«Свет очага»

Урсула Ле Гуин «Свет очага»

Он размышлял о «Зоркой», давно оставленной, выброшенной на пески Селидора. К этому времени от неё мало бы что осталось, одна или две доски на песке, может быть немного плавника в водах западного моря. Когда он почти заснул, то начал вспоминать, как плыл на маленькой лодке с Ветчем, но не по западному морю, а на восток, мимо Дальнего Толи, прямо из Архипелага. Воспоминание не было четким, потому что - когда он совершал это путешествие, охваченный страхом и слепой решимостью, не видя ничего впереди, кроме Тени, что преследовала его и которую он преследовал, пустоты моря, которым он бежал - разум его не был ясен. Но теперь он слышал шипение и плеск моря на носу лодки. Мачта и парус поднялись над ним, когда взглянул вверх, и, посмотрев назад, он увидел темную руку на румпеле, лицо, пристально смотрящее вперед мимо него. У Ветча были высокие скулы, а кожа на них гладкой. Если бы он был жив, то был уже стариком. Он мог как-нибудь отправить весточку. Но ему не нужны послания, чтобы увидеть его там, в Восточном пределе, на его маленьком острове, в его доме, с его сестрой, девушкой, что носила крошечного дракона вместо браслета. Дракон шипел на него, девушка смеялась... Он был в лодке и вода хлестала по деревянным бокам, пока лодка направлялась восточней и восточней, и Ветч смотрел вперед, и он смотрел вперед над бесконечными водами. Он вызывал магией ветер, но вряд ли «Зоркой» это нужно. У неё был сво способ общаться с ветром, у этой лодки. Она знала, куда направляется.

До того как она больше не смогла плыть. Пока глубокое море не обмельчало под ней, не стало мелководьем, не пересохло, пока её дно не протерло скалу, и она не села на мель, не двигаясь, в темноте, что их окружила.

Он вышел из лодки там, в глуби моря, над пропастью, и пошел вперед по суше.

По Сухой Земле.

Теперь это былое. Мысль пришла к нему постепенно. Земля, разделенная каменной стеной. Когда он впервые её увидел – увидел и ребенка, тихо бегущего по темному склону за ней. Он видел всю землю мертвых, города теней, людей-теней, которые проходили мимо друг друга в и тишине, безразличные, под звездами, которые не двигались. Всё прошло. Они проборонили, разрушили, раскрыли её – король, скромный волшебник и дракон, паривший над ними, сжигая мертвые небеса своим живым огнём… Стена была разрушена. Этого никогда не было. Это были чары, морок, ошибка. Они исчезли.

Исчезли ли тогда и горы, та, другая граница, Горы Боли? Они стояли далеко от стены в пустыне, черные, маленькие, острые на фоне тусклых звезд. Молодой король пошел с ними по Сухой земле в горы. Казалось, что это Запад, но шли они не на запад; там не было никакого направления. Это был путь, по которому они должны были идти, вперед и вперед. Вы идете туда, куда должны идти, и вот они пришли к сухому руслу ручья, в самое темное место. А потом еще дальше. Он отправился вперед, оставив позади себя в безводном ущелье, в скалах, которые он исцелил и запечатал, всё своё сокровище, свой дар, свою силу. Шел, хромая, навсегда охромев. Там не было ни воды, ни звука воды. Они взбирались по этим жестоким склонам. Там была тропинка, путь, хотя и из острых камней, и вверх, вверх, всегда крутой. Он вспомнил, что через некоторое время ноги уже не держали его, и он попытался ползти, упершись коленями и руками о камни. После этого всё остальное исчезло. Там был дракон, древний Калессин, цвета ржавого железа и жара драконьего тела, огромные крылья поднимались вверх и бились вниз. И туман, и острова под ними в тумане. Но те черные годы не исчезли вместе с темной землей. Они не были частью сна-видения, загробной жизни, не были ошибкой. Они были там.

Не здесь, подумал он. Ты не можешь видеть их отсюда, из этого дома. Оконная ниша выходит на запад, но не на Запад. Эти горы там, где Запад есть восток, а моря нет. Есть земля, навсегда уходящая ввысь ночи. Но Запад, истинный Запад, есть только море и морской ветер.

Это было похоже на видение, но чувствовалось бОльшим, нежели увиденным: он знал глубь земли под ним, глубь моря. Это было странное знание, но его было радостно знать.

Огни играли с тенью на стропилах. Ночь наступала. Было бы хорошо посидеть у очага и понаблюдать за огнём некоторое время, но ради этого надо было встать, а он не хотел. Вокруг него было приятно тепло. Время от времени он слышал за собой Тенар: шумы с кухни, рубка овощей, разведение огня под чайником. Древесина старого живого дуба на пастбище, дерево упало и он нарубил дров до прошлой зимы. Однажды она с минуту напевала какую-то мелодию, а потом пробормотала работе, побуждая её делать то, что она хотела: «А ну-ка, давай…»

Кот прогулялся у изножья низкой кровати и невесомо взобрался на не. Его покормили. Он сел и умыл мордочку и уши, терпеливо смачивая одну лапу снова и снова, а потом занялся тщательной чисткой задней части, иногда поднимая заднюю лапу передней, чтобы вычистить когти, или удерживая свой хвост, как будто ожидая, что он попытается уйти. Время от времени с минуту он смотрел неподвижно, странным, неподвижным взглядом, как будто слушая указания. Наконец он немного отрыгнул и уселся возле лодыжек Геда, готовясь ко сну. Однажды утром, он прогуливался по тропинке от Ре Альби, маленького серого дома и направился туда. Тенар думала, что он пришел из дома дочери Фана, где держали пару коров и где под ногами всегда были кошки и котята. Она давала ему молоко, немного каши, кусочки мяса, когда оно было, иначе он обеспечивал сам себя; племя маленьких коричневых крыс, которые скрывались на пастбище, больше не вторгались в дом. Иногда по ночам они слышали, как он вопит в страстных муках похоти. Утром он будет лежать на очаге, где еще тепло, и будет спать весь день. Тенар звала его Барун – «кот» на Каргиш.

Кот прогулялся у изножья низкой кровати и невесомо взобрался на нее. Его покормили. Он сел и умыл лицо и уши, терпеливо смачивая одну лапу снова и снова, а затем предпринял тщательную чистку задних частей, иногда поднимая заднюю лапу передней лапой, чтобы он мог очистить когти, или удерживая свои Хвост, как будто ожидая, что он попытается уйти. Время от времени он смотрел на минуту неподвижно, со странным отсутствующим взглядом, как будто слушал инструкции. Наконец он немного отрыгнул и уселся возле лодыжек Геда, готовясь ко сну. Однажды утром в прошлом году он прогуливался по тропинке от Ре Альби, маленького серого тома, и двинулся туда. Тенар подумал, что он пришел из дома дочери Фана, где они держали двух коров и где под ногами всегда были кошки и котята. Она давала ему молоко, немного каши, куски мяса, когда они были у него, иначе он обеспечил себя; команда маленьких коричневых крыс, которые скрывались на пастбище, больше не вторгались в дом. Иногда по ночам они слышали, как он гремит в муках страстной похоти. Утром он будет лежать на очаге, где еще было тепло, и будет спать весь день. Тенар звал его Барун - «кот» на Каргиш.

Иногда Гед именовал его Баруном, иногда Хардиком, как Миру, иногда звал его именем Старой Речи. Ведь Гед не забыл то, что знал. Только ему было нехорошо, после того времени в сухом ущелье, где дурак проделал дыру в мироздании, и он должен был запечатать разрыв смертью дурака и своей собственной жизнью. Он всё еще мог назвать истинное имя кота, но кот не проснулся и не посмотрел на него. Он пробормотал имя кота себе под нос. Барун спал дальше.

Итак, он отдал свою жизнь там, в нереальной земле. И всё же он был здесь. Его жизнь была здесь, почти вернувшаяся в начало, укоренившаяся в этой земле. Они покинули темное ущелье там, где запад это восток, а моря нет, и они шли тем же путем, через черную боль и стыд. Но не на собственных ногах или, наконец, своими силами. Нёс его молодой король, неёс старый дракон. Перенесенный беспомощным в другую жизнь, в жизнь, которая всегда была рядом с ним, немая, послушная, ожидающая его. Тень или реальность? Жизнь без дара, без силы, но с Тенар и с Техану. С любимой женщиной и любимым ребенком, ребенком дракона, калекой, дочерью Сегоя.

Он думал о том, что когда он перестал быть человеком силы, он получил свое наследство как мужчина.

Его мысли вернулись к тому пути, которым часто прохаживались на протяжении многих лет: как странно, что каждый волшебник знал об этом балансе или обмене между силами, сексуальными и магическими, и каждый, кто имел дело с волшебством, знал об этом, но об этом не говорилось. Это не звалось обменом или сделкой. Это даже не называлось выбором. Даже ничем. Это воспринималось как должное.

Деревенские колдуны и колдуньи вступали в брак и зачинали детей – свидетельство их неполноценности. Бесплодие – та цена, что волшебник уплачивал по доброй воле за свои большие способности. Но природа цены, её неестественность – разве это не порча приобретенных сил?

Каждый знал, что ведьмы имели дело с нечистыми, древними силами земли. Они плели основы заклятий, чтобы свести вместе мужчину с женщиной, заполучить желаемое, отомстить или пользовали свой дар для тривиальных вещей – исцеления легких недугов, исправления, поиска. Колдуны делали то же самое, но заговоры были нечестивыми, как и у женской магии, слабыми, как и у женской магии. Сколько из этих суждений были правдой, сколько в них страха?

Его первый учитель, Огион, получивший своё мастерство от волшебника, который узнал его от ведьмы, не научился этому злобному презрению. И все же, Где знал об этом с самого начала и еще глубже - о Роке. Он должен был отучиться и отучиться было нелегко.

Но, в конце концов, именно этому он с самого начала и учился, подумал он, и в этой мысли был малый проблеск откровения. Давным-давно в деревне Десять Ольховин. С другой стороны горы. Когда я был Дьюни. Я слушал, как сестра моей матери Раки зовет коз, и я позвал их, как звала она, своими словами – и все они пришли. И тогда я не смог разрушить заклинание, но Раки разглядела, что у меня есть дар. Это случилось, когда она увидела коз? Нет, она смотрела на меня, когда я был еще меньше, всё еще на её попечении и знала. Маг узнает мага. Как глупо думала она, что я считаю её магом! Невежественная, она была суеверной, наполовину мошенницей, из-за чего она бедно жила в этом бедном месте на нескольких обрывках знаний, нескольких словах истинной речи, куче искаженных заклинаний и ложных знаний, которые она наполовину считала ложными. Она обладала всем тем, что подразумевали на острове Рок, когда они смеялись над деревенскими ведьмами. Но она знала своё ремесло. Она осознавала свой дар. Она осознала своё сокровище.

Он потерял нить своих мыслей в потоке медленных личных воспоминаний о своем детстве в этой деревне на круче, сыром постельном белье, запахе древесного дыма в темном доме в сильный зимний холод. Зима, когда день, в который он был накормлен, был чудесным днем, о котором долго можно было вспоминать, и половина его жизни была потрачена на то, чтобы уворачиваться от тяжелой руки отца в кузнице, в кузнице, где он должен был качать меха, пока его спина и руки не горели от боли, а его руки и лицо горели от искр, от которых он не мог увернуться, и все же его отец кричал на него, бил его, отшвыривал его в ярости. Ты можешь держать огонь ровным, ты бесполезный дурак?

Но он не будет плакать. Он побьет своего отца. Он выдержит это и будет молчать, пока не сможет победить его, убить его. Когда он станет достаточно большим, когда он станет достаточно взрослым. Когда этого знания было достаточно.

И, конечно, к тому времени, когда он достиг достаточного, он знал, что эта злоба была пустой тратой времени. Это не было дверью к его свободе. Слова - были: слова, которым его учила Раки, по одному, скупо, неохотно отдавая их, с трудом заработанные, малые количеством и разделенные друг от друга. Название воды, которая поднялась из земли как родник, когда вы произносите ее имя вместе с еще одним словом. Имя ястреба, выдры и желудя. Имя ветра.

О, радость, о, гордость от знания имени ветра! Чистый восторг от силы, от знания, что у него есть сила! Он выбежал прямо к Верхнему Перевалу, чтобы побыть там одному, радуясь сильному ветру, дующему на запад, издалека через Каргишское море, и он знал его имя, он командовал ветром…

Ну, это прошло. Давно прошло. Имена у него все еще были. Все имена, все слова, которые он выучил у Курремкармеррука в Одинокой башне. Но если в вас не было дара, слова Старой Речи были не более чем словами: Хардик, Каргиш, Пением птиц или мучительными воплями желания Баруна.

Он приподнялся и вытянул руки. «Над чем ты смеешься?» - спросил его Тенар, проходя мимо кровати с охапкой хвороста, и он сказал, немного смущенный: «Я не знаю. Я думал о Десяти Ольховинах».

Она бросила на него испытующий взгляд, улыбнулась и пошла к очагу, чтобы разжечь огонь. Он хотел было встать, пройтись и посидеть с ней у очага, но все ж ему хотелось еще немного полежать. Ему не нравилось, что ноги его не держали, когда он вставал, и как скоро он уставал – он хотел только снова лежать, тихо глядя на свет костра и дружелюбные тени огня. Он знал этот дом с тринадцати лет, Огион только что именовал его в источниках реки Ар и повел вкруг горы. Они шли медленно, встречая на пути бедные деревни, как Десять Ольховин, или спали в лесу, в тишине, под дождем, и пришли сюда. Он спал впервые в маленьком алькове и рассматривал звезды в окне, наблюдал за огнём, танцующим с тенями на стропилах. Многому нужно было научиться. У Огиона хватило бы терпения научить его, если бы у него хватило терпения учиться… Ладно уж, что вспоминать… Так или иначе, он просчитался по ошибке. Даже то зло, что он совершил заклинанием, обучившись на острове Рок. Но прежде чем он сплел заклинание, он обнаружил слова в книге Огина здесь, в этом самом доме. В своём невежественном высокомерии он призвал эту темноту за дверью, безликое существо, которое нашептывало ему и протянулось к нему. Он принес зло сюда, под эту крышу, так как это его дом… Его мысли снова затуманились. Он дрейфовал. Это было схоже на плавание на «Зоркой», в одиночестве, в пасмурную ночь, Великая тьма в темном море. Только то, как дует ветер, говорило ему, куда он направляется вслед ветру.

«Будешь мису супа?» - спросила его Тенар и он проснулся, но всё еще уставший. «Нет, я не особо голоден» - сказал он. Он полагал, что ответ её не удовлетворит и действительно, через некоторое время она вернулась с другой половины из-за стены, которая отделяла переднюю часть дома, кухню с очагом, альков от темной половины. Сейчас это были спальня и мастерская, но когда-то это были стойла для зимовки коровы, свиней, коз и домашней птицы. Это был старый дом. Несколько человек в Ре Альби знали, что дом звался когда-то Домом колдуньи, но не знали почему. Он знал. Он и Тенар получили этот дом от Элеаль, Гелет получил этот дом от своего учителя, здесь жила ведьма Ард, этот весьма своеобразный ведьмин дом будет жить сам по себе и отдельно от деревни, не так близко, чтобы кто-то мог позвать соседей, но и не так далеко, чтобы быть вне досягаемости нуждающихся. Ард построила жилье для своего зверье поблизости и устроила напротив спальное место. Там, в яслях , где она спала, спал Гелет, потом Элеаль, теперь и Гед с Тенар.

Большинство людей называли его домом старого мага, некоторые из жителей говорили незнакомцу: «тот, что был Верховным Магом, там, на Роке, он живет там» - когда горожане и иностранцы из Хавнора искали его; но они говорили это недоверчиво и с некоторым неодобрением. Тенар нравился им больше, чем он. Даже если она была белокожая и настоящая иностранка, каргийка, они знали, что она из их рода, Бережливая домохозяйка, жесткая торговка, отнюдь не дура, более хитрая, нежели странная.

Девушка, белое лицо, темные волосы, смотрит на него пронзительно и испугано сквозь пещеру из ослепительного хрусталя и резного камня, топаза и аметиста, в дрожащем сиянии света посоха.

Там, даже там, в их величайшем храме, древних сил Земли боялись, ошибочно поклонялись, причиняя жестокую смерть и увечья рабам, живущие там девушки и женщины чахли. Он и Ара не совершили никакого святотатства, они освободили жажду и гнев самой земли, чтобы те вырвались вперед, пронеслись вниз по куполам и пещерам, распахнули двери тюрьмы.

Но ее народ, который пытался умиротворить древние силы, и его народ, который презирал колдовство, совершили ту же ошибку, движимые страхом, всегда страхом того, что было сокрыто в земле, сокрыто в женских телах, знание без слов о том, что деревья и женщины знают без обучения, а мужчины чему не спешат учиться. Он только мельком обозрел великие тихие знания, тайны лесных корней, корней трав, тишину камней, невысказанное общение животных. Подземных вод, пружин ручьев. Все, что он знал об этом, он узнал от нее, Архи, Тенар, которая никогда не говорила об этом. От нее, от драконов, от чертополоха. Маленький бесцветный чертополох борется с морским ветром между камнями на тропинке над Верхним Перевалом…

Оно обошла перегородку с миской, как он и предполагал, и села на табурет у кровати.

- Сядь и поешь пару ложек - сказала она – Это последняя утка-

- Никаких больше уток - сказал он. Утки были попыткой.

- Нет – согласилась она – Мы будем придерживаться цыплят. Но это хороший бульон -

Он сел, он подоткнула подушки ему за спину и поставила миску ему на колени. Пахло хорошо, и всё же есть не хотелось – Ну, не знаю, я просто не голоден – сказал он.

Они оба понимали это. Она не настаивала. Через некоторое время он проглотил пару ложек, а затем положил ложку в миску и улегся обратно на подушку. Она унесла миску. Потом вернулась и наклонилась, убрать ему волосы со лба.

- Тебя немного лихорадит – произнесла она.

- У меня руки холодные -

Она снова села на табурет и взяла его за руки. Ее руки были теплыми и твердыми. Она склонила голову к их сцепленным рукам и долго сидела так. Он высвободил одну руку и погладил ее по волосам. В огне треснул кусок дерева. Сова, охотящаяся на пастбищах в последних сумерках, издала свой глубокий, мягкий двойной зов.

В груди снова болело. Он размышлял о боли не столько, как об ощущении, сколько об архитектуре, о дуге в верхней части его легких, темной дуге, слишком большой, чтобы выдержали его легкие. Через некоторое время она ослабла, а потом исчезла. Он дышал легко. Ему захотелось спать. Он думал сказать ей: «Раньше я думал, что захочу уйти в лес, как Элэаль» - он имел в виду «умереть», но не было необходимости об этом говорить. Лес всегда был там, где он хотел быть. Где он был, когда мог. Деревья вокруг него, над ним. Над его домом, его крышей. Он думал, что хочет сделать то же самое, но нет, не хочет. Никуда не хочет идти, не мог дождаться, чтобы покинуть этот дом, когда был мальчишкой, не мог дождаться, чтобы увидеть все острова. все моря. А потом он вернулся ни с чем, вообще ни с чем. И это было то же самое, что и всё. Этого было достаточно.

Он это вслух сказал? Он не знал. В доме тихо, тишина большого склона горы вокруг дома и сумерек над морем. Звезды всходят. Тенар больше нет рядом с ним. Она в другой половине, легкий шум подсказал ему, что она управилась, разжигая огонь.

Он плыл, плыл дальше.

Он пребывал в темноте лабиринта из сводчатых туннелей, словно лабиринт гробниц, где он ползал, запертый, слепой, жаждущий воды. Эти арочные ребра скал опускались и сужались, когда он продолжал ползти, но должен был продолжать ползти. Прижавшись к скале, упершись руками и коленями в черные острые камни горного пути, он изо всех сил старался дышать и двигаться.

Он не мог дышать, не мог проснуться.

Было ясное утро, он был на борту «Зоркой». Немного тесновато, жестко и холодно, всякий раз когда он просыпался разбитым от сна, полусна или быстрой дрёмы ночью, в одиночестве, на лодке, прошлой ночью не было никакой необходимости вызывать ветер; ветер с востока мира был легким и устойчивым. Он просто посмотрел на свою лодку:

- Плыви, как плывешь, «Зоркая» - и он вытянул голову к корме, пристально смотря на звезды и парус, закрывший от него небосклон. Теперь небо, усыпанное звездами, исчезло, кроме одной, великой звезды востока, которая уже таяла, как капля воды в вершине дня. Ветер был сильный и холодный. Он сел. Слегка повернул голову, разглядывая восточное небо, а затем снова обернулся к синей тени земли, погружающейся в океан. Он увидел первый дневной свет, ударившийся о вершины волн.

«Прежде светлого Эа, прежде Сегоя

Пусть острова будут,

Утренний ветер на море...»

Он не пел песню вслух, для него она пелась сама. Потом появился странный шум в ушах. Он повернул голову в поисках звука, и снова пришло головокружение. Он встал, держась за мачту, когда лодка подпрыгивала на оживленных волнах, и оглядел океан до западного горизонта, и увидел дракона.

«О, радость моя! Будь свободна!»

Свирепый, с запахом раскаленного железа, с дымовым шлейфом, тянущимся по ветру от его полета, с кольчужной головой и боками, яркими в Новом Свете, с биением громадных крыльев, он на него, как ястреб на полевую мышь, стремительный, непостижимый. Он подлетел к маленькой лодке, которая подпрыгивала и дико раскачивалась под взмахом крыла, и, проходя мимо, его шипящий, звенящий голос, на Истинной Речи, он взывал к нему, нечего бояться.

Он посмотрел прямо в длинный Золотой глаз и рассмеялся. Он окликнул дракона, когда тот полетел на восток: «О, но так есть, так и есть!» И действительно, так оно и было. Там были черные горы. Но он не испытывал страха в этот светлый миг, приветствуя то, что грядет, нетерпеливо ожидая встречи с ним. Он заговорил радостный ветер в паруса. Белея пеной вдоль бортов, «Зоркая» побежала на запад, удаляясь от всех островов. На этот раз он будет стремиться вперед, пока не переплывет в другой ветер. Если будут другие берега, он достигнет их. Если же море и берег наконец стали одним и тем же, то дракон сказал правду, и бояться нечего.

08.01.2018

перевод - Rinsant