«Легион Видесса»

Часть первая В ДОЛИНЕ АРАНДА, В СТЕПЯХ ПАРДРАЙИ

Глава первая

— Очень уж жарко сегодня, — пожаловался Марк Амелий Скавр, вытирая ладонью лоб. Ближе к вечеру высокие башни Видесса уронят тени на тренировочное поле римлян, расположенное поблизости от мощной видессианской крепости. Но сейчас стены цитадели раскалились от нестерпимого жара.

Военный трибун вложил меч в ножны.

— С меня достаточно.

— Вы, северяне, не знаете, что такое хорошая погода, — заявил Гай Филипп.

Старший центурион обливался потом не хуже своего командира, однако такая жара вовсе не казалась ему невыносимой. Как и большинство римлян, он наслаждался климатом Империи. Но Марк родился и вырос в Медиолане, северном италийском городе, который был основан кельтами. В жилах военного трибуна, несомненно, текла кровь северян.

— Ну да, волосы у меня светлые. Знаешь, тут уж я ничего не могу поделать, — сказал Марк устало. Гай Филипп упражнялся в остроумии по поводу его отнюдь не римского облика еще с тех пор, как они впервые встретились в легионе, — это было в Галлии.

У старшего центуриона было широкое, почти квадратное лицо с мощным носом и крепким, выступающим вперед подбородком. Седеющие волосы он коротко стриг. Гай Филипп вполне мог бы служить моделью для портрета на римский динарий. И так же, как прочие его соплеменники, включая и Скавра, он продолжал брить бороду — даже спустя два с половиной года жизни в Видессе, стране бородачей. Воистину, римляне — народ упрямый.

— Посмотри-ка на солнце, — сказал Марк.

Гай Филипп бросил быстрый взгляд на солнечный диск и присвистнул от удивления.

— Неужели мы тренировались так долго? Лично я получил от этого большое удовольствие. — Он повернулся к легионерам и крикнул: — Эй, вы! Хватит! Построиться в колонну и марш к казарме!

Солдаты — римляне, видессиане, а также васпуракане, присоединившиеся к легиону уже после того, как он прибыл в Империю, — со стонами облегчения положили на землю тяжелые деревянные мечи и увесистые полевые щиты. Гаю Филиппу перевалило уже за пятый десяток, что отнюдь не мешало ему оставаться куда более выносливым, чем многие, кто был моложе его на двадцать и даже на тридцать лет. Скавр завидовал этому.

— Они поработали совсем неплохо, — вступился Марк за легионеров.

— Могло быть и хуже, — снизошел Гай Филипп. В устах ветерана это была самая высокая похвала. Въедливый и придирчивый профессионал, он никогда не бывал удовлетворен до конца и не стал бы довольствоваться меньшим, чем непогрешимость.

С ворчанием Гай Филипп сунул меч в ножны.

— Мне не нравится этот проклятый клинок. Не гладий, а хрен знает что. И слишком длинный. Видессианское железо чересчур гибкое. Рукоять неудобно лежит в руке. Надо было отдать эту железку Горгиду, а свой старый меч держать при себе. Глупый грек все равно не заметил бы разницы.

— Многие из легионеров с радостью поменялись бы с тобой мечами, — заметил Марк.

Эти слова заставили старшего центуриона еще крепче схватиться за рукоять меча, инстинктивно защищая его. На самом деле этот меч был отличным оружием.

— Что касается Горгида, то ты скучаешь по нему, как и я. И по Виридовиксу тоже, — добавил Марк.

Как он и рассчитывал, старший центурион немедленно взъелся:

— Чепуха! И насчет меча, и насчет этих двоих. Хитрый маленький грек и дикий галл? Чтобы я скучал по ним? Солнце, должно быть, окончательно расплавило твои мозги!

Но трибун всегда знал, когда старший центурион говорит искренне, а когда притворяется.

— Ты страдаешь, когда у тебя нет никого, с кем можно было бы поругаться.

— И ты тоже, если только у тебя нет повода придраться к моим мозгам.

Марк криво улыбнулся.

Гай Филипп был более типичным римлянином, чем Марк, — практичным и прямолинейным, который не доверяет ничему, что не имеет под собой реальных оснований. Но вдвоем они были силой: жесткий тактик, ветеран Гай Филипп и стоик Скавр, искушенный в политике, человек широких взглядов, отличный стратег.

Когда-то, еще до того, как зачарованный друидами меч трибуна забросил римлян в Видесс, Марк не собирался делать карьеры на военном поприще. Однако в Риме каждому молодому человеку, особенно даровитому и образованному, если он намеревался идти вверх по служебной лестнице, необходимо прослужить несколько лет в армии. Теперь же Скавр превратился в капитана наемников и со своим отрядом служил раздираемой фракциями Империи. Ему потребовался весь его политический опыт для того, чтобы просто выжить, лавируя между военными и придворными. В Видессе люди начинают плести интриги, думал Марк, еще в те дни, когда сосут грудь матери.

— Эй, Флакк! Подтянись! — рявкнул Гай Филипп. Легионер на мгновение замешкался и вопросительно взглянул на командира. Гай Филипп одарил его в ответ гневным взглядом — больше по привычке, чем по-настоящему сердясь.

У Серебряных Ворот видессианские часовые отсалютовали Марку, как если бы он был одним из их офицеров: опустив головы и прижав к сердцу сжатые кулаки. Скавр кивнул в ответ.

Переведя глаза на громадные, окованные железом с острыми шипами ворота, Скавр вновь ощутил горечь: прошлым летом у этих ворот пало слишком много римлян — незаменимых римлян! — когда они безуспешно пытались пробиться в город. Только мятеж в столице дал Туризину Гавру возможность войти в Видесс и восстановить свою власть, узурпированную Ортайясом Сфранцезом. Впрочем, сам Ортайяс был весьма жалкой фигурой. Но защитникам цитадели едва ли требовались его полководческие таланты: мощные укрепления столицы действительно неприступны.

Легионеры вошли в город, и Видесс радостно закипел вокруг колонны. Вступление в город всегда было чем-то вроде хорошего глотка крепкого вина. Каждый новичок в столице старался дышать глубже, втягивая ноздрями ее пьянящий воздух, а сделав второй глоток вслед за первым, восторженно распахивал глаза пошире.

Срединную улицу, главную торговую магистраль Видесса, Марк знал довольно хорошо. Римляне прошли по ней в день своего первого вступления в столицу. По ней бежали они навстречу отчаянной схватке в тот день, когда Ортайяс был свергнут с престола. Много раз маршировали по ней, когда шли от казармы к тренировочному полю и возвращались назад, в казармы. Сегодня они двигались медленно: как обычно, Срединная улица была полна народу. Трибун с сожалением вспоминал герольда, который сопровождал их в день первого вступления в Видесс. Тогда его зычный глас расчищал улицу перед солдатами. Однако подобной роскоши легионеры не знали уже давно.

Солдаты Скавра плелись за двумя тяжелыми, скрипящими на ходу телегами, которые везли золотисто-желтый песчаник. Каждую телегу тащила дюжина лошадей. Они ползли со скоростью улитки.

Разносчики товаров, как стая мух, вились вокруг солдат, наперебой предлагая им вино и политый фруктовым сиропом лед — любимое зимнее лакомство видессиан. В теплую погоду лед привозили специальные посыльные, и потому он был слишком обременительной роскошью для солдатского кошелька. Торговцы совали солдатам изделия из кожи, замши, дерева, бронзы, меди, нахваливали любовные напитки и средства для усиления мужской силы.

— Ты сможешь сделать семь кругов за ночь! — возглашал разносчик патетически. — Вот, господин, не угодно ли попробовать?

Он протянул флакон Сексту Муницию, который был недавно произведен в младшие офицеры. Муниций, рослый парень с россыпью темных веснушек на щеках и подбородке, мускулистый и стройный, в офицерском шлеме с плюмажем из конского волоса и до блеска отполированной кольчуге, выглядел весьма внушительно. Молодой офицер взял маленький флакон из тонких рук видессианина, осмотрел со всех сторон как бы в раздумьях и протянул назад продавцу.

— Да нет, забери, — молвил он наконец. — Семь кругов за ночь, говоришь? Зачем мне такой любовный напиток, от которого моя сила только уменьшится?

Легионеры громко захохотали. Особенно они потешались потому, что Муниций срезал видессианина — имперцы всегда слыли краснобаями и жуликами. Продавец не нашелся, что ответить, и замер с раскрытым ртом.

Казалось, на каждом втором перекрестке стоял храм Фоса. В Городе их насчитывалось несколько сотен. Облаченные в голубые плащи жрецы и монахи с обритыми головами — их макушки сверкали ярко, словно золотые шары на шпилях храмов, — составляли немалую часть прохожих. Проходя мимо солдат Марка, они обводили круг — знак Фоса-Солнца — на левой стороне груди, напротив сердца. Многие видессиане и некоторые римляне в колонне отвечали тем же знаком, отвращая от себя злого духа.

Легионеры миновали площадь Ставракия, где возвышалась позолоченная статуя великого Императора-завоевателя. Затем путь их лежал по шумному кварталу, населенному кузнецами и медниками, мастерами по бронзе, серебру и золоту. Отсюда Срединная улица резко сворачивала на запад, к императорским дворцам. Римляне прошли через площадь, которую в столице именовали площадью Быка (Марк до сих пор не знал, почему она так странно называется), оставили позади громадное здание из красного гранита, где помещались архивы Видесса (а в подвалах этого же гиганта находилась тюрьма), и оказались на площади Паламы — самой большой из площадей столицы.

Если город Видесс был зеркалом Империи, то площадь Паламы, несомненно, заключала в себе весь город Видесс. Знатные горожане, одетые в широкие халаты и плащи, украшенные золотым и серебряным шитьем, смешивались в толпе с городскими бродягами, жуликами и бандитами, которых можно было узнать по туникам с пышными рукавами и ярким штанам. Подвыпившая потаскушка, привалившаяся к стене; наемник-намдалени с выбритым затылком (это делалось для того, чтобы шлем лучше сидел на голове), торгующийся с ювелиром из-за кольца; монах, проводящий время в теологическом споре с процветающим булочником (оба спорщика улыбаются друг другу), — все это людское многоцветье площади Паламы.

Скавр бросил беглый взгляд на Веховой Камень — обелиск, высеченный из того же красного гранита, что и здание архива. Обелиск был точкой, от которой отсчитывалось расстояние от столицы до любого уголка Империи. Надпись у основания обелиска повествовала о том, как великий барон Дракс и его намдалени подавили в западных провинциях мятеж Баана Ономагула. Над надписью красовалась голова Ономагула, недавно доставленная в город. Мятежник был почти совершенно лыс, поэтому вместо того, чтобы подвесить голову за волосы, видессиане привязали ее за кожаный шнурок продетый через уши. Очень немногие из прохожих поглядывали на голову казненного. За последнее столетие несколько поколений видессиан стали свидетелями такого большого количества неудачных мятежей, что почти перестали обращать на них внимание.

Гай Филипп проследил взгляд Марка.

— По заслугам ублюдку, — сказал он.

Трибун кивнул.

— После того как Маврикий Гавр погиб, Баан возомнил, что Империя по праву принадлежит ему. Он даже на минуту не мог представить себе, что Туризин — нечто большее, чем просто никчемный маленький братец Маврикия. Я полагаю, это самая большая ошибка Баана.

Гай Филипп по-солдатски уважал Автократора Видессиан. Надо сказать, что Туризин отвечал ему тем же. После бурлящей площади Паламы тихая, почти безлюдная красота дворцового комплекса действовала почти ошеломляюще. Марк никогда не знал, как реагировать на этот резкий переход от шума к тишине Иногда это успокаивало его, но часто ему казалось, что он как бы уходит в сторону от живой жизни. Сегодня, решил трибун, площадь была все же слишком шумной. Спокойное послеполуденное время, проведенное в казарме в ничегонеделании, подходило к сегодняшнему настроению Марка куда лучше.

* * *

— Командир, — окликнул Скавра часовой, поколебавшись.

— Что тебе, Фостул? — Марк поднял голову, оторвавшись от документов о выплате жалованья солдатам. Он запомнил место, где остановился, и снова взглянул на легионера.

— Там лысый… Он хочет поговорить с тобой.

— Лысый? — моргнул трибун. — Ты хочешь сказать, жрец?

— Кто же еще? — Фостул ухмыльнулся. Он не принадлежал к числу римлян, начавших поклоняться Фосу. — Большой, толстый. Лет, должно быть, пятидесяти, судя по седине в бороде. У него довольно грубое лицо, — добавил часовой.

Марк почесал за ухом. Он был знаком с несколькими жрецами, но это описание не подходило ни к одному из них. Однако трибун не собирался наносить оскорбление представителю официальной религиозной иерархии Видесса; зачастую Церковь Фоса бывала могущественнее даже Императора. Марк вздохнул и свернул пергамент, завязав свиток шелковым шнуром.

— Что ж, пусть войдет.

Фостул отсалютовал по-римски, выбросив вперед правую руку, сжатую в кулак, затем, как на параде, повернулся и поспешил к посту у входа. Подбитые гвоздями сапоги застучали по полу.

— Не слишком-то ты торопился, — услышал Марк ворчание жреца. Тот был явно недоволен Фостулом и изливал раздражение, пока часовой вел его к маленькому столу в углу казармы — Марк использовал этот уголок в качестве рабочего кабинета.

Трибун поднялся со стула, здороваясь с гостем.

Жрец действительно оказался почти одного роста со Скавром. Благодаря своим северным предкам трибун был выше, чем большинство римлян и видессиан. Когда он протянул руку посетителю, крепкое сухое рукопожатие жреца выдало немалую силу.

— Можешь идти, Фостул, — сказал трибун.

Отсалютовав, легионер вернулся на пост. Жрец тяжело опустился в кресло, скрипнувшее под его тяжестью. Пот темными пятнами проступал на плаще под мышками, сверкал на бритой голове.

— Во имя света Фоса! Стоять на жарком солнце — тяжелый труд, — обвиняюще произнес жрец густым басом. — Не найдется ли у тебя винца для ближнего, изнуренного жаждой?

— М-м… Да, конечно, — ответил трибун, несколько удивленный такой прямотой. Большинство видессиан предпочитало выражаться куда более витиевато.

Марк принес кувшин вина и две глиняных кружки. Плеснув в одну вина, он передал ее жрецу. Вторую поднял приветственным жестом.

— Твое здоровье, уважаемый… — он остановился, не зная имени гостя.

— Стипий, — бросил тот коротко и грубо. Как все видессианские священнослужители, он опускал фамилию в знак того, что посвятил себя одному лишь Фосу. Прежде чем отпить, жрец воздел руки и прошептал:

— Фос, Владыка Благой и Премудрый, милостью Твоей Заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Затем сплюнул на пол в знак отрицания Скотоса — вечного антагониста Фоса. Жрец подождал немного, чтобы дать римлянину возможность присоединиться к ритуалу, но Скавр, хоть и уважал обычаи Видесса, не всегда подражал им и не придерживался их в тех случаях, когда не разделял веры имперцев.

Стипий неприязненно глянул на трибуна.

— Безбожник! — прошептал жрец.

Марк понял, что имел в виду Фостул, когда говорил, что лицо у “лысого” грубое: узкие бескровные губы едва скрывали крепкие желтые зубы, черты казались рублеными.

Стипий проглотил вино, и трибун еле сдержался, скрывая раздражение. Видессианин осушил кружку в одно мгновение, наполнил ее снова, не дожидаясь приглашения, снова выпил до дна и повторил процедуру в третий раз, опорожнив сосуд столь же стремительно, как и в первые два раза. Марк едва пригубил.

Стипий начал было наливать себе четвертую, но кружка наполнилась лишь до половины — кувшин опустел. Жрец недовольно фыркнул и отодвинул кувшин в сторону.

— Ты пришел сюда за выпивкой или тебе нужно что-нибудь еще? — резко спросил Скавр. И тут же почувствовал укол стыда: разве стоицизм не учит принимать каждого человека таким, каков он есть?

Марк попробовал задать вопрос вторично, на этот раз без сарказма:

— Чем мы можем быть тебе полезны?

— Сомневаюсь, что такое вообще возможно, — ответствовал Стипий, в очередной раз разозлив трибуна. — Мне сказали, что, напротив, я должен помогать вам.

Судя по кислому выражению лица, Стипий был отнюдь не в восторге от такого поручения.

Жрец оказался пьяницей с солидным стажем. После возлияний речь его не стала менее внятной, и передвигался он прямо и уверенно. О количестве выпитого можно было догадаться лишь по легкой красноте, выступившей на его лбу и носу, хотя жрец успел немало погрузить на борт.

Прихлебывая из кружки, Скавр пытался не давать волю раздражению.

— Кто же поручил тебе помогать нам? — спросил он, желая сделать словесную дуэль более интересной. Чем скорее эта винная губка в голубом плаще уйдет, тем лучше. Кто же напустил на римлян этого пьяницу — Нейп или патриарх Бальзамон? И чем это их так прогневали несчастные легионеры, что бедным наемникам было ниспослано подобное наказание?..

Стипий удивил Марка ответом.

— Метрикий Зигабен сообщил мне, что врачеватель вас покинул.

— Да, это так, — признал Марк и мельком подумал о том, что любопытно было бы узнать, что поделывает сейчас Горгид в Пардрайских степях.

Зигабен был командиром императорских телохранителей. Марк вполне доверял опыту этого молодого офицера. Если Зигабен рекомендовал Стипия, то, возможно, в этом жреце было что-то полезное.

— Так в чем же дело?

— Он предложил мне, скромному слуге Фоса, помогать вам. Я обучен искусству заживлять раны. Ни один отряд армии Его Величества нельзя оставлять без такой помощи. Даже отряд, вроде твоего, полный язычников, — заключил Стипий не без отвращения.

Последние слова Марк благоразумно пропустил мимо ушей.

— Ты жрец-целитель? Прикомандирован к нам? — Скавр едва сдержал крик радости.

Некоторые жрецы умели использовать себя как посредников между больными и энергией Фоса. Не раз уже они исцеляли людей, которых бессилен был спасти Горгид. Без их помощи те бы погибли. Грек пытался обучиться методам служителей Фоса, но безуспешно. Эта неудача, как и многое другое, послужила причиной, по которой Горгид оставил легион и отправился в степи.

Год назад Нейп потратил немало времени, пытаясь передать Горгиду принципы искусства магического врачевания, — но тщетно. Сам Нейп, хотя и не был специалистом в этом искусстве, спас в свое время многих раненых легионеров.

Если в легионе появится свой жрец-целитель, подумал Скавр, он будет драгоценнее рубинов.

— Так ты прикомандирован к нам? — переспросил Марк, желая услышать это от Стипия еще раз.

— Да. — Жрец был весьма далек от радости. Его талант оказался для римлян куда более приятной вещью, чем для него самого. Жрец оглядел ровные ряды коек в казарме. — Я буду жить здесь, я полагаю?

— Как тебе угодно. Выбирай любую, какую захочешь.

— Все, чего я сейчас хочу, — это побольше вина.

Не желая настраивать жреца против себя или казаться несдержанным и злым, Марк достал еще один кувшин и протянул Стипию.

— Хочешь хлебнуть? — спросил Стипий. Когда трибун отрицательно покачал головой, жрец, неприязненно глядя на кружку, осушил кувшин до дна. Все дурные предчувствия с новой силой набросились на Скавра.

— А-ах!.. — выдохнул Стипий, отставляя кувшин. В его голосе прозвучало истинное наслаждение. Он поднялся и кое-как побрел к двери. Он влил в себя столько вина и к тому же с такой скоростью, что это могло бы свалить с ног и полубога.

— С-скоро в-вернусь! — заплетающимся языком проговорил он. На этот раз выпитое сказалось и на его речи. — Н-нужно забрать из монастыря мои… шм-мотки и принести с-сюда.

Передвигаясь осторожно, жрец двинулся к двери шагом человека, привыкшего ходить после изрядных возлияний. Но не успев сделать и пяти шагов, он вдруг опять повернулся к Марку. Несколько секунд жрец изучал трибуна, глядя неподвижно, как сова. Скавр уже собрался спросить, чего тот хочет, когда Стипий р-решительно в-вышел из казармы.

Раздосадованный и раздраженный, Скавр вернулся к пергаментам.

* * *

В этот вечер Хелвис спросила его:

— Ну, как тебе понравился этот Стипий?

— Понравился? Мне он совсем не понравился, но есть ли у меня выбор, вот в чем вопрос. Какой угодно целитель лучше, чем никакого.

Марк подумал о том, насколько откровенным может быть с Хелвис в этом щекотливом вопросе — жена трибуна была очень религиозна.

Скавр откинулся на переборку, отделяющую их комнату от комнаты соседа; две римские казармы из четырех были разделены для семейных пар перегородками.

Хелвис хмыкнула и нахмурилась, почувствовав его колебания. Но прежде чем она успела задать еще один вопрос, ее пятилетний сынишка Мальрик бросил деревянную тележку, с которой играл, и начал во все горло распевать грубую солдатскую песню: “Маленькая птичка с желтеньким крылом”. Хелвис закатила глаза — голубые, как у многих намдалени.

— Так, а теперь — хватит, молодой человек. Пора в постель.

Мальрик не обратил на мать внимания и продолжал голосить, пока она не схватила его под коленки и не подняла вниз головой. Мальчишка весело засмеялся. Туника упала на пол, соскользнув с плеч. Хелвис уловила взгляд Марка.

— Видишь, половина битвы уже выиграна.

Трибун улыбнулся, наблюдая за тем, как она стаскивает с сына штанишки. Она была красива. Ему нравилось смотреть на нее. Кожа Хелвис была бледнее, а черты лица — менее острыми, чем у видессианок. Выступающие скулы и пышный рот придавали ее лицу особую красоту. Она была немного полновата, и под льняной блузой выступала ее высокая грудь. Фигура Хелвис привлекала взоры многих мужчин. Марк немного ревновал ее. Ранняя беременность еще не успела округлить ее живот.

Хелвис легонько шлепнула Мальрика по попке.

— Иди, поцелуй Марка перед сном, сбегай кое-куда — и спать.

Марк любил ее голос — мягкое контральто.

Мальрик жаловался и вздыхал, пытаясь выяснить, насколько серьезна сейчас мама, но следующий шлепок и грозный взгляд убедили его в том, что она не шутит.

— Хорошо, мама, я уже иду, — сказал Мальрик и подбежал к Скавру. — Спокойной ночи, папа.

Ребенок разговаривал с Хелвис на диалекте намдалени, а с Марком — по-латыни. Мальчик выучил этот язык с радостью ребенка, получившего новую игрушку. Впрочем, это было не удивительно: прошло уже почти два года с тех пор, как Марк и Хелвис начали жить вместе.

— Спокойной ночи, сынок. Спи хорошо. — Скавр взъерошил светлые волосы мальчика, так похожие на волосы его покойного отца Хемонда. Мальрик обнял его и, юркнув под одеяло, закрыл глаза.

Родной сын Марка, Дости, десятимесячный малыш, уже сопел в своей колыбельке. Он что-то забормотал во сне, но успокоился, когда мать закутала его теплым одеялом. Случается, подумал трибун с надеждой, он спит всю ночь напролет, не шелохнувшись.

Когда Хелвис убедилась, что Мальрик тоже заснул, она повернулась к Скавру:

— Так что же плохого в этом твоем жреце-целителе?

Услышав прямой вопрос, Марк отбросил колебания.

— Ничего, — сказал он, но прежде чем она успела удивленно поднять брови, добавил: — За исключением того, что он самоуверенный, наглый, жадный и вспыльчивый тип. Сейчас он рухнул, потеряв сознание от избытка вина, и храпит, как бык, к которому подвели корову. Я сомневаюсь в том, что он может исцелить укус блохи, не говоря уж о настоящей ране.

Хелвис нервно засмеялась. Вспышка Скавра и позабавила ее, и рассердила. Хелвис была до фанатизма ярой последовательницей религии Фоса. Она чувствовала себя не в своей тарелке, слыша, как жрец подвергается оскорблениям и насмешкам. С другой стороны, урожденная намдалени, она считала видессиан еретиками. Двусмысленность ситуации привела ее в замешательство.

Марк занозил себе плечо и, пока вытаскивал ногтем занозу, думал о том, что с тех пор, как они с Хелвис встретились, двусмысленность слишком часто сопутствовала их отношениям. Они были слишком разными, чтобы чувствовать себя совершенно свободно друг с другом. Каждый обладал чересчур сильной волей, чтобы уступать другому без спора и сопротивления. Религия, политика, даже любовь… Иногда казалось, что осталось слишком мало вещей, о которых они не спорят. Но когда у них все шло хорошо, сказал Марк самому себе, внутренне улыбнувшись, оно действительно шло хорошо.

Все еще почесывая плечо, он наклонился и поцеловал жену. Она испытующе посмотрела на него:

— Для чего это?

— Так, без особой причины.

Ее лицо осветилось.

— Это и есть самая лучшая причина.

Хелвис тесно прижалась к Марку. Подбородок жены, как влитой, помещался в ямке у него на плече. Хелвис была высокой для женщины — выше многих мужчин-видессиан. Марк снова поцеловал ее, на этот раз более долгим поцелуем. После этого он даже не понял, кто из них потушил лампу.

* * *

Марк завтракал перловой кашей, сдобренной кусочками мяса и лука, когда к нему подошел Юний Блез. Младший центурион был чем-то встревожен.

Наскоро проглотив кашу, трибун спросил:

— Что случилось?

Длинное лицо Блеза вытянулось еще больше. Младший офицер, Блез недавно был произведен в звание центуриона и не любил признавать, что в его манипуле возникают проблемы, с которыми он не может справиться самостоятельно. Марк скосил на него глаза и стал ждать. Давить на младшего центуриона было бы сейчас неразумно, поскольку ситуация возникла неприятная. Наконец Блез выпалил:

— Это Пулион и Ворен.

Трибун кивнул, отнюдь не удивившись:

— Опять?

Марк нарочно хлебнул большой глоток вина и поморщился: почти все видессианские вина были, на его вкус, слишком терпкими и сладкими.

— У Глабрио с ними то и дело возникали трудности, — сказал трибун. — Из-за чего они переругались на этот раз?

— Из-за ерунды. Кто вчера бросил копье дальше. Пулион бросился с кулаками на Ворена, но их разняли прежде, чем они начали тузить друг друга.

На лице младшего центуриона появилось облегчение. Квинт Глабрио был одним из лучших офицеров легиона. Если уж Глабрио не сумел держать в повиновении спорщиков, то Блеза вряд ли можно винить в этом.

— Драка, говоришь? Это нужно пресечь в зародыше. — Скавр доел кашу, насухо вытер свою костяную ложку и сунул ее за пояс.

— Так, пора мне сказать пару слов этим драчунам. Не беспокойся ни о чем, Юний. Не впервой.

Блез отсалютовал трибуну и поспешил по своим делам, обрадованный тем, что избежал взыскания. Марк смотрел ему вслед, не слишком довольный. Квинт Глабрио пошел бы к солдатам вместе с Марком вместо того, чтобы полностью перекладывать свои проблемы на командира. Очень похоже на уклонение от ответственности — громадный минус, если судить Блеза согласно стоическим идеалам. Что ж, подумал трибун, ничего удивительного, если Блез так долго оставался в звании оптио.

* * *

Тит Пулион замер по стойке “смирно” — верный признак того, что признает вину за собой. Любопытно, но то же сделал и Луций Ворен. Если не считать их вечных ссор, оба были отличными солдатами. Вероятно, лучшими в манипуле. Обоим лет по тридцать. Пулион был чуть более плотным; Ворен — более ловким и подвижным.

Скавр уставился на них гневно, изо всех сил стараясь не уронить своей репутации сурового, но справедливого командира.

— У нас уже случались разговоры на эту тему, — сказал он. — Как я погляжу, вычеты из жалованья вас не вразумили.

— Командир… — начал Пулион.

— Он… — в один голос с ним заговорил Ворен.

— Заткнитесь! — оборвал трибун. — Вы оба! Вы останетесь в казарме, и две недели — ни шагу отсюда! Раз вы так часто ссоритесь во время полевых учений, то никуда не пойдете. Может быть, в казарме вы не найдете причин для споров.

— Но без практики мы потеряем опыт, — запротестовал Ворен.

Пулион горячо кивнул. По крайней мере, в этом оба легионера были единодушны. Они гордились своей репутацией отличных бойцов.

— Раньше надо было думать, прежде чем затевать драку, — заметил Марк. — Не беспокойтесь: за эти две недели разнежиться вы не успеете. Будете чистить и убирать комнаты и кухню. Свободны! — резко заключил он. Они повернулись, пристыженные, но тут Скавр добавил: — Да, кстати. Не вздумайте продолжать склоки. Если я еще раз узнаю, что вы затеяли свару, тот, кто окажется виновным, будет прислуживать второму. Ясно? Имейте в виду.

Судя по лицам легионеров, эта идея не показалась им сколько-нибудь привлекательной. Довольный своей изобретательностью, трибун ушел.

Утро было жарким и обещало к полудню настоящее пекло.

— Ну как, справился со своими поссорившимися солдатами? — спросил Сенпат Свиодо. В тоне васпураканина скользнула веселая нотка.

— Ты же слышал, — ответил Марк, но тут же сообразил: хоть Сенпат и слышал весь разговор, понять он не мог. Римляне разговаривали друг с другом, как правило, по-латыни — одно из напоминаний об утерянной родине. Товарищи легионеров, уроженцы Империи, понимали латынь с трудом. В отличие от малыша Хелвис, взрослые люди воспринимали чужой язык без радостной легкости, которой обладают дети.

Трибун рассказал Сенпату о наказании, которому подверг драчунов. Улыбка озарила красивое лицо юного васпураканина — широкая, добрая. Белые зубы сверкнули на оливковом лице, окаймленном аккуратно подстриженной бородкой.

— Странные люди вы, римляне, — проговорил Сенпат. В его видессианской речи чувствовался легкий васпураканский акцент. — Кто еще придумает наказать солдат, лишая их тяжелой работы?

Марк фыркнул. Сенпат с превеликим удовольствием подшучивал над легионерами с того самого дня, как встретился с ними — странно подумать, как давно: два года назад. Если и есть на свете лучший конный разведчик, чем Сенпат, так это его жена Неврат. Поэтому пусть Сенпат потешается, сколько ему влезет, решил Марк.

— Твоя Неврат поняла бы их, — сказал трибун.

— Да, пожалуй, — усмехнулся Сенпат. — С другой стороны, она наслаждается тяжкими трудами, в то время как я лишь терплю мучения. — Он скорчил театральную гримасу, желая выразить отвращение к любого рода работе. — Полагаю, сегодня мне предстоит жариться на раскаленном солнце вместе с твоими солдатами — и все ради того, чтобы поразить мишень на волосок ближе к центру?

— А как еще покарать тебя за бесконечные вопросы?

— О, мы, перворожденные, должны страдать во имя правды!

Согласно вере васпуракан, они вели происхождение от легендарного героя Васпура, первого человека, сотворенного Фосом. Ничего удивительного, если видессиане не разделяли их точки зрения на этот вопрос.

Сенпат лихо сдвинул на левый глаз васпураканскую шапку. На большинстве его соплеменников эта треуголка сидела бы как на корове седло, но Сенпат Свиодо носил ее с таким горделивым, бойцовским видом, что она удивительно украшала его. Сенпат тряхнул головой, и яркие цветные ленты, висевшие на шапке сзади, разлетелись в стороны.

— Что ж, похоже, выхода нет. Мне лучше сбегать за луком.

— Если ты будешь все время жаловаться, у тебя вырастет чешуя <Игра слов: carp — рыба, to carp — жаловаться>. — сказал Марк.

Васпураканин не понял игры слов. Он моргнул и покосился на трибуна с подозрением, опасаясь, как бы тот еще как-нибудь не прошелся на его счет. Скавр промолчал, однако улыбнулся: он был рад, что сумел придумать каламбур на чужом языке… и шутка вышла не такой уж неудачной, если разобраться.

* * *

— Подними ее чуть повыше, Гонгилий, — попросил Туризин Гавр.

Гонгилий, младший офицер имперской армии, густо покраснел. Румянец проступил сквозь негустую бородку.

— Прошу прощения, Ваше Императорское Величество, — пролепетал он, пораженный тем, что Автократор Видессиан вообще заговорил с ним.

Он поднял повыше карту западных провинций Империи, так что все офицеры, собравшиеся в Палате Девятнадцати лож, могли ее увидеть. В палате вот уже несколько столетий как не было никаких лож, но традиции умирали в Видессе медленно.

Сидя на простом деревянном стуле перед шатким столом, одна ножка которого была коротковата, Скавр улыбнулся — он заметил испуг на лице молодого офицера.

— Помнишь, как Маврикий заставил Ортайяса Сфранцеза простоять здесь несколько часов, держа эту проклятую карту на весу? — шепнул Скавр Гаю Филиппу. — У того уже руки отваливались.

Старший центурион тихонько хмыкнул.

— Лучше бы они у него вовсе отвалились. — Презрение Гая Филиппа к Ортайясу не знало границ. — Тогда он не потащился бы с нами к Марагхе, Маврикий остался бы жив. Проклятый трус! Предатель! Мы одерживали тогда верх и одолели бы йездов, если бы Сфранцез не унес с поля боя свою дрожащую задницу! Проклятье, если бы он не побежал…

В гневе Гай Филипп даже не понизил голоса. Туризин, стоявший у карты, вопросительно взглянул на ветерана — император не понял латыни. На этот раз настал черед Гая Филиппа залиться краской. Впрочем, под густым загаром это было почти не заметно.

— Все в порядке, — пробормотал старший центурион.

— В таком случае, продолжим.

Маврикий Гавр всегда брал деревянную указку, показывая направление на карте. Так было и на совете, что проходил два года назад. Но младший брат Маврикия нетерпеливо вытащил из ножен саблю и ею указал на карту.

Высокое положение уже наложило неизгладимый отпечаток на Туризина Гавра. Глубокие складки протянулись от его гордого носа к упрямому рту, хотя Туризин был старше Скавра всего на несколько лет. Под глазами младшего Гавра залегли темные круги — их не было, когда он только взошел на престол. Волосы стали выпадать со скоростью, которой ужаснулся бы и наголо бритый жрец. Но у Гавра была уверенная походка молодого человека. Хватило бы короткого взгляда на твердый рот и горячие глаза Автократора, чтобы увидеть: это волевой, сильный человек. Нет, Туризин совсем неплохо держится под непомерным грузом ответственности.

Прежде чем заговорить, он несколько раз легонько постучал саблей по пергаменту.

Как всегда, широкий полуостров, где находились западные провинции Империи, напомнил Марку толстый большой палец руки. Пройдя пешком долгий путь по этим краям, Скавр знал: карта Туризина была более точной и подробной, чем любая из тех, что могли составить в Риме. К сожалению, столь же точно и тщательно она показывала земли, захваченные после Марагхи йездами. Большая часть центрального плато была потеряна: кочевники стали оседать там и пробиваться дальше на восток, к плодородным равнинам.

Император провел клинком вдоль реки Аранд. Она текла по плоскогорью с возвышенности.

— Ублюдки движутся по долине Аранда, подбираясь прямо нам под горло. Намдалени Дракса закроют брешь у Гарсавры и будут держаться, пока мы не подбросим туда подкрепления. После этого настанет наша очередь идти на запад. Мы отберем у врага то, что принадлежит нам по праву. Ты хочешь что-то сказать мне, римлянин?

— Да… Вернее, я хочу кое о чем спросить. — Гай Филипп указал на красный кружок, обозначающий Гарсавру. — Хваленый барон Дракс может быть очень хитрым солдатом, но каким образом он собирается удерживать город, у которого нет крепостной стены, даже полуразрушенной?

Западные города Империи не имели стен. До того, как йезды начали теснить Видесс, люди столетиями не знали, что такое вражеское вторжение. Несколько сот лет назад укрепления, конечно, существовали. Но постепенно их срыли, а камень использовали для строительства городских зданий. Для Марка земля без крепостей была величайшим из достижений Видесса. Это безмолвно свидетельствовало о безопасности — куда большей, чем мог предложить своим подданным Рим. Даже в Италии города без стен показались бы таким же странным явлением, как белая ворона. Всего пятьдесят лет минуло с тех пор, как кимвры и тевтоны перевалили через Альпы.

— Не беспокойся, чужеземец. Они удержат ее, — сказал Аптранд, сын Дагобера, сидевший рядом с Гаем Филиппом. — Дракс — всего лишь жалкая насмешка над именем намдалени, но его люди — другое дело. Они продержатся.

Аптранд говорил с сильным намдаленским акцентом, таким густым — хоть ножом режь. Барон Дракс перенял слишком много видессианских обычаев, чтобы заслужить любовь своих соплеменников. Намдалени тоже знают, что такое раздор и усобицы. Скавр, впрочем, не слишком хорошо разбирался в деталях этих разногласий.

— Вы, римляне, неплохо возводите укрепления, когда становитесь лагерем, — заметил Сотэрик. — Но и мы знаем кое-какие хитрости. — Брат Хелвис служил в Империи куда дольше, чем Аптранд, и говорил почти без акцента. — Дайте мне отряд наших солдат и десять дней — и мои люди возведут укрепления возле Гарсавры. Стен у города, может, и нет, но намдалени такие пустяки не остановят.

Мой шурин, подумал Марк уже в который раз, слишком много говорит.

Метрикий Зигабен и несколько других видессианских офицеров оскалились на Сотэрика. Туризин, похоже, тоже был не в восторге при мысли о бургах намдалени. Лучше бы укреплениям островитян не вырастать на его земле, но, к сожалению, сейчас суровая необходимость диктовала именно такое решение.

Видессиане нанимали намдалени на службу, однако не доверяли им. Когда-то Намдален был провинцией Империи — пока не пал под натиском пиратов-халогаев около двухсот лет назад. Смешанные браки, возникшие в результате этого завоевания, соединили имперские амбиции с варварской драчливостью северян. Князья Намдалена мечтали править своими землями из имперской столицы — мечта, ставшая для видессиан сущим кошмаром.

Зигабен обратился к Аптранду:

— Вы — тяжелая конница. Есть ли смысл принижать себя, превращаясь в гарнизонный отряд? Когда наши основные силы достигнут Гарсавры, мы, конечно, оставим отряды в бургах, которые к тому времени возведет Дракс. Но наименее ценные.

— Нет, ты только посмотри, какой хитрый, — прошептал Гай Филипп восхищенно.

Марк кивнул. Что лучше могло бы заставить намдалени отказаться от опасной для Империи идеи, как не комплимент в адрес их боевых качеств? Когда речь заходила о политике и войне, талант Зигабена проявлялся с силой, необычной даже для видессианина. Именно этот офицер поднял мятеж в столице — мятеж, сбросивший с трона Ортайяса Сфранцеза и его клику.

Однако Аптранд, ненавидевший интриги, не собирался вести свой отряд только одной рукой. Холодные голубые глаза скрывали недюжинный ум.

Пожав плечами, он обронил:

— Время покажет.

Такое фаталистическое суждение вполне могло принадлежать его предкам-халогаям.

Разговор перешел на обсуждение маршрута и прочих деталей предстоящей кампании. Марк слушал очень внимательно. Подробный разговор о таких вещах никогда еще не был пустой тратой времени.

Несколько хаморских вождей, присутствовавших на совете, в отличие от Марка, откровенно скучали. Из кочевников получались отличные разведчики. Их летучие отряды были так же подвижны, как и соединения их дальних родичей из Йезда. Но они не интересовались ничем, кроме самого боя. Подготовка к нему казалась им бесполезной болтовней.

Один из хаморов уже не скрываясь похрапывал, когда его сосед-видессианин пнул его под столом по колену. Хамор тут же проснулся, гортанно выругавшись.

Однако какими бы грубыми ни были эти люди, они проявляли себя отнюдь не глупцами, когда дело доходило до первоосновы того, что считалось ремеслом наемника.

Туризин Гавр заметил, что один из хаморов готов задать какой-то вопрос, и остановил на нем взгляд.

— Что у тебя, Сарбараз?

— Не получится ли так, что в разгар кампании у тебя кончатся деньги? — осведомился Сарбараз. — Мы сражались за твоего Ортайяса. Он дал обещаний куда больше, чем золота. И золото у него было плохое.

Упрек был более чем справедлив. Ортайяс Сфранцез чеканил видессианские золотые настолько плохого качества, что под конец за них уже давали меньше трети их номинальной стоимости.

— Не беспокойся, тебе заплатят сполна, — сказал Гавр, сузив глаза. — Тебе должно быть известно, что я чеканю не дрянь, а настоящие деньги.

— Да, правда. Ты платишь здесь, в Городе, из этой… Как ты ее называешь? Из казны. Но что потом? Мои ребята не обрадуются, если денег не станет. Кто знает, вдруг свою плату мы возьмем в другом месте? В деревнях или еще где…

Сарбараз нагло ухмыльнулся, обнажив кривые зубы. Хаморы ставили крестьян ни во что и смотрели на них только как на объект грабежа.

— Клянусь Фосом, я же сказал: тебе заплатят! — рявкнул Туризин, на этот раз рассерженный не на шутку. — Если твои бандиты примутся грабить деревни, мы спустим на мародеров всю армию. Погляжу я, как тебе это понравится!

Он глубоко вздохнул несколько раз, пытаясь взять себя в руки. Раньше, пока Туризин не стал еще императором, он взорвался бы от гнева. Марк с одобрением отметил эту перемену. Когда Гавр заговорил снова, в его словах звучала холодная логика.

— Для нужд армии золота будет более чем достаточно. Даже в том случае, если кампания затянется на более долгий срок, чем мы планируем, не придется посылать гонцов в столицу за деньгами. Они будут брать их из местной казны, в городе, где чеканят монету… в… — Он раздраженно щелкнул пальцами, потому что не смог сразу вспомнить название.

— В Кизике, — пришла к нему на помощь Алипия Гавра.

Как обычно, племянница Императора сидела во время совета молча и время от времени делала заметки для своей исторической книги. Большинство офицеров привычно не обращало на нее внимания. Что касается Марка, то Алипия всегда вызывала у него странное смешение чувств: тепла, ожидания, вины… и страха. Скавр не обманывался: его отношение к племяннице Туризина не исчерпывалось простым уважением. Все это не слишком помогало ему в нелегкой, подчас бурной совместной жизни с Хелвис. Если наемнику не позволено сохранить за собой построенный в Империи бург, то какая же кара ждет чужеземца, который посмеет коснуться руки принцессы?

— Монетный двор находится не так уж далеко. Кизик расположен к юго-востоку от Гарсавры, — объяснила Алипия Сарбаразу. — Он был основан для того, чтобы удобнее было платить солдатам во время войн с Макураном. Это было… — Ее зеленые глаза затуманились. — Да, это было около шестисот лет назад.

Кочевник не пришел в восторг от того, что вынужден слушать женщину, пусть даже из императорской семьи. При последних словах Алипии он уставился на нее с явным недоверием.

— Ну ладно, ладно, у вас там монетный двор, и мы получим наши деньги. Не обязательно смеяться, если я чего-то не знаю. Кому какое дело до того, что случилось шесть пятидвадцатилетий назад?

Скавр подумал, что подобная система летосчисления заинтересовала бы Горгида. Грек, вероятно, сказал бы, что она уходит корнями в те далекие времена, когда хаморы не умели считать дальше количества пальцев на руках и ногах. С другой стороны, чего-чего, а хаморов Горгид сейчас видит больше чем достаточно.

— Чтоб Скотос взял этого грубияна-варвара! — услышал Скавр шепот одного из видессианских офицеров. — Он что, сомневается в словах принцессы?

Но Алипия обратилась к Сарбаразу:

— Я вовсе не хотела посмеяться над тобой.

Это прозвучало так вежливо, словно она извинялась перед именитым имперским князем. Она не обладала вспыльчивостью Туризина, которая проявлялась иногда и в ее покойном отце Маврикии. Черты ее лица не были такими резкими, как у мужчин-Гавров. От них она унаследовала узкий овал лица. Интересно, какой внешностью обладала ее мать? Жена Маврикия скончалась задолго до того, как он стал Автократором. Очень немногие видессиане могли похвастаться зелеными глазами. Должно быть, их подарила Алипии именно мать.

— Когда предполагается начать летнюю кампанию? — спросил Туризина кто-то из офицеров.

— Я собирался начать ее несколько месяцев назад, — зло ответил император. — Ономагул украл у меня это драгоценное время, чтоб ему гнить в аду Скотоса! Во время мятежа погибло столько хороших людей! Гражданская война обходится стране ровно в два раза дороже обычной.

— Более чем справедливо, — пробормотал Гай Филипп, вспоминая свою юность, борьбу за власть между Марием и Суллой, не говоря уж о союзнической войне, в которой римляне выступили против италийцев. Повысив голос, старший центурион заговорил с Гавром: — Несколько недель назад мы были не готовы, это правда.

— Даже вы, римляне? — спросил император. В его голосе прозвучало искреннее уважение. Легионеры многому научили видессиан. И особенно — тому, как подготовиться к походу за несколько минут.

Туризин задумчиво поскреб бороду.

— Всем — восемь дней на подготовку, — сказал он наконец.

Несколько офицеров громко застонали. Намдалени по имени Клосарт Кожаные Штаны закричал:

— Потребуй тогда уж заодно и луну с неба!

Но Аптранд яростным взглядом буквально пригвоздил своего соплеменника к месту. Когда император вопросительно взглянул на хмурого командующего войсками намдалени, тот лишь коротко кивнул. Император ответил удовлетворенным кивком: слово Аптранда крепко.

Гавр даже не утруждался спрашивать римлян. Скавр и Гай Филипп обменялись многозначительными улыбками. Они могли выступить и через четыре дня и хорошо знали это. Приятно видеть, что и император знает это.

Когда совет закончился и офицеры стали расходиться, Марк задержался, надеясь, что ему удастся перекинуться парой слов с Алипией Гаврой. В полном условностей этикета Видессе такая возможность представлялась ему не слишком часто. Но Скавра остановил Метрикий Зигабен, когда они вместе подходили к полированным бронзовым дверям Палаты Девятнадцати лож.

— Надеюсь, ты доволен жрецом-целителем, которого я к тебе направил, — произнес видессианский офицер.

В любом другом случае Скавр отделался бы вежливыми словами благодарности. В конце концов, Зигабен пытался сделать одолжение ему и его солдатам. Но при виде Алипии, уходящей вместе со своим дядей в сторону личных покоев императорской семьи, Марк так разозлился, что допустил совершенно излишнюю откровенность.

— Ты не мог найти жреца, который не пил бы, как пивная бочка?

Красивое лицо Зигабена окаменело.

— Прости, — вымолвил он. — С твоего позволения…

Он слегка наклонил голову и вышел.

К Марку подошел Гай Филипп.

— Как тебе удалось наступить ему на больную мозоль? — спросил он, наблюдая за деревянной походкой удаляющегося офицера. — Только не говори мне, что сказал ему правду!

— Боюсь, именно так, — признал трибун.

Вряд ли можно допустить большую ошибку, общаясь с видессианином, подумал он.

* * *

Суматоха, которая всегда сопровождает начало похода, не помешала легионерам, как обычно, каждое утро проводить на тренировочном поле. Когда в один из таких дней они вернулись в казарму, Марк вдруг обнаружил, что она не прибрана и беспорядка в ней куда больше, чем обычно. Даже во время подготовки к кампании Марк не спускал солдатам безалаберности. Совсем не похоже на римлян бросать работу, даже такую обыденную и скучную, как уборка.

Скавр нашел дежурных стоящими плечом к плечу на солнцепеке у стены. Марк уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы как следует обругать лентяев. Однако его опередил Стипий. Жрец с немалыми удобствами расположился в тени одного из апельсиновых деревьев, что росли вокруг жилища легионеров.

— Что это вы делаете, несчастные варвары? Не дергайтесь! Немедленно встаньте, как я вас поставил! Я едва начал наброски!

Скавр напустился на жреца.

— Кто дал тебе право, негодяй, отрывать моих солдат от нарядов?

Стипий вышел из тени и прищурился на ярком солнце. В руке он держал несколько листов пергамента и кусок угля.

— Что, по-твоему, важнее, — требовательно произнес он, — жалкие заботы о бренной и преходящей жизни или бессмертная слава Фоса, да продлится она вечно?

— Бренная и преходящая жизнь — единственное, что я знаю, — возразил трибун.

Стипий даже отступил на шаг в ужасе, словно столкнувшись с диким зверем. Он обвел знак Фоса вокруг сердца и быстро пробормотал молитву, отвращая от себя святотатство Марка.

Скавр понял, что в своей откровенности зашел слишком далеко. Этого ни в коем случае нельзя делать. В Видессе, где религия пропитывает все сферы жизни, подобный ответ мог вызвать настоящий бунт.

Трибун проговорил более мягко:

— Насколько мне известно, ни один из этих солдат не придерживается веры Фоса.

Он бросил быстрый взгляд на Пулиона и Ворена, которые закивали, явно раздираемые на части противоречивыми приказаниями Стипия и Скавра.

Марк повернулся к жрецу.

— А если они действительно язычники, то какое тебе до них дело?

— Правильный вопрос, — нехотя согласился Стипий. Он по-прежнему смотрел на трибуна с неприязнью. — Души этих еретиков, несомненно, попадут под лед Скотоса. Однако их лица могут, тем не менее, послужить Фосу. Они достойны быть запечатленными. Я тут подумал: наружностью они напоминают святых Акакия и Гурия. Оба этих святых тоже не носили бород.

— Ты никак пишешь иконы? — спросил жреца Марк, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучал скептицизм. Ну да, конечно, подумал он, а через минуту этот толстый пьяница начнет уверять, что может нести яйца.

Но Стипий не уловил в вопросе насмешки.

— Да, — просто ответил он, протягивая листки римлянину. — Ты, конечно, понимаешь, это всего лишь грубые наброски. И уголь не тот, что нужен. Монастырские дурни жгут для угля ореховое дерево. Мирт дает куда более тонкий уголь, им можно делать более мелкие штрихи.

Но трибун почти не слушал жалоб и объяснений. Он пробежал глазами по листам, все более дивясь увиденному. Стипий, несомненно, был одаренным художником. Несколько выразительных беглых штрихов хорошо передавали основные черты солдатских лиц — крепкий нос и острые скулы Пулиона, задумчивый рот Ворена, шрам на подбородке. У Пулиона тоже были шрамы, но рисунок Стипия не запечатлел его боевых отметин.

Привыкший к беспощадной реалистичности римского искусства, Марк спросил:

— Почему ты изобразил шрамы одного солдата и не нарисовал их на втором портрете?

— Святой Гурий был солдатом и удостоился мученического венца, защищая алтарь Фоса от язычников-хаморов. Поэтому я должен был изобразить его именно воином. Что касается Акакия Климакия, то он приобрел вечную славу милосердными делами и щедрыми пожертвованиями, а в войнах участия не принимал.

— Но ведь у Пулиона тоже есть шрам, — запротестовал трибун.

— Ну и что? Почему я должен забивать себе голову личными делами каких-то варваров? Лишь поскольку их внешность может послужить напоминанием об избранниках Фоса, постольку и они сами, ничтожные, приобретают в Его глазах некоторое значение. Черты их далеки от идеала, но это отнюдь не означает, что из-за такой малости я должен предавать идеал. Мои интересы заключаются в том, чтобы изобразить святых Климакия и Гурия, а не каких-то Пулла и Воренона, или как там их кличут. — И Стипий разразился хриплым смехом, довольный удачным, как ему представлялось, словцом.

Да, похоже, у Марка и жреца прямо противоположные взгляды на искусство. Однако сейчас трибун был слишком раздражен высокомерием этой винной бочки в голубом плаще, чтобы еще и вести с ним искусствоведческие дискуссии.

— Будь добр, сделай мне большое одолжение: не отрывай моих солдат от поручений, которые дают им командиры. Мои интересы заключаются в том, чтобы эти поручения выполнялись.

Стипий злобно раздул ноздри.

— Наглый варвар! Мужлан!

— Вовсе нет. — Трибун не собирался наживать себе нового врага. — У тебя свои заботы, у меня — свои. И твой Гурий наверняка отлично понимал, что солдат должен выполнять приказы командира. Как и то, что разгильдяйство ведет к большой беде.

Жрец-целитель был поражен.

— Вот уж такого довода от безбожника я не ожидал. — В его налитых кровью глазах мелькнула хитрая искорка.

Марк развел руками. Если аргумент подействовал, то большего и желать нельзя.

— Что ж, хорошо, — сказал наконец жрец. — Возможно, я слегка погорячился.

— То, чем заняты мои люди в свободное время, — их личное дело. Если они захотят позировать для тебя, я, разумеется, не смею возражать, — с облегчением сказал трибун. Он был рад, что сумел снять напряженность.

Стипий поразмыслил немного.

— А как насчет тебя?

— Что — насчет меня?

— Когда я впервые увидел тебя, я сразу понял: вот кто будет отличной моделью для святого Кведульфа Халогайского.

— Святого Кве… кого? — удивленно переспросил Марк.

Халогаи жили в холодных землях далеко на севере от Видесса. Некоторые из них нанимались в имперскую армию, а многие промышляли пиратством. Насколько было известно Скавру, они поклонялись отнюдь не Фосу, а своим жестоким божествам.

— Каким же это образом халогай сделался видессианским святым?

— Кведульф приобщился к истинной вере во времена правления Ставракия, да упокоит Фос его великую душу! — Жрец обвел круг у груди. — Кведульф проповедовал слово веры своим соотечественникам в ледяных фиордах, но проклятые язычники не желали слушать. Они привязали его к дереву и пронзили копьями. Святой безропотно и отважно принял мученическую смерть от рук варваров во имя бессмертного Фоса.

Ничего удивительного в том, что халогаи не приняли веры Кведульфа, подумал трибун. Ставракий завоевал их провинцию Агдер, и они наверняка видели в проповеднике своего рода троянского коня, который помогает видессианам расширить сферу влияния на севере. Религия в Видессе часто использовалась в политических целях.

Скавр не разделял воззрений Стипия, но спорить не стал. Вместо этого он спросил:

— Но почему я? Я не очень-то похож на халогая.

— Это правда. Ты смахиваешь больше на видессианина. Что ж, тем лучше. Волосы у тебя светлые, как у дикарей с севера. Твоя внешность поможет мне передать живой образ святого Кведульфа. Его портрет будет ясным и понятным даже для неграмотного. Символически этот святой будет представлять признание истинной веры Империи.

— А, — сказал Марк, не желая показывать жрецу свое замешательство. Хотел бы он, чтобы сейчас рядом оказался Горгид. Грек растолковал бы все эти хитросплетения. Для упрямого и прямолинейного римлянина портрет был всего лишь портретом. Марк считал, что по картине можно судить только о сходстве изображения с моделью, но никак не об абстрактном и далеком от реальной жизни идеале.

Все еще слегка сконфуженный, Скавр неловко кивнул Стипию, когда тот повторил просьбу позировать для рисунка, а потом отчитал Пулиона и Ворена вполовину не так грозно, как те заслуживали. Едва поверив в такое везение, легионеры отдали честь и исчезли прежде, чем Марк очнулся от дум.

Если Кведульф проповедовал свою веру как Стипий, размышлял Марк, его собратья имели по крайней мере одну лишнюю причину наградить его мученическим венцом.

* * *

Несмотря на вмешательство Стипия, подготовка к походу шла довольно успешно. Римляне отлично умели обучать новичков, и те, кто присоединился к легиону с тех пор, как отряд Скавра оказался в Видессе, справлялись с работой почти так же хорошо, как римляне. Влияние солдат Скавра в легионе было очень сильным, и новички старались изо всех сил. Результаты тренировок удовлетворили даже Гая Филиппа, который гонял уроженцев Империи не меньше, чем тех, кто вырос под небом Лация или Апулии.

Старшего центуриона постигла другая беда. Справиться с нею было куда труднее, чем с недисциплинированным солдатом.

За три дня до того, как видессианская армия собралась выступить из столицы, ветеран подошел к Марку и замер, как на параде. Само по себе это было отвратительной приметой. Гай Филипп терпеть не мог подобных формальностей и прибегал к ним только в тех случаях, когда намеревался сказать нечто, что Скавр заведомо не захочет слушать.

Когда трибун увидел у Гая Филиппа под глазом фонарь, напряжение, с которым он ждал начала разговора, возросло многократно. Неужели какой-то солдат оказался настолько глуп, что поднял руку на Гая Филиппа? Если это действительно так, то вполне вероятно ожидать рапорта о мертвом легионере.

— Ну?! — рявкнул Скавр, видя, что Гай Филипп все еще молчит.

— Командир, — произнес Гай Филипп и снова выдержал долгую паузу.

Марк решил, что первоначальное предположение было правильным. Но вдруг, словно открылись шлюзы, старшего центуриона прорвало:

— Есть ли хоть какая-нибудь возможность не брать с собой этих проклятущих баб? Солдаты воюют куда лучше, если их ничто не связывает. Им не приходится думать о том, какую взбучку они получат ночью, или переживать, что их мелкие паршивцы опять сожрали что-то не то и блюют.

— Мне очень жаль, но нельзя, — тут же сказал Скавр. Он знал, что Гай Филипп до сих пор не может примириться с тем, что римляне берут в поход женщин. Это шло вразрез со всеми традициями легионов и претило натуре ветерана. По мнению Гая Филиппа, женщины годились лишь для краткого удовольствия. Все, что заходило за эти рамки, было вне пределов его понимания. Но видессианские обычаи отличались от римских. Отряды наемников, служивших Автократору, постоянно брали в поход жен и подруг. Марк чувствовал, что не в силах отказать легионерам в привилегии, которой пользуется вся армия.

— Что-нибудь случилось? — наконец спросил трибун.

— Случилось?! — взревел Гай Филипп, едва не взвыв от злости и обиды. — Ничего хорошего не может случиться, пока здесь кишат эти проклятые бабы! Они переворачивают все с ног на голову. А им так нравится! Скавр, ты же видишь, засранка навесила мне фонарь!

— Расскажи, что случилось. — Марк понимал, что старшему центуриону необходимо поделиться бедой. Он приготовился выслушать горестную повесть.

— Одно чудо, сотворенное Юпитером (тьфу!), а именно — сука по имени Мирра, подружка Публия Флакка, если хочешь знать, умудрилась в пять дней увязать столько барахла, что набралось три тюка, каждый из которых может сломать спину самому крепкому ослу из всех рожденных на свете. Но она, по крайней мере, закончила возготню. И вот ее сопливая дочурка стала ныть и требовать сладкого. И пусть боги высушат мои яйца, если эта сука не разбросала уже собранные вещи по полу, пока не нашла своей соплячке леденец! Я был там и видел все собственными глазами. Ей потребовалось на этот разгром не больше двадцати минут, чтоб ее вороны склевали! Вот тогда я и заработал синяк.

От громкого рыка Гая Филиппа на стенах трескалась штукатурка. Мирра, подумал Скавр, должно быть, очень волевая женщина, если выдержала подобную фронтальную атаку. Старший центурион привык к жесткой дисциплине легионов и давно забыл, что бывают более мягкие методы убеждения. Хуже того, он был разъярен: ему бросили вызов, а он не мог даже отомстить дерзкому противнику.

— Ну ладно тебе, успокойся. Хватит об этом. — Марк положил руку на плечо старого вояки. — Ты хорошо выполняешь свои обязанности. Неужели ты позволишь тем, кому плевать на долг и порядок, вывести тебя из равновесия?

— Конечно, позволю!!! — заорал Гай Филипп.

Скавр улыбнулся. Стоицизм опять оказался бессилен помочь.

* * *

Легионеры были готовы выступить задолго до срока, назначенного Туризином. Однако одного приказа недостаточно, чтобы сдвинуть с места такую большую армию. Некоторые подразделения (в основном хаморские наемники, а также несколько отрядов видессиан) не были готовы. Более того, корабли пока не в состоянии были приступить к транспортировке солдат, несмотря на все усилия друнгария флота Тарона Леймокера. Мятеж Ономагула разорвал флот Видесса на две части, и последствия этого были все еще ощутимы.

— Леймокер хочет обратно в тюрьму. — Сенпат Свиодо смеялся, но в шутке заключалась доля правды. Друнгарий провел в заключении несколько месяцев, когда Туризин Гавр по ошибке счел его заговорщиком и предателем. Если Леймокер не сумеет окончательно убедить Императора в том, что тот ошибался на его счет, то может вполне снова оказаться в тюремной камере.

Суда всех размеров и названий, от больших остроносых транспортов, которые обычно перевозили зерно, до маленьких рыбачьих баркасов теснились в видессианских портах. Казалось, моряков в столице стало больше, чем солдат. Моряки — все до одного видессиане — заполонили харчевни и гостиницы города. Они затевали пьяные драки с наемниками. Иногда — просто ради того, чтобы помахать кулаками, иногда — не на шутку, до крови.

При известии о драках Марк поневоле вспоминал Виридовикса. Как он перенес плавание в Присту? Если бы горячий кельт только знал, сколько раз он потерял возможность подраться, сбежав из города, то, наверное, приплыл бы назад. Вспыльчивый галл никогда не упускал возможности ввязаться в историю.

Видессианские доки были переполнены кораблями, стоявшими впритык один к другому. Прибытие еще одного — купеческого судна из Кипаса, что в западных провинциях, — не стало большим событием. Однако купец привез нечто гораздо более существенное, нежели груз вина. Он привез новости, которые разнеслись по городу с быстротой степного пожара.

В римские казармы их принес Фостий Апокавк. Когда-то — еще до того, как Скавр взял его к себе в отряд — он мыкался по воровским притонам города. Там у него остались кое-какие знакомые. Апокавк ворвался в казарму возбужденный. Его длинное лицо пылало от гнева.

— Проклятье грязным чужеземцам! — выкрикнул он с порога.

Легионеры вздрогнули. Их руки невольно потянулись к мечам. Видесс был городом-космополитом и городом-ксенофобом одновременно. Слишком часто подобный крик призывал толпы к бунту. Увидев, что это всего лишь Апокавк, солдаты обругали его. Он испугал их.

— Ты что, имеешь в виду нас? — спросил Скавр.

— Что? Нет, конечно! — ответил ошарашенный Апокавк и отдал командиру честь.

Бывало так, что Фостий старается быть римлянином больше, чем сами римляне, подумал трибун. Легионеры дали Апокавку возможность, которой он никогда не имел бы на своем клочке земли, — возможность обрести свое место в жизни. И в ответ получили полную преданность. Сейчас бывший видессианский крестьянин брил бороду, как римлянин, ругался на хорошей латыни — с акцентом, правда, но вполне бегло. Апокавк — единственный из новых солдат Марка, кто носил на руке клеймо легионера.

— Эти проклятые Фосом еретики-намдалени… — начал Фостий. В некоторых случаях он все же оставался истинным видессианином.

— Солдаты Аптранда? — Трибун встревожился не на шутку. Римляне беспокойно переглянулись. Однажды им приходилось усмирять мятеж и сдерживать толпу, готовую растерзать на части людей Княжества. Эта история оставила неприятные воспоминания.

Апокавк отрицательно покачал головой:

— Нет, эти бродяги тут не при чем. Среди них достаточно честных людей, чтобы не творить беспорядков. — Он с отвращением сплюнул себе под ноги. — Я говорю о людях Дракса.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не тяни же, парень! Говори! — кричали легионеры.

Сердце Марка упало. Его охватило предчувствие беды.

— Этот ублюдок, пират, — проговорил Апокавк, — его послали за Бычий Брод, чтобы он усмирил мятежников, так теперь он возомнил себя королем. Дракс, грязное, вонючее порождение Скотоса… Он украл у нас западные провинции!

Глава вторая

Впередсмотрящий прокричал с бочки, укрепленной на вершине мачты “Победителя”:

— Земля!

— Благодарение богам! — хрипло вымолвил Виридовикс. — Я уж думал, они нас забыли.

Обычно загорелое лицо галла было сейчас бледным. Рыжие волосы слиплись от пота. Виридовикс ухватился за канаты, ожидая нового приступа тошноты. Долго ждать не пришлось Новый порыв ветра донес с камбуза вонь горячего прогорклого жира и жареной рыбы. Виридовикс перегнулся через борт. Слезы струились по его щекам.

— Уже три дня! Три дня! Я стал бы трупом, если бы плавание продлилось неделю! — Несчастный кельт говорил на своем родном языке — языке, которого никто на борту корабля (никто во всем этом мире!) не мог понять.

Но вовсе не это обстоятельство послужило причиной веселого любопытства команды. Воды Видесского моря были спокойны, как гладь стекла. Морякам казалось странным, что кто-то мог страдать от качки в такую ясную погоду.

Виридовикс пустился на все лады проклинать свой чувствительный желудок, но внезапно оборвал тираду, когда тот взял реванш.

С верхней палубы спустился Горгид. Он нес чашку горячего мясного бульона. Грек мог отказаться от медицины ради того, чтобы посвятить себя написанию исторической книги, однако в душе все равно оставался врачом. Мучения Виридовикса вызвали у него сочувствие, тем более что сам он не испытывал никаких неудобств и не мог понять слабости кельта.

— На-ка, выпей, — сказал грек.

— Уйди ты от меня! — взвыл Виридовикс. — Убери это пойло. Я не голоден.

Горгид гневно взглянул на своего товарища. Если что-то и могло взбесить грека, так это упрямый и глупый пациент.

— Ты собираешься блевать на пустой желудок? Все равно тебе предстоит маяться, пока мы не станем на якорь. Так тебе, по крайней мере, будет чем рвать.

— Ненавижу море! Будь оно проклято, — сказал галл, глотая бульон под безжалостным взглядом Горгида.

Спустя короткое время беднягу опять стошнило.

— Чума! Чтоб боги покарали того негодяя, который построил первый корабль! Позор мне, что попал сюда из-за женщины!

— А чего ты, собственно, ожидал, путаясь с любовницей Императора?

Вопрос Горгида был чисто риторическим. Характер Комитты Рангаве обжигал хуже ядовитой кислоты. Когда Виридовикс отказался бросить ради нее остальных своих подруг, Комитта пригрозила нажаловаться Туризину — дескать, Виридовикс ее изнасиловал. Этим и объяснялось стремительное исчезновение кельта из столицы.

— Вероятно, ты прав, о мудрый наставник и учитель, но можешь не читать мне нотацию. — Виридовикс смерил грека взглядом зеленых глаз. — Я, по крайней мере, не бегу от самого себя.

Врач хмыкнул. Слова Виридовикса были слишком близки к истине. Кельт, конечно, варвар, но дураком его никак не назовешь.

А Квинт Глабрио мертв. Горгид смотрел на его остывающее тело. Просто смотрел. Он, врач, был бессилен. И с тех пор медицина, которой он отдал свою жизнь, казалась ему пустой и бесполезной. Какой в ней толк, с горечью спрашивал себя Горгид, если она не помогла ему спасти близкого человека?

Историческая наука дала ему новую цель в жизни. По крайней мере, история не сыпала соль на его незаживающие раны. Горгид не был уверен, что сумел бы объяснить все это кельту. Да он и не собирался пускаться в объяснения. Однако фраза Виридовикса подвела черту под его собственными размышлениями о своем поступке.

Ариг, сын Аргуна, подошел к ним и таким образом спас Горгида от трудного разговора. Даже кочевник из далеких степей Шаумкиила — и тот с легкостью переносил плавание.

— Ну, как он? — спросил Ариг. Видессианская речь аршаума была окрашена цокающим акцентом.

— Не слишком, — отозвался грек. — Но если земля уже в пределах видимости, значит, скоро мы будем в Присте. Может быть, даже сегодня к полудню. Это сразу вылечит его.

Плоское смуглое лицо Арига оставалось, как всегда, невозмутимым, но в его хитрых раскосых глазах появилось веселое выражение.

— А лошадь-то тоже раскачивается на бегу, Вридриш, — обратился он к страдальцу-кельту. — Ты, часом, не помрешь от качки во время верховой езды? Нам предстоит до-олго сидеть в седле!

— Нет, от верховой езды я не… Ах ты, змея-аршаум, — произнес Виридовикс, вложив в проклятие по адресу друга всю энергию, какая еще оставалась в его измученном теле. — Убирайся ты к воронам, не то я наблюю на твои дорогие сапоги из овечьей кожи.

Ухмыляясь, Ариг удалился.

— Качка, — пробормотал Виридовикс. — От одной только мысли меня в дрожь бросает. О, Эпона не дозволит, чтоб такое случилось!

— Эпона — кельтская богиня-лошадь? — спросил Горгид, которого всегда интересовали обычаи и верования других народов.

— Да. Я много раз приносил ей жертвы, хотя в Империи не делал этого. — Кельт выглядел виноватым. — Думаю, мне надо бы почтить ее как следует, когда мы доберемся до Присты. Если только я доживу до этого часа.

* * *

Приста, далекий пограничный пост Видесса, стояла на краю безбрежного моря травы. Там жило не более десяти тысяч человек. Могучие стены и крепостные башни этого небольшого города были, пожалуй, самыми мощными во всей Империи — за исключением одной лишь столицы.

Отсюда имперские интриганы стравливали друг с другом разные племена кочевников, здесь они привлекали их на службу Видессу. Кочевникам же этот город был нужен для торговли. Сало, мед, воск, звериные и овечьи шкуры, мех, рабов отдавали в обмен на пшеницу, соль, вино, шелк, благовония из Видесса.

Многие хаморские каганы уже не раз пытались захватить Присту. Стены не всегда оказывались достаточно действенной защитой от их набегов. Прошлое Присты было весьма бурным.

В этом городе можно было увидеть большие красивые дома с мраморными и гранитными колоннами, выстроенные в классическом видессианском стиле, — и рядом с ними грубые хижины из плохо отесанных бревен, глинобитные хибары, а на открытых пространствах — разбитые степняками шатры, крытые цветными полотнами. Издалека они напоминали семейства мухоморов, выросших посреди города.

Хотя в Присте стоял видессианский гарнизон и имелся имперский губернатор, большая часть населения имела среди предков кочевников, и в жилах горожан текла смешанная кровь хаморов, аршаумов и видессиан.

Портовые грузчики — широкоплечие грубые детины с густыми неряшливыми бородами — явно предпочитали видессианские льняные туники и штаны коже и мехам, столь традиционным у кочевников. Однако при этом почти у всех на головах красовались невысокие остроконечные шапки — обычный убор хаморов, которые не снимали их ни летом, ни зимой.

Когда Пикридий Гуделин попросил одного из них помочь снести на берег вещи, тот даже не шелохнулся. Гуделин раздраженно поднял бровь.

— Похоже, мне страшно повезло и я наскочил на глухого мула, — произнес он, поворачиваясь к другому грузчику, столь же невозмутимому. Голый по пояс, тот безмятежно грелся на солнце. Он тоже словно не заметил Гуделина.

— О Фос милосердный, неужто мы попали в страну глухонемых? — вопросил бюрократ, начиная уже сердиться. В Видессе он привык к почтительности.

— Пусть меня испепелят духи, если я не заставлю их слушать! — заявил Ариг и шагнул к грузчикам, стоявшим у причала.

Они уставились на него со злобой. Между хаморами и аршаумами не водилось особой приязни.

Ланкин Скилицез дотронулся до руки Арига. Офицер недолюбливал бюрократов и к тому же не прочь был позабавиться видом униженного чиновника. Но Ариг мог каким-нибудь неосмотрительным поступком вызвать драку. Этого Скилицез допустить не хотел.

— Позволь, я попробую, — предложил он.

Причальные крысы без всякого страха уставились на Скилицеза. Видессианский офицер был крупным человеком, сильным, крепким, с лицом старого солдата, но грузчиков хватит, чтобы расправиться и с ним, и с его друзьями. К тому же он явился в компании с аршаумом…

Но они перестали скалиться и удивленно заулыбались, когда видессианин заговорил с ними на их языке. После недолгих переговоров четверо из них встали и взвалили на плечи вещи послов. Только Ариг нес свое имущество сам. Он не собирался доверять хаморам.

— Должно быть, очень полезно уметь разговаривать с людьми на их языке, где бы ты ни оказался, — восхищенно обратился Виридовикс к Скилицезу. Едва ступив на берег, галл обрел свою былую жизнерадостность и болтливость. Подобно гиганту Антею, он черпал силу в прикосновении земли, своей матери.

Скилицез сдержанно кивнул в ответ. Это, похоже, весьма раздосадовало Виридовикса — тому хотелось потрепать языком.

— А ты, мой дорогой Горгид, сочинитель исторических трактатов, — разве ты не хотел бы, чтобы эти ребята перемолвились с тобой словечком на твоем родном языке? Чтобы ты мог сам задавать им вопросы, не прибегая к переводчику?

Горгид не обратил внимания на насмешку. Замечание Виридовикса задело больное место в его душе.

— Клянусь богами, галл! Ничто другое не доставило бы мне большего удовольствия. Хотел бы я в этом чужом мире поговорить на моем родном языке — хотя бы с одним человеком! Ты — самый близкий из всех, кого я здесь знаю, но даже в разговоре с тобой эллинский так же бесполезен, как кельтский. А тебя разве не раздражает, что ты все время должен говорить по-видессиански или по-латыни?

— Да, раздражает, — быстро согласился Виридовикс. — Даже римлянам лучше, чем нам. Они могут общаться друг с другом, их язык не умрет. Я пытался обучать кельтскому моих подруг, но они не считали, что это так уж необходимо. Боюсь, я выбрал этих девчонок только потому, что они красивы и пылки в постели.

И вот ты остался совсем один, подумал Горгид.

Как бы подтверждая эти мысли, галл внезапно взорвался. Он разразился дикими криками на кельтском языке. Ариг и видессиане широко пораскрывали рты, глядя на него. Местные жители тоже воззрились на Виридовикса — их удивляла его бледная кожа, веснушки, огненно-рыжие волосы. Они даже отступили на несколько шагов, возможно опасаясь, что незнакомец произносит какое-то заклинание.

Виридовикс проорал несколько песен, а затем остановился, ругаясь на смеси всех известных ему языков.

— Проклятье, я забыл, как там дальше! — простонал он и повесил голову.

После столицы с ее широкими прямыми улицами, вымощенными булыжником или деревянной брусчаткой, с ее удобной системой канализации, Приста производила на путешественников своеобразное впечатление. Главная торговая магистраль города оказалась обычной грунтовой дорогой, покрытой толстым слоем засохшей грязи. Она петляла, как тропинка в лесу, и была немногим шире обычной просеки. Помои и отбросы стекали по небольшому каналу, прорытому посреди улицы. Горгид увидел, как один кочевник непринужденно спустил штаны и помочился в канал. Никто не обратил на него внимания. В Элладе, где родился и вырос Горгид, подобные вещи тоже были обычным явлением. Крик “Поберегись! ” предупреждал прохожего о том, что очередной котел с отбросами сейчас будет выплеснут на улицу.

Но римляне относились к вопросам гигиены куда более серьезно. В больших городах Видесса также соблюдались правила санитарии.

“Ну так что из этого? — подумал Горгид. — Даже здесь, в заштатной Присте, наверняка есть жрецы-целители, которые спасают безнадежных больных”. Однако затем Горгид подумал о том, что многие из жителей Присты следуют степным обычаям и не поклоняются Фосу.

Грек бросил взгляд на храм видессианского Доброго Бога, стоящий неподалеку. Серые неоштукатуренные камни, глубокие царапины на стенах — все свидетельствовало о том, что это одно из самых старых зданий в городе. Шар на вершине купола был не позолочен, а покрыт желтой краской, наполовину облезшей.

Скилицез заметил это и нахмурился. Что касается Пикридия Гуделина, то если он и чувствовал какое-то недовольство при виде запущенности храма, то, во всяком случае, держал это при себе.

Однако чиновник стал более разговорчивым, когда его глазам предстало то, что местные жители именовали “лучшей гостиницей города”.

— Ну и дыра! — проворчал чиновник. — Я видел коровники куда более чистые, чем эта, с позволения сказать, гостиница.

Местные жители, сопровождавшие видессиан, зло оскалились. “Ага, — подумал Горгид, — они все-таки понимают видессианский язык”. Но в душе грек был полностью согласен с Гуделином.

Общая комната оказалась маленькой, мебели в ней было немного, и совершенно очевидно, что вот уже несколько лет здесь не делали уборки. Стену над каждым факелом покрывал густой слой сажи. В комнате пахло дымом, кислым вином и еще более удушливым потом.

Клиентура гостиницы состояла из темных личностей, которые вполне могли оказаться родными братьями паршивцев, околачивающихся на пристани. Хотя большинству было уже за сорок, все были одеты в длинные, кричаще-яркие туники, вроде тех, что носили уличные хулиганы Видесса: у каждого на пальцах и шее висело изрядное количество золотых цепей и колец. Голоса звучали громко и резко. Речь была перегружена воровским жаргоном.

Виридовикс прошептал по-латыни:

— Я не сяду играть в кости с этими парнями, даже если мне приставят нож к горлу.

— Воров видно издалека, — ответил ему Горгид на том же языке, — даже если это богатые воры.

Хозяин постоялого двора — коренастый человечек с мрачным выражением лица и жуликоватыми глазками, — казалось, задался целью разрушить расхожее представление о трактирщике как о человеке добродушном и приветливом. Комната, которую он с ворчанием выделил посольству, оказалась такой маленькой, что едва вместила пять соломенных матрасов — их притащил слуга. Гуделин бросил тому мелкую монету.

Как только слуга удалился, чиновник рухнул на матрас (самый толстый, отметил Горгид) и оглушительно захохотал. В ответ на удивленные взгляды своих спутников он пояснил:

— Я просто подумал: если это лучшее из всего, что может предложить нам Приста, то пусть Фос сохранит нас от худшего.

— Наслаждайся хотя бы этим, пока у тебя есть возможность, — посоветовал Скилицез.

— Толстяк прав! — заявил Ариг.

Гуделин, похоже, не слишком обрадовался поддержке хитрого аршаума — если, конечно, Ариг действительно собирался поддержать его.

— Даже самые лучшие города — это тюрьма! — продолжал аршаум. — Только в степи человек дышит свободно.

В дверь вежливо постучали. Явился солдат. Густая борода, широкие плечи, скуластое лицо — он напоминал хамора. Но на нем была не хаморская куртка из жесткой кожи, а кольчуга. И говорил он на неплохом видессианском языке.

— Вы — господа с “Победителя”? Послы в Аршаум? — Когда они подтвердили это, солдат поклонился: — Его превосходительство губернатор Мефодий Сива приветствует вас и просит пожаловать на небольшой прием в вашу честь перед заходом солнца. Я зайду за вами и провожу вас.

Он снова склонил голову, отдал честь и вышел так же быстро, как и вошел. Было слышно, как его сапоги стучат по узкой каменной лестнице.

— Этот Мефо… как его? Он колдун, что ли? Откуда он так быстро узнал, что мы здесь? — воскликнул Виридовикс. В этой стране он повидал магии более, чем достаточно, чтобы задать такой вопрос на полном серьезе.

— Вовсе нет, — ответил Гуделин, усмехнувшись наивности кельта. — Просто один из лентяев там, в порту, — его соглядатай, и это так же верно, как то, что солнце Фоса восходит каждый день на востоке.

Более опытный в подобных вопросах, чем галл, Горгид тоже догадался об этом. Он не был огорчен, когда догадка его подтвердилась. Главной функцией губернатора Сивы было внимательно наблюдать за степями и охранять Империю. Если он делал это так же тщательно, как следил за своим городом, то Видесс защищен надежно.

* * *

Мефодий Сива оказался на удивление молодым человеком. Ему было едва за тридцать. Его внешность немного портил слишком длинный нос.

Губернатор держался достаточно оживленно, чтобы не давать гостям соскучиться. Похлопав Арига по плечу, он прогудел:

— Ну что, сын Аргуна, мне опять поставить у каждого колодца по часовому?

Ариг засмеялся:

— В этом нет нужды. Я буду паинькой.

— Да уж. Лучше бы тебе не вытворять безобразий. — Убедившись, что кубки всех гостей полны вина. Сива объяснил: — Когда этот негодяй однажды останавливался в нашем городе на пути в Видесс, он бросил в каждый городской колодец по пригоршне лягушек.

Ланкин Скилицез так и замер с раскрытым ртом. И вдруг ухватился за бока и разразился громким хохотом. Гуделин, Виридовикс и Горгид ничего не поняли.

— Неужели вы не знаете?.. — начал Сива и затем сам ответил на свой вопрос: — Да нет же, конечно, вы не можете этого знать. Откуда? Вы не общаетесь с варварами каждый день. Иногда я забываю о том, что живу на краю Империи, а не на краю Неизвестности… Ну так вот: все хаморы до смерти боятся лягушек. Три дня они не пили воды из колодцев!

Ариг снова засмеялся, вспомнив, как удачно пошутил.

— Но это еще не все, знаете ли. Им пришлось заплатить видессианину, чтобы тот выловил из воды всех квакушек. Потом они принесли в жертву черного ягненка. Они проделывали это у каждого колодца, дабы отвратить демонов. И ваш жрец Фоса еще пытался остановить это, крякая насчет еретических обрядов! О, это было прекрасно! — заявил Ариг, сияя как медный грош.

— Это было ужасно! — возразил Сива. — Один из хаморских кланов тут же снялся и ушел в степь. Они унесли груз шкур стоимостью в пять тысяч золотых. Торговцы стонали несколько месяцев.

— Лягушки? — переспросил Горгид, быстро делая заметку на клочке пергамента.

Губернатор спросил, почему он записывает. Весьма неохотно Горгид рассказал о своем историческом труде. Сива удивил его вдумчивым кивком и несколькими дельными вопросами. За грубоватыми манерами провинциального губернатора скрывался недюжинный ум.

У Мефодия Сивы обнаружились и другие интересы, которых трудно было ожидать от пограничного чиновника. Его резиденция имела толстые двойные стены, решетки на узких окнах, покрытые металлическими полосами двери. Все это позволяло использовать ее в качестве форта. Но она обладала роскошным садом — это был настоящий взрыв красок, пиршество цветов. Мальвы и розы цвели ровными рядами, желтые и сиреневые тюльпаны свидетельствовали, по мнению Горгида, об опытной руке цветовода. Низкие вьющиеся растения и кустарники были привезены сюда из влажных тропических лесов или с горных утесов — в степи таких не найдешь.

Совершенно естественным было желание Сивы, отрезанного от столицы, узнать от имперского посольства как можно больше новостей. Он удовлетворенно крякнул, когда услыхал от послов, как были разбиты мятежники — Баан Ономагул и Елисей Бураф.

— Да будут прокляты предатели! — сказал он. — Я посылал донесения с каждым кораблем, отплывающим в столицу, и так — два последних месяца. Негодяи, должно быть, все их потопили. Два месяца — слишком большой срок, когда Авшар разгуливает у тебя под боком.

— Ты уверен, что это он, этот проклятый колдун? — спросил Виридовикс. Страшного имени князя-колдуна было достаточно, чтобы отвлечь кельта от заигрываний с одной из служанок.

Мефодий Сива не был женат. Он держал в услужении нескольких привлекательных девушек. Смешанная видессианско-хаморская кровь сделала их полноватыми, так что они не вполне отвечали имперским представлениям о красоте. Повышенное внимание Виридовикса к служанкам не вызывало ни малейшего раздражения со стороны радушного хозяина. Едва увидев кельта, Мефодий был буквально заворожен его внешностью: огромным ростом, цветом лица, пламенеющими волосами. Певучий акцент галла показался губернатору также очень странным.

На встревоженный вопрос Виридовикса Сива ответил:

— Кто же, кроме Авшара, кутается в покрывало так, что и лица не увидишь? Кто появляется и исчезает по мановению руки? У кого еще такой гигантский черный жеребец? Степные лошадки низкорослы и серы. В Пардрайе ничего подобного никогда не было, так что догадаться нетрудно.

— Да ты прав. Это он, этот негодяй, — согласился Виридовикс. — Но ни рост, ни жеребец ему не помогут. Мой добрый кельтский меч порубит гада в капусту!

Мефодий Сива скептически поднял бровь. Однако Горгид знал: то была не пустая похвальба в устах кельта. Меч Виридовикса — близнец меча Скавра, творение галльских друидов, обладал сильнейшими чарами. Мечи-близнецы оказались необычайно могущественными в земле Видесса, где процветала магия.

— С тех пор как я отправил последнее донесение в Видесс, Присты достигла еще одна новость, — добавил Сива. По его голосу было слышно, что эта новость также не из приятных. — Вы, конечно, понимаете — это только неподтвержденные слухи… Но говорят, к проклятому колдуну присоединился Варатеш со своей бандой.

И снова Горгид почувствовал, как нечто важное проходит пока что мимо него. Виридовикс и Гуделин также не поняли, о чем говорит губернатор. Но Панкину Скилицезу и это имя, похоже, было хорошо известно.

— Изгой, поставленный вне закона, — проговорил офицер утвердительно. Он действительно знал этого Варатеша, и ему не нужно было ни о чем больше спрашивать.

— Предупреждаю: это пока что просто слух, пущенный по ветру, — повторил Сива.

— Да хранит нас Фос! Пусть это и останется слухом, — отозвался Скилицез и начертил знак Фоса вокруг сердца. Заметив недоумение своих товарищей, он пояснил: — Варатеш — опасный, коварный и умный человек, его всадники — опытные бойцы. Если бы против нас выступил большой клан, это было бы лишь ненамного хуже встречи с Варатешем.

Неприкрытая тревога Скилицеза передалась и Горгиду. Грек знал, что Скилицеза не пронять по пустякам. Арига, однако, вести не слишком задели.

— А, хаморы!.. — выговорил он презрительно. — Ты еще скажи, чтоб я прятался от птенцов куропатки, прыгающих в траве.

— С этим человеком приходится считаться. Он становится сильнее с каждым днем, — сказал Сива. — Возможно, ты не знаешь: этой зимой, когда Великую Реку Шаум сковало льдом, он ходил в набег на запад, в Аршаум.

Ариг изумленно разинул рот, а опомнившись, прошипел проклятие на своем языке. Аршаум был искренне убежден в своем полном превосходстве над хаморами. И по праву. Разве его народ не отбросил “волосатых” на восток, за Реку? Минули десятки лет с тех пор, как хаморы — даже бандиты — осмеливались докучать аршаумам.

Видя, что аршаум кипит от ярости, Мефодий Сива окликнул служанку:

— Филеннар, почему бы тебе на время не перестать строить глазки нашему усатому другу и не принести полный бурдюк?

Девушка отправилась выполнять приказание. Виридовикс проводил ее жадным взглядом.

— Бурдюк? — алчно переспросил Ариг. Он мгновенно забыл о своем гневе. — Кумыс? Клянусь тремя волчьими хвостами моего клана! Прошло уже пять лет с тех пор, как я пробовал его. Ваши безмозглые крестьяне умеют делать лишь вино да пиво.

— Новый напиток? — заинтересовался Пикридий Гуделин.

Горгид припомнил, как однажды аршаум громогласно восхвалял напиток степей. Но грек забыл, из чего кочевники его приготовляют. Виридовикс, искренний любитель доброй выпивки, почти сразу перестал огорчаться из-за исчезновения Филеннар.

Вскоре девушка вернулась с громадным бурдюком из конской шкуры, на внешней стороне которой еще оставалась шерсть. По знаку Сивы она передала бурдюк Аригу. Тот принял сосуд так нежно, словно это был новорожденный младенец. Он развязал ремешок у верхней части бурдюка, поднял его и припал к горловине. Несколько секунд аршаум жадно и шумно пил. В степях считается признаком хорошего тона открыто наслаждаться угощением.

— А-ах! — выдохнул Ариг, вытирая губы рукавом.

— А, умирающий грешник! — воскликнул Виридовикс; на городском жаргоне это выражение обозначало пьянчугу. Галл поднял бурдюк, взяв его из рук Арига, но при первом же глотке выражение жадного ожидания на лице Виридовикса сменилось удивленной гримасой. Он плюнул на пол. — Фу! Какое отвратительное пойло! Из чего его делают?

— Из кислого кобыльего молока, — ответил Ариг. Виридовикс скроил рожу:

— Понятно. На вкус — как внутренности дохлой улитки.

Ариг гневно взглянул на Виридовикса.

Ланкин Скилицез и Мефодий Сива были привычны к кумысу и с удовольствием пили его, облизывая, по обычаю кочевников, губы. Когда очередь дошла до Гуделина, тот проглотил чуть-чуть — из вежливости. Чиновника не слишком огорчала необходимость передать бурдюк Горгиду.

— Тебе лучше привыкнуть к этому, Пикридий, — насмешливо проговорил Скилнцез.

— Эта фраза мне очень скоро надоест, — ответил чиновник с кислым видом.

Скилицез усмехнулся. Кумыс успел согреть его.

Горгид подозрительно понюхал наполовину пустой бурдюк. Грек ожидал услышать кислый сырной душок, но по запаху кумыс больше напоминал легкий чистый эль. Горгид отпил, подумав, что напиток имеет слабый привкус молока. По крепости кумыс не уступал сухому вину.

— Это совсем неплохая штука, Виридовикс, — сказал Горгид. — Попробуй еще раз. Если ты ожидал чего-то сладкого, как вино, то неудивительно, что нашел странным его вкус. Но уж конечно, тебе доводилось пробовать и худшее.

— Угу. Однако я пробовал и кое-что получше, — возразил галл и потянулся за кувшином вина. — В степи у меня не будет выбора, но сейчас я лучше хлебну вина. Прости уж, Ариг. Передай ему этот напиток из давленых улиток, грек, коли он так любит его.

Виридовикс опрокинул кувшин и припал к горлышку, жадно глотая и дергая кадыком.

* * *

Сива дал посольству небольшой отряд — десять человек.

— Этого достаточно, чтобы показать, что вы находитесь под защитой Империи, — объяснил губернатор. — Конечно, я мог бы отправить с вами весь мой гарнизон, но, боюсь, и этого будет недостаточно, случись с вами настоящая беда. К тому же я не хочу оголять крепость. Степные кланы могут объединиться и сжечь Присту. Они считают нас полезными до тех пор, пока мы не покажемся им опасными.

Губернатор разрешил посланникам выбрать себе лошадей — верховых и сменных — из конюшен гарнизона. Его щедрость избавила путешественников от мрачной необходимости обращаться к любезным соседям по гостинице, которые оказались лошадиными барышниками.

Как и предполагал Виридовикс, они были также шулерами. Горгид наотрез отказался играть с ними, но Ариг и Гуделин не проявили такой осмотрительности. Аршаум проиграл — и немало. Однако Гуделин внакладе не остался.

Услышав об этом, Скилицез выразительно улыбнулся:

— Чернильные души — бандиты куда большие, чем конокрады. Думаю, лошадиному барышнику никогда не угнаться за имперским бюрократом.

— Убирайся под лед, приятель, — ответил Гуделин. Золото звякнуло у него в поясе.

Однако в другом случае чиновник оказался достаточно умен, чтобы обратиться за советом к знающему человеку. Как Горгид с Виридовиксом, он попросил Арига помочь с выбором лошадей. Только Скилицез достаточно доверял своему опыту и чутью и сделал свой выбор так умело, что даже кочевник посмотрел на видессианского офицера с неприкрытым восхищением.

— Ты взял пару лошадок, от которых и я бы не отказался, — заметил Ариг.

— Как ты можешь такое говорить? — возопил Виридовикс. — Я знаю кое-что о лошадях. По крайней мере то, что все кельты. Но такого большого табуна еще не видел. Все равно что куча фасоли в большом горшке.

Кельт неплохо описал грубоватых низкорослых степных лошадок. Они были крепки и не слишком красивы, совсем не похожи на чистокровных скакунов, столь ценимых в Империи.

Но Ариг сказал:

— Кому нужна большая лошадь? Степные лошадки пробегут расстояние в два раза большее, а травы им нужно куда меньше. Высокий конь просто умрет с голоду. Разве я не прав, моя красавица?

Он похлопал лошадь по губам и отдернул руку, когда она лязгнула зубами, пытаясь его укусить. Горгид засмеялся вместе со всеми, хотя и немного нервно. В самом лучшем случае грека можно было назвать “слабым наездником”. Он очень редко садился на лошадь. Что ж, выбора нет. Однако слова Арига о том, что им предстоит провести в седле несколько месяцев, поневоле заставили его вздрогнуть.

* * *

Неделю спустя после прибытия “Победителя” в Присту посольство и сопровождающие его солдаты выехали из северных ворот города.

Хотя в отряде насчитывалось всего пятнадцать человек, с расстояния он казался куда больше. По обычаю кочевников, за каждым всадником шли пять или шесть лошадей, которые везли припасы и оружие. Кочевники обычно каждый день меняли лошадь, с тем чтобы животные не слишком уставали.

В лучах утреннего солнца сверкнули серебром воды залива Майотик. Он был вытянут к востоку на несколько километров, но пологие берега не скрывали его от глаз. За заливом темнел большой мыс, клином вдающийся в море. Впереди, на западе, до самого горизонта простиралась степь — плоская, ровная. Никто никогда не пытался измерить ее безбрежных просторов.

Горгид бегло осмотрелся, однако в настоящий момент ему было не до пейзажа. В основном он занимался тем, что пытался не свалиться с лошади. Как и бывает в подобных случаях, проклятое животное отлично чувствовало беспомощность всадника и, казалось, получало удовольствие, спотыкаясь в очередной раз. К счастью, и видессиане, и кочевники использовали удобные седла с высокими луками и это великолепное изобретение — стремена. Без такого подспорья грек бы уже не раз побывал на земле.

Однако даже все эти удобства не могли уменьшить усиливающуюся боль в бедрах и коленях. Горгид мог шагать целый день наравне с легионерами, но верховая езда требовала совсем других усилий. Неудобство усугублялось еще и тем, что короткие кожаные стремена, которые были в ходу у кочевников, заставляли сильно сгибать ноги.

— Зачем их делают такими короткими? — спросил грек командира отряда, сопровождавшего посольство.

Офицер пожал плечами.

— В Присте много хаморских вещей, — отозвался он. — Хаморы любят высоко подниматься в седле, чтобы удобнее было стрелять из лука.

Командир отряда, взятого в Присте, — высокий худощавый человек, загорелый и сильный, — был видессианином. Его звали Агафий Псой. Трое или четверо его солдат тоже были, судя по внешности, видессианами. Остальные, несомненно, принадлежали к числу местных жителей, и в их жилах текла смешанная кровь. Между собой солдаты говорили на странном диалекте, настолько густо насыщенном хаморскими словами и таком необычном по грамматике, что Горгад едва понимал их.

— У меня есть стремена подлиннее, — вмешался Ариг. — Нам, аршаумам, не нужны короткие стремена, чтобы видеть, в кого мы стреляем.

Это замечание вызвало злые взгляды солдат, но аршаум не обратил на них никакого внимания. Горгид с благодарностью взял у Арига стремена. Это сразу помогло — до определенной, правда, степени.

Но невзгоды грека были сущими пустяками по сравнению с тем, что переносил Пикридий Гуделин. Чиновник был влиятельной персоной в бюрократическом мире, однако вряд ли он уделял большое внимание физическим упражнениям. Когда первый день путешествия подошел к концу, он неловко свалился с седла и рухнул на кошму, как старик. Его мягкие руки жестоко пострадали от целого дня езды, и поводья стерли их почти до мяса. Со стоном опускаясь на землю, Гуделин сказал:

— Теперь я понимаю, как коварен был Гавр, когда поручил мне дипломатическую миссию. Вероятно, он хотел, чтобы мой истерзанный труп зарыли в степях. Боюсь, этому желанию суждено скоро сбыться.

— Возможно, он хотел, чтобы ты своими глазами увидел, какую цену платят солдаты за твою безопасность и чего стоят удобства, которыми ты пользуешься в столице, — заметил Ланкин Скилицез.

— Какой смысл в цивилизации, если нет удобств? Живя в Видессе, о мой не в меру серьезный друг, ты должен спать у себя дома, в кровати, а не на подстилке посреди улицы.

Каждая косточка в теле Гуделина ныла от боли, но это ни в коей мере не помешало ему ладно молоть языком. Скилицез только хмыкнул и ушел вместе с солдатами собирать хворост для вечернего костра.

Вокруг огня разлилось приятное тепло. Во всем бескрайнем пространстве степи их костер был единственным. Глаз человека терялся в беспредельности. Горгид чувствовал себя одиноким и беззащитным в этой необъятной пустоте. Ему не хватало рвов и насыпей, которые возводили римляне, разбивая лагерь на ночь, куда бы их ни забросила военная судьба. В этой же неоглядной тьме могла скрываться целая армия, и часовые не заметили бы ровным счетом ничего. Горгид подскочил, когда ночная птица едва не задела его по щеке — ее привлекли насекомые, слетевшиеся на свет костра.

На завтрак путешественники ели копченое мясо, жесткий желтый сыр и тонкие пшеничные лепешки, которые испек на плоской походной сковородке один из солдат. Кочевники редко употребляли в пищу хлеб. Печки были слишком громоздки для людей, которые постоянно кочевали с места на место. Не так-то просто оказалось разжевать жесткие и почти безвкусные лепешки. Горгид был уверен в том, что очень скоро он видеть их не сможет. Что ж, подумал он, при такой пище да еще после целого дня езды на лошади вряд ли ему придется слишком часто бегать в кусты. Климат также не способствовал уединенным походам на обочину: народы, живущие на севере, в условиях суровой зимы и резких ветров, чаще страдали запорами, чем южане. По крайней мере, так учит Гиппократ.

Мысли о медицине вдруг стали раздражать Горгида. Он хотел забыть о ней поскорее, раз и навсегда. Желая облегчить совесть, грек сделал заметку о солдатских способах приготовления пищи в степи.

Виридовикс был необыкновенно молчалив. Он ехал на лошади в хвосте отряда и крутил головой, озираясь по сторонам.

— Там никого нет, — сказал ему Горгид, подумав, что галл, возможно, тревожится, не преследуют ли их.

— О, как ты прав, грек, как ты прав! Совсем никого и ничего! — воскликнул Виридовикс. — Я чувствую себя жуком на тарелке. Небольшое удовольствие, согласись. В лесах Галлии так легко увидеть, где заканчивается мир, если ты только меня понимаешь. Здесь нет ни начала, ни конца. Сплошная бесконечность.

Грек наклонил голову в знак понимания. Он чувствовал себя не менее несчастным. Как и галл, он вырос в маленькой стране. В степи тщета и ничтожность жизни представали человеку слишком уж наглядно.

Ариг решил, что оба его товарища сошли с ума.

— Да я только тогда и чувствую себя живым, когда попадаю в степь, — заявил аршаум, еще раз повторив то, что говорил уже в Присте. — Когда я впервые приехал в Видесс, я боялся даже пройтись по улице. Мне все казалось, что эти дома вот-вот обрушатся мне на голову. До сих пор не понимаю, как это люди могут жить в подобных муравейниках.

— Как говорил Пиндар, привычка управляет всем, — сказал Горгид. — Дай время, Ариг. Мы тоже привыкнем к бесконечным просторам твоей степи.

— Да уж. Наверное, — проворчал Виридовикс. — Но пусть меня повесят, если я их полюблю.

Ариг пожал плечами, выражая полное безразличие.

По крайней мере, в одном широкий горизонт имел неоспоримое преимущество: все было видно на большом расстоянии.

Испуганные лошадьми, взлетели серые куропатки. Они летели низко, едва не задевая людей, быстро взмахивая маленькими крылышками. Несколько солдат положили стрелы на тетиву и пришпорили лошадей, чтобы догнать улетающих птиц. Двойные луки, сделанные из рогов антилопы, посылали стрелы, которые летели быстрее стремительного ловчего сокола.

— Нам не помешали бы силки или сети, — заметил Скилицез, когда три стрелы, одна за другой, просвистели мимо цели.

Однако солдаты Псоя с детства держали в руках луки. Далеко не все стрелы были посланы бесполезно. Они подстрелили восемь птиц. Горгид проглотил слюну при мысли о темном, нежном мясе.

— Хорошая стрельба! — сказал Виридовикс одному из солдат.

Его собеседник, имевший почти чисто хаморскую внешность, держал за ноги двух куропаток. Он дружески ухмыльнулся кельту.

Виридовикс продолжал:

— Твои стрелы летели так быстро, так прямо. Интересно, какой у тебя лук?

Солдат подал кельту свой лук. По сравнению с длинными луками, к которым привык Виридовикс, этот казался маленьким и невзрачным. Но кельт удивленно хмыкнул, потянув за тугую тетиву. Мышцы его рук вздулись буграми, прежде чем ему удалось натянуть лук кочевника.

— Да, это тебе не детские игрушки, — молвил Виридовикс, возвращая оружие всаднику.

Довольный произведенным на чужеземца впечатлением, солдат хитро улыбнулся.

— Твой щит! Дай! — сказал он. Он говорил по-видессиански с таким же сильным акцентом, что и кельт.

Виридовикс, который обычно носил щит за спиной, снял ремешок и протянул щит собеседнику.

Это был типичный щит кельтского воина: круглый, покрытый бронзой, со спиральными полосами металла, украшенный эмалью красного и зеленого цвета. Виридовикс держал свой щит в отличном состоянии. Кельт был до педантичности аккуратен в обращении с доспехами и оружием.

— Недурной, — оценил солдат и установил щит Виридовикса возле колючего кустарника. Затем отъехал метров на сто. С диким воплем солдат поднял лошадь на дыбы и помчался к щиту, пустив на всем скаку стрелу с очень близкого расстояния. Щит качнулся и завертелся на месте. Когда Виридовикс поднял его, в нем не было стрелы.

— Конечно, это лошадь его опроки… — начал было кельт, но остановился в изумлении. Ближе к краю щита виднелась аккуратная дырочка. Стрела пробила не только древесину, но и бронзу.

— Клянусь головами моих врагов! — воскликнул Виридовикс, покачивая головой.

Солдат поднял с земли стрелу, которая, пробив щит, отлетела еще на несколько метров, и положил ее в колчан со словами:

— У тебя недурной щит, да. Если бы я целился в свой, стрела улетела бы намного дальше.

Щит хамора был совсем маленьким — деревянным, обтянутым кожей. Он годился лишь на то, чтобы отбить рубящий удар меча.

Виридовикс проговорил:

— А я-то еще думал, дурак такой, что кочевники вооружены дрянью и плетутся, бедные, на заморенных клячонках, которым не выдержать тяжести хорошего меча и длинного лука.

— Разве не так? — спросил Горгид.

— Ты болван! — ответил кельт, махнув своим щитом у Горгида перед носом. — Раскрой глаза пошире. С такими луками они сделают из тебя решето и не поглядят, в доспехах ты или голый. Какой же смысл таскать на себе лишнее железо?

К удивлению вконец разозлившегося Виридовикса, Горгид вдруг взорвался смехом.

— Не вижу ничего смешного! — резко сказал кельт.

— Прости, — отозвался грек, записав что-то на табличке. — Просто сама мысль об оружии настолько эффективном, что защита от него невозможна, никогда не приходила мне в голову. Но знаешь, этот степной лук тоже не всесилен. Намдалени в своих кольчугах неплохо стояли под стрелами, и ничего с ними не случилось. Но как абстрактная идея эта мысль восхитительна.

Пытаясь засунуть мизинец в дырочку от стрелы, Виридовикс пробормотал:

— Чума на твои “абстрактные идеи”!

* * *

Большое коричневое пятно, появившееся вдали, медленно росло прямо на глазах. И вот отчетливо стало видно стадо коров. Рога возвышались над животными, как голые ветви деревьев в зимнем лесу. Рядом со стадом шли пастухи, судя по облику — хаморы.

Заметив приближающийся отряд, несколько кочевников вырвалось вперед. Их предводитель выкрикнул несколько фраз на своем языке, а затем, заметив среди всадников имперцев, добавил на ужасном видессианском:

— Кто? Что делаете? Зачем здесь? — Он даже не ждал ответа. Его крепкое лицо почернело от гнева, когда он увидел Арига. — Аршаум! — Хаморы схватились за оружие. — Что делать тут вместе с аршаум? — спросил кочевник Гуделина, возможно выбрав бюрократа потому, что тот был великолепно разодет. — Аршаум заставили все заморские кланы… Как по-вашему? Он заставил страдать. Ваш Император ест свиные кишки, раз иметь с ними дело. Я Олбиоп, сын Вориштана! Я говорю вам это! Я говорю правду!

— Мы убиваем! — крикнул один из хаморов Олбиопа.

Солдаты посольства схватились за мечи. Ариг уже держал наготове стрелу. Виридовикс и Ланкин Скилицез положили руки на рукояти, застыв в напряжении. Римский гладий Горгида все еще оставался в мешке. Грек молча ждал, что уготовит ему судьба.

В этот критический миг Пикридий Гуделин показал, чего он стоит.

— Остановись, о знатный Олбиоп, сын Вориштана! Если не хочешь, по неведению, свершить ужасную ошибку — остановись, молю! — изрек бюрократ драматическим голосом. Горгид подумал, что кочевник понял в этой пышной фразе только свое имя, но и этого оказалось достаточно, чтобы хамор обернулся к Гуделину.

— Переведи это, ладно? — прошептал чиновник Скилицезу. Офицер молча кивнул.

Гуделин принял торжественную позу и начал вещать по-видессиански:

— О вождь хаморов, если ты прервешь нити жизней наших, то свершишь злодеяние, подобного коему не свершалось, и будет оно печальнее самой твоей смерти! Воистину…

— Я не смогу этого даже повторить, не то что перевести, — изумленно вымолвил Скилицез, распахнув глаза.

— Заткнись, солдафон, — прошипел Гуделин и сделал грациозный жест, словно находился в толпе придворных.

Скилицез худо-бедно принялся толмачить. Гуделин разливался соловьем.

— Злодеяние сие запомнится вовеки, оно останется в памяти степных народов, ибо подобного зла никогда доселе не творилось и не ведали такого минувшие времена. Никто, о, никто не решался на такое, прежде чем ты, о вождь, отважился преступить высокие законы человечности. Всем станет известно: Олбиоп, сын Вориштана, поднял руку на послов. Ужасная слава превзойдет само убийство!

Перевод был весьма жалкой копией оригинала, ничтожным подражанием, лишенным пышных оборотов, отступлений, смены грамматических времен и прочих ораторских ухищрений. Но это не имело значения. Гуделин заворожил кочевников, несмотря на то, что те не понимали ни слова. Как большинство необразованных, темных людей, они высоко чтили тех, у кого хорошо подвешен язык. Чиновник же мог считаться мастером в старейшей школе виртуозов словоплетения.

— Позвольте мне посему напомнить вам, что до нынешнего дня отношения наши были незапятнанно-чистыми и незамутненно-дружескими. Конечно же, пристойно нам сохранять их в духе любви и братства! Ведомо мне, что в ином случае не сможете вы наслаждаться благами спокойной совести. Дружба и понимание — вот что предлагают вам ныне те, кто предстал пред вашим взором! Понимание, которое, разумеется, не может быть отброшено, словно хлам, внезапной злой переменой человеческой воли, мимолетной, как…

Гуделин поклонился хаморам. Они кивнули, загипнотизированные пышными словесами.

— О чем он говорит? — недоумевая, спросил Виридовикс Горгида.

— Вся эта болтовня означает: “Не убивайте нас! ” — ответил грек.

— А, — протянул кельт. — Я сперва так и подумал, но не был до конца уверен.

— Не беспокойся, кочевники тоже ни хрена не понимают.

Цветистая видессианская речь, шедевр имперского витийства, уснащенная всякими фокусами, не слишком подавляла воображение Горгида. Он привык к чистому, лаконичному и деловому стилю. Некоторые речи требовали несколько часов для произнесения — и все ради того, чтобы изречь нечто абсолютно бессодержательное.

Но искусство Гуделина сделало свое дело. Хаморы проглотили все его пышные фразы, не поперхнувшись.

— А, Серебряный Язык! — сказал Олбиоп Гуделину. — Ты придешь наша деревня с нами! Ты — есть, ты — провести ночь, ты — веселиться!

Он наклонился и поцеловал видессианина в щеку. Гуделин принял этот знак внимания, не изменившись в лице, но когда Олбиоп отвернулся, чтобы отдать приказания остальным хаморам, чиновник испуганно поглядел на своих спутников.

— В дипломатии есть некоторые вещи, к которым я никогда не привыкну, — прошептал он в ужасе. — Неужели в степях никогда не моются?

Он потер щеку и несколько раз вытер руку об одежду. Большинство хаморов возвратились к стаду. Человек пять остались с Олбиопом, желая проводить посольство.

— Иди со мной, ты — и вы все! — сказал вождь.

Агафий Псой вопросительно взглянул на Скилицеза. Тот утвердительно кивнул.

— Как это — у варваров что, есть поселки? — спросил Горгид, когда Олбиоп отъехал от него на достаточное расстояние. — Я думал, они постоянно кочуют, следуя за своими стадами.

Скилицез пожал плечами:

— Когда-то владения Видесса простирались далеко за Присту. Существовали крестьянские поселения в степи. Некоторые сохранились до сих пор. Кочевники смотрят на крестьян как на своих рабов. Настанет время, и эти последние крестьяне погибнут или тоже станут кочевниками. Большинство уже забыло веру Фоса.

Незадолго до заката экспедиция достигла поселка. Всадники миновали несколько полуразвалившихся зданий — свидетелей лучших времен, когда поселение было куда больше. Один из хаморов пустил стрелу в собаку, которая гавкала громче других. Стрела скользнула по ноге пса, и он умчался с громким воем. Товарищи хамора громко завопили.

— Они насмехаются над ним за то, что он не попал точно в цель, — объяснил Скилицез, зная, что Горгид все равно спросит.

— Староста! — позвал Олбиоп по-видессиански, когда они выехали на центральную улицу, заросшую травой. После этого хамор выпалил какое-то ругательство на своем языке.

Пожилой мужчина в грубом домотканом халате вышел из полуразвалившегося дома. Остальные жители поселка не показывались.

Староста отвесил Олбиопу низкий поклон и распростерся перед ним на траве, словно подданный Империи перед Туризином Гавром. При виде такого преклонения перед варваром, да еще столь невысокого происхождения, Скилицез стиснул зубы — однако промолчал.

— Нам еда, где спать и… как по-вашему? Да, защита от холода, — приказал Олбиоп, загибая пальцы. Затем добавил что-то на своем языке. Задал вопрос Псою; тот охотно кивнул.

Горгид поклялся себе, что научится говорить на этом языке. Он слишком много упускал и чересчур зависел от друзей, которые ему переводили. Псой все еще ухмылялся.

— Я думаю, мы разобьем лагерь прямо на улице. А вы, господа послы, веселитесь. Желаю хорошо провести время.

Младший офицер коротко переговорил со своими солдатами. Те начали ставить палатки на деревенской площади. По приказанию вождя хаморы Олбиопа пошли за ними. Сам Олбиоп остался с послами.

Староста отвесил низкий поклон послам.

— Вам это доставит удовольствие, — сказал он. Староста говорил на довольно архаичном видессианском языке с резким степным акцентом. Поселок слишком давно был отрезан от Империи и ее живой, изменчивой речи.

Дом, к которому староста подвел путешественников, был когда-то храмом Фоса. Деревянный шпиль все еще венчал крышу, хотя позолоченный шар уже давно упал. Сама крыша была залатана соломой. Куски белой глины покрывали стены, сложенные из грубого пористого местного камня. Двери в храме не было — ее заменяла кожаная занавеска.

— Что ж, вот дом для путешественников, — показал староста. Он не вполне понял причины колебания некоторых видессиан. — За вашими лошадьми присмотрят. Берите для костра что нужно. Топлива здесь хватает. Я пойду за едой и другим. Сколько вас будет? — Он дважды пересчитал путешественников и вздохнул: — Шестеро. Что ж…

— Прими нашу благодарность, исходящую из самой глубины сердца при виде столь щедрого гостеприимства, — вежливо изрек Гуделин и спрыгнул с лошади, испытывая явное облегчение. — Если нам понадобится вдруг еще какая-нибудь небольшая услуга, не позволишь ли ты узнать твое имя?

Староста уныло посмотрел на бюрократа. Угрозы и проклятия — к этому он уже давно привык. Какую новую опасность таили сладкие слова? Но не обнаружив в пышной фразе на первый взгляд ничего страшного, нехотя ответил:

— Меня зовут Плинтий.

— Великолепно, дорогой Плинтий. Еще раз прими нашу благодарность.

Окончательно сбитый с толку, староста увел лошадей.

— Фос милостивый, какое ужасное имя! — воскликнул Гуделин, едва тот скрылся. — Что ж, посмотрим, что тут у нас?

Судя по его тону, он ожидал увидеть кошмар.

В здании бывшего храма застоялся запах пыли и сырости. Путешественники, похоже, нечасто бывали здесь. Скамьи, когда-то окружавшие алтарь, давно исчезли. В степи древесина была слишком дорога, чтобы бросить ее покрываться пылью. Все равно храм давно уже никто не посещал. Что толку сидеть здесь на скамьях? В поселке много лет назад забыли о почитании Доброго Бога видессиан.

Алтарь тоже давным-давно куда-то делся. Вместо него был сложен очаг. Скилицез прав, подумал Горгид. Даже самая память о Фосе ушла из этих краев.

Видессианский офицер достал трут и кресало и быстро разжег огонь. Послы с наслаждением растянулись на кошмах, постеленных на грунтовом полу. Гуделин вздохнул с нескрываемым удовольствием. Из всех видессиан он был самым никудышным наездником и здорово натер себе седалище. Его мягкие ладони покрылись пузырями и мозолями.

— У тебя не найдется чего-нибудь от этого? — спросил он Горгида, показывая свои израненные руки.

— Боюсь, я взял с собой очень немного лекарств, — ответил грек, не желая подробно вдаваться в причины, по которым решил бросить ремесло врача. Но увидев чужую боль, добавил: — Масло и мед в равных частях помогут тебе, мне кажется. Попроси Плинтия.

Огонь вспыхнул ярче, когда новый брусок спрессованной соломы полетел в костер. Горгид заметил на стене небольшое голубое пятно. Он подошел ближе, желая взглянуть. Это было все, что осталось от фрески, некогда украшавшей стену. Равнодушие, сырость и плесень, сажа и немилосердное время уничтожили роспись. Как и сам поселок, храм превратился в жалкие руины великой мечты.

Кожаная занавеска отодвинулась. Гуделин открыл было рот, желая попросить Плинтия, чтобы тот дал ему мазь для рук. Но в бывшую святыню, превращенную в караван-сарай, вошел не староста. Шесть девушек несли еду, ножи, вилки и мягкие матрасы, а последняя шла, сгибаясь под тяжестью бурдюков с напитками. Горгид был уверен, что она несла кумыс.

Олбиоп радостно зарычал, вскочил, схватил одну из девушек, крепко сжав ее в объятиях, и тут же начал шумно целовать. Она едва успела передать подруге сковородку и бутылку с соусом. Грубые пальцы кочевника гладили ее по рукам, развязывали завязки длинной свободной туники.

— Хамор — свинья, конечно, но незачем так ужасаться, — сказал Скилицез Горгиду. — Дать гостям на ночь женщин — просто проявление обычной вежливости. А вот если ты откажешься от женщины, то это будет уже непростительная грубость по отношению к степнякам.

Грек был чрезвычайно смущен, но вовсе не по той причине, что предположил Скилицез. Он уже не мог припомнить, сколько лет прошло с тех пор, как он в последний раз спал с женщиной. Не меньше пятнадцати. И тогда это предприятие отнюдь не увенчалось успехом. Но теперь, как выясняется, выбора нет. Отказ (видессианин объяснил это с предельной ясностью) невозможен.

Горгид попытался не думать о цене провала и о том, как он будет выглядеть в глазах своих товарищей.

Виридовикс, напротив, весело завопил, услышав слова Скилицеза, и тут же нежно обнял одну из девушек. Более прихотливый в выборе подруги, чем хамор, кельт мгновенно нашел самую красивую из шести. Она была невысокого роста, худенькая, с вьющимися каштановыми волосами и большими голубыми глазами. В отличие от остальных, она украсила тунику большой брошью из полированного нефрита.

— И как же тебя зовут, моя славная малышка? — спросил кельт с улыбкой, глядя на нее сверху вниз: он был почти на голову выше.

— Эвантия, дочь Плинтия, — ответила она застенчиво.

— То есть ты хочешь сказать, что староста — твой отец? — Когда она кивнула, Виридовикс усмехнулся: — В таком случае, ты, наверное, похожа на свою мать, потому что отец твой далеко не красавец.

Девушка наклонила голову, улыбнувшись в ответ. Горгиду уже и прежде доводилось видеть, как кельт пускает в ход свои чары. Лишь немногие девушки оставались к ним равнодушны.

— Я никогда не знала, что бывают люди с волосами цвета меди, — сказала Эвантия. — И речь твоя тоже необычна. Из каких далеких краев ты прибыл?

Виридовикс приступил к рассказу, словно нырнул в пучину. Он задержался на несколько мгновений, чтобы взять матрас из рук Эвантии и расстелить его на полу.

— Садись рядом, моя милая, тебе будет удобнее слушать.

Он подмигнул через ее плечо Горгиду.

Остальные быстро выбрали себе подруг. Девушки из поселка были не слишком огорчены своей долей — за исключением той, которая досталась Олбиопу, грубо и немилосердно тискавшему ее.

Подумав, Горгид пришел к выводу, что возможности избежать неизбежного не имеется. Местные жители лишь следуют старому обычаю своего народа. Сами греки лишь недавно отказались от той же практики.

Подругой Горгида оказалась девушка по имени Спасия. Она была полненькой хохотушкой. Голос ее звучал мягко и приятно. Горгид вскоре убедился, что Спасия далеко не глупа, хотя не имеет ни малейшего представления о том, что делается в огромном мире за пределами ее родного поселка.

Глаза Спасии все время скользили по лицу грека.

— Что-нибудь не так? — спросил он. Неужели она почувствовала, что не может возбудить в нем желания?

Но она ответила более чем безыскусно.

— Ты не этот… как их называют? Не евнух? У тебя такие гладкие щеки.

— Нет, — Горгид попытался не рассмеяться. — У нашего народа есть обычай брить бороду.

Он сунул руку в мешок и показал бритву, сделанную в виде листа. Девушка потрогала острое лезвие.

— Зачем держаться такого неприятного и болезненного обычая? — спросила она.

Горгид улыбнулся, не сумев найти ответа.

Женщины приготовили еду: жареных цыплят, уток, зайцев, свежий хлеб (настоящий хлеб, поскольку в поселке имелись мельница и пекарня), несколько пирогов с начинкой из разных ягод и ко всему — различные специи, травы, салат из свежих овощей. Великолепный аромат жареного мяса разлился по залу бывшего храма.

Благодушествуя после сытного обеда, Гуделин откинулся на мягкий матрас и погладил живот. Голова у него слегка гудела после нескольких добрых глотков крепкого кумыса. Вместе с видессианами и Виридовиксом он потешался над Олбиопом и Аригом, которые отказались от салатов. Для кочевников зелень и овощи были пищей скота.

— Ну ладно, полно вам смеяться над ними, — сказал Виридовикс. — Нам же лучше — больше достанется. Забьем желудки под завязку.

Грек неплохо справился с обедом. Некоторые овощи и приправы (например, белый хрен, который оказался таким острым, что слезы хлынули из глаз) были для него в новинку. Соус из масла и уксуса приятно сдобрил обед.

Но если кочевники и не проявили желания жевать огурцы и капусту, то они с лихвой возместили это питьем, жадно глотая крепкий кумыс. Они облизывали губы и рыгали, показывая, что им понравилось очередное блюдо. Что ж, у каждого народа свой обычай.

Подруга Олбиопа подавала ему бурдюк так часто, как только могла. Горгид предположил, что она хочет напоить его до бесчувствия. Однако ее ждало разочарование. Хамор был опытным пьяницей, и свалить его с ног оказалось невозможно. Он помнил, что его ждут и другие развлечения. Когда он притянул к себе девушку и стащил с нее тунику, она сдалась без энтузиазма. У нее было лицо человека, который неудачно пытался схитрить, потерпел поражение и теперь пожинает плоды провалившегося заговора. Горгид подумал, что хамор выйдет с ней на улицу, но тот сорвал свою меховую куртку, штаны и сапоги и упал на девушку, словно рядом никого больше не было.

Грек отвел глаза. Пикридий Гуделин притворился, будто не замечает. Он не пропустил ни слова из той истории, которую рассказывал своей подружке. Ариг и Скилицез, привыкшие к тому, что делается в степи, сами раздевали девушек.

На мгновение Виридовикс широко раскрыл глаза, в которых читалось удивление и отвращение. А затем ухмыльнулся и обнял Эвантию. Она крепко обвила его руками.

Гуделин поймал взгляд Горгида.

— Попал в Видесс — так рыбу ешь, — сказал он и опустился на матрас вместе со своей подругой.

— Эй, тут придется давить посильнее, чем на гусиное перо! — крикнул ему Скилицез. Чиновник ответил грязным жестом.

Горгид все еще не решался дотронуться до Спасии. Оргия, буйствовавшая вокруг, не возбудила и не развеселила его. Он смотрел на любовников, словно врач на пациентов. Старые привычки умирают медленно. Тела двигались в мерном такте, сплетались, размыкались. Горгид равнодушно слушал вздохи, тяжелое дыхание. Время от времени раздавался радостный крик наслаждения или взрыв веселого смеха.

Грек почувствовал на себе пристальный взгляд Спасии.

— Я не нравлюсь тебе, — сказала она. Это было утверждение, а не вопрос.

— Нет, просто я… — начал грек. Хриплый вопль Олбиопа прервал его. Хамор оперся на локоть, набираясь сил перед новой атакой.

— Что не работать. Бабья Морда? — насмешливо окликнул его хамор. — Зачем я дал тебе женщину? Ты не знать, что с ней делать!

Лицо Горгида запылало. По крайней мере, надо попытаться. В глазах Спасии стояла тихая жалость, когда он коснулся рукой ее тела и склонился над ней. Она казалась доброй. Возможно, это как-то поможет… Само ощущение ее маленьких, мягких губ было для него странным, а упругое касание ее груди — чем-то непонятным и отвлекающим. Он привык к твердости совсем другого объятия.

Неловко, все еще чувствуя на себе взгляды соседей, Горгид помог ей раздеться. Грек был худым и мускулистым. Он оказался сильнее и крепче, чем выглядел на первый взгляд. Таким он был, наверное, в двадцать лет и, скорее всего, к шестидесяти годам его фигура останется такой же.

Снова поцеловав Спасию, он бережно уложил ее на матрас. Ее губы были сладкими, а тепло ее тела приятно успокаивало. Но он все еще не решался сделать первый шаг.

Виридовикс весело свистнул и, указав пальцем на чиновника, крикнул Олбиопу:

— Нет, ты только погляди, милый мой хамор! Ты не зря назвал его Серебряным Языком! Он зацелует ее до смерти! Эй, молодец, чернильная душа! Оправдывай свое прозвище!

Кочевник и галл принялись на пару подбадривать Гуделина воплями. На мгновение Горгид подумал, что эти крики обращены к нему, и вздрогнул. Но то, что соседи отвлеклись от него, не слишком придало ему бодрости.

— Прости меня, — тихо обратился он к Спасии. — Ты не виновата…

— Можно мне помочь? Ты так ласков с незнакомкой, которую никогда больше не увидишь…

Пораженный, грек начал было возражать, но остановился на полуслове.

— Может быть, ты и вправду сможешь помочь мне, — сказал он и коснулся ямки на ее шее. Это напомнило ему нежность знакомого жеста. Горгид едва не вскрикнул, когда почувствовал, что его тело ответило на ласку. Он отвел лицо Спасии в сторону и лег рядом на матрас.

— Ну вот, — прошептала она, счастливо вздохнув. Вскоре ее дыхание стало коротким и прерывистым, зубы впились в его губы, руки обвились вокруг тела и притянули его к себе. Он тихо засмеялся, когда она задрожала и вытянулась.

Горгид бросил все и ушел в степи, желая порвать с прошлым. Но что он до такой степени освободится от груза былого — этого он никак не ожидал. По иронии ситуации, поскольку сам он не находился во власти эмоций, он смог продолжать любовную игру гораздо дольше, чем все его товарищи. Спасия полуоткрыла рот. Ее глаза сияли. Настала очередь Олбиопа, Виридовикса и Арига аплодировать выносливости грека. Когда наконец все кончилось, хамор подошел к нему и хлопнул его по мокрой от пота спине.

— Я был неправ, — сказал Олбиоп. Это было далеко не шуточным признанием от упрямого степняка.

Дебош продолжался далеко за полночь. Кумыс и горячие объятия сменяли друг друга. Защитив свою репутацию мужчины, Горгид решил, что может спокойно воздержаться от дальнейшего участия в оргии. Впрочем, и Спасия не настаивала на этом. Они лежали, прижавшись друг к другу, и тихо разговаривали. Он рассказывал о своем путешествии, а она — о жизни в поселке, пока сон наконец не сморил обоих.

Перед тем как заснуть, Спасия негромко сказала:

— Я надеюсь, что ты подарил мне сына.

Это снова разбудило уже засыпавшего грека. Но единственным ответом на его тихий вопрос было ее ровное дыхание. Он прижался ближе и заснул.

На следующее утро громким стоном всех пробудил Олбиоп. Держась обеими руками за голову, будто опасаясь, что она отвалится, хамор откинул в сторону кожаную занавеску и, все еще голый, побежал к колодцу. Горгид слышал, как хамор ругается, проклиная веревку и тяжелую бадью. Затем Олбиоп обрушил воду на свою раскалывающуюся голову. Другие хаморы весело смеялись над его печальным состоянием.

Кочевник вернулся назад. Вода стекала с его жирных волос. Это было его первое купание за долгое время. Несмотря на “ванну”, от кочевника исходил тяжелый дух пота, своего и лошадиного. При одной только мысли о завтраке Олбиоп содрогнулся, но глотнул кумыса из бурдюка.

— Клин клином вышибают, — сказала Спасия. — Это спасет его от похмелья.

Девушка поджаривала заячью ножку для Горгида. Одетая, она снова казалась ему совсем чужой.

Грек копался в своем мешке. Надо же, сколько лишнего барахла с собой набрал! Наконец он нашел маленькую серебряную коробочку для порошковых чернил с изображением Фоса на крышке и протянул ее Спасии.

Спасия попыталась отказаться:

— Прошлой ночью ты отдал мне всего себя.

— Обмен был равным, — ответил он. — Возьми эту вещь хотя бы за то, что ты сумела расширить мои горизонты.

Она посмотрела недоумевающе, но он не стал ничего объяснять. В конце концов она все же приняла подарок, смущенно пробормотав слова благодарности.

Все прощались с подругами.

— Нет, девочка, ты не можешь пойти с нами. Это была только одна ночь, — терпеливо повторял Виридовикс Эвантии. Не в первый раз уже кельт говорил слова прощания случайной возлюбленной. Он не любил обрывать такие встречи небрежно. Хотя Виридовикс и не упускал случая помахать кулаками, он ни в коей мере не был черствым человеком.

Окруженное взводом солдат из Присты и кочевниками Олбиопа, посольство выехало из поселка. Маленький пес бежал за путниками, пока один из хаморов не сделал вид, что хочет сбить его лошадью. Собака отскочила в сторону, со страхом оглянувшись назад.

Вскоре расстояние поглотило поселок; людей, здания, улицы, и наконец весь печальный маленький осколок Империи исчез вдали.

Кочевники недолго следовали за имперским отрядом. Стада ждали возвращения пастухов. Олбиоп обменивался остротами с Агафием Псоем и его солдатами — они наперебой хвастались своей силой в любовных сражениях.

— А вот Бабья Морда, — сказал Олбиоп, бесцеремонно ткнув пальцем в Горгида. — Он неплохо ее сделать, эту девку, неплохо — для такого.

— Убирайся к воронам, — пробормотал грек по-латыни. Он не хотел, чтобы кочевник его понял.

Но Олбиоп даже не услышал его.

— Ты, Псой, ты осторожней. Поймать тебя, когда ты не охранять… как там говорится? Не охранять послы — мы убить тебя.

— Ладно, назначай место для поединка. Посмотрим, кто кого, — ответил командир отряда в том же шутливо-серьезном тоне. Но и он, и кочевник — оба знали, что может настать такой день, когда эти слова перестанут быть только шуткой.

Еще раз махнув рукой на прощание, Олбиоп и его кочевники развернулись и ускакали к югу.

— Ну что ж… в путь! — сказал Скилицез.

— Пожалуйста, подождите минутку, — сказал Горгид.

Он слез с седла и развязал шнурки своего походного мешка. Остальные с любопытством смотрели, что он делает. Вытащив бритву, грек забросил ее подальше и наклонил голову, обращаясь к Скилицезу:

— Благодарю. Пора в путь.

Глава третья

Спелая клубничка пролетела мимо головы Марка и расплющилась о белую стену казармы.

— Пожалуйста, Пакимер… — вымолвил трибун устало. — Убери эту дурацкую катапульту и послушай меня…

— Я только пошутил. — Лаон Пакимер был сама невинность. Боевые шрамы, густая борода — а забавляется как малое дитя. И сейчас глядит на трибуна с хитренькой улыбочкой.

Пакимер командовал отрядом легкой кавалерии хатришей и, как всякий хатриш, ни перед чем не испытывал пиетета. Хатриши, насколько знал их Скавр, редко относились к чему-либо с должной серьезностью.

Однако несмотря на это, Скавр был рад, что Пакимер решил прийти на совет офицеров легиона. Хотя хатриши не состояли под официальной командой трибуна, нередко случалось так, что всадники Пакимера бились бок о бок с римской пехотой.

Похоже, клубника и впрямь подала какой-то странный сигнал, потому что офицеры легиона, как по команде, прервали свои разговоры и уставились на Марка. Скавр поднялся со стула, стоящего во главе стола, и прошелся по комнате, чтобы собраться с мыслями. Красное пятно от ягоды на белой штукатурке мешало сосредоточиться.

— Держу пари, все началось сначала, — сказал он наконец. — Иногда мне кажется, что мы никогда не сможем начать войну с Йездом. Сперва смута, Ортайяс Сфранцез, потом мятеж Ономагула, а теперь великий… — Скавр выговорил это слово с иронией, — барон Дракс.

— Что нового слышно о Драксе? — после краткого колебания спросил Секст Муниций. Это был первый совет, на котором он присутствовал в качестве младшего офицера. Муницию постоянно казалось, что все остальные знают куда больше, чем он.

— Боюсь, тебе известно столько же, сколько прочим. Когда Апокавк принес вчера эти вести, он совершенно правильно сказал: Дракс разбил Ономагула и после этого внезапно оказался во главе единственной боеспособной армии на всей западной территории. Такое хоть кому вскружит голову. Похоже, наш дражайший барон решил отхватить себе кусок пожирнее.

— Но ведь западные территории — Гарсавра, Кипас, Кизик — исстари были нашими, — возмутился Зеприн. Его красное лицо запылало от гнева.

Зеприн Красный говорил “наши”, хотя не был видессианином. Однако халогай служил Империи так долго, что привык считать ее своей родиной, — точно так же, как для Фостия Апокавка родным стал римский легион. До роковой битвы при Марагхе Зеприн имел высокое звание в отряде императорской гвардии. Впрочем, до той битвы многое было иначе…

— Намдален тоже был когда-то частью Видесса, — напомнил трибун.

Хмыкнув, Зеприн резко тряхнул головой.

— Раз уж мы заговорили об этом, — продолжал Марк, — то думается мне, сейчас Дракс пытается осуществить старую заветную мечту намдалени — построить на материке Новый Намдален. Как только весть о мятеже Дракса достигнет Княжества, сюда хлынет толпа жадных до власти баронов. Все они рванутся на запад, чтобы успеть отхватить себе кусок пирога побольше, пока еще возможно. Единственное, что может остановить этот кошмар, — как можно скорее сломать хребет Драксу.

Накхарар Гагик Багратони — командир васпураканского отряда в составе легиона — поднял руку в знак того, что хочет говорить.

— В Княжестве у Дракса куда меньше союзников, чем здесь. — Видессианский язык давался накхарару нелегко. На его широком лице с орлиным носом появилось напряженное выражение. — В столице скопилось множество солдат Аптранда. Как ты думаешь, как поступит с ними Туризин?

— Даю золотой за правильный ответ, — пробормотал Гай Филипп.

Багратони поднял густые брови. Он не понял смысла сказанного.

— Я вижу три выхода и все три — очень рискованные, — задумчиво проговорил Марк и начал загибать пальцы: — Туризин может отделить их от основной армии и отправить куда-нибудь подальше, например, на границу с Хатришем. Тогда они окажутся в стороне от событий. С другой стороны, кто сможет удержать Аптранда, если он вдруг решит последовать примеру Дракса?.. Дальше. Туризин может оставить их здесь, в столице, но это тоже опасно. Если намдалени Аптранда захватят Видесс, Империя погибнет…

Скавру вдруг вспомнилось, как Сотэрик с восторгом говорил о такой возможности.

Багратони вполголоса переводил слова Марка своему второму офицеру — Месропу Аногхину, тощему длинному васпураканину, еще более густобородому, чем накхарар. Если Гагик Багратони говорил по-видессиански запинаясь, то ближайший помощник васпураканского командира не знал на этом языке ни слова.

— Либо же император не станет отделять намдалени от своей армии, — заключил Марк, загибая третий палец. — Тогда Туризину останется лишь надеяться на то, что они не переметнутся к Драксу, как только им представится такая возможность. Впрочем, мне тоже, — добавил Марк, чем вызвал дружный хохот.

— Во-во. Как раз этого нам и не хватало, — сказал Гай Филипп. — Помню, помню, как мы стояли, выдерживая лобовые атаки их проклятой тяжелой конницы. Биться с ними в открытую — само по себе уже плохо. Но у меня кровь стынет в жилах при мысли о том, что они могут нанести нам предательский удар в спину.

— Я слышал, что Дракс и Аптранд — враги, — сказал Муниций. — Это правда?

— Да, они соперничают. Правда, я не знаю почему, — ответил Марк, оглядывая присутствующих. — Может быть, кто-нибудь знает?

— Я, — быстро сказал Лаон Пакимер.

Скавра это почему-то не удивило. Любопытные, как воробьи, хатриши были просто созданы для сбора и распространения сплетен.

Пакимер охотно пустился в объяснения.

— Когда-то они были друзьями и союзниками и объединенными силами осаждали замок одного барона. Замок был расположен на озере. Аптранд удерживал подходы по суше, а Дракс — подступы к воде. Так они дружно сидели и ждали, пока их враг помрет от голода. Однако тот продолжал обороняться, хотя и знал, что это бесполезно. Мне кажется, он не хотел сдаваться Аптранду.

Вспомнив холодные глаза Аптранда, в которых навеки застыл лед, Скавр внезапно хорошо понял несчастного осажденного барона.

— Ну вот, — продолжал Пакимер, — в один прекрасный день он открыл ворота замка и впустил… одного только Дракса. Когда Аптранд потребовал свою долю добычи, наш великий барон… — хатриш произнес это слово с таким же сарказмом, что и Марк, — послал своего бывшего союзника подальше и велел ему не совать нос в чужие дела.

Пакимер усмехнулся.

— Что ж, причина ясна, — пробурчал Зеприн Красный. — Проклятье богов на тех, кто нарушает клятву.

Похоже, труды святого Кведульфа пропали втуне — халогаи до сих пор оставались язычниками и поклонялись своим жестоким богам.

История, рассказанная Пакимером, странным образом приободрила Марка. По крайней мере, между вождями намдалени существовала старая, непримиримая вражда. Опытные политики Видесса сумеют использовать это обстоятельство и обратить его себе на пользу.

На мгновение трибун задумался о том, насколько преданы ему Гагик Багратони и другие васпуракане. Да, йезды согнали их с родной земли, лишили родины, вынудив искать убежища в Видессе, — такова жестокая реальность. Но впоследствии васпуракане пострадали еще и от погрома, который устроил видессианский жрец-фанатик Земарк. И это тоже реальность, может быть, еще более жестокая.

Кто знает, вдруг для васпуракан Дракс и его намдалени — союзники, а не враги? Что мешает Багратони объединиться с Драксом? Ведь и васпуракане, и намдалени в глазах видессианской ортодоксальной Церкви равно еретики.

“О боги, — подумал Скавр. — вот еще одна проблема, которая не даст мне заснуть спокойно”. Марк решил пока что выбросить все это из головы. Ему предстояли куда более неотложные дела.

Совет вскоре закончился. Командиры получили немало пищи для размышлений — им будет над чем поразмыслить на досуге.

Когда все уже расходились, Скавр подозвал к себе Гая Филиппа.

— А что бы на месте Туризина Гавра сделал ты? — спросил Марк, решив положиться на опыт и здравый смысл ветерана.

— Я? — Старший центурион хмыкнул и почесал иссеченную шрамами щеку. — Думаю, я поискал бы себе другое занятие.

* * *

— Давайте!.. Давайте!.. Не зевайте!.. — кричали моряки, когда легионеры один за другим грузились на транспорты, которые должны были перевезти их через узкий пролив, называемый видессианами Бычий Брод. За Бычьим Бродом открывалась дорога на запад.

Один из моряков, видимо более добродушный, чем прочие, добавил:

— Поглядывайте под ноги, ребята. После дождя сходни скользкие.

— Сам бы ни за что не догадался, — язвительно заметил Гай Филипп. Он плотно кутался в плащ, уберегая доспехи и оружие от сырости.

Марк предпочел бы грузиться на корабли в Неорезианском порту, расположенном в северной части Видесса, а не в южном — Контоскалионе. Грозовые тучи собирались именно здесь, на юге, а у легионеров не было никакого укрытия от дождя. Время от времени кто-нибудь из солдат оступался и падал в воду. За всплеском следовал град проклятий. К счастью, здесь было неглубоко.

Немного в стороне, у доков, пугливо поводили головами лошади, когда хатриши и хаморы вели их на борт.

За спиной Скавра неуклюже плюхнулся на палубу Сенпат Свиодо. Он взмахнул руками, пытаясь удержаться на ногах, и струны его неразлучной лютни зазвенели.

— Грациозен и ловок, как кот! — объявил молодой васпураканин.

— Как пьяный трехногий кот — вот это ближе к истине, — поправил Гай Филипп.

Язвительное замечание ни на миг не обескуражило Сенпата — в ответ он скорчил гримасу.

Его жена оказалась на корабле минутой позднее. Помощи ей не требовалось — ее прыжок был гибким, как прыжок пантеры. В который раз уже Марку подумалось о том, что Неврат — необыкновенная женщина. Она была очень красива — той особенной красотой, что отличала уроженок Васпуракана. Ее лицо с резкими чертами, немного жестковатое, не имело ничего общего с точеной скульптурностью видессианских лиц — вместе с тем оно было прекрасно. Неврат куталась в большую белую шаль, но даже сейчас ее фигура вызывала восхищение всех присутствующих.

Как и ее муж, Неврат была одета в тунику и широкие, свободные штаны. Тонкая сабля висела на ее поясе — это было боевое оружие, которое не раз использовалось в деле. Неврат великолепно держалась в седле, а ее мужеству мог позавидовать любой опытный воин. После сокрушительного разгрома видессианской армии при Марагхе заурядный человек никогда не решился бы покинуть безопасные стены Клиата ради того, чтобы отыскать в степи легионеров. Ведь тогда Неврат не имела ни малейшего понятия ни о том, где их искать, ни о том, живы ли они вообще! И все-таки она разыскала их…

И, как будто всего этого было еще недостаточно, они с Сенпатом по-настоящему любили друг друга. Казалось, между этой парой никогда не пробегают тени. Скавру случалось подавлять в себе ревность к их счастью.

Женщины одна за другой поднимались на борт. Вместе с солдатскими женами шли их дети. Ирэн, подруга Муниция, соскочила на палубу почти так же ловко, как и Неврат, а затем приняла на руки двух своих дочек. Третья дочь Ирэн сидела на руках Хелвис. Девочка была всего на несколько месяцев старше Дости.

Мальрик, конечно же, прыгнул на палубу сам, без посторонней помощи, оступился и с хохотом покатился по доскам, пока не врезался в канатную бухту. Следом за ним прыгнула и Хелвис.

Марк и Неврат бросились к ней, чтобы поддержать ее.

— Очень глупо! — резко сказала Неврат. Ее карие глаза сердито заблестели.

— Не тебе бранить меня из-за такой мелочи, — разозлилась Хелвис. — Уж ты-то делала вещи куда более опасные…

Неврат вздрогнула. Печаль показалась на ее лице.

— Ах, я не стала бы делать этого, если бы Фос подарил мне дитя…

Ее голос прозвучал очень тихо. Внезапно поняв все, Хелвис крепко обняла Неврат.

— Это уж я сплоховал, — заявил Сенпат, нежно целуя жену. В его глазах снова искрилось веселье. — Нам нужно просто почаще заниматься делом, вот и все.

Неврат ткнула его кулачком в ребра. Вскрикнув, он ущипнул ее в ответ.

У доков, наблюдая за погрузкой, остановились Туризин Гавр и его возлюбленная, Комитта Рангаве. Император решил пойти на риск и использовать намдалени Аптранда в сражении против Дракса. Однако это не означало, что Гавра перестала беспокоить верность островитян.

Туризин сверлил глазами каждого наемника, пока тот шел к кораблю, словно выискивая предательство у него в рукаве или под заплаткой на куртке.

Только подойдя к легионерам, Туризин немного расслабился.

— Я должен был послушать тебя, когда ты предупреждал меня насчет Дракса, — сказал он Марку, криво улыбнувшись и покачав головой. — Ну, как дела? Все в порядке?

— Похоже на то, — ответил трибун. Он был доволен тем, что Гавр запомнил его слова, но не сердится. — Разве что немного сумбурно.

— А, перед походом всегда так. — Император ударил себя кулаком по бедру. — Свет Фоса! Как бы мне хотелось возглавить кампанию вместо Зигабена! Это бесконечное ожидание вымотало мне все нервы. Проклятье, я не могу оставить столицу, пока существует опасность, что Княжество высадит солдат у меня за спиной. Хорош я буду, если застряну в провинции, а они в это время объединятся с Томондом и атакуют Видесс… Куда уж хуже.

Два года назад, подумал Марк, Туризин был иным. Тогда он, не раздумывая, бросился бы на врага, едва только тот показался перед ним. Но сейчас Туризин стал куда более осмотрительным.

Видесс — самый большой город Империи, стоящий на пересечении морских и сухопутных путей. Отсюда легко добраться до любого уголка страны. Столица — сердце всей Империи.

Услышав, какие “пустяки” держат Туризина в столице, Комитта Рангаве презрительно фыркнула.

— Послушал бы меня раньше — никому бы и в голову больше не пришло бунтовать. Надо было как следует покарать Ортайяса Сфранцеза. Вот был бы хороший урок остальным! Уж тогда-то проклятый Дракс был бы достаточно запуган, чтобы даже не помышлять о предательстве. Да и Ономагул тоже, если уж на то пошло. Говорила я тебе…

— Заткнись! — рявкнул император. Он был отнюдь не в восторге от того, что вспыльчивая подруга честит его при всей армии.

Глаза Комитты опасно засверкали. Ее тонкое бледное лицо исказилось от гнева, и вся она стала теперь похожа на хищную птицу, готовую броситься с когтями на добычу.

— Не замолчу!.. Не замолчу!.. Не смей говорить со мной таким тоном! Я древнего рода, а если ты не хочешь сочетаться со мной законным браком, то…

“Ну да, — подумал Марк, пораженный ее наглостью, — и поэтому ты задрала юбки перед Виридовиксом… ”

Комитта, казалось, вдруг сама поняла, что заходит слишком далеко. Она быстро вернулась к прежней теме разговора.

— Ты должен был притащить Сфранцеза за волосы на площадь Быка и сжечь его живьем, как он того заслуживал. Я тебе говорила…

Но Туризин был уже сыт по горло. Он наслушался куда больше, чем мог вытерпеть. Когда речь шла о государственных делах, Туризин еще кое-как крепился, но критики своих личных решений не выносил.

— Тебя, тебя надо было притащить за волосы и исполосовать твою задницу, как только ты открыла пасть и в первый раз завела свое “говорила я тебе”!.. — заревел император. — Вот чего мне не хватало для счастья!..

— Ты, грязный хам, ночной горшок!.. — завизжала Комитта.

Император и его возлюбленная стояли под теплым дождем и на глазах всей армии увлеченно поливали друг друга грязью.

Моряки и солдаты слушали — сперва в ужасе, затем с возрастающим восхищением. Рядом с Марком стоял седобородый моряк, ветеран соленейших перебранок — надо думать, лет тридцать он беспорочно провел в подобных словесных упражнениях. Моряк ухмылялся и кивал, словно пытался запомнить самые сочные выражения из употребляемых императором.

— Уф-ф! — выдохнул Сенпат Свиодо, когда Гавр, сжав кулаки, повернулся на каблуках и зашагал прочь. — Какое счастье, что эта дама разделяет с ним ложе. Ведь в противном случае ей пришлось бы ответить по закону за оскорбление Величества.

— Она в любом случае должна ответить за это, — сказала Хелвис. Она разделяла твердое убеждение видессиан в святости императорского достоинства. — Я просто представить себе не могу, почему он вообще ее терпит.

Однако Скавр и раньше наблюдал, как Туризин ругается со своей любовницей. Постепенно трибун пришел к определенным выводам.

— Комитта для Туризина — как шлюз. Когда ему нужно излить дурное настроение — она тут как тут.

— Но она здорово умеет до него докопаться. Когда-нибудь он лопнет от злости.

— Может быть, — сказал Марк. — Но не будь Комитты, он давно бы умер от апоплексического удара.

Гай Филипп закатил глаза.

— Если только Комитта не доведет его до этого раньше.

— И тогда она заявит, что он помер ей назло, — заключил Сенпат Свиодо. Услышав, как втянули сходни, он удивленно обернулся. Матросы, обнаженные до пояса, стояли у вант, поливаемые дождем. — Эй, ребята! Мы что, действительно сейчас поплывем на этой лохани?

— Почему же нет? Всего и дел, что переплыть Бычий Брод, а ветер совсем неплохой, — отозвался Марк. Он любил море не больше, чем любой из римлян, но рядом с васпураканином, родина которого не имела выхода к морю, чувствовал себя просто эдаким старым морским волком. Решив похвастаться своими познаниями, Скавр добавил: — Говорят, влажные паруса лучше держат ветер.

Его деланная уверенность и “глубокие познания” в морском деле ошеломили наивного Сенпата. Но Хелвис, которая родилась среди мореходов, только посмеялась.

— Если бы это было так, милый, то наш корабль был бы самым быстроходным судном в мире. Вода — она как соль: немного соли придает пище вкус, но если уж пересолишь — тогда лучше бы вообще без соли.

Причальные концы падали на палубу. На одном из кораблей заревел осел. Двое матросов и капитан громко выругались — хотя и не так сочно, как Туризин, — когда большой квадратный парус повис мокрой тряпкой, — точь-в-точь как предсказывала Хелвис.

Но наконец свежий ветер наполнил паруса. Теперь капитан напустился на гребца — дескать, заснул на весле. Моряцкого опыта Скавра явно недоставало, чтобы понять, был ли гребец виноват на самом деле или же капитан просто дерет глотку от раздражения.

Корабль медленно вышел из порта.

* * *

Мимо колонны легионеров проскакал Сотэрик, сын Дости. Солдаты недовольно ворчали ему вслед — пыль, поднятая копытами его лошади, попадала им в глаза.

Намдалени подъехал к Марку, со вздохом облегчения снимая конический шлем. По его пыльным щекам тонкими струйками стекал пот.

— Уф-ф! — выдохнул Сотэрик. — Жарковато, а?

— Да уж, — согласился трибун. Интересно, зачем явился шурин? Уж всяко не поговорить о погоде.

Однако Сотэрик не спешил приступать к делу.

— Да, погодка солнечная. Да и места здесь совсем недурные.

И снова у Скавра не нашлось причины возражать. Если уж на то пошло, он никогда не видел земель более плодородных, чем эти, — долины западных провинций Империи. Черноземы богатых полей приносили обильные урожаи. Вся местность утопала в изумрудной зелени. Крестьяне собирали плоды фруктовых деревьев, снимали урожай пшеницы, ржи, проса, ячменя. На широких полях зрели богатые дары земли. Сады ломились от яблок, груш, бобов, фиг, олив, орехов, апельсинов, персиков, абрикосов. Сладковато-пряный запах цитрусовых щекотал ноздри. Здесь было немало виноградников — западные территории Видесса славились отменными винами.

Некоторые крестьяне выходили на дорогу и провожали приветственными криками проходившую мимо армию — ведь она отправлялась в поход на еретиков-намдалени. Но большинство просто не хотело видеть никаких солдат вообще…

Западные провинции были житницей Видесса. Многочисленные баржи, груженные хлебом, отправлялись отсюда по рекам в столицу. Кормили эти земли и армию все то время, что она передвигалась от пригородов столицы на западном берегу Бычьего Брода дальше на запад.

Пока что армия шла по территории, подвластной Империи. Губернаторы, поставленные Маврикием или Туризином, контролировали течение местной жизни. Видессианская бюрократическая машина работала исправно, поэтому здесь было заготовлено довольно зерна и мяса для имперской армии. Интересно, подумал Марк, долго ли протянется такое изобилие? Скоро ли у перекрестков вырастут, преграждая путь, первые укрепления Дракса? Сотэрик называл их “боевыми замками”, кажется… Наверное, уже скоро.

— Да, местность чудесная, — задумчиво повторил Сотэрик. — Для рая, пожалуй, здесь слишком влажно летом, зато земля настолько хороша, что может родить что угодно. Теперь я, кажется, понимаю, что было на уме у Дракса, когда он решил хапнуть этот кусочек…

Выдерживая небольшую паузу, Сотэрик запустил пальцы в свои густые светло-каштановые волосы — почти такого же цвета, как у Хелвис. В отличие от многих своих соотечественников, он не выбривал себе затылок.

— Клянусь Богом-Игроком! Я и сам ничего не имел бы против того, чтобы когда-нибудь осесть здесь.

И глянул на Скавра с высоты седла, зорко следя за реакцией собеседника.

Да, Сотэрик и Хелвис были похожи между собой. Только голубым глазам брата недоставало теплоты — той теплоты, которую Скавр так любил у своей подруги. Широкий нос накладывал властный отпечаток на лицо брата Хелвис.

— Да? — переспросил римлянин, наблюдавший за шурином не менее пристально. Проклятье, нужно тщательнее подбирать слова! — Что же, Сотэрик, ты раздумал возвращаться в Княжество? У тебя изменились планы? Ты предпочел бы получить от Туризина надел здесь, на Западе, когда срок твоей службы истечет?

— Да, когда срок моей службы истечет, — повторил Сотэрик, беззвучно усмехаясь. Его светлые глаза продолжали сверлить лицо трибуна. — И я думаю почему-то, что это произойдет очень скоро…

Марк из последних сил изображал перед шурином наивное непонимание.

— В самом деле? А я-то полагал, что ты собираешься служить Империи многие годы. Совсем как я.

Их глаза встретились. Сотэрик дернул углом рта.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал он наконец и ударил лошадь шпорами так грубо, что она чуть было не взвилась на дыбы. Развернув лошадь, Сотэрик помчался прочь.

Трибун смотрел ему вслед. Тревожные мысли так и кипели в голове. Сумеет ли Аптранд удержать Сотэрика в повиновении?..

И захочет ли он вообще это делать?

* * *

Закат окрасил небо в кровавый цвет. Где-то неподалеку в рощице печально ухнула слишком рано проснувшаяся сова. Армия остановилась на ночь.

Уверенные в том, что на своей территории им ничто не угрожает, видессиане и намдалени кое-как разбросали несколько маленьких палисадов и под их ненадежной защитой, как попало, разбили палатки.

Хаморы вообще не утруждали себя строительством каких-либо укреплений. Они устраивались на ночлег где взбредет в голову, а наутро опять собирались неорганизованной толпой.

Среди этого разброда резким контрастом выделялся лагерь легионеров. Это был самый обычный римский укрепленный лагерь, разбитый на безопасной территории с той же тщательностью, что и в те дни, когда враги наступали им на пятки.

Как всегда. Гай Филипп выбрал идеальную позицию для обороны. Был здесь и ручей с чистой водой, и невысокие холмы. Едва только место было определено, солдаты почти автоматически выполнили свою работу. За каждым закреплена часть общего дела, всегда одна и та же. Одни копали защитный ров, другие сооружали насыпь, используя для нее землю, выброшенную из рва. Третьи вбивали в насыпь заостренные колья. Во время перехода эти колья солдаты несли с собой.

Ровными рядами, манипула за манипулой, за палисадом выстроились палатки легионеров, на восемь человек каждая. Между ними были оставлены широкие проходы.

Никто не ворчал, хотя зачастую такой лагерь использовался только для одного ночлега, а наутро его покидали навсегда. Полевые работы издавна стали для римлян почти второй натурой.

Видессианские и васпураканские солдаты, заполнившие ряды легионеров вместо погибших в бою римлян, уже успели на собственном опыте убедиться: хорошо укрепленный лагерь не однажды спасал жизни солдат. В легионе не было человека, который не знал бы, к чему могут привести беспечность и леность.

В конце концов этой убежденностью прониклись даже легкомысленные хатриши. Лаон Пакимер был частым гостем римлян. После битвы у Марагхи Марк был рад видеть его у себя. Более того! Хатриши даже брались — правда, с шуточками-прибауточками — помогать римлянам. Нет нужды говорить, как довольны были подмогой легионеры. И хотя кавалеристы Пакимера вряд ли могли назвать полевые работы своей “второй натурой”, они не ленились и не жаловались.

— Ох и неуклюжий же сброд… — высказался Гай Филипп, наблюдая за тем, как двое хатришей шумно бранятся с одним из своих командиров. Однако перебранка отнюдь не помешала им наполнять щит землей и вываливать землю на насыпь.

Дивясь хатришам, старший центурион поскреб затылок.

— Я так и не понял, как они ухитряются при этом делать дело. Но им это удается!..

Дети легионеров подбирались к лошадям, норовили схватить уздечки. Хатриши лениво отгоняли их.

По поводу присутствия в лагере женщин и детей Скавр не испытывал особого восторга. Собственно, он никогда не одобрял этой идеи — брать с собой в поход семьи. И хотя Марк привык к этому куда легче, чем Гай Филипп, все же и трибуну это подчас казалось чересчур уж не по-римски.

Два года назад трибун запретил женщинам появляться в солдатском лагере. Это было в те дни, когда легионеры впервые шли на запад — готовилась большая битва с Йездом. Но после трагедии у Марагхи безопасность стала важнее всех римских обычаев вместе взятых. А отменить однажды разрешенную привилегию не легче, чем превратить сыр обратно в молоко.

Палатка трибуна, как всегда, размещалась в самом центре, на via principalis, главной дороге лагеря, на полпути между восточными и западными воротами. У палатки сидел Мальрик. Он был страшно занят — играл с маленькой полосатой ящеркой, изловленной неподалеку. Скавр справедливо предположил, что ребенку игра нравилась куда больше, чем ящерке.

— Привет, папа, — сказал Мальрик, поднимая голову.

Воспользовавшись моментом, ящерка юркнула под камень и спряталась в песке прежде, чем мальчишка успел ее схватить. Мальрик раскрыл рот и громко заревел. Марк подхватил его и подбросил в воздух, но это не помогло: Мальрик был безутешен.

— Ящерку-у!.. Хочу ящерку-у!..

Словно в ответ на этот плач, в палатке зашелся криком Дости. Хелвис высунулась наружу. Вид у нее был недовольный.

— Что ты, скажи на милость, пла… — начала она сердито и замолчала, увидев трибуна. — Здравствуй, дорогой. Я не слышала, как ты подошел. Что у вас случилось?

Марк рассказал о беде Мальрика.

— Иди сюда, сынок, — позвала Хелвис и обняла Мальрика. — Я не могу вернуть тебе ящерку… благодарение Фосу за это, — добавила она назидательно.

Но Мальрик не слушал. Он рыдал все громче и громче.

— Может, ты хочешь сладкую сливу в меду? — продолжала Хелвис. — Или даже две?..

Мальрик призадумался. Год назад — Скавр знал это — он закричал бы: “нет! ” И продолжил бы плакать. Но мальчик почти сразу ответил: “Ладно”. После этого он принялся икать.

— Умница. — Хелвис вытерла его личико подолом юбки. — Сливы в палатке. Идем.

Повеселевший Мальрик юркнул в палатку. Хелвис вздохнула:

— А теперь я посмотрю, сумею ли успокоить Дости.

Хотя Марк и был командиром, но во время походов он не позволял себе никакой роскоши. Кроме матраса, в палатке стояли колыбелька Дости, складной стол и складной стул, сделанные из дощечек и брезента, и сундучок из темного дерева. Походный алтарь Фоса, принадлежавший Хелвис, лежал на траве вместе с маленькой шкатулкой из простой древесины — там хранились вещи и украшения Хелвис.

Хелвис открыла сундучок, нашла сладости для Мальрика. Покачала на руках Дости, напевая ему колыбельную. Скавр слушал пение Хелвис: ее низкий грудной голос звучал тихо и ласково. Ребенок постепенно успокоился и засопел.

— Ну что ж, все не так уж и плохо, — сказала она с облегчением и уложила ребенка в постель.

Скавр запалил маленькую глиняную лампу, заправленную оливковым маслом, и отметил на небольшой карте, которую носил при себе, расстояние, пройденное за день.

Хелвис начала разговор после того, как Мальрик тоже заснул.

— Мой брат говорил с тобой сегодня.

— Да? — произнес трибун без выражения. Он сделал пометку на карте, сначала по-латыни, потом, более медленно, по-видессиански.

Так. Значит, Сотэрик решил повлиять на него через жену…

— Да. — Хелвис внимательно наблюдала за ним. Ожидание, возбуждение, надежда — все эти чувства Скавр без труда читал на ее лице. — Мой брат сказал, что я могу напомнить тебе об одном обещании… которое ты дал мне в Видессе в прошлом году.

— Да? — повторил Скавр. Лицо его дрогнуло — он почти не владел собой.

Год назад… Тогда казалось, что осада Видесса вот-вот завершится полным крахом Гавра. Марк почти решил бросить обреченного императора и отправиться с намдалени в Княжество. Римлян остановил мятеж, поднятый против Сфранцезов Метрикием Зигабеном. Только это и не позволило им дезертировать…

Марк знал, что Хелвис была очень разочарована. После неожиданной для всех победы Туризина римляне остались на имперской службе.

— Да, мой брат говорил со мной. — Хелвис сжимала губы, уверенная в своей правоте. Упрямица. Теперь ее пухлый рот стал таким же жестким и узкогубым, как у ее вспыльчивого брата. — Еще до нашей встречи, Марк, я была женой солдата. Я знаю, наемник не всегда волен поступать как считает нужным… Я знаю, дела не всегда идут по плану…

Скавр дернул лицом: план принадлежал отнюдь не ему!..

— … особенно с тех пор, как на троне сидит Туризин. Слишком часто приходится делать не то, что по сердцу. Но сейчас — сейчас удача сама плывет к нам в руки! Лучшего шанса еще никогда не было.

— Какого шанса?

Ее глаза загорелись гневом.

— Ты что, притворяешься? Делаешь вид, что не понимаешь? Фальшивая игра, мой дорогой. Скоро еретик-император не сможет больше повелевать нами. Счастье повернулось к нам лицом. И мы сможем получить новую землю — как получали ее герои в древних сказаниях…

Похоже, и в ее крови кипит неутоленное желание отхватить жирный кусок видессианской земли. Жажда, сжигавшая многих намдалени.

— Я не знаю, почему ты так хочешь разорвать Империю на части, — начал Марк. — У меня голова кругом идет при одной только мысли о том, сколько лет здесь царит мир… Империя дала людям безопасность и уверенность в будущем, и это длится уже не первое поколение на обширных территориях… А вы хотите опрокинуть Империю на спину как раз в тот миг, когда она ранена. Так пантера бросается на оленя со сломанной ногой. Скажи мне, Хелвис, неужели ты действительно считаешь, что ваши намдалени принесут этим краям процветание?

— Возможно, нет, — ответила она. По крайней мере, Скавр мог восхититься ее честностью. — Клянусь Игроком, разве мы не заслужили своего шанса! Мы — мы выстрадали лучшую долю! Кровь Видесса стара, она стала холодной и жидкой. Хитростью и интригами имперцы не позволяли нам завладеть тем, что наше — по праву.

— По праву? По какому праву?

Она шагнула вперед. Ее рука метнулась к нему. Марк инстинктивно прикрыл лицо от удара. Но Хелвис тянулась к рукояти его меча.

— По праву вот этого! — сказала она яростно.

— Обычный довод йездов, — заметил Марк.

Она отдернула пальцы от меча, словно оружие обожгло ее. Марк отвел меч в сторону — ему не хотелось, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, касался этого клинка.

— Кстати, о йездах. А как ты думаешь разобраться с ними в этом вашем Новом Намдалене?

Перед мысленным взором Марка мгновенно пронеслись картины опустошительных, бессмысленных войн: намдалени против йездов, видессиане против кочевников, двое против одного, союзы, предательства, атаки, стычки, западни… несчастные, ни в чем не повинные крестьяне и горожане — жители западных территорий, — втоптанные в пыль железными копытами бесчисленных армий…

Марк содрогнулся. На миг он представил себе Авшара — тот смотрел бы на потоки крови и смеялся бы от ледяного наслаждения…

Скавр сказал об этом вслух. Он увидел, как дрогнуло лицо Хелвис.

— Вся беда в том, — продолжал Марк, — что у твоего брата достаточно воображения, чтобы проявлять жестокость, но явно недостаточно, чтобы увидеть, какие разрушения это принесет. Вот что делает его смертельно опасным. — Заметив, что Хелвис дрожит от гнева, Марк быстро заключил: — Все это пустые разговоры, дорогая. В любом случае намдалени командует не Сотэрик, а Аптранд.

— Аптранд? Аптранд ест лед и дышит холодным туманом.

У Скавра невольно вырвался смешок — неприязнь, которую Хелвис испытывала к Аптранду, сделала определение почти поэтически точным.

Хелвис смотрела на своего мужа так, словно он был водяными часами, которые всегда работали исправно, а сейчас почему-то сломались.

— Скажи мне только одну вещь, — заговорила она. — Почему же, если ты так любишь свою драгоценную империю… — В ее тоне снова послышалась злоба. — Почему же тогда в прошлом году ты согласился уйти в Намдален?..

У Марка был учитель-стоик, болезненный грек по имени Тиманор. И сейчас Скавр будто въяве услышал его сиплый голос: “Если это неправильно, сынок, не делай этого; если это неправда — не говори этого”. Однако в эту минуту Марку страстно хотелось бы набрести на какую-нибудь спасительную ложь. Не обнаружив таковой, он вздохнул и последовал совету своего учителя.

— Потому что останься я тогда с Туризином — это только затянуло бы гражданскую войну. Агония стала бы слишком долгой и мучительной. Это разорвало бы Видесс на части.

Даже при слабом свете лампы он увидел, как кровь отхлынула от ее щек.

— Это разорвало бы Видесс… — прошептала она так, словно не вполне понимала смысл его последних слов. — Видесс?.. — Ее голос стал подниматься, точно волна во время прилива. — Видесс?.. Ты думал не обо мне?.. Не о детях?.. Ты страдал только по этой… гнилой, поганой Империи?!

Она почти кричала. Дости и Мальрик, испуганные криком, проснулись и дружно заревели.

— Уходи! Убирайся отсюда! — не помня себя, орала Хелвис на Скавра. — Я не хочу тебя видеть! Подлый, бессердечный ублюдок!

— Убираться? Но ведь это моя палатка… — вполне логично возразил трибун.

Но Хелвис была настолько разъярена, что даже не слышала.

— Вон отсюда!

Она надвинулась на него. Марк выбросил вперед руки, защищая лицо; острые ногти оставили кровавые полосы на запястье. Выругавшись, Марк попытался успокоить жену, удержать ее за руки… но это было не проще, чем бороться с тигрицей. Тогда Марк оттолкнул ее и выскочил из палатки в ночную темноту.

Пока он шел по лагерю, несколько солдат встретились с ним глазами. Со многими случалось нечто подобное. Да, с женами ссорятся все — но не всем необходимо защищать свое достоинство командира.

Гай Филипп был у палисада — разговаривал с часовым.

— Так и думал, что ты скоро явишься, — заявил старший центурион, завидев Скавра.

— Мы… поссорились, — пробормотал тот.

— Вижу. — Старший центурион присвистнул, заметив глубокие царапины на руке Марка. — Если хочешь, переночуй в моей палатке.

— Спасибо. Позже.

Марк был слишком взвинчен после ссоры, чтобы сразу заснуть.

— Надеюсь, ты приструнил ее?

Трибун знал, что Гай Филипп пытается выказать сочувствие. Но грубоватый тон не слишком помог ему в этом.

— Нет, — отозвался Скавр. — Я виноват не меньше, чем она.

Гай Филипп недоверчиво фыркнул. Скавр ощутил горький привкус своих правдивых слов. Он знал, что именно его уклончивое поведение в прошлом заставило Хелвис и Сотэрика предположить, будто он примет сторону намдалени, когда те выступят против Империи. Сказать, что это не так, — значит, вызвать ссору. Марк просто понадеялся, что подобный вопрос больше никогда не поднимется. И вот это произошло. Они поссорились, и ссора вышла куда тяжелей из-за его жалкой полуправды.

Скавр невесело рассмеялся. Старый Тиманор оказался, в конце концов, не таким уж глупцом.

* * *

— Ты храпел, — обвиняюще сказал трибун Гаю Филиппу на следующее утро.

— Да? — Ветеран невозмутимо откусил большой кусок от луковицы. — Ну и что? Кому до этого дело?

Красными от усталости глазами Скавр смотрел, как легионеры сворачивают лагерь. Женщины, болтая, занимали свое место в середине колонны. Хелвис уже ушла; палатка казалась необитаемой, когда трибун пришел собирать ее.

Как же теперь поступит Хелвис? Останется в легионе? Уйдет к Сотэрику?

Да, совсем легко забыть о ней, когда солдаты готовятся выступить в поход, строятся в колонну и ждут распоряжений. Прямые вопросы требуют прямых ответов. Как все просто в прямолинейном мире легиона: манипула Блеза должна идти впереди васпураканского отряда Багратони; эта дорога лучше, чем та; Квинт Эприй будет наказан удержанием трехдневного жалованья за игру в кости с фальшивыми кубиками…

Разведчик-хамор проскакал мимо легионеров к Метрикию Зигабену — видессианский отряд замыкал колонну. Через несколько минут в том же направлении промчался второй разведчик. Решив разузнать, что происходит, Марк окликнул его, но кочевник сделал вид, что не слышит.

— Ублюдок, — сказал Гай Филипп.

— Мы все равно скоро узнаем, в чем дело, — отозвался Марк.

— Это точно, — мрачно произнес старший центурион.

Минул час после этого диалога.

И вот Гай Филипп, прикрывая глаза ладонью от яркого солнца, изрек:

— Привет! Что-то не припоминаю, чтобы мы проходили мимо этого, когда в последний раз топали мимо Гарсавры. — Суровое лицо ветерана стало жестким. — Это их проклятый “замок”, вот что это такое.

Замок стоял прямо посреди главной дороги, ведущей на юг.

По мере приближения к укреплению, Скавр наблюдал за намдалени, суетящимися за палисадом и в башне. Издалека были видны маленькие человеческие фигурки — они бегали, переговаривались.

С более близкого расстояния трибун рассмотрел замок внимательнее. Теперь ему стало ясно, каким образом намдалени Дракса сумели возвести укрепления так быстро. Вокруг замка был выкопан ров — глубоким извилистым шрамом он чернел среди зелени. Часть этой земли намдалени использовали при строительстве стены. В этом их крепость была похожа на римский лагерь, хотя ров был глубже и шире, и стена превышала рост взрослого человека, а не доходила до середины груди, как римский палисад.

За стеной солдаты Княжества насыпали высокий холм. На этом возвышении воздвигалась деревянная башня — ее сооружали в такой спешке, что не стесали кору с бревен. Находясь на вершине башни, лучники могли простреливать все поле с большого расстояния.

Они, кстати, сразу дали о себе знать и сняли несколько хатришей и хаморов. Кочевники пустили в ответ стрелы, но даже степные луки не могли причинить никакого вреда защитникам башни.

Зигабен созвал короткий военный совет.

— Кажется, они хотят остановить нас. Отлично. Им это удалось. Задержимся и захватим этот замок, — объявил он. — Мы не можем оставить у себя в тылу две сотни хорошо вооруженных намдалени.

Около полуночи со стороны замка донесся громкий стук копыт — это намдалени перебросили через ров доски и выпустили из замка несколько человек, чтобы те предупредили остальных о том, что имперская армия приближается. Со свистом и гиканьем вслед за ними понеслись хаморы и хатриши. Вскоре они уложили стрелами двоих. Третий скрылся в темноте.

— Говнюк, — кратко молвил Гай Филипп, когда услышал о случившемся.

— А, ладно. Не так уж это и страшно, — отозвался Марк. Он не желал расстраиваться из-за неудачи. — Дракс все равно знал, что мы скоро будем здесь.

Старший центурион только хмыкнул.

* * *

К неудовольствию трибуна, рассвет наступил слишком рано. Солнце окрасило висящее над горизонтом облако в багровый цвет, позолотило его, и звезды на небе потускнели.

К самому краю рва подошел видессианский парламентер. Он держал в руках копье с белым шлемом — знак мирных намерений. По поручению Зигабена он крикнул намдалени, чтобы те сдавались. В ответ понеслись грязные ругательства на островном диалекте. В двух метрах от парламентера в землю впилась стрела. Она была пущена с умыслом — намдалени хотели припугнуть видессианина. Тот быстро удалился, стараясь не растерять при этой ретираде своего достоинства.

Зигабен рявкнул приказ, и метательные орудия выпустили десятки длинных дротиков. Со свистом те понеслись к замку, заставляя намдалени пригнуть головы. Время от времени защитники замка показывались из-за укрытий, быстро пускали стрелы в осаждающих и снова прятались.

Через несколько минут заработали катапульты и баллисты. В башню полетели камни весом с человека. Снаряды оставляли на бревнах глубокие вмятины. Время от времени слышался громкий треск расколотой доски. Однако башня и не собиралась падать — островитяне построили ее прочно.

Снова и снова видессианские солдаты дергали за ремни катапульт, посылая в неприятельскую крепость камень за камнем. То и дело раздавались крепкие проклятия, когда ремень срывался раньше чем нужно, или лопался от напряжения.

Камнеметательные машины и хаморские стрелы были лишь частью плана — и притом не самой важной. Видессианские инженеры вложили в ложки катапульт бочки с горючим материалом. Вскоре эти воспламеняющиеся снаряды полетели в сторону башни. Во время осады вражеских городов римляне нередко забрасывали деревянные постройки такими бочками с горящей смолой или маслом. Но дьявольское зелье имперцев было куда более страшным: оно состояло из серы, толченой извести и вонючего черного густого масла, которое добывали из-под земли.

Стоило бочке с такой “начинкой” ударить о башню, как жидкий огонь длинными ручейками разбегался по деревянному настилу. Лучники, скрывавшиеся в башне, в ужасе закричали, когда пламя охватило ее. Многие защитники крепости спрыгнули с палисада и бросились к башне, чтобы потушить огонь. Марк услышал отчаянные вопли. Благодаря толченой извести пламя, хотя его и заливали водой, продолжало гореть все так же весело и ярко.

А катапульты не переставали забрасывать врага горючей смесью. Однако постепенно ремни ослабевали, и бочки с горючей смесью перестали достигать цели. Несколько их упало на палисад, разбрызгивая жидкое пламя на защитников насыпи и на тех, кто тушил пожар. Дико крича, люди бросились врассыпную. Несколько несчастных запылали, превратившись в живые факелы. Жидкий огонь прожигал кольчуги, причиняя страшные мучения. Один намдалени пронзил мечом грудь своего товарища, охваченного огнем с головы до ног, — только этот милосердный удар прекратил его муки навсегда.

Густое темное облако дыма поднималось в небо высоким столбом, лучше любого гонца извещая Дракса о случившемся. Вокруг обреченной крепости затрубили трубы. Под прикрытием лучников легионеры бросились вперед.

В эту первую схватку Зигабен не пустил своих намдалени. Они остались вместе с видессианскими частями.

Обычно Марк не слишком любил сражения, но сейчас он от души радовался тому, что бежит впереди своих солдат. Стоять и смотреть, как заживо горят люди Дракса, оказалось тяжелее, чем сражаться с ними.

На палисаде не осталось уже почти никого, кто мог бы задержать римлян. Копье просвистело мимо уха трибуна, но он ступил уже на мягкую землю насыпи.

Крича во все горло, солдаты неслись за ним следом.

Намдалени, метнувший копье, уже поджидал Скавра на вершине насыпи. Это был тяжелый крупный мужчина с пятнами оспин на лице, вооруженный длинным мечом. Марк принял удар на щит и даже охнул от силы натиска. Римлянин едва не поскользнулся на липкой грязи. Намдалени без труда отбил неловкий выпад трибуна и снова поднял меч двумя руками, готовясь нанести второй удар. В это мгновение римское копье, брошенное одним из легионеров, вонзилось ему в шею. Меч выпал из ослабевших рук намдалени. На миг его пальцы обхватили длинное жало копья, затем бессильно разжались… Колени его подогнулись, и он повалился на землю.

Скавр перескочил через тело поверженного врага; легионеры один за другим спрыгивали с насыпи во двор крепости. Сейчас сопротивление оказывала лишь горстка намдалени, да и те — едва только убедились, что дело проиграно, — начали сдаваться, бросая на землю мечи и шлемы в знак своего поражения. Старые наемники, эти люди не видели большого смысла биться до последнего, не имея ни малейшей надежды победить.

— Как думаешь, возьмет нас Туризин обратно на службу? — спросил у Марка один из командиров намдалени, нимало не смущенный своим участием в мятеже. Он говорил совершенно серьезно.

В ответ трибун только развел руками. У Туризина не так много солдат, чтобы пренебрегать такими воинами, как намдалени. Так что он вполне мог пойти и на такое…

— Берегись! Берегись! — в голос закричали и римляне, и намдалени.

Пылающая башня рухнула, рассыпая вокруг горящие бревна и раскаленные угли. Один из легионеров широко раскрыл рот от боли, когда горящая доска задела его по ноге. Раненый намдалени — он получил страшные ожога у башни — был насмерть раздавлен падающим бревном. Это избавило его от страданий, подумал Марк.

Среди жертв огненного моря метался намдаленский жрец-целитель. Он делал все, что мог, пытаясь облегчить людям боль. Но ни один жрец-целитель не умел возвращать погибших к жизни…

Однако тем, кто получил не слишком обширные ожоги, искусство исцеления неплохо помогло. Целители Княжества, как заметил Скавр, были куда менее опытны, чем их видессианские коллеги. В отличие от священнослужителей Империи, намдаленскне жрецы надевали доспехи и бились наравне с солдатами. В глазах имперцев — и особенно служителей Фоса — это было ужасным святотатством.

Марк снова поднялся на вершину насыпи. Рядом свистнула стрела. Гневным взглядом трибун поискал лучника, но не нашел.

— Эй, прекратите!.. Крепость наша!.. — крикнул он, поднимая вверх большой палец, как на гладиаторских играх. Видессиане не знали этого жеста, но тем не менее поняли его. Солдаты радостно завопили в ответ. Зигабен помахал трибуну рукой. Тот отозвался салютом.

Намдалени подобрали мечи своих погибших товарищей, чтобы вернуть, согласно обычаю, их близким. Печальный обычай, слишком хорошо знакомый Марку. Ведь трибун и сам когда-то принес меч Хемонда Хелвис — магия Авшара убила ее первого мужа…

В крепости погибли четырнадцать намдалени, почти все — от ожогов. К большому облегчению трибуна, ни один из его легионеров не был убит и только двое получили легкие ранения.

Выходя из крепости и присоединяясь к армии Зигабена в качестве пленных, намдалени непринужденно болтали с легионерами — знакомились, обменивались опытом.

Легионеры превратились в таких же наемников, как и люди Княжества. Они занимались своим ремеслом добросовестно и с большим умением, однако не испытывали к противнику никакой личной вражды. Что касается намдалени, то с тех самых пор, как римляне очутились в Видессе, между ними и людьми Княжества установились дружеские, задушевные отношения. Иногда это вызывало нешуточную тревогу видессиан.

Однако совсем иначе встретились солдаты Дракса с теми своими соотечественниками, которых увидели в колонне Зигабена. Они обрушились на людей Аптранда с негодующими криками:

— Предатели! Трусы! Негодяи! На чужой стороне воюете!..

Намдалени, который спрашивал у Скавра насчет планов Туризина (его звали Стиллион из Сотэвага), узнал одного из капитанов намдалени и закричал:

— Тургот, тебе должно быть стыдно!

Тургот ничего не ответил. Он выглядел смущенным.

Аптранд выехал вперед на своей лошади. Ледяной взгляд заставил всех замолчать.

— Предательство? — переспросил он негромко, но очень отчетливо. — Соратникам Дракса должно быть хорошо знакомо это слово!

Он повернулся к пленным спиной, невозмутимый и злой. Метрикий Зигабен отослал захваченных намдалени в столицу под охраной видессианской кавалерии.

— Недурно, — похвалил он Марка. — Очень неплохая работа. Так называемый “неуязвимый боевой замок” разрушен, а ты не потерял ни одного солдата. Да, неплохо.

— Да уж. Не так уж скверно, — проворчал Гай Филипп, когда Зигабен ушел, чтобы отдать армии приказ двигаться дальше. — Крепость задержала нас всего на один день. Думаю, мы и с Драксом разберемся быстро…

* * *

Стипий умело вылечил одного из римских солдат — у того было рассечено бедро. Процедура исцеления, как всегда, потрясла Скавра.

Обеими руками жрец соединил края раны. Затем, бормоча молитвы, чтобы сосредоточиться, он сконцентрировал на ране всю свою волю. Трибун почти физически чувствовал, как воздух над раненым стал гуще, плотнее… В латинском языке Марк не мог найти определения этому явлению. Потоки энергии протекали по телу жреца, склонившегося над солдатом. Когда Стипий убрал пальцы и выпрямился, глубокая рана совершенно затянулась. На ноге легионера остался только тонкий белый шрам.

— Очень признателен, — сказал легионер, поднимаясь. Он ушел не хромая.

Однако другому пострадавшему — васпураканину с разбитой головой (его задело обломками падающей башни) — Стипий помогать отказался. Осмотрев несчастного, жрец сказал только одно:

— Выживет он или умрет — все в руках Фоса. Моих сил не хватит на то, чтобы исцелить его рану.

Марк был разочарован. Однако он постарался отогнать от себя мысль о том, что жрец уклоняется от работы. Горгид тоже был бы здесь бессилен.

Трибун нашел Стипия, когда тот — и уже не в первый раз — подкреплял свои силы вином. Марк сделал над собой усилие и постарался быть справедливым: искусство исцеления отнимало очень много сил. Скавру доводилось видеть, как жрецы-целители засыпали прямо у ложа исцеленного, едва только заканчивали свой изнуряющий труд.

Стипий вытер потный лоб рукавом.

— Ты-то хоть не ранен? — осведомился он у трибуна. — Крови не видать.

— Нет, — поколебавшись, ответил Скавр и показал красные, распухшие царапины, оставленные ногтями Хелвис. — Наш прежний врач дал бы мне какую-нибудь мазь… что-нибудь в этом роде… Я надеялся, что ты сможешь…

— Что?! — в гневе заревел Стипий. — Ты хочешь, чтобы я истощал свою силу, исцеляя царапины, оставленные когтями твоей еретички-девки? Убирайся! Служение Фосу не должно расточать на такую ерунду! Целители не могут транжирить свое драгоценное время на всякое дерьмо!

— Несчастный васпураканин — слишком тяжелая работа, я — слишком легкая… — отозвался трибун, разозлившись на этот раз не на шутку. Стипий сумел-таки вывести его из себя. — Тогда какая же от тебя польза, будь ты неладен?..

— Спроси своего легионера! — огрызнулся жрец-целитель. — Если твои дурацкие царапины воспалятся, я, так и быть, гляну на них. Но пока этого не случилось, не приставай ко мне. Маленькие раны утомляют меня не меньше, чем большие.

— О… — вымолвил трибун тихо.

Он этого не знал. Внезапно он понял, что почти ничего не знает об искусстве жрецов-целителей. Стипий и другие жрецы излечивали раны, которые оставили бы Горгида изнемогать от зависти и отчаяния. Но теперь Скавру стало ясно, что и грек, в свою очередь, владел знаниями, которых лишены видессиане. Трибун поневоле задумался о том, какую сделку предложила ему судьба, когда в легионе вместо грека появился Стипий.

* * *

В тот вечер Хелвис так и не пришла к нему. Марк ждал ее в палатке до глубокой ночи. Легионеры уже спали мирным сном. Он все надеялся, что она вернется…

Поняв, что ждать бесполезно, Марк потушил светильник и постарался заснуть. Это оказалось непростым делом. Когда они с Хелвис начали жить вместе, ему трудно было привыкнуть к ее постоянному присутствию. А теперь, когда он остался в одиночестве, ему так не хватало ее теплого дыхания. Ну что ж, человек ко всему в конце концов привыкает, думал Марк, раздраженно ворочаясь с боку на бок. Только к бессоннице приноровиться трудно, вот и все…

Долина была все такой же плоской, но трибуну на следующий день казалось, что он идет в гору. Около полудня из рощи выскочили двое разведчиков-намдалени: они желали взглянуть на приближающегося врага. Но ни дикие крики хатришей, бросившихся в погоню, ни страшные проклятия Гая Филиппа, когда конники Дракса ушли от них, не смогли встряхнуть Скавра и избавить его от апатии.

Когда наступила темнота и легионеры разбили лагерь, Марк, грызя на ходу галеты, направился по via principalis к своей палатке. Как всегда, палатка трибуна стояла в самом центре, у наблюдательного поста, отмеченного белым флагом. Марк хотел уже задернуть полог, когда знакомый голос заставил его резко обернуться.

С криком “папа!.. ” по дороге бежал Мальрик. Римский походный лагерь строился всегда по одному и тому же плану, поэтому даже пятилетний мальчик не мог здесь заблудиться.

— Я скучал без тебя, папа, — сказал Мальрик, когда Марк наклонился и обнял своего приемного сына. — Где ты был? Мама сказала, ты вчера сражался. Ты храбрый?

— Я тоже скучал без тебя, сынок, — сказал Марк. И добавил: — И без твоей мамы тоже.

Держа в одной руке Дости, а в другой — сундучок, к нему шла Хелвис. Заметив Марка, Дости стал рваться к нему из рук матери. Хелвис поставила малыша на ноги. Он неловко заковылял вперед. Маленькие ножки становились все крепче и увереннее с каждым днем. Трибун подхватил сына.

— Па-па, — важно произнес Дости.

— Да, это я.

Марк встал. Дости принялся развязывать застежки его сапог, а потом ухватился ручонками за ножны.

— Мог бы и со мной поздороваться, — тихо сказала Хелвис.

— Здравствуй, — осторожно проговорил трибун, но она запрокинула к нему лицо, чтобы он поцеловал ее. Как будто ничего и не происходило между ними. В груди Марка словно развязался крепкий узел. Марк даже не знал, какую тяжесть нес на сердце, пока не почувствовал облегчения. Слабо улыбнувшись, он приоткрыл перед Хелвис полог своей палатки.

Мальрик юркнул внутрь и закричал оттуда, подзывая Дости:

— Вперед, лентяй!..

Хелвис наклонилась и вошла: Марк последовал за ней. Некоторое время они вели нарочито обыденные разговоры. Хелвис передавала обрывки сплетен, которые слышала от женщин. Трибун рассказывал о сражении и штурме. Наконец он прямо спросил:

— Почему ты вернулась?

Хелвис искоса глянула на него.

— Я вернулась. Тебе этого недостаточно? Почему тебе всегда нужно докопаться до корней?

— Привычка, — кратко ответил Скавр.

— Чума на твои привычки! — вспыхнула Хелвис. — И на твою бессмысленную любовь к этому гнилому Видессу!..

Марк ждал новой вспышки гнева. Но Хелвис вдруг рассмеялась — больше над собой, чем над ним.

— Почему я вернулась? Если я сказала себе это один раз, то Мальрик — тысячу. “Где папа? Когда он придет? Разве ты не знаешь, когда он придет? ” А Дости ворочался, не мог заснуть, плакал так безутешно…

Даже в дрожащем свете лампы Марк видел, каким усталым было ее лицо.

— И это все?

— А что еще ты хочешь услышать? Что мне тебя не хватало? Что я вернулась, потому что люблю тебя?

— Если это так, то я очень хочу услышать от тебя эти слова, — тихо произнес трибун.

— Разве это имеет значение, раз ты так обожаешь свою драгоценную Империю? — спросила Хелвис, но выражение ее лица смягчилось. — Да, я люблю тебя. О, как это все тяжело… Вчера ты сражался против моих земляков… Может быть, даже против моих родичей… А что я делала в это время? Молилась Фосу, чтобы ты вернулся целым и невредимым. Я думала, что мне уже наплевать на все… Пока ты не бросился в бой, где тебе угрожала смерть. Так легко ожесточиться, когда нечего терять. Проклятие!.. — выговорила она. Ее разрывала на части любовь к Марку и преданность Намдалену.

— Спасибо тебе, — сказал Скавр. — Знаешь, Хелвис, когда мне было шестнадцать лет, я думал, что все в жизни так просто… Теперь я старше на двадцать лет, но клянусь богами, все стало только в двадцать раз сложнее!

Хмурясь, Хелвис все же усмехнулась его божбе — он машинально перевел с латыни привычное выражение.

“Даже сейчас, — подумал Марк, — нужно быть очень осторожным в выборе слов… И все же… ”

— Ну что ж, будем продолжать жить вместе, верно?

— Пока да, — сказала Хелвис. — Пока еще да…

* * *

На следующий день армия Зигабена столкнулась с отрядом намдалени. Это были уже не разведчики — пятьдесят крепких всадников с копьями наперевес. Они показались на расстоянии полета стрелы у фланга имперской армии и прокричали что-то, обращаясь к намдалени Аптранда. Расстояние заглушило слова.

— Наглецы, а?.. — сказал Гай Филипп.

Зигабен думал точно так же. Он послал отряд хатришей. чтобы отогнать людей Дракса подальше. Сохраняя полный порядок, отряд отступил под прикрытие леса. Лаон Пакимер не стал посылать лучников в погоню — он не хотел рисковать понапрасну. Главным преимуществом легкой кавалерии хатришей были маневренность и подвижность. Лес сводил эти преимущества на нет.

Стоило хатришам вернуться к основным силам Зигабена, как намдаленский отряд снова показался из леса и занял прежнюю позицию.

Когда сгустились сумерки, мятежники не стали разбивать лагеря рядом с армией Зигабена. Вместо этого они открыто поскакали на юго-запад.

Наблюдая за ними, Гай Филипп почесывал шрам на щеке.

— Полагаю, завтра мы с ними столкнемся. Намдалени не действуют в одиночку. Это передовой отряд крупной армии. — Старший центурион вытащил из ножен меч, попробовал острие на ноготь. — Сгодится… Ох, не люблю я биться с этими проклятыми намдалени… Такие же здоровенные, как галлы, но вдвое умнее.

Вскоре после того, как настала ночь, Марк заметил на горизонте легкое желтоватое свечение. Скавр не припоминал, чтобы в том направлении находился какой-нибудь крупный город. Озаренное небо на горизонте могло означать только одно: там жгли костры люди барона Дракса.

Подумав об этом, Марк плотно сжал губы. Если мятежники так близко, то завтра и вправду предстоит бой.

В римский лагерь прибыл посыльный от Метрикия Зигабена.

— Утром выступаем не колонной, а растянутым строем.

Что ж, видессианский военачальник, похоже, тоже ожидает сражения.

Посыльный продолжал:

— Римские пехотинцы займут левый фланг. Вас прикроют хатриши. Мой повелитель Метрикий Зигабен выступит в центре, а намдалени Аптранда — на правом фланге.

— Благодарю, спафарий, — вежливо сказал трибун. — Кружечку вина?

— Весьма охотно. Сердечно благодарен за любезность, — отозвался спафарий, улыбнувшись. Казалось, завершив официальную миссию, видессианин помолодел.

Отпив большой глоток вина, он удивленно поднял брови:

— Довольно сухое, а?

Второй глоток был куда более осторожным.

— Самое сухое, какое только удалось найти, — заверил Марк. Почти все видессианские вина были, на римский вкус, слишком сладкими.

Решив воспользоваться непринужденной обстановкой, Скавр спросил посыльного:

— Почему Зигабен отдал намдалени правый фланг? Если он опасается, не подведут ли его в завтрашнем сражении островитяне, то лучше всего было бы поставить их в центр, где за ними легче наблюдать с любого фланга.

Но у спафария был на это ответ. Похоже, Метрикий Зигабен тоже размышлял над этой проблемой, хотя мысли его текли по несколько иным руслам, чем у Скавра.

— Место справа — место чести.

Трибун понимающе кивнул. Для гордого Аптранда вопрос чести никогда не был пустым.

Допив вино, видессианин ушел к Лаону Пакимеру — передать хатришам приказы.

Хелвис и большинство женщин находились в укрепленном лагере. Скавру не улыбалось наспех разбивать лагерь в стороне от надвигающейся битвы. Поэтому трибун предпочел бы, чтобы битва началась как можно скорее.

Когда он поделился этими соображениями с Гаем Филиппом, старший центурион ответил:

— Им будет безопаснее у нас. Имперцы не слишком утруждают себя строительством защитных укреплений.

— Это так, — согласился трибун. — И все же я, пожалуй, завтра утром оставлю в лагере половину манипулы… Под командой Муниция.

— Кого? Муниция? Он умрет от стыда, если ты не возьмешь его в бой. Он же так молод.

В последнее слово старший центурион вложил множество разнообразных оттенков смысла: неопытность, горячность, легкомыслие и так далее.

— Да, но это важное поручение, а он неглупый парень. — Глаза Марка стали хитрыми. — Когда будешь передавать ему мой приказ, добавь: ему предстоит защищать Ирэн и других женщин.

Гай Филипп восхищенно присвистнул.

— В точку!.. Он безумно влюблен в свою девку. Бегает за ней на цыпочках, как мальчишка.

Что прозвучало сейчас в голосе ветерана? Зависть или ядовитая насмешка? Скавр не мог бы сказать наверняка.

* * *

Рассвет был чистым и на удивление холодным. Легкий ветер с моря постепенно разгонял влажный туман.

— Прекрасный день, — услышал Марк слова одного из римлян, когда они сворачивали лагерь.

— Прекрасный день растянуть себе сухожилия, дурья башка. Особенно если ты не подтянешь ремни на сандалиях, — рявкнул Гай Филипп.

Ремни были в полном порядке, но солдат не успел сказать об этом — старший центурион уже распекал какого-то другого легионера.

Мимо пронеслись летучие отряды хаморов. Всадники размахивали на скаку своими меховыми шапками и кричали:

— Большие лошади!.. Много больших лошадей!..

Волна возбуждения прокатилась по имперской армии. Теперь уже скоро…

Перевалив за холмы, армия Зигабена спустилась в почти идеально плоскую долину Сангария, одного из небольших притоков реки Аранд. Через илистую речушку был переброшен деревянный мост. На противоположном берегу реки был ясно виден лагерь мятежников. Намдалени скопились у моста.

— Дракс! Дракс! Великий барон Дракс! — закричали намдалени, когда враги показались в долине Сангария. Крик звучал громко и равномерно, как удары барабана.

— Аптранд! Видесс! Гавр! — Ответные боевые кличи звучали по-разному, но тоже достаточно громко.

— Честно говоря, я считал, что у этого Дракса больше мозгов, — сказал Гай Филипп. — Конечно, местность здесь ровная, в горку — под горку бегать не придется… Но если мы потесним их, то спихнем в реку, где они и погибнут.

Марк невольно вспомнил любимое присловье покойного Нефона Комнина: “Кабы все „если» и „но» были засахаренными орешками, все были бы сыты по горло”. Предзнаменование ему не понравилось: незачем вспоминать перед битвой того, кто давно уже мертв… Суровый видессианский военачальник был убит злым колдовством Авшара в роковой битве при Марагхе.

Зигабен, который был когда-то правой рукой Комнина, отлично знал: нет нужды утомлять солдат слишком ранней атакой. Он держал их наготове и ждал, а противник сближался с его армией.

Намдалени медленно надвигались на ряды имперцев. Солдаты Дракса были одеты в куртки зеленого цвета. Зеленые флажки развевались на их копьях. Где же знамя Дракса? Если для намдалени правая сторона была стороной чести, то Скавр ожидал увидеть барона прямо напротив себя. Но Дракса пока что не было видно.

И вдруг трибун, к своему удивлению, заметил Дракса напротив намдалени Аптранда. Тут же шевельнулось подозрение. Какое коварство замышляет Дракс на этот раз?

Ломая ровную линию имперских войск, Аптранд, закованный в железо, молнией бросился на левый фланг врага. Его воины последовали за ним — человек пятьсот разом атаковали мятежного барона.

— Предатель! Вор!

Гневные крики сливались с грохотом копыт.

— Дракс! Дракс! Великий барон Дракс!

Копейщики Дракса пришпорили коней. Был у них еще один боевой клич, от которого холодок недоброго предчувствия пробежал по спине Скавра:

— Намдален! Намдален! Намдален!

— Вперед! Вперед! Отбросьте этого пса, паршивые ублюдки, трусливые собаки, коровье дерьмо! — Это был хриплый рев Гая Филиппа. Бессильной бранью он пытался сотворить чудо, докричаться до солдат Сотэрика, Клосарта, Тургота, заставить их присоединиться к Аптранду…

Несколько человек вняли призыву, но их было слишком мало. Большинство же намдалени сидели в седлах неподвижно — выжидали. Если Аптранду удастся опрокинуть Дракса, тогда, возможно, они присоединятся к побеждающему…

Аптранд и его люди остались на поле без поддержки, а Дракс имел больше тысячи латников, которые железной лавиной неслись навстречу врагу.

От ударов треснули копья. Лошади падали, крича еще более дико и отчаянно, чем умирающие люди. Всадники вылетали из седел под железные подковы. Солнце ослепительно сверкало на стали мечей и наконечниках копий.

Теперь Аптранд знал, что его предали, и бился с еще большей яростью: пути назад не было. Он неудержимо пробивался к вражескому знамени. Легионеры подбадривали Аптранда криками, но неравный бой длился недолго.

И вот правое крыло армии Дракса надвинулось на легион. Казалось, все копья были нацелены Скавру в грудь. Хатриши осыпали приближающихся намдалени стрелами. То один, то другой всадник бессильно оседал в седле или мешком валился на землю, пораженный смертоносной стрелой. Но легкая кавалерия хатришей была не в силах остановить бешеную атаку тяжелой намдаленской конницы.

Один хатриш, более дерзкий, чем остальные, подскакал к врагу ближе и нацелился рубануть саблей. Намдалени повернул лошадь и заставил ее сбить маленькую степную лошадку. Когда хатриш оказался на земле, намдалени пронзил его копьем, словно насадив на вертел.

Зеленое море врагов затопило тело убитого и понеслось дальше.

— Стоять! Крепко стоять! Копья! Лошади не любят копий! — кричал Гай Филипп.

Марк ждал с пересохшим ртом, а намдалени Дракса мчались на ровные ряды пеших легионеров с устрашающей скоростью — живая, закованная в железо, смертоносная лавина.

— Держаться!.. Держаться!.. Вперед!

Скавр резко махнул рукой. По легиону отозвались трубы буккинаторов. Сотни копий метнулись вперед, будто выброшенные одной рукой. Следом — еще один “залп”. И еще… Лошади и всадники падали на траву, раненые или убитые. Скачущие следом налетали на упавших и теряли равновесие. Некоторые намдалени все-таки успели отразить летящие копья щитами.

Это были ромбические щиты, похожие по форме на воздушных змеев, которых запускали в Видессе мальчишки (Скавр так отчетливо разглядел их в странно растянутые, кристально ясные мгновения битвы — мгновения, что запоминаются на всю жизнь).

Однако щиты не слишком помогли всадникам, Длинные, сделанные из мягкого железа наконечники римских копий сгибались при ударе и застревали в щитах, делая их бесполезными: они не только портили щит, но и мешали отбросить его назад.

И все же солдаты Дракса были очень близко, когда на них посыпался дождь дротиков. Атака намдалени была ослаблена, но не остановлена. Несколько лошадей повернули назад, не желая бежать на копья. Но всадники пришпоривали коней, заставляя их пробиваться сквозь ряды тяжелых копейщиков.

— Дракс! Дракс! Великий барон Дракс!

Эти крики не стихали ни на минуту.

Если бы не гибкость римского манипулярного строя, позволявшего им биться маленькими подразделениями и перебрасывать взводы по восемь человек, заполняя бреши, намдаленская конница разметала бы легионеров в считанные минуты. Скавр, Гай Филипп, Юний Блез, Багратони — все командиры умело направляли солдат туда, где они были нужнее всего.

Наконечник копья, ржавый, но все еще смертельно опасный, просвистел мимо лица трибуна. Позади Скавра охнул какой-то римлянин — скорее от неожиданности, чем от боли. Залитое кровью, копье отдернулось. Легионер громко закричал. Кровь забила фонтаном.

Тут же камень, выпущенный из пращи, разбил шлем и ударил копейщика в переносицу. Намдалени выругался на островном диалекте, тряся головой. Марк рванулся вперед, как отпущенная пружина. Намдалени попытался отразить колющий удар меча наконечником копья. Но для такого маневра наконечник был слишком неуклюжим оружием, а боец действовал чересчур медленно. Меч Скавра пробил кольчугу врага и пронзил его шею. В агонии намдалени стиснул древко пальцами и застыл рядом с телом убитого им легионера.

Еще один верховой бросился на трибуна. Тот принял удар меча тяжелым римским щитом. Латник хмыкнул и нанес второй удар. Меч высек сноп искр из бронзового щита Марка. Левая рука римлянина, которой он удерживал щит, стала уже неметь от напряжения. Он покрепче оперся на левую ногу и выбросил меч, целясь в ногу всадника, обутую в кожаный сапог. Опытный воин, намдалени отдернул ногу в сторону Это спасло бы пехотинца, но не всадника. Меч впился в бок лошади. Глаза животного наполнились болью. Лошадь поднялась на дыбы и завалилась набок, подмяв под себя всадника прежде, чем тот успел высвободиться из стремян. Его отчаянный крик оборвался, когда на него рухнула вторая лошадь.

Кто-то хлопнул трибуна по плечу. Тот резко обернулся. Перед ним стоял Сенпат Свиодо. Погрозив Скавру пальцем, как провинившемуся мальчишке, молодой васпураканин сказал:

— Нечестный прием.

— Тем хуже для него! — рявкнул Марк, сам себе до смешного напоминая Гая Филиппа.

Сенпат нахмурился.

— Римляне — очень серьезные люди, — заявил он, подмигивая.

Тут и Скавр засмеялся:

— А, убирайся к воронам.

По крайней мере, за васпуракан можно было не тревожиться. Отряд Гагика Багратони сражался так же отважно, как любая из манипул Скавра. Марк поискал глазами Багратони. Широкоплечий накхарар вышиб из седла воина намдалени, а другой васпураканин тут же добил неприятеля. Месроп Аногхин бился бок о бок со своим командиром: он только что убил мечом рослого островитянина. Колющий удар, которому научили васпуракан легионеры, очень пригодился Аногхину в этом поединке. Кроме того, длинные руки давали васпураканину большое преимущество.

— Дракс не очень-то умен! — прокричал Сенпат в ухо Марку. — Ему стоило еще по прошлому году запомнить, что его латникам не пробить нашего строя. Ладно, пусть платит за вторую попытку…

Сенпат Свиодо был прав. После того как сокрушительная атака намдаленской конницы захлебнулась, намдалени сделались уязвимы не только для легионеров, но и для хатришей — всадники Пакимера уже разворачивали строй, собираясь атаковать неприятеля с флангов. Стрелы хатришей сыпались на намдалени дождем.

Но если тактические навыки Дракса оставляли желать лучшего, то как стратег, мастер давить на скрытые пружины, он был великолепен.

Внезапно на правом фланге имперской армии возникла суматоха. Уловив движение, Скавр попытался увидеть, в чем дело, но тщетно: лошади закрывали ему обзор. Марк раздраженно сдвинул брови. Обычно высокий рост позволял ему видеть далеко на всем поле битвы. Но только не сегодня…

Увы, очень скоро ему не понадобился хороший обзор. Вокруг нарастал боевой клич — и он сказал Скавру все, что тот хотел выяснить:

— Намдален! Намдален! Намдален!

Крик рос, рос, пока не покрыл даже вопли солдат Дракса. Вопли ярости и страха доносились из центра видессианской армии. Случилось то, чего опасался Скавр: островные наемники предали Видесс.

Давление на легионеров неожиданно ослабло. От рядов намдалени отделился командир их правого крыла — высокий солдат с перебитым носом. Из-за шрама он казался старше своих лет. Подняв щит на копье, он двинулся к легионерам. Щит не был белого цвета, но Марк догадался, что островитянин хочет просить о временном перемирии.

— Что тебе?.. — крикнул трибун.

— Присоединяйтесь! — закричал в ответ намдалени. Акцент у него был таким же резким, как у Аптранда, который — вне всякого сомнения — был уже мертв. — Зачем умирать так глупо? Да здравствует Намдален! Под лед гнилой Видесс! Будущее за нами!

Но у легионеров имелся на это готовый ответ. Римляне заревели в голос:

— К воронам Намдален! Завтра вы точно так же предадите нас!

Слова о предательстве метили точно в цель. Римляне порой были в более дружественных отношениях с намдалени, чем с имперцами, — именно потому, что островитяне привлекали их прямотой и открытым характером. Аптранд был жесток, как волк, но имел кристально честное сердце. Что касается барона Дракса, то в двойной игре он побил даже видессиан.

Гай Филипп издевательски гаркнул:

— Зачем же отдавать вам то, что вы не можете взять сами, мальчики?

Легкая краска залила лицо намдалени. Он опустил поднятый на копье щит и закрыл забрало.

— Кровь да падет на ваши глупые головы, — сказал он.

Островитяне вновь бросились в атаку на римлян. Однако вторая волна была не такой яростной, как первая. На мгновение Марк не понял, в чем дело, но вскоре догадался: Дракс хотел лишь занять легионеров, отвлечь их от главного. Дракса вполне удовлетворило бы, если бы Скавр не смог прийти на помощь центру Зигабена.

Лаон Пакимер тоже понял это и с сумасшедшей отвагой бросил своих легковооруженных хатришей на крепкие ряды намдалени. Боевой дух легкой кавалерии Пакимера мог уравновесить силу их противников; по численности хатриши не уступали намдалени. Но в ближнем бою хатришам было не выстоять против латников Дракса.

— Смелые маленькие паршивцы, — проговорил Гай Филипп. В его голосе звучало искренне уважение. Он пристально наблюдал за обреченной на неудачу атакой… но больше, к сожалению, ничего не мог сделать.

Наконец плоть и кровь стали бессильны. Строй хатришей сломался, и кочевники рассыпались, выходя из боя. Пакимер галопом мчался следом за своими солдатами, все еще крича и пытаясь собрать их для повторной атаки. Но хатриши уже не слушали его.

Увидев, что прикрытие рухнуло, Марк оттянул свой отряд назад, под защиту маленькой рощицы фиговых деревьев. Намдалени не мешали Скавру отступать, поскольку этот маневр уводил легионеров все дальше от центра. Марк знал это и ненавидел самого себя. Но вряд ли Зигабену помогли бы окружение и гибель римского отряда.

Видессианского военачальника оттесняли влево, сдавливая с двух сторон: с одной стороны — Дракс, с другой — намдалени, те самые намдалени, что за полчаса до этого еще бились за Империю.

Зигабен — умный офицер, он умеет найти выход из любого положения, подумал Скавр. Хуже, чем сейчас, уже не будет. Но Метрикий может прибегнуть к какому-нибудь обманному маневру.

На миг шум битвы оглушил Скавра. Дикий рев поглотил все звуки — как кит заглатывает планктон. Одно жуткое мгновение Скавру думалось, что он поражен насмерть и слышит торжествующий крик самой смерти. Но звук не был потусторонним. Он был реален. Солдаты обеих армий хлопали себя по шлемам и озирались, пытаясь отыскать источник страшного рева.

Над полем боя парил громадный, как Амфитеатр Видесса, толстый, как Срединная улица… дракон. Он взмахивал крыльями, в тени которых могла врыться целая деревня.

Вот он снова оглушительно зарычал. Ярко-желтое пламя расплавленным золотом вырвалось из его клыкастой пасти. Глаза, размером с высокие римские щиты, были мудры — как Время, черны — как Ад. Они злобно наблюдали за копошащимися внизу червями-людишками.

Но… ведь драконов не существует! Должно быть, Марк произнес это вслух, потому что Гай Филипп дернул головой, показывая наверх:

— Не существует? А как, в таком случае, назвать вот это?

Люди в ужасе кричали, пригибаясь к земле. Лошади взвивались на дыбы, испуганно ржали. Всадники падали с обезумевших коней.

Ход битвы замедлился. Дракон поднялся еще выше. Солнце сверкнуло на его серебряной чешуе. Громадные крылья громко хлопали, как будто их подгоняло тяжелое дыхание какого-нибудь прогневанного божества. Огненный язык пламени снова вылетел из пасти, и казалось, сейчас все, кто находится внизу, будут превращены в угли…

Намдалени в панике цеплялись друг за друга, падали на землю в поисках спасения…

Внезапно на лице Гая Филиппа показалась усмешка.

— Ты рехнулся, дружище? — крикнул Скавр. Он ждал с секунды на секунду, что чудовище испепелит теперь легионеров.

— Ничуть, — ответил старший центурион. — Почему, интересно, от этих взмахивающих крыльев не поднимается ветер?

А он прав, сообразил трибун. Эти крылья должны были вызвать настоящую бурю, а воздух, между тем, оставался неподвижным. Не доносилось даже легкого дуновения.

— Иллюзия! — крикнул Скавр. — Это все фокусы колдунов!

Магия в битве была вещью более чем деликатной. Большинство колдовских трюков просто терялись в ярости боя. Именно поэтому военачальники редко включали магию в свои боевые планы. Зигабен держался до последнего и наконец решил поразить врага неожиданностью и страхом.

Но работу одного мага вполне мог разрушить другой. И когда дракон вновь помчался на вражеские ряды, он начал исчезать в чистом воздухе. Рев его сделался слабее, тень — светлее, пламя почти исчезло. Он еще не растаял, точно облачко дыма, но совершенно перестал пугать людей и животных. Некоторое время казалось, что видессианские маги пытаются создать еще более ужасное чудовище, но их коллеги из Намдалена легко разбивали новые иллюзии.

Марк поневоле восхитился быстротой и дисциплинированностью, какую явили намдалени, перестраиваясь. Этот маневр означал гибель видессианского отряда. Теперь фланги и центр имперской армии были не просто разорваны — они были намертво отрезаны друг от друга. Римляне и видессиане мешкали мгновение дольше, чем дозволяла обстановка, и времени исправить эту ошибку уже не оставалось.

Торжествуя в предвкушении победы, намдалени рванулись в брешь…

— Построиться в каре! — приказал Марк. Буккинаторы повторили приказ.

Скавр закусил в отчаянии губу. Слишком поздно. Было уже слишком поздно. Намдалени окружили его фланг.

Однако командир намдаленского отряда хорошо знал, какая задача была на этом поле битвы главной. Основные силы своих латников он бросил на видессианский центр, и без того сдавленный справа и слева.

Зигабен и его резервный отряд еще продолжали сражаться, но большинство видессиан думали лишь о спасении собственной шкуры. Солдаты Княжества настигали беглецов и убивали их ударами в спину.

По сравнению с разгромом центра имперской армии окружение легиона было для противников задачей второстепенной.

Легионеры образовали каре. Намдалени почти не тревожили их. Островитяне были заняты преследованием и уничтожением деморализованного отряда Зигабена.

— Трубить отступление, — приказал Марк буккинаторам.

Печальный сигнал прозвучал в чистом воздухе.

— Возвращаемся в лагерь? — осведомился Гай Филипп.

— Думаешь, мы можем что-нибудь здесь сделать?

Старший центурион оценивающе оглядел поле битвы.

— Да нет, пожалуй. Они искрошили тут всех в капусту.

Как бы подтверждая эти горькие слова, новый взрыв торжествующих криков донесся до легионеров. Марк уловил имя Зигабена. Мертв или взят в плен, тупо подумал Марк.

Знамя видессианского военачальника упало незадолго до этого. Голубое небо и золотое солнце Империи были втоптаны в грязь копытами намдаленских лошадей… и сама Империя, скорее всего, вместе с ними.

Глава четвертая

Варатеш и пятеро его спутников ехали на юг. Судьба гнала их, как сухие листья по ветру. Бесконечная болтовня бандитов раздражала Варатеша. Сколько можно молоть языками о грабежах, убийствах, насилии, пытках. И все это — с бесконечными подробностями, безудержным хвастовством, преувеличениями… Варатешу доводилось делать вещи и похуже тех, которыми бахвалились сейчас его спутники, но вспоминать о них не хотелось.

Давным-давно Варатеша вышвырнули из его клана. Человеческие отбросы — это все, что ему осталось. Его сердце не могло не ожесточиться, но заставить себя встать на одну доску с этими подонками, он так и не смог. Даже помыслить о таком ему было стыдно.

В семнадцать лет Варатеш убил своего брата-близнеца. Они не поделили девушку-служанку. Никто не верил, что Кодоман первым обнажил нож — хотя это было правдой. В клане Варатеша назвали братоубийцей и покарали в соответствии с суровым законом старейшин. Его не убили лишь потому, что он был сыном кагана.

Нет, его не убили. Его всего лишь прокляли и выбросили в степь — голого, вывалянного в грязи. Путь назад был ему заказан — под страхом смерти преступник не смел возвращаться в клан. Собственно, то, как поступили с ним старейшины, и было смертной казнью: духи не хранят изгоев. Такие, как Варатеш, погибают в одиночестве, от холода, голода, в когтях диких зверей…

Мысль о том, что с ним обошлись несправедливо, огнем горела в груди семнадцатилетнего Варатеша. Пламя ярости поддержало его там, где менее сильный сдался бы жестокой судьбе и умер.

Варатеш не умер. Он вернулся и украл лошадь. Он сказал себе: лошадь нужна, чтобы жить. Тот, кто стерег табун, был крепкий парень; Варатеш ударил его в спину и забрал у него одежду. Одежда нужна, чтобы не замерзнуть в степи. Варатеш надеялся, что только оглушил парня, хотя тот лежал неподвижно и даже не шелохнулся, когда вор вскочил в седло и ускакал прочь.

Неудачи преследовали его по пятам. Не раз уже случалось так, что чужие кланы готовы были усыновить одиночку. Но всякий раз история его преступления опережала события. Едва лишь узнав, что перед ними братоубийца, люди изгоняли его с позором.

Оскорбление было мучительным. Кто они такие, эти самоуверенные вожди, чтобы осуждать его? Все, что они знали о Варатеше, было лишь слухами. Но так или иначе, а всех оскорбивших Варатеша настигла впоследствии кара. И ни один каган с тех пор не звал Варатеша и его людей присоединиться к своему клану.

Прошлое темным пятном лежало на этом человеке. Таким же темным и горьким было его будущее. Ни одна семья не примет его, никто не даст ему в жены девушку, даже самую бедную. Вышвырнутый в степь, отторгнутый от людей, Варатеш становился все более дерзким и бесстрашным. Терять ему было нечего. Его обрекли на смерть без всякой вины — так он думал. Хорошо же…

В каждом клане есть преступники — воры, предатели, беглецы. Многие из таких одиночек влачили жалкое существование, едва не погибая от голода. Жадными глазами следили они за теми, кто жил лучше них, но дотянуться до жирного куска не могли.

Варатеш поднял свое знамя, и к нему стали стекаться такие же изгои, как он сам. Это было простое черное знамя. Варатеш открыто провозгласил себя бандитом. Наконец-то он стал вождем — если не по праву рождения, то по праву силы. Число его приверженцев росло. И Варатеш ненавидел почти каждого из них. Иногда он думал: лучше бы нож Кодомана пронзил его сердце. Однако это были бесплодные мысли. Они ни к чему не приводили.

Варатеш придержал лошадь, желая взглянуть на талисман, который постоянно носил на груди. Сфера кристалла была прозрачной. Так было и в первый раз, когда он коснулся ее. При этом прикосновении в кристалле заклубился оранжевый туман, и вскоре вся сфера наполнилась оранжевым светом. Только одна точка упрямо оставалась прозрачной. Варатеш повернул талисман вправо, влево — точка не мутнела. Она указывала на юго-восток, словно ее притягивало магнитом. По сравнению со вчерашним днем она увеличилась.

— Мы догоняем его, — сказал Варатеш своим спутникам.

Они кивнули, скаля зубы. Стая степных волков.

В действительности, как объяснял ему Авшар, не магия заставляла эту точку оставаться чистой. Наоборот — отсутствие магии.

— В степи есть человек, меч которого защищает от моих заклинаний, — говорил князь-колдун. — Мы встречались с ним прежде… Хочешь оказать мне услугу — захвати его для меня. Я с наслаждением вытяну из него все его тайны.

Жадность и ледяной расчет, едва ли не голод звучали в голосе могучего гиганта, до самых глаз закутанного в белый плащ. Но Варатеш словно не слышал этого неутоленного голода. Он восхищался Авшаром. Восхищался так сильно, что это чувство было сродни любви.

Колдун тоже был изгоем, доверительно признался ему Авшар. Он был изгнан из Видесса после какого-то политического переворота — пал жертвой интриг. Одного этого уже было достаточно, чтобы скрепить узы странной дружбы.

К тому же Авшар обращался с проклятым сыном вождя так уважительно… Держался на почтительном расстоянии. Относился к нему так, как должно относиться к сыну вождя. Варатеш не часто видел подобное от своих бандитов. Многие из них стали негодяями задолго до того, как их собрало черное знамя Варатеша. Уважение столь могущественного колдуна, как ничто иное, ослабило обычную подозрительность Варатеша. Наконец-то наделенный властью человек, пусть даже чужеземец, признал в нем истинного вождя.

Первая встреча с Авшаром озадачила Варатеша. Колдун говорил на языке степняков, как настоящий хамор, он не был похож на жалкого имперца… И никто не видел его лица. Авшар всегда носил на голове шлем с узкими прорезями для глаз. Зрачки хищно поблескивали за этими прорезями. О, Авшар вовсе не был слепым!..

Варатеш поначалу насторожился. Но прошло совсем немного времени, и сомнения вождя-изгоя загадочным образом рассеялись. Таинственное появление Авшара в его палатке (почему часовые не заметили его?), закрытое лицо — все это начало казаться Варатешу просто странностями великого человека. Эти мелочи не стоили того, чтобы над ними задумываться всерьез. Возможно, думал Варатеш с искренним состраданием, лицо у него изуродовано шрамами. Когда-нибудь, — так мечтал он, — Авшар перестанет стыдиться своих шрамов. Он будет носить их с гордостью. И в этом ему поможет Варатеш.

Терпеливый, как все кочевники, Варатеш решил ждать…

А сейчас он должен помочь своему другу. Варатеш даже не понял, каким образом согласился выполнить просьбу человека, которого почти не знал…

Пришпорив лошадь, Варатеш поскакал вперед.

* * *

— Нет, чума на тебя!.. Не желаю я иметь никаких дел с этим проклятым куском острого железа, который валяется у меня в мешке!.. — зарычал Горгид на Виридовикса, едва только путники сделали привал.

Теперь он жалел о том, что выбросил бритву. Борода стала медленно отрастать, лицо страшно чесалось. К ужасу Горгида, борода росла почти совершенно седая, хотя волосы все еще оставались темными, лишь у висков был заметен налет серебра. С каждым днем Горгид становился все более раздражительным.

— Только послушайте этого болвана! — воскликнул Виридовикс. Бесконечные ссоры между рыжеволосым кельтом и желчным греком превратились в постоянное развлечение для всего отряда. — В легионе за тобой могла присмотреть добрая тысяча солдат. Там — другое дело. Но теперь нас всего десяток. Каждый должен уметь оберегать себя сам. В стычке отряд не должен пострадать только потому, что один не в меру гордый лопух не соизволил научиться держать меч в руках.

— А, убирайся к воронам! До сих пор я жил нормально и без того, чтобы убивать людей. И сейчас обойдусь. Да и все равно. Я слишком стар, чтобы учиться новым фокусам.

Горгид с неприязнью воззрился на кельта. Виридовикс был моложе всего на несколько лет, но в его густых рыжих усах не было и намека на седину.

— Слишком стар, говоришь? Зато на день моложе, чем будешь завтра.

Виридовикс выждал: вдруг грек отреагирует на шутку. Но Горгид только поджал губы. Тогда Виридовикс перешел на латынь, чтобы другие не могли понять его слов;

— Между прочим, оказалось, ты не слишком стар для того, чтобы начать трахаться с женщинами. После таких подвигов рубка на мечах — вообще не фокус.

День был теплым, но по спине грека пробежал неприятный холодок.

— Что ты имеешь в виду? — резко спросил он.

— Тихо, тихо… — отозвался Виридовикс, догадываясь, что зашел слишком далеко. — Ничего страшного. Раз уж ты попробовал одну новую вещь, почему бы не попробовать и вторую?

Горгид сидел неподвижно, глядя словно бы сквозь кельта. Виридовикс молчал целую минуту, а потом с дерзкой ухмылкой осведомился:

— Ну, как тебе сравнение?

Горгид фыркнул:

— Наглый варвар! Хочешь попробовать сам?

Горгид слишком долго жил под законом римской армии, чтобы чувствовать себя уверенно при людях, которые знали о его сексуальных предпочтениях. В легионах таких, как он, забивали насмерть камнями. Одной только мысли об этом было достаточно, чтобы улыбка застыла у него на губах.

Несколько минут после этого разговора Горгид пребывал в тяжком раздумье. Он совсем не хотел становиться обузой для своих спутников.

Трудное положение неожиданно разрешил Пикридий Гуделин. Чиновник проявил больше такта, чем ожидал от него Горгид.

— Возможно, отважный Виридовикс проявил бы столь великую любезность и помог бы нам обоим, — начал Гуделин, старательно произнося имя кельта (обычно видессиане спотыкались на нем). — У меня тоже нет никакого опыта владения мечом.

Скилицез подбрасывал в костер кизяк. При последней реплике Гуделина он поднял голову. На обычно суровом лице офицера проступило выражение удивленной радости. Толстый бюрократ с мечом в руке — такое зрелище обещало развлечение, превосходящее самые смелые мечты. Скилицез промолчал, опасаясь, как бы насмешка не заставила Гуделина отказаться от своего многообещающего намерения.

Горгид вытащил из мешка гладий, который подарил ему на прощание Гай Филипп. Взвесил в руке. По сравнению с длинным кельтским мечом Виридовикса римский гладий казался слишком коротким и широким. Римляне предпочитали клинки не более шестидесяти сантиметров в длину. Эти мечи предназначались для нанесения колющего, а не рубящего удара. Кожаная оплетка рукояти соблазнительно удобно лежала в руке. Грек держал меч привычно, словно это был скальпель.

— Потяжелее, чем гусиные перья? — спросил Ариг, возвращавшийся к костру с охотничьей добычей — зайцем, сусликом и большой черепахой.

Грек кивнул и почесал щетину на подбородке — в который раз за день. Бородка у него отросла уже гуще, чем у Арига. В отличие от хаморов, аршаумы не могли похвастаться густыми бородами. Как бы компенсируя эту потерю, они почти не подрезали свои жидкие волосы. Усы и борода аршаумов свисали тонкими полосками.

Гуделин, конечно же, даже не захватил с собой из Зидесса никакого меча. Поэтому он одолжил саблю у одного из солдат Агафия Псоя — кривой однолезвийный клинок. Хаморы называли такие мечи “шамширами”, а аршаумы — “ятаганами”. Видессианин держал его в руке куда менее уверенно, чем грек; Горгид, по крайней мере, видел бой не со стороны.

Неуклюже взмахнув мечом и едва не лишив себя таким образом уха, Гуделин важно обратился к Виридовиксу:

— Обучи же нас своему умению владеть оружием.

— Ладно.

Солдаты собрались вокруг, желая насладиться зрелищем. Кельт встал в боевую стойку.

— Чтобы вам не поотрубали руки-ноги, — обратился Виридовикс к своим ученикам, — сохраняйте баланс. Это может спасти вам жизнь. Особенно это важно в том случае, если в руке у вас щит. Щит и равновесие дадут вам большое преимущество… Но не буду усложнять урок.

Он еще раз показал, как правильно стоять, чтобы сохранять равновесие. Проверил, как ученики держат оружие. Затем, без всякого предупреждения, кельт выхватил из ножен свой длинный меч и прыгнул вперед с леденящим душу звериным рыком. Оба — и Гуделин, и Горгид — в страхе попятились. Солдаты, наблюдавшие за ними, дружно захохотали.

— Вот вам для начала урок, — сказал Виридовикс жестко. — Первое. Никогда не расслабляйтесь, когда рядом с вами стоит человек с оружием. Второе. Хороший громкий крик тебе никогда не повредит, а врагу может помешать.

Даже выступая в роли педагога, кельт оставался неутомимым драчуном. Вскоре у Горгида уже ныло плечо от постоянного парирования его неистовых ударов. Ребра саднило: Виридовикс несколько раз заехал по ним плашмя. Издевательская легкость, с которой он это проделал, разозлила грека — на что и рассчитывал Виридовикс.

Горгид был вынужден сидеть в глухой обороне, да еще меч вдруг неловко стал лежать в руке. Грек отбивался с мрачным упорством. Воздух со свистом вылетал сквозь сжатые зубы.

После одного из неумелых выпадов Горгида Виридовикс был вынужден сделать плавный пируэт, чтобы не напороться на острие гладия. Боевого опыта грека явно не хватило для того, чтобы понять, насколько опасен был его последний выпад.

— Проклятый римский клинок! — сказал кельт. Он вспотел и дышал так же тяжело, как и его ученик. — Ты, дружок… Ты наблюдал за тренировками легионеров и, похоже, ничего не упустил.

— А что случилось?

— Ничего особенного. Ты только что чуть было не проткнул меня насквозь.

Горгид пустился было в извинения, но Виридовикс только хлопнул его по спине.

— Да нет, неплохо сделано. Молодец. — Кельт повернулся к Гуделину. — Так, малыш, а теперь твоя очередь. В боевую позицию! Начали!

— Уф-ф! — выдохнул чиновник, когда клинок кельта хлопнул его плашмя по боку.

Гуделин оказался начисто лишенным агрессивности. Все его выпады имели одну-единственную цель: отбиться. Однако, несмотря на некоторую ограниченность, дела у бюрократа шли не так уж и плохо — для первого раза. Он двигался расчетливо и экономно. К тому же у него открылся дар заранее угадывать направление следующего удара противника. Панкин Скилицез был откровенно разочарован.

— Хорошо, что ты не пытаешься прыгать через голову. Постарайся не напрягаться чересчур, — сказал бюрократу Виридовикс. — Если ты научишься хотя бы оставаться в живых, то рано или поздно друзья успеют тебя выручить. Не имея же никакого опыта, ты погибнешь сразу. Вот уж в чем нет ничего хорошего.

Но кельту довольно быстро надоело сражаться с противником, который совершенно не умеет нападать. Удары Виридовикса становились все быстрее и жестче. Гуделин, в отчаянии отступая, выставил вперед саблю. Галльский меч столкнулся с ней под прямым углом, и сабля разломилась на две половины. Большой обломок, вертясь, полетел в костер. Виридовикс, никак не ожидавший подобного, едва успел отвернуть меч, чтобы не разрубить Гуделина пополам. Однако он все же слегка зацепил чиновника. Видессианин упал со стоном, схватившись за бок. Виридовикс тревожно склонился над ним.

— Прости. Я был неосторожен. Я вовсе не собирался доставать тебя мечом.

Гуделин тихо промычал что-то, приподнялся и сплюнул. Горгид видел, что слюна не розовая — значит, рана совсем несерьезна.

Гуделин уставился на обломок своей сабли.

— Я тоже не сообразил, что сражаюсь саблей, которая не крепче моего опыта.

— Сабля хорошая! — запротестовал солдат, у которого он ее одолжил. Молодое лицо солдата, опушенное курчавой, мягкой бородкой, слегка раскраснелось. Солдата звали Превалий, сын Хараваша, — это имя свидетельствовало о его смешанной крови. — Я заплатил за нее два золотых. Это работа столичных мастеров.

Гуделин пожал плечами, моргнул и бросил ему обломок Солдат ловко поймал его.

— Смотрите — настойчиво повторил он, пружинисто сгибая стальной обломок. Оружие действительно было дорогое. Убедив в этом себя и своих товарищей, Превалий медленно повернулся к Виридовиксу — Фос, сколько же в тебе силы! — прошептал он изумленно.

— Хватит, чтобы съесть косточки вместе со сливами, или тебя без соли.

Легкая улыбка зазмеилась по крепкому скуластому лицу Виридовикса. Горгид легко мог прочесть его мысли. Бывали случаи, когда меч кельта (как и меч Скавра — на оба эти клинка было наложено заклинание галльских друидов) становился чем-то гораздо большим, чем просто хорошее оружие. В мире Видесса колдовство было такой же реальностью, как удар кулаком в живот. Обычно требовалось присутствие волшебства, чтобы развязать силы, скрытые в мечах. Но далеко не всегда это было необходимо.

Кельт уселся у костра, скрестив ноги. Он вытащил свой необычный меч из ножен и в который уже раз принялся рассматривать символы друидов, оттиснутые на клинке в те часы, когда меч был еще горячим и лежал в кузнице. Эти знаки ничего не говорили Виридовиксу — друиды оберегали свои тайны даже от кельтских вождей.

На мгновение символы, казалось, полыхнули желтым огнем. Но прежде чем Горгид успел убедиться в этом, Виридовикс снова сунул меч в ножны. Игра света, подумал грек.

Он зевнул и вздохнул одновременно. Горгид слишком устал, чтобы забивать себе голову магией. Мышцы у него болели. Занятия с мечом, как и езда на лошади, требовали напряжения тех мышц, которые он редко использовал. А лет десять назад ничего бы не почувствовал. И подлый внутренний голос добавил: “Лет десять назад, дружок, тебе был не сорок один год”.

Горгид обглодал заячью ножку, съел несколько безвкусных пшеничных лепешек, какие обыкновенно пекут кочевники, и запил все это глотком кумыса. Он заснул прежде, чем его голова коснулась земли.

* * *

Послюнив палец, Варатеш поднял руку вверх и уловил ночной ветерок. Южный, как он и рассчитывал. Летом ветер приходил с моря. Он приносил с собой тепло. Осенью ветер менял направление. Даже рожденные в степях кочевники не любили суровую зиму. Каждый год шаманы упрашивали Духов Ветров изменить свою волю, но каждый год убеждались в том, что просьбы их не услышаны. Как глупо — бросать на ветер добрые заклинания, подумал изгнанник.

Варатешу был нужен южный ветер. Южный ветер и тот человек, которого он и его спутники преследовали уже два дня. Они мчались днем и ночью, находя путь по звездам и талисману Авшара. В темноте оранжевый туман светился холодным сиянием.

Лагерь путешественников лежал точно на севере. Красные угли костра отбрасывали розоватый свет на ночном горизонте. К счастью, луна еще не взошла, иначе часовые могли бы заметить приближение людей Варатеша. В слабом сиянии звезд было так много теней, которые метались по степи. Бандитов никто не видел. Они передвигались тише, чем тени.

Ноги Варатеша гудели от усталости. Он не привык ходить пешим так долго, но лошадей вынужден был оставить. Даже с завязанными мордами, они могли выдать его.

— Что будем делать? — прошептал один кочевник. — Судя по следам, этих ублюдков вдвое больше, чем нас.

— Это им не слишком поможет, — отозвался Варатеш.

Похоже, в ближайшее время ветер не переменится. Вождь-изгнанник удовлетворенно хмыкнул, сунул руку в карман кожаной куртки и достал второй дар Авшара — небольшой сосудик из алебастра, тонкий, как яичная скорлупа. Горлышко сосуда было замазано воском и запечатано странной печатью. Кроме того, в печать была вдавлена серебряная нитка. Даже закрытый, флакон давал знать о присутствии магии — магии куда более сильной и опасной, чем та, которой пользовались иногда шаманы.

Люди Варатеша отпрянули от него, не желая иметь никакого дела с чародейством. Твердым ногтем большого пальца Варатеш сорвал восковую печать и отбросил ее в сторону. Хотя сосудик был все еще закрыт серебряной пробкой, он уловил слабый сладковатый запах нарциссов. Это было опасно. Варатеш затаил дыхание, но на мгновение его окатила волна слабости и головокружения.

Изгой вытащил серебряную пробку и метнул флакон в сторону лагеря, находившегося в нескольких десятках метров от него. Сосудик разбился, хотя Варатеш бросал его довольно осторожно. Вряд ли в лагере услышали этот звук. Впрочем, это уже не имело значения. Любой, кто захочет посмотреть, что случилось, сразу столкнется с колдовством Авшара.

Варатеш поспешил к своим товарищам, стоявшим с наветренной стороны, как и было велено. Магия не выбирала между друзьями и врагами.

— Долго нам ждать? — спросил один из его спутников.

— Колдун сказал — одну двенадцатую часть ночи. К этому времени яд растворится в воздухе. — Варатеш посмотрел на западный небосклон. — Когда звезды отметят левую часть Барана, мы сделаем первый шаг. Будьте осторожны. Если часовой выставлен далеко от лагеря, чары могут обойти его.

Они ждали. Звезды медленно спускались с глубокой темно-синей чаши небес к краю земли. Из лагеря не донеслось ни одного тревожного крика. Варатеш приободрился. Все шло именно так, как предрекал Авшар. Белая утренняя звезда Баран заблестела на небе. Кочевники поднялись с земли и двинулись к лагерю с саблями наготове.

— У меня ноги одеревенели, — пожаловался один из них. Пешеходами кочевники были никудышными.

— Заткнись, — оборвал Варатеш. Он все еще держался настороже и опасался шуметь.

Бандит пронзил своего вождя яростным взглядом.

Варатеш пожалел о резкости еще до того, как слово сорвалось с его губ. Неприятно, что он вынужден так грубо обращаться со своими людьми. В клане, подумал он, было бы довольно простого кивка. Но Варатеш больше не принадлежал своему клану. И никогда больше не будет принадлежать… если только не завоюет его в один прекрасный день. Он ненавидел тех, с кем делил свою жизнь. Часто даже проклятия не могли заставить их подчиниться, и вождь-изгой без колебаний вбивал в своих бандитов покорность ударом кулака или сабли.

— Смотрите! — сказал другой бандит, указывая рукой.

Перед ними возникла тень. Часовой. Спит необычайно крепким сном, даже не шевелится. Варатеш улыбнулся. Всегда приятно видеть, что магия действует именно так, как было обещано. Не то чтобы он сомневался в Авшаре… Но умный человек никому не рискнет доверять до конца, если только в этом нет смертной необходимости. Жизнь изгоя и без того полна риска. Даже если ты — вождь.

Пятеро кочевников вошли в круг света, отбрасываемый походным костром, и вскрикнули в голос при виде странной картины: лошади лежали где попало, их бока равномерно вздымались и опадали в глубоком сне. Варатеш нервно засмеялся. Он не сразу сообразил, что колдовство Авшара окажет на животных такое же действие, как на людей.

Двенадцать человек лежали у костра без чувств. С осторожностью охотника, подкрадывающегося к добыче, Варатеш внимательно осмотрел седла и подпруги лошадей. Нахмурился. Если судить по лошадям, всадников в отряде пятнадцать. Считая часового, мимо которого они прошли, у костра недоставало еще двоих. Если часовые были расположены треугольником вокруг костра (что было толково и умно), то найти пропавших будет нетрудно. Если только магия Авшара не дала здесь каким-либо образом промашку. В таком случае можно схлопотать стрелу в грудь.

Но часовые нашлись именно там, где Варатеш и ожидал их увидеть. Тем не менее по напряженному лицу вождя-изгоя стекла капля пота. Операция могла сорваться из-за одного-двух человек. Судя по неуклюжему положению, в котором находился один из спящих (он лежал ничком на ножнах своей сабли), сон сморил часового, когда тот возвращался к лагерю. Возможно, он почувствовал дурноту и, как хороший солдат, хотел попросить, чтобы его сменили. В любом другом случае это было правильно. Но сейчас он избрал наихудшее направление, отправившись прямо к очагу авшаровой магии.

Вернувшись, Варатеш застал одного из своих сообщников склонившимся над спящим — худым человеком с коротенькой бородкой, в которой блестела седина. Вождь ударил ногой по руке негодяя, который уже собирался перерезать лежащему горло. Кочевник застонал и обхватил правую руку левой.

— Что, размягчел, как телок?.. — зарычал он, обозлясь. — Зачем ты испортил мне потеху?

Трое остальных бандитов, которые весело ожидали “фокуса”, встали позади него.

— Денизли, ты ублюдок!.. И вы все — тоже! — Варатеш даже не пытался скрыть своего отвращения. — Убивать безоружных, беспомощных — работа для женщин и крестьян. Как раз вам по плечу. Если вы так любите кровь — вот!..

Он убрал руки с ножа и повернулся к своим сообщникам спиной. Ему было все равно, если осмелятся — пусть прыгают на него сзади.

Но тут один из спящих у костра — он лежал всего в нескольких шагах от Варатеша — заворочался и приподнялся на локте.

— Эй вы, дурни! Хватит болтать! Дайте выспаться усталому человеку! — сонно пробормотал он на видессианском языке, но с сильным акцентом.

Он держал руку на рукояти меча — как и тогда, когда ложился спать. Варатеша он не видел и, наверное, предположил, слыша хаморскую речь, что солдаты из его отряда переругались между собой. Встревоженным он не выглядел. Скорее слегка раздраженным.

Уже готовые к бунту, бандиты замерли от неожиданности. Они полагали, что все люди посольства бесчувственны, как бревна.

Но Варатеш был намного умнее своих людей. Он знал куда больше, чем они. Если враг Авшара обладал мечом, который побеждал магию колдуна, то почему бы этому оружию не защитить своего владельца и сейчас — пусть хотя бы частично? Предусмотрев и такой поворот событий, Варатеш на всякий случай запасся дубинкой. Он вытащил ее из мешка и, сделав вперед два шага, нанес жалобщику аккуратный удар за правым ухом. Тот издал легкий стон и упал ничком, потеряв сознание.

Хаморский вождь резко развернулся, готовый встретиться с бунтовщиками лицом к лицу. По их неуверенным взглядам, по смущению и замешательству он понял, что они снова у него под пятой. Сделав вид, будто ничего не произошло, Варатеш приказал:

— Переверните этого парня вверх лицом. Посмотрим, кто это.

Не мешкая ни мгновения, они повиновались. Пока что все шло именно так, как задумывал Авшар. Но когда Варатеш взглянул на оглушенного им человека, то вдруг почувствовал замешательство. Авшар дал четкое и внятное описание своего врага: крупный мужчина со светлыми волосами, хорошо выбритый. Похож на видессианина, хотя не видессианин.

Человек, лежавший у ног Варатеша, был довольно рослым, но на этом сходство с описанием и заканчивалось. У него было простое лицо с выступающими скулами. Щеки и подбородок выбриты, это правда, зато имелись густые усы. И хотя волосы у него светлые, но похожи они скорее на медь, чем на расплавленное золото.

Бандит поскреб бороду, размышляя. Была еще одна вещь, которую он хотел проверить. Варатеш протянул к спящему руку с талисманом. Прошло несколько минут, но в кристалле не появилось и следа оранжевого тумана. Он оставался прозрачным и чистым, как кусок стекла. Отсутствие магии было полным и несомненным. Убедившись в этом, Варатеш сказал:

— Вот тот, кто нам нужен. Денизли, приведи Кубада и лошадей.

— Почему я? — возмутился бандит. Он не хотел утомлять свои избитые, усталые ноги еще больше.

Варатеш подавил вздох и еще раз проклял тот день, когда стал жить с людьми, которые видят не дальше своего носа. Теряя терпение, он тем не менее объяснил:

— Мы сможем погрузить на лошадей этого быка. — И, добавив в голос металла, заключил: — Это первое. А второе — потому что я велел.

Денизли сообразил, что товарищи не поддержат его, — наоборот, они вздохнули от облегчения, когда поняли, что не им предстоит идти за лошадьми. Бандит неуклюже затопал прочь, раз-другой остановившись, чтобы растереть покрытые мозолями ступни. Осел, подумал Варатеш. Но, с другой стороны, кажется, даже мудрость Авшара имеет пределы. Когда у Варатеша будет время, он основательно поразмыслит над этим.

Человек, которого он огрел дубинкой, застонал и попытался перекатиться набок. Варатеш снова оглушил его, нанеся удар точно, но без всякой злобы. Незачем бить слишком сильно. Варатеш снова вспомнил того часового, которого убил в клане своего отца. Нет, сказал он себе в сотый раз, этого парня надо только вывести из строя, не больше.

Из темноты донесся стук копыт. Кубад с лошадьми. Денизли наконец в седле — он выглядит куда более счастливым. Что ж, по крайней мере, у него хватило ума сменить лошадь, отметил Варатеш.

Кубад с любопытством оглядел костер и спящих вокруг людей.

— Сработало как надо, — заметил он деловито. — Может, обчистить их?

— Нет.

— Жаль.

Из пяти кочевников, что были с Варатешем, Кубад был лучшим.

Соскочив с коня, он приблизился к своему вождю, который все еще глядел сверху вниз на рыжеволосого гиганта.

— Это тот, кого хочет допросить колдун?

— Да. Возьми еще одного запасного коня. Нам надо привязать пленника.

Они подняли бесчувственное тело и бросили поперек крупа лошади, как охотничий трофей, связав руки и ноги под брюхом коня. Варатеш забрал галльский меч.

— Как долго действует твое зелье? — спросил Кубад. — Зарезать этих баранов ты не хочешь… Как только они проснутся, они, скорее всего, бросятся в погоню. А их больше, чем нас.

Ага, подумал Варатеш, Денизли все-таки трепал языком, как помелом. Жаловался.

— Они проснутся не раньше чем через двенадцать часов, так мне было сказано. Этого хватит. Смотри — воздух пока чистый, но скоро разразится гроза. Не останется ни одного следа, чтобы найти нас в степи. Куда они пойдут? Как будут гнаться за нами?

В красноватом отблеске костра улыбка Кубада казалась кровавой.

* * *

Виридовикс проснулся от кошмара. Голова гудела и раскалывалась. Слабость и головокружение не проходили. Когда он все-таки сумел открыть глаза, то застонал и снова плотно сомкнул веки. Ослепительное сияние восходящего солнца вонзило тысячи игл в больной мозг. Но хуже всего было то, что какой-то жестокий колдун поменял местами небо и землю и стал трясти их, как желе в миске. Чувствительный желудок кельта свели спазмы. Попытавшись прикрыть лицо от солнца, он обнаружил, что руки крепко связаны.

Стон Виридовикса встревожил его похитителей. Один из них сказал что-то на языке кочевников. Соблюдая величайшую осторожность, Виридовикс приоткрыл один глаз. Качка прекратилась. Мир снова встал на место. Зато теперь сам кельт оказался перевернутым вверх ногами. Он попытался расслабить шею. Серо-коричневая пыль поднималась столбами. Виридовикс чихнул. Острая сухая травинка полоснула его по лицу. Виридовикс пригнул голову и увидел крупное тело животного, на котором он лежал.

Так. Я нахожусь на лошади, подумал он, довольный, что обрел способность соображать.

После краткого диалога на хаморском языке один из кочевников подошел к кельту. Пребывая в неудобном и не вполне достойном положении. Виридовикс мог видеть только ноги в сапогах. Но и этого было достаточно, чтобы тревога охватила кельта: рядом с саблей на боку кочевника висел галльский меч.

На языке степняков Виридовикс знал только несколько слов, и ни одно из них не было вежливым. Он произнес одно из хаморских ругательств. Голос звучал трудно и хрипло. Почти сразу же Виридовикс понял, что дерзость ни к чему: похититель только с радостью отомстит ему, беспомощному. Он собрался с духом, чтобы принять удар как подобает мужчине, — ничего другого не оставалось.

Но кочевник только рассмеялся. Издевки в этом смехе не было.

— А, развязать тебя, да? — сказал он на сносном видессианском с гортанным хаморским акцентом. Судя по голосу, человек был молод. — Прошу тебя, не надо глупости. Два всадника — со стрелами наготове — ждут. Снова спрашиваю: хочешь, чтобы снять веревки с тебя?

— Да.

Кельт ни видел никакого смысла оставаться связанным, как телок. Что толку отказываться от столь любезного предложения? Связанный, он ничего не сможет сделать, даже если в голове перестанут гудеть барабаны…

Хамор наклонился и разрезал сыромятные ремни, которые стягивали запястья и колени Виридовикса. Кельт свалился на землю, как мешок с овсом. Его тут же стошнило.

Пока его рвало, хамор придерживал его голову, чтобы он не запачкался, а потом дал воды ополоснуть рот. Эта заботливость врага была страшнее жестокости. Как отвечать на жестокость, кельт, по крайней мере, знал.

После двух или трех неудачных попыток ему удалось сесть. Виридовикс уставился на своих похитителей, пытаясь рассмотреть их получше, хотя в глазах у него все еще стоял туман и время от времени все кругом двоилось.

Хамор действительно был молод — не старше тридцати, хотя густая борода скрадывала его молодость. Он был немного выше ростом, чем большинство кочевников, и держался гордо как человек, привыкший повелевать. У него были странные глаза. Даже когда хамор глядел прямо на Виридовикса, они казались далекими — будто вглядывались во что-то таинственное, что только он один и мог увидеть.

Все еще борясь с тошнотой, кельт повернул голову — посмотреть, кто еще находится здесь, рядом с хамором. Как и предупреждал Варатеш, еще двое кочевников держали наготове луки со стрелами. Один из них даже потянул за тетиву, когда Виридовикс встретился с ним взглядом. Улыбка у бандита была очень неприятной.

— Денизли, стой! — одернул его вождь на видессианском языке, чтобы кельт понял, и повторил приказ на языке степняков. Денизли оскалился, но подчинился.

Остальные три хамора отдыхали, сидя на лошадях. Они наблюдали за Виридовиксом так, словно поймали пардуса или другого опасного зверя, которому лучше не давать возможности обнажить клыки. Кочевники как кочевники. Если не считать того, что жестокая жизнь закалила их и сделала более суровыми. Не они — их вождь заставлял сердце кельта трепетать от нервного ожидания. Больно уж отличался вожак от своих людей. Он выглядел гораздо умнее их. Незаурядный человек. Он неплохо смотрелся бы даже при императорском дворе Видесса. Аккуратно подстриженная борода… осанка и повадки вождя… культура, нашел, наконец, правильное определение Виридовикс.

Боль, неловкость, замешательство — из-за всего этого кельту потребовалось время, чтобы обнаружить: в плен захватили его одного. Никого из своих товарищей Виридовикс поблизости не обнаружил.

Сообразив это, он взорвался:

— Что ты сделал с моими друзьями, ты, негодяй с черным сердцем?

Вождь кочевников изумленно нахмурился. Как всегда, когда Виридовикс волновался, его акцент делался слишком густым и речи становились непонятны. Наконец, догадавшись, о чем спрашивает пленник, хамор засмеялся и развел руками.

— Ничего не сделал. Совсем.

Как ни странно, Виридовикс сразу поверил ему. Он был уверен, что остальные пятеро насладились бы убийством. Но не этот человек. Только не он.

— Чего же ты хочешь от меня? — спросил кельт.

Ответ прозвучал спокойно.

— Сейчас — перевязать твои раны, чтобы не воспалились.

Варатеш намочил в кумысе полоску ткани и наклонился к Виридовиксу. Лицо кельта дрогнуло, когда крепкий напиток коснулся раны на голове. Кочевник прикасался к нему так мягко и умело, как это мог бы сделать Горгид.

— Да, забыл сказать. Меня называют Варатеш, — заметил он.

— Я бы солгал, если бы сказал, что рад с тобой познакомиться, — отозвался кельт.

Варатеш улыбнулся и кивнул.

Пошатнувшись, как бы от слабости, Виридовикс схватился за плечо Варатеша и потянулся к своему длинному мечу, висевшему на поясе кочевника. Только теперь он понял, как беспомощен он стал. Варатеш вывернулся и пружинисто вскочил на ноги еще до того, как кельт коснулся меча. Велев хаморам не стрелять, Варатеш взглянул на Виридовикса сверху вниз. Доброе выражение исчезло с красивого лица вождя. С холодной жестокостью он ударил кельта ногой по локтю.

— Лучше не играй в эти игры со мной, — сказал он все еще тихим, спокойным голосом.

Но Виридовикс почти не слышал. Красные и черные искры плясали у него перед глазами. Боль в голове, такая острая еще минуту назад, постепенно становилась тупой и терпимой. Варатеш не убил его. Но это только усилит мучения пленника, когда настанет время смерти.

— Я сомневаюсь, что Авшару много дела до того, какой у тебя будет вид, когда ты попадешь к нему в руки, — заметил хамор. Он выдержал паузу, желая посмотреть, какое впечатление произведет на пленника это имя.

— Ох, проклятие на вас обоих, — выговорил кельт, пытаясь скрыть ужас, который охватил его. Без особого успеха он пригрозил: — Мои друзья схватят тебя прежде, чем ты сумеешь добраться до колдуна.

Он понятия не имел о том, насколько удалился от истины. Если Варатеш оставил путешественников в живых, значит, у него были причины не бояться их мести.

Один из кочевников засмеялся.

— Тихо, Кубад, — промолвил Варатеш и повернулся к Виридовиксу. — Что ж, они могут попробовать, — сказал он спокойно. — Желаю удачи!

Когда кельт смог наконец подняться на ноги, похитители посадили его на запасную лошадь. Они предусмотрели все, чтобы не дать ему ни малейшего шанса спастись. Ноги привязали к лошади, руки связали за спиной. Кубад вел лошадь пленника под уздцы.

Пытаясь добыть себе хоть немного свободы, Виридовикс запротестовал:

— Дайте мне хотя бы держаться за поводья. А если я упаду с лошади?

Кубад достаточно знал видессианский язык, чтобы ответить:

— Тогда лошадь будет волочить тебя по земле.

Разговор был бесполезен. Виридовикс сдался и замолчал.

Пока кочевники ехали по степи на север, кельт убедился в том, что посольский отряд тащился лениво и неторопливо. Степные лошадки неутомимо бежали вперед и вперед, совершенно не уставая. Бандиты по широкой дуге обходили стада некоторых кланов, и все же за день они покрыли такое расстояние, на которое отряду потребовалось бы два. Они останавливались только по нужде. Виридовикс справедливо полагал, что довольно сложно облегчиться, когда за спиной торчит кочевник с луком наготове.

Ели хаморы прямо в седле, жуя твердые, как древесная кора, вяленые полоски мяса — бараньего и говяжьего. Они не останавливались ради того, чтобы накормить своего пленника. В середине дня Варатеш — вежливый, как будто никогда в жизни не поднимал руки на человека, — поднес к губам Виридовикса флягу с кумысом. Кельт выпил, страдая от жажды и одновременно пытаясь заглушить головную боль, стучащую в мозгу тысячами молоточков. Крепкое питье не слишком ему помогло.

Грязно-серые облака висели на небе клочьями, словно пыльная баранья шерсть. Облака надвигались с юга. Кубад сказал что-то Варатешу; тот наклонил голову в знак согласия, как бы принимая комплимент. Ветер стал крепче. В воздухе чувствовалась влажность.

Для лагеря вождь хаморов выбрал маленькую речушку с крутыми берегами.

— Ночью будет дождь, — сказал он Виридовиксу. — Мы ночуем здесь. Если река не вздуется. Думаю, нет.

— А что будет, если она разольется?

Кельту, у которого болела каждая косточка и который был измотан неподвижным сидением в седле со связанными руками, все было безразлично. Но он пытался причинить врагу хотя бы маленькую неприятность.

Однако попытка сказать гадость потерпела крах.

— Разольется — двинемся в путь, — ответил кочевник, торопливо собирая хворост.

Костер был маленький и бездымный. Как раз такой, чтобы не выдать их присутствия. На этот раз хамор поделился с Виридовиксом едой и даже развязал ему руки. Однако он все время внимательно наблюдал за кельтом, так что Виридовиксу удалось только поужинать. Затем Варатеш снова связал его. Каждый узел проверялся так тщательно, что кельт проникся искренней ненавистью к этому изысканному негодяю.

Кочевники бросили жребий, вытаскивая соломинки, — кому стоять первую вахту. Новая надежда затеплилась в душе Виридовикса, и кельт сжался в комок. Он не знал еще, что будет делать, но надежда появилась… Однако измученное тело предало его. Несмотря на страшную головную боль и неудобство, которое причиняли связанные руки, Виридовикс заснул почти мгновенно.

Теплые капли дождя пробудили кельта через несколько часов. Денизли, которому досталась третья соломинка, проснулся и встал на часы.

Варатеш выбрал для лагеря великолепное место. Нависающий над речкой обрыв сделал привал сухим и уютным. Виридовикс не сомневался в талантах хамора. Каким бы ни был жестоким вождь-изгой, в кочевом опыте ему никак не откажешь.

Виридовикс передвинулся ближе к падающим каплям. Денизли проворчал что-то угрожающее на своем языке и поднял лук.

— Вот дурень. Я только хочу намочить свою избитую башку, — сказал кельт. Однако Денизли в ответ хмыкнул и оттянул стрелу на тетиве еще дальше. Обругав его, Виридовикс откатился назад.

— Паршивый евнух, — сказал кельт. Он знал, что ведет опасную игру. Денизли лишь хмыкнул второй раз. По крайней мере, один из кочевников не понимает ни слова по-видессиански, установил Виридовикс.

На всякий случай кельт обложил хамора самыми грязными словами, ругаясь на причудливой ядовито-зловонной смеси из видессианского, латыни и галльского. Он почувствовал легкое облегчение. После этого Виридовикс попытался устроиться поудобнее. А дождь будет лить еще долго, подумал он перед тем, как заснуть.

* * *

Когда дождевая капля упала на щеку Горгида, грек шевельнулся и заворчал. Еще одна шлепнулась ему на ухо. Третья размазалась по закрытому веку. Грек снова заворочался и отмахнулся, не открывая глаз. Вскоре с десяток капель окончательно разбудили его.

— Клянусь собакой! — пробормотал он по-гречески. Когда он ложился спать, было ясно и тихо.

Усевшись, Горгид моргнул. Голова гудела, как с перепоя. Грек не мог понять, почему так паршиво себя чувствовал. Кумыс был крепким, это верно, но за ужином он выпил совсем немного. Такого количества было явно недостаточно, чтобы налить голову свинцом.

Его спутники просыпались, стеная и ругаясь так, что грек понял: они чувствовали себя не лучше. Оглядевшись по сторонам, Горгид вдруг заметил, что костер уже совсем догорел. Грек нахмурился. Земля была едва влажной. Почему же от большого костра остались только потухшие угли да зола? Огонь разводили совсем недавно. В этом было что-то непонятное.

Агафий Псой подумал об этом тоже.

— У вас что, бараньи головы выросли, растяпы? — рявкнул он на солдат. — Почему вы не поддерживали огонь?

Они виновато бормотали что-то. Свидетельство их позора было налицо.

— Сколько нужно хаморов для того, чтобы разжечь костер? — вопросил в пространство Ариг и тут же ответил сам себе: — Десять. Один собирает хворост, а остальные девять пытаются сообразить, что же делать с этим дальше.

— Хе-хе! — пролаял Псой. Этого короткого смешка было довольно для того, чтобы изобразить вежливость. Хотя в жилах офицера и не текла хаморская кровь, большинство его солдат были хаморами. Естественно, Агафий Псой стал на их сторону, когда аршаум вздумал насмехаться.

Пикридий Гуделин, однако, нашел шутку Арига забавной и тихо трясся от хохота с минуту. Горгид позволил себе криво улыбнуться. Ариг цеплялся за каждую возможность поиздеваться над своими восточными степными соседями.

И тут только Горгид сообразил, что не слышит гулкого басовитого хохота Виридовикса. Вот кто бы заржал над шуткой своего друга. Неужели этот лентяй еще дрыхнет? Горгид пристально вгляделся в темноту. Дождь становился все гуще. Кельта нигде не было видно.

— Виридовикс! — позвал Горгид.

Ему никто не ответил. Он окликнул кельта еще несколько раз. Безрезультатно.

— Наверное, по нужде побежал, — предположил Ланкин Скилицез.

Горгид услышал в темноте быстрые шаги. На миг ему показалось, что догадка Скилицеза была верной. Но к костру вышел один из часовых.

— Эй, в лагере! — крикнул солдат. — Вы что, свихнулись тут совсем? Зачем вы потушили костер? Продолжайте говорить, я найду вас по голосам. — Подойдя ближе, часовой спросил: — Все в порядке? Со мной случилось что-то странное… — Он говорил нарочито спокойно, пытаясь скрыть тревогу. — Я стоял на часах и вдруг стал терять сознание. Я побежал сюда за сменой. Думаю, не успел, потому что, когда я упал, пошел дождь. Странно. Как будто кузнец стучит молотом у меня в голове, а ведь я и капли кумыса не выпил, знал ведь, что мне дежурить первым. Да, которой час?

Как выяснилось, никто не знал, сколько времени. Но об этом говорили недолго — одна из лошадей фыркнула, удивленно и сердито, и с трудом поднялась на ноги. Вскоре начали неуклюже вставать и другие лошади.

Позабыв собственную головную боль, солдаты Псоя и Скилицез побежали к лошадям, торопливо переговариваясь на ходу на смеси видессианского и хаморского. Горгид наконец сообразил: во всем этом что-то не так. Лошади обычно не засыпали все вместе. Солдаты суетились вокруг вялых животных, пытаясь понять, почему те упали.

Ланкин Скилицез вернулся к потухшему костру.

— Горгид!

— Я здесь.

— Где? А, вот ты где. — В темноте офицер чуть не налетел на грека. — Прости, все эта проклятая тьма. Ни хрена не видать. — Лицо Скилицеза смягчилось. — Я слышал, ты врачеватель. Ты не мог бы взглянуть на наших лошадей? Они вроде в порядке, но…

Он развел руками. В темноте грек едва уловил это движение. Просьба не слишком обрадовала Горгида.

— Я больше не врач, — отозвался он кратко. Это слишком резкое заявление, решил он тут же и добавил: — Даже если бы я и был им, вряд ли смог бы помочь. Я почти ничего не знаю о животных. Ветеринарное дело очень отличается от медицины.

И требует куда меньше искусства и тонкости, подумал он, но вслух говорить об этом не стал.

Однако Скилицез уловил раздражение грека.

— Я не хотел тебя обидеть.

Горгид нетерпеливо наклонил голову в знак согласия. Он тут же пожалел о своем жесте: в голове что-то протестующе взорвалось нестерпимой болью.

— Виридовикс вернулся? — спросил Скилицез.

— Нет. Куда он, в конце концов, пропал? Где он расстелил одеяло? Если он все еще храпит, я сверну ему шею.

— Боюсь, я сделаю это первым. Придется тебе ждать своей очереди, — усмехнулся Скилицез, полуприкрыв глаза. — Кажется, он был там?

Горгид выругал себя за то, что не запомнил, где завалился спать кельт. Если врач (или историк) не умеет запоминать детали, на что он годен? Горгид всегда гордился своим умением подмечать мелочи. А вот теперь, когда именно это умение было бы кстати, оно подвело его.

Наступив в темноте на золу (и все еще удивляясь тому, что она такая холодная), грек пошел в ту сторону, куда показал Скилицез. Офицер был прав. На земле лежало одеяло, влажное от дождя. У изголовья валялся вещевой мешок Виридовикса и шлем кельта с большим обручем, обитым восемью бронзовыми шляпками. Но самого Виридовикса нигде не было видно.

Суматоха и шум в лагере заставили двух пропавших часовых подойти ближе, чтобы узнать, что случилось. Оба солдата нехотя признались, что они заснули на посту.

— Не стоит тревожиться, — важно произнес Пикридий Гуделин. — Ваша небрежность не принесла никакого вреда.

Агафий Псой рвал и метал — как всякий офицер, узнавший, что его солдаты спят на посту.

— Никакого вреда? — выкрикнул Горгид. — А Виридовикс?..

— На этот вопрос я, к моему великому сожалению, не могу дать ответа. Он твой друг и принадлежит твоему народу. Какие соображения вынудили его отправиться побродить?

Горгид открыл было рот, но тут же захлопнул его. У него не было ни малейшего представления о том, почему Виридовикс ушел “побродить”. Знал он также, как бесполезно сейчас объяснять видессианину, что они с кельтом принадлежат к одному народу не больше, чем Гуделин и хаморы.

Остаток ночи был сырым и печальным. Никто не мог заснуть. Мешал не только моросящий дождь. Все держались настороженно. Что разбудило их среди ночи? Откуда эта головная боль, не дающая сомкнуть глаз? Разговоры вертелись вокруг этой темы.

— Я и раньше бывал пьян без похмелья, — заметил Ариг. — Но никогда у меня не случалось похмелья без доброй выпивки.

Как бы желая исправить это упущение, аршаум сделал добрый глоток из бурдюка с кумысом — своим неразлучным спутником.

Ближе к утру облака немного рассеялись. На востоке показался тонкий серп луны. Слишком тонкий, слишком низкий…

— Мы потеряли целый день! — воскликнул Горгид.

— Фос! Ты прав, — согласился Скилицез и обвел круг вокруг сердца. Он поднял руки к небу и пробормотал слова молитвы.

Молился не один Скилицез — Псой и видессиане в его отряде тоже обратились к Богу. Солдаты-хаморы плеснули на землю кумыса, чтобы отогнать злых духов. Даже Гуделин, которого куда больше религиозных проблем занимали вопросы могущества Империи, — и тот молился вместе со всеми.

— Злые духи коснулись нас. Мы должны принести в жертву лошадь, — заявил Ариг. Хаморы что-то прокричали в знак согласия.

Горгид слушал своих спутников с возрастающим раздражением. Пока те мямлили что-то о богах и духах, логический ум грека сразу нашел ясный ответ на все вопросы.

— Нас усыпили магией, чтобы похитить Виридовикса, — сказал он и через мгновение, следуя за нитью своих размышлений, добавил: — Авшар!

— Нет, — тут же отозвался Скилицез. — Если бы это был сам Авшар, мы проснулись бы в загробном мире.

— Что ж, тогда его подручные, — настаивал грек.

Он вспомнил о магическом мече кельта, но не стал упоминать об этом: чем меньше людей знает о друидах, тем меньше вероятности, что слух о чудесном оружии достигнет ушей колдуна… Если только каким-то чудом Горгид ошибался в своих умозаключениях. Но он не думал, что ошибался.

Постепенно становилось светлее. Горгид подошел ближе, чтобы осмотреть постель Виридовикса. Дыхание грека участилось, когда он заметил на одеяле пятна крови.

— Его похитили, пока мы были погружены в колдовской сон.

— Если и так, то что с того? — спросил Гуделин.

Чиновник был раздражен. Он привык к комфорту. Ему не доставляло никакого удовольствия сидеть без навеса под дождем в грязи, в этой бескрайней степи.

— Положи на одну чашу весов нашу великую миссию, а на другую — жизнь одного наемника-варвара. Что, по-твоему, перевесит? Как только наше посольство добьется успеха (да поможет нам Фос!), мы сможем отправиться на поиски. Нам будут помогать отряды аршаумов. Но пока что судьба Виридовикса останется для нас задачей второстепенной.

Не веря собственным ушам, Горгид раскрыл рот.

— Но он ранен… Может, лежит где-то умирающий… Конечно же, он страдает, — сказал грек, коснувшись бурых пятен на одеяле. — Неужели вы оставите его в руках врагов?

Если Гуделин и был смущен, то никак не показал этого.

— В любом случае я не собираюсь лезть к ним в лапы и бросить на произвол судьбы миссию, ради которой меня сюда послали.

— Чернильная душа прав, — сказал Скилицез. Вид у него был такой, словно это признание оставило во рту горький привкус. — Безопасность Империи выше жизни одного человека. Любого человека. Твой соотечественник — отличный боец. Но он только один. А нам нужны сотни.

Никто из видессиан не был близко знаком с Виридовиксом. Горгид повернулся к Аригу. Аршаум был дружен с галлом — они провели вместе почти два года.

— Но ведь Виридовикс — твой друг!

Ариг потянул себя за ус. Он был явно смущен прямой просьбой. Личные узы значили для кочевника больше, чем для имперцев. Но Ариг был сыном кагана и понимал, что такое нужды государства.

— Это печалит меня… Боюсь, я не смогу помочь. Крестьянин говорит правду. Я должен думать о клане — сначала, а о себе — потом. Вридриш — не такая простая добыча. Он еще может освободиться сам.

— Будьте вы все прокляты, — сказал Горгид. — Если вам плевать на вашего товарища, то пустите меня. Мне он все еще дорог. Я сам пойду на поиски.

— Хорошо сказано, — тихо проговорил Ариг.

Несколько солдат Псоя эхом повторили слова аршаума. Взбешенный, Горгид даже не расслышал. Он бросал свои вещи в мешок.

К Горгиду подошел Скилицез. Положил ему на плечо свою сильную руку. Тот выругался и попытался высвободиться, но видессианский офицер был куда сильнее грека.

— Дай мне уйти, ты, проклятый богами олух!.. Какое тебе дело до меня? Я ухожу на поиски моего друга. Я нужен вам не больше, чем он.

— Ты же мужчина, а не ребенок, — мягко произнес Скилицез. Упрек был сделано умело и сильно задел грека — тот всегда гордился своей логикой.

Скилицез обвел рукой всю линию горизонта.

— Иди на поиски Виридовикса. Иди. — Как и Гуделин, Скилицез произносил имя галла очень тщательно. — Если хочешь, уходи. Но только куда ты пойдешь?

— Почему?.. — начал было грек и остановился в замешательстве. Почесал подбородок. Борода, оказывается, была весьма ценным подспорьем в затруднительных размышлениях. — Что говорят ваши донесения? Где сейчас Авшар? — спросил он наконец.

— Был к северо-западу от нас. Но эти новости уже могли устареть. Им несколько недель. Сейчас они, вероятно, ничего не стоят. Ты видел, как быстро передвигаются кочевники. Ни один закон не позволит проклятому князю-колдуну остаться с каким-либо кланом надолго.

— На северо-западе? Что ж, этого достаточно.

— Так ли? Я видел тебя в деле. У тебя нет опыта. Ты не умеешь находить следы и тропы. Да и дождь оставит тебе не слишком много примет, — безжалостно сказал Скилицез. — Даже если ты каким-то чудом догонишь своих врагов… Ты что, такой могучий воин и одолеешь их всех в одиночку? Разве этот меч поможет тебе? Ты вообще носишь его в мешке, а не на поясе!

Горгид остановился. Скилицез прав. Он и не подумал о гладии, который дал ему Гай Филипп. Засунул оружие в мешок между свитками. Впервые за много лет грек хотел бы владеть оружием. Было унизительно даже подумать о том, что он не сможет остановить какого-нибудь грязного варвара, который захочет насладиться его мучениями и смертью.

Горгид перерыл мешок и сердито бросил на землю гладий. Логика Панкина Скилицеза была несокрушимой.

— Что ж, тогда на запад, — произнес грек, испытывая ненависть к самой горькой необходимости этих слов. Ананке, подумал он. Жизнь — самый жестокий повелитель.

Скилицез протянул ему руку, сочувствуя, но грек не ответил на пожатие. Вместо этого он сказал:

— Продолжай учить меня рубке на мечах, хорошо?

Офицер кивнул в знак согласия.

В мыслях Горгид издевался над собой, как только мог. Он оставил Видесс и отправился в степи, чтобы стать историком. Он хотел резко изменить свою жизнь. Да, вот уж что ему удалось. Да так, как он даже и не ожидал. Все то, что он выбросил из своей жизни давным-давно — женщины, оружие, — все они поджидали его в степи. И он нашел их в изобилии. Да, все, что угодно. Только не история, ради которой он, собственно, и предпринял путешествие. Смешно, но сейчас Горгида это не особенно беспокоило.

Дождь все лил и лил с равнодушного неба.

Глава пятая

Отступление проходило лучше, чем Марк мог даже надеяться. Одержав победу, намдалени предпочитали преследовать разрозненные группы беглецов. Они вовсе не рвались дразнить большой, хорошо вооруженный и организованный отряд римлян. Несколько раз конники пытались было одолеть легионеров наскоком, но быстро отказывались от своей затеи и отправлялись на поиски более легкой добычи.

— Трусы получают по заслугам, — заметила Неврат, проходя мимо тела видессианина, лежащего с копьем в спине. В ее голосе звенело презрение. Неврат билась плечом к плечу со своим мужем. Колчан ее был почти пуст, сабля окровавлена. На лбу краснела ссадина от камня, задевшего ее, к счастью, только рикошетом.

— Да, такова награда за бегство без всякого порядка, — согласился Гай Филипп. Поражение не слишком огорчило старшего центуриона. В своей долгой жизни он не раз уже переживал и победы, и разгромы. — У поражения есть свои пути, как есть они и у победы. Мои ребятки неплохо бились у Сукрона, хотя тогда нас побили. Да и в битве под Тусцией — тоже. Разбили бы мы этого мальчишку наголову и отослали бы в Рим, не появись старуха так не вовремя… — Гай Филипп улыбнулся при этом воспоминании.

— Старуха?.. Мальчишка?.. — Неврат недоуменно посмотрела на него.

— А, девочка, все это было много лет назад, в той земле, откуда мы все родом… Видессиане, знаешь ли, не единственные любители помахать мечами и затеять гражданскую войну… Что ж, тогда я выбрал проигравших.

— Так ты был с Серторием? — спросил Марк. Он знал, что старший центурион принадлежал к партии Мария. После того как Сулла разгромил последних приверженцев Мария в Италии, Квинт Серторий отказался уступить победителю Испанию. Местные жители и иберийские племена присоединились к нему. Серторий вел жестокую партизанскую войну целых восемь лет, пока не был предательски убит одним из своих офицеров.

— Ну да. Что с того? — вызывающе спросил Гай Филипп. Раз приняв чью-либо сторону, он сохранял ей преданность навсегда.

— Да нет, ничего, — отозвался трибун. — Должно быть, хороший был солдат, раз выстоял против Помпея Великого.

— “Великого”? — Гай Филипп сплюнул в дорожную пыль. — Великого по сравнению с кем? Я уже говорил: если бы Метеллий не спас свое сало под Тусцией, то Помпей до сих пор бегал бы от нас. Если бы смог, конечно. Ты знаешь, что мы его там ранили?

— Нет. Я был тогда совсем мальчишкой.

— Да, пожалуй. Я в те годы был моложе, чем ты сейчас. — Гай Филипп обтер лицо ладонью. Волосы на его покрытой шрамами руке были седыми. — Неважно, кто кого разбил в этой битве. В любом случае, любую войну выигрывает время.

Солнце склонилось к западу, когда легионеры увидели наконец свой лагерь. У палисада громоздились убитые всадники и павшие лошади. Вдали, на почтительном расстоянии, небольшой отряд намдалени внимательно изучал римский лагерь. Увидев приближающихся легионеров, островитяне умчались.

Муниций встретил Скавра у ворот. По тому, как он отдал салют, Марк увидел: молодой офицер испытывает огромное облегчение при виде старшего командира.

— Рад видеть тебя, — проговорил Муниций неуверенно.

— А я рад видеть тебя, — ответил Марк. И повысил голос, чтобы его могли слышать все: — Полчаса на сборы! Свернуть палатки, собрать женщин и детей! Мы выступаем. Опоздавшие могут потом извиняться перед намдалени, потому что нас к тому времени уже не будет, чтобы выслушивать ваши оправдания.

— Я знал, что что-то случилось, — говорил Муниций трибуну, пока в лагере кипела работа. — Сначала побежали кочевники. Потом показались видессиане и солдаты Дракса — те наступали имперцам на пятки. Значит, Аптранд предал?..

— Нет. Это сделали его люди. Аптранд убит.

— Вот оно что… — Муниций заскрипел зубами. Его широкие ладони сжались в кулаки. — Я так и подумал. То-то мне показалось, будто я узнаю кое-кого из этих бездельников, которые пытались перебраться через палисад. Ты уже видел, как горячо мы их встретили. Они отскочили, будто ошпаренные. Удрали охотиться за менее боевыми пташками. Вроде тех имперцев, что пробежали мимо деревьев. — Муниций замялся. Неуверенное выражение снова проступило на его крепком лице. — Надеюсь, мы поступили правильно. Тут были… э-э… некоторые… хотели, чтобы мы открыли ворота и присоединились к намдалени.

— Некоторые? — переспросил трибун, сразу поняв, что имеет в виду Муниций. — С этим я разберусь, не беспокойся. — Он хлопнул офицера по спине. — Все правильно, Секст. Ну, иди, забери Ирэн и детей. Я хочу, чтобы между нами и Драксом было хотя бы небольшое расстояние, прежде чем он решит отдать своим приятелям приказ остановить грабежи и организованно покончить с нами.

“А Дракс может сделать это в любой момент”, — подумал Марк, когда Муниций ушел. Возможно, он уже сейчас готовится уничтожить легион. А может, отложит до утра. Если бы трибун был на месте барона, он атаковал бы легион немедленно. Но Дракс прослужил наемником куда дольше, чем Скавр. Когда перед намдалени было столько трофеев, их командир просто не осмеливался приказать им снова броситься в бой.

Мог бы, мог бы, мог бы… Хорошо бы еще Дракс не был таким непредсказуемым.

Лагерь бурлил, как известь в уксусе. Солдаты и их семьи перекрикивались, бегая взад-вперед.

— Олухи… — пробормотал Гай Филипп. — Если бы эти глупые курицы оставались в палатках своих орлов, их было бы куда проще собрать.

— Да, если только орлы еще целы, чтобы их разыскать, — сказал Марк.

Старший центурион нехотя кивнул. По сравнению с другими, эта битва не была такой страшной и не стоила легиону многих жертв. Самый тяжелый удар принял на себя видессианский центр. И все же, как в любом бою, солдаты погибали. Слишком много их было, убитых. Слишком много. Кто знает, как скоро наступит время, когда у Марка больше не останется римлян?..

На центральной площади лагеря трудился Стипий. Он делал все, что мог, чтобы только облегчить страдания раненых в этот проклятый день. Скавр невольно отдал жрецу дань уважения. Лицо целителя было бледным, как мел, — тяжкая работа вымотала его. Стипий торопился от одного стонущего раненого к другому. Он не залечивал раны до конца, довольствуясь тем, что давал солдату возможность выжить и долечиться потом. Время от времени Стипий вливал в себя вино. Видя, как напряженно он работает, Марк решил закрыть глаза на пьянство.

Хелвис стояла у палатки трибуна. Они торопливо обнялись. Скавр принялся сворачивать палатку. Мальрик помогал ему — вернее, думал, что помогает. Марк рявкнул на мальчика, чтобы тот отошел в сторону и не путался под ногами. Мысли трибуна были заняты случившимся; руки машинально сворачивали тент.

— Даже теперь, когда мы победили, ты не хочешь присоединиться к нам? — спросила его Хелвис.

— Оглянись по сторонам, — посоветовал Скавр. — Видишь? Вот это — единственное “мы”, которое я знаю. Мне кажется, ты давно уже могла понять это.

За палисадом что-то выкрикнули на диалекте намдалени. Марк не разобрал слов из-за поднятого вокруг шума. Но выговор был восточный, с Островов.

— Только это “мы”? — спросила Хелвис. В ее голосе прозвучали опасные нотки. — А если бы там, за палисадом, был Сотэрик? Что бы сделал?

Марк выдавил воздух из свернутого тента и связал его кожаной тесьмой. Интересно, какую роль сыграл шурин в сегодняшней катастрофе?

— Сотэрик? Сейчас, думаю, я убил бы его.

Неизвестно, какой ответ она приготовила заранее. Слова застыли у нее на губах.

Трибун устало проговорил.

— На тебе нет никаких цепей, дорогая. Но если ты собираешься идти со мной, тебе лучше бы называть “мы” людей в нашем лагере, и никого другого. Решай сама. У меня нет времени спорить.

Не слишком ли он жесток с ней? Вынесет ли она еще и это?..

Но Дости так уютно свернулся у нее на руках. Он захныкал было, но Хелвис успокоила малыша, сперва по привычке, потом — с нежностью.

Малыш. Скавр. Хелвис поглядела на сына, на мужа, тронула свой живот.

— Я с тобой, — сказала она наконец.

Марк ограничился коротким кивком. В это время он засовывал палатку в мешок. Мешок был тесным, он заглатывал тент, как удав кролика. Но самое удивительное — маленький походный сундучок вместился туда тоже. Стол и складной стул придется бросить — нет времени складывать их и привязывать к мулу. Марк взвалил мешок себе на спину. Римляне были сами себе лучшими вьючными мулами.

На лице Хелвис появилось странное выжидательное выражение. Марк нетерпеливо зашагал к воротам, когда ее слова заставили его остановиться.

— Бывает так, дорогой, что ты заставляешь меня вспоминать Хемонда.

— Что?..

Он замер, ошеломленный. Она редко говорила о покойном отце Мальрика. Упоминание о Хемонде причиняло трибуну беспокойство. Когда она по ошибке называла его именем своего первого мужа, Марк становился раздражительным.

— Клянусь Игроком! — Она что-то вспомнила и улыбнулась, ее глаза потеплели. — Когда Хемонд хотел, чтобы я что-то сделала, он смеялся, шутил, подталкивал меня… А ты… Бросаешь кусок прямо на стол, как мясник: лопай или убирайся под лед.

Уши Марка запылали:

— Где же сходство?

— Ты знал Хемонда. Он всегда добивался своего, будь вокруг хоть пожар, хоть потоп. И ты — ты тоже. Вот и сейчас тебе это удалось. — Она вздохнула. — Что ж, я готова…

* * *

Легионеры построились в каре. Посередине оставили пустое пространство, предназначенное для раненых солдат и женщин с детьми.

Как и предполагал Марк, намдалени наступали им на пятки. Без кавалерийского прикрытия легионеры ничего не могли с этим поделать. Но пока что Скавр считал себя счастливчиком — островитяне только наблюдали. Судя по веселому шуму голосов, раздающемуся из брошенного лагеря, Дракс позволил своим людям пограбить вволю.

Видессиане — беглецы из разбитой армии — присоединялись к отряду Скавра, по одному, по двое. Некоторые были пешими, другие — конными. Марк позволял им оставаться с отрядом. Иные были неплохими солдатами. Что до конников, то они были вдвойне полезны, хотя бы в качестве разведчиков.

Один из них принес весть о судьбе Зигабена. Намдалени захватили его в плен. Что ж, еще одна плохая новость в череде других. Марк был огорчен, но вовсе не удивлен. Именно это он и ожидал услышать.

— Откуда ты это знаешь? — спросил трибун видессианского солдата.

— Я был там. Видел своими глазами. — Деревенский выговор солдата напомнил Скавру о Фостии Апокавке.

Имперец дерзко уставился на трибуна. Самоуверенный и наглый, как любой столичный житель. И очень не любит вопросы, особенно — обвиняющие.

— Они стащили его с лошади! Лед Скотоса!.. Не будь он ранен, им бы это никогда не удалось. Чума на всех намдалени!..

— Так ты видел, как его захватывали в плен, и ничего не сделал? — угрожающе спросил Зеприн Красный.

Великан-халогай, ветеран императорской гвардии, он до сих пор не избыл позора Марагхи: тогда ему не довелось пасть вместе со своими соотечественниками, защищая Маврикия. В том не было вины Зеприна: император послал его принять командование левым крылом армии. Но халогай все равно не переставал винить себя. Теперь, держа в руке двойной топор, он яростно глядел на усталого видессианского солдата.

— Какой же, проклятье, после этого из тебя воин?

Видессианин нагло ухмыльнулся и сплюнул.

— Живой, вот какой, — парировал он. — И это намного лучше, чем мертвый.

Он в упор поглядел на пыхтящего от злости халогая.

Красное лицо Зеприна побагровело от гнева. Он прорычал что-то на своем языке. Прежде, чем Марк или злосчастный видессианин успели двинуться с места, двойной топор взметнулся молнией и обрушился на голову дезертира. Удар был так силен, что пробил и шлем, и череп, разрубив голову до зубов. Солдат рухнул на землю. Он был мертв еще до того, как топор остановился.

Халогай выдернул оружие из тела.

— Трусливый ублюдок, — прорычал он, вытирая лезвие об одежду убитого. — Солдат, который не защищает своего повелителя, не заслуживает иной участи.

— Мы могли бы узнать от него новости, — напомнил Марк.

Однако на этом дело и закончилось. Если бы дрогнули и побежали легионеры, их могли бы подвергнуть децимации: каждый десятый был бы казнен за трусость. До того как поступить на военную службу, Скавр считал это наказание ужасным, варварским. Теперь же он даже не содрогался, думая об этом. Такая перемена вызвала в его душе стыд. Война, подумал Марк, калечит всех, кто к ней прикасается.

* * *

Аранд был широким мутным потоком; один берег от другого отделяли почти двести метров. Мостов через реку имелось достаточно, однако солдаты Дракса установили у каждого сторожевые вышки. Кроме того, переправы охранялись отрядами всадников. Возможно, легионерам удалось бы пробиться к переправам, но это заняло бы немало времени. А как раз времени у Скавра не было.

К счастью, Драксу было за кем охотиться. В противном случае он ни за что не дал бы римлянам трех дней относительной передышки. Барон теперь уподобился псу, вокруг которого разбросано такое количество костей, что он просто теряется — за какую сперва ухватиться. Скавр, в свою очередь, ощущал себя зайцем: ловушки захлопывались вокруг него одна за другой.

Надеясь на чудо, на невозможное, он послал несколько видессиан из своего отряда, чтобы те расспросили крестьян: нет ли поблизости брода. Трибун не без основания полагал, что местные крестьяне будут куда откровеннее со своими соотечественниками, нежели с чужаками, вроде римлян.

Марк едва сдержал крик радости, когда Апокавк привел невысокого, коренастого, на диво ушастого крестьянина, который напрямую спросил, сколько ему заплатят за брод. Еще один жулик, подумалось трибуну. Однако Марк ответил:

— Десять золотых, но только на другом берегу реки.

— Будешь распят, если врешь, — добавил Гай Филипп.

Крестьянин недоуменно почесал голову. Видессиане понятия не имели о распятии. Но угроза в голосе старшего центуриона была ему вполне внятна.

Крестьянин повел легионеров на восток, вдоль Аранда, пока они не ушли так далеко, что их нельзя было увидеть ни с одного моста. Затем остановился, выискивая какую-то ему одному известную примету.

— Здесь, — сказал он наконец, указывая на реку и удовлетворенно кивая.

— Где?

Для Скавра эта полоса воды не отличалась от любой другой.

— Распять этого лживого ублюдка, — снова встрял Гай Филипп, но по-латыни.

Крестьянин, не поняв, о чем он говорит, подошел к воде, снял тунику и ступил в воду. Вскоре вода добралась до его больших ушей. Скавр уже серьезно задумывался над тем, как же поступить с этим прохвостом. Придется ведь что-то с ним делать… Крестьянин, однако, ничуть не смутился. Мокрый, он расплылся в улыбке.

— Весеннее половодье еще не спало, как я надеялся. Идите смело за мной. Глубже уже не будет.

Удерживая меч над головой, трибун последовал за проводником. Высокий рост имел свои преимущества — вода достигала лишь подбородка. По двое, по трое легионеры следовали за своим командиром.

— По три человека, не больше, — предупредил проводник. — Брод не очень-то широкий.

Крестьянин неуклюже брел вперед, расплескивая вокруг себя воду, — два шага влево, шаг вправо. Иногда он останавливался, прощупывая дно.

— Пусть смилостивятся над нами боги, если проклятые намдалени сейчас обрушатся на нас, — пробормотал Гай Филипп, тревожно озираясь по сторонам. Он случайно сделал неловкий шаг в сторону и погрузился с головой. Через мгновение старший центурион вынырнул, отплевываясь и ругаясь.

Марк порадовался тому, что его солдат обучали плавать. Даже оступившись на узком броде, они могли спастись. К счастью, течение Аранда было здесь не слишком сильным. Легион потерял только одного человека, васпураканина. Бедняга захлебнулся прежде, чем его успели вытащить. Горцы плавать не умели. Реки их родины были мелкими. Летом они почти пересыхали, весной бурлили по камням, а зимой промерзали до камней.

Когда трибун выбрался на южный берег реки, видессианский крестьянин встретил его с протянутой рукой. Скавр внимательно посмотрел на него и полез в мокрый кошель.

— А что, если ты продашь эту тайну первому же намдалени, который проедет мимо?

Он ожидал оправданий, но был разочарован. С прямотой наемника парень ответил:

— Я сделал бы это, да только зачем намдалени броды? Они держат все мосты.

— Нет, вы только послушайте его! — воскликнул Сенпат Свиодо. Он был занят своей лютней, не промокла ли драгоценная певучая подруга. — Что ж удивляться тому, что эти видессиане постоянно грызутся между собой?

— Пожалуй, ты прав.

Марк заплатил проводнику десять золотых. Крестьянин внимательно осмотрел каждую монету, попробовал на зуб, чтобы убедиться, что они сделаны из настоящего мягкого золота.

— Недурно, — заметил наконец крестьянин. — Я мог бы сломать зуб на одной из монет Ортайяса, которую ты дал мне, да только это была лишь одна монета. Остальные девять — настоящие.

Кошеля у крестьянина не было, поэтому он сунул деньги в рот. Щека отвисла под их тяжестью.

— Премного благодарен, господин, — невнятно молвил он.

— Прими и нашу благодарность, — ответил Скавр.

Детишки пищали и плескали друг в друга водой, когда легионеры и женщины переносили их через реку. Некоторых женщин тоже пришлось нести на руках — иные были слишком малы ростом.

Хелвис, высокая и сильная, перешла брод сама и перенесла Дости. С Мальриком ей помог один из легионеров. Льняная блуза и длинная, тяжелая шерстяная юбка плотно облепили ее прекрасную фигуру, когда Хелвис выходила из воды.

Трибун нехотя отвел от нее глаза.

На берегу кружком мрачно сидели солдаты Гагика Багратони, оплакивая своего утонувшего товарища. Это печальное зрелище заставило Марка спросить у крестьянина:

— Почему бы не отметить брод длинными шестами? Так он был бы безопаснее.

— Ага. И пусть все знают, где он находится. — Местный житель покачал головой. — Нет уж, благодарю покорно.

— А тебе-то какая польза от этой тайны? — начал было Марк, однако, увидев, что видессианин снова тянет к нему раскрытую ладонь, сказал: — Ладно. У меня не хватит денег заплатить тебе за каждое слово.

— Наверное, — согласился крестьянин. Он подождал, пока последний легионер выйдет на берег, а затем стал переходить реку в обратном направлении. Добравшись до берега, крестьянин обнаружил, что кто-то успел спереть его тунику. Марк ожидал, что крестьянин вспыхнет от злости, но этого не произошло. Голый, в чем мать родила, видессианин забрался в кусты и исчез из виду.

— Больно ему надо переживать из-за такой ерунды, — сказал Сенпат Свиодо и, смеясь, надул левую щеку. — Он получил десять золотых. Неплохой навар за старую рухлядь.

На южном берегу Аранда тоже были намдалени. Легионеры шли уже второй день, когда вдруг наткнулись на двух островитян. Намдалени восседали на лошадях со спокойной самоуверенностью людей, чувствующих себя повелителями. Эта наглая самоуверенность растворилась как дым, едва они вышли из дубовой рощицы и вдруг оказались перед колонной солдат Скавра. Марк увидел, как всадники обменялись испуганными взглядами. Замешательство длилось лишь мгновение. После этого намдалени как сумасшедшие поскакали через пшеничное поле к реке, жестоко ударяя шпорами лошадей.

На секунду Марк, увидев перед собой солдат Княжества, тоже замешкался. Затем он вспомнил о том, что у него имеется конный отряд — наследство Зигабена.

— В погоню! — крикнул он.

Сначала видессиане заколебались, словно им и на ум не приходило схватиться с намдалени. Но ободряющие крики пехотинцев придали им мужества — как и вид удирающих в панике врагов. Островитяне были всего в нескольких сотнях метров от преследователей, когда вдруг исчезли за небольшим холмом.

Имперцы вернулись, гордо гарцуя. Одну лошадь они вели в поводу, а в руках несли две хорошие кольчуги и два конических шлема с пластиной для носа и щелями для глаз.

— А где другой конь? — спросил их кто-то.

— Пришлось прикончить.

— Идиоты! Растяпы! Олухи! Коновалы!

Шутливые ругательства видессиане приняли как похвалу. Да, собственно, так оно и было.

— Что ж, все к лучшему, — философски заметил Гаи Филипп. — Они снова почувствуют себя мужчинами. Нам от этого только польза.

— Ты прав, — отозвался Марк. — Но сколько же солдат у Дракса? Я надеялся, что он только держит оборону по Аранду против тех сил, которые смогли наскрести видессиане. Но похоже, он двинулся прямо на них. Широко шагает, а?

— Хм… — Старший центурион подумал с минуту. — Если он слишком растянет свои силы, йезды отрезвят его быстро, не знаю уж, что он там о них думает.

— Верно, — признал Марк. Он не видел ни одного кочевника почти полтора года. Так легко было забыть о йездах в безумном клубке гражданских войн. С другой стороны, без йездов этих войн и не случилось бы. Йезды проходили по далеким холмам, как раскаты отдаленного грома.

— Не такие уж отдаленные, — фыркнул Гай Филипп, когда Скавр поделился с ним своими мыслями.

* * *

Дубовая рощица оказалась больше, чем предположил поначалу Скавр. Она растянулась на несколько километров. Быть может, это часть богатого поместья. Под порывами ветра шелестели листья и покачивались наполовину созревшие желуди. Между деревьями слышалось хрюканье кабана. Все свиньи любят желуди.

Легионеры шли по траве, наступая на палую листву, лежавшую еще с прошлой осени. Шуршание листьев успокаивало, как глухой шум прибоя.

Затем послышались отдаленные шаги. Вскоре с легионерами столкнулся раненый солдат. Его грудь тяжело вздымалась. Кровь стекала из глубокой ссадины на лбу прямо на тунику. Ужас на его лице сменился недоверчивой радостью, когда он узнал среди легионеров видессианских всадников.

— Хвала Фосу! — выдохнул он и заговорил так торопливо, что слова, казалось, набегали друг на друга. — Спасите! Скорее, мой господин! Эти чужеземные дьяволы! Они убивают! Там!..

— Намдалени? — спросил Марк.

Боги, неужели им не будет предела?..

Раненый кивнул. Марк резко спросил:

— Сколько?

Раненый развел руками.

— Сотня. Больше. — Он нетерпеливо подпрыгивал на месте, забыв даже о своей ране. — Во имя милосердия Фоса! Скорее!

— Две манипулы, — решил трибун.

Гай Филипп мрачно кивнул в знак согласия. Солдаты Княжества были сильными воинами.

Тем же отрывистым тоном трибун продолжал:

— Блез, ты!.. И ты, Гагик!

Багратони понял приказ, хотя Скавр говорил по-латыни. Накхарар что-то крикнул на своем гортанном языке; в ответ васпуракане качнулись назад, ударяя копьями о щиты. Отряд накхарара был слишком велик для манипулы. Сотня намдалени будет окружена силами, превосходящими ее по численности, по крайней мере, в три раза.

Гай Филипп встряхнул раненого видессианина, который вдруг ослабел. Теперь он оседал на землю, дрожа от пережитого. Смерть задела его совсем близко, лишь чудом выпустив из своих когтей.

— Куда идти, ты?.. — требовательно спросил ветеран.

— На первой развилке — налево, на второй — направо, — был ответ. Раненый отер лоб рукавом, недоверчиво посмотрел на кровь, потом перегнулся пополам, и его стошнило.

Гай Филипп с отвращением хмыкнул и громко повторил услышанное от видессианина.

Марк выдернул меч из ножен.

— Бегом! Боевой клич — “Гавр”!

Легионеры затопали следом за трибуном. Первая развилка оказалась в двух шагах, но вторая была не так уж близко. Чувствуя, как пот струится под кирасой, Скавр вдруг засомневался: не пропустили ли в спешке поворот. Но кровавые следы, оставленные раненым, указывали верный путь. Кровь у обочины была еще свежей; раненый мчался так, словно дикие фурии наступали ему на пятки.

Римляне бежали не так уж быстро, и все же васпураканам пришлось напрягать все свои силы, чтобы не отстать. Горцы были крупными людьми, но у многих были короткие ноги.

— Она впереди, за тем гнилым пнем, — указал Гай Филипп. Судя по голосу старшего центуриона, он даже не запыхался. Гай Филипп мог бы пробежать и большее расстояние и все равно остаться в отличной форме.

Впереди действительно оказалась развилка. Теперь уже слышны были отчаянные крики и звон клинков, ударяющихся о мечи и щиты. Шум битвы становился все громче.

— Гавр!.. — выкрикнул Марк. Легионеры эхом отозвались ему.

Впереди на миг все замерло, затем видессиане взорвались радостью, а намдалени испустили вопль злобы и разочарования. Легионеры бросились на поляну.

Около тридцати видессиан, четверо на лошадях, остальные пешие, были окружены всадниками-намдалени. Островитяне все теснее сжимали железное кольцо. С обеих сторон бойцы выглядели усталыми. Намдалени уже приготовились к последней схватке с внезапно возникшим перед ними врагом. Теперь им предстояло защищаться, а не нападать.

Пока манипула становилась в боевую линию и готовила копья для броска, даже невозмутимый Юний Блез расхохотался.

— “Сотня солдат”, — усмехнувшись, сказал он Скавру. — Мне кажется, мы принесли гору, чтобы обрушить ее на муху.

Да уж. Вряд ли удалось бы наскрести на этой поляне хотя бы тридцать намдалени.

При виде легионеров, высыпавших из дубовой рощи, воины Княжества разинули в изумлении рты. В конце концов здоровенный воин, который, как понял Марк, был командиром — великолепное седло под ним было украшено золотым шитьем, а на шлеме сверкала золотая и серебряная насечка, — откинул голову назад и рассмеялся еще громче, чем Блез.

— Опустите копья, ребята, — сказал он своим латникам. — Кажется, нас словили…

Намдалени опустили оружие, некоторые — с явной неохотой. Видессиане, удивленные появлением спасителей не меньше, чем намдалени, оперлись на мечи и копья, жадно глотая воздух. Они были так измучены, что вряд ли смогли бы отразить последнюю атаку.

Командир намдалени медленно подъехал к Скавру. Римляне, стоявшие рядом с трибуном, угрожающе шевельнули копьями, но намдалени не обратил на них никакого внимания. Он протянул Скавру свой щит.

— Ударь мечом, согласно законам чести.

Марк несколько раз легонько стукнул мечом по щиту.

— Хороший удар! — воскликнул намдалени. — Я сдаюсь победителю!

В знак поражения он снял шлем. Другие намдалени последовали примеру своего командира. Под шлемом обнаружилось веселое веснушчатое лицо и густая светло-каштановая борода. Затылок у островитянина, как у большинства его соотечественников, был гладко выбрит.

Как и в замке, что был взят к северу от Сангария, островитяне вовсе не опечалились поражением. Проигрыш был вещью неизбежной и часто сопутствовал жизни профессионала. И командир, и его солдаты держались совершенно спокойно. Один намдалени заговорил с имперцами, с которыми только что сражался, и в его голосе совершенно не было вражды:

— Не подоспей эти ублюдки-римляне, вам бы точно уж не видать завтра рассвета.

Намдалени, служившие в столице вместе с легионерами, знали о римлянах куда больше, чем спасенные ими видессиане.

Скавр послал людей разоружить островитян, а сам подошел к видессианскому офицеру, желая отдать ему честь. Породистый жеребец, властность, исходившая от всадника, делали этого человека заметной фигурой. Марк без труда определил предводителя.

Видессианину было не меньше шестидесяти лет. И, судя по всему, это были бурные шестьдесят лет. Его волосы и тщательно подстриженная борода были почти седыми. Несмотря на довольно увесистое брюшко, плечи видессианина не сгибались под тяжестью доспехов и оружия. В глазах мелькнули иронические искорки, когда он отвечал на салют Марка.

— Слишком много чести для меня. Это слабейшему надлежит склониться в поклоне. Можно даже поползать по земле. А сильному незачем кланяться… Ситта Зонар, к твоим услугам. — Он поклонился Марку, сидя в седле. — Мое звание — спафарий, если тебе это что-нибудь говорит.

Трибуну сразу же понравился этот Зонар. В сложнейшей системе видессианских титулов и званий должность спафария была, пожалуй, самой расплывчатой и неопределенной. Тем не менее очень немного найдется имперцев, способных посмеяться над этим — пусть даже ничего не значащим — званием.

— Я слыхал о тебе, молодой человек, — заметил Зонар. Последние слова он добавил явно для того, чтобы посмотреть, как отреагирует на них Скавр. Не дождавшись ответа, Зонар копнул глубже: — Баан Ономагул говорил о тебе такие вещи, что повторить их тебе в лицо я, право же, не решаюсь.

Один из видессиан бросил на своего командира тревожный взгляд.

— Неужели? — протянул Марк, скрывая за непринужденностью настороженность. Ничего удивительного в том, что Зонар знал покойного мятежника, не было. Неподалеку отсюда располагаются владения Ономагула. А вот то, что он с ходу признался в близком знакомстве с Бааном, — дело иное. Невероятный жест доверия по отношению к врагу Ономагула?..

— Ономагул вообще редко говорил о ком-либо хорошее, — осторожно отозвался трибун.

Зонар кивнул. Теперь лицо его было неподвижным. Видессианин как бы раздумывал, не совершил ли он ошибку, заговорив столь откровенно.

— Мне кажется, — добавил Марк, — это хромота сделала его жизнь такой горькой. До Марагхи Ономагул не был таким злобным и нелюдимым.

Глаза Зонара просветлели.

— Это так, — кратко промолвил он. Радуясь тому, что можно уйти от опасной темы, Зонар бросил взгляд на людей Княжества: — А с ними что делать? Они вообразили, будто эти земли принадлежат теперь им. Так, видите ли, утверждает их бандитский вожак.

После Сангария, мрачно подумал Марк, у намдалени вполне могут возникнуть подобные мысли.

Поразмыслив несколько секунд, трибун сказал:

— Возможно, Дракс захочет обменять их на Метрикия Зигабена.

Должно быть, вести о битве еще не дошли до Зонара. Видессианин изумленно моргнул, а остальные его люди тревожно загомонили.

— Дракс держит в плену главнокомандующего? — переспросил Зонар. — Ужасно. Расскажи мне новости.

Скавр начал рассказывать о том, что произошло у Сангария. Зонар слушал спокойно, пока речь не зашла о предательстве отряда намдалени в составе имперских войск. Тогда он взорвался черным гневом.

— Чтоб Скотос заморозил предателей!.. — зарычал он. С этого мгновения трибуну стало ясно, что Зонар не принимал никакого участия в мятеже Ономагула.

Когда Марк закончил рассказ, Зонар долго молчал. Наконец спросил:

— Что ты собираешься делать?

— Что смогу, — ответил трибун. — Как много я смогу — вот этого я не знаю.

Он ждал, что Зонар презрительно фыркнет. Но видессианин только серьезно и невесело кивнул:

— Должно быть, ты носишь на молодых плечах старую голову. Ты смело сражаешься за святое солнце Фоса, хотя и не носишь его изображение на бляхе пояса. И при этом у тебя хватает ума не хвастаться. — Зонар почесал колено, не сводя со Скавра внимательных глаз. — Знаешь что, чужеземец, ты вгоняешь меня в краску стыда… — проговорил он медленно. — Редко случается так, что наемные солдаты хотят спасти Видесс больше, чем граждане Империи…

Марк думал об этом еще с первых месяцев своей жизни в Видессе. Очень немногие видессиане были готовы разделить с ним это мнение. Давно привыкшие к могуществу державы, имперцы принимали его как само собой разумеющееся. Так было вплоть до самого поражения при Марагхе. Римлянин, чья родина стала великой державой всего за полтора столетия до его рождения, не был столь тщеславен и слеп.

Зонар прервал его размышления, протянув ему руку.

— Я и мои люди — мы сделаем для тебя все, что в наших силах, — поклялся он, горячо пожимая руку трибуну.

Скавр крепко стиснул его ладонь. Знать бы еще, какую помощь может оказать ему мелкий землевладелец из глухого уголка Империи…

Следующий день принес трибуну настоящее откровение. И не в последнюю очередь — потому, что путь легиона лежал теперь через земли Ситты Зонара. Когда наступили сумерки, легионеры разбили лагерь позади большой усадьбы, которая располагалась в узкой долине.

— Мы тут неплохо поработали, — сказал Зонар с гордостью.

— Вот уж точно, — согласился Гай Филипп и добавил: — И кусочек здесь жирный…

Марку и раньше доводилось слышать об огромных поместьях и богатых сельских усадьбах, которые находились во владениях видессианской знати. Но только сейчас он начал понимать, сколь велико было могущество провинциальных магнатов. Бурлящая жизнь столичных пригородов заменяла сельский быт тем аристократам, которые жили в столице. На центральном плато западных провинций почва была слишком бедной, чтобы землевладелец мог сосредоточить в своих руках богатство подобное тому, что имел Ситта Зонар.

Имение включало в себя великолепные виноградники, большие сады, плантацию ивовых деревьев у реки, протекающей у самого дома Зонара; на лугах, обильных густой травой и клевером, паслись лошади, мулы, коровы, козы, овцы. Виноградные лозы и плющ обвивали деревья на холмах. Часть земель была под лесами — из деревьев строили дома, телеги, сельский инвентарь. В дубовой роще, где Зонар столкнулся с намдалени, желудями лакомились не только дикие кабаны (на кабанов здесь охотились), но и домашние свиньи.

Пока легион шел по долине, трибун заметил не меньше пяти больших прессов для давления оливок. Пастухи следили за большими стадами.

Старший пастух, высокий крепкий мужчина среднего возраста, со взглядом, полным глубокого достоинства, устало подошел к ним, чтобы поздороваться с Зонаром. В том, как он разговаривал с хозяином огромного имения, где служил, Скавр не заметил и следа подобострастия или рабской покорности.

Магнат заверил старшего пастуха в том, что колонна легионеров — отряд дружественный.

— Рад это слышать, — отозвался пастух. — А то я уж собирался было поднимать на них округу.

Он разорвал клочок пергамента с какими-то цифрами. Вероятно, численность отряда легионеров и примерное направление, в котором они двигались, подумал Марк. В том, что пастух умел читать и считать, не было ничего удивительного. В Риме такую ответственную работу тоже поручили бы человеку грамотному. И хотя легионеры, заслышав реплику пастуха, насмешливо фыркнули, Скавр подумал, что к подобному замечанию следовало бы отнестись как можно серьезнее.

Гай Филипп тоже не улыбался. В отличие от большинства римских солдат, старший центурион хорошо знал, что такое партизанская война.

— Все местные крестьяне относятся к Зонару с большим уважением, — сказал он трибуну. — Вот настало бы для нас веселое времечко, если бы эти ребятки нападали на нас из кустов и с деревьев и исчезали бы прежде, чем мы могли пуститься за ними в погоню.

Он говорил по-латыни, так что Зонар уловил только свое имя.

Логика старшего центуриона была понятна Марку. Внезапно ему до конца стало ясно, почему столичные бюрократы так ненавидят провинциальную знать и так боятся ее. Для того чтобы заставить Зонара делать то, чего он делать не хочет, понадобится целая армия.

А ведь в этой округе — десятки таких зонаров. И, если уж на то пошло, даже армия бессильна принудить Зонара повиноваться. Он мог поднять на борьбу и вооружить крестьян…

И не только крестьян, как вскоре обнаружили римляне. В усадьбе сельский магнат держал отряд из шестидесяти хорошо вооруженных солдат. Это не были безупречные воины-профессионалы. Они кормились преимущественно со своих полей и садов. Но отсутствие солдатской науки, дисциплины регулярного войска и постоянных тренировок эти люди возмещали несравненным знанием местности и той же преданностью своему господину, которую выказал и старший пастух.

Прежде, как знал Скавр, такие солдаты-крестьяне были готовы защищать всю Империю. Но годы, прожитые под бременем жесточайших налогов, заставили их искать защиты от жадности имперских чиновников у местной знати. Землевладельцы, могущественные и амбициозные, были только рады возможности использовать разорившихся крестьян, чтобы раз и навсегда сбросить со своей шеи ярмо бюрократии. Чернильные души в ответ нанимали солдат и таким образом удерживали мятежных магнатов в повиновении…

Пока легионеры устанавливали на насыпи колья, Марк думал о том, что следствием такой “гонки вооружений” стали бесконечные гражданские войны: сначала мятеж Ономагула, затем бунт Дракса… Трибун недовольно хмыкнул. Если бы внутренние противоречия и усобицы не ослабили Видесс, йезды сидели бы, не шелохнувшись, далеко от границ Васпуракана. А не торчали бы, как грифы, под самыми стенами Гарсавры.

— Что из этого? — заметила Хелвис, когда он поделился с ней своими мыслями. — Если бы Видессу не нужны были наемники, мы с тобой никогда бы не встретились. Или, может быть, ты считаешь, что это было бы и к лучшему?..

В ее голосе звучали печаль и вызов одновременно.

— Нет, моя любовь, — ответил Марк, коснувшись ее руки. — Одни боги знают, насколько мы далеки от совершенства. Или Фос, если ты так считаешь, — быстро добавил он, увидев, что она плотно сжала губы. В который раз уже трибун проклял свою неуклюжую речь. Он не слишком верил в римских богов и упоминал о них просто по привычке.

Гай Филипп также услышал первую фразу трибуна.

— Гм, — промолвил он. — Если бы видессиане не нанимали солдат, они прикончили бы нас всех, едва только мы попали в этот сумасшедший мир.

— Это правда, — признал Скавр.

Гай Филипп кивнул и тут же поспешил обругать какого-то несчастного васпураканина, который оказался достаточно глуп, чтобы облегчиться прямо у реки. Бедняга тут же огреб на свою шею град ругательств. И неделю нарядов по уборке нечистот вдобавок.

Марк погрузился в раздумья. Гай Филипп очень редко вмешивался в разговоры трибуна с Хелвис. Было ли его замечание грубоватой попыткой сгладить острые углы в нелегких отношениях Скавра с женой? Если вспомнить о неприязни Гая Филиппа к женщинам вообще, то подобная попытка с его стороны была более чем необычна… Но трибун не мог найти другого объяснения.

Он пробормотал ритмичную фразу на старом греческом языке. Хелвис странно посмотрела на него.

— “Мой друг, что ни сказал бы ты, ты говоришь, не ошибаясь”, — перевел Марк. Кажется, у старика Гомера были ответы на все вопросы. Как жаль, что все эти ответы остались так далеко…

* * *

Супругу Зонара, умную седовласую женщину, звали Фекла. Овдовевшая сестра Зонара, Эритро, жила с ними в одном доме. Эритро была на несколько лет моложе Ситты и отличалась довольно легкомысленным характером: любила поболтать и помечтать. У нее был истинный дар нарушать покой и уют, столь ценимые ее старшим братом.

Эритро была бездетной, но у Ситты и Феклы имелись взрослые дети: дочь и трое сыновей. Ипатия Зонара немного напоминала Марку Алипию Гавру с ее тихим, ненавязчивым умом. Ипатия была замужем за одним из землевладельцев — его имение располагалось на холмах к югу от усадьбы Зонара.

Муж Ипатии, судя по всему, и должен был унаследовать имение Зонара, поскольку единственный сын Ситты — последний из сыновей, оставшийся в живых, — Тарасий, был слабым, болезненным юношей. Тарасий переносил свое недомогание мужественно и смеялся над приступами кашля, которые то и дело сотрясали исхудавшее тело. Его молодое лицо было уже отмечено смертной печатью.

Двое его старших братьев вместе со многими крестьянами из поместья Зонара пали в битве при Марагхе, сражаясь под знаменами Ономагула. Несмотря на это, Зонар не поддержал мятежа своего соседа против Туризина Гавра.

— Как писал Калокир: “Когда бурлит гражданская война — надежно усидит на месте лишь толковый, неторопливый и практический; судьба же прочих — туман… ”

Скавр подавил улыбку, услышав цитату. Видессианского военного историка в последний раз обильно цитировал Ортайяс Сфранцез — самая жалкая пародия на солдата из всех, что встречались трибуну.

В столовой на стене висели в черной рамке портреты погибших сыновей Зонара.

— Довольно топорная работа, — сказала Марку Эритро. — Я хочу, чтобы ты знал: мои племянники были очень красивы…

— У тебя нет вкуса, милая сестричка, — проворчал Ситта Зонар.

Они с Эритро постоянно спорили, получая от этого огромное удовольствие. Если сестра рассуждала о хорошем вине, брат на другой день принимался хлебать пиво — только чтобы досадить ей. Она грозила утопить всех кошек в поместье и нежно гладила их по шерстке, как только брата не оказывалось рядом.

Но в данном случае Скавр был склонен согласиться с Эритро. Картины были работой недоучки — вне всякого сомнения, какого-то местного мазилы. Вместе с тем разговор о живописи натолкнул Марка на одну удачную мысль.

Два дня спустя после того, как легионеры разбили лагерь у поместья Зонара, трибун подошел к Стипию.

— Я хотел бы попросить тебя об одном одолжении.

— Ну, — милостиво позволил Стипий, не утруждая себя, впрочем, сугубой вежливостью.

Что ж, подумал трибун со вздохом, по крайней мере, сейчас он трезв.

— Будь добр, напиши для меня икону.

— Икону? Для тебя?.. — Стипий подозрительно сузил глаза. — Зачем это безбожнику понадобилось изображение святого?

— Я хочу сделать подарок Хелвис, моей жене…

— А, закоренелой еретичке!..

Жрец-целитель говорил неприязненно, но Скавр заранее заготовил некоторое количество аргументов. Ему уже доводилось играть в эту игру с видессианами. Диалог занял некоторое время, однако Стипий был вынужден признать — неохотно и угрюмо, — что настоящее произведение искусства может наставить на путь истинный даже закоренелого еретика. То есть обратить последнего к вере самого Стипия.

— Ну, и какого святого тебе изобразить?

Трибун вспомнил маленький храм в столице, куда Хелвис направилась в тот день, когда Видесс поднялся на еретиков-намдалени.

— Я не помню его имени, — начал он. Стипий поджал губы. Трибун быстро добавил: — Я знаю, что он жил в Намдалене еще до того, как Княжество было потеряно для Империи. Кажется, в Калаврии… В столице есть святыня, посвященная ему. Недалеко от порта Контоскалион.

— А… — протянул жрец, удивившись тому, что Скавр хотя бы приблизительно знает, о ком говорит. — Святой Несторий. Он изображается в виде лысого старика с раздвоенной бородой. Значит, еретики Княжества все еще поклоняются ему?.. Ну что ж, хорошо. Считай, икона твоя.

— Спасибо. — Марк выдержал паузу и решил добавить: — Услуга за услугу. Когда у меня будет свободное время, я смогу позировать для твоей картины… Как ты назвал этого святого?.. Ах да, вспомнил. Кведульф.

— Да, да, очень любезно с твоей стороны, — рассеянно промолвил Стипий. Трибун решил было, что жрец уже обдумывает, как начать работу над иконой, но когда Марк уже уходил, жрец пробормотал себе под нос: — Фос, как я страдаю от жажды…

Не в первый раз уже трибун пожалел о том, что веселый, умный и добрый Нейп предпочел профессорскую должность на отделении теоретической тавматургии Видессианской Академии превратностям полевой жизни.

* * *

Следующие дни с их заботами заставили Скавра забыть об иконе и Стипии. Поместье Зонара с его маленькой армией могло бы какое-то время продержаться против местного барона. Но Скавр отнюдь не питал иллюзий по поводу того, что они сумеют выдержать настоящий бой с ветеранами Дракса.

Легионеры рыли землю, как кроты, укрепляя поместье. Однако тревога Марка все росла. Самое лучшее — все равно ничто перед идеальным. Трибуну катастрофически не хватало людей.

За намдалени следили солдаты из дружины Зонара и видессианские кавалеристы Скавра. Каждый день они приносили известия о том, что все больше и больше намдалени собираются к югу от Аранда. Однако большого отряда латников, которого опасался трибун, пока не появлялось. Всего в двух часах езды на лошади к северу от дубовой рощицы солдаты Княжества начали строить укрепленный замок.

— Дракс занят где-то в другом месте и не хочет, чтобы мы ему мешали, — сказал Гай Филипп.

Марк, недоумевая, развел руками. Далеко не всегда поступки намдаленского мятежника казались трибуну осмысленными.

— Да нет, просто они решили занять себя хорошей работой, — заявил старший центурион. Истинный римлянин, он ценил результат, а не метод.

Трибун отвез к краю дубовой рощицы одного из пленных намдалени, освободил его и отправил послом к Драксу с предложением обменять всех пленных на Метрикия Зигабена. Прощаясь с парламентером, его командир — веснушчатый Перик Рыболовный Крючок (прозвище ему дали из-за кривого шрама на руке) — сказал уверенно:

— Все будет в порядке. Через неделю мы будем свободны. Тридцать намдалени стоят одного видессианского полководца.

В ожидании обмена пленные островитяне весело помогали легионерам. Оказавшись в плену, они, тем не менее, по-прежнему неплохо ладили с римлянами.

Когда Марк вернулся в усадьбу Зонара, его глазам предстало необычное зрелище: Стипий на четвереньках в огороде водит носом по листьям капусты и латука.

— Что ты ищешь? — спросил Скавр у жреца-целителя. — Какие же целебные травы растут на огороде?

Стипий ответил:

— Мне нужна пара жирных улиток… А, вот!..

Жрец бросил свою добычу в маленький мешочек у пояса.

— Понимаю, — засмеялся трибун. — Улитки и салат — хороший ужин. А как насчет пары яиц?

Раздраженно фыркнув, Стипий поднялся на ноги, стряхивая грязь с голубого плаща.

— Нет же, глупая башка. Улитки нужны мне, чтобы завершить последние мазки на изображении святого Нестория.

Жрец обвел знак Солнца на груди.

— Улитки?.. — переспросил Скавр недоверчиво.

— Ну ладно же. Идем, насмешник.

Всерьез считая, что Стипий валяет дурака, римлянин последовал за жрецом в палатку. Они опустились на земляной пол. Стипий зажег толстую свечу, которая наполнила маленькую палатку густым духом горящего сала. Порывшись в мешке, жрец вытащил большую устричную раковину.

— Хорошо… — пробормотал он.

Взяв одну из улиток, Стипий подержал ее над пламенем свечи. Незадачливый моллюск зашипел, из него вытекла струйка слизи. Стипий подставил раковину. Та же участь постигла и вторую улитку.

— Ну, видишь? — спросил жрец, поднося раковину к самому носу Скавра.

— М-м… Нет, — ответил трибун. Пытка, которой подверглись улитки, неожиданно подействовала на него сильнее, чем вид иных сражений.

— Сейчас поймешь.

Стипий нацедил слизь в маленькую ступку и добавил туда порошок золотой краски.

— Ты должен заплатить мне за эту работу. И не монетами Ортайяса, — предупредил он Скавра.

Затем, добавив в краску белую пудру и какую-то вязкую массу, Стипий принялся растирать смесь бронзовым пестиком.

— Ну, вот и все. Ты будешь восхищен, — заявил жрец.

Стипий взял несколько кистей из меха енотов. Одна была такой тонкой, что ее волоски сохранялись в полости гусиного пера, другая — потолще, с деревянной ручкой.

При виде иконы Марк не сдержал изумленного вздоха. Судя по наброскам, Стипий был одаренным художником. Марк знал это и раньше. Но тогда он видел всего лишь наброски…

Мягкие краски и изящные тонкие линии, аскетическое и в то же время доброе лицо святого Нестория, плавные переходы теней его голубого плаща, тонкие руки, поднятые в благословляющем жесте, — все это напомнило трибуну мозаичное изображение Фоса в Соборе столицы…

— Сейчас я почти готов поверить в твоего Бога, — проговорил Марк. Это была наивысшая похвала из его уст.

— Именно этой цели и служит изображение святого. Наставлять равнодушных, направлять безбожников к истинной вере, которую олицетворяет в данном случае святой Несторий, — назидательно отозвался жрец.

Его пухлые руки двигались четко, как руки ювелира. Он опустил тонкую кисточку в золотую краску, растертую в мраморной ступке. Держа икону почти у самого лица, Стипий вывел буквы. Каллиграфическая надпись была тонкой и точной. Еще не подсохшая краска поблескивала в тусклом свете свечи.

— “Святой Несторий”, — прочитал Марк.

Стипий взял толстую кисть и обвел вокруг головы святого светящееся золотое кольцо.

— Так мы изображаем солнечный диск Фоса. Это сияние показывает близость святого к Доброму Богу, — пояснил жрец. Но трибун уже сам догадался об аллегорическом значении золотого кольца.

— Можно?.. — спросил он и, когда Стипий кивнул, взял деревянную икону в руки. — Когда она будет окончательно готова? — спросил Марк нетерпеливо.

Впервые за все это время улыбка Стипия не была кислой. Грубое лицо жреца в этот миг как будто осветилось.

— Один день нужен, чтобы высохла позолота. Потом необходимо покрыть икону лаком, чтобы краски не разрушались. — Стипий почесал выбритую голову. — Скажем, дня через четыре.

— Как бы я хотел, чтобы это случилось поскорее, — сказал Марк. Сердцем он еще не мог принять все эти видессианские символы и аллегории. Но результат работы талантливых рук Стипия производил сильное впечатление.

Жрец снова взял икону у Скавра и положил ее на камень у стенки палатки, чтобы она подсохла.

— Куда это я дел улиток? — сказал он, внезапно меняя тему разговора. — Твоя мысль насчет ужина была не такой уж плохой. Кстати, у тебя не найдется чеснока?

* * *

Лаон Пакимер возник в лагере легионеров как бог из театральной машины в римской пьесе. Никто не замечал его, пока он внезапно не появился прямо перед носом Скавра. Насладившись произведенным впечатлением, он махнул трибуну рукой (у легкомысленных, но храбрых хатришей этот фамильярный жест заменял военный салют). Когда трибун поинтересовался, как это Лаон ухитрился проскочить не только мимо разъездов Зонара, но и через расположение намдалени, хатриш весело ответил:

— Есть способы.

И приставил палец к губам в знак молчания.

Секст Муниций воскликнул:

— Держу пари — он прошел нашим бродом.

— Ну, ты просто умница, парень! — отозвался Пакимер с мягкой иронией.

— И на какую же сумму этот пес обчистил вас? — осведомился Гай Филипп.

Хатриш безразлично передернул плечами:

— Дюжина золотых.

Старший центурион поперхнулся.

— Волосатая задница Юпитера!.. Вернись и удави этого жулика! Он получил десять золотых за всех нас.

— Возможно, — сказал Пакимер. — С другой стороны, не все же только что вернулись из Кизика.

На его лице появилась хитрая улыбка. Эдакий кот, который разведал, откуда берутся сливки.

— Какая разница, откуда ты… — начал было Марк и вдруг остановился, не скрывая изумления.

Кизик!.. В Кизике находится главный монетный двор Империи. Никто в этом мире не слыхивал о царе Мидасе, но оказавшись в Кизике, хатриши, кажется, сделали эту сказку явью. Трибун даже речи не стал заводить о том, что они украли золото Империи. Он давно уже понял, что наемники в первую очередь заботятся о самих себе.

Марка хватило только на то, чтобы сказать:

— Ну, Дракс не слишком счастлив тем, что вы обчистили его карманы.

— Тем хуже для Дракса. Однако ты прав: он бросил изрядные силы, чтобы выдавить нас оттуда. Правда, он своего добился. А, все равно. Мы-то ушли оттуда с битком набитыми карманами. Никогда еще я не видывал столь отменной выплаты жалованья.

Рябое лицо Пакимера было грязным, борода всклокочена, одежда порвана, но хатриш был весел и спокоен, как обычно.

— Ничего удивительного, что намдалени не слишком наседали на нас. Они были заняты золотом Кизика! — сказал Муниций.

— Я так и думал, — заявил Скавру Гай Филипп. — Но Дракс допустил ошибку, хапнув золото казны. Хорошо, Пакимер унес ноги и золотишко попало к намдалени. Однако не слишком умно было забрать деньги и оставить в своем тылу нас. Мы всегда можем найти способ отнять у него добычу.

— Золота там уже нет, — напомнил Пакимер. — Хотя я понимаю твою мысль… Я тут измыслил нечто такое, что заставит старину Дракса попрыгать, вопя от злости.

— Что? — с любопытством спросил Марк. Несмотря на подчас неуклюжие действия, хатриш был умным и гораздым на выдумки воином.

— О, это уже сделано. — Пакимер явно гордился своей хитростью. — Я посеял часть золота из Кизика на той пашне, где оно скорее всего даст богатые всходы. Сейчас эти всходы уже топают к центральному плато. Когда проклятые намдалени погрязнут в драках с йездами, вряд ли у них останется время сражаться с нами в полную силу.

Трибун разинул рот.

— Ты что… подкупил кочевников, чтобы они напали на Дракса?

— Ага. Мы, правда, воевали с ними два года назад. Так что с того? — Пакимер говорил вызывающим тоном, чувствуя необходимость оправдаться. — В прошлом году мы сражались с намдалени. Теперь мы делаем это снова. Сначала одна война, потом другая. С двумя одновременно нам не справиться.

— Есть же большая разница, — настойчиво сказал Марк. — Дракс — наш враг, это правда. Но он просто жаден до власти. Он не предался дьяволу… Кочевники убивают ради убийства, и кровь доставляет им радость. Вспомни о том, что мы видели по пути к Марагхе… Что встречали после нее…

И снова Марк подумал о “подарке” Авшара, который колдун бросил в лагерь легионеров после битвы. Об отрубленной голове Маврикия.

Пакимер залился краской — он тоже вспомнил об этом, — однако упрямо ответил:

— Любой, кто пытается убить меня, — в моих глазах дьявол. Враги моих врагов — мои друзья. Кстати, следи за своим языком, когда говоришь “кочевник”, Скавр: мой народ вышел из тех же степей, что и йезды.

— Прости, — тут же сказал трибун, охотно уступая в малом, чтобы победить в большом. — Запомни однако: как только ты пригласишь… м-м… йездов в долины… даже если они причинят Драксу множество неприятностей… этим приглашением ты развяжешь бесконечную войну за то, чтобы прогнать йездов отсюда.

— Разве это так уж плохо? Если не будет врагов, разве станут видессиане нанимать нас?

Пакимер бросил на трибуна странный взгляд. Несколько раз такими же глазами смотрела на Скавра Хелвис. Он вздохнул. Сам того не зная, хатриш подчеркнул различие между собой и Скавром. Для Лаона Пакимера Империя была лишь нанимателем. Она платила деньги. Ее судьба ничего не значила для хатриша — за исключением тех немногих случаев, когда это задевало его собственные интересы.

Марк же находил, что Видесс (несмотря на все недостатки Империи) стоит того, чтобы защищать его. Столетиями Империя давала людям то, что хотел бы дать своим подданным Рим, — возможность жить внутри своих границ, забыв об угрозе нападения извне. Хаос и разрушения, которые последовали бы за падением Империи, наполняли душу Скавра ужасом. Как он мог объяснить все это Пакимеру? Ради временной победы хатриш, не задумываясь, натравил друг на друга две стаи злобных волков, которые начнут грызть глотки над трупом страны — той страны, которую Скавр взялся защищать.

Марк снова вздохнул. Выхода не было. Давний спор с Хелвис обернулся страшной реальностью. Хатриш превратит цветущий сад в пустыню и назовет это “миром”.

Мрачное настроение трибуна немного улучшилось, когда разговор сменил направление. Пакимер собирался привести свой отряд на земли, расположенные к югу от Аранда. Римляне очень нуждались сейчас в летучих отрядах хатришей, великолепных разведчиков. Если Туризин соберет какую-нибудь армию и удержит Дракса на севере, тогда, возможно, римлянам удастся что-нибудь сделать. Если Гай Филипп сумеет превратить этих полуобученных видессиан в партизан, наподобие иберийцев Сертория, то шанс на победу возрастет. Если, если, если…

* * *

Марк был так глубоко погружен в свои невеселые мысли, что прошел мимо Стипия, как будто того и не существовало.

— Вот это мне нравится, — заметил толстый жрец. — Делаешь человеку одолжение… И вот благодарность!

Лицо Скавра просветлело.

— Она готова? — спросил он, обрадованный тем, что есть вещи и более приятные для размышлений, чем походы намдалени.

— Да. Заметил, наконец.

Марк сдержался и промолчал. Что бы он ни говорил жрецу-целителю, это всегда оказывалось невпопад. Стипий проворчал что-то сквозь зубы и сказал:

— Ладно, забирай.

Когда трибун взял икону в руки, его благодарность была вполне искренней — как и высокая оценка мастерства Стипия. Характер у жреца был, конечно, паршивый, вспыльчивый, да и любовь к крепким напиткам не украшала этого служителя Божьего, но он был наделен великим даром живописца.

Было, однако, заметно, что Стипия почти не тронули горячие слова благодарности. Он тут же начал брюзжать:

— Стоит ли метать бисер перед свиньями? Зачем только я расточаю свой талант на какую-то девку-еретичку, у которой всего и достоинств, что спит с безбожником…

Но Скавр уже ушел, не дожидаясь новой вспышки злобы.

Он нашел Хелвис под персиковым деревом. Она зашивала тунику Мальрика. Увидев, что Марк собирается сесть рядом, она воткнула иглу в ткань и отложила работу в сторону.

— Здравствуй, — произнесла она холодно.

Хелвис все еще была сердита на то, что трибун отказался принять сторону ее соотечественников, и не скрывала своего гнева. Марк, в свою очередь, начал уже уставать от того, что политика постоянно вставала между ними.

— Здравствуй. У меня тут кое-что для тебя…

Слова были пустыми и неловкими. Скавр ощутил внезапный укол стыда. Нечасто он произносил добрые слова. Многое в Хелвис казалось ему само собой разумеющимся. За исключением разве что тех случаев, когда они ссорились.

— Ну, что там у тебя?..

Ее голос ничего не выражал. “Вероятно, она решила, что я принес ей белье для стирки… ” — грустно подумал Марк.

— Смотри. — Замешательство сделало голос Марка хриплым, когда он передал ей икону.

Глаза Хелвис расширились от изумления, и Скавр понял, что догадка насчет грязного белья была слишком близка к истине.

— Это для меня? Правда? Где ты ее раздобыл? — Она не стала дожидаться ответа. — О, спасибо, огромное спасибо тебе, милый!..

Она обняла его одной рукой, не желая выпускать икону, затем сделала знак Фоса у левой груди. Ее счастье вызвало у Скавра смешанное чувство радости и вины. Давным-давно следовало бы подумать кое о чем. Не слишком-то добр был он к ней в последнее время. Она же оставалась с ним, несмотря на все их многочисленные расхождения, была все такой же любящей и преданной… Он не считал Хелвис только подругой для постели, удовольствием на ночь. Любовь, подумал он неожиданно, очень странная вещь. Довольно старое открытие.

— Кто же это на иконе? — спросила Хелвис, прерывая его мысли. Затем тем же требовательным тоном добавила: — Нет, не говори. Дай сообразить.

Ее губы зашевелились. Одну за другой разбирала Хелвис золотые буквы, выведенные Стипием. Меньше чем за три года Марк научился читать и писать по-видессиански куда лучше, чем Хелвис.

— Нес-то-рий, — прочитала она по слогам. — Несторий? Намдаленский святой! Как же ты запомнил его имя?

Трибун пожал плечами, не желая признаваться в том, что с именем святого ему помог Стипий. Он не чувствовал за собой никакой вины: он не разделял этой веры. Было вполне достаточно и того, что он вообще вспомнил о существовании святого.

— Потому что знал, что он тебе дорог, — сказал Марк.

Судя по нежному прикосновению ее руки, это был самый правильный ответ.

* * *

Разведчики подвели к Скавру двух намдалени.

— Они пришли под белым флагом, — сказал римский часовой. — Сдались добровольно у наших дальних пикетов возле дубовой рощи.

Солдаты Княжества приветствовали трибуна четким салютом. Один из них явно чувствовал себя не в своей тарелке. Ничего удивительного. Это был тот намдалени, которого Скавр послал к Драксу с предложением насчет обмена пленных на Зигабена.

— Привет, Дардэл, — сказал Марк. — Я не ожидал снова увидеть тебя.

— Я тоже, — уныло ответил Дардэл.

Второй намдалени снова отсалютовал Марку. Скавр раньше уже встречал этого красивого офицера с широким носом — тогда, на правом фланге армии Дракса в битве у Сангария. Сейчас островитянин выглядел очень изысканно — в шелковой куртке и позолоченном шлеме.

— Баили из Экризи, к твоим услугам, — произнес он на гладком видессианском языке без малейшего акцента. — Позволь внести некоторую ясность. Мой сюзерен, Великий Барон и Защитник Дракс, вынужден отклонить твое щедрое предложение и потому считает справедливым вернуть тебе твоего пленника.

А, так у Дракса появился новый титул. Ладно, это не имеет значения, подумал Марк. Пусть именует себя как угодно.

— Весьма великодушно с его стороны, — сказал трибун и поклонился Баили. Не желая, чтобы Дракс превзошел его в щедрости, Марк добавил: — Разумеется, Дардэл совершенно свободен и может уйти вместе с тобой.

Баили и Дардэл отвесили Марку ответный поклон. Дардэл явно испытывал большое облегчение.

Скавр сказал:

— Почему же Великий Барон отклонил мое предложение? Мы здесь небогаты, но если ему нужен выкуп за Зигабена и если он хочет, чтобы его люди были свободны, — мы сделаем все, что в наших силах.

— Так ты не понял суть поступка Великого Барона и Защитника, — сказал Баили.

Марк недоверчиво смотрел на хитрую улыбку намдалени. Баили знал нечто, неведомое трибуну. Все еще улыбаясь, тот продолжал:

— Главная причина заключается в том, что, будучи преданным офицером моего господина Зигабена, барон Дракс не может заставить последнего принять неугодный ему обмен.

— Что?!.. — выпалил Марк. Невозмутимость слетела с него, как скорлупа с ореха. — Что за фарс?!..

Баили сунул руку за пазуху. Легионеры предупреждающе шевельнулись, но намдалени вытащил всего-навсего свиток, запечатанный воском и скрепленный печатью.

— Это объяснит положение дел лучше, чем я, — сказал Баили, протягивая свиток Скавру.

Трибун взглянул на печати. Одна была ему знакома — солнце в позолоченном воске, символ Империи Видесс. Другая печать была зеленой с изображением двух кубиков в винной кружке. Должно быть, знак Дракса.

Скавр взломал печати и развернул свиток.

Офицер Великого Барона и Защитника все посматривал на необычное вооружение, латы и одежду римлянина. Наконец он не выдержал и сказал:

— Не знаю, умеешь ли ты читать по-видессиански. Если нет, то я был бы счастлив помочь…

— Я умею читать! — резко оборвал Скавр.

Он сразу узнал стиль Дракса. Барон изъяснялся на языке Империи столь же вычурно, как и любой видессианский чиновник. И это тоже делало его смертельно опасным противником. Дракс чересчур хорошо умел подражать имперским обычаям, включая дар к обману, клубкам тайн и двойной игре.

Скавр понимал это все больше и больше по мере того, как углублялся в содержимое свитка. Документ не был слишком длинным — этого и не требовалось. В четырех затейливых фразах Дракс провозглашал Метрикия Зигабена полноправным Автократором Видессиан, именовал барона Дракса “многоуважаемым главнокомандующим войсками и защитником трона”, призывал всех подданных “Империи” и солдат (видессиан и иностранных наемников) поддержать вновь объявленный режим, а также угрожал объявить вне закона и подвергнуть казни всех, кто будет ему противиться. Витиеватая подпись Дракса, с крючками, завитушками и кучей пышных титулов, завершала эту прокламацию. Подпись Зигабена подозрительно отсутствовала.

Марк еще раз перечитал воззвание, проклиная барона при каждом слове. Этот человек был гением интриги, если сумел причинить столько бед с помощью маленького клочка пергамента. Действуя через марионетку-видессианина. Дракс одновременно снял с себя клеймо захватчика и навеки скомпрометировал Зигабена в глазах Туризина Гавра. Император никогда не будет уверен в том, что Зигабен сотрудничал с Драксом только по принуждению. Зигабен, сам отнюдь не новичок в интриге, знал это не хуже Дракса. Из страха перед тем, что может произойти с ним в том случае, если мятеж будет подавлен, Метрикий Зигабен действительно мог помочь барону.

Голова трибуна раскалывалась от боли. И чем дольше он размышлял, тем хуже казалось ему положение дел.

Марк свернул пергамент и передал его Баили. Две части печати Дракса плотно примыкали друг к другу. По крайней мере здесь, подумал Скавр, Дракс проявил себя истинным намдалени. Люди Княжества любили кости и другие азартные игры.

Баили усмехнулся, когда трибун сказал ему об этом.

— Взгляни на печать еще раз.

Трибун швырнул пергамент на пол: костяшки в винной кружке на печати Дракса показывали “солнца Фоса” — самые большие номера при игре в кости.

Часть вторая ВЫБОР ПУТИ

Глава шестая

— Скажи, — обратился Варатеш к Виридовиксу, помогая пленнику сойти с коня после еще одного долгого дня пути, — зачем ты красишь волосы в такой отвратительный цвет? Почему отрастил усы, а не бороду? Клянусь духами! Из-за этого ты еще больше выделяешься среди кочевников.

— И как тебе не надоест насмехаться над моей внешностью? Сам-то ты тоже далеко не красавец. — Кельт попытался пригладить свои длинные усы — они печально обвисли под дождем. Не слишком-то удобно прихорашиваться, когда руки стянуты сыромятным ремнем.

— Не играй со мной в эти игры, — произнес Варатеш, как всегда, мягким голосом, — если я спрошу еще раз, этот раз будет для тебя последним.

Вождь-изгнанник не стал тратить время на угрозы, как это сделали бы его кочевники. Его жестокость была иной. Кельт мог только догадываться о том, насколько она была изощренной и страшной.

— Чума на тебя, парень. Все, что у меня осталось, — это мое лицо. Стану я размалевывать его, как уличная девка… — Виридовикс яростно посмотрел на хамора, раздраженный и испуганный одновременно. — Как я, по-твоему, должен выглядеть?

— Авшар описал тебя иначе, — отозвался Варатеш. При упоминании о князе-колдуне холодок пробежал по спине у Виридовикса. Каждый день пути приближал его к столь — мягко говоря — нежелательной встрече.

— Так что наболтал тебе про меня колдун, ты, крестьянин? Я не обучен читать мысли бандитов. Да и желания такого не имею.

Услышав оскорбление, Кубад зарычал и схватился за нож. Из того небольшого запаса видессианских слов, который у него имелся, подавляющее большинство представляло собой грязные ругательства. В этом отношении Кубад недалеко ушел от Виридовикса — тот тоже умел обложить собеседника по-хаморски, чем и ограничивались познания кельта в языке степняков.

Одним движением руки Варатеш приказал Кубаду остановиться. Когда вождь преследовал определенную цель или выслеживал врага, такие мелочи, как ссоры, были для него чем-то вроде постороннего запаха для охотничьей собаки — запаха, сбивающего со следа. За ненадобностью Варатеш отметал все словопрения.

— Как тебе угодно, — обратился он к кельту. — Рост у тебя такой, как и говорил Авшар. Но Авшар сказал, что волосы у тебя светлые, как солома, а не как грязная медь. Он говорил, ты бреешь лицо. Я знаю, это ничего не значит: волосы отрастают. Но ты не похож на имперца — я видел их, хотя немного. Авшар говорит, ты мог бы смахивать на видессианина, если бы не соломенные волосы и голубые глаза.

— Это уж точно, никогда не быть мне видессианином, мой милый Варатеш, — сказал Виридовикс и рассмеялся в лицо хамору.

— Что смешного? — Голос вождя-изгоя был опасно-спокойным. Как всякий неуверенный в себе человек, он не терпел насмешек.

— Только то, что бедный колдун с разжиженными мозгами послал тебя на поиски рыбьего меха и молока девственницы. Я знаю человека, который тебе нужен. Скавр. Он вовсе не друг Авшару. Смелый и опытный воин, хоть и римлянин.

Чужие имена ничего не говорили Варатешу. Он ждал, злой, нетерпеливый.

А Виридовикс наслаждался — впервые с тех пор, как попал в плен.

— Если уж ты собрался ловить Скавра, то тебе придется проделать куда более далекий путь. Скавр все еще в Империи, и это так же верно, как и то, что меня зовут Виридовикс.

— Что?!.. — рявкнул Варатеш. Он не сомневался в словах пленника: удовольствие, звучавшее в тоне кельта, открыто насмехавшегося над ним, было откровенным.

Посыпались вопросы. Слегка поникший, вождь перевел своим людям рассказ кельта. Теперь и бандиты потеряют к своему вождю уважение. Это куда хуже насмешек Виридовикса. Что Виридовикс!.. Кому какое дело до того, какие мысли мелькают у врага?..

— Авшару это не понравится, — сказал Кубад. Его замечание повисло в воздухе, как характерный запах, появляющийся после грозы.

Настал черед Денизли вытащить кинжал из ножен. Бандит дьявольски улыбнулся.

— Если этот вшивый сын кобылы — не тот, кто нужен Авшару, мы можем поиграть с ним прямо сейчас.

С улыбкой бандит поднес нож к глазам Виридовикса.

— Освободи мне руки и тогда пробуй, герой! — зарычал кельт.

— Что он сказал? — спросил Денизли. Когда Варатеш перевел ему слова кельта, улыбка Денизли стала еще шире. — Скажи ему: да, я освобожу ему руки. Один палец за другим.

Поиграв ножом, он шагнул к Виридовиксу. Варатеш уже почти было решил позволить своему человеку поразвлечься, как вдруг внезапная мысль заставила его крикнуть:

— Подожди!..

Варатеш отбросил занесенный над пленником нож в сторону.

Уже во второй раз вождь отобрал у Денизли радость убийства. Бунтовщик прыгнул на него с проклятием и занес кинжал. Но как бы ни был он быстр, а все же промахнулся. Кинжал вспорол пустоту.

А Варатеша, казалось, невозможно было застать врасплох. Одним гибким движением он уже отскочил в сторону. Кинжал, словно живое существо, прыгнул в руку хамору. Остальные — Кубад и его товарищи, Кураз, Акез и Бикни — не сделали ни одного движения, чтобы вмешаться. В их жестоком мире командовала сила.

Варатешу не удалось полностью избежать удара, и нож врага полоснул его по руке. Но через мгновение Денизли уже лежал, извиваясь, в грязи. Он кричал от боли, зажимая руками распоротый живот. Варатеш наклонился над ним и перерезал ему горло, как это сделал бы любой милосердный человек.

Виридовикс посмотрел ему прямо в глаза.

— Ты хорошо сражался, — серьезно сказал он. — Хотел бы я побывать сейчас на твоем месте.

Кельт говорил то, что думал. Он не собирался льстить. Хороший воин — это хороший воин. А Варатеш быстр и гибок как кошка.

Хамор лежал плечами.

— Похороните падаль, — велел он остальным четырем бандитам.

Они повиновались без споров. Раздели труп, стали рыть могилу. К счастью, размокшая почва облегчала им работу.

Варатеш повернулся к своему пленнику:

— Объясни загадку. Ты — не тот человек, который нужен моему другу Авшару. Но почему его магия привела меня к тебе? Почему усыпляющее колдовство не коснулось тебя? Почему у тебя был такой же меч, как у этого… Как его там? Скруша?

— Прости, извини, помилосердствуй и все такое прочее. Но если я — не тот человек, которого ищет твой друг, то откуда мне знать ответы на твои дурацкие вопросы?

Улыбка слегка тронула губы Варатеша.

— Просто об этом тебя спросит Авшар. Хорошо, все вопросы — на его усмотрение.

В это мгновение Виридовикс — впервые за несколько дней — благословил падающий с неба дождь. Капли воды скрыли капли пота, выступившие у него на лбу. Этот меч… Виридовикс хотел бы побольше знать о чарах, которые наложили на клинок друиды. Но кельтские жрецы крепко охраняли свои тайны ото всех, кто не принадлежал к их касте. Посвященные тратили по двадцать лет жизни, чтобы запомнить тайные слова и их смысл, потому что заклинания никогда не записывались… А теперь и друиды остались в навсегда потерянном для Виридовикса мире…

— Дружище! — обратился Виридовикс к Варатешу, когда тот собирался ложиться спать. — Теперь, когда этому свиному рылу Денизли уже не потребуется плащ, можно мне прикрыться сегодня ночью? В такую проклятую сырую погоду так хочется подремать под сухим плащом.

Плащи кочевников из жирной шерсти отталкивали воду, как перья утки. Кельт в своей обычной одежде был постоянно мокрым. К счастью, было тепло.

— Ты как утонувший щенок. Ладно, бери.

Варатеш отдал приказание своим людям. Они обменялись удивленными взглядами. Кубад сказал что-то протестующее. Ответ Варатеша успокоил его.

Вождь опять повернулся к Виридовиксу:

— Возьмешь плащ Кубада. В нем есть дыра. А Кубад возьмет плащ Денизли.

— Сойдет. Спасибо.

Хамор развязал руки пленника, чтобы тот мог поесть. Однако, как и прежде, за Виридовиксом внимательно следили и снова связали свежим ремнем, едва тот закончил ужин.

Когда Виридовикс попросился сбегать по малой нужде, бандиты связали его колени. Теперь пленник мог делать только маленькие неуклюжие шажки. Как обычно, его сопровождал лучник со стрелой наготове.

Виридовикс отошел на несколько шагов, поскользнулся и с плеском рухнул в небольшую лужицу — произведение, кстати, не стихии, а человека. Охранник засмеялся, но не сделал ни малейшей попытки помочь ему подняться. Подозревая ловушку, он наблюдал за Виридовиксом с безопасного расстояния. Наконец Виридовикс кое-как встал на ноги. Он и прежде был мокрым, а теперь вымок просто до нитки.

— За медяк я пожурчал бы на тебя, — сказал он кочевнику по-кельтски. Тот не понял ни слова, но по тону догадался о смысле сказанного и опять рассмеялся.

Виридовикс глянул сердито:

— Ну что ж, черная душа, а ты не так умен, как думаешь.

Его страж засмеялся еще громче.

Виридовикс промок, и овечья шкура не слишком хорошо защищала его от сырости. Тем не менее пленник свернулся под ней калачиком. Четверо из пяти кочевников спали. Варатеш вытянул первую соломинку и стоял на часах. Затем он разбудил Акеза, который мрачно просидел свою вахту, скрестив ноги, под неутихающим дождем, пока не пришло время будить Кубада.

Кубад то и дело бросал взгляды на Виридовикса. Фигура кельта неподвижно темнела во мраке. Однако, несмотря на внешнюю неподвижность, Виридовикс вовсе не спал. Он отчаянно, но тихо и незаметно трудился под овечьей шкурой. Падение в лужу вовсе не было случайным. Виридовикс основательно промочил сыромятные ремни, которыми были связаны его руки. Мокрые, эти ремешки растягивались куда лучше, чем сухие.

Медленно и очень неторопливо, чтобы не вызвать подозрений, пленник выворачивал запястья влево и вправо, вверх и вниз. Наконец — в середине вахты Кубада — ему удалось потихонечку освободить большой палец правой руки…

В конце концов, к своему великому облегчению, Виридовикс почувствовал, что проклятые ремни свалились. Он сжимал и разжимал кулаки, чтобы заставить кровь снова бежать по онемевшим пальцам.

Рядом с Кубадом стоял бурдюк кумыса, который помогал скоротать холодную ночь. Тем лучше, подумал Виридовикс, улыбаясь под шкурой. Он громко зевнул и попытался сесть, все еще держа руки за спиной, чтобы не вызвать подозрений. Осмотрелся. Сделал вид, будто только что заметил часового. (На самом деле пленник внимательно следил за Кубадом.)

При этом движении Кубад пристально поглядел на него. Хамор хорошо знал, что пленник крепко связан, и поэтому спокойно поднес бурдюк к губам.

— Как насчет глоточка для меня, мой милый хамор? — сказал Виридовикс. Он говорил очень тихим, низким голосом, потому что совсем не хотел разбудить приятелей Кубада. И меньше всех — Варатеша. Варатеш чуял беду издали, как медведь соты.

Кубад поднялся и подошел к кельту.

— Проснулся? Хочешь пить? — сказал он, поднося бурдюк к губам Виридовикса.

Глотая кумыс, Виридовикс ощутил легкий укол вины за то, что предает кочевника в тот миг, когда тот отнесся к нему по-дружески. Но он мгновенно подавил проснувшуюся совесть. Не очень-то дружелюбны были к нему бандиты, когда похищали его!

— Еще? — спросил Кубад.

Кельт кивнул. Кочевник наклонился еще ниже, чтобы дать ему хлебнуть. В этот момент Виридовикс прыгнул вперед, как кошка, схватив его руками за горло, словно стиснув стальными клещами. Бурдюк с кумысом полетел в сторону. К счастью для Виридовикса, он приземлился на овечьей шкуре и плеск не выдал его.

Кубад был опытным бойцом. Но нападение произошло слишком внезапно, и он допустил ошибку, которая оказалась роковой. Вместо того чтобы схватиться за свой кинжал, он инстинктивно попытался разжать пальцы Виридовикса.

В атаке кельта была сила отчаяния. Его пальцы все сильнее сдавливали горло противника. Слишком поздно кочевник вспомнил о кинжале. Это была его последняя мысль. Руки уже не повиновались ему.

Виридовикс мягко опустил тело в грязь, снял кинжал (длинный кривой нож с квадратной резной рукояткой) и разрезал ремень, стягивающий его колени. Подождал минут пять, чтобы унялась боль, возникшая после того, как возобновилась циркуляция крови. И только тогда встал.

“У тебя только один шанс спастись, так что не стоит упускать его из-за поспешности и нетерпения”, — прошептал он самому себе.

Дождь лил не переставая. Шум воды заглушал шаги Виридовикса, когда тот подошел к кочевникам. Настал черед мести.

Но, склонившись над первым из них, кельт вдруг остановился. Он не мог заставить себя зарезать спящих людей. Кубад — другое дело, с Кубадом у них была честная схватка…

“Гай Филипп назовет тебя тысячу раз идиотом”, — сказал он себе, когда после недолгого колебания сунул кинжал в ножны. Взяв его за клинок, он использовал кинжал как дубинку. Каждому из спящих досталось по отнюдь не нежному удару по голове. Кельт не собирался ждать, пока хоть один из этих хаморов проснется с диким воем.

Оставался Варатеш.

Бандитский вожак проснулся с кинжалом у горла. Как всегда, не утративший присутствия духа, спокойный, он начал потихоньку нащупывать нож у пояса, надеясь, что это движение останется незаметным под толстой накидкой.

— Даже и не пытайся, пес, — посоветовал Виридовикс. Второй кинжал он держал в левой руке за лезвие, готовясь нанести удар рукояткой. — Одно только движение, и я перережу тебе горло, так что ты успокоишься навеки.

Варатеш подумал немного. Расслабился. Но Виридовикса это не обмануло.

— Не знаю, крепки ли черепушки твоих ребят, поэтому прощание с тобой будет кратким, — сказал кельт.

Это ошеломило Варатеша. Даже то, что враг оказался на свободе, казалось, изумило его меньше.

— Ты что… освободился и не убил всех?

— Кубада, — просто сказал Виридовикс. — Остальные проснутся с головной болью, как я по твоей милости два дня назад. И ты, кстати, тоже, — добавил он и ударил Варатеша рукояткой кинжала по голове.

Варатеш обмяк. Подумав, что хамор может только притворяться, Виридовикс отступил, настороженный. Но удар, нанесенный пусть даже левой рукой, был достаточно сильным.

Кельт начал быстро связывать врагов. Один из них ворочался — пришлось ударить еще раз. Кельт забрал оружие — все, какое нашел, — и погрузил его в вещевом мешке на лошадь. Надел свой пояс с мечом. Меч приятно отяжелил бедро.

Глаза Варатеша приоткрылись, когда кельт стал привязывать остальных лошадей к передней. Вожак задергал руками, пытаясь освободиться и даже не скрывая этого. Если бы Виридовикс собирался убить его, он сделал бы это гораздо раньше.

— Мы еще встретимся, — обещал он.

— Когда-нибудь. Нескоро. Мне почему-то кажется, тебе потребуется время, чтобы освободиться, — ответил Виридовикс. — У вас, дураков, будет веселое занятие — гоняться за мной по степи пешком, потому что лошадок я забираю.

Варатеш удивленно взглянул на него. В его глазах проступило неохотное одобрение.

— Я надеялся, что ты забудешь об этом. Большинство — лопухи, так бы и поступили.

Он покачал головой, затем моргнул и перестал дергать руками.

— Кроме того, — добавил, улыбаясь, Виридовикс, — теперь твой черед искать следы в таком месиве грязи.

Хамор зарычал, вспомнив, что говорил те же самые слова Кубаду о товарищах Виридовикса. Неприятно. А вскоре еще ноги заболят от ходьбы, подумал он кисло.

Кельт прыгнул в седло.

— Чума на ваши короткие стремена, — проворчал он. Его длинные ноги неуклюже держались в маленьких стременах, колени торчали чуть ли не до подбородка. Виридовикс ударил степную лошадку по бокам и осадил ее, когда она попыталась брыкаться.

— Ну, хватит болтовни. В путь.

Одна за другой, все три дюжины лошадей пошли следом за первой.

Веселая песня, которую радостно насвистывал Виридовикс, была известна всем и каждому в галльских лесах. А здесь, в степи, никого, кроме кельта, не было. Виридовикс хотел быть самим собой, и плевать ему было на то, что галльского языка здесь никто не понимает.

Он засвистал еще громче.

* * *

Дождевая капля попала Горгиду в глаз, и на несколько мгновений все вокруг расплылось. Грек пробормотал ругательство.

— Я думал, это проклятое ненастье уже закончилось, — пожаловался он.

— Если тебе хотелось поныть, зачем было ждать так долго? — осведомился Панкин Скилицез. — Мы мокли до нитки почти весь день. А если бы тебя понесло на север, ты бы вообще вымок как губка…

Ариг кивнул:

— Чем дальше на запад, тем суше. В Шаумкииле, в землях моего народа, нечасто бывает, чтобы летний дождь зарядил на неделю. — При одной мысли об этом аршаум вздрогнул. — А, Видесс испортил меня.

— Интересно, почему на западе суше? — заговорил Горгид, забыв про свое плохое настроение. — Возможно, земля находится дальше от моря, и это повлияло на климат. Хотя нет… Почему же тогда у вас такие влажные снежные зимы? — Поразмыслив немного, грек сказал: — Возможно, на севере есть еще одно море, которое приносит влажность в зимнее время года?

— Никогда о таком море не слыхал, — ответил Ариг. Тема разговора его совершенно не занимала. — Между степями и Йездом лежит море Миласа, но оно расположено не на севере. К тому же оно не больше озера.

К удивлению Горгида, Гуделин заметил:

— У тебя хорошая логика и острый ум, чужеземец. На запад от Халогаланда действительно есть северное море. Оно достаточно холодное и суровое. — Бюрократ недовольно поморщился. — Вероятно, оно-то и является причиной холодной зимы, о которой упоминает Ариг.

— Тебе-то откуда это знать, Пикридий? — с вызовом спросил Скилицез. — Насколько мне известно, ты раньше никогда не покидал Видесса.

— А, все очень просто. Как-то раз я наткнулся в архивах на фрагмент поэмы. Она была написала морским офицером. Кажется, его звали Марзофл, это древний и знатный род. Поэма написана во времена Ставракия, когда халогаи еще имели понятия о хороших манерах. Довольно приятные стихи. Один отрывок был довольно необычен. Автор как будто описывает какой-то иной мир: камни и скалы, лед и холодный ветер, странные прибрежные птицы с чудным названием — должно быть, позаимствованным у местных варваров… Кажется, их именовали “аукс”.

— Ладно, ладно. Чтоб тебя демоны взяли вместе с твоими “аукс”, — проговорил Скилицез, побежденный обилием деталей.

Гуделин склонил голову в насмешливом полупоклоне. Горгид готов был поклясться, что Скилицез аж заскрипел зубами.

— Простите, что прерываю, — вмешался Агафий Псой. Иногда видессианский офицер по практичности не уступал римлянам. — Вон там, у ручья, неплохое место для лагеря.

Он махнул рукой — и тут же, будто вспугнутые этим жестом, в серое небо поднялись утки, маленькая стая. Псой улыбнулся как хороший фокусник. Его солдаты уже подняли луки.

При одной только мысли о жареной утке у Горгида заворчало в животе. Но первая подстреленная птица издала громкий крик, и вся стая быстро снялась с места и улетела, избежав тучи стрел.

— Эй, заткнись, — обратился грек к своему желудку. — Похоже, сегодня ты снова получишь только сыр да лепешки.

Тренировки начались еще до ужина. К своему неудовольствию, Горгид обнаружил, что с нетерпением ждет каждого урока. Он ощутил почти животную радость, когда тело запомнило, как правильно парировать колющий удар, прямой вертикальный, горизонтальный, спиральный выпад.

Иногда фехтование напоминало ему видессианскую игру в шахматы — та тоже подражала военным действиям. Правда в новой игре принимали участие не только ум, но и руки, ноги, глаза.

Наконец-то Горгид научился двигаться с мечом в руке, а не просто стоять прямо, сохраняя равновесие. Ноги теперь тоже слушались гораздо лучше, чем прежде.

— Прирожденный рубака, — заметил Скилицез, отскочив от колющего выпада.

— Я не хочу быть рубакой, — настойчиво сказал грек.

Скилицез пропустил это мимо ушей. Вернувшись к изначальной позиции, он еще раз показал, как правильно отбивать удар.

Опытный видессианский офицер оказался неплохим учителем. И уж всяко — лучшим, нежели Виридовикс. Он был куда более терпелив и вел занятия систематически и педантично, в отличие от вояки-кельта. Скилицез никогда не забывал о том, что его ученики не имели никакой военной подготовки. Там, где Виридовикс, обуреваемый отвращением, замахал бы руками, Скилицез до бесконечности повторял один и тот же удар, винт, ложный выпад, пока не убеждался в том, что урок усвоен.

Закончив тренировку, Горгид ушел к ручью сполоснуть лицо. Пикридий Гуделин остался на милость Скилицеза. Скилицез гонял чиновника куда жестче, чем грека. Горгид не знал точно почему: то ли потому, что бюрократ был куда менее одаренным учеником, то ли потому, что Гуделин и Скилицез не слишком ладили друг с другом. Горгид услышал, как Гуделин вскрикнул, когда Скилицез хлопнул его плашмя по коленям — как бы желая отомстить за поэму о севере.

Маленькая коричневато-зеленая лягушка сидела в кустах на самом берегу ручья. Горгид бы не заметил ее, если бы она вдруг не квакнула. Он погрозил ей пальцем.

— Ш-ш… — сурово сказал ей грек. — Смотри, веди себя тихо, не то все хаморы из нашего отряда умчатся прочь, спасая свои жизни.

Тут в желудке у грека заворчало.

— Спасайся же и ты, — добавил он, обращаясь к лягушке.

* * *

На следующий день путешественники вышли к большой реке. Псой вспомнил ее название — Куфис.

— Это самая западная точка в Пардрайе, куда я пока что доходил, — сказал он. — Мы на полпути к Аршауму.

Скилицез кивнул в знак согласия. Видессианин не слишком много распространялся о своих странствиях. Но если он владел языком аршаумов так же свободно, как языком хаморов, то, скорее всего, ему доводилось заходить куда западнее реки Куфис.

Река текла с севера на юг. Путники двинулись вверх по течению реки, подыскивая брод. Вскоре они подъехали к груде камней, сваленных на другом берегу и словно бы приготовленных для строительства. Горгид в недоумении поскреб затылок. Что делают строительные материалы посреди пустой, гладкой степи?

Двое из солдат Псоя слыхали что-то об этой груде камней, но помощь их историку была невелика — они именовали это “кучей дерьма богов”.

Скилицез засмеялся, что случалось с ним нечасто.

— Или “хаморская куча”, — сказал он тихо, чтобы солдаты Псоя не слышали. — Это все, что осталось от видессианского форта, который вот уже двести лет лежит в забвении.

— Что?! — воскликнул Горгид. — Империя когда-то простиралась досюда?

— О нет, — пояснил Скилицез. — То был дар Автократора одному могущественному кагану. Но каган умер, его сыновья перегрызлись, и кочевники вновь вернулись к обычаю жить небольшими кланами.

Пикридий Гуделин уставился на обломки и вдруг разразился громким хохотом.

— Вот это?.. Вот эта куча камней — “Глупость Кайросакта”?

— А, так ты тоже знаешь об этом? — вмешался Горгид, явно опережая Ланкина Скилицеза. Офицер, похоже, вообще отказывался верить в то, что Гуделин может знать хоть что-то.

Бюрократ закатил глаза — жеманная гримаса, которая напомнила о столичных ужимках, смешных сейчас, когда великолепные шелковые наряды сменила поношенная дорожная одежда.

— Знаю ли я об этом? О, мой образованный друг! В бухгалтерских школах Видесса это — ходячий пример никому не нужного результата при гигантских расходах. Тысячи золотых были выброшены на искусных ремесленников и камнерезов, собранных со всей Империи! И ради чего? Результат у тебя перед глазами. — Бюрократ покачал головой. — Я уж не говорю о слоне…

— О слоне?!.. — в один голос переспросили Горгид и Скилицез. В Видессе, как и в Риме, слоны были редкими, экзотическими животными. В столицу Империи их доставляли из далеких, почти не известных стран, расположенных к югу от Моря Моряков.

— Ну да, слон. Один из послов кагана увидел слона — надо полагать, на ярмарке, — и поведал своему повелителю о диве. Кагану тоже захотелось взглянуть на диковинного зверя. И Автократор Кайросакт, который, боюсь, выпил в тот день лишку, взял и отправил слона кагану в подарок. О, сколько золота на это ушло!..

Гуделин был расстроен до глубины своей чиновничьей души.

— А дальше-то что?.. — воскликнул Горгид. — Что каган сделал со слоном?

— Разок взглянул и отправил обратно. А что бы сделал ты на его месте?

* * *

— Чтоб мне пусто было. Зачем я так поспешил с бегством? — сказал Виридовикс, подбоченясь. Темная ночь сменилась наконец серой пеленой еще одного облачного утра. Кельт, к своему ужасу, обнаружил, что все это время ехал на восток.

Однако почти сразу же его лицо расплылось в улыбке.

— Что ж, во всем можно найти хорошую сторону, — сказал он сам себе. — Этот дурень ни за что бы не подумал, что я двинусь на восток. Разве что он догадается, что я рехнулся.

При этой мысли Виридовикс прикусил ус, а затем резко повернул на юг, собираясь описать большую дугу вокруг лагеря Варатеша. К вождю бандитов кельт испытывал большое уважение.

— Надо было отплатить ему за это похищение, хотя он и пощадил моих друзей, этот сын вонючего козла, — произнес Виридовикс громко, только чтобы еще раз услышать добрую кельтскую речь. — В один прекрасный день он еще причинит мне немало зла, вот уж точно.

Лошадь заупрямилась и резко дернула головой, когда Виридовикс стал поворачивать ее. Кельт потянул веревку, служившую поводом.

— И не вздумай говорить мне “нет”, милая, — обратился к лошадке кельт, все еще разочарованный своей ошибкой. — Слишком поздно горевать нам с тобой.

Солнце потихоньку пробивалось сквозь густые облака. Дождь начал стихать и вскоре совсем прекратился.

— Наконец-то, хвала богам, — молвил Виридовикс и поглядел по сторонам в поисках радуги. Но ее не было. — Небось Варатеш ее спер, — пробормотал кельт, шутя только наполовину.

Дождь и облака сокращали пределы видимости, и кельту не приходилось так страдать от безбрежности окружающей его степи и собственного одиночества. Но по мере того как погода улучшалась, горизонт все расширялся и расширялся. И вот, как и в первые дни в степи, Виридовикс почувствовал себя ничтожной точкой, двигающейся сквозь бесконечность. Если бы в небе была только одна звездочка — и та не была бы более одинока. Виридовикс пел одну за другой бесконечные песни, только чтобы отогнать гнетущее чувство заброшенности.

Увидев далеко на юге стадо коров, он испустил такой дикий крик радости, что лошади навострили уши. Но спустя мгновение Виридовикс подавил эту радость. Лучше уж быть одному, нежели встретиться с врагами.

— Если я их вижу, то и они, без сомнения, меня видят. Жаль, здесь нет этого маленького грека, посмотрел бы он на меня. Сейчас я хороший пример для его игр в логику.

Через несколько минут это рассуждение было полностью вознаграждено. От стада отделилась горстка хаморов. Всадники быстро приближались.

— И что же они сделают, увидев чужака со всеми этими гладкими лошадьми? — спросил Виридовикс сам себя, но дожидаться ответа не стал.

Заметив тяжелые луки кочевников, кельт омрачился еще больше. Хорошо бы сейчас иметь на голове шлем, на плечах плащ из рыжих лисиц. Это произвело бы на нападающих внушительное впечатление. Одежда Виридовикса была грязной и мокрой, и кельтский вождь оглядел себя с отвращением.

— Кусок мокрого навоза, вот я что такое, — горестно сказал он, в который раз уже посылая проклятие Варатешу. Бандит, опытный вор, на этот раз он украл только самого кельта и его меч.

При этой мысли Виридовикс разразился громким хохотом. Живой нрав не позволял ему долго предаваться унынию. Кельт соскочил с лошади, сдернул через голову грязную тунику, скинул штаны и бросил их на спину лошади.

Обнаженный, с мечом в руке, он стал ждать приближения кочевников.

— Теперь им будет о чем поразмыслить, — сказал он, широко улыбнувшись.

Легкий ветерок мягкими пальцами коснулся его кожи. Приготовившись сражаться обнаженным, Виридовикс не чувствовал ни малейшей неловкости. Песни бардов воспевали кельтских воинов, которые бросались в битву, не желая никаких доспехов, кроме ярости.

Виридовикс заревел свой боевой клич и поскакал навстречу кочевникам. Улыбка его погасла, когда он увидел изогнутые двойные луки и наставленные на него стрелы. Но пока что никто не стрелял.

Изумленные хаморы разинули рты. Что это за сумасшедший бледный, медноволосый гигант бросился на них? Они быстро загомонили на своем языке. Один указал на пах Виридовикса и сказал что-то, вероятно, очень грубое. Все засмеялись.

Но любопытство не могло слишком долго держать их на расстоянии. Стрелы снова нацелились на Виридовикса.

Он спрыгнул с лошади и сделал большой шаг вперед. Кочевники угрожающе подняли луки.

— Ну, кто из вас, вшивых олухов, хочет подраться с видессианином? — крикнул Виридовикс, бросая им вызов всем своим видом. Кельт, конечно, не имел с видессианами ничего общего, но времени объяснять это хаморам у него не было.

Никто из кочевников не говорил на языке Империи. Однако короткие переговоры между кочевниками помогли Виридовиксу догадаться, кто из них вождь. Это был худой варвар с крепким лицом и густой бородой, закрывающей грудь до середины.

— Ты!.. — выкрикнул кельт, направляя на него свой меч. Кочевник с каменным выражением лица посмотрел на него.

— Да, ты, дурень, спящий с козами и овцами! — добавил Виридовикс, пустив в ход одно из хаморских выражений.

Кочевник покраснел. Кельт присовокупил несколько грязных жестов. Он хотел вызвать вождя на поединок лицом к лицу. Он знал, что идет на большой риск. Если власть хамора была достаточно велика, он мог просто приказать убить наглеца стрелами. Но если нет…

Кочевники впились взглядами в лицо своего вождя. В воздухе повисло напряженное молчание. Наконец кочевник прорычал что-то. Он здорово разозлился, но ничуть не был испуган.

Когда он соскакивал с лошади, его движения напомнили Виридовиксу о гибком барсе. Это сразу же предостерегло кельта: перед ним был опытный противник. Кривой меч кочевника вылетел из кожаных ножен, украшенных изображением хищных животных красного и зеленого цвета.

Хамор прыгнул вперед, внимательно следя за каждым движением врага.

Кривая сабля встретила прямой меч. При этом первом ударе Виридовикс отступил назад. Да, быстр как куница, подумал он, парируя удар в левое бедро, в голову.

С улыбкой наслаждаясь игрой, кочевник подступил ближе, чтобы покончить с противником, но его остановил прямой колющий выпад (не впустую же провел Виридовикс с римлянами столько лет). Острие его меча, в отличие от меча Скавра, не было заточено, и куртка кочевника из толстой дубленой кожи защитила своего владельца от тяжелой раны. Застонав, хамор отступил на шаг.

Удивив друг друга опытом, соперники некоторое время обменивались осторожными ударами, выискивая ошибки в защите.

Виридовикс зашипел, когда кончик сабли прочертил тонкую красную линию на его груди, а потом и гневно зарычал, сердясь на собственную неуклюжесть, — враг уколол его в левую руку. Древние кельты, решил Виридовикс, были большими дураками, коли решались воевать обнаженными. Слишком уж много уязвимых мест нужно защищать. А кочевник не получил ни царапины.

Виридовикс был сильнее хамора, кельтский меч был длиннее сабли, но в долгом поединке скорость давала хамору куда больше преимуществ.

— Что ж, тогда надо сделать поединок короче, — сказал Виридовикс сам себе и прыгнул на врага, осыпая его дождем ударов со всех сторон и пытаясь задавить силой.

Его противник гибко отскочил в сторону, но оступился в липкой грязи. Он отчаянно попытался блокировать рубящий удар Виридовикса. Это ему удалось, однако дорогой ценой: кривая сабля вылетела из его руки, пролетела по воздуху и воткнулась острием в землю.

— О-ох, — донесся вздох хаморов, наблюдавших за поединком.

Хотя вождь этих кочевников был сейчас в руках Виридовикса, кельт вовсе не собирался добивать его. Кто знает, что потом сделают с ним за это остальные хаморы?

Но когда Виридовикс остановился, уверенный в себе, чтобы снять с пояса кочевника нож в знак своей победы, хамор ухватил его за запястье. Меч выпал из руки кельта, стиснутой с нечеловеческой силой.

— Даже и не думай об этом! — вскричал кельт, когда кочевник схватился за кинжал. Медведем кельт обхватил своего противника. Хамор боднул его головой в подбородок. Из глаз кельта посыпались искры, кровь потекла из прикушенного языка, но все же он не дал врагу нанести удар кинжалом. Виридовикс стукнул кочевника кулаками в затылок. Может быть, не очень честно, зато весьма эффективно. С коротким вскриком хамор осел в грязь.

Грудь кельта высоко вздымалась, тело лоснилось от пота. Виридовикс поднял свой меч и выпрямился, поджидая новых врагов. Они ошеломленно смотрели на него, не зная, что делать дальше. Виридовикс, впрочем, тоже был немного растерян.

— Я его не убил, ребята, — сказал кельт, махнув рукой в сторону побежденного. — Хотя пару дней он, наверное, будет жалеть об этом.

Виридовикс и сам еще мучился страшной головной болью, которой наградил его Варатеш. Кельт наклонился над кочевником, который уже начал приходить в себя. Остальные снова угрожающе подняли луки.

— Я не причиню ему вреда, — повторил Виридовикс. Кочевники не поняли его, как не понимали и раньше, но немного успокоились, когда он помог их товарищу сесть. Варвар застонал и обхватил голову руками. Он еще не вполне пришел в себя.

Один из хаморов передал лук своему товарищу, спрыгнул с коня и подошел к Виридовиксу, разводя перед ним пустые руки.

— Ты! — сказал он, указывая на кельта.

Кельт кивнул. Это слово он знал. Кочевник показал рукой на степных лошадок, которых привел Виридовикс.

— Откуда? — спросил он. Он повторил это слово несколько раз, сопровождая вопрос жестами и мимикой, пока наконец Виридовикс его не понял.

— А, так ты знаешь этих красавцев? Я их украл у Варатеша, вот так-то, — произнес кельт, гордясь своей смелостью. Он не только сумел вырваться на свободу, он еще и прихватил попутно кое-что для себя, В Галлии, среди его соотечественников, как и среди кочевников, конокрадство было знатным развлечением, почти искусством.

— Варатеш? — Все три хамора произнесли это имя одновременно. Похоже, это было единственное слово, которое они уловили из речи Виридовикса. Даже их вождь резко поднял голову, но тут же опустил ее со стоном.

Кочевники осыпали Виридовикса дождем возбужденных вопросов. Кельт только беспомощно развел руками. Он не понимал. Тот, который спрыгнул с коня, что-то крикнул своим товарищам.

— Ты и Варатеш? — спросил он Виридовикса с широкой фальшивой улыбкой. Затем повторил этот вопрос, на сей раз с мрачным, свирепым оскалом.

— Да ты, парень, вовсе не дурак! — воскликнул Виридовикс. — Я и Варатеш! — Он скривил лицо в самую отвратительную гримасу, какую только мог изобразить, рубанув рукой с мечом по воздуху для пущей убедительности. Что ж, была не была, ложь могла причинить ему столько же вреда, сколько и правда.

Ответ оказался удачным. В первый раз с момента их встречи лица кочевников расплылись в улыбке. Ближайший из них предложил Виридовиксу руку. Кельт осторожно пожал ее, переложив меч в другую. Дружелюбие хамора было искренним.

— Ярамна, — сказал кочевник, ударив себя в грудь. Затем показал на своих товарищей. — Нерсеф, Замасп, Валаш. — И, наконец, на вождя: — Рамбехишт.

— Опять эти чихающие и кашляющие имена, — вздохнул Виридовикс, называя себя.

Потом ему пришли в голову сразу две дельные мысли. Для начала он вытащил из грязи саблю Рамбехишта и передал ее вождю. Рамбехишт еле держался на ногах, так что ему было не до слов благодарности, но его товарищи одобрительно загомонили и закивали.

Затем кельт вернулся к своим лошадям и оделся. Мечом он перерезал веревки, которыми лошади были привязаны друг к другу, и широким жестом предложил каждому кочевнику по шесть лошадей. Конь, на котором ехал сам Виридовикс, принадлежал Варатешу. В таких вопросах кельт больше доверял знаниям бандита.

Из всех сокровищ мира он не смог бы выбрать лучшего подарка в знак дружбы. Все хаморы, за исключением Рамбехишта, сгрудились вокруг Виридовикса, пожимая ему руку, дружелюбно хлопая его по спине и выкрикивая что-то. Даже их вождь сумел изобразить слабую улыбку, хотя было видно, что каждое движение дается ему нелегко. Виридовикс подарил ему самых лучших коней, не желая наживать себе на будущее врага.

Ловко орудуя несколькими знакомыми Виридовиксу словами и бурно жестикулируя, Ярамна объяснил, что они должны возвращаться в свой клан.

— Я надеялся услышать это, — ответил Виридовикс.

Хамор скорчил гримасу — его не поняли. В конце концов, он сумел втолковать Виридовиксу, что в клане есть несколько человек, знающих немного по-видессиански.

— Мы как-нибудь поймем друг друга.

Виридовикс давно уже решил научиться говорить на языке степей. Внезапно он рассмеялся. Ярамна и остальные недоуменно посмотрели на него.

— Нет, к вам это не имеет никакого отношения, — заверил их Виридовикс. Он просто никогда не думал, что наступит такой день, когда он начнет рассуждать точь-в-точь как Скавр.

* * *

Руки Варатеша покраснели и распухли от ремней, которыми связал его Виридовикс. Красные тонкие полоски остались на запястьях. Если бы кельт в спешке не упустил маленького ножа, который Варатеш носил в узком кармашке у правого сапога, бандит все еще оставался бы связанным. Но Кураз сумел зубами вытащить нож, и потом долго, пыхтя, они перерезали путы.

Бандитский вожак несколько раз сжал в кулаки гудящие от боли руки и попытался забыть о пульсирующей боли в голове. Он не любил проигрывать. Тем более — людям, которым была отведена роль беспомощных пленников. Предстоящая неделя хождения пешком в обществе приятелей-бандитов также не приводила Варатеша в восторг. Если им только не удастся украсть где-нибудь лошадей…

Но меньше всего хотелось Варатешу объяснять Авшару, каким образом куропатка выскользнула из сетей. Гнев Авшара сам по себе был достаточно ужасен. Но вот если князь-колдун начнет считать Варатеша просто пустым, глупым, неуклюжим варваром… Варатеш прикусил губу, терзаемый яростью и унижением.

Когда волна черной ярости откатила, он обнаружил, что, несмотря на боль в голове, снова обрел способность соображать. Сунув руку за пазуху, Варатеш достал кристалл — подарок Авшара. Осторожно держа камень в негнущихся пальцах, он вгляделся в оранжевый туман, клубившийся в глубине.

— Странно, — пробормотал он недоуменно. — Почему этот паршивый пес отправился на восток?

Варатеш подумал было, что кристалл “сошел с ума” или что-нибудь случилось с заклинанием, но потом решил, что такое невозможно. Когда рыжеволосого гиганта схватили, он направлялся на запад в компании с аршаумом. Варатеш поскреб бороду. Он не доверял тому, чего не мог понять.

— Кому какое дело до того, куда ползет этот навозный червь? — спросил Бикни, сидя на земле.

— Ну и пес с ним, — поддакнул Акез. Он тоже сидел на корточках в грязи.

Трое спутников Варатеша устали. Головы у них трещали от боли — добрая память о Виридовиксе. В таком же плачевном состоянии находился и их вожак, но железная воля поддерживала Варатеша, в то время как бандиты уже раскисли и были согласны валяться в грязи, словно голодные собаки.

— До этого есть дело Авшару, — ответил Варатеш. Несмотря на усталость, бандиты содрогнулись. — И мне тоже, — добавил вожак.

Сразу же после освобождения Варатеш забрал нож Кубада. Сейчас он показал клинок своим людям.

— До нашего клана далеко идти, — простонал Бикни. — У нас нет лошадей, нет еды, нет оружия. И ты хорошо знаешь, чего стоит твой проклятый нож, Варатеш. Очень немногого.

— Ну так пойдем пешком. Я доберусь, даже если мне придется съесть по пути всех вас, одного за другим. И тогда, — добавил Варатеш мягким голосом, — я посчитаюсь с этим человеком.

Он пошел на север. Трос других, стеная и ворча, поковыляли следом. Так мертвое железо притягивается большим куском магнитной руды.

* * *

К отряду галопом подскакал Превалий, сын Хараваша.

— Там, впереди, что-то происходит, — доложил молодой солдат.

— Что-то, — пробормотал Агафий Псой, недовольный. И рявкнул: — Что именно?

Они перешли на хаморско-видессианский жаргон, на котором общались в Присте. Горгид сразу потерял нить разговора.

Много дней подряд они видели лишь бесконечную степь да изредка на горизонте табун лошадей. Любое, даже крошечное событие, было спасением от великой степной скуки.

Ариг утверждал, что великая река Шаум, разделяющая земли хаморов и аршаумов, уже близко. Грек не имел ни малейшего представления о том, откуда ему это известно. Бесконечная степь была монотонной и ровной, без всяких примет.

— О чем они? — нетерпеливо спросил Гуделин. Столичный чиновник понимал густо насыщенный варварскими словами диалект пограничной провинции не больше, чем Горгид.

— Прошу прощения. — Псой вернулся к видессианской речи. — Впереди лагерь кочевников. Однако не похоже, чтобы ему тут полагалось быть.

— Где же стада? — спросил Скилицез у Превалия. — Что ты видел? Шатры?

Они снова перешли на диалект.

— Все увидите сами за холмом, — ответил солдат. Он усмехнулся и перешел на видессианский, чтобы Гуделин, Ариг и Горгид могли его понять.

Скилицез нахмурился:

— Так близко? Тогда где же, проклятие, их стада?

Он огляделся, будто ожидая, что коровы вынырнут из пустоты.

Как только посольство поднялось на одну из небольших возвышенностей, лагерь открылся перед путешественниками, как и говорил Превалий. Горгиду доводилось видеть в Васпуракане и западном Видессе цветастые шатры йездов. Слишком часто… Он приготовился увидеть еще одну похожую живописную картину. Но ничего подобного путешественников не ожидало. Лагерь казался скудным и безмолвным.

Здесь слишком тихо, подумал грек. Даже издалека они должны были уже увидеть огни костров, поднимающиеся в небо дымы, скачущих вокруг лагеря кочевников… Ничего этого не было.

— Чума? — предположил Горгид, вспомнив Фукидида. В самом начале Пелопоннесской войны Афины были опустошены этой страшной болезнью. На лбу грека выступили капли пота. Перед чумой врачи (и он том числе) были бессильны. Возможно, жрецы-целители были способны совершить и такое чудо?..

Гуделин знал об этом немного больше.

— Мне кажется, будет разумнее сделать большой крюк и тем самым избежать ненужного риска.

Горгида почему-то успокоило, когда он понял, что видессианин боится болезни не меньше.

— Нет, — ответил Ланкин Скилицез.

Гуделин пытался было протестовать, но офицер оборвал его:

— Чума могла убить стада кочевников, могла оставить их нетронутыми. Но она не прогнала бы их прочь.

— Ты прав, человек Империи, — подтвердил Ариг. — Чума заставляет бежать только людей.

Узкие глаза аршаума насмешливо оглядели Гуделина.

— Как хотите, — ответил чиновник, безуспешно принимая невозмутимый вид. — Если чума охватит мою бренную плоть, я, по крайней мере, буду тешиться мыслями о том, что умираю в компании мужественных людей.

Оставаясь неуклюжим наездником, Гуделин тем не менее пришпорил лошадь и поскакал к кочевью. Ариг перестал ухмыляться и припустил за Гуделином. Остальные двинулись следом.

Логика Скилицеза успокоила Горгида только отчасти. Что, если зараза попала в лагерь уже давно, а стада просто разбрелись, оставленные без присмотра? Но когда товарищи грека испуганно вскрикнули при виде четырех воронов и большого черного грифа, поднявшегося в воздух при виде приближающихся людей, Горгид откинулся в высоком седле с облегчением.

— Когда это птицы смерти вдруг стали приятным зрелищем? — спросил Псой.

— Объясню, — ответил Горгид. — Их присутствие означает, что здесь нет чумы. Стервятники обычно обходят трупы стороной, если те стали жертвами болезней. Либо же, поедая их, сами погибают от заразы.

Если только, прошептал тревожный голос, Фукидид не ошибся.

Однако лагерь поразила не эпидемия. Здесь прошла другая, более страшная напасть: война. Телеги с шатрами были пусты, многие валялись перевернутые. У одной обгорело колесо. Колья, на которых когда-то стояли шатры, одиноко торчали среди полного безмолвия, и только остатки обгоревшей ткани, когда-то прикрывавшей их, слабо шевелились. Тонкие полосы ткани сухо шуршали в мертвом лагере, как пальцы скелета, лишенные плоти. Смерть правила здесь не первый день.

Когда всадники приблизились, в воздух поднялось еще несколько воронов. Их было мало. Лучшая трапеза уже закончилась. Запах смерти почти исчез. Путников встретили одни кости, плоть уже истлела. Все здесь будто отвергало вторжение жизни в этот мертвый, безмолвный мир.

Трупы мужчин, женщин, детей, животных лежали у шатров. Кочевник с обломком сабли в руке… Половина ее валяется поблизости. Сломанная, сабля не стоила того, чтобы забирать ее как добычу. Топор разрубил голову мужчины… Рядом с ним лежало то, что когда-то было женщиной. Труп был раздет, ноги раскиданы в стороны, как у куклы… Горгид понял, что горло женщины было перерезано.

Проходя с легионом поля битв и разоренные войной города и села, Горгид видел столько смерти и жестокости, что вряд ли мог бы сейчас припомнить многое из пережитого. Но здесь он впервые встретил упорную, холодную ненависть к жизни, разрушение ради разрушения. Это было настолько чудовищно, что холодок пробежал по коже.

Горгид окинул взглядом лица своих товарищей. Гуделин, который почти ничего не знал о войне, побледнел и еле держался в седле. Но изнеженный чиновник не был одинок в своем ужасе. Солдаты Псоя, Скилицез и даже Ариг, всегда гордившийся своей суровостью, — все они были одинаково ошеломлены. Увиденное потрясло их до глубины души. Никто, казалось, не решался нарушить молчание.

Наконец Горгид проговорил, как бы обращаясь к самому себе:

— Так вот как они воюют здесь, в степях.

— Нет!

Голоса Скилицеза, Агафия Псоя и трех его солдат прозвучали одновременно. Еще один ворон, возмущенный криком, поднялся в воздух, но тут же опустился на землю и неуклюже запрыгал вбок. Он был слишком сыт, чтобы летать.

Псой умел говорить складнее, чем Скилицез.

— Это не война, чужеземец. Это безумие.

Грек только наклонил голову в знак согласия.

— Даже йезды не могут быть хуже, — сказал Горгид и быстро добавил: — Но ведь йезды тоже пришли из степи.

— В Макуране научились поклоняться Скотосу, — проговорил Псой, и все видессиане плюнули на землю в знак презрения к темному богу. — Кочевники — язычники, это правда. Но они чисты, как любые язычники.

В Видессе Горгиду доводилось слышать совершенно противоположное мнение. С другой стороны, Псой был куда ближе хаморам, чем те, кто жил в самом центре Империи. Грек задумался на миг: сделала ли эта близость степнякам Агафия Псоя более надежным? Или — наоборот?.. Грек покачал головой. История умела быть еще более неопределенной, чем медицина…

Острые глаза Горгида зацепили какой-то знак, вырезанный на разбитом дубовом сундуке. Слишком часто он видел эти три параллельные молнии на руинах видессианских городов и монастырей. Слишком часто. Он не мог не распознать символ Скотоса.

Когда грек показал на него рукой, Псой вздрогнул, как от укуса змеи. Он тоже узнал эти зловещие три молнии и снова плюнул в знак отрицания Скотоса, а затем очертил возле сердца круг Фоса. Скилицез, Гуделин и солдаты-видессиане повторили этот жест. Ариг и хаморы, однако, недоумевали: чем это так расстроил их попутчиков грубо вырезанный знак на куске дерева посреди развалин и трупов.

— Я даже не подумал об этом, — одновременно проговорили Псой и Скилицез.

Скилицез спрыгнул с седла и наклонился над испоганенным сундуком. Офицер истово плюнул, уже в третий раз, на этот раз прямо на знак. Выхватив из-за пояса кресало, он стал выбивать искры, чтобы сжечь обломок. Но огонь упорно не желал разгораться. Трава и дерево были еще влажны после дождя.

— Ублюдки Варатеша. Это могли быть только они, — снова и снова повторял Псой.

Скилицез пылал от гнева, чего, увы, нельзя было сказать о его костре. Офицер, казалось, поник от свалившейся на него тяжести. Он нашел объяснение той бойне, что произошла в этих местах, и это угнетало его.

— Бандиты Варатеша, — еще раз сказал Псой.

Скилицез наконец сумел разжечь огонь. Он положил сундук в костер. Как только пламя охватило доски, знак Скотоса тоже стал гореть и вскоре исчез окончательно, превратившись в угли.

— Пусть так же в конце великой битвы света и тьмы свет навсегда одолеет тьму, — сказал Скилицез. Видессиане снова очертили знак солнца у груди.

Когда посольский отряд оставил мертвый, оскверненный лагерь, Горгид вслух полюбопытствовал:

— Где это кочевники научились вере Скотоса?

— Жестокий бог для жестокого народа, — ответил Гуделин афоризмом тоном человека, читающего мораль.

Для грека такой ответ был хуже бесполезного. До того как они наткнулись на этот ужас, Горгид видел в кочевниках таких же людей, как все другие. Да, они были варварами, но в их натуре, как и у всех, смешивалось хорошее и плохое.

С другой стороны, Скотос не был старым исконным божеством степняков. Ни солдаты Псоя, ни хаморы, ни Ариг не узнали знак темного бога. Однако же в Йезде кочевники погонялись этому дьяволу с яростным дикарским энтузиазмом, что, кстати говоря, тоже не слишком характерно для варваров…

Давным-давно Йезд был Макураном, имперским соперником Видесса. Соперником — да, но цивилизованным соперником. Макуране имели свою религию, поклонялись Четырем Пророкам. Четыре Пророка не имели никакого отношения к культу Скотоса.

И какая связь между отдаленным Йездом и этим разоренным лагерем в степи?..

Ланкин Скилицез без труда соединил эти разорванные звенья.

— Авшар, — сказал он, будто объясняя что-то неразумному дитяте.

Это объяснение удовлетворило его полностью. Грек покраснел. Мог бы и сам догадаться.

Но йезды, припомнил грек, вторглись в Макуран больше пятидесяти лет назад. Холодок пробежал у него по спине. Кем же, в таком случае, был Авшар? Кто он такой, этот загадочный колдун?..

* * *

Валаш галопом мчался назад, крича что-то на своем языке. Остальные хаморы что-то прокричали в ответ. Радость появилась на их бородатых лицах. Даже мрачный Рамбехишт выдавил из себя улыбку, хотя взгляд, который он бросил на Виридовикса, истолковать было трудно.

— Наконец-то лагерь, где я смогу отдохнуть. Кстати, давно пора это сделать, — сказал кельт. — Что ж, пошли.

Он уже четыре дня помогал кочевникам перегонять стадо. Замасп отправился к становищу, чтобы прислать замену. Работа была довольно скучной: коровы и лошади были глупы. И чем больше их было, тем глупее они, похоже, становились.

Виридовикс все еще не мог в полной мере насладиться свободой и покоем, поскольку его жизнь до сих пор зависела от этих хаморов — а они пока что не успели стать его друзьями.

Ярамна ехал рядом с кельтом на одной из лошадей, подаренных Виридовиксом.

— Хорошая лошадь, — сказал он, ласково хлопнув животное по крупу. Виридовикс понял второе слово (оно входило в некоторые хаморские ругательства), а жест подсказал значение первого.

— Я рад, что она тебе нравится, — отозвался кельт.

Ярамна тоже понял его. По крайней мере — главное из сказанного.

Лагерь хаморов широко раскинулся в степи. Шатры и телеги были разбросаны где попало. Увидев это, Виридовикс громко расхохотался.

— У Гая Филиппа открылось бы кровохарканье, если бы он увидел этот кавардак. Да, мало похоже на римский лагерь, где все по линейке. Совсем, прямо скажем, не похоже. Что ж, свобода!.. Делай что хочешь, поступай как знаешь, — это мне всегда было по душе.

И все же годы, проведенные с легионерами, не пропали втуне. Виридовикс нахмурился, когда увидел (и понюхал) кучи отбросов у каждого шатра. Ему не нравилось, что люди пускали струйку там, где им приспичило, причем делали это так же невозмутимо, как и лошади, лениво бродившие по лагерю. Даже кельты были куда более чистоплотным народом, хотя, конечно, не таким организованным и дисциплинированным, как римляне.

При виде незнакомца, да еще столь необычного, многие кочевники принимались вопить от удивления и тыкать пальцем. Некоторые отходили подальше, другие, наоборот, подбегали, желая рассмотреть получше.

Один малыш, куда более отчаянный, чем иные воины, бросился к кельту от костра, возле которого сидел, и коснулся сапожком незнакомца. Виридовикс, всегда любивший детей, остановил лошадь и набычился:

— Бу-у…

Глаза мальчика расширились. Он повернулся и убежал. Виридовикс засмеялся: штанишки мальчика были похожи на взрослые, но зато не закрывали малыша сзади.

— Какая хитрая штука! — воскликнул кельт.

Мать малыша подхватила его на руки и надавала ему шлепков. Вот и еще одно назначение разреза на штанишках. Кельт даже не подумал об этом.

— Бедняга!.. — сказал он, слыша горький плач.

Валаш привел своих товарищей и Виридовикса в круглый купольный шатер, который был куда больше остальных и куда богаче украшен. Волчья шкура на шесте была знаком того, что шатер принадлежал вождю клана. На это же указывали и двое часовых у входа — в данный момент они закусывали брынзой.

Демоны и животные длинной полосой опоясывали зеленый шатер. Подобные же сценки были изображены и на ткани, покрывающей телегу, на которой шатер перевозили с места на место. Ряд за рядом стояли сундуки с вещами, обувью и оружием, выстроенные позади телеги. Сундуки были большими, покрытыми блестящим лаком, что предохраняло их от влаги.

Но таким богатством наслаждался только вождь клана, как отметил кельт. Большинство шатров было куда меньше, их покрывала скромная ткань, достаточно легкая, чтобы лошадь без труда перевозила ее вместе с кольями и каркасом.

Пожитки кочевников были немногочисленны. В то время как вождь имел не менее полутора десятков телег и лошадей, многие люди его племени владели тремя-четырьмя лошадьми и зачастую — ни одной телегой. Виридовикс пришел к выводу, что первоначальное мнение оказалось ошибочным: степная жизнь была свободна, но отнюдь не легка.

Один из часовых дожевал сыр и взглянул на Валаша и других. Указав рукой на Виридовикса, он что-то спросил. Несколько секунд часовой и Валаш перекрикивались на своем языке. Кельт уловил имя “Таргитай”, повторенное несколько раз, и сообразил, что это, вероятно, имя вождя. Затем часовой удивил кельта, заговорив на ломаном видессианском:

— Ты — ждать. Я говорить ему — ты здесь.

Когда кочевник наклонился, чтобы пройти в шатер, Виридовикс спросил:

— А вождь говорит на языке Империи?

— Да. Ходить Приста — много раз. Обмен, торговать. Один раз — грабить Приста. Много лет назад.

Часовой исчез. Виридовикс вздохнул с облегчением. По крайней мере, не придется объясняться через толмача. Переводить бурную эмоциональную речь — все равно что кричать под водой. Какой-то шум достигает ушей, но большого смысла в нем все равно нет.

Появился часовой. Заговорил по-хаморски, потом обратился к Виридовиксу:

— Ты — идти сейчас. Видишь Таргитая — поклониться, понял?

— Хорошо, — обещал кельт. Он соскочил с коня. Второй часовой остался сторожить лошадей. Первый придержал полог шатра.

Вход в шатер был обращен на запад, в сторону от ветра. С умом сделано, отметил Виридовикс. Но самая мысль о том, что придется провести в шатре суровую степную зиму, заставила его рыжие волосы на руках встать дыбом, как будто кельт, подобно белке, начал загодя отращивать себе густой подшерсток, чтобы защититься от предстоящих холодов.

Вход был низким даже для невысоких хаморов. Когда кельт поднял голову, то даже присвистнул от восхищения. Римляне, как он теперь понял, были жалкими новичками в оборудовании палаток.

Этот шатер был больше четырех легионерских палаток. В диаметре он был не менее двенадцати больших шагов. Изнутри его обтягивала белая материя, отчего он зрительно казался еще просторнее. Свет костра, горящего посередине, и масляных ламп, стоящих по кругу, отражался от белой ткани.

Кожаные мешки у северной стороны шатра были наполнены добром Таргитая. Домочадцы вождя вешали над ними свои луки и мечи на стены шатра. Кухонная утварь, ложки, посуда находились на южной стороне. Напротив входа имелась большая постель — груда матрасов, набитых пухом и покрытых звериными шкурами.

Ни один клочок пространства не расходовался здесь впустую, и вместе с тем помещение не казалось переполненным. Это само по себе могло рассматриваться как небольшое чудо, поскольку в шатре было полно народу. На северной стороне сидели мужчины, на южной — женщины.

Между костром и постелью стоял низенький диван (единственная мебель!). Помня о том, что говорил часовой, Виридовикс поклонился человеку, сидевшему на диване, облокотясь на подушки, — кельт догадался, что это и был сам Таргитай.

— Так. Тебе потребовалось немало времени, чтобы заметить меня, — заметил вождь.

Валаш и остальные хаморы уже поклонились ему.

Видессианский язык Таргитая был куда более беглым, чем у часового. Но до Варатеша в этом отношении Таргитаю было все-таки далеко. Однако не похоже, чтобы Таргитай рассердился.

Кельт внимательно посмотрел на человека, который должен решить его судьбу. Таргитаю было около сорока лет. Красавцем его никак не назовешь. Его лицо покрывали шрамы, а длинный кривой нос был, вероятно, сломан давным-давно и теперь торчал вправо. Длинная седая борода и густые волосы под меховой шапкой напоминали пух густого одуванчика. Узкие глаза на морщинистом лице светились умом, властностью, глубоким чувством собственного достоинства.

Виридовикс, который и сам когда-то был вождем, сразу признал в Таргитае настоящего повелителя.

— Ты похож на алуга, — заметил Таргитай. Кельту потребовалось несколько секунд, чтобы понять: гортанный акцент хамора превратил слово “халогай” в “алуг”.

— Подойди поближе к огню. Хочу разглядеть тебя лучше, — продолжал хамор.

В сопровождении Ярамны, Рамбехишта и других Виридовикс приблизился к мужской половине шатра. Кочевники, сидящие на подушках или круглых циновках, обитых войлоком, наклонились в стороны, давая им пройти.

— Большой человек, — проговорил Таргитай, когда верзила кельт вырос перед ним. — Почему такой большой? Утомишь любую лошадь.

— Что верно, то верно. Зато девочки жаловаться не будут, а это главное, — пробормотал Виридовикс.

Таргитай усмехнулся. Кельт улыбнулся самому себе: он правильно оценил своего собеседника.

Слова Таргитая и ответ Виридовикса перевел всем остальным человек, сидевший на полу справа от дивана. Это был первый хамор с выбритым лицом, которого увидел Виридовикс. Красные щеки толмача поблескивали в свете костра. Голос звучал мягко — то ли тенор, то ли контральто. Толстую фигуру толмача плотно обтягивал халат.

— Это Липоксай, энари клана.

— Шаман, как вы говорите по-видессиански, — добавил Липоксай. Он владел языком Империи почти идеально. Виридовикс вдруг подумал: а не был ли энари евнухом? Или же у него просто женственное лицо… На кельта Липоксай вдруг глянул очень странно.

— Шаман, да, — нетерпеливо кивнул Таргитай. — Мы говорим не об именах. — Он осмотрел Виридовикса сверху вниз, задержался взглядом на длинном мече кельта. — Ты скажи мне свою историю. Мы увидим, что надо делать.

Кельт принялся рассказывать обо всем, что случилось с момента его похищения.

Вождь остановил его.

— Нет. Зачем вообще пришел в Пардрайю? Ты не человек Империи. Не хамор, не аршаум, я вижу — клянусь Духами Ветров!..

И рассмеялся — немного сипло.

Не в силах избавиться от тяжелого предчувствия, Виридовикс рассказал хаморам правду. Липоксай переводил. И чем дольше рассказывал Виридовикс, тем громче и возмущеннее бормотали кочевники, сидевшие вокруг костра.

— Ты пришел провести аршаум через Пардрайю и хочешь моей благодарности и помощи! — зарычал Таргитай и коснулся своей сабли — как бы напоминая себе о том, где она находится.

— Почему бы и нет? Я заслужил их — и твоей благодарности, и твоей помощи.

Таргитай ошеломленно уставился на наглеца-пришельца. Липоксай удивленно приподнял выщипанную тонкую бровь.

“Будь мужественным и стой крепко, — завещал сам себе Виридовикс. — Если они увидят, что ты сдался, пусть даже в малом… то все пропало”.

Выпрямившись во весь рост, кельт нахально глянул сверху вниз на длинный нос хаморского вождя.

— Чем больше аршаумов отправится воевать в Видесс, тем меньше их останется здесь, чтобы гонять вас по степи. Так?

Таргитай поскреб бороду. Высокий певучий голос Липоксая передавал слова кельта на языке степняков. Виридовикс не решался поглядеть по сторонам, чтобы увидеть, как кочевники примут эти дерзкие речи. Но враждебное ворчание стихло.

— Хорошо. Ты — продолжай, — сказал наконец Таргитай.

Тяжелый момент был позади. Виридовикс продолжил свой рассказ. Известие о том, что они с Варатешем были врагами, обрадовало хаморов.

— Братоубийца! — сказал Таргитай, сплюнув в пыль перед своим диваном. — Несколько лет назад хотел войти в наш клан. Его история хуже, чем твоя. Ты забываешь иные вещи. Варатеш — лжет. — Таргитай посмотрел прямо в лицо Виридовиксу, и тот покраснел. — Продолжай. Что дальше?

Виридовикс заговорил было об Авшаре, желая предостеречь кочевников. Но они не знали имени князя-колдуна и потому не боялись. Пусть боги сделают так, чтобы они и не узнали о нем никогда, подумал кельт.

Не без гордости он поведал о том, как вырвался из лап Варатеша. Это вызвало возбужденные крики. Таргитай кратко заметил:

— Недурно.

Виридовикс ухмыльнулся; он уже понял, что хаморский вождь скуп на похвалу.

— В темноте и спешке я поехал на восток, вместо того чтобы двинуться на запад. И вот, наткнулся на твоих людей, — заключил кельт. — Пусть они сами тебе все расскажут.

Перебивая друг друга, кочевники поведали свою часть истории о встрече с Виридовиксом.

Челюсть Таргитая отвисла.

— Голый? — переспросил он у кельта.

— Люди моего племени иногда так сражаются.

— Это может быть очень опасно. И больно, — сказал Таргитай.

Хаморы продолжали расписывать поединок Виридовикса с Рамбехиштом. Таргитай, омрачившись лицом, обратился к Рамбехишту. Вопрос прозвучал резко, как удар бича.

Липоксай перевел слова Таргитая для кельта.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание после того, как проиграл схватку с голым человеком?

Кельт напрягся. Рамбехишт был немалой фигурой в клане. Если сейчас этот хамор начнет поносить своего соперника, то последствия могут быть очень неприятными… Но тот ответил вождю коротко, пожав плечами и бросив всего несколько слов.

— Он побил меня, — перевел Липоксай.

Рамбехишт добавил:

— Голова у меня болит до сих пор. Что еще я могу сказать?..

— Так. — После этого лаконичного ответа Таргитай погрузился в долгое молчание. Наконец вождь хаморов повернулся к Виридовиксу: — Что ж, чужеземец. По крайней мере, ты — настоящий воин. Сила и мужество.

— Да уж. Имеются.

— Так, — повторил кочевник. — Дальше?

— Если бы я попросил тебя проводить меня до страны аршаумов, ты, я полагаю, зарубил бы меня на месте, — сказал Виридовикс.

Липоксай перевел. Хаморы разозлились, но Виридовикс не обращал на это внимания: он должен был сперва дать им пищу для размышлений, чтобы сделать свое предложение более привлекательным.

— У ваших людей есть паршивый сосед, этот негодяй Варатеш, не так ли? У вас имеется большой зуб на него. У меня — тоже. Боги знают, что другие кланы тоже терпеть его не могут. — Как хорошо, что здесь нет видессиан и никто не станет обвинять язычников в “ереси”, за что хвала богам! — Что, если мы покончим с его шайкой раз и навсегда?

И заодно — с Авшаром, подумал Виридовикс, но имени колдуна не назвал.

Вокруг костра послышались гортанные выкрики.

— Зуб на Варатеша? — повторил Таргитай мягко. — О да. У меня есть зуб на него.

Он вскочил на ноги и выкрикнул что-то на своем языке.

— Вы будете рады этому, братья?! — перевел Виридовиксу его слова Липоксай.

По шатру пронесся рев. Это мог быть только один ответ: “Да! ” С кровожадной улыбкой Валаш хлопнул кельта по спине.

Но Таргитай, вождь, был также и осторожен.

— Энари, — позвал он, и Липоксай встал позади него. — Поговори с духами. Спроси у них, будет это хорошо для клана или же это будет плохо.

Липоксай поклонился и закрыл лицо ладонями в знак покорности. Затем он повернулся к Виридовиксу и тихо сказал:

— Подойди ближе и положи руки мне на плечи.

Кожа энари была теплой и мягкой, как пуховая подушка. Из кармашка за пазухой Липоксай вынул кусочек белой коры шириной в два пальца и длиной в руку. Он разрезал кору на три равных части и легонько прихватил тканью к своим рукам.

Виридовикс почувствовал, как тело энари внезапно напряглось. Голова Липоксая резко откинулась назад, как во время припадка эпилепсии. Теперь Виридовикс мог видеть лицо энари. Его губы были плотно сжаты, а глаза открыты. Они смотрели, не мигая, но видели не Виридовикса.

Руки Липоксая двигались, словно обладали отдельным рассудком и не подчинялись телу. Они извивались, сжимая полоски белой коры и тиская их пальцами.

Эта странная игра продолжалась довольно долго. Виридовикс не имел ни малейшего представления о том, как долго она будет идти. Но по тревожному взгляду Таргитая кельт понимал, что происходит что-то необычное. Может быть, нужно вывести Липоксая из транса? Кельт колебался, боясь вмешиваться в магию, которой не понимал.

Энари пришел в себя как раз в тот момент, когда Виридовикс уже решил, что пора встряхнуть его. Пот стекал по гладкому лицу шамана. Халат был насквозь мокрым под пальцами кельта. Липоксай пошатнулся и едва устоял на ногах, как будто долго плыл на корабле и только что сошел на берег. На этот раз он посмотрел на Виридовикса с недоумением и страхом.

— Тебя окружает сильная магия, — сказал он. — Твоя собственная и чужая.

Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Таргитай рявкнул что-то. Липоксай довольно долго отвечал тем же тоном, а затем повернулся к кельту.

— Я смог увидеть очень немного, — объяснил он. — Там было так много магии… Все покрыл туман. Я рассмотрел: пятьдесят глаз, дверь в горах и два меча. Я не знаю, хорошие это знаки или плохие.

Таргитай задумался, обхватив рукой подбородок. Он был недоволен тем, что не сумел узнать больше. Наконец он поднялся и сжал руку Виридовикса.

— Что ж, — сказал вождь. — Можем победить, можем проиграть — вероятность одинакова. Варатешу нужно укоротить уши. До самых плеч. — Он засмеялся. Кельт подумал, что для бандита Таргитай — опасный враг. — Так, — еще раз сказал Таргитай. Похоже, он вставлял это слово в паузы, пока раздумывал над тем, что сказать дальше. — Ты клянешься с нами, да?

— Да, — тут же ответил Виридовикс.

Таргитай перешел на язык степняков. Юноша, у которого были глаза вождя и такой же длинный крючковатый нос, принес большую глиняную чашу и полный бурдюк кумыса. Это был не совсем обычный кумыс — темный, крепкий, с сильным запахом.

— Кара-кумыс, черный кумыс, — объяснил Таргитай, ткнув пальцем в чашу. — Напиток повелителей.

Он не торопился выпить. Взяв две стрелы из колчана, Таргитай положил их наконечниками в чашу. За стрелами последовал меч.

— Твой тоже, — сказал вождь Виридовиксу.

Кельт достал меч и опустил его в чашу (кельтский клинок вошел туда до середины). Таргитай кивнул и, вытащив из ножен кинжал, принял в свою руку ладонь Виридовикса.

— Нельзя дрогнуть или моргнуть, — предупредил он и сделал надрез на мизинце кельта. Капли крови упали в чашу.

— Теперь ты, — сказал Таргитай, передав кельту кинжал. Лицо хамора было как будто высечено из камня, когда кельт рассек ему палец.

Их кровь теперь смешалась. Сильная магия, одобрительно подумал Виридовикс.

Липоксай начал нараспев читать молитву или заклинание. Густые гортанные звуки хаморской речи странно переливались в его высоком голосе.

Пока энари молился, Таргитай объяснил Виридовиксу:

— Ты должен клясться чем можешь: ты будешь как брат нашему клану и никогда не предашь.

Кельт задумался. Какими богами лучше всего поклясться в такую минуту?

— Клянусь Эпоной и Тевтатом, — произнес он громко.

Эпона и Тевтат были самыми сильными богами из всех, кого он знал. Когда Виридовикс назвал их имена, символы друидов на завороженном клинке налились золотом. Глаза Липоксая были закрыты, но Таргитай заметил это.

— А, у тебя есть своя магия тоже, — пробормотал он, уставившись на своего нового союзника.

Когда молитва Липоксая была закончена, вождь хаморов вынул из чаши свое оружие. Виридовикс сделал то же самое, насухо вытерев клинок. Прежде чем вложить клинок в ножны, Таргитай наклонился и осторожно поднес чашу к губам, отпил немного и передал кельту.

— Мы смешали кровь, мы смешаем судьбы, — сказал он, как, видимо, было положено.

Виридовикс отпил тоже. Кара-кумыс был густым и мягким на вкус. Приятный напиток, как хорошее, согревающее вино.

Как только напиток братства соединил кельта с кочевниками, приближенные Таргитая встали со своих подушек и подошли разделить чашу. Слуги передали салфетки из тонкой ткани, чтобы ни одна капля драгоценной влаги не пролилась на землю.

— Теперь ты один из нас, — сказал Таргитай и повторил это по-хаморски, громко рыгнув. — Еще кумысу!

В шатер внесли еще несколько бурдюков. Но там был не темный густой кара-кумыс, а обычный, однако, довольно крепкий. Виридовикс жадно припал к бурдюку, а затем передал его Валашу, сидевшему рядом. Еще один бурдюк подоспел через минуту, затем — еще один… В ушах кельта уже позванивали колокольчики. Крепкий кумыс делал свое дело.

Шапка из волчьего меха все время съезжала на левый глаз Таргитая. Вождь сдвинул ее на затылок и по-совьи глянул на Виридовикса.

— Ты один из нас, — повторил он. Его акцент стал жестче, чем был несколько минут назад. — Должен быть счастлив, совсем счастлив. Это право человека. Ты видишь женщину, которая тебе нравится?

— Проклятье! Поджарь меня, болвана, как кусок мяса! — воскликнул кельт. — Я не бросил на них и беглого взгляда!

То, что он не обратил внимания на женщин, было мерой его тревоги. Теперь Виридовикс мог наконец расслабиться. Случалось, одиночество впивалось в него, как удар ножа, и тогда он вспоминал белокожих кельтских девушек с соломенными или рыжими волосами, похожими на его собственные. Но он не собирался жить одним только прошлым. И когда появлялась возможность развлечься — рисковал. Он усмехнулся, вспомнив Комитту Рангаве. Не то чтобы Виридовикс ожидал увидеть таких же жгучих красавиц в шатре Таргитая…

Как и васпуракане, хаморы имели более угловатые черты, чем утонченные имперцы. Лица их мужчин часто отражали сильные, волевые характеры, однако сходное выражение не красило женщин… Одежда также не способствовала проявлению женственности: женщины хаморов носили штаны, туники и плащи, как и мужчины-кочевники, они закутывались в такие же меха и куртки из кожи. Однако вместо обычных меховых островерхих шапок они надевали маленькие конические повязки для волос, сделанные из шелка и украшенные орнаментом из ярких камней. Наверху были пришиты перья уток и фазанов. Это немного добавляло им привлекательности, однако недостаточно, чтобы сделать желанными.

Хуже всего, подумал Виридовикс, скользя глазами по женщинам, многие из них, вероятно, жены приближенных Таргитая. Полные, неуклюжие, даже самые молодые, они привыкли повелевать. Всего этого Виридовикс предостаточно нахлебался от Комитты.

Они глазели на кельта совершенно откровенно. Виридовикс был рад, что не понимает их языка.

Затем взгляд кельта замер. Недалеко от дивана Таргитая сидела девушка. Чем-то она неуловимо напоминала Неврат — такое же резкое и вместе с тем прекрасное лицо. Ее красота была иной, чем у остроносых видессианок. Наверное, дело в глазах, решил кельт. Они, казалось, улыбались и светились, даже когда ее лицо оставалось неподвижным. Девушка встретила взгляд кельта с той же готовностью, но без соленых шуточек.

— Вот красивая девчонка, — сказал кельт Таргитаю.

Густые брови хамора взметнулись вверх.

— Рад, что ты так думаешь, — сказал он сухо. — Но сделай другой выбор. Возьми на этот раз служанку. Это Сейрем, моя дочь.

— Прости, — сказал Виридовикс, заливаясь краской до корней волос. Он прекрасно знал, что его положение в клане еще очень шатко. — Но как мне отличить служанку от знатной женщины?

— По багтэгу, конечно, — ответил Таргитай. Когда вождь заметил, что кельт не знает этого слова, то сделал движение вокруг головы, показывая, что имеет в виду головную повязку.

Виридовикс кивнул, ругая себя за то, что не обратил внимания на эту деталь. На головном уборе Сейрем были нефриты и полированные опалы, а также причудливые золотые украшения. Очевидно было, что она — не рабыня.

Наконец взор кельта остановился на молодой женщине лет двадцати пяти. Она была далеко не столь красива, как Сейрем, но все же достаточно приятна и обладала хорошей фигурой — этого оказалось довольно, чтобы привлечь внимание кельта.

— Вот эта девушка подойдет, если не возражаешь, — сказал Таргитаю Виридовикс.

— Кто? — Таргитай отложил бурдюк с кумысом, из которого шумно тянул. — А, Азарми. Она прислуживает моей жене Борэйн. Хорошо.

Виридовикс махнул рукой, подзывая девушку к себе. Одна из богато одетых женщин, очень тяжеловесная на вид, сказала что-то своим подругам, которые так и покатились со смеху. Азарми покачала головой. Это вызвало у пожилых женщин новый взрыв хохота.

Кельт предложил девушке кумыс из бурдюка, который Таргитай отложил в сторону. Не зная языка и не имея возможности объясниться с девушкой, кельт не представлял себе, как ему сказать ей что-нибудь нежное. Она не отшатнулась, когда он коснулся ее, но и желания с ее стороны он не почувствовал.

Постель расстелили у костра. Девушка была покорной, и кельт не ощущал неприязни, но зажечь ее он так и не смог. Разочарованный и уязвленный, он жадно думал о Сейрем, спящей всего в несколько шагах от него. Вскоре и самого Виридовикса сморил сон.

* * *

— Мой отец узнал это от своего деда, — рассказывал Ариг. — Когда аршаумы увидели реку Шаум, они приняли ее за море.

— Охотно верю, — отозвался Горгид, глядя на могучую реку, которая несла свои синие воды на юго-запад, к далекому морю Миласа.

Грек прикрыл ладонью глаза: ослепительное полуденное солнце искрилось и плясало на гладкой поверхности воды. Он попытался определить ширину реки, но кто мог бы сказать, на сколько километров она разлилась? На два, на три? После Шаума Куфис, Аранд — да и любая другая река, какую Горгид видел в Галлии, Италии, Греции, — превращались в сущих пигмеев. Горгид обтер лоб ладонью и ощутил шершавое прикосновение песка.

Гуделин, все еще очень неуклюжий в степных одеждах, стряхнул с рукава сухую травинку.

— Как будто дойти до этой реки не было для нас достаточно суровым испытанием… Как же нам перебраться на тот берег? — вопросил бюрократ, обращаясь ко всем и ни к кому в отдельности.

Хороший вопрос, подумал грек. Ближайший брод находился в двухстах пятидесяти километрах к северу. Чтобы построить мост через Шаум, нужно вмешательство богов. Что до кораблей — кто умеет их строить в степи, где почти не встречаются деревья?..

Скилицез оскалил зубы в нехорошей улыбке.

— Пикридий, ты хорошо плаваешь?

— На такое расстояние? Не хуже тебя, клянусь Фосом.

— Лошади плавают лучше, чем вы оба, — заявил Ариг. — Пошли.

Он подвел лошадей к берегу Шаума, соскочил на землю и разделся почти догола, затем прыгнул обратно в седло. Остальные последовали его примеру.

Ариг сказал:

— Направляйте свою лошадь в воду, пока она не начнет плыть. Затем соскользните с нее и крепко держитесь за шею. Я пойду последним. Псой, держи мою лошадь и свою тоже. Я возьму еще одну. Хочу убедиться, что ни одна не останется на берегу.

Аршаум обнажил саблю и проверил остроту лезвия ногтем.

Горгид взял с собой пропитанный маслом кожаный мешок, в котором хранил драгоценную рукопись. Уловив взгляд аршаума, грек пояснил:

— Я буду держаться одной рукой — книга должна оставаться сухой.

Кочевник только пожал плечами. Если грек хочет рисковать жизнью из-за каких-то каракулей на пергаменте — что ж, его личное дело.

Оглядев толстого Гуделина, Ланкин Скилицез сказал:

— Ты будешь держаться на плаву лучше, чем я.

Гуделин только фыркнул.

Горгид дернул поводья, направляя лошадь к реке. Она попыталась увернуться, когда поняла, чего добивается всадник, но он ударил ее по бокам пятками, и лошадь вошла в воду. Оказавшись в реке, она дернула головой и недовольно посмотрела на всадника. Затем, как купальщик, пробующий воду ногой, неуверенно пошла вперед. Снова запнулась.

— Итхи! — крикнул грек на своем языке. — Вперед!

Он еще раз ударил ее пятками. Лошадь наконец поплыла. Она испуганно фыркнула, когда копыта перестали касаться дна, но тут же начала сильно загребать. Противоположный берег, видный с поверхности воды, казался невероятно далеким.

Прянул запасной конь, когда Ариг погнал его в воду, кольнув саблей. Дико заржала лошадь, прыгая в воду и утаскивая за собой остальных, привязанных к ней.

Течение Шаума оказалось не таким сильным, как ожидал Горгид. Оно относило плывущих немного на юг, делая переправу дольше, но в целом не слишком мешало. Вода была холодной и очень прозрачной. Горгид видел на дне реки камни и водоросли.

На середине переправы он заметил большую серую рыбу с коричневыми полосками на спине. Она рылась на дне. Размеры рыбы вызвали у грека нешуточную тревогу: она была поболе лошади.

— Акула! — крикнул Горгид.

— В Шауме нет акул, — заверил его Скилицез. — Они называют ее “мурзалин”, а видессианское название — “сиркат”.

— Мне плевать, как ее называют. — Грек был не столько удивлен, сколько испуган. — Она кусается?

— У нее даже нет зубов. Только сетка для ловли рачков и червей.

— Засоленная икра сирката — редкостный деликатес, — вставил Гуделин тоном гурмана.

— Да и мясо недурно, если хорошенько прокоптить, — добавил Превалий, сын Хараваша. — А из ее плавательного пузыря мы делаем… Как вы это называете, когда свет проходит насквозь?

— Прозрачный, — сказал Гуделин.

— Благодарю, господин. Мы делаем прозрачные окна для шатров.

— А если бы она умела петь, то, я полагаю, вы и это пустили бы в дело, — мрачно сказал грек. Страшная на вид рыба все еще казалась ему опасной.

Превалий отнесся к реплике Горгида с неожиданной серьезностью.

— В степи приходится использовать все. У нас тут слишком мало вещей, чтобы выбрасывать их, не взяв от них всего.

Горгид только хмыкнул, не отводя глаз от сирката, мурзалина или как там это называют. Но рыбина, не обращая на плывущих никакого внимания, продолжала копаться в песке. Через несколько минут она совсем исчезла из вида.

Западный берег приближался. Руки Горгида устали — он постоянно держал мешок с рукописью над поверхностью воды. Время от времени он перекладывал мешок из левой руки в правую, но это не слишком помогало. В конце концов он выпустил шею лошади. До берега оставалось еще метров тридцать. Горгид старался держаться на плаву и, к своей радости, неожиданно почувствовал под ногами дно. Степная лошадка была слишком маленькой, чтобы достать до дна копытами. Теперь настал черед всадника помочь лошади.

Вздохнув с облегчением, грек вывел свою лошадку на берег Шаумкиила. Степь простиралась перед ним — точно такая же, как Пардрайя, оставшаяся на востоке.

С шумным плеском на берег в нескольких метрах от Горгида вышел Скилицез. Горгид тут же полез в свой драгоценный мешок и достал табличку.

— Как правильно пишется “мурзалин”? Скажи мне, пожалуйста, по буквам, — попросил грек.

Скилицез посмотрел на него как на слабоумного, но все же терпеливо разъяснил.

* * *

В развевающихся белых одеждах, широкими шагами Авшар метался по шатру, точно загнанная в клетку пантера. Громадный рост колдуна и размашистые движения делали шатер маленьким, тесным, неудобным, будто предназначенным для народа карликов. Колдун пнул ногой подушку, которая полетела в стену, отскочила и упала, сбив небольшую картинку с изображением сурового воина в черных доспехах, бросающего в своих врагов три острых молнии.

Авшар резко повернулся к Варатешу:

— Бездельник! Пес! Безмозглый червь! Кусок дерьма! Мало вырезать твое сердце, после того, что ты сделал!

В шатре они были наедине. Авшар хорошо знал, что нельзя унижать вождя перед его бандитами.

Гнев колдуна жег огнем, его слова были как плеть. Варатеш наклонил голову. Больше всего на свете он хотел бы заслужить похвалу этого человека. И потому вытерпел оскорбления, за которые любой другой давно поплатился бы жизнью.

Но изгой не считал себя рабом и потому счел возможным сказать в свою защиту:

— Я — не единственный, кто совершил в этом деле ошибку. Ты послал меня не за тем человеком. Он…

Авшар резко ударил его железной рукавицей. Удар был так силен, что Варатеш полетел лицом в пыль.

Вождь-изгой поднялся. Лицо его было окровавлено, голова гудела. Рука скользнула за пояс, к ножу. Он любил и Кодомана, но Кодоман тоже первым нанес удар…

— Кто ты такой, чтобы так обращаться со мной? — прошептал Варатеш. Слезы жгли ему глаза.

Авшар засмеялся. Смех его был черен, как одежды Скотоса…

И отбросил с лица покрывало, которое всегда окутывало его.

— Ну что, червь! — сказал Авшар. — Так кто же я такой?

Варатеш застонал и упал на колени.

Глава седьмая

Фекла Зонара передала слуге серебряный подсвечник.

— Положи в мешок, — велела она.

Слуга в недоумении повертел подсвечник в руке. Фекла забрала у слуги массивный поставец и сама засунула в мешок, который увязывал слуга.

— И это тоже, — добавила она, подавая позолоченное серебряное блюдо с чеканкой на охотничьи темы.

— Мы должны сберечь и это! — В комнату вбежала Эритро с целой кучей глиняных чаш, ярко расписанных узорами. — Они слишком красивы, чтобы оставлять их этим грязным намдалени.

— Милосердный Фос! — возопил Ситта Зонар. — Почему бы заодно не прихватить корыта, из которых кормят свиней, раз уж ты решила тащить с собой все подряд? Все это бесполезный мусор. Пусть островитяне подавятся, на здоровье! У нас нет времени спасать все это барахло. Все равно придется половину бросить в пути, так что смысла нет тратить нервы…

Он покрутил головой.

— Лучше не трать нервы на ругань с Эритро, — посоветовала дочь Ситты, Ипатия.

Землевладелец вздохнул и повернулся к Скавру:

— Женщины начисто лишены логики, не считаешь?

Не выпуская из рук чаши, Эритро разъяренным воробьем набросилась на брата:

— Что этот солдафон знает о логике? Зачем ты задаешь ему бесполезные вопросы? Это за ним на хвосте притащились сюда намдалени! Если бы не он, мы бы преспокойно жили в нашем поместье. А теперь нам придется кочевать куда-то за холмы, будто мы — какие-то хаморы, что следуют за своими стадами…

— Все, хватит! — оборвал Зонар. На этот раз он рассердился всерьез. — Если бы не он?.. Если бы не он, я бы давным-давно валялся трупом в лесу или сидел бы в плену у намдалени. И выкупать меня пришлось бы ценой нашего поместья. Забыла?

— Да, забыла! — ничуть не смутившись, ответила Эритро. — Вся эта суматоха, бегство… Все это сводит меня с ума. Ничего удивительного! — Она наклонилась, положила чаши поверх кучи подсвечников и серебряных блюд.

Ее брат взглянул в глаза Ипатии, но та сделала вид, будто не замечает.

Сначала Марк подумал, что Эритро зла и несправедлива. Но по некотором размышлении уже не был в этом столь уверен. Многие землевладельцы западных провинций были настроены вполне дружественно к намдалени и “императору” Метрикию.

— Ты, Ситта, тоже мог бы встать на их сторону, если бы не мои солдаты, — заключил трибун.

Эритро усмехнулась.

— Не поддерживай ее, — сказал Зонар. — Чтобы я пожал руку бандитам? Сел за один стол с еретиками? Пусть лучше этот дом, пылая, обрушится мне на голову, чем я преклоню колени перед Драксом, его сворой и марионеткой-императором. Нет уж. Я страшно рад, что могу уйти с тобой.

Поместье и без того сгорит, подумал трибун горько. Оборонительные сооружения вокруг поместья, дополнительный отряд хатришей Пакимера — все это будет бессильно остановить намдалени, вздумай Дракс бросить на легионеров все свои силы. А крупные соединения намдалени были уже рядом. Разведчики Пакимера доносили, что колонна островитян должна пересечь Аранд не сегодня-завтра. Значит, нужно снова отступать, на сей раз в южном направлении, в сторону холмов.

Скавр вышел из дома. Семейство Зонара продолжало спорить о том, какие из вещей взять, а что бросить.

Мимо проходили стада — мычащие коровы, блеющие овцы. Пастухи отгоняли стада, чтобы не мешать выступающей в поход армии.

— Давай, живей, шевелись! — кричал старший пастух. — Нет, Стор, не давай им сейчас пить. У нас будет для этого много времени потом, когда все уйдут.

Гай Филипп наблюдал за пастухом с растущим уважением.

— Вот кто мог бы стать неплохим офицером, — заметил он трибуну.

У Марка блеснула идея.

— Так почему бы не сделать из него офицера? Кто лучше него может возглавить твоих партизан?

Старший центурион уставился на Марка удивленно.

— Клянусь богами, тройная шестерка <Тройная шестерка: три кубика, выбросившие шесть очков при игре в кости. Здесь: отличная идея, удачная мысль. — Прим. перев. >!

Оба римлянина обменялись улыбками. В Видессе, в отличие от Рима, шестерки были худшими бросками — имперцы называли их “демонами”. Фраза Гая Филиппа заключала в себе одну из тех маленьких деталей, которые все еще делали легионеров в Империи чужаками.

— Эй! — крикнул Гай Филипп.

— Ты мне? — спросил старший пастух, не поворачивая головы. — Подожди.

Он быстро разделил два стада, направив их в разные стороны, чтобы они не мешали друг другу пастись. Когда это было закончено, он подошел к римлянам и кивнул им с завидным достоинством.

— Чем могу быть полезен?

Марк заговорил было, но запнулся, не зная имени пастуха.

— Тарасикодисса Симокатта, — представился тот. Римляне моргнули, услышав столь длинное имя. Пастух добавил: — Все зовут меня просто Расс.

— И правильно делают, — прошептал Гай Филипп, но по-латыни.

Скавр тоже подумал об этом, однако заговорил сразу о деле:

— Когда мы встретились впервые, ты говорил, что собирался поднимать на чужаков округу.

Расс снова кивнул.

— Так тебе приходилось держать в руках оружие?

— Немного. Лук, топор. Копье. Меч — почти не приходилось.

— Любишь сражаться? — спросил Гай Филипп.

Ответ был быстрым и определенным:

— Нет.

Старший центурион просиял. Это выражение удивительно не гармонировало с его суровым, обветренным лицом.

— Ты был прав, Скавр. Мне, пожалуй, подойдет этот парень. — Гай Филипп поверялся к Симокатте. — Хочешь, чтобы намдалени пожалели о том, что вообще появились на свет Божий?

Расс долго изучал лицо центуриона. Постепенно физиономия старшего пастуха приобрела точно такое же хитрое, лукавое выражение, точно в зеркале. У этих двоих — бородатого видессианского пастуха и старого римского ветерана — очень много общего, невольно подумалось Марку, Приманка была слишком лакомой, чтобы Расс отказался отщипнуть хотя бы кусочек…

— Расскажи мне об этом побольше, — попросил Расс.

Гай Филипп улыбнулся.

* * *

Двумя днями позднее старший центурион глядел куда как более мрачно. Ранним утром, поднимаясь вместе с легионом на холмы, он оглянулся назад, на поместье Зонары.

— Надо было поджечь дом, — сказал он Марку. — Это поместье — отличный укрепленный пункт. Не стоило оставлять его Драксу.

— Знаю, — отозвался трибун. — Но если бы мы подожгли его, то что подумали бы об этом местные землевладельцы? Если мы жжем их дома, то что, спрашивается, они выигрывают, присоединившись к нам? Мы должны оставлять их дома в неприкосновенности. Иначе они станут смотреть на нас как на еще один отряд варваров, таких же скверных, как намдалени.

— Может, и так, — сказал Гай Филипп. — Да только не слишком мы им понадобимся, если открыто покажем свою слабость.

Скавр только хмыкнул. К сожалению, в этих словах было слишком много правды. Разрушить поместье Зонаров и восстановить против себя землевладельцев? Или подарить это поместье Драксу в качестве отличной базы? Что принесет больше вреда? Вопрос был обоюдоострым. Хотелось бы Марку найти точный ответ в этой ситуации, когда тактика должна перевесить стратегию.

— Ничего, время от времени на ошибках учатся, — утешил Гай Филипп, когда Скавр поделился с ним своими сомнениями. Затем добавил: — Конечно, если ты сделаешь слишком большую ошибку, она убьет тебя, и после этого ты уже немногому сможешь научиться.

— Ты всегда умел снять тяжесть с моего сердца, — сухо сказал Марк.

На севере, в горле долины, которая принадлежала Зонару, Скавр заметил движение.

— Мы вовремя унесли ноги. Намдалени тут как тут. Как ты думаешь, нас хорошо прикроют?

— Арьергард Тарасия? Исключено. Он не выдержит фронтальной атаки. — В голосе старшего центуриона звучали твердая убежденность и вместе с тем искреннее сожаление. Гай Филипп подозвал к себе солдата: — Эй, Флор, приведи-ка сюда этого пастуха Расса. Я хочу, чтобы он кое-что увидел.

Римлянин отдал честь и побежал выполнять приказание.

Юный Тарасий Зонар отказался присоединиться к легионерам, когда те отходили к холмам.

— Нет, — сказал он еле слышным от волнения голосом. Болезнь оставила красные пятна на его скулах. — Я останусь и буду сражаться здесь. Моей жизни и без того отмерен короткий срок. Погибнуть за свою землю — это славный и быстрый конец. Куда лучше, чем угаснуть в постели от скучной хворобы.

Родные не сумели отговорить его, а Скавр даже и не пытался: согласно учению стоиков, человек решает сам, когда и как ему лучше расстаться с жизнью.

Десяток солдат из дружины Зонара решили остаться с Тарасием.

Расс Симокатта вернулся вместе с легионером.

— В чем дело? — спросил он старшего центуриона.

— Просто стой здесь и смотри, — сказал ему Гай Филипп.

Входя в долину, солдаты Княжества, опытные воины, выстроились в атакующую боевую линию. Они не хотели рисковать понапрасну и попасть в засаду. Затем они увидели, что лагерь легионеров пуст, и ускорили продвижение. На холмах они, несомненно, уже заметили отступающих римлян.

Захватчики подошли к поместью Зонара почти вплотную, когда Тарасий и его солдаты выскочили из яблоневого сада и бросились в атаку. Сабли сверкали на солнце, лошади неслись вперед под ударами шпор.

На большом расстоянии все казалось крошечным и безмолвным: картина с натуры, на которой каким-то образом передвигались изображения. Вот один островитянин упал с коня, за ним другой… После мгновенного замешательства намдалени вступили в бой.

Все больше и больше латников окружали маленький отряд Тарасия кольцом сверкающих клинков. Симокатта смотрел то на юного Зонара, то на его родных. Лицо Ситты было, казалось, высечено из камня, прорезанного глубокими скорбными трещинами. Старый землевладелец пристально наблюдал за неравным боем. Время от времени его руки сжимали узду, как бы повторяя удар сабли. Его жена и дочь безмолвно обнялись. Эритро горько плакала. В бессильной ярости старший пастух стискивал кулаки.

Битва у поместья уже почти закончилась…

— Что ты видишь? — спросил Гай Филипп.

— Отважного человека, — тихо ответил Симокатта.

— Вероятно. Но кроме того, ты увидел дурака.

В гневе Симокатта повернулся к своему собеседнику, но старший центурион говорил с таким возбуждением, на какое только был способен. Марк никогда еще не видел своего флегматичного старшего офицера в таком волнении.

— Подумай об этом, Расс, крепко подумай. Скоро ты сам возглавишь своих людей в битвах против намдалени. У них не будет ни опыта, ни хорошего оружия, какое было у солдат Тарасия. Что сделал Зонар? Он выскочил из укрытия, вместо того чтобы сражаться под его защитой. Он атаковал отряд, превышающий его по численности во много раз. А следовало бы — наоборот. Он отважен? И что хорошего принесла ему отвага в этом последнем бою?

Конных видессиан в долине больше не было…

— Наша задача — жалить противника и причинять ему всевозможный вред. В наши задачи не входит попусту терять своих людей.

Старший пастух долго молчал, прежде чем ответить:

— Ты очень жестокий человек, римлянин.

— Возможно. Я занимаюсь этим грязным ремеслом вот уже тридцать трудных лет. Поверь мне, я знаю, что к чему. Я показываю тебе то, чем ты займешься завтра. Ты будешь это делать. Делать, а не говорить красивые слова насчет того, что, мол, собираешься поднимать на чужаков долину. Если у тебя не хватит духа на такое, то лучше уж сразу убирайся к своим коровам.

Симокатта замахнулся кулаком, больше от отчаяния, чем от злости. Гай Филипп увернулся и шагнул вперед, точным и аккуратным движением сжав руку пастуха и завернув ее у него за спиной. Симокатта раскрыл рот от боли. Старший центурион тут же выпустил его и хлопнул ладонью по спине.

— То, что ты думаешь обо мне сейчас, — это твое личное дело. Послушай доброго совета. Он поможет тебе когда-нибудь спасти шкуру.

Симокатта коротко кивнул и ушел.

— Он нам подходят, — сказал Гай Филипп, глядя в спину удаляющегося Расса.

— Неужели тебе нужно было обойтись с ним так грубо? — спросил трибун.

— Думаю, да. Новички всегда приходят в солдатскую науку с ворохом глупых идей в глупой голове.

Горький опыт последних трех лет заставил Марка добавить:

— Здесь не слишком много места остается для сердечности и мягкости.

— Знаешь, что я думаю о сердечности и мягкости? — Старший центурион сплюнул в пыль. — Вот что я об этом думаю. В конце концов, не Ахилл взял штурмом Трою.

Скавр изумленно воззрился на старшего центуриона. Если Гай Филипп, который едва умел писать по буквам собственное имя, привел в пример сюжет из Илиады, то старый Гомер и впрямь был величайшим поэтом!

* * *

Неплохо изучив обычную тактику Дракса, трибун полагал, что барон постарается захлопнуть все проходы на юг, но не станет серьезно думать о нападении на холмы. Однако барон — возможно, считая победу совсем близкой, — проявил куда больше агрессивности, нежели рассчитывал Скавр. Дракс не только возвел на склонах холмов и в горле долины деревянные укрепления (которые к тому же могли служить и наблюдательными пунктами), но и одновременно с тем разослал по всей холмистой возвышенности разъезды своих конников.

Островитяне грабили и сжигали все на своем пути. Они буквально дышали легиону Скавра в затылок. Марк и без недовольных взглядов, которые то и дело бросал на него Ситта Зонар, понимал: с захватчиками нужно кончать как можно скорее. Если небольшие конные отряды намдалени могут преспокойно грабить и убивать крестьян — то какой смысл видессианам поддерживать легионеров? Все равно от римлян никакого толку…

Уделив этой безотрадной теме несколько минут неприятных размышлений, Скавр отправился на поиски Лаона Пакимера.

Хатриш только что выстроил небольшую крепость из земли и палочек и теперь разрушал ее, бросаясь большими спелыми виноградинами.

— Хорошо бы настоящие крепости намдалени падали так же легко, — заговорил Марк. Игрушечная катапульта Пакимера уже почти довершила разрушение.

— Да, куда проще работать, когда в тебя не летят копья и стрелы, — согласился Пакимер, прицеливаясь более тщательно. Он коснулся ремешка, и маленькая катапульта выстрелила большой ягодой. На насыпь упала щепочка.

Марк ждал. Нетерпение его росло. А хатриш снова заряжал свою игрушку. Наконец он поднял на Марка глаза, и на рябом лице Пакимера появилась хитрая улыбка.

— Ты вот-вот лопнешь?

При виде такой наглости трибун рассмеялся:

— Еще нет.

— Я боюсь услышать то, что ты хочешь сказать. Моим ребятам настала пора отработать взятое в Кизике, так? Да, да, не отпирайся. По глазам вижу. Ну, какую пакость для меня ты изобрел на этот раз?

Марк принялся объяснять. Слушая, хатриш пощипывал свою неровную бородку, размышлял.

— Пожалуй, можно попробовать. Нужен хороший проводник.

— Симокатта даст тебе опытного человека.

— Договорились. Через три дня?

Скавр кивнул.

— Вся трудность в том, — заметил хатриш, — чтобы не откусить слишком большой кусок.

— Именно.

Как обычно, Пакимер прекрасно понял, что от него требовалось. И, как водится, не слишком рвался следовать приказу.

Заложив в катапульту еще одну ягоду, хатриш покачал головой:

— Недостаточно круглая. Хочешь винограда, Скавр?

Он засмеялся, когда Марк сделал вид, что не слышит.

* * *

Скавра угораздило спрятаться за диким укропом. Маленькие бледно-желтые цветочки, покрывавшие куст, оказались такими пахучими, что глаза у Марка стали слезиться, как от рубленого лука. Трибун сильно прикусил губу, чтобы не чихнуть. Пока что еще ничего не происходило. Но раз чихнув, уже не остановишься, а это было бы, мягко говоря, нежелательно. Особенно когда сидишь в засаде. Нос чесался уже нестерпимо.

Полдюжины конных хатришей ворвались в долину, изо всех сил подгоняя своих низкорослых степных лошадок. Время от времени то один, то другой привставал на стременах и пускал стрелу в намдалени — островитяне гнались за маленькими наглецами по пятам.

Во главе конного отряда намдалени мчался молодой человек плотного сложения. Его звали Грас. Хоть он и был молод, но осторожности не чуждался. У входа в долину он остановил своих людей, остановился, сторожко оглядывая стены узкого ущелья.

Однако Расс Симокатта и Гай Филипп выбрали удачное место для засады. Манипула Юния Блеза давно уже лежала в укрытии, ожидая приближения врага, но ни блеск оружия, ни неосторожное движение не выдавали присутствия солдат. Наконец Грас гикнул и махнул рукой.

Сжимая меч, Марк ждал, пока все намдалени войдут в долину, а после кивнул буккинатору. Резко прозвучал громкий сигнал. С криком “Гавр! ” легионеры выскочили из-за кустов и понеслись с крутых склонов прямо на опешивших островитян.

Двое латников в арьергарде повернули коней и попытались выскочить из долины. Это была не трусость: они хотели привести с собой подкрепление. Копье впилось в живот одного из коней. Животное рухнуло на землю, дико заржав и подминая под себя всадника. Второй намдалени был уже у самого горла ущелья, когда три легионера сдернули его с седла.

Проклиная все на свете, Грас попытался построить своих людей кольцом.

Но вот один из римлян бросился к ним наперерез, далеко опередив своих товарищей. Это был Тит Пуллион. Он крикнул:

— За мной, Ворен! Посмотрим, кто из нас лучше!

Из строя выскочил второй легионер. Луций Ворен помчался за своим давнишним соперником, ругаясь во все горло. Пуллион метнул копье с очень большого расстояния. Бросок был метким — копье вонзилось в бедро стоящего рядом с Грасом намдалени. Раненый закричал от боли и рухнул с лошади. Пуллион бросился вперед, чтобы прикончить его, но двое намдалени прикрыли собой раненого товарища.

Тяжелое копье пробило толстое дерево римского щита. Острый железный наконечник ударил в металлическую пряжку перевязи и отбросил меч вправо. Когда Пуллион привычно потянулся за гладием, его рука встретила пустоту. Намдалени замахнулся на римлянина мечом. Пуллион перекатился на спину, прикрываясь своим поврежденным щитом.

Осатанев, как берсерк, Луций Ворен бросился на островитян.

— Не трогайте его, ублюдки, кровавые грифы, вонючие гиены! Пусть он и дерьмо, но римское дерьмо лучше всей вашей вшивой банды!

Ворен убил намдалени, который бросил копье в Пуллиона, отшвырнув легкий щит островитянина своим тяжелым пехотным щитом и пронзив бок врага мечом.

Еще двое врагов решили, вероятно, что Пуллион мертв, и набросились на Ворена. Тот был более чем жив и яростно отбивался. Сейчас Ворену мог бы позавидовать сам Виридовикс.

Однако и Пуллион оказался далеко не трупом. Достав из ножен меч, он отбросил бесполезный щит и вскочил на ноги. Римский гладий впился в бок лошади. Обливаясь кровью, животное покачнулось. Всадник обхватил коня за шею, желая удержать его на месте, однако это было уже бесполезно.

— Ублюдок! — пропыхтел Ворен.

— Отродье шлюхи! — рявкнул Пуллион.

Они отбивались спина к спине, то и дело осыпая друг друга ругательствами.

В этот момент остальные римляне уже подбежали к отряду Граса. Давление на спорщиков ослабло. Окруженные превосходящими силами легиона, падая один за другим под ударами копий и мечей, островитяне стали сдаваться.

Грас, изнемогая от ужаса и стыда оттого, что попался в такую простую ловушку, пешим бросился на Марка. Лошадь намдалени пала.

— Сдавайся! — крикнул трибун.

— Провались ты под лед! — ответил Грас, едва не плача.

Трибун поднял щит, сдерживая бешеную атаку. Граса как будто поддерживала та же ярость, что кипела в Пуллионе и Ворене. Он наносил удар за ударом, как заведенный.

В своем гневе Грас почти забыл о защите. Несколько раз он открывался, однако Марк только теснил его. Трибун не хотел убивать командира намдалени. Маленькое сражение в долине было уже выиграно. Грас нужен был Скавру живым и в плену, а не мертвым и на свободе.

Гай Филипп наклонился, подобрал увесистый камень и с близкого расстояния метнул его в противника Скавра. Камень со звоном отскочил от конического шлема намдалени. Грас покачнулся и чуть не упал на землю. Марк и старший центурион подхватили его, завернули ему руки за спину, повалили и обезоружили.

— Хорошо кидаешь, — сказал трибун Гаю Филиппу.

— Я понял, что ты не хочешь убивать его.

Расс Симокатта переводил удивленный взгляд с трибуна и старшего центуриона на Пуллиона с Вореном. Те, сияя, принимали поздравления своих товарищей.

— Кто вы такие, чужеземцы? — спросил пастух Скавра. — Вы оба сделали все, чтобы не убивать этого парня… — Он коснулся Граса носком сапога. — А те двое — настоящие сумасшедшие.

Трибун бросил беглый взгляд на спорщиков-легионеров. Юний Блез как раз поздравлял их. Марк нахмурился. Младший центурион, казалось, не замечал очевидного.

Скавр повернулся к Симокатте:

— Сейчас ты увидишь, Расс, кто мы такие. — И крикнул, обращаясь к своим солдатам: — Пуллион, Ворен, подойдите-ка сюда.

Солдаты обменялись понимающими взглядами. Подбежали к Скавру, замерли.

— Надеюсь, ваши распри позади, — заметил трибун. — Сегодня вы спасли друг другу жизнь. Этого довольно, чтобы прекратить споры навсегда.

Трибун говорил по-видессиански, чтобы старший пастух тоже мог его понять.

— Да, — ответили легионеры в голос. На этот раз они говорили искренне.

— Нет смысла долго разглагольствовать о том, что вы действовали мужественно и умело. Я рад, что вы оба целы.

— Спасибо, — отозвался Пуллион, улыбаясь. Ворен тоже усмехнулся, глядя на своего старого соперника.

— Никто не давал команды “вольно”, паршивцы! — рявкнул Гай Филипп.

Легионеры вытянулись. Напряженное выражение вернулось на их лица.

— Вы оба наказаны вычетом недельного жалованья за то, что вышли из строя во время атаки, — продолжал Скавр. На этот раз в его голосе не было мягкости. — Вы не только подвергли опасности друг друга, посмев перенести свои распри на сражение. Вы подвергли опасности своих товарищей. Чтобы этого больше никогда не повторялось, понятно?

— Да, — тихо ответили оба солдата.

— Что за игры вы тут затеяли? — обратился к ним Гай Филипп. — По мне, вы были не лучше двух бесноватых галлов, насосавшихся пива.

Более сильного оскорбления для нарушителей дисциплины старший центурион просто не ведал. Ворен густо покраснел, а Пуллион переступил с ноги на ногу, как провинившийся мальчишка. Сейчас оба совсем не были похожи на яростных бойцов, которые неистовствовали на поле боя несколько минут назад.

— Ну так что, Расс, — спросил трибун у Симокатты, — кто мы такие, а?

— Стадо ублюдков, если вам так уж хочется, — с земли проговорил связанный Грас.

— Эй ты там, заткнись! — сказал Гай Филипп беззлобно.

Не веря собственным глазам, Симокатта смотрел, как римляне покорно принимают наказание. Старший пастух еще никогда не видел такого повиновения от солдат. Расс почесал голову, поскреб бороду.

— Будь я проклят за эти слова, но я чертовски рад, что вы не сражаетесь против меня.

* * *

Отрезанный от юго-востока, Марк с нетерпением ждал новостей с “большой земли”. Когда трибун уже потерял надежду что-либо узнать о событиях в столице, через намдаленские заставы пробился императорский гонец — усталый, оборванный невысокий человечек с лисьим лицом. Патрули хатришей обнаружили его и привели к трибуну.

— Меня зовут Карбей Антакин. — Острые глаза гонца быстро и цепко обежали лагерь легионеров, не упустив, казалось, ни одной мелочи.

— Рад тебя видеть, — сказал Марк, крепко пожимая его руку. — Очень рад.

— Я тоже счастлив, что нашел вас, — ответил гонец. В его речи звучало быстрое стаккато столичного выговора. — Скачка была просто дьявольской. Проклятые игроки шарят по всей долине.

Он назвал людей Княжества “игроками”, оскорбительным прозвищем, намекающим на их азартную религию. Намдалени отвечали имперцам, впрочем, таким же презрением, именуя их — за напыщенность — “индюками”.

Римлянин подавил вздох. Он терпеть не мог всех этих религиозных разногласий, подчас кровавых. Помнил он и о том, что барон Дракс был чрезвычайно одаренной личностью во всем, что касалось подстав и двойной игры.

— Позволь мне получить некоторое подтверждение тому, что ты действительно послан к нам Императором, — сказал он Антакину.

— Ах да. Конечно. — Видессианин потер ладони. — Итак, какого мнения Его Императорское Величество Автократор Видессиан о вспыльчивых и страстных женщинах?

Скавр сразу успокоился. Только Туризин мог воспользоваться таким “паролем”. Молодой Гавр делал это не в первый раз.

— Горячие подруги приносят много удовольствия, но ужасно утомляют.

— Похоже на правду, — усмехнулся Антакин. Смех у него был хороший. — Помню одну девушку по имени Пантия… Впрочем, это не имеет отношения к делу. Вернемся к главному. Как дела?

— Замерли на мертвой точке. Намдалени больше носу не кажут в эти холмы. Особенно после того, как мы пару раз качественно надавали им по зубам. Но и я отсюда выбраться тоже не могу. Слишком много их внизу, в долине. А как Гавр? Не мог бы он прогнать их отсюда?

Гонец сморщился.

— Исключено. Автократор только что вышел из столицы во главе двух больших отрядов и отправился в Опсикион. Намдалени высадились там.

— Проклятие. Великолепно! — сказал Гай Филипп. — Мы должны были догадаться…

— Благодарение Фосу, это всего лишь пираты, а не сам князь Томонд, — сказал Антакин. — Кстати, к слову о пиратах… Они появились также и на побережье западных провинций. За три дня до того, как я отправился в путь, Леймокер вернулся из погони за корсарами. Четырех он отогнал, один корабль потопил. Держу пари на что угодно, их и тут рыскает парочка.

— Милосердные боги… — огорченно проговорил Скавр по-латыни. Затем он снова перешел на видессианский. — В таком случае наши силы примерно сопоставимы со всей армией Автократора.

— В общем, да, — ответил гонец. — По правде говоря, я буду счастлив доложить ему о том, насколько вы сильны. После… м-м… неудачи при Сангарии он всерьез опасался, что армия Зигабена разбита вся… Или вся предала его во главе с военачальником.

Будь трижды проклят Дракс, подумал Марк.

Антакин заключил:

— Но вы не похожи на людей, потерпевших поражение.

— Надеюсь, — фыркнул Гай Филипп презрительно.

В этот момент в офицерскую палатку вошел Лаон Пакимер. Он как раз успел услышать последнюю фразу.

— Вот уж точно, — сказал хатриш. В его глазах сверкнули веселые искорки. — Потому что тебя твои солдаты боятся больше, чем Дракса. Барон может всего-навсего убить их, а ты… О, ты можешь их отругать.

Старший центурион снова фыркнул, но без неудовольствия.

— Ты ехал по землям, занятым намдалени, — обратился Марк к Антакину. — Как относится к ним местное население?

— Любопытный вопрос. — Антакин посмотрел на трибуна с уважением. — Думаешь поднять восстание? Его Величество говорил, что у тебя довольно ума и хитрости. Ну что ж. Крестьяне и многие землевладельцы готовы поджарить игроков на медленном огне. Крестьяне ненавидят их за грабежи, а знать — за отнятые поместья. Дракс отбирает у магнатов земли и передает угодья своим людям. — Гонец плотно сжал губы. — Но вот в городах, боюсь, происходит нечто противоположное. Дракс, конечно же, берет налоги и с горожан. Но куда меньше, чем те платили Видессу. Горожане рассчитывают, кроме того, что намдалени защитят их от йездов.

При этих словах Лаон Пакимер еле заметно покачал головой. Уловив это движение, Антакин удивленно поднял бровь. К большому облегчению Скавра, хатриш не стал объяснять значение своего жеста. И все же трибун легко догадался, что к чему, и волосы на голове встали у него дыбом.

* * *

— Ладно, а если врагов придет больше, чем мы думали, когда устраивали засаду? — Этот вопрос задал высокий тощий крестьянин в штанах из грубого домотканого полотна и толстой кожаной куртке. Он неуверенно сжимал в руках рогатину, с которой в мирное время хаживал на медведя.

Гай Филипп призвал на помощь все свое терпение. Эти видессианские новобранцы не обладали ни римской дисциплиной, ни горячим желанием драться — подобно иберийцам, сплоченным Серторием в могучую и опасную партизанскую армию. И все же эти две сотни человек, сгрудившихся сейчас около старшего центуриона, были добровольцами. Они пришли из долин или с гор, предпочитая взять в руки оружие.

Старший центурион ответил:

— Чтобы объяснить, что в таком случае нужно сделать, не нужен я. Кто скажет?

С десяток рук взметнулись вверх. Первым поднял руку Расс Симокатта. Гай Филипп сделал вид, что не замечает старшего пастуха Зонара.

— Ну, давай, ты. Да, ты, седой.

Седовласый мужчина встал, сжал руки за спиной и наклонил голову, словно отвечая учителю — как делал это в далеком, уже забытом детстве. У его ног лежал легкий охотничий лук.

— Если их будет слишком много, мы останемся в укрытии и не выдадим себя, — сказал он застенчиво.

— Именно! — одобрил Гай Филипп. — И нечего стыдиться. Если счет не в вашу пользу, если врагов слишком много, не вздумайте шутить с намдалени. У них отличные доспехи и оружие, и они отлично знают, как с ними обращаться. Совсем как я. — И лениво усмехнулся.

Марк, наблюдавший за уроком, увидел, как будущие партизаны помрачнели: вспомнили небольшую “демонстрацию силы”, учиненную Гаем Филиппом несколько дней назад. В полной экипировке и вооружении старший центурион пригласил четверых добровольцев напасть на него с оружием. Любых, на выбор.

Схватка длилась недолго. Развернув копье, Гай Филипп древком ударил в солнечное сплетение одного из нападавших (тот согнулся пополам), увернулся от другого, норовившего достать серпом, и обрушил древко на его голову. Копье переломилось пополам.

Извернувшись, как змея, старший центурион позволил третьему видессианину ударить дубинкой по своему щиту, а затем стукнул “врага” краем окованного бронзой щита в подбородок.

Нападающий еще оседал на землю, а Гай Филипп с мечом в руке уже встречал четвертого противника. Видессианин нападал с коротким копьем. Парень был достаточно отважен, чтобы замахнуться, но Гай Филипп грациозно, словно танцуя, отбил удар щитом и легонько кольнул крестьянина мечом в грудь.

Двое видессиан лежали без сознания, еще один беспомощно простерся на земле. Четвертый, бледный, как мел, трясся мелкой дрожью. Недурной результат для одной минуты боя.

В ту ночь из лагеря удрало около дюжины добровольцев. Но для тех, кто остался, старший центурион оказался куда лучшим учителем, чем надеялся Скавр. Гай Филипп обучал будущих партизан с таким рвением, какое далеко не всегда вносил в свои повседневные обязанности. За долгие годы служба стала привычной и немного прискучила, как любая работа. Новая роль учителя словно возвращала его назад, в юность. Старший центурион погрузился в эту деятельность с невиданным энтузиазмом. Во всяком случае, с того дня, как Марк познакомился с Гаем Филиппом в легионе, Скавру еще не доводилось видеть своего старшего офицера таким увлеченным.

Между тем ветеран объяснял своим ученикам:

— Нападайте первыми. Вносите как можно больше паники. Разрушайте все, до чего дотягиваетесь. И уносите ноги как можно скорее. Иногда не так уж плохо бросить по дороге оружие. Безоружными удирать легче.

Боги! Святотатственный совет — попробовал бы римский легионер бросить оружие отступая… Однако для партизан это имело смысл.

— Если вы будете безоружны, то кто, спрашивается, разберет, кто вы такие на самом деле: партизаны или мирные крестьяне?

— А если нас будут преследовать? — спросил кто-то.

— Рассыпайтесь в разные стороны. Как только окажетесь вне поля зрения, сразу останавливайтесь. Ходите по полю, срывайте колосья. Делайте вид, что заняты этим уже целый день. Враги промчатся мимо, не обратив на вас внимания. — Гай Филипп весело улыбался. Эта улыбка была совсем не похожа на его обычную циничную усмешку. — Вы получите большое удовольствие.

Марк даже поковырял пальцем в ухе. Он едва мог поверить услышанному. Старший центурион, закаленный и жесткий профессионал, — это он уверяет, что от солдатской работы можно получить “большое удовольствие”?

М-да. Всегда приятно снова окунуться в воспоминания о своей юности. Но Гай Филипп, похоже, вторично впал в детство.

* * *

Во главе отряда намдалени на юг двигался Руэльм, сын Ранульфа. Он направлялся к холмам, где до сих пор бурлило сопротивление барону Драксу. Руэльм даже на миг не мог считать себя подданным какого-то там “императора Зигабена”. Это кусок для видессиан — пусть жуют, коли уж они так любят политические игры.

На краткий миг Руэльм остановился, чтобы зажечь факел. Сумерки уже сгустились, но он продолжал идти вперед. Если все будет удачно, он присоединится к Баили около полуночи. Это радовало. Когда Руэльм выступил из Кизика, он предполагал, что придется провести в пути лишний день, но брод через Аранд, который показал один оборванец-видессианин, сберег немало времени. Брод стоил золотого, да и у оборванца был такой вид, словно он в последние годы не слишком много видел денег.

Вокруг факела кругами летал ночной мотылек. Ночь была тихой и очень теплой. Руэльм слышал слабое шуршание легких крылышек. Из темноты вынырнула летучая мышь, схватила мотылька и исчезла прежде, чем человек успел ее разглядеть.

Руэльм обвел знак Солнца-Фоса у груди, чтобы отогнать дурное предзнаменование. Его солдаты повторили этот жест. Намдалени называли летучих мышей “цыплятами Скотоса”. Чем еще, как не покровительством темного бога, можно объяснить их странное ночное зрение? Летучие мыши быстро и безошибочно находили дорогу в полной темноте.

Холмы приближались. Лес становился гуще. Руэльм никогда не видел такой обильной, такой богатой и пригодной для земледелия почвы, как здесь. По сравнению с суровыми землями Княжества это настоящий рай.

В кустах на краю дороги вдруг запел жаворонок. Ему ответил долгий свист. Руэльм удивился: жаворонок — дневная птица. Не слишком ли поздно для нее?

Первая стрела пролетела в тишине. Латник позади командира выругался от неожиданности и боли, когда она впилась ему в бедро.

На миг Руэльм замер, ошеломленный. Здесь не могло быть никаких врагов. Римляне, видессиане, банды хаморов (вместе с их девками и висящим на юбках пацаньем) давно уже были прижаты к холмам.

Еще одна стрела просвистела мимо его лица. Она прошла так близко, что оперение коснулось щеки.

Внезапно Руэльм встряхнулся. Теперь он снова был воином. Отбросил факел как можно дальше — кем бы ни были эти ночные бандиты, не стоит освещать себя, точно живую мишень, — и выхватил меч.

Темные тени выскочили из засады и побежали навстречу. Вслепую Руэльм нанес удар. Он все еще плохо видел в темноте без факела, но почувствовал, как острие задело плоть. Позади него солдат, который был ранен первым, закричал — его сдернули с седла. Крик сразу же прервался.

По ночному лесу прокатились голоса видессиан. В них слышались торжество и (намдалени был готов поклясться в этом) страх. Темнота придала схватке какой-то незнакомый, кошмарный оттенок.

Развернув коня, чтобы подойти на помощь солдатам, Руэльм увидел, наконец, своих врагов — множество черных теней, скользивших вокруг отряда. Их было невозможно пересчитать и почти немыслимо поразить оружием.

— Дракс! — крикнул он и ощутил горький привкус страха на губах: ему ответило только двое.

Чьи-то руки ухватили его за ногу. Он лягнул нападавшего. Сапог скользнул по воздуху — бандит отскочил в сторону. Руэльм ударил шпорами лошадь. Она заржала, взвилась на дыбы. Хорошо выдрессированная, как и всякая лошадь латника, она ударила передними копытами, обитыми железными подковами, и череп нападавшего треснул, как расколотый орех. Кровь и мозги брызнули на лоб Руэльма. Затем лошадь дико закричала и повалилась набок. Соскочив с павшего коня, Руэльм услышал крик:

— Бей его в колено, во имя Фоса!

В дорожной пыли шуршали босые пятки и сапоги. Все больше людей сбегалось к намдалени, точно стая шакалов. Все еще шатаясь после неудачного падения, он озирался по сторонам, как затравленный волк. Дубина ударила его по металлической бляхе, висевшей поверх кольчуги на груди. Оглушенный, он упал на колени, а потом рухнул ничком. Кто-то выхватил меч из его ослабевших рук. Быстрые жадные руки рвали застежки кольчуги. Руэльм застонал и потянулся за кинжалом.

— Берегись! — закричал кто-то. — Он еще жив!

Послышался смешок.

— Сейчас мы это исправим.

Все еще мутно глядя перед собой, он почувствовал, как грубые пальцы сжали его горло.

— Чисто овца, — сказал видессианин.

Руэльм захрипел, но его хрип тут же оборвался — милосердный клинок вонзился ему в сердце.

* * *

Баили из Экризи вызвал Скавра для переговоров. Марк шел в сопровождении Ситты Зонара и Гая Филиппа.

— Здесь, Муниций. — Трибун остановился. — Будешь ждать здесь со своим взводом.

Молодой офицер отсалютовал Марку. Они находились на расстоянии хорошего полета стрелы от того места, где ждали Баили и еще двое намдалени.

— Привет, — сказал Скавр, подходя к ним. — О чем вы хотели поговорить с нами?

Баили больше не был тем изысканно одетым и вместе с тем хладнокровным и суровым воином, который доставил прокламацию Дракса несколько недель назад.

— Ты, негодяй!.. — прорычал он. Его кадык дрожал. — За два медяка я бросил бы тебя на съедение воронам! Я думал, ты — человек чести.

Баили сплюнул Скавру под ноги.

— Коли это не так, зачем ты рисковал и пришел на эту встречу? Мы с тобой враги, правда. Но зачем же так люто ненавидеть друг друга? Не вижу никакой необходимости.

— Чтоб ты провалился под лед, к Скотосу! Ты и твои красивые речи! — сказал Баили. — Мы принимали тебя и твоих солдат за честных наемников. За людей, которые хорошо работают на тех, кто им хорошо платят. Мы не знали, что вы умеете наносить подлые удары в спину. Убийства в темноте, искалеченные лошади, кинжалы под лопатку в таверне, кражи — все это сводит с ума…

— Почему ты обвиняешь в этом нас? — осведомился Марк. — Прежде всего, тебе ли не знать, что римляне таким образом не воюют. Будь это так, ты не стоял бы здесь и не вел со мной разговоры. Между прочим, ты загнал нас на эти холмы. Мы просто не в состоянии делать все то, что ты нам приписываешь.

— Похоже, это в долинах кое-кто вас не слишком жалует, — заметил Гай Филипп так непринужденно, словно говорил о погоде.

Баили готов был взорваться.

— Хорошо же! Хорошо! Давайте, натравливайте на нас глупых крестьян!.. Мы выкорчуем это змеиное гнездо, даже если придется вырубить все деревья и сжечь в долине каждый дом! И тогда мы вернемся, чтобы разделаться с тобой. Будешь умолять о легкой смерти.

Гай Филипп промолчал, только дернул бровью. Для Баили это могло что-то означать. Но Марк знал старшего центуриона куда лучше и понял: тот не слишком обеспокоен угрозами намдалени.

— У тебя есть еще что-нибудь, Баили? — спросил трибун.

— Только это, — тяжко ответил намдалени. — У Сангария вы воевали отважно и честно. После битвы, когда шли переговоры об обмене пленных, ты тоже был великодушен. Ты не изменил этому даже после того, как переговоры обернулись совершенно не так, как хотелось тебе. Зачем же теперь?..

Искренность заслуживала прямого ответа. Подумав с секунду, Марк сказал:

— Хорошо работать на тех, кто мне хорошо платит, — это превосходно. Но не в этом я вижу свою основную задачу. Моя основная задача заключается в том, чтобы не позволить зданию Империи развалиться. Оно должно сохраняться целым. Я собираюсь оберегать его любой ценой.

Марку было приятно увидеть открытое одобрение во взгляде Гая Филиппа. Однако он понял, что для Баили его слова были лишены всякого смысла. Римское упрямство не имело в этом мире никаких аналогов. Ни хитрые видессиане, ни легкомысленные добродушные хатриши, ни гордые и прямые намдалени не могли оценить его в полной мере.

— Любой ценой? — повторил Баили следом за трибуном. — Ну и как, по-твоему, отблагодарит тебя видессианская знать за то, что ты научил ремеслу убийц здешних крестьян? А, чужеземец? Будут ли счастливы эти высокомерные имперцы, когда поймут, что ты сделал воинов из холопов, у которых навоз не обсох на сапогах? — Баили глянул прямо в лицо Зонару. — А ты, негодяй… Когда ты пойдешь собирать подати — как, будешь ли ты чувствовать себя в безопасности, проезжая мимо куста, достаточно густого, чтобы за ним мог скрываться человек?

— Я буду в большей безопасности, чем в тот день, когда твои бандиты напали на меня в моем же лесу, — парировал видессианин. Но Марк видел, что Зонар в задумчивости подергал себя за бороду.

— Есть такая притча про человека, который бросился в огонь, потому что ему стало, видите ли, холодно. Что ж, пусть будет так. Когда ты потеряешь свою непутевую голову — а это случится очень скоро — тебе будет некого винить, кроме самого себя. — Баили повернулся к Скавру. — Недавно мы похоронили твоего гонца. Кажется, его звали Антакин.

Если он знал его имя, значит, последние слова не были блефом. Бедняга Антакин… Интересно, сколько же гонцов было перехвачено до того, как Антакин добрался до легиона?

— Да? — переспросил Марк безразличным тоном. — Что ж, vale. Прощай!

Баили хмыкнул. Он явно ожидал чего-то большего.

— Идемте, — обратился Баили к своим спутникам, которые гневно смотрели на трибуна. — Мы его предупредили, а это — больше, чем он заслуживает.

Четко, почти как легионер, намдалени повернулся на каблуках и пошел прочь.

Когда Скавр, Гай Филипп и Зонар шли к отряду Муниция, старший центурион изо всех сил пытался сохранять твердокаменный вид и не усмехаться.

— Этот бедный дурак Баили будет нашим самым лучшим вербовщиком. Лучшего и желать нельзя. Ничто так не вдохновляет, как вид твоего родного дома, разграбленного у тебя на глазах и подожженного. Можно добавить также несколько трупов твоих соседей. После этого у человека, как правило, появляется вполне ясное представление о том, чью сторону принять.

— Пожалуй, — рассеянно отозвался Марк.

Угроза Баили расправляться со всеми, кто станет поддерживать партизан, обеспокоила трибуна куда больше, чем он показал намдалени. Одобряя действия Гая Филиппа, когда тот начал формирование партизанских отрядов, Марк не заходил в мыслях дальше завтрашнего дня: он хотел всего лишь побольнее ужалить Дракса. Безусловно, партизаны изрядно допекли врага. Об этом можно было судить по искренней досаде Баили. Но намдалени — будь он проклят! — прав: крестьяне, поднявшие оружие на воинов Княжества, не забудут, как обращаться с копьем и мечом, когда война закончится. Много ли времени им понадобится, чтобы понять: ненавистный им хозяин или имперский сборщик налогов умеют истекать кровью не хуже намдалени?..

Зонар, должно быть, прочитал мысли трибуна.

— Я не жду, что меня зарежут из-за угла — ни завтра, ни послезавтра…

— Я рад, — ответил Марк.

В конце концов, в Видессе, как и в Риме, богатые землевладельцы были слишком могущественны. Не помешало бы, в конце концов, немного ослабить их хватку. В былые годы, когда Империя опиралась на свободных крестьян-землевладельцев, она была сильнее. Сейчас у нее не осталось иной опоры, кроме провинциальной знати, а та вечно грызлась с чиновниками и Императором. От внешнего врага державу защищали не слишком надежные наемники, вроде тех же намдалени…

Или римлян, усмехнулся Марк.

Однако вечером, когда Марк поделился своими сомнениями с Пакимером, тот лишь посмеялся.

— И ты еще был недоволен, когда я натравил на них йездов.

— Это не одно и то же.

— А, ерунда, — отмахнулся хатриш. Трибун так и знал, что Пакимер не поймет его. — Знаешь, как надо поступать? На свою половину весов клади груз потяжелее, а после просто уповай на лучшее.

Согласно ортодоксальному учению, Фос в последней битве непременно одолеет своего злейшего врага Скотоса. Народ Пакимера, становление которого происходило в эпоху хаоса, вызванного вторжением варварских орд, был настроен далеко не столь оптимистично. По вере хатришей. Добро и Зло находились в постоянном неустойчивом равновесии, и каждый из двух богов обладал равными шансами на победу. Для имперцев — да что там имперцы-“индюки”! Даже для намдалени! — это было чудовищной ересью. Однако хатриши, свободолюбивые и независимые, держались своих взглядов, невзирая ни на что. Марк лишний раз порадовался своему равнодушию к теологии.

Гай Филипп отнесся к мнению Пакимера весьма уважительно. Маленький рябой командир легкой кавалерии, как правило, не ошибался.

Поковыряв в зубах, Гай Филипп осведомился:

— Ты лучше разбираешься в этой проклятой имперской политике, Скавр. Как ты думаешь, станут имперцы смотреть на нас как на кровожадных бандитов после того, как мы стравили их людей с намдалени?

— Думаю, испугаются только те, у кого есть резон бояться собственных крестьян. — Марк с любопытством смотрел на ветерана. Как правило, подобные заботы старшего центуриона не одолевали. — Почему тебя это беспокоит?

— В общем, особой причины нет… — проговорил старший центурион. Однако смущенная улыбка выдала его. Марк терпеливо ждал ответа. Наконец Гай Филипп сказал нечто совершенно неожиданное: — В конце концов, между западными провинциями и Аптосом гуляют йезды и фанатики Земарка. Не думаю, чтобы беда докатилась дотуда.

— До Аптоса?

Римляне зимовали в этом городе после разгрома у Марагхи. Это было больше года назад. С тех пор как они покинули маленький городок, Скавр почти забыл о его существовании.

Гай Филипп, похоже, успел десять раз пожалеть о том, что вообще открыл рот. Скавр подумал было, что он больше вообще не скажет ни слова, но старший центурион продолжил:

— Там была вдова местного землевладельца… Как там ее звали? Да, Нерсе Форкайна. Очень славная женщина. У нее ведь и без того забот полон рот. Ей надо воспитать сына, а еще — йезды, “священная” война Земарка против всех на свете… Думаю, ей ни к чему лишняя головная боль.

— Ты прав, — серьезно сказал Марк.

Гай Филипп хитрил — и довольно неловко, — когда делал вид, будто забыл ее имя. Трибун был уверен: все, что касалось вдовы Форкия, Гай Филипп помнил до мелочей. Небось мог бы даже назвать, какие камешки она носила в сережках. Но старший центурион так сросся со своей ролью женоненавистника, что вряд ли признался бы в перемене своего мнения. Даже самому себе.

* * *

Топор с короткой рукоятью мерно бил по осине. Под сильными ударами щепки летели во все стороны. Когда дерево покачнулось, дровосек Бренний удовлетворенно хмыкнул. От долгого употребления рукоятка топора была гладко отполирована. Она привычно лежала в мозолистых руках.

Бренний обошел дерево с другой стороны и добавил несколько коротких ударов, после чего вернулся к прежнему месту и снова хмыкнул.

Да, он сумеет повалить это дерево туда, где когда-то стояла молодая береза. Года три назад ее вырвал с корнями ураган. Уложив дерево на эту маленькую прогалину, Бренний без труда разрубит ствол на части.

Ветер принес с собой резкий запах пожара. Бренний еще раз хмыкнул, на сей раз сердито. Где-то хорошо поработал Траллий-угольщик. Дома в деревне пылали. С далекого расстояния был слышен женский плач. Перекрикивались намдалени.

И вдруг, точно по волшебству, перед ним появились трое солдат Княжества. Они неслись по лесной дороге.

— Эй, ты!.. — крикнул один из них.

Бренний ухмыльнулся, но незаметно, себе под нос. Все трое намдалени были хорошо вооружены длинными копьями и облачены в доспехи. Дровосек снова поднял топор. Дерево затрещало. Еще несколько ударов, и оно рухнет.

— Придержи швартовы! — крикнул островитянин. Бренний в своей жизни видел разве что пруд, и потому морской жаргон был ему непонятен. Однако общий смысл выражения до него дошел. Дровосек опустил топор, исподтишка внимательно разглядывая намдалени.

Двое из них вполне могли бы сойти за видессиан, если бы не выбривали себе затылки и отрастили бы бороду. Третий, с густой копной волос, глядел на Бренния ясными глазами глубокого зеленого цвета. Все трое были высоки и сильны — выше дровосека самое малое на голову. Но в плечах он был шире, а на руках видессианина бугрились мускулы, оставленные многолетней тяжелой работой.

— Что вам нужно? — спросил он. — У меня много работы. И ее еще поприбавилось — вашими молитвами.

Старший намдалени провел по лбу рукавом зеленой куртки, стирая сажу и пот.

— Что, предпочел бы нас не видеть?

Бренний посмотрел на него как на идиота.

— Естественно.

Островитянин еле заметно улыбнулся.

— Что ж, мы тоже не в восторге от того, что две телеги с провиантом сожжены, а три охранника при них убиты. Случайно не знаешь, кто сделал это грязное дело? Скажи — и я хорошо заплачу.

Дровосек пожал плечами и развел руками. Намдалени издевательски повторил его жест.

— Тем хуже для всех вас. Если не найдем бунтовщиков, проучим всех. Тогда узнаете, что бывает с теми, кто укрывает бандитов.

Бренний снова пожал плечами с деланным равнодушием.

— С тем же успехом ты мог толковать с топором этого чурбана, — сказал светловолосый намдалени. — Да и то топор небось, рассказал бы больше.

Зеленые глаза сверлили Бренния. Полоска металла, защищающая переносицу, делала лицо похожим на соколиное. Наконец намдалени резко дернул уздечкой и повернул коня назад. Его товарищи последовали за ним.

После нескольких ударов дерево упало как раз туда, куда направлял его дровосек. Он принялся обрубать толстые ветви.

Благословен будь Фос за то, что солдаты не приняли всерьез слова светловолосого латника и не захотели “потолковать” с топором: темно-красные, уже засохшие, пятна на рукоятке были оставлены отнюдь не древесной смолой…

* * *

— С чего им вздумалось отступать? А я почем знаю? — сказал Скавру разведчик из отряда Пакимера, такой же недисциплинированный, как любой другой хатриш. — На все “почему” отвечают колдуны и маги. Я больше занят вопросом “что” и “где”, вот я и говорю тебе: намдалени сворачивают лагерь.

Трибун сунул руку в кошель и вручил хатришу золотой. Какова бы ни была причина отступления врага, а хорошие вести заслуживают награды. Монета исчезла в кошеле хатриша прежде, чем Скавр хлопнул себя по лбу.

— После Кизика ты должен платить мне, а не наоборот.

— Ничего, она и так не пропадет, — заверил хитрый хатриш.

Трибун вскочил на лошадь и вместе с разведчиком поехал на наблюдательный пост. Скавр никогда не был хорошим наездником и не уставал благословлять стремена, которые позволяли ему не падать с седла.

Беглый взгляд с вершины холма — и Скавр убедился в том, что разведчик прав. Намдалени Баили стояли в брошенном лагере легионеров, который те некогда разбили возле усадьбы Зонара. Теперь намдалени покинули долину.

Марк успел еще увидеть, как последняя колонна выходит из долины, двигаясь в северном направлении. Даже с такого далекого расстояния Скавр разглядел: ряды намдалени были плотно сомкнуты. Лучший аргумент в пользу дисциплины — враждебное окружение.

Наблюдая за отходом Баили, Скавр не сразу заметил, что небольшой гарнизон все еще удерживает хорошо укрепленный дом Зонара.

Это положение сохранялось и в последующие дни. Гарнизон поддерживала защитная линия, которая неплохо сдерживала легионеров. Основная ударная группа намдалени ушла, но островитяне все еще крепко сидели в своих укреплениях.

Конные разведчики сумели проскользнуть мимо деревянных крепостей намдалени. Вскоре они донесли, что основные части островитян спешат на северо-восток, к Гарсавре. Получив это известие, Лаон Пакимер засиял таким самодовольством, что Марку захотелось дать ему по морде.

— Видишь, даже йезды могут приносить пользу, — заявил командир хатришей. — Что одному беда, то другому удача.

Скавр хмыкнул. Он втайне надеялся на то, что солдаты Княжества разобьют йездов. С другой стороны, если в этих боях Дракс ослабит себя, сердце Скавра тоже не разорвется.

Марк не собирался сидеть сложа руки, пока его враг был занят стычками с йездами. Если бы несколько крепостей намдалени пали, легионеры открыли бы себе дорогу к побережью. Холмы — хорошее убежище, но здесь ничего не решалось. Плодородные долины куда лучше могли прокормить любую армию. Марк был по горло сыт перловкой и горохом. Да и эти запасы подходили к концу.

Разумеется, Зонар хотел бы, чтобы его поместье было первым из освобожденных укрепленных пунктов. Но трибун был вынужден отказать ему: подходы к поместью были слишком открытыми, а само здание — чересчур хорошо укреплено.

Зонар резко тряхнул головой.

— Чересчур хорошо укреплено… Пожалуй, без этого комплимента я бы как-нибудь обошелся.

Марк выбрал несколько более подходящих целей. Для себя он подобрал крепость, построенную совсем недавно. Она располагалась в пяти километрах от поместья Зонара.

Эта долина стала одним из основных очагов партизанской войны. Схватки между партизанами и гарнизоном намдалени вынудили многих крестьян спасаться бегством. Теперь намдалени убирали урожай сами. Наблюдая за ними из укрытия в миндальной роще, трибун заметил, что они неплохо справляются с сельской работой.

Наконец, выбрав подходящий момент, Пакимер послал вперед несколько дюжин всадников. Те со свистом и гиканьем понеслись в долину, прямо на поле, топча колосья и бросая факелы налево и направо. Другие направились к небольшим стадам овец, пасущихся у самой крепости, и погнали их в сторону холмов.

С расстояния в пятьсот метров Марк услышал яростные крики, доносившиеся из крепости. На стенах забегали, засуетились люди. В разбойников, хозяйничающих на поле, полетели бесполезные стрелы. Затем через глубокий ров был переброшен широкий деревянный настил. По мосту проскакали латники. Стук копыт громким эхом отдавался в долине.

Марк осторожно раздвинул листья и начал считать всадников. Тридцать восемь, тридцать девять… Разведчики доносили, что в крепости было примерно пятьдесят защитников. Когда овцы в панике разбежались кто куда, хатриши перестроились, готовясь встретить врага. Ловко пользуясь подвижностью степных лошадок, они осыпали своих тяжеловооруженных врагов дождем стрел. Скавр увидел, как один намдалени схватился за голову и медленно сполз с седла.

Двое хатришей бросились к островитянину, который немного вырвался вперед. Наблюдая за схваткой из укрытия, трибун прикусил губу. Как еще убедить хатришей в том, что они не могут выстоять против намдалени в ближнем бою?.. Прикрывшись щитом, намдалени зарубил хатриша, подбирающегося к нему слева, а затем умело нанес удар мечом через плечо и швырнул второго противника на землю с рассеченной рукой. Остальные намдалени приветствовали удачный поединок радостными криками.

Наконец, рейдовый отряд понесся к холмам — он был “охвачен паникой”. Легкие лошадки не могли развить нужной скорости. Казалось, теперь им не уйти от резвых жеребцов намдалени. Дико крича и размахивая тяжелыми копьями, островитяне настигали дерзкого врага. Скавр видел, как расстояние между намдалени и крепостью постепенно увеличивается.

Марк повернулся к манипуле, которая вместе с ним провела весьма неуютную ночь среди миндальных деревьев.

— Бегом! — закричал он.

Отряд выскочил из укрытия и со всех ног бросился к крепости. Солдаты несли вязанки хвороста, чтобы заполнить ров. Римляне были уже на полпути к цели, когда намдалени, наконец, заметили их. Всадники были слишком поглощены преследованием, а горстка защитников внутри крепости наблюдала только за своими товарищами, которые вот-вот должны были догнать хатришей. Один из солдат на стене испустил вопль ужаса.

Трибун был уже достаточно близко, чтобы увидеть, как у намдалени от удивления поотвисали челюсти. Защитники бросились к мосту, чтобы поднять его прежде, чем легионеры достигнут крепости. Скавр оскалил зубы в улыбке. Он и не надеялся на такую удачу. Толстые дубовые доски были тяжелыми, а закованные в латы всадники глубоко вдавили мост в мягкую почву. Намдалени пыхтели и ругались от натуги, но мост еле шевельнулся, а сапоги римских легионеров уже застучали по доскам. Марк бросился вперед, стараясь не смотреть вниз, в глубокий ров. Намдалени со сломанными ногтями и черными от грязи руками бросил свое бесполезное занятие и ступил на мост. Марк выдернул из ножен свой длинный галльский меч.

Этот мост был достаточно широк для троих или четверых. Прежде чем остальные намдалени успели присоединиться к своему товарищу, Скавр атаковал его. Муниций был уже слева от трибуна, еще один римский солдат — справа. Намдалени защищался отважно, но схватка, где трое бились против одного, могла длиться лишь несколько секунд. Намдалени упал, пронзенный в горло и живот. С громкими радостными криками легионеры перевалили через тело врага и затопили крепость. Несколько островитян пытались оказать сопротивление, но большинство опустило руки.

К этому времени латники, преследовавшие хатришей, окончательно поняли, что попали в ловушку. Они развернули лошадей и, нещадно пришпоривая их, отчаянно понеслись к крепости. Хатриши тоже повернули коней. Теперь из преследуемых они стали преследователями. Но намдалени, у которых ставка была куда больше, чем два десятка степняков, даже не отвечали на вызов хатришей. Между тем стрелы похищали то одного, то другого намдалени, и большие кони оставались без седоков.

— Нажми еще раз! — крикнул Скавр.

У легионеров было куда больше рабочих рук, чем у намдалени. Они быстро подняли мост. Еще один рывок… римляне разразились громкими криками. Мост поднялся, и крепость снова была отделена от поля глубоким рвом. Мост был сделан прочно: Скавр не услышал, чтобы треснула хотя бы одна доска. Намдалени, отрезанные от укрепления, остановились в замешательстве. Луки хатришей быстро напомнили им о том, что стоять на месте — самая скверная тактика из возможных. Мрачно оглядываясь назад, они помчались на север — видимо, рассчитывая соединиться с основными силами Дракса.

Пакимер махнул Марку. Тот ответил столь же легкомысленным жестом. Атака прошла лучше, чем можно было даже мечтать.

* * *

Марк провел ночь в захваченной крепости, ожидая донесений от своих офицеров. Вестник от Гагика Багратони прибыл сразу после заката. Он сообщил, что васпуракане одержали столь же легкую и решительную победу. Юний Блез также рапортовал об успехе, хотя и заплатил за это более высокую цену: его солдаты вступили в жестокий бой с намдалени, а те бились как дьяволы.

— Какая-нибудь ошибка? — спросил Марк.

— Блез слишком рано полез в атаку, чума на него! — ответил разведчик-хатриш, нимало не смущаясь тем, что критикует действия офицера другого отряда. — Намдалени развернулись и ударили прежде, чем он добежал до крепости. Однако он храбрец. Проскочил под копьем и свалил врага! — Хатриш подергал себя за ухо, припоминая что-то. — Да, чуть не забыл. Твой приятель Апокавк потерял мизинец на правой руке.

— Бедняга, — сказал Скавр. — Как он это перенес?

— Он-то? Страшно зол на самого себя. Просил передать тебе, что сдуру начал рубить вместо того, чтобы колоть. Он в последний раз совершает подобную ошибку, так он и сказал.

Осталось только получить донесение от Гая Филиппа. Марк не слишком беспокоился. Крепость, которую собирался атаковать старший центурион, находилась гораздо дальше остальных. Но рано утром всадник принес весть о полном провале. Рассказ о неудаче был более чем уклончив. Скавр так и не добился всей правды, пока не встретил два дня спустя самого Гая Филиппа.

Все легионеры были выведены из захваченных укреплении. Там были оставлены видессианские гарнизоны — личные отряды крупных землевладельцев и нерегулярные партизанские соединения.

— Бывает, — пожал плечами старший центурион. — Хатриши, как положено, вылетели в поле с гиканьем-хихиканьем, визжали и свистели, чертям тошно было. Однако эти ублюдки в крепости запаслись катапультами. Об этом мы, естественно, ни сном ни духом не ведали, пока в нас не полетели камешки. Неплохо стреляли! Двух лошадей сплющили, один булыжник смахнул голову всаднику, да так чисто!.. Это здорово охладило боевой дух. Поэтому ложное отступление быстро превратилось в настоящее. — Гай Филипп поскреб ложкой жаркое. — Не могу их винить за это. Мы сидели под персиковыми деревьями до темноты, а потом тихо снялись и вернулись в лагерь. Некоторые солдаты жрали зеленые персики и заработали себе славный понос. Болваны.

Несмотря на эту неудачу, Скавр знал: в целом операция завершилась успехом. У него сильно забилось сердце при радостной мысли о том, что он может, наконец, перебраться на равнину. Все лето они прожили на холмах впроголодь. Конечно, отряды Дракса, объединившись, могут разбить легионеров. Но у Дракса было сейчас довольно и других хлопот.

* * *

Лютня издала настолько фальшивую ноту, что даже нечувствительное к музыке ухо Скавра отметило ее немузыкальность. Сенпат Свиодо сделал вид, что хочет выбросить инструмент.

— Хотел бы я снова оказаться в горах, — сказал молодой васпураканин. — Здесь слишком влажно. Невозможно хорошо настроить ее. Ах ты, моя милая, — нежно пропел он, обнимая лютню, как Неврат. — Тебе бы струны из чистого серебра. — И добавил, смеясь: — Надо было мне отложить на это деньги. Тогда ты, наверное, сейчас не предала бы меня, упрямая проказница.

С горячим энтузиазмом Сенпат пустился в рассуждения о преимуществах и недостатках разных струн. Марк тщательно скрывал скуку: даже чудесная музыка и общество доброго, веселого Сенпата не могли заставить его интересоваться темой беседы. Да и целый день пешего перехода был довольно утомителен. Поэтому трибун даже обрадовался появлению Луция Ворена.

— Ну, что опять? — спросил Марк. — Что сотворил Пуллион на этот раз?

Ворен моргнул.

— Ничего. Мы теперь с ним друзья навеки. Сейчас мы вместе стоим в карауле у восточных ворот. Там торчит йезд, который хочет говорить с тобой.

— Кто? — Скавр захлопал ресницами.

Сенпат уже неплохо понимал по-латыни. Он разобрал имя врага. Лютня издала резкий звук и замолчала. Трибун скрипнул зубами.

— О чем этот йезд хочет поговорить со мной?

— Не знаю. Стоит у ворот, на луке белая тряпка. У него нет копья. И шлема тоже нет, кстати говоря. На вид грязный бродяга, — сообщил Ворен с презрением.

Марк обменялся с Сенпатом быстрым взглядом. На лице васпураканина застыло странное выражение враждебности и недоумения. Скавр чувствовал то же самое.

— Веди его сюда, — сказал он.

Ворен отдал честь и убежал.

Несмотря на то что солдат — довольно едко и зло — описал жалкую внешность йезда, Марк все же ожидал увидеть более внушительную фигуру. Какого-нибудь командира, возможно, с макуранской кровью в жилах… Он думал, что сейчас появится высокий, худой, красивый человек с тонкими пальцами и печальными влажными глазами — как у того капитана, который защищал Клиат от Маврикия Гавра…

Но вместе с Вореном притащился щуплый кочевник, ничем не отличающийся от любого хамора на службе Империи. Ни один солдат даже не обернулся, чтобы посмотреть ему вслед. И вместе с тем его присутствие здесь, недалеко от Кизика, было ударом ножа в горло Империи.

Йезд тоже не был в восторге от того, что находится в лагере своих врагов. Он нервно озирался по сторонам, как бы высматривая возможность унести ноги.

— Ты — Скавр? Ты — вождь? — спросил он на ломаном, но вполне понятном видессианском.

— Да, — ответил трибун каменно. — А ты кто такой?

— Севабарак, двоюродный брат Явлака, вождь клана Ментеше. Он послал меня тебе. Спрашивать: сколько денег у тебя. Думаю так: тебе нужно много-много денег.

— Почему, позволь узнать? — осведомился Марк. Он все еще не желал иметь никаких дел с йездами.

Но Севабарак вовсе не обиделся. Казалось, разговор начал его развлекать.

— Как правильно сказать… Вдребезги. Да. Мы вдребезги разнесли этих больших людей в железе. Мы делали лучше, чем ваша гнилая Империя. — Загибая пальцы на руке, кочевник начал перечислять: — У нас есть: Дракс, Баили, этот… Как его звать? Он называет себя “империя”.

— Император, — машинально подсказал Скавр.

Сенпат Свиодо, стоявший позади Марка, ошеломленно вытаращил глаза.

“И Зигабен тоже, он в плену у йездов”, — мелькнуло в голове у Марка.

Севабарак махнул рукой:

— Неважно, как его звать. Он у нас. Тургот, Сотэрик, Клосарт… А, нет! Клосарт умер. Два дня умер. Ну вот, у нас полный ночной горшок намдалени. Ты их хочешь — плати много-много золото. Иначе… — Глаза кочевника стали ледяными. — Посмотрим, долго ли будут жить под пыткой. Некоторые — месяц.

Марк пропустил угрозу мимо ушей. Сейчас ему в руки плывет идеальная возможность получить на золотом блюде подавленный мятеж и Дракса собственной хитроумной персоной — с перебитым хребтом. Если легионеры не будут зевать, то и йездов сумеют еще выбросить из этих плодородных равнин и с побережья…

И раз уж речь зашла о золоте…

— Пакимер! — закричал трибун…

Такая удача ему и не снилась. Трибун готов был покорно проглотить все торжествующие “Я же говорил тебе” Пакимера, лишь бы заполучить это золото.

Глава восьмая

Большая телега поскрипывала, катясь по степи. Ее колеса были в рост взрослого мужчины. Скрестив ноги, Горгид сидел на телеге, поверх груды пестрых одежд из козьей шерсти. Грек затачивал стиль <Стиль — заостренный стержень из кости, металла или дерева, которым писали на восковых дощечках или бересте. — Примеч. перев. > острым наконечником меча, усмехаясь при мысли о Гае Филиппе: старший центурион небось полагал, что для оружия путешественник найдет иное, более подходящее применение.

Горгид потрогал наконечник стиля пальцем. Нормально. Взял табличку, покрытую воском. Надо же, как небрежно затер воск после того, как переписал заметки на пергаментный чистовик.

Задумавшись, грек потеребил мочку уха. Затем стиль быстро побежал по табличке, оставляя тонкие спиральные завитки снятого воска.

“Сравнительно с Видессом и Йездом великие степи значительно превосходят все цивилизованные государства по территориальным ресурсам. Если бы кочевники севера сумели каким-то образом объединиться под властью одного сильного вождя, то ни один народ не смог бы устоять перед ними. Однако управление у варваров лишено какой бы то ни было мудрости. Кочевники совершенно не используют гигантские пространства своих степей и оставляют втуне доступные им возможности”.

Грек перечитал написанное. Совсем неплохо. Суховато и внятно. Немного напоминает Фукидида. Почерк у Горгида был мелкий и очень аккуратный.

Как будто это имеет хоть какое-то значение! Он фыркнул. Во всем этом чужом мире только он один и умел читать по-гречески. Хотя нет, не совсем так: Скавр тоже смог бы одолеть этот текст. Правда, с некоторыми усилиями. Но Скавр — в Видессе, неправдоподобно далеко от этого медленно продвигающегося по степи каравана.

Гуделин тоже делал какие-то заметки. Скорее всего, сочинял речь, которую намеревался произнести перед отцом Арига — Аргуном, каганом клана Серой Лошади. Скоро уже они предстанут перед ним. Самое долгое — через два дня.

Ланкин Скилицез, уютно свернувшись на толстой овечьей шкуре, сладко спал. И похрапывал во сне. Время от времени телега подскакивала на камнях, но это не могло его пробудить. Стиль Горгида вновь побежал по табличке.

“Неудивительно, что при таком положении дел аршаумам удалось вытеснить хаморов в восточную часть степи. Эта степь простирается столь далеко, что люди даже не знают, что происходит в ее дальних пределах. Аршаумы гораздо лучше приспособлены к кочевой жизни, нежели хаморы. Палатки аршаумов („юрты» на их языке) устанавливаются на больших телегах. Таким образом, они не тратят времени на то, чтобы разбить лагерь. Кочевники вечно следуют за стадами коров, отарами овец, табунами лошадей, подобно тому, как стая дельфинов следует за косяками рыбешек”.

Последнее сравнение показалось Горгиду очень удачным. Он перевел его на видессианский язык для Гуделина. Чиновник выразительно закатил глаза.

— Сравнение с акулами было бы куда удачнее, — сказал он. И пробормотал: — Ох, варварство…

Горгид счел за благо решить, будто последние слова относятся не к нему самому, а к аршаумам. И снова заскрипел по восковой табличке:

“Поскольку степные народы разобщены, то как Видесс, так и Йезд пытаются завоевать их, клан за кланом. Привлекая на свою сторону столь сильных и значительных каганов, как Аргун, обе державы надеются оказать таким образом влияние на менее могущественных вождей, чтобы те присоединились к своим влиятельным соседям”.

Горгид отложил стиль и спросил у Гуделина:

— Как ты думаешь, что собирается предпринять этот Боргаз?

Скилицез неожиданно приоткрыл один глаз.

— Ничего хорошего для нас, — молвил он и снова погрузился в сон.

— Боюсь, он прав, — вздохнул Гуделин.

Одновременно с видессианами в страну аршаумов прибыл посол из Йезда. Он также намеревался перетянуть Аргуна на свою сторону. Пока что каган не сделал никакого выбора. Он предусмотрительно держал Боргаза подальше от посланников Видесса.

Неожиданно Горгиду пришла в голову удачная мысль. Он отложил стиль и табличку и высунул голову из юрты.

Агафий Псой медленно ехал на лошади позади телеги. Увидев грека, он приветственно кивнул. Псой и его солдаты держались постоянно настороже — они не доверяли кочевникам охранять посольство, а йездов не без оснований подозревали в том, что те могут совершить какую-нибудь подлость.

Грек обратился к молодому кочевнику, который управлял лошадьми, тянущими повозку с юртой.

— Да умножатся твои стада, — вежливо произнес он, пустив в ход свои уже неплохие познания в языке аршаумов.

— Да будут тучными твои животные, — столь же вежливо отозвался кочевник.

Как все аршаумы, он был невысок и худощав, но обладал при этом недюжинной силой. У него было плоское, скуластое, почти безбородое лицо. Тяжелые веки и складки у глаз оставляли такое впечатление, будто он постоянно щурится. Когда он улыбнулся, грек увидел белоснежные зубы и удивился этому.

Шерстяные штаны и кожаная куртка аршаума были украшены замшевыми полосками и разноцветными кисточками. На поясе он носил кривой меч и кинжал, за спиной — колчан со стрелами. Лук лежал рядом на деревянном сиденье. От кочевника исходил сильный запах прогорклого масла, которым он смазывал свои жесткие прямые черные волосы.

Солнце уже клонилось к западу, к низкой цепи холмов на горизонте. Эти холмы были первой переменой в пейзаже, что Горгид увидел за несколько недель пути. Позади простиралась голая однообразная степь.

Двое всадников неслись к каравану с запада, один — прямо к видессианскому посольству, другой — к юрте Боргаза, над которой колыхался флаг Йезда: черная пантера в прыжке на ржавом кровавом фоне. Да, умно — иметь при себе флаг своей державы. Неплохо было бы Туризину подумать об этом загодя.

Гонец обратился к греку на своем языке, но Горгид только покачал головой: он не понял. Кочевник пожал плечами и попытался заговорить на плохом хаморском. Почти никто из аршаумов не знал видессианского. Горгид нырнул обратно в юрту и разбудил Скилицеза — тот свободно изъяснялся на местном наречии. Ворча, Скилицез выбрался наружу.

— Сегодня вечером мы предстанем перед шаманами, — сообщил он, после кратких переговоров с гонцом, своим спутникам. — Аршаумы хотят очистить нас от злых духов, прежде чем допустить к своему владыке.

Скилицез хорошо знал обычаи степняков, и предстоящая церемония не была для него новостью. Тем не менее его лицо стало более хмурым, чем обычно.

— Язычники, — процедил он сквозь зубы и очертил знак Фоса у сердца.

Гуделина, казалось, нимало не заботило то обстоятельство, что нынче же вечером ему надлежало пройти через странный чужеземный обряд, пусть даже и языческий.

Гонец все еще разговаривал с возницей, который правил юртой. Несмазанные ободы скрипели, телега неостановимо катилась на юг.

Горгид вопросительно глянул на Скилицеза. Тот объяснил:

— Нас везут к шаманам.

Примерно час спустя телега вошла в широкую долину, Оглянувшись, грек заметил телегу Боргаза — она тащилась примерно в двухстах метрах позади видессиан. Дважды аршаумы объезжали телеги, желая убедиться, что солдаты Псоя не смешиваются с йездами, охраняющими Боргаза. Остальные телеги, сопровождающие оба посольства, уже свернули к лагерю Аргуна.

Одинокая юрта на колесах стояла в долине. Лошади мирно паслись рядом. Из юрты вышел человек с факелом в руке. Горгид был слишком далеко, чтобы разглядеть все детали, но все же заметил: одежда на этом человеке была довольно необычной.

Возница сказал греку:

— Войди внутрь.

Скилицез объяснил:

— Если мы раньше времени увидим их священный костер, это может разрушить чары.

Горгид нехотя повиновался. Если ему не будет дозволено наблюдать, то как, спрашивается, он сможет изучать степные обычаи?

Горгид слышал треск хвороста в пламени костра. Слышал он, как Боргаз занял указанное ему место.

Возница подозвал кого-то. Ответ послышался сразу же. Отвечал старик.

— Можно выходить, — сказал Скилицез. Он повернулся и изумленно воззрился на Гуделина: — Фос милосердный! Ты что, до сих пор сочиняешь свою дурацкую речь?

— Всего лишь пытаюсь подобрать правильный антитезис, дабы сбалансировать прелюбопытнейший силлогизм, — невозмутимо отозвался бюрократ. Он нарочито важно черкнул еще одну заметку, исподтишка наблюдая за Скилицезом. Офицер уже пыхтел от злости. — Так. Пожалуй… сойдет! Многое, увы, будет безвозвратно утрачено при переводе… Что ж, пошли, Ланкин. Я не собираюсь заставлять их ждать, не знаю, как ты.

Как бы в подтверждение своих слов, чиновник первым откинул полог. Боргаз также выходил уже из своей юрты. Горгид почти не обращал на него внимания. Его внимание было полностью поглощено шаманами аршаумов.

Их было трое. Двое держались прямо — молодые, здоровые люди, третий же словно пригнулся под тяжестью прожитых лет. Должно быть, это он разговаривал с возницей. На всех троих были халаты из мягкой замши. Их необычная одежда, доходившая до колен, была покрыта таким количеством замшевых полосок, что казалась скорее лохматой звериной шкурой, нежели человеческим одеянием. Лица шалманов скрывали деревянные, обтянутые кожей маски духов — оскаленные, ярко раскрашенные в зеленый, фиолетовый и желтый цвета.

Озаренные сполохами костров, шаманы начали пляску. Время от времени они выкликали друг друга по именам. Голоса, искаженные масками, отзывались гулким эхом.

Горгид наблюдал за этой сценой с большим интересом, Скилицез — подозрительно. Пикридий Гуделин поклонился старшему шаману столь почтительно, словно перед ним был Бальзамон, Патриарх Видесса. Старый аршаум, неловкий в диковинной одежде, ответил поклоном и что-то произнес.

— Неплохо проделано, Пикридий, — нехотя признал Скилицез. — Этот старый хрыч говорит, что поначалу не знал, с кем увидеться сперва, а с кем потом: с йездами или с нами. Однако твои изысканные манеры помогли ему сделать правильный выбор.

Гуделин снова поклонился — так низко, как только позволяла его округлая фигура. Чернильная душа, он знает толк в помпезности, подумал Горгид. И дипломат искусный, не отнимешь.

Однако искусным дипломатом был, в своем роде, и Боргаз. Он сразу увидел, что не может повлиять на решение шамана. Поэтому йезд даже не попытался что-либо сделать. Он скрестил на груди руки, как бы желая подчеркнуть, что случившееся его не касается. Горгид следил за ним уголком глаза.

Шаманы выпевали у костра заклинания и бросали в пламя благовония, наполнившие воздух сладковатым запахом. Старик ударял при этом в бронзовый колокольчик.

— Отгоняет демонов, — доложил Скилицез.

Затем старший шаман достал маленький кожаный мешочек и высыпал в костер его содержимое. Огонь вспыхнул нестерпимо ярко. Белизна пламени на миг ослепила Горгида. От жара на лбу у грека выступил пот. Шаман — темное неясное пятно на фоне пылающего костра — приблизился к видессианам и заговорил.

— Что? — вдруг выкрикнул Скилицез по-видессиански. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя и перейти на язык аршаумов.

Шаман повторил, махнув при этом рукой, как бы желая сказать: “Это же совсем просто, понимаете? ”

— Ну?! — требовательно спросил у Скилицеза Гуделин.

— Если я правильно его понял… Боюсь, я понял его правильно, — начал Скилицез. — Он хочет, чтобы мы доказали, что не желаем Аргуну зла… Мы должны доказать чистоту своих намерений… — Он запнулся. — Мы должны пройти через костер. Если наши намерения действительно чисты, сказал шаман, то с нами ничего не случится. Если же нет… — Офицер заколебался и резко заключил;… то огонь сделает то, что обычно делает огонь.

— Вот так неожиданность. Гм… Я, пожалуй, с удовольствием отклонил бы честь быть первым, — произнес Гуделин.

Скилицез не дрогнул бы перед лицом любой опасности. Но сейчас этот закаленный офицер был близок к панике при одной только мысли о том, что придется довериться чарам какого-то язычника.

Горгид, скептик по натуре, обычно не верил тому, в чем не убедился на собственном опыте. Однако сейчас он почему-то не чувствовал никакого страха. Это удивило грека. Он вдруг поймал себя на том, что наблюдает за шаманом так внимательно, будто старик был его пациентом. А шаман просто излучал уверенность в собственных силах. Эта уверенность горела ярче костра, куда он только что бросил щепотку волшебного порошка.

— Думаю, ничего дурного с нами не случится, — сказал Горгид. Ответом ему были два одинаково несчастных взгляда — Скилицеза и Гуделина. В первый раз за долгое время путешествия солдат и чиновник пришли к полному единодушию.

Только теперь старый аршаум понял наконец, что видессиане колеблются. Приветливо махнув рукой, дабы ободрить смятенное посольство, шаман неуклюже зашагал к костру, миг — и пламя охватило его со всех сторон.

Однако смертоносный огонь не коснулся шамана. Старик сделал несколько шагов, потоптался в самой середине костра. Посольство Империи и стоявший неподалеку Боргаз смотрели на него во все глаза.

Когда старый аршаум вышел из пламени, они увидели: ни клочка на его лохматой одежде не обгорело. Шаман снова махнул рукой, приглашая последовать его примеру.

Несомненно, Гуделин был наделен своеобразным мужеством. Собравшись с духом, он сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Не для того я добрался до самого края карты, чтобы пострадать от кочевника.

Он быстро приблизился к костру. Старый шаман дружески похлопал его по плечу, взял за руку и ввел в огонь. Языки пламени охватили обоих со всех сторон. Ланкин Скилицез прикусил губу, когда сквозь веселое потрескиванье костра донесся торжествующий голос Гуделина:

— Цел и невредим. Благодарю. Чувствую себя не хуже плохо прожаренного мяса.

Скилицез стиснул зубы и шагнул вперед. Невозмутимый шаман появился перед ним из пламени. Офицер начертил знак Фоса у сердца и принял протянутую руку шамана.

Через несколько минут от вернулся из пламени и доложил, лаконичный, как всегда:

— В порядке.

Затем старый шаман кивнул Горгиду. Несмотря на всю свою уверенность, грек ощутил легкую дрожь. В свете ослепительного белого пламени он сузил глаза. Интересно, сколько потребуется времени, чтобы жалкая улыбка Гуделина стала вновь нормальной? Однако рука старого шамана была холодной и твердой, она настойчиво тянула в огонь.

Как только Горгид вошел в костер, ощущение жара пропало. Было слегка прохладно, как в летний вечер. Он даже не вспотел. Грек раскрыл глаза. Белый свет окружал его, но не слепил. Глянув себе под ноги, он обнаружил, что не касается ногами красных углей. Шалман рядом с ним что-то тихо выпевал. Впереди была темнота. Ночь казалась еще более черной по сравнению с ярким светом, что окружал их.

Горгид неловко вывалился из костра. Гуделин подхватил грека и помог ему обрести равновесие. Как только глаза снова привыкли к темноте, Горгид увидел, что Скилицез завороженно глядит на костер.

— Только свет, — шептал офицер, потрясенный пережитым. — Это, должно быть, свет рая, исходящий от милосердного Фоса.

Гуделин был настроен более прозаически.

— Если все это имеет хоть какое-то отношение к Фосу, то огонь сделает из негодяя Боргаза свежий бифштекс, чем окажет нашей богоспасаемой Империи неоценимую услугу.

Горгид тоже втайне надеялся на это. Но через несколько минут шаман вышел из костра рука об руку с посланником Йезда. На этот раз грек внимательно посмотрел на Боргаза. Да, Вулгхаш, каган Йезда, не отправил к Аргуну какого-то мелкого князька-полуварвара. На подобную оплошность нечего было и рассчитывать. Предками Боргаза, несомненно, были макуране, древний народ с великой историей. Государство Макуран много веков было ровней Видессу. А потом из степей туда хлынули йезды…

Боргазу было лет сорок пять. Он был высок и худощав. На миг посланник Вулгхаша повернулся к старому шаману, и его профиль четко выделился на фоне пламени. Орлиный нос придавал его аристократическому лицу гневное выражение. Подбородок йезда сильно выступал вперед, скулы резко выдавались на лице. Густая курчавая черная борода и недлинные усы на верхней губе не скрывали рта — широкого, с большими, хорошо очерченными губами.

Боргаз приблизился к посланникам Империи с насмешливым полупоклоном.

— Любопытен весьма эксперимент сей, — заметил он. Он изъяснялся на языке Империи вычурно и старомодно, но акцент в его речи был очень слабым. — Кто бы мог помыслить, что сии варвары располагают столь могущественными колдунами?

Горгид ничего не сумел прочитать в черных глубинах его глаз. Несомненно, Боргаз был сильным, уверенным в себе человеком.

Реплика йезда заставила Скилицеза очнуться от раздумий. Он коснулся рукояти меча.

— Ну так как, не исправить ли мне то, в чем ошиблось пламя?

Боргаз спокойно встретил его яростный взгляд. У посла Йезда не было при себе оружия. Он невозмутимо вертел в пальцах блестящую бронзовую пуговицу (возможно, даже золотую). На нем был кафтан из плотной шерстяной ткани. Фалды этого кафтана сзади были длиннее, чем спереди. Под кафтаном видна была рубаха из легкой ткани, расшитой вертикальными цветными полосами.

— Почему ты думаешь, что сердцем я чист менее твоего? — спросил он иронически.

Горгида поразили его руки — тонкие, изящные, с длинными пальцами. Руки хирурга, подумал грек.

— Потому что так и есть, проклятие, — отозвался Скилицез. Толмачу и воину не обязательно придерживаться этикета — в отличие от дипломата.

— Тише, тише, друг мой. — Гуделин положил руку на плечо Скилицеза. — Правда, скорее всего, заключается в том, что наш коллега из Йезда и сам колдун, хотя решительно не желает признаваться в этом. Ведь это его чары победили пламя.

Обращаясь исключительно к Скилицезу, Гуделин наблюдал за Боргазом: не вызовет ли это едкое замечание какого-нибудь неосторожного слова. Но Боргаз был слишком скрытен и не попался на столь простую удочку.

— Зачем мне магия? — молвил он, улыбаясь. Прочитать что-либо на его лице было не проще, чем на маске шамана. — Воистину желаю я этому Аргуну одного лишь добра, если, конечно, свершит он должное, но не непотребное.

На мгновение маска все-таки соскользнула — и обнажились клыки хищного зверя!

* * *

Виридовикс отхлебнул из бурдюка с кумысом. Таргитай громко рыгнул и погладил себя по животу.

— Хороший кумыс, — заметил он. — Мягкий и крепкий одновременно, как передние ноги мула.

— Говоришь, мула?

Виридовиксу все реже требовалась помощь Липоксая. Он уже многое понимал из речи хаморов, хотя при всякой возможности старался отвечать по-видессиански.

— Ну да, он и пахнет-то как ноги осла. Ах, как не хватает мне моего любимого винца.

Некоторые из кочевников усмехнулись. Другие, наоборот, нахмурились: не всем было по душе слушать, как кельт насмехается над их традиционным напитком.

— Что он говорит? — спросила жена Таргитая, Борэйн. Как все женщины в клане, она не понимала по-видессиански.

Вождь передал ей слева Виридовикса. Борэйн усмехнулась.

Жена вождя была крупной, полной женщиной, уже утратившей свою былую красоту. Как бы желая возместить потерю, она не отказывала себе в других радостях. Борэйн была очень смешлива, и когда она громко хохотала, точно маленькая девочка, ее могучий живот колыхался.

Глядя на прекрасную Сейрем, ее дочь, легко представить себе, сколь красива была Борэйн лет двадцать тому назад. Да, Сейрем очень красива…

— Если наш брат не любят кумыс, — сказало Сейрем Таргитаю, — то, может быть, ему больше по душе придется пуховый шатер.

— Что она говорит? — спросил Виридовикс у Липоксая.

— Пуховый шатер, — энари перевел выражение дословно. Липоксай, похоже, не считал, что требуется дополнительное разъяснение: для него самого «пуховый шатер» был вещью вполне обыденной.

— Клянусь хвостом моего самого сильного быка! — вскричал Таргитай. — Он не знает, что такое пуховый шатер! — Вождь повернулся к слугам. — Келермиш! Тарим! Треножник, подставки и семена — несите сюда!

Слуги стали рыться в кожаных мешках, что висели на северной стороне шатра. Младший, Тарим, принес круглый треножник, заполненный почти доверху большими плоскими камнями. Таргитай поставил треножник на огонь, чтобы разогреть камни.

Келермиш подал вождю небольшой мешочек размером с кулак, развязал шнурок и высыпал на ладонь какой-то мусор: зеленовато-коричневые листья, веточки и семена. Тщательно перемешал их.

При виде недоуменного взгляда Виридовикса Таргитай сказал:

— Это конопля.

— Ты собираешься делать веревку?

Как не хватало сейчас Виридовиксу Горгида! Всезнайка-грек растолковал бы ему, в чем смысл этой бессмыслицы. Таргитай в ответ только фыркнул.

Тарим и Келермиш сняли с потолка тонкие пуховые одеяла и принялись укладывать их на колья вокруг костра — как бы сооружая шатер внутри шатра.

Таргитай посмотрел на треножник. Камни уже накалились докрасна. Удовлетворенно хмыкнув, он вытащил из огня бронзовый ковшик. Когда вождь хаморов аккуратно поставил ковшик перед Виридовиксом, остальные сгрудились рядом. Все они старались держаться поближе к кельту.

— Сегодня ночью ты получишь большое удовольствие.

— Ну да? А при чем тут эти камешки? Теплые камни могут согреть зимой комнату, но другого применения им я не вижу. Не могу же я их жевать.

Будь Таргитай видессианином, он уже разразился бы какой-нибудь замысловатой цветистой речью. Но Таргитай не любил красивой болтовни. Он просто бросил на раскаленные камни горсть толченых листьев и семян. Густое облако дыма поднялось над бронзовым ковшом. Запах был совсем не таким, какого ожидал Виридовикс, — он оказался гуще, со сладковатым привкусом. Ноздри кельта дрогнули.

— Чего ты ждешь? — спросил Таргитай. — Не теряй доброй травки. Наклонись, вдохни глубже.

Виридовикс наклонился над ковшиком так низко, что жар дохнул ему прямо в лицо. Кельт втянул ртом большой клуб дыма, поперхнулся и отчаянно закашлялся, пытаясь выплюнуть едкий дым. В груди и горле першило так, будто он наелся сухой травы или надышался смолой. Слезы текли у него по щекам.

— Мое несчастное обгоревшее горло, — сипло выдохнул он. Его голос прозвучал незнакомо. Куда только делся мягкий баритон кельта! По мнению кочевников, кашлял этот верзила довольно забавно. Их дружный хохот лишь ухудшил его плачевное состояние.

— Вот самый плохой способ дышать зельем. Ты только раздуваешь его, — весело хмыкнул Таргитай. Он мелко втягивал в себя дым, задерживая его в легких. Кельт даже испугался, что вождь сейчас лопнет. Но другие хаморы делали то же самое, улыбаясь с довольным видом.

— Он новичок, отец. Я думаю, ты сделал это нарочно, — обвиняюще сказала Сейрем. — Дай ему попробовать еще раз.

Вождь — суровый старый воин с густыми бровями и изогнутым носом — глядел так невозмутимо, так величественно, что, казалось, обвинить его в чем-либо было просто немыслимо. Подозревать подобного человека в том, что он озорничает?!

Таргитай бросил на горячие камни новую горсть семян и листьев. Новые клубы дыма поднялись в воздух. Вождь приглашающе махнул Виридовиксу.

На этот раз кельт вдохнул куда осторожнее — и не смог удержаться от новой гримасы. Как ни приятно пахла травка, дым рвал горло, точно наждак. Кельт снова кашлянул, но на этот раз удержал в себе дым, стиснув зубы.

Когда он наконец выдохнул, изо рта вылетело маленькое облачко пара, будто в холодное утро. Любопытно. Виридовикс размышлял над этим несколько секунд, которые, казалось, вились целую вечность. Тоже интересно. И необычно.

Виридовикс взглянул на Таргитая сквозь дымный воздух, становившийся все гуще и гуще. Вождь продолжал подбрасывать коноплю на треножник.

— Уф! Крепкая штука.

Таргитай снова втянул дым и не ответил.

На этот раз Виридовикс не терял времени даром. Он глубоко вдохнул очередную порцию и почувствовал, что у него заслезились глаза. Тяжесть окутала его мягко и непреклонно. Ощущение было совершенно не таким, как после доброй выпивки. Кельт любил выпить и потом всегда был готов что-нибудь спеть или подраться. Но сейчас ему казалось, что он отделен от всего мира. Приятно. Он знал, что может взлететь. Может делать что угодно. Однако он не видел никакой необходимости делать хотя бы что-нибудь. Даже думать становилось тяжело.

Он сдался. Навалился на локоть, лениво глядя на кочевников. Одни, как и он, лежали на кошмах. Другие переговаривались тихими, густыми, низкими голосами. Липоксай играл на костяной флейте. Ноты, сверкая в воздухе, увлекали Виридовикса за собой. Его глаза встретились с глазами Сейрем. Легкая улыбка скользнула по его лицу. Он был не прочь и поднапрячься… Но здесь был не рабский поселок, а Сейрем, к сожалению, не крестьянская девка, с которой можно развлекаться в свое удовольствие.

— Какая досада! — сказал он по-кельтски.

Борэйн заметила, какими жадными глазами кельт уставился на ее дочь. Она сказала что-то Сейрем — слишком быстро, чтобы Виридовикс мог разобрать. Обе громко рассмеялись.

Хаморы, к удивлению Виридовикса, вообще оказались добродушным и жизнерадостным народом. Просто раньше у кельта не было возможности присмотреться к ним поближе.

Сейрем спрятала лицо в ладонях и взглянула на Виридовикса сквозь раздвинутые пальцы. Знак безусловного внимания.

Он заулыбался еще шире.

— Что она тебе такого сказала, а? — спросил он.

Обе женщины снова рассмеялись, Борэйн показала, что не имеет ничего против того, чтобы Сейрем ответила. Заливаясь смехом, Сейрем сказала:

— Она повторила слова Азарми. Он у тебя такой же большой, как ты сам.

Фраза была произнесена на чужом языке. В голове кельта бродил туман. Поэтому ему потребовалось время, чтобы сообразить, что все это значит и кто такой “он”. Когда до Виридовикса наконец дошел смысл сказанного, он ухмыльнулся.

— Прямо так вот и сказала? — Он уселся прямо, дабы показать, что рост у него действительно внушительный.

У шатра загремели копыта. Часовые обменялись криками со всадниками. Затем один из них просунул голову в шатер и позвал своего господина.

Для Виридовикса даже сидеть было нелегким делом. Однако Таргитай, громко выругавшись, тут же вскочил и, расталкивая в стороны людей, сгрудившихся у костра, быстрым шагом пошел к выходу. Когда он откинул полог, струя свежего воздуха коснулась ноздрей кельта. Он радостно и с облегчением вздохнул.

Один из всадников кричал что-то вождю. Последовала пауза, а потом — страшный взрыв ругательств.

Таргитай ворвался в шатер.

— Вставайте, бездельники, ленивые ящерицы! Кто-то устроил набег на пастухов!

Проклиная все на свете, кочевники стали подниматься на ноги. С молниеносной быстротой они начали срывать со стен шатра луки, колчаны со стрелами, мечи, доспехи из жесткой, вываренной кожи. Несколько человек надели металлические шлемы, но большинство просто нахлобучили меховые шапки.

Широкое лицо Таргитая потемнело от гнева. Когда Виридовикс замешкался, вождь обжег его яростным взглядом.

— Пойдем, я хочу, чтобы ты был с нами. Здесь пахнет Варатешем.

* * *

— Ну и ну… — Гуделин был одновременно и удивлен, и восхищен. — Кто бы мог подумать, что у варваров можно встретить такую роскошь, такое утонченное понятие об этикете?

Это замечание было сделано sotto voce <Sotto voce — вполголоса, чтобы никто не услышал. — Прим. перев. >, когда видессианское посольство подходило к юрте Аргуна.

Горгид не мог не согласиться с чиновником. Могущественный каган аршаумов развел впечатляющих церемоний ничуть не меньше, чем некогда губернатор города Имброс Раден Ворцез, который пытался поразить воображение римлян, когда те только что оказались в Видессе.

Вместо зонтоносцев высокое положение владыки подчеркивал кочевник, стоявший с копьем в руке у входа в юрту. Под начищенным до блеска наконечником копья развевались три бунчука. Воин был неподвижен, как бронзовая статуя. Другие — не принимавшие такого явного участия в ритуале, но тем не менее охранники — находились здесь же, справа и слева, с луками наготове.

В телегу с юртой была впряжена обычная степная лошадка, сейчас также неподвижная. Ее серая шкура была отмыта и начищена так, что отливала на солнце серебром, а негустая грива и хвост, тщательно расчесанные, украшены желтыми и оранжевыми лентами. Седло покрывал изумительный по красоте орнамент, а уздечка сверкала золотыми бляшками с узором в виде голов грифонов. Спину лошади покрыли великолепной мягкой оранжевой тканью, которая соединялась у груди, живота и хвоста животного застежками из позолоченной кожи. По краям попоны вились орнаменты: грифы, нападающие на козлов.

Юрта стояла на двухколесной повозке. В отличие от других юрт, которые видел Горгид, эта была круглой только наполовину. У плоского входа висел черный шерстяной занавес. Еще три бунчука реяли на тонком шесте над самым входом.

Воин с копьем повернулся и произнес несколько слов сквозь черный занавес. Горгид уловил фразу “посольство Видесса” — он уже слышал ее несколько раз с тех пор, как отряд пересек Шаум. Возникла пауза. Казалось, за занавесом вообще никого нет, но затем он откинулся в сторону. Пауза явно была рассчитана на то, чтобы произвести драматический эффект.

Изнутри юрта была также выложена черной тканью. Из-за этого фигура Аргуна, сидевшего в кресле с высокой спинкой, казалась еще более впечатляющей.

Аргун был суровым человеком, встретившим в жизни немало испытаний. Его сын Ариг, стоявший по правую руку от кресла и приветственно улыбавшийся входившим видессианам, был очень похож на отца. Теперь это сходство бросалось в глаза. У обоих — черные волосы и тонкие усы с серебристой сединой, но морщины на лице Аргуна были куда глубже. При виде Аргуна уже сейчас можно было догадаться, каков будет Ариг в старости.

Аргун был одет в те же меха и украшенную бахромой кожаную куртку, что и его подданные. Одежда кагана была сделана искусно, но без лишней вычурности. Единственным знаком, подчеркивающим его высокое положение, был серый бунчук — символ клана, висевший у него на поясе.

Слева от Аргуна стоял высокий худощавый юноша лет восемнадцати — явно из семьи кагана. Он имел сходство и с Аргуном, и с Аригом, но был куда более красив. Юноша, казалось, хорошо понимал это. Его глаза уверенно скользили по приближающимся посланникам. Он был одет в тунику и штаны, покрытые почти такой же тонкой бахромой, как одежда шаманов. На поясе поблескивали золотые бляхи, нефрит и яшма, а красивые кожаные сапоги были украшены узором из серебряных нитей. Острые скулы, чистая золотистая кожа, ноздри, изогнутые, как крылья чайки, — все это ударило Горгида, словно кулаком.

Гуделин как глава экспедиции выступил вперед и преклонил перед Аргуном колено — не полная проскинеза, какой приветствовали Автократора Видессиан, но первый шаг к тому. Столь же низко поклонился Гуделин Аригу и незнакомому принцу, стоящему слева от трона.

Скилицез, на котором лежала обязанность толмача, последовал примеру Гуделина.

— Ваше Величество, величайший и могущественный каган, владыка Аргун, Ваше Высочество, достойный отпрыск и наследователь, принц Ариг, владыка… — Титулы с дивной легкостью срывались с губ Гуделина. Затем он запнулся, не зная, как титуловать стоящего слева от Аргуна юношу.

Ариг тихо произнес несколько слов. Юноша наградил Гуделина улыбкой — немного кислой — и ответил короткой фразой. Его голос был высоким и приятным, но в нем звучали самоуверенные нотки.

— Его зовут Дизабул, он сын Аргуна, — перевел Скилицез.

— Младший сын, — прямо и с нарочитым презрением добавил Ариг, метнув на Дизабула неприязненный взгляд.

Брат — видимо, великолепно сознающий свою красоту, — сделал вид, что Арига вообще не существует. Младший сын Аргуна держался с подчеркнутой уверенностью.

Не обратив внимания на эту маленькую семенную перепалку, Гуделин представил Аргуну и его сыновьям членов имперского посольства. Горгид удивился сам себе, когда склонился перед Дизабулом в низком поклоне. Ему хотелось снова и снова видеть это лицо, хотя красивые черты и были отмечены печатью заносчивости. Давно он не видел таких прекрасных лиц.

Пока каган обменивался приветствиями с посланцами Автократора, остальные кочевники из клана Серой Лошади наблюдали за происходящим из юрт, стоящих на некотором расстоянии от обиталища их повелителя. Когда Скилицез начал переводить слова Гуделина на язык аршаумов, множество любопытных лиц показалось у пологов юрт и закрытых от солнца соломенными циновками окон.

— Его Императорское Величество Автократор Видессиан Туризин Гавр присылает великому кагану эти дары.

Несколько солдат Агафия Псоя выступили вперед и поднесли правителю аршаумов подарки Императора. Псой подчеркнул торжественность момента с той грубой простотой, которая живо напомнила Горгиду Гая Филиппа. Один за другим солдаты подходили к трону Аргуна и клали дары перед ним на пол юрты, а затем тотчас же отходили.

— В знак нашей будущей дружбы Его Императорское Величество преподносит тебе золото.

Маленький, но тяжелый кожаный мешочек мелодично звякнул.

Ариг заговорил с отцом. Скилицез чуть дернул уголком рта в полуулыбке, когда перевел:

— Это старые золотые монеты, Ариг сам их проверял.

Ариг был достаточно умен, чтобы настоять на качестве золотых монет: войны и восстания, захлёстывавшие Видесс на протяжении последних нескольких десятилетий, заставили имперские власти чеканить золотые с добавками меди или серебра. Судя по улыбке Аргуна, каган тоже знал об этом.

Дизабулу церемония явно начала приедаться.

Гуделин слегка замешкался, но быстро пришел в себя.

— Серебро для великого кагана!

Превалий, сын Хараваша, принес большой мешок и положил его позади первого. Металлическое пение монет было высокого тона, но не менее приятным.

— Украшения для прекрасных женщин кагана, пополнение в его сокровищницу: рубины, топазы, опалы, горящие, как огонь, жемчуг, сияющий, словно лунный свет!

Когда солдат поднес очередной дар, Гуделин открыл мешочек и показал на ладони сверкающую жемчужину. Горгид мысленно поставил ему высший балл за сообразительность: Аргун, который всю жизнь провел вдали от моря, вряд ли когда-нибудь видел жемчуг. Каган наклонился вперед, разглядывая жемчужину, удовлетворенно кивнул и снова откинулся на спинку стула.

— Превосходные одеяния для величайшего кагана!

Одни халаты были расшиты золотыми нитями, другие — бархатные или белоснежные, батистовые — украшены золотом и серебром, богатым орнаментом, драгоценными камнями.

На этот раз подарки пробудили интерес Дизабула. Его отец остался к одеждам равнодушен.

— И, наконец, последний дар, высочайший знак уважения. Автократор Видессиан преподносит великому кагану сапоги, окрашенные в императорский пурпур.

Только Император Видесса имел право носить сапоги пурпурного цвета. Если он приглашал кого-то разделить с ним этот символ могущества, то только в знак величайшего уважения. Князь Томонд Намдаленский не носил пурпурных сапог.

Переводя свои слова через Арига, Аргун отвечал:

— Прекрасные дары. Сопровождают ли их какие-либо слова?

— Слова? Будет ли петух кукарекать? Станет ли ворона каркать? — пробормотал Скилицез по-видессианскя, пока Гуделин набирал полную грудь воздуха, готовясь к новому извержению риторического вулкана. Ариг тоже усмехнулся, но, будучи сторонником Видесса, не стал переводить отцу язвительную шутку Скилицеза.

Гуделин зло покосился на своего товарища и приступил к торжественной речи, коею приготовлял не единый уж день:

— О мужественный и наиславнейший Аргун! Наш великий Император, Автократор Видессиан, державный Туризин Гавр, через меня, своего посланника, желает, дабы удача всегда и вечно сопутствовала тебе во всех начинаниях твоих, равно как желает он и того, чтобы вечные узы дружбы соединяли тебя и наиславнейший клан твой с Империей Видесс! Сокровеннейшее желание моего владыки — дабы ты выказывал свою доброту также нам, посланникам великой Империи. Да поразишь ты смертью и поражением великим всех твоих врагов! Да наградишь ты любовью друзей своих! Пусть никогда не проляжет злая вражда между народами нашими, ибо неприязнь губительна для уз дружбы, в то время как…

— Помедленнее, дьявол по твою душу! — отчаянно прошептал Скилицез. — Я давно уже перестал соображать, что ты там несешь. Как же мне переводить, да еще так, чтобы и они это поняли?

— Им не обязательно понимать все это в точных деталях, — ответствовал Гуделин и торжественно взмахнул рукой. — Я всего лишь произношу то, что необходимо в подобных случаях. — Он снова поклонился Аргуну. — Люди клана Серой Лошади и все чада твои и домочадцы, какие только есть у тебя, величайший каган, — все они приятны сердцам нашим и близки душам нашим. Пусть же неприязнь никогда не закрадывается в наши отношения, равно как и в отношения между нашими державами.

Он отступил на шаг в знак того, что речь его закончена.

— Очень красиво, — произнес Ариг. Годы, проведенные в Видессе, помогли старшему сыну кагана лучше оценить риторические перлы Гуделина, чем это могли сделать его отец или брат.

— Я… — перебил его каган.

Ариг кивнул, немного растерявшись. В присутствии Аргуна он был всего лишь почтительным сыном — от чего также немного отвык, находясь в столице Империи в качестве высокого посла могущественного народа аршаумов.

— Мой отец желает отвечать вам через меня. Не обижайся, Ланкин. Ты хорошо говоришь на нашем языке, но…

— Разумеется, — быстро согласился Скилицез.

— Это высокая честь для нас — услышать ответ кагана, — добавил Гуделин изысканно.

Горгид приготовился выслушать еще одну высокопарную речь. Но Аргун произнес две лаконичные фразы и замолчал.

Его сын перевел:

— Приношу свою благодарность за подарки. Я приму окончательное решение после того, как выслушаю слова, присланные мне из Йезда.

Гуделин разинул рот.

— И это все? — пискнул он. Чиновник растерялся до такой степени, что разом позабыл и манеры, и риторику, и красивые слова. Он выглядел так, словно его пырнули ножом. Затем, опомнившись, Гуделин медленно, с поклонами, отступил в сторону.

— “Приношу свою благодарность за подарки”. И все! — Бюрократ выругался так сочно, словно всю жизнь провел в казарме.

— Ты говорил очень хорошо. Аргун ответил тебе так кратко, потому что стиль кочевников отличается от имперского, — сказал Гуделину Горгид. — Кочевники умеют наслаждаться видессианским красноречием не хуже имперцев. Вспомни Олбиопа! Аргун, как мне кажется, умный и хитрый вождь. А ты что, ждал, что он сразу скажет тебе “да” или “нет”, не выслушав предварительно обе стороны?

Гуделин, немного утешенный, покачал головой.

— Я бы очень хотел этого, — сказал Скилицез.

Боргаз, посол из Йезда, уже сходил в юрту кагана. Скилицез провожал его таким гневным взглядом, будто они встретились на поле битвы.

Как и Гуделин, посол Йезда преклонил перед Аргуном колено, но величие момента немного нарушила мелкая неприятность: черная шелковая шапочка упала с головы Боргаза. Однако йезд быстро пришел в себя и заговорил с каганом на языке аршаумов.

— Чума! — одновременно произнесли Горгид и Гуделин. Затем грек сказал:

— Но одного этого недостаточно, чтобы заставить Аргуна склониться на его сторону.

— Ш-ш!.. — Скилицез послушал немного и добавил: — Все не так уж плохо. У негодяя довольно жесткий хаморский акцент. Этого вполне достаточно, чтобы заставить любого аршаума смотреть на него сверху вниз.

— О чем он говорит? — спросил Гуделин.

— Та же чушь, что молол ты, Пикридий. Дружба, приязнь… А, нет, подожди-ка. Что-то новенькое. Он говорит, что Вулгхаш — чтоб его заморозил Скотос! — знает, какой великий воин — вождь Аргун, и посылает ему дар, достойный воина.

Повинуясь властному, отточенному жесту Боргаза, один из йездов положил перед каганом ножны из полированной бронзы, украшенной разноцветной эмалью. Бросив взгляд на лучников-аршаумов, посол Йезда вытащил из ножен кривой меч и показал его Аргуну.

Это было прекрасное, смертоносное оружие, великолепное изделие искусного мастера. Рукоять меча была обвита золотым шнуром, оканчивающимся у самого основания сверкающей стали.

После долгой цветистой речи Боргаз снова вложил меч в ножны и протянул его кагану. Аргун вынул меч, посмотрел, удобно ли он лежит в руке, хорошо ли сбалансирован, а затем улыбнулся и пристегнул ножны к поясу.

Боргаз улыбнулся в ответ и с поклоном подал такие же мечи сыновьям кагана. Они отличались от первого только тем, что шнур, обвивающий рукоять, был не золотым, а серебряным.

Принимая оружие от йезда, Дизабул облизал сухие губы. Даже Ариг взял меч, не колеблясь. На мгновение все забыли о видессианах. Имперцы ревниво наблюдали за реакцией семьи кагана на дары Вулгхаша. Скилицез скрежетал зубами от злости.

— Мы должны были подумать об этом.

— Да, — горестно согласился Гуделин. — Эти простые степные варвары — суровый народ. Они с большей радостью видят оружие, нежели парадные одежды.

Горгид, как всегда, пустился в рассуждения.

— Не следует судить других по себе. Например, мы, греки, обыкновенно сжигаем своих умерших, в то время как в Индии…

Он умолк на полуслове и покраснел: Индия, Греция — в этом мире их имена были пустым звуком.

Боргаз продолжал выкладывать перед каганом дорогое оружие: кинжалы с позолотой на лезвии, украшенные чеканкой, изображающей охотничьи сценки; двойные луки, укрепленные рогом, отполированные и покрытые сверкающим лаком; стрелы из кленовой древесины, украшенные перьями фазана и вложенные в колчаны из змеиной кожи; высокие остроконечные шлемы, усыпанные драгоценностями.

Дизабул надевал на себя все доспехи и оружие, предложенное ему. К тому времени как Боргаз откланивался, младший сын кагана был похож на ходячий оружейный склад. Нежно поглаживая рукоять нового меча, Дизабул горячо заговорил с отцом. Его голос звучал высоко и возбужденно: он явно пытался в чем-то убедить Аргуна.

Боргаз ухмыльнулся видессианам. Он был доволен. Скилицез стиснул зубы так, что на скулах у него выступили белые пятна. Он едва сдерживался, чтобы не броситься на йезда.

— Этот щенок хочет выкинуть нас из земли своего отца, а еще лучше — бросить в яму. Он ужасно доволен своими новыми игрушками. Он именует нас самыми бесполезными дураками, каких только сумел откопать в Видессе бездельник и неженка Ариг.

Старший сын Аргуна в ответ на это оскорбление вспыхнул. Каган рявкнул на обоих сыновей. Дизабул пытался что-то говорить еще и замолчал, лишь когда Аргун привстал на троне. Боргаз сделал вид, что ничего не заметил. Однако самоуверенность йезда поутихла, когда Аргун отпустил его с таким же кратким “напутствием”, что и Гуделина.

— Подарки великолепны, говорит он, — доложил Скилицез, — но для того, чтобы заключить союз, нужно некоторое время. Он хочет все серьезно обдумать.

Видессианский офицер, казалось, едва верил собственным ушам.

— Он действительно умный вождь, — сказал Горгид.

— Да уж. Доит двух коровок, не отдавая предпочтения ни одной из них, — заметил Гуделин. В его тоне звучало облегчение. — Тем лучше. Игра пока что идет на равных.

* * *

Издав громкий стон, Виридовикс неуклюже спрыгнул с коня. Три дня, проведенных в седле, утомили его так, что он готов был взорваться по любому пустяку. Как и прежде, он искренне восхищался выносливостью кочевников. Едва они вскакивали в седло, как, казалось, превращались в этих… Как там называл их Горгид?.. Которые наполовину лошадь, наполовину человек?.. Не сумев вспомнить мудреное греческое слово, кельт пробормотал ругательство.

Впрочем, то, что они увидели, мало располагало к размышлениям. Ветер доносил тошнотворно-сладкий густой запах тления. Смерть смердела. Таргитай мрачно смотрел по сторонам, пока кельт прыгал, стараясь восстановить кровообращение в онемевших ногах.

— Еще один такой поход, и я стану кривоногим, как ваши хаморские дамы.

Шутка не слишком позабавила вождя кочевников.

— Побереги остроты для женщин. Тут не место смеяться.

Виридовикс густо покраснел. Но Таргитай не заметил этого. Его взгляд был прикован к побоищу.

Неделю назад, когда пастухи нашли это в степи, все здесь, должно быть, выглядело куда ужасней. Но даже теперь, когда вороны, грифы и гиены вдоволь насытились падалью, того, что еще оставалось, было достаточно, чтобы кровь заледенела в жилах. “Бойня” — слишком мягкое слово для обозначения той резни, что произошла здесь. Пятьдесят коров. Пятьдесят. Земля была все еще темной от крови, вытекшей из перерезанных жил.

Что-то зловещее, необъяснимое чудилось в этом бандитском налете на стадо. Зачем убивать? Убивать так бессмысленно? Стада существуют для того, чтобы давать пищу и одежду. Их крали, но никогда не резали попусту. Жизнь в степи слишком скудна и сурова, чтобы убивать ради убийства. Даже во время войны победители лишь отбирали стада у побежденных врагов. Коровы и овцы — не мишень, а цель войны. Богатство. Так было всегда.

Но не здесь и не сейчас. Несчастные животные, лежавшие там, где застигла их смерть, были зрелищем даже более горестным, чем павшие на поле боя воины. У животных нет выбора. Они не имеют ни одного шанса уйти от злой судьбы. А судьба их оказалась жестокой, невероятно жестокой. Трупы изрезаны, в большие раны втерта грязь, чтобы испортить мясо. Шкуры облиты каким-то вонючим маслом, чтобы и их нельзя было использовать. Клан Таргитая не сумел бы найти применения заколотым животным даже в том случае, если бы обнаружил их через час после бойни.

Сын вождя, Батбайян, переходил от туши к туше, качая головой и дергая себя за бородку. Он безуспешно пытался осознать увиденное. Наконец он беспомощно повернулся к отцу.

— Должно быть, они сошли с ума или заболели бешенством, как собаки! — вырвалось у него.

Вождь ответил печально:

— Хотел бы я, чтобы ты был прав, сынок. Это работа Варатеша. Он хочет запугать меня. Чтобы я пожалел, что мы взяли к себе чужеземца.

Он мотнул головой в сторону Виридовикса. Этот жест был общим у отца и сына.

Холодная жестокость, которую увидел здесь кельт, вызвала у него иное воспоминание: тело убитого часового у стен Видесса во время осады столицы. Тогда легионеры вместе с Туризином Гавром пытались выбить из города узурпаторов Сфранцезов. Изуродованное тело Дукицеза, кроме прочих увечий, несло на себе еще одну примету. Имя, вырезанное на лбу ножом: “Ршава”. Потребовалась простая перестановка букв, чтобы прочитать имя убийцы…

— Авшар. Это дело рук Авшара, — сказал кельт. — Я пытался рассказать тебе о нем раньше, но ты не слушал меня. Свидетели боги, не могу винить тебя за это! Ты еще не встречался с ним. Выслушай меня теперь!

Путая хаморские и видессианские слова, кельт поведал Таргитаю обо всем, что знал: о Дукицезе, о поединке князя-колдуна со Скавром в первые дни жизни римлян в столице, о битве под Марагхой, о том, что случилось после битвы, о голове Маврикия, о Тронной Палате и колдовстве Авшара, сделавшем бандитов неуязвимыми для стали…

Грязь и жестокость последнего поступка потрясли кочевников.

— Он сотворил чары, изувечив и убив женщину? — переспросил Таргитай, как бы сомневаясь в том, что понял правильно. Казалось, вождь не верит своим ушам.

— И ее нерожденное дитя, вырванное из чрева матери, — подтвердил кельт.

Кочевник содрогнулся. Резня скота вызвала у него холодную ненависть. Но теперь он понял, что столкнулся со злодеянием, хуже которого помыслить было невозможно.

Батбайян закричал:

— Так избавимся же от него! Спалим его в шатре, а заодно и всех его прихвостней!

Глядя на павшее стадо и думая о словах Виридовикса, которые все еще звучали в ушах, хаморы согласно зашумели:

— Смерть ублюдку!

Наконец Таргитай тоже сказал “да”, но очень тихо. Там, где его люди видели только ужас, он увидел могущество.

— Да, — сказал вождь и добавил: — Если сумеем. — Он мрачно поглядел на Виридовикса. — Вижу, настало время поднимать кланы на Варатеша и этого твоего Авшара.

— Давно пора, — тут же согласился Виридовикс.

Батбайян яростно кивнул.

* * *

Но, несмотря на громовые обещания Таргитая выступить в поход против бандитского вожака, неделя проходила за неделей, а никаких изменений не происходило.

— Ты — из Видесса, чужеземец, там каган… э-э… император, он говорит людям: “Делайте так” — и они делают так. Иначе — теряют голову. В степях все не так. Хорошо. Я пойду к Ариапиту из клана Реки Огл, я пойду к Анакару из клана Пятнистых Котов, я пойду к Кробузу из клана Прыгающих Козлов. Я скажу им: надо подстричь шерсть у Варатеша. Сделаем вместе! Они спросят сразу: “Кто поведет людей? ” Я скажу: “Я поведу людей”. Они скажут: “Вот Таргитай, он хочет бросить волчью шкуру своего клана до Королевского Клана! ” Никто не станет со мной разговаривать больше.

— До Королевского Клана? — переспросил кельт.

— А, не знаешь… Иногда один клан становится сильнее всех. Правит всей степью — иногда долго, иногда целую человеческую жизнь. Потом другие кланы сбрасывают иго его власти. — В глазах Таргитая затеплился жадный огонь. — Каждый каган мечтает основать Королевский Клан. Страшно, если сосед опередит тебя. Все следят друг за другом, чтобы никто не стал слишком сильным.

— Вот оно что…

Виридовикс ступил на знакомую почву. В Галлии, до прихода римлян, племена постоянно враждовали из-за главенства, вступая в схватки и плетя заговоры друг против друга. Клан эдуи прочно удерживал главенствующее положение в Галин, пока племена секванов и юбов с Рейна не объединились…

Глаза кельта засияли зеленым огнем, он хлопнул в ладоши и громко вскрикнул от радости.

От неожиданности Таргитай резко повернулся к нему, хватаясь за меч.

— Ну а если ты скажешь этому старому Карабузу и его Пятнистым Хомякам, что Варатеш хочет основать Королевский Клан? Посадить над степью своих бандитов? Ведь это, кстати, правда. Карабуз скорее из кожи вывернется, чем допустит такое!

Кельт почти слышал, как мысли лихорадочно затопотали в голове у вождя. Наконец Таргитай взглянул на своего сына. Батбайян уставился на Виридовикса со смешанным выражением изумления и восхищения. Этого юношу еще можно удивить вещами, до которых он сам бы никогда не додумался.

— Хм, — сказал наконец Таргитай.

Кельт понял, что победил.

— Поведи людей, отец, — воскликнул Батбайян, — и ты сам станешь великим королевским каганом!

— Я? Чепуха! — ворчливо ответил Таргитай. Но Виридовикс видел, как эта мысль уже мелькнула в глазах вождя — прежде чем сын выразил ее словами. Кельт только усмехнулся.

* * *

Подцепив ножом последний кусочек тушеной зайчатины, Дизабул громко зачавкал — в степи это считалось признаком хорошего тона. На коленях у него лежала миска из проваренной кожи. После такой обработки кожа становилась жесткой, как камень.

Младший сын кагана привстал. Слуга снял деревянными щипцами кусочки жарившегося над огнем мяса и наполнил миску доверху. Со словами благодарности Дизабул снова уселся. Повернувшись к Боргазу, он прошептал что-то и нежно погладил ножны изящного кинжала, который вручил ему на приеме у Аргуса посол Йезда. Сияющая улыбка осветила лицо Дизабула.

Прихлебывая кумыс из золотого кубка, Горгид втайне восхищался юношей. Этот баловень неожиданно разбудил в его душе сладкую боль. По обычаю, Аргун дал видессианскому посольству несколько девушек. Хотя Горгид знал, что ради необходимости мог справиться с этим делом, женщины не доставляли ему удовольствия. Он вспомнил Квинта Глабрио, его тонкое, нервное лицо, и снова заныла незаживающая рана. Младший центурион, пошучивая и в то же время не скрывая неприязни, бывало, вспоминал время, проведенное с видессианской девушкой. “Дамарис заслуживала, мне кажется, чего-то иного, — сказал он однажды и добавил с сухим смешком: — Безусловно, она тоже так считала”. Совместная жизнь Глабрио с Дамарис треснула, и довольно шумно, под грохот бьющейся посуды.

Воспоминание о Глабрио помогло отвлечься от красавца Дизабула. Римлянин был другом, воином, мужественным человеком. Юный аршаум каждым своим жестом доказывал, что он не более чем себялюбивый, испорченный юнец, капризный и вспыльчивый. Горгид успел узнать, что у него были сын и две дочери от рабынь.

Грек снова отпил из кубка…

И все же он красив, как Александр Македонский!..

Погруженный в размышления о Дизабуле, Горгид почти не обращал внимания на большой шатер, где проходило пиршество. Это было несправедливо: великолепная юрта для торжеств была степным аналогом императорского дворца. Эта юрта была самой большой из всех, что греку доводилось видеть. В диаметре она достигала пятнадцати метров. Ее тянули двадцать две лошади. Снаружи мягкие покрывала были выкрашены в белый цвет, поэтому она хорошо выделялась на фоне унылого степного пейзажа. На окнах внутри шатра висели шелковые занавески, такой же тонкой работы, что и изделия Империи — а Видесс славился своими шелками. По зеленой и оранжевой ткани неслись лошади, изображенные грубовато, схематично, но вместе с тем с немалой выдумкой.

Аргун, его сыновья и оба соперничающих посольства сидели у огня на кошмах из толстой мягкой шерсти. Старейшины клана восседали, скрестив ноги, вокруг кагана двумя большими кругами. Гости развалились, кто как хотел. Если с детства не привыкать к этой позе, то ноги здорово затекают.

Ариг сидел справа от отца. Сперва он тоже скрестил ноги, но затем сдался и, резко качнув головой, уселся как все видессиане. Его колени сухо щелкнули, когда он с явным облегчением распрямил их.

— Ты слишком много времени провел в Видессе, — сказал ему Скилицез.

Дизабул метнул на брата взгляд, сказавший яснее всяких слов о том, что лично он был бы счастлив, останься Ариг в Империи навсегда.

— Пока мы не прибыли в Аршаум, я даже не знал, что у тебя есть брат, — сказал Аригу Гуделин. Стало быть, не только Горгид заметил этот ядовитый взор.

— Да я и сам почти забыл о нем, — отозвался Ариг, небрежно махнув рукой в сторону Дизабула.

На скуластом лице юноши выступила краска. Он тихо зарычал. По сравнению с этим гневный взгляд, брошенный недавно, мог показаться просто дружеским.

Слуги сновали взад-вперед, наполняя кубки кумысом из серебряных кувшинов и поднося блюда тем, кто сидел далеко от костра. После жареной зайчатины перед пирующими появилась жареная птица огромных размеров.

— Что это? — спросил Горгид.

Ариг ответил:

— Аист. И неплохо приготовленный. Я не ел его мяса уже много лет.

С этими словами Ариг стал жадно рвать мясо с ножки птицы. Как и все кочевники, старший сын кагана обладал крепкими белыми зубами.

Грек держался куда более осторожно. Мясо аиста оказалось очень вкусным, что не помешало ему быть жестким, как вываренная кожа. Жареная говядина, баранина и тушеный говяжий желудок со специями понравились Горгиду куда больше. Не говоря уже о сырах, как твердых, так и мягких, нашпигованных сладкими голубыми ягодами.

Кроме кумыса, на торжестве в изобилии подавали свежее коровье молоко, а также кобылье и козье. Ни один из этих напитков не привлекал Горгида. Сейчас он многое бы отдал за глоток настоящего вина и горсть соленых оливок.

Когда грек сказал об этом Аригу, тот покачал головой с гримасой отвращения:

— Вино — хорошая вещь. Но сколько я жил в Видессе, не успел привыкнуть к оливкам. Не очень-то они приятны. А имперцы суют их во все подряд. И оливковое масло страшно воняет.

То, что жгли в светильниках аршаумы, греку, в свою очередь, казалось необычайно жирным и вонючим.

Беседа в шатре угасла. Мешало не только незнание чужих языков. Ариг предупредил видессиан, что у аршаумов есть обычай: во время пиршества запрещается обсуждать серьезные дела.

Боргаз, казалось, был наделен даром причинять неприятности и создавать скверные ситуации. Вот и сейчас он опасно лавировал на самом краю пропасти и, казалось, вот-вот нарушит запрет вести разговоры на важные темы. Не затрагивая вопроса о том, зачем он прибыл в степи, Боргаз стал хвастать могуществом Йезда и славой кагана Вулгхаша. Скилицез переводил его хвастливые речи. Гнев видессианского офицера нарастал с каждой минутой. Глаза у Боргаза искрились. Он продолжал расписывать подвиги великого Вулгхаша. Он ни слова не сказал против Видесса — о, нет! — но каждой фразой умело принижал достоинство Империи. Костяшки пальцев Скилицеза побелели, с такой силой видессианин сжал свой кубок. Старейшины уже начали пересмеиваться при виде ярости, которую тот еле сдерживал.

— Сейчас я кое-что скажу этому грязному лжецу! — зарычал он.

— Нет! — произнесли одновременно Ариг и Гуделин.

— Если ты ему ответишь, — сказал Гуделин, — то выставишь себя в невыгодном свете, а он окажется героем. Разве ты не видишь этого?

— А что, лучше пусть от тебя отгрызают кусочек за кусочком? Пусть тебя рвут на части подлыми словами?

Удивляясь собственной смелости, Горгид произнес:

— Я могу рассказать одну историю, которая быстро поставит его на место.

Скилицез, Гуделин и Ариг ошеломленно уставились на него. Для видессиан грек был почти таким же варваром, как аршаумы. Его, собственно, даже не принимали всерьез. Ариг терпел его лишь потому, что маленький грек был другом Виридовикса.

— Но не нарушай обычая, — предупредил аршаум.

Горгид покачал головой:

— Нет, это всего лишь байка.

Гуделин и Скилицез переглянулись, пожали плечами… и кивнули, не найдя ничего лучшего.

Боргаз, несомненно, говорил по-видессиански куда лучше, чем грек. Он выслушал этот диалог с удовольствием. Особенно йезду понравилось, что товарищи Горгида не слишком доверяют его эрудиции. Тяжелые миндалевидные глаза йезда на миг вспыхнули злобой, когда Горгид наклонил голову перед Аргуном и начал рассказывать свою притчу. Ариг переводил рассказ.

— Великий каган! Этот человек из Йезда — превосходный собеседник, в чем никто не усомнится. Его слова напомнили мне одну историю, известную среди моего народа.

До этого момента вождь аршаумов также не обращал на грека большого внимания, рассматривая его как незначительного человечка при видессианском посольстве. Теперь каган смотрел на Горгида с живым интересом. Среди кочевников, не имевших письменности, хороший рассказчик всегда в большом почете.

— Давайте выслушаем его, — предложил Аргун. Старейшины затихли, ожидая интересного рассказа.

Довольный тем, что Аргун проглотил приманку, Горгид начал:

— Давным-давно, в одной стране под названием Египет, жил великий царь по имени Сесострис. — Он увидел, как аршаумы шевелят губами, пытаясь запомнить странные имена. — Этот Сесострис был могучим воином. Он победил множество врагов, подобно тому, как поражал их великий воин и повелитель нашего друга Боргаза каган Вулгхаш.

Улыбка исчезла с лица йезда. Сарказм больно задел его — тем более что это был любимый прием самого Боргаза.

— Итак, покорил Сесострис множество стран и царств. Он обращал в рабство владык и царей, чтобы показать им, сколь он могуч. Он надевал на них узду и заставлял их тащить свою юрту, словно они были лошадьми. — На самом деле в притче говорилось о колеснице, но Горгид вовремя внес изменения, чтобы слушателям было понятнее. — И вот однажды он заметил, как один из покоренных царей смотрит, не отрываясь, на вертящиеся колеса. Сесострис спросил: “Что интересного ты заметил, раб? ” Плененный царь отвечал Сесострису: “Гляжу я, как крутятся и крутятся колеса. И думается мне: то, что когда-то было внизу, теперь наверху, а то, что было наверху, низвергнуто вниз, в грязь… ” Сказав так, он отвернулся и снова пошел вперед. Но Сесострис понял его. Говорят, несмотря на свою непомерную гордыню, он больше никогда не заставлял царей возить свою юрту.

Гул разговоров стал громче, когда аршаумы услышали перевод притчи и стали обсуждать ее между собой. Двое-трое с любопытством поглядывали на Боргаза, вспоминая его хвастовство. Аргун сохранял неподвижность. Не шевелясь, он сказал своему старшему сыну несколько слов.

— Мой отец благодарит тебя за… м-м… интересный рассказ.

— Я понял.

Отвесив поклон кагану, грек повторил это на языке аршаумов. Аргун улыбнулся, поправил ошибку в произношении.

Боргаз нацепил на себя непроницаемую личину дипломата. Его лицо стало будто высеченным из камня. Он глядел па Горгида большими темными глазами, точно змея, завораживающая птицу. Впрочем, грек был не из тех, кого можно было запугать взглядами. Однако Горгид понял, что отныне нажил себе смертельного врага.

Глава девятая

Все мятежи и междуусобицы, которые Марк повидал за два года жизни в Видессе, показались ему детскими игрушками по сравнению с тем, что он застал в Гарсавре. По дороге в этот город легионеры взяли в плен около тысячи намдалени, спасавшихся маленькими, плохо организованными группками, на которые всегда распадается побежденная армия.

Примерно сотня островитян еще удерживали крепость неподалеку от Гарсавры, обороняя ее одновременно и от римлян, и от йездов. Трибун даже и не пытался взять эту крепость штурмом — она была скорее полезна ему, поскольку прикрывала город от кочевников, просачивающихся небольшими отрядами со стороны плато.

Йезды были и в Гарсавре, однако они вовсе не контролировали город. Когда легионеры прибыли туда, Гарсавра была скорее ничейной территорией. Что, в свою очередь, означало, что никто не взял на себя труд изгнать оттуда кочевников. Нападать на них в то время, пока велись переговоры о заложниках, было бы неразумно. Поэтому трибун мудро сделал вид, будто не замечает йездов.

Кстати, йезды относительно мирно шатались по городу, дивясь виду больших зданий. Рядом с городом Видесс или с Римом Гарсавра была всего лишь сонной провинциальной “столицей”; но для людей, которые всю жизнь проводили в шатрах, она представляла потрясающее зрелище.

Йезды обменивали шкуры, шерсть, мед на всякие безделушки. Однажды Марк увидел кочевника, гордо нахлобучившего на голову ночной горшок. Этот предмет заменял йезду обычную меховую шапку. Трибун уже собирался сообщить йезду, что он нацепил себе на голову, но товарищи кочевника глядели на счастливца с таким нескрываемым восхищением и такой завистью, что Марк просто не решился вмешиваться. Кроме Скавра, немало горожан имели удовольствие насладиться этой картиной. Последнее обстоятельство породило новое прозвище для йездов. Это могло впоследствии принести немало бед.

Однако злополучный приобретатель ночного горшка и связанные с ним беспокойства были наименьшей из тревог трибуна в вопросах взаимоотношений легиона и горожан. Как и гарсавране, Марк опасался нападения кочевников со стороны центрального плато. Поэтому поначалу Скавр — несколько наивно — ожидал, чтобы многие из горожан присоединились к его отряду или, по крайней мере, увидели в легионерах неожиданную помощь.

Более того, Скавру позарез необходима была поддержка местного населения. Добыча Пакимера, взятая в Кизике, не помогла собрать шесть тысяч золотых — именно такую сумму Явлак потребовал за вождей мятежа, находившихся у него в плену. Для очистки совести Марк разослал по всему городу воззвания, однако он хорошо знал: в таком деле, коль скоро речь зашла об их кармане, имперцы не станут помогать ему добровольно.

Туризин Гавр все еще воевал с пиратами на востоке, а кроме Императора, ни у кого в Видессе не было горячей охоты раскручивать скрипучие колеса бюрократического аппарата. Слишком хорошо, к сожалению, была знакома Скавру эта адская машина.

Поэтому Марк принял единственное возможное решение: он собирался взять необходимую сумму у жителей Гарсавры и вернуть им долг позже — когда чиновники столицы сумеют наконец отправить золото на запад. Однако ожидать, чтобы гарсавране пошли на это с легкостью, было бы верхом наивности.

Конечно, многие местные жители поддерживали Туризина. Во всяком случае, немалое их количество заявляло об этом во всеуслышание, пока имперские войска удерживали город. Но почти столько же до сих пор жалели о Баане Ономагуле. Обширные владения разбитого Драксом мятежника располагались совсем недалеко отсюда — к югу от Гарсавры. Баан был мертв, он погиб от руки ненавистных многим чужеземцев-наемников (прежде чем те пошли по его стопам). Теперь уже никто не вспоминал о том, что Ономагул был предателем. Самоуверенный, раздражительный, коварный, он каким-то чудом был произведен чуть ли не в святые.

Полной противоположностью сторонникам Баана оказались те, кто жалел о поражении намдалени и восстановлении императорской власти в Гарсавре. Покойный Антакин говорил Марку о том, что островитяне довольно популярны в городах. Сообщение гонца оказалось чистой правдой. “Государство” Дракса было куда меньше Империи, поэтому барон не облагал города тяжелыми налогами, как это делал Туризин. Возможно также, мягкое отношение к городам было красивым жестом намдалени, которые не желали возбуждать против себя недовольство всего видессианского населения. Во всяком случае, эти действия — чем бы они ни были продиктованы — обеспечили Драксу поддержку у немалого числа гарсавран. Они даже начали перенимать обычаи победителей и ходили поклоняться Фосу в храме, который Дракс передал намдаленским жрецам (с точки зрения ортодоксальных видессиан — злостным еретикам!).

Последнее обстоятельство особенно разъярило Стипия. Целитель не упустил случая вступить в громкие препирательства с одним намдаленским жрецом, когда увидел того на рыночной площади. Скавр в ту минуту увлеченно торговался над приглянувшимся ему поясом. Заслышав вопли, охваченный тревогой трибун поднял голову.

— Сладкоречивый соблазнитель!.. Пес!.. Умаститель льда Скотоса!..

Багровый от ярости, со стиснутыми в праведном гневе кулаками, жрец-целитель протиснулся к намдалени. У того под мышками было по жирному гусю.

— Клянусь Игроком! Ты, напыщенный индюк! Твой-то путь ведет прямо в ад! — закричал в ответ намдалени, глядя прямо Стипию в лицо.

Жреческий плащ намдалени был более серого оттенка и напоминал скорее осеннее небо, но тоже отливал синевой. Жрец “Игрок” не выбривал головы, как это делали видессианские жрецы, в том числе и Стипий. Но в собственную непогрешимость он веровал не менее фанатично, чем его имперский коллега.

— Прости, — тихо сказал Марк торговцу и бегом, будто в атаку, подлетел к двум жрецам, осыпающим друг друга проклятиями, точно двое пастухов. Успеть, остановить Стипия прежде, чем их спор превратится в драку, а драка — в бунт…

Слишком поздно. Толпа уже окружила обоих жрецов. Но горожане хотели вовсе не бунта.

— Дебаты! Дебаты! Идем слушать дебаты!..

Публичные теологические диспуты были еще одним развлечением видессиан. В Гарсавре они происходили и прежде, когда местные жрецы дискутировали с намдалени. Теперь горожанам не терпелось узнать, какие доводы приведет новый жрец.

Стипий вспыхнул, будто не верил собственным ушам. Скавр был также скорее удивлен, нежели огорчен. В конце концов, возможно, все-таки обойдется без крови… Трибун усмехнулся, когда увидел, как Стипий драматически хлопнул себя по лбу и объявил:

— Ложную веру надлежит выкорчевывать, но отнюдь не обсуждать.

— Хо! Я готов потолковать с тобой об этом! — сказал намдалени.

Жрецу-намдалени было около сорока лет. Глядя на его угловатое жесткое лицо и крепкую фигуру, Скавр скорее был склонен принять его за командира пехотинцев, нежели за священнослужителя. Почти такой же толстый, как Стипий, он был, в отличие от видессианского “коллеги”, похож скорее на атлета, бросившего заниматься спортом, чем на обычного толстяка.

Намдалени отвесил жрецу-целителю иронический поклон.

— Герунгус из Таппера, к твоим услугам.

Стипий поперхнулся и закашлялся, наливаясь злобой. Толпа, к величайшему облегчению Марка, продолжала требовать дебатов. В конце концов жрец-целитель, весьма грубо, буркнул свое имя.

— Поскольку ты — жалкий еретик, то я начну первым. А потом защищай свое лжеучение, насколько это тебе по силам.

Герунгус пробормотал сквозь зубы что-то едкое, чего трибун не расслышал. Затем намдалени пожал широкими плечами и ответил безразлично:

— Кто-то же должен начать.

Видессианский язык жреца звучал почти без акцента.

Стипий приступил:

— Для начала я задам тебе такой вопрос. Каким это образом вы, намдалени, пришли к извращению святой веры Фоса? Кто дал вам право добавлять к нерушимому символу веры отвратительную фразу “… и на это мы поставим свои души”? Какой синод постановил искажать изначальные слова, завещанные от Фоса? Учение передано нам нашими святыми отцами. Оно должно храниться в чистоте и неприкосновенности. Добавлять же к святому символу веры пустые еретические фразы — святотатство!

Марк удивленно поднял бровь. На своей территории, в пылу богословского спора, Стипий оказался куда более опытным бойцом, чем полагал трибун. Толпа разразилась одобрительными криками.

Однако каждый видессианский жрец, который брался дискутировать с Герунгусом, бросал ему подобный вызов, и потому ответ намдалени был скорым:

— Святые отцы древности жили в раю для индюков. Тогда рука Империи простиралась до самого Халогаланда, а зло Скотоса казалось неизмеримо далеким. Но имперцы были грешны и падали все ниже и ниже, и Скотос стал набирать силу, дабы показать мощь своей власти над вами. Именно поэтому варвары оторвали от вас Хатриш и Татагуш. Это Скотос привел из необъятных степей диких хаморов. Это Скотос отнял у вас силу, дабы вы не могли отразить их натиска. И вот, по грехам вашим, сила Скотоса росла, и вот стала она слишком могущественна, и ощутили вы ее дыхание на своем лице. Ныне Скотос близко! Кто уверен теперь, что Фос победит в конце концов и на закате всех времен?

Теперь Стипий был уже не багровым, а белым, как стена.

— Весовщик! — воскликнул он.

Толпа недобро загудела. Для видессиан ересь весовщиков — вера хатришей в равновесие сил Добра и Зла — была еще хуже, чем та, которую исповедовали намдалени.

— Вовсе нет. Позволь закончить, — спокойно возразил Герунгус. — Ни тебя, ни меня не будет здесь, когда разразится последняя великая битва между Фосом и Скотосом. Откуда же нам, слабым и грешным, заранее знать ее исход? Но мы должны жить так, словно мы твердо уверены в грядущей окончательной победе Добра. Иначе нам уготован вечный лед Скотоса. Не знаю, как ты, а я честно и с гордостью делаю свою ставку. Я ставлю душу на победу Добра.

Он резко повернулся и огляделся по сторонам, словно бросая вызов толпе.

Марк тоже стал приглядываться к людям. К своему удивлению, он обнаружил, что видессиане притихли. Это было непривычно. Герунгус выражался не столь цветисто, как Стипий, но его ораторские приемы были достаточно эффектны.

Трибун заметил Неврат. Ее густые черные волосы копной падали на плечи. Когда глаза трибуна и молодой васпураканки встретились, она улыбнулась и сделала легкое движение, как бы указывая на возбужденную толпу, затем показала на себя и Скавра и кивнула. Он кивнул в ответ. Марк отлично ее понял. Уроженка горного Васпуракана, Неврат имела свое представление о вере Фоса. А римлянин вообще стоял вне этой религии. Они были чужими в этой толпе, и это их объединяло.

Стипий между тем пыхтел и пускал пузыри, как выброшенный на берег кит.

— Очень красиво! — выдохнул он наконец, собравшись с силами для новой атаки. — Недостойно Фоса бросать кубики в игре со Скотосом на всю Вселенную! Или, по-твоему, они только и делают, что трясут стаканчик и смотрят, какие номера выпали — две единицы “Солнца” мира и порядка или две шестерки “демонов” голода, смерти и разорения? Азартная игра внесла бы смятение в сердце Фоса. Такого случиться не может. Нет, мой друг, — продолжал жрец-целитель, — не все так просто. Ведь и Скотосу не нужна игра в кости, дабы достичь своих гнусных целей и ввести людей в ересь, отвлекая их от истины. Каждый твой грех отмечают на своих дьявольских счетах демоны темного бога. О, они записывают все: существо греха, время его совершения, его тяжесть. Они станут свидетелями всех наших проступков. Только полное сердечное покаяние и истинная вера в Фоса могут снять клеймо грязи с отмеченного Скотосом человека. Только так можно припасть к вратам рая Фоса. Каждое богохульство, каждое святотатство, совершенное тобой, — это еще один шаг к вечному льду!

Волнение Стипия было, безусловно, искренним, хотя логика его хромала.

Жрец-целитель и его противник из Намдалена продолжали яростно спорить, но трибун перестал следить за ходом их дискуссии. Ему вдруг в голову пришла одна забавная мысль. Если заменить несколько слов, то образ демонов, подсчитывающих грехи на счетах, легко превращается в образ налоговых чиновников. Марк не думал, чтобы совпадение было чисто случайным. Интересно, задумываются ли над этим видессиане? Трибун усмехнулся.

* * *

Поднимаясь по лестнице губернаторского дворца — большого здания из красного кирпича с беломраморными колоннами, — Скавр закашлялся: в городе еще что-то горело, и едкий дым жег горло. Тяжеловооруженные легионеры неподвижно стояли на рыночной площади. Римляне патрулировали главные улицы города. Скавр не собирался допустить, чтобы мятеж вспыхнул снова.

Если бы только что подавленный бунт начался несколько дней назад, Марк мог бы тешить себя иллюзией, будто причиной его послужил бурный религиозный диспут. Но сейчас… Марк всерьез подозревал, что главными зачинщиками мятежа были богатые купцы и местная знать. Именно эти люди и ожидали его сейчас у губернатора. На их золото Скавр и собирался выкупить у йездов Дракса и его соплеменников. Расчет мятежников был очень прост. Если гарсавранам удастся выгнать римлян из города, то это спасет от посягательств толстую мошну наиболее состоятельных местных жителей. Не говоря уже о том, что многие из них с самого начала поддерживали намдалени. Словом, Марк был рад тому, что идет на эту встречу вместе со своими офицерами.

Все римляне были вооружены и одеты в доспехи; короткие красные плащи развевались, кольчуги начищены до блеска. Все это должно было произвести надлежащее впечатление. За Марком следовал буккинатор, державший свою трубу, как меч.

Скавр снова и снова перебирал в памяти заготовленные заранее слова. Подготовить речь ему помог Стипий. Правда, по своему обыкновению, жрец весь изворчался. Марк довольно сносно изъяснялся по-видессиански. Но что неплохо для обычной беседы, никуда не годится для официальной речи. Церемониальный язык отличался от простого разговорного, как день от ночи. Оба Гавра — и старший, и младший — порой уклонялись от этой традиции и обходились своей солдатской прямотой. Но Гавры — другое дело; все знали, что при случае они могут прибегнуть и к высокому слогу. Если бы трибун заговорил сейчас с надменными и коварными имперцами таким же простым языком, это, несомненно, охарактеризовало бы командира римлян как неотесанного варвара. А Скавр должен был выступить представителем имперского правительства и с самого начала не допустить, чтобы ему прилепили личину вымогателя.

Измучив Скавра, Стипий продолжал зудеть, что речь чересчур проста. Однако она достигла того предела замысловатости и вычурности, дальше которого терпение римлянина лопалось.

Гаю Филиппу довелось выслушать “черновое” выступление. Закончив репетицию, Скавр спросил своего старшего офицера:

— Ну, что сказал бы об этом Цицерон?

— Кто, этот толстый пердун? Кому какое дело? Один Цезарь стоил пяти цицеронов. Цезарь говорил то, что думал. Вот уж Цезарь бы плюнул ему на тогу.

— Вряд ли я стал бы винить его за это. Я чувствую себя просто Ортайясом Сфранцезом.

— Ну, это не настолько же плохо!.. — быстро сказал Гай Филипп.

Оба рассмеялись. Ортайяс никогда не произносил одно слово, если была возможность сказать десять. При этом восемь из десяти как бы тонули в тумане неопределенности.

Скавр пропустил буккинатора вперед: трубач должен был возвестить о прибытии римлян. Офицеры, гремя сапогами, двинулись по длинному коридору и вошли в приемный зал.

Марк быстро оглядел представителей местной знати. Их собралось около двадцати человек. Они оживленно переговаривались, обмахиваясь опахалами в попытке спастись от духоты. Резкая нота трубы оборвала их беседу. Некоторые даже подскочили от неожиданности. Они разом повернулись и вытянули шеи в сторону входной двери.

Не глядя по сторонам, Скавр прошел к высокому губернаторскому креслу и уселся, положив руки на стол, богато украшенный резьбой.

В последние годы это кресло сменило немало хозяев. Один-два законных губернатора, Ономагул, Дракс, возможно, Метрикий Зигабен… И вот теперь — Скавр. Но пусть уж лучше Скавр, чем Явлак, подумал трибун.

Офицеры встали у него за спиной: Гай Филипп, Юний Блез, Секст Муниций… Видессиан в отряде римлян представлял Ситта Зонар. Многие взгляды привлек к себе Гагик Багратони — внушительный, могучий, в полном вооружении, в васпураканскнх доспехах. Лаон Пакимер поглядывал по сторонам с таким видом, будто увидел нечто забавное.

Наконец Марк поднялся, обвел глазами собравшихся. Гарсавране ответили ему молчаливыми взглядами. На некоторых, как и надеялся Марк, демонстрация произвела соответствующее впечатление. Другие же глядели с откровенной скукой. Несколько человек были настроены явно враждебно. Что ж, совсем неплохо. Смешанная компания. Ничуть не хуже той, с которой он сталкивался в городском совете Медиолана. (Кажется, минула вечность, так давно это было!..)

Марк глубоко вздохнул. На мгновение его охватил ужас, когда он вдруг понял, что забыл начало речи. Но вот он заговорил и сразу успокоился:

— Многоуважаемые владетели! Я призвал вас сегодня на совет и потому прошу чрезвычайно внимательно выслушать все то, что будет вам сообщено. Коварством и предательством еретики-намдалени подчинили себе западные земли — неотъемлемую часть Империи Видесс. Их барон Дракс собирал с вас дань. Он жег и грабил ваши деревни, он наложил руку на ваш прекрасный город во время своего подлого мятежа. Он высасывал соки из крестьян, он пытал и убивал невинных людей. И посему странно мне видеть, как вы столь легко позволили ему обмануть себя. Он ввел вас в заблуждение. Он хотел, чтобы вы оплатили ему деньгами то, что уже было оплачено вами — кровью! Намдалени причинили вам немалый ущерб. Какие же “блага” может принести вам мятеж — какие “блага”, кроме убийств, грабежей и пожаров?

Марк едва сдержал смех, когда случайно взглянул на толстяка — это был богатый виноторговец, — выпучившего глаза от изумления. Бедняга никогда не слыхивал, чтобы чужеземец был в состоянии выговорить что-нибудь более связное, нежели “налей мне еще одну кружечку”. Трибун ощутил подъем.

— Теперь же напасть усугубилась. Те, кто помогал намдалени, подверг вас вторичному разорению. Подумайте! При этом они сохранили свою собственность в целости и невредимости.

Эта фраза была рассчитана на то, чтобы посеять в рядах гарсавран взаимную подозрительность.

— Одновременно с тем они продолжают выпрашивать защиты у Империи, а ответственность за свои действия стремятся переложить на невиновных. Ну так что? Какая вам выгода, многоуважаемые владетели, позволять тем, кто зажирел под крылом мятежника, наживаться за ваш счет? Так, с благословения Фоса, — продолжал Марк фразой, которую присоветовал ему Стипий и до которой сам трибун вряд ли бы додумался, — этот подлый предатель-намдалени попался в руки наших смертельных врагов. Мы избавлены от его зла, но где уверенность в том, что он не выскользнет, как дым из печи? Где гарантии, что он не вырвется и не обратит на нас свои коварные помыслы? Ныне же те, кто схватил его, назначили за него цену.

Увидев, что Скавр подошел к главному, гарсавранские богатеи напряглись.

— Если бы Его Императорское Величество Автократор не был занят военными действиями столь далеко отсюда, если бы грязный варвар Явлак дал мне отсрочку, я непременно поспешил бы в столицу и собрал там необходимую для выкупа сумму. Но вы сами видите — это невыполнимо. Всех необходимых для этой цели денег у меня сейчас нет. Поэтому выход лишь один: каждый из вас должен пожертвовать некоторым количеством ваших — я надеюсь, немалых — средств, исходя из индивидуальных возможностей каждого. Иначе йезды, ожидая выплаты, расклюют ваши земли, точно грифы. Ситуация именно такова, объявляю о сем официально и со всей ответственностью. Взятые сейчас государством взаймы деньги будут возвращены вам Императором.

Он сел.

Гарсавране явно не желали расставаться со своим золотом. Впрочем, этого и следовало ожидать.

Толстый виноторговец выразил общее мнение одной фразой:

— Что?.. Вернет нам наши деньги? Спроси стригаля, возвращает ли он овцам назад их шерсть.

Марк отметил, что в этих словах имелась изрядная доля правды. Как всякое государство, Видесс куда охотнее брал, нежели отдавал.

Но ответил виноторговцу так:

— У меня есть кое-какое влияние в столице. Я не имею обыкновения забывать о тех, кто мне помог однажды.

Это они поняли. Отношения “патрон — клиент” были в Видессе менее распространены, чем в Риме, но они существовали.

Однако собравшиеся в губернаторском дворце люди обладали и властью, и богатством. Им не очень-то улыбалось попасть в зависимость от кого бы то ни было. И уж тем более — от чужеземца-наемника.

Тогда заговорил Ситта Зонар:

— У этого человека есть странная привычка выполнять обещания.

Он рассказал о том, как легионеры сдержали намдалени, не пустив их на холмы. И о том, как была организована партизанская война в долинах для сопротивления захватчикам…

— Это мало похоже на казнокрадство, — добавил Зонар.

— Нет ничего более невозможного, чем обчистить казну, — заявил виноторговец и неприятно засмеялся.

Но его сотоварищи выслушали повесть Зонара внимательно. Зонар был видессианином. Они были склонны поверить ему скорее, чем трибуну.

Один из местных землевладельцев, тощий, почти совершенно лысый, согбенный от старости, с кряхтеньем поднялся на ноги, опираясь на посох. Старик гневно уставил на Скавра высохший палец.

— Так это ты научил наших крестьян заниматься грабежами!.. — завизжал он. Кривой нос и легкий белый пух на голове придавали ему почти забавное сходство с разъяренным старым грифом. — Два моих колодца испорчены, несколько стад похищено, моего управляющего выкрали и поставили ему клеймо на лоб, как быку. Так вот кто обрушил на меня все эти беды!..

Он даже выпрямился и потряс посохом.

Из угла кто-то громко произнес:

— Помолчи, Скептидий. Будь ты почестнее и помягче со своими крестьянами хотя бы последние пятьдесят лет, тебе не пришлось бы сейчас плакаться.

— Что?.. — Не расслышав ядовитой реплики, Скептидий снова накинулся на Скавра. — Вот что я тебе скажу, господин хороший: да я лучше снюхаюсь с намдалени, чем стану иметь дело с тобой, ты!.. Забери меня Скотос под лед, если я так и не поступлю. Не желаю иметь никаких дел с тобой и тебе подобными!

Он заковылял прочь. Двое или трое видессиан последовали за ним.

— Постарайтесь отговорить его от столь опрометчивого шага, — сказал Марк. — Чем большее число кредиторов разделят между собой сумму, тем меньше придется платить каждому.

— А как ты поступишь, если мы откажемся? — спросил один из купцов. — Возьмешь наше золото силой? Ну?.. Что ты будешь делать?

Трибун ждал этого вопроса.

— Ничего, — быстро сказал он. — Коль скоро вы в вашей великой мудрости решитесь не помогать мне вообще, то я тоже вообще ничего не буду делать.

Эти слова привели слушателей в полное замешательство. Гарсавране начали недоуменно переговариваться, перебивая друг друга и как будто забыв о трибуне.

— Он не заставит нас платить?

— Не станет вымогать?

— Вот это да! Что это за хитрость?

— Да провались он под лед!..

— Пусть платит варварам из своего кармана!

Последняя фраза высказывалась особенно настойчиво.

Только у толстого виноторговца хватило ума осведомиться у римлянина:

— Что ты хочешь этим сказать — “я тоже вообще ничего не буду делать”?

— Только одно. — Марк был воплощенная невинность. — Я уйду и уведу моих солдат в Видесс, поскольку мои дела на Западе окончены. Во всяком случае, мне так кажется.

Это заявление вызвало еще большее замешательство.

— Но кто же в таком случае защитит нас от йездов? — выкрикнул кто-то.

— Почему я? — резко спросил в ответ Марк.

— Клянусь Фосом! — воскликнул один из видессиан. — Ты потратил достаточно красивых слов, расписывая свою великую преданность Империи.

За спиной Скавра усмехнулся Гай Филипп.

— А теперь, когда речь заходит о защите граждан Империи, ты трусливо удираешь?

Знать и купцы одобрительно загудели. Все, кроме виноторговца. Толстяк глядел на трибуна с неохотным одобрением. Человек острого ума, он не мог отказать в уважении этому наемнику.

— Да? Вы — граждане Империи? Что-то незаметно. Если вы действительно граждане, то и действовать должны соответственно, — сурово ответил Марк и хлопнул ладонью по столу. — Ваша драгоценная Империя наливала вас жирком. Она хранила ваше процветание дольше, чем вы даже можете припомнить. Сомневаюсь, чтобы у вас была причина жаловаться на это. И вот пришла беда, потребовалась ваша помощь. Что же вы делаете? Вы пищите, как телята, потерявшие свою мамашу. Клянусь вашим Фосом, друзья мои, если вы сами не хотите пальцем шевельнуть, почему другие должны оказывать вам какое-то содействие? Вот что я скажу вам. Если через десять дней я не получу необходимой суммы, пусть даже не будет доставать одного золотого, клянусь — я действительно уйду отсюда. И тогда вы сможете вести переговоры с Явлаком, как вам вздумается. Всего вам доброго. Желаю удачи.

Он вышел из зала в сопровождении своих офицеров, оставив позади себя гробовую тишину.

— Выпороть бы тебя за велеречивость, — заметил Гагик Багратони, когда они вышли на улицу, залитую полуденным солнцем. — Да, они довольно долго наливались жирком. Это ты правильно заметил. Думаю, они заплатят.

— Не стоило мне унижать тебя, ввязывая в это дело, — сказал накхарару Марк. — Васпуракан — пограничная страна. Вы хорошо знаете, как поступают настоящие люди в трудную минуту. — Скавр вздохнул. — Если я восхищаюсь Империей, которая сумела так долго охранять безопасность своих подданных, то, наверное, мне не стоит винить имперцев за то, что они так эгоистичны. У них никогда не было причин думать иначе…

Уголком глаза Скавр уловил какое-то странное движение. Он резко повернулся к Гаю Филиппу.

— Во имя всех богов!.. Что ты делаешь?

Старший центурион виновато поджал губы. Тонкое острое лезвие кинжала осталось в зазоре между мраморными блоками колонны у входа в здание.

— Я давно собирался проверить, — сказал он сердито. — Ты, наверное, и сам не раз слышал, как солдаты говорили, будто эти колонны так великолепно созданы, что между блоками и ножа не просунешь? Я всегда считал, что это вранье.

Он вытащил из зазора кинжал. Марк воздел глаза к небу.

— Твое счастье, что с нами нет Виридовикса. Если бы он тебя увидел, его насмешкам не было бы конца. Колонны!.. Боги милосердные!..

Всю дорогу назад, пока они шли к лагерю легионеров, Скавр тихонько усмехался себе под нос.

На следующее утро пред очи трибуна явилась весьма представительная делегация гарсавран. Доложили, что возникли трудности. Денег может не хватить. Обман был таким наивным, что Марк едва не расхохотался им в лицо.

— Идемте, друзья мои.

Они направились в резиденцию губернатора. Бедные гарсавранские богатей не знали, конечно, что наемник-варвар провел всю зиму над налоговыми ведомостями столицы и излазил все ловушки имперской финансовой системы. Марк распутал местные денежные бумаги с такой легкостью, будто это было детской игрой. Через полтора часа он вышел из налогового ведомства и вручил горожанам свиток. Те не зря нервничали: вся сумма была обнаружена и указана вплоть до последней мелкой монетки. В глазах гарсавран появилось и так и не исчезло изумление. Они взяли документ и ушли.

Через две недели после этого Скавр получил всю сумму целиком.

* * *

В последние месяцы трибун, поглощенный кампанией против намдалени, мало времени проводил с семьей. Он знал, конечно, что уделяет Хелвис недостаточно внимания. Но иногда ему казалось, что она ничего не имеет против одиночества. По крайней мере, пока они были врозь, они не ссорились. Хелвис так и не смогла побороть неприязни к выбору мужа. Кроме того, по мере того как развивалась ее беременность, ослабевало ее влечение к нему. То же самое было и раньше, когда она носила Дости. Скавр переносил это как умел.

Но однажды, когда они с Хелвис сидели вдвоем в палатке в полевом лагере, разбитом у Гарсавры, им волей-неволей пришлось заговорить друг с другом. Было слишком глупо делать вид, будто ничего не происходит. Хелвис тревожилась за Сотэрика, который находился в плену у йездов. В тот день Скавр отправил хорошо вооруженный отряд к кочевникам. Легионеры сопровождали мешки с золотом, на которые следовало выкупить пленных намдалени у Явлака.

— Когда они попадут к тебе в руки, — начала Хелвис, — мой брат и другие… Что ты собираешься делать с ними?

— Держать в плену. Отправлю донесение Туризину. Пусть он и принимает решение.

Марк ожидал вспышки гнева. Но по лицу Хелвис потекли слезы. Марк был ошеломлен. С трудом поднявшись на ноги, Хелвис обняла его и прошептала дрожащим голосом:

— Спасибо, спасибо!..

— Ну, ну… Что ты плачешь? — Марк взял ее за плечи и слегка отодвинул от себя, чтобы видеть ее лицо. — Неужели ты подумала, что я убью их на месте?

— Откуда мне знать?.. После того, что ты сказал тогда, в лагере… после битвы… — Хелвис не сумела найти нужных слов и начала по-иному. — После той битвы я боялась… Я боялась, что ты это сделаешь…

Ее взгляд скользнул по иконе святого Нестория, стоявшей на походном алтаре.

— Благодарю тебя, — прошептала она святому, — благодарю за спасение Сотэрика.

Марк ласково взъерошил ее волосы.

— Тогда я сказал это в гневе. Дурные страсти не могут служить оправданием, и я стыжусь необдуманных слов. Хелвис, у меня духа не хватит стать мясником. Я, честно говоря, думал, что ты это хорошо знаешь.

— Я тоже раньше думала… что достаточно тебя знаю…

Она придвинулась ближе, коснувшись его животом и грудью. Вглядываясь в лицо Марка, Хелвис попыталась прочесть его мысли.

— Мы столько времени прожили вместе… Но иногда я думаю, что до сих пор совсем, совсем тебя не знаю, Марк.

Он крепко обнял ее. Он и сам чувствовал то же самое. Холодность и отчуждение последних дней не помогли им встать ближе друг к другу. Но даже сейчас Марк не сказал ей всего, что было у него на уме. Туризин Гавр, Автократор Видессиан, вряд ли проявит снисходительность по отношению к пленным вождям мятежа. Милостей святого Нестория явно не хватит для того, чтобы спасти Сотэрика от возмездия.

* * *

“Выкуп доставлен. Будем в Гарсавре через три дня”. Записка была написана по-латыни, лаконично и ясно. Марк перечитал ее дважды, прежде чем обратил внимание на то, что латинская буква “А” была заменена видессианским эквивалентом. Медленно, но верно Империя накладывала на римлян свой неизгладимый отпечаток.

На утро третьего дня хатриш доложил трибуну, что легионеры и выкупленные пленники находятся в двух часах пешего перехода от Гарсавры.

— Отлично! — выдохнул Марк с облегчением. Значит, Явлак все-таки не нарушил условий договора. Что ж, еще одно препятствие долой.

Желая припугнуть упрямых намдалени, засевших в крепости, Марк прошагал мимо них маршем. В городе осталось лишь небольшое число солдат, чтобы в случае вылазки из крепости отбить нападение. Люди Княжества наблюдали за действиями римлян со стен своей крепости. Ничего, голубчики, скоро вы здорово проголодаетесь. Вот тогда мы с вами и покончим, думал Марк.

На небольшом удалении от Гарсавры местность начала подниматься. Солдаты Скавра двигались к центральному плато. Аранд, тихий и величавый в долине, теперь бурно кипел, проносясь через бесконечные пороги. Громадные камни исчезали в клочьях белой пены. Гарсавра стояла на месте слияния Аранда и его самого большого притока — Эризы, бежавшей с севера.

Проводник вел Скавра по южному берегу Аранда. В летнее время реки были единственным источником воды на плато.

И вот впереди заклубилось широкое, низкое облако пыли, вздымавшееся над пешей колонной. Марк с улыбкой переглянулся с хатришем. Тот поднял вверх большой палец — Пакимер, а за ним и его солдаты переняли у римлян этот одобрительный жест.

Построившись в каре, легионеры поместили выкупленных в центре. С флангов отряд прикрывали лучники-хатриши, одинаково готовые защитить колонну от нападения всадников, буде те появятся, и пристрелить любого пленного намдалени, если у того хватит дурости совершить попытку к бегству.

Юний Блез отдал честь трибуну. У младшего центуриона был такой вид, будто он безмерно счастлив снять с плеч тяжелую ношу.

— Они все здесь. Все, кто еще жив. Так… триста и э-э… Да, триста семнадцать. Двадцать два человека умерли по дороге. Они были тяжело ранены. Не думаю, чтобы йезды хорошо ухаживали за ними. Я решил не оставлять их тела, — добавил Блез возбужденно.

— Ты поступил совершенно правильно, — сказал Марк и увидел, как широкое крестьянское лицо Юния Блеза осветилось радостью. Да, пожалуй, Блез боится поручений, чреватых большой ответственностью.

Итак, свершилось. Намдалени в руках Марка. Теперь они мало походили на тех алчных, горделивых воинов, что собирались оторвать от Видесса плодородные западные провинции. Клочковатые бороды, бледные, измученные лица… Многие пленники держались неестественно прямо. Марк видел, каких трудов стоило им не терять мужества. Почти все хромали — одни от ран, но большинство потому, что йезды сняли с них сапоги. Ноги пленных, обмотанные тряпками, кровоточили. Одежда превратилась в лохмотья. Кольчуги стали добычей кочевников. Когда намдалени, один за другим, проходили мимо Скавра, глаза их были пустыми и равнодушными.

Вот он, вкус победы. Марк чувствовал себя кем-то вроде пожарника Красса — тот тоже умел извлекать сверхдоходы из чужих несчастий, скупая по дешевке сгоревшие дома.

Взгляд поневоле задерживался то на одной, то на другой необычной фигуре.

Метрикий Зигабен сохранил щегольские черные усики, но выражение полного отчаяния, застывшее на его лице, выделяло несчастного узурпатора даже в этом море страдания. Он не поднял головы, когда Скавр окликнул его.

За Зигабеном ступал Дракс. Короткая бородка барона порыжела, словно была выпачкана в крови, левая рука обмотана грязной тряпкой. Дракс встретился со Скавром глазами. Взгляд побежденного был почти безжизненным.

Среди ковылявших пленников резко выделялся старый вояка Файярд, который служил когда-то под началом Хемонда. Он шагал прямо и ровно и отдал трибуну четкий салют, сопроводив его пожатием плеч, как бы желая сказать: “Знал я, что мы снова встретимся, да только вот не ведал, что при таких поганых обстоятельствах… ” Каким-то образом этому человеку удалось оставаться истинным воином — что бы ни ждало его впереди, он держался молодцом.

Сотэрик будто шест проглотил. Йездам не удалось выбить из него упрямства и жесткости, которые поразили Марка еще в первую их встречу. Борода и оборванный вид добавили ему возраста — Сотэрик выглядел намного старше своих неполных лет. Брат Хелвис пронзил Скавра яростным взглядом. Сам отнюдь не мягкий человек, он не ожидал сочувствия по отношению к себе.

— Предатель! — выкрикнул он. Трибун ни секунды не сомневался в том, что брат Хелвис считает легионеров отступниками.

Странное слово в устах Сотэрика — особенно после битвы при Сангарии. Но брат Хелвис был воистину преисполнен уверенности в своей непогрешимости. Чувство собственной правоты ослепляло его. Кое-что из этого было и в Хелвис. Но, к счастью, не так уж много, подумал Марк с благодарностью.

— Стипий, — обратился трибун к жрецу-целителю, — прошу тебя, сделай для них все возможное.

Не все раны были получены островитянами на поле боя. То и дело Марк видел следы от ударов бича, раскаленного железа — йезды все-таки пытали некоторых пленников.

— Не слишком ли много ты от меня хочешь? — заворчал жрец. Сейчас его тон странным образом напомнил Скавру обычное ворчание Горгида. — Многих я вылечить не смогу. Раны воспалились… К тому же они наши враги и еретики…

— Было время, когда они сражались за Империю, — напомнил Марк. — Многие сделают это снова — с твоей помощью.

Стипий оскалился. Скавр уже приготовился вступить в долгий спор, но тут жрец повернулся к нему спиной и, расталкивая легионеров Блеза, поспешил к раненым намдалени.

Гай Филипп изо всех сил прятал улыбку.

— Что это с ним? Неужто ему всегда надо порычать на здоровых, прежде чем накинуться на больных?

— Ты и сам, как я погляжу, веселый собеседник. Пусть боги помогут легионеру, который попался тебе под руку в дурную минуту, — усмехнулся Скавр.

* * *

День уже клонился к вечеру, когда легионеры и их пленники подходили к Гарсавре. Скавр нарочно провел их мимо намдаленской крепости как живую угрозу. Он желал намекнуть защитникам последнего оборонительного рубежа намдалени, что эти пленные могут стать, в случае чего, заложниками римлян.

Однако расчет Марка не оправдался. При виде крепости пленные испустили вопль радости. Со стены понеслись ответные крики. Сотэрик бросил на Марка торжествующий взгляд.

Раздраженный, трибун провел отряд по центральной улице Гарсавры к рыночной площади, желая устроить зрелище для горожан. Но и это решение было не слишком удачным. Гарсавране любили подобные зрелища куда меньше, нежели избалованные столичные жители. Улицы были полупустыми. Отряд шагал мимо общественных бань, мимо резиденции местного прелата, к кирпичному зданию, выкрашенному в желтый цвет и увенчанному золотым куполом, — оно было не менее внушительным, чем губернаторский дворец. Стук подбитых гвоздями сапог по каменной мостовой почти заглушался аплодисментами — немногочисленные прохожие рукоплескали пленным. Большинство же горожан вообще усиленно не обращало внимания на весь этот парад.

Но всеобщее “безразличие” отнюдь не означало, что гарсавране не заметили прибытия пленников-намдалени. Город начал тяжело дышать, как человек, наевшийся волчьих ягод. То и дело на улицах вспыхивали короткие схватки.

Одна группа воинственно настроенных горожан пыталась тут же, на месте, растерзать пленных мятежников. Марк не без отвращения обнаружил среди возмущенных патриотов не только тех, кто ненавидел намдалени открыто и с самого начала, но и тех, кто сотрудничал с ними, пока те удерживали Гарсавру. Видимо, последние желали убрать свидетелей своего предательства.

— Они, похоже, были бы рады лизать сапоги самому Явлаку, — заметил трибун.

— А мы на что? — резонно возразил Гай Филипп. — Мы здесь как раз и нужны для того, чтобы у них не появилось такой возможности.

Старший центурион обладал достаточным запасом цинизма, чтобы не огорчаться при виде человеческой низости.

Но если половина горожан рвалась поджарить намдалени на медленном огне, то другая половина столь же яростно мечтала освободить их и вновь зажечь пламя мятежа.

Марк уже начал подумывать о том, чтобы покончить с проклятой крепостью намдалени — сколько бы человек ни пришлось положить под ее стенами. Он был уверен, что время от времени люди из этого укрепления проникают в город. У Гарсавры не было стен, а у Марка недоставало людей, чтобы перекрыть лазутчикам кислород. Да и далеко не все горожане поддерживали римлян. Присутствие в городе большого количества намдалени постоянно напоминало теперь Гарсавре об их кратком правлении. Казалось, каждый третий дом украсился надписью углем: “Дракс — защитник”.

Трибун спешил подготовить пленников для скорейшей отправки на восток. Пока они были больны и истощены, это было бессмысленно — многие погибли бы по дороге. Марк справедливо полагал, что, как только основная масса пленных покинет Гарсавру, беспорядки поутихнут.

При этом Марк намеревался продемонстрировать горожанам, что сами островитяне склоняются перед властью Империи. На эту мысль его навели некоторые римские и видессианские традиции. Скавр замыслил впечатляющую церемонию.

На рыночной площади он установил два римских копья, соединил с ними третье, создав таким образом ворота. Верхняя перекладина лежала чуть ниже человеческого роста. На этом сооружении он установил портрет Туризина Гавра. Затем собрал всех пленников-намдалени, за исключением Дракса, его старших командиров и несчастного Метрикия Зигабена, и выстроил их перед изображением Императора. Легионеры с обнаженными мечами и хатриши с луками наготове стояли между колонной пленных и горожанами, наблюдавшими со стороны.

— Как вы наклоняете голову, проходя под этим ярмом, — сказал Скавр пленным (и горожанам!), — так вы склонитесь перед законным Автократором Видессиан, Туризином Гавром!

Один за другим намдалени наклонялись перед римским копьем, на котором стояло изображение Императора. Когда они появлялись на другой стороне “ворот”, Стипий приводил их к присяге. Островитяне произносили проклятие на себя, свою семью и род, которое постигнет их, если они вновь поднимут оружие на Империю или допустят, чтобы это сделали другие. И один за другим намдалени громко, отчетливо произносили: “… И на это мы ставим свои души”.

Жрец злобно смотрел на каждого еретика, однако молчал. Марк был доволен. Люди Княжества будут держаться клятвы, данной согласно их собственным обычаям. Если бы они клялись теми словами, к которым вынудили их имперцы, они могли бы счесть себя вправе объявить впоследствии такую клятву недействительной.

Обряд покорности прошли уже две трети пленных, когда Стипий вдруг качнулся посреди присяги и мешковато рухнул на землю. Поскольку на церемонии он то и дело нализался вином, Марк обозлился не на шутку. Двое римлян оттащили жреца в сторону. Несколько легионеров бросились за прелатом Гарсавры. Он пришел — седобородый, вежливый старик по имени Лавр.

Намдалени смеялись и перешучивались. Лавр быстро проглядел глазами присягу, после чего кивнул и начал читать ее вслух с самого начала. Файярд крикнул:

— Святой отец, это мы уже говорили!

— Не думаю, что тебе повредит, если ты повторишь это еще разок, — невозмутимо отозвался Лавр.

* * *

Наконец настал благословенный день, когда Скавр отправил в столицу почти всех пленных намдалени. Их сопровождал отряд в тридцать хатришей. Лучники следили за тем, чтобы никто из пленных не бежал. Кроме того, они должны были защищать их от партизан Расса Симокатты. Намдалени, проходившие по сельской местности безоружными или малочисленными, подвергали свою жизнь смертельной опасности.

То и дело трибуну вспоминался разговор с Баили, когда тот приходил к нему на холмы, полный горечи и недоумения. Да, отчасти Баили был прав. Дракс разбит, но партизаны и не думают прекращать свою деятельность. Что ж, сказал себе Скавр, вспоминая мудрое присловье Лаона Пакимера, сперва одна война, потом другая.

Баили и другие командиры мятежа представляли собой отдельную проблему. И немалую. Марк не отослал их вместе с остальными на восток. Он опасался, как бы этим людям не удалось освободиться. Они слишком опасны, чтобы позволить им разгуливать на свободе. Поэтому Скавр содержал их под замком в губернаторской резиденции. Их судьбу должен будет решить Туризин.

Но и этот выход был не идеален. Едва гарсавране узнают, где находятся Дракс и другие, город может взорваться новым мятежом, который станет продолжением всех старых.

Метрикий Зигабен прислал Скавру просьбу отделить его от намдалени, которые силой навязали ему роль узурпатора. Трибун согласился. Зигабену он сочувствовал от души — в отличие от Дракса и Сотэрика.

Единственный намдалени, который вызывал у Марка сострадание, был Тургот из Сотэвага. Тот просто места себе не находил, тоскуя по своей подруге Мавии. Скавр вспомнил ее — красивую белокурую девушку. Она была почти в два раза моложе Тургота. Когда островитяне отправились в поход на йездов, Мавия оставалась с другими женщинами в Гарсавре. Узнав о разгроме намдалени, Мавия, скорее всего, бежала из города. Это тоже было частью жизни наемника. Марк узнал об этой стороне своей новой жизни после Марагхи. Но Тургот даже слышать о таком не желал. Он клялся, что Мавия обещала ждать его…

Неделя таких разговоров — и терпение Дракса лопнуло.

— Ну, и чего стоят бабские обещания? — спросил он резко.

Об этом споре часовые рассказали Марку. Трибун вдруг подумал, что слова Дракса внезапно приоткрыли более глубокую натуру, чем обычно позволял увидеть барон. Слишком умело он прятал свои чувства под фасадом невозмутимости.

У римлян не практиковались длительные тюремные заключения. Обычно римское правосудие прибегало к плетям, штрафу или ссылке. Легионеры не были опытными тюремщиками, и порой им приходилось дорого платить за обучение. Однажды утром часовой разбудил Скавра и доложил, что камера Метрикия Зигабена пуста.

— Проклятие!.. — Трибун вскочил с постели.

Хелвис что-то сонно пробормотала. Трибун набросил на плечи плащ и выскочил из палатки, закричав буккинаторам, чтобы те вставали и трубили тревогу.

Когда послышался первый плач испуганного Дости, Марк уже бежал по лагерю, раздавая приказы поисковым группам. При этом он мрачно думал о том, что бродить по Гарсавре, обшаривая дом за домом, — занятие безнадежное.

Но когда легионеры отыскали беглеца — довольно быстро, кстати, — ситуация проще не стала. Зигабен обнаружился коленопреклоненным у алтаря главного храма Фоса в Гарсавре. Храм находился неподалеку от резиденции гарсавранского прелата. Вцепившись в алтарь побелевшими пальцами, бывший узурпатор кричал: “Убежище! ” Он повторял это слово снова и снова.

Возле храма собрались горожане. Эти благочестивые люди явно не хотели бы видеть, как Зигабена силой оторвут от алтаря и поволокут обратно в тюрьму. Да и сами легионеры не слишком рвались входить в храм. Некоторые уже начали поклоняться Фосу. Святыни Фоса были убежищем для любого — сходный обычай имелся и в Риме.

Прелат Лавр, потирая глаза, подошел к храму одновременно с Марком. Завидев трибуна, Лавр преградил ему путь. Обведя круг у груди, прелат громко сказал:

— Ты не имеешь права забрать отсюда этого человека. Он просит убежища у Доброго Бога.

— Могу я, по крайней мере, войти и поговорить с ним? — спросил Скавр. — Я войду один.

Мягкость его тона удивила прелата. Лавр на миг призадумался, потирая бритую макушку.

— Пожалуй, да… Только оставь оружие.

Марк заколебался. Ему очень не хотелось расставаться с галльским мечом. Наконец он снял пояс и ножны и передал их командиру римского взвода, силачу по имени Флор.

— Побереги их, — сказал трибун.

Флор кивнул и, когда жрец отступил в сторону, быстро шепнул Марку:

— Зачем тебе это?

Марк пожал плечами. Когда он входил в храм, за спиной он слышал приглушенный смех.

Гарсавранский храм, как все святыни Фоса, имел купол. Скамьи, расположенные амфитеатром, окружали алтарь, находившийся в центре. Купольная мозаика была жалким подобием великолепного украшения столичного Собора. Гарсавранский Фос — как и Видесский, грозный судия — не был, однако, тем величавым властелином духа, который подавлял воображение и заставлял задумываться о тщете земного существования.

Пока Скавр медленно шел к алтарю, его пробирала нервная дрожь. Если Знгабен сумел каким-то образом вооружиться…

Но несчастный узурпатор только крепче обхватил алтарь, продолжая взывать:

— Убежища!.. Во имя милосердного Фоса, убежища!..

— Здесь только я, Метрикий, — сказал Марк. Он развел руками, чтобы показать, что они пусты. — Можно мне поговорить с тобой?

Зигабен обратил на него усталые глаза. Марка поразило выражение горечи, застывшее в них. Оно было заметно даже в бледном мерцающем свете свечей.

— Ну, предположим, я скажу “да”. Ведь ты потащишь меня к палачу? Так почему я должен облегчать твою совесть?

Ветеран дворцовых интриг, Зигабен слишком хорошо знал, сколь печальна участь побежденных мятежников. Марк безмолвно ждал. Горестный вздох вырвался из груди Зигабена. Его плечи поникали. Чем дольше молчал трибун, тем яснее понимал Метрикий Зигабен, как безнадежно его положение.

— Будь ты проклят!.. — выговорил он наконец треснувшим голосом. — В конце концов, к чему этот фарс? Голод и жажда скоро выгонят меня отсюда. Что ж, я твой пленник. Забирай меня. Надеюсь, это доставит тебе радость.

Он отступил от алтаря. Скавр видел темные пятна пота, оставшиеся на полированном дереве. Умный, отважный Зигабен сдался на волю судьбы. Трибун был потрясен до глубины души. У него невольно вырвалось:

— Но ведь у тебя был какой-то план? Зачем ты пришел сюда?

— Да, был, — ответил видессианин. Его губы тронула горькая улыбка. — Я хотел остричь волосы и стать монахом. Даже Автократор трижды подумает, прежде чем подослать наемных убийц к человеку, который посвятил свою жизнь Фосу. Но я пришел сюда слишком рано. Храм был темен и пуст. Я не нашел здесь ни одного жреца, который мог бы постричь меня. А теперь… Вместо жрецов явился ты. Я всегда считал тебя хорошим солдатом, Скавр. Хотел бы я ошибаться.

Марк почти не услышал комплимента.

— Лавр! — крикнул он во все горло.

Прелат почти бегом ворвался в храм. Он тревожился за судьбу Зигабена, и это заставило Лавра изменить своему обычному сдержанному дружелюбию.

— Только не убеждай меня сладкими речами, что этот несчастный передумал!..

— Но я действительно передумал, святой отец… — начал Зигабен.

— Вовсе нет, — перебил Скавр. — Пусть будет так, как он задумал. Позови людей. Пусть они увидят, как человек, которого вынудили играть роль Автократора, облачится в голубые одежды служителей Фоса.

Лавр уставился на трибуна с нескрываемой радостью, Метрикий Зигабен — с откровенным изумлением. Затем жрец низко поклонился Скавру и направился к выходу, созывая горожан, столпившихся у двери.

— Ты позволишь мне?.. — прошептал Зигабен, до сих пор не веря.

— Конечно. Как еще лучше убрать тебя с политической сцены навсегда?

— Туризин тебе за это спасибо не скажет.

— Да? На себя пусть поглядит. Он напялил голубой плащ на Ортайяса — и это после того, как сопляк причинил ему столько зла. Почему он должен отнимать твою жизнь? Ты верно служил ему, пока твоя судьба не выбросила две шестерки.

Ввернув в свою речь этот чисто видессианский оборот, Марк ощутил странное удовольствие.

— Я сам выбросил своих “демонов”, доверившись намдалени.

— Туризин тоже допустил эту ошибку, — напомнил трибун.

В первый раз с тех пор, как Скавр выкупил Зигабена у йездов, тот слабо улыбнулся.

Больше времени для разговора у них не было. Храм заполнился оживленно переговаривающимися горожанами. Скавр уселся на скамью в первом ряду. Зигабен остался у алтаря один. В грязных лохмотьях, бывший узурпатор казался особенно жалким в великолепном храме, где тускло мерцали бронза и серебро.

Лавр исчез всего на несколько минут и вскоре возвратился, держа в руках большие ножницы и бритву, сверкавшую в огнях свечей. Его сопровождал второй жрец, толстый и неуклюжий. Он нес чистый голубой плащ и Священное Писание Фоса, переплетенное в красную кожу.

Когда жрецы подошли к алтарю, горожане затихли. Зигабен склонил голову. Защелкали ножницы, срезая густые черные волосы. Сверкнула бритва. Вскоре голова Зигабена уже блестела. По сравнению с обветренным, загорелым лицом она казалась особенно белой.

Толстяк протянул ему Священное Писание.

— Прими же закон, которому ты станешь повиноваться, буде изберешь его для себя. Если в глубине души своей ты чувствуешь, что сможешь соблюдать его нерушимо, вступи в монашескую жизнь. Если же ты найдешь в душе своей сомнение, скажи об этом сейчас.

Опустив голову, Зигабен ответил:

— Я буду соблюдать его нерушимо.

Жрец повторил свое предостережение еще дважды. После каждого нового согласия его голос набирал силу. Когда Зигабен в третий раз поклялся соблюдать монашеский закон, толстяк передал книгу Лавру и набросил на плечи нового брата голубой плащ.

— Как голубые одежды прикрывают твое бренное тело, так пусть святая истина Фоса прикроет твою душу и защитит твое сердце от зла.

— Да будет так, — прошептал Зигабен. Толпа повторила его слова.

Лавр безмолвно сотворил молитву, а потом произнес:

— Не хочешь ли ты, брат Метрикий, помолиться вместе с этими благочестивыми прихожанами?

— Я могу?.. — спросил Зигабен… Нет, не Зигабен — теперь только Метрикий, ибо видессианские монахи отрекались от родовых имен, оставляя себе только личные. В голосе нового священнослужителя звучала искренняя благодарность. Трибун еще не встречал видессианина, который легкомысленно относился бы к своей вере.

Метрикий, стоящий у богато украшенного алтаря в простом голубом плаще… Это зрелище казалось трибуну трогательным и странным. На чисто выбритой голове новообращенного выступила капелька крови — там, где лезвие зацепило кожу. Но даже безбожник Скавр почувствовал искреннее волнение, когда Зигабен начал читать на архаическом видессианском языке:

— Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

— Аминь, — заключили прихожане. Марк вдруг поймал себя на том, что повторяет это слово вместе со всеми.

Лавр объявил:

— Служба закончена.

Люди начали расходиться. Метрикий подошел к Скавру и сильно сжал ему руку.

— Пойдем, брат, — сказал Лавр, — я познакомлю тебя с твоими новыми братьями в Фосе.

Высоко подняв голову, не оглядываясь, Метрикий ушел с Лавром.

* * *

Но столь удачно разрешенный кризис был лишь частью общей проблемы, куда более сложной.

Через неделю после того, как Зигабен стал братом Метрикием, толпа попыталась взять штурмом губернаторскую резиденцию и освободить Дракса. Разгоняя бунтовщиков, легионеры пустили в ход оружие. Двадцать человек были убиты, многие получили ранения. Римляне потеряли двоих. После этого солдаты стали ходить по улицам Гарсавры только взводами.

Через три дня горожане повторили попытку. На этот раз Марк хорошо подготовился. Лучники-хатриши, стреляя с крыш, рассеяли толпу еще до того, как атака набрала силу. Никто из солдат трибуна не пострадал.

Однако Марк хорошо знал, что у него не хватит солдат, чтобы вечно сдерживать толпу. И одновременно с тем необходимо было следить за Явлаком…

Он принял решение и встретился с вождями намдалени в их тюрьме.

Сотэрик отвесил ему иронический поклон.

— Ты оказываешь нам великую честь, шурин, — язвительно сказал он. — Я уже видел несколько раз мою сестру, однако ты наносишь нам визит впервые.

Баили фыркнул.

— Надеюсь, тебя до сих пор прошибает пот.

Он до сих пор не простил Марку партизан.

Дракс и Тургот не произнесли ни слова. Марк предположил, что Тургот был погружен в апатию. Но Дракс… Молчание Дракса, скорее всего, объяснялось его опытом интригана.

— Да, — сказал трибун, обращаясь к Баили, — меня все еще прошибает пот. Не хотел бы я пережить третью такую ночь. — Он обвел глазами пленников, задерживая взгляд на каждом по очереди. — С вами, друзья мои, надо что-то делать. Проще всего было бы отрубить вам головы и выставить их на рыночной площади.

— Ублюдок, — сказал Сотэрик.

Дракс шевельнулся. Он явно насторожился.

— Если бы ты действительно собирался это сделать, ты не пришел бы сюда и не стал бы говорить с нами об этом.

— Я это сделаю, если у меня не будет выбора, — просто ответил Марк. В который раз он поразился сообразительности барона. — Если говорить начистоту… Да, я очень не хочу вас убивать. Вашу судьбу должен решить Туризин. Пусть берет это на свою совесть. С другой стороны, не могу же я допустить, чтобы горожане вас освободили. Вы слишком опасны для Империи, чтобы гулять на свободе.

Дракс слегка поклонился.

— Но что же в таком случае ты нам оставляешь? — резко спросил Сотэрик. В его голосе отчетливо слышалась ненависть.

— Ваши жизни, проклятие, если они вам еще нужны!

Марк замолчал, ожидая ответа. Один за другим вожди намдалени кивали ему в знак согласия.

* * *

— Ты набираешься опыта. Скоро ты будешь настоящим мастером подобных цирковых представлений, — сказал Гай Филипп, почти не разжимая губ. — Теперь местные жители дважды подумают, прежде чем бунтовать.

На рыночной площади Гарсавры неподвижно стояло каре легионеров. Солдаты в полном боевом облачении, упирая в землю древки копий, невозмутимо смотрели на враждебные лица видессиан, как будто желая бросить им вызов своей дисциплиной. Холодный северный ветер трепал наброшенные на плечи плащи.

— Хорошо, что нет дождя, — сказал Марк.

Северный ветер обещал скорое приближение дождя и снега. Стоя в центре каре у маленького костра, трибун тихо радовался тому, что может немного согреться. Искра попала ему на ногу. Трибун выругался и потер колено.

Прозвучал громкий сигнал трубы. На площадь скорым шагом вышла еще одна манипула. Солдаты бежали с обнаженными мечами. Дракс, Баили, Сотэрик и Тургот были выше ростом своих стражей римлян, и потому их легко было распознать в центре строя.

Марк бросил взгляд на Ансфрита — командира тех намдалени, что продолжали удерживать крепость невдалеке от Гарсавры. Трибун нарочно пригласил Ансфрита на церемонию и гарантировал ему безопасность.

Ансфрит дрожал всем телом. Казалось, еще миг — и он один бросится на легионеров Скавра, чтобы только вызволить своих соплеменников.

Манипула присоединилась к каре, стоявшему на площади. Пленников подвели к трибуну. Справа и слева от каждого из них стояли по солдату. Возглавлял маленькую процессию Зеприн Красный. Громадный халогай в сверкающей кирасе имперских гвардейцев отдал Скавру римский салют, выбросив вперед правую руку со сжатым кулаком.

— Смотрите же все! — проревел Зеприн густым басом. Его голос громом покатился по площади.

Трясущиеся под холодным ветром в тонких серых туниках, босые на холодных камнях, пленные ожидали казни.

Повисло тяжкое, гнетущее молчание. Затем горожане расступившись, словно шарахаясь от какой-то заразы, и пропустили вперед одинокую фигуру.

Видессианские палачи, подобно спартанским гоплитам, носили красную одежду, чтобы пятна крови не были на ней заметны. Только сапоги палача были не в цвет крови, а в цвет земли — черные.

В толпе были и йезды; трибун видел, как кочевники с восхищением таращатся на угловатую фигуру палача в маске с прорезями для глаз. Да уж, в пышности и жестокости римлянам впору сравниться теперь с йездами, подумал Скавр с невольным отвращением. Но чувствительность сегодня работала против него, и потому Скавр усилием воли отогнал эти мысли. Он должен был сделать то, что задумал.

— Слушайте меня, жители Гарсавры! — начал он. Стипий с превеликим удовольствием пособлял трибуну составлять эту речь. — Предатели и мятежники, поднявшие руку на Его Императорское Величество Автократора Видессиан Туризина Гавра, эти ничтожные негодяи заслуживают немедленной смерти. И лишь мое милосердие ограждает их от столь плачевной и злосчастной участи. — Дождавшись, чтобы лица слушателей просветлели, Скавр завершил сурово и мрачно: — Но за свои злодеяния против Империи они должны понести справедливое наказание. Дабы остальные извлекли урок из их безумия и не помышляли более поднимать мятеж, да погаснет навеки свет их очей! Пусть с этих пор видят они лишь мрак Скотоса!

У толпы вырвался стон, но все голоса перекрыл горестный и гневный вопль Ансфрита. Гарсавране шевельнулись, двинулись было вперед, но римские копья немедленно ощетинились и угрожающе поднялись. Четверо пленных, заключенных в прямоугольнике каре, вздрогнули, будто на них плеснули кислотой.

— Я лучше умру!.. — взвыл Дракс.

На какой-то миг им удалось вырваться. Но, несмотря на яростное сопротивление, легионеры повалили их на землю, удерживая за руки. На лица пленных наложили черные кожаные повязки, закрывая им глаза.

Тихо напевая гимн Фосу, палач опустил в костер длинный железный стержень. Время от времени он приподнимал его и смотрел, достаточно ли накалено орудие пытки. Толстые рукавицы из красной кожи защищали руки палача от жара. Наконец он удовлетворенно хмыкнул:

— Кто из них будет первым?

— На твой выбор.

Ближайшим к палачу стоял Баили. Он дергал руками, пытаясь вырваться и закрыть лицо, но легионеры держали его крепко. Не без сочувствия палач обратился к своей жертве:

— Если можешь, постарайся не дергаться. Тебе будет немного легче.

— Легче!.. — процедил Баили сквозь сжатые зубы. Пот ручьями стекал по его лицу. Затем раскаленное железо прошло сквозь кожаную повязку, наложенную на глаза Баили. Раз, другой. Гордый намдалени, потеряв самообладание, отчаянно закричал. Воздух наполнился острой вонью паленого мяса. Баили обвис на руках легионеров.

Палач снова положил прут на горящие поленья. Последовательно были ослеплены Тургот, Дракс и, наконец, Сотэрик. Брат Хелвис кричал, проклиная Марка, но тот стоял, не шелохнувшись, и только ответил:

— Ты сам навлек на себя это несчастье.

Запах горелого мяса был таким резким, что казалось, будто кто-то забыл на огне кусок свинины. Легионеры подняли рыдающих пленников, закутали их в покрывала, чтобы скрыть работу горячего железа.

— Покажите их народу! — велел Скавр. — Пусть все видят, что ожидает бунтовщиков, которые вздумают противиться законному повелителю.

Солдаты расступились, чтобы толпа могла видеть.

— Уведите, — приказал трибун.

Никто не поднял руки, чтобы защитить ослепленных. Стражи увели их обратно в губернаторскую резиденцию. Несчастные брели, спотыкаясь и налетая друг на друга.

— Ансфрит, — окликнул Марк своего гостя.

Он читал на лице намдалени страх и ярость, однако не дал ему времени собраться с духом.

— Сдай мне крепость в течение дня. Иначе, когда мы возьмем ее — а ты хорошо знаешь, что я могу это сделать, — клянусь, я ослеплю всех. Сдайся сейчас. Я обещаю вам безопасность.

— Я думал… Я думал, ты не такой, как эти видессианские мясники… Но похоже, пес превзошел хозяина.

— Возможно, — невозмутимо отозвался трибун. — Ну так что, ты сдаешься? Или мне попросить этого парня, — он кивнул в сторону палача, — продолжать греть железо?

Рот палача под блестящей кожаной маской оскалился в ухмылке. Ансфрит непроизвольно отшатнулся.

— Будь ты проклят, — сказал он Скавру в бессильном гневе. — Да. Я говорю тебе “да”.

Он резко повернулся и почти побежал в сторону крепости.

Глядя ему вслед. Гай Филипп понимающе улыбался. Марк ответил своему старшему офицеру улыбкой. Еще одной проблемой меньше…

Символы друидов на галльском мече вспыхнули ярким огнем, почувствовав колдовство, но меч оставался в ножнах, и Марк не заметил этого…

* * *

Далеко на севере Авшар отложил в сторону изображение Скотоса в металлической раме. Черная икона нужна была колдуну, чтобы усилить могущество чар. Колдовство Авшара превышало во много раз то, которое вызывало видения энари. Магия пролетела огромные пространства, миновала моря и степи. Она была сетью, заброшенной в необъятный мир. Авшар искал…

Сила заклятий друидов на мече Скавра были путеводной нитью этой черной магии. Галльские жрецы защитили владельца меча от чужих заклинаний, но одновременно с тем именно охраняющие чары указывали местонахождение меча и тем самым позволяли Авшару следить за Марком. Авшар не мог видеть самого трибуна, но все, что окружало Марка, князь-колдун различал достаточно отчетливо.

Он лежал, облокотившись на мягкую шерстяную подушку. Даже Авшару было нелегко вглядываться в дымку, застилающую такое большое расстояние.

— Неплохая шутка, о враг мой, — прошептал он. — О, неплохая… Но возможно, я придумаю другую, куда лучше…

* * *

Новости порой опережают людей. Когда Скавр вернулся в лагерь, Хелвис встретила его диким криком.

— Зверь! Проклятое, грязное, жестокое чудовище!

Ее лицо было смертельно бледным, лишь на скулах горели два ярких пятна. Легионеры и их жены делали вид, что ничего не слышат. Привилегия командира. В любом другом случае они с удовольствием послушали бы, как солдат бранится со своей подругой.

Марк взял Хелвис за локоть, подталкивая ее к палатке.

— Не вздумай злиться, — предупредил он. — Я оставил их в живых. Это куда больше, чем они заслужили.

Она вырвалась.

— В живых! Ты оставил их в живых! Что за жизнь их ждет… Сидеть в углу на площади с кружкой на коленях, выпрашивать подаяние по рынкам… Мой брат…

Она разрыдалась. Трибун наконец утащил ее в палатку подальше от любопытных глаз. Мальрик где-то бегал, как и думал Марк, но Дости, спавший в колыбельке, проснулся и заревел, когда его мать вошла, захлебываясь от рыданий.

— Дорогая, — сказал Марк. — Не плачь. Смотри, я принес тебе один подарок…

Хелвис уставилась на него обезумевшими от горя глазами.

— Подарок? Я что тебе — шлюха, чтобы покупать меня безделушками?..

Скавр залился краской, мысленно проклиная свой неуклюжий язык. К этому разговору он должен был подготовиться заранее — и не менее тщательно, чем к риторическим изыскам там, на площади.

— Смотри сама! — быстро сказал он, бросив ей в руки маленький кожаный мешочек.

Она машинально схватила, дернула завязку.

— Это… Это — подарок? — запинаясь, спросила она. На миг замешательство оказалось сильнее гнева. — Куски обгоревшего жира?

— А, ты поняла! — отозвался Скавр. — Я так и надеялся. Это свиное сало. Твои дорогие сородичи подсунули его под повязки, скрывая глаза, когда мои солдаты повалили их на землю.

Губы Хелвис беззвучно зашевелились. Наконец она прошептала:

— Значит, они не… не слепые?

— Ничуть, — ответил Марк с хитрой улыбкой. — Только Тургот отшатнулся и обжег себе бровь, бедняга. Хорошая шутка, не находишь? — продолжал он, не зная, что повторяет слова своего смертельного врага. — Все заговоры мгновенно лопнули, как мочевой пузырь, а Ансфрит, перепутавшись до смерти, сдал мне крепость.

Но Хелвис почти не слушала трибуна.

— Они не осле… — закричала она радостно и неожиданно укусила Марка за руку, когда он зажал ей рот ладонью.

— Ты этого не знаешь, — сказал он, снова став суровым. — Ты никогда этого не слышала. Если не считать легионеров, которые крутили им руки на площади, единственный, кому все известно, — палач в маске цвета крови. Ему хорошо заплачено за молчание. Ты меня понимаешь?

Помедлив, Марк осторожно убрал руку.

— Да, — сказала Хелвис так тихо, что оба рассмеялись. — Я ничего не знаю. Я ничего не слышала. Я сделаю все, лишь бы Сотэрик был жив и невредим. О, тихо, малыш… — добавила она, обращаясь к Дости. — Все хорошо.

— Все хорошо, мама? — недоверчиво спросил Дости и начал икать.

Марк почесал за ухом. Всякий раз, когда он смотрел на сына, ему казалось, что Дости опять успел научиться чему-то новому.

— Все хорошо, — ответила Хелвис.

Глава десятая

Осадная башня сделала ход на шахматной доске.

— Ну, береги своего императора! — сказал Виридовикс, снимая с доски пешку-пехотинца. Теперь “пленный” пехотинец будет участвовать в игре на стороне кельта.

Сейрем дернула уголком рта и выкупила свою фигуру серебряной монетой. Тогда Виридовикс отодвинул башню назад, желая уменьшить опасность. Сейрем переставила с клетки на клетку еще одну фигуру и достигла седьмого ряда доски, расчерченной на восемь рядов. С улыбкой она перевернула серебряную монету. На обратной стороне засветлел золотой кружок.

— Золото, — молвила она.

— Лучше и не говори, — отозвался Виридовикс печально. Золотая фигура обладала большей силой. Сейчас она атаковала одновременно прелата и всадника. Прелат был для Виридовикса важнее. Он отодвинул в сторону эту фигуру. Сейрем “съела” всадника.

Как это похоже на видессиан — включить в правила шахматной игры деньги. Монеты воюют за играющих и набирают силу глубоко в тылу на вражеской территории.

Любопытно, как долго эта шахматная доска кочевала по степям? Ее, несомненно, привезли из Присты. Должно быть, какой-то кочевник польстился на чудесную работу резчика. Доска из полированного дуба была расчерчена на квадраты. Линии, разделяющие квадраты, инкрустированы жемчугом, а фигурки, вырезанные из слоновой кости и снабженные надписями, украшены изумрудами, гранатами и бирюзой. А в Видессе кельт играл на доске из жесткой кожи, передвигая грубо выструганные из сосновой древесины фигуры…

Оказавшись в Империи, Виридовикс быстро научился шахматам и очень полюбил эту игру, особенно потому, что здесь ничего не зависело от простой удачи или случая. Теперь он с удовольствием обучал видессианекой забаве кочевников и до сих пор опережал всех своих учеников. Однако Сейрем схватывала премудрости шахмат с необычайной быстротой. “Даже слишком быстро”, — побормотал Виридовикс по-кельтски.

Сейрем бросила захваченного в плен всадника против его бывшего владельца. Последствия были для Виридовикса ужасны. Потребовалась острая борьба. В конце концов кельт все же победил, загнав в угол императора Сейрем вместе с его осадной башней, прелатом и золотым.

Сейрем сдвинула брови, погрузившись в размышления.

— Понятно, — сказала она наконец. — Я допустила ошибку, ослабив защиту императора и бросив все силы в атаку. Ты отбил мое нападение, а император остался в открытом поле. — Она быстро расставила фигуры. — Давай сыграем еще раз. На этот раз пусть твой ход будет первым, а мне надо подумать над организацией обороны.

— Ого, девочка, ты совсем недолго играла, а уже делаешь большие успехи.

Виридовикс двинул вперед пехотинца, прикрывая серебряный кружок и открывая длинную диагональ для своего прелата. Сейрем задумалась над тем, как отвечать на этот ход.

Наблюдая за сосредоточенным лицом дочери Таргитая, Виридовикс подумал о том, насколько же она отличается от Комитты Рангаве. Однажды он провел целый день в обществе пылкой возлюбленной Туризина Гавра. Видессианские шахматы приятно разнообразили их любовную игру. То есть могли бы разнообразить ее приятно — если бы кельт овладел наукой придворного незаметно льстить и проигрывал бы своей даме тактично и с достоинством. В первый раз Комитта победила его в честном поединке, но во второй раз победу одержал он. Она завизжала, осыпая его проклятиями, и швырнула доску о стену. Виридовикс так и не отыскал после этого одного из копейщиков.

Но сейчас перед ним была Сейрем — полная противоположность Комитте. Она охотно платила поражением, если такова цена умения играть. Сейчас ее красивые темные глаза были задумчивы. Кельт любил ее грудной голос и знал, что она одинаково хорошо стреляла из лука и играла на флейте. Комитта Рангаве с ее заносчивостью и помешанностью на “голубой крови”, несомненно, назвала бы эту прекрасную девушку варваркой или еще того похуже.

— Какая глупая баба эта дикая шлюха! — фыркнул кельт на своем родной языке.

— Ты собираешься весь вечер думать над своим ходом? — спросила его Сейрем прямо.

— Прошу прощения, девочка. Мои мысли убежали далеко отсюда. Я задумался кое о чем… — Он быстро переставил с клетки на клетку пехотинца и тут же пожалел об этом. Дернув себя за рыжий ус, Виридовикс добавил: — Очень глупо с моей стороны!

От костра, где сидели и сплетничали пожилые женщины, Борэйн бросила быстрый взгляд на игроков. Она сразу распознала тон, которым Виридовикс разговаривал с ее дочерью, — вероятно, лучше, чем сама Сейрем. Кельт, переживший множество любовных приключений, вряд ли мог признаться даже самому себе, что испытывает к Сейрем нечто гораздо большее, нежели простое влечение. Но голос выдавал его с головой.

В шатер ворвался разгневанный Таргитай. Он тоже был достаточно наблюдателен, чтобы заметить: Сейрем стала любимым партнером чужеземца для игры в шахматы. Но кельт не слишком испугался, когда вождь заорал:

— Бросай свои цацки!

Таргитай сопроводил приказ таким ругательством, что подруги Борэйн у костра захихикали. Виридовиксу уже доводилось видеть Таргитая в бешенстве. Он знал, что дело не в Сейрем.

— Кто отказался на этот раз?

— Кробуз, чтоб духи ветров разорвали его задницу! Как ты его называл, Вридриш? Пятнистый Хомяк? Да, ты прав был, потому что у него душа хомяка! И кизяка!

Таргитай плюнул в костер с невыразимым отвращением.

— Что он сказал в свое оправдание? — спросила Сейрем, пытаясь успокоить отца и перевести разговор в деловое русло.

— А? Да ничего. Бесстыдный сын змеи и козла. — Таргитай все еще кипел. — Просто “нет” — и все. Рамбехишт говорит: ему повезло, что он ушел от Кробуза живым после того, как передал этому трусу мое предложение.

При этих словах Виридовикс скривился. Помогая Сейрем собрать шахматные фигурки в мешочек, он почти не заметил, что их пальцы несколько раз соприкоснулись.

— Очень плохо. Эти ублюдки должны понимать, что просто необходимо раздавить этих сраных бандитов. Я не думаю, что вожди отказываются объединиться против Варатеша по глупости. Чума на Варатеша! Негодяй слишком умен. Думается мне, он крепко взял на крючок кое-кого из тех, кто говорит нам “нет”.

— Я тоже так думаю, — тяжело уронил Таргитай. — Гонец, которого я отправил к Анакару, сказал: там весь клан трясется от страха при одной только мысли, что нужно выступить против бандитов. Сомневаюсь, что мы получим от них помощь. Думаю, нам больше повезет с кланами, кочующими к востоку от реки Огл. Дотуда еще не добрался страх перед этим выродком. Ойтошир из клана Белых Лисиц кричал, что поможет нам.

— Давать обещания легче всего, — сказал кельт. — Важнее, что он будет делать, этот Ойтошир. Он слишком далеко отсюда. Он всегда может нам сказать: “Ай, какая досада. Сперва мы не слышали о битве, а теперь уже поздно”. И никто не посмеет назвать его лжецом.

Таргитай швырнул свою волчью шкуру через весь шатер и удовлетворенно хмыкнул, когда она приземлилась на кожаный мешок у постели.

— Неглупая мысль. Что, сказать тебе за нее спасибо?

Энари Липоксай, который все это время тихо перетирал бронзовым пестом какие-то травы в ступке, вступил в разговор.

— Подумал о голове быка — вспомни и о его хвосте.

— А видессианин бы сказал: “Посмотри на другую сторону монеты”, — пробормотал Виридовикс.

— Если ты победишь Варатеша, — продолжал энари, — то подчинить Ойтошира тебе будет труднее, чем своих ближайших соседей. Клан Ойтошира кочует далеко. Вот лучший довод убедить его присоединиться к нам.

— Ты говоришь как ясновидящий? — возбужденно спросил Таргитай.

— Нет, только как человек, который многое повидал в жизни, — ответил Липоксай, улыбаясь. Словесная игра забавляла энари не меньше, чем увлекла бы она какого-нибудь видессианина.

За то недолгое время, что Виридовикс провел в клане Таргитая, кельт научился уважать ум и знания энари. Виридовикс все еще сомневался: был ли Липоксай настоящим мужчиной. В отличие от большинства хаморов, шаман держался с женщинами более чем скромно. В стесненной жизни кочевников, где все на виду, это очень бросалось в глаза. Но кем бы ни был Липоксай, ничто не ускользало от его цепкого взгляда.

Таргитай, пессимист по натуре, с легкостью нашел новую причину для тревоги.

— Что толку от наших немногочисленных союзников, Вридриш, если твой Авшар так силен, как ты говоришь? Что бы мы ни делали, Авшар всегда поможет бандитам Варатеша перебить нас.

Кельт прикусил губу: он и сам опасался подобного. Однако вслух он произнес совсем другое:

— Магия в бою — ненадежная штука, вот оно как. Она может обернуться против колдуна и укусить его очень больно.

Липоксай, тряся щеками, закивал в знак согласия. Да, колдовство нередко подводит магов во время битвы.

Новая мысль осенила Виридовикса.

— Ха! Недурную штуку отмочили как-то раз римляне! — воскликнул он и вдруг вспомнил: — А, нет… Говорят, сначала эту хитрость применяли против них.

Скрестив на груди руки, Таргитай нетерпеливо постукивал пальцами по локтям. Виридовикс слегка покраснел: его собеседники, разумеется, ни слова не поняли из этих бессвязных восклицаний.

Он подробно рассказал хаморам о том, как однажды ночью легионеры Скавра спугнули отряд йездов, привязав горящие факелы к рогам коров и бросив обезумевшее стадо на кочевников. Не умолчал, разумеется, и о своих выдающихся подвигах: героический кельт скакал во главе пылающего “леса”. Он пронзил мечом одного йезда, который посмел не бежать в паническом ужасе!

— Остальные дураки улепетывали кто куда, спасая свои глупые жизни и крича как баньши, — весело заключил Виридовикс. — Должно быть, решили, будто за ними гонится орда демонов. Собаки Варатеша точно так решат.

После этого рассказа все хаморы — даже Сейрем, даже болтливые подруги Борэйн — воззрились на кельта в неподдельном ужасе. Таргитай машинально схватился за саблю. Тогда до Виридовикса стало постепенно доходить, что он брякнул нечто ужасное. Однако он, честно говоря, так и не понял — что.

Липоксай заметил, обращаясь к своему вождю:

— Он не нашей крови. Откуда ему знать всю нашу жизнь, все наши обычаи?

Очень медленно каган расслабился.

— Правда, — произнес он наконец и повернулся к Виридовиксу. — Ты так хорошо вошел в нашу жизнь! Иногда я сам забываю, что ты родился не в земле хаморов.

Виридовикс слегка поклонился. Таргитай заговорил с ним снисходительно, как с ребенком.

— В степях огню нельзя гореть свободно. — Таргитай взмахнул рукой, словно желая напомнить о бесконечном море травы. — Пожар охватит всю степь. Кто скажет: когда и где остановится пожар?

Виридовикс, уроженец влажных галльских лесов, никогда не думал об этом. В замешательстве он опустил голову:

— Прости. Я не подумал.

Но больно уж хороша хитрость! Пусть нельзя зажигать огонь… Римская уловка могла сработать хотя бы частично.

— А что если сделать так… — начал Виридовикс.

Таргитай выслушал. Провел рукой по бороде, размышляя.

— Что ж, слыхал я и глупее… — молвил он наконец. Это была наивысшая похвала в устах вождя.

Сейрем кивнула. Ничего другого она и не ждала от своего рыжеволосого друга.

* * *

Аргун стоял перед послами в окружении своих сыновей и советников. В конце концов он перешел к главному вопросу, который и обратил к соперникам-послам:

— Пусть каждый скажет: почему мой народ должен принять его сторону, а другую сторону отвергнуть.

Возможно, Гуделин ожидал, что, прежде чем перейти прямо к делу, Аргун заведет какой-нибудь вежливый разговор. Поэтому видессианин не смог ответить сразу. Пока он колебался, Боргаз из Йезда воспользовался паузой и заговорил первым. Склонив головы, Гуделин и Горгид слушали, как Скилицез переводит им шепотом:

— “Потому что Видесс подобен дряхлой корове. Он еле стоит на ногах. Когда животные стад твоих (да приумножатся они и да будет так вечно) дряхлеют, разве привязываешь ты их к молодым быкам, чтобы те помогли им протащиться еще несколько дней? Нет! Ты прирежешь старого быка, покуда у него еще остается плоть на костях. Мы приглашаем тебя! Помоги нам быть мясниками, дабы ты смог разделить с нами добытое мясо”.

Против воли Горгид ощутил уважение к талантам Боргаза. Аргументы йезда были умело облечены в термины, близкие и понятные аршаумам. Несомненно, это был убедительный довод.

И все же Гуделин довольно быстро пришел в себя и перехватил инициативу.

— О, думается, высокочтимого Боргаза следует простить за неуместную мысль о том, что Видесс может постичь та же участь, что и Макуран, рухнувший при первом же ударе из степей. Воистину, высокочтимый Боргаз, чья держава пала у него на глазах, хорошо служит новым господам.

Ариг перевел слова Гуделина Аргуну и старейшинам.

— Твоя игра слов не может быть переведена дословно, — прошептал Скилицез, когда отзвучала последняя фраза.

— Неважно. Она предназначена для Боргаза, — отозвался чиновник. — А он понял.

Удар попал в цель: посол Йезда устремил на Гуделина испепеляющий взгляд. Что ж, подумал Горгид, Гуделин и сам вполне умеет отыскать слабое место противника. Должно быть, для Боргаза — человека макуранской крови — было унизительно служить хозяевам-степнякам. Великая цивилизация древнего Макурана ничем не уступала видессианской.

— Мое сердце и преданность моя всецело отданы кагану Вулгхашу, — проговорил посол Йезда довольно громко, словно желая заверить в этом прежде всего самого себя. Должно быть, ему это вполне удалось, потому что он тут же нанес имперцам ответный удар: — Йезд — держава молодая, сильная, она полна жизни, в ее жилах бурлит свежая кровь. Наступает время Йезда, заканчивается время Видесса!

Дизабул гордым движением вскинул голову. Как и надеялся Боргаз, юный принц считал свою судьбу неразрывно связанной с Йездом.

Однако Горгиду пришло в голову, что посол Вулгхаша, возможно, переценил свое влияние на аршаумов. Большинство советников Аргука было не так уж молодо.

Один из самых старых аршаумов, восседавших рядом с каганом, — древний старец с жидкими седыми волосами — медленно приблизился к Боргазу и выдернул волос из его бороды. Боргаз вскрикнул от боли. Удерживая волос на расстоянии вытянутой руки, старец прищурил дальнозоркие глаза.

— Свежая кровь? — молвил он так отчетливо, что даже Горгид и Гуделин без труда его поняли. — Твой волос бел, как и мой. — С этими словами старый аршаум бросил волос на ковер.

Горгид сразу узнал его голос — это был голос верховного шамана, того, что вводил посланцев в очищающий костер. В его тоне невозможно было ошибиться: верховный шаман — могущественный союзник Видесса.

— Сядь, Оногон, — велел старцу Аргун. Трудно было понять, чего больше прозвучало в его голосе: строгости или удовлетворения.

Оногон повиновался, усевшись с тем же подчеркнутым достоинством, с каким поднимался на ноги.

Несколько старейшин обменялись усмешками. Боргаз едва сдерживал бушевавшую в нем ярость. Легче пережить оскорбление, чем насмешку. Горгид хотел было хлопнуть Гуделина по плечу, но тот заговорил:

— Лживые слова и глупое хвастовство этого йезда разбиваются, как волны об утес, о тот факт, что мы — здесь! Видесс, как было от века, прочно стоит на ногах.

Боргаз оскалился.

— О каган! Одряхлевшая, выжившая из ума Империя не могла прислать большего лжеца, нежели этот человек! Он разоблачает себя своими собственными словами. Я же хочу открыть тебе глаза на нынешнее положение Видесса. Когда сей Гуделин, в отчаянии и лжи, одаривал тебя, — какими монетами он пытался тебя осчастливить? Не старыми ли золотыми?

— О да, — прошептал Скилицез, когда Аргун кивнул.

— Так смотри же, какую монету чеканит Империя ныне. И скажи мне после этого: крепка ли их держава, как и прежде?

Боргаз извлек из своего кошеля золотую монету и положил ее у ног кагана. Даже с расстояния нескольких шагов Горгид распознал “золото” Ортайяса Сфранцеза — маленькую, тонкую, скверно отчеканенную монетку. Она содержала столько меди, что была не благородного желтого, а почти красного цвета.

— Нет, не унижусь и не принижу великого кагана, предлагая ему столь жалкий дар, — проговорил Боргаз и поднял “золотой” Ортайяса.

Эта цветистая речь причинила вреда не меньше, чем проклятая монета. В шатре повисла мертвая тишина. Аршаумы уставились на Гуделина: они хотели знать, как посол Империи отреагирует на вызов. Несколько секунд чиновник стоял молча, обдумывая ответ. Наконец он произнес:

— Это монета узурпатора. Не следует судить о великой державе по деяниям отщепенцев и преступников.

Гуделин сказал чистую правду. Он благоразумно умолчал только о том, что и сам следовал за Ортайясом — до тех пор пока Туризин Гавр не вошел в Видесс. С неслыханным воодушевлением — словно он служил Гаврам верой и правдой всю сознательную жизнь — Гуделин продолжал:

— Теперь же Империей управляет государь с твердой волей, и недруги трепещут при имени его. Воистину, и ведение войн, и сбор налогов — в его руке.

— Пустая софистика, — по-видессиански ответил Боргаз и усмехнулся. В языке аршаумов подобного слова не было, поэтому для кочевников посол Йезда выразился проще: — Лживая болтовня! Будь твой несравненный император столь искусен в военных делах, не стал бы он нанимать солдат из Намдалена, а после воевать со своими собственными наемниками. Он сражается с Йездом, он сражается с Намдаленом! Его силы раздроблены. Он разбросал себя по нескольким фронтам, он слаб! Мы же воюем с одним только Видессом. Очень скоро победа будет нашей!

Горгид, Скилицез и Гуделин обменялись раздраженными взглядами. В этих степях они оказались изолированными от событий, происходящих в Империи, на несколько месяцев. Вполне вероятно, что Боргаз располагал свежими новостями, о которых видессианам ничего не было известно. Уверенная поза йезда, наслаждение, с которым он смотрел на растерянные лица имперцев, — все говорило о том, что Боргаз не блефует.

Горгид мог только восхищаться выдержкой Гуделина. Хотя заявление Боргаза и потрясло его, чиновник лишь снисходительно засмеялся и отвесил послу Йезда любезный поклон — как если бы тот принес ему добрые вести.

— Что еще за чепуха? — подозрительно спросил Боргаз.

— О, совсем ничего, господин мой, совсем ничего! — Гуделин снова поклонился. — Да сопутствует тебе удача. Хоть ты и родился в несчастном Йезде, но нашел в себе честность подтвердить мужество Видесса. Ты не сокрыл правды из опасений или страха.

— Ты, должно быть, рехнулся.

— О нет. Нет! Не будь силы Видесса раздроблены, как ты сказал, не будь внимание Империи поделено между многочисленными врагами, — неужто йезды устояли бы против нас? Если бы мы сражались с Йездом один на один — о, само название вашей державы исчезло бы вместе с ее армией.

Это была смелая атака, но Боргаз уничтожил ее простой логикой.

— Была битва при Марагхе. Мы знали и большее, чем битва при Марагхе. Теперь мы вместе с намдалени сможем размолоть Видесс в пыль. — Йезд сделал движение рукой, словно скручивая шею врагу.

Аршаумы негромко переговаривались. Гуделин напоминал загнанного в ловушку зверя. На этот раз чиновник не нашелся что ответить.

В полном отчаянии инициативу взял на себя Горгид. Он сказал Аргуну:

— Но Йезд более опасен для Аршаума, чем Видесс. Империя далеко, а земли Йезда граничат с твоими.

Если он ожидал того же успеха, какой принес ему рассказ о Сесострисе, то ошибался. Стрела не попала в цель. Едва лишь слова грека были переведены, каган рассмеялся:

— Мы не страшимся йездов. С чего бы? Мы плетьми прогнали их в степь. Они не посмеют вернуться.

Такой ответ понравился Боргазу едва ли не меньше, чем греку. Боргаз — макуранин — мог испытывать смешанные чувства к своим повелителям-степнякам, но ему всяко не по душе было, когда их высмеивали.

Скилицез ухватился за слова Аргуна, как утопающий за брошенную ему веревку.

— Переведи, Ариг! — сказал он напряженно. — Я не хочу, чтобы меня не поняли.

Ариг кивнул. Он следил за тем, как Боргаз забирает переговоры в свои руки, с такой же тревогой, что и видессиане. Если миссия имперцев обернется провалом, уважение к Аригу, их поручителю, ослабнет, а звезда Дизабула вспыхнет ярче.

— Скажи своему отцу и старейшинам клана: Горгид прав. Йезды даже сейчас угрожают вам.

Поняв видессианскую речь офицера, Боргаз гневно закричал:

— Пустобрех! Если бы слова были солдатами, ты бы стал уже владыкой мира!

— Это не просто слова! Это кое-что побольше, йезд! Объясни кагану, объясни старейшинам клана: почему Йезд играет с Аршаумом в кошки-мышки? Зачем вы прикармливаете хаморских бандитов там, за Шаумом? Не для того ли, чтобы зажать в конце концов Аршаум между двух врагов одновременно?

С издевательской точностью Скилицез повторил жест Боргаза, как бы сдавливая горло врага. Видессианский офицер не был наделен ораторским даром Гуделина, но с солдатским инстинктом безошибочно нанес удар там, где он мог причинить неприятелю наибольший вред.

Вожди клана испытующе уставились на Боргаза. Внезапное подозрение вспыхнуло на их лицах.

— Чушь, о великий каган! — сказал Боргаз Аргуну. — Еще одна ложь! Как и та, которой потчевал тебя вон тот болтунишка. — Он махнул широким рукавом халата, указывая на Гуделина. Голос йезда звучал так же самоуверенно, как и в тот миг, когда он ужалил видессиан известием о мятеже Дракса.

Но Скилицез уже пробил брешь в его обороне и теперь стремительно расширял ее.

— Тогда почему Варатеш и его банда нанесли удар к западу от Шаума прошлой зимой — впервые за долгие годы? Много лет даже самые отпетые головорезы из хаморов не решались сунуться за Шаум!

Клан Серой Лошади кочевал достаточно далеко от восточных болот Шаумкиила. Аргун никогда не слыхал о набеге Варатеша. Он резко задал вопрос своим старейшинам. Оногон ответил утвердительно. Торжествующее выражение разлилось по суровому лицу Скилицеза.

— Он знает об этом! Он сказал, что узнал об этом от другого шамана.

Боргаз остался невозмутимым:

— Хорошо, эти бандиты явились туда, где им не место, и украли скот. Что с того? Они не имеют ничего общего с Йездом.

— Вот как? — переспросил Скилицез. Горгид никогда еще не слышал, чтобы столько сарказма сконцентрировалось в такой короткой реплике. — Тогда почему же с этой бандой разъезжает Авшар? Если Авшар и не является вторым человеком в Йезде после Вулгхаша, так это лишь потому, что может стать первым.

Настала очередь посла Йезда уставиться на видессиан в недоумении.

— Об этом я ничего не знаю, — сказал он недоверчиво.

— Это правда, — молвил Ариг. — Я говорил тебе об этом, отец.

Скилицез переводил рассказ Арига для Горгида и Гуделина. Ариг поведал старейшинам о том, как Виридовикс был похищен в Пардрайской степи и о роли, которую сыграла в этом похищении магия Авшара.

— Он, не колеблясь, напал на посольство, — сказал Гуделин. — Он пренебрег, как вы сами видите, законами всех народов, признающими послов неприкосновенными.

— Что ты скажешь на это? — спросил Аргун Боргаза.

Как обычно, плоское лицо кагана оставалось неподвижным, но голос его прозвучал жестко.

— Только то, что мне об этом ничего не известно, — повторил посол Йезда, на этот раз с большей уверенностью. — Этот Авшар не появлялся при дворе Вулгхаша в Машизе более двух лет — с тех пор как стал командовать армией. При Марагхе он завоевал для Вулгхаша великую славу. — Боргаз поднял бровь, на его лице появилась тонкая улыбка придворного. — Иные говорят, будто Вулгхаш не слишком тяготится его отсутствием. Что бы он ни сделал после того, как оставил Машиз, это не должно ложиться тенью на Йезд. Поступки Авшара пятнают лишь его самого.

— О каган!.. — протестующе воскликнул Скилицез. Гуделин драматически хлопнул себя по лбу.

Офицер продолжал:

— Если твои люди пасут стадо в пяти днях езды от твоей юрты, они не перестают быть твоими людьми.

Несколько старейшин позади Аргуна кивнули в знак согласия.

— Хорошо сказано! — раздался тонкий голос Оногона.

Однако среди старейшин нашлось немало и таких, кто не в состоянии был серьезно отнестись к угрозе, исходившей от презираемых аршаумами “волосатых” — хаморов. Эти старейшины все еще считали аргументы Боргаза более весомыми. Да и Дизабул не намеревался отступаться от человека, чью сторону он принял.

Похоже, дело зашло в тупик. Каган махнул рукой, давая понять, что аудиенция окончена.

— Пора нам поговорить друг с другом и обсудить то, что мы услышали, — сказал он и приподнял бровь, усмехаясь. — Тут есть о чем подумать.

Оба посольства, покидая шатер, демонстративно не замечали друг друга. Возница остановил лошадь, негромко свистнув ей, чтобы посланники могли выйти из юрты.

Оказавшись в юрте видессиан, Гуделин рухнул на кошму со стоном облегчения.

— Сними с меня халат, — сказал он девушке, которую дал ему каган. — Он насквозь промок от пота.

Девушка, догадавшись по тону, о чем он говорит, предложила ему кумыс.

— Фос да благословит тебя, добрая душа! — воскликнул чиновник и опорожнил одним глотком половину бурдюка.

— Эй, оставь немного, — потребовал Скилицез. Отпив, он хлопнул бюрократа по спине, исторгнув у того вопль. — Пикридий, вот уж не думал, что доживу до того дня, когда увижу, как ты принижаешь Сфранцеза и восхваляешь Туризина Гавра. Да… Судя по твоему тону, ты говорил искренне.

— А, они задели мою профессиональную гордость, — отозвался чиновник. — Если бы я позволил макуранину одолеть меня в словесном поединке, то как бы я, проклятие, мог снова появиться при дворе? Что до твоего драгоценного Гавра, о мой каменноголовый друг, то будь он был справедлив, я до сих пор вкушал бы все блага цивилизации, наслаждаясь столичным житьем.

— Будь Гавр справедлив к тебе, — возразил Скилицез, — ты был бы уже ровно на голову короче за то, что явился к нему посланником Сфранцеза во время смуты.

— Эти мелкие детали лучше вообще опустить как несущественные. — Гуделин легкомысленно махнул рукой. — Муки, которые испытывает моя чувствительная душа, оказавшись здесь, в этой голой, безлюдной степи, являются предостаточной карой, смею тебя заверить. Теперь я вижу, что Видесс отнюдь не центр цивилизованной вселенной. Отсюда он кажется лишь островком в безбрежном море варварства — маленьким, одиноким островком, окруженным смертельными врагами.

Скилицез удивленно уставился на чиновника:

— Ну и ну! Хвала Фосу! Кажется, ты и впрямь начал понемногу соображать.

— Если вы заткнетесь оба и перестанете воспевать хвалебные гимны друг другу, — сказал Горгид прямо, — то у вас появится время перебросить бурдюк с питьем и в мою сторону.

— Извини. — Скилицез передал бурдюк греку. Когда Горгид уже жадно допивал кумыс, видессианский офицер заметил: — Похоже, в нашей песне найдется несколько куплетов и для тебя. Ты подал мне идею предупредить аршаумов об играх Авшара.

После напряженных переговоров в шатре Аргуна Гуделин наконец расслабился. Крепкий кумыс ударил ему в голову. Пухлые щеки чиновника порозовели, глаза слегка затуманились. Он кивнул, как болванчик.

— И эта притча о короле — как там его звали? Ну об этом короле со смешным именем. Эта история слегка потеснила нашего самоуверенного Боргаза. О да… — Гуделин захихикал.

— Рад, если смог вам помочь, — отозвался Горгид. Ему стало жарко от этих слов. Он вспомнил еще одну деталь, которую уловил во время спора перед каганом. — Вы обратили внимание на то, как Боргаз пренебрежительно отзывался об Авшаре? Неужели и между йездами существуют трения?

— Ни один двор без этого не обходится, — громко объявил многоопытный Гуделин.

— Даже если это и так, какая нам от этого польза? — спросил Скилицез.

Грек вынужден был сознаться, что не знает.

— Ну что ж, друзья мои, тогда нечего об этом и беспокоиться, — заявил Гуделин. Изысканность его речей была уже слегка подмочена кумысом, но мысль работала все так же четко. — Теперь мы получили представление о настроениях старейшин клана и сможем целенаправленно разбрасывать вокруг себя золото. В большинстве случаев это работает очень недурно. — Он хихикнул: — Чудесная штука — золото.

— Она была бы еще более чудесной, если бы ее не было у Боргаза, — заметил Горгид.

Гуделин только щелкнул пальцами, желая показать, как мало он об этом заботится.

* * *

Кельт держал поводья левой рукой; правая лежала на рукояти меча. Виридовикс пытался смотреть сразу во все стороны. Для него было непривычно отправляться в битву на лошади — он привык сражаться пешим. Бесконечные степные просторы угнетали его.

— Что толку быть здесь военачальником? — спросил он Батбайяна. — Вся степь выглядит одинаково. Здесь негде даже укрыться для засады.

— Холмик, небольшая ложбинка… Используй все, что есть. А есть немало, если знаешь, где искать. — Сын кагана наблюдал за кельтом с нескрываемым весельем. — Хорошо, что не ты командуешь нами. Ты потерял бы голову — о, ты разбил бы сердце моей сестры!

— Что было бы весьма печально. — Виридовикс просвистел несколько тактов видессианской любовной песенки. При мысли о Сейрем он немного растаял. У него было столько женщин, столько встреч и расставаний — и вот теперь он неожиданно нашел настоящую любовь, здесь, в суровой степи. Как нередко случается с теми, к кому счастье приходит поздно, чувство Виридовикса было особенно сильным. Он словно желал скомпенсировать все потерянные напрасно, без любви, годы.

— Она просто жемчужина, и цветок, и маленькая уточка…

Батбайян, который помнил сестру еще ревущим младенцем, презрительно и грубо фыркнул. Виридовикс не обратил на это внимания.

— По крайней мере, тебе не придется беспокоиться за нее, — сказал молодой хамор. — Столько кланов прислало воинов, чтобы сражаться с Варатешем! Наш лагерь никогда еще не был таким большим.

— Их много, но недостаточно, — заметил Рамбехишт. Суровый кочевник командовал разъездом. Как всегда, немногословный, он выразил самое главное.

Армия Таргитая увеличивалась с каждым днем, однако многие кланы до сих пор не решались примкнуть к той или иной стороне. Несколько вождей поддержали Варатеша — из страха перед усилением Таргитая или запуганные Авшаром и бандитским вожаком.

Разведчик, посланный вперед, примчался назад галопом, размахивая в воздухе шапкой и громко крича:

— Всадники! Всадники!

Меч Виридовикса вылетел из ножен. Кочевники положили стрелы на тетивы своих луков. Любые всадники с той стороны могли быть только людьми Варатеша. Через несколько минут разъезд увидел на северо-западе столб пыли. Рамбехишт прищурился, оценивая размеры пыльного облака.

— Пятнадцать, — сказал он. — И двадцать рядом с ними. Может, и больше, считая запасных коней.

В таком случае их силы были приблизительно равны. Командир врага также сосчитал силы своего противника, потому что вдруг резко повернул назад и отступил как можно быстрее, не решаясь приблизиться на более короткое расстояние.

Батбайян испустил радостный крик и хлопнул Виридовикса по плечу.

— Хитрость сработала!

— Почему бы ей было и не сработать? — веско отозвался кельт, раздуваясь от гордости. Кочевники осыпали его похвалами. Даже мрачный Рамбехишт удостоил его холодной улыбки, что было особенно приятно Виридовиксу.

Шесть коров, которых хаморы Таргитая вели на веревке, воспользовались заминкой и остановились, чтобы сорвать несколько пучков травы. К хвосту каждого животного был привязан куст или связка хвороста, так что при движении они пылили, как дюжина всадников.

— Эти дурни решили, что за ними гонится целая армия, — усмехнулся кельт.

— Да. Они доложат об этом своему вожаку, — сказал Рамбехишт.

— Нам нужно выслать еще несколько таких же разъездов, — сказал Батбайян. — Они побегут от стольких теней, что не поймут, когда мы по-настоящему двинемся на них.

Он восторженно посмотрел на Виридовикса.

Весьма довольные собой, разведчики разбили лагерь у небольшой речки. Чтобы отметить такое приятное событие, как отступление врага, Рамбехишт зарезал одну из коров.

— Сегодня вечером у нас будет неплохое жаркое, — сказал он.

Виридовикс в недоумения почесал голову.

— Я тоже люблю тушеное мясо. Но как ты собираешься его тушить? Здесь нет никакого топлива. И котелка у тебя нет.

— Протушится и так, — ответил кочевник.

— Ну да? Так вот и протушится? — фыркнул кельт возмущенно, думая, что над ним потешаются. — А утром эта дохлая корова обрастет перьями и чирикая улетит?

Но Рамбехишт взялся за дело вполне серьезно. Он распорол брюхо корове, и двое кочевников, вытащив внутренности, бросили их в реку. Вода заблестела серебряной чешуей: рыбки всех цветов и размеров жадно набросились на неожиданное угощение. Две большие черепахи с тяжелыми коричневыми панцирями упали в воду, также желая поживиться. Еще одна сидела у самой воды и немигающим взглядом смотрела прямо на Виридовикса. Потом моргнула — раз, другой.

Рамбехишт доказал, что слова у него не расходятся с делом. Руки хамора были по локоть в крови. Он срезал крупные куски мяса и сложил из костей большую горку. К удивлению кельта, он стал поджигать их, как хворост. Вскоре, благодаря жиру и костному мозгу, кости уже пылали веселым огнем. Затем хамор бросил куски мяса в мешок, сделанный из сырой коровьей шкуры, добавил туда воды из речки и подвесил этот своеобразный котелок над огнем на копье.

Запах мяса щекотал ноздри голодных людей, смешиваясь с более резким запахом горящей кости. Многие кочевники положили длинные полосы сырого мяса под седло, чтобы они там провялились, пока сами хаморы будут ехать верхом. Кельт отказался подражать им в этом.

— Я предпочитаю соль или горчицу, благодарю покорно. У лошадиного пота несколько иной привкус.

Но то, что приготовил Рамбехишт, было очень вкусно.

— Снимаю перед тобой шапку, — сказал ему Виридовикс. Он действительно отложил в сторону свою покрытую бронзовыми полосами коническую шапку из жесткой кожи.

Виридовикс громко, с наслаждением рыгнул. Как всякий кочевник, Рамбехишт принял это за комплимент и наклонил в ответ голову.

Погладив себя по животу, кельт поднялся и прошел несколько шагов вверх по течению, подальше от грязи (римляне приучили его к этой предосторожности). Вода была холодной, прозрачной и очень вкусной, немного сладковатой.

Виридовикс вытер усы и посмотрел на большую черепаху — та все еще сидела на том же камне. Хлопнув руками по бокам, кельт крикнул: “У-у-у!.. ” Перепуганная черепаха судорожно дернула ногами, словно пытаясь уплыть, не сходя с камня. Через мгновение она собралась с духом и прыгнула в речку.

— Вот какой я страшный и грозный, — засмеялся Виридовикс. Он вспомнил шуточку, которую Ариг отмочил в Присте, и посмотрел на черепаху, которая отплывала от берега. — Бедняжка! Если бы ты была маленькой лягушкой, ты могла бы отомстить всем нам одним маленьким кваком.

* * *

Варатеш недовольно выслушал разведчика. Тот, запинаясь, бормотал:

— Это орда, целая орда. Судя по тому, сколько пыли они поднимают, их не меньше сотни. Они движутся сюда! Можешь мне поверить: если бы мы остались там, я не смог бы рассказать тебе об этом.

Бандитский вожак прикусил губу, задумавшись. Каким же образом Таргитаю удалось собрать такую большую армию? Семь разъездов сообщили ему о приближении огромной орды. Пусть даже донесения преувеличивают в два раза (Варатеш делал такую скидку, как всякий вождь, не лишенный логики) — враги все равно обладают огромной силой. Если Таргитай будет и дальше сжимать его, он оттеснит банду к самому Шауму. Или даже за Реку! Варатеш мысленно взвесил риск: кто более опасен — Таргитай или аршаумы? Одно дело — кратковременный налет на Шаумкнил, другое — попытка утвердиться в Шаумкииле…

Тяжело ступая по пыли кожаными сапогами, Авшар, в развевающихся белых одеждах, вышел из своей палатки. Быстрым шагом он двинулся к главарю бандитов. Варатеш не сумел удержаться от дрожи. Разведчик, который знал об Авшаре куда меньше, чем Варатеш, в страхе отпрянул от князя-колдуна.

— О чем он брешет, этот трусливый пес? — спросил Авшар. Голос колдуна звучал холодно и издевательски.

Варатеш взглянул на закрытое покрывалом лицо. Он больше не жалел, что не может видеть скрытых за белым полотном глаз.

Бандитский вождь повторил донесение разведчика, присовокупив к этому свои собственные опасения.

— Откуда они взяли столько людей?

Авшар потер руки в железных перчатках и резко повернулся к разведчику:

— Кто начальник твоего разъезда?

— Савак.

— Савак? Тогда ты воистину трус.

Разведчик было запротестовал, но Авшар вместо ответа ударил его носком сапога в живот. Бандит упал на землю, скорчившись от боли. С подчеркнутым презрением Авшар повернулся к нему спиной. За подобное оскорбление кочевник убил бы любого из своих товарищей — даже самого Варатеша. Но от Авшара он отполз в страхе.

Колдун вновь обратился к Варатешу — как бы снисходя до объяснения:

— Твой сбежавший огненноволосый пленник идет сюда вместе с “армией”, от которой, поджав хвосты, удрали трусливые псы Савака. Моя магия легко может увидеть его с небольшого расстояния. Рассказать тебе, какое чудо увеличило армию Таргитая?

— Да.

Варатеш сжал кулаки. Его жгло презрение Авшара. При упоминании о Виридовиксе он вонзил ногти себе в ладони. Варатеш совсем не хотел вспоминать о том, как кельт одолел его. Все пошло вкривь и вкось с тех пор, как этот рыжеусый мошенник появился в степях…

Когда князь-колдун удалился, Варатеш несколько минут стоял, словно вырубленная из камня статуя. Он изнемогал от гнева. Его обманули — и таким простым, таким детским трюком!

— Коровы?.. — прошептал он наконец. — Связки хвороста?..

Внезапно он понял все. Все отряды Таргитая, должно быть, такие же! Варатеш заревел:

— Хо-о! Вы, волки!..

* * *

— Ага, этот парень вернулся, — сказал Виридовикс.

Его товарищи спокойно сидели на лошадях. Всадник приближался. Целую неделю они запугивали разъезды Варатеша, не вступая в бой. Сейчас они хотели повторить удачный трюк. Однако когда Рамбехишт увидел облако пыли позади своего разведчика, улыбка сползла с его губ. Лицо сурового хамора стало озабоченным.

— Их много, очень много на этот раз, — сказал он, натягивая лук. Остальные хаморы сделали то же самое.

— Значит, подеремся, да? — возбужденно спросил кельт. Рамбехишт бросил ему:

— Они здесь не для того, чтобы поменяться с нами одеждой. — И закричал: — Всем растянуться цепью! Быстрее, пока еще есть время! Октамас, отступи с запасными лошадьми! И отгони в сторону коров, они больше не нужны!

Всадники быстро приближались. Вот уже видны стали фигуры людей на лошадях… Команда Рамбехишта “растянуться” слегка озадачила Виридовикса. Привыкший к пехотным сражениям, он инстинктивно стремился собрать все силы в кулак.

Затем первая стрела свистнула возле его уха. Виридовикс вдруг понял: прямая атака сомкнутым строем привела бы к тому, что их почти сразу перебили бы стрелами.

Кочевники посылали стрелы во все стороны с невозможно большого расстояния. Люди кричали, кони рушились на полном скаку, пораженные насмерть. Это была смертельная и прекрасная игра.

Кельт, неопытный наездник, вооруженный только мечом, не слишком помогал сейчас своим товарищам. Виридовикс не знал маневренного степного боя. В первые минуты стычки это едва не стоило ему жизни.

Воины Варатеша численностью превосходили разъезд Рамбехишта в несколько раз. Хаморы Таргитая быстро отступили.

В представлениях Виридовикса отступление и поражение были одним и тем же. Поэтому он не двигался с места и только с вызовом рычал на бандитов, пока Батбайян не крикнул ему:

— Отходи же, болван! Ты что, не хочешь больше увидеть Сейрем?

Это имя вразумило кельта как ничто иное. Было уже почти поздно отступать. Один из бандитов обогнал кельта и повернулся в седле, желая выстрелить. Виридовикс ударил коня пятками и быстро помчался вперед. Стрела свистнула у него за спиной.

— Попробуй еще, паршивец! — крикнул Виридовикс, внезапно развернув лошадь прямо на кочевника.

У того уже не было времени вынуть из колчана вторую стрелу. Он отскочил в сторону. Теперь кельт быстро настигал его, немилосердно подгоняя лошадь и низко нагнувшись к ее гриве. Стрела краем наконечника ударила в бронзовый шар на вершине его медной шапки. От этого удара кельта бросило в дрожь. Он почувствовал, как напряглись мышцы спины.

Но колчаны постепенно пустели, на смену стрелам пришли сабли, быстро выхваченные из ножен. Завязался ближний бой. Но даже и сейчас стычки были короткими: нанести стремительный удар и скрыться. Удар, укол, снова удар — и всадник изворачивается юлой. Внезапно у Виридовикса с его длинным мечом появилось преимущество.

Затем он услышал, как один из врагов выкрикнул его имя. Он резко повернулся на крик, сразу узнав голос.

Варатеш бросился вперед:

— Никаких фокусов! Никакой пощады!

— А, щенок Авшара! Сорвался с привязи! — завопил в ответ кельт.

Красивое смуглое лицо Варатеша передернулось от ярости. Дикий в гневе, он нанес первый удар. Виридовикс отбил его, но его собственный выпад оказался слишком медленным. Варатеш развернул лошадь быстрее, чем это мог сделать Виридовикс.

Кельт вдруг понял, что ему не слишком нравится сражаться конным. Пешим он, без сомнения, быстро изрубил бы Варатеша на куски — несмотря на несомненную ловкость бандита и обуревавшую его ярость. Но конь оказался таким же оружием, как и меч. И этим степным оружием кочевник владел куда лучше.

Варатеш внезапно опять бросил коня к Виридовиксу, нанося удар саблей. Будь противником Варатеша хамор, тот был бы убит этой неожиданной атакой. Но Виридовикс привык держать куда более тяжелый щит, чем тот маленький круглый щит из вываренной кожи, которым его вооружили хаморы. Он удержал удар, хотя враг чуть было не отсек ухо его лошади.

Несмотря на то что атака Варатеша не удалась, кельт хорошо понял: он не может позволить бандиту взять инициативу в свои руки. Варатеш был слишком опасным противником.

— А ну, иди сюда, ты, червяк, наживка для рыбы! — проревел он, резко повернув лошадь направо. Животное протестующе заржало, но повиновалось. На этот раз Виридовикс был так же быстр, как и его враг.

Глаза Варатеша расширились от изумления, когда кельт надвинулся на него. Сабля бандита взметнулась вверх достаточно быстро, чтобы отразить удар, направленный в голову. Но Виридовикс выбил оружие из рук противника. Бандит громко выругался и взмахнул рукой. Рука страшно болела. Удивительно еще, что она не сломана.

Выхватив из-за пояса кинжал, Варатеш метнул его в кельта. Бросок был неудачным — рука у запястья словно онемела. Как и любой другой кочевник, Варатеш не находил ничего позорного в том, чтобы спастись бегством.

— Вернись назад! Трус! — вопил Виридовикс. Он бросился было преследовать врага, но затем обернулся и увидел, что друзья не спешат поддержать погоню. — Куда они все запропали?

Он оторвался от воинов Рамбехишта почти на полкилометра. Те продолжали отходить от превосходящих сил врага. Кельт помедлил, раздираемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, безоружный Варатеш был совсем близко.

Будь у Виридовикса лошадь побыстрее, он давно бы настиг бандита и зарубил его. Но в таком случае он окончательно оторвется от своих товарищей.

Размышлял Виридовикс, впрочем, недолго. Двое бандитов уже неслись на помощь к своему вожаку. Один был вооружен луком. После небольшой стычки уважение Виридовикса к этому опасному оружию кочевников возросло еще больше. Он резко отвернул коня. Хамор выпустил одну за другой две последние стрелы. Одна просвистела у плеча кельта, другая впилась в толстую кожу седла. Виридовикс моргнул: лучник казался отсюда всего лишь маленькой точкой на горизонте.

— Ну, — обратился кельт к стреле, выдергивая ее из седла, — ты прилетела сюда сама или тебя кто-то прислал?

Стрела не дала ответа. Виридовикс бросил ее на землю.

* * *

Потребовался еще час непрерывных стычек, прежде чем Рамбехишт избавился от наседавших на него бандитов Варатеша. Наконец те прекратили преследование. Лошади бандитов не были такими свежими, как у разъезда, а Варатеш был слишком опытным вожаком, чтобы позволить своим людям преследовать врага, имея под седлом уставших коней. Выполнив основную задачу — остановив продвижение врага, — они повернули назад.

— Самая лучшая вещь на свете — это битва! — крикнул разгоряченный Виридовикс своим товарищам, которые медленно приходили в себя после боя. Сражение в степи не было тем рукопашным боем, к которому привык Виридовикс, но новизна делала степную стычку только более захватывающей.

Вытирая вспотевший лоб, Виридовикс заметил наконец рану. Он так и не понял, когда ее получил. Была ли причиной задевшая его стрела или сабля, ударившая вскользь? Несколько хаморов также были ранены, но даже кочевник, которому стрела пробила бедро, улыбнулся сквозь стиснутые зубы, услышав слова кельта.

Как и Виридовикс, степняки наслаждались войной. Она приносила им горячую радость. У них есть все причины гордиться собой, подумал Виридовикс. Хотя враги явно превосходили их численностью во много раз, хаморы Рамбехишта потеряли только одного человека (его тело привязали к запасной лошади). Бандиты Варатеша получили хороший отпор. Даже хмурый Рамбехишт выглядел удовлетворенным, когда разъезд в сгустившихся сумерках разбивал лагерь.

— Сегодня они заплатили за все, — сказал он, откусив кусок мяса от провялившейся говядины, которую держал под седлом.

— И хорошо заплатили! — добавил Батбайян. Он накладывал мазь на рану лошади, спину которой задела стрела. Голос молодого хамора еще дрожал от возбуждения. Он был горд, что сумел хорошо проявить себя в бою.

Виридовикс улыбнулся его горячности.

— Жаль только, что эти олухи все-таки сообразили, в чем дело, и испортили нам потеху.

— Любая хитрость годится только до тех пор, пока ее кто-нибудь не разгадает, — пожал плечами Рамбехишт. — Мы зашли на территорию врага гораздо дальше, чем могли бы без нашей уловки. И отбросили бандитов лучше, чем рассчитывали. Да и наш лагерь передвинулся вперед. — Он взглянул на клубившиеся на небе тучи. — Все равно скоро польет дождь, и пыли больше не будет.

* * *

Момент выбора союзников был отсрочен смертью шамана Оногона. Женщины клана громко оплакивали мудрого старца. Мужчины переживали горе молча и выражали свою печаль без слов, сделав на щеках надрезы.

— Что до меня, то я лучше бы полоснул себя по горлу, — заметил Пикридий Гуделин. — Потеря Оногона сильно помешает теперь победе Видесса.

Ариг навестил имперское посольство на следующий день после смерти шамана. Раны на его лице уже не кровоточили. Он хмуро отхлебнул кумыса и покачал головой, словно до сих пор не верил случившемуся.

— Да. Его действительно больше нет с нами, — проговорил Ариг, словно размышляя вслух. — В глубине души я думал, что он вообще никогда не умрет. Всю жизнь я помнил его таким. Он как будто родился старцем. Казалось, легкий ветерок может опрокинуть его. Но он был самым мудрым, самым добрым человеком из всех, кого я знал.

Ариг едва не рыдал. Возможно, причиной этой несдержанности были долгие годы, проведенные в Видессе, а может быть — глубокая и искренняя скорбь. Старший сын кагана был близок к тому, чтобы нарушить обычаи кочевников и дать волю слезам.

— В шатре Боргаза об Оногоне не плачут, — заметил Гуделин. Он не переставал думать об интересах Империи.

— Это так, — бесцветным голосом отозвался Ариг. Личное горе поглотило все остальные его тревоги и заботы.

Более чуткий к чувствам кочевника, чем Гуделин, Скилицез сказал:

— Я надеюсь, он отошел легко.

— О да. Это случилось при мне. Мы говорили о тебе, кстати. — Ариг устало улыбнулся Гуделину. — Он закончил пить кумыс и вышел освежиться. Когда он вернулся, то сказал, что ноги у него гудят от усталости. Будто налились свинцом. Дизабул, будь он проклят, посмеялся над ним. Дизабул сказал: ничего удивительного — после крепкого кумыса! Оногон в ответ только усмехнулся. Но ему становилось хуже. Онемение пошло выше. Оно перекинулось на бедра. Он уже не чувствовал своих ног, даже когда сильно ущипнул себя! Тогда он лег на спину. Через некоторое время живот у него похолодел. Тогда он закрыл лицо покрывалом. Он чувствовал, что конец уже близко. Потом он слегка дернулся. Когда мы сняли покрывало, его глаза не мигали. На лице не было никаких признаков боли. Его старое сердце просто остановилось. Вот и все…

— Как жаль, — молвил Скилицез, качая головой. Со стороны глубоко верующего видессианина это был самый большой знак почтения по отношению к язычнику-шаману.

Горгид еле сдерживался, чтобы не закричать от бессилия и ярости. Оболочка историка слетела, как пустая шелуха, обнажив душу врача. Смерть Оногона просто вопила об отравлении. Горгид мог даже точно назвать яд — мышьяк. Описание Арига было точным, симптомы ясны, как белый день. А для тех, кто не знал о страшном яде, смерть старика казалась делом вполне естественным. “Старое сердце просто остановилось, вот и все… ”

Когда аршаум вышел из посольской юрты, грек рассказал товарищам о своем подозрении.

Скилицез хмыкнул:

— Вполне могу поверить.

— Боргаз хотел избавиться от него, — произнес Гуделин, — нет сомнений. Но что нам толку от того, что мы это знаем? Если мы заявим об отравлении, кто поверит нам? Нас просто назовут клеветниками, лгунами и негодяями. В чем лично я не вижу ничего хорошего. Если только, — добавил чиновник с надеждой, обращаясь к Горгиду, — у тебя есть при себе этот яд и ты можешь продемонстрировать его действие на животном.

— Отличная идея, Пикридий, — сказал Скилицез. — Он покажет, как убивает яд, и все немедленно решат, что это мы задули свечу жизни старика. Ну ты просто молодец, старина! Это как раз то, что нам сейчас необходимо.

— В любом случае, у меня нет яда, — сказал Горгид. — Когда я стал врачом, то дал клятву никогда не иметь дела со смертоносными ядами. С тех пор я ни разу ее не нарушил.

Он сидел с подавленным, несчастным видом, уронив лицо в ладони. Яды Горгид ненавидел — особенно потому, что надежных противоядий почти не существовало. Большинство из тех, о которых он слышал, были рождены женскими пересудами и ни на что не годились.

Женщины, которых Аргун предоставил видессианскому посольству, не знали языка Империи. Однако худенькая девушка Горгида по имени Хелун поняла, что ее господин расстроен. Она нежно коснулась его опущенных плеч, но он резко оттолкнул ее. Когда Хелун молчаливо и покорно отошла в сторону, Горгид устыдился собственной грубости. Впрочем, о женщине он думал лишь мгновение. Желание отомстить Боргазу снедало грека. Старый шаман заслуживал лучшей участи, нежели быть предательски умерщвленным из-за какой-то войны, которая шла за сотни миль отсюда. Горгид даже засмеялся, когда ему в голову пришла одна особенно изощренная и кровавая месть. Виридовикс был бы доволен, узнав о столь кровожадных затеях, — какая гордая ирония…

* * *

Прощание с шаманом продолжалось несколько дней. Тело Оногона было предано земле, а не сожжено. Огонь в степи слишком опасен, чтобы разводить огромный погребальный костер, и кочевникам это было хорошо известно.

В центре большой квадратной могилы устроили постель. На ней покоилось тело Оногона, одетого в украшенную бахромой одежду шамана. Над покойным воздвигли сооружение из кольев, накрытое плетеной крышей. Аршаумы бросили на нее несколько золотых чаш.

Преемник Оногона, ясновидящий Толаи, зарезал над могилой коня. Кровь хлынула на плетеную крышу.

Когда труп животного был сброшен вниз, Ариг сказал:

— У него будет добрый скакун в другом мире.

Почти все старейшины клана стояли здесь, глядя, как могилу забрасывают землей. Горгид пытался понять, о чем они думают в эти минуты. Но проникнуть в мысли аршаумов было невозможно: горе словно покрыло их лица неподвижными масками. Аршаумы в принципе были наиболее непроницаемым народом из всех, какие когда-либо встречались греку.

Боргаз пришел проводить Оногона вместе с остальными. Облако печали как будто окутывало йезда. Посланник Вулгхаша казался вполне искренним. Точно осьминог, который выбрасывает чернильное облако, чтобы скрыться, подумал грек с ненавистью. Дизабул стоял рядом с йездом. Аршаумы обернулись, услышав, как юный принц тихо засмеялся в ответ на какую-то реплику Боргаза.

Посланник Йезда и Гуделин продолжали играть в бесконечную игру посулов и взяток, щедро раздавая обещания, обещания и еще раз обещания.

— Ненасытный жадюга! — стонал Гуделин. — Уже трижды я платил этому Гуюку, чтобы он сказал мне “да”, и Боргаз четыре раза побывал у него, покупая “нет”. Все мое золото выброшено впустую!

— Ужасно, когда не можешь доверять человеку, которого подкупил, — пробормотал Горгид, вызвав своей репликой грубый жест Гуделина и скупую улыбку Скилицеза.

Старейшины пришли к новому решению. Было ли оно вызвано тем, что они не могли больше доить послов, или же оно продиктовано их искренним желанием закончить дело, Горгид не знал. Вожди клана Серой Лошади разослали гонцов по соседним кланам с приглашением на пир, где будет объявлено о выборе Аргуна.

— Очень умно, — заметил Скилицез. Офицер знал обычаи аршаумов и понимал, как строятся их взаимоотношения с друзьями. — Аргун сможет еще до начала пира дать понять, чью сторону он избирает. По обычаям аршаумов, проигравшая сторона не имеет права жаловаться и оспаривать решение, пока идет пир.

Гости прибыли быстрее, чем предполагал Горгид. Грек все еще с трудом понимал, как это кочевникам удается покрывать столь большие расстояния в такие короткие сроки.

Двое из вновь прибывших, когда аршаумы захотели разделить их, схватились за сабли, однако Аргун приказал держать всех гостей под неусыпным наблюдением. Бдительно следил он и за соперниками-послами. Даже традиций пира могло оказаться недостаточно.

Аршаумы очистили от мусора широкую полосу земли и выкопали три ямы для костров: одну в центре для Аргуна, его сыновей и послов, и две — для старейшин клана и приглашенных. У каждого костра кочевники развернули кошмы, устраиваясь как можно теснее.

— Скоро все будет кончено. Как хотите, а это само по себе уже большое облегчение, — сказал Гуделин, тщась отскрести жирные пятна с халата, расшитого золотыми нитями. Церемониальное одеяние хранилось в тюке вот уже несколько недель.

— Если только они не решат принести нас в жертву Скотосу, чтобы скрепить свою дьявольскую сделку, — утешил его Скилицез, похлопывая по мечу. — Что ж, я отправлюсь под лед не один.

Облачаясь в те немногие красивые одежды, какие у него нашлись, Горгид размышлял о противоречиях человеческой натуры. Скилицез неплохо ладил с аршаумами. Во многом кочевники нравились суровому видессианскому офицеру куда больше, чем Гуделин. Но во всем, что касалось религии, Скилицез был агрессивен и нетерпим, как многие видессиане. Чиновник же, напротив, обладал более широкими взглядами на религиозные проблемы, хотя сами кочевники были для утонченного бюрократа лишь сборищем неумытых дикарей.

— Ну что ж, пошли, — сказал Гуделин с напускной легкостью. Невозмутимость придворного, которую он так тщательно культивировал в себе, дала наконец трещину.

Горгид почувствовал, как все глаза обратились на видессиан, когда их посольство вступило в шатер. Агафий Псой и его солдаты внимательно оберегали посольство, в то время как аршаумы глядели на Гуделина и его товарищей во все глаза, пытаясь угадать, кто перед ними: будущие союзники или будущие враги.

Вечер был прохладным. В воздухе пахло грозой. Что ж, подумал грек, хорошо, что аршаумы сделали наконец свой выбор. Еще неделя — и зарядят осенние дожди. Тогда придется надолго забыть о пиршествах на открытом воздухе.

Языки пламени звали погреться у костра. Гуделин, должно быть, прочитал мысли Горгида, потому что сказал:

— Сегодня я, наверное, не имел бы ничего против того, чтобы войти в костер.

Он потуже затянул пояс своего роскошного халата. Несколько месяцев чиновник носил штаны и тунику; сняв эту удобную и плотную одежду, Гуделин теперь мерз в богато расшитом, но легком церемониальном халате.

Увидев Боргаза, выходящего из своей юрты, грек глухо заворчал, как пес. Посланник Вулгхаша, изысканно вежливый, махнул видессианам рукой.

— Если сие возможно, помедлите ради меня. Пусть наша судьба откроется нам одновременно.

Улыбка играла на его полных губах, но не затрагивала темных глаз. Эта улыбка никогда ничего не говорила собеседникам Боргаза. Краткая тирада дипломата из Йезда была, как всегда, изящна.

— Снедает меня любопытство, сколь величавым и пышным будет сегодняшний прием, — добавил Боргаз. Усмешка в его тоне была столь тонкой, что Гуделин завистливо приподнял бровь.

Большинство аршаумов уже ждали в шатре. Некоторые приступили к трапезе. Бурдюк с кумысом переходил от одного пирующего к другому. Аршаумы притихли, когда увидели, как из темноты выступили бок о бок два соперничающих посольства.

Кивнув сыновьям, чтобы они следовали за ним, Аргун поднялся, приветствуя послов. Горгид пробежал глазами по плоским узкоглазым лицам, пытаясь найти ответ прежде, чем каган скажет свое слово. Лицо Аргуна оставалось непроницаемым. Казалось, он смакует чужое нетерпение. Ариг тоже сохранял невозмутимость. Он словно отступил в тень, желая дать отцу высказаться. Дизабул неумело пытался скрыть обиду, словно малое дитя. Грек воспрял духом.

Ариг сделал шаг вперед и по очереди обнял Гуделина, Скилицеза и Горгида.

— Мои добрые друзья, — отчетливо произнес он. Потом он приветствовал посла Йезда, однако удостоил того лишь коротким кивком: — Боргаз!

Аргун выдержал паузу, чтобы убедиться, что все всё правильно поняли. Затем он сказал:

— Идемте же. Нас ждет пир.

Агафий Псой вскрикнул от радости.

— Ну, ребята, сегодня ночью можете пить, пока не лопнете! — весело сказал он своим солдатам. Те ликующе завопили.

Где бы ни скрывались сейчас охранники Боргаза, они хранили полное молчание. Посол Йезда вежливо поклонился Гуделину.

— Я одержал бы верх, не будь соперник мой столь умудрен, — сказал он.

Сияющий видессианин отвесил ответный поклон. Он тоже хранил про запас пачку столь же искренних комплиментов для своего противника, окажись тот победителем. Обоим это было хорошо известно.

Дизабул попытался что-то сказать, но Боргаз остановил его:

— Я знаю, ты сделал все, что мог, о великодушный принц. Насладимся же пиром, который дает нам сегодня твой могущественный отец. Ваш обычай мудр. Во время еды негоже говорить о важных вещах.

Взяв за руку младшего сына Аргуна, Боргаз уселся у костра и с аппетитом приступил к трапезе. Горгид, устроившись неподалеку, бросил на него косой взгляд. На языке аршаумов грек понимал одно слово из трех, но выражение голоса, интонация могли ему сказать очень многое. В тоне Боргаза не прозвучало горечи поражения. Йезд явно не чувствовал себя проигравшим.

— Нет сомнения: Боргаз — крепкий орешек, — хмыкнул Скилицез, обмакивая кусок жареной баранины в густую темную горчицу. Глаза офицера стали круглыми, когда острая приправа обожгла ему рот. — Дайте кумыса! — просипел он и несколько секунд жадно глотал, желая погасить огонь в глотке.

Предупрежденный этим как раз вовремя, грек подсунул свой кусок мяса, намазанный горчицей, Аригу. Аршаум поблагодарил и проглотил одним духом.

— Что, слишком остро? — усмехнулся он. — Что ж, я тоже так до конца и не привык к этому ужасному видессианскому рыбному соусу.

Горгид, напротив, очень любил рыбу. Он кивнул Аригу, отлично понимая того.

Бурдюк с кумысом был опустошен почти мгновенно. После того как решение принято, аршаумы уже не видели смысла оставаться трезвыми.

Горгида, однако, совсем не привлекала перспектива проснуться наутро с жуткой головной болью. По греческому обычаю, он привык разбавлять вино водой, когда хотел остаться трезвым. Служанка посмотрела на него как на сумасшедшего, но, не говоря ни слова, подала ему кувшин с водой и глиняную кружку. Впрочем, кумыс не стал вкуснее от того, что его развели водой.

— Полезная хитрость, — заметил Гуделин. Мимо цепкого взгляда чиновника не проскакивала, казалось, ни одна мелочь. — Все подумают, что ты пьешь в два раза больше, чем на самом деле. — Глаза видессианина сверкали торжеством. — Но сегодня мне плевать, сколько я выпью.

Боргаз, сидевший по левую руку от Аргуна, ел и пил, сохраняя полное спокойствие. Дизабул не уступал ему и, поскольку был еще очень молод, быстро захмелел.

— Все обернулось бы иначе, будь каганом я! — заявил он громко.

— Но ты не каган и никогда им не будешь! — зарычал Ариг.

— Замолчите вы оба! — рявкнул Аргун. — Уважайте обычай!

Сыновья повиновались, молча испепеляя друг друга яростными взглядами. Ариг подозревал Дизабула в том, что тот посягает на его положение наследника. Дизабул ненавидел Арига за то, что брат вернулся из Видесса в степь и разрушил его планы. Ненависть, достойная пера трагика, подумал Горгид.

Несмотря на предупреждение, высказанное Аргуном сыновьям, обычаи пира были нарушены. В конце концов, поводом для празднества послужило заключение союза. Посланцы кланов один за другим подходили к костру, желая встретиться с видессианами. Некоторые беседовали также с Боргазом, но большинство решило следовать примеру Аргуна. Клан Серой Лошади удерживал за собой самую обширную территорию и был, таким образом, самым влиятельным в степях Шаумкиила.

Весь этот хоровод подвыпивших варваров вскоре крайне утомил Горгида. Грек не завидовал своим высокопоставленным товарищам, к которым аршаумы относились куда более почтительно. Невысокое положение имеет свои преимущества. По крайней мере, Горгиду не требовалось отвечать на приветствия аршаумов.

Единственный кочевник, возбудивший интерес Горгида, был посланец от клана Черного Барана — самого могущественного после клана Серой Лошади. Его звали Ирнэк. Он был высок и имел густую — для аршаума — бороду. Ирнэк посматривал на окружающих с легкой насмешкой. Горгид опасался, что он предпочтет взять сторону Боргаза из простого расчета: если клан Аргуна станет чересчур сильным, то Аргун превратится в опасного соседа. Но Ирнэк после долгого пронзительного взгляда отвернулся от дипломата из Йезда и больше не обращал на него внимания.

Это происшествие, казалось, окончательно выбило Боргаза из колеи. Прежде он был очень собран и никогда не напивался. И вот теперь Боргаз начал пить по-настоящему. Осушив бурдюк почти до дна, йезд выронил его на землю и неловко наклонился, желая поднять. Покачиваясь, он обхватил бурдюк обеими руками и с поклоном подал его Аргуну.

— О, прости, каган!.. — выговорил он заплетающимся языком.

— Не извиняйся! — Каган осушил бурдюк и облизал губы. — Крепкий кумыс сегодня.

Аргун крикнул, чтобы принесли еще кумыса. Горгид задумчиво жевал крылышко куропатки, когда Аргун, сидевший, скрестив ноги, привстал и топнул левой ногой:

— Проклятие! Нога онемела.

Ариг весело засмеялся:

— Если бы такое сказал я, ты бы стал бранить меня за то, что я слишком разнежился в своем Видессе.

— Возможно. — Каган снова топнул ногой. — Чума! Обе онемели!

Он попытался встать и не смог.

— Что случилось? — спросил Горгид. Он не понимал, о чем говорят аршаумы.

— А, пустяки! — Ариг все еще смеялся. — У него от долгого сидения онемели ноги.

Аргун потер бедро. Горгид повернулся в сторону Боргаза. Йезд расстегнул кафтан, вытер потный лоб и заговорил о чем-то с Дизабулом.

Подозрения с новой силой вспыхнули в душе грека. Если он ошибается, ему придется ответить на множество неприятных вопросов. Но если только окажется, что он прав…

Схватив блюдо с горчицей, Горгид плеснул в нее воды и сунул в руки Арига.

— Скорее! Дай это выпить твоему отцу, иначе он умрет!

Ариг недоумевающе уставился на грека:

— Что?

— Яд, дурак! — Греку было не до хороших манер. Он страшно боялся, что опоздал. Все, на что он был сейчас способен, — это говорить не по-гречески, а по-видессиански. — Боргаз отравил его, как прежде отравил Оногона!

Посол Йезда стремительно вскочил на ноги, словно кошка, и яростно сжал кулаки.

— Ты лжешь, проклятый пес, гнусный червяк! Ты…

Вдруг Боргаз замер, как громом пораженный. На его лице проступило выражение полнейшего ужаса. Это длилось всего лишь миг — но тот жуткий миг будет потом преследовать Горгида до самой смерти. Йезда охватило белое пламя. Оно пылало ярче, чем костер, у которого собрались пирующие. Отчаянный вопль Боргаза оборвался. Пламя пожирало его изнутри. С каждым мгновением огонь разгорался все ярче. Посланник Вулгхаша корчился и бил руками и ногами, но от горящего тела не исходило жара. Не доносилось и отвратительного запаха паленого мяса. Магия Оногона не сумела спасти самого старого шамана, но она и после смерти старика защищала кагана. Боргаз своими руками приговорил себя к ужасной казни.

— Клятвопреступник! — закричал Толаи, новый шаман, сидевший в кругу старейшин клана. — Смотрите же, как клятвопреступник платит за обман и убийство!

Содрогаясь, Дизабул отполз от дымящихся останков того, кто несколько минут назад был его другом. Ариг застыл, ошеломленный страшным зрелищем. Но у Горгида не было времени даже испугаться по-настоящему. Он выхватил из рук Арига блюдо с горчицей и сунул под нос кагану.

— Пей! — крикнул он, чудом вспомнив это слово на языке аршаумов.

Аргун машинально повиновался и выпил половину. Он тут же перегнулся пополам, и его вырвало. Кислый запах рвоты перекрывал другой, более резкий: запах мышьяка. Горгид почти не обратил на это внимания. Смерть Боргаза уничтожила последние сомнения насчет яда, если они еще оставались.

Аргун уперся коленями в землю. Он дотронулся до своих ног, словно они потеряли чувствительность. Горгид стиснул зубы. Если яд успеет дойти до сердца, каган умрет.

— Пусть он все время сидит! — рявкнул грек Аригу. Тот подскочил поближе к отцу и помог ему сесть, поддерживая за плечи.

Врач жестом подозвал Толаи. Шаман, запыхавшись, подбежал. Это был невысокий человек лет сорока с густым, на удивление сильным голосом. С помощью Арига, служившего переводчиком, Горгид спросил у шамана:

— У тебя есть снадобья, укрепляющие сердце?

Грек едва не закричал от радости, когда Толаи ответил:

— Чай из сушеных цветов лисичьих рукавиц.

— То, что надо! Немедленно завари и тащи сюда!

Толаи метнулся исполнять приказ. Горгид сунул руку под тунику Аргуна. Живот кагана уже похолодел. Грек яростно выругался сквозь стиснутые зубы. Аргун, который минуту назад только удивлялся, уже начал сердиться. Несмотря на действие яда, мозг жертвы безупречно работал до самого конца.

Дизабул нерешительно приблизился к отцу и преклонил колени. В глазах молодого принца блестели слезы. Нарушая все обычаи аршаумов, он взял отца за руку.

— Я страшно ошибся, отец, прости меня, умоляю, — проговорил он.

Ариг зарычал на младшего брата. Горгид догадывался, сколько сил стоило такое признание гордому принцу. Прежде чем Аргун успел ответить Дизабулу, пять или шесть наложниц с плачем подбежали к своему повелителю. Аргун громко закричал им, чтобы убирались, и проворчал, обращаясь к Аригу:

— Последнее, что мне сейчас нужно, — это стадо воющих баб.

— Он будет жить? — спросил Гуделин Горгида. Неожиданно чиновник преисполнился к греку глубочайшего уважения.

Врач щупал пульс кагана и не ответил. Пальцы приносили недобрые вести — пульс слабел.

— Толаи! — заорал грек. — Быстрее, ты, сын вшивого козла!

Горгид обозвал бы шамана и похуже, если бы только знал как, — лишь бы заставить его прибежать быстрее.

Тяжело дыша, примчался Толаи. Он нес дымящуюся чашку с двумя ручками.

— Давай! — Грек вырвал чашку у него из рук. Шаман не возражал. Сам целитель, Толаи с первого взгляда узнал родственную душу.

— Фу, горький, — произнес Аргун, когда грек поднес чашку к его губам, однако безропотно выпил до дна. Ощутив тепло напитка, каган вздохнул.

Горгид снова схватил его за запястье. Чай из лисичьих рукавиц оказался в этом мире не менее сильнодействующим средством, чем в Греции. Удары сердца кагана стали размеренными, зазвучали сильнее и четче.

— Проверь, далеко ли пошло онемение, — приказал Горгид шаману.

Толаи повиновался без возражений.

— Здесь. — Он указал пальцем на живот. Яд продвинулся выше ног, но незначительно.

— Если он умрет, — проговорил Ариг ледяным от ненависти голосом, — на его могиле принесут в жертву не коня, а тебя, Дизабул. Если бы не ты, проклятый Боргаз давно бы уже с позором был изгнан из нашей земли.

Погруженный в печаль, Дизабул только покачал головой. Аргун сурово взглянул на своего старшего сына.

— Я вовсе не собираюсь умирать, сын. — Каган повернулся к Горгиду. — Как мои дела, целитель?

Врач прощупал живот больного. Мышьяк не продвинулся дальше. Об этом грек и доложил кагану.

— Да, я и сам чувствую, — согласился Аргун. — Ты, кажется, кое-что знаешь об этом проклятом яде, а? Как он действует? Смогу ли я ходить? — Каган поднял брови. — Клянусь духами ветров! Получу ли я назад свою игрушку? Я не слишком часто пускал ее в ход в последнее время — не так часто, как бывало прежде, — но мне будет ее сильно не хватать!

Грек только покачал головой, не зная, что ответить. В его практике не часто встречались люди, которые блевали мышьяком. Делать точные прогнозы было сложновато. Что касается главного, то Горгид не был уверен даже в том, что Аргун выживет. По правде говоря, у Горгида просто не нашлось пока времени подумать над этим.

Ланкин Скилицез принес шерстяной плащ, длинный кафтан и черную шелковую шапочку и разложил их перед каганом.

— Что ты тут трясешь грязным тряпьем? — резко спросил Горгид. — Не приставай с ерундой!

— Извини, — сказал видессианский офицер вполне искренне. Как и Гуделин, он смотрел теперь на Горгида совершенно другими глазами. — Я думал, тебе будет любопытно на это взглянуть. Это все, что осталось от Боргаза.

— О-ох! — Горгид снова пощупал пульс Аргуна. Сердце билось сильно и уверенно. — Принеся, пожалуйста, еще настойки, если тебе нетрудно, — обратился грек к Толаи.

Ариг улыбнулся, переводя эту фразу. Он достаточно хорошо успел узнать Горгида. Врач вернулся к своему обычному вежливому тону — добрый знак.

Горгид добавил:

— И несколько теплых одеял, будь добр. Нужно согреть его, особенно ноги.

Горгид остался с Аргуном, чтобы наблюдать за его состоянием. Около полуночи грек понял, что победил. Холод начал отступать — медленно, но верно. Когда небо на востоке посветлело, каган уже чувствовал, как кровь пульсирует в ногах, хотя ступни оставались еще вялыми.

— Иди спать, — сказал Аргун греку. — Не думаю, что ты сможешь сделать для меня что-нибудь еще. А если ты хотя бы раз ткнешь пальцем меня в живот, я сверну тебе шею.

Веселый огонек горел в глазах кагана. Врач зевнул так, что едва не вывихнул челюсть.

— Разбуди меня, если что-нибудь случится, — попросил он Толаи.

Шаман торжественно кивнул.

Растолкав Скилицеза и Гуделина, дремавших у костра, Горгид поспешил с ними к юрте, где размещалось видессианское посольство.

— Я лично рад, что старый Аргун выбрал союзниками нас, а не йезда, — сказал чиновник.

Скилицез хмыкнул.

— Счастлив это слышать.

Гуделин осторожно огляделся вокруг, чтобы убедиться, что здесь никто больше не понимает по-видессиански.

— Я просто подумал: выбери он Боргаза, я мог бы сотворить глупость… Составить… э-э… какую-нибудь речь… Ну, достаточно вескую, дабы понудить его изменить решение… — Толстый бюрократ многозначительно похлопал себя по увесистому животу. — Мне почему-то кажется, что я сгорел бы не так быстро, как Боргаз. Слишком много жирка! — Он содрогнулся при одной только мысли об этом.

Часть третья ПЯТЬДЕСЯТ ГЛАЗ

Глава одиннадцатая

— Гонец? — повторил Скавр.

Фостий Апокавк кивнул. Трибун раздраженно проворчал что-то и наконец взорвался:

— Не желаю я больше видеть никаких гонцов! Они приносят только плохие новости! Если он явился не от самого Фоса, я съем его без соли. А если какой-нибудь мелкопоместный владетель опять решил пожаловаться на то, что мои солдаты перенесли с места на место двух его овец, пусть разбирается сам.

Апокавк хитро улыбнулся этим словам, которые звучали почти святотатственно.

— Ну, не Фос… Но тот, кто сразу после Фоса, — проговорил Апокавк на хорошей латыни. Он искренне верил в Бога Империи, но во всем остальном старался поступать как настоящий римлянин. По большому счету, с римлянами Апокавк был в лучших отношениях, чем со своими соотечественниками.

Почесав длинный, гладко выбритый подбородок, Апокавк задумчиво пояснил:

— Он от Императора.

— От Туризина! — Марк вскочил. — Я уже почти оставил надежду получить весточку от Гавра. Ну беги, зови скорей гонца.

Апокавк отдал честь и вышел из кабинета Скавра (некогда это была приемная губернатора).

Трибун уставился в окно. По стеклу сползали капли дождя. Гонец вошел через несколько минут. Его широкополая шляпа, волосы и борода промокли насквозь: высокие сапоги были забрызганы липкой грязью. От него несло тяжелым запахом конского пота.

— Сильный дождь. Рановато для этого времени года, — заметил Марк сочувственно. — Глоток вина?

Гонец благодарно кивнул. Римлянин зажег от свечи маленький светильник, заправленный оливковым маслом, который стоял в углу стола. Он подержал над языком пламени запечатанную воском ткань, которой было закрыто горлышко медного кувшина. Императорский посланец поднес кружку ко рту, вдохнул, наслаждаясь букетом. Первую кружку он опорожнил залпом, чтобы скорее согреться.

— Возьми еще одну, — сказал Марк. — Насладись вином по-настоящему.

Видессианин налил себе еще:

— Благодарю. Теперь я чувствую себя намного лучше. Жаль, что моя бедная лошадь не пьет вина.

Скавр подождал, пока гонец поставит на стол пустую кружку:

— Так что ты привез мне?

Гонец торжественно передал трибуну послание, свернутое в трубку. Письмо было завернуто в промасленный шелк и закрыто с обоих концов деревянными пробками. Пробки, в свою очередь, были залиты воском и запечатаны личной императорской печатью с изображением Фоса.

— Все это сберегает письмо от влаги, понимаешь? — пояснил гонец.

Скавр взломал печати и развернул пергаментный свиток. Чтобы удобнее было читать, он положил документ на мраморный стол, придавив верхнюю часть свитка кружкой, а нижнюю — бухгалтерскими счетами.

Марк сразу узнал руку Туризина — почерк был простым, с сильным нажимом. Текст также не отличался замысловатостью и не содержал в себе ничего цветастого — этой особенностью видессианского стиля обычно грешил Дракс.

“Туризин Гавр своему капитану Марку Амелию Скавру — привет.

Идиоты с чернильной душой куда-то засунули твое письмо, в результате оно затерялось, и я только недавно сумел его прочесть. Мои поздравления! Сделано отлично. Ты послужил мне лучше, чем я надеялся. Некоторых твоих намдалени я отправил наслаждаться зимними радостями в гарнизонах на реке Астрис. Других обменяю на моих солдат, захваченных в плен корсарами. Это потребует времени, поскольку я выбил их с материка без больших потерь. Однако я опасаюсь, что пиратские набеги будут время от времени повторяться на всем протяжении нашей морской границы на востоке. Я верну гражданам Гарсавры золото, которое ты одолжил у них, и сделаю это со всевозможной быстротой. Полагаю, ты взял с них расписки. (Марк улыбнулся: Туризин ядовитенько прошелся по его короткой бюрократической карьере.) Отправь в столицу Дракса и остальных вожаков мятежа — немедленно. Не бери большого конвоя, только необходимое количество солдат, дабы пленные не удрали. Ни в коем случае нельзя ослаблять гарнизон Гарсавры. Возглавь конвой сам. Я желаю видеть тебя в столице и вознаградить по справедливости. У твоего старшего офицера довольно ума и опыта, чтобы удерживать город во время твоего отсутствия.

Будь здоров!

Подписано в городе Видесс, через девятнадцать дней после осеннего равноденствия”.

Марк быстро прикинул в уме сроки, взглянул на гонца.

— Всего шесть дней назад? Ты добрался быстро. По такой-то грязи!..

— Благодарю. Ответ будет?

— Нет смысла. Ты прибудешь в столицу за несколько дней до меня. Передай Его Величеству, что я выполню его приказ. Этого будет достаточно.

— Передам. Могу я побеспокоить тебя еще немного и попросить сухую одежду?

* * *

— Ха! Конечно, это пара пустяков, — заявил Гай Филипп. — Йезды вряд ли смогут слишком часто устраивать набеги в эту зиму. Разве что научат своих лошадей плавать. — Ухмылка показалась на лице ветерана. — Кстати, о плавании. Тебя ждет большое удовольствие — длительный заплыв по жидкой грязи в компании с намдалени.

— Лучше не напоминай мне об этом, — простонал Марк. Он истосковался по добротным римским дорогам. Римляне строили дороги на насыпях, по краям более высокие, чем в середине, чтобы грязь и снег не натекали на саму дорогу. Эти дороги были вымощены плоскими квадратными камнями.

Каждую весну и осень с наступлением сезона дождей грунтовые дороги Видесса превращались в месиво грязи. То обстоятельство, что они были мягче и удобнее для лошадей, чем римские, никак не могло, по мнению трибуна, искупить того обстоятельства, что по три-четыре месяца в году они были совершенно непроходимы.

— Двух дюжин солдат будет достаточно? — спросил старший центурион.

— Чтобы охранять четырех человек? Думаю, более чем достаточно. Добавь женщин и детей — мы двинемся довольно внушительным караваном. Вряд ли нам стоит остерегаться нападений. Да и разбойникам мало радости забираться по уши в грязь по такой погоде. Кроме того, у меня есть точный приказ. Туризин совершенно прав: тебе здесь солдаты куда нужнее, чем мне. Прости, кстати, за то, что я забираю у тебя Блеза.

— Чепуха. Почти все твои ребята — из его манипулы. И он их хорошо знает. К тому же, пока нет Блеза, — продолжал Гай Филипп рассудительно, — у меня появится возможность повысить в звании Муниция. Он неплохо справится с новыми обязанностями.

— Ты прав. У него есть все задатки для того, чтобы стать хорошим центурионом. — Скавр усмехнулся. — Ты и сам пошел на повышение. Теперь ты — комендант Гарсавры. Звучит неплохо.

— Да? Я как-то не подумал об этом. Но непременно вспомню, когда настанет время получать жалованье. Это я тебе обещаю.

— Убирайся к воронам, — засмеялся трибун.

* * *

Осенний дождь лил, не переставая, заволакивая горизонт сплошной пеленой. Пронзительный ветер дул с севера. Отбытие пленных из Гарсавры сопровождалось небольшой церемонией, однако лишь немногие горожане высунули нос из теплых домов, чтобы посмотреть на это. Отряд возглавляли конные разведчики — Сенпат и Неврат. Окруженные легионерами, шли четверо пленников. На их лица были наброшены черные покрывала — на этом настоял Скавр. Мулы и ослы везли поклажу. Отряд сопровождали солдатские семьи. Арьергардом из пяти солдат командовал Юний Блез.

Легионеры шагали по чавкающей грязи. Когда они миновали кладбище, расположенное у самой Гарсавры, трибун оглянулся и заметил одинокого всадника, настигающего отряд.

— Кто это? — крикнул он Блезу. Но завывающий ветер отнес в сторону ответ младшего центуриона.

Отерев мокрое от дождя лицо ладонью, Марк снова набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть погромче. Но прежде чем он успел это сделать, к колонне уже подъехал Стипий. Жрец восседал на маленьком, печальном ослике, который с трудом тащился по грязи; его спина едва не прогибалась под тяжестью ноши. Голубой плащ Стипия промок и казался почти черным от влаги.

Посмотрев на Скавра сверху вниз, Стипий заявил:

— Я еду с тобой в столицу. Слишком долго меня не видели в монастыре. В Гарсавре и без меня найдутся опытные целители, если твоим солдатам потребуется помощь служителей Фоса.

Тон жреца — одновременно снисходительный и властный — задел трибуна.

— Как тебе угодно, — сказал он кратко.

На самом деле Марк не слишком огорчился тем, что Стипий решил составить ему компанию. Хелвис была уже на шестом месяце беременности. Сейчас она осторожно ехала на муле примерно в двухстах шагах от мужа. Он пытался убедить ее остаться в Гарсавре, но она отказалась наотрез, и Марк сдался. В конце концов, она вряд ли когда-нибудь еще увидит своего брата.

Ослик Стипия ступил в глубокую вымоину на дорогу и споткнулся. Жрец резко дернул поводья. Восстановив равновесие, ослик двинулся дальше, но перед тем поглядел на седока с кроткой укоризной. Скавр невольно посочувствовал бедному животному.

Идти пешком по этой местности в сезон дождей было занятием, достойным самого Сизифа. Каждый шаг давался с трудом. Грязь налипала вязкой массой на сапоги и протестующе чавкала, когда трибун выдергивал из глины ногу.

Марк поневоле позавидовал пленникам, которые не были отягощены доспехами, оружием и вещевыми мешками. Он с нетерпением ждал вечера, когда отряд станет лагерем.

Но остановка не принесла желанного отдыха. Хотя для лагеря было избрано относительно возвышенное место, здесь было так же сыро, как и везде. Марк не заставил солдат копать ров, потому что непрерывный дождь все равно размоет насыпь еще до окончания работы.

Женщины попытались приготовить горячий ужин, но безуспешно. Кое-как им удалось разогреть кашу на бледных язычках пламени светильников в палатках.

— Как ты?.. — спросил трибун у Хелвис.

Марк пытался запалить трут, который был явно недостаточно сухим. Кресало и кремень, казалось, насмехались над тщетными попытками человека.

Хелвис вытирала полотенцем волосы.

— Вся одеревенела, устала, как собака, промокла, как рыба, а так — в порядке, — сказала она, невесело улыбнувшись.

Она ехала, кутаясь в толстый, подбитый мехом плащ, который сейчас сняла и отложила в сторону. Ее желтая льняная рубаха тоже была мокрой и липла к животу и груди.

— Должно быть, я похожа на это чудовище… То, из легенд твоего народа, помнишь? У которого змеи вместо волос.

— Медуза Горгона? Да нет, не очень. Когда я гляжу на тебя, у меня только одна часть тела каменеет.

Хелвис фыркнула.

Марк склонился над маленькой горсткой хвороста и осторожно подул на оранжевый язычок пламени. Когда огонь охватил дрова, он вздохнул с облегчением.

— Ну вот, теперь можно закрыть полог.

Хелвис закрыла палатку, а трибун зажег светильник. Когда он спросил было о ребенке, она резко оборвала его:

— Ребенку куда лучше, чем мне. Ни холода, ни сырости. Когда я слезала с этого паршивого мула, он так пнул меня, что я подумала, будто меня толкает вон тот маленький негодяй.

Она кивнула на Мальрика, который катал по лежанке хихикающего Дости. Мальчишке надоело сидеть в седле весь день, а энергии для игр у него было хоть отбавляй.

— Ох, только не в грязь!.. — вскрикнула Хелвис. Но было поздно…

Когда дети наконец заснули, Хелвис взяла руку Марка и приложила ее к своему животу. Кожа у нее была теплой и мягкой, как бархат, плотно натянутой. Трибун улыбнулся, почувствовав, как ворочается малыш.

— Ты права, — согласился он. — Ребенок очень живой.

Хелвис вдруг стала очень молчаливой. Пауза тянулась так долго, что Марк начал сомневаться, слышала ли она его вообще. Но когда она заговорила, в ее голосе звучали непролитые слезы.

— Если это будет мальчик, — сказала она, — то… можно будет назвать его Сотэрик?

Марк погрузился в молчание. Затем поднял руку и коснулся ее щеки.

— Если ты этого хочешь, любимая, — сказал он так нежно, как только мог.

* * *

— А ведь как-то мы прошли от Видесса до Гарсавры всего за неделю, — сказал Марк Сенпату Свиодо. — Почему же путь от Гарсавры до Видесса гораздо длиннее?

— О, эта земля полюбила тебя, мой друг, — ответил Сенпат.

Он не утратил хорошего настроения, несмотря на то что вымок до нитки. Разноцветные ленты, свисавшие с его треугольной васпураканской шапки, линяли на плащ. Зато драгоценная лютня была в полной безопасности, спрятанная в сухом кожаном мешке.

Усмехаясь, молодой васпураканин добавил:

— В конце концов, почему бы ей не любить тебя? Ты так нежно ее обнимаешь. О, она плачет, она не хочет, чтобы ты уходил.

— Хорошо тебе смеяться, сидя в седле, — сказал Марк, скаля зубы. Ему действительно стало смешно.

Что до этой земли — богатой черноземом долины западного побережья Империи, — то сейчас Скавр был готов подарить ее намдалени, йездам, хоть демонам Скотоса. Почва становилась все мягче. Море приближалось. Брести по этой грязи было все равно что пробираться по холодной разваренной каше.

Кроме отряда легионеров, на дороге не было ни одного путника. Марку нетрудно было это понять. Только сумасшедшие или доведенные до полного отчаяния люди могли решиться на такое путешествие.

— А ты кто — сумасшедший или отчаянный? — поинтересовался Сенпат, когда Марк поделился с ним своими мыслями.

— Ты же здесь, рядом со мной. Решай сам, — парировал Марк. — Теперь, кстати, я начинаю понимать, почему символом власти в этой стране служит зонтик.

С утра пораньше ослик Стипия опять упал. Жрец плюхнулся прямо в лужу. Усмехаясь, Марк размышлял о жреческом уважении к сану, пока Стипий поднимался, отряхиваясь и бранясь на чем свет стоит. Лицо жреца, борода, плащ были забрызганы грязью. Ослик так и не встал — лишь жалобно застонал, когда Баили коснулся его ноги. Она была сломана.

— Сомневаюсь, что ты доверишь мне нож. Так что придется тебе самому перерезать бедняге горло, — сказал Баили Марку. — А ты, толстяк, будешь теперь топать своими копытами.

— Наглый еретик, тебя ждет лед Скотоса, — проворчал Стипий, пытаясь стереть грязь с лица и еще больше размазывая ее. Судя по яростному взгляду, которым он удостоил Баили, жреца явно не прельщало идти пешком несколько дней.

Ослик снова застонал. Этот жалобный голос резанул по нервам Скавра.

— Почему бы тебе не исцелить его своим искусством, Стипий? — спросил трибун.

Видессианский жрец побагровел. Густой краски не смогли скрыть ни борода, ни грязь.

— Чтоб тебя покрыл лед, мерзкий безбожник! Мой дар — для лечения людей, но отнюдь не глупых скотов. Ты желаешь, чтобы я унизил себя? Да я понятия не имею о том, что находится внутри этого никчемного создания. Я не ветеринар и не собираюсь…

— Я только хотел помочь… — начал было трибун, но Стипий, оскорбленный до глубины души, не пожелал слушать никаких оправданий. Он припомнил Марку последовательно все его ошибки и невольные просчеты, начиная с первого дня их встречи.

Отряд остановился. Одни с интересом слушали гневную тираду Стипия, другие, наоборот, тщетно пытались пропустить ее мимо ушей. Кое-кто из легионеров весьма усердно принялся затягивать ремешки на сапоге или заниматься каким-нибудь другим малозначительным делом.

Хелвис направила мула вперед, чтобы, воспользовавшись заминкой, поговорить с братом. Она нередко это делала. Римляне не обращали на нее внимания. Они хорошо понимали, что ради таких кратких минут Хелвис и решилась на столь тяжелое путешествие.

Тургот протянул руку, коснулся тонких волос Дости и печально покачал головой: он все еще не мог забыть потерянную для него Мавию.

Скавр склонился над ослом и избавил несчастное животное от мучений. Осел дернулся под его рукой и затих.

Стипий продолжал браниться.

— Заткнись, ты, надутый идиот! — не выдержал Дракс. — Что разревелся из-за сломанной цацки? Ты хуже ребенка!

Барон даже не повысил голоса, но холодное презрение заставило Стипия споткнуться на полуслове. Жрец захлопнул рот, как пойманная рыба.

Дракс слегка поклонился Марку.

— Итак, мы можем продолжать?.. — спросил он так вежливо, будто они направлялись на какое-нибудь празднество.

Трибун кивнул. Он восхищался выдержкой Дракса.

Отряд снова двинулся в путь.

* * *

— Клянусь богами! Иной раз я сомневаюсь, что мы когда-нибудь доберемся до цели, — сказал Юний Блез Скавру. Серое, затянутое пеленой дождя небо начало уже темнеть. — Далеко ли до моря?

— Близко. — Трибун убрал с лица мокрую прядь. Его волосы начали виться под дождем. — Полтора дня пути до Бычьего Брода. Не больше. А если бы погода была хорошей, добрались бы за полдня.

Мимо проскакали шесть всадников. Из-под копыт во все стороны летела грязь. В спину всадникам понеслись проклятия легионеров. Здесь, у дальних пригородов столицы, встречалось уже немало путников. Это еще больше разбивало дороги, хотя Марк поначалу сомневался, что такое вообще возможно.

Скавр приказал пленным не снимать с лиц черных повязок. В менее оживленной местности, дальше к западу, он позволял им открывать лица. Отряд двигался по территории Видесса и находился в полной безопасности. Весь этот маскарад был здесь, собственно, ни к чему. Но там, где дело касалось Дракса, Марк не хотел допускать ни малейшего риска.

Впереди снова послышался плеск, и еще один всадник показался из пелены дождя. Это была Неврат. Бросив взгляд на Скавра, она улыбнулась. Ее белые зубы блеснули на смуглом лице.

— Я нашла место для лагеря, — сказала она. — Это усадьба, там хорошая каменная конюшня, где можно разместить наших… э-э… гостей. Там тепло и безопасно, я осмотрела ее. Есть маленькие оконца, вот такие. — Неврат сложила ладони, чтобы показать какие. — И очень прочная дверь. Запирается снаружи.

— Отлично! — воскликнул Марк. — Из такой тюрьмы даже Драксу не выскочить.

Каждую ночь Юний Блез приказывал солдатам окружать плотным кольцом палатку с заключенными. Но в каменном здании опасные пленники будут в лучшей сохранности. Одного часового вполне достаточно. Только сменяться они должны достаточно часто. Наконец-то солдаты смогут отдохнуть.

Владелец усадьбы (и конюшни) оказался невысоким толстеньким человечком. Судя по всему, он процветал. Хотя бы потому, что владел десятком лошадей. Поначалу он сделал слабую попытку сердито отшить трибуна. Когда же тот спросил, можно ли воспользоваться конюшней, “грозно” упомянул два-три имени местных чиновников, добавив, что “эти господа будут крайне недовольны, когда узнают, что с хозяином этой превосходной конюшни столь скверно обошлись какие-то наемники”.

Раздраженный Скавр извлек из-за пазухи письмо Туризина Гавра и безмолвно сунул его под нос хозяину. Тот сперва покраснел, а потом побелел как полотно: он узнал подпись Императора.

— Все, что будет угодно… превосхо… — забормотал он и, вдруг ожив, крикнул споим работникам: — Варда! Иост! Сюда! Скорее, лентяи! Выгоните лошадей в поле!

Двое работников выбрались из маленького сарая. Один из них все еще жевал. Видимо, они только что сели ужинать.

Однако, добившись своего, трибун позволил себе быть снисходительным. Он махнул работникам, чтобы те возвращались к трапезе.

— Пусть животные останутся. У людей не будет огня, лошади их согреют.

Варда и Иост воззрились на своего хозяина.

— Как будет угодно его превосходительству, — сказал землевладелец. Слуги ушли обратно в сарай. Коротышка обратился к римлянину — теперь уже заискивающе: — Не окажешь ли ты мне честь и не отужинаешь ли со мной?

— Спасибо, как-нибудь в другой раз.

Провести целый час в обществе этого человека, то властного, то угодливого, было Марку совсем не по душе. Но он решил позволить толстяку “сохранить лицо” и потому добавил:

— Я должен проследить за тем, как мои люди разбивают лагерь.

— Понимаю. — Землевладелец кивнул с важным видом, как бы вникая в ответственность столь тяжелой работы. Затем он низко поклонился и почти побежал к своей усадьбе. Глядя ему вслед, Марк беззвучно засмеялся.

Естественно, без всякого командирского надзора, палатки легионеров вырастали одна за другой. Когда Скавр объявил солдатам о том, что у дверей конюшни потребуется лишь одни часовой, они встретили новость воплями неприкрытого восторга. Еще большую радость вызвало решение Блеза идти дежурить в первую смену.

Усмехнувшись, младший центурион сказал:

— В конце концов, это немногим труднее, чем спать.

— Лучше тебе все-таки не спать, Блез, — сказал трибун, вбивая кол для своей палатки. Почва была мягкой — хоть в чем-то дождь облегчил легионерам существование. Марк говорил шутливым тоном, и Блез все еще улыбался, но уже не столь широко. Каждого, кто заснет на часах, подкарауливала смерть.

Когда палатки были установлены, Скавр постарался обсушиться как можно лучше. Едва закончив ужин, Мальрик и Дости заснули глубоким сном.

— Что ты с ними сделала? Взяла у Стипия сонное снадобье? — прошептал трибун, пока Хелвис укрывала мальчиков одеялом. — Всю дорогу они вертелись, как заведенные…

— В точку, — сказала она, поднимаясь, и бросила в руки Марка почти пустой бурдюк с вином. — Я дала каждому по хорошему глотку вина.

— Зачем?

Хелвис посмотрела на него долгим взглядом.

— Эта ночь будет нашей, — проговорила она наконец голосом густым и сладким, как неразбавленное вино.

Марк не успел поставить бурдюк на землю, как она бросилась к нему в объятия. Он поцеловал ее с радостным удивлением. Во время беременности она обычно уклонялась от ласк. Ее пальцы нежно касались его лица, скользили по рукам и груди. Хелвис сняла с Марка пояс и меч, сбросила его доспехи.

— О, сколько препятствий, — пробормотала она.

Скавр поцеловал ее глаза, мочку уха, нежно обнял. Тесно прижавшись друг к другу, они опустились на постель. Марк коснулся ее губ пальцами. Хелвис вздохнула и придвинулась ближе.

Потом Марк лениво лежал на спине, тихо насвистывая в темноту. Мальрик зашевелился и забормотал во сне.

— Ш-ш, милый, — мягко сказала Хелвис. Марк не мог понять, с кем из двоих она разговаривает, пока она не потянулась за вином и не дала сыну отпить еще несколько глотков. Ребенок облизал сладкие губы, перевернулся на другой бок и снова заснул.

— Ну вот, — сказала Хелвис Марку. — Больше нам никто не помешает.

И снова прижалась к нему.

— Тихо, тихо, — сказал он, — я уже в полном порядке.

— Знаю я, что ты в полном порядке, — сказала она, передразнивая его.

— Знаешь, я не уверен, что будет продолжение, — пробормотал он. Но пока он произносил эти слова, уже почувствовал, как снова возбуждается от ее прикосновений.

Марк сжал ее в объятиях.

— Ты слишком шумишь, — проворчала она ласково, на миг отстранившись. Прерывистое дыхание Марка разбудило Дости. Трибун не ответил. Удовлетворение разлилось по всему телу. Хелвис успокоила малыша так же, как перед тем Мальрика, — и снова придвинулась к трибуну.

Через минуту она вновь коснулась его. Марк глянул на жену удивленно. В палатке было слишком темно, чтобы он мог разглядеть выражение ее лица.

— Ты хочешь от меня слишком многого, знаешь ли, — сказал он сонно.

Она только посмеялась над ним:

— Бывало, я говорила тебе то же самое. Всякий раз ты дулся на меня по нескольку дней. Теперь сам узнаешь, каково быть мышкой, а не кошкой. Я хочу тебя, и я тебя получу.

Марк взъерошил ее волосы, мокрые от пота и дождя.

— Есть кое-какая разница, любимая. Если я не могу, значит, не могу.

— Ну, бывают разные способы, — объявила она. Изумление Марка сменилось наслаждением. Утонув в шелковистой коже и волосах Хелвис, он наконец погрузился в крепкий сон.

* * *

Хелвис ждала целую вечность, прислушиваясь к спокойному дыханию трибуна и шороху дождя, падающего на стены палатки. Марк не пошевелился, когда она отодвинулась от него и поднялась на ноги. Ребенок, семя Скавра, шевельнулся в ней. Хелвис раздраженно дернула углом рта. Она была рада, что Марк не видит ее сейчас.

Хелвис быстро оделась, набросила тяжелый шерстяной плащ. Пошарила в темноте, нашла пояс Марка. С легким шуршанием длинный кинжал вышел из ножен. Он оказался тяжелее, чем ожидала женщина. Мгновение Хелвис глядела на спящего трибуна — большую тень в темноте палатки. Ее пальцы еще крепче обхватили рукоять. Хелвис прикусила губу, пока не почувствовала вкус крови. Нет, она не могла этого сделать.

Мальрик забормотал что-то, когда мать подхватила его, но не проснулся. Дости лишь похрапывал и сладко сопел во сне. Хелвис взяла обоих на руки и укрыла полой плаща, чтобы капли дождя не разбудили их. Мысленно Хелвис вознесла благодарность Фосу за то, что Марк разбил свою палатку возле самой конюшни. Она не была уверена, что сможет долго нести Мальрика. Если бы только под сердцем не билось у нее дитя!.. Беременность делала ее медленной и неповоротливой, а то, что она задумала, требует ловкости. Вдвойне опасное дело.

Холодный дождь хлестнул ее по лицу, когда она откинула полог палатки и шагнула в темноту. Хелвис не оборачивалась и не смотрела на Марка. Для нее он навсегда теперь остался в прошлом.

Она внимательно оглядывалась по сторонам, чтобы собраться с духом. Так. Вот конюшня, а у двери — часовой. Кто же это?.. Почти все легионерские палатки находились у нее за спиной. Она видела огоньки светильников. Сквозь шум дождя донеслось несколько мелодичных нот. Это Сенпат Свиодо и его чудесная лютня. Совсем близко послышался смех Тита Пуллиона, который внимал остротам Ворена.

Хелвис вздохнула с облегчением. Если бы один из этих двоих стоял на страже, ее затея была бы заранее обречена на провал. Друзья-соперники были всегда настороже. Хелвис слишком хорошо знала, что все римляне были отменными солдатами, но бывшие враги превосходили даже своих товарищей.

Хорошо бы знать, как долго часовой находится на посту. Началось его дежурство или оно уже заканчивается? Хелвис не могла точно определить время, поскольку луна и звезды были затянуты тучами. Что ж, риск, как в игре в кости. И поставим на удачу!..

Хелвис сжала губы, когда вдруг поняла, что презрительное прозвище “игроки”, которое видессиане дали ее народу, справедливо. Как и большинство карикатур, оно было правдой. А Марк никогда не верил этому…

Хелвис осторожно ступала по липкой грязи, двигаясь как будто в сторону уборных, расположенных позади конюшни. Если там есть кто-то еще, она всегда сможет безопасно и тихо удалиться…

И оставить своего брата и других намдалени на милость Автократора Видессиан! Хелвис не могла даже подумать об этом без боли в сердце.

Но возле уборных никого не оказалось. Хелвис прошептала благодарственную молитву Фосу, который помогал ей и хранил ее. Ее душу вновь наполнила уверенность.

Как только стена каменной конюшни закрыла ее от глаз римского часового, она зашла под широкий навес, который оставлял возле конюшни полоску сухой земли. Там она и положила своих спящих детей — возле серой каменной стены.

— Я скоро вернусь, — прошептала она, хотя они не могли ее слышать.

Вид спящего Дости резал ее душу как по живому. Шлюха, подлая обманщица, которая так гнусно воспользовалась любовью мужчины!.. Но кровные связи с братом, религия и любовь к своему народу были куда более старой и крепкой привязанностью, чем два с половиной года любви к Марку. Любви? Того, что иногда было любовью…

Она выпрямилась и спрятала нож трибуна в длинном рукаве. Сердце ее громко стучало, она дышала коротко и порывисто, но не от противоречивых чувств, боровшихся в ее душе, а от страха. Разобравшись в своих ощущениях, она, как ни странно, сумела успокоиться.

Хелвис свернула за угол конюшни и приблизилась к часовому. Она была уверена в том, что шансов прокрасться мимо него у нее не будет. Она еще ни разу не видела римского часового, который ловил бы ворон. Поэтому она подошла открыто, разбрызгивая грязь и жалуясь на проклятую погоду.

— Кто здесь? — спросил римлянин, напрягшись при звуке чужого голоса. Он внимательно вгляделся в темноту и, узнав подругу трибуна, коротко усмехнулся: — А, это ты… Да, ужасная погода! А я еще по глупости взялся добровольцем идти в первую смену. Зайди под навес, здесь немного суше. Хотя и сюда задувает…

— Спасибо, Блез.

— Чем могу служить? — спросил младший центурион. Открытый, дружелюбный человек. И никаких подозрений!.. Он знал, конечно, что Хелвис — намдалени. Точно так же, как Сенпат Свиодо — васпураканин, а Стипий — видессианин. Все это ему ничего не говорило. Ждать предательства от жены Скавра — все равно что ждать подлости от самого Скавра.

— Я принесла немного сладостей от Марка. Он сказал, тебе понравится, — проговорила она и сделала шаг вперед.

Она прятала руки под плащом, скрывая их от холода и дождя. Блез покраснел от удовольствия. Нет, трибун действительно заботливый командир — встречаются такие, один на тысячу! — если решил прислать часовому закуску.

Нож ударил в горло римлянина прежде, чем он заметил блеск металла. Он попытался закричать, но кровь потоком хлынула ему в рот, наполняя его вкусом железа и соли. Блез подумал, что следовало быть более осторожным, Скавр говорил ему… Мысль пронеслась смутно, как в тумане. Младший центурион отчаянно пытался дышать сквозь огонь и кровь, переполняющую горло. Колени его подогнулись, и он рухнул лицом вниз.

* * *

Легионер просунул голову в палатку Марка и закричал:

— Трибун!.. Командир!..

— Что-о?.. — Марк перевернулся на спину и недовольно фыркнул, когда холодный ветер хлестнул его по лицу. Солдат — это был Луций Верен — выпалил:

— Блез убит! Намдалени сбежали!

— Что?! Проклятие!..

Скавр вскочил на ноги, схватился за одежду. Разбуженный такими жуткими новостями, он не сразу обратил внимание на то, что Дости и Мальрик не заревели от шума, как обычно. И что рядом не было Хелвис… Она, наверное, пошла в уборную, мелькнуло у Марка. Но пояс, когда трибун схватил его, был странно легким. Пальцы нащупали пустые ножны от кинжала…

— Как он убит? — вскрикнул Марк, обращаясь к Ворену.

Голос легионера прозвучал мрачно:

— Его закололи кинжалом в горло… как свинью.

— Только не это… — прошептал Скавр. Он уловил наконец страшную связь в цепочке ночных событий.

Голый по пояс, босой, он бросился к конюшне. Ворен шлепал следом, тяжело дыша в кольчуге.

— Ты не видел Хелвис с детьми? — бросил Марк через плечо. — Они не проходили?

— Нет. Почему ты спрашиваешь? — недоуменно спросил Ворен.

— Потому что в палатке их нет, — ответил трибун, раздраженный. Он понял, что горькую чашу придется пить до конца. Его переполняло отчаяние при мысли о том, что его предали. — И мой кинжал исчез вместе с ними.

Ворен разинул рот. Марк услышал, как лязгнули зубы легионера.

Блез лежал, привалившись к стене у открытой двери. На его мертвом лице застыло удивленное выражение.

Ворен проговорил:

— Когда я пришел сменить его, я подумал: ему стало плохо, я поднял его и увидел…

Трибун смотрел на перерезанное горло младшего центуриона. Смотрел — и не переставал дивиться женщине, с которой прожил несколько лет.

— Дверь была закрыта, — продолжал солдат, — думаю, чтобы никто не заметил раньше времени… Но там нет ни одного намдалени. И лошадей тоже нет.

— Этого следовало ожидать… А Сенпат и Неврат — как, их лошади целы?

— Не знаю. Я сперва побежал будить тебя, а их палатка в стороне.

— Так. Беги к ним и спроси. Поднимай по тревоге лагерь. Высылай вперед поисковый отряд…

Только вряд ли будет толк от всего этого, подумал трибун горько. Легионеры пешие, а намдалени конные. Одни боги знают, сколько миль успели отмахать беглецы. Но, возможно, Хелвис каким-нибудь чудом окажется неподалеку… Вдруг она растерялась в суматохе… Его лицо дрогнуло. Нет, скорее всего, это невозможно.

Когда Ворен ринулся исполнять приказ, трибун добавил:

— Позови Стипия. Он мне нужен.

Ворен отдал честь и исчез.

Марк еще раз осмотрел тело Блеза. Ножны младшего центуриона зияли черной пустотой, такой же широкой, как страшная рана на горле. Что ж, один меч и пара кинжалов — не так много для намдалени, подумал Марк. Он был так ошеломлен случившимся, что до сих пор не мог поверить происходящему. Поэтому трибун размышлял над деталями, лишь бы не возвращаться мыслями к пустой палатке. А та ждала его всего в ста метрах. И скоро уже придет к нему настоящая боль…

Крики Ворена растревожили легионеров и вытащили их из постели. Скавр услышал, как со звонкой латыни Ворен перешел на видессианский. В воздухе прозвучал чистый высокий голос Сенпата Свиодо:

— Да, наши лошади целы.

Намдалени не решились идти через лагерь. Марк подумал, что он на их месте тоже не стал бы этого делать.

У конюшни возникла темная тень. Это был Стипий. Жрец что-то недовольно бурчал под нос. Трибун сразу узнал его в темноте — если не по походке, то по раздраженному голосу. При виде полуголого Скавра жрец-целитель хмыкнул.

— Ты что, позвал меня, чтобы я вылечил тебя от воспаления легких? — осведомился он с едким сарказмом. — Подожди, скоро ты его схватишь, вот тогда я тобой и займусь.

Когда Марку таким малоделикатным образом напомнили о дожде и пронизывающем ветре, он вдруг вздрогнул от холода. Поначалу он был так возбужден, что совсем забыл об этом. Стараясь быть немногословным, Скавр рассказал Стипию обо всем, что произошло. За исключением того, что случилось перед тем в его палатке.

— Ты кое-что понимаешь в магии. Мог бы ты узнать, в какую сторону они направились? Мы еще можем их догнать. Вряд ли они мчатся сейчас с большой скоростью. К тому же с ними беременная женщина.

— Еретичка, шлюха!.. — заревел Стипий.

Марк ударом кулака повалил его на землю.

Жрец медленно поднялся, вымазанный грязью с головы до ног. Марк ожидал, что сейчас служитель Фоса треснет от злости. Но он только проговорил умоляюще:

— Прости.

Трибун моргнул. Но Стипий говорил искренне. Когда мир таким образом был восстановлен, жрец перешел к делу:

— Я знаю заклинание на поиск людей или вещей. Но не могу сказать, как оно сейчас сработает. Это совершенно не из области моих профессиональных познании. Ну… ты послал бы ковать мечи серебряных дел мастера?

— Попытайся.

— Мне нужно что-нибудь из вещей, принадлежавших беглецам.

— Я принесу их в твою палатку, — сказал трибун. — Подожди меня там.

Марк побежал к своей палатке. Грязь хлюпала под босыми ногами, как холодное тесто. Вещь, принадлежавшая одному из беглецов…

Его остановили Сенпат и Неврат, оба вооруженные, готовые выехать.

— Что мы должны делать? — спросил Сенпат с седла. Его голос звучал осторожно и подчеркнуто нейтрально. К этому времени уже весь лагерь знал о том, что произошло.

— Возьми с собой полдюжины солдат и скачи к первой же большой усадьбе. Забери там всех лошадей, каких найдешь. Мы должны схватить Дракса. Помнишь, как мы гнались за Ортайясом после Марагхи? После этого я хорошо усвоил одну истину: пешему за конным не угнаться.

Молодой васпураканин коротко кивнул и поскакал к лагерю. На ходу он выкрикнул шесть имен, собирая себе отряд.

Неврат склонилась с седла. Марк видел на ее лице сочувствие и понимание.

— Прости и меня, — сказала она. — Ведь это я нашла каменную конюшню. Не случись этого — вообще ничего бы не случилось…

Марк покачал головой:

— С тем же успехом можно обвинять и толстого напыщенного индюка, который выстроил эту конюшню. Ведь это я установил стражу, ведь это я…

Горло у него перехватило. Неврат поняла. Казалось, она всегда его понимала.

— Не обвиняй ее слишком сурово. Она сделала это не потому, что коварна по натуре, не потому, что подла… И не из ненависти к тебе, мне кажется.

— Знаю, — хмуро отозвался трибун. — Но именно поэтому так тяжело…

Он высвободил руку, когда Неврат дружески сжала его пальцы, и ушел. Она долго смотрела ему вслед, а затем понеслась следом за своим мужем.

Вернувшись в палатку, Марк набросил на мокрые плечи свой красный плащ. Походный сундучок Хелвис все еще стоял там, куда она его поставила, — на краешке спального мешка. Марк открыл замок, откинул крышку. Почти на самом верху он увидел маленький плоский кусочек дерева — икону, которую он подарил ей несколько месяцев назад. Его глаза сузились от боли. Марк с силой ударил себя кулаком по бедру, словно желая вонзить в себя нож.

Потом он взял себя в руки, забрал икону и отправился к Стипию.

— Хороший выбор, — одобрил жрец-целитель, принимая икону из рук трибуна. — Святость Фоса поддерживает любое заклинание и усиливает его. Святой же Несторий, как тебе известно, особенно почитаем у намдалени.

— Делай свое дело, — сказал Скавр сквозь сжатые зубы.

— Помни, я не делал этого много лет, — предупредил Стипий.

Жрец распростерся перед иконой, а потом взял ее в правую руку и поднял над головой. Он начал напевно читать заклинания на архаическом видессианском языке, к которому часто прибегали жрецы Фоса. Левой рукой он делал быстрые движения над кружкой с вином, в которой плавала длинная щепка. Один конец щепки был выкрашен голубым — цвет напоминал тот, в который облачаются жрецы Фоса. Заклинание оканчивалось высокой нотой.

Марк вспомнил, как читал такое же заклинание Нейп в Видессе, когда искал пропавший документ. Ритуал почти не отличался, только приказ в устах Стипия прозвучал скорее просяще, нежели повелительно. Затем Стипий сделал благодарственный жест.

— Благословен будь. Добрый Бог, Светлый Разум! — выдохнул Стипий, увидев, как щепка закрутилась, будто гвоздь, притянутый магнитом. Конец щепки, вымазанный голубой краской, указал на юго-восток.

— Значит, к побережью. — Марк обращался больше к себе, чем к жрецу. Затем, повернувшись к Стипию, он добавил: — Поедешь с нами и будешь повторять заклинание каждые два часа, чтобы мы не сбились с пути.

Стипий злобно посмотрел на трибуна, но отказать не решился.

* * *

Отряд выступил на поиски незадолго до рассвета. Легионеры ехали на весьма разнообразных животных: имелись две настоящие верховые лошади, с седлами и стременами, полдюжины вьючных лошадок, две из которых были слишком стары для работы, и три тяжеловоза с большими копытами.

— Жалкий сброд, — оценил их Сенпат Свиодо, когда представлял свою добычу Марку, — но нам пришлось обшарить четыре усадьбы, чтобы наскрести хотя бы это. Крестьяне по большей части держат быков или мулов.

— Что ж, намдалени тоже не на кровных рысаках, — ответил трибун.

Шум в римском лагере разбудил владельца усадьбы. Когда он узнал, что его лошади украдены, то разразился воплями. Эти крики до сих пор звенели у Скавра в ушах. Ругаясь и проклиная римлян через слово, он не забыл хорошо описать внешний вид своих лошадей. Несмотря на явное преувеличение их достоинств, Марк сомневался, чтобы те сколько-нибудь годились для кавалерии.

Дождь превратился в легкую морось, а потом и вовсе прекратился. Холодный северный ветер гнал по небу рваные тучи.

Стипий то и дело отхлебывал глоток-другой вина, чтобы согреться. Жрец-целитель прихватил с собой немалый запас, поскольку вино, по его словам, было необходимо для магии. Однако что необходимо для магии, может помешать верховой езде: Стипий покачивался на своем тяжеловозе, как корабль на волнах штормового моря.

Марк, который был крупнее и выше, чем большинство его солдат, взял себе верховую лошадь. Сидя в удобном седле и чувствуя, как шевелятся под ним мышцы лошади, Скавр ощутил себя наконец заправским видессианином. Необходимо найти беглецов? Отлично, под рукой имеется магия. Заклинания Стипия — вовсе не чудо, при виде которого люди застывают с разинутым ртом; это такой же инструмент, как долото или пила. Нужно догнать бежавших намдалени? Лучше преследовать их конными, а не полагаться на свои ноги.

Другие мысли также назойливо вертелись у него в голове. Пытаясь подавить отчаяние, Марк прибегал к своей стоической философии. Он снова и снова напоминал себе о том, что нет такой беды, которой человек не в состоянии перенести; что природа позаботилась наделить человека защитными механизмами для преодоления любого горя… Нет смысла быть рабом своих чувств… Человек не должен отказываться от своей воли и забывать о жестком самоконтроле…

Он повторял эти истины снова и снова. Как же мало помогали они ему сейчас!..

Встречая пастухов, трибун неустанно расспрашивал их о беглецах.

— Да, неслись как одержимые. Это было на рассвете, — сообщил легионерам пастух, встреченный ими около полудня. — Что, натворили что-нибудь?..

Его узкие глаза с интересом оглядывали отряд из-под шерстяной шапки, низко надвинутой на лоб.

— Мы здесь не на маневрах, — кратко сказал Скавр.

Пастух усмехнулся, но трибун уже пришпорил свою лошадь.

— Мы их догоняем, — сказал Марку Сенпат Свиодо. Марк молча кивнул.

— Как ты поступишь с Хелвис? — спросила его Неврат. Марк стиснул зубы так, что они заныли, но ничего не ответил.

Спустя некоторое время Стипий повторил заклинание. Щепка снова передвинулась, на этот раз указывая почти точно на восток.

— Туда, — сказал жрец-целитель. В его голосе прозвучала нотка довольства. Он явно радовался тому, что уже второй раз заставил магию работать. Желая вознаградить себя за такой успех, Стипий сделал изрядный глоток вина.

Побережье приближалось. Мягкий чернозем сменился песком. Вдали парили чайки и альбатросы, сильный морской ветер разносил их громкие крики. Всадники проскакали мимо рощицы сливовых деревьев. Ветви гнулись под тяжестью крупных темных слив. Из-под копыт летели выброшенные на берег приливом водоросли. Море, серое и суровое, под стать грозному небу, нависшему над ним, с шумом обрушивало на берег волну за волной.

Скавр провел языком по губам и ощутил вкус соли. Но на желтом песке не было ни одного следа.

— Куда нам теперь?.. — крикнул он Стипию, пытаясь перекрыть шум прибоя.

— А-а… ща-ас узнаем… Да? — ответил Стипий, мигнув, как сова.

Сердце Скавра упало, когда он увидел, что жрец мешком свалился с коня. Бурдюк болтался у Стипия на боку, как нищенская котомка, сморщенный, точно печеное яблоко. Жрец выцедил в кружку последние капли. На его толстом лице показалась жалкая улыбка. Он так и не смог вспомнить заклинание. Держа икону святого Нестория над головой, он пролепетал что-то на архаичном языке, но даже трибун понял: жрец просто бубнит одни и те же слова по нескольку раз, нелепо шевеля рукой. Щепка в кружке плавала бесполезной деревяшкой, она и не собиралась превращаться в стрелку.

— Ты ни на что не годный идиот, — сказал жрецу Скавр. Трибун был слишком взвинчен, чтобы сдерживать гнев.

Бормоча нечто — видимо, извинения, — Стипий начал сначала. Опрокинул кружку. Песок жадно поглотил остатки вина.

Полный бессильной ярости, трибун с усталым гневом послал жрецу проклятие.

Тит Пуллион вытянул руку, указывая куда-то вперед:

— Вон там — столб дыма.

Марк поднял голову. Так и есть! Столб дыма в южном направлении. Ветер немного сносил его ветром.

— Мы должны были заметить его раньше, — сказал Сенпат Свиодо. — Проклятие на эти облака! Они ненамного светлее дыма.

— Вперед. — Марк снова прыгнул в седло и ударил пятками по бокам лошади. С легким сердитым фырканьем она побежала быстрее. Трибун обернулся на крик жреца: Стипий безуспешно пытался вскарабкаться на лошадь.

— Бросьте его здесь, — приказал Скавр легионерам.

Отряд помчался на юг. Песок полетел из-под копыт. Всадники обогнули небольшой каменный утес и увидели костер, пылавший на песке. Это было менее чем в километре. Сердце Марка забилось сильнее. Возле костра стояли две лошади. Другие бродили по берегу, подбирая скудную траву.

Сенпат пришпорил лошадь. Остальные понеслись за ним. Подпрыгивая в седле, Скавр из последних сил старался не навернуться с лошади. Соленый северный ветер дул ему в лицо. Глаза слезились.

Но если Марк каким-то образом умудрился усидеть, то легионер Флор оказался менее удачлив — он рухнул на песок. Конь убежал. Ворен насмешливо крикнул что-то незадачливому товарищу, но тут же сам чуть было не присоединился к нему.

Поскольку римляне были слишком заняты тем, чтобы усидеть на лошади, то одна Неврат заметила у берега корабль. Широкий квадратный парус был опущен, а кливер удерживал корабль носом к ветру. Борта и палуба были выкрашены в зеленый цвет — цвет морской волны, чтобы сделать судно как можно менее заметным. Цвет напомнил Марку печати Дракса. С внезапной тоскливой уверенностью трибун понял, что это не имперский корабль. Это намдалекский корсар — один из тех, что рыскали в видессианских водах.

— Смотри!.. — крикнула Неврат.

И Марк увидел длинную шлюпку, которая спешила от берега к кораблю. Порыв ветра взметнул копну волос женщины и спустя миг отбросил их ей на лицо. Справа и слева от женщины сидело по маленькой детской фигурке… Женщина неотрывно глядела на берег. Вот она подняла руку, показала на приближающихся легионеров и крикнула что-то. Скавр не мог расслышать слов, но он сразу узнал это певучее контральто. Гребцы начали быстрее взмахивать веслами. Шлюпка удалилась от берега метров на двести.

Натянув лук, Сенпат вошел в море и остановился, когда вода коснулась брюха лошади. Он натянул тетиву до уха и пустил стрелу, Марк пробормотал невнятную молитву. Он и сам не знал, о чем просит: то ли о том, чтобы Сенпат попал в цель, то ли о том, чтобы он промахнулся. Стрела плеснула в нескольких метрах от правого борта шлюпки.

Гребцы работали из последних сил, как одержимые.

Сенпат положил на тетиву вторую стрелу, но тут же грязно выругался: тетива сорвалась с лука. Неврат подъехала к нему, желая помочь. Но ее лук был более легким и посылал стрелы не так далеко. Сенпат наконец сделал второй выстрел. Теперь стрела не долетела и до кормы шлюпки. Молодой васпураканин сделал третью попытку, желая доказать себе, что первая стрела не была случайной удачей. Но затем он покачал головой и вернул Неврат ее лук.

Лицо Скавра было мокрым. Поначалу он подумал, что это дождь начался снова, но потом понял, что плачет. Ужаснувшись, он попытался остановить слезы, но не смог. Тогда Марк низко опустил голову, уставившись себе под ноги. Слезы жгли ему глаза.

Едва только беглецы поднялись на борт, намдалени распустили парус. Ветер весело заплескал в холстине. Парус вздрогнул, как живое существо. Когда трибун снова поднял голову, под бушпритом корабля уже закипала белая пена. Корабль, подгоняемый ветром, стремительно уходил на восток. Никто из стоящих на палубе не обернулся назад.

* * *

События последующих двух дней Марк почти не запомнил. Боль утраты, отчаяние, вызванное предательством близкого человека, изгладили подробности из его памяти. Эти дни остались в туманной дымке. Вероятно, он вернул лошадей — и конфискованных в усадьбах Сенпатом, и украденных беглецами. Вероятно. Он не помнил. Во всяком случае, в западные пригороды столицы, к Бычьему Броду, он вышел пешим.

Единственное, что запомнилось ему во всех подробностях, был вечер, проведенный с Сенпатом и Неврат. Мелочь, которая при других обстоятельствах быстро вылетела бы из головы.

В тот вечер васпуракане, пытаясь спасти трибуна от черного отчаяния, купили огромную амфору вина и вдвоем приволокли ее к Марку. Они вкатили ее по лестнице на второй этаж и подтащили прямо к дверям маленькой комнатки, которую снимал в те дни Марк.

— Эй, — сказал трибуну Сенпат и извлек из сумки кружку, — давай-ка, пей.

Резкий тон не оставлял места отказу. Скавр выпил. Горе изглодало его. Обычно весьма умеренный в выпивке, в ту ночь Марк лишь приветствовал возможность погрузиться в пустоту. Лишь бы не чувствовать больше этой изматывающей, жгучей боли…

Скавр вливал в себя вино со скоростью, которая ужаснула бы самого Стипия. Оба молодых васпураканина не могли состязаться с ним в этом. И потому они очень скоро просто уселись, покачиваясь, на полу, обнявшись и расцветая глупыми пьяными улыбками.

И все же Марку не удалось полностью провалиться в забытье. Память о случившемся горела в его мозгу во всех подробностях. И эти подробности были ужасны в своей выпуклой, почти зримой, почти осязаемой отчетливости.

Вино развязало далекие воспоминания, которые, как считал Марк, он похоронил давным-давно…

Дождь шумел за окном, косые струи хлестали по окнам. Марк расхаживал взад-вперед по комнате, во все горло декламируя большие отрывки из пьесы Еврипида “Медея”. Он заучивал их, когда занимался греческим языком. Это было очень давно…

Когда Марк прочитал “Медею” в первый раз, он, как и рассчитывал автор, был целиком на стороне героини. А сейчас, похоже, Скавр совершил ту же ошибку, что и самоуверенный Ясон. Да, самую большую ошибку, какую только может совершить мужчина, когда легкомысленно относится к чувствам женщины и не задумывается о последствиях. Смешно! Скавр попал в то же положение, что и Ясон. И только теперь он заметил, что страдание разделено между Медеей и Ясоном поровну. Это тоже одна из особенностей пьес Еврипида.

Сенпат и Неврат слушали строки из греческой трагедии со смешанным чувством непонимания и восхищения.

— Это действительно настоящая поэзия, — сказал наконец Сенпат. Его музыкальный слух улавливал и звучность стихов, и четкость ритма. — Но что это за язык? Это не тот, на котором вы, римляне, разговариваете между собой.

Хотя Сенпат и его подруга знали всего несколько латинских слов, они распознавали латынь в общем потоке речи.

Трибун не ответил. Вместо этого он выпил еще один большой глоток вина, тщетно пытаясь заглушить страшные и горькие воспоминания. А они все не хотели уходить… Кружка задрожала в его руке, и он пролил несколько густых красных капель себе на ноги. Даже Медея не соблазняла Ясона, когда задумала лишить его детей и бежать на крылатой колеснице…

— Неужели бывало такое, чтобы женщина так бессердечно воспользовалась любовью мужчины?.. — выкрикнул он.

Он не ожидал ответа, но Неврат высвободилась из объятий мужа.

— Насчет мужчин — не знаю, — проговорила она, пристально посмотрев на него. — Повернись лучше в другую сторону. Если можешь. И тогда ты увидишь… Алипию Гавру.

Марк остановился, уставился на Неврат… И швырнул полупустую кружку в стену. Он мгновенно устыдился собственной жалости к самому себе. Испытания, которые привелось вынести дочери Маврикия, затмили горе Марка, как солнце затмевает луну.

Трусость Ортайяса Сфранцеза стоила Маврикию жизни при Марагхе. Сам-то Ортайяс при бегстве уцелел. Уцелел — и захватил престол Видесса.

Сфранцезам, знатному и богатому чиновному роду, и раньше доводилось сажать на престол императоров. Желая закрепить свои права на трон, они вынудили Алипию стать женой Ортайяса. Алипию, чья семья всегда боролась против Сфранцезов, их влияния и их грабительской политики.

Сам Ортайяс, глупый, никчемный человечек со вспышками дурацкого энтузиазма, самонадеянный и трусливый, был жалкой игрушкой в руках своего дяди Вардана. А Вардан, чья жестокость не была ни случайной, ни глупой, уже не один год бросал жадные взгляды на Алипию. Слабовольный племянник не жил со своей женой, отдав ее в безраздельную власть дяди. Дочь Маврикия была наложницей Вардана в течение всего короткого, печально знаменитого правления Сфранцезов.

Когда власть Вардана пала, Скавр невольно стал свидетелем позора девушки. Но вместе с тем увидел он и то, что Алипия не покорилась обстоятельствам, что дух и воля ее не сломлены — а ведь она попала в самое настоящее, унизительное рабство.

Марк неловко склонился к Неврат и коснулся губами ее руки. Когда он попытался добавить несколько слов признательности, горло у него перехватило, и он зарыдал.

Но это были очищающие слезы, и в них чудились первые признаки выздоровления от тяжелой болезни. Вино наконец взяло свое: Марк не слышал, как Неврат и ее муж поднялись и тихонько вышли из комнаты.

* * *

В Палате Девятнадцати лож было холодно. Трибун чувствовал себя очень одиноко, когда докладывал о последних событиях Маврикию Гавру. Сенпат Свиодо, Неврат и Стипий сопровождали Марка в столицу. Остальных Скавр отослал назад, в Гарсавру. Гаю Филиппу не помешают солдаты, зато в Гарсавре легионеры не рискуют попасть Автократору под горячую руку.

Марк рассказал Туризину правду, умолчав только о том, что произошло в палатке между ним и Хелвис.

Туризин погрузился в каменное молчание, поглядывая на Марка сквозь скрещенные пальцы.

Когда Марк впервые встретил Туризина, на лице молодого Гавра можно было прочесть все его чувства. За короткий срок Туризин овладел искусством владыки не показывать собеседнику лишнего. Сейчас глаза Императора абсолютно ничего не выражали.

А затем величественный фасад Непогрешимого Властителя треснул и развалился — и перед Марком предстал живой человек.

— Будь ты проклят, Скавр! — проговорил он тяжело. Слова падали одно за другим, как камни. — Почему, проклятие, всегда приходится любить и ненавидеть тебя одновременно?

Офицеры, окружавшие на совете Императора, зашевелились. Римлянин не слишком хорошо знал их, и они почти не знали Марка. Большинство были молодыми людьми. Их возвышение началось во время последней военной кампании. Трибун в то время находился далеко от столицы — он воевал в западных провинциях. Все эти новые офицеры заменили многих военачальников Туризина, которые вместе со Скавром служили еще под началом Маврикия. Одни из ветеранов были мертвы, другие попали в опалу как мятежники…

— Но Его Императорское Величество не поверит же этой нелепой басне? — запротестовал один из них — кавалерист по имени Провк Марзофл. На красивом, почти безусом лице молодого аристократа читалось явное недоверие. Как и несколько других офицеров, сидевших за столом, Марзофл старательно подражал Туризину в его пренебрежении к прическе.

Это недоверие одновременно было и приговором. Еще несколько человек за столом кивнули.

— Нет, поверю, — ответил Император. Он продолжал изучать лицо Скавра, словно допытываясь, не утаил ли трибун еще чего-то. — Да, я поверю. Могу поверить. Но пока что я этого не сказал.

— Что ж, в таком случае, как мне кажется, настала пора это сделать, — неожиданно произнес Тарой Леймокер.

По крайней мере, это лицо и этот голос были Марку знакомы. Хриплый бас друнгария флота, привыкшего перекрикивать морской ветер, прозвучал оглушительно в закрытом помещении — даже в таком большом, как Палата Девятнадцати лож.

Улыбнувшись Марку, Леймокер добавил:

— У него хватило мужества вернуться к тебе после такой неудачи. Это заслуживает почестей, а не приговора. Что с того, что проклятые Игроки в конце концов удрали? Главное — Нового Намдалена в западных провинциях не будет. Кого ты должен благодарить за это?

Марзофл презрительно сморщил свой аристократический нос. Адмирал добился высокого положения исключительно благодаря своему мужеству, силе и — редкость для видессианина — необычайной честности.

Кавалерист заметил:

— Ничего удивительного, что Леймокер защищает этого выскочку. Он слишком многим обязан чужеземцу, поэтому…

— Да, обязан, и я горжусь этим, клянусь Фосом! — сурово произнес друнгарий.

Император нахмурился. Он вспомнил, как Леймокер присягнул Ортайясу. Правда, это случилось прежде, чем адмирал узнал, что Туризин жив. С присущим ему упрямством в вопросах чести Леймокер отказался преступить свою присягу.

Помнил Туризин и покушение на свою жизнь, в котором, как он счел тогда, был повинен адмирал. Тарон Леймокер провел в тюрьме несколько месяцев, пока Скавр не доказал невиновность друнгария флота. Мятеж Баана Ономагула открыл наконец того, кто направлял руку наемных убийц.

Туризин устало провел рукой по глазам и потер висок. Темно-каштановые волосы у висков уже подернула седина. Да и шевелюра Туризина была куда более густой в те дни, когда Марк и легионеры только прибыли в Видесс.

Наконец Император сказал:

— Пожалуй, я поверю тебе, римлянин. Не потому, что так говорит Тарон, хотя и Тарон прав. Я знаю, что у тебя хватило бы ума придумать более правдоподобную историю. Так что, скорее всего, твоя “басня” и есть правда. Да, скорее всего, это так и есть, — повторил он, наполовину обращаясь к самому себе. Неожиданно выпрямившись в позолоченном кресле, Автократор заключил: — Незачем тебе спешить в Гарсавру. Посиди-ка ты некоторое время на конторском стуле. Твой Гай Филипп вполне удержит город. Ведь зима заставит всех забиться в теплый угол — и нас, и йездов.

— Как угодно, — ответил Марк. Туризин прав. Гай Филипп тактически куда более опытен, нежели Марк. Однако приказ “посидеть на конторском стуле” прозвучал довольно странно. Трибун вынужден был уточнить: — Что я должен делать в столице?

Вопрос, казалось, застал Туризина врасплох. Он снова потер виски, размышляя.

— Во-первых, я хочу получить от тебя подробный письменный рапорт обо всем, что произошло. В деталях. Намдалени — настоящие демоны. Любая мелочь о твоих сражениях с ними может оказаться полезной впоследствии. Да, кстати, — добавил Туризин с довольной улыбкой, — можешь снова спустить своих диких быков на этих проклятых чиновников. В прошлую зиму ты неплохо справился.

Марк поклонился. Но когда он уселся на стул, лицо его было мрачным. Туризин объявил, что доверяет ему, но трибун тем не менее не ожидал, что в ближайшее время ему позволят командовать солдатами.

А Император уже забыл о Марке и перешел к другим делам.

— Теперь — следующая порция хороших новостей.

Он развернул пергаментный свиток, запечатанный красивой печатью и исписанный широким ровным почерком. Гавр держал его в руке так, словно от свитка дурно пахло.

— Почитаем, други мои, посланьице от нашего дорогого и незабвенного Земарка, — объявил он.

В помпезных выражениях жрец-фанатик объявлял город Аморион и земли, окружающие его. Единственно Святым и Неизменным Центром Истинной Веры Фоса в мире. Кроме того, письмо содержало проклятия и анафемы на головы Туризина и Патриарха Бальзамона.

— Другими словами, этот сумасшедший недоволен тем, что у нас нет никакого желания резать васпуракан, — зарычал Император и с треском разорвал пергамент пополам. — Что же нам делать с этой дрянью?

Совет внес несколько предложений, но все они были не слишком серьезны: либо самоубийственными, либо непродуманными. Горькая правда заключалась в том, что Аморион был отделен от столицы огромной территорией, захваченной йездами. Правда, Земарк ненавидел кочевников почти так же сильно, как еретиков, но это не меняло дела: Туризину оставалось только бессильно бесноваться от гнева.

— Ну так что? Больше великолепных идей не имеется? — осведомился наконец Туризин. Мертвое молчание было ему ответом. — Нет? Что ж, тогда все вон отсюда. Совет закончен.

Слуги широко распахнули отполированные до блеска громадные бронзовые двери. Видессианские офицеры поспешили прочь. Марк плотнее завернулся в плащ, чтобы укрыться от пронизывающего ветра. Одно хорошо, подумал он, чиновники, по крайней мере, жарко топят у себя в комнатах.

Две из четырех казарм, где прежде жили легионеры, заняли теперь видессианские солдаты. Третья принадлежала отряду халогаев, который только что прибыл в столицу из ледяного Халогаланда. Четвертая пустовала, однако у Скавра не имелось ни малейшего желания жить там в одиночестве. Поэтому он поселился в комнате на втором этаже правого крыла Тронной Палаты — это крыло традиционно было отдано чиновникам.

Чернильные души встретили опального капитана наемников с настороженной вежливостью, памятуя о том, как он вмешивался в дела их нераздельной вотчины.

Марк работал, не видя перед собой никакой цели. Он сочинял донесение Императору, описывая свои действия в западных провинциях, и вроде бы был занят полезным делом, однако сам себе он казался опустошенным и ненужным. К своему рассказу он не мог добавить никаких полезных деталей. Пытаясь заглушить боль, терзающую его из-за предательства Хелвис, он погрузился в апатию. Скавр жил, как в сером тумане, почти полностью отрезанный от внешнего мира.

* * *

Однажды вечером он, старательно не обращая внимания на настойчивый стук в дверь, писал свой бесконечный отчет. Наконец он поднялся с низенького стула, стоящего у окна, и отодвинул засов.

Подбоченясь, на него глядел тучный человек неопределенного возраста с гладкими пухлыми щеками. На визитере был просторный желтый халат, расшитый зелеными нитками. Это был один из евнухов, которые служили дворецкими у видессианских Императоров.

— Долго же ты шел от окна до двери, — фыркнул он недовольно, после чего отвесил Марку поклон — наименее почтительный, на грани нарушения этикета. — Тебе приказано явиться к Его Императорскому Величеству в начале второго часа ночи.

Видессиане, как и римляне, делили день и ночь на двенадцать часов, начиная отсчет с рассвета и заканчивая закатом.

Марк вздрогнул: Туризин игнорировал его целую неделю, что минула с памятного офицерского совета.

— Ожидает ли Его Величество моего донесения о военной кампании в западных провинциях? — спросил Марк дворецкого. — Боюсь, оно не вполне завершено…

Один только Марк знал, до какой степени преуменьшил истинное положение вещей: злополучный отчет не то что не был “завершен” — Марк едва выдавил из себя несколько строк.

Евнух передернул плечами. Его пухлые щеки затряслись, как студень.

— Об этом мне ничего не известно. Знаю лишь, что за тобой зайдет посыльный. Он проводит тебя к Императору в назначенный час. Надеюсь, — добавил дворецкий, как бы пытаясь этим поставить Скавра на место, — что с ним ты поздороваешься быстрее, чем со мной.

Он повернулся к трибуну спиной и быстро ушел.

Посыльный оказался еще одним евнухом, правда, одетым не столь пышно. Этот начал трястись от холода, едва только вышел из хорошо отапливаемого помещения на холодный ночной ветер. На миг Скавр ощутил укол сочувствия к евнуху. Сам трибун носил штаны, как большинство видессиан, если только торжественная церемония не вынуждала их сменить эту удобную и теплую одежду на традиционную. Сейчас Скавр вовсе не грустил по римской тоге. Суровые зимы Империи требовали куда более теплой одежды.

Вишневые деревья, окружавшие личные покои императорской семьи, тянули в небо тонкие, голые веточки-пальцы. Они, казалось, тоже зябли. Так далеко было до весеннего цветения…

У дверей стояло несколько халогаев с двойными боевыми топорами наготове. В меховых плащах, наброшенных на позолоченные кирасы, эти рослые светловолосые гиганты были совершенно невозмутимы. “Еще бы, — подумал трибун, — ведь они привыкли к куда более суровому климату”.

За Марком охранники наблюдали с нескрываемым любопытством: римлянин имел куда больше сходства с ними, чем с видессианами. Появление иноземца вызвало разговоры между солдатами. Пока евнух вел Марка в покои, трибун слышал звуки гортанной речи. Он уловил слово “Намдален”, произнесенное вопросительным тоном.

Покои все еще носили следы давней схватки, которая произошла здесь весной, когда Баан Ономагул подослал наемных убийц, чтобы покончить с Туризином Гавром. В тот день легионеры возвращались с маневров и успели предотвратить злодеяние.

Скавр бросил беглый взгляд на портрет Императора-завоевателя Ласкаря. Ласкарь лежал в могиле уже семьсот пятьдесят лет. Как всегда, трибун невольно отметил, что этот владыка Империи больше смахивает на центуриона, нежели на Автократора Видессиан. Пятно крови было заметно на портрете, а удары меча разбили мозаичный пол, украшенный сценами охоты.

Марк увидел эти сколы — и мгновенно в его памяти всплыли события того далекого дня: Алипия, смерть Квинта Глабрио…

Евнух остановился:

— Подожди здесь. Я доложу о твоем прибытии.

Марк прислонился к стене, рассматривая алебастровые панели потолка. Теперь, когда стояла ночь, они были темными, но он знал, что в светлом камне прорезаны тонкие оконца. Днем вся палата была залита белым жемчужным светом.

Евнух исчез за углом, однако ушел он недалеко: Скавр услышал, как тот называет его имя. Вслед за тем прозвучал нетерпеливый ответ Туризина:

— Ну так зови же его!..

Евнух вновь предстал перед Марком. Объявил трибуну, что можно входить.

Сидящий в кресле Император слегка наклонился вперед навстречу Марку, как бы впуская его. На диване позади Туризина сидела его племянница. Сердце Марка болезненно сжалось. Лицо Алипии сохраняло отсутствующее выражение — после всего перенесенного ею в дни правления Вардана она редко бывала иной. Однако теперь, когда она взглянула на входящего Марка, ее чудесные зеленые глаза потеплели.

Трибун поклонился сперва Туризину, затем принцессе.

Евнух нахмурился, увидев, что Марк позволил себе пренебречь проскинезой. Туризин, как и Маврикий, всегда терпимо относился к этому проявлению республиканства. Но только не сейчас. Указав на Скавра пальцем, Туризин рявкнул:

— Взять его!

Из-за двойных дверей выскочили, как по волшебству, двое охранников-халогаев. Они схватили Скавра за руки, будто клещами. Сопротивляться было бесполезно: двое халогаев были шире в плечах, чем трибун, и выше его ростом. Свои густые волосы они заплетали в косы, падавшие им на плечи, но ничего женственного в их облике не было. Руки у халогаев были как лопаты, а хватка железная.

Изумление и тревога уничтожили обычное благоразумие Марка, и у него вырвалось:

— Это не лучший способ добиваться уважения к себе.

На лице Алипии мелькнула улыбка, но Туризин по-прежнему сохранял суровость.

— Молчи. — Он повернулся к кому-то, кто скрывался пока в тени. — Нейп, твое дьявольское зелье готово?

Марк даже не заметил поначалу невысокого толстенького жреца, который перетирал в ступке порошок, — внимание трибуна было сперва поглощено Алипией, а затем гигантами-халогаями, повергшими его на пол.

— Да, почти все готово. Ваше Величество, — отозвался Нейп. Встретившись глазами с римлянином, он просиял улыбкой: — Привет, чужеземец. Всегда рад тебя видеть.

— Только вот к добру ли?.. — пробормотал Скавр. Ему совсем не понравились слова “дьявольское зелье”.

Нейп был магом в той же мере, в какой был жрецом. Он настолько преуспевал в магическом искусстве, что ему доверили преподавание на кафедре теоретической тавматургии в Видессианской Академии.

“Неужели так легко найти замену командиру римского легиона, — подумал Марк в смятении, — что они решили превратить меня в подопытное животное? ” Скавр не слишком цеплялся за жизнь после того, как Хелвис предала его, но смерть ведь тоже может быть разной…

Нейп явно не помышлял обо всех этих вещах. Он осторожно вытряхнул содержимое ступки в золотой бокал с вином и размешал порошок коротким стеклянным стержнем.

— Для этой цели не подходят ни дерево, ни бронза, — проговорил жрец, обращаясь не то к Туризину, не то к Марку, а может быть, просто по привычке все объяснять. — После этого они будут уже негодными к употреблению.

Римлянин судорожно втянул в себя воздух. Император сверлил его тем же испытующим взором, какой Марк уже чувствовал на себе во время офицерского совета в Палате Девятнадцати лож.

— Когда ты позволил мятежникам скрыться, я поначалу хотел без затей бросить тебя в тюрьму и оставить там покрываться пылью. Ты всегда был слишком близок с намдалени, чтобы я мог доверять тебе до конца.

Горькая ирония этих слов едва не сорвала у Скавра смешок. Но Туризин и не думал шутить:

— Но тут нашлись некоторые… Они полагают, что ты предан мне по-настоящему и все, что ты говоришь, — искренне. Что ж, сегодня мы узнаем это наверняка.

Алипия Гавра не решалась посмотреть Марку в глаза.

Нейп поднял бокал за изящную ножку.

— Помнишь того авшарова щенка? — спросил Марка толстенький жрец. — Того хамора, что напал на тебя с заколдованным кинжалом после того, как ты победил Авшара в поединке на мечах?

Трибун кивнул. Он помнил.

— Ну так вот, — продолжал Нейп, — это та самая настойка, которая вытянула из него всю правду.

— Пока ты его допрашивал, он умер, — резко произнес Марк.

Нейп махнул рукой:

— Его убило колдовство Авшара, не мое.

— Давай бокал, — сказал трибун, — и покончим с этим.

По кивку Туризина халогай, державший Скавра за правую руку, выпустил его.

Авктократор предупредил:

— Если ты разольешь вино, тебе это не поможет. Нейп приготовит еще один состав, и его вольют тебе в глотку через воронку.

Взяв бокал в руки, Марк спросил Нейпа:

— Здесь ровно столько, сколько нужно, или чуть больше?

— Возможно, чуть больше. А что?

Трибун отлил несколько капель на пол.

— В честь великого и добросердечного Туризина, — произнес он.

Видессиане нахмурились: они ничего не поняли. Марк слышал, как один халогай хмыкнул. Откуда им знать?.. Это был тост Ферамена Афинского в честь тирана Крития, когда тот заставил Ферамена принять яд.

Марк проглотил содержимое бокала одним глотком. К сладкому вину назойливо примешивался терпкий привкус волшебного порошка. Скавр ожидал, что сейчас он задрожит всем телом, забьется в судорогах и рухнет на пол, как отравленный пес…

— Ну?.. — зарычал Туризин.

— Эффект настойки проявляется различно, в зависимости от силы воли человека, — ответил жрец. — Одним нужно больше времени, другим меньше.

Скавр слышал эти слова как будто с большого расстояния. Рассудок Марка был теперь заключен в светящийся золотой круг. Выпивая яд, он ожидал чего угодно, только не этого: ему казалось, что он чувствует близость Бога, невесомость, взлет. Ощущение напоминало оргазм, но — длящийся бесконечно. Разница была лишь в том, что исчезло физическое наслаждение и осталась лишь невесомость и ирреальность происходящего.

Кто-то (Туризин, но для Марка это не имело никакого значения) о чем-то спрашивал. Марк услышал свой голос — он отвечал. Почему бы и не ответить? Каким бы ни был вопрос, он оставался совершеннейшим пустяком по сравнению с туманом покорности и безразличия, в котором блаженно плыл рассудок.

Марк услышал, как Туризин выругался. Но и это не имело ни малейшего значения…

— Что за ерунду он бормочет? — спросил Автократор. — Не понимаю ни слова.

— Это его родной язык, — тихо сказала Алипия Гавра.

— Что ж. Тогда будем говорить на нашем.

Марк повиновался. Один язык не хуже другого. Никакой разницы он не видел.

Вопросы посыпались один за другим.

— Почему Скавр дал Метрикию Зигабену возможность укрыться в монастыре?

— Скавр думал так: если Туризин сохранил жизнь этому напыщенному ничтожеству Ортайясу Сфранцезу, который заслужил худшего, то Скавр вполне может сделать то же самое для Метрикия Зигабена, который заслужил лучшего.

Туризин хмыкнул.

— Слушай, жрец, а он действительно полностью находится во власти твоего напитка, а?

Нейп заглянул Скавру под веко, помахал рукой у него перед глазами.

— Полностью, Ваше Величество.

Гавр рассмеялся:

— Полагаю, я заслужил подобного ответа. Зигабен не располагал и десятой долей могущества Сфранцезов. Только мой страх перед их хитростью спас щуплую шею Ортайяса от петли… Ладно. Почему Скавр только сделал вид, будто ослепил командиров намдалени в Гарсавре? Почему он сохранил им зрение? Почему помиловал их?

— Скавр не хотел делать ничего такого, что нельзя было исправить позднее. У Туризина могли быть какие-нибудь свои планы относительно главарей. Скавр мог не знать этих планов.

Туризин хмыкнул снова, на этот раз удовлетворенно.

Марк добавил:

— Сотэрик — брат Хелвис. Скавр был уверен в том, что Хелвис бросит его, если он причинит Сотэрику непоправимый вред. А Скавр не хотел, чтобы Хелвис оставила его.

Осматривая Марка, Нейп открыл ему веки. После этого Марк не закрыл глаза и потому видел, как Гавр бросил торжествующий взгляд на свою племянницу. Видел — но это никак не запечатлелось у него в памяти.

— А, вот мы кое до чего и докопались! — произнес Император. — Значит, ты не хотел, чтобы эта шлюха тебя бросила?

— Нет.

— Ну так как же случилось, что она удрала и увела все свое змеиное гнездо? Расскажи! Пусть Скавр расскажет. Пусть расскажет все: что она делала, что он думал, что он делал, о чем думал, пока делал это. Пусть расскажет все. Будь ты проклят, Скавр, наконец-то я загляну на дно твоей души.

Несмотря на действие напитка, трибун долго стоял, не говоря ни слова. Туризин коснулся слишком больной раны. Страдание поколебало то божественное спокойствие, в которое был погружен рассудок Марка.

— Пусть отвечает! — рявкнул Император.

Скавр, воля которого была пересилена чужой волей, заговорил снова.

В то время как одна часть его души кровоточила, другая в мельчайших подробностях рассказывала о том, как Хелвис утомила его, чтобы он крепко заснул. Он знал, что будет помнить все это, когда действие напитка прекратится и не будет больше сковывать его волю.

Но он говорил и говорил. Нейп смущенно покраснел. Охранники-халогаи шепотом переговаривались на своем языке.

Алипия Гавра гневно повернулась к своему дяде:

— Во имя Фоса, останови эту пытку! Почему бы тебе заодно не содрать с него кожу? Ведь ты все равно почти уже это сделал.

При слове “останови” Марк послушно замолчал.

Туризин ответил Алипии ледяным тоном:

— Насколько я помню, это была твоя идея — узнать от него всю правду. Имей мужество слушать — или убирайся отсюда.

— Я не желаю смотреть, как честного человека выворачивают наизнанку. — Она побледнела как мел и добавила шепотом: — Я слишком хорошо знаю, какой вкус у публичного позора…

Бросив на Марка печальный взгляд, она выбежала прочь.

— Продолжай, ты!.. — заорал Туризин.

Скавр покорно продолжил. Он рассказал о погоне, о костре, который привлек внимание корсара, о Хелвис, ее сыновьях и четырех пленных, которые ушли на корсаре в море.

— Что же сделал Скавр после этого? — спросил Император, но очень тихо. Рассказ Марка об отчаянной погоне лишил Туризина охоты торжествовать.

— Он заплакал.

Туризин вздрогнул.

— Чтоб мне провалиться под лед, если я стану винить тебя за это, — заметил он. — Алипия была права: я вывернул наизнанку душу честного человека. — Очень мягко, почти ласково он обратился к Скавру: — А что делал Скавр потом и почему?

Трибун пожал плечами. Халогаи все еще стояли у него за спиной, но больше не удерживали за руки.

— Потом он прибыл сюда, в Город. К Туризину. Ему больше ничего не оставалось. Разве он мог укрыться в монастыре? Он не верит в вашего Доброго Бога. Дракс не должен был становиться мятежником. Скавру это тем более не пристало. Кроме того, Скавр хорошо знает, что он проиграл бы эту игру.

Туризин посмотрел на Марка очень странным взглядом.

— Любопытно… Ох как любопытно…

Глава двенадцатая

Сейрем нежно поцеловала Виридовикса в губы. В ответ он крепко прижал ее к себе.

— Ты слишком высокий, — пожаловалась она. — У меня шея немеет, когда я тебя целую.

— Привыкай, девочка, потому что тебе придется делать это часто. Вот прихлопнем эту блоху — Варатеша…

То, что в ответ на слова Сейрем Виридовикс отшутился, лучше любых признаний показывало: эта девушка стала очень дорога ему. Им не нужно было говорить лишнего. Они любили друг друга такими, какими были.

— Ты возвращайся. Знаешь — возвращайся скорей! — проговорила Сейрем, передразнивая галльский акцент Виридовикса так искусно, что оба рассмеялись.

— Эй, в седло! — раздался хриплый голос Таргитая. — Ты что, думаешь, у нас есть время на твои любовные шашни?

Но каган не был сердит — он тоже скрывал улыбку. Батбайян, стоявший рядом, открыто ухмылялся.

— Чтоб тебя взяли вороны, — проворчал Виридовикс. Еще раз обняв Сейрем, он выпустил ее из рук и вскочил в седло. Приземистая степная лошадка жалобно фыркнула: кельт был куда тяжелее, чем хаморы.

Таргитай бросил взгляд на энари Липоксая.

— Ты обещал нам десять дней хорошей погоды, — заметил вождь с полуугрозой.

Первые осенние дожди уже прошли. Война в степи была в руках погоды: мокрая тетива превращала в жалкую насмешку грозные боевые качества лука.

Энари пожал плечами. Его живот заколыхался под желтым шерстяным плащом.

— Я видел то, что видел.

— Хорошо бы ты еще увидел, кто победит, — сварливо сказал Таргитай. На самом деле он не жаловался. Возбуждение, охватившее его перед решающей битвой, заставило отойти на второй план даже чудесное ясновидение энари.

— В таком случае мы сами узнаем это! — сказал вождь и крикнул: — Вперед!

Батбайян поднял над головой волчий штандарт клана. Хаморы ударили коней пятками. Впереди скакали разведчики, а на флангах армию Таргитая прикрывало несколько отрядов.

— Давай, давай, глупая скотина, — обратился Виридовикс к своей лошадке и ударил ее сапогами. Он повернулся, чтобы махнуть на прощание Сейрем, и чуть не свалился с лошади, когда та внезапно остановилась. Виридовикс ухватился за круп, чувствуя себя полным дураком.

Возможно, последние несколько лет незаметно приучили его к римской дисциплине — о чем кельт даже не подозревал до поры. Ибо армия Таргитая выглядела в его глазах беспорядочным сбродом. Казалось, сам Таргитай командовал ею лишь потому, что за его штандартом следовало больше воинов, чем за штандартами других вождей. Но вряд ли даже Таргитай мог заставить других вождей подчиняться, если только те сами не желали этого. Все они воевали с Варатешем, но причина у каждого была своя.

Их путь лежал на северо-запад. Навстречу врагу неслось около дюжины разрозненных отрядов кочевников. Размеры этих отрядов были самыми различными: от двадцати воинов в белых шапках из лисьего меха, что следовали за Ойтоширом, до нескольких сотен человек под командой Анакара из клана Пятнистых Котов.

Пятнистые Коты уступали численностью только клану Таргитая. Как только Кробуз, ненавистный сосед Анакара, присоединился к Варатешу, вождь клана Пятнистых Котов мгновенно принял решение:

— Коли Кробуз, козлиная задница, выступает заодно с бандитом…

Подобную причину Аракар счел вполне достаточной, чтобы привести своих людей в орду Таргитая.

Хаморы знали: нужно отыскать в степи Варатеша и сразиться с ним. Ни общего плана, ни тактики у них не имелось. Когда Виридовикс предложил вождям наметить хотя бы минимальную координацию действий и разработать какой-нибудь согласованный план, Таргитай и другие вожди посмотрели на кельта как на умалишенного. Виридовикс расхохотался, вспоминая об этом.

— Я стал совсем как римляне, которые тоже вечно мелют всякую чепуху про тактику, — сказал он себе. Тем не менее ему было немного не по себе.

— Дождь прибил пыль к земле, — обратился к нему Батбайян. — Хорошо.

— Да уж, о чем я ничуть не жалею, так это о пыли, — согласился Виридовикс. Идти в бой, не задыхаясь при этом от пыли, поднятой копытами, было удовольствием, которого он не знал с тех пор, как покинул влажные галльские леса. Иной раз, вышагивая милю за милей по выжженному видессианскому плато, Виридовикс думал, что вся эта страна состоит из одной пыли.

Облака поминутно закрывали солнце. По степи гуляли тени. День был холодным, воздух — чистым и прозрачным.

Спустя минуту Виридовикс спросил:

— Но если нет пыли, то как наши разведчики отыщут этих ублюдков?

Батбайян моргнул. Об этом он даже не подумал. Виридовикса охватил гнев: неужели на этом свете у всего обязательно должна быть темная сторона?

Таргитай растянул рот в улыбке:

— Для начала им тоже будет трудно обнаружить нас. И знай: невнимательный разведчик — мертвый разведчик. Наши разведчики это знают. Они хорошо смотрят вперед.

— Ты прав, — нехотя согласился кельт.

Армия кочевников казалась в несколько раз больше, чем была на самом деле, благодаря запасным лошадям, привязанным позади лошади каждого воина. Грохот тысяч копыт, ударяющихся о сырую землю, напомнил Виридовиксу вечный гул моря.

— По крайней мере, это не заставляет меня плеваться завтраком, — весело сказал он. Виридовиксу вспоминались шутки Арига насчет того, что укачать может и на лошади. Кельт был рад, что это оказалось лишь шуткой.

Хотя Виридовикс так и не преодолел отвращения к сырому вяленому мясу, которое хаморы брали с собой в поход, он с удовольствием закусывал овечьим сыром и лепешками, запивая их кумысом. Ему только не хватало сладкого — вина, фруктов или ягод. Когда Рамбехишт дал ему медовых сот, наполненных до краев пахучим медом, и кельт снова ощутил на губах вкус полевого клевера, он понял: теперь он действительно обрел счастье в своей новой жизни.

— Красивая девчонка, добрая драка и немного меда, когда ужасно захотелось сладенького, — произнес Виридовикс, не обращаясь ни к кому в отдельности, — да разве можно ждать от жизни большего?

Разбив лагерь на ночь, хаморы ходили от костра к костру: обменивались новостями, рассказывали друг другу разные истории, играли в кости. В ходу у кочевников была самая пестрая коллекция монет, какую только можно вообразить. Иные оказались настолько стертыми, что Виридовикс не мог даже определить, где они отчеканены: в Видессе или в Йезде. Из рук в руки переходили также серебряные квадратики с изображениями драконов или топоров. Таких галл еще не видывал.

— Халуг, — пояснил кочевник.

Галл выиграл несколько золотых и одну из квадратных монеток “халуг” — халогаев. Эту он припрятал за пазуху: пусть принесет удачу.

Следующий день похода мало отличался от предыдущего. Степь казалась бесконечной, а люди Таргитая — последними живыми существами на всем ее безмерном пространстве. Но когда в лагере снова запылали вечерние костры, им словно бы ответили далекие отблески над северным горизонтом.

Воины стали проверять доспехи и оружие. Тут и там было видно, как кочевник застегивает пояс, подтягивает подпругу, оттачивает наконечники стрел. Кое-кто завязал поединки, готовясь к настоящему бою.

* * *

Виридовикс проснулся на рассвете, дрожа от холода. В Галлии деревья бы уже оделись багрецом и золотом, но в степи лишь один цвет указывал на перемену времен года — цвет травы. Некогда зеленое море стало теперь желто-серым.

— Тут так мрачно. Нет этой степи конца-краю, — пробормотал Виридовикс с набитым ртом — он жевал брынзу.

Один из хаморов подшучивал над стариками — те оставались в лагере сторожить запасных коней.

— Если сами не справитесь, — не выдержал старик, — гоните этих ублюдков сюда. Уж мы-то им покажем, на что способны!

Клан за кланом кочевники седлали лошадей и выступали. Повернув на север, они построились в подобие боевого порядка. Отряд Таргитая удерживал правое крыло. Наблюдая за построением, Виридовикс душевно страдал: слишком велики прорехи между кланами, слишком оторваны фланги от центра. Его утешало лишь то, что у бандитов Варатеша, вероятно, порядка не больше.

Как черные точки на фоне свинцового неба, появились перед ними всадники. Гул прошел по рядам воинов. Кочевники накладывали стрелы на тетивы, обнажали сабли.

Люди Варатеша приближались со скоростью, которую Виридовикс, привыкший к пешим сражениям, находил — мягко говоря — неприятной. Кельт взмахнул своим длинным мечом и оглушительно взвыл. То был кельтский боевой клич. На друзей он произвел ошеломляющее впечатление; как восприняли это враги, сказать было трудно.

Стрелы уже пронзали пространство между армиями. Двое кочевников, вырвавшись вперед, схватились на саблях. Когда бандит свалился с седла, из глоток воинов Таргитая вырвался дружный одобрительный вопль.

И тут радостный крик одобрения застрял у Виридовикса в горле. Он заметил в центре вражеского отряда знакомую фигуру в белоснежных одеяниях. Авшар! Рослый, на огромном черном жеребце, который чуть ли не вполовину выше низкорослых степных лошадок…

— Что ж, ты все-таки решил не оставаться в стороне, проклятый колдун, — прошептал Виридовикс. — Хотел бы я, чтобы ты не вмешивался!

Кельт подумал, что отряд Таргитая превосходит по численности банду Варатеша. Но кто знает, скольких воинов стоит один Авшар?

Однако для раздумий времени уже не оставалось. Армии сближались, осыпая друг друга тучами стрел. Виридовикс знал, что на большом расстоянии он, вооруженный только мечом, бесполезен, и поэтому пока что просто наблюдал за боем, закрываясь маленьким круглым щитом. Смертоносный ритм битвы привлекал какой-то жуткой, нечеловеческой красотой: правая рука тянется за плечо, чтобы взять из колчана стрелу, положить ее на тетиву; свирепый взгляд на цель; выстрел — и вновь рука тянется за плечо… Время от времени плавный ритм движений обрывался: проклятие, стон или вздох — и человек падает с коня… Всадник пытается соскочить с раненой лошади прежде, чем она успеет подмять его под себя…

* * *

Варатеш изумленно наблюдал за тем, как Авшар натягивает свой огромный черный лук. Лук этот был сделан по тому же образцу, что и двойные изогнутые луки, какие имелись у каждого кочевника. Но даже самый сильный из хаморов не смог бы согнуть лук Авшара. Однако князь-колдун натягивал его с такой же легкостью, с какой Варатеш обращался бы с детским оружием.

Авшар не кричал в знак торжества, когда его стрела поражала цель. Он даже не кивал. Просто спокойно избирал следующую жертву. В этом холодном, расчетливом искусстве таилось что-то чудовищное.

Стрела свистнула у самой щеки Варатеша. Бандит пригнулся к шее лошади — это было бы, конечно, бесполезно, будь стрела нацелена точно. Варатеш пустил стрелу в ответ. Враг свалился с коня. Интересно, не тот ли самый лучник, что пытался убить его?

— Нет, — молвил Авшар, прочитав его мысли. В голосе князя-колдуна звучала презрительная насмешка. — Какая разница? Он тоже был бы счастлив убить тебя.

Авшар сказал правду. Но даже слова правды, исходившие от Авшара, оставляли горький привкус.

Колдун неспешно обводил глазами вражеские ряды в поисках новой цели. Затем бросил черного жеребца влево, сжал его бока коленями, натянул тетиву черного лука до уха… но когда Авшар уже спускал стрелу, Варатеш неожиданно ударил его по запястью. Стрела ушла в воздух. Казалось, князь-колдун вырос в седле. Словно разгневанное божество, он пронзил Варатеша яростным взором.

— С кем это ты вздумал играть, дурак? — прошипел он. Этот хриплый шепот был страшнее гневного крика.

Вождь бандитов дрогнул, но даже и сейчас старая ненависть помогла ему выстоять.

— Рыжеволосый — мой! — крикнул он. — Тебе его не заполучить.

— Ты смеешь говорить мне, будто я не могу чего-то получить, червяк? Помни, кто я такой!

Память об этом навсегда осталась с Варатешем. Но он собрал всю свою гордость и бросил Авшару в лицо:

— А ты, колдун, помни, кто я!

Наверное, это был самый мужественный поступок в жизни вождя-изгоя. Князь-колдун смерил его ужасным взором из-под шлема.

— Так, — уронил он наконец. — Еще один щенок меня тяпнул. Что ж, хоть твоя мать и была дворовой шавкой, ты всяко лучше этого паршивого Варданеса, который до последней секунды думал лишь о том, что у него между ног. — Авшар иронически развел руками, будто делая щедрый дар. — Ладно, забирай себе рыжеволосого, если сможешь. Дарю!

— Он не принадлежит тебе, чтобы ты мог дарить его, — сказал Варатеш. Но очень тихо.

* * *

Стрел оставалось все меньше и меньше. Армии постепенно сближались. Сабли сверкали в лучах осеннего солнца. Хамор, бывший рядом с Виридовиксом, вдруг разинул от боли рот: кровь хлестала из его левой руки, на которой были отсечены два пальца.

— Перетяни их! Быстро! — крикнул Таргитай.

Всадник вышел из оцепенения. Проклиная все на свете, он обмотал кусочек шерсти вокруг раны и стянул ее кожаным ремешком.

Один из людей Варатеша несся прямо на Виридовикса. Кельт ударил пятками лошадь, желая встретить врага. Обладая более легким оружием, хамор нанес удар первым. Виридовикс отклонился и следующий удар отбил щитом.

Прямой меч галла рассек бедро врага. От боли всадник потерял равновесие. Виридовикс нанес рубящий удар, задев лицо противника. Тот залился кровью. Меховая шапка слетела с его головы. Мертвый или потерявший сознание, он рухнул с седла и был подмят своей же лошадью.

Рамбехишт расчетливо сохранил стрелы, пока бой не стал ближним. На таком расстоянии, стреляя в упор, хамор мог пронзить человека стрелой насквозь или пригвоздить его к коню. Но вот конь Рамбехишта упал — прямо под левым глазом животного торчала короткая стрела. Ловкий, как кошка, суровый кочевник освободился от стремян прежде, чем лошадь коснулась земли, и пружинисто вскочил на ноги, встречая врага с мечом в руке.

Сражение пешего с конным могло иметь лишь один исход — печальный для пешего. К счастью, Виридовикс находился неподалеку. Услыхав галльский боевой клич, бандит замер — более ужасного воя ему слышать не доводилось. Мгновенная заминка врага дала Виридовиксу время подскакать ближе. Теперь вместо одного противника у бандита их оказалось двое.

Всадник попытался повернуть назад, но не смог этого сделать из-за тесноты боя. Схватив врага за ногу, Рамбехишт сдернул его с седла и повалил на землю. Виридовикс тут же прикончил бандита.

Рамбехишт вскочил на лошадь и успел еще пустить стрелу в хамора, подбиравшегося к кельту сзади. Услышав крик боли у себя за спиной, Виридовикс резко обернулся:

— Спасибо, дружище. Этого пса я не заметил.

— Долг платежом красен, — отозвался хамор.

Виридовикс нахмурился. Что Рамбехишт разумеет под этими словами? Может, он собирается когда-нибудь побить кельта на кулаках?

Теперь против Виридовикса выступили сразу трое. К счастью, один из хаморов Таргитая поразил первого из них быстрым броском копья. Двое уцелевших продолжали нестись к галлу. Виридовикс издал на всякий случай еще один неистовый вопль, однако врагов это не остановило. Быстро сообразив, что к чему, он пришпорил лошадь и рванулся к ближайшему из противников. Внезапно сорвав свою покрытую бронзовыми полосами кожаную шапку, Виридовикс метнул ее в лицо врага. Затем развернул коня с ловкостью, какой сам от себя не ожидал, и обрушил меч на голову замешкавшегося бандита. Третий противник в страхе ускакал. Кельт громко захохотал:

— Беги к своей мамаше, трусливый щенок! И дважды подумай, прежде чем снова играть в мужские игры!

Кровь стекала с длинного галльского меча, которым размахивал Виридовикс. Ради этого и создавалась богами битва: врагов побеждает искусство, крепкая сталь и железная воля! Сила кипела в жилах, бурля и опьяняя, как крепкий кумыс.

Виридовикс отбросил с лица длинные волосы и огляделся по сторонам. Ему нелегко было оценить размах сражения. Конные схватки занимали так много места! Они текли, как ртуть. Хуже всего было то, что Виридовикс даже не мог понять, какой из отрядов вражеский, а какой — Таргитая. Слишком далеко! Слишком большие расстояния!

Похоже, в центре поля шла своя битва внутри битвы: там Пятнистые Коты Анакара схватились с Прыгающими Козлами Кробуза. Давние соперники встретились с оружием в руках.

Большинство союзников Варатеша, похоже, сосредоточено здесь — судя по штандартам. Они, конечно, могли сражаться и под его черным флагом. Но вожди кланов не рвались отдавать себя под начало изгоя.

Воины Анакара бились с превосходящими силами врага. На Пятнистых Котов давили со всех сторон. Таргитай махнул рукой своему сыну, и Батбайян со своим отрядом поспешил на выручку. В отличие от Виридовикса, молодой хамор с первого взгляда отличал союзника от неприятеля. Его люди закрыли растущую брешь и заставили Кробуза отойти.

Ожесточенные битвой, подбодренные поддержкой, Пятнистые Коты сражались теперь с удвоенным воодушевлением. Таргитай взял остальных людей своего клана, чтобы ударить по бандитам, обойдя их с левого фланга.

И там лицом к лицу его встретил Авшар. Князь-колдун возглавил пятьдесят отборных головорезов, покрытых шрамами негодяев, которым ведомы все уловки, применяемые в битвах, — и честные, и предательские. Да, то были законченные негодяи — но отнюдь не трусы. И если они никому не давали пощады, то и для себя ее не искали. Авшар на своем громадном черном жеребце возвышался над хаморами, как большая военная галера над шлюпками. Его ужасный лук висел у него на плече. Широкий длинный меч Авшара собирал обильную кровавую жатву.

— Еще один болван! — закричал он, когда один из всадников Таргитая поскакал на него. Лезвие меча со свистом опустилось на шею кочевника. — Это тебе за глупость! Скотос вечно будет грызть твою душу!

Виридовикс возвысил голос, стараясь перекричать шум битвы.

— Авшар!

Князь-колдун вздрогнул, поворачиваясь, как собака, почуявшая запах дичи.

— Сюда, ты, вонючий пес! — надрывался кельт. — Ты искал Скавра! Я отвечу за него!

— И тут же сдохнешь! — Авшар пришпорил коня и вырвался далеко вперед. — Прочь с дороги, падаль для ворон! — крикнул он, повелевая своим воинам расступиться. Он поднял меч и издевательски отсалютовал галлу. — Ты ужасно рассердишь нашего дражайшего Варатеша, так глупо подарив мне свою жизнь!

Виридовикс едва отбил первый удар колдуна, повернув щит так, что клинок пришелся плашмя. Иначе Авшар пробил бы его щит насквозь.

Крупный конь колдуна тянул на себе все доспехи Авшара. Колдун закрывался щитом в форме треугольника, покрытым медью и украшенным узорами, напоминающими орнаменты намдалени. По сравнению с тяжелыми доспехами Авшара куртка из вываренной кожи, в которую был облачен Виридовикс, казалась чуть ли не льняной тряпкой.

Одной силой Авшара не победить, понял галл. Он повернул коня для следующего захода на врага. Нужен ум. Нужна хитрость. Виридовикс вспомнил урок, который извлек из схватки с Варатешем: в конном бою лошадь — такой же оружие, как и меч. Это было в особенности верно, когда речь шла об огромном жеребце Авшара. Черный конь разбивал головы людей копытами, подбитыми железными подковами.

Князь-колдун галопом несся на Виридовикса. Кельт тоже пришпорил свою лошадку. Когда они снова столкнулись, рубящий удар кельта был нацелен не на кольчугу Авшара, а на жеребца. Но кельт плохо рассчитал скорость. Вместо того чтобы поразить коня между глаз, клинок вырвал клок мяса с шеи животного.

Этот удар, впрочем, сослужил неплохую службу. Раненый конь заржал от неожиданной боли и резко остановился, взбрыкнув. Авшар едва не выпал из седла. Взревев от ярости, князь-колдун прижался к гриве коня. Но хотя он и удержался в седле, раненое животное уже плохо слушалось: быстрым галопом конь понесся прочь, вынося Авшара из боя.

— А ну вернись, вшивый пес! — весело гаркнул Виридовикс. — Потеха только началась!

Авшар быстро повернулся в седле и выкрикнул заклинание. На миг поле битвы качнулось, и все потемнело в глазах кельта. Но вот символы друидов на галльском клинке заискрились ярким золотым светом, отражая злые чары. Зрение Виридовикса прояснилось. Он сжал рукоять меча с благодарностью, как ладонь друга.

Довольно долгое время битва продолжалась без особого перевеса для той или иной стороны. Коротких передышек едва хватало для того, чтобы хлебнуть воды. Солнце перешло с юга на запад, прежде чем Виридовикс сообразил, что чаще двигается вперед, чем назад.

— Дави их, дави! — кричал Таргитай. — Сейчас они сломаются!

Но когда всадники Таргитая были уже готовы начать атаку, которая навсегда покончила бы с бандитами, слева и из центра послышались тревожные крики. Виридовикс разобрал самое страшное слово из тех, что звучит в степи:

— Огонь!

В воздух высоко поднимались клубы густого черного дыма. Отряды бандитов скрылись за стеной пламени.

Лицо Таргитая почернело от гнева.

— Грязные псы! Не могут умереть мужчинами! Как они посмели прикрыть отступление огнем!

До слуха Виридовикса донесся злорадный смех Авшара. Теперь кельт знал, что его надежды рухнули. Языки пламени бежали куда быстрее, чем при обыкновенном пожаре. Направление им указывала дьявольская воля колдуна.

Лошади дико ржали, люди кричали от ужаса, когда волны огня сметали их с пути. Авшар набросил на воинство Таргитая дьявольский огонь, как сеть. Он загонял кочевников, как охотник загоняет диких лошадей, окружая их пламенем со всех сторон. И это пламя бежало с невероятной скоростью. Состязаться с ним не смог бы ни один зверь.

Когда огненная ловушка захлопнулась, Варатеш с новым воодушевлением пошел в атаку. Союзники Таргитая тряслись от ужаса при виде могущества Авшара. Теперь некоторые бывшие друзья поспешили напасть на уцелевших воинов Таргитая. В этот миг никто не мог бы остановить их.

Отступление остатков разбитой армии, которое последовало за этой атакой, больше напоминало бегство. Виридовикс пытался остановить его, прорубая себе дорогу сквозь вражеские ряды, — он рвался к Авшару. Князь-колдун соскочил с раненого скакуна, чтобы лучше управлять заклинаниями.

Отчаяние кельта горело ярче колдовского пламени. Очень немногие осмеливались встать на пути рыжеволосого гиганта.

Варатеш бросился было на выручку Авшару, но колдуну не требовалась ничья помощь. Метнув быстрый взгляд на Виридовикса, Авшар выкинул вперед руку, посылая язык пламени, который длинной струей зажег полосу сухой травы.

Кельт мчался вперед, даже не пригнувшись, уверенный в том, что галльский меч поможет отразить дьявольские чары. Но степная лошадка Виридовикса ничего не знала о колдовстве. Фыркая, она попятилась от вспыхнувшего перед ней пламени. В ее кротких глазах появилась дикая паника. Несмотря на все усилия всадника, она отказывалась идти дальше. В отчаянии кельт выкрикнул имя Эпоны, умоляя прийти к нему на помощь, но кельтская богиня-лошадь не имела в этом мире никакой власти. Сквозь пламя мелькнуло лицо Авшара.

— Ладно, тогда я пойду один! — зарычал кельт, пытаясь удержать лошадь и спрыгнуть на землю. Но Варатеш, выбрав удачный момент, выстрелил из лука. Стрела засела в крупе лошади. Животное заржало, взбрыкнуло, едва не сбросив седока, а потом бешено понеслось назад.

Это было, пожалуй, и к лучшему. Подхлестываемое болью, обезумевшее животное далеко опередило преследователей Виридовикса. Ядовитый смех Авшара жег уши кельта. Когда он наконец сумел остановить лошадь, то ему осталось лишь одно: присоединиться к разбитой армии Таргитая.

Хаморы отступали. Бандиты и их союзники не преследовали врага. Люди Варатеша кружили у огненных стен, как мухи над падалью. Там, в огненной тюрьме, были заперты воины Таргитая. Трава давно прогорела, но пламя не опадало. Черный, как печаль, дым поднимался в осеннее небо.

* * *

Кробуз низко наклонился в седле, когда Варатеш проезжал мимо. Бандитский вожак был утомлен. Но, несмотря на страшную усталость, он испытывал ни с чем несравнимую радость: наконец-то его власть признали настоящие вожди. К этому он стремился столько горьких лет. Теперь он наконец занял подобающее место — место, которое принадлежало ему по праву. Он добился своего, несмотря на происки врагов. О, они долго не хотели признавать за Варатешем его права!

Вождь-изгой сжал губы. Теперь все его недруги воочию убедились в силе и могуществе некогда презираемого ими изгнанника. Пламя трещало впереди, словно желая напомнить о победе, которая пала ему в руки, точно птица.

Как бы подтверждая это, Авшар подошел к Варатешу и встал рядом.

— Что ты будешь делать с этими? — спросил князь-колдун, махнув рукой в сторону воинов, запертых в пылающей тюрьме.

После такой великой победы Варатеш вполне мог позволить себе великодушие.

— Если захотят, пусть сдаются на мою милость.

Пожав плечами, Авшар обернулся к ближайшему столбу пламени:

— Эй, сдавайтесь на милость Варатеша, великого кагана королевского клана Пардрайи!

Великий каган королевского клана! Варатеш в смятении понял вдруг, что так оно и есть. Неистовая гордость наполнила его душу.

В огненной ловушке находились Ойтошир и трое его воинов — все, кто уцелел из клана. Копоть покрывала их белые шапки из лисьего меха. Ойтошир был ранен, но дух его оставался крепок.

— Смерть Варатешу, великому прыщу степей Пардрайи! — выкрикнул он. — И тебе тоже, жирный кусок навоза!

Князь-колдун вопросительно поглядел на Варатеша. Разъяренный отпором, тот только сердито сплюнул в пыль. Авшар понял это как ответ и махнул рукой. Стена пламени, удерживавшая в плену Белых Лисиц, стала прозрачной и погасла. Варатеш подал знак сотне бандитов. Ухмыляясь, они бросились выполнять работу мясников. Проклятие, они слишком долго ждали этого часа! Ойтошир дорого продал свою жизнь. Но после этого другие пленные быстро сдались на милость Варатеша, Великого кагана королевского клана.

Варатеш был потрясен одержанной победой. Ни один энари не помнил такого! Ни один певец не воспел битвы, где было бы взято столько пленных! Не менее тысячи!

Как только очередная стена пламени угасала, воины Варатеша бросались на побежденных, как саранча, отбирая доспехи, оружие, лошадей.

Интересно, долго ли сможет Варатеш кормить такую ораву пленников?

— А зачем тебе их кормить? — спросил Авшар. — Отпусти их. Пусть уходят назад, в свои ничтожные кланы.

— Чтобы они на другой же день подняли на меня оружие? Вот уж не думал, что ты столь доверчив.

Колдун от души рассмеялся:

— Хорошо сказано! Хотел бы ты избавиться от этой обузы и одновременно доказать всем этим жалким вождям свое превосходство?

Колдун выдержал паузу, ожидая ответа.

— Продолжай, — сказал Варатеш.

Авшар снова засмеялся.

* * *

— Благодарю тебя, от души благодарю, но — нет, — говорил Горгид Аргуну — вероятно, уже в двадцатый раз. — Когда имперское посольство отправится в Видесс, я поеду с ним. Ты принадлежишь степи. Я же создан для городской жизни. Кочуя по степи со стадами, я буду так же несчастлив, как ты — в Империи.

— Мы еще вернемся к нашему разговору, — неизменно отвечал каган.

Он повторял эти слова всякий раз после того, как Горгид отклонял его просьбу навсегда остаться в Аршауме.

Аргун откинулся на мягкую кошму и подушки и закутал ноги одеялом из заячьего меха. Онемение еще полностью не прошло. Аргун ходил, опираясь на две трости, а сесть на коня пока что не смог. Но его благодарность спасителю не знала границ. Он осыпал грека поистине императорскими дарами. Плащ из меха куницы — такой невесомый и вместе с тем такой теплый. Десять превосходных лошадей. Сокол с глазами цвета крови. Впрочем, этот дар Горгид, ничуть не увлекавшийся охотой, с легкостью отклонил. Великолепный, отделанный богатейшим золотым орнаментом лук с двадцатью стрелами и колчан, покрытый золотом и бирюзой. И лук, и стрелы Горгид без лишнего шума всучил Скилицезу. И еще — возможно, по предложению Толаи — набор всех лекарственных трав, используемых в степи. Каждый образец лежал в маленькой костяной коробочке с искусной резьбой, изображающей скачущих лошадей.

— Ты уже неплохо говоришь на нашем языке, — продолжал улещивать грека Аргун.

— Спасибо, — отозвался Горгид, но не очень искренне. Как большинство эллинов, он считал свой гибкий, изящный язык единственно приемлемым для цивилизованного человека. Латынь была условием службы в римской армии. Видессианский — необходим для жизни в новом для него мире. Находясь в добром расположении духа, Горгид мог даже признать, что у каждого языка есть свои преимущества. Но речь Аршаума, на взгляд грека, годилась только для варваров. Он записал в своей книге: “В этом языке больше найдется слов для характеристики коровьего копыта, нежели для описания души человеческой. Добавить же к такому нечего”.

Вдали прогремел гром. Аргун скрестил пальцы, охраняя себя от злого духа. Дождевые капли шумно застучали по крыше юрты.

Обычно в это время года кочевники уже направлялись к своим зимним становищам. Но в нынешнюю осень стада откочевывали на юг с подростками и стариками. Воины намеревались отомстить за покушение на жизнь кагана клана Серой Лошади.

Расплескивая грязь, к юрте подскакала лошадь. Всадник вскочил прямо в юрту. Стряхивая дождевые капли, перед отцом выпрямился Ариг.

— Штандарт готов, — доложил он.

Гуделин скосил на Горгида хитрый глаз:

— Вот тебе еще один сюжет для твоей “Истории”, дружище. Можешь назвать этот эпизод “Война Боргазова Кафтана”.

Горгид почесал подбородок.

— Знаешь что, мне это, пожалуй, нравится, — сказал он и, порывшись в мешке в поисках стила и восковой таблички, черкнул короткую строчку.

Чтобы объединить кланы аршаумов, выступающие на йездов, было избрано не племенное знамя, но некий символ того, ради чего аршаумы собрались воевать.

Разговор велся на видессианском языке, однако Аргун, уловив имя йезда, попросил перевести. Когда Ариг выполнил просьбу отца, каган засмеялся коротким мрачным смехом.

— Ха! Если бы от него осталось хоть немного мяса, оно попало бы на копье вместо этих тряпок.

— По праву, — сказал Панкин Скилицез. Он поколебался, затем осторожно продолжил: — Ты собрал могучую армию, каган.

— Да, — с гордостью подтвердил Аргун. — Разве ты не рад, видя, что твои друзья столь сильны?

Имперский офицер выглядел смущенным:

— Разумеется. Однако если мы такой силой двинемся через степь к Присте, это встревожит пардрайских хаморов…

— Как будто хаморы имеют какое-то значение! — презрительно фыркнул Ариг. Он провел пальцем по горлу, издав жуткий захлебывающийся звук. — Пусть нападут на нас, мы их… Кстати, я сильно надеюсь, что они нападут!

Скилицез упрямо продолжал гнуть свое.

— И если армия столь великая, как твоя, достигнет Присты, нелегко будет найти транспорт, дабы переправить ее за море, в Видесс.

Рассерженный и сбитый с толку, Ариг спросил:

— Что тебя гложет, Ланкин? Ты прошел весь этот путь от Присты, чтобы получить воинов. Ты получил их. Они что, не нужны тебе больше?

Но Аргун смотрел на Скилицеза с невольным уважением:

— Не будь так нетерпим к нему, сын.

— С какой стати? — Ариг неприязненно уставился на видессианина.

— Он хорошо знает свое дело. — Увидев, что старший сын все еще бушует, Аргун начал объяснять: — Он пришел сюда за воинами для своего кагана.

— Конечно, — оборвал Ариг. — Что из этого?

— Армия, которую я собрал, — моя армия. У него есть право узнать, что я собираюсь делать с моей армией. Не будет ли она более опасна для него, чем те враги, которые у него уже есть.

— А, — молвил Ариг.

Гуделин казался смущенным — впервые он упустил нечто важное. Горгид наклонил голову в знак одобрения.

Скилицез, казалось, испытывал большое облегчение от того, что каган не сердит на него.

— Можно ли мне тогда прямо спросить: как ты собираешься использовать свою армию?

— Я причиню Йезду столько вреда, сколько смогу, — ответил Аргун просто. — Не думаю, что Ариг прав: хаморы не тронут нас. Они будут благоразумно держаться в стороне, как только поймут, что мы идем войной не на них. А если нет… тем хуже для “волосатых”! Самый короткий путь на Машиз лежит через Пардрайю. И я избрал именно этот путь! — Он поклонился видессианским послам. — Вы, конечно, отправитесь со мной.

— Почтем за честь, — ответил Скилицез.

Гуделин выглядел как человек, только что получивший смертельную рану. Он исступленно тосковал по городской жизни. Вождь-варвар с издевательской легкостью лишил бюрократа последней надежды.

— Большая честь, — проговорил он сдавленным голосом.

— Ну что, снова займемся фехтованием, Пикридий? — усмехнулся Скилицез. Он отлично понимал состояние Гуделина.

Чиновник не сумел сдержать горестного стона.

— А юрты тоже не будет, — добавил Ариг, с ухмылкой посыпая раны Гуделина ядовитой солью. — Только пара лошадок. Да еще, может быть, легкий навес — укрываться ночью от снега.

— От снега?.. — еле слышно переспросил Гуделин.

— Говорите на нашем языке, — проворчал Аргун. Разговаривая с имперцами, Ариг перешел на видессианский. Когда каган узнал, о чем шла речь между Гуделином и Аригом, каган сочувственно кивнул толстому бюрократу.

— Да, знаю. От снега неудобства. Досадное дело — снег! Он сильно замедлит наше продвижение. Но если мы выступим сейчас, то в начале весны будем уже в Йезде.

— Меня не это беспокоило… — сказал чиновник и уронил лицо в ладони.

Каждую зиму кочевники, отгоняя стада, проходят через степь. Гуделин знал, что такое в принципе возможно. Но предстоящее путешествие не делалось от этого более привлекательным.

Горгид сказал первое, что пришло в голову.

— Ариг, мне нужна меховая шапка… с этими… — Не находя нужного слова, он сделал жест: — С меховыми отворотами, закрывающими уши. Если можно.

Аршаум понял.

— Получишь, — обещал он. — Хорошо, что ты подумал об этом заранее. Знал я одного человека. Как-то раз он отморозил себе уши, и одно отвалилось. Но понял он это только в юрте, когда уши оттаяли.

— Изумительная история, — прошептал Гуделин.

Горгид вспомнил еще одно:

— Авшар все еще в Пардрайе.

Упоминание о князе-колдуне сразу отрезвило товарищей грека. Они посуровели. Даже Ариг стал мрачным. Но Аргун сказал, как и многие до него:

— Колдун! У нас тоже есть колдуны.

* * *

— Не давай им стоять на месте! — крикнул Валаш. Виридовикс высоко поднялся в седле, хлопнул в ладоши и громко заорал — преимущественно бранясь на родном языке. Стадо овец еле заметно двинулось вперед. Густая шерсть животных лоснилась от жира. Сейчас овцы чувствовали себя куда лучше, чем пастухи.

Как и предвидел Липоксай, два дня назад зарядили дожди. Отступление кочевников было мучительным и трудным. Теперь у клана не хватало людей, чтобы перегонять стада так быстро, как требовалось. Мера отчаяния Таргитая исчислялась тем, что он поручил пастушью работу такому увальню, как Виридовикс. Женщины и те дети, что могли дотянуться ногами до стремян, помогали изо всех сил.

Кельт загнал в стадо десяток овец. Он был рад, что Таргитай вообще доверил ему какое-то дело. Так легко было бы взвалить всю вину за катастрофу на чужака. А Батбайян до сих пор не вернулся… Убит он, захвачен в плен? Никто не знал.

Но Таргитай сказал Виридовиксу лишь одно:

— Твоей вины нет. Сражался ты хорошо.

После разгрома Таргитаю не хотелось видеть Виридовикса. Галл хорошо понимал чувства вождя и сам старался держаться от него подальше. Но это означало, что кельт не мог проводить много времени с Сейрем. Впрочем, у них в любом случае не было бы времени для любви. Семья вождя впряглась в тяжелую работу точно так же, как все прочие. Ладони Сейрем покрылись мозолями от узды.

— Беги куда велено, ты, глупая шерстяная тумба, паршивая тварь, блевотина грифа! — заревел Виридовикс, адресуя эти эпитеты овце, которая пыталась отбиться от стада. Черная овечка возмущенно заблеяла, как бы понимая человеческую речь.

Валаш проскакал вперед, не давая овцам рассыпаться. Лицо молодого хамора осунулось от усталости.

— Многовато для двоих, — проговорил он, возвращаясь к Виридовиксу. Капли дождя стекали по его бороде.

— Когда-нибудь все кончится, — сказал Виридовикс. — И это порождение змеи, Варатеш, не найдет нас. Дождь смоет все следы.

Погони за Таргитаем не было. Какими бы жалкими силами ни располагал теперь вождь, отступал он мастерски и не допустил паники.

Валаш с надеждой посмотрел на Виридовикса, но кельт тут же обругал себя дураком. По зачарованному мечу Авшар мог отыскать его проще, чем по свету факела в ночи. На миг Виридовикс задумался. Не выбросить ли меч? Не прервать ли этот светящийся след? Но прежде чем его рука коснулась рукояти, он вздрогнул, как от ожога, и с вызовом сплюнул.

— Если ублюдок хочет мой меч, пусть сперва докажет свое право в бою!

Темнота сгущалась быстро. Густые облака поглощали слабые лучи заходящего солнца. Хаморы кочевали на большом расстоянии. Насколько можно было бросить взгляд, везде виднелись их шатры. Лагерь был невеселым. Слишком много людей пропало, слишком многие убиты. Все — и мужчины, и женщины — измучены усталостью.

Закутавшись в толстое шерстяное одеяло, Виридовикс устроился в шатре Таргитая. Каган приветствовал его ворчливо. Он ужинал в мрачном молчании. Новые морщины прорезали его печальное лицо.

Галл проглотил холодный ужин, состоявший из сыра и копченой баранины. Сейрем предложила ему черники в меду, но Виридовикс отказался.

— В другой раз, девочка, когда я буду повеселее.

Энари Липоксай с жадностью поглощал свой ужин. Жир стекал по его губам.

— Как ты можешь в такую минуту жрать, как свинья? — спросил его Виридовикс. — Неужто кусок у тебя не застревает в горле, когда вокруг столько горя?

— Я наслаждаюсь чем могу и когда могу, — коротко отозвался Липоксай. Его высокий голос прозвучал спокойно, гладкое безбородое лицо застыло неподвижной маской.

Виридовикс откусил большой кусок от копченой баранины и отвернулся, розовый от смущения. Он наконец нашел ответ на вопрос о природе энаре. Вдруг ему в голову пришла мысль о вещах, которыми энари наслаждаться не может.

— Я не хотел обидеть тебя, — пробормотал Виридовикс.

Энари удивил его, положив ему на плечо свою пухлую руку.

— О, сколь великая честь! — Искорка веселья мелькнула в бездонных темных глазах Липоксая. — И часто ты извиняешься за свой болтливый язык?

— Думаю, не слишком. — Виридовикс немного поразмыслил. — Иногда мне кажется: ну почему бы на этот раз и не извиниться? Для меня худа не будет, а для олуха, которого я обругал, возможно, сыщется что-нибудь полезное.

Липоксай бросил быстрый взгляд на Сейрем:

— Кажется, твое воспитание дает хорошие плоды. Он становится цивилизованным.

Виридовикс оскорбился:

— Ну и кому это нужно — быть цивилизованным? Еще не хватало, чтобы меня назвали римлянином!

Через минуту он сообразил, что слово “цивилизация” энари позаимствовал из видессианского языка. В хаморской речи его просто не было. Все-таки энари очень много знал. Кельт почувствовал некоторое облегчение при этой мысли.

* * *

— Ну хорошо, я ошибался! — Дизабул ударил кулаком по земляному полу. Он уставился на ушибленную руку так, словно это пол вдруг поднялся и напал на него. — Неужели это причина обращаться со мной как с паршивой овцой? И это — честно?

“Да”, — подумал Горгид, но благоразумно промолчал. Дизабул достиг возраста, когда “вчера” уже подернулось дымкой, а “завтра” еще очень далеко. Младшему сыну кагана казалось ужасной несправедливостью отвечать за свои слова и поступки.

Но старейшины относились к нему как к любому, кто принял сторону врага. Это больно уязвляло Дизабула. Он привык к похвалам и лести, а не к презрению.

Он был в таком отчаянии, что решился даже поговорить с Горгидом, на которого прежде не обращал никакого внимания. Горгид не питал особой нежности к дуракам. Однако Дизабул иногда отвлекался от жалоб на свою долю и отвечал на вопросы об обычаях клана. Во многих вопросах юный аршаум оказался вовсе не глуп. Но он был невероятно капризен и испорчен.

Знал он довольно много и о фольклоре, и о традициях своего народа. Грек немало записал после этих бесед. Кроме того, Дизабул был очень красив. Это помогало греку терпеть его самоуверенность.

В конце концов Горгид решил немного посочувствовать этому прекрасному юноше. Но неискреннее участие только рассердило Дизабула. Он яростно вскрикнул:

— Ты такой же негодяй, как прочие!

Вскочив на ноги, он выбежал из юрты, оставив Горгида размышлять о пользе самоконтроля.

Грек и Гуделин всерьез принялись обучаться искусству фехтования. Чиновник никогда не претендовал на то, чтобы стать воином даже средней руки. Но Горгид удивил аршаумов приемами с римским гладием.

“Для кочевников, привыкших рубить врагов с коня, — записал он в своей “Истории”, — весьма необычно и любопытно наблюдать римский пехотный бой с использованием колющего удара”.

Историк предусмотрительно опустил завесу милосердия над своими жалкими попытками овладеть саблей и рубящим ударом с коня. Во всяком случае, медленный, но неуклонный прогресс Горгида вызвал одобрение Скилицеза.

— Никто, разумеется, не сочтет тебя настоящим солдатом. Но кое-чему ты научился. Хватит, чтобы тебя не зарезали, как овцу… — Офицер резко повернулся к Гуделину, который потирал ушибленное колено. Неловко подвернул ногу, уходя от нападающего кочевника. Закатив глаза и воздев руки к небу, Скилицез патетически заключил: —… в отличие вон от того человека, который может с успехом написать у себя на лбу “кусок баранины” и на том покончить.

Бюрократ, сидя в грязи, невнятно хрюкнул:

— Осмелюсь заметить, что на поле битвы я буду действовать куда успешнее, чем любой из этих варваров в моем министерстве. Чего ты от меня хочешь? Я никогда не говорил, что хочу стать воином.

— Эллин этим тоже не похвалялся, — прервал Скилицез. Горгид даже не подозревал, что видессианину известно слово, которым называли себя греки. Он был поражен.

Однако сама похвала пришлась ему не слишком по душе. Грек глубоко ненавидел войну. Слишком часто он сталкивался с ужасами, приносимыми ею. Слишком часто разгребал руками тлеющие после битв угли.

Однако, взявшись за какое-либо дело, Горгид обычно старался делать его как можно лучше. Решив овладеть солдатской наукой, грек погрузился в нее с тем же усердием, с каким некогда посвящал себя изучению медицины. Если не с большим интересом. Жадного до знаний грека привлекало любое новшество.

Внезапно ему открылось, почему Гай Филипп смотрит на войну просто как на ремесло — такое же, как сапожное или плотницкое. Это делало военное искусство менее непонятным и чужим для грека.

Горгид был сам себе смешон. Кто бы мог подумать, что интуиция и проницательность — лучшие спутники воина? Что воин — не просто мясник, но нечто большее? Горгид вспомнил слова Сократа афинянам: “Жизнь без строгого внимания к своим делам, без непрестанной мысли о своем усовершенствовании не стоит и названия жизни”. Когда родина призвала его, он встал в строй и взял в руки оружие.

Должно быть, последние слова Горгид пробормотал вслух по-гречески, потому что Гуделин спросил:

— Что ты говоришь?

Горгид перевел ему слова философа.

— Неплохо! — оценил чиновник. — Кем он был, этот Сократ? Секретным агентом?

Горгид только всплеснул руками.

Вернувшись в юрту, Горгид тщательно счистил грязь со своих сапог из лошадиной кожи. Гуделин и Скилицез последовали его примеру. Они давно убедились: обитать рядом с греком куда проще, если уважать его привычки. Поэтому юрта видессиан была значительно чище и опрятней, чем в те времена, когда там жили кочевники.

Гуделин скосил глаза на грека.

— А что ты станешь делать, чистоплюй, когда мы отправимся на восток и будем ночевать в палатке, раскинутой в грязи?

— Что смогу, — резко ответил Горгид. В данном случае он не считал нужным оправдываться. Раны заживают куда быстрее, если их держат в чистоте. Больные выздоравливают легче, если в их постели нет грязи. Это было одним из незыблемых правил жизни грека. То, что помогает вылечить болезнь, может также и предотвратить ее. Горгид не уставал разъяснять эту мысль окружающим.

— Не насмехайся над ним, Пикридий, — сказал Скилицез. Он с хрустом растянулся на кошме и застонал от удовольствия. — Нет ничего плохого в том, чтобы возвращаться в дом, где чисто, сухо и нет навоза.

— Без сомнения, без сомнения, — снисходительно обронил Гуделин. — Но я никогда не забуду, какое лицо сделалось у Толаи, когда наш чистоплотный друг обозвал его грязным навозом за то, что он наследил у нас в юрте.

У Горгида хватило ума поспешно принять сконфуженный вид: шаман приходил поговорить о целебных травах, подаренных Аргуном.

— И все же я думаю, что наша юрта стала куда уютнее, когда он начал здесь прибираться, нежели в те дни, когда здесь толклись наши девки, — продолжал Скилицез.

Чиновник почесал гудящее от боли колено и закатал штанину. На ноге расплывался фиолетовый синяк. Однако Гуделин нашел в себе силы усмехнуться:

— Однако признайся: у девок есть преимущества, которых напрочь лишен наш друг.

— Первый раз слышу, чтобы ты назвал это “преимуществом”, — фыркнул Скилицез.

Горгид тоже посмеялся. Он даже не слишком смутился. Теперь, когда не было другого выбора, он довольствовался женщиной. Он даже не думал, что такое вообще возможно. Хелун помогла ему: ее желание доставить радость было настолько очевидным, что только безнадежный сухарь отверг бы ее. К своему удивлению, грек даже обнаружил, что скучает, когда ее нет рядом. Но куда больше не хватало ему того, что отвечало его натуре.

* * *

— Ты что, свихнулся? Ты посмел так запросто явиться в наш лагерь? — спросил Таргитай, пронзая бандита горящим взглядом. — А ну, бросай свой дурацкий белый щит. Мне нет дела до твоих “мирных намерений”!

Вождь без колебаний схватился за рукоять меча.

Воин Варатеша презрительно усмехнулся. Ему было около сорока лет. Гордое лицо хамора могло бы показаться красивым, если бы не выражение близко посаженных глаз, которые горели под косо спущенными веками холодной жестокостью. Лошадь и вооружение всадника находились в отличном состоянии. Вероятно — добыча после битвы с Таргитаем.

Посланник “королевского кагана” не назвал себя. Он лишь проговорил с усмешкой:

— Что ж, убей меня. Поглядишь, что станет после этого с твоими людишками, которые сидят в нас в плену.

Мужество оставило Таргитая. Его плечи поникли. Виридовикс, наблюдая за ним, мог поклясться, что даже щеки у вождя в этот миг ввалились, как у дряхлого старика.

— Продолжай, — молвил Таргитай треснувшим голосом.

— Я так и думал, что ты найдешь в себе здравый смысл, — хмыкнул бандит. Он наслаждался поручением и теперь, готовясь перейти к делу, потирал руки. — Ныне, когда новый Королевский Клан поднялся над степью, настало время и остальным кланам в степи признать власть Варатеша. Мы решили начать с тебя.

Ничто в мире, казалось, не могло ударить Таргитая больнее. Жизнь снова вернулась к вождю. Вскочив на ноги, он заревел:

— Ах ты, ублюдок, овечье дерьмо, грязная лягушка!

Нельзя оскорбить хамора страшнее. Бандит сжал губы. Таргитай продолжал сыпать проклятиями:

— Убирайся к своему навозному Варатешу и скажи ему: пусть лижет мою задницу! Я никогда не приползу к нему!

Хаморы одобрительно загудели. Пауза позволила человеку Варатеша прийти в себя. Вожак выбрал для поручения отнюдь не глупца. Когда крики поутихли, посланец примирительно поднял руки и заговорил так мягко, как только мог.

— Кто говорит о том, что нужно ползти на брюхе? Кто требует вилять хвостом? Варатеш сильнее. Вы знаете это. Варатеш может раздавить вас, как ящерицу, вот так! — Он стиснул кулак. Виридовикс злобно оскалился при этом точном и грубом сравнении. Посланник медленно разжал пальцы. — Но Варатеш не хочет этого делать. Зачем? Ты станешь подчиняться ему. Лучше сделай это добровольно.

— Поставить Волка под черный стяг? Никогда.

— Ладно, — произнес бандит. У него был такой вид, будто он долго торговался и теперь проиграл в цене. — Он хотел сделать тебе подарок.

Таргитай презрительно сплюнул в пыль:

— Что же это должен быть за подарок, чтобы я взял его из рук Варатеша?

— Он отдаст тебе всех пленников, которые мертвым грузом висят у него на шее. Он не возьмет за них выкупа.

— Ты издеваешься надо мной, — проговорил Таргитай. Грустные лица хаморов слабо осветились надеждой. — Издеваешься… — повторил Таргитай, но теперь и в его голосе прозвучало сомнение.

— Клянусь моим мечом! Я не издеваюсь. Я говорю правду.

Кочевники притихли, переглядываясь. Среди их воинственного народа даже самый последний негодяй дважды подумал бы, прежде чем нарушить подобную клятву. Не в силах больше сдерживать себя, Таргитай вскрикнул:

— Есть ли среди них Батбайян?

— Да. И он более удачлив, чем большинство. Клянусь мечом!

Уныние наполнило душу Виридовикса, когда он увидел, что Таргитай внимательно слушает бандита.

— Да, конечно, — поспешно встрял кельт. — Но как ты можешь считать правдой слова негодяя? Что стоит слово Варатеша или Авшара?

Несколько хаморов согласно кивнули. Но их было немного. Знать, что сын находится в руках Варатеша… Иметь соломинку, за которую можно ухватиться… Этого было довольно, чтобы Таргитай ответил:

— Вридриш, дважды я следовал твоим советам. Вот результаты.

Галл только рот разинул. Слишком явной была несправедливость. Но Таргитай говорил и говорил, и каждая его новая фраза убивала жестокостью:

— Ты нашел в себе наглость снова давать мне советы?

— Но…

Таргитай остановил его резким движением руки, как бы нанося удар саблей.

— Радуйся, что они не попросили в качестве платы твою голову. Я обменял бы на нее Батбайяна и моих людей.

Кельт ошеломленно замолчал. У него не нашлось ответа. Решив договориться с врагами, Таргитай пустил в ход весь свой опыт. Он старался выгадать для клана как можно больше. Хорошо, он задержит клан, он рискнет и подождет пленников. Вождь выторговывал у человека Варатеша обещание не приближаться к лагерю с колонной пленных.

— Пленные будут безоружными и пешими. Надеюсь, это ты понимаешь, — предупредил бандит.

— Да, да, — нетерпеливо сказал вождь. — Если бы победили мы, то тоже ограбили бы вас.

Приняв решение, Таргитай шел вперед без задержек. Виридовикс, стоя в толпе хаморов, мрачно наблюдал за ним. Теперь очень немногие заговаривали с кельтом. Впервые он почувствовал себя в клане чужим. Но Сейрем улыбалась ему по-прежнему: она не хотела отказываться от любимого человека. Как долго он сможет наслаждаться ее любовью теперь, когда ее отец обратился против него? Рамбехишт тоже подбодрил Виридовикса, бросив ему несколько хитрых фраз.

— Может быть, в конце концов, вовсе не я сошел с ума, — сказал кельт самому себе, дергая рыжий ус.

Договор был заключен.

— Отправляйся быстрее, — говорил Таргитай на прощание человеку Варатеша. — Мы не сможем ждать долго.

Бандит ударил сапогами в бока своей лошади и помчался галопом, подняв на копье белый щит, чтобы разъезды Таргитая не напали на него, когда он будет возвращаться к своему повелителю. Легкий ветерок донес до хаморов его короткий смешок.

* * *

— Ну вот, теперь мы можем наконец отпустить их на свободу, — сказал Авшар. — Какие мы все-таки великодушные!

Не снимая шлема, он цедил кумыс через полую соломину и рыгнул, как любой кочевник, наслаждающийся напитком.

В эти страшные дни Варатеш начал страшно пить. Его терзало бесплодное сожаление. Хотел бы он повернуть назад и не отдавать тех приказов, которые были отданы вместе с решением освободить пленников. Сейчас было уже слишком поздно сожалеть.

— Да, их можно отпустить…

Дело было сделано. Отныне ему предстояло жить с сознанием того, что он сотворил. Дрожащей рукой Варатеш поднял бурдюк и поднес его ко рту. Он с жадностью начал глотать, даже не ощущая вкуса.

* * *

— Идут! Они идут! — крикнул всадник, подъезжая к лагерю Таргитая. Хаморы разразились радостными криками. Каждый стоял у своего шатра: мужчины в полном вооружении, женщины в самых нарядных одеждах, в красивых головных повязках из ярких тканей, украшенных золотом, бирюзой или нефритом.

День тоже казался подходящим для встречи с близкими. Было холодно, но ясно. Прошлой ночью гремела гроза, но она ушла, и вместе с ней к северу ушли все тучи.

Напряжение и страх сменились радостью. Жены, дочери, братья пленных, те, кто надеялся, что их близкие живы, и те, кто знал, что, может быть, сейчас рухнет последняя надежда, — все они собрались вместе.

— Ублюдки связали их, — доложил разведчик Таргитаю. — По двадцать человек или около того.

Поднялся ропот, но Таргитай крикнул:

— Главное, что они идут! Пусть даже связанные веревками.

Позади Виридовикса послышался голос Сейрем:

— Как они выглядят?

Дочь вождя сжимала руку кельта так крепко, что у того онемела ладонь. Но он знал, как ей хочется спросить о Батбайяне, и восхищался ее выдержкой. Сейрем не решалась отвлекать разведчика частностями. Кельт крепко стиснул ее пальцы, как бы отвечая на ее безмолвный вопрос. Сейрем приняла этот знак сочувствия с теплой благодарностью.

— Я был слишком далеко, — сказал разведчик. — Как только я увидел их, я сразу помчался сюда, чтобы доставить весть.

— Идемте встречать их! — крикнул кто-то.

Хаморы бросились вперед, но Таргитай остановил их.

— По договору мы обязаны ждать их здесь. Мы сдержим слово. Мы слишком слабы и не можем позволить себе терять людей. Пока что… — добавил вождь.

Дрожа от нетерпения, люди замерли на месте. Молчание затянулось.

Затем послышались громкие крики. Первые пленники показались за небольшим холмом, недалеко от лагеря. Каган не в силах был больше сдерживать людей. Кочевники бросились навстречу своим близким. И тогда Таргитай тоже побежал…

Все еще держась за руки, Виридовикс и Сейрем мчались в толпе. Кельт мог бы вырваться вперед, но ему пришлось подстраиваться под шажки своей подруги.

Все больше и больше пленников, спотыкаясь, появлялись перед встречающими. Они были связаны, как и говорил разведчик. Виридовикс удивленно присвистнул, увидев, как много людей бандиты выпустили на свободу.

— Ни за что бы не подумал, что негодяй сдержит обещание, — пробормотал он. Сейрем глянула на него с любопытством, и Виридовикс понял, что говорит по-кельтски. — Не обращай на меня внимания, любовь моя, — сказал он на языке кочевников. — Кажется, твой отец не ошибся. Я очень рад этому…

— Я тоже, — сказала она. И добавила дрожащим голосом: — Смотри, вон Батбайян…

Они были слишком далеко, чтобы Виридовикс мог разглядеть Батбайяна, но у Сейрем не было никаких сомнений. Она выкрикнула имя брата и радостно замахала ему руками. Батбайян, дернув головой, обернулся на крик. Он заметил медноволосого Виридовикса и кивнул в знак того, что слышит.

Когда пленники подошли ближе, Сейрем внезапно отшатнулась.

— Глаза… — запнулась она, и слезы потекли по ее щекам. Пустая воспаленная впадина зияла под левой бровью Батбайяна. Веко бесполезно прикрывало ее.

— Ох, девочка, это иногда случается… — ласково проговорил Виридовикс. — Благодарение богам, что у него остался второй глаз. Он вернулся домой, где сможет вылечиться.

Рука Сейрем похолодела как лед. Но девушка собралась с духом и только кивнула в ответ. Она часто видела последствия войны и знала, какими страшными они могут быть.

Пошатываясь, пленники брели вперед. Многие ковыляли из-за едва заживших ран. У многих осталась лишь одна рука, завязанная за спиной. Сейрем различала теперь все больше знакомых лиц.

— Вон Эллак, он ведет другую колонну. Пусть духи смилостивятся над ним — он тоже потерял глаз. А там Майнак — у него такие кривые ноги… И он потерял один глаз! И Заберган, и вон тот здоровяк из клана Пятнистых Котов, и Нарсеф…

Она посмотрела на Виридовикса. В ее глазах появился ужас. Страх охватил кельта. Под сердцем словно появился кусок льда. Он вспомнил, какого рода “подарки” любит раздавать Авшар.

Толпа хаморов смешалась с толпой пленных. Приветственные крики быстро сменились воплями ужаса. Женщины рыдали и бились о землю, и мужчины в этот час оказались не крепче. Иные отходили в сторону, и их выворачивало. Один из хаморов выхватил саблю и разрубил веревку, которой его брат был привязан к остальным, а потом убил своего брата той же саблей. Прежде чем его успели остановить, он вонзил меч себе в сердце и упал, заливаясь кровью.

То, что Сейрем увидела во главе каждой колонны, было пределом милосердия Авшара и Варатеша. Ведущие колонн были ослеплены только на левый глаз. Им предстояло провести остальных через степь. Остальные же, кто шел позади, были полностью ослеплены. Из пустых глазниц вытекал гной, словно слезы, которых те никогда больше не смогут пролить. Потребовалось немало времени, чтобы осознать всю безумную жестокость совершенного. Тысяча человек была ослеплена и только сто — оставлены с пятьюдесятью глазами, чтобы служить прочим поводырями.

Липоксай утратил свой неизменный румянец во всю щеку. Шаман стал белее мела. Переходя от одного калеки к другому, энари накладывал повязки с целебными травами и ласково разговаривал с увечными. Может быть, последнее было еще важнее лекарств.

Но сами чудовищные размеры задачи вскоре опустошили его торбу с лекарствами и истощили дух ясновидящего. Он рухнул в грязь и горько зарыдал. Это был плач человека, не привыкшего к слезам. Липоксая душило отчаяние.

— Пятьдесят глаз! Я видел их! Я видел их и не понял! — кричал он горестно. — Я видел их! Видел!

Волосы на затылке Виридовикса приподнялись дыбом. Он вспомнил видение энари. Что еще видел тогда Липоксай? Пятьдесят глаз, дверь в горах и два меча. Галл содрогнулся и сплюнул, чтобы отогнать дурное предзнаменование. Лучше бы ему никогда не иметь дела с предсказанием Липоксая.

Таргитай замер, как человек, который, проснувшись, обнаружил себя все в том же кошмарном сне.

— Мой сын!.. — простонал он. — Мой клан!..

Он схватился за голову, вскрикнув от неожиданной боли. Левая рука отказалась повиноваться. Покачнувшись, как старое дерево в бурю, Таргитай рухнул ничком.

Сейрем бросилась к отцу. Виридовикс последовал за ней. Борэйн была уже рядом с мужем. Она ласково водила руками по его лицу и бороде, вытирая грязь рукавами нарядного платья. Липоксай, забыв о своем горе, спешил к вождю.

— Освободите же меня, будь все проклято! — крикнул Батбайян, дергая связанными руками. Кто-то разрезал веревку. Лишенные своего зрячего товарища, пленники замерли на месте, боясь двинуться дальше. Батбайян, все еще со скрученными за спину руками, пробился сквозь толпу и неловко склонился над отцом.

Правая сторона лица Таргитая перекосилась от муки, а левая стала вялой, как растопленный воск. Один зрачок был крошечным, другой расширился. Воздух хрипло вырывался из клокочущего горла. Хаморы и Виридовикс бессильно смотрели, как дыхание Таргитая становится все тише и тише… пока оно не замерло окончательно. Липоксай закрыл остановившиеся глаза. Борэйн со стоном обняла мужа, пытаясь вдохнуть в него жизнь, но все уже было бесполезно.

Глава тринадцатая

После того как Марк прошел испытание наркотиком правды, Император долго не вызывал его к себе. Туризин — не Вардан Сфранцез; Гавр не мог наслаждаться видом человека, которого унизил. Трибун, со своей стороны, был рад, что его оставили в покое. Он наконец завершил свой бесконечный рапорт и отправил его Автократору. Записка с уведомлением о том, что рапорт получен, вернулась к Марку в тот же день.

Гарсавра оставалась в крепких руках Гая Филиппа. Йезды Явлака пробовали было грабить окрестные деревни. Об этих происшествиях старший центурион отписал своему командиру с предельной лаконичностью:

“Явлак приходил. Разбит вдребезги”.

Известие о победе обрадовало трибуна. Впрочем, еще больше оно обрадовало бы его несколько недель назад. Мир чиновников — обитателей Большой Тронной Палаты — был отделен от шума битв и сражений тихим, неумолчным шуршанием пергаментов. Легионеры неплохо справлялись и без Марка. Мысль об этом еще острее заставила Скавра ощущать свою бесполезность.

Большую часть времени Марк проводил за письменным столом той комнаты, которую занимал. Он намеренно сужал свой мир как только мог. Сейчас в Видессе было очень немного людей, с которыми он мог общаться.

Как-то раз, идя по коридору, он заметил одного из слуг Алипии Гавры — тот стучал в дверь комнаты Марка. Марк тихо отошел за угол и притаился там, пока слуга не удалился, ворча себе что-то под нос.

Если бы не Сенпат и Неврат, Скавр полностью замкнулся бы в своем крошечном безотрадном мирке. Когда они в первый раз явились навестить его, он даже не собирался открывать им.

— Я знаю, ты там, Скавр, — сказал Сенпат через дверь. — Ну поглядим, кто дольше не выдержит. Я все равно буду стучать.

Не без помощи своей жены Сенпат поднял такой барабанный бой, что у трибуна зазвенело в ушах. Он сдался.

— У тебя крепкие нервы, — заметила Неврат. — Я уж решила, что мы проторчим у тебя под дверью всю ночь и вымокнем до нитки.

— Простите меня, — сказал Марк не слишком искренне. — Входите. Вам и вправду надо обсушиться.

— Нет уж. Это ты сейчас пойдешь с нами, — заявил Сенпат. — Я нашел таверну, где есть достаточно сухое вино. Такое, как тебе нравится. Ну а если я ошибся — просто выпей побольше, чтобы не обращать на это внимания.

— Я и так пью больше, чем следовало бы. Сухого, сладкого, кислого и всякого. Так что благодарю за приглашение, — ответил Марк. Он еще не утратил надежды отвязаться от своих друзей. Капли дождя, размеренно стучащие в окно, одиночество и сок виноградной лозы приносили ему столь желанный покой.

Но Неврат уже вцепилась в локоть Марка:

— Пить наедине с собой — совсем не то, что посидеть за кувшинчиком с друзьями.

Теперь трибуну пришлось бы вырываться силой. Поэтому он сдался и поплелся следом за васпураканами.

Таверна обнаружилась поблизости от дворцового комплекса. Скавр одним духом осушил кружку вина, скорчил гримасу и уставился на Сенпата Свиодо гневным взглядом.

— Только васпураканин мог назвать этот сироп “сухим вином”, — обвиняюще произнес он. “Принцы” предпочитали еще более густые и сладкие вина, чем даже видессиане. — Ну так чем же это вино отличается от любого другого?

— Насколько мне известно, ничем, — весело сказал Сенпат. Марк вытаращил глаза — такой наглости он не ожидал. — Зато мне удалось соблазнить тебя обещанием доброй выпивки и вытащить из норы.

— А твоя жена схватила меня за руку. Что тоже имеет отношение к делу.

— Ты, кажется, хочешь сказать, будто она владеет чарами, которых я лишен? — Сенпат, драматически размахивая руками, показал, что Марк поразил его в самое сердце.

— Ну тихо, тихо, — остановила разбушевавшегося мужа Неврат и повернулась к Скавру. — Что толку в друзьях, если они не приходят к тебе на помощь в трудную минуту?

— Спасибо, — вымолвил трибун.

Он поднялся из-за стола и коснулся руки молодой женщины, с явной неохотой выпустив ее через мгновение. В эти тяжелые дни даже такое малое проявление доброты сильно трогало Марка.

— Друзья нужны также для того, чтобы замечать, когда кружка их друга пустеет, — заявил Сенпат и махнул рукой слуге.

Неврат оказалась права. Когда Марк тянул из кувшина, сидя взаперти, в маленькой конуре, он накачивался до изумления и в конце концов начинал ощущать лишь забвение и пустоту. Напиваясь сейчас с друзьями, он по-настоящему расслаблялся. Выпивка позволяла ему принимать их сочувствие — Марк непременно отверг бы его, будь он трезвым.

Скавр даже сделал попытку подхватить песню, когда один из посетителей — медник — затянул пьяные куплеты. Сенпат скорчил ужасную рожу. Скавр засмеялся. Ну да, конечно. Музыкальный слух трибуна находился все в том же плачевном состоянии.

— Надо будет как-нибудь еще раз… повторить… — услышал Марк собственный голос. Трибун стоял, покачиваясь, у входа в свою комнату.

— Обязательно. Но при условии, что ты не будешь петь.

С пьяным размахом Марк неловко обнял Сенпата и Неврат:

— Вы действительно хорошие друзья.

— В таком случае мы должны дать тебе отдохнуть, — сказала Неврат.

Трибун с грустью посмотрел вслед молодым васпураканам. Они тоже слегка покачивались, когда брели по коридору к лестнице. Сенпат обнимал жену за талию. Марк прикусил губу и затворил за собой дверь.

* * *

Но легкий укол зависти не испортил хорошего вечера. В эту ночь Скавр спал глубоко и спокойно. Он проснулся отдохнувшим. Головная боль казалась совсем небольшой ценой за это.

Приступая наутро к работе, трибун приветливо кивнул чиновникам, которые находились у него в подчинении. За довольно долгий срок это был первый дружеский жест с его стороны.

Сейчас Марку было куда легче надзирать над работой бюрократов, чем год назад. Ни один из нынешних не был наделен талантами Пикридия Гуделина, чтобы достаточно умело жонглировать цифрами. Все они к тому же знали, что Марк умел составлять документы почти наравне с хитроумными имперцами. Более того, несколько раз Скавр разоблачал хитроумные уловки Гуделина. Это не только не вызвало злобы Пикридия. Напротив — римлянин заслужил уважение прожженного интригана и бюрократа.

Нет, чиновники не осмеливались жульничать при Марке. Проверяя налоговые документы лист за листом, свиток за свитком, трибун не видел не на своем месте ни одной серебряной монеты. В своем роде это был положительный сдвиг в его работе. Но это же делало ее изнуряюще скучной. Трибун выполнял свои обязанности машинально. Технология проверок была отработана им до мелочей. С другой стороны, монотонность также была для него сейчас целительна.

Заметив, что Скавр — наконец-то! — в относительно приличном настроении, один из чиновников приблизился к нему.

— В чем дело, Итзалин? — спросил Марк, подняв голову от счетов. Даже не глядя от них, он отсчитывал цифры с поразительной ловкостью: долгая практика с костяшками счетов сделала трибуна таким же умелым в обращении с ними, как любого счетовода.

— Нечто забавное, — сказал Итзалин, протягивая ему пергаментный свиток.

Итзалин был худым человеком неопределенного возраста с болезненно-желтоватым лицом. Он изъяснялся на специфическом чиновничьем жаргоне даже в тех случаях, когда говорил о вещах, не имеющих ни малейшего отношения к финансам. Вероятно, он разговаривает так, даже когда занимается любовью, презрительно думал Марк.

Скавру стало любопытно: что смешного мог откопать в документах этот человек с рыбьей кровью.

— Ну показывай. Что там такое?

Итзалин развернул свиток:

— Обрати внимание на печати. Если судить по внешнему виду, это правильно составленный документ. Однако посмотри, какая неопытная рука его писала. Текст детски простой, грамматика явно хромает. А смысл документа сводится к тому, чтобы вытребовать у столицы некую сумму для покрытия оперативно израсходованных фондов провинциального городишки…

Итзалин даже рассмеялся, что случалось нечасто. Шутка была, с его точки зрения, замечательная.

Скавр проглядел документ и внезапно разразился хохотом. На мгновение лицо Итзалина просияло: похоже, вышестоящий изволил оценить шутку. Затем бюрократ занервничал. Трибун смеялся что-то слишком долго.

Наконец чиновник проговорил:

— Прошу прощения… Мне показалось, ты нашел здесь еще больше смешного, чем заметил мой непосвященный взгляд… Ты не поделился бы с нами?..

Марк все еще не мог говорить. Он просто ткнул пальцем в подпись. Глаза Итзалина последовали за его пальцем… и кровь медленно отхлынула от лица бюрократа.

— Твоя подпись?.. — пролепетал он почти неслышно и испуганно уставился на меч Скавра. Он не привык видеть оружие здесь, в финансовом отделе, где строились куда более коварные ловушки из чернильниц и гусиных перьев.

— Ну да, конечно. — Скавр наконец взял себя в руки. — Поищи-ка среди документов. Там должен быть императорский рескрипт, сопровождающий мою просьбу. Жители Гарсавры сослужили Империи большую службу, пожертвовав свои личные средства, чтобы выкупить у Явлака пленных намдалени. Простая справедливость требует вернуть им деньги.

— Да, конечно, конечно. Я сделаю все, что от меня зависит, дабы ускорить процесс погашения задолженности… — Попав, мягко говоря, в затруднительное положение, Итзалин запинался и лепетал, чего обычно за ним не водилось. — Великодушный господин, ты, я надеюсь, то есть ты понимаешь… ибо я не намеревался нанести оскорбление… отнюдь… когда высказал свою мысль в форме, коя могла на первый взгляд показаться слегка… э-э… пренебрежительной…

— Пустяки, — отмахнулся Скавр. Он встал, похлопал несчастного чиновника по плечу. Сейчас Марк не мог объяснить, что испытывал к Итзалину горячую признательность: даже с Сенпатом и Неврат он, кажется, так не смеялся.

— В таком случае я составлю меморандум, и средства будут перечислены и отправлены со всевозможной оперативностью, — сказал Итзалин. Он был счастлив отыскать предлог и улизнуть от римлянина.

— Да, пожалуйста, сделай это, — сказал Марк ему вслед. — Гарнизоном Гарсавры командует сейчас Гай Филипп, а у него терпения куда меньше, чем у меня.

Медленная ретирада Итзалина превратилась в паническое бегство. Покачав головой, трибун опустился на стул. Хотел бы он сейчас быть в Гарсавре, среди своих. Как ему надоело болтаться одиноким и неприкаянным под присмотром Императора в столице. Он снова вспомнил о том, как получил намдалени из рук Явлака. И обо всем, что произошло потом…

Через несколько дней весь финансовый отдел гудел от веселья. Входя, Марк успел услышать обрывки грязных шуточек…

— … знает, с какой стороны намазывать хлеб маслом, вот уж точно…

— … сказали бы лучше: “намазанная маслом задница” — вот более точное прозвище…

Когда бюрократы увидели Марка, в комнате воцарилось неловкое молчание. После катастрофы, постигшей Итзалина, они старались при Скавре не давать волю острословию. Марк прошел на свое место (чиновники избегали встречаться с ним глазами). Разговоры тут же сделались исключительно деловыми. Марк открыл папку и принялся подсчитывать длинные столбцы цифр. Эта работа требовала внимания и сосредоточенности. Как раз то, что необходимо, когда хочешь отвлечься от горьких мыслей.

* * *

— Сыграй еще, васпураканин! — выкрикнул кто-то, перекрывая громким голосом шум рукоплесканий. Человек двадцать подхватили этот возглас — и вот уже вся таверна зазвенела от крика.

Сенпат Свиодо положил лютню на колени и стал сжимать и разжимать пальцы. Он бросил комически-унылый взгляд туда, где сидели Марк и Неврат. Неврат крикнула ему что-то на своем языке. Сенпат кивнул.

— Прости, — сказала Неврат Скавру, вновь переходя на видессианский. — Я сказала ему, что он мог бы сейчас сидеть с нами и спокойно пить вино, если бы оставил свою ненаглядную лютню дома.

— По-моему, он наслаждается игрой, — заметил Марк. Неврат подняла бровь:

— Я тоже люблю сладкие сливы, но если съем целую корзину, то лопну.

Сенпат, конечно, собирался сыграть одну-две песни для собственного удовольствия, но вдруг обнаружил, что аудитория с горячей благодарностью слушает музыку. Далеко не последним из его слушателей был трактирщик. Он так высунулся из-за стойки, что едва не рухнул на пол.

Васпураканская шапка Сенпата лежала рядом с певцом, перевернутая. Сенпат пел уже почти два часа. Возбужденная толпа густо окружала его, не позволяя уйти.

Первые такты знакомой песенки понеслись по таверне. Загремели рукоплескания. Толпа подхватила припев: “А мы пьяней, пьяней вина!.. ”

— Ему надо бы завести эту песню на полчаса, не меньше, — заметил Марк. — Может быть, тогда они упьются, свалятся под стол и позволят ему уйти к нам.

Трактирщик, похоже, держался того же мнения. Два его племянника наливали по очереди всем слушателям, стоявшим вокруг Сенпата. Еще двое помощников тащили тяжелые бочонки, разливая вино посетителям, сидящим за столами. Неврат подставила свою кружку, Скавр отказался — у него еще оставалось. Неврат заметила это.

— Ты жульничаешь.

— Тебе ли не понимать меня — с твоими сладкими сливами и полной корзиной…

— Пожалуй, это честно, — улыбнулась она. Затем посерьезнела, изучая его лицо, как теолог — трудный текст. Но когда она заговорила, голос ее прозвучал ровно: — Ты ведь довольно много пил в последнее время?

— Наверное.

Ее лицо прояснилось.

— Я тоже об этом подумала. По правде сказать, я сомневалась, имею ли право говорить об этом… Хотя, — добавила она быстро, как бы желая подчеркнуть, что ни в коем случае не хотела его обидеть, — невозможно винить тебя, особенно после того, как…

— Да, после того, как, — подтвердил трибун. — Но даже “после того, как” ты можешь смотреть на мир из горлышка винного кувшина лишь до определенного момента. А потом все, что ты будешь видеть, — это только кувшин.

Он помрачнел. Темные брови Неврат сошлись у переносицы. Она коснулась его руки:

— Все еще так плохо?

— Прости… — Ему потребовалось усилие, чтобы прийти в себя. — Я не знал, что все это отражается у меня на лице.

— Ну, случайный прохожий, вероятно, ничего бы не заметил, — сказала Неврат. — Но мы-то с тобой знаем друг друга уже давно…

— Да. Верно.

Марк вдруг сообразил, что знает Сенпата и Неврат, пожалуй, так же хорошо, как и других своих знакомых неримлян. Из всех женщин этого мира Неврат, пожалуй, была для него самой близкой, если не считать Хелвис… При мысли о Хелвис Марка опять передернуло…

И Алипии.

Но, в отличие от племянницы Туризина, Неврат не отделяли от Марка никакие титулы. Прежде чем Скавр сообразил это, его рука уже стиснула ее ладонь. Было что-то очень странное в прикосновении женской руки, покрытой такими же мозолями от рукояти сабли, как и его собственная. Поводья и тетива закалили пальцы Неврат. Она поглядела на Марка с удивлением, но не отпрянула и не отняла руки.

Как раз в этот момент Сенпат закончил песню. Он соскочил со стойки, невзирая на вопли, требующие еще песен, и сказал:

— Нет, нет, друзья мои! На сегодня хватит! Достаточно! Я тоже хочу пить!

Звук его голоса, не сопровождаемый лютней, заставил Марка отдернуть руку, как будто ладонь Неврат обожгла его.

— Так-так. Что тут происходит? — осведомился Сенпат, пробившись наконец сквозь густую толпу к маленькому столику. — Что вы тут оба замышляете? Ничего хорошего, не сомневаюсь.

Трибун был рад, что в его кружке еще плескалось вино. Он осушил остатки, уходя от ответа.

После маленькой паузы Неврат сказала:

— И не сомневайся.

Она говорила тем же ровным тоном, что и с Марком несколько минут назад. Должно быть, совесть ужалила Марка, потому что он вздрогнул. Но Сенпат ничего не заметил. Он тряхнул шапкой, в которой зазвенели медные и серебряные монетки — подарки благодарных слушателей.

— Вот видишь? — сказал он. — Все-таки мне надо было стать бродячим музыкантом.

Неврат фыркнула.

— Положи деньги в кошелек, — сказала она. — Шапка тебе еще понадобится. Там опять пошел дождь.

— Неужели он никогда не кончится?

Сенпат нахлобучил шапку на голову. Две монетки скатились со стола на пол.

— Пусть остаются, — сказал он, когда Неврат наклонилась было их поднимать. — Это осчастливит подметальщика.

Он положил лютню в кожаную торбочку и бегло поглядел на Марка.

— Ей будет суше, чем тебе. Ты-то ходишь без шапки.

— Ей будет суше, чем любому из нас. — Марк надеялся, что его голос прозвучал не слишком фальшиво. Лаконичные фразы имеют свои преимущества. Совесть все еще укоряла его.

— Порой мне кажется, что ты бережешь ее больше, чем меня, — заметила Неврат, подтрунивая над мужем, как обычно.

— Почему бы и нет? — возразил Сенпат. — Ты вполне в состоянии беречь себя сама.

— Рада, что ты так думаешь. — Неврат говорила довольно едким тоном.

Сенпат только ухмыльнулся.

— Яд у нее с язычка сегодня так и капает. — Он показал, как падает от укуса змеи. Неврат сделала вид, что хочет бросить в него тарелку, но и она засмеялась.

Марк улыбнулся. Сенпат неисправим.

Молодой васпураканин перекинул торбочку с лютней через плечо и, лихо сдвинув на затылок треух, направился к выходу. Неврат шла следом. Скавр тащился сзади. Он думал поначалу остаться в таверне, пока не кончится дождь, но дождь мог зарядить на целую неделю. К тому же, как он уже признавался, через некоторое время пьянство превращается в тяжелую болезнь. Марк знал об этом слишком хорошо.

Один видессианин попытался схватить Неврат и обнять ее. Она вывернулась, выхватив кружку с вином из его руки и, сладко улыбаясь, вылила ему на голову.

— Не обращай внимания, — сказала она Сенпату, который схватился за кинжал. — Я ведь и сама могу позаботиться о себе.

— Вижу.

Сенпат настороженно замер, опасаясь, что кто-нибудь решится начать драку. Марк продирался к друзьям, чтобы помочь, если возникнет необходимость. Облитый вином видессианин кашлял и ругался на чем свет стоит, но парень, оказавшийся рядом, сказал ему:

— Уймись, болван. Ты этого заслужил. Нечего валять дурака и приставать к чужой женщине.

Кутила огляделся по сторонам в поисках поддержки, но не встретил понимания. Сенпат с его чудесной музыкой был героем этой ночи. Сегодня никому в таверне не было дела до того, что “принцы” исповедуют “еретическое” учение.

Хлебнув холодного воздуха, Марк раскрыл рот и тут же пожалел о своем решении покинуть таверну. Он поднял воротник, чтобы немного спастись от пронизывающего ветра. Лужи на мостовой стремительно увеличивались. Дождь немилосердно поливал Скавра. Сенпат и Неврат хлюпали по лужам, опустив головы, чтобы вода не заливала глаза.

Скавр то и дело возвращался взглядом к Неврат. Тот человек в таверне, который одернул приставшего к Неврат видессианина, вполне мог обратить свои слова к Марку. С другой стороны, Марку-то Неврат не плеснула вином в физиономию… Трибун смутно сообразил, в каком же плачевном состоянии он находится, если даже такая мелочь послужила причиной для оптимизма.

* * *

Дождь сменился мокрым снегом. Промокший насквозь курьер доставил трибуну документы в его рабочий кабинет.

— Сейчас у тебя более высокая должность, чем в Гарсавре, — заметил он, передавая Скавру пергаменты.

Марк не сразу заметил, что это был тот самый человек, который доставил ему письмо от Туризина с приказом лично доставить пленных в столицу.

Трибун взломал печать — и его охватила радость: он увидел угловатые латинские буквы вместо замысловатых видессианских закорючек. Радость — и одиночество. Кроме Марка, здесь, в столице, римлян больше не было, а легионеры — далеко, в Гарсавре…

Как всегда, письмо Гая Филиппа было верхом лаконичности и деловитости — старший центурион находил писанину слишком изнурительным занятием, чтобы предаваться ей долго.

“Гарсавране получили свои деньги. От неожиданности многих чуть не хватил удар. Знать бы еще, куда подевалось наше жалованье? ”

Трибун черкнул заметку, чтобы не забыть об этом. Когда он поднял голову, гонец все еще стоял перед ним и явно чего-то ждал.

— Чем могу быть полезен? — спросил трибун.

Гонец переступил с ноги на ногу, хлюпнув мокрыми сапогами.

— В прошлый раз ты угостил меня горячим вином, — напомнил он прямо.

Марк покраснел. Конечно, он тут же налил курьеру своего лучшего вина и дал ему сухую одежду. Трибун не поленился несколько раз извиниться за невежливость. Нет, он не подумал о насквозь промокшем и усталом человеке вовсе не потому, что испытывал к нему неприязнь — ведь тот опять напомнил ему об ужасном путешествии в Видесс… Марк просто забыл позаботиться о гонце. В своем роде это было даже хуже — здесь уже попахивало черствостью.

Наконец курьер отправился разносить другие послания. Совесть Скавра немного успокоилась, но он дал себе слово больше не допускать такой небрежности по отношению к людям.

— Я только что получил послание из Гарсавры о том, что деньги, задолженные государством частным лицам, получены, — сказал Марк Итзалину. — Хочу поблагодарить тебя за оперативность. Ты прекрасно справился.

— Едва только ты напомнил мне о важности и спешности сего неотложного дела, я тотчас же приложил все усилия, дабы выполнить твое поручение, — ответил бюрократ.

“А что мне оставалось, когда ты висел у меня над душой, зануда? ” — молчаливо говорили его глаза.

Марк поджал губы. Урок номер два за сегодняшний день. Иной раз вежливость может быть воспринята как признак слабости. Ну хорошо же. В голосе трибуна появился металл.

— Полагаю, ты будешь настолько же точен и пунктуален в вопросе выплаты жалованья гарнизону Гарсавры. Я хотел бы, чтобы мои солдаты получили деньги вовремя. Мне очень нежелательно видеть их жалованье в списке просроченных платежей.

— Военные расходы проходят по другим расчетным ведомостям, — предупредил Итзалин. — Фонды столь часто переходят с место на место, что мне трудно заранее сказать, может ли этот запрос выполнен столь же скоро…

Расчетные ведомости зачастую становились для бюрократов более живыми и реальными, нежели люди. Регулярные походы в налоговое ведомство помогли трибуну понять эту особенность бюрократической психологии. Чиновники жили в своем замкнутом мирке и плохо представляли себе, какие лютые ветры дуют за пределами хорошо натопленных комнат, где шуршат пергаменты. Однако Гай Филипп мог иметь совершенно иное мнение.

— Гарсавра — оплот Империи на Западе, — сказал Марк. — Она сдерживает йездов и не допускает их на равнины. Императору сильно не понравится, если он узнает о том, что солдаты в Гарсавре чем-то недовольны. Я хорошо знаю моих римлян. Сейчас ими командует человек, которого я никому не посоветую иметь своим врагом.

— Я сделаю все, что от меня зависит.

— Отличная мысль. Ты неплохо поработал для граждан Гарсавры. Если ты проявишь столько же усердия ради нужд гарнизона, то, уверен, скоро мои солдаты получат свое жалованье.

Марк вежливо кивнул Итзалину и возвратился к своему столу. Итзалин еле заметно улыбнулся. По этой мимолетной улыбке трибун понял, что предупреждение воспринято не слишком всерьез. Несмотря на плохое настроение, Марк усмехнулся. Итзалин, вероятно, считает его надоедливым занудой. После одной только встречи с Гаем Филиппом бедный чиновник с воем бросился бы наутек.

* * *

— Три серебряных? — Лицо кожевника выражало презрение. — Это отличный кожаный пояс, чужеземец. Видишь бляшки? Какая работа! Видишь, какой он крепкий?

Он несколько раз дернул пояс, щелкнул им, согнул и разогнул жесткую кожу.

— Он не развалился у тебя в руках, это я вижу, — сухо заметил Скавр. — Если бы такое хоть раз случилось, тебя давно разорвали бы на кусочки и ты не торчал бы за прилавком, пытаясь меня надуть.

— Мне показалось, что ты назвал меня жуликом. По-моему, это ты пытаешься ограбить меня. Только подумай! Я заплатил за шкуру, я вложил столько трудов и времени в эту работу… Да я обобрал бы собственных детей, если бы продал его тебе дешевле, чем за семь серебряных.

В конце концов они сговорились на шести монетах, что составляло одну четверть золотого. Марк был недоволен. Будь он в настроении, он, скорее всего, выторговал бы пять.

Но сегодня ему это было безразлично. В эти дни вообще нашлось бы не много вещей, которые были ему дороги. По крайней мере, он купил пояс. Прежний уже потрескался.

Марк отстегнул старый пояс, снял ножны с мечом и приставил их к левой ноге. Удерживая штаны одной рукой, он начал продевать новый пояс в лямку. Пока трибун возился, чей-то веселый голос проговорил:

— А, хороший поясок. Знаешь, это все напоминает мне те дни, когда я носил штаны, а не монашеский плащ.

— Нейп!.. — ошеломленно сказал трибун, поворачиваясь, и тут же схватился за штаны, чтобы не заголиться прямо на рынке. Битва со штанами завершилась тем, что ножны с лязгом упали на мостовую. Пунцовый от смущения, Марк наклонился за мечом и чуть было снова не уронил штаны.

— Позволь, я помогу.

Нейп поднял с мокрой мостовой меч и кинжал Скавра и подержал их, покуда трибун не застегнул свой новый пояс.

— Спасибо, — сказал Марк сухо. Он не желал иметь с Нейпом никакого дела после того, как тот накачал его наркотиком, и поневоле выслушал все откровения трибуна. И Алипия тоже была там!..

Если Нейп и уловил холодок, то не подал вида.

— Очень рад тебя видеть, — сказал жрец. — Тебя довольно трудно поймать в последнее время. Ты стал скрытен, как таракан. Открой мне тайну: ты крадешься вдоль стен или залезаешь под плинтус?

— В последнее время у меня нет большого желания видеться с людьми, — вяло пояснил Марк.

— Что ж, это вполне объяснимо. После всего, что случилось… — Увидев, как окаменело лицо римлянина, Нейп вдруг понял, какую грубую бестактность только что допустил. — Ох, друг мой дорогой, прости…

— С твоего позволения, я, пожалуй, пойду домой. — Голос Скавра прозвучал безжизненно.

— Подожди!.. Постой!.. Во имя Фоса, умоляю!..

Марк нехотя остановился. Нейп был не из тех, кто поминает своего Бога каждую минуту, по делу и без дела. Если жрец произнес имя Фоса, значит, у него была на то важная причина…

— Что ты еще от меня хочешь? — Горечь переполняла Марка. — Разве ты еще не насытился зрелищем?..

— Друг мой… Ты позволишь мне так себя называть? — Нейп помедлил, ожидая от Скавра какого-нибудь знака, но трибун был как будто высечен из камня. Печально вздохнув, жрец продолжил: — Позволь мне выразить сожаление… Мне действительно жаль, что дело приняло такой оборот. Могу, кстати, добавить, что Туризин также сожалеет об этом.

— С какой радости? Ему-то что?

Нейп сдвинул брови: ему не понравилось, что Марк говорит о Туризине в таком тоне. Однако жрец не остановился.

— Унизив тебя, он оскорбил самого себя. Император имеет право знать, не вовлечен ли его офицер в заговор, но когда допрос поневоле затронул такие… интимные чувства… — Нейп запнулся. Он не мог найти нужных слов, чтобы не коснуться слишком больного места, и потому заключил просто: — Туризин должен был остановиться раньше.

— Он этого не сделал, — сказал Марк.

— Не сделал. И, как я тебе уже говорил, весьма сожалеет о своей несдержанности. Но он упрям. Вспомни хотя бы дело Тарона Леймокера, если не доверяешь мне. Туризин никогда не торопится признать свою ошибку. И все же ты должен был заметить, что он доверил тебе важный пост.

— Но менее ответственный, чем гарнизон Гарсавры, — отозвался трибун. Он все еще не желал верить услышанному.

— Работай в налоговом ведомстве честно, не возбуждай лишних подозрений — и я смело могу предположить, что как только начнутся военные действия, ты получишь назад свой легион.

— Легко тебе говорить. Посмотрю, как еще поступит Туризин.

Нейп снова вздохнул:

— До чего же ты упрям, Скавр. И в горе, и в иных вещах, как я погляжу. Что ж, оставлю тебя. Только напоследок позволь дать маленький совет: суди по случившемуся, а не по предполагаемому.

Вот это да. Нейп раздает советы, достойные философа-стоика!.. Пока Скавр хлопал ресницами, жрец низко поклонился и ушел.

Слабое зимнее солнце сверкнуло на бритой макушке служителя Фоса. Скавр, хмурясь, глядел ему вслед. Возможно, с точки зрения Нейпа, трибун был угрюмым пессимистом. Однако сам толстенький жрец казался таким жизнерадостным и беззаботным. Вполне вероятно, жизнь вообще предстает ему в розовом свете, так что хорошие вести о Туризине, которые передавал Нейп, следует еще поделить надвое.

Нет, Марк все еще был в опале. Последуем совету Нейпа и будем судить по тому, что уже случилось. Раздумывая обо всем этом, трибун невесело покачал головой. И вдруг заметил в толпе еще одно знакомое лицо.

Провк Марзофл был довольно рослым молодым человеком, возвышающимся над остальными, — как и Марк. Этот красавец аристократ неподвижно стоял среди людей, кишевших на площади Паламы, и… Марк напрягся. Внезапно в нем проснулась долголетняя солдатская настороженность. Да, нет сомнений: Марзофл следит за Нейпом.

Жреческий плащ и бритая голова делали жреца легкой мишенью для соглядатая. Затем пристальный взгляд Марзофла перешел на трибуна. Марк встретился с кавалеристом глазами и нарочно кивнул. Марзофл отвернулся и вступил в торг с рыбаком, который выставил на продажу большую корзину креветок.

Любопытно…

Марк направился в сторону дворцового комплекса. Через минуту он повернулся, как будто что-то потерял. Марзофл держал жареную креветку за хвост и облизывал губы. Он, несомненно, следил за трибуном. Их разделяло всего несколько десятков шагов.

Убедившись в том, что Скавр раскусил его, Марзофл остановился, не скрывая досады и замешательства.

Сперва римлянин не на шутку разозлился, убежденный в том, что это Туризин Гавр отправил Марзофла выслеживать его. Однако затем ему в голову пришло нечто обратное. Император не стал бы посылать такого неумелого шпиона. Если бы Туризин хотел тайно проследить за Скавром, то Марк никогда не узнал бы об этом. Тогда — в чем дело? Единственное объяснение, которое пришло ему на ум, состояло в том, что Марзофл ревновал к влиянию Скавра на Императора. Он заметил, как Марк разговаривает с Нейпом (а к мнению профессора Видессианской Академии Туризин, несомненно, прислушивается). Это встревожило честолюбивого аристократа.

Вдвойне любопытно. Марзофл пользуется сейчас большим влиянием при дворе. Если он полагает, что Скавр может быть его соперником, то… То вполне вероятно, что так оно и есть!

Садовники убирали последние жухлые листья с газонов, окружающих дворцы. Они почтительно поклонились трибуну, когда он проходил мимо. Впрочем, это не имело никакого значения. Садовники — слуги; вряд ли они решатся проявить неуважение к офицеру, даже опальному. А вот ревность Марзофла была, пожалуй, первой хорошей новостью за все это время.

И… Марк резко обернулся. Провк Марзофл остановился на расстоянии полета стрелы от него — молодой кавалерист внезапно обнаружил что-то необычайно интересное в дереве с опавшими листьями. Он не заметил — или сделал вид, что не замечает, — как Скавр весело машет ему рукой. Марку было странно ощущать на своем лице улыбку.

Хорошее настроение не оставляло его весь день. Он даже добился ответной улыбки Итзалина — что было немалым достижением. Бюрократ рассказал ему анекдот. Марк был поражен: он не предполагал, что Итзалин вообще знает подобные вещи. Правда, рассказывал чиновник не слишком умело, но событие в любом случае стоило того, чтобы отметить его про себя.

Обед также не принес разочарования. Жареный барашек действительно оказался барашком, а не залежалой козлятиной. Горошек и луковки были пропечены в самый раз. В этот день выпало достаточно снега, чтобы трактирщик мог подать на десерт лед, политый сладким сиропом.

Незадолго до заката Скавр возвратился к себе, чувствуя, что прожил лучший день с тех пор, как возвратился в столицу.

Поздней осенью темнота сгущалась быстро. Но трибун не чувствовал себя усталым и не хотел спать. Он запалил несколько светильников и извлек из-под завала вещей “Историю” Горгида. Его мысли ушли далеко от шумной и суетной столицы. Как-то идут сейчас дела у Виридовикса и Горгида? Что они поделывают в степи? С виноватой улыбкой Скавр признался себе, что почти не вспоминал о своих друзьях с тех пор, как… (Он все еще искал способ безболезненно называть это.) С тех пор, как все пошло вкривь и вкось.

Марк склонился над рукописью, разбирая замысловатые греческие фразы. Кто-то постучал в дверь. Поначалу Марк даже не расслышал стука. Ему совсем не хотелось, чтобы кто-то вмешивался в его вечернее уединение. Греческий был достаточно труден для Марка и требовал полной сосредоточенности.

— Слушай, ты теперь всегда будешь делать вид, что тебя нет дома? Я вижу под дверью свет!

Марк вскочил, отложил в сторону рукопись.

— Прости, Неврат. Я не ждал вас с Сенпатом сегодня…

Он широко распахнул дверь.

— Благодетель. — Неврат вошла в комнату. — Всегда приятно навещать тебя. Чернильные души хорошо топят.

Она сняла теплую шерстяную шаль, которую носила в эти дни вместо своего любимого яркого шелкового платка, расстегнула плащ. Марк все смотрел в пустой коридор.

— А где Сенпат? — вырвалось у него.

— Полагаю, дерет глотку и пьянствует в той таверне, которую мы навещали втроем. Я решила туда не ходить.

— А, — сказал Скавр из вежливости. Он пока что ничего не понимал. Поколебавшись, он спросил: — Сенпат знает, что ты здесь?

— Нет.

Это слово, казалось, повисло в воздухе. Марк хотел было закрыть дверь, но помедлил:

— Может быть, оставить дверь открытой?

— Да нет, можешь закрыть.

Неврат забавлялась, как дитя. Она обвела взглядом комнату трибуна, почти пустую, остановила взгляд на рукописи, которую Марк так поспешно отложил. Греческие буквы не были похожи ни на видессианске, ни на васпураканские. Неврат сдвинула брови. Хелвис тоже хмурилась, когда видела труд Горгида, вспомнил Марк. При этой неожиданной мысли он прикусил губу.

— Хочешь вина? — спросил он Неврат, спеша отвлечься от горьких воспоминаний.

Она села на единственный стул, кивнула. Из маленького деревянного сундучка, стоящего в изголовье кровати, Марк достал кувшин и глиняную кружку, налил вина и подал гостье. Сам уселся на кровать, откинувшись спиной к стене.

Неврат изогнула бровь.

— Разве ты не будешь пить? Ты говорил, что теперь почти не пьешь, но не до такой же степени? Или ты теперь у нас трезвенник?

— Не приведи боги, такой ужас мне и в голову не приходил! — воскликнул он. — Но понимаешь, такое дело… У меня всего одна кружка.

— Тогда будем пить по очереди. — Передавая ему кружку, она коснулась его руки.

— Я не думал, что буду принимать здесь гостей, — пояснил Марк.

— Вижу, — просто отозвалась Неврат. — Твоя убогая нора не похожа на логово опытного пожирателя сердец.

— В таком случае она действительно мне подходит. Я ведь не пожиратель сердец.

Он снова наполнил кружку и предложил ее девушке. Она взяла ее в ладони, но не стала пить, а глянула вдруг на Скавра с таким забавным выражением лица, что Марк покраснел.

— Я не это имел в виду… — неловко начал он.

— Я знаю. Ты не хотел сказать ничего дурного. — Неврат поднесла кружку к губам, потом передала ему и добавила: — Марк, ты дорог мне с того дня, как мы познакомились.

— А ты мне, — кивнул он. — И эти последние несколько недель… Без тебя они были бы… Ну, скажем, гораздо хуже… Я в неоплатном долгу перед тобой, Неврат.

Она отмахнулась:

— Не болтай глупостей, Скавр. Сенпат и я всегда рады помочь тебе чем можем.

Марк нахмурился: впервые за весь вечер она упомянула о своем муже. А безумные надежды уже начинали тлеть… Марк вспомнил анекдот, который слышал от Итзалина. Зная, что у Неврат хорошее чувство юмора, он рассказал его, причем гораздо лучше, чем чиновник.

— Забавная история, — засмеялась она. — Как там? “… Чтоб его взял Скотос”?

Марк повторил заключительную фразу анекдота, и Неврат снова засмеялась. Ее черные глаза сияли, улыбка была широкой и счастливой. Неврат — одна из тех редких женщин, которые становятся краше, когда оживляются, подумал Марк.

Светильник погас. Марк поднялся и, взяв бутылочку с маслом, заправил светильник. Ему пришлось пройти совсем близко от Неврат. Внезапно он протянул руку и коснулся ее вьющихся черных волос. На ощупь они оказались жестче, чем он предполагал.

Неврат тоже встала и посмотрела ему прямо в лицо. Марк шагнул вперед, желая обнять ее.

— Марк, — сказала она.

Она произнесла его имя так, словно держала в руках голову Горгоны. Марк застыл, будто превратился в каменную статую. Мгновение назад он был готов сжать Неврат в объятиях…

Неврат глядела на него с нежностью и острым состраданием, но на ее лице Марк не прочел ни следа того желания, которое сжигало сейчас его.

— Это ведь нехорошо? — тупо спросил он, заранее зная ответ.

— Прости, но это так.

Она хотела положить руку ему на плечо, но остановилась. Это было даже хуже слов.

— Я должен был знать заранее… — Он отвел взгляд в сторону, иначе не смог бы договорить до конца. — Ты всегда так тепло относилась ко мне, так сочувственно… Я надеялся… Я думал… Я разрешил себе поверить, что…

— Что за дружеским теплом скрывается нечто большее, — заключила она. Марк кивнул, все еще избегая ее взгляда. — Я видела, — сказала Неврат. — Я все видела. Я не знала, что делать. Но в конце концов решила просто поговорить. Я не хочу никого, кроме моего Сенпата. Правда, Марк.

— Вы оба такие счастливые, — сказал Марк. — Я думал об этом много раз.

Он пытался удержать дрожь в голосе, но это оказалось не легче, чем сражаться, получив смертельную рану.

— Я знаю, что мы счастливы, — отозвалась она тихо. — Поэтому я пришла к тебе сегодня, чтобы сказать то, что должна сказать. А не просто по-дружески поболтать, как обычно. Эта смешная история о богаче, который хотел стать актером… — Она мимолетно улыбнулась. — Я просто хотела бы оставить все, как прежде. Но тогда, в таверне…

— Я все испортил.

— Нет! — В первый раз Неврат рассердилась. — Я не обвиняю тебя. Какое я имею право?.. Что удивительного в том, что ты пытался найти новое счастье? У тебя была любовь, но ты потерял ее. Нет дурного в том, чтобы искать ее вновь. Мне так жаль, что я причинила тебе боль. Особенно сейчас. Поверь, это последнее, чего бы я хотела…

— Неважно. Я сам во всем виноват.

— Важно. Может быть, мы все-таки сможем остаться друзьями? — Она, должно быть, хорошо чувствовала его настроение, потому что быстро добавила: — Подумай, прежде чем сказать “нет”. Кроме того, как мы объясним это Сенпату?

Трибун вдруг, словно со стороны, услышал свой голос. Кажется, он обещал не разрывать дружбу. К своему удивлению, он обнаружил, что верит в это. Друзей у него было не много. И он слишком дорожил теми немногими, которые у него все-таки были. Не имеет значения, какие чувства он испытывает к Неврат сейчас. Не первый год они берегут друг друга.

— Вот и хорошо, — сказала она оживленно. — В таком случае наша следующая встреча не отменяется?

— Нет.

— Через три дня?

Марк кивнул.

— Тогда до встречи. Я буду очень рада увидеть тебя. Верь этому! Всегда.

Неврат улыбнулась — немного более осторожно, чем раньше. Но не слишком. Марк смотрел, как она закрывает дверь, слушал, как затихают ее шаги.

Скавр положил кувшин обратно в сундучок. Пожалуй, все к лучшему. Сенпат — хороший человек, близкий друг трибуна. Какое Марк имеет право наставлять ему рога? В глубине души он и сам хорошо все знал.

Выпрямившись, Марк с силой пнул сундучок. Вывихнутый палец пронзила боль. Глиняный кувшин разбился. Проклиная судьбу, вино и больную ногу, Марк взял тряпку и принялся вытирать большую лужу. К счастью, вина в кувшине оставалось совсем немного. Марк потушил лампу и забрался в постель. Его сотрясал горький смех. Ему следовало знать заранее!.. И нечего воображать, будто у него сегодня был хороший день. С тех пор как Хелвис оставила его, у него не могло больше быть хороших дней.

Большой палец правой ноги распух и стал в два раза больше, чем следовало бы. Кроме того, он приобрел фиолетово-желтую окраску. В первый же день один из чиновников вежливо поинтересовался, почему господин эпаптэс хромает.

— Я дал хорошего пинка своему гардеробу, — ответствовал Скавр, пожимая плечами и предоставляя бюрократу гадать, что имеется в виду. Иногда правда бывает куда лучше самой замысловатой лжи.

Двумя днями позднее, видя, что мысли эпаптэса чем-то отвлечены, один из писцов довольно неловко попытался покрыть мелкую кражу хитроумными расчетами. Марк легко обнаружил уловку, подхватил пачку нужных счетов и с шумом, поднимая пыль, обрушил их на стол несчастного чиновника.

— Жулик, — презрительно сказал он. — Прошлой зимой Пикридий Гуделин прибегал к этому фокусу, чтобы нацепить себе на палец кольцо с изумрудом, который был достаточно велик, чтобы им можно было подавиться. А ты пытаешься сделать то же самое, чтобы спереть какие-то два золотых.

— Что… что ты теперь со мной сделаешь, высокочтимый господин? — задрожал бюрократ.

— За два золотых? Если они тебе так нужны, можешь их взять на бедность. Но если в следующий раз я обнаружу в твоих документах пропажу хотя бы одного медяка, ты на своей шкуре изведаешь, как тепло и уютно в тюряге, что под государственными архивами на Срединной улице. Относится ко всем, — добавил Марк. Чиновники напряженно прислушивались к этому разговору, хотя виду не подавали.

— Благодарю, благодарю тебя, великодушный господин, — лепетал воришка, все еще не веря в свое спасение.

Марк коротко кивнул ему и направился к своему столу. Проходя мимо Итзалина, он задержался:

— Ты подготовил ведомости для выплаты жалованья римлянам в Гарсавре?

— Мне необходимо… э-э… проверить некоторые данные, чтобы быть уверенным… — осторожно ответил Итзалин.

“Не подготовил”, — без труда перевел эти слова Марк. Он глубоко вздохнул.

— Итзалин, друг мой. Я был с тобой терпелив. Если ты выведешь из себя Гая Филиппа, вряд ли он проявит столь же великую кротость. Я знаю этого человека, ты — нет. Прими эти слова как предостережение, друже, ибо я желаю тебе добра.

— Разумеется. Будет выполнено немедленно.

— Я проверю.

Трибун скрестил руки на груди и стал ждать. Когда Итзалин уяснил, что римлянин не собирается уходить, он отложил в сторону документы, над которыми работал, и снял с полки книгу, где были перечислены все расходы на войска в западных провинциях. Окунув перо в чернильницу, Итзалин очень медленно начал выводить, буква за буквой, разрешение на выплату денег. Марк наконец отошел.

Град забарабанил по стеклу. От неожиданности трибун вздрогнул. Больная нога тут же напомнила о себе и заставила пожалеть о резком движении.

Зима уже близко, подумал Марк. Газоны у дворца покрыты легким снежным одеялом. А Марк так надеялся, что плохая погода продержится еще немного. Несмотря на то что он дал обещание Неврат, он чувствовал, что не готов встретиться с ней так быстро — то есть уже завтра. Может быть, снегопад заставит васпуракан отложить встречу.

Комната, где жил Марк, была теплой. Да, хорошо, что чиновники так жарко топят в своем крыле Большой Тронной Палаты. Марк невольно посочувствовал своим друзьям, затерянным в необъятной степи. И — эгоист! — еще больше порадовался тому, что сидит в тепле и уюте.

Глава четырнадцатая

Глухо завывая бешеным псом, ветер бросал комья снега в лицо Батбайяна, превращал густые усы Виридовикса в сосульки. Борода покрывала подбородок и щеки кельта — он не брился уже много дней и не знал, удастся ли сделать это когда-нибудь снова. Ледяной ветер пробрался под меховую куртку, холодной струей погладил спину. Виридовикс выругался. Эта куртка была ему маловата. Она принадлежала одному из всадников Варатеша, но вряд ли когда-либо потребуется этому негодяю теперь. Виридовикс шумно вздохнул. Дыхание белым паром вырвалось у него изо рта. Поневоле он вспомнил “пуховой шатер” Тартигая.

Сам Таргитай, шатер вождя — все шатры его клана — все уже превратилось в пепел… Безжалостный и точный, Варатеш дал клану ровно три дня, чтобы хаморы могли позаботиться о тысяче ослепленных, беспомощных людей. Люди обезумели от горя. Племя Таргитая, потерявшее вождя, обремененное слепцами, не успело уйти. И Варатеш нанес ему окончательный удар, уничтожив клан до последнего человека.

Виридовикс и Батбайян пасли овец далеко от шатров, иначе они, несомненно, погибли бы вместе с остальными. Вечером, когда они вернулись, их встретило ужасное зрелище, от которого кровь стыла в жилах и душа переворачивалась. Да, Варатеш в своем роде талант, прирожденный вождь. Он умудрился добиться железной дисциплины среди своих отщепенцев и убийц. Клан Волка был вырезан за несколько часов. Когда двое уцелевших возвратились к шатрам, бандиты уже исчезли. Все было кончено. Кончено навсегда.

Виридовикс и Батбайян медленно ехали сквозь мертвящую, неправдоподобную тишину. Негромкие слова отдавались в этой пустыне страшным эхом. Перебиты были все — даже маленькие собачки, что перебегали от шатра к шатру, подбирая объедки.

Виридовикс странно притих и замолчал. Лицо Батбайяна исказилось от муки. Горе было слишком глубоко для слов. То и дело один безмолвно кивал другому, когда видел труп кого-нибудь из близких.

У шатра вождя лежал Рамбехишт со стрелой под лопаткой. Рядом валялись три мертвых бандита — молчаливые свидетели того, что суровый хамор дорого продал свою жизнь. Может быть, он действительно хотел как-нибудь отплатить Виридовиксу за то давнее поражение в кулачном бою? Никогда уже Рамбехишт не сможет сквитаться с верзилой-кельтом…

Желтый халат энари Липоксая промок от крови. Служанка Азарми лежала лицом вниз. Рядом валялась сорванная с нее одежда. Окончив потеху, бандиты пронзили женщину саблей.

Одно и то же страшное предчувствие охватило друзей. Они соскочили с коней и побежали к тому, что осталось от шатра Таргитая. Каркас пьяно накренился, половина деревянного основания была сломана. Худшие их опасения подтвердились. Мертвая Борэйн все еще сжимала в кулаке кинжал. Лезвие было в крови. Старая женщина сражалась, прежде чем умереть. Но она была уже в годах и располнела. Бандиты Варатеша просто зарезали ее. Сейрем так легко не отделалась.

Снова и снова проклинал свою память Виридовикс. Мука терзала его душу, пылая красным огнем. Время шло, но легче от этого не становилось. Он слишком хорошо помнил, как увидел тело Сейрем… Если бы им не знать тех немногих дней любви. Если бы только умереть вместе с той, что подарила ему счастье.

— Грош цена моим пожеланиям, — сказал он самому себе. — О, будь же все проклято!

Горькая слеза скатилась по щеке Виридовикса. Батбайян повернулся на звук голоса.

— Нет смысла, — сказал он каменно. — Слеза замерзнет на лице. Будет больно.

Нынешним летом сын кагана еще был восторженным юнцом. За несколько недель он постарел лет на десять. Его лицо осунулось, морщины залегли на лбу и в углах рта…

В тот день Батбайян предложил Виридовиксу поджечь лагерь Таргитая.

— Это предупредит других пастухов. Кто-то еще мог остаться в живых, — сказал сын вождя. — Кроме того, огонь может приманить псов Варатеша.

Холодное жадное пламя загорелось в его единственном глазу. Он похлопал по своему луку.

Тогда они нашли удобное для засады место. Они хотели дорого отдать свои жизни и забрать с собой как можно больше врагов. Но бандиты не вернулись. Когда наконец стало ясно, что Варатеш не придет, Батбайян вскочил и сорвал с изувеченного глаза повязку.

— Когда я буду убивать их, — сказал он, бросив ее на землю, — пусть знают, кто я такой!

Он убил четверых, одного — вчера. Кельт — на одного меньше. Они жили изгоями. Наименьшая из всех превратностей судьбы, что постигли их после того, как война против Варатеша обернулась катастрофой.

Бандитский вожак и его головорезы владычествовали над степью. Как шакалы, преследовали они бывших вождей кланов. Но ни Виридовикса, ни сына Таргитая они так и не поймали.

А те появлялись и исчезали, как призраки. Исчезнувший козел здесь, убитый воин там, еще в одном месте пропажа двух лошадей. И метель заносила все следы… Виридовиксу еще никогда не доводилось жить столь суровой и тяжелой жизнью. И все-таки это была жизнь.

На ночь они с трудом поставили палатку. Руки в толстых рукавицах слушались плохо. Несмотря на то что палатка была разбита с подветренной стороны большого сугроба, сильный северный ветер проникал сквозь войлок. Закутавшись в одеяла, они придвинулись ближе к огню, на котором жарили куски баранины. Держать мясо свежим всю зиму совсем нетрудно, подумал Виридовикс. Главная трудность — разморозить его перед тем, как съесть.

Кельт обтер жир с подбородка и облизал пальцы. Попробовали бы римляне жить в такой холодине со своими сухими хлебцами и жиденькой кашкой. Красное мясо — вот единственное, что поддерживало здесь человеческую жизнь.

Вместо того чтобы вытереть жир, Батбайян растер его по лицу.

— Так не обморозишься. — В эти дни он говорил мало и только по делу.

— В другой раз, парень.

Виридовикс извлек свой меч и посмотрел, нет ли ржавчины. Из-за постоянной влажности она легко расползалась по металлу. Галл заметил на клинке маленькое красное пятнышко, но не понял, что это было: ржавчина или засохшая кровь.

— Не помешает смазать жиром и меч.

Где-то далеко завыл волк. Голос зверя звучал холоднее самой ночи. Одна из лошадей нервно захрапела.

— Утром опять пойдем на север? — спросил Виридовикс.

Губы Батбайяна растянулись:

— Где еще мы сможем зарезать двух-трех вонючих собак, как не на севере? И стад там больше.

Его единственный глаз сверкнул в отблеске костра. Вторая глазная впадина тонула в тени.

Угнетающее чувство бессмысленности охватило галла. Даже убивая врагов, они не могли вернуть к жизни того, кого потеряли.

— Неужели во всем этом есть какая-то польза? — в отчаянии закричал Виридовикс. — Мы рыщем вокруг, мы притворяемся, будто совершаем нужное дело, убивая этих негодяев по одному, по двое! Но клянусь богами, это всего лишь маленькая взятка нашей гордости. Мы так же способны причинить им большой вред, как одна мышка в хлеву может заставить крестьянина голодать.

— А что ты сделаешь? Сложишься пополам и подохнешь? — презрительно спросил Батбайян. Он свой выбор сделал: мстить до конца. — Мы не единственные в Пардрайе, кто с радостью удавил бы Варатеша его собственными кишками.

— Близко к истине, дружище. Они пытались разбить его в бою. И где теперь все эти вожди? А у прочих воли что у твоей овцы. Они последуют за тем, кто возьмет на себя труд их погонять. Кто посмеет сейчас напасть на победителя?

— Если хочешь — уходи! — сказал Батбайян. — Я выбрал. Я пойду по этой дороге один. По крайней мере, умру как мужчина. Если ты уйдешь, я не останусь без товарищей. Пардрайя велика.

— Но недостаточно велика, — возразил Виридовикс, уязвленный презрением хамора и желая, в свою очередь, уязвить его. — Недостаточно велика… — повторил он мягче и задумался. Его глаза расширились. — Скажи-ка мне, дружище Батбайян, смог бы ты сейчас отлепиться от Варатеша, если бы знал, что так твоя месть будет более полной? Покинул бы ты этого бандита — и Авшара тоже, — если бы я обещал тебе впоследствии их верную смерть? А может быть, и твою жизнь?

Батбайян пронзительно посмотрел на кельта, словно желая вырвать у него смысл этих слов.

— Мне не важно, когда умереть: сейчас или позже. Но заставь меня поверить, что кровная месть свершится — и я последую за тобой до края Пардрайи…

— Именно это тебе и придется сделать, — сказал галл.

— Проклятие! — вскрикнул Горгид, хватаясь за свою новую шапку из меха выдры. Поздно. Ледяной ветер сорвал ее с головы и покатил по земле. Ругаясь, грек побежал следом. Его уши жгло морозом.

Один из аршаумов засмеялся:

— Убей ее! Стреляй из лука! Скорее, не то убежит совсем! Проткни ее мечом!

Подняв убежавшую шапку, грек отряхнул снег, несколько раз ударив ею о колено. Затем нахлобучил по самые уши и снова выругался — предательский холодный комок выпал из шапки и покатился по шее.

Скилицез дернул углом рта, а Гуделин даже и не пытался скрыть усмешку.

— Теперь ты видишь, почему все кочевники — что к востоку от Шаума, что к западу — клянутся духами ветров.

Гуделин хотел всего лишь пошутить, но Горгид внезапно заинтересовался:

— А ведь верно! Так они и говорят. Я не обратил внимания.

Он снял восковую табличку, висевшую у него на правом боку, где большинство носило кинжал, и осторожно нацарапал заметку. На таком морозе кусочки воска кололись, отваливаясь от деревянной основы.

Когда Горгид пожаловался Аригу на погоду, старший сын кагана фыркнул:

— А, все это ерунда. В одну из таких зим, много лет назад, один всадник отправился в путь без запасных лошадей. И вот его лошадь сломала ногу. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, но в степи было так холодно, что никто не услышал его, пока не настала весна и крик не оттаял. Правда, тогда было уже слишком поздно.

Ариг поведал эту историю со столь многозначительным видом, что Горгид решил записать ее. Правда, грек добавил:

— Не очень-то я верю тебе.

С другой стороны, Геродот немало подобных историй протащил в свою книгу. Стало быть, и для Горгида сгодится.

Из палатки, ковыляя и опираясь на плечи Дизабула, вышел Аргун. Ариг бросил на брата недоверчивый взгляд и громко закричал, требуя тишины. Всадники кольцом окружили своего вождя. Остальные аршаумы, привлеченные происходящим, подошли ближе. Через толпу провели лошадь кагана.

— Поглядим, сможете ли вы хоть раз действовать заодно, — сказал Аргун своим сыновьям.

Дизабул дернул губой, Ариг сжал зубы. Но вдвоем они дружно усадили отца в седло. Руки Аргуна ласково погладили поводья — он не мог прикасаться к ним так долго! Ноги все еще не повиновались старому кагану. Ариг помог отцу вдеть их в стремена, а после привязал, чтобы они не выскальзывали. Но, несмотря на это, гордая улыбка скользила по лицу кагана.

Громкие радостные крики понеслись по рядам кочевников, когда они вновь увидели своего вождя на коне. Для аршаумов человек, который не мог сесть в седло, жив лишь наполовину.

— Принеси штандарт! — велел Аргун воину, который подал ему копье с длинным черным халатом Боргаза. Аргун поднял его так высоко, что даже самые отдаленные зрители смогли увидеть это знамя.

— На Машиз! — крикнул Аргун.

Аршаумы мгновение молчали, а потом отозвались на боевой клич, взметнув в воздух луки, сабли и копья.

— На Машиз! На Машиз! На Машиз!

Крики звенели в ушах Горгида.

— Ма-шиз! Ма-шиз! Ма-шиз!

Кочевники помчались к своим коням, оставив истоптанным большое пространство. Скилицеэ, улыбаясь, сел в седло.

— В конце концов, не так уж важно, возьмут они Машиз или нет, — сказал он Гуделину. — Вулгхаша в любом случае прошибет пот, когда он выступит против нас.

— В такую погоду никого не может прошибать пот, — убежденно сказал бюрократ, вскарабкиваясь на коня. — Лучше бы нам все-таки не подохнуть и не отморозить себе ничего… Иначе моя любовница будет очень разочарована.

— Любовница? А как насчет твоей жены?

— Жена! Она-то по завещанию получит все мое добро.

Скилицез хотел добавить что-то еще, но новые крики кочевников заглушили его слова.

Со штандартом в руке Аргун двинулся на восток, держась в высоком седле очень прямо. Только крепко сжатые губы выдавали, как трудно давалась старому кагану эта величавая осанка. Как обычно, оба его сына скакали по правую и левую руку от отца. Возможно, подумал Горгид, каждый из них не хотел оставлять другого с отцом наедине.

Аршаумы, по одному и отрядами, следовали за вождями. Гуделин очень хотел ехать на крытой телеге позади кагана, но Скилицез был решительно против.

Несмотря на свою железную волю, Аргун не выдержал такой скачки слишком долго и поехал медленнее. По дороге Аргун забрасывал Скилицеза вопросами о земле, расположенной к востоку от Шаума.

Разговоры о методах ведения войны в горах и степи вскоре осточертели Горгиду. Несмотря на то что каган проводил своего спасителя разочарованным взглядом, грек решительно отправился на поиски Толаи. Он хотел бы вдоволь наговориться с шаманом о лекарственных растениях. Такая тема куда ближе его сердцу.

— Одни из корней, что ты мне дал, пахнет как… — Горгид запнулся: он не мог подобрать слова на языке аршаумов. — Он оранжевый, вот такой длины и чуть толще большого пальца.

— Морковь, — понял шаман.

— Спасибо. У нас ее только едят. Больше ничего. А вы — для чего используете?

— Смешиваем с ночным суланумом и корнями руты, еще туда — дикий мед. Лечит от… — Толаи произнес слово, которого грек не знал. Шаман усмехнулся и сделал жест, после которого сомнений не осталось.

— От геморроя, понимаю.

Для аршаумов, которые не слезали с седла, эта болезнь могла стать довольно крупной неприятностью.

Грек уточнил:

— Эту мазь вы принимаете внутрь… едите? Или… э-э… Кладете туда, где… м-м… где болезнь?

— Делаем кашицу, кормим больных. А чтобы класть туда, где болезнь, есть мазь из гусиного жира, яичного белка и сока диких роз. Растираем больное место. Смягчает.

Горгид наклонил голову в знак согласия.

— Попробуй добавлять к этому снадобью немного меда. Мед обычно очень помогает. Это очень хорошее противовоспалительное.

Подобные беседы доставляли греку куда больше удовольствия, чем ожесточенные споры о том, как лучше перебить какую-нибудь засаду на горной тропе.

Спустя некоторое время Горгид ощутил чувство вины. Все-таки он явился в степи как историк, а не как врач. И потому перевел разговор на другую тему.

— Скажи, Толаи, почему ваш народ и хаморы так не похожи друг на друга?

Толаи нахмурился.

— Зачем народу аршаумов быть сходным с “волосатыми”? — В его голосе прозвучало столько же пренебрежения, сколько в тоне Горгида, когда тот говорил о “варварах”.

— Я не хочу обидеть. Мне интересна причина, — поспешно сказал Горгид. — Я чужеземец. Я вижу: вы живете в степи. Одна местность, один климат. Мне удивительно, почему вы столь не похожи — и внешне, и обычаями.

Если доктрина Гиппократа, изложенная в трактате “Воздух, вода, местность”, правильна, то хаморы и аршаумы должны быть похожи между собой. А в теории Гиппократа Горгид всегда свято верил.

Однако Толаи основывался на совершенно иных теоретических предпосылках. Убедившись в том, что грек не хочет задеть его самолюбия, шаман охотно разъяснил:

— Я расскажу почему. Мы, аршаумы, — первая раса людей, появившихся в степи. И вот один из наших мужчин тосковал без жены. Он переспал с козой. От этого союза родились все хаморы. Вот почему они так отвратительно волосаты. Вот почему!

Горгид внезапно пожалел о том, что отрастил бородку. Он записал рассказ Толаи, раздумывая о том, что Гиппократ в очередной раз не слишком преуспел: великий медик писал, что степные кочевники — плотные, полноватые люди с бедной растительностью на лице и красноватой кожей. Хаморы соответствовали первой половине характеристики, аршаумы — второй. Но ни одно из племен не подпадало под описание целиком.

Грек задумчиво потер ложбинку между большим и указательным пальцем.

— Знаешь что, Толаи… Расскажи мне побольше об этой козе!

* * *

Виридовикс пытался рассмотреть Шаум сквозь воющую метель.

— Где же кончается эта проклятая река? — крикнул он возмущенно, будто Батбайян нарочно спрятал противоположный берег Шаума.

— О, — отвечал хамор, — там, где ей надо. Пройти по льду легко. Трудно уговорить дьяволов на том берегу не убивать нас.

Предложение Виридовикса просить помощи у аршаумов ужаснуло молодого хамора, хотя, казалось бы, теперь на всем белом свете не осталось такого, чего бы он испугался. Страшными сказками об аршаумах хаморские матери издавна пугали непослушных детей.

Галл сделал вид, будто не замечает мрачного настроения друга.

— Сперва одна забота, потом другая. Перейдем на тот берег — тогда и будем думать о тех, кто живет на той стороне.

Он не дал Батбайяну времени возражать. Просто пригнулся к гриве коня и поскакал к Шауму. Покачав головой, Батбайян последовал за ним.

Будь Виридовикс более опытным всадником, он не помчался бы галопом вниз по склону через метель. Земля была покрыта густым снежным одеялом. Виридовикс летел под уклон, к реке. Лошадь дико заржала, когда ее копыто провалилось в невидимую нору, и повалилась набок, увлекая за собой всадника. Виридовиксу повезло: хотя дыхание его пресеклось, когда он ударился о землю, снег смягчил падение. Галл отделался ушибами. Но он услышал, как хрустнула нога лошади.

Пока Виридовикс барахтался в снегу, неловко поднимаясь, Батбайян успел соскочить с седла и прикончить несчастное животное. Над горячей кровью поднялся пар.

Батбайян повернулся к галлу:

— Помоги разделать. Мы возьмем, сколько сможем унести.

Виридовикс вытащил из ножен кинжал. Он не слишком жаловал жесткое клейкое лошадиное мясо, но это было куда лучше, чем пустой желудок. Когда мрачная работа была закончена, Батбайян сказал только:

— Будем ехать по очереди. Конный проложит дорогу пешему.

Он не стал тратить времени на то, чтобы устроить Виридовиксу выволочку. Кельт и сам хорошо понимал, чего стоило им его легкомыслие. Теперь они обречены тащиться со скоростью пешего, а единственная лошадь понесет на себе вооружение и припасы.

Шаум был медленной рекой. Зимой его воды сковывал лед. Но в середине оставалась полоска воды — около двухсот метров шириной. Куски льда с шуршанием и треском наползали друг на друга. Течение относило их дальше, на юг.

Кельт содрогнулся, глядя на черную воду.

— Нет смысла и пытаться переплыть, — сказал он. — Мгновение — и ты еще одна льдинка.

— Посмотри туда, — сказал кочевник, указывая чуть ниже по течению реки.

Большая льдина плыла по стремнине, едва не касаясь края ледяного поля на их стороне. Вода перекатывались через нее. Льдинки поменьше ударялись о ее края. И все же все вместе они составляли своеобразный мост.

— Мы не сможем перетащить лошадь, — сказал Виридовикс.

— Нам это не удалось бы в любом случае. Она провалится под лед там, где человек распластается на животе и проползет. Ты все еще веришь в свой безумный план?

— Да.

Батбайян соскочил со своей лошади и ласково коснулся ее ноздрей. Прежде чем Виридовикс сообразил, что он хочет делать, хамор перерезал ей горло. Животное закашлялось, страшно напоминая предсмертный хрип человека. Ноги лошади подогнулись, она рухнула в снег.

— Ты рехнулся? — закричал Виридовикс.

— Нет. — Интонация Батбайяна вдруг странно напомнила Виридовиксу о рассудительных римлянах. — Лошадь не сможет перейти с нами за реку. Мертвая, она принесет нам больше пользы, чем живая. Не стой, как дурак, с разинутым ртом. Помоги снять шкуру.

Нож Батбайяна уже делал свою работу. Виридовикс помогал ему. Он все же серьезно подозревал, что друг сошел с ума.

Но Батбайян хорошо знал, что делал. В снятую шкуру, как в мешок, он сложил мясо, палатку и вещи — свои и кельта. Завязав мешок сыромятной веревкой, Батбайян прикинул его на вес.

— Легче человека, — сказал он удовлетворенно. Добавил еще связку веревок. — Видишь? Мы потащим его за собой, чтобы меньше давить на лед.

— Ты просто умница, не так ли? — восхитился Виридовикс. В своих галльских лесах он смог бы импровизировать не хуже. Но здесь, в степи, нужно быть хамором, чтобы обходиться тем немногим, что у них имелось.

Батбайян только отмахнулся. Похвала была для него пустым звуком. Он потащил мешок вниз по течению Шаума, пока не дошел до места, где лед наползал на берег. Виридовикс следовал за ним. На самом краю реки хамор передал ему веревку.

— Держись за нее. Я пойду первым. Отгребу снег. Надо посмотреть, крепок ли лед.

— Может, лучше мне идти первым? — спросил галл, желая сделать хоть что-нибудь важное.

Но Батбайян просто сказал:

— Я легче.

На это у кельта возражений не нашлось.

Хамор осторожно ступил на лед. Замерзшая река могла нести на себе человека, но Батбайян шел очень медленно, ставя ноги на скользкий лед как можно аккуратнее.

— Если я поскользнусь, ничего хорошего не выйдет, — проговорил он с напускной беззаботностью.

— Точно, — сказал Виридовикс. Он изо всех сил старался подражать хамору.

Позади послышалось громкое рычание. Стая голодных волков набросилась на останки мертвой лошади. Галл оглянулся, но в пурге не увидел зверей. Слышал только, как кости хрустят на зубах.

— Ты не мог бы идти немного быстрее, мой милый Батбайян?

— Нет. — Кочевник даже не повернул головы. — Лед опаснее волков. Звери не станут преследовать нас. У них есть две лошади.

— Надеюсь, ты прав. Если меня сожрут, никогда тебе не прощу.

На всякий случай кельт посмотрел, хорошо ли меч выходит из ножен. Мысль о том, что придется схватиться с голодными волками на предательски скользком льду, пробрала его холодом. Она пронизывала хуже колючего северного ветра.

Вот хищники нашли вторую лошадь. Все больше и больше волков подбегало к неожиданному пиршеству. Виридовикс отчетливо слышал за спиной их рычание. Теперь он мог и увидеть их на берегу. Выругавшись, кельт наполовину вытащил меч из ножен, когда серая тень метнулась к замерзшей реке. Лапы зверя разъехались на льду, и он растянулся на брюхе. С воем волк отскочил назад и вернулся на берег.

— Тебе здесь нравится не больше, чем мне, ты, зверюга, — обратился к нему Виридовикс.

— Помолчи, — бросил Батбайян. — Не отвлекайся. Здесь становится опасно.

Они вышли на середину реки. Хамор выбирал дорогу как можно осмотрительнее. В полыньях чернела вода. Хамор тщательно обходил их, выискивая лед, достаточно крепкий для человека. Наконец он вздохнул. Шаум побеждал.

— Похоже, дальше хорошей дороги нет, — сказал упрямый Батбайян и распластался на льду всем телом.

Толстая куртка спасала от холода живот Виридовикса, но колени обожгло прикосновение льда. Холод пробрался даже сквозь одежду. Память на миг вернула кельта в те давние дни, когда он вместе с другими ребятишками катался на салазках по замерзшему пруду. Он вспомнил радостные крики детей, голые ветви деревьев… Но здесь не было никаких деревьев.

Виридовикс пополз, извиваясь, чтобы догнать Батбайяна. Они были уже совсем близко друг от друга. Наконец оба друга достигли края ледяного поля. На близком расстоянии льдины казались куда менее надежным “мостом”, чем виделось с берега.

Батбайян махнул кельту рукой, чтобы тот остановился.

— Нам нужно перебираться как можно быстрее. Не знаю, как долго выдержит нас лед.

— А что, если мы разломаем его пополам?

Хамор пожал плечами:

— Тогда у нас будет плот. Может, сумеем подгрести к тому берегу.

И Батбайян приготовился к прыжку. Он приземлился на большую льдину, застонавшую под тяжестью человека. Вторым отчаянным прыжком он перебрался на следующий кусок льда.

Как только кочевник перепрыгнул, на первую льдину, волоча за собой мешок, вскарабкался Виридовикс. Льдина угрожающе накренилась. Неожиданное движение напомнило галлу о шаткой палубе корабля.

— Только не сейчас, — сказал он себе, пытаясь подавить дурноту. Ледяная вода промочила его штаны. Он взвыл и двинулся вперед.

Тонкий лед трещал под тяжестью кельта. Сеть трещин быстро разбегалась по льдине. Собрав все свои силы, кельт неловко перескочил на следующую льдину. Между обломками той льдины, откуда только что выбрался кельт, быстро росли полосы черной воды.

Батбайян ехидно наклонил голову:

— Что оборачиваешься? Забыл там что-то ценное?

— Только наковальню. — Виридовикс слабо улыбнулся.

Новый кусок льда оказался толще предыдущих, что не делало его менее опасным. Льдина закрутилась под тяжестью двух человек.

Батбайян перескочил на большую толстую льдину, которая была частью берегового льда, и удовлетворенно крякнул. Он протянул руку Виридовиксу, помогая тому перебраться.

— Прими мою благодарность, — сказал галл. — Одна ладонь совсем деревянная от холода.

— Если древесина не промокла, будет огонь на том берегу, — обещал Батбайян. Впервые за время их опасной переправы в его голосе прозвучала уверенность в том, что они действительно сумеют что-то сделать.

У Виридовикса был жуткий момент, когда вся его левая рука провалилась по плечо сквозь тонкий лед и погрузилась в холодную воду Шаума. Он ожидал, что мешок сейчас уйдет под воду и утянет его за собой. Но тонкое место во льду, по счастью, оказалось небольшим.

Виридовикс засунул онемевшую руку под теплую куртку, чтобы согреть ее хоть немного. Потом до него донесся голос Батбайяна. Тот кричал:

— Берег!

Виридовикс выскочил на берег, рухнул в снег и лежал, как рыба, широко раскрывая рот. Хамор принялся развязывать мешок. Лошадиная шкура стала на морозе почти каменной.

Батбайян забил рукояткой кинжала колышки палатки. Земля тоже окаменела подо льдом. Виридовикс пытался помогать правой рукой. Кое-как они натянули на колышки свою войлочную палатку, а затем залезли в нее и застонали от облегчения. Наконец хоть что-то укрывает их от нескончаемого холодного ветра. Работая в толстых рукавицах на удивление аккуратно, Батбайян открыл костяную коробку, где хранил кору и сухие листья, и внимательно осмотрел содержимое.

— Ага, — сказал он.

Поворошив свои вещи, он нашел кресало и трут. Затем разгреб снег, подобрал два плоских камня и положил на них кору, чтобы та не стала влажной от сырой почвы. После нескольких попыток хамору удалось разжечь огонь. Он наскреб жир со стен мешка из лошадиной шкуры, добавил немного жира, снятого с кусков мяса. Жир плавился, вонял, но горел.

— Чего бы я сейчас не отдал за несколько горстей кизяка, — сказал Батбайян.

Виридовикс придвинулся ближе к огню, пытаясь согреть промокшую левую руку.

— Срежь немного мяса и поджарь, — сказал он, стуча зубами. — Даже лошадиное мясо согреет мое голодное брюхо. А если тебе охота помечтать о сухом дерьме, что ж — полный вперед, желаю успеха и много радости. Лично я намерен грезить о горячем пряном вине, благодарю покорно.

На восточном берегу Шаума волк настороженно поднял голову. Глухое рычание вырвалось из его горла. Зверь ощерился, а шерсть на загривке поднялась дыбом. Потом рычание оборвалось. Волк заскулил и отскочил от приближающегося всадника. Стая рассыпалась и помчалась по берегу замерзшей реки.

Всадник соскочил с коня. Белоснежные одежды, развевающиеся в вихре пурги, сами почти превратились в неистово летящий снег. Подбоченясь, он уставился вдаль. Конечно, отсюда он не мог разглядеть маленькую войлочную палатку, Но он знал: она там. На этот раз могучий рост и тяжелые доспехи обернулись против него. Такому тяжелому человеку не перейти сейчас Шаум. Он мысленно прощупал лед, ощутил его холод и хрупкость. Нет, не выдержит.

Авшар выругался, сперва на гортанном хаморском языке, потом на архаическом видессианском — медленно, с ненавистью.

— В таком случае мою работу завершит зима, — произнес он на том же языке. — Скотос, полагаю, окажет такую малую услугу своему преданному слуге.

Он вскочил в седло, резко повернул коня и понесся на восток.

Волки не скоро еще вернутся на это место.

* * *

Связанные вместе, чтобы не потерять друг друга в буране, Батбайян и Виридовикс тащились на запад. Шаумкиил лежал перед ними, такой же ровный и безмолвный, как Пардрайя. По крайней мере, здесь не было опасности, что они станут ходить кругами. Пока они держатся ветра, дующего в правый бок, они не могут сильно ошибаться в направлении.

Аршаумов они до сих пор не встретили. Виридовикса это бесило, а Батбайяну доставляло тайное облегчение. В глубине души молодой хамор до сих пор верил в то, что аршаумы имеют три метра росту, а изо рта у них выступают клыки.

Возможно, аршаумы и могут съесть в один присест барана и выплюнуть после этого череп и позвоночник. Но они, во всяком случае, пасут овец. И этим не слишком отличаются от хаморов.

Путники набрели на дюжину овец, видимо, отбившихся от большого стада. Виридовикс ел жареную баранину так долго, что с отвращением вернулся потом к конине.

Батбайян сшил из овечьих шкур два плаща, которые можно было накинуть поверх полушубков. Немного дополнительного тепла было просто необходимо. Нынешняя зима оказалась самой лютой на памяти Батбайяна.

Для Виридовикса их ледяной переход превратился в нескончаемый кошмар. Только снег, только жестокий ветер, леденящий тело, только бесконечные пустые дни. И ни единого проблеска солнца или звезд — все скрыто густыми темными облаками. На видессианском плато случались ураганы и покрепче. Но то были просто ураганы. Они имели начало и конец. Этот же снежный буран длился бесконечно, как будто весна никогда больше не вернется в мир.

— Мне кажется, что буран идет за нами по пятам! — крикнул Виридовикс, пытаясь перекрыть вой метели.

— Что?! — крикнул в ответ Батбайян. Их разделял всего метр, но ветер унес слова кельта.

— Я говорю, буран хочет нас добить, когда мы устанем.

Виридовикс предполагал выразиться в переносном смысле, но внезапно подумал: это может оказаться и правдой.

Батбайян повернулся и произнес чье-то имя. Галл не расслышал. Но он знал. Его пробрала дрожь. Он снова подумал о том, чтобы выбросить зачарованный меч. Никогда еще Виридовикс не был так близок к тому, чтобы расстаться с галльским оружием.

Буря сделалась еще яростнее, словно перед всеми желала признать Авшара своим творцом. Колючий снег летел в глаза Виридовиксу. Он закрывался рукавицами, пробираясь вперед, как слепой. Ураганный ветер мешал каждому шагу. Они брели точно сквозь океанский прибой. Наконец жестокий порыв ветра остановил путников. Идти стало практически невозможно.

— Палатка! — крикнул кочевник. — Ураган убьет нас, если мы не укроемся.

Виридовикс бранился, пытаясь вбить колышки. Земля замерзла так, как будто не желала принимать их. Наконец им с Батбайяном удалось натянуть войлок. Как животные, заползающие в логово, они забрались в укрытие. Беснующийся ветер, казалось, завыл еще громче, едва только жертвы скрылись от его ярости. Виридовикс несколько раз ударил сапогами о землю. Хотя обувь была выложена изнутри войлоком в четыре ряда, пальцы онемели.

— Теперь я понимаю, почему ты грезил о кизяке, — сказал Виридовикс. — Костер из овечьего дерьма лучше, чем никакого.

— Этот костер все равно будет последним, — спокойно сказал Батбайян.

К большому удивлению кельта, кизяк горел дольше и чище, чем жир. Виридовикс колебался почти целый день, прежде чем начать есть мясо, поджаренное на огне из дерьма, но в конце концов голод взял свое.

От костра начало распространяться тепло. Сосульки, повисшие на рыжих усах, стали оттаивать. Виридовикс вытер лицо рукавом. Шерсть полушубка была грязной и жирной, но это его уже не беспокоило.

— Опять конина, — проворчал кельт.

— Она тоже кончается, — заметил Батбайян. — Тебе она понравится больше, чем пустой желудок.

— И то правда, — отозвался Виридовикс. Он отрезал кусочек мяса и подержал его на ноже над огнем. В животе забурчало. — Ну вот, мое брюхо тоже так думает.

В этот момент плохо забитый колышек выскочил из земли. Ветер метнул его в стену палатки, как камень, запущенный из плащи. Батбайян тревожно вскинул голову.

— Надо вбить его обратно! — крикнул он. — Иначе…

Вылетел второй колышек. Батбайян резко вскочил на ноги. Снежная буря взревела и подняла войлок. Виридовикс попытался схватить его. На миг ему это удалось. Затем с издевательским хохотом ветер вырвал палатку из его рук и понес ее по степи, как большого воздушного змея.

— За ней! — отчаянно крикнул Батбайян. — Мы и дня без нее не проживем!

И исчез в гудящем буране. Виридовикс бросился следом. Но он не прошел и двадцати шагов, когда понял, что попал в беду. Снова и снова он звал хамора. Батбайян был совсем рядом, но он словно исчез с лица земли.

В отчаянии Виридовикс принялся вопить, как кричат кельты на поле боя. Ему никто не ответил. Ветер уносил его голос.

Тогда он побежал назад. В этом буране Батбайян мог находиться у него за плечом и не видеть его.

Наконец Виридовикс остановился, растерянный. Если Батбайян схватил улетевшую палатку, то как он поступит? Останется на месте и будет ждать Виридовикса? Или понесет ее к тем колышкам, которые остались вбитыми в землю?

— Чума на этот проклятый буран, — пробормотал кельт. — Что бы я ни решил, все будет неправильно.

Он полез за пазуху и вытащил халогайскую монетку, которую выиграл в кости и хранил на счастье. Когда он разжал пальцы, ему ухмыльнулся дракон с обратной стороны монеты.

— Тогда — к колышкам.

Ледяной ветер обжигал хуже огня. Хотел бы Виридовикс, чтобы борода у него отросла погуще! Кельт пытался идти по своим следам, но пурга уже почти замела их. С каждым шагом они становились все менее заметными. Виридовиксу казалось, что колышки близко, но тут следы исчезли совсем. Виридовикс подавил подступающую панику. Ведь должен быть какой-то выход!

Ветер! Если направление ветра неизменно, им можно пользоваться как компасом и пойти назад по прямой. Но ветер, должно быть, сменил направление. Через некоторое время Виридовикс понял, что ушел слишком далеко.

Теперь кельт слепо брел наугад, надеясь, что удача поможет там, где бессилен рассудок. Но и этого не случилось.

Виридовикс остановился, скрестив на груди руки. Он понятия не имел, что делать. Ни еды, ни огня, ни укрытия. Тепло постепенно уходило из тела. Батбайян прав: буря может убить человека. Если бы только прекратился густой снегопад, если бы только можно было видеть, что делается в двух шагах от тебя! Виридовикс замотал головой, как растерянный медведь. Снежная пурга, похоже, собирается выть вечно.

Пытаясь найти защиту от страшного урагана, Виридовикс начал разрывать сугроб. Однако ветер почти сразу разметал его. Минут через десять упорных трудов кельт соорудил стенку высотой почти по грудь и скорчился за нею. Самодельное укрытие не спасет, если ураган не окончится скоро. Виридовикс знал об этом.

Смерть подкрадывалась к нему незаметно. Он едва понял, что не чувствует уже носа и ступней. В своем роде это было облегчение: по крайней мере, теперь они не болели. Мысли стали вялыми. Кельт провалился в безразличие. Он знал, что умирает, но сил бороться больше не имел. Он всегда полагал, что будет сражаться со смертью до конца. Но холод сорвал одну за другой все линии обороны и в конце концов не оставил Виридовиксу ничего. Кельт не заметил, как закрыл глаза. На что ему было смотреть? Он заснул, погрузившись в ледяное оцепенение.

— Какой ужасный буран! — Гуделин с трудом перекрикивал вой ветра.

— Ты-то что жалуешься, Пикридий? — спросил Скилицез. — Тебе с твоим жирком теплее, чем любому из нас.

Офицер наклонился в седле, пригибаясь к правому боку лошади, чтобы хоть немного укрыться от ветра.

Жестокая сила степной зимы холодила сердце Горгида, как ветер студил его тело. Сын теплого Средиземноморья, он плохо был подготовлен к бесконечным милям по льду и снегу. Они страшили его больше, чем внезапная смерть на поле боя. Ничего удивительного, если видессиане изображают обиталище Скотоса эдаким ледяным логовом.

Повернувшись к Аргуну, грек спросил:

— Эти бураны у вас всегда такие свирепые?

Лицо кагана, как и его собственное, было смазано таким густым слоем жира, что лоснилось даже в пасмурном свете.

— Я видел несколько таких же сильных буранов за жизнь, — ответил каган. — Но не помню, чтобы ураган длился так долго. И он становится все хуже, чем дальше мы двигаемся на восток. Это очень странно. И непонятно. Обычно самая суровая зима — на западе.

Метель осыпала Аргуна снегом. Каган закашлялся, плотнее заворачиваясь в длинную шубу из овечьей шерсти. После отравления Аргун ощущал холод сильнее, чем его соотечественники. Но с губ владыки не сорвалось ни единой жалобы. Он ни разу не попросил, чтобы армия замедлила продвижение.

Двое разведчиков промчались назад через ряды кочевников — один чуть позади другого. Они направлялись к кагану. Один из них наклонил голову и заговорил с легким презрением к своему сообщению:

— Мы нашли в снегу “косматого”, повелитель. Он спал. Рядом с ним чужеземец. Тоже спал.

Брови Аргуна взметнулись вверх:

— Хамор? На нашем берегу Шаума?

— Бандит? — резко спросил Скилицез.

— А, у него нет лошади. Не так давно он потерял глаз. Отвратительная морда. Просто косматый дурак, завернутый в войлок.

— Пес с ним, — вырвалось у другого разведчика, когда он подъехал к кагану. Он был моложе, и в глазах у него искрилось веселье. — Расскажи лучше об огненном демоне!

Первый разведчик сказал грубо:

— Провались под лед с твоим огненным демоном! Если он и демон, то буря покончила с ним навеки. Он замерз насмерть! Чему тут удивляться. Лег в снег в одном только полушубке. Дурак!

— Нет, дай сказать. Он необычный, — настаивал младший. — Где ты видел таких людей, чтобы волосы — как бронза, чтобы усы — как медь?

Горгид, Скилицез и Гуделин в голос вскрикнули. Разведчик вздрогнул. Он явно не ожидал такой реакции на свое сообщение. От дружного вопля лошадь Аргуна слегка попятилась.

— Наш это… Там — друг! — сказал Горгид кагану, от возбуждения перезабыв все правила грамматики.

— Да, это может быть только он, — кивнул Скилицез.

Горгид резко повернулся к разведчикам.

— Вы оставили его там замерзать, кретины?

— Пошел бы ты сам под лед и подальше, хвостом быка твою мать! — отреагировал старший разведчик. — Какое нам дело до чужаков на земле аршаумов?

Судя по злому взгляду, которому он удостоил грека, было ясно: Горгид включен в число презренных “чужаков на земле аршаумов”.

Но тут Аргун заревел громовым голосом:

— Придержи язык, собака! Эти чужеземцы — наши союзники! Этот человек спас мою жизнь! Если их друг умрет, ты пожалеешь, что родился на свет!

— Проводите меня к нему, — быстро сказал Горгид.

Разведчики безмолвно повернули лошадей.

— Галопом, будьте вы прокляты! — прикрикнул грек.

Все трое пришпорили коней. Снег полетел из-под копыт. Гуделин и Скилицез неслись следом. Они миновали авангард и погрузились в гудящую снежную пыль.

Горгид пытался понять: как это кочевники разбирали дорогу? Откуда им знать, куда ехать — в этой бесконечной завывающей белой пустыне? Они ориентировались по ветру и каким-то только им одним известным приметам. Ветром жгло глаза. Горгид смахнул набежавшую слезу. Нос уже казался сосулькой, несмотря на толстый слой жира. Все эти плосколицые кочевники куда лучше приспособлены для суровой степной зимы.

— Там! — сказал один из разведчиков, указывая на столбы взвихренного снега.

Сначала грек заметил коней, затем — соскочивших с них аршаумов. Подойдя ближе, грек обнаружил, что один из стоявших людей был хамором — судя по густой бороде. Но Горгид мгновенно забыл о человеке из Пардрайи. Если этот парень еще достаточно жив, чтобы шевелиться, то в ближайшие несколько минут явно не помрет.

— Прочь с дороги! — крикнул грек, спрыгивая с лошади.

Трое аршаумов, стоящих возле неподвижной фигуры, простертой на снегу, вскочили, хватаясь за сабли. Разведчики, прибывшие с Горгидом, закричали — видимо, объясняя товарищам, кого привезли с собой.

Горгид уже ничего не видел и не слышал. Он склонился над застывшим Виридовиксом. Когда он осторожно перевернул кельта на спину, ему показалось, что тот умер. Кожа была бледной и холодной, голова безвольно моталась, как у младенца. Похоже, он не дышал.

Грек взял лицо Виридовикса в ладони. Точно так же держал он Квинта Глабрио, когда шальная стрела убила его друга. Он ничего не мог сделать. Только беспомощно сидеть рядом и проклинать свои знания и опыт. И вот другой человек, который тоже ему дорог. И снова Горгид не в силах его спасти. Проклятие, на роду ему, что ли, написано оставаться ни на что не годным костоправом? Горгида охватил гнев. Вся прожитая жизнь предстала ему бессмыслицей и тщетой.

Внезапно ему показалось, что он чувствует слабое биение пульса на горле Виридовикса. Пульс был почти незаметным, Горгид едва поверил в чудо…

Впоследствии он так никогда и не понял, что делал дальше. Некогда упрямая приверженность голой логике приводила в отчаяние Нейпа, когда жрец пытался обучить рационалиста-грека видессианскому искусству исцеления. “Перестань думать! Выброси из головы все как и почему! — заорал на него однажды Нейп, обычно такой терпеливый. — Ты должен просто знать, что можешь это сделать! Только тогда ты сделаешь это! ”

Для грека подобное объяснение было хуже, чем никакого. Он ни разу не добился успеха.

Может быть, окажись Квинт Глабрио тяжело ранен, Горгид сумел бы вырваться за жесткие рамки рационализма и перестал бы наконец везде искать причины и следствия. Но Глабрио был мертв, а даже видессианские жрецы-целители не умели возвращать мертвых к жизни.

И тогда Горгид отвернулся от их искусства — как он тогда думал, навсегда.

Но теперь отчаяние подняло его душу из тех мрачных глубин, где он ее похоронил, и смело все преграды. Осталось одно — жгучее и яростное желание спасти друга.

Увидев, как Горгид замер над Виридовиксом, Гуделин остановил аршаума, который уже собирался тронуть грека за плечо.

— Шаман, — сказал чиновник, указывая на Горгида. — Оставь его.

Раскосые глаза аршаума расширились. Он кивнул и отступил на шаг.

Горгид, уставившийся в белое лицо кельта, даже не расслышал этого короткого диалога. Он чувствовал, как воля собирается в узкий пучок. Он концентрировал силу, точно собирал линзой солнечные лучи. Это был тот самый первый шаг, на котором раньше грек всегда спотыкался.

Его воля рванулась вперед прежде, чем он попытался направить ее на больного. Он стал посредником, проводником энергии.

Сейчас он ощущал слабеющее тело Виридовикса как свое собственное. Его леденил холод, мороз сковывал его пальцы и лицо, проникал до самых внутренностей. По его жилам медленно текла охладевшая кровь.

Первый головокружительный порыв едва не утопил грека в чужом страдании. Он как будто потерял себя в умирающем Виридовиксе. Но упрямое желание спасти не позволило захлебнуться в боли. Горгид не терял памяти о том, кто он такой на самом деле, какие бы глубокие чувства ни терзали в этот миг его душу.

Связь потекла в обоих направлениях. Ощутив в своих венах холодную кровь Виридовикса, грек протянул назад лучик, возвращая больному тепло. Теперь он понимал, что делает. Ускорил биение сердца. Послал комок жара в живот. Направил струю тепла в руки, ноги. Заставил легкие сжиматься и расслабляться — они почти не вдыхали холодный воздух. Почувствовал обмороженные пальцы, щеки, уши, веки, согрел их постепенно и осторожно. Дал свежему потоку крови прилить к коже.

Этими весьма приблизительными, неточными словами он позднее попытался объяснять остальным случившееся. Во время кризиса слова ничего не значили. Уровень, на котором происходило исцеление, был в десятки раз выше любых слов.

И вот кельт заворочался под руками, как в беспокойном сне, забормотал, явно протестуя. И вдруг глаза — зеленые, как галльские леса, — распахнулись.

Только тогда Горгид наконец понял, что он сумел сделать. Его захлестнула неистовая радость и вместе с ней — страшное утомление, плата за исцеление.

Виридовикс не предполагал, что когда-нибудь ему доведется проснуться. И уж тем более не надеялся обнаружить в своем измученном теле ощущение бодрости. Когда он потянулся, то — о чудо! — почувствовал, что тело отвечает ему. Тогда он решил, что безболезненно перешел в загробный мир. Виридовикс просто представить себе не мог, что может столь хорошо чувствовать себя на этом свете. А руки, что мягко касались лица, наверняка принадлежали какой-нибудь прекрасной бессмертной женщине, что явилась к нему с приветствием из загробного края…

Но когда он открыл глаза, то увидел склоненное мужское лицо. Оно было озарено светом торжества и вместе с тем казалось невероятно усталым.

— Ты не похож на красивую девку, — сказал он. — Жалость-то!

Горгид засмеялся:

— Можно не спрашивать, здоров ли ты. Клянусь собакой<Древние греки часто клялись животными, если хотели избежать упоминания имен богов. — Прим. перев. >, неужели ты не можешь думать ни о чем другом?

Неожиданно по лицу Виридовикса пробежала тень, в глазах появилась боль. Горгид испугался: действительно ли кельт исцелен? Но Виридовикс тихо проговорил:

— Иногда я действительно думаю только о женщинах.

И попытался встать на ноги. Кровь шумела у него в ушах, голова кружилась.

— Батбайян! — закричал Виридовикс, вспомнив о друге. — Где он?

Услышав свое имя, Батбайян подошел ближе. Хамор все еще кутался в толстый войлок палатки. Казалось, его радовала любая возможность отойти от аршаумов — те глядели на него, как волки на отбившуюся от дома собаку.

Скилицез поддерживал Виридовикса, а чиновник обменивался с Горгидом жарким рукопожатием и торжественно поздравлял целителя со сногсшибательным успехом.

— Ты цел? — спросил Виридовикс Батбайяна, переходя на хаморский язык. Горгид с трудом понимал их разговор. Вот уже несколько месяцев грек не слышал хаморской речи.

— Я цел. У меня был войлок, — ответил кочевник. Он смотрел на Виридовикса во все глаза. — Но ты! Ты жив и задаешь вопросы! Ты оставался в снежном буране без укрытия так долго — ты умер!

— Вероятно. — На лице Виридовикса застыло изумление. — Должно быть, вот он каким-то образом исцелил меня. — Обвиняющим тоном галл добавил, обращаясь к врачу: — Вот уж не думал, что ты умеешь!

— Я тоже.

Теперь грек хотел только одного: укрыться в теплой палатке, хлебнуть большой глоток кумыса и завалиться спать.

Но Виридовикс уже тормошил его:

— Если ты овладел этой магией здешних друидов, милый мой друг Горгид, то погляди на глаз Батбайяна. Ты не мог бы помочь бедному парню?

Грек устало вздохнул. Виридовикс, конечно, прав…

— Сделаю, если смогу.

Молодой хамор отпрянул от Горгида — он не доверял никому, кто имел дело с аршаумами.

— Стой спокойно, — сказал ему Горгид по-видессиански. Батбайян почти не говорил на языке Империи, но понял и повиновался.

Увидев искалеченную глазницу, Горгид втянул ноздрями воздух. До этого момента он не обращал на Батбайяна большого внимания. Увидев одноглазого хамора, он предположил, что тот был ранен саблей или стрелой в одной из степных схваток. Но шрам от увечья не похож на обычный. Он был слишком большим, слишком круглым… Похоже, кто-то пустил в ход раскаленные щипцы. Пальцы, осторожно ощупывавшие шрам, только подтвердили первое предположение.

— Как ты получил эту рану? — спросил он.

Батбайян рассказал все. Он недостаточно хорошо знал видессианский язык, но Виридовикс и Скилицез помогали переводить. Последнее движение рукой, резкое и выразительное, не оставляло сомнений. Скилицеза вырвало. Он набрал в горсть чистого снега, чтобы очистить рот.

— Наш старый добрый друг Авшар, — мрачно сказал Виридовикс. Кельт стоял, кряхтя и покачиваясь. — Его счет и без того был велик. Он заплатит за все. — Зеленые глаза Виридовикса заволокло печалью, мысли унеслись далеко-далеко. — За все! — повторил он тихо и коснулся своего меча, словно черпая в этом прикосновении силу. Наконец он вернулся к действительности и еще раз спросил Горгида: — Так можно что-нибудь сделать с его глазом?

Грек отрицательно покачал головой. Теперь он знал: если возникнет необходимость, сможет вновь исцелить смертельно раненного человека. Зерно брошено в землю, за первым ростком последуют другие. Но в этом случае целительство бессильно.

— Если бы мы встретились сразу после того, как он побывал в руках палачей, — все, что я смог бы сделать, это залечить рану до ее нынешнего состояния. Искусство исцеления не возвращает утраченного навсегда.

Виридовикс невесело кивнул. Батбайян нетерпеливо мотнул головой: он носил увечье как напоминание себе о том, что враги еще не заплатили кровавого долга.

Гуделин оглушительно чихнул. Грек впервые за это время вспомнил о метели. Непогода не кончилась после того, как он нашел Виридовикса. Галл мог снова замерзнуть. Да и все они могли замерзнуть в такую погоду! Горгид поспешил к своей лошади. Порывшись в мешке, притороченном к седлу, он вытащил теплое одеяло и закутал Виридовикса.

Кельт снова ощущал тепло. Снежинки таяли у него на лице. Этого, казалось, было достаточно, чтобы радоваться жизни и считать каждое мгновение бесценным. Галл настолько погрузился в эйфорию, что едва расслышал голос Горгида. Грек спрашивал, может ли он ехать на лошади. Наконец нетерпеливое рычание достигло слуха Виридовикса, и он кивнул, слабо усмехнувшись:

— Не беспокойся из-за такой ерунды.

Кельт уселся на коня позади Горгида, Батбайяна взял в седло Скилицез. Конь грека неодобрительно фыркнул, ощутив двойную ношу, но Горгид усмирил его.

— Эй, да ты сидишь на лошади куда лучше, чем раньше, — заметил Виридовикс.

— Знаю. В последнее время у меня появилась куча бесполезных талантов, — отозвался Горгид, хлопнув рукой по гладию, который висел на поясе справа. Помолчав немного, задумчиво добавил: — И один настоящий, как мне кажется.

Путь назад, к армии аршаумов, был недолгим. Кочевники уверенно продвигались вперед все то время, что Горгид целил кельта.

Командир разведчиков обменялся с авангардом несколькими словами, восторженно отзываясь о целительстве Горгида. Врач скривил рот в усмешке. Теперь, когда он совершил нечто, заслуживающее внимания, этот разведчик торопился примазаться к чужой славе.

Виридовикс не знал на языке аршаумов ни слова, за исключением нескольких ругательств, которым обучил его Ариг. Глаза кельта расширились, когда он оценил наконец размеры приближающейся армии.

— А вы тут, я погляжу, даром времени не теряли! — сказал он Горгиду.

Затем раздался громкий крик:

— Вридриш!

К ним во весь опор мчался Ариг. Большие комья снега вылетали из-под копыт его коня. Аршаум расплылся в счастливой улыбке и хлопнул галла по спине:

— Я тут хотел кое из кого душу вытряхнуть! Вы ушли, а мне ничего не сказали!

— Это я виноват, — ответил Горгид. Как и Ариг, он говорил по-видессиански, чтобы Виридовикс мог их понимать.

— Он еще и виноват! — фыркнул кельт. — Не слушай его, дорогой мой Ариг. Еще чуть-чуть, и я превратился бы в замороженное полено, которое не смогло бы сказать тебе “привет”.

— Я вижу, у тебя нет лошади. — Ариг заговорил о самом необходимом для кочевника. — Возьми пару из моего табуна.

— Очень тебе признателен, — сказал Виридовикс. — Кстати, у тебя не найдется еще одной пары для моего друга Батбайяна?

Улыбка покинула плоское лицо Арига, едва его беглый взгляд упал на хамора. Ариг поджал губы. Впервые он напомнил Горгиду Дизабула.

— Ты стал неразборчив в друзьях.

— Да ну? — отозвался Виридовикс. — Возможно, ты прав. Я выбираю в друзья сыновей каганов.

Он пристально посмотрел на аршаума. Темная кожа и толстый слой жира не позволили ему увидеть, покраснел ли Ариг. Спустя мгновение аршаум вернулся со свободной лошадью и приблизился к Батбайяну. Ариг знал немного хаморский язык по наездам в Присту.

— Лошадь — тебе нужно? — спросил он Батбайяна.

Батбайян сжался, видя, как аршаум подходит к нему. Услышав родной язык, он вздрогнул от неожиданности. Затем кивнул с достоинством, которое сделало бы честь и старику.

— Благодарю. — Он снял с пояса кинжал с красивой чеканкой на бронзовых ножнах, изображавшей барса в прыжке, и протянул Аригу. — Дар за дар.

Улыбка вернулась на лицо Арига. Он принял нож и хлопнул Батбайяна по плечу.

Аршаумы, наблюдавшие за этой сценой, одобрительно загомонили. Немногие из них поняли Арига, когда тот предложил Батбайяну коня, но ответный жест хамора не требовал дополнительных объяснений.

— “Косматый” поступает как мужчина! — услышал Горгид слова одного из кочевников.

Его приятель ответил:

— Почему бы и нет? Он побывал в боях. Его шрам не из красивых.

— Скилицез, Горгид, отведите их к моему отцу, — сказал Ариг. — Пусть расскажут нам все!

Сын кагана повернул коня и направился к серому конскому бунчуку.

Виридовикс поклонился Аргуну, сидя в седле. Каган оказался более хрупким стариком, чем ожидал кельт. Казалось, владыка аршаумов с трудом держится на лошади. Возможно, Аргун болен, подумал кельт.

Аргун отдавал приказания негромко, спокойным, почти мягким тоном, но аршаумы повиновались ему беспрекословно. Вождь аршаумов совсем не был похож на Таргитая, однако соплеменники чтили его ничуть не меньше.

Каган смотрел на Батбайяна настороженно, а на Виридовикса — с живейшим любопытством. Затем что-то проговорил.

— Раньше он не верил Аригу, когда тот рассказывал о тебе, — перевел Горгид. — Но теперь видит: сын сказал правду.

Виридовикс хмыкнул и произнес по-латыни:

— Я тоже никогда не видел такого количества узкоглазых и плосконосых физиономий. Но мне кажется, незачем сообщать об этом кагану. Если можешь, рассыпься перед ним в любезностях от моего имени.

Горгид постарался как умел. Аргун проговорил:

— Мне бы хотелось узнать, как вы оба здесь очутились.

Фраза, составленная как просьба, прозвучала приказом. Горгид перевел ее на видессианский — для Виридовикса, а Скилицез — на хаморский, для Батбайяна.

— Кажется, пора! — Виридовикс приступил к рассказу о том, что случилось с ним после того, как Варатеш выкрал его из лагеря посольства.

Имя бандита вызвало гневное рычание у аршаумов. Многие кланы, кочевавшие недалеко от Шаума, сталкивались с этим головорезом. Они не забыли набеги Варатеша в прошлую зиму, и им запала в память его зверская жестокость.

Вскоре галл начал говорить слишком быстро. Горгид переводил с трудом. Ариг помогал греку, когда тот запинался.

Еще один всадник пробился сквозь толпу, окружавшую Виридовикса и Батбайяна. Виридовикс невольно подумал: вот расфуфыренный щеголь! Он носил меха и кожаную одежду, как будто это были шелк и золотая парча. Даже во время снежной бури он старательно расчесывал хвост своего коня, а в его гриву вплетал красные ленты.

— Отец, я… — начал было Дизабул, но Аргун перебил его:

— Подожди, мальчик. Эти чужеземцы доставили мне важные новости.

Красивое лицо юноши потемнело от гнева, когда он посмотрел на Виридовикса. Особенно потому, что за спиной кельта сиял Ариг. Но когда Дизабул увидел Батбайяна…

— Неужто мне цена меньше, чем какому-то косматому?! — зло заговорил он. Аргун жестом велел сыну молчать.

— Продолжай, Красная Грива, — сказал каган кельту.

* * *

— Недурно, недурно!.. — весело засмеялся Аргун, когда Виридовикс поведал о фокусе с коровами, которыми запугивал бандитов Варатеша.

Теперь Виридовикс и Батбайян говорили поочередно, описывая события, послужившие началом войны против бандитов и их союзников. Каган задал несколько вопросов о самой битве. Слушая описание катастрофы, изложенное во всех деталях, грек думал: слишком уж все это напоминает разгром при Марагхе. Чары Авшара, какой бы сильной ни была магия колдунов, сражающихся на стороне его врагов, не теряются в горячке боя. Воины Авшара могли сражаться со своими противниками на равных, но магия князя-колдуна в любом случае обеспечивала им победу.

Кочевник рассказал и о том, что произошло после победы Варатеша. Аршаумы впервые в жизни поняли, что напрасно гордились выдержкой и суровостью. Они поневоле утратили свою знаменитую невозмутимость, когда Батбайян заговорил о бесконечных раскаленных щипцах. Хамор рассказывал ровным голосом, словно повествуя о каком-то незнакомце.

Виридовикс добавил к картине несколько штрихов, описав жестокую игру победителей с надеждами униженных врагов и то, как Таргитай умер на месте, когда ему открылась страшная правда.

Горгид слушал с ужасом, но без удивления. Он мгновенно поставил диагноз отцу Батбайяна: апоплексический удар. Как будто это имело сейчас какое-то значение.

После всего, что только что прозвучало, история об уничтожении всего клана прозвучала почти как счастливая развязка. Слишком много страданий. Но Виридовикс снова вспомнил о Сейрем, и его едва затянувшиеся душевные раны открылись. Боль потекла, как кровь.

— Итак, — заключил Батбайян, — Варатеш, чтоб его с ног до головы обгадили духи, захватил Пардрайю. Авшар с ним. Во всяком случае, так мне казалось, пока я находился в плену. По сравнению с ним, — Батбайян бесстрашно взглянул в лицо Аргуна, — даже вы, аршаумы, для меня — посланцы добрых духов. Мы пришли просить о помощи. Захотите вы помогать нам или нет — решайте. — Хамор оглядел стоявших вокруг воинов и добавил сухо: — Вы и без того шли на восток, и я вам для этого не нужен.

Аргун задумчиво теребил бородку.

— Это тот самый Авшар из Йезда, о котором ты говорил? — спросил каган Горгида.

— Да, — ответил грек. Его товарищи кивнули.

Каган сказал:

— В любом случае я не собирался оставлять от Йезда слишком много. Твой колдун станет еще одной юртой, которую мы повалим! — Аргун скрестил на груди руки. Он казался сильным, уверенным в себе вождем, которому незнакомо поражение. Аршаумы радостно завопили. Они тоже не сомневались: единственным исходом их битвы с хаморами и прочими недочеловеками может быть только победа! Видессиане, которые знали страшные чары Авшара не понаслышке, были настроены куда менее оптимистично. Однако большого смысла расхолаживать аршаумов они не видели.

— Это все равно что объяснять глухому, что такое гармония, — пробормотал Гуделин. — Рано или поздно они убедятся на своей шкуре.

— Рано или поздно, — мрачно согласился Горгид. Он не раз уже предостерегал Аргуна о страшной силе, с которой тот может столкнуться. Теперь врач все лучше и лучше понимал Кассандру.

Зимний день короток. Метель не унималась. Все это заставило армию остановиться.

— Ты не будешь против, если я предложу тебе заночевать в моей палатке? — спросил Горгид Виридовикса. — Видишь ли, мне надо бы убедиться, что ты здоров… Мне просто не верится, что ты еще жив! Знаешь, я хочу тебя осмотреть.

Любопытство, как ничто другое, помогло греку преодолеть усталость.

— Представь себе, цел и невредим, и все благодаря тебе, — отозвался кельт и легонько толкнул грека под локоть. — А ты, значит, хочешь меня осмотреть? Ну-ну.

Если бы подобную шутку отмочил кто-нибудь другой, грек, пожалуй, испугался бы. Но сейчас она почему-то доставила ему удовольствие:

— Ты себе льстишь, верзила.

— Да что ты говоришь? — усмехнулся галл, помогая устанавливать палатку. — А эта палатка получше, чем та, что была у нас. Нет уж, давай-ка вобьем колышки получше.

Горгид довольно ловко обращался с огнивом и трутом. Вскоре он развел небольшой костер из кизяка. После ужина он все-таки взял кельта за запястье. Пульс бился ровно и сильно. Когда огонь согрел воздух, грек попросил друга снять полушубок и тунику и прослушал легкие. И снова — ничего: грек так и не услышал влажного хлюпанья, характерного для воспаления легких. Наконец он ощупал руки и ноги кельта, его уши, нос, желая убедиться в отсутствии признаков обморожения.

— Ты отвратительно здоров.

— Исключительно по твоей вине. Так что нечего меня пилить, ты, коновал.

— Насмешник. Однако, не будь ты таким здоровенным жеребцом, ты бы отбросил копыта задолго до того, как я смог до тебя добраться.

И снова гордость и радостное изумление осветили лицо грека. Он наконец-то добился того, что пытался сделать так долго и безрезультатно!

Виридовикс поспешно оделся. В палатке было отнюдь не жарко. Хлебнул кумыса. После нескольких месяцев степной жизни он уже едва ощущал кислый привкус. Кумыс, если к нему привыкнуть, оказался довольно приятным напитком.

— Ну вот, — сказал Виридовикс, — мы рассказали тебе все, что с нами случилось. Теперь поведай-ка старому бродяге, как вы тут справлялись без меня.

Грек послушно начал рассказывать. Они разговаривали почти всю ночь под неумолчное завывание ветра. Слушая, Виридовикс думал о том, что эти несколько месяцев прошли для Горгида не без пользы. В голосе врача то и дело проскальзывала горечь, но появилась теперь и уверенность в себе. Маленький грек будто осознал значимость своих профессиональных познаний. Со дня смерти Квинта Глабрио галл еще не видел его таким… а может быть, кстати, и никогда не видел.

— Помнишь наш старый спор? — Горгид вдруг сменил тему разговора. — Тот, что был у нас с тобой два года назад, вскоре после того как мы очутились в Видессе?

— Какой? — спросил Виридовикс, ухмыляясь и зевая во весь рот. — У нас их было много, всех не упомнишь…

— Возможно. Нет, я имею в виду наш разговор о войне. Ты говорил, что в ней немало радости и удовольствия…

Задумчивая улыбка исчезла с лица Виридовикса.

— А, вот ты о чем!.. — произнес он тяжело и шумно выдохнул через густые усы. — Боюсь, ты был тогда прав. Война — жестокая и грязная вещь, а слава — пустое слово. Разложившийся труп никогда не узнает, кто победил в битве.

Горгид уставился на кельта, онемев, как будто на плечах его собеседника вдруг выросла вторая голова. И эти слова он слышит от неистового рубаки, от варвара, который наслаждался битвой, как вином и любовью?

— Ну и дела… Странно, что ты говоришь об этом… — начал было врач и вдруг остановился. Впервые он посмотрел на своего друга так внимательно. До этого его интересовало только физическое здоровье галла. Теперь же он взглянул на него по-настоящему и увидел глубокое душевное страдание, притаившееся в глазах, в резких морщинах в углах рта. — У хаморов ты пережил что-то более страшное, чем поражение в бою! — вырвалось у грека. — Кого ты потерял?

— Ты, как всегда, всех видишь насквозь. — Виридовикс вздохнул. — Девушка, сестра Батбайяна. Она умерла. К сожалению, недостаточно быстро. — Он помолчал немного и добавил еле слышно: — И часть моего сердца умерла вместе с ней. Какой же смысл во всем остальном? Я потерял все, когда увидел ее, бедную пташку, убитой. Нет смысла. Нет. Я так легко проливал кровь… Два года назад я был не прав и теперь могу признать это. Прав тогда был ты.

Застывшее лицо Квинта Глабрио снова встало перед глазами Горгида. Память об этом не переставала жечь его. Он хорошо понимал Виридовикса.

Некоторое время они сидели молча. Любые слова показались бы сейчас ненужными и фальшивыми.

Потом грек проговорил:

— Ирония.

— Какая ирония?

— Я вспомнил об этом споре, собираясь признать, что прав был тогда ты.

— Не валяй дурака. — Виридовикс был ошеломлен не меньше, чем Горгид. — Ты не хотел даже носить на поясе меча — и вдруг полюбил солдатскую науку? Эй! Скажи еще, что скоро начнешь отрезать у врагов головы и прибивать их к воротам, как это делают кельты!

— Ну, до такого пока не дошло. Но… — Горгид хлопнул по гладию, которого Виридовикс не заметил. — Я ношу на поясе меч и начинаю понимать, для чего он мне нужен. Возможно, я даже начинаю догадываться, что такое твоя “слава”. Но, ты знаешь, я думаю, ты ошибался, когда говорил, будто громкое одобрение других помогает защищаться, когда враги наседают. — Неугомонный грек снова пустился в дискуссии.

Галл отрицательно затряс головой. Изменив мнение, он придерживался его с ревностью новообращенного:

— Слава манит дурака, слава манит и честного человека. Что в ней пользы?

Горгид был готов спорить до бесконечности. Усталость была забыта ради любимого развлечения.

— Верно. Но память о честном гражданине будет жить в веках, в то время как “слава” негодяя замарана позором. Четыреста лет назад Геродот написал об одном негодяе, который жил в Дельфах. Он украл из храма чашу и вырезал на ней свое имя. Геродот сказал: “Я знаю его имя, но не назову его”. И все забыли теперь об этом человеке.

— Подходящая месть для тебя! — восхитился галл. — Но вот послушай-ка…

Всю ночь они провели в разговорах, ударяя кулаком по колену и крича друг на друга:

— Дуболобый галл!

— Безмозглый грек!

Костер погас. Лампы, заправленные маслом, потухли, оставив спорщиков почти в полной темноте.

Наконец первые бледные лучи зимнего восхода просочились в палатку. Горгад потер глаза — усталость все-таки брала свое.

— Что ж, ничего не поделаешь, — пробормотал он. — Придется провести весь день в седле. — Он усмехнулся уголком рта. — Сидим здесь с тобой, не зная толком, кто прав, а кто ошибается. А день уже настал, и предстоит выполнять то, что называют долгом.

— А что нам еще остается? — Виридовикс поднялся, потянулся, нахлобучил меховую шапку и высунулся наружу. — Идем, дружище. Они уже выступают.

Холодная струя воздуха, проникшая в палатку, окончательно пробудила Горгида. Дрожа, он потуже запахнул полушубок и последовал за галлом.

Глава пятнадцатая

Как-то раз, засидевшись за работой, Марк заглянул в комнату, где хранились старые документы: ему потребовалось сравнить один налоговый документ с прошлогодним за тот же период. В недоумении трибун остановился, потирая лоб: коридоры налогового ведомства были пусты. Только сторож уныло бродил взад-вперед. Скавр окликнул его. Сторож уставился на трибуна как на ненормального.

— Прости меня, господин, но у тебя не все дома. Кто же работает в День Зимнего солнцестояния? Все ушли еще несколько часов назад.

— День Зимнего солнцестояния? — рассеянно повторил Марк и посчитал дни, загибая пальцы. — А ведь и правда!..

Сторож удивленно разинул рот, обнаружив несколько гнилых зубов. Даже чужеземцы никогда не забывали главный праздник видессианского года — день, который призывал Солнце поворачивать к весне и развеять зимнюю тьму.

Покинув теплое, надышанное гнездышко имперской бюрократии, Марк сразу замерз. Холодный ветер щипал кончик носа. Так же было и в прошлом году, когда Виридовикс и Хелвис силой вытащили его из-за письменного стола… При этом воспоминании Марк пнул ногой снежный ком.

Широкие аллеи дворцового комплекса были пустынны. Слуги, солдаты, чиновники — все ушли, смешавшись на улицах с праздничной толпой.

На площади Паламы, что находилась чуть восточнее дворцов, уже бурлило людское море. Торговцы выкликали свои товары: пиво, горячее подслащенное вино со специями, баранину под острым сырным соусом, устрицы, жареных осьминогов в оливковом масле и панировочных сухарях, благовония, самые разнообразные украшения — от дешевых бронзовых до увесистых золотых, осыпанных драгоценными камнями, амулеты и талисманы, иконы Фоса и его святых.

Тут же бродили музыканты, распевая песни и наигрывая на дудочках и струнных инструментах. Марк заметил даже одну или две васпураканских лютни.

Все эти люди с надеждой ожидали, что зеваки бросят им пару-другую серебряных монеток. Марк, который и в лучшие времена вряд ли обладал музыкальным слухом, обошел певцов стороной. Хелвис — та наслаждалась музыкой. И Неврат — тоже. Марк не хотел сегодня вспоминать об этом.

Неврат. Всякий раз, когда они втроем с ней и Сенпатом шли куда-нибудь развлекаться, молодая женщина держалась с Марком очень дружески. Но в ее поведении появилась малая толика настороженности — прежде этого не было. Хотелось бы Марку когда-нибудь избавиться от назойливых воспоминаний.

То и дело в толпе вычурно разодетых видессиан мелькал простой голубой плащ монаха. Скавр готов был держать пари на десять золотых, что Стипий в эту минуту уже честит кого-нибудь или, что еще более вероятно, накачивается вином.

Прошло несколько монахов, исполняющих гимн в честь Фоса, — островок достоинства и глубокой, сердечной веры в море легкомысленной и простодушной толпы, жаждущей лишь веселья.

Однако находились и такие служители Фоса, которые отказывали себе в любых земных радостях и в своем фанатизме посвящали себя лишь одному “благому” делу: уничтожению всего, что не одобряли. У “святейшего” Земарка нашлись братья по духу и здесь, в столице. Один из таких монахов, мрачный, тощий тип, на котором плащ висел, как на вешалке, выскочил прямо на трибуна. Он гнался за мальчишками в масках. Увидев, что юные “богохульники” ускользнули, фанатик затряс хилыми кулаками и прокричал:

— Ваши грязные шутки оскорбляют святой день Фоса! Посвятите себя молитве, отверните души от безобразного глумления! Вы творите мерзость, о безумные глупцы! Лед Скотоса ожидает вас всех!

Но мальчишки удрали, не расслышав даже начала этой превосходной речи.

Монах огляделся, видимо желая отыскать еще какой-нибудь дьявольский корень, который надлежит выкорчевать. Марк опасался, что теперь фанатик набросится на него, — светлые глаза и отсутствие бороды выдавали в Скавре чужеземца и, следовательно, еретика.

Но монаха уже оттеснило иное зрелище: окружив комедианта, люди смотрели, как маленькая собачка пляшет и подпрыгивает на задних лапах под удары барабанчика. Пикантность заключалась в том, что шерсть животного была выкрашена в зеленый цвет — цвет княжества Намдален. Песик был обучен принимать у зрителей деньги передними лапами и передавать их хозяину.

— Восхитительно! — гулким басом прогудел один из прохожих, рослый халогай.

Северная родина наемника была куда беднее на развлечения, чем столица Империи. Подружка халогая, хорошенькая черноволосая потаскушка, только улыбнулась, глядя на своего друга, и кивнула. Бархатное платье, украшенное красным и фиолетовым шитьем, плотно облегало ее гибкое, стройное тело. Халогай обнимал ее за талию и время от времени поглаживал по груди.

На миг он выпустил девушку и наклонился к маленькому артисту. Светлые волосы наемника, заплетенные в косы, почти коснулись булыжной мостовой.

— Собачка! Сюда! — позвал он.

Песик подпрыгнул и схватил зубами монетку, а потом побежал к хозяину. Тот продолжал стучать в барабанчик.

— О! Золото! — воскликнул он и низко поклонился халогаю. — Тысяча благодарностей, господин!

Толпа весело приветствовала щедрый взнос. Но когда наемник выпрямился, видессианский монах ткнул ему прямо в лицо длинным костлявым пальцем.

— Ты, несчастный, заблудший невежда! — возопил он гневно. — Ты предаешься безобразному кутежу! Сейчас ты должен находиться в храме и возносить благодарности Фосу за его великое милосердие, ибо он послал нам свет солнца еще на один год! А вместо этого ты тискаешь это похотливое создание! — Яростный взгляд монаха обратился на девушку, которая ответила ему таким же прямым и злым взглядом. Девица так и льнула к щедрому кавалеру.

При этой неожиданной атаке халогай моргнул. Возможно, его уже предупреждали о том, что священнослужителей задевать небезопасно, поскольку ответ наемника прозвучал довольно мягко:

— Если ты не возражаешь, святой отец, то я попросил бы тебя убрать руку от моего лица.

Монах, должно быть, решил, что задел совесть солдата, и заговорил менее повелительно — он желал продолжить увещевание:

— Хоть ты и чужеземец, но лицо у тебя открытое и честное. Подумай же о том, что я скажу тебе. Неужто преходящее наслаждение плоти стоит того, чтобы рисковать ради него вечными благами души?

— Чтоб тебе подавиться, стервятник! — завизжала девица. — Оставь его в покое! — Она покрепче вцепилась в руку наемника.

— Молчи, шлюха! — ответствовал монах. Видессианские монахи давали обет безбрачия, но сейчас фанатик не мог оторвать горящего взора от ее зовущего тела. Слова монаха были обращены к мужчине, а глаза — к женщине: — Да, воин, она красива, но влечение к женщине — сладкая приманка Скотоса, ловушка для уловления неосторожных душ.

Марк скроил гримасу, хотя увещевание было обращено не к нему. А монах уже завывал:

— Погляди же на ее круглый зад, на узкую талию, на это лоно — пристанище всякого греха и грудь, от которой любой мужчина задрожит и забудет о вечных муках ада…

Жрец вдруг стал Скавру жалок. Подумать только, этот человек отрекся от наслаждений плоти и теперь вынужден проклинать их… и влекущие глаза, и полные, алые губы, сладкие, как старое вино…

Монах дрожал от возбуждения.

Халогай откинул назад белокурую голову и расхохотался. Его громовой бас разнесся над площадью.

— Можешь не тыкать в меня пальцем, жрец. Кажется, твоя еловая шишка напряглась не хуже моей при виде этой девчонки. Держи! — Он бросил золотой к ногам монаха. Тот уставился на монету выпученными глазами. — Бери же, — повторил наемник, веселясь от души, — и хорошенько поваляй эту красотку. А я найду себе другую подружку. Этот город просто кишит шлюхами.

Монах и потаскушка одновременно накинулись на халогая, а потом — друг на друга. Халогай показал им свою широкую спину и неспешно удалился. Толпа орала, изнемогая от восторга. Сегодня — единственный день в году, когда можно от души посмеяться даже над священником. И никому сейчас не было дела, что удачную шутку отмочил халогай-еретик.

Скавр улыбнулся тоже. Нет моря печали столь глубокого, чтобы утопить в нем человека. Вспыльчивый пьянчуга Стипий, сегодняшний похотливый фанатик — эти люди лишний раз напомнили Марку о том, что голубой плащ скрывает лишь человека. И эти люди, возможно, не слишком отличаются от него самого. Стоит запомнить. Чаще всего видессианские монахи вызывали у Марка ужас, поскольку их религиозный фанатизм был явно не для римлянина. Марк был просто не подготовлен к подобным вещам и часто понятия не имел, как на них реагировать.

Образ Стипия, вечно терзаемого жаждой, навел Марка на хорошую мысль: он подошел к лотку и взял кружку вина. Приятное тепло растеклось по телу.

По площади пробежал глашатай, который во все горло расхваливал выступающих в Амфитеатре мимов. Вместе с толпой Марк устремился к Амфитеатру — громадной чаше, расположенной в южной части площади Паламы. Трибун заплатил две медные монетки и прошел в один из крытых коридоров, ведущих к арене. Слуги проводили его на верхний ряд: представление длилось целый день, и скамьи были переполнены.

Даже отсюда, издалека, памятники былых триумфов Империи — обелиск, статуи из слоновой кости, трофеи — производили сильное впечатление. Марку хорошо была видна вершина обелиска — это гранитное сооружение было почти одной высоты с громадиной Амфитеатра. У основания обелиска диковинными цветами колыхались двенадцать ярких шелковых зонтиков — неизменных спутников Автократора Видессиан. В Риме место зонтоносцев занимали двенадцать ликторов, которые повсюду сопровождают консула, держа на плече связку прутьев и топорик. Трибун не мог отсюда разглядеть лицо Туризина. Каким-то образом это помогло ему чувствовать себя увереннее.

Он выпил еще немного вина — дешевого пойла, от которого сразу заворчало в животе. Заметив его недовольное лицо, сосед, сидевший рядом на длинной каменной скамье, заметил:

— Редкий букет. Его, мне думается, сделали позавчера.

Это был тщедушный человечек с блестящими глазками воришки. Марк облизал губы:

— Скорее всего, ты ошибаешься. Я уверен, что эту прекрасную кровь виноградной лозы разливали на прошлой неделе.

Ответ соседа утонул в громе аплодисментов. На арену вышли мимы. Один из актеров показал, что наступил на что-то отвратительное. Это вызвало новый взрыв смеха.

В маленьких городках Империи сценки себе на потеху вместо профессиональных актеров разыгрывают сами горожане. Но повсюду во всем Видессе играют одинаково. Пьески всегда очень короткие, очень злободневные и исключительно непристойные. В День Зимнего солнцестояния все равны. Исключений ни для кого не делают.

В первом эпизоде действовали трое главных персонажей. Один, судя по богатым одеждам, явно был Императором. Остальные постоянно путались у него под ногами. В конце концов он споткнулся о “женщину” с каштановыми волосами (ее играл актер мужчина) и громадного “халогая”, одетого в меха. На голове этого мима красовался золотистый парик. Парочка возилась под большим одеялом. О, какое огромное количество посуды полетело в любовников! Измена обнаружена!.. Однако “Император” вынужден был бежать, закрывая лицо от града тарелок и горшков, которыми актер, изображавший женщину, швырял из-под одеяла. В конце концов “Императору” удалось одолеть разъяренную “женщину”. Ему помогали остальные актеры, одетые в позолоченные кирасы императорских гвардейцев. “Халогай” спрятался под одеяло, но удар императорского сапога, который угодил прямо в приподнятый зад, вышвырнул его из укрытия.

Так вот почему Комитты Рангаве нет сейчас рядом с Туризином. Ее очередное увлечение оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения Гавра. Возможно, халогай оказался слишком наглым. Марк внезапно понял смысл язвительных шуточек, которыми перебрасывались чиновники. Погруженный в свое плохое настроение, Скавр тогда не придавал им значения.

Он повернулся к соседу:

— Меня довольно долго не было в городе. Когда это случилось?

— Месяца два назад. Когда наш Император вернулся из… как его… с Опсикиона. Об этом даже песенку сложили. — Он просвистел несколько тактов. — О, подожди-ка. Снова началось.

Новая сценка показалась трибуну скучноватой, однако зрители ревели от хохота. Это была сатира на какие-то теологические дебаты, происходившие в городе прошлым летом. Постепенно Скавр сообразил, что актер с огромной седой бородой, свисавшей на толстый живот (мим был тощим, но под одежду сунул подушку), изображал Бальзамона, святейшего Патриарха Империи Видесс. Настоящий Бальзамон сидел в центре Амфитеатра, недалеко от Императора. Сегодня он был разодет в шелковые голубые одежды, шитые жемчугом, со всеми подобающими сану регалиями. Но Марк, как и всякий горожанин, знал: при всяком удобном случае Бальзамом переодевается в поношенное, но удобное платье.

Туризин сидел неподвижно. Он терпимо относился к вольностям Дня Зимнего солнцестояния, но, как правило, не наслаждался ими. Бальзамон же весело хохотал вместе со всеми. Живот Патриарха заколыхался от смеха, когда актер-“Бальзамон” ударил оппонента по голове фигуркой из “слоновой кости” (непомерно большой), а потом, забыв о поверженном противнике — тот корчился на земле, — принялся заботливо осматривать фигурку, не повреждена ли она.

Бальзамон что-то крикнул актеру. Тот приложил ладонь к уху, чтобы расслышать сквозь гул толпы. Бальзамон повторил сказанное. Актер низко поклонился Патриарху, кивнул и еще раз треснул “оппонента” фигуркой по голове.

— Вот паршивец! — восхищенно сказал сосед Скавра. Амфитеатр взорвался рукоплесканиями. Бальзамон расцвел. В городе его очень любили — и не без причины.

Третью пьеску открыл “кочевник”. Он вышел на арену, одетый в меха и кожу. На голове у актера был серебряный обруч, что символизировало его знатность. Он яростно совершал прыжки влево и вправо, злобно размахивая саблей. Со всех сторон неслись свистки и улюлюканье.

Вопли и аплодисменты встретили второго актера, одетого в одежды видессианина. Однако “видессианин” повернулся к “кочевнику” спиной и, погрузившись в глубокую задумчивость, уставился в дальние дали. Мимо пробежало еще несколько “кочевников”. Они толкали закрытую брезентом телегу. “Знатный кочевник” зарычал и, оскалив зубы, несколько раз хлопнул плашмя саблей по брезенту.

Вдали запели походные трубы. Они сопровождали отряд странных солдат. Впереди ступал высокий воин в доспехах чужеземного вида. Его сопровождали еще четверо, облаченные в менее роскошные варианты того же костюма. Кто же это?.. Щиты у них были выше, чем у видессиан… Лицо Марка запылало. Он понял!..

“Легионеры” шагали слаженно и четко, однако каждые три-четыре шага дружно меняли направление. Через некоторое время их предводитель наткнулся на “кочевника”. Это произвело страшное смятение в обоих лагерях. Вождь “йездов” показал на телегу, затем на “Императора” (тот все еще стоял неподвижно) и после комического диалога на пальцах “римский командир” заплатил “йезду” кучу денег. Он вручил кочевникам мешок с монетами и забрал телегу.

Поминутно падая в грязь, “легионеры” потащили телегу в сторону неподвижного “Императора”. Сердце Марка упало. В двух шагах от “Туризина” “легионеры” беспечно заснули, свернувшись калачиком. Стоило им замереть на земле, как четверо “намдалени” сорвали брезент и выскочили из телеги. Проплясав на спинах спящих, они пробежали по арене и скрылись. Все еще стоя к “легионерам” спиной, актер-“Император” небрежно пожал плечами, как бы спрашивая: чего еще ожидать от этих болванов?.. Вот с кем приходится иметь дело!..

Марк посмотрел на Туризина. Император смеялся. Вот тебе и добрые вести Нейпа, подумал трибун.

— Ты куда? — спросил Марка маленький человечек, когда римлянин поднялся со скамьи. — Представление еще не закончилось.

— Мне… надо в уборную, — пробормотал Скавр, неуклюже, как краб, пробираясь к выходу. Задержавшись лишь на миг, чтобы осушить еще одну кружку молодого вина, он оставил Амфитеатр. Хохот толпы горел у него в ушах. Они смеялись бы куда громче, если бы знали всю историю…

Почти стемнело. Слуги зажигали факелы вокруг Амфитеатра. Огонь трещал под порывами зимнего ветра. Желтоватая луна повисла над дворцами Великого Города. Марк направился было в сторону своего дома, но, не успев еще покинуть площадь Паламы, изменил свое решение. Сегодня потребуется много вина. И все городские таверны нынче будут счастливы удовлетворить это желание.

Скавр вышел на Срединную улицу и пошел вниз. Главная магистраль Видесса была полна народа. Марк держал руку на поясе. Воров на улицах куда больше, чем в Амфитеатре. На скамье рядом с трибуном сидел, по крайней мере, только один жулик.

Массивное темное гранитное здание, где помещались государственные учреждения, архивы и тюрьма, занимало целый квартал. Трибун почти миновал его, когда услышал, как кто-то зовет его по имени. Он обернулся.

Алипия Гавра помахала рукой и сбежала по широким мраморным ступеням ему навстречу.

Марк замер посреди улицы. Прохожие сновали мимо, обтекая его с обеих сторон, как остров.

— Ваше Высочество… — вымолвил Марк.

Его голос прозвучал хрипло и сдавленно. Алипия огляделась по сторонам, чтобы убедиться: никто не расслышал этих неосторожных слов. Но прохожие не обращали на них никакого внимания.

— Сегодня ночью будет довольно просто “Алипии”, — тихо проговорила она.

Племянница Туризина, одетая в длинное темно-зеленое платье с высоким воротником, отороченным заячьим мехом, сегодня ничуть не походила на принцессу. Алипия выглядела куда скромнее, чем большинство женщин, проходивших мимо. На ней не было никаких украшений, а видессианки так и сверкали золотом, серебром и самоцветами.

— Как тебе будет угодно, — ответил Марк деревянно.

Она нахмурилась. Сейчас, когда она стояла рядом, особенно бросалась в глаза разница в росте: Алипия едва достигала Марку до подбородка.

— Сегодня ночь веселья, — сказала Алипия.

Из Амфитеатра донесся новый громовой вопль и оглушительные взрывы смеха.

— Может, ты хочешь пойти туда? Актеры бывают забавны.

Марк горько усмехнулся:

— Спасибо за добрый совет. Сегодня я сыт забавами по горло.

Марк не хотел ничего объяснять, но она глядела вопросительно, и он вдруг принялся рассказывать ей обо всем, что случилось сегодня. В ее расширенных глазах он читал сочувствие.

— Иногда представления бывают довольно жестокими, — согласилась Алипия.

В прошлом году Марк не видел ни одной сценки. Внезапно он задумался: чему они были посвящены тогда.

— В том, что намдалени бежали, нет твоей вины, — продолжала принцесса.

— Так ли? — спросил трибун, обращаясь больше к самому себе. Желая перевести разговор на другую тему, он заметил: — Судя по твоей одежде, ты тоже не слишком подготовилась к празднику.

— Пожалуй, — призналась она с легкой улыбкой. — Меня что-то не тянуло сегодня развлекаться. Я отослала слуг пораньше, чтобы они могли провести этот день с друзьями или в кругу семьи, а сама пошла сюда. Хотела порыться в архивах. Я думала, что работы хватит на целый день.

Скавр, поднаторевший в работе бюрократического аппарата, знал, что она права: в старых документах можно рыться целый день и все-таки не найти нужного. Видессиане с их дотошностью были великолепны, когда речь заходила о хранении документации. Однако когда записи устаревали, их просто сваливали в кучу. Даже старые архивные крысы не всегда знали, что именно хранится в архивах.

— Ты подбирала материал для своей “Истории”?

— Да, — ответила она, явно довольная тем, что он вспомнил о ее излюбленном занятии. — Я искала донесение одного полководца, Онсима Коркуаса, о первой стычке с йездами в Васпуракане. Это было тридцать семь лет назад. Каким-то чудом мне удалось наткнуться на него почти сразу. К тому же оно оказалось вполовину короче, чем я предполагала. И вот еще только вечер, а никаких особенных планов у меня нет. — Она пристально поглядела на Марка. — А ты что собираешься делать сегодня вечером? Не возражаешь, если я составлю тебе компанию?

— Ваше Высочество… Алипия, — поправился Марк. — Я собираюсь сегодня основательно нализаться. Если такой план не вызывает у тебя возражений, то я с радостью сделаю это вместе с тобой. Если не хочешь — увидимся в другой раз.

Он ожидал, что такая прямота отпугнет ее. Но она быстро сказала:

— Отличная идея. Куда ты шел?

Он поднял брови.

— Я еще не успел подумать об этом. Может, нам побродить в поисках хорошей таверны?

Они пошли дальше, вниз по Срединной улице. Город кипел и веселился. На всех перекрестках ярко пылали костры. Мужчины и женщины прыгали через огонь, веря, что это принесет им удачу. Некоторые напялили на себя одежду, которая им явно не подходила. Толстый бородатый мужчина в женском платье едва не повалил Алипию на землю — он чрезмерно увлекся своей новой ролью.

— Осторожней, ты! — рявкнул трибун. Он был отнюдь не в праздничном настроении.

Алипия, хорошо понимавшая состояние Марка, ибо сама пережила нечто подобное, перевела разговор на отвлеченные темы. Она старалась не касаться его душевных ран. Не замечая этой деликатности, трибун тем не менее был рад тому, что беседа приняла отвлеченный характер.

— Так что этот Коркуас написал в своем отчете о йездах?

— Они ужаснули его своей дикостью и меткой стрельбой из луков. Васпуракане поначалу приняли йездов за расу подземных демонов. У нас в Империи поначалу думали, что йезды посланы Васпуракану в наказание, дабы покарать “принцев” за их ересь. Пока, конечно, йезды не вторглись в Империю.

— Да уж. После этого подобное объяснение теряло всякий смысл, — согласился трибун.

Он осторожно подбирал слова — разговор коснулся еще одной трудной темы. Марк не знал, фанатична ли в своей вере Алипия. Однако из всего, что он видел до сих пор, можно было заключить: набожность принцессы сродни скорее искренности и человечности Бальзамона, нежели узколобому фанатизму Земарка или Стипия.

— Мне они тоже поначалу казались дьяволами, — продолжал Марк, — особенно после Марагхи. И в то же время Явлак и его люди — там, в Гарсавре… Они, конечно, дикари и головорезы, однако вовсе не лишены человеческих чувств. Им куда больше хотелось выгодно продать своих пленников, нежели запытать их до смерти во имя Скотоса.

Мысль о Явлаке заставила Скавра в очередной раз поспешно сменить направление разговора.

— Скажи мне, — произнес трибун, махнув в сторону площади, по которой они шли, — почему это место называется “площадь Быка”? За все то время, что я живу в Видессе, я так и не выяснил этого.

Площадь Быка была раза в три меньше площади Паламы. Пышных строений здесь не имелось.

— Боюсь, все слишком просто. Давным-давно, когда Видесс был лишь городишкой, здесь находился скотный рынок.

— И это все? — вырвалось у трибуна.

— Увы! Да. — Алипия лукаво взглянула на него. — А ты сильно разочарован? Я могла бы сочинить красивую басню, если хочешь, с интригами и колдунами, с похороненным здесь сокровищем… Но это будет всего лишь басня. А правда чаще всего оказывается чересчур простой.

— Что ж. О чем просил, то и получил. Спасибо. — Он помедлил немного. — Что, ни одного колдуна?

— Ни одного, — повторила она твердо.

Они пересекли площадь, которая была полна народу. Публика здесь собралась куда более пестрая, чем в западной, более богатой, части города. Песни раздавались веселее и фривольнее, а смех — громче и откровеннее. В толпе сновало множество уличных разбойников, одетых в узкие штаны и туники с просторными рукавами. Некоторые (видимо, это была “новинка сезона”) выбривали себе затылок, как намдалени.

За площадью Быка начинался квартал медников и кузнецов. Магазины на Срединной улице были уже закрыты. За прочными деревянными ставнями исчезли котлы, миски, чайники, колокольчики. Стихли звон ударов молота, шуршание резцов в руках терпеливых граверов… Мастеровые ушли веселиться на праздник.

— У тебя странноватая манера напиваться вдребезги, Марк, — сказала Алипия. — Или ты собрался дойти пешком до городских стен?

Трибун покраснел — частью от смущения, частью же от удовольствия, услышав, как она назвала его по имени. Принцесса достаточно хорошо знала римские обычаи, чтобы понимать: такое обращение принято лишь между близкими друзьями. После того как с ним случилась беда, она еще ни разу не называла его просто “Марк”. Он вспомнил старое присловье: “Процветание создает друзей, бедствия проверяют их”.

Квартал медников был Скавру почти незнаком, если не считать нескольких лавок, выходящих на Срединную улицу, Когда Марк бродил по этой торговой магистрали, он иной раз вдруг оказывался в странном, почти чужом для себя мире. Почти все медники происходили из макуранских семей. Они до сих пор держались своих обычаев, веры и традиций.

Вот и сегодня здесь горело куда меньше костров, чем в других частях города. Зато не раз и не два Марк видел четыре параллельных вертикальных черты, нарисованные углем на белой штукатурке или мелом на темной стене. Поймав недоумевающий взгляд трибуна, Алипия пояснила:

— Это знак Четырех Пророков Макурана. Некоторые поклоняются им и сейчас. Хотя большинство макуран не осмеливаются воздавать им почести открыто — они боятся наших монахов.

Какая злая ирония, подумал Марк. В Видессе макуране боялись преследований со стороны священнослужителей Фоса. А у себя на родине, в Макуране — нынешнем Йезде, их преследовали и уничтожали поклоняющиеся темному Скотосу…

Марк спросил Алипию, стараясь, чтобы его голос прозвучал безразлично:

— А как к ним относишься ты?

Ответ был скорым:

— Я не разделяю их веры, но они честны перед своими богами.

— Вполне справедливо, — проговорил Марк.

Да, он не ошибся в Алипии. Бальзамон сказал бы то же самое. Большинство соотечественников принцессы и Патриарха, уверенные в своей праведной непогрешимости, нашли бы такую веротерпимость святотатством.

Держа Алипию за руку, Марк бродил по лабиринту улиц. От одной таверны трибун отказался, потому что она кишела хулиганами, смеющимися над парочкой; от другой — потому что на ее вывеске красовались четыре черных вертикальных полосы. Встретить фанатиков-макуран трибуну хотелось не больше, чем сцепиться с их видессианскими противниками.

Маленькая таверна, которую он в конце концов выбрал, была чистеньким двухэтажным зданием. На ее вывеске не имелось никаких религиозных или политических символов — там был намалеван толстый веселый человек. Стол перед ним ломился от еды и выпивки. Аппетитные запахи, исходившие от таверны, приятно щекотали ноздри какими-то незнакомыми пряностями. Весь первый этаж был густо заставлен столами. Почти все места были заняты. Скавр разочарованно огляделся по сторонами вдруг заметил маленький круглый столик у стены, возле самой кухни.

— Отлично! — Марк стал локтями пробиваться к столику. Алипия шла следом.

Будь дело летом, кухонное тепло показалось бы невыносимым, но в холодный зимний день оно было более чем кстати. Трое слуг сновали по таверне, то и дело скрываясь на кухне. Посетителей набилось столько, что слуги явно не успевали обслужить всех вовремя.

Ожидая, пока к ним подойдут, Марк разглядывал присутствующих. Большей частью это были обыкновенные видессиане, не богатые и не бедные. Несколько человек явно предпочитали макуранский стиль: у мужчин волосы и борода завиты в множество колечек, а кафтаны сзади длиннее, чем спереди; у женщин прическа забрана тонкой серебряной сеточкой, а длинные льняные платья украшены разноцветным геометрическим узором. Разговоры вокруг велись дружелюбные и веселые, словно простая жизнерадостность вывески наложила отпечаток на всех посетителей таверны.

В конце концов слуга с полотенцем, перекинутым через левую руку, приблизился к маленькому круглому столику.

— Добро пожаловать, добрый господин и добрая госпожа. — Он поклонился Алипии так, словно разгадал в ней принцессу. — Благословение Фоса да пребудет с вами. Что бы вы хотели откушать?

— Пока только вино, — сказал Марк.

Алипия кивнула.

Слуга поспешил на кухню. Марк подумал, что в его жилах, наверное, тоже течет макуранская кровь: он был плотного сложения и более смуглый, чем большинство видессиан. В пользу этого предположения говорили также черные как смоль волосы и темные большие глаза.

Вино прибыло сравнительно быстро. Слуга осторожно разлил его по кружкам.

— Мое имя Сафав, — добавил слуга. Что ж, трибун не ошибся в своем предположении. — Если захотите еще выпить или чего-нибудь откушать, зовите меня.

Как раз в этот момент кто-то так и сделал. Сафав поклонился трибуну и Алипии и поспешил на зов.

Следуя видессианскому обычаю, Алипия Гавра подняла ладони и прошептала молитву Фосу, после чего сплюнула на пол в знак отрицания Скотоса. Скавр просто отхлебнул из кружки. Это не оскорбило ее. Алипия улыбнулась — правда, немного печально.

— Я так привыкла думать, что ты один из нас. Иной раз меня снова задевает мысль о том, что у тебя другие обычаи, — заметила она.

— Я тоже иногда об этом думаю, — отозвался Марк. Легкий налет латыни придавал немного странное звучание его видессианской речи. И, как обычно, вино показалось ему слишком сладким и густым.

Густое, как сироп, вино оказалось, впрочем, и очень крепким: оно согревало не хуже огня, пылавшего в печи. Марк глянул на Алипию. Девушка хорошо скрывала свои чувства. Причиной тому были не политика и не придворный этикет. Ее охватили печальные мысли.

Марк вспомнил о том, что с первой встречи между ними возникло легкое влечение. Оно росло, притягивая их друг к другу, становилось крепче, теплее… Бережет ли она в памяти эти недолгие мгновения внутренней близости или решила забыть о них? Ее холодноватая, отстраненная манера держаться могла скрывать что угодно.

Красива ли она? Безусловно, она немного угловата — ей далеко до пышных форм Хелвис, которая обладала прекрасной фигурой… Марк нахмурился, обрывая свою мысль.

При всем сходстве с Туризином Алипия не имела длинного лица, как ее дядя или отец. Ее черты не были острыми, как у многих видессианок. Она не покрывала пудрой свои бледные щеки и не подводила краской зеленые глаза. Но в них светились живой ум и сильная воля. И если она не была красива традиционной, стандартной красотой, то — что куда важнее — она была самой собой.

Другой слуга, пожилой человек, выскочил из кухни и неловко толкнул трибуна под локоть.

— О, прошу прощения. — Он поднял квадратный бронзовый поднос повыше. Гибкий, как ящерица, он проскользнул мимо столов к людям, одетым как макуране, и поставил перед каждым из них по миске. Черпая из медной супницы, слуга разлил суп по мискам. Затем, взмахнув рукой, театральным жестом снял крышку со сковороды, зачерпнул что-то деревянной ложкой и бросил в миски с супом гость светло-коричневых зерен. Суп зашипел. Послышался треск, как будто в бадью с водой бросили горячие металлические шарики.

Скавр подскочил от неожиданности. Алипия тоже вздрогнула. Однако те, кому подали это экзотическое блюдо, поглощали его с недюжинным аппетитом. Да, эту загадку стоит разгадать!

— Сафав!

Молодой слуга передал посетителю блюдо с жареными креветками и поспешил к трибуну.

Марк спросил:

— В чем секрет супа вон за тем столом? Там что, горячий деготь?

— Где? — переспросил Сафав. Затем его лицо прояснилось. — А, шипящий рисовый супчик? Хотите попробовать?

Марк заколебался. Однако Алипия кивнула. Трибун был настроен по отношению к этому макуранскому супу куда более подозрительно, чем позволил себе показать. В Риме рис был почти неизвестен, да и в Видессе тоже. Несмотря на загадочное шипение, трибун не рвался отведать новое блюдо. Он полагал, что наткнется на что-то вроде перловой каши, а перловка не принадлежала к числу тех блюд, которыми он жаждал лакомиться по праздникам.

Но когда Сафав поставил перед Скавром и Алипией миски, они увидели золотистый бульон, в котором плавали кусочки грибов, горошек, омары и креветки.

— В Макуране это была бы жареная козлятина или молодой барашек, однако креветки тоже неплохи, — заметил Сафав.

Скавр, нетерпеливо ожидавший шипения, едва слушал. Тем же театральным жестом, что и пожилой слуга, Сафав приподнял крышку с горячей сковороды и бросил в суповые миски по дымящейся горсти зерен.

— Прямо тонущие корабли, — пробормотал трибун. Он дотронулся до риса ложкой, все еще с подозрением глядя на таинственное блюдо.

— Как это готовят? — поинтересовалась Алипия.

— Сначала надо отварить рис, затем поджарить его в кипящем масле, пока он не станет золотистым. Важно не пережарить. Рис обязательно должен быть горячим, чтобы шипеть. — Сафав постучал ложкой по горячей сковороде, а затем приложил палец к губам. — Но помните: вы никогда не слышали от меня этой страшной тайны. Иначе мой двоюродный брат будет гоняться за мной с большим ножом, пока не зарежет. Я никому не открыл бы секрета, потому что люди обычно спрашивают для того, чтобы поболтать. Но я вижу, что дама действительно ищет знания, а не пустой болтовни.

Кто-то громко позвал Сафава; он застенчиво наклонил голову и направился к посетителю.

Трибун осторожно проглотил первую ложку. На вкус суп был просто великолепен. Хрустящий рис напоминал по вкусу лесные орешки.

— Что я вообще знаю о еде? — воскликнул Марк, опустошая тарелку.

За супом последовали: тунец, отваренный с майораном и лавровым листом, вино, салат с мятой и чесноком, снова вино, жареный спрут под гарниром из горошка, смородиновое вино, жареный барашек с укропом, фигами и луком (еще одно макуранское блюдо) кабачки и бобы, поджаренные в оливковом масле, вино, груши с корицей и еще раз вино.

Алипия легко поддерживала разговор. Она пыталась отвлечь Марка от грустных мыслей и делала это настойчиво и в то же время неявно. Однако подобная игра могла продолжаться до определенного момента. Вино постепенно ударяло Марку в голову. Его реплики становились все короче.

— Ну так что, удалось тебе сделать то, ради чего ты сюда пришел? — улыбаясь спросила Алипия.

Но трибун не был пьян, как она предполагала. Наоборот: вино сделало его мысли ясными и простыми. Покрывала притворства слетели. Слишком хорошо помнил он, как стоял перед ней, лишенный воли, как бесстыдно выворачивал наизнанку самые сокровенные свои тайны…

Марк ткнул ножом в кусок баранины. Чувствительная к внезапной смене его настроений, Алипия отставила в сторону кружку. Она выпила куда меньше, чем он. Прямой она умела быть не хуже, чем деликатной.

— В чем дело?

— Слушай, что ты делаешь здесь, в этой таверне, с опозоренным человеком? — выпалил Марк и тут же остановился, испуганный, глупо раскрыв рот.

— Я могу спросить у тебя то же самое, — ответила Алипия, вспылив. Но в ее раздражении не было гнева. — Когда ты спрятался от моего слуги — кстати, он тебя заметил, — я подумала, что ты зол на меня. Что ж, ты имеешь на это право. И вот пожалуйста — ты сидишь здесь со мной и мирно беседуешь. Объясни, если можешь.

— Я зол? На тебя? Бог ты мой, да я в неоплатном долгу перед тобой. Ты нашла способ заставить твоего дядю поверить в мою невиновность. Но… — Трибун замолчал. Алипия терпеливо ждала, не вмешиваясь в ход его мыслей. Наконец он вымолвил: — Но как я могу оставаться с тобой, если уничтожаю все, к чему прикасаюсь.

Вот тут-то она и метнула на него яростный взгляд. О, эта тихая ученая девушка тоже из рода Гавров!

— Вот уж не думала, что ты станешь принижать себя. Кто спас моего пылкого дядю от убийц Ономагула? Кто предостерегал его насчет Дракса, хотя он не стал слушать советов? Кто разбил Дракса на Западе? Если я не совсем дурочка, то это — ты.

— И кто упустил вожаков мятежа, потому что был… был… — Марк глотнул вина, прежде чем продолжить. — Был слишком слеп, чтобы понять, что женщина пользуется им, как погонщик мулом? Если я не совсем дурак, то мы опять говорим обо мне.

— Да уж, твоя Хелвис была крепким узелком: Развязать его было нелегко. И все же я думала о ней лучше, — рассудительно произнесла Алипия. Ее ноздри дрогнули от гнева, когда она упомянула имя Хелвис. — Поступить так… Превратить твою любовь в оружие и обратить ее против тебя… Хотела бы я никогда не слышать об этом. Что удивительного в том, что ты ненавидел меня. Ведь это я настояла на том, чтобы Туризин допросил тебя под наркотиком правды.

— Ненавидеть тебя? — переспросил Скавр. — Я только что говорил, что ни в чем тебя не виню. Ты сделала все, чтобы мне помочь. Ты действительно помогла мне. При чем тут ненависть? Но… — Он выдержал паузу, собираясь с мыслями. — Но мне так тяжело встречаться с тобой, так тяжело стоять столбом и не знать, что говорить, как поступать… после того, как я обнажил себя перед тобой.

Она нежно коснулась его руки своими тонкими пальцами и медленно опустила голову. Разглядывая скатерть и не поднимая глаз, Алипия напомнила:

— Марк, но ведь ты тоже видел меня совсем раздетой.

Да, он помнил ее в руках Вардана Сфранцеза. Вардан держал кинжал у ее горла, а она стояла неподвижная и спокойная. Марк помнил ее худенькое тело, едва прикрытое прозрачной шелковой тканью.

Он крепко сжал ее ладонь:

— Это не твоя вина. Во всем виноват Вардан.

— А что, Дракс и его дружки бежали по твоему разрешению? — спросила Алипия, взглянув ему прямо в лицо.

Она не ждала, что он заговорит. Глаза ее блуждали далеко… Она не забыла своего позора.

— Странно, — сказала она задумчиво, — что я должна благодарить Авшара за его злобу: ведь это он избавил меня от моего палача.

— Он не слишком думал о последствиях. Вардан не заслужил такой легкой и быстрой смерти.

Алипия вздрогнула, но потом попыталась улыбнуться:

— Прости, что я заговорила об этом.

Но ее рука осталась лежать в его ладони. Он коснулся маленькой мозоли на среднем пальце — примете всех писцов, писателей и историков. Сейчас Марк боялся вымолвить даже слово. Возможно, он видит лишь то, что хочет видеть, как это было с Неврат…

Подходя к ним, Сафав тихонько улыбнулся. Марк почти не заметил слуги, когда тот поставил на стол блюдо с грушами, после чего исчез. В памяти Марка мелькнуло мгновение, когда Алипия оказалась в его объятиях. Он вспомнил ее теплые губы. Это длилось всего миг, а потом она испугалась и отшатнулась от него. Неужели все это случилось лишь прошлой весной?

— Так много прошло между тем днем и сегодняшним, — прошептала она. Казалось, она читала его мысли. Такое случалось уже не раз. Алипия снова замолчала, а потом медленно вздохнула, словно приняв решение. — Оно и к лучшему, что из этого ничего не получилось, правда? Я не была готова к тому, чтобы…

И неловко замолчала. Марк кивнул — он понял. Ее глаза безмолвно поблагодарили его.

Потом она заговорила снова:

— У тебя были тогда обязательства, которые ты не мог… не должен был…

— Не должен? — горько переспросил он.

К счастью, она не обратила на это внимания — она спорила не с ним, а с собой. Ее решимости мог бы позавидовать воин. Она словно пробивалась вперед с боями, выбрасывая фразу за фразой, как стрелу за стрелой.

— Но сейчас для тебя больше нет препятствий. А я… — Ее голос снова прервался. Наконец она спросила очень тихо: — А ты хотел бы снова увидеть меня обнаженной?

— Да, с радостью, — горячо ответил он. И спустя миг добавил осторожно: — Если ты можешь…

— Честно говоря, не знаю. — Она смахнула набежавшие слезы. — Но если бы ты не сказал этого сейчас, то вряд ли я бы даже решилась…

Ее рука задрожала в его ладони. Марк вопросительно посмотрел на Алипию. Она кивнула — коротко и почти яростно.

Сафав возник у их стола за секунду до того, как трибун собрался позвать его. Слуга наклонился и прошептал Скавру на ухо:

— Наверху имеется хорошая комната, если она вам нужна.

— Проклятие, — сказал римлянин. — Должно быть, у меня не череп, а прозрачный горшок, если все вокруг читают мои мысли, как сквозь стекло. — Он полез в кошель и сунул в руку Сафава несколько монет. Тот уставился на Скавра удивленно.

— Мой господин, — сказал он, запинаясь, — это слишком много…

— Бери, — отмахнулся Марк. Золотым больше, золотым меньше — сегодня ему это казалось мелочью.

Сафав отвесил низкий поклон, согнувшись чуть ли не пополам.

— Вторая дверь направо на втором этаже. Там есть маленькая лампа, жаровня с углем у окна, в матрасе свежая солома, одеяла и простыни чистые. Мы подготовили все заранее к сегодняшнему празднику.

Марк и Алипия поднялись из-за стола. Она обошла стол и встала рядом с трибуном. Марк обнял ее за плечи, и ему показалось, что он сделал самую естественную вещь на свете. Сафав снова поклонился и тут же вскинул голову — кто-то окликнул его. Слуга комически пожал плечами и удалился.

Когда Скавр и Алипия поднимались по лестнице, один макуранин вдруг весело заорал. Он явно ничего не соображал вследствие обильных возлияний, но принцесса вздрогнула. Марк готов был наброситься на пьяницу. Алипия только с вызовом вздернула подбородок и слабо улыбнулась. Скавр поднял вверх большой палец — одобрительный жест, который принцесса хорошо знала. Марк хотел снова обнять ее, но не стал этого делать, решив, что это может ее испугать.

Комната оказалась не такой уж маленькой. Марк осветил ее небольшой лампой, стоящей на стуле возле кровати. Плотные ставни закрывали окно от пронизывающего ветра. Марк поспешил разжечь жаровню.

Пока он зажигал огонь, Алипия неподвижно стояла посреди комнаты. Когда он шагнул к ней, она снова вздрогнула — с таким страхом, что он замер на месте.

— Если ты не хочешь, ничего не произойдет, — обещал он. И с римской практичностью добавил: — Согрей руки, здесь очень холодно.

Он отошел в сторону, чтобы она могла подойти к жаровне. Алипия послушно наклонилась над раскаленными углями. Спустя некоторое время она сказала, не поворачивая головы:

— Потуши лампу.

Скавр подчинился. Мерцающие угли отбрасывали на стены тусклые кровавые отблески. Марк ждал.

Алипия приблизилась к нему медленно, с вызовом; казалось, ей стоило больших усилий обуздать непокорное тело. Когда он положил руки ей на плечи, она подняла к нему лицо. Это был странный поцелуй: ее губы жадно коснулись его губ, но тело девушки было так напряжено, что Марк не осмелился заключить ее в объятия. Она отступила на шаг, пристально глядя на него в темноте.

— Ты ведь солдат, Скавр. Как тебе удается быть таким нежным и внимательным?

Марк вовсе не считал себя нежным и внимательным, но он знал, что она спрашивает серьезно. Пожав плечами, он ответил:

— Ты же знаешь, я не собирался навсегда посвятить себя армии. К тому же, — добавил он мягко, — я не воюю с тобой.

Когда он прижал ее к себе, она с готовностью прильнула к нему. Марк нежно погладил ее шею, отбросил прядь ее волос, коснулся уха. Она опять вздрогнула — Марк подумал, что это скорее от страха, чем от возбуждения.

Отступив на несколько шагов, она глянула на постель.

— Иди первым, — сказала она Скавру, поворачиваясь к нему спиной. — Я приду через минуту.

Как и обещал Сафав, солома под муслиновым покрывалом была свежей и ароматной, шерстяное одеяло — тонким и чистым. Марк лежал лицом к стене. Кто-то написал на белой штукатурке углем несколько слов, но они были смазаны, и он не смог разобрать их в тусклом отблеске углей.

За его спиной Алипия сказала:

— И к тому же терпеливый.

В ее тоне прозвучало нечто, весьма напоминающее ее обычную иронию.

Несколько секунд стояла тишина, прерываемая только раздраженным фырканьем, когда застежки на платье отказывались повиноваться пальцам. Трибун услышал шуршание одежды. Матрас сдвинулся. Алипия опустилась на постель.

Когда его губы коснулись ее, она прошептала:

— Я так хочу, чтобы ты во мне не разочаровался.

Спустя некоторое время он заглянул ей в глаза: в темноте они были неразличимы, как и надпись на стене.

— Я — разочаровался? — шепнул он, все еще ослепленный наслаждением. — Ты, должно быть, сошла с ума.

К его удивлению, она гневно вывернулась из его рук:

— Ты очень добр, милый Марк. Но не нужно притворяться передо мной. Я знаю свою неуклюжесть.

— Клянусь богами!.. — От удивления Марк заговорил по-латыни, а затем, опомнившись, перешел на видессианский. — Если это — неуклюжесть, то сомневаюсь, что я останусь жив после того, как ты наберешься опыта.

Он положил ее руку себе на грудь. Сердце бешено стучало. Алипия смотрела в темноту. Ее голос звучал ровно, без интонаций:

— Он сказал, что я безнадежна. Я никогда не смогу научиться таким вещам. Но он все равно будет обучать меня. Из милости.

Она не смогла назвать “его” имени, но Скавр хорошо знал, кого она имеет в виду. Его пальцы сжались в кулаки. Алипия не заметила этого; сейчас для нее не существовало никого.

— Поначалу я сопротивлялась ему. О, как я сопротивлялась! Однажды он дал мне понять, что наслаждается моим сопротивлением. После этого он начал дрессировать меня, как собаку или лошадь. Он бывал снисходителен, когда у меня что-то получалось. Но если я допускала ошибку…

Голос ее прервался; она содрогнулась.

— Все позади, — проговорил трибун и почувствовал пустоту этих слов. Он грязно выругался на всех известных ему языках, но и это не помогло.

Спустя минуту Алипия заговорила снова:

— Когда он заканчивал, он кривил рот. Как будто съел протухшую рыбу. Он до самого конца презирал меня — свою наложницу. Однажды я набралась смелости и спросила, зачем он возвращается ко мне, если я его не удовлетворяю.

Марк беспомощно ждал, пока она молчала, вспоминая тот день.

— Единственный раз тогда я видела на его лице улыбку. Он сказал: “Потому что ты в полной моей власти”.

Теперь и проклятия бы не помогли. Марк крепко обнял Алипию и прижал к себе.

— Послушай, — сказал он, — послушай, Алипия… Вардан, чтоб его взял Скотос, смаковал твои страдания.

— Самое точное слово, — сказала она, прильнув к нему. — Он был гурманом. Он умел наслаждаться многими вещами. Пытка — не последняя из его радостей.

— Тогда почему ты веришь всему, что он говорил о тебе? Это была ложь. Он хотел добавить тебе страданий.

Марк нежно провел пальцами по ее шелковистой коже, ласково поцеловал в губы.

— Ведь это была ложь, не более. Просто ложь.

— Я что… доставила тебе удовольствие? — прошептала она, все еще сомневаясь. — Правда?

— Снег холодный. Вода мокрая. Ты доставила мне удовольствие.

Она судорожно засмеялась, а потом уткнулась ему в плечо и долго, долго плакала. Марк просто держал ее в объятиях, позволяя ей выплакать горе. Наконец она затихла. Марк взял ее лицо в ладони. Ему хотелось поцеловать ее, больше в знак понимания, чем от страсти. Но она ответила ему поцелуем таким горячим, что он показался знаком полного отчаяния. В голове Марка мелькнула пословица, которую он слышал, кажется, от намдалени: “Соленые слезы делают сладкими губы”. Мысль мелькнула и исчезла. Алипия прижалась к нему снова, уже настойчиво и страстно. Их дыхание стало тяжелым, нежность была забыта. Марк целовал Алипию снова и снова, ее ногти впивались ему в спину. На миг она оторвалась от него и всхлипнула:

— Какое же это наслаждение — желать любимого!

Некоторое время они лежали неподвижно. Наконец Алипия сказала:

— Ты меня задавишь.

— Прости.

Марк приподнялся. Хлюпнула мокрая от пота кожа. Оба рассмеялись.

— Кто бы мог подумать, что можно вспотеть в этом леднике?

— Да, кто бы мог подумать… — Алипия оборвала фразу и положила руку Марку на плечо.

— Что, любимая?

— Ничего.

Это была настолько очевидная неправда, что она повисла между ними почти осязаемо.

Алипия поправилась:

— Ничего — в том смысле, что я не знаю, как выразить это словами.

Марк в недоумении взъерошил волосы. Алипия скорчила ему гримаску.

— Не смеши меня. — Но он увидел, что она стала серьезной. — Все, что я знала о мужчинах и женщинах, было жестоким. Но ты, Марк, ты… заслуживаешь лучшего. Когда ты и… — Она остановилась, махнула рукой: — В любовных историях говорится, что никогда нельзя сравнивать.

Любовные истории, подумал Марк, знают, что к чему. Он вдруг сообразил, что почти не думал о Хелвис с той минуты, как сбежал из Амфитеатра. Но больше этой темы избегать нельзя.

Алипия пошевелилась у него за спиной. Он понял, что его молчание пугает ее.

Скавр медленно проговорил:

— Единственное сравнение, которое возможно, заключается в том, что ты здесь, со мной, и хочешь быть со мной, в то время как она сейчас, я думаю, уже в Намдалене. Все остальное просто не имеет значения.

Она вздохнула и еле слышно шепнула: “Спасибо”.

Но, вспомнив о Хелвис, Марк вспомнил и о детях: о ребенке Хемонда, которого он любил как родного, о своем сыне и о том малыше, которого Хелвис носила под сердцем… Они тоже были потеряны для него.

— Еще одно, последнее, — сказал он. — Если ты хочешь что-нибудь предпринять против меня — не используй для этого свое тело.

Она стиснула его руку так крепко, что ему стало больно.

— Никогда.

Приподнявшись на локтях, Алипия села. Мерцающий свет жаровни смягчил черты ее лица, смазал сходство с отцом, но не лишил прямоты, унаследованной от Гавров.

— Как мы будем жить теперь? — спросила она Марка. — Если после восхода солнца ты забудешь ночное приключение, я пойму… Это будет самое безопасное.

Трибун резко тряхнул головой. Эти слова испугали его. Его жизнь перевернулась. Все, на чем он стоял, все, чему верил, было вырвано с корнем. А теперь она предлагает уничтожить последнюю, такую неожиданную радость. Мысль об этом наполнила его душу ужасом. Этот страх был куда сильнее того, что Марк испытывал на полях сражений.

Алипия и Скавр знали друг друга почти с первого дня появления римлян в Видессе. Они были странно близки все это время. То, что произошло нынче ночью, нельзя считать обычной забавой, которую лучше забыть.

Запинаясь, Марк принялся объяснять ей это, но она отмахнулась, едва лишь поняла, о чем речь, и наклонилась, желая поцеловать его.

— Если ты не захочешь быть со мной, я не стану тебя принуждать. Но мне было бы очень тяжело, если бы наши отношения внезапно оборвались. — Неожиданно она обрела свою обычную практичность. — Это будет нелегко. Ты знаешь, я связана этикетом. На шее у меня висят слуги. Возможностей встречаться будет не много. Ты ни в коем случае не должен рисковать из-за меня. Если дядя узнает, он погонится за тобой не с плетью, а с топором палача.

— Клянусь богами, не могу винить его за это, — серьезно сказал Скавр.

Офицер-наемник, да еще столь подозрительный, как римлянин, — и вдруг возлюбленный принцессы? Туризин не мог позволить себе закрыть на такое глаза. Где-нибудь в другом месте подобное еще могло бы остаться без последствий. Но только не в Видессе. Интриги и заговоры были здесь национальной страстью наравне с теологией. Марк вспомнил гарсавранского палача с раскаленными прутьями в руке… Может быть, еще придется умолять Туризина о смерти. Но эта мысль мелькнула и исчезла, смытая волной счастья. Он засмеялся и пощекотал плечо Алипии.

— Что это, мой изумительный, мой желанный? — спросила она в легком замешательстве от непривычной для нее нежности.

— Вспомнил, как ровно год назад, в это же самое время, ругал на все корки Виридовикса за то, что тот загулял с Комиттой Рангаве. И вот я сам, похоже, погрузился в то же безумство.

— Виридовикс?.. Ах да, тот великан с медными волосами… Он находился на службе у римлян… Кажется, он называл себя “кельт”, да?

Уже в который раз Марк поразился ее памяти и вниманию к деталям. Несомненно, эти качества отточила работа над историческим сочинением. Любопытно, что сказал бы Виридовикс по поводу того, что он “находится на службе у римлян”. Что-нибудь запоминающееся, никаких сомнений.

Алипия внезапно засмеялась — она уловила связь между двумя событиями.

— Так вот почему он исчез из Видесса и так неожиданно отправился в степи с Гуделином и этим аршаумом… Как его зовут? Кажется, Ариг. — Она все-таки вспомнила имя.

— Да. Виридовикс сцепился с Комиттой, и та побежала к Туризину с воплями, что ее, бедную, изнасиловали. Виридовикс решил не дожидаться, чтобы узнать, поверил ли ей Туризин.

Алипия презрительно раздула ноздри.

— Комитта начнет склочничать с самим Фосом, когда тот востребует ее душу. Едва ли твой друг был первым, кто задрал ей юбку. И уж точно не последним. Я думаю, мой дядя был только рад, когда она стала слишком неосторожной со своими любовниками и дала ему повод избавиться от нее. — Принцесса тихонько засмеялась. — Без этого у него не хватило бы духу вышвырнуть ее из дворца.

Скавр видел Комитту в гневе и вполне мог поверить последним словам Алипии.

— Кстати, что случилось после того, как из ее постели вытащили халогая? — спросил Марк, вспомнив сценку, виденную им сегодня в Амфитеатре.

— Туризин отправил ее в монастырь за пределы города. Он сопроводил свою “посылку” кругленькой суммой для настоятельницы, чтобы та приняла Комитту. Скандальная репутация скакала впереди бедной шлюхи слишком быстро. Халогай — его звали Вальджос Намазанный Маслом — спешно отплыл на родину. Считалось, что он удаляется в немилости, опозоренный с головы до ног. Однако он увез с собой позолоченный боевой топор и осыпанные драгоценностями ножны с очень дорогим мечом. Всего этого у него не было, когда он прибыл в Видесс.

Грубоватое и скорое правосудие. Очень похоже на Туризина. Марк с мрачной уверенностью подумал о том, что сам он так легко не отделается, когда их с Алипией обнаружат. Алипия не была любовницей, осточертевшей своему царственному возлюбленному; пока у Туризина не родился наследник, только Алипия могла продолжить род Гавров.

Принцесса думала о том же.

— Мы должны сделать все, чтобы нас не раскрыли, — сказала она.

Поднявшись с постели, она направилась к своему платью, которое лежало на полу. Грудь Алипии поднялась и затвердела от холода. Тепло жаровни так и не смогло победить ледяного сквозняка, тянувшего из всех щелей. Скавр любовался красотой Алипии, ее быстрыми, уверенными движениями. Когда она оделась, Марк отбросил одеяло и стал одеваться сам.

— Подожди, — остановила его Алипия. — Будет лучше, если я уйду одна. — Заметив, что он опять помрачнел, она добавила: — Если меня заметят, я просто скажу, что заснула над бумагами в архиве. Этому поверят. Еще и пожалеют бедняжку. А если я вернусь во дворец вместе с тобой, на это сразу обратят внимание — независимо от того, виновны мы с тобой или нет.

Он развел руками, показывая, что сдается.

— Ты опять права. Ты всегда права.

— Я не уверена, что мне это нравится, — отозвалась она, расчесывая волосы. — В любом случае ты ничего не теряешь. Постель такая теплая…

— Даже вполовину не такая теплая, когда в ней нет тебя.

— Да ты рожден придворным. — Она улыбнулась, в уголках ее рта появились ямочки. — А что сказал бы Виридовикс, если бы узнал, что ты спишь с дочерью Императора?

— Он? Поздравил бы меня, не сомневаюсь.

— Молодец. — Алипия обняла трибуна и быстро поцеловала его. — Приятных сновидений и думай обо мне.

Они вместе подошли к двери. Уже взявшись за ручку, она взглянула на него:

— Это только начало, обещаю.

— Знаю. — Он открыл было рот, но тут же захлопнул его и только покачал головой: — Похоже, мне просто нечего больше сказать.

Алипия кивнула и выскользнула из комнаты. Марк тихо затворил за ней дверь.

ГЛОССАРИЙ латинских и видессианских слов, встречающихся в книге

АГДЕР — старинное королевство, расположенное к северо-востоку от Видесса; одна из провинций Империи.

АКВИЛА — римский боевой штандарт в виде орла с распростертыми крыльями в венке из дубовых листьев, укрепленный на длинном древке.

АМОРИОН — город, расположенный на западе Империи Видесс, оплот религиозной диктатуры жреца-фанатика Земарка, проповедовавшего непримиримую борьбу со всеми еретиками, в первую очередь — с васпураканами.

АНАНКЕ — судьба, рок; “жизнь — самый суровый властитель”.

АНТЕЙ — в древнегреческой мифологии великан, сын бога морей Посейдона и богини земли Геи. Он жил в Ливии, где вызывал на бой чужеземцев. Славился неуязвимостью. Однако он оставался неуязвим только до тех пор, пока прикасался к своей матери-земле. Геракл одолел Антея, оторвав его от земли и задушив в воздухе.

АРАНД — большая равнинная река, главная водная магистраль западных плато Империи.

АРШАУМЫ — кочевой народ, живущий в степях Шаумкиила, за рекой Шаум.

АСТРИС — пограничная река, отделяющая Империю Видесс от Хатриша и земель хаморов.

АХИЛЛ — один из главных героев Илиады. Образцом великодушия считалось его поведение по отношению к троянскому царю Приаму, которому Ахилл отдал тело Гектара, дабы отец мог предать убитого достойному погребению. Ахилл не дожил до победы — был убит предательским выстрелом, и, таким образом, благородство не спасло героя.

БОГ ИЗ МАШИНЫ. — В греческом театре применялись специальные подъемные машины, необходимые для появления на сцене богов. Как правило, внезапное появление бога помогало разрешить ситуацию в драме, которая к тому моменту запутывалась окончательно и становилась безнадежной.

БУККИНАТОР — трубач в римском легионе (буккина, букцина — труба).

ВАРВАРЫ — изначально — наименование любого народа, находящегося вне сферы влияния греко-римской культуры. Презрительное обозначение грубого и некультурного человека.

ВАСПУР — легендарный прародитель народа васпуракан, “первое и самое знатное порождение Фоса”. Поэтому все васпуракане называют себя “принцами”. С точки зрения ортодоксальной видессианской веры Фоса это ересь.

ВАСПУРАКАН — небольшая горная страна, зажатая между великими державами Видессом и Йездом. Войны привели к утрате ее независимости.

ВЕСОВЩИКИ, ересь весовщиков, ересь Равновесия. — Согласно религиозному учению хатришей, борьба Добра (Фоса) и Зла (Скотоса) находится в постоянном равновесии и исход ее неизвестен, хотя лучше для человечества считать, что Добро победит. Намдалени, “подбадривая” Добро, ставят на кон свои души. Фаталисты-хатриши не делают даже этого.

ВИА ПРИНЦИПАЛИС, via principalis — “главная улица” в римском легионном лагере. Посередине ее отводилось место для палатки командующего (в данном случае — военного трибуна).

ГАРСАВРА — провинциальный город на западе Видесса. Расположенная в месте слияния рек Эриза и Аранд, Гарсавра — ключ к этим плодородным землям.

ГЕРОДОТ (ок. 480–426 г. до н. э.) — “отец истории”. Сторонник афинской демократии. Геродот написал историю победоносной для греков войны с персами. По композиции это эпическая поэма в прозе; основная нить (война с персами) осложняется вставными рассказами (описаниями Египта, Скифии). Геродот часто пользуется мифами, легендами, анекдотами, иногда сказками. Это снижало научную ценность его труда, но вносило в повествование живой драматический элемент.

ГИППОКРАТ (460–370 г. до н. э.) — греческий врач, “отец медицины”. Он заложил основы научно обоснованной медицины и отделил его от суеверий и философии. Так называемая “клятва Гиппократа”, приносимая при вступлении в звание врача, не может быть непосредственно связана с ним, поскольку появилась значительно позднее.

ГЛАДИЙ — короткий римский меч, предназначенный для нанесения колющего удара в ходе сражения плотно сомкнутыми рядами и на очень близком расстоянии от противника.

ДРУНГАРИЙ ФЛОТА — адмирал в Видессе.

“ИГРОКИ” — в Видессе презрительное прозвище намдалени, связанное с их учением о борьбе между Фосом и Скотосом как об азартной игре, ставками в которой являются души людей.

ЙЕЗД — государство, основанное на месте древнего царства Макуран и уничтожившее его культуру. Столица Йезда — Машиз. Между Йездом и Видессом ведутся непрерывные войны, символическое отражение бесконечного противостояния Скотоса и Фоса. Йезды поклоняются олицетворению Зла — Скотосу, широко применяют черную магию, прибегают к кровавым ритуалам и человеческим жертвоприношениям.

КАГАН, хаган — “не король или император, а выбранный пожизненно военный вождь, по совместительству выполняющий обряды почитания предков” (Л. Н. Гумилев).

КАЛОКИР, Миндий — видессианский военный теоретик, автор “Искусства ведения войны”. Трудами Калокира руководствовался горе-полководец Ортайяс Сфранцез. Можно предположить, что своеобразным “аналогом” Калокира в нашем мире служит византийский историк Феофилакт Симокатта (нач. VII в.) В частности, в его “Истории” находим почти дословно знаменитую речь Ортайяса Сфранцеза перед битвой при Марагхе: “Пусть сердца ваши раньше вступят в бой, чем ваши руки. Пожелайте подвергаться опасности один перед другим, и вы спасены. Мужи-философы (я скорее называю вас философами, чем воинами: ведь только солдаты и философы постоянно исследуют одну проблему — смерть), покажите варварам вашу бессмертную отвагу… Для героев-бойцов нет ничего страшного. Меч — защита для них, а раны от стрел воспламеняют у них желание подвергнуться еще большим опасностям… ” — и так на четыре страницы убористого текста. Ничего удивительного, что Гай Филипп скептически относится к наследию этого теоретика.

КОТТАБ — веселая игра, которой развлекались на попойках. Вино надо было выплеснуть, не разбрызгивая, из одной чаши в другую. При этом играющий произносил имя своего возлюбленного или возлюбленной, которому и дарил “выигравшую” чашу. Фраза “дарю эту каплю моему ненаглядному… ” содержит в себе намек на интимные отношения, иногда непристойный.

ЛАСКАРЬ — легендарный император Видесса, знаменитый тем, что взял штурмом Машиз — столицу Макурана — и обратил в веру Фоса весь Макуран. Нечто вроде национального героя.

ЛОГОФЕТ — чиновник, ведающий финансовыми делами, надзирающий за налогами и чеканкой монет.

МАКУРАН — западный сосед Видесса, его старинный соперник. Древняя страна со своеобразной культурой. Недаром Патриарх Видесса Бальзамон самозабвенно коллекционирует произведения макуранских резчиков по кости. Основу религиозных верований Макурана составляло поклонение Четырем Пророкам (их знак — четыре вертикальные линии, параллельные друг другу). После того как Макуран был завоеван варварами-йездами, некоторые последователи Четырех Пророков нашли убежище в Видессе.

МАНИПУЛА — “рота” в римском легионе (обычно — 120 человек). Манипула распадалась на две центурии, каждую из которых возглавлял центурион. Старшим центурионом легиона был командир первой центурии первой манипулы (“примус пилус” или сокращенно “примипил”).

МАРАГХА — город в Васпуракане, возле которого произошло генеральное сражение между видессианской армией и воинством Йезда. Закончилось сокрушительным разгромом Видесса и гибелью императора Маврикия Гавра. Большую роль в этом сыграла магия Авшара. Сражение при Марагхе определило на несколько лет судьбу Видесса.

МЕДЕЯ — героиня трагедии Еврипида. Ради Язона Медея совершила множество преступлений, после чего он решил оставить ее и вступить в выгодный для себя брак. Сюжет трагедии составляет месть Медеи. По ходу пьесы зрительские симпатии постепенно смещаются. Если вначале сочувствие вызывает брошенная Медея, то в конце — страшно наказанный ею Язон. Язон пострадал из-за своей мужской гордыни — он не разглядел в возлюбленной сильного, умного, волевого человека. Для Медеи же невыносимо сознавать, какому ничтожеству она отдала все богатства своей незаурядной натуры: “Все, что имела я, слилось в одном, и это был мой муж, и я узнала, что этот муж — последний из людей… ”

МЕДИОЛАН, Милан — город в северной Италии, основанный, согласно Плинию Старшему, ок. 396 г. галлами. Скавр занимал административную должность в сенате этого города, прежде чем пошел на службу в легион.

МИДАС — в греческой мифологии царь Фригаи, получивший от богов подарок: способность превращать в золото все, к чему ни прикоснется. Умер от голода.

НАКХАРАР, “принц-воин” — в Васпуракане военачальник.

НАМДАЛЕН — островное княжество, расположенное к востоку от Видесса. Многие годы находилось под властью северян-халогаев, с которыми местные жители смешали свою кровь и от которых переняли многие обычаи. Характерная черта религии намдалени — перенесение правил и эмоций азартной игры на извечную борьбу Добра и Зла. Доброго Бога Фоса они именуют “Игроком”.

ОПТИО — младший офицер в римском легионе.

ПЕЛОПОННЕССКАЯ ВОЙНА (431–404 гг. до н. э.) — крупнейшая в истории Древней Греции война между союзами полисов: Делосским (во главе с Афинами) и Пелопоннесским (во главе со Спартой). На второй год войны пелопоннесские гоплиты вторглись в Аттику и опустошили ее. Афинские землевладельцы и крестьяне бежали в город, храмы были превращены в жилища. К бедствиям войны присоединился новый бич — чума. В Афинах скопилось множество беженцев, и чума косила людей сотнями. Об этой эпидемии вспоминает Горгид при виде разоренного лагеря в степи. В 404 г. Афины, осажденные с моря и суши, капитулировали.

ПРОСКИНЕЗА — обычай простираться на полу всем телом перед владыкой.

ПУЛИОН И ВОРЕН — исторические лица. О них упоминает Цезарь в “Записках о Галльской войне”; “В том легионе было два очень храбрых центуриона, которым немного оставалось до повышения в первый ранг: Т. Пулион и Л. Ворен. Между ними был постоянный спор о том, кто из них заслуживает предпочтения, и из года в год они боролись за повышение с величайшим соревнованием… ” Далее Цезарь описывает, как в бою они спасли друг другу жизнь, и добавляет: “Так подшутила над ними судьба в их соперничестве: оба врага поддержали и выручили друг друга, и нельзя было решить, кого из них следует признать храбрей другого”.

СЕРТОРИЙ, Квинт — сторонник Мария в гражданской войне, организатор партизанской войны в Испании после того, как Марий потерпел поражение (83 г. до н. э.) Его целью было превратить Испанию в убежище для марианцев, разбитых в Италии. Он успешно действовал против Метелла, одного из самых знаменитых римлян того времени. “Метелл был бессилен что-либо сделать, ибо ему приходилось вести войну с человеком отважным, избегавшим открытого сражения и к тому же чрезвычайно быстро передвигавшимся… — пишет Плутарх. — Тактика, к которой привык сам Метелл, была рассчитана на столкновение регулярных тяжеловооруженных отрядов. Он командовал плотной и малоподвижной фалангой, которая была обучена отражать и опрокидывать врага в рукопашной схватке, но оказалась непригодной для горных переходов и для столкновений с быстрыми, как ветер, воинами; когда без конца приходилось преследовать и убегать, когда надо было, подобно людям Сертория, терпеть голод, жить, не зажигая огней и не разбивая палаток… ” Серторий лишал римлян воды, препятствовал подвозу продовольствия. Когда они продвигались вперед, ускользал; но стоило им стать лагерем, как начинал их тревожить. Когда они осаждали какой-либо город, появлялся Серторий и в свою очередь держал их в осаде, создавая нехватку в самом необходимом. Серторий погиб в результате заговора своих соратников, терзаемых завистью к его могуществу (72 г. до н. э.)

СКОТОС — персонифицированное Зло, главный антагонист Доброго Бога видессиан — Фоса. Повелитель царства мертвых. Его владения находятся глубоко под землей, в вечном льду. Отсюда выражение “убирайся под лед”, т. е. “убирайся к дьяволу”. Символы Скотоса — черная пантера (изображавшаяся на знамени Йезда), черный всадник, три параллельные молнии. “Цыплятами Скотоса” суеверные намдалени называли летучих мышей, поскольку те, явно пользуясь покровительством темного бога, умели безошибочно ориентироваться в темноте.

СОКРАТ — афинский философ (V в. до н. э.). В частной жизни отличался необыкновенной простотой, одевался бедно и ходил без сандалий. По его этическому учению, человек постоянно находится в зависимости от потребностей своей телесной природы; ограничивая эту потребность, он все более освобождается от зависимости. Во время Пелопоннесской войны Сократ сражался в рядах гоплитов. В битве при Потидее раненый Алкивиад был обязан своим спасением щиту Сократа. Эту услугу Алкивиад имел случай возвратить своему наставнику при поражении при Делии, когда последний с горстью храбрецов прикрывал отступление афинян. Сократ был обвинен в том, что “не чтит наших богов, а изобретает своих собственных, совращает с пути юношество”. Философ был осужден на смерть и выпил чашу с ядом, удивляя окружающих своим спокойствием. Один из учеников воскликнул: “За что ты должен умереть невинным! ” На что Сократ с улыбкой отвечал: “Ужель ты хотел бы, чтобы я встретил смерть виновным? ”

СПАФАРИЙ — видессианский чиновник.

СТОИЦИЗМ — греческая философская школа, возникшая в 308 г. до н. э. и основанная Зеноном. Основу ее этики составляет представление о том, что для счастья достаточно одной добродетели, а все остальное не важно. Стоицизм учит пренебрегать болью, удовольствием, печалью, страданием. Спокойствие в тяжелых испытаниях, умение принимать людей такими, как они есть, были отличительными чертами стоиков. Слово “стоик” произошло от греч. “стоа” (портик храма в Афинах, где Зенон преподавал основы своей философии).

СУКРОН — река в Испании. Здесь в 75 г. до н. э. произошла битва между римским войском Афрания и Помпея и партизанами Квинта Сертория. Перед Серторием, находившимся на правом фланге, стоял Афраний, командовавший левым крылом римских войск. Когда Серторию донесли, что его войска, сражавшиеся против Помпея, отходят под натиском римлян, он, оставив правый фланг, поспешил на помощь разгромленным. Собрав своих людей, он вдохнул в них мужество и снова ударил на Помпея, преследовавшего испанцев. Римляне так стремительно обратились в бегство, что сам Помпей спасся лишь чудом.

Афраний между тем опрокинул стоявшие перед ним испанские отряды и погнал их в лагерь. Было уже темно, когда он ворвался туда на плечах врага. Римские солдаты принялись грабить. Тут как раз возвратился Серторий. Он напал на воинов Афрания, которые в бесчинствах растеряли боевой дух, и многих перебил. Поутру Серторий узнал о приближении Метелла (тот шел на соединение с Помпеем), распустил боевой строй и сказал: “Когда бы не эта старуха (Метелл), я отстегал бы того мальчишку (Помпея) и отправил бы его в Рим с позором”.

Этот эпизод вспоминает Гай Филипп сразу после битвы с намдалени при речке Сангарии.

СФРАНЦЕЗЫ — старая династия видессианских императоров. Последний ее представитель Стробил был свергнут военачальником Маврикием Гавром.

ТЕВТАТ — бог войны в кельтской мифологии. У римлян ассоциировался с Марсом.

ФЕРАМЕН АФИНСКИЙ — полководец и политик времен Пелопоннесской войны. Выступал против многочисленных казней, проводимых правителем Критием. Критий начал бояться, как бы оппозиция не сгруппировалась вокруг Ферамена, и начал “злоумышлять” против него. В конце концов Ферамен был обвинен в двуличии и предательстве и казнен. Ксенофонт пишет: “Когда же Ферамена, осужденного на смерть, заставили выпить кубок цикуты, он выплеснул оставшееся на дне и проговорил при этом, как это делается при игре в коттаб: дарю это моему ненаглядному Критию”.

ФОС — повелитель Добра и Мудрости у видессиан. Солнце — самое яркое его воплощение.

ФУКИДИД (460–396 гг. до н. э.) — знаменитый греческий историк. Родился в Аттике и принадлежал к богатому и знатному роду. В 424 г. был выбран стратегом и принимал участие в войне со спартанцами во Фракии. Обвиненный в измене за то, что вовремя не оказал помощи городу Амфиполю, взятому спартанцами, Фукидид двадцать лет провел в изгнании. Написал историю Пелопоннесской войны. Фукидид — сторонник “умеренной” демократии. В концепции исторического процесса находится под влиянием софистов и проводит разрушительные для религии рационалистические идеи, стремится к научной критике источников, выясняет причинно-следственные связи.

ФУРИИ — в греческой и римской мифологии три злых духа, уродливые старухи со змеями вместо волос — Алекто, Тисифона и Мегера. Фурии карали смертью негодяев, которых люди не наказали за преступления.

ХАЛОГДЛАНД — северная провинция Видесса. Из северян-халогаев, известных своим мужеством, силой и фаталистическими воззрениями, формировалась лейб-гвардия видессианских императоров.

ХАМОРЫ — кочевники-варвары из Пардрайских степей. Аршаумы презрительно называют их “косматыми”, “волосатыми”, имея в виду их густые бороды.

ХАТРИШ — восточная провинция Видесса, некогда завоеванная хаморами и впитавшая немало традиций этого кочевого народа. Основу верований хатришей составляет ересь Равновесия.

ШАУМ — великая река западных степей, естественная граница между землями хаморов и аршаумов.

ЕВРИПИД (480–406 гг. до н. э.) — один из величайших драматургов Эллады, автор более 90 трагедий. Он был свидетелем длительной и изнурительной для Афин Пелопоннесской войны. На трагедиях Еврипида лежит отпечаток софистики. Софисты, в частности, утверждали, что вне человека нет истины; у каждого может быть своя правда, и поэтому не существует неоспоримых норм. В трагедиях Еврипида нет абсолютно неправых, абсолютно отрицательных персонажей.

ЭНАРИ — у хаморов шаман, ясновидящий.

Оглавление

Гарри Тёртлдав «Легион Видесса»

  Часть первая В ДОЛИНЕ АРАНДА, В СТЕПЯХ ПАРДРАЙИ

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

  Часть вторая ВЫБОР ПУТИ

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

  Часть третья ПЯТЬДЕСЯТ ГЛАЗ

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

  ГЛОССАРИЙ латинских и видессианских слов, встречающихся в книге