в плен, и она покорно позволила этой страже увести себя.

* * *

Над каналом, почти касаясь черного льда повисшими, как плети ветвями, склонилась обнаженная ива. Одинокий ворон сидел на изгибе ствола. Его глаза поблескивали в лунном свете, когда он смотрел на стены дворца по ту сторону ледяного зеркала.

— Король.

Ворон одним глазом глянул на черную тень на снегу. Потом взмахнул крыльями и опустился на снег возле грязной ступы.

— Старая Ведьма, — сказал он и трижды кивнул.

Ветер развевал изорванное черное одеяние Бабы Яги.

— Что видно там, внутри? — Она ткнула концом перепачканного песта в сторону дворца.

— Много чего, — прокаркал ворон. — И мало. Суетятся, бегают туда-сюда. И все хотят перекувыркнуться друг через друга, чтобы в конце концов встать на ноги.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, рядом шелестел ветер, и поземка тонкой вуалью носилась в воздухе.

— Ты видишь там того, кто носит титул агнидх? — поинтересовалась Баба Яга.

— Вижу, — ответил ворон.

Ступа ведьмы опустилась на снег, и в воздухе запахло падалью.

— Он в долгу перед тобой.

Ворон ничего не сказал.

Железные зубы ведьмы тускло блеснули в лунном свете.

— Скоро ему понадобится уйти из дворца. Ему придется идти через миры. Ты мог бы ему помешать.

Ворон склонил голову набок:

— Так я навлеку на себя гнев Лисицы. Это ее игра. — Он прокаркался, а затем добавил: — Но и твоя тоже, ведь так?

Ведьма металлически скрежетнула зубами:

Она вмешалась в то, что принадлежит мне. Теперь я вмешаюсь в то, что затеяла она.

— Нет. — Ворон встряхнулся и нахохлился. — Ты хочешь, чтобы я вмешался и поставил под удар себя и свой народ. С какой стати я должен это делать?

Баба Яга засунула когтистую руку в глубины рванья, служившего ей платьем. Когда она извлекла ее снова, в костлявых пальцах был зажат маленький череп птенца.

— Твоя жена носит в себе наследника, и ты думаешь, что он очень слаб, — сказала она. — На самом деле он уже мой.

Вне себя от ярости, ворон расправил крылья и, вытянув вперед клюв, резко закаркал, отвергая эти слова. Но все же не ударил. Слишком много правды было сейчас между ними.

Баба Яга протянула ему череп:

— Сделай, как говорю я, и ты получишь своего ребенка обратно.

Ворон поднял клюв к небу и забил крыльями в воздухе.

— Старая Ведьма, ты требуешь слишком многого!

Баба Яга лишь пожала плечами, и рука с детским черепом потянулась обратно в недра одежды.

— Стой! — выкрикнул ворон, и рука Бабы Яги замерла.

Ворон переступил с лапы на лапу и поднялся в воздух. Когда он пролетал мимо ведьмы, его черные когти выхватили череп из ее рук. Громкими криками выражая свое недовольство, он растаял в темноте.

Баба Яга скрючилась в своей ступе, и на лице ее появилась железная ухмылка. Потом ведьма дважды ударила пестом оземь и исчезла.

Глава 16

Ананда шла впереди своей свиты, а рядом с ней важно вышагивал Хранитель Бакхар. Даже теперь, в тусклом свете раннего утра, коридоры все еще блистали стеклянными праздничными украшениями. Повинуясь приказу вдовствующей императрицы, придворные поспешно возвращались в свои комнаты. Но Ананда никого не замечала: она была слишком поглощена тем, что только что видела. Неужели дух Аваназия действительно являлся колдунье Бриджит? Или это было просто ловкое представление? Если да, не следует ее винить в этом: она внесла раздор между Калами и императрицей, и у Ананды появилось время. Пока Совет лордов и императрица допрашивают Калами, ей удастся помешать охоте на Сакру. Возможно, она даже сумеет как-нибудь снестись с лорд-мастером Пешеком, сообщить ему о происшедшем и заручиться его поддержкой. Если императрица рассорится с Калами, баланс политических сил будет нарушен, и тогда, имея несколько надежных сторонников, можно будет повернуть эту ситуацию в свою пользу…

По коридорам ползут сквозняки слухов. Никакая стража не удержит взаперти всех обитателей дворца и приехавших на праздник гостей. Уже сейчас заключаются пари о том, каких перемен следует ждать, и она тоже должна участвовать в этой игре. Должна…

— Вы печальны, принцесса, — пробормотал Хранитель Бакхар.

— Пустяки, добрый Хранитель… — ответила Ананда и тут же прикусила язык. Она машинально ответила на хастинапурском, ведь и вопрос был задан на ее родном языке!

— Чародей? — спросила она, не называя Сакру по имени, так как оно звучало одинаково на любом языке.

— Всегда готов служить Дочери Луны, — пробормотал он себе под нос. Фрейлины и пажи невозмутимо смотрели вперед, делая вид, что не слышат ни звука. Процессия уже миновала Янтарную и Музыкальную комнаты и теперь двигалась к Яшмовой галерее. До прибытия в апартаменты Ананды оставались считанные секунды.

— Ты знаешь, что мы видели в Большом зале? — торопливо прошептала Ананда.

— Да. Дочь Аваназия рисковала, — ответил Сакра, задумчиво опустив голову, как и подобает добропорядочному Хранителю. — И сослужила нам еще большую службу.

Душе Ананды всколыхнулись одновременно надежда и страх.

— Какую?

— Она увидела, что источник недуга императора — пояс на его талии.

Ананда споткнулась от неожиданности. Пояс?.. Все из-за него?! Она должна увидеть Микеля! Кровь стучала у Ананды в ушах, все остальные планы и помыслы исчезли без следа. Она должна во что бы то ни стало сорвать с Микеля эту мерзкую штуку…

— Скорее всего, его не видно невооруженным взглядом, — продолжал Сакра. — И императрица не подпускает к императору никого, кроме собственноручно отобранных слуг.

Они подошли к двери. Фрейлины под предводительством Кирити и Беюль поспешили в комнаты, чтобы приготовить их к приходу госпожи. Ананда едва удерживалась от того, чтобы сейчас же сломя голову броситься в комнату Микеля.

Но она этого не сделала. Соблюдая приличия, Ананда проводила Сакру в одну из комнат, хотя каждая клеточка ее мозга кричала: «Быстрее!»

Кирити и Беюль закрыли двери и заперли на засов. Остальные девушки занимались тем, что зажигали свечи и расставляли вещи по местам. Вся эта суета большей частью была вызвана желанием фрейлин показать, что они слишком заняты, чтобы прислушиваться к разговорам госпожи и Хранителя, о чем бы они ни были.

Ананда повернулась на носочках и схватила Сакру за руки.

— Ты можешь освободить его? — спросила она шепотом.

— Не могу, — ответил он и тут же поднял руку, чтобы предупредить крик отчаяния, готовый сорваться с губ Ананды. — Разрушить заклятье-привязь, а это оно и есть, может либо тот, кто наложил заклятье, либо человек, связанный с жертвой кровью или клятвой. Я никак не связан с Микелем, а вот ты — да. Если ты сможешь снять с него пояс, он будет свободен.

«Свободен. Да, свободен. Мы оба будем свободны, и кошмар кончится».

— Но как я смогу к нему проникнуть? По всему дворцу расставлены караулы…

Глаза Хранителя сверкнули, и в этот миг Ананда убедилась воочию что за этой оболочкой и вправду скрывается Сакра.

— Если тебе удастся на минутку отвлечь своих фрейлин, ты сама сможешь стать Хранителем.

Ананда поняла его с полуслова. Она сделала знак Кирити, та собрала всех девушек и увела их за ширму, чтобы застелить кровать свежими простынями и согреть грелками.

— Быстрее, — поторапливала Сакру Ананда.

Сакра наклонился к ней, обернул вокруг ее руки что-то вроде сети и поцеловал в губы. Ананда не ожидала такого поворота и отшатнулась от своего слуги, но вместо него… Увидела саму себя. Машинально взглянув на свои руки: ее взгляду предстали бледные, испещренные жилками вен стариковские кисти, выступающие из длинных рукавов облачения Хранителя Бакхара.

Ананда страстно стиснула руки своего двойника, прежде чем вспомнила, кем ей теперь полагается быть.

— Благословенное дитя, — пробормотала она слова, тысячу раз слышанные от Бакхара, — да хранят тебя боги.

Сакра, двойник Ананды, торжественно кивнул и передал ей жезл Хранителя.

Не медля ни секунды, Ананда поспешила прочь.

Она проходила мимо замешкавшихся придворных, поднимая непривычно морщинистую и широкую ладонь в благословляющем жесте. Те в ответ почтительно кланялись, но взгляда на ней не задерживали. Ананда пересекала залы и открытые комнаты, надеясь, что походка у нее вполне величественная и приличествует сану Хранителя. Сердце в ее груди бешено стучало. Допустим, ей удастся встретиться с Микелем. Вряд ли стражники будут преграждать дорогу жрецу, но что они подумают, когда Хранитель Бакхар начнет раздевать императора? А если лакеи императрицы увидят ее истинный облик, они уж точно ее выгонят.

Ананде закипала злость. Ну почему она должна надевать личину даже для того, чтобы спасти своего мужа и всю страну? Она — высокорожденная принцесса Хастинапуры, она императрица наконец! Как смеет кто-то запрещать ей ходить туда, куда вздумается? И как долго еще она собирается дрожать перед выжившей из ума старухой? Впереди показалась дверь в покои Микеля, охраняемая солдатами императрицы… Нет, ее солдатами, солдатами Микеля! Игра движется к финалу, и она доиграет ее, не прячась за чужими лицами.

Ананда сорвала сетку с запястья и сунула яркий лоскут в глубь рукава.

Возле двери в комнату императора стояли двое стражников. Ананда нахмурилась. Где же остальные? Когда Микеля уводили из Большого зала, их было шестеро. Один из привратников был высок и худ, а его рыжеватые волосы выдавали в нем уроженца южных земель. У его товарища были темно-русые волосы, миндалевидные глаза и золотистая кожа, как у жителей восточного побережья.

Увидев Ананду, оба удивленно заморгали, но тут же опомнились и поприветствовали ее коротким солдатским кивком.

— Император у себя? — спросила Ананда.

— Нет, Ваше Императорское Величество, — отозвался стражник с востока. — Он принимает ванну.

Ванну?.. Ах да, конечно, сегодня же праздник, и по традиции в полночь император должен искупаться в воде из океана Вышемиры. Ананду охватило разочарование: она не могла последовать за ним.

— В таком случае я подожду его в комнате, — заявила она.

Однако этого, с востока, не так-то легко было смутить.

— Ваше Императорское Величество, ее величество вдовствующая императрица повелела всем оставаться в своих комнатах.

«Ну да, чтобы удержать Микеля под замком. Чтобы удержать власть в своих руках. Нет уж! Больше я этого не потерплю». Ананда подошла так близко к солдату, что ему пришлось вжаться спиной в стену, чтобы ненароком не прикоснуться к императрице.

— Ты назвал мой титул. Ты знаешь, кто я.

— Да, Ваше Императорское Величество.

В его глазах появилось замешательство, а может, и страх. Ананда услышала шорох: это второй стражник, который должен был неподвижно стоять по стойке «смирно», нервно переступил с ноги на ногу. Отлично.

— И кто же я?

Солдат склонил было голову, чтобы отдать честь, но Ананда стояла так близко, что у него не было возможности это сделать.

— Вы — императрица Изавальты.

Ананда ответила едва заметным кивком:

— А ты кто?

— Младший лейтенант Колапай, сын Прилепая, внук Приклонска.

Ананда подступила еще ближе. Стражнику пришлось задержать дыхание. Императорское тело считалось священным, и к нему нельзя было прикасаться даже случайно. И вот теперь, из-за нелепого закона, несчастный солдат не мог даже вздохнуть по-человечески.

— И ты, Колапай, сын Прилепая, собираешься указывать мне, куда я могу, а куда не могу ходить в моем дворце?

На лице солдата появилось выражение неуверенности.

— У меня нет выбора, Ваше Величество.

— О, у тебя есть выбор! — ласково промурлыкала Ананда. — Либо ты послужишь своему императору и позволишь мне войти, либо будешь обвинен в государственной измене.

— Ваше Величество, — послышался голос южанина, стоявшего с другой стороны от двери, — мы просто выполняем приказ. Пожалуйста, не просите нас его нарушать.

Ананда обернулась к нему, но младшему лейтенанту от этого не стало просторнее. Лицо Ананды стало каменным.

— Вы ведь знаете, что во дворце не все в порядке. Вы не можете этого не знать. Этой ночью все изменится. Либо вы начнете повиноваться мне сейчас, либо вам припомнят вашу строптивость.

Южанин, то ли не такой упрямый, то ли просто более напуганный, чем его товарищ, принял решение и встал по стойке «смирно»:

— Как будет угодно Вашему Величеству.

Ананда улыбнулась и отодвинулась от младшего лейтенанта:

— Вот так и нужно служить Вечной Изавальте. Я этого не забуду. — Она подошла к солдату-южанину, сняла с пальца кольцо из полированного коралла и вложила в его ладонь. — А это тебе за твое молчание. Не говори никому, что я там, внутри.

Покои императора были ярко освещены лампами и жаровнями, но, несмотря на это, казались безжизненными. Из голубой с золотом приемной Ананда проследовала в кабинет, где стоял письменный стол с инкрустацией — более новая копия стола императрицы, а затем, через гостиную, в столовую. Обстановка во всех комнатах была великолепная — именно такая, какая должна окружать правителя великой империи. Позолота сияла, на фресках не было ни единого пятнышка — точно так же как и на статуях богов в глубоких нишах. Роскошная мебель и толстые ковры создавали в комнатах ощущение тепла, но в них не было уюта, не было ни следа человеческого присутствия.

Ананда поспешила за ширму, где стояла кровать Микеля. Та самая кровать, которую несколько часов назад пытались превратить в орудие убийства. Ананда постаралась настроиться на терпеливое ожидание. Но это оказалось не так-то просто, и уже через несколько мгновений она обнаружила, что лихорадочно шагает по комнате взад-вперед.

Что сейчас произойдет? Что она будет делать? Станут ли привратники хранить молчание? А что, если нет? Может, лучше спрятаться и дождаться, пока слуги уложат Микеля в постель? И что тогда? Что она будет делать, когда все уснут, а она выйдет из укрытия? И что она скажет, если слуги проснутся и обнаружат ее рядом с Микелем вопреки недвусмысленному приказу императрицы?

И Микель… Будет ли он, как всегда, молчалив и безразличен? Может быть, он даже не проснется от ее прикосновений? В этом вечном сне наяву спит ли он на самом деле? Иногда Ананда надеялась на то, что хотя бы в своих снах Микель ее помнит…

Однажды она уже пыталась тайком достучаться до его уснувшей души. Тогда она пришла пожелать мужу спокойной ночи. Кирити и Беюль сумели отвлечь внимание слуг, приставленных императрицей для надзора за Микелем, и Ананде, спрятавшейся за полог кровати, удалось остаться в его спальне.

Ее муж лежал вытянувшись, словно кукла в кукольной кроватке.

— Микель, — тихонько позвала она, забравшись к нему. — Любимый. Муж мой. Я здесь.

Она гладила его плечи и грудь. Она целовала его глаза и щеки. Она надеялась, что сила желания сможет разрушить то, с чем не смогли справиться никакие другие средства. Что страсть заставить Микеля вспомнить, узнать, произнести ее имя…

Но Микель по-прежнему лежал без движения, и ласки Ананды не потревожили холодного спокойствия его плоти.

— Микель! — Слезы жалили ее щеки.

Ананда поцеловала его в губы, но они не шевельнулись в ответ. Слезы струились по ее щекам, а она впивалась в него поцелуем, пытаясь разжать его губы языком. И ей это удалось, но его рот остался таким же вялым, мягким и мертвым, как и прежде. Вздрагивая от рыданий, Ананда внезапно почувствовала тошноту и отшатнулась от Микеля, зажав рот рукой, чтобы сдержать рвоту. Она убежала прочь, ничего перед собой не видя от слез, гнева и ужаса.

Больше Ананда ни разу не смогла себя заставить вернуться в спальню мужа — вплоть до этого момента. И вот она стоит здесь — императрица, жена и напуганная девочка, уповая лишь на то, что поймет, как нужно действовать, прежде чем ее обнаружат и вернут в клетку.

Бриджит позволила Гали и Ядвиге снять с нее тяжелую золотую мантию и вуаль. Теперь она стояла в темном бархатном платье возле только что разожженного очага и слушала щебет и перебранку служанок, занятых дележкой обещанного жемчуга. Долги нужно платить. К тому же Бриджит еще может понадобиться их помощь. Ненадолго оставшись одна, Бриджит отцепила серебряную брошку от одежды и с радостью бросила ее в деревянную шкатулку, в которой Ричика прятала шнурок с приворотным заклятием. «Ты получишь свою долю, обещаю» , — закрывая крышку, мысленно сказала Бриджит Ричике, хотя не знала, сможет ли сдержать обещание. Затем она опустилась в кресло подле очага и стала смотреть на огонь. Она уже начинала ненавидеть эту комнату. Это была клетка. Дорогая, красивая клетка. Сначала Калами, теперь императрица, все держат ее здесь до тех пор, пока она не понадобится. Бриджит уже тошнило от этого.

Она глянула на дверь. Удалось ли Ананде и Сакре освободить императора? И где сейчас Калами? Что делает и что говорит? Что он намерен сделать с ней? И как ей спастись от его мести?

«Я могу помочь тебе».

Бриджит насторожилась.

«Я могу помочь тебе. Я могу защитить тебя».

— Жар-птица, — прошептала Бриджит, и ее пальцы сжали подлокотник кресла.

«Помоги мне, и я спасу тебя», — шепотом произнес голос в ее голове.

Сердце Бриджит подпрыгнуло в груди. Теперь голос был слышен совершенно отчетливо, намного яснее, чем в ту ночь, когда она отправилась разыскивать его источник. Казалось, служанки тоже должны были его услышать, но в шуме, доносившемся из-за ширмы, можно было разобрать только высокомерный голос Гали: «Э нет, милочка. Эта — моя. Вот следующая будет ваша».

— Каким образом ты можешь спасти меня? — прошептала Бриджит, ни секунды не сомневаясь, что Жар-птица ее услышит.

«Здесь он найдет тебя. Ты должна спуститься ко мне».

Бриджит вскочила. Сердце тяжело стучало, как будто за дверью уже слышались шаги Калами.

Но она осадила себя: «Постой, успокойся…» Бриджит обошла очаг. «Сейчас он не здесь, а у императрицы. Кое-чего я уже добилась. Его допрашивают. Сегодня он ничего не сможет сделать».

«Да? — сама себе возразила Бриджит с иронией. — Ты уверена? Ты забыла, что Калами и императрица — одна шайка-лейка? Кое-чего ты добилась. Раньше у тебя был один враг — Калами, да и то он не знал об этом. Теперь у тебе два врага — он и Медеан, два самых влиятельных здесь человека!»

Ричика сейчас мечется в лихорадке, если она вообще жива, а Калами к ней даже не притронулся. К тому же Ричика была сего лишь сторонним наблюдателем, который по незнанию сделал неверный шаг. Что же тогда будет с нею самой?

Бриджит презирала себя за трусость, но страх от этого не уменьшался. Это чувство не было похоже на страх перед штормом, туманом, болезнью отца или даже перед присяжными во время следствия. Все это можно было вытерпеть. Всем этим страхам можно было противопоставить обязанности, которые необходимо выполнять, или позу, которую надо принять — если речь шла всего лишь о том, чтобы сохранить чувство собственного достоинства. Теперь же Бриджит охватил страх перед силой, противостоять которой она не умела.

«Иди ко мне, — звала Жар-птица. — Позволь мне помочь тебе».

Бриджит уже знала, какую цену птица запросит взамен. Ей нужна свобода. Клетка сводит ее с ума — вот уже почти тридцать лет. Бриджит не могла забыть картины пожаров и разрушений, которые так ясно видела во сне. Но можно ли доверять видению, которое было всего лишь сном?

Окажись она перед клеткой Жар-птицы, что бы она там увидела? Правду об Изавальте. Неважно, откуда взялась у нее эта новая способность, Бриджит знала, что ей можно доверять. Если она встанет перед клеткой Жар-птицы и пристально всмотрится в нее, быть может, ей станет ясно, что нужно делать. Да, тогда она сможет принять решение.

К тому же она надежно спрячется, по крайней мере на время.

— Как я смогу тебя найти?

«Ты знаешь, как, — ответила птица так, что Бриджит моментально вспомнила свою дикую пляску на полу в доме Сакры и свою безумную радость при этом. — Думай обо мне, — произнесла Жар-птица. — Огонь укажет тебе дорогу».

Это, конечно, не самая лучшая идея, но других не было. Предыдущая попытка закончилась тем, что Бриджит заблудилась и ею завладели лисы. Но тогда она не знала, куда идти. На этот раз в ее распоряжении было видение и голос самой Жар-птицы в качестве путеводной звезды. Она не станет дожидаться следующего шага Калами. Она не станет больше говорить себе, что она слаба и не знает, что делать. Все это ложь, в которую Калами хотел заставить ее поверить. В этом-то и заключалась настоящая ловушка. Если хочешь быть свободной, нужно принять себя такой, какая ты есть.

Бриджит сделала глубокий вдох и представила Жар-птицу в золотой клетке, как она сидит там — одна, в окружении темноты и собственного жара. И закружилась в танце.

Сакра в облике Ананды сообщил фрейлинам, что собирается еще немного посидеть у очага и чтобы они ложились спать без него. Кирити и Беюль испросили позволения остаться с госпожой, и Сакра с готовностью согласился, поскольку знал, что так поступила бы Ананда. Остальные девушки разбрелись по комнате и с помощью девочек-пажей принялись расстилать свои постели и готовиться ко сну.

Вдруг одна из них истошно завопила, указывая на Сакру пальцем. Тот вскочил на ноги и бросил взгляд на свои ладони — широкие и смуглые, без малейшего следа маскировки.

— Агнидх Сакра! — воскликнула Кирити. Судя по ее интонациям, она еще не решила, какому чувству отдать предпочтение — страху или возмущению. — Что происходит?!

— Я и сам хотел бы это знать, милая девушка, — ответил он как можно спокойнее.

Ясно одно: Ананда сняла амулет или же его сняли с нее, и цепь магических иллюзий разрушилась. К Хранителю Бакхару, спящему сейчас на своем скромном ложе, вернулся его обычный облик, так же как и к Сакре, и где-то в закоулках дворцовых коридоров Ананда тоже стала самой собой. Сакра нахмурился и взглянул на дверь с безумной мыслью: вот если бы он мог видеть сквозь стены, как это умеет Бриджит Ледерли…

— Ему нельзя здесь находиться! — пискнула какая-то фрейлина, судя по выговору — уроженка Изавальты.

— Тише, сестра, — послышался спокойный голос Беюль. — Это не нашего ума дело.

— Как будто для одного вечера приключений недостаточно, — проворчала другая служанка. — И что это сегодня на них нашло?

— А вот это, — твердо заявила Кирити, — уж точно нас не касается.

Амулет не был разорван, Сакра почувствовал бы это. Его просто сняли. Значит, надежда еще есть. Ананда могла сделать это сама, чтобы Микель увидел ее истинный облик. Возможно, как раз сейчас она стоит перед мужем, снимая с него чары, наложенные императрицей…

— Агнидх?

Кирити поклонилась и прижала руку к груди в жесте доверия. Только сейчас Сакра заметил, что кулаки его крепко сжаты. Мысли его неохотно вернулись к окружающей действительности. Фрейлины, словно стайка сверкающих пташек, вертя головами, разглядывали Сакру. И во всех взглядах, только в разной степени, читалось опасение. Даже Беюль казалась обеспокоенной. Что ж, нельзя их в этом винить. Мощные, глубокие подводные течения царствовали этой ночью во дворце, и после происшедшего в Большом зале всем, даже самому распоследнему лакею, было ясно, что грядут большие перемены.

А он, вместо того чтобы помочь Ананде выплыть из стремнины, прохлаждается здесь, в будуаре! Взгляд Сакры упал на алтарь, где Семь Матерей застыли в вечном танце, а затем — на дверь рядом с алтарем.

Сакра обернулся к Кирити:

— Сударыня, ваших сестер смущает мое присутствие. Думаю, всем будет лучше, если вы продолжите заниматься своими делами и ожидать свою госпожу, а я удалюсь в кабинет, где никому не помешаю.

В кабинете есть ткацкий станок и все колдовские инструменты, которые они с Анандой когда-то так тщательно устанавливали… Наверняка там осталось и зеркало, с помощью которого он все-таки сможет кое-что увидеть. И если он поторопится, то, возможно, успеет предупредить Ананду и помочь ей, если потребуется.

— Благодарю вас, агнидх, — сказала Кирити. — Позвольте мне проводить вас. Беюль, сестры, давайте воспользуемся любезным предложением лорда Сакры и займемся своими делами.

Кирити двинулась к кабинету вслед за Сакрой. За ее спиной поднялся шквал вопросов и возражений, с которым пришлось справляться рассудительной Беюль. Пока Сакра искал лампу, чтобы осветить себе путь, Кирити, пользовавшаяся неизменным доверием Ананды, отперла дверь одним из многочисленных ключей, висевших у нее на поясе под верхним платьем.

Оказавшись внутри комнаты, Сакра поставил лампу рядом с холодной жаровней, а Кирити тем временем заперла дверь изнутри.

— А теперь, агнидх, умоляю тебя, — обратилась она к нему, как человек, который знал Ананду по меньшей мере так же давно, как Сакра. — Расскажи мне все, что знаешь.

— К сожалению, знаю я немного, — признался он. — Дочь Аваназия открыла нам ключ к освобождению Микеля, но…

Он замолчал. Что-то было не так. Дуновение невидимого ветра — теплое и нежное, тянущее за сердце, дразнящее мысли… Этот ветер был спутником движения, открывающихся дверей и буйного танца. Он уже чувствовал этот ветер, когда…

— Нет, только не здесь! Что она делает!

— Агнидх?

Но Сакре некогда было отвечать. Одним ударом он сшиб с лампы стекло и наклонил ее над жаровней. Горящее масло полилось на угли, и над ними с глухим хлопком вспыхнуло пламя. Сакра отшвырнул лампу в сторону, не задумываясь о том, куда она упала, и схватил катушку с красной ниткой и вышивальную иглу, лежавшую на стуле. Затем вогнал ее в палец, пока кровь с шипением не закапала на угли. Сакра отбросил иголку, взял нить и стал говорить:

Силой огня, силой крови,

И силой связующей нити

Да будет твой путь моим путем,

Тяните, нити, тяните!

Где ты ни есть, я увижу тебя,

Где ты ни есть, я пойду за тобой.

Силой крови! Силой огня!

Я вижу тебя! Я иду за тобой!

Входя в исступление, Сакра повторял заклинание снова и снова, обматывая конец нити вокруг правого запястья. Волшебство, вызванное силой огня и крови, потекло вдоль нити, принимая форму магической связи с Бриджит. Нельзя так быстро… Чтобы как следует оформить заклятье, нужно время… Или дополнительная энергия души. И Сакра впустил волшебство во врата своей души, чувствуя, как силы стремительно покидают его, словно он перерезал себе вены. Дворец был полон защитных заклятий, и сейчас все они обступили его, обхватили и крепко вцепились, притягивая к земле, в то время как связь с Бриджит тянула его вперед.

Сакра бросил катушку с нитью в огонь.

— Я вижу тебя! Я иду за тобой! — Голос его дрожал все больше по мере того, как пламя завладевало шелковой нитью, заставляя ее корчиться и извиваться. — Я вижу тебя! Я иду за тобой!

Магическая связь тянула Сакру за собой. Защитные заклятья Выштавоса держали крепко. Сакра закричал от боли: его разрывало на части. Он не мог идти, но должен был. Он не мог остаться, но был обязан. Противоположные приказы вспороли его сердце, вены, легкие, мозг. Боль пронзила все его существо.

— Я иду за тобой!

И настала тьма.

Когда конвой под началом капитана Чадека препроводил Калами обратно в Большой зал, стало ясно, почему Медеан заставила его ждать так долго. От прошедшего праздника не осталось и следа. Кресла с высокими спинками, предназначенные для членов Совета Лордов, были, как обычно, расставлены полукругом: четыре по одну сторону от помоста с императорским троном и четыре — по другую, так что императрица восседала посреди Совета и в то же время над ним. Члены Совета, все еще в блистающих праздничных одеждах, сидели по своим местами и сурово взирали на Калами.

Чадек и его люди стали на колени, и Калами сделал то же самое. Каковы бы ни были его истинные чувства, сейчас следует быть предельно благоразумным — до тех пор пока госпожа императрица не скажет своего слова. Ей придется объяснить, почему она его предала. Скорее всего, она сама будет сожалеть о своем скоропалительном решении, в противном же случае ему придется вырвать у нее это сожаление силой.

Но первой заговорила не Медеан, а тучный министр лорд Табутай, как и остальные, завидовавший положению Калами.

— Вэлин Калами, лорд-чародей Вечной Империи Изавальты! — пророкотал он. — Вы обвиняетесь в сокрытии заговора против особы нашего недужного, но горячо любимого императора. Вам есть что сказать по этому поводу?

Теперь Калами был даже рад, что, благодаря его согбенной позе, ни Совет, ни императрица не видят, как он кусает губы, пытаясь сдержать вспышку гнева, готовую прорваться наружу с первыми же словами. По крайней мере его обвиняют не в подготовке заговора, а только в сокрытии. Это дает некоторую возможность маневра.

— Меня уже судят, господин министр?

— Еще нет, но этим вы обязаны только милости Ее Величества.

Калами осмелился поднять глаза. Медеан сидела на троне, серьезная и невозмутимая. Члены Совета, мелкие сошки, получившие этот титул благодаря своему выдающемуся тупоумию, ерзали в креслах или сидели неестественно прямо, но глаза у всех беспокойно бегали. Каждый из них, в меру низости своей натуры, пытался сейчас угадать, как использовать эти новые веяния с наибольшей выгодой для себя.

— Я только хотел внести ясность на этот счет, — произнес Калами, глядя на Медеан настолько пристально, насколько это дозволялось этикетом. Они не одни сейчас, и императрица не потерпит вольностей.

— Так что вы можете сказать в свое оправдание? — вопросил лорд Лучанин, смотритель дворца, с тощей шеи которого свисала массивная золотая цепь, а у костлявого бедра громыхала связка огромных, абсолютно бутафорских золотых ключей.

— Могу сказать одно: что бы я ни делал, я остаюсь верным слугой Ее Величества, — громко и отчетливо произнес Калами.

«Пусть теперь думают что хотят».

Медеан, которая до сих пор внимательно наблюдала за Калами, отвела бесцветные глаза.

«Ага, значит, по крайней мере вы меня услышали, Ваше Величество».

— Тех троих людей, которых капитан Чадек застал в спальне императора, в настоящий момент допрашивают, — многозначительно и с подчеркнутым спокойствием произнес лорд Мунтат. Калами давно ждал, когда же он заговорит. Этот человек предпочитал носить маску невозмутимости, полагая, что она добавляет ему шарма. Как будто за ней могло укрыться то, что ростом он был с десятилетнего ребенка, а руки его по изяществу ни в чем не уступали рукам служанки. — Все, что они скажут, ляжет на одну чашу весов, а на другую — ваше молчание.

Калами мысленно проклял всех, кто сидел сейчас перед ним. Бедный Финон, досточтимый отец… Понятно, что допросом дело не ограничится. Его будут пытать. Он ничего не скажет изавальтцам до последнего вздоха.

— Я уже ответил на ваш вопрос, — спокойно сказал Калами. — Если Ее Величество не верит в мою верность — пусть скажет это сама.

— Туукосская собака! — прошипел лорд Лучанин, зазвенев от негодования золотыми ключами. — Да как ты смеешь требовать чего-то от своей царственной госпожи!

— Я присягнул на верность империи и императрице, — отвечал Калами, впечатывая каждое слово в безмолвную Медеан. — Моя жизнь, мое тело и мое мастерство принадлежат Ее Величеству, и она может распоряжаться ими по своему усмотрению. Но я не раб, я свободный человек и имею право быть выслушанным и получить ответ на любом судилище — открытом или закрытом.

— Вам уже сказали: это не суд, — поправил его лорд Мунтат.

— Нет, это именно суд, — возразил Калами. — Ибо вы собрались здесь по особому распоряжению Ее Величества для того, чтобы задавать мне вопросы и наказать меня согласно моим ответам.

Императрица не шелохнулась. Глаза ее были прикованы к дверям в дальнем конце зала, словно Медеан надеялась, что створки вот-вот распахнутся и явится ее спасение.

— Ваше Величество, — подал голос жирный лорд Кондатье. — Соблаговолите ли вы ответить этому человеку?

Медеан закрыла глаза.

— Встаньте, лорд-чародей.

Калами медленно поднялся с колен.

Правая рука императрицы лежала на связке ключей. Не открывая глаз, она промолвила:

— Почему дочь Аваназия обвиняет вас в этом преступлении?

Калами развел руками и честно ответил:

— Не знаю, Ваше Величество.

От этих слов веки Медеан раскрылись: в них были боль и гнев. Чего она от него хочет? Неужели она и в самом деле думала, что он возьмет на себя ответственность за приказ, отданный ею самой!

— Но вы провели с ней достаточно много времени. Согласно вашему отчету, вы несколько недель прожили в ее доме. Должны же вы хоть немного понимать ее поведение?

«До тебя наконец-то стало доходить, что она не совсем то, чего ты ожидала? — Робкая надежда зародилась в душе Калами. — Ты увидела, что твоя драгоценная Бриджит способна на ложь и интриги?»

Калами медлил с ответом, старательно обдумывая слова. Обвинять Бриджит открыто пока нельзя.

— Мне известно, что, попав в Изавальту, она подверглась чуждому влиянию. Я обещал защитить ее, но не смог, и она была похищена. А затем этот похититель объявился здесь, во дворце, который я ошибочно полагал надежным убежищем.

— Вы хотите сказать, что дочь Аваназия слегка запуталась? — насмешливо произнес лорд Будило. Это был старейший советник, один из первых, назначенных Медеан. Из всех членов Совета только он действительно беспокоил Калами. За долгие годы Будило научился играть на чувствах императрицы почти так же хорошо, как и он сам.

— Я хочу сказать, что она в замешательстве. Вероятно, из-за чересчур резкого перехода от безвестности ко всеобщему вниманию она не слышит внутреннего голоса, говорящего ей о долге верности.

Лорд Будило прищурился:

— Так говорите, это чуждое влияние заставило дочь Аваназия предъявить вам ложные обвинения? И кто же, по-вашему, мог оказать на нее такое влияние?

«Э нет, никаких имен!»

— Да будет вам, сударь, — ответил Калами, твердо встретив взгляд советника. — Все мы знаем, что есть и такие, чья верность Ее Величеству — одна видимость..

От этих слов дыхание Медеан участилось. «Да-да, Ваше Величество, она спелась с Анандой. И вы это знаете, только не хотите поверить. Хотите отсидеться в своем иллюзорном мирке, да вот только он уже начинает рушиться. — Калами мысленно усмехнулся. — Возможно, я еще скажу Бриджит спасибо за эту ночь».

— Мы сейчас обсуждаем ваши действия, лорд-чародей, а не чьи-то другие. — Лорд Табутай указал на Калами крепким мозолистым пальцем, как будто без этого присутствующие не поняли бы, к кому он обращается.

Но тут Медеан подняла руку, и лорд Табутай вынужден был спрятать свой палец. Императрица поднялась с трона, медленно сошла по ступеням и встала прямо перед Калами.

— Мой лорд-чародей, — сказала она. — Вы служили мне верой и правдой много лет.

Калами опустил взгляд с должным почтением.

— Находились те, кто говорил мне, будто вам не стоит доверять. Однако я не послушала их совета, и мое доверие было щедро вознаграждено. Я всегда могла обратиться к вам, когда мне требовалась помощь.

— Надеюсь, это действительно так, Ваше Величество.

— Так помогите же мне теперь. — В этой просьбе Калами почудилось отчаяние. — Помогите мне понять, что здесь произошло! Почему дочь Аваназия сказала, что видит рядом с вами своего отца? И что он пытался ей сказать?

«Она солгала и тем спасла твою шкуру. А ведь могла бы обвинить во всем тебя! Что бы ты запела тогда? Но ты не можешь понять, почему она это сделала, вот что тебя беспокоит. Ты хочешь, чтобы я сказал это! Тогда, если что-то пойдет не так, во всем окажусь виноват я: это ведь были мои слова, а не твои. И когда на меня падет двойное обвинение, ты будешь смотреть на меня полными ужаса глазами и думать, как жестоко этот подлый туукосец, предал твое доверие.

Ну уж нет. Не на того напала!»

Калами снова развел руками:

— Ваше Величество, клянусь, я знаю обо всем этом не больше вашего.

Не успел отзвук этих слов растаять в воздухе, как Медеан с шумом втянула в себя воздух. Калами удивленно поднял глаза: лицо императрицы исказила невыносимая боль. Калами подумал было, что это его слова произвели на нее такое впечатление, но когда Медеан прижала руку к животу, он понял, что причина ее мучений кроется совсем в другом.

— Вон! — закричала Медеан и согнулась пополам от боли. — Вы все, оставьте меня!

Члены Совета уставились на нее, выпучив глаза, словно стая карпов.

— Вон! — завопила императрица. — Все, кроме лорда-чародея, вон отсюда!

Чадек, как всегда решительный и деловитый, посчитал, что настало время воздействовать на остальных личным примером. Он построил своих людей, подвел их к дверям и распахнул створки, чтобы лорды, до которых наконец-то дошло, что происходит, могли беспрепятственно выйти из зала. После чего капитан собственноручно закрыл эти самые двери. Медеан пошатываясь добрела до помоста и тяжело опустилась на трон.

— Оно разрушено, да? — тихо спросил Калами. Голос его показался тонким и еле слышным в Огромном пространстве пустого зала. — Заклятье Микеля. Оно разрушено?

— Нет. — Медеан тяжело вздохнула и вцепилась в подлокотники трона, закрыв глаза от боли. — Нет, это другое. Это… Нет, с Микелем все в порядке.

«Что же тогда с тобой происходит, бедная старушка? — язвительно подумал Калами, но ни на шаг не приблизился к трону. Раз не хочет открывать ему причину этой боли, пусть справляется с ней самостоятельно. — Какая из твоих сетей вспорота?»

Однако Калами знал Медеан слишком хорошо и понимал, что сейчас ответа от нее не добиться. Сперва следует отвлечь внимание императрицы, а уж потом приступать к главному.

— Ну ничего, это ненадолго, — «успокоил» он Медеан. — Этой ночью Бриджит видела императора. Без сомнения, видела она и его пояс и скоро расскажет об этом вашим врагам.

— Этому не бывать, — возразила Медеан, упорно не желая взглянуть правде в глаза. — Она дочь Аваназия. Она не может меня предать.

— Ваше Величество, — произнес Калами нежно и вкрадчиво, — я тоже не хотел бы в это верить. Но все, чем был для вас Аваназий, умерло вместе с ним. Его душа не воскресла в дочери. К тому же она выросла совсем в другом мире, среди чужих. Да, она сильна, но то, что происходит с Изавальтой и с вами, недоступно ее пониманию. Она не может прочувствовать этого сердцем.

— Ты ошибаешься, — сказала Медеан, и каждое слово царапало ему кожу. — Да-да, ты ошибаешься.

— Я прав, и Вашему Величеству это прекрасно известно. — Калами встал на колени у подножия ступеней. — Я понимаю, с иллюзиями расставаться тяжело, я, как и вы, сожалею о том, что должно было случиться, но не случилось. Однако Бриджит не спасет Изавальту, с этим нужно смириться.

Медеан уронила голову, сжала виски руками и надолго замолчала. В жаровнях потрескивали догорающие угольки, лампы и свечи горели уже неровно, истощив запасы топлива. Все вокруг догорало и таяло, а Калами чувствовал, как с каждой секундой тают его шансы. Или он заставит ее поверить сейчас, или никогда. Тогда ему останется только спасаться бегством — не отплатив и не отомстив. А это — проигрыш. Но он не имеет права проигрывать! Туукос по-прежнему в цепях рабства и ждет освобождения. Прах предков по-прежнему взывает к мести.

— Ваше Величество, прошу вас, — Калами сделал последнюю попытку, — позвольте мне разделить с вами ваше бремя. Позвольте мне помочь вам.

Медеан сделала глубокий вдох. Усилием воли, которой ей было не занимать — это признавал даже Калами, — она выпрямилась, превозмогая терзавшую ее боль.

— Ты уже много раз помогал мне, Вэлин. Ты хранил в тайне все мои секреты. Ты выполнял поручения, которые я не могла доверить никому, кроме тебя.

— Так позвольте мне сделать это снова! Еще не все потеряно. У нас еще есть время, чтобы составить новый план, только нужно делать это не медля. — Калами протянул руку — жест, который должен был подтолкнуть Медеан коснуться руки своего верного слуги, распростертого у ее ног. — Ваш разум затуманен болью и горем. Позвольте мне помочь вам, пока не поздно.

— Да. — Медеан смахнула слезы морщинистой рукой. — Ты поможешь мне, Калами.

— Всеми силами.

Медеан спустилась по ступеням, взяла его за руку и подняла с колен.

— Помоги мне вернуть Бриджит, — сказала она, крепко сжимая его руку. — Помоги мне заставить ее понять…

Дикая ярость взорвала его мозг.

— Вы только послушайте себя! — возмущенно воскликнул Калами, выдергивая руку из ее ладоней. — Великая императрица Изавальты готова ползать на коленях перед невежественной простолюдинкой лишь потому, что не может простить себе прошлых ошибок!

Императрица медленно выпрямилась, и взгляд ее стал холоднее льда. Несмотря ни на что, сознание своего титула и своей власти не покинуло Медеан.

— Ты не должен разговаривать со мной в таком тоне.

— А я буду, — упрямо ответил Калами. — Я буду говорить вам, что ваша империя висит на волоске и вы сами готовы разорвать его ! — Он недоуменно всплеснул руками: — Как вы можете все еще доверять ей? Что она вообще сделала для того, чтобы заслужить ваше доверие?!

— Ее кровь…

Калами больше не мог этого слышать. Ни за что! Ни слова больше!

— Да она просто ублюдок, незаконнорожденная дочь человека, которого вы убили тридцать лет назад!

— Я его не убивала! — взвизгнула Медеан попятившись. — Он добровольно отдал свою жизнь за Изавальту!

Злобное ликование охватило Калами.

— Это ты его убила! Ты позволила ему погибнуть, потому что сама была неспособна на самопожертвование Вышемиры! — Он шагнул к Медеан. Она была такой маленькой и бледной под всеми своими роскошными одеждами. Она дрожала от тяжести царского одеяния, от тяжести своего бремени, которое столько лет хотела с себя снять и в то же время цеплялась за него с упорством, которое по капле вытягивало из нее жизнь. — Ты доверяешь той крови, которая всю жизнь нашептывала Бриджит, что ее отец погиб из-за твоей трусости!

— Нет! — вскрикнула Медеан, взбегая по ступенькам, словно хотела возвыситься над жестокой правдой.

— Она была в Землях Смерти и Духов, — продолжал Калами, шаг за шагом поднимаясь на помост. Она не будет больше смотреть на него сверху вниз. Никогда! Он сказал правду, и ей придется с этим смириться. Она признается себе и ему в том, что совершила на самом деле и кем в действительности является Бриджит. — Она видела призраки своих родителей. Неужели ты настолько глупа, что можешь считать ее своим другом?

— Я не убивала Аваназия! — Этот вопль разнесся по залу с такой силой, словно Медеан хотела раздробить этим звуком каменные стены.

«Ну уж нет! Больше ты не будешь утешать себя этими сказочками. Теперь ты моя, глупая старуха! Все эти годы я лизал твои подошвы, а теперь я надену на тебя ошейник — на тебя и на твою любимую Бриджит. Я закую тебя в такие кандалы, что ты никогда уже не сможешь причинить вред моему народу».

— Ты сделала это. — Калами стоял лицом к лицу с императрицей, как будто она была простой служанкой, разряженной для маскарада. — И если ты не выгонишь дочь Аваназия из дворца, то поплатишься жизнью за свою трусость.

Медеан била дрожь. Она так тряслась, что позвякивали ключи у нее на поясе. Казалось, она вот-вот развалится на части.

— Ты знаешь, что я говорю правду, — жестко сказал Калами. — И знаешь, что другого выхода у тебя нет.

Медеан открыла рот, словно не решаясь что-то сказать, и он подошел ближе, предвкушая ее капитуляцию, готовясь насладиться местью.

Но вместо этого императрица закричала:

— Стража! Стража!

В ту же секунду двери с грохотом распахнулись, в зал ворвались солдаты Чадека, окружили Калами и взяли оружие наизготовку. Он не успел даже спуститься с помоста, чтобы соблюсти приличия, и теперь только дисциплинированность удерживала стражников у подножия ступеней.

— Уведите лорда-чародея, — приказала Медеан, отступая назад, пока не осела на трон. — И посадите под замок. Я пришлю за ним позже.

Глаза Калами застлала красная пелена. Его бросало то в жар, то в холод, и ему пришлось сжать зубы, чтобы не дать своей ярости выплеснуться в присутствии посторонних.

— Лорд-чародей, — окликнул его Чадек, — вы позволите?

«Позволю. Уже позволяю». Калами сделал шаг назад. Потом пустился по ступеням, обернулся и взглянул на императрицу. Она все еще дрожала. Пусть себе дрожит. Калами поклонился:

— Я, как всегда, буду ожидать ваших приказов, Ваше Величество.

Медеан не удостоила его взглядом.

Калами улыбнулся и позволил стражникам окружить и увести себя.

Но спокойствие его длилось недолго — до той минуты, когда двери Большого зала закрылись и солдаты Чадека повели его через вестибюль к двери слева, за которой находился Топазовый зал. Калами было прекрасно известно, что оттуда лестница спускалась вниз, в подземные камеры.

— Чадек! — жарко зашептал Калами капитану. — Чадек, заприте меня в моей комнате.

Капитан не только ничего не ответил, но даже не повернул головы. Да и с какой стати? Чадек симпатизировал Калами и его положению. Он тоже с большим трудом достиг своего чина и попал в дворцовую стражу, несмотря на то что имя деда выдавало его происхождение. Но он был верен своим клятвам, а Калами обвинялся в попытке отравления императора. Чадек с легкостью мог отрубить ему голову по первому же слову императрицы.

Слуги распахнули двери в Топазовый зал, без стеснения глазея на Калами, которого под конвоем провели внутрь.

— Чадек, это просто новая уловка Ананды. Она обманула дочь Аваназия.

Чадек в ответ и глазом не моргнул. Топот тяжелых сапог отдавался эхом от бледно-желтых оштукатуренных стен, отделанных камнями, которые и дали залу название.

— Чадек, пожалуйста! Вы же слышали: члены Совета не говорили, что я совершил какое-то преступление. Вам было приказано только держать меня взаперти. Ее Величество ведь не уточняла, где именно.

Судя по легкому румянцу, окрасившему щеки Чадека, он все же слушал Калами.

— Здесь нет больше чародеев, Чадек, а Ее Величество в серьезной опасности. Если ты запрешь меня в темнице, она погибнет.

«Поверь мне, ну поверь же!» — мысленно взмолился Калами. Двери в дальнем конце зала были открыты, и там, в тени, виднелась лестница. Вокруг стоял несмолкающий шепот слуг, которые явились полюбоваться бесплатным представлением. Калами слышал этот шепот даже сквозь грохот солдатских сапог.

Калами все же пришлось произнести слова, которых он надеялся избежать:

— Ради нашей дружбы, Чадек. Умоляю!

Конвой завернул за угол, вынуждая Калами повернуть тоже. Перед ними выросла лестница: вверх вели ступени с затейливыми мраморными перилами, вниз — с простыми деревянными.

«Чадек!»

Чадек повернул снова, и вся процессия направилась вверх — на императорский этаж, а оттуда — к апартаментам лорда-чародея.

Когда они наконец остановились перед дверью в комнаты Калами, Чадек протянул руку ладонью вверх. Калами знал, что это означает, и отдал ему ключ. Чадек отпер дверь и приказал одному из сержантов войти в комнату вместе с ним. Калами покорно ждал, пока они вернут к жизни потухший огонь в очаге и обыщут комнату.

— Впустите его, — наконец произнес Чадек.

Стражники расступились, позволив Калами войти в свою комнату. Сержант тут же удалился, а Чадек задержался еще на секунду и посмотрел Калами в глаза.

— Ради нашей дружбы, — тихо сказал он. — Если ты нарушишь слово, я отыщу тебя хоть на краю земли.

— Я понял, — ответил Калами.

Чадек ничего не сказал, просто вышел из комнаты и запер за собой дверь. Что же это он, подумал Калами с горькой усмешкой, не вернул ключ? Хотя на это он и не надеялся. Чадек и без того пошел на огромный риск. Любой из его солдат мог теперь донести на него и получить повышение.

«Прости меня, Чадек, — мысленно обратился Калами к капитану. — Прости».

Однако сейчас на сантименты нет времени. Сейчас самое главное — понять. Все планы рушатся самым ужасающим образом, и с этим надо срочно что-то делать. Он должен понять, в чем ошибся, чего не предусмотрел.

Калами вытащил из-под рубашки кожаный мешочек, с которым никогда не расставался. Из него он достал узкую ленту, связанную на медных и серебряных спицах из пряжи всех цветов радуги. Он поцеловал ленту и подышал на нее, перед тем как прижать к глазам — сначала к правому, затем к левому.

После этого на дальней стене комнаты он разглядел полку, которая была прибита так высоко, что даже самый долговязый человек мог пройти под ней, не догадавшись о ее существовании. По краю полки змеился орнамент — такой же, как на вязаной ленте, а сверху стояли четыре дубовых сундука, обитых серебром.

Калами забрался на кресло, потянулся за одним из сундуков, крайним слева, и водрузил его на письменный стол. Затем он отпер его с помощью ключа, извлеченного из того же мешочка. В сундуке хранились сотни пергаментных свитков: в основном заметки, карты и случайные наблюдения. Ничего такого, что можно было бы вменить ему в вину в том случае, если бы кто-нибудь обнаружил эти свитки. Здесь были только личные записи. Однако некоторые из них содержали весьма полезные наблюдения.

Калами порылся в сундуке, вытащил оттуда один из свитков и, развязав зеленую ленту, расправил пергамент на столе. На пожелтевшей коже был кропотливо выведен узор из различных символов, соединенных между собой прямыми линиями, которые, в свою очередь, соединялись кривыми, образовывавшими круги, полукружья и огромные овалы.

Каждый раз при виде этой схемы Калами вспоминал тот день, да он впервые увидел нечто подобное. Это случилось, когда он мальчишкой сидел в лачуге со стенами из осыпающегося камня и покрытой мхом крышей. В комнате было бы совсем темно, если бы не маленькое пятно света от горевшей бледно-оранжевым пламенем свечи. От старика, сидевшего рядом, несло рыбой и давно не мытым телом, и маленький Вэлин боялся его куда больше, чем темноты.

— Вот это, — прошамкал старик гнилыми зубами, — сделал твой пра-пра-пра-прадед.

На земляном полу он развернул пергаментный свиток — такой старый, что по нему невозможно было определить, какому животному принадлежала когда-то эта шкура. На обратной стороне поблекшими чернилами были нарисованы звезды, планеты и другие символы, соединенные пунктирными линиями.

— Он был ведун, ясно тебе? Уж он-то знал толк в древней волшбе… Бывало, побеседует со звездами, а опосля и запишет, чего они ему порассказали. — Старик провел жирным пальцем вдоль одной из линий — правда, осторожно, не касаясь ветхой кожи. — Видишь? Видишь?

Калами изо всех сил всмотрелся в рисунок. Он увидел какую-то красную планету, солнце, затем меч, огонь, что-то вроде дворца, переломленный надвое жезл и еще множество других знаков, которые он не мог разобрать.

— Эти знаки гласят, мол, не век Изавальте держать над нами верх. Придет, мол, то времечко, когда Туукос снова станет вольным островом.

— И как ты это видишь? — заинтригованно спросил юный Калами.

Старик сокрушенно покачал головой:

— Ничего я не вижу. Так мне рассказали. Не ведун я. И никто в нашем роду этой премудрости не разумеет.

— Учитель Убиш никогда не показывал мне такие штуки.

Старик прищурился:

— Откуда ж ему знать про древнюю-то волшбу? Он, знамо дело, изавальтский колдун, только по-ихнему и может учить.

— Но я хочу этому научиться! — заявил Вэлин и легкомысленно ткнул пальцем в свиток, за что и получил по рукам. — Хочу научиться записывать будущее! — продолжал он, не обращая внимания на шлепок.

И он действительно научился — от наполовину слепой и сумасшедшей старухи, которая вечно сидела в грязном углу на дворе у лорд-мастера и ощипывала мертвую птицу, собирая в мешки пух и перья Она учила Вэлина колдовству по ночам, в строжайшем секрете. Никто и не догадывался, что старуха была колдуньей. Ей удалось избежать кровавой бойни, в которой погиб прадед Калами, и выжить, превратившись в глухую, пускающую слюни идиотку. Во всяком случае, такой она старалась казаться.

Когда Калами очутился при дворе, он извлек из ее терпеливых уроков немалую пользу. По крайней мере так ему думалось прежде. Вот знак Бриджит — золотая пятиконечная звезда. Вот звезды и планеты ее мира, аккуратно нарисованные им согласно собственным наблюдениям. Вот он сам — простой кружок на карте, а вот ее звезда придвигается, становится все ближе, и наконец два знака сливаются воедино, чтобы завладеть крошечной красной птичкой и вместе разрушить корону и жезл.

Где он ошибся? Что недоделал? Калами напряженно вгляделся в пергамент, заставляя себя думать и борясь с желанием разорвать бесполезную карту на клочки. Что-то он упустил. Необходимо понять, что именно, и понять теперь же, а иначе можно просто выйти на улицу, на мороз, и умереть, потому что он проиграл — окончательно, абсолютно и бесповоротно.

К этому времени воздух в комнате согрелся. Калами нетерпеливо сбросил теплый бархатный плащ, парчовое одеяние и переоделся в более легкий будничный кафтан. Финон положил на это всю жизнь! Он не имеет права его подвести. Калами сунул руки в карманы кафтана и вновь до рези в глазах уставился на карту. И тут его пальцы коснулись чего-то мягкого. Калами вытащил руку из кармана: это был клочок рыжей шерсти. Лисьей шерсти.

— Лисица!

Калами сдавил в кулаке пучок рыжих волос. Он не учел Лисицу, когда рисовал свою карту. Ему вспомнилось, как она лизнула лицо Бриджит в своем логове. Наверняка она что-то такое сделала с ней… Возможно, усилила ее способность видеть. Но зачем? Неужели для того, чтобы навредить? А ее нежелание отдавать ему Бриджит — лишь уловка, чтобы рассеять его подозрения? Если так то это сработало лучше некуда.

— Итак, — пробормотал Калами, — твой подарок кусается А когда он сожрет нас всех, ты захочешь взять его назад. Так?

Ответа не последовало. И не последует, пока он здесь. Его время при дворе истекло, это ясно. Если потребуется, Медеан пошлет своего чародея на плаху. Но он расправится с ней раньше. Потому что завладеет ее драгоценной Бриджит. Раз та не хочет служить любя, будет служить, корчась от боли. Разные есть способы.

Но здесь этим заниматься нельзя. Эта комната больше не может служить ни убежищем, ни рабочим кабинетом. Не без сожаления Калами достал из другого сундука заплечный мешок и зимнюю одежду, сшитую из овечьих, тюленьих и оленьих шкур. Затем из-под кровати были извлечены лыжи и длинный шест. Настало время для последней перемены, и теперь ему предстоит обернуться тем, кто он есть на самом деле. После сегодняшней ночи все иллюзии исчезнут, останется одна только голая правда.

Часть этой правды заключалась в том, что жизни Медеан и Бриджит давно уже у него в руках. Просто они пока не знают об этом.

Калами принялся за сборы. Все, что он извлекал из сундуков и не мог взять с собой, отправлялось в огонь. Не задумываясь Калами избавился от дворцовой одежды. Действовать приходилось быстро и бесшумно: совершенно незачем привлекать внимание солдата, которого Чадек оставил на страже возле двери.

Наконец Калами туго завязал мешок и закинул его на спину. Придворная маска исчезла без следа. Если бы кто-нибудь увидел Калами сейчас, то наверняка принял бы за крестьянина. На нем была шуба из нестриженой овчины мехом внутрь, сапоги из тюленьей кожи защищали от холода ступни, а штаны из оленьей шкуры, перевязанные шнурками из сухожилий, закрывали ноги от лодыжки до бедра. Белый шелковый платок призван был защитить от ветра лицо.

Они обо всем забыли, эти ленивые праздные людишки за каменными стенами. Они разучились противостоять холоду и попросту от него прятались. Но он не забыл, не разучился. Он родился на настоящем Севере, и этот бесконечный снег не заставит его сидеть в четырех стенах.

Калами подхватил лыжи, шест, моток веревки и тихонько выбрался на заваленный снегом балкон. Тоненький серп восковой луны сиял кристально чистым светом, а холодный ветер уронил на ресницы Калами лишь несколько отдельных снежинок. Калами крепко привязал конец веревки к перилам, после чего метнул свой шест вниз, в сугроб: он почти на всю длину погрузился в снег. Так Калами выяснил то, что хотел. Если бы он вздумал выбраться на улицу в сапогах, то беспомощно барахтался бы в снегу. Калами ремешками пристегнул лыжи к сапогам, затем неуклюже перенес через перила сначала одну ногу, потом другую. Шерстяные рукавицы защищали пальцы как от трения о веревку, так и от холода, поэтому он мог спускаться на землю медленно, не спеша.

Мягко приземлившись в сугроб, Калами отвязал веревку от пояса. Никто не приказал ему остановиться. Никто не видел его побега. Они все сидели за своими портьерами, строя планы и плетя интриги. В такую ночь никто из них не высунет на улицу и носа.

Калами хотелось смеяться. Отталкиваясь от земли то одним, то другим концом шеста, он заскользил по снегу на деревянных лыжах с легкостью, немыслимой для движения по твердой земле.

О, конечно, даже в лунном свете любой, кто приглядится, увидит, в какую он ушел сторону. Но сколько времени потребуется для того, чтобы смастерить подобное приспособление и снарядить погоню? Снег слишком глубок для лошадей, а оленей здесь не держали: олени — это для крестьян или туукосцев. Крепостного вала вокруг дворца тоже не было. На этом настоял дед Медеан. Это ведь дворец, а не крепость, сказал он. И отстроил Выштавос как символ защищенности и спокойствия империи, которая не боится вторжения врагов. Если бы не кичливая самоуверенность этого правителя, путь Калами могла бы преградить сторожевая вышка с лучником. Но поскольку обстоятельства сложились иначе, путь его был чист, ветер свистел в ушах, а лыжи скрипели по снегу.

Калами улыбнулся под шелковой маской, и ночь поглотила его.

Глава 17

Когда слуги препроводили Микеля в его покои, они обнаружили там Ананду. Она стояла возле очага, ее роскошное церемониальное платье и императорская корона сияли в нежных лепестках пламени.

— Благодарю вас, — произнесла Ананда, когда обескураженные люди упали на колени. Все, кроме Микеля. Его, как всегда, рассеянный и отсутствующий взгляд беспокойно метался по комнате туда-сюда в вечных бесплодных поисках. — Все свободны. Я сама уложу мужа в постель.

Но старший слуга, на чье особое положение указывали золотой воротничок и пояс, нарушив правила придворного этикета, встал в присутствии императрицы. Он не был похож на тех нахалов, которые мучили Микеля в Портретном зале, это был настоящий слуга — верный и преданный своему императору.

«И следовательно, склонный думать обо мне самое худшее, поскольку во мне он видит причину всех бед — и своих, и своего господина».

— Простите, Ваше Императорское Величество, — возразил слуга, — но это невозможно.

— Ты станешь спорить со своей императрицей? — Ананда грозно сдвинула брови и гордо выпрямилась.

— Никогда в жизни. — Слуга потупил взгляд. — Но я принес клятву верности Ее Величеству вдовствующей императрице, и покуда не пройдет болезнь императора, не могу ее ослушаться.

В Ананде еще теплилась надежда на удачу. Если этот человек действительно таков, каким кажется, — верный своему императору, но обманутый лживыми сказками императрицы, — все еще может удаться: ибо разве может он не желать скорейшего освобождения Микеля?

— Так возрадуйся, добрый человек. Боги услышали наши молитвы в этот святой день. Они сказали мне, как можно исцелить императора.

Челюсти слуги некоторое время задумчиво шевелились. Затем он произнес:

— Как бы ни хотелось мне в это поверить, Ваше Императорское Величество, я ничего не могу сделать без приказа Ее Величества вдовствующей императрицы.

Ну разумеется. Взгляд Ананды упал на распростертых слуг: все они как один думают, будто «болезнь» императора — ее рук дело.

И если не сработает то, что она сейчас скажет, — она погибла. Когда Ананда сидела здесь, в темноте, и ждала, к ней пришло понимание того, что ей мешает. То, что прежде сохраняло ей жизнь, стало теперь ловушкой. Щиты превратились в тюремные стены. Это ложь отделяла ее сейчас от Микеля. И только правда позволит ей быть рядом с ним.

— Ты веришь, что это я околдовала своего мужа и твоего императора? — сказала Ананда, чувствуя огромное облегчение. Этой ночью падут все иллюзии… — Но говорю тебе: я не могла этого сделать, потому что я не колдунья.

Старший слуга удивленно вскинул голову:

— Ваше Императорское Величество изволит шутить?

Ананда покачала головой:

— Слухи о моей колдовских талантах — ложь. Эту ложь придумали те, кто не хочет союза Изавальты с Хастинапурой, и, каюсь, я сама поддерживала эти слухи, чтобы со мной не сделали того же, что с императором.

Лицо слуги запылало гневом. Он поднял бы Ананду на смех, если бы посмел.

— Какого же врага вы боитесь, Ваше Императорское Величество?

Ананда молчала: пусть сам догадается. Лицо слуги налилось краской.

— Ваше Императорское Величество, пожалуйста, уходите. Не вынуждайте меня звать стражу — к вашему и моему позору.

— Говорю тебе, вокруг талии императора был завязан пояс, — продолжала Ананда как можно спокойнее, — который лишил его воли и разума. Я этого не делала. У меня для этого просто нет способностей. Моя душа, так же как и твоя, разделена между мирами.

Ананда рискнула приблизиться к слуге еще на шаг, чтобы преодолеть разделяющую их отчужденность:

— Однако благодаря узам брака я могу снять этот пояс. Можешь звать стражу, если хочешь. Но знай: если ты сделаешь это, то обречешь императора на мучения до конца его дней.

Слуга развел руками:

— Ваше Величество, как я могу вам поверить? Вы требуете, чтобы я нарушил клятву верности, а взамен не предлагаете ни единого доказательства своих слов. И вы хотите, чтобы на их основании я подпустил вас к императору?

Ананда привыкла к тайнам, и в этом была ее ошибка. Все равно в искусстве создания тайн и плетения интриг Медеан не было равных. Только честность может сейчас спасти и ее, и Микеля.

— Так позови стражу, — сказала Ананда слуге, — пусть стоят здесь же, с оружием наготове. Отправь посыльного к вдовствующей императрице — пусть сообщит ей о том, что происходит. Сними с меня плащ и забери все украшения и талисманы, которые найдешь на мне. Раздень меня хоть донага, только позволь мне освободить моего мужа, твоего императора!

Никто из слуг не поднялся на ноги, но чувствовалось, что им едва удается сохранять спокойствие. Ананда слышала их громкое пыхтенье, которым они пытались безмолвно выразить свое негодование, а может, шок от ее слов.

— Ваше Величество, я не могу вам этого позволить.

— Ты все еще веришь, что я могу навредить императору? — спросила Ананда.

Слуга ничего не ответил, но по его лицу и так было ясно: верит, и эта вера порождает ненависть.

— Что ж, зови стражу, — настойчиво повторила Ананда. — Если я нанесу какой-либо вред императору, пусть зарубят меня тут же не сходя с места. Я готова умереть. А что еще мне остается делать?

Ананда придвинулась еще ближе к старшему слуге, чтобы он не мог отвести взгляд. Пусть видит ее лицо, честное и открытое. Если он все же склонится на ее сторону, на сторону Микеля, это произойдет не потому, что она оставила что-то недосказанным.

— Неужели ты настолько запуган? — Ананда облизнула губы. Остался последний довод. — Итак, ты веришь, что это я околдовала императора. Но ты ведь знаешь, что со смертью чародея чары, наложенные им, исчезают. Тогда подумай: если я говорю правду, твой император будет свободен. Если я тебя обманываю, я погибну, но император-то все равно будет свободен. Выходит, не за императора ты боишься, а лишь за собственную шкуру? Но кто же тебя станет наказывать, если ты так или иначе помог освободить императора?

Глаза слуги загорелись недобрым светом. Он и вправду ненавидел Ананду. Быть может даже, он ненавидел всю Хастинапуру. Быть может, он — потомственный слуга в этом дворце, и его отец еще помнил Каачу и его коварство. Но Ананда предложила ему свою кровь. У него появилась возможность убить ее. И возможность увидеть исцеление императора…

Что окажется сильнее — повиновение вдовствующей императрице или мечта увидеть смерть хастинапурской ведьмы?

Старший слуга сделал едва заметный знак одному из коленопреклоненных слуг:

— Шипил, позови стражу, а потом беги к Ее Величеству и расскажи ей обо всем, что здесь происходит.

— Слушаюсь, сударь.

Шипил вскочил на ноги и выбежал вон. Мгновение спустя все шестеро охранников Микеля строем вошли в комнату. Слуги попривествовали их и шепотом объяснили, что сейчас должно пройти. Лейтенант что-то возразил низким гортанным голосом — Ананда не расслышала, что именно. Тогда старший слуга наклонился и стал что-то шептать лейтенанту на ухо. Лейтенант оскалился в ухмылке — такой же холодной, как лезвие его секиры, и по его знаку маленький отряд сомкнулся в кольцо.

— Вы все, отойдите подальше, — приказал старший слуга своим подчиненным, которые и сами были рады спрятаться за спины солдат. — Ваше Величество, я вынужден попросить вас снять верхнюю одежду.

«Это единственный способ», — напомнила себе Ананда и медленно, неуклюже принялась расстегивать пряжку плаща.

— Мне нужна ваша помощь.

Старший слуга подошел к ней. Переступив через гордость и страх, Ананда позволила ему развязать тесемки и снять длинные рукава. Все остальные стояли вокруг и глазели — низкие слуги, грубые солдаты… И у всех этих плебеев глаза полны ненависти. И все они злорадно наблюдают за тем, как с нее слоями снимают ее гордость.

Единственным мужчиной, которому дозволялось видеть, как она раздевается, был Микель. И он один не смотрел сейчас на Ананду. Только падение на пол ее одежды на секунду привлекло его взгляд.

Когда на Ананде не осталось ничего, кроме сорочки, старший слуга, видимо, удовлетворившись таким положением вещей, отступил назад.

«Святые Матери, помогите мне! Дайте мне сил!» Под пристальными взглядами злобных, осуждающих, жаждущих крови глаз Ананда приблизилась к мужу.

И все исчезло. Остался только Микель, который не смотрит на нее. Микель, который когда-то смеялся ее шуткам, который писал ей милые неуклюжие стихи, который показал ей, что и в снеге есть красота…

Праздничных одежд на нем уже не было. После купания Микеля переодели в простой белый кафтан с золотым кушаком и пуговицами. А под кафтаном еще должны быть жилет и рубашка.

— Микель. — Ананда взяла мужа за руку. Он так исхудал за время своего недуга, что под кожей легко прощупывались кости.

Краем глаза Ананда заметила резкое движение и услышала звук, издаваемый сталью при трении о кожу. Наверное, это кто-то из стражников вытащил оружие из ножен, готовясь воспользоваться правом казнить ее без суда и следствия. Ведь с той секунды, как Ананда взяла императора за руку, его жизни угрожает опасность.

Это ничего. Это неважно. Главное — Микель.

Его ладонь, холодная и безжизненная, лежала в руке Ананды. И вдруг Микель взглянул на их соприкоснувшиеся пальцы с легким удивлением.

— Микель, я хочу тебе помочь. Сними кафтан, любимый.

— Н-нет, — запинаясь, выдавил он, словно разучился произносить это слово.

Ананда от неожиданности едва не выронила руку мужа:

— Нет? Микель, прошу тебя, сделай это для меня.

— Нет. — Он покачнулся и замигал. — Я не должен. Не для… Не для…

— Император не желает, — громко провозгласил старший слуга. В голосе его слышалось торжество и вместе с тем тревога. — Отойдите, Ваше Величество.

Ананда не двинулась с места.

— Не для чего? — спросила она Микеля. — Или не для кого? Не для меня?

— Я не должен. — Он выдернул руку из ее ладоней и потянулся к высокому воротничку кафтана. — Не должен.

— Почему не должен? — Ананда изо всех сил старалась сосредоточить внимание на Микеле, но взгляд ее так и норовил метнуться к двери. Быть может, это блеск оружия его смущает? А может, он чувствует приближение императрицы? Она может явиться сюда в любую минуту. В этом заключался наибольший и в то же время неизбежный риск.

— Микель, пожалуйста, ты должен сделать это для меня. Ты помнишь меня? Я твоя жена, Ананда. — «Матери Святые, поморите мне! Вышко и Вышемира, пожалуйста, помогите мне спасти дитя этого дома». Ананда развязала на Микеле пояс из золотой парчи и отбросила его в сторону.

— Ананда? — Брови Микеля сдвинулись. — Я помнил… была… — Он робко протянул руки и провел кончиками пальцев по ее волосам. — Была Ананда. Я… скучал без нее.

По комнате пронесся вздох изумления. Все зашевелились. Ананда слышала шорох одежды, звяканье доспехов. Но отвлекаться нельзя! Она нащупала пряжку на талии Микеля, расстегнула ее, и портупея вместе с пустыми ножнами для меча и маленьким кинжалом упала на пол. Она их не боится. Есть только Микель. Один лишь Микель.

— Я здесь, любовь моя. — Ананда обняла его. — Я Ананда, я здесь, перед тобой.

— Я не вижу ее, — прошептал Микель, беспокойно оглядывая комнату. — Я не вижу Ананду.

— Она здесь! — Ананда наклонила его голову и крепко поцеловала в губы. Послышались новые вздохи. То, что она сделала, для этих варварских глаз было невиданно, но Ананда зашла чересчур далеко, чтобы чего-то стесняться. Чьи-то пальцы вцепились в ее плечо, но кто-то сказал: «Не надо», — и пальцы исчезли. — Я здесь!

Микель заморгал, и его взгляд медленно, нерешительно обратился к ней. У Ананды сердце подпрыгнуло от радости, но взгляд Микеля не остановился на ее лице, а двинулся дальше, к ширме возле кровати.

— Ананда мне поможет.

— Ты видишь Ананду? — с отчаянием в голосе спросила она. — Сними свой кафтан.

— Кафтан…

Пальцы Ананды начали бороться с золотыми пуговицами.

— Помоги мне, Микель. Ты должен снять с себя кафтан.

Микель ничего не ответил, но все-таки принялся так же неумело и безрезультатно теребить пуговицы, как Ананда. Она отчаянно нуждалась в помощи, но ждать ее было неоткуда. Кто знает, может, прикосновение чужого человека способно разрушить хрупкую сосредоточенность Микеля.

Наконец белый кафтан соскользнул с его плеч. Под кафтаном действительно обнаружился жилет из голубой с золотом ткани и — о, ужас! — со множеством золотых пуговичек.

— Жилет, Микель. Надо снять жилет, чтобы увидеть Ананду.

Что-то вроде надежды мелькнуло в его глазах. Или показалось? Может быть, Микель, настоящий Микель, пытается дотянуться до нее сквозь туман, которым мать окутала его? Руки Микеля потянулись к груди, прикоснувшись к пуговицам.

— Я должен…

— Да, ты должен. Если хочешь увидеть Ананду, ты должен. — Ананда видела, как двое стражников обнажили мечи, а все остальные — секиры, чтобы в случае чего покончить с ней в мгновение ока.

А ведь императрица уже в пути… В любую секунду она может войти в комнату, и тогда Медеан забудет об угрозе войны и отдаст приказ этим мечам. Ананда будет лежать мертвой на каменном полу, а Микель останется в плену заклятья.

«В любом случае все будет кончено. Я сделала все, что смогла, и мы погибнем не из-за моей трусости».

Одна за другой, все пуговицы были расстегнуты, но тут силы оставили Микеля, и руки его безвольно повисли. Ананда подошла к нему сзади, стащила жилет и бросила на пол, где уже валялся кафтан.

На Микеле оставалась только полотняная рубашка, сиявшая белизной в свете очага.

— Нужно снять рубашку, Микель.

— Нет.

— Иначе ты никогда не увидишь Ананду.

— Нет, — захныкал он, — она меня защищает…

Послышались голоса: «Прекратите этот балаган!», «Что она с ним делает?» Но были и другие: «Пусть попробует», «Может, ей удастся его освободить?», «А что, если ему станет еще хуже? Да вы только посмотрите на нее! Разве ей можно верить?» Голоса спорящих становились все громче, но Ананда их не слышала. Все это ничего не значит. Ровным счетом ничего.

— Что тебя защищает?

Микель не захотел, а может, не смог ответить. Его охватила дрожь, глаза заблестели. Неужто он сейчас расплачется?

— Позволь мне помочь тебе, — прошептала она. — Позволь мне помочь тебе увидеть Ананду.

Дрожь усилилась. Ананда заставила себя успокоиться. Да, человек, что стоит перед ней, холоден, словно труп. Но это все-таки Микель! И что бы с ним ни сотворили, он по-прежнему ее любимый муж. Ананда обвила руками холодное, дрожащее тело и снова поцеловала. Микель не ответил, не мог ответить на ее поцелуй, только задрожал еще сильнее.

— Уберите ее! — крикнул кто-то из слуг. Ананда обняла мужа за талию и тихонько потянула рубашку, пытаясь выправить ее из панталон.

— Нет! — От удара у Ананды перехватило дыхание. Она пошатнулась. Некоторое время она ошеломленно озиралась, пытаясь понять, кто же ее ударил, но рядом был только Микель — рубашка смята, грудь тяжело вздымается. — Ты не должна, я не должен позволять тебе!

— Почему! — закричала Ананда. — Кто я такая, что не должна прикасаться к тебе? Скажи, Микель!

— Ты… Ты… — Последние силы оставили Микеля, колени его подогнулись, и он медленно осел на пол, зарывшись лицом в ладони. — Ты Ананда…

— Ну, где же ваши мечи? — взвизгнул кто-то — Она ведьма, это она его…

Но паникера кто-то веско оборвал:

— Подождем!

— Да, Микель! — не слыша ничего, кроме его слов, Ананда встала перед ним на колени, взяла за руки и мягко отняла их от лица. Слезы текли по впалым щекам императора, лицо его превратилось в гримасу отчаяния. — Да, я Ананда. Скажи это снова!

Но из его губ не доносилось ни звука. Наконец он прошептал:

— Помоги мне…

— Да, Микель. — Ананда с такой силой рванула манжеты рубашки, что пуговицы сами осыпались на пол. Затем она принялась расстегивать воротник, из-за дрожи в руках с трудом справляясь с пуговицами и петлями.

Микель застонал, словно от боли, и вцепился в ее руку.

— Нет. Не надо, мне нельзя!

— Отпусти его, ведьма! — Чьи-то руки схватили Ананду за плечи и оттащили от Микеля. Она закричала и стала отбиваться, но кто-то ударил ее по лицу, заставив замолчать.

— Что вы делаете!

Все обернулись. В дверях стоял капитан Чадек с секирой в руках. Слуги дружно попятились назад при его приближении.

— Отпустите Ее Императорское Величество!

— Но… — начал было один из слуг, которые, как теперь увидела Ананда, держали ее за руки. «Интересно, который из них ударил? — безразлично подумала Ананда. — Вообще-то за это могут и казнить…»

— Я сказал, отпустите Ее Императорское Величество! — повторил капитан Чадек, замахиваясь топором. — Или мне снести головы с ваших плеч?

Слуги отпустили Ананду, и она с трудом поднялась на ноги. Чадек поклонился ей, в то же время быстро оглядывая комнату, собравшихся людей, груду одежды на полу и императора в одной рубашке.

— Ваше Величество, что здесь происходит?

— Доблестный капитан, я понимаю ваше удивление, — сказала Ананда, пытаясь сохранять достоинство. — Я пытаюсь исцелить императора от его душевного недуга. Он околдован, и мне известен источник этого колдовства.

Чадек посмотрел на нее долгим усталым взглядом. Ананда сочувствовала ему всем сердцем.

— Ваше Величество, — сказал он. — Я уже не знаю, что и думать. Лорд-чародей под арестом. Ее Величество вдовствующая императрица исчезла. Вашего слугу Сакру и дочь Аваназия тоже нигде не могут найти.

Сакра-то в ее комнате, но об этом, пожалуй, говорить не стоит. А вот дочь Аваназия… Куда она могла деться?

«Не имеет значения, — напомнила себе Ананда. — За пределами этой комнаты ничто не имеет значения».

— А теперь еще и это… — Чадек обвел рукой комнату, толпу слуг и солдат, разбросанную одежду. — Что прикажете обо всем этом думать?

Ананда покачала головой:

— Не знаю, капитан. Я знаю одно: если вы позволите, я смогу все исправить. Если же мне это не удастся — я расплачусь своей кровью, как уже пообещала этим людям.

Чадек взглянул Ананде в лицо, и она позволила ему это. Теперь всё во власти этого человека. Все до единого в этой комнате будут беспрекословно ему подчиняться. Он может приказать ее убить, и никто не скажет ни слова в ее защиту.

Чадек обернулся к своим подчиненным:

— Вы все, вон отсюда! Это уже переходит всякие границы. Вон!

— Но, капитан… — начал один из солдат.

— Мои приказы не подлежат обсуждению, младший лейтенант, — отчеканил Чадек, прежде чем солдат успел сказать что-либо еще.

Как все просто! Стражники и слуги потянулись прочь из комнаты. На протяжении всей этой сцены Микель по-прежнему стоял на коленях, и Ананде казалось, что сердце у нее разорвется от нечеловеческого усилия казаться спокойной. Она видела секиру Чадека: острое лезвие и поблескивающий наконечник. Видела, как трудно далось ему это решение. Привычный мир разваливался на глазах, и он пытался удержать его своими руками.

Наконец дверь закрылась.

— Приступайте, — не оборачиваясь произнес Чадек.

Не медля ни секунды, Ананда опустилась на колени рядом с Микелем. Он трясся, словно от озноба, крепко обхватив себя руками.

— Нет, нет, любовь моя. — Ананда обняла его дрожащие плечи. — Все будет хорошо, клянусь тебе. Клянусь Семью Матерями, все будет хорошо.

Но Микель по-прежнему дрожал и смотрел прямо перед собой: какие ужасы ему чудились, можно было только догадываться. Ананда погладила его по плечу, но от этого прикосновения стало только хуже. Из груди Микеля вырвался болезненный стон, и Ананда на секунду зажмурила глаза, чтобы не разрыдаться самой. Закусив губу, она обняла мужа за талию.

Теперь ее пальцы чувствовали тугой тяжелый пояс там, где глаза видели только светлую кожу. Вот оно, проклятье Микеля. Все эти долгие, черные годы, когда Ананда не решалась к нему прикоснуться, он носил на себе эту чудовищную отраву.

Не помня себя от ярости, Ананда вцепилась в пояс обеими руками, пытаясь оторвать его от тела Микеля. Он закричал и, размахнувшись, ударил ее. Капитан Чадек не шелохнулся. Ананда заметила блеск стали, мелькнувший в ворохе одежды, и схватила церемониальный кинжал, который выпал из ножен Микеля.

Император скорчился на полу, закрыв руками голову, и Ананда подкралась к нему с ножом в руке. Вдруг что-то холодное коснулась ее затылка, и она замерла. Чадек опустил секиру, теперь ее острие упиралось Ананде в шею. Одно резкое движение — и она умрет.

— Положите нож на пол, Ваше Величество, — приказал Чадек.

«О Святые Матери!» Ананда прыгнула на Микеля, повалив его на спину. Они покатились по полу, рука Ананды нащупала под рубашкой пояс и вспорола его лезвием ножа. Микель закричал, Ананда тоже. Она успела откатиться в сторону, прежде чем почувствовала, как над ней со свистом пронесся топор и звонко ударился о камень. Ананда отбросила подальше пояс и съежилась на полу, приготовившись умереть — или жить.

Однако удара не последовало, и Ананда осмелилась открыть глаза. Первым, что она увидела, был пояс, лежащий на каменном полу, он был сплетен из завязанных узелками серебряных нитей, с которых свисали тысячи сверкающих кисточек, и каждая была украшена стеклянной бусинкой. Беспристрастному взгляду эта вещь показалась бы очаровательной.

Над поясом, упершись руками в пол, склонился Микель. Он дышал часто и тяжело, с ужасом глядя на эту прекрасную, эту омерзительную штуку, так долго сковывавшую его жизнь. Но его лицо… Оно порозовело от обуревавших его чувств, а глаза были ясны и видели. ОНИ ВИДЕЛИ!

У Ананды перехватило дыхание.

— Микель, — позвала она почти шепотом. — О Микель, муж мой, взгляни на меня.

Медленно, морщась от боли, Микель оторвал руки от пола, поднял голову, и впервые со дня свадьбы их взгляды встретились.

— Ананда? — прошептал он и, хотя руки у него по-прежнему дрожали, потянулся к ней.

Несказанная радость охватила все ее существо. Ананда опять бросилась к нему — на этот раз, чтобы обнять Микеля и спрятать лицо у него на груди.

— Это ты… — произнес Микель голосом, дрожащим от удивления и радости. — Где же ты была? Я так долго тебя искал…

Ананда подняла голову:

— Ты был околдован, любимый. Вот, видишь? — Она показала ему пояс.

Микель отшатнулся, словно увидел змею:

— Убери, убери это от меня!

Ананда тотчас отбросила пояс в сторону:

— Прости меня. Прости. Все, его больше нет.

Но Микель все никак не мог успокоиться.

— Она завяжет его снова! — закричал он. — Обязательно. Я все время чувствовал его, каждый день. Словно пресс, сжимающий душу. Я не мог дышать, не мог ничего видеть под тяжестью этой мерзости…

Микель в отчаянии закрыл лицо руками.

— Тише, Микель, тише, — принялась успокаивать его Ананда, отнимая его руки от лица. К немалому ее облегчению, Микель не сопротивлялся. — Пояс уничтожен. Я отрезала его от тебя. Заклятье разрушено, и его уже не восстановить.

— Она… Она так поступила со мной… Она сказала… сказала…

— Она солгала, Микель, — твердо сказала Ананда. — Она солгала, но теперь все кончено.

— Хотел бы я тебе поверить, — хрипло ответил он и изо всех сил сжал ее ладони. — Хотел бы.

«Но сможешь ли?» Ананда прикусила губу. Слезы готовы были хлынуть у нее из глаз. Это был совсем не тот Микель, которого она так ждала — сильный и уверенный в себе, который, освободившись от заклятья, принял бы на себя все заботы и отмел все преграды. Она мечтала, что он заключит ее в объятья, заговорит прежним глубоким голосом и скажет ей, что нужно делать. Что наконец-то кто-то еще, кроме нее, будет принимать решения…

Ананда отбросила все эти эгоистичные, легкомысленные желания.

— Ты хотя бы можешь доверять мне, Микель?

Некоторое время он молча вглядывался в нее, и у Ананды замерло сердце, когда она заметила в его глазах страх. «Но он хотя бы видит, — успокаивала она себя. — Он снова видит».

— Да, — наконец произнес Микель. — Могу. И буду.

— Я также надеюсь снискать доверие Вашего Императорского Величества.

Ананда обернулась. Капитан Чадек! Она совсем про него забыла. Он стоял на коленях, положив секиру перед собой и прижав руку к сердцу.

— Доблестный капитан Чадек, — сказала Ананда. — Встаньте. Ваша верная служба, как всегда, необходима императору.

Микель, прищурившись, всмотрелся в коленопреклоненного человека.

— Чадек? Кажется, что-то припоминаю… Вы… — Он тряхнул головой. — Рад вас видеть.

— Смиренно благодарю Ваше Императорское Величество. — Чадек взял секиру и поднялся на ноги, но ладонь его по-прежнему была прижата к груди. — Ваши Императорские Величества, необходимо как можно скорее оповестить всех об этом чудесном исцелении.

Сердце Ананды радостно забилось, но она поспешила его утихомирить. Не все препятствия преодолены. Есть еще императрица. Пусть неизвестно, где она находится, но все же она есть. Ананда с силой сжала руки Микеля:

— Ты должен быть сильным, Микель. Мы должны спуститься в Большой зал, чтобы весь двор увидел, что ты поправился. — Она прижала его руки к своей груди. — Императрица, — у Ананды язык не повернулся произнести «твоя матушка», — тоже может быть там.

Микель содрогнулся всем телом:

— Ты ведь не позволишь ей дотрагиваться до меня? Ты не оставишь меня одного, правда?

— Нет, Микель. Клянусь.

— Никто не притронется к вашей особе, Ваше Императорское Величество, — внушительно заверил Чадек.

Микель кивнул, но страх не исчез из его глаз. Не говоря ни слова, Ананда подняла мужа с колен и оправила его рубашку. Чадек деликатно отвернулся, пока Ананда одевалась сама и помогала одеться Микелю. Наконец они обрели, быть может, и не вполне презентабельный, но все-таки более или менее приличный вид.

Ананда подавила отвращение и наклонилась, чтобы поднять разрезанный пояс.

— Нет! — вскрикнул Микель, отпрыгивая назад.

— Но, Микель, это необходимо! Только так мы сможем доказать, что ты свободен.

Теперь настала его очередь преодолеть в себе страх. Наконец Микель кивнул. Ананда заткнула заколдованный пояс за свой кушак и с выражением непоколебимой уверенности отступила на положенные два шага от мужа, протянув ему руку.

Микель недоуменно посмотрел на ее ладонь. Потом перевел взгляд на капитана Чадека, застывшего с рукой, прижатой к сердцу, а затем вновь взглянул в глаза Ананды.

— Я многое забыл, — словно оправдываясь, сказал он. — Но ничто не могло заставить меня забыть, что я тебя люблю. Я все время знал, что стоит мне тебя найти, и все будет хорошо. Прошу тебя, знай, каким бы я тебе ни казался, я все время искал одну тебя.

С каждым словом дрожь уходила из тела Микеля, и в его глазах — прекрасных, ясных глазах — Ананда начинала различать любовь, которой ей так не хватало. Микель расправил плечи, взял ее за руку и улыбнулся.

— Пойдем, жена моя, — сказал он. — И пусть весь мир увидит, что я свободен.

Новый мир раскрылся перед Бриджит. Свет и тьма, жар и холод отделились друг от друга и приняли свои обычные формы. Бриджит увидела каменные стены, верстак с инструментами и кусками руды, закопченный тигель и груду дров для растопки.

Но главным в этой холодной, похожей на пещеру комнате была золотая клетка, подвешенная на стальной цепи. В ней металась маленькая птичка, чуть побольше зяблика, сиявшая, как раскаленные угли.

Птица захлопала изящными крылышками, и они затрепетали — точь-в-точь языки пламени.

— Помоги мне, — сказала птица. — Открой клетку. Она никогда этого не сделает.

Бриджит подошла ближе. Блаженное тепло окутывало тело. Как и во сне, дверцы в клетке не было. Только теперь Бриджит заметила, что золото витых прутьев почернело и обуглилось, когда-то гладкая металлическая поверхность покрылась щербинками и пятнами. Бриджит протянула руку к искореженной клетке и увидела…

…Она увидела восемь человек в одеждах из вышитого шелка, стоящих вкруг плоского камня. Их лица и руки были так густо испещрены татуировками, что мало походили на человеческие. Девятый стоял на камне. С его плеч ниспадали складки алого шелка, расшитого золотыми и янтарными перьями, а лицо скрывала маска в виде птичьей головы. Человек в маске вздрогнул, словно от резкой боли, остальные обступили его плотным кольцом — и он исчез в огненной вспышке.

Затем Бриджит увидела дворец с разноцветной черепицей — красной, зеленой, желтой, — над которым высилась золотая башня. А над башней кружилась Жар-птица, Феникс, та самая птица, что сидела сейчас в клетке, только немыслимых размеров. Она носилась над дворцом, словно живая комета, оставляя за собой след из горящих зданий.

Потом видение растаяло и реальность прояснилась. Бриджит обнаружила, что стоит, прислонившись к грубой каменной кладке, и дышит так часто, будто только что пробежала целую милю.

— Правду говорят, — раздался мужской голос, — лучше один раз увидеть…

Бриджит отпрянула от стены и приготовилась к бегству. Калами все же нашел ее…

Но нет. Это был Сакра. Он вышел из тени в круг света, излучаемого Жар-птицей. Бриджит вздохнула с облегчением, которое тут же сменилось тревогой. Лоб Сакры покрылся капельками пота, сам он был мертвенно бледен и осторожно поддерживал свою правую руку. Тонкая черная полоска обвивала его запястье, оставляя на коже браслет из белых волдырей.

— Что случилось? — испуганно спросила Бриджит.

— Я последовал за вами. Это было непросто, — ответил Сакра, не глядя на нее. Взгляд его был прикован к крошечной птице в золотой клетке. — Теперь понятно, почему.

— Освободите меня, — взмолилась птица.

Только теперь Бриджит заметила одну несуразность: золотая клетка была предназначена для куда большего по размерам существа. Этот огненный зяблик мог бы легко проскользнуть между прутьев и улететь. Значит, не витое золото держит его здесь.

Сакра поклонился птице, закрыв лицо ладонями, а затем заговорил на незнакомом языке. В ответ на его слова птица расправила крылья, и ее фигура начала размываться и изменяться, пока не выросла до размеров клетки. От былой хрупкости не осталось и следа, на смену ей пришла величественность.

Бриджит доводилось видеть изображение райской птицы с сияющим белоснежным оперением и длинным-предлинным хвостом. Жар-птица сейчас походила на эту картинку, только оперение ее горело, сверкало и переливалось не угасая.

— Я принимаю твои почтительные слова, агнидх, — сказала птица. Голос уже не был шелестящим шепотом, он звучно рокотал под сводами комнаты. — А теперь докажи свое почтение делом и освободи меня.

— Не надо! — невольно вскрикнула Бриджит. — Она может сжечь весь мир.

— Вы говорите о своем видении, — Сакра скорее утверждал, нежели спрашивал. — Если хотите, — мягко предложил он, — расскажите его мне.

— Я… — Бриджит запнулась. Она взглянула на клетку с Жар-птицей — такой царственной и величавой за витыми прутьями, и снова ее настигло видение. Она увидела охваченные огнем поля пшеницы и потухшие, холодные очаги. Она увидела Аваназия — золотоволосого человека в черном плаще. Он лежал на земле возле пустой, раскрытой клетки. И в то же время она видела, как Жар-птица с ликованием взмывает в ночное небо, как она пролетает над закованной в холод деревней, даруя спасительное тепло; как она опускается на золоченый купол храма под праздничный перезвон колоколов, а люди вокруг танцуют от радости.

Слишком много видений и образов, чтобы понять их смысл… Что это — прошлое или будущее? А может, и то и другое? Обязательно ли все это произойдет или только может случиться?

Бриджит зажмурила глаза, пытаясь отогнать видения. На ее плечо легла рука, но Бриджит с раздражением ее сбросила. Ей нужны ответы! Пора положить конец этим туманным видениям. Кто-то ведь должен знать, что все это значит? Кто-нибудь наверняка знает…

— Бриджит, успокойтесь, — услышала она голос Сакры. — Вам нечего бояться. Откройте глаза.

«Хорошо». Бриджит набрала в грудь побольше воздуха. Какая же она глупая! От видений не может быть никакого вреда — какими странными и страшными они ни были… Бриджит открыла глаза и увидела Сакру и Жар-птицу в клетке.

А еще она увидела Аваназия.

Он стоял, положив руку на клетку. Он серьезно посмотрел на Бриджит и протянул к ней другую руку. Что это означает? Он зовет ее за собой? Или приветствует?

— Ты… — начала она.

— Что, Бриджит? — нахмурился Сакра.

— Аваназий, — волей-неволей ответила она. — Он здесь.

Ну разумеется! Он положил жизнь на то, чтобы создать эту клетку, — как он может ее покинуть? Клетка, должно быть, притягивает его, как магнит.

— Ваш отец здесь, — с благоговением повторил Сакра.

— Не называйте его так! — отрезала Бриджит. У нее не было ни малейшего желания видеть этого человека, но не видеть его она тоже не могла. Что ж, замечательно, наконец-то он ей показался. Послушаем, что он скажет… — Это любовник моей матери. Мой отец — Эверет Ледерли!

Призрак серьезно кивнул.

— Он хочет говорить с тобой, Бриджит, — сказала Жар-птица. — Ты не слышишь его, зато я слышу. Он говорит, что ты должна меня освободить.

Бриджит взглянула на призрака: он вновь наклонил голову.

— Он говорит, что мое заключение не должно длиться вечно. Что было совершено большое зло.

Аваназий смотрел на Бриджит, и теперь она увидела, какое у него волевое лицо. Ей вспомнились те картинки-воспоминания, которые показывала ей мама. Бриджит хотелось обвинить его во всех бедах, отравлявших ей жизнь, но внезапно она почувствовала, что смертельно устала. Как давно она не спала… Бриджит откинула назад волосы. И сколько еще придется ей не спать?..

Она стояла лицом к лицу с призраком человека, который ее породил, возле клетки, которую он создал, чтобы поймать это сверкающее, опаснейшее создание, и не знала, чему верить, не понимала, чего хочет, кроме сна. А спать хотелось очень сильно.

— Бриджит, — позвал Сакра, — чем я могу помочь?

Этот золотоволосый человек был маминым возлюбленным. Это он повинен в ее незаконном рождении, в разбитом сердце папы. И у него еще хватает наглости являться сюда и указывать ей, что делать!

Бриджит видела разрушения, видела ликование, видела призрак своего отца, который ждал ее решения. Сакра молчал. Бриджит чувствовала, что он ждет, когда она заговорит. Он поверит всему, что она скажет, и сделает все, что нужно. На него можно рассчитывать даже теперь, когда весь мир уходит из-под ног. Теперь все зависит от нее самой. Вот он, шанс отомстить Аваназию — можно прямо сейчас бросить ему в лицо свое презрение.

Призрак, Аваназий, склонил голову и ждал. Весь мир ждал решения Бриджит.

Но птица в клетке была так прекрасна, а рядом стоял ее отец, человек, давший ей жизнь, мужчина, которого любила ее мать, который прошел сквозь Земли Смерти и Духов из любви к ней… Впервые Бриджит ощутила в себе отголосок этой любви. Глаза защипало от слез. Примирение… Примирение с собой, с отцом, с матерью, со своим прошлым… Нет, это чересчур! Нет, только не реветь…

И все же как хочется! О, как хочется!

Сакра опять коснулся ее плеча, и на сей раз Бриджит была этому рада.

— Даже я чувствую его силу, — нарушил он молчание. — Освободитесь от своих оков, и вместе мы освободим Феникса. Сделайте это как любящая дочь Аваназия.

— А как же папа? — прошептала Бриджит, всем сердцем желая, чтобы призрак ее понял. Как она может это сделать, не предав папу?

— Любовь безгранична, ее хватит на всех. Любовь — это море, это звезды и ветер, — сказал Сакра. — Любовь — субстанция всеобъемлющая, и такими же становятся те, кто любит.

От этих слов сердце Бриджит разорвалось на части. Тоска, ярость и страх, которые она так долго сдерживала, прорвались мощным потоком. Бриджит всхлипнула, и все прошло.

— Отец, — прошептала она.

Аваназий отошел от клетки и приблизился к Бриджит. Она ощущала тепло его любви на своих щеках, на волосах и даже в слезинке, скатившейся из уголка глаза. Она почувствовала любовь и силу, понимание и прощение. Они наполнили ее пустое, разбитое сердце, и на Бриджит снизошел покой.

«Расскажи маме, — хотелось ей попросить, — расскажи маме обо всем, что здесь произошло. Скажи ей, что я ее люблю и прошу у нее прощения». Но взглянув в глаза Аваназиевой души, Бриджит поняла, что мама уже знает. От избытка чувств у Бриджит закружилась голова, и она ухватилась за руку Сакры. Сакра ничего не сказал, ни о чем не спросил, понимая, что ей нужно сначала разобраться в собственных чувствах.

Аваназий снова отдалился и встал на свое место возле клетки положив руки на прутья. Теперь Бриджит знала, чего он хочет. Она выпрямилась.

— Я вижу, — сказала Бриджит, — и разрушение, и благословение. — Она обернулась к Сакре. — И я не знаю, что из этого — подлинное будущее.

Сакра кивнул:

— Во всяком случае, освободив Феникса, мы лишим императрицу основы ее власти.

— Но она может обжечь, а может заморозить. Столько жизней может быть отнято, столько людей может погибнуть, если Жар-птица решит отомстить… Можно ли сделать это как-нибудь безопасно?

— Да, — в голосе Сакры не было ни тени сомнения.

— Ну что ж, — ответила Бриджит оживившись и поправила юбку. — И как мы будем это делать?

Сакра улыбнулся и одобрительно кивнул ей. А затем объяснил:

— Нет ничего проще. В обмен на свободу мы потребуем от нее обещание.

Он встал перед заточенной в клетку пленницей. Жар-птица задумчиво посмотрела на него, но ничего не сказала.

Рядом с ним стоял призрак, которого он не мог видеть, но его хорошо видела Бриджит. И она обнаружила, что улыбается и Аваназий.

— Обещай, что не причинишь вреда государствам, подвластным моей госпоже и ее семье, что не тронешь ни человека, ни пяди земли, что находятся под ее защитой или под защитой ее наследников. — Сакра подошел еще ближе к клетке, не обращая внимания ни на жар, ни на длинный, острый клюв. — Поклянись породившим тебя огнем — и будешь свободна.

Но стоило Сакре произнести эти слова, как Аваназий предостерегающе поднял руку. Бриджит хотела сказать об этом Сакре, но не успела и рта раскрыть, как послышался мучительный скрип железа, и в комнату ворвался холодный ветер.

— Не бывать здесь никаким обещаниям!

Медеан! Она схватила Бриджит в охапку и оттащила подальше от Сакры, Аваназия и клетки с Жар-птицей.

— Ты в порядке, Бриджит? Что он с тобой сделал?!

— Никто ничего со мной не делал. — Бриджит попыталась вырваться из объятий императрицы, но у Медеан оказалась железная хватка.

— Злодеи! Они похитили тебя и затащили сюда, в это подземелье! — воскликнула Медеан. — Они хотели заманить тебя в ловушку своей ложью, но ты видишь их насквозь, верно?

И она торжествующе улыбнулась. Сердце Бриджит замерло от страха. Императрица видела совсем не то, что происходило в этой комнате. Она видела свой собственный мир, построенный ее воображением, и, похоже, он ее вполне устраивал. Что же будет, когда она поймет, что это всего лишь иллюзия?..

Бриджит взглянула на призрак Аваназия. Он протягивал к Медеан руки, беззвучно шевеля губами, и Бриджит показалось, что он сейчас зарыдает. Ей так хотелось услышать его голос или хотя бы голос Жар-птицы, но птица съежилась в дальнем углу клетки и только злобно шипела на императрицу.

— Ваше Величество, — осторожно начал Сакра. — Мне кажется, это не самое подходящее место для обсуждения подобных вопросов. Совет лордов давно уже ждет вас, чтобы решить судьбу лорда-чародея.

— Лорд-чародей — пустышка, — сплюнула Медеан. — Предатель. Вздумал сделать игрушку из трона Вечной Изавальты!

Она горделиво выпрямилась:

— Он проиграл точно так же, как твоя госпожа, южанин. Вы проиграли. Изавальта стоит и будет стоять, несмотря на все ваши происки.

Аваназий в отчаянии закрыл лицо руками.

— Освободите меня, — завопила Жар-птица. — У меня есть законное право отомстить этой женщине!

Но Медеан, казалось, не слышала.

— Теперь ты знаешь, что такое Жар-птица, — обратилась он к Бриджит. — Своими всевидящими глазами ты, наверное, уже увидела, какую опасность она из себя представляет?

Бриджит не могла ответить. В горле у нее пересохло, и слова не спешили наружу.

— Я же знаю, что это так, — проворковала Медеан, ласково касаясь щеки Бриджит. — Я вижу на твоем лице ужас. Ты понимаешь, что ее нельзя освобождать — никогда и нигде, ни в Изавальте, ни в любой другой обитаемой стране. Дни мои сочтены, и постоянное обновление клетки мне не по силам. Кому же мне еще доверять, как не дочери Аваназия?

Императрица подняла руку Бриджит, подставив ее под мерцающий свет Жар-птицы. Аваназий шагнул вперед и сжал в своих руках их ладони. Бриджит почувствовала теплую настойчивость его прикосновения, но заметила ли его Медеан сквозь толщу стен своего иллюзорного мира?

— Все, что было в нем, перешло к тебе. В тебе течет его кровь, его сущность. И понимание, его понимание, заложено в глубине твоей души. Ты должна понять, как понял бы он: все, что я делаю, я делаю ради Изавальты, ради спокойствия империи. Ты обязана это понять!

В свете живого пламени глаза императрицы блестели, и она настойчиво приблизила свое лицо к лицу Бриджит, чтобы та могла увидеть мир таким, каким он представлялся ей самой. Отчаяние, безрассудное и безысходное, окружало Медеан густым туманом. На мгновение Бриджит стало жаль императрицу. Она так хорошо понимала, что значит чувство вины… Но все же императрица требовала от нее слишком многого.

— Вы хотите, чтобы я поняла вас? — Бриджит удалось выдернуть руку. — Тогда помогите мне понять то, что вы сделали со своим сыном.

Аваназий стоял подле Медеан. Он говорил что-то, поглаживая ее руку своими призрачными руками и убеждая ее в чем-то, чего она не слышала и не могла почувствовать.

Императрица отшатнулась от Бриджит:

— Я его защищала! Он начинал влюбляться в эту змею, так же как я когда-то влюбилась в моего мужа, Каачу. Я обязана была уберечь от нее своего сына.

— Но ведь вы согласились на этот брак, — сказала Бриджит.

Она сознательно избегала смотреть на Сакру. Медеан, казалось, вообще забыла о его присутствии. И это хорошо. Может, она и совсем о нем позабудет. Тогда у Сакры будет шанс — хотя что это за шанс, Бриджит могла лишь догадываться. У него нет ни времени, ни места на то, чтобы сотворить заклятье. Возможно, вместе они смогли бы одолеть старую императрицу, но даже сейчас Бриджит трудно было представить, чтобы Сакра сделал что-либо подобное без крайней необходимости.

— Да, согласилась, к стыду своему. — Медеан склонила голову и отошла от Аваназия, а он остался стоять на месте, бессильно уронив руки. — Да, я принесла сына в жертву политической необходимости, Но при этом я хотела его защитить — до той поры, когда Ананда выкажет свою предательскую сущность. Тогда я могла бы использовать брачное соглашение в свою пользу, а Ананду отослать назад, к ее семейству.

Императрица отвернулась и принялась потирать руки, словно ей было холодно — несмотря на жар, исходивший от птицы. Насколько же сильна должна быть стена холода вокруг императрицы, чтобы она не чувствовала присутствия Аваназия!

— Я не думала, что все это будет так долго. Я не подозревала, как она умна. — Императрица снова повернулась к Бриджит. — И когда Калами заставил меня наложить именно это заклятье, я не знала, что у него на это были собственные причины.

— И вы до сих пор считаете, что были правы? — ошарашенно спросила Бриджит.

— Нет, но ты должна понять…

— Ничего я не должна понимать! — отмахнулась Бриджит. Конечно, не стоило так говорить, ведь эта женщина — просто сумасшедшая. Но раз уж начала, теперь никто, ни живой, ни мертвый, ее не остановит. — Я видела, что вы сделали. Вы украли свободную волю у собственного сына, а потом пытались обвинить в своем преступлении невинную напуганную девочку. И теперь вы стоите здесь придумывая себе оправдания, рассказывая, что хотели защитить империю, а сами настолько слепы, что не замечаете, что жители одной из волостей империи так несчастны, что пытаются бунтовать! И вы требуете от меня сочувствия? Ради каких-то родственных уз с человеком, о существовании которого я до недавних пор и не подозревала?

Аваназий спокойно, без обиды смотрел на Бриджит. Столько всего случилось, столько изменилось, столько переосмыслено — прямо сейчас, за последние несколько секунд. Нет, она больше не станет молчать. Она не позволит этой женщине, да и всем этим людям, рассказывать ей, кто она такая.

— Я не знала возлюбленного своей матери. Думаю, он был хорошим человеком, который изо всех сил старался выполнять свой долг перед родиной и погиб за нее. — Эти слова звучали непривычно для ее собственных ушей, но Бриджит знала, что это правда. Аваназий, который стоял так близко и которого отделяла от нее невообразимая бездна, соглашался с ее словами. — Хотите, я расскажу вам о том отце, которого я знала? Он был честным человеком. Он жил один и не делал ничего великого — просто присматривал за маяком и старался спасти человеческие жизни. Все жизни. Жизни глупых миллионеров с роскошных яхт и жизни рыбаков на деревянных шлюпках. Для него между ними не было никакой разницы. Вот и все волшебство, которое в нем было, вот и все благородство. Но он стоил тысячи таких, как вы!

Грудь Бриджит тяжело вздымалась, в душе роились небывалые чувства.

— Вы говорите, что отдали свою жизнь служению государству. Я, честно говоря, этого не заметила. Вы всегда отдавали чужие жизни. Сначала жизнь Аваназия, потом жизнь своего сына, а теперь собираетесь отдать и мою. Да еще хотите, чтобы я этому радовалась! Вы хотите, чтобы я поклонилась вам в ножки и сняла с вас этот груз, да еще спасибо сказала? А что дальше? — Бриджит развела руками. — Что вы сделаете потом, чтобы удалить от трона сына, которому не доверяете? Сколько людей погибнет в этой борьбе? Может, проще сразу с ним разделаться?

Бриджит смолкла. Ее осенила ужасная догадка.

— Да ведь вы уже пытались однажды это сделать, разве не так?! Эти отравленные простыни — это ведь ваших рук дело, а не Ананды, и даже не Калами. Это были вы. Ваш план. — Императрица ничего не сказала, только отвернулась. — Так как я могу понять вас?

— Он бы понял. — Императрица отерла лоб дрожащей рукой. — Микель всегда понимал: нужды трона превыше всего.

— Да разве он смог бы вообще что-либо понять? Вы лишили его разума, так же как хотели лишить жизни! — Бриджит ткнула в императрицу пальцем. — Это его жизнь, а не ваша! Она не вам принадлежит, не вам ее и отбирать!

— Все жизни принадлежат мне! — вскричала Медеан. — Я императрица Изавальты!

— Нет, — Бриджит покачала головой. — Вы просто неудачница, разочарованная женщина, которая слишком долго изводила себя за то, что когда-то влюбилась.

Медеан уставилась на нее с недоумением:

— Как ты смеешь так со мной разговаривать!

Бриджит пожала плечами:

— Не знаю. Может, это из-за того, что отец стоит рядом со мной.

Медеан затрясло крупной дрожью.

— Нет. — Она попятилась. — Нет!

Медеан вытянула вперед руку, словно чтобы не дать Бриджит подойти ближе.

— Это все ложь, ложь этой твари. Аваназия здесь нет. Аваназий ждет меня в Землях Смерти и Духов. Он обо всем знает, это он послал тебя мне во спасение. Вот истина.

— Нет, Медеан. — Бриджит не хотела быть жестокой, но она всем сердцем желала, чтобы Медеан перестала себя обманывать, чтобы она признала правду и тем самым избавилась от боли. — Я его вижу. Он стоит рядом с клеткой. Он протягивает к вам руки и умоляет вас прекратить эту бесполезную борьбу, пока вы еще кого-нибудь не убили.

Не успел отзвук этих слов затихнуть в воздухе, как императрица покачнулась и с нечеловеческим криком упала на верстак. Бриджит оцепенела. Но когда Медеан подняла голову, в ее глазах Бриджит увидела такое горе, такую боль, что причина могла быть только одна.

Сакра тоже все понял.

— Она все-таки смогла, — прошептал он. — Ананда освободила его. Теперь все кончено.

Впервые Бриджит услышала в голосе Сакры искреннее облегчение и настоящее счастье.

— Она свободна.

— Нет, — пробормотала Медеан. Боль в ее лице сменилась потрясением — как будто ей сказали, что ее ребенок умер. — Нет! Он был в безопасности. Она не могла к нему подобраться.

Потом колени Медеан подогнулись, но Бриджит успела ее подхватить.

— Все хорошо, — успокаивающе пробормотала она и взглянула через плечо императрицы на Сакру, на Аваназия. — Все будет хорошо.

Сакра кивнул:

— Пойдемте, Ваше Величество. Уйдем отсюда. — Но глядел он опять не на Медеан, а на Жар-птицу, которая теперь сидела в клетке, сложив крылья. Она, как и все, понимала, что теперь все изменится, и это ее несколько успокоило. Однако спокойствие это не продлится долго.

— Пойдемте, Ваше Величество, — сказала Бриджит. — Позвольте, я помогу вам.

— Никто мне уже не поможет, — прошептала Медеан, до боли стискивая руку Бриджит, когда та повела ее к двери и дальше, по темной лестнице. — Никто.

Бриджит нечего было на это ответить, и она решила сосредоточиться на подъеме по крутым ступенькам. Сакра предусмотрительно захватил с собой фонарь и теперь шел впереди, освещая им путь. Императрица не видела ничего. Глаза ее были закрыты. От чего она хотела укрыться таким образом — от яркого света, от осознания происшедшего? Или же от грядущего?..

«Несчастная женщина, — подумала Бриджит. — Она всего лишь хотела быть не тем, кем была, и делать не то, что приходилось». Все это Бриджит было знакомо.

Лестница привела их к открытому люку. Медеан, казалось, впала в оцепенение. Не говоря ни слова, Сакра подхватил императрицу под руки и помог Бриджит втащить ее в комнату. Он поддерживал Медеан, пока Бриджит закрывала люк и ставила на место камень, который его прикрывал. Калами все еще где-то поблизости. Что, если он сумеет добраться до Жар-птицы? Бриджит боялась даже думать об этом. Когда она выпрямилась, ей почудилось, что она попала в шкатулку с драгоценностями — так много вокруг было блеска драгоценных камней, золота и серебра. При виде изящной вещицы из филиграни, самоцветов и множества часовых механизмов, что занимала центр комнаты, у Бриджит захватило дух. Однако любоваться всеми этими красотами было некогда. Бриджит взяла императрицу под руку и потихоньку, шаг за шагом, повела в главные комнаты.

Там, конечно, были и фрейлины, и стража, и все они вскочили при их появлении. Стражники вскинули секиры — этот жест в основном относился к Сакре; фрейлины подбежали к императрице и, отняв ее у Бриджит, уложили на ближайшем диване.

— Что вы с ней сделали? — вскричала одна из них, растирая запястья госпожи.

Бриджит открыла было рот, но Сакра опередил ее.

— Слушайте меня, — сказал он.

Бриджит стала внимательно слушать — так же как и слуги, слишком удивленные происходящим, чтобы делать что-либо еще. В наступившей тишине Бриджит различила далекий звон. Колокола… Она невольно улыбнулась этому смутному, мелодичному и такому знакомому звуку. Где-то наверху били колокола — гулко и раскатисто.

— Ваш император исцелен от своего недуга, — сообщил собравшимся Сакра. — Позвольте мне первым поздравить вас с этим.

Он поклонился, закрыв лицо руками. В этой позе он был абсолютно беззащитен, любой из стражников мог срубить ему голов одним ударом.

Но никто из них даже не пошевелился. И тогда Бриджит услышала новый звук. Он катился по дворцу сквозь двери, сквозь каменные стены, нарастая и приближаясь.

Это было ликование. Сотни людей смеялись и кричали от радости.

Фрейлина, стоявшая ближе всех к двери, подбежала к ней и широко распахнула. В тот же миг в комнату ввалилась толпа людей: почти все в праздничных нарядах, большинство с золотыми цепями на шее.

— Император! — воскликнул один из них — тощий человек со связкой золотых ключей на поясе. — Ваше Величество, император исцелился!

Стражники гаркнули дружное «ура», а фрейлины вознесли благодарение богам. Солдаты и служанки, лакеи и дворяне — все обнимались, плясали от радости и поздравляли друг друга со слезами на глазах.

Лишь Медеан не пошевелилась. Она совершенно неподвижно лежала на диване, и только по тому, как вздымалась и опускалась ее грудь, было ясно, что она еще жива.

— Что случилось? — спросил дородный человек, чья кожа потемнела от солнца и ветров. Только теперь он заметил Сакру. — Как ты посмел явиться сюда?! Что ты с ней сделал?!

— Ее Величество неважно себя чувствует, — сказала Бриджит, заслонив собой Сакру. — Эта новость так ее ошеломила…

Пожалуй, не стоит сейчас уточнять, почему. Не теперь, когда вокруг столько веселья. Казалось, весь дворец сошел с ума от счастья. Если сейчас сказать правду — ошалевшая толпа может превратиться в обезумевшую стихию. Медеан, возможно, и заслуживав кары, но не такой.

— Пусть с ней останутся фрейлины, — предложил Сакра. — И позовите врача.

— Всех зовут собраться! — прокричал кто-то из коридора. — Все в Большой зал! Все в Большой зал!

Воздух огласился новыми возгласами — на этот раз под аккомпанемент топота ног, и поток людских тел устремился сквозь двери — слуги, знать, стражники, фрейлины, толкаясь и отпихивая друг друга, чтобы поспеть за толпой. Лорды-советники помедлили секунду и тоже нырнули в людской водоворот.

Бриджит, Сакра и Медеан остались одни, среди затихающих выкриков.

Только одна фрейлина с перекошенным от горя лицом все еще стояла на коленях у ложа своей госпожи.

— Я так и знала, — тихонько сказала она, беря императрицу за руку. — Что она с собой сделала! Знаете, ей было так тяжело.

— Знаю, — ответила Бриджит. — Но теперь все кончилось.

— Да. — Фрейлина взглянула на них. Она была немолода, глубокие морщины избороздили ее лицо, исполненное негодования и горя. Как давно она здесь служит? Как давно хранит молчание?

— Что вы теперь станете делать? — спросила фрейлина.

— Пойдем в Большой зал, — ответил Сакра. — Вы за ней присмотрите?

Женщина молча кивнула.

Сакра закрыл дверь в комнату-шкатулку и на всякий случай еще раз повернул ручку двери, чтобы убедиться, что она захлопнулась. Потом он наклонился над императрицей и развязал узел, которым к ее поясу были привязаны ключи. Очень осторожно, не касаясь самих ключей, Сакра снял кольцо и выпрямился. Фрейлина не стала протестовать.

— Пойдемте, Бриджит, — сказал Сакра, протягивая ей руку. — Императорские Величества наверняка захотят поблагодарить вас.

— Хорошо. — Бриджит с радостью вложила в его руку свою ладонь. Чем они могли сейчас помочь убитой горем женщине — теперь, когда все уже скоро раскроется? Пусть хотя бы побудет одна.

Бриджит и Сакра плотно закрыли за собой дверь, оставив императрицу на попечении последней верной служанки, а сами рука об руку отправились в путь по коридорам, чтобы увидеть, как двор приветствует Микеля и Ананду.

Глава 18

В Большом зале царило настоящее столпотворение. Казалось, в одно, хоть и просторное, помещение набились все обитатели дворца. Многие были одеты в придворное платье, но были и такие, кто отправился на праздник прямиком из постели — эти дефилировали в ночных рубашках и колпаках. Однако никто не обращал на это внимания. Было шумно, бестолково и радостно. Служители храма, которых Бриджит узнала по поясам из падуба, распевали праздничные гимны. Каждый спешил внести свою лепту во всеобщий гул: одни возносили молитвы и благодарности богам, другие выспрашивали друг у друга новые подробности чудесного исцеления императора. Стражники, видать, уже махнули рукой на этот хаос и даже не пытались призвать толпу к порядку. Вместо этого они выстроились вдоль стены, довольствуясь тем, что не подпускали толпу к одной из дверей, куда народ ломился с особой настойчивостью. Бриджит решила, что за ней, должно быть, находятся личные апартаменты императора. А может, что-нибудь вроде винного погреба.

Однако самого императора, а также императрицы нигде не было видно. Хранитель Бакхар и капитан Чадек тоже почему-то не появлялись.

— Дочь Аваназия! — закричал кто-то. — Это же дочь Аваназия!

Толпа окружила Бриджит и куда-то поволокла. Она буквально пошла по рукам: ей что-то кричали, над нею плакали, целовали ее одежду, а иногда и ее саму. Кто-то нахлобучил на голову Бриджит венок из остролиста. Ее все подталкивали и протискивали сквозь скопление людей, до тех пор пока она не споткнулась о помост, и ей пришлось подняться на него. Толпа взорвалась приветственными криками. Все кружилось у Бриджит перед глазами, от духоты и смущения она едва могла дышать, в какой-то момент ей даже показалось, что сейчас она упадет в обморок. Она оглядела бушующее людское море в надежде увидеть Сакру, но он тоже где-то затерялся.

«И что мне теперь делать?» Бриджит прижала ладони к пылающим щекам.

К счастью, никто и не ожидал от нее проникновенных речей. Людям было довольно уже того, что она стоит у всех на виду, словно новая икона, и веселье продолжилось дальше. То и дело кто-нибудь падал на колени перед хористами, воздевал руки к небу и с благоговейными слезами на глазах присоединял к гимну свой дрожащий голос.

— Госпожа! — раздался тихий голос прямо под ухом у Бриджит.

Она подпрыгнула от неожиданности и обернулась. Рядом с ней стояла смуглая девушка в яркой одежде. Бриджит вспомнила: это была одна из служанок Ананды.

Девушка улыбнулась и поклонилась:

— Прошу вас, госпожа, следуйте за мной.

Бриджит даже не попыталась ответить — все равно в таком шуме расслышать что-либо было невозможно. Она просто кивнула, сняла с себя венок, положила его на кресло и вслед за девушкой прошла за полог, висевший позади помоста. За пологом обнаружилась крошечная комнатка с невысокой дверцей. Девушка открыла дверь и отошла в сторону, пропуская Бриджит вперед.

— Спасибо, — шепнула Бриджит, проходя мимо фрейлины.

Здесь было гораздо тише. Каменный пол комнаты украшали изображения имперских орлов, а на стенах поблескивала целая рощица золотых ивовых деревьев. В центре комнаты в одинаковых резных креслах сидели Ананда и Микель. По одну сторону от императорской четы стоял лорд-мастер Пешек, по другую — капитан Чадек. Здесь же обнаружился и Сакра. Не было только старой императрицы, и ее отсутствие было так же ощутимо, как тишина после ликующих криков Большого зала. Бриджит отметила про себя, что среди стражников и слуг, терпеливо застывших на своих местах, бело-зеленых ливрей было не меньше, чем голубых с золотом.

Осознав всю ритуальную торжественность этой немой сцены Бриджит опустилась на колени.

Однако в ту же секунду Ананда встала с кресла, подошла к Бриджит, обняла ее за плечи и подняла с колен.

— Госпожа Бриджит, — сказала она. — Позвольте мне вновь приветствовать вас в Выштавосе и извиниться за мое к вам былое предубеждение. Теперь я знаю, что обязана вам как спасением жизни моего самого верного друга, так и освобождением от чар Его Величества императора.

Бриджит почувствовала, как щеки у нее наливаются краской.

— Это не совсем так, Ваше Величество. Я просто не могу не видеть.

Уголки губ Ананды приподнялись в улыбке:

— Многие предпочитают закрывать глаза на то, что видят. Позвольте мне представить вас императору.

Не успела Бриджит сказать что-либо еще, как Ананда уже подвела ее к креслу Микеля. Повинуясь природному любопытству, Бриджит хорошенько его рассмотрела, прежде чем вспомнила об обычаях этого края и опустила глаза. Император был бледен и худ. Во всяком случае, со времени его первой брачной ночи, которую Бриджит наблюдала в своем видении, он сильно исхудал. Но глаза его были спокойны, и вся его поза свидетельствовала о сосредоточенном внимании. Большое кольцо с ключами, которое прежде украшало талию императрицы, теперь висело на поясе ее сына.

Ананда представила Бриджит полным именем, которое уже однажды употребил Сакра, и Бриджит заметила, что на этот раз пышное именование ее не смутило. Она бросила быстрый взгляд на Сакру, и тот ответил ей полуулыбкой — и серьезной, и легкомысленной одновременно.

— Госпожа Бриджит, — начал Микель. Голос у него был хриплый, словно бы заржавевший от длительного бездействия. — Я знаю, в каком долгу я перед вами. Надеюсь, в ближайшее время я смогу хотя бы начать его выплачивать. А пока прошу вас принять мою глубочайшую благодарность.

— С радостью, сударь. Однако вам следует знать, что мне помогали.

Лицо Микеля озарилось улыбкой.

— Мы уже поблагодарили агнидх Сакру и с удовольствием сделаем это снова.

Бриджит скромно сложила руки:

— Да, конечно. Но были и другие. На самом деле… — она замялась.

— Продолжайте, госпожа, — поддержала ее Ананда. — Мы будем рады вас выслушать.

— Была еще одна девушка, она прислуживала мне. Когда я видела ее в последний раз, она сгорала в жестокой лихорадке. Эту болезнь наслал на нее Калами за то, что она помогла мне. С тех пор я ее не видела, а очень хотела бы… Я беспокоюсь за нее, но даже не знаю, где она.

— В отличие от больных императоров больные слуги лежат в лазарете, — невесело усмехнулся Микель.

— Беюль, проводи, — распорядилась Ананда. Девушка, которая привела сюда Бриджит, поклонилась.

— Если позволите, я тоже пойду, — вызвался Сакра, сделав шаг вперед. — Если эта лихорадка вызвана колдовством…

Микель кивнул, и Ананда знаком приказала одному из слуг в бело-зеленой ливрее, надетой явно второпях, открыть дверь в дальней стене.

Не сказав ни слова, Беюль возглавила маленькую процессию. Она повела их по коридорам, совсем не похожим на те, что были уже знакомы Бриджит. Здесь не было ни позолоты, ни фресок, ни статуй. Эти коридоры были узкие, вымощенные простыми каменными плитами безо всяких узоров, а оштукатуренные стены белого и голубого цветов украшала незамысловатая деревянная отделка. И хотя Бриджит эти лабиринты казались не менее запутанными, чем их парадные двойники, Беюль, похоже, прекрасно в них ориентировалась.

Спустившись на два пролета по каменной лестнице с деревянными перилами, они миновали похожую на пещеру кухню, откуда доносились запахи еды и напитков, а также грохот, звон, крики и проклятья, которые вкупе создавали шум не менее значительный чем в Большом зале. Наверняка здесь тоже радовались исцелению императора, однако радость эта выражалась и в том, что поварам с поварятами пришлось спешно готовить пир.

За кухнями располагались длинные спальные помещения для прислуги. Это были весьма скудно обставленные комнаты с рядами аккуратно заправленных кроватей. В изголовье каждой стоял сундучок, а в противоположных концах комнат были установлены большие изразцовые печи. В спальнях было настолько же пусто, насколько было людно в кухнях.

Пройдя через общие комнаты, Беюль отворила дверь в отдельную комнатушку с четырьмя складными кроватями и малюсенькой печкой. Чтобы в каморку проникал свежий воздух, два решетчатых окна были приоткрыты. Из-за этого в комнате было довольно прохладно, но это все же было полезнее для здоровья, нежели духота. Ричика лежала в кровати у самой печки. Бриджит бросилась к ней. Лицо измученной болезнью девушки было бледным, даже землистым. Постель была мокра от пота и смята — видно, Ричика металась и ворочалась в бреду. Но теперь она застыла в мертвенной неподвижности, и только пальцы сжимались и дрожали во власти лихорадочных видений воспаленного мозга.

— О, господи… — Бриджит потрогала лоб девушки: он был горячим и влажным. — Нужно сбить температуру. Почему никто…

— Мы приложили ей к ногам горчичный пластырь и растирали спиртом. — Пухленькая лекарша подошла следом за Беюль. — Я ее всю обложила льдом и послала принести еще, да только ничего не помогает.

Она вытерла руки о поношенное серое платье, которое, очевидно, служило ей и передником.

— Хорошая была девушка, — покачала головой лекарша со стоической печалью человека, который видел так много смертей, что смирился с обыденностью этого зрелища.

Но Бриджит не собиралась сдаваться так быстро.

— Должен же быть какой-то способ! — вскричала она, с надеждой глянув на Сакру.

— Есть, — кивнул тот, присел на краешек кровати и коснулся запястья девушки. Она застонала и отдернула руку. — Если только еще не слишком поздно. Мне нужно что-то из ее вещей. Что-нибудь, что она носила.

Лекарша нахмурилась и хотела было что-то возразить, но Беюль взяла инициативу в свои руки. Она открыла сундучок, что стоял в изголовье кровати, вынула оттуда коричневый бархатный кушак и протянула Сакре.

— Усадите ее.

Бриджит взяла Ричику под мышки и осторожно приподняла на кровати. Она почти ничего не весила — все ее тело сожгла лихорадка.

Сакра поднес пояс к потрескавшимся губам Ричики.

— Пожалуйста, подышите сюда, сударыня, — пробормотал он. Неизвестно, услышала та его или нет, но из ее рта вместе с дыханием вырвался тяжелый хрип. — Хорошо, умница. Теперь еще раз.

Бриджит закусила губу и надавила на спину Ричики, чтобы вызвать еще один хриплый вздох.

Сакра нараспев начал читать заклинание — короткие, отрывистые, ритмичные слова. Они повторялись снова и снова, вихрем кружась по комнате. Песнь то убыстрялась, то становилась медленней, то затихала, то снова набирала силу, а Сакра тем временем начал завязывать на поясе узелки. Пальцы его двигались быстро и уверенно. Бриджит почувствовала, как слова заклинания просачиваются сквозь кожу в кровь, ускоряя биение сердца.

Не переставая петь, Сакра поднялся на ноги. Беюль, похоже, знала, что сейчас произойдет: она схватила какую-то тряпицу и распахнула дверцу печи. Сакра швырнул пояс в огонь.

Из печи вырвалось облако искр, пепла и дыма, а из груди Ричики долгий вздох. Ее тело судорожно дернулось в руках Бриджит и обмякло.

— Нет! — Бриджит в отчаянье прижала Ричику к груди, но тут же ахнула от удивления: кожа девушки стала прохладной, дыхание — ровным и спокойным, без ужасающих хрипов.

Сакра вытер пот со лба:

— Она проспит около суток. А когда проснется — будет здорова.

— Слава богу! — Бриджит уложила Ричику на подушку и поправила одеяло. — Спасибо вам.

Сакра пожал плечами:

— Рад, что и я смог помочь вам. Для разнообразия.

Все происшедшее, похоже, не впечатлило только хмурую лекаршу. Похоже, ей одинаково не нравились и вызванные колдовством болезни, и вызванные колдовством исцеления. Она решительно шагнула вперед, потрогала лоб Ричики, пощупала пульс и сказала:

— Ну что ж, если ей нужно спать, то вам, господа, лучше уйти.

— Разумеется, вы правы, — покорилась Бриджит, как, бывало, соглашалась с миссис Хансен. Боже, как давно это было!

Следуя за Беюль обратно через общие спальни, Бриджит и Сакра улыбнулись друг другу. Похоже, процесс исцеления Ричики не только не утомил чародея, но даже наоборот, придал новых сил. Бриджит невольно залюбовалась его блестящими теплыми глазами и обаятельной улыбкой.

Должно быть, ее взгляд задержался на нем слишком долго, поскольку Сакра беспокойно нахмурил брови.

— Беюль, иди-ка вперед и предупреди их императорские величества, что мы возвращаемся.

Приказ был довольно странный, но Беюль ничего не сказала и с поклоном повиновалась.

Когда та отошла так далеко, что уже не могла их услышать, Бриджит спросила:

— Что случилось?

На Сакру вдруг напала странная нерешительность.

— Думаю, Калами кое о чем умолчал, — после долгой паузы вымолвил он. — Кое-что о природе чародеев. А ведь вы тоже из этого племени.

Бриджит вздохнула:

— Если это что-то важное, и к тому же правда, то наверняка умолчал.

Сакра усмехнулся, но тут же снова посерьезнел:

— Вы должны это четко уяснить, Бриджит. Мы устроены так, что нас притягивает сила. Она влечет нас, зовет. Те, кто учился чародейству с детства, знают об этом и умеют отличать подлинные чувства от магического притяжения.

Бриджит уже поняла, к чему он клонит.

— О, нет! — Она отвернулась. — Боже всемогущий, до каких же пор я буду выставлять себя посмешищем!

— Пожалуйста, госпожа Бриджит, — послышался сзади голос Сакры. — Я не хотел оскорбить вас.

Она подняла руку, чтобы его остановить, но не обернулась:

— Нет-нет. Вы правильно сделали, что сказали. — К горлу подступила тошнота. Как она могла забыть, что это просто волшебство? После того, что сделал с ней Калами, как она могла так легко впасть в заблуждение?

— Я сказал это, потому что не хочу, чтобы вы отвечали на мою симпатию только из-за магических сил. — Сакра встал перед Бриджит. — Какие бы чувства вы ко мне ни питали, я хочу, чтобы они были искренними и исходили из самого сердца.

Он был совершенно серьезен и спокоен, но за его словами крылось что-то большее. Робкая надежда. Бриджит вдруг почувствовала, что все слова и даже мысли оставили ее в эту минуту.

И тут тишину резко прервали звуки торопливых шагов и крик Беюль.

— Агнидх! Агнидх!

Дверь распахнулась, и Беюль буквально влетела в комнату. Сакра устремился ей навстречу и схватил ее за руки. Беюль протараторнла что-то на родном языке, на что Сакра ответил коротким словом — так резко, как произносят лишь проклятья.

— Что случилось? — спросила Бриджит.

Сакра обернулся. Лицо его было мрачнее тучи.

— Калами. И императрица. Они исчезли.

* * *

Дверь за подлым Сакрой и вероломной Бриджит закрылась, и постепенно воцарилась тишина. Императрица открыла глаза. Над ней склонилась Прафад, верная Прафад. Ну конечно, только она с ней и осталась.

— Воды, — попросила Медеан, тронув фрейлину за руку. — И чего-нибудь поесть…

— Сию минуту, Ваше Величество, — отозвалась фрейлина слегка удивленно, но вопросов задавать не стала, а поспешила выполнить приказ госпожи.

Прафад никогда не забывала о своих обязанностях.

Медеан снова закрыла глаза и напрягла тело, чтобы сесть. Никто больше не помнит своих обязанностей, кроме Прафад. Все остальные ее бросили. Все. Живые и мертвые — все покинули ее, и теперь она знает, как она одинока. Нужно было бы догадаться об этом раньше. Но она была слепа, вот в чем ее ошибка. Всю жизнь она хотела верить, что люди будут с ней до конца, что они останутся верны своим клятвам. Теперь-то ясно, что это не так, но уже слишком поздно.

Они забрали у нее ключи. Медеан встала. Они хотели запереть ее здесь, слабую и одинокую. Но неужели они думали, что замки Выштавоса не послушаются ее прикосновения?

Медеан сплюнула на пальцы и нарисовала на замке двери, ведущей в сокровищницу, магический знак. Механизм повиновался, и дверь с легким щелчком отворилась. Медеан взяла лампу и вошла в комнату. Затем закрыла за собой дверь и проверила, защелкнулся ли замок.

«Тыпроиграла, — смеялся далекий голос Жар-птицы. — Ты проиграла, старуха, и скоро они придут за тобой. И тогда ты окажешься под замком, а я буду на свободе!»

— Нет, — сказала Медеан и повернулась к Модели Миров. Какая все-таки вещь! Сколько труда, сколько мастерства… Она служила императорам Изавальты добрую сотню лет.

Медеан поставила лампу на стол, взяла посох с серебряным набалдашником, что стоял возле двери, подняла его высоко над головой с размаху опустила в самую середину Модели. Потом еще и еще раз. Осколки разлетались во все стороны. И снова удар! И еще!.. Пока от Модели Миров не осталось ничего, кроме груды искореженной проволоки и поломанных шестеренок.

Покончив с этим, Медеан сорвала шелковое покрывало с большого серебряного зеркала, стоявшего в дальнем углу комнаты. В него она завернула небольшое зеркальце в золотой раме, золотой замочек с серебряным ключом и стеклянную фляжку с водой из семи источников. Если Калами не врал, один из этих источников находился возле маяка Бриджит Ледерли.

Медеан обвязала получившийся узел вокруг пояса, словно какая-нибудь уличная торговка, после чего наклонилась, открыла люк в полу и, захватив с собой лампу, стала спускаться к Жар-птице.

«Выпросто разочарованная женщина, которая слишком долгоизводила себя за то, что когда-то влюбилась».

Колени Медеан задрожали, подогнулись, и она неуклюже уселась прямо на ступеньки.

Неужели это правда? Разве это может быть правдой? Нет, конечно, нет. Дочь Аваназия — такая же, как и все остальные. Она ничего не знает, а понимает и того меньше. Ею завладела Ананда. Ананда и Сакра переманили ее.

И все-таки она — дочь Аваназия, и она должна была спасти Изавальту, а не осуждать Медеан. Она дочь Аваназия, и в глубине ее души должно быть его понимание.

Впрочем, дело не в этом. Все дело в том, что кровь ее матери, чужестранки, помутила ей разум. А чего еще следовало ожидать? Что взять с девчонки-полукровки! Нужно было учесть это раньше, до того как возлагать на нее последнюю надежду, до того как истратить все силы… Как же долго она ждала ее появления! Ждала, пока не удостоверилась, что пришла крайняя нужда. И вот тогда-то Бриджит ее и обманула.

«Она сказалаправду», — засмеялась Жар-птица.

— Нет.

«Ты просто этого не видишь. Ты разучилась видеть правду».

— Нет!

«Они придут за тобой, Медеан. Они знают, где ты. Они придут за тобой, и я буду свободна. И знаешь, что я решила сделать? Я решила сказать им, чтоб они отдали тебя мне, а иначе я спалю весь мир».

— Прекрати, — прошептала Медеан. — Пожалуйста, не надо.

«Выпусти меня. Только так ты еще можешь спастись. Выпусти меня».

Медеан закрыла лицо руками и затряслась от слишком долго сдерживаемых рыданий. Как они могли с ней так поступить? После стольких лет! Калами… Она так ему верила, а он, оказывается, только ждал момента, чтобы предать ее. А Бриджит! Бриджит, ее последняя надежда, кричала на нее, обзывала, забыв о том, какая кровь течет в ее жилах! Сын, ее родной сын, предпочел собственной матери эту маленькую ведьму… Столько лет борьбы, бескорыстного служения — и все ее бросили…

Медеан медленно подняла голову. Они бросили ее. Предали. Ни один из этих трусов и подхалимов, которых она возвысила до своего двора, чье счастье она вылепила собственными руками, палец о палец не ударил, чтобы помочь ей в борьбе с врагами. Они сбежали даже раньше, чем все остальные. Что ж, они за это поплатятся!

«Сжечь их всех!»

— Да, — Медеан встала. Колени больше не дрожали, слезы высохли. — Сжечь их всех.

Железная дверь была не заперта, только прикрыта, и на этот раз подалась легко. Медеан секунду постояла на пороге, купаясь в блаженном тепле, словно ребенок — в первых лучах летнего солнышка.

— Они за все поплатятся.

Словно во сне, Медеан направилась к клетке. Жар-птица припала к ее дну, с надеждой вытянув шею и полурасправив крылья. Она ждет. Она готова отомстить им.

В клетке не было двери в прямом смысле слова. Аваназий запер своей жизнью, а Медеан запечатала своей кровью. Только кровь могла открыть ее. Медеан вцепилась в прутья.

Бриджит будет первой. Ее предательство было самым подлым, ибо она предала не только Медеан, не только Изавальту, но и память своего отца! Она сказала, что Медеан готова была убить своего сына. Своего собственного сына… Но ведь она лишь хотела защитить его! А потом поняла, что только смерть может защитить его как следует…

Но сейчас-то что она делает? Разве сейчас она сможет спасти его?

— Он бы не стал тебя спасать, — сказала она себе. — Он бросил тебя так же, как все остальные.

Бросил… Да, он ее бросил. И он тоже поплатится. Они все поплатятся! На поясе у Медеан, там, где раньше висела связка ключей, болтался кинжал. Не кинжал, а так, игрушка, которой удобно вскрывать письма и чистить яблоки. Медеан вытащила его из изящных пробковых ножен и повертела в руках. Потом приставила острие к ладони…

«Я — императрица Изавальты! Все жизни принадлежат мне!»

«Нет. Вы просто разочарованная женщина…»

«Я императрица Изавальты!»

— Да!

«Все жизни принадлежат мне!»

— Сжечь их всех!

Ну зачем она видит, как Аваназий протягивает к ней руки — в точности, как говорила Бриджит. Он что-то говорит, но она не слышит его. Он прикасается, но она не чувствует. И все же он здесь. Может, он и вправду все время был здесь?

«Все это ерунда! Это мне только кажется! Я — императрица и я сожгу их всех».

«Нет».

Чья это мысль — ее или Аваназия?

— Нет! — Медеан отшвырнула нож. — Нет!

Жар-птица зашлась истошным криком, пробирающим до костей:

— Ты не можешь дать им уйти! Ты не можешь оставить их в живых!

Медеан попятилась от клетки. Споткнувшись о верстак, она вцепилась в край столешницы, как перед этим — в прутья клетки.

— Что я делаю!

— То, что должна. — Жар-птица расправила крылья. — Я — единственное, что у тебя осталось.

Где же правда? Медеан смотрела на Жар-птицу — ее ангела возмездия, ее защитницу, единственное существо, которое знает все ее секреты, все надежды и все страхи. Сакра обещал птице свободу, но ставил условия. Если же она сейчас освободит птицу — не будет никаких условий, никаких обещаний, никакого спасения. Неужели это и есть последняя правда тридцатилетнего кошмара? Что все должны быть одинаково наказаны за то, что забыли о своем долге? Что Изавальта должна сгореть?

Нет. Есть и другая правда. Эта правда в том, что она по-прежнему правительница Изавальты и должна защищать свою империю до последнего вздоха. Если Жар-птицу освободить, она найдет способ спалить Изавальту, неважно, сколько обещаний она даст. Сакра глуп. Медеан слышала голос птицы много лет и знает: ей верить нельзя, птица найдет способ, и Изавальта погибнет. Микель погибнет.

Медеан вернулась к клетке. Она все еще была достаточно высока, чтобы, встав на носочки и вытянув тощие старушечьи руки, дотянуться до железного крюка и снять с него клетку.

— Что ты делаешь!

Клетка оказалась тяжелой. Медеан уже и забыла, какая она тяжелая. Пришлось схватиться за кольцо обеими руками и неуклюже волочить ее по полу до верстака. Сама птица ничего не весила, а вот клетка оттягивала руки. Птица, пронзительным визгом выражая свое презрение, молотила крыльями в воздухе, чтобы удержать равновесие. Пламя лизало кожу Медеан, оставляя на теле полосы тупой боли.

Медеан поставила клетку рядом с тиглем. Затем неловкими руками развязала принесенный с собой узел и достала зеркало, замок, ключ и фляжку с водой.

— Ты не посмеешь!

Медеан не ответила. Она откупорила фляжку и с величайшей осторожностью вылила воду на зеркало — так, чтобы на стеклянной поверхности появилась тонкая прозрачная пленка. Затем Медеан отставила фляжку в сторону, взяла замок, открыла его ключом и положила оба предмета на поверхность зеркала. Вода течет во всех мирах. Зеркало может увидеть все на свете, и его не обманешь. Замок и ключ помогут ей открыть нужную дверь.

«Остановись, Медеан! Ты погубишь нас обоих!»

Медеан подобрала с пола кинжал. Металл — еще один элемент, что существует повсюду.

Медеан продела лезвие ножа в золотое кольцо клетки и сосредоточила взгляд на разлитой по зеркалу воде. Она обратилась внутрь себя — сквозь смятение, сквозь усталость, что придавливали ее к земле. Там, в глубине, она обнаружила волшебство, которое ее сердце извлекало изнутри, снаружи, из всех миров. Магия по-прежнему ей подвластна.

Медеан вытянула руку над водой ладонью вниз.

— Возьмите нас, — приказала она. — Возьмите меня.

Рука Медеан потянулась вниз, сквозь воду, сквозь зеркало. Вода обвилась вокруг ее запястья, сплетаясь в нить, которая неумолимо тянула ее за собой. Она тащила Медеан сквозь стены, сквозь камень, сквозь землю, сквозь лед, сквозь снег, сквозь темноту ночи. Она тянула ее сквозь молчание Земель Смерти и Духов. Но здесь ей ничто не угрожало, потому что она крепко держалась за воду и волшебство, что пронизывало ее всю, живое и целенаправленное.

Медеан слышала крики Жар-птицы. Она чувствовала, как птица пытается дотянуться до водяной нити своим огнем, чтобы пресечь эту связь, чтобы Медеан затерялась между мирами. Но клетка оберегала ее, как оберегала все эти долгие годы. Вокруг ничего не было видно — только проблески зеленого и коричневого, голубого и золотого. Потом Медеан увидела под собой реку. Потом мелькнули глаза — зеленые, желтые, дикие, любопытные, злобные. Но никто не посмел ее тронуть. Потому что реальными были только нить и цветной водоворот.

Затем мир стал белым и холодным. Блаженно, благословенно холодным. Ноги Медеан коснулись земли, но она не смогла устоять и во весь рост растянулась на снегу. Так она лежала некоторое время, тяжело дыша от усталости. Наконец она смогла стать на колени а потом медленно, пошатываясь, подняться на ноги.

Мир действительно был белым. Снег укрывал землю. Снег выбелил деревья, что росли вокруг небольшой поляны. Позади, у подножия крутого склона, снег превратился в лед и сковал огромное озеро. Даже небо было белым — от облаков, которые предвещали новый снегопад.

Единственное, что в этом мире не было белым, так это бурое каменное строение с одинокой башней, что стояло прямо перед Медеан. Окна в доме были закрыты ставнями, двери заперты.

Все еще дрожа от холода и утомительного путешествия, Медеан обернулась, чтобы взглянуть, что стало с Жар-птицей.

Птица съежившись сидела на дне клетки. От того места, где она своим жаром растопила снег, поднимался пар, однако, несмотря на то что Медеан стояла совсем близко к клетке, она почти не чувствовала тепла. К тому же птица уменьшилась в размерах и теперь снова напоминала зяблика. Медеан показалось даже, что сияние птицы стало не таким ярким.

— Что ты наделала, Медеан! — голос птицы звучал непривычно жалобно. — Что ты наделала…

Медеан ничего не сказала. Она снова прикрепила нож к поясу, взяла клетку, которая стала такой легкой, что ее можно было нести в одной руке, и потащилась сквозь глубокий снег к каменному дому.

Выкрашенная белой краской деревянная дверь была заперта. Медеан поплевала на пальцы и начертила на замке знак… Замок должен был открыться моментально, но вместо этого только дребезжал под пальцами. Тогда Медеан взялась за дело, собрав всю волю и магию: снова нарисовала на замке знак, а затем изо всех сил навалилась на дверь. Что-то треснуло, и дверь открылась так внезапно что Медеан чуть не упала. Она схватилась за стену, прислонилась к ней и стала ждать, когда дыхание успокоится и она сможет стоять на ногах. Потом опять подхватила клетку с Жар-птицей и вошла в дом, оставив дверь распахнутой настежь.

Поднявшись по короткой лестнице, Медеан оказалась в полутемной комнате, которая, по-видимому, служила хозяевам гостиной. Железная печь в углу комнаты была холодна как камень, но рядом был приготовлен внушительный запас дров. Медеан не притронулась к ним. Она поставила клетку с Жар-птицей на пол у окна, а сама, вытащив на середину комнаты жесткое плетеное кресло, уселась так, чтобы наблюдать и за клеткой, и за входной дверью.

В комнате становилось все холоднее. Студеный воздух из открытой двери обвивался вокруг лодыжек, ледяными пальцами сжимал колени, руки и горло. Медеан ничего этого не замечала. Все ее внимание было поглощено Жар-птицей.

В том мире, в котором она родилась, Жар-птица была бессмертна, покуда ее жизнь поддерживалась огнем и волшебством. Здесь, в этом заброшенном доме, в глухую зимнюю пору, огня не было, а волшебство, если оно и существовало в этом мире, было сокрыто глубоко в его сердце. Здесь Жар-птица не обладала бессмертием. А если она умрет, то уже не сможет навредить Микелю и Изавальте.

Птица нахохлилась в своей клетке, втянув голову в плечи, прижав шею и крылья к телу. Ее ярко-голубые глаза горели ненавистью. Но тепла от нее не исходило совсем.

— Неужели ты скорее умрешь от холода в полном одиночестве, чем освободишь меня? — прошептала Жар-птица.

— Только так я буду уверена, что Изавальте ничто не угрожает.

Неторопливое движение за окном привлекло внимание Медеан. С мрачным удовлетворением она увидела, что пошел снег. Она поудобнее устроилась на стуле и стала ждать, когда холод сделает свое дело.

Глава 19

Снег пошел на рассвете. Крупные хлопья падали с неба медленно, лениво, но упорно. Вскоре поднялся ветер, и снежинки посыпались быстрее. Теперь это были уже не мягкие хлопья, а маленькие острые кристаллы, которые слепили глаза и кололи лицо. Калами был благодарен снегу за то, что тот заметал следы. Но из-за снежной пелены он чуть было не пропустил свой ориентир — прогалину между деревьев, откуда начинался путь к весне.

Заблудиться сейчас в Лисолесье было бы совсем некстати. Оберегов у него нет, да и времени — всего ничего. Надо спешить, не то его смогут легко найти по Модели Миров. Сейчас позарез нужен какой-нибудь город или ферма, любое убежище, а еще — время, чтобы сплести новое заклятье и скрыть свое местонахождение.

Несмотря на все эти заботы, идти на лыжах было приятно. Калами быстро скользил вперед, равномерно взмахивая шестом, и поскрипывание лыж сливалось со свистом ветра. Холодный, белый мир, где однообразие снежного пейзажа нарушалось лишь темными стволами деревьев, напоминал Калами край его детства, и это придавало ему сил. Если все пойдет хорошо, за четыре дня он доберется до Камаракоста. В этом южном городе порт открыт даже зимой, и там можно будет нанять корабль до Хун-Це. В Сердце Мира обрадуются вестям о том, что произошло в праздничную ночь в Выштавосе. Там он займется подготовкой войск к покорению Изавальты. Там он сможет исполнить свой замысел и довести начатое до конца. Надо будет поговорить со Старцами насчет освобождения дочери из-под опеки, и когда он вернется на Туукос — на освобожденный Туукос! — взять ее с собой.

Он еще увидит Изавальту в огне! Из Камаракоста он позовет за собой Бриджит. Есть такие заклинания, что взывают прямо к сердцу, и им невозможно противиться. Она приползет к нему на коленях, умоляя его позволить ей быть рядом. Пожалуй, он позволит. А потом ему останется только наблюдать, как она разделается с императрицей, если к тому времени от той еще что-то останется. Скорее всего, сын бросит ее в темницу. Конечно, нехорошо так обращаться с матерью, но кто сможет его винить…

Внезапно прямо перед ним, словно из ниоткуда, выросла сосна. Калами вскрикнул и едва успел свернуть вправо, но нижние ветки все же больно хлестнули его по плечу. Он затормозил, воткнув шест глубоко в снег и подняв тучу снежных искр. Затем огляделся по сторонам, чтобы сориентироваться. Только бы не съехать с дороги…

Но нет, лыжи по-прежнему стояли на широкой извилистой тропе. Он только немного отклонился к обочине, поддавшись своим грезам.

«Быть рассеянным в Лисолесье — непозволительная роскошь, — сказал Калами самому себе. — И надо, кстати, подкрепиться».

Он сбросил свой заплечный мешок на снег. Чтобы развязать шнурок, ему пришлось снять толстые рукавицы и остаться в одних вязаных перчатках.

— Посмотришь сейчас на тебя, Калами, и ни за что не скажешь, что тебе знакомы дворцовые залы.

Калами резко выпрямился, но лыжи помещали ему сохранить равновесие, и, пошатнувшись, он завалился назад. Под сосной, обернув лапы хвостом, сидела Лисица. Сейчас она была размером с обычную лису. Пасть ее была открыта, отчего казалось, что она смеется.

— Как ты сюда попала? — спросил Калами первое, что пришло в голову, чтобы скрыть свое смущение и страх. — Это ведь дорога.

— Может, да, а может, и нет. Может, концы твоих лыж не на дороге, так что ты уже не подпадаешь под ее защиту. — Лисица встала, рот ее по-прежнему смеялся. — Будем решать этот вопрос через суд, колдун, или сами как-нибудь разберемся?

Калами, вспомнив, с кем разговаривает, вскочил на ноги и склонился в глубоком поклоне. У Лисицы могла быть масса причин для того, чтобы здесь оказаться. Если она узнала, кто заманил ее сыновей в ловушку, она пришла сюда, чтобы его убить. Если же она хочет, чтобы он выполнил какое-то поручение, или хочет потребовать назад Бриджит, все не так уж плохо. В конце концов может статься она просто прогуливалась по своим владениям и решила от скуки поболтать с ним.

Остается только надеяться, что Лисица благосклонно позволит ему распознать свои намерения.

Калами стянул с лица платок, чтобы голос звучал отчетливей.

— Простите меня, сударыня, — произнес он не поднимая глаз. В Землях Смерти и Духов встречаться взглядом с Лисицей было опасно. В Лисолесье это было смертельно опасно. — Ваше великолепие лишило меня разума и учтивости.

Лисица щелкнула зубами:

— Однако ненадолго.

— Надеюсь, что по крайней мере учтивость меня больше не подведет. Могу ли я предложить вам разделить со мной скромный завтрак?

— Разделить с тобой кусок хлеба? И принять на себя обязательства гостя перед хозяином? — Похоже, эта идея ее развеселила. — Ты что, колдун, действительно думаешь, что я могу это сделать?

— Простите, сударыня, я не знал…

— Да уж, — Лисица снова рассмеялась. — Откуда тебе знать такие тонкости. Этого ведь нет в твоих пергаментах, правда?

— Нет. Но лучше бы было. Тогда я смог бы тщательнее подготовиться к этой встрече.

— Или избежать ее? — игриво предположила Лисица.

— Я этого не говорил, сударыня.

— Да, — задумчиво заметила она. — Я и не думала, что ты так скажешь.

Калами решил надеть маску оскорбленной невинности. Чем дольше ему удастся занять Лисицу разговором, тем реальнее шансы на то, чтобы получить необходимые сведения. Во всяком случае Калами на это рассчитывал. Снег валил не переставая, ветер обжигал щеки холодом. Зимний день короток, а ему необходимо найти убежище до наступления темноты. В этом заключался парадокс ситуации: нельзя сворачивать с дороги, чтобы оставаться под ее защитой, но находясь на дороге, легко быть замеченным.

Вне всяких сомнений, Лисица прекрасно это понимает.

Калами развел руками:

— Могу ли я спросить, какими заслугами я обязан вашему вниманию?

Улыбка сползла с лисьей морды:

— А разве все твои заслуги не заключаются в том, чтобы верно служить своей госпоже?

Больше всего на свете Калами хотелось сказать, что он не служит никому, кроме своего народа. Ему хотелось прокричать эту правду зимнему ветру, чтобы ее услышал весь мир. Но это было бы неразумно. Кто знает, как такое существо, как Лисица, отнеслось бы к подобному заявлению? В конце концов законы вассального долга, понятные всем силам мира, были его единственной защитой.

— Служу, потому что это мой долг.

— Под дудку твоей госпожи пляшет много слуг. — Голос Лисицы стал низким и зловещим, почти превратился в рык. — Она укрывает и того, кто навлек клинки на моих сыновей. Она еще за это заплатит, а ты должен передать ей мое послание.

Тот, кто навлек клинки… Сакра! Неужели она явилась сюда не за ним, а за Сакрой? Может, это он был ей нужен, когда она околачивалась возле дворца? Вовсе не Бриджит, а Сакра?

Но как Лисица может не знать, что Сакра императрице не слуга, а враг? Может, она пытается его одурачить? Да нет. Дворец построен относительно недавно и хорошо защищен. У Лисицы нет своих ушей в его стенах. Она видит только то, что происходит за его пределами. Действительно, со стороны может показаться, что в Выштавосе всем заправляет Медеан, и значит, согласно древним законам, она и несет за все ответственность.

Калами решил рискнуть и поставить на кон все. Вот он, его шанс! Благодаря гневу Лисицы он может выиграть эту игру и сделать это прямо сейчас.

— Сударыня, — произнес Калами как можно спокойнее. Лисица все равно почует его растущее возбуждение, но нужно попытаться хотя бы сделать вид, что сохраняешь хладнокровие. — А не хотите ли вы расправиться с императрицей Медеан за ее проступки?

Лисица вскинула голову:

— Странный вопрос для верного слуги.

— Быть может, сударыня вспомнит: я сказал, что служу, потому что должен. — Калами позволил себе слегка улыбнуться. — Но не уточнял, кому.

— Нет, этого ты не сказал. — Лисица повела хвостом, взметнув снежный вихрь. — И что, если я действительно хочу с ней расправиться?

Калами смиренно склонил голову:

— Я знаю, как это можно сделать.

— Неужели? И как же? — Усы Лисицы дрогнули, выражая живейшую заинтересованность. Калами осмелился взглянуть на нее еще разок. Валил густой снег, но ни одной снежинки не пристало к ярко-рыжей шубе. Говорят, такие как Лисица никогда не появляются в мире смертных целиком.

— Вам, вероятно, известно, что в молодости императрица посадила в клетку Феникса из Хун-Це, — сказал Калами, — и что она до сих пор держит его там.

— Такие вещи трудно держать в секрете от тех, у кого есть уши. Калами снова кивнул, проглотив насмешку:

— Если вы доставите меня туда, где заключена Жар-птица, я обещаю вам, что от Медеан и всей ее империи ничего не останется.

В зеленых глазах Лисицы сверкнул огонек. Калами вдруг почувствовал, что эти глаза засасывают его, что их свет может его поглотить. Он отвел взгляд и принялся разглядывать нетронутый снег и ряды деревьев. Так или иначе, с этими играми пора заканчивать. Жизнь во дворце сделала Калами изнеженным, и он не был уверен, что выдержит еще одну ночь под открытым небом.

— Итак, — Лисица задрала морду кверху, словно падающий снег занимал ее куда больше, чем какой-то Калами, — если я доставлю тебя к Жар-птице, ты разрушишь династию Медеан? Ты обещаешь мне это?

Калами помедлил. Лед, на который он собирался ступить, был тонок. Он еще раз прокрутил в памяти их разговор. Может, где-то есть ловушка? Скрытый смысл? Было ли все сказано прямо, или ему только показалось? Пожалуй, слово «династия» тут ни при чем. Он говорил только об империи.

Успокоившись, Калами ответил:

— Доставьте меня к Жар-птице, и империя Изавальты будет уничтожена. Обещаю.

Несмотря на то что лисья морда не приспособлена для ухмылок, Лисица ухмыльнулась — подлой, ехидной усмешкой, от которой Калами почудилось, что у него на горле смыкаются острые зубы.

— Хорошо, чародей.

Лисица менялась прямо на глазах. Существо, которое только что было лисой, расплылось, удлинилось и побледнело. Когда его очертания вновь обрели четкость, перед Калами стояла женщина с черными волосами до пят, в одеянии из серого меха, подпоясанном волосяным кушаком. У нее была кожа цвета темного меда и благородные черты лица. И только глаза остались прежними — ярко-зелеными, таящими опасность.

— Идем, чародей, — сказала она, протягивая ему руку — но не по-изавальтски, а так, как это было принято на Туукосе. — Брось свои лыжи. Идем со мной.

Калами снял лыжи и привязал их к шесту, чтобы нести на плече вместе с мешком. Затем он взял женщину за руку, положил ее ладонь поверх своей, и они пошли рядом, соприкасаясь телами, — как мужчина и женщина, которых связывает нечто большее, чем дружба Ее рука оказалась теплой и неожиданно мягкой. Запах ее тела был таким же резким, как улыбка и взгляд, но гораздо более соблазнительным. Калами почувствовал, как его тело против воли отзывается на это обольщение. «Все это ерунда, — сказал он себе. — Просто очередное изощренное издевательство». Однако возбуждение порожденное давно подавлявшимися желаниями плоти и притягательностью магической силы, от этого не уменьшилось.

Калами совершенно не ощутил перемещения в Безмолвные Земли. Вот только они шли размеренным шагом по снегу Лисолесья, который вообще-то не должен был выдерживать их вес, а в следующий миг они уже в сосновом лесу, на мшистом берегу реки — как всегда, абсолютно бесшумной.

— Далеко нам идти? — спросил Калами, стараясь не смотреть на Лисицу. Нужно быть осторожным. Это ее мир, в котором он — чужак.

Лисица весело засмеялась и легонько сжала его руку:

— Неужели не мог придумать ничего интереснее, чем спрашивать о расстояниях, колдун?

Калами услышал в ее голосе улыбку и невольно представил ее лицо. Он понимал, что это всего лишь иллюзия, но тем не менее не мог не восхищаться ее красотой.

— Ты не смотришь на меня, колдун, — капризно сказала Лисица. — Почему?

У Калами вмиг пересохло во рту. Кровь закипала от одной мысли о ее лице, от одного прикосновения ее пальцев, от этого аромата, что окружал ее обольстительным ореолом.

— У меня нет ни малейшего желания смотреть на обман, сударыня, — с усилием произнес он.

Лисица опять рассмеялась — мелодичным смехом, журчащим, словно ручеек.

— Разве же это обман? — Она сильнее прижалась к нему, притянув его руку к своей груди. Несмотря на плотную одежду, Калами ощутил мягкий изгиб ее тела, почувствовал, как плавно вздымается ее грудь и тут же услышал собственное частое дыхание и бешеный стук своего сердца. — Здесь нет ни лжи, ни правды. Ничего, кроме реальности.

— Чем же реальность отличается от правды?

— Правда — это фикция, которую вы, смертные, придумываете, чтобы убедить себя, будто знаете, что реально, а что нет.

Она остановилась. Калами замер, по-прежнему глядя только вперед. Она сняла его руку с груди, и на мгновение Калами почувствовал облегчение. Но ненадолго, пока ее рука не коснулась его щеки, обводя скулы тонкими пальчиками.

— Посмотри на меня, колдун.

Калами зажмурился. Он безумно желал взглянуть на нее, хотел эту руку, что теперь касалась его шеи, пробиралась под шелковую повязку, медленно скользила по плечу… Он ощущал каждое ее прикосновение так, словно оно жгло ему кожу. Он мечтал прижать ее к груди и узнать вкус ее губ. Он представлял ее поцелуи — крепкие и пьянящие, как неразбавленное вино.

— Фу, колдун, к чему такая сдержанность? — Ее рука обвила талию Калами. Она была так близко, что он чувствовал ее тепло каждой клеточкой, вдыхал ее дыхание, от которого и исходил этот манящий запах. От ее прикосновений, словно от снежинок, покалывало кожу. — Почему бы тебе не взять то, что тебе предлагают?

Калами уже не понимал, где он и кто. Если она захочет оставить его здесь, он будет блуждать по Безмолвным Землям, пока не умрет от истощения. В лучшем случае можно будет пойти вдоль реки, если она смилостивится и оставит его на берегу.

— Да потому, — ответил Калами, — что вы ничего не даете бесплатно, а мне нечем заплатить за такую любезность.

Опять колокольчиком зазвенел серебристый смех, и нежный пальчик коснулся его губ.

— Но ты ведь даже не знаешь, чего я захочу.

Ее руки обвили его шею. Она поцеловала его — именно так, как он и представлял: крепко и головокружительно. Он впился губами в ее губы и обхватил ее тело, повинуясь непреодолимой жажде чувствовать, владеть всей ее силой, всей страстью — пусть только на мгновение. Заплечный мешок мешал ему, он отбросил его в сторону. Она засмеялась и, держась за него, стала падать на спину. Обнявшись, они покатились по мху и прибрежным камням. Он сгорал от желания сорвать с нее меха, дотронуться до нагой кожи, мять ее грудь, бедра, ягодицы…

Плащ, перчатки, сапоги — все было сброшено. Калами не знал и не хотел знать, как это произошло. Она вся пылала, он дрожал при мысли о том, что ее прикосновение может обжечь, как обжигает взмах крыла Жар-птицы. Какая сила, какая мощь! Она обхватила его ногами и притянула к себе, снова и снова, и ее глаза горели так же, как у ее сыновей, когда они предвкушали охоту на Ананду. Буйство ощущений — ее пальцев, вонзающихся в его плоть, ее глаз, жара ее тела — вскружило ему голову, смешавшись с воспоминаниями, экстазом, страхом и желанием, пока он и сам уже не знал своих мыслей. Он знал одно: только в этот миг он жил по-настоящему и держал в своих объятиях всю силу, о которой мог только мечтать. Когда наконец она изогнулась под ним, затопив его волной наслаждения, он закричал так, будто хотел, чтобы все Безмолвные Земли узнали о том, что его страсть удовлетворена.

Калами не знал, как долго они потом лежали рядом. Она поднялась первой.

— Одевайся, колдун, — сказала Лисица. В ее голосе не осталось и намека на дразнящую теплоту. — Тебе надо выбираться отсюда, пока старуха Смерть не явилась за тобой.

Калами повиновался. Он собрал разбросанные вещи, оделся и закинул на плечи мешок. Когда они вновь пустились в путь, Лисица не стала брать его за руку. Калами это не показалось странным. Она была удовлетворена, так же как и он. Возможно, ему придется заплатить за содеянное, возможно, он пожалеет о своей слабости — но все это будет потом.

Лисица остановилась:

— Дальше я идти не могу. Войди в воду, колдун, и иди по течению. Ты окажешься там, где пожелаешь.

— Примите мою благодарность, сударыня.

Лисица ответила ему холодным, отстраненным взглядом.

— Зачем она мне? Я и так получила от тебя все, что нужно. — Она прошла мимо, одарив Калами последним легчайшим прикосновением. И вот это уже лиса, легким шагом направляющаяся к тени деревьев. Через мгновение Калами потерял ее из виду.

Он по-прежнему не имел ни малейшего представления о том, где находится и куда попадет в следующий миг. Но узы обещания признавала даже Лисица, к тому же теперь их связывает другая, более тесная связь, хоть она и делает вид, что это не так. Она его не обманет.

* * *

Калами ступил в воду и почувствовал, как течение тянет его, свивается водоворотами вокруг ног. Он пошел вперед, не обращая внимания на опасно скользкие камни. Может, они и настоящие, но это не правда, а ведь несмотря на загадочные высказывания Лисицы, для путешествий по Землям Смерти и Духов важна только правда.

Через несколько мгновений Калами почувствовал, что словно бы прошел через какую-то дверь. А в следующий миг он с удивлением узнал эти светлые стены и щербатые половицы с лоскутными ковриками. Это был маяк, дом Бриджит.

В любимом кресле хозяйки дома сидела Медеан, вернее — развалилась Медеан. В комнате было ужасно холодно. Длинные лучи заходящего солнца окрашивали снег за окном в багрец и пурпур. Ветер беспрепятственно гулял по комнате, а темневшая в углу печка не подавала признаков жизни.

— Калами? — вяло шевельнулась императрица. — Нет, это просто сон.

Но Калами уже позабыл про нее. Он склонился над клеткой, что стояла у окна. Это не могла быть Жар-птица… В клетке свернулась клубочком обычная бледная пичужка, взъерошившая свои перышки, чтобы хоть немного согреться. Она уставилась на него мутными голубыми глазами и вытянула клюв, обнажив розовое горло. Она была похожа не на могущественную бессмертную силу, а скорее на неоперившегося птенца. Птичка защелкала клювом, но из ее горла не вылетело ни звука. Калами протянул руку и осторожно коснулся прутьев клетки: они были так же холодны, как нетопленая печь, как ветер, что носился по комнате.

Калами догадался, что замыслила Медеан. Здесь, вдали от огня и волшебства, холод и безжалостная зима погубят Жар-птицу. Медеан поняла, что скоро умрет, а ее смерть освободила бы птицу, точно также как ее живая кровь все эти годы удерживала Феникса в клетке. Обрекая себя и свою пленницу на общую смерть в этой глуши, Медеан надеялась уберечь Изавальту от неминуемой мести огненного создания.

— Так вот значит как… Ты все же решилась принести себя в жертву, достойную потомков Вышемиры. Ты предпочла умереть и уничтожить Жар-птицу, только бы не делиться со мной своими тайнами!

Калами произнес это вслух, не смущаясь тем, что Медеан его слышит. Он зашел слишком далеко, чтобы беспокоиться о том, знает ли она его истинные мысли.

Калами взялся за дело. Для начала он закрыл дверь. Замок был сломан, поэтому дверь пришлось просто поплотнее прикрыть. Затем он поднялся на второй этаж и достал из платяного шкафа все одеяла, которые там нашел. Медеан даже не шелохнулась, когда он уложил ее на жесткую кушетку и накрыл одеялами ее заледеневшее тело. Слуги Бриджит оставили возле печи внушительный запас дров. За время, проведенное здесь, Калами много раз видел, как Бриджит разжигает очаг, так что мог с легкостью сделать то же самое. С другой стороны, если огонь, эта родственная Жар-птице стихия, окажется близко, это придаст ей сил. А чем слабее птица, тем более покладистой она будет, когда он покончит с Медеан.

— Ты можешь говорить? — спросил Калами Жар-птицу.

Птица не подала виду, что услышала его. Она только сильнее вжалась в прутья клетки, отодвинувшись как можно дальше от окна.

Калами почувствовал себя глупо, словно пытался разговаривать с обычной лесной пташкой. Однако это ощущение быстро прошло. Ничего, скоро он заставит ее заговорить.

Оставалось еще одно дело. Калами предполагал, что может сюда вернуться. Правда, он думал, что вернется вместе с Бриджит. Но это не меняет дела. Меры предосторожности, которые он принял, сгодятся и для Медеан.

Осенью, во время одной из своих прогулок по дому, Калами обнаружил в подвале несколько мотков веревки, аккуратно развешанных на крючках. Перед отъездом он повесил рядом еще один моток, надеясь, что там его не заметят. Слуга-недоумок сам принес ему эту веревку вместе со снастями, и на глазах у ничего не подозревавшей Бриджит Калами вплел в нее волосы из ее гребешка и свою кровь. Бриджит поверила, что это просто очередная снасть, нуждающаяся в починке перед отплытием в Изавальту. Скрученная из пеньки, белой шелковой нити и волшебства, эта веревка годилась для самых разных целей. Теперь Калами извлек ее из темного подвала и, держа в обеих руках, подошел к Медеан.

Она все еще не вышла из оцепенения, но к лицу уже прилила кровь, и стало заметно, как поднимается и опускается под ворохом одеял ее грудь. Скоро она очнется. Конечно, проще всего было бы оставить ее в этом холоде насовсем. Но если Медеан будет чересчур слаба, она может умереть, прежде чем он получит от нее то, что ему нужно, а этого Калами не мог допустить.

Зажав в одной руке нож, другой он откинул одеяла. Медеан шевельнулась и застонала, но быстро затихла вновь. Калами принялся методично кромсать ножом ее одежду: мантию, корсаж, рукава, сорочки, юбки, нижние юбки, белье — до тех пор пока Медеан не осталась лежать обнаженной на подстилке из императорских тряпок. Если на ее одежде и были какие-то защитные заклинания, то теперь они исчезли, улетели в глухую зиму, и их не вернуть. Калами скривился от отвращения при виде нагого старческого тела. Вспомнив великолепные формы Лисицы, он поспешил снова прикрыть Медеан одеялом.

Затем Калами пододвинул к кушетке скамеечку для ног, сел на нее и постарался внутренне приготовиться к той страшной тяжести, которая всегда наваливалась на него, когда он колдовал в этом мире. Он пропустил веревку между пальцев, поцеловал, подышал на нее и открыл свою душу.

В синем-синем море

Есть остров, где на взгорье…

— бормотал он, обвязывая один конец веревки вокруг шеи Медеан. Он проверил, не слишком ли плотно завязан узел. Не хватало только удушить ее. Рано еще.

Древо древнее стоит,

А на нем орел сидит…

Воздух в комнате обступал его плотной стеной. Он все сгущался и холодел, пока Калами не стало казаться, что он вдыхает в легкие ледяной туман. Жар-птица тревожно пискнула, почувствовав, что в воздухе появилась одна из двух жизненно важных для нее стихий.

У орла того два глаза,

Хоть и зрение одно…

Веревка стала тяжелой, пальцы — толстыми и неуклюжими. Когда Калами взялся за свое запястье, руки его дрожали.

Так и я с тобою связан.

Врозь нам жизни не дано!

Веревка налилась свинцовой тяжестью, холод стал невыносимым. Ныло все тело, легким не хватало воздуха, в ушах звенело от напряжения. Калами поднял руку и дважды обернул веревку вокруг запястья.

Вместе верить, вместе знать,

Слышать, видеть, понимать!

С этими словами Калами упал на кушетку, растянувшись поперек императрицы, словно усталый любовник.

И вместе они увидели сон.

Калами, как и ожидал, был Аваназием, а Медеан была юной красавицей, на которую только что свалилось бремя власти, омрачив ее лицо тревогой, но еще не лишив ее света разума. Они стояли рядом на склоне холма в золотисто-красном свете уходящего дня. Глаза Медеан были закрыты, и она слегка покачивалась, ибо душа ее была в таком же бессознательном состоянии, как и тело на кушетке.

Калами поднял руку и коснулся ее глаз.

— Проснись, Медеан. Ты спала.

Медеан сонно заморгала, встряхнулась, подняла глаза и увидела того, кого давно мечтала увидеть.

— Аваназий! — Она, как ребенок, повисла в его объятиях, словно никогда и не слышала о приличиях и этикете.

— Медеан, — нежно пробормотал Калами, легонько проведя рукой по ее волосам.

— Мне приснился сон, Аваназий. Кошмарный сон. — Медеан игриво оттолкнула его, но ее руки по-прежнему покоились у него на плечах. Она стала рассказывать, и слезы потекли по ее щекам. — Я была старой, сумасшедшей женщиной, запертой в своем дворце. Я всего боялась — огня, Жар-птицы, своих слуг… А тебя со мною не было. Я убила тебя, Аваназий! — Она отшатнулась от него. — Я тебя убила.

— Ты не могла меня убить, — сказал он, накрывая ее руки своими ладонями. — Зачем? Я бы сам отдал свою жизнь за тебя. Ты ведь знаешь.

— Знаю. — Она кивнула, но плакать не перестала. — Но я бы никогда об этом не попросила…

Калами взял Медеан за подбородок, чтобы она взглянула Аваназию в глаза:

— Кто знает, возможно, тебе придется это сделать. Ведь ты императрица.

Теперь уже она оттолкнула его по-настоящему, отвернулась и стала смотреть на долину, что лежала внизу, под холмом. Калами узнал это место — здесь была заключена в клетку Жар-птица. Здесь Медеан в последний раз говорила с Аваназием. Здесь должно быть принято решение.

— Я не хочу быть императрицей! Пусть ею будет кто-нибудь другой. Освободи меня от этого.

— Ты действительно этого хочешь, Медеан? — спросил он, подходя ближе.

— Да! — Она резко обернулась к нему. — Всем сердцем. Если не буду императрицей, никто не будет меня обманывать, никто не станет добиваться моей любви ложью. Я буду просто собой, и мне уже не придется жалеть о том, что я появилась на свет.

Калами (в облике Аваназия) покачал головой:

— Я и не знал, что ты так глубоко это чувствуешь.

Она недоуменно на него уставилась:

— Как ты мог этого не знать?! Разве я когда-нибудь говорила что-то другое?

Он пожал плечами:

— Я думал, это просто легкомыслие юности. У всех бывают такие моменты, когда хочется быть кем-то другим.

Медеан стала спускаться вниз по травянистому склону. Ее золотые волосы поблескивали в лучах солнца.

— Мне лгут, и лгут, и лгут — а все из-за того, кто я, — сообщила юная Медеан зеленой долине. — Вокруг меня одно притворство, потому что я — дочь своего отца. Мной играют, словно пешкой, словно куклой, которая умеет лишь открывать и закрывать глаза. Как же я могу не желать быть кем-то другим?

Калами склонил голову:

— Я могу освободить тебя, Медеан.

— Да? — Она мгновенно обернулась, вся — внимание.

— Да. — Заложив руки за спину, он шагнул к ней. — Это не просто, но возможно.

— Как? — спросила Медеан.

— Думаю, ты знаешь.

Она недоуменно покачала головой — так наивно, по-детски…

— Тогда я скажу тебе. — Калами взял ее за руки. Они еще были гладкими и мягкими. Мозоли и шрамы появятся гораздо позже, вместе с годами хранения власти и тайн. — Вместе с Жар-птицей ты посадила в клетку и саму себя. Самая глубинная часть твоей души связана с этим заклятьем, ты неотделима от него.

Медленно, с неохотой Медеан отняла руки.

— Но я не могу освободить Жар-птицу. Она сожжет Изавальту.

— Да, ты не можешь ее освободить. — Калами улыбнулся улыбкой Аваназия. — Но ты можешь отдать ее мне.

— И ты возьмешь ее? — прошептала Медеан, словно боялась, что слишком громкое слово может спугнуть такое счастье.

Калами поклонился и торжественно произнес:

— Да, Медеан. Расскажи мне, как хранить клетку, и я заберу ее. Ты больше не будешь императрицей. И птица, и государство будут в надежных руках, а ты будешь свободна.

Калами протянул ей руку, руку Аваназия. Как все просто! Предмет мечтаний Медеан, единственный человек, которому она верила, и ее собственные страхи — все сошлось здесь, где она беззащитна. Наконец-то она в его власти, наконец-то!

Но не успел Калами дотронуться до Медеан, как она попятилась:

— Так нельзя.

— Можно. И ты это знаешь. Ну же, Медеан. — Калами снова придвинулся ближе, протянул к ней руку и стал убеждать ее мягким, но настойчивым голосом Аваназия. — Если ты действительно этого хочешь — позволь мне снять с тебя непосильное бремя. Ты ведь всегда этого хотела! Так соглашайся скорей.

— Я буду свободна, — зачарованно протянула Медеан и стиснула его руку. — Я все-таки буду свободна.

Но как только Калами почувствовал прикосновение ее чистой, свежей ладони, он понял: что-то не так. Он уже не был Аваназием. Он был мальчишкой, восьмилетним ребенком, с ужасом глядящим в лицо отца — мрачного, морщинистого человека, сгорбленного тяжелой работой.

— Вздумал надуть меня? — заревел отец, хватая его за шиворот. — Думал, я не дознаюсь!

— Нет, папа… — Ему было больно. Сейчас его будут бить, и будет еще больнее…

— А я-то еще тебя защищал! Хотел сделать из тебя порядочного человека! Но нет, тебе этого мало! Тебе подавай великое прошлое. Совсем уже свихнулся с этим прошлым да со своей местью.

— Папочка, ну пожалуйста, я должен! — кричал Вэлин. Отец узнал о ночных уроках в сараях и закоулках. Он узнал про гороскоп, кости, кровь и маленький барабан. — Они нас убивали! Они сотрут даже память о том, какими мы были! Этого нельзя допустить! Мы же были великими! Они нас боялись!

— А кого ты сейчас боишься, гаденыш? — Отец рывком притянул его к себе, и Вэлин почувствовал запах его дыхания. Отец ухватил его голову и вывернул так, чтобы Вэлин глядел ему прямо в глаза. — Кого?

Нет, нет, нет!.. Отец мертв, давно мертв, и его прах развеян над морем, как и положено, хотя он и просил, чтобы его похоронили по изавальтскому обычаю. Вэлин уже не мальчик, он мужчина, и перед ним…

Перед ним — старая, сморщенная женщина с посиневшими от холода руками. И там, где она держит его, там, где он держит ее — сплошной холод.

— Вот мы и узнали друг друга, лорд-чародей, — сказала императрица, вцепившись когтистыми пальцами ему в затылок. — Правда, теперь уже слишком поздно.

Калами сбросил ее руку:

— Пока мы дышим, еще не поздно, и ты еще отдашь то, что мне нужно.

— Нет, — испугалась она.

— Да! — он схватил ее за руку, и снова все изменилось.

Бриджит, Ананда, Сакра и восемь стражников во главе с капитаном Чадеком ворвались в покои императрицы. Огромные, холодные комнаты все до одной были пусты, только старая фрейлина, сцепив пальцы, сидела на диване, невидящими глазами уставившись в пол, туда, где валялся серебряный поднос с опрокинутым кувшином, хлебом и мягким сыром, плававшим в лужице густого красного вина.

Сакра не медля бросился к двери в сокровищницу, а Ананда тем временем занялась фрейлиной.

— Где твоя госпожа? — спросила она.

Служанка обернулась и посмотрела на Ананду кислым взглядом.

— Встань, когда с тобой говорит императрица! — прикрикнул на фрейлину один из стражников.

Но та в ответ только презрительно поджала губы. Стражник занес кулак и уже готов был ударить немолодую женщину, но Ананда остановила его взмахом руки.

— Отойди, — сказала она. — Она просто до сих пор верна своей госпоже. Нельзя же ее за это наказывать.

Солдат поклонился и отошел. Но недалеко.

— Это я виноват, — с горечью произнес Чадек. — Ваше императорское…

— Нет, — оборвала его Ананда. — Мы ведь уже говорили об этом, капитан. Сейчас не время для взаимных упреков и самобичевания. Мы должны выяснить, что произошло, и принять необходимые меры.

Бриджит взглянула на Сакру: он стоял на пороге с видом воплощенного отчаяния.

— Агнидх, что случилось? — воскликнула Ананда, подбегая к нему. Он молча кивнул в сторону маленькой дверцы.

Бриджит вошла в сокровищницу за ними. Тот самый механизм из бронзы, меди и драгоценных камней, что так поразил ее внимание пару часов назад, был разбит вдребезги. Филигранные детали были искорежены и разломаны. Каменья бусинками разлетелись по всему полу, а часовые механизмы… Бриджит больно было смотреть на то, как все эти изящные винтики, пружинки и шестеренки превратились в груду бесформенного металла. На полу возле стола валялся посох с серебряным набалдашником — без сомнения, именно он и послужил орудием этого вандализма.

— Это была Модель Миров. — Сакра вяло махнул рукой в сторону разрушенного механизма. — Я никогда ее прежде не видел, только слышал о ее существовании. Это было чудесное творение… — Голос его задрожал и оборвался. — Я думал, раз я забрал ключи… Думал, она слишком слаба…

Вдруг лицо его стало белее мела от новой ужасающей мысли.

Бриджит не нужно было ничего объяснять. Она ахнула:

— Жар-птица!

Ананда едва успела отступить назад, когда Бриджит и Сакра одновременно рухнули на колени и принялись ощупывать пол под ковром в поисках камня, под которым скрывался люк. Наконец Бриджит открыла дверцу, и Сакра склонился над люком так низко, что Бриджит на мгновение испугалась, что он сейчас свалится вниз. Но нет, Сакра благополучно вынырнул обратно. Теперь лицо у него было пепельного цвета.

— Ее там нет, — мрачно сообщил он. — Я не чувствую и следа ее жара. Скорее всего, она исчезла тоже.

Перед глазами Бриджит снова мелькнули картины горящих полей и остывших очагов… Она в ужасе прижала ладони к губам. Медеан сбежала, прихватив с собой Жар-птицу. Бесследно испарился и Калами. Где теперь искать эту славную троицу?

Неожиданно Ананда горько рассмеялась.

— А я-то надеялась, что когда Микель будет свободен, эти интриги прекратятся хоть на время, — сказала она. Похоже, единственное, чего ей сейчас хотелось, это куда-нибудь спрятаться и спокойно предаться отчаянию. Однако императрица быстро взяла себя в руки.

— Я не могу надолго оставлять Микеля одного, — сказала она уже более твердо. — Сейчас ему лучше, но он очень устал, а нам еще предстоит принимать от подданных клятвы верности.

Ананда обернулась к Сакре:

— Найди их. Возьми все, что необходимо, сделай все, что нужно, только найди их. Госпожа Бриджит тебе поможет.

— Конечно. — Бриджит поклонилась. Сакра тоже отвесил поклон.

— Проводите меня, капитан, — сказала Ананда, торопливо покидая крохотную комнатку. — Предоставим чародеям заниматься тем, в чем они смыслят больше нашего.

Стража и капитан строем последовали за императрицей, и краем уха Бриджит услышала, как Чадек приказал отвести фрейлину в Большой зал. Но Бриджит сейчас было не до престарелых служанок. Она во все глаза разглядывала содержимое сокровищницы: сверкающие шкатулки с драгоценностями и останки уничтоженной Модели Миров.

— Что здесь произошло? — спросила Бриджит, озираясь по сторонам. — Что ей было нужно?

Но Сакра не слушал ее. Он задумчиво смотрел на единственное зеркало, не прикрытое пологом. Оно было высотой в человеческий рост и сделано, по-видимому, из полированного серебра.

— Плести — слишком долго… — бессвязно пробормотал Сакра и замолчал, не окончив фразы. Видимо, у него появилась новая идея, которую он, однако, не потрудился озвучить. Вместо этого он склонился над грудой металла, оставшейся от Модели Миров, и стал так яростно рыться в покореженных пружинках и сломанных шестеренках, что они со звоном разлетались по всей комнате.

— Где он? — бормотал Сакра. — Ну где же он?

— Что? — переспросила Бриджит.

— Нашел!

Сакра выпрямился и метнулся к Бриджит, зажав в руке блестящий предмет. Это был бронзовый орел — та самая птица с распростертыми крыльями, на изображения которой Бриджит постоянно натыкалась в этом дворце.

Не спрашивая разрешения, забыв о своей всегдашней любезности, Сакра сунул фигурку орла ей в руку и развернул Бриджит лицом к зеркалу:

— Зеркало видело, что здесь произошло. Может, и ты увидишь.

Бриджит не обиделась на такое фамильярное обращение и не стала протестовать, ссылаясь на недостаток умения. Надо попробовать. Она обязана попробовать, иначе могут сбыться самые страшные видения. Если не найти Жар-птицу, сгореть может весь мир.

Сжав орла в руке так, что его резные крылья больно врезались в ладонь, Бриджит зажмурила правый глаз, а левым напряженно вгляделась в полированное серебро. Сакра встал позади, взял ее за плечи и начал петь — настойчиво, мощно и быстро.

«Покажи мне, — мысленно приказала Бриджит, испустив долгий, глубокий вздох, чтобы ее дыхание сплелось с песнью Сакры. Однажды ей удалось сплети колдовство из воздуха и дыхания, удастся и теперь. — Покажи!»

И Бриджит увидела.

Она увидела, как Медеан берет в руки серебряный посох и методично разбивает прекрасную Модель. Как императрица, по-прежнему прямая и решительная, выбирает необходимые инструменты и увязывает их в узел. Как она открывает потайную дверь и спускается к Жар-птице, чтобы унести ее…

«Куда? — безмолвно спросила Бриджит. — Куда?»

И она увидела — то ли внутренним взором, то ли наяву — укрытую белым покровом землю и темнеющую полоску деревьев. А еще — башню из бурого песчаника.

— НЕТ!!!

Крик оборвал видение, и ничего не осталось, кроме серебряного зеркала и Сакры, который повернул Бриджит лицом к себе и тряс за плечи:

— Что? Что ты видела!

Но Бриджит не могла вымолвить ни слова. Она в ярости запустила бронзовым орлом в стену, и изящные шкатулки со стуком посыпались на пол.

— Говори же! — прорычал Сакра.

— Песчаный остров, — выдохнула Бриджит. — Она в моем доме. На маяке, вместе с Жар-птицей.

От изумления Сакра отпустил ее плечи:

— Но зачем?!

— Да какая разница! — вскричала Бриджит, не дожидаясь новых вопросов. — Она взяла с собой эту…

Вихрь образов пронесся в ее голове, и Бриджит обессиленно пошатнулась.

— Боже всемогущий, Сакра, пойми же, там люди! Они погибнут!

— Я все понял, Бриджит, — спокойно сказал Сакра и поднял руки, чтобы остановить поток взволнованных слов. — Мы найдем их прежде, чем они успеют причинить вред твоему народу. Мы сейчас же отправимся туда.

— Нет, — прохрипел чей-то голос за дверью. Бриджит не раздумывая схватила серебряный посох и выбежала из комнаты. В кабинете, на ручке кресла, восседал сморщенный человечек в накидке из черных перьев, ниспадающей с плеч, словно крылья.

Бриджит размахнулась, приготовившись раскроить оборотню голову.

— Нет, Бриджит! — Сакра выхватил у нее посох. — Не надо.

Бриджит опустила дрожащие руки. Оборотень не шелохнулся. Он только заморгал, словно был слегка удивлен таким приветствием.

— Ах, да, — тихо сказала Бриджит, чувствуя, как от неприятных воспоминаний сжимаются внутренности. — Я и забыла, что это твои слуги…

— Они не мои, и не слуги. — Сакра поставил посох у стола. — Просто у меня с ними были кое-какие дела.

Он отодвинул Бриджит в сторону и встал перед человечком, который, похоже, чувствовал себя вполне комфортно на этом своеобразном насесте. Прижав ладони к лицу, Сакра поклонился:

— Сударь, — сказал он. Карлик кивнул.

На этом обмен любезностями закончился, Сакра выпрямился и спросил без обиняков:

— Как вы сюда попали? Ведь дворец защищен!

Мантия из перьев слегка колыхнулась — наверное, от сквозняка.

— Ты дал мне обещание, — неторопливо начал карлик. — Более того, я спас тебе жизнь, так что ты вдвойне у меня в долгу.

Бриджит хотела было спросить, когда и как это произошло, но вовремя прикусила язык: оборотень еще не закончил. Он моргнул чересчур круглыми глазами и продолжал:

— Если ты окажешься в Земле Смерти и Духов, Лисица с тобой расправится.

Сакра тревожно глянул в окно и покачал головой:

— Спасибо за заботу, но будь что будет. Я не могу оставить Феникса императрице.

Человечек наклонил голову в одну сторону, потом в другую:

— Боюсь, у тебя нет шансов.

— Не можете же вы мне запретить? — В голосе Сакры послышалась угроза.

— О-о, — протянул карлик, — еще как. Пока твой долг не отдан, я не могу позволить тебе погибнуть.

Не в силах больше сдерживаться, Бриджит выступила вперед и встала рядом с Сакрой:

— Кто-нибудь объяснит мне, что тут вообще происходит?

Сакра не ответил. Карлик-ворон ухмыльнулся, и Бриджит с отвращением заметила, что на его розовом нёбе отсутствуют зубы.

— Твой колдун пролил кровь детей Лисицы, — сказал оборотень. — И она мечтает о мести. Земли Смерти и Духов для нее — дом родной. Там от нее не укроешься. Если она поймает его в пределах своих владений, то убьет. Вот так все просто. — Развел он руками.

Кровь детей Лисицы… Лисья нора и три человека с гниющими ранами…

— Но ведь они живы! — вскричала Бриджит. — Я их вылечила!

— Ты?! — воскликнул Сакра. — Но как…

— То, что они живы, не имеет никакого значения. — Карлик-ворон втянул голову в плечи. — Точно так же, как то, каким образом их вылечили. Важно одно: им причинили жестокую боль, и сделал это он.

Бриджит открыла было рот, чтобы возразить, но Сакра знаком приказал ей молчать. Бриджит так резко захлопнула челюсти, что щелкнули зубы. Нет, это какое-то недоразумение! Лисица хочет отомстить обидчику своих детей, хотя они живы и здоровы… Это же бред!

И тем не менее это правда. Сакру охватила дрожь, щеки его запали, голос звучал глухо:

— Сударь, умоляю вас! Я должен попытаться!

Карлик покачал головой:

— Нет.

— Почему вы так поступаете?!

Карлик-ворон резким птичьим движением склонил голову набок.

— Может, потому что имею право. — Он пожал плечами, взъерошив перья своей накидки. — А может, потому что ты мне нравишься, колдун.

— Но я не могу позволить даме отправиться туда одной!

— А и не нужно. Они, должно быть, сами скоро вернутся. Подождите здесь.

— Нет, — возразила Бриджит. — Лично я ждать не могу. Мы ведь не знаем, чем она там занимается. Может случиться все что угодно. У меня там… кое-какие родственники. По материнской линии. Не могу же я их бросить…

— Назови свою цену, — тихо промолвил Сакра. — Не заставляй меня отпускать ее одну.

Карлик изобразил гримасу сожаления.

— Не теперь, колдун. — сказал он. — Ты не сможешь улизнуть из лап Лисицы. Уговоры на нее не подействуют, а мне вовсе не улыбается, чтобы ты умер, не исполнив обещания. Я не обязан перед тобой оправдываться, ведь это ты мой должник, но все же скажу: я не мешаю, я спасаю тебя.

Горящие поля, холодные очаги… А еще дома в Истбэе. Мужчины, женщины, дети, греющиеся возле печей… Все это моментально пронеслось в голове у Бриджит, и она решительно подступила к карлику, кивнув на Сакру:

— Чем я могу выкупить его долг?

— Не надо, Бриджит. — Сакра тронул ее за руку. — Ты не понимаешь.

Она не обратила на него внимания:

— Я спрашиваю, чем?

Человечек улыбнулся беззубой улыбкой.

— Этот вопрос делает вам честь, сударыня. — Он одобрительно кивнул. — Однако я не собираюсь ничего продавать. Сейчас. Может, в другой раз.

Плотная, почти осязаемая тишина заполнила комнату. Казалось, что даже пламя в жаровне сгибается под ее тяжестью. Бриджит взяла себя в руки и сделала глубокий вдох.

— Значит, обсудим это, когда я вернусь. Мне пора.

— Бриджит, не делай этого!

— Перестань. С тех пор как Калами вторгся в мою жизнь, мне все указывают — что я должна делать, а что не должна. Честно говоря, мне это уже осточертело.

С каждым словом решимость Бриджит крепла.

— Если бы речь шла лишь о том, что кто-то проник в мой дом, я бы не стала связываться. Пусть зимуют на здоровье. Но пойми, даже самое малое зло Жар-птицы обернется многими бедами. Ведь это не просто дом, это маяк. Если он будет разрушен… Если Жар-птица спалит его своим пламенем… Вокруг Песчаного острова полно мелей. Без маяка корабли не смогут найти безопасный путь. Хотя, если бы дело было только в этом, я бы еще могла остаться. Но позволить ей причинить зло людям моего мира, когда я могу что-то сделать… Нет, на это я не имею права.

Сакра взял Бриджит за руку:

— Может, именно на это она и надеется? Это может оказаться ловушкой.

Бриджит пожала плечами:

— Ловушкой больше, ловушкой меньше — какая разница?! Медеан и Калами уже давно только тем и занимаются, что заманивают меня в ловушки. Но я тоже не дура, и сил у меня достаточно. — Она расправила плечи и вздернула подбородок, взглянув Сакре в глаза. — Я видела, как тяжело было Калами плести магию в моем мире. Так что Медеан я не боюсь. К тому же теперь мне кое-что известно о собственных возможностях. Твоя задача — найти и вернуть Калами, чтобы он получил по заслугам.

— А если у тебя не получится? — прошептал Сакра.

За этими словами крылось нечто важное, и хотя это нечто влекло Бриджит с неожиданной силой, она запретила себе об этом думать. Не теперь. Не сейчас.

— Ты по-прежнему будешь здесь, с императрицей Анандой, — через силу произнесла она. — Это твой долг…

Сакра серьезно кивнул.

— А мой долг — там… — Бриджит замолчала. Слова сейчас не нужны. — Я скоро вернусь.

Она больше не могла смотреть на Сакру. Даже глядеть на карлика было легче, чем читать то, что написано в этих осенних глазах.

— Если, конечно, сударь не возражает.

Ворон захохотал глубоким гортанным смехом:

— Вы-то, сударыня, сама себе хозяйка. Можете расправить крылья и улететь хоть на луну, мне до этого нет никакого дела!

Сакра выпустил ее руку. Медленно-медленно он подошел вплотную к ворону.

— Я выясню, в чем истинная причина этого вмешательства, — сказал он так тихо, что Бриджит еле расслышала.

Они долго не мигая смотрели друг на друга — смуглый человек и ворон-оборотень. Затем карлик внезапно раскинул руки и подпрыгнул. В следующий миг на его месте каркал и хлопал крыльями черный ворон, а через миг не стало и его.

Бриджит молчала. Как же она устала! И к тому же голодна. Бриджит вспомнила, что ничего не ела после праздничного пира, да и тогда — совсем чуть-чуть. Однако все это не имеет ни малейшего значения. Пора отправляться домой.

Бриджит заглянула Сакре в глаза и увидела в них понимание.

— Позволь мне помочь тебе, — мягко предложил он.

— С удовольствием, — ответила она. — Честно говоря, я понятия не имею, как все это делается.

Сакра грустно улыбнулся:

— Это совсем нетрудно. Ты ведь возвращаешься туда, где родилась. В смысле магии дорога домой всегда легка.

— А в других смыслах? — с улыбкой спросила Бриджит. Мимолетное изумление мелькнуло в глазах Сакры.

— Законы человеческих сердец сильно отличаются от законов волшебства, — ответил Сакра, — и я разбираюсь в них гораздо хуже.

Затем они вместе вернулись в сокровищницу.

— Эх, были бы у нас ключи Медеан… — пробормотал Сакра, кивнув на ряды шкатулочек и ящичков. — Или хотя бы время, чтобы вскрыть заколдованные замки. Кто знает, какие талисманы и амулеты она здесь хранит… Ладно. — Он отмахнулся от этой идеи. — Нам нужно найти что-нибудь такое, что есть в твоем доме.

Бриджит рассмеялась:

— Нет ничего проще. — Она подошла к обломкам злосчастной Модели и вытащила из груды металла две латунные шестеренки и кусок медной проволоки. — На маяке этого добра полно.

— Отлично. — Сакра кивнул и снова окинул комнату взглядом. — Изготовление этих вещей — мастерство, которое связывает наши миры. К тому же и металл — вещество, существующее во всех мирах.

Он взял в руки посох, которым Бриджит намеревалась пристукнуть карлика.

— Подойди к зеркалу и положи на него ладонь.

Бриджит встала перед собственным отражением: одна рука прижата к гладкой холодной поверхности, в другой зажаты такие знакомые на ощупь медные детали.

— А теперь что?

— Теперь, — сказал Сакра, опираясь на посох, — остается надеяться, что твоя сила и впрямь так велика, как кажется. Я помогу тебе открыть путь, но пройти по нему будет нелегко.

— Ладно. — Бриджит сосредоточенно вгляделась в свое отражение. Несмотря на внутренний запрет, она не удержалась и посмотрела на отражение стоявшего позади Сакры. Глаза его светились нежностью.

— Возвращайся ко мне, Бриджит, — его рука коснулась ее плеча. — Я… Я… — Сакра замолчал.

«Я постараюсь», — мысленно пообещала она.

Он отнял руку, повернулся и начал вышагивать вокруг Бриджит и зеркала, приговаривая:

Двигаюсь, двигаюсь между мирами,

Двигаюсь между двумя берегами,

Взываю к металлам, что плавят в огне,

Взываю к стихиям земным и к воде.

К дому родному, где чадо родилось,

К крови родной, что при этом пролилась,

По узкому я пробираюсь пути,

Холодное пламя, свети мне, свети…

Шагов Сакры не было слышно, и единственным звуком, кроме этого речитатива, остался монотонный скрежет посоха, волочащегося по каменному полу. Бриджит не отрываясь смотрела в зеркало. «Ну прямо Алиса в Зазеркалье», — подумала она.

Меж равными силами — светом и тьмой—

Смогу проложить я дорогу домой!

И вот зеркало под ладонью становится мягче, туманнее. Скоро, совсем скоро она сможет шагнуть сквозь него.

Но пока что это только холодное серебро, скрежещущий посох и голос Сакры, снова и снова повторяющий слова заклинания. Они навеки отпечатываются в памяти. Ничего не чувствовать, а только смотреть и смотреть на себя, забыв о том, что можно моргать, дышать, не замечая, что это уже твой голос шепчет, сплетаясь с голосом Сакры: «Меж равными силами — светом и тьмой — смогу проложить я дорогу домой!»

Холодный свет, он горит в ее глазах, только бы дотянуться до него, только бы подойти чуть-чуть ближе, еще ближе, еще, меж равными силами — светом и тьмой — смогу проложить я дорогу домой…

«Меж светом и тьмой — домой!»

Бриджит шагнула в зеркало, не встретив никакого сопротивления.

Глава 20

В этот раз Земля Смерти и Духов была совсем другой. Не было никаких пейзажей, только дрожащая темнота, разделенная надвое тонкой полоской света, похожей на луч электрического фонаря. Бриджит последовала за этим лучом — просто потому, что это был единственный ориентир.

Она была не одна. Вокруг колыхались тени, порой отделяясь от темноты и следуя за Бриджит — совсем близко, но все же не настолько, чтобы коснуться. И было холодно. Очень холодно. Как в самом сердце озера Верхнего.

Тишина была такой же плотной, как тьма, и длилась так долго, что Бриджит стало казаться, будто вокруг шелестят тени. Будто они что-то шепчут, бормочут. Стоит отклониться немного в сторону — и поймешь, что происходит в темноте, и тогда уже не будет страшно… Но притяжение света было все же сильнее, чем зов призраков, и Бриджит по-прежнему шла вперед.

Медленно и равномерно, как зимой наступает рассвет, тьма вокруг луча начала бледнеть. Из черного мир стал пепельно-серым, а потом — белоснежным, и вот уже Бриджит стоит на пороге перед дверью своего дома.

После глубинного холода Безмолвных Земель ветер с озера показался ей теплым бризом, а усыпанное звездами небо — светлым, как ясный день. Бриджит с наслаждением вдохнула свежий воздух. Дома! Все такое знакомое, такое родное!

Но тут она заметила, что какой-то мерзавец сломал замок на входной двери. Это так ее разозлило, что все померкло у нее перед глазами. Бриджит в бешенстве шагнула внутрь, ни на миг не задумываясь о том, что может увидеть. Это ее дом! И никто не имеет права…

Бриджит одним махом взбежала по ступенькам в переднюю, повернула за угол и вдруг остановилась.

Нет, Сакра не найдет Калами.

Они были как две восковые фигуры — растянувшаяся на диване императрица и лорд-чародей, сжимающий ее руку, словно провинциальный актер в амплуа героя-любовника. Страшные куклы с открытыми глазами, связанные друг с другом за руки. Или окоченевшие жертвы холода, застывшие в смертельной схватке.

В душе Бриджит не осталось места жалости, ее охватил гнев. Как посмели они принести в ЕЕ ДОМ свою мелочную вражду?

«Это не мелочь».

Нет, мелочь! Пусть они враги, но здесь, на ее маяке, это не имеет значения.

«Помоги мне».

Бриджит только сейчас поняла, что спорит с ней не внутренний голос. Возле окна в свете звезд тускло поблескивала клетка с Жар-птицей. Не лучше выглядела и сама птица — она скрючилась на дне клетки, вместо пламенного оперения покрытая пеплом.

«Помоги мне». Жар-птица попыталась поднять голову, но не смогла и только сильнее задрожала.

Сострадание или симпатия — что-то заставило Бриджит наклониться к клетке. Птица повернула головку и кротко взглянула на нее.

И снова Бриджит увидела и горящие нивы, и торжествующий полет, и поверженных врагов. Прежде она видела все это внутренним взором, а сейчас различила вновь в глазах умирающего Феникса.

«Помоги мне. Пожалуйста».

Да, она опасна. Но она не виновата в том, что ее создали такой. «Я ведь тоже никого не просила наделять меня особой силой, а именно из-за нее все мои беды», — подумала Бриджит.

«Помоги».

— Я не знаю, что нужно сделать…

«Разожги огонь».

Бриджит шагнула к очагу, взяла полено из сложенных возле печи дров…

— Нет.

Бриджит резко обернулась. Калами поднялся с ложа, которое только что разделял с императрицей. В руках у него была веревка, а на лице — жестокая, удовлетворенная улыбка.

— Нет, Бриджит, — повторил он. — Не стоит этого делать. Пока я не разрешу.

Бриджит поднялась на ноги. Императрица по-прежнему лежала на диване — бледная, с закрытыми глазами, одна рука свесилась на пол. Бриджит вздрогнула:

— Значит, ты убил ее.

— Она сама предпочла умереть. Посчитала, что это единственный способ сложить с себя тяжкое бремя. — Голос Калами звучал мягко, почти ласково. — Она так давно об этом мечтала…

— И ты исполнил ее мечту. Как замечательно ты служишь своей госпоже!

— И она щедро расплатилась за мою службу. Наконец-то.

— И какая же это плата?

— А ты не знаешь? — Калами изогнул брови. — Медеан вручила мне клетку. Она все-таки поняла, что должна отдать ее мне, вместе со всеми своими тайнами.

Калами хищно улыбнулся. От ласки в его голосе не осталось и следа:

— Она наконец-то поняла, что ты ее обманула, и тогда она обратилась за помощью ко мне. — Его глаза сверкнули недобрым огнем. — Императрица Изавальты умоляла о помощи своего туукосского пса.

Бриджит промолчала. Да и что она могла сказать? Что-нибудь вроде «это отвратительно» или «ты сошел с ума»? Калами просто посмеется над ней, а ей меньше всего на свете хотелось слышать его смех.

— А теперь, Бриджит, ты должна мне помочь.

— Я так не думаю.

— А я думаю. Ты мне нужна. Жар-птица не сможет долго оставаться в клетке без твоей помощи.

Бриджит лихорадочно продумывала пути к бегству. Можно через летнюю кухню, а оттуда — на лестницу. Но что дальше? За дверью лежит глубокий снег, по которому не очень-то побегаешь. Да и если бы ей удалось это, они на острове, за этим снегом — незамерзающее озеро.

Калами продемонстрировал Бриджит веревку, которую держал в руках:

— Знаешь, я сделал эту вещицу для тебя. Не думал, что придется употребить ее для моей бывшей хозяйки, но она еще послужит и для нас с тобой.

Дом пуст. Они здесь одни. И вокруг — ничего, ни надежды, ни помощи. Только мертвая женщина и жалкое умирающее создание. И ничего, ничего нельзя сделать!

Или все-таки можно?

— Ну же, Бриджит. Хватит увиливать.

Бриджит сделала обманный выпад вправо, затем метнулась влево. Калами рванулся за ней, но Бриджит увернулась и размахнулась, целясь поленом чародею в лицо, но тот успел присесть, и метательное орудие пролетело мимо. Бриджит бросилась в прихожую. Когда она нырнула сквозь дверь на лестницу, ведущую в башню, в подол юбки вцепились пальцы Калами. Бриджит хлопнула дверью, Калами закричал от боли и разжал пальцы, а Бриджит снова захлопнула дверь с такой силой, что железные ступени загудели в ответ, и закрыла ее на крюк. Она прекрасно сознавала, что это хлипкое приспособление рассчитано лишь на то, чтобы дверь не хлопала от ветра, а не для того, чтобы задерживать разъяренных мужчин. Но это даст ей хоть немного времени.

Маяк. Надо добраться до маяка. Подобрав подол, Бриджит побежала вверх по лестнице. Звук ее шагов, грохочущих по железным ступеням, сливался с грохотом ударов Калами о дверь — «Бам! Бам! Бам!..» Крючок задержит его ненадолго, скоро он опять бросится в погоню. Бриджит явственно представляла его насмешливое лицо, веревку в его руке и холодное, мертвое тело императрицы. Она с трудом поднялась еще на один пролет. Холодные перила обжигали пальцы, и Бриджит изо всех сил старалась не смотреть вниз.

Раньше чем Бриджит взлетела по ступенькам к люку, ведущему в крошечную комнатку, где рождался свет маяка, дверь внизу с треском распахнулась и еще одна пара ног загромыхала по ступеням — как раз в тот момент, когда Бриджит протиснулась сквозь люк, захлопнула железную крышку и задвинула мощный засов.

Пару секунд она стояла неподвижно, пытаясь отдышаться. Вот он, маяк — механизм из стекла и меди, где каждая шестеренка, каждый винтик, каждая трещинка знакомы с детства. Здесь пахнет льдом и нефтью, и это то самое место, которое она знает лучше всего в мире, во всех мирах. Маяк — это ее, родное, и если в душе у нее есть волшебство, оно проснется именно здесь.

В канистре, которую Бриджит оставила здесь перед отъездом, плескалась нефть. Резервуар открылся легко, и Бриджит вылила туда горючее. Все четыре фитиля в лампе были сухими, так же как и спички. Ключ, заводящий механизм, повернулся без труда. Руки Бриджит отчаянно тряслись, когда она чиркала спичкой, подносила ее к первому фитилю и горячо молилась неизвестно кому, чтобы он загорелся.

Когда огонек стал пухлым, голубым и удвоился в размерах, Бриджит отвела спичку от фитиля, и тот расцвел своим собственным пламенем. Три других, слава богу, последовали его примеру. Бриджит отбросила спички, закрыла лампу стеклом и тронула маятник. Луч засиял ярким светом, часовой механизм пришел в движение, затикал и защелкал, качая в лампу горючее и поддерживая четыре огонька.

Внизу, в холоде гостиной, всеми забытая Жар-птица приподняла голову.

Шаги на лестнице стихли.

Страх стал медленно расползаться по телу Бриджит. Где Калами? Что сейчас делает? Ну не ждет же, в самом деле, когда она сама откроет люк? Может, он пошел за каким-нибудь инструментом, ломом или топором, чтобы взломать дверь? А может, собирается ждать, пока голод и холод не вынудят ее покинуть свое укрытие?

Бриджит потерла руки, чтобы согреться, и огляделась вокруг… Теперь вся эта затея казалась ей абсурдной. Она взобралась сюда, чтобы колдовать. Она надеялась, что из ритмичных звуков работающего насоса и света лампы ей удастся сплести что-нибудь вроде тех чудес, что удавались ей в Изавальте. Но чудеса остались в другом мире. А здесь — только медь, железо, стекло и воспоминания.

Но там, внизу, умирает Жар-птица, уже умерла Медеан… И если она не хочет присоединиться к их компании, надо что-то делать. Но что? Что она может сделать? Здесь, на башне, она долго не протянет.

«Бриджит».

Она раздвинула шторки. Луч маяка выхватил из тьмы широкое белое пространство и темную воду, а еще — фигуру человека, стоящего у подножия башни.

Папа…

Это был Эверет Ледерли. Он стоял и смотрел на Бриджит пустыми глазами. Порой плечи его вздрагивали, словно от мучительных приступов кашля.

Папа…

«Ты меня бросила, — сказали его глаза. — Ты меня бросила».

— Нет, папа…

Она открыла маленькую дверцу, что вела на опоясывающий башню балкон, и протиснулась в нее. Эверет стоял на снегу, глядя на Бриджит дырами глазниц и вздрагивая от кашля.

«Ты убежала в мир того, кто не любил и не воспитывал тебя. Ты решила, что твой отец — он. Ты предала меня».

— Нет! — закричала Бриджит. Сердце ее разрывалось на части, слезы покатились из глаз, замерзая на щеках под пронизывающим ветром. — Пожалуйста, не надо! Мой папа — ты!

«А ведь ты обещала мне. Я доверил тебе самое ценное, что мог завещать, — работу. А ты сбежала. Сбежала от меня и от своей дочери. От всей своей семьи, от своей ответственности — к богатству и почету».

— Это не так, — колени Бриджит задрожали.

Но отец не принимал никаких оправданий. Да и разве могло быть иначе? Нарушенному обещанию, измене своему долгу нет и не может быть оправданий. Никаких.

«Иди сюда, ко мне. — Отец поднял на нее пустые глаза. Он стоял на снегу, усталый и измученный. — Мне холодно. Ты нужна мне, Бриджит. Ты нужна мне здесь, внизу».

Она перегнулась через перила.

— Прости меня, папа! Я не должна была уезжать.

«Иди ко мне! Ты ведь хорошая девочка?»

Да, она должна быть там, внизу, рядом с призраком отца. И она будет там. Еще миг, и она сломанной куклой будет лежать возле его ног.

Но зачем, зачем ему нужна ее смерть? .

И тут Бриджит увидела длинную тень, которую фигура отца отбрасывала в свете маяка. Это не призрак! Не Эверет! Это… Калами!

Двойное зрение здесь не работает, но это может быть только он! И он не знает, может ли она видеть.

— Ты не Эверет! — закричала она, крепче вцепившись в перила. — Ты — Калами!

Чары рассеялись.

— Да, это я! — загоготал Калами и поднял над головой магическую веревку. Затем завязал на ней узел и тут же принялся за второй. Что еще он задумал?

Ярость наполнила ее душу. Как он посмел играть ее любовью к отцу?!

— Бриджит! — крикнул Калами. — Но ведь ты почти поверила! Потому что знаешь, это правда. Ты бросила все и ушла со мной, потому что польстилась на грубую лесть! Захотела стать уважаемой всеми госпожой. Участь и дело хранителя маяка тебя уже не устраивали. Разве не так?

Он затянул второй узел.

— Иди сюда, Бриджит. Брось упрямиться, ты все равно никуда от меня не денешься!

— Не желаю этого слышать! — Бриджит зажала уши ладонями, отвернулась к башне и прижалась лбом к холодному камню.

Ей действительно некуда деться. Какие еще козни придумает Калами, чтобы поработить или убить ее?

«Спасибо, Бриджит, — услышала она вдруг голос Жар-птицы. Он окреп, стал уверенным и довольным. — Ты одна решила мне помочь ».

Помочь?.. Огонь! Ну конечно! Птице ведь нужен огонь, она питается им, а еще… Еще колдовством. Бриджит взглянула вниз, где Калами, беззвучно шевеля губами, затягивал третий узел на своей веревке.

— Нет! — закричала Бриджит. — Нет!

— …Ну же, Медеан, очнись.

Медеан открыла глаза. Перед ней стоял Аваназий и ласково улыбался.

— Нет, — прошептала она. — Опять обман.

— На этот раз нет. Я и правда здесь. Моя душа и твоя. Пойдем. Теперь можно.

Но взгляд Медеан был направлен не на Аваназия, а на Жар-птицу. Она снова увеличилась в размерах, напитавшись каким-то далеким огнем, и теперь сидела в клетке — огромная и сияющая. Прутья клетки дрожали от напряжения. Медеан чувствовала, как они гнутся и трещат. Скоро они лопнут, сломаются, разобьются — и Жар-птица сожжет Изавальту, сожжет Микеля, которого Медеан поклялась защищать.

Медеан, вдовствующая императрица Изавальты, бросилась мимо призрака Аваназия, мимо жизни и смерти, и обхватила золотую клетку.

…Бриджит вскочила на ноги, готовая броситься к механизму маяка, остановить его и погасить огонь. Но было уже поздно. Огромным языком пламени Жар-птица метнулась из двери дома, огибая башню и направляясь к своему последнему тюремщику.

Увидев огненный смерч, он закричал и побежал к скалам, потом вниз, по ступеням к пристани, к водам Верхнего в неряшливом одеянии наполовину застывшего льда, к тому самому месту, где Бриджит когда-то его вытащила и где началась вся эта история.

Жар-птица на секунду застыла в воздухе — и взмыла в небо. Изогнув могучие, разогнавшие ночь крылья, она издала безмолвный крик, от которого вздрогнули звезды. Ее сияющий силуэт заполонил собой весь небосвод, полыхая безбрежным пламенем ярче тысячи солнц.

Калами бежал по камням, по тонкому, ненадежному льду. Жар-птица кометой ринулась вниз, к нему, и вдруг Бриджит услышала смех Калами и увидела, как он кинулся в ветер и волны.

И исчез.

Не утонул, не погиб. Убежал. Бриджит глядела на озеро раскрыв рот. Она была уже достаточно сведуща в колдовстве, чтобы понять, какому рискованному поступку только что была свидетельницей. Калами отчаянным усилием воли перенесся в Земли Смерти и Духов, и значит, сейчас он где-то между мирами. И где — неизвестно.

Рассерженная птица коснулась крылом поверхности озера, воды его вскипели, в небо ударил столб горячего пара. Жар-птица тоже взвилась ввысь и исчезла, оставив после себя только слепящее красное пятно перед глазами.

Усталость и равнодушие внезапно навалились на Бриджит. Она вернулась сюда, чтобы спасти мир от Жар-птицы, и она же помогла ей выбраться из клетки… Теперь Бриджит понимала, что чувствовала Ананда, обнаружив, что императрица с Фениксом исчезли. Всегда остается еще что-то. Что-то недоделанное. Еще один бой. Еще одна схватка. И нет им конца.

«А ведь там сейчас, наверное, пожар!» — внезапно поняла Бриджит и бросилась внутрь, открыла люк… Но нет, огня не было. Видимо, этим Жар-птица отблагодарила Бриджит за свое спасение и долгожданную свободу. А еще — тем, что не тронула ее саму.

Снизу пахнуло горелой плотью. «Медеан!» — подумала Бриджит и зажала руками крик ужаса. Сбежав по лестнице, она влетела в гостиную. Одеяла были откинуты. Одежда императрицы, которую Калами изорвал на клочки, была разбросана по дивану и покрыта горячим черным пеплом.

Дрожа слишком сильно, чтобы держаться на ногах, Бриджит уселась на скамеечку. Потом уронила голову на грудь и тихо заплакала.

Земли Смерти и Духов открылись перед Калами. Он вышел из реки, взобрался на поросший мхом берег и сел на землю, пытаясь успокоить неистовое сердцебиение.

Будь она проклята! Она еще приползет к нему. А он оттолкнет ее, и тогда она узнает всю силу его гнева! Она…

Почувствовав странное тепло, Калами поднял голову. Меж темных сосновых стволов мелькнула зеленая вспышка. В следующий миг появилась и сама Лисица. Она оскалила желтые клыки, и Калами почувствовал, как кровь отхлынула от сердца.

Она все знает. Она знает, что это он навлек на ее сыновей клинок Сакры и что сделал он это намеренно. В беспамятстве страсти он сам рассказал ей об этом, но тогда она была связана обещанием. А теперь она свободна… Оскал Лисицы стал еще шире. Она изрекла только одно слово:

— Беги.

Наступил рассвет — ясный и яркий. Он протянул золотисто-розовые пальцы над ширью незастывающего озера, чтобы осветить глубокую небесную лазурь.

Бриджит встала со своей скамеечки, чтобы встретить его, и потянулась, расправляя затекшую спину. Когда рассвет был только тонкой серой линией на востоке, она сменила изорванное праздничное одеяние на старое домашнее платье и накинула на плечи вязаную шаль, которую обнаружила на самом дне одного из сундуков.

— Доброе утро, — сказала себе Бриджит. Потом, глядя на восходящее солнце, поправила себя: — Просто утро.

Ночью она собрала покрытую пеплом одежду Медеан и бросила в озеро, всем сердцем желая, чтобы вода отнесла останки императрицы в ее родные края. Кто знает, может, эта молитва, или заклинание, или просто желание и возымеет какой-то эффект… А может, и нет, но поступок этот немного успокоил Бриджит.

Теперь она стояла на крыльце, купаясь в свете нового дня. Бриджит глубоко вдохнула зимний воздух, покалывающий легкие. Ветер дул с озера, обжигая щеки легким морозцем.

Несмотря на холод, Бриджит не спешила уходить в дом. Она замерла в каком-то странном оцепенении и боялась шевельнуть даже кончиком пальца. Ей казалось, что она словно подвешена между мирами и жизнями.

Впервые за много лет она почувствовала себя по-настоящему свободной. Она может делать все что захочет. Может остаться здесь, на маяке. Здесь по-прежнему есть работа — старая, добрая, трудная работа. А может уехать — в Мадисон или в Чикаго — и начать там новую жизнь, созданную своими руками.

Наконец, она может вернуться в Изавальту в качестве дочери Ингрид и Аваназия и принять это непростое наследство.

При мысли об этом плечи ее поникли. Она устала, невероятно невыносимо устала от всего сделанного и увиденного за последние несколько дней. В Изавальте ее использовали — жестоко и цинично. И если бы только ее! Они уже забрали у нее мать… А все ради чего? Ради любви, конечно, но ради чего еще? Ради королевских игр. И что-то непохоже, чтобы короли уже наигрались.

«Прости меня, тетя Грэйс! » — с запоздалым раскаянием подумала Бриджит. Надо было прислушаться к ней повнимательнее, получше расспросить ее. Быть может, тогда бы она узнала, как другой мир разрушил ее семью поколением раньше и как мало он может предложить взамен… Бриджит опустила голову.

Так почему бы ей не выбросить эту Изавальту из головы? Раз уж она смогла пройти сквозь миры, то наверняка сможет добраться и до материка. Можно наведаться к тете Грэйс или даже пожить у нее эту зиму, а весной — начать все заново. Можно возобновить контракт с Управлением маяков и остаться здесь, на Песчаном острове.

Но что, если Изавальта вернется? Калами до сих пор на свободе. Жар-птица тоже. Когда-то давно Изавальта завладела мамой, а потом пришла за ней самой. Что она будет делать, если это случится снова? Сможет ли жить в постоянном страхе и ожидании, что Изавальта явится за ней, призывая ее обратно?

Бриджит охватила злость, от которой ее затрясло сильнее, чем от ледяного ветра. А ведь Изавальта обязательно вернется. Это было ясно безо всяких видений и волшебства. Она уже предъявила на нее свои права и никогда не оставит ее в покое.

Ну а если вернуться? Водоворот интриг и опасностей поглотит ее целиком. Но, может, если она отправится в Изавальту по своей воле, сознавая все последствия и будучи в курсе всех опасностей, у нее хотя бы будет шанс не утонуть в этом мутном потоке? Тогда она перестанет походить на огонь маяка, который покорно ждет опасность, а превратится в огненную птицу, что свободно летит навстречу грядущему…

Птица… Бриджит вспомнила огромный силуэт, распростертый по небу. Куда она улетела, освободившись безо всяких обещаний, безо всяких залогов? И Калами. Где он теперь? Кто-то должен предупредить, что он жив и свободен… Но кто, кроме нее самой? Бриджит застонала в отчаянии. «Ну вот и новая обязанность! Как всегда…»

А еще… Еще есть Сакра. Бриджит задумчиво дотронулась до своей ладони, вспоминая его прикосновение и несказанное тепло его осенних глаз. Бриджит сама не могла разобраться в своих чувствах. Калами и Аза стоили ей слишком дорого. Любит ли она Сакру? Или только хочет любить? А может, это лишь то, о чем он говорил, — притяжение магической силы? После всего пережитого стоит ли снова наступать на те же грабли? Бередить едва зажившие раны новой любовью, которая грозит оказаться очередной ошибкой?..

Слезинка сползла по щеке Бриджит, и она поспешила вытереть щеку, пока соленая влага не превратилась в льдинку.

Душа Бриджит жаждала покоя. Его можно обрести здесь. Здесь есть и работа, и отдых, а что до мелких сплетен и злых языков — так это просто детский лепет по сравнению с тем, что ей довелось пережить в Изавальте. Теперь она готова сражаться хоть со всем светом. А потом — обрести покой и жить по своему усмотрению.

Но сможет ли она так жить? Неужели она действительно думает, что тот, другой, сказочный мир не будет терзать ее душу? Что она не будет укорять себя за то, что похоронила в себе великую силу? И не будет ли эта сила ждать своего часа, затаившись, словно волк, подстерегающий добычу?

— Будьте вы прокляты! — прокричала Бриджит ветру. — Зачем вы так поступили со мной? Зачем? Разве вам мало было моей матери? Почему вы не можете оставить меня в покое?!

И вдруг жалкое лицо Медеан встало у нее перед глазами. Вот она — жизнь, разрушенная желанием казаться не тем, кто ты есть. Жизнь, в конце которой уже не остается ничего другого, кроме как сойти с ума…

Если, пытаясь укрыться от судьбы, Бриджит останется здесь — не эта ли участь ждет и ее?

«Нет, нет. Не хочу/»

Можно сидеть и ждать будущего, а можно выйти ему навстречу. Один путь предвещает или покой, или катастрофу — жребий, неподвластный воле. Другой путь означает тревоги, беды и битвы. Но в то же время он означает и возможность самому повлиять на исход этих битв. А еще — возможность, пусть эфемерную, пусть крохотную, но такую сладкую возможность любви.

Бриджит поплотнее закуталась в шаль и устремила взгляд прямо перед собой, в надежде разглядеть дорогу в сиянии льда.

Она и сама еще не осознала, что ее первый шаг в Изавальту уже сделан.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Реклама на сайте