«Дракон должен умереть. Книга II»

Дракон должен умереть. Книга II (fb2) - Дракон должен умереть. Книга II (Дракон должен умереть - 2) 2875K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дин Лейпек

Дракон должен умереть. Книга II

Чудовище Дельты

Рано утром через северные ворота Дельты входило много народа. Немало и покидало город, пробиваясь сквозь плотный поток в обратном направлении, благодаря чему на узкой улице, ведущей к воротам, образовывалась роскошная, непрекращающаяся, бурлящая и кипящая давка. Люди толкались, расчищали себе путь локтями и норовили наподдать каждому, кто задевал их локтями в ответ. Мужчины ругались, женщины визжали, младенцы орали, скот ревел — и над всем этим гордо и немного надменно развевался флаг с гербом Дельты, довольно омерзительного вида морским чудовищем, сжимавшем в лапе трезубец. Легенд происхождения герба было множество, но в любом случае он отражал дух портового города. Дельта была мрачной, тесной и грязной. Находившаяся всего в нескольких десятках миль от Акрии, столицы, она никогда не получала большой прибыли от обширной морской торговли, и лишь служила поставщиком дешевой рабочей силы на корабли, а заодно ареной для всех сделок и операций, которые проводить за светлыми стенами столицы было как-то несподручно.

Утро тринадцатого дня последнего весеннего месяца было тем более неприветливым, что сегодня, как назло, был еще и пятый день недели. Как и все жестокие и циничные люди, дельтцы были неимоверно суеверны, верили во все до единой морские приметы, носили обереги, слушались советов ворожей и гадалок — и искали на небесах объяснений и знаков для своей не сложившейся жизни. Тринадцатое число всегда было предметом для справедливого негодования — пятый же день недели, пару раз в году приходящийся на это не благословенное во всех отношениях число, был проклинаем не раз и не два. Все знают — в этот день жди беды.

Однако день, суливший столько несчастий жителям забытого Светом и Тьмой города, начался хоть и уныло, но без происшествий. Стражник у северо-восточных ворот к полудню начал, как обычно, клевать носом, пока его не сменил приятель, а сам он не пошел набить живот и проветрить голову, отупевшую от постоянного крика и ора. Вернувшись на пост слегка взбодрившимся, он начал развлечения ради рассматривать всех входящих в город и выходящих из него — занятие, которое, по идее, входило в его прямые обязанности, но к которому он всегда относился, как к развлечению.

Стражник делил всех на две категории — давящие и давимые. В жизни, насколько он успел заметить, люди делились именно так, а давка у ворот лишь обостряла эти черты, делала их более заметными. День на день не приходился — иногда больше было одних, иногда других. Стражник вел строгий счет и каждый вечер выводил результат. В зависимости от соотношения он соответственно выпивал после заката рюмку наливки или пинту пива — тем самым подводя итог и закрывая очередной безрадостный день.

В отличие от большинства жителей в приметы стражник не верил, а потому не ожидал от тринадцатого числа ничего необычного, даже если оно совершенно случайно оказалось пятым днем недели. Он был свято уверен, что дни недели и числа совпадают по хаотичной воле случая, и как-то раз открыто высмеял одного ученого паренька, который уверял стражника, что возможно высчитать, каким днем недели будет любое число любого месяца спустя миллиарды лет. Стражник не поверил тогда — а поскольку парнишка через несколько месяцев затонул на Среброокой, он решил, что это является косвенным доказательством его, стражника, правоты, так как демонстрирует совершенное бессилие человека перед стихией. Стражник не верил в приметы. Но сила природы была для него совершенно очевидна.

Вот и сегодня, совсем согласно с природой, сильные и решительные давили в толпе слабых и робких, слабые и робкие в ответ исподтишка огрызались и покусывали сильных — жизнь шла своим чередом. Стражник уже снова начал скучать и отвлекаться от собственного подсчета, когда его взгляд привлекла необычная фигура в толпе. Это был паренек, среднего роста, но жутко тщедушный. Короткие темные волосы чуть рыжеватого оттенка торчали во все стороны, взъерошенные ветром. Одет паренек был как самые бедные работяги, тянувшиеся в город в поисках куска хлеба — рубаха, бесформенные штаны, босые ноги уверенно шлепали по грязи. У него было холеное, почти девичье лицо, и стражник точно бы решил, что это девка, если бы не две интересные особенности. Во-первых, выражение этого тонкочертного лица отнюдь не пристало девице, ибо было слишком холодным и решительным. Стражник ежедневно видел многих девушек, входивших в город и выходивших из него, и слишком часто он встречал в толпе их испуганный взгляд и слышал в общем гуле вскрики и писк.

Кроме того, у молодого путника была примечательная и совсем не женская манера двигаться, которая, собственно, и привлекла внимание стражника. Юноша обладал особенным талантом перемещаться даже в тех местах, где это, казалось, было совершенно невозможно. Никого не давя и не терпя видимых неудобств, он скользил между людьми, легко проскакивал между спрессованными телами, уворачивался от неповоротливых телег, незаметно проходил между лошадьми и людьми, равно не замечая ни тех, ни других. Стражник внимательно следил за перемещениями юноши, одновременно пытаясь причислить его к какой-либо из двух категорий людей и постепенно приходя к выводу, что парнишка, судя во всему, принадлежал к высшей касте — той же самой, к которой принадлежал и он сам, стражник. Это был особенный род людей, крайне редко встречающихся в народе — тех, кто не давил сам и не давал давить себя другим, но существовал независимо и от тех, и от других, наблюдая за ними со стороны.

Юноша в толпе неожиданно поднял голову и встретился взглядом со стражником. После недолгого раздумья он вдруг поменял свой курс, пересек плотный поток, идущий из города — и невозможным, невероятно быстрым прыжком взлетел на стену, в пару раз превышающую человеческий рост. Стражник замер, широко раскрытыми глазами глядя на юношу, балансирующего на краю парапета. Тот резко выпрямился, оглянулся на людское море внизу, после чего легко соскочил на каменную площадку. Стражник машинально сжал древко алебарды.

— Отвратительно, — спокойно сказал юноша высоким женским голосом. — Я и не знала, насколько ужасны большие скопления народа. Доброго дня, — кивнул он стражнику, после чего мгновенно и бесшумно скрылся в узком проходе, идущем от караульной вдоль стены.

Стражник несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, потом растерянно посмотрел на толпу внизу. Когда он обернулся к темному переулку, там уже никого не было.

***

По выходным в Дельте всегда бывала ярмарка. Мероприятие это, шумное и грязное, как и все в портовом городе, непременно кончалось парой трупов, а то и поджогом. Однако власти города разумно полагали, что лучше пара трупов раз в неделю и один сгоревший трактир, чем вооруженное восстание и пожар на полгорода. А дельтские ремесленники и моряки могли устроить и то, и другое. Просто от скуки.

Сегодня же день был особенный — капитан «Веселого», корабля, промышлявшего как торговлей, так и довольно сомнительными делами, устраивал соревнования. Любой желающий мог принять в них участие — а желающих было много. Главный приз, тысяча лотаров золотом, приманивал в город искателей приключений со всей округи. Менестрели в портовых трактирах воспевали немыслимую щедрость капитана — однако руководила им отнюдь не она. Соревнования было частью сделки, на основании которой власти Дельты закрывали глаза на сомнительные дела «Веселого». Они прикрывали его перед Акрией, когда оттуда приходил очередной запрос после ноты протеста какого-либо союзного государства, чьи корабли атаковал «Веселый». Тысяча лотаров была не самой дорогой платой за подобную услугу — благо соревнования устраивались раз в год, в мае. Город же получал отличную возможность разом избавиться от большей части искателей приключений — ибо одна половина благополучно сворачивала себе шею, а вторая шла в команду «Веселого» в качестве поощрительного приза. Победитель же либо вкладывал полученные деньги в собственное дело, способствуя экономическому росту города, либо спускал все в ближайшие несколько месяцев — лишние деньги так или иначе все равно добирались до городской казны. В результате все были довольны — кроме, разве что, свернувших шею. Но их мнение мало кого интересовало.

Нынешний день выдался особенно жарким. Солнце опаляло лучами центральную площадь, на которой высились разнообразные хитроумные конструкции. Составленные в ряд, чтобы образовать непрерывную полосу препятствий, они широкой дугой огибали площадь с южного конца и заканчивались перед большой трибуной, возведенной возле ратуши. Солнечные часы на башне показывали полдень — все было готово. Знатные лица потели на трибуне, вытирая мокрые лбы рукавами ярких платьев, участники потели на старте, вытирая лбы рукавами рубах и рабочих курток. Простой народ толпился на площади, прилегавших улицах — и на крышах. Обладатели этих, бесспорно, лучших мест — ибо там не только открывался отличный вид, но и воздух был самым свежим — кидались шелухой от орехов в стоящих внизу. Те ругались и грозили кулаками наверх, прикрывая глаза от яркого солнца.

Капитан «Веселого», Курт Глок, поднялся со своего места и оглядел площадь. Его ярко-красный камзол с золотыми пуговицами и нашивками был виден издалека — зрители зааплодировали. Капитан широко улыбнулся. Зубы у него были далеко не идеальными — но этого издалека видно не было. Толпа улюлюкала, размахивала платками, шляпами и просто непонятным тряпьем, мальчишки пронзительно свистели. Курт поднял руку, помахал толпе, подождал пару мгновений — и медленно опустил ладонь. Шум пошел на спад — и наконец затих. Капитан проводил эти соревнования уже восьмой раз — и прекрасно знал, как толпа реагирует на малейшее его движение. Курту было глубоко плевать, что происходило с городом в его отсутствие — но один раз в году он был его кумиром. Любимцем. Королем. И Курт об этом знал.

Он подождал, пока затихнут последние выкрики, еще раз окинул всех взглядом, как оглядывал всегда корабль перед боем — и звучным низким голосом, привыкшим выкрикивать команды в грохоте сражения и в шторм, воскликнул:

— Начинаем!

***

Солнечные часы на башне показывали четыре часа пополудни. Городская стража пыталась достать из-под одного из снарядов последнего участника. Тот громко стонал всякий раз, когда его пытались вытянуть за руки — комплекция у парня была внушительная, и широкая грудь, придавленная маятником, застряла намертво. Стражники тянули, парень стонал — толпа выжидающе и устало потела.

Соревнования шли туго. Несколько человек дошли до середины — но все срезались на маятниках. Кто-то, более разумный, сходил с дистанции сам, кто-то пытался пройти — тех уносили на руках. Курт сидел, грустно подперев голову рукой. Он уже понял, что идея повесить маятники в два раза чаще, чем в прошлом году, чтобы внести разнообразие, была провальной. Конечно, если до конца никто так и не пройдет, он может сэкономить — но Курт знал, что это не лучший вариант. Толпе нужна была победа. Ей нужен был герой, про которого сложат балладу — пока что баллада получалась только о тридцати неудачниках. Двадцати девяти, если быть точным.

Стражники наконец смогли вытянуть громилу — тот с жутким ругательством свалился с помоста, да так и остался лежать в пыли. Курт прищурился, рассматривая толпу участников. Она заметно поредела. Никто уже не бежал к старту, надеясь на удачу. Глашатай напрасно выкрикивал имена, записанные в алфавитном порядке —участники не спешили отзываться.

«Пора закругляться», — подумал Курт, как вдруг заметил какое-то движение на старте. Сквозь гул заскучавшей толпы он не мог разобрать слов — но тут на помост запрыгнул паренек. Курт снова прищурился. На пареньке были только рубаха и широкие холщовые штаны — босые ноги чернели на фоне свежих сосновых досок. Глашатай поднялся на возвышение — и громко крикнул:

— Джо Дрейк!

Курт прищурился еще сильнее. «Ребенок» — подумал он. — «Сейчас у меня на соревнованиях погибнет ребенок — и тогда толпа меня прибьет. А потом городской совет четвертует. И наложит штраф».

Курт мгновенно поднялся. Шум в толпе утих. Капитан в сопровождении двух стражников спустился с трибуны и прошел по краю помостов с препятствиями к старту. Паренек стоял, скрестив руки на груди.

— К соревнованиям допускаются только совершеннолетние, — заявил Курт, выходя на стартовую площадку. Одна из досок громко скрипнула под сапогом. Курт поморщился.

— В Дельте совершеннолетие наступает с семнадцати, — спокойно заметил паренек высоким голосом. Курт внимательно присмотрелся к его лицу, с тонкими, изящными чертами, скорее уместными на гравюре, изображающей высокородных кавалеров и дам, чем...

Курт присмотрелся еще внимательней.

— И только мужчины, — прошипел он еле слышно, подходя ближе к девушке — а было совершенно очевидно, что перед ним стоит девушка. Возможно, ей даже было семнадцать — но это уже ничего не меняло.

Девушка усмехнулась — жестко, недобро — и тоже сделала шаг вперед. Пристально посмотрела ему в глаза. Он заметил, что они у нее очень странного цвета — как будто бы зеленые, но при этом с еле заметными желтыми всполохами.

— Мне нужны деньги, — девушка почти шептала, но Курт слышал каждое слово очень отчетливо.

— Нет, — сказал он твердо. — Никаких женщин и детей.

— Я не женщина, — усмехнулась девушка. — И не ребенок.

Ее глаза гипнотизировали, сбивали с толку. Курт раздраженно моргнул.

— Жить надоело, девка? Ты и до середины не дойдешь.

— А если и так? Это мое дело.

— Ошибаешься. Если с тобой что-нибудь случится, достанется мне. Правила есть правила.

— А если я скажу, что беру всю ответственность на себя?

Курт нахмурился.

— Вам нужен победитель, — продолжила девушка еще тише. — А мне нужны деньги. Это взаимовыгодная сделка.

— С чего ты взяла, что можешь выиграть?

Девушка ничего не ответила — только усмехнулась еще шире. И Курт вдруг почувствовал, что она может.

Эта — может.

— Ладно, — поморщился он. — Валяй. Поднимись вон туда — он махнул рукой на возвышение, на котором стоял глашатай, — и скажи громко, что ты принимаешь участие в соревнованиях на свой страх и риск.

Девушка хмыкнула, развернулась — и взлетела на надстройку одним прыжком, мгновенным и точным. Курт слегка наклонил голову, оценивая движение. Может, он и впрямь не ошибся.

— Я, Джо Дрейк, заявляю, что принимаю участие в соревнованиях на свой страх и риск, — девушка говорила очень странно — тихо, но так, что Курт был уверен — даже мальчишки на крышах слышат каждое слово. — Капитан Глок не несет никакой ответственности за любые полученные мною увечья — или смерть.

Толпа приветственно захлопала. Курт улыбнулся. Герой намечался знатный.

Если она дойдет.

Он кивнул девушке и направился к трибуне. Поднялся, сел. Посмотрел на одинокую фигурку, неподвижно застывшую на линии старта. И махнул рукой.

На площади было очень тихо. Джо Дрейк, тридцатый участник соревнований, начал проходить полосу препятствий.

***

Поначалу было легко. Цепочка брусьев, подвешенных на большой высоте, веревочная дорожка, шест, на который нужно было забраться, а потом с него перепрыгнуть на еще один подвешенный брус — все это Джоан могла бы проделать с закрытыми глазами. Но затем висели маятники. Она внимательно следила за всеми, кто пытался их пройти — и успела понять, что маятники подвешены слишком часто, и между ними не оставалось места, чтобы встать и приготовиться. Раскачанные не синхронно и имеющие разный вес, они перемещались так, что рассчитать траекторию движения заранее было невозможно. Из всех, кто пробовал пройти их, только один дошел до третьего — но и его смело с помоста.

Джоан медленно выпрямилась на брусе, на который только что спрыгнула с шеста. Предыдущие четыре препятствия она прошла раза в два быстрее, чем любой другой участник — но маятники пугали и ее. Здесь требовалась нечеловеческая скорость.

В теории — она у Джоан была.

Но только в теории.

Она мягко спрыгнула на узкую площадку. Толпа, громко приветствовавшая ее успех на предыдущих препятствиях, снова затихла. Джоан почувствовала на себе пристальный взгляд капитана в ярком камзоле.

«Я пообещала, — подумала она. — Пообещала, что выиграю. Значит, придется пройти до конца».

Джоан сделала шаг вперед — и кивнула прислужникам, которые раскачивали маятники. Раздался глухой свист, когда десять тяжелых металлических дисков стали рассекать воздух.

Она прикрыла глаза. Сосредоточилась. И очень осторожно потянулась сознанием внутрь себя. Ее обожгло — воспоминанием, болью, страхом, и она невольно поморщилась, борясь с желанием забыть — и больше никогда не вспоминать. Потянулась еще — и почувствовала, как огонь начинает разливаться по венам, пляшет в мышцах, вспыхивает под веками ярко-желтым пламенем.

Она открыла глаза.

Маятники со свистом рассекали воздух.

И они двигались очень, очень медленно.

***

Курт держал в руке солидный мешок с призом, который следовало вручить победителю. Толпа ликовала, и потому он мог в очередной раз задать свой вопрос, не опасаясь, что его могут услышать:

— И все-таки — как?

Девушка в очередной раз покачала головой. Она улыбалась, но не зло, как раньше, а мягко, задумчиво.

Курт усмехнулся, понимая, что ответа не дождется. Он уже протянул руку, чтобы вручить приз — и снова замер.

— Иди ко мне на корабль, — предложил Курт совсем тихо.

— Нет, — спокойно ответила девушка.

— Ты никогда не хотела выйти в море? — спросил он, хитро прищурившись.

Девушка вдруг стала очень серьезной.

— Я была в море, — сказала она сухо. — Дважды. И у меня нет никакого желания туда возвращаться.

Курт вздохнул — и махнул глашатаю, чтобы объявлял наконец победителя.

Толпа ликовала — хлопала, кричала, свистела.

Девушка приняла из рук Курта приз.

Глаза у нее были совершенно желтыми.

***

Все повторялось.

Все это уже происходило, с той лишь разницей, что город, в котором Джоан в прошлый раз подбирала себе новую одежду, был настолько же приятней, насколько радостнее тогда она смотрела на жизнь. Саузертон был безусловно красив, даже поздней осенью в нем было свое очарование и шарм. Дельта даже в теплые весенние дни выглядела темнейшей дырой мироздания, в которую как будто бы для простоты сбросили все свидетельства человеческого уродства. В Саузертоне Джоан как маленькая девочка радовалась покупке волшебных сапог из тончайшей кожи. Здесь ей с трудом удалось найти сапожника, который умел бы делать что-либо кроме кривых башмаков и деревянных галош. Найденный мастер не блистал талантом — но и Джоан больше не ждала подарков судьбы. Конечно, сапоги не шли ни в какое сравнение со своими саузертонскими предшественниками. Но Джоан не жаловалась.

Ей необходимо было найти себе занятие — какое-нибудь невероятно занимательное занятие, быстрее всего заменившее бы собой воспоминания. Потому что они стали возвращаться. И Джоан с ними не справлялась.

Сначала это был Саузертон. Затем все, что было до него. Вся та жизнь. Было так странно, что тогда что-то вообще могло волновать ее. Что она могла мучиться и переживать. Что по какой-то нелепой, непонятной причине она могла отпустить Генри — не отпустить, прогнать, именно прогнать его, не имея никакой уверенности, что она сможет увидеть его снова — зачем? Почему? Как она могла? В такие моменты Джоан хваталась за стены, грязные серые стены Дельты, и начинала часто-часто дышать.

«Дыхание, Джоан, — учил ее Сагр. — Научись контролировать свое дыхание. Ты дышишь, приходишь в себя, успокаиваешься. Дыши. Ничего не говори, ничего не делай, никуда не иди. Просто дыши».

Она дышала. Вспоминала Сагра — и дышала. Вспоминала отца — и дышала. Вспоминала Генри и...

Нет. В эти моменты она все еще не могла дышать.

Джоан чувствовала, как неровный камень начинает крошиться под пальцами, как начинает кружиться голова, как перед глазами вместо реальности расцветает совершенно другой мир — тогда брала себя в руки, сжимала, сдавливала торчащие ребра и дышала, дышала, дышала. Вдох, вдох, выдох. Вдох, вдох, выдох. Вдох, вдох, вдох.

Нужно было бежать из этого города. Он тоже оказался неправильным местом, еще более неправильным, чем рыбацкая деревня. Здесь было слишком шумно, резкие запахи били в нос, люди сбивали с толку, все куда-то спешили, вечно никуда не успевали. Город вырвал Джоан из ее равнодушной летаргии. Больше не было сил делать вид, что ничего не было. И больше не было сил вспоминать все, что было. Стены Дельты могли рухнуть в конце концов, если бы она продолжила конвульсивно крушить их при каждом удобном случае.

Надо было бежать.

Но Джоан больше не могла бежать просто так, без цели и смысла. Она должна была знать, куда и зачем идет.

***

Спустя неделю после памятных соревнований, завершившихся сенсационной победой безвестного Джо Дрейка, оборванный паренек сильно преобразился — вместо босого, пропахшего морем и рыбой мальчишки по очень узкой и весьма грязной улочке уверенно пробирался высокий юноша с изящным холеным лицом и внимательными ореховыми глазами. Что-то было в нем такое, что заставляло прохожих сторониться и уступать дорогу, не задавая лишних вопросов. Юноша шел, заложив одну руку за пояс, и внимательно смотрел себе под ноги, лишь изредка поднимая взгляд. Его движения были быстрыми и точными.

Джоан осторожно пробиралась по улице, раздумывая, куда может податься. Фактически единственным рынком труда Дельты был порт, но Джоан хватило моря на ближайшие несколько жизней. Она раздумывала о том, чтобы пойти подмастерьем к какому-нибудь ремесленнику — у нее были сильные и ловкие руки, и, если ей удастся представиться свободнорожденной, все может получиться.

Шаги сзади заставили Джоан остановиться и прислушаться. Она замерла. Это не могло происходить снова. Они не могли найти ее здесь. Но она определенно уже слышала такие шаги — тихие, мягкие, крадущиеся шаги.

Первым желанием было бежать. Бежать так быстро, чтобы уже никто никогда не смог ее догнать. Бежать как можно дальше от этих шагов, потому что при одном воспоминании о том, кому они могут принадлежать, внутренности сжимал страх. Страх совершенно иррациональный, простой детский ужас, ужас от воспоминаний, а не от опасности как таковой...

«Стоп, — сказала Джоан самой себе, — стоп. Еще раз это не повторится. Хватит. Хватит бежать».

Она развернулась и пошла навстречу шагам. Ее услышали, потому что неожиданно стало тихо, и Джоан могла различить, как замерло дыхание тех, кто преследовал ее. Они не ожидали, что она пойдет к ним. Хорошо.

Она мысленно отсчитывала расстояние от себя до тех, кто теперь настороженно ожидал ее появления из-за поворота. Пятьдесят шагов. Двадцать. Десять. Три шага. Два. Один.

Джоан вышла из-за угла и громко вздохнула от удивления. Она так хорошо представляла себе молчаливых угрюмых людей в черном с аккуратными лицами профессиональных убийц, настолько была уверена, что ее поджидают именно они, что теперь при виде сапожника и портного, у которых она была не далее, как вчера, она застыла на месте от неожиданности. Не было опасности. Не было ужаса. Были двое ремесленников, не очень умных и откровенно грубых. Но они не представляли для Джоан ровно никакого интереса.

Она снова развернулась и пошла по той улице, на которую только что свернула, в обратном направлении. Джоан злилась на себя. Они просто шли по своим делам. Просто куда-то шли. А она вообразила себе невесть что. Кому она нужна?

Джоан была так сильно занята своими мыслями, что удивилась, завидев несколько человек, загораживающих ей проход. Она помедлила и машинально обернулась — только для того, чтобы увидеть, что сапожник и портной, в компании еще двух непонятных типов, остановились в десятке шагов за ней.

«Хорошо, — пронеслось в голове Джоан, — допустим, им все-таки нужна именно я».

Она присмотрелась к людям, ожидавшим впереди. «Ну и рожи», — подумалось машинально. Впрочем, одну из этих рож Джоан совершенно точно уже видела. Это был тот самый странный мужик, который представился ей ювелиром и у которого ей удалось обменять неудобный мешок с золотыми монетами на несколько драгоценных камней. Он отлепился от стены и подошел к Джоан, остановившись в нескольких шагах. За его спиной маячили еще двое, комплекцией и выражением лица как две капли похожие на тех, что стояли вместе с портным и сапожником.

«Портовые грузчики», — догадалась Джоан. Она уже заметила, что грузчики в Дельте много и охотно халтурили помимо своей основной специальности. В основном — примерно, как сейчас. Строго говоря, они не выходили за пределы своих рабочих обязанностей. Все, что требовалось и там, и тут, — это грубая физическая сила. А ее у них было хоть отбавляй, особенно при правильной мотивации.

Бесспорно, по ночам мотивация грузчиков бывала значительно выше.

Джоан сложила руки на груди. Она знала, что у нее есть все шансы оказаться на крыше быстрее, чем любой из окруживших ее успеет моргнуть. Но Джоан было любопытно, что они от нее хотят. Она, конечно, догадывалась. Но хотелось проверить

— Чем могу быть полезна, господа? — спросила она любезно, оборачиваясь к сапожнику и портному.

— Ты — ничем, — буркнул портной. — А вот твои бриллианты нам бы очень пригодились.

Джоан кивнула. Все верно.

— Боюсь, ничем не смогу вам помочь, — сказала она тоном печальной обреченности. — Бриллиантов не осталось.

— Не говори, что ты уже все потратила, — так же неразборчиво прошипел портной. — Я не поверю!

Скорбная гримаса не сходила с лица Джоан.

— Увы, но это так. Есть один рубин, пара сапфиров, один или два изумруда. Но с бриллиантами прямо беда.

Портной расцвел прямо на глазах. Он, однако, не имел склонности к светской беседе, и потому бросил грубо:

— Давай все сюда.

Джоан спокойно кивнула.

— Хорошо. Пишите расписку.

— Какую расписку, дура? Отдавай камни.

— Так-так-так, подождите, — Джоан обеспокоенно поморщилась. — Вы что, хотите просто так их у меня забрать?

Сзади нее раздался смешок.

— План был такой, — подал голос ювелир.

— А вам не приходило в голову, что это довольно хреновый план?

— С чего это? — буркнул портной.

— С того, например, что я могу не захотеть их отдавать.

— Не дури, девка, — спокойно бросил сапожник. — Отдай камни, и мы уйдем, не причинив тебе никакого вреда.

— А если я их не отдам, вы думаете, что сможете причинить мне какой-нибудь вред?

Ювелир сзади фыркнул. Портной что-то буркнул.

— Думаю, вполне, — заметил сапожник сухо.

Джоан посмотрела ему прямо в глаза.

— Ну-ну, — только и ответила она.

Сапожник моргнул. В следующий момент девушки, стоявшей перед ним на мостовой, уже не было.

— Где она? — прошипел Ювелир. Портной выругался. Сапожник посмотрел вперед и назад по улице, потом поднял глаза.

— На крыше. Она, мать его, на крыше.

Сапожник сплюнул. Портной что-то проворчал, возможно, проклятие. Ювелир молчал. Ему с самого начала казалось, что это гиблая затея.

Джоан махнула стоявшим внизу мужчинам рукой и быстро и бесшумно пошла по крышам в сторону городских ворот. Вопрос о цели путешествия откладывался на неопределенный срок. На данный момент задачей номер один определенно было выбраться из города. Она знала, что портной и компания вряд ли оставят ее в покое. Возможно, они возьмут еще кого-нибудь в долю, чтобы поймать ее наверняка.

Она спустилась с крыши почти у самых ворот. Солнце уже садилось, но у нее еще должно было оставаться время до закрытия. Она быстро пошла по узкому проходу вдоль стены, который соединял все городские башни и который должен был привести ее прямо к караульной. Она шла быстро, глядя прямо перед собой — и потому не заметила тень, притаившуюся в одной из ниш. Тень выскользнула вслед за ней — а потом кто-то одной рукой схватил Джоан за волосы и развернул к стене, а второй приставил нож к горлу. Она вскрикнула от боли и неожиданности — и замерла. Мгновенный испуг снова взял верх над появившейся было уверенностью в себе — она чувствовала, как немеют пальцы и дрожат колени. Ужас, тот самый ужас, который не давал ей пошевелиться тогда в Саузертоне, сейчас начал скользким червяком ворочаться где-то в животе. Она судорожно сглотнула.

— Надо было лучше прятаться, — прошептал сапожник, глядя ей в глаза. — А не идти напрямик к ближайшим воротам.

— И никакой необходимости, — продолжил он, проводя рукой по шее Джоан и нащупывая шнуровку, — никакой совершенно необходимости с кем-нибудь делиться, правда?

Он спустился рукой в вырез рубашки. Нащупал мешочек, но не остановился и заскользил шершавыми пальцами по коже. Ужас в животе Джоан начал крепко переплетаться с омерзением. Она часто-часто задышала.

***

Сапожник был умным малым. Проворным и хитрым. Он много хотел от жизни — и, кажется, жизнь наконец подарила ему то, чего он хотел. Забрав драгоценности, он получал ключ к исполнению своей мечты — а мечта у этого смекалистого парня была на редкость честолюбивой. Он хотел выйти в люди. Всегда знал, что быть сапожником — не его удел. Что он достоин большего.

И он знал, что эта девушка — настоящий подарок судьбы. Конечно же, надо было хватать мешочек, перерезать девице горло и бежать к воротам, пока те еще не закрыли. Собственно, именно так он и собирался поступить. У него не было никаких далеко идущих планов, тем более что и девушка была не то чтобы особенно соблазнительной. Но что-то в ней было, что-то странное и манящее, что подтолкнуло его не останавливаться на мешочке с драгоценностями и поизучать ее еще чуть-чуть. В конце концов, он ничего не терял. Простое мужское любопытство.

Он уже добрался рукой до ее груди, и сам почувствовал, что начинает слишком увлекаться. С другой стороны... время еще есть...

Он определенно увлекся. Он не заметил, как глаза девушки из ореховых превращаются в ярко-желтые, как ее дыхание неожиданно выравнивается и становится глубоким и почти беззвучным. Он не успел заметить, как реальность постепенно заменяется чем-то другим, чем-то невыразимо прекрасным...

Джоан просто оттолкнула его. Она всего-навсего дала выход тому омерзению, которое распирало ее изнутри, чувствуя, что иначе она взорвется — зная, что в ее случае это отнюдь не метафора. Джоан просто оттолкнула сапожника изо всех сил.

Парень подлетел в воздух и ударился о противоположную стену узкого прохода, после чего медленно сполз на землю.

Прошло очень много времени, прежде чем Джоан смогла моргнуть. Потому что ужас, до того просто тихо копошившийся где-то внутри, медленно и уверенно разлился по всему телу, связал руки, приклеил ноги к земле — и остановил даже глаза. Она хотела и не могла отвести взгляд от тела внизу и следа, оставшегося на стене. Она никогда раньше не видела, что происходит с человеком, разбившемся о камни.

Джоан услышала ровные шаги, приближающиеся справа. Стража. Ежевечерний обход вдоль стен. Она слышала, как стражник подошел. Как остановился. Как что-то крикнул. Раздались еще шаги, тяжелые и торопливые, кто-то громко говорил, кто-то тряс ее за плечо. Она не знала, кто. Она не могла отвести взгляда.

Джоан не сразу поняла, о чем ее спрашивают.

— Что здесь произошло?! Кто его убил? Ты видела, кто его убил?

Невероятным усилием воли Джоан медленно перевела глаза на стражника, продолжавшего трясти ее.

— Это я, — прошептала она беззвучно пересохшими губами. — Это я его убила.

Цена преступления

Все познается в сравнении. Не надо морщиться, Джоан, не надо поджимать губы. Все познается в сравнении. Поверь мне.

Кто так говорил? Джоан уже не помнила. Она сидела на каменном полу, неровном, холодном и влажном каменном полу дельтской тюрьмы и чувствовала, как вся ее жизнь медленно утекает в черную вонючую дыру в центре.

Столько времени она барахталась в волнах, плыла и тонула, жила и страдала — а смысл? Ее больше нет. Ее очень давно больше нет. Есть чудовище с ее лицом, ее голосом, ее руками. Сколько людей любили это чудовище? Сколько заботились о ней, жалели ее, доверяли ей? Доверяли этим рукам?

Рукам убийцы.

Смешная была у нее жизнь.

Когда Джоан впервые превратилась в дракона, ей казалось, что жизнь закончилась. Потом, когда Генри бросил ее у Сагра, она закончилась еще раз. Потом — когда она прогнала его. Потом — когда умер Сагр. Потом — когда она узнала, что больше нет отца и Генри. Жизнь заканчивалась и заканчивалась, и начиналась снова, потому что все это по большому счету не имело большого значения. Теперь Джоан знала это.

Ее жизнь не имела никакого значения. Она могла тысячу раз закончиться. Не было никакой ее жизни. Была только жизнь чудовища. И оно медленно и методично убивало людей вокруг. Сначала — осторожно, как будто оно было ни при чем. Теперь — своими руками. Но большой разницы не было. Просто теперь чудовище наконец-то можно было привести к ответу.

Джоан надеялась, что ее не приговорят к смертной казни. Она знала, что чудовище не даст себя убить. Нет, уж лучше пожизненное заключение. Вечное, потому что Джоан верила — чудовище никогда не умрет. Должно — но не умрет. Что ж, она готова на эту вечность. Она будет приглядывать за чудовищем. Присматривать как следует, чтобы оно никогда больше никому не причинило вреда.

Джоан сидела на полу, безучастная ко всему, что происходило вокруг. В камере было еще много людей, но она не замечала никого. Сокамерницы же, узнав, за что Джоан оказалась здесь, сторонись ее по мере сил. Никто не хотел, чтобы его мозги размазали по стенам. История о том, как умер сапожник, уже несколько дней ходила по городу, обрастая все новыми подробностями. По последней версии, убийца сама подстерегла его, ничего не подозревающего, в темном проходе, потому что хотела вернуть свои деньги. Поговаривали, что она несколько раз ударила его затылком о стену, много-много раз подряд, пока он не умер. Эти слухи проникали в камеру, о них шептались по углам. Джоан было все равно. В конце концов, это было совсем недалеко от правды.

Суд над заключенными проходил раз в две недели, массово. Городской судья садился в зале ратуши и подряд объявлял приговоры всем скопившимся за это время заключенным. Правосудие работало быстро и безошибочно. Всякий, кто оказывался в тюрьме, был виновен. Каждый виновный получал приговор. Система не давала сбоя.

За пару дней до суда в камеру бросили еще одну девушку. Она была маленькой, в грязной и изодранной, но дорогой мужской одежде. Рыжие волосы тоже не страдали чистотой, но даже в таком виде они производили сильное впечатление. Буйные кудри горели так ярко, что волосы Джоан на их фоне казались банального и невыразительного коричневого цвета. Маленький вздернутый нос украшало несколько веснушек и смешная морщинка, как будто его обладательница все время стремилась увеличить его курносость. Из-под рыжих — действительно рыжих — ресниц испуганно смотрели серо-голубые глаза. Губы были разбиты и потрескались, но можно было угадать, что от природы у них была безупречная форма. Кожа, несмотря на слой пыли и грязи, выглядела смуглой и гладкой. Джоан рассматривала девушку из своего угла, машинально отмечая все эти детали. Ей было все равно.

Первое время девушка лежала на полу и плакала. Джоан сначала наблюдала за ней, потом ей это наскучило, и она перевела взгляд на потолок. Ей было все равно.

Она с отстраненным интересом наблюдала, как девушка жмется и краснеет, глядя на черную дыру в полу. С отстраненной же вежливостью отвернулась, когда та наконец решилась ею воспользоваться. Джоан было все равно, но зачем же смущать человека?

Она заметила, что девушка иногда тоже наблюдает за ней. Слышала, как кто-то услужливо сообщил рыжей, что за странная фигура сидит все время у стены, не шевелясь и лишь переводя равнодушный взгляд с одного предмета на другой. Джоан видела краем глаза, как девушка поежилась и отползла подальше от нее. Но не возражала. Ей было все равно.

Ночью, когда все, кроме Джоан, спали, она вдруг заметила шевеление в противоположном углу. Три женщины встали с пола и осторожно, на ощупь стали пробираться к тому месту, где спала рыжая девушка. Джоан наблюдала за ними. Они не могли видеть, что она не спит. Но она видела их отлично.

Женщины окружили спящую девушку. Джоан прищурилась. Что-то странное шевельнулось внутри. Джоан отвернулась. Ей было все равно.

Она слышала, как девушка глухо замычала, видимо, кто-то зажал ей рот. Кажется, они пытались отобрать ее одежду.

Джоан глубоко вздохнула.

— Оставьте ее, — сказала она тихо, но отчетливо.

Звуки в углу затихли, а в следующее мгновение одна из женщин оказалась перед Джоан. Она быстро наклонилась и сильно схватила ее за горло.

— Без фокусов, — прошипела она.

— Плохая идея, — спокойно ответила Джоан, не обращая внимания на стальные пальцы на шее.

Женщина процедила что-то неразборчивое, но очевидно мерзкое.

— Очень плохая идея, — повторила Джоан. — Вы должны были слышать, что у сапожника был при себе нож. И что он совершенно ему не помог.

Пальцы исчезли с ее горла, темная фигура отступила на шаг. Воцарилась тишина.

— Я считаю до трех, — тихо продолжила Джоан. — На счет три вы будете сидеть в своем углу тихо, как мышки. Даже еще тише. Мне уже надоела ваша вечная возня по ночам. Так что в угол — и спать. Быстро. Раз...

Остальные отпустили девушку и отступили на пару шагов, пытаясь в темноте разглядеть Джоан.

— Два... Я не шучу. Я сейчас встану.

Они замерли.

— Три, — сказала Джоан, поднимаясь на ноги и делая шаг вперед. — Я предупреждала.

Они ломанулись к противоположной стене, спотыкаясь о спящие тела. Кто-то проснулся, кто-то громко выругался. После этого снова все затихли, слышно было только учащенное дыхание тех троих в углу, да судорожные рыдания девушки на полу. Джоан немного постояла, потом пожала плечами и вернулась на свое место на полу.

Камера снова погрузилась в тишину.

— Спасибо, — вдруг тихо сказала девушка.

Джоан посмотрела на рыжую, в блестящие голубые глаза, пытающиеся отыскать ее в темноте.

— Всегда пожалуйста, — ответила она тихо.

И улыбнулась.

***

Утром рыжая сама подошла к Джоан и села рядом. Джоан сделала вид, что не заметила этого, но по большому счету не возражала. Во всяком случае, так рыжую точно больше никто не тронет.

Джоан отдала ей свою еду. Какой смысл есть еду, если она тебе совершенно не нужна и при этом отвратна на вкус? Джоан было противно от одной мысли, что чудовище внутри нее нужно еще и кормить.

Девушка была очень голодной. Она съела все.

Джоан рассчитывала, что оставшиеся два дня до суда пройдут в тишине. Она не жалела, что встала на защиту рыжей, но окружающий мир по-прежнему не представлял для нее никакого интереса. Она все еще не видела никакого смысла в том, чтобы с кем-либо о чем-либо говорить. Она хотела снова погрузиться в равнодушное созерцание, из которого ночью ее так бесцеремонно вырвали — и потому невольно начала раздражаться, когда рыжая решила, вероятно, в порыве благодарности, сойтись с ней поближе.

— Спасибо еще раз.

Джоан кивнула.

— И за еду тоже.

Джоан никак не отреагировала.

— Кстати, меня зовут Джил. Джил Гаттер.

Джоан прикрыла глаза.

— А как зовут тебя?

Джоан помедлила.

— Джо, — наконец ответила она, не открывая глаз.

— Джо? Странное имя для девушки. А дальше как?

Джоан слегка сжала зубы.

— Никак.

— Но ты же что-то сказала им при составлении протокола?

— Я сказала им, что меня зовут Джо Дрейк, но это совершенно не означает, что это правда.

— Лучше, чем ничего.

— Сомневаюсь.

Джил ничего не ответила, и Джоан начала надеяться, что ее любопытство иссякло. Но она всегда думала о людях лучше, чем они того заслуживали.

— А чем ты занимаешься?

Джоан промолчала.

— Хей! Ну, расскажи мне, Джо, что ты умеешь.

— Убивать, — ответила Джоан спокойно, поворачиваясь к Джил и глядя ей прямо в глаза.

К ее удивлению, Джил не отвела взгляда.

— А я умею воровать лошадей, — невозмутимо сообщила она.

— Хорошо умеешь? — подняла брови Джоан.

— Судя по тому, что я здесь, — усмехнулась Джил, — не очень.

***

В день суда всех начали по очереди выводить из камеры. Обратно уже никто не возвращался, поэтому узнать, как проходит суд, не было никакой возможности. Джоан заметила, что теперь исход суда стал представлять для нее интерес. Ей вдруг пришло в голову, что мысль о смертной казни не нравится ей вовсе не потому, что это освободит дракона. Джоан просто-напросто не хотелось умирать, а полное превращение, она знала, было равносильно этому.

Она не хотела задавать вопросов Джил, боясь проявить к девушке чересчур большой интерес и тем самым снова дать повод поговорить по душам. Но любопытство в конце концов пересилило.

— Какой приговор обычно выносит суд?

Джил ответила не сразу.

— По-разному.

— Зависит от преступления?

— В основном.

Джоан подождала, что девушка скажет ей что-нибудь еще, но та молчала.

— Я просто хочу понять, какова вероятность того, что меня повесят, — спокойной заметила Джоан.

Джил как-то странно на нее посмотрела.

— Очень небольшая. Крошечная, я бы сказала.

— Почему? Мне казалось, это обычное наказание для убийц.

— Здесь, в Дельте, никогда не станут убивать человека, если из него можно извлечь выгоду.

Джоан открыла рот, но тут замок громко лязгнул и в камеру вошли двое стражников.

— Джо Дрейк. На выход.

Джоан встала и послушно подставила руки под наручники, от которых тянулась длинная цепь. Выходя, она кинула вопросительный взгляд на Джил, но та не смотрела на нее.

Городская тюрьма соединялась со зданием ратуши длинным подземным переходом. В конце перехода было небольшое караульное помещение, одна из дверей в котором вела прямо в зал для суда. Стражники убедились, что из зала уже увели предыдущего обвиняемого, после чего вошли туда вместе с Джоан.

Судья сидел в высоком резном кресле, обитом ярко-красной тканью. Вид у него был усталый и почти обреченный. Перед ним стоял большой стол, за одним концом которого сидел писарь, усиленно что-то строчивший. Когда Джоан подвели к судье, тот нехотя поднял глаза и смерил ее взглядом.

— Имя?

— Джо Дрейк, — ответил один из стражников.

Писарь быстро подсунул судье протокол допроса и показания свидетелей.

— Так-так, — покачал судья головой, пробегая глазами по тексту. — Убийство, значит. Обвиняемая Джо Дрейк, признаете ли вы вашу вину?

— Да, господин судья.

Писарь перестал писать и уставился на нее. Судья поперхнулся и закашлялся. Один из стражников задержал дыхание, второй, наоборот, с шумом выдохнул.

— Что вы сказали? — переспросил судья, наконец откашлявшись.

— Я сказала, что признаю свою вину, — несколько недоуменно ответила Джоан.

— Любопытно, любопытно... — пробормотал судья, глядя в протокол. Потом снова с нескрываемым интересом посмотрел на Джоан. Увидев ее растерянное выражение лица, он слегка улыбнулся.

— Видите ли... Я — судья Дельты вот уже почти двадцать три года. И еще ни разу ни один обвиняемый не признавал своей вины.

— Ну что ж... — продолжил он задумчиво, — раз вы такая... сознательная... и убийство непредумышленное...

Он выпрямился в кресле, кивнул писарю, и тот снова застрочил.

— Властью, данной мне людьми города Дельта, я приговариваю Джо Дрейк к пяти годам рабства. Средства, полученные с продажи подсудимой, идут в счет компенсации семье убитого.

Судья стукнул молотком и махнул рукой стражникам. Когда она уже выходила из зала, она увидела, что в другую дверь заводят Джил. Та вопросительно на нее посмотрела, и Джоан показала одну руку, растопырив все пальцы. Джил удивленно подняла брови, но Джоан уже выпихнули за дверь.

Ее отвели в небольшую комнатку, в которой — о чудо, — Джоан ждали вода и мыло. Там ей выдали новую одежду — бесформенную шерстяную тунику грязно-серого цвета и такие же штаны, завязывающиеся веревкой на поясе. Старую одежду забрали, оставив только сапоги, что, впрочем, было уже неплохо. Арестантская форма была ей непомерно велика, но Джоан это мало волновало.

Когда она оделась, ей снова сковали руки и повели по каким-то коридорам. Свернув пару раз, они вышли на длинную галерею, идущую с задней стороны ратуши. На галерею вело много комнат, и, присмотревшись, Джоан поняла, что это камеры. Некоторые из них были уже заполнены арестантами, но комната, в которую привели Джоан, пока что пустовала. Она села на пол у стены и прикрыла глаза. Можно было снова на некоторое время погрузиться в полную апатию, и она сидела так не думая, почти не дыша, пока снова не лязгнул замок, и в комнату не ввели Джил. Ей тоже выдали комплект формы и забрали ее одежду. Джил села у стены напротив.

— Сколько? — спросила Джоан.

— Семь. Как получилось, что ты отделалась пятью?

Джоан пожала плечами.

— Я умею произвести хорошее впечатление. Что теперь?

— Теперь они загонят сюда еще несколько десятков таких же везунчиков, как мы, и завтра устроят торги.

— И кто обычно на этих торгах покупает? — после некоторого молчания спросила Джоан.

— По-разному. В основном скупают крестьяне, ремесленники, иногда купцы. Берут на всякую черную подсобную работу, где можно легко на цепь посадить. Если человек умеет что-нибудь особенное, глашатай это объявляет, и тогда его могут на место получше купить. Недавно у нас был один беглый монашек, который пытался курицу стянуть, так он писать умел. Его купила городская управа писарем. Пять лет штаны протирал, а как освободили — повышение получил. Сейчас второй секретарь в Городском совете, — Джил усмехнулась.

— А кто покупает девушек?

Джил напряглась.

— Смотря каких. Тех, кто в хозяйстве сведущ, кухарить умеет, или шить — тех чаще всего берут в большие дома. Этим неплохо живется, порой не хуже, чем в родительском доме, разве что на цепи.

— А тех, кто не сведущ?

— Красивых, — тихо сказала Джил, — покупает госпожа Бонтони. Несколько раз приезжал какой-то не то барон, не то маркиз, и отбил у нее одну девку. Ее отец задолжал всему городу, и отдал свою дочь... в уплату долгов. Кажется, ему тогда со всеми расплатиться удалось. И лошадь у нас купить, — прибавила она еще тише.

— Откуда ты все это знаешь? — не удержалась Джоан.

— Так ведь торг на ярмарке всегда проходит — и зрителей много, и покупателей. А мы с отцом ни одной ярмарки не пропускали. Пока я мелкая была, он мне давал горсть монет и отсылал гулять, чтоб под ногами не путалась.

— И ты смотрела на торг рабов? — удивленно спросила Джоан. Она не могла представить, как такое зрелище может доставлять удовольствие.

— Я не смотрела, — сказала Джил, поднимая глаза. — Просто глашатай кричит всегда громко. На всю ярмарку слышно.

***

Рано утром Джил и Джоан вместе с остальными осужденными вывели на площадь. Неподалеку от ратуши, почти там, где во время соревнований стояли трибуны, был устроен длинный помост, на котором арестантов построили и приковали цепями к кольцам, вкрученным в доски помоста. Их выстроили по алфавиту, поэтому Джо Дрейк и Джил Гаттер стояли рядом. Было холодно и сыро, и Джоан увидела, что Джил мерзнет. Некоторое время она старалась этого не замечать. Потом положила девушке руку на спину и стала сильно тереть.

Они долго стояли на холоде, пока вокруг собиралась толпа потенциальных покупателей. Многие ходили вдоль помоста, придирчиво рассматривая арестантов. Трогать руками запрещалось, но это не мешало некоторым бросать такие взгляды, что даже Джоан становилось немного не по себе. Она краем глаза оценила крепость кольца. Выдернуть его из досок ничего не стоило, но дальше ты оказывался посреди многолюдной площади, со стражниками и арбалетчиками из городского гарнизона со всех сторон. Джоан могла бы убежать и от них. Но она знала, что Джил не сможет.

Наконец прозвонил гонг, и глашатай объявил начало торгов. Он выкрикивал имя арестанта, его возраст, обвинительный приговор и срок рабства. Далее следовали умения и навыки, которые могли быть использованы в дальнейшем, а затем минимальная цена, которая соответствовала сумме компенсации, установленной законом. Если в процессе торгов цена повышалась, излишек шел в городскую казну.

Джоан легко вычислила в толпе госпожу Бонтони, статную даму, рядом с которой никто не хотел стоять. Та скользнула по Джоан глазами безо всякого интереса, что было понятно — Джоан обладала отнюдь не бордельной комплекцией. Зато на Джил она посмотрела куда внимательнее, особенно на ярко-рыжие пушистые волосы. Джоан знала, что такие волосы ценились высоко.

Джоан слушала, как глашатай объявляет третьего в очереди, некоего Боливара из Беттерби, двадцать шесть лет, убийство в пьяном виде, осужден на десять лет, без особых навыков, когда она заметила в толпе очередной пристальный взгляд. Он был не похож на другие, липкие и оценивающие, и она присмотрелась повнимательнее.

Это был мужчина средних лет, в неброской, но хорошей одежде. Лицо украшали примечательный крупный нос с горбинкой и пронзительно синие глаза, которые глядели на Джоан внимательно и серьезно. На мгновение их взгляды встретились, после чего мужчина отвернулся, как будто заинтересовавшись незадачливым Боливаром.

Тот так и не был продан — в таких случаях арестанты отправлялись на нужды города, где чаще всего издыхали, не дождавшись срока освобождения. Наступила очередь Джил. Несколько человек проявили интерес при словах «отличные навыки обращения с лошадьми», но госпожа Бонтони спокойно и уверенно перебивала любую цену. Наконец все остальные предложения иссякли. Джоан посмотрела на Джил, а потом еще раз на кольца в полу.

— Тысяча лотаров, — раздался голос из толпы. Джоан подняла глаза и увидела того самого горбоносого мужчину. Толпа ахнула, госпожа Бонтони раздраженно пожала плечами, и Джил отцепили от кольца и отвели к ее новому законному хозяину. По дороге она два раза оглянулась на Джоан, ошарашенно и испуганно.

— Джо Дрейк, — крикнул глашатай, как только «товар» был передан владельцу, — и толпа ахнула, услышав имя победителя недавних соревнований, — семнадцать лет, непредумышленное убийство, осуждена на пять лет. Умеет читать, писать, шить, готовить, резать по дереву. Победитель соревнований капитана Глока. Минимальный взнос — двести лотаров.

Толпа снова загудела, каждый хотел обсудить с соседями, выгодное ли это вложение, стоит ли брать убийцу в дом и кому нужна кухарка, которая умеет читать и писать. И тогда мужчина с синими глазами второй раз поднял руку.

— Триста лотаров.

Толпа снова ахнула и снова обернулась посмотреть на этого чудака. Госпожа Бонтони покрутила пальцем у виска.

— Другие предложения есть?

Все молчали.

— В таком случае — продано за триста лотаров господину Инкеру из Дорнберга.

Джоан так же отцепили от кольца и подвели к синеглазому мужчине. Тот взял вторую цепь и пристегнул оба кольца к своей лошади, затем снял с пояса пузатый мешочек и подошел к казначею. Синеглазый поставил мешочек на стол и написал расписку — об уплате оставшейся суммы долга. После чего вернулся, забрался в седло и повел лошадь, к которой были пристегнуты Джоан и Джил, легко пробираясь верхом сквозь оживленную ярмарочную толпу.

***

До Дорнберга было полдня езды, но, поскольку они шли шагом, путешествие грозило растянуться до позднего вечера. Однако примерно на полпути, когда они проезжали через густой лес, Инкер неожиданно свернул с дороги на еле заметную тропинку, идущую в глухую чащу. Джоан и Джил настороженно переглянулись, но цепи тянули, и им ничего не оставалось, как пойти следом.

Скоро тропинка вышла на опушку, где стояла покосившаяся хижина. Инкер спешился, отстегнул цепи от седла и прицепил к ручке двери. Похлопал себя по карманам, поморщился и ушел внутрь.

— Что происходит? — еле слышно прошептала Джил.

— Не знаю, — одними губами ответила Джоан. — Но мне это не нравится.

— Может, рванем? — спросила Джил, взглядом указывая на дверь, но тут Инкер вышел, держа в руках ножовку. Джил вздрогнула и попятилась.

— Давайте сюда ваши руки, — бросил он. Джоан напряглась. «Пора», — подумала она, и быстро огляделась, пытаясь определить, в какую сторону нужно будет бежать, чтобы их было сложнее догнать на лошади.

— Так, — сказал вдруг Инкер, опуская ножовку. — Наверное, мне надо кое-что пояснить. Я не собираюсь распиливать вас на куски, а потом насиловать по частям, и даже наоборот — сначала насиловать, а потом распиливать на куски, — не собираюсь. Я хочу снять ваши кандалы, чтобы вы могли переодеться в человеческую одежду и поесть, потому что иначе вы упадете от голода. Да и я тоже упаду, — проворчал он, оглядываясь на домик. — Так что, без глупостей, давайте сюда руки.

Джоан недоверчиво посмотрела на него.

— А ключ разве не выдают при покупке?

Инкер усмехнулся.

— Выдают. Но я его забыл взять.

Джоан глубоко вздохнула, еще раз подозрительно покосилась на ножовку, и наконец подошла, подняв скованные руки. Инкер долго распиливал сначала один наручник, а затем другой, но наконец с противным звоном металл поддался, и Джоан стала массировать затекшие запястья. Джил, которая с любопытством наблюдала за всей процедурой, подставила свои руки, и через некоторое время она тоже с удовольствием потягивалась. Джоан внимательно смотрела на Инкера.

— И что теперь? Мы ведь можем сбежать в лес в любой момент, и одному двоих точно не поймать.

— Можете, — невозмутимо сказал он, — но вряд ли захотите. Вы продрогли, а ночью снова будет холодно. Вы ничего не ели с утра. Кроме того, — добавил он, — вам просто некуда бежать. В любом городе и селе в вас тут же признают арестанток и вернут в Дельту. И продадут на четырнадцать и десять лет соответственно кому-то куда менее доброму, нежели я.

— Он дело говорит, — подала голос Джил.

— Я знаю, — сказала Джоан. — Я только не могу понять, какой у него в этом деле интерес.

— Личный, — коротко ответил Инкер и ушел в дом, не сказав больше ни слова.

***

Когда они переоделись в великоватую, мужскую, но вполне приличную и теплую одежду и перекусили, Инкер скомандовал снова трогаться в путь. Девушки повиновались. Он был прав насчет побега. Даже одетые и сытые, они вряд ли пока могли куда-нибудь податься. Инкер выглядел вполне безобидно, и Джоан решила, что момент еще не настал. Кроме того, как вполголоса заметила Джил, вряд ли он потратил бы почти полторы тысячи, если бы собирался сразу от них избавиться каким-нибудь зверским образом. Джоан смущало, что она не знала мотивов Инкера и, следовательно, не могла представить себе, зачем он выкинул на них такую кучу денег. Но, так или иначе, Инкер теперь шел пешком, а они вдвоем ехали на лошади, и это, до поры до времени, вселяло некоторый оптимизм.

Они добрались до Дорнберга поздно вечером, проехали город насквозь и продолжили путь по тракту. Джоан снова начали одолевать сомнения, но тут справа от дороги показались огни, и они въехали через большие ворота на широкий двор, окруженный частоколом и невысокими домами. В распахнутых воротах одного из них стоял сутулый мужчина с угольно-черными волосами и острой бородкой. Насмешливые темные глаза, подчеркнутые небольшими морщинками в уголках, смотрели скептически.

— Отлично, — сказал он громко, когда Инкер велел девушкам спешиться. — Прекрасная покупка, Инкер.

Инкер молчал. У Джоан сложилось впечатление, что он из той породы людей, которые разговаривают немного, и только когда это действительно необходимо.

Она хорошо знала таких людей.

— Ты, если мне память не изменяет, должен был привезти конюха и помощника кузнеца. Что ж, я вижу, что ты долго присматривался к кандидатам, взвесил все за и против. В общем, ответственно подошел к тому, чтобы вложить наши, между прочим, общие деньги самым выгодным образом. Как обычно.

Лицо Инкера было совершенно невозмутимым.

— Вот эта рыжая, Герхард, — он указал головой на Джил, — дочь покойного Билла Гаттера. Помнишь такого? Как ты думаешь, мог я нам найти лучшего конюха?

— Серьезно? — Герхард слегка смягчился. — Дочь старика Гаттера?

Джил кивнула.

— Ну хорошо, — сказал наконец Герхард уже не столь ядовитым тоном. — Тут, я думаю, все в порядке. Хотя мне страшно подумать, сколько за нее пришлось заплатить. Но ты же не будешь уверять меня, что вторая — дочь лучшего дельтского кузнеца? Хотя и в этом случае в подмастерья она все равно не годилась бы. Тебя что, — повернулся он к Джоан, — плохо кормили, девушка?

— Случалось, — усмехнулась она.

— Оно и видно, — буркнул Герхард. — И что нам делать? Ларри уже ноет в голос, что он не успевает ничего. Потому что ему приходится самому тягать мешки с углем и вчерне обрабатывать металл. А ты опять не смог сдержать своих прекраснодушных порывов.

Инкер пристально посмотрел на Герхарда.

— Давно «Хильду» не выпускали?

Герхард перестал улыбаться и отвел глаза. Хмуро глянул на Джоан.

— Я могу быть помощником кузнеца, — тихо сказала она.

Герхард громко фыркнул.

— Смешно.

— Я серьезно.

— Девушка, помощник кузнеца таскает многопудовые мешки и ворочает кузнечным молотом только так. Вот этим вот, — показал он на огромный молот, стоявший у другой створки ворот. — Я сомневаюсь, что ты сможешь его даже поднять.

Ничего не говоря, Джоан подошла к воротам в кузницу, не сводя с Герхарда взгляда. Он прищурился. Она подняла молот — он казался по-детски легким. Джоан слегка покачала его, держа за рукоять, а потом резко подбросила вверх. Молот подлетел высоко в воздух. Джоан поймала его левой рукой, быстро перевернула и аккуратно поставила на место.

— Ее посадили за то, — произнес Герхард в наступившей тишине, — что во время подобного трюка она кому-то пробила голову?

— Почти, — ответил Инкер.

Мир за частоколом

Инкер был оружейником, Герхард — ювелиром.

Дела мастерской в последнее время шли в гору, сеть клиентов расширялась, появились заказы издалека. Их нужно было доставлять, а для этого оказалось выгоднее иметь своих гонцов на собственных лошадях. Быстроногие верховые лошади же, как выяснилось, требовали к себе нежного и трепетного отношения, которого местные крестьяне, привыкшие к деревенским тяжеловозам, никак не проявляли. Так возникла необходимость в хорошем конюхе — и Инкер действительно не ошибся, купив Джил. Он не держал ее на цепи, как полагалось, но это и не требовалось — Джил вряд ли теперь хотела сбежать. У нее были стол, кров — и лошади. Ее любимые лошади.

Что же касалось второго приобретения оружейника… Ларри, главный кузнец мастерской, очень выразительно посмотрел на Инкера, когда тот сообщил ему, что вот эта худая девка — его новый помощник. Но Джоан быстро убедила его в том, что внешность невероятно часто бывает обманчива. И Ларри не жаловался. По правде говоря, времени у него особенно много не было, чтобы придавать значение тому, что большого значения не имеет. Ну девка. Ну худенькая как тростинка. Ну странная и неразговорчивая. Ну сильная, как вол. Мало ли. Всякое случается на свете.

Она была толкова, не ленилась, выполняла все поручения быстро и беспрекословно. Остальные кузнецы в первые дни отпускали сальные шуточки в ее адрес, но Ларри быстро это пресек. Да и внешность Джо помогала. Худощавая высокая фигура, обезображенные руки, короткая стрижка — она скорее походила на чересчур женственного мальчика, и очень быстро все именно так и стали ее воспринимать. Имя помогало — иногда кто-нибудь даже обращался к ней в мужском роде. Джо как будто не замечала. И все постепенно перестали замечать ее.

Ларри иногда наблюдал за девушкой издалека. Интереснее всего было смотреть, с какой легкостью и скоростью она перемещает тяжелые предметы. Это выглядело нереальным — потому что даже здоровые мужики-кузнецы и подмастерья, прежде чем поднять тяжеленые мешки и ящики, крякали, приседали и собирались с силами. Джо же просто подхватывала и переставляла. Было видно, как при этом каменеют мышцы ее ненормально тонких рук, как выступают жилы на покрытых шрамами предплечьях — но ее дыхание оставалось таким же ровным, на лице не проступало ни тени усилия. Ларри, интереса ради, несколько раз пытался проделать такой же фокус, когда никто не видел. Не получалось.

Он единственный обратил внимание на то, что к концу лета Джо несколько поправилась и вообще стала выглядеть значительно лучше. Когда она только появилась в мастерской, Ларри каждый день ждал, что девушка падет замертво, потому что настолько исхудавшего тела он еще не встречал. Он заметил, что Джо очень мало ест — и настоял на том, чтобы она ела каждый день вместе с его семьей. Девушка поначалу отказывалось — но Ларри наконец облек свое предложение в форму приказа, и вопрос был решен. После еды девушка играла с детьми. Иногда при этом она даже улыбалась. Но не очень часто.

***

Мир был ограничен частоколом. Вдоль частокола — дома, сараи, амбары. В центре — кузница. Это — сердце мастерской. Пылающее, жаркое сердце.

Сердце того мира, который остался у Джоан.

Ритм жизни был ровным, успокаивающим. Работа — еда — работа — сон. Джоан поначалу не знала, что делать с шестью часами безделья, из которых она могла спать от силы два, и как-то осторожно поинтересовалась у Инкера, нельзя ли ей иногда выходить за пределы мастерской. Инкер помолчал положенную вечность, после чего коротко ответил, что можно, если при этом никто не будет ее видеть. С тех пор Джоан иногда бродила ночью по окрестностям. Среди немногих вещей, оставшихся ей от прежней жизни, была любовь к пешим прогулкам.

Инкер не задал Джоан ни единого вопроса о том, кто она такая и откуда, хотя у него было достаточно причин это сделать. Но он едва ли перекинулся с ней словом с тех пор, как они приехали в мастерскую. Джоан по-прежнему не могла понять, почему он решил так много заплатить за них. Неоправданно много. Но она благоразумно решила, что ее вопросы могут побудить его задать в ответ свои, и это было совсем не то, к чему она стремилась. Поэтому она молчала и только кивала Инкеру при встрече.

Герхард, напротив, оказался на редкость разговорчивым. Джоан часто слышала сквозь открытые от жары ворота кузницы, как тот болтает и перешучивается с Джил во дворе. Не оставлял он в покое и Джоан. Герхард пытался подступиться к ней то с одной, то с другой стороны, и то, что это каждый раз не удавалось, кажется, не сильно расстраивало его.

Благодаря ночным вылазкам Джоан удалось разжиться большим запасом пустырника. Она могла теперь справляться и без него, но привычка, выработанная за несколько лет, давала о себе знать — ей иногда не хватало горечи напитка, чтобы почувствовать себя увереннее и спокойнее.

Герхард заметил фляжку, висящую на поясе Джоан, как и тот факт, что она то и дело прикладывается к ней в течение дня.

— Что у тебя здесь, девушка? — спросил он, когда она вышла подышать свежим воздухом.

Джоан спокойно посмотрела на него, держа фляжку в левой руке и слегка массируя себе шею правой.

— Ты не хочешь этого знать, — тихо, но отчетливо заметила она.

— Не думаю. Мне любопытно, что такое ты пьешь каждый день. Вряд ли это вода, э? — усмехнулся Герхард.

— Нет, — согласилась Джоан, отпивая еще глоток и слегка морщась. Настой сегодня был особенно крепким, даже для нее.

— Могу я попробовать? — шутливо спросил он, подходя ближе.

— Не думаю, что это хорошая идея, — возразила она, внимательно глядя на него.

— Мне любопытно, — настаивал он. Джоан вздохнула и протянула ему флягу. Герхард поднял ту, как будто произнося тост за здоровье Джоан, и отхлебнул большой глоток.

Фляга вылетела у него из руки, и он страшно закашлялся, согнувшись пополам. Джоан некоторое время наблюдала за ним с отстраненным интересом, после чего наклонилась, подняла фляжку с земли и аккуратно завинтила колпачок.

— Что это? — с трудом спросил Герхард, вытирая слезы и выпрямляясь.

— Я предупреждала, что ты не хочешь этого знать, — бросила Джоан и скрылась в кузнице.

Пустырник сделал свое дело. Герхард больше не приставал и только иногда смотрел на Джоан пристально.

Джил, вдохновленная их совместным приключением, снова попыталась сойтись с Джоан поближе, но та все так же считала, что это бессмысленная затея. Дружба предполагала доверие, доверие предполагало искренность и честность. Джоан сомневалась, что в ее жизни есть хоть что-то, о чем она готова была бы честно рассказать. Поэтому Джоан ограничивалась кивками, короткими ответами и сухими усмешками — не замечая, вероятно, что по степени неразговорчивости вполне может соперничать с Инкером. Если уже его не обогнала.

***

Время близилось к полудню. Джоан стояла у ворот в кузницу. Она всегда устраивала себе несколько долгих перерывов и не понимала остальных рабочих, которые то и дело выбегали на улицу и тут же возвращались назад. Ей это казалось лишней суетой.

Стоя во дворе, Джоан всегда очень внимательно наблюдала за происходящим там. Это было главным смыслом всех ее перерывов — обеспечить себя хорошим запасом пищи для размышлений. В противном случае во время работы сознание самым подлым образом начинало обращаться к воспоминаниям, к которым совершенно не следовало обращаться. Джоан это раздражало — поэтому она взяла себе за правило очень тщательно следить за всем, что происходило в мастерской, чтобы потом на эту тему можно было как следует подумать. Иногда она начинала ненавидеть свою голову за то, что той необходимо так много думать. Но ничего сделать с этим не могла.

В этот день во дворе происходило много всего интересного. К Инкеру приехало два очень серьезных покупателя. Они приехали верхом, их слуги приехали верхом, и пока господа общались с оружейником и его компаньоном, слуги и лошади господ наслаждались обществом лошадей и слуг мастерской. Джил с явным вожделением во взгляде ходила кругами вокруг жеребца одного из клиентов, разглядывая его то спереди, то сзади, и с каждым кругом подходя все ближе.

Чуть позже в кузницу пришла целая делегация из деревни, с большим заказом на всякую хозяйственную утварь. Почему приходить следовало толпой, а не по одному, было большой загадкой как для работников мастерской, так, кажется, и для самих деревенских, но, поскольку это стало сложившейся традицией, нарушать ее казалось чем-то неприличным. При этом деревенские мужики всегда шумели без повода, бранились без толка и вообще создавали сумятицу и неразбериху, совсем не свойственную на редкость дисциплинированной атмосфере мастерской.

Они бы раздражали Джоан только этим — но, кроме того, деревенские мужики всякий раз не упускали возможности сострить насчет девушки-кузнеца. Шутки сопровождались таким количеством матерщины, что даже самое невинное выражение звучало бы на редкость грубо, и сводились к тому, о чем Джоан с детства учили вслух не упоминать, и тем более — не в таких выражениях. Поэтому всякий раз при виде деревенских Джоан спешила скрыться в глубине кузницы. Сейчас, однако, ей очень не хотелось уходить, поскольку перерыв только начался, и было обидно лишать себя заслуженного отдыха. Поэтому Джоан осталась, по возможности стараясь казаться частью ворот.

Увы, притвориться столбом ей не удалось. Мужики заметили девушку и, как обычно, начали сыпать оскорблениями. Джоан делала вид, что не замечает их. И она, безусловно, могла преуспеть в этом, имея за плечами отличный опыт дельтской тюрьмы, если бы один из пришедших не решил, что, если девушку нельзя задеть словами, ее можно попробовать достать чем-нибудь потяжелее.

Идея во всех смыслах была плохой. Даже если бы у метавшего были шансы попасть в Джоан, он вряд ли мог рассчитывать, что остальные работники мастерской оставят это дело просто так. И страшно подумать, какой массовой потасовкой с участием деревенских мужиков, кузнецов из мастерской и слуг двух знатных господ это могло бы окончиться, если бы Джоан молниеносным движением не перехватила камень у самого своего лица. Пару мгновений она стояла неподвижно, не в силах поверить в то, что только что произошло. Никто ничего не заметил, кроме нее и бросившего камень парня — слишком быстрым был его бросок и слишком незаметным — ее движение. Она посмотрела ему в глаза, он зло сплюнул и отвернулся.

Странное ощущение разлилось по всему телу, Джоан почувствовала, как пальцы машинально сжимаются вокруг камня, обкрашивая неровные края, она подняла руку, глядя на ненавистную голову…

— Джо! — крикнул Инкер, выходивший из здания конторы с двумя покупателями. Что-то было в его голосе такое, что заставило ее обернуться, несмотря на закипающую в крови волну ненависти. На короткий миг они встретились глазами, — после чего она очень осторожно и легко бросила камень, выпустив его из пульсирующих злобой пальцев. Это было лучшее, на что она была способна — бросить камень в другую сторону, стараясь не вкладывать в это никакой силы. Булыжник описал в воздухе широкую дугу и приземлился в ожидающую, сильную и уверенную руку Инкера. Он поднял ее в странном жесте, как будто говоря «мы еще обсудим это», после чего пошел провожать обоих гостей. Джоан поспешила скрыться в глубине кузницы, и оставалась там до тех пор, пока все деревенские не покинули мастерскую.

Вечером, когда она доделывала последние дела, в кузницу зашел Инкер. Ларри, который был тут же, пошел к нему навстречу, решив, что оружейник явился к ним по поводу сегодняшнего заказа. Инкер, однако, покачал головой и пошел прямиком к Джоан. Она не видела его, но сразу узнала шаги. У него была особенная походка — размеренная и напряженная одновременно, походка опытного фехтовальщика, фиксирующего каждое движение и одновременно готового в любой момент поменять траекторию. При его приближении Джоан выпрямилась и повернулась, убирая со лба непослушные пряди, которые со времени стрижки успели отрасти и теперь норовили лезть в глаза всякий раз, когда Джоан наклонялась.

— Что это было сегодня? — спросил Инкер спокойно.

Она пожала плечами.

— Недоразумение.

— Это недоразумение могло мне дорого обойтись.

Джоан отвернулась и сделала вид, что очень занята.

— Посмотри на меня, девушка.

Она проигнорировала его.

— Джо, — сказал Инкер жестко, одновременно оказавшись рядом с ней и хватая ее за подбородок, так что она не могла не смотреть на него.

— Ты хорошо отдаешь себе отчет в том, что я в любой момент могу отправить тебя туда, откуда взял?

— О, да, — усмехнулась она. Сделать это было нелегко, потому что его пальцы давили ей на челюсть. — Я, правда, не очень понимаю, с какой стати. Вроде бы ты хорошо знал, кто я. Ну или, по крайней мере, что я сделала.

— Наглеешь.

— Едва ли. Никогда не прикидывалась покладистой.

Инкер поморщился и отпустил ее. Джоан тут же отступила на несколько шагов. Она не желала ему зла, и совершенно не собиралась никого калечить, поэтому безопаснее было отойти.

— Ты знаешь, что я никогда не задавал тебе никаких вопросов.

— Да. И благодарна за это.

— Но если еще раз…

— Это не повторится.

— И все-таки…

— Я обещаю.

— Джо, — покачал головой Инкер. — Я понимал, кого покупал и брал сюда. Но мне будет проще, если я буду знать все.

— Что именно?

— Кто ты, девушка?

Джоан мягко улыбнулась, но эта улыбка затронула лишь ее губы.

— Нет, Инкер. Не задавай мне этого вопроса. Я виновата — я потеряла контроль. Даю слово, что больше этого не допущу. Но если ты хочешь, чтобы я оставалась здесь, не спрашивай меня ни о чем. У тебя отлично получалось это раньше, — добавила она.

— Это требовало определенных усилий, — заметил он рассеянно — и тут же пристально на нее посмотрел:

— Что значит, «если я хочу»?

— Инкер, — усмехнулась Джоан, — как ты думаешь, сильно ли меня затруднит убежать отсюда? Убежать в любом интересующем меня направлении?

Он задумался.

— Думаю, не сильно.

Улыбка Джоан стала чуть шире.

— Поэтому мне еще интереснее, почему же ты до сих пор этого не сделала, — внезапно добавил Инкер.

Джоан вздрогнула.

— По правде говоря, — продолжил он, — я не понимаю, каким образом ты вообще оказалась в дельтской тюрьме?

— Я убила человека, — ответила Джоан несколько удивленно.

— Я знаю. Но едва ли тебе стоило большого труда сбежать в любой момент до суда? Да и после него — тоже.

Джоан ответила не сразу.

— Хватит, Инкер. Если тебя не устраивает, что ты чего-то обо мне не знаешь — хорошо. Можешь вернуть меня в Дельту. Я не буду сопротивляться, чтобы у тебя не было проблем. Но не жди, что угрозами заставишь меня рассказать тебе то, что я не хочу рассказывать никому и никогда.

Инкер долго и задумчиво смотрел на нее.

— Наверное, ты права. А жаль.

— Не сомневаюсь, — бросила она уже на ходу, пользуясь первой возможностью уйти, сбежать, прекратить этот разговор, ставший слишком опасным.

Потому что больше всего ей хотелось рассказать ему все.

***

Теплый воздух из кузницы теребил волосы Джоан. Снаружи было холодно — утром прошел дождь.

Инкер и Джил стояли в противоположном конце двора, рядом с конюшней, и разговаривали. Джоан, только что вышедшая из кузницы, легко могла расслышать содержание их разговора, но оно мало ее интересовало. Куда любопытнее было наблюдать за Инкером, за его мимикой, жестами, пластикой. Джоан все пыталась разгадать его, понять, что у него на уме. Но она знала, что не стоит лишний раз заговаривать с оружейником. Джоан не была уверена, сможет ли снова устоять перед искушением.

Она не видела, как подошел Герхард, но почувствовала его присутствие, когда тот остановился рядом и прислонился ко второму столбу ворот.

— Я все вижу, — сказал он хитро.

Джоан слегка нахмурилась, не поворачиваясь к нему.

— Что именно?

— Ты уже больше недели не сводишь глаз с моего компаньона. Интересно узнать причину.

На этот раз Джоан обернулась к Герхарду.

— Пытаюсь понять, на кой ляд ему понадобилось выкидывать на нас уйму денег.

— Ах, — только и ответил Герхард, отворачиваясь. — Что ж, вложение оказалось вполне удачным, — добавил он, внимательно глядя на Джил.

— Ты ведь знаешь, в чем дело, — тихо заметила Джоан.

— Да.

— Но мне не расскажешь.

— Нет.

— Невероятно, — усмехнулась Джоан. — Я думала, тебя обрадует любая возможность почесать языком.

Герхард быстро повернулся к ней. Джоан вздрогнула от того, каким жестким стало его лицо.

— Плохо думала, — бросил он — и ушел, не дожидаясь ответа.

Она нашла его вечером в выставочном зале мастерской. Джоан редко здесь бывала, но всякий раз удивлялась порядку и прохладной тишине, которые царили в зале, особенно заметным по контрасту с кузницей. Герхард сосредоточенно протирал стекло одного из столов, где были выставлены разнообразные кинжалы — от длинных и угрожающих на вид до самых маленьких, размером немногим более шпильки. Джоан часто видела, как он что-нибудь убирает или моет. У него определенно был пунктик на тему порядка.

При виде девушки Герхард на мгновение замер, после чего продолжил как ни в чем не бывало мыть и без того идеально чистое стекло. Джоан стала ждать. Герхард кинул на нее быстрый взгляд, потом еще один. Наконец слегка усмехнулся и отложил тряпку в сторону.

— Я очень внимательно слушаю, — сказала Джоан мягко.

Он вздохнул, разглядывая витрину

— Мы выросли вместе, — начал он тихо. — Далеко отсюда, под Корком. Я, Инкер и Хильда, его младшая сестра. У нее были такие же синие глаза, как и у него — только нос поаккуратней, — Герхард слабо улыбнулся. — Мы вместе играли, дружили, ссорились, мирились. Росли. А потом мы с Инкером уехали. Он — учиться оружейному ремеслу сюда, под Дорнберг, а я — ювелирному, в Акрию. Мы изредка обменивались письмами. Инкер рассказал, что старый оружейник сделал его главным подмастерьем, а потом и вовсе передал все дела ему. Я за него радовался. Надеялся, что у меня тоже все получится. И тогда я вернусь в Корк и… Но все не очень складывалось. Я написал Инкеру, от которого уже больше года не получал вестей — и он ответил, что я могу приехать. Бумага, к сожалению, не передает ничего лишнего.

— Когда я приехал, то обнаружил более или менее живой труп. Я ужасно переживал за него. А потом он рассказал, что случилось. Что ферма родителей сгорела. Что за неуплаченный оброк лендлорд продал их. Их и Хильду. Что, когда Инкер узнал об этом, он пытался их найти. Нашел Хильду. В публичном доме. Умирающую после плохо сделанного аборта.

— С тех пор мы стали работать вместе. И два раза в год Инкер ездит в Дельту и кого-нибудь покупает. За баснословные деньги, лишь бы выкупить. Мы давно могли бы разбогатеть — но все еще едва сводим концы с концами. А ведущая марка клинков у нас называется «Хильда». В дорогом варианте я инкрустирую букву «Х» на оголовке драгоценными камнями.

Герхард замолчал. Джоан стола у столба идеальным каменным изваянием.

— А ты… — начала она. Герхард поднял на нее глаза. Они были черными и непроницаемыми.

— А я просто инкрустирую букву «Х». И ничего больше.

***

Они сидели втроем в пустой столовой. Как обычно, рядом с ними стояла бутылка, но сегодня они к ней мало притрагивались. Герхард был необычайно тихим и задумчивым, Инкер — предсказуемо молчал. Джил, которая с недавних пор стала участником их вечерней трапезы, чертила на столе завитушки каплей вина. Они сидели, думая каждый о своем, когда в дверях показалась тень. Джил, сидевшая лицом ко входу, удивленно вздохнула. Герхард слегка усмехнулся, не подымая головы, Инкер еле заметно пожал плечами, не оборачиваясь. Им обоим не нужно было смотреть, чтобы узнать кто пришел в этот поздний час.

— Только сразу предупреждаю, — тихо заметила Джоан, подсаживаясь к ним, — не ждите от меня никаких откровений. Я просто пришла с вами посидеть.

Инкер подал Джил знак, что нужен еще один кубок, но Джоан покачала головой.

— Я не пью.

— А как же та горькая дрянь? — ехидно поинтересовался Герхард.

Джоан усмехнулась и сняла фляжку с пояса.

***

Их было четверо. Каждый вечер они собирались в пустом, полутемном зале столовой и долго сидели вместе. Иногда они разговаривали, иногда молчали. Но даже в середине самого оживленного спора, самой доверительной дружеской беседы каждый из них чувствовал свое одиночество. Каждый из них знал, что не сумел сохранить в своей жизни что-то очень важное, единственное, что имело в ней значение. Каждый больше всего хотел бы избавиться от своего прошлого — и каждый больше всего дорожил именно теми днями, которые уже было не вернуть. И каждый в глубине души считал, что никто не может его понять.

Они сидели каждый вечер, разговаривая и молча о своем. Дни превращались в недели. Недели становились месяцами.

Они разговаривали и молчали.

Искусство убивать

«Ну что, доигралась?» — зло подумала Джоан, сжимая в руке клинок.

Она уже давно обдумывала эту мысль. Точнее, пыталась спрятать мысль как можно дальше, а та упорно раз за разом вылезала обратно и стучала в висок маленьким настойчивым молоточком. Попробуй, попробуй, попробуй.

Джоан решительно встряхивала головой — но мысль никак не хотела вытряхиваться наружу. И наконец дождалась своего часа.

Ларри послал Джоан за одним из клинков для копии. Она заглянула в комнату, примыкавшую к выставочному залу. Здесь были выставлены менее ценные образцы, покупатели могли проверить оружие в действии — и здесь каждый день тренировался Инкер. Это не было позерством — его уроки и услуги опытного противника сильно повышали популярность мастерской.

Джоан зашла как раз во время тренировки. Она тихо встала в тени, наблюдая за оружейником. Джоан выросла при дворе — она знала цену хорошему фехтованию. Прищурившись, жадно впивалась взглядом в каждое точное движение, каждый незаметный, но незаменимый шаг, пока Инкер не увидел ее. Он остановился и слегка улыбнулся ей, переводя дыхание.

— Прости, — сказала Джоан легко, скрывая интерес и восхищение, которые невольно испытывала, глядя на него. — Я сейчас уйду.

Он кивнул, не спуская с девушки глаз. Она подошла к одному из грубо сколоченных щитов, на котором висели клинки. Нужный, за которым и послал ее Ларри, был на самом верху — для того, чтобы достать его, нужно было воспользоваться небольшой лесенкой. Не будь здесь Инкера, Джоан не стала бы заморачиваться — снять клинок в прыжке не представляло большой сложности. Но Джоан старалась не демонстрировать без крайней необходимости всех своих способностей. Про нее и так знали слишком много.

Она чувствовала, что оружейник наблюдает за ней, поэтому нарочито медленно и осторожно поднялась на несколько ступеней, сняла клинок с креплений на щите и спустилась с ним вниз. Она старалась не спешить — не догадываясь, что на такой скорости ее ненормальная грация особенно бросалась в глаза.

— Джоан, а ты никогда не хотела научиться фехтовать? — неожиданно спросил Инкер.

Она замерла на последней ступени, потом медленно повернулась к нему.

— Нет.

— Я мог бы тебя научить. По правде сказать, я бы очень хотел тебя научить.

— Почему? — слегка удивилась Джоан.

— Потому что, как любой учитель, я падок до талантливых учеников, — улыбнулся Инкер, и его глаза насмешливо блеснули.

— С чего ты взял, что я талантлива? — нахмурилась Джоан. Инкер улыбнулся еще шире. Его всякий раз веселило, когда она говорила вот так. Он никогда не мог понять, действительно ли она не отдает себе отчет в том, что из себя представляет, или же только притворяется.

— Профессиональное чутье, — коротко ответил Инкер.

— Нет, — повторила Джоан твердо.

Он только кивнул, скрывая синие всполохи в глазах, и как ни в чем не бывало вернулся к прерванному упражнению. Джоан поспешила уйти. Она не любила подолгу оставаться с Инкером наедине.

Слишком много он замечал.

***

Они начали тренировки на следующий день.

— Знаешь, почему я считаю, что у тебя талант?

Инкер и Джоан сидели на пороге тренировочного зала и ели яблоко. Оно было одно на двоих, и каждый по очереди аккуратно откусывал его со своей стороны.

— Ну?

— Ты умеешь концентрироваться и оставаться совершенно спокойной. А это — одно из главных умений для фехтовальщика. Где ты этому научилась?

Джоан выразительно промолчала и надкусила яблоко.

— Ладно, не спрашиваю.

Джоан кивнула, возвращая ему огрызок.

— Ты этому учишь богатых юнцов, которые приезжают сюда заниматься?

— Нет, — усмехнулся Инкер. — Только самых талантливых учеников.

— Например?

— Меня, — раздался голос Герхарда. Он ловко наклонился, выхватил огрызок из пальцев Инкера и заглотил его целиком, оставив лишь сморщенный коричневый хвостик. — Ну что, компаньон, она готова?

— Надоело пикироваться только на словах? — усмехнулся оружейник.

Герхард блеснул зубами. Джоан удивленно обернулась к Инкеру.

— Мы с Герхом решили, что тебе надо попробовать сразиться с ним.

— Но ведь ты — его учитель?

— Я.

— А разве это не значит, что ты — лучше?

Инкер мягко улыбнулся.

— Нет. Это лишь значит, что я хорошо умею объяснять. А он — просто умеет.

***

— Что такое, Джоан?

— Ничего.

— Я хорошо тебя знаю. В чем дело?

— Ты твердишь, что у меня талант.

— Да.

— Тогда почему Герхард настолько лучше меня?

— Потому что у него тоже есть талант. А еще — опыт.

— Мне кажется, я не понимаю чего-то важного.

— Возможно.

— Чего?

— Спроси у него.

***

— Что я делаю не так, Герх?

— Ничего. Ты все делаешь так.

— Тогда почему?..

— Потому что ты боишься.

— Я ничего не боюсь.

— Неправда. Ты боишься убивать.

***

— Я правильно понял? Ты решила прекратить тренировки? — Инкер стоял у входа в кузницу, сложив руки на груди.

Джоан только пожала плечами. Солнце клонилось к закату — в этом свете ее короткие волосы выглядели совсем кровавыми.

— Почему?

— Я узнала, чему мне нужно научиться.

— И?

— И я не хочу этому учиться, — просто ответила она. — Мне жаль, если я разочаровала тебя. Но у меня не получится стать талантливым учеником.

— Ты уже им стала, — мягко заметил Инкер.

Джоан слабо усмехнулась.

— В любом случае, сейчас мое обучение подошло к концу.

Она собиралась уйти вглубь кузницы, где яркое пламя подражало вечернему солнцу, но он окликнул ее:

— Джо.

Она обернулась.

— Что именно сказал тебе Герхард?

— Что я боюсь убивать.

— Ты боишься?

Она пристально посмотрела на него, развернулась и пошла прочь. На этот раз он не стал ее окликать.

***

— Держи.

Инкер протягивал ей книгу в потрепанном кожаном переплете.

— Что это? — Джоан взяла книгу в руки, не в силах устоять и одновременно пытаясь скрыть странное возбуждение при виде гладкого обреза страниц и округлого корешка.

— Книга. Я решил, что тебе будет интересно ее посмотреть. Ты ведь умеешь читать?

Джоан не слышала его вопроса. Открыла страницу с фронтисписом.

— А, «Защита и нападение», — улыбнулась она при виде заголовка.

Инкер слегка прищурился.

— Ты ее читала? — подозрительно спросил он. Джоан подняла на него глаза, разом опомнившись. Она поняла, что только что выдала себя.

— Где ты ее читала? — не сдавался Инкер, когда Джоан захлопнула книгу и протянула ему.

Джоан молчала. «Защиту и нападение» она нашла в библиотеке Тенгейла и проглотила за один вечер — философский трактат об искусстве поединка был совсем не похож на те книги, которые она читала обычно. С абсолютной ясностью Джоан вспомнила, как сильно она хотела обсудить прочитанное с Генри и как упорно он уклонялся беседы.

Кажется, теперь она стала понимать, почему.

Воспоминание окатило холодом. Джоан опустила глаза, чтобы не встречаться взглядом с Инкером.

— Спасибо, мне не нужна книга, — пробормотала она тихо.

Тогда Инкер не стал настаивать.

Но на следующий день позвал Джоан к себе в контору. На вялые попытки отговориться он никак не отреагировал, и она поняла, что лучше всего будет покончить с этим раз и навсегда. Раз уж он и впрямь так хочет с ней это обсудить.

Здание конторы, носившее такое гордое название, на деле состояло из мастерской Герхарда и кабинета Инкера, в котором тот принимал важных клиентов. Комната была небольшой, но хорошо обставленной — мебель явно вышла из-под руки умелого столяра, на обшитых деревянными панелями стенах висели коллекционные клинки. В одном углу стоял небольшой шкаф с книгами, в другом — буфет с темными пузатыми бутылями.

— Садись, — Инкер жестом указал Джоан на красивое резное кресло, а сам сел за массивный письменный стол.

Джоан послушно села.

— Ты читала «Защиту и нападение», — Инкер не спрашивал, поэтому Джоан лишь кивнула. — Что еще?

Она невольно улыбнулась. Только человек, чья личная библиотека насчитывала пару десятков томов, мог задать такой вопрос. Но Джоан успела заметить одно название на корешке, и потому с готовностью ответила:

— «Смерть и бессмертие».

Инкер приподнял брови.

— И ты, конечно же, опять не ответишь, где ты читала подобные книги?

Джоан выругалась про себя. Поспешив назвать знакомый Инкеру труд, она не подумала о том, что это была за книга.

Сложный философско-религиозный трактат о жизни и смерти. Совсем не легкое развлекательное чтение. И, к тому же, труднодоступное — найти экземпляр этой запрещенной когда-то книги было совсем не просто...

Джоан внимательно посмотрела на Инкера.

— А как получилось, что ты читал «Смерть и бессмертие»?

— Хотел прояснить для себя... некоторые вопросы, — невозмутимо ответил Инкер.

— Например? — Джоан не собиралась так легко сдаваться. В конце концов, она хорошо помнила основной тезис книги, которую принес ей Инкер: «Лучшая защита — это нападение».

— Например, зачем нужна смерть... Зачем она нужна, Джоан? — неожиданно спросил Инкер, и та поняла, что не она одна хорошо помнит прочитанное.

— Чтобы подвести итог. Жизнь без смерти не имеет смысла, — невозмутимо ответила Джоан.

— Тогда что плохого в убийстве? — улыбнулся Инкер.

— Мы не в праве решать, когда нужно подвести итог.

— Но ведь смерть — всегда итог. Жизнь все равно обретает смысл...

— Инкер, — прервала его Джоан. — Не заговаривай мне зубы. Ты же сам знаешь, что плохого в убийстве.

— Что? — не переставая улыбаться, спросил Инкер.

— Выбор. Убивая, ты лишаешь человека выбора. А выбор — это то, что ведет его к Свету.

Улыбка Инкера стала ироничной.

— А, так ты веришь в Свет, — протянул он.

Джоан усмехнулась. Она не была уверена, применимо ли к ней слово «верить».

— Я верю в необходимость выбора, — ответила она тем не менее. — Своего и чужого.

Синие глаза Инкера насмешливо изучали ее лицо.

— И ты боишься выбрать неправильно?

— Нет, — тихо сказала Джоан. — Я боюсь, что не смогу выбрать.

— У человека всегда есть выбор.

— У человека — да, — она посмотрела ему прямо в глаза, зная, что подошла опасно близко к тому, чтобы рассказать ему правду. Достаточно было задать всего лишь еще один вопрос.

Но Инкер его не задал. Он молчал, больше не улыбаясь.

— Тебе не следовало учить меня, — еще тише заметила Джоан. — Не стоит учить меня большему.

Она встала, и он не пытался остановить ее.

В дверях Джоан обернулась.

— Возможно... Возможно, я и так это умею.

***

В конце осени все собрались на ярмарку в Дельту. Это было важным событием — половина прибыли мастерской зависела от того, как хорошо они смогут выставить свою продукцию в городе. Джоан отказалась ехать. Ей хватало коротких визитов деревенских мужиков, чтобы понять: чем меньше она встречается с незнакомыми людьми — тем лучше. Для всех.

На ярмарку собрались все работники — даже жена Ларри с детьми. Джил, убравшая волосы под косынку, чтобы не бросаться в глаза, тоже поехала — она хотела посмотреть лошадей. Джоан проводила их и закрыла ворота. Запирать не стала — вернутся же. Чего лишнее ходить.

Солнце только начало клониться к закату, когда Джоан услышала скрип ворот, топот копыт и ржание во дворе. «Вернулись раньше времени, что ли?» — подумала недоуменно и выглянула во двор.

Замерла. Пальцы непроизвольно сжались, ногти больно впились в ладонь.

Даже если бы она не помнила их лиц, то узнала бы по движениям — коротким, скупым, отточенным до автоматизма. Их было семеро — шестеро уже спешились и извлекли из ножен короткие мечи, а седьмой, тот самый аккуратный, остался в седле и внимательно осматривал двор.

«Бежать!» — промелькнула первая мысль. Но Джоан не могла сдвинуться с места — холодный ужас скрутил живот, мешал дышать, сковывал руки и ноги судорогой.

Аккуратный заметил Джоан в дверях кузницы и приветливо улыбнулся.

— А, принцесса. Хорошо, что мы тебя наконец нашли.

Джоан судорожно вздохнула. «Превратиться. Улететь как можно дальше».

Но в кончиках пальцев не было ни намека на силу, только холод и страх.

— Пожалуйста, Джоан, давай в этот раз обойдемся без фокусов, — как будто прочитал ее мысли аккуратный. — Если ты снова улетишь, мы не перестанем преследовать тебя. Знаешь, скольких нам пришлось пытать и убить, чтобы найти тебя снова? Будь умницей. Совершенно не нужно подвергать ни в чем неповинных людей таким страданиям.

Джоан вздрогнула. Что-то внутри нее шевельнулось, что-то горячее, совсем не похожее на страх.

— Ненавижу храбрых людей, — продолжал аккуратный задумчиво, как будто говоря сам с собой. — Любому трусу достаточно задать пару вопросов — и все, после этого его можно быстро и тихо убить. Но если вдруг попадается герой... — аккуратный сокрушенно покачал головой. — На них уходит ужасно много времени.

Теперь Джоан уже не могла ошибиться — она ощущала тепло, разливающееся по венам, раскрывающее ладони всполохом чистого чувства, сильного и яркого.

— Знаешь, сколько сил пришлось потратить на Теннесси? — аккуратный вдруг посмотрел Джоан прямо в глаза. — А он так тебя и не выдал.

Сердце взорвалось. Джоан едва успела поймать себя, когда огонь уже раскинулся по телу горячей волной, такой мощной, что воздух вокруг засеребрился, вырисовываясь в крылья, и мир выкристаллизировался в логичную и ясную систему.

Джоан крепко зажмурилась — но даже под веками глаза горели желтым, жгли кожу пламенем абсолютной силы и знания... Она затрясла головой, пытаясь сконцентрироваться, загнать разрывающее ее чувство внутрь себя.

«Я не хочу никого убивать, — подумала она яростно. — Даже их. Я не хочу стать такой, как они».

Не станешь.

Джоан распахнула глаза.

Аккуратный внимательно следил за ней. Улыбка пропала, и он напряженно всматривался в Джоан, возможно, догадываясь, что с ней происходит.

— Если превратишься, — прошипел он, — мы вырежем тут всех.

— Не превращусь, — спокойно ответила Джоан — и сделала шаг вперед.

Шестеро с мечами, до того безучастно ожидавшие приказа, непроизвольно отступили. Аккуратный снова улыбнулся.

— Умница, — ласково протянул он — и коротко бросил остальным: — Убить.

Они подскочили к ней, окружили, но не плотным кольцом, оставляя себе возможность для маневра. Трое напали, остальные держались на шаг позади, чтобы мгновенно атаковать, пока отражаются первые удары.

В этой тактике не было смысла — у девушки, которую они собирались убить, не было оружия, она не смогла бы парировать даже один выпад.

Но они оставили пространство для маневра. Ей — тоже.

Джоан танцевала. Пламя пробегало под кожей, плясало внутри, и Джоан плясала вместе с ним, балансируя на грани реальности, почти растворив свою сущность в бесконечности. Она выскальзывала из-под их клинков в самый последний момент, крутилась, кружилась, заставляя их кружиться вместе с собой, увлекая, запутывая...

Раздался удивленный вздох и тихое шипение, и убийцы как по команде отступили. Один из них держался за щеку, и по руке тонкой струйкой текла кровь.

На безучастных, равнодушных лицах появилась тень недоумения. Недоверия. Неуверенности. Стоявший напротив раненого с удивлением посмотрел на свой клинок.

Джоан замерла, прикрыв глаза. Сейчас она слышала малейший шорох, чувствовала дуновение ветра от каждого движения, ощущала тепло, исходящие от их тел. Как будто все они стали частью ее — каждый следующий шаг угадывался, каждая мысль была предсказуемой.

Она могла бы сделать с ними все, что угодно.

Но она просто стояла и ждала.

— Что происходит? — резко спросил аккуратный у отступивших нападавших. — Почему она все еще на ногах?

— Хороший вопрос, — пробормотал раненный.

— Закругляйтесь уже, — презрительно бросил аккуратный.

Они собрались — и снова подались вперед.

Теперь нападавшие стали действовать по-другому. Атаковали по очереди, мгновенно меняясь, чтобы не дать ей заманить себя, как в прошлый раз — но она была слишком быстрой. Девушка в центре круга будто и не двигалась с места — но они не могли ее достать.

— Да в чем дело?! — нетерпеливо воскликнул аккуратный, подъезжая чуть ближе. — Она даже без оружия!

— Угу, — буркнул раненый. Из длинного пореза на щеке не переставала идти кровь. Они снова отступили от девушки, которая застыла в центре круга, прикрыв глаза.

Аккуратный коротко и зло выругался, отцепил от седла небольшой, уже взведенный арбалет, быстро прицелился и выстрелил.

Движения никто не увидел. Девушка стояла спиной ко всаднику — и вот она уже смотрит ему прямо в глаза, а в руке, поднятой к лицу, зажат арбалетный болт. Ее глаза были совершенно желтыми.

Аккуратный вздрогнул и опустил арбалет. Шестеро мужчин с мечами замерли.

— Что за... — прошипел один, переводя взгляд с арбалета на руку девушки и обратно. Она быстро раскрыла пальцы, и болт отлетел далеко за пределы круга.

— Уходите, — сказала она тихо, но очень отчетливо. — Положите мечи — и уходите. Пожалуйста.

Аккуратный громко фыркнул — но осекся, когда заметил лица остальных. Несколько мгновений во дворе стояла абсолютная тишина.

Раненный в щеку сплюнул и бросил меч на землю.

— Пошло оно все, — заметил он пренебрежительно — и направился к своей лошади.

— Стоять! — крикнул аккуратный, но тот повернулся к нему изуродованной щекой, на которой кровь уже запеклась темной коричневой маской.

— Мне жизнь дорога, — ответил он.

Аккуратный открыл рот, собираясь сказать что-то еще — но девушка молниеносно наклонилась и выпрямилась с мечом в руке.

— Уходите, — повторила она, медленно поворачиваясь и заглядывая каждому в глаза. — Вы видели, что я могу без оружия. Представьте себе, на что я способна с мечом.

Мгновение они смотрели на девушку, которая обводила их взглядом ярко-желтых глаз — а затем мечи полетели к ее ногам. Металл неприятно лязгнул о металл.

— Что вы творите?! — взвизгнул аккуратный. Один из нападавших мрачно посмотрел на него.

— Мы наемники, а не самоубийцы.

— Вы должны были ее убить!

— Вот сам и убивай. Если такой умный.

И они вышли из круга с той же невозмутимостью, с которой до этого собирались атаковать девушку.

Аккуратный презрительно посмотрел на них:

— И где же ваш хваленый профессионализм?

Раненный, прижимая к щеке оторванный от рубашки кусок рукава, пожал плечами.

— Профессионализм — это не лезть на рожон.

Аккуратный прищурился.

— Я найду вас, — прошипел он.

Раненый кивнул.

— Тогда и поговорим.

Спокойными, отточенными движениями все шестеро сели на лошадей и шагом выехали со двора, ни разу не посмотрев назад.

Аккуратный медленно повернулся к Джоан.

— Что ж, — сказал он сухо, легко спрыгнул на землю и извлек из ножен красивый, покрытый гравировкой меч. — Придется опять все делать самому.

Джоан сжала рукоять чуть сильнее. Несмотря на все, что только что произошло, ее снова охватил страх. Аккуратный гипнотизировал ее. И огонь внутри, только что позволявший двигаться с неимоверной скоростью, начал постепенно угасать. И с ужасом Джоан поняла, что аккуратный знал об этом. Чуял, что теперь она ничего не может с ним сделать.

— Ты боишься меня, — мягко улыбнулся аккуратный, подтверждая ее мысли. Он приближался к ней осторожно, не торопясь, обходя по кругу и заставляя крутиться на месте. — И ты неопытна, принцесса. Очень талантлива — но очень неопытна. А опыт зачастую куда важнее таланта.

Джоан сжала зубы, заставляя себя сконцентрироваться.

Аккуратный улыбнулся снова — и прыгнул вперед.

Будь он просто быстрым, Джоан могла бы справиться с ним — потому что она тоже была быстрой. Но он великолепно фехтовал. Лучше нее. Лучше Инкера. Лучше Герхарда. Он будто бы угадывал ее движение до того, как она успевала его сделать, как если бы теперь он мог читать ее мысли. Джоан успевала только парировать его удары — но с каждым следующим казалось, что еще чуть-чуть — и она не успеет.

После очередной стычки аккуратный отступил на шаг и слегка склонил голову набок, изучая Джоан. Она тяжело дышала.

— Ужасно боишься, — заметил он спокойно.

«Возьми себя в руки, — зло приказала себе Джоан. — Ты не можешь ему достаться. Ты — дракон».

Аккуратный снова заскользил по кругу.

— Ты не видишь красоты убийства, принцесса. Его логичности и предопределенности. Смерть — это венец творения. Конец всего, ясный и естественный. Без смерти жизнь стала бы Хаосом.

Джоан медленно поворачивалась за ним, пытаясь собраться с мыслями.

— Ты считаешь меня чудовищем — но я всего лишь приношу в мир порядок и красоту. Поэтому я так люблю свою работу.

Джоан глубоко вздохнула.

«Он не дает мне сосредоточиться. Заговаривает. Видит насквозь — а ведь все должно быть наоборот.

Это я должна видеть его насквозь.

Это я должна принести в мир порядок и красоту.

Это я должна его убить».

Она почувствовала, как огонек силы снова вспыхнул внутри, и подхватила его, раздувая во всепоглощающее пламя. Тут же унялась дрожь в руках, дыхание выровнялось. Джоан уверенно расправила плечи — и улыбнулась.

Аккуратный замер и внимательно посмотрел на нее. В глазах промелькнуло сначала подозрение — а затем испуг.

Джоан усмехнулась еще шире.

И шагнула навстречу.

Теперь она могла сделать с ним все, что угодно. Огонь внутри направлял, подсказывал движения, раскрывал мысли аккуратного, как будто они были ее собственными. Легко вывернувшись из-под очередного выпада, она слегка резанула его по плечу. Он тихо зашипел — но не сбавил темпа, тут же атаковав ее снова. Она парировала удар и отступила на пару шагов, с удовлетворением глядя, как темнеет порез на рукаве его куртки.

С губ Джоан не сходила улыбка.

Аккуратный тяжело дышал, не спуская с нее глаз. Джоан снова сократила расстояние между ними, уже не позволяя ему атаковать, нанося удар за ударом точно и безжалостно. Аккуратный дышал все тяжелее — и двигался все медленнее.

Наконец Джоан выбила меч у него из рук. Он стоял перед ней, уже совсем не аккуратный, взъерошенный, бледный, истекающий кровью из множества ран.

— Ты выиграла, — сказал он спокойно. — Но ты не убьешь меня.

— С чего ты взял? — усмехнулась она холодно, поднимая меч.

— Ты не убьешь меня, потому что я могу сообщить тебе нечто очень важное. Безумно важное для тебя.

— Удиви меня.

— Генри Теннесси жив.

Это произошло мгновенно — пламя внутри нее взвилось вверх, выжигая рассудок, пожирая все, что осталось внутри — и опало. Исчезло.

Остались лишь тишина и пепел.

— Я не убивал его, — продолжил аккуратный тихо и вдруг покачнулся. — Тебе не нужно мстить за него.

Он рухнул на колени — и одновременно от ворот раздался крик:

— Джо!

Она медленно обернулась. К ней бежал Инкер, за его спиной маячили Ларри, Герхард, Джил, дети...

— Что происходит? Кто это? — Инкер подбежал к ним — и осекся, увидев меч в руке Джоан и раны человека, стоявшего на коленях. — Джо?..

Она посмотрела на мужчину перед собой. Он криво усмехнулся побелевшими губами.

— Ты не убьешь меня, принцесса, — прошептал он — и рухнул на бок.

Синие глаза Инкера расширились. Он переводил взгляд с бездыханного тела на Джоан — а она хватала ртом воздух, как будто вынырнув на поверхность со дна глубокого озера.

— Кто это? — повторил Инкер тихо и жестко.

Джоан не ответила. Меч выпал из ее руки и глухо ударился о песок.

Герхард, Джил и Ларри подошли ближе. Под их пристальными взглядами Джоан вдруг наклонилась к мужчине — и легко подняла его на руки.

Глаза Инкера стали еще шире. Джоан повернулась — и он вздрогнул, когда она наконец встретилась с ним взглядом.

— Ему нужно помочь, — сказала она коротко — и понесла тело в свою каморку.

***

В мастерской нашелся подходящий шелк. Джоан наложила жгуты, распустила ткань на нити, смочила их и иглу в крепком вине. Вымыла руки. Подумала и смочила и их в вине тоже. Кажется, Сагр так делал. Так? Или нет?

Она не помнила.

«Хватит! — приказала Джоан самой себе. — Смогла почти убить — сумей и собрать заново».

— Ты когда-нибудь это делала? — спросил Инкер.

— Да, — кивнула Джоан. — С мертвыми кроликами.

Инкер тяжело вздохнул. Он стоял в двери, наблюдая за всеми приготовлениями.

Джоан склонилась над плечом мужчины. Света было немного — но, к счастью, ей он и не требовался.

— Джо, — окликнул ее Инкер. — Что тут произошло?

Джоан повернулась к нему.

— Инкер, — ответила она тихо. — Ты отвлекаешь меня. А он истекает кровью. Я закончу здесь — и расскажу тебе. Все. Обещаю.

Инкер хотел было поспорить — но ее глаза сверкнули на мгновение в темноте желтым, и он промолчал. Вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Она обещала рассказать. Значит — расскажет.

***

В кабинете стояла такая тишина, что было слышно, как жуки-древоточцы прогрызают себе путь в деревянных панелях на стенах.

Инкер молчал. Ничего удивительного в этом не было — но Джоан хорошо научилась разбираться в оттенках его молчания. Оно было тяжелым, глухим.

Настороженным.

«Ну, а чего ты хотела», — грустно улыбнулась она про себя.

— Принцесса, — наконец тихо пробормотал Инкер. — Принцесса, превращающаяся в дракона. И давно это с тобой? — неожиданно спросил он.

— Что именно? — уточнила Джоан. — Принцесса я, вроде, с рождения.

— А дракон?

— А дракон — не с рождения.

Инкер вздохнул.

— И твой брат обвиняет тебя в убийстве отца, которого убил сам, — продолжил он резюмировать ее рассказ. — И подсылает к тебе убийц. А ты их калечишь. А потом сама же и зашиваешь.

Джоан молчала.

— Теперь я понимаю, почему ты ничего не хотела рассказывать. Тем более, я бы все равно не поверил.

— А теперь веришь?

— Я слышал, как он тебя назвал. И видел его меч. Такие не носят разбойники с большой дороги.

Джоан слабо усмехнулась. Потом вновь стала серьезной.

— Мне надо уезжать, — сказала она.

— Но...

— Я знаю. Помню, что должна работать у тебя пять лет. Но я не могу здесь остаться. Вряд ли эти были последними. Джон не остановится. Он... упрямый.

— Значит, ты просто больше не будешь оставаться здесь одна.

Джоан покачала головой.

— Нет. Значит, я больше не останусь здесь. Мы разыграем мой побег. И ты сам о нем сообщишь властям, — с нажимом добавила Джоан, когда Инкер нахмурился. — Постараешься сделать так, чтобы слух об этом разошелся как можно шире. Так, чтобы никому и в голову не пришло соваться сюда.

Оружейник долго молчал.

— А что будет с тобой? — спросил глухо.

— А я — дракон, — неожиданно усмехнулась Джоан так широко, что блеснули в темноте ее зубы. — Я справлюсь.

— А с чудиком этим что делать? Которого ты сначала убила, а потом воскресила?

— А чудика я заберу с собой. Когда он очухается настолько, что можно будет увезти его.

— Скажешь мне тогда, когда вы будете готовы?

— Скажу. Спасибо, Инкер.

***

Две недели спустя Джо исчезла из мастерской. Исчезла вместе с серой кобылой, любимицей Джил, «Хильдой» с инкрустированной рубинами буквой «Х», месячным запасом еды из кладовой — и раненым психом, которого она лечила день и ночь у себя в каморке.

Оставила Джоан раскореженные кандалы в кузнице, которых там до того отродясь не было — и странное ощущение пустоты.

— Прелестная инсценировка, — заметил Герхард, бросая кандалы на пол и выразительно глядя на невозмутимого Инкера. — Ты, надо полагать, сообщишь в Дельту о побеге?

— Сообщу.

— А я, конечно, ничего не хочу знать?

— Нет, — внезапно широко усмехнулся Инкер. — Не хочешь.

***

Трактирщик, который вышел во двор подышать свежим воздухом, внимательно смотрел, как всадник спрыгивает с лошади, не выпуская из рук бездыханное тело. Проделал он это очень грациозно, как будто человек, которого он держал, ничего не весил.

Всадник подошел к трактирщику. Лицо в тени капюшона было сложно разглядеть — но сложение у всадника было отнюдь не атлетическое. Мужчина, которого тот нес на руках, был покрупнее — но очень изможден, мертвенно бледен и без сознания.

«Труп он, что ли, сюда привез?» — подумал трактирщик изумленно.

— Мне нужна комната, — сказал всадник высоким голосом. — На месяц, возможно, дольше. Сиделка, которая умеет перевязывать раны и снимет швы, когда раны затянутся. Хорошее мясо и красное вино каждый день. Я заплачу вперед.

Трактирщик, который все еще не мог оправиться от изумления, кивнул.

— А это?.. — начал он, косясь на труп.

— Это все для него. Я не останусь, — всадник непринужденно стоял, как будто труп на руках, который, вроде как, был еще не совсем трупом, совсем ему не мешал.

Трактирщик снова кивнул.

— И вот еще что, — добавил всадник. — Когда он очнется и станет спрашивать про меня — скажи ему, чтобы не вздумал меня искать.

Всадник помолчал и добавил тихо:

— В следующий раз я его зашивать не буду — сразу убью.

Трактирщик вздрогнул — и посторонился, пропуская их внутрь.

***

Конь тихо фыркал каждый раз, когда Джоан задевала головой мокрые ветви и с них сыпался серебристый дождь, пахнущий прелью и осенью. Но она не замечала брызг. Она слишком глубоко задумалась.

Генри был жив. По крайней мере так сказал убийца. Джоан знала, что это правда — в тот момент она слышала, что это правда.

Он был жив. Где-то, далеко, очень далеко — но жив. Это было хорошо — очень, очень хорошо. Но это, кажется, ничего не меняло.

Искать его? Найти — и привести за собой снова убийц, подосланных братом? Да и потом — что она скажет Генри? Он уже давно перестал ей сниться — с тех пор, как она запретила себе думать о нем. Не было никакого смысла начинать думать теперь. Прошло много времени. Слишком много.

Да и причина, по которой она тогда его отослала, никуда не исчезла. Все стало только хуже. Теперь, Джоан была уверена, даже Сагр не смог бы ей помочь. После падения в море, когда Джоан день за днем боролась с волнами, а затем — с собой, ее тело изменилось необратимо. Она могла сомневаться в том, человек ли она все еще — но в том, что она больше не женщина, у Джоан сомнений не было.

Хорошо, что Генри был жив.

Но это ничего не меняло.

Она уедет на север, на границу Лотарии и Инландии, в предгорья, где не действуют законы обоих государств, потому что никому неохота было лезть так высоко и разбираться, что там происходит. Она уедет туда. Перезимует. Денег, которые всучил ей перед отъездом Инкер в довесок к лошади и мечу, должно было хватить на первое время — даже при том, что больше половины она выложила в трактире на лечение убийцы. Ей много не нужно. Хватит. А там — она что-нибудь придумает.

Но она точно не станет никого искать.

Человек по имени Рой

Дерк, один из пяти Мастеров Западного кантона Нордейла, жил высоко в горах, почти на границе с Инландией. У него была хижина, огород двадцать на двадцать локтей и полный дом разнообразных трав. В свои пятьдесят Дерк выглядел как типичный Мастер драконов — худой, седовласый, со строгим сосредоточенным взглядом, и только одно обстоятельство сильно выделяло его среди остальных.

Вот уже почти двадцать лет вместе с Дерком жила его жена.

В народе ходили разные слухи о том, почему Мастера проводят всю жизнь в полном одиночестве. Кто-то считал это необходимым условием для общения с драконами, поскольку сами драконы бесполы и бесчувственны. Кто-то, наоборот, был уверен, что только те и могут овладеть этим искусством, кто от природы равнодушен к женщинам, да и вообще к любым мирским утехам. Истина, как обычно, лежала где-то посередине и чуть в стороне, но факт оставался фактом — Мастера драконов в горах Гра— и Нор-Бейнн встречались часто, а вот их жены — нет.

Нарушение традиционного для Мастеров целибата, впрочем, никак не повлияло на способности Дерка — драконы его деревню не беспокоили, а большего от Мастера и не требовалось. А когда очередная роженица, тяжело дыша, принимала из рук его жены Эмералд громко вопящее дитя, она безусловно благодарила небеса за то, что их Мастер пренебрег традицией.

Сам Дерк никогда не сомневался в том, что ему повезло с женой. Он жил вместе с Эмералд так давно, что вся их жизнь существовала по идеально выверенным, непреложным законам. Они могли целыми днями не сказать друг другу ни слова, существовать как будто в разных мирах — потому, что каждый был органичным продолжением другого, и слова слишком часто оказывались излишними.

Они много времени проводили вместе — и столь же много порознь, ценя одиночество, необходимое любой личности, которая не вписывается в рамки обыденности. Эмералд часто спускалась в деревню — Дерк работал по дому или ходил по горам в поисках редких целебных растений. Зимой искать было нечего — но тогда Эмералд каждый день прогоняла его на охоту, зная, как важны для Дерка эти одинокие прогулки. Иногда она выходила с ним — но это были исключения, своей прелестью преображающие само правило.

В тот год весна началась очень рано — настолько рано, что Дерк не без оснований считал, что зима еще вполне может вернуться. Так и случилось — нежные зеленые побеги прихватило заморозками, и Дерк сокрушенно смотрел на почерневшие, засохшие ростки. Впрочем, природа все равно брала свое — вскоре горные луга покрылись зеленой травой и цветами, в лучах яркого солнца источавшими головокружительный аромат. В это время года Дерку часто хотелось, чтобы Эмералд была рядом с ним — тогда он мог бы поделиться с ней всем необычным и удивительным, что теперь буквально сбивало с ног на каждом шагу. С широко раскрытыми глазами смотрел он на невероятный, вечно возрождающийся мир, всякий раз поражаясь его неиссякаемой силе. С широко раскрытыми глазами бродил он по тропам, подмечая каждую деталь, обращая внимание на каждое, самое маленькое свидетельство непрекращающейся жизни. С широко раскрытыми глазами он ходил по горам — и именно благодаря этому однажды утром на противоположном склоне заметил нечто, никак не принадлежащее празднику жизни. С той стороны ущелья посреди зеленой травы и ярких цветов лежал труп.

***

Дерк не мог бы объяснить, с чего он взял, что тот человек не решил просто полежать на лугу и полюбоваться облаками. Что-то в его позе резко диссонировало с окружающим пейзажем. Не мог Дерк также и объяснить, что заставило его сломя голову побежать вниз по склону, а потом долго подниматься вверх.

Когда он наконец добрался до того места, где видел тело, солнце уже стояло в зените и вовсю припекало. Дерк остановился отдышаться и осмотреться — и тогда увидел его.

Человек точно не прилег любоваться облаками, ибо лежал на животе, широко раскинув руки. Дерк осторожно подошел к нему и увидел, что тот дышит. Мастер наклонился осмотреть его и невольно вздрогнул. Сначала он решил, что человек имел неосторожность повстречаться с диким зверем. Но, присмотревшись получше, понял, что нет. Не со зверем. С людьми. У зверей есть только когти и зубы, чтобы ранить. У людей же для этого имеется куда больше возможностей.

Привычным движением Дерк нащупал пульс, потом оттянул веко. Тяжело вздохнул и огляделся вокруг. Спустя некоторое время он уже медленно спускался по склону, таща за собой волокушу, сооруженную из плаща и ствола молодого дерева, имевшего неосторожность не слишком глубоко пустить корни. Мужчина по-прежнему был без сознания, мотая головой из стороны в сторону на кочках и задевая откинутой рукой кусты, камни и стволы деревьев. Лишь один раз, когда Дерку не удалось удержать волокушу, и она слишком быстро скатилась вниз по изрезанной корнями тропинке, человек тихо застонал, но тут же забылся снова.

Домой Дерк добрался затемно. Эмералд ждала его в дверях, но ее маленькое лицо не выдало волнения ничем, кроме плотно сжатых губ. Заметив волокушу, она нахмурилась и поспешила в дом. Когда Дерк втащил туда раненого, Эмералд уже успела все подготовить. Они вдвоем уложили мужчину на кровать — единственную в доме, — после чего Дерк, вооружившись ножницами, стал снимать с раненого то, что осталось от одежды, а Эмералд — обмывать его тело. Иногда мужчина тихо стонал, но они не знали, было ли это от боли, или ему что-то мерещилось в бреду.

Раненый был высоким, с широкими плечами, но сейчас выглядел сильно истощенным. Лицо заросло густой бородой, а в некоторых местах оно было покрыто большими кровоподтеками — как и все тело. Сильнее всего пострадали руки — Дерк видел, что Эмералд всякий раз задерживала дыхание, глядя на них.

Однако, несмотря на обширные увечья, ни одно из ранений не выглядело смертельным. Дерк нащупал два сломанных ребра и подозревал трещину в берцовой кости, но, в общем и целом, мужчина был в лучшем состоянии, чем казалось на первый взгляд. Они обработали все его раны, плотно обмотали грудь, зафиксировали ногу и наложили компрессы и повязки там, где это было необходимо — то есть почти везде. Эмералд постелила Дерку на полу, а сама села рядом с раненым, внимательно следя за его состоянием. На рассвете Дерк сменил ее.

Мужчина пролежал в беспамятстве неполных три дня. На четвертые сутки он очнулся, но ненадолго, и тут же уснул глубоким сном еще почти на день. Эмералд умело влила в него кружку настоя, пока он был в сознании — он пил молча, закрыв глаза, и, кажется, не обращал внимания на горький привкус напитка.

Когда мужчина проснулся на следующий день, его взгляд был уже вполне осмысленным. Он долго лежал, глядя в потолок, потом повернулся к Эмералд, которая готовила все необходимое для смены повязок.

— Где я?

— В доме Мастера драконов, — спокойно ответила Эмералд, пресекая своим ответом вопрос «кто вы?».

Мужчина прикрыл глаза, но ей показалось, что он прошептал «повезло». Она продолжила раскладывать на столе чистые бинты, но снова почувствовала на себе его взгляд и подняла голову.

— Спасибо, — тихо сказал мужчина.

Эмералд только кивнула — и вернулась к повязкам.

***

Мужчина назвался Роем. По началу Эмералд никак не могла определить его возраст — слишком мешали густая растительность на лице и нездоровая худоба. Но даже когда по просьбе Роя она сбрила его бороду, сложно было сказать, сколько же ему лет. У него было гладкое, молодое лицо с хорошо очерченными чертами, но ее всякий раз сбивали с толку его серые глаза — настолько они были усталыми, старыми и пустыми. В этих глазах не было никакого чувства — и очень часто Эмералд замечала, как Рой прикрывал их, как будто ему не хотелось видеть ничего вокруг. Конечно, он был сильно истощен и еще не оправился от своих ран — но в нем чувствовалось нечто большее, чем простая усталость больного.

Рой выздоравливал медленно — медленнее, чем это можно было бы ожидать от сильного молодого мужчины. Он мало говорил, но всякий раз, слыша его голос, Эмералд вздрагивала от того, как равнодушно и бесцветно тот звучал. Иногда ей казалось, что она видит перед собой не человека, а воспоминание о нем. Причем воспоминание совсем не радостное.

Дерк каждый день осматривал Роя, но был при этом немногословен, задавая только необходимые вопросы. Рой отвечал так же кратко. Он добросовестно выполнял все указания Мастера, чем несколько удивлял Эмералд. По своему опыту она знала, что мужчины обычно пытаются всячески увильнуть от лечения, после чего всю жизнь жалуются на так и не вылеченную болячку.

Рой ни на что не жаловался — он вообще вел себя очень деликатно. Как только необходимость все время лежать отпала, он мягко, но решительно отказался спать на кровати, и переехал на улицу, под небольшой навес. Дерк не возражал. Погода стояла сухая.

Постепенно они сняли с него все повязки. Рой все еще морщился, когда пытался глубоко вздохнуть или поднять руки — но утверждал, что чувствует себя значительно лучше. Эмералд готова была верить этому — до тех пор, пока не смотрела ему глаза. Во всем остальном Рой выглядел вполне здоровым.

Он стал недалеко ходить пешком, и теперь Эмералд часто видела, как Рой осторожно спускается по крутой тропинке к их дому с любопытной грацией ловкого человека, чьи движения вынужденно скованны. Кроме ребер, которые должны были рано или поздно срастись, из видимых следов нанесенных ему увечий остались только руки — Эмералд сомневалась, что шрамы, идущие через все пальцы, когда-нибудь исчезнут окончательно.

Спустя три с лишним недели Дерк в очередной раз осмотрел Роя и заключил, что ребра, судя по всему, срослись. Тот только кивнул и начал натягивать рубашку. Дерк сел за стол, который Эмералд уже успела накрыть во время осмотра, поставил локти и положил подбородок на сложенные руки. Эмералд разлила похлебку по тарелкам. Рой, одевшись, присоединился к Дерку, взял ложку и стал есть. Тот молча смотрел на него.

На десятой ложке Рой наконец поднял голову и встретился с Мастером взглядом.

— Да? — спросил он наконец.

— Твои раны вылечены.

— Похоже на то, — согласился Рой. — Я очень благодарен за это, и…

Дерк прервал его легким покачиванием головы.

— Я ждал, когда ты выздоровеешь, чтобы поговорить с тобой. На случай, если после этого разговора ты захочешь сразу уйти… Генри.

Мужчина вздрогнул.

— Что с тобой случилось?

Рой — а точнее, Генри, — нахмурился.

— Мы ведь не знакомы? — он вопросительно посмотрел на Дерка.

— Нет. Но у Сагра был только один любимый ученик.

— У Сагра?

Дерк кивнул.

— Мы с ним вместе учились у одного Мастера. И потом изредка встречались. Навещали друг друга.

Генри поднял брови. Для того, чтобы “навестить” друг друга, Мастерам нужно было пройти несколько десятков миль по горам.

— Но я бы, возможно, и не узнал, что это ты, — продолжил Дерк, — если бы не твое дыхание.

Генри поднял брови еще выше.

— Два вдоха, один выдох. Мы ученики одной школы, — улыбнулся Дерк.

Генри слабо усмехнулся в ответ и стал задумчиво рассматривать столешницу.

— Как Сагр умер? — сказал Дерк неожиданно.

Генри вздрогнул и вскинул голову.

— Умер? — повторил он глухо.

Дерк нахмурился.

— Ты не знал? Тогда кто… — он не договорил и задумался.

— Кто — что?.. — напряженно спросил Генри.

— Месяц назад, — медленно начал Дерк, — почти перед самым твоим появлением, когда сошел снег, я ходил навестить Сагра. От него давно не было ничего слышно. Когда я пришел, там была только могила. С вырезанным деревянным драконом. Я считал, что это ты его похоронил.

Генри прикрыл глаза.

— Я был не единственным любимым учеником Сагра, — пробормотал он глухо, а затем внезапно встал из-за стола и вышел на улицу.

***

Вечером, когда Генри уже укладывался спать под своим навесом, Дерк вышел к нему.

— Ты не ответил, что случилось с тобой.

— А почему я должен отвечать? — спросил Генри. Он снова был спокойным, отстраненным.

— Не должен. Но я хотел бы знать, что с тобой сделали… и кто. В конце концов, мне лично пришлось иметь дело с последствиями.

Генри вздохнул. Прислонился к стене дома и посмотрел вдаль, туда, где силуэт гор острыми зубьями врезался в бледное небо.

— Последние полгода, — ответил он наконец, стараясь, чтобы голос звучал ровно, — я провел в подвале замка Заур. Не по собственному желанию, — добавил он с усмешкой.

— А по чьему?

— Короля Джона. Нового короля Джона.

Дерк присвистнул.

— И чем ты ему так не угодил? — недоверчиво спросил он, невольно косясь на руки Генри.

Тот криво усмехнулся.

— Скорее наоборот. Я им очень угодил. Вернее, должен был угодить.

Дерк поднял брови.

— Им нужны были сведения об… одной особе. Они считали, что я могу сказать о ней больше, чем кто бы то ни было еще.

— И ты им сказал? — спросил Дерк несколько жестко, потому что его взгляд снова упал на шрамы, идущие через все пальцы Теннесси.

Генри ответил не сразу.

— Ты знаешь, — начал он тихо, — когда я был маленьким, шла война с Лотарией. Про нее было много историй, баллад и песен. Но были еще и рассказы о том, что лотарцы делали с теми, кто попадал к ним в плен. Мой отец считал, что мне полезно знать все про войну, а потому довольно красочно пересказывал мне эти истории. И, разумеется, потом я часто думал о том, а что было бы, если бы меня пытали. Иногда, в порыве юношеского энтузиазма, я думал, что не скажу ничего, никому и никогда. После, когда я уже стал повзрослее и получил открытый перелом руки, то пришел к убеждению, что в определенных случаях буду пытаться остановить боль всеми возможными способами, — Генри задумчиво посмотрел на свои руки. — Я, признаться честно, боюсь боли.

— Это вообще-то нормально, — тихо вставил Дерк.

Генри мягко улыбнулся, потом поднял глаза и почти весело посмотрел на Мастера.

— Ты же знаешь любимый фокус Сагра с иголкой?

Дерк поморщился.

— Конечно. Но мне всегда эта практика казалась ненужным самоистязанием.

— А зря, — тихо возразил Генри. — Оказалось чрезвычайно полезным.

Дерк снова поднял брови.

— Смысл практики, как ты помнишь, состоит в том, чтобы принимать ожидаемую боль как уже случившуюся. То есть, по сути, превращать будущую сущность боли в настоящую. В этом случае настоящая сущность становится, в свою очередь, прошедшей.

— И, соответственно, ты ее не чувствуешь?

Генри поморщился.

— Да нет. Вполне себе чувствуешь. Просто превращение настоящей сущности в прошедшую внушает твердую уверенность в том, что рано или поздно это закончится.

— Вся проблема, — добавил он глухо, — заключается в слове «поздно».

Дерк очень долго молчал.

— И что ты собираешься теперь делать?

Генри ответил не сразу.

— Я не знаю, — наконец признался он. — Все, что я делал в последнее время, оборачивалось сплошной катастрофой. И не только для меня. Я растерял всех близких мне людей и не имею ни малейшего представления, что с ними, и что-то мне подсказывает, что теперь моя компания будет слишком опасной для них. Я знаю, что одну из них ищет банда наемных убийц, но я толком не знаю сам, где ее найти. Я застрял здесь, и нет никакой гарантии, что они не доберутся до нее раньше. И при этом, если я хочу попытаться ее найти, я должен быть уверен в том, что мне хватит на это сил. Поэтому день за днем я торчу здесь и терпеливо жду, когда наконец срастутся эти проклятые кости, — и Тьма знает, чего мне стоит это терпение, — Генри, проговоривший все это очень быстро, наконец выдохся и замолчал.

— Мне всегда казалось, что у воспетых в песнях героев напрочь отсутствовало чувство самосохранения, — заметила Эмералд, неслышно вышедшая к ним.

— Именно поэтому они и стали героями, — ответил Генри мрачно. — Не помню ни одной истории, в который бы рыцарь отсиживался бы несколько недель, в то время как… кому-то… грозит смертельная опасность.

— Ну да, — кивнул Дерк. — Поэтому в результате они очень красиво умирают, а все их друзья оплакивают их бренное тело.

— Это лучше, чем оплакивать самому бренные тела друзей.

— Лучше для кого? — прищурился Дерк. — Генри, если бы ты в конце концов умер где-нибудь в этих горах, это точно никому бы не помогло. Сейчас ты можешь снова тронуться в путь, готовый ко всему — поверь, в этом гораздо больше смысла.

Генри грустно улыбнулся.

— Так ведь я же здесь, Дерк, а не умираю где-то в горах. У меня негероически сильно развито чувство самосохранения.

***

Он ушел от них несколько дней спустя. Эмералд пыталась уговорить Генри остаться, восстановиться полностью, но это было невозможно. Слова, один раз произнесенные вслух, давили сильнее, чем тысячу раз прозвучавшие в голове — он и впрямь потерял слишком много времени. И пока было совершенно непонятно, как его можно было бы наверстать.

Если бы Генри мог сейчас хоть чем-нибудь наслаждаться, он, безусловно, получил бы огромное удовольствие от перехода через горы. Это был его мир — и в это время года горы становились настолько дружелюбными, насколько это вообще возможно для гор.

Впрочем, в каком-то смысле Генри действительно стал чувствовать себя лучше — по крайней мере, сейчас он не сидел на месте. Это уже было огромным облегчением.

Хотя и не спасало от беспокойных мыслей о будущем.

И воспоминаний о прошлом.

***

Они пробрались в Тенгейл ночью, через несколько дней после неудавшейся свадьбы Генри через тот самый тайный проход. Большой дом никогда особенно не охранялся — стража жила на нижней террасе. Поэтому десять человек бесшумно вошли в большие парадные двери, а через некоторое время так же бесшумно вышли из них, неся с собой одиннадцатого, связанного по рукам и ногам. Этим одиннадцатым был Генри, получивший по голове при попытке сопротивляться.

Очнулся он уже в замке Заур. То, что это замок, а уж тем более, какой именно, Генри узнал далеко не сразу. Сначала он мало что соображал — после удара по затылку его мутило, да и видеть он мог только четыре сырые стены да цепь, идущую от его ноги к кольцу в полу.

А потом за ним пришли. И после этого Генри долго не интересовало ничего, кроме одного — дотерпеть. Мгновение, день, вечность — но дотерпеть.

И у него получилось.

Замок Заур, северная резиденция принца — а ныне короля — Джона, находился в процессе грандиозного ремонта. Как только его хозяин получил неограниченный доступ к королевской казне, он решил восстановить замок — тот давно нуждался в перестройке.

Генри вели из одной части в другую — подвал, в котором его держали до того, поглотила волна реновации, и пленника пришлось перевести, обходя часть стройки по стенам. Именно там, наверху, пленник вдруг дернулся, опрокинув застигнутого врасплох стражника — и упал со стены высотой в добрую сотню локтей.

Приземлился Генри почти правильно — и тут же попытался встать, барахтаясь в густом кустарнике, на его счастье обильно растущем с этой стороны. Поначалу боль почти не чувствовалась — и Генри побежал. Потом шок прошел — и тогда пришлось перейти на шаг. Генри поднимался наверх, в горы, надеясь, что этим собьет погоню с толку — и прекрасно понимая, что долго так не протянет. Упадет и сдохнет. Но — хотя бы не в замке. В горах. На свободе.

Дальше он ничего не помнил. А очнулся уже у Дерка. На него смотрели глаза Эмералд.

Внимательные зеленые глаза.

***

Он слегка лукавил, когда сказал, что совсем не знает, где искать Джоан. Потому что те, кто пытался вытянуть информацию из него, оказывается, знали даже больше, чем он сам. И проговорились. После допроса один из них, вежливый и аккуратный, пробормотал — быть может, считая, что Генри уже отключился:

— А ведь мы видели, что дракон улетел на запад… Любопытно, на кой ей понадобилось лететь на запад?

Поэтому Генри знал, куда идет. Он только понятия не имел, как именно искать Джоан. До сих пор ему еще ни разу не приходилось кого-нибудь искать.

Искушение заглянуть в собственный замок перед тем, как спускаться в долину, было очень велико. Конечно же, одна или даже две ночи под крышей, с нормальной едой, горячей ванной и теплой постелью не были таким уж большим промедлением. Он отдохнет, наберется сил. Покажется матери, которая ничего не знала о нем с момента его таинственного исчезновения. Генри и раньше имел обыкновение надолго пропадать, но все-таки полгода даже для него было слишком большим сроком. И он никогда не уезжал один, не сказав об этом Ленни.

Но в то же время сейчас любой в замке мог подтвердить, что Генри там нет и не было уже очень давно. Его появление не удастся сохранить в тайне, потому что слуги есть слуги, и рано или поздно новости о том, что лорд жив и здоров, разлетятся повсюду. А это чревато большими неприятностями, даже если Генри тут же снова исчезнет.

С другой стороны, ему позарез нужно было побывать дома. Даже оставив радужные мечты о паре ночей в тепле и уюте, Генри помнил, что у него нет при себе ни оружия, ни денег. Он спорил сам с собой все время, пока переходил через горы, и в конце концов нашел выход. Глубокой ночью, когда замок безмятежно спал, Генри совершил бесшумный грабительский налет на свой собственный дом. Предприятие, чуть не омрачившееся, правда, его бесславной кончиной, в целом прошло успешно, и перед рассветом Генри уже спешил по дороге, ведущей в долину, нагруженный награбленным. Перед выходом его так и подмывало наведаться еще и в конюшню, тем самым избавив себя от необходимости изображать легковооруженного вьючного осла. Но лошадь, к сожалению, никак нельзя было спустить со стены тем же образом, каким спускался он, и тем более — переправить через пропасть, окружающую замок. Поэтому Генри продолжал путь на своих двоих, впервые в жизни признавая, что передвигаться верхом бывает иногда значительно удобнее.

Леди Теннесси была в замке. Генри долго колебался, стоит ли как-то давать ей о себе знать. В конце концов он оставил рядом с ней на подушке записку: «Я живой, но потерял жену. В активных поисках. Слегка ограбил нас — надеюсь, это не смертельно. Генри».

Север, юг, запад, восток

Генри и не подозревал, как сильно привычный мир может измениться за полгода. Когда он уезжал в горы поздней осенью, собираясь жениться на любимой женщине, страна лежала в сладостном покое, отдыхая после обильного урожая. Леса были заполнены звуками господской охоты и тихими шагами простого народа, вопреки всем запретам забирающим у леса свое, пока позволяла природа. Голые поля, оставшиеся после уборки урожая, и те, что все лето стояли под паром, перемежались с зеленеющими озимыми, солнце иногда выглядывало из-за облаков и согревало остывающую землю, по небу проносились стаи птиц — все выглядело нормальным, привычным, обыденным.

Генри вновь спустился в долину реки Ин в конце весны. И попал в ад.

***

Едва взойдя на престол, король Джон умудрился совершить все, что только может сделать монарх для скорейшего разрушения королевства. Для начала король, как и многие августейшие особы до него, пришел к простой и логичной мысли, что никто не мешает ему увеличить налоги. Напрасно первый лорд и лорд-казначей пытались объяснить ему, что размер налогов является десятилетиями выверенной цифрой, изменение которой может привести к печальным последствиям. Король отмахнулся от одного, казнил другого — и издал указ. Возможно, проводи он такую политику постепенно, увеличивая налог из года в год на небольшой процент, это и сошло бы ему с рук. Но Джону слишком нравилось звучание слова «вдвойне» — и именно так налоги и выросли. Последствия не заставили себя ждать — подданные негодовали.

Однако Король Джон считал себя невероятно искусным политиком, и потому решил исправить ситуацию с помощью обходных маневров. Он был уверен, что монарху прежде всего нужна поддержка дворянства, а дворянство всегда не в ладах с крестьянами — и потому Джон сразу же после выхода закона о налоговых сборах выпустил второй закон, дающий лендлордам неограниченную власть над крестьянами. Если раньше последние находились под защитой королевского правосудия и тем самым ограждались от произвола своего сеньора, то теперь вся власть передавалась в руки дворянства, с одним лишь условием — отдавать в казну установленный налог. Это немедленно привело к двойной игре со стороны дворян. Теперь ничто не мешало им собирать в четыре, в пять раз больше, чем раньше, прикрываясь королевским налогом. Разумеется, далеко не все феодалы поступали так — среди них было много разумных людей, прекрасно сознававших, что мертвый крестьянин работает не в пример хуже живого. Но, если короля делает свита, то и на свиту в большой степени влияет характер самого короля — правление Джона характеризовалось вседозволенностью, жадностью и глупостью. И слишком много пустых голов поспешили наполниться именно этими идеями.

В южных областях страны, где урожай был самым большим, а головы — самыми горячими, начались выступления крестьян. Их подавили — с показательной жестокостью. Но вместо того, чтобы стать актом устрашения, это лишь подлило масла в огонь. Выступления начались повсюду — лорды взбесились — крестьяне ответили поджогами и партизанской войной. Король Джон испугался — и не придумал ничего лучше, как позвать на помощь в подавлении восстаний на юге Кресскую Империю. И она, разумеется, с радостью бросилась помогать.

***

Генри начал свой путь на северо-востоке страны. Здесь не было войны, не было восстаний. Здесь просто царил голод — почти все запасы были изъяты лендлордами «на всякий случай». Это был еще не страшный голод, наступившее лето обещало накормить всех — но тень грядущей зимы уже маячила впереди, и в глазах каждого надежно поселился страх.

Генри объехал Риверейн, столицу Инландии, с севера, по пути проезжая притихшие деревни и города, в которых жизнь как будто настороженно замерла.

В начале своего путешествия он все-таки обзавелся конем — огромным норовистым жеребцом гнедой масти, зверем устрашающей внешности и отнюдь не легкого характера, который при первом же взгляде производил весьма пугающее впечатление. Хотя Генри никак не дотягивал до воспеваемых в легенде семи футов роста, многие, вероятно, все же принимали его за Всадника Смерти, особенно в утреннем тумане или вечерних сумерках. И даже при более близком знакомстве, когда он спешивался с коня и снимал капюшон, люди продолжали с опаской коситься на него. В лице Генри с недавних пор появилось что-то пугающее.

Он уже начал привыкать к тому, что видел вокруг — к тихим улицам, на которых не играли дети, опустевшим площадям, на которых больше не кипела жизнь, когда неожиданно пейзаж резко изменился. С юга пришли беженцы.

Дороги стали непроходимыми, и Генри решил, что пробираться по лесным тропинкам будет быстрее и безопаснее. По сравнению с шумным, пыльным, многолюдным трактом лес казался тихим и спокойным. На деле же все оказалось совсем не так. Генри успел забыть, что любая смута порождает всякое отребье. А оно, в свою очередь, страшно любит обитать в лесах.

Здесь были люди всех мастей — от простых бандитов и мародеров до партизан, залечивающих раны в глубоком тылу, бродячих трупп, утративших своих слушателей в силу общей неустроенности, и даже гадалок и прорицателей, наоборот, резко повысивших свою популярность благодаря общественным волнениям. Компания была яркой, пестрой, взрывоопасной и, кроме того, постоянно пополнялась беженцами, которые, следуя той же логике, что и Генри, бежали с больших трактов под защиту леса. Защита оказывалась эфемерной — но у многих уже не было сил идти дальше, и там они и оседали, образуя целые коммуны, каждый день сражавшиеся за жизнь с лесом — и другими его обитателями. Борьба шла с переменным успехом. И следы этого успеха Генри мог наблюдать своими глазами.

После первого встреченного трупа Генри снял лук со спины, после второго — положил на тетиву стрелу. Так он и ехал через лес, осторожно оглядываясь по сторонам, объезжая по широкой дуге все звуки, свидетельствующие о присутствии людей, и стараясь быть как можно менее заметным.

Генри собирался пересечь реку Стет в ее верховьях, но болотистые пустоши в предгорьях заставили его уходить все дальше и дальше на юго-запад в поисках безопасной переправы. В конце концов Генри вплотную приблизился к самым неблагополучным областям страны. Он чувствовал, что необходимо вернуться на север. Генри стал все чаще натыкаться на других обитателей леса, и все чаще видел то, чего видеть вовсе не хотел. Потому что видеть и не вмешиваться было невозможно.

Беженцы селились в лесу большими лагерями, переходя на север целыми деревнями. К ним прибивались беглые крестьяне, спасавшиеся от бесконечных поборов. Время от времени местные землевладельцы устраивали рейды на беглецов — рейды, не отличавшиеся особой гуманностью или разборчивостью. Уцелевшие разбредались по лесу небольшими группками и быстро становились жертвами более агрессивных его обитателей. Генри имел возможность наблюдать все звенья этой своеобразной пищевой цепочки, и чем больше он наблюдал, тем больше ему хотелось кого-нибудь убить. Всеобщий хаос, безусловно, сказывался и на нем.

Он не хотел вмешиваться. «Это бессмысленно», — повторял он себе день за днем. «Каждый здесь борется лишь за то, чтобы выжить, и у одних всего лишь больше возможностей, чем у других. Это не моя война», — повторял он себе. — «Это не мой долг. Я должен найти Джоан. Я не должен больше никого спасать».

Ближе к концу лета Генри сумел почти добраться до Стетхолла, в котором был мост через Стет. И не только мост — Генри знал, что может рассчитывать в городе на некоторую передышку. Мысль о крыше над головой и нормальной еде приятно грела душу после стольких месяцев странствий по лесам и болотам.

Генри старался передвигаться в утренних и вечерних сумерках, останавливаясь на длинные привалы ночью и днем. Ехать по свету он опасался — слишком многие бодрствовали, — а ехать ночью было невозможно из-за непроглядной темноты и тех немногих, кто предпочитал не спать именно в это время суток. Дважды Генри чуть было не лишился коня — однако животное оказалось вполне способным постоять за себя и благополучно отлягалось от конокрадов, продемонстрировав при этом неожиданную преданность своему хозяину, которую ранее Генри у него никак не подозревал.

Он был примерно в двух днях от Стетхолла и собирался возвращаться на тракт. До темноты сделать этого не удалось, и ему пришлось немного вернуться в поисках места для ночлега. Место нашлось — Генри уже собирался расседлать коня — как вдруг совсем недалеко раздались крики.

Он вздохнул и так и замер с поднятыми к седлу руками. Крики повторились, и он мог различить, что голоса были женскими. И детскими.

Генри уперся головой в седло и тихо выругался. Запрыгнул на коня, положил на колени лук с наложенной на тетиву стрелой и поехал на звук.

Кричали и правда поблизости — почти сразу Генри выехал на небольшую поляну. Картина была классической — банда злодеев нападала на беззащитных женщин и детей, женщины и дети кричали, злодеи — почему-то — рычали, все соответствовало канону. В этот момент на сцене как раз и должен был появиться герой, быстро и артистично расшвыривая злодеев, после чего благодарные женщины и дети в слезах обступили бы его и вручили какой-нибудь чудом уцелевший древний артефакт.

Генри еще не успел толком появиться на сцене, когда прямо над его головой пролетела стрела, выпущенная из арбалета. Генри тут же вскинул лук, ища глазами стрелявшего, но их оказалось двое, и второй болт с большой вероятностью убил бы Генри, если бы не вздорный характер его жеребца. Конь решил, весьма разумно, впрочем, что находиться в месте, где кричат и стреляют, ему совершенно не хочется, и резко дернулся вправо. Маневр чуть не вышвырнул Генри из седла, но вывел из-под удара. Генри выдернул ноги из стремян и мягко соскочил на землю, пользуясь тем, что ретивость коня увела его обратно под прикрытие густо растущих вдоль опушки елочек. Он не стал дожидаться, пока бандиты успеют перезарядить самострелы. Первая стрела попала прямо в желоб арбалета, намертво застряв там. Вторая должна была попасть в другой арбалет — но стрелявший дернулся, и стрела прошила его правую руку. Генри выругался. Он ненавидел промахиваться.

Третья стрела сбила шапку с головы одного из бандитов — и этого оказалось достаточно. Все трое кинулась бежать, и вскоре на поляне стало очень тихо.

Генри опустил лук, но порядка ради придирчиво осмотрел полянку, прежде чем выйти из своего укрытия. Конь все это время спокойно стоял за спиной Генри, самодовольно раздувая ноздри.

— Молодец, животное, — проворчал Генри, похлопывая его по шее. Конь тихо фыркнул. Генри взял его под уздцы и медленно вышел на поляну.

Их было семеро — четверо женщин и трое детей. Или же наоборот, трое женщин и четверо детей — Генри не мог понять, к какой группе отнести тоненькую, но довольно высокую девчушку, крепко обнимавшую мальчика лет пяти.

Они смотрели на него, и глаза у них были широко раскрыты от ужаса.

Генри украдкой вздохнул.

***

Когда-то очень давно, когда небо, солнце, трава и сам Генри были совсем другими, Сагр взял его на встречу с настоящим драконом. Тот прилетел в одну из деревень и потребовал выдавать в месяц по прекрасной девице, по всей видимости, в рамках проводимого им социального эксперимента. Сагр тут же собрался в путь, взяв с собой пятнадцатилетнего ученика, дрожащего от возбуждения и сгорающего от любопытства. Это был первый дракон, которого Генри видел так близко — первый дракон, который с ним заговорил. Тогда же Генри узнал, почему Мастера драконов зовут именно Мастером. Искусство, понял он, было вовсе не в том, чтобы говорить с драконом — по сути, этому мог научиться любой неглупый человек. Секрет заключался в том, чтобы заставить дракона слушать тебя. И слушаться.

Дракон послушался Сагра, и они вернулись в деревню сообщить, что опасности больше нет. Генри ожидал, что ликующие жители вместе со всеми девицами, избежавшими несчастной участи, выбегут им навстречу и осыплют благодарностями. Однако, вопреки ожиданиям, встретил их лишь старейшина, который после короткого и исключительно делового разговора тут же отпустил их, а по сути прогнал из деревни, вручив большой мешок. За все это время Генри не попалось на глаза ни одного человека — ни радостной девицы, ни заливающейся слезами счастья матери. Лишь когда они проходили по главной улице, Генри заметил, как всю дорогу их сопровождает движение занавесок в окнах — люди выглядывали на мгновение, смотрели на Мастера и его ученика и тут же прятались обратно.

Когда они отошли от деревни достаточно далеко, Генри не выдержал и спросил:

— Что с ними такое?

— А что с ними? — уточнил Сагр со спокойным недоумением.

— Как что! Ты же прогнал дракона! Спас их!

— И что?

— Могли бы сказать спасибо!

Сагр многозначительно похлопал по мешку, который нес Генри и в котором содержалось их скромное, но вполне съедобное вознаграждение.

— Это не благодарность, — упрямо возразил Генри. — Это плата.

Сагр неожиданно остановился и повернулся к юноше.

— Генри, постарайся, пожалуйста, понять и запомнить на всю жизнь. Никогда не жди благодарности от людей, которых ты спас от кого-то. В их глазах ты будешь всего лишь человеком, который оказался сильнее угрожавшего им зла. Не самая обнадеживающая характеристика, согласись?

Пятнадцатилетний Генри никак не мог с этим согласиться. Должно было пройти еще почти столько же лет, чтобы он понял наконец весь смысл слов своего учителя.

***

Женщины и дети смотрели на Генри испуганно и настороженно. Он медленно вышел на середину поляны, положил на землю перед собой лук, снял со спины колчан и опустил его туда же. Выпрямился и встал, слегка разведя перед собой руки, чтобы показать, что больше у него ничего нет. Картину, правда, несколько портил конь Генри, выглядевший угрожающе и безо всякого оружия.

Кроме того, верхом по лесу передвигались только люди лендлордов, да еще наиболее удачливые мародеры, успевшие разжиться лошадьми. Обе категории не сильно отличались друг от друга манерой поведения и были, бесспорно, самыми опасными в лесу.

— Я не причиню вам вреда, — тихо произнес Генри. — Я вас не трону, — повторил он чуть громче.

Они молчали. Генри постоял посреди поляны, чувствуя себя полным идиотом, потом раздраженно вздохнул, поднял лук и стрелы, отчего женщины испуганно подались назад, запрыгнул в седло и поехал прочь.

«Дуры, — подумал он зло. — Вот что, по их мнению, я собирался с ними сделать? Мелко нашинковать в качестве заготовок на зиму? Обобрать ввиду вопиющего отсутствия в моем гардеробе юбок? Или, может быть, изнасиловать всех трех разом? Или четырех? Дуры».

Генри вернулся на уже выбранное для ночлега место. Расседлал коня, который продолжал самодовольно фыркать, и улегся, подложив одну из сумок под голову. Во сне он продирался через густой ельник, чтобы спасти каких-то вздорных детей, но дети стали разбегаться по сторонам, и он уже не понимал, кого из них спасать в первую очередь. Постепенно лес превратился в огромный пустой замок. Генри знал, что в одной из комнат найдет Джоан, и открывал дверь за дверью. Но каждый раз за ними оказывался подвал, в котором его пытали, и Генри с ужасом захлопывал дверь, не успев толком рассмотреть, что же было внутри. Потом ему приходило в голову, что, возможно, где-то там в темноте подвала все-таки была Джоан, и Генри возвращался и снова начинал открывать все двери подряд.

Он проснулся с тошнотворным ощущением отчаяния и бессилия. Хуже этого сна был только его постоянный кошмар, в котором она умирала, а он ничего не мог сделать. Генри долго лежал, глядя в сизое предрассветное небо. Потом резко поднялся — он заметил, что на поляне есть кто-то еще.

Это была одна из вчерашних дур — самая старшая, с сединой в волосах. Она пристально смотрела на него, и ему показалось, что за ее спиной маячат остальные.

— Мы пришли высказать свою благодарность, мой господин, — сказала она глубоким, плавным и величественным голосом.

«Невероятно», — подумал Генри, не сводя с них взгляда.

— Прими это от нас, — сказала она все с тем же достоинством, вышла вперед и положила на мокрую от росы траву что-то маленькое и бесформенное. Генри присмотрелся. В сумерках можно было разглядеть пару длинных ушей и четыре маленькие лапки.

«Кролик. Они поймали и принесли мне кролика. В знак благодарности».

Генри посмотрел на женщин. Вероятно, стоило улыбнуться.

Но хотелось плакать.

***

— Я правильно вас услышал? Вы хотите, чтобы я сопровождал вас в лагерь под Корхемом?

— Мы просим, мой господин, — мягко поправила одна из женщин.

Корхем. Миль сто обратно на восток.

— Я не могу, — покачал головой Генри. — Я должен ехать прямо в противоположную сторону.

— Но это не так далеко... — возразила старшая нерешительно.

— Нет, — резко возразил он. — Простите, но нет.

Уезжая, Генри заставил себя не оборачиваться.

***

Когда он остановился на дневной привал, игнорировать внутренний голос, упорно нашептывающий то, что Генри и сам знал, стало совершенно невозможно.

«Ну что, — вкрадчиво повторял голос в такт шелесту листьев, — как ты думаешь, сколько они еще протянут? Пару дней? Неделю, может быть?»

Генри устало потер лицо рукой.

— Я должен искать Джоан, — возразил он самому себе.

«Почему? Чем ее жизнь принципиально отличается от любой другой? Почему она стоит семерых?»

— Хотя бы потому, что я вижу ее во сне каждую проклятую ночь!

«Кто сказал, что теперь ты не будешь видеть и их тоже?»

Генри заскрипел зубами.

— Я не могу возвращаться, — прошептал он.

«В конце концов, — примирительно сказал голос, — никто не знает, в правильную ли сторону вообще ты едешь. Почему-то ты вдолбил себе в голову, что если дракона видели летящим на запад, то и Джоан тоже нужно искать на западе. Но ты же знаешь, она может быть где угодно. По большому счету, любое направление может быть правильным».

Генри закрыл лицо руками.

— Проклятье, — прошипел он, запрыгнул в седло и поехал обратно. Он ругался весь день, пока ехал, и даже часть ночи, пока не уснул.

На следующий день ближе к полудню Генри нашел их. Они брели медленно, то и дело подгоняя усталых детей. Генри подъехал к ним сбоку, остановился и спешился.

— Сажайте их на лошадь, — сухо сказал он, кивая на мальчика и двух девочек. — Так будет гораздо быстрее.

Женщины не стали спорить, спрашивать или благодарить. Они просто подхватили детей и быстро взгромоздили на спину огромного жеребца. Конь покосился на них, но фыркнул вполне благосклонно. Генри взял его под уздцы и пошел вперед, задавая темп и заодно проверяя дорогу.

Они шли строго на восток.

***

Шли Генри и женщины вместе, но при этом существовали как будто порознь. На стоянках они всегда разводили два костра — один для себя, и один — для Генри, и не давали детям приставать к нему, что было, впрочем, совсем не просто. И конь, и лук вызывали у детворы град вопросов, на которые немедленно нужно было дать ответ. Но дети не сильно мешали Генри. Во всяком случае, они раздражали куда меньше их матерей.

На пятый вечер, когда все, кроме Генри, уже улеглись спать, он заметил неясную фигуру, стоявшую за кругом света. Она приблизилась, он всмотрелся в темноту — это была та самая девушка, возраст которой он никак не мог определить.

— Я не мешаю? — очень тихо, запинаясь, спросила она.

— Нет, — ответил он, продолжая рассматривать девушку. Длинные косы были распущены, худенькую фигурку облегало замысловатое одеяние, которое в другое время он мог бы счесть весьма любопытным. Девушка подошла ближе, и в неясном свете Генри заметил, что ее обычно бледненькие щеки были совершенно пунцовым.

И тут он все понял.

Девушка продолжала стоять, неловко теребя рукой рукав платья, составленного, судя по всему, из лучшего, чем располагали на данный момент странствующие женщины. Генри опустил взгляд на огонь и очень постарался не выругаться в голос.

— Тебя зовут Анна, верно? — наконец спросил он, и сам вздрогнул от того, как холодно это прозвучало.

— Да, — ответила она еле слышно.

— Вот что, Анна, — сказал он, стараясь придать голосу больше мягкости, — иди спать.

Она моргнула.

— Уже поздно. Все давно спят, — сказал он с нажимом.

— Но, мой господин, — начала она, краснея еще сильнее, — ведь я пришла...

— Я знаю, зачем ты пришла, — прервал ее он, с ужасом чувствуя, как щекам становится горячо.

«Подумать только, — пронеслось у него в голове. — А я-то думал, что уже ничто не может заставить меня покраснеть».

— И именно поэтому, — продолжил он, — я повторяю — иди спать.

Она закусила губу.

— Анна, — начал он, но она быстро покачала головой.

— Они засмеют меня, — она покосилась на то место, где раньше горел второй костер. — Скажут, что я не справилась.

«О, Свет, — изумился про себя Генри. — Что это вообще за компания? Остатки разоренного борделя? Или я упустил в жизни что-то важное, и на самом деле все женщины такие?»

«Или, — вдруг пришла в голову мысль, — они просто здраво рассудили, что лучшая награда для одинокого странствующего мужчины — это юная дева?»

Самое печальное заключалось в том, что они были правы. Ему определенно нужна была женщина. Но не так, не здесь, не сейчас.

Не эта женщина.

Тем более, что и эту-то женщиной можно было назвать только в темноте и только с большими допущениями.

На этот раз Генри не выдержал и тихо прошипел сквозь зубы нечто не очень разборчивое. Анна вздрогнула. Он резко встал, она невольно попятилась назад.

— Значит, будешь спать здесь, — он указал взглядом на свою попону.

Анна недоверчиво смотрела на него.

— Я серьезно. Ложись.

Теперь она смотрела испуганно.

— Быстро! — почти крикнул он, и она стрелой метнулась на землю и легла, не сводя с него широко раскрытых глаз.

Генри молча посмотрел на нее. Потом вздохнул, поднял с земли свой плащ и аккуратно укрыл ее, стараясь не встречаться с Анной взглядом.

— Спокойной ночи, — сказал он тихо и зашагал к деревьям.

— Куда вы? — удивленно бросила она ему в спину. Генри остановился, но не обернулся.

— Подальше, — пробормотал он наконец. — Куда-нибудь подальше.

И решительно пошел прочь.

Генри долго и бессмысленно блуждал по совершенно черному лесу, царапая лицо и руки о ветки и то и дело пытаясь навернуться об очередной поваленный ствол.

«Прекрасно, — думал он мрачно, продираясь через очередные заросли непонятно чего. — Сначала был кролик, теперь — целая девица. Размер добычи постоянно растет».

Наверное, стоило улыбнуться.

Но хотелось плакать.

***

На рассвете Генри вернулся к стоянке, замерзший, усталый, но уже не такой злой. Анна спала, положив руки под голову и свернувшись под его плащом. В сумеречном утреннем свете она казалась совсем девочкой.

«Какие же все-таки стервы», — подумал он почти равнодушно, потому что сон буквально валил с ног. Генри взял седло, кинул его под ближайшим деревом, рухнул, прислонившись спиной к стволу, и тут же уснул.

Во сне он видел Джоан. У нее были распущенные волосы и странное платье, как будто составленное из разных частей. Она стояла, слегка наклонив голову, улыбалась, и Генри отчетливо видел родинку у нее на шее.

***

На следующий вечер Анна снова пришла к нему. Она была одета как обычно, в рубашку, юбку и стеганный жилет, и тащила с собой не очень большой узел.

У костра, возле которого Генри задумчиво доедал остатки своей похлебки, она бросила узел на землю и села сама. Вид у нее, в отличие от вчерашнего, был довольно решительный, если не сказать воинственный.

Генри вопросительно смотрел на нее.

— Я буду спать здесь, — заявила Анна твердо, но ее голос все-таки дрогнул в конце фразы.

— Это они... — начал Генри, но она яростно помотала головой.

— Нет. Это я так решила.

— Потому что?.. — поднял брови Генри, усиленно повторяя себе, что сердиться нет никакого смысла.

— Потому что не одному тебе хочется уйти подальше, — тихо ответила она, и он сразу успокоился. В ее «ты», разительно отличавшемся от «моего господина», было что-то очень правильное. Оно отдавало доверием.

Генри кивнул. Анна невозмутимо развязала узел, как будто не сомневалась в его согласии, и стала деловито раскладывать на траве толстый, хотя и сильно потрепанный плед.

— Сколько тебе лет, Анна? — неожиданно спросил Генри.

— Четырнадцать, — ответила она, не прекращая своего занятия. — А тебе?

Он ответил не сразу.

— Прошлым летом было двадцать семь.

Она подняла на него взгляд, явно удивленная ответом.

— А этим сколько?

Генри слегка улыбнулся, задумчиво потирая лоб рукой.

— Сто двадцать семь. По ощущениям.

Она непонимающе смотрела на него. Он отставил миску в сторону и лег.

— Спокойной ночи, Анна.

— Спокойной... — она запнулась. — А как тебя зовут?

— Рой, — ответил он, уставившись в темное беззвездное небо.

— Спокойной ночи, Рой.

Некоторое время было очень тихо, если не считать ветра, шумящего в верхушках сосен.

— Почему ты не убил их? — неожиданно спросила девушка.

— М?

— Бандиты, которые напали на нас. Ты ведь мог убить их всех, не сходя с места.

Генри слабо улыбнулся, по-прежнему глядя наверх.

— Я много кого мог бы убить.

— Но не убил?

— По-разному, — ответил он уклончиво.

— Ты очень хороший человек, — сказала она после небольшой паузы.

Он ничего не ответил. Над верхушками деревьев быстро проплывали облака.

***

С тех пор они так и разделились — Анна ела и спала у костра Генри, а остальные женщины продолжали держаться особняком. Генри был совершенно не против — девочка трогательно заботилась о нем, иногда выводила из не самых веселых раздумий каким-нибудь неожиданным вопросом, и, самое главное, была незаменимым спутником днем, развлекая детей всю дорогу. Генри не знал, что именно думают об их явном сближении остальные. Но ему было все равно.

Спустя три с лишним недели они добрались до лагеря беженцев близ Корхема. За всю дорогу им ни разу никто не встретился, не говоря уж о том, чтобы пытался напасть. Но Генри уже не думал об этом. В конце концов, направление действительно не имело значения. Он мог отыскать Джоан только чудом. Оставалось надеяться, что у чуда нет конкретной географической привязки.

Генри сдал своих подопечных старшине лагеря и собирался тут же уехать. Можно было остаться и один раз переночевать не в лесу, но в лагере царила слишком сильная атмосфера потерянности и неизвестности. Ему вполне хватало этого и в собственной душе.

Он уже успел отъехать достаточно далеко, когда услышал чей-то оклик за спиной. Генри обернулся, догадываясь, кто это мог бы быть.

Анна подлетела к нему, растрепанная и запыхавшаяся.

— Ты даже не попрощался, — выпалила она.

Генри спешился.

— Прости. Вы были слишком заняты, а я...

— Хотел побыстрее смотаться. Я знаю.

Он виновато улыбнулся. Отрицать не было смысла.

— Я тебя не буду долго задерживать. Только одна вещь...

Она вдруг потянулась и быстро поцеловала его.

— Пока. Будь здоров, — бросила она и тут же побежала обратно.

Генри стоял неподвижно, пытаясь вспомнить, как вдохнуть. Потом вдруг опомнился.

— Анна! — крикнул он. Она остановилась и обернулась.

— Не смей ждать меня! — приказал он. — Слышишь? Я никогда не вернусь!

— Я знаю, — ответила она просто.

— Ты обещаешь, что не будешь ждать?

Анна вдруг весело улыбнулась и слегка развела руками.

— Это уж как получится! — крикнула она и убежала прочь.

Генри долго стоял посреди леса, глядя, как ветер стряхивает первые желтые листья с деревьев. Наконец конь тихо ткнулся носом ему в плечо.

— Ты прав, — сказал Генри задумчиво. — Нам пора.

***

Он знал, что делал, когда старался ничего не замечать. За первые три месяца Генри проехал почти тысячу миль. За следующие три — около шестисот, но конец осени застал его там же, где и конец лета — у въезда в лагерь под Корхемом.

Их было много. Семей, бежавших с юга на север. Семей, идущих с севера на юг в надежде вернуться в свой дом. Жен, потерявших мужей. Детей, потерявших родителей. Людей, которых в пути ранило. Раненных, оставленных в пути.

И он провожал их всех, взад и вперед, с юга на север, с запада на восток, отводил домой, к родным, под крышу, в лазарет, в лагерь беженцев. Один раз — на кладбище.

Когда он перевозил последнюю пожилую пару в лагерь, лес уже был совершенно пустым. Ударили первые морозы, и все, кому было, где зимовать, забились под крышу, попрятались в свои убежища и старались не высовывать оттуда носа. Генри пытался не думать о тех, кому прятаться было некуда. Это получалось не всегда. Особенно если в лесу он натыкался прямо на них.

Двоих старичков Генри обнаружил в полуразвалившемся шалаше, оставшемся после чьей-то стоянки. Генри не особенно расспрашивал их о том, кто они, откуда и куда шли. Он просто посадил обоих на своего коня и отвез в Корхем, благо это было ближе всего.

Передав старичков под опеку местных сердобольных матрон, он поспешил тут же уехать — но она все равно перехватила его.

— Ты говорил, что не вернешься.

На этот раз Генри на всякий случай не стал слезать с коня.

— Я вернулся не к тебе.

— Это ничего не меняет, — улыбнулась Анна. — Возможность встречи остается все та же.

Ему очень хотелось пнуть себя. «Надо было оставить их на краю лагеря и уезжать как можно скорее», — подумал он зло.

— Ты спешишь? — спросила она.

— Да.

— Подальше отсюда?

— Да.

— Подальше от меня?

Генри ответил не сразу.

— Да, — сказал он наконец.

— Хорошо, — пожала она плечами. — Просто не бойся возвращаться.

Он должен был что-нибудь ответить, но вместо этого резко послал коня в галоп и долго скакал, пока тот не выдохся. Через два дня Генри выехал на Стетхолльский тракт, а спустя неделю уже въезжал в город. В тот день выпал первый снег, и черепичные крыши встречали Генри идеальной белизной.

Особое обслуживание

Профессиональный путь Клары Бринн был образцом успешной карьеры. Она начала, когда ей было семнадцать, а через два года уже была известна по всей округе. В двадцать она могла позволить себе назначить самую высокую цену, в двадцать пять — выбрать любого клиента. Если когда-либо представительница ее цеха могла выбирать, кто, когда и за сколько, то это определенно была Клара.

И вот теперь, всего лишь в тридцать с небольшим, она стала хозяйкой дома. Это был невероятный успех. Выигрывала не только Клара — престиж заведения сильно вырос, когда за стойкой внизу вместо расплывшейся мистресс Боул появилась подтянутая, стройная Клара в изящном костюме. Конечно, всегда существовала опасность, что кто-нибудь из клиентов примет ее за одну из работниц — но в самом взгляде Клары было что-то такое, что надежно защищало ее от излишней фамильярности и распускания рук. К небольшой доле фамильярности она уже давно успела привыкнуть.

Клара вела дело железной рукой, отчего быстро получила среди дам прозвище «Ежовая рукавица» или коротко «Еж». Она знала об этом и нисколько не возражала. Как известно, что с ежом сделать проблематично — так это покрыть сзади. Клара уже достаточно долго жила на свете, чтобы оценить подобное преимущество.

Той зимой посетителей было не больше, чем обычно, но Клара сетовала на резкую смену клиентуры. Из-за последних потрясений количество проверенных завсегдатаев сильно сократилось, а количество проходимцев, напротив, увеличилось. Это было неприятно по многим причинам — кроме участившихся жалоб работниц на здоровье, стали пропадать серебряные подсвечники и хрустальные бокалы. Дело дошло до того, что Кларе пришлось приказать своим вышибалам обыскивать каждого посетителя на выходе, если он только не входил в число постоянных клиентов. Подсвечники и бокалы перестали пропадать — Клара стала подумывать о том, не обыскивать ли посетителей на входе на предмет нежелательных заболеваний. Но пока на это все-таки не решалась.

Она поднималась чуть после полудня, и стояла за стойкой почти до самого рассвета, с небольшими перерывами. Когда Клара только вступила на почетное место хозяйки дома, ей пришла в голову гениальная мысль устроить специальную утреннюю акцию, во время которой все услуги предоставлялись по сниженной цене. План обернулся невероятным коммерческим успехом — однако по прошествии нескольких месяцев его пришлось свернуть, так как городской совет решил, что работа публичного дома в светлое время суток подрывает моральные устои общества. Чем занятие любовью днем отличалось от подобного ему ночью, так и осталось для Клары загадкой, однако она безропотно прекратила утреннее обслуживание, ограничившись полуподпольными исключениями для проверенных клиентов — по большей части, в городском совете и состоявших. Лицемерие было вопиющим, но Клара не спорила. В каждой профессии были свои правила, и если политикам для успеха непременно нужно было двуличничать, она не хотела им мешать. У нее тоже были свои секреты. И иногда она довольно успешно использовала эти секреты против них.

Тем утром она как раз только успела проснуться и спуститься вниз, проверяя готовность заведения к очередной рабочей ночи, когда звон колокольчика заставил ее обернуться к двери. Вошедший был высоким, — и скрывал добрую половину лица под шарфом, сильно заиндевевшим в тех местах, где должны были быть рот и нос. Глаза мужчины показались Кларе смутно знакомыми — но она не придала этому большого значения. Слишком много этих глаз она видела в своей жизни. И слишком тщательно старалась в них не смотреть без особой нужды.

— Прошу прощения, сударь, — сказала она, как обычно, спокойно и с достоинством, — но мы еще не открылись. Вам придется подождать некоторое время.

Мужчина слегка прищурился. После чего неожиданно быстро подошел к ней, мягко, но решительно положил руку ей на спину и прижал к себе.

— Как насчет специального обслуживания? — прошептал он ей на ухо. Клара замерла.

«О, нет, — подумала она. — Только не это».

Мужчина тут же отпустил ее и отошел на шаг. Она не видела выражения его лица, но глаза смотрели насмешливо.

— Давно ты не появлялся здесь...

— ...Рой, — подсказал он вполголоса.

— Рой, — повторила она, медленно кивая. — Надолго в наших краях?

— А как надолго ты готова меня принять? — на этот раз улыбка звучала в его голосе.

Она отвернулась, сделав вид, что поправляет букет искусственных цветов на стойке.

— Не знаю, — сказала она наконец, когда могла быть уверена, что голос прозвучит ровно. — Зависит от загруженности.

— Отлично, — легко согласился он.

— Пойдем, — наконец сказала Клара сухим тоном, снова поворачиваясь к нему. — Устрою тебе... специальное обслуживание.

***

Когда она вернулась уточнить у него некоторые вопросы, он как раз вылезал из ванной. Она воспользовалась правом своей профессии, чтобы доставить себе удовольствие как следует рассмотреть его после стольких лет, хотя бы и сзади. Правда, удовольствия в этом было немного.

«Соберись, женщина, — строго сказала она себе. — Скольких из них ты повидала в своей жизни?»

Клара вздохнула.

Он накинул халат, завязал пояс и обернулся.

— Да? — спросил он спокойно. Он никогда не стеснялся ее. Ни тогда... ни сейчас. Тогда это мало волновало ее. Сейчас... Клара снова вздохнула.

— Все в порядке? — спросила она деловым тоном.

— Более чем. Благодарю. Ты не представляешь, какое это счастье, — усмехнулся он, кивая на ванну.

— Догадываюсь, — сухо заметила она. Потом украдкой перевела дух и продолжила. — Я хотела уточнить — кого к тебе прислать.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Никого, — ответил он после недолгой паузы. — Но ты можешь зайти и поболтать, если будет минутка.

Клара прищурилась.

— А ты ничего не перепутал? Это не постоялый двор.

— Нет, дорогая, — его голос никак не изменился. — Последние полгода я провел в Стетских лесах, на меня, предположительно, охотятся королевские наемники, а ты живешь в городе именно на том маршруте, по которому я собираюсь следовать. Я ничего не перепутал.

— Ты используешь меня, — заметила она холодно.

— А ты никогда никого не использовала?

— И ты теперь намерен поставить мне это в вину?

— Нет. Я всего лишь прошу тебя о помощи.

— Ты уже пользуешься моей помощью.

— А ты бы отказала, если бы я попросил?

Клара долго смотрела на него.

— Нет, — ответила она наконец. — Но ты ведь и сам это знаешь, не правда ли?

Вероятно, голос все-таки выдал ее, потому что он несколько изменился в лице.

— Клара, — начал он мягко — и она тут же возненавидела себя за то, как на нее это подействовало. — Поверь, мне правда больше не к кому пойти.

— Я знаю, — кивнула она, усмехнувшись. — Иначе ты бы не пришел ко мне.

***

Он спал в ее спальне — это было единственное место в доме, где она могла его поселить, не опасаясь, что назавтра о нем узнает весь город. Ее личные комнаты располагались в другом крыле здания, в глубине двора. Здесь всегда было на удивление тихо, так что легко было забыть, где находишься. Клара иногда забывала. В последнее время — особенно часто.

Он спал в ее спальне — но на диване, трогательно подкладывая под голову круглую вышитую подушечку. У него не было причин переходить на ночной режим — и потому единственным временем суток, когда они могли пообщаться, стало начало дня, когда она только просыпалась, а он уже вовсю бодрствовал. Они подолгу завтракали, глядя в окно. Иногда разговаривали, но чаще — молчали. Она боялась о чем-нибудь с ним говорить. Он, казалось, мысленно вообще был не здесь.

Часто, когда она просыпалась, он сидел с книгой за столом, читая при свете окна. Тогда она еще ненадолго оставалась лежать и смотрела на него. В этом было что-то воровское — как будто она без спроса подглядывала за ним, пока он не видел. Строго говоря, так оно и было. Она позволяла себе долго смотреть на него, только когда он не замечал ее. Впрочем, такое случалось довольно часто.

В то утро он не читал, а просто задумчиво глядел в окно.

Она потянулась за халатом и встала. У нее была привычка спать голой, привычка, появившаяся с тех пор, как она стала хозяйкой дома — и хозяйкой собственного тела и сна. Когда Генри поселился у нее, она подумала было обзавестись парой ночных рубашек — но потом решительно передумала. Если он не стеснялся ее, она уж тем более не должна была страдать излишней щепетильностью.

В конце концов, он знал, с кем живет.

Она подошла к нему, на ходу подмечая, как он машинально проводит пальцами по губам, не отрывая взгляда от окна.

— О чем ты думаешь? — спросила она, и по тому, как он вздрогнул, с удивлением поняла, что смогла застать его врасплох.

Он посмотрел на нее и улыбнулся.

— Доброе утро.

— Доброе, — согласилась она. — Так о чем ты думаешь?

Он неожиданно слегка нахмурился.

— Если честно... — он на мгновение запнулся, потом продолжил, — я размышлял о том, что последние две романтические истории в моей жизни были связаны с девушками, которым было шестнадцать и четырнадцать лет соответственно. Мне кажется это довольно подозрительным.

«Шестнадцать и четырнадцать, — подумала Клара в ужасе. — Я же старше их обеих, вместе взятых».

Она медленно облокотилась о стол, продолжая стоять, отчего свободно запахнутый халат перестал скрывать практически что бы то ни было. Генри равнодушно скользнул по ней взглядом.

«Любопытно, — подумал Клара, — несколько лет назад он не смог бы так спокойно смотреть на меня. В чем дело?»

«Может быть, в том, — шепнул ехидный голос в голове, — что кто-то теперь интересуется исключительно несовершеннолетними девицами?»

— Весь вопрос в том, — начала Клара, стараясь не замечать взгляда Генри, — ты ли ищешь этих девушек или они сами тебя находят?

Генри задумался.

— Скорее, они меня, — наконец заключил он.

— Тогда все не страшно, — улыбнулась она почти искренне. — Это просто в очередной раз подтверждает твою бесхарактерность и мягкотелость, а также трогательное внимание ко всем слабым мира сего.

Генри кисло улыбнулся.

— Очень обнадеживающая характеристика.

— Но это же лучше, чем если бы у тебя обнаружилась нездоровая склонность к малолеткам?

— Пожалуй, — согласился он равнодушно, снова глядя на улицу.

«Спокойно, Клара, — сказала она себе. — Ты уже видела это раньше. Ты уже видела, как мужчины, еще недавно пожиравшие тебя глазами, вдруг начинают смотреть на кого-то еще. Думать о ком-то еще. Так уже бывало».

Да, согласилась она с горечью. Но еще ни разу это не было так больно.

Он продолжал смотреть в сторону, и тогда она сделала то, чего делать определенно не стоило — подошла к нему и села на колени, обвив руками шею. Сам по себе жест ничего не значил — она легко могла себе такое позволить, но ей чудился в нем легкий оттенок безысходности, за который она презирала себя. Он удивленно посмотрел на нее и обнял, но в его прикосновении она чувствовала некоторую полушутливую формальность.

— Как ее зовут? — спросила она, вглядываясь в его лицо.

— Кого?

— Генри, не притворяйся. Существует только одна причина, по которой мужчина может ночь за ночью проводить в одной комнате со мной, но при этом в разных постелях, — слегка усмехнулась Клара. Это прозвучало хорошо — почти правильно, цинично и равнодушно, но налет безысходности присутствовал и в этих словах тоже.

— Ах, — только и произнес он.

— Ну так?

Он улыбнулся в ответ одними губами и ничего не сказал.

— Она красивая? — не унималась Клара, чувствуя себя все глупее.

— Я не знаю, — почти жестко ответил он. Руки на ее спине и боку казались деревянными.

— Как так? — воскликнула она в притворном изумлении. — Ты влюблен в женщину и не можешь сказать, красива она или нет?

Он внимательно посмотрел на нее, и улыбка постепенно сошла с ее лица.

— Я не уверен даже, влюблен ли в нее, — спокойно заметил он. Потом добавил чуть тише и не очень уверено: — Я просто... никуда не могу от нее деться.

— Ах, — только и сказала Клара. Потом пробормотала глухо: — Значит, ты ее любишь. Это хуже.

— Почему? — удивился он.

— Потому что мужчины вроде тебя могут перестать быть влюбленными, — пояснила она все тем же бесцветным голосом, — но никогда не перестают любить.

Он долго смотрел на нее, и она почувствовала, как его руки слегка сжали ее.

И тогда Клара совершила вторую ошибку. Вместо того, чтобы попробовать исправить ситуацию какой-нибудь милой шуткой, игриво поцеловать его в щеку и заставить себя встать, она расплакалась. Нарушив самое жесткое табу, она позволила себе разреветься на глазах у мужчины, прямо в его объятиях, хотя сама столько раз учила девушек, что нет ничего более отталкивающего и не возбуждающего, чем плачущая женщина.

Его руки мгновенно перестали быть деревянными, и он с силой прижал ее к себе, заставляя вжаться лицом в его шею и размазывая ее слезы по вороту рубашки. Он гладил ее по спине и голове, и от этого Клара плакала только сильнее. Он что-то говорил ей, про то, какая она прекрасная, замечательная, особенная, красивая, умная, и целовал ее волосы и лицо, и продолжал гладить по спине. Потом, как-то само собой, его губы оказались на ее губах, и она замерла.

— Тебе это не по карману, — прошептала она хрипло.

— Я не собираюсь тебе платить, — заметил он в ответ. — Я никогда тебе не платил.

***

Клара познакомилась с Генри Теннесси в то время, когда репутация уже позволяла ей не сидеть в будуаре на первом этаже, ожидая вызова к клиенту, а выбирать клиентов самой и ездить к ним в их поместья и замки. К тому моменту она успела превратиться из девицы легкого поведения в даму полусвета — Клара потратила на это немало сил. Добившись первых успехов и став в доме ценной коммерческой единицей, Клара выбила себе право на дополнительное свободное время и посвятила это время тому, чтобы выучиться читать и писать. После этого на часть заработанных денег она стала покупать книги — тщательно скрывая это ото всех и читая на рассвете при слабом свете мансардного окна, когда все остальные уже спали. У нее не было времени и возможности серьезно расширить с помощью чтения свой кругозор — но опыт показывал, что несколько стихотворных строк, сказанных в правильное время и с правильной интонацией, могут оказать на некоторых очень и очень любопытный эффект. Разумеется, очень редкие из ее клиентов могли оценить подобный талант. Но со временем она получила возможность выбирать тех, кто мог. А еще немного позже они сами стали специально искать ее. Слава о куртизанке из Стетхолла распространялась быстро.

Когда Кларе было двадцать пять, барон Денвер предложил ей свое покровительство. Клара колебалась — несмотря на стремление к успеху, личная свобода по-прежнему представляла для нее наибольшую ценность. Подобное предложение было своего рода браком, договором между покровителем и куртизанкой — а Клара покамест не считала необходимым связывать себя с кем бы то ни было. У нее уже имелся на тот момент небольшой капитал, и в ближайшее время она надеялась накопить еще больше. У Клары была мечта — купить небольшой коттедж в пригороде и открыть гостиницу, очень чистую, маленькую, уютную гостиницу, в которой горничные сохраняли бы невинность до замужества, а входная дверь запиралась сразу после полуночи. Барон Денвер был любезен и даже в чем-то мил, знакомство с ним значительно расширило круг ее богатых клиентов, — но он не стоил того, чтобы бросить свою мечту. Поэтому Клара не говорила ни да, ни нет, пользуясь правом очаровательной женщины на определенное непостоянство.

Во время сезона охоты в замке барона всегда была большая компания. Денвер, молодой, холостой и еще не стесненный в средствах, приглашал к себе толпы гостей, и с радушием настоящего хозяина всеми силами старался этих гостей веселить. Клара безусловно входила в число непременных номеров развлекательной программы — несмотря на определенную привязанность к Кларе, барон охотно представлял ее всем своим друзьям, причем гордость, звучавшая при этом в его голосе, сильно походила на ту, что сопровождала его разговоры о запасах своих лучших вин. Клара знакомилась с друзьями барона не менее охотно, опытным глазом выявляя наиболее состоятельных — и наиболее интересных. Она могла позволить себе выбирать.

В ту осень народу было необычайно много, одни гости беспрестанно сменяли других, Клара едва успевала запомнить их имена. Это было обязательным условием ее профессии — как следует помнить имя, потому что именно оно подпускает тебя к человеку ближе всего. Клара была умна и чувственна — она давно поняла, что для полного успеха ее любовь должна обладать всеми чертами настоящей — за исключением полного отсутствия каких бы то ни было обязательств. Поэтому она старалась быть нежной, чуткой, внимательной — опыт показывал, что ее душа часто нужна была им ничуть не меньше ее тела. Клара была женщиной, которой они могли полностью доверять. Разумеется, это дорого им стоило.

Когда она появлялась в гостиной барона, это всегда было своеобразным представлением, сценой, разыгрываемой ею всякий раз по-разному и всякий раз с большим искусством. Разумеется, Клара была не единственной подобной женщиной в обществе, но уже довольно давно являлась самым ценным его украшением — как в переносном, так и в прямом смысле.

Клара навсегда запомнила, что в тот день на ней было темно-синее платье. Она никогда не одевалась в яркие цвета, не красилась слишком сильно, почти не пользовалась духами. «Мужчины платят за меня, а не за слой пудры, — шутила она. — В противном случае куда дешевле было бы пойти к парфюмеру и купить у него пару банок».

Лорд Теннесси, молодой гость с севера, стоял у окна и задумчиво проводил пальцами по губам. Когда Клара вошла, он едва обернулся, улыбнулся несколько рассеянно и тут же повернулся обратно к окну. За весь вечер он так и не подошел к ней, и Клара не знала, слышал ли он вообще, как она поет.

Литературная образованность Клары стала ее главным оружием в свете — обилие свободного времени позволило ей стать настоящим знатоком в этой области. Она научилась петь и играть на лютне, что позволило ей исполнять многие баллады, и, хотя у нее не было выдающегося голоса, ее исполнение звучало весьма приятно. Клара не появлялась в очень просвещенных кругах — в гостиной барона ее знание поэзии было несравненным. По правде сказать, мало кто из присутствующих мог процитировать на память хотя бы две любые строки, если это не были слова из известной песни. Клара являлась своего рода диковинкой — и, разумеется, пользовалась этим. Она пользовалась всем.

На следующий вечер Клара читала стихи — программа каждый день менялась, чтобы не утомить гостей повторением и однообразием. Пару раз она поймала на себе взгляд Теннесси, и еще один раз он улыбнулся — но по-прежнему стоял в стороне, не принимая особого участия ни в общей беседе, ни в общем веселье.

После чтения Клара пошла переодеться для второй части вечера — чуть менее формальной и чуть более долгой, которая всегда заканчивалась в ее спальне. Кроме смены одежды это был еще и необходимый недолгий отдых наедине с собой — больше всего на свете Клара ценила одиночество.

Когда она возвращалась, на улице уже давно стемнело, но факелы в жилой части зажгли не везде — в это время дня здесь мало кто появлялся. Проходя по полутемному коридору, ведущему к гостиной, она заметила человека, идущего ей навстречу. Это был лорд Теннесси.

— Вы уже идете спать? — удивилась она, скорее из вежливости, чем из интереса. Она всегда чувствовала себя неловко, если ей нечего было сказать человеку.

Он остановился, поравнявшись с ней.

— Вообще-то, да, — сказал он спокойно. — У меня нет таких обширных планов на вечер, как у вас.

Клара вздрогнула и, ничего не ответив, пошла дальше. В его словах ей послышалась насмешка.

— Между прочим, — вдруг бросил он ей вслед, — вы ошиблись в последней строке.

Она остановилась.

— Прошу прощения?

— Стихотворение о филине Уильяма Морица. В оригинале текст звучит: «Он видит в темноте любую тень, но веки сомкнуты весь светлый день». Вы прочитали, если не ошибаюсь, «но режет глаз встающий светлый день». Мне кажется, у автора слово «сомкнуты» стоит не случайно — он подчеркивает, что филин сам отгораживает себя от дневного света. Это важно в контексте всего произведения.

Она внимательно на него посмотрела.

— Браво, — сказала Клара сухо. — Я поражена вашими познаниями в области поэзии, милорд.

— По правде сказать, это я поражен вашими, госпожа, — он слегка склонил голову. — Не часто встретишь...

— Продажную женщину, свободно декламирующую Морица? — усмехнулась она ядовито. Это было на нее не похоже. Она никогда раньше не злилась на людей его круга. Это было невыгодно. Недальновидно.

— Вообще-то я хотел сказать, что нечасто встретишь человека, который знает Морица наизусть, — медленно докончил он. — Но ваше уточнение весьма любопытно. Спокойной ночи, госпожа.

И он быстро ушел, оставив ее в коридоре в полной растерянности.

С тех пор как-то так и пошло, что она стала разговаривать с лордом Теннесси о литературе. Это было настоящей отдушиной для нее — до сих пор она не встречала человека, с которым так свободно могла бы делиться своими мыслями и впечатлениями о прочитанном. Он же всегда с интересом слушал ее. Мнение Клары почти никогда не совпадало с принятым в просвещенных кругах и тем самым имело особую ценность.

Чуть ли не впервые в жизни Клара много и часто разговаривала с мужчиной, который больше ничего от нее не хотел. До того все мужчины делились для нее на три категории: тех, кто смотрел с желанием, тех, кто смотрел с презрением и тех, кто не смотрел вообще. С какой целью на нее смотрел лорд Теннесси, оставалось для Клары большой загадкой.

Ее слегка раздражало его обращение с ней. В его подчеркнутой вежливости, неукоснительном соблюдении дистанции Кларе виделось пренебрежение и презрение к ней. Она все чаще безо всякой видимой причины сердилась на него — тогда он переставал улыбаться и уходил. В конце концов они перестали разговаривать совсем. Клара раздраженно фыркала — и говорила себе, что это даже к лучшему. Она тратила на него слишком много времени. И это ничем не окупалось.

Она всегда встречала мужчин с охоты — это входило в круг ее негласных обязанностей. Однажды вечером Клара услышала, как барон, слезая с лошади, спросил у Теннесси:

— А что, вы действительно намерены уезжать?

Тот кивнул.

— У вас здесь собралось превосходное общество, барон, — на этих словах лорд Теннесси вдруг с улыбкой посмотрел на Клару, — но любое удовольствие должно когда-то подходить к концу.

Клара нахмурилась. Он снова как будто смеялся над ней.

В тот вечер она постоянно ловила себя на том, что начинает искать его в гостиной глазами. Это выводило Клару из себя — ее глаза не имели права блуждать сами по себе. Они были одним из главных рабочих инструментов — она не могла просто так смотреть на человека, от которого заведомо не было никакой пользы.

Иногда, когда ей все-таки не удавалось сдерживать свой взгляд, она замечала, что он как будто смотрит на нее. Это нервировало ее — весь вечер она была рассеянной, медлительной, тупой, и в конце концов не выдержала и под предлогом головной боли ушла к себе необычно рано. Ей было все равно, кого именно она при этом разочаровала. Оказавшись в своей комнате, она не могла успокоиться, и ходила взад-вперед. Это было ненормально. Это было странно. Это было нездорово.

Разумеется, она знала, что именно ее раздражает. Но именно это и смущало Клару больше всего. Потому что он был не первым мужчиной, который не поддавался ее влиянию. Она уже давно смирилась с этим, давно поняла, что есть определенная категория, на которую не стоит даже тратить свое время, и отлично умела узнавать представителей этой нерентабельной группы.

Проблема заключалась в том, что Теннесси никак не подходил под означенные критерии. Совсем наоборот — он выглядел и вел себя как мужчина, совсем не равнодушный к женщинам. Она не могла понять, что с ним не так. И это не давало ей покоя.

Время уже давно перевалило за полночь, Клара все еще не могла успокоиться, — и в конце концов решилась. Был только один способ вернуть себе спокойствие и душевное равновесие — и она не видела причин, почему его не стоило попробовать.

Клара знала наизусть, кто из гостей живет в какой комнате, и отыскать Теннесси для нее не составляло труда. Перед тем, как войти к нему, она остановилась и критически осмотрела себя. Разгладила подол юбки, затем, чуть подумав, подняла как можно выше кружева на лифе платья, уменьшая тем самым и без того небольшой вырез декольте. Клара уже давно поняла, что выставлять напоказ нужно как можно меньше.

Она тихо постучалась — и тут же вошла, не дожидаясь ответа. В комнате горела одна свеча в подсвечнике на низком столе, и у этого стола сидел лорд Теннесси и читал. При виде Клары он удивленно приподнял брови и отложил книгу в сторону.

— Я не помешала? — спросила она, чтобы с чего-то начать. Это было не самой удачной фразой. После нее следовало обсуждать погоду. Или литературу.

— Нисколько, — ответил он, тут же вставая с кресла. Он всегда вставал в присутствии женщины, даже если это была женщина вроде Клары.

Он стоял перед ней, немного взъерошенный, безукоризненно вежливый, в рубашке с расшнурованным воротом и со своей неизменной легкой улыбкой на губах, совершенно свой и при этом абсолютно недоступный — и Клара не выдержала. Вместо того, чтобы долго, искусно и расчетливо соблазнять его, она подошла к нему, закинула руки на шею и поцеловала.

Он не оттолкнул ее сразу — это уже было неплохо. Напротив, его руки мягко легли ей на спину, и это придало ей больше уверенности. Да-да, именно уверенности — потому что, по правде сказать, она чуть ли не впервые в жизни не знала, что делать с мужчиной.

Он все-таки отстранился от нее и посмотрел с насмешливым испугом.

— О, нет, дорогая, — покачал он головой, не отнимая, впрочем, рук от ее спины.

— Что «нет»?

Он улыбнулся еще шире, отпустил ее и отошел обратно к столу.

— Мы оба знаем, зачем ты сюда пришла, — пояснил он спокойно, — и у меня есть сразу несколько причин, чтобы отказаться.

Клара поджала губы. Это было что-то новое. Раньше еще никому не приходило в голову от нее отказываться.

— И что же это за причины? — спросила она, сложив руки на груди.

— Ну, начнем с того, что ты мне явно не по карману, — весело заметил он, облокачиваясь об один из столбов кровати и тоже сложив руки на груди. — Я живу, увы, не так широко, как барон.

Клара прищурилась.

— Мы могли бы сторговаться.

— Едва ли.

Она слегка закусила губу.

— Есть и другие причины? Ты сказал, кажется, что их несколько.

Он вдруг перестал улыбаться.

— Есть.

«Он обручен, — вдруг пришла ей в голову мысль. — Какая я дура! Это же очевидно».

— Дело в том, — начал он тихо, — что я слишком уважаю тебя, чтобы относиться, как все остальные.

Клара застыла.

— Уважаешь, — медленно повторила она. — Меня.

— Да, — подтвердил он. — Что в этом странного?

— Все, — сухо ответила она, по-прежнему пытаясь оправиться от изумления.

Он вопросительно смотрел на нее.

— Я считала, что ты презираешь меня, — призналась она. — Видишь ли, все остальные не зря ко мне так относятся. В моей профессии мало того, что могло бы заслуживать уважения.

— Мое уважение распространяется на всех, — мягко пояснил он, — кроме тех, кто сильно постарался, чтобы его потерять. Можно сказать, что это некоторая изначальная константа. И пока что все, что я знаю о тебе, заставляет еще больше тебя ценить.

Клара не знала, что ответить.

— И я не хочу пользоваться твоим положением — и своим правом им воспользоваться, чтобы сделать то, что никоим образом не делает тебя лучше, — добавил он серьезно.

Она долго молчала. Потом, не очень отдавая себе отчета в том, что делает, подошла к нему.

— А что, если это не будет означать, что ты воспользовался моим положением? — медленно проговорила она, глядя на него снизу-вверх. — Что, если я пришла к тебе просто так... не в рамках своих профессиональных обязанностей? Просто потому, что я тоже женщина и имею право хотя бы раз быть с мужчиной безо всякого стороннего интереса? Просто потому, что в кои-то веки я этого хочу?

Где-то в середине ее монолога он неожиданно нахмурился.

— Хотя бы раз? — спросил он недоверчиво. — Ты серьезно хочешь сказать, что ни разу до этого не...

— Нет, — сухо прервала она. — Не уходи от темы.

Он долго смотрел на нее сверху вниз, по-прежнему держа руки скрещенными на груди.

— Я чувствую себя так, как будто собираюсь отнять у девушки невинность, — пробормотал он.

Она слегка улыбнулась.

— Что ж, — заметила она, подходя еще ближе, — по крайней мере, в нашем случае должно быть куда меньше... побочных эффектов.

***

Как оказалось позже, побочных эффектов была масса.

Теннесси действительно уехал на следующий день — уехал еще до того, как Клара поднялась. Но она считала, что теперь это не должно ее волновать. В конце концов, она добилась своего. Он перестал быть мужчиной, который решил от нее отказаться.

Свою ошибку она осознала далеко не сразу. Поначалу появилась легкая апатия, какое-то странное безразличие ко всему, что происходило вокруг нее. Постепенно ей стала надоедать шумная толпа у барона, и она уехала из замка в свой собственный небольшой особняк под Стетхоллом, который она стала арендовать с недавних пор.

Началась зима, и Клара скучала все сильнее. Она перестала куда-либо выезжать, растеряла всех своих клиентов, и даже барон, уехавший до весны в Риверейн, перестал писать ей, как это делал раньше. Они все были скучны и неинтересны, она стала неинтересна им. Клара начала позволять себе по полдня не вставать с постели, и очень часто неделями не выходила из дома. Деньги, отложенные на гостиницу, постепенно таяли.

Так прошла зима, и весна, и начало лета. А однажды жарким июльским полднем служанка доложила, что внизу ждет незнакомый мужчина. Клара заставила себя одеться и привести лицо в порядок — в последнее время она все чаще думала, что нужно взять себя в руки и начать работать.

Когда она вошла в гостиную, посетитель тут же встал. Клара замерла.

Он смотрел на нее без улыбки.

***

Потом, вспоминая то лето, Клара не раз корила себя за то, что не выставила его за дверь. Это спасло бы ее от многих бессонных ночей.

За несколько месяцев, которые они провели вместе, она истратила все отложенные средства, и, когда осенью Теннесси уехал, ей необходимо было снова собраться с силами и начать работать. За долгий перерыв многое приходилось начинать заново — у нее была уйма дел, и мало-помалу воспоминания стали стираться.

Спустя пару лет Клара достигла пика своей славы. Она пользовалась покровительством многих, никому при этом ничего не обещая, вращалась в высших кругах, не трудясь при этом скрывать своего положения в обществе. С ней считались. Согласившись стать постоянной спутницей любого из тех, кто окружал ее в то время, Клара могла получить такую власть, о которой не могли и мечтать многие честные жены.

Но Клара стала уставать от света и его правил игры. Всю жизнь она мечтала быть самой себе хозяйкой, жить по своим правилам, не принадлежать никому. Клара снова начала подумывать о домике и гостинице, прикидывать, сколько еще лет работы потребуется, чтобы осуществить эту мечту, — когда неожиданно бордель-маман публичного дома, где Клара начинала свою блестящую карьеру, слегла от тяжелой болезни. Клара и после ухода из дома оставалась с ней в хороших отношениях — умирая, мистресс Боул позвала ее к себе и без обиняков предложила занять освободившееся место. С точки зрения света такой поступок бы огромным шагом назад. Блестящая куртизанка не могла опуститься до того, чтобы стать хозяйкой простого публичного дома.

Клара согласилась сразу.

***

Сейчас Генри не уехал. Он остался — и теперь круглая подушка валялась на диване без дела. Иногда, когда Клара возвращалась на рассвете, он не спал, и, как ей казалось, ждал ее. Она никогда не будила его, если это оказывалось не так.

Она подолгу смотрела на него, если он спал, когда она возвращалась. Обычно он лежал на животе, широко раскинув руки, так, что для нее на постели почти не оставалось места. Тогда она тихо раздевалась и сворачивалась рядом, положив голову ему на спину. Это было не очень удобно — она тоже за последнее время привыкла использовать в одиночку всю ширину кровати, — но Клара быстро приноровилась. Иногда ее интересовало, как он выбирается из-под нее по утрам, но просыпалась Клара неизменно с головой на подушке.

Зима закончилась, а Генри все не уезжал. Пришла мокрая и грязная оттепель, потом подул сухой и пыльный ветер, а потом пришла весна. Клара пыталась не поддаваться весеннему настроению и сохранять трезвость рассудка, но это получалось плохо, особенно когда во дворе распустился куст сирени, и через открытые окна запах стал проникать в разогретую солнцем комнату.

Теперь, когда она возвращалась, на улице было почти светло, и очень часто ее приход будил Генри. Тогда он смотрел на нее, еще сонный, и это был странный взгляд, как будто он что-то искал в ее лице. Она не давала ему понять, нашел он это или нет. В конце концов, она хорошо умела заставить мужчину забыть обо всем.

Теперь чаще всего она засыпала, положив голову ему на грудь, а не на спину — это было и удобнее, и приятнее. Казалась, она была действительно нужна ему, именно она, и постепенно в воображении нарисовалось лето — невозможно прекрасное лето с ним. Они будут есть фрукты, а утром, когда она будет приходить, сквозь плотные шторы уже будет пробиваться солнце. Она на неделю или две бросит все дела, и они уедут куда-нибудь за город. И, может быть, после этого лета он никогда не захочет уезжать.

Разумеется, все закончилось именно тогда, когда она свыклась с этой мыслью окончательно.

***

Она крепко спала, обвившись вокруг него, как плющ. Поэтому, когда он с криком проснулся и резко сел, то невольно откинул ее в сторону, и она чуть не упала с кровати. Первое время Клара ничего не могла понять, вглядываясь в теплый полумрак. Потом она увидела, что Генри сидит на другом крае кровати, спиной к ней. Она подвинулась поближе и осторожно погладила его по спине. Он неожиданно вздрогнул, и тут Клара поняла, что под ее рукой — совершенно чужой человек. Она быстро убрала руку, и тогда он тут же встал и начал одеваться. Она свернулась там, где до того лежал он, и постаралась поскорее уснуть, чтобы не допустить чувства пустоты, которое, она знала, было уже на подходе, где-то между ее подбородком и коленями, подтянутыми к груди.

Когда она проснулась, он сидел за столом, и ей стало очень холодно. Она уже видела его таким. Клара встала и надела халат — она снова стала стесняться своей наготы. Это было дурным знаком.

Когда она подошла, он не повернулся. Она молча стояла напротив, ожидая, что он все-таки обратит внимание, наконец не выдержала и спросила:

— Что случилось?

Он не ответил, и тогда она протянула руку и силой заставила его повернуть голову. Он резко перехватил ее руку, но тут же осторожно отпустил, как будто не желая нечаянно сделать ей больно. Это было плохо. Очень-очень плохо. Он должен был притянуть ее к себе, а не отпускать.

— Что случилось? — повторила она.

— Я уезжаю, — сказал он спокойно.

— Ну, конечно, — процедила она. — Пришло время, да?

— Да.

— Благородный рыцарь движется дальше, второстепенные персонажи могут отойти в сторону и не мешать?

— Не надо, Клара, — сказал он тихо. — Ты знала, что я здесь не навсегда.

Она подошла ко второму стулу и тяжело опустилась на него. Шторы постепенно наливались красным.

— Это твой сон? — спросила она устало.

— Да.

— Тебе приснилась она?

Генри криво усмехнулся.

— Да.

— Расскажи мне про нее.

Он вздрогнул.

— Не стоит.

— Очень даже стоит, — возразила Клара. — Я должна знать, что такого в этой женщине, если ты бросаешь меня из-за нее.

Генри посмотрел на Клару внимательно и спокойно.

— Если кратко... — начал он, — то это моя жена.

Клара долго молчала.

— Зная тебя, — проговорила она медленно, — это достаточно исчерпывающая характеристика.

Генри грустно улыбнулся.

— Когда ты уезжаешь? — спросила она и сама удивилась тому, как легко прозвучал этот вопрос.

— Как можно скорее, — ответил он так же просто. Встал, подошел к ней, наклонился и поцеловал в лоб. Клара не смотрела на него. Она слышала, как он собирал свои вещи, но заставила себя не оборачиваться. На это ее должно было хватить.

Когда он ушел, она пошла спать. Игнорируя кровать, широко раскинувшую смятые простыни, она легла на диван, подложив под голову круглую вышитую подушку, и уснула беспокойным, тяжелым сном. Проснулась она позже, чем обычно, и долго лежала, закрыв глаза. Наконец заставила себя встать. Тщательно оделась. Прошла по длинному коридору, ведущему в переднюю часть дома. Он уже просыпался, через полуоткрытые двери было видно, как работницы одеваются и расчесывают волосы.

В холле из-за задернутых штор стоял противный, душный полумрак. Так было всегда — городской совет обязывал закрывать окна в подобных заведениях, — но почему-то сегодня Кларе стало от этого особенно тоскливо. Даже сам застоявшийся воздух, в котором резкий запах духов тщетно пытался перебить все остальные, вызывал у нее желание раскрыть шторы, распахнуть окна и — вырваться, убежать отсюда как можно дальше.

Клара остановилась у стойки и задумалась. Машинально поправила гигантские искусственные лилии. Было слышно тихое бормотание людей, проходивших мимо по улице, стук колес по мостовой. Рабочий день подходил к концу.

Клара еще немного постояла, а потом методично отломала головки у всех цветов. Тряпичные лепестки выпали из собранных бутонов и рассыпались по полу. Клара посмотрела себе под ноги, прикрыла глаза — и позвонила в колокольчик, вызывая горничную.

— Здесь надо подмести, — велела она сухо.

И голос у нее при этом совсем не дрогнул.

Женщин не берем

Ансельм громко зевнул и лениво окинул комнату взглядом. С противоположной стены на него взирали печальные глаза оленя. Правую щеку чучела уже изрядно поела моль, отчего взгляд животного стал особенно тоскливым.

Дернуло же Ансельма выбрать для этого дурацкого собеседования комнату в трактире, где не проветривали со времен постройки. А может, и дольше.

А слово-то какое! «Собеседование»! Как будто он собирался познания в арифметике или, того хуже, в алхимии проверять. Ему бы на площади рекрутов набирать, желательно еще и испытывая их при этом в деле... Но Урия настоял, чтобы все проходило именно так. «Цивильно».

Ансельм энергично потянулся, вытягивая длинные жилистые руки, привычным движением пригладил пряди, выбившиеся из конского хвоста на затылке. Сегодня было еще хуже, чем вчера — с самого утра ни одного человека. Ансельм умирал со скуки, вдобавок ему страшно хотелось отлучиться по нужде.

«А ну и хрен с ним, — подумал Ансельм, пружинисто вставая из кресла. — Никуда они не денутся, если я ненадолго отойду».

— Эй, ты! — кликнул он мальчишку полового, постоянно ошивающегося у комнаты, чтобы поглазеть на рекрутов. Глазеть пока было совершенно не на кого, но половой не сдавался. — Если кто придет ко мне — пусть внутри ждет, понял?

Мальчишка кивнул и тут же встал у двери с важным и представительным видом. Ансельм фыркнул и пошел к черной лестнице во двор.

Когда он вернулся, мальчишка многозначительно указал головой на комнату. Ансельм хотел было войти, но в последнее мгновение помедлил.

— Нормальный хоть? — шепотом спросил он у полового. — Или как вчера?

Мальчишка поморщился. Ансельм тяжело вздохнул — и распахнул дверь.

В кресле, том самом, в котором до того скучал Ансельм, сидел юноша. Лет ему было не больше восемнадцати, судя по отсутствию всякой растительности на лице и худощавому телосложению. Волосы юноши доставали чуть ниже подбородка, а из-под тонких бровей на Ансельма спокойно и внимательно смотрели большие ореховые глаза.

«Твою мать, — ошалело подумал Ансельм. — Это ж девка».

Посетительница продолжала изучать его, не переставая при этом чистить ногти небольшим кинжалом тонкой работы. Ноги — почти непропорционально длинные — она положила на край стола, так что Ансельм мог во всей красе рассмотреть подошвы ее высоких сапог. Сверху на девушке были неприметные фуфайка и кожаная куртка, какие носили многие ремесленники.

Она опустила взгляд и придирчиво осмотрела руку.

— А вы... э-э-э... что тут делаете? — выдавил наконец Ансельм, совершенно обалдев от ее наглости.

— Это здесь набирают рекрутов в отряд для охраны торговых караванов? — спросила она высоким голосом, вновь подняв глаза на Ансельма.

— Ну, да.

— Значит, я пришла по адресу. Я хочу записаться в отряд.

«Бред какой-то», — пронеслось в голове у Ансельма.

— Я... эм... То есть мы... — неуверенно начал он. Затем набрал побольше воздуха и решительно заявил:

— Мы, госпожа, женщин не берем.

Девушка вскинула тонкие брови.

— Это еще почему?

— Потому.

— Но в вашем объявлении про это ничего не сказано. Там написано: «езда верхом, владение холодным и-или стрелковым оружием, сила, выносливость, дисциплинированность». Про женщин ни слова, — девушка говорила совершенно спокойно, как будто они и впрямь могли это всерьез обсуждать.

— Ну знаете, что... — не выдержал Ансельм, гневно косясь на мальчишку полового. Уж он ему потом объяснит, кого точно не надо впускать!

— На сегодня собеседования закончены, — заявил Ансельм девушке.

— Хорошо, — она поднялась на ноги одним легким стремительным движением. — Тогда я приду завтра.

Когда она проходила мимо, его обдало запахом свежей дубленой кожи и травяных настоев.

***

В обеденном зале трактира стоял привычный полумрак. Чад с кухни смешивался с человеческим дыханием и спиртными парами, повисая над столами плотной дымкой. Ансельм сидел в углу и лениво ковырял остатки жаркого деревянной ложкой. Та была свежевыструганной и потому постоянно цеплялась за язык и небо.

«Даже ложки нормальной тут не найти», — грустно подумал Ансельм, наблюдая, как Род, первый нанятый им наемник, демонстрирует всем силу своих мышц, раз за разом укладывая руки противников на стол. За неделю, что Ансельм проводил «собеседования», Рода еще никто не смог победить.

Ко дну горшка пригорел кусок мяса. Ансельм попробовал отковырять его, но тот не поддавался, он нажал посильнее — ложка хрустнула и сломалась пополам. Ансельм ругнулся и в то же мгновение услышал, как кто-то рядом тихо фыркнул.

Он поднял глаза. Девушка, с которой он общался днем, стояла над ним и насмешливо смотрела на черенок в его руке.

— Удалось кого-нибудь нанять?

Ансельм сверлил ее взглядом исподлобья. Желание ткнуть девушку обломком, да посильнее, было почти непреодолимым — но он все же заставил себя отложить черенок на стол.

— Я же сказал, что собеседования на сегодня окончены.

— Ах, — только и ответила девушка — и повернулась к центральному столу, где Род с победным рычанием уложил руку очередного смельчака. Толпа зрителей, состоявшая в основном из наемников, одобрительно закричала. Проигравший вытер пот со лба — и направился к стойке. Род довольно ухмыльнулся.

— Я тоже хочу попробовать, — раздался вдруг высокий голос. Ансельм уставился в спину девушки.

Мужики, окружавшие Рода, обернулись к ней. Сам Род прищурился, пытаясь рассмотреть говорившего, и даже чуть вперед подался — чтобы получше разглядеть.

Разглядел. Громко расхохотался.

— Я серьезно, — невозмутимо заявила девушка, подходя ближе. — Ставлю один к десяти, что я выиграю, — и она кинула на стол несколько серебряных монет.

Теперь уже смеялись все. Род огромным кулачищем вытирал слезы. Девушка терпеливо ждала, сложив руки на груди.

Ансельм хмыкнул про себя, взял черенок и начал ковырять им в зубах.

— Брось, Род, — громко сказал он, заглушая хохот. Встал, подошел к столу. Род перестал смеяться и удивленно посмотрел на Ансельма. Тот снова полез в рот, намеренно игнорируя внимательный взгляд девушки: — Всем надо давать шанс.

Род пожал широченными плечами:

— Как скажешь, командир, — и махнул девушке: — Иди, садись. Постараюсь руку тебе не сломать.

Зрители снова загоготали.

Ансельм ковырял в зубах и пристально следил за девушкой. Смотрел, как она легко подошла, как села, как поставила согнутую в локте руку на стол.

Род широко усмехнулся, показав щербатые желтые зубы — и обхватил своей ручищей тонкие пальцы девушки.

— Раз, — начал Ансельм невнятно, не вынимая обломка изо рта, — два... Три!

Он видел, как вздулись вены на предплечье Рода и на лбу. Видел, как на этом лбу проступил пот — и ничего не менялось. Девушка сидела совершенно неподвижно, спокойно глядя на Рода, а ее рука не сдвинулась ни на дюйм.

А потом девушка коротко улыбнулась — и уложила руку Рода. Он громко зарычал, пытаясь сопротивляться — но тонкие пальцы держали его железной хваткой.

— Десять к одному, — напомнила она тихо — и отпустила Рода. Тот непроизвольно разжал пальцы — как будто она сжимала их слишком сильно.

— У меня нет столько, — процедил он.

Девушка покачала головой.

— Так не годится. Мы заключили пари.

Род сплюнул на пол.

— Говорю, нет столько.

Девушка подняла брови.

— Но заплатить все равно придется.

Ансельм наблюдал за ними — и все пытался выковырять кусочек мяса, застрявший между нижними передними зубами. Кусочек не поддавался. Девушка выжидающе смотрела на Рода. Тот пару мгновений зло глядел в ответ — и вдруг резко вскинул левую руку, целясь ей в челюсть.

В то же мгновение Ансельму удалось подцепить чертово волоконце — а девушка резко отклонилась назад, уходя от удара, пнула под столом Рода — и тут же наклонилась вперед, когда рядом просвистел кулак стоящего прямо над ней наемника. Род еще кряхтел — а девушка уже толкнула из-под себя скамейку, сбив с ног троих, и отпрыгнула в сторону Ансельма.

Род и остальные вскочили, готовые кинуться на нее.

— Достаточно, — громко сказал Ансельм, внимательно рассматривая махонький кусочек говядины на кончике обломанного черенка.

Наемники гневно сопели. Девушка не спускала с них глаз.

— Я тебя беру, — сказал Ансельм нарочито серьезно, — но при одном условии.

— Каком? — спросила она, все еще не оборачиваясь к нему.

— Если они не прибьют тебя прямо сейчас, — усмехнулся Ансельм и вышел из трактира.

***

Когда Ансельм вернулся, все было тихо. Он осторожно заглянул внутрь.

За длинным столом спали наемники. Род храпел, положив голову между огромными ручищами, в одной из которых он все еще сжимал глиняную кружку. Дочь трактирщика убирала пустые миски и кувшины, осторожно пробираясь между спящими телами.

Он увидел девушку не сразу. Она сидела в том же углу, что и он до того, и не спеша выскребала дно такого же горшка. Ансельм подошел и сел напротив. Она не посмотрела на него.

— Что ты с ними сделала?

Она усмехнулась.

— Сказала, что, если они отдадут мне мой выигрыш, я куплю выпивку на всех за свой счет.

— И они отдали? — недоверчиво спросил Ансельм, косясь на мужиков. Вид у них был довольный.

— Ага, — девушка облизала ложку.

— А ты сообразительная, — похвалил Ансельм.

— Ага, — снова сказала девушка, придирчиво осматривая дно горшка.

— Как тебя зовут? — спросил Ансельм, и тогда она наконец подняла на него глаза.

— Джо.

— Джо... а дальше?

— А дальше никак.

— А...

— Спокойной ночи, — сказала Джо, вставая и подзывая дочь трактирщика. — Если нужно будет меня найти — я живу в гостинице «Под счастливой подковой».

Он смотрел, как она идет к выходу, ловко огибая скамьи и столы.

— Мы выезжаем через неделю! — крикнул он ей в спину. Род недовольно почмокал губами во сне.

— Я помню, — ответила Джо, не оборачиваясь, тихо, но очень отчетливо.

И ушла.

***

Ансельм сидел все в той же душной комнате, тщетно пытаясь не обращать внимания на оленя и его исполненный грусти взгляд. Вместо этого он рассматривал троих мужчин напротив, устроившихся в удобных креслах. Они весьма гармонично смотрелись вместе, несмотря на полную непохожесть. Кормак был дороден и бородат, Урия — высок, худ и гладко выбрит, а Шнейдер настолько напоминал хорька, что Ансельму всегда было любопытно, не прячет ли тот в широких штанах хвост.

«Небось отрезал и продал. У этих пройдох все идет в дело».

Мужчины были купцами, нанявшими Ансельма для охраны их обозов. Дорога из Моэрны в Гик вела через перевал, по которому проходила граница Инландии и Лотарии. Эта был не единственный тракт между странами — но единственный, на котором не сидела таможенная служба. Десятилетия спустя перемирия Лотария и Инландия продолжали вести торговую войну. Больше всего, разумеется, страдали мелкие купцы, чьих средств не хватало, чтобы выгодно договориться с таможней. Поэтому многие из них предпочитали везти товар через север по Моэрнскому тракту. Однако и это не избавляло от рисков и издержек — на перевале обитала шайка разбойников, «Лиловый отряд», вполне заменявшая собой работников таможенной службы. Правда, закон не запрещал купцам защищать свой товар от разбойников, в отличие от таможни. И многие воспользовались такой возможностью.

Месяц назад Ансельм приехал в Моэрну в поисках работы — после армии он нанимался в отряды и экспедиции разной степени законности. По возвращению из одной из них Ансельм нашел письмо от армейского дружка, который теперь стал моэрнским шерифом, с интересным предложением. Когда Ансельм приехал в Моэрну, его ждал годовой контракт на охрану обозов, курсировавших через перевал, с покрытием всех расходов и условием собрать отряд в самые короткие сроки.

«Только не берите абы кого, — сухо велел Урия. — Проводите с ними собеседования».

И Ансельм нанял местного писаря составить красивое объявление в двух экземплярах, которое повесил на улице у дверей трактира и внутри у самой стойки. Желающих набралось много — расположенная у самой границы Моэрна традиционно собирала искателей приключений. Ансельм «собеседовал» их под наблюдением траченного молью чучела почти три недели — и наконец сообщил, что отряд готов.

— Так и сколько их у вас? — прищурился Шнейдер, сморщив острый нос.

— Пятнадцать.

— Пятнадцать крепких, отважных, ловких и выносливых парней? — спросил Кормак густым басом.

— Да, — кивнул Ансельм.

Он не стал уточнять, что один из пятнадцати вовсе не был парнем.

***

Они выехали из Моэрны ранним утром. Девушка Джо прибыла на место встречи вовремя и к тому же верхом на породистой серой кобыле. Ансельм удовлетворенно кивнул.

Он не мог удержаться от того, чтобы все время не наблюдать за ней. Сказать по правде, Ансельм и нанял-то девушку из чистого любопытства.

Во-первых, его очень занимали ее способности. Ансельм повидал всякое — и всяких людей — но было ясно, что Джо выходит за рамки даже самых необычных исключений. Кроме очевидной невероятной силы, продемонстрированной в состязании с Родом, она обладала мгновенной реакцией, а ее движения были выверенными и точными. Ансельм пока не мог придумать этому разумного объяснения.

Кроме того, ему было искренне интересно, как она будет выкручиваться — ведь, по-хорошему, в эскорте купеческого каравана даже ненормально сильным девушкам делать было нечего. Исключения, конечно, бывали, но эти исключения и одевались по-другому, и верхом не ездили — и не скрывали меч под тряпьем, притороченным к седлу.

То, что у девушки есть меч, он узнал почти сразу же — когда выяснял, требуется ли ей дополнительная экипировка или оружие. Девушка от всего отказалась. На вопрос, чем она владеет, ответила коротко: «Меч, кинжал, лук. Лука, правда, у меня сейчас нет. Но я в любом случае предпочитаю меч». Ансельм порадовался экономии и больше ни о чем спрашивать не стал.

Когда они выдвинулись в горы, он ждал, что девушка достанет свой меч — но она ехала безоружной. На первой стоянке он подошел к ней, как только они спешились.

— Ты сказала, что у тебя есть оружие.

— Ага, — кивнула девушка, отвязывая сумки от седла.

— А ты не думала, что неплохо было бы иметь его под рукой? — усмехнулся Ансельм. — Если на нас нападут, никто не будет ждать, пока ты распакуешь свой меч.

Он не заметил движения. Не то, что не успел среагировать — просто не увидел его. В одно мгновение девушка стояла к Ансельму спиной — а в следующее уже держала нож у его горла.

— Когда на нас нападут, оружие будет у меня под рукой, — сказала она тихо, но отчетливо, тем же неуловимым движением пряча нож за голенище сапога.

Ансельм не сказал ни слова. Развернулся и отошел, оставив девушку расседлывать коня. У него было много дел. Первая стоянка всегда была хлопотной.

***

Он, в общем-то, не собирался этого делать. Но, возвращаясь к костру из леса, куда он ходил отлучиться по нужде, Ансельм увидел место, которое обустроила себе для ночлега Джо. Ее сумки и сверток с мечом лежали тут же, а самой Джо нигде видно не было.

Ансельм долго стоял, колеблясь. «Сдался тебе этот меч», — подумал он зло. Но любопытство пересилило. Оглянувшись еще раз, Ансельм мягко опустился рядом со свертком.

Он понял, что внутри ничего нет в тот же момент, когда почувствовал легкий укол в шею.

— Ты же знаешь, — послышался голос Джо, — что сидишь необычайно удобно для того, чтобы подойти сзади и перерезать тебе сонную артерию?

Ансельм не шевелился. Ситуация попахивала дешевым драматизмом — но он понятия не имел, насколько серьезно она угрожала. А проверять не хотелось.

— Я очень не люблю, когда люди лезут не в свое дело, — продолжала Джо. — И еще больше не люблю, когда люди лезут ко мне. Не делай так больше, пожалуйста.

Ансельм молчал. Покалывание исчезло, и он услышал шелест стали, убираемой в ножны.

— Я могу встать? — спросил Ансельм сухо.

— Да.

Он нарочито медленно поднялся, обернулся — и молниеносным броском прыгнул на нее. Внезапность и преимущество в весе сыграли свое дело — Джо упала на спину, а он тут же схватил ее руки и прижал к земле. В левой она все еще держала ножны с мечом.

— Я сделаю вид, что всей этой дурацкой сцены не было, — заметил Ансельм спокойно. — Но будешь еще выпендриваться — схлопочешь.

В полумраке он с трудом мог разглядеть лицо Джо, хотя оно было очень близко — и все же он заметил, как ее глаза вспыхнули желтым и медленно погасли.

— Уволишь меня? — усмехнулась она. Зубы блеснули в темноте.

— Пока нет, — Ансельм отпустил ее и тут же поднялся. — Но в следующий раз придушу.

Она весело фыркнула.

***

Каждую ночь два человека оставались в качестве часовых. Это означало, что на утро двое из эскорта всегда были особенно сонными и злыми.

На четвертое утро Джо подошла к Ансельму, глядя на мрачного Рода, ворчащего себе под нос, и заметила, что может каждую ночь оставаться на часах, причем одна. Ансельм долго колебался. Ему совсем не хотелось, чтобы она охраняла его сон. Но Джо обхитрила его. Не дожидаясь решения Ансельма, она сама предложила часовым сменить их. Естественно, отказываться никто не стал.

Ансельм был в ярости. Ему и так с трудом удавалось поддерживать дисциплину в отряде — сказывалось отсутствие опыта. А тут еще эта девица, которая вечно все решала сама и не думала его слушаться.

— Уволю, — прошипел Ансельм, подойдя к ней утром. — А сначала высеку. Прилюдно.

Она подняла на него свои большие ореховые глаза, в которых не было ни тени страха.

— Но я все равно не сплю по ночам. Мне не сложно.

Ансельм зло смотрел на нее. А потом он вдруг живо представил, как пытается ее скрутить на глазах у всех, как у него это не получается — и махнул рукой. В конце концов, подумал он, если бы она хотела перерезать всем горло, то давно бы это уже сделала.

***

По условиям купцов караван совершал четыре перехода через горы, после чего отряду выплачивалась первая часть вознаграждения и давался пятидневный отдых в Моэрне. За это время наемники должны были успеть упиться в хлам, отоспаться, протрезветь и привести в порядок экипировку, а купцы — дождаться новой партии товара из Дельты.

В Моэрне Ансельм первым делом обналичил в банке чек, полученный от купцов, и выдал деньги наемникам. Джо куда-то подевалась, и он оставил ее долю при себе.

Большинство из отряда тут же отправилось в трактир. Ансельм долго раздумывал, присоединиться ли к ним или сразу пойти к Изе. Но ему казалось неправильным пить с подчиненными без особого повода, да и Иза, наверное, заждалась. Ансельм оставил лошадь в конюшне трактира, закинул на плечо сумку и пошел по темным улочкам. За несколько домов от Изы из бокового переулка неожиданно появился всадник, чуть не наехав на Ансельма. Он тут же узнал морду животного — даже в полумраке было видно характерную белую полосу на сером носу, — а знакомый тихий голос прошипел:

— Тьма! Аккуратнее.

Ансельм ничего не ответил. Молча достал из сумки долю Джо, выдал ей и сообщил время и место встречи перед новым переходом. Как и где она собиралась провести эти пять дней, его не интересовало.

Ансельм подождал, когда лошадь с наездником исчезнут в соседней улочке, и пошел прямо. Он торопился. Иза заждалась.

***

Караван стоял в полной готовности на главной площади перед трактиром. Не хватало Джо. Ансельм поглядывал на солнце и все приглаживал волосы, собранные в хвост, как будто это могло загладить нарастающее раздражение.

«Уехала она, что ли», — подумал Ансельм — и сам не понял, ощущает досаду или облегчение по этому поводу. — «Могла бы и предупредить», — мысленно продолжил он, понимая, что досада все-таки берет верх. Они же договаривались на все лето.

— Она не тут жила? — спросил Ансельм у наемников, кивая на трактир. Они покачали головой.

Торговый агент Петер Хоффшот, сухопарый мужчина, которого купцы навязали «для наблюдения за отрядом», внимательно смотрел на Ансельма. Агент уже сидел верхом и оттого напоминал хищную птицу, примостившуюся на уступе скалы и высматривающую добычу.

Солнце нещадно палило.

С языка уже готово было сорваться ругательство, мелкое и грязное — когда на площади показался человек, ведущий лошадь под уздцы. Ансельм пригляделся и сплюнул, чтобы деть куда-то невысказанную желчь.

«Баба, — подумал презрительно, рассматривая Джо, которая только что подошла к ним. — Самая обыкновенная баба».

Очевидно, Джо нашла способ потратить деньги — и вовсе не на выпивку, как это сделали остальные. Потертые старые сапоги сменились новыми, доходившими до середины бедра, из отличной кожи. Сверху них было видно лишь небольшую полоску вполне практичного вида штанов — туника из тонкого льна заканчивалась чуть выше сапог. Поверх нее красовался широкий пояс с тяжелой серебряной пряжкой, а вместо куртки Джо теперь носила длинный кожаный не то плащ, не то кафтан — полы доставали чуть ли не до икр, широкие рукава закрывали запястья, высокий стоячий воротник обрамлял длинную шею. Волосы, которые успели еще немного отрасти, она собрала в хвост, как у Ансельма, — и почему-то это раздражало его больше всего остального.

— Принарядилась? — сухо осведомился он.

— Ага, — Джо была, как обычно, очень многословна.

— И как ты собираешься в этом на коня залезть? — спросил он, не пытаясь скрыть издевки.

Вместо ответа она одним махом взлетела в седло, хлестанув кожаной полой по лицу стоявшего рядом Рода, который пялился на нее во все глаза.

— Мы едем? — поинтересовалась она насмешливо. — Я, кажется, и так припозднилась.

Ансельм мрачно посмотрел на Джо, еще раз сплюнул — и махнул рукой отряду.

Пора было ехать.

***

Лето катилось медленно, как тяжелый груженый воз. Ансельм быстро понял, что сопровождать обозы в качестве простого наемника было куда приятнее, чем самому возглавлять эскорт. Да, второе приносило больше денег — но ведь и хлопот не оберешься. Каждое утро нужно было свернуть стоянку и отправиться в путь — в течение дня следить за передвижением обоза и верховых, каждый вечер — организовать ночлег так, чтобы утро встретило всех не более разбитыми, чем они были вечером. Возницы ругались на лошадей, наемники ругались на возниц, слуги, нанятые купцами специально для того, чтобы обслуживать всю команду во время пути, постоянно отлынивали от работы. Во всем обозе было только два человека, сохранявших полную невозмутимость в любой ситуации — Джо и агент.

Они быстро сошлись — если так можно назвать отношения людей, которые большую часть времени молчат. Но Ансельм видел, как изредка они беседуют, как стараются держаться вместе во время переходов и на стоянках. О чем девица могла говорить с Петером, было для Ансельма загадкой. Но зато Джо экономила ему время, объясняя агенту правила их отряда. Да и вообще Ансельму было как-то спокойнее, когда эти двое держались вместе.

***

Лето тянулось и тянулось. В июле начались дожди, дороги развезло. В Гике пришлось остаться почти на неделю. Купцы должны были оплатить вынужденный простой — но Ансельм ненавидел сидеть на месте с тех самых пор, как вернулся из армии. Он слонялся по размытому, сумрачному городу, все оттягивая момент возвращения в душный отсыревший трактир.

«И к Изе не пойдешь», — думал он мрачно.

Джо снова поселилась отдельно, сняв себе комнату. Петер радостно последовал ее примеру.

Когда наконец выглянуло солнце, Ансельм подождал пару дней, чтобы земля просохла, собрал отряд, и они выехали с грузом, который к этому моменту уже должен был оказаться в Моэрне. Это был четвертый переход, но Ансельм сурово сказал, что они уже отгуляли свое в Гике. Наемники недовольно ворчали. Джо и агент оставались совершенно невозмутимыми.

***

После дождей установилась прекрасная, теплая погода. Настроение у всех поднялось — в следующие два перехода они нагнали свое отставание. Парни в отряде пели песни.

Джо с агентом совсем перестали разговаривать — и друг с другом, и с остальными, поскольку она вырезала шахматы. Насколько Ансельм мог понять, во время переходов эти двое играли в уме, а на стоянках выставляли партию на расчерченном на земле поле, и доигрывали ее. Развлечение было ему совершенно непонятным, и это раздражало.

По приезду в Моэрну нужно было, как обычно, провести ревизию, чтобы утром у ремесленников заказать недостающую экипировку — но Ансельм сразу поехал к Изе.

Агент и Джо ночевали вместе, в «Подкове». Ансельм хотел было узнать, сколько комнат они сняли — но вовремя себя остановил. Ему не должно было быть до этого никакого дела.

Через день отряд выехал из города. Агент и Джо приехали вовремя и молчали — но это было совершенно нормально.

Ансельм думал об Изе и молчал. И это тоже было совершенно нормально.

***

Ансельм любил купаться в горных реках и озерах. Ощущение было ни с чем не сравнимым — ярким, свежим, сильным. Что-то похожее он иногда испытывал, лежа рядом с разгоряченной Изой — но в тех моментах не хватало пронзительной чистоты, вечности пойманного момента.

Во время первой стоянки неподалеку от речки Мо Ансельм встал рано — лагерь еще спал. Джо сидела у костровища. Она смотрела в другую сторону, поэтому Ансельм постарался уйти бесшумно, не привлекая к себе внимания.

Вода была не просто холодной, а ледяной, но именно это нравилось Ансельму больше всего. Он с наслаждением окунался с головой в бурлящий поток, громко отфыркиваясь, как норовистая лошадь. Солнце только поднялось из-за деревьев, рассеивая туман, и брызги вокруг Ансельма искрились, падали на покрасневшую кожу каплями света.

Он побрел к берегу, аккуратно ступая по скользким камням на дне — и остановился, как вкопанный. В нескольких шагах от камня, на котором лежала его одежда, опершись на ствол старой скрюченной сосны, стояла Джо.

Коже стало вдруг очень горячо — хотя это могло быть и от холодной воды.

Он чувствовал себя совершенным идиотом. Мало того, что она застукала его, купающимся в чем мать родила, так еще и не думала уходить! Более того, Джо очень внимательно и при этом совершенно спокойно смотрела на него, и от этого взгляда хотелось провалиться сквозь землю. Ну или хотя бы утопиться, на худой конец.

Ансельм тихо выругался сквозь зубы и решительно направился к своей одежде. Он изо всех сил старался не торопиться, пытаясь сохранить остатки достоинства — хотя какое уж достоинство, когда натягиваешь на себя штаны под пристальным взглядом наглой девицы, с которой даже не спал! Одежда цеплялась за мокрую кожу, добавляя новый повод для раздражения, и, когда Ансельм подошел наконец к Джо, он почти что рявкнул:

— Что такое?!

— Завтрак готов, — улыбнулась она — и ее лицо стало мягче, ореховые глаза заискрились, и щеки округлились на высоких скулах.

— Я бы сам пришел, — буркнул Ансельм.

— Я знаю, — весело отозвалась она и пошла в сторону лагеря. Ансельм побрел следом, страшно ругаясь про себя.

Отряд сидел у костра, над поляной витал запах дыма, каши и эля. Утро было чудесным и свежим.

Ансельму хотелось утопиться. Или провалиться сквозь землю.

***

Он и не думал ей мстить, и вообще собирался забыть об этой ее выходке, — но два дня спустя, когда они стояли на берегу озера уже с другой стороны перевала, Ансельм утром обнаружил, что Джо у костра нет. Начало светать, скоро лагерь должен был проснуться — но надо было прищучить ее за то, что ушла. Поставить наконец на место.

«Да по нужде девка отошла, — приструнил его внутренний голос. — Что ты взъелся?»

Но раздражение взяло верх. Ансельм решил дождаться возвращения Джо и отчитать ее — как вдруг услышал еле различимый плеск.

«Вот видишь, — сказал он самому себе, — купается она. Угомонись».

Но ведь она и впрямь оставила пост — тот самый, что так самовольно решила занять. Ансельм решительно пошел к озеру.

Они разбили лагерь довольно далеко от воды — берег был голым, без единого деревца, и только колючий кустарник торчал меж камней то тут, то там. Плеск больше не повторялся, и Ансельм, шедший вдоль зарослей, решил было, что ослышался — когда в открывшемся просвете показался каменистый пляж. Почти у самой воды лежала небрежно сложенная одежда. Ансельм усмехнулся, вышел на берег и сел на плоский камень. Далеко впереди он мог разглядеть голову Джо над молочно-белой поверхностью озера. Ансельм, представлявший себе, насколько холодной должна быть вода, впечатлился. Он сомневался, что смог бы заплыть так далеко.

Ему долго пришлось ждать — солнце уже выглянуло в щель между двумя вершинами, когда Джо поплыла обратно. Шагах в пятидесяти она замерла. Ансельм, который уже успел было заскучать, снова усмехнулся.

— Так, — коротко заметила Джо. Ее тихий голос разнесся над идеально гладким зеркалом воды.

— Я, видишь ли, не нашел тебя на месте, — заметил Ансельм невозмутимо.

— Я поняла, — ему показалось, что Джо улыбнулась. Но на таком расстоянии он мог и ошибиться. — Теперь нашел?

— Ага, — довольно заметил Ансельм и откинулся назад, опираясь на локти.

Сначала она не двигалась с места. Потом послышался вздох — и Джо стала выходить из воды. Ансельм и не думал отворачиваться.

Он полагал, что она первым делом схватит что-нибудь из одежды — но недооценил ее. Она встала в паре шагов от него, уперев руки в бока. Мокрые волосы сбегали темными струйками к плечам, и вода стекала с них еще ниже.

Она вся была как будто чуть длиннее, чем нужно. Длинные ноги, с такого ракурса казавшиеся почти бесконечными, длинные тонкие руки, длинная шея. Это был совсем не его типаж — мягкая округлость Изы доставляла куда больше удовольствия — и все же Ансельм искренне наслаждался тем, что видел. Он заметил, что одежда Джо все-таки скрывала ее фигуру — вопреки впечатлению, которое у него сложилось, на месте были и грудь, и изящный изгиб талии, и плавная дуга бедер. Ей, пожалуй, не хватало женской мягкости, но зато кожа выглядела очень гладкой, а упругие мышцы под ней не проступали чрезмерно.

— Насмотрелся? — спросила Джо немного нетерпеливо.

— Не-а, — честно ответил Ансельм. Она фыркнула, схватила тунику и быстро натянула на себя. Теперь на виду остались только ноги — но теперь-то Ансельм знал, что скрывается под тонкой тканью.

— Между прочим, это не я начал, — заметил он, наблюдая, как она натягивает штаны.

Джо снова фыркнула, подняла с земли свои смехотворно высокие сапоги. Посмотрела на Ансельма — совершенно спокойно, как будто ничего и не произошло.

— Завтрак готов? — спросила она.

— Нет.

— Бездельник, — бросила Джо и пошла к лесу босиком, закинув сапоги на плечо.

Надо было, конечно, выставить ее из отряда.

Но не хотелось.

Убийственное милосердие

Позже Ансельм осознал всю тяжесть своей ошибки. Теперь всякий раз, когда он смотрел на Джо, он видел совсем не то, что должен был бы — и это ужасно отвлекало. К тому же он начал опасаться, что остальные заметят, как часто он на нее пялится — а уж этого никак нельзя было допустить. Пару раз Ансельм ловил на себе веселый взгляд агента — тогда раздражение достигало своего предела, и Ансельм посылал лошадь в галоп, обгоняя всю колонну, и потом долго ругался под нос.

«Идиот! — кричал он мысленно на себя. — Кто тебя просил? Знал же, что и так девка в отряде — та еще головная боль, так нет же, надо было все окончательно испортить. Как ты теперь будешь с ней работать?»

«А вот и буду, — решительно думал он, когда удавалось наконец успокоиться. — Еще чего не хватало, голову терять из-за голой бабы». Тогда он придерживал коня и дожидался, когда остальные его догонят.

Джо тихо ехала в хвосте колонны рядом с агентом и играла с ним в шахматы. На Ансельма она смотрела не чаще, чем обычно — точнее, не смотрела вообще.

И это раздражало больше всего.

***

Три или четыре дня спустя, на обратном пути из Гика в Моэрну, Ансельму приснился мерзкий, безобразный сон. В нем он насиловал Джо, грубо, как никогда в жизни не стал бы обращаться с женщиной, и все время отвращение к самому себе боролось с совершенно необуздываемым желанием. Однако конец был хуже всего — Джо вдруг извернулась, посмотрела на него, и он увидел, что ее глаза горят неестественным, ядовито желтым огнем. Она усмехнулась, жестко, холодно — и Ансельм совершенно отчетливо ощутил, что сейчас умрет.

Он проснулся, пробормотал ругательство, закрыв липкими ладонями лицо. Была еще глубокая ночь — в темноте он не мог разглядеть свои руки. Поняв, что просто так не успокоится, вскочил на ноги и, все еще пытаясь отделаться от кошмара, пошел на свет, к догорающему костру. И только уже почти вступив в круг света, он увидел Джо и понял, что идти ему следовало совсем в другую сторону. Ансельм снова тихо выругался, развернулся — но она, естественно, уже успела его заметить.

— Что-то случилось?

Он вздохнул, заставил себя повернуться и медленно, контролируя каждое движение, подойти к костру.

— Ничего не случилось, — ответил Ансельм ровно, опускаясь на бревно напротив Джо. Она внимательно смотрела на него. Лицо, подсвеченное теплым светом, было мягким, спокойным, и в ореховых глазах не было ни намека на пугающий желтый блеск. Она совершенно не напоминала девушку из сна — и от этого Ансельму стало немного легче.

— Тогда что ты не спишь? Решил меня проверить? — усмехнулась Джо, подгребая палкой угли.

Ансельм покачал головой.

— Плохой сон.

— А, — только и ответила Джо.

— А тебе сняться кошмары? — спросил он только для того, чтобы как-то отвлечься.

Он знал, что Джо все-таки спит — вечером, когда другие разбивали лагерь, и утром, после того как все проснулись. Это никак не походило на нормальный сон — но ей, судя по всему, и впрямь хватало.

— Снился. Один, — коротко ответила она, глядя на огонь.

— Снился? А теперь?

— Нет.

Он понял, что больше ничего от нее не добьется. Посидел еще немного, глядя, как догорают последние язычки, потом поднялся и ушел. Когда он снова лег, то уснул глубоко и спокойно, и до самого утра уже не просыпался.

***

Когда они вернулись в Моэрну, он поссорился с Изой. Она была, как обычно, нежной и ласковой, а он все не мог сказать, что ему с ней скучно, привычно, обыденно, слишком мягко, слишком тепло. Он молчал, она расстроилась, и наконец он сорвался, накричал на нее и ушел ночевать в трактире. Его заели клопы, завтрак был холодным и невкусным, и он все думал, что вот сейчас поедет в дурацкую гостиницу, в которой остановилась Джо, и уволит ее из отряда. Достала.

А на следующий день купцы вызвали его для разговора.

***

Чучело печально смотрело на него. За лето моль успела проесть в шерстяных щеках еще несколько дыр, отчего животное утратило последние остатки благородства.

— С весны не было ни одного нападения.

Ансельм с трудом оторвал взгляд от чучела и посмотрел на купцов, которые вызвали его для «важного разговора».

— Да, — спокойно согласился Ансельм. — Но разве вы не нанимали меня именно для того, чтобы нападений не было?

Купцы переглянулись.

— Видишь ли, — начал Кормак, сплетая пальцы на обтянутом шелковым кушаком животе, — нападений не было не только на наши обозы. Даже те, у кого охраны значительно меньше, тоже спокойно возят товар весь сезон.

Ансельм слегка пожал плечами, давая понять, что не видит в этом ничего странного. Урия слегка поморщился при виде этого, но Ансельм сделал вид, что не заметил. Он догадывался, к чему клонят купцы. Но подыгрывать не собирался.

— Нам кажется, нет нужды в такой толпе народу, — просвистел хорькообразный Шнейдер. — Отряд можно сократить вдвое.

«Жалование вы хотите сократить вдвое», — мрачно подумал Ансельм, но вслух только спросил:

— А в приставленном ко мне агенте нужда есть?

— Это требование банка, — невозмутимо заметил Кормак.

— Банка?

— Да. Когда он дает ссуду на очередную перевозку, он выдвигает определенные требования относительно того, как эта перевозка будет происходить.

— А хорошо вооруженный отряд в требования банка не входит? — не выдержал Ансельм.

— Входит, — холодно ответил Урия. — Но банк снизил необходимое количество наемников на один караван.

«Вот оно что», — Ансельм с трудом сдержался, чтобы не сплюнуть.

— Вы можете оставить людей в отряде, если хотите, — великодушно выдохнул в бороду Кормак.

— Но платить мы будем в два раза меньше, — ощерился Шнейдер, хищно блеснув глазками.

Ансельм ничего не ответил и снова взглянул на чучело.

Олень смотрел на него сверху вниз, и взгляд его был печален.

***

Он уже в четвертый раз осмотрел наемников, рассевшихся вдоль длинного трактирного стола. Парни ждали, явно недоумевая, что нужно от них командиру. Джо сидела в самом дальнем конце, опершись спиной о столб и закинув неприлично длинные ноги на скамью, и сохраняла полное равнодушие ко всему.

— Значит так, команда, — начал Ансельм, очень стараясь, чтобы его голос звучал пободрее. — У нас некоторые проблемы.

Парни нахмурились и подобрались, положив руки на стол. Джо не шевельнулась.

— Какие проблемы? — пробасил Род.

— Начальство считает, что нас слишком много. Точнее, что оно платит нам слишком много.

Понадобилось некоторое время, чтобы гневные и по большей части нецензурные выкрики утихли. Ансельм вздохнул и продолжил:

— У нас два пути — сохранить прежний состав и получать вдвое меньше или... — он невольно запнулся. Почесал нос и решительно продолжил:

— Или мне придется выбрать, кого я оставлю, а кого нет.

Крис, молодой широкоплечий парень, отличный фехтовальщик и неплохой следопыт, хлопнул ладонью по столу:

— Я ухожу! Сдались мне эти гроши.

Ансельм спокойно кивнул.

— Кто-нибудь еще хочет покинуть отряд... добровольно?

Поднялось четыре руки. Затем пятая.

«Еще хотя бы одного надо убрать», — подумал Ансельм — и посмотрел на Джо. Она подняла на него глаза.

— Я согласна на половину, — сказала она тихо.

Ансельм долго молчал.

«Ну и хрен с ним, — подумал он наконец. — Я тоже могу до осени побатрачить за полцены. А там — свалю отсюда».

— Хорошо, — кивнул он. — Значит, выходим как обычно, через два дня. Крис, лошадь вернешь в купеческую конюшню.

Наемник что-то пробормотал, но Ансельм предпочел не вслушиваться. Он уже собирался уходить — но не выдержал и кинул взгляд на Джо.

Она сидела неподвижно, опершись спиной о столб и прикрыв глаза, — и улыбалась.

***

Ансельм стоял у дверей гостиницы. Дважды он порывался зайти внутрь — и дважды порывался уйти.

«Хватит мямлить, — сурово приказал он самому себе. — Не хватило ума прогнать ее, когда была такая прекрасная возможность — теперь уж делай, что задумал».

Ансельм вовсе не был уверен, насколько «задумал» тут — правильное слово, но верно было одно — все эти метания ему на пользу не шли. Он вздохнул и вошел внутрь.

— Чем могу служить, сударь? — любезно осведомился молодой человек за стойкой. На хозяина гостиницы он явно не тянул, но спокойная уверенность и достоинство, с которыми тот держался, выдавали наследника.

«А ведь и я мог бы так стоять в обшитом темными панелями холле и принимать постояльцев, — подумал Ансельм. — Хотя нет. Не мог бы. У меня никогда не вышла бы такая вежливая ухмылочка».

— Я ищу девушку по имени Джо. Она остановилась у вас.

— А кто ею интересуется?

— Я начальник отряда, охраняющего караваны.

— «Кормак и Ко»?

— Да. Девушка числится в отряде.

— Она остановилась у нас, — признал юноша, — но еще не вернулась. Что-нибудь ей передать?

— Не стоит, — покачал головой Ансельм. Немного помедлив, спросил:

— А господин Хоффшот? Они ведь остановились вместе?

Юноша глянул на Ансельма слегка удивленно.

— Нет, — возразил он. — Господин Хоффшот и госпожа Джо всегда останавливаются у нас, это верно, но всегда занимают разные номера. Сказать по правде, я не видел, чтобы они особенно общались между собой.

Ансельм только кивнул.

— Нужно ли что-нибудь передать господину Хоффшоту? — осведомился юноша.

— Нет, спасибо.

Юноша вежливо улыбнулся, и Ансельм вышел из темного холла на улицу. Солнце уже село, августовская прохлада опустилась на узкие улочки. Ансельм направился к трактиру. На первом этаже в большом зале уже зажгли свечи. Он заказал себе ужин и долго сидел, наблюдая за посетителями. Род снова затеял состязания, его утробный смех то и дело разносился над большим центральным столом.

Наконец Ансельм потянулся, поднялся и пошел к себе. Он хотел было крикнуть мальчишке половому, чтобы тот дал ему свечу, но тот куда-то запропастился, а трактирщик и обслуживающие девицы были заняты, и Ансельм махнул рукой. «В комнате еще оставалась», — вспомнил он и направился к темной, крутой лестнице. На втором этаже на ощупь прошел по узкому коридору, отсчитывая двери — и замер, нащупав нужную. Она была приоткрыта.

Ансельм постоял пару мгновений. Затем осторожно вынул кинжал из ножен и медленно толкнул дверь.

— Говорят, ты меня искал, — раздался с кровати тихий голос. — Судя по всему, собирался прирезать.

Ансельм глубоко вздохнул, сдерживая ругательство, и убрал кинжал.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он чуть резче, чем нужно.

— Решила облегчить тебе задачу. Чтобы тебе не пришлось больше выспрашивать, с кем и где я ночую.

На этот раз Ансельму пришлось сжать зубы, чтобы не выругаться. Ему почему-то очень хотелось подойти к ней, схватить и вышвырнуть вон — но в полной темноте даже это нельзя было провернуть с нужной решительностью. Поэтому Ансельм, не торопясь, — чтоб ненароком не споткнуться и не упасть — подошел к окну, нашел на подоконнике свечу, огниво и трут. Когда свеча разгорелась, Ансельм повернулся к Джо. Пламени не хватало, чтобы как следует осветить ее лицо — но он хотя бы мог разглядеть, что она сидит на его постели, скрестив ноги. Сапог на ней не было, босые ступни белели на темном покрывале.

— Ты как сюда попала? — спросил он сухо.

— Через окно.

— Босиком?

— Почему? — теперь удивилась Джо.

— А сапоги где?

— За тобой где-то валяются.

— А-а-а, — протянул Ансельм. Он опять чувствовал себя полным идиотом — вдвойне от того, что сложившееся положение его более чем устраивало. Джо сидела совершенно спокойно, будто это была ее комната и ее постель.

— Обязательно нужно было меня в темноте подстерегать? — спросил он.

— А я и не подстерегала.

— Ну да.

— Мне не бывает темно, — улыбнулась Джо. Ансельм вздрогнул.

— Как кошке? — уточнил он недоверчиво.

— Как кошке, — еще шире улыбнулась Джо.

Она и впрямь была красивой, когда улыбалась.

«А, Тьма! — подумал Ансельм. — Во всяком случае, сапоги снимать уже не надо».

Он шагнул вперед, рывком поднял ее и притянул к себе. У него не было ни малейшего представления, чего хотела от него Джо — но, в конце концов, нельзя же просто так залезать к мужчине в комнату и расшвыриваться обувью!..

Но ее губы были мягкими, теплыми, и тело, которое вот уже несколько дней все время возникало перед глазами, было здесь, у него в руках, и голова неожиданно очень сильно закружилась, и странные видения пронеслись перед глазами...

Она оттолкнула его — совсем не по-женски, настолько сильно, что он отлетел к противоположной стене, приземлившись, кажется, аккурат на ее сапоги.

Ансельм тут же вскочил на ноги, и Джо воскликнула:

— Не подходи!..

Но он и не собирался. Потому что он видел глаза.

Которые горели ядовито-желтым огнем.

Они стояли друг напротив друга. Ансельм тяжело дышал, а Джо, наоборот, застыла, закрыв глаза. Время тянулось и тянулось, он не смел шелохнуться, а голова по-прежнему сильно кружилась.

Джо глубоко вздохнула и посмотрела на Ансельма. Глаза были обычными. Ореховыми.

Испуганными.

— Прости, — прошептала она. Медленно опустилась на кровать, как будто ей стало нехорошо, и закрыла лицо руками.

Ансельм долго не мог заставить себя пошевелиться. Неожиданно в дверь постучали.

— Сударь, — раздался голос полового, — у вас все в порядке? Мы шум слышали.

— Да, — с трудом отозвался Ансельм. Голос звучал хрипло. — Я споткнулся. Все хорошо.

— Как скажете.

Послышались удаляющиеся шаги.

— Джо, — тихо позвал Ансельм.

— Я сейчас уйду, — пробормотала она глухо, не поднимая головы. — Прости.

— Джо, — позвал он снова. Она наконец выпрямилась и посмотрела на него. Щеки блестели.

— Что сейчас произошло? — спросил он мягко.

— Я ошиблась, — прошептала она. — Я думала, что это только... Что если я не... То тогда...

Она замолчала, так и не сказав ничего вразумительного.

— Что только? Что не? Джо?

— Мне нельзя испытывать сильных эмоций, — она посмотрела ему в глаза. — Иначе...

— Твои глаза становятся желтыми, — кивнул он.

Она грустно улыбнулась.

— Это не самое страшное.

— А что тогда самое страшное?

— Что ты знаешь про драконов? — спросила она.

Ансельм пожал плечами.

— Что они есть. Но ни разу ни одного не видел.

— А что драконы вселяются иногда в людей, знаешь?

— Нет. Я ничего про них не знаю. Они в этих горах не водятся, больше к востоку, в Инландии и...

Он запнулся, не договорив.

— В тебе живет дракон, — медленно проговорил Ансельм.

Она неожиданно поднялась — внезапным, молниеносным движением.

— Прости, — в третий раз произнесла она, но теперь ее голос уже был сухим, сдержанным. — Я правда надеялась, что с тобой я смогу...

Она снова не договорила. Наклонилась за сапогами — теперь он уже мог разглядеть темную груду на полу.

— Потому что тебе все равно? — холодно уточнил Ансельм.

Она замерла. Медленно выпрямилась. Обернулась.

— Как видишь, нет, — заметила Джо спокойно.

Ансельм глубоко вздохнул. И, глядя ей в глаза, попросил:

— Останься.

Она как будто слегка смутилась.

— Но я действительно не могу...

Он покачал головой.

— Не для этого. Просто останься.

Она в нерешительности стояла у двери.

— Ты хочешь, чтобы я просто осталась... спать?

Он усмехнулся.

— Нужно же хотя бы иногда спать. И вообще — ты все равно уже здесь.

Она продолжала стоять. Ансельм стянул с себя сапоги и закинул их в тот же самый угол.

«А они здорово туда летят», — подумал он про себя. Задул свечу и вытянулся на кровати.

— Вот, смотри, я лег. Ты, если хочешь, можешь присоединиться.

И он закрыл глаза.

Что-то с глухим стуком упало в углу.

Ансельм улыбнулся.

***

Они выехали спустя два дня, как и собирались. До самого отъезда Ансельм не виделся с Джо — утром ее в комнате уже не было. Когда они с агентом выехали на площадь, оба были немногословны и невозмутимы — и Ансельм понял, что все вернулось на круги своя. С учетом всех обстоятельств это было самым разумным — но настроение тут же испортилось.

И мысль о том, что отряд стал почти в два раза меньше, тоже отнюдь не радовала.

Он усилил меры предосторожности. Теперь отряд ехал в строго установленном порядке, а кроме Джо по ночам лагерь всегда охраняли еще двое человек. И все равно Ансельм плохо спал, постоянно просыпаясь по ночам с ощущением, что кто-то подкрадывается к лагерю в темноте.

Джо не разговаривала с ним — но после того, как тот наорал на Рода, без предупреждения отлучившегося в кусты, молча подошла и силой сжала руку Ансельма. Он даже слегка поморщился.

— Все будет в порядке, — сказала она тихо. — Успокойся.

И он попробовал успокоиться. Они доехали до Гика без происшествий. До поздней ночи пили в трактире все вместе, болтали, шутили — Джо сидела рядом с ним, и, хотя она, как обычно, ничего не говорила, Ансельму казалось, что ей тоже нравится сидеть так, вместе со всеми.

На следующий день похолодало. Они выезжали из города в густом тумане.

«Приедем в Моэрну — разорву контракт. Парни поймут... и Джо. Скоро начнутся дожди — да и не дело это, так рисковать».

Эта мысль окончательно успокоила Ансельма. Последний переход — и хватит.

Они ехали медленно — туман делал опасным давно знакомые повороты на горной дороге. Когда поднялись к вершинам, погода переменилась — воздух прояснился, но зато поднялся дикий ветер, который не стихал ни днем, ни ночью. Два дня они прождали у озера, только теперь на самом берегу. Вода бурлила, пенилась, билась о берег беспокойными волнами. В лесу падали деревья.

На третий день ветер утих — а Джо поймала шпиона.

Никто не заметил, когда она исчезла — все были заняты завтраком, — а потом она появилась из леса, таща за шиворот паренька лет двенадцати. Он был страшно чумазым — больше, впрочем, для маскировки, а одежда, хоть и не очень чистая, была справной и удобной, пусть и состоящей наполовину из разномастных заплат. Темно-фиолетовый платок на шее недвусмысленно говорил о том, что это один из разбойников.

Джо толкнула паренька вперед, и наемники и слуги окружили его.

— Неплохо, — заметил Ансельм.

Джо улыбнулась.

— И что же ты тут делаешь? — продолжил он, обращаясь уже к пареньку.

Тот мрачно глянул исподлобья и ничего не ответил.

Ансельм подкатил ногой один из чурбаков, которые стояли возле костра, и сел на него. Мальчишка не шевелился.

— Ты ведь знаешь, что с тобой сейчас будет? — спросил Ансельм спокойно. — Тебя предупреждали, что будет, если попадешься?

— Пошли вы, — процедил паренек.

— Значит, предупреждали, — кивнул Ансельм. — А ты не подумал, что можно все переиграть? Ты сейчас рассказываешь нам все, что знаешь, мы довезем тебя до Моэрны и тихо отпустим.

Мальчишка сплюнул.

— Они меня найдут, — зло сказал он. — Мэл уже так сделал. Пошел в город, сдал всех. Наши выкрутились, а потом нашли Мэла и шкуру с него спустили.

Ансельм вздохнул. Судя по всему, это была не фигура речи.

— Значит, ничего не расскажешь?

Паренек помотал головой.

— Тогда у меня не остается выбора, — Ансельм достал кинжал. — Прости.

Мальчишка сжал зубы.

— Ты что? — голос Джо прозвучал тихо, но жестко. Ансельм поднял на нее глаза.

— Я не могу его отпустить. Они узнают, сколько нас осталось, и нападут.

— Отвези его в Моэрну.

— Ты слышала, что тогда будет.

— Сдай его властям!

— Не надо! — испуганно крикнул мальчишка.

— Ты не знаешь, что в Моэрне делают с разбойниками? — спросил Ансельм Джо.

— Продают в рабство?

Ансельм невесело хмыкнул.

— Четвертуют. Это тебе не Дельта.

— И поэтому ты хочешь...

— Убить его быстро. Самым гуманным и безболезненным способом.

Мальчишка зажмурился. Лицо Джо стало каменным, непроницаемым.

— Отпусти его, — сказала она глухо.

— Не могу. Я не могу подвергать всех риску.

— Я не позволю тебе убить ребенка, — ее голос был угрожающе спокойным.

— Прости, но тут решаю я, а не ты.

Она молчала. Ансельм поднялся на ноги.

— Посторожите его, — бросил остальным. Схватил Джо за запястье и потащил за собой в сторону леса.

— Что ты устраиваешь? — прошипел он. — Думаешь, я хочу это сделать?!

— Но ты собираешься! — ее глаза сверкнули желтым. Он невольно отошел на шаг.

— У меня нет выбора.

— Есть! Не заставляй его ничего говорить, довези до города и отпусти там. Он вернется к своим — и все.

— А ты подумала, что будет, если он сбежит? Если на нас нападут? Сколько человек тогда погибнет?

— Он не сбежит.

— Вероятность всегда есть.

— И за это ты собираешься его убить? За вероятность?

Ансельм отвернулся. Посмотрел на озеро, туда, где Род крепко держал маленького разбойника.

— Не убивай его, Ансельм. Пожалуйста.

Он глубоко вздохнул — и в тот же момент от лагеря раздались крики. Они оба тут же сорвались с места.

Ни паренька, ни наемников у костра не было.

Ансельм громко выругался. Джо, прищурившись, посмотрела на берег озера. Вдалеке показались люди.

— Сбежал, — пропыхтел Род, когда они подошли к лагерю.

Ансельм снова выругался и зло посмотрел на Джоан.

— Ты только что приговорила всех к смерти.

***

Можно было послать вперед кого-нибудь, узнать, где именно их ждет засада. Но после долгих раздумий Ансельм отказался от этой мысли. Во-первых, Криса с ними уже не было, а он единственный годился для того, чтобы посылать в разведку. Во-вторых, Ансельм не хотел рисковать еще одним человеком. Их и так было слишком мало.

Он объявил полную боевую готовность. Наемники облачились в доспехи — все, кроме Джо.

— Мне плевать, если ты сдохнешь, — процедил Ансельм, подойдя к ней. — Но, если тебя пристрелят в первый же момент, у меня станет на одного человека меньше.

Он пихнул ей в руки бригантину и шлем. Она не взяла.

— Мне не нужно, — холодно ответила Джо.

И тогда он не выдержал. Бросил все на землю и ударил ее по щеке. Ее глаза вспыхнули — но ему было плевать.

— Ты. Сделаешь. Так. Как. Я. Сказал!

Он выплевывал каждое слово ей в лицо — уже не холодное и отстраненное, как обычно, — и, о чудо, это помогло.

Во всяком случае, Ансельму уже не хотелось ее убить.

Джо молча подняла доспехи с земли и, не глядя на него, пошла прочь. Он не стал ее задерживать.

Может, теперь ей хотелось его убить.

И, откровенно говоря, у нее было больше шансов.

***

Им оставался один день пути по горам — дальше дорога извилистым серпантином спускалась к Моэрне. Там уже начинали встречаться деревни, а лес переставал быть глухим и безлюдным.

Нужно было продержаться один день и одну ночь.

Теперь беспокоился не один Ансельм — весь отряд был как на иголках. Слуги и Хоффшот испуганно смотрели на наемников, которые теперь ехали в полном боевом облачении и с оружием наготове. Даже Джо достала свой меч — и Ансельм понял, почему она до сих пор его прятала. Инкрустированный рубинами оголовок сверкал на солнце, которое наконец окончательно выглянуло из-за облаков.

«Неужто настоящая «Хильда»? — невольно изумился Ансельм. — Украла? Подарили? Потому что если у нее есть деньги на такой меч, то нахрена она тут с нами ошивается?»

«Вот именно, — мрачно добавил он. — Нахрена».

Они благополучно доехали до места, где всегда останавливались на дневной привал.

Все было тихо.

Им оставалось миль десять по извилистой дороге, где с правой стороны лес уходил резко вверх, а с левой обочина заканчивалась почти отвесным обрывом, так что можно было рассмотреть вблизи верхушки высоченных елей, каким-то чудом сумевших вырасти на таком склоне. С привала снялись быстро — никому не хотелось особенно рассиживаться. Выстроились в уже привычном порядке. Тронулись.

Кто-то из слуг вскрикнул, Ансельм обернулся — и увидел стрелу. Так и было — сначала он заметил стрелу, оперение, стержень, и только потом понял, что стрела торчит из груди Хоффшота. Агент покачнулся и сполз с седла.

— Все вниз! — заорал Ансельм — и одновременно сверху из леса полетел град стрел. Он соскочил на землю и забежал за один из возов, по дороге сдернув с козел опешившего возницу и дернув рычаг тормоза. Осмотрелся. Его примеру последовало семь наемников, еще один возница и двое слуг. Джо он не видел.

«Не успела? Не может быть».

И тогда Джо появилась с другой стороны от воза. В одной руке у нее был меч, другой она тащила Хоффшота. Положила на землю, приложила пальцы к шее. Покачала головой.

Со стороны склона раздался звук рога и громкий клич.

«Началось», — подумал Ансельм. Вытащил меч из ножен, запихнул возницу чуть ли не под самый воз. Краем глаза увидел блеск «Хильды», которую сжимала в руках Джо.

А потом он вышел навстречу тем, кто сбегал к ним вниз по склону — и мысли пропали, остались лишь рефлексы, внимание, реакция, инстинкт, заставлявший двигаться быстро и безошибочно. Он старался со своего крайнего правого фланга пробиться ближе к середине, где творилось что-то несусветное, но его все время теснили, и приходилось отступать.

А потом он наконец смог отбиться от тех троих, что окружили его — и увидел, что там происходило.

Он увидел Джо.

Ее окружили все оставшиеся в живых нападавшие, человек десять, — а она крутилась в середине. Ансельм знал, что двигаться с такой скоростью невозможно — он знал, что рано или поздно они должны были ее достать. Знали это и нападавшие. Вот только происходило все с точностью до наоборот.

Она крутилась и танцевала. И круг становился все меньше, и те, кто стоял в нем, начали отступать, и тогда она стала двигаться по большему кругу, не давая им уйти. Ансельм подскочил, коротко ударил одного из нападавших со спины — и тут же отпрыгнул, уходя от клинка Джо. И в это мгновение, когда она проходила совсем близко, он увидел ее глаза. Они были желтыми, холодными и спокойными.

А спустя два удара сердца она остановилась.

Наступила абсолютная тишина.

Джо стояла совершенно неподвижно. Ансельм медленно подошел к ней, обходя тела. Заглянул в лицо. Оно было безжизненным. Желтые глаза смотрели холодно и мертво.

— Джо, — позвал он тихо.

Она не отозвалась.

Он осторожно взял ее за плечи. Сжал. Попробовал поймать ее взгляд — но она смотрела будто сквозь него.

— Все. Все закончилось. Джо!

Он легонько потряс ее, и тогда она вздрогнула, как будто просыпаясь. Глаза сфокусировались на нем и постепенно стали ореховыми. А затем — испуганными. Она посмотрела на Ансельма, потом — вокруг.

— О нет, — прошептала она.

— Все, все, — забормотал Ансельм, боясь, что сейчас у нее начнется истерика. И что тогда будет? Она превратится в дракона? Но ведь у нее только что были желтые глаза, и она не превращалась...

Не превращалась ли?

Джо покачнулась, вырвалась из его рук, бросилась вперед. Он обернулся и увидел то, что увидела она.

Чумазое лицо, одежда в заплатах.

«Зачем он-то полез?!» — простонал мысленно Ансельм.

Потому что не хотел отсиживаться. Как Ансельм когда-то. Не хотел, чтобы смеялись, хотел, чтобы считали взрослым. Хотел быть, как все.

Вот он и умер. Как взрослый. Как все.

Род, Остин и Кент смотрели на Джо, которая опустилась на колени рядом с мальчиком.

— Это была я? — спросила она.

Все молчали.

— Это была я?! — крикнула Джо.

— Мы не знаем, — тихо сказал Род.

Она вдруг вскочила на ноги — и подбежала к обрыву.

— Джо! — заорал Ансельм и бросился за ней — но она уже прыгнула. Раздался треск, сначала негромкий, а потом — оглушительный, будто внизу валило ураганом деревья. Ансельм глянул вниз. Далеко внизу он увидел что-то огромное и серебряное.

Лошади испуганно заржали.

***

У них осталось семь возов — к счастью, ни одна из впряженных лошадей не понесла, сбежали только те, что были под седлом. Но их было пятеро — точнее, уже четверо. Решили, что переложат весь товар на три воза, лошадей впрягут пристяжными. Скарб, который занимал целый воз, бросили так. На ночлег они вернулись в то место, где останавливались на привал — теперь там было уже безопасно.

Ансельм не знал, что делать с телами, оставшимися на дороге. Хоронить всех? У них было с собой всего две лопаты, и все четверо валились с ног. Сжечь? Сбросить с обрыва?

Они сидели у костра и ничего не могли решить. Согласились только, что займутся этим завтра — сегодня не было сил.

Джо появилась из темноты, окружавшей стоянку.

— Идите спать, — велела она тихо и спокойно. — Я со всем разберусь.

Взяла лопату и ушла.

***

Утром они проснулись от запаха дыма и каши. Костер ярко горел, рядом сидела Джо. Ансельм вопросительно на нее посмотрел.

— Ешьте, — только и сказала она.

Когда они проезжали место побоища, Ансельм увидел справа от дороги могилы. Аккуратные, вырытые на одинаковом расстоянии друг от друга. Сначала он считал. Потом перестал.

Примерно милю спустя он обернулся на козлах и подозвал к себе Джо, ехавшую верхом.

— Да? — спросила она равнодушно.

— Я наговорил тогда лишнего, — сказал Ансельм. — Когда отдал тебе того мальчишку. Не вздумай считать, что это ты во всем виновата.

Она ничего не ответила.

— Виноваты те уроды, которые решили, что можно ехать с таким отрядом. Виноват я, который не отказался сразу от этого безумия. Но не ты.

— Меч в руках тоже держала не я? — холодно спросила Джо.

Он ничего не ответил.

***

На следующий день, еще до полудня, они приехали в Моэрну. Вид обоза говорил сам за себя — на центральной площади, где располагалась торговая компания «Кормак и Ко», стала собираться толпа. Новость о том, что на караван напали, мгновенно разнеслась по всему городу.

Ансельм остановился у самого особняка, спрыгнул с козел. На крыльце показалась челядь, приказчики и, наконец, сами купцы.

— Мы все привезли, — сказал Ансельм просто.

Купцы молчали. Слуги и приказчики подбежали к возам, наемники, включая Джо, подошли к Ансельму.

— Что случилось? — пробасил Кормак.

Ансельм едва сдержал ругательство. «А так не понятно?!»

— На караван напали. Нам удалось отбиться. А теперь я хочу получить положенную нам плату.

— У вас еще остается два перехода, — сухо заметил Урия.

— От отряда ничего не осталось, — Ансельм старался говорить очень спокойно, но голос задрожал. — Как вы предлагаете нам совершить оставшиеся два перехода?

— Значит, плата будет меньше в два раза, — усмехнулся Шнейдер. На этот раз Ансельм не выдержал — дернулся вперед, но тонкие пальцы схватили его за руку. Он обернулся. Джо шепнула одними губами «не надо». Кормак посмотрел на девушку и улыбнулся в бороду.

— Сказать по правде, Ансельм, мы ведь вообще можем тебе не платить. Ты нарушил контракт.

— Что?!

— Конечно. Там было четко сказано, что в отряд не допускаются лица с криминальным прошлым.

Кормак усмехнулся еще шире, не сводя глаз с Джо. Ансельм быстро перевел взгляд с купца на нее — а затем на толпу, в которой стало появляться все больше городской стражи.

— Хотя, возможно, ты просто не знал, что нанял беглую убийцу? Которую уже год разыскивают по всей Лотарии? — весело спросил Шнейдер.

— Джо? — тихо спросил Ансельм, снова повернувшись к ней.

— Они не врут, — так же тихо ответила она.

— Дельта, — вдруг понял Ансельм.

Она только кивнула. Джо по-прежнему смотрела на купцов, но он был уверен, что она следит за движениями каждого человека на площади.

— Это моя вина, — громко сказала она. — Господин Ансельм не знал о том, кто я. Заплатите ему, он тут ни при чем.

— Конечно, — сухо процедил Урия. — Если вы, барышня, сами сдадитесь властям.

— Не смей, — прошипел Ансельм, но Джо внезапно улыбнулась.

— Не волнуйся, — пробормотала она еле слышно. — Я сдамся ровно до того момента, как тебе заплатят.

Она отстегнула ножны с пояса и протянула Ансельму со словами:

— Не потеряй, — и, подняв руки, повернулась к страже. — Я сдаюсь.

Они тут же схватили ее. Урия криво усмехнулся — и кинул Ансельму мешок. Тот поймал его — и в тот же момент услышал удивленный вздох за спиной. Обернулся. Стражники бежали к соседнему дому, на крыше которого он увидел Джо. Она быстро перебралась через конек и скрылась из виду.

Ансельм повернулся к купцам — разъяренному Кормаку, ядовито прищурившемуся Урии и презрительно усмехающемуся Шнейдеру. Улыбнулся и отсалютовал им «Хильдой».

— Идем, парни, — сказал он остальным наемникам. — Настало время отдохнуть.

***

Он пробирался на ощупь по узкому коридору, отсчитывая двери — и замер, нащупав нужную. Она была приоткрыта.

Ансельм улыбнулся и шагнул в темную комнату. Плотно прикрыл за собой дверь. Моргнул пару раз, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть — но ничего не увидел.

— Я здесь, — раздался голос. Он медленно пошел вперед, пока ногой не почувствовал край кровати. Неловко сел — но вроде ему удалось не придавить Джо.

— Я вообще тебя не вижу, — пожаловался он.

— Прости. Я совсем ненадолго. Забрать «Хильду» и попрощаться.

— Куда отправишься?

— Не знаю. Может, в горы. Но главное — как можно дальше... от людей. Мне нельзя быть рядом с вами.

— С нами? — не удержался Ансельм.

— Не хочешь же ты сказать, что я похожа на человека, — ее голос звучал почти весело.

— Похожа, — серьезно сказал он. — Больше, чем многие люди с нормальным цветом глаз.

Она ничего не ответила, но неожиданно поцеловала его в щеку. Он усмехнулся.

— Спасибо, — сказала она и поднялась — он почувствовал, что теперь сидит на кровати один.

— Удачи, — пожелал он.

— И тебе.

Он не услышал ни звука — просто комната стала пустой, как кровать до того. Тогда Ансельм стянул сапоги и по очереди зашвырнул их в дальний угол.

«Отлично летают», — подумал он, лег — и уснул.

***

Утром Ансельм появился в обеденном зале трактира очень рано.

— Желаете завтрак, сударь?.. — начал было трактирщик — и осекся, видя, что постоялец тащит чучело оленя, держа его за один из рогов.

— Да, пожалуйста, — невозмутимо ответил Ансельм, усаживаясь за один из столов и пристраивая оленью голову рядом с собой на скамейке. Трактирщик пробормотал что-то невразумительное и скрылся на кухне.

Когда тот снова возник с подносом в руках, Ансельм обратился к нему.

— Мне нужна верховая лошадь. Спокойная, выносливая. И лопата. А чучело я у вас тоже куплю, если вы не против. Вот этого, — он бросил на стойку несколько золотых монет, — хватит?

— Д-да, — неуверенно ответил трактирщик, сгребая монеты в карман трясущейся рукой.

— Благодарю, — улыбнулся Ансельм и приступил к еде.

***

Он ехал на юг по лесу, уже желтеющему и пахнущему осенью. В нескольких днях пути, на одном из трактов стоял постоялый двор, в котором он вырос. Из которого ушел следом за рекрутами, когда ему было всего пятнадцать, пользуясь своим правом свободного рождения.

В который наконец решил вернуться.

Он звал с собой Изу. Пришел к ней мириться в тот же вечер, как вернулся в Моэрну — но она отказалась. Ансельм не стал настаивать.

На большой поляне с одиноко растущим дубом Ансельм остановил лошадь и неловко спешился, обнимая оленью голову. Пока кобылка паслась, пощипывая пожухлую траву, Ансельм раскопал под дубом яму и положил туда чучело. Размер он, правда, не рассчитал — как он ни вертел голову, рога все равно торчали наружу. Наконец Ансельм плюнул и закопал, как есть — из кучи свежевзрыхленной земли поднимались кверху странные ветви.

Ансельм отряхнул руки и усмехнулся. Посмотрел наверх.

Ветер зашумел в деревьях, пронесся запахом свежести и смерти, качнул черные ветви — и исчез.

Задавая вопросы

Трактирщик тщательно протер тарелку краем фартука. Поднял ее на свет и придирчиво осмотрел взглядом живописца. При этом глаза его в очередной раз скользнули по посетителю, сидевшему в дальнем углу. Мужчина обладал всеми необходимыми чертами, чтобы подходить под определение «подозрительный тип». Он был молчаливым, высоким, скрывал лицо под полями шляпы и, кроме того, заплатил за выпивку сразу же. На все остальное трактирщик готов был закрыть глаза — он и не такое повидал на своем веку. Но ему было отлично известно — сразу платит в трактире только тот, кто собирается куда-нибудь бежать.

Мужчина, впрочем, никуда не бежал, а пил свой эль невероятно медленно. Время от времени он задумчиво прикладывался к кружке— и внимательно наблюдал за немногочисленными посетителями, в то время как трактирщик внимательно наблюдал за ним. Наконец подозрительный тип допил последний глоток, поднялся и не спеша подошел к стойке. Трактирщик все свое внимание обратил на тарелки.

Мужчина облокотился о стойку и глянул на него из-под полей шляпы серьезными серыми глазами. Трактирщик уже приготовился к вопросу, но посетитель вдруг выпрямился и раздраженно вздохнул. Трактирщик удивленно посмотрел на него.

— Господин?

Мужчина покачал головой и невесело усмехнулся.

— Я сейчас задам этот вопрос никак не меньше, чем в сотый раз.

— Быть может, я смогу дать вам на него ответ? — любезно склонил голову трактирщик.

Мужчина снова усмехнулся.

— Сомневаюсь.

Дверь за его спиной открылась, и в трактир вошел еще один посетитель. Впрочем, «вошел» было не совсем правильным словом. Человек буквально влетел внутрь, резко затормозил прямо у стойки, выкинув вперед руки, выдохнул: «Эля!» и сразу бросил несколько монет. Трактирщик нахмурился.

Сероглазый мужчина тем временем повернулся к вновь прибывшему — и, если бы не шляпа, трактирщик заметил бы, что при этом брови мужчины резко поползли вверх.

Новый посетитель, в данный момент большими глотками поглощавший свой эль, был на голову ниже мужчины в шляпе, хотя часть разницы в росте компенсировалась буйными кудрявыми волосами. У него были умные темные глаза — которые сейчас то и дело беспокойно поглядывали на дверь. Трактирщик тоже поглядывал туда, и всякий раз взгляд его становился все более напряженным.

Кудрявый допил свой эль и наконец посмотрел на мужчину в шляпе. Поскольку на голове у него кроме волос ничего не было, он не мог скрыть свое удивление. Лицо кудрявого озарила широкая улыбка, которая открыла ряд крупных, белоснежно-белых зубов, после чего он с явным удовлетворением сказал:

— Наконец-то.

В тот же момент дверь снова распахнулась — и на пороге показались трое. Они представляли собой насмешку над традиционными человеческими пропорциями, ибо у каждого косая сажень, обычно измеряемая между ладонью и ступней, отлично помещалась в плечах.

Мужчина в шляпе быстро посмотрел на кудрявого, потом на вошедших, потом снова на кудрявого. Брови его так и не вернулись в нормальное положение, но теперь вместо простого удивления в них читался конкретный вопрос. Кудрявый как будто бы виновато поморщился. Мужчина в шляпе вздохнул.

— Еще три кружки, пожалуйста, — спокойно сказал он, поворачиваясь к трактирщику. Тот послушно стал наливать, косясь глазами на верзил у дверей. Они все смотрели на кудрявого, и в глазах у них читалась чистая, искренняя и неприкрытая жажда убийства.

Трактирщик поставил кружки на стойку, мужчина в шляпе кивнул, протянул одну из них к кудрявому, а две другие взял сам.

— Угощайтесь! — неожиданно громко обратился он к вошедшим. Они недоуменно уставились на него.

— Видите ли, у меня сегодня праздник, — продолжил мужчина, начиная медленно идти к ним. Трактирщик напрягся еще сильнее. Он знал такую походку. Когда люди начинали так ходить у него в заведении, дело обычно кончалось не просто разбитыми носами, а трупами и другими сопутствующими неприятностями. Мужчина, вроде бы, вооружен не был. Но это вообще ничего не значило.

Трое у дверей нахмурились и слегка расправили и без того впечатляющие плечи.

— У меня праздник, — продолжил мужчина, — а я не люблю, когда в праздники мне портят настроение. Поэтому я предлагаю не делать этого, а выпить по кружке и очень мирно разойтись.

Один из троих сплюнул.

— И что же это за праздник у тебя? — буркнул он.

Мужчина остановился в нескольких шагах от них.

— Я только что встретил давнего друга. Вон того, — уточнил он, кивнув на кудрявого. Тот приветственно поднял кружку. — Но проблема в том, что встретить-то я его встретил, а вот поговорить еще не успел. А я бы очень, очень хотел с ним поговорить.

— Потом поговорите, — прошипел плевавший.

— Если ему будет, чем, — добавил другой и усмехнулся.

Мужчина вздохнул.

— Я так и думал. А жаль, — тут он вдруг с тоской посмотрел на кружки. — Хороший был эль.

В ту же секунду янтарная жидкость полетела в лицо верзилам, покрывая их игривой струящейся пеной. От неожиданности они застыли на месте, и потому двое не успели увернуться от полетевших вслед за элем кружек. Они глупо замахали руками, ослепленные пеной и оглушенные ударом в лоб, тогда как третий, яростно отирая лицо, попытался дотянуться до мужчины. Тот увернулся быстрым мягким движением, а кудрявый тем временем разбил кружку об голову третьего нападавшего. Тот пошатнулся, поскользнулся в луже и полетел вперед, увлекая за собой и двух остальных и падая прямо под ноги кудрявому и мужчине в шляпе. Последний легко перепрыгнул образовавшуюся кучу малу, в то время как кудрявой вскочил на скамью и оббежал ее поверху. Они одновременно подскочили к двери, но на пороге мужчина в шляпе помедлил на мгновение, обернулся и крикнул:

— Эль — за их счет! — после чего выбежал на улицу.

Наступившую тишину прерывало лишь тихое шипение пены на полу и невнятное кряхтение верзил, пытавшихся встать на ноги. Трактирщик печально смотрел на них. «Это не трупы, конечно, — подумал он, — но, определенно, мокрое дело».

***

Ленни нетерпеливо потыкал палочкой рыбину, скворчащую над костром.

— Оставь ты ее в покое, — посоветовал в который раз Генри. — Она от этого быстрее не приготовится.

— Я знаю. Просто есть хочется.

— Поверь мне, ты не хочешь есть сырую рыбу.

— Это очень спорный вопрос, милорд. Очень спорный.

Генри вздохнул и улыбнулся.

— Ты не представляешь, как мне тебя не хватало, — признался он. — До сих пор я не верил в судьбу, но после сегодняшнего дня готов пересмотреть свое мнение.

— Что вы имеете в виду, милорд?

— Разве это не удивительное совпадение — вот так столкнуться?

Ленни слегка нахмурился.

— Вообще-то, не очень. Если учесть, что последние несколько месяцев я целенаправленно преследую вас.

— Преследуешь?

— Ну да. С того момента, как я столкнулся с Кларой Бринн в Боурсе.

— Что? — Генри вскинул голову.

— Только не говорите мне, что вы ее не помните. Тем более что... — Ленни не закончил фразу.

— Я никак не ожидал услышать, что она в Боурсе, — сухо заметил Генри. — Что она там делала?

— Не знаю, — пожал плечами Ленни. — Могу только заметить, что при встрече со мной она злилась так, как обычно злятся женщины, если их... Все, все, я молчу, — поднял руки он, заметив, как постепенно меняется выражение лица Генри.

— Так или иначе, она сильно помогла мне, сузив область вашего возможного местонахождения до окрестностей Стетхолла. Ну а дальше найти вас было делом нехитрым.

Генри нахмурился.

— Почему это?

— О, — Ленни довольно потянулся, — сложно пропустить высокого таинственного незнакомца, который к тому же пристает ко всем с расспросами о некой девушке.

Генри отвернулся, чтобы скрыть досаду. Он считал, что неплохо маскировался.

— Не волнуйтесь, милорд, — сказал Ленни серьезно. — На самом деле, я просто хорошо знал, кого надо искать.

Он все-таки снял вертел с костра, воткнул его вертикально в землю и стал осторожно отламывать горячие куски, обжигая пальцы.

— Что ты делал с того момента, как я пропал? — спросил Генри, следом за Ленни принимаясь за еду.

— Пытался вас найти. Однако почти сразу выяснилось, что искать вас — практически противозаконно.

— В Тенгейл приезжали?

— Несколько раз. По счастью, леди Теннесси могла совершенно честно говорить, что не знает, где вы и что с вами, равно как и не имеет ни малейшего представления, где могла бы быть принцесса. Ну а потом, когда вы оставили записку, я решил, что надо отправиться на поиски. А то вас же одного нельзя отпускать...

— Ох, нельзя, — мрачно согласился Генри.

— Вы расскажете мне, где были все это время? — тихо спросил Ленни.

Сначала Генри молчал. А потом начал рассказывать. И, что удивительно, чем больше он рассказывал, тем легче ему становилось.

Ему не хватало человека, которому он мог бы рассказать, как сильно во всем ошибался.

Ленни слушал, не перебивая и не комментируя, что, вообще-то, было весьма необычно. Когда Генри закончил, Ленни немного помолчал, наконец тяжело вздохнул и заметил:

— Как я и говорил — вас нельзя одного отпускать. Я так понимаю, вы по-прежнему не знаете, где искать принцессу?

Генри покачал головой, отламывая себе кусок.

— Ну что ж, в таком случае тем более удачно, что мы сегодня наконец встретились, — пробормотал Ленни.

— М-м-м? — рассеянно промычал Генри, жуя и при этом пытаясь выплюнуть застрявшую рыбью кость.

— Три любезных господина, которых мы сегодня так щедро напоили элем — беглые арестанты из Дельты.

Генри попытался что-то сказать, но рыба и кости плохо влияли на дикцию.

— Да-да, милорд, я знаю, что умею выбирать компанию. Но это не важно. Сбежали наши друзья два года назад, когда их согнали на ремонтные работы Восточных ворот. Если вы в курсе, в Дельте преступников продают в рабство, а те, кого никто не купил, отправляются на городские нужды.

Генри наконец прожевал, поэтому мог прокомментировать:

— Я знаю, что представляет из себя дельтская система исполнения наказаний. Не понимаю только, какое она имеет к нам отношение.

— Прямое, если я все правильно понял. Один из троих, Боливар, рассказывал, как его продавали. И кого продавали вместе с ним.

Генри, все еще не особо обращая внимание на слова Ленни, отломал себе еще один кусок.

— Там был арестант, за несколько недель до этого победивший в каких-то соревнованиях на ловкость, — продолжил Ленни медленно, внимательно глядя на своего господина. — Арестант оказался девушкой. И звали ее Джо Дрейк.

Кусок рыбы выпал у Генри из рук и покатился к костру, собирая пыль и золу.

— Насколько я понимаю, — продолжил Ленни, — два года назад принцессу осудили в Дельте и продали в рабство. К сожалению, Боливар не вспомнил, кому именно.

Генри по-прежнему не сводил с него глаз, но Ленни не мог — и не хотел — понимать их выражение.

— Есть какая-то причина, по которой мы все еще сидим здесь? — тихо спросил наконец Генри.

— Есть, — серьезно кивнул Ленни. — И вы сами прекрасно ее знаете. Мы не будем ехать ночью, мы не будем круглые сутки скакать галопом и падать с седла от бессонницы. Потому что это никому не поможет.

Генри отвернулся и долго молчал, глядя на пламя.

— Это никому не поможет, — наконец согласился он. — Но ты же понимаешь, что я все равно не буду все это время спать.

— Вы не будете, — сказал Ленни спокойно. — Но лошади — будут. Ехать-то мы собираемся на них, а не на вас.

***

Место судьи в Дельте было одним из самых лакомых в Лотарии — и, разумеется, одним из самых беспокойных. Каждую неделю через судью проходили сотни заключенных — закон, позволяющий продавать преступника в рабство, превращал судопроизводство в основную статью дохода города. Любой истец мечтал, чтобы его ответчика судили здесь, потому что он получал денежную компенсацию, даже если противная сторона была полностью неплатежеспособной. Обиженный плачет золотыми слезами — так звучала расхожая дельтская поговорка.

Судья Морон занимал свою должность уже больше пятнадцати лет, и за это время сумел прочно укрепить свои позиции, создав особый культ судебной власти. Его слово было непреложно — впрочем, свой авторитет Морон получил ценой терпения и беспристрастности, весьма несвойственных любым представителям власти. Судью боялись и уважали — в конечном итоге он добился того, что мэр Дельты всеми воспринимался лишь как член мороновской канцелярии.

Конечно, на своем веку Морон многое повидал. Не раз и не два друзья или родственники осужденных пытались отомстить ему, не единожды ему угрожали и пытались шантажировать. Морон вышколил городскую стражу, не реагировал на угрозы и не велся на шантаж — и в конце концов все прочно уверились в том, что судья не боится никого и ничего. И так оно и было.

До того момента, пока в городе не появились они.

Внешне они ничем не отличались от сотен других странных и подозрительных личностей, которых Дельта собирала в несметном количестве. Морону доложили о них — ибо они держались всегда вместе и были слишком организованны, чтобы не привлекать к себе внимание и не вызывать некоторой тревоги. Ибо один подозрительный человек — это просто еще один человек, который вызывает подозрение, а вот отряд — это уже серьезная опасность.

Судья выслушал доклад внимательно, но спокойно. Конечно, это была банда. Конечно, иметь банду у себя под носом — очень хлопотно и неприятно. Но судья Морон прошел в Дельте хорошую школу. И он точно знал — если этим головорезам что-нибудь будет от города нужно, они в первую очередь придут к нему. И вот тогда Морон с ними обо всем и поговорит.

Они действительно пришли к нему. Единственная его ошибка заключалась в том, что нужно им было вовсе не от города. Нужно было именно от него. Конкретная информация. Один человек, одно имя.

Морон был принципиален — он не собирался поддаваться угрозам и раскрывать бандитам секретные данные о проданных заключенных. Но они знали, как обращаться со слишком принципиальными собеседниками.

На следующий день после их разговора с судьей банда исчезла из города — а судья Морон был найден мертвым у себя дома. Мало кто связал эти два события друг с другом, ибо у Морона было очень много врагов. Те же, кто догадывался о правде, старались держать язык за зубами. Рассказы о том, как выглядело его тело, разошлись достаточно широко, чтобы заставить всех молчать.

***

Судья, сменивший Морона на его посту, был прямо противоположен по характеру своему предшественнику. Он являл собой типичный пример запуганного самомнения и трусливой самоуверенности — причем жестокое убийство Морона довело эти качества до крайности. Мороново наследие было еще живо, судья по-прежнему считался всеми городским главой — и потому Дельта стала погружаться в пучину неуправляемого беззакония, зиждившегося на капитале и амбициях наиболее предприимчивых горожан. Судья стремился подгрести под себя как можно больше, число его недругов росло пропорционально количеству подгребенного — так что со временем судья стал весьма и весьма нервным человеком. У него было много поводов для беспокойства.

Поэтому совсем неудивительно, что судья, обнаружив на третьем этаже своего особняка незнакомого человека, сначала испустил душераздирающий вопль, затем впал в истерику и наконец потерял сознание, упав на дорогой инкрустированный паркет. Гость, оправившись от изумления, поднял бездыханное тело судьи, затащил в кресло и несколько раз аккуратно, но достаточно настойчиво ударил того по щекам. Судья постепенно пришел в себя, правда, ровно настолько, чтобы испуганно смотреть на посетителя и хранить тупое молчание.

Путем долгих увещеваний и нескольких нетерпеливых окриков гостю все-таки удалось заставить судью заговорить. Поначалу тот заикался от страха так, что разобрать было невозможно ни слова, но после любезно предложенного гостем кубка вина хозяин пришел в себя, и его речь превратилась наконец в более или менее правильную последовательность гласных и согласных звуков, а также необходимых логических пауз. Последние, правда, порой попадали на середину слова — но гость быстро освоился.

Первым, что ему удалось выяснить, были обстоятельства убийства Морона. Из уст заикающегося судьи рассказ звучал особенно зловеще. Но, оправившись окончательно, судья оказался на редкость словоохотлив — поэтому очень быстро гость узнал и все остальное. А именно — кого искали убийцы судьи, где они могли ее найти, и главное — нашли ли.

Гость слушал молча и не перебивал. Чем разговорчивей становился судья, тем молчаливее становился его посетитель, и когда первый наконец выдохся и умолк, в комнате повисла абсолютная тишина.

— Спасибо, — наконец произнес гость.

Судья довольно кивнул — несколько глотков вина на скрученный страхом желудок и пустую от ужаса голову оказали сильное действие.

— Скажите... — начал судья. Гость вопросительно поднял брови. — Кто эта девушка?

Гость долго смотрел на него, прежде чем ответить.

— А вот этого тебе лучше не знать, — заметил он наконец спокойно.

— Но...

— Если хочешь остаться живым и невредимым.

Судья судорожно сглотнул — но мгновение спустя ему пришлось глотать снова, потому что странный гость подошел к окну и выпрыгнул на улицу. Судья услышал, как тот мягко приземлился на крышу крыльца, а потом соскочил на землю, но, когда судья подбежал к окну, на темной улице никого видно уже не было.

***

Они приехали в оружейную мастерскую под Дорнебергом к полудню следующего дня.

Их впустили во двор, приняв за клиентов, поскольку они спрашивали Инкера. Оружейник вышел из конторы — но высокого темноволосого мужчину со спокойным лицом и внимательными серыми глазами интересовало вовсе не оружие.

— Джоан. Джоан Дрейк. Или Джо Дрейк. Я точно знаю, что она была продана в эту мастерскую. И знаю, что год назад сбежала. Мне важно знать, при каких... обстоятельствах это произошло.

— Она сбежала, — сухо ответил оружейник.

— Как?

Инкер молчал. После того, что он видел в этом самом дворе, оружейник не собирался никому ничего рассказывать о Джо. Он сообщил властям о ее побеге — но мужчина был совсем не похож на помощника префекта или клерка дельтского суда. Он стоял рядом с гнедым жеребцом внушительного вида, который тихо, но недовольно фыркал. Второй всадник не спешился и остался у самых ворот.

— Судью Морона убили незадолго до ее побега, — продолжил сероглазый, не дождавшись ответа Инкера. — И украли ее дело из архива. И я знаю, кто это сделал, знаю этих людей. Единственное, чего я не знаю... Они добрались до нее? Или не успели?

Инкер упрямо сжал губы. Мужчина знал, что Джо преследовали. Но откуда? Кто он вообще такой? Не еще ли один из них?

Как будто прочитав мысли оружейника, сероглазый подошел ближе и сказал очень тихо:

— Меня зовут Теннесси. Генри Теннесси.

Инкер вздрогнул. Пристально посмотрел мужчине в глаза.

— Опиши мне ее шрамы. И расскажи мне, как она их получила.

Теннесси усмехнулся.

— Два на левой руке, три на правой. Шрамы кривые. Она упала со скалы.

Инкер долго молчал.

— Идем со мной, — пробормотал он наконец. Теннесси кивнул и махнул рукой второму всаднику. Когда тот подъехал и спешился, Теннесси передал ему поводья своего жеребца. Инкер подозвал Джил, а сам повел своего гостя в здание конторы. Когда они проходили мимо мастерской Герхарда, тот выглянул, но Инкер покачал головой. Ювелир досадливо поморщился и скрылся у себя.

Инкер прикрыл дверь кабинета и жестом пригласил гостя сесть в одно из резных кресел, а сам снял с полки шкатулку и достал из нее банковский вексель.

— Это, — Инкер протянул его Теннесси, — пришло пару месяцев назад. Триста лотаров — ровно столько я заплатил за нее в Дельте.

Теннесси, не отрываясь, смотрел на вексель.

— Моэрна, — пробормотал он.

Инкер улыбнулся.

— Оттуда пришел вексель. Но я очень сомневаюсь, что Джо лично его высылала. Она отнюдь не глупа.

— О да, — согласился Теннесси, поднимая на него взгляд — и Инкер с удивлением понял, что встретил наконец человека, который знал про Джо больше, чем он.

Который, возможно, знал про нее все.

***

Они приехали в Моэрну неделю спустя. Рано утром, еще до завтрака, Генри отправился в банк, несмотря на проливной дождь. В просторном темном холле, в котором пахло чернилами и ценными породами дерева, было пусто — в такую погоду мало кто мог заставить себя выйти из дома пораньше. Клерки зевали и тихо переговаривались, шум дождя снаружи заглушал их голоса. Генри подошел к одной из конторок.

— Чем могу помочь, сударь? — любезно осведомился клерк. Генри улыбнулся про себя. Политика моэрнского банка обязывала клерков быть вежливыми с клиентом — вне зависимости от его внешнего вида и видимого благосостояния. Здесь часто встречали оборванцев, делавших огромные вклады под высокий процент, и роскошно одетых вельмож, столь же внезапно объявлявших себя банкротами. Деньги, говорили здесь, могут водиться в любом кармане, если только он не насквозь дыряв. Именно поэтому клерка нисколько не смутила потрепанная дорожная одежда Генри, и он был так же безукоризненно вежлив с ним, как если бы знал, что перед ним стоит лорд Теннесси.

— Видите ли, — начал Генри столь же вежливо, — я здесь по делам своего друга. Несколько месяцев назад ему пришел вексель из вашего банка. Он просил меня удостовериться, что вексель подлинный.

— Имя?

— Инкер из Дорнберга.

Клерк кивнул и отошел к высокому шкафу, стоявшему у него за спиной. Сначала он искал нужную книгу записей, затем — нужную запись. Генри задумчиво рассматривал потолок. Он был высоким, в кессонах угадывались росписи, но были ли на них изображены львы или розы, Генри сказать не мог.

— Так точно, — подтвердил наконец клерк, отрываясь от книги. — Банк Гика осуществил перевод в наш банк на имя Инкера из Дорнберга. Мы отослали вексель адресату.

— Гик, — повторил Генри, внезапно утратив всю свою напускную любезность.

Он выскочил из банка и побежал по мокрым пустым улицам. Когда Генри влетел в гостиницу, Ленни обстоятельно разъяснял трактирщику, что именно лучше всего приготовить на завтрак.

— Ленни! — крикнул Генри, вбегая. — Плевать на еду! Мы едем в Гик.

Ленни закатил глаза, но видеть это мог только трактирщик.

— Мы только приехали, мастер Рой. Одежда еще не высохла…

— Наплюй на одежду! Пакуй все как есть.

Ленни вздохнул.

— Мастер Рой, я готов исполнить любые ваши указания — но только после того, как вы поедите.

— Ленни!.. — начал было Генри, но слуга смерил его таким взглядом, что он тут же замолчал. Генри знал, что, когда Ленни смотрел так, спорить было бесполезно.

— Ну хорошо. Сделайте нам что-нибудь самое быстрое, — повернулся Генри к трактирщику. — Яичницу, скажем?

— Конечно, сударь. Вам болтунью, глазунью? С беконом, овощами, гренками?

— Самую быструю.

— Разумеется. В таком случае вам подойдет наша специальная яичница с особой добавкой.

— Это с какой же? — спросил Генри несколько рассеянно, думая уже о другом.

— Со скорлупой, — невозмутимо ответил трактирщик, удаляясь на кухню.

***

Дорога из Моэрны в Гик пользовалась дурной славой — но Генри это не волновало. Это была горная дорога — он не мог поверить, что в горах ему может грозить какая бы то ни было опасность. Слишком хорошо он чувствовал себя здесь — даже сейчас, поздней осенью, под порывами почти ураганного ветра, который засыпал их мокрыми листьями и градом капель с отяжелевших, темных ветвей. Поднявшись на высоту, дорога пошла ровно, вдоль неглубокого ущелья, прорезанного узеньким ручьем. По обе стороны ущелья рос густой лес — если бы не крутые склоны, могло бы показаться, что они едут по самому обычному ельнику. Но величественность самих деревьев, особенный, глухой и одновременно странно глубокий шум ветра в них, а главное — сам воздух, чуть разреженный и вместе с тем острый от разлитой в нем свободы — все это не давало Генри забыть, что он снова в горах. Он ехал, не замечая ничего вокруг, думая только о Джоан и постоянно вдыхая запах хвои, камней и вечности.

Уже начало смеркаться, когда они наткнулись на ряд могил у обочины. Ленни остановился.

— Семнадцать, — подсчитал он. — Что здесь могло произойти? Разбойники ведь не стали бы хоронить своих жертв.

Генри пожал плечами.

— В любом случае лучше тут не задерживаться, — заметил он, рассматривая могилы.

Проехав несколько миль, Генри снова остановился и обернулся. У него появилось странное ощущение — какое-то непонятное беспокойство в районе солнечного сплетения, которое он никак не мог объяснить. Генри долго смотрел на дорогу за собой, но беспокойство лишь усиливалось. Наконец он заставил себя повернуться обратно.

— Что-то случилось, милорд? — спросил Ленни. Они с Генри условились, что он будет называть того «мастер Рой» — но иногда привычка снова брала свое.

Генри еще раз обернулся и вздохнул, затем тронул коня.

— Нет. Ничего. Едем.

***

Он нашел ее.

Вернее, он нашел ее счет в банке Гика — счет, с которого Джоан отправила перевод Инкеру через банк Моэрны.

И в тот же день Генри арестовали.

— Сколько раз мне нужно вам повторять — я не знаю, где она, — устало проговорил Генри. — Я сам ее ищу.

— Тогда откуда вы знаете про счет в банке?

— Потому что мне сообщили про него в Моэрне! — не выдержал Генри. — И с чего она вообще вам сдалась? Это же дело лотарцев — ловить своих сбежавших преступников.

— Моэрна и Гик — города-побратимы! — гневно воскликнул сержант. — И помогают друг другу в борьбе с преступностью. Откуда вы узнали про то, что она была в Моэрне? — продолжил он допрос.

Генри молчал. Ему не хотелось подставлять Инкера, а никакой убедительной истории придумать он не успел.

Внезапно за дверью раздался шум, крики — и в комнату ворвался Ленни, тщетно удерживаемый стражником преклонных лет.

— Сударь, этот человек, — Ленни показал на Генри, — лорд Теннесси, мой господин, и я требую, чтобы вы немедленно его отпустили!

Генри сокрушенно вздохнул. Ленни моргнул и тут же сник.

— Милорд, простите… Я забыл…

Сержант внимательно смотрел на Генри.

— Лорд Теннесси? Тот самый лорд Теннесси?

Генри обреченно усмехнулся.

— Вряд ли вы поверите, если я начну отрицать. К тому же, если вам нужен именно лорд Теннесси, вы с тем же успехом можете схватить любого, кто так представится. Для выполнения плана и общей отчетности.

Сержант вытаращился на него, затем подозвал стражника, который все еще держал за рукав расстроенного Ленни, и шепнул тому что-то на ухо. Стражник поспешно вышел. Сержант снова посмотрел на Генри.

— Если вы и впрямь лорд Теннесси, это все меняет, — серьезно заметил он.

— Ну конечно, — мрачно пробормотал Генри. Разумеется, лорд Теннесси представлял для них куда больший интерес, чем сбежавшая лотарская каторжанка.

Дверь отворилась, и вошел молодой мужчина с печальными блеклыми глазами и завитыми кудрями до плеч.

— Ваша светлость, кажется, вам крупно повезло, — обратился к нему сержант.

— Чарли? — выдохнул Генри.

— Здравствуй, Генри, — кивнул лорд Харли-Оксборн, причем выражение его глаз стало как будто еще печальнее.

— Значит, вы забираете его, милорд? — с явным удовлетворением уточнил сержант.

— Да, совершенно верно, — кивнул Чарльз.

— Забираешь меня? — переспросил Генри.

— Арестовываю, если быть точным.

— Не понял.

— Генри, тебя уже неделю разыскивают по всей стране.

— Неделю? — недоуменно переспросил Генри. Он считал, что его разыскивали последние три года.

— По обвинению в убийстве принцессы Джоан, — спокойно ответил лорд Харли-Оксборн, не обращая внимания на тон Генри. — Уорсингтон выпустил указ. Он оставит тебя под арестом, пока не будет выбран новый король.

— Выбран? А что случилось с Джоном?

— Умер, — равнодушно заметил Чарльз. — Идем. Мне еще везти тебя через всю страну.

***

Ленни позволили сопровождать Генри. Лорд Харли-Оксборн считал себя просвещенным — лишать человека единственного слуги казалось ему жестокостью, несовместимой с понятием человеческого достоинства. Генри едва ли нуждался в помощи Ленни — в отличие от Чарльза, он способен был отходить ко сну и вставать с постели без помощи лишней пары рук. Однако компания слуги первые несколько дней оказалась более чем нужной — потому что с ним Генри мог говорить, и говорить откровенно.

Чарльз наотрез отказался объяснять, почему Генри обвиняют в убийстве принцессы, ссылаясь на тайну следствия и прочие юридические условности. Первое время он даже уходил от ответа на вопрос, означает ли это обвинение, что ее нашли мертвой. Однако что-то в глазах Генри смогло пробиться даже сквозь меланхолию Харли-Оксборна — и в конце концов он неохотно признал, что «пока еще нет». Генри не знал, верит ли бывший друг детства в его невиновность — но это было не важно. Он пытался убедить себя, что они просто ошиблись. Что она жива. Все остальное по сравнению с этим не имело значения.

Чарльз неохотно делился всем, что касалось дальнейшей судьбы Генри, но зато готов бы во всех подробностях рассказывать о положении в стране, расстановке сил внутри элит и состоянии экономики. Повествование выходило увлекательным, но невеселым.

Большая часть юга страны была захвачена крессами — формально они пребывали там в качестве сторонних миротворцев, но фактически аннексировали всю территорию между Ином и Стетом. Первый лорд Уорсингтон по закону стал регентом, и пока что ему удавалось держать власть в своих руках, но было совершенно непонятно, кто может стать следующим королем. Ситуация была беспрецедентной — на протяжении двенадцати поколений род Дейлов исправно производил на свет мальчиков, решая раз и навсегда вопрос наследника задолго до смерти действующего правителя. По законам Инландии было бы достаточно и девочки — дочь короля точно так же могла наследовать престол. Однако сейчас, судя по всему, в живых не осталось ни одного прямого наследника. Тех же, кто имел на трон косвенные права, было слишком много, чтобы среди них можно было выделить однозначного кандидата. Почти каждый пэр состоял с королевской семьей в разной степени родства — количество же потомков внебрачных детей того или иного монарха не подлежало исчислению.

Генри слушал Чарли и думал о Джоан. О том, что, где бы она сейчас не скрывалась, рано или поздно известие о смерти брата дойдет и до нее.

Что она будет тогда делать? И что сделают с ней — молодой наследницей, которую вот уже семь лет никто не видел при дворе?

В начале зимы Харли-Оксборн доставил Генри в столицу. Чарльз повел своего арестанта прямиком к регенту, но Уорсингтон не мог принять их, а у Чарльза были в городе дела. Поэтому Генри отвели в камеру — одно из нескольких просторных помещений в полуподвале замка, в которых содержали самых важных государственных преступников. Камера была обставлена скромно, но с достоинством — последний раз мебелью такого качества Генри пользовался у себя дома, в Тенгейле. Даже спальня Клары не могла соперничать в удобстве и дороговизне с камерой королевского узника. Генри невольно улыбнулся и не без некоторого удовольствия растянулся на широкой кровати.

Уорсингтон пришел только под вечер. Генри, успевший задремать, резко вскочил от громкого скрипа и скрежета обитой железом двери. В комнату вошел пожилой мужчина с высоким лбом, подчеркнутым обширной лысиной, и настороженными глазами.

— Здравствуй, Генри, — вежливо произнес регент и тут же нахмурился.

Это были основные черты Уорсингтона — вежливость и хмурость. Двумя другими, насколько Генри помнил, были педантичность и неукоснительное следование букве закона. Это вселяло и надежду, и беспокойство. С одной стороны, Генри знал, что Уорсингтон не осудит его, если у того не будет на руках неопровержимых доказательств его вины. С другой стороны, если Генри не предоставит доказательств своей невиновности, то вряд ли его отпустят.

— Ну что ж, — вздохнул Уорсингтон мрачно, опускаясь на самый краешек стоявшего в противоположном углу кресла. — Я полагаю, ты уже знаешь, почему ты здесь.

— Я не убивал ее, — сказал Генри тихо, но уверенно.

— К сожалению, ты не можешь этого доказать.

— Но ведь и вы не можете доказать, что я ее убивал?

— Я могу доказать, что у тебя было больше возможностей, чем у кого бы то ни было.

— Я не убивал ее, — повторил Генри, начиная раздражаться.

— Ты единственный, кто знал, где ее найти, — покачал головой Уорсингтон. — И потом, я знаю, ее отец, король Джон, четко дал тебе понять, что за жизнь и здоровье принцессы ты будешь отвечать своей головой. У меня нет полномочий лишать тебя головы, но зато есть законные основания ограничить ее свободу.

— Король Джон сам отказался от своей дочери, как только ему подвернулась такая возможность, — тихо, но зло возразил Генри. — Сомневаюсь, что после этого он все еще был вправе возлагать на кого-то другого ответственность за нее.

Уорсингтон снова нахмурился.

— Безответственность других не дает нам права тоже нарушать собственные обязательства, — заметил он. — Скорее наоборот — там, где другие оступились, следует быть особенно внимательным.

Генри молчал. Отчасти от бессильной злобы, отчасти потому, что регент был прав. Генри вел себя безответственно. И знал это.

— Прощай, Генри.

С этими словами Уорсингтон вышел, и дверь с тяжелым грохотом захлопнулась.

Генри долго смотрел на пламя свечи, которую регент принес с собой. Оно опускалось все ниже, пожирая мягкий воск — а затем мигнуло и погасло.

И наступила тьма.

Король умер

Ветер взвился, взъерошив темные ветви елей. Выше по склону, там, где заканчивался лес, в небо поднялись облака снега, содранного с голых скал.

Между стволов деревьев медленно шел человек. Воротник полушубка был высоко поднят, шею и нижнюю часть лица закрывал шарф, и глаза блестели поверх него, как будто дикий зверь выглядывал из своего укрытия. В левой руке человек нес лук, а в правой — стрелу, которой он время от времени отводил в сторону низко свисающие ветви.

Далеко впереди послышался шорох, хруст ветки — человек мгновенно опустился на одно колено и наложил стрелу на тетиву. Но натягивать лук не стал, только прищурился, вглядываясь в льдистый полумрак леса.

Хруст повторился, а следом за ним кто-то негромко вскрикнул.

Человек мгновенно поднялся и заскользил между деревьев, ступая быстро и неслышно. Перед опушкой, с которой доносились звуки, он остановился и снова присмотрелся.

Возле небольшого ручья, который несмотря на лютый холод по-прежнему журчал, лежал мальчик лет двенадцати. Он поджал колени к подбородку и обхватил их руками – видимо, пытаясь согреться. Человек с луком подошел к мальчику сзади. Повесил лук за спину, убрал стрелу в колчан – и тихо и отчетливо произнес высоким женским голосом:

— Поднимайся.

Мальчик резко обернулся, не вставая. Опухшие глаза смотрели испуганно.

— Кто ты? – спросил он охрипшим голосом.

— Поднимайся, — повторила женщина. – Простынешь, если будешь лежать на снегу.

— Не могу, — буркнул мальчик, все также неловко оглядываясь через плечо. – Нога болит.

— Что с ней? – женщина присела рядом с мальчиком. Тот вздрогнул и попробовал отползти в сторону.

— Не бойся, — попробовала женщина успокоить его, но мальчик смотрел с недоверием.

— Кто ты? – спросил он снова.

— Меня зовут Джоан. А тебя?

Мальчик молчал.

— Я хочу помочь тебе, — терпеливо продолжила Джоан. – Как тебя зовут и что ты тут делаешь?

— Хирш, — буркнул мальчик неохотно.

Джоан пристально смотрела на него.

— Я убежал из дома, — пробормотал он почти не слышно.

— Повредил ногу и теперь не можешь идти, — продолжила Джоан.

Хирш кивнул.

— Тогда ты не будешь возражать, если я отнесу тебя домой?

Мальчик поморщился.

— Ты умрешь в ближайший день или два, — спокойно заметила Джоан. – От холода, голода или дикого зверя. Если повезет, то от холода. Но я бы на это не рассчитывала.

Хирш отвернулся. Губы задрожали.

Джоан тихо вздохнула, поднялась на ноги. Мальчик снова обернулся на нее – и вдруг буквально взлетел на воздух.

— Эй! – протестующе вскрикнул он, но Джоан уже шла с ним на руках, уверенно шагая по еле заметной звериной тропе. – Я не хочу!

— Прости, Хирш, — невозмутимо ответила Джоан. Ее дыхание было совершенно ровным, как будто нести его ей ничего не стоило. Впрочем, кажется, так оно и было. – Моей совести вполне хватит одного мальчика.

***

К деревне они подходили уже в полной темноте – но Джоан это, видимо, совершенно не смущало. Всю дорогу, пока еще было светло, Хирш с подозрением косился на ее спокойный профиль, так сильно отличавшийся от привычных ему лиц деревенских женщин.

Когда они ступили на темную улицу, Джоан спросила его:

— Где ты живешь?

Хирш молчал.

— Я все равно узнаю, — заметила она. Он вздохнул и указал рукой в сторону дальнего дома, где в окнах горели огни.

На крыльце Джоан спустила его с рук. Хирш схватился за шаткие перила, стараясь не наступать на больную ногу. Джоан громко постучала в дверь, и отошла в сторону, в тень. В доме было шумно – слышались голоса множества людей. Раздались шаги, дверь распахнулась, выпустив клубы теплого воздуха…

— Хирш! – воскликнула женщина, всплеснув руками, и тут же крикнула вглубь дома: — Он здесь! Он нашелся!

За ее спиной возникли еще люди, они тоже восклицали что-то, удивленно, радостно, рассерженно. Толпа вышла на крыльцо, окружила мальчика, спрашивая, охая, ругаясь…

Он посмотрел туда, где только что стояла Джоан – но там никого уже не было.

***

— Привет.

Хирш поднял глаза. Она стояла у стены сарайчика, где мгновение назад ее точно не было.

Хирш опустил колун, оперся о древко.

— Как твоя нога? – спросила Джоан.

— Почему ты тогда исчезла? – спросил он с подозрением.

— Я не очень люблю общаться с людьми.

— Тогда зачем ты сюда пришла? – удивился Хирш.

— Хотела узнать, как у тебя дела, — пожала плечами Джоан.

— Лучше. Уже выхожу из дома, как видишь.

— Вижу, — кивнула Джоан. – Ну ладно. Пока.

— Пока, — изумленно отозвался Хирш.

Она развернулась и скрылась за сарайчиком – быстро и совершенно бесшумно.

***

Джоан появлялась всякий раз, когда Хирш оказывался во дворе один. Возникала из неоткуда в тот же момент – он так и не понял, как ей это удавалось. Как не знал он и того, зачем Джоан приходила. Иногда она просто молча наблюдала за ним, иногда расспрашивала — о нем, его семье, деревне. Джоан не рассказывала о себе, а когда Хирш задавал ей вопрос, ничего не отвечала. Постепенно он привык, что говорить приходится только ему, и старался ее не пугать. Ему казалось иногда, что Джоан похожа на дикого зверя, который из любопытства приходит к людям, но не дается в руки.

Он никому не рассказывал о своем странном друге – да никому особо и дела не было, что он там делал во дворе, если работа не стояла.

Работа не стояла. Джоан не мешала ему, а иногда и помогала. У нее были ловкие сильные руки, а с деревом она обращалась еще и умело. Когда Хирш спросил, где она этому научилась, Джоан ушла, ничего не сказав.

Больше он ни о чем ее не спрашивал.

***

Новости, которые привез отец, уехавший осенью в долину на заработок, были удивительные. Настолько удивительные, что Хирш тут же накинул полушубок и выскочил на улицу, несмотря на то что давно уже стемнело. Он нетерпеливо оглянулся, ожидая, когда раздастся знакомый голос…

— Что ты делаешь здесь ночью? – спросила Джоан из темноты.

— Знаешь, что случилось?

— Что?

— Король умер!

— Какой король? – медленно спросила Джоан.

— Джон! Наш король! Представляешь? А у него ни жены, ни детей! И принцесса Джоан пропала! И никто не знает, кто теперь будет королем, — выпалил Хирш на одном дыхании.

Она ничего не ответила. Хирш напряженно всматривался в темноту, откуда до того раздавался ее голос, но ничего не мог рассмотреть.

— Ты тут? – позвал он наконец.

Ответа не было.

Хирш осторожно сделал несколько шагов вперед, стараясь не оступиться – и тут из-за домов послышался странный шум. Он стал подниматься все выше, будто взлетала огромная металлическая птица – и вдруг Хирш увидел, как на мгновение звезды скрыла гигантская черная тень.

Он задержал дыхание.

Хирш жил в горах. Он слышал много историй о драконах. Но никогда не думал, что когда-нибудь увидит одного так близко.

С тех пор он больше не видел Джоан. Иногда Хирш думал, что ее унес дракон, внезапно появившийся в тот вечер рядом с их деревней.

Но все чаще ему приходила в голову мысль, ставшая в конце концов одной из самых любимых историй его детей и внуков.

Она начиналась словами: «Однажды я подружился с драконом».

***

Камень с громким треском ударился о скалу, рассыпавшись дождем щебня. По темным ночным горам прокатилось эхо.

«Устрою обвал ведь», — равнодушно подумала Джоан, поднимая с земли следующий камень и запуская его через все ущелье в дальнюю скалу. Она чувствовала, как в крови все еще кипит волнение, разливаясь в кончиках пальцев невесомостью и полетом – но Джоан больше не хотела превращаться. Это было слишком легко – стать драконом и не думать ни о чем. А подумать следовало.

«Король умер!» — сказал Хирш. Джоан стоило остаться и расспросить его – но в тот момент она не могла удержаться.

Король умер. Джон, ее брат, умер. Брат, который хотел ее убить.

Насколько Джоан знала, король из него получился отвратный. Новости, которые она слышала в Моэрне, были одна другой хуже. Восстания, беженцы, имперские войска. Жители Моэрны были не знакомы с понятием «военная интервенция» – но Джоан хорошо понимала, что это значит. И чем грозит ее стране. Империя давно мечтала завоевать Инландию – точнее, ее горы, скрывавшие в себе множество ценных руд, — но раньше это было не так легко осуществить. До гор нужно было идти через всю страну – имперцы понимали, чего это будет им стоить. К тому же к инландским дворянам могли присоединиться Лотария, Вирравия и Нордейл. Поэтому во время правления отца Джоан, Джона Доброго, все действия Империи сводились к тонкой дипломатической игре и попыткам внедрить свои традиции. Это получалось не очень хорошо – слишком разными были религии двух стран. Инландские дворяне порой перенимали некоторые обычаи, привлеченные экзотикой – но простой народ воротил нос от южных изысков.

Однако, если Империя всерьез решит завоевать Инландию, методы будут совсем другими. Спрашивать никого не будут. Религия крессов крайне нетерпимо относилась к неверным, и на завоеванных землях все народы обязаны были следовать ей. Что будет, когда выросшим с философией выбора инландцам навяжут кресские догматы? Сейчас они просто бежали на север – но сколько времени нужно Империи, чтобы завоевать всю страну? Теперь, когда в Инландии нет короля?

Джоан размахнулась и снова бросила камень. Осколки запрыгали по уступам скалы в ущелье.

Джоан опустила глаза на свои руки.

«Никто не знает, кто теперь будет королем», — сказал Хирш. Что там говорилось в законах Инландии об этом? Большой совет лордов должен выбрать нового короля?

Если половина страны уже занята крессами, созвать совет будет проблематично. И, скорее всего, уже бессмысленно.

«Но мне нельзя к людям. Я же сама решила, что мне нельзя к людям!»

Джоан беспомощно посмотрела на вершины гор вдали. Ей нужно было спросить совета, поговорить с кем-нибудь – но с кем? Кто, кроме Сагра, знал, кто она?

Ответ пришел мгновенно – леди Теннесси. И так же мгновенно Джоан поняла, что не может оказаться в Тенгейле. При мысли о том, кого она может там встретить, ей стало не по себе.

Нет, этот вариант не годился. Приближенные ее отца? Джоан не знала никого из них – слишком давно она покинула двор и слишком маленькой была тогда.

Ансельм? Но где его теперь искать? И стоит ли? Джоан не боялась его увидеть, как Генри, но и не хотела снова напоминать о себе. Они хорошо попрощались – на этом все стоило и закончить.

Кто еще остался у нее? Кого она знала – и кто знал ее?

Джоан внезапно улыбнулась.

Она поняла, к кому нужно идти.

***

Закатное зимнее солнце легло на обшитые панелями стены неровными пятнами. Джил с тоской посмотрела на них. Инкер и Герхард уехали всего неделю назад – но она уже успела смертельно заскучать без них. И было совершенно неизвестно, когда они вернутся.

Конечно, хорошо, что они получили такой заказ. Изготовить меч для сына князя – любой оружейник страны мечтал о таком. Однако князь непременно хотел говорить с мастерами лично – и, разумеется, не собирался для этого покидать столицу.

Джил вздохнула. До Акрии было несколько дней пути – и ведь наверняка какое-то время Инкер и Герхард проведут там. Она грустно обвела кабинет взглядом – и вздрогнула.

В дверном проеме стояла высокая женщина в длиннополом кожаном кафтане и внимательно смотрела на Джил.

— Джо! – воскликнула та и кинулась на встречу, сметая со стола Инкера какие-то бумаги.

Джо осторожно обняла Джил в ответ на жаркое объятие.

— Где Инкер? – спросила она, внимательно осматривая его кабинет.

— Уехал, — выдохнула Джил. – Я так рада, что ты вернулась!..

— Надолго?

— Тебе лучше знать! – рассмеялась Джил. Джо посмотрела на нее с непониманием, потом вздохнула.

— Инкер уехал надолго?

— Ему князь заказал меч в Акрии, — ответила Джил гордо, как будто это была ее заслуга. – Он поехал туда.

— Тьма, — пробормотала Джо. Посмотрела на стол Инкера, провела пальцами по губам. – Мне нужно было поговорить с ним.

— А со мной ты не можешь поговорить? – спросила Джил, уже заранее зная и ответ, и то, что Джо не останется.

— Инкер ведь ничего про меня не рассказывал? – внезапно усмехнулась Джо.

Джил покачала головой.

Джо кивнула, подошла к стеллажу с книгами, наклонилась, читая названия.

— Джил, — внезапно позвала она, — если бы тебе рассказали, что мне нужно стать… предводителем, или вроде того. Вести за собой людей. Чтобы ты сказала?

— Что ты, наверное, хорошо для этого подходишь, — осторожно ответила Джил, а в голове при этом пронесся вихрь безумных мыслей. Предводитель? Ведущий за собой людей? Что им не рассказал Инкер?..

— А тебе не кажется, — снова спросила Джо, — что я… не очень хорошо… лажу с людьми?.. Что я слишком… жесткая?

Джил задумалась. Джо смотрела на нее – встревоженно, как показалось Джил. Что-то изменилось с тех пор, как Джо уехала. Это было видно и по настороженным глазам, и по маленькой морщинке на переносице, прежде невозмутимо ровной – и по тому, как Джо говорила, как будто с трудом подбирая слова.

— Тогда, в Дельте, — медленно начала Джил, — ты спасла меня не тем, что была мягкой. Или хорошо ладила с людьми. Ты спасла меня, потому что была такой, какая есть.

Джо долго смотрела на нее – и Джил видела, как ее лицо постепенно расслабляется, принимая привычное невозмутимое выражение.

А затем Джо внезапно улыбнулась.

— Ты ведь не против, если я останусь здесь на ночь?

Джил радостно вскрикнула.

***

Бетси вытирала пыль в замке Лексли каждый день. Разумеется, вытереть всю пыль во всем замке за один день она не могла, и потому каждое утро приступала к новым комнатам, постепенно обходя их все, и к моменту, когда Бетси завершала свой круг, пыль успевала накопиться снова. Работу, конечно, нельзя было назвать непыльной, но занятие имело в себе определенные умиротворенность и созидательность, заключавшиеся в бесконечном круге уборки Бетси, которая начиналась и заканчивалась всегда в одной точке — кабинете лорда Лексли.

Эта комната неизменно вызывала у девушки благоговейный ужас и трепет, схожий с тем, который кресские фанатики испытывали при виде идола своего божества. В кабинете, кроме полок с большими книгами в толстых кожаных переплетах и огромных карт, развешенных по стенам, было еще множество непонятных предметов, расставленных на столе и каминной полке. Все эти вещицы требовалось очень тщательно и аккуратно протирать. У Бетси всегда при этом немного дрожали рук, так она боялась что-нибудь испортить, — и от напряжения она слегка высовывала язык и щурила глаза.

Уборка кабинета начиналась с чистки самого камина — сначала нужно было выгрести из него золу, а уже после этого начинать убирать комнату. Бетси привычными шагами направилась к его огромной каменной пасти, и долго скребла, мела, сгребала и стучала. Когда с золой было покончено, она вынесла ведро за дверь, сполоснула в другом ведре руки и взяла тряпку — специальный тонкий шерстяной лоскут, который использовала только для уборки кабинета. Вернувшись в комнату, она пошла было к камину, чтобы заняться уборкой на полке — и тут заметила, что у окна стоит человек. Бетси вскрикнула от испуга и выронила драгоценную тряпочку в камин.

Человек повернулся к Бетси, и она увидела, что это женщина, молодая, хотя ее лицо было слишком холодным и жестким, чтобы женщину хотелось назвать девушкой. На ней были высокие сапоги, охватывающие ногу сильно выше колена, толстая вязаная фуфайка из грубой шерсти с огромным воротом и длиннополый кафтан из темной кожи с высоким стоячим воротником. У женщины было красивое лицо с правильными чертами, но ореховые глаза смотрели слишком пронзительно, а губы были слишком сильно сжаты. Она была высокой, а каблуки сапог делали ее еще выше, — и стройной. Волосы женщины, цвета запекшейся крови, были частично убраны назад, но не стянуты, как у Бетси, в тугой узел, а мягко спускались, прикрывая уши, как причесывались обычно знатные дамы. Женщина смотрела на Бетси внимательно, поигрывая перчатками, которые держала в руке.

— Я ищу лорда Лексли, — наконец сказала она тихо, но очень отчетливо. Высокий голос хорошо соответствовал ее фигуре и тонким чертам лица.

Бетси пришлось постараться, чтобы ответить женщине — вспомнить, где находится язык, заставить его шевелиться, наконец, произнести правильные слова, но в результате ей удалось лишь выдавить:

— Конечно… моя госпожа, — и тут же умчаться прочь в поисках Ульриха.

Всем известно, что главной чертой мажордома является полная невозмутимость. Как капитан корабля, он уверенной рукой ведет быт дома — и ровно так же в моменты опасности и волнения он крепкой рукой держит штурвал, не позволяя своему судну сбиться с курса. Мажордом замка Лексли Ульрих ничем особенно не отличался от всех других представителей своей профессии — за исключением того, что его невозмутимость могла сравниться разве что с невозмутимостью каменных стен этой твердыни. Выслушав сообщение Бетси — сбивчивое до такой степени, что его содержательность приблизилась к нулю, Ульрих, не поведя и бровью, отправился напрямик к своему господину, на ходу преобразуя «Сударь, там, в кабинете, она, требует, я не знаю, откуда, его, светлость!» в безукоризненно вежливое и точное:

— Милорд, некая леди ожидает вас в вашем кабинете и настаивает на аудиенции.

Лорд Лексли, занятый поглощением обеда, поднял на мажордома глаза и недоверчиво прищурился.

— В моем кабинете? Это ты ее туда проводил, Ульрих?

— Никак нет, ваша светлость.

— Тогда как же она туда попала?

— Никто не знает, милорд.

Лорд Лексли нахмурился. Несколько мгновений он разрывался между куском бифштекса, лежащим перед ним, и странной посетительницей в кабинете, но любопытство — и некоторая обеспокоенность — все-таки пересилили, и он покинул обеденный зал в сопровождении мажордома и еще пары слуг.

Лорд Лексли вошел в свой кабинет решительным, уверенным шагом. Несмотря на седину в волосах и резкие морщины, избороздившее темное, умное лицо, его походка не утратила былой упругости, и он все так же бодро размахивал правой рукой, заложив левую за отворот камзола.

Женщина стояла у камина спиной ко входу. Когда Лексли вошел, она слегка повернула голову, но разглядеть лицо было нельзя.

Лорд снова нахмурился.

— Кто вы и что здесь делаете? — спросил он громко.

Женщина у камина обернулась.

Лексли шумно выдохнул.

— Джоан, — прошептал он. Отступил на шаг назад — и опустился на одно колено. Мажордом и слуги тут же последовали его примеру.

Женщина стояла очень прямо, сложив перед собой тонкие руки.

— Лорд Лексли, — сказала она тихо, но ее голос звенел в тишине комнаты.

— Моя королева, — ответил он, поднимаясь, но по-прежнему держа голову низко склоненной. — Что привело вас в замок Лексли?

Она внимательно посмотрела на него.

— Смерть, — мягко сказала королева — и улыбнулась.

Со многим приходится мириться

Зима выдалась беспокойной.

Владения лорда Кеттерли находились прямо по соседству с землями, захваченными Империей. Пока было неясно, собираются ли крессы продолжать экспансию на север или же повернут на восток, к столице, но Кеттерли все равно чувствовал себя неуютно. И, по правде говоря, не очень знал, что ему делать.

Молодой король Джон умер, в столице правил в качестве регента Уорсингтон — но все, кто знал первого лорда, хорошо понимали, что это не тот человек, который может начать освободительную войну. Кеттерли иногда думал о том, что неплохо было бы лордам объединиться и выступить единым фронтом — с большим шансом на успех, ибо силы империи пока заключались всего лишь в разрозненных отрядах. Но Кеттерли, несмотря на свой рост и силу, был не из тех, кто любит проявлять инициативу — и остальные лорды, судя по всему, тоже не жаждали что-нибудь возглавить. Поэтому они продолжали отсиживаться, каждый в своем замке, потихоньку запасая провизию и собирая небольшие войска в надежде затаиться — и выжить.

Так прошла зима. Весной имперцы совершили несколько рейдов у южной границы земель Кеттерли – и стало очевидно, что необходимо что-то делать.

Однако делать ничего не пришлось.

Кеттерли сидел в зале один — вся семья давно уже улеглась, да и челядь лорд отпустил, справедливо считая, что его бессонница не является поводом для чужого бодрствования. Он подбросил в камин еще дров, потому что в зале внезапно резко похолодало, обернулся — и увидел, что в кресле сидит привидение.

— Добрый вечер, — вежливо сказало привидение и улыбнулось.

Кеттерли, безусловно, был не из пугливых. Он мог повалить быка ударом кулака — обстоятельство, изрядно придававшее ему уверенности в себе и веса в обществе. Однако привидения, как известно, к действию кулаков чрезвычайно невосприимчивы — да и вообще физической силой их не возьмешь. Не то чтобы Кеттерли был слаб духом — но в данном случае он решил, что самое разумное — сесть в кресло напротив и молчать.

— Прошу прощения за вторжение, — продолжило привидение все так же вежливо, — но время не ждет. Надо спешить.

Кеттерли, все это время внимательно рассматривавший призрака, внезапно понял, кого он ему напоминает. А в следующий момент он понял, что это вовсе не призрак.

— Ваше высочество? — спросил он неуверенно.

— Величество, Кеттерли, — с улыбкой поправила его королева. — Уже величество.

— Прошу прощения, — пробормотал Кеттерли, вставая из кресла и опускаясь на одно колено. Когда он поднял голову, то увидел, как королева задумчиво проводит пальцами по тонким губам.

— Сколько у тебя есть?

— Чего? — не понял Кеттерли.

Королева вздохнула.

— Людей, Кеттерли. Я собираю армию. И мне, удивительное дело, нужны для этого солдаты. Сколько людей у тебя есть? Можешь подняться, кстати, — добавила она как будто чуть насмешливо.

— Сто двадцать всадников, моя королева, — ответил Кеттерли, вставая на ноги и пропуская насмешку мимо ушей. — И около пятисот пехотинцев.

Королева продолжала молча водить пальцами по губам.

— Сегодня пятое, — сказала она наконец задумчиво. — Значит, не позже пятнадцатого ты должен быть в замке Лексли со всеми своими рыцарями и пехотинцами.

— Но... — начал было Кеттерли.

— Никаких «но», — прервала королева, резким движением поднимаясь из кресла. Когда она встала, то Кеттерли с изумлением увидел, что она всего лишь немногим ниже него. — Я же сказала, что время не ждет.

Она подошла к окну, и Кеттерли заметил, что одна створка распахнута настежь. Это объясняло холод.

Королева запрыгнула на подоконник мягким кошачьим движением и быстро обернулась, отчего полы ее длинного кафтана взметнулись, как крылья.

— Не позже пятнадцатого, Кеттерли, — сказала она — и вышла на улицу.

Кеттерли бросился к окну и первым делом посмотрел вниз, во двор — но там не было тела, которое он ожидал увидеть. Наверху раздался странный шум, Кеттерли задрал голову, заметил, как в облаках что-то блеснуло — а потом створка резко качнулась на ветру, больно ударив его в бок, и он поспешил закрыть окно, напоследок еще раз окинув взглядом двор. Королевы нигде не было видно.

Когда Кеттерли со своим войском наконец добрался до замка Лексли, его окрестности уже превратились в военный лагерь. Повсюду стояли обозы и шатры, ржали лошади, перекрикивались солдаты — а над этим развевались сотни знамен, и Кеттерли, проезжая, не мог не узнать гербы своих соседей — тех самых, с которыми еще месяц назад он вяло обсуждал, не стоит ли наконец что-нибудь предпринять. Кеттерли мысленно прикинул географию всего военного сбора. «Видать, королева разослала повсюду своих гонцов, — решил наконец он. — Непонятно только, почему ко мне она явилась лично?..»

Так он думал, въезжая во двор замка, проходя в отведенные ему покои вслед за совершенно невозмутимым мажордомом, и даже спускаясь затем к ужину с другими приехавшими в замок дворянами. И только разговорившись за едой с некоторыми из них, Кеттерли начал понимать, что дело обстояло несколько иначе. Не было никаких гонцов. И отнюдь не к нему одному королева явилась лично.

И точно так же, как и Кеттерли, никому из лордов не пришло в голову ослушаться ее приказа и не прибыть к Лексли в означенный ею срок. Конечно, само появление королевы на многих произвело сильное впечатление. Но это было не единственной и даже не главной причиной, почему они все собрались здесь.

Просто наконец нашелся человек, который решил что-то предпринять. И лорды испытывали такое облегчение, что готовы были закрыть глаза на способность королевы выходить из окна и вообще находиться во многих местах одновременно.

В конце концов, в такие времена, как эти, со многим приходилось мириться.

***

Второй раз Кеттерли увидел королеву два дня спустя, когда прибыли последние опаздывающие, и лорд Лексли собрал всех в большом зале своего замка. Они оживленно обсуждали происходящее, делились вполголоса вероятной численностью собранной армии, а также делали предположения о том, что сейчас им скажет королева. Лорд Лексли с сыновьями был уже здесь, все ждали только ее.

Внезапно дверь распахнулась, и королева вошла в зал. Кеттерли заметил, что она одета точно так же, как и во время своего ночного визита к нему — высокие сапоги, почти полностью закрывающие штаны, льняная туника, перехваченная на бедрах широким поясом, и длинный кафтан из темной кожи, полы которого развевались во время ее быстрого шага.

Лорды тут же замолчали и расступились. Королева, ни слова ни говоря, прошла в противоположный угол зала, в котором стоял свернутый огромный ковер. Она необычайно легко подняла рулон, вышла на середину зала — и вдруг, перехватив край ковра, резко выбросила руку вперед, на лету разворачивая ковер и опуская его на пол. Все невольно отступили назад — и тут же с любопытством подались вперед, увидев, что рисунок ковра представляет собой подробную карту Инландии и соседних стран.

Королева подошла к камину и достала из него длинную головешку, обугленную с одной стороны. Держа ее наподобие указки, вернулась в центр зала и подошла к ковру.

— Чтобы не тратить время на пустую болтовню, — начала она тихо, но очень отчетливо, так что каждый мог легко расслышать ее, — я сразу перейду к сути дела. Мы сейчас находимся здесь, — тут она подошла к изображенному на ковре замку Лексли и ткнула головешкой, оставив на нем жирную черную точку. — Все это, — тут она подошла к южной части карты и широкими полосами заштриховала ее, — сейчас находится под властью Империи. А должно быть, — тут королева подняла глаза и обвела взглядом собравшихся, — под моей.

Лорды молчали, рассматривая отвратительное темное пятно.

— Какие будут предложения? — спросила королева.

***

Предложений у лордов было много, и почти все сводились к необходимости оборонять собственные земли. Исключением были Кеттерли, Ордей и оба Баррета (старший лорд и его сын Эдвард), которые считали, что лучшая защита — нападение. Когда кто-то из них озвучил эту мысль именно в таких словах, королева усмехнулась.

Ордея, Кеттерли и обоих Барретов она взяла в штаб командования. Кеттерли был уверен, что остальные тут же разбегутся — но на следующее утро армия сохранила прежнюю численность, и только несогласные лорды как будто стали бледнее. Видимо, королева обладала хорошим даром убеждения.

Когда вода в реках снова спала, они выступили на восток.

***

Армия всегда представляет собой типичный пример того, как люди, собираясь вместе, стремительно превращаются в свою полную противоположность. Кеттерли прекрасно знал, что каждый из его солдат по отдельности был вполне приличным человеком, а некоторые наверняка обладали большим сердцем, острым умом и недюжинной проницательностью — однако все их таланты мгновенно исчезали под мощным натиском военной муштры. Никто не провозглашал, что лучшими качествами для солдата являются грубость, жестокость и нечистоплотность, но дух всего этого так крепко смешался с тяжелым запахом, преследующим армию и днем, и ночью, что всякий попадавший сюда мгновенно утрачивал индивидуальные черты и становился, как и все, груб, жесток и нечистоплотен.

Кеттерли было любопытно, как в таких условиях будет вести себя королева, на вид все-таки казавшаяся довольно хрупкой и утонченной — если не брать в расчет мужскую одежду и привычку выходить в окно. Однако, как только армия покинула окрестности замка и двинулась в поход, королева легко встроилась в общую жизнь, не выказывая ни малейших признаков неудовольствия. Все, что отличало ее от рядового солдата, — это личная палатка, породистая лошадь да доспехи, но даже у некоторых рыцарей и то, и другое выглядело богаче, не говоря уже о лордах. Нельзя сказать, чтобы такое поведение сильно вредило королеве в глазах ее войска. Солдаты скорее симпатизировали ей, ну а лорды... Лорды видели, как королева выходила в окно. Они были готовы к тому, что она может вести себя несколько... необычно.

Лорды и старшие офицеры ели вместе, тем самым сообщая своим трапезам некоторое подобие приличия. Где и как ела королева, не знал никто, поскольку она удостаивала их своим появлением крайне редко. Однако иногда это все же случалось. В таком случае завтрак или обед превращался в военный совет, и кто-нибудь не слишком расторопный потом долго и печально смотрел в свою тарелку с нетронутой едой, не решаясь жевать в присутствии королевы. Скорее всего, она бы ничего не заметила. Но проверять никто не хотел.

Во время одного из таких заседаний королева внезапно перестала слушать лорда Ордея, со свойственной тому усыпляющей обстоятельностью описывающего все проблемы, с которыми успела столкнуться армия, поднялась и вышла из-под навеса, служившего полевой трапезной. Лорд Ордей обиженно замолчал, однако королева не обратила на это внимания и продолжила прислушиваться к приглушенным крикам, раздававшимся на некотором отдалении. Не говоря ни слова, она направилась туда, двигаясь, как обычно, очень мягко и в то же время быстро. Лорды, успевшие придремать во время речи Ордея, проснулись, переглянулись, после чего Лексли, Кеттерли и Баррет-младший поднялись и последовали за королевой.

Источником звука оказалась рота солдат, ритмично взбивавшая пыль под нечленораздельные выкрики команд. Нечленораздельность их усугублялась огромным количеством самых разнообразных нецензурных слов, искусно вплетенных в речь командира таким образом, что они становились совершенно неотделимы от нее. Самое удивительное заключалось в том, что сами команды, по-видимому, ничуть не теряли от этого своего смысла, а наоборот, становились тем доходчивее и яснее, чем больше брани полагалось на долю каждой из них. Все это вместе в сочетании с громким топотом тяжелых сапог, клубами пыли, бряцанием оружия и ржанием стоящих неподалеку лошадей производило впечатление хорошо отрепетированного хаоса. Когда лорды подошли к марширующим, королева уже стояла там, задумчиво проводя рукой по губам и слегка прищурившись.

Командир находился примерно на середине очередной сложносочиненной конструкции, когда королева неожиданно тихо, но очень отчетливо произнесла:

— Смирно.

Кеттерли не мог понять, как во всем этом гаме ее хоть кто-то мог расслышать, но над площадью мгновенно повисла тишина, и даже пыль, казалось, при звуке ее голоса осела немного ниже.

Королева медленно подошла к командиру, который так и завис на половине недосказанного ругательства с широко раскрытым ртом. При ее приближении он тут же захлопнул рот и подтянулся, однако так и не смог решить, нужно ей салютовать или нет. Королева как будто не заметила этого.

— Доброе утро, — сказала королева еще тише, и пыль окончательно прибило к земле. — Могу я узнать, к кому имею честь обращаться?

— Киттен, моя королева! — гордой скороговоркой ответил тот, наконец правильно отдав честь.

Королева уставилась на него.

— Вы шутите, — пробормотала она. Баррет-младший неслышно прыснул.

— Никак нет, моя королева!

Королева кинула на него еще один недоверчивый взгляд и медленно кивнула.

— Будьте добры, скажите пожалуйста, по какой причине вы производили здесь такой невообразимый шум?

Киттен несколько смутился, но отвечал все с тем же достоинством:

— Поддержание должной боевой готовности, моя королева! — с каждой произнесенной без единого ругательства фразой он как будто набирал в легкие еще больше воздуха, рискуя в конечном итоге лопнуть.

Королева снова кивнула, затем внимательно посмотрела на блестящие от пота лица солдат.

— Не хочу вмешиваться, поскольку ваш опыт военной службы несравнимо больше моего, — начала королева почти ласково, — но мне кажется, что боевую готовность можно было бы поддерживать другими методами.

Киттен не нашелся, что ответить, и только раздулся еще чуть больше. Королева повернулась к роте.

— Налево — кругом, — очень тихо произнесла она. С мгновенным, точным как щелчок кнута шорохом вся рота повернулась на месте.

— Направо — кругом.

Рота снова повернулась.

— На раз-два — лечь на землю и притвориться мертвыми. Раз, два.

Пыль, вновь поднятая порывом ветра, пронеслась над сотней неподвижных тел.

— Видите, — повернулась королева к Киттену. — Они вполне слушаются и так. Вам просто стоит поработать над дикцией.

Она направилась к навесу, где оставшиеся лорды и офицеры спешно пытались окончить свой завтрак, Кеттерли, Лексли и Баррет последовали за королевой. Отойдя примерно на десяток шагов, они услышали, как Киттен закричал громким шепотом:

— Вы слышали, ... дети? По моей команде на ноги встать, ..., и не ...ть! Все слышали, королева приказала — тихо, так его...

Баррет снова прыснул. Королева тихо вздохнула.

— Хотя бы так, — пробормотала она задумчиво. — Хотя бы так.

Вернувшись к почти опустошенному столу, королева снова села, провела пальцами по губам, а затем обратилась к лорду Ордею:

— Прошу прощения. Я вас прервала. Продолжайте, пожалуйста.

***

Армия продвигалась медленно. Отчасти — из-за зарядивших проливных дождей, превративших дороги и поля в раскисшее месиво, отчасти — потому что никто не знал, куда идти. Общее направление было понятно — на восток, к Риверейну, через захваченные крессами земли. Но сколько было крессов, где располагались их основные силы, как и где лучше всего наладить обеспечение армии — это было неизвестно. В армии не было хорошо обученной разведки, поэтому она шла почти вслепую, неторопливо ползя по грязи. С каждым днем солдаты становились все мрачнее, а командиры — все раздражительнее.

Королева щурилась, водила пальцами по губам — и молчала. Она безусловно обладала нечеловеческим даром убеждения.

Но на погоду он, к сожалению, не действовал.

***

Солнце, впервые выглянувшее из-за туч перед самым закатом, уже почти скрылось за горизонтом, когда рядом с шатром лорда Кеттерли возник всадник — полный мужчина средних лет, с темными волосами на уже лысеющей голове и неприятными, цепкими и оценивающими глазами. Мужчина был одет в расшитый золотом бархатный кафтан, а лысину прикрывал сложно закрученным на кресский манер тюрбаном с приколотым к нему пером. Лорд Кеттерли, вышедший из шатра на шум, смерил прибывшего долгим взглядом и сухо поклонился.

— Господин Бертрам.

Взгляд мужчины на мгновение стал еще более цепким, после чего он небрежно качнул тюрбаном.

— Кеттерли, — бросил он. Бертрам никогда не использовал обращения «лорд», не говоря уж о «вашей светлости». — Я ищу королеву.

Из-за шатра появилась высокая женская фигура. Лорд Кеттерли повернулся к ней.

— Господин Бертрам прибыл, — при этом лорд махнул в сторону всадника. — Говорит, что ищет королеву.

Женщина слегка наклонила голову набок, внимательно глядя на Бертрама, и задумчиво провела рукой по губам.

— Кто ищет, тот всегда найдет, — заметила она наконец и, не говоря больше ни слова, ушла прочь. Бертрам обернулся в ту сторону, куда она пошла, но там уже никого не было.

— Кеттерли, — он повернулся к лорду. — А кто эта баба?

Лорд Кеттерли сложил руки на груди и посмотрел на шпиона с нескрываемым превосходством человека, обладающего тайным знанием.

— Эта «баба» и есть королева, Бертрам. И я бы не рисковал ее и впредь так называть. Даже за глаза.

Шпион слегка скривился.

— Все настолько плохо?

Кеттерли неожиданно добродушно усмехнулся.

— Нет, Бертрам. Все настолько хорошо.

***

— Кеттерли, кто этот павлин? — королева возникла, как обычно, из ниоткуда возле палатки лорда, но тот даже не вздрогнул — привык.

— Это Бертрам. Секретарь Эреварда, бывшего лорда дознания.

— Бывшего?

— Его обезглавил ваш брат.

Королева пробормотала что-то. Как обычно, она это сделала очень отчетливо, но Кеттерли предпочел не вслушиваться. Королева задумалась, а затем неожиданно спросила:

— А почему у него тюрбан на голове?

— Он несколько лет провел в Кресской империи, когда Эревард был там послом. Привык, наверное.

Королева ничего не ответила и только кивнула. Провела пальцами по губам.

И исчезла.

Но Кеттерли даже не вздрогнул.

Привык.

В такие времена, как эти, со многим приходилось мириться.

Играть умно

Бертрама никто не любил. С этого можно было бы начать душераздирающую историю об отвергнутом всеми сироте, который пробил свой путь наверх от уличного воришки до первого секретаря лорда дознания, но так и остался одиноким и непонятым — однако правда звучала значительно тривиальнее. Бертраму совершенно не нужно было, чтобы его любили. Он вообще не признавал подобное чувство — кроме тех случаев, когда его симптомы у других можно было использовать для дела, то есть — для получения сведений. Именно последние представляли главную ценность в жизни Бертрама, его любовь и божество. Он хотел знать — и не странные абстрактные истины, а сиюминутную правду, которая единственно и влияла на запечатленную в вечности историю.

После казни его начальника, лорда Эреварда, Бертрам оказался в опасном положении. На свое счастье он был в это время не в столице, а в Стетхолле по особому поручению лорда — и так там и остался. У Бертрама было с собой два десятка самых лучших людей — этого должно было хватить, чтобы король не смог подобраться к нему незаметно. Что король подобраться захочет, Бертрам не сомневался — особенно с учетом поручения, которое дал ему Эревард.

Он обосновался в Стетхолле, намереваясь продолжить дело лорда — раз уж оно было настолько важным, что стоило тому головы — когда пришло известие, что король умер. Такого поворота Бертрам не ожидал и поначалу пребывал в некоторой растерянности. В Риверейне теперь правил Уорсингтон — но Бертрам не доверял первому лорду и не знал, в какой степени тот поддерживал все начинания короля. В теории, на трон должна была взойти принцесса — а теперь уже королева — Джоан, да Бертрам и сам предпочел бы такой вариант развития событий. В нужных — то есть его — руках она могла бы вывести страну из того бардака, который развел ее братец. При условии, конечно, что фамильное сходство не будет слишком уж сильным.

Кроме того, у Бертрама было поручение Эреварда, которое следовало исполнить. А для этого нужна была королева.

Однако поиски были тщетными. Он проследил Джоан до самого Гика, но дальше след терялся — зато попутно Бертрам узнал весьма любопытную историю ареста лорда Теннесси. Последнего обвиняли в убийстве Джоан — во что, впрочем, Бертрам не верил, тем более что и доказательств у Уорсингтона не наблюдалось. Куда интереснее было бы выяснить, что связывало принцессу и Теннесси. Бертрам хорошо помнил поездку в Тенгейл семилетней давности — поездку, которая многое объясняла, но еще больше вопросов вызывала. Были и другие слухи, позже, насчет возможной свадьбы... но Бертраму не хватало сведений, надежных фактов, подтверждавших его домыслы.

Почему принцесса три года жила в горах? Какую роль в этом играл Теннесси? Куда оба делись после смерти старого короля? Почему Теннесси обвиняли в убийстве, которое никто не мог доказать?

Бертрам хотел было послать Гаррета Уилшоу (как самого обаятельного и толкового) в Риверейн — и тут пришли вести из замка Лексли.

Королева Джоан объявилась сама.

Бертрам собрал своих людей — и немедленно покинул Стетхолл.

***

Он не поехал в замок — остановился на постоялом дворе в нескольких милях от него и отправил Уилшоу выяснить все обстоятельно. Гаррет вернулся неделю спустя с подробным отчетом — о размере собранной армии, о настроениях среди лордов и солдат...

— А что сама королева? — лениво поинтересовался Бертрам, разглядывая парня из-под полуопущенных век. Они сидели в гостиной постоялого двора, залитой весенним полуденным солнцем, которую Бертрам снял вместе с комнатой и использовал вместо рабочего кабинета. Уилшоу прибыл рано утром — но Бертрам часто работал по ночам, а вставал поздно. Вот и сейчас он сидел, развалившись, в большом кресле, облаченный в роскошный шелковый халат. За годы бумажной работы Бертрам сильно располнел — живот принял приятную округлую форму, идеально подходящую для того, чтобы складывать на нем руки.

— Про королеву мне ничего узнать не удалось, — пожал плечами Гаррет, небрежным движением отбрасывая со лба золотистую челку.

Бертрам поморщился.

— Гаррет, я не для того держу твою медовую головушку, чтобы ты приходил ко мне со словами «не удалось»! Посмотри мне в глаза и скажи, что ты за неделю не смог привлечь внимание девятнадцатилетней девицы!

— Это не девица, а королева, между прочим, — холодно заметил Гаррет, прищурив бледно-зеленые глаза. — И мне вполне хватило слухов, которые про нее ходят, чтобы не лезть, как идиот, куда не надо.

— Так, значит, слухи все-таки есть? Чего тогда заливаешь, что ничего узнать не удалось?

— Потому что они ничем не подтверждаются.

Бертрам довольно улыбнулся.

— Слухи, мой мальчик — они как туча воронья над полем. Не надо искать труп, чтобы знать, что он там есть.

***

Пару дней спустя Бертраму доложили, что армия королевы выступила в поход. Он лишь хмыкнул, но послал с армией несколько человек. Хотя и так прекрасно знал, во что выльется этот поход.

За неделю армия едва продвинулась, так и не добравшись до Стетхолла. Бертрам выждал еще пару дней — пока погода не стала налаживаться — и выехал в сопровождении всего своего отряда.

Пришло время познакомиться с королевой лично.

***

После разговора с Кеттерли Бертрам был готов к чему-то такому, и потому не удивился, когда, войдя ночью в свой шатер, увидел высокий силуэт, подсвеченный отблесками костра, неясными из-за плотной красной ткани. На этот раз Бертрам не растерялся и первым делом поклонился — так низко, как позволял его характер. Однако на колено опускаться не стал.

— Ваше величество, — поприветствовал он тень сухо и сдержано, стараясь убрать из голоса всякую насмешку. Нельзя сказать, что это удалось ему до конца.

— Уже лучше, — отозвался тихий голос. — Впредь советую меня называть именно так.

Бертрам слегка поморщился. Кеттерли был прав.

Его глаза привыкли к полумраку шатра, он смог разглядеть ее лицо — и невольно вздрогнул. Девушка, стоявшая перед ним, была чудовищно похожа на своего брата. Тот же цвет волос, тот же длинный нос, те же тонкие губы. Вот только лицо Джона постоянно играло сонмом непостоянных эмоций и неуверенных мыслей — а лицо Джоан было собранным и невозмутимым. Чем бы королева ни занималась в последние шесть лет, свои мысли она научилась оставлять при себе.

С одной стороны, это было хорошо. Еще одного психованного представителя династии королевство могло не пережить. С другой — плохо. Бертрам начал понимать, почему Гаррет даже не стал пробовать. Он, Бертрам, тоже бы не стал.

Но отступать было уже поздно.

Королева провела пальцами по губам, с любопытством рассматривая бывшего секретаря Эреварда и как будто чего-то ожидая.

— Разве вы не должны преклонить колено при первой встрече со своей королевой?

Бертрам усмехнулся.

— Нет, ваше величество. Это должны делать лорды, вследствие своего вассального титула, люди лордов и те, кто состоят на королевской службе. Они же используют обращение «мой король» или «моя королева».

Она слегка прищурилась.

— А вы разве не состоите не королевской службе, Бертрам?

— Пока нет.

— Пока?

— Если наймете меня, буду состоять. Я, в отличие от лордов, свободный человек. По наследству не перехожу.

Королева долго молчала.

— И зачем я вам понадобилась, господин Бертрам?

— О, нет, ваше величество, — снова усмехнулся Бертрам. — Это не вы мне понадобились, а я вам. И именно об этом я и хотел вам рассказать.

Ореховые глаза на мгновение вспыхнули желтым.

Бертрам усмехнулся еще шире.

— У вас армия в пять тысяч солдат — и никакого представления, куда ее вести. Трон в столице занят другим правителем. Лорды или не знают о вашем существовании, или сделают все, чтобы от вас избавиться. Я вам не просто нужен — я вам позарез необходим.

Она ничего не ответила и стремительно вышла из шатра. Бертрам прекрасно понимал, что играет с огнем. В этом идиотском, совершенно бессодержательном разговоре он поставил на карту все, и теперь от королевы зависело, как эта карта сыграет.

Бертрам надеялся, что не ошибся — что королева сыграет так, как надо.

Что она сыграет умно.

***

Он как раз собирался приступить к завтраку — слишком скупому и армейскому, чтобы его всерьез предвкушать, — когда зашуршал полог палатки. Бертрам поднял глаза.

Королева выглядела сосредоточенной и деловой.

— Я долго думала, повесить тебя за наглость или посадить на кол, — сказала королева, усаживаясь на табурет и беря со стола единственный кусок хлеба. — Ты что предпочитаешь?

— И вам доброе утро, ваше величество, — невозмутимо ответил Бертрам. Табурет тоже был в одном экземпляре, и ему волей-неволей пришлось остаться на ногах.

— Ну? — подняла брови королева.

— Что? Я ни то, ни другое не предпочитаю.

Королева усмехнулась, разламывая хлеб длинными пальцами.

— Ты сказал, что ты позарез мне необходим. Я внимательно тебя слушаю.

— Вам нужны сведения, — заметил он.

Королева слегка наклонила голову набок.

— Нужны, — согласилась она. — И у тебя они есть?

— Есть.

Королева выжидающе на него смотрела.

— Я знаю, чем вы занимались у Сагра после того, как исчезли из замка Дернби шесть лет назад. И почему ваши глаза иногда становятся желтыми.

Королева усмехнулась.

— Шикарно. Но это, как ты догадываешься, не совсем те сведения, которые меня интересуют. Да и узнать их, с учетом твоего положения при моем отце, было не сложно.

— Каком положении? — осторожно уточнил Бертрам. Перед тем, как приехать в лагерь, он пустил информацию о себе по трем разным каналам. В зависимости от ответа королевы можно было узнать, каким из них она пользовалась. И как на нее, соответственно, можно надавить.

— Понятия не имею, — пожала плечами королева. Встала, смахнула со стола хлебные крошки. — Какое-то положение ты, наверное, занимал, раз так много знаешь, верно?

Бертрам поморщился. Она играла умно.

Но не так, как он ожидал.

— Мне совершенно плевать, Бертрам, кто ты и откуда, — сказала королева. — Мне важно, что ты делаешь сейчас. А сейчас мне нужно знать, что творится в свалившемся на меня королевстве. Где, кто и чем управляет, с кем и против кого дружит, где был хороший урожай, где плохой. Сколько крессов и где именно они ошиваются. Почему они ошиваются именно там. Сколько еще крессов может возникнуть из ниоткуда. Понимаешь? Мне нужны сведения. На основе которых я буду принимать решения. У тебя они есть?

Бертрам долго на нее смотрел.

«Кеттерли прав, — подумал он. — Все настолько хорошо».

— Будут, — уверенно сказал Бертрам.

Королева улыбнулась.

***

С появлением Бертрама характер передвижения армии кардинально изменился. Прибывшие вместе с ним взялись за работу в первый же день — и теперь командование армией точно знало, что ждет ее впереди. Впрочем, от командования армией тоже осталось немного. Королева перестала приходить к лордам, чтобы устроить военный совет — все решения она принимала сама, опираясь на информацию, предоставленную ей Бертрамом, и лишь изредка советуясь с лордом Лексли. Подобное поведение не могло прибавить ей популярности среди командования армией, но зато значительно повысило эффективность их продвижения — что было, по большому счету, значительно важнее.

Бертрам предоставлял королеве сведения — не все, он был не настолько глуп, чтобы раскрывать сразу все карты. Но достаточно, чтобы королева была довольна. Или, во всяком случае, выглядела довольной. Что она думала на самом деле, понять было невозможно, и Бертрама это до ужаса раздражало, но он решил подождать. У всех есть слабое место. На это место можно надавить — или, наоборот, проявить сочувствие.

Последнее, Бертрам отлично это знал, было куда более действенным.

Поэтому он вызвал Гаррета Уилшоу из Стетхолла, а сам, наоборот, уехал туда.

Армия королевы была многочисленной — но Бертрам начал получать известия о том, что их ждало впереди.

А значит, все средства становились хороши.

***

Бертрам сильнее надвинул шляпу на лоб и поднял меховой воротник плаща. Ему не хотелось, чтобы его заметили входящим в этот дом. Сам Бертрам отнюдь не страдал предрассудками — но ими страдали многие другие. Лично его, разумеется, общественное мнение не волновало. Но оно могло навредить делу.

Бертрам толкнул дверь, колокольчик игриво зазвенел в душном полумраке.

— Добро пожаловать, — раздался сильный мягкий голос. Бертрам усмехнулся в воротник. Она не изменила своей привычке следить за всем лично. А ведь давно могла бы поселиться в милом коттедже в пригороде.

Но она, как и он, любила сама вести дела.

— Здравствуй, Клара, — тихо сказал он, подойдя к стойке. Мистресс Бринн слегка поморщилась.

— Здравствуй, Роберт. По работе или по личному делу?

— По очень личному делу. Настолько, что я хотел бы поговорить о нем с тобой наедине.

Она прищурилась.

— Я в прейскурант не вхожу.

— Данного заведения — нет, — согласился Бертрам.

— В любой.

Он усмехнулся, показывая, что не очень-то верит ей. Бертрам знал Клару давно, еще с тех пор, когда она вращалась в нужных кругах. И знал, что она никогда не упускала выгоды. Только правильно рассчитывала риски.

— Ты ведь не отстанешь? — вздохнула она, поглядывая на входную дверь — будто ожидая, что сейчас войдет нормальный клиент и избавит ее от необходимости говорить с Бертрамом. Тот широко улыбнулся. Клара позвонила в колокольчик. Через несколько мгновений в холл спустилась длинноногая белокурая девица, торопливо завязывающая пояс халатика.

— Мари, постой тут вместо меня, — сухо велела Клара. — И не начинай прямо за стойкой, хорошо?

Девушка надула губки, но тут же расцвела, когда Бертрам подмигнул ей.

— Идем, Роберт, — нетерпеливо позвала его Клара. Ее строгое темное платье резко контрастировало с легкомысленным одеянием Мари. — Если захочешь, можешь потом остаться.

— Со скидкой?

— И не надейся, — фыркнула Клара.

***

— Я все правильно поняла? — Клара внимательно смотрела на Бертрама, и ее лицо было таким же равнодушным, как полированная мебель роскошного будуара, в который она их отвела. — Ты хочешь, чтобы я легла под Денвера и уговорила его помочь королеве?

— Ложиться не обязательно, — спокойно заметил Бертрам. — Это уже на твое усмотрение.

Клара фыркнула.

— Боб, я ценю твой цинизм, прости за невольную аллитерацию — но иногда тебе приходят в голову удивительно идиотские мысли. Причем исключительно из-за незнания предмета.

— Какого предмета?

— Человеческих взаимоотношений. Ты серьезно считаешь, что я все еще имею влияние на мужчину, которому отказала несколько лет назад?

— Женщина, которая знает слово «аллитерация», всегда имела бы на меня влияние, — заметил Бертрам.

Клара снова фыркнула.

— Я это учту. Но Денвер — не ты. К тому же он отлично знает, что я давно отошла от дел.

— Отошла? — недоверчиво усмехнулся Бертрам. — Чем же ты занималась с Теннесси всю зиму?

Он попал в точку, в этом не было сомнений — Клара замерла, а ее лицо из равнодушного стало каменным.

— Прости, милая, — слегка развел руками Бертрам. — Я все знаю.

Клара молчала.

— Что он тут делал? О чем с тобой говорил?

— Ты же все знаешь, — сухо заметила Клара.

— Я знаю, что люди делают. Но не всегда знаю, что они думают и чувствуют. А это тоже важно.

— Неужели, — холодно процедила Клара.

Бертрам выжидающе смотрел на нее — но в конце концов понял, что ответа не дождется. Видимо, точка была слишком болевой.

Быть может, он и впрямь не разбирался в предмете?

— И что вы все в нем нашли? — проворчал он с досадой, отчасти надеясь вызвать этим Клару на разговор.

— Все? — подняла брови Клара.

— Сначала Мэри Тойлер, сходящая в столице с ума. Потом эта непонятная история с принцессой и слухами о свадьбе. А теперь вот ты, — Бертрам сокрушенно махнул рукой, показывая, что такого подвоха никак не ожидал.

Клара усмехнулась — жестко, одними губами.

— Мне пора идти. Мари лучше долго не оставлять без присмотра.

Она энергично поднялась, расправила пышные складки юбки, поправила лиф, выпрямилась — решительная, строгая, собранная.

«Теннесси дурак, если просто взял и бросил ее», — внезапно подумал Бертрам, провожая Клару глазами. На пороге она обернулась.

— Прислать тебе Мари?

— Так без скидки же, — усмехнулся Бертрам. — Я уж лучше поеду. В конце концов, меня тоже ждет женщина.

***

Бертрам вернулся к армии неделю спустя — пришлось задержаться в Стетхолле, чтобы дождаться гонца из столицы. В первом письме, которое получил Бертрам, его агент сообщал, что в столице пока ничего не знают о собранной королевой армии. Второе письмо было от самого регента. Но его Бертрам королеве показывать не собирался.

Проезжая по лагерю, Бертрам увидел штандарты барона Денвера. Удивился. Обрадовался. Значит, Клара все-таки передумала. Бертрам самодовольно усмехнулся, минуя палатки барона.

Королева пришла к нему вечером того же дня. Невольно Бертрам сравнил ее с Кларой — и сравнение было не в пользу королевы. В ее спокойствии сквозила необязательность, своенравие, самонадеянность, которых отродясь не было в деловой, собранной, ответственной Кларе.

«Ответственной, — возразил самому себе Бертрам, — как же. Даже не предупредила меня, что передумала. А, ну его! Все бабы одинаковые. Ибо бабы».

— Барон Денвер присоединился к вам, как я видел, — начал Бертрам, поскольку королева явно не собиралась начинать разговор сама.

Она только усмехнулась.

— Я рад, что мои усилия увенчались успехом, — продолжил Бертрам, делая ударение на слове «усилия» и надеясь, что эта фраза заставит королеву хоть что-то ответить.

И не ошибся.

— Твои усилия? — королева еще шире усмехнулась. — Я думаю, Бертрам, твои усилия тут ни при чем.

— Ваше величество?

— Это я сделала так, что Денвер теперь здесь.

Бертрам застыл.

— Вы?

— Я.

— Дайте угадаю — вы к нему заявились через окно, как до этого к лордам? — как он ни старался, раздражение скрыть не удавалось.

— А если и так?

Бертрам поджал губы.

— Вы могли бы предупредить меня, что собираетесь действовать самостоятельно.

Королева прищурилась.

— А ты ничего не перепутал? По-моему, это ты должен отчитываться передо мной, а не наоборот.

«Бабы», — подумал Бертрам мрачно.

— И кстати, к вопросу об отчетах, — продолжала королева. — Новости есть?

— Есть, — коротко ответил Бертрам, вместе с этим словом прогоняя из себя все раздражение и всю досаду. Собрался, достал бумаги, привезенные гонцом.

Королева улыбнулась.

***

— Гаррет, я хочу, чтобы ты продолжал крутиться вокруг нее, — Бертрам говорил сухо, без своей привычной ленцы в голосе, и Уилшоу понял, что шеф сильно не в духе.

— Хорошо.

— Я не стал говорить ей, что Теннесси в столице под арестом, чтобы не усложнять тебе задачу. Пусть не отвлекается. Воспользуйся этим.

— Хорошо, господин Бертрам.

Шеф посмотрел на Уилшоу, и его взгляд был тяжелым.

— Я хочу, Гаррет, чтобы она наконец начала играть по моим правилам. Иначе ничего не получится.

Гаррет Уилшоу

Гаррет Уилшоу состоял в службе дознания с семнадцати лет. Перед этим он два года провел в Стетхолльской тюрьме, а до того несколько лет подряд был самым молодым членом банды Крайса, известной своими хитроумными ограблениями. Вклад Гаррета в хитроумность был не малой, но это не спасло его от того, чтобы однажды быть пойманным. В тюрьме Гаррету пришлось нелегко – ибо любое консервативное общество сильнее всего ненавидит молодых и талантливых, а в мире не существует места более закостенелого, чем тюрьма. Поэтому, когда туда наведался помощник лорда дознания Бертрам и выбрал Гаррета, как одного из возможных претендентов, тот был на седьмом небе от счастья.

История его, хоть и любопытная, в службе дознания была отнюдь не уникальной. Примерно половина ее состояла из воров и мошенников – поговаривали, что и сам Бертрам имел за плечами криминальное прошлое, — и не менее одной седьмой были в прошлом профессиональными убийцами. Впрочем, эти-то как раз род деятельности обычно и не меняли.

Когда в столице король Джон, брат королевы, казнил лорда дознания Эреварда, Бертрам был в Стетхолле — а с ним два десятка лучших людей. Уилшоу входил в их число – что в данном случае было особенным достижением, ибо оставшиеся девятнадцать представляли ту самую одну седьмую. Гаррет в профессиональном убийстве ничего не понимал – но его Бертрам ценил не за это.

И не для этого велел держаться поближе к королеве.

***

Гаррет много раз видел ее, как и все остальные служащие разведки, но никогда не разговаривал с лично, несмотря на задание, выданное Бертрамом. Последний, как Гаррет уже успел убедиться, ничего не понимал в женщинах. Как, впрочем, и большинство мужчин.

Солдаты считали королеву складной бабой, но со скверным характером и очень уж худой. Предметом дискуссии обычно становилось слово «баба», ибо многие считали, что более по возрасту и внешности ей подобает «девка». Гаррет в этих спорах не участвовал, называл ее величество просто «королева», и старался как можно реже попадаться ей на глаза.

Он ждал случая.

***

После затяжных дождей резко потеплело. Армия встала на берегу речки с труднопроизносимым названием, вода в которой еще была ледяной – но воздух уже дышал теплом, даже по вечерам, а это располагало к прогулкам. Подчиненные Бертрама, в отличие от солдат, пользовались полной свободой передвижения, — поэтому сразу после заката Гаррет направился к берегу. Он шел и насвистывал под нос популярную в последнее время у солдат песенку, обладающую незатейливым мотивом и непристойным текстом, пока не добрался до перелеска, растущего у реки. Здесь было темнее, чем на лугу, и насвистывание мелодии стало невольно перемежаться тихой руганью по мере того, как Гаррет пытался пробраться в полумраке сквозь заросли. Любой другой на его месте уже давно развернулся бы и пошел обратно, сочтя прогулку вполне состоявшейся, но Уилшоу славился своим упорством, граничащим с упрямством. И раз он решил дойти до реки, значит, именно до реки он и дойдет.

Когда до берега оставалось несколько деревьев, и между стволов стало видно еле различимое мерцание воды, Уилшоу неожиданно услышал плеск. В самом этом звуке не было ничего удивительного, но звук повторился один раз, а потом еще один – и стало понятно, что в реке плещется зверь куда крупнее выдры. Да и не зверь вообще, если уж на то пошло.

Уилшоу слегка подался вперед, одновременно вынимания из ножен кортик, и прислушался к звукам, идущем от воды. Плеск и фырканье продолжились. Это было странно – если бы Гаррет был лазутчиком, старающимся незаметно подобраться к вражескому лагерю, он не стал бы вести себя, как бобер-подросток по весне. Гаррет подошел еще чуть ближе, остановился у последнего дерева и снова прислушался. Все звуки неожиданно стихли. Гаррет сжал руку на рукояти кортика и осторожно выглянул из-за дерева.

В темноте сложно было что-либо рассмотреть, но Гаррету показалось, что он заметил на поверхности воды какое-то движение – и в то же мгновение человек в реке тихо, но очень отчетливо, спросил:

— Кто здесь?

Гаррет застыл на месте. Он никогда не разговаривал с королевой лично. Но как звучит ее голос, безусловно, знал.

Гаррет быстро отвернулся от реки, прислонился спиной к стволу дерева, у которого стоял, и убрал кортик обратно в ножны.

— Гаррет Уилшоу, ваше величество. Из дознания. Вам нужна помощь?

Королева снова фыркнула, на этот раз довольно насмешливо, как показалось Гаррету.

— Благодарю. Я как-нибудь сама.

— Прошу прощения, ваше величество. Я не знал, что вы здесь.

Королева ничего не ответила, но Гаррет услышал, как снова заплескалась вода в реке, и догадался, что королева выходит из воды. У него был хороший слух – он легко различал в ночной тишине тихий шорох ткани.

— Уилшоу?

— Да, ваше величество?

— Есть какая-нибудь причина, по которой вы все еще здесь?

Гаррет усмехнулся про себя. А затем спокойно и уверенно ответил:

— Разумеется, ваше величество. Ведь кому-нибудь еще может прийти в голову пойти к реке. В таком случае я смогу предупредить его о вашем присутствии, и это избавит всех от неловкой ситуации.

— Ситуация, Уилшоу, – произнесла королева прямо у него над ухом, заставив Гаррета подскочить от неожиданности, – получится чрезвычайно неловкой. Каким образом вы объясните этому человеку, зачем оказались здесь в то время, как я купалась?

— Я скажу ему правду, моя королева. Я скажу, что так же, как и он, совершенно случайно оказался здесь.

— И вы думаете, что он вам поверит? Я бы не поверила. Как не верю и в то, что вы остались здесь, чтобы охранять мой покой.

Гаррет хотел было возразить – но сразу по нескольким причинам решил, что куда разумнее будет промолчать.

— Я очень надеюсь, Уилшоу, что этот совершенно случайный эпизод не наведет вас на мысль, что мой покой и впредь нуждается в вашем попечении. Боюсь, это может создать… неловкую ситуацию. Доброй ночи.

И она исчезла – хотя он не услышал ни звука, но по тому, как из воздуха постепенно ушло странное напряжение, Гаррет понял, что королевы больше нет рядом. Он тряхнул головой, сгоняя с себя легкий ступор, — и пошел к реке, поскольку именно это было целью его прогулки, и он не видел никаких причин ее менять. Дойдя берега, присел на корточки и опустил руки в воду. Пальцы мгновенно обожгло холодом. По правде говоря, ничего удивительного в этом не было – но поскольку Гаррет только что слышал, как королева купалась в реке, у него невольно сложилось представление о том, что вода должна быть значительно теплее. Гаррет покачал головой.

Он вернулся в лагерь, насвистывая все ту же песенку. Не удержался от того, чтобы кинуть взгляд на палатку королевы, приютившуюся, как обычно, между шатрами лордов – но в ней было темно, как и почти во всем лагере, если не считать огней костров постовых по периметру. Гаррет еще раз усмехнулся – и пошел спать.

***

Два дня спустя королева, столкнувшись с Гарретом рядом с шатром Бертрама, остановила его и сказала довольно жестко:

— Уилшоу, мне кажется, мы договаривались, что вы не будете строить никаких иллюзий?

Гаррет нахмурил свое красивое лицо.

— Кажется, да, ваше величество, – сказал он с легким недоумением в голосе.

— Тогда почему я теперь везде с вами сталкиваюсь?

Гаррет удивленно взглянул на королеву, а потом вдруг громко расхохотался.

Теперь нахмурилась она.

— Прошу прощения, ваше величество, – постарался взять себя в руки Гаррет, впрочем, все еще слегка посмеиваясь. – Дело в том, что мы с вами сталкиваемся не чаще, чем раньше, – добавил он уже серьезнее. – Просто теперь вы стали меня замечать. Видите ли, на самом деле вы каждый день встречаетесь с очень многими людьми. Только на большую часть из нас вы не обращаете внимания.

Королева молча развернулась и ушла как можно быстрее – что в ее случае означало скорость, граничащую с невероятной. Гаррет посмотрел ей вслед. На его красивых губах играла довольная улыбка.

***

Когда армия королевы перешла Стет, в ее передвижениях снова случились изменения, на этот раз куда более существенные. Имперские войска, рассредоточенные на территории между Стетом и Ином, стали нападать на отдельные части королевской армии, которое в силу своих размеров обладало куда меньшей маневренностью. После нескольких стычек Бертрам предложил пустить впереди войска авангард, занимавшийся разведкой местности – и, при необходимости, ее очисткой. В этот отряд отбирали исключительно добровольцев, не считая службы разведки, которую никто, разумеется, не спрашивал – однако все крайне удивились, когда королева объявила, что возглавлять отряд она будет лично.

Бертрам не удивился.

Он был в ярости.

***

— Не обсуждается! – рявкнул Бертрам.

— Именно, — ледяным тоном заметила королева. – Не обсуждается. Я буду там. Точка.

— И испортите все!

— Ты считаешь, что у меня мало опыта?

Бертрам фыркнул.

— Не может быть мало того, чего нет.

— Ты слышал про «Лиловый отряд»? – спросила королева, слегка прищурившись. – Тот, который на перевале Мо заменял таможню?

— Слышал, — сухо ответил Бертрам.

— А что его больше нет, тоже слышал?

— Тоже, — Бертрам говорил осторожно – потому что он слышал многое. Не знал только, что из этого правда. Обычно он отметал самые сумасшедшие версии, как маловероятные – но сейчас ему вдруг пришло в голову, что как раз самая сумасшедшая версия и была правдой.

— Ты действительно считаешь, что у меня мало опыта? – усмехнулась королева, и по этой усмешке он понял, что да, правда.

Наверное, она хотела произвести на него впечатление. В общем-то, он даже был слегка впечатлен. Но виду не показал.

— Есть большая разница между перерезанием глоток и командованием авангардом, ваше величество, — процедил он. Она снова насмешливо прищурилась – и тогда он не выдержал: — Последнее требует куда больших умственных усилий.

Мгновение она молчала — и вдруг неожиданно протянула руку и схватила его за горло.

– Бертрам. Я буду решать, как, где и что я буду делать, не оглядываясь на тебя или кого-либо еще. А ты будешь бегать, прыгать и крутиться вокруг меня, и, если я скажу ползти, ты будешь ползать, и, если я прикажу тебе повеситься, ты напишешь завещание и повесишься. Ты хорошо меня понял?

Бертрам, чей запас воздуха в легких никогда не был особенно большим, уже мало что понимал, кроме того, что ему совершенно необходимо вдохнуть. Королева отпустила его так же быстро, как и схватила, он тут же отступил на шаг назад, согнулся и закашлялся.

— Ты понял меня? – спросила королева тихо и отчетливо.

— Да, — прохрипел он.

— Мы больше не будем повторять этот разговор. Мы будем обращаться друг с другом уважительно и вежливо, и потому у нас больше никогда не возникнет повода его повторять.

— Это был не разговор, — пробормотал Бертрам, по-прежнему с трудом ловя воздух.

— Тем более в твоих интересах его не повторять, — неожиданно мягко улыбнулась королева. – Спокойной ночи.

***

Бертрам не стал больше спорить с ней. Не потому, что согласился, нет. Просто он понял, что королеве надо дать ошибиться. Жестоко, ужасно ошибиться. Он понимал, что эта ошибка могла им очень дорого обойтись. Но понимал также и то, что иначе ему не удастся с ней совладать.

А без этого все было бессмысленно.

***

В армии решение королевы восприняли с одобрением. В старые добрые времена король всегда шел впереди своего войска – и именно это, по сути, и делало его королем. Он был первым среди равных, лучшим из лучших, лицом рыцарства и примером для подражания. Конечно, тот факт, что теперь примером для рыцарства была женщина, некоторых сильно смущал. Но, в конце концов, в такие времена, как эти, особенно выбирать не приходилось.

Авангард шел впереди остальной армии примерно на полдня, высылая на разведку патрули. Обычно они делились на группы по два-три человека и распределялись на таком расстоянии, чтобы слышать, что происходит с соседней группой. Королева всегда выезжала вместе с кем-нибудь из них – рассказывали, что у нее были отличные слух и зрение. И отвратный характер.

Гаррет очень ждал, когда настанет его очередь. В последнее время они с королевой стали встречаться значительно чаще — но этих встреч было явно недостаточно. Его обаяние, прекрасно действовавшее на всех женщин без исключения, почему-то не имело никакого влияния на королеву. После того разговора у шатра Бертрама она будто перестала его замечать, не удостаивая даже видимостью узнавания, не говоря уж о приветствии. Это не могло не раздражать Гаррета, который надеялся на прямо противоположный эффект. Но он действительно был очень упорным.

С момента появления авангарда Гаррет старался постоянно находиться рядом с королевой. Это было не очень просто, поскольку она имела обыкновение бесследно исчезать и так же неожиданно появляться — но Гаррет не сдавался. Он прекрасно понимал, что в случае королевы действовать нужно осторожно и тонко, и потому выбрал тактику снисходительной иронии. Гаррет подозревал, что она не замечает его сознательно — и потому при каждой встрече неизменно после обязательного поклона чуть насмешливо улыбался, показывая, что все помнит. Иногда позволял себе тихо посмеиваться над ее словами — в эти моменты королева все-таки удостаивала его холодным взглядом, но ничего не говорила. Такое поведение было рискованным, особенно с учетом характера королевы — но Уилшоу добился у Бертрама, чтобы тот по возможности прикрывал его и защищал в случае чрезмерного недовольства королевы.

Но та недовольства не выказывала — как и каких-либо других эмоций по отношению к Гаррету. И все же ему казалось, что он движется к цели.

Потому что однажды он поймал на себе ее взгляд. Они находились далеко друг от друга, шагах в двадцати — но у Гаррета было хорошее зрение, и у королевы, судя по всему — тоже.

Он ожидал, что она сразу отвернется, встретившись с ним глазами — но этого не произошло.

Они стояли и смотрели друг на друга — и Гаррету на мгновение показалось, что глаза королевы блеснули желтым.

На следующий день Гаррет попросил Бертрама поставить его в пару к королеве.

***

Разведка собиралась у восточного края стоянки. Гаррет появился одним из первых – у крайней палатки было всего несколько человек, среди них — королева. Ее легко можно было узнать издалека по длинному кафтану странного покроя, который резко отличался от тяжелых кожаных курток с металлическими пластинами, которые носили остальные.

За последние несколько недель все они настолько привыкли к обществу королевы, что не обращали на нее особого внимания, если не считать поклона, которым каждый должен был приветствовать ее величество. Королева стояла в стороне, сложив руки на груди, и смотрела на небо. Было очень пасмурно. После того, как все собрались, группы стали разъезжаться направо и налево. Когда последние двое скрылись в лесу, королева повернулась к Уилшоу.

— Едем? – спросила она сухо.

Гаррет вежливо кивнул.

Долгое время они ехали в полной тишине. Становилось все темнее. Они стали взбираться по крутому склону наверх, оставляя по левую руку глубокий овраг, когда внезапно королева остановила лошадь. Уилшоу прислушался. Ему показалось, что где-то справа и чуть впереди хрустнула ветка. Королева задержала дыхание.

Крик раздался сразу с двух сторон, и в этот же момент стрела пролетела над левым плечом Гаррета. Голову обожгло болью. Он среагировал мгновенно, прыгнул с лошади, стащив с седла королеву, и покатился вместе с ней по склону вниз к спасительным зарослям неизвестно чего, растущим внизу. Заросли, разумеется, оказались смесью терновника и крапивы, но Гаррет, не обращая на это внимания, постарался затолкнуть королеву как можно дальше вглубь. После чего замер и прислушался. Наверху кто-то бегал, кто-то что-то говорил на резком, ломанном языке, слышался удаляющийся стук копыт. Один раз чей-то голос прозвучал прямо над зарослями, в которых они лежали, и Гаррет перестал дышать. Человек что-то крикнул, немного постоял рядом с ними, а затем пошел вверх по склону. Гаррет осторожно вздохнул.

Голоса еще раздавались в лесу, но все дальше и дальше. Темнело. Наконец Гаррет осторожно приподнялся, по-прежнему чутко прислушиваясь – и внезапно понял, что все это время лежал на королеве.

Он несколько испуганно посмотрел туда, где должно было быть ее лицо – и действительно встретился с ее глазами, выделявшимся в темноте белизной белков.

— Я прошу прощения, ваше величество… – начал он шепотом, и попытался отодвинуться, но шаги снова раздались очень близко, и королева с силой вжала его голову обратно в свое плечо. Оба замерли.

Когда шаги удалились, Уилшоу снова попытался привстать и отодвинуться – и тут почувствовал, что левую сторону головы сильно саднит. Он хотел дотянуться и потрогать, что же с ним случилось – но королева его опередила.

— Больно? – спросила она еле слышно, касаясь пальцами его виска. Там было очень тепло. Гаррет зашипел от прикосновения королевы – потому что было и впрямь больно.

— Что там? – спросил он, хотя непонятно было, что она может разглядеть в такой темноте.

— У тебя рассечено полголовы, – заметила королева спокойно. – И кровь хлещет.

— А, – только и ответил Уилшоу, наконец отодвигаясь и падая на спину.

Он почувствовал, что королева завозилась рядом с ним, но ему внезапно стало очень лениво поворачивать голову и пытаться понять, что она там делает. Неожиданно она снова прикоснулась к его голове, и он вздрогнул.

— Тише, – прошептала королева все тем же деловым тоном. – Я сейчас перевяжу тебе голову. Лежи и не двигайся.

Он послушно приподнимал затылок в такт движениям ее рук, и думал о том, что ему и впрямь по жизни очень везет. Кто еще сможет похвастаться, что его перевязывала сама королева?..

Гаррет невольно поморщился, но уже не от боли. Он явно плохо соображал, а это было очень неудачно. Ведь вот же он, нужный момент. Они вдвоем, в темноте, в зарослях, она лечит его боевые раны…

«И что? — с иронией спросил сам себя Гаррет. — Завалишь ее прямо здесь? Впрочем, даже и заваливать уже не надо…»

Он снова поморщился. Момент был нужным. Но теперь Гаррет совершенно не понимал, как им воспользоваться. Будь на месте королевы любая другая женщина — поцелуй напрашивался бы сам собой. Но с ней...

Королева закончила обматывать его голову и слегка похлопала по повязке с правой стороны.

— Ну вот, – сказала она удовлетворенно. – Выглядит очаровательно.

Он не выдержал и спросил:

— Ты действительно так хорошо видишь в темноте? – и тут же осекся и замолчал, осознав, что увлекся своими мыслями о возможном соблазнении и обратился к ней отнюдь не по этикету. С другой стороны, этикет плохо описывал, как следует вести себя с королевой, если ты лежишь с ней в полной темноте в овраге в зарослях терновника с перебинтованной головой, а наверху в это время ходят вражеские патрули. Может быть, именно так с ней и нужно обращаться в подобных ситуациях?..

Он замер, ожидая ее ответа – прекрасно зная, насколько резким он может быть, – но королева только легла обратно рядом с ним и как-то невыразительно сказала:

— Я вижу сейчас, как днем.

Ее голос звучал устало.

Он пытался осознать то, что она только что сказала. Голова начала кружиться — возможно, он потерял много крови.

— Наверное, это должно быть странно, – заметил он, – видеть все, когда остальные не видят ничего?

— Это не единственная моя странность, – ответила королева спокойно.

Ему нечего было на это возразить.

Голоса в лесу стали стихать. Гаррет почувствовал, что замерзает. Он не знал, сколько времени они пролежали, прислушиваясь к звукам вокруг. Наконец королева вздохнула и быстро и одновременно бесшумно поднялась. Гаррету стало еще холоднее. Он стал неловко выкарабкиваться из зарослей, хватаясь в темноте за колючие ветки. Голова кружилась все сильнее. За то время, что они лежали, лес погрузился в непроницаемый мрак, и Гаррет с трудом мог разглядеть королеву в двух шагах от себя.

— Ты как? – просила она.

— В порядке, – соврал он, борясь с очередным приступом головокружения.

— Тогда идем, – тихо сказала королева.

Разумеется, он отстал тут же, пока пытался подняться по склону оврага. Под конец ему пришлось ощупывать землю перед собой руками, чтобы не оступиться и не скатиться обратно. Когда он, казалось, уже выбрался, королева опять возникла из ниоткуда и взяла его за запястье. У нее были удивительно сильные пальцы. Гаррет выпрямился и послушно пошел за ней.

Это было странно – идти по совершенно черному лесу, смертельно тихому после недавнего шума, когда единственной связью с реальностью оставались тонкие пальцы, державшие его за руку. Он все равно продолжал спотыкаться, потому что ее рука не спасала от мелких кочек и корней деревьев. В какой-то момент Гаррет отнял свою руку и остановился. Голова кружилась невыносимо, повязка на голове была насквозь мокрой. Сначала ему показалось, что королева ушла вперед, оставив его одного, но тут же ее голос раздался совсем близко.

— Идем.

Гаррет покачал головой – забыв о том, что в темноте этого не видно, и тут же вспомнив, что ей-то как раз видно все отлично.

— Нам нужно идти, – сказала она, и он удивился, как мягко звучал ее голос.

— Я не могу, – пробормотал он, слегка наклоняясь вперед и хватаясь за голову.

Неожиданно она схватила его сзади за плечи.

— Идем, – повторила она.

Гаррет выпрямился и снова покачал головой.

— Я не могу, – опять возразил он. – Я вообще не вижу, куда иду.

— Я вижу.

И она повела его. Так и не опуская рук с его плеч, она шла с ним, тихо проговаривая все, что видела перед собой. Когда он оступался, она поддерживала его, и он чувствовал сквозь толстую кожу своей куртки, как сжимались ее пальцы. Голова кружилась до тошноты – кружилась еще сильнее оттого, что мир вокруг начинался и заканчивался ее руками.

Они шли обратно намного дольше, чем ехали сюда. Когда вышли на опушку, где было светлее, чем в лесу, Гаррет вздохнул с облегчением – но королева не отпустила его, то ли не доверяя его координации, то ли не имея возможности оценить, насколько его глаза стали лучше видеть.

Они подошли к лагерю. Постовой тут же вскочил, направив на них арбалет, но королева тихо сказала: «Это мы, Кит», и солдат опустил оружие.

— Кроме нас еще кто-нибудь приходил?

— Нет, ваше величество. Вы первые, – тут он обратил внимание на перевязанную голову Уилшоу. – Что-нибудь случилось?

— Случилось, – коротко ответила королева, не вдаваясь в подробности.

— Позвать лекаря?

— Не стоит. Сама справлюсь.

Она дошла с Гарретом до своей палатки, завела его внутрь и усадила на пол – вернее, на жесткую лежанку, которая служила королеве постелью, – а сама повернулась к узлам, лежавшим в углу. Здесь опять было темно, и Гаррет почувствовал, что его уже почти физически тошнит от того, что он ничего не видит.

— Что происходит? – спросил он невнятно, постепенно обмякая на жесткой кровати королевы.

— Я собираюсь зашивать твою голову.

Почему-то от мысли, что она будет зашивать его в темноте, Гаррету стало совсем нехорошо, и он снова сказал, не подумав:

— А ты не могла бы зажечь свет?

Королева перестала звенеть и шуршать.

— У меня нет здесь света. Никогда.

Ну конечно. Гаррет поморщился – это отдалось болью в виске и дальше к затылку – и вдруг понял, что чудовищно устал. Он покачнулся, но удержался и не лег. В конце концов, это была королевская кровать, хоть королевского в ней и было только название.

Вероятно, королева все это время внимательно наблюдала за ним, потому что она пробормотала тихо «ляг, пожалуйста», и вышла из палатки. Он еще раз покачнулся, но твердо решил, что ложиться не будет.

Она вернулась почти тут же с зажженным факелом, который воткнула в земляной пол палатки. Гаррет облегченно вздохнул — потому что наконец-то мог видеть. Первым делом королева осторожно размотала промокшие насквозь бинты и сняла с его головы старую повязку. Затем, кинув окровавленные тряпки в угол, она подошла к одному из узлов и извлекла на свет небольшой сундучок. Поставила его перед собой на землю, открыла крышку и достала одну из маленьких бутылочек, плотно стоявших в сундучке и переложенных для сохранности мхом. Затем она снова стала рыться в узле, пока не нашла сверток, в котором оказалось множество кусков тонкого чистого полотна. Королева взяла один из кусков ткани, откупорила бутылочку и вылила на тряпочку часть содержимого. Воздух мгновенно наполнился приторно-сладким запахом, от которого голова у Гаррета закружилась еще сильнее. Королева быстро поднялась с колен, подошла к нему и вдруг неожиданно наклонилась и прижала тряпочку к носу Гаррета. Он тут же закашлялся.

— Что это? – с трудом проговорил он, чувствуя, как от кашля глаза наполняются слезами.

— Анестезия, – ответила она спокойно, возвращаясь к узлам и снова чем-то шурша и звеня.

Внезапно Гаррет понял, что это не слезы застилают ему глаза, а просто взгляд постепенно начинает затуманиваться, и он снова теряет всякую связь с реальностью. «Да что же такое! – подумал он с досадой. – Почему уже который раз за день я ничего не вижу, хотя мне так нужно…»

И в следующий момент он провалился во тьму.

***

Когда он проснулся, уже давно рассвело. В мутном свете пасмурного дня, сочившемся через грязно-серые стены палатки, все выглядело унизительно буднично. Гаррет попробовал встать, упал на кровать с пронзительной болью в голове, взял себя в руки и со второй попытки поднялся, неловко пригибаясь под низким потолком. Когда он вышел наружу, молочная белизна облаков ударила его по глазам, и он прищурился, невольно хватаясь за голову.

Вокруг все звенело, лязгало, кто-то кричал, кто-то бегал, и Гаррет ничего не мог понять. Он шел, шатаясь, через лагерь, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто бы мог объяснить ему, что происходит, но все только пробегали мимо, облака на небе слепили, лязг оружия и ржание лошадей били по ушам…

Тонкие пальцы поймали его запястье и оттащили в сторону ровно в тот момент, когда на Гаррета чуть было не наехали на лошади.

— Что ты здесь делаешь? – спросила она резко.

Он попытался что-то ответить, но вместо этого только смотрел на нее, облака слепили все сильнее, а шум в ушах становился все нестерпимее…

Она поймала его, когда он пошатнулся.

— Тебе нужно лечь, – сказала она уже мягче.

— Что происходит?

Она сжала губы.

— Кроме нас никто не вернулся ночью. Тебе нужно уйти до того, как…

Гаррет вздрогнул.

Он не успел понять, что случилось. Что-то просвистело в воздухе, Джоан резко пригнулась. В нескольких шагах за ней в земле торчала стрела

— До того, как начнется это, – прошипела она, выпрямляясь, снова схватила его за руку, и они куда-то побежали, через белый режущий свет облаков, через шум и лязг лагеря, мимо лошадей и людей. Королева что-то кричала, и ей что-то кричали в ответ – но Гаррет чувствовал только ее тонкие пальцы на своем запястье. И ему казалось, что если она отпустит его, то он уже больше не почувствует этого никогда.

Они наконец остановились – где? почему? зачем? – королева повернулась к нему, посмотрела в глаза и сказала очень тихо:

— Постарайся не умереть.

И в этот момент он все понял. Как ошибался сам — и как ошибался Бертрам. Потому что Гаррет, сам того не зная, уже давно достиг цели — и в этом не было никакого смысла. Она не дала бы собой управлять. Ни ему, ни кому бы то ни было еще. Но теперь Гаррет знал, что и впрямь должен постараться не умереть.

Она отпустила его запястье, а в следующий момент в его руку легла тяжелая, холодная рукоять меча.

***

Никто бы не мог обвинить Кеттерли в том, что они не пытались успеть. Конечно, они пытались. Как только задыхающийся гонец прокричал им, падая из седла, что на авангард напали, они не медлили ни единой минуты. Они поднялись и проскакали весь путь, ни разу не останавливаясь, не снижая темпа дикого галопа, так быстро, как могли.

И разумеется, опоздали.

Под ослепительно белым небом лежала поляна, а на ней лежало то, что осталось от лагеря авангарда. Кеттерли со своими всадниками влетел в эту белую пустоту, еще пытаясь успеть, а потом он все увидел – все понял – и замер.

Все уже случилось.

Он медленно обвел глазами поляну, стараясь не приглядываться, не всматриваться, но неизбежно выискивая среди всех тел одно тело, одно лицо, которое бы точно сказало ему, что они опоздали.

Постепенно Кеттерли стал замечать, что тел имперцев чуть ли не больше, чем солдат из королевского авангарда. Он все еще высматривал королеву среди погибших – когда из-за непонятной кучи, которую составляли перевернутые телеги, но далеко не только они, вышли люди. Кеттерли с облегчением вздохнул, узнав среди них и королеву, и Бертрама, и еще многих, многих других… Он вздохнул еще раз. Многих там не было.

А потом он присмотрелся получше, увидел, как шла королева, и по-настоящему испугался.

Хуже всего было даже не ее лицо – потому что оно уже ничего не выражало, – хуже всего было то, как она держала меч. Она не несла его в руке, а волочила по земле, оставляя след, глубокую борону, и именно эта бесстрастная полоса на земле почему-то произвела на Кеттерли наибольшее впечатление. Он медленно спешился и пошел им навстречу. Глубоко поклонился королеве и продолжить говорить, все еще склонившись – чтобы только не видеть ее лица:

— Мы опоздали, моя королева.

Она ничего не ответила. Кеттерли выпрямился, но королева даже не смотрела на него. Она смотрела в сторону, на дальний край поляны, где складывали раненых.

Неожиданно послышались голоса. Все обернулись и увидели, как двое солдат выводят из леса имперца. Королева молча смотрела, как они приближались к ней. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало.

– Моя королева, – громко сказал один из солдат, – он сдался.

Они толкнули пленного вперед, так, что он упал перед ней на колени.

Королева молчала. Пленный смотрел на нее исподлобья. Что-то мелькнуло на ее лице, похожее на чувство, прорываясь через безжизненную маску – а потом она вдруг подняла руку с мечом и ударила сильно, от плеча. Кеттерли вздрогнул.

— Зачем?.. – начал Бертрам. Королева посмотрела на него, Бертрам подавился остальными словами и замолк.

Королева бросила меч на землю и, не глядя на тело, пошла прочь, туда, где лежали раненые.

***

Она увидела его издалека – по белой повязке на голове, сильно утратившей, впрочем, свою белизну. Раненые лежали прямо на земле – больше некуда было их класть, – но она позаботилась, когда его принесли сюда, чтобы его положили на попону. Хотя бы так.

Когда она осторожно опустилась на колени рядом, он приоткрыл глаза и слабо улыбнулся.

— Я просила тебя не умирать, – сказала она. Голос был сухим, недовольным.

— Ты просила постараться, – поправил он. – Я очень стараюсь.

Она закусила губу.

— Получается, что ты зря меня зашивала сегодня, – пошутил он. – Можно было на мне и сэкономить.

Она быстро покачала головой.

— Не зря.

Он снова улыбнулся и прикрыл глаза.

— Возьми меня за руку, пожалуйста.

Она послушно обхватила его за запястье. Его рука была холодной и тяжелой.

Она слышала, как он дышит и как бьется его сердце. Потом она перестала это слышать, но продолжала сидеть, не обращая внимания на всех, кто смотрел на нее издалека.

Когда уже стемнело, она услышала, как прибыло остальное командование армией, вставшей неподалеку. Она слышала их разговоры, слышала, как Лексли спрашивал, где королева. Слышала, как он подошел.

— Моя королева, – позвал он тихо, и в его голосе звучало такое искреннее сострадание, что она выронила мертвую руку, которую все еще сжимала, и вскочила, как ошпаренная. Его жалость добила ее. Не глядя на старого лорда, не желая даже на секунду замечать его печальное лицо, она развернулась и пошла прочь, все быстрее, с одной лишь мыслью – сбежать, освободиться. Исчезнуть.

Лексли не успел больше ничего сказать – королева исчезла в темных деревьях быстрее молнии, а в следующий момент он отчетливо услышал металлический шорох, поднявшийся над лесом.

Ночью стало видно зарево отдаленных пожаров на востоке.

Когда утром они собрали военный совет, королевы все еще не было. Она появилась позже, все с тем же безжизненным лицом и очень уставшими, желтыми глазами. Все избегали ее взгляда.

— … а это значит, что нам нужно точно знать, какого размера армия, ждущая нас впереди, – закончил Бертрам прерванную приходом королевы мысль.

— Нет там никакой армии, – тихо и невыразительно сказала королева. Все повернулись к ней.

— Ваше величество, – начал Бертрам, несколько раздраженно. Он еще злился на нее за пленного, убитого вчера.

— Нет там армии, – повторила королева, глядя на дым, поднимавшийся на востоке из-за леса. – Больше нет.

Все резко повернулись и посмотрели в ту же сторону. Кеттерли почувствовал, как внутренности постепенно сводит от мерзкого, тошнотворного ужаса.

— Давно нужно было это сделать, – сказала королева совсем тихо. – А не играть в человека.

Все молчали. Дым клубился над горизонтом, смешиваясь с молочно-белыми облаками.

Риверейн

Генри лежал на кровати и смотрел в потолок. Этому занятию он предавался каждое утро — по правде сказать, не только утро, но и день, вечер и ночь. Потому что больше, по сути, делать было нечего. Он находился под стражей в самой роскошной камере Риверейна — мрачной комнате с низким сводчатым потолком и большим массивным каменным столбом по центру — и умирал от безделья.

Ленни разрешалось навещать своего господина каждую неделю. Через него Генри писал матери — скрывая от нее тот факт, что пишет ей из Риверейнской тюрьмы, — и через него же узнавал новости о внешнем мире. Они были неутешительными. И с каждым днем становились все хуже.

Почти весь юг, от границы с Лотарией до Стетхолльского тракта, находился теперь под властью Империи. В некоторых областях император уже ввел свои налоги и повинности, фактически аннексировав их, в других местные жители вели постоянную партизанскую войну, что приводило к кровавым карательным походам имперцев. Одни лендлорды переходили на сторону империи, другие бежали на север, бросая свои земли и крестьян. Сами крестьяне тоже за землю особо не держались, поэтому центральные области уже не справлялись с беженцами, из жалких оборванцев успевших превратиться в серьезную и совершенно бесконтрольную силу. Лагеря в Стетских лесах насчитывали уже десятки тысяч жителей — их население было сопоставимо с населением окрестных городов и деревень.

Пока все было спокойно. Но вспыхнуть могло в любой момент.

Король Джон умер в конце осени. По закону, при отсутствии прямых наследников, Совет Лордов три месяца спустя должен был выбрать нового короля из числа пэров. Однако для этого нужно было точное доказательство, что Джоан, сестра короля, мертва. А этого доказательства пока что не было.

Генри опасался, что Уорсингтон взял его под стражу именно для того, чтобы вытянуть из него признание в убийстве наследницы и тем самым ускорить процесс переизбрания монарха. Это было по многим причинам разумно. В стране царил хаос. Уорсингтон должен был прекрасно понимать, что для восстановления порядка срочно требовался король, причем король с железной рукой. Но Уорсингтон не пытался ничего вытянуть — по правде говоря, он как будто бы вообще забыл о существовании Генри, ни разу не появившись со дня заключения того под стражу.

За это время Генри успел настолько хорошо изучить потолок своей комнаты, что мог воспроизвести его рисунок по памяти в любое время дня и ночи. Кроме того, у него сформировалось некоторое количество странных ритуальных привычек, которые со стороны могли казаться поведением сумасшедшего, но для него самого имели глубокий смысл и составляли важную часть всего его нехитрого быта. Так, например, проснувшись, он первым делом отыскивал на потолке камень, чуть отличавшийся по цвету от всех остальных, и долго смотрел только на него. Сначала, когда Генри только попал сюда, этот камень неизбежно привлекал его внимание во время долгих и мрачных раздумий. Однако время раздумий уже довольно давно прошло. В отсутствие Ленни Генри снова погружался в апатию. Он пытался бороться с собой, хотя видел все меньше причин это делать, и камень на потолке был одним из способов каждое утро заставлять себя проживать еще один день. Он напоминал своим видом, что когда-то в жизни Генри были вещи, которые имели смысл. И хотя Генри давно уже старался не думать о них, напоминание о том, что такие вещи существовали на свете, помогало ему хотя бы отчасти оставаться собой.

Неизвестно, сколько еще Генри смог бы протянуть, если бы он и дальше остался предоставленным самому себе. Удивительным образом заключение в подвале Заура он переносил значительно лучше, чем заключение в роскошной камере Риверейнского замка. Тогда каждый день был маленькой войной, которою он мог выиграть или проиграть — и выигрывать которую, безусловно, имело смысл. Сейчас каждый день был бессмысленным и никому не нужным продлением его бессмысленной и никому не нужной жизни. Когда-то он слышал, что настоящий моряк предпочтет самую сильную бурю затянувшемуся штилю. Сейчас он начал понимать, почему.

***

Весна застала Генри точно все так же рассматривающим потолок и поедающим суп безо всякого аппетита, как и раньше. За окном стремительно теплело, и иногда пели птицы. Генри слушал их равнодушно, поднося ложку ко рту так же медленно и безрадостно. Он был уже за той невидимой чертой, когда ни солнце, ни пение птиц не приносят никакого облегчения.

Почему-то считается, что хорошие новости всегда приходят погожим днем, тогда как ненастье сулит огорчение. На самом деле это маловероятно — если только не списывать все на неизбежную смену настроения, вызванную погодой. Предположим, одно и тоже известие в солнце и в дождь может вызвать совершенно разные чувства, — но и само известие накладывает отпечаток на восприятие мира. Сообщение о смерти в ясный безоблачный день может показаться еще более зловещим, тогда как радостные вести способны озарить светом самое беспросветное ненастье. Так же случилось и с Генри. Когда в столицу пришли первые новости из-за Стета — многие из которых уже сильно запоздали, — погода за окном совершенно не соответствовала их содержанию.

Шел сто восьмой день заключения Генри. Он считал их уже по привычке — это тоже было одним из ритуалов, помогавшим разнообразить его пребывание здесь. Привычка считать и вести подробные и дотошные наблюдения появилась у него еще в период его заурского плена. Тогда он следил за уровнем воды в луже в дальнем конце подвала — и за погодой на улице, поскольку та неизменно влияла на состояние лужи. Находясь в риверейнском замке, Генри тоже изучил всю камеру самым детальным образом — с точностью и скрупулезностью, открывающими в нем неслабые способности к естествознанию.

Сто восьмой день обещал ничем не выделяться среди остальных ста семи — разве что погода в тот день была особенно мерзкой и безрадостной. С неба сыпалась крупа, иногда превращающаяся в дождь, да и само небо было настолько неопределенного цвета и консистенции, как будто оно было и не небом вовсе, а котлом с густой серой кашей. Это было исчерпывающим описанием погоды за окном — даже исследовательская дотошность Генри не могла ничего к этому прибавить. Он отошел от окна — а дверь его камеры внезапно отворилась.

Как и всякий заключенный, Генри с точностью мог предсказать, когда дверь отворится — кормили его строго по часам. Но время завтрака давно прошло, а время обеда было еще не скоро — впервые за много дней Генри испытал нечто, почти похожее на удивление. Когда же он увидел, кто к нему пришел, то удивился еще сильнее.

Уорсингтон хмуро глянул на Генри. Он, разумеется, не мог знать, что сейчас лицо его узника было самым живым за последние несколько недель — и разница между человеком, которого он заключал под стражу, и человеком, стоящим перед ним сейчас, вероятно, неприятно поразила регента. Некоторое время он как будто не знал, что сказать, а потом безо всяких слов передал в руки Генри сверток разных документов.

Генри слегка приподнял брови. Лицо неприятно дрогнуло — как будто за все это время оно уже успело прочно застыть в неподвижную маску. Генри взял документы, развернул их, пробежал глазами первый лист, остановился, вчитался внимательно, посмотрел на следующий за ним, и еще один, — и наконец очень медленно подошел к кровати и опустился на нее.

— Что это? — спросил он хрипло. Попытался прочистить горло — но что-то все равно мешалось. Генри впился в Уорсингтона взглядом.

— Ты сам видишь. Королева жива и здорова. Более чем жива, — добавил он мрачно, вспоминая содержание письма, описывающего события при Бронсдли.

Генри молчал. У него вдруг очень сильно закружилась голова.

— У меня больше нет причин держать тебя здесь, — добавил Уорсингтон сухо.

Генри слабо кивнул. Уорсингтон еще немного постоял, потом забрал бумаги из неподвижных рук Генри и вышел. Дверь никто не запирал.

Прошло очень много времени, прежде чем Генри смог заставить себя встать. Немного шатаясь — голова все еще кружилась, он подошел к двери и осторожно толкнул ее. Тяжелое полотно со скрипом распахнулось. В коридоре было пусто.

Генри шел по замку, не видя никого и ничего, с одной только целью — поскорее покинуть это место. Он с трудом вспомнил дорогу к одному из выходов, ведущему на узкую боковую улочку, прилепившуюся к замковой стене. Все еще сыпал снег — улочка была совершенно пустой.

Генри пошел вниз, в сторону площади. Вокруг не было ни души, и снег приглушал все звуки. Выйдя на площадь, Генри остановился и поднял лицо к небу. Ледяная крупа таяла на лбу и щеках, капли стекали вниз по шее. Он долго стоял, глубоко вдыхая влажный холодный воздух, и слушая тишину — бесконечную тишину снежного дня.

Снег перестал идти — резко, как это обычно бывает весной, и небо стремительно стало менять свой цвет. Генри медленно открыл глаза. Город уже ожил, кто-то что-то говорил, кто-то что-то кричал, хлопали двери и ставни на окнах. Он стоял, по-прежнему отрешенный от всего, со странной, как будто звенящей пустотой внутри, — когда знакомый голос окликнул его:

— Милорд!

Генри повернулся и увидел Ленни, бегущего к нему навстречу.

— Милорд, она жива! Королева жива!

Он остановился рядом с неподвижным Генри, тяжело дыша.

— Она под Бронсдли с армией, — немного сбиваясь, переводя дух выпалил Ленни, — и есть множество свидетелей, что это действительно королева Джоан, а значит, вас должны освободить...

Тут он внезапно запнулся.

— Вас уже освободили, — заметил Ленни очевидное. — Значит, вы уже знаете?

Генри заставил себя кивнуть. Лицо Ленни стало слегка расстроенным.

— Ну вот. Я надеялся обрадовать вас первым, — тут он внимательнее присмотрелся к своему господину. — Хотя как-то вы не выглядите обрадованным.

— Ленни, — Генри наконец смог заставить себя заговорить, но голос звучал удивительно бесцветно. — Ленни, мне срочно нужно выпить.

— Конечно, — несколько настороженно согласился его слуга, поворачиваясь в сторону оживленной центральной улицы.

— Мне нужно много выпить.

— Разумеется, милорд. Если уж пить — то пить много.

***

С трудом разлепив глаза утром, Генри первым делом взглянул на потолок и с облегчением увидел, что тот нисколько не похож на каменный свод, который Генри видел каждое утро последние несколько месяцев. Потолок был низким, побеленным, потемневшим от копоти и засиженным мухами — словом, это был типичный потолок комнаты в трактире, и в это мгновение он казался Генри лучшим потолком из всех возможных.

Когда эйфория от смены обстановки прошла, Генри, разумеется, сразу почувствовал все последствия вчерашнего возлияния. Несмотря на то, что оно было на редкость скромным, — стыдно было даже упоминать количество выпитого им, столь мизерным оно казалось по сравнению с былыми временами, — тело за долгое время воздержания разучилось принимать даже малые порции спиртного. По правде говоря, Генри казалось, что его тело вообще было сейчас ни на что не способно. После долгого отсутствия движения и нормальной еды оно стало вялым, безвольным. С головой тоже было не все в порядке — даже делая скидку на похмелье, Генри понимал, что соображает куда хуже, чем раньше. Что же касалось души, сердца и прочих чувствительных органов, то на их месте, по ощущениям, было выжженное болото. Или затопленная пустыня.

Нечеловеческим усилием Генри заставил себя сесть. Это отняло много сил, и еще больше ему потребовалось, чтобы встать с кровати и добрести до кувшина с водой, стоявшего на столике рядом с большим медным тазом. На стене висело крохотное зеркальце, вмещавшее ровно одну четверть лица — но даже вид этой четверти Генри сильно не понравился. Страшно было подумать, как выглядело все остальное.

Он отпил немного, потом, подумав, поднял кувшин и начал пить жадными глотками. Кувшин казался тяжелее, чем должен был быть. Генри раздраженно фыркнул.

Скрипнула дверь и в комнату вошел Ленни.

— Доброе утро, милорд! — воскликнул он бодро. Ленни никогда не страдал похмельем.

Генри поставил кувшин на место.

— С этим надо что-то делать, — пробормотал он хмуро.

— С чем именно?

— Вот с этим, — Генри широким жестом показал на себя.

Ленни глянул на своего господина оценивающе, слегка наклонив голову набок, затем вдруг схватил кувшин — и плеснул в Генри, окатив его водой с ног до головы.

— Какого?!.. — вскричал Генри, отплевываясь и пытаясь убрать мокрые волосы со лба. Ленни стоял с кувшином в руке, а лицо его сохраняло крайне сосредоточенное выражение.

— Кажется, уже лучше, — наконец серьезно изрек он, ставя кувшин на место.

Генри изумленно посмотрел на него — а потом сел на кровать и громко расхохотался.

***

— Пять минут без нескольких песчинок, — констатировал Ленни, проверив песочные часы. Генри с шумом выдохнул.

— Ты можешь поверить, что когда-то я пробегал за три с половиной? — спросил он, начиная ходить, чтобы выровнять дыхание.

— Конечно, — невозмутимо ответил его слуга. — Я ведь тогда тоже замерял время.

Генри кинул на него мрачный взгляд, продолжая мерить шагами стену и размахивать руками.

Он тренировался уже три недели — и чем дальше, тем больше чувствовал, что ни на что не годится. Забывая о том, что между тремя с половиной минутами в двадцать пять и пятью в неполные тридцать было несколько серьезных ранений, плен, тюремное заключение и прочие неблагоприятные для здоровья обстоятельства, Генри был недоволен собой и хотел во чтобы то ни стало наверстать упущенное. Пробежка по городской стене была малой частью ежедневных тренировок — но упражнения на координацию, скорость реакции и равновесие давались ему не лучше, чем бег. Вероятно, имей Генри возможность сравнить свои результаты с кем-нибудь другим, он бы расстраивался бы куда меньше. Но он сравнивал только с самим собой — не подозревая, что пять лет назад был в своем роде неподражаем.

Генри остался жить в трактире — хотя его титул оставлял за ним право занять любые покои в замке, кроме королевских. Но сам вид замковых стен и башен вызывал у Генри легкую тошноту — роскошным комнатам он предпочитал уютный тесный номер на постоялом дворе. Не в последнюю очередь потому, что потолки во всех комнатах замка выглядели одинаково. И он был сыт ими по горло.

Три недели прошли тихо и плодотворно — хотя Генри и сердился на себя, прогресс все-таки был налицо. Каждое утро отражение четверти лица выглядело все приятнее — и каждый вечер Генри засыпал со спокойной уверенностью, что день прошел не зря.

Он начал привыкать к своему размеренному образу жизни, и, более того, стал иногда потихоньку разбирать заболоченные завалы в собственной душе, осторожно прислушиваясь к себе и пытаясь собрать из остатков и обломков того человека, которого он когда-то хорошо знал. Это получалось с трудом — многих частей не хватало, а многие уже никак не подходили, — но постепенно, с каждым днем все отчетливее, он начал ощущать себя снова некоторой закономерной частью вселенной, а не ее катастрофической ошибкой. Для человека, еще месяц назад не испытывавшего ничего, кроме безграничного отвращения к себе, это было уже очень неплохо.

Он снова не слышал ничего от Уорсингтона — но поскольку регент, как и замок, вызывал у Генри исключительно неприятные ассоциации, он отнюдь не мечтал о встрече, и вообще раздумывал о том, чтобы вовсе убраться из столицы. Но в Риверейне было куда больше шансов узнать самые свежие новости — а в последнее время Генри жадно ловил все разговоры вокруг. Живя на постоялом дворе — то есть там, где рассказывают больше всего — и громче всего, — Генри каждый вечер просиживал несколько часов внизу, внимательно прислушиваясь к разговорам вокруг. Пил он редко и немного, чем вызывал явное неудовольствие трактирщика — но Генри заплатил за комнату на месяц вперед, и хозяин успокоился.

После того, как армия королевы разбила имперцев под Бронсдли, сведения о ее передвижениях стали поступать в столицу постоянно. Источники редко были надежными, и даже самые достоверные цифры по пути имели обыкновение удваиваться, а то и вовсе менять порядок, но Генри обладал достаточным опытом и умом, чтобы из всего потока извлечь необходимое и составить более или менее ясную картину.

Он слушал и думал, думал и слушал — и в конце концов решил, что должен ехать. Это было опасно, безрассудно, самоубийственно — пытаться прорваться к армии, которая с трудом пробиралась по захваченным имперцами землям — но он не мог больше ждать. Он должен был поехать к ней. Он должен был наконец найти ее. Он знал, что она жива — но Генри слишком хорошо мог представить себе Джоан, идущую в авангарде своего войска. Никто не знает, как долго еще она будет жива.

Он совсем уже было собрался в путь, когда вдруг осознал, что не может приехать к ней просто так. Он был лордом, пэром. Все еще был. А она — теперь — была королевой. Его сюзереном. Генри не приносил присяги — но явиться в стан королевы мог не иначе, как со своим войском. Сам по себе он вряд ли был там кому-нибудь интересен.

И это была вторая мысль, которая останавливала его. Когда первый порыв прошел, Генри пришло в голову, что он совершенно не представляет себе, как она его встретит. Нежно и радостно? Предположение было заманчивым — но очень маловероятным. Зло и обиженно? — вполне возможно. Даже, пожалуй, логично. Он и сам бы себя так встретил.

Но хуже всего, внезапно понял Генри, если она встретит его холодно и равнодушно. Он попытался вообразить себе это — и ему стало настолько нехорошо, что в первый момент всякое желание ехать отпало. Ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. И тогда он решил, что все-таки поедет. Но не один. Он приведет королеве войско. И тогда она может сколько угодно быть равнодушной и холодной. Но, во всяком случае, у нее уже не будет повода его презирать.

Генри написал барону Вайлеру, предводителю своей области, с приказом собрать двести лучников и три сотни всадников как можно скорее и привести под Риверейн. Это были не все его силы — но он торопился. С юга стали приходить нехорошие слухи.

Ленни был не в восторге от плана Генри — но это был один из тех случаев, когда от него требовалось держать язык за зубами. Ленни мог сколько угодно вмешиваться в личную жизнь своего господина — но он всегда замолкал, когда дело касалось политики. Ленни ничего в ней не смыслил, а как известно, раз не знаешь, то и нос не суй. Он и не совал. Слишком много повидал он в своей жизни носов, прищемленных в этом деле. А то и откусанных вовсе.

Генри ждал ответа от Вайлера и готовился к отъезду, когда к нему пришел несколько озадаченный Ленни и сообщил, что того вызывает к себе Уорсингтон. Генри напрягся.

— Чего он от меня хочет?

— Не знаю, ваша светлость, — слегка пожал плечами слуга. — Но хочет очень, потому что просил вас прийти без промедления.

Генри задумчиво потер щеку, немного колючую от щетины.

«Надо побриться», — машинально подумал он.

— Вы идете, милорд?

— Иду, — кивнул Генри. Потом внимательно посмотрел на Ленни. — Если услышишь шум в замке — будь готов уносить ноги.

— Вы думаете, что?..

— Я ничего не думаю. Просто будь готов.

***

Уорсингтон по праву считался уникальной политической фигурой. Он не был дворянином, однако доходы семьи позволили ему поступить в Стетхолльский университет для изучения права. Изучал Уорсингтон его долго и старательно, из студента постепенно превратившись в профессора, возвещавшего с кафедры главенство и непреложную силу закона. Университетская кафедра обеспечила Уорсингтону публичность, публичность послужила росту влияния и известности, и все это вместе привело его, еще достаточно молодого и пылкого адепта юриспруденции, ко двору короля Джона Доброго, проявлявшего большой интерес к наукам и просвещению вообще, и к праву — как к важнейшей опоре справедливого правителя, — в частности. Уорсингтон понравился королю, тогда еще недавно вступившему в счастливый брак с королевой Иезавет, и на крыльях своей нежной к ней любви стремившемуся преобразовать и осчастливить весь мир. Спустя одиннадцать лет королева умерла, крылья опустились, и многое из задуманного так и не было осуществлено — но Уорсингтон уже прочно обосновался при дворе, став сначала одним из советников короля, а затем и первым лордом. Многим мудрым решениям в своей политике король был обязан именно Уорсингтону — многие глупые поступки короля первый лорд не стеснялся критиковать и осуждать. Когда принцесса Джоан сбежала, Уорсингтон ходил таким хмурым, что многие опасались встречаться с ним. Король не хотел рассказывать первому лорду, что действительно произошло с принцессой — по какой-то собственной прихоти считая это слишком личным. Он рассказал обо всем Теннесси, да еще Эреварду — поскольку тот был лордом дознания, но больше при дворе никто ни о чем не знал, и Уорсингтон долго не мог понять, почему король не вернет свою дочь обратно. Однако время шло — принц Джон начал вытворять такое, что весь двор стоял на ушах, и первый лорд вынужден был признать, что отсутствие принцессы шло ей только на пользу. Король то и дело рисковал лишиться сына — легко было предположить, что под влиянием брата принцесса тоже могла начать постоянно подвергать свою жизнь и здоровье опасности. Пусть уж лучше сидит на севере и изучает драконов. В конце концов, она всегда была немного странной девочкой.

Смерть короля наступила неожиданно. Многие это обсуждали, многие кого-то осуждали — но Уорсингтон видел своими глазами, как король умер от сердечного приступа. Конечно, причины приступов могли быть разными... Но доказательств ни у кого не было. Зато была страна, попавшая в руки неуравновешенного мальчика, который мог сделать с ней все, что угодно.

До сих пор карьера Уорсингтона, при всей своей стремительности и головокружительном успехе, все-таки вписывалась в рамки возможного. Удивительное началось позже. Молодой король, придя к власти, первым делом отставил старых придворных и приближенных своего отца, поставив на их места либо не менее эксцентричных, чем он, друзей, либо и вовсе странных людей, явившихся ниоткуда и не гнушавшихся исчезнуть в никуда, как только дела пойдут не так гладко, как хотелось бы. Двор превратился в сборище непонятного сброда — и единственным светом разума и оплотом здравомыслия в этом хаосе оставались Эревард и Уорсингтон.

Почему Джон оставил лорда дознания, было понятно — даже такой сумасбродный король понимал, как важен на этом посту человек с налаженной сетью агентов и осведомителей. Но почему Джон оставил первого лорда, для многих до сих пор оставалось загадкой. Уорсингтон всегда неприкрыто осуждал поведение принца — и даже когда тот стал королем, не переставал высказывать свое недовольство его выходками. А король чем дальше, тем больше шел в разнос, в кратчайшие сроки уничтожая все то, что годами, десятилетиями, веками строили и создавали его предшественники. Уорсингтон был не способен в одиночку остановить эту разрушительную силу — но ему еще хватало влияния, чтобы изо всех сил стараться сохранить то, что уцелело, и надеяться, что рано или поздно из бережно оберегаемых им обломков удастся восстановить былое величие страны.

Случилось это даже раньше, чем он рассчитывал — вопреки всем мрачным прогнозам Уорсингтона, король не пережил его, скоропостижно скончавшись от лихорадки. Молодого короля тихо похоронили в Риверейне, в фамильном склепе, на похоронах присутствовали только его друзья. Вовсю шла война, принцесса, единственная наследница престола после старшего брата, бесследно пропала — всем было не до торжественных церемоний.

По закону Инландии в случае пресечения королевской династии первый лорд становился регентом до тех пор, пока совет лордов не выбирал нового короля. Официально, совет можно было созывать спустя три месяца после смерти предыдущего монарха. Однако события на западе не позволяли собрать всех лордов — а в неполном составе совет не имел силы. Уорсингтон не мог отступить от буквы закона — поэтому ему оставалось только наблюдать и ждать, чем все закончится.

Весть о том, что принцесса — а теперь королева, — жива, здорова и возглавляет войско, решила вопрос сама собой. Необходимость в совете лордов отпадала — теперь Уорсингтону оставалось только дождаться победы ее величества и прибытия королевы в столицу.

Его регентство подходило к концу.

***

Уорсингтон ждал Генри в небольшом кабинете, который занимал с самого начала своей придворной карьеры. Когда Теннесси вошел, регент нахмурился так сильно, что, казалось, его густые брови под высоким лбом сейчас спутаются между собой и больше не разойдутся никогда.

— Что случилось? — спросил Генри сухо, останавливаясь в дверях. Он был сейчас в несколько затруднительном положении — по происхождению лорд Теннесси был намного выше Уорсингтона и вполне мог требовать, чтобы тот стоял в его присутствии. Но сейчас перед ним был регент, исполняющий обязанности короля, верховный правитель. С этой точки зрения, стоять должен был как раз Генри.

Уорсингтон при виде него из-за стола не встал.

— Это пришло сегодня утром, — регент протянул ему распечатанное письмо. Генри подошел к столу и молча развернул свиток, мысленно ругаясь на себя за то, как при этом екнуло сердце. Но письмо было не от королевы.

— Двадцать тысяч? — наконец подал голос Генри, прочитав до конца.

— А что там написано? — угрюмо буркнул Уорсингтон.

— Двадцать тысяч.

— Ну значит двадцать тысяч и есть, — устало заключил регент. Генри невольно вздрогнул. Он никогда не видел Уорсингтона таким мрачным.

Но если письмо сообщало правду, и к столице действительно шла имперская армия в двадцать тысяч человек, у Уорсингтона были все причины быть мрачным. Очень и очень мрачным.

— И что вы собираетесь предпринять? — осторожно спросил Генри.

— А что я могу предпринять? — сухо заметил регент. — У меня есть здесь только ты, да еще... А, входи, Джеймс. Ты вовремя.

Генри обернулся на звук отворяемой двери — и замер. Потом быстро отвернулся, спешно приводя свое лицо в порядок. Ледяное спокойствие — это единственное, что могло его сейчас спасти.

— Теннесси? — прошипел высокий голос у него за спиной. Генри поморщился, украдкой вздохнул и повернулся к вошедшему.

— Лорд Гелленхорт, — поприветствовал он как можно спокойнее. Молодой человек скривился. Он был ниже Генри, худощав, с острыми чертами лица, крупным носом и очень тонкими губами, как будто специально созданными для того, чтобы складываться в презрительную, злобную гримасу. И самое обидное состояло в том, что Генри эту гримасу вполне заслужил.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Гелленхорт, по-прежнему шипя сквозь стиснутые зубы.

— Спокойнее, Джеймс, — слегка одернул его Уорсингтон. — Генри нужен здесь.

— Нужен?! Кому?

— Мне. Нам. Сейчас важна помощь каждого, кто может ее предложить.

— Да я скорее подохну, чем воспользуюсь его помощью!

— А я — нет, — отрезал Уорсингтон невозмутимо. — И поскольку я регент, то ты будешь слушаться меня. Понятно?

Гелленхорт поморщился и презрительно сплюнул. Генри медленно и глубоко вдохнул. Ледяное спокойствие. Только так и никак иначе.

— Генри, — повернулся к нему Уорсингтон, не обращая внимания на Джеймса, — мне нужны твои люди. Все, кто у тебя есть.

— Вы организуете оборону?

— Да. Это единственное, что я могу, имея под рукой двух пэров и два десятка дворян в окрестностях столицы.

— А как же Харли-Оксборн? Реккети? Монтгомери?

— Монтгомери уже два месяца как в Империи, — мрачно сообщил Уорсингтон. — У Чарльза, как ты знаешь, только титул — и два десятка всадников. Реккети сидит в своем замке и на мои письма не отвечает.

Генри снова вздохнул.

— Все, кто был на юге, или уже крутятся при дворе императора, либо скоро начнут. Северян ты знаешь не хуже меня — они вылезут из своих нор, только если дракон постучится к ним в двери. А все, что на западе — отрезано империей. Так что у меня остались только вы двое, — пробурчал Уорсингтон, окидывая обоих лордов мрачным взглядом. — Поэтому я очень прошу вас — без фокусов.

Лицо Гелленхорта скривилось еще сильнее. Лицо Генри было совершенно невозмутимым.

— Ну хорошо, — вздохнул наконец Уорсингтон, бросая на них еще один хмурый взгляд. — Идите. Только не подеритесь в коридоре.

***

Генри считал, что готов — но все равно невольно вздрогнул от ненависти, сконцентрированной, как едкая кислота, в голосе Гелленхорта.

— Ты знаешь, как я мечтаю тебя убить?

Они стояли в коридоре в нескольких шагах от кабинета регента. Генри глубоко вздохнул, прежде чем ответить.

— Знаю.

— И ведь ты хитро устроился!

— Что ты имеешь в виду?

— Тебя ведь теперь нельзя вызвать! Ты, видите ли, дал обет!

— Ты знаешь, почему я его дал.

— Да! — почти взвизгнул Гелленхорт. — Но если ты думаешь, что твой обет отменяет тот факт, что ты — убийца, то глубоко ошибаешься!

— Джим, — пробормотал Генри как можно спокойнее. — Ты знаешь, что я убил твоего отца не специально. И ты знаешь, что с тех пор я дал обещание не брать в руки меч и не участвовать в турнирах.

— О, да! И считаешь, что поступил благородно!

— Это все, что я могу.

— Вот только из-за этого я не могу вызвать тебя и отомстить за отца!

Генри снова глубоко вздохнул и слегка прикрыл глаза, но это не помогало.

— Может, это и к лучшему, Джим. Так, по крайней мере, я точно не убью тебя вслед за ним.

И с этими словами он развернулся и быстро пошел прочь, страшно злясь на себя, что не сдержался. В который раз.

Непозволительная роскошь

Гелленхорт был невыносим.

Поначалу Генри держался, как мог. Он молчал, он следил за своим лицом. Он был предельно вежлив — и немыслимо спокоен. Это немного помогало — сложно все время провоцировать человека, который на провокации не поддается. Но все же иногда Генри срывался, после чего начинал ненавидеть себя.

Уорсингтон наблюдал за ними с неизменно мрачным выражением лица, и сказать, на чьей стороне в этом конфликте он был, Генри не мог. Да это и не имело особого значения.

Он не мог поехать к ней. Генри всю ночь просидел на стене у Стетхолльских ворот, глядя на горизонт, туда, где, по его расчету, должна была находиться королевская армия. Он снова чуть-чуть не успел. Покинь Генри столицу сразу после освобождения — и регент уже не смог бы сделать его заложником долга и обязательств. А теперь Генри застрял здесь — с Уорсингтоном, Геленхортом и наступающей армией крессов.

В ту ночь он так и не лег спать. Боялся, что, если она ему приснится, он не сможет заставить себя остаться.

Продумывая план обороны, Уорсингтон рассудил, что общее командование отдаст Гелленхорту, а Генри отправит на стены. Почему он решил именно так, знал только сам регент, однако Генри подозревал, что главной причиной была возможная реакция Джеймса в случае обратной ситуации. Он хорошо мог ее представить — вероятно, так же хорошо ее мог представить и Уорсингтон, и Генри не винил его за желание подобной сцены избежать. Самому ему было глубоко все равно. На стены — значит на стены. Незаметно для себя Генри снова начал впадать в мрачно-равнодушное состояние. Все, что его ждало впереди, — это затяжная осада с неизвестным исходом, а все, что он имел удовольствие наблюдать в настоящем, было одинаково отвратительно и уныло. И даже цветущий королевский сад своим видом как будто только насмехался над ним.

Когда в столицу прибыли его лучники, Генри стало немного легче. Многих из них он хорошо знал, их предводитель Хадсон был тем человеком, который давным-давно учил Генри стрельбе из лука — это был поистине глоток свежего воздуха.

Впрочем, свежий воздух, врываясь в душное помещение, имеет свойство создавать сквозняки и вообще нарушать привычный порядок вещей. Прибывшие были суровыми горцами, чуждыми столичного блеска и южной изысканности. Они держались особняком, говорили мало, неохотно и исключительно по существу — из-за чего сразу стали вызывать раздражение у жителей столицы. Люди вообще не любят чужаков — но к чужакам пресмыкающимся и подобострастным они склонны относиться чуть более снисходительно, чем к гордым и неприступным. Возможно, именно поэтому прием, оказанный прибывшим в Риверейн людям лорда Теннесси, был весьма и весьма прохладным, хотя и не исключено, что к этому приложил руку Гелленхорт. Сам Генри не сразу узнал, как встретили его лучников в столице — у него было слишком много дел, и потому в день прибытия Хадсона он успел лишь спешно перекинуться с тем парой приветственных фраз.

Правда открылась быстро — и притом, как обычно бывает в таких случаях, во всем своем неприглядном виде. Спустя пару дней Генри позвал Хадсона на стены — осмотреть предполагаемые позиции вместе с предводителем королевского стрелкового отряда и самим бургомистром Клейном, который следил за приготовлениями Генри с любезным презрением. Бургомистр был одним из тех, кто выдвинулся при молодом короле, и совсем не собирался задвигаться обратно, распоряжаясь полученной властью с почти что гениальной рассудительностью и расчетливостью. Он был немного моложе Уорсингтона, умен, образован, самовлюблен и омерзительно обходителен. Каждый разговор с ним стоил Генри больших усилий и выдержки — с учетом постоянного испытания, которые представляли встречи с Гелленхортом, оставалось только удивляться, почему Генри до сих пор не придушил Клейна. Тем более что в данном случае никакое чувство вины не могло его остановить.

На условленную встречу Генри пришел последним — и еще издалека уловил неприятный запах раскаленных нервов, витавший в воздухе над остальными тремя. Хадсон и Клейн не смотрели друг на друга, а начальник королевских стрелков всем своим видом пытался выразить лояльность власти. С Хадсоном было двое людей из горцев, а с начальником и Клейном — трое королевских стрелков, и пальцы всех лучников явственно выдавали уровень их боевой готовности. Генри украдкой поморщился. Он не далее, как сегодня утром имел неосторожность появиться в замке — и до сих пор слова и лицо Гелленхорта звенели в голове раздражающим воспоминанием. Генри был уверен, что для одного утра этого было вполне достаточно.

Чувствуя непримиримую вражду, стремительно скапливающуюся в грифах луков и наконечниках стрел, Генри решил попробовать действовать как можно дипломатичнее — не выказывая явного предпочтения своим людям и не давая при этом двум другим ущемлять их интересы. Затея была толковой — но, к сожалению, провалилась с первых слов приветствия, произнесенных им.

— Доброе утро, — сказал Генри доброжелательно и при этом сдержанно, подчеркивая деловой характер предстоящей встречи. — Как вы устроились, Хадсон? Все в порядке?

Седой горец, чья загорелая кожа забавно контрастировала с серебром волос, хмыкнул в усы.

— Да уж, — пробормотал он негромко. — Устроились мы на славу.

Генри немного напрягся. Он достаточно хорошо знал Хадсона, чтобы почувствовать в его словах недоброе.

— По правде говоря, — продолжил тот, продолжая усмехаться, — я думаю, что нас не случайно туда поселили. Прежде, чем иметь дело с такими маститыми крысами, имело смысл познакомиться с их менее влиятельными родственниками.

Клейн слегка поморщился. Генри прищурился.

— В чем дело? — спросил он, медленно поворачиваясь к бургомистру.

— Я думаю, — невозмутимо ответил тот, слегка наклоняя голову, — господин Хадсон намекает на то, что условия, в которых нам пришлось разместить его и остальных прибывших, не совсем оправдали его ожидания...

Брови Генри поползли наверх.

— А где вы их расквартировали?

— Понимаете, — еще любезнее отвечал Клейн, — в городе плохо со свободными комнатами...

Генри молчал, и не думая опускать брови.

— Южные амбары показались мне идеальным местом, — продолжил бургомистр, все еще спокойно, но начиная торопиться по мере того, как брови Генри поползли дальше наверх, — это единственное помещение в городе, способное вместить столько человек одновременно...

— Иначе говоря, — прервал его Генри начиная говорить очень вежливо, — вы поселили их прямо по соседству с городской свалкой?

Бургомистр слегка смутился от такого простого и честного названия, но быстро пришел в себя.

— С вашего позволения, милорд, Южные амбары — это не свалка. Это всего лишь место, в которое...

— Это всего лишь место, куда горожане сваливают свои отходы. Говоря простым языком — свалка.

— Но, ваша светлость...

Генри почувствовал, что начинает терять контроль, и потому процедил сквозь зубы:

— Немедленно переселите их оттуда.

— Но куда?

— Куда угодно. Я думаю, городская ратуша, например, вполне способна вместить столько человек.

Клейн смотрел на него холодными, пустыми, любезными глазами. Генри почти чувствовал, как от этих глаз несет так же, как от Южных амбаров — бессмысленно, безжизненно и потому невыносимо сильно. Он невольно сжал кулаки, специально впиваясь пальцами в ладонь, чтобы отвлечь себя от растущего желания по чему-нибудь ударить.

Не по чему-нибудь, а кого-нибудь. И не ударить, а избить, жестоко изувечить, так, чтобы...

Генри глубоко вздохнул и сильнее сжал кулаки. «Что со мной?» — промелькнуло в голове.

Бургомистр продолжал молча наблюдать за лордом Теннесси. Он не мог знать наверняка, о чем тот думал, потому что Генри все еще достаточно хорошо владел лицом, но Клейн не зря занимал свое место. У него было отличное чутье — в том числе и на опасность, — и он буквально всем своим существом ощутил, что сейчас лучше уступить.

— Разумеется, ваша светлость, — согласился он, опуская голову и отводя свои мертвые глаза. Генри украдкой вздохнул и расслабил пальцы, которые тут же налились неприятным разочарованием, покалывающим, как застоявшаяся кровь. Он поспешил заглушить его, и потому быстро сказал, стараясь быстро и незаметно перейти обратно на деловой тон, с которым он начинал этот разговор:

— Мы собирались обсуждать расстановку сил на стенах. Давайте наконец перейдем к делу.

Бургомистр снова покорно склонил голову, лицо Хадсона слегка разгладилось, расправилось, как крылья птицы, поймавшей наконец поток воздуха. Начальник королевских стрелков гордо выпятил грудь, как бы поясняя, на чьей территории они находятся и чье мнение должно быть решающим:

— Отсюда до Рейнгарской башни будет стоять половина моих ребят — это самая удобная позиция для обстрела нападающих — они, скорее всего, будут пытаться подойти с юга от Уэйдских ворот, там, где стена пониже. Ваших людей, милорд, следует поставить от Башни на север — там, скорее всего, атакующих почти не будет, но они могут попробовать застать нас врасплох...

Хадсон глухо хмыкнул в усы.

— Стоило гнать нас в такую даль, чтобы прикрывать тылы. На это и сын сапожника с ведром помоев сгодится.

Начальник королевских стрелков насупился:

— Я всего лишь трезво оцениваю имеющиеся в моем распоряжении силы...

— Да? И с каких это пор мы поступили в ваше распоряжение?

— Я — начальник королевских стрелков!

— А я — предводитель Тенгейлских стрелков!

— Тише, — спокойно и вежливо сказал Генри, и оба начальника тут же замолчали. — Будьте добры, поясните, — обратился он к главному королевскому стрелку, — почему вы решили, что моих людей стоит разместить на наименее опасных участках?

Начальник королевских стрелков фыркнул.

— Так вы посмотрите на их луки, — он с презрением махнул рукой на оружие горцев. — На таком расстоянии они не то, что доспех не пробьют, но даже кольчугу вряд ли поцарапают. Какой от них толк?

Хадсон слегка прищурился. Генри спокойно посмотрел на тяжелые луки городских стрелков, которые были почти в два раза больше горских. Потом так же спокойно посмотрел вдаль, чуть поверх шпилей Уэйдских ворот.

— Хадсон, — попросил он тихо, не поворачиваясь и протягивая руку. Седой горец усмехнулся и дал Генри свой лук, затем вытащил из колчана стрелу. Генри точным движением наложил ее на тетиву, по-прежнему не отводя взгляда от шпилей, над которыми носились ласточки. Медленно вдохнул, быстро натянул лук и вместе с выдохом мягко отпустил тетиву. Раздался короткий свист, и одна из птиц упала снаружи городских стен.

Генри протянул лук обратно Хадсону, затем медленно обернулся к бургомистру и начальнику королевских стрелков.

— Если стрелять точно, совершенно не обязательно пробивать доспех, — заметил он спокойно. — Насколько я помню, в имперских доспехах всегда открыта нижняя половина лица.

Хадсон снова усмехнулся. Горские лучники были невозмутимы. Начальник стрелков выглядел растерянно, Клейн старался больше не встречаться с Генри взглядом.

— Здесь больше сотни шагов, — недоверчиво буркнул один из королевских лучников. — С такого расстояния нельзя попасть в ласточку. Это просто везение.

— Я могу повторить, — предложил Генри тихо. Мужчина на секунду глянул на него — и встретился с пронзительно-серыми глазами лорда Теннесси.

— Не надо, — быстро сказал Клейн. — Мы верим.

Генри спокойно кивнул.

— Мои люди, — сказал он, — будут стоять там, где сами посчитают нужным, и будут выбирать цели и задачи, советуясь с Хадсоном и мной. А я буду решать, как с учетом этого расставить ваших людей, чтобы это было максимально эффективно. У вас еще есть ко мне вопросы?

Бургомистр и начальник королевских стрелков молчали. Его подчиненные хмуро поглядывали на Генри. Наконец Клейн, лучше других владевший искусством сохранять лицо даже при самом худшем исходе, вежливо склонил голову:

— Думаю, нет, ваша светлость. Все предельно ясно.

Генри только кивнул, пропуская мимо ушей легкую насмешку, сквозившую в словах бургомистра, после чего развернулся и махнул рукой Хадсону и остальным, приглашая их за собой. Они спустились со стен и пошли по узкому сырому проулку.

— Это было везением, — заметил Хадсон, когда они отошли достаточно далеко.

— Разумеется, — согласился Генри.

— И чтобы ты сделал, если бы не попал?

— Птиц было много. Уж в одну-то я должен был попасть.

— А все-таки? — не сдавался Хадсон. Генри слегка пожал плечами.

— Набил бы Клейну морду, наверное. В качестве неоспоримого аргумента.

Хадсон весело фыркнул.

— Со мной творится что-то не то, — пожаловался Генри старому горцу, задумчиво пиная в сторону что-то, одинаково похожее на булыжник, огрызок и кусок деревяшки. — Я начал часто срываться на мерзких типов. Едва ли количество мерзких типов вокруг меня резко увеличилось — так что, вероятно, что-то случилось с моим терпением.

Хадсон погладил усы и усмехнулся под ладонью, но скорее грустно, чем насмешливо.

— Боюсь, тут дело не в терпении, — заметил он.

— Да? А в чем тогда?

— Во внимании.

— Не понял, — нахмурился Генри. Лучник вздохнул.

— Видишь ли, Генри, раньше ты просто мог позволить себе никого не замечать. Твоя жизнь протекала в совершенно иной реальности, где можно было оставаться терпеливым и невозмутимым. Но такая жизнь, по правде сказать — большая роскошь. Далеко не все могут ее себе позволить.

— Ты хочешь сказать, что я мог позволить себе не замечать тех, кто мне неприятен?

— Я хочу сказать, что ты позволял себе никогда не замечать то, что было тебе неинтересно. Сейчас это вдруг пропало — не знаю, что послужило тому причиной, могу только сказать, что это должно пойти тебе на пользу. Иногда нужно видеть то, что не хочется видеть. Расширяет кругозор.

***

Генри лежал под дубом в королевском саду — возможно, в последний раз за долгое, неизвестно долгое время. Вчера они увидели на горизонте облако пыли. Облако улеглось ближе к вечеру, но сегодня утром появилось снова. Оно двигалось беззвучно, медленно и неотвратимо, четко обозначая расположение армии, которая ее поднимала. Генри смотрел на это облако все утро и наконец пошел сюда, в сад. Он лежал на траве, сама текстура которой, ее цвет, запах, мягкая влажность тонких стеблей — все противопоставляло себя мутной желтой пыли, поглощавшей, как губка, яркое солнце. Генри чувствовал сквозь рубашку прохладную землю, шершавую путаницу растений, щекочущую и колющую кожу через тонкое полотно. Королевский сад стоял невозмутимо, как будто отказываясь верить в существование пыли и армии под ней. Пыль могла лежать только на посыпанных песком дорожках. Единственной армией были муравьи, кропотливо прокладывающие невидимую тропинку через эти дорожки. Все остальное не имело значения — и, следовательно, не существовало. Сад считал именно так — дуб подтверждал это глубоким шуршанием тяжелой листвы, как будто стиравшей с солнца яркий свет и нестерпимый зной.

Генри глубоко вздохнул, закрыл глаза — и стал вспоминать.

Звенят цикады. Это резкий, плотный звук, как и запах разогретой на солнце травы и камней, как цвет неба, невыносимо синий и одновременно яркий, раскаленный от жгучих белых лучей. От всего этого кружится голова — что очень некстати, потому что именно сейчас Генри нужно сосредоточиться и как следует подумать.

Он встряхивает головой, щурясь от солнца, поворачивается — и вдалеке видит фигуру, идущую к нему. Она машет рукой — он знает, кто это. Он узнает эти движения всегда и везде, он будет видеть ее во сне так часто, что это в конце концов должно было бы перестать его удивлять — и все равно удивляет. Он удивляется каждый раз, когда видит ее.

Она идет к нему — очень быстро и при этом так плавно, будто это ветер, выбивающий из травы резкий запах и прерывающий порой звон цикад, несет ее к нему. Когда она подходит, то останавливается мгновенным, точным движением, как если бы на земле рядом с ним обозначена точка, в которой она в конце концов должна была оказаться.

Она останавливается — и улыбается. Звенят цикады, ветер вздымает в небо воздух от горячих камней — у неба невозможный цвет, оно бесконечное и пахнет солнцем.

Продолжение:

Карта

Оглавление

Чудовище Дельты

Цена преступления

Мир за частоколом

Искусство убивать

Человек по имени Рой

Север, юг, запад, восток

Особое обслуживание

Женщин не берем

Убийственное милосердие

Задавая вопросы

Король умер

Со многим приходится мириться

Играть умно

Гаррет Уилшоу

Риверейн

Непозволительная роскошь

Карта Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg