«Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках»

Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках (fb2) - Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках 753K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валерий Витальевич Строкин

Валерий Строкин Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках

Уже прошло лет двадцать после детства, Уже душою все трудней раздеться… А.Розенбаум

1. ЦАРЕВИЧИ

В некотором царстве и в некотором государстве… Впрочем, это было конкретное царство — государство в котором правил, как водится, уже старый, поэтому — добрый, великий и могучий, уже справедливый, славный царь Берендей.

Жизнь, известное дело, прожил царскую: воевал, отступал, побеждал, снова воевал, участвовал в заговорах и сам страдал от них, брал и разорял города и веси, возводил новые. Два раза был женат. Оба брака, в какой-то степени, оказались неудачными.

Первая супруга — Анита, так она требовала себя называть, хотя имя имела простое и несложное — Анна, оставила ему двух сыновей. Старшего Бориса, названного так в честь деда, среднего — Оскара, названного странным для того царства именем по прихоти царицы Аниты.

Люди судачили: «Он-то в честь кого назван?» Сплетни прекратились после того, как Анита бежала вместе с заморским кутюрье, которых в те времена, при её царствовании, в кремлевских палатах было как собак нерезаных.

На границе кутюрье поймали и, кажется, повесили или посадили на кол. Царица как в воду канула. Берендей не долго её искал. Рассылал конные разъезды во все уголки царства. В соседних государствах клеили листы с её приметами. Глашатаи кричали суммы денежных вознаграждений тем, кто укажет, где скрывается царица. Царь быстро успокоился и через несколько лет, отягощенный государственными заботами и воспитанием неслухов-царевичей, (воспитывали все: от младшего конюха до Казначея, Воеводы и Шута), оголодавший без женской ласки и присмотра, женился во второй раз, на Марье-царевне. Это были самые светлые года. Чтобы отыскать таких кудесниц, как Марья, надо иметь не только счастье-везение, но и высшее дозволение.

Может быть поэтому, завидуя их счастью, недоброжелатели, за глаза, называли её царевной-лягушкой. Некоторые, посмелее и шепотом — ведьмой, околдовавшей царя-батюшку. Но большинство, были согласны с выбором Берендея и души в ней не чаяли.

Велико же было горе царя, когда она умерла во время родов, подарив ему третьего сына, которого с горяча назвали Иваном. И возможно, что поэтому царь Берендей, мягко говоря, немного недолюбливал, своего младшего отпрыска, с рождением которого угасла жизнь царицы- матушки, ненаглядной Марьюшки…

Царь жениться больше не рисковал. Челядь продолжила воспитание мальчишек, постепенно превращавшихся в принцев на выданье. А года царя Берендея не убывали, а накапливались, начинали давить на плечи, сгибать в пояснице, менять орлиный взор на слепой совиный. В некогда грозном и царственном голосе стали проскакивать петушиные вскрики и стеклянное дребезжание.

«Наследника на царство пора готовить» — решил Берендей. Царство делить на троих не хотелось, не так легко оно собиралось дедами-царями, а вот выбрать достойного…Надо крепко подумать, такое с кондачка не решается. Особенно внушал опасения третий, по большей части воспитанник Митрофанушки.

В один из дней, Берендей решился по этому поводу собрать государственный совет, который включал в себя, хорошо это или плохо, всего три особоприблеженные персоны.

Старый боевой друг, товарищ и соратник, воевода Дубылом. Говорят, что раньше в его фамилии был один «дуб», но после знаменитой сечи на реке Калине со Змеями Горынычами, глядя на лес нарубленных змеиных голов, он произнес сакраментальную фразу: «Навалено, аки дубы столетние нарублены». После чего, царь-батюшка милостиво разрешил поменять фамилию на Дубылом.

Вторым членом государственного совета был казначей Копейкин. На самом деле он отвечал за все: за казну, за поля широкие, леса темные, реки глубокие, в общем — за все царское хозяйство. Кажется, фамилия его была толи Шейман, толи Алтынов, но за рачительность в работе и скрупулезность подсчетов того, что ходит и что лежит на балансе, с легкой руки Митрофанушки, его стали прозывать Копейкиным. Прозвище звучало так часто, что на Шеймана-Алтынова, казначей реагировать перестал. Привык…

Третьей государственной головой, был старший правительственный шут гороховый Митрофанушка. Казначей и Воевода, теша свое самолюбие считали, что на совете он присутствует исключительно для количества и сглаживания острых моментов во время дискуссий.

Разумеется, у Митрофанушки имелась своя точка зрения, по поводу государственной думы, но именно эта точка зрения никого не интересовала.

Берендей нервно прохаживался по горнице, время от времени хмуро косился на мелькающий в зеркале силуэт старого сутулого человека, с длинной белой бородой-лопатой и седой косичкой, подпрыгивающей на затылке в такт шагам.

Царь остановился, поправил сползающую на брови корону.

«Череп, что ли, усыхать стал», — раздраженно подумал он. «Однако до хрыча старого далеко», — польстил он себе и, вздохнув, произнес:

— Силы не те стали, совсем не богатырские, — он скорбно посмотрел на морщинистые покрытые старческими веснушками широкие ладони. — Руки силушку теряют. Подкову сегодня не согну. Раньше дубы рвал, — Берендей широко улыбнулся, обнажив крупные, ореховые зубы. — Ну, или почти вырывал, но подковы точно гнул. Пытался. Смотря какие дубы и какие подковы.

— Раз, два, три, четыре! — донеслось из-под окна.

— Раз, два, три, четыре! Баба сеяла горох! Раз, два, три, четыре! Две горошины из трех! Раз, два, три, четыре!

— Ножку! Я сказал — ногу держать. Село!

Такой дурной и громкий голос был у старшего сына Бориса.

Берендей подошел к окну, выходившему на кремлевскую, мощеную крупным булыжником, площадь.

— Тоже мне, витязь в тигровой шкуре, — пробормотал Берендей, с досадой поправляя корону. Может к ней подвязки какие приделать? Или ювелира попросить, пусть отольет новую, по размеру?

Под окном стоял старший Борис, облаченный в кольчугу, с накинутым на плечи, парадным, алым плащом. В руке он держал обнаженный меч, служащий сейчас, чем-то вроде дирижерской палочки.

— Раз, два, три, четыре! — меч свистя, рубил воздух.

— Равнение! Выше! Выше! Ножку держать, салаги!

Мимо, с одеревенелыми лицами, которые заливал пот, маршировали пятеро дружинников — из последнего весеннего набора. На их плечах лежали деревянные шесты, имитирующие бердыши.

— Крепче оружие держать! Это вам не оглобли! Ногу выше! Ну-ка — дружно стукнуть! — орал Бориска, ветерок трепал его длинные рыжие кудри.

«Как у Аниты, если б она не красилась. И голос её — дурной и визгливый. Все время кричала. Никогда не могла спокойно говорить. Но характером в меня. О походах да завоеваниях грезит. Саша Македонский, — Берендей захихикал, с сомнением покачал головой. — Начнутся войны, парады, лагеря для дезертиров и военнопленных. А если его побьют в сражении? В солдафона его превратил Дубылом. Доверь воспитание ребенка — спортют супостаты».

В дверь постучали. Берендей отвернулся от окна.

— Прошу!

Дверь скрипнула, показалась голова, в сине-белом — государственных цветов, раздвоенном колпаке. Вопросительно звякнули колокольчики, нашитые на два разноцветных уха.

— Гой еси, батюшка. — За головой просунулось длинное тощее тело шута Митрофанушки, на нем был наряд арлекина из черно-белых квадратиков.

— У настоящих остряков все должно быть острым, — пробормотал Берендей. — Здравствуй, Митрофанушка, ты чего так странно говоришь?

Шут отвесил небрежный поклон.

— Это родная мова, батюшка.

— На какой я говорю?

— На современной.

— А разница в чем, дурень?

— В музыке, батюшка.

— В какой музыке, Митрофанушка?

— Родную речь сердцем понимают, а современную — головой.

— Не зря ты у меня в шутах ходишь, тень на плетень наводишь. И костюм у тебя дурацкий — в клеточку. От него в глазах рябит, — недовольно проворчал Берендей.

— Это авангард, батюшка. Гардеробчик от царицы Аниты остался, она его по заграничному журналу выписала. Мода такая.

— Мода! — воскликнул Берендей. — В соседнем царстве-государстве одного короля голым сделала. Стыд и срам!

— И я, батюшка, говорю, что стыд и срам.

В дверь громко и требовательно постучали.

— Войдите! — крикнул Митрофанушка, торопливо садясь на лавку. Она стояла напротив высокого резного кресла-трона, на спинку которого был, накинут государственный флаг. Маленькая подушечка, лежащая на сиденье, имела те же цвета. Берендей, мучился геморроем, тщательно это скрывал, и все дружно делали вид, что ничего не знают. Над креслом висел царский герб, прикрепленный к потолку золотой цепью. Это была голубая пятиконечная звезда, пронзенная золотой стрелой. Ленту с девизом, которая должна была обвивать герб, отдали на реставрацию из-за осыпавшихся, от времени, золотых букв. Надпись должна была гласить: «Если только захочу, с неба звездочку сшибу и обратно вколочу». Стихотворное упражнение Берендея Основателя, превращенное со временем в царский девиз должно было означать намек и предупреждение завистливым соседям, против их поползновений на независимые царские земли. Надпись ничем не хуже и не лучше, чем у других царей. Например, у царя Рафика была лента с надписью, естественно кириллицей: «Ультима рацио регно». Царь Рафик переводил её как «последний довод королей», потому что ниже, под надписью, был нарисован талантливым придворным художником крупный зеленый кукиш.

А у одного далекого южного халифа девиз состоял в переводе из одних непристойностей, а герб представлял собой изображение остаточной части оскопленного предмета в вертикальном положении среднего пальца. Жизнь такая — государи стараются напугать, а не прощения попросить.

В палату степенно, с поклонами, вошли воевода и казначей.

Воевода Дубылом, был одного возраста и одной комплекции с Берендеем, начинающий полнеть, с длинными сивыми усами и бородой. Темное выдубленное солнцем и ветром лицо являло собой гранитный лик, которые имеют все военачальники: волевое, бравое и всегда правое, готовое к чеканке на медали. Как обычный военный, на вещи он привык смотреть с позиции силы. Иногда, когда Дубылом нервничал, на левой щеке дергался кривой сабельный шрам, след от похода в дикие земли. На правой — наливался красным шрам от ожога — след от плевка Змея Горыныча. Он никогда не снимал кольчуги, на которой с гордостью, носил три, особенно дорогих и близких сердцу, медали: пятьдесят лет безупречной службы в царской дружине; за битву со Змеем Горынычем; за героизм при взятии Трои — юбилейный выпуск дорийцев, которые в своих архивах нашли амазонку Дуболомскую — участницу легендарного похода. Дубылом с гордостью хвастал, что его прапрапрапрабабушка была царицей древних тавров, или киммерийцев. Дома у него хранилась большая коллекция наград и военных трофеев, которые собрал его воинственный род, больше похожая на музей боевой славы.

Рядом с дородным воеводой был почти незаметен маленький, плюгавенький, лысенький человечек; все они такие, серые генералы — казначей Шейман-Алтынов-Копейкин. Очень честный, патриотически-настроенный, порядочный тип. На удивление и всеобщее подозрение, он ни разу не был уличен в краже государственного имущества. Может быть потому, что жил одиноко, от внимания боярышень сторонился. Поговаривали, что он у собственной ключницы под колпаком и двух сыновей, она нажила от казначея, скромника-соромника, а не неизвестно от кого. Аист Роженицы далеко не улетал.

Копейкин ведал государству счет, разбуди ночью, скажет: что, и где, и сколько лежит, чем полны государственные закрома. Деньги выдавал, даже царю, неохотно, справедливо считая, что он пускает их на ветер. Стихийным бедствием для Копейкина было время правления царицы Аниты.

— Просит копейку, а забирает червонец, — чуть не плача докладывал он Берендею.

— А, пусть тешится, дело женское, — не слушал и махал руками царь, далекий как от внешней, так и от внутренней политики.

— Так червонцы золотые за границу, на тряпки идут. К нам тюль да колготки, а к ним золото. Инфляцией пахнет.

— Фляция — твоя проблема, она — царица. Наладь у нас производство колготок.

— Все одно, из Парижу выписывать будет, — обреченным голосом отвечал Копейкин…

Когда царица сбежала, Копейкин с облегчением вздохнул и занялся возмещением убытков…

— Ну, вот все собрались, — объявил царь, садясь в свое председательское кресло, глядя сверху вниз на свою государственную думу.

— Слушаем тебя батюшка? — подал голос Копейкин, сидя между воеводой и ухмыляющимся Митрофанушкой. — Вижу, что-то замыслили.

— Замыслили, замыслили, — пробурчал Берендей. Корона сползла на глаза, он с досадой её снял, поскреб седую макушку.

— Собрал вас, людей ближних, чтоб волю свою объявить.

— Объявляй, батюшка, — Митрофанушка ловко поймал муху с колена воеводы, приставил кулачок к уху, заслушался.

Казначей и воевода неодобрительно покосились в его сторону, но смолчали.

— На пенсию мне пора, — неохотно сказал Берендей, глядя на золотую корону, вращающуюся на указательном пальце. — На покой хочу, — выдохнул он, посмотрев на недоверчивые лица думы. — На пенсии хорошо, — очередной вздох-выдох. — Рыбку половить, грибки пособирать, в шашки с поваром поиграть, на поддавки. Стар я государством-царством править.

— Супер-стар, — хихикнул Митрофанушка, разжимая кулачок. Муха, сердито гудя, вырвалась на свободу, сделала пируэт над головой шута и выбросилась в окно, от греха подальше.

— Эта новость государственного значения, — осторожно заметил Копейкин, проводя ладонью по вспотевшему черепу.

— Никто с годами не молодеет, — авторитетно пробасил воевода.

— Вот и я про что, — оживился Берендей, — о наследнике надо подумать. Кому царство оставить? Имею трех сыновей, царство делить, не намерен. Не для того его мои деды по крупицам собирали.

— Чего думать? Старший, по праву должен наследовать, — бухнул воевода.

— Не по старшинству, а по уму надо выбирать, чтоб польза и прибыль государству была, — заспорил казначей.

— Вот и я о младшеньком, — встрял в разговор Митрофанушка, его бубенцы весело звякнули.

— А младший Ванька был дурак, — Копейкин язвительно посмотрел на шута.

— Я за старшего. В ледовом побоище он пятьдесят рыцарей колом в полынью загнал, — упрямо гнул свою линию Дубылом, преданно выпучив глаза на Берендея.

— Сила есть, ума шибкого не надо. Для чего, скажи мне, мы Оскара по заграницам учили? — спорил казначей.

— Знаем, чему он там выучился, — воевода смерил грозным взглядом тщедушное тело Копейкина. — Старший о дружине пуще всех заботится. Кто при случае, лучше всех за царство постоит? А у Оскара только купля-продажа в голове. На Запад смотрит, чего мы там не видели?

— Твоя дружина жрать харчи бесплатные горазда, — казначей выдержал испепеляющий взгляд Дубылома. — Копейка царство растит и бережет не хуже твоей дружины.

— Баба сеяла горох! — закричали за окном так, что в горнице все вздрогнули.

— Ты чего, ядрена вошь, в ногу не идешь? Всем стоять! Выйти из строя. Упор лежа принять. Раз! Два! Три!

— Во, — шут ткнул пальцем в окно, — когда строем ходить, когда раком ползать — при Бориске начнем.

— Что ты в воинском искусстве понимаешь? — рявкнул Дубылом.

— Ничего, я не военнообязанный.

— Прекратить спор! — прикрикнул Берендей. Он соскочил с трона, возбужденно забегал из стороны в сторону, вопросительно теребя бороду.

— Выбирать всегда трудно, потому что ошибиться можно. Вот я и решил — за яблоками молодильными пусть отправляются. Кто больше принесет, тому царство оставлю. — Берендей вопросительно посмотрел на сидящих.

— Перед пенсией здоровье подправлю, — добавил он.

— Блеск! — Дубылом поднял большой палец, воодушевлено отозвался, — пошли старшего с дружиной, он тебе весь урожай принесет.

— Не получится, — Берендей нахмурился, застывая перед окном.

Борис, возвышаясь над отжимающимся новобранцем, громко отсчитывал:

— Одиннадцать! Двенадцать! Шестнадцать! — вот блин, опять сбился. Встать! Встать в строй. Ша-а-а-гом марш! Равнение держать не по полю идете к девкам красным, в царской дружине служить изволите, салаги. Здесь вам не там, а там вам не тут!

Борис поднял голову и, увидев царя-батюшку, помахал рукой, горделиво выпячивая грудь и подбородок. Берендей милостиво кивнул и повернулся к думе.

— С дружиной не получится, — повторил он. — Ведь мы недавно ДП еще на пять лет подписали. Мораторий у нас.

— Забыл, а что такое ДП? — Воевода смущенно заерзал на скамейке. — И молраторий, будь он не ладен?

— Должностное преступление, — расшифровал казначей.

— Дорожное происшествие, — шут коротко рассмеялся.

— Договор о перемирии на пять лет, — наполнил Берендей. — Сократить число дружинников и провести конверсию.

— Давно не воюем, сократили и консервы закрываем, с крестьянами бьёмся за урожай. Скоро дружинник сулицу от сохи не отличит, — пожурился воевода, ожог на щеке покраснел, шрам гневно задрожал.

— Зато казне прибыль, — казначей потер руки.

— Боевые походы тоже прибыль не малую приносили, и государственные границы расширяли, — возразил воевода и смахнул со щеки скупую слезу.

— А какие расходы были, какие расходы, — скороговоркой пробормотал казначей.

— Батюшка, а есть ли молодильные яблоки? Зачем они тебе, если мы наследника выбираем? — наивно поинтересовался Митрофанушка.

— Ты мне не дерзи, хоть и дурак в государственном масштабе, а воли языку не давай, если не понимаешь.

— Понимаю батюшка.

— Кто яблоки принесет, тот и царство получит.

— Но есть ли такие яблоки на свете белом? — допытывался Митрофанушка.

— Есть. Помните, лет двадцать назад, а может и более…

— Конечно, помним! — закричал Митрофанушка.

Царь сердито покосился на шута.

— …грек к нам один заезжал…

— Я помню, — гордо объявил Копейкин. — Он Сон его звали.

— Не перебивать царя! Ясон его звали.

— Точно, он самый, Он Сон. Он пробовал спекулировать бараньими шкурами, которые выкрал у арамеев, а те ими в горных речках золото намывали, — протараторил Копейкин.

— Это я не помню, — Берендей отмахнулся. — Он рассказал мне про чудесный сад Гесперид, где растут золотые яблоки, продлевающие жизнь и возвращающие молодость.

— Если царевичи туда поедут они и через десять лет не вернуться, ведь это край земли, — прогудел воевода.

— Я их на край земли не посылаю, пусть к Руфику отправляются.

— Это слухи о его саде ходят, — осторожно заметил казначей. — Никто его в глаза не видел.

— Вот это и странно. — Царь водрузил на голову корону. — Он в молодости с варягами по южным морям мотался, пиратствовал. Дерева я не видел, но когда гостил у него в царстве с дружеским визитом, он выпил и похвалялся, что видел деревья с золотыми плодами, даже съел несколько и пару саженцев домой прихватил.

— И? — заинтересовался воевода.

— Больше ничего не успел сказать, опрокинул кубок с медовухой и уткнулся лицом в жареных рябчиков. Утром, когда я спросил его про молодильные золотые яблоки, он от разговора ушел и смеялся, что я в такие байки верю. — Берендей, вздыхая, забрался в кресло.

— Значит, есть у него молодильные яблоки, — заключил Дубылом. — Он мой одногодка, а выглядит как огурец.

— И я того же мнения, — кивнул головой Берендей, поправляя корону.

— Да, такими яблочками не поторгуешь, — задумчиво протянул Копейкин.

— Почему? — спросил воевода.

— А ты представь, если все бессмертными станут?

— И что?

— Сожрут все, если умирать перестанут. Инфляция начнется и политический кризис.

— Смотря за какую цену продавать.

— Сказки это, — объявил шут.

— Сказка ложь, да в ней намек. Пошлю сынов и проверим, заодно и наследника определим.

Митрофанушка высунул язык и насмешливо посмотрел на Берендея. Царь смущенно отвернулся.

— Зачем тебе наследник, если молодым стать собираешься? — спросил Митрофанушка.

— Пшел вон, дурак, — рявкнул Берендей.

Митрофанушка не пошевелился.

— Вечером сыновьям волю объявлю. Ты, Копейкин, им суточные рассчитай, а ты, Дубылом, с амуницией вопрос реши. Пусть берут, что хотят. Дорога не близкая.

— Камнеметные машины мы разобрали, — пробасил воевода.

— Думаю, что они им не понадобятся. Все зависит от их сыновней любви и смекалки. На этом и порешим, — Берендей хлопнул ладонями по подлокотникам кресла.

Совет дружно поднялся и мешая друг другу, стал пихаться в дверях.

— Митрофанушка, ты задержись, — ласково приказал царь.

Шут толкнул Копейкина в спину, помогая выйти первым, повернулся к Берендею.

— Слушаю, батюшка?

Берендей дождался, когда двери закроются и спросил:

— Как думаешь, шут, стоит ли, Иванушку с братьями старшими посылать?

— Он твой сын, следовательно — имеет право на царство.

— Молод он, — Берендей тяжело вздохнул.

— В самый раз, молодому соколику все курочки — Рябы.

— Смеются над ним, говорят…

— Все лучшее, что говорят о старших…

— Вас, дураков не переспоришь. Под твоим влиянием, он превращается в еще одного шута горохового.

— Батюшка, шут не профессия, а призвание, талант от Бога дается, как и царствование, — Митрофанушка лукаво усмехнулся.

— Нашел с чем сравнивать, — нахмурился Берендей. — Ты мне лучше скажи, зачем он крылья сделал? Ты научил?

— Батюшка! — закричал Митрофанушка. — Сам ничего не ведал, ни сном, ни духом. Говорит, что летать хотел, аки птица.

— Птица, — фыркнул Берендей. — Как Икар, сиганул, всем на смех и мне позор в бороду, с крыши кремля. Хорошо, что ногой сломанной отделался, а не головой. Как нога?

— Уже ходит, батюшка, на молодых быстро заживает.

— Это за неделю? — Берендей удивленно покачал головой.

— Матушка хорошим здоровьем наградила, — Митрофанушка прикусил язык, чувствуя, что сказал лишнее.

— Ты его рядом с матушкой и близко не поминай.

— Так кто ж виноват, что во время родов померла, — стал оправдаться шут.

— Вот он и виноват.

— Дитя малое? Ты, батюшка, знаешь, как царица хотела родить тебе наследника.

— Молчи, шут!

— Нет вины Ивана, что он так на мать похож.

— Чем же еще он похож? — взъярился Берендей.

— Всем, по уму в матушку.

— Он что, ворожить умеет? — закричал Берендей.

— Не думаю, — шут пожал плечами.

— А ты думай, когда болтаешь языком. Пшел вон, дурак!

— Благодарствую, батюшка, — Митрофанушка, звякая колокольцами, медленно пошел к двери.

— Сколько дурака не учи, а все одно — свое на уме, — проворчал за спиной Берендей.

Митрофанушка съехал вниз, по широким деревянным перилам лестницы, прошмыгнул, через посольские приемные палаты, стены которой были завешены трофейными флажками и знаменами, длинным полутемным коридором дошел до кухни. Замер, принюхиваясь, около дверей, из-за которых тянуло наваристыми щами и мясной поджаркой.

Опять оленинку жарят, соловьи-разбойники. На стол челяди, как всегда, телятину подадут.

Митрофанушка сглотнул слюну и осторожно приоткрыл дверь кухни, наблюдая за сноровистыми и суетливыми движениями трех поварят-поросят, за которыми недремлющим оком присматривал старший повар. Как и положено старшему повару, это был огромный и пузатый мужчина, в белом фартуке и колпаке. Рукава белой сорочки закатаны, на правой кисти синеет якорь. Повар Лукьяныч, лет десять плавал коком у варягов на трассах: Норвегия — Ньюфауленд-Лабрадор. Большие норвежские и датские судна перевозили мигрантов. Лукьяныч вполне серьёзно утверждал, что даже видел не только морских драконов, но и Корабль-Призрак.

— Прошел мимо нас, в борту вот такие щели, — он широко разводил руками, — а в них мертвые с косами стоят. Через несколько дней попали в шторм и судно на камни выкинуло. А еще был на нашей трассе «Ты Талик». Огромное судно, типа Ноева ковчега, на айсберг у берегов Гренландии наскочило. — Много морских баек знал Лукьяныч.

— Гой еси, Лукьяныч!

— Салют. Обед через два часа, попрошу возле кухни не околачиваться.

Митрофанушка повел носом, наблюдая за паром, поднимающимся из котлов.

— Так царь-батюшка наказал, чтоб я пробу снял.

— Наказал? Тебе?

— Мне.

— Странно, — Лукьяныч злорадно ухмыльнулся, — до тебя Дубылом с таким же наказом заходил.

— Лукьяныч, ты ведь знаешь не только мои зубы, но и язык. Я лицо доверенное, что это у тебя на сковородке шкворчит?

— На этой, зайчатина, на другой оленина, — откликнулся один из поварят и тут же пострадал, получив от кока подзатыльник.

— Работай, иваси тебя дери, а не разговаривай. Еда во время готовки — тайна военная.

— А в котлах?

— Щи, рябчики, и… — второй поваренок получил по лбу медным черпаком.

— Ты у кого в подмастерьях, у меня или у шута? — Лукьяныч зацепил ножом кусок зайчатины и направился к Митрофанушке.

— Снимай пробу, ненасытный, так ведь не отвяжешься, сколько дармоедов развелось.

Митрофанушка «снял пробу» — не жуя проглотив кусок мяса.

— Хорошо да мало.

— Хорошего понемножку, — отозвался Лукьяныч, демонстративно суя нож за пояс. — В котлах не забывайте помешивать, пескари, — рявкнул он на поварят. — Я тебя мяса, ты мне сказочку, — он улыбнулся, глядя на шута.

— У тебя ничего задаром не выпросишь, — Митрофанушка состроил скорбную гримасу, замечая, как насторожились, незаметно приближаясь, поварята. — «Одному мужику есть захотелось, и купил он калач и съел его, а есть еще хочется. Купил еще один и съел — есть все равно хочется. Съел еще один, не помогает. Купил тогда баранок, съел одну и сыт стал. Удивился мужик и говорит: «Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей, мне бы одной баранки хватило».

Поварята захохотали.

— И что, это вся сказка? — спросил Лукьяныч.

— Такая же, как и проба, которую дал. — Митрофанушка покинул кухню. Прошел мимо дежурки, где подремывал престарелый дружинник, вышел в длинный коридор с множеством дверей, прошел в тупик, к самой последней. Улыбнулся и постучавшись вошел в комнату. Самым последним помещением, как самым ненужным, была библиотека.

За большим столом, стоящим перед окном, которое смотрело на глухой овраг, заросший малиной, бузиной и пыреем, служащий чем-то вроде оборонительного рва, сидел спиной к шуту, подперев голову руками, младший сын царя: для кого Иван-царевич, для кого Иван-дурак.

Косой, дымящийся луч солнца, наполненный вспыхивающими в нем пылинками, золотил русую голову, играл на золотых корешках пятитомной башни.

Иван оглянулся и увидел довольное лицо Митрофанушки.

— Гой еси, Иван царевич.

— Гой еси, Митрофанушка.

Шут прикрыл за собой дверь. Библиотека вовсе не была комнатой, скорее всего, когда-то, коридорный тупик оградили дверью, создав еще одну комнату. Стены, во всю длину, занимали книжные шкафы, заполненные книгами и серебряными трубками со свитками. Шкафы упирались в единственное окно, перед которым и сидел Иван.

— Что читаешь? — Митрофанушка сел на стол, кивая на раскрытый том.

— Сказку о том, как наш батюшка матушку нашел.

— Сказки читаешь, — хмыкнул Митрофанушка, — нет, что бы делу у старших братьев поучиться, — он спародировал дребезжащий голос Берендея.

— Неужто матушка и вправду лягушкой была?

— Не простой лягушкой, а царевной-лягушкой, — поправил Митрофанушка. Он вспомнил первую царицу Аниту и добавил: — Пока настоящую царевну встретишь, столько жаб перецелуешь. Ты, Ваня, слишком доверчивый к сказкам.

— Как слову написанному верить нельзя? — Лазурные, широко раскрытые глаза обратились на шута.

— Да, в нем от матери больше, чем от царя батюшки. — Митрофанушка похлопал царевича по плечу. — Сказка — ложь, но в ней намек, что все остальное — правда. С матушкой твой батюшка на охоте познакомились. Я с ним был, заблудились мы в болотах, вот тут Берендей стрелу каленую вытягивает и говорит: «На кого удача пошлет». Стрельнул в синее небо, и потопали мы в то место, куда она полетела.

— И что?

— Из болота судьба нас вывела.

— И что?

— Прямо к избушке на курьих ножках. Бабка нам баньку истопила, спать уложила, да сон к Берендею не шел, уж больно ему дочка Ягиничны приглянулась. Утром он меня удивил, посватался к бабке. — Митрофанушка ласково взъерошил золотые волнистые кудри. — Это после люди завистливые лягушку придумали.

— А сказку кто написал?

— Тоже люди. — Митрофанушка зевнул. — Я новость тебе принес, попробуй угадать с трех раз какую?

— Дальняя дорога у меня и у братьев будет.

— Гм, — Митрофанушка озадаченно потер подбородок. — Это все?

— Нет. Батюшка нас за молодильными яблоками посылает, наследника хочет выбрать.

— Нехорошо подслушивать.

— Я не подслушивал, — обиделся царевич.

— Тогда кто тебе рассказал?

— Я сон видел.

— Сон, говоришь? — Митрофанушка внимательно посмотрел на царевича.

— Сон.

— Такие сны вещими называются. Твоя матушка их часто видела.

— А что она еще умела делать? — заинтересовался Иван.

— Многое и разное, — Митрофанушка неопределенно взмахнул рукой.

— Например, это?

Книга лежащая на столе, с громким стуком захлопнулась, испугав шута, медленно поднялась в воздух, пролетела над столом и заняла в шкафу свое место.

— Так, — крякнул Митрофанушка. — Что еще умеешь делать?

— Больше ничего, пока только это. — Царевич пожал плечами.

— И давно?

— После того, как с крыши слетел, когда взлететь пытался, — признался Иван.

— Кто-нибудь еще знает о твоих способностях?

— Нет, только ты.

— Молодец, — Митрофанушка перевел дух. — Никому больше ворожбы своей не показывай. Эта ворожба тебе от матушки передалась, она знатной ворожеей была — высшего класса. — Митрофанушка задумчиво посмотрел на Ивана. — Выходит, её способности в тебе открываются, я так и думал, что рано или поздно, это произойдет. Интересно, для этого надо было обязательно с крыши падать и ногу ломать? Кто тебя сделать крылья надоумил?

— Сам смастерил, хотел как птица, к солнцу взлететь, — мечтательно ответил Иван.

— Один уже долетался.

— Почему батюшка ворожбу в нашем царстве-государстве запретил?

— Потому что, кроме царицы Марьи её никто толком не ведал. Если бы ты знал, какие она пиры устраивала. Махнет рукой, — икра заморская — баклажанная, икра зернистая — красная, икра черная — осетровая на столах появлялись; лебеди в яблоках, торты шоколадные, мороженое пломбир, в вафельных стаканчиках, — шут закатил глаза, — райское объедение. А какая искусница была. Сорочку Берендею сшила — загляденье, он ее только в красные дни календаря надевает, вместе с мундиром. Пироги пекла, почему-то колобками их кликала — пальчики оближешь. Лукьяныч и рецепт спрашивал и смотрел, как она их готовит, а все одно, так и не выучился, ни одного слепить не может.

— Все говорят, что она из-за меня умерла, — с грустью заметил Иван.

— Ложь! — закричал Митрофанушка. — Она и царь, знали, на что идут, но очень хотели иметь ребенка, особенно Марьюшка, просила, чтоб назвали новорожденного счастливым именем — Иван. Знала, что сын у нее будет.

— Счастливым именем?

— Счастливым, — повторил Митрофанушка. — Её волхование в тебе просыпается.

— Но у нас волхвовать запрещено.

— Еще бы! После того, — шут на миг запнулся, — после царицы многие ведьмы к царю в жены набивались. Колдовать никто толком не разумел: то лягушку сушеную в блюдо подсунут от заговора и сглаза, то ужа или мышь летучую. Царь хворал в ту пору сильно, переживал, его чуть не залечили, пока он не выдержал и указ о запрете ворожить не выдал. Ведь был один умелец, практиковавший культ вуду, предлагал царю царицу из склепа поднять.

— И что?

— На кол посадили. Мертвых не воскрешают. После указа, тех, кто ведьмовством продолжал заниматься — в бочку запаивали и в море пускали.

— Жуть, не хочу в бочку и море.

Митрофанушка соскочил со стола.

— Вечером царь-батюшка вас, царевичей, у себя соберет, охранные грамотки выдаст и кошельки с суточными. Копейкин много не начислит, поэтому не обольщайтесь. Отель люкс — чистое поле и рука под головой.

— Что взять с собой посоветуешь?

— Спросил дурак дурака, — Митрофанушка хихикнул и скорчил рожицу. — Главное, голову не забудь. Сам думай, к Руфику отправитесь, дорога не близкая. Книг не бери, в пути своих сказок хватит. Если туго придется, ворожи, как матушка, в дороге запретов нет.

Иван царевич поднялся, отбросил прядь волос упавших на глаза. — Спасибо за совет пойду, Сивко посмотрю…

Трое царевичей, переминаясь с ноги на ногу, покорно стояли перед Берендеем.

— Значит задачу мою, вы поняли?

— Как не понять батюшка, яблоки молодильные привезти, — пробасил старший Борис.

— Кто раньше и больше привезет тому и царство без раздела достанется, — добавил средний, Оскар.

Иван промолчал.

— Сообразительные, — проворчал Берендей, взял со столика три запечатанных конверта.

— Ваши охранные грамотки. Вскрывать только в экстренных случаях, если е что-то серьезное — посылайте гонца, Копейкин расходы оплатит. Главное — головы свои берегите, помните, что они царские.

Берендей посмотрел на внимавших царевичей, в покорности главы склонивших.

«Правду говорят: первый ребенок самый сильный и здоровый.

Берендей с удовольствием смотрел на старшего Бориса — высокий, широкоплечий, статный, с копной медных волос. Как я в молодости».

Широкое, на вид простодушное лицо Бориса, с картофельным, чуть вздернутым носом, украшали пшеничные усы и коротенькая, аккуратно подстриженная бородка. Кольчуга, сапоги, все на нем блестело, алый плащ выглажен, без малейшей складочки.

Образцовый солдат. Жениться ему пора, а не о завоеваниях думать, лучше худой мир, чем славная война. Еще один Дубылом вырос, но может, со временем, поймет жизнь или она его научит.

Без прежнего удовольствия, Берендей перевел взгляд на среднего — Оскара.

«Этот все от Аниты перенял, такой же волос черный и прищур холодных карих глаз. Даже манеры и жесты её. Тоже любила скрещивать на груди руки, смотреть не в глаза, а в сторону, мол, все знаю, сами с усами. Как Анита, на заграницу все косится, зря я его, за тридевятые учиться, посылал, на пользу не пошло».

Оскар был пониже братьев. Черные волосы он зачесывал назад и заплетал в косичку, на заграничный манер, спрыскивал их блестящим лаком. Кончики черных усиков закручивал к верху, что делало лицо ироничным и всегда удивленным. В одном ухе болталась бриллиантовая сережка, её появление и татуировку обнаженной русалки на левом предплечье Оскар объяснял царю тем, что так отмечают всех выпускников одного западного «продвинутого» университета.

«Сукно носит черное, обязательно иностранное, хэбэ называется, а по мне — нет ничего милей нашего льна. Вместо меча — булавка. — Берендей неодобрительно покосился на шпагу, эфес которой богато украшали сапфиры и яхонты. Ниже глаза опускать Берендей не хотел, чтоб не расстраиваться больше. Небось, опять свои «красы» напялил. — Весь в мамашу свою. При всем при том — золотая середина. Копейкин уверяет, что он сообразительнее остальных и имеет математические способности. Хе-хе, деньги считать и я умею. Но, стало быть, действительно, чему-то научился. Принес Копейкину новый план экономического развития царства. Только какой? Копейкин до сих пор боится показать».

На глаза попался Иван.

«Этот весь в Марьюшку. Икарус, летать, видишь ли, захотел. Люди не рыбы и не птицы, на это у них ноги и руки есть. Ему бы от матушки не лик девичий перенять, а ума немного. Хоть и физически не обделен, в дружину не хочет, за тридевятое царство отказался ехать, уму-разуму учиться, как Оскар. Все Митрофанушка — лучший приятель. Вот и вырос, на шута похожий».

Берендей тяжело вздохнул, повернулся к столику и выдвинув шуфлятку, звякнул, доставая три кожаных кошелька.

— Это ваши командировочные расходы, насчет суммы не обольщайтесь, но на первое время должно хватить, Копейкин все подсчитал. Скромнее будьте. Держи, Бориска.

— Спасибо, батюшка, — царевич с поклоном принял грамотку и кошелек.

— Тебе, Оскар.

Царевич встряхнул кошелек.

— Больно легок батюшка. Надеюсь, что здесь не наши «тугрики», а заморская валюта?

— Заморская, заморская, — проворчал царь. — Бери, Иванушка.

— Спасибо, батюшка.

Берендей, всех, по очереди, обнял, шепнув в ухо: «Береги себя, сынок». Почему-то чувствуя на лице странный жар и грусть, поселившуюся в сердце. Еще раз оглядел сыновей и надтреснутым голосом сказал:

— Помните, что вы не только царевичи, но и братья. Не мыслите друг против друга худого. Царства кому достаются? Достаются достойным. Остальных тоже не обидим. — Берендей заговорщицки подмигнул.

— Счастливой дороги, дети. Ступайте, у вас впереди вечер и ночь, подготовиться к дороге. — Берендей вяло взмахнул рукой.

— Спасибо, батюшка, — хором ответили царевичи и направились к дверям.

«С утра пораньше и без духового оркестра», — подумал вослед Берендей.

Шаркая ногами, он направился к высокому узкому шкафчику, прятавшемуся в углу палаты. Открыл деревянную створку и оценивающе посмотрел на ряд зеленых бутылок и запечатанных кувшинчиков. Сердце подсказывало выпить граммов двести анисовой, или коньячку, присланного заграничным братом Людовиком…

2. ПЕРЕКРЕСТОК

Кони шли неторопливым шагом, взбивая подкованными копытами венчики пыли. Солнце дрожало и расплывалось, достигнув своей наивысшей точки. На безоблачное раскаленное небо невозможно было смотреть, казалось, что маленький пятачок солнца в нем расплавился.

По одну сторону дороги тянулись бесконечные поля, колосящиеся овсом, пшеницей, рожью, ячменем, торчащими зелеными венчиками репы, свеклы, моркови — развитый агротехнический край. Иногда можно было увидеть работающих в поле крестьян, услышать плач ребенка, оставленного в берестяном коробе, в тени травы, или кустов.

Завидев всадников, крестьяне приостанавливали работы, прикладывали ладони к глазам, обеспокоено всматривались, реже, что-то свистели и кричали.

По другую сторону старого тракта, сторожевой, заградительной стеной, тянулся лес, грозя мохнатыми лапами елей в сторону полей — мол, эту землицу — не отдадим.

Кони всхрапывали, прядали ушами, остервенело хлестали себя хвостами, отгоняя надоедливых слепней и мух. Их всадники сыпали ругательства и махали руками.

Борис и Оскар, как старшие братья, следовали впереди, Иван-царевич закрывал тылы.

Борис мужественно страдал в полном боевом облачении, тяжело пыхтел, по лицу крупным горохом тек пот. Перед собой он держал перевернутый шлем, полный семечек, шелуху от которых лениво сплевывал в густую гриву своего черного, звероподобного жеребца, которого так и звали — Буян.

Оскар, не чета Борису, был одет свободно и франтовато, в красную рубаху с черной ручной вышивкой на переднем кармашке «ЛЕВИС». Рубаха заправлена в черные штаны, перехваченные в поясе алым кушаком с кистями.

На Иване — старый отцовский, а может, и дедовский кафтан, в молодости имевший ярко-голубой цвет, но после многочисленных стирок приобретший серый.

Братья лениво переговаривались.

— Сегодня будем на Перекрестке.

— Угу.

— Отметим недельный путь в трактире и завтра пересечем границу.

— Угу.

Буян встряхнул гривой, с него словно перхоть посыпалась шелуха семечек.

— Умница мой, — Борис похлопал коня по шее. — Почему завтра пересечем границу? Отдохнуть надо. Говорят на Перекрестке харчевня хорошая, — мечтательно сказал Борис. Он достал из седельной сумки мех с вином и надолго присосался, громко булькая.

— Хватит, наотдыхались. Батюшка гневается. Вчера, от казначея весточка дошла — обижаются, что едем медленно и неохотно, задерживаемся в каждом селе.

— Ну и что? Когда мы так вместе собирались? — Борис оглянулся назад, — Правда, Ваня?

— Правда. Здорово, что мы вместе.

Оскар поморщился:

— Не забывайте, куда и зачем нас царь-батюшка послал.

— За молодильными яблоками. — Борис с сожалением встряхнул шлем, освобождая его от ненужной шелухи, покрыл им голову.

— И не жарко тебе? Расслабься, — Оскар насмешливо фыркнул.

— Солдат на службе не расслабляется. Солдат должен стойко переносить жару и холод, — по-уставному отчеканил Борис. — Правда, салага?

— Твоя, правда, — вздохнув, ответил Иван.

— Слабаки. — Борис нагнулся к седельной сумке, нашарил на дне последний пирожок. Удовлетворенно надкусил. — Вот блин — опять с капустой. У них что, в деревне кабанчиков не держат?

— Ты сам похож на кабанчика, всю дорогу только и жрешь, — сказал Оскар.

— Свежий воздух аппетит нагоняет.

Дорога повернула в лес. Задышалось легче, среди деревьев не так палило солнце, густые кроны защищали тракт от гневного желтого глаза. Всадников окружила птичья разноголосица, сквозь которую пробивалась одиночная дробь дятла.

Борис вытер потное лицо, смахнул повисший на подбородке капустный лист, шумно вздохнул, хлопая себя по широкой груди.

— Эх, благодать, какая. Лепота. Хорошую службу назначил батюшка и награда достойная. Целое царство — это не половина и не треть.

— Вот и я не понимаю, — оживился Оскар, — если он на пенсию собрался, зачем ему молодильные яблоки?

— Пенсию нормально встретить, кому она нужна в старости? — сказал Борис.

— Зачем тогда царство оставлять, если молодость вернулась?

— Блажь такая — царская, — Борис пожал плечами.

Оскар недоверчиво посмотрел на старшего и погрузился в свои мысли.

— Яблоки, не сомневайтесь, привезу я, — Борис победоносно посмотрел на братьев. — Никто из вас не знает толком военное дело: разведку, камуфляж, способы ведения партизанской войны. Вы слабаки, но мои братья, когда царем стану, о вас не забуду — к делу полезному пристрою. — Борис добродушно рассмеялся.

— Что ты сделаешь, когда царем станешь? — спросил Иван.

— Я? Что я сделаю? — Борис расправил плечи, посмотрел в небо и радостно ответил: — Первое — пир на весь мир закачу, на месяц, а то и на три, такое дело обмыть хорошо надо. Лукьяныч из кухни не будет вылазить.

— А потом?

— Потом? Суп с котом, — Борис пожевал губы. — Дружину соберу, верну ветеранов. Хорошая дружина — верный оплот царству. Проведем общую мобилизацию, подготовимся и пойдем на царя Руфия. С кого-то надо начинать?

— Зачем?

— Дерево с яблоками молодильными заберу, — Борис подмигнул Ивану и снисходительно заметил: — О будущем думать надо, дурачок. Я на пенсию скоро идти не собираюсь, не дождетесь, — он рассмеялся.

— А, потом?

— Потом что-нибудь придумаем. В походы пойдем, у любого соседа есть потаённые хорошие вещи. Не яблоки, так скатерть-самобранка, ковер-самолет, меч-кладенец, Василиса Прекрасная.

— Я так и знал, что дальше грабежей твоя фантазия не поднимется, — вмешался в разговор Оскар.

— Почему грабежей? — Борис обиженно засопел. — Я порядки устанавливать буду.

— Это какие? — насмешливо спросил Оскар.

— Известно какие — справедливые.

— Понятно.

— Братья не останутся в обиде.

— И кем ты меня сделаешь?

— Ты, Оскар, место Копейкина займешь, а Иванушка — как Митрофанушка.

Братья заржали.

— Вот если я царем буду, — мечтательно протянул Оскар, — никаких боевых походов. Нашей лапотной Родине может помочь только новая экономическая платформа. Нужна реформа. Проведем денежную, потом земельную, за пятьсот дней управлюсь.

— Кто на что учился, — подал голос Иван.

— Тебя, Ваня, не спрашиваем, — отрезал Оскар. — Нам заграница поможет, необходимы инвестиции, слияние нашего капитала с за тридевятым. Введем бартерную систему. Мы им — недра и леса; они нам — жратву качественную, без отечественного холестерола; механизмы, машины в быту полезные.

Борис зевнул.

— Тебя, Оскар, не поймешь, так речь мудреными словами пересыплешь — смысла не видно. Зачем нам заграница? Мы и сами со своими усами.

— И лаптями.

— И лаптями, — согласился Борис, знал, что среднего брата не переспоришь.

— А ты слыхал про Кащея? — спросил Оскар.

— Он же бессмертный, — Борис улыбнулся.

— Правильно, такие не умирают, он в Америку подался, паспорт получил, на имя дядюшки Сэма. Он поможет.

— Он-то? Он поможет, — Борис презрительно сплюнул под копыта коня, тот недовольно повел ушами. — У себя патриотов надо искать.

— Среди кого? Среди таких, как наш Ванька? — Оскар сухо рассмеялся.

— Вань, что бы ты сделал, если бы царем стал?

— Не знаю. Я не думал об этом.

Старшие братья дружно загоготали.

— Тогда зачем едешь?

— За яблоками.

Новый взрыв смеха.

— Веришь, что есть яблоки молодильные и золотые?

— Верю, я в книге читал.

Оскар выразительно подмигнул Борису, дескать, что с дурака возьмешь и покрутил пальцем у виска.

— Наш семейный позор, хорошо, что не единоутробные мы, — сказал Борис.

— Все равно — брат.

— Брат. — Братья громко вздохнули.

— Вот, например, царь Поднебесной Цинь Шихуанди, — продолжал говорить Иван, не обращая внимания на уколы братьев, — верил, что существует источник живой воды, позволяющий сохранить вечную молодость.

— И нашел его? — живо поинтересовался Борис.

— Он приказал построить два десятка больших кораблей, чтоб выйти в море.

— Значит, знал, где искать? — спросил Оскар.

— Прочитал в древней рукописи о том, что посреди Восточного моря есть три небольших острова. Едва кто-нибудь пытался к ним приблизиться, как тут же поднимался ветер, который относил корабли далеко прочь.

— Заговоренные острова, — обронил Оскар.

— Да, раньше колдовать умели, — сказал Борис.

— Те, кому удавалось достичь островов, оставались там навечно, потому что на одном из них бьет источник вина цвета нефрита. Кто его пробовал, становились бессмертными: люди, птицы, животные.

— Еще бы, кто добровольно покинет такой остров, — воскликнул Борис. Добавил: — И с таким вином, цвета нефрита.

— Тогда странно, что слухи о нем все-таки достигли ушей императора Поднебесной, — заметил практичный Оскар. — И что с императором, с этим Шин?…

— Цинь Шихуанди, — поправил Иван. — Он не смог отплыть вместе со своей флотилией, побоялся, что в империи за время его отсутствия вспыхнет восстание и найдутся охотники на трон.

— Правильно думал, свято место пусто не бывает, — рассмеялся Оскар.

— Бездетный был, бедняга, — обронил Борис.

— Император поступил по другому — велел отправить на поиски островов своего доверенного человека по имени Су Ше.

— Какие идиотские имена, — хихикнул Борис.

— Вместе с ним отплыли три тысячи юношей и девушек, большое количество работников, мастеров и слуг.

— Ну и что? — спросил Оскар.

— Ничего, никто назад не вернулся.

— Значит, нашли, — нахмурился Борис.

— Ванюша, ты еще что-нибудь, кроме сказок читаешь? — ехидно спросил Оскар. — Императоры Поднебесной, острова Блаженных, Су Ши…Поумнеть пора, не то всю жизнь дурачком проскачешь…

— Точно нашли, раз не вернулись, — Борис покосился на Оскара.

— Что нашли?

— Острова.

— Тьфу, на тебя. Еще один. Ты бы Ваня еще про Гильгамеша вспомнил, он тоже живой цветок искал.

— Старые люди бают, что на острове Буяне есть живой родник, — вспомнил Борис.

— Только никто не знает где этот остров, — хмыкнул Оскар.

— А я видел одного калику, он заходил к нам во двор прошлой осенью и говорил, что бывал на этом острове, — сказал Иван.

— Калика тебе и не такое расскажет, чтоб кусок хлеба с колбасой сожрать.

— Если бы он пил из этого источника, то больше бы не побирался, — добавил Борис.

— Калики не побираются.

— Стиль жизни, — Оскар рассмеялся, смех подхватил Борис.

— Никто и никогда не скажет, если найдет, про источник с живой водой. Такой тайной нашедший предпочтет владеть сам, без лишних свидетелей, — отсмеявшись, назидательно объяснил Оскар. — Думать надо, Ваня, логически рассуждать, а не сказочки почитывать. Почитай что-нибудь серьезное, Кастанеду или Фрейда, возьми Пелевина или Строкина, — он раздраженно махнул в сторону младшего брата… — Удивляюсь, что тебя с нами отправили, как равноправного претендента на трон.

— Дуракам везет, — философски заметил Борис.

Братья загоготали на весь лес, перекрывая птичий гомон. Оглянулись на отставшего Ивана. Младший брат слез с коня, пригнувшись, что-то рассматривал под деревом.

— Ты что там потерял? — крикнул Борис.

— Да вот, птенец из гнезда выпал, — отозвался Иван.

— И что будешь с ним делать?

Иван задрал голову, рассматривая крону высокого, кряжистого дуба.

— Ага, вижу.

— Что видишь?

— Гнездо вижу. — Иван поднял что-то с земли, спрятал за пазуху и осторожно полез по стволу. Две птички, отчаянно пища, кружили над его головой.

— Ну дурак, ну дурак, — Оскар выразительно посмотрел на Бориса. — Я ведь говорил тебе?

— Юннат, — фыркнул старший брат.

Вечерело, когда лесная дорога вывела всадников на вершину косогора. С него открывался вид на зеленую бескрайнюю равнину. Новый мир. Дорога круто сбегала в низ, пресекала небольшой участок, колосящегося рожью поля и упиралась в широкие и высокие, двустворчатые, ворота гостиного двора. С вершины был хорошо виден обнесенный высоким, заостренным частоколом двор, внутри которого располагалось большое жилое двухэтажное помещение и многочисленные хозяйственные постройки.

Маленькая девочка, размахивая хворостиной, с визгом загоняла в сарай многочисленных кур и индюков. Двое широкоплечих работников, разгружали с телеги свежее сено. На крыльце, высунув розовые языки, лежали две крупные, напоминающие волков собаки. Длинноволосый человек, похожий на калику, стоял у колодца, запрокинув над лицом берестяной короб.

— Перекресток, — весело объявил Борис. — Говорят, кухня очень хорошая…

— Как для смертников, в ночь перед казнью, — сказал Оскар. — Отсюда Дикое поле начинается.

— Это место нейтральное, здесь можно расслабиться.

— За какие деньги? У меня ничего не осталось.

— У нас нет, у него — да, — Борис скосил глаза на младшего брата.

— Согласен, расслабимся, — кивнул, улыбаясь, Оскар.

Царевичи занукали на своих коней. Кони весело заржали, видя близкое жильё и долгожданный отдых, с шага перешли в резвый галоп.

— Урр-рааа! — заорал Борис, выдергивая из ножен палаш, пригибаясь к шее коня. — Хозяин, встречай гостей!

За воротами, предупреждая о гостях, бешено залаяли псы.

Борис соскочил с коня, ногами, заколотил по воротам. Заревел:

— Хозяин, картошечки со шкварками с пузатеньким графинчиком и баньку желаем!

Створки ворот распахнулись. На пороге стоял огромный, с бородой до пояса, мужик, в белой сорочке и красных шароварах. Из-за его спины выглядывали двое работников с вилами в руках. За ними — маленькая девочка, легко сдерживающая лающих, рвущихся к гостям, псов.

Хозяин внимательно посмотрел на спешившихся братьев. Он улыбнулся:

— Царевичи? Милости просим, гости дорогие. Покушать найдется, баньку враз приготовим, долго ждать не придется. — Он посторонился, пропуская царевичей. — Цыть! — прикрикнул собакам. — Это гости!

Псы замолкли. Девочка их выпустила. Доброжелательно виляя хвостами, они кинулись к братьям, каждого обнюхали и вернулись к своему излюбленному месту — на крыльцо.

— Прошка, конями займись. Лешка, баньку приготовь царевичам, с березовыми веничками. В кваске прутья замочи.

— Переночевать место есть? — спросил Борис. Подмигнул выглянувшей в двери розовощекой девушке. Она подмигнула ответ, смеясь, скрылась в темноте коридора. Хозяин сделал вид, что ничего не заметил.

— Место есть, вчера мушкетеры с гардемаринами съехали.

— А пиво есть? — с надеждой спросил Борис, снимая потный шлем и облизывая пересохшие губы.

— Из погребка хотите?

— Ага, из погребка, из него, родимого, — Борис радостно рассмеялся. — Вот она — живая вода, — сказал Ивану.

— Как тебя звать, хозяин? — спросил Оскар.

— Прохоровичи мы, — трактирщик степенно разгладил бороду.

— Перепутье далеко отсюда, Прохор?

— Должны были увидеть. Дорога дальше от ворот в камень упирается, там и есть Перепутье.

К трактирщику подбежал работник Лешка.

— Батя, баньку я раньше ставил, горячая она.

— Здорово! Тело просит веника и пара, — воскликнул Борис.

— Отведи их, я за пивом схожу.

— Пройдемте, гости дорогие, — Лешка быстро зашагал к низкой черной избушке, над которой витал белый пар. — Венички у нас свежие, березовые, с дубовой веточкой, для крепости духа и тела бодрости.

— Жару, жару, поддай! — кричал Борис.

— Ванька, кинь еще шаечку квасу, не жалей! — вторил Оскар.

— И веничком, по плечам, по окаянным. Я говорю тебе, дурень, вдоль спины жарь, по хребту и ягодицы веничком припарь. Да не так сильно, убийца! Оскар, замени его, он смерти желает старшему брату! Ой, как хорошо!

— Сильнее!

Борис, похожий на вареного рака, поднялся с лавки, кивнул Ивану:

— Так, меньшой, твоя очередь, покажу тебе, как париться надо. Оскар, хватай его! — Братья повалили Ивана на лавку, взялись за веники.

— Не сахарный, не растаешь, — рассмеялся Оскар, прикладывая веник к ягодицам.

— Богатырем выйдешь, — проревел Борис. — Вот так его, вот так!

— Хорошо-ооо! — не выдержав, закричал Иван.

В маленькой баньке висел плотный клуб белого пара, в котором мелькали голые ноги и ягодицы, стоял густой запах хлебного кваса и березового духа. Иногда царевичи по одному выскакивали во двор, где в земле была вкопана огромная дубовая бочка, наполненная холодной колодезной водой, с криком окунались в неё.

— Мать её, так и рас так! — орал Борис.

— Ядреный корень, — всхлипывал радостно Оскар.

— Жить хорошо и жизнь хороша, — молился Иван.

Прошка принес и поставил на лавку три кружки и жбан с пивом.

— Пора переходить ко второй части марлезонского балета, — объявил он.

— Заканчиваем.

Братья облились свежей водой из шаек, завернулись в длинные белые рубахи, доходящие до колен. Прохор протянул им кружки с пивом.

— Хороша ты, русская баня, — Борис опрокинул в себя кружку с пивом, вожделенно посмотрел на жбан.

— Больше нет, — улыбаясь, ответил Прошка.

— В термах тоже неплохо, — мечтательно произнес Оскар.

— Принцы! Царевичи! — донесся от дома звучный женский голос. — Идите в дом, ужин готов.

— Это хорошо, — Борис причмокнул в предвкушении. Царевичи, гуськом, возглавляемые Прошкой, пошли к дому.

Огромный зал делился на две половины длинной, грубо сколоченной из дерева, стойкой покрашенной в красный цвет. За стойкой находились владения Прохора — широкие полки, заставленные зелеными, пузатыми бутылями, бочонками, кувшинчиками, непонятными коробочками и рундучками; длинный стол, с холодными закусками; по углам висели аппетитно дразнящие нос связки колбас, окорока; над ними пучки чеснока, лука, душистых трав. В углу колыхалась бардовая портьера, отделяющая бар от кухни, которая источала не менее аппетитные запахи готовящейся еды. Из-за портьеры доносились веселые голоса поварих.

Вторую половину зала занимали широкие дубовые столы и лавки, чисто выскобленные, вымытые. Стены зала каким-то бродячим художником были раскрашены на мотивы народных сказок. На одной была нарисована избушка на курьих ножках, стоящая на опушке мрачного бора. От нее со всех ног улепетывали Аленушка и её братец Иванушка. Над детьми на бреющем полете неслась в ступе, размахивая метлой, Бабушка-Яга, прорисованная с особенной любовью. Нижняя челюсть вытянулась параллельно длинному, покрытому бородавками носу, открытый рот демонстрировал останки двух передних гнилых пеньков, в глазах горели красные, злые огоньки.

Другую, самую длинную стену, занимали сборные мотивы, можно было увидеть: терем-теремок, Лису Патрикеевну с Колобком на носу, Потапыча, задумчиво присевшего на пенек, зайца с красными пьяными глазами, стучащего в барабан, глупого Серого Волчищу, опустившего в прорубь хвост, Петуха с косой на крылатых плечах, стоящего перед аленьким цветочком, над которым летела жар-птица.

— Весело тут, у вас, — пробормотал Иван, устремляясь за братьями, оккупировавшими дальний столик в углу зала, как раз под волком с прорубью и щукой, стремившейся клюнуть на хвост. В противоположном углу, под избушкой на курьих ножках, сидел калика-гусляр. Только сейчас царевич заметил, что калика — молодой парень, его возраста. Длинные пшеничные волосы на лбу были перехвачены черным кожаным ремешком. Глаза скрывали пушистые девичьи ресницы, реденькая светлая борода и усы торчали в разные стороны, еще не определившись, как и куда расти. Он что-то тихо тренькал, настраивая инструмент, не обращая никакого внимания на братьев. Перед ним стояла деревянная миска, наполненная останками курочки рябы и большой глиняный бокал.

Едва все уселись за стол, из-за стойки почтительно вышел хозяин. С поклоном остановился перед столом царевичей, почтительно, но, не раболепствуя, осведомился:

— Что будут кушать уважаемые гости?

— Все, что есть, — мгновенно отреагировал Борис.

Оскар подкрутил тонкие усики и скромно добавил:

— Если честно — мы очень голодны.

— Значит, в наличии имеются щи свежие с олениной, суп грибной…

— Щи, — Борис сглотнул слюну, — с олениной. Мясца, если можно побольше.

— Исполним, — Прохор улыбнулся. — Каши: перловая, пшенная, гречневая, с гарнирами…

— Это главное, что на гарнир? — заволновался Борис.

— Утка тушеная, цыпленок табака, заяц в капустном соусе с грибами, отбивные из оленины, дикого вепря…

— Хватит! — оборвал Борис, — нет сил слушать, неси все и много.

— А, главное? — спросил Оскар.

— Что, главное? — не понял Прохор, щупая бороду в области пупа.

— Попить, что предлагаешь?

— Выпить или попить? — хозяин улыбнулся. — Пиво свежее, сам варил.

— Уже пробовали, неплохое, не хуже баварского, — польстил Оскар.

— У меня лучше, — со знанием ответил Прохор. — Есть вина заморские, наливки, медовуха первого сорта, пшеничная.

— Нам графинчик пшеничной и наливочки клюквенной, — Борис вожделенно задвигал кадыком.

— Заморские вина, какие ты имел в виду?

— Португальское — «Осенний букет».

— Неси, — разрешил Оскар.

— Уже несем, — Прохор вернулся за стойку и звучным голосом стал отдавать приказания на кухню.

— Сервис, — вздохнул Оскар, — вот когда я был за границей, там было все совсем по-другому.

— Это как по-другому? — поинтересовался Борис.

— Ну, — Оскар развел руками, — все: обслуживание, девушки молодые, улыбчивые такие, податливые, в фирменных шапочках; пепси-колу разносят, бюргеры, макдональдсы. Здесь же все по старинке — стены серые, люди лапотные, законы гороховые…

— Жратва вкусная, — перебил Борис.

— …менталитет у нас другой, это нас губит и отличает от Запада, — закончил Оскар.

— Менталитет, что это? — спросил Борис.

— Ну, это ментальность такая, признак духовности.

— А я думал, как ментол в западных сигаретках.

— Да, гадость еще та…

— Вот поэтому, Оскар, душа у нашего народа живая, а что живое, то и ранимое; сказочная. А на западе, мешочек у сердца подвешен, с заветными талерами, — вмешался в разговор младший брат.

— Талеры, дурак, это вещь осязаемая, не то, что душа.

— Миром правят не деньги, а любовь, честность и достоинство.

Оскар громко расхохотался:

— Так в твоих сказках написано. Все можно перевести в денежный эквивалент, в разменную, звонкую монету. Все, Ванюша, можно купить и продать.

— И меня?

— И тебя, дурак, задешево.

— Нет, — Иван покачал головой, — ни дорого, ни дешево меня не купишь, а тебя мне жаль, что ты продаться готов.

— Ты лапоть, варежку свою закрой, молод еще старших братьев учить, — повысил голос, задетый, Оскар. Он посмотрел на старшего брата. — Что скажешь?

— Вот и снедь несут, — нетерпеливо ответил Борис. — Вы, братья, не ссорьтесь, это все от пустого желудка, поесть надо. — Он шумно потянул носом, определяя, что принесли в глиняных горшочках.

Прохор снял с подноса горшочки, положил на стол ножи, три хохломские деревянные ложки.

— Кушайте на здоровье, гости дорогие.

— Спасибо, Прохор, а что, в этом кувшинчике? — Борис показал на темный запечатанный кувшин.

— Портвейн.

— Вот сейчас мы и проверим, что это за «Осенний букет», — Оскар профессионально откупорил кувшинчик, налил в кубки темную густую жидкость.

— За хозяина!

— Здрав будь, Прохор!

Кубки звякнули, вино журча, полилось в широко раскрытые рты.

— Спасибо. Пейте и ешьте на здоровье, — Прохор оставил царевичей, жадно накинувшихся на горячие щи.

Прохор подошел к калике.

— Не желаешь чего-нибудь еще отведать? Десерт?

— Нет, спасибо, — смущенно ответил молодец, задумчиво перебирая струны.

— Может, вина желаешь, браги или медовухи?

— Нет, спасибо, я пью воду.

— У вас, странствующих, обет такой?

Молодой парень улыбнулся:

— Не у всех.

— Тогда не откажи в просьбе, попотчуй нас и гостей моих своим пением?

— Отчего же нет, сейчас, только гусли самогудные настрою.

— Спасибо, гость добрый. — Прохор оставил в покое калику, вернулся к себе за стойку, как капитан корабля на свой мостик. Стал деловито протирать бокалы, зорко посматривая из под насупленных бровей, за царевичами.

Двое старших только и успевали, что в рот кидать да наливать. «Меньшой поскромнее будет», — отметил Прохор.

Гусли ожили, зазвенели, приглашая к вниманию. Струны повели мелодичный разговор, звон по залу поплыл неторопливый и торжественный, словно человек пошел, да не по полу деревянному, по занесенному порошей снежной озеру, покрытому тонким, звенящим льдом.

Гусляр тихо засвистел, будто ветерок поднялся, зашептал, точно камыши закачались, зашуршали. Гусли заиграли бойче и веселее, обволакивая сердце приятной истомой, внушая надежду на скорое торжество и праздник, мол, пора и в пляс пускаться. Неожиданно смолкли и заиграли по-иному: медленно, с задумчивой тихой грустью.

В стольном городе во Киеве У славного князя Владимира Было пированье — почестный пир, Было столованье — почестный стол На многие князи, бояра И на русские могучие богатыри, И на гости богатые…[1]

Голос у молодого гусляра оказался хорошо поставленным, приятным и завораживающим своим пением. Из кухни, оттянув штору, выглянули две пухленькие русоволосые девушки, со смешливыми ямочками на щеках. Прохор, сделав строгие глаза, приложил к губам палец, тяжело облокотился на стойку.

Будет день в половина дня, Будет пир во полупире; Владимир князь распотешился, По светлой гридне похаживает, Таковы слова поговаривает:…

— Вот, послушайте, — Оскар ткнул ложкой в сторону певца, — все песни, как по Ивану, о чести, да о долге, а во имя чего?

— Во имя славы земли Русской — Родины-матушки, — отозвался Иван.

— Неужто? Пьяный князь решил потешиться и твоего тезку — Ивана, гостиного сына, подбивает рекорд поставить — проскакать от Киева до Чернигова девяносто мерных верст промеж обедней и заутреней. Не успеешь — голова с плеч.

— Князь его не заставлял, мой тезка сам вызвался, чтоб честь отстоять у Тугарина Змеевича, — ответил Иван.

Ехать дорога не ближняя, И скакать из Киева до Чернигова Два девяноста-то мерных верст, Промежу обедни и заутренни, Ускоки давать кониные, А бьюсь я, Иван, о велик заклад, Не о ста рублях, не о тысячу, О своей буйной голове.

— Все дураки за грош жизнь ставят, — Оскар посмотрел на Ивана и добавил, — Бесценная она у Иванов и копейки не стоит.

Борис невнятно проворчал, обгладывая утиную ногу. Портвейн кончился, Оскар разлил пшеничной медовухи. Завидев девушек, весело подмигнул им и помахал рукой, приглашая к столику. Девушки сделали вид, что не заметили, во все глаза смотря на калику, слушая его пение.

Гой еси, хозяин ласковый мой! Ни о чем ты Иван, не печалуйся; Сива жеребца того не боюсь, Кологрива жеребца того не блюдусь, В задор войду — у Воронка уйду; Только меня води по три зори, Медвяною сытою пои И сорочинским пшеном пои.

— Конь гурман, — захихикал Оскар, выпивая очередной кубок. — Мудренее хозяина, Ивашки, будет.

— Ты все задеть меня хочешь? — спросил Иван.

— Нет, учу уму-разуму.

Борис положил руку на плечо младшего брата, в его глазах блестели хмельные огоньки.

— Ты, меньшой, не серчай, Оскар как за границей побывал, характер склочный заимел. Все ему не нравится, ничто его не устраивает.

— Там цивилизация, а здесь, по сей день, щи лаптями хлебают.

— Заграница на нас держится, не мы на ней, — Борис добродушно усмехнулся, подлил братьям медовухи.

— Вот византийцы, постоянно богатырей наших на службу приглашают, наши в Риме служат, у греков, в Гишпании, по всему свету.

— Потому что не только силен, но глуп и покорен русский мужик, — ответил Оскар, поднимая кубок. — Здрав будь, Борис. А ты, Иван, чего волынишь или зазорно со старшими братьями пить?

— Нет, я много не пью.

— Правильно, Ванюша, — Борис звякнул кубками со средним братом, — мы мало не пьём. За здоровье Руси — нашего могучего царства-государства!

Оскар поморщился:

— Миф это, нет такого царства-государства, — но кубок осушил до дна.

А князи-то и бояра испужалися, Все тут люди купецкие Окарась они по двору наползалися, А Владимир-князь со княгинею печален стал, По подполью наползалися, Кричит сам в окошко косящатое: — Гой еси ты, Иван — гостиный сын! Уведи ты уродья со двора долой; Просты поручи крепкие, Записи все изодранные!

— Точно, — Борис вытер усы и бороду, — кони наши богатырские, под стать хозяевам, не сравнить с басурманскими. За коней богатырских! — он быстро наполнил кубки.

— За жеребцов кологривых, за сивок быстрокрылых, — пьяно повторил Оскар, обмакивая медовухой усики.

Певец запел громче и звонче, переходя к торжественной финальной части.

Втапоры владыка черниговский У великого князя на почестном пиру Велел захватить три корабля на быстром Непру, Велел похватить корабли С теми товарами заморскими. А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут.

Прохор и девушки громко захлопали в ладоши, к ним присоединились выглянувшие из кухни двое парней и женщина. От души захлопал Иван. Оскар, пьяно улыбаясь, закричал:

— Браво! Теперь соло!

— Песни наши широкие и раздольные, как земля, — басил Борис, хлопая Оскара по спине. — Молодец, гусляр, иди за наш стол, нечего такому парню в одиночестве сидеть. — Борис замахал руками.

— Медовухой угостим, — Оскар покрутил усики, недовольно поморщился, они были в меду.

— Благодарствуйте, мне и здесь хорошо, — ответил гусляр.

— Ты не стесняйся, — Борис подмигнул.

— Я не стесняюсь, место менять не хочу.

— Воля твоя, — вздохнул, отступая, Борис.

— А можешь что-нибудь современное сыграть, без этих трали-вали, тили-тили? — спросил Оскар.

— Гоп-стоп, что ли? — усмехнулся гусляр.

— Зачем, наше родное, русское.

— Так былина самая что ни на есть наша и родная.

— Ты меня не понимаешь! — рассерженно закричал Оскар.

— Трезвый пьяного не разумеет, — калика улыбнулся, зазвенел струнным перебором, подготавливаясь к новой песне.

Прохор подошел к братьям, поинтересовался:

— Что-нибудь желаете?

Борис задумчиво посмотрел на стол. Икнул.

— Закуски хватает, ты запить принеси — медовухи пшеничной.

— Брат, может, хватит? — спросил Иван.

Борис осмотрел стол и отрицательно покачал головой:

— Нет, Ваня, не хватит.

— И португальского, — добавил Оскар.

— Да будет по-вашему, — Прохор отошел от стола.

Гусляр заиграл новую песню, по залу поплыла тихая и медленная мелодия, голос певца звучал задумчиво и приглушено.

На распутье в диком древнем поле Черный ворон на кресте сидит. Заросла бурьяном степь на воле, И в траве заржавел старый щит.

Братьям подали зелена-вина. Оскар распечатал портвейн, разлил по бокалам.

— Действительно, что-то новое, но мне не нравится — распутье какое-то.

— Перекресток, — прошептал Иван.

На распутье люди начертали Роковую надпись: «Путь прямой Много бед готовит и едва ли Ты по нем воротишься домой. Путь направо без коня оставит — Побредешь один и сир и наг, — А того, кто влево путь направит, Встретит смерть в незнаемых полях».

Оскар стукнул пустым кубком по столу.

— Вот козел, раскаркался.

— Тише, — шикнул Борис.

— А мне не нравится.

— Не любо, не слушай.

Пьяно улыбаясь, Оскар заткнул уши и показал гусляру язык.

Жутко мне! Вдали стоят могилы… В них былое дремлет вечным сном… «Отзовися, ворон чернокрылый! Укажи мне путь в краю глухом». Дремлет полдень. На тропах звериных Тлеют кости в травах. Три пути Вижу я в желтеющих равнинах… Но куда и как по ним идти?

— Видишь, Ванюша, как бывает в жизни, — Борис всхлипнул, обнял за плечи младшего брата. — Батяня послал, по приказу и хотению, не подумал, что чадо любимое может не вернуться, останутся косточки белые на тропе звериной. Вот стану царем, я его, помолодевшего, в Тмутаракань отправлю, за ковром-самолетом. — Борис вытер кулаком слезы.

Иван не выдержал, снял с плеча руку старшего брата, поднялся с лавки и перешел к столу гусляра. Молодой калика пел, закрыв глаза.

Где равнина дикая граничит? Кто, пугая чуткого коня, В тишине из синей дали кличет Человечьим голосом меня? И один я в поле, и отважно Жизнь зовет, а смерть в глаза глядит… Черный ворон сумрачно и важно, Полусонный на кресте сидит.[2]

Певец открыл глаза, грустно улыбаясь, посмотрел на Ивана.

— Здорово у тебя получается. Песня хорошая, мне понравилась, никогда не слышал.

— Спасибо. Не стой, присаживайся.

Иван кивнул, сел рядом с каликой.

— Небось, сам Баян сочинил?

— Баян, да не тот, про которого думаешь.

— Разве их несколько?

— Вроде того, — калика улыбнулся, — и я когда-нибудь стану Баяном, а пока учусь, свое ищу.

— Что свое?

— Миропонимание, песни.

— Много постранствовал?

— Постранствовал. Тебя Иваном-царевичем зовут?

— По-разному, — смутился Иван.

— И меня Иваном кличут, — представился молодой калика, протянул царевичу руку.

— Полна Русь Иванами. — Рукопожатие было крепким.

— Ими и крепка, — гусляр подмигнул Ивану. — То, что хотел, пока не увидел, с острова Буяна иду.

— С острова Буяна? Что ты там делал?

— В школе Баянов учился.

— У самого Баяна? Значит, он на острове живет?

— И у него и у Орфея, там же с другим Иваном познакомился, Буниным кличут, он меня этой песне и научил.

— Хорошая песня.

— Вот и я хочу, хорошие песни сочинять, поэтому странствую, а в перерывах, учусь.

— …Нашему младшенькому со старшими в падлу сидеть? — Оскар пьяно раскачивался на лавке.

— Выходит, так, — Борис устало зевнул.

— Я говорю тебе, не наш он, не берендеевский.

— Чей?

— Ведьмы, Марьи-лягушки. Это она батюшку околдовала.

— Умела ворожить. Пиры устраивала, и жратва была — с этой не сравнить, одни лебеди с яблоками чего стоили. Послы заграничные подле нее все время крутились, нравилось быть приглашенными на званые обеды, поэтому ты и учился во всех приличных заведениях. На Сарагосу, Стоунхендж, Мачу-Пикчу у отца казны бы не хватило. Красивая была баба. Давай, за красоту. — Борис наполнил ошалевшему Оскару кубок.

— Я о ворожбе говорил, околдовала всех, мозги запудрила, лапшу развесила, — братья звякнули кубками. Выпили.

— Я, когда за границей, на улицу с красными фонарями ходил, — Оскар упал на плечо брата. — Каких только баб не видел.

— И?

— И белые, и желтые, и черные?

— Не верю — черные?

— Землю есть буду, назывались эфие… нет — эфиобки. Точно — эфиопки. Черные такие, я одну с косичками выбрал. Ты бы видел эти попки.

— Да ну?

— Я тебе говорю. У неё рука черная, а ладошка розовая, как у мартышки.

— Да ну? — Братья рассмеялись…

— …Скажи Иван, а на острове Буяне есть источник, из которого если напьёшься, вечную молодость получишь?

— Есть Ваня, есть вечный источник, мы его Поэзией зовем.

— Серьезно?

— Вполне. Кто из него напьется и посвящает себя творчеству — вечную жизнь обретает.

— Ты пил из него?

— Нет.

— Почему?

— Надо проверить себя, многому научиться, узнать и понять, иначе ничем полезным не обернется для тебя вода из источника. Сила нужна, не только телесная, но и еще большая — духовная.

— Я тебя понимаю, — прошептал царевич.

— Вот послушай, — гусляр тихонько заиграл:

Молчат гробницы, мумии и кости, — Лишь слову жизнь дана: Из древней тьмы на мировом погосте, Звучат лишь Письмена. И нет у нас иного достоянья! Умейте же беречь Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, Наш дар бесценный — речь.[3]

— Это и есть поэзия?

— Это и есть источник, — тихо отозвался гусляр.

— Тезка наш написал?

— Он, Иван Бунин.

— Он пил из этого источника?

— И сейчас пьет.

Шум за столом братьев прервал разговор.

— Хозяин, покажи-ка нам девиц красных, что на кухне прячутся! — кричал с раскрасневшейся рожей Борис.

— Черненьких желательно, — хихикал, покручивая усики Оскар.

— Нет у нас таких, — Прохор выложил на стойку пудовые кулаки.

— А на кухне две? Мы видели. — Борис тяжело поднялся. — Нехорошо обманывать гостей.

— Я не обманываю, — спокойно отвечал Хозяин.

— Я их найду.

— Спать пора, царевичи, утро вечера мудренее.

Красная портьера отдернулась, рядом с Прохором выросли два дворовых добра-молодца.

— Так, — Оскар поднялся и встал рядом с братом. — Просьбы гостей святы: Коран, 14 сутра.

— А по санкам не хочешь? — улыбаясь, спросил Прошка.

— Сейчас узнаем, кто хочет по санкам, я тебе такой апперкот покажу, — братья, покачиваясь, вышли из-за стола. Прохор с хлопцами оставили стойку.

— Я их плясать заставлю, — шепнул калика царевичу. Он резко ударил по струнам, привлекая к себе внимание. Заиграл быстрый перебор, так, что Иван бегающих пальцев не мог увидеть. Быстрая мелодия обволакивала тело, ритм нарастал, музыка зазвучала громче. Пьяные братья и трактирщик с работниками, неожиданно, в такт мелодии, начали дергаться, смешно приседать, взмахивать руками.

— В пляс пошли! — властно объявил гусляр. Ритм стал резче и быстрее.

— Иии-иийй! — Борис стал притоптывать ногами, хлопать в ладоши, выписывать кренделя.

— Эх-ма! Матушку Вашу! — вскрикнул Оскар, пускаясь вокруг старшего брата в присядку.

Прохор и его работники отбивали коленца, хлопали себя по пяткам, животу, коленям, отбивали дробь на груди.

— А у Ивана Кузина большая кукурузина, выходите девки замуж, за Ивана Кузина! — тонким голосом заблеял Оскар.

Частушку подхватил Прохор:

— Говорит Иван Кощею: «Я тебя сейчас огрею», А Кощей ему в ответ: «Я бессмертен, а ты нет».

Хлопцы хором:

— Оба! Оба! Горынычева попа! У него три головы, А она одна за три.

Откинулась портьера, из кухни вышли три женщины: пожилая и две молодых, пухленьких. Завидев пляшущих, нелепо размахивающих руками мужиков, рассмеялись.

— Правильно Иван, пусть от музыки твоей, пыл петушиный растеряют, — сказала пожилая женщина.

— Баба Ёжка на метле Полетела раз к луне, Но метла ей отказала, Баба Ёжка в морг попала,

— Оскар сунул пальцы в рот, засвистел.

— Гой еси, какая краля Баба Ёжка молодая Ей под тысячу годков, Любит сладких молодцов!

— пробасил Борис.

Прохор, оставался верен любимой теме:

— Вот пришел Илья к Кощею И свернул Кощею шею, А Кощей ему в ответ: «Я бессмертен, а ты нет».

Через некоторое время Борис упал на пол, лежа на спине, сучил в воздухе ногами. Оскар опустился на карачки и ползал вокруг него. Прохор, обнявшись с работниками, описывали вокруг них круги и дружно ревели:

— Соловей разбойник первый Все свистел, все верещал, А Илья розгой ивовой, Его жизни поучал: Соблюдая тишину, Пробежишь еще версту!

Допев, они снопами повалились на пол.

— Ванюша, может, будет с них? — попросила женщина.

Мелодия стала замедляться, в такт ей, вяло дергались тела, лежащие в изнеможении на полу. Гусляр прекратил играть, снимая ворожбу, завернул в белый рушник гусли, поднялся с лавки.

— Этому тоже на острове учат? — с восхищением спросил Иван.

— Всему учат, Ваня, — улыбнулся молодой калика.

— Долго?

— Долго, я прошел первый курс.

— Это сколько?

— Десять лет.

— И сколько всего курсов?

— Три. Похожу — поброжу, мир посмотрю и пойду доучиваться. Сейчас у меня что-то вроде практики. — Иван гусляр вышел из-за стола, подошел к женщинам. — Как и договаривались хозяйка, спать буду на сеновале. Спасибо за ужин.

— Тебе спасибо, Ванюша, за игру твою и науку драчливым мужикам. К утру я тебе молочка парного приготовлю и хлебца свежего испеку.

— Спасибо, хозяюшка. — Калика открыл дверь, две собаки встретили его на пороге, ласково потерлись о ноги. Он потрепал их за уши.

— Любят тебя животные, — заметила одна из девушек.

— Со всеми можно язык найти. — Гусляр посмотрел на царевича, — Вижу Ваня, дорога у тебя, как и у меня, длинною будет. Людей, конечно, любить надо, только не на всех положиться можно — истина простая.

— Мы больше не увидимся?

— Увидимся, Ваня. Еще увидимся, — калика закрыл дверь.

Прохор и его работники стоная, встали.

— Ох, ну и сыграл он плясовую, — Прохор похлопал себя по ляжкам. — Давно не прыгал, как молодой козел.

Его ребята рассмеялись.

— И мы чуть дух не выпустили.

— Вы на этих посмотрите.

Раскинув руки, на полу лежали царевичи. Борис громко храпел, его полный живот, на котором лежала голова Оскара, вздымался в такт храпу. Оскар тихонько посвистывал и стонал.

— Богатыри-алкоголики, я-то думала, что мы с ними пообщаемся, — сказала одна из девушек.

— Я тебе, Дуняша, пообщаюсь, — Прохор погрозил девице кулаком. — Марш на кухню.

— Мы все убрали, — вмешалась старшая женщина, видимо у нее были такие же права, как и у Прохора.

— Молодцы. Значит, всем спать.

— Послушай, хозяин, ты не поможешь мне братьев в горницу оттащить, на кровати?

— За ворота их надо, там в это время вервольфы бегают, — проворчал Прохор. — Прошка, Лешка, отнесите спящих царевичей в кровати. А ты почему от братьев отстал?

Иван виновато развел руками:

— Не любо.

— Не любо? Молодец, — хозяин хлопнул царевича по плечу. — Дуняша, принеси нам квасу холодного, после танцев запрел весь. Вот ведь леший какой — на нас ворожбу навел, тебя и баб не тронул.

Прохор тяжело опустился на лавку. Его ребята, пыхтя, взвалили на себя отрубившихся царевичей и потащили их прочь из зала, в спальные комнаты. Ребятам не повезло: комнаты для гостей располагались на втором этаже.

Дуняша принесла две кружки кваса, остро пахнущие свежим хлебным мякишем. Кокетливо покосилась на Ивана и присела рядом.

— Тебе чего, стрекоза? — миролюбиво спросил Прохор, отхлебывая из кружки.

— Посидеть захотелось, батюшка, весь день отдыха не знала, — Дуняша ласково улыбнулась Ивану.

Царевич покраснел и смущенно спрятался за кружкой кваса.

— Ты молодца не смущай, не видишь, не тебе завещан, — усмехнулся Прохор.

— Я его не смущаю, разве моя вина, что он такой красненький, как морковка.

Ваня покраснел еще больше.

— Куда путь, добры молодцы, держите, если не секрет? — поинтересовался Прохор.

Иван выглянул из-за кружки.

— И не стесняюсь я вовсе, — ответил он Дуняше.

Прохор и девушка прыснули смехом.

— Я вижу, — сказала Дуняша. — Ладно, батюшка, я пойду, раз богатыря смутить не сумела, — Она взъерошила Ивану волосы. — Ох, вот я тебя бы причесала, — девушка рассмеялась. — Спокойной ночи, прынц.

— Царевичи мы. Спокойной ночи. — Иван облегченно вздохнул, когда девушка вышла.

— У меня девки такие, — Прохор улыбнулся, — им только попади на язык.

Иван кивнул головой.

— Едем мы к царю Руфию, за молодильными яблоками.

— Втроем?

— На Перепутье каждый свою дорогу выберет.

— Слышали о Перекрестке?

— Гусляр пел.

— Пел. — Голос хозяина стал строгим и серьезным. — У распутья легких дорог не бывает. Я догадываюсь, какая тебе достанется.

— Какая?

— Самая легкая, — с иронией ответил Прохор. — По ней не только с мечом, но и с умом проехать надо.

— Проедем.

— Хорошо, что смелый такой. — Прохор поднялся. Вернулся за свой бар, что-то поискал на полках. Найдя, вернулся к столу. Протянул Ивану небольшой фиолетовый флакончик. — Бери.

— Что это? — Иван отвинтил крышку, принюхался. — Обыкновенная вода.

— Вода, да не обыкновенная. Это эликсир против сна. Если примешь его, три дня спать не будешь, как раз хватит, чтоб Гиблые Земли пересечь.

— Какие земли?

Прохор зевнул:

— Все, Царевич, много будешь знать, быстро состаришься. Спать пора. Про флакон не забывай — забывчивость жизни может стоить. Завтра сам поймешь. — Прохор поднялся. — Твоих братьев на заре подниму, долго спать не дам, без опохмелья обойдутся. Сумки переметные хозяйка приготовит, Прошка — коней. Чем рассчитываться будете?

— У меня берендеевки есть.

— А у братьев?

— У братьев нет ничего.

— Понятно. Берендеевками так берендеевками, потом у гномов обменяю. Пора вам на единую валюту переходить, эдак вы никогда доллар не опрокинете.

— Рассчитаться сейчас?

— Утром. Спокойной ночи, царевич.

— Спокойной ночи. — Ваня прошел к лестнице. Поднимаясь, с удивлением подумал, что минуту назад совсем не хотел спать, а сейчас готов упасть и уснуть на лестнице. Поднявшись в свою горницу, он обессиленно разделся и повалился на кровать…

Трое всадников стояли над распутьем. Двое стонали, поддерживая себя за луки седла, третий сидел прямо. Старая дорога оставила за их спиной гостеприимный трактир «Перекресток». Если оглянуться, вдали у дороги можно было увидеть темное, похожее на холм пятно. Еще дальше — серый косогор с черной щетинистой полосой леса, из-за которого только что выкатился заспанный красный глаз Ярилы.

Теперь дорога растерянно упиралась в старый, замшелый круглый валун, делящий дорогу на три отдельных пути, разбегающихся в разные стороны дикого поля и исчезающие, перечеркнутые пустынной линией горизонта.

— Ой, как болит голова, — простонал Оскар, — Борис, прочитай, что написано на камне.

— С которого прочитать? — Борис наклонился к валуну.

— Сколько ты видишь?

— Два.

— Ясно. Ваня, огласи, пожалуйста, весть список, мы в состоянии нестояния, — попросил Оскар.

Иван соскочил с коня.

— Тут написано, — он опустился на колени, рукавом почистил старую, выбитую резами надпись. — «Направо поедешь — себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — женату быть». — Иван взобрался на коня. Над головой, в небе, закаркал ворон. Описав несколько кругов над царевичами, черная птица опустилась на валун. Не обращая внимания на людей, стала приводить в порядок перья.

— Во, прилетел, словно падаль почувствовал, — заворчал Борис. — Падаль, — он погрозил птице кулаком.

Ворон поднял голову.

— Сам дур-рак! Кар! Толстый!

— Что? — Борис открыл рот, недоверчиво уставился на птицу. — Да я тебе мозги вышибу! — заорал он, хватаясь за меч.

Ворон, лениво взмахнув крыльями, слетел с валуна. Описав круг над головой Бориса, каркнул на прощание:

— Дур-рак! Кар! — Он полетел в том направлении, где обещали падеж скота.

— Глупая птица! — Борис рассек мечом воздух и неохотно спрятал его в ножны. — Он и вправду что-то сказал, или мне с бодуна почудилось?

— Дураком тебя обозвал, — ответил Оскар.

— Птицы иногда разговаривают, особенно те, которые живут долго, — подтвердил Иван.

— Попугай черный, — Борис мрачно посмотрел на валун. — Что теперь, жребий тянуть будем?

— Зачем тянуть? — возмутился Оскар. Он посмотрел на Ивана. — У нас дуракам дорога налево, — ободряюще улыбнувшись, положил руку на плечо младшему брату. — Не робей, Ваня, дуракам везет — народная мудрость.

— Я знаю, — глухо отозвался Иван.

— Не хочешь же ты показать старшим братьям, что боишься?

— Не хочу, но боюсь.

Старшие братья болезненно рассмеялись, громче смеяться не позволяли удары похмельного колокола, гудящего в голове.

— У тебя деньги остались? — практично осведомился Оскар.

— Немного, я ведь за вас в трактире заплатил.

— Молодец, давай сюда, — Оскар протянул руку. — Мне коня понадобится купить, я направо поеду.

Иван отдал тощий кошелек.

— Тебе все равно деньги не нужны, — Оскар улыбнулся.

— А мне куда ехать? — спросил Борис.

— Тебе, как старшему, почетная прямая дорога.

— Это где женатому быть? — Борис с подозрением посмотрел на среднего брата.

— Борис, ты солдат до мозга костей, неужели, если попадется баба, не справишься?

— Кто не справится? Я не справлюсь с бабой?

— Вот видишь, сам прямой путь выбрал. — Оскар с улыбкой посмотрел на братьев. — Ну что, братья-царевичи, разъезжаться будем? — Он повернул коня на правую дорогу. — До свиданья, Борис. Прощай, Иван.

— В следующий раз, когда увидимся, я на троне сидеть буду, — Борис воодушевлено развернул коня на свою дорогу. — До встречи, братаны. — Пошел! — он двинул Буяна пятками, конь поднял хвост трубой и резво помчался по дороге.

— Или под каблуком, — пробормотал Оскар. Оглянулся на младшего. — Видел, как старший резво начал? Прощай, Ваня.

— До свидания.

Оскар неторопливо поехал по дороге.

— Тише едешь — здоровее будешь, — бормотал себе под нос. Он в последний раз оглянулся на валун. Младший брат продолжал стоять над камнем, о чем-то размышляя. — Думай, не думай, а других дорог нет, — усмехнулся Оскар, вонзая шпоры в бока коня.

3. ГИБЛЫЕ ЗЕМЛИ

Через некоторое время дорога без следа растворилась в диком поле. Высокие травы доставали до конского брюха. Их желто-зеленые венчики от редких порывов ветра разбегались в стороны, подобно морским волнам, набегающим от горизонта в сторону распутья.

Иван выпрямился в стременах, приложил ладонь козырьком к глазам огляделся по сторонам. Травяное море начиналось из бесконечности и пропадало в бесконечность, не видно границ.

— И эти земли называются гиблыми? — царевич улыбнулся. — Наверное, только потому, что одному здесь можно умереть со скуки.

Вспомнилась утренняя обида, когда встал рано, хотел переговорить с каликой-гусляром, а его след простыл. Прохор сказал, что до зари ушел.

— Так и не успел с ним попрощаться, хотел спросить, куда путь держит.

— А он не скрывал, — сказал Прохор, — на свадьбы к царю Долмату торопится.

— Счастливой дороги думал пожелать.

— То же и он тебе передавал, сказал, что еще свидитесь…

— Если он сказал — значит, свидимся, — ответил Иван.

Царевич насвистывал песенку про Распутье, которую вчера услышал. Вспомнились слова:

И один я в поле и отважно Жизнь завет, а смерть в глаза глядит Черный ворон сумрачно и важно, Полусонный на кресте сидит.

— Хорошая песня.

Высоко в небе над головой раздалось знакомое карканье.

— Привет, птица! — закричал Иван ворону. — Высматриваешь кого?

— Кар! Погибнешь, дуррак! Каррр! — Черная каркающая точка стала отдаляться.

Иван потрепал Сивко за гриву.

— Не бойся, друг, минуем гиблые земли, не затеряемся. — Конь согласно встряхнул головой, тихо заржал.

Вскоре на открытом пространстве стали попадаться заросли невысокого кустарника. С левой стороны он превратился в сплошную стену непролазных зарослей. Иван подъехал к зеленой стене, подле которой трава росла не так густо и высоко и Сивке легче было передвигаться.

Внезапно кусты раздвинулись, и перед царевичем встали трое мужиков со вскинутым дубьем на плечах.

— Кошелек или жизнь! — гаркнул один из них. Второй по-разбойничьи присвистнул, словно ставил в предложении восклицательный знак.

Во-первых, встреча была неожиданной; во-вторых, не мужиков, а чудо-юдо чаял встретить царевич; в-третьих, погибель должна была быть не такой прозаической, и в-четвертых… Сивко поднялся на дыбы, заржал и прыгнул на мужиков. Те с воплями шарахнулись в разные стороны, а Иван, выхватив меч, тонко закричал:

— Вот я вам!

Мужик, требовавший кошелек или жизнь, прикрыв голову руками, упал на землю. Меч просвистел над головой, милостиво оставляя её на плечах. Остальные с криками: «Караул! Люди добрые спасите!» — кинулись обратно в кусты.

Иван ткнул мечом лежащего, тот дернулся всем телом и испуганно взвизгнул.

— Не губи, хозяин, дома детки маленькие.

— Так вы первые начали.

Мужик перевернулся на спину, умоляюще посмотрел на Ивана:

— Пошутил я, мы мирные косари. — Рядом с мужиком лежала коса, а не дубина, как показалось в начале. — Приблудились мы, леший сбил с дороги. Видим, всадник едет, обрадовались, кинулись навстречу. Про дорогу спросить хотели, и тут — как леший за язык дернул — ляпнул ни с того ни с сего. Ну, какие мы разбойники? — Косарь медленно стал подниматься, подобрал узелок и косу. — Я ж не знал, что ты такой, богатырь, горячий.

Иван спрятал меч в ножнах.

— Кто так шутит?

Зашуршали кусты, из них несмело выбрались, робко улыбаясь, двое косарей.

— Не серчай на нас. На тебе тоже не написано, кто ты такой.

— Иван-царевич.

— Все ясно, — мужики переглянулись и громко захохотали.

— Небось, было у отца три сына…

— Так и есть.

— Хочешь, байку расскажу? — спросил косарь, которому Иван голову хотел отсечь.

— Расскажи.

— Скакал Иван-царевич, скакал три дня и три ночи, пока соседи снизу не пришли и скакалку не отобрали.

— Это ты про что?

— Да просто так, — мужики дружно захохотали.

— А, вы куда идете?

— К Прохору трактирщику, нанялись на работу. Не подскажешь дорогу?

— Вам в ту сторону, откуда я еду. Держитесь, чтоб кусты от вас справа были, и смотрите, где трава примятая, так к Распутью выйдете, а там прямая дорога до трактира.

— Спасибо, царевич, — поблагодарили мужики. — Если б не ты, до ночи плутали бы с лешим.

— Откуда здесь лешему взяться?

— Подожди, скоро лес начнется.

— Будь осторожен, он и тебя пугать начнет да плутать заставит.

— Места здесь дикие. Не по той дороге ты поехал.

— Какая досталась.

Мужики и Иван разминулись.

— Нервный какой-то, я пошутил, а он за меч хватается.

— Младшие дети все такие.

— Избалованные, — шли и говорили мужики: новая тема, новые страсти, с ними и путь короче…

— Кошелек или жизнь, — ехал и усмехался Иван. — Шутники, кто так шутит?

Приключившийся случай позабавил, оказывается, и в Гиблых Землях можно людей встретить. Иван оглянулся — в высокой траве крестьян было не разглядеть, только косы на солнце блестели золотыми полумесяцами, да белели подвешенные на них узелки со снедью.

Прошло еще немного времени, среди кустарника стали попадаться одинокие деревья, трава стала ниже и не такой густой. В стрекочущий хор кузнечиков начали вмешиваться сольные партии птичьих трелей.

— Край-то какой красивый, кто тебе имя такое гнусное дал — Гиблые Земли? — Иван раздул грудь, глубоко втягивая прогретый солнцем запах луговых трав. — «Во поле березка стояла, во поле кудрявая стояла», — тонко пропел он и рассмеялся. В небольшой березовой рощице, мимо которой он проезжал, рассмеялись в ответ. Царевич всмотрелся в светлые просветы стволов. В роще послышалось знакомое карканье.

— Проверяешь? Я живой! — крикнул Иван.

— Еще живой! — эхом отозвалось из рощи. Конь всхрапнул, пристукнул копытом.

— Что, Сивко, чужого чувствуешь? — спросил Иван. Ободряюще погладил коня, — Кологривый ты мой. Ничего не бойся, это ворон балует. Хоть и триста лет живет, а все равно — птица глупая.

Переезжая от рощицы к рощице, Иван и не заметил, как начало вечереть, да и Сивко, хоть и богатырский конь, стал чаще спотыкаться. Царевич, спрыгнул на землю, повел коня в поводу.

— Скоро отдохнешь, смотри, какая трава — высокая, сочная, только место для ночлега отыщем.

Впереди виднелась высокая и мрачная полоса смешанного леса.

— В лес не пойдем. Остановимся в березовой роще, огонек разведем, правда, Сивко? — Конь теплыми губами ткнул царевича в плечо, что-то фыркнул. — Вот и отлично, лес завтра пересечем.

Рубиновая маленькая капелька огонька дрожала среди деревьев, словно чего-то боялась. Иногда с лиловых протуберанцев срывались к небу искорки, с заветной мечтой превратиться в звезды, и мирно затухали среди высоких холодных березовых крон.

Рядом слышалось жизнерадостное журчание маленького родничка, бьющего из-под заросшего мхом валуна и убегающего в глубь рощи. В той стороне, откуда доносилось его журчание, вспыхивали бриллиантовыми и изумрудными россыпями огни светлячков, звенели цикады.

Иван сидел, упираясь спиной в старый березовый ствол, смотрел на огонь, шевелил его, пробуждая к жизни, палочкой, подкидывал лиловому другу-зверю дровяной корм. Настороженно прислушивался к ночным звукам. Пламя после очередной порции сухих веток выхватило серый бок Сивко. Конь смачно хрумкал травой, о чем-то вздыхал. Порой к постоянному ночному фону примешивался хруст валежника, непонятное щелканье, посвист, странные шорохи вблизи ручья — то ли смех, то ли плеск воды. В такие мгновения конь вскидывал голову, вглядывался во тьму, но не пугался, значит — не до ужасов.

«Летом серым корма достаточно», — подумал о волках Иван, вытащил из ножен меч, положил под руку. Неприятный осадок на душе оставил, объявившиеся в полночь тучи, заволокшие небо, проглотившие луну и звезды. Только дождя нам не хватало. В лесном мраке алым сердцем жило и билось пламя костра. Язычки пламени выхватывали из ночи небольшие фрагменты: голые пятки, ноги отдыхали от сафьяновых сапог; красное от пламени лицо Ивана с широко раскрытыми, чуткими глазами; часть толстого ствола; серый бок Сивко; торчащую из ниоткуда длинную березовую ветку.

Иван насторожился, вздрагивая всем телом, прислушиваясь и вглядываясь во тьму. В ту сторону, где было чистое поле. Кажется, где-то очень близко звучала песня. Неужели калика Иван?

Теперь же тишина другая: Прислушайся — она растет, А с нею, бледностью пугая, И месяц медленно встает. Все тени сделал он короче, Прозрачный дым навел на лес И вот уж смотрит прямо в очи С туманной высоты небес. О, мертвый сон осенней ночи! О, жуткий час ночных чудес![4]

— Да нет, такого не может быть, показалось, — пробормотал Иван. Песня исчезла, тишина поглотила её, будто ничего и не было. Мираж… — Да нет, откуда здесь калике объявиться. Скоро на свадьбе петь будет, у царя Долмата. Где его царство расположено? Хорошо сейчас сидеть среди гостей, мед, пиво, с усов утирать. Гости… Счастье, когда тебя окружают люди… — Иван плотнее укутался в плащ, от земли подбиралась ночная сырость и холод. Царевич подкинул в костер несколько старых сучьев. Костер жадно зарычал, словно собака, получившая кость, вскинул вверх огненные протуберанцы.

Глаза сами собой закрывались, жар играл на лице. Иван закрылся от пламени рукой, громко зевнул и поджал пятки.

Что-то зашуршало над головой, раздался треск, тут же заухало, и над костром и головой Ивана пролетела, выпучив желтые глазища, огромная сова.

— Угу! Угу! — разнеслось по лесу.

— Тьфу ты, ведьма, — выругался Иван, кладя меч на землю. — Чтоб ты в дерево врезалась.

— Угу! Угу!

— Ого! — заорало что-то или кто-то у ручья.

Сивко испуганно зафыркал, встал рядом с деревом Ивана, коснулся лица теплыми губами, словно пытался что-то объяснить.

Кто-то ходил кругом — трещал сухой валежник, слышался тихий смешок, покашливание.

— Кто здесь? — вооружившись мечом, Иван вскочил на ноги. — Эй, кто здесь?

Одновременно, затрещало со всех сторон, от невидимого ветра, зашелестели листья деревьев. С кроны — или с неба? — просыпалось, зашелестело, запищало над головой черное облако — летучие мыши.

— Кыш, твари! — Иван взмахнул мечом.

Черное облако пронзительно пища, хлопая крыльями, взметнулось в небесную темь. Сивко тревожно рыл копытом землю, косил по сторонам глазами.

— Спокойнее. — Иван опустил меч. Ноги подкашивались, он опустился на колени. До недавнего времени он не чувствовал и тысячной доли той усталости, которая теперь на него навалилась. Глаза сами закрывались, тело требовало покоя и отдыха. Упасть под копыта коня и спать, спать, спать вечным сном… Меч дрожал в руке, казался невыносимо тяжелым.

— Наваждение, — пробормотал Иван, тяжело падая возле дерева. Громкий треск валежника, злорадный шепот и хихиканье возобновились.

Рука медленно и тяжело потянулась к переметной сумке, нащупала в ней флакон Прохора. Ивану стоило больших сил достать его и открыть, едва не вылив и не расплескав. Он почти засыпал, когда влил в себя эликсир. Сонное наваждение исчезло. Шум и треск стал ближе и громче. На границе света можно было разглядеть суетливые мелькания чьих-то теней. Их шепот звучал отчетливее:

— Спи, усни, баюшки-баю! Спи, усни, сын человеческий. Баю-баюшки-баю.

Иван со стоном облокотился о ствол, прикрыл глаза, наблюдая сквозь ресницы. Сивка фыркнул, склонился над царевичем, коснулся лица.

— Не сплю я. Давай готовиться встречать гостей, — прошептал Иван. Одна рука покоилась на рукояти меча, оплетенной простой проволокой, вторая, осторожно подобралась к горящей головне.

Страха царевич не чувствовал, знал, что это его боятся, раз не показались сразу, а решили на психику воздействовать. «Дуракам законы не писаны», — весело подумал Иван.

На границе света и тьмы слились в одно темное пятно три силуэта. Послышался торопливый шепот:

— Уснул-таки, паршивец.

— Я его защекочу и в ручей уволочу. Люб он мне.

— Хозяин не дозволит. Я коня уведу.

— А я корнями, ветками ему руки-ноги оплету.

Иван выхватил из костра горящую головню, резко и сильно метнул её в центр шепотливого пятна. Вооруженный мечом, вскочил на ноги и метнулся на врагов.

— Вау-ууу!!! — взвыл невидимый враг. Две тени поменьше с визгом кинулись по сторонам.

— Ууу-ууу!!! Вау-ууу! Убили! Ослепили! Глазки мои ясные выжгли! Ой, смерть моя пришла!

Причитая, в круг света, держась за голову, вывалилась невысокая фигура, заросшая бурым и густым мехом, похожий на медвежий. Иван так и подумал, что это медведь, но по ослиным ушам догадался — леший. Он схватил его за ухо:

— Иди сюда, нечисть. Ты зачем людей пугаешь? Почему коня хотел увести?

— Ой, царевич! Ой, ослепил меня, несчастного! — Леший оторвал волосатые ладони от лица, два красных глаза посмотрели на Ивана. На лбу лешего отпечаталось темное паленое пятно — след головни.

— Ой, вижу! — леший радостно улыбнулся, обнажая желтые клыки. — Я вижу! — радостно закричал он. — Ты мне палкой горящей по лбу как звезданешь, так у меня искры из глаз посыпались. Думал — после удара глазные яблоки вылетели.

Иван подвел лешего к костру, дергая за длинное ухо, строго спросил:

— Почему пугал и коня увести хотел?

— Ой, ой! Ухо! Мое ухо! Оторвешь! — визжал леший. — Работа у меня такая — людей пугать, коней уводить. Хозяин велел. Ой!

— Какой хозяин? Кто лешему хозяин?

— Хозяин?!

— Ты сказал про хозяина.

— Ничего не говорил. Ой! Отпусти ухо, еще больше вытянешь.

— Кто был с тобой?

— Кикимора и русалия, кто ж еще?

— Так и знала, что расколешься, — донесся из темноты ехидный женский голос.

— Лешего на дело нельзя брать, — добавил другой, шелестящий голос.

— В разведку, — невидимые голоса захихикали.

Иван поднес к уху лешего лезвие меча. Леший дернул головой, всхлипнул:

— Убьешь? Ван, я не убивай, по-человечески прошу, не убивай. Не бери грех на душу.

— Сейчас отсекут ему голову, — комментировали голоса.

— Не хочешь умирать? — Иван сильно дернул за ухо.

— Нет. Мы и тебя убивать не хотели, только малость попугать. Пошалить — коня увести.

— Вот за это я тебе ухо ослиное отрежу.

— Не режь, Ваня, ты добрый человек, а на меня посмотри — я и так не красавец.

— Укорочу.

— Не надо, Ваня, пожалей лешего, я тебе еще пригожусь, — причитало маленькое волосатое существо. Иван улыбнулся и отпустил ухо. Спрятал меч в ножнах. Леший попятился к спасительной темноте, не сводя недоверчивых красных глаз с Ивана.

— Тебя побрить, надеть курточку, штанишки — вполне за человека сойти можешь, — Иван добродушно усмехнулся. Злость исчезла, да и как её испытывать к этому низкорослому, худенькому хозяину леса с длинной лисьей мордочкой, украшенной ослиными ушами, пятачком и красными маленькими глазками без век. Длинные уши с кистями, как у белки, испуганно обвисли, прижались к скулам. Иван присел на корточки, протянул руки к костру.

— Давай, леший, иди, у тебя своя дорога, у меня своя.

— Вот так, отпускаешь? — недоверчиво спросил леший.

— Уже отпустил.

— Ты серьезно? — леший топтался на месте. — Я шуток не люблю.

— Серьезно. Иди.

Леший не уходил. Одной рукой разминал ухо, другой тер паленое пятно на лбу.

— Ты днем косарей пугал и следы путал?

— Немножко побаловался, — хихикнул леший. — Слышь, земляк, — леший шагнул к Ивану.

— Я нечисти не земляк.

— Все мы землицей русской выращены, — леший взмахнул волосатой лапой. — У тебя в переметной суме мех есть, он так странно булькает, вода так булькать не может, — Леший почесал пузо. — Ты ведь от Прохора едешь?

— Тебе что? — устало, спросил Иван.

— Слышал, что брага у него знатная. — Леший пошевелил пятачком. — Чую, что налил тебе брагу Прохорович.

— Тебе что за дело?

— Может, нальешь? Выпьем мировую, — леший присел рядом с Иваном.

— Наглый ты, земляк, — усмехнулся Иван, доставая из переметной сумы мех.

Леший подергал кадык.

— Першит что-то, испугал ты меня, царевич.

В круге света появились еще две фигуры. Согбенная, опирающаяся на цветущий мелким листом посох — Кикимора, похожая на кривую ожившую ветку дерева, завернутую в темный платок.

— Алкаш ты, леший. У тебя глаза красные от беспробудного пьянства и мухоморов красных. Здравствуй, царевич, — кикимора поклонилась.

— Здравству, й бабушка, садись к огню, погрейся, — царевич с удивлением рассматривал незваных гостей.

— Вечер добрый, Ваня, — за спиной кикиморы объявилось низенькая полная женщина, зябко кутавшаяся в длинные мокрые волосы.

— Уже ночь.

— Какая разница, — русалия присела на границе света и тьмы. Иван увидел бледное красивое лицо с алыми, полными губами. Сквозь прядь волос, как бы ненароком, выскользнула половинка соблазнительной груди.

— Садись к костру.

— Не люблю сушь, — полные губы послали царевичу воздушный поцелуй.

Кикимора поворошила посохом костерок, тот разгорелся ярче.

— Валежник сухой — слышь, леший, леса понапрасну не губил.

— Я знаю, — леший нетерпеливо потер лапами. — Так что с брагой?

— Держи, леший.

Леший подхватил мех, поднял над собой и направил в открытую пасть шипящую струю.

— Ты особенно не увлекайся, — прошипела кикимора.

— Бульк, — леший передал наполовину опустевший мех кикиморе. — Знатная брага, — он громко отрыгнул.

— Закусить хочешь? — Иван подтянул к себе переметную суму.

— Что есть? — жадно спросил леший.

— Пирог с олениной остался, пирожки с капустой и яйцом. Сало есть, колбаска чесночная.

— Все свое, натуральное, — одобрил леший.

— Вестимо.

— Так что, земляк, жмешься? Доставай снедь.

— М-да, — Иван расстелил белую салфетку, стал выкладывать дорожный провиант.

Кикимора перекинула мех с брагой русалии, он слабо булькнул.

«Все выпьют», — с тоской подумал Иван.

— У меня этот родник минеральными солями богат — как живая вода, — промычал леший, запихивая в рот кусок пирога, показывая лапой в сторону, где журчал ключ. Он подцепил два пирожка, одним стал в зубах ковыряться, второй передал кикиморе.

— Ты скажи нам, лучше, Ваня, чего ты забыл в местах гиблых? — спросил леший.

— Ничего не забыл, к Руфию царю еду.

— А камень на дороге видел? — прокаркала кикимора.

— Видел.

— И что, прочитать не сумел? — прожурчала русалия, перекинула лешему пустой мех.

— Умею, — обиделся Иван, — так, когда писали? Столько времени прошло? Угощайся, русалия, пирожками, сальцем.

— Я только постную рыбку ем, — хихикнула русалия, плотнее закуталась в мокрые волосы, словно в плащ, длинные, темные и густые, похожие на бурые водоросли. В её руках появился костяной гребень, которым она принялась старательно расчесывать концы волос. — Чем длиннее, тем секутся больше. Не хочешь причесать меня?

— Не советую, — буркнул леший, нарезая толстыми кусками сало. — Все забудешь, что помнил.

— Спасибо, русалия, я лучше возле костра посижу, — ответил Иван, пробуя разглядеть в сумерках таинственную русалию. Её голос завораживал и, судя по интонациям, обещал неземные наслаждения. Царевич подбросил в костер охапку сухих веток. Вверх взметнулся столб искр, который тут же погас под властным движением посоха кикиморы.

— С огнем в лесу надо быть осторожным.

— Я осторожен.

— Рассвет придет, поворачивай назад, — прокаркала кикимора, — иначе хозяин живым не выпустит, — она настороженно повела по сторонам носом, похожим на конец сучка.

— Кто такой — хозяин?

— Шш-шшш, — прошипел леший, прекращая жевать, — не поминай лихо — услышит.

— Да, кто он?

— Шш-шшш! — зашикали со всех сторон.

— Делай, что кикимора советует — назад поворачивай, — прошептала русалия.

Леший потрогал паленый лоб.

— Здорово ты меня огрел. Теперь не скоро заживет.

— Мы думали, что ты спишь, — тихо рассмеялась русалия, — это я сонный наговор шептала.

— Дура, — леший показал ей волосатый кулак, — шептала и не нашептала.

Кикимора шмыгнула носом.

— Все правильно она шептала, царевич снадобье против сна принял, — проскрипела она, словно ветка старого дерева. — Вот сейчас, чую, — она показала на фиолетовый флакончик лежащий возле дерева.

Леший сытно рыгнул.

— Благодарствую, царевич, за хлеб и за соль.

— И за уши свои, лопоухие, благодари, — смеясь прожурчала русалия.

— Спасибо, — сказал леший.

— Вам спасибо, что ночь со мной провели, — ответил царевич. — Вы всегда зло творите?

— Разве это зло? Жизнь у нас такая, — проскрипела кикимора, высмаркиваясь в конец платка. — Раньше, при царе Горохе, мимо этих мест путь торговый пролегал, веселее было. Мы мужиков не обижали и они нас.

— Под крышей Соловья-разбойника жили, — вспомнил леший. — Я его свистеть научил. Свистел лучше меня, соловьем разливался.

— Душегубом он был, — сказал Иван.

— Знатным душегубом, — поддакнула кикимора.

— Его киллер из Мурома замочил, — продолжил воспоминания леший, — а потом Змей Горыныч объявился.

— Хороший был хозяин, — каркнула кикимора.

— Только и ему башни все посносили, — вздохнул леший, неистово почесал под мышкой. — Тьфу ты, неужели блох подцепил? Бриться придется, чтоб вывести. Срам какой. — За костром рассмеялись.

— И кто теперь за хозяина? — при слове «хозяин» все отводили глаза, стараясь не смотреть на царевича.

— Своя кровь дороже, — прошептал леший. — Прими совет — вернись к Перепутью, пока не поздно, и выбери другую дорогу, — он задрал голову к небу, — твое счастье, что луны не видно, одни тучи.

— При чем здесь луна?

Кикимора поднялась:

— Леший, пойдем, скоро светает.

Леший неохотно встал.

— Хорошая кухня у Прохора, навестить бы.

— Ваня, хочешь, пойдем со мной, будешь мне волосы расчесывать, а я тебе песни петь и целовать страстно, между куплетами. Здесь река недалеко, там я тебя и скрою, никто не найдет, — ласково прожурчала русалия. — Пойдем, милый, зачем тебе мир человеческий? Если не нечисть, так вы сами друг дружке козни строите, воюете. А у меня — тишь и прохлада: река течет, камыш поет, ничего и никогда не меняется. Покойно у нас.

— Вот именно — покойно. Что ты понимаешь в жизни человеческой?

— А ты научи меня пониманию, — жарко прошептала русалия, на миг распуская волосы. В свете костра блеснуло бледное и нагое женское тело, призывно качнулись полные груди. Русалия запахнула волосы и улыбнулась. — Холодно мне, а ты — горячий, люблю горяченьких.

— Спасибо, русалия, не люблю я рыбу и рыбалку.

— Я не рыба, — обиделась русалия. — Батяня твой на лягушке холоднокровной женился.

Иван рассмеялся.

— Мне, видно, не судьба, извини.

— Извиняю, не шибко надеялась, — полные губы благосклонно улыбнулись. К ней приблизились леший и кикимора — три низенькие расплывчатые фигуры.

— У тебя чеснока случайно нет? — спросил леший.

— Нет, есть колбаска чесночная.

— Была, — вздохнул леший, для профилактики хлопая себя по вздувшемуся животу. — Хозяин наш не здешний.

— Откуда он? — насторожился Иван.

— Ты кол сделай… — Кикимора отвесила лешему звонкую затрещину, — Ты что, мохнорыл, болтаешь, своя жизнь не дорога, другие пожалей.

Леший икнул:

— Это брага виновата. Ваня, внемли совету, поворачивай оглобли, тогда и я смогу тебя брагой угостить, настоянной на березовом соку.

— Почему? Почему вы боитесь сказать мне о хозяине? Кто он? Что ждет меня впереди?

— Беда впереди, — печально ответила русалия.

— Смерть, — каркнула кикимора.

— Поворачивай, Ваня, и счастливого пути, — крикнул леший. Зыбкие фигуры отступили, растворяясь в сумерках. Не было слышно, как ушли; ни одна веточка под ногами не треснула.

— Остерегайся мышей летучих, — донесся издалека голос лешего.

Лес зашумел, налетевший порыва ветра, раскачал кроны деревьев, разогнал густую темень, она уступила места молочным сумеркам.

Сквозь кроны и стволы берез стало просматриваться серое небо, усыпанное шляпками звезд, темные, рваные, широкие полосы туч. Далеко на востоке кто-то невидимый мазнул по горизонту малиновой кистью. Начинало светать. Иван посмотрел на затухающие угли, перевел взгляд на коня.

— Что, Сивко, двигаемся дальше? — Конь радостно заржал, ткнул теплой мордой в грудь. — Посмотрим, кто такой хозяин. — Царевич собрал остатки снеди — после лешего почти нечего было собирать. Иван улыбнулся, вспоминая странных, совсем не страшных ночных гостей.

С кем только не встретишься. Леший и кикимора — вроде нечисть, а на людей похожи. Русалия — эта опасна для прямого общения, может заколдовать и заставить на дне водоема век коротать. Иван вспомнил историю про торгового гостя Садко, как в него влюбилась принцесса подводного царства. Где они сейчас, что с ними? Кто знает…?

Царевич опустил на спину Сивко седло, подтянул ремешки подпруги, закрепил переметные сумы, взялся за уздечку. Над головой пискнула, срываясь вниз, летучая мышь, зигзагами замельтешила над кустами, улепетывая в глубь леса, где еще царил густой сумрак.

— У, нетопырь, — царевич погрозил кулаком.

Перед уходом проверил, надежно ли затушил костер, и в том месте, где сидела Кикимора, обнаружил сухой пучок чеснока.

— Вот бесы, сами чеснок имели, а меня спрашивали. — Царевич сунул в кармах кафтана несколько головок. — Вперед, труба зовет, — весело объявил Сивко.

Молодой лес, в котором Иван провел ночь, начал меняться: деревья становились старше, толще, выше. Березы сменили дубы-великаны в несколько обхватов, покрытые седым, свисающим с ветвей мхом. Казалось, что их высокие кроны подпирают небеса, за густой листвой не было видно небосвода. Пушистые заросли папоротника — в рост человека; проход сквозь кущи затрудняли скрытые, похожие на дремлющих змей, извилистые корни деревьев, давно сгнившие, поваленные в бури стволы.

Усилившийся ветер шумел в кронах дубов, сыпал вниз старые листья, сухие ветки. Натужно потрескивали и скрипели старые стволы. Других живых звуков этот лес не знал. Пения птиц Иван не слышал. Его шаги и цокот копыт, заглушал многолетний ковер опавших листьев устилавших землю.

Во второй половине дня старый дубовый лес уступил место очередному подлеску и орешнику, которые оживили окрестности разноголосицей птичьего пения. За этим лесом скрывался другой — с высокими ароматными соснами, под которыми росли многочисленные красные шляпки с белыми горошинами — мухоморы. Зеленый ковер под ногами сменила колючая рыжая хвоя. На таком ковре Иван-царевич увидел первый скелет человека.

Сивко испуганно заржал, когда под его копытом треснула, рассыпаясь в прах, кость. От толчка из-под елового покрова вскинулась кисть скелета, выкатился злорадно скалящийся череп, как будто злорадно предупреждал: и вас ждет та же участь.

— Тихо, все позади, — Иван, успокаивая, погладил коня. Прошептал: — Бедный Йорик. Вступаем в опасную зону, — сказал в конское ухо.

Они продолжали углубляться в темный и сумрачный еловый лес. Все чаще попадались человеческие и конские останки, полузасыпанные хвоей. Казалось, что несколько десятилетий назад здесь прошла грандиозная сеча.

— С кем они сражались: с бандитской группировкой Соловья-разбойника или со Змеем Горынычем?

На смену ельнику пришел новый лес — нечто фантасмагорическое, жуткое: обугленная черная земля, с гнилыми остовами пеньков, на которой ничего не росло, обугленные, лишенные ветвей, черные столбы-стволы. Мрачные обелиски. Конские копыта взметали черные облачка праха. Горелый лес тянулся в бесконечность и не думал заканчиваться.

— Что за пожарище здесь бушевал? — вопросы царевича оставались без ответа. — Теперь понятно, почему эти земли называются гиблыми. — Он посмотрел на небо, близился вечер. Небосклон затягивался черными косматыми тучами. Картина выглядела безнадежной и безрадостной.

Впереди сквозь горелые стволы замелькало странное белое строение с арками, странно искривленными колоннами.

— Тут кто-то живет или жил? — удивился Иван. Сивко недовольно зафыркал. — Вперед, конь мой верный, не бойся, там царевна прекрасная и кобылица богатырская, — подбодрил царевич жеребца. Обманутый Сивко радостно заржал, хотел перейти в галоп, но Иван натянул поводья. Черные деревья расступились. — Стой, глупый, — царевич привстал на стременах. Теперь он мог хорошо разглядеть удивительное белое строение, которое так его поразило. — Ну ни фига себе, — выразил впечатление, соскакивая с коня и шагая к белому сооружению.

Перед ним белели гигантские останки Змея Горыныча. Колоссальный белый хребет сверкал отполированными временем позвонками, покоился на обгорелой земле. Над ним высокими арками поднимались ребра, искривленные колонны тазобедренных костей.

— Вот это дракоша! — с восхищением протянул Иван, меряя шагами вытянутые кости. — Выйти против такого — большая честь. Еще важнее выжить. Алеше Поповичу это удалось. Но как? Прав Митрофанушка, когда говорил, что были богатыри в свое время, не то, что нынешнее племя.

Тридцать шагов уместились между последним позвонком хвоста и черепом величиной с Сивко. Конь испуганно ржал, топчась у обугленных стволов, боясь подойти к скелету. Огромный череп угрожающе выпятил кривые кинжальные зубы. Пустые глазницы, как живые, клубились внутри мраком. Царевич заинтересованно наклонился вперед и с криком отпрянул назад. Глазища выплюнули черное облако пронзительно кричащих летучих мышей. Не переставая кричать, они совершили над испуганным Иваном круг и кинулись на коня. Сивко испуганно заржал, встал на дыбы, черное облако упало на него. Конь испугался еще больше. Ржание перешло в жалобное блеяние, он кинулся к скелету, в прыжке перескочил через череп и, преследуемый пищащим черным облаком, понесся, не разбирая дороги, вперед.

— Сивко! Стой! Стой! — Иван побежал следом. Невидимый в черном небе, предостерегающе каркнул ворон.

— Да пошел ты, — Иван поднял лицо, почувствовал, как упали на лоб и щеки холодные капли. Начал моросить дождь. — Сивко! — закричал Иван, продолжая бег.

— Сивко-о-о-о! — заметалось эхо по мертвому черному лесу.

Около полуночи горелый черный лес расступился, выпуская Ивана на большую темную поляну, в центре которой стоял высокий курган. Дождик висел в воздухе тонкой моросью, пропитывая окрестности холодом и сыростью. Сквозь поредевшие облака неоновым столбом прорывался свет полной луны, падая на обгоревшую поляну и освещая курган. На вершине кургана, покрытая серебреным светом, копошилась пищащая, шевелящаяся масса.

— Сивко! — закричал Иван. Пророчества гиблых земель начали сбываться, только они не обещали смерти коня.

Копошащаяся масса пришла в движение. Захлопали крылья, темное облако, пронзительно крича, взметнулось к небу, покружилось над курганом и понеслось навстречу царевичу. Иван выставил перед собой меч. Стая летучих мышей развернулась, свечой взмывая по лунному столбу к облакам.

На бугре лежал разобранный на отдельные мослы скелет лошади.

— Сивко, — потрясенно прошептал Иван, взобравшись на холм. Среди костей лежали разорванные переметные сумы, конская сбруя, седло, красноречиво намекая, что ошибка исключена. Царевич покосился на луну, не выдержав, погрозил ей мечом. Пискнула невидимая летучая мышь.

— Прости, друг мой дорогой, что не уберег. — Лошадиный череп скалил желтые зубы. За спиной осторожно кашлянули и чей-то голос мягко, с иностранным акцентом, произнес:

— Сынок, у тебя другая задача — сьебя сберечь.

Иван мгновенно развернулся, выставив перед грудью меч. На поляне в центре лунного столба стоял человек, завернутый в широкий черный плащ с высоким воротником. Лицо скрывали поля надвинутой на глаза шляпы.

— Здьявствуй, Ваня.

— Ты кто?

— Хозьяин, — в голосе слышалась насмешка. Незнакомец медленно поднял голову, подставляя лицо лунному свету. Бледный свет заиграл на серой пергаментной коже, на месте глаз горели два красных огня, похожие на угольки, раздуваемые ветром.

«Ну вот, начинается», — нехорошее предчувствие кольнуло царевича под сердце. Он отступил назад, услышал треск костей.

— Что ты хочешь? — громко спросил Иван, стараясь не поддаться минутному страху, который сумели внушить красные глаза.

— Как всьегда — крови, — незнакомец кровожадно улыбнулся. В серебряном свете блеснули два крупных передних зуба, похожие на волчьи клыки.

Ивана зябко передернуло, он посмотрел на выставленное перед собой лезвие меча, оно сотрясалось в мелкой дрожи.

— Ты оборотень? Вервольф? — голос царевича предательски задрожал.

— Нет, вампир. Графь Дракула, собьственной перьсоной, — граф галантно поклонился, отстегнул брошь у горла. Плащ с малиновой, кровяной изнанкой осел у его ног. Сверху упала шляпа, обнажая высокий белый лоб, черные волосы, зачесанные назад и перевязанные на затылке алым шнурком. Кроме белой сорочки, украшенной брабантскими кружевами, спортивных рыжих лосин, заправленных в высокие ботфорты, на графе ничего не было.

— Ты не из нашей нечисти.

— Свою, вы почтьи вывели, — граф зевнул, демонстрируя свои дантистские трансплантаты. — Свьято место пусто не бываеть.

— Свято место? — усмехнулся Иван, стараясь побороть противный озноб, сотрясающий тело. Он предпочитал не смотреть в глаза собеседника, тот обладал тяжелым, приковывающим к себе взглядом.

— Конечно. Видьишь, как все выгорело, Змей Горьиныч дал сыну свящьенника посльедний бой. И тепьерь ничего не растет, одни головешьи. — Дракула раскинул руки: — Льюблю луну, особьенно ночью, когда она полный. Самье время для охоты на дурьяков, — он стал неторопливо подниматься на курган.

— Обещаю — один неосторожный жест, и я отсеку твою поганую голову, и клыки не помогут, — волнуясь, вскричал Иван, холодный пот вместе с каплями дождя струился по его лицу. — Плевать, что ты без оружия.

Дракула раскрыл рот:

— Это что? — лунный свет любовно полировал выступающие передние резцы. — Но если желаешь, можьем пофихтовать. — В руках Дракулы, как у прекрасного иллюзиониста, появилась длинная изогнутая сабля, похожая на один из увеличенных передних клыков.

— Изьвольте, церьевич, — граф перешел на бег, сабля над головой опасно зажужжала, превращаясь из полумесяца в раскрученный опасный овал.

— Кровьи, хочу свежьей кровьи! — закричал Дракула.

Иван-царевич, готов был бросить меч и бежать с этого проклятого места без оглядки, но Иван-дурак закричал:

— Сейчас ты её получишь, всю оставшуюся жизнь шепелявить будешь! — он безумно кинулся навстречу вампиру.

Сабля встретилась с мечом, тонко зазвенела, отвела удар в сторону, как-то замысловато повернулась, цепляя перекрестье рукоятки. Меч вырвался из руки царевича, описав полукруг, упал на поляну.

— Воть так. — Дракула воткнул саблю в землю. — Менья учил фихтовать один маэстро из Фландрии.

— А драться учили? — Иван пнул вампира в живот. Граф охая согнулся, а царевич, отскочив в сторону, понесся вниз, к своему мечу. Темное облако, яростно пища, упало с неба. Толкнуло в спину. Раскрыв руки, царевич пролетел над мечом, врезался в землю и заскользил по мокрому пеплу, к торчащим головешкам, окружающим поляну. За спиной раздались торопливые шаги. Вампир приближался.

— Ударь нижье пояса не считаеться, тебье надо указатель дорожьные читать, там всьё было написан, про тех, кто по этой дорогье поедает.

Царевич перевернулся на спину, но подняться граф не позволил. Дракула упал сверху. Завязалась короткая борьба. Вампир оказался сильнее. Иван несколько раз ударил вампира в предполагаемое место печени, ему на челюсть опустился кулак.

— Я сильнее, — прошептал Дракула, встряхивая полубессознательное тело Ивана. — Кровьи хочеться. Поверьни голову, так, — граф осторожно развернул голову Ивана, обнажая горло. От волнения и сильного желания, граф начал голодно икать. — Вот так, — он торопливо расстегнул царевичу ворот кафтана. — Ик. Ик. Сейчась. Ик, ик, ик.

Ничего не осознавая, взгляд Ивана блуждал по черной периферии выжженной поляны, залитой серебряным мертвым светом. «От меня останется меньше, чем от Сивко…» Глаза наткнулись на черные обугленные пеньки. Все, что осталось от деревьев. «Кажется, дождь перестал, — отметило сознание, Иван почувствовал на шее прикосновение холодных когтистых пальцев, это отрезвило царевича: — Ведь он меня хочет убить!»

— Смирно и спокойно! — рявкнул в ухо вампир. — Тогда умрьешь без боли. — Сильные руки прижали Ивана к земле. Царевич увидел над собой плотоядную улыбку графа. Длинный белый язык облизал бледные губы, мелькнули передние клыки. Лицо Дракулы медленно склонялось к шее Ивана. Граф в экстазе закатил глаза. Взгляд царевича заметался по торчащим из земли обугленным стволам, он замычал от ужаса.

— Будь спок, — шепнул ободряюще Дракула. Длинный шершавый язык коснулся шеи Ивана. — Сладкий ты мой.

— А-ааа! — завыл от ужаса Иван. Напрягая все силы, он впился взглядом в торчащий рядом черный остов дерева. Черный обломок накренился в сторону и легко выскользнул из земли.

— А-аааа! — заорал Иван, чувствуя трупное, ядовитое дыхание вампира и видя два опускающихся к шее клыка. Обгорелый кусок взмыл вверх и опустился на спину вампира. Раздался сухой хруст. Дракула с жутким стоном отшатнулся. Красные глаза с удивлением уставились на не менее удивленное лицо Ивана, в уголках бледных губ появились две алые капельки. Иван почувствовал, как слабеют руки вампира, прижимающие к земле его тело. Рот вампира скривился в жуткой ухмылке.

— Осина попалась, — прохрипел Дракула, заваливаясь на бок.

Иван-царевич торопливо поднялся, недоверчиво косясь на застывшее тело графа. У того из спины, меж лопаток, торчал гнилой обломок дерева.

— Осина попалась, — ошеломленно повторил царевич.

Шурша крыльями, мимо пронеслась молчаливая стая летучих мышей. Нетопыри упали на скрюченное смертельной судорогой тело графа Дракулы.

— Похоронная команда пожаловала, — прокомментировал Иван. Он подобрал свой меч и устало побрел прочь, подальше от этой заговоренной поляны и кургана. Пошел сильный дождь. Поляна погрузилась во тьму. Луна, испуганная увиденным, поспешила скрыться в тучах…

К концу третьего дня Иван царевич выбрался из леса на дорогу. Как нейтральная полоса, она отделяла лес от ухоженных полей. Ржаные поля тянулись за горизонт, под падающим диском солнца превращаясь в тонкую розовую полосу.

Царевич увидел два врытых в землю столба с натянутым белым полотном, расшитым голубыми васильками и желтыми ромашками, среди цветов пробегала витиеватая надпись: «WELCOME В ЦАРСТВО РУФИЯ».

— Пешком в царство Руфия, — прочитал Иван-царевич. На один из столбов уселся с карканьем черный ворон.

— Пр-ривет! — прокаркала птица.

— Отстань. Живой я, живой. — Иван прошел меж пограничных столбов.

— В-везет, кар! — ворон взмыл вверх и полетел в сторону заходящего солнца.

— Жаль, нет ни лука, ни стрелы, — Иван проводил взглядом наглую птицу. Он обессиленно опустился на землю, оперся спиной на столб. Глаза закрылись, действие эликсира, который дал трактирщик, закончилось. Начиналась ломка — трехдневный сон как компенсация за хроническое недосыпание.

4. БРАТЬЯ

— Кушай, кушай на здоровье, гость дорогой. Жених загаданный, — перед Борисом поставили новую порцию горячих дрожжевых блинов. Кроме блинов, на столе стояли полупустая миска с красной крупнозернистой икрой и горшочек с пахучим липовым медом. Что еще может пожелать душа с дороги?

Царевич, усмехаясь, проводил взглядом высокую, по-мужски, широкоплечую женщину. Со спины — мужик, если б не длинная русая коса-краса, перекинутая через плечо, перевитая розовыми лентами. Красивое лицо портил шрам, пересекший лоб и плохо скрываемый челкой. Да и нос кривил в сторону, словно был переломан в кулачном бою.

Но что-то заставляло Бориса молча провожать и встречать её взглядом. Возможно, ему нравились её темные карие глаза, их вызывающий, одновременно насмешливый взгляд.

«Славную я блинную открыл, — подумал Борис, тяжело вздыхая и сворачивая, вроде бы нехотя, очередной блин. — Эх, хорошо живут у Руфия, народ икрой закормили».

По избранной дороге Борис благополучно доехал до столицы Руфия, сожрав по пути все съестные запасы и наивно насмехаясь над пророчеством. В старину писали. А чему только в старину не верили? В Змеев Горынычей, Кощея Бессмертного, Снегурочку и курочку Рябу, может, они в старину и были, но в наш современный век их и в музеях не сыскать.

Столица особого впечатления не произвела — столица, она и в Африке столица, — все столицы одинаковы. Город стоял на обрывистом берегу реки, окруженный семью холмами. В кремль, обнесенный высокой деревянной стеной, от посада вела широкая дорога, присыпанная белым речным песком. Вдоль неё тянулись обнесенные палисадниками домики посадских, выше — купеческие терема, просторные пятистенки зажиточных ремесленников и мастеров. Дорога упиралась в деревянные ворота — парадный выезд царя, защищенные двумя квадратными каменными башнями.

Подойдя ближе, можно было разглядеть зевающие и скучающие лица бородатых стражников, преющих в железных доспехах. В купеческом квартале, зайдя перекусить, а заодно разузнать свежие новости и старые сплетни, Борис задержался. Ранний посетитель, если он первый, всегда дорогой и желанный.

Царевич усмехнулся, когда выглянула из кухни и тут же исчезла любопытная хозяйка. Интересуется. Еще бы, мы люди видные, — Борис горделиво расправил саженные плечи, втянул нависающий над ремнем живот.

— Мама, — дочка окликнула высокую женщину, взбивающую руками в деревянной кадке тесто, остро пахнущее пивными дрожжами. Женщина посмотрела на дочь, не переставая разминать тесто:

— Что случилось, Уля?

— Я красивая?

— Тебе это кто-то сказал?

— Я тебя спрашиваю, — дочка нетерпеливо топнула ногой.

— Как тебе сказать, привыкла я к тебе, — вздохнула мать, опуская глаза в кадку.

Уля подошла к стене, на которой висело небольшое зеркальце.

— Тогда чего он так смотрит на меня?

— Тот бугай? Он вторую порцию доминает.

— Кто как работает, тот так и ест. Он на меня так смотрит…

— Понравилась, — пробормотала мать, тяжелые кулаки забухали по тесту.

Уля вышла в зал.

— Еще блинчиков?

— Нет, спасибо, — поспешил ответить Борис, тяжело отдуваясь. — В дальней дороге оголодал, но сегодня вернул все затраченные калории, — он заговорщицки подмигнул Уле.

— Понравились блины?

— Понравились.

— А чего на меня так смотришь?

— Нельзя, что ли? — Борис рассмеялся. — На кого здесь еще смотреть? — царевич поднял кружку с холодным кефиром, отпил, выкрасив губы и усы белым. Вытер рукой усы, облизал губы.

Уля покраснела, отвела взгляд в сторону.

— Смотрите вы как-то провоцирующе.

— Это как? — Борис допил кефир, вытерся рукавом кафтана.

— Словно в женихи набиваетесь.

— Чего? — Борис громко расхохотался. — Это я набиваюсь?

— Ага, говорите тут всякие глупости.

— Я? Ничего я не говорил, — возмутился царевич.

— Моя мама говорит, что все дружинные люди брехуны.

— Я брехун? Я вообще не здешний, а заезжий. По делу.

— Приезжим, тем более, веры нет.

— Хозяюшка, я — царевич, я всегда правду говорю.

— Все вы так говорите, — глаза Ули насмешливо заблестели. — Действительно, какой из тебя жених.

— Не понял, из меня что, плохой жених? — Борис еще больше развернул крылья плеч, живот убрать было невозможно. — Самый что ни на есть — жених.

— Я и вижу. Воевал много?

— Вестимо. Воевал, — Борис вскинул подбородок, насупил взгляд. — Я в этом деле — ветеран: медали имею и грамотки.

— Я и говорю — калека.

— Кто калека? Я — калека? — Борис возмущенно отодвинул стол, тяжело поднялся и грозно встал перед девушкой. Отметил про себя, что глупая хозяйка не уступает в росте. «Зверь, а не баба», — пронеслась одобрительная мысль. — С чего ты взяла, что я калека?

— Сам сказал, — Уля застенчиво улыбнулась, отвела взгляд.

— Когда я тебе такое сказал?

— Ты сказал, что много воевал и не можешь быть женихом.

— В смысле?

— На войне как на войне, кто с мечом, кто на коне; там всякое может случиться. Бывают и членовредительства.

— И что?

— И все, — карие глаза насмешливо посмотрели на Бориса.

Царевич понял, что над ним издеваются, покраснел.

— Не было никаких членовредительств, — буркнул он.

— Вот я и говорю: явился сюда и смотришь так, будто предложение делаешь.

— Я?

— Ты.

— Тебе?

— Мне, — карие глаза выдержали яростный и гневный взгляд царевича.

Из кухни вышла мама, такая же высокая и широкоплечая, как дочь. Более зрелые карие глаза окинули Бориса выразительным взглядом.

— Этот, что ли, твой жених?

— Он самый, — радостно подтвердила Уля.

— Послушайте, мамаша, ваша дочь меня с кем-то путает.

— Это ты её с кем-то путаешь, — мать вплотную подошла к оробевшему Борису. Грозно посмотрела на него. — Моя дочь ни с кем не путается. А ты уже меня мамашей кличешь и Уле моей женитьбой голову задурил.

— Женщина, я блины зашел поесть! — воскликнул Борис.

— Не ори, — осадила мама. — Все — чуть дело, сразу в кусты. Что ты в нем нашла доченька, хиляк какой-то?

— Я — хиляк?! — закричал, не на шутку сердясь, Борис.

— Ну, мама, — Уля оценивающе, словно впервые видела, посмотрела на царевича, — хиляк, — вынесла она вердикт.

— Моя дочь с одного удара снесет тебя на землю.

— Меня? — Борис, улыбаясь, посмотрел на женщин.

— Тебя, тебя.

— Нет, ну народ, — Борис покачал головой, — зашел блинов отведать. А тут на грубость нарвался, хиляком обзывают. — В сердцах он сплюнул под ноги.

— Ты здесь не плюйся, не у себя в палатах, это обеденная зала.

— Извиняйте, — Борис вызывающе выпятил нижнюю челюсть.

— Собьет, — повторила мама.

— Не собьет, — огрызнулся царевич.

— Собьет.

— Не собьет, бьюсь об заклад, что не собьет.

— Что ты поставишь? — рассмеялась Улина мама. Дочка тем временем засучивала рукава сарафана.

— Коня богатырского.

— Твоя кляча и одного руфия не стоит, — старая хозяйка презрительно посмотрела на Бориса.

— Хорошо, — вскипел царевич. — Собьет — на твоей дочке женюсь, — брякнул Борис, и сам расхохотался такой шутке. — А вы что ставите?

— Я себя ставлю, — улыбнулась Уля.

— Это как?

— Увидишь, — девушка состроила глазки.

Борис жадно сглотнул слюну, выразительно посмотрел в карий омут. Они обещали увлечь в себя и утопить.

— Посмотрим. Посмотрим, — пробормотал царевич, становясь напротив девушки. В карих глазах застыл смех, девушка даже щеки надула, еле сдерживаясь.

— Что я с тобой сделаю, милая, даже не представляешь, — мечтательно погрозил царевич.

— Смотри, дочка, поосторожнее, не зашиби ненароком, — предупредила мама.

— Пожалуй, — кивнула Уля.

— Давай. Бей, — хмыкнул Борис.

Уля ударила, отведя плечо назад, как опытный кулачный боец, и впечатала кулак в грудь царевича. Борис охнул, чувствуя, как тело отрывается от пола, спина натыкается на стол и скамейки, все это с грохотом сносится на пол. Тело царевича упало сверху, ломая скамью. Уля встревоженно склонилась над ним.

— Живой? Извини, не хотела сильно.

— Угу, — простонал Борис, пробуя подняться. — Как конь лягнул.

— Еще бы, — рассмеялась мама Ули. — Моя дочка два года в богатырках-поляницах ходила и таких, как ты, пачками валила. Поднимайся, женишок, — охнув, она поспешила на кухню.

Уля протянула руку.

— Я помогу?

— Спасибо, я сам, — царевич, кряхтя поднялся, — проклятый камень, в точку, — процедил он сквозь зубы.

— Какой камень?

— Был один, — Борис, морщась, пощупал грудь: теперь синяк будет и зачем спорил?

— Ты не думай. Мы тоже не простого сословья.

— Вижу, — хмыкнул Борис, поднимая и ставя на пол стол.

— А ты вправду царевич?

— Царевич, — Борис придвинул лавку, устало опустился. Раздраженно отпихнул к стене обломки лавки, которая отпечаталась на спине.

— Мама, я замуж за царевича выхожу! — крикнула Уля.

— Поздравляю! — донеслось из кухни.

— За кого замуж? — недоуменно спросил Борис.

— Ты так не шути, я могу и сильнее ударить, — посоветовала Уля, ласково улыбнулась.

— Она так блинную получила, — в дверях кухни появилась мама.

— Как?

— На спор, — ответила Уля.

«Лучше бы я по дороге Ивана поехал», — с тоской подумал Борис. Он поднялся.

— Ты куда?

Борис поморщился:

— Дело одно сделать надо, ведь не зря сюда приехал. Не бойся, пеший пойду, коня во дворе оставлю.

— Я не боюсь, на слово твое полагаюсь. — Устя заглянула в глаза Бориса, прошептала, словно предупреждала: — Ты еще не знаешь, что с обманщиками бывает, которые не выполняют перед бедными девушками своих обещаний.

— А что бывает?

— Хочешь узнать?

— Пожалуй, нет, — помедлив, ответил Борис, с тревогой пощупал грудь. — Главное — диафрагма целая.

Согласно тайного плана, который дал, по большой симпатии и как военный военному, воевода Дубылом, царевич Борис вышел к восточной стене кремля, поднялся по склону к высокому двухметровому забору с затесанными кольями. С другой стороны должен был находиться сад, где среди грядок и экзотических кустов стояло желанное дерево с молодильными яблоками. В городе поговаривали, что в этом году оно как никогда усыпано золотыми плодами. Борис подумал, что обязательно съест парочку, много опасно — можно впасть в детство.

Он ловко закинул на один из кольев, веревку, затянул узел и, поплевав на ладони, тяжело пыхтя, полез наверх. С раздражением вспомнилось утреннее приключение — и дернул же леший зайти в эту проклятую блинную. Слово дал. Слово не воробей — улетит и не вернется. «Убегу. А ежели найдет? В богатырках два года служила, а из них такой спецназ готовят», — с уважением подумал он. Глаза у нее красивые, это точно. Такие темные, бесстрашные… и ласковые — Борис оседлал ограду, вытащил из-за пазухи заранее приготовленную тонкую плетеную лесенку, перекинул на обратную сторону. Снял кафтан и повесил на острый кол. Сесть ещё на него не хватало. Посмотрел в сад и ничего не увидел. Небо затянули тяжелые черные тучи, ни звездочек, ни лунного проблеска. Удачный час для набега. Прислушался. Нет, согласно данным разведки, здесь нет собак. Не любит их Руфий, говорят, у него на них аллергия. Болезнь какую заграничную выдумали. Ну и лопух. Даже не верится, что царство без малого в кармане. Борис улыбнулся, глубоко вздохнув, перелез на другую сторону и осторожно стал спускаться. Улыбка не сходила с его губ. После блинной он с пользой провел время. Потолкался на базаре, собирая информацию у беспечных и словоохотливых горожан. Все знали, что дерево растет в саду, охрана там никудышная — старые ветераны, и, если улыбнется удача, а она обязательно улыбнется — считай, что яблоки в кармане. Царь и его приближенные — лохи. Борис коснулся земли. Замер, успокаивая дыхание. На плечо легла рука, чей-то голос ласково сказал:

— Вечер добрый, голубчик.

Борис рванулся в сторону, несколько человек навалились на него. Повалили на землю. Несколько рук сжали горло.

— Не имеете права, я царевич, — захрипел Борис, пробуя отбиться от лохов-ветеранов.

— Да хоть королевич. Вяжите его, ребята.

— Я требую свидания с царем! — закричал Борис.

— Много чести ворюга, вот завтра на казнь поведут — увидишь.

— За что казнить? Миловать прошу! Ребята, отпустите.

— Завтра. — Пиная и награждая тумаками, незадачливого яблочного вора потащили вдоль частокола, к темному крылу терема…

— …По четвергам у нас судный день, — пояснил Борису словоохотливый стражник. Беднягу царевича ночь продержали в темном и сыром каземате. Утром отказали в воде и хлебе. В настоящий момент он стоял под стражей двух громил на городской площади. Недалеко, на деревянном помосте, в кресле восседал царь Руфий — живенький, щупленький, с неестественными алыми румянцами на бледном лице. Личико гладкое, чисто выбритое, с подведенными тушью глазами. Отчего они казались большими и мрачными. На голове, в густой белой шевелюре, словно в бараньей шкуре, сверкал золотой царский обруч. На нем был зеленый, военного покроя френч, украшенный золотыми эполетами и витым шнуром на груди. Крикливая манера вести судебные заседания выдавала в нем особу нервную и неуравновешенную, склонную к истерии.

«Дерганный весь, от такого добра не жди», — тоскливо подумал Борис.

По обе стороны от кресла стояли облаченные в белые мантии, со строгими и постными ликами правосудия, советники. Старший и младший. Младший, согласно своего ранга, был обрит наголо. Его лысина сверкала под солнцем не хуже царского обруча.

Подле царского помоста стоял помост поменьше, для осужденного. Обычно на него выходили со своими тяжбами истцы. Вблизи находилась, кутаясь в черные плащи, хмурая стража, которая хватала тех, чья вина была доказана или объявлена царем. Чуть в стороне — плаха, с глубоко всаженным в нее мясницким топором. Над ней возвышался, скрестив руки на обнаженной мускулистой груди, заплечных дел мастер. Его лицо скрывал красный колпак с прорезями для глаз и рта. Самый страшный человек в любом царстве. Было видно, что он не первый год занимается гиревым видом спорта, ему даже не было нужды напрягать мышцы, однажды надутые, они больше не сдувались.

Остальное пространство площади занимали любопытствующие горожане и приезжие. Кинотеатров еще не было, а казнь, хоть и страшно, — развлечение. Толпа шумела, посмеивалась, щелкала семечки и обменивалась репликами:

— Да откуда у них корова? У них коровы с роду не было.

— Так не корову, жену увели…

— Правильно сделали, что лавку похабным словом исписали, там мясом никогда не пахло.

— Что там было?

— То, что сейчас написано.

— А Фима, как напьется, по ночам рок заморский на гуслях лабает…

— …Странные у вашего царя волосы, — заметил Борис.

Стражник зевнул:

— Та, не волосы это, а парих.

— Он что, лысый?

— Ну не совсем, — стражник погрозил пальцем, — ты поменьше болтай, о деле своем думай.

— Что думать, я царевич, у меня грамотка охранная есть. Нельзя мне голову рубить.

— А где грамотка, у тебя её не нашли?

— В блинной оставил. Она рядом, во-он за тем купеческим домом. Там конь мой богатырский во дворе стоит. — Борис вытянул шею, показывая на трехъярусный особняк.

— Заливать умеешь, — усмехнулся стражник. — Все одно — голову не спасешь.

— Почему?

— Тебя в саду взяли?

— Взяли, а я морковки хотел нарвать?

— Вот сейчас ты и расскажешь, что хотел сорвать.

— Что-то ваш царь не очень молодо выглядит, ему яблоки молодильные не помогают?

— Помогают, нашему красавцу за шестьдесят будет.

— Правда? — удивился Борис.

— Заткнись, — глухо обронил стражник, поймав взгляд старшего советника.

— Слушается дело о поимке татя в царском саду! — прокричал старший советник, кивнул младшему.

Руфий возбужденно потер руки:

— Быстрее и конкретнее. Коровы и неверные жены надоели.

Лысый советник развернул грамоту и быстро прочитал:

— Вчера. В темную ночь, при отягчающих обстоятельствах был задержан в царском оранжерейном саду человек, который кличет себя Бориской-царевичем…

— Как он себя кличет, не важно, — Руфий постучал по подлокотникам кресла.

— При поимке страже оказал сопротивление. При нем были обнаружены следующие улики…

Борис поймал колючий, хитрый взгляд царя. Понял — снисхождения ждать не придется.

— Слово вору, — сказал Руфий. Он улыбнулся, поерзал в кресле устраиваясь поудобнее, спросил:

— Что скажешь в свое оправдание, человек?

— Я ничего не воровал! — закричал Борис, падая на колени. — Смилуйся, батюшка. Царевич я!

— Где взяли?

— Задержан на грядках с брюссельской капустой, ваше величество, — отрапортовал стражник.

— И? — царь грозно нахмурился.

— Пока вязали, пятнадцать кочанов затоптали, — стражник побледнел, отвел взгляд в сторону.

Руфий прикусил нижнюю губу, кивнул.

— Вина доказана, — объявил старший советник.

— Вердикт, — потребовал Руфий.

— Человек по имени Бориска, кличущий себя царевичем, был задержан в царском саду, в который проник преступным способом, с целью воровства… — советник сделал паузу и посмотрел на царя.

— Продолжай, — благосклонно кивнул Руфий.

— Брюссельской капусты, — объявил советник.

— Идиот, — вздохнул Руфий, рассматривая на ногтях маникюр.

Стражники поставили царевича на ноги.

— Я сын царский! — закричал Борис.

— Чей? — Руфий зевнул, скучающе посмотрел на Бориса. — Чьих детей я только не видел на этой площадке: королей, халифов, президентов, султанов, министров.

— Берендея!

— Тогда почему не пришел в терем и не представился, как положено? — насмешливо поинтересовался царь.

— Так хотел сделать, не успел, — Борис раскаивающе посмотрел на Руфия.

— Ночью хотел прийти, через сад?

Борис кивнул.

— Ты всегда напролом прешь?

— Всегда, — радостно согласился царевич.

— Больше не будешь. Стража, отрубите ему голову, — Руфий, улыбаясь, взмахнул белым платком.

— Не имеете право, это нарушение международных норм! Царевич я!

— Чем докажешь? — включился в допрос старший советник.

Руфий неодобрительно покосился на выскочку:

— Какие еще доказательства?

— У меня охранная грамотка есть.

— Где она? — Руфий стряхнул с эполета невидимую пылинку.

— В блинной.

По площади прокатился веселый смех. Кто-то из толпы выкрикнул:

— Лучше скажи — в пивной!

— Сколько надо повторять, — Руфий недовольно поморщился, — я устал, палач, руби голову. Суды на сегодня закончены.

— Слушанье судебного дела закрывается, — объявил лысый советник.

Стражники подхватили под локти бледного Бориса и потащили на помост, к культуристу в красном колпаке.

Руфий поднялся.

— На казнь смотреть не хочу, не эстетично — крики, толпа, кровь. Пятнадцать кочанов капусты, — царь с досадой поморщился, одернул мундир. — Как я выгляжу?

— Превосходно, — ответил старший советник.

— Прелестно, — проворковал лысый.

— Батюшка царь, смилуйся! — прокричал из толпы женский голос.

К помосту сквозь строй стражи пыталась прорваться молодая женщина, это ей почти удалось. Солдаты отлетали от неё, словно соломенные снопы.

— Говори, — царь взмахнул рукой, прекращая безобразие.

— Кто такая? — напустился на женщину старший советник.

— Хочешь получить пятнадцать суток за нарушение общественного беспорядка? — уточнил младший.

— Батюшка-государь, отец милостивый, Ульяна я, богатырка-поляница, владелица «Ярилы», — затараторила Уля.

— Это как? — насурьмленные брови Руфия удивленно взметнулись.

— Блинная так называется, — Уля улыбнулась, — блины, они же как вёдрышко.

— Ясно, что хочешь?

Уля показала на Бориса:

— Жених он мой.

— Вот как? Уже интересно, — Руфий улыбнулся и сел в кресло, пальчики нетерпеливо забарабанили по коленям. — Ты продолжай. Итак, он сын царский?

— Не знаю, — Уля покачала головой, — он жениться на мне обещал. Говорил, что царевич.

Руфий посмотрел на бледного Бориса. Парня поставили на колени, голову положили на плаху. Палач поигрывал топориком, ожидал последнего распоряжения.

— Что скажешь, сын Берендея?

— Мы… мы поспорили, — выдавил Борис.

— По делу отвечай, — прикрикнул лысый советник.

— Да.

— Вот я и говорю, царь-батюшка, — вмешалась Уля, — что согласно нашего закона: если женщина хочет взять жениха из-под топора…

— Про законы мне можешь не говорить, — перебил Руфий. — Я сам закон.

— Не путай, — старший советник погрозил Уле пальцем.

— Я и говорю, что его царь-батюшка согласен, — Уля молитвенно посмотрела на Руфия.

— Почему знаешь?

— Сына женить — не под топор уложить, — резонно заметила богатырка.

Руфий рассмеялся.

— Ты, девка, не промах. Хорошего муженька присмотрела, с перспективой.

— Люб он мне.

— Люб? — Руфий усмехнулся. — Не верю в любовь с первого взгляда. Что скажешь, царевич?

— Чтоб я, да женился? — фыркнул Борис.

— Последнее желание осужденного — закон, — Руфий взмахнул платком.

— Рубите голову, — распорядился старший советник.

— Чтоб я, да женился тут же! — закричал во все горло Борис. — Я это хотел сказать. — Ульяна с радостным воплем кинулась к царевичу, вырвала его у стражников, отпихнула в сторону палача. Заключила Бориса в крепкие объятия.

— Ты что, дурачок, раньше сказать не мог? Ждал последнего момента, — богатырка поцеловала царевича. — Теперь ты мой, навеки.

Руфий оставил кресло, подошел к краю помоста.

— Подойдите ко мне.

Борис и Уля, крепко держась за руки, встали перед царем. Руфий обвел взглядом горожан.

— Видите, какой я царь — справедливый и милостивый?

— Видим! Славим тебя, батюшка! — закричали на площади.

Руфий улыбнулся, помахал платочком.

— Да, я такой — добрый и хороший, капусту свою топтать разрешаю, — он сердито посмотрел на сладкую парочку — Ульяну и Бориса. — Счет, красна-девица, тебе позже вышлю.

— При чем здесь я? Он топтал, вы его папаше и высылайте.

— Молодец, богатырочка, — Руфий потер ладони, — неплохая идея. Его отцу тоже счет выставлю. Пусть Берендей раскошелится. Что, царевич, понял наконец, что твоя голова, как и мои кочаны, на плечах не крепко держится?

— Понял.

— Раз понял, держи, — Руфий торжественно снял с руки два перстня, протянул Борису. — Повернитесь к людям и обменяйтесь перстнями.

Царь встал между женихом и невестой, поднял их окольцованные руки.

— Отныне и на веки вечные объявляю вас, согласно вашего обоюдного желания, — Руфий не смог удержаться от улыбки и сарказма, — объявляю вас перед честным миром мужем и женой.

— Горько! Горько! — заскандировали на площади.

— Поцелуйтесь, дети мои. Так и быть, право сеньора на первую ночь уступаю, — Руфий довольно оскалился. Запрокинул голову, посмотрел в карие глаза невесты и зябко поёжился. — Шутка, — пробормотал царь, вырывая руки.

— Вы царь, а не сеньор, — сказала Уля.

— Повезло тебе царевич, у нее характер, как и язык. — Руфий взобрался на помост.

— Горько!!!

Борис несмело потянулся к девушке.

— Тоже мне, мужик, — усмехнулась Уля. Она схватила царевича за уши и притянула к своим сахарным устам. Борис испуганно застонал.

— Горько!!! — весело ревела площадь.

— Не знаю, повезло ему, что казни избежал или нет? — пробормотал Руфий, глядя сверху на целующуюся парочку.

…Оскар надвинул на глаза берет. Из всех людей он один не кричал: «Горько». С удивлением размышлял о превратностях судьбы, о старом камне и о его все ещё действующих пророчествах… «Значит, Ваня погиб, — Оскар дотронулся до берета, но не снял, — а этого дурня оженили…»

Вспомнился утренний неприятный инцидент, когда приехал на паромную станцию и стал торговаться с паромщиком о цене за перевоз, кто-то увел коня. Осталась уздечка, привязанная к борту парома.

Чему быть — того не миновать. Оскар стал выбираться из толпы. «Теперь, когда конкуренты самоустранились, у меня прямая дорога на царство. Осталось вопрос с яблоками решить». На решение этого вопроса у него были свои, особые, соображения…

«Хорошо живут садовники в царстве Руфия, особенно если они главные», — думал Оскар, стуча медным витым кольцом в высокие деревянные ворота. Во дворе злобно забрехали собаки. Оскар не прекращал стучать.

— Иду! Иду уже! — донесся голос. В воротах приоткрылось небольшое оконце, достаточное для того, чтоб в него заглянула толстая, лоснящаяся, что-то жующая морда.

— Чего ломишься?

— Мне главный садовник нужен, — Оскар вежливо улыбнулся.

— Я не главный, а старший. Ты кем будешь?

— Царевич Оскар, — царевич отвесил галантный, на западный манер, поклон.

— Вроде похож, — морда ухмыльнулась. — Вас в последнее время, как собак. Одного сегодня едва не казнили.

— От плахи до девахи один шаг, — Оскар заговорщицки подмигнул.

Рожа гукнула, хлопнуло окошко, послышалось лязганье отодвигаемых запоров.

— Уймитесь, окаянные! Закройте пасть! На место! — гаркнул старший садовник на беснующихся собак, после чего скрипнула, открываясь, половинка ворот. — Входи, не бойся.

Перед Оскаром возвышался очень круглый, если угодно — пузатый, человек. Широкое, с обвисшими щеками и подбородком лицо обрамляли рыжими кустами бакенбарды, сходясь на провисшей от тяжести нижней челюсти в вытянутую, трапециевидную, завитую и напомаженную на манер древних халдеев бороду. За спиной хозяина, у крыльца, высунув красные языки, лежали три огромных черных пса. Оскар, задрав голову, посмотрел на четвертый ярус скромного домика старшего садовника. В верхнем окошке трепетало пламя лампы. Скромненько и со вкусом.

Оскар окинул взглядом высокий и широкий терем, украшенный резными балясинами, крыльцом, ставнями. Конек крыши венчал большой петушок, выкрашенный золотой краской. Интересно, на какие средства все это? Ну и морду отъел… Оскар лучезарно улыбнулся:

— Как я понял, вы и есть старший садовник?

— Правильно понял, — садовник ухмыльнулся, — Карл Кларович Кораллов.

— Как? — опешил Оскар.

— Карл, зови меня просто — Карл, — толстяк добродушно махнул рукой, — правильно не скажешь, хоть сто раз повтори.

— Спасибо, Карл, — с признательностью сказал Оскар.

— Что за дело?

— В терем не пригласишь?

— А что там смотреть? Дом как дом, — садовник поставил руки на толстые бока, выжидающе уставился на царевича.

— Карл, тебе деньги нужны?

— Сколько?

— Много.

— Так, пошли в дом, нечего на улице стоять. — Карл Кларович Кораллов провел гостя в терем, на четвертый этаж, в ту комнату, где горела единственная лампа. По дороге Оскар удивлялся, сколько в доме дверей, лавок да ларцов, стоящих вдоль стен. Их сопровождал один из волкодавов.

— Собака нам не помешает.

— Они молчать умеют, — согласился Оскар. — Живешь бобылем?

— Тебе что?

— Просто спросил: дом большой, много заботы требует.

— Справляемся.

Лучина освещала небольшую комнатку, похожую на внутренность шкатулки, потому что со всех сторон, включая пол и потолок, была обита и увешена восточными пушистыми коврами с мотивами жар-птицы, феникса, сирина, Маленького Мука на ковре-самолете. На полу лежали маленькие парчовые подушки.

— Хорошая коллекция, — Оскар кивнул на ковры.

— Знаю, — садовник в изнеможении опустился на пол, придвинул к себе поднос с останками гуся и печеных яблок. Кивнул на маленькую скамеечку, приставленную в углу. — Садись.

— Спасибо.

Собака, знающая урок, легла между хозяином и царевичем, не сводя с последнего злых красных глаз.

— Ты что-то про деньги говорил? — напомнил садовник, обгладывая ножку.

— Это не просто деньги, а сумма, — Оскар промокнул платком лоб.

— Сколько? — голая кость звякнула, брошенная на поднос.

— Пока тысяча берендеевок, — осторожно ответил царевич.

— Мало, — хмыкнул садовник, разгрызая зубами горловые хрящи. — Берендеевка, — он сплюнул кости, — к руфию идет один к полутора.

— Почему?!

— Я почем знаю? Ты у купцов спроси, это они курс устанавливают.

— Но ведь недавно он был равен?

— Ты не веришь мне?

— Верю.

— Курс руфия всегда поднимается к моменту созревания молодильных яблок. Ты разве не знал?

— Теперь знаю.

— Сколько?

— Полторы тысячи.

— Мало, — невозмутимо ответил садовник. Он огорченно покопался в груде костей, вздохнув, отодвинул поднос.

— Но ты хоть знаешь, за что?

— За яблоко, за что же еще, — хмыкнул Карл, рассматривая в руке печеное яблоко.

— За яблоко!? — воскликнул Оскар. Собака угрожающе зарычала. — За одно яблоко? — шепотом переспросил царевич.

— Больше вынести не смогу.

— Сколько хочешь?

— Две штуки сейчас и две потом.

— За одно яблоко?

— Оно же молодильное, — напомнил садовник.

— Это грабеж. — Оскар пощупал пояс с зашитыми в нем деньгами, покосился на собаку.

— Это сделка, — меланхолически ответил садовник.

— Хорошо. Когда я буду иметь яблоко?

— Сейчас: встану, пойду и принесу. Деньги вперед, — дыша с одышкой, садовник поднялся.

— Послушай, если ты принесешь три, я тебе, потом, если захочешь, больше дам.

— Когда царство получишь?

— Конечно, долги я всегда плачу.

— Три не получится, на дереве всего пять яблок.

— Но в городе говорят, что этот год самый урожайный.

— Правильно, раньше по три было, — садовник улыбнулся, отчего его лицо увеличилось в два раза. Карл протянул огромную, похожую на ковш ладонь. — Деньги.

— Если принесешь пять, я тебе треть царства отпишу и сделаю вечным и почетным гражданином.

Садовник хитро прищурил расплывающиеся глазки, вернее, еще больше утопил в жировых складках.

— Сколько имеешь на сегодня?

— Две тысячи бумажками и две золотом.

— Одно, — твердо ответил садовник. — Беру золотом, а дом свой и собачек, — он потрепал волкодава по загривку, — оставлять не хочу, не для того все строилось и покупалось. Деньги дашь, когда яблочко наливное принесу.

Две тысячи, в виде золотых колец, кулонов, браслетов и цепочек, похищенных из царской сокровищницы, пересыпались из потайного кармашка пояса в ладонь садовника. Ладонь сжалась в кулак. Кулак исчез в необъятных шароварах.

— Сиди здесь и жди меня, а чтобы скучно не было, моя собачка с тобой посидит, — садовник улыбнулся и, насвистывая затейливый восточный мотивчик, вышел из комнаты.

Через час он вернулся со стражей, которая арестовала незадачливого взяточника. Когда Оскара хватали под белые ручки, он кричал садовнику:

— Собака, ты у меня золото взял!

— Сам собака, ничего не брал и могу поклясться. — Оскар плюнул. Плевок застрял в халдейской бородке.

— Обвиняется в попытке подкупа должностного государственного лица, — звучным голосом объявил бритый наголо младший советник.

— И в нанесении ему тяжелых душевных травм, — добавил садовник, дергая себя за рыжую поросль.

— И в нанесении ему травм, — подтвердил советник, — тяжелых моральных потрясений, — добавил, подумав.

— Да ладно, я его прощаю, — садовник добродушно отмахнулся и снял с Оскара пояс. — Это мой пояс, у меня есть свидетели, он украл его, когда меня не было дома.

— Ну и козел же ты, — процедил царевич.

— Для твоего же блага, ведь я, если захочу, могу с тебя снять часть обвинений. Прощай, царевич. — Оскара вывели.

Садовник нетерпеливым движением вскрыл пояс, вытряхнул из него несколько тугих денежных пачек.

— Это кесарю, это тебе, это мне и старшему, — быстро поделил деньги лысый советник. Строго посмотрел на садовника. — Это все?

— Разумеется, нет, — Карл Кларович Кораллов вынул из кармана несколько золотых изделий, — вот задаток.

— И все? — советник не сводил с садовника глаз. В золотую кучку добавились браслет и перстень.

— Все?

— Да, теперь все, — садовник свирепо посмотрел на советника.

— Хорошо, — вздохнул лысый, — пусть будет все. Сам знаешь. Золото для казны.

— Конечно, — насмешливо отозвался садовник.

Когда лысый советник ушел, Кораллов разжал левую ладонь — того, что осталось, было в три раза больше того, что отдал. Но делиться надо. Не поделишься — не проживешь, на место садовника многие метили. Карл Кларович Кораллов посмотрел в потемневшее окно.

Бизнес есть бизнес. Таким макаром экономику поднимаем. Интересно в этом году кто-нибудь еще явится? В прошлом было четыре принца, один сын шаха; папашам пришлось на выкуп потратиться. «Молодежь-молодежь, — садовник покачал головой, почесал живот. — Так, чем заморить червячка?»

— Царь-батюшка, там какой-то гонец, от Берендея прибыл, аудиенции просит, — доложил Руфию старший советник.

— Как, уже? — удивился царь. — Введите.

— Странный он, царевичем себя называет.

— Еще один? Сколько ж у Берендея детей? — Руфий рассмеялся. — А ты говоришь — гонец?

— Пес его знает, — советник развел руками.

— Введи, разберемся.

Советник убежал, а Руфий, зевая, остановился перед зеркалом. Поправил на голове парик, корону, вразвалочку прошел к трону. С наслаждением погладил атласные подлокотники, сдул с сиденья невидимую пылинку. По-мальчишески запрыгнул в кресло, с наслаждением покачал в пустоте ногами. «Куда девалась моя скамеечка для ног?» — Он спрыгнул с трона. Опустился на колени. Заглянул под кресло. Скамеечки не было. За спиной деликатно кашлянули. Руфий резко выпрямился, парик с короной съехали на затылок. Скрипя зубами, царь поправил прическу, после чего обратил внимание на сопровождаемого советником бродягу.

— Ты от Берендея, — в голосе Руфия послышалась нескрываемая неприязнь. Он так и остался стоять перед троном, не решаясь запрыгнуть на него при посторонних. Проклятая скамеечка, куда ты пропала? Вечно что-то пропадает, ни на кого положиться нельзя.

— Я царевич Иван.

Руфий скептически улыбнулся. Старший советник захохотал.

— Еще один царевич. Чем докажешь? — царь приблизился к бродяге.

— У меня грамотка есть. — Ваня вытянул из рукава измятый пакет с берендеевской печатью — пентаграмма, пробитая стрелой.

— Охранная грамотка, — прочитал старший советник. Руфий вырвал из рук конверт, небрежно взломал печать, вскрывая пакет. Достал на свет гербовую бумагу.

— «Подателю сего письма — царевичу Ивану, третьему сыну, оказывать незамедлительную и безвозмездную помощь. Есмь сын царский», — прочитал Руфий. Внизу, под размашистой царской подписью и очередной печатью, стояло: «папа Берендей».

— М-да, — прокомментировал Руфий. — У вас там все такие далекие?

— Какие далекие?

— Никакие, — Руфий перечитал текст. — Ясно — третий?

— Так точно.

— Все ворюги, по которым топор плачет, — заключил Руфий. — Твоего старшего брата в моем саду позавчера взяли. Средний честного садовника пытался подкупить. — Руфий сердито разорвал грамотку и ехидно спросил:

— А теперь ты кто?

— Царевич Иван, — невозмутимо ответил Ваня.

— И что ты хочешь, царевич Иван?

— Яблок молодильных, или золотых — не знаю, как правильно сказать?

Руфий растерянно посмотрел на старшего советника.

— Нет, какой нахал, нахальнее старших братьев.

— Нахальнее, — согласился советник.

— Я не просто так прошу.

— А как?

— Готов сослужить тебе службу и в награду за это прошу яблок.

— Удивительное нахальство, — глаза Руфия заблестели, он забегал перед Иваном, обдумывая услышанное. — Ты — службу. Я — яблоки. — Царь запрокинул голову к деревянному потолку. Побелить надо.

— Службу, службу, — пробормотал Руфий. — Есть! Ах, ты мой дорогой. — Руфий отечески посмотрел на царевича. — Ты хоть и третий, а разум имеешь. Вот что, Ваня, есть у царя Кусмана конь богатырский, с меткой — белой звездочкой во лбу. Похваляется Кусман, что другого такого жеребца в других царствах не сыщешь. Конь действительно редкий, ни одной скачки не проиграл, ни на одном ристалище не упал. Желаю иметь этого коня. Достанешь коня, яблок молодильных дам, — объявил волю Руфий, восторженно похлопал Ивана по плечу.

— Достану, — согласился царевич.

— А зачем тебе яблоки молодильные, ты ведь молод?

— Батюшка просит.

— Омолодиться хочет? — Руфий рассмеялся. — Я ему омоложусь, пусть выкуп за царевича Оскара готовит.

— Много?

— Три штуки и не берендеевками своими, а настоящей валютой.

— Это много, вы не шлите ему письма, пока я коня не приведу, вдруг я деньги в дороге раздобуду, — предложил Иван.

— У Кусмана? У него сокровищница богатая, — оживился Руфий.

— Попробую заработать.

— Это тяжелее, — заметил Руфий, теряя пыл. — Мне, царевич, конь в этом месяце нужен, не через год. Так что думай. Если коня не приведешь, велю брату твоему голову отрубить, — Руфий заглянул в глаза Ивана. — Ты меня понял?

— Договорились, — голос царевича дрогнул, — через месяц.

— Вот и отличненько! — Руфий радостно потер ладони. — Надеюсь увидеть тебя на коне или хотя бы с конем.

Когда царевич вышел, Руфий обратился к советнику:

— Ты письмо Берендею подготовь, вырастил сыновей-разбойников — пусть раскошеливается.

— Слушаюсь и повинуюсь, — советник понимающе улыбнулся.

— До чего хороший бизнес, — Руфий взобрался на трон, — двойную прибыль имеем.

— Вы думаете, что Ивашка коня приведет?

— Кто знает, дуракам везет, — задумчиво ответил Руфий, весело болтая ногами. — Да, ты не знаешь, куда моя скамеечка подевалась?

— В ремонте она, вы сами её сломали.

— Так отремонтируйте, не тяните! — закричал Руфий. «Коня мне, коня, полцарства отдам за коня», — вспомнилась фраза из лицеистских годов…

— «Ярила», — прочитал вывеску царевич Иван и заглянул в блинную. Полдень — столы заняты завсегдатаями и любителями блинов. Меж столов металась высокая, мужеподобная женщина. Если б не её замечательная коса и глаза… «Теперь понимаю, чем она могла приглянуться Борису. Хороший выбор, лучше не пожелаешь, как раз по нему — высокая, статная и красивая…»

Женщина увидела царевича, поклонилась, с улыбкой обратилась:

— Если желаете, в углу есть место для одного, мама как раз свежих блинов испекла.

Иван сглотнул голодную слюну.

— Могу я Бориса увидеть?

— Мужа моего? — улыбка женщины стала шире. — Его сейчас нет, он на мельницу поехал, за мукой. У мельника мука дешевле, чем на рынке.

— Спасибо, тогда я пошел.

— Вы можете его подождать, если желаете.

— Времени, к сожалению, нет, — ответил Иван и развернулся к двери. Уля поймала его за рукав.

— А откуда вы мужа моего знаете? Вижу, вы не здешний?

— Не здешний. Не подскажете, как до царства Кусмана добраться?

— Надо плыть вниз по реке. Откуда вы? Подождите, скоро Борис приедет, он обрадуется, когда увидит знакомого.

— Времени нет, — повторил Иван.

— А у него брат в тюрьме сидит, мы ему передачи носим, — добавила Уля.

— Я знаю, спасибо.

— Что передать Борису?

— Привет от Ивана, мол, кланяется и семье здоровья желает, — Ваня поспешно вышел. Дела, денег в кармане — медного грошика не завалялось. В гости набиваться или денег одолжить Иван считал неудобным. Брата ждать действительно не было времени — торопила новая дорога.

— Иван, подожди! — царевича нагнала Уля, сунула в руку дорожную сумку. — Здесь блинчики, крынка с молоком и мелочи разные.

— Спасибо, — Иван смущенно покраснел.

— В нашем доме всегда рады видеть друзей мужа, когда будете возвращаться, зайдите обязательно.

— Обязательно. До свидания, — растроганно попрощался царевич, пожал протянутую ладонь и скоро зашагал вниз по дороге, к реке.

Выйдя к лодочной станции, громко осведомился:

— Гой еси, торговые люди, кому до Кусманова царства помощник нужен?

— Парень, ходь сюды, — позвали от остроносой синей ладьи. — До Кусмана не нужен, треба биндюжник. Довезем.

5. СТАТЬЯ ДЛЯ КОНОКРАДОВ

— Здесь неглубоко — сиганешь, по пояс будет, — говорил купец и владелец ладьи.

— Вижу, — Иван посмотрел через борт, сквозь изумрудно-сапфирную гладь, увидел усыпанное галькой дно, стайки мелкой рыбешки, греющейся на мелководье.

— Поднимешься вверх, по склону, минуешь этот березняк, — бородатый, тучный купец показал на лес, заглядывающий в речку с высокого берега, — за ним начнутся поля, и увидишь город царя Кусмана. Отсюда недалече.

— Спасибо, — Иван пожал шершавую ладонь купца и прыгнул в воду.

— Сам понимаешь, нам не по пути, мы к Долмату на свадьбы, заказы везем.

— Все к нему торопятся, — пробормотал Иван, грудью рассекая воду, направляясь к берегу. За спиной ударили весла — ладья разворачивалась на широкую стремнину.

— Где такие вкусные блины готовят, которыми ты нас угощал? — окликнул кормчий.

— Блинная «Ярила», это рядом с рыночной площадью! — крикнул Иван, выбираясь на берег.

— Заглянем всей командой! — Ладья выбралась на середину реки и под взмахи весел быстро помчалась по течению, скрываясь с глаз за речным изгибом.

Иван отряхнулся и, весело насвистывая, стал подниматься по пологому склону к светлому березовому лесу, сияющему в небесной лазури.

Впереди — новая дорога, новые встречи, которые, он надеялся, будут удачнее. Новое не пугало, того, что он пережил в Гиблых Землях, должно было хватить на все путешествие. Не зря говорят, что ядро два раза в воронку не попадает. Достопамятная встреча с графом Дракулой сильно изменила царевича, но он об этом даже не подозревал; сделала решительнее и тверже, как в поведении, так и в поступках. Только сердце, как и прежде, оставалось добрым открытым.

Царевич вышел на поляну, залитую ярким утренним солнцем. Березки и кусты боярышника ровным овалом окружали лужайку, представляя солнцу ровный зеленый ковер. Иван в нерешительности остановился. Плана по добыче коня у него не было. Можно сразу отправляться ко двору Кусмана и просить коня, предложив в обмен свои услуги. Какие? «Скорее всего, Кусман пошлет меня туда не знаю куда, за тем не знаю зачем. Вежливая форма отказа. Мне ему нечего предложить, а на службу не остается времени — если Руфий сдержит обещание и отрубит Оскару голову. Что остается? Скользкий и преступный путь — увести коня?»

Иван вздохнул. Резолюция плана не устраивала.

Открытая, веселая поляна понравилась царевичу. Он кинул на траву свои нехитрые пожитки: переметную сумму, меч — подарок Митрофанушки, напоминание о его прошлой воинской славе; старый плащ, презентованный купцом за двухдневную службу. Упал на траву, перевернулся на спину, сунул в рот былинку. С наслаждением закрыл глаза, подставляя лицо горячему солнцу. Хорошо и безмятежно — лежать, раскинув руки, слушать птичьи трели, чувствовать тепло земли; как ползет по щеке, щекочет, какая-то мурашка; как солнце вылизывает темным загаром лицо. Ни о чем не думать. Ни про что не мечтать. Не получалось.

На ум приходили дороги, выпавшие братьям. Старший — женился из-под топора, средний — в тюрьме, за взятку сидит. Вот и не верь надписям на камнях. От сумы до тюрьмы один шаг.

Разомлев под солнцем, опьяненный запахом травы, царевич задремал. Из состояния блаженного полусна его вывели приближающиеся резкие крики:

— Держи его!

— Лови его!

— Ну, все, козел, от нас не уйдешь!

«Козла ловят», — лениво подумал Иван, открывая глаза, переворачиваясь на бок и закрываясь ладонью от солнца.

На поляну выскочил человек в длинной, до колен, синей рубашке. Он затравленно озирался назад.

— Стой, козел, от нас не уйдешь! — доносились крики.

Увидев царевича, человек кинулся к нему.

— Господин! Человек добрый! Спаси! Не допусти кровопролития!

«Козел объявился», — Иван поднялся. На границе поляны трещали кусты: преследователи ломились, не разбирая дороги. Беглец с ужасом оглянулся на треск, с мольбой посмотрел на Ивана.

— Ложись под березу, — принял решение Иван. — Не бойся, в обиду не дам.

Человек обессиленно упал ему под ноги, в страхе закрыл руками лицо. Царевич накинул на него свой плащ.

— Лежи и не двигайся, как будто спишь крепко.

— Или умер, — донесся из-под плаща робкий голос и нервный перестук зубов.

— Замри.

На поляне появились преследователи — пять мужиков, вооруженных дубьём.

— Козел один мимо тебя не пробегал? — взвешивая дубину в руке, к Ивану приближался рябой мужчина.

— Охотитесь? — Иван незаметно пнул трясущийся плащ. Преследователи ему не понравились — вид жуликоватый и разбойный, такие поймают — не пожалеют. — Козлов не видел.

— Парень это, в синей рубахе, — пояснил рябой, крутя дубиною, с ухмылкой разглядывая царевича. За его спиной стояло четверо, таких же, как и он, — ну как не чувствовать себя уверенным и сильным?

Иван вышел вперед, закрывая мелко трясущийся плащ.

— Парень? В синей рубахе? Странный такой?

— Ну?

— Видел. Он туда побежал, — Иван показал на левый край поляны. — Меня увидел и в ту сторону повернул.

— А там кто лежит?

— Хозяин мой спит, Иван-царевич. Будить себя не велел, он как недоспит, злой бывает.

— Царевич? — недоверчиво переспросил рябой, косясь на плащ.

— Царевич, а козел ваш туда побежал, кусты до сих пор шевелятся. — Иван показал рукой на кусты и мысленно взмолился: «Ну, матушка-царица, выручай сыночка, помоги ему силой и тайным знанием». Он потянулся к кустам своей невидимой, растущей рукой, пытаясь заставить их раскачаться.

Мужики посмотрели в указанную сторону, ища подтверждения словам. Кусты зашевелились и затрещали. «Получилось», — облегченно вздохнул Иван.

В кустах послышался грозный рев, и на поляну вывалился огромный бурый медведь. «Его я не вызывал», — растерялся царевич.

Увидев людей, косолапый зарычал громче, поднялся на задние лапы, устремился в их сторону.

— Медведь! — вскрикнули охотники на козла и бросились бежать в сторону реки.

Ваня поднял меч, толкнул замерший плащ:

— Вставай, к нам пожаловал новый гость.

Медведь упал на четыре лапы, грозно рыча, потряс головой, показывая немаленькие клыки, предназначенные не только для мёда и малины. Плащ отлетел в сторону, «не до конца спасенный» присоединился к Ивану.

— Медведь?

— Не видишь?

Косолапый приближался, не прекращая воинственно рычать и демонстрировать зубки. Человек в синей рубашке тоже зарычал, встал на четвереньки и… пошел на медведя.

Царевич оторопело смотрел на обоих. Бедный парень, от страха умом тронулся.

Человек и медведь остановились напротив друг друга, не переставая рычать и реветь. Странно, но попытки приблизиться медведь не делал. Он даже рычать стал тише. Устал или надоело? Медведь, сбитый с толку, попятился назад. Синяя рубашка безрассудно последовала за ним, продолжая реветь. Не выдержав психической атаки в лоб, хозяин леса развернулся, показывая куцый хвостик, бросился бежать.

Недавний «козел», проявив осторожность или благородство, не стал преследовать мишку. Он встал на ноги.

— Ловко у тебя получилось, — царевич, не скрывая интереса, рассматривал незнакомца. У него был странный облик: большая, круглая голова и широкое лицо, почти полностью заросшее, исключая вздернутый нос и зеленые глаза, светлым коротким волосом. Густые, жесткие волосы, растущие от переносицы, в беспорядке топорщились на голове. Длинные уши, поросшие светлым пушком, торчали по сторонам, напоминая рожки. «Похож на козла», — сделал вывод царевич. Незнакомец был высок, вернее, долговяз, но в его худой фигуре чувствовалась ловкость и сила.

— Что уставился? Красавец, да? — неприязненно спросил незнакомец.

— Человек как человек. — Иван отвел глаза.

— Спасибо, что защитил от мужиков, — голос незнакомца оттаял, — они сначала забьют до смерти, а после разбираются: что да почему?

— Как тебя зовут?

— Серый.

— Серый?

— Ну, Сергей. Только Серым все время кличут, вот и привык.

— Сергей.

— Лучше зови Серым, так привычнее.

— Серый.

— А, ты кто будешь?

— Иван-царевич.

— Настоящий царевич?

— Вроде бы.

Серый шагнул вперед, протягивая заросшую светлым волосом ладонь.

— Приятно познакомиться, Иван-царевич.

— Взаимно.

Рукопожатие, как и положено, было обоюдным и крепким. Иван убедился, что природа не обделила Серого силушкой — компенсация за чрезмерную волосатость.

— Пойдем отсюда, мужики могут вернуться, — предложил Серый.

— Пойдем, — согласился Иван, подбирая пожитки.

— Царевич, я накину твой плащ, моя рубаха слишком заметна?

— Накидывай.

Серый набросил на плечи плащ, посмотрел на царевича.

— Что-то не так?

— Все нормально — не каждый день царевичей видел. Одет ты бедно, на царевича не похож.

— Какой есть. — Иван пожал плечами. — В дороге пообносился.

Они вошли в лес. Серый пошел впереди, выбрав роль проводника, громко, по-звериному принюхивался.

— Ты чего? — удивился Иван.

— Мужиков вынюхиваю. Не слыхать — далеко убежали. — Серый довольно рассмеялся, зашагал быстрее по едва приметной, звериной тропинке. «Идет легко, уверенно: ни ветки не заденет, ни кустика, под ногами ничто не захрустит, не треснет», — позавидовал Иван. Иногда Серый замедлял шаги, настороженно принюхивался.

— У тебя хороший нюх?

— Не жалуюсь, — Серый повел носом. — Медведь тоже испугался, к реке побежал, вслед за мужиками. Если они встретятся, — мечтательно произнес он, — медведя увидеть в таком лесу — редкость большая, откуда он взялся? — Серый подмигнул Ивану, — Знатно ты их провел, я думал, что не выкручусь — забьют. Умный ты, — Серый широко улыбнулся.

Улыбка царевичу не понравилась. Так, похоже, улыбался покойный граф. У спасенного вперед выдавались два верхних клыка, отличные от остальных зубов.

— И куда ты меня ведешь?

— А куда бы ты хотел?

— Мне в город, к царю Кусману.

— Зачем? Царь старый и одинокий, невест ты там не сыщешь, только неприятности. — Серый задрал голову, принюхался. — Кабаны впереди — секач, самка и выводок, — он свернул с тропы. — С кабанами лучше не задираться — тупые животные.

— Ну и нюх у тебя, — Иван покачал головой. Он едва поспевал за Серым. — За что мужики хотели тебя побить?

— Не побить, а забить, — поправил Серый скользя сквозь тонкие стволы деревьев. — Я пастухом работал.

— И что? — Иван пригнулся, избегая столкновения с отпружинившей веткой. С каждым шагом лес становился гуще и темнее. Уже не березы окружали со всех сторон, а стволы старых елей.

— Коровы в стаде пропадать стали, — Серый на миг остановился, оглянулся на царевича, — разве я виноват, что троих волки задрали?

— Но ты ведь пастух, обязан смотреть.

— Я смотрел, — Серый оскалился, показав клыки и продолжил путь. — Они думали, что это я.

— Что — ты?

— Коров задрал, думают, что я с волками заодно. — Серый встал, Иван чуть не налетел на его спину.

— Почему заодно?

— Потому что я верволк. — Зеленые глаза вызывающе уставились на Ивана.

«Вот почему у тебя такие зубки. То вампиры, то верволки, почему все достается мне?»

— Ты меня пугаешь? — спросил Иван. В голосе прозвучал не страх, а раздражение.

— Ты не боишься? — удивился Серый, раскрывая шире рот.

— Почему я должен тебя бояться? — спросил Иван.

Они стояли на дне темной лесной балки, укромное местечко; здесь можно пугать и самому пугаться. Ноги по щиколотку утопали в прошлогодней листве, по дну оврага метались змеиные тени ветвей, где-то наверху перестукивал дятел, а впереди было слышно журчание ручейка.

— Потому что я самый настоящий верволк, — для убедительности Серый звонко клацнул клыками. Иван посмотрел под ноги верволка, где лежала толстая суковатая палка.

— Я есть хочу, — признался верволк. Палка зашевелилась и поднялась в воздух, замирая перед головой Серого. Плотоядная улыбка верволка погасла, он плотно закрыл пасть. Палка постучала верволка по лбу, словно проверяла: на какой объем и чем заполнен череп.

— И я есть хочу, — сказал царевич.

Верволк робко отвел палку в сторону.

— Магия, — он уважительно посмотрел на царевича.

— От мамы, в наследство досталось. — Палка взлетела выше. Серый пригнулся и прижал уши, когда она пролетела над его головой, исчезая на вершине балки.

Серый почесал затылок.

— И у меня наследство от мамаши. Люди говорят, что она с лешим шуры-муры крутила, поэтому я такой волосатый.

Иван рассмеялся.

— Точно, я все думал, кого ты мне напоминаешь — лешего.

— Ты встречал его?

— Доводилось.

— Много по свету хаживал?

— Только начал.

— Ты не думай, я не хотел тебя пугать, — Серый доверительно приблизился к царевичу.

— А что ты делал? — усмехнулся Иван.

— Проверял, вдруг ты националист?

— Кто?

— Тот, кто других, которые на него не похожи, не любит. На человека, который спас меня, я камень за пазухой носить не буду.

Серый с тоской посмотрел в скрытое кронами деревьев небо. Коротко, по-щенячьи заскулил.

— Что случилось?

— В деревню мне нельзя возвращаться, мужики сильно обиделись — не простят. — Он посмотрел на царевича. — Я для них как белая ворона, не любят мужики тех, у кого другой колер.

— Так везде.

— Царевич, хочешь, я тебе верой и правдой служить буду? Идти мне некуда, а тебе пригожусь.

— Я царевич, но жалованья у меня для тебя нет, — Иван развел руками.

— Я без жалованья — на интерес. Куда ты, туда и я. Неужели в дороге одному не скучно?

— Еще как скучно, — подтвердил Иван.

— Значит, я с тобой? — обрадовано воскликнул Серый.

— Ты вправду верволк?

— Сомневаешься?

Царевич и верволк долго смотрели друг на друга. Не выдержали — разом засмеялись и обменялись очередным рукопожатием.

— Вижу, что ты удачлив, значит, и мне повезет, — заключил Серый.

— Мои братья считают иначе.

— Ничего страшного, — беспечно отмахнулся верволк. — Пойдем, — он зашагал по дну оврага.

— Куда?

— Там, впереди, есть хорошее место. — Через несколько минут они вышли к родничку, бьющему из стены оврага, стекающему вниз и исчезающему на дне среди мха и мелких камешков.

— Здесь отдохнем, — Серый припал к ручью. — Вкусная водица, — восторженно объявил он. Пил Серый странным образом, как собака — лакал воду длинным розовым языком.

— Как ты себя чувствуешь в полнолуние?

— Отлично! — Серый упал на спину. — Испей водицы, гарантирую — козленочком не станешь. — Иван-царевич опустился на колени, надолго припал к холодной освежающей струйке. Умыл лицо. По примеру спутника растянулся на мягком ковре из изумрудного мха. Взгляд застыл на зеленом шатре, раскинувшемся над головой.

— Век бы лежал на дне этого лога, — вздохнул Иван.

— И я. В детстве часто сюда бегал, хоронился от обид и дразнилок. Никто, кроме меня, больше не знает этого места. Здесь я и с волками познакомился.

Царевич встревожено приподнял голову.

— Не волнуйся, — усмехнулся Серый. — Они сейчас у Кусманового озера охотятся. Кстати, зачем тебе наш царь понадобился?

— Да как тебе сказать? — царевич закрыл глаза — тихое журчание родничка, мягкий зеленый полумрак, уютное моховое ложе убаюкивали. — Сам царь мне не нужен. Мне нужен его конь богатырский, что Сивкой кличут, с белой звездочкой на лбу.

— Как же, — Серый присвистнул, — отличный конь. Я хорошо его знаю, одно лето у нашего царя пастухом работал — коней в ночное водил. Днем не разрешали, говорили, что, глядя на меня, кони испугаются и разбегутся. Потом ищи их, лови. — Серый заскулил от вспомнившихся обид. — С ночного прогнали. Злые у царя конюхи, хуже дружинников, невзлюбили меня. Царь Кусман этого коня не продаст, не надейся.

— У меня денег нет, — отозвался Иван.

Серый оживился, перевернулся на бок:

— Не надо денег, я помогу тебе коня увести. Конь что птица, к утру в соседнем государстве будем, у Руфия.

— Вот он мне коня и заказал, — с грустью сказал царевич.

— Конь не тебе нужен?

— Мне яблоки молодильные нужны, — признался царевич.

Пришлось Серому все рассказать. В конце рассказа Серый объявил:

— Коня угоним. Не сомневайся, и Руфия в дураках оставим, — он шмыгнул носом, — я чую, а нос меня никогда не подводил, даже если держал его не по ветру.

— У Руфия так просто яблоки не украдешь.

— Да ладно с Руфием, — отмахнулся Серый. — Решим вопрос с Сивко.

— У меня был конь с таким именем.

— Будет тебе новый конь, не чета прежнему. Ночью проникнем в царские конюшни. Сивко — черный жеребец с белой меткой на лбу, держат его отдельно. Кормушка из чистого золота, всегда пшеном полна. Конь умный, меня помнить должен. Хорошо бы хлебушка для него раздобыть.

— У меня есть, — Иван похлопал по дорожной сумке. — Ты, случайно, не хочешь есть?

— Ты такой наблюдательный, случайно хочу. Что есть съесть?

— Сыр и сало…

Серый шмыгнул носом:

— Какая жалость, чую — блины были.

— Были, — Иван развернул скатерть-не самобранку, стал выкладывать провизию.

— Хорошо, что ты меня встретил, — Серый щелкнул зубами, голодно потер волосатые ладони. — В папашу, — Иван улыбнулся.

— Коня, увидишь, ночью добудем, — похвалился Серый, набивая рот сыром…

* * *

— Я ничего не вижу, — прошептал царевич, прижимаясь спиной к мокрому от росы забору.

— Здесь нет ничего интересного, — отозвался верволк, шаря руками по доскам. — Нет, не здесь, пойдем дальше, — он зашмыгал носом, крадучись, двинулся вдоль забора.

Молодой месяц скрывали рваные темные облака, иногда он пропарывал их своим рогом и с любопытством заглядывал в прореху. Двое конокрадов скользили в тени забора, стоящего на песчаном берегу озера. Изредка, в воде слышался всплеск рыбы, мелькал серебристый бок, разбегались темные круги. В прибрежной заводи квакали о своем, лягушачьем, земноводные. С берега тянуло сыростью и гнилостным запахом водорослей и преющего дерева.

— Нашел, — заскрипела отодвигаемая доска. — Царь старый, некому досмотреть и починить, — шептал Серый, поддерживая доску для протискивающегося в лаз Ивана. — Клык даю — конюхи спят.

Месяц прорвал тучу, позволяя разглядеть то, что скрывал забор. В десятке метров начинались низкие, вытянутые постройки конюшен. В крайнем домике в одном из окошек трепетал огонек.

— А ты говорил, что спят.

— Спят, — подтвердил Серый. Он принюхался. — Эх, если бы в волка обернуться.

— С ума сошел, всех коней перепугаешь…

— Поэтому и не прыгаю через голову.

Светлые рога месяца увязли в черной туче, стало темно. Серый схватил Ивана за руку.

— За мной. — Короткими перебежками они добрались до крайней, стоящей в стороне от всех конюшни.

Внутри, почуяв людей, громко фыркнул конь, ударил в деревянный пол тяжелым копытом. Серый приник к дверной щели.

— Сивко, это я, твой старый знакомый, помнишь? — Было слышно, как конь подошел к двери, задышал в щель.

— Помнит, я же говорил, что конь умный. Ломай замок.

Царевич вынул меч, вставил его между звеньев цепи и дужкой замка.

— Ломай, не бойся, — шептал Серый, — эти звенья для устрашения, нет в них крепости, оловянные они. — Царевич надавил, цепь хрустнула, дужка замка отлетела в сторону.

— Хлеб давай, — Серый протянул руку. — Коня не бойся, он хоть и богатырский, но умный и ласковый, хороших людей за версту чует, как я.

— Это как?

— А так, царь Кусман на него ни разу не садился. Не подпускает, укусить может или копытом ударить. Главное — не бойся. — Дверь заскрипела. — Сивко, — прошептал Серый в темную, душную комнату. В дверях показалась крупная конская голова.

— Точно, с меткой на лбу, — Иван осторожно дотронулся до светлого белого пятна. — Здравствуй, Сивко.

— Хлеб дай; привет, красавчик, — Серый похлопал коня по шее. — У, какой кологривый. Ты хлебом корми, а я копыта тряпкой обвяжу.

Сивко взял с ладони царевича хлеб, с удовольствием принялся жевать. Потянулся за новой порцией.

— Я говорил, что он хороших людей чует? — прошептал Серый, ползая на коленях, обвязывая копыта тряпками.

— Как его выведем?

— Через главные ворота. Запоры там обыкновенные, охраны никогда нет. — Серый закончил с копытами.

— Пойдем, Сивко, — шепнул царевич коню в ухо. Они медленно двинулись.

Царевич любовался конем. Настоящий красавец, истинный богатырский конь. «Нет, не отдам его Руфию», — решил Иван, поглаживая Сивко по лощеному боку.

— Стой, — прошептал Серый.

— Что случилось? — насторожился Иван, хватаясь за рукоять меча. Они остановились перед избушкой, в окошке которой горел свет.

— Знаешь, какая у него уздечка, седло — расшитое жемчугом, попона алая с золотыми кистями?

— Ну и что?

— Все здесь, — Серый кивнул на избушку. — Уздечка — на ней алмазов — королевство купить можно.

— Пойдем, — Иван покачал головой.

— Чем ты брата из тюрьмы собираешься выкупать?

Иван заколебался: предложение, если и было не честным, то заманчивым. Серый осторожно подкрался к двери. Прислушался.

— Там все спят.

— Нет, пойдем, — сердце подсказывало — быть беде, лучше ограничиться богатырским конем.

— Не трусь, — Серый открыл дверь, подмигнул Ивану, — главное — верить в удачу. Я быстро, — он шмыгнул за дверь. Донесся грохот упавшего тела, крики людей. С треском распахнулась дверь, под ноги Ивану выкатился завернутый в рыбачью сеть верволк. — Беги, царевич! — закричал Серый.

Вслед за ним выбежали конюхи, кинулись на Ивана.

— Держи ворюг!

— Лови ворюг!

Несколько человек повисли на руках растерянного Ивана, не ожидавшего такого поворота событий, кто-то отобрал меч, кто-то смазал по скулам.

— У, ворюга!

Серого поставили на ноги, он виновато посмотрел на Ивана.

— Я разве виноват, что они сеть просушить внутри поставили, к рыбалке ночной готовились?

— Не виноват, — великодушно согласился царевич.

Конюхи вооружились факелами и потащили плененных вдоль пахнущего сыростью и плесенью забора.

— В яму их!

— Царь утром разберется.

— А что разбираться, не местные они.

— С поличным пойманы.

— Как только такого коня вывели?

— Колдуны.

— Точно!

Один из конюхов осветил их факелом.

— Смотрите, в сетях Серый!

— Точно, Серый!

— Ну всё, Серый, считай, что свое ты отвыл.

Царевича и верволка сбросили на дно ямы, верх задвинули тяжелой деревянной крышкой…

— Ну что ты молчишь? — жалобно провыл в кромешной тьме Серый.

— Думаю, — мрачно отозвался Иван.

— Каюсь, извини, жадность фраера сгубила, но я хотел как лучше! Для тебя старался.

— Заткнись, — оборвал скулеж царевич.

— О чем думаешь? Если встану тебе на плечи, края ямы все равно не достану, поверь на слово, крышку не отодвинем, я знаю точно.

— Умница.

— Тогда о чем ещё ты думаешь?

— Какую работу предложит царь Кусман.

— Никакую.

— Почему?

— С конокрадами он не церемонится — в бочку и в море, — Серый разочарованно, в полный голос завыл…

* * *

— Давай, давай, пошевеливайтесь, — толстый стражник подтолкнул по направлению к бочке царевича и Серого.

— Чего торопиться? — спросил Серый.

Их привели на длинный деревянный мостик, выдающийся далеко в озеро. С него в этот погожий день, можно было разглядеть деревянный детинец, сложенный из старых почерневших бревен. Детинец стоял на невысоком холме, стратегически возвышаясь над озером. Под ним тянулся длинный забор, скрывающий от посторонних глаз коневодческое хозяйство Кусмана, приносящее казне ощутимый доход. Сегодня между забором и берегом вытянулась пестрая цепочка любопытных аборигенов, явившихся посмотреть наказание конокрадов. У выхода на мост на табуретке сидел старый седой Кусман, в окружении дружины. Одутловатое лицо царя было перекошено страдальческой гримасой и наполовину скрыто белым платком. Из-под платка торчал конец сивого уса, глаза сумрачно смотрели на осужденных. Слушать или разговаривать с конокрадами царь отказался.

— С конокрадами в нашем царстве разговор короткий, — пояснял словоохотливый страж, — в бочку и концы в воду.

Продержав пленников ночь в яме, в полдень достали, чтобы провести на мостик к уже приготовленной к плаванию здоровенной дубовой бочке из царских винных погребов.

— Неприветливый у вас царь, не зря ему рожу перекосило, — сказал Иван, подойдя и заглядывая в бочку. Серый зашевелил носом:

— Яблочный сидр держали.

Стражники, опустив копья, продолжали их подталкивать, прозрачно намекая — пора и внутрь лезть.

— Полезайте, полезайте, — торопил тучный солдат, вытирая c лица пот, поправляя на голове круглую жестяную каску с рогами. Он посмотрел в сторону Кусмана, царь вяло отмахнулся платком.

— От такой рожи добра не жди, — вздохнул Серый и первым залез в бочку.

— Зубы у его величества болят. Весь месяц без настроения, без пиров, без охоты, — пояснил стражник. Кивнул Ивану: — И ты не медли.

— Успеется.

— Царь торопит, нечего на чужое добро зариться.

Иван отвернулся. Впереди была видна вытекающая из озера река с широкими и пустыми берегами, которая должна будет вынести бочку в открытое синее море.

— Ты лезешь в бочку?

— Лезу, — Иван перелез через высокий край.

— Ату их! Конокрадов! — донеслись с берега одобрительные крики.

— В крышке есть дырка, так что выбирайте: подышать и помучиться или водой затопиться, — сообщил стражник.

— Спасибо, — Серый высунул из бочки голову, посмотрел на двух солдат, поднимающих тяжелую крышку, третий торопливо приближался с ведерком, от которого исходил густой смоляной запах.

— А как же, смолой промажем, чтоб водичка не замочила, — хохотнул толстяк.

Царь Кусман громко застонал, схватился за перевязанную челюсть.

— Бедняга, как мучается, — посочувствовал Серый. Он неохотно сел на дно бочки, посмотрел на хмурое лицо Ивана.

— Тесновато, да? Но, как говорят: в тесноте, да не в обиде.

Иван промолчал. Серый вздохнул:

— Интересно, куда еще судьба нас занесет? Я никогда не видел синего моря. Ну не виноват я, что они сеть натянули! — взорвался Серый.

Царевич и верволк задрали головы: на бочку опустилась крышка. Стало темно. Запахло смолой. По краям крышки зашуршала кисть. Кто-то выдернул паклю, оставив в центре крышки круглую дырку с пятачком синего неба. Просунувшийся внутрь желтый луч солнца уперся в пряжку Ваниного ремня.

— Счастливого плавания! — донеслось снаружи.

Бочка накренилась, Иван полетел на Серого.

— Дырку заткни! — закричал верволк, вытягивая руку. Оба на миг оказались в невесомости, раздался удар о воду. На берегу послышались восторженные радостные крики. Толпа зашумела и зааплодировала. Кто-то весело и разудало засвистел.

— Спасибо, — пробормотал Серый, — повторения не дождетесь.

Иван заткнул дырку пальцем, но понял, что лишнее. Бочка упала удачно, в дырке покачивался синий небесный кружок.

— Я воды боюсь, — шепотом признался Серый, как и Иван, упираясь руками и ногами в края бочки…

Царю Кусману помогли подняться с табурета. Казнь его не интересовала. Зубная боль раздирала голову на части. Он ничего перед собой не видел. Вцепился руками в голову, точно боялся, что она сейчас расколется на части. По старой привычке крикнул:

— Статья для конокрадов одна — в бочку и концы в воду! — Новый всплеск боли эхом отозвался крику. Кусман замычал…

Смертную казнь он отменил еще в молодости, когда главный виночерпий стал жаловаться, что винные подвалы заполнены пустыми бочками. Любое дело поправимо, главное подойти к нему изобретательно и с толком. Накатившаяся боль отпустила. Царь облегченно вздохнул и посмотрел на озеро. Бочка медленно плыла к устью реки, наполовину погруженная в воду.

Ниже по течению через несколько верст было первое испытание — водопад. Там часто находили полукруглые обломки от бочек и распухшие тела людей…

6. ЛУКОМОРЬЕ

— Ваня?

— Что?

— У тебя ремень кожаный, да?

— Нет.

— Я чую, ты ведь знаешь, какой у меня нюх?

— Кожаный.

— Дай пожевать?

Немного тишины и последующее чавканье, перекрывающее плеск волн.

— Вкусно?

— Очень.

— Ну-ка, дай мне другой конец, попробуем…

* * *

— Ваня, ты думаешь, мы уже в море-окияне?

— Да.

— Водопадов больше не будет?

— Нет.

— А рыба-кит, она большая?

— Как отдельное царство. Бывалые люди говорили, что на спинах таких рыб города стоят и поселки, и кто живет в них, даже не подозревает, что живет на спине рыбы.

— Такая большая?

— Большая. Когда просыпается, шлепает хвостом и уходит под воду.

— А города, а люди?

— Вместе с рыбой. Люди для неё как маленькие паразиты.

— Ужас. А наши царства на спине такой рыбы?

— Нет.

— Ужас…

* * *

Бочка уплывала все дальше и дальше; миновала речные стремнины, пороги и водопады, выплыла в синее море; уносимая ветрами, волнами и течением, подальше от берегов, в глубь морской пустыни, обрекая пленников на медленную смерть от жажды и голода…

— …Он говорит ей: «Вари кашу!» А бабка солдату: «Не из чего, родимый». — «Давай топор, я из топора сварю!» — «Во диво-дивное, — думает старуха. — Посмотрю, как из топора солдат кашу сварит!» Принесла ему топор; солдат взял, положил его в горшок, налил воды и давай варить. Варил-варил, попробовал и говорит: «Всем бы кашка взяла, только малую толику круп подсыпать». Баба принесла ему крупы. Опять варил-варил, попробовал и говорит: «Готова. Вот если б маслом сдобрить». Бабка масла принесла. Солдат сварил кашу и говорит: «Ну, старуха, теперь хлеба давай да соли, да ложку бери: кашу есть будем»…

— Ты чего? — насторожился Иван, прислушиваясь к частому дыханию товарища. — Плачешь?

— Не-а, жалею, что топора у нас нет, а воды полно. Не надо больше сказок про жратву.

— Не буду. Сам просил, чтоб с ума не сойти.

— Любые сказки, но только без жратвы. Пить хочется — ужас.

— Ужас.

— Сдохнем мы… — Серый всхлипнул. — Который день в бочке?

— Третий.

— А я думал — год…

— Царевич?

— Что?

— Расскажи сказку про Лихо одноглазое.

— «Жил кузнец, припеваючи, никакого лиха не знал…»

* * *

Рано утром, поднимаясь со дна морского и холодного погреться на солнышке, русалия чуть не столкнулась с бочкой. Вынырнув рядом, она приложила ухо к дереву. Внутри кто-то тихо выл и еще кто-то хрипел:

Как у нашей у яблоньки Ни верхушки нет, ни отросточек; Как у нашей у княгинюшки Ни отца нету, ни матери. Снарядить-то её некому. Благословить-то её некому…[5]

Русалия тяжело вздохнув, вытерла с ресницы то ли слезоньку, то ли капельку морскую соленую. Посмотрела в сторону, где должен быть берег. Далеко. Русалия коротко свистнула и обозрела зеленую толщу воды. Вскоре она заметила, как в облаке пузырьков из пучины поднимается нечто темное, бесформенное. Русалия улыбнулась и нырнула навстречу юду-чуду…

* * *

…Серый встревоженно засопел носом, медленно открыл глаза, подняв голову, недоуменно огляделся. Покосился на лежащего рядом царевича, толкнул его в бок. Иван со стоном открыл глаза.

— Отстань, никаких сказок.

— И не надо. Мы на том свете.

— Что? — встрепенулся Иван.

— Кажется, в ирий попали, — ответил верволк.

Болезненно щурясь, Иван присмотрелся к окружающему их пейзажу. Они лежали на морском песке, перед ними море лениво накатывало на берег бирюзовые волны. «Набежавшая волна моет уходящую», — вспомнилась классика из Царства восходящего солнца. В стороне, на круглом валуне сидела русалия. Она распустила изумрудные волосы, полностью скрывшие тело, расчесывала их большим черепаховым гребнем. Не глаза, а два насмешливых аквамариновых огня обратились на Ивана. Русалия рассмеялась, словно ручеек прожурчал.

— Что, царевич, не ожидал так скоро свидеться? Не хочешь мне волосы помочь расчесать?

— Я говорил, что мы в ирии? — прошептал Серый. — Только там такие девки. Эй, красавица, я могу помочь расчесать твой кудри!

— Справишься? — озорно хихикнула русалия.

— Справлюсь, — Серый поднялся, шатаясь, направился к валуну.

Иван заметил лежащие на берегу обломки бочки и меж ними воткнутый в песок меч.

— Ты откуда взялся? — обрадовано прохрипел он.

— Его в крышку воткнули, как крест, — ответила русалия. Она пододвинулась на камне, уступая место Серому: — Какой ты волосатенький.

— Зато зимой тепло.

— Щекотки боишься?

— Боюсь.

— Ох, защекочу, — рассмеялась русалия.

— Я не против, — ответил Серый.

— Не боишься меня?

— Ты красивая, красивые напугать не могут.

Послышались осторожные шаги, кто-то присел рядом с Иваном. Царевич скосил глаза, удивляться не было сил — рядом сидели леший и кикимора, напоминающая цаплю, завернутую в травяной плащ.

— Привет, Иван, — поздоровался леший.

— Здравствуйте.

— Вот видишь, и мы пригодились.

— Вижу. Где мы?

— В Лукоморье, — каркнула кикимора.

— Серый сказал, что мы в Ирии.

— Еще день, и точно там бы были, — согласился леший.

— Мы Ваня, ушицу сварили, магическую, враз на ноги поставит.

— И я хочу! — радостно закричал Серый, одной рукой прижимая к себе русалию, другой пробуя расчесать её перепутанные волосы.

— Шустрый, — одобрительно заметил леший.

— В тебя пошел, — усмехнулась кикимора.

— Порода, — леший подмигнул Ивану.

* * *

Костерок тихо потрескивал внутри каменного круга. Подле него стоял пустой чугунный чан, лежали рыбьи кости. Царевич и Серый с полными животами блаженно раскинулись на еловых лапах. Напротив, на камнях, сидели леший, нахохлившаяся кикимора. Русалия — в сторонке, подальше от костра. За каменными валунами, похожими на окаменевших чудовищ, шумело море. В небе, следуя строгой очередности, стали проступать звездные светлячки. Верхушку сосны озаряла платиновая аура спрятавшейся молодой луны.

— Хорошо у вас в Лукоморье, — Серый зевнул.

— У нас всегда хорошо, — заметила русалия.

— Останки графа схоронили и надежно упрятали. В гробу железном, цепями схваченном, с колом осиновым, ему никогда не выбраться, — сообщил леший. — Спасибо, Ваня, за избавление от басурмана.

— Могли бы предупредить, — сказал царевич.

— А мы намекали, — прокаркала кикимора, — я тебе даже чеснок оставила. Внимательнее надо быть.

— Я ему сразу сказал, — вмешался Серый, — жить будем, куда-нибудь нас да вынесет, главное — в удачу верить.

— Лучше помолчи, вор уздечек. Спасибо, друзья, что из беды вытащили.

— Не благодари — тебе спасибо за то, что нас выручил, — смущенно ответил леший.

Серый отправился к русалии.

— Хочешь, тебе прическу сделаю «я у мамы паинька»?

— Конечно, хочу.

— Давай гребень.

Царевич сел между лешим и кикиморой.

— Думал, что сгинем.

— Никогда так не думай, — улыбнулась кикимора, стыдливо прикрывая рот маленькой, похожей на птичью лапку, ладошкой.

— Долг платежом красен, — повторил леший. — Мы на свадьбе твоей еще погуляем.

— Какая свадьба, — поморщился Иван, — столько дел надо сделать.

— Как знать, — пробормотала кикимора.

— Твой сынуля женится скорее. Смотри, как за русалией ухаживает, — кивнул Иван лешему. — Это не опасно?

— В чем-то, может, и опасно, — хмыкнул леший.

— Как нам выйти из Лукоморья, да поближе к царству Кусмана? — поинтересовался Иван.

— Все время прямо, только заблудиться у нас легко, — леший пошевелил угли прутиком.

— У вас и звезды на небе по-другому расположены. Сдвинуты Медведица и Стожары.

— Лукоморье, на то и есть Лукоморье, что у нас не только земли заповедные, но и небеса, — ответила кикимора. До них донесся тихий смех русалии и верволка.

Иван потер глаза.

— Что-то в сон клонит. — Он зевнул. — Вы уж извините, столько времени в бочке просидели.

— Три дня и две ночи, — сообщил леший.

— Вам повезло, что так быстро с русалией встретились, — добавила кикимора.

Иван-царевич кивнул. Без слов упал на песок с счастливой улыбкой, застывшей на губах. Следом за ним, продолжая смеяться, повалился Серый, сжимая в руке черепаший гребень.

— Устал, — вздохнула русалия.

— Тебя бы продержать в консервной банке три дня, — проворчал леший.

— Славный у тебя сынок, — русалия хитро улыбнулась, — понравился он мне.

— Кто тебе только не нравится? — пробормотал леший.

— Он особенный.

Леший горделиво распрямил плечи:

— Мы все особенные, порода такая.

До рассвета они просидели подле костра. Тихо разговаривали, охраняли сон спасенных. Когда угли превратились в пепел, ушли, растворились в предрассветных сумерках…

* * *

— Куда пойдем? — спросил Серый, принюхиваясь к ветру. — Давно ушли. Место открытое, никаких запахов. — Он посмотрел на песок, но ничьих следов не обнаружил. Серый повернулся к морю. Сложил ладони рупором, громко закричал:

— Русалия!!! Ушла, — в голосе прозвучала горечь. — Ушла. Как все женщины — молча, не попрощавшись.

— Хватит ныть, еще встретитесь. Это только начало.

— Ты так считаешь? — обрадовался верволк.

— Уверен. Ты ей понравился.

— Это она тебе сказала?

— Ага. — Иван поднял с камня, на котором вчера сидела русалия, дорожную сумку. — Грибы, ягоды и сушеная рыбка, — перечислил он дары природы.

— Думаешь, я и вправду ей понравился? — приставал Серый.

— Вправду, — подтвердил царевич, не скрывая улыбки — лишь бы отстали. — Видишь, — царевич показал на стрелку, нацарапанную на камне. Она указывала на дальний лес. — Туда и пойдем, — авторитетно объявил Иван. — Позавтракаем на ходу…

— Можно на ходу, — Серый шмыгнул носом, — ты отдохнул?

— Отдохнул, — царевич закинул на плечо сумку. — Держи тараньку, считай это приветом от своей ненаглядной.

Серый принюхался.

— Её руками пахнет. — Он оглянулся на море. Далеко в море блеснул бок рыбы, а может…

— Мы обязательно встретимся, — Серый бросился догонять царевича…

* * *

Они все глубже и дальше уходили в лес, и с каждым шагом он превращался в нехоженую пущу. Со всех сторон окружали дубы-колдуны: приземистые и кряжистые, их черные корни, словно щупальца спрута, угрожающе дыбились перед стволами, покрытыми серым мхом.

— Люди здесь не бывали, — говорил, вертя носом Серый. Иногда такой лес переходил в светлый, но непролазный подлесок; тот — в папоротниковые, без хвощей, заросли; те — в открытые, редкие поляны.

На одной из таких полян они увидели пасущихся оленей: самца и двух его подружек, мирно щипавших травку и листочки кустарника.

— Поохотимся? — прошептал Серый.

— Как?

— Я в волка обернусь. Кого-нибудь завалю.

Иван посмотрел на широкие ветвистые рога самца.

— А если он тебя завалит?

— Еще чего, — ухмыльнулся Серый. — Так, где бы перекувыркнуться? Посмотри, сучьев нигде нет? — Серый стал выбирать место для кувырка. Иван схватил его за рукав:

— Тебе это так надо?

— Мясо хочу, — проскулил Серый.

— Обойдешься, — решил Иван.

Олень поднял голову, зашевелил ушами, настороженно посмотрел в их сторону.

— Почуял — орешь на весь лес, — сердито прошипел Серый.

Громко фыркнув, подавая знак самочкам, олень помчался на противоположный край поляны и скрылся в лесу. Самочки не отставали.

— Эх, ты, — Серый обиженно опустился на траву. — Доставай свои тараньки, я есть хочу.

Иван лег на траву, улыбаясь, развязал сумку.

— Ничего, Серый, здесь во много раз лучше, чем в бочке.

— Тише! — Серый поднял руку, нахмурился. — Чую, — воскликнул он, вскакивая и кидаясь в кусты. — Поймал! — донесся радостный крик. Кусты раздвинулись, пропуская верволка, в руках он держал странный круглый предмет, от которого исходил аромат свежевыпеченного хлеба.

— Кого или что?

— Это колобок, — объяснил Серый, подкидывая в руке большой пончик.

— Колобок?

— Он самый. — Серый голодно клацнул зубами. В боку колобка появилась неровная дырка, из которой донесся писклявый голосок:

— Я по коробам метен, По сусекам скребен, В сыром масле пряжен, На окошке стужен; Я от бабы ушел, Я от зайца ушел. И от тебя, Серый, убегу.

— От меня не убежишь, — рассмеялся Серый, с удивлением вертя в руке колобок.

— Разговаривающий мячик, — Иван поднялся, поближе разглядывая чудо. — От какой бабушки ушел?

— От бабы-яги, костяной ноги, — пропищал колобок.

— А где она живет? — продолжал расспрашивать словоохотливый хлеб царевич.

— В Лукоморье живут маги и колдуньи, — прошептал верволк.

— Здесь, за полянкой, на другой полянке, — ответил колобок.

— Покажешь дорогу?

— Покажу.

— Отпусти его, — велел царевич.

Серый с сомнением посмотрел на колобка.

— Мясо отпустил, пирожок отпускаю, скоро от голода загнусь.

— Не загнёшься, у бабули перекусим.

Серый пожал плечами, бросил колобка на землю, тот пробуксовал на траве и стремительно покатился к другому краю поляны. Царевичу и Серому ничего не оставалось, как бежать за ним.

— Не так прытко! — крикнул Серый, тем не менее, стараясь не раздавить печеный мячик.

Бежали лесом, бежали оврагом, сквозь широкие поляны, вдоль широкого ручья, через болотце и еще раз лесом. Когда захотели послать колобка подальше: Серый ныл, что он их дурачит, — колобок вывел на небольшую полянку. Трава скошена и сложена в стожок, а в центре — не сон и не явь — стояла настоящая избушка на курьих ножках. Сложенная из бревен изба возвышалась на гигантском остове пня, рядом кучерявились, чуть ли не в рост человека, выбеленные солнцем корневища, похожие на изготовившихся к нападению змей.

— Избушка-избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом, — прошептал потрясенно царевич.

— Колобок не обманул. Где он? — Серый огляделся, но колобка и след простыл, только из кустов донеслось насмешливое писклявое пение:

— Я по коробам метен, По сусекам скребен, В сыром масле пряжен, На окошке стужен; Я от бабы ушел, Я от зайца ушел, Я от Серого тоже ушел…

— писклявый голосок удалялся.

— Погоди, вот докатишься до первой рыжей плутовки, — прокричал Серый. — Что будем делать, царевич?

— К избе пойдем, — Иван разглядел среди корней небольшое крылечко. Единственное окошко, смотрящее в их сторону, было подслеповато задернуто голубой занавеской. Над крышей из красной кирпичной трубы поднималась белая струйка дыма.

— Думаешь, это не опасно? — Серый семенил за царевичем, настороженно крутя носом.

— Почему?

— Говорят, что в таких избушках злые ведьмы живут, которые не брезгуют мясом добрых молодцев. Смотри, — Серый показал на шест, стоящий перед избушкой. Шест украшал скалящийся собачий череп. — Что я говорю?

Под ногами послышалось сердитое шипение. Царевич, вздрогнув, с испугом посмотрел на извивающиеся корни. Из-под них выскочил огромный, похожий на собаку, черный кот. Он зашипел на незваных гостей, черной молнией пересек им путь, взмывая по крыльцу наверх.

— Черные коты дорогу не к добру пересекают, — прошептал Серый, хватаясь за черную пуговицу.

— Иди за мной, — царевич стал подниматься по скрипящим ступенькам.

— Ой, — вскрикнул царевич. Серый соскочил со ступенек и отбежал в сторону. Сова, сидящая над дверью, громко хлопая крыльями, гукнула на Ивана, пронеслась у него над головой, сделала обманный пируэт над завизжавшим верволком и полетела, удовлетворенно гукая, в сторону леса.

— Никогда не любил колдуний, — громко объявил Серый, виновато приближаясь к крыльцу.

Дверь скрипнула и распахнулось перед носом Ивана. На пороге стояла невысокая, худощавая, если не сказать костлявая, старушка. На ней был чистенький зеленый сарафан, перевязанный белым фартуком. На голове голубой платок. Худое лицо представляли: длинный, любопытный, остренький носик и зеленые, внимательные, можно сказать, красивые глаза.

— Гой еси, бабушка, — смущенно пробормотал Иван, ожидая увидеть старую страшную каргу, согласно заявлениям Серого и росписям неизвестного Рембрандта в трактире на Распутье. Старушка ласково улыбнулась, обнажив ряд ровных белых зубов.

— Здравствуй, Ванюша, — она заглянула за спину царевичу, — и ты, колдунишка.

— Я не колдунишка, — обиженно отозвался Серый.

— Все верволки злые колдуны и каннибалы, — заявила бабка.

Серый промолчал, волосы на лице покраснели. Над головами захлопала сова, возвращаясь из леса на свой насест над дверьми. Покрутила башкой, сфотографировав прибывших большими желтыми очами.

— Цыпа моя, цыпонька, — бабуля пощекотала сову под крылом, та удовлетворенно захлопала глазами, гукнула.

— Мяу, — под ногами хозяйки объявился черный кот.

— Проходите, гости дорогие, — бабуля милостиво распахнула дверь.

В избе была одна просторная горница, в которой стояли большая печка, широкая скамья, вдоль стены несколько сундуков, накрытых голубой каймой. На стенах — множество полок, заставленных всякими баночками-скляночками, как в лаборатории алхимика. По углам висели душистые пучки трав, отчего запах в избе стоял особенный, как от крепкого чая, настоянного на полевых травах. Центр комнаты занимал круглый стол, накрытый белой скатертью с кистями. На полу — аккуратные камышовые коврики. Во всем — чистота и порядок.

— Садитесь за стол, — суетилась баба-яга, — у меня в печи щи, вас дожидаются, кашка-малашка в горшке.

— Колобков нет? — поинтересовался Серый.

— Нет.

— Очень они у тебя разговорчивые.

— Для того и сделаны, чтоб разговоры говорить. Бегают по лесу, разговоры заводят, а к вечеру возвращаются, сплетни приносят и байки разные. Колобка испечь — большая наука.

Иван и Серый уселись за стол. Царевич покосился на золотое блюдо, покрытое по краям красно-голубой глазурью. В её узорах можно было увидеть жар-птицу, Змея-Горыныча, трех богатырей и дядю Черномора, Василису Прекрасную, ковер-самолет, чертоги водяного и сказочные дворцы, русалию, лешего и кикимору — выгравированных с большой достоверностью и реальностью. Не тарелка, а произведение искусства. В центре блюда лежало обыкновенное красное яблоко, наливное, аппетитное. Серый понюхал яблочко, внимательнее посмотрел на тарелку.

— Колдовством пахнет.

— Угощайся, Серый, — донеслось от печи, бабушка гремела горшками, — я им уже все высмотрела.

Серый надкусил яблоко, чуть не поперхнулся.

— Оно что, было волшебное?

— Обыкновенная малиновка, а вот блюдо необыкновенное.

— Что в нем ты можешь высмотреть? — спросил Иван.

— Что угодно, хоть НТВ.

— Что это?

— Есть в одном иномирье такой телеканал. Только я предпочитаю разным сериалам наши новости, — бабушка улыбнулась, — в них больше правды. — Она ласково коснулась головы царевича: — Вот ты каким вырос. Красавец. Это и не удивительно.

— Почему?

— Потому что Марьюшка доченькой моей была, — ответила Яга. — Ты и ликом в нее удался, на своего папашу совсем не похож, — бабушка осуждающе покачала головой, — сдурел на старости, детей за яблоками посылает. Что ушло — назад не воротишь.

— Постой, ты моя бабушка?! — изумленно воскликнул царевич.

— Твоя.

— А я думал…

— Сказка ложь, да в ней намек, — напомнила Яга.

— Слышь, Иван, а в тебе что-то есть от бабушки, — сказал Серый. — Например, глаза и нос.

— Про нос ты загнул, — пробормотал царевич. Яга рассмеялась. Иван поднялся и отвесил бабушке низкий поклон. — Еще раз, здравствуй, бабушка. — Яга на миг прижала к себе царевича:

— Здравствуй, внучок. Вижу, и сила в тебе есть Марьюшкина, — она похлопала Ивана по спине. — Твой отец во дворец запретил являться, вот почему ты не знал меня до поры да до времени. — Яга поцеловала внучка.

— У меня есть бабушка, — пробормотал царевич, смущенно улыбаясь.

— Садись к столу, кормить вас буду. — Яга всплеснула руками. — Совсем старая забыла, я вам баньку приготовила, она не далеко — в овражке, у ручья.

— Может, сначала поедим? — спросил Серый. — Столько дней в воде болтались.

— Ты посмотри на свои руки.

— Ну и что? — Серый поднял волосатые ладони.

— И рожа твоя, бандитская, такая же — грязная. Идите в баньку, — приказала Яга.

— Пойдем, Серый, — царевич поднялся, — такой порядок — сперва банька, потом ужин.

— Может, она сварить нас хочет, себе на ужин? — прошептал Серый.

— Тебя долго общипывать придется, — рассмеялась Яга. — Я вегетарианка, да будет тебе известно.

— Как долго? — с сомнением поинтересовался Серый.

— Лет триста.

«Врет, так долго не живут», — думал Серый, спускаясь по крыльцу.

— Мать твою! — крикнул коту, прошмыгнувшему между ног…

* * *

Через час вернулись в избу, покрасневшие, распаренные, отдохнувшие, с урчащими желудками и в новых одеждах, выданных бабулей. Серый, прежде чем одеть новые шаровары и сорочку, долго их рассматривал и вынюхивал, стараясь найти метки прежних владельцев.

— Нашел?

— Новые, — вздохнул Серый.

— У меня мировая бабушка.

— Я вижу.

На столе их поджидали, исходя паром и варом, горшки со щами и кашей, блюда с грибами, свежеиспеченными пирожками. Серый подозрительно повел носом, опустился на скамейку.

— Мясом не пахнет, — обиженно заметил он.

— Какой ты глупый, сила не в мясе, а в травах и соке, фруктах и овощах, — заметила Яга, любовно пододвигая Ивану тарелку со щами.

— Я мясо люблю, — проскулил Серый.

Бабушка вздохнула, вернулась к печке и достала из нее большую сковородку.

— Вот, глухарь, запеченный в тесте с груздями и фаршированный орехами.

— Урр-ра! — закричал Серый, делая попытку обнять Ягу. Она недовольно отпихнула его руки. Серый подмигнул Ивану:

— У тебя мировая бабушка.

Яга поставила на стол длинный, с узким горлышком, серебряный графинчик.

— Наливочка, брусничная.

— Нет, бабушка, разве ты ведьма, ты фея добрая, — сказал верволк, пододвигая себе и царевичу два серебряных стаканчика.

— Бабушка Яга, и вам сто капелек?

— Я не пью сто лет.

— Какой правильный образ жизни, — усмехнулся Серый, разливая наливочку.

— Разве что когда-нибудь на свадьбе, в виде исключения, — Яга покосилась на царевича, тот наворачивал горячие щи.

Скрипнула дверь, в горницу вежливо мяукнув — как поздоровался — проник кот. Ловко запрыгнул на печку, свернулся на цветном одеяле черным калачом. Не мигая, уставился малахитовыми пуговицами глаз на гостей.

— В сказках говорят, что у тебя изба поворачивается, — Серый быстро опустошил тарелку со щами.

— В сказках ты царевича на себе катаешь, — парировала Яга.

— В сказках царевич маленький, как мальчик-с-пальчик, — рассмеялся Серый.

— А у нас в Лукоморье еще свой Кулибин не родился, — ответила бабушка. — Понравились щи?

— Очень, — хором отозвались царевич и верволк.

— Тогда переходите к каше и глухарю. Соляночку грибную отведайте.

— Отведаем, не волнуйся, бабушка, — Серый шмыгнул носом, — небось, на поганках да мухоморах?

— На них, родимых, — Яга засмеялась.

Серый приступил разделывать глухаря.

— Люблю поесть, особенно пожрать, — пробормотал он.

— Мухоморы, ни красные, ни коричневые, я не собираю; от галлюциногенных у меня голова болит и изжога, — пояснила бабушка.

— И людей я сроду не ела, — сказала она, избегая глупых вопросов. — Собачий череп всего лишь оберег, я его в лесу подобрала. Бедную волки задрали, — ехидно добавила Яга.

Серый покраснел и пробормотал:

— Может, медведь?

— Может, — легко согласилась бабушка. — Спать, Ваня, ты будешь на лавке. Другу твоему я постелю на полу, а сама лягу на печку. Старость не радость, — Яга притворно вздохнула. — Утро придет, позавтракаете, я вам туесок соберу, колобок испеку — дорогу покажет короткую.

— Рано выпроваживаешь, — проскулил Серый, — на дорогах ноги себе стерли и отбили.

— У вас не так много времени.

— Точно, — Иван облизал ложку. — О Лукоморье слышать слышали, а дорог на картах никогда к нему не видели?

— Не все дороги на картах обозначены. Есть дороги, которые на судьбе и сердце записаны, — пояснила Яга. — Наше Лукоморье, не каждому гостю откроется.

— Издалека нас занесло? — спросил Серый.

— Издалека — в мир.

— Мы и так в миру были.

— Какой у вас мир, если в нем никогда мира не было. У нас в Лукоморье о вас говорят, что вы живете в немирье.

— Запутала, — Серый налил брусничной, покачал опустевшим кувшинчиком. — Маловат, — вопросительно посмотрел на бабушку. Яга сделала вид, что намека не поняла.

— Значит, Лукоморье отдельный мир? — спросил Иван.

— Такой же, как и остров Буян. Вы не переживайте, для вас Лукоморье всегда будет открыто.

— Что мы здесь не видели? — усмехнулся Серый.

— А что ты здесь видел, глупый верволк? — рассердилась бабушка Яга.

— Ты, бабушка, не сердись, наливочки чуть-чуть не найдется? Изюмительный напиток.

— Совсем окосел. Не найдется, в дорогу дам. Всё, спать пора, — распорядилась бабушка Яга. — Завтра вас к Сироте отправлю.

— Зачем, к сироте? — спросил царевич.

— С ним быстрее из Лукоморья выберетесь.

— Кто такой Сирота? — Серый зевнул.

— Много будешь знать, скоро состаришься…

* * *

…Потянулись леса дремучие, поляны широкие, холмы высокие. Шли через ручьи и широкие лесные протоки; через овраги и лесные урочища; продирались сквозь бурелом; обходили стороной странные пустоши. Иногда слышали дивные, зазывающие голоса сирина; среди крон деревьев видели странных, невиданных орнитологами, птиц в пестрых оперениях. Слышали непонятное щелканье, хруст, рычание; обходили стороной гигантские цветы, испускающие гнилостные трупные запахи.

Показывая дорогу, перед странниками безмятежно катился волшебный клубок ниток, превратившийся со временем в маленький шарик. Бабушка Яга в последнюю минуту заменила им колобка.

— Убег паршивец, наполовину испеченный, забыла сказать заклинание, пока возилась с вашей сумкой переметной, как взял, соскочил с противня — и в лес. Ниток клубок дам, волшебный.

— Как Ариадна Тезею? — улыбаясь, спросил Иван.

— Она ему не нитки давала, а план лабиринта с потайными ходами и секретными отметками проходов, — поправила Яга.

— Ты откуда знаешь? — спросил Серый.

— Мои яблочки по моему блюдечку не такие сериалы показывают, особенно про последних героев, — Яга скорбно взмахнула рукой, — Немирье, оно всегда немирье.

— Слишком, бабушка, ты сурова, к нашему немирью, — Серый рассмеялся.

— Вот уж нет, мы давно не вмешиваемся в ваши дела. Сами захотели, в памятные для меня времена, отделиться, пожить отдельно, независимо.

— Кощеев всяких и Горынычей на нас посылали, — возразил Серый.

— Которых? Всех уродов сами вырастили, себе на голову. Будет Коша-Бессмертный с вами связываться? На что вы ему? Если он и проявлял к вам интерес, то с чисто научной точки зрения. Всякие Тугарины, Соловьи и Калины от вас пошли.

— Значит, в Лукоморье разбойничков и душегубов не бывает? — поинтересовался верволк.

— Зло везде присутствует, чтоб на нем добро выросло. В Лукоморье свои законы, у нас добро побеждает. Вот туесок дорожный, — бабушка вручила Серому сумку. — Смотри, один не слопай, бармалей.

— Не слопаю, плохо меня знаешь.

Бабушка Яга обняла Серого, затем Ивана.

— До свидания, внучек, скоро свидимся.

— Приезжай к нам в гости, я заступлюсь за тебя перед батюшкой, — сказал царевич.

— Прилетай, — попросил, улыбаясь Серый. Яга погрозила ему пальцем.

— Ступайте и берегите друг дружку в дороге. — Она достала из кармана фартука клубок со спицами. Спицы вынула, клубок уронила под ноги, оставив конец тонкой нити у себя в руках. — Позже заново смотаю.

Клубок соскочил с крыльца, покатился в сторону леса.

— Спасибо, бабушка, — царевич и верволк поклонились в пояс и кинулись за клубком, успевшем затеряться в кустах…

В погоне за клубком прошло несколько дней…

Идущий впереди легким спортивным шагом Серый принюхался к воздуху и остановился.

— Что-то вынюхал? — спросил, подходя, Иван.

— Спросить хочу, о чем ты думал?

— Да так, — царевич растерянно пожал плечами, — красивый и загадочный…

— Во! — воскликнул Серый. — И я о смысле жизни подумал.

— И что?

— Думать думается, а словами — фиг выразишь, настолько большие и глубокие чувства.

— То, что переполняет сердце.

— Делает безразмерным и горячим!

— И подвиг хочется совершить и жизнь за прекрасное отдать!

— А может, это душа? — спросил Серый.

— Может, и душа, — вздохнул Иван, — чего в нас только не понапихано. Давай догонять наш шерстяной колобок. — Оба перешли на легкий бег, продолжая разговаривать.

— Это на нас так Лукоморье влияет, вот когда закончатся наши приключения, я сюда на постоянное место жительства переберусь.

— Можешь оставаться хоть сейчас.

— Нет, хочу посмотреть, чем история с молодильными яблоками закончится.

— А снова в бочку попасть не желаешь?

— Нет, если что, русалия вытащит, — Серый радостно тявкнул. — Она плавать обещала научить.

— Ты не умеешь?

— Нет, только по-собачьи. Блин, клубок закончился! — воскликнул Серый. Они выбежали из леса на открытое место, пересеченное оврагом, края которого заросли высокой травой и кустарником. Конец нити обрывался на краю балки. Серый принюхался:

— Ну и вонища, — скривился он.

— И без твоего расчудесного нюха чувствую, — ответил Иван. Со дна каменистого оврага поднимался запах серы и канализационных отходов, словно там проходила магистраль городской клоаки.

Над логом выросла плоская голова Змея.

— Привет, это мое отхожее место, — зубастая пасть выдохнула огненное облако. Ощутимо запахло серой. Змей икнул, пламя чуть не опалило испуганно попятившегося царевича.

— Извините, у меня всегда икота, плохо перевариваю вепрей, — сконфуженно пробормотал Змей. Вытянутая пасть щелкнула челюстями, потушив пламя. Из ноздрей вырвался густой черно-желтый дым. Спина Ивана наткнулась на верволка.

— У нас меч-кладенец есть, — как бы между прочим сообщил Серый, прикрываясь царевичем.

— Подделка, — Змей Горыныч зевнул, — я видел, как настоящий Кладенец в кованый сундук уложили и на дне моря прятали. Нет, кажется, на дуб повесили, цепями обмотали, это ключ от сундука в море кинули, — над змеиной головой захлопали черные, перепончатые, как у летучей мыши, крылья. Змей воспарил из своего отхожего места, когтистые лапы вцепились в край оврага. Вглядевшись в траву, он увидел конец нити.

— Бабушка Яга прислала, — без гастрономического интереса он посмотрел на бледных путешественников.

— Мы к Сироте идем, — объявил царевич. Его рука покоилась на рукояти меча, а здравый смысл подсказывал, что весовые категории неравны и если дойдет до боя, лучше надеяться на быстрые ноги и густой лес. «Богатыри не мы!» — тоскливо подумал царевич, с любопытством рассматривая серого Горыныча. Змей сложил за спиной черные крылья, серый гофрированный ствол шеи торчал из бронированного бочкообразного тела, надежно защищенного блюдечками-пластинками. Плоская голова горделиво смотрела с трехметровой высоты, вооруженная двумя кривыми бивнями, и венчалась красным гребнем, который в зависимости от настроения дракона, то поднимался, как украшение центурионова шлема, то опускался, как плавник ерша.

— Я и есть Сирота, — объявил Змей.

— Ты — Сирота?! — в один голос воскликнули царевич и верволк.

— Сирота, потому что один остался, без родителей и братьев, благодаря вам, людям из немирья, — Сирота кашлянул, обдав собеседников едким дымом. — Ваши богатыри всех уничтожили.

Царевич и Серый попятились к лесу.

— Сами виноваты. Не мы первые войну объявляли. Знаешь, сколько городов и весей твои родственнички пожгли? — спросил Иван.

— Много, — согласился Сирота. — Кровной мести не будет. Я когда один остался, маленьким еще был, у диких гусей воспитывался, — Сирота раскрыл крылья и, вытянув шею, демонстративно загоготал по-гусиному. Из раскрытой пасти к небу повалил черные кольцевидные облачка, похожие на перегоревшие бублики. — У меня прозвище было Гадкий утенок. На зиму я со своими братьями в Африку улетаю. Привычка. Итак, вас надо к людям, в немирье доставить?

— Да, если можно? — Иван вытер вспотевшее лицо.

— Можно, — ответил Сирота.

— И что, кроме тебя, больше Горынычей не будет? — спросил Серый.

— Никогда, — вздохнул Сирота.

— А как вы размножаетесь?

— Яйцами, как все земноводные. — Сирота вытянул шею, внимательно посмотрел на людей. — У меня грузоподъемность — 200 кеге. В вас по восемьдесят будет. Значит, потяну, тем более отсюда недалеко.

— Тогда мы лучше сами дойдем, — предложил Серый.

— Из Лукоморья не просто выбраться, к нему вход и выход знать надо. Дороги заповедные, — усмехнулся Змей. — Полезайте на шею. Только осторожно. Крылья не потопчите.

Из серого хребта вырастали ромбовидные пластины, среди которых уселись будущие воздухоплаватели.

— Эх, прокачу! — закричал Сирота и упал в овраг. За парапетом, на котором любил посиживать дракон, начинался крутой и глубокий обрыв. Змей сложил крылья, накрыв ими путешественников, камнем полетел вниз. Ветер по-разбойничьи засвистел в ушах, за спиной царевича испуганно завыл Серый. Крылья с треском распахнулись, дракон плюнул «греческим огнем» в темное дно расщелины и быстро полетел, ловко лавируя между каменных стен.

— Предупреждать надо, драный ковер-самолет, — прокричал, задыхаясь от напора ветра, верволк.

— Держитесь крепче! — весело гаркнул Сирота, переворачиваясь на 90 градусов и пролетая сквозь узкую скалистую расщелину. Стены широко разошлись, дракон сильно захлопал крыльями, стремительно набирая высоту. Темно-зеленый заповедный лес и темный зев расщелины стали быстро таять, клубясь в молочном тумане, свертываясь в уменьшающийся с каждым мигом клубок. Со всех сторон их окружили облака.

Осмелев, царевич постучал костяшками пальцев по пластинке. Из тумана выплыла плоская голова.

— Что-то беспокоит?

— Нет, я…

— Долго лететь? — вмешался Серый.

— Не долго.

— Я хотел спросить, почему спрятали меч-кладенец?

— От людей спрятали, — голова скрылась в тумане.

— Почему от нас?

— Ты представь, что будет, если вам, в немирье, меч вернуть? Вы друг дружке мигом головы поснимаете.

— Когда он у Кощея был, вам тоже доставалось, — вспомнил Серый.

— Мы давно осудили его культ личности и никогда к нему не вернемся. Почему многоголовые погибли?

— Ты о соплеменниках?

— О них. У нас, драконов, говорят: лучше иметь шесть умов в одной голове, чем шесть голов на один ум. Многоголовые были побеждены богатырями только потому, что среди голов никогда не было согласия, каждая считала себя старше и умнее.

— А ты дорожишь? — насмешливо выкрикнул Серый.

— Приходится, она не только одна, она единственная на белом свете. — Сирота нервно замахал крыльями, поднимаясь выше. Теперь в загустевшем молочном тумане невозможно было разглядеть серые пластины, за которые крепко держались воздухоплаватели. Огромное тело змея растворилось в белом облаке. Ивану показалось, что он один, затерялся в туманном молочном море. Исчез мир, исчезло время… если бы не приглушенное хлопанье крыльев, появлявшихся и пропадавших в тумане, с равным интервалом. Я один, кругом никого и ничего… так был создан наш мир — от тоски и одиночества. Из тумана донесся приятный и солидный баритон Сироты. Дракон пел песню:

Как много звезд на тусклой синеве! Весь небосклон в их траурном уборе. Степь выжжена. Густая пыль в траве. Чернеет сад. За ним — обрывы, море. Оно молчит. Весь мир молчит — затем, Что в мире Бог, а бог от века в нем.

Царевич закрыл глаза. Песня ему нравилась, в её словах была сокровенная правда.

…Сажусь на камень теплого балкона. Он озарен: могильно-бледный свет Разлит от звезд. Не слышно даже звона, Ночных цикад… Да, в мире жизни нет, Есть только бог над горними огнями, Есть только он, несметный, ветхий днями.[6]

За спиной послышались всхлипывания и подвывания Серого.

— Вот живем, живем, а зачем и для чего? — всхлипывал верволк.

— Для счастья, — отозвался Сирота.

— Для какого? Где его отыскать, счастье твоё?

— Не надо его искать. Оно всегда с нами, рядом. Научись его видеть и узнавать, как небо, звезды, огонь…

Туман стал редеть и рассеиваться. Иван почувствовал, что они начали снижаться. Змей, расправив черные крылья, легко скользил в воздушных потоках. Сквозь прорехи облаков замелькали прямоугольники зеленых полей, садов, холмики с крошечными домиками поселков, пасущимися рядом стадами коров и коз, черные, извилистые дороги-змеи.

— Немирье, — объявил Сирота. — Приготовиться к посадке. — Он перестал бить крыльями. Впереди обозначились белокаменные стены города.

— Давлатовск, — Сирота спикировал на дорогу, поднимающуюся к городским воротам.

— Приготовьтесь, — дракон, тормозя, распахнул крылья. — Держитесь крепче!

Дорога подпрыгнула, кинулась им навстречу. Змей быстро забил крыльями, гася скорость, ударился лапами о землю, тормозя хвостом, пробежал метров сто. Устало замер.

Городские ворота распахнулись, воздух всполошился медным, набатным гулом. Из ворот торопливо выезжала кавалькада вооруженных витязей. На солнце заблестели червленые щиты, кольчуги, шелома, копья и мечи.

— Слезайте, — рявкнул Сирота. — У вас сначала бьют, потом разбираются.

— Мы тебя в обиду не дадим, — Иван-царевич спрыгнул на землю. Вышел вперед. Тыл, как всегда, защищал Серый.

— До скорого, богатыри, бывайте, — Горыныч плюнул огнем в сторону всадников. Развернулся и тяжело затопал по дороге, набирая скорость.

— Сирота, спасибо! — прокричал царевич.

— Не за что. — Сирота захлопал крыльями, тяжело отрываясь от земли.

Пролетая над холмиком с пасущимися коровами, Сирота не выдержал, спикировал вниз. Стадо в ужасе заревело, кинулось с холма на засеянные поля. Сирота устрашающе зарычал. Когда он набрал высоту, в его лапах безвольно висела тушка бычка.

— Ты видел, какой разбойник и лгун? — прокомментировал Серый. — В этом бычке больше трехсот кило.

Конская дробь нарастала. Лавина всадников, посвистывая и махая клинками, приближалась.

— Как мы с ними объясняться будем? Видно, что они шуток не понимают, — Серый посмотрел на царевича, устало опустившегося на плоский камень, вросший в край дороги.

— Скажем, что к Давлату-царю на свадьбы прилетели, — улыбнулся Иван.

— А бычок?

— Любому транспорту дозаправка нужна…

7. СЕКТОР ПРИЗ

Ивана-царевича и Серого, держа за локотки, подвели под светлые очи царя Давлата. Им оказался мужчина средних лет, с веселым прищуром светлых глаз, пышными ухоженными бородой и усами. «Молодой червовый король», — перед глазами Серого промелькнула карточная колода.

Царь был одет просто — белая сорочка с вышитыми на ней геральдическими знаками: красный дуб и белая береза на фоне трех лучей восходящего солнца. Рядом с резным креслом царя, по левую руку стояло такое же, но поменьше. На нем с монаршим спокойствием и величием восседала царица. У нее было красивое и доброе лицо. Длинные русые волосы были заплетены в косу, уложены на голове в виде короны и накрыты прозрачной тонкой шалью, усеянной мелким жемчугом.

Царские кресла стояли перед высоким крыльцом, поднимающимся к белокаменному терему. Многочисленная толпа придворных и членов царской семьи окружала кресла и воздухоплавателей.

— На Змее Горыныче прилетели! — докладывали царю Давлату.

— Тот царевич, а этот — его слуга.

— А еще, змей бычка прихватил из царского стада.

— Говорят, на свадьбу торопились.

— На свадьбы опоздали, — Давлат усмехнулся. — Неделю гуляем, пора остановиться.

— Это ты царевич Иван? — ласково обратилась царица к Ивану. — Откуда ты? Не слышали, что в тридевятых царствах-государствах держат прирученных Змеев Горынычей.

— Вот-вот, мы мораторий подписали о разоружении, — вспомнил царь.

— Он не прирученный, он дикий, — ответил царевич.

— В Лукоморье живет, — брякнул Серый, оставленный без внимания.

— Гой еси, Иван-царевич, — в круг вышел Ваня гусляр. Поклонился царю с царицей, обнял Ивана, радостно постукивая его по плечам. — Вот и встретились. Свидетельствую, батюшка государь, что перед вами самый настоящий Иван-царевич, сын царя Берендея.

— Ну вот, — сожалея, вздохнул Давлат. — Кричали: вор, тать, в сговоре с нечистью. Это же сын царский! Знаю твоего папашу, иди сюда, сынок, — Давлат обнял царевича, облобызал, представил царице Елизавете. — Видишь, Елизавета, какого жениха Берендей вырастил. Богатырь, самого Горыныча укротить сумел, прощаю ему корову нашу.

— Бычка, — поправил из толпы елейный голос.

— Жаль, что на свадьбы ты не успел, хоть и торопился, — Давлат улыбнулся. — Разъезжаются сегодня свадебные поезда. Уезжают мои доченьки с женихами. Я тебя представлю. — К царю с царицей выступили из толпы две молодые смущенные пары.

— Полюбуйся, добрый молодец, каких красавиц мы замуж выдали.

— Красивые, — согласился царевич, разглядывая молодых.

— Писаные красавицы, — вставил пять грошей Серый.

— Василиса Прекрасная и царевич Елисей, — представилась первая пара, кланяясь и пожимая царевичу руки.

— Василиса Прекрасная в этом году выиграла конкурс красавиц, — самодовольно объявил папа Давлат.

Старшая дочь поистине представляла собой эталон русских красавиц: высокая, стройная, похожая на молодую березку, с двумя русыми косами, достигающими поясницы. Её венчал богато украшенный самоцветами и яхонтами кокошник, фигуру не скрывал голубой сарафан.

Царевич Елисей, курчавый светловолосый молодец, счастливо улыбался, нервно одергивая полы зеленого кафтана, то и дело подтягивая осиную талию алым кушаком.

— Царевич профессионально занимается балетом, — сказала царица. Елисей сделал что-то вроде па-де-де и галантно поклонился.

— Варвара-Краса Длинная Коса.

— Королевич Филипп Гишпанский, — представилась вторая не менее эффектная пара.

Царевна обладала косой почти до пят, подтверждающей её имя. Длинная русая коса была перевита алыми атласными лентами, с бантиком на конце. Голову венчал кокошник, как и у старшей сестры, намекающий о замужестве девиц. Смуглый красавец в красном камзоле горделиво и вызывающе покручивал тонкие нитки усиков. В ухе переливалась сережка с алмазной подвеской.

— Ах, какие красивые пары, — льстиво ворковал Серый, шмыгая носом и предвкушая обед.

— Наша младшенькая, незамужняя, — царица улыбнулась, — Маша-царевна.

Надо признать честно, что в этот момент Ваня покраснел и язык красноречивый потерял.

В девушке, на взгляд Серого, ничего особенного не было. Лет восемнадцати, едва минувшая подростковую стадию, но по-прежнему обладающая детской, худощавой фигурой, тонким загорелым личиком сорванца, на котором горели большие, напоминающие море глаза в обрамлении густых светлых ресниц.

«Два чудных, дивных солнышка», — подумал царевич, попадая в их плен.

— Наше наказание, — притворно вздохнула, улыбаясь, царица.

— Ей парнем надо было родиться, — молвил царь.

— Всем женихам дала отворот поворот, — добавила царица.

— Люди уважаемые, а она — придирчивая, никому не сделала снисхождения, — царь осуждающе покачал головой.

— Да, да, конечно, — бормотал Иван, ничего не слыша и не сводя с царевны глаз.

— Молодец такой еще не сыскался, — съязвила младшая царевна. Лицо Ивана вспыхнуло. Гусляр Ваня, ударил по струнам, громко пропел:

— «После ветра и мороза было Любо мне погреться у огня. Там за сердцем я не уследила, Его забрали у меня».[7]

— Почему не отыскался? — краснея, пуще прежнего, спросил Иван.

— Боятся меня, — насмешливо ответила Маша.

— Я не боюсь, — тихо произнес Иван.

— Пропал человек. Ты что, втюрился? — зашипел в ухо Серый. — Разве мы за этим сюда шли?

— А зачем? — Иван зачарованно посмотрел на своего попутчика.

Серый озадаченно присвистнул:

— А что, царь батюшка и царица-матушка, кусочек от свадебного пирога остался?

— Остался, — царь приставил палец к губам. — Так со всеми, видишь, и его заколдовала.

— Маша, прекрати зачаровывать царевича, — строго попросила царица.

— Я его не зачаровывала, он сам.

— Сам, я, — пробормотал Иван.

— Между прочим, ко мне на драконах никто свататься не прилетал, — Маша показала родителям язык.

— Он не сватается, — нахмурился Давлат.

— Свататься, то есть сватаюсь, — поспешно вставил царевич. — Так и есть, — он глубоко вздохнул.

— Все вы обещаете золотые горы, говорите, что готовы и в огонь и в воду, — усмехнулась Маша.

— За тобой и в огонь и в воду, — повторил Иван.

— Уверен?

— Вполне.

Серый вопросительно посмотрел на царицу Елизавету:

— Вы верите в любовь с первого взгляда?

Царь и царица переглянулись. Елизавета смущенно призналась:

— С нами так и было — увидели друг друга и больше никогда не расставались.

— С Машей особый случай, — опомнился царь. — Две свадьбы сыграли, последняя доченька осталась. Послушай, Маша…

— Папа, он сам сватается, я его не заставляю.

— Ты сватаешься? — царь с удивлением посмотрел на царевича: серый кафтан в нескольких местах порвался, сапоги покрыты дорожной пылью. Иван поклонился в пояс:

— Ваши царские величества, низко кланяюсь и прошу руки вашей дочери.

— Он парень боевой и удачливый, — добавил Серый, видя скептические очи самодержца.

— А она согласна? — Давлат растерянно посмотрел на дочь. Лично он был против, но вокруг столько любопытных. Что скажут люди?

— Он только просит, — Маша озорно улыбнулась.

— Нет, я серьезно, — ответил Иван, с удивлением думая про себя, что это так и есть. «Что на меня нашло? Люди говорят, что это любовь. Любовь», — повторил он, пробуя слово на вкус.

— И я серьезно, — Маша улыбалась.

— Маша, вопрос наисерьезнейший, — царица сердито притопнула ножкой.

— Поэтому я испытать хочу жениха. — Вокруг удивленно загалдели, такого поворота событий никто не ожидал.

— Чего его испытывать, он и так на Змее прилетел, — по-дружески напомнил Серый.

— Я готов, — Иван пристально посмотрел на девушку. Она покраснела.

— Да рано ей, зачем молодца раньше времени пугать, вот через годик-другой приезжай, — сказал Давлат.

— Ты дочек старших замуж отдал, зачем ей тянуть? Вспомни, сколько мне было, когда я за тебя замуж вышла? — неожиданно вступилась Елизавета.

— Да когда это было? — смутился царь.

— Что ты хочешь этим сказать? Я плохо выгляжу? — царица грозно нахмурилась.

— Ничего, — царь смутился еще больше. — Но три свадьбы… — пробормотал он.

— Молодежь горячая и ранняя пошла, — обронил кто-то в толпе.

— Значит, и в огонь и в воду? — Маша стала серьезной.

— В огонь и в воду, — подтвердил Иван.

— Мы воду прошли, нас в бочке по морю больше года носило, — обратился к толпе Серый.

— Значит, любовь с первого взгляда? — Маша внимательно смотрела на царевича.

— Да, — Иван кивнул и так же посмотрел на девушку. — А ты?

Маша покраснела, но ничего не ответила. Она оглянулась на родителей:

— Он сам напросился на испытание.

— Вижу, — с грустью ответил Давлат. — Может, без испытаний, так ты никогда замуж не выйдешь?

— Этот молодец — всем молодцам молодец, — рекламировал Серый.

— Сейчас посмотрим, — пообещала Маша.

— Да, царевич, сейчас ты узнаешь, почем фунт лиха, — заговорили, заулыбались в толпе, — к нашей Маше не так просто свататься.

— Она похлеще Змея Горыныча будет, — добавил какой-то остряк.

— Лучше мимо пролететь, — в толпе рассмеялись, ожидая представления.

— Ваня, мне кажется, мы, то есть ты, влип, — прошептал Серый. — Она тебя околдовала.

— Околдовала, — согласился Иван, улыбаясь и думая о своем.

— Бежим? — предложил, оглядывая обступивших, Серый. — Не напрасно мне не нравился Сирота, он специально нас здесь высадил.

— Пойдем, — позвала Маша. Толпа расступилась, пропуская царевну, за ней Ивана, наступающего царевичу на пятки Серого. За ними потянулись все остальные.

Маша привела царевича к глубокому крепостному рву, заполненному мутной зеленой водой.

— Огненная река, — сказали в толпе.

Серый тревожно принюхался: чем-чем, а огнем здесь не пахло. Со дна рва доносилось дружное хоровое кваканье лягушек, у поверхности мельтешили стайки пескарей.

Маша ободряюще посмотрела на Ивана.

— Это и есть наша огненная речка.

— Сейчас искупаться предложит, — хихикнул Серый.

Давлат похлопал Ивана по плечу.

— Если что, не бери в голову и не огорчайся. В конце концов, тебе посочувствуют, парень ты неплохой, я вижу, а её, как всегда, осудят.

— За что?

— Колдунья она, — шепнул Давлат.

— Красивые у нее глаза, — согласился Иван.

Давлат расстроенно махнул рукой, отошел в сторону.

Принесли деревянный мостик. Установили надо рвом. Маша перебежала на другую сторону. За рвом тянулись открытые холмистые поля с пасущимися на заливных лугах молочными стадами. Вершины холмов венчали редкие красные черепицы домиков.

— На животноводстве держимся, — хвастливо объявил Давлат. Иван видел только Машу. «И впрямь околдовала, — мелькнула запоздалая мысль. — Никогда бы не подумал, что… Что? Какое счастье встретить такую девушку. Не зря мне всю дорогу про свадьбы Давлата твердили…»

Большие глаза царевны смотрели на Ивана серьезно и строго. Она громко объявила:

— Перейдешь речку, стану твоей невестой.

— Речку перейти? Этот овраг? — на лице Ивана появилась глупая, недоверчивая улыбка.

— Речку перейти — не поле обежать, — согласился Серый.

Иван оглянулся и увидел, что у края рва остались только они. Все остальные отошли на безопасное расстояние, под белокаменные стены.

— Не нравится мне, — верволк пошевелил носом. — Странно, я ничего не чувствую.

— А Маша тебе понравилась?

— Ничего, — Серый усмехнулся, — но моя русалия лучше.

Со дна рва раздался резкий выхлоп, словно лопнул огромный водяной пузырь, и в тот же миг над краями рва, заполнив его по всей ширине, взметнулось высокое огненное пламя, скрывшее Машу. Царевич и Серый инстинктивно отскочили на безопасное расстояние. В толпе у стены послышались приглушенные смешки.

— Видишь! Я чувствовал! Я предупреждал тебя не связываться с ней! — панически закричал Серый. Он схватил царевича за руку. — Бежим, у нас есть дела поважнее в Кусмановом царстве.

— Перейдешь огненную речку, стану твоей невестой, — донесся из-за огненной завесы насмешливый голос Маши.

Царский двор, наблюдая, растянулся вдоль стены, только Ваня-калика вышел вперед с гуслями наперевес. Ударил по струнам и звонко запел:

Когда вода Всемирного потопа Вернулась вновь в границы берегов, Из пены уходящего потока На сушу тихо выбралась любовь — И растворилась в воздухе до срока, А срока было — сорок сороков.[8]

— Бежим?! — верволк тянул царевича за руку.

— Подожди, Серега. Она колдунья, только и мы не лыком шиты. Ах, какая песня хорошая, — Иван помахал рукой гусляру. — Обязательно приглашу на свадьбу.

— И чудаки — еще такие есть — Вдыхают полной грудью эту смесь, И ни наград не ждут, ни наказанья, — И, думая, что дышат просто так, Они внезапно попадают в такт Такого же неровного дыханья.

— Царевич, пропадешь! Иван!!

Иван шагнул к мосту, пламя зарычало, как зверь, почуяло его приближение, алые языки взметнулись выше. Он посмотрел на мостик, тот почернел, сыпал искрами, извивался, словно мог испытывать боль, таял на глазах.

— Вперед, — приказал себе Иван. Шагнул на мостик, закрывая от нестерпимого жара лицо. Пламя его проглотило. Из сотен уст вырвался отчаянный вздох. Иван торопливо пробежал по мостику несколько шагов и удивленно остановился, отнимая руки от лица. Ощущение было странным. Это и есть настоящее колдовство. Пламя не обжигало. Он стоял в алом тумане и чувствовал не жар, а прохладу. С удивлением посмотрел на мостик. Внутри пламени мостик был обыкновенной деревянной перекладиной, сложенной из двух досок, которые и не думали возгораться. Наваждение.

— Царевич! — раздался за спиной жалобный вопль Серого. Впереди, сквозь алый туман, отчетливо просматривался край рва и Маша. Она смотрела под ноги, огорченно прикусив нижнюю губу. Царевич уверенно зашагал навстречу. Маша поднял голову. Её глаза стали еще больше, от удивления или от веры в свое счастье. Иван спрыгнул с мостика, замер перед девушкой.

— Вот видишь, я сказал тебе правду: за тобой пойду и в огонь и в воду.

Девушка припала к нему, обвила руками шею.

— Я это чувствовала, — прошептала она.

— Царевич! Я с тобой! — Серый несся по мосту, ничего не видя, закрыв лицо руками. Алый туман медленно рассеивался, опадал, доставая верволка до щиколоток.

— Верный у тебя друг, — сказала Маша.

Серый выскочил на край рва. Чуть не сбил их с ног. Пробежал несколько метров, махая руками. Растерянно остановился.

— Царевич? — удивленно пробормотал он, оглядываясь.

— Приехали и все проехали, — улыбнулся Иван, протягивая Серому руку. — Спасибо.

— За что? — Серый стиснул ладонь царевича.

— За дружбу.

— Куда ты, туда и я, — верволк широко улыбнулся, нарочно демонстрируя Маше передние зубки. — Я так и знал, что здесь что-то нечисто, — заключил он.

Иван заключил в свои руки руки девушки:

— А ты пойдешь со мной?

— Пойду, — просто ответила Маша, награждая Ивана счастливой улыбкой и сиянием глаз.

Серый шмыгнул носом:

— Чует моё сердце, свадьбой пахнет…

Зрители на другом краю рва дружно аплодировали, но их аплодисменты не могли заглушить пение гусляра:

…Я поля влюбленным постелю — Пусть поют во сне и наяву!.. Я дышу, и значит — я люблю! Я люблю, и значит — я живу!..

* * *

Свадебный поезд постепенно уменьшался, до той поры, пока на дороге, ведущей к границам Кусманового царства, не остались трое всадников: Маша-царевна, Иван-царевич да Серый-верволк.

Царя и царицу долго пришлось отговаривать от продолжения свадебных гуляний, пока царский казначей не напомнил, что третью свадьбу делать нецелесообразно — казна поиздержалась, а Иван объявил, что новая свадьба состоится в царстве папы-Берендея. На том и порешили.

Отъезжали все вместе, в общем свадебном поезде молодых женихов и невест, перегруженном возами с приданым и подарками. Разумеется, в дороге познакомились лучше, обещали друг дружке со временем, когда встанут у рулей царств, обменяться дипломатическими посольствами и при случае заезжать в гости. При прощании царевич и Маша приглашали всех на свадьбу.

Втроем ехать оказалось не так весело — мнение Серого. Находясь подле жениха с невестой, он не знал, куда себя деть. Их разговоры, взгляды, вздохи да охи вызывали у него тоску смертную. Серый нахлестывал коня, вырывался далеко вперед или, наоборот, отставал.

Вот судьба, что вытворяет, — был человек и нет человека. Своими руками задушил бы Сироту.

Иногда громко вскрикивал:

— А помнишь, царевич, как мы в бочке по морю синему мыкались? А помнишь, как тебя признал Сивко — богатырский конь?

Вместо ответа доносилось глупое голубиное воркование двух влюбленных.

— Неужели правда, как увидел — сразу влюбился?

— Правда, ты самая единственная и любимая. А ты?

— Я проверить хотела: расходятся твои слова с делом или нет.

— Проверила?

— Проверила и поверила. До тебя ко мне восемнадцать женихов сватались, больше чем к старшим сестрам.

— И?

— Ни один не проявил желания последовать за мной в огонь или в воду.

— Кто научил тебя магии?

— Давно еще, когда я совсем маленькая была, у моего папы Святогор-богатырь гостил.

— Святогор?

— Он на поиски Шамбалы отправлялся и несколько дней в тереме батюшкином отдыхал. Меня приметил. Я ему понравилась. Он сказал, что у меня есть дар к магии.

— И?

— Кое-что показал, кое-чему сама выучилась.

— Чему?

— Например, шептунов делать.

— Шептунов?

— Для этого надо веток сухих набрать — их них ручки и ножки будут. Травы, лучше соломы, тельце смастерить, как клубочек. Заговоры от болезней знаю.

— Моя бабушка колобки умеет делать.

— А кто твоя бабушка?

— Яга. Она в Лукоморье, на постоянной прописке.

— Она ведьма?

— Очень добрая и почтенная женщина, — вставил Серый. — Скажи, Ваня, почему гусляр с нами отказался ехать. Ведь хотел?

— Обещал на свадьбу явиться. Дела у него неотложные объявились на острове Буяне.

— Он успеет?

— Послушай, Серый, что там впереди виднеется?

— Сосна… — О Сером забывали…

— Почему ты меня полюбил, Ваня?

— Не могу ответить, любовь нельзя объяснить словами, её надо сердцем чувствовать. Моё сердце мне стучит, что ты единственная, драгоценная, моя половинка.

— Что-нибудь еще стучит?

— Стучит, что ты мое солнышко ясное. Зорька моя алая.

— Еще?

— Голубка моя сизокрылая… — Серый пришпоривал коня, на ходу затыкая уши. Слышать такое было невыносимо. «Любовь оглупляет человека, а не облагораживает, — раздраженно думал верволк. — Голубка моя сизокрылая. Скажи еще — рыбка моя золотая». Серый с грустью вздохнул — «золотая рыбка» напомнила про русалию. Она настоящая женщина, в огонь лезть не заставит и сама в него не пойдет. В воду — пожалуйста: обещала научить плавать.

Наконец один из дорожных столбов, с потемневшим от дождей деревянным щитом, сообщил, что они въезжают в три-одиннадцатое царство Кусмана. Рядом другой щит напоминал, что «конокрадство карается строго и по закону».

— Это мы знаем, — Серый плюнул на щит. Подождал, когда подъедут Иван да Маша. Ехидно поинтересовался:

— Есть ли у тебя план, царевич? Когда с женщинами связываешься, даже если они и царского рода, сам понимаешь, жди…

— Удачи, Серый, — Маша рассмеялась. — Я её вам принесу, вот увидишь.

— Уже принесла, — пробурчал Серый. — Что вы могли толкового придумать, если всю дорогу глупости говорили?

— Мы полагаемся на тебя, в этом деле ты у нас эксперт, — миролюбиво сказала Маша.

— Эксперт, — фыркнул верволк. — Коня ночью брать надо, как и в прошлый раз, — он посмотрел на Ивана, — только без сбруи. Стража свои порядки не меняет, будет дрыхнуть, как всегда.

— А если не как всегда?

— Кто эксперт? Я или ты? Сивку каждый месяц кто-нибудь пытается увести, конюхи к этому привыкли. Все засыпаются на уздечке. Жадность фраеров губит. — Серый показал на царевну. — Невеста твоя нас в лесу подождет, от неё проку мало. Я и один могу управиться?

— На дело вместе пойдем.

— Если попробовать коня выкупить? — предложила Маша. — У меня есть свадебная шкатулка с драгоценностями.

— Оставь для царевича, который в тюряге мается. Такого коня никаким прикупом-выкупом не возьмешь. Коня уворуем.

— Воровать нехорошо, — вздохнула Маша.

— А придется.

— А по-доброму? — спросил Иван.

— По-доброму? Это значит — втроем в бочке. Ты забыл, как он убить нас хотел на порогах, в синем море, свести с ума от жажды и голода? Коня надо увести, этим мы спасем многих других, кто может попасться на конокрадстве и быть упакованным в бочку, — вывел справедливую формулу Серый и победоносно улыбнулся — понравились слова и идея, заложенная в них.

Прекратив спор, троица пересекла границу и въехала под сосновые лапы хвойного леса, сырого и сумрачного на вид. Прошло немного времени, как услышали конское ржание и топот. Среди деревьев замелькали вооруженные всадники.

— Охота?

— Не похоже, — Иван положил руку на меч. Посмотрел на Машу: — Не бойся, ничего худого нам не сделают. Мы умеем постоять за себя.

— Я не боюсь, — девушка улыбнулась.

— Это царские дружинники, — объявил Серый. — Помнишь того толстяка, впереди? Это он нас в бочку запихивал. Не к добру встреча.

— Мы ничего не украли, — напомнила Маша.

— Расслабься и не паникуй, — добавил Иван.

— Я не паникую — в бочку не хочу.

Кавалькада насчитывала шесть вооруженных дружинников, которых возглавлял старый сержант — краснорожий знакомый толстяк. Заметив троицу, всадники засвистели и пришпорили коней.

— Интересно, он нас помнит? — спросил Иван.

— Вряд ли, посмотри какое у него лицо красное от браги.

Краснорожий еще издали закричал, напрягая голосовые связки:

— Стой! Кто такие!? Среди вас лекари есть? — Приблизившись, окинул подозрительным взглядом.

— Проезжие, — ответил Иван-царевич.

— Зачем вам лекарь? — поинтересовалась Маша.

— Нам не надо, — толстяк рассмеялся довольный своей шуткой, — царю-батюшке, надёже нашей, необходим специалист по зубам.

— Я специалист по зубам, — сказала Маша, проигнорировав умоляющие взгляды Ивана и Серого.

— Ты? Вот так удача, — обрадованно вскрикнул толстяк, с уважением и подобострастием посмотрел на царевну.

— С нами поедешь. Если вылечишь — златом осыпят, сколько унести сможешь, красавица.

— Вылечу.

— Но если не вылечишь… — толстяк запнулся, — лучше об этом не думай. — Он посмотрел на Ивана:

— Что-то мне твое лицо кажется знакомым?

— А мне твое.

Краснорожий покосился на Серого. Верволк еще глубже втопил подбородок в воротник, натянул на глаза даренную Давлатом меховую шапку.

— Твое тем более.

— Обычное лицо всегда знакомо, — прогнусавил Серый.

— Это твое обычное? — толстяк рассмеялся. — Был у нас один, похожий на тебя… Эх, — интерес к Серому пропал, сержант радостно потер руки, — повезло — сразу лекаря нашли. Царь Кусман во все стороны света отправил гонцов лекаря искать по зубам.

— А что было с тем, кто на меня похож? — проявил любопытство верволк.

— Ничего, в плавание отправили, — толстяк отмахнулся. — Меня Герасимом зовут, — представился сержант.

Дружинники развернули коней, окружили лекаря и его свиту, так представила Маша своих попутчиков. Толстяк был словоохотлив, ни на минуту не умолкал и другим рта не давал раскрыть:

— Зубами мается царь Кусман…

Так и доехали.

— Ты не волнуйся, все будет хорошо, — успела шепнуть Маша царевичу. Они остановились перед царским дворцом, позабывшем, что такое побелка и краска. Герасим побежал докладывать о том, что монарший наказ выполнен — он привез самого лучшего лекаря, которого только можно отыскать в царстве.

Машу, Ивана и Серого незамедлительно вызвали к царю. Герасим торопливо вел Машу по коридору, по дороге пояснял:

— Ты, главное, вылечи, после операции баньку истопим, накормим. Все, что пожелаешь. Деньги — другой разговор, про меня не забудь — я тебя нашел, не ты меня.

— А если не вылечит? — поинтересовался Серый.

— Притчу про Му-му слышал?

— Нет.

— Утонула собачка, — толстяк хохотнул, заговорщицки подмигнул: — Об этом даже не думайте. — Сержант оценивающе посмотрел на Машу. — Я тебе такую рекомендацию дал. — Герасим распахнул двери в царские покои.

Царь Кусман с забинтованной, как после ранения, головой понуро сидел на лавке, обхватив больные челюсти. Увидев лекаря-Машу, он смог выдавить жалкое:

— И-эээ-хх, — в затуманенных глазах появился огонек надежды.

— Здравствуйте, царь-батюшка, — Маша поклонилась в пояс. Иван и Серый последовали её примеру.

Маша покосилась на двух усатых здоровяков с тяжелыми секирами, небрежно взваленными на плечи.

— Прикажите всем лишним удалиться. Я одна хочу вас осмотреть.

— И-ии-иии, — на миг царские усы по-боевому встопорщились, длинный костлявый палец обгрызенным ногтем ткнул в стражников и сопровождавших Машу. Усы опали на полшестого.

— Все будет хорошо, — улыбнулась Маша, отвечая на немой вопрос Ивана. — Я самая известная кудесница из соседнего царства-государства, — она ободряюще, как ребенка, погладила Кусмана по голове.

— Ы-ыыы-ихх, — всхлипнул царь, закрывая глаза, на серых ресницах задрожали слезы.

— А теперь посмотрим, — Маша стала развязывать платок.

— Ы-ыы-иии, — все попятились к дверям…

Герасим покосившись на стражу, приложил к дверям ухо.

— Что там? — спросил Серый.

— Ничего не слышно, — Герасим отодвинулся, — смотрите мне, если ваша ведунья-вещунья недоброе сделает с царем… — он погрозил Ивану кулаком. — Сдается мне — видел вас где-то.

Царевич пожал плечами:

— Земля круглая, а дураки на каждом углу.

Сержант кивнул.

— Кто сказал?

— Галилео Галилей.

Открылась дверь. Показалась Маша.

— Осторожнее, — прошипел краснорожий, поглаживая ушибленное дверью плечо.

— Ваня, зайди, нужна твоя помощь.

— Что там? — вытянул шею Герасим.

— Ничего, — царевич отпихнул сержанта и прошел в комнату.

Кусман, освобожденный от платка, широко раскрыв рот, сидел на скамейке, вцепившись в её края, из глаз текли крупные слезы. Он жалобно мычал.

— У него пародонтоз, я боль сняла, подчистила, но там зуб удалять надо, иначе никак. — Царевич заглянул в царский рот.

— Да, ваше величество, за зубками следить надо.

— Йии-иих, — выдавил Кусман.

— Если зуб не удалить, может сдохнуть, — Маша подмигнула царевичу.

— Как пить дать.

— Ы? Ы! Ыыы! — замычал Кусман, попробовал что-то сказать, но его рот прикрыла Машина ладонь.

— Вам лучше помолчать. Давай, Ваня, так, как ты можешь.

— Могу. — Иван опять посмотрел в рот. Коренной правый в нижнем углу рта весь раскрошился, обнажив черное, широкое дупло.

— С корнем.

— Может, ему дать чего-нибудь выпить? — предложил Иван.

— Перед твоим приходом он выпил целый штоф наливки.

— Ы-Ы, — подал голос Кусман, видимо, идея о новой порции анестезии пришлась по вкусу.

— Откройте рот пошире, ваше величество, и закройте глаза, — командовала Маша. Шепотом обратилась к Ивану: — Два можешь? Видишь, здесь и второй такой же.

— Хоть всю челюсть, — улыбнулся царевич. Он внимательно осмотрел царственную пасть, представил, как должны быть вырваны сгнившие зубы. Вообразил, что сует стальные щипчики, какие были у их придворного лекаря Панкрата. Впившись в зубы глазами, заставил их с хрустом выскочить из челюсти.

— Ы-ыы-ываа-ааа! — заорал царь, дергая вверх головой, вслед за улетевшими к потолку зубами.

— Ай-аа! — Кусман упал на пол, захлопнул рот.

В покои влетела стража, Герасим и Серый.

— Ваше величество велят их казнить? — подобострастно спросил Герасим, вращая глазами.

— Боль твою рукой снимаю, в пыль и ветер превращаю, — Маша погладила царя по голове, дунула в кулачок. Царь осмысленно посмотрел на царевну. Махнул страже рукой — все в порядке.

Солдаты удалились. Герасим вытянул за рукав Серого.

— Откройте рот, ваше величество, — говорила Маша, — сейчас мы залечим ваши ранки, и ничто не будет вас беспокоить.

Кусман послушно распахнул рот. Эскулапы торжественно заглянули внутрь. Маша прочистила пасть от зубных обломков и осколков. Что-то зашептала, дунула в рот царю. Его кадык запрыгал, как мячик от пинг-понга.

— Закройте рот. Думаю, что зубные боли не будут вас беспокоить.

Царевич поднял с пола платок, положил в него два коренных зуба, завернул и протянул царю.

— На память.

Кусман полуприкрыл глаза, пошевелил во рту языком, на лице проступила довольная улыбка.

— М-да, однако! — он щелкнул зубами. — Ничего не болит, — признал царь. — Дети мои, — улыбнулся царь, — какую награду хотите получить? Золото, бриллианты? Что-нибудь натурой?

— Натурой, — подхватила Маша.

— Проси, что хочешь, красавица.

— Свадьба у меня скоро, — призналась девушка.

— Люблю по свадьбам ходить. Приглашаешь на свадьбу?

— Приглашаю, царь-батюшка, приезжайте к нам на свадьбу.

— Какой подарок хочешь?

— Жеребца кологривого со звездочкой во лбу, что Сивко кличут. — Маша обняла Ивана за талию. — Хочу царевичу подарок сделать царский.

Улыбка растворилась, как под действием кислоты, лицо Кусмана стало злым и холодным.

— Что ты несешь, девка!?

— Вы сами сказали, что готовы отблагодарить натурой, выбирай, что хочешь.

— Ты с умом выбирай. Какой царевич? Зачем парню твоему такой подарок? Берите деньги, сто лошадей купите.

— Жеребец кологривый как раз для моего жениха.

Кусман фыркая, посмотрел на Ивана.

— Ему — жеребца?

— Супруг мой будущий — царевич Иван, сын Берендея, — представила Маша.

— И ты кто? — Кусман насмешливо заулыбался.

— Царевна Маша, дочь вашего соседа царя Далмата. Батюшка спрашивал, почему на свадьбы не приехали, он вам приглашение высылал и в гости просит?

— М-да. Что же мне с вами делать?

— Выполнить свое царское слово, вдруг зубки снова заболеют, — напомнила Маша, лукаво улыбаясь.

— Ты обещала, что болеть больше не будут, — царь испуганно схватился за челюсть.

— Они и не болят, — я свое слово держу.

— Хитрая ты, царевна, — Кусман покачал головой. Посмотрел на царевича: — Зачем она тебе, такая умная? Я тоже холостой, выходи за меня замуж, красавица, и конь твоим будет.

— Не могу, царь-батюшка, — Маша прижалась к Ивану, — у нас любовь.

— Любовь, — протянул Кусман. — Стража!

В комнату вошли стражники и верволк. Кусман ехидно спросил:

— Что, голуби сизокрылые, попались?

Иван посмотрел на лавку, стоящую у стены, и подумал о том, что сможет её поднять и разогнать стражников с помощью матушкиного дара. Ему врежу по голове, пусть череп болит.

— Царское слово дороже любого, — неожиданно произнес Кусман. — Это закон, а законы придуманы для того, чтоб их исполняли и уважали. Забирайте жеребца кологривого, со звездочкой во лбу. И бегите, бегите, бегите, пока я не передумал. Герасим, распорядись, — бросил Кусман сержанту с выпавшей на подбородок челюстью.

— Да скажи повару, пусть зайдет — неделю ничего не ел, — царь облизнулся.

Маша и Иван поклонились.

— Спасибо, царь Кусман.

— Еще бы, — буркнул Кусман. Маша наклонилась и поцеловала его в небритую щеку. — Ждем вас на свадьбе. — Царевич и царевна поспешно вышли из покоев, боясь, что царь может передумать. Герасим сопровождал их к конюшне.

— Ну и везет вам, — говорил Герасим. — Да за такого красавца полцарства можно выменять. Не понимаю, как он вам его отдал? — Он покосился на Машу. — Заворожила?

— Вылечила. У него флюс, пародонтоз и скорбут были.

— В Лукоморье говорят: «Поле чудес — сектор приз», — вставил Серый.

— Откуда ты знаешь, что говорят в Лукоморье? — усмехнулся толстяк.

— Русалия сказала.

В конюшне удивленные конюхи, нехотя выдали Сивко. Конь радостно заржал, встречая знакомых, фыркнул и ласково ткнулся в плечо Маши. Царевна что-то нашептала в ухо жеребцу, разворошила расчесанную гриву. Сивко довольно заржал, застучал копытом, готовый отправляться в путь. Со двора повели в поводу, многочисленные конюхи выбегали из конюшен, растерянно смотрели, как уводят их красу и гордость. Пожилые, предпенсионного возраста, не могли сдержать слезу.

— Пращавай, красавец наш ненаглядный!

— Вы хоть следите за Сивко хорошо!

— Такому коню только в царских конюшнях стоять.

— Туда и ведем, — отвечал Серый.

Горожане, как и конюхи, раскрыв рот, застывали на улицах, во все глаза смотрели на жеребца и его новых владельцев. За ними, провожая, увязалась целая толпа. Слух о том, что проезжие лекари вылечили царя и получили в награду Сивко, мгновенно облетел город.

— Вот это диво!

— Вот это чудо! — доносились восклицания.

— Эх-ма, роди меня лекарем!

Едва за спиной осталась городская застава, царевич с облегчением выдохнул:

— Действительно чудо, даже не верится, что так просто коня добыли.

— И в плавание не отправили, — напомнил Серый. Он оценивающе посмотрел на Машу. — Ты, царевна и вправду многого стоишь. У такой красы, еще и ум со смекалкой.

Маша звонко рассмеялась.

— Спасибо, Серый, но куда мне до твоих инстинктов.

— Это точно, — самодовольно ответил верволк.

К заставе стала приближаться конная дробь.

— Так и знал — не дадут уйти, — Иван с досадой оглянулся назад. За ними мчался всадник, в котором без труда узнали Герасима.

— Ему-то что надо? — недовольно спросил Серый.

— Наверное, долю свою потребует, — предположил Иван.

— Нет, смотрите, он чем-то размахивает, — сказала Маша.

— Гой еси! — прокричал Герасим, останавливая взмыленное животное, страдающее от его комплекции. Сержант протянул Маше уздечку, украшенную драгоценными каменьями и сверток.

— Даже не знаю, что сказать, но с нашим царем что-то не то происходит. Царь Кусман жалует вам уздечку для коня богатырского и попону. Сказал, что это к свадебному подарку. Просил передать, что на свадьбу приедет.

Маша приняла подарки.

— Поблагодари его от нас и скажи, что мы будем ждать.

— Дела, — Герасим недовольно покачал головой, — теперь статью за конокрадство отменят, — он расстроенно развернул коня и яростно пришпорил. Животное сорвалось с места в карьер.

— Это он про бочку? — спросила Маша.

— Про море, — кивнул царевич. Он подошел к Сивко, восторженно посмотрел на жеребца. — Ай, да конь! Украсим тебя уздечкой и попоной?

Сивко неопределенно фыркнул, коснулся мордой головы Ивана.

— Маша, на этом жеребце ты поедешь.

8. МОЛОДИЛЬНЫЕ ЯБЛОКИ

Через несколько дней пересекли границу царства Руфия. Об этом оповестил врытый в землю столб с рекламным плакатом «WELKOME царство РУФИЯ», «Лучшего не найти». Под надписями был нарисован самовар, украшенный сушками и баранками. В углу плаката неизвестный аноним написал угольком: «Если просишь чай, то по морде получай».

Бескрайнее зеленое поле тянулось к самому горизонту. Далеко впереди, на небольшом пупырышке стоял град Руфия. Червонным золотом блестело солнце в реке Великой, огибающей степь с левого края. Её берега заросли непролазным смешанным лесом и кустарником. Рядом проходила, повторяя извилистый путь реки, дорога.

— Даже не верится, что недавно плыл по реке с купцами, — Иван посмотрел на Машу, — они товары твоему отцу на свадьбы везли.

— Столько воды утекло, — сказал Серый.

— Надо было плыть с купцами до конечной, — улыбнулась Маша.

— Тогда он не познакомился бы со мной, — заметил Серый.

— Где еще я найду такого верного попутчика и друга, — Иван хлопнул верволка по плечу, тот зарделся от удовольствия.

— Царевич, вижу, как ты кручинишься, — сказал Серый.

— Я — кручинюсь? С чего бы это?

— Не хочешь коня отдавать.

— Еще бы, — усмехнулась Маша.

Иван нахмурился, ласково погладил коня, на котором сидел. Маша настояла на том, что это подарок ему и дамы на таких жеребцах, предназначенных для богатырских подвигов, ездить не могут — запрещено.

— Не хочется, но надо, — признался царевич. — По договору я должен обменять его на наливные яблоки для батюшки, а его сбрую и попону — на братца Оскара.

— Золото не жалко, жалко коня богатырского Руфию отдавать, — согласился Серый. — Но ведь я верволк!

— И что это означает?

— А то, что для дела я могу и в коня обернуться, — Серый посмотрел на Машу. — И мы ворожить умеем. Конечно, в коня обернуться трудно, но допустимо.

Всадники пересекли поле и съехали с дороги в небольшую березовую рощицу… Сквозь тонкие зебристые стволы уже можно было разглядеть тракт, поднимающийся от речной пристани, маленькие домики посадских и сам кремль, обнесенный частоколом.

— Отсюда отправился счастье свое искать — тебя, — прошептал Иван царевне.

— Думаешь, счастье?

— Уверен.

— Смотри. Колдует, — Маша показала на Серого.

Верволк замер возле коней, привязанных к березам. Поглаживал Сивко и что-то шептал ему на ухо.

— Он и вправду верволк?

— Думаю, что да, сейчас увидим. Леший утверждает, что Серый его сын.

— Леший? — Маша рассмеялась. — Где ты видел лешего?

— В лесу, в Лукоморье.

— Много сказок в детстве читал?

— И сейчас читаю. Видела, как на змее приземлились?

— Видела.

Серый ласково поглаживал коня и приговаривал:

— Я конь. Я конь, просто конь, самый обыкновенный богатырский, кологривый жеребец. — Сивко насмешливо фыркнул. — Я конь, — упрямо повторил Серый. Он отошел от берез, огляделся вокруг, чтоб во время кувырка ему не попался острый сучок или ветка.

— Я конь, мать его за ногу, — яростно выкрикнул верволк и перекинулся через спину.

Маша и Иван не могли сдержать хохота. С зеленой травы-муравы поднимался на трясущихся ногах тонконогий жеребенок.

— Серый, ты посмотри, что ты собой сделал?! — Иван кинулся к другу, продолжая смеяться. — Ты посмотри, в кого ты превратился? Маша, принеси свое заговоренное зеркальце, — Иван знал, что в обычном зеркале оборотень увидит свое настоящее изображение или вообще ничего не увидит.

— Не надо, — жалобно проблеял жеребенок.

Маша протянула розовым губам краюху черного хлеба, успокаивающе погладила по черненькой мордочке.

— Симпатичный. — Серый посмотрел на коней, те скалились и насмешливо фыркали.

— Не получилось, — признался жеребенок-верволк.

— Ага, на богатырскую лошадку ты не похож. Руфий откажется даже выйти и посмотреть на тебя.

Жеребенок упал на спину. Потирая ушибленный бок, с земли поднялся, смущенно улыбаясь, Серый.

— Здесь навык нужен, я никогда раньше в коней не оборачивался.

— Давай оставим эту затею, — предложил царевич. Он подошел к Сивке, ласково потрепал за гриву. — Вернемся когда-нибудь за ним и выкрадем.

— Нет, здесь моя профессиональная честь затронута. Надо потренироваться. — Серый высоко подпрыгнул и совершил сальто, обернувшись крупным, матерым серым волчищем. Блеснули желтые клыки, он взвизгнул по собачьи. — Не пугайтесь, — серая тень метнулась к деревьям и исчезла в глубине леса.

— Сумасшедший верволк. Ты не испугалась?

— Нет, что я, оборотней не видела? — заметила Маша. Она присела на пенек. — Мне надо с вами идти, и не спорь, может, я и Руфия очарую. Мужчины все одинаковые.

— И я? — царевич сел у её ног.

— Имеются редкие исключения, — улыбнулась царевна.

— Руфий — исключение. Прожженный делец.

— Зачем твоему батюшке эти проклятые яблоки?

— Хочет молодым уйти на пенсию и проверить своих сыновей, кто царства достоин.

— А ты достоин?

— Не знаю, Маша, никогда об этом не думал.

— А ты подумай.

— Не знаю, — Иван покачал головой, сорвал травинку, задумчиво сунул в рот. — Мой старший брат может стать прославленным полководцем…

— Зачем миру новые Драконы и Аттилы? Тем более, ты говорил мне, что он женат на хозяйке блинной. Вот и пусть будет прославленным кулинаром, страну кормит.

— Его жену Ульяна зовут, замечательные блины готовит.

— Я не про это тебя спрашиваю.

— Оскар, средний брат, он очень умный. За границей учился и хорошо знает иностранную экономику.

— А у вашего царства своей нет?

— Справляемся. Но он хочет новые реформы провести, подключить иностранный капитал, сделать все, как на западе.

— И что будет, если сделает?

— Ничего не будет.

— И так ли умен твой братец, если сидит в тюрьме за взятки? Как ни старайся, Ваня, кривдой ходить, она все равно к правде выведет.

— Я знаю.

— Так готов ты царство принять?

Иван не успел ответить. Среди берез замелькала фигура Серого.

— Я готов, — объявил верволк. — Теперь точно получится. — Он остановился напротив Сивко. Схватил его за морду. — Тпру-у. В глаза смотри. Я сказал: в глаза смотреть! В глаза, скотина богатырская. Тпру-у. С меткой белой во лбу! Я конь. Я богатырский скакун! Я кологривый жеребец! По просторам, словно ветер мчусь, грива разметалась…

Иван и Маша обменялись многозначительными взглядами.

— Я жеребец! С белой меткой на черном лбу! Тпру-уу. — Серый отпустил коня. Сивко испуганно попятился назад. Верволк закрыл глаза и сделал заднее сальто.

Он твердо стоял на четырех копытах. Высокий, с сильной шеей, украшенной густой, вьющейся черной гривой. На лбу клеймом белела метка с размытыми краями, похожая на пятиконечную звезду.

Иван и Маша восторженно зааплодировали.

— Браво!

Настоящий Сивко беспокойно заржал и забил копытом.

— Получилось? — прошепелявил конь-оборотень.

Царевич восторженно хлопнул его по лоснящемуся крупу.

— Получилось. Теперь ты похож на настоящего богатырского коня. Тебе остаться им — больше пользы.

— Я тебя прилюдно сброшу, — пообещал лже-Сивко. Пытаясь улыбнуться, он обнажил здоровенные лошадиные зубы. Кони заржали.

— Они тебя за своего приняли, — сказала Маша, погладила Серого по конской морде. Царевич перешел к практическим действиям: стал седлать нового Сивку.

— Ты, Маша, не волнуйся и с этого места никуда не уходи. До вечера сделаем дела и вернемся.

— А если?..

— Тогда иди к Ульяне, знаешь искать. Все у нас получится, — царевич запрыгнул в седло.

— Однако, — прошепелявил Серый, — не такой ты легкий. Со мной, попрошу, поосторожнее. И знай, что так шифроваться могу несколько часов.

— Тогда вперед, во двор к Руфию.

— Только в бока не стучи, почки болеть будут, — взмолился Серый.

Иван послал Маше воздушный поцелуй, конь заржал, поднялся на дыбы и рванул с места в карьер.

— Жди нас с яблоками, — прокричал Иван.

Серый фыркнул, быстрее заработал копытами, набирая скорость, слыша, как все громче и пронзительнее свистит в ушах ветер, треплет гриву и хвост-флажок.

«Эх, жись моя конская», — ликуя, подумал Серый…

Они карьером пронеслись по улицам посада, обращая на себя внимание баб, кричащих и свистящих вослед детишек, удивленно вскидывавших глаза мужиков. Не доезжая до площади, царевич повернул Серого в знакомый переулок и вскоре увидел обновленную вывеску «Ярило и Берендеев сын».

— Стоять, — приказал Иван. Быстро спешился. Конь и человек принюхались.

— Блины с грибами и гречаники, — прошептал, облизываясь, конь.

Из дома вышел высокий дородный мужчина в индиговой рубахе, перетянутой красным шнурком. Иван соскочил с коня.

— Гой еси, Борис, — кинулся с объятиями к старшему брату.

— Ванька? Ты ли? Вернулся, дурак! — закричал Борис, крепко обнимая брата, хлопая его по спине. Он увидел богатырского коня. — С конем, это не на щите. Молодец, братан, — Борис отстранил Ивана, заинтересовано подошел к жеребцу.

— Красавец, ничего не скажешь. Добыл, значит, — в голосе прозвучало сожаление, — мне Оскар говорил, что тебя Руфий за жеребцом царя Кусмана послал. — Борис протянул руку к Серому, тот попятился.

— Осторожнее, — предупредил Иван, — он дикий.

— Я и не таких объезживал, — усмехнулся Борис, поднимая руку и приближаясь к коню.

Верволк предупреждающе заржал, вскинулся на дыбы. Копыта мелькнули перед лицом Бориса.

Старший брат отступил.

— Согласен, совсем дикий. — Окинул брата пытливым взором. — Поглядеть на тебя, Ванюша, — со всех сторон удача. Все получается.

— Стараюсь, — Иван пожал плечами.

В дверях появилась Ульяна.

— Здравствуй, Иван-царевич. Я думаю, с кем это муж разговаривает? — Ульяна сбежала с крыльца, звонко расцеловала Ивана в обе щеки.

— Здравствуй, Ульяна, — царевич покраснел.

— Пойдемте в дом, я тебя, Ваня, свежими блинами угощу с боровичками. — Ульяна обняла широкую талию Бориса. Старший брат недовольно кашлянул.

— Если бы я знала, что ты брат Бориса, то не отпустила бы в тот день, так просто.

— У меня времени не было.

— Ладно, пойдемте в дом, — подал голос Борис. — К блинам и водочки найдем.

— Спасибо, но у меня и сейчас нет времени. Попозже?

— Успеешь, никуда от тебя молодильные яблоки не денутся, — пробурчал Борис.

— Да не в яблоках дело, — с досадой ответил Иван.

— Я Оскару передачи каждый день ношу, он не в чем не нуждается, — сказала Ульяна. — На двоих.

— Почему на двоих? — удивился царевич.

— С ним еще один заложник сидит, — Борис рассмеялся. — Принцесса Анжела, выкуп ожидает от мачехи.

— Оскар сидит вместе с принцессой?

— Руфий и на камерах экономит. Пойдем в дом. Отдохнешь с дороги, расскажешь, что приключилось.

— Нет, мне срочно к Руфию.

— Конечно, — сухо сказал Борис, чувствуя, как разгорается внутри раздражение и нелюбовь к младшему, удачливому брату. «Дуракам везет», — в который раз с тоской подумал он. Поймав укоризненный взгляд Ульяны, виновато потупился.

— За городом, по левую сторону от привоза, есть холм с березовой рощицей, видел?

— Знаю.

— Роща Леля и Полеля, — добавила Ульяна, поднялась по крыльцу и скрылась в трактире.

— Там меня до вечера невеста ждать будет.

— У тебя и невеста уже есть?! — воскликнул старший брат. — Ну, ты даешь! — Борис сердито схватился за бороду.

— Ты её к себе возьми, если что.

— Если что?

— Вдруг Руфий меня прихватит.

— Он может, — лицо Бориса озарила улыбка. — Возьму невесту, не волнуйся.

— Объясни ей, как к дому нашему доехать, сможешь — проводи, и там пусть ожидает.

— Надо будет — провожу, — пообещал старший брат.

— Спасибо.

— Да, братец Ваня, время в дороге ты зря не терял, и конь у тебя богатырский, и невеста. Кто такая?

— Царевна Маша, младшая дочь царя Далмата.

— Царевна, — присвистнул Борис. — Говорят, у Далмата денег куры не клюют, как у Креза.

— Не знаю.

Появилась Ульяна с полной миской блинов, начиненных грибами.

— Отведай так, раз торопишься.

— Ой, спасибо, — Иван благодарно посмотрел на Улю. — Хорошая у тебя жена.

— Не жалуюсь, — выдохнул Борис.

Громко и возмущенно фыркая, в круг людей просунулась конская голова.

— И ты попробуй, — Ульяна принялась угощать Серого. Миска быстро опустела.

— Я принесу еще, — сказала Уля.

— Спасибо, нет, пора в дорогу.

— Пусть овсо трескает, — Борис покосился на длинный розовый язык, облизывающий миску.

— Выполнишь мою просьбу?

— О чем разговор.

— Благодарю, — Иван похлопал брата по плечу, — если все выгорит, мы к тебе заедем, если нет, обо всем сам скоро узнаешь.

— Я таких вкусных блинов приготовлю, — пообещала Уля.

— До скорого, еще раз спасибо. Не забудь, про Леля и Полеля, — Иван взял коня и повел со двора.

— Хороший у тебя брат, — сказала вослед Ульяна.

— Почему?

— Вот я и говорю: что он добрый.

— А я не хороший? — нахмурился Борис.

— И ты. У тебя своя хорошесть, — Уля обняла мужа. — Вот конь у него странный.

— Блины сожрал.

— Да нет. Он мне потом спасибо сказал.

— В хозяина пошел, — Борис рассмеялся, — ну ты и выдумщица, — он крепче прижал к себе Ульяну.

Во двор вошла бригада плотников с пилами и топорами. Сняли шапки, поклонились.

— Гой еси, хозяева, отобедать бы…

* * *

После обеда царь Руфий любил возлежать в горнице, на стопке лебяжьих пуховиков. Так в дрему быстрее сорвешься и почитать что-нибудь с удобством можно. Царь лениво просматривал «Тридевятые ведомости». Частную хронику пропускал — там, как обычно, врали про царские дворы; а царские дворы — про все остальное. Самореклама. Афоризмом недели была фраза: «У одних деньги — цель жизни, у других они уже есть». Руфий рассмеялся. Истинно сказано. На глаза попалась статья «Ладья для Сна», некий автор занимался историческими изысканиями, как и откуда на Руси пошли кровати. Руфий зевнул, поворочался на одре, удобнее умащиваясь на перинах.

«…Первое в Древней Руси письменное упоминание о кровати относится к 12 веку. В «Слове о полку Игореве» повествуется о том, как киевский князь рассказывает о дурном сне: «той ночью, с вечера одевали меня черным саваном на кровати тисовой».

«Дурной сон. И мне приснился дурной сон. Вернулся Иван-царевич и говорит: «Смотри, царь, какого тебе коня привел». Приводит его в зал, а это огромный волчище, как прыгнет мне на грудь, как схватит за… Я проснулся». Руфий сложил газету — как всегда ничего интересного.

В двери постучали.

— Да! — крикнул Руфий.

С подобострастным поклоном вошел младший советник.

— Ну что у тебя? — устало, спросил царь.

— Иван-царевич вернулся и коня богатырского привел.

— Что? — царь громко отрыгнул, поправил на голове корону, парик с вьющимися белокурыми кудрями — с этими предметами, он не расставался даже во сне.

— Иван-царевич при…

— Слышал, не глухой, — «Сон в руку», — пронеслось в голове. Руфий соскочил со своего мягкого ложа. — Подай халат с песцовым воротником и пояс с алмазами. — Царь остановился перед трельяжем. Критически на себя посмотрел. «Старость всем в тягость», — подумал он. Профессионально занялся гримом лица. На столе чего только не было: византийские румяна, римские тушь и карандаши, египетские духи, финикийские благовонные мази, французские крема, включая русский салат — первое средство для оздоровления кожи; в специальной вазочке лежали капустные листья, свекла, картофельные дольки.

— Халат, ваше величество, — в зеркале рядом с Руфием объявился лысый советник.

— Я передумал, подай мне френч, с голубой орденской лентой Змеиного Победителя.

— Слушаюсь, — советник со страдальческой гримасой исчез.

Руфий подышал на зеркало. Изображение стало мутным. Так и в жизни, неизвестно кто какую личину под маской носит.

Советник вернулся с френчем, помог царю одеться.

— Вот пострел и здесь успел, — хмыкнул Руфий, поправляя орденскую ленту. — Коня, небось, украл.

— Украл, ваше величество. Царь Кусман с ним никогда бы не расстался.

— Воровать нехорошо, — Руфий улыбнулся своему зеркальному отображению, проверил блеск зубов. — В «Вестнике» прочитал, что Кусман зубами мается.

— Мается, ваше величество.

— Где старший советник?

— С дружиной, купеческие корабли проверяет.

— Это хорошо, казне прибыль. Надо таможенный комитет учредить. Знаешь басню? Про ворону и лису?

— Нет, ваше величество.

— Плохо, — поморщился Руфий, — классику надо знать, иначе никогда старшим советником не станешь, будешь всю жизнь лысым ходить. — Руфий снял со стенной полки томик басен. — Держи. К завтрашнему дню все выучи, я проверю.

— Помилуйте, ваше величество, — взмолился советник.

— Ученье — свет, — назидательно ответил Руфий, покачал коротким пальцем перед лицом советника. — Ты спроси у старшего, он тебе может любую страницу из «Илиады» или «Махабхараты» наизусть процитировать. Пойдем. Взглянем на царевича и решим, что с ним делать.

— А что будем делать?

Руфий загадочно улыбнулся.

Сопровождаемые небольшой толпой стражников Руфий и младший советник вышли на крыльцо детинца. Во дворе кремля, окруженный служками и дружинниками, улыбаясь, стоял Иван-царевич, держа в поводу высокого и статного кологривого черного жеребца, с белой звездочкой на морде. Не привыкший к вниманию от незнакомых людей, конь сердито фыркал и рыл копытом землю.

— Хорош конь, — восхищенно прошептал советник. — Создан для вашего царского величества.

— Я знаю.

Царевич, завидя царя, встряхнул русыми кудрями.

— Гой еси, царь! Принимай плату за яблоки молодильные. — Иван стал снимать с коня уздечку.

— Гой еси, Иван! Почему уздечку снимаешь?

— Мы договаривались только о коне.

— Но зачем тебе такая драгоценность без коня?

— Хотел тебе предложить выкупом за царевича Оскара и принцессу Анжелу, посмотри, какие на ней каменья и попона вышита розовым и белым жемчугом, шелк китайский. За такую сбрую полцарства купить можно.

— Просишь за двоих? Ну, царевич! Оставь, не снимай. — Глаза Руфия алчно заблестели. Левую ладонь он импозантно заложил за френч, картинно облокотился на перила. — Нет, — произнес он, что-то придумав.

— Тебе мало? — царевич нахмурился.

— Мне всегда мало, — хихикнул Руфий.

Царевич пощупал рукоять меча.

— Стража! — завопил младший советник. — Почему к царю при оружии пускаете?

— Царевичам по рангу положено, — возразил один из дружинников.

— Кто сказал, что он царевич? У него есть бумаги, которые могут удостоверить его личность? — спросил Руфий.

Дружинники вопросительно посмотрели на царевича. Иван демонстративно извлек меч из ножен.

— Лучше не балуй, — пробасил широкоплечий страж, снимая с плеча сулицу.

— Это не обычный меч, — объявил царевич.

— Чем он необычен, — поинтересовался Руфий.

— Это легендарный меч-кладенец. Если я тебе его отдам, ты отпустишь пленников? — Иван выпустил меч из рук. Клинок остался висеть в воздухе. Дружинники подались назад, подальше от поля поражения. Руфий побледнел, выпростал руку из френча, вцепился пальцами в резное крыльцо.

— И что? — неохотно выдавил он.

— Если приказать мечу: «Руби негодяю голову» — отрубит.

— Хорошо, — Руфий посмотрел на советника. — Пошли людей за садовником, пусть яблоки на блюде золотом принесет и вели страже выпустить заложников. Я тебя правильно понял, царевич?

— Правильно.

— Но ты понимаешь, — Руфий подмигнул, — все это в обмен на твой чудесный меч, плюс коня с драгоценностями. Такая цена меня устроит, — он важно раздул щеки.

— Согласен. — Меч медленно поплыл в сторону Руфия. Дрожащей рукой царь нетерпеливо схватил простую, обвитую медной проволокой рукоять и счастливо закричал:

— Он мой!

— Твой, — согласился Иван. — Как теперь?

— Да никак, — Руфий захохотал. — Эх ты, дурачок. — Руфий взмахнул мечом. — Хватайте его, олухи, и тащите в темницу, к брату.

— Царь, — закричал Иван, — ты слово давал!

— Как дал, так и взял. Дурень ты неисправимый, Иванушка, слово — дешевле бизнеса, твой брат знает.

Конь подступил к царевичу:

— Прыгай в седло и уходим, — шепнул Серый. Дружинники, опустив сулицы, медленно наступали.

— Я знал, что так и будет. Надо брата выручать, — ответил Иван.

— Как? — заржал конь.

— Увидишь. Жди меня в конюшне.

Двое дружинников несильно заломили царевичу руки.

— Вот видишь, горемыка, теперь и ты будешь ждать, пока твой батюшка выкуп не насобирает.

Руфий помахивая мечом, сбежал с лестницы.

— Кладенец, настоящий кладенец. Кладенешечка, — радостно приговаривал он. Вскидывая меч, смотрел, как на солнце играет сталь. — Никого теперь не боюсь. — Он остановился напротив царевича. — Извини, Ваня, тут твоя удача и кончилась, посидишь в камере, а я подумаю: или новое задание тебе дам, или выкуп за тебя назначу, — Руфий рассмеялся. — Нельзя быть таким простофилей.

— Ты нарушил царское слово.

— Какая разница, какое слово, — отмахнулся Руфий, забыв о пленнике, он подошел к жеребцу. — Хороший коник, только я не любитель быстрой русской езды. Мой девиз: едешь тише — уедешь далеко. Напишу Кусману письмо, пусть готовит выкуп.

— Это подло, — заметил Иван.

— Не подло. Что ты можешь знать о подлости, мальчишка? Подло, когда денег мало.

— У тебя мало?

— Их всегда мало, — ответил Руфий. — Молодец, благодарю за службу. Увидите его. Видеть больше не желаю.

— Как аукнется, так и откликнется, — отозвался Иван.

— Ты не угрожай. Велю мечу, он голову тебе снимет.

Царевича повели к левой пристройке кремля — каменному дому с зарешеченными окнами.

Руфий поманил к себе советника.

— Подготовь письмо Берендею, пусть выкуп и за младшего сына готовит. Отпиши, если к осени денег не соберет, на выбор я кому-нибудь голову сниму. — Советник угодливо хихикнул, косясь на меч. Потер ладошкой вспотевшую лысину.

— Про деньги не хихикают, — сделал замечание Руфий. Взгляд переместился на негодующе носящегося по двору жеребца.

— Ну-ка, подведите этого красавца ко мне, сяду в седло. Придумал! Будет неплохая эпическая картина — царь Руфий на богатырском коне, с занесенным мечом-кладенцом. Повесим в горнице. Ведите этого красавца сюда. — Серый насторожился, потому что красавцем его никто раньше не называл.

* * *

Ивана втолкнули в полутемное каменное помещение с единственным, забранным решеткой окошком, белеющим под потолком. Дверь хлопнула, лязгнул засов.

— Привет, дуралей, — с лавки, приставленной к окошку, навстречу Ивану спрыгнул средний брат — Оскар. — Давай обнимемся, — он обнял и оттолкнул Ивана. — Так и знал, что рано или поздно ты сюда попадешь, — Оскар снисходительно посмотрел на младшего брата.

Время, проведенное за решеткой, благоприятно сказалось на Оскаре. От недостатка витамина Д и солнечных лучей, которые его вырабатывают, он побледнел. Маленькие усики превратились в солидные, загнутые с бравадой к верху — усы. Отросшая челка скрывала глаза, а худощавое лицо от блинной диеты приобрело правильную, овальную форму. Вместо импортных дорогих вещей на нем была казенная униформа: полосатый костюм со следом отпоротого номера. На этом месте зеленой нитью было вышито: «Царевич».

— Позволь, Ваня, я представлю тебе еще одного несчастного узника — царевну Анжелину, мою невесту. Хочу сказать, что мы совсем не рады, что ты попал именно в эту камеру.

К братьям грациозно подплыла принцесса. Иван с улыбкой вспомнил, что о таких девушках Митрофанушка говорит: взрывоопасные сэкс-бомбарды. Девушка имела все и больше. Внимание приковывали передние формы тела и ультрафиолетовые волосы — последний писк моды заморских королевств. Удивляло, что за красавицу еще никто не внес выкуп. Или он был чрезмерным?

— Можно просто — Жанна, — принцесса протянула руку, для поцелуя. На ней хорошо сидела, плотно облегая тело, красная футболка Оскара с надписью: «ЛЭВИС».

— Очень приятно, — Иван коснулся губами руки принцессы.

— Симпатичный братишка, — промурлыкала Жанна, обращаясь к Оскару.

— Еще мальчишка и без короля в голове. Сама должна понять: младший — плохая наследственность, — проворчал Оскар. — Видела, как он лопухнулся с мечом-кладенцом? Ведь мог подумать и все иметь.

Об Иване забыли, перейдя к обсуждению его поступков и ища в них смысла и глубины. Царевич огляделся. Камера как камера. Эта выглядела немного больше и удобней, чем те, которые имел в своих казематах Берендей. У серой стены стояла двухъярусная, привинченная к полу кровать, накрытая серыми арестантскими одеялами. Под окном замерли тяжелый стол и длинная лавка.

— У нас уютно и весело, — сказала Жанна.

— Третий лишний, — буркнул Оскар.

— Поживем втроем, — Жанна заговорщицки подмигнула Ивану. Оскар насупился и по-хозяйски обнял принцессу. Брату ласково пояснил:

— Никогда не думал, что здесь встречу свою судьбу.

— Повезло, — согласился Иван.

— Единственная дочь у приемной мамы.

— Вы здесь за что?

— Со мной можно на «ты», разрешаю. За неудачную попытку ограбления яблочного дерева. — Жанна села на крышку стола, закинула ногу за ногу. Черные, в желтую полоску, лосины замечательно подчеркивали стройность и длину ног. Оскар ревниво покосился на Ивана.

— Я попрошусь, чтоб меня перевели в другую камеру, — сказал, краснея, Иван.

— Не получится, — Оскар покачал головой, положил ладонь на колено Жанны, — все камеры переполнены.

— Переполнены?

— В основном купцами, якобы укрывшими ввозную пошлину. Наша камера самая большая и просторная, предназначена только для лиц царского рода. Остальные и окон не имеют. К вечеру тебе принесут тюфяк, можешь положить его возле дверей. Кормят отвратительно, хорошо, что Борис не забывает, и каждый день он или его супруга приносят хавку. Руфий молодец, все поставил на самообеспечение, экономит на каждом гроше. По субботам баня.

— Общая, — добавила Анжела. Видя недоверие в глазах Ивана, пояснила: — В тюрьме не до стеснений. По рангу нас первых мыться пускают. Я старожилка, у меня скоро второй год пойдет.

— Второй год?

— Когда-нибудь я убегу, — уверенно заявила принцесса.

— Я отдам за тебя свой выкуп, — пообещал Оскар.

— Никаких выкупов — вместе убежим, потому что ваш папаша на всех денег не наберет. Борису прямая дорога на царство.

— Мне соберет, я самый умный и способный сын, — не очень уверенно сказал Оскар.

— Ты видел государственный флаг Руфия? — спросила Анжела.

— Нет.

— Там девиз вышит: «Последний довод королей», а под ним картинка — царственный кукиш. Вот его довод.

— Остроумно, — Оскар рассмеялся. — Присаживайся, Ваня, все равно сидишь. Знаешь, кто мачеха у Жанны?

— Кто?

— Королева Анита.

— И?

— Мама, моя и Бориса. Нашла-таки себе королевство. Муж умер при невыясненных обстоятельствах, хоть и говорят, что от пьянства, и она регентшей королевством правит. Когда приближался срок совершеннолетия и конца её полномочий, наша умная мама послала Анжелину на задание — яблочки царские, молодильные принести.

— Понятно, — Иван улыбнулся, — это хорошо, что твоя мама нашлась.

— Я её не искал, — Оскар нахмурился. — Не надо было детей бросать. Выйдем с Анжелиной и поедем в королевстве своем порядки наводить. Так что садись, Ваня, в ногах правды нет, — Оскар усмехнулся.

— Времени нет сидеть.

Оскар и Жанна рассмеялись его шутке.

— Помоги лучше выйти отсюда, — сказал Иван. Он подошел к двери, прислушался.

— Охранник в конце коридора дремлет, другой на улице с кем-нибудь язык чешет, — смеясь, сказал Оскар. — И как выйти собираешься?

— Просто, — Иван положил руку на дверь, определив на глаз, где может находиться засов. Оскар и Жанна заинтересованно приблизились.

— И что? — прошептала Жанна.

— Сейчас, — Иван провел рукой по двери. Представляя, как снаружи отодвигается засов, освобождая железные плети. За дверью почудился железный шелест. Дверь скрипнула, между ней и косяком появилась щель.

— Открылась, как тебе удалось? — удивленно воскликнул Оскар. Жанна зажала рот. — Тише. — Она вопросительно посмотрела на Ивана.

— Сам не знаю, — усмехнулся царевич.

— Научишь меня такому фокусу? — спросила Жанна.

— Невозможно.

— Магия?

— Почти. Ведуны придумали другое слово — телепортация, — ответил Иван.

— Значит, ты пришел сюда ради нас? — Жанна по-новому взглянула на Ивана.

— Сами знаете, что ни за какие подарки Руфий не выпустит вас, жадность сильнее.

Жанна несильно пихнула в бок Оскара:

— Твой младший брат двоих старших стоит.

— И я того же мнения, — смущенно ответил Оскар. — Что теперь?

— Теперь надо разоружить охранника, чтоб дров не наломал. — Иван просунул в дверь голову. В конце коридора, облокотясь на алебарду, дремал солдат.

— Эй, служивый, — позвал Иван. — Водички бы испить, — рядом с солдатом стояла бочка, наполненная водой, на поверхности покачивался берестяной ковшик. Солдат покачнулся, с трудом ловя равновесие. Удивленно вытаращив глаза, крикнул:

— Ты чего?! Почему дверь открыта?!

— Вы её закрыть забыли, — Иван невинно улыбнулся.

— Спрячь харю и живо, — служивый с алебардой наперевес зашаркал к двери. Иван испуганно прикрыл дверь, прислушался. Когда солдат поравнялся с дверями, царевич сделал Оскару знак, и оба сильно ударили по ней. Оглушенный ударом солдат медленно сползал по стенке на пол. Широко распахнутые глаза без выражения восприняли выход в коридор преступной троицы.

— Отлично, — братья подняли солдата и втащили в камеру. — Если пикнешь, убьем, — предупредил Оскар. — А теперь быстро раздевайся. — Он помог солдату снять форму.

Оскар переоделся в серый кафтан, шаровары, подпоясался ремнем, влез в ботфорты.

— Не блеск, но на первое время сойдет, — он подмигнул Жанне. Вооружился мечом стражника, Ивану протянул алебарду. Связанный полосатой пижамой солдат лежал на втором ярусе с кляпом во рту.

— Теперь? — Оскар неохотно передавал бразды правления в руки Ивана, но выбора не было, тем более что Анжела во время его переодевания укусила за мочку уха и прошептала:

— Будешь мешать уважаемому академику — придушу.

— Во двор.

Жанна взобралась на лавку, выглянула в окно.

— Там Руфий. Конь бегает по двору, не дается в руки конюхам.

— Он нам и нужен, — Иван вышел в коридор.

— Костюмчик великоват, — пожаловался за спиной Оскар. — Если у тебя такие же способности, как у Марьи, давно мог нас вытащить, не мурыжить в застенках.

— Ты не бывал в настоящих застенках.

— А ты бывал?

— Мальчики, — прервала спор Жанна, — что будем делать с остальными арестантами?

— Открывайте двери, — распорядился Иван, — сегодня амнистия.

Коридор заполнился шумной, бородатой толпой купцов.

— Ш-Ш-Ш! — Иван приложил палец к губам. — Тише, мы все хотим на свободу, и я обещаю это устроить. — Он приблизился к двери, выходящей во двор, повозился, скорее для вида, чем для необходимости, и широко распахнул.

Толпа купцов, восторженно галдя, выплеснулась за двери, навстречу двум оторопевшим охранникам. Увидев беглецов, стража развернулась и отбежала на безопасное расстояние. На шум оглянулся Руфий, в этот момент он мародерски пытался сорвать с пойманного коня попону. Крики отвлекали. Он недовольно поморщился.

— Что здесь происходит?! — крикнул Руфий, устанавливая тишину. Солдаты, осмелев и почувствовав поддержку, взяли алебарды и, растянувшись в кривую линию, зашагали навстречу арестантам. Из толпы купечества вышли представители голубой крови: два царевича и принцесса. Жанна кокетливо выставила ножку в интересных лосинах. Стража остановилась, возбужденно воззрясь на ножку — или рисунок лосин.

— Опять ты? Ваня, я так скажу, — Руфий небрежно вытащил из золотых ножен меч-кладенец, стал им помахивать, словно мух отгонял, — рано вам всем на свободу. Посему, по моему велению, строем и без лишних эксцессов, возвращайтесь, люди добрые, по камерам. Сопроводить, — приказал страже.

— Постой, Руфий, погорячился, и хватит, мы домой уходим. — Царевич шагнул навстречу алебардам.

— Домой!!! — поддержала толпа арестантов. Некоторые показывали солдатам кулаки и фиги.

— Ваня, если беспорядки не прекратятся, я отдам приказ мечу-кладенцу, — Руфий мстительно рассмеялся, — он отрубит твою бунтарскую и глупую голову.

— Ты попробуй, — Иван улыбнулся.

— Брат, по нему видно, что не шутит, — прошептал Оскар, нервно сжимая в руке меч. Подошла Анжела, отняла у Ивана алебарду, шепнула:

— Удрать попробуем ночью, меньше свидетелей.

Серый заржал. Поднялся на дыбы, разбрасывая по сторонам повисших стражников.

Руфий сердито нахмурился:

— Ваня, я не шучу.

— И я не шучу.

— Принято. — Руфий подкинул меч вверх. — Приказываю тебе отрубить Ваньке непокорную голову. — Меч подлетел и завис в напряженном ожидании. Он сверкал в лучах солнца и сам напоминал один из его ярких осколков. Люди, задрав головы, раскрыв рты, ждали действий.

— Руби! — закричал Руфий, отягощенный ожиданием и желая увидеть действие.

Меч качнулся и со свистом полетел вниз. Описал круг. Люди испуганно отпрянули в стороны. Руфий коротко рассмеялся и нервно зааплодировал. Меч как будто ждал этих звуков, зависнув над Иваном, он вдруг развернулся и полетел в сторону царя. Царь икнул, несколько раз хлопнул в ладоши и посмотрел вверх. Золотой обломок солнца висел над его головой.

— Рубить голову или пощадить? — спросил Иван напряженным голосом: на кульбиты с мечом ушло много сил.

— Кому? — просипел Руфий.

— Тебе.

— Отруби ему голову, и дело с концом, — сказал Оскар.

— Руби, — радостно зашумели купцы. — По его голове давно топор плачет — супостат. — Солдаты растерянно подняли копья и алебарды, никто не кинулся спасать царя, да и что можно возразить мечу-кладенцу, достаточно одно слово молвить, и еще сотни голов полетят.

— Милости прошу, — прохрипел Руфий, опуская голову — шея затекла смотреть на смерть, висящую над головой.

— Я ничего не расслышала, — сказала Жанна.

— Громче, — потребовал Оскар.

— Милости прошу, — ломающимся голосом повторил Руфий.

Меч качнулся.

— Не вели казнить, вели миловать! — закричал царь, падая на колени.

— Принято, — меч медленно приплыл в руку царевича. — Теперь вели отпустить купцов.

— Убирайтесь, — Руфий махнул рукой. Он поднялся с колен, пошатнулся и схватился за сердце.

Цепь солдат разомкнулась. Распахнулись ворота детинца, и купцы, крича хвалебные слова Ивану, кинулись прочь. Лучше быстро унести ноги, кто знает, как может повернуться?

Серый со скорбным ржанием подбежал к царевичу.

— Ну и испугал, ты нас, Ваня, я и вправду подумал, что меч — настоящий кладенец. Не могу больше, сил нет терпеть в конской шкуре оставаться, — прошептал жеребец.

— Потерпи, пожалуйста, совсем немного осталось.

Царевич направился к бледному, тихо постанывающему Руфию. Царь морщился, тискал себя за впалую грудь.

— Болит? — участливо спросил Иван.

— Укатали Сивку крутые горки, — простонал царь. — Достал ты меня, царевич. Не привык отступать, поэтому и сердце ноет.

— Тогда это пройдет, — рассмеялся, подходя к ним, Оскар. — Ты отдай приказ, чтоб яблоки молодильные несли, как договаривались.

— Договаривался, да не с тобой.

На крыльцо выбежал младший советник.

— Ваше величество, написал, — радостно закричал он, размахивая бумагой.

— Что написал?

— Письмо Берендею, чтоб выкуп готовил за царевича Ивана.

— Можешь порвать, — посоветовал Иван.

— Идиот, — тихо простонал царь. Советник растерянно замигал, посмотрел на Руфия и побледнел еще больше.

— Что-то случилось?

— Вели, пусть яблоки молодильные принесут, — Руфий через силу улыбнулся.

— Значит, конь мой, Ваня?

— Ты о последнем доводе царей слышал? — Оскар схватил царя за френч. — Тебе показать?

— Не надо, — просипел Руфий, вырываясь из рук Оскара.

— Без садовника не могу, а он сейчас дома, — стал хитрить царь.

— Ваня, руби ему голову и айда в сад, — сказал Оскар.

— Принеси яблоко, — приказал советнику царь.

— Пять, — уточнил Оскар, — садовник говорил, что этот год урожайный.

— Четыре.

— Ты торгуешься? — возмутился Оскар. — Прикажем мечу-кладенцу, и он тебе весь сад вырубит.

— Хорошо, — Руфий тяжело дышал, раскрытым ртом хватая воздух.

— Только не надо симулировать острую сердечную недостаточность, — предупредил Оскар, — жизнь и так на волоске висит.

Руфий кивнул советнику.

— Принеси все пять. — Советник бросился выполнять наказ.

— Скажи спасибо, что дерево с собой не забираем, — рассмеялся Оскар.

— Спасибо, — буркнул Руфий, с ненавистью глядя на среднего брата.

Наступило неловкое молчание. Царь опустился на ступеньку крыльца, сердито посмотрел на свою стражу. Солдаты виновато прятали глаза, глядели по сторонам, делая вид, что эти происшествия их не касаются. Наконец появился младший советник, временно переквалифицировавшийся в садовника. В трясущихся руках он нес золотое блюдо, на котором лежали пять золотых плодов — наливные яблоки.

Оскар принюхался:

— Какой чудесный запах — настоящий парфюм. — Он забрал у советника поднос, взял яблоко в руки. — Оно не золотое, — разочарованно констатировал царевич, — плод какой-то, по размерам на яблоко похож, запах приятный и незнакомый.

Жанна взяла с подноса другое яблоко, внимательно рассмотрела.

— Это оно, не обманул. — Повернулась к Руфию. — Помнишь, я тогда почти до них добралась? Не знала, что в траве будут спрятаны рогатки с колокольчиками.

— Теперь убирайтесь — получили, что хотели, — ответил царь, продолжая массировать грудь. Сердце не болело, в нем темным облаком кружило бешенство и ярость, прося вырваться наружу.

— Ты нас проводишь, — предупредил Иван. Видя полуобморочное состояние царя, поспешил добавить: — Не бойся, обещаю живым отпустить и без выкупа.

— Не согласен, — проскрипел Руфий.

— У тебя есть выбор?

— С конем отпустишь?

— Ну и нахал, — Иван рассмеялся, посмотрел на Серого, — возьмешь, если захочешь.

— Захочу, — оживился, поднимаясь Руфий.

— Жизнь висит на нитке, а думает о прибытке, — рассмеялся Оскар.

— Полезай в седло, прокатишься, — Иван помог Руфию влезть на присмиревшего коня. — Проедешься на коне богатырском. — Он взял жеребца за уздечку.

Оскар деловито ссыпал молодильные яблоки в переметную сумку, притороченную к седлу. Туда же сунул золотой поднос.

— А поднос? — заметил его маневры младший советник.

— На память о вашем гостеприимстве, — отрезал Оскар.

— Сувенир, — Анжела щелкнула советника по лысине.

Под угрюмое, молчаливое содействие царской дружины, царь и бывшие пленники вышли за дубовые ворота детинца. Иван-царевич направился ко двору Ульяны, оповестить, что все закончилось благополучно или пока благополучно. Заодно предложить, если есть желание, покинуть царство Руфия. Он опасался, что после могут возникнуть репрессии по отношению к этой семье.

Бориса дома не оказалось. Уля, насмешливо глядя на плененного царя, старавшегося величественно восседать на жеребце, оповестила, что Борис уехал в рощу.

— Зачем тебе наш царь?

— Потом отдам. — Царевич, волнуясь, подумал о том, что до вечера еще есть время и почему Борис решил его не дожидаться.

— Послушай, братишка, — Оскар отвел Ивана в сторону. — Тебе, надеюсь, можно доверять?

Иван пожал плечами.

— Надеюсь на твою порядочность. Яблоки остаются у тебя, а я с Анжелиной хочу завершить одно дельце.

— И что?

— Ты ведь в рощу какую-то собрался?

— Да, меня там ждут.

— Вот и отлично, а ты обождешь нас. Где она находится?

— С правой стороны от переправы, березовая роща, просвещенная Лелю и Полелю.

— Поезжай и жди нас, мы скоро. — Оскар посмотрел на брата и попросил: — Только поклянись.

— Зачем?

— Клянись, что будешь нас ждать.

— Клянусь, если хочешь. Землю есть надо? — насмешливо спросил Иван.

— Не надо, я тебе верю. — Оскар отвернулся и виновато пояснил: — Перед отъездом хотим одного старого приятеля навестить.

— Это не опасно?

— Не думаю, — рассмеялся средний брат. — Жанна!

Ульяна успела переодеть принцессу в просторный сарафан, наверное, она носила его в детстве. Голову, для конспирации, Жанна повязала белым платком и стала похожа на юную, наивную девочку. Принцесса, смеясь, подбежала к Оскару, поцеловала в губы, лукаво посмотрела на Ивана.

— Как я в таком наряде?

— Ты в любом наряде круче Василисы Прекрасной. — Оскар обнял невесту.

— Я буду ждать вас до звезд. Если не придете, буду искать, — объявил Иван.

Оскар растроганно пожал брату руку.

— До скорого.

— Надеюсь, не расстанемся, — сказала Жанна.

Сладкая парочка поспешно оставила двор…

* * *

Борис взобрался на холм, скрываясь за белыми стволами берез, вошел в рощу. Стараясь соблюдать тишину, он крадучись перебегал от одного крапчатого ствола к другому, пригибался в кустах, вытягивая шею, пытался заметить невесту брата. Скоро он увидел привязанных к деревьям коней, мирно объедавших мелкие листья, пощипывающих траву. Среди них был черный жеребец, как две капли воды похожий на того, с которым Иван отравился к Руфию.

«Ну братан, и здесь ему обломилось», — с завистью подумал Борис.

За спиной вежливо кашлянули. Что-то холоднее и острое неприятно кольнуло меж лопаток.

— Кто ты, добрый человек? — спросил девичий голос.

Борис поднял руки и неторопливо повернулся.

— М-да, — выдохнул он, — и здесь обломилось. — Старший брат с любопытством рассматривал Машу. Почти девчонка, но красивая, сразу чувствуется порода. Вон какие глазищи, так и рыскают. Губки бантиком и фигурка, со временем превратится в такую штучку — только пальчики оближешь и никаких блинов не захочешь.

Маша держала перед собой короткую сулицу, направив стальной наконечник в грудь Бориса.

— Ты, видно, мимо идешь, добрый человек? — девушка улыбнулась. Сулица несильно уперлась в грудь.

— К тебе, девица красная, — решил пошутить Борис. — Хочешь, на коне богатырском прокачу, с ветерком?

— Не хочу, ты мимо шел, — сулица сильнее уперлась в грудь, — вот и продолжай идти.

Борис развел руками:

— Пожалуй. — Он сделал обманчивый жест и ловко вырвал сулицу из девичьих рук.

— Я, милая моя, в таких баталиях побывал, когда ты только под стол пешком начинала ходить. — Борис, улыбаясь, поднял сулицу и метнул в березовый ствол. — Я профессионал.

— Душегуб? — Маша отступила назад.

— Ага, — кивнул Борис, входя в роль. — Сейчас посмотрим, что ты за принцесса. — Он неспешно стал приближаться к девушке.

— Лучше не подходи так близко, — испуганно вскрикнула Маша, натыкаясь спиной на ствол дерева.

— Ну почему? — Борис улыбнулся. — Я самый обаятельный мужчина в мире.

— Я вижу.

— Не бойся меня, — расстояние между ними сокращалось. Царевич раскинул руки для объятия.

— Если ты приблизишься, мне придется до тебя дотронуться, — предупредила Маша.

— Дотронься, разрешаю, — Борис весело рассмеялся.

— Как ты хочешь? Один бродячий монах показал мне несколько видов дотрагиваний до опасных мужчин.

Борис заинтересованно остановился:

— Какие, детка?

— Первая — питон боа, обнимающий ветку дерева.

— Не подходит, — Борис покачал головой, — не нравятся мне змеиные объятия.

— Вторая — золотой орел, ниспадающий на кролика, спрятавшегося в траве.

— Тоже не подходит, я не кролик и никогда от девок в траве не прятался.

— Третья — луч солнца, целующий лепесток цветка, открывающего жемчужный зев в лесу Дракона.

— Про цветок мне нравится, — заявил Борис, смело шагая вперед.

— Как хочешь, сам выбрал, — девушка улыбнулась. Она неожиданно подпрыгнула высоко вверх и впечатала изящной туфелькой в квадратную челюсть.

Царевич крякнул и медленно завалился на спину. Спина наткнулась на дружески подставленный березой ствол. Ствол затрещал, но выдержал. Тело Бориса грузно сползло вниз. В тумане, в котором вспыхивали золотистые звездочки, Борис увидел расплывающееся лицо Маши.

— Сам выбрал, — извиняющимся тоном сказала девушка. Её голос был далеким, если не потусторонним. Борис закрыл глаза.

— Это естественно, в последнее время мне везет на амазонок, — прошептал он.

* * *

Анжела постучала носком сапога в створки ворот. Донёсся предупреждающий собачий лай.

— Кто там шляется в обеденное время? — послышался недовольный голос. — Тише, окаянные! Заткнитесь, дармоеды! — В воротах открылась калитка, в которой появилась широкая рожа садовника, что-то смачно жующая.

Оскар, распластав руки, крепче прижался к забору. Он улыбнулся и ободряюще подмигнул Анжеле.

— О! — удивилась рожа. — Девушка!

— Карл Кларович Кораллов? — Анжела жеманно улыбнулась и кокетливо расправила на себе сарафан, выделяя грудь.

— Он самый.

— Главный садовник его величества? — Анжела таинственно округлила глаза.

— Я же говорю — он самый.

— Тогда мне к вам по очень важному делу.

— По какому? — в вопросе не было ни интереса, ни любопытства.

— О яблочках поговорить.

— А ты кто такая? — лениво спросил садовник, громко отрыгивая и сплевывая себе под ноги.

Анжела вздохнула:

— Принцесса и сирота несчастная.

— Ну так, я сирот никогда не обижал, — лицо садовника ухмыльнулось. Загремели отпираемые засовы.

— Постой, — остановила Анжела, — у тебя во дворе собаки.

— Не бойся, ягодка моя, они тебя не тронут.

— Я все равно боюсь, — Анжела испуганно попятилась от ворот.

— Стой, принцесса. Я сейчас их на цепь посажу. Что мне за это будет?

— Посади и договоримся, — Анжела послала садовнику воздушный поцелуй.

Карл Кларович крякнул, быстро захлопнул калитку.

— Поговорим о натуробмене, — пробормотал он. — Дармоеды мои ненасытные, ко мне! Ко мне, я сказал, — донеслись из-за забора нетерпеливые крики. Зазвенела цепь, а через некоторое время лязгнули запоры на воротах. Створки распахнулись, просунулись живот и лицо садовника.

— Заходи, красавица, собачки на привязи. Тебя не испугают и нам не помешают — поговорим о яблочках: золотых, молоденьких, наливных и румяных.

— Поговорим, — Анжела показала садовнику ровные зубки. Карл Кларович Кораллов смущенно захихикал, отвел живот в сторону, уступая проход.

От забора молнией метнулся к воротам Оскар. Приставил к пузу садовника длинное лезвие кинжала, который позаимствовал, разоружая Руфия.

— Здравствуй, Карл, который деньги украл. Как, несварением желудка не страдаешь?

— Здравствуй, — садовник громко и испуганно икнул. — Я тебя не знаю, — губы судорожно затряслись, он шумно вздохнул.

— Лучше не дергайся, иначе чрево вскрою, от пупка до горла, и пикнуть не успеешь. Веришь?

— Верю.

— Раз веришь, веди в дом. — Оскар впихнул садовника во двор. Анжела деловито заперла ворота. — Сейчас и о яблочках поговорим, — она многообещающе улыбнулась. Карл Кларович дернул кадыком, захлебываясь горькой слюной страха.

— Пойдем, — Оскар подтолкнул садовника к дому. — Произведем опись имущества, подлежащего конфискации.

— Я ничего и ни у кого не брал, — простонал садовник.

— Это мы сейчас выясним, — Оскар мстительно надавил кинжалом на живот.

— Ой! — взвизгнул садовник. — Не губи, добрый молодец.

— Это еще не ай и не ой-ёй-ёй.

Садовнику стало дурно, тело обмякло, пришлось подхватить его под толстые рученьки и тащить к дому.

— Если сам не пойдешь, я тебе здесь сало выпущу.

— Пойду, — Карл Кларович, шатаясь, схватился за перила, — клянусь, в доме, кроме рассады, ничего нет.

— Посмотрим, — пообещала Анжела.

* * *

— Все, — Серый облегченно вздохнул, останавливаясь перед холмом Леля и Полеля. — Приехали — в гору я его не повезу, — объявил он решительно. — Хватит использовать бедное животное. — Черный жеребец скосил голову, посмотрел, на округлившего глаза Руфия. Весело заржал: — Иго-го!

Руфий вскрикнул, с укором спросил Ивана:

— Он говорящий?

— Как положено — настоящий богатырский конь.

— Я слезаю, — Руфий сполз с седла, поспешил встать рядом с царевичем. Серый с радостным криком упал на спину и превратился в человека.

— Уф, — экс-жеребец вскочил на ноги, весело подмигнул Руфию, — нелегкая, доложу тебе, жизнь у четвероногих.

Руфий побледнел и затрясся.

— Ты оборотень!?

— Оборотень, — Серый не выдержал и громко рассмеялся. Иван обнял друга.

— Спасибо, хорошо сыграл свою роль, прирожденный актер.

— Ага, но запомни, что больше я никогда и ни при каких условиях в коня превращаться не буду. Что за жизнь такая? Все тебя норовят плеткой, в хомут поставить, седло надеть. Понукают постоянно. Тащишь поклажу, пока не сдохнешь. Нет, больше конем быть не согласен.

— Да ладно тебе, — смеялся Иван, — все закончилось благополучно.

— А где царь?

По узкой тропинке в сторону города прытко убегал невысокий, лысый, как коленка, человек в сером военном френче, перепоясанном голубой лентой.

— Если это он, то почему лысый? — спросил Серый.

— Волосы потерял, — Иван поднял парик — белые, завитые под барашка кудри.

— Тогда какой же он молодой, раз лысый?

— В здоровом теле — здоровый дух, иногда и молодые бывают лысые.

— Хочешь, я его догоню?

Иван посмотрел на скачущего по дороге, смешно размахивающего руками, словно от чего-то отталкивающегося, Руфия.

— Пусть бежит. С него достаточно, не думаю, что он захочет погоню организовать. Он оборотня видел, — Иван посмотрел на Серого и рассмеялся. — Нельзя пугать людей.

Они подняли с земли брошенные вещи — сумку с яблоками и золотым подносом. Серый встряхнул сумкой:

— Не звенят, значит, не золотые. Опять обманул?

— Да нет, настоящие. Ты ведь золото не сгрызешь?

— Я нет. Другие захотят — смогут.

Царевич махнул рукой, вспомнив что-то, быстро полез на холм.

— С твоими задатками я бы в царевичах не ходил, — бубнил за спиной верволк.

— А кем бы ходил?

— Очень уважаемым человеком.

Одолев подъем, они вошли в лес и перешли на легкий бег. Царевич с облегчением вздохнул, когда увидел мирно беседовавших Бориса и Машу.

Борис сидел под березой, обхватив голову руками, тихо постанывал, Маша ему что-то рассказывала. Увидев царевича и Серого, девушка с радостным возгласом бросилась им навстречу.

— Наконец-то явились! — Она лукаво посмотрела на Бориса. — А я с твоим старшим братом познакомилась.

— Молодец, — Иван обнял девушку, крепко прижал к сердцу. — Ну вот мы и вместе. Не волновалась?

— Ни чуточки.

— Что с Борисом, не в духе?

— Ничего, он попросил, чтоб я до него дотронулась, — Маша улыбнулась.

— Она и дотронулась, — пробасил Борис.

— Так что случилось? — Серый шмыгнул носом.

— Ничего, — в один голос ответили Борис и Маша. Они обменялись взглядами и рассмеялись.

— Не понимаю, — пробормотал Серый.

— И я, — отозвался Иван.

Борис поднялся и протянул Маше руку.

— Вот моя рука, очень рад был с тобой познакомиться. Я счастлив, что у моего младшего брата такая невеста. Он хоть и младший, но счастливчик.

Борис посмотрел на Ивана.

— Значит, побывал у Руфия, обменял коня на яблоки? — старший брат покосился на Серого. — Странный у тебя попутчик.

— Это и есть мой конь, — усмехнулся Иван.

— Как понимать? — насупился Борис.

— Долго объяснять.

— Во-во, — пробормотал Серый отходя в сторону.

— А где яблоки? — спросил Борис.

Иван кинул ему сумку.

— Смотри.

Борис осторожно раскрыл сумку, принюхался. Подозрительно достал плод.

— Странное яблоко. Не золото, а фрукт.

— Золото на дереве не растет, — к ним приблизилась Маша, с интересом посмотрела на плод. — Цвет у него, как у солнышка.

— Верно подмечено, — сказал Серый.

Борис подбросил в руке яблоко.

— И от него молодеют? — недоверчиво спросил он. Никто не ответил. — И за этим нас послал батюшка?

— Хорошо послал, — хмыкнул Серый.

— На батюшке проверим — помолодеет или постареет, — сказал Иван.

— Интересно, как оно действует, — Борис приблизил яблоко к носу.

— Осторожнее, а то молоденьким козленочком станешь, — улыбнулась Маша.

Борис что-то мыкнул, пересчитал яблоки, вернул сумку Ивану.

— Молодец, твоя взяла.

— Странно, Руфий мне не показался молодым, — задумался Иван.

— Он яблоки не ел, а продавал от жадности, — высказал предположение Серый.

— Не думаю, выглядит царь, как и положено — лет на шестьдесят.

— Может, и сто шестьдесят, — ответил Борис.

— Тише, — Серый прислушался, — сюда кто-то едет.

— Погоня? — встревожено переспросил Иван.

— Нет, это двое всадников.

Среди деревьев замелькали силуэты наездников. Иван посмотрел на Машу.

— Сейчас я познакомлю тебя со своим средним братом Оскаром и его невестой, принцессой Анжелой.

— Дела, — присвистнул Борис.

* * *

Поздним вечером, заехав глубоко в степь, братья решили разбить лагерь на вершине невысокого и одинокого кургана. Его макушку венчала россыпь круглых валунов — все, что осталось от времен более древних и темных. Среди них и решили переночевать. Наломали с редких кустов веток. Развели маленький костерок, не для обогрева — в июле ночи теплые — для удобства и света. Поужинали, быстро уничтожив те немногочисленные запасы, которые оставались у Ивана-царевича и Маши. Борис вздыхал, что не догадался прихватить с собой блинчиков с ветчиной, колбаски чесночной, на худой конец, обычной чайной, разжигая кулинарными откровениями аппетиты спутников. Оскар, не выдержав, посоветовал ему заткнуться и не делать из еды культа.

Валуны на холме образовывали правильный полукруг, внутри которого, разложив костерок, сидели люди. Стреноженные кони паслись снаружи.

Издалека донесся волчий вой.

— Волки не задерут наших коней? — спросил Оскар.

— Наших не тронут, — авторитетно заявил Серый, задирая голову, посмотрел на полную луну, в глотке запершило, но выть в открытую побоялся.

— Что значит наших? — проворчал Борис. Он чувствовал себя лишним, в который раз молча корил себя за то, что решил сопровождать братьев. Теперь смотрел на их веселые лица и прижимающихся к ним невест. «Что сейчас думает обо мне Уля? А Руфий? Вдруг он захочет ей отомстить, и никого нет рядом, чтоб защитить бедную женщину», — совесть настырно скребла сердце. Он сокрушенно вздыхал, переводил взгляд на огонь и видел среди пылающих углей осуждающие глаза Ульяны.

Все молчали, разговор не клеился, то ли от усталости, то ли от чрезмерного количества событий, произошедших за день. Все мирно глядели на небольшое алое пламя, выплескивающееся из черной обгорелой ямки, в которой оставались черные угли и зола от прошлых посещений. Мало ли людей ходят или шляются по свету; ищут счастья, бессмертия, власти, славы, любви. Кто-то находит, кто-то теряет. Но под этим звездным небом, в безопасности серых валунов, неизвестно кем поднятых и оставленных здесь, возле костра — все равны и одинаковы.

Далеко в степи завыли волки, от безнадеги и от сказочного вида — залитого серебряным светом степного, бескрайнего пространства. Серебряные волны, гуляющего по траве ветра, бежали по серебреному морю в бесконечность, шелестели и разбивались у подножия кургана.

Серый, не выдерживая, поднялся. Ни на кого не глядя, буркнул:

— Пойду-ка я, прогуляюсь… что ли, — он вышел за валуны, что-то прошептал лошадям. Сидящие у костра услышали торопливый бег по склону кургана.

— Сколько волка не корми, а все равно в лес смотрит, — пробурчал Борис. Он посмотрел на Ивана и Машу, положившую голову на колени брату.

— Где ты его нашел?

— Такой заросший, как обезьянка. Зимой ему тепло, — хихикнула Жанна.

— Он не обезьяна, он верволк, — поправил Оскар.

Недалеко раздался торжествующий волчий вой. Борис встал и вышел за валуны. Приложив руку козырьком к глазам, он посмотрел в серебряное степное зеркало. Ему показалось, что он разглядел летящего над травой огромного волка. Видение исчезло, растворилось в степном море. Борис вернулся к костру, усаживаясь пробормотал:

— Я с таким в разведку бы не пошел.

— Мы с ним познакомились в Кусмановом царстве, — сказал Иван.

— Ванюша, расскажи про себя сказку. Мы в тюрьме сидели, с нами ничего интересного не случилось, а вот ты где только не побывал, — попросила Жанна.

— Расскажи, — поддержал Оскар. — Интересно узнать, как ты коня богатырского добыл и познакомился с царевной Машей.

— Может вам лучше про Финиста Ясно-Солнышко или Василису Прекрасную?

— Да хватит тебе скромничать, про себя расскажи, — ответила Жанна.

— Начинай от камня, как мы расстались, и по порядку, — сказал Оскар.

— Дорога как дорога, степь да степь кругом. Безлюдье полное, но кого я только не встретил…

* * *

Поздней ночью, когда казалось, что все уснули, Оскар неслышно поднялся. Поправил на Жанне сползший плащ. Покосился на спящих Ивана и Машу. Угли на дне ямки едва тлели, бросая розоватый свет на лица. Оскар улыбнулся, тронул плечо старшего брата. Борис тотчас открыл глаза, как будто и не спал. Оскар приложил палец к губам, глазами показал в сторону выхода. Борис понимающе кивнул.

Братья встретились за каменной оградой, подле стреноженных лошадей. Луна исчезла, затянутая облаками в омут. Далеко на востоке начинала растягиваться тонкая бледная полоска — предвестница зари. Волшебный серебряный свет в степи померк, уступая место сумеркам и клубящемуся туману, медленно поднимающемуся от земли. Братья спустились вниз, зябко передергиваясь от росяной сырости и влаги, впитавшейся в штаны. В одном месте из травы торчала лысая макушка плоского камня. На него и сели, поджав под себя ноги.

— Прохладно, — Оскар стукнул зубами, обхватил себя за плечи.

— Прохладно, — поежился Борис. — Верволк еще не появился.

— Скоро вернется. — Братья переглянулись.

— Вот что, Борис, — заговорил Оскар, — этот вопрос, как старшему, тебе решать. — Он вытащил из-за голенища длинный кривой нож, который раньше служил старшему царскому садовнику для обрезания кустов. Нож лег между братьями.

— Какой вопрос? — Борис покосился на нож. Сделал вид, что не понимает.

— С младшим братцем.

— И что?

— Я считаю, что раз ты старший брат, тебе по старшинству и надлежит занять царский престол.

— В смысле?

— В смысле, что иначе его займет Иван. У него на руках весь прикуп.

— Прикуп, — пробормотал Борис, посмотрел на свои крепкие сильные ладони. — А ты?

— Я? — Оскар тихо рассмеялся, — По праву среднего брата я наследую матушкино королевство, женившись на Жанне. Жизнь в западных королевствах мне всегда импонировала. Мамашу на пенсию отправим. Хватит, порулила, пусть другим царственный руль уступит. Может, они с отцом опять сойдутся. Оба на почетных пенсиях.

— Может, и сойдутся.

— Поэтому свой вопрос я решил, а твой остается открытым.

— Что ты предлагаешь, пойти — и их сонных?..

— Хочешь, режь обоих, тебе свидетели ни к чему, а я с Анжелой молчать буду.

— Будешь?

— Буду, буду.

— Сонных?

— А каких? Мое дело — совет дать, а в деле я тебе не помощник.

— А ты сам смог бы?

— Что?

— Ваньку с Машей зарезать?

— Честно сказать?

— Честно.

— Нет.

— Почему?

— Я их должник, — Оскар чихнул. — Хоть он и дурак, но меня из тюрьмы вытащил и казну батюшкину сэкономил.

— Выходит, я душегуб?

— Я не говорил. Я не знаю, чего ты хочешь? Прожить всю жизнь на кухне, подле своей богатырки? Так и скажи.

— Так и говорю, почему бы нет? — Борис тяжело вздохнул. — Она, бедняжка, может, сейчас не спит, переживает за меня, непутевого.

— Тебе она нравится?

— А ты как думаешь? Знаешь, она у меня какая?

— Какая?

— Нежная и боевая.

— Извини, не знал, — Оскар спрятал нож. — Значит?

— Значит, пусть дураку все достается.

— Тебе виднее, ты старший. — Оскар поднялся, посмотрел на курган. С него кто-то спускался. — Жанна?

— О чем сговариваетесь? — она села меж братьев.

— Ни о чем, — Оскар попробовал обнять невесту, но Жанна оттолкнула руку.

— Ивана обижать не дам. Младший брат у вас — умничка. И невеста у него замечательная.

— А мы ничего не имеем против, — ответил Оскар.

— И что решили? — Анжела улыбнулась и позволила себя обнять.

— Мы решили, что здесь наши пути расходятся — до свадьбы Ивана и Маши.

— Я хочу вернуться к Ульяне, — сказал Борис, шумно вздыхая. Он переживал, и было от чего: хорошо представляя радость встречи и тяжелую длань богатырки-поляницы.

— А мы поедем домой, к матушке, — мечтательно проговорила Анжела, — ей, вместе с вашим батюшкой, на пенсию пора.

— Я обещаю тебе быть хорошим королем, — сказал Оскар, нежно целуя Жанну.

— Даже не сомневаюсь, твоя матушка в последнее время, как хобби увлеклась ядами, несколько рецептов показала мне.

— Учту.

— Да, а как с молодильными яблоками, — спохватился Борис, — у Ивана их пять, не много ли на одного царя?

Анжела и Оскар весело рассмеялись.

— Не много, — ответил Оскар. — Нам садовник такое рассказал.

— Яблоки молодильные — апельсинами называются, — вставила Анжела.

— У нас они редкость, а на востоке, в садах Гесперид — трескай сколько можешь…

— Пока не помолодеешь.

— Фрукт есть фрукт, — Оскар и Анжела опять рассмеялись, Борис последовал их примеру.

— Ладно, — первым поднялся Борис, — пора седлать коней.

— Пора…

* * *

Когда Иван и Маша проснулись, никого, кроме трех пасущихся коней, на кургане не было. Сивко, увидев хозяина, радостно заржал, поздравляя с добрым утром. Остальные лошади последовали его примеру.

— Странно, а где все?

У подножия кургана кто-то тихо скулил. Иван с Машей поспешили на скулеж и нашли сидящего на плоском камне Серого. Верволк, обхватив ноги, тихо стонал и раскачивался из стороны в сторону.

— Что с тобой? — спросила Маша.

— Ох, набегался я, все ноги стер. Ох, как болят, — заныл Серый.

— Ты братьев не видел? — задал вопрос царевич.

— Встретил. Тебе привет передавали и просили не беспокоиться, сказали, что обязательно приедут на свадьбу с подарками. Такая ночь была, ох…

— Какая?

— Я с такой волчицей познакомился, настоящая леди. У-уу-ууу! — взвыл Серый.

— А как же русалия? — спросил Иван.

— А что — русалия? Ты ей не скажешь, а она не поверит.

Следующую ночь путники провели в придорожном трактире «Перекресток», у Прохора. После него и дорога дорогой не казалась, а был короткий путь домой.

* * *

Царь Берендей, опустив плечи, с потухшим взором в очах, уже не восседал, а понуро сидел на своем резном троне. Взгляд был обращен в окно, но ничего не видел. Черный ворон нагло разгуливал по подоконнику, корона сползла на брови, набрякла над глазами. К длинным седым волосам давно не притрагивался гребень, присланный одним знакомым магараджей и сделанным из слоновьего бивня. Новая рубашка, словно её и не шили на заказ, просторным пододеяльником висела на теле. Алые атласные штаны пузырились на коленях. Большой палец торчал из дырки в носке.

Рядом, переминаясь с ноги на ногу, неловко и в большом смущении, водя глазами по сторонам, стояли приближенные: воевода Дубылом и казначей Алтынов.

«Эх, седая моя голова, послал детей — не знаю куда, не знаю зачем. Яблочек захотелось. Эх, загубил молодых соколиков, надежду и опору свою. Никто не отсоветовал и не надоумил, не отговорил».

Берендей поднял голову, сурово посмотрел на особо приближенный совет, на который с недавних пор перестали допускать Митрофанушку. Царя своими шутками он достал выше крыши — мнение Берендея.

— …Вот слышал я, батюшка, в одном царстве-государстве, один монарх в молоке топленом искупался…

— И чё?

— Омолодился, прикажете надоить?

— Пшел вон!

— …А в другом царстве-государстве…

— Во-он!!!

Берендей поправил корону, сдвинул её, окаянную, на затылок, норовившую наползти на царские зенки. «Все забываю ювелиру задание дать».

— Кыш! — крикнул воевода, сгоняя ворона с подоконника.

— Сам дур-рак! — огрызнулась птица, тяжело срываясь и взлетая к небу.

— Ты видал? Ну птицы пошли, — воевода обиженно посмотрел на Алтынова.

— Ушлые, — согласился казначей.

— Так, я хочу услышать что-нибудь новое, — грозно объявил царь, прерывая разговор.

Воевода и казначей вытянулись во фрунт, подобострастно уставились на царя.

— Какие данные разведки?

— Разведка докладывает, что все без изменений, — выпятив грудь, отрапортовал Дубылом.

— Подробнее, — рявкнул Берендей.

— Царевич Борис, оженившись, сидит в столице Руфия, трескает тещины блины. Разведка докладывает, что блины, действительно, — пальцы оближешь и сосать продолжишь.

— Хватит, обойдемся без твоих солдатских выражений, — Берендей махнул рукой, — твоя разведка толк только в блинах знает да в браге. Оскар?

— В тюрьме сидит, ждет выкупа, передачи от Бориса получает. Наш резидент сообщает, что сидит с особо опасным преступником, которому почти удалось добраться до молодильных яблок.

— Загубили детей, — пробормотал Берендей. — Что младший, Иван-царевич?

— Сгинул без вести. Разведка докладывает, что последний раз его видели с каким-то странным сотоварищем у царя Кусмана.

— Конкретнее, — потребовал царь, чувствуя, что воевода не договаривает.

— В бочки их запихали, — пробубнил воевода.

— Это зачем?

— В синее море отправили. Возможно, он еще один наказ выполняет.

— Какой?

— Тебе — яблоки, Руфию — коня богатырского, Кусману — чего не знаю, того не знаю. Царь Кусман зубами мается…

— Лучший лекарь для него — это головоломка, — заметил Алтынов.

— Что за головоломка?

— Топор.

— Что у нас с выкупом? — взялся Берендей за казначея.

— Ваше величество, — Алтынов кашлянул в кулачок, — я вам докладывал, что сейчас много денег уходит на битву с урожаем.

— Что с выкупом?

— Собираем, к осени будем иметь вторую половину. Руфий запросил немало.

— Так всегда, — Берендей огорченно покачал головой.

Дубылом и Алтынов виновато развели руками.

— И вы утверждаете. Что у нас царство экономически развитое?

— Люди живут хорошо, — ответил казначей.

— А мы?

— Тоже неплохо, но все деньги в ценных бумагах. И еще, мы строим новый каменный мост над речкой Смородиной.

— Зачем?

— Он соединит нас с царством Госэнергснаб.

— Зачем?

— Экономически очень выгодный партнер…

— Все, лучше молчи, — оборвал Берендей.

В светлицу распахнулась дверь, влетел улыбающийся шут Митрофанушка.

— Гой еси, всей честной компании.

— Я приказал тебе не появляться здесь под страхом смерти, — Берендей грозно сдвинул брови.

— Едут, батюшка! — закричал шут.

— Кто едет? — Берендей привстал с кресла.

— Иван-царевич и невеста!

9. ЭПИЛОГ-1 про гостей…

Свадьба Маши и Ивана состоялась, но это и не вызывало сомнений. Как и положено, на такую свадьбу приехало много гостей, даже таких, которых, если честно, не ожидали, а некоторых и не звали. Безусловно, все были с дарами, все были с подарками…

Первыми приехали самые дальние и самые близкие родственники: царь Далмат со своей державной супругой и просто красивой женщиной Елизаветой, что не без зависти оценил Берендей.

Венценосные особы согласно, протокольного этикета, представились:

— Царь Далмат и царица Елизавета.

— Здравствуйте, коллега, царь Берендей. Позвольте, прекрасная царица, вашу ручку. Очень приятно. Очень и несказанно рад.

Цари обменялись крепким рукопожатием и как водится у царей, троекратным лобызанием, которое было описано в «Тридевятых ведомостях», и остались друг другом довольны.

Пока царь Берендей знакомил коллегу со своей сокровищницей, показывал конюшню с богатырским конем, золотой поднос с наливными яблоками и библиотеку царевича Ивана с полным собранием сказок и других исторических первоисточников, а полный воинского воодушевления воевода Дубылом устраивал каждодневные парады и построения элитных гвардейских войск, царица Елизавета, вместе с Алтыновым, занималась приготовлениями к свадьбе, не без помощи Митрофанушки.

Со всех концов царства были приглашены и задействованы самые известные и знаменитые повара и кулинары, которыми распоряжался экс-кок Лукьяныч. Трест столовых и ресторанов «Перекресток» получил важный заказ на изготовление свадебного торта. Плотники сколачивали столы и лавки, ткачи вышивали скатерти. Виноделы выкатывали из своих подвалов и погребов зелено-вино старинных урожайных годов. Охотники-стрельцы бегали по лесам, выслеживали и заготавливали впрок дичь убегающую, уплывающую и улетающую.

Вслед за Далматом и Елизаветой объявились Машины сестры со своими мужьями: Василиса Прекрасная и царевич Елисей, Варвара Краса Длинная Коса и королевич Филипп. С приездом молодежи двор царя ожил ещё больше, наполнился смехом, песнями, разговором. Молодые помогали молодым в поисках нарядов и советами опытных знатоков, благополучно переживших свадебные события.

— Оказывается, свадьбы идут на пользу государству, ты посмотри, какое коммерческое оживление, — докладывал царю Алтынов. — Купцам и трактирным людям достаток, прочим веселье и утоление любопытства от стольких ясновельможных особ, именитых гостей.

— И увеличение роста населения, — вставил Митрофанушка.

— Почему?

— Статистика утверждает.

— Увеличивается количество не только съеденного и выпиваемого, но и производство пищевой промышленности, новые торговые контакты, — продолжал казначей.

— Вот и хорошо, — Берендей нетерпеливо постучал по доске с нардами, в последнее время эта игра его увлекала больше, чем охота. Нарды привез Далмат. Цари собирались объявить международный чемпионат по нардам.

Приехал царь Кусман, в сопровождении краснорожего, мордастого телохранителя Герасима. Царь Кусман имел довольный цветущий вид, постригся под каре и прямо помолодел. Грозные усы он укоротил, и они воинственно не топорщились и уныло не обвисали. На щеках появились милые, симпатичные ямочки. Очень расхваливал всем мастерицу Машу и свой царский свадебный подарок — кологривого жеребца Сивко. Все выспрашивал у царицы Елизаветы, нет ли у неё еще дочерей.

— Такие статные, прямоногие, породистые.

— Что значит — породистые? — возмущалась царица.

— Я имел в виду — красавицы, которые в маму пошли, — смущенно ответил Кусман. — После свадьбы, как Иван-царевич, странствовать по царствам отправлюсь, инкогнито, может, и мне повезет, свою пару отыскать под старость лет. — Каждый день он навещал в конюшне своего «богатыря», но царю Берендею признался:

— Выводить богатырских коней дело, конечно, выгодное, но хлопотное. А раз хлопотное, то обязательно скажется на зубах и на желудке. Хочу, как царь Афрон, щенками заняться. Ведь можно выводить собак: охотничьих, беговых, спасателей или поводырей. Очень умные животные, ничем не хуже лошади. Ведь не зря говорят: собака — друг человека. Мой гвардеец Герасим привез одну знаменитую сучку, со смешным именем Му-Му, гончая, охотничья порода.

Пришлось Берендею для разговорчивого гостя устраивать охоту в своих заповедных угодьях.

Но самым неожиданным, как об этом упоминалось выше, явился приезд царя Руфия. На нем был новый черный парик без буклей. На глазах темные очки — смотреть в открытую он пока стеснялся. В голубом военном френче с алой лентой и серебряными эполетами. На ногах ловили зайчиков высокие начищенные ботфорты, в руках он играл стеком. «Меняются времена, меняются люди», — чистосердечно пробовал сказать он, после того как его представил с отросшим темным ежиком на голове бывший младший, а теперь старший советник. «Стиль жизни — это все», — еще одна крылатая фраза. Он уверял, что отошел от бизнеса, перестал коллекционировать деньги. «Вы знаете, я решил посвятить свободное время новому и красивому хобби — выращиванию орхидей». Улучив минуту, когда Берендей и Иван были одни, Руфий заговорщицки шепнул:

— Кто старое помянет, тому оба глаза вон.

— Ты мне ничего не должен, я — тебе, — согласился Берендей.

Цари пожали друг другу руки.

— А ты, Иван, скажи спасибо, — Руфий протянул руку царевичу, — ведь если б я не отправил тебя за конем, ты бы никогда не встретился с Машей.

— Спасибо, — искренне ответил царевич, замиряясь с Руфием.

— Не за что.

Но и это было не настолько удивительным, как то, что кроме советника вместе с Руфием прибыли Борис и Ульяна.

— Что с вами случилось, после того как мы расстались? — расспрашивала Маша жену Бориса.

— Вот я и говорю, после того как вы уехали, крыша у царя поехала. Старшего советника постригли под младшего, младший стал старшим и тут же объявил указ об увольнении садовника и выдворении его из царства, в заморское королевство.

— Руфий сказал мне, — шепотом заговорил Борис, — вас сиротами не оставлю, если своих детей не имею, вас усыновлю, престол пустым не будет.

— Скорее, у него крыша на место встала, — ответила Маша.

За день до свадьбы, при толпе свидетелей, Руфий в самом деле объявил о своем решении сделать преемниками Бориса и Ульяну.

— Могу землю съесть, клянусь, что им царство свое завещаю. — Растроганный Берендей облобызал Руфия, называя родственничком.

Руфий продолжал удивлять, выяснилось, что его свадебным подарком было выкопанное из сада дерево из семейства цитрусовых, на котором и росли наливные золотые яблоки.

— Не знаю, как насчет омоложения, — он покраснел, — но витамина «С» в этих плодах предостаточно.

Берендей по привычке полез лобызаться…

Вопреки опасениям Бориса, Ульяна Берендею понравилась.

— Молодец сынуля, ну-ка, невестушка, давай поцелуемся. Познакомимся поближе. Нам таких женщин, да побольше. Русь по ним плачет, они — коня на скаку остановят, в горящую избу войдут, баньку для мужа истопят и чарку горилки нальют. Жду от вас внуков-богатырей.

Брак он благословил и велел Алтынову выделить молодоженам из казны денежный приз. Но после разговора с Копейкиным Уля согласилась вложить невыданные деньги в сеть ресторанов, которые откроются во всех концах царства Берендея, под общим названием «Ярила».

Еще одно «но», как писали «Тридевятые ведомости». Но наибольшее впечатление на Берендея произвел приезд Оскара с Анжелой и вновь обретенной матерью Анной-Анитой.

— Ты? — только и смог выдохнуть царь, увидев экс-супругу.

— Я. — За эти годы Анна еще больше похудела, фигура стала не точеной, а резной. Но светлые волосы по-прежнему завиты в легкомысленные кудряшки, глаза подведены черной египетской тушью, на губах ярко-алая, полувульгарная помада. Анита привстала на цыпочки и поцеловала экс-мужа в небритую щеку.

— Ты, — убежденно и растроганно выдавил Берендей, чувствуя, как загудело набатным звоном сердце. Не выдержав, он обнял Аниту. Крепко прижимая её к груди, продолжал слышать тревожный и радостный набат, заставивший томиться сладкой истомой.

— Я? — она поцеловала его во вторую щеку.

— Ты совсем не изменилась, — сказал Берендей, вглядываясь в тонкое и бледное личико, придирчиво рассматривая мелкие лучики морщинок, разбегающиеся от глаз, резче выделившиеся крылья гордого римского носика, плотно сжатые тонкие губы, возле которых появились горькие складки.

— Ты тоже, — она ласково потрепала его бороду.

Берендей взволновано улыбнулся.

— Я до сих пор храню твою шкатулку.

— Которую?

— Эту, с розовым перламутром, там лежат твои кремы, помады и духи.

— Духи моей бурной молодости, — вздохнула Анна, — как это романтично с твоей стороны.

— Я рад, что ты приехала.

— Мне обязательно надо взглянуть на эту шкатулку. — Анна взяла царя под руку. — Говорят, ты уходишь на пенсию?

— Раз говорят, значит, ухожу.

— Нам надо обсудить планы путешествия, — голос Анны стал деловым.

— Какое путешествие?

— Морское. Морской воздух благоприятно влияет на здоровье. С недавних пор я тоже стала, как это не неприятно звучит, пенсионеркой. Наш младшенький Оскар, такой смышленый малыш, и невесту нашел достойную, в общем, я оставила свое вдовье царство детям. Ты ведь тоже вдовец?

— Да. Эта крашенная — невеста Оскара?

— Её зовут Анжела, и у неё с Оскаром настоящая и великая любовь. Итак, мы отправимся в морское путешествие.

— Хорошо, — согласился Берендей. — Всю жизнь в работе, пора и отдохнуть.

— Говорят, в синем море, есть острова Блаженных, приставших к ним ожидает вечная молодость… — мечтала Анна…

— И как вам матушка без боя царство уступила? — спросил Иван-царевич Оскара и Жанну.

— Никак, трон принадлежит мне, потому что я уже совершеннолетняя, — ответила Жанна.

— Сенат утвердил меня мужем королевы в первый же день, — добавил Оскар.

— Извини, свадьба была очень быстрой, всего один день, — Жанна погладила себя по животу, — и мы ждем ребенка.

— Представляешь? — Оскар радостно улыбнулся.

— Представляю и поздравляю, — ответил Иван.

— Я не о том, мы с Анжелой решили, если родится мальчик, назовем его Иваном.

— Вот теперь не представляю, — царевич рассмеялся.

— Может, твое имя ему удачу принесет, — многозначительно пояснил Оскар.

— Главное, чтоб человек был хороший, — сказала Жанна.

— Иван Оскарович — звучит, — мечтательно объявил Оскар.

— Звучит, — согласился Иван.

За день до свадьбы прилетела бабушка Яга.

Заложив в небе крутой вираж, на бреющем полете, со свистом разрезая ступой воздух, управляя метлой, она ловко приземлилась на опустевшей кремлевской площади. Люди с любопытством и испугом выглядывали из-за углов домов, из окон и дверей. Бабушка по-молодому выскочила из ступы, огляделась, чему-то укоризненно покачала головой.

— Ну-ка, марш под крыльцо, — скомандовала летательному аппарату. Ступа и рулевая метла, словно на воздушной подушке, оторвались от земли и спрятались под деревянными ступеньками.

— Бабушка, здравствуй, — из терема выбежали обниматься Иван, Маша и Серый.

— Здравствуйте, внучата, здравствуй, верволк.

— Я человек, — обиделся Серый.

— Здравствуй, человек, — улыбнулась бабушка. Яга каждого приняла в свои объятия, по очереди расцеловала. — Очень за вас, за всех рада. — Она потрепала царевича за вихры. — Догадывалась, что у тебя будет разумная и красивая невеста. — Ведьма одобрительно посмотрела на Машу.

— Она почти мне жена, — сказал Иван.

— Почти ничего не значит.

— Как живет Лукоморье? — спросил Серый.

— Стоит, что ему сделается.

Площадь постепенно заполнялась многочисленными зеваками, дети с подозрительным любопытством заглядывали под крыльцо. Расталкивая всех, вперед вышел Берендей.

— Гой еси, сынок, — посмеиваясь, сказала Яга.

— Я… Гой еси.

— Знаю, нарушила твой запрет, параграф четвертый, пункт «А» — о летающих ведьмах.

— Забудем, — Берендей махнул рукой. — На время свадебных торжеств объявляю мораторий, а потом Иван пусть какие хочет законы издает.

— Я надолго не задержусь.

— Я же сказал, забудем, ма, — Берендей вздохнул, — неужели у всех тещ тяжелый характер? — пробормотал он.

— Не у всех, — услышала Яга. Бабушка протянула Маше сверток.

— Это тебе мой свадебный подарок.

— Что это? — спросила Маша.

— Говорящее зеркало, о чем спросят, то и говорит. Должна сразу предупредить, что настроено на ваше немирье и показ ограничен часом. Глупости лучше не спрашивайте. Зеркало модели Пентиум 2003, может так ответить…

— Обещаю, глупости спрашивать не будем. Спасибо, бабушка, — Маша улыбнулась, поцеловала довольную Ягу.

— Умница, а теперь, внучата мои дорогие, пойдемте, представите гостям свою бабушку.

— Ты совсем не похожа на бабушку, — заметил Серый.

Яга погрозила ему пальцем. Свадебный наряд, как и её характер, был экстравагантен — синие штаны с непонятной надписью: «WRANGLER», белая льняная кофточка, почти просвечивающаяся, и мокасины. Глядя на её гладкое, без единой морщинки, правильное красивое лицо, белозубую улыбку, невозможно было представить, что Яге за 1000 лет, а то и больше.

Одним словом — ведьма лукоморьевская.

На всякий случай, от любопытных ребятишек, Яга попросила отнести ступу и метлу в покои, под замок.

За бабой Ягой, с небольшим опозданием, в кремле появились новые гости, внесшие еще одну веселую сумятицу, охи да ахи. Троица действительно была ну очень интересной.

Невысокий мужчина с зеленым, надвинутым на глаза картузом, в сером, широком костюме тройке, с гладко выбритым лицом, но волосатыми руками — даже ладошки поросли густым светлым волосом. Он галантно сопровождал двух дам. Одна такого же, как и он, роста, невообразимо худая, можно было подумать, что нарядили вешалку, а не женщину, прятала лицо под белой вуалью, зябко куталась в шелестящий, словно листья на ветру, серебристо-зеленый плащ. Вторая ничего не скрывала, её чудесные, цвета морской волны волосы ниспадали до пят и являлись одним из атрибутов одежды. Круглое лицо морской богини — образец античной красоты. Широкие глаза ультрамарином смотрели на свет и не знали для мужчин пощады; полные губы, направо и налево, раздавали снисходительную и слегка ироничную улыбку. На ней была длинная белая туника, скрывающая ноги, но обнажающая полную грудь, золотой пояс, нежно обвивавший тонкий стан. Короче — королева бала.

Многие мужчины искренне позавидовали Серому, когда он с диким криком: «Русалия!» — кинулся обнимать и целовать красавицу.

— Везет уроду, — процедил Оскар и немедленно получил от Анжелы оплеуху.

— За что?

— Если ты еще раз так на неё посмотришь, я тебя придушу, — Анжела ласково улыбнулась и поднесла к его лицу длинные пальчики с красными коготками.

— Понял, я люблю тебя одну, — Оскар примирительно улыбнулся.

— Живи, — смилостивилась супруга.

— Может, и мы поженимся? — спросил Серый, бросаясь в ультрамариновый омут глаз.

— Обязательно, дорогой, — Русалия звучно поцеловала верволка.

У мужчин, лицезревших эту сцену, не выдерживали нервы, и они отворачивались.

— Красавица и чудовище, — прокомментировал Берендей и получил чувствительный тычок от Аниты.

— Что ты понимаешь в женщинах? Должна же быть в них какая-то загадка?

— О, да.

К гостям вышли жених с невестой.

— Как здорово, что вы приехали, дорогие гости. Знакомьтесь, это моя невеста Маша, — Иван представил царевну.

— Наслышаны, хорошая девочка, — каркнула кикимора.

— Мои друзья, — гордо объявил царевич любопытному двору. — Знакомьтесь, это…

— Можно просто Кика, — смущенно донеслось из-под вуали.

— Леонид, — Леший дружелюбно улыбнулся, продемонстрировав крепкие зубки, привыкшие лущить лесные орешки.

— Наяда, — Русалия кокетливо присела в реверансе.

— Моя невеста, — добавил Серый, победоносно оглядывая хмурые мужские лики.

— Невеста, — согласилась Наяда-Русалия.

— У нас и подарки есть, — вспомнил Леший, доставая из широких штанин небольшой сверток. Наслаждаясь общим вниманием, неторопливо развернул.

— Вот, золотая подкова, на счастье, её когда-то конь Ярилин потерял, копытом за дуб в Лукоморье зацепился. — Леший вручил подарок Маше.

— Я тебе калач испекла, — сказала Кика, протягивая Ивану дорожную сумку. — Этот съешь, в сумке новый появится.

— Это тебе Маша, — Русалия дала невесте ароматную шкатулку. — Здесь браслет с драгоценными орихалками, я его со дна Атлантиды подняла.

— Большое спасибо, — растроганно поблагодарили молодые.

— Пользуйтесь на счастье, — каркнула Кика.

Новые гости немного нервничали и краснели, когда Иван представлял их царям, царевичам, царицам и царевнам. В конце длинного списка стоял Митрофанушка. Шут нечисти понравился больше.

Тем же вечером произошло еще одно шумное и громкое событие, надолго запомнившееся обывателям. На Сироте прилетел гусляр Иван. Сирота после длительного перелета говорить не мог и так тяжело дышал, что чуть не спалил кремль. Стены облили водой, а Горынычу предложили сунуть голову в колодец, запить водичкой.

Иван-гусляр извинялся:

— Я и сам бы дошел, знаю дороги короткие, но он напросился, говорил, что ты его приглашал.

— Старый боевой товарищ, — Серый фамильярно похлопал дракона по бронированному хвосту.

Сирота вытянул из колодца голову, громко рыгнул черным облаком.

— Я знал, что вы рады будете меня увидеть.

— Очень рады, — рассмеялся Иван.

— Дорога дальняя была, пожрать бы, — признался Сирота.

— Я прикажу бычка зажарить.

— Лучше двух, — ненавязчиво попросил дракон.

— Можно и двух. Хочу сказать, как старому другу, что на ночь тебе лучше перебраться на рыночную площадь, там места для маневра больше.

— А взлетать за городом, — пробурчал Берендей. — Нечего в палатах сырость разводить, — он неодобрительно посмотрел на мокрые стены кремля.

— Слушаюсь и повинуюсь, — отозвался Сирота.

— Пока мы не виделись, ты немного подрос, — заметил Иван.

— Самую малость, — Сирота потопал к воротам, тяжело переваливаясь на кривых лапах.

— Ваня, водишься со всякой нечистью, — Анита брезгливо сморщила носик.

— Это друзья.

Пригибаясь в воротах, Сирота ни к кому конкретно не обращаясь, объявил:

— Десятиминутный полет на спине Змея Горыныча, под и над облаками, приравнивается к стоимости одного бычка, или четырех баранов, или шесть поросят. С мелкой живностью лучше не навязываться, мне зубы тяжело вычистить.

В последующие дни, в основном в полночь, можно было рассмотреть на диске луны летящего дракона и сидящего на его спине неизвестного охотника до острых ощущений, страдающего недостатком адреналина в крови. Когда дракон срывался в крутое пике, воздух вспарывал дикий вопль жертвы, начинающей жалеть о десятиминутном аттракционе.

Но, говорят, что в таких охотниках недостатка не было, и по утрам Сирота устало лежал под рыночным навесом с раздувшимся животом. Иногда к нему подходили мясники и просили опалить тушку-другую для свадебных столов. Недаром много позже, появилась народная поговорка: используй все, что лежит и громко дышит.

Ваня Гусляр играл на свадьбе роль тамады и просто играл. За прошедшее время он выучил много новых песен, познакомился со многими, ставшими позднее популярными, музыкальными жанрами, типа: кантри-рок, блюз, флик-наф-хоп.

— Спой песню, которую ты пел, когда Ваня за мной в огонь пошел, — попросила Маша.

— Обязательно, — гусли ожили, и сильный, немного хрипловатый голос запел:

Я поля влюбленным постелю — Пусть поют во сне и наяву!.. Я дышу, и значит — я люблю! Я люблю, и значит — я живу! И много будет странствий и скитаний: Страна любви — великая страна! И с рыцарей своих — для испытаний — Все строже станет спрашивать она: Потребует разлук и расстояний, Лишит покоя, отдыха и сна…[9]

Вот и гости все собрались… На следующий день состоялась свадьба Ивана и Маши. Как водится, на таких свадьбах, да вы и сами видите — пир был на весь мир. Понятно, что и я там был — молодой, безусый, поэтому и в рот все попадало, туда же и стекало.

Да, чуть не забыл, в центре стояло золотое блюдо с голубой каемочкой, а на нем лежали молодильные яблоки, с которых все и началось. Золотисто-оранжевую кожуру с плодов снял профессионал Руфий. Плоды разделил на дольки. Всем досталось, и мне одна — кисло-сладкая такая. Провозгласили тост за вечную молодость тридевятого царства. Затем дружно грянули веселое: «ГОРЬКО!!!»

10. НАСТОЯЩИЙ ЭПИЛОГ

Вот такая история случилась в некотором царстве-государстве… А может, в нашем она и случилась? Неправильно. Такие истории не случаются, а приключаются. Сказочны? Пожалуй, но тем и ценны, что добро в них сильнее, любовь вечна и дружба крепка. В лозунге «жизнь сделать сказкой» есть своя справедливая присказка.

Дай Бог, чтоб так и получилось, потому что в сказке только доля сказки, а все остальное — правда.

Эту историю я записал в Лукоморье, куда иногда отправляюсь узнать настоящие новости из настоящего мира…

31.03.2002. Madrid

Примечания

1

Русская народная былина «Иван — гостиный сын».

(обратно)

2

И.Бунин «На распутье», 1900 г.

(обратно)

3

И.Бунин «Слово», 7.1.1915.

(обратно)

4

И. Бунин «Листопад».

(обратно)

5

Русская народная свадебная песня.

(обратно)

6

Бунин И.А., 29.8.1917.

(обратно)

7

А.Ахматова.

(обратно)

8

В.С.Высоцкий «Баллада о любви».

(обратно)

9

В.Высоцкий «Баллада о любви».

(обратно)

Оглавление

1. ЦАРЕВИЧИ

2. ПЕРЕКРЕСТОК

3. ГИБЛЫЕ ЗЕМЛИ

4. БРАТЬЯ

5. СТАТЬЯ ДЛЯ КОНОКРАДОВ

6. ЛУКОМОРЬЕ

7. СЕКТОР ПРИЗ

8. МОЛОДИЛЬНЫЕ ЯБЛОКИ

9. ЭПИЛОГ-1 про гостей…

10. НАСТОЯЩИЙ ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg