Дворец Посейдона (epub) - Дворец Посейдона (пер. Светлана Колесник (переводчик)) 1348K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Томас Тимайер

Аннотация

Всего через несколько недель после сенсационного возвращения из Города заклинателей дождя, Карл Фридрих Донхаузер, называющий себя сыном великого натуралиста Вильгельма фон Гумбольдта, берется за новое дело. Ему и его верным спутникам предстоит отыскать в Эгейском море причину таинственного исчезновения нескольких десятков кораблей. Чтобы достичь этой цели, Донхаузер-Гумбольдт арендует «Калипсо», самое современное исследовательское судно своего времени, и первую в мире батисферу — аппарат для глубоководных погружений, позволяющий проводить по нескольку часов под водой. Однако ученому и его спутникам приходится провести на морском дне гораздо больше времени, чем они предполагали, — на глубине свыше двухсот метров они совершают невероятное открытие...

Томас Тимайер

Хроники искателей миров. Дворец Посейдона

Посвящается Максу

Александр фон Гумбольдт — один из самых знаменитых натуралистов конца 18 — начала 19 века. Путешествия часто уводили его далеко за пределы Европы: в Центральную Азию, Латинскую Америку, США. Он скончался в 1865 году, не оставив потомков.

Карл Фридрих фон Гумбольдт, герой этого романа, является выдумкой автора.

Пролог

19 мая 1893 года

Пароход «Корнелия» зарывался носом в воду. Море словно обезумело. Волны высотой в крепостную стену с размаху били в борта судна. Корпус корабля гудел и содрогался, как колокол. Ветер безумствовал. Свирепые шквалы взбивали воду, срывали гребни волн, превращая их в потоки водяной пыли и облака соленой пены. Казалось, небеса сейчас рухнут от раскатов чудовищного грома, молнии одна за другой вонзались в кипящую воду; время от времени тучи озарялись изнутри зловещим трепещущим светом.

Капитан Фогиацис пристально всматривался в бушующую тьму. Если его подсчеты верны — а ошибался он нечасто — прямо по курсу судна в опасной близости находилась группа островов Санторини. В этой области Эгейского моря между главными островами архипелага — Тирой и Тирасией — проходило морское течение, причина гибели множества судов. Расположенные здесь острые скалы были прекрасно видны при дневном свете, но ночью и при такой погоде представляли смертельную угрозу.

Димитриос Фогиацис был опытным капитаном. Из-за его абсолютно седых волос и бороды с серебрис­той проседью коллеги-моряки прозвали его Белым Медведем. Он славился умением сохранять хладнокровие даже в самые критические минуты, однако этот шторм, видимо, решил серьезно испытать его вошедшую в поговорку невозмутимость.

Застыв на мостике в напряженном ожидании, капитан перебирал бусины кипарисовых четок. «Главное сейчас, — твердил он себе, — не терять самообладания». Пока груз в трюмах на месте и шторму не удалось сорвать крепления и крышки трюмных люков, ничего не случится. Пятьдесят тонн железнодорожных рельсов, которые его корабль должен был доставить на Крит, лежали под палубой «Корнелии». Судно уверенно сохраняло остойчивость, и пока не было заметно ничего похожего на крен.

Однако полагаться только на прочность креплений не стоило, и капитан отправил вниз молодого штурмана, чтобы тот еще раз проверил все до мелочей и убедился, что трюмные помпы для откачки воды исправны, а паровая машина работает как часы.

При новой вспышке молнии на палубу обрушился гигантский вал, захлестнув потоками пены иллюминаторы на капитанском мостике. Белая масса, медленно сползающая по стеклу, ухудшила и без того отвратительную видимость.

Где же этот проклятый маяк? Он должен был показаться уже давно.

Следующая мысль капитана была о том, что ему следовало бы прислушаться к своему внутреннему голосу и отказаться от рейса с этим грузом. Еще с утра на западе появились плотные облака, которые постепенно заволокли полнеба. Над морем повисла тяжелая духота. Когда разразился шторм, корабль уже был далеко в открытом море. Сыграло свою роль и то, что Ставрос Никомедес, владелец «Корнелии», пообещал капитану двойную оплату за рейс. В последние месяцы бесследно пропали три корабля судоходной компании, и ее дела основательно пошатнулись. Однако грузы следовало доставить в срок, а Фогиацис был одним из тех, кто рисковал выходить в море в любую погоду. Но зачем деньги мертвецу?

Краем глаза капитан заметил, как возвращается его помощник. Штурман попытался задраить трюмный люк, но ветер снова и снова вырывал крышку у него из рук и прижимал к палубе. После нескольких тщетных попыток это ему, наконец, удалось. Он закрыл засов и стал пробираться к мостику. Шел он согнувшись, цеп­ляясь за лееры и поручни. Метр за метром штурман пробирался по палубному настилу, на который обрушивались тонны соленой воды. Когда он все-таки добрался до трапа, ведущего на мостик, Фогиацис заметил вдали мерцающий световой блик.

Маяк. Наконец-то!

Несколько левее, чем капитан предполагал, но все же избранный им курс оказался верным. Неплохой новостью было и то, что от пролива пароход отделяло значительное расстояние, а следовательно, можно было не опасаться, что течение понесет судно на рифы.

Фогиацис испытал облегчение. Если они благополучно минуют Санторини, то до самого Крита перед ними будет лежать только открытое море. Ни рифов, ни скал, ни островов. Он прикоснулся губами к четкам. Его молитвы все же были услышаны наверху.

Он повернул штурвал, принимая правее, и направил «Корнелию» по широкой дуге вокруг острова Тирасия. В это мгновение дверь рубки распахнулась, и в нее ввалился мокрый насквозь помощник.

— Закрой дверь! — гаркнул Фогиацис. — Ты погубишь мои навигационные инструменты.

Юноша поспешил выполнить приказание и отрапортовал:

— Все в полном порядке. Машина под полными парами, груз на месте, насосы исправны. Я проверил все вплоть до тросового отделения. Неполадок нет.

— Отлично, — сказал Фогиацис. — Очень хорошо. Как дела у «воронов»?

«Воронами» по средиземноморской традиции называли кочегаров, которые изо дня в день трудились в машинном отделении, подбрасывая уголь в огненную пасть паровой машины. На «Корнелии» их было четверо.

Помощник ухмыльнулся:

— Вроде бы неплохо. Правда, двоих выворачивает наизнанку из-за болтанки, но в остальном все нормально. Я сказал им, что нам потребуется полная мощность, если мы хотим благополучно выбраться из шторма.

Фогиацис засмеялся и похлопал юношу по плечу. Парень обещает со временем стать настоящим моряком. Когда он сам состарится, то сможет со спокойным сердцем передать ему капитанские полномочия. А до того успеет научить его всему, что знает.

«Неплохо бы сейчас набить и раскурить трубочку», — подумал капитан, но в ту же секунду его внимание привлекло нечто такое, что привело его в полное недоумение.

— Дьявол! — выругался он. — Что это там за паршивая чертовщина?

— Что-то не так? — встревожился помощник.

— Этот свет, там, впереди… — Фогиацис указал в том направлении, где впервые заметил проблески света. — Маяк должен находиться совсем в другом месте.

Помощник бросил быстрый взгляд в кипящую за бортом преисподнюю.

— Нас развернуло, верно?

— Я бы сразу это заметил. Но «Корнелия» точно держит курс. Только что маяк находился слева, и вдруг он уже справа. Ничего не понимаю!

— Может, там какой-то корабль?

— Без ходовых огней? Что за корабль? Кроме того, гляди — он мигает. Я уже два десятка лет хожу этим маршрутом. А маяк на Тирасии могу узнать среди тысячи других.

Помощник наклонился, вглядываясь в слабо освещенную картушку компаса.

— Если мы и дальше будем идти этим курсом, то угодим точно в пролив. Я бы держал круче к ветру.

— Согласен, — буркнул капитан, возвращая «Корнелию» на прежний курс. Неприятное зудящее ощущение, внезапно возникшее в затылке, свидетельствовало — тут дело нечисто. Знакомое чувство, и оно его еще ни разу не подводило. Похоже, что и компас врет. Если верить его показаниям, сейчас они должны находиться гораздо западнее — где-то на траверсе Китиры, маленького острова вблизи южного побережья полуострова Пелопоннес. Но маяк? Не могут же их обоих обманывать глаза? Или именно так все и обстоит?

Помощник нахмурился.

— Что-то случилось с маяком!

— А что с ним могло случиться?

— Он исчез, — произнес юноша. — Я ни на миг не спускал с него глаз. Секунду назад он был, а сейчас его уже нет.

— Клянусь бородой Посейдона, ты прав! — согласился Фогиацис. Зуд в затылке усилился и перешел в покалывание. Теперь стало окончательно ясно, что они угодили в какой-то переплет.

— Вот он! — вскрикнул юноша. — Снова появился. И с другой стороны… Эй, да их тут целых два!

Фогиацис прищурился. Два маяка одного и того же цвета, мигающие в такт? Это просто нереально. Может, какой-то сложный мираж? Но это просто смехо­творно, какие миражи при таком шторме!

Капитан растерянно взглянул на компас: стрелка плясала, как безумная. То указывала на юг, то на запад. В конце концов она описала полный круг и застыла.

Прежде чем он успел обратить внимание штурмана на это странное явление, тот прокричал:

— Еще один! И с левого борта еще! Вы видите, капитан? Теперь их четыре! — Его голос внезапно сорвался.

Фогиацис решил, что с него довольно. Он рванул рычаг машинного телеграфа на себя, дав самый малый ход, и потянулся за своим прорезиненным плащом.

Юноша следил за ним, охваченный суеверным ужасом.

— Что вы собираетесь делать?

— Оставайся на мостике. Я должен разобраться, что здесь происходит.

Капитан распахнул двери рубки и шагнул навстречу буре. Порыв ветра, смешанного с солеными брызгами, ударил ему в лицо. Сила его была такова, что перехватывало дыхание. Осторожно, держась за поручни, капитан спустился по трапу на палубу. Ветер, то и дело меняя направление, хлестал по воде, как бичом. Казалось, море вот-вот закипит.

Фогиацису пришлось приложить все силы, чтобы продвигаться вперед. Его едва не смыла за борт внезапно обрушившаяся на палубу волна, но капитан вовремя ухватился за поручень фальшборта.

Добравшись до средины палубы, он остановился. На короткий миг ветер ослабел. Фогиацис поднял голову, откинул капюшон и осмотрелся. То, что с мостика выглядело миражом, оказалось несомненной реальностью. Четыре маяка одного и того же цвета мигали с совершенно одинаковыми интервалами. Причем казалось, что они находятся на равном расстоянии один от другого и как бы окружают «Кор­нелию».

— Невероятно, — потрясенно прошептал Фогиацис. — Просто невозможно…

Он смахнул рукавом воду с лица. Необъяснимый феномен вызывал ужас, и в то же время словно завораживал.

Пока капитан стоял на палубе, раздумывая, что же теперь, черт побери, делать, и как определить местоположение судна, ему внезапно почудилось, что огни маяков стали заметно ярче. Чем бы они ни были, но огни явно приближались.

Фогиацис вскинул подбородок. Значит, все-таки, корабли, мелькнула у него шальная мысль. Возможно, пираты. Это было единственное объяснение, не противоречащее здравому смыслу. Заодно оно объясняло и таинственное исчезновение других кораблей их компании. Этим мерзавцам удалось создать ложные маяки, чтобы заманивать корабли в ловушку. А теперь они попытаются захватить «Корнелию».

В оружейном шкафу в рубке имеются два пистолета. И Фогиацис не отдаст свое судно без борьбы!

Он бросился обратно к мостику. Только бы успеть! Огни были уже совсем близко.

Вдруг все вокруг озарила вспышка молнии. На мгновение стало светло, как днем.

Фогиацис застыл как вкопанный. То, что предстало его глазам, не укладывалось в сознании.

Это были не корабли.

И не маяки.

Он не знал, что это такое на самом деле, но ничего подобного ему никогда не приходилось видеть. Из воды торчали четыре огромные щупальца… Нет, не щупальца — эти громадные корявые отростки походили скорее на исполинские человеческие руки и возвышались по меньшей мере на четыре метра над верхней палубой «Корнелии». Капитан успел заметить, что их поверхность покрыта морщинами и рубцами, как кожа осьминога, и выглядит невероятно старой. Суставы и костяшки пальцев казались толстыми, как бы распухшими, и скрипели, как ржавые шарниры. Этот звук был слышен даже сквозь завывание бури.

«Это существо, — успел подумать Фогиацис, —должно быть, невероятно древнее. Мифический титан из морских глубин, который всплыл, чтобы погубить их». На кончиках пальцев чудища светились огненные глаза, которые тут же злобно уставились на капитана.

Новый леденящий звук заглушил рев ветра. Руки-щупальца зашевелились и начали приближаться к судну. Когда до борта оставалось около пяти саженей, они ринулись вниз и нанесли чудовищный удар по верхней палубе. Раздался страшный треск. Посыпались искры, а затем все огни погасли.

«Корнелия» мгновенно осела носовой частью в воду. Капитан был сбит с ног. Под рукой не нашлось ничего, за что можно было бы схватиться, и Фогиацис заскользил вперед по накренившейся мокрой палубе. Вслед за ним катились и ползли незакрепленные ящики и бочонки. Только чудом ему удалось не столкнуться ни с одним из них. Ударившись об якорную лебедку на носу, капитан вылетел за борт. Плечо пронзила жгучая боль, а от удара весь воздух из его легких со свистом вырвался наружу.

Еще не понимая, что с ним произошло, он очутился в бурлящем и клокочущем море. Вокруг плавали деревянные обломки и обрывки снастей.

Неподалеку он заметил прыгающий на волнах спасательный круг, и стал из последних сил грести к нему. Достигнув цели, грек вцепился в него и, не выходя из полуобморочного состояния, стал наблюдать, как невиданное морское чудовище утаскивает его «Корнелию» в морскую пучину.

Последней над поверхностью мелькнула кормовая часть корабля. Заклокотала вода, закручиваясь воронкой, в глубине еще несколько мгновений был различим свет бортовых огней, но вскоре погас и он.

Фогиацис остался в одиночестве среди бушующих волн.

Пароход «Корнелия» со всем экипажем и грузом затонул буквально в считанные секунды.

Часть 1

Заказ

1

Берлин, 10 июня 1893 года

Едва Оскар миновал монастырь Святой Марии Магдалины, как начался дождь. Поначалу падали отдельные редкие капли, но вскоре дождь превратился в настоящий ливень. К тому времени, когда Оскар добрался до набережной Александеруфер, лило как из ведра. Он натянул шляпу на уши и запрыгал между лужами в сторону улицы Карлштрассе. Там он сел на трамвай, проехал две-три остановки, затем еще некоторое расстояние пробежал под дождем — и оказался в старом районе, в котором жил раньше, промышляя мелкими кражами, а при случае опустошая карманы зазевавшихся прохожих.

Странно было снова оказаться здесь. Прошло всего два месяца с тех пор, как Оскар поступил на службу к ученому и путешественнику Карлу Фридриху фон Гумбольдту. Но теперь за плечами у него была полная опасностей экспедиция в горные районы Перу. Экспедиция, обстоятельства которой сейчас, спустя некоторое время, стали казаться юноше причудливым сном.

Но теперь у него под ногами снова была твердая почва. Та реальность, кроме которой, как казалось раньше, не существует ничего другого. И сейчас он не мог дождаться момента, когда выложит старым приятелям подробности пережитых им приключений.

Втягивая головы в плечи, прохожие, словно серые тени, перебегали от одной двери до другой, огибая кучки «конских яблок» и спеша укрыться от ливня. В такую погоду хороший хозяин и собаку не выгонит на улицу. Поэтому Оскар тоже поспешил найти укрытие. Зажав подмышкой газету «Берлинер Моргенпост», он торопливо пересек улицу.

Буквально через несколько шагов он заметил знакомую вывеску пивной, где прежде считался завсегдатаем. Сегодня вечер пятницы, когда в ресторанчики и всевозможные пивнушки устремляются толпы посетителей. И пивная «Хольцфеллер» вовсе не была исключением. Оттуда доносились смех и музыка. Широкие окна были уютно освещены. Оскар снял мок­рую шляпу, пригладил темные вихры, толкнул дверь и вошел, с порога окунувшись в такую знакомую атмосферу.

Воздух был до предела насыщен табачным дымом и кухонным чадом. Кислые испарения пролитого пива смешивались с запахами пота и мокрых опилок на полу. Да, это был «Хольцфеллер», каким он его помнил. Родной, и уже такой далекий. Как смутное воспоминание из чьей-то другой жизни.

— А кого это мы тут видим? — донесся откуда-то слева знакомый голос. — Ба, разрази меня гром — ведь это же наш Оскар собственной персоной!

— Привет, Курт!

Курт, парень лет восемнадцати, также был из числа завсегдатаев заведения. Одним из тех, кого тут можно встретить и днем, и ночью. Ухмыльнувшись до ушей, парень обнажил испорченные зубы. Как обычно, перед ним стоял бокал крепкого черного пива — густого пойла, которым здесь одновременно утоляли голод и жажду. Во всяком случае, Оскар никогда не видел, чтобы Курт хоть что-нибудь ел.

— Что, парень, никак восстал из мертвых?

— Почему из мертвых? — удивился Оскар. — У меня все в полном порядке.

— А я слышал другое.

Оскар отмахнулся и начал протискиваться сквозь толпу. Его целью была дальняя часть пивной. Маленький столик в углу, который издавна служил местом встреч его компании.

Но ему не удалось сделать и трех шагов, как он на­ткнулся на Черного Паромщика, неотесанного двух­мет­рового верзилу, получившего это прозвище из-за того, что раньше он работал на барже. Паромщик обернулся — и его глаза сузились от изумления.

— Ты, что ли?

— Ну, я, — ответил Оскар.

— Вот так сюрприз!

— А то как же. Восстал из мертвых, и все такое. Дай-ка пройти…

— А Берингер в курсе, что ты снова в Берлине?

— Понятия не имею. Я разве должен всем и каждому об этом докладывать?

Он с трудом протиснулся мимо верзилы и, наконец, достиг пункта назначения.

По крайней мере, один из его приятелей оказался на месте. Вихрастый светловолосый паренек с оттопыренными ушами. Лицо Оскара осветила улыбка.

— Мышонок!

Мышонок оторвал взгляд от стакана, и его глаза округлились от удивления.

— Оскар?

— А то кто же!

Паренек уставился на него так, будто увидел привидение.

— Дружище, какая неожиданность! Ты жив! — Он вскочил и стиснул Оскара в объятиях — да так, что у того дух перехватило.

— Эй, эй, полегче! — отдышавшись, воскликнул Оскар. — Слушай, а почему здесь все говорят обо мне как о покойнике?

— Потому что все были уверены, что ты покойник и есть, — ответил Мышонок. — Ты где пропадал?

— Все расскажу потом. А где остальные? Разве сегодня не день встречи компании?

— Вообще-то, да, — хмыкнул Мышонок, — однако погода разогнала всех по норам. Но я позабочусь, чтобы снова всех собрать, уж ты положись на меня. Дождешься нас?

— Конечно!

— Сиди и не двигайся, я скоро вернусь!

Уже пробираясь к выходу, Мышонок крикнул трактирщику:

— Эй, Пауль, смотри-ка, кто вернулся!

Трактирщик, лысый толстяк в клеенчатом фартуке, топорщившемся на объемистом брюхе, радушно помахал Оскару.

— Рад снова тебя видеть, парень! Думаю, если кто так долго отсутствовал, его должна мучить жажда, верно?

— Можешь быть уверен.

— Как всегда?

— Точно, Пауль.

Спустя полчаса Оскар сидел в окружении старых приятелей: Вилли, Берта и, конечно, Лены, не сводившей с него глаз. Друзья ловили каждое его слово, каждый жест, пока он с мельчайшими подробностями живописал свое путешествие.

— Два месяца, — наконец произнес Вилли, качая головой. — Ты мог бы, по крайней мере, дать нам знать о себе. Мы тебя уже собрались хоронить. Ну, и где ты теперь обитаешь?

Вместо ответа Оскар толкнул через стол газету. Он знал, что ему понадобится нечто такое, чем он сможет подтвердить свою историю, которая и в самом деле звучала как причудливая небылица. Девушка взяла газету и развернула.

— Третья страница, — сказал Оскар. — И если можно, погромче, чтобы все могли хорошо расслышать.

Лене Полишински было, наверно, лет четырнадцать, хотя ее точного возраста Оскар не знал. За иск­лючением его самого, она была в их компании единственной, кто умел читать и писать. У девушки были каштановые волосы с рыжеватым отливом, а улыбка никогда не сходила с ее лица. Она была невысокой, подвижной, как ласка, и обладала удивительной способностью двигаться совершенно беззвучно. Лена была новичком — в их компании она появилась всего полгода назад.

— «Возвращение ученого-загадки из Перу… — читала девушка, водя пальцем по газетной странице. — Доклад в университете завершился грандиозным скандалом».

— Что такое скандал? — спросил Вилли.

— Это греческое слово, — пояснил Оскар. — Оно означает ссору или большой переполох. Читай дальше!

— «Доклад Карла Фридриха фон Гумбольдта привел к скандальным последствиям, поскольку представители руководства Берлинского университета подвергли сомнению результаты экспедиции ученого и трех его спутников в Перу и отказали ему в дальнейшем со­трудничестве, — прочитала Лена. — Несмотря на это, эскизы и модели летательных аппаратов, которые фон Гумбольдт привез с собой, выглядели настолько убедительно, что несколько ведущих конструкторов — и среди них граф Фердинанд фон Цеппелин — взяли исследователя под свою защиту: «Я и секунды не сомневаюсь в том, что фон Гумбольдт действительно обна­ружил в Перу неизвестное ранее племя, обладающее уникальными техническими навыками, и что летательные аппараты, которым был посвящен его доклад, вполне работоспособны. Лично я приобрел патент на одно из этих устройств и в скором времени намерен его реа­лизовать», — утверждает граф фон Цеппелин. Карл Фридрих фон Гумбольдт, в свою очередь, выступил с за­явлением, что прекращает всякие контакты с университетом и намерен заняться исключительно предпринимательством. «Начинается новая эра, — сказал ученый. — Эра поступков и действий, а не болтовни. И Германия должна учесть это, если не хочет безнадежно отстать от таких держав, как Великобритания, Франция и Соединенные Штаты».

Лена оторвалась от газетной страницы.

— А почему этот Гумбольдт взял на службу именно тебя?

— Возможно, потому, что я лучший в своем деле.

Оскар, напустив на себя важность, откинулся на стуле.

— Собственно, зовут его не Гумбольдт. Его настоящее имя Карл Фридрих Донхаузер. Но он утверждает, что является незаконнорожденным сыном натуралиста Александра фон Гумбольдта, ну, того самого, знаменитого. Но я думаю, что это, скорее всего, просто псевдоним. Я выполняю для него разные поручения, иногда он даже советуется со мной, а еще я помогаю ему в лаборатории. Я его правая рука, можно и так сказать. Не знаю, что бы он вообще делал без меня.

Это было явным преувеличением. По правде сказать, Оскар как был, так и остался просто слугой, но этого он не стал сообщать приятелям.

— Но почему именно ты? — настаивала Лена.

Оскар пожал плечами.

— Откуда мне знать? Я слямзил у него бумажник, и он решил, что я неплохо владею своей профессией. Но иногда у меня возникает подозрение, что за этим стоит что-то другое…

— Что ты имеешь в виду?

Оскар пожал плечами.

— Понятия не имею. Когда я заговариваю об этом, он только улыбается и дает уклончивые ответы. Ну и пусть. Что проку задавать идиотские вопросы, если тебе предлагают совершить кругосветное путешествие!

— Ребята, гляньте! — воскликнул Берт, тыча толс­тым, как сосиска, пальцем в газету. — Да тут же наш Оскар!

На газетной полосе рядом со статьей располагалась фотография. На ней были запечатлены четверо искателей приключений. Гумбольдт, одетый во все черное, в цилиндре и с тростью, Элиза — его чернокожая экономка в пестром платье, Шарлотта — белокурая племянница ученого, и сам Оскар в своем обычном наряде: твидовый пиджак, высокие кожаные ботинки и фетровая шляпа.

— Дружище, да ты стал настоящей знаменитостью, — восхитился Мышонок. — Настоящий франт. Как знать, захочешь ли ты с нами знаться через год-другой.

— Разумеется, захочу, — рассмеялся Оскар. — Слово чести. А теперь давайте-ка выпьем. Я угощаю!

После того как были поданы заказанные напитки, Оскар уселся поудобнее и продолжил рассказ о путешествии в Южную Америку. Он пребывал в центре внимания своей компании и наслаждался каждым мгновением. Перед ним стоял початый бокал сидра. Потребовалось немало времени, прежде чем он добрался до конца истории. Друзья смотрели на него широко открытыми глазами.

Вилли подал голос первым.

— Рехнуться можно, — выдавил он. — Потомки инков, которые живут на отвесных скалах и ведут войны с гигантскими насекомыми! Если бы я не видел своими глазами статью в газете, я бы подумал, что ты водишь нас за нос.

— И все же ты мог прислать хотя бы открытку! — проворчала Лена. — То, что ты не давал о себе знать, не очень-то любезно с твоей стороны.

Девушка надулась и уставилась в сторону.

— Согласен, — ответил Оскар. — Если бы я знал, что доставлю вам столько беспокойства, то перед отъездом непременно дал бы знать о себе. Но все произошло слишком уж внезапно. Я и сам все еще с трудом верю, что такое могло случиться со мной. Но теперь я снова здесь, и больше ничего подобного не случится, обещаю.

— Звучит так, словно ты угодил прямиком в рай. — Взгляд Вилли был полон восхищения. — Знаешь, если у тебя пропадет охота работать на того сумасшедшего типа, скажи мне, и я с удовольствием наймусь к нему.

— Никаких шансов, — заявил Оскар. — Ты так редко моешься, что тебя и на порог к нему не пустят.

— А если я все-таки искупаюсь?

— От запаха не избавиться с помощью мыла. Это как вторая кожа.

Грянул смех. Такие грубоватые шутки, как эта, были вполне в духе прежнего Оскара, и Вилли нисколько не обиделся.

— А эта… Шарлотта, кажется, довольно смазливенькая, — Лена пристально взглянула на него. Глаза у нее были замечательные — цвета лесного ореха.

— Ты так считаешь?

— А ты думаешь иначе?

— Ну, в общем, так оно и есть… — Оскар замялся. Когда он начинал думать о племяннице ученого, его сердце начинало учащенно биться. Шарлотта, конечно, не была красавицей, но было в ней нечто такое, что непреодолимо привлекало юношу.

— Во всяком случае, с ней довольно трудно общаться, — сказал Оскар. — Она стремится во всем оставить последнее слово за собой. Целыми днями она читает научные труды — в точности, как ее дядюшка. И она не тот человек, с которым можно весело болтать о пустяках.

— А Элиза? — поинтересовался Берт. — Что она собой представляет? Выглядит как-то необычно. И эта ее темная кожа…

— Эй, полегче! Никаких насмешек над Элизой, — резко возразил Оскар. — Она в полном порядке. И не забывай, что она гаитянская колдунья и может одним щелчком пальцев превратить тебя в жабу. По­этому будь осторожен, в особенности с цветом ее кожи.

Он с мрачной серьезностью уставился на приятелей. Затем его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Ага! Попались!

Друзья с облегчением расхохотались. Как часто бывает среди обитателей городского дна, все они были чрезвычайно суеверны.

Оскар вскинул руку, чтобы заказать следующую порцию напитков. Сегодня Гумбольдт выдал ему пару марок на развлечения, и он был намерен в полной мере насладиться вечером с друзьями.

Внезапно углом глаза он заметил, что толпа расступилась, и к их столу направляется небольшая группка людей, возглавляемая Черным Паромщиком. На его губах играла ядовитая улыбка. Когда же паромщик приблизился, из-за его спины возник человек, видеть которого Оскару совершенно не хотелось. Ни сегодня, ни вообще.

Следовало, конечно, ожидать, что рано или поздно он появится в «Хольцфеллере», но Оскар не рассчитывал, что это произойдет так быстро.

2

Мужчина был низкорослым — не больше метра шес­тидесяти, а осанкой напоминал самца гориллы. Рукава пиджака его синего костюма были коротковаты, брюки обтрепаны внизу, а ботинки стоптаны. Черные волосы на приплюснутом черепе были коротко острижены, а расплющенная переносица свидетельствовала о карьере профессионального боксера, оставшейся в прошлом. Из-под массивных надбровий светились холодные серые глаза.

— Берингер!

— Отлично, что ты меня еще не забыл!

Ростовщик гнусно усмехнулся, затем схватил Мышонка за ворот и вышвырнул его из-за стола.

— Сгинь! — рявкнул он. — И остальные тоже убирайтесь. Я не желаю вас здесь видеть. Мне нужно кое-что обсудить с моим другом Оскаром.

— Нам тоже! — прошипела в ответ, как разъяренная кошка, Лена, с вызовом глядя на пришельца. Берингер, не раздумывая ни секунды, пнул ее стул, выбив его из-под девушки. А в следующую секунду Лена уже вскочила на ноги, готовая вцепиться в обидчика. В руках противников сверкнули лезвия выкидных ножей, но Берингер примирительно вскинул руки.

— Спокойно, спокойно, ребятки, — воскликнул он. — Все, что мне нужно — перекинуться парой слов с нашим общим другом. Если мы сейчас начнем портить друг другу шкуры, никому от этого проку не будет. Короче, уматывайте и дайте взрослым побеседовать.

— Все в порядке, Лена, — успокоил Оскар девушку. — Мне тоже нужно с ним переговорить. В конце концов, я ему должен деньги.

— Истинная правда, — подхватил ростовщик, опус­каясь на отвоеванный стул.

Друзья Оскара неохотно отступили — с бойцами Берингера шутить не приходилось. На прощание Лена бросила на Оскара печальный взгляд.

Берингер тем временем алчно уставился на стол.

— Что тут у нас? Пиво, сидр и хлеб? Приемлемо!

Он схватил пустой бокал и слил в него все остатки напитков. Потом размешал отвратительное на вид пойло пальцем и сделал пробный глоток.

— М-м-м, совсем недурно! Жаль было бы расплескать такой изысканный напиток…

Оскар брезгливо поморщился. Берингер считался отъявленным мерзавцем даже среди своих собратьев-ростовщиков. Он был родом из Кельна и так и не сумел избавиться от акцента, присущего жителям рейнского региона — Швабии. Однако его деловой хватке позавидовал бы любой шваб. Грубый, жестокий и жадный, он, однако, норовил изъясняться на языке образованного класса. Кроме того, Берингер был гораздо умнее, чем старался казаться, и его не следовало недооценивать.

— Итак, — произнес он, опустошив бокал ровно наполовину. — О чем бишь мы собирались с тобой потолковать?

Оскар запустил руку во внутренний карман куртки, извлек оттуда кожаный кошелек и резким движением отправил его по столу в сторону кредитора.

— Пятьдесят пять марок плюс десять марок в счет процентов, как и договаривались. На этом мы в расчете.

В глазах Берингера вспыхнуло недоверие, когда он протянул руку и открыл кошелек. Удостоверившись, что названная должником сумма в наличии, он отложил кошелек в сторону и прищурился.

— Ну что? Получил удовольствие от путешествия?

— Откуда вы об этом знаете?..

— Ах, мой мальчик, — усмехнулся Берингер. — В этом городе нет ничего такого, чего бы я не знал. Или, если уж быть точным, почти ничего. Как, к примеру, обстоят дела у твоего покровителя?

— У кого?

— У твоего покровителя. Того типа, который взял тебя на службу.

— С чего вы взяли, что у меня есть покровитель?

Берингер коварно улыбнулся.

— Ты что, считаешь меня круглым идиотом? Напрасно. Мне доподлинно известно, что кто-то взял тебя под свое крылышко. Тебя видели сопровождающим некоего знатного господина, потом ты исчез на несколько месяцев, и вот теперь я обнаруживаю тебя здесь, ты устраиваешь пирушку для приятелей, и за все расплачиваешься один. Любой дурак смог бы сделать выводы.

Оскар пожал плечами.

— Этого господина зовут Карл Фридрих фон Гумбольдт. Здесь нет никакой тайны, о нем пишут все газеты.

— Ах да, этот скандальный ученый…

Берингер потянул к себе «Берлинер Моргенпост» и пробежал глазами статью. Затем ткнул пальцем в фотографию и спросил:

— Это он?

Оскар утвердительно кивнул.

— Где он живет?

— Что?

— Я хочу знать, где он живет.

Оскар молчал.

Берингер откинулся на стуле и заложил руки за голову.

— Не хочешь говорить? Ладно. Я ценю преданность. Да-да, не удивляйся, это так и есть. Особенно в таких людях, как мы с тобой, вышедших из самых низов. Теперь трудно найти человека, который умел бы вести себя с достоинством. Вопрос лишь в одном: кому быть преданным. Невесть откуда взявшемуся покровителю, который тычет всем под нос свое богатство, раскатывает в карете и покупает тебе добротную одежду, или людям, с которыми ты прожил всю прежнюю жизнь. Которые сделали из тебя человека. — Он ухмыльнулся. — Взгляни на меня. Я коммерсант, меня все знают. Я даю деньги в рост и живу на проценты. Кое из кого приходится выколачивать долги, но таково уж мое ремесло. Многие считают меня кровопийцей и последней свиньей. И знаешь, что я тебе скажу? Они правы — я вышел из грязи. Я в самом деле рылся во всяком дерьме, как свинья. — Он отхлебнул из бокала и вытер губы рукавом. — Но известно ли тебе, что свиньи — далеко не тупые твари? Все, что у меня есть, я заработал тяжелым трудом и смекалкой. В точности, как и ты. Нам никогда ничего не доставалось задаром. Мы оба, ты и я, сделаны из одного теста, как любой из посетителей этого вонючего заведения. Мы — твоя семья. — На его губах заиграла холодная усмешка. — Короче: если ты сообщишь необходимые мне сведения и поможешь в одном дельце, ты и твои друзья больше не будете у меня в долгу.

Оскар смерил сидящего напротив человека недоуменным взглядом.

— Да-да, ты не ослышался. Ты и твои друзья. Они тоже мне задолжали, даже малышка. Как ее зовут, кстати?

— Лена.

— Точно, и она. Все долги будут погашены одним махом. — Он отпил еще немного мутного пойла. — А теперь расскажи мне о своем хозяине. Где он живет, какие ценности хранит в доме, и, главное, как туда попасть. — Берингер ухмыльнулся во весь рот. — Я уверен, ты выложишь все подчистую. Ведь ты совсем не глупый парнишка.

Оскар помедлил, потом тряхнул головой.

— Вы получили свои деньги. Говорить нам больше не о чем. Мы в расчете.

Он отодвинул свой стул и поднялся.

— Ты куда-то спешишь?

— На свежий воздух, — ответил Оскар. — Здесь что-то дурно пахнет.

Он взял свою куртку, чтобы уйти, но железная рука уже вцепилась в его плечо.

— На свежий воздух, говоришь? — с угрозой прошипел Берингер. — Прекрасно. Не будешь возражать, если я составлю тебе компанию?

С этими словами он поволок Оскара сквозь толпу посетителей к выходу из пивной. Вслед ему полетели негодующие возгласы, но никто не рискнул вмешаться. Жалкие трусы! Все они трясутся от страха перед Берингером.

На улице все еще хлестал дождь. Ростовщик угрюмо посмотрел на небо.

— Проклятая слякоть! — выругался он, а потом пинком вытолкнул Оскара наружу. Оскар споткнулся и едва не шлепнулся прямо в уличную грязь. Берингер мгновенно оказался рядом, и его увесистый кулак врезался в солнечное сплетение Оскара. Удар был так силен, что парень согнулся в три погибели и стал жадно хватать воздух.

— Кажется, тот урок не пошел тебе на пользу, — констатировал ростовщик. — Сколько времени прошло с тех пор, как я устроил тебе взбучку? Два месяца, если не ошибаюсь? Когда же ты наконец поймешь, что я не тот человек, которому отказывают?

Следующий удар угодил в левую скулу Оскара. Он почувствовал короткую острую боль, которая внезапно сменилась онемением. Во рту появился солоноватый вкус крови. Оскар все еще пытался удержаться на ногах, но они стали словно ватные и не слушались. В конце концов он повалился на мокрую от дождя мостовую, а следующий жестокий удар ногой под ложечку окончательно лишил его способности сопротивляться. Люди Берингера обступили паренька, образовав плотный круг, так что у него не осталось ни малейшей возможности спастись бегством.

— Ну вот, — произнес ростовщик, наклоняясь над Оскаром и приподнимая его голову за волосы. — А теперь я хочу услышать совсем другие слова.

— Поцелуй меня в задницу! — прохрипел Оскар и сплюнул кровавую слюну на ботинок негодяя.

Берингер удивленно взглянул на него. И рассмеялся.

— Да уж, этого у тебя не отнять. Ты у нас храбрец. Такие парни — просто находка для моей банды.

— Скорее земля расступится у меня под ногами, чем я стану работать на тебя! — задыхаясь, выкрикнул Оскар.

— И опять неправильный ответ.

Берингер застыл над ним в угрожающей позе, отведя локоть для прямого удара кулаком в лицо. Оскар непроизвольно зажмурился и напряг мышцы. Однако удара не последовало и, выждав несколько секунд, парень осторожно приоткрыл один глаз.

Берингер стоял на том же месте. Даже лицо его сохраняло прежнее выражение. И только тоненькая струйка крови стекала по его виску. Затем его рот приоткрылся, словно ростовщик хотел что-то добавить к сказанному, но ни звука не слетело с его губ. А в следующее мгновение его тело повалилось на мостовую.

Оскар едва успел откатиться в сторону, прежде чем туша Берингера рухнула рядом с ним. А следом один из головорезов, окруживших парня, внезапно вскрикнул. За ним — еще один. Третий бандит схватился за локоть, четвертый — за живот. Затем еще один с глухим стоном опустился на колени, обхватив руками разбитую голову.

Что происходит?

Сквозь шум дождя Оскар услышал короткий шипящий свист. Что-то пронеслось в воздухе, и сразу же послышался глухой удар. На этот раз досталось Паромщику. С воплем тот схватился за горло и отшатнулся назад. Небольшой предмет скатился в водосточную канаву неподалеку от Оскара.

Галька. Самая обыкновенная галька!

Членов банды охватила паника. Тот, кто их обстреливал, выбрал отменную позицию. В темноте, да еще и при такой погоде, при всем желании невозможно было хоть что-нибудь разглядеть. Все больше сообщ­ников Берингера выходило из строя.

Наконец Черный Паромщик, загнанно озираясь по сторонам, сдавленным голосом велел им отступить. Пригибаясь, он схватил Берингера за ноги и поволок его по брусчатке, словно мокрый мешок. С проклятиями и стонами за ним последовали остальные бойцы.

Только удалившись на безопасное расстояние, они принялись изрыгать страшные проклятия и угрозы — и это продолжалось до тех пор, пока мрачная процессия не скрылась за ближайшим углом.

Вокруг больше никого не было. Оскар вскочил на ноги. Его одежда промокла до нитки, болела и ныла каждая косточка. Скула совершенно онемела и стремительно распухала. Осмотревшись вокруг, он заметил смутное движение на крыше пивной. Затем шевельнулась тень на крыше дома напротив. Потом из ниши рядом со входом в заведение вынырнула худенькая фигурка, бросилась к нему и подхватила под руки.

Оскар не мог опомниться от удивления.

— Мышонок!

— У тебя все на месте, дружище? — На измазанном грязью лице приятеля появилась ухмылка.

— Что ты тут делаешь?

— Тебя поджидаю, что ж еще?

Словно из ниоткуда вынырнули остальные — Лена, Вилли и Берт. Мокрые и перемазанные с ног до головы, но с торжествующим видом. Только у Лены было озабоченное лицо. Она немедленно извлекла из кармана грязный носовой платок и попыталась остановить кровь, сочившуюся из разбитых губ Оскара.

— Тебе очень больно?

— Терпимо. Всего лишь парочка синяков и ссадина. До свадьбы заживет. — Он попытался улыбнуться, но скулу пронзила острая боль. — Как вы здесь оказались? Я думал, вы все давным-давно дома.

— Не могли же мы бросить тебя на растерзание этому кровопийце! И еще не было случая, чтобы мы сдались без борьбы. — Ежик коротких волос на голове у Вилли намок так, что блестел в свете уличного фонаря. — Едва мы вышли из «Хольцфеллера», как сразу же заняли позиции. Берингер не стал бы тебя лупцевать на глазах у всей пивной. Такие делишки он предпочитает обделывать без свидетелей. На заднем дворе нашлась крупная галька, мы набили ею карманы и взобрались на крыши.

— Жаль, что мы не смогли начать раньше, — пояснил Берт, потрясая своей рогаткой. — Пришлось дожидаться, пока ты окажешься вне зоны обстрела.

— Вы, парни, задали им первоклассную трепку, — признал Оскар. — Рогатка — серьезное оружие, если уметь с ним как следует обращаться.

— Перед тобой лучшие стрелки северного Берлина, — свирепо улыбнулся Берт. — Эти гориллы разбежались, как трусливые кролики.

— Все, кроме Берингера, — добавил Мышонок. — Тот еще не скоро придет в себя. Кто в него угодил?

— Я, — смущенно пробормотала Лена. — Но я, собственно, целилась в плечо…

— Отличный выстрел! — похвалил Вилли. — Думаю, за всю свою боксерскую карьеру он не получал такого удара.

— Надеюсь, все обойдется, и у вас не возникнут проблемы из-за сегодняшней стрельбы, — хмурясь, сказал Оскар. — Конечно, опознать вас Берингер не мог, но когда он сложит два и два, то мгновенно сообразит, кто заставил его ретироваться.

— Плевать, даже если и так.

Мышонок с форсом сплюнул сквозь зубы на мок­рый тротуар.

— Доказать он ничего не сможет, а мы будем все отрицать. Не думай об этом. Это тебе следует волноваться, потому что ты у него на крючке. Он не оставит тебя в покое, пока ты не вернешь ему долг.

— Я отдал ему все деньги.

— Невероятно!

— Все до последнего пфеннига. Мы окончательно рассчитались. И вас это тоже касается. Я намерен выплатить ваши долги. Старый паук получит свое, а вы навсегда избавитесь от его власти. Еще не знаю как, но необходимую сумму я раздобуду. Это самое малое, что я могу для вас сделать.

Оскар окинул быстрым взглядом лица своих спутников.

— Вы лучшие друзья, какие у меня когда-либо были, — растроганно проговорил он. — Спасибо, что выручили, иначе даже не знаю, чем бы все это кончилось…

3

На следующий день Оскар проснулся с таким ощущением, будто его переехал скорый поезд. Болела каждая мышца, каждая связка и каждый сустав. Он открыл глаза и обнаружил, что солнце уже взошло. В комнату через окно проникали его первые еще нежаркие лучи, теплое пятно солнечного света лежало на одеяле. Через приоткрытое окно доносился щебет птиц в саду.

Юноша приподнялся на кровати и со стоном потянулся. Несмотря на вчерашнее приключение, спал он крепко. Толстая перина и чувство защищенности и покоя в доме хозяина сделали свое дело. Зевая во весь рот, он спустил ноги с кровати и произвел ревизию собственного тела. Травмы оказались умеренными. Несколько синяков и ссадин — вот и все. Через день-другой от них не останется ни следа. По-настоящему болела только скула в том месте, куда угодил кулак Берингера. Оскар ощупал свое лицо и почувствовал под пальцами припухлость. Сейчас там наверняка красуется внушительный фингал, ясно и без всякого зеркала.

В следующую минуту он и думать забыл об этом, потому что с улицы донесся неторопливо приближающийся перестук конских стук копыт. Вскоре к фырканью лошадей примешались мужские голоса. Заинтригованный, юноша спрыгнул с постели и распахнул окно пошире.

У подъезда остановился фаэтон, запряженный парой великолепных лошадей. Из экипажа вышли двое мужчин. Стройные, подтянутые и мускулистые, они производили впечатление уроженцев юга. Одному из них было лет шестьдесят на вид. Смуглое и обветренное лицо, коротко остриженные седые волосы, топорщащаяся борода, из-за которой его можно было принять за пирата. Его спутник выглядел значительно моложе и был одет куда лучше. Костюм отличного покроя, крахмальные манжеты и шелковый галстук, и все это великолепие завершал новехонький сверкающий цилиндр. Оба курили, но как только отворилась входная дверь, погасили свои сигары.

Оскар пристально наблюдал, как Карл Фридрих фон Гумбольдт приветствует ранних посетителей. По сравнению с обоими, его хозяин выглядел великаном. Облаченный в индийский узорчатый халат до пят, с косичкой на затылке, заплетенной на китайский манер, он производил весьма экзотическое впечатление. Однако, несмотря на эксцентричный облик, он был человеком в высшей степени учтивым.

— Доброе утро, господа! — услышал Оскар.

— Господин фон Гумбольдт? — спросил моложавый мужчина.

— С кем имею честь?

— Позвольте представиться: меня зовут Ставрос Никомедес. — Молодой человек шагнул к Гумбольдту и протянул ему руку. — Я судовладелец, а этот человек — один из моих капитанов, его имя — Димитриос Фогиацис. Я хотел бы сделать вам некое деловое предложение.

Гумбольдт осмотрел обоих мужчин с ног до головы, затем пожал так и остававшуюся протянутой руку Никомедеса.

— Значит, вы по делу? Слава Богу, а то я уж было решил, что вы из газеты. Этот репортеришка Фриц Фердинанд становится просто невыносимым. Прошу вас, проходите. У вас есть багаж?

— Нет, благодарим. Мы все оставили в гостинице.

— Отлично. Тогда — следуйте за мной!

Оскар дождался, пока хозяин вместе с посетителями скроются в доме, и захлопнул окно. На его лице отразилось неописуемое облегчение — ведь поначалу он решил, что оба ранних гостя из жандармерии, и явились они по поводу вчерашней потасовки у пивной. К счастью, этот визит не имел к нему никакого отношения, хотя он был совсем не прочь выяснить, как в дальнейшем будут разворачиваться события внизу.

Он бросился к умывальнику, ополоснул лицо, по­чистил зубы и тщательно причесался. Он надел брюки и уже натягивал рубашку, когда раздался стук в дверь его комнаты.

— Войдите! — крикнул Оскар.

Дверь открылась, и в проеме возникла фигура Шарлотты. Солнечный луч вспыхнул золотом в светлых волосах девушки.

— Доброе утро, — сказала она. — Как спалось?

Оскар прижал к щеке губку — надеясь, что Шарлотта не заметит фингал.

— Отлично. А тебе?

Девушка пристально посмотрела на него, и ее улыбка испарилась. Она поспешно вошла в комнату, прикрыла за собой дверь и остановилась перед Оскаром. Взгляд ее стал колючим, а крепко сжатые губы не сулили ничего хорошего. У Шарлотты всегда появлялось такое выражение, когда ему случалось что-нибудь натворить.

Оскар тяжело вздохнул. И как, спрашивается, он рассчитывал скрыть следы своих вчерашних похож­дений?

— Ты выглядишь ужасающе. Что случилось?

— Небольшое происшествие. Чистая случайность. Поскользнулся после дождя и слегка ушибся.

— Происшествие? Это просто смешно!

— Хорошо. Что же тогда случилось, по-твоему? — вяло огрызнулся он.

— Я знаю, что вчера ты тайком улизнул из дома. Я видела, как ты перелезал через стену сада.

— Да, и что тут такого? Просто захотелось немного прогуляться, размять ноги перед сном. Когда я вернулся, все уже спали. Я не стал поднимать на ноги весь дом, и поэтому не зажигал свет. Внизу, в холле, я натк­нулся на колонну и потом еще…

— Не морочь мне голову! Тебя избили, — решительно пресекла его беспомощное вранье Шарлотта. Девушка шагнула к Оскару, отвела от его щеки руку с губкой и внимательно осмотрела синяк и ссадину. Качая головой, она заявила:

— Ты снова наведался к своим старым приятелям. Разве я не говорила тебе тысячу раз, что не следует этого делать?

Оскар быстро прикинул, стоит ли продолжать все отрицать, но пришел к выводу, что Шарлотта слишком умна, чтобы ему удалось обвести ее вокруг пальца. Он снова вздохнул.

— Ну ладно, допустим, я повидался с друзьями, и что из того? Я всего лишь хотел сообщить им, что жив-здоров, и что у меня все в порядке. Я целую вечность не виделся с ними. Представляешь, они решили, что я погиб!

— Судя по тому, как ты сейчас выглядишь, дело к тому и шло. Что случилось?

— Небольшая неприятность с одним ростовщиком-кровопийцей, но все уже позади. Я давно был должен ему, и вернул деньги. Мы теперь в расчете. И дело с концом.

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверила? А откуда тогда фингал на твоей физиономии?.. Ох, и зачем я только вмешиваюсь! Ты все равно все пропускаешь мимо ушей. Но сейчас я скажу тебе одну-единственную вещь: если мой дядя увидит тебя таким, как сейчас, он в два счета вышвырнет тебя из своего дома. Разве он не запретил тебе встречаться с этими людьми?

— Ты ничего не понимаешь, — насупился Оскар. — Мои друзья для меня — больше, чем семья. Я не могу начать новую жизнь и зачеркнуть старую, будто ее вовсе не было. Я обязан был повидаться с ними. Мне очень жаль, если мне не всегда удается вести себя так, как тебе хотелось бы…

— Разве я это имела в виду? Я просто беспокоюсь за тебя!

Глаза обманывают его, или девушка в самом деле слегка покраснела?

Шарлотта тем временем резко сменила тему:

— Но это ничего не значит, потому что проблема остается проблемой. Дядюшка хочет, чтобы мы оба спустились вниз. У него посетители, и он настаивает, чтобы мы с ними познакомились. И как ты себе это представляешь?

Она обвела взглядом комнату и вдруг воскликнула:

— У меня идея! Подожди, я мигом вернусь.

Девушка скрылась за дверью. Оскар слышал, как она поднимается в свою комнату, расположенную этажом выше, ее торопливые шаги и звуки передвигаемых ящиков. Мысль о том, что Шарлотта беспокоится о нем, вызвала у него странное, но приятное чувство. Оно возникало у него и раньше, во время экспедиции в Перу, однако он не позволял ему превратиться в нечто большее.

Наконец Шарлотта вернулась и снова плотно закрыла дверь.

— Вставай, — скомандовала она, — и садись поближе к свету. Я в два счета приведу тебя в порядок.

Оскар недоверчиво уставился на то, что находилось в руках у Шарлотты.

— Косметика? — спросил он.

— Именно. Обычная пудра. Надо же что-то делать с этим ужасным синяком.

Она протянула ему карманное зеркальце. То, что Оскар увидел в нем, заставило его испуганно отшатнуться. Вся его левая щека была густо-синей с фиолетовым отливом. Примерно так он выглядел бы, если б угодил лицом в черничный пирог. В испуге он опус­тился на стул. Может, стоило бы попросить, чтобы над умывальником в его комнате прикрепили хоть какое-нибудь зеркало?

Тем временем Шарлотта без лишних слов принялась обрабатывать его кисточками и ватными тампонами. Раньше он ни за что не согласился бы подверг­нуться подобной процедуре, но сейчас, похоже, выбора не было. А еще через минуту-другую ему даже стало нравиться. Девушка действовала умело и проворно, и Оскар наслаждался тем, что она так близко от него. Легкий запах лаванды щекотал ему ноздри. Это духи или Шарлотта сама так пахнет?

Ему ужасно хотелось сказать хоть какую-то любезность, но ничего не приходило в голову. Хоть это и смешно, но в ее присутствии Оскар всегда немного робел, а ведь в своем районе он слыл настоящим Казановой. Вероятно, все дело в том, что Шарлотта слишком умна и видит его насквозь. Так или иначе, но с ней он чувствовал себя не так, как с другими девушками.

Через пять минут Шарлотта закончила.

— Я думаю, получилось неплохо.

Она снова протянула ему зеркальце. Оскар повернул голову: действительно отлично! Кроме легкого оте­ка, ничего не заметно. Он хотел было ее поблагодарить, но Шарлотта убрала зеркальце в карман и строго сказала:

— У нас нет времени на болтовню. Гумбольдт уже ждет. Надевай ботинки и бегом вниз!

4

Дверь в библиотеку была широко распахнута. Оскар нервно пригладил волосы и переступил порог помещения.

— Ну, наконец-то! — воскликнул ученый. — Долго же ты собирался… Господин Никомедес, позвольте вам представить моих верных спутников. Это Элиза Молина, моя племянница Шарлотта и мой слуга Оскар. И конечно же, Вилма, которая тоже принимала участие в нашей экспедиции в Южную Америку и оказала нам немало поистине бесценных услуг.

В корзинке под столом сидела киви, внимательно наблюдая за происходящим. Гумбольдт взял банку с кормом и бросил птице маленький кусочек лакомства. Птица с жадностью проглотила угощение.

— Очень рад. — Никомедес горячо пожал руки всем, за исключением Вилмы. — Довольно не­обычный состав для исследовательской экспедиции, но мы ведь живем в необычное время.

— Абсолютно с вами согласен, — подхватил Гумбольдт.

— У вас поразительное собрание географических карт, — похвалил Никомедес. — Ваши атласы — как старинные, так и новейшие, — отличного качества. Вы позволите?

— Да-да, прошу вас.

Судовладелец снял с полки одну из книг, полистал и аккуратно водворил на место.

— Насколько я могу судить по именам, вы, господа, оба из Греции? — спросил Гумбольдт.

— Мы с капитаном Фогиацисом из Афин. Прибыли вчера вечером экспрессом «Эллада». Поездка была долгой и весьма утомительной.

Гумбольдт указал гостям на кресла.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — сказал он. — Должен заметить, вы превосходно владеете немецким.

— Благодарю. — Никомедес казался польщенным. — У меня была возможность посещать одну из лучших школ в Афинах. Мой преподаватель английского и немецкого был родом из Гамбурга.

— Могу я узнать, кто рекомендовал вам обратиться ко мне?

— Ваша известность и заслуги не нуждаются в рекомендациях. О вас ходят легенды, ваши публикации вызывают жаркие споры в ученом мире… Из газет мне довелось узнать, что в будущем вы намерены оказывать услуги частным лицам и компаниям. И прежде всего тем, кто столкнулся с… э-э… не совсем обычными проблемами. Когда статья с вашим заявлением попалась мне на глаза, я мгновенно понял: вы — тот самый человек, который нам нужен.

Он бросил многозначительный взгляд на своего спутника.

— Надеюсь, что смогу оправдать ваши ожидания, — с улыбкой проговорил Гумбольдт. — Но сразу оговорюсь: чудес мы не творим.

— И все же это именно то, на что мы надеемся. Я имею в виду, что вы — именно тот человек, который способен сделать невозможное возможным.

Гумбольдт пожал плечами.

— Такого рода предпринимательство для меня в новинку. Скажу прямо — вы мой первый клиент с того момента, как я покончил со сворой замшелых университетских рептилий. Но у меня действительно имеется большой опыт в исследовании необычных и уникальных феноменов. И можете быть уверены — если я соглашусь взяться за ваш случай, то посвящу ему все свое время и силы.

— Честно говоря, ни к кому другому я бы и не рискнул обратиться с нашей проблемой. — Судовладелец понизил голос. — Информация, с которой я хочу вас ознакомить, требует высочайшей степени секретности. Ни единое слово из нашего разговора не должно выйти за пределы этих стен.

— Можете полностью нам довериться, мы умеем хранить тайны.

Никомедес умолк. После минутной паузы, он снова заговорил:

— То, что я сейчас расскажу, покажется вам странным, но уверяю вас, все это — чистейшая правда.

Гумбольдт улыбнулся.

— За свою довольно долгую жизнь я повидал много странных вещей.

Элиза, незадолго до того покинувшая библиотеку, вернулась с подносом, уставленным напитками и за­кус­ками. На столе появились графины с водой и фруктовыми соками, хрустальные бокалы, тарелочки со сдобным и солоноватым печеньем.

— Что изволят пить господа: воду, соки, коньяк?

— Благодарю, — отрицательно покачал головой Никомедес. — Для спиртного, пожалуй, рановато. Но это касается только меня — возможно, мой спутник не откажется от рюмки водки, у него до сих пор не в порядке нервы. Он немало пережил, можете мне по­верить.

Пока Элиза наполняла рюмку для пожилого посетителя, Оскар исподтишка рассматривал греческого капитана. В облике старого морского волка чувствовалась глубокая надломленность: пальцы его крепких рук подрагивали, глаза словно были обращены внутрь. Что такого могло случиться с мужественным моряком?

— Не знаю, говорит ли вам о чем-либо мое имя, — начал Никомедес. — Наша семья владеет одной из крупнейших в Греции судоходных компаний. Ее основал мой дед. В настоящее время мой отец возглавляет компанию, а я уже в течение двух лет являюсь его младшим партнером. Нам принадлежат пятнадцать пароходов, причем десять из них постоянно находятся в море. Наша деятельность распространяется на по­бережья Пелопоннеса, остров Крит и прилегающие мелкие острова. Также мы регулярно осуществляем гру­зовые перевозки на Кипр. Наши суда доставляют продовольствие, древесину, сталь, уголь и прочие грузы. Маршрут между афинским портом Пирей и островом Крит полностью контролируется нашей компанией. Именно на этом маршруте в последнее время пропали три наших корабля. Это очень серьезная потеря.

— Пропали? — Гумбольдт приподнял бровь. — Пропасть может кошелек, шляпа или трость, но пароход? Что это были за суда?

— Пароход «Корнелия» имел в длину сорок пять метров и брал на борт около двухсот тонн груза, — ответил Никомедес. — Мощность паровой машины шестьсот лошадиных сил, средняя скорость — четырнадцать узлов. Другие два корабля были еще крупнее. Груз состоял преимущественно из рельсов для строительства железной дроги, которое ведется на Крите. Все суда были достаточно прочны и обладали отличными мореходными качествами. Даже тот шторм, во время которого погибла «Корнелия», не представлял для них серьезной угрозы. — Он отпил глоток воды со льдом. — Капитан Фогиацис командовал «Корнелией» в день ее гибели, и ему единственному из всего экипажа удалось выжить. По его словам, судно в разгар бури атаковало неведомое морское чудовище, однако ни мой отец, ни мой дед этому не верят. Они уверены, что Фогиацис, несмотря на его безупречную репутацию, в тот день напился и посадил «Корнелию» на рифы. — Молодой человек бросил сочувственный взгляд на капитана. — Но я знаю Димитриоса Фогиациса с детства. Он порой брал меня с собой в плавания, и уж кому-кому, но мне бы он лгать не стал.

Гумбольдт некоторое время задумчиво разглядывал обоих посетителей, а затем встал и направился к стойке с картами.

— Прежде чем мы займемся чудовищем, я хотел бы точно знать, где произошла катастрофа.

Он извлек свернутую в трубку карту восточной части Средиземного моря, вернулся к посетителям и расстегнул кожаные ремешки, стягивавшие тугой рулон.

— Здесь у нас остров Крит и прилегающие к нему морские районы.

Он развернул карту на столе и провел рукой по глянцевитой бумаге, наклеенной на грубый холст. Карта была основательно потерта — видимо, ею часто пользовались. Оскару пришлось наклониться, чтобы рассмотреть сотни мелких островов на голубой глади. Казалось, в карту кто-то выстрелил из дробовика.

— Боже, да тут их видимо-невидимо! — удивился он. — Надо быть настоящим знатоком, чтобы провести судно через такую кашу!

— Это архипелаг Киклады, — пояснил Никомедес. — Плавание в этих водах под силу лишь самым опытным капитанам. Там повсюду разбросаны рифы и скалы, многие из них скрыты под поверхностью моря и совершенно неразличимы. Для тех, кто не знаком с этим районом Средиземноморья, попасть туда равносильно самоубийству. Но искушенные мореходы ориентируются по положению различных островов, как по вешкам фарватера. К тому же, все они заметно отличаются по форме рельефа, и перепутать их практически невозможно.

— А в темное время суток? — Гумбольдт быстро взглянул на судовладельца.

Никомедес кивнул.

— Разумеется, плавание по ночам среди Киклад строго запрещено. Но сроки доставки грузов порой вынуждают продолжать навигацию в темноте. С этим справляются только самые опытные судоводители. На большинстве островов установлены маяки, огни которых различимы на большом расстоянии. Однако это ненамного снижает степень риска.

— Где именно произошла катастрофа?

Никомедес жестом подозвал Фогиациса. Мужчина тяжело поднялся и шагнул к столу с картой. Только сейчас Оскар заметил, что капитан передвигается не без труда. Были ли причиной тому пережитое кораблекрушение или возраст и болезни, трудно сказать. Едва взглянув на карту, Фогиацис указал на небольшую группу островов южнее Крита.

Гумбольдт нахмурился.

— Санторини?

Грек утвердительно кивнул и произнес несколько фраз по-гречески, из которых Оскар не понял ни слова. Похоже, и Гумбольдт тоже. Обернувшись к Шарлотте, он попросил:

— Тебе не трудно принести сюда лингафон? Ты знаешь, где он хранится.

— В металлическом шкафчике в подвале. Я мигом. — С этими словами девушка вышла.

— Лингафон? — Никомедес с недоумением уставился на ученого.

— Я хотел бы избавиться от некоторых проблем с различиями в наших языках, — ответил Гумбольдт. — Мой греческий довольно плох, поэтому мне хо­телось бы услышать о фактической стороне событий непосредственно из уст капитана. У меня есть специальный аппарат, который моментально выполнит перевод. Немного терпения — через минуту-другую моя племянница принесет его сюда.

Пока Шарлотта отсутствовала, Элиза попотчевала капитана еще одной рюмкой водки, а Оскар тем временем разглядывал карту.

— У этих островов странная форма, — заметил он, ведя пальцем вдоль береговой линии острова Ти­ра. — Они выглядят так, словно в прошлом были одним целым.

— Ты прав, — отозвался Никомедес. — Архипелаг Санторини когда-то представлял собой единый и гораздо более крупный остров. Примерно в 1600 году до нашей эры во время чудовищного извержения вулкана он буквально раскололся пополам. Кое-кто даже полагает, что при этом произошел взрыв невероятной силы, который и вызвал цунами, опустошившее все Восточное Средиземноморье, и прежде всего южное побережье острова Крит. Это, вероятно, и стало причиной заката цветущей Минойской цивилизации, существовавшей с третьего по середину второго тысячелетий до нашей эры.

Оскар тут же навострил уши.

— Минойская цивилизация? Та самая, что возвела дворец царя Миноса?

— О, да вы, молодой человек, настоящий знаток старых мифов! — Никомедес улыбнулся. — Дворец на самом деле существовал на Крите, сохранилась даже циклопическая кладка его фундамента. Величественное строение впечатляющих размеров.

— А Лабиринт? А Тесей и Ариадна? А Минотавр? Они тоже существовали?

Никомедес улыбнулся.

— В отношении существа, считавшегося наполовину быком, наполовину человеком, у меня большие сомнения. Но Лабиринт — реальность. Он расположен в тридцати километрах юго-западнее Кносского дворца, в горах, поблизости от небольшого городка. Это система пещер длиной в два с половиной километра, состоящая из множества ходов, многократно пересекающих друг друга под самыми причудливыми углами и нередко оканчивающихся завалами и тупиками. Там царит полная тьма, и заблудиться проще простого.

Оскар опустился на диван. Он-то думал, что история с Тесеем, царем Миносом и Ариадной — всего лишь старая сказка.

— Откуда тебе известно о Миносе? — насмешливо полюбопытствовал Гумбольдт.

— «Мифы классической древности» Густава Шва­ба, — пробормотал Оскар. — Я нашел эту книгу здесь, в вашей библиотеке. Только ее мне удалось одолеть от начала до конца. Надеюсь, вы не сердитесь на меня за то, что я ее взял?

Гумбольдт потрепал его по плечу.

— Если это пополнило твое классическое образование, я вовсе не против. Но убедительно прошу — обращайся с Густавом Швабом поаккуратнее, это уникальное первое издание!

Оскар смутился, но, к счастью, вернулась Шарлотта, неся перед собой небольшой ящичек с раструбом на передней панели, массой кнопок и светящихся индикаторов. Это и был лингафон — создание ученого, намного опередившего свое время.

Гумбольдт взял прибор и попросил капитана накинуть на шею кожаный ремень, соединенный с ящичком. Затем надел на него наушники и указал на раструб, в который следовало говорить. Фогиацис выглядел озадаченным, но после того, как Никомедес растолковал ему, что аппарат необходим для перевода с греческого, успокоился. Гумбольдт проверил, верно ли расположен прибор и включил его. Раздался негромкий свист. Капитан вздрогнул.

— Не беспокойтесь, — мягко произнес Гумбольдт. — Аппарат нуждается в настройке. Будьте любезны, посчитайте от одного до десяти!

— Эна, дио, триа… — начал отсчитывать по-гре­чес­ки Фогиацис.

Гумбольдт взглянул на световые индикаторы и удовлетворенно кивнул.

— Прекрасно, — сказал он. — Теперь мы сможем полностью понять друг друга.

Брови капитана взметнулись вверх.

— Это… это просто невероятно, — прозвучал из лингафона голос моряка. — Оказывается, я вас понимаю, а ваш голос звучит так, будто вы находитесь прямо в моей голове. Ставрос, ты тоже должен это услышать!

Он снял наушники и протянул молодому человеку.

У Оскара изумление посетителей вызвало улыбку. Он еще не забыл, как сам впервые столкнулся с лингафоном. Тогда все происходящее показалось ему волшебством.

— Невероятно, — произнес Никомедес, услышав, как в наушниках звучат на немецком слова капитана, говорившего по-гречески. — Это изобретение на десять голов превосходит фонограф прославленного американца Эдисона. Почему бы вам не представить его на Всемирной выставке в Чикаго? Вы, несомненно, получили бы высшую награду.

Гумбольдт отмахнулся:

— Награды меня интересуют меньше всего. Довольно и того, что прибор вполне справляется со своей задачей. Но теперь пора вернуться к вашей истории. Почтенный капитан, поведайте нам во всех подробностях — что случилось с вами в ночь кораблекрушения?

5

В это же время в Афинах

Дом располагался на холме, высоко над кварталами древнего города. Великолепный, как дворец, он был окружен роскошным садом цветущих апельсиновых деревьев и полон благоухания кипарисов. Прямо напротив фасада особняка, в каких-то двух километ­рах, в безоблачное небо устремлялись мраморные колонны Афинского акрополя. Ласточки и стрижи кружили вокруг храма Афины Паллады — Парфенона, наполняя воздух резкими криками. В открытые окна проникал густой аромат роз, вдали слышался перезвон церковных колоколов, зовущих прихожан к службе.

Пожилой господин задернул шторы и заковылял обратно к письменному столу. Его голова, сидящая на тонкой, морщинистой, как у черепахи, шее, казалось, весит пару центнеров. Жидкие волосы, обрамляющие внушительную плешь, походили на лавровый венец. Кряхтя, он опустился на стул, извлек из кармана ключ и отпер верхний ящик стола. Внутри не было ничего, кроме старого, измятого и грязного письма. Бумага его была изъедена временем, сыростью и морской солью, почерк писавшего дрожал, чернила расплывались. Господин пробежал взглядом несколько строк и прикрыл веки.

Спустя время он открыл глаза и запер ящик.

— Зови его! — хрипло произнес он.

Слуга поклонился, затем открыл дверь и сказал человеку, находившемуся в приемной:

— Ваше превосходительство вас ожидает.

В затемненную комнату вошел человек странного вида. На нем была широкополая шляпа, глубоко на­двинутая на лоб и затенявшая глаза. На узком сухом лице резко выделялся крючковатый нос, похожий на ястребиный клюв. Он был высок, строен и передвигался с гибкой грацией хищного животного.

Сделав несколько шагов, мужчина остановился. Пожилой господин некоторое время внимательно изу­чал его. Человек этот явно был чужаком в Афинах, но никто не мог бы сказать, из какой страны он прибыл и к какой национальности принадлежит. Кое-кто считал его норвежцем, но был ли он действительно родом из Норвегии, оставалось тайной. Пожилой господин жестом велел слуге удалиться. Посетитель дождался, пока дверь плотно закроется, и осведомился:

— Значит, это вы вызвали меня?

Его голос звучал, как шелест осенней листвы.

Пожилой мужчина вскинул острый подбородок.

— Мне рекомендовали вас как одного из самых опытных и надежных специалистов в вашем ремесле. Как человека, который выполняет порученные ему дела с предельной точностью.

— Возможно, так оно и есть.

— Очень хорошо. Именно это мне и требуется: максимальная конфиденциальность и деликатность.

— Что вы намерены поручить мне?

— Необходимо кое-кого убрать с моего пути.

— О ком именно идет речь?

Пожилой господин бросил на стол номер газеты, развернутой на третьей полосе, и указал на иллюстрацию рядом с пространной статьей.

— Видите этого человека? У меня есть все основания думать, что он способен доставить мне большие неприятности.

Норвежец шагнул к столу и пристально вгляделся в газетное фото.

— Ученый?

Пожилой господин закашлялся, отпил глоток воды и тщательно промокнул губы салфеткой.

— Он не просто кабинетный ученый, а исследователь, изобретатель и путешественник, объездивший весь мир. С недавних пор он стал предлагать различным фирмам свои услуги в разрешении… э-э… ну, скажем, необычных проблем. Таких, с какими ни один другой специалист не в состоянии справиться. Только что этот человек получил заказ расследовать одно дело. И если он добьется успеха, это поставит в крайне затруднительное положение меня и моих компаньонов. Поэтому он должен исчезнуть, и как можно быстрее.

Норвежец склонился над газетой, достал мощную лупу и тщательно изучил изображение.

— Карл Фридрих фон Гумбольдт… — задумчиво проговорил он, и тут же добавил: — Я полагаю, он не из тех людей, которых легко лишить жизни.

— Именно поэтому я и обратился к вам, — перебил пожилой господин. — Я навел справки об этом Гум­больдте. О нем ходят настоящие легенды. Он мастер боевых искусств и любитель приключений. Он постоянно держит при себе целый арсенал обычного и не­обычного оружия. Болтают, что у него есть даже летательный аппарат.

— Любопытно, ничего не скажешь, — заметил чужеземец. — Значит, вы хотите, чтобы я отправился в Германию?

— Нет. — Пожилой господин снова закашлялся, и на этот раз приступ кашля оказался более продолжительным. — У нас есть основания предполагать, что в самом скором времени он прибудет в Афины. Вероятно, в ближайшие дни. Все, что от вас требуется — быть начеку и по прибытии немедленно уничтожить ученого. Крайне важно, чтобы все произошло без свидетелей и шумихи в прессе. Лучше всего, если смерть Гумбольд­та будет выглядеть как банальный несчастный случай.

— Разумеется. Несчастные случаи — наша специализация. — Норвежец выпрямился. — Но есть еще одно обстоятельство, о котором вы должны знать.

Пожилой господин поднял бровь.

— Какое же?

— Возможно, вы слышали, что я принадлежу к ордену ассасинов. Их считают всего лишь ловкими и коварными исполнителями заказных убийств, но на самом деле это древний орден, существующий в глубокой тайне на протяжении многих веков, а его члены обязаны придерживаться особого кодекса чести. Так вот: если некто заказывает нам убийство, то в дальнейшем он уже не может изменить свое ре­шение.

— Это мне известно.

— Я хочу только одного: чтобы вы еще раз подумали о возможных последствиях, прежде чем я приму ваш заказ. Вы не сможете отозвать его, даже если затраты превзойдут ваши финансовые возможности или в ходе операции вы передумаете. А мы не сможем вам гарантировать, что при выполнении заказа не возникнут сопутствующие потери.

— Сопутствующие потери? Что вы имеете в виду?

— Вред, причиненный другим людям, зданиям или предметам. Мы не остановимся ни перед чем, чтобы исключить даже малейшую возможность того, что следы или улики приведут следствие к вам.

Пожилой господин молчал, раздумывая. В том, что говорил Норвежец, крылась какая-то смутная угроза. С другой стороны, что такого исключительного могло произойти? Гумбольдт найдет в Афинах быструю смерть, и никто никогда не узнает, что с ним на самом деле случилось. А опасность, которая исходила от него, росла день ото дня.

— Я согласен, — заявил пожилой господин. — Делайте свое дело. Быстро и, по возможности, безболезненно. Когда все завершится, немедленно доложите мне обо всем.

Норвежец поклонился.

— Как вам будет угодно, — сказал он. — Значит, пора поговорить о моем вознаграждении.

6

— Так вы беретесь за это? — поинтересовался Оскар, когда оба грека покинули дом ученого.

Вместо ответа Гумбольдт указал на стулья, расставленные вокруг стола в библиотеке.

— Присаживайтесь, друзья.

Оскар скользнул взглядом по грудам карт, справочников и рукописей, загромождавших стол. Когда все расселись, ученый неторопливо протер очки и улыбнулся.

— Дорогие мои! — с некоторой торжественностью начал он. — Наша последняя экспедиция завершилась всего несколько месяцев назад, и я все еще колеблюсь: вправе ли я снова подвергать вас риску и заставлять испытывать всевозможные трудности. Но я пришел к выводу, что мы просто обязаны взяться за это дело. И не только потому, что оно любопытно само по себе. Заказ, исходящий от этих двух греков представляется мне отличным стартом для нашего маленького предприятия. Путешествие, которое нам предстоит, не представляет особой сложности, да и возможные опасности не так уж велики.

Оскар насупился.

— Невелики? Но ведь этот капитан без конца толковал о каком-то морском чудовище! Об огромных щупальцах, как щепку, утащивших корабль в пучину! Не знаю, как все обстоит на самом деле, но звучит довольно угрожающе.

Шарлотта издала короткий смешок.

— И ты в самом деле веришь в подобные вещи?

— А ты разве нет?

— Мой дорогой Оскар, я не хочу сказать ничего плохого о твоих любимых приключенческих романах, но нужно оставаться реалистом. Морское чудовище — чистой воды небылица. Вероятность того, что такое создание на самом деле существует, столь же ничтожна, как возможность в ближайшие сто лет слетать на Луну!

Шарлотта снова насмешливо улыбнулась и отбросила прядь белокурых волос, упавшую на лоб.

— А исполинские насекомые в Перуанском высокогорье? Тебе не кажется, что шансы на то, что мы столк­немся там с такими тварями, были еще меньше? И вот еще что. Во-первых, книги о приключениях и фантас­тические романы — разные вещи. А во-вторых — у меня нет ни малейшего желания, не успев перевести дух, отправиться прямиком в лапы очередного монстра.

Шарлотта пренебрежительно фыркнула. Казалось, что их перепалка закончена, внезапно девушке кое-что пришло в голову. Она лукаво прищурилась и спросила:

— А может все дело в том, что ты просто боишься?

— Я? Боюсь? Что за вздор!..

— Во всяком случае, очень смахивает на то. — Шарлотта подбоченилась. — Давай посмотрим на факты. Капитан не дурак выпить. В тот штормовой вечер он, скорее всего, был пьян и по недосмотру посадил свое судно на риф. И люди и пароход погибли, а теперь он пытается избежать ответственности, ссылаясь на некое морское чудовище. Как по мне, то этот случай — как раз для рассмотрения в греческой комиссии по торговому судоходству.

— Если все выглядело так, как ты говоришь, все на свете можно было бы объяснить на пальцах, — проворчал Оскар. — Какая скучища! Что за мир!

Гумбольдт примирительно вскинул руки.

— Стоп, стоп! Прежде чем вы вцепитесь друг другу в волосы, я тоже хотел бы кое-что сказать. Ты, Шарлотта, скорее всего, права. Возможно, капитан был пьян и не существует никакого морского чудовища. Но мы не можем пройти мимо того факта, что причиной катастрофы может послужить нечто иное. Торнадо, элект­рические феномены, необычные аномалии морских течений. — Гумбольдт подался вперед, опираясь на стол. — Но у меня есть иные причины принять этот заказ. Как вам известно, я намерен в ближайшее время усовершенствовать свой воздушный корабль. Лаборатория нуждается в срочном ремонте, и нам необходимо новое оборудование. Все эти вещи стоят немало. Господин Никомедес предложил мне за достоверное выяснение обстоятельств того, что случилось с «Корнелией» и другими судами, значительную сумму. Если нам удастся выяснить, что в действительности произошло 19 мая сего года, мы станем куда более состоятельными людьми. Это дело вместе с патентом на конструкцию воздушного корабля, который я продал графу фон Цеппелину, пополнит нашу кассу. На эти деньги мы сможем жить с комфортом и продолжать наши исследования. Не говоря уже о репутации, которую принесет нашей маленькой фирме выполнение такого поручения. — Ученый хитро подмигнул молодым людям. — И если вы спросите меня, как я оцениваю риск в этом деле, то я назову его допустимым. В принципе, я могу заняться им и сам, но на всякий случай задам вам обоим один-единственный вопрос: вы готовы присоединиться ко мне в этой поездке или остаетесь дома?

— Остаемся… где? — Шарлотта изумленно скрес­тила руки на груди. — Конечно, мы едем! Правда, Оскар?

Оскар глубоко вздохнул. Жгучего желания снова отправиться в путешествие он не испытывал, но и прослыть трусом тоже не хотел.

— А то как же, — буркнул он.

— Ну и прекрасно! — Гумбольдт оживленно потер руки. — Тогда мы можем сразу перейти к следующему пункту. Я проверил информацию о судовладельце, и выяснил, что он более чем кредитоспособен. Семья Никомедес считается одной из богатейших и влиятельнейших в Греции. Ей принадлежат не только торговые корабли, но и целый флот рыболовецких судов, а также связанные с этим промыслом предприятия — консервные заводы, складские помещения, предприятия по транспортировке, целая торговая сеть. — Гумбольдт вздохнул. — М-да, а ведь это будущее, мои дорогие: консервированная рыба на столе в любую минуту, когда захочется. А также моллюски и даже водоросли.

Шарлотта брезгливо сморщила нос. Оскар же, наоборот, ничего не имел против рыбных консервов. Когда ты голоден, все кажется невероятно вкусным, даже какое-нибудь неведомое морское существо, плавающее в масле в жестяной банке.

— Завтра мы извлечем на свет божий «Пачакутек», спрятанный в стоге сена в Шпандау, — продолжал ученый. — Наш корабль, должно быть, уже соскучился по ветру и облакам. Наша первая цель — Афины. — Он указал точку на карте. — По словам Никомедеса, другие судоходные компании также в последнее время несут потери. Общее количество исчезнувших или внезапно затонувших кораблей достигло дюжины. Есть и еще одно странное обстоятельство: среди них нет ни одного с деревянным корпусом — только металлические суда. Известия о пропажах поступили с островов Милос, Иос и Анафи, расположенных в Критском море и относящихся к Кикладскому архипелагу. По­этому исходным пунктом нашего расследования станет комиссия по судоходству в Афинах.

— А как же морское чудовище? — спросил Оскар. — Может, все-таки стоит попытаться выяснить, не сталкивался ли кто-нибудь и раньше с подобным жутким существом?

— Неплохая идея, — одобрил Гумбольдт. — К счастью, в Афинах расположен крупнейший в Средиземноморье институт морской биологии. И хоть шансы узнать там что-либо новое о морских монстрах невелики, именно туда мы и направимся после комиссии по судоходству.

— А почему бы нам не поехать поездом? — поинтересовалась Шарлотта. — Мы могли бы сделать это вместе с нашими гостями из Греции и в пути получить от них самую полную информацию. Что, если капитан вспомнит еще какие-нибудь обстоятельства происшедшего?

— Я бы не против, но есть причина, по которой я предпочитаю путешествовать по воздуху.

— Да? И какая же?

— Мне кажется, что нам следует прибыть в Афины раньше наших работодателей. Во время нашей беседы Никомедес сказал кое-что такое, что заставило меня насторожиться. Он заявил, что наше расследование может далеко не везде пользоваться поддержкой. Что конкретно он имел в виду, я так и не смог от него добиться, но и того, что было сказано, вполне достаточно, чтобы утроить бдительность. — Гумбольдт с полной серьезностью взглянул на собеседников. — Не исключаю, что за нашими заказчиками следят. И было бы совсем неплохо, если бы мы покончили со своими делами в Афинах до того, как Никомедес и Фогиацис туда вернутся. — Он поставил указательный палец на карту, словно обозначая начало маршрута. — Чтобы остаться незамеченными, придется лететь ночью и над малонаселенными местами. Сначала мы перевалим через Альпы, потом спустимся к итальянскому Триесту, затем пересечем Адриатику и горные районы Пелопоннеса. — Его палец описал длинную дугу над морем. — Далее — бросок через Коринфский залив, в результате чего мы сможем без всякой шумихи приземлиться буквально в нескольких километрах от Афин. Я знаю одно местечко среди холмов за Хаидари — это маленький городок, расположенный неподалеку от греческой столицы. Там есть уединенная долина, в которой никто не сможет обнаружить наш воздушный корабль. В Хаидари мы наймем лошадей и отправимся в Афины обычной дорогой. Это совершенно восхитительный город, он вам наверняка понравится.

Элиза скептически взглянула на Гумбольдта.

— А ты не боишься, что кто-нибудь наткнется на «Пачакутек» и улетит на нем?

— Я хорошо знаю эту местность и в прошлом бывал там не раз, — возразил ученый. — Она совершенно безлюдна. Но на случай, если какой-то пастух случайно забредет туда, я оснастил наш корабль некоторыми техническими новшествами, которые в два счета обратят в бегство кого угодно. Так что беспокоиться не о чем.

Ответ ученого не убедил Оскара. Жизнь на берлинской окраине научила его одной простой вещи: в любом деле если что-то может пойти наперекосяк, то чаще всего так и происходит. Эта простая истина уже не раз спасала ему жизнь. Но сейчас он не решался даже думать о том, что это может значить в подобных обстоятельствах.

— Вопросы есть? Нет? Ну, вот и отлично. — Гумбольдт удовлетворенно хлопнул в ладоши. — Тогда обсуждение можно считать законченным. Завтра с утра — в путь. И признаюсь вам — не могу дождаться, когда снова окажусь в Греции. Эти живописные холмы, сухие горные склоны, виноградник, кипарисы, превосходное красное вино… — он неожиданно улыбнулся Элизе. — Остается только покончить с делами. Элиза, ты, как обычно, займись провизией, я соберу оборудование, а вы оба отправляйтесь на чердак и спустите вниз чемоданы. Да поживее — время не ждет!

7

Было уже четыре часа пополудни. Оскар и Шарлотта стояли перед входом на чердак дома Гумбольдта. Вернее, под ним. Располагался он неподалеку от комнаты, которую занимала девушка, но Оскар до сих пор никогда его не замечал — так хорошо был замаскирован вход. Наверх можно было попасть только через потолочный люк с помощью выдвижной деревянной лестницы.

— Ну, вот мы и пришли, — сказала Шарлотта. — Ты можешь подержать лампу?

Она сняла со стены шест с металлическим крюком на конце, подцепила им металлическое кольцо на крышке люка и потянула за него. Сверху выдвинулась закрепленная на пружинах лестница, которую Шарлотта тут же зафиксировала с помощью защелки на полу.

— Не забудь Вилму!

Птица восседала в закрытой корзинке и с нетер­пением поглядывала на обоих молодых людей. Киви недвусмысленно дала понять, что не прочь принять участие в их походе, но поскольку сама не умела подниматься по ступеням, пришлось усадить ее в корзинку.

— Ты уже бывала здесь? — спросил Оскар, возвращая девушке лампу и принимая у нее корзину.

— Очень давно, — ответила Шарлотта, карабкаясь наверх. — Впервые я здесь побывала, когда мне не исполнилось и пяти. Мои родители взяли меня с собой к дяде — это был обычный воскресный визит. Я отчаянно скучала, и тогда Гумбольдт взял меня за руку и отвел сюда. С тех пор этот дом меня просто заворожил. Да что тут говорить — ты сам все увидишь!

Забравшись наверх, Шарлотта захлопнула за собой люк. Оскар тут же выпустил Вилму из корзинки. Киви отправилась обследовать самые отдаленные уголки помещения.

Оскар с удивлением озирался — перед ним был вовсе не пыльный, затянутый паутиной чердак, который он ожидал увидеть. Это помещение достигало пяти метров в ширину и тянулось вдаль метров на двадцать. Все оно было заполнено стеллажами, на полках которых хранилось бесчисленное количество препаратов и экспонатов. Под скатами крыши справа и слева располагались застекленные витрины с окаменелостями, образцами минералов, кристаллами, чучелами редких животных, тотемами, деревянными масками, каменными и терракотовыми статуэтками, деревянной утварью и музыкальными инструментами. Солнечный свет — теплый и золотистый — проникал сюда через широкое мансардное окно, из которого открывался великолепный вид на парки и скверы, расположенные вокруг озера Плетцензее.

Шарлотта погасила лампу.

— Ну, ты не разочарован?

— Да что ты! — воскликнул Оскар. — Я-то думал, что здесь просто-напросто кладовка со старым хламом.

— Плохо же ты знаешь своего хозяина, — возразила девушка. — У Гумбольдта ничего не бывает «просто-напросто». Я не знаю ни одного человека, который бы так педантично поддерживал порядок во всем. По сравнению с дядюшкой, меня можно считать страшной неряхой. Ты только взгляни на эти экспонаты — все тщательно рассортировано, описано и размещено в соответствии с принадлежностью к странам и народам. — Она взяла с полки деревянную маску и приложила ее к лицу. — Это маска колдуна племени маконде из Юго-Восточной Африки. Ее использовали в ритуалах, обеспечивающих плодородие полей и удачную охоту.

Шарлотта вернула маску на место и сняла с соседней полки какую-то изогнутую деревянную штуковину, которая на вид казалась полой. Длинная прорезь пересекала странный предмет во всю его длину.

— Это тамтам, деревянный барабан. Послушай-ка!

Она слегка ударила тонкой палочкой по дереву.

Раздался мелодичный звук.

— Хм… — Оскар озадаченно нахмурился. Тут было безумно интересно, но им необходимо выполнить поручение. — А где же чемоданы? — спросил он. — Что-то я их здесь не вижу.

Шарлотта искоса взглянула на него.

— Я тебе еще не говорила, что ты самый нетерпеливый человек из всех, кого я знаю?

— Говорила, и не раз. — Оскар ухмыльнулся. — И все же, где они?

На губах девушки появилась загадочная улыбка.

— Прежде чем мы займемся чемоданами, я хотела бы кое-что сделать. Элиза утверждает, что где-то здесь находится сундук, в который мы непременно должны заглянуть. Там хранятся несколько предметов, представляющих для нас огромную важность. Вот этот ключ должен к нему подойти.

Она вынула из кармана позеленевший от старости медный ключ с причудливой бородкой.

Сундук — это звучало интригующе. Оскар начал осматриваться, пытаясь обнаружить хоть что-то похожее. Наконец он проговорил:

— Мне кажется, я кое-что вижу в конце прохода между стеллажами. Там темно, но вроде бы стоит какая-то здоровенная штуковина. Давай-ка сходим туда, и посмотрим.

Чтобы добраться туда пришлось пересечь весь чердак из конца в конец. И вот оба стоят перед старинным, окованным железными полосами сундуком — вроде тех, которые то и дело встречаются в книгах о похождениях пиратов. Одного вида этого сундука было достаточно, чтобы Оскар поверил, что в нем скрыта какая-то тайна.

— Думаю, это он и есть. Ну-ка попробуем открыть.

Шарлотта вставила ключ в прорезь замка и с усилием повернула его. Раздался звонкий щелчок. Крышка сундука слегка дрогнула.

— Ну, и что тут у нас?

Волнуясь, они в четыре руки откинули тяже­ленную крышку, и их глазам предстало содержимое сундука.

Он был доверху заполнен не чем иным, как теат­ральным реквизитом. Зонтиками, веерами, бутафорскими предметами из папье-маше и сценическими кос­тюмами. Здесь также нашлись свернутые в тугой рулон плакаты и толстая пачка театральных билетов. Оскар развернул один из плакатов.

— «Летучая мышь», — прочитал он, недоумевая. — Оперетта Иоганна Штрауса. Труппа Венского музыкального театра. Руководитель и импресарио — Максимилиан Штайнер.

— Смотри, здесь есть и другие. «Пансионат» Франца фон Зуппе. А вот «Индиго и сорок разбойников»…

Шарлотта поднесла поближе к свету пожелтевшую фотографию. На ней была изображена темноволосая женщина с загадочной улыбкой. Она стояла на фоне декорации, изображавшей парк с храмами и причудливыми беседками. Женщина была одета в шаровары из светлой легкой ткани и туфли с загнутыми ввех узкими носами. Ее черные как смоль длинные волосы были зачесаны назад и переплетены множеством ленточек на арабский манер — как у танцовщиц из «Тысячи и одной ночи».

— Тереза фон Гепп, — прочитала Шарлотта на обороте снимка. — На память о премьере оперетты «Индиго и сорок разбойников».

— На других плакатах тоже есть ее имя, — заметил Оскар. — Наверно, Гумбольдт когда-то очень любил эту актрису.

— Красивая женщина, — заметила Шарлотта. — Возможно, у моего дядюшки был с нею роман. — Она улыбнулась. — Как ты думаешь, стоит спросить его о ней?

— Я бы не стал спрашивать, — покачал головой Оскар. — Он всегда сердится, когда суют нос в его личную жизнь.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась Шарлотта. — Однако только этой давней влюбленностью и можно объяснить присутствие здесь этого сундука. Ведь у самого Гумбольдта нет ничего общего ни с театром, ни с живописью, ни с музыкой.

— Все плакаты и фотографии довольно старые, — задумчиво пробормотал Оскар. — Ты не знаешь, твоему дядюшке в прошлом приходилось жить в Вене?

Шарлотта пожала плечами.

— Он много путешествовал, но в нашей семье об этом не любили говорить. Между моей мамой и ее братом отношения до сих пор довольно натянутые.

— Почему?

— Я думаю, из-за того, что он отправился странствовать вместо того, чтобы заниматься делами семьи. Мама постоянно обвиняет его в том, что он оставил ее и бабушку на произвол судьбы. Когда дядя вернулся из продолжительного путешествия, бабушка давно умерла — это случилось в 1882 г. во время эпидемии туберкулеза, а у мамы уже была своя жизнь.

— Вот как?

Оскару было вовсе не по душе рыться в прошлом Гумбольдта. Тем более что оно совершенно не касается его самого. Сейчас ему хотелось только одного: поскорее отыскать эти чертовы чемоданы, спустить их вниз и убраться с чердака.

— Я не вижу здесь ничего важного, — наконец заявил он. — Ты уверена, что Элиза имела в виду именно этот сундук?

— А разве здесь есть какой-то другой? Да и ключ подходит к замку. Давай-ка поищем повнимательнее!

Она начала извлекать из сундука реквизит и пахнущие пылью пестрые тряпки, складывая их на полу. Прошло немало времени, прежде чем сундук окончательно опустел. Когда показалось дно, Шарлотта разочарованно развела руками. Там больше ничего не было — только старые доски.

Оскар постучал костяшками пальцев по потемневшему от времени дереву.

— Странно, — пробормотал он.

— Что ты имеешь в виду?

— Хотел бы я понять…

Он отошел в сторону, присел и пристально уставился на сундук.

— Чего ты его разглядываешь?

— Смотри: днище чересчур толстое. Я думаю, здесь должно быть потайное отделение.

Шарлотта приблизительно измерила высоту сундука внутри и снаружи. Разница составила более десяти сантиметров.

— Ты, пожалуй, прав, — согласилась она. — Здесь двойное дно. Где-нибудь должен быть потайной рычаг или кнопка…

Они принялись за поиски, но внезапно со стороны люка, через который они взобрались на чердак, донеслись стук и скрежет.

— Эй! Кто-нибудь там есть?

Это был голос Гумбольдта!

Юноша и девушка обменялись испуганными взглядами.

— Скорее все на место! — шепнула Шарлотта.

Они торопливо запихали все, что лежало на полу, обратно в сундук и вернули на место крышку. И вовремя — в ту же секунду защелка люка отодвинулась, створка откинулась, и в проеме показалась голова ученого.

— Ну, наконец-то! — недовольно воскликнул он. — А я повсюду ищу вас обоих!

Однако, обнаружив Оскара и Шарлотту сидящими на полу возле сундука, он подозрительно прищурился.

— Что вы здесь делали? Я послал вас за чемоданами, а вы исчезли чуть ли не на целый час!

— Я показывала Оскару твою коллекцию, — соврала Шарлотта.

От волнения и неловкости на ее щеках вспыхнули пятна румянца.

— Мне хотелось, чтобы он взглянул на ритуальные маски и тамтам. Тот самый, из Танзании.

— Ну-ну, — кивнул ученый, хотя взгляд его все еще оставался недоверчивым. — Надеюсь, вы ничего не перепутали и все осталось на своих местах?

— Как тебе могло прийти в голову такое? — Шарлотта поднялась, отряхивая юбку от пыли. — Ты отлично знаешь, как я отношусь к твоим экспонатам.

— Хм. Ну, предположим. А теперь — пошевеливайтесь. К десяти вечера все сборы должны быть закончены. Чемоданы сложены в правом углу и покрыты брезентом. Хватайте их — и бегом вниз!

8

Афины, три дня спустя

Над центральной частью Афин нависла гнетущая жара. Флаги на флагштоках перед Политехникумом вяло свисали вниз — не чувствовалось ни единого дуновения ветерка. Воздух дрожал над мостовыми, как над раскаленной сковородой. Даже голуби, обычно стаями слетавшиеся на площадь между Политехникумом и Национальным археологическим музеем, укрылись в тени в ожидании вечерней прохлады.

В помещениях факультета навигации и морской техники было гораздо прохладнее. Толстые стены обладали способностью постепенно накапливать тепло и медленно отдавать его. Поэтому здесь не приходилось мерзнуть, если была нужда поработать ночью, а днем, когда солнце превращало Афины в адскую печь, здесь царила прохлада.

Профессор Христос Папастратос, декан факультета, занимался подготовкой материалов к завтрашним лекциям, когда в дверь его кабинета постучали.

— Войдите! — откликнулся он.

В дверном проеме возникла взъерошенная голова его молодого секретаря.

— А, это ты Грегориос, — кивнул профессор. — Что стряслось? Ты же знаешь, что когда я готовлюсь к лекциям, мне нужно полностью сосредоточиться.

— В коридоре находятся посетители, которые непременно хотят побеседовать с вами!

— Им следует предварительно записаться на прием. Мои приемные часы — по понедельникам и средам с семнадцати ноль-ноль.

— Но они настаивают, ссылаясь на то, что дело не терпит отлагательства. Они также утверждают, что у них есть серьезные рекомендации и что вы непременно примете их, когда узнаете, о чем идет речь.

Профессор вздохнул.

— Неужели никто уже не договаривается о встречах заранее, как бывало раньше? — Он раздраженно провел рукой по волосам. — Что за время! Все постоянно куда-то спешат. Все должно происходить быстро, очень быстро, еще быстрее… В такой суматохе нет ничего хорошего… Что это за люди?

— Я думаю, это немцы, — ответил Грегориос. — У них довольно странный акцент. Да и сами они более чем странные.

— Немцы? Они сказали, что им понадобилось здесь?

Секретарь отрицательно затряс головой.

Христос Папастратос отодвинул стул и поднялся.

— Хорошо. Максимум полчаса. Впусти их!

Он захлопнул папку с материалами и водворил ее на полку. А когда повернулся к столу, в кабинет уже входил рослый господин в длинном сюртуке и цилиндре. В руке у него была черная трость с рукоятью в форме позолоченной львиной головы.

Посетителя сопровождали темнокожая женщина и два совсем еще молодых человека — девушка, одетая в элегантное голубое платье, и юноша в твидовых брюках, белой рубашке и кепи. В ногах у них путалась — профессору Папастратосу пришлось надеть очки, так как он усомнился в собственных глазах, — настоящая новозеландская киви. Острые коготки редкостного создания отчетливо пощелкивали по мраморным плитам пола.

Рот почтенного декана приоткрылся от изумления. Секретарь назвал этих людей «странными», и в этом не было ни малейшего преувеличения.

— Профессор Папастратос? — произнес рослый гос­подин, распахивая руки, словно для дружеского объятия. — Вы просто не представляете, как я рад познакомиться с вами! Мне рекомендовали вас самым наилучшим образом. Я бы даже сказал, что вы — наша последняя надежда…

Господин с некоторыми затруднениями говорил по-гречески, но, несмотря на акцент, понять его было несложно. К тому же, он явно принадлежал к кругу образованных людей.

— Звучит интригующе, — опомнившись, заметил Папастратос. — Чем могу быть полезен?

— Для начала позвольте представиться. Меня зовут Гумбольдт. Карл Фридрих фон Гумбольдт. А это мои спутники: Элиза Молина, Шарлотта Ритмюллер и Оскар Вегенер.

Профессор вскинул брови.

— Вы носите фамилию Гумбольдт? Такую же, как известный натуралист?

— Александр фон Гумбольдт был моим отцом, — подтвердил господин.

— Невероятно, — покачал головой декан. Вряд ли этот посетитель действительно был потомком великого натуралиста, но теперь Папастратосу уже хотелось узнать, что его привело сюда.

— Сочту за честь приветствовать вас в стенах моего факультета. Полагаю, вы тоже естествоиспытатель?

— До самого последнего времени я принадлежал к ученому сословию, но недавно покинул Берлинский университет, чтобы испытать себя в области предпринимательства. Отныне я, если угодно, независимый исследователь необычных феноменов в интересах частных лиц. И в Афины меня привела именно такая миссия. Вам что-нибудь говорит имя Ставрос Нико­медес?

— Естественно, — ответил Папастратос. — Любой грек знает это имя. Это одна из самых старых и поч­тенных семей судовладельцев. Ставрос, если не ошибаюсь, младший компаньон своего отца.

— Именно в таком качестве он и обратился ко мне. Речь идет об исчезновении торговых судов.

Только теперь Папастратос начал понимать, откуда дует ветер. Разумеется, он слышал все эти истории о морских чудовищах и ужасающих катастрофах. А теперь и этот Гумбольдт является к нему со всей этой чепухой.

— Вы что-нибудь слышали об этом?

— Еще бы, — со вздохом ответил декан. — В барах и трактирах только об этом и толкуют. Глупейшие небылицы, уверяю вас. Просто не представляю, как вам помочь. Может, вам стоило бы обратиться в комиссию по судоходству при правительстве?

Гумбольдт вздохнул в свою очередь.

— Мы уже там побывали. А заодно и в Институте морской биологии при университете. Складывается впечатление, что мы ходим по кругу. Все, кому есть до этого дело, исходят из того, что кораблекрушения вызваны самыми банальными причинами. Вертикальные течения, водовороты, шквалы, пьянство капитана, — перечень можно продолжать до бесконечности. Признаюсь, что придерживаюсь того же мнения, но прежде чем сделать окончательный вывод, я хотел бы проанализировать все имеющиеся факты. А они противоречивы. Есть одно обстоятельство, которое заставляет меня насторожиться. Около десяти лет назад нечто подобное уже происходило. Я имею в виду катастрофу, поразительно похожую на те, что произошли в наши дни, обстоятельства которой до сих пор остаются не выясненными. Вам приходилось что-нибудь слышать об этом?

Папастратос опустил голову и сложил руки на груди, не проронив ни слова.

— Прошу вас, господин декан! Не приходилось ли вам слышать о некоем Ливаносе? Мне сообщили, что если я хочу хоть что-то разузнать о нем, то мне следует обращаться именно к вам.

Профессор вскинул глаза.

— Ливанос… — произнес он. — Давно уже я не слышал этого имени. Очень давно…

Во взгляде Гумбольдта вспыхнула надежда.

— Тогда вы, вероятно, могли бы рассказать нам о нем?

Папастратос вновь погрузился в молчание. Он и в самом деле был завален работой, но упоминание о Ливаносе пробудило в нем давние воспоминания.

Немного поколебавшись, он поднялся из-за стола.

— Прошу меня извинить. Я вскоре вернусь.

Покинув кабинет, он подозвал секретаря и обратился к нему:

— Грегориос, я хочу, чтобы ты отменил все встречи, назначенные на сегодня. И пусть никто больше меня не беспокоит.

— Но ваша встреча с ректором в два пополудни!

— Я совершенно ясно сказал — все встречи. Приготовь нам чай и печенье, и поторопись, пожалуйста.

Секретарь отправился выполнять его распоряжения, а профессор вернулся к неожиданным посетителям.

Гумбольдт тем временем извлек из кофра небольшой серый ящичек и установил его на столе декана. Заметив его, Папастратос остановился, едва переступив порог кабинета.

— А это что, с вашего позволения?

— Прибор, осуществляющий перевод, — пояснил Гумбольдт. — Он значительно облегчит нам общение и позаботится о том, чтобы никто нас не подслушал. Хотите испытать его действие?

9

Оскар следил за беседой ученых мужей с напряженным вниманием. Профессор Папастратос оказался элегантным, прекрасно одетым господином лет пятидесяти с маленькой бородкой-эспаньолкой и в пенсне. Его седые волосы были аккуратно расчесаны, а пробор проведен словно по линейке.

С первого взгляда Папастратос вызывал доверие. Зато его секретарь — лохматый молодой человек с глазами, горящими от любопытства, едва ли мог на это претендовать. Явившись в кабинет с чайным подносом и вазочкой печенья из слоеного теста, он остался торчать в дверях. Похоже, он многое отдал бы, чтобы узнать, о чем здесь идет речь, но профессор властным жестом велел секретарю удалиться.

Когда молодой человек скрылся в приемной, профессор поднялся и задумчиво прошелся по кабинету.

— Значит, вам нужны сведения о Ливаносе? — начал он. — Ну что ж, скажу без преувеличений: никто и никогда не был с ним более близок, чем я. И это несмотря на то, что мы были абсолютно разными людьми — разными, как день и ночь. Ливанос был немного младше меня, но уже в ранней юности точно знал, чего хочет добиться. Он был — не побоюсь этого слова — одним из величайших гениев нашего времени. Человеком, достижения которого постоянно оспаривали и не признавали. Но все, что он говорил, делал и думал, было исполнено ясности, глубокой мудрости и зрелости, какие можно встретить лишь у зрелых мужей.

Профессор шагнул к книжным стеллажам и отыскал среди прочих трудов тяжелый фолиант в кожаном переплете. На корешке были изображены якорь и шестерня. Папастратос поправил пенсне и принялся неторопливо листать книгу. Вскоре он обнаружил то, что искал.

— Вот, взгляните. Это Александр Ливанос.

Оскар вытянул шею. На гравюре был изображен мужчина лет тридцати. Правильное лицо с тонким носом и полными губами, мгновенно вызывающее симпатию. Художнику удалось передать любознательность и энтузиазм, светившиеся в глазах этого человека.

— Ливанос вырос в бедной семье, он был младшим сыном, — сказал профессор. — Его отец и брат работали на верфи в порту Пирей. Они тяжко трудились с утра до ночи, чтобы обеспечить семье пропитание. Александр, очень рано проявивший большие способности к учебе, избежал подобной судьбы. Он посещал школу, затем Политехникум, где мы с ним и познакомились. И хотя в ту пору я был всего лишь обычным студентом, но сумел понять фантастическую смелость и новизну его проектов и убедил друга показать их профессорам.

— О каких проектах идет речь? — поинтересовался Гумбольдт.

— В первую очередь, о строительстве верфей. Полностью автоматизированных, с высоким уровнем технической оснащенности, позволяющих ремонтировать или строить суда с минимальным использованием труда рабочих. Ливанос предлагал неслыханные технические решения, способные раз и навсегда покончить с нечеловеческими условиями труда, с которыми он был знаком с детства.

— Верфи… — задумчиво произнес Гумбольдт. — Очень любопытно…

Он нахмурился и сделал несколько пометок в своем блокноте.

— Тем не менее, предложения Ливаноса были отклонены факультетом, — продолжал Папастратос. — Их сочли химерами, фантазиями незрелого юнца. Не­смотря на то что эти проекты были самыми грандиозными, с какими я когда-либо сталкивался.

— И что произошло потом?

— Ливанос вскоре забросил занятия в Политехникуме. Тем, кто почитал его гений и любил его как человека, он заявил, что здесь его больше ничему не смогут научить. И добавил, что уже установил контакты с людьми, которые могут поддержать его начинания, и не столь узколобы, как здешняя профессура. — На лице Папастратоса промелькнула легкая улыбка. — И знаете, он был прав. Политехникум в те дни был далеко не таким, как сегодня. С тех пор, как Ливанос покинул его, многое изменилось, и я считаю, что в этом есть и моя скромная заслуга.

Непроизвольным жестом профессор пригладил бородку.

— Вам известно, кого имел в виду Ливанос? Что это за люди, с которыми он якобы установил контакты?

— О, да! Одним из них был Никола Тесла.

Гумбольдт в это мгновение поднес чашку с чаем к губам. При звуках произнесенного профессором имени он вздрогнул, поперхнулся и раскашлялся. Отдышавшись, он переспросил:

— Тот самый Тесла?

— Вы знаете его?

— Не лично, конечно, но многое о нем слышал. Да и кто же не слышал?

Шарлотта удивленно подняла брови.

— Кто такой этот Тесла? Я, например, понятия о нем не имею.

Гумбольдт с негодованием повернулся к девушке.

— Бедное дитя! Где же ты была в последние десять лет?

— В высшей женской школе в Берне, и ты это отлично знаешь.

— Ну да, разумеется, — несколько смягчился исследователь. — В таких местах едва ли научишься чему-нибудь стоящему. Никола Тесла — один из самых выдающихся ученых-физиков, инженеров и изобретателей нашего времени! — Он указал на лингафон. — Некоторые из его идей использованы в этом приборе. — Гумбольдт вновь обратился к Папастратосу: — Скажите, господин профессор, что же случилось потом?

— Ливанос в течение продолжительного времени был учеником и помощником Тесла. В этот период наши встречи стали редкими, а вскоре и наша переписка прервалась. До меня дошел слух, что через несколько лет он покинул лабораторию Тесла, чтобы поработать на верфи в Марселе. Однако он может быть и не вполне достоверным. То, что произошло потом, больше похоже на античную трагедию. В течение короткого времени — буквально в считанные недели — на верфи в Пирее погибли отец и брат Ливаноса. Причиной смерти обоих стало несоблюдение элементарных мер безопасности. Хозяева предприятия экономили на всем, не ставя ни в грош жизни рабочих.

— Это было связано с малым количеством заказов?

— Ну что вы! Спрос на новые суда был невероятным. Постоянно приходилось расширять старые верфи и строить новые, чтобы в срок выполнять заказы на новые быстроходные пароходы. Дело вовсе не в том… — Папастратос сокрушенно покачал головой. — Владельцы судостроительных компаний просто потеряли голову от фантастической прибыли и бесстыдно набивали карманы, жестоко эксплуатируя рабочих. Профсоюзов в Греции в то время еще не существовало. Работа на верфях превратилась в форменное рабство, а жертв этих новых рабовладельцев с каждым днем становилось все больше…

— Как бы там ни было, — продолжал профессор, — но в один прекрасный день Ливанос постучался в мою дверь. Я поразился: он отсутствовал четыре года, и за это время превратился из мальчишки-прожектера, пусть и гениально одаренного, в зрелого мужчину, полного энергии и невероятных идей. Вместе с тем смерть близких оказала на него сильнейшее влияние — уже тогда временами в нем чувствовалась некая одержимость. Фанатический огонек в его глазах свидетельствовал о том, что он всецело поглощен какой-то мыслью. И я не ошибся: Ливанос заручился финансовой поддержкой богатого предпринимателя и начал возводить в Пирее грандиозное сооружение.

— О, теперь я припоминаю, — заметил Гумбольдт, — кажется, я читал об этом в журнале «Попьюлар Сайенс». Он строил какую-то верфь, не так ли?

— Не какую-то, а совершенно конкретную верфь, — поправил профессор. — Верфь, с проектом которой носился еще в студенческие годы. Настоящее чудо техники. В нашем выставочном зале есть модель этого сооружения. Не хотите ли взглянуть?

Спустя несколько минут профессор и четверо странных посетителей входили в экспозиционный зал афинского Политехникума — прославленного технического университета. Оскару еще никогда не приходилось видеть модели кораблей, исполненные с такой невероятной точностью — вплоть до мельчайших деталей и даже заклепок. На борту многих моделей имелись даже экипажи — крохотные фигурки моряков, казавшиеся почти живыми.

— Вот, полюбуйтесь, — произнес Папастратос, останавливаясь перед застекленной витриной высотой в человеческий рост, в которой была представлена некая замысловатая конструкция, в целом напоминающая обыкновенную ванну, окруженную паутиной стапельных лесов. В верхней части модели располагалось нечто вроде командного пункта; за широкими стеклянными плоскостями этого как бы парящего в воздухе здания можно было рассмотреть фигурки начальника верфи и целого штаба его помощников. Но больше нигде не было видно ни мастеров, ни рабочих, ни подсобников. По обе стороны «ванны» были установлены несколько портальных кранов, способных перемещаться по рельсам и поднимать над водой полностью оснащенный корабль. Док верфи открывался таким образом, что в него могло войти судно почти любого размера. Однако Оскару бросилась в глаза одна вещь, назначения которой он совершенно не мог понять.

— А что это за гигантские резервуары, напоминающие поплавки? — поинтересовался он.

— В самую точку, мой юный друг. — Папастратос улыбнулся. — Это — понтоны, обеспечивающие всему сооружению плавучесть. Верфь Ливаноса предпола­галось буксировать в открытом море на любые расстояния. Таким образом, вместо того, чтобы ремонти­ровать суда на суше, верфь просто доставляется к потерпевшему аварию кораблю. Создатель этого небывалого проекта назвал свое детище «Левиафаном».

— Действительно, впечатляет, — заявил Гумбольдт. — Так сказать, автоматизированная мастерская для восстановления кораблей. Но каким образом Ливанос намеревался управлять такой массой механизмов и автоматов?

— Неизвестно. Сам я никогда не видел ни центра управления, ни его чертежей. Ходили слухи, что Ливанос установил там невиданную машину, некое сложнейшее управляющее устройство, к которому не допускался ни один человек, кроме него самого. Он постоянно опасался, что его инженерные секреты могут быть украдены, а в пос­ледние годы это стало походить на манию преследования. Враги и шпионы чудились ему за каждым углом.

— И как же развивались события в дальнейшем?

— Строительство велось в обстановке глубокой секретности. «Левиафан» должен был быть закончен в три года, а для реализации такого масштабного проекта требовались миллионные средства. Ливанос трудился, как одержимый, контролируя каждый этап. Казалось, он никогда не спит. От своих сотрудников и рабочих он требовал полной отдачи, но постоянно заботился и о том, чтобы условия их труда были существенно лучше, чем где-либо. Примерно на полпути к завершению строительства наступил момент, когда уникальный проект был близок к краху — средства были практически исчерпаны. Но Ливанос нашел нового инвестора и смог продолжить работу без помех. В конце 1883 года, то есть более десяти лет назад, работа была близка к завершению. Верфь была практически готова к эксплуатации, на ней производились пробные работы — ремонтировалось поврежденное крупное грузовое судно «Одиссей». Погода портилась, надвигался шторм. Но еще до того, как задул ветер, в доке раздался сильнейший грохот. Вспыхнули ослепительные шары пламени, разорвавшие корпус судна пополам. В считанные секунды корабль затонул вместе со всем экипажем, а «Левиафан», потерявший при взрыве управление, ветер понес в открытое море. Его попытались отбуксировать в ближайший порт, но разразившийся шторм свел на нет все усилия по спасению великолепного инженерного сооружения. Буксирные тросы лопались, как гнилые нитки, и в конце концов «Левиафан» поглотила бушующая тьма… Уже на следующее утро начались поиски, но не было найдено ничего, кроме отдельных мелких обломков. Очевидно, верфь затонула где-то в районе больших глубин.

— Следовательно, причиной этой катастрофы было вовсе не морское чудовище?

— Конечно же, нет. Морских чудовищ, как вам хорошо известно, не существует в природе.

— А что случилось с Ливаносом?

— Вероятнее всего, он погиб при взрыве. — Профессор поправил пенсне. — Возможно, это не худший исход, потому что после того, что случилось с «Одиссеем» и «Левиафаном», разразилась бешеная травля в прессе. Имя моего друга смешали с грязью. Его называли сумасшедшим, готовым жертвовать жизнью людей ради своих несбыточных целей, одержимым ученым, принявшим гибель от собственного творения. Имя Ливаноса надолго стало символом мании величия и самонадеянности. Инвесторы, вложившие свои средства в строительство верфи, обанкротились, а сам проект стал всего лишь экспонатом музея, технической диковинкой. Модель, которую вы смогли увидеть здесь, — единственное, что осталось от поистине выдающегося человека.

10

Норвежец прятался за массивной колонной перед входом в технический университет.

Терпения ему было не занимать — он мог поджидать свою добычу часами, подобно пауку, раскинувшему липкие паутинные сети. Надвинув шляпу на лоб и скрестив руки на груди, он стоял совершенно неподвижно, а его узкое, как лезвие, лицо оставалось в глубокой тени. Жара не причиняла ему никаких неудобств. Он слишком давно жил в Греции, чтобы обращать внимание на погоду. Летом и зимой его одежда всегда была одной и той же: мягкие сапоги, кожаные бриджи и долгополый серый сюртук, карманы которого содержали целый арсенал. Его «коньком» было оружие с использованием всевозможных ядов. Не только в виде капсул и порошков, которые можно было легко растворить в бокале с вином или подсыпать в пищу, но и в виде крохотных стрел, настолько острых, что они пробивали даже самые толс­тые ткани и дубленую кожу. Выпущенные из ду­ховой трубки или из пневматической винтовки с оптическим прицелом, они причиняли жертве не больше боли, чем укус насекомого. Затем было достаточно легкого прикосновения, чтобы стрелы сами собой выпали из раны, не оставив видимых следов поражения. Яд, содержавшийся в микроскопическом резервуаре внутри древка стрелы, к этому времени уже находился в теле жертвы.

Норвежец пользовался нейротоксином, который получали из тканей осьминогов особого вида, обитавших в Юго-Восточной Азии. В считанные минуты он вызывал паралич, приводящий к остановке сердца. Жертва не испытывала ни малейшей боли, кроме того, не существовало способов обнаружить присутствие этого токсина в ее теле. Для патологоанатома, которому довелось бы произвести вскрытие для установления причин внезапной смерти человека, картина была совершенно ясной — острый приступ сердечной недостаточности, приведший к остановке сердца.

Идеальное оружие, не оставляющее улик. Однако Норвежец владел и многими другими совершенными технологиями умерщвления. У себя на родине он специализировался на убийствах с помощью ледяного кинжала, а позднее, в Болгарии, пользовался клинками, изготовленными из кристаллов каменной соли, которая легко растворяется в крови жертвы.

Методы полицейских дознаний за последние десятилетия шагнули далеко вперед, и в девяти случаях из десяти тщательное исследование орудия убийства приводило к аресту убийцы. Но что делать, если никакого орудия убийства просто не существует? Тут не могли помочь ни наука, ни методы дедуктивного анализа. Орудия Норвежца либо полностью исчезали, либо не было никакой возможности доказать их существование. За все эти годы он не дал властям ни единого повода усомниться в его добропорядочности. И так должно оставаться всегда.

Пряча пневматическую винтовку под полой сюртука, он не выходил из тени за колонной. Часы на соседней церкви пробили пять — следовательно, визит странной группки иностранцев продолжался уже более четырех часов. Что они могут так долго делать в здании Политехникума? Разумеется, он привык проводить немало времени в засадах, но сейчас его терпение было на исходе. Чутье подсказывало ему, что здесь что-то не так.

Внезапно до Норвежца донеслось щелканье конских подков по брусчатке. Кто-то приближался к его укрытию, двигаясь по направлению ко входу в Политехникум. Лошадь шла крупной рысью, человек в седле явно торопился.

Норвежец выглянул из-за колонны. Всадник оказался знакомым — это был один из его людей, приставленных наблюдать за гостиницей. Дьявольщина, что он тут делает?

Отрывистым свистом он привлек внимание всадника к себе. Поравнявшись с колонной, тот натянул поводья и спешился.

— Как ты здесь оказался? — набросился на него Нор­вежец. — Твоя позиция у задних дверей гостиницы!

— Я там и находился, никуда не отлучаясь, — не переводя дух, выпалил мужчина. — Но эти господа недавно вернулись, расплатились и сразу же уехали. Разве вы не заметили, как они выходили отсюда?

Норвежец ошеломленно уставился на своего агента.

— Что ты мелешь? Я ни на секунду не спускал глаз с центрального входа!

— Значит, они умудрились обвести вас вокруг пальца, — ухмыльнулся агент. — Я-то видел, как они входили в гостиницу, а немного позже своими ушами слышал, как они посылали коридорного нанять экипаж. По-моему, они очень торопились.

— А их багаж?

— Багаж они также увезли с собой.

Норвежец грязно выругался.

— Давно они уехали?

— Около получаса назад. Я проследил, куда они направились, но пришлось вернуться, чтобы доложить вам о ситуации. Их экипаж двигался на запад, по дороге, ведущей к Коринфу.

— Коринф, говоришь? А ведь оттуда каждые несколько часов отчаливают паромы, идущие в Италию…

Норвежец вскинул голову — часы на фронтоне церкви показывали четверть шестого. Он прикинул в уме расстояние. Беглецы выехали слишком поздно, и далеко им сегодня не уйти. Портовый Коринф находится в семидесяти километрах от Афин, и в пути им придется заночевать в одном из небольших городов на побережье. Скорее всего, в Элевсине или в Мегарах. Если поторопиться, можно перехватить их еще до наступления темноты. А зная, где они остановились, он сумеет под покровом ночи пробраться в их номера и сделать свое дело.

Жестом дав понять агенту, что тот пока свободен, Норвежец вскочил на коня и поскакал по направлению к западному предместью Афин.

Догнать экипаж с иностранцами ему удалось только после того, как позади остался крохотный городок Хаидари. В предвечернем свете серебрились оливковые рощи. Цикады наполняли воздух пронзительным стрекотом. Над верхушками деревьев с головокружительной скоростью проносились стрижи.

Норвежец придержал взмыленного коня, сохраняя безопасную дистанцию. Его одежда прилипла к телу и пропиталась потом. Он гнал коня галопом, и такая скачка потребовала от него немалых усилий.

Он прислушался: четверо пассажиров экипажа оживленно беседовали, то и дело восхищаясь окружающим пейзажем и перебрасываясь шутками с кучером.

«Отлично, — подумал наемный убийца. — Они чувствуют себя в полной безопасности, и это облегчает его работу».

Через несколько сотен метров экипаж свернул с главной дороги на проселок, ведущий к холмам.

Норвежец нахмурился и снова придержал свою пегую лошадь. Эта местность была ему известна. И преж­де всего тем, что здесь не найти ни постоялого двора, ни гостиницы, да и вообще никакого жилья. Что им понадобилось в этих холмах?

Он подождал, пока экипаж скроется в рощице низкорослых пробковых дубов, и неторопливо последовал за ним. Как знать, может, у этих чудаков с собой палатка, и они намерены разбить лагерь? В последнее время среди туристов, путешествующих по югу Европы, это стало модным. И если эти четверо собираются заночевать под открытым небом — ничего лучшего, чтобы бесследно устранить их, не придумать.

Норвежец следовал за будущими жертвами, все дальше углубляясь в рощу, которая мало-помалу превращалась в негустой лес. Погруженный в свои мысли, он не сразу услышал шум на проселке — навстречу ему катил знакомый экипаж. Лошади шли легко — в повозке находился только кучер, а его седоков и след простыл.

Наемник попытался было скрыться в зарослях, но опоздал, и вскоре оказался в поле зрения грека-возницы. Тот ловко правил своей упряжкой, объезжая рытвины и узловатые корни деревьев, а заметив Норвежца, так изумился, что дернул вожжи, придержал коней и поприветствовал одинокого путника. Затем экипаж покатил своей дорогой, оставив встречного всадника раздумывать о том, не стоит ли ему устранить лишнего свидетеля. В итоге наемник отказался от этой мысли — грек не представлял никакой опасности.

Он продолжал неторопливо двигаться вперед, пока дорога не превратилась в узкую тропу, усеянную обломками известняка. Солнце садилось за холмами, и сквозь листву дубов виднелось багряное вечернее небо. Под деревьями было уже темно. Всадник спешился, привязал своего скакуна к дубу и зашагал по тропе, ведущей на холмы. Отточенным движением он извлек из-под сюртука свою пневматическую винтовку, вложил четыре ядовитых стрелки в магазин и проверил клапан баллона со сжатым воздухом. В то же время его не покидало недоумение. Что эти люди собирались делать здесь, далеко за городом? У них наверняка достаточно средств, чтобы оплатить номера в лучшей гостинице на побережье. А если они решили расположиться лагерем и установить палатку, зачем им понадобилось забираться в эти глухие места?

Тропа круто повернула и начала спускаться в залитую сумерками небольшую долину. Жалобный крик козодоя эхом отражался от противоположных склонов холмов. Стрекот цикад стал ниже тоном, и не столь резким. В вечерней тишине до преследователя доносились отзвуки голосов — все четверо находились примерно в ста пятидесяти метрах от него.

Норвежец пристально вглядывался в вечерний су­мрак, окутывавший лес. С каждой минутой тьма сгущалась. Откладывать больше нельзя, иначе цели станут неразличимыми. На лунный свет рассчитывать не приходится — сегодня новолуние. С наступлением ночи он не увидит ничего дальше кончика собственного носа.

Медленно и бесшумно Норвежец двинулся по тропе. Внезапно впереди вспыхнул яркий свет — там, где долина сужалась, превращаясь в ущелье между холмами.

Он припал к земле, выжидая. Вслед за первым огнем загорелся еще один, а вслед за ним и третий. Свет был холодным, голубоватым и совершенно ровным. Охваченный любопытством, наемник подполз ближе, но густое переплетение ветвей мешало ему видеть, что происходит впереди. Насколько он мог судить, там, где кончались заросли, виднелась какая-то темная масса — что-то вроде утеса с округлыми очертаниями.

В небе загорелись первые звезды. Их бледный свет скользнул по серой поверхности скалы, и тут же воздух наполнило странное гудение. Оно усиливалось с каждой минутой и странным образом походило на звук, издаваемый электрическим мотором. Но откуда здесь было взяться электрическому мотору?

В ту же минуту, когда Норвежец решил, что может без особой опаски продолжать пробираться вперед, могучий утес дрогнул и завибрировал. Он не поверил своим глазам: в следующее мгновение над долиной плавно взмыла громадная сигара и устремилась к зеленоватому вечернему небу, усыпанному острыми огоньками звезд.

Убийца непроизвольно ухватился за ближайший сук и едва не выронил оружие, которое готовился пус­тить в ход.

Скала оказалась не скалой, а чем-то вроде аэростата.

В гондоле, позади которой жужжали два воздушных винта, Норвежец не без труда разглядел силуэты четырех пассажиров. Двигатели летательного аппарата гудели все громче, набирая обороты. Описав элегантный вираж, аппарат развернулся носовой частью на запад и поднялся еще выше. Розовые отблески заката коснулись его бортов, и он, словно подхваченный вечерним бризом, исчез за ближайшей грядой холмов.

11

Оскар с тоской вглядывался в вечерние сумерки. «Пачакутек» снялся с якоря и неторопливо летел на небольшой высоте, словно пытаясь догнать заходящее солнце. Вот и все: знакомство с Афинами закончилось. Ни тебе древнегреческих сокровищ, ни Минотавра, ни легендарного Акрополя. Они провели в великом городе всего два дня и одну ночь. И кроме смутных намеков и подозрительных обстоятельств ничего не обнаружили.

Все, с кем им довелось беседовать в Греции, не сомневались в одном: никаких морских чудовищ нет в природе. Это успокаивало. Не то, чтобы Оскар твердо верил в существование этих тварей, населяющих океанские глубины, но после знакомства с гигантскими насекомыми в Андах у него не было ни малейшего желания снова ввязываться в войну с неведомыми и опасными созданиями. Вопрос заключался лишь в том, что же теперь делать дальше?

Юноша перегнулся через фальшборт гондолы. Свет молодой луны отражался в маслянистых водах Эгейского моря. Далеко внизу мерцали бледные огоньки Коринфа. С ровным жужжанием вращались воздушные винты. Легкий попутный ветер гладил кожу щек. «Пачакутек» сменил курс, и теперь двигался прямо на север.

Воздушный корабль — создание жителей андских плоскогорий — имел легкую и остроумную конструкцию. Он достигал двадцати пяти метров в длину, под сигарообразным несущим корпусом располагалась деревянная пассажирская гондола, к которой на двух вынесенных за борта опорах крепились двигатели с воздушными винтами. Борта и носовая часть гондолы были украшены резными фигурами фантастических животных и загадочными символами всех цветов радуги. «Пакачутек» мог летать практически бесшумно — разумеется, если ветер не достигал ураганной силы, а моторы работали бесперебойно. А сейчас, похоже, с ними возникли проблемы.

— Оскар, будь добр, подойди ко мне. Мне нужна твоя помощь, — донесся до него голос Гумбольдта.

Он хлопотал у кабелей, ведущих от круглого ре­зервуара на кормовой палубе, в котором помещался водородный преобразователь энергии, к двигателям. Гумбольдт жестом указал на керосиновую лампу, отбрасывавшую узкую полосу света на палубу.

— Подержи-ка лампу. И поверни ее так, чтобы свет падал прямо на кабель.

— А что с ним?

— Похоже, окислились контакты. Мне нужно зачистить медь, чтобы двигатель получал достаточно энергии.

Взяв гаечный ключ, Гумбольдт ослабил скобу, под которой находились клеммы. Когда они показались, Оскар увидел на них зеленый слой окиси. Гумбольдт подал знак, и обе женщины одновременно перевели рычаги управления двигателей на самый малый ход. Звук работающих моторов почти исчез, затем воздушные винты замедлили вращение и остановились.

На корабле воцарилась полная тишина. Палуба перестала вибрировать, исчезло ритмичное шипение клапанов, стравливающих отработанный газ. Стало слышно, как в такелаже тонко посвистывает ветер, а внизу мерно шумит море.

Оскар снова взглянул на кабель. Гумбольдт рывком отсоединил провод от клеммы и принялся очищать его от зеленоватого налета какой-то пастой с отвратительным запахом. Когда медь снова засверкала как новенькая, он вставил провод в разъем, заизолировал и туго затянул винт.

— Теперь попробуем. Включайте!

Шарлотта и Элиза снова передвинули рычаги, давая полную мощность. В резервуаре преобразователя зашипело и заклокотало, потом раздался негромкий хлопок. Лопасти воздушных винтов слились в по­лупрозрачные диски. Гумбольдт снял резиновые перчатки и удовлетворенно прислушался к ровному гудению двигателей. «Пачакутек» начал набирать скорость.

Покончив с ремонтом, ученый поднялся на капитанский мостик, проверил показания приборов и кивнул сам себе.

— Неплохо сработано. Все действует безупречно. У нас снова полная мощность. Оскар, собери инструменты и тоже поднимайся наверх! Нам нужно кое-что обсудить.

Оскар поспешно сложил в футляр разложенные на палубе гаечные ключи, плоскогубцы и отвертки, отнес футляр на место и направился к небольшому трапу, ведущему на мостик.

— Я понимаю, что все вы слегка разочарованы тем, что наше пребывание в Афинах оказалось таким недолгим, — начал Гумбольдт, — но у меня были свои соображения. Одно из них заключается в том, что за нами постоянно следили.

— Что? — Оскар не поверил ушам. Обычно он спиной чувствовал слежку. В прежней жизни карманного воришки это чутье не раз его выручало. Но здесь он не заметил ничего подобного.

— Кто за нами следил? И с какой стати?

— К сожалению, на оба этих вопроса у меня нет ответов. Я не хотел вас тревожить, поэтому сообщил о слежке только Элизе.

Та пристально взглянула на обоих молодых людей и слегка наклонила голову.

— Человек, который стоит за этим, чрезвычайно опасен, — негромко проговорила Элиза, — я убеждена в этом. Нечто темное окружает его, как грозовая туча. И у него такая аура, через которую я, как ни пыталась, не смогла проникнуть. Какими бы ни были его цели, они связаны со злом.

— Вечером в день нашего прибытия все было спокойно, — продолжил Гумбольдт, — однако уже на следующий день я заметил мужчину, наблюдавшего за нами с противоположной стороны улицы. Когда мы взяли экипаж, чтобы отправиться в Политехникум, он последовал за нами. Затем я на какое-то время потерял его из виду, но вскоре снова обнаружил поблизости. Он укрылся за колонной неподалеку от главного входа в здание и пристально наблюдал за всеми, кто входил и выходил. При этом мне так и не удалось разглядеть его лицо — оно постоянно оставалось в тени, а избранная им позиция и манера перемещаться свидетельствовали о том, что это настоящий профессионал. Вот почему нам пришлось так спешно покинуть Афины. Сожалею.

— Но теперь-то мы отделались от него, верно? — спросил Оскар. — Он наверняка не умеет летать, и воздушного судна у него нет.

— Надеюсь. Несмотря на это, мы должны быть постоянно начеку. Кажется мне, что этого господина мы еще увидим.

— Что же нам теперь предпринять? — спросила Шарлотта. — Ведь мы выяснили совсем немного.

— Я смотрю на это не столь пессимистично, — успокоил Гумбольдт племянницу. — У нас появился след. Возможно, не слишком ясный, но это лучше, чем ничего.

— Что ты имеешь в виду, дядя?

— Нам стали известны имена. — Гумбольдт поднял вверх два пальца. — Тесла и Ливанос. Что касается Александра Ливаноса, то я не вполне уверен, имеет ли он прямое отношение к решению нашей задачи. Но в отношении Никола Тесла… Кажется, я начинаю понимать, что нам следует искать. Придется отказаться от перелетов на «Пачакутеке» — воздушный корабль слишком бросается в глаза. Мы вернемся домой и отправимся из Берлина поездом. Чем больше мы будем похожи на самых обычных путешественников, тем лучше.

— И куда мы направимся на сей раз? — Оскар терпеть не мог чувствовать себя болваном, который не понимает, о чем, собственно, идет речь.

— Во Францию, — ответил Гумбольдт. — А если еще точнее — в Париж. В крупнейшую столицу европейского континента.

12

Профессор Христос Папастратос захлопнул папку с конспектами завтрашних лекций и потянулся. Было начало десятого, за окном уже стемнело. Визит немецкого ученого и его спутников полностью изменили обычный распорядок его дня. Как правило, он заканчивал работу не позднее семи и отправлялся в «Энеас», небольшую таверну по соседству, где ужинал и вы­пивал графинчик рецины — терпкого белого вина со смолистым привкусом. Там всегда можно было застать пару-тройку коллег и провести вечер за приятной беседой. Дома профессора никто не ждал. Его жена умерла два года назад, и с тех пор Папастратос избегал подолгу оставаться в одиночестве.

Огонек лампы, освещавшей его кабинет, колебался от сквознячка, проникавшего в кабинет через приоткрытое окно. Удивительно, как здесь становится свежо, едва садится солнце!

Профессор поднялся, закрыл окно и задернул шторы. Беседа с господином Гумбольдтом заставила его обратиться к воспоминаниям о том незабываемом времени, когда оба они — он и Ливанос, учились в университете. Как молоды они были! Сколько надежд, честолюбия, грандиозных планов! А теперь Ливанос мертв, а сам он чувствует себя почти стариком.

Папастратос накинул сюртук и уже собирался погасить лампу, как неподалеку раздался негромкий шум. Профессор удивился.

— Грегориос, ты все еще здесь?

Никакого ответа.

«Странно, — подумал профессор. — Его секретарь всегда торопился уйти домой пораньше. Значит, это Атанасиос — ночной сторож, регулярно обходящий во время дежурств все помещения Политехникума. Вряд ли от этих обходов мог быть толк — Атанасиос был туговат на ухо, и просто разминал ноги, засидевшись в вестибюле у главного входа».

Прихватив портфель, Папастратос прикрутил фитиль керосиновой лампы, а затем распахнул дверь кабинета. И едва не столкнулся на пороге с незнакомцем.

Этот мужчина был высок и худощав, от него исходила явственная угроза. Взгляд его прятался под полями глубоко надвинутой на лоб широкополой шляпы.

— Кто вы такой? — воскликнул профессор. — Вам не полагается здесь находиться, ведь университет закрывается уже в семь часов!

Послышался негромкий, словно аккуратно откупорили бутылку шампанского, хлопок, и Папастратос ощутил легкий укол в предплечье.

— О, не беспокойтесь, господин профессор, — проговорил незнакомец. — Я здесь не задержусь.

Декан возмутился. Этот наглец еще и претендует на остроумие!

— Что вам здесь понадобилось? Кто вас впустил?

Незнакомец снова не ответил. Папастратос нащупал в кармане миниатюрный револьвер системы Дерринджера, который постоянно носил с собой. Нет, он не был трусом, но в Афинах немало закоулков, где просто опасно появляться безоружным. Оружие было компактным и целиком помещалось в руке. Просто удивительно, какую уверенность может придать кому угодно простой кусок обработанного металла!

Вынув револьвер, он направил ствол на незнакомца.

— Убирайтесь немедленно из моего кабинета! — властно проговорил профессор, вкладывая в эти слова кипевшее в нем возмущение. — Я провожу вас к посту охраны, где вам придется объяснить, как и зачем вы тут оказались.

— О, я могу сделать это и прямо сейчас.

Незнакомец выступил из тени и вскинул голову. Глаза у него оказались густо-синими, такой цвет имеют только чистые горные озера.

— Мне необходимо побеседовать с вами.

Он сделал шаг к декану факультета и протянул руку. Его нос походил на ястребиный клюв, а на тыльной стороне кисти тянулся длинный бледный шрам.

Профессор глубоко вздохнул, пытаясь сохранить самообладание. Рука, сжимавшая револьвер, стала мок­рой и скользкой от пота.

— И о чем же?

— О некоем господине Гумбольдте, — прозвучал ответ. — О том, чем он интересовался, и что именно вы ему сообщили. Кстати, куда он направился отсюда?

— Гумбольдт? О ком вы говорите?

— Не испытывайте мое терпение! — в голосе незнакомца явственно прозвучала угроза. — Я имею в виду ученого, который сегодня нанес вам продолжительный визит. Итак, выкладывайте. У меня не так уж много времени.

С профессора было довольно. Выслушивать угрозы, да еще в стенах собственного кабинета, он не собирался, что бы ему ни грозило. Большим пальцем руки он попробовал взвести курок револьвера, но это ему не удалось. У него возникло странное ощущение, что пальцы больше ему не принадлежат. Папастратос попробовал снова — и опять безуспешно.

— У вас какие-то проблемы? — Отвратительная улыбка исказила физиономию незнакомца.

Профессор стиснул зубы — и внезапно почувствовал, что больше не может пошевелить ни правой, ни левой рукой.

— Что… со мной… происходит?.. — Слова давались ему с невероятным трудом. Язык и губы совершенно онемели.

Незнакомец извлек из кармана сюртука странное оружие и поднес его поближе к свету. Внутри находилась стеклянная емкость, наполненная маслянистой желтоватой жидкостью.

— Нейротоксин, — пояснил он. — Быстродействующий нервно-паралитический яд. Его действие начинается с паралича конечностей. Некоторое время вы сможете говорить, но не будете иметь возможности даже пошевелиться. Таким образом, ваши попытки использовать свой дерринджер совершенно абсурдны.

Он беспрепятственно вынул револьвер из бесчувственных пальцев профессора.

Взгляд профессора с невероятной медлительностью сполз к его собственному предплечью. Только теперь он обратил внимание на то, что обратился к своему предплечью. Только теперь он заметил, что в него что-то воткнулось. Снаряд был таким крошечным, что изначально он принял его за шерстяную нитку, пока не разглядел на его конце оперение. Микроскопическая стрела! Осознание пришло как удар грома. Профессор попытался сделать шаг, но его ноги будто приросли к полу.

— Что… Вы… мне… ввели?

Норвежец засмеялся.

— Забавно, но это прямо связано с областью ваших научных интересов. — Он поднес оружие вплотную к глазам Папастратоса. — Желтоватая жидкость внутри — яд одного небольшого, но весьма симпатичного головоногого — голубокольчатого осьминога, иначе именуемого хапалохлена макулоза. Этот токсин не только смертоносен, но и заставляет того, кому его ввели, выложить все, что он хотел бы утаить, — как на исповеди. Поэтому вскоре, хотите вы того или нет, вам придется поведать мне то, что я хочу знать. Но не стоит медлить и оттягивать, потому что не позже, чем через сорок пять минут ваше сердце остановится.

— Кто… вы… такой?

Незнакомец вынул из кармана сюртука часы, поднес их к уху Папастратоса и с ухмылкой спрятал обратно.

— Мое имя не имеет отношения к делу, — ответил он. — Те, на кого я работаю, называют меня Норвежцем. В англоязычном мире такого, как я, назвали бы клинером, то есть чистильщиком, — человеком, который делает за других грязную работу. Слежка, сбор информации, допросы, устранение объектов — все это входит в мою компетенцию. Итак, мой заказчик желает знать, чего хотел от вас Карл Фридрих фон Гумбольдт, о чем вы с ним беседовали, куда он намерен отправиться в ближайшее время, и, главное, что у него на уме. — Наемник снова улыбнулся. — С большой неохотой должен признать, что в данном случае у меня еще и личные счеты с жертвой. Этот Гумбольдт умуд­рился ускользнуть от меня, причем не как-нибудь, а на воздушном корабле! Вам приходилось когда-либо слышать о чем-то подобном? Я неплохо знаю жизнь и людей, но это превосходит все мыслимое. Похоже, что господин Гумбольдт пользуется совершенно необычными средствами. Это сильно усложняет выполнение моей задачи и раздражает до крайности…

Скрипнув зубами, Норвежец продолжал:

— К счастью, я готов принять любой вызов. И чем он сложнее, тем лучше. Но я должен определенно знать, куда скрылся мой объект, а вы были последним человеком, который с ним разговаривал.

Тут незнакомец снова взглянул на часы и кивнул.

— Полагаю, мы можем приступать. Токсин уже усвоился и начинает действовать. Давайте начнем с прос­того вопроса: куда сейчас летит Гумбольдт. Какова следующая цель его путешествия?

Губы профессора дрогнули. Он и хотел бы промолчать, но яд в крови принуждал его говорить. Он тяжело задышал, стиснул кулаки, лицо его покрылось крупными каплями пота. Но все было тщетно. Казалось, что некое существо внутри него только и ждет, чтобы начать болтать.

— Париж, — окончательно сдаваясь, прохрипел Папастратос. — Они летят в Париж…

13

Париж, 22 июня 1893 года

Погода была такой, о какой только можно мечтать в воскресенье после полудня. Люди толпами устремились на бульвары и в парки, заполнили кафе. Повсюду сновали экипажи с открытым верхом. Там и сям на бульварах можно было видеть художников — стоя перед мольбертами, они наносили мазок за мазком на свои холсты.

Оскар остановился, разглядывая одну из будущих картин. Полотно, выполненное в модной нынче манере, буквально кипело красками. Цветной свет, цветные тени, пестрые дома и деревья, окрашенные в разные цвета облака. Вблизи это казалось бессмысленной мазней, и лишь когда ты отходил назад и слегка прикрывал глаза, краски соединялись, и картина становилась реальнее и отчетливее, чем сама реальность. Сюжеты большинства подобных картин были совершенно заурядны: бульвары, улицы, два-три дома, цветы, группы деревьев. Шарлотта попыталась растолковать ему, что дело здесь не в сюжете, а в изображении взаимодействия света и предметов, но Оскар и слушать не стал. Его больше интересовали атрибуты художественного ремесла — масляные краски, которые с недавних пор стали продаваться в тюбиках, кисти, мольберты и этюдники. Воздух здесь был буквально пропитан запахом красок, льняного масла и скипидара. Если бы только картины были поинтереснее…

— До чего же нудная работа, — проворчал юнец, следя за тем, как художник наносит на холст одну цветную точку за другой. Все его творение казалось полностью состоящим из тысяч точек.

Шарлотта ткнула его локтем в бок.

— Ты заскорузлый невежда! — набросилась она на Оскара. — Эта манера живописи называется «пуантилизм». Сегодня она в большой моде. Посмотри, как отдельные чистые цвета сливаются в пейзаж, если сделать всего шаг назад. Как великолепно сияет свет.

— Лучше бы этот парень изображал вещи такими, как они есть, вместо всяких оптических фокусов, — заявил Оскар. — Действительность не состоит из точек.

— Так ведь это не действительность, а живопись, бестолочь! Ведь ты же не задумываешься, правдивы или нет твои обожаемые приключенческие романы…

— Но их, по крайней мере, интересно читать. А это… ох, я даже не знаю, что сказать. К тому же, мне не нравится, что ты меня постоянно обзываешь то бестолочью, то невеждой. Не такая уж я немытая деревенщина.

Оскар возмущенно развернулся и зашагал прочь.

Шарлотта помедлила секунду и бросилась следом за юношей.

— Извини меня! Я вовсе не считаю тебя таким. Но говорить с тобой о современном искусстве — просто мука. Ты не способен отказаться от своих замшелых представлений!

Девушка погладила по головке Вилму, дремавшую в сумке у нее на плече.

— Художник всегда должен создавать нечто новое и раздвигать горизонты познания, а не думать лишь о куске хлеба. Это касается и ученых, между прочим.

— Кстати, о хлебе… — у Оскара заурчало в животе. — Я бы не отказался чего-нибудь перекусить. Мне кажется, что я ничего не ел целую вечность, а здесь повсюду так вкусно пахнет!

— А как же эклер, который ты слопал полчаса назад? — Шарлотта ухмыльнулась. — Если так пойдет и дальше, ты станешь толстым, как «Пачакутек».

— Можешь тогда привязать к моей ноге бечевку и запускать меня в небеса, как воздушный шарик, — проворчал Оскар. — То еще будет зрелище.

— Мы можем заглянуть в бистро «Мадлен», — предложила Шарлотта. — Гумбольдт назначил нам встречу там через час. Честно признаться, я тоже проголодалась. Одной живописью и свежим воздухом сыт не будешь. — Она лукаво подмигнула Оскару.

Спустя четверть часа оба уже сидели за столиком под зонтиком на площади Клемансо, с любопытством наблюдая за оживленным движением на Елисейских Полях. А заодно уплетая аппетитные багеты с по­мидорами, ветчиной и сыром. Элиза болтала с официантом, а Оскар наконец получил возможность с наслаждением вытянуть гудящие ноги. Он никогда еще столько не ходил пешком, как в последние три дня. Ничего удивительного: Париж — словно доверху набитый мешок с рождественскими подарками. Музеев, храмов, парков и дворцов, сосредоточенных здесь, намного больше, чем в любой европейской столице. Здесь можно побывать на выставках, посвященных чему угодно: любой отрасли науки и техники, военному делу, истории, археологии, живописи, скульп­туре, декоративному искусству. В одном Лувре можно про­вести несколько месяцев подряд. В его восточном разделе Оскару особенно пришлись по душе древне­египетские статуи, обелиски и саркофаги. Пока Шарлотта и Элиза восторгались золотыми украшениями вестготских королей, Оскар отправлялся на свидание к мумиям фараонов, на чьих впалых щеках, обтянутых пергаментной кожей, все еще лежал отблеск былого величия и славы.

В течение всей этой недели Гумбольдт отсутствовал. Он ежедневно встречался с какими-то учеными коллегами, пытаясь как можно больше разузнать о деятельности Никола Тесла в последние годы. По вечерам он ненадолго появлялся за ужином и чаще всего был при этом ворчлив и раздражителен. Утром же, когда все они завтракали за общим столом, дядюшка Шарлотты отсутствовал, так как уезжал по делам гораздо раньше.

Разумеется, Оскар был бы не прочь узнать, как обстоят дела на сегодняшний день, однако мысли об этом начисто улетучивались из его головы, когда он вспоминал, сколько еще всякой всячины можно увидеть, услышать и отведать в Париже. Он мог бы бродить по городу еще неделю и даже две, просто наслаждаясь жизнью. У французов, оказывается, даже есть специальное словечко, означающее искусство наслаждаться жизнью, которого и в помине нет в немецком.

Оскар как раз кормил Вилму кексом и собирался попросить Элизу заказать ему еще один лимонный шербет, когда к кафе подкатил экипаж, запряженный парой лошадей. Взмыленные, тяжело дышащие, лоснящиеся от пота лошади остановились как вкопанные. Из экипажа донесся знакомый голос:

— Скорее, скорее садитесь! Необходимо срочно собрать все наши вещи, потому что сегодня же мы отправляемся в путь!

Гумбольдт выпрыгнул из экипажа и бросился к их столику. Его лицо горело от волнения, полы черного сюртука развевались.

— Я наконец-то нашел его! Вы даже представить не можете, чего мне это стоило! И что важнее всего — Тесла согласился нас принять и выслушать. Поторопитесь же!

Нетерпеливым жестом он подозвал официанта и оплатил счет.

— Где он? Как вы его нашли?

— О, это была сложнейшая комбинация! Тесла уже две недели находится в Париже, но он предпочитает путешествовать инкогнито, и практически никто не знает, что он здесь.

— А в какой стране он постоянно живет?

— Несколько лет назад он переселился в Соединенные Штаты, но его эксперименты с атмосферным эле­кт­ричеством вынудили его вернуться в родной для него город. Но все подробности позже — сейчас нужно спешить вовсю!

Когда все разместились в экипаже, Гумбольдт подал кучеру знак трогать, и коляска рванулась вперед, совершая разворот на сто восемьдесят градусов через Елисейские Поля. Бульвар в это время был запружен экипажами, некоторым из них даже приходилось останавливаться и уступать дорогу. Кони ржали и пы­тались встать на дыбы. Два экипажа столкнулись, пытаясь пропустить спятившего возницу, яростные проклятья понеслись им вслед.

— Бог ты мой, — воскликнул Оскар. — Я боюсь, что нам попался какой-то сумасшедший вместо кучера!

— Пьер — мой старый приятель. — Гумбольдт с улыбкой сложил руки на набалдашнике трости. — Это я велел ему гнать во весь дух. Кто знает, сколько еще времени Тесла проведет в том месте, которое мне указали друзья. Не хватало только, чтобы он снова от нас ускользнул!

— С какой стати ему прятаться от нас?

— У него дефицит времени, — пояснил Гумбольдт. — Сейчас он ведет жесточайшую войну с Томасом Эдисоном за первенство в области исследования электрических явлений. В ученых кругах этот конфликт называют «войной токов». Речь идет о снабжении крупных городов и предприятий электрической энергией, а суть конф­ликта заключается в том, будут ли повсеместно использованы постоянный или переменный ток. Тесла является «отцом» переменного тока, Эдисон отдает предпочтение постоянному. Вам, наверняка, известно, что сейчас в Чикаго проходит Всемирная выставка, посвященная четырехсотлетнему юбилею открытия Америки Христофором Колумбом. Это первая среди крупнейших выставок, которая освещается исключительно электрическими источниками света. Там повсюду установлены сотни тысяч ламп, которые превращают территорию выставки в фантастическую световую феерию. И это, мои дорогие, дело рук Никола Тесла и компании «Вестингауз Электрик».

— А что Тесла делает здесь?

— Строит необычный молниеотвод. Он намерен улавливать энергию гроз и использовать ее на благо людей.

Оскар изумленно поднял брови.

— Разве это не опасно?

— Опасно — не то слово! Ты знаешь, что такое самая обыкновенная молния?

— Понятия не имею.

— В момент грозового разряда возникает напряжение до десяти миллионов вольт, а сила тока достигает десятков тысяч ампер. При этом воздух мгновенно нагревается и расширяется со скоростью ударной волны — вроде той, которая образуется при взрыве. Эти колебания воздуха мы и воспринимаем как гром.

Шарлотта кивнула и спросила:

— Но почему Париж? Он мог бы поставить точно такой же эксперимент в Америке!

На это Гумбольдт энергично возразил:

— Ничего подобного, моя дорогая! Эксперимент может быть проведен только здесь, в Париже. И причина проста: именно здесь находится единственное в мире сооружение, которое подходит для его целей. Если хотите его увидеть — посмотрите налево.

Их экипаж в это время находился на середине одного из мостов, переброшенных через Сену. Позади шеренги платанов и зданий на набережной высилась грандиозная стальная башня, стремительными очертаниями словно ввинчивающаяся в небо.

Оскар разинул рот от удивления. Наконец-то он понял, где находится Никола Тесла.

14

Шарлотта прикрыла глаза ладонью, защищаясь от лучей низкого солнца. Это сооружение было видно почти из любой точки Парижа, но вблизи оно производило совершенно необычное впечатление.

Эйфелева башня была возведена четыре года назад в честь столетнего юбилея Французской революции. Три тысячи рабочих трудились двадцать шесть месяцев, возводя уникальную трехсотметровую конструкцию, состоящую из восемнадцати тысяч деталей и весящую десять тысяч тонн. Достаточно сказать, что при строительстве было использовано два с половиной миллиона заклепок.

Парижане, в том числе многие художники и литераторы, сочли стальную махину безобразной и осквер­няющей облик столицы. Ее называли мрачной дымовой трубой, позором Франции, общественность собирала подписи в пользу сноса чудовищного строения, и в конце концов местный муниципалитет, не выдержав давления, принял решение через пятнадцать лет снести башню.

Вот уж чего Шарлотта не могла понять. Эйфелева башня была не только самым высоким зданием в мире, но высочайшим достижением инженерной мысли, настоящим математическим чудом. Девушка не знала ни одного архитектурного сооружения, которое бы столь полно отображало дух девятнадцатого столетия — века пара, электричества и железа, промышленности и торговли.

Кучер остановил экипаж с восточной стороны подножия башни. Неподалеку располагалась Французская высшая военная школа, в которой учился Наполеон Бонапарт.

— Друзья мои, мы прибыли, — сказал Гумбольдт, распахивая дверцы экипажа. Обменявшись несколькими словами с кучером, он направился к северной опоре могучей конструкции. Шарлотта вскинула на плечо сумку с невозмутимо спящей Вилмой и поспешила вслед за дядей.

— Нам придется подняться на самый верх, — продолжал ученый. — Лифт доставит нас только на второй уровень. Там мы сделаем пересадку. Наша цель — площадка на высоте трехсот метров. Надеюсь, никто из вас не страдает боязнью высоты?

Шарлотта задрала голову и содрогнулась. Триста метров! Интересно, сколько времени понадобится, чтобы проделать этот путь в свободном падении? Она отмахнулась от этой мысли и уцепилась за локоть Оскара, торопливо шагавшего вслед за Гумбольдтом.

В лифте оказалось тесно и душновато. Они стояли, стиснутые, как овцы в загоне, среди множества взволнованных и потеющих от волнения людей, пока стальные тросы со скрипом волокли массивную метал­лическую конструкцию наверх. Подъем продолжался несколько минут. И вот, наконец, они на втором уровне. Шарлотта с облегчением вздохнула, когда дверцы кабины распахнулись. Ей никогда не нравились тесные замкнутые помещения. Гумбольдт, не теряя времени, направился к следующему лифту, расположенному в центре платформы, и обратился к служащему. Тот внимательно осмотрел четырех посетителей и зачем-то попросил предъявить паспорта.

— В чем дело? — спросил Оскар. — Какие-то проблемы?

— С некоторых пор верхние ярусы башни закрыты для посетителей, — пояснил Гумбольдт. — Туда можно попасть либо по специальному пропуску, либо по личному приглашению мсье Жерома.

Шарлотта недоуменно нахмурилась.

— Месье Жером? А кто это такой?

Гумбольдт незаметно подмигнул девушке.

В конце концов служащий пропустил путешественников. Как только они погрузились в лифт, он последовал за ними и запер изнутри решетчатые двери. Посетители, желавшие попасть на верхнюю площадку, но получившие отказ, проводили их возмущенными возг­ласами, но кабина уже стремительно уносилась вверх. Расстояние между четырьмя несущими опорами башни неумолимо уменьшалось — это было видно сквозь решетчатые стены лифта. Здания у подножия уменьшились до игрушечных размеров. Сена превратилась в серебристую ленту, извивающуюся среди городских кварталов, напоминающих шахматную доску. Шарлотта изо всех сил сжала руку Оскара своей влажной ладонью.

Наконец движение кабины начало замедляться. Завизжали шестерни, заскрипели тросы, и пассажиры ощутили легкий толчок.

— Конечная остановка! — объявил служащий.

Ученый сунул лифтеру в руку купюру «от мсье Жерома» и покинул кабину.

— Вот теперь начинается самое интересное! Но на всякий случай хочу вас предупредить: Тесла очень чуткий и недоверчивый человек. В прошлом ему не раз приходилось сталкиваться с жестокой несправедливостью, и это повлияло на его характер. Ни в коем случае не упоминайте в его присутствии имени Томаса Эдисона. Запомнили? Тогда — вперед.

На платформе ветер сразу же ударил Шарлотте в лицо и растрепал волосы девушки. Воздух здесь был прохладным и как бы колючим. Путешественникам не понадобилось много времени, чтобы обнаружить знаменитого ученого. Прямо над ними на стальной балке, расположенной примерно в пяти метрах над площадкой, в окружении множества толстых кабелей и проводов, балансировал стройный господин средних лет. Кабели уходили к самому шпилю башни, а на площадке ныряли в большой контейнер, стоящий на металлическом рифленом полу.

Заметив гостей, Никола Тесла прервал работу и спус­тился вниз, вытирая руки промасленной ветошью. Знаменитый ученый и изобретатель оказался довольно рослым. Он носил густые усы, а его блестящие темные волосы были зачесаны назад. Определить его возраст было непросто, но Шарлотта предположила, что исследователю слегка за сорок. Несмотря на постоянное пребывание на солнце, его кожа была бледной, как бы истонченной, и это придавало Тесла несколько болезненный вид. Окинув посетителей пристальным взглядом, он кивнул и проговорил:

— Вы хотели бы побеседовать со мной, господин фон Гумбольдт?

Изобретатель говорил по-немецки, но с явственным сербским акцентом.

— Спасибо, что согласились нас принять, — ответил Гумбольдт. — Мы отнимем совсем немного вашего драгоценного времени, обещаю.

Тесла улыбнулся.

— Ну что вы, друг мой! Граф Фердинанд фон Цеппелин отзывался о вас самым лестным образом. Я очень хотел бы взглянуть на ваш воздушный корабль, но, к сожалению, обстоятельства не позволяют. Метеорологи обещают завтра сильнейшую грозу, а у меня еще далеко не все готово для осуществления эксперимента.

— С удовольствием приглашаю вас совершить с нами пробный полет, — с улыбкой произнес Гумбольдт, — при нашей следующей встрече. Но в этот раз и у нас также времени в обрез. Нам нужна некая информация, и я уверен, что только вы сможете нам помочь.

— Во всяком случае, попытаюсь, — сказал Тесла. — Ну-с, выкладывайте, что вас так интересует?

Гумбольдт перевел дух.

— Вам говорит о чем-нибудь имя Александр Ли­ванос?

15

Оскар мгновенно заметил, как изменилось поведение ученого. Минуту назад Тесла был приветлив, шутлив и предупредителен, но уже в следующее мгновение стал серьезен и даже подозрителен. Первым делом он быстро осмотрелся, словно проверяя, не может ли кто-нибудь слышать их беседу.

— Ливанос? — переспросил Тесла, хотя прекрасно расслышал вопрос Гумбольдта.

Тот утвердительно кивнул.

— Что именно вас интересует?

— Я слышал, что некоторое время он был вашим учеником и сотрудником. Какой области знания касались его исследования?

Тесла поморщился.

— Я не имею права разглашать содержание наших совместных разработок. Я был бы вам признателен, если бы вы больше не касались этой темы. Скажу только, что Ливанос в своих собственных исследованиях двинулся в таком направлении, которое привело к роковым событиям. Заблуждение стоило жизни ему и многим другим людям.

Гумбольдт опустил голову:

— Нам известно об этом. Довелось ли вам слышать о серии катастроф на море, случившихся в недавнее время в акватории Эгейского моря севернее острова Крит?

— Должен признаться, у меня практически нет времени на газеты. Что именно там произошло?

— Речь идет о кораблях, затонувших по необъяснимым причинам в Критском море. Меня пригласили для выяснения причин этой ситуации и проведения расследования.

— Затонувшие корабли? — Тесла недоуменно поднял густые брови. — И сколько же их было?

— Мы знаем о двенадцати крупных паровых судах, но, возможно, их было больше. Все они погибли или бесследно исчезли в течение последних шести месяцев.

Тесла негромко присвистнул и прищурился.

— Чудовищно! И что вы думаете о причинах этих кораблекрушений?

— Очевидцы утверждают, что видели гигантское морское животное, но у меня есть серьезные подозрения, что здесь нечто иное. Если мы немедленно не предпримем решительные шаги, то есть вероятность, что корабли будут беспричинно гибнуть и в дальнейшем.

— Как вы пришли к выводу, что с этими событиями может быть связан Ливанос? — поинтересовался Тес­ла. — Ведь он мертв уже больше десяти лет.

— Вы видели его тело собственными глазами? — Гумбольдт исподлобья взглянул на собеседника, словно проверяя его реакцию.

— Что вы хотите этим сказать?

— Пропал без вести — в нашем случае такая формулировка будет более корректной, не так ли?

— Если вам угодно…

— Его тело не было найдено, как не была обнаружена и пресловутая автоматизированная верфь, которую он спроектировал и построил. Все поглотила морская пучина, однако никто не может достоверно сообщить, что в действительности произошло с Ливаносом и его созданием. Мы обязаны рассмотреть все варианты событий.

Тесла молчал. Было заметно, что он колеблется — стоит ли продолжать обсуждение вопросов, которые были явно ему не по душе.

— Я, конечно, не берусь судить окончательно, — заявил он, — но ваша версия грешит натяжками. И все же я вам помогу — интуиция подсказывает мне, что вам, господин Гумбольдт, можно доверять. — Он вздохнул. — Итак, вы хотели бы знать, над чем мы работали? Следуйте за мной!

Изобретатель повернулся на каблуках и шагнул к контейнеру, в котором сходились все провода и кабели. Только сейчас Оскар заметил, что он изготовлен из какого-то необычного пористого материала, и с любопытством коснулся его шершавой поверхности.

— Высокопрочная керамика, — пояснил Тесла, вынимая из кармана ключ. — Здесь необходима особая изоляция, чтобы из накопителя — аккумулятора необычной конструкции, не ускользнуло ни капли пойманной в ловушку энергии. Моя идея заключается в том, чтобы полностью сохранять энергию атмосферного разряда в накопителе, а затем высвобождать ее оттуда небольшими порциями. Для начала я хочу с помощью этого устройства осветить Эйфелеву башню сверху донизу, а затем и близлежащие городские кварталы. Все зависит от того, насколько мне удастся приручить эту небесную бестию… — Тесла вставил ключ в замок и повернул. Дверь в боковой стене контейнера распахнулась.

— Здесь находится некто, кто сумеет более точно ответить на ваши вопросы, чем я.

Оскар заглянул внутрь. В контейнере находился огромный прозрачный куб, состоящий из множества отдельных ячеек, в которых бурлила зеленоватая жидкость. Стержни из серебристого металла время от времени погружались в жидкость, отчего та стремительно испарялась. В нос бил резкий запах химических реактивов. Оскар был настолько поражен фантастическим видом устройства, что не сразу заметил небольшую фигуру в углу помещения. Только когда она пошевелилась, он обратил на нее внимание.

У этого существа имелись руки, ноги и голова кубической формы, на лицевой стороне которой виднелись ротовое отверстие и пара узких светящихся глаз-щелочек. И все это было изготовлено из полированной стали. Человеком это создание явно не было — скорее, его механическим подобием, роботом.

Робот сделал несколько шагов им навстречу, повернул голову и вскинул металлическую руку. Из отверстия на его лице донеслось негромкое потрескивание.

— Он хочет вас поприветствовать. — Возможность продемонстрировать свое детище доставляла изобретателю нескрываемое удовольствие. Механическое существо сделало несколько шагов и снова вскинуло руку. Вилма пискнула и прижалась к колену Гумбольта, а затем издала несколько негодующих резких криков.

— Что это? — пораженно спросил Оскар.

— Герон, — ответил Тесла. — Программируемый многофункциональный робот, который помогает мне в исследованиях. Я назвал его в честь греческого ученого и философа Герона Александрийского, который одним из первых начал создавать механические подобия живых существ. Я использую этого робота повсюду, где работа представляет опасность для жизни. Он оказался на удивление надежным и точным, к тому же лучше кого бы то ни было умеет хранить тайны. Лучшего ассистента не найти. — Тесла улыбнулся. — Герон, довольно приветствовать наших друзей, они тебя уже заметили и вполне оценили!

Робот опустил руку и принялся с важностью вышагивать вокруг группы людей, причем его глаза или то, что их заменяло, были направлены на Вилму. Казалось, в них светится недоверие.

Примерно то же самое испытывала киви по отношению к металлическому человеку. Она покинула Гумбольдта и принялась носиться вокруг Герона, держась на безопасном с ее точки зрения расстоянии. Когда робот на мгновение отвернулся, Вилма подскочила к нему и с силой клюнула в металлическую ногу. На голове робота тотчас вспыхнула предупреждающая красная лампочка. Раздался пронзительный свист.

— Немедленно прекрати, Герон! — прикрикнул Тесла и присел на корточки перед своим механическим помощником. — Ничего особенного не произошло, и ты не должен обижаться на птицу. Ни она, ни наши гости никогда не видели ничего подобного.

Изобретатель открыл крышку на спине своего ассистента и щелкнул переключателем. Движения робота замедлились, свет в его глазах погас, а голова упала на грудь. Тесла вооружился отверткой и буквально в несколько секунд отвинтил голову Герона. Затем он удалил стальные щитки на груди, за которыми располагался какой-то сложнейший механизм, и повернулся к гостям с загадочной улыбкой на губах.

— Вы хотели знать, над чем работали мы с Ливаносом? Вот оно. Подойдите поближе, прошу вас, — это совершенно безопасно.

Гумбольдт с напряженным вниманием разглядывал фантастическое переплетение проводов и деталей неизвестного назначения, плотно заполнявших «грудную клетку» робота.

— Что это такое?

— Аналитическая машина. Многократно усложненный и усовершенствованный вариант механической дифференциальной машины, используемой для вычисления значений математических функций.

— Аналитическая машина… — Гумбольдт потер подбородок. — Значит, вы используете ее в качестве электрического мозга?

— Именно. Старинные дифференциальные маши­ны были слишком тяжелыми и неэффективными. К то­му же, информацию в них приходилось вводить с помощью перфорированных карточек. Но вместе с Ливаносом мы совершили огромный шаг вперед в этой области. А сам он пошел еще дальше, уже самостоятельно, но каковы были результаты его исследований и чего он в конце концов добился, я не знаю. Как не знаю и того, какие цели он перед собой ставил.

— Хм… — Гумбольдт напряженно размышлял. Внешне он выглядел спокойным, но кто-кто, а Оскар отлично знал, какая огромная работа совершается в это мгновение в мозгу ученого. И происходит это почти так же, как в аналитической машине, управляющей маленьким роботом Героном. Удивительно!

Спустя несколько мгновений Гумбольдт со вздохом вынырнул из океана собственных мыслей. На его лице играла непринужденная улыбка.

— Субмарина… — произнес он. — Вот что нам нужно! Подводная лодка, только и всего.

16

Спустя полчаса аудиенция у Никола Тесла была завершена — гостям дали понять, что хозяину необходимо продолжать подготовку к завтрашнему эксперименту. Кроме того, сам Гумбольдт почему-то пришел в сильнейшее волнение. Что могло послужить причиной этого, Оскар не имел понятия, — сам по себе подъем на Эйфелеву башню и встреча с выдающимся изобретателем были очень любопытны, но с точки зрения юноши пользы от этого никакой не было.

Пока они спускались вниз, пересаживаясь с лифта на лифт, мысли Оскара вертелись вокруг маленького робота-ассистента Тесла. И чем больше он размышлял о Героне, тем меньше понимал его действительное назначение.

— Игрушка, — бормотал он себе под нос. — Просто электрическая игрушка… Такому человеку, как Тесла, не следовало бы заниматься подобной чепухой…

Гумбольдт бросил на него суровый взгляд из-под полей своего цилиндра.

— Ты, вероятно, не понимаешь всей эпохальной важности этого изобретения!

— Что же тут важного? — Оскар изумленно уставился на ученого. — Согласен, этот маленький железный человечек ростом с восьмилетнего мальчишку — очень забавный. Он умеет ходить, бегать, издавать кое-какие звуки и выполнять простые ремонтные работы. Но если приглядеться получше, это не более чем ярмарочный аттракцион. В Берлине у кукольных мастеров мне приходилось видеть и более сложные механизмы.

— Дело не в том, насколько Герон сложен, а в том, что он, в отличие от механических кукол, обладает познавательными способностями. В науке они называются когнитивными. — Гумбольдт снял очки и принялся их протирать. Он всегда поступал так, когда ему приходилось в разговоре с несведущими использовать сложные понятия.

— Что вы имеете в виду? — смущенно переспросил Оскар.

— У тебя недостаточно опыта, чтобы распознать, какой потенциал заключен в этом устройстве. «Маленький железный человечек», как ты его называешь, — одно из самых выдающихся изобретений за последние десять столетий.

— Вы серьезно?

Ученый утвердительно кивнул.

Оскар решил было, что Гумбольдт подтрунивает над ним, но в его глазах вовсе не было обычных задорных огоньков.

— Да знаешь ли ты, сколько сложнейших электрохимических процессов должно совершиться в твоем организме для того, чтобы ты мог пошевелить хотя бы одним пальцем? — Гумбольдт испытующе взглянул на юно­шу. — А теперь прикинь, на что способен этот автомат. Он умеет ходить, действовать руками, удерживать в пальцах предметы и ловко манипулировать ими. Кроме того, он слышит и видит, оценивает происходящее вокруг него и принимает решения. И все это — по собственной воле! У него внутри нет механизма, который выполняет набор одних и тех же действий. Герон самостоятельно принимает решения, а затем действует в соответствии с ними. — Гумбольдт снова водрузил на нос очки. — Веками ученые мечтали создать искусственное подобие человека, и «маленький железный человечек» — решительный шаг на этом пути. Бог мой, я бы отдал все, что имею, чтобы владеть подобным созданием!

— Хорошо, — согласился Оскар, — допустим, что я ошибаюсь. Однако я все равно не понимаю, как это может нам помочь. Мы до сих пор не знаем, имеет ли деятельность Ливаноса отношение к затонувшим кораблям, и понятия не имеем, что делать дальше.

— И здесь ты неправ. Я-то совершенно точно знаю, как действовать. Нам необходим подводный корабль, на котором мы могли бы погружаться в морские глубины. — Гумбольдт мельком взглянул на карандашную запись, сделанную на манжете его крахмальной рубашки. — В этом Тесла оказал нам неоценимую помощь: он назвал мне имя и адрес. И теперь мы отправимся прямо туда.

Шарлотта нахмурилась.

— Этот человек живет в Париже?

— Нет, в Гавре, портовом городе в Нормандии. Его зовут Ипполит Рембо. Он гениальный инженер-кораб­лестроитель, и был главным конструктором французского военно-морского флота, пока его раньше времени не отправили на почетную пенсию. Тесла снабдил меня рекомендательным письмом к нему, подчеркнув, что для осуществления наших планов Рембо — сущая находка.

Пожав плечами, Гумбольдт продолжал:

— Не знаю, действительно ли этот человек способен нам помочь, но что-то подсказывает мне, что мы напали на важный след. Ты помнишь, о чем говорил профессор Папастратос в Афинах? Для управления своим «Левиафаном» Ливанос использовал некое сложное устройство. Настолько новое и необычное, что он тщательно скрывал его от посторонних глаз.

— Аналитическая машина! — вырвалось у Оскара.

Ученый кивнул.

— Ливанос и Тесла занимались разработкой подобия электрического мозга. В результате на свет появились не только безобидный симпатяга Герон, но и нечто гораздо большее и опасное. Что именно, я пока не готов сказать. Чтобы выяснить это, нам придется со временем вернуться к берегам Эгейского моря.

Лифт достиг площадки первого яруса Эйфелевой башни. Лифтер проводил пассажиров, отсалютовав им на прощание ладонью, приложенной к околышу форменной фуражки, и захлопнул двери кабины. Четверо искателей приключений направились к парапету, чтобы без спешки окинуть взглядом панораму города. Вид отсюда и в самом деле открывался великолепный. Лениво ползущие по небу облака отбрасывали на Париж пестрый узор, состоящий из света и тени. Оскару даже на мгновение почудилось, что он и сам может летать — без всяких летательных аппаратов.

— Я могу воспользоваться подзорной трубой? — спросил он у Элизы, заметив, что служитель предлагает публике на площадке эту услугу.

— Ну конечно, — ответила женщина. — Вот, держи один сантим — ровно столько это и стоит.

Она заглянула в кошелек, чтобы отыскать там монетку, и внезапно застыла. Губы Элизы посерели, а на лице появилось такое выражение, словно она только что увидела приведение.

— Элиза? — Оскар тронул руку молодой женщины. Она показалась ему влажной и совершенно холодной.

— Господин Гумбольдт, — воскликнул юноша, — с Элизой что-то не так!

Ученый моментально оказался рядом.

— Что случилось?

Оценив состояние женщины, он моментально сбросил с себя сюртук и цилиндр и сунул их в руки Оскару, а затем опустился на колено перед своей спутницей.

— У Элизы снова видение? — спросил юноша.

— Думаю, да. Элиза, ты меня слышишь?

Вместо ответа женщина только едва заметно кивнула.

— Что ты видишь?

Губы Элизы шевельнулись, но глаза по-прежнему оставались как бы незрячими.

— Это снова он, — прошептала она. — Тот самый человек из Афин… Высокий, худощавый, носит широкополую шляпу… От него исходит опасность… Он вооружен…

— Что это значит? — Гумбольдт встряхнул Элизу за плечо. — Где он?

— Я… пока еще не знаю.

Оскар быстро огляделся. Смотровая площадка первого яруса башни была заполнена посетителями. Но никого, кто подходил бы под описание, данное Элизой, среди них не было. На глаза попадались только солидные отцы семейств, почтенные дамы и их шумные дети.

— Я никого не вижу, — сказал Оскар. — Ты можешь сказать хоть что-нибудь еще?

Элиза крепко зажмурилась.

— Картины… — наконец прошептала она.

— Картины? — Оскар ничего не понимал.

Женщина кивнула.

— Яркие, на них деревья и дома… Красный и белый цвета!

Красный и белый? Картины? Что она имеет в виду?

Оскар взобрался на выступ стальной фермы и принялся шарить взглядом по площадке, но сколько ни всматривался, не видел никаких цветов. Здесь, на башне, все было серым — именно так были окрашены металлические конструкции, а большинство посетителей носили серые плащи и пиджаки.

А если… Внезапно ему пришла в голову одна идея. Он бросился к подзорной трубе и сунул служителю монетку, которую ему успела дать Элиза. А затем принялся внимательно осматривать площадь у подножия башни.

Вскоре он обнаружил несколько художников, расположившихся со своими мольбертами на Марсовом поле. Вокруг толпились туристы и зеваки. Сначала он обращал внимание лишь на окружение художников, но когда слегка повернул подзорную трубу и подправил фокус, в поле зрения оказался продавец мороженого. Его тележка располагалась в тени большого зонта. Шелкового, с красными и белыми полосами!

Юноша затаил дыхание. Его лоб взмок от напряжения. Рядом с зонтом стоял мужчина. Высокий, худощавый, в надвинутой на глаза широкополой шляпе. И в руках у него была… карманная подзорная труба, направленная вверх, на площадку первого яруса, чуть ли не прямо Оскару в лицо. Лицо незнакомца скрывала окладистая борода, а единственными приметами могли считаться разве что крючковатый нос и колючие голубые глаза, глубоко ушедшие в глазницы. Заметив, что за ним наблюдают сверху, мужчина мгновенно опустил подзорную трубу, а Оскар, в свою очередь, испуганно отпрянул назад.

— Что случилось? — Гумбольдт был уже рядом с ним. — Ты его обнаружил?

— Думаю, что да.

— Позволь взглянуть!

Исследователь припал к окуляру, и Оскар невольно отметил, каким жестким стало его лицо. Даже губы превратились в твердую линию, словно прочерченную резцом.

— Клянусь Юпитером, — гневно произнес Гумбольдт, — это редкостный наглец. Он догадался, что мы его обнаружили, и, несмотря на это, не пытается скрыться. Ну, сейчас мы выясним, у кого нервы покрепче! — Гумбольдт запахнул сюртук, подхватил свою трость и со свистом рассек ею воздух. — А сейчас я требую, чтобы вы немедленно спустились вниз и отправились прямо к западной опоре башни. Экипаж ждет вас там. Возвращайтесь в отель, собирайте вещи и ждите меня на углу улиц Марбеф и Клеман Маро. Мы немедленно покидаем Париж.

— Что ты собираешься сделать? — Шарлотта смертельно побледнела.

— Разобраться с этим наглецом. Посмотрим, на что он способен в открытом бою.

— Не делай этого! — взмолилась Шарлотта. — Ты разве не слышал, что сказала Элиза? Он вооружен и смертельно опасен.

— Я тоже. — Гумбольдт повернул рукоять трости и слегка потянул к себе. Клинок спрятанной внутри рапиры сверкнул на солнце.

— Делайте то, что я велел. И присмотрите за Элизой — она сейчас очень слаба. Встретимся в назначенном месте. И будьте, ради всего святого, осторожны!..

17

Шарлотта, взяв Элизу за руку, повела ее к выходу. Лицо женщины было залито потом. Эти видения давались ей с величайшим трудом. Сейчас ей необ­ходимо присесть и отдохнуть, но для этого не было ни минуты.

— Как он нас разыскал? — спросила Шарлотта, когда они входили в кабину главного лифта. — Ведь не мог же он следовать за нами по воздуху?

— Исключено! — отозвался Оскар. — Скорее всего, он каким-то образом выяснил, что мы собираемся в Париж, сел в первый же экспресс и прибыл сюда.

— Но ведь единственным человеком, который знал, что мы…

— Ты хочешь сказать, что им был профессор Папастратос, — подхватил Оскар. — Теперь остается только надеяться, что с ним ничего не случилось плохого.

— Но ведь ты не думаешь, что он…

В это мгновение лифт остановился. Дверцы распахнулись, и пассажиры высыпали на площадь перед Эйфелевой башней, и без того многолюдную. Шарлотта осмотрелась и вскоре обнаружила их экипаж. Он стоял позади афишной тумбы. Девушка потащила полубесчувственную Элизу в сторону экипажа, а кучер, еще издали заметивший их, спрыгнул с козел и поспешил им навстречу. Бережно подхватив Элизу под руку, он помог ей подняться на подножку. Шарлотта и Оскар тоже уселись.

— А мсье Гумбольдт? — экипаж остался на месте, а кучер нахмурился.

— Он приедет позже, — кое-как ответила Шарлотта по-французки. Хоть в пансионе она довольно усердно занималась французским, но в последнее время у нее совсем не было практики. — Будьте любезны, отвезите нас в отель. И как можно скорее!

— Слушаюсь, — кивнул кучер и взмахнул кнуто­вищем. Застоявшиеся кони с ржанием рванулись вперед…

Тем временем Карл Фридрих фон Гумбольдт стремительно мчался вниз по ступеням лестницы, ведущей на площадку первого яруса, порой перепрыгивая разом по полпролета. Встречным приходилось жаться к стенам и шарахаться, чтобы не оказаться сбитыми с ног. Но ученый не обращал внимания на возмущенные возгласы: сейчас у него была одна-единственная цель — взглянуть в лицо человека, столь упорно преследовавшего их. Он должен знать, кто этот наглец и что ему нужно. А главное — по чьей указке он действует.

Тяжело дыша, Гумбольдт достиг подножия башни и остановился, чтобы перевести дух и отыскать в толпе незнакомца. Это удалось ему в считанные секунды. Преследователь по-прежнему стоял возле тележки мороженщика, но теперь его взгляд был устремлен не на смотровую площадку. Что-то другое привлекало его внимание. И находилось оно на западной стороне подножия башни.

Заподозрив недоброе, ученый ввинтился в толпу туристов, собравшихся в длиннейшую очередь у кассы. Вскоре ему удалось обнаружить просвет в толпе, позволявший ему приблизиться к цели. Лишь в двух десятках шагов от лотка мороженщика ему удалось вырваться из скопления людей.

Но здесь Гумбольдт ошеломленно застыл на месте. Он быстро осмотрелся, приподнимаясь на носках, чтобы видеть поверх голов прогуливающихся французов и иностранцев, а затем описал дугу вокруг мороженщика и его тележки.

Незнакомец исчез. Словно испарился.

Гумбольдт поспешно направился к лотку.

— Куда подевался мужчина, который здесь стоял? — обратился он по-французски к упитанному торговцу под красно-белым зонтиком, у которого был такой вид, словно он сам злоупотребляет своим товаром.

— Кто-кто?

— Верзила в шляпе и сером сюртуке.

Мороженщик пожал плечами.

— Понятия не имею. Я не видел здесь никакого верзилы.

Проклятье! Продавец совершенно искренне утверждал, что не видел здесь никого, кто подходил бы под описание. Хотя такого человека просто невозможно было не заметить.

Гумбольдт прикусил губу и снова взялся за поиски.

— Где же ты прячешься? — бормотал он себе под нос, меряя шагами площадь из конца в конец. — Всего минуту назад ты был здесь. Не мог же ты раствориться в воздухе!..

Толчея вокруг с каждой минутой росла. Ласковое солнце и тепло буквально выманивали людей на свежий воздух.

Как только окончательно стало ясно, что продолжать поиски бесполезно, Гумбольдт принял окончательное решение: сегодня же они покинут Париж. Еще раз окинув взглядом бульвар, он повернулся и размашисто зашагал к гостинице…

Тем временем экипаж с Элизой, Шарлоттой и Оскаром прибыл к цели. Отель «Оберж л’Этуаль» считался заведением средней руки. Гумбольдт не любил лишних трат, если речь шла всего лишь о ночлеге и завтраке. Шарлотта и Элиза с удовольствием остановились бы в более респектабельном отеле, но ученый не поддавался ни на какие уговоры.

— Удобная постель и чистая ванная — вот и все, что требуется нормальному человеку, — отвечал он. — Мы здесь для того, чтобы работать, а не развлекаться.

Оскар выпустил Вилму из корзинки и сам вышел из коляски. Шарлотта велела кучеру ждать их у бокового входа из отеля. Затем двое молодых людей поднялись вверх по лестнице.

Шарлотта скрылась в номере, снятом для нее и Элизы. Оскар отпер свою комнату. На сборы понадобится совсем немного времени. Гумбольдт всегда требовал, чтобы их багаж стоял наготове — на случай, если придется немедленно сниматься с места. Похоже, такие ситуации с ним случались сплошь и рядом.

Внезапно с улицы послышался странный шум — там что-то взрывалось, постреливало, пыхтело и шипело, будто кому-то пришло в голову запустить среди бела дня фейерверк. Оскар толкнул створку окна и выглянул на улицу.

У тротуара остановилась странная повозка. Черный лакированный корпус покоился на красных колесах, обтянутых каучуковыми шинами. Вместо поводьев на месте кучера виднелось что-то вроде судового штурвала, а спереди и сзади располагались неясного назначения латунные цилиндры. Еще более странным оказалось то, что лошадей, которые приводили бы этот экипаж в движение, не было и в помине.

Несколько зевак столпились вокруг транспортного средства и принялись оживленно обсуждать его достоинства и недостатки. Ни кучера, ни седоков не было видно поблизости.

Оскар охотно поглазел бы подольше на это диво, но время не ждало. Он распахнул створки шкафа, извлек оттуда свои брюки и рубашки и побросал в пасть распахнутого кожаного чемодана. Затем он направился в ванную, но тут в дверь номера постучали.

— Кто там?

— Это я, — откликнулась Шарлотта. — Я хотела попросить тебя помочь мне спустить вещи вниз.

Оскар открыл и с изумлением уставился на сумку и чемодан, стоявшие у ног Шарлотты.

— Ты уже готова?

— А ты разве еще нет?

— Нет, я… неважно. Давай я помогу тебе, а уж потом закончу здесь.

Оскар схватился за чемодан.

— Боже правый, — воскликнул он. — Да тут минимум килограммов тридцать! Что там у тебя? Свинцовые слитки?

Племянница ученого ухмыльнулась.

— Ничего особенного. Платья, обувь, косметика и прочие мелочи, необходимые любой женщине.

— Уму непостижимо, — пыхтел Оскар, спускаясь по лестнице с громоздким багажом. — Наш багаж весит вдвое меньше. Будь я женщиной, я бы считал путешествия невыносимо трудным делом.

— Ну, рядом всегда найдется кто-нибудь, кто поможет справиться с вещами. — Девушка подмигнула ему.

— Тебе известно, куда мы направляемся? — спросил Оскар.

— Тесла упоминал какой-то город, — ответила Шарлотта. — Гавр, кажется. Он сказал, что там мы найдем человека, кто сможет нам помочь. Некоего господина Рембо. Гумбольдт просто мечтает о встрече с ним.

— Гавр далеко от Парижа? — поинтересовался Оскар.

— Около двухсот километров. В пути придется провести немало времени. Так что лучше бы тебе поторопиться.

Оскар водрузил чемодан Шарлотты на одну из тележек для клади, стоявших в холле, взял у нее из рук сумку и покатил тележку к боковому входу в отель. При всех удобствах недорого отеля, обслуживающего персонала здесь было совсем мало.

Элиза уже ждала их. Сидя в экипаже, она пыталась накормить киви, которая, тревожно попискивая, восседала у нее на коленях.

— Просто не знаю, что делать с Вилмой, — сказала женщина. — Она отчаянно нервничает и почти не прикасается к корму. Я думаю, она чувствует, что мы ужасно спешим.

Кучер помог Оскару водрузить чемодан и сумку на багажник коляски.

— Насчет этого Вилма права, — отдуваясь, проговорил Оскар. — Мы действительно уберемся отсюда через несколько минут — только нас и видели. Я только сбегаю за багажом Гумбольдта и своим, и мы можем отправляться.

Юноша снова взбежал наверх и торопливо вошел в свой номер. Дверь захлопнулась позади него. Слова Элизы и поведение Вилмы заставили его слегка встревожиться. В самом деле — в воздухе словно витало ощущение угрозы. Он в спешке швырял в чемодан ботинки, куртки, мыло, бритвенные принадлежности и зубной порошок. Едва он захлопнул замки чемодана, как в дверь снова постучали.

— Уже бегу, — крикнул он. — Остались только книги и пижама. Я сейчас спущусь.

Снова раздался стук, на этот раз более настойчивый.

— Пожалуйста, не дави на меня, Шарлотта. Две минуты, ладно?

Но за дверью не унимались. Оскар сердито покосился на нее.

Может, это кто-то из персонала отеля? Его французский никуда не годится, но с этой ситуацией он, пожалуй, справится.

— Ун момент! — крикнул он и добавил: — Подождите, пожалуйста!

Но в дверь продолжали стучать, причем все более настойчиво.

Внезапно по спине юноши поползли мурашки.

— Ки эс ла? — выкрикнул он. — Кто там?

Молчание.

— Шарлотта?

Никакого ответа.

Оскар медленно отступил от двери. Добравшись до подоконника, он осторожно выглянул наружу. Толпа зевак, глазевших на самоходную повозку, за это время выросла. Однако человек, управлявший ею, по-преж­нему отсутствовал. Но сейчас Оскар заметил одну вещь, которой раньше не придал ни малейшего значения. На сиденье рядом с местом водителя лежала шляпа. Широкополая, с высокой тульей, вроде тех, какие носят ковбои на американском Среднем Западе.

Ужас буквально парализовал Оскара. Он уже видел эту шляпу сегодня. Она принадлежала таинственному незнакомцу, подстерегавшему их у подножия Эйфелевой башни. Тому самому, из Афин.

Во рту у него пересохло, а язык стал, как суконный. Юноша уставился на дверь, словно хотел пробуравить ее взглядом. Кто за ней стоит?

Снова послышался стук, на этот раз еще более настойчивый.

18

Запыхавшись, Гумбольдт наконец-то добрался до улицы Клеман Маро. На углу ему пришлось остановиться и опереться о фонарный столб. Сердце ученого бешено колотилось, лицо горело. Проклятые парижские извозчики! Ни одна наемная пролетка не остановилась, чтобы подобрать его, — все они катили мимо, не обращая внимания на его вопли. Пришлось про­мчаться пешком целых два километра, и дались они ему нелегко. Плохо дело — оказывается, он далеко не в лучшей форме. Пора заняться своим физическим состоянием.

Элизы и обоих молодых людей в условленном месте не оказалось. Несмотря на то что они должны были поджидать его здесь давным-давно. Что могло их задержать?

Гумбольдт прикрыл ладонью глаза от лучей низкого солнца. Гостиница находилась всего в трехстах метрах отсюда. Можно было даже рассмотреть вывеску и флажки на фасаде здания. Перед отелем собралась небольшая толпа. Что бы это значило?

Ученый торопливо направился к отелю, и лишь одолев половину расстояния, понял, что зеваки обступили какое-то транспортное средство — что-то вроде безлошадного экипажа. Он и сам при других обстоятельствах был бы не прочь взглянуть на техническую новинку, но уже в следующую секунду его внимание привлек женский крик.

Гумбольдт насторожился. Голос был поразительно похож на голос Элизы.

Прежде чем он решил, что предпринять, из гостиничного двора вылетел экипаж. Ученый едва успел отпрыгнуть в сторону, а в следующую секунду заметил, кто сидит на козлах.

— Шарлотта?!

— Дядя! Наконец-то!

— Что здесь происходит? Где Оскар?

Шарлотта указала на второй этаж гостиницы. Ее лицо выражало острое беспокойство.

Гумбольдт взглянул вверх и едва сумел сдержать возглас испуга.

На карнизе второго этажа балансировал Оскар. Рядом с ним стоял упакованный чемодан.

Теперь и пешеходы на тротуаре обратили внимание на происходящее. Дамы заахали.

— Как ты туда попал? — крикнул Гумбольдт. — Немедленно возвращайся в номер!

— Он не может, — прошептала Элиза. — Мальчик очень боится.

Гумбольдт нахмурил лоб.

— Боится? Чего?

— Человека из Афин.

Элиза повернулась в сторону диковинного экипажа. Гумбольдт проследил за ее взглядом и почувствовал, как у него сжимается желудок. На сиденье лежала серая широкополая шляпа-стетсон…

Оскар тем временем передвинул ногой чемодан еще на полметра по карнизу. Выступ достигал в ширину максимум двадцати сантиметров. Слишком мало, чтобы энергично продвигаться по нему с тяжелым багажом, но вполне достаточно, чтобы стоять, не теряя равновесия. Через распахнутое окно номера было слышно, как кто-то возится с дверным замком, пытаясь его взломать.

Толпа перед гостиницей выросла вдвое. Из ворот конного двора отеля вылетел экипаж. Один из пешеходов едва не угодил под колеса, но чудом успел увернуться. Оскару пришлось дважды взглянуть вниз, прежде чем он узнал в этом везунчике Гум­больд­та, а на козлах экипажа, рядом с кучером, — Шарлотту. Элиза с Вилмой на руках сидела на заднем сиденье коляски.

Оскар хотел было предупредить друзей об опасности, но из номера донесся грохот. Затрещало дерево, с лязгом отлетела защелка внутреннего замка.

Незнакомец ворвался в комнату.

Господи, что же теперь делать? На карнизе Оскар был как на ладони. Не придумав ничего лучшего, он схватил чемодан и прикрылся им, как щитом. И вовремя, потому что в этот момент в окне появился преследователь. Без своей ковбойской шляпы он казался значительно старше. Темно-каштановая густая борода, бакенбарды с пробивающейся сединой, под лохматыми бровями светились голубые со стальным оттенком глаза. В руке он сжимал какое-то оружие — что-то вроде короткой пневматической винтовки. Он успел даже заметить на тыльной стороне его руки длинный серповидный шрам.

Незнакомец бросил взгляд вниз. До мостовой было не меньше семи метров. Снизу до него доносились возгласы — возмущенные и взволнованные. Но сейчас ему было не до них. В следующее мгновение он заметил Оскара на карнизе, и усмешка скользнула по его лицу.

— Брось эту затею, малыш, — произнес он на ломаном немецком. — Это слишком опасно. Возвращайся в номер, и, думаю, мы сумеем поладить.

Говорил незнакомец с акцентом, какого Оскару еще не доводилось слышать.

Сейчас расстояние между юношей и преследователем составляло около пяти метров. Слишком мало, если тот решит воспользоваться своим оружием!

Но в следующее мгновение раздался свистящий звук, и в стену рядом с окном ударила короткая стальная стрела. Посыпалась штукатурка, у входа в гостиницу грянули крики.

Оскар мельком взглянул вниз. Гумбольдт стоял на тротуаре, целясь в незнакомца из своего автоматического арбалета.

— Это был предупредительный выстрел! — прокричал ученый. — В следующий раз я буду целиться прямо в сердце!

Незнакомец заколебался.

— Говорю в последний раз: убирайтесь немедленно, или я подстрелю вас, как куропатку!

Мужчина коротко выругался и молниеносно скрылся в номере. Гумбольдт схватил поводья и подал экипаж прямо под окно.

— Живо, Оскар, прыгай!

— А чемодан?

— К чертям! Забудь про него.

Оскар оценил высоту. Даже для опытного акробата такой прыжок был рискованным. Если вывихнешь ногу — можешь считать, что сильно повезло. Он покачал головой и крикнул:

— Отойдите в сторону, я сброшу чемодан!

С этими словами он отпустил ручку. Чемодан приземлился как раз на мягкое сиденье коляски и подпрыгнул. Лошади испугались, однако остались на месте.

— Ждите меня на углу! И будьте наготове — я сейчас спущусь по водосточной трубе.

Не дожидаясь ответа, он побежал по карнизу. На углу здания гостиницы располагалась водосточная труба, выкрашенная в белое. Ловко, как обезьяна, Оскар спустился по ней на тротуар и прыгнул в пролетку. Кучер щелкнул кнутом.

В это же мгновение незнакомец показался в дверях гостиницы. Прицелившись, он выстрелил им вслед. Ядовитый снаряд просвистел над их головами и угодил в стену соседнего дома. Всем, кто находился в экипаже, пришлось пригнуться. Выглянув из-за борта пролетки, Оскар увидел, что преследователь хлопочет возле своего экипажа. Затем раздался хлопок, и сразу же еще один. Юноша решил, что тот продолжает вести огонь по ним, но оказалось, что эти звуки производит его повозка. Облако синеватого дыма взвилось в воздух.

— Скорее, Пьер! — прокричал Гумбольдт. — Этот парень уже заводит свой автомобиль! Нам удастся оторваться от него, только если нам сильно повезет.

Засвистел кнут, кони с испуганным ржанием рванули с места и понеслись по улице. Пока их пролетка, набирая скорость, катила по мостовой, Оскар увидел, как незнакомец бросил свое оружие на сиденье и уселся на место водителя. Снова послышались тарахтение и взрывы, и странное транспортное средство сдвинулось с места. Немногочисленные любопытные, все еще остававшиеся на месте происшествия, прижались к стенам домов, пока незнакомец разворачивал свою повозку. При этом он едва не врезался в фургон молочника, неторопливо кативший по улице. Чтобы избежать столкновения, преследователю пришлось въехать на тротуар. Пешеходы заметались, спасаясь от громыхающего и чадящего чудовища.

— Быстрее! — торопил кучера Гумбольдт. — Мы должны успеть уйти от него как можно дальше.

Их экипаж с бешеной скоростью несся к набережной Сены. Одному Богу известно, где Гумбольдт отыс­кал этого извозчика. Тот явно не был обычным парижским возницей, неторопливым и болтливым. А его манера езды напоминала ухватки жокея во время скачек на Большой приз. Но кем бы ни был этот человек, Оскар радовался, что именно он сейчас восседает на козлах их пролетки.

Во весь опор они пересекли авеню Монтень и свернули на север по Елисейским Полям к площади Звезды.

Однако спустя пару минут из боковой улочки позади них, громыхая, вынырнул автомобиль. Теперь преследователь следовал за ними по пятам. Расстояние между ним и пролеткой составляло около ста метров и стремительно сокращалось. Похоже, что безлошадная повозка развивала заметно большую скорость, чем лошади.

— Быстрее, Пьер, еще быстрее!

— Не выходит, мсье. Лошади на пределе. И не забывайте — в пролетке нас пятеро.

Гумбольдт оглянулся, и на его лице появилась свирепая решимость.

— Этот парень начинает действовать мне на нер­вы, — пробормотал он с угрозой в голосе. — Если он хочет драки, то он ее получит.

— Почему он движется гораздо быстрее нас? — спросил Оскар.

— Мотор его транспортного средства развивает мощность больше трех лошадиных сил, — пояснил ученый. — Кроме того, он легче. Боюсь, нам все-таки придется вступить в открытую борьбу с использованием оружия.

— Ты ведь это не всерьез, дядя? — Шарлотта растерянно взглянула на Гумбольдта. — А пешеходы? Там же полным-полно детей…

Девушка была права. По набережной Сены прогуливались толпы людей. Многие останавливались поглазеть — ведь не каждый день увидишь гонки между конной повозкой и автомобилем.

Гумбольдт схватился за подбородок.

— Что же нам предпринять? Этот тип с каждой минутой все ближе.

— Эти… как их… автомобили… — проговорил Оскар. — Как они работают?

— Их приводит в движение энергия сгорания топ­лива — легких фракций нефти, которые называют бензином. Довольно опасное легковоспламеняющееся вещество. Его получают… — Ученый внезапно умолк. Глаза его вспыхнули. — Оскар, ты гений! — вскричал он. — Пьер, остановите лошадей!

Кучер в полном недоумении оглянулся.

— Вы сказали остановиться?

— Да-да, — нетерпеливо проговорил Гумбольдт. — Не могу же я стрелять на ходу!

— Вы хотите убить этого господина?

— При чем тут убийство? Я всего лишь хочу его остановить.

Пьер рванул вожжи, лошади захрипели, и экипаж остановился. Гумбольдт спрыгнул на мостовую, пристроил арбалет на багажнике пролетки и прицелился. Автомобиль стремительно приближался. Оскар уже мог рассмотреть полную дьявольской злобы ухмылку на лице незнакомца, когда Гумбольдт нажал на спусковой крючок своего оружия. Послышался свист, затем коротко звякнул металл. Автомобиль продолжал двигаться как ни в чем ни бывало и неумолимо приближался. Его водитель оставался цел и невредим.

— Проклятье, — процедил сквозь зубы Оскар. — Мимо!

Теперь преследователя отделяло от них каких-то полсотни метров.

— Поехали, Пьер. — Гумбольдт прыгнул на сиденье. — Поскорее уберемся отсюда.

— Мсье?

— Трогай, трогай живее!

Пьер взмахнул кнутом. Автомобиль между тем приблизился и находился в двадцати метрах от них. Оскар видел, как незнакомец поднял свое оружие и прицелился. Он уже был готов выстрелить, но внезапно движение его механической повозки резко замедлилось. Из двигателя повалили клубы черного дыма. В его нед­рах что-то зашипело и затрещало, словно на раскаленную сковороду бросили целую связку сосисок. Пешеходы, находившиеся поблизости, в ужасе кинулись врассыпную.

Затем показался огонь. Очаг возгорания находился где-то в корпусе повозки, на уровне колесных осей, но пламя быстро перебралось выше. Незнакомец мгновенно покинул свое место — и вовремя: в следующее мгновение весь автомобиль был объят пламенем. И пока их пролетка удалялась все дальше по бульвару, Оскар видел, как преследователь мечется в бессильной ярости вокруг своего пылающего авто. Окончательно убедившись, что снова потерпел поражение, незнакомец остановился и погрозил кулаком вслед их экипажу.

На лице Гумбольдта появилась довольная ухмылка.

— Эти двигатели внутреннего сгорания — сущая ерунда. У них нет будущего. Уж слишком они опасны и, кроме того, загрязняют воздух своей копотью. Слава старым добрым конным экипажам!

Вознеся эту хвалу каретам, пролеткам, кэбам и ландо, он обратился к кучеру:

— Пьер, сверните на бульвар Сен-Дени, а потом поезжайте в северном направлении. Нам нужно выбраться из города, прежде чем жандармы перекроют главные улицы.

19

Норвежец застыл над тлеющими останками своего автомобиля. Жар, исходивший от них, был невыносим. Едкий смрад горелой резины и кожи наполнял воздух. Черная завеса дыма продолжала висеть в воздухе, и даже порывы ветра с реки не могли ее рассеять.

Число зевак вокруг стремительно росло, но все они держались на почтительном расстоянии. Опасность представляли не только догорающие обломки автомобиля, но и этот худощавый рослый мужчина, сжимающий в руках неизвестное оружие.

Норвежец стиснул зубы. Непостижимо — жертве снова удалось ускользнуть. Буквально в последнюю секунду. И если в первый раз это можно было списать на случайность, то теперь Карл Фридрих фон Гумбольдт переиграл его по всем статьям.

Что же случилось?

Заметив, что ученый целится в него из арбалета, наемник немедленно укрылся за пуленепробиваемой обшивкой своей машины. В следующее мгновение раздался звук удара металла о металл. Гумбольдт целился в бак с горючим, и не промахнулся. Горючее хлынуло на раскаленную выхлопную трубу и мгновенно вспыхнуло.

Норвежец был совершенно уверен, что его моторный экипаж во всем превосходит конную пролетку. Но, оказывается, преимущество в скорости и надежности ничего не значит, если имеешь дело с противником, которому известны слабые места новейших транспортных средств. Ему никогда не забыть торжествующего взгляда ученого. Этот взгляд — словно слепящий блик света, неотступно раздражающий глаза.

Быстрым шагом Норвежец направился взглянуть на то место, где стояла пролетка беглецов. Он настигнет этого человека, даже если это будет последнее, что ему суждено сделать на свете. И неважно, получит ли он деньги или нет, — теперь это дело касается только его и Гумбольдта. Он настигнет этого странного выскочку и убьет самым изощренным из известных ему способов.

К счастью, еще в гостинице, когда он прятался в боковом коридоре, ему удалось подслушать обрывки разговора. Парень и девушка упомянули некоего Рембо в Гавре. Не так уж много, но ему приходилось работать и с меньшими крохами информации. Главное сейчас — обзавестись приличным транспортом.

Между тем толпа зевак вокруг значительно увеличилась — на него были устремлены десятки пар глаз. Норвежец вернулся к останкам автомобиля, поднял с земли свою шляпу и отряхнул ее от пыли. Но в тот самый момент, когда он водрузил серый стетсон на голову, толпа расступилась, пропуская конного жандарма. Темно-синяя униформа блюстителя порядка была идеально отутюжена, а эполеты блестели, словно сделанные из чистого золота. Подкрученные вверх усы этого напыщенного идиота подрагивали, когда он придержал коня и спешился.

— Разойдитесь, мадам и мсье, разойдитесь!

Широкими жестами он дал понять зевакам, чтобы они очистили место происшествия.

Когда толпа начала редеть, он приблизился к Норвежцу.

— Что здесь случилось, мсье? Откуда этот дым?

Взгляд наемника упал на коня жандарма. Это был гнедой арабский скакун с черной гривой. Сухая, благородной формы голова с высоким лбом и широко расставленными глазами и крупными ноздрями свидетельствовала о чистоте породы. Великолепный конь, выносливый и быстрый.

Жандарм напыжился.

— Отвечайте же!

Норвежец молниеносным движением вскинул свое оружие. С тупым звуком деревянный приклад врезался в челюсть жандарма. Все произошло так быстро, что у служителя закона не осталось ни одного шанса защититься. Его глаза закатились, и он мешком рухнул на землю.

Наемник невозмутимо забросил за плечо оружие и сумку, вскочил на коня и вставил ноги в стремена. У него была цель, и теперь появилось средство для ее достижения. Больше ничто его не удерживало в Париже.

Пришпорив коня, он поскакал прочь, направляясь на север, в Нормандию.

20

Афины, несколькими часами позже

Глаза старика не отрывались от листка бумаги. Известие, полученное из Парижа по телеграфу, едва ли могло способствовать снижению его кровяного давления. Он еще раз пробежал глазами эти несколько строчек, словно не в силах поверить тому, что в них сообщалось.

Тревожило его вовсе не то, что Гумбольдту и его спутникам вторично удалось ускользнуть. Дело в другом: события в Париже, как выяснилось, привлекли к себе внимание огромного количества людей. Этот идиот устроил в самом центре многолюдной столицы скачки и перестрелку, что в корне противоречило договоренностям, заключенным между ними. Точность и скрытность — вот основные пункты их соглашения. И никаких следов.

А теперь Норвежца преследует половина парижского корпуса жандармов. По всей стране разыскивают высокого худощавого мужчину лет сорока, который на глазах целой толпы дерзко убил жандарма и похитил его коня. Свидетелей хладнокровного убийства оказалось великое множество.

Пожилому господину оставалось надеяться только на то, что наемник достаточно умен и опытен, чтобы замести следы, в противном случае — катастрофа.

В ярости старик разорвал телеграмму и выбросил ее в корзину для бумаг. Затем, все с тем же озабоченным выражением лица, направился к окну и отодвинул штору. Впервые в жизни у него появилось чувство, что он совершил серьезную ошибку.

Акрополь сегодня был особенно красив. Лучи заходящего солнца заливали розовым светом колонны, под которыми две тысячи лет назад прогуливались философы и полководцы. Что бы они посоветовали ему в такой ситуации? Предложили бы отказаться от его планов или все-таки продолжать действовать? Одобрили бы они его поступки или прокляли его? Старик часто обращался к прошлому, когда нуждался в совете и утешении, и всегда находил их. Но только не сегодня.

Сегодня духи античных пращуров молчали.

Тем временем раздался осторожный стук в дверь.

— Войдите!

Дверь приоткрылась, в щель просунулась голова слуги.

— Он уже здесь, ваше превосходительство.

— Пусть войдет…

Как только Ставрос Никомедес оказался в кабинете своего деда, его охватило тревожное чувство. Архитас Никомедес был основателем династии Никомедесов. И сейчас, когда его здоровье сильно пошатнулось, он оставался, так сказать, серым кардиналом, держащим в руках все нити управления огромной финансово-промышленной империей. Старик был вынужден жить в затемненных помещениях и никогда не покидал своего дома. Целая череда инфарктов и инсультов никак не повлияли на его деловые способности, и в свои восемьдесят пять лет он оставался тем, кто принимает самые важные и ответственные решения.

Дед почти никогда не принимал гостей и редко появлялся даже в кругу семьи, что породило слухи, будто старик выжил из ума. Однако ум его оставался на редкость ясным и проницательным, а если он и вызывал к себе кого-либо из родственников, значит вопрос был крайне серьезным.

Оказавшись в полумраке огромного кабинета, Ставрос сделал несколько шагов вперед и остановился. Здесь пахло пылью, лекарствами и старыми книгами. Он не видел своего деда больше трех лет, и сейчас кровь стучала у него в висках от волнения.

— Иди сюда, мой мальчик, — проскрипел старческий голос.

Только теперь Ставрос заметил справа от широкого зашторенного окна маленькую сутулую фигурку.

— Не робей. Подойди ко мне.

Ставрос собрал все свое мужество.

— Ты звал меня, дедушка?

Приступ астматического кашля сдавил горло старика. Прошло некоторое время, прежде чем кашель унялся. Он прошаркал к своем рабочему столу, взял стакан с водой и судорожно отпил глоток. Отставив стакан, Архитас поднял глаза на внука.

Ставрос испугался.

За последние три года Архитас Никомедес сильно исхудал и словно стал меньше ростом. В лучах вечернего солнца, проникающих сквозь коричневые шторы, его кожа походила на кожу мумии.

— Я позвал тебя, потому что ты совершил нечто непростительное. Нечто, представляющее серьезную угрозу для будущего нашей семьи, — произнес старик. — Садись.

Он указал на стул.

Ставрос застыл, словно громом пораженный. Казалось, земля уходит из-под его ног. Набрав в грудь побольше воздуха, он с трудом произнес:

— Ты говоришь, что я…

— Садись, — нетерпеливо махнул рукой старик.

Ставрос опустился на стул, чувствуя, как деревенеет все тело. От этого визита он не ожидал ничего хорошего, но такого и вообразить не мог.

Старик вслед за внуком опустился в кресло с высокой прямой спинкой. В его голосе зазвучали примирительные нотки.

— Как поживают твоя жена и дети? Я не видел Марию и малышей уже целую вечность. С тех пор, как крестили маленькую Аннету.

— У них все хорошо, — ответил Ставрос. — Старший уже ходит в школу, а малышка переворачивает все в доме вверх дном. Дети нас радуют.

— Хорошо. — Мимолетная улыбка скользнула по лицу старика. — Семья — это главное. Без семьи мы никто. Хуже, чем грязь под ногтями.

Он внезапно подался вперед.

— И хочу тебе напомнить: в нашей семье есть одно правило, которое соблюдается неукоснительно. Если возникают проблемы, то в первую очередь они обсуждаются внутри семьи.

— Но у меня нет никаких…

— Молчи! Своим безрассудным поступком ты поставил на карту судьбу фирмы и всего нашего дома.

Ставрос никак не мог взять в толк, о чем говорит старик. Похоже, у него и в самом деле, как говорится, не все дома.

— Почему ты не обратился к отцу, как и положено? А вместо этого самовольно нанял этого немца, который сует нос в наши дела. Ты хотя бы на минуту задумался, когда решался на этот шаг?

Ставрос пораженно вскинул брови. Вот оно что! Теперь ясно, откуда ветер дует. Речь о Гумбольдте.

Но как старик пронюхал об этом?

— Я пытался поговорить с отцом, — без особой твердости возразил Ставрос. — Я умолял его предпринять хоть что-нибудь, но он только отмахнулся. Заявил, что мне не следует тревожиться по этому поводу, а лучше бы еще раз проверить квартальный отчет. Я пытался поговорить с ним об этом снова и снова, но ответ был тем же.

— Он и должен был таким быть, — проскрипел дед. — Твой отец пытался тебя защитить. Это его обязанность. И ты поймешь это с возрастом.

— Защитить? От чего? Я младший партнер и тоже вхожу в руководство фирмой. Моя задача…

— Твоя задача заключается в том, чтобы делать то, что тебе скажут, — оборвал его старик. — Твой отец знает об опасностях, подстерегающих в море наши корабли. Мы оба знаем об этом, и приняли соответствующие меры, чтобы справиться с ними.

— Какие меры? Какая опасность? — Ставрос упрямо тряхнул головой. Оказывается, он был единственным, кто понятия не имел, что происходит на самом деле!

Архитас склонил голову.

— Ты разве не слышал о морском чудовище?

— Слышал ли я… Еще бы! Но я полагал, что и вы считаете это полным бредом.

— Только формально. Чтобы никому не пришло в голову, что это не так.

— Значит, вы верите, что чудовище существует?

— Ну конечно же!

Старик хитро усмехнулся.

Ставрос откинулся на стуле. Внезапно его осенило.

— Значит, все это комедия? Обвинение капитана в пьянстве…

— Инсценировка. Фогиацис отделается мизерным штрафом и будет восстановлен в должности. Мы были вынуждены так поступить. Можешь представить реакцию наших партнеров и клиентов, если мы признаем, что наши корабли подвергаются атакам морского чудовища? Грузоперевозки упадут до нуля — нашим кораблям просто нечего будет возить. Катастрофа! А пьяный капитан… об этих вещах не слишком болтают в газетах.

— Но если чудовище на самом деле существует? Я думал… я полагаю, мы должны что-то предпринять.

Старик небрежно махнул рукой.

— Все это давно решено. Не забивай себе голову, мальчик.

— О чем ты говоришь?

У Архитаса вырвался странный смешок.

— Что ты знаешь о войне, которую англичане сейчас ведут на Аравийском полуострове и в Африке?

Ставрос задумался.

— Только то, что пишут в газетах… Завоевание Судана англо-египетскими войсками и последующее завоевание части территории Египта армиями Махди, предводителя суданцев.

— Все верно. Восстание под руководством Махди — первое успешное выступление африканской страны против колониального господства Британии. С этим империя смириться не может. А между тем противостояние достигло такой точки, что англичане планируют направить в этот район свои дредноуты, чтобы окончательно подавить сопротивление повстанцев. Через два месяца британская эскадра пройдет в водах, непосредственно прилегающих к острову Крит. Я использовал свои связи в дипломатических кругах, чтобы убедить адмиралтейство заняться и нашей проблемой. То, что отравляет нам жизнь и ставит под угрозу наше финансовое благополучие, могучие броненосцы в считанные минуты сотрут в пыль. Их огневой мощи достаточно, чтобы отправить на дно целый флот. Ничто живое не сможет уцелеть под ударами орудий главного калибра.

— А если все-таки уцелеет?

— Что ты имеешь в виду?

— Что произойдет, если ваш план провалится? Ведь мы даже не знаем, с чем, собственно, имеем дело!

Старик печально взглянул на молодого человека.

— Ты ошибаешься, дорогой внук, — медленно проговорил он. — Мы это отлично знаем…

21

Гавр, три дня спустя

Здание судостроительной верфи имело по меньшей мере пять этажей в высоту. Глухие удары молотов и визг пил для резки металла доносились из его настежь открытых ворот. Шум был настолько оглушительным, что даже на набережной перекрывал все остальные звуки.

Оскар разглядывал корабли, находившиеся в доках верфи. Некоторые были совершенно новыми, еще недостроенными, другие выглядели основательно изношенными. В доках и у причалов верфи он насчитал не меньше полусотни судов, на которых велись работы. Как тут не согласиться с тем, что Гавр по праву пользуется славой второго по величине морского порта Франции.

— Вы рассчитываете найти здесь Ипполита Рем­бо? — спросил Оскар.

— В администрации порта сказали, он работает в секторе E, цех номер двенадцать, — ответил Гумбольдт, и указал на табличку с тем же обозначением. — Я полагаю, это он и есть. Пожалуй, будет разумнее, если я отправлюсь туда и поищу мсье Рембо, а вы подождете меня у входа.

— Я бы с удовольствием прогулялся с вами, герр Гумбольдт, если позволите. Предприятий, подобных этому, я еще никогда не видел.

— У меня, между прочим, тоже нет ни малейшего желания торчать здесь и бездельничать, — подхватила Шарлотта. — В конце концов, должна же я иметь представление о том, как строят корабли!

— Однако, насколько мне известно, находиться в таких цехах совсем не безопасно.

— Это не имеет значения, — возразила Шарлотта. — Мы будем осторожны и благоразумны.

— Ну что ж… — вздохнул Гумбольдт и взглянул на Элизу. — Ты тоже намерена отправиться с нами?

— Нет уж, благодарю, — женщина энергично затрясла головой. — Мне вполне хватает шума и здесь. Могу представить, что там творится внутри! Я останусь с Вилмой и присмотрю за ней.

— Хоть один человек здесь прислушивается к моим советам. Ладно, вперед. И ради всего святого, ни к чему не прикасайтесь!

Втроем они вступили под своды гигантского цеха. Сразу же за воротами их остановил служащий, который выдал им пробковые каски и объяснил, где можно найти Рембо. Гумбольдт двинулся вперед, крепко сжимая в руке свою трость. Повсюду вокруг, куда ни взгляни, громоздились металлические конструкции. Корабельные шпангоуты вздымались ввысь, как ребра погибших китов-исполинов. Воздух наполнял грохот молотков, пронзительное верещание пил, треск и сполохи электрической сварки. В воздухе висел едкий запах гари и окалины. Рабочие при помощи специ­альных инструментов загоняли в толстые стальные пластины будущей обшивки судна заклепки толщиной с палец, а их напарники лупили по ним клепальными молотами.

Здесь, в этой громадной мастерской, Оскар впервые ощутил ту созидательную силу, которую так ярко описал Жюль Верн в романе «Двадцать тысяч лье под водой». Силу, заставляющую людей подниматься на высочайшие горы и опускаться в морские глубины.

Не проделав и половины пути к противоположному концу цеха, путешественники заметили стоящий за ограждением стол, за которым двое инженеров склонялись над чертежами.

Один из них был долговязым, с седой шевелюрой, пышной бородой и моноклем в глазу. Опираясь на трость и заметно прихрамывая, он мгновенно перемещался от одного конца длинного стола к другому.

Второй представлял собой полную противоположность первому: сухощавый коротышка, причем совершенно лысый, если не считать волосами клочок темного пуха на его затылке, задорно стоящий торчком. На носу коротышки сидели очки с такими толстыми стеклами, словно их изготовили из донец стаканов, а его верхнюю губу украшали тонко подбритые усики. Вдобавок он носил жилет, обшитый золотым галуном, черные брюки с красными лампасами и высокие кирасирские сапоги, сверкающие так, что в них можно было смотреться как в зеркало. Он отличался настоящей офицерской выправкой, и не оставалось никаких сомнений: это и был Ипполит Рембо собственной персоной.

Заметив посетителей, коротышка молодцевато выпятил грудь и смерил их колючим проницательным взглядом.

— Кто вы такие, и что вам здесь понадобилось? — неприязненно осведомился он.

— Не говорите ли вы случайно по-немецки?

— А кто хотел бы это знать? — ответил Рембо по-не­мецки, но с заметным акцентом, — вопросом на вопрос.

— Мое имя — Карл Фридрих фон Гумбольдт. Не могли бы вы уделить нам немного вашего драгоценного времени? У меня к вам рекомендательное письмо от вашего друга и коллеги Никола Тесла.

— Никола вас рекомендует? В самом деле? Это превосходно!

Пока инженер читал письмо, Оскар искоса разглядывал седовласого мужчину, ломая голову над тем, почему тот кажется ему знакомым.

— Вы тоже говорите по-немецки? — набравшись духу, наконец спросил Оскар.

— Очень скверно, — был ответ. — Я учил ваш язык много лет назад и помню не так уж много слов.

— Вы тоже инженер-кораблестроитель? — продолжал Оскар, которому не терпелось выяснить, откуда он знает этого человека.

— Как Ипполит? О нет! — Вокруг глаз седовласого бородача появились добродушные морщинки. — Я работаю на бирже и являюсь членом городского совета. Дело в том, что я заказал мсье Рембо построить для меня яхту. Вот почему я тут.

Оскар взглянул на чертеж. Яхта показалась ему великолепной. С узким и длинным корпусом, элегантными обводами и, вероятно, очень быстроходная. Судно носило название «Скотия». Юноша мгновенно вспомнил, что это же имя носил корабль, который первым атаковал «Наутилус» капитана Немо. Оскар с улыбкой кивнул на чертеж:

— Вы, наверно, читали книгу?

— Ты имеешь в виду «Двадцать тысяч лье под водой»? — Бородач с моноклем затрясся от едва сдерживаемого смеха. — Ну, в общем, можно и так сказать.

— Чудесная книга, правда? Как по мне, это лучшее произведение Жюля Верна после «Пяти недель на воздушном шаре», «Путешествия к центру Земли» и «Таинственного острова». Но будьте осторожны, чтобы вашу яхту не постигла та же участь, что и «Скотию» из романа. Будет очень жаль.

Мужчина от души расхохотался и похлопал Оскара по спине.

— Ипполит, мне пора, — обратился он к инженеру. — Держи меня в курсе всех дел. До скорого!

Он поклонился, слегка приподняв каску, и, чуть прихрамывая, направился к воротам цеха.

— Приятный человек, — сказал Оскар. — К тому же понимает толк в хорошей приключенческой литературе. Представьте, он читал даже «Двадцать тысяч лье под водой»!

Рембо бросил на Оскара насмешливый взгляд поверх очков.

— Читал? Он-то и написал эту книгу.

У Оскара отвалилась челюсть.

— Вы хотите сказать, что это…

— Мсье Жюль Габриэль Верн собственной персоной. В настоящее время я занят постройкой его яхты.

— Но это… это…

Оскар был потрясен до глубины души. Ну конеч­но же! Вот откуда эта странная уверенность, что он знает этого человека. Несколько лет назад он видел портрет писателя в одной из его книг, и хоть за это время мсье Верн заметно постарел, сходство никуда не делось.

— Но ведь он сказал, что работает на бирже и является членом городского совета?

— Потому что именно этим он и занимается сейчас. После романа «За восемьдесят дней вокруг света» мсье Верн сделал перерыв в своем творчестве. Но вернемся к письму. Тесла пишет, что вы хотите зафрахтовать мое судно для экспедиции в Средиземное море.

— Именно.

— В принципе, это возможно, но обойдется вам весьма недешево.

Гумбольдт кивнул.

— Я понимаю. И все же для нас это необходимо. Человек, поставивший перед нами задачу исключительной важности, не будет считаться с расходами.

— Хм… — Коротышка на некоторое время погрузился в размышления, а затем вскинул глаза на Гумбольдта. — Мсье Тесла поступил мудро, направив вас ко мне. По чистой случайности я совсем недавно завершил строительство нового подводного аппарата, который нуждается в испытаниях. — Глаза конструктора вспыхнули, как пара угольков, как только он заговорил о своем детище. — Хотите взглянуть?

— С огромным удовольствием.

— Тогда следуйте за мной! — Рембо быстрыми шагами направился к выходу из цеха.

Оскар тем временем все еще пребывал как в тумане. Подумать только — он только что разговаривал с самим Жюлем Верном! Человеком, написавшим целую кучу чудесных книг! И писатель дружески похлопал его по спине, словно старого знакомого…

Погруженный в эти мысли, Оскар брел за инженером-кораблестроителем, то и дело спотыкаясь о ка­кие-то железные загогулины. Где бы они ни проходили, рабочие прекращали работу и приветственно приподнимали каски. Несмотря на свой рост и комическую внешность, мсье Рембо, похоже, пользовался здесь глубоким уважением.

За воротами цеха-гиганта инженер повернул направо.

За то время, которое они провели в грохочущем цеху, погода немного улучшилась. Воздух потеплел, а неторопливо ползущие по небу облака и крики чаек создавали летнее настроение. По пути Гумбольдт представил кораблестроителю Элизу и Вилму, дремлющую в сумке, висящей на плече экономки. Теперь уже в полном сборе, они направились в дальний угол верфи.

Там перед ними предстало странное зрелище. На стропах двух подъемных кранов, слегка покачиваясь на высоте трех метров над землей, висел литой стальной шар, достигавший четырех метров в диаметре. И если бы не иллюминаторы из толстого свинцового стекла, вмонтированные в стенки шара, он походил бы на гигантское пушечное ядро.

На первый взгляд все выглядело поразительно просто, но только заглянув внутрь, можно было понять, насколько сложна и остроумна конструкция аппарата. За стеклом иллюминатора Оскар увидел массу рычагов, кнопок и выключателей неизвестного назначения, а также множество вентилей и баллонов для сжатых газов.

— Перед вами — «Наутилус», — объявил Рембо, снова горделиво выпячивая грудь. — Первая в мире батисфера.

— Батисфера? — удивленно переспросила Шарлотта.

— Это название можно буквально перевести, как «шар для исследования морских глубин», — пояснил Рембо. — И батисфера действительно позволяет погружаться на глубину, которой до сих пор никто никогда не достигал. При этом давление воздуха в аппарате остается равным атмосферному независимо от глубины, и этим батисфера принципиально отличается от широко известного водолазного колокола. Это примерно то, что вам требуется, мсье Гумбольдт?

— И даже более того, — ответил пораженный Гумбольдт.

Тем временем люк, расположенный «на макушке» стального шара, открылся, и оттуда появились поочередно черная, уложенная жгутом коса, испачканные руки и синий рабочий комбинезон. Перед Оскаром оказалась девушка примерно его возраста и к тому же весьма симпатичная и женственная. У нее были лу­чистые карие глаза и красивой формы рот с полными губами, а комбинезон не скрывал ее округлых форм. Заметив посетителей, девушка помахала ладошкой, выпрямилась, схватилась обеими руками за трос и в следующую секунду оказалась рядом с ними.

— Добрый день, папа! Добрый день, дамы и господа! — воскликнула она.

— Позвольте представить вам мою дочь Океанию, — проговорил Рембо.

Оскар, как и все остальные, пожал девушке руку, которая оказалась маленькой, изящной, но необык­новенно сильной, хоть и перемазанной машинным маслом.

— Океания будет сопровождать нас в экспедициях в морские глубины.

— Экспедиции в морские глубины?

Оскар с недоумением уставился на Гумбольдта и Рембо. — О чем вы, собственно, говорите?

Гумбольдт насмешливо вскинул бровь.

— Странное дело! Я-то думал, что ты давно обо всем догадался.

Часть 2

На глубине

22

Спустя две недели

Ставрос Никомедес торопливо поднимался по лестнице роскошной виллы своего деда. Перепрыгивая через ступени, он пронесся мимо ошарашенного швейцара, распахнувшего перед ним парадную дверь, мимо застывшего с изумленным видом домоправителя и слуги со щеткой в руках, на второй этаж. Дело, с которым он явился, не терпело никаких отлагательств. Эхо его шагов разносилось по пустынным переходам и покоям, пока он почти бегом приближался к кабинету почтенного патриарха.

Ставрос не известил старика о своем приходе, но знал, что примерно в это время Архитас усаживается за свой письменный стол, чтобы просмотреть свежие выпуски газет. Именно о газетах он и собирался поговорить с дедом. Подмышкой у него был зажат номер французской «Ле Фигаро» с набранным крупным, словно кричащим шрифтом заголовком на первой полосе.

У дверей кабинета молодому человеку преградил дорогу личный слуга деда, исполнявший обязанности телохранителя.

— Вам туда нельзя, господин Никомедес.

— Я должен увидеть его немедленно! Это срочно.

— Ваш дедушка занят делами.

— Я тоже по делу чрезвычайной важности. Пропустите меня, иначе я буду вынужден применить силу. Немедленно!

Слуга, напустив на себя важный вид, возразил:

— Это исключено! Вам следовало заранее договориться о встрече с моим господином. Подайте запрос в письменном виде. На этот счет у меня самые строгие указания…

Пропустив слова слуги мимо ушей, Ставрос попытался оттереть его плечом и проскользнуть в дверь. Он уже взялся было за дверную ручку, когда тяжелая лапища схватила его за плечо.

— Не делайте глупостей, господин Никомедес! — проговорил слуга. — Ведь я легко могу…

Ставрос молниеносно развернулся, и его увесистый кулак с хрустом врезался в скулу слуги. Глаза ретивого телохранителя закатились, он отшатнулся к стене и сполз на пол, растянувшись у порога кабинета, который так бдительно охранял. Больше не обращая на него внимания, Ставрос толкнул дверь и ворвался в кабинет деда.

Так и есть — старик сидит за письменным столом со стаканом чая в одной руке и газетой в другой. Больше того — патриарх ввиду раннего времени еще не вполне одет. Внук с удивлением увидел бледные тощие ноги старика, длинные черные носки и поддерживающие их резинки. Брюки патриарха, аккуратно сложенные, висели рядом с ним на спинке стула.

На какой-то миг старик опешил, но тут же взял себя в руки и сурово нахмурился.

— Ты что позволяешь себе, мальчишка? Как ты посмел ворваться сюда без доклада?

— Мне срочно нужно поговорить с тобой. Я не могу ждать!

— Где Давид?

— Давид? Этот твой цепной пес? Он, кажется, решил немного вздремнуть.

Ставрос прикрыл за собой дверь.

— Вздремнуть? Что это значит?

— У него небольшой отдых. Мне пришлось поза­ботиться, чтобы нам не мешали пого­ворить.

На лице старика чередовались выражения гнева и испуга. Он не ожидал от своего внука такой прыти.

— Чего ты хочешь?

— Ты знал, что Папастратос умер?

— Кто такой Папастратос?

— Не валяй дурака! — вспылил Ставрос. — Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. О Христосе Папастратосе, декане факультета морской техники Политехникума. Он был другом Александра Ливаноса и одним из тех немногих, кто сохранял верность ему до самой смерти. Я высоко ценил этого человека и незадолго до его смерти виделся с ним. Он был в добром здравии и наслаждался жизнью.

Старик схватил свои брюки и оделся.

— От чего умер этот твой Папастратос?

— Причина смерти достоверно не установлена. Его сердце просто перестало биться.

Старик пожал плечами.

— Прискорбно. Но все мы день ото дня не становимся моложе, а в последние недели стояла такая жара…

Ставрос выпятил челюсть.

— А это что может означать? — Он бросил французскую газету на стол перед дедом. Заголовок гласил: «По всей Франции разыскивается неизвестный — убийца полицейского».

На мгновение в глазах патриарха мелькнул страх.

— И что, по-твоему, это значит?

— Я получил известия от Гумбольдта из Парижа. Он сообщает, что едва спасся от покушения на свою жизнь и жизни его спутников. Описание того, кто его преследовал, в точности соответствует описанию внешности убийцы конного жандарма, приведенное в статье в «Фигаро». Сначала Папастратос, потом Гумбольдт… не думаю, что это простое совпадение.

Старик продолжал молчать.

— Ты что-нибудь знаешь о покушении в Париже?

Архитас откинулся назад. Некоторое время в кабинете царила глубокая тишина. Наконец старик проговорил:

— Разумеется.

— Я хочу знать, что происходит.

Старик вздохнул.

— Вообще-то, мы, твой отец и я, не хотели втя­гивать тебя в это дело. Мы хотели сохранить все в тайне.

— Поздно. Мы уже по уши в этой проблеме. Семья — это главное, разве не это ты без конца повторял? Посмотрим, действительно ли ты так думаешь.

Архитас возмущенно сверкнул глазами, однако совладал с собой.

— Хорошо. Тогда посмотрим, сможешь ли ты принять правду такой, как она есть. Человек, который упоминается в газетной статье, — ассасин, профессиональный убийца. Я нанял его, чтобы устранить Гумбольдта, так как не желаю, чтобы тот копался в делах, которые его не касаются.

— Что?! — Ставрос не мог поверить ушам. — То есть, ты хочешь, чтобы его убили?

— Если он умрет, виноват в этом будешь ты. Ты, и больше никто.

Его указательный палец, подрагивая, повис в воздухе.

— Я просил тебя отозвать этого ученого и прервать его поиски, но ты не пожелал меня услышать.

— А Папастратос?

Старик дернул костлявым плечом.

Ставросу почудилось, что земля у него под ногами разверзлась. Теперь стало окончательно ясно — его дед утратил разум.

— Но почему? Я ничего не понимаю…

Глава семьи выдвинул ящик письменного стола и вынул оттуда старое письмо.

— Пришло время доказать, мой мальчик, готов ли ты владеть семейными тайнами и распоряжаться ими, как зрелый мужчина.

Ставрос недоуменно вскинул взгляд.

— Что ты имеешь в виду?

— Наше проклятие!

Старик словно выплюнул эти слова.

— Угрозу, висящую над нашей семьей уже многие годы, словно нож гильотины. И не только над нами, но и над многими честными афинянами.

— Ничего не понимаю…

— Тогда прочитай вот это.

Старик протянул внуку письмо.

Ставрос с волнением развернул лист бумаги, потертый на сгибах. Письмо, очевидно, было написано несколько лет назад и побывало во многих руках. Чернила кое-где расплылись под действием влаги. Он попытался разобрать написанное, но света в затемненном кабинете не хватало. Тогда он направился к окну и отдернул штору.

Когда же Ставросу удалось прочесть все от первой до последней строчки, его глаза расширились от ужаса. Он потрясенно уставился на деда.

— Это… я просто не могу поверить!

— Придется. Это письмо попало ко мне пять лет назад, и с тех пор не было дня, чтобы я не перечитывал его.— Старик откашлялся. — Сначала я решил, что это фальшивка. Глупая шутка или происки конкурентов, однако теперь я убежден, что письмо подлинное, а все написанное в нем — чистая правда.

— Но как такое возможно? Человек, написавший это, уже много лет мертв.

— У тебя есть доказательства?

Ставрос удивился.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что все мы заблуждались. Здесь ясно сказано, что его главная цель — уничтожить нас и все, что имеет к нам какое-либо отношение. Он намерен истребить нашу семью и наши корабли один за другим. Именно это и начало сейчас происходить. Он пишет, что будет мстить до тех пор, пока не сотрет весь наш род с лица земли.

Ставрос тяжело опустился на стул у письменного стола. В голове все смешалось настолько, что мысль о наемном убийце отступила на задний план.

— Расскажи мне об этом, — попросил он. — Все как есть.

Старик опустил морщинистые веки.

— Нет. Я поклялся никогда больше не произносить имени этого человека.

— Но…

— Ты разве уже забыл о корабле, который эта дьявольская махина утащила на дно? Пятнадцать наших лучших моряков нашли могилу в пучине! Я до сих пор вижу во сне их мужественные лица!

— Это был несчастный случай, — возразил Ставрос. — Прискорбно, но на море такое время от времени случается. Но как автор письма мог прийти к мысли, что мы как-то связаны со всем этим?

Старик пожал плечами.

— Понятия не имею. Да меня это и не интересует. Важно то, что он верит в это и угрожает нам смертью. И не только семье Никомедесов, а всем, кто в прошлом не сумел оценить его гениальное, как он считает, творение. Краикосам, Ксеносам, Галанисам — практически всем крупным афинским судовладельцам. Нам пришлось собрать их вместе, чтобы посоветоваться, как быть, и на тайном совещании мы приняли ряд важных решений.

Казалось, Ставрос лишился дара речи. Если бы он знал, что происходит в действительности, разве он стал бы втягивать Гумбольдта в это дело!

— Значит, нет никакого морского чудовища, и все эти россказни — чистейшая ложь?

— О нет, мой дорогой, оно все-таки существует. Но это не животное из плоти и крови. — Голос старика дрогнул. — Этот человек, чье имя я не желаю называть, своим ужасным творением бросил вызов самому Всевышнему. Он создал нечто, чего не должно быть в принципе, совершив преступление против природы. Нечто такое, что теперь упорно преследует нас. Серия кораблекрушений — его рук дело, я в этом абсолютно убежден. Но англичане положат этому конец. Они расправятся с морским призраком. Мы предложили британскому Адмиралтейству целое состояние, и восемь бронированных линейных кораблей в ближайшие несколько недель направятся в район Кикладских островов и освободят нас от этой чумы раз и навсегда! — Сильный приступ кашля вновь сотряс изможденное тело старика.

Ставрос молчал, глубоко подавленный. Письмо в его руке казалось тяжелым, как свинец.

— Но я все равно не понимаю, как ему удалось уцелеть во время того взрыва! Сколько времени прошло с тех пор?

— Десять лет.

— Десять лет… — Ставрос с сомнением покачал головой. — Ни один человек не способен так долго скрываться. Как ему это удалось? И откуда у него это могущественное «нечто», как ты выражаешься, способное утащить на дно целый пароход? — Он на миг задумался, затем его лицо просветлело. — А что, если дело вовсе не в нем? Что, если за этими событиями все-таки стоят наши конкуренты? Допустим, кому-то сильно не по душе наше превосходство в Эгейском море и на ближневос­точных маршрутах? Тебе это не приходило в голову?

— Слишком много «если». — Архитас пристукнул ладонью по столу. — Ты думаешь, я не задавал себе эти же вопросы? Но, в конечном счете, это ничего не меняет. Кто-то угрожает нам лично, губит наших людей и топит наши суда. И этот кто-то жестоко заплатит за свои действия! Точка.

Ставрос судорожно сглотнул.

— А чем я могу помочь?

— Отзови господина Гумбольдта. Сообщи ему, что разрываешь контракт. Только так ты сможешь спасти его жизнь!

— Но ведь не исключено, что он наткнется на какие-то факты, которые нам пригодятся…

— Ты плохо меня слушал. Сейчас мы все держим под контролем. Любое постороннее вмешательство крайне нежелательно. Твой ученый способен только взбаламутить воду и, что намного хуже, заставить врага насторожиться. Представь, что будет, если он узнает о наших планах! Тогда все громадные усилия пойдут прахом. Словом, я хочу знать: ты готов выполнить мое требование или нет?

Ставрос поднялся и начал расхаживать по кабинету. Сотни мыслей одновременно терзали его, голова гудела, как растревоженный улей.

— Мне нужно время, чтобы все это переварить, — проговорил он спустя несколько минут. — Слишком много информации. Я должен все как следует обдумать. И хотя я не могу одобрить того, что ты сделал, я понимаю тебя. Возможно, на твоем месте я поступил бы точно так же. Я сообщу тебе о своем решении.

— Хорошо. Но поспеши! Каждый лишний день может стать для твоего ученого последним.

— Решено. Но остается одна проблема. Даже если я приму решение о прекращении поисков, сообщить об этом Гумбольдту будет непросто. В последний раз мы обменялись телеграммами пять дней назад.

Брови старика взлетели вверх.

— Вот как? Где же он?

— Отплыл из Гавра на корабле, следующем в Средиземное море. Насколько я понял, он собирается совершить ряд глубоководных погружений в Эгейском море. Однако он не стал уточнять, куда именно направляется корабль и о каких таких погружениях идет речь. Но после всего, что я узнал от тебя, я начинаю опасаться, что и Гумбольдт, в свою очередь, до чего-то докопался.

Старик резко откинулся в своем кресле. Лицо его залила синеватая бледность.

— Значит, от нас больше ничего не зависит.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я пытался отозвать наемника. Но он тоже исчез. Ровно пять дней назад.

23

«Калипсо» плясала на волнах как бутылочная пробка. Труба парохода, на которой сверкала начищенной латунью паровая сирена, извергала густые клубы черного угольного дыма. Дым длинным шлейфом тянулся за кормой. Нос судна то поднимался, то опускался, когда оно проваливалось во впадины между волнами. Настил главной палубы скрипел и стонал. Соленые брызги, подхваченные ветром, жгли кожу. Ветер и солнце не давали замерзнуть, но пропитанная влагой одежда никак не просыхала.

А как славно все начиналось!

Переход из Гавра через Бискайский залив: к берегам Португалии выдался на удивление спокойным. Погода стояла солнечная, на море царил штиль. Но вскоре после того как «Калипсо» миновала Гибралтарский пролив, начался шторм. Ветер посвежел, гребни волн поднялись на полутораметровую высоту, пароход начал раскачиваться с борта на борт.

Оскар чувствовал себя хуже некуда. Казалось, он один страдает от морской болезни. В желудке у него было совершенно пусто, но ему постоянно чудилось, что все его внутренности ежеминутно переворачиваются. Ладно, для закаленных моряков волны и качка — дело привычное, но Шарлотта?

Он не знал, чем она сейчас занимается. Скорее всего, сидит на нижней палубе с Океанией и с помощью лингафона болтает с ней о всяких глупостях. Обе девушки поставили себе цель: научить Вилму произносить хотя бы несколько слов. Нелепая затея! Киви умела издавать огромное количество разнообразных звуков, но в том, что она способна подражать человеческой речи, Оскар сильно сомневался. Во всяком случае, Гумбольдт пробовал, и у него ничего не вышло.

Еще больше занимал Оскара тот факт, что обе юные дамы мгновенно сдружились. Он-то предполагал, что у них немало поводов для соперничества, однако ошибся — между девушками установились мир и согласие во всем. Хотя эта привязанность может оказаться показной, и мир вместе с согласием мигом закончатся, едва все они ступят на твердую землю. Так или иначе, но понять мотивы поведения молодых спутниц он не мог — не хватало опыта…

Опять корабль тяжело перевалился с боку на бок, и новый спазм скрутил желудок юноши. Зажав рот рукой, Оскар бросился к фальшборту — но не успел — его вырвало прямо на палубу. Он закашлялся, хватая ртом воздух, смешанный с водяной пылью.

Внезапно неподалеку раздался гнусный смешок.

— Да, парень, грязным делом ты тут занят! — произнес кто-то по-французски.

Оскар, не поняв ни слова, обернулся. Позади торчали трое матросов, глазея на его мучения.

— Тебя что, сынок, всегда так выворачивает?

Оскар вытер рот тыльной стороной ладони и недоуменно развел руками.

— Мне очень жаль, — проговорил он. — Я вас не понимаю. Я не знаю французского.

Матросы снова засмеялись. Заводила, небритый парень со здоровенными красными ручищами, указал на палубу.

— Вытирай! — скомандовал он.

Оскар пожал плечами и миролюбиво улыбнулся.

— Я ничего не понимаю.

Здоровяк насупился.

— Ты законченный кретин! Ну-ка вытри палубу!

Он шагнул вперед и толкнул Оскара так, что тот потерял равновесие, поскользнулся и упал.

Испуганный и ничего не понимающий, Оскар уставился на троих взрослых мужчин, которые чего-то от него добивались.

— Что вам нужно? — спросил он.

Нетерпеливым жестом здоровяк ткнул в палубу и изобразил, что моет ее. Оскар нахмурился.

— Я должен вымыть? Но ведь следующая волна смоет все за борт.

Мужчина в угрожающей позе навис над ним. Его облик и манера поведения внезапно напомнили Оскару кровопийцу Берингера.

— Хорошо, если вы настаиваете. Я сейчас принесу тряпку и ведро.

Он попытался подняться на ноги, но заводила удержал его новым толчком.

— Никаких ведер! — скомандовал он. — Ты должен все сделать руками, или я всыплю тебе так, что будешь помнить до гроба!

Все трое злорадно расхохотались.

— Он требует, чтобы ты все убрал вручную. — К ним присоединился еще один матрос — стройный и мускулистый мужчина лет сорока с лицом, словно выдубленным солнцем и ветрами за годы, проведенные в море.

— Чтобы я… Как вы сказали?

— Убрал палубу руками, иначе он влепит тебе парочку оплеух.

Мужчина говорил по-немецки с сильным французским акцентом, но вполне отчетливо.

Оскар оценивающе взглянул на матросов. Похоже, сейчас эти парни вовсе не были расположены шутить. Черт! Ну почему ему все время попадаются на пути подобные типы?

— Хорошо, — он кивнул. — Если это доставит вам удовольствие…

Он уже собрался было взяться за дело, но матрос, появившийся последним, вдруг проговорил по-немецки:

— Ты же не станешь этого делать, правда?

— Разве у меня есть выбор?

Мужчина перекинулся парой слов с зачинщиком стычки, однако тот набычился и упрямо проговорил:

— Нет, ему все-таки придется убрать!

В голосе мускулистого матроса появились резкие интонации. Он перешел на французский:

— Оставь его в покое. Пусть идет.

— А то что?

— Пожалеешь об этом.

Оскар с удивлением следил за разговором мужчин, и хоть не понимал ни слова, чувствовал, что назревает ссора. Должно быть, мускулистый матрос вступился за него. Атмосфера заметно накалилась. Наконец здоровяк попытался оттолкнуть мускулистого своей лапищей в сторону, но тот неуловимым движением поймал противника за вытянутую руку, рванул на себя и коротким толчком в затылок заставил его рухнуть ничком на палубу. Там здоровяк и остался лежать, издавая глухие стоны.

Все произошло так быстро, что никто не успел вмешаться. Мускулистый придавил шею противника коленом и заломил его руку за спину. После чего что-то прошептал ему на ухо. Зачинщик кивнул. От боли его лоб покрылся каплями пота.

— Пусть катится отсюда, да поживее! — прохрипел он, багровея с каждой секундой. Его приятели мгновенно исчезли за одной из надстроек.

— И оставь паренька в покое, — добавил мускулис­тый. — Раз и навсегда. Понял?

Здоровяк через силу кивнул:

— Понял…

Спаситель Оскара убрал колено с затылка своей жертвы и позволил ей встать. Матрос потер шею и затрусил прочь, как побитая хозяином собака.

Мускулистый выпрямился и отряхнул руки, одна из которых была затянута в черную перчатку.

— Они тебя больше не побеспокоят, — сказал он. — А если попробуют, обращайся ко мне. Меня зовут Клеман Расто. Я второй механик на этой посудине.

Клеман протянул ту руку, что была в перчатке, и Оскар с удовольствием пожал ее и вскочил на ноги.

— Оскар Вегенер. Спасибо за выручку.

— Не стоит благодарности.

— Что с вашей рукой?

— Это? Старый ожог, еще с тех времен, когда я работал кочегаром. Сущая чепуха. — Клеман тут же указал в сторону скрывшихся матросов. — И прими совет: теперь тебе не стоит разгуливать по этому кораблю в одиночестве. Можешь нарваться на неприятности.

— Чертово стадо баранов! — выругался Оскар. — С такими людьми мне хватало неприятностей и у себя дома в Берлине. Вот уж никогда бы не подумал, что такое может приключиться на корабле!

— Не стоит на них обижаться, — сказал Клеман. — Матросы в этом экипаже — отчаянные головы. Иногда им требуется слегка сбросить пар. Тебе не повезло: ты немец, а они терпеть не могут немцев.

— Почему?

— О, старая история. Франко-прусская война. Многие из них участвовали в ней. Кое-кто даже потерял близких.

— Но ведь с тех пор прошло больше двадцати лет!

— Такие раны вообще никогда не заживают.

— Откуда вы так хорошо знаете немецкий?

Клеман улыбнулся.

— Я долго прожил в Кольмаре, в Эльзасе. Там практически все одинаково владеют обоими языками. Но меня всегда тянуло в море, и однажды я собрал свои пожитки и перебрался в Гавр. С тех пор я объездил почти весь мир. Но довольно нам болтать: твой хозяин хочет тебя видеть.

— Герр Гумбольдт?

— Именно.

— Он не сказал, что ему нужно?

Клеман покачал головой.

— Только то, что у него для тебя какая-то новость. Идем же, мы и без того потеряли кучу времени. Я провожу тебя к нему.

24

Гумбольдт поджидал Оскара в штурманской рубке. Полки, тянувшиеся здесь вдоль переборок, были забиты мореходными картами, атласами, инженерными схемами и чертежами судна. За иллюминаторами открывалась мрачная панорама бушующего моря.

Доставив Оскара сюда, Клеман хлопнул его на прощанье по плечу и исчез. Проводив взглядом нового друга, юноша прикинул, следует ли рассказать Гумбольдту о происшествии на палубе, но решил не делать этого. Не в его привычках заниматься доносами, хотя сейчас он мог бы сделать это с полным правом.

— Ты здесь — вот и отлично! — Гумбольдт ободряюще улыбнулся. — Как поживает твоя морская болезнь?

— Не сказать, чтобы хорошо.

— Ну, унывать не стоит. Скоро мы снова окажемся в спокойных водах. Я решил, что тебе, должно быть, будет интересно узнать, что мы с мсье Ипполитом намерены завтра совершить первое погружение на «Наутилусе».

— Завтра? Это просто здорово!

Гумбольдт кивнул.

— Хотя батисфера уже прошла ряд испытаний, но лишь в прибрежных водах. Это так сказать, ее первое серьезное погружение в открытом море.

— Значит, мы уже у цели?

— Почти. Иди-ка сюда, я покажу тебе наше место на карте.

На длинном столе в центре рубки была расстелена большая навигационная карта, закрепленная с краев особыми зажимами. Гумбольдт постучал пальцем по одному из ее участков.

— Как тебе известно, мы уже оставили позади Мальту и пересекли Ионическое море. — Он провел пальцем прямую линию, как бы заново прокладывая курс «Калипсо». — Из-за шторма мы продвигаемся не так быстро, как планировали, но это несущественно. Завтра в это же время мы покинем Ионическое море и пройдем через пролив Китира. Капитан утверждает, что когда мы минуем пролив, море станет спокойнее. Затем мы совершим первое погружение — вот здесь.

Ученый указал на небольшой остров западнее выхода из пролива.

— Антикитира, — прочитал его название Оскар.

— Именно, — подтвердил Гумбольдт. — Остров расположен в интересующей нас области, но все еще довольно далеко от места последнего крупного кораб­лекрушения. Ты не хотел бы заняться документированием хода погружения?

— Почему бы и нет. Я рад любому делу, если оно отвлечет меня от чертовой морской болезни. Что именно придется делать?

— Довольно и того, что ты точно зафиксируешь все этапы, включая точное время, и набросаешь парочку эскизов. Если хочешь, можешь даже…

Прежде чем ученый успел закончить фразу, дверь в рубку с шумом распахнулась. На пороге стояла Шарлотта. Ее щеки пылали румянцем, а глаза сверкали от возбуждения.

— Оскар, — воскликнула он, переводя дух. — Кажется, у нас получилось!

— Что получилось?

— Вилма… Она… Она говорит!

— Ты это серьезно?

Девушка глубоко вздохнула.

— Вы сами должны это увидеть. И услышать!

Оскар и Гумбольдт переглянулись. Затем ученый пожал плечами.

— Идем. Думаю, мы сможем продолжить наш разговор чуть позже.

Покинув рубку, все трое спустились по трапу в подпалубное помещение и направились в сторону кают, предназначавшихся для женщин.

Гул судовых машин приглушенно доносился даже сюда. «Калипсо» была одним из самых современных кораблей, бороздивших Мировой океан. Он был оснащен акустической системой дальнего обнаружения других судов, новейшей паровой турбиной и современными электрическими системами управления. Но в том, что касалось комфорта, он мало отличался от других судов такого класса. Каюты были тесными и не слишком удобными, с умывальником и душевой кабиной, расположенной прямо в каюте. Оскар ненавидел тесноту, несмотря на то, что большую часть жизни провел в тесных каморках и лачугах, и вдобавок тосковал по твердой почве под ногами. А здесь, в узких коридорчиках и переходах, только рифленые стальные листы пола пружинили под ногами, и эхом отдавался каждый шаг.

Через несколько минут они были на месте. Гумбольдт остановился перед дверью каюты и постучал.

— Войдите! — донеслось изнутри.

Океания и Элиза встретили их широкими улыбками. Вилма стояла на столе, заваленном инструментами, проводами, измерительными приборами и прочими техническими приспособлениями. На спине птицы было закреплено нечто, напоминающее с виду ранец с торчащим из него коротким стержнем. Ранец крепился на крыльях парой кожаных ремешков и элас­тичными резиновыми ленточками.

— Проходите и поплотнее закройте дверь! — крикнула Шарлотта. — Вилма слегка нервничает. Не дай бог, спрыгнет со стола и скроется в недрах корабля. Вы же знаете, как она умеет бегать!

Оскар прикрыл дверь и уставился на странную конструкцию на спине птицы. Гумбольдт подошел поближе, наклонился и принялся разглядывать Вилму, время от времени бросая недоверчивые взгляды на детали, громоздившиеся на всем свободном пространстве стола.

— Вы, случайно, не мой лингафон использовали, предварительно разобрав его до основания?

— Всего лишь тот прибор, что мы возили с собой в Перу. Но ты, дядя, и сам говорил, что он безнадежно устарел. Мы немного изменили конструкцию — так, чтобы она соответствовала размерам и весу птицы. Другой прибор, новый, благополучно пребывает в рабочем состоянии.

Девушка указала на кожаный кофр, покоившийся на полке.

— Ну что ж, тогда это меняет дело, — со вздохом облегчения заметил ученый.

— Поскольку Вилма располагает не слишком обширным словарным запасом, нам понадобились лишь несколько блоков, — продолжила Шарлотта. — Правда, высоковольтная катушка все-таки оказалась чуть-чуть великовата, но как знать, может, наша киви со временем еще расширит свой словарь.

Девушка поднесла птице немного корма на ладони. Та мигом все склевала.

Оскар с отвращением взглянул на неопределенного цвета гранулы в жестяной банке.

— Я все никак не спрошу: чем это вы все время пичкаете Вилму? Выглядит просто отвратительно.

— Специальный корм. — Шарлотта дала птице еще одну гранулу. — Смесь из сушеной моркови, овсяных хлопьев и пчелиного маточного молочка.

— Пчелиное молочко? Это еще что за зелье?

— Вещество, которым медоносные пчелы вскармливают свою матку, — пояснил Гумбольдт. — Высококонцентрированная смесь жиров, белков, минералов и микроэлементов.

— И что за польза от такого корма?

— Он способствует развитию интеллекта. Мы убедились, что такое питание оказывает стимулирующее воздействие на те участки мозга, которые ответственны за речь. Не желаешь попробовать?

— Нет уж, спасибо.

Обе девушки засмеялись.

Ученый установил стул посреди каюты.

— Ну что ж, давайте попробуем.

Шарлотта проверила, хорошо ли закреплен прибор, а затем включила его. Раздался короткий звуковой сигнал, вспыхнула зеленая лампочка.

— Порядок, — сказала Шарлотта. — Теперь можете поговорить с Вилмой.

Ученый значительно откашлялся.

— Вилма? Ты меня понимаешь? Я — Гумбольдт.

Птица внезапно прекратила клевать корм и уставилась прямо в глаза ученого. В свете лампы ее глазки-пуговки красновато светились.

— Да, — прозвучал из прибора металлический голос. — Большая черная птица… Я хорошо понимать.

У Гумбольдта глаза полезли на лоб.

— Ну и дела… — развел он руками. — Вы слышали?

— Еще бы, — ответил Оскар.

— Но ведь это просто поразительно!

Гумбольдт приблизился к птице, которая ни на секунду не спускала с него глаз.

— Дай мне немного корма, — прозвучал голос из раструба.

Шарлотта протянула дяде банку, и Гумбольдт вынул оттуда две гранулы.

— Гляди, Вилма. Сколько гранул у меня в руке?

— Две.

— Хочешь их получить?

— Да. Вилма хотеть. — Длинный клюв слегка приоткрылся. — Вилма голодный.

Гумбольдт отдал птице обе гранулы и тут же обратился к девушкам:

— У меня нет слов! Вам удалось то, в чем я терпел поражение за поражением. Как вы этого добились?

— Возможно, твоя ошибка состояла в том, что ты принимал за основу строй нашего языка, — сказала Шарлотта. — Но любой из человеческих языков слишком сложен для животного. Вилма все воспринимает как строго определенные сигналы, она не в состоянии оперировать образами и понимать иронию. Она как совсем маленький ребенок — ограничена непосредственным опытом. Поэтому при калибровке звуковой катушки мы действовали от противного: ставили перед Вилмой всевозможные задачи и записывали то, как она на это реагирует. Убедившись, что записан весь ее звуковой «репертуар», мы занялись подбором равнозначных понятий в человеческой речи. После этого оставалось как можно компактнее перенести запись на звуковую катушку… и все!

Голос Шарлотты зазвенел от гордости.

— Океания сама собрала всю схему. Это была колоссальная работа — можешь представить, как трудно было разместить все узлы в таком маленьком объеме. Но мы хотели, чтобы Вилма могла свободно бегать повсюду. — Она указала на второй лингафон. — Кроме того, мы снабдили оба прибора передающим и приемным устройствами, так что теперь возможна беспроводная связь между ними. Может пригодиться, если Вилма снова заберется в какой-нибудь закоулок.

Гумбольдт протянул Вилме ладонь с еще одной гранулой корма.

— Мало, — пискнул раструб громкоговорителя. — Вилма больше!

— Я поражен, — покачал головой ученый. — Это изобретение может открыть новую эру — эру взаимопонимания между людьми и животными. — Его глаза загорелись. — Представьте, какие перспективы тут открываются! Возможно, когда-нибудь нам даже удастся понять, что думают животные. И я бы совсем не прочь поэкспериментировать с Вилмой, прежде чем заняться подготовкой к завтрашнему погружению. Могу я взять ее ненадолго на свое попечение?

— Она к твоим услугам. — Шарлотта снова рассмеялась. — Пока у тебя достаточно корма в кармане, она будет как шелковая.

Оскар не знал, что и сказать. У него кружилась голова — не то от энтузиазма, царившего в этой каюте, не то снова дала себя знать морская болезнь. А может так подействовал на него запах гранул, которыми пичкали Вилму.

В любом случае, ему требовался глоток свежего воздуха, иначе его желудок снова устроит революцию…

25

На следующий день море действительно стало гораздо спокойнее. Ветер утих, а огромные валы превратились в мелкую зыбь, лениво плескавшуюся у бортов «Калипсо». Вокруг корабля кружили чайки, наполняя воздух пронзительными криками.

Испытательное погружение батисферы «Наутилус» было назначено на девять утра. Стальной шар стоял с открытым люком на палубе, его внешняя оболочка тускло мерцала на солнце, словно кожа выброшенного на берег кита. Вся команда собралась вокруг аппарата в нетерпеливом ожидании.

Ипполит Рембо уже с раннего утра был на ногах, и сейчас носился, как обезумевшая белка, вокруг аппарата, отдавая приказания своим сотрудникам. И вот заскрипели стальные тросы и зазвенели цепи. Могучая паровая лебедка заработала на полную мощность, приподнимая над палубным настилом многотонную громаду. Поршни подъемного устройства через сложную систему блоков, закрепленных на поверхности бати­сферы, передали свою мощь стальной махине. Матросам приходилось непрерывно подавать воду в редуктор устройства, чтобы защитить от перегрева шестерни и резьбовые соединения. Компрессор, также установленный на палубе, обеспечивал аппарат воздухом с помощью длинного гибкого шланга.

Оскар с замиранием сердца наблюдал, как «Наутилус» с находящимся в люке Рембо медленно поднялся в воздух, а затем, слегка раскачиваясь, начал спускаться вдоль борта корабля к поверхности моря. Быстрыми штрихами он зарисовал эту сцену в своем блокноте и добавил рядом несколько коротких замечаний. Рисунки были не слишком аккуратными, но их было вполне достаточно, чтобы потом изобразить все более точно и детально. Наконец, «Наутилус» до половины опустился на воду и теперь как бы стоял на волнах. Вниз спустили трап, и довольный конструктор вскарабкался обратно на палубу.

— Все в порядке! — энергично прокричал он. — «Наутилус» готов к первому настоящему погружению! Мсье Гумбольдт, не окажете ли вы нам честь и не присоединитесь ли к нам?

Ученый потрепал вихры Оскара.

— До скорого, мой мальчик. Держи за нас оба кулака!

Быстрыми шагами он спустился по узкому трапу, ведущему к башенке люка в верхней части «Наутилуса», и уже собирался нырнуть внутрь стального шара, когда Океания задержала его. К ним спустился Рембо, и девушка шепотом обратилась к обоим мужчинам. Ученый несказанно удивился.

— В самом деле?

Она кивнула.

Коротышка Рембо быстро взглянул на Оскара, словно оценивая юношу, а затем произнес:

— Мсье Гумбольдт, моя дочь спрашивает, не будете ли вы возражать, если мы прихватим с собой еще одного человека. Батисфера рассчитана на четверых, поэтому одно место у нас пока свободно.

— Никаких возражений! — ответил ученый. — Это ваша экспедиция и ваш аппарат. Кого именно вы имеете в виду?

Океания улыбнулась.

— Я хотела бы, чтобы нас сопровождал Оскар.

Оскар вздрогнул и едва не выронил за борт карандаш.

— Я?

— Ты, кажется, боишься?

— Э-э… в общем-то, нет. Во всяком случае, сейчас я ничего не боюсь, — добавил он.

— Тогда вперед! — Океания помахала рукой. — Я думаю, ты заслужил небольшое вознаграждение. Лет через сорок сможешь рассказать своим внукам, как участвовал в первом в истории погружении бати­сферы!

Девушка лукаво взглянула на него.

Оскар украдкой покосился на Шарлотту, но лицо той оставалось непроницаемым. Посторонний ничего не смог бы прочесть на нем, но только не Оскар. Он ясно видел, что внутри у Шарлотты все кипит. Даже губы девушки побелели от едва сдерживаемых чувств.

— Ты не обидишься, если я отправлюсь с ними?

Шарлотта тут же сделала вид, будто удивлена его вопросом.

— Конечно нет. И с какой стати?

— Потому что я знаю, что ты сама ужасно хотела бы оказаться на моем месте.

Шарлотта отмахнулась.

— У меня еще будет такая возможность, и не раз. Иди, наслаждайся.

Шарлотта отлично сыграла свою роль, и в этом ее поддерживало желание не ударить в грязь лицом перед Океанией. Оскар натянуто улыбнулся и кивнул.

— Тогда ладно.

Он спрятал блокнот в наплечную сумку и ступил на трап. Легко пробежал по узкой доске и благополучно достиг верхней части подводного аппарата, где поджидал его Гумбольдт.

— А ты, парень, однако, хитрец! — прошептал он, заговорщически улыбаясь. — Добро пожаловать на борт!

— Я ничего не мог поделать. — Оскар виновато пожал плечами. — Я думаю, все это из-за Океании. Наверно, она в меня влюблена.

— Бывают вещи и похуже, — ответил Гумбольдт, все еще с улыбкой. — Главное, не давай вскружить себе голову. Нам понадобится холодный ум и выдержка, если мы хотим успешно справиться с поручением нашего заказчика. Ясно?

Ученый снова потрепал волосы Оскара и, ухмыляясь, скрылся во чреве батисферы.

Через несколько минут экипаж «Наутилуса» собрался в кабине. Океания задраила люк, пока Ипполит проверял приборы. Гумбольдту и Оскару предложили занять места наблюдателей в нишах у бортовых ил­люминаторов. Сиденья были оборудованы ремнями и имели мягкую обивку, — должно быть, на тот случай, если батисфере придется перемещаться несколько быстрее, чем предполагал ее создатель.

Оскар осмотрелся. Внутри «Наутилус» показался ему гораздо больше и просторнее, чем снаружи. Через толстые стекла в кабину проникал дневной свет, освещая множество приборов и инструментов, размещенных из-за недостатка места на кронштейнах вдоль стен. Тут были приборы, о назначении которых Оскар даже не догадывался: таинственные трубки, в которых пузырилась зеленоватая жидкость, электрические лампы и измерительные приборы со светящимися шкалами. Энергия для работы оборудования батисферы подавалась с борта «Калипсо» при помощи кабеля — так же, как и воздух для дыхания, обогащенный кислородом.

Оскар сразу же почувствовал странный привкус этого наполовину искусственного воздуха, а поразмыслив немного, не очень обрадовался тому, что жизнь экипажа батисферы полностью зависит от слаженной работы экипажа корабля-носителя. Что, если один из кабелей откажет или вдруг перестанет поступать воздух?

Внезапно перед ним оказалась Океания.

— Интересный человек, этот твой господин Гумбольдт, — заявила она полушепотом. — Таких, как он, я еще не встречала. С косичкой и выбритым спереди лбом он напоминает буддийского монаха. А между тем, рослый, статный и мужественный. Будь я хоть на несколько лет старше, я бы им непременно заинтересовалась…

«Знаю я, куда ты клонишь», — подумал Оскар и демонстративно раскашлялся, полагая таким образом сменить тему.

— Расскажи лучше немного о себе, — попросил он девушку. — Ты еще посещаешь школу?

— Школу? — Океания презрительно засмеялась. — Во Франции женские школы — это заведения для изнеженных квочек. Я всегда хотела стать изобретателем и ученым, поэтому и бросила школу три года назад. С тех пор я правая рука своего отца. — Она улыбнулась мсье Рембо. — Мы с ним отличная команда. Он действительно гениальный инженер-кораблестроитель, но ужасно рассеянный. С тех пор, как власти отправили его на почетную пенсию, он уже не тот, что раньше. Иногда он по часу может искать очки, которые находятся у него на носу. Вот я и помогаю ему в рутинной работе: составляю сметы, принимаю заказы, даже выплачиваю зарплату рабочим. Бесконечный поток бумажек! Но иногда это мне надоедает — и тогда я берусь за инструменты и кое-что мастерю. Между прочим, «Наутилус» в некотором смысле и мое детище — я сконструировала и изготовила большую часть отделки и оборудования кабины.

— В самом деле? Это потрясающе!

Оскар и в самом деле был поражен. Невероятно, чтобы столь юная и нежная особа была способна на такую громадную и физически трудную работу.

Рембо наконец завершил свои приготовления и подал через иллюминатор знак своим сотрудникам, что все в порядке. Затем припал к переговорной трубке и повертел рукоятку, расположенную на обшитом деревом небольшом ящике.

— Можно начинать погружение! Повторяю: можно начинать погружение!

Короткий толчок сотряс корпус «Наутилуса».

— Сейчас отсоединяют захваты, — пояснила Океания. — Теперь батисфера будет держаться только на стальном тросе, намотанном на огромную катушку, которая находится рядом с лебедкой.

— И на какую глубину позволяет опуститься этот трос?

— Сто метров. Давление там достигает десяти атмосфер, то есть на каждый квадратный метр оболочки аппарата вода давит с силой в десять тонн. Ведь на каждые десять метров глубины давление возрастает на целую тонну.

— Тысяча килограммов каждые десять метров? — от волнения у Оскара сорвался голос. — Не многовато ли, черт побери?

Океания искоса взглянула на него.

— Ты разве никогда не нырял?

— Я даже не умею плавать!

— О! Но все-таки поверь мне, что уже на глубине пяти метров начинает закладывать уши. И причина этого — давление водяного столба.

— Порядок! — крикнул Рембо. — Можно начинать спуск. Держитесь покрепче!

Он передвинул рычаг на пульте управления, и батисфера начала неторопливо опускаться. Мелькнула поверхность воды и ушла куда-то вверх. Один метр… три… пять… На глубине семи метров их окутала голубая мерцающая дымка.

«Должно быть, так и выглядит вечность», — подумал Оскар. Вверху парила темная махина корпуса «Калипсо», и он мог разглядеть очертания гребного винта и пера судового руля. Пузырьки воздуха, поблескивая и переливаясь, как жемчуг, всплывали вдоль наружной оболочки «Наутилуса». Стальная сфера погружалась все глубже, но наконец Рембо подал рычаг управления спуском вперед. И вновь экипаж батисферы почувствовал короткий толчок.

— Десять метров, — сообщил конструктор. — Самое время, чтобы как следует проверить работу всех узлов и приборов.

— Могу я чем-нибудь помочь? — Гумбольдт отстегнул ремень, поднялся с кресла и подошел к Рембо.

— Разумеется, мсье, — ответил Ипполит. — Уплотнительные прокладки и сварные швы еще совсем новые, а им требуется время, чтобы «привыкнуть» к высокому давлению. Необходимо проверить герметичность всех стыков и фланцев, а заодно и электропроводку. Океания займется запорами входного люка, а я зафиксирую показания измерительных приборов. Было бы неплохо, если бы вы диктовали мне цифры, чтобы я сверил их со своей таблицей. Так мы мигом установим, есть ли в работе механизмов какие-либо неполадки.

— С удовольствием. — Гумбольдт улыбнулся. — С чего начнем?

— Может, я тоже могу чем-нибудь помочь?

Оскар единственный не получил задания, и сразу же почувствовал себя лишним.

Но прежде чем он успел обидеться, Океания склонилась к нему и отстегнула ремни.

— Ты, наверно, решил, — прядь ее волос защекотала юноше щеку, — что мы взяли тебя с собой просто для развлечения? Ничего подобного! Давай-ка, помоги мне проверить герметичность люков и иллюмина­торов.

Оскар мигом вскочил на ноги.

— Начинай с правого борта. Первым делом обращай внимание на состояние резиновых уплотнений. Стекло очень прочное, оно выдерживает до сотни атмосфер, но стыки могут подвести. Ни капли влаги не должно просачиваться внутрь. Но будь внимателен и не перепутай морскую воду с каплями конденсированной влаги, оседающей на стальных стенках от нашего дыхания. Конденсат — вполне обычное явление, но если где-нибудь появится струйка соленой воды — бей тревогу.

— Все ясно.

Оскар принялся осматривать резиновые уплотнения и сварные швы, сантиметр за сантиметром продвигаясь вдоль борта. С боковыми иллюминаторами все обстояло благополучно, и он переместился к широкому панорамному окну перед пультом управления. Океания быстро управилась со своей задачей и снова оказалась рядом.

— А что, Шарлотта — твоя подружка? — внезапно проговорила она.

Вопрос застал юношу врасплох.

— Почему ты спрашиваешь?

— Мне просто любопытно. Вы как-то не очень друг другу подходите.

— Ты так считаешь?

— Ну конечно! Шарлотта уже молодая женщина, а ты…

Оскар оторвался от работы.

— А что я?

Океания улыбнулась.

— Ты еще почти мальчишка. Извини, но сразу бросается в глаза, что у тебя нет никакого опыта в обращении с женщинами.

Оскар почувствовал, как краска заливает его лицо. Дома, в Берлине, он считался сердцеедом. Во всяком случае, ему всегда легко удавалось морочить девушкам голову. Почему же сейчас он не находит слов, чтобы ответить, как следовало бы, — весело, шутливо и слегка развязно? В то же время его молчание, кажется, пришлось по душе Океании. С улыбкой на лице она принялась за вентили.

Оскар прикусил губу. «Ох уж эти француженки, —подумал он. — Если бы все девушки были такими, как Океания, — пиши пропало».

— Готово! — крикнул он через минуту-другую и вытер испачканные руки ветошью. — Кажется, все герметично.

— У меня тоже, — эхом подхватила Океания.

— Замечательное оборудование, — со вздохом заметил Гумбольдт. — Термометры, манометр, гигрометр, глубиномер, гироскопический компас и, конечно же, газоанализатор для определения концентрации углекислого газа в воздухе — полный комплект. Если бы у нас в Берлине нашлись такие конструкторы — все было бы намного проще.

В этот момент за стеклами иллюминаторов промелькнули три странные тени. Они пронеслись так быстро, что Оскар не успел разглядеть их как следует. Странный писк проник в кабину батисферы через внешние микрофоны, затем тени приблизились к стек­лу переднего панорамного окна — сначала одна, а за ней и остальные.

Оскар испуганно отпрянул.

Три физиономии с серо-голубой кожей и добродушными глазками заглядывали в батисферу. Зубастые пасти растягивались в улыбках.

— Бог мой, что это такое?

— Не стоит паниковать, — успокоила его Океания. — Это всего лишь дельфины. Они страшно любопытны и хотят взглянуть, кто это вторгся в их владения. Дельфины — самые дружелюбные и симпатичные создания на свете. И к тому же необычайно умные. То, что они явились проводить нас в путь, — добрый знак.

— Почему?

— Дельфины остро чувствуют беду, откуда бы она ни исходила. Их не было бы здесь, если б нам угрожала опасность. И они принесут нам удачу и счастье… — Девушка едва ощутимо коснулась губами щеки Оскара. — Точно так же, как и ты, неуклюжий мальчишка!..

26

Несколько дней спустя

Рифы у островов Санторини выступали из воды, как зубы доисторического дракона. Это зрелище наполнило Оскара радостным волнением и одновременно тревогой. Перед ним был полуразрушенный, рассеченный трещинами и провалами отголосок буйства первозданной разрушительной стихии. При подходе к главному острову капитан дал длинный гудок, и «Калипсо» замедлила ход. Маховики силового агрегата перестали вращаться, давление в котлах упало. Свист турбины становился все тише и, наконец, полностью заглох.

Над морем повисла тишина.

Кочегары наконец-то могли отдохнуть, зато исследователи сразу же взялись за дело — началась подготовка «Наутилуса» к новому погружению. Испытательный спуск в районе острова Антикитира оказался вполне удачным, и Рембо решил погрузиться на значительно бóльшую глубину. Герметизация аппарата была усилена, вентили и фланцы заменены более мощными, — и теперь батисфера ожидала свой экипаж.

На этот раз в погружении должны участвовать Шарлотта и Элиза, а Гумбольдт и Оскар собирались следить за спуском с борта корабля. Специально оборудованный наблюдательный пункт находился ниже ватерлинии и был оборудован иллюминаторами, через которые открывалась широкая панорама удивительного подводного мира.

Лишь со слов Гумбольдта Оскар узнал, что «Калипсо» оборудована любопытнейшим изобретением — сонаром. В отличие от обычного эхолота, сонар позволял «видеть» под водой, улавливая отражения им же посланных высокочастотных звуковых волн и преобразуя их в обобщенную картину подводных окрестностей. Самописец наносил эту картину на бумагу. Любопытно, что идея подобного устройства была предложена еще в 1490 году великим живописцем и инженером Леонардо да Винчи. Рембо, безмерно восхищавшийся флорентийским гением, воспользовался его замыслом, довел его до совершенства и оснастил новым прибором свою «Калипсо». В те дни это судно было первым в мире, располагавшим сонаром.

С этого дня началась нескончаемая череда погружений и замеров глубин с помощью сонара. Исследователи предпринимали все новые и новые попытки обнаружить хотя бы косвенные признаки существования чудовища, увлекшего в пучину несчастную «Корнелию», однако все они оказывались тщетными.

Южное солнце так палило, что находиться на палубе в течение всего дня было почти невозможно. Металл и дерево раскалялись так, что жгли ноги даже сквозь подошвы сандалий. Не было даже ветра, который мог бы принести желанную прохладу, — установился штиль, буквально парализовавший команду и пассажиров. Те, кто не слонялся по кораблю и не купался, забивались в душные каюты, где проводили самые жаркие часы в полудремоте.

Единственным исключением был Гумбольдт. Ученого не покидало странное возбуждение. День ото дня он становился все раздражительнее. Даже незначительные промахи сотрудников вызывали у него вспышки гнева, поэтому Оскар старался держаться подальше от своего хозяина. Океания также действовала юноше на нервы. Ее беспрестанные заигрывания начали досаждать Оскару. Вдобавок, Шарлотта остро реагировала на подобные вещи и не раз захлопывала дверь своей каюты перед самым его носом, а когда ему нужно было поговорить с ней, как назло, оказывалась занята.

Вот почему он проводил большую часть свободного времени с Клеманом. Механик, выручивший его из передряги, которая могла плохо кончиться, знал «Калипсо» как свои пять пальцев. Он показал юноше корабль от киля до топа мачты и даже несколько раз брал его с собой на остров Тира, куда несколько человек из команды время от времени отправлялись на шлюпке за провиантом и пресной водой. В качестве благодарности Оскар подробно поведал Клеману о проблеме греческого судовладельца, решить которую взялся Гумбольдт. Механик оказался отличным слушателем, и Оскар радовался, что наконец-то здесь появился человек, который не прочь послушать его болтовню.

Но в конце концов и это ему прискучило: все было осмотрено, все мелкие дела переделаны. Апатия вновь овладела Оскаром.

Вечером двадцатого июля исследователи собрались на кормовой палубе. Море по-прежнему оставалось зеркально гладким. Солнце только что скрылось за причудливыми скалами Тиры, окрасив воду в цвета янтаря и меда. В вышине загорались первые звезды, на востоке показался тонкий серп луны.

— Нам нужно посоветоваться, — внезапно раздался в тишине голос Гумбольдта. В нем слышалась глубокая усталость. — Мы уже несколько дней находимся в этих водах, однако ничего не обнаружили. Каждый день пребывания в море стоит больших средств, не говоря уже о том, что бесплодные поиски являются серьезным испытанием для каждого из нас. — Ученый сокрушенно вздохнул. — Так больше не может продолжаться. Поэтому нам надо принять конкретное решение. У нас всего три варианта действий. Первый: мы можем еще на несколько дней задержаться здесь и продолжать погружения в надежде хоть что-нибудь обнаружить. Второй: мы начинаем двигаться по спирали, центром которой являются острова Санторини, проводя по пути выборочные исследования. И, наконец, третий вариант: мы завершаем нашу миссию и признаем свое поражение. — Он вскинул руки: — Знаю-знаю, сейчас вы не готовы даже обсуждать такой вариант, но вполне может наступить момент, когда он станет самым реальным для нас. Вот почему я хочу просить вас основательно поразмыслить над сложившейся ситуацией. Тем более, что, рано или поздно, нам придется сделать выбор.

— Должна признаться, что я несколько иначе представляла себе нашу экспедицию, — заявила Шарлотта. — Мне и в голову не приходило, что она будет продолжаться так долго. И к тому же, эта невыносимая жара! Я бы отдала свой голос за второй вариант. Мы можем провести погружения и замеры в других точках, и если ничего не обнаружим, вернемся домой.

— Может, все дело в том, что мы ищем не там, где следует, — задумчиво проговорил Оскар. — Вполне возможно, что капитан затонувшего корабля неверно указал координаты места, где произошла катастрофа. В критических обстоятельствах ему, пожалуй, было не до штурманских измерений.

— А ведь он и в самом деле мог наплести с три короба об обстоятельствах гибели судна, — ввернула Элиза. — У меня на родине моряки часто рассказывают поразительные истории, которые затем сплошь и рядом оказываются небылицами.

Гумбольдт задумался.

— Вероятность этого есть, но она невелика. Капитан Фогиацис абсолютно убежден в том, о чем поведал нам. В его глазах при одном воспоминании о том роковом дне и часе светился неподдельный ужас.

— Это верно, — сказала Элиза. — Но ведь он мог просто все это вообразить. Страх — коварный спутник. Порой он заставляет верить в то, чего просто не существует. А ведь именно в штормовые ночи на море человек, в особенности суеверный, чувствует себя ок­руженными стихийными духами, демонами и сверхъ­естественными явлениями.

— А ты ничего особенного не ощущаешь? — спросил Оскар.

Элиза отрицательно покачала головой.

— Ничего, кроме нас и моря.

Шарлотта скрестила руки на груди.

— А каково ваше мнение, господин Рембо? Ведь вы технический руководитель экспедиции. Стоит нам еще немного покрейсировать в здешних водах, продолжая выполнять погружения и замеры, или пора прекратить бесплодные поиски?

Инженер пожал плечами.

— Не мне принимать решение — экспедиция финансируется на средства мсье Гумбольдта. Моя задача — предоставить оборудование, подходящее для решения задач, которые вы ставите перед собой. Так или иначе, а сонар показал себя с наилучшей стороны: мы получили более пятидесяти изображений подвод­ных ландшафтов, и продолжаем уточнять их детали. Морское дно здесь сильно рассечено: на глубине свыше трехсот метров множество расселин, впадин и разломов вулканического происхождения. Не могу исключить, что мы что-то упустили. Если же мы покинем Санторини и двинемся дальше, придется все начинать сначала. Эти выборочные погружения — все равно, что поиски иголки в стоге сена. Если вас интересует мое мнение, то я за то, чтобы остаться здесь и попытаться исследовать наиболее глубоководную часть акватории.

— Отец прав, — отозвалась Океания. — Мы не должны так быстро сдаваться. Возможно, существует какой-то фактор, который мы все время упускаем из виду.

Оскар прикусил губу.

— А что, если место правильное, а время неподходящее?

— То есть? — Густые брови Гумбольдта сошлись на переносице.

— Вспомните, что говорил господин Никомедес во время своего визита в Берлине. По его словам, было около двадцати трех часов, когда корабль атаковало чудовище. Может, оно всегда появляется ближе к полуночи?

— Верно, — подтвердила Шарлотта. — Никомедес также сказал, что и другие корабли, как правило, погибали ночью.

Оскар энергично кивнул.

— То, что мы ищем, вполне способно днем скрываться в недосягаемых глубинах, а ночью совершать вылазки на поверхность.

— С какой бы это стати? — Океания насмешливо взглянула на юношу. — Уже на глубине пятидесяти мет­ров под водой царит кромешная тьма. Какая, в таком случае, разница, что за время суток на поверхности?

— То, что ты говоришь, было бы верно, если бы все события происходили под водой, — возразил Оскар. — Но ведь корабли были атакованы не из-под воды, а на поверхности. Может, это существо использует темноту для того, чтобы скрытно подобраться к своей жертве?

— Если, конечно, оно вообще существует, — заметил Гумбольдт.

— Вспомните показания Фогиациса, — внезапно вмешалась Шарлотта. — Он утверждает, что чудовище имитировало огни маяка, вернее, сразу нескольких маяков. Словно пыталось сбить жертву с толку и заманить ее в совершенно определенное место. Чем больше я об этом думаю, тем более здравой мне кажется догадка Оскара.

— Согласен, — Гумбольдт потер подбородок. — Мне тоже. Этим можно объяснить и тот факт, что сонар до сих пор ничего не обнаружил. — Внезапно он повернулся к инженеру: — Мсье Рембо, как вы считаете, успеем ли мы подготовить «Наутилус» к ночному погружению уже сегодня?

Создатель батисферы не без гордости расправил плечи, словно на них все еще сверкали золотом офицерские эполеты.

— Мсье, любую новую возможность протестировать свое детище я рассматриваю как вызов, на который у меня уже готов ответ. Дайте мне час, и «Наутилус» будет к вашим услугам.

— Не стоит так торопиться, — ответил Гумбольдт с улыбкой. — У нас в запасе больше двух часов. Главное, чтобы впоследствии мы не могли упрекнуть себя за то, что не использовали все шансы. — Он похлопал Оскара по плечу. — Это была неплохая мысль, мой мальчик. Я начинаю гордиться тобой.

27

Как только Гумбольдт повернулся в его сторону, Норвежец мгновенно пригнулся. Укрывшись за паровой лебедкой «Наутилуса», он подслушал весь разговор — от первого и до последнего слова. Теперь он был уверен, что момент, которого он так долго ждал, наконец-то настал.

Шансы на успешное выполнение заказа значительно возросли. Столь удобного случая у него не было со дня его первой встречи с ученым и его спутниками в Афинах. Постоянно возникали обстоятельства, препятствовавшие завершению его миссии. Либо жертва ускользала в последнюю минуту, либо поблизости оказывалось слишком много свидетелей. Но сегодня ночью все должно решиться.

Что до Рембо и любопытной девчонки, его дочери, то они сами определили свою судьбу. Не нужно было совать свой нос в дела, которые их не касаются. Придется отнести их к категории «сопутствующие потери». Не оставлять никаких зацепок и следов — таково было его правило, от которого он не намерен отступать и сегодня.

В голове у наемного убийцы уже сложился не только план покушения, но и то, как будут развиваться даль­нейшие события. Капитан «Калипсо» будет вынужден отправиться в Пирей, чтобы сообщить о несчастном случае представителю пароходства, которому принадлежит судно, и местным властям. Будет проведено расследование, возможно, в море отправится спасательное судно, которое вскоре вернется восвояси. Глубины в этом районе весьма значительны. Норвежец к этому времени уже покинет корабль и доложит заказчику преступления об успешном решении задачи. Все выстраивалось, словно цепочка из поставленных вертикально костяшек домино: толкнешь одну, и все остальные упадут одна за другой.

Воодушевившись, Норвежец заторопился в свою каюту, чтобы заняться подготовкой к ночи. Доставая из тайника нож и отравленные стрелы, он размышлял о том, какой долгий путь ему пришлось проделать. Ни один из заказов, выпадавших на его долю, до сих пор не требовал от него столько усилий. В Париже Гумбольдту чудом удалось ускользнуть. И лишь по чистой случайности наемник подслушал разговор двух молодых людей на гостиничной лестнице. Остальное было сущей чепухой: пропустить пару кружек пива с рабочими Рембо и выяснить, что «Калипсо» направляется в восточную часть Средиземного моря.

Дальнейшее было сложнее. Предстояло наняться на судно и изменить внешность таким образом, чтобы ни сам Гумбольдт, ни его спутники ничего не заподозрили. Главной проблемой был паренек, слуга ученого, который видел его лицо на расстоянии каких-то трех-четырех метров и наверняка запомнил его. Пришлось избавиться от накладной бороды и бакенбардов, изменить форму носа и оттенок кожи, обзавестись новой походкой: теперь он расхаживал сутулясь и слегка прихрамывая. Тончайшие стеклянные линзы позволили ему изменить цвет глаз — и на этом перевоплощение убийцы в закаленного морского волка завершилось.

Открытым оставался один вопрос: удастся ли ему, не имея рекомендаций, получить работу на судне. Но и эта проблема разрешилась сама собой. Как только просочились слухи о том, что «Калипсо» отправляется на охоту за морским чудовищем, способным в два счета утащить под воду целый пароход, несколько матросов, испуганных такой перспективой, списались на берег, и свободных мест в экипаже оказалось более чем достаточно. Из прежней команды остались лишь несколько просоленных морем и огрубевших парней, которым было все равно, куда плыть, лишь бы жалованье выплачивалось исправно.

Норвежец набил отравленными стрелами колчан, закрепленный на поясе, пристроил рядом пневматическое ружье, уселся на койку и принялся ждать. К счастью, сегодня вечером он свободен от вахты, и никто его не потревожит.

Примерно через два часа — большая стрелка часов близилась к цифре одиннадцать — он услышал, как запустили паровую лебедку. Пора!

Он поднялся, еще раз проверил снаряжение, и вышел на палубу.

Как и предполагал Норвежец, здесь суетились лишь Рембо с сотрудниками и Гумбольдт с его людьми. Палубные матросы и трюмная команда оставались в куб­рике — кто спал после вахты, кто пьянствовал или резался в карты. Погружений батисферы в последнее время было так много, что интерес к ним мало-помалу угас. Двое на мостике, один в машинном отделении и один за рычагами паровой лебедки — вот и все.

В полумраке убийца совершил контрольный обход палубы, проверяя, не упустил ли что-нибудь непредвиденное, затем направился туда, где находился Франсуа, оператор, отвечавший за спуск «Наутилуса» на воду, погружение и подъем аппарата. Франсуа, тучный мужчина с щетинистыми бакенбардами, багровой физиономией и головой, выбритой, как бильярдный шар, был родом из Прованса. Пристрастие к рагу из кролика и дикого кабана оставило заметный след на его фигуре.

— Добрый вечер, Франсуа! У тебя все в порядке?

Толстяк удивленно обернулся.

— Ты до сих пор не спишь?

— Не смог заснуть, — ответил Норвежец. — Слишком душно.

Толстяк кивнул.

— Ага. Все время такое чувство, будто сидишь в раскаленной печи, верно? Только ближе к полуночи станет прохладнее, тогда можно и поспать. Хорошо бы поскорее убраться отсюда.

— А что тут сегодня творится?

— Этому немчуре взбрело в голову погружаться среди ночи, — ответил провансалец. — Понятия не имею, чего ради, да мне и безразлично. Пока платят звонкой монетой, я лишних вопросов не задаю.

— Кто на этот раз в аппарате?

— Рембо, его дочурка, Гумбольдт и шустрый паренек. — Он хрипло хохотнул. — Прямо бродячий цирк. И они еще называют себя учеными!

— Не говори, — согласился Норвежец. — Взять хотя бы эту темнокожую особу и белую девушку. Что за птица, с которой они обе все время носятся?

— Похожа на киви. Они водятся на островах Новой Зеландии. — Толстяк сплюнул за борт.

Норвежец кивнул.

— А зачем надевать на птицу что-то вроде солдатского ранца?

— Ну я же тебе говорю: у этого Гумбольдта в голове клепки не хватает. Ты видел косичку у него на затылке?

— Немцы — действительно чудаковатый народец, — заметил Норвежец. — Но при таком императоре еще и не такое отмочишь.

— Ха! Каска с шишаком, подкрученные усики и лакированные сапоги для верховой езды, — засмеялся оператор лебедки. — Вильгельм, понимаешь, второй! Чего же ожидать от его подданных?.. Так, погоди, мы, кажется, приступаем!..

Четверо членов экипажа батисферы уже поднимались по железной лестнице к люку, чтобы забраться в аппарат еще на палубе. Один за другим они исчезли в отверстии, затем люк захлопнулся, и в недрах «Наутилуса» вспыхнул свет. Просачиваясь сквозь толстые стекла окон, он приобретал зеленоватый оттенок. Норвежец сумел даже разглядеть, как исследователи усаживаются на свои места и пристегивают ремни.

— Франсуа, начинайте спуск аппарата на воду! — прозвучал металлический голос из громкоговорителя. — Но помедленнее, без спешки.

Провансалец нажал несколько кнопок и потянул к себе длинный рычаг. Паровая машина ожила. Из клапанов со свистом вырвались облака пара, палуба задрожала. Стальной трос натянулся, и стрела лебедки заскрипела, приняв на себя громадный вес. Стальной крюк плавно поднял многотонный шар над палубой и перенес его через борт судна. Мгновение неподвижности — и оператор снова взялся за главный рычаг.

Батисфера со всплеском опустилась на воду и сразу же начала погружаться. Зеленоватый отблеск высветил стайку рыб, проплывавших вблизи «Калипсо». Цепочки пузырей поднимались на поверхность, пока «Наутилус» метр за метром уходил в глубину. Через несколько минут свет ее иллюминаторов исчез в непроглядной морской бездне.

— Отлично, — произнес оператор. — Посылка уже в пути. Теперь все управление будет осуществляться из кабины аппарата, но я все равно должен оставаться на посту и следить за механизмами.

— Не возражаешь, если я составлю тебе компанию? — Норвежец вынул пачку сигарет и предложил одну собеседнику. Щелкнув зажигалкой, он выпустил ароматное облачко дыма.

Десятью минутами позже темнокожая женщина и молодая девушка покинули палубу. На мгновение Норвежцу показалось, что темнокожая подозрительно косится в его сторону. Он дружески улыбнулся и приветственно приподнял свою вязаную шапочку, но эта черная ведьма молча проскользнула мимо и скрылась вместе с девушкой в люке, ведущем к женским каютам.

— Не очень-то с ними повеселишься! — буркнул провансалец.

— Да ладно тебе, — отозвался Норвежец. — Волнуется, должно быть. И я ее понимаю. Погружение на такую глубину, да еще в такую темную ночь! Не хотел бы я оказаться на месте тех, кто сейчас внутри «Наутилуса».

— Пока я на посту, ничего не может случиться! — Огонек сигареты осветил упитанную физиономию оператора. — Ночь или день, но Франсуа всегда позаботится, чтобы все вернулись на борт целыми и невредимыми.

— Слова настоящего профессионала, — произнес Норвежец, а затем, убедившись, что они остались одни на палубе и никто не наблюдает за ними с мостика, изв­лек из колчана одну из отравленных стрелок и коротким движением всадил ее в бедро провансальца.

Толстяк крякнул от неожиданности и обернулся. На его лице застыло туповатое недоумение.

— Что за проклятые шуточки?

— Спокойно, — прошептал Норвежец. — Это всего лишь средство для расслабления мышц. Ты больше ничего не почувствуешь.

Рот Франсуа открывался и закрывался, но больше он не издал ни звука.

— Даже и не пытайся, — усмехнулся Норвежец. — Твои голосовые связки парализованы. Через несколько минут ты почувствуешь сильную усталость — такую сильную, что даже глаза будет трудно держать открытыми. А затем погрузишься в долгий, а если уж совсем точно — вечный сон. Твое тело рухнет вперед, на щиток управления лебедкой, и приведет в действие рычаг, управляющий механизмом крепления троса на блоках батисферы. Механизм откроется, и эта стальная игрушка отправится в долгий путь, из которого нет возврата. Ты понял меня?

Все, что удалось сделать провансальцу, — это опустить веки. Яд проник во все главные мышцы его тела, и его отчаянные усилия встать ни к чему не приводили.

Норвежец мечтательно взглянул в усыпанное звездами небо, похлопал оператора лебедки по спине и отправился в кубрик — пить вместе с матросами анисовую водку и лениво перебрасываться засаленными картами.

28

Спустя полчаса — батисфера уже опустилась на глубину свыше пятидесяти пяти метров — ее оболочку сотряс мощный удар, словно бы произведенный металлическим предметом. Оскар почувствовал толчок, за которым немедленно последовала еще одна встряска.

— Что это? — тревожно спросил он. — Похоже, в наш «Наутилус» что-то врезалось.

Гумбольдт повернулся к инженеру.

— У нас проблемы, мсье Ипполит?

— Пока не знаю. — Француз нахмурился, потянул один рычаг, другой, пощелкал переключателями. Однако погружение не прекратилось — наоборот, убыстрилось, но теперь аппарат двигался какими-то странными рывками. — Проклятье! — воскликнул Рем­бо. — Автономное управление отказало. Надо полагать, наверху случилось…

Он включил переговорное устройство.

— Франсуа, что там у вас происходит?

Ответа не последовало. Из громкоговорителя доносилось только негромкое шипение.

— Франсуа!!!

Шум и шипение стали громче. Батисферу трясло и болтало. Рембо крепко сжал губы и скомандовал: — Океания, займи свое место и пристегнись!

— Но, папа…

— Делай, что тебе говорят!

Ворча под нос, девушка опустилась в кресло, но едва успела застегнуть ремень, как новый, еще более мощный толчок сотряс «Наутилус». Журналы регистрации показаний, измерительные приборы и инструменты посыпались со стеллажей на пол, покрытый деревянной решеткой.

— Бог мой! — Рембо едва успел ухватиться за подлокотник, а тем временем вокруг словно разверзлась преисподняя. Ледяная соленая вода хлынула с потолка прямо в кабину. Раздалось оглушительное шипение, и на барабанные перепонки навалилась невероятная тяжесть. Лампы погасли, все погрузилось в синеватые сумерки, затем светильники вспыхнули вновь — но гораздо слабее.

Оскара швырнуло вперед, и если бы он не был пристегнут, размозжило бы об стальную стенку кабины. Нагрудный ремень лопнул, и юноша повис на том ремне, который охватывал его бедра, пытаясь нащупать в темноте хоть какую-то опору. Батисфера вра­щалась и раскачивалась из стороны в сторону, а через невидимую течь в верхней части кабины внутрь проникало все больше воды. Она уже покрыла пол и добралась до его башмаков. За внешней оболочкой аппарата что-то бурлило и клокотало.

Внезапно Рембо, до сих пор изо всех сил цеплявшийся за один из стеллажей, начал словно белка карабкаться вверх по железному трапу.

— Что ты делаешь, папа? — закричала Океания, но ее голос потонул в оглушительном шуме, заполнявшем кабину подводного аппарата.

— Мы проваливаемся в глубину! Необходимо перекрыть вентиль, иначе мы потонем как крысы в ведре с водой.

— Подожди, я помогу тебе!

— Ни в коем случае! Оставайся на месте!

Не обращая внимания на слова отца, Океания отстегнула ремень, ухватилась за трап и начала подниматься.

— Ты не справишься в одиночку — вентиль слишком тугой. — Взобравшись наверх, девушка отстегнула от пояса с инструментами гаечный ключ. Просунув его между спицами железного маховика на потолке кабины, она снова крикнула. — Давай, берись! Ключ сработает как рычаг. Если мы навалимся вместе, должно получиться…

Отчаянными усилиями инженер и его дочь в конце концов умудрились укротить сорванный вентиль. После трех оборотов ключа ледяной поток воды превратился в тонкую струйку, а вскоре совсем иссяк. Однако в кабине вода стояла уже по щиколотку, а весь экипаж промок до нитки. Дрожа и стуча зубами, Оскар протянул руку Океании, чтобы помочь ей спуститься.

— Что же все-таки случилось? И как внутрь бати­сферы попала вода? В чем дело?

— Очевидно, оборвался главный шланг. Через него в «Наутилус» поступали воздух и электроэнергия, — то, что необходимо для людей и приборов.

— Почему же тогда до сих пор горит свет?

— На случай аварийной ситуации на борту имеется резервный аккумулятор, но его хватит ненадолго. Необходимо как можно скорее выяснить, что произошло, и исправить поломку!

Рембо уже приник к приборам на пульте управления. Задорный хохолок на его затылке промок, как и все остальное на нем, и слипся темными прядками. Очки конструктора запотели.

— Спаси нас Господь, но мы продолжаем погружаться! — наконец с нескрываемым ужасом произнес он. — Сейчас мы на глубине семидесяти метров, и конца этому пока не предвидится.

— Какова скорость погружения? — спросил Гумбольдт.

— Чуть больше метра в секунду.

— А глубина моря в этой точке? — произнося это, Гумбольдт одновременно отстегивал ремни.

— Точно не могу сказать. Более двухсот метров, возможно, даже и триста. В этом месте сонар постоянно испытывал какие-то помехи.

— Проклятье!

Оскар испуганно переводил взгляд с инженера на Гумбольдта и обратно.

— Что это значит? Мы тонем? Трос оборвался?

— Исключено, — решительно возразил Рембо. — Трос изготовлен из самой высококачественной стали и испытан на разрыв. Он выдерживает более двадцати пяти тонн.

— Но что же все-таки случилось? — Оскара охватила паника. Здесь, внизу, было холодно, ужасно холодно, а резко возросшее давление в кабине, казалось, вот-вот разорвет барабанные перепонки.

— Сейчас не время ломать над этим голову, — отрезал Рембо. — Возможно, по недосмотру сработало устройство, которое удерживает трос на блоках батисферы, хотя, с моей точки зрения, это просто невероятно. Для этого надо одновременно нажать несколько кнопок на пульте управления паровой лебедки и перевести главный рычаг в переднее положение. Человек в здравом уме так ошибиться не может, а Франсуа — опытнейший оператор.

— Может быть, дело вовсе не в ошибке. — Губы ученого сжались так, что рот стал похож на лезвие. В желтом свете аварийного светильника черты его лица казались неестественно резкими.

— Не в ошибке? Что вы имеете в виду, мсье?

Гумбольдт коротко взглянул на инженера.

— Помните ли вы, что я рассказывал вам о покушениях на нас в Афинах и Париже? О странном преследователе на автомобиле?

— Вы полагаете, что и это может оказаться покушением на вашу жизнь? — В глазах Рембо появилось сомнение. — Но как этот человек мог попасть на борт «Калипсо»? — Он упрямо набычился. — Нет, я убежден, что в данном случае ошибаетесь именно вы, мсье Гумбольдт!

— Прошу прощения, но сейчас это не имеет ни малейшего значения, — вмешалась Океания, не отрывая взгляда широко открытых глаз от шкал приборов. — У нас другие, гораздо более насущные проблемы. «Наутилус» тонет, и мы ничего не можем с этим поделать.

Спорщики умолкли и прислушались. Потрескивание внешней оболочки батисферы явно усиливалось. Снаружи доносились скрежет и визг металла, похожие на вопли погибающего животного.

— Давление растет, — вполголоса произнес Гумбольдт. — Каков верхний предел для внешней оболочки?

— Восемьдесят метров, от силы сто, — ответила Океания. — Мы с отцом совершенно не предполагали, что «Наутилусу» придется опускаться до предельно допустимых глубин.

— Самым слабым звеном в конструкции являются иллюминаторы, — пояснил Рембо. — Если глубина будет продолжать расти, вода просто выдавит их из пазов. Если бы я знал, что произойдет нечто подобное, я бы, несомненно…

— Прошу вас, тише! — Океания впилась глазами в приборную доску, словно пыталась силой взгляда остановить погружение.

Оскар испуганно взглянул сквозь толстое стекло. За бортом, словно черный дым, клубилась тьма.

— Что показывает глубиномер? — спросил Гумбольдт.

— Сто десять метров. — В лице Океании не осталось ни кровинки. Снова раздался скрежет. Теперь сомнений не оставалось — батисфера пела свою предсмертную песнь. В ближайшие минуты всех, кто находится в кабине подводного аппарата, ждет ужасная смерть.

Оскар в полумраке вцепился в руку ученого, а Гумбольдт притянул юношу к себе, словно желая защитить в последний миг.

— Мне бесконечно жаль, что я втянул тебя во все это, — негромко проговорил он. — Я полагал…

— Все в порядке, — возразил Оскар. — Я сам этого хотел. А последние несколько месяцев были лучшими в моей жизни. Я не променял бы их ни на что на свете.

— Это правда?

— Кто же станет врать в такую минуту!

В это мгновение новый сильнейший толчок сотряс «Наутилус». Оскар рухнул на колени, едва не врезавшись лбом в стальную приборную панель, и лишь инстинктивное движение в сторону спасло его.

Стальной шар покачнулся, затем немного сместился и застыл. Треск и скрежет прекратились.

Люди в кабине настороженно вслушивались в звуки за бортом. Но, кроме звона немногочисленных воздушных пузырей, поднимающихся к поверхности, вокруг царила тишина. Рембо, пошатываясь, направился к пульту управления и воспаленным взглядом окинул шкалы приборов, постучал по стеклу одного из них, словно не веря своим глазам. Оскар услышал, как инженер бормочет:

— Непостижимо! Сто пятьдесят метров!.. Так глубоко не погружался ни один человек на земле!

— Что происходит? — спросил Гумбольдт. — Мы остановились?

Инженер стремительно повернулся к спутникам. Его глаза сияли.

— Песчаное дно, — проговорил он. — Господь Бог подстелил нам соломки!

29

Страх буквально парализовал Шарлотту. Отвратительного вида мужчина с темными кругами вокруг глаз склонился над ней и тянулся костистыми пальцами к ее шее. Затем она почувствовала, как ее схватили и начали трясти.

— Проснитесь, мадмуазель! Проснитесь же!..

Со сдавленным криком Шарлотта открыла глаза. Сначала она не могла понять, вернулась ли к действительности, или все еще продолжается сон. Мужчина все еще был здесь, но выглядел уже не так кошмарно. А в следующее мгновение она узнала в нем капитана «Калипсо».

— Мадемуазель!

Она отпрянула и натянула одеяло до подбородка.

— Что вам понадобилось в моей каюте?

— Одевайтесь и следуйте за мной, пожалуйста!

Распахнулась дверь соседней каюты. В проеме возникла Элиза в длинном ночном пеньюаре.

— Что здесь происходит? — недовольно поинтересовалась экономка.

Она обменялась с капитаном несколькими словами, после чего в ее голосе зазвучала растерянность. Моряк говорил торопливо, взволнованно жестикулируя, а затем торопливо покинул каюту.

Что-то случилось. Шарлотта вскочила, окончатель­но стряхнув с себя сон.

— В чем дело, Элиза? Ты что-нибудь понимаешь?

— Мы должны подняться на палубу, — проговорила Элиза. — Одевайся, и побыстрее!

Через пару минут обе женщины были на главной палубе. Здесь уже собралась половина судовой коман­ды. Матросы обступили паровую лебедку и выносную стрелу, служившую для спуска батисферы на воду. На пульте управления лебедкой грузно высилось неподвижное тело оператора — симпатичного толстяка-провансальца Франсуа. Его глаза были широко распахнуты, а кожа выглядела серой, как штукатурка. Рядом с Франсуа возился судовой врач, пытаясь прослушать его пульс. Наконец медик выпрямился, спрятал стетоскоп, пожал плечами и констатировал:

— Он мертв. Очевидно — инфаркт миокарда.

Шарлотта затаила дыхание.

Тем временем Элиза бросилась с расспросами к капитану, но тот лишь растерянно качал головой и разводил руками. Внезапно экономка отшатнулась и прижала обе руки к груди.

— Что? — воскликнула Шарлотта. — Что с «Наутилусом»?

С губ темнокожей женщины сорвалось рыдание.

— Он сказал, что зажимы, удерживающие трос на блоках, случайно открылись…

— Что это значит? Где батисфера?

Только теперь Шарлотта взглянула вверх, на стрелу лебедки. Стальной трос, на котором должен был находиться подводный аппарат, теперь свободно свисал со стрелы. Главный шланг, обеспечивающий «Наутилус» воздухом и электричеством, был оборван. За бортом едва слышно плескалось черное, как смоль, море.

Девушке понадобилось некоторое время, чтобы полностью осознать весь ужас случившегося.

Страх ледяными тисками сжал ее сердце.

— Не может быть, — прошептала она. — Это невозможно…

— К сожалению, это так, дорогая моя.

— Но нужно же что-то предпринять! Необходима спасательная операция!

— Да, да, — словно не слыша ее, пробормотала Элиза. — Рычаг, кнопки, какой-то переключатель… Капитан говорит — невероятно, совершенная загадка, как такое могло произойти… Он считает, что все случилось около получаса назад. Никто ничего не видел и не слышал. Последовал сильный толчок в результате обрыва шланга, сработала тревожная сигнализация. Вахтенные бросились на палубу и обнаружили тело Франсуа, навалившееся на приборную панель. Сначала они решили, что оператор заснул, но потом оказалось, что он не дышит. Трос висел свободно, а «Наутилуса» на нем больше не было…

— Может быть, он плавает где-нибудь неподалеку? У батисферы полый корпус, и она могла бы…

— «Наутилус» весит несколько тонн, и его объема недостаточно, чтобы удержать на плаву такую массу. По словам капитана, он камнем пошел ко дну… О, мое бедное дитя!.. — Элиза обняла девушку и прижала ее к груди.

Однако Шарлотта и не думала сдаваться. Оттолкнув Элизу, она воскликнула:

— Мы должны спасти их! Неужели не существует ни единой возможности поднять аппарат на поверхность? Если люки и иллюминаторы выдержали давление на глубине, то воздуха в кабине хватит, чтобы все четверо смогли продержаться несколько часов. Какая здесь глубина?

Элиза только пожала плечами.

— Ну так спроси же капитана! Ты же знаешь, что я не понимаю по-французски.

— Я уже задавала этот вопрос, — ответила Элиза. — Он считает, что нет ни единого. Все, кто находился в «Наутилусе», давно погибли.

Шарлотта вскинула голову.

— Как? Но ведь этого просто не может быть! Глубина здесь не так уж велика. И с помощью того же сонара можно обнаружить, где находится батисфера!

— Даже если бы мы точно знали, где она находится, длины троса все равно не хватило бы! — возразила Элиза. — В нем всего около ста метров, а батисфера находится гораздо глубже, причем неизвестно, на какой именно глубине. Хуже всего то, что зонд-приемник сонара находился на «Наутилусе» и пропал вместе с ним. Значит, и сонаром мы не можем воспользоваться для поисков. Измерения, произведенные здесь накануне, показывали глубину от двухсот до трехсот метров. «Наутилус» не рассчитан на такое давление.

Шарлотта уронила голову.

— Но мы же не можем сидеть сложа руки!

— А что поделаешь? Капитан уже принял решение развернуть «Калипсо» и взять курс на Афины, — прерывающимся голосом проговорила Элиза. — Он обязан проинформировать о случившемся греческую береговую охрану. — Она взяла руки Шарлотты в свои. — Все, что мы можем сейчас — это молиться за их души…

…Течь в вентиле была устранена, и вода перестала прибывать. Гидроизоляция проверена, осмотрен каждый квадратный сантиметр внутренней обшивки, которая оказалась в отличном состоянии. «Наутилус» выстоял, по крайней мере, пока.

Однако Оскар дрожал, как осиновый лист. Обхватив себя руками, он пытался согреться, но это нисколько не помогало. Термометр в кабине показывал всего несколько градусов выше нуля, а их одежда была совершенно мокрой. Сталь оболочки батисферы, казалось, сама источала леденящий холод. Отрезанные от мира, на глубине ста пятидесяти метров ниже уровня моря, окутанные кромешной тьмой, все, кто здесь находился, были обречены.

Несмотря на это, юноша пытался сохранять хладнокровие. Не сдавались и остальные члены экипажа.

— Он выдержал, выдержал, выдержал, — хрипло твердил Рембо, не прекращавший удивляться надежности своего детища. — Я просто поражен!

— Сколько у нас воздуха для дыхания? — спросил Гумбольдт. Важнее этого вопроса сейчас не было ничего.

Инженер ответил не сразу.

— Часа на два, возможно, даже на три. Есть еще небольшой запас сжатого воздуха в баллонах, в крайнем случае, мы можем использовать и его. Но гораздо важнее сейчас тепло. Если мы не избавимся от мокрой одежды, то погибнем от переохлаждения раньше, чем от удушья. Могла бы помочь энергичная работа, движение, но при этом мы затрачиваем гораздо больше кислорода, а нам нужно беречь его запас. Будем двигаться — задохнемся, будем сидеть неподвижно — замерзнем. Куда ни кинь — всюду клин!

— Но ведь у нас есть водолазные скафандры, — напомнила Океания. — Внутри они обшиты плотной шерстяной тканью, а снаружи покрыты резиной. В них вполне можно согреться!

— Отличная идея, малышка, — обрадовался Рем­бо. — Вынимай-ка их, да поживее!

Девушка распахнула дверцу под трапом, за которой открылась ниша с полками. На них находились четыре латунных шлема и столько же мешковатых резиновых костюмов. Резина была жесткой и скверно пахла, но Оскару было совершенно все равно, лишь бы поскорее согреться.

Проверив размеры, Океания подобрала каждому подходящий костюм. Скафандры оказались на удивление тяжелыми, спереди они застегивались на длинную застежку-молнию, а на запястьях и щиколотках плотно перетягивались кожаными ремешками, чтобы воспрепятствовать проникновению воды внутрь.

— Конечно, сшиты они не по фигуре, — сказала Океания, заметив, как Оскар скептически разглядывает доставшийся ему скафандр, — но это совершенно не важно. Главное, что они у нас есть.

— И ты считаешь, что эта резина способна защитить от холода?

— Ты просто не в курсе. Дело в том, что внутрь скафандра накачивается воздух под давлением. Он-то и служит теплоизолирующей прокладкой. Но все равно нужно побольше двигаться. Четыре градуса выше нуля — не так уж много.

Пока Оскар раздумывал, Гумбольдт поспешно сбросил с себя брюки и свитер и принялся натягивать скафандр.

— Первым делом — согреться, — бормотал он, преодолевая дрожь. — А там можно подумать и о том, как выбраться из этой ловушки…

— Выбраться? — Рембо недоуменно взглянул на ученого поверх очков. — Мсье, я вижу, вы верите в чудеса!

30

Совершив плавный разворот, «Калипсо» взяла курс на северо-запад. Рифы и острова архипелага Санторини постепенно удалялись, становясь все меньше и меньше, пока окончательно не скрылись за темным горизонтом. Затем и луна скрылась за грядой облаков.

Над морем воцарилась тьма — столь же густая и непроницаемая, как безысходность и отчаяние в душе Шарлотты.

С окаменевшим лицом она застыла у ограждения верхней палубы, не отрывая глаз от того места, где затонул «Наутилус». Но вскоре и оно исчезло во мгле.

В сердце девушки все онемело — ни чувств, ни порывов, ни малейшего проблеска надежды. То, что было для нее самым важным, что она любила и чем восхищалась, поглотила безжалостная пучина. И теперь она была совершенно опустошена.

Элиза стояла рядом с ней, устремив глаза на почти невидимую поверхность моря. Ее губы шевелились, но с них не слетало ни звука. И лишь когда Шарлотта взглянула на темнокожую женщину, она смогла понять отдельные слова:

— …Не может быть… Пророчество… невозможно…

Шарлотта опустила ладонь на руку Элизы.

До сегодняшнего дня она не могла бы с определенностью сказать, какие отношения существуют между гаитянкой и Гумбольдтом. Были ли они просто старыми доб­рыми друзьями? Их повседневное поведение ни о чем не говорило, но Шарлотта в глубине души всегда была уверена, что Гумбольдта и Элизу связывает нечто более глубокое. Много лет назад темнокожая жрица гаитянских богов покинула свою родину, чтобы последовать за ученым, и с тех пор они не расставались ни на день. Она принесла в жертву все, чтобы оставаться рядом с ним.

А теперь его больше не было. О том, насколько тяжела эта утрата для Элизы, девушка могла лишь догадываться.

Темнокожая женщина осторожно освободила свою руку и коснулась амулета, который всегда носила на шее. Шарлотта знала, что, по мнению Элизы, этот загадочный предмет обладает могучими магическими свойствами.

До ушей Шарлотты донеслись произнесенные шепотом слова. В них звучала такая сила, что спину девушки обдало холодом. Она знала, что в прошлом Элиза была гаитянской мамбо — жрицей-колдуньей, и владела множеством могущественных колдовских приемов. Глаза Элизы оставались закрытыми, веки подрагивали.

Прошло немало времени, прежде чем женщина снова открыла глаза. Улыбка осветила ее лицо.

— Ты была права, — прошептала она. — Он жив. Я видела его. Я видела также Оскара, Рембо и его дочь. Они уцелели в катастрофе.

Надежда волной захлестнула сердце Шарлотты. В этот миг она была готова уверовать во что угодно, лишь бы появился хоть какой-то просвет.

— Видела ли ты что-то еще? — взволнованно спросила она.

— Да. Батисферу. Она не повреждена и находится не так глубоко, как мы считали. Ниже, чем смог бы достать трос паровой лебедки, но возможность спастись у них, кажется, есть. До меня дошли смутные сигналы — мысли Карла Фридриха очень сильны. У него возник план. Если мы хотим помочь им, необходимо остановить «Калипсо» и заставить капитана вернуться на прежнюю стоянку…

…Ученый скрестил руки на груди.

— Что вы имели в виду? Это я-то полагаюсь на чудо? Но ведь здесь имеется все для того, чтобы выпутаться из этой ситуации, которая только выглядит безнадежной. Сжатый воздух, скафандры — этого достаточно, чтобы покинуть «Наутилус» и подняться на поверхность. Сто пятьдесят метров — серьезное препятствие, но вовсе не непреодолимое.

— Если б все было так просто… — вздохнул Ипполит Рембо.

— Я неправ?

Инженер поднял очки на лоб.

— Вам доводилось слышать о кессонной болезни?

— Нет.

— Тогда, возможно, вы помните закон Бойля—Мариотта?

Гумбольдт отрицательно покачал головой.

— Тоже нет. Физика газов и жидкостей — не по моей части. Поэтому я не слишком хорошо разбираюсь в теоретических основах глубоководных погру­жений.

— Воздух, которым мы дышим, на восемьдесят процентов состоит из азота и всего на двадцать процентов — из кислорода, — начал пояснять Рембо. — Газы, как известно, растворяются в жидкостях, а, следовательно, в крови и тканях нашего организма. При обычном атмосферном давлении кислород используется организмом, азот же выводится при дыхании. Но чем выше давление воздуха, тем больше азота растворяется в крови. Вы почувствовали, как выросло давление, когда произошла авария? Это сработала автоматическая система, противостоящая заполнению кабины водой при наличии течи. Сейчас давление в батисфере в несколько раз выше нормального, а значит, в нашей крови уже растворено большое количество азота. Чем больше времени мы проведем при повышенном давлении, тем больше этого вполне безобидного в обычных условиях газа попадет в кровь и лимфу.

— И к чему это приведет? — Оскар силился уследить за пространными пояснениями инженера.

— Ты когда-нибудь открывал бутылку с содовой, мой мальчик?

— Вы имеете в виду воду, которая шипит и пузырится? А как же! В трактире «Хольцфеллер» в Бердине ее подают тем посетителям, которым пиво не по душе. Толку от нее никакого, зато в животе эта содовая продолжает пузыриться и вызывает отрыжку.

— Верно. И с твоим телом произойдет тоже самое. Кровь в артериях точно так же вскипит и запузырится, как вода в открытой бутылке с содовой, если слишком быстро изменить давление. Часть сосудов будет за­купорена пузырьками азота, а в худшем случае твои легкие просто лопнут. Это и есть кессонная болезнь. Впервые с ней столкнулись водолазы, погружавшиеся в простейшем водолазном колоколе.

— А что же с этим делать? — испуганно спросил Оскар.

— Существует единственное решение проблемы, — продолжал Рембо, — декомпрессия. Если вы дышите сжатым воздухом, подниматься на поверхность следует очень медленно, с остановками, чтобы организм успел приспособиться к изменению условий и освободиться от излишнего азота. Причем остановки эти должны становиться все более продолжительными по мере приближения к поверхности.

— Тогда нам нельзя медлить ни минуты, — заявил Гумбольдт. — Мы теряем попусту драгоценный кис­лород.

— Мсье Гумбольдт, вы не вполне меня поняли. Чтобы благополучно всплыть с глубины в сто пятьдесят метров, необходимо несколько часов. Скафандры защитят нас от холода, но их баллонов хватит от силы на десять — двадцать минут.

Рембо рассерженно пожал плечами и продолжал:

— Мне очень жаль, но наш единственный шанс — ждать и надеяться, что нас вытащит отсюда команда «Калипсо». Хотя даже я не представляю, каким образом.

Внезапно замигал аварийный светильник. Сумрачные тени заплясали на стенах кабины.

— Что происходит? — встревожился Оскар.

Океания, опустившись на колени, с озабоченным видом подняла какую-то панель в стене у самого пола. В этом отсеке располагался аварийный аккумулятор. Проверив контакты, девушка взглянула на вольтметр.

— Черт побери! — воскликнула она. — Аккумулятор накрылся. Должно быть, в отсек попала соленая вода, которая и вызвала замыкание. Мне очень жаль!

Девушка огорченно взглянула на своих товарищей по несчастью, и в этот момент свет вспыхнул в последний раз и погас окончательно.

Кабина батисферы погрузилась во мрак.

31

— Что, вы сказали, я должен сделать?

— Развернуть судно. Немедленно!!!

Капитан выглядел ошеломленным. Эта чернокожая, должно быть, просто спятила!

— Но ведь это же чистое безумие, — резко возразил он. — Вы требуете, чтобы я развернул корабль и вернулся обратно только потому, что у вас возникло какое-то смутное предчувствие? При всем уважении, мадам, я не могу этого сделать.

Элиза Молина выпрямилась и скрестила руки на груди.

— Я, разумеется, понимаю ваше состояние. — Капитан примирительно выставил перед собой ладонь. — Мне также не по себе. Эта авария потрясла меня в большей степени, чем вы можете себе представить. Ипполит Рембо был моим добрым другом на протяжении двух десятилетий. Я был еще курсантом море­ходной школы, когда Ипполит уже строил самые на­дежные и изящные суда, какие только ходили во французских водах. И я готов был бы предпринять любые разумные шаги, чтобы спасти его, но дело в том, что я не в силах что-либо сделать. Долг обязывает меня проинформировать береговую службу и руководителей пароходства, которому принадлежит «Калипсо». И я точно знаю, как они отреагируют, если я стану медлить, больше того — разверну судно только на основании того, что у одного из пассажиров было видение. Мне бесконечно жаль, я скорблю, но…

— Господин капитан! — раздался взволнованный голос помощника штурмана.

— В чем дело?

— Там, впереди, — молодой человек указал направление. — Ведь это, как мне кажется, маяк!

Капитан нахмурился.

— Прошу меня извинить. — Оставив Элизу, он вышел на открытую часть мостика и поднес к глазам подзорную трубу. То, что он увидел, несказанно удивило опытного моряка.

— Черт бы меня побрал… да ведь это на самом деле маяк! И судя по цвету огней и частоте проблесков, это маяк Тиры. — Капитан опустил трубу. — Но ведь этого не может быть! Выходит, мы уже совершили поворот на сто восемьдесят градусов и плывем назад…

Подняв глаза, он попытался сориентироваться по звездам, но облака, затянувшие небо, скрывали знакомые созвездия. Скверное предчувствие охватило капитана.

Вернувшись в рубку, он спросил помощника штурмана:

— Как ведет себя компас?

— Это что-то невероятное… Взгляните сами.

Стрелка судового компаса металась, как бешеная. Так мог бы вести себя этот многократно проверенный и отлаженный прибор, если бы магнитные полюса Земли то и дело менялись местами.

— Что-то случилось? — Темнокожая женщина бесшумно приблизилась и теперь стояла позади капитана.

— Понятия не имею, что происходит. Сначала этот маяк, теперь неполадки с компасом. Пока не выяснится, в чем дело, следует остановить машины. Риск нарваться на рифы слишком велик.

— Нет! Не делайте этого! — воскликнула женщина. — У меня возникло странное чувство: мне чудится, в прошлом я уже переживала подобное.

Капитан пренебрежительно отмахнулся.

— И что же, по-вашему, я должен делать? Посадить корабль на скалы?

— Здесь нет скал, — проговорила женщина. — И этот свет — вовсе не огонь маяка на Тире. Немедленно дайте полный ход — нам нужно как можно скорее убираться отсюда!

Капитан тряхнул головой.

— Только что вы требовали, чтобы я развернул судно, теперь вы настаиваете, чтобы я шел прежним курсом. Не соблаговолите ли, сударыня, как-нибудь определиться!

— Объяснения потребуют слишком много времени, — вспылила Элиза. — Я отвечаю за свои слова! Дайте полный ход и поскорее уводите корабль из опасной зоны!

— Мадам, вы хотите, чтобы я двигался дальше? Что с вашими глазами? Впереди маяк, расположенный на острове. Не могу же я выброситься вместе с «Калипсо» на берег!

— Это не маяк! — отчаянно закричала Элиза. — У нас остаются считанные минуты до того, как нас атакуют. Неужели Рембо ничего не рассказывал вам об обстоятельствах гибели кораблей компании Никомедесов в этом районе?

— Он упоминал какие-то басни о морских чудовищах, но я, честно говоря, не воспринял это всерьез. В тот вечер мы выпили лишку за ужином, и…

— То, что вам было сказано, сознательно преуменьшено. Обитающее в этих водах неизвестное существо имитирует маяки, чтобы ввести мореплавателей в заблуждение. Я знаю, что звучит это в высшей степени невероятно, однако это чистая правда, клянусь вам!

Терпение капитана лопнуло. Он рывком перевел рычаг машинного телеграфа сначала на «полный назад», а затем вернул его в положение «стоп машина».

Звонок из машинного отделения подтвердил, что его приказания приняты к исполнению. Судовая турбина начала сбрасывать обороты.

— Что вы делаете?

— Стопорю машину, что же еще.

— Вы разве не слышали того, что я говорю?

— Ни при каких обстоятельствах я не вправе вести корабль вслепую, не зная, где мы находимся и что это за маяк.

— Но…

— Я понял ваши слова, но вы же не можете рассчитывать, что я поверю в подобные глупости. Речь идет о безопасности корабля и команды. Как только я выясню, что происходит прямо по курсу перед нами, я буду готов выслушать ваши соображения.

— Будет поздно! Распорядитесь, по крайней мере, подготовить спасательные шлюпки к спуску на воду и все, что необходимо для быстрой эвакуации с судна.

— Мадам Молина…

— Вам придется горько пожалеть! Отдайте команду хотя бы насчет шлюпок!

Капитан вспылил.

— Антуан, будьте так добры, проводите обеих дам в каюты!

Помощник штурмана медлил.

— Антуан?

Молодой человек нерешительно взглянул на странную женщину, потом на капитана и кивнул.

— Слушаюсь. Прошу вас, мадам и мадмуазель!..

— Но послушайте же… — не уступала темнокожая женщина.

— Посторонним запрещается находиться в рубке!

Помощнику штурмана пришлось едва ли не силой увести обеих женщин с мостика. В какое-то мгновение Элиза едва не вступила с ним в схватку, но затем смирилась и спустилась по трапу на главную палубу.

— Это просто неслыханно! — продолжал возмущаться капитан, обращаясь к штурману, пытающемуся разобраться в показаниях компаса. — Я слышал разные истории об этих людях, но это уже слишком.

— Женщинам вообще не место на судне, — подхватил штурман. — От них сплошные неприятности и неразбериха.

— Истинная правда, мсье! А теперь давайте спокойно разберемся, что тут у нас происходит…

Лампы на палубе не справлялись с мраком ночи. Спускаясь по трапу, Шарлотта крепко держалась за поручни. Сумка с Вилмой при этом раскачивалась из стороны в сторону. Казалось, птица тоже чувствует опасность, исходящую от поверхности моря.

Элиза же буквально кипела от гнева. Перепалка с капитаном для нее все еще не закончилась, и время от времени она продолжала отпускать в его адрес ругательства и проклятия.

Тем временем на палубу уже высыпали моряки из подвахтенной команды, удивленные внезапной остановкой судовой машины. Часть из них столпилась у левого борта, жестикулируя и взволнованно переговариваясь. Мешанина из французских, арабских и берберских словечек доносилась до ушей женщины. Помощник штурмана, перебросившись парой фраз с матросами, также бросился к левому борту.

— Что тут происходит? — спросила у него Шарлотта.

— Матросы утверждают, что видят второй маяк. Прямо по курсу, видите?

Девушка присмотрелась: и действительно, впереди горел еще один проблесковый огонь — таких же размеров и на таком же расстоянии, что и первый. Ей пришлось несколько раз взглянуть то на один, то на другой, чтобы окончательно убедиться, что она не ошибается.

Внезапно кто-то крепко схватил девушку за руку.

— Идем отсюда, — горячо зашептала ей на ухо Элиза. — Быстрее!

— Куда ты собралась?

Элиза указала в темноту над морем.

— Видишь, они приближаются! Вскоре «Калипсо» будет атакована. Нам нужно укрыться под палубой, и чем скорее, тем лучше.

— Может, заранее спустить спасательную шлюпку на воду?

— На это уже нет времени. Вниз, вниз!

— Но зачем?

— Мы должны попасть в рубку, где установлен сонар. Ее иллюминаторы находятся под водой, и оттуда открывается картина всего, что происходит в море. Гумбольдт утверждал, что это самое безопасное место на корабле. Именно там нам следует искать убежища. Рубка недалеко — вниз по трапу до самого днища судна и еще десяток-другой шагов по коридору…

32

Напрягая глаза в полной темноте, Оскар постепенно различил слабое мерцание. Красноватый отблеск становился все ярче. Сначала юноша решил, что у него начался бред, но вскоре окончательно убедился, что свет за стеклами иллюминаторов — не галлюци­нация.

Источник этого света находился вне батисферы, и вскоре уже можно было отчетливо различить рельеф морского дна.

— Вы это тоже видите? — спросил Оскар.

— Еще бы! — отозвался Гумбольдт.

— Что же это такое?

— Я и сам хотел бы знать. Свечение исходит из вон той дальней расселины на дне — она по левому борту от «Наутилуса».

Оскар припал к иллюминатору. От его дыхания стекло запотело, и пришлось протереть его холодную поверхность. Расселина, о которой говорил Гумбольдт, была видна совершенно отчетливо. Красноватый свет исходил оттуда — словно в ее недрах действовал подводный вулкан. Постепенно свет усиливался, и вскоре стало видно, что все вокруг сплошь покрыто обломками множества кораблей. Сломанные мачты, рангоут и изувеченные останки корабельных корпусов усеивали скалистое дно.

— Бог ты мой! — прошептал Оскар. — Что же это такое?

— Кладбище кораблей, — ответил ученый.

— И вы считаете, что все эти корабли могли потерпеть катастрофу в одном и том же месте?

— Ни в коем случае, — проговорила Океания. — Это просто невозможно. Никакие рифы на свете не способны погубить такую уйму судов. Их давным-давно нанесли бы на карту, и моряки обходили бы это место десятой дорогой.

— Взгляните! — Рембо указал на расселину. — Мне кажется, источник света перемещается.

И действительно — тени, которые отбрасывали обломки кораблей, ползли по дну, словно стрелки солнечных часов.

Внезапно свет резко усилился. Из расселины показался ярко-красный шар и с огромной скоростью, словно метеорит, устремился ввысь и исчез в верхних слоях моря. Послышалось пронзительное завывание.

Оскар отпрянул от окна. На мгновение ему почудилось, что перед ним мелькнули в полумраке огромные когтистые лапы и щупальца…

…Элиза толкнула дверь, обшитую листовым же­лезом.

— Мы на месте. Входи же!

Шарлотта осмотрелась. Помещение было пустым и безлюдным.

— И ты уверена, что здесь мы вне опасности?

— По крайней мере, здесь гораздо безопаснее, чем на палубе.

Элиза заперла дверь и обошла все уголки рубки. Через иллюминаторы сюда проникал тусклый свет.

— И что теперь?

— Ждать и следить в оба.

— За чем?

— Пока не знаю. Обращай внимание на все необычное, в особенности на световые эффекты.

Шарлотта приблизилась к одному из иллюминаторов, который смотрел прямо в черную бездну моря. Тревога не покидала ее. Что за странные маяки? Неужели они столкнулись с тем же явлением, о котором рассказывал Никомедес?

Девушка уже хотела спросить Элизу об этом, когда в глубине вдруг замерцал свет. Свет в морских глубинах? Мерцание имело кроваво-красный оттенок и становилось все ярче. Шарлотта отпрянула: что бы там ни таилось в морской бездне, оно двигалось прямо к ней.

— Боже правый!

— Что ты видишь? — вскричала Элиза.

— Там… Что-то стремительно приближается к нам из глубины.

— Где оно? Позволь мне взглянуть!

Элиза перебежала на другую сторону рубки и тоже припала к иллюминатору. Между тем свет стал настолько ярким, что бросал отсветы на ее лицо.

В тот же миг страшный толчок сотряс корпус «Калипсо». Судно сильно накренилось. Подошвы ног Шарлотты заскользили по стальному полу рубки, но прежде чем врезаться в противоположную стену, она успела подхватить со стола сумку с Вилмой.

Удар пришелся в плечо и был такой силы, что девушка невольно застонала. Элизе пришлось не слаще. Оторвавшись от иллюминатора, она заскользила по полу, балансируя руками, но успела уцепиться за металлическую стойку у стены. Теперь в рубке слышалось только ее прерывистое дыхание.

— Держись за что-нибудь! — выкрикнула Элиза. — Ты должна найти опору, и побыстрее!

Шарлотта в панике огляделась. Ее взгляд упал на один из столов, наглухо привинченных к палубному настилу. На нем были разложены карты глубин и схемы, выполненные самописцем сонара. Девушка присела, опустила пониже голову и в считанные секунды забралась под столешницу. Там, упираясь руками и ногами в боковые стенки стола, она принялась ждать следующей атаки. Вилма прижималась к ней, дрожа и попискивая.

Через мгновение «Калипсо» снова сотряс толчок. Раздался отвратительный скрежет, а затем шум, похожий на шелест крыльев птичьей стаи.

— В трюм хлещет вода! — в отчаянии выкрикнула Элиза. — «Калипсо» получила пробоину! Мы тонем!..

…Норвежец пересекал кормовую палубу, когда из воды появились гигантские щупальца. В неверном свете палубных фонарей они походили на конечности невероятных размеров осьминога, с той разницей, что были изготовлены из металла и не могли принадлежать живому существу. Он успел заметить, из чего они состояли: ржавые стальные балки, небрежно склепанные или сваренные обломки шпангоутов, железные брусья и даже части корабельных машин. Там и сям виднелись стальные канаты, соединяющие весь этот железный хаос и приводящие его в движение. Суставы чудовищных подводных рук состояли из стальных валов и шестерен. На концах захватов, которыми они оканчивались, ярко горели огни, которые легко можно было принять за огни берегового маяка.

Вода потоками хлестала с этих ржавых лап, заливая палубу. Затем послышался оглушительный скрежет, чудовищная конструкция пришла в движение, изогнулась и нанесла первый удар в борт «Калипсо» — сверху вниз, обрушив на край палубы всю свою тяжесть. Деревянный фальшборт разлетелся в щепки, металлическая обшивка смялась, как бумага. Судно накренилось под тяжестью стального чудовища, явившегося из бездны. Высокая волна хлынула через наполовину разрушенный борт и захлестнула палубу, подхватив нескольких матросов. Норвежец видел, как они, отчаянно вопя и умоляя о помощи, скрылись в морской пучине.

Море еще более свирепо забурлило и заклокотало, когда стальные когти-захваты впились в исследовательский корабль и потащили его в глубину. Охваченный паникой, Норвежец вместе с остальными моряками, находившимися на главной палубе, бросился к трапу, ведущему вниз. Он оказался последним в толпе, сгрудившейся перед узким проходом, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем ему удалось протиснуться туда.

Едва Норвежец начал закрывать за собой нижнюю водонепроницаемую дверь, как корпус «Калипсо» лег на правый борт. Морская вода потоком хлынула в лестничную шахту, преследуя по пятам тех, кто только что вбежал туда, спасаясь с мостика. Однако Норвежец, упершись в выступ переборки, с нечеловеческим усилием придавил дверь, останавливая поток воды. Давление оказалось огромным, но ему удалось справиться. Через иллюминатор, вмонтированный в верхнюю часть двери, он видел капитана и штурмана, оставшихся по ту сторону. Оба стояли по грудь в воде, и она продолжала прибывать.

— Откройте, мерзавцы! — заревел капитан. — Я приказываю немедленно открыть!

Он отчаянно замолотил кулаками по металлу, но Норвежец сделал вид, что ничего не слышит. Если сейчас хоть на миллиметр приоткрыть герметичную дверь, вода ворвется в трюмные помещения, и корабль в считанные минуты заполнится водой и пойдет ко дну, либо перевернется вверх килем. Если у тех, кто успел укрыться, сохранился крохотный шанс, то именно здесь, в водонепроницаемом подпалубном пространстве.

Подумав об этом, Норвежец задвинул тяжелый засов. Лязг его прозвучал смертным приговором тем, кто остался за дверью.

Не заглядывая больше в иллюминатор, он, слегка пошатываясь из-за непривычного положения судна, начал спускаться по трапу в глубину трюма — в рубку сонара, расположенную у самого днища «Калипсо».

Именно там дольше всего сохранится воздух, даже если корабль пойдет ко дну.

33

Боже правый, вы только взгляните!

Оскар прижался лицом к стеклу, больше не чувствуя холода. В красноватом полумраке он смутно различал огромную тень, спускающуюся на дно с поверхности моря. С каждой секундой тень приближалась и росла, становясь похожей на тушу мертвого кита-гиганта. Время от времени там вспыхивали голубоватые блики, похожие на электрические разряды. Рядом виднелась другая тень — таких же размеров, но угловатая и словно бы изломанная. Оскару удалось разглядеть конусообразное тело и мощные суставчатые конечности, вцепившиеся в первую тень. Массы воздушных пузырей, бурля, поднимались вверх, словно борьба двух титанов все еще продолжалась.

Оскар не знал, что и думать об этом невероятном зрелище.

— Что же это такое? — наконец прошептал он.

Рядом глубоко вздохнул Ипполит Рембо:

— Это «Калипсо».

— Что вы сказали? Но ведь этого не может быть!

— Очевидно, может. Присмотритесь внимательнее. Видите характерные палубные надстройки, стрелу паровой лебедки, полукруглую открытую часть мостика и утолщение в корпусе корабля — там, где находится рубка сонара? Уж построенный мною корабль я узнаю даже на ощупь!

— Проклятье, вы правы, — воскликнул Гумбольдт. — И даже сети электропитания продолжают работать. Взгляните — палубные фонари еще горят.

— Ну, меня-то это не удивляет, — заметил инженер. — «Калипсо» сконструирована так, чтобы выдерживать даже удары тайфунов.

Оскар снова обернулся к иллюминатору.

— Но если это «Калипсо»… — вполголоса произнес он, — что за штука тащит ее на дно?

Голос Гумбольдта дрогнул.

— Боюсь, что это — то самое морское чудовище, за которым мы так безуспешно охотились.

— Чудовище… — Оскар все еще не мог осознать весь ужас ситуации. — А экипаж и пассажиры? Что сталось с Элизой, Шарлоттой… с Вилмой?

Ученый уронил голову и глухо произнес:

— Надеюсь, Господь был милостив к ним…

…«Калипсо» погибала. Стоны корпуса и кряхтение шпангоутов заглушал только шум воды, рвущейся через пробоину в трюмы. Элиза была права: судно погружалось, и с каждой минутой все быстрее. Пузыри воздуха с шумом проносились мимо иллюминаторов рубки. Снизу их подсвечивал странный красноватый свет.

Шарлотта закусила губу. Почему, почему это случилось именно с ними? Потому что и Рембо, и Гумбольдт, и капитан «Калипсо» слишком полагались на технику и приборы? А в результате ни сонар, ни новейшая паровая турбина высокого давления не помогли избежать опасности. Человеческая косность, упрямство и неготовность ко встрече с неизведанным, неспособность принимать быстрые решения сыграли роковую роль. Теперь великолепное судно постигнет участь всех кораблей, пропавших близ этого архипелага в пос­ледние несколько месяцев.

К счастью, в судовой электросети еще было напряжение: лампы в рубке мигали, но все же продолжали светить. Это было удивительно — ведь большая часть корабля, включая машинное отделение, где располагались генераторы, уже должна быть затоплена. Но, в конце концов, это всего лишь вопрос времени, и вскоре свет погаснет, и им с Элизой придется провести последние часы жизни в полной темноте.

Шарлотта сглотнула и услышала характерный щелчок в ушах — верный признак того, что давление воздуха растет. Пришлось зажать нос и сделать резкий выдох, чтобы выровнять давление во внутреннем и внешнем ухе.

Внезапно за запертой дверью рубки послышались голоса. Кто-то судорожно закашлялся, затем в дверь энергично постучали.

— Есть тут кто-нибудь? — раздался мужской голос. Мужчина говорил по-французски.

— Да, — ответила Элиза. — Здесь две женщины.

— Откройте ради Бога!

— Это те, кому удалось спастись с верхней палубы! — воскликнула Элиза. — Надо их впустить. Скорее, помоги мне!

Шарлотта выбралась из своего укрытия под столом и подползла к Элизе. Корпус корабля по-прежнему сохранял сильный бортовой крен. Совместными уси­лиями женщины попытались открыть замок, но в момент катастрофы переборка сместилась, и дверь заклинило в проеме. Наконец, им удалось отодвинуть засов и немного приоткрыть створку.

В коридоре, ведущем к рубке, столпились семеро совершенно обессилевших и измученных матросов. Один из них был ранен и едва держался на ногах — ему помогали товарищи. Обширная рана на виске обильно кровоточила. Шарлотта узнала в раненом Клемана, приветливого и общительного механика, с которым Оскар проводил много времени.

— Входите же скорее, — торопила Элиза, помогая мужчинам протиснуться сквозь дверную щель. Когда все наконец оказались в рубке, она выглянула в коридор.

— Есть там кто-нибудь еще?

Клеман покачал головой.

— Боюсь, что нет.

Шарлотта почувствовала, как у нее сжимается сердце.

— А остальные?

— Думаю, они не успели спастись.

— Боже правый…

— Необходимо как можно плотнее закрыть дверь, — посоветовал Клеман. — Вода продолжает прибывать.

— Помоги мне, Шарлотта, — сказала Элиза. — Сама я не справлюсь.

Женщины вдвоем навалились на дверь. Щелкнул ригельный запор, обеспечивающий водонепроницаемость. Затем они присоединились к матросам.

Мужчины выглядели так, словно им довелось пройти сквозь ад. Двое-трое попросту повалились ничком на палубу рубки, обхватив головы руками, чтобы хоть на время отключиться от происходящего, остальные устремились к иллюминаторам, чтобы оценить ситуацию.

Клеман приложил к виску платок.

— Позвольте, я осмотрю вашу рану! — проговорила Элиза.

— Это всего лишь ушиб и ссадина, — ответил Клеман. — Не о чем беспокоиться. Спасибо, что вы нам открыли, но, к сожалению, это ничего не меняет — вскоре вода доберется и сюда.

— Кто на нас напал? — спросила Шарлотта. — Вам удалось увидеть, что это было?

— Это… — Клемент на миг запнулся. — Какое-то подобие гигантского кальмара или осьминога. Затрудняюсь описать его более ясно. Но вряд ли это обычное животное — его конечности-захваты, которыми оно разрушило борт «Калипсо», явно изготовлены из металла. Но мощь монстра просто невероятна: схватив «Калипсо», он увлек его в глубину словно игрушечный кораблик. Нам семерым повезло, что мы успели вовремя нырнуть в трюм, а остальные… Многих смыло за борт — море вокруг буквально кипело, я давно не видел волн такой высоты… Господи, такое и представить невозможно…

— А капитан?..

Клеман не ответил. Опустив голову, он снова взялся за платок, чтобы вытереть кровавую струйку, сбегавшую по виску. Ответ был ясен без слов.

Элиза коснулась его плеча.

— Но ведь мы-то еще не мертвы! Поэтому не следует опускать руки. Пока в нас теплится хоть искра жизни, остается надежда. Какое бы существо на нас ни напало, мне кажется, оно руководствуется определенными соображениями и наделено разумом. Я не верю, что чудовище топит корабли только из слепой жажды разрушения. За этим стоит нечто большее, какой-то план…

Клеман вопросительно поднял брови.

— Вы полагаете, дьявол занимается планированием своих действий?

— Я в этом глубоко убеждена.

— При всем моем уважении к вам, мадам, мы находимся на глубине нескольких десятков метров под поверхностью воды, и вокруг на десятки миль не найти никого, кто мог бы прийти к нам на помощь. Это конец, понимаете? И обсуждать тут нечего.

Тон, каким механик произнес эти слова, заставил Шарлотту содрогнуться. Она крепче прижала к груди Вилму.

В этот миг от иллюминатора в правом борту подвод­ной рубки донесся возглас:

— Скорее сюда! Смотрите, смотрите — там свет!

Клеман поднял голову.

— Что там?

— Понятия не имею, что это может быть!..

Матрос, стоявший у иллюминатора, указывал куда-то вниз, в глубину. При этом лицо у него было таким, словно он лицом к лицу столкнулся с привидением.

Шарлотта оставила Вилму и последовала за механиком. А в следующую минуту увидела то, что привело матроса в такое возбуждение. Там, куда погружалась «Калипсо», тянулась широкая донная расселина, дно которой было усеяно светящимися точками. И чем дольше она смотрела, тем больше их становилось. Вдали мерцало размытое багровое зарево. Морское дно выглядело отсюда, как сундук, наполненный сверкающими драгоценными камнями.

Но еще более ошеломляющим было то, что все эти светящиеся точки стремительно перемещались.

34

Зрелище тонущего корабля было пугающим и одновременно завораживающим. Подсвеченная снизу баг­ровыми отблесками, обшивка «Калипсо» казалась раскаленной. Нос, борта и корма корабля были словно охвачены языками пламени. И пока судно медленно растворялось во мраке глубин, четверо искателей приключений, заточенных в кабине батисферы, не могли отвести глаз от этого величественного, как древнегреческая трагедия, спектакля.

Оскар невольно вспомнил о Тартаре, мифической бездне, отделявшей мир живых от царства мертвых. Бездне, окруженной тройным слоем мрака, у входа в которую души умерших, начавшие свой путь в вечность, встречает Цербер, трехголовый пес, страж нижнего мира. Никто из тех, кто попадал в Тартар, никогда оттуда не возвращался, даже если он был равен богам.

Словно во сне, Оскар следил за тем, как «Калипсо» исчезает в расселине морского дна. Огромные стальные конечности, обвившиеся вокруг корпуса, неотвратимо влекли корабль в подводную могилу. Казалось, механическое чудовище точно знает, где находится конечный пункт мрачного путешествия: у источника странного света.

Вот исчезла носовая часть, затем корма с винтом и рулем. Какой-то миг можно было разглядеть мостик, мачты и дымовую трубу, но вскоре исчезли и они. Корабль скрылся в расселине.

Четверо в «Наутилусе» затаили дыхание.

— Проклятье! — невольно вырвалось у Рембо. — Но почему же капитан не увел корабль в безопасную зону, согласно инструкциям, которые получил? Кто теперь вытащит нас отсюда?

— Возможно, он не мог действовать иначе, — возразил Гумбольдт. — Датчик сонара находился на бати­сфере, и прибор не мог предупредить его об опасности.

— Но увидеть-то ее он мог! Этот объект так велик, а свет, исходящий от него, можно заметить за многие мили. Каким надо быть идиотом, чтобы немедленно не дать полный ход!

Рембо в ярости стиснул кулаки.

— Возможно, обстоятельства сложились так, что капитан не сразу понял, что перед ним противник, — вмешался Оскар. — Помните, что рассказывал Фогиацис? Эта штука способна имитировать маяки, сбивая с толку мореплавателей. Наш капитан попался в ту же ловушку, что и все остальные.

— Вполне вероятно, — сказал Гумбольдт. — По крайней мере, еще не все потеряно. Я заметил свет в иллюминаторах рубки сонара. Возможно, там находятся те, кому удалось выжить после атаки на судно. Я велел Шарлотте и Элизе в случае нападения поступить именно так. Если им повезет, они смогут продержаться довольно долго. Может быть, до тех пор, пока мы не подоспеем им на помощь.

— Мы? На помощь? Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что нам пора начинать действовать.

На лице Рембо была написана полная растерянность.

— Вы хотите покинуть батисферу?

— У вас есть другие предложения? Мы должны выручить наших людей. На борту «Калипсо» достаточно скафандров и баллонов с кислородом, чтобы они смогли подняться на поверхность. Мы проберемся на судно, откроем трюм и доставим все необходимое оборудование в рубку сонара. И тогда останется только молиться, чтобы водолазных костюмов хватило на всех.

— Он прав, папа. — Океания обняла отца. — Мы обязаны попытаться.

— Но температура воды составляет всего четыре градуса, — упорствовал инженер. — До расселины не меньше полукилометра. Как вы собираетесь все это осуществить?

— Постоянно двигаясь и не тратя понапрасну ни секунды, — отрезал Гумбольдт. — Вставайте, Ипполит, соберитесь с духом. Это единственный шанс для нас и для них!

Рембо смерил ученого быстрым взглядом поверх очков.

— Но вы же понимаете, что у нас есть только одна попытка? Возвращение окажется невозможным: чтобы выбраться из батисферы, кабину придется затопить.

Гумбольдт кивнул.

— Ну что ж… — Инженер вздохнул. — Но знайте — вся ответственность ляжет на вас, Карл Фридрих.

— Можете натравить на меня всех ваших адвокатов, если мой план не удастся.

Рембо удивленно уставился на Гумбольдта, и оба расхохотались.

— Отличная мысль, мсье! — воскликнул инженер. — Напомните мне о ней, когда оба мы окажемся в аду!

Затем он мгновенно сосредоточился.

— Океания, подготовь шлемы. Я присоединю к единственному оставшемуся у нас баллону с кислородом все четыре шланга. Когда мы будем пробираться к «Калипсо», придется все время держаться вместе. Баллон, надо сказать, довольно увесистый.

— Я понесу его, — вызвался Гумбольдт. — Сил у меня еще достаточно, к тому же, это моя идея — покинуть батисферу.

— Согласен. А я пока подготовлю все необходимое для заполнения кабины «Наутилуса».

Спустя несколько минут все четверо собрались в центре кабины батисферы в ожидании, пока Рембо откроет клапаны.

В скафандрах действительно было теплее — Оскар чувствовал, как его ноги постепенно приобретают чувствительность, а мышцы согреваются. Окинув взглядом своих спутников, он ухмыльнулся: в черных костюмах из грубой резины, перчатках и сапогах со свинцовыми подошвами все они выглядели, как существа с другой планеты. Правда, эта резина пахла отвратительно, но это было совершенно неважно, потому что скафандр грел и не позволял терять тепло.

Океания держала в руке небольшую металлическую коробку — водонепроницаемый фонарь, который будет освещать им дорогу во тьме. Кто знает, как выглядит здесь морское дно. На их пути могли встретиться обрывы или трещины, острые скалы или вулканические кратеры. Кроме того, они могли наткнуться на одного из тех жутких хищников, которые обитают во мраке глубин. Моря по-прежнему оставались наименее исследованной частью планеты, а моряки были неистощимы на россказни об акулах-людоедах, исполинских кальмарах и свирепых зубатых китах. Возможно, все это только досужая болтовня, а, может быть, и нет, поэтому свет совершенно необходим.

— Все готовы? — инженер уже закончил технические приготовления.

— Все!

— Ну и отлично. Хочу напоследок напомнить об одной важной вещи. Под водой мы не сможем общаться между собой голосом — только жестами и знаками. Поэтому я покажу вам самые важные сигналы, которыми пользуются водолазы. — Он сложил большой и указательный палец руки в виде буквы «О». — Это означает «все в порядке». Поднятая вверх рука означает «стоп!». Если я похлопаю себя по рукам — значит, я мерзну. Ребро ладони, приложенное к горлу, указывает на то, что мне не хватает воздуха. Вращение поднятого вверх указательного пальца правой руки сообщает, что у меня кружится голова, а если я начинаю помахивать из стороны в сторону ладонью с растопыренными пальцами, это значит, что у меня что-то не в порядке. Для начала этого должно хватить. Запомнили?

Спутники Рембо закивали.

— Тогда приступим. Сейчас я открою главный клапан, и в кабину ворвется вода. Сразу станет заметно холоднее, а давление воздуха начнет расти. Когда уровень воды достигнет пояса, мы наденем шлемы и подключим кислород. Дышите спокойно и размеренно. Может случиться, что уже на ходу мне придется отрегулировать давление газовой смеси, подаваемой в скафандры. Не паникуйте, если возникнут небольшие проблемы, и сразу дайте мне знать об этом — я мгновенно все исправлю. Это ясно? Тогда приступаем!

Инженер повернул вентиль, расположенный у пола кабины, и отступил на шаг. Сначала ничего не происходило, затем Оскар услышал глухое бурление, и настил под его ногами завибрировал. Тугая струя воды с ревом ударила вверх. Пришлось прижаться спиной к стальной стенке.

— Сейчас это закончится! — прокричал Рембо, перекрывая грохот воды. — Как только полностью покроется нижняя часть кабины.

И действительно — как только уровень воды достиг полуметра, струя ослабела. Теперь она поступала в батисферу быстро, но равномерно.

Оскар почувствовал, как вверх по ногам ползет холод, и начал переминаться с ноги на ногу, как и советовал Рембо. Уши то и дело закладывало, и чтобы избавиться от неприятного ощущения, приходилось делать глотательные движения.

Когда вода дошла до пояса, Рембо скомандовал:

— А теперь быстро наденьте шлемы. Если возникнут трудности — подайте знак, и я помогу. Как только справитесь, Океания подсоединит к баллону дыхательные шланги.

Оскар поднял над головой латунный шар с иллюминатором впереди, нахлобучил его на себя и защелкнул металлические зажимы. Внутри оказалось холодно и влажно. Единственное, что он мог теперь слышать, был звук его собственного дыхания.

Смотровое стекло сразу же запотело. Крошечные капельки воды сбегали по его внутренней стороне, но он понадеялся, что они исчезнут, как только подключат кислород, иначе все вокруг будет видеться ему как в тумане.

Океания тем временем прикрутила штуцер шланга к его шлему. Оскар несколько раз глубоко вдохнул, однако ничего не изменилось. И лишь когда Рембо открыл вентиль баллона, внутри шлема словно повеяло свежим ветром. Послышалось негромкое шипение, и газовая смесь под давлением заполнила шлем Оскара. Туман на смотровом стекле исчез. Инженер вопросительно взглянул на юношу, и тот показал знаком: все в порядке.

Вода в батисфере уже достигала шеи. Еще немного, и кабина заполнится. Холод пронизывал до костей, и Оскар слышал, как у него стучат зубы. Хотелось верить, что это пройдет, но временами казалось, что без движения он не сможет выдержать и минуты.

Словно прочитав его мысли, Рембо потянул за какой-то рычаг. Раздался негромкий щелчок, и в оболочке «Наутилуса» возникла щель, словно опоясывающая переднее панорамное окно. Щель оканчивалась на уровне пола мощными шарнирами, рычаги которых крепились к оболочке болтами. Таким образом часть передней стенки батисферы — довольно толстая стальная плита,— выдвигалась вперед и откидывалась, образуя нечто вроде подъемного моста средневекового замка.

Мощный луч фонаря, который несла Океания, осветил илистое дно. Несколько мелких рыбешек метнулись прочь. Среди камней ползали крабы, окрашенные в цвет песка и ила, и заметить их можно было только тогда, когда эти ракообразные двигались.

Гумбольдт подал знак, и все четверо покинули «Наутилус» и устремились в неизвестность.

35

Еще один страшный толчок сотряс корпус «Калипсо». Рубка, расположенная у дна, заходила ходуном. Послышались сдавленные крики. Шарлотте чудом удалось удержаться и не удариться об острое ребро проходившего через рубку шпангоута. Ощупью она отыскала в темноте Вилму и прижала к себе, когда следующий удар встряхнул весь корабль до основания. Кто-то из матросов покатился по палубному настилу и с грохотом врезался в переборку, где и остался лежать, испуская стоны. Со всех сторон в темноте нес­лись проклятья.

— Что опять происходит? — Шарлотта старалась удержать Вилму. Киви панически пищала и вырывалась из рук.

— Кажется, мы на дне! — с трудом проговорила Элиза.

Шарлотта уперлась в выступ в стене и переместилась поближе к иллюминатору. Сначала она ничего не могла разобрать, потому что от удара судна о дно взвились клубы иловой мути, но спустя некоторое время мутная пелена осела. Шарлотта приникла к стеклу. Перед ней лежала однообразная равнина, изрезанная скалами, долинами и подводными оврагами. Горизонт казался покосившимся, но это было связано с тем, что «Калипсо» лежала на правом борту. Вдали брезжил слабый свет, а тусклые блики все еще не погасших палубных фонарей выхватывали из мрака ближайшие скалы. Их изломы и выступы походили на головы ужасных мифических чудовищ, насмешливо уставившихся на затонувший корабль. Монстр, затащивший их в эту мрачную подвод­ную могилу, исчез, предоставив их самим себе.

Они находились в заточении на Бог знает каком расстоянии от поверхности моря. И только чудо могло их спасти, но на это не приходилось надеяться. Разве что…

Девушка не успела додумать до конца эту мысль: вдали показался колеблющийся свет. Поднимаясь и опускаясь, он постепенно приближался. Все, кто находился в рубке, тоже заметили его. Те, кому хватило сил подняться, приникли к иллюминаторам.

Но вовне был не только свет. На бархатном фоне глубинной тьмы постепенно начала вырисовываться громадная зловещая фигура — некое уродливое подобие человека, сжимающего в руке фонарь. В высоту нетвердо ступавший по дну и пошатывавшийся, как подвыпивший моряк, гигант достигал пятнадцати метров; рядом с ним обломки кораблей, которые усеивали окрестности, казались уличным мусором. Он пересекал котловину, круша ногами скалы, словно это были раковины виноградных улиток.

— Что это, черт возьми, такое? — пробормотал Клеман, едва сдерживая готовый вырваться вопль ужаса.

— Это машина, — прошептала прямо в ухо девушке Элиза. — Механическое подобие человека.

— Робот — такой же, как Герон, — отозвалась Шарлотта. — Помнишь, на Эйфелевой башне, у Тесла?

Элиза кивнула.

— Только этот в сотню раз больше. Смотри, он направляется к нам!

Так оно и было. Своей валкой походкой робот мало-помалу приближался к «Калипсо». Из его головы вырывались струи пара, тут же превращающиеся в гроздья пузырей, а от шагов ощутимо сотрясалась донная почва.

Через несколько мгновений он был рядом. Чудовищные ножищи протопали прямо перед иллюминаторами рубки, и Шарлотта услышала, как двое-трое матросов начали молиться. Что стало с этими жесткими и грубыми парнями, просоленными морем, которые постоянно донимали ее своими насмешками во время экспедиции! Они превратились в кучку жалких трусов.

Только Элиза продолжала сохранять самообладание. Шарлотта заметила, как вспыхнули глаза женщины.

— Я же говорила тебе, что существует некая цель, — горячо прошептала она. Я больше чем уверена, что все мы будем спасены!

Едва Элиза произнесла эти слова, как механический человек наклонился, протянул свои огромные руки и вцепился в корпус корабля. Раздался ужасный скрежет, звон металла, и новый толчок сотряс несчастное судно. «Калипсо» при этом на несколько метров оторвался ото дна, а палубный настил рубки заходил под ногами, как при землетрясении. Шарлотта втиснулась между бортом и стальной балкой, чтобы снова не упасть, и при этом ухитрялась держать еще и сумку с Вилмой.

Подняв «Калипсо», робот протащил корабль несколько десятков метров и снова опустил на дно. Корпус судна при этом скрипел и стонал, грозя разойтись по швам. Теперь и Шарлотте оставалось только молиться, чтобы он выдержал чудовищные нагрузки, иначе — конец всему.

Затем все повторилось в том же порядке. Стальной человек тащил их вместе с кораблем сквозь мрак, все глубже и глубже погружаясь в обширную расселину.

Когда первоначальный шок прошел, Шарлотта тоже пришла к выводу, что Элиза права. Существовал какой-то план. Должен был существовать. Все происходящее было кем-то тщательно подготовлено ради достижения конкретной цели. Если «Калипсо» еще чуть-чуть продержится, то вполне возможно, что они наконец-то узнают, кто и зачем все это затеял…

…Ил на дне мешал продвижению вперед. Каждый шаг свинцовых сапог Оскара вздымал вверх клубы мути, ухудшавшей видимость. Свет подводного фонаря превращался в светящийся туманный ореол. К счастью, ориентироваться им помогал рассеянный свет, сочившийся из расщелины, иначе они давно сбились бы с пути.

Далеко позади все еще виднелись округлые очертания «Наутилуса», их последнего прибежища на пути к неведомому. При мысли о том, не было ли страшной ошибкой то, что они решились покинуть батисферу, Оскара охватила легкая паника. Но в конце концов он здраво рассудил, что ломать голову над этим уже не имеет никакого смысла. Как бы ни повернулись события в дальнейшем, все пути назад отрезаны.

Через несколько сотен шагов илистое дно осталось позади. Поверхность дна стала каменистой, и видимость сразу улучшилась. Бледные, похожие на угрей рыбы медленно извивались среди обломков гранита размером с футбольный мяч, а попадая в луч фонаря, немедленно обращались в бегство. Других существ, смахивающих на песчаных мокриц величиной с башмак, свет, наоборот, притягивал. Всякий раз, когда они подбирались чересчур близко, Оскар обходил их стороной. К счастью, глубоководная зона оказалась далеко не так плотно заселена, как они предполагали. Дюжина реснитчатых червей, какие-то многоножки да пара видов моллюс­ков, — вот и все.

Шаг за шагом экипаж «Наутилуса» продвигался по дну, но теперь вокруг них высились обломки судов — ржавые, измятые, словно скомканная бумага, корпуса, ребра рассыпающихся от коррозии шпангоутов, изломанные мачты и обрывки такелажа. Все это делало каждый шаг невероятно трудным и опасным, но Оскар продолжал размышлять.

Как с ними могли случиться все эти несчастья? Где они допустили ошибку? Или ошибкой была сама затея Гумбольдта взяться за расследование гибели греческих судов? Разумеется, во время путешествия в Анды Оскару тоже приходилось попадать в сложные ситуации. И тогда он клял себя за легкомыслие и мечтал поскорее оказаться дома, в Берлине. Но то, что происходило с ними сейчас, было во сто крат хуже. Их жизнь висела на волоске, и достаточно ничтожной случайности, чтобы все они нашли здесь сырую и мрачную могилу. Каждый глоток воздуха напоминал, что вокруг них чужой мир, которому они не принадлежат, и малейшая оплошность может ежесекундно обернуться гибелью.

Тем не менее, Оскар продолжал идти вместе со всеми, и движение понемногу развеивало мрак, охвативший его душу. Движение шло ему на пользу. Оно изгоняло холод из тела и вселяло надежду на благополучный исход, каким бы невероятным он сейчас ни казался.

Спустя несколько минут путешественники достигли края расселины. Из ее глубины пробивался красноватый свет. Расселина была огромной — настоящая подводная долина, и простиралась далеко за пределы видимости. Где-то здесь должна была находиться «Калипсо».

Друзья осторожно приблизились к краю и заглянули вниз. Океания выключила фонарь, и Оскару понадобилось некоторое время, чтобы глаза свыклись с полумраком. Только теперь он смог рассмотреть то, что лежало у его ног, — пропасть или котловина, полная красных, желтых и зеленых огней. Они были повсюду, некоторые горели неподвижно, другие постоянно перемещались. Полуосвещенное дно котловины было почти ровным, но плотно усеянным останками погибших кораблей. Оскар мог различить мачты, надстройки, корпуса — целый лабиринт, в котором могло затеряться все что угодно.

Он начал было считать жертвы кораблекрушений, но дойдя до сотни, сбился и бросил это безнадежное дело. Тем более, что его постоянно отвлекали движущиеся огни. Они были установлены на странных транспортных средствах, которые бойко сновали между обломков, ощупывая их фарами-искателями, словно тонкими голубоватыми пальцами. Один из источников света показался юноше особенно ярким. Свет исходил из отдаленного нагромождения скал, напоминающих какие-то постройки, — и Оскару даже померещилось, что он видит вдали купола и башни. Впрочем, все это могло быть обычным обманом зрения.

В этом месте и в это время ничто не казалось невозможным.

И сейчас же Гумбольдт взволнованными жестами привлек к себе внимание — его рука в перчатке настойчиво указывала в правую часть котловины. Оскар взглянул туда, но лишь спустя некоторое время смог понять, на что указывает ученый: там находилась «Калипсо».

Узнать исследовательский корабль было легко — белый корпус, изящные обводы, знакомые палубные надстройки. Но погибшее судно… двигалось! Словно улитка, оно ползло по каменистому дну, и лишь вглядевшись, юноша понял, что буксирует его гигантская человекоподобная фигура — что-то вроде циклопа, о котором он знал из греческих мифов. Только заметив гроздья паровых пузырей, поднимающихся к поверхности из выступа на спине исполина, он наконец-то понял, что перед ним — машина, робот-монстр. На лбу робота сверкал единственный глаз, усиливающий сходство с циклопом, — прожектор, которым тот освещал дно впереди себя.

Механический человек тяжело ступал по морскому дну, волоча за собой за якорную цепь «Калипсо». Направлялся он к нагромождению скал, которое Оскар принял было за комплекс зданий в дальней части котловины.

Юноша в растерянности уставился на спутников. Что же теперь делать? Неизвестно, что их может ждать в подводном городе, а местные жители, если таковые вообще имеются, вряд ли настроены слишком дружелюбно. Гумбольдт, Океания и Рембо также пребывали в нерешительности — слишком уж неожиданным оказалось то, что предстало их глазам. Но поскольку отступить они не могли, приходилось спус­каться вниз.

Вопрос заключался в том, как это осуществить.

Налево и направо насколько хватало взгляда, тянулся крутой обрыв. Ни выступов, ни ступеней, ни пологих склонов. На первый взгляд спуск представлялся невозможным. Скалы были крутыми и гладкими, обрыв достигал высоты шестидесяти, а кое-где и семидесяти метров.

Рембо слегка отступил назад и взглянул на манометр кислородного баллона, который нес на себе Гумбольдт. Океания включила фонарь, чтобы ее отец мог увидеть показания прибора, и в его свете Оскар заметил, как лицо инженера стало озабоченным. Затем Рембо поднял обе руки и показал с помощью пальцев цифру «пятнадцать».

Пятнадцать? Осталось каких-то пятнадцать минут? Неужели они израсходовали больше половины запаса кислорода и так долго были в пути?

Спасительная мысль первой пришла в голову Океании. Ловкими движениями она отделила свинцовые подошвы от сапог своего скафандра и сбросила их вниз с обрыва, а затем предложила всем остальным последовать ее примеру. Оскар недоумевал — ведь без свинцовых грузов на ногах они не смогут передвигаться по дну. Но когда Гумбольдт и Рембо также избавились от своих подошв, его озарило.

Тем временем Океания присела перед ним, помогла освободиться от грузов и сбросила их в пропасть, как и все остальные. Оскар сразу почувствовал, что стал намного легче — теперь ему приходилось прилагать некоторое усилие, чтобы устоять на ногах. Затем девушка схватила его за руку, оттолкнулась от камня и плавно перемахнула через край скалы. Гумбольдт и Рембо, глазом не моргнув, поступили так же.

Оскар даже не подумал сопротивляться — страх буквально парализовал его. На две-три секунды он завис над пропастью, вглядываясь вниз, а затем началось падение.

36

Длилось оно, как ему показалось, целую вечность. Мимо проплывали и уносились ввысь выступы скал — так близко, что можно было вытянуть руку и коснуться шершавого камня. На полпути ему почудилось, что все происходящее — сон, а движущаяся мимо каменная стена — что-то вроде разрисованного театрального задника, который поднимают и опускают рабочие в антракте. И лишь зацепив локтем за торчащий из стены камень, он убедился, что это далеко не иллюзия.

Тем временем скорость падения замедлилась, и вскоре они уже парили у дна, как семена одуванчика. Удар при приземлении оказался не сильнее, чем если бы он спрыгнул с невысокой ограды. Слегка присев, Оскар выпрямился. Океания посветила фонариком влево — совсем рядом поблескивали чьи-то свинцовые подошвы, а за ними — еще одни. Торопясь и путаясь в пряжках, все четверо надели их, и снова обрели твердую почву под ногами.

Оскар взглянул наверх. Подводные скалы мрачно уходили ввысь, теряясь в темноте. Можно только вообразить, сколько бы им понадобилось времени, чтобы спуститься с этого обрыва обычным способом. Наверно уже на середине пути у них закончился бы кислород. Их выручило простое и остроумное решение Океании.

Он с восхищением посмотрел на девушку и поднял большой палец вверх. Вообще-то на языке водолазов этот жест означает «всплываем», но улыбка Океании ясно сказала: она поняла, что именно он имеет в виду.

Теперь расстояние до «Калипсо» значительно сократилось. Прыжок не только избавил их от тяжелого спуска, но и приблизил на несколько сот метров к цели. Оскару даже стало казаться, что он слышит, как скрежещет металл корпуса корабля, когда тот задевает о камни. Почва содрогалась под ногами механического человека, камни разлетались во все стороны, а ил кружился вихрем.

Зрелище было жутковатое: робот возвышался среди корабельных останков, как подвижная башня. Оскар даже смог разглядеть, что этот уродливый исполин изготовлен из самых разнокалиберных металлических деталей. Некоторые пластины корпуса и сочленения выглядели абсолютно новыми, другие были покрыты ржавчиной и облезшей краской. Руки и ноги робота походили на шатуны парового двигателя, а суставы имели явное сходство с маховиками. В движение железного человека приводил неизвестный двигатель, но за его спиной постоянно бурлил целый гейзер пузырей, наполненных газом и паром. Перекинув через плечо якорную цепь, он тащил по дну тысячетонную махину корабля, и можно было только фантазировать насчет того, какой источник энергии позволяет этому механизму развивать такую мощность.

Но главным был другой вопрос: кто управляет этим механизмом?

Оскар чувствовал леденящий ужас. Странный подводный город, невиданные механизмы, — неужели все это имеет отношение к той задаче, которую взялся решить Гумбольдт? И не были ли все эти творения инженерного гения теми самыми морскими чудовищами, о которых ходили упорные слухи?

Но любопытство в конце концов взяло верх над страхом. Они так далеко зашли, что теперь имели право окончательно выяснить, что за всем этим кроется.

Палубные огни «Калипсо» все еще тлели, но и этого света было достаточно, чтобы осветить морское дно в радиусе нескольких десятков метров. Робот тем временем выволок судно на открытое пространство, где не было ни единого укрытия, за которым могли бы спрятаться путешественники. Оставалось надеяться, что никто их не обнаружит — по крайней мере, до тех пор, пока они не доберутся до спасительной рубки в донной части «Калипсо».

Не без опаски они ступили на освещенную территорию. От волнения Оскару стало трудно дышать — и на мгновение ему почудилось, что кислород подходит к концу. Задыхаясь и потея, юноша боролся с сопротивлением плотной водной среды. Шею и щеки жгло, пот заливал глаза. С каким бы наслаждением он сейчас вытер бы лицо, но для этого пришлось бы снять шлем. Взглянув на Океанию, Оскар убедился, что она тоже чувствует себя неважно.

У них в запасе всего несколько минут — а затем воздух закончится!

Он окинул взглядом светлый корпус корабля. Как, черт побери, они собираются проникнуть туда? В корпусе нет никаких отверстий и люков. Судно лежит на правом борту, и палуба расположена почти вертикально. Вряд ли им удастся вскарабкаться по ней к палубным люкам. И не была ли эта их спасательная акция обречена на провал с самого начала?

Вдруг робот остановился.

С тяжким грохотом он приставил одну ногу к другой, выпрямился и повернул голову к ним. Луч прожектора скользнул по лицам Оскара и его спутников. Океания в растерянности уставилась на свои руки. Подводный фонарь! Она начисто забыла его выключить!

Механическое существо пронзительно взвыло, выпустило якорную цепь и затопало прямо к ним. Оскар, окаменев от ужаса, мог лишь следить за тем, как робот неумолимо приближается. Оказывается, без огромного груза, каким была «Калипсо», он умел двигаться стремительно и проворно. Почва вновь задрожала под их ногами, когда робот отрезал им путь к судну. Теперь попасть на борт «Калипсо» стало просто невозможно!

Гумбольдт лихорадочно озирался вокруг, но, кажется, так и не мог найти никакого выхода. Сто метров сократились до шестидесяти, потом до сорока и двадцати. Огромный монстр словно вырастал с каждой секундой, и стало совершенно ясно, что еще мгновение — и одна из гигантских, величиной с конный экипаж, ступней, растопчет их в лепешку.

Оскар схватил Океанию за руку и начал бормотать какую-то полузабытую молитву. Внезапно робот остановился. Слышалось только его клокочущее дыхание. Затем железное подобие человека склонилось над ними и простерло свою смертоносную конечность.

Первым на ее пути оказался Рембо. Отчаянно размахивая руками, инженер попытался уклониться от стальных захватов, однако механический человек, словно предугадав его намерение, ловко схватил коротышку. Оскару почудилось, что он слышит хруст костей, воздушный шланг натянулся и лопнул. Бурля и клокоча, из шланга начал вытекать воздух, но система клапанов предотвратила попадание воды в шлем инженера.

Тем временем Рембо возносился все выше и выше. Внезапно огромная голова монстра откинулась, распахнулась огромная беззубая пасть, и стальная лапа запихнула тело несчастного в открывшийся черный провал.

Неописуемый ужас охватил Оскара. Механический исполин вновь повернулся к ним и протянул руку — на этот раз уже к нему. Гумбольдт попытался встать между стальной конечностью и юношей, но был мгновенно отброшен в сторону. Могучие захваты стиснули грудь Оскара и оторвали его от дна. Воздушный шланг лопнул, как гнилая нитка. Вода мгновенно заполнила шлем, но Оскар сумел напоследок набрать побольше воздуха в грудь и задержать дыхание.

Снова открылась черная пасть, стальные захваты разжались — и юноша заскользил вниз по какой-то трубе со стальными стенками. В течение нескольких секунд он не мог понять, где низ, где верх, но затем его ноги коснулись чего-то вроде мягкой мембраны. Она показалась Оскару мягкой, словно кисель, и мгновенно всосала его, издав глухой чмокающий звук.

В следующую секунду он шлепнулся на пол в ярко освещенном помещении. Воды здесь не было. В нескольких шагах от него на полу сидел Рембо. Коротышка инженер уже успел избавиться от шлема и, похоже, пребывал в добром здравии. Тем временем воздух в легких Оскара закончился. Он принялся лихорадочно дергать замки шлема, но в конце концов убедился, что не в состоянии снять его самостоятельно. Заметив это, Рембо бросился к нему, в два счета открыл защелки, отвинтил шлем от нагрудника скафандра и сорвал его с головы юноши.

На пол хлынула вода, Оскар резко выдохнул, и тут же его легкие наполнились прохладным воздухом. Несколько мгновений он сидел, ошеломленный, наблюдая, как вода стекает в небольшое отверстие в полу, и тут с потолка вниз обрушилось массивное тело Гумбольдта, сейчас же подхваченное резиновой мембраной, из которой состояли стены и пол таинственного помещения.

Гумбольдт едва успел откатиться в сторону, как появилась Океания — целая и невредимая, но совершенно ошеломленная. Рембо поспешно помог обоим освободиться от шлемов.

У Оскара отлегло от души. Его друзья были живы, они снова вместе!

— У всех все в порядке? — взволнованно спросил инженер.

— В порядке? — прохрипел Гумбольдт и закашлялся — похоже, он изрядно наглотался соленой воды. — Хорош порядок! Что это, черт побери, за место? И что за странное существо или механизм этот монстр?

— Видимо, в его корпусе находится резиновая капсула, заполненная воздухом под давлением, равным давлению воды, — проговорил Рембо. — Смотрите-ка — в той стенке есть небольшое оконце. Возможно, мы сумеем понять, что с нами произошло.

Гумбольдт, кряхтя, поднялся. Раздался скрип толстой резины — ученый решил освободиться от водолазного костюма, стеснявшего движения. Оскар же чувствовал себя совершенно разбитым, и не мог заставить себя последовать его примеру. Пока довольно и того, что он жив и может дышать. Здешний воздух казался ему чудесным, несмотря на запах гари и машинного масла. Он мало-помалу возвращал его к жизни и был гораздо лучше, чем тот, которым ему приходилось дышать в последние полчаса.

По тому, что резиновая капсула снова начала ритмично подрагивать, юноша понял, что робот-колосс снова направился к «Калипсо». До него донесся лязг якорной цепи, а затем механический монстр, переваливаясь с ноги на ногу, продолжил свое движение к неведомой цели.

— Иди скорее сюда, Оскар, ты должен на это взглянуть! — Гумбольдт протянул руку, чтобы помочь юноше подняться на ноги, но тому удалось встать только с огромным усилием. Он чувствовал, что не может сделать ни шагу, но все же каким-то образом справился. Гумбольдт озабоченно следил за ним.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не так уж плохо, — пробормотал Оскар. — Просто слишком много всякого случилось за последнее время…

— Не беда! То, что ты сейчас увидишь, послужит тебе наградой за все лишения, — торжественно проговорил ученый. В его глазах появился загадочный блеск. — Подойди к окну. Говорю тебе: это самая невероятная вещь, которую когда-либо приходилось видеть человеческим глазам!..

37

Шарлотта растерянно смотрела на ночной подводный пейзаж, озаренный светом, исходившим от трех зданий, купола которых напоминали византийские храмы. Сплошная сетка распорок и арок покрывала фасад здания, деля его на сотни ячеек, каждая из которых светилась и сверкала.

— Боги мои, — потрясенно произнесла Элиза. — Что же это такое?

— Хрустальный дворец… — пробормотала Шарлотта.

— Что-что?

— Разве ты не помнишь? Сооружение из стекла и стали, которое возвели в Лондоне к открытию первой Всемирной выставки в 1851 году. И это множество башен и балкончиков… Словно в восточной сказке. Как ты думаешь, там внутри есть кто-нибудь?

— Возможно, — ответила Элиза. — Но я и представить не могу, кто бы это мог быть. Хотя, — вздохнула она, — мы довольно скоро это узнаем. Надеюсь, хозяева этого дворца не имеют ничего против непрошеных гостей.

— Я думаю о наших друзьях, — Шарлотта снова взглянула на сияющие купола. — Как ты думаешь, может, и им удалось добраться сюда?

Элиза на миг опустила веки, а затем проговорила:

— Трудно сказать. Но я чувствую, что они живы. Надо надеяться.

Шарлотта кивнула. С годами она научилась полагаться на таинственную способность Элизы видеть или чувствовать незримое. Однажды Гумбольдт сказал, что гаитянская жрица владеет настоящей магией, и со временем девушка сама в этом убедилась.

Стальной монстр наконец-то оставил в покое якорную цепь и тяжелыми шагами направился к ближайшему корпусу сверкающего дворца. Казалось, что его цель — стальная стена, настолько высокая, что даже робот гигант казался на ее фоне карликом.

— Что он делает? — прошептала Шарлотта.

— Кажется, приводит в действие какой-то механизм, запирающий вход, — сказал Клеман, стоявший рядом с Шарлоттой.

Внезапно в стене появилась тонкая освещенная щель, которая с каждой секундой становилась все шире. Золотистый свет лег на морское дно.

— Мне кажется, — проговорила Элиза, — он по­пытается втащить нас туда.

И действительно: как только огромные ворота в стальной стене открылись достаточно широко, робот вернулся к «Калипсо», снова взялся за якорную цепь и переместил корпус погибшего корабля внутрь просторного зала.

Это громадное, уходящее вдаль помещение, было заполнено водой. Пол зала состоял из металлических пластин, соединенных друг с другом практически без зазоров. В центре пола располагались рельсы, на которых было установлено транспортное средство, похожее на сани. Их «полозья», скользившие по рельсам, были загнуты вверх, а сама конструкция явно предназначалась для транспортировки очень крупных и массивных предметов. Точными движениями робот переместил многотонный корпус ко­рабля на платформу «саней» и закрепил его там якорной цепью.

— Что все это значит? — спросила Шарлотта, которая никак не могла понять, что происходит. — Что собирается делать этот великан?

— Я надеюсь, что после этого вода из этого зала будет выкачана, — сказал Клеман. — Осталось немного подождать, и мы узнаем, кто на самом деле нас сюда затащил.

Механик не ошибся. Уровень воды в помещении начал понижаться. Первыми на суше оказались лампы, находившие под потолочным сводом и светившие ярко, как искусственные солнца. В рубке становилось все светлее, и Шарлотте пришлось зажмуриться. Девушка столько времени провела в полумраке, что теперь ее глаза должны были заново привыкать к свету.

Когда она снова выглянула в иллюминатор, вода в зале практически исчезла. Перед ней простиралась обширная металлическая поверхность, поблескивавшая от влаги. Кроме нескольких луж, от многих тысяч кубических метров морской воды ничего не осталось.

— Мне кажется, что зал наполнен воздухом, — сказала Элиза. — Как вы думаете, это не слишком опасно, если мы попробуем выйти наружу?

— Не стоит спешить, — ответил Клеман. — Кажется, нас и без того выпустят отсюда. К нам гости!

Из дальнего конца зала к «Калипсо» приближалась группа странных существ. Они явно не были людьми, но и точно сказать, что они собой представляли, было непросто. Только когда они оказались в нескольких метрах от борта корабля, Шарлотта поняла, что это — автоматы, или дроны, — механические создания, лишь отдаленно напоминавшие людей или животных и запрограммированные на выполнение одной или нескольких задач. У некоторых не было глаз или рта, иные вовсе не имели того, что можно было бы назвать лицом. Передвигались они на двух или четырех конечностях, но были и такие, которые вовсе их не имели — они катились на колесах или ползли, а роль конечностей у них играли различные инструменты. Особенно поразили ее многорукие механизмы, вращавшиеся вокруг собственной оси. Общим для всех дронов были только красные огни, горевшие у них на груди, словно раскаленные угольки.

Часть из них направилась к борту «Калипсо» и без промедления вгрызлась в металл с помощью всевозможных режущих инструментов. Визжа и грохоча, циркулярные пилы резали и кроили обшивку судна, словно это была не толстая сталь, а простая ткань. Полетели снопы искр, «Калипсо» завибрировала.

Шарлотта и ее спутники, зажимая уши, столпились в задней части рубки.

В считанные минуты автоматы вырезали из корпуса корабля огромную прямоугольную пластину, частью которой была и оболочка рубки сонара, и поток воздуха, пахнущего солью и водорослями, хлынул внутрь корабля. Дроны откатились назад, а затем продолжили свою работу на другом участке.

В то же мгновение странная фигура шагнула через пролом в борту. Из всех чудес, с которыми узники рубки сонара столкнулись здесь, внизу, это показалось им самым невообразимым.

Перед ними предстал человек — рослый мужчина в черной кожаной накидке, таких же перчатках до локтя и сапогах из моржовой кожи. Глаза его скрывали очки с затемненными стеклами. Кожа лица была не просто бледной — она имела какой-то мучнистый оттенок; растительность на голове отсутствовала, а из одного уха торчал свернутый спиралью провод. Двигаясь механически, почти как дроны, он прошагал в центр рубки и пристально уставился сквозь темные стекла на спасшихся моряков и двух женщин.

Этот человек сразу же не понравился Шарлотте. Что-то с ним было не так, она это мгновенно почувствовала. А когда он заговорил, его голос зазвучал, как пар, вырывающийся из клапана паровой машины.

— Меня зовут Калиостро, — произнес мужчина. — Вы незаконно проникли в империю его величества Искандера, властелина Медитеррании. Я требую немедленно сдать все имеющееся у вас оружие, сохранять спокойствие и следовать за мной. Вы должны построиться парами, и я отведу вас в предназначенные для вас помещения. Точно выполняйте мои указания, и ваши жизни будут в безопасности.

Один из моряков, могучий парень ростом под два метра, выступил вперед и проговорил:

— Я — Серж Бутон, кочегар с «Калипсо». И я хочу знать, где именно мы находимся и что вам от нас нужно.

Незнакомец застыл. Шарлотте почудилось, что внутри его головы раздался хруст, словно лопнула скорлупа ореха.

— Вопросы здесь задаю я, — наконец проговорил он. — В свое время вы получите всю необходимую информацию. Но до этого вы обязаны сохранять молчание. Следуйте за мной!

— Мы не сдвинемся ни на шаг, — энергично возразил кочегар, — пока вы не объясните, что здесь происходит, почему вы напали на наше судно и навязываете нам свои условия!

Он решительно взмахнул кулаком, но незнакомец моментально перехватил руку кочегара, заломил ее за спину и заставил парня опуститься на колени. Ухмылка заиграла на губах затянутого в кожу мужчины.

— Лучше бы вам не испытывать мое терпение, — спокойно произнес он.

— Нет, мсье, я не имел в виду… — забормотал, багровея от мучительной боли великан-кочегар.

— Любая ваша попытка бежать или использовать силу обречена на провал и будет без промедления наказана смертью. Учтите это на будущее. Повторяю: следуйте за мной. Всякое сопротивление бесполезно.

С этими словами он повернулся и скрылся в отверстии так же внезапно, как и появился.

Шарлотта прижала к себе Вилму и стала поглаживать ее перья, успокаивая птицу.

— Похоже, у нас нет выбора. Может, все-таки стоит выполнить его требования? Кроме того, мне бы хотелось узнать, кто такой этот загадочный Искандер и какие у него намерения.

Обменявшись быстрыми взглядами с Элизой, девушка выпрямилась и первой шагнула вслед за незнакомцем.

38

Норвежец следил за переговорами с безопасного расстояния. Смешавшись с матросами, он видел, как девушка взяла на руки птицу и покинула рубку. Что ж, решимости и отваги у немцев не отнимешь.

Но эти механические существа с клещами и пилами вместо рук — что за исчадия ада? Кто их создал и с какой целью? И главное — чего здесь потребуют от них?

Теперь в рубке оставались только трое матросов, считая вместе с ним. И только когда все они покинули «Калипсо», Норвежец последовал за ними.

Свет ламп, пылавших под сводами зала, оказался таким ярким, что он на мгновение ослеп. Когда же снова открыл глаза, то обнаружил, что его окружили щелкающие, чирикающие и потрескивающие механизмы. Они словно подгоняли Норвежца и его спутников к пандусу, ведущему наверх и вдаль. По пути они увидели множество плавильных печей, кранов, прокатных станов, кузнечных горнов и штамповочных прессов — целый завод по переработке и утилизации чугуна и стали. Грохот и чад здесь были еще гуще, чем на верфях Гавра.

С высоты пандуса Норвежец видел, как сотни дронов высыпали из заводских закоулков и устремились к «Калипсо». Спустя короткое время корабль был полностью облеплен механизмами. Во всех уголках его корпуса машины пилили, резали и сверлили, удаляя стальные заклепки и разрезая пластины металла на час­ти. В бортах «Калипсо» уже зияли обширные от­верстия. Затем металл молниеносно исчезал в недрах подводного завода.

Еще недавно великолепное и мощное судно, теперь выглядело, как выброшенный на берег кит, вокруг которого кишат питающиеся падалью твари. Очень скоро от него ничего не останется, кроме остова.

Пленники все выше поднимались по пандусу, и вскоре вблизи замаячила фигура гигантского робота, который доставил сюда «Калипсо». Механический человек неподвижно стоял в конце длинного пролета. Свет в его глазах потух. Казалось, что он спит. Толстые кабели, тянущиеся к трансформаторам, торчали из заспинного «ранца» робота, отчего он походил на громадную марионетку. Должно быть, колосс истратил всю энергию во время ночной операции, и теперь нуждался в подзарядке.

При ярком свете могучий робот производил еще более внушительное впечатление. Одна его голова имела в диаметре несколько метров. Нижняя челюсть напоминала ковш парового экскаватора, а местами покрытая ржавчиной обшивка выглядела так, словно поросла красноватым мхом.

Передвижной трап вел к груди стального великана. Сопровождавший их незнакомец поднялся по трапу и нажал несколько кнопок на передней панели робота.

Люк с шипением приоткрылся. Затем откинулся двухметровый лист грудной обшивки робота, образовав своего рода мост между пандусом и его утробой. Оттуда, друг за другом, появились четверо людей. Нетвердо ступая, они миновали стальной мост и направились к пленникам, чтобы присоединиться к ним.

Норвежцу понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять — кто они, эти четверо…

Ослепительный свет проник внутрь их резиновой и стальной тюрьмы. Одна из стен внезапно распахнулась. Оскар осторожно выглянул — а затем шагнул вперед.

Вниз отсюда вел трап, а прямо у него под ногами лежал гигантский заводской цех, гремевший, грохотавший и чадивший. Он сделал несколько шагов на все еще непослушных ногах и беспомощно заморгал, озираясь вокруг. Внезапно до него донесся отчаянный крик, полный радости, — и Оскар увидел, что к подножию трапа несется светловолосая девушка. Приблизившись, она так стремительно схватила его в объятия, что едва не опрокинула на пол.

— Оскар!

— Шарлотта?

— Слава Всевышнему, вы живы! А мы уже потеряли всякую надежду…— Девушка уткнулась лицом в его грудь, и Оскар почувствовал, как она дрожит всем телом.

К такому взрыву чувств он не был готов и совершенно растерялся.

Наконец Шарлотта разомкнула объятия. Ее щеки были мокрыми от слез.

— Я так рада… — Она поцеловала юношу в щеку, а затем поочередно расцеловала дядю, мсье Рембо и Океанию.

— Я знала, что это не конец, что мы еще увидимся на этой земле… — Элиза прижалась к Гумбольдту и нежно коснулась его губ своими губами. — Как же вам удалось спастись?

— Это длинная и поразительная история, — ответил ученый. — И я непременно расскажу ее, но не сейчас. Прежде всего, я хотел бы сориентироваться в обстановке и выяснить, где остальные люди из команды «Калипсо».

— Выжили только те, кого ты видишь перед собой, — ответила Элиза. — Все остальные, увы, погибли.

— Как? И капитан, и штурман, и второй помощник?

Женщина скорбно кивнула.

— Немыслимо! — на скулах Гумбольдта заиграли желваки. — Я должен поговорить с кем-нибудь из здешних обитателей. Кто привел вас сюда?

Элиза отступила на шаг и указала на лысого мужчину, затянутого в черную кожу.

— Этого господина зовут Калиостро. Он утверждает, что является посыльным императора Искандера. Вот и все, что мы знаем.

С высоко поднятой головой Гумбольдт направился к представителю местной власти. Он возвышался над Калиостро на целую голову, но это обстоятельство, казалось, нисколько того не беспокоило.

— Нападение на мирное исследовательское судно противоречит всем нормам морского и международного права, — ледяным голосом произнес Гумбольдт. — Больше того: это равносильно объявлению войны. Я хочу знать: кто за всем этим стоит? Кто вы такой и по чьему наущению действуете? Что это за сооружения и почему нас похитили? Отвечайте немедленно, или, клянусь, вам придется сильно пожалеть!

Тон, каким были произнесены эти слова, заставил Оскара вздрогнуть. Никогда еще он не видел своего хозяина в такой ярости.

Калиостро уставился на него с невозмутимостью робота.

— Вы предводитель этой жалкой кучки нарушителей закона?

— Именно!

Мужчина обошел вокруг Гумбольдта, разглядывая его, как редкое насекомое. Оскар заметил, как ученый гневно стиснул кулаки.

— Хорошо, — лысый мужчина остановился перед ученым. — В качестве предводителя, вы имеете право получить некоторую информацию. — Он слегка поклонился. — Как вам уже сообщили, мое имя — Калиостро, я мажордом его величества Искандера Первого, властителя Медитеррании. Вы вторглись на территорию владений его величества, хотя вам давно должно было стать ясно, что это запретная зона.

— Искандер? — грозно воскликнул Гумбольдт. — Кто он такой и почему посылает ко мне своих лакеев? Я требую немедленной аудиенции, чтобы заявить протест по поводу унизительного обращения с нами!

— Вы не имеете права чего-либо требовать, — пролаял Калиостро. — Его величество примет вас, когда ему будет угодно. До этого момента вы находитесь под арестом.

— А что происходит с нашим кораблем? — Гумбольдт указал в ту сторону, где осталась несчастная «Калипсо». — У вас нет никакого права демонтировать его. Это все-таки…

— Ваше судно отныне принадлежит его величеству и будет утилизировано, то есть превратится в сырье.

— Утилизировано? — Лицо Ипполита Рембо пошло пунцовыми пятнами, а хохолок на затылке встал дыбом. — Вы хотите сказать, что мой корабль превратится в металлолом?

Мажордом бросил в его сторону холодный взгляд.

— Кто вы такой?

— Ипполит Рембо, конструктор и строитель «Калипсо»! — Инженер горделиво выпятил грудь, словно на военном параде.

— Тогда вам лучше бы вообще помолчать, — отрезал Калиостро. — Прекратите болтовню и отправляйтесь к остальным!

— Возмутительно! Я желаю знать, что именно эти автоматические жестянки делают с моим великолепным кораблем!

— С вашим кораблем? — Калиостро не обратил ни малейшего внимания на приступ бешенства, охвативший Рембо. — Вы, кажется, плохо расслышали. Корабль отныне принадлежит его величеству. Дроны заняты переработкой сырья. Железо, медь и бронза у нас ценятся высоко. Можете быть спокойны, переработка будет осуществлена с максимальной эффективностью. Если вы немедленно…

— Как? «Калипсо» — одно из лучших и самых современных исследовательских судов в мире! — Вены на шее Рембо вздулись, лицо побагровело. — Оно снабжено уникальным оборудованием, а его несравненная двухступенчатая паровая турбина фирмы…

— Довольно! — оборвал его мажордом, при этом снова послышался странный хрустящий звук. — Ваши технологии безнадежно устарели. Именно поэтому его величество распорядился подвергнуть это судно единственной процедуре, имеющей смысл, — переработке. Он послужит строительным материалом для более прогрессивных механизмов. А теперь — хватит разговоров! Я и без того потратил на вас слишком много времени.

С этими слова он повернулся спиной к растерянному и все еще кипящему негодованием Рембо.

Океания нежно обняла отца. Оба они некоторое время так и стояли, не сводя глаз с гигантской платформы на рельсах, где «Калипсо» постепенно превращалась в жалкий остов.

39

Помещения, в которых их разместили, оказались комфортабельнее, чем можно было ожидать. Это были полностью обставленные квартиры с туалетными комнатами, постелями, столами, стульями, шкафами и пол­ками, забитыми старыми книгами. Все выглядело так, словно давно ожидает гостей.

Полы в комнатах были выложены перламутровыми плитками, а с потолка лился мягкий свет. На стене висели часы, циферблат которых показался Оскару несколько необычным. Да и сами стены тоже были не­обычными — никаких углов, мягкие вогнутые плоскости, сводчатые потолки, как в храме. В воздухе витал приятный аромат, тихая музыка струилась из-за вентиляционной решетки — словно эхо другого мира.

Окна их жилища выходили на две стороны. За стек­лами, словно в такт музыке, неторопливо, пульсировали полупрозрачные медузы и проплывали диковинные рыбы. В нескольких метрах внизу виднелось дно, испещренное следами гусениц, колес и ног. Время от времени в поле зрения появлялся какой-нибудь робот, но вскоре снова исчезал в сумраке.

Роботы, кружившие в окрестностях, были охранниками, Оскар ни секунды в этом не сомневался. Их задача — следить, чтобы никто из пленников не по­пытался совершить побег. Странно — зачем нужна стража, если массивная железная дверь и огромное давление воды в принципе исключают всякую попытку бегства. Клетка, в которую их поместили, была поистине золотой, но при этом оставалась клеткой.

Оскар окинул взглядом множество блюд и напитков, которые, по мановению руки Калиостро, возникли на столе. Ни одно из этих блюд не было ему знакомо — какие-то голубые шары, зеленоватые кубы и небольшие розовые шарики. А также желтые звезды, коричневые палочки и фиолетовая мешанина, напоминающая лапшу. Напитки в стеклянных кувшинах мерцали, как жидкое серебро или золото.

— Может, это и золотая клетка, — словно читая мысли Оскара, проговорил Гумбольдт, заправляя за ворот хрустящую крахмальную салфетку. — Но у каждой клетки есть ключ. И пока мы его не отыскали, следует отдохнуть и подкрепиться. А ну-ка, попробуй вот это, розовое. Уверяю тебя — просто превосходно на вкус!

Оскар все еще с недоверием поглядывал на странную еду. Он один пока еще не прикасался к ней, тогда как оба Рембо, Шарлотта и Элиза вслед за ученым основательно налегли на необычные яства. Даже Вилма преспокойно опустошала блюдце с черными поблескивающими шариками, выражая удовольствие тихим попискиванием.

В животе у Оскара заурчало.

— Ну, ладно, — пробормотал он. — Если разок попробовать, большого вреда на будет.

Он положил на тарелку несколько розовых шариков, добавил к ним немного фиолетовой лапши и налил в свой бокал серебристой жидкости. Напиток имел сложный аромат какао и перечной мяты. Юноша сделал небольшой глоток и облизал губы.

— Неплохо!

— Я же говорил, — произнес Гумбольдт, отправляя в рот очередной розовый шарик.

— Что это такое?

— Понятия не имею. Должно быть, дары моря. Моллюски, водоросли, морские черви и тому подобное.

Мужественно преодолев отвращение, Оскар снова спросил:

— Как у капитана Немо?

— Где? — Гумбольдт снял салфетку, скомкал и удовлетворенно откинулся на стуле. — Может, ты нам немного расскажешь об этом?

— Вы разве не читали роман?

Гумбольдт нахмурился.

— Какой именно?

— «Двадцать тысяч лье под водой».

— Дорогой мой, когда же мне этим заниматься? Работа поглощает все мое время, и мне не до приключенческой литературы для подростков.

— А вы? — Оскар обвел взглядом остальных спутников.

Ответом было смущенное покашливание. Океания, посмотрев на отца, пожала плечами.

— Очень жаль, но и мне эта книга не попадалась.

— Значит, никто из вас не читал Жюля Верна? Но ведь вы, мсье Рембо, назвали свой подводный аппарат «Наутилусом», и, к тому же, вы добрый друг писателя. Уж вам-то в первую очередь было бы необходимо прочесть!

Кораблестроитель закашлялся и сделал вид, будто не слышит упрека.

Оскар возмущенно развел руками.

— И ты, Шарлотта?

Племянница ученого отвела взгляд, и Оскар неодоб­рительно покачал головой.

— Я, естественно, знаю, о чем там речь, — сказала Шарлотта. — Каждый образованный человек это знает.

— Безусловно, — вставил Гумбольдт.

— Но это же совсем другое дело, — запротестовал Оскар. — Если б вы читали «Двадцать тысяч лье под водой», то моментально поняли бы, что этот подводный дворец, это подводное производство, все эти технологии — совершенно в духе фантазий Жюля Верна. Бегство от человечества, Мировой океан как жизненное пространство, которое предстоит освоить, добыча всего необходимого в море и из его даров. Чем дольше мы находимся здесь, тем больше я нахожу совпадений с этим романом. Пугающе много совпадений. За исключением, правда, одного обстоятельства — капитан Немо правил не роботами, а людьми — вольнодумцами и революционерами, заговорщиками и даже преступниками. То, что здесь всю работу выполняют роботы, заставляет задуматься.

— Но ведь мы не знаем, есть здесь другие люди или нет, — заметил Гумбольдт. — Возможно, мы их просто еще не видели.

— Да кроме этого плешивого негодяя Калиостро я не видел здесь ни одной живой души!

— По поводу него я тоже не совсем уверена, — вставила Элиза.

Гумбольдт нахмурился.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Видишь ли… — темнокожая женщина взглянула на ученого с глубокой серьезностью. — Каждый человек излучает волны эмоций — например, страха, печали, радости. Я способна воспринимать эти чувства, но этот… мажордом… он совершенно холодный, как камень.

— Может, он специально обучен скрывать свои чувства?

Элиза покачала головой.

— Я бы сразу заметила. Точно так же, как давно поняла, что среди тех, кто спасся с «Калипсо», есть человек, который не является тем, за кого себя выдает. Я не могу точно сказать, кто он такой, но чувствую, что он ведет двойную игру.

— Это предатель?

— Хуже. Когда я думаю о нем, я ощущаю дыхание смерти. Он рядом с нами, и его цель — отнять жизнь у одного из нас. Вот кто отлично умеет прятать свои чувства, но я знаю, что он здесь. Однажды я почувствовала, что он совсем близко.

В комнате словно повеяло холодным ветром.

— Тот самый человек из Афин?

Элиза утвердительно кивнула. Ее зрачки расширились.

— Вполне возможно…

Часть 3

Предатель

40

24 июля 1893 года

Прошло три дня. Все это время узники ели, спали, беседовали и предавались мучительному ожиданию. Здесь, на глубине, не было ни утра, ни вечера, ни полудня, ни полуночи. Время текло монотонно, часы мерно отсчитывали секунды, за иллюминаторами царил вечный полумрак, а тихая музыка, лившаяся из отдушины, обволакивала душу, как дурман.

Ощущения Элизы только подлили масла в огонь. Если это было правдой, то все они находились в серьезной опасности. Подозрительность и ожидание беды перемежались негодованием по поводу того, что обещанная аудиенция так и не была до сих пор предоставлена. Три дня они провели в полной изоляции, не зная, чего от них потребуют, по какой причине их держат под арестом и что их ждет в дальнейшем. Все разговоры были посвящены только этому.

Кто такой Искандер? Откуда он родом? Какие у него цели?

Но все эти вопросы пока не имели ответов.

Только Оскар уклонялся от изнурительных и бесплодных споров — вместо этого он пытался вычислить злоумышленника. Поскольку французские матросы относились к нему благосклонно как к приятелю Клемана, у него имелись известные преимущества, да и негодяя он видел еще в Париже почти вплотную, чуть ли не нос к носу.

Но все складывалось довольно странно. Выделив из общего числа матросов четверых подозреваемых, юноша оказался не в состоянии сузить этот круг. Все четверо были рослыми, крепкого телосложения, в возрасте между тридцатью и сорока. С помощью грима любого из них можно было легко превратить в того, с кем он столкнулся в парижском отеле. Даже его приятель Клеман не был исключением: если нахлобучить на него ковбойскую шляпу, слегка изменить форму лица и приклеить бороду и бакенбарды, механик вполне мог сойти за преследователя, который покушался на жизнь Гумбольдта и его спутников.

Но это выглядело уже совсем смехотворно — кому-кому, а Клеману Оскар доверял на все сто.

Два дня подряд он присматривался и сопоставлял мельчайшие факты, но не пришел ни к какому выводу, а только окончательно запутался. Либо этот тип был умнее их всех вместе взятых, либо Элиза ошиблась.

Вдобавок, его расследованию сильно мешало то, что среди французских моряков постепенно нарастали ненависть и гнев, направленные вовсе не на того, кто захватил их и держал взаперти, а на Гумбольдта и его спутников. Эти люди сочли его ответственным за все, что случилось с ними, к тому же, он был еще и немцем. Странно выглядящий, молчаливый и не слишком общительный, ученый оказался идеальным кандидатом в «козлы отпущения». Поэтому, после короткой, но жестокой ссоры с одним из моряков, Оскар решил держаться от них подальше.

Он как раз направлялся к книжной полке, чтобы взять том «Моби Дика» и устроиться с ним поудобнее в уголке, когда внезапно открылась тяжелая дверь, и появился Калиостро.

Мажордома сопровождали несколько сторожевых дронов — весьма внушительных с виду. Все они были ростом около трех метров и едва проходили в дверной проем. Их панцири были покрыты ржавчиной, а металлические физиономии выражали такую свирепость, словно они по первому слову своего начальника готовы растерзать кого угодно.

— Его величество Искандер Первый благоволит вас принять, — проскрежетал Калиостро голосом, звучавшим, словно из жестяного ведра, и поочередно указал пальцем на Гумбольдта и его спутников, а затем на обоих Рембо — отца и дочь. — Мне поручено доставить вас к нему. В цепях или без них — зависит от вас. При малейшей попытке неповиновения, мои дроны вами займутся. Как вам такая перспектива?

— Мы не намерены сопротивляться, — заверил Гумбольдт.

— Отлично. Ступайте вперед. Я тем временем запру дверь.

— Чертов лысый индюк! — прошипел Рембо, едва переступив порог. — Да как он смеет разговаривать с нами таким тоном? Я бы с огромным удовольствием…

— Возьми себя в руки, папа! — Океания тронула плечо инженера. — Это бессмысленно. Мы полностью в его власти. Лучше подчиниться и делать то, что он требует.

— Ваша дочь права, — поддержал Гумбольдт. — Так или иначе, но нам наконец-то предоставили аудиенцию. Хоть какой-то прогресс. Давайте не упустим этот шанс, и не будем вести себя, как обиженные дети.

— Прошу тебя, папа!

— Хорошо, я уступлю. Но только на время. Того, что он сделал с моей «Калипсо», я ему ни за что не прощу!..

Едва эти шестеро скрылись за дверным проемом, как пробил час Норвежца. Он упруго вскочил и оказался рядом с Калиостро, когда тот уже готовился захлопнуть створку.

— Стойте на месте. Не двигайтесь. Что вам нужно?

— Мне необходимо с вами поговорить!

Калиостро испытующе уставился на мужчину.

— О чем мне с вами говорить? Вы всего лишь простой матрос.

— Вы заблуждаетесь. — Норвежец быстро оглянулся. Все прочие моряки уже вернулись в свою комнату и не обращали на него внимания. Хорошо бы, чтобы так оно и было. — Я располагаю сведениями, которые будут в высшей степени интересны вашему господину.

— Это просто смехотворно. Что за сведения?

Норвежец кивнул в сторону моряков, гомонивших в соседней комнате.

— Если позволите, я хотел бы побеседовать с вами наедине. Это очень важно, поверьте мне.

Мажордом задумался, а затем произнес:

— Я полагаю, вы лжете. У вас не может быть ничего такого, что могло бы нас заинтересовать.

— Вы даже не хотите узнать, о чем идет речь? — Норвежец холодно улыбнулся. — Всего две-три минуты, причем вам это ничего не будет стоить.

— И вы, само собой, делаете это бескорыстно. — Ироничная усмешка искривила губы Калиостро.

— Разве я похож на доброго самаритянина?

— Нет, разумеется. Итак, чего же вы хотите?

— Я сообщу позже. Если мои сведения окажутся полезными, обсудим и вознаграждение.

Калиостро внимательно осмотрел Норвежца с ног до головы.

— Вы говорите не как матрос.

— Потому что я им и не являюсь. Итак, ваше ре­шение?

— Хотел бы я знать, что за игру вы затеяли. Ну, что ж. Сегодня около часу ночи. Я трижды постучу и открою снаружи замок. Но бойтесь меня разочаровать. Если я решу, что вы впустую тратите мое время, вам придется об этом пожалеть.

Норвежец коротко поклонился.

— Можете не сомневаться.

41

Гумбольдт и его спутники миновали переход и еще несколько помещений, когда их нагнал Калиостро.

Никому и в голову не пришло задуматься, что именно могло задержать их провожатого, так как следующее помещение оказалось цехом, в котором изготавливали узлы и детали для новых роботов. Все здесь было затянуто едким дымом, грохот стоял оглушительный. Оскару даже пришлось прикрыть нос рукавом — настолько плотным был смрад горелого железа, резины и угля. Вокруг двигались конвейеры, громыхали паровые молоты и прокатные станы, визжали токарные, сверлильные и фрезерные станки. Бруски стали расплавляли в печах и заливали в формы. Возможно, это были будущие плечевые сочленения, конечности или грудные панцири роботов. Все они имели округлую, обтекаемую форму и нисколько не походили на изделия машиностроения, которые юноше доводилось видеть в Германии и Франции.

Здесь Калиостро припустил быстрее, за что Оскар был ему признателен. Адскую жару и грохот выдержать долго могли бы разве что автоматы.

Вскоре они достигли противоположного конца цеха. Мажордом нажал кнопку в стене, и массивная металлическая плита отъехала в сторону. Открылся широкий проем.

Миновав его, они очутились в куполообразном здании, к которому сходились еще несколько туннелей. Оскар уже решил было, что им предстоит еще один долгий пеший переход, но тут его взгляд упал на возвышение в центре здания, на котором стояли два странных экипажа. Они походили на сигары, каждый имел четыре ряда сидений, снабженных ремнями безопасности, но принцип, по которому работали эти транспортные средства, был неизвестен ни Гумбольд­ту, ни Рембо.

— Садитесь и пристегните ремни! — велел Калиостро. — Дальше мы поедем.

Сам он вместе с роботами-охранниками уселся в экипаж, который стоял позади, приказав узникам занять места в переднем. Когда все пристегнулись, мажордом потянул за рычаг — и тут же послышался механический шум. Прямо перед ними открылся люк, закрывавший вход в один из туннелей. Внезапный порыв ветра растрепал волосы Оскара. Опорная плита вместе с двумя экипажами неторопливо развернулась, и отверстие туннеля оказалось прямо перед ними. Поток воздуха сорвал экипажи с места: толчок, и вот уже они с огромной скоростью мчатся вперед. Начальное ускорение было так велико, что пассажиров вдавило в сиденья, а давление выросло настолько, что заныли барабанные перепонки.

Обе стальные сигары покинули куполообразное здание и устремились по туннелю с прозрачными стенами, как показалось Оскару, в открытое море. Косяки рыб, скалы, заросли водорослей и пузыри воздуха стремительно пролетали мимо. Огни корпуса, в котором помещалась их комфортабельная тюрьма, померкли за спиной, но прошло совсем немного времени, и впереди замаячили новые огни. Теперь перед ними оказалось не обычное подводное куполообразное здание, какие они уже видели прежде, а дворец — резиденция властителя Медитеррании.

Экипаж влетел на станцию и резко затормозил. С шорохом откинулись ступеньки, а из корпуса выдвинулись поручни. Калиостро и его механические громилы уже успели высадиться и выстроились справа и слева от сигары с узниками.

— Кажется, мы у цели, — произнес Гумбольдт. — Теперь-то мы точно увидим морского владыку. Честно говоря, мне как-то даже не по себе. — Он слегка подтолкнул Оскара и улыбнулся, но эта улыбка не очень-то ободрила юношу.

Ворота, ведущие в тронный зал, должны были, по замыслу их создателя, вызывать трепет. Пятиметровой высоты, украшенные рельефами из светлого мрамора, они представляли собой поразительное зрелище. Мрамор, очень древний, был основательно разъеден морской солью, но можно было явственно различить многие детали рельефов. Оскар увидел острова на морской глади и плещущихся в волнах дельфинов, длинные военные галеры, мачты которых касались небес, гребцов под навесами из парусины и кормчих, погружающих в воду длинные и тяжелые рулевые весла. Ниже по морским волнам плыли небольшие торговые суда, до бортов нагруженные тюками и амфорами с оливковым маслом и вином. Они направлялись к поросшим тенис­тыми рощами островам, где под деревьями резвились лани и антилопы, а на заднем плане высились величественные здания с колоннадами. Откуда бы ни был доставлен сюда этот портал, он представлял собой поистине бесценное произведение искусства.

— Его величество изъявляет готовность вас принять!

По сигналу Калиостро механические слуги налегли на створки ворот и впустили узников.

До чего же темно и сумрачно здесь было! Все прочие помещения, которые им довелось здесь видеть, ярко освещались, но в тронном зале царил таинственный полумрак. Свод высоко вверху над ними переходил в огромный прозрачный купол, через который, как в ренессансных соборах, внутрь струился рассеянный свет. Море над куполом, благодаря искусственной подсветке, имело насыщенный густо-синий цвет. Стаи пестрых рыб кружили вокруг купола, а их тени создавали подвижный кружевной узор на выложенном мозаикой полу.

В центре зала возвышалась усеченная пирамида высотой около трех метров. На ее вершине стоял трон, на нем восседал человек, лицо которого из-за столь причудливого освещения было практически невозможно различить. Зато Оскару сразу бросилось в глаза, что у могущественного правителя нет обеих ног.

Узники пересекли зал и приблизились к пирамиде. Калиостро знаком велел им остановиться, выступил вперед и почтительно склонился.

— Ваше величество, пленники доставлены!..

Человек на троне поднял руку.

— Хорошо, Калиостро, можешь идти. — Голос звучал мягко и мелодично, несмотря на странный акцент. Где бы ни находилась родина императора Медитеррании, это была не Германия.

— Добро пожаловать в мой дворец, господин фон Гумбольдт.

Ученый с удивлением вскинул голову.

— Вашему величеству известно мое имя?

Человек на троне негромко рассмеялся.

— Хоть мы и живем вдали от так называемой цивилизации, но не настолько, чтобы не интересоваться происходящим на суше. В последнее время ваше имя нередко достигало моего слуха.

Послышалось тихое жужжание.

Оскар увидел, как трон сдвинулся и проехал вперед около метра. Это, несомненно, было транспортное средство, которым хозяин управлял с помощью одного-единственного небольшого рычажка. Не увеличивая скорости, правитель скатился к подножию пирамиды по пологому пандусу.

— В последние годы вы, господин Гумбольдт, неоднократно привлекали внимание газет, широкой пуб­лики и ученых кругов к своей персоне. — Ваша внешность и имя известны мне по публикациям в прессе и научной литературе. Признаюсь честно: совершенно не ожидал когда-либо увидеть вас в этой скромной подводной обители.

Император отвесил легкий поклон, больше похожий на кивок.

Гумбольдт нахмурился.

— Кто вы? — словно в напряженном раздумье, спросил он.

Мужчина на троне усмехнулся.

— Разве Калиостро не назвал моего имени? Здесь меня зовут Искандер, но если вам что-нибудь скажет мое прежнее имя, могу сообщить и его: Александр Константинос Ливанос.

42

Оскар почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Это лицо… Ну конечно же! Внезапно все части головоломки совпали. Книга в афинском Политехникуме с рисунком, который показывал профессор Папастратос. На нем Ливанос выглядел гораздо моложе, но сходство было чрезвычайно убедительным.

— Искандер? — переспросил Гумбольдт.

Ливанос отмахнулся.

— Всего лишь одна из форм имени Александр, псевдоним, если угодно. Так персы называли Александра Македонского, и мне оно показалось вполне подходящим. — Он весело взглянул на пленников. — О, я понимаю ваше удивление и чувствовал бы себя примерно так же, доведись мне оказаться на вашем месте. А теперь, пожалуйста, представьте мне ваших спутников.

— С удовольствием. — Гумбольдт наконец справился с замешательством и кратко представил своих друзей, назвав их имена и род занятий, но не слишком вдаваясь в подробности.

Когда же очередь дошла до Рембо и Океании, лицо Ливаноса выразило удивление.

— Ипполит Рембо? Выдающийся конструктор-судостроитель? Тот самый, который построил яхту самого Жюля Верна?

Рембо поджал губы.

— «Сен-Мишель III». Да, это я, — ответил инженер.

— Чудесное судно, — восторженно произнес Ливанос. — Изящное и элегантное. К тому же, значительно опережающее свое время.

— Весьма лестно. — Рембо взялся за подбородок. Всего лишь мгновение он выглядел умиротворенным, но внезапно его обида вспыхнула с новой силой: — Однако вы должны признать, что от такого человека, как вы, я ни при каких обстоятельствах не могу принять похвалу.

— Такого человека, как я? — Ливанос улыбнулся. — Что именно вы имеете в виду?

— То, что вы убийца и грабитель.

— Папа!

— Не перебивай меня. — Рембо всем телом подался вперед.

Океания попыталась его удержать, но Ливанос остановил девушку движением руки.

— Нет, не прерывайте его. Я хочу услышать все, что хочет сказать этот человек.

Рембо оттолкнул руку дочери.

— Что вы сделали с моим кораблем? — выпалил конструктор. — Десять лучших лет жизни я посвятил «Калипсо». Я вынашивал ее, как дитя. А вы разобрали ее и отправили на переплавку! Вы словно убили моего ребенка!

— Мне бесконечно жаль, что вы принимаете так близко к сердцу утрату своего корабля. Поверьте, этого не случилось бы, если б существовала хоть малейшая возможность поступить иначе. Но нам необходим металл для расширения нашего города. Как вы уже наверняка заметили, здесь, внизу, мы строим суда и машины, далеко превосходящие те, что имеются у вас наверху. Если вам будет угодно, я покажу вам некоторые из них. Разумеется, «Калипсо» была славным судном, но это жертва ничтожна по сравнению с теми кораблями, машинами и приборами, которые создаются здесь. Строительство города требует огромного количества сырья и материалов. Некоторое время мы обходились донными месторождениями руд, но теперь они исчерпаны. Пришлось искать иной выход.

Гумбольдт кивнул.

— Вот почему вы занялись исключительно пароходами с железными корпусами!

— Вы правы, — не без сожаления проговорил Ливанос. — Сначала это была всего лишь мимолетная идея, но после первых же успехов охота за кораблями превратилась в важнейший источник сырья. В последние годы торговое судоходство значительно выросло. Корабли, транспортирующие железнодорожные рельсы, станки и прочее оборудование, постоянно курсируют в Восточном Средиземноморье, а это превосходное обеспечение наших постоянно растущих потребностей в железе, меди, олове и стали.

— Но ведь то, что вы делаете, — это преступление! — возмутился Рембо. — Вы не только вор, но и убийца!

— Вы говорите это только потому, что совершенно не знаете меня. Даже если мои средства кажутся вам сомнительными, они оправдывают мои высокие цели. — Ливанос широким жестом раскинул руки. — Все, что вы здесь видите, — это будущее человечества. Через несколько столетий вся земная суша превратится в безжизненную пустыню из-за злоупотреблений достижениями химии, эпидемий болезней и кровопролитных войн с использованием небывало мощного оружия. А мой подводный город станет чем-то вроде последнего прибежища, своего рода Ноевым ковчегом на дне моря. Какая мизерная цена по сравнению с этим — несколько стареющих на глазах кораблей! — По его лицу вновь скользнула улыбка. — Недавно мы получили информацию, что через этот сектор Средиземного моря пройдет эскадра британских боевых кораблей. Они направляются в Суэцкий канал и попытаются воздействовать на сложившуюся ситуацию. Мы очень рассчитываем на эту встречу. Вы даже не представляете, сколько стали содержится в современном броненосце! Это все равно, что наткнуться на целое месторождение. — В глазах правителя подводного города внезапно вспыхнули алчные огоньки.

— А вам известно, сколько людей находится на борту такого судна? — яростно прошипел Рембо. — То, что вы намерены сделать, называется массовым убийством. Вы просто чудовище! — Казалось, кораблестроитель готов наброситься на Ливаноса с кулаками.

Но роботы-охранники были начеку. Пол дрогнул от их тяжелой поступи.

— Отец, умоляю тебя! — Океания попыталась оттащить инженера обратно. — Это ничем нам не по­может.

— Разумная девушка, — заметил Ливанос. — И к то­му же обаятельная. Ваша дочь?

— Это вас не касается.

— Держите себя в руках, мсье Рембо! Давайте останемся в рамках приличий; в конце концов, все мы здесь цивилизованные люди, не так ли?

Нажав кнопку на подлокотнике трона, он отослал роботов на прежнее место.

— Разумеется, я предполагал, что мои действия не вызовут у вас сочувствия. Перед этими кораблями поставлена задача — уничтожить меня и мой город, и этого я не могу допустить. Но обещаю сделать все, чтобы жертв среди экипажей оказалось как можно меньше.

Рембо с негодованием отвернулся.

— Рядовому человеку обычно не хватает дальновидности, — продолжал Ливанос. — В вас я надеялся найти больше понимания, ведь и я, и вы — люди науки.

— Я рад, что сумел разочаровать вас!

Ливанос на несколько мгновений умолк, а затем обратился к ученому:

— А вы, господин Гумбольдт? Вы солидарны с мсье Рембо?

— Не знаю, что и сказать, — ответил ученый. — Признаюсь: во многом я разделяю точку зрения моего спутника. Ваши поступки бесчеловечны. С другой стороны, я полон любопытства. Мне необходимо больше информации, чтобы сделать окончательные выводы.

— Отлично сказано, — с улыбкой проговорил Ливанос. — Слова настоящего ученого. Итак, что бы вы хотели узнать в первую очередь?

Гумбольдт поправил очки на переносице.

— Начнем с элементарного. Как и почему вы оказались здесь? Каким образом вам удалось выжить? Весь мир до сих пор убежден, что вы давным-давно мертвы.

— Ага, значит им понравился мой маленький фокус? Приятно слышать, хоть я и был вынужден заплатить за него обеими ногами и частичной потерей слуха. — Ливанос указал на провод, тянущийся к его уху. — Я решился на этот шаг после того, как «Левиафан» потерпел аварию в открытом море и потерял управляемость. Это была ужасающая катастрофа, но, к счастью, у меня имелся запасной план. С огромным трудом я увел его в этот район и затопил. Шторм, разразившийся в ту же ночь, помог мне замести следы и представить все как несчастный случай.

— Но зачем? Ведь «Левиафан» был делом всей вашей жизни!

— Другого выхода не было. — Ливанос провел рукой по волосам, в которых резко выделялись седые пряди. — Я не мог допустить, чтобы мои технологии попали в руки скверных людей. Вы, должно быть, обратили внимание, что всю тяжелую работу здесь выполняют автоматы. Они созданы на основе тех идей и открытий, которые я в упрощенной форме применил при строительстве «Левиафана».

— Автоматы, подобные тем, которые вы разрабатывали вместе с Тесла?

Ливанос откровенно удивился.

— Вам известно о моем сотрудничестве с Тесла?

— И не только это. Несколько недель назад мы встречались с ним на Эйфелевой башне, где он поведал нам и о вашей дифференциальной машине. Именно это заставило нас идти по вашим следам.

— Мой старый друг Никола… — Ливанос улыбнулся.

— Не думаю, что он по-прежнему считает вас другом, — сказал Гумбольдт. — Тесла утверждает, что именно вы придали этим разработкам сомнительное, если не опасное, направление. Однако у него имеется небольшой робот, поразительно похожий на ваши автоматы. Правда, гораздо более скромных размеров.

— Старина Герон… — Ливанос усмехнулся, нажал рычаг, и его трон немного откатился назад. Затем в глазах властителя глубин внезапно вспыхнула подозрительность. — Погодите-ка, — словно в раздумье, начал он, — выходит, это вовсе не случайность, что вы вторг­лись в мои владения?

— Полагаю, об их существовании рано или поздно стало бы известно и без нас.

— Вот, значит, как… — Лицо Ливаноса омрачилось. — До чего же наивно с моей стороны было полагать, что вы занимаетесь всего лишь испытаниями батисферы!

Он склонил голову, словно прислушиваясь к собст­венным мыслям.

— Тогда я хотел бы получить конкретный ответ: что именно вы искали в Критском море?

— Но разве это не очевидно? — возразил Гумбольдт. — Нашей задачей было разобраться в причинах кораблекрушений в этом районе и положить им конец.

— Значит, вы выполняли чей-то заказ? — На лице Ливаноса проступило удивление, сменившееся весельем. — А не будет ли дерзостью с моей стороны просить вас назвать имя заказчика? Или это коммерческая тайна?

— Никакой тайны. Его имя — Ставрос Никомедес, греческий судовладелец.

— Никомедес? — Лицо Ливаноса мгновенно ока­менело.

— Вам знакомо это имя?

— Я… — Ливанос медлил, и Оскару на миг почудилось, что непроницаемый панцирь, в который заковал себя этот человек, вот-вот рассыплется, и из-под него покажется его истинное лицо: болезненное, ранимое и бесконечно печальное.

— Я когда-то знавал одного Никомедеса, — негромко продолжал Ливанос. — Но звали его не Ставрос, а Архитас.

Гумбольдт кивнул.

— Его дед. Глава богатейшей семьи. Насколько я знаю, бразды правления компанией Никомедесов все еще в его руках, хотя старику уже за восемьдесят.

— Будь он проклят! — внезапно выкрикнул Ливанос. — Пусть его дряхлые кости сгниют на дне морском! — Он указал на свои ноги. — Это Архитас Никомедес всему виной. Однажды я поклялся, что отомщу за все его злодеяния, и отправил письмо, в котором поставил в известность об этом. Думаю, он до сих пор не может прийти в себя, перечитывает его каждый день и трясется от страха. — Он криво улыбнулся и добавил: — Прошу простить мою горячность. Это долгая история, и касается она одного меня. И тем не менее, любопытно, что бы сказал Архитас, увидев меня в эту минуту?

— Это известно только ему и, в какой-то мере, вам.

— Дипломатичный ответ. — Ливанос лукаво улыбнулся. — Знаете что, господин Гумбольдт? Я хочу предложить вам провести несколько дней вместе со мной. Что вы думаете о небольшой экскурсии завтра в первой половине дня? Разумеется, это приглашение касается и всех присутствующих. Прошу вас считать себя моими гостями. Я хотел бы показать вам, как устроен наш подводный мир, и убежден, что после этого вы измените свое мнение о нем.

— А если нет?

— Ваше неотъемлемое право. В любом случае одно останется неизменным: хотите вы того или нет, вам больше никогда не придется вернуться на поверхность моря. Лучше сразу оставьте всякую надежду.

Океания судорожно стиснула руку отца и прижалась к нему.

— Папа абсолютно прав, — сказала она. — Вы чудовище.

Ливанос с грустью взглянул на своих гостей.

— Я таков, каким меня сделали другие.

— А как насчет свободы воли? — упрямо тряхнул головой Гумбольдт. — Никогда не поздно свернуть с накатанного пути.

— Вы так думаете? — Ливанос закусил губу. — Лично я смотрю на это далеко не так оптимистично, как вы.

43

За час до полуночи в жилище пленников воцарился покой.

Как и каждый вечер, был подан роскошный ужин, но Оскару кусок не шел в горло. И не только потому, что вся еда имела привкус рыбы, даже напитки не являлись исключением. Оскар тосковал по свиным котлетам и картофельному салату, он охотно съел бы гороховый суп, заправленный копченым салом, а на закуску — берлинский пирог с маком. От одной мысли об этих деликатесах у него текли слюнки. Но вместо излюбленной и сытной еды снова подавались желтые, зеленые и голубые кубики под красным соусом.

Чтобы переключиться и не думать о сосисках с кислой капустой, он забрался в постель и погрузился в чтение «Моби Дика». Спустя некоторое время явились Шарлотта, Элиза и Океания, прилегли и моментально уснули. День для всех выдался очень напряженным.

Оскару не спалось. Мало-помалу он пришел к выводу, что «Моби Дик» Германа Мелвилла — не обычная приключенческая история, а величественный эпос о могуществе моря и границах человеческих сил. Книга настолько точно подходила к ситуации, в которой они все оказались, что на душе становилось все тяжелее и тяжелее.

Он как раз добрался до того места, где китобой Квикег и Измаил, от лица которого велся рассказ, нанимаются на судно «Пекод», когда в спальню вошли Гумбольдт и Рембо. Они в этот вечер были крайне молчаливы и выглядели подавленными. И лишь когда оба убеждались, что за ними никто не наблюдает, они перебрасывались несколькими фразами. Сейчас они тоже продолжили прерванную беседу.

Оскар отложил книгу и притворился спящим.

— Если хотите знать мое мнение, этот человек сумасшедший, — вполголоса произнес Рембо. — Я не знаю, каким образом ему удалось пережить крушение «Левиафана», мне это совершенно безразлично. Я хочу одного: выбраться отсюда, и как можно быстрее.

— Чтобы суда продолжали гибнуть снова и сно­ва? — Гумбольдт покачал головой. — Вы разве не слышали, что было сказано об английской эскадре? Мы обязаны любой ценой воспрепятствовать гибели людей. Моя задача — прекратить нападения на корабли. И хотя ситуация крайне усложнилась, это меня не остановит. Должно существовать какое-то решение.

— И какое же?

— Пока не знаю. Но чем больше информации мы будем иметь, тем быстрее развяжем этот узел. Кто знает, может быть существует вариант, устраивающий обе стороны. Я вполне уверен, но и у меня этот человек вызывает странные и смешанные чувства.

— Но я же говорю вам, что он…

— Нет, это не то, что вы имеете в виду. Дело в том, что Ливанос — вовсе не такой негодяй, каким хочет казаться.

— Вы неисправимый оптимист, мсье Гумбольдт. Я глубоко уважаю ваше мнение, хотя и не разделяю его. Но я заранее уверен, что из вашей затеи ничего не выйдет. Мы не должны верить этому самозваному императору. И категорически не приму участия в зав­т­рашней так называемой экскурсии.

— Но…

— Никаких «но». Это мое решение, и оно окончательное.

Гумбольдт надолго погрузился в молчание, затем снова заговорил:

— Вы обратили внимание на то, что Ливанос постоянно употребляет множественное число? Нам нужен металл, мы очень рады, нам надо посоветоваться, — и так далее. Хотелось бы знать, кого именно он имеет в виду.

Рембо презрительно пожал плечами.

— Возможно, он страдает шизофренией, раздвоение личности при таком заболевании — дело обычное. Или пользуется множественным числом так же, как царствующие особы. Тоже недуг, широко распространенный среди власть имущих.

— Я так не думаю. — Гумбольдт покачал головой. — Что-то подсказывает мне, что существует еще некто, управляющий подводной империей вместе с Ливаносом. Некто, с кем мы до сих пор еще не сталкивались. Как знать, возможно, всем здесь заправляет совсем даже не император Искандер.

Рембо снова задумался. Потом до Оскара донесся вопрос, заданный шепотом:

— И как вы думаете, кто бы это мог быть?

— Понятия не имею. Но мне удалось заметить, что Ливанос испытывает тщательно скрываемый страх, упоминая о нем. — Гумбольдт выразительно посмотрел на инженера.

— Мсье Рембо, может быть, вы передумаете? Вы нам просто необходимы. Только у вас достаточно знаний и опыта, чтобы вытащить нас отсюда. Как знать, может быть, нам удастся вывести из строя здешние коммуникации, захватить что-нибудь вроде подвод­ной лодки и сбежать.

— Вы так считаете?

Гумбольдт энергично закивал.

— Это вполне осуществимо. Здесь, внизу, столько всевозможных кораблей, что исчезновение одного из них никто не заметит. У меня уже есть план, но без вашей помощи нам не справиться. Только совместными усилиями мы сможем невредимыми выбраться отсюда.

Рембо надолго умолк. Потом снова прозвучал его голос:

— По-видимому, вы правы. Я поддался чувствам, но виной тому — утрата «Калипсо».

Гумбольдт кивнул.

— Ужасная потеря, хотя судно все равно уже не вернуть. Но, быть может, нам удастся предотвратить подобные трагедии в будущем. Сколько еще моряков найдут могилу в пучине, прежде чем прекратятся эти нападения? Мы должны остановить это безумие. И я умоляю вас — помогите мне!

Инженер размышлял еще несколько минут, и в конце концов произнес, словно через силу:

— Хорошо. Я согласен. Но расскажите подробнее, что вы намерены предпринять.

В середине ночи Оскар внезапно проснулся. Ему снились громадные осьминоги, белые киты, огни в морской пучине и странные роботы. Он открыл глаза, но ощущение, что сон все еще продолжается, не исчезло. Воздух в комнате был душным, горло пере­сох­ло и горело.

Юноша приподнялся и сделал глубокий вдох. Как же он ненавидел этот искусственный воздух! Не меньше, чем диковинную еду, неведомо кем выдуманную и приготовленную. Узкая полоска света тянулась наискось через всю комнату и падала прямо на его лицо.

Он поднялся и выглянул в коридор, соединявший комнаты пленников. В противоположном конце коридора что-то шевельнулось. Слишком далеко, чтобы рассмотреть детали. Скорее всего, один из матросов встал и зачем-то направляется к входной двери.

Тут Оскар окончательно проснулся.

Неужели входная дверь в золотую клетку открыта?

Он быстро осмотрелся. В их комнате все спали глубоким сном — до него доносилось только сонное дыхание.

В следующую секунду Оскар был одет и крался вдоль стены по направлению к входной двери. А вдруг охранники забыли запереть ее на засов снаружи?

Он старался двигаться совершенно бесшумно. Неизвестный матрос был уже у входа, всего десяток мет­ров отделяли его от Оскара. Лицо мужчины скрывала тень. Оскар уже собрался окликнуть его, но осекся — дверь приоткрылась, а в коридоре по ту сторону замаячила чья-то фигура. До него донесся знакомый металлический голос.

Калиостро!

Оскар подобрался еще ближе. Он надеялся подслушать хотя бы обрывок разговора, но собеседники говорили шепотом. Вдруг голова мажордома просунулась в проем — он принялся обшаривать взглядом коридор, словно что-то заподозрил.

Юноша затаил дыхание и втиснулся в какую-то нишу. К счастью, этот жуткий тип, не снимавший темных очков, ничего не заметил и вернулся к прерванному разговору.

Оскар с облегчением выдохнул. Повезло. Не стоит и пытаться продвинуться в ту сторону — риск слишком велик.

Что эти двое могут так горячо обсуждать?

Наконец он услышал, как оба распрощались, и дверь закрылась. Матрос отправился к себе. Он прошел всего несколько шагов, когда послышались шум и сдавленное ругательство — мужчина наткнулся на что-то в полумраке. Дальше он двигался, прихрамывая, и только когда входил в комнату матросов, на долю секунды оказался в полоске света, проникавшего через стеклянный купол. Мелькнуло лицо, черты которого Оскару удалось разглядеть, — и моментально исчезло.

Оскар до боли прикусил губу. Он не стал бы присягать, что на все сто опознал моряка, но что-то подсказывало ему, что он не ошибся.

Это был Клеман.

44

Калиостро явился за ними сразу после завтрака. Держался он как обычно — холодно и недружелюбно. Шестерых путешественников провели через тот же цех, а затем через систему туннелей в тронный зал. Дверь была широко распахнута: Ливанос нетерпеливо поджидал гостей.

Оскар нес в сумке Вилму, на ходу машинально поглаживая птицу по голове. События минувшей ночи не давали ему покоя. Кого он все-таки видел? И не было ли тут ошибки с его стороны? Клеман вел себя совершенно так же, как обычно — ровно и дружелюбно. Ни малейших признаков того, что у механика завелись какие-то темные делишки с Калиостро.

Может, все это было только сном? Чем дольше Оскар находился в подводном городе, тем неразрывнее переплетались реальность и фантазии.

В конце концов он решил до поры до времени никому не говорить о ночном приключении. Клеман относился к нему дружески, и для того, чтобы обвинить его в чем-то, надо было иметь гораздо более веские основания.

Ливанос встретил их с напускным равнодушием.

— Доброе утро, — произнес он. — Надеюсь, вам удалось хорошо отдохнуть.

— Благодарим, ваше величество, — ответил Гумбольдт с поклоном. — Просто превосходно.

— Вы уже успели позавтракать? Нам предстоит довольно длительная прогулка. — Легкая улыбка появилась на губах властителя. — Я бесконечно рад, мсье Рембо, видеть вас в нашей компании. После нашей вчерашней стычки я не надеялся, что вы окажете нам эту честь.

Инженер откашлялся и нервным движением погладил свою бородку.

— Я не бросаю друзей на произвол судьбы.

— Вот и отлично. — Ливанос спустился с возвышения и пересек тронный зал. Гости последовали за его негромко жужжащим подвижным троном.

— Как вы уже наверняка заметили, мой дворец — самое крупное строение во всей Медитеррании, — продолжал властитель. — Здесь я занимаюсь госу­дарственными делами, координирую строительные работы и обеспечиваю эффективное решение всех насущных проблем. А когда возникает необходимость — издаю новые законы и указы. И поверьте на слово, за все эти годы у нас не было зарегистрировано ни единого преступления среди граждан. Наш народ миролюбив и законопослушен.

— И где же эти граждане? — спросила Шарлотта. — За исключением Калиостро, мы видели здесь только роботов и машины.

— Это связано с тем, что люди работают на фермах за пределами промышленной зоны. Кроме того, они не очень охотно вступают в контакты с посторонними, — пояснил Ливанос. — До сих пор численность населения страны составляла девяносто три человека, но с вашим прибытием оно перевалит за сотню.

Холодок пробежал по спине Оскара. Значит, это не пус­тые слова, и Ливанос на самом деле собирается пожизненно держать их в подводном плену? Что ж, тогда он действительно не понимает, с кем имеет дело. Гумбольдт никогда не согласится утратить свободу. Скорее преисподняя замерзнет, но его хозяин не станет сидеть сложа руки и до конца своих дней питаться кормом для рыб.

Оскар взглянул на Шарлотту. Лицо девушки выглядело бледным и осунувшимся. У него сердце обливалось кровью, когда он видел ее такой — потерянной и несчастной.

Калиостро и его механическая гвардия выстроились в две шеренги и образовали проход, по которому Ливанос и его гости покинули тронный зал. Правитель направился к платформе, где их ожидал поезд пневматической железной дороги.

— Система дорог, в которых поезда приводятся в движение сжатым воздухом, стала одним из первых наших крупных подводных сооружений, — продолжал свои пояснения Ливанос. — Мы выбрали именно этот принцип, чтобы быстро покрывать большие расстояния, не пользуясь ни кораблями, ни подводными лодками. При конструировании нам пришлось изрядно поломать голову над разработкой множества шлюзов и переходов из водной в воздушную среду и обратно. Возможно, наш город выглядел бы сейчас иначе, если бы мсье Рембо в то время был с нами. Так или иначе, но мы решили проложить по дну разветвленную систему транспортных туннелей. Чтобы противостоять давлению воды, их отдельные сегменты изготавливались из стали, и лишь отдельные участки — из сплава стали и стекла. Это очень прочный материал, к тому же он позволяет любоваться ландшафтами морского дна. Усаживайтесь, прошу вас!

Ливанос указал на кожаные кресла в сигарообразном вагоне.

Оскар вновь обратил внимание на то, что правитель по-прежнему использует множественное число, говоря о тех или иных делах и свершениях.

Ливанос уже готов был последовать за своими гос­тями, когда Калиостро внезапно коснулся его руки.

— Ваше величество! — со сдержанной тревогой проговорил мажордом. — Позвольте мне провести экскурсию вместо вас! Ваше слабое здоровье…

Ливанос на мгновение застыл.

— Спасибо за заботу, Калиостро, но я вполне справлюсь сам.

— Ваше величество, вам все же следовало бы поступать более обдуманно…

Ливанос выпрямился.

— Это ее мнение?

— Э-э…

— Она полагает, что я не в состоянии самостоятельно отправиться на прогулку вместе со своими гостями? — Он бросил на мажордома испепеляющий взгляд. — Я здесь хозяин. Так и передай ей. А теперь оставь нас в покое! — Правитель вкатился в вагон в своем механическом кресле-троне и приказал роботам-стражникам занять места позади.

Оскар прислушивался к этой ни с того ни с сего возникшей перепалке со жгучим интересом. Гумбольдт оказался прав. Действительно, здесь существует кто-то, имеющий власть, по меньшей мере, такую же, как у императора Медитеррании, и этот «кто-то» — женского пола.

Юноша уже собирался присоединиться к друзьям, но правитель жестом подозвал его к себе.

— Ты сядешь рядом со мной.

— Я? — изумился Оскар.

— Да-да. Подсаживайся поближе, тогда мы сможем немного побеседовать во время поездки.

— Но ведь мне…

— Не бойся, я и в самом деле не кусаюсь.

Справившись с секундным испугом, Оскар подхватил сумку с Вилмой и прошел вперед.

— Все готовы? — произнес Ливанос. — Тогда — в путь.

Он нажал несколько кнопок, и поезд-сигара тронулся. И как только оказался в туннеле, его скорость многократно возросла.

— Господин Гумбольдт упоминал, что ты любитель чтения, — начал Ливанос, обращаясь к Оскару. — Какие книги тебе больше по душе?

— Приключенческие романы, — пробормотал Ос­кар. Он чувствовал себя ужасно скованно, находясь так близко к повелителю целого подводного мира.

— И что же ты читаешь здесь?

— Я нашел на полке «Моби Дика». Надеюсь, вы не возражаете, что я взял эту книгу?

— А, Мелвилл, — заметил Ливанос. — Извечная борьба человека с природой… Конечно, ты можешь читать ее сколько угодно. А приходилось ли тебе слышать о романе Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой»?

— Ну конечно же! — воодушевился Оскар. — Просто потрясающая история!

— О, это гораздо больше, чем история, — проговорил Ливанос, поглядывая в окно вагона. — Даже затрудняюсь сказать, сколь многим я обязан этой книге. А поскольку ты знаком с ней, то наверняка успел заметить, как идеи Жюля Верна воплотились в жизнь здесь, в Медитеррании. Свободная жизнь под водой, почти безграничные возможности, неоткрытые земли, целые подводные континенты… — Жестом руки он указал на морское дно, простиравшееся за прозрачной на этом отрезке пути стеной туннеля. — Тебе известно, что более семидесяти процентов поверхности нашей планеты покрыто водами Мирового океана? Вообрази — больше трехсот шестидесяти миллионов квад­ратных километров, в два с лишним раза больше всей земной суши! Какой простор для исследователя! И я уверен, что даже в будущем люди будут лучше знать окрестности Земли, чем то, что находится в глубинах морей. Заселение морского дна — главная задача для человечества на многие столетия. Вот почему этот роман в свое время буквально меня заворожил. Я, знаешь ли, даже пытался разыскать его автора, чтобы обсудить с ним перспективы развития подводного города…

— Я однажды виделся с мсье Верном, — неожиданно для себя самого выпалил Оскар.

Ливанос казался пораженным.

— Ты видел Жюля Верна?

— Незадолго до начала экспедиции на «Калипсо».

Улыбка появилась на лице правителя.

— Тебе фантастически повезло! Ты даже не представляешь, как я тебе завидую. Как же он выглядит?

— Очень обаятельный. Мы немного поболтали о его книгах. И хотя он не слишком хорошо говорит по-немецки, мы все же отлично поняли друг друга. А о том, что это был сам Жюль Верн, я узнал только позже.

Ливанос глубоко вздохнул.

— Так часто бывает, верно? Только со временем начинаешь понимать, как много значило для тебя то или иное событие… — Он снова улыбнулся. — Но давай сменим тему. У твоей птицы на спине какое-то приспособление в виде ранца. Могу я узнать, для чего оно предназначено?

— О, это устройство для перевода, — пояснил Ос­кар. — Оно анализирует звуки и сигналы, которые издает птица, и переводит их на обычный язык. Это еще несовершенный вариант, но результаты обещают многое.

— Ты хочешь сказать, что эта птица умеет разговаривать?

Оскар кивнул.

— И не только. Мы можем поболтать с Вилмой даже на расстоянии. У нас имеется второй подобный прибор, и оба они связаны между собой — как, например, две телеграфные станции. Это на тот случай, если птица вдруг потеряется.

Оскар почесал Вилму под клювом, и киви завертела головой от удовольствия.

— Любопытно. — Ливанос тоже осторожно коснулся перьев на шее птицы, больше похожих на шерсть. — Чрезвычайно любопытно…

45

Время летело незаметно.

Ливанос показал им цеха, мастерские, верфи и электростанции, а также так называемые биосферы — поля и плантации под куполами, на которых выращивали различные сельскохозяйственные культуры. К сожалению, те, кто здесь работал, находились, как правило, в отдалении, и разглядеть их, а тем более поговорить с ними было невозможно. Впрочем, Оскар заметил, что на них одежда, подобная той, какую носил Калиостро: длинные пальто, черные сапоги и темные очки. Все они работали в одиночку — нигде нельзя было увидеть пару или группу людей. Каждый пребывал в полном уединении, словно не желал иметь ничего общего с остальными.

Вторая часть экскурсии была посвящена «Спруту», флагманскому судну Ливаноса. Хотя назвать его судном в обычном смысле слова было сложно: Оскар мгновенно узнал могучие металлические конечности, утащившие «Калипсо» в морскую пучину, и содрогнулся. Шарлотта с ужасающими подробностями поведала ему о том, как ложные маяки завлекли корабль в ловушку, а затем погубили и его, и большую часть экипажа. Оскару еще повезло, что в момент атаки из-под воды сам он находился на борту батисферы, в противном случае ему едва ли довелось бы разглядывать «Спрут» столь непредвзято.

Для завершающей части экскурсии Ливанос приберег нечто особенное. Он не пожелал заранее говорить об этом, и Оскар долго ломал голову, пытаясь предугадать, что им предстоит увидеть.

После недолгой поездки по морскому дну, за проз­рачной стеной туннеля внезапно возникло несколько беломраморных колонн. Поначалу они не особенно заинтересовали Оскара, но вскоре колонны — уцелевшие и полуразрушенные — стали попадаться чаще, и его любопытство проснулось. Затем показались развалины каких-то зданий. Некоторые из них выглядели частично сохранившимися, остальные же представляли собой груды обломков. Ясно было только одно — руины эти очень древние, даже древнее, чем могло показаться с первого взгляда. Возможно, они принадлежали к той же эпохе, что и величественный портал тронного зала правителя.

Зданий становилось все больше, там и сям мелькали сравнительно целые храмы и дома, а в пространстве между ними на дне лежали десятки мраморных статуй и обелисков, украшенных великолепной резьбой.

Теперь сомнений не оставалось — перед ними лежали руины огромного древнего города. Города, который в одно мгновение полностью погрузился под воду в результате какой-то грандиозной катастрофы.

Оскар уже собирался спросить об этом у Ливаноса, но внезапно он заметил сооружение, каких прежде никогда и нигде не видывал. Огромный белый куб, окруженный двойной колоннадой и увенчанный золотым куполом, над которым высился остроконечный шпиль, возвышалось в центре погибшего города на холме. Шпиль над ним выглядел, как уменьшенная копия Эйфелевой башни. Сооружение не имело ни входа, ни окон, ни бойниц — ничего, что можно было бы принять за них.

Оскар опешил — таинственное здание было таким громадным, что афинский акрополь показался бы рядом с ним детской игрушкой.

— Что это такое? — ошеломленно прошептал он. — Какое великолепие!

— Это, господа и дамы, последняя остановка в нашей небольшой прогулке, — с нажимом произнес Ливанос. — Перед вами — Дворец Посейдона.

— Поразительно! — воскликнул Гумбольдт. — Какая находка для археологов будущего! Вам что-нибудь известно об этом городе? Как он называется?

Правитель горделиво улыбнулся.

— Вам, надеюсь, кое-что говорит слово «Атлантида»?

46

Все — от Гумбольдта до Оскара и Шарлотты — буквально лишились дара речи.

Первой пришла в себя Шарлотта.

— Атлантида — это просто миф, — заявила она.

— Миф? — Ливанос насмешливо улыбнулся. — Если и миф, то примерно такой же, как Троя. Разве и ее не считали поэтическим вымыслом великого Гомера? И не ваш ли соотечественник обнаружил этот город несколько лет назад в недрах холма Гиссарлык на побережье Турции?

— Вы говорите о Генрихе Шлимане и сокровищах царя Приама? — осторожно спросил Оскар.

— Именно так, мой юный друг. Шлиман на протяжении всей жизни верил, что описания Трои в «Илиаде» основаны на фактах. Коллеги-археологи смеялись над ним, называя дилетантом, — но ровно до тех пор, пока он не обнаружил легендарный город. Это же касается и Атлантиды. Сведения о ней туманны и противоречивы, но это вовсе не означает, что ее не существовало. Главный источник данных об Атлантиде — труды древнегреческого философа Платона, описавшего в 360 году до нашей эры могучую островную державу, господствовавшую над большей частью Северной Африки и Южной Европы. Державу, которая буквально в течение дня была поглощена морем. Ее местоположение Платон точно не указал, ограничившись словами «по ту сторону Геркулесовых столпов». Так греки называли Гибралтарский пролив, и множество исследователей считали, что Атлантида находилась где-то в Атлантике. Но так ли это на самом деле?

Гумбольдт нахмурился.

— С Платоном трудно спорить, тем более, что других источников практически не существует!

— А что, если, говоря о Геркулесовых столпах, философ имел в виду вовсе не Гибралтар, а скальные образования на восточном побережье острова Крит, которые носили то же название? Представьте себе карту Средиземноморья и проведите прямую от Александрии в Египте, которая была сердцем мира в эпоху эллинизма, к острову Крит. А теперь продлите ее — и она пересечет острова Санторини, которые на полтора тысячелетия раньше были одним из главных центров минойской культуры.

Оскар изумленно вскинул глаза. О минойцах он слышал уже не впервые — сначала от Никомедеса, а теперь и здесь, на глубине ста пятидесяти метров.

— Если мы рассуждаем верно, — продолжил Ливанос, — то следует принять во внимание и политическое значение минойской цивилизации. Здесь также масса совпадений с указаниями Платона. Минойцы господствовали на Средиземном море на протяжении многих столетий — как на африканском, так и на европейском побережье. И, наконец, главное: Санторини вместе со всеми расположенными на нем городами исчез с лица земли буквально за одну ночь — в точности так, как это описывал Платон, повествуя об Атлантиде. Но не из-за извержения подводного вулкана, землетрясения и цунами, как считают многие, а из-за взрыва. Настолько мощного, что он разорвал Санторини на несколько час­тей и самые крупные из них погрузил на дно моря — примерно туда, где мы с вами сейчас находимся.

Гумбольдт скептически улыбнулся.

— Но в мире не существует взрывчатого вещества, способного целиком разрушить крупный остров, основание которого образуют скальные породы.

— Существует, господин Гумбольдт, и я его назову: это стремление людей к знаниям, богатству и власти. Когда-нибудь оно поставит человечество на грань гибели. Но в остальном вы правы — сегодня те, кто живет на суше, не располагают взрывчатыми веществами, способными на такое. Другое дело — подводный мир.

Оскар растерялся. Этот человек говорил загадками.

— Что вы имеете в виду?

— Это великая тайна, мой юный друг, — Ливанос сдержанно улыбнулся. — Но я открою ее тебе. Минойцы владели уникальным сокровищем — камнем, родившимся в глубинах Земли и многие тысячелетия дремавшим в кратере вулкана. — Глаза правителя при этих словах ли­хорадочно заблестели. — Это был кристалл, заклю­чавший в себе невообразимо огромное количество энергии. Обратите внимание и на то, что некоторые независимые источники сообщают о том, что в Атлантиде были развиты технологии на основе использования кристаллов, и что ее жители даже строили летательные аппараты, питавшиеся энергией кристаллов. Возможно, что и царь Соломон имел подобный воздушный корабль. В «Хрониках Акакора», источнике доинкского периода, говорится о том, что первый властитель Лхасы прибыл в Тибет, чтобы основать там город, носящий его имя, по воздуху… Гигантский кристалл служил источником колоссальной энергии, питавшей целую цивилизацию. Ее использовали в летательных аппаратах, осветительных приборах, с ее помощью изготавливали оружие, способное поразить цель на расстоянии больше километра. Но хотя энергию крис­талла использовали преимущественно в мирных целях, в государстве нашлись люди, которых это не устраивало. Они грезили о господстве над миром. Именно эти люди, наделенные властью, использовали кристалл в своих целях, превысив предел допустимых нагрузок.

— А потом?

— В результате кристалл взорвался. Именно этот взрыв разрушил остров, затопил Атлантиду и вызвал такое цунами, которое уничтожило большинство городов и поселений минойцев. Соотношение сил в Средиземноморье радикально изменилось. А все, что осталось от могущественной державы, вы можете видеть здесь. — Ливанос указал на руины. — Разумеется, и это можно было бы счесть мифом, если бы не существовало неопровержимых доказательств.

Гумбольдт склонил голову и развел руками:

— Теперь я окончательно заинтригован!

Ливанос улыбнулся.

— Вы, должно быть, хотели спросить, откуда мы черпаем энергию, которая все здесь питает?

47

Транспортный туннель оканчивался у подножия величественного храма. Десятки ярких ламп освещали широкую мраморную лестницу, покрытую куполом из стекла и стали. Лестница вела наверх — к загадочному сияющему кубу. Пока его гости поднимались по пологим ступеням, Ливанос катился в своем механическом кресле по неширокому пандусу, пристроенному к лестнице, чтобы облегчить ему путь к храму.

Шарлотта уже довольно долго не произносила ни слова. В ее голове вертелось столько вопросов, что она сочла за лучшее пока оставаться в стороне и наблюдать. С того момента, как было произнесено слово «Атлантида», все изменилось. Это открытие было таким потрясающим, что и сам Ливанос, и его империя машин отступили на второй план. Возможно ли, чтобы это и в самом деле была Атлантида? Какие тайны хранит Дворец Посейдона, и что собой представляет диковинный кристалл древних?

На одной из площадок лестницы девушка поравнялась с Гумбольдтом и Ливаносом, поднимавшихся первыми, но внезапно ее поспешно обогнали Калиостро и его роботы. Мраморные плиты ощутимо содрогались под ногами механических стражей.

— Ваше величество! — задыхаясь, выкрикнул Калиостро. — Всего два слова!

Ливанос обернулся и наградил мажордома раздраженным взглядом.

— Что еще?

— Ваше величество, вы действительно намерены ввести чужаков в храм?

— Именно это я и собираюсь сделать. Что здесь такого?

— Но ведь они из верхнего мира! И мы не знаем, можно ли им доверять.

— Вздор, — отмахнулся правитель. — Чем они могут нам повредить? И не забывай — уже многие годы у меня не было возможности общаться с людьми подобного духовного уровня.

— Ваше величество, но ведь существует предпи­сание…

— Предписание? — Ливанос выпрямился в кресле, его лицо побагровело. — И ты смеешь говорить мне о предписаниях? Не забывайся, Калиостро, — перед тобой владыка и творец Медитеррании!

— Прошу простить меня, ваше величество. Я всего лишь… Мне сообщили, что пребывание чужеземцев в храме крайне нежелательно.

Ливанос, однако, жестом отмел дальнейшие возражения мажордома.

— Я ручаюсь за них. Это достойные люди, и низменные помыслы им чужды. В отличие от тебя, любезный. Как только я покончу с делами, у меня будет с тобой серьезный разговор. А сейчас — прочь с моих глаз! Я не желаю, чтобы мне мешали.

Калиостро, мгновенно ставший как будто меньше ростом, отступил и отдал роботам распоряжение следовать за ним. Одновременно Шарлотта заметила, как он произносит что-то, обращаясь к крохотному устройству, закрепленному на воротнике его пальто.

— Проклятые лакеи! — в сердцах произнес Ливанос. — Иногда я задаю себе вопрос — а действительно ли я все здесь решаю?

Обронив это странное замечание, он продолжил путь по лестнице, ведущей к храму…

Миновав еще два пролета, в каждом из которых насчитывалось по шестьдесят пять ступеней, они оказались наверху. По обе стороны стеклянного туннеля вдаль уходили величественные колоннады, а огромный купол циклопического здания терялся в сумраке над их головами. В двух десятках шагов обнаружилась дверь, ведущая внутрь, — настолько крошечная по сравнению с самим зданием, что издали ее было просто невозможно заметить. Высота ее не превышала двух метров, и дроны-охранники не могли попасть внутрь. Механические создания, казалось, знают об этом: они выстроились справа и слева от входа, и теперь даже мышь не смогла бы прошмыгнуть внутрь незамеченной.

— Дворец Посейдона во время катастрофы был разрушен до основания. То, что вы сейчас видите, — не что иное, как реконструкция. Восстановление здания производилось по обнаруженным при раскопках древним планам с использованием уцелевших архитектурных элементов и деталей.

— Как вы вообще наткнулись на этот затонувший город? — спросил Гумбольдт. — Это случайность, или вы заранее знали, что ищете?

— О случайности и речи быть не могло, — ответил Ливанос. — Меня привел сюда все тот же кристалл.

— Каким образом?

— «Левиафан» — в том виде, каким я замышлял его первоначально, был оборудован приемником и передатчиком длинных волн, предназначенным для связи с другими верфями. Но когда произошла катастрофа, после которой разразился шторм, я попытался связаться хоть с кем-нибудь, но вместо этого получил мощнейшие сигналы, явно не принадлежащие ни одному из передатчиков, созданных людьми. Мы направили «Левиафан» в тот район, откуда они исходили, и выключили двигатели.

— А затем затопили свое детище?

Ливанос кивнул.

— Это было самым трудным решением в моей жизни. Но я решил навсегда порвать с миром людей. Преступные судовладельцы, на совести которых осталось то, что случилось с моими близкими, вдобавок попытались завладеть и моими изобретениями. Я дал клятву, что этого никогда не случится, и исполнил ее.

Гумбольдт провел ладонью по гладкой поверхности мраморной стены.

— И все равно для меня остается загадкой, как вам удалось в одиночку и будучи тяжело раненным управлять судном-верфью. Но еще более невероятно то, что вам удалось без посторонней помощи построить целый город под водой.

Ливанос слегка удивился.

— О, но ведь я же был не один — ни тогда, ни сейчас! Со мной всегда была Дарон.

— Дарон? Кто это?

— Я разве не упоминал это имя? Что ж, сейчас вы ее увидите. Здесь ее владения.

Шарлотта сделала шаг и оказалась внутри гигантского мраморного куба. То, что предстало перед ней, попросту ошеломило девушку.

48

Единственный раз в жизни она испытывала подобное чувство — когда, еще восьмилетней девочкой, впервые переступила порог собора Святого Петра в Риме. Словно находишься вне пространства и времени.

— Добро пожаловать во Дворец Посейдона. — Ливанос широко раскинул руки. — Ныне это резиденция Дарон.

Шарлотта сделала еще несколько шагов.

Передний придел храма был заполнен большими серыми металлическими ящиками и шкафами, на лицевой стороне которых мерцали и подмигивали тысячи маленьких лампочек. Они вспыхивали и гасли в каком-то неуловимом ритме, словно аккомпанируя неслышимой музыке, и при этом создавали узоры, напоминающие те, которые образуют в море скопления крохотных светящихся животных — ночесветок. В цент­ре храма — там, где полагается находиться алтарю для жертвоприношений, возвышался отдельно особенно большой металлический ящик, к которому тянулось великое множество проводов и кабелей, некоторые толщиной с руку. Неподалеку от возвышения кабели ныряли под стеклянные плиты пола и исчезали. Из ящика лился густо-вишневый свет, напоминающий тот, который исходит от потока раскаленной лавы.

Вокруг не было ни единой живой души. Было очевидно, что здесь они одни.

— Но я никого не вижу, — сказала Шарлотта. — Дворец пуст.

— О, Дарон здесь, — произнес Ливанос с улыбкой. — И она приветствует вас. Не так ли?

— Разумеется!

Эхо подхватило и разнесло во все уголки здания приятный женский голос. Казалось, он исходит отовсюду.

— И не забывай — я сделаю все, чтобы ты был счастлив. Ты хорошо это знаешь.

Гумбольдт сосредоточенно нахмурился.

— Значит, Дарон — машина?

— Совершенно точно. — Ливанос покатил на своем кресле к подмигивающим панелям управления. — Искусственный разум. Дифференциальная машина, самостоятельно развившая свое сознание. Она контролирует все процессы в нашем городе. Заводы, мастерские, снабжение пресной водой и воздухом, функционирование всех до единого роботов. Здесь нет ничего, что работало бы без ее участия. Если с Дарон что-нибудь случится, город мгновенно погрузится во тьму. Если я мозг Медитеррании, то она — ее сердце.

— Она? — Океания не могла отвести взгляда от множества мерцающих лампочек. — Но как машина может иметь пол?

— Этого я не сумею вам объяснить, — ответил Ливанос. — Так произошло само собой. Возможно, все дело в слиянии машины с кристаллом. — Он указал на ящик в центре храма. — Кристалл привел нас сюда, и когда «Левиафан» ушел под воду, мы опустились на дно неподалеку отсюда. В ту пору Дарон была обычной дифференциальной машиной, предназначенной для руководства простыми ремонтными и профилактическими работами на судах. Мы отправили несколько дронов на дно, чтобы те отыскали источник сверхмощного сигнала, и обнаружили кристалл. Он находился на глубине нескольких метров под поверхностью дна и был завален скальными обломками. Мы извлекли его оттуда и перенесли на борт. С того времени все пошло по-другому. Дарон начала брать на себя все больше функций, отремонтировала сильно поврежденный «Левиафан» и начала создавать первую биосферу. В ней она меня и выходила, но прошли целые месяцы, прежде чем я поправился настолько, чтобы передвигаться и ясно мыслить.

— А что стало с «Левиафаном»?

— Впоследствии он был использован как сырье. Из его металла мы построили «Спрут» и Голема.

— Голема?

— Того огромного робота, который доставил ваш корабль на переработку. Он был одной из первых конструкций, созданных самой Дарон. Со временем мы перенесли ее резиденцию сюда. Но прежде восстановили Дворец Посейдона и переместили сюда кристалл. Дарон и кристалл образовали новую форму жизни — нечто вроде симбиоза, который нередко встречается в мире животных и растений.

— Отлично сказано, Искандер!

Гумбольдт указал на багровый свет, льющийся с алтаря.

— Кристалл находится там?

— Мы называем его Сердце Атлантиды. Хотите взглянуть?

Ученый улыбнулся:

— Еще бы!

— Тогда следуйте за мной.

Ливанос нажал кнопку на рукоятке своего кресла и с тихим жужжанием покатил к возвышению. Сквозь стеклянные плиты пола было видно, как отсюда во все стороны разбегаются кабели, отчего возникало ощущение, будто ступаешь по гигантской паутине. Стек­лянные плиты ощутимо подрагивали, словно рядом работал могучий генератор.

Только вблизи Шарлотта смогла по-настоящему рассмотреть, что представлял собой загадочный крис­талл. Он имел около метра в длину, не больше двадцати сантиметров в ширину и словно парил в воздухе, не поддерживаемый ничем. При этом он медленно вращался, испуская красноватый свет. Это зрелище нельзя было сравнить ни с чем из того, что до сих пор приходилось видеть девушке.

— Это всего лишь осколок первоначального монолита, — пояснил Ливанос. — Изначально он был куда больше, но значительная его часть распалась во время грандиозного взрыва. Уже в течение десяти лет — с тех пор, как был основан подводный город, — мы продолжаем поиски других обломков, но пока безрезультатно.

— Удивительное вещество, — с восхищением проговорил Гумбольдт, пристально разглядывая кристалл вблизи. — Вы занимались исследованием его свойств?

Ливанос отрицательно покачал головой.

— Кое-что мы, конечно, предпринимали, но это вещество оказалось в высшей степени опасным. Оно тверже алмаза и столь же хрупко. Удельная масса его больше, чем у свинца. Тот, кто пытался прикоснуться к нему голыми руками, немедленно превращался в кучку пепла.

— Злой свет… — внезапно раздался скрипучий голос из сумки Оскара. — Чужой злой свет… Вилма хочет уходить…

Ливанос покосился на киви и насмешливо вскинул брови.

— Наконец-то я слышу тебя, моя дорогая Вилма. Очень впечатляет! И, думаю, нам стоит исполнить твое желание и вернуться в мой дворец. Дарон не любит, когда посторонние слишком долго находятся в ее святилище. Не будем испытывать ее терпение. А на обратном пути я хотел бы побольше узнать об устройстве, находящемся на спине вашей птицы. Это поистине удивительное изобретение!

49

Когда спустя три часа все шестеро вернулись в свои апартаменты, Оскар чувствовал себя совершенно разбитым. Он хотел только одного — забраться в душ, поужинать и завалиться спать. Все мышцы ныли, а голова буквально раскалывалась от боли и вдобавок шла кругом от невероятного количества впечатлений. Когда он закрывал глаза, то видел корабли, биосферы, роботов, пневматические поезда и кристаллы, которые роились, сменяя друг друга, как осы вокруг варенья.

В таком состоянии только горячая вода способна привести человека в чувство. Кстати, и в душевой в это время почти никто не бывает.

Прихватив полотенце и мыло, он направился в душевую, но на полпути столкнулся с Океанией. Заметив Оскара, девушка удивилась:

— Сейчас подадут ужин. А ты куда собрался?

— Хочу вымыться. Такое чувство, что на мне сантиметр морской соли и заводской пыли.

— Хочешь, я тебя провожу? Я могла бы потереть тебе спинку. — Она приблизилась к юноше на расстояние вытянутой руки. Как всегда, от Океании пахло розами. Как ей удавалось так хорошо пахнуть даже здесь, оставалось для Оскара загадкой. Ему вдруг стало ужасно жарко, на лбу у него выступили капельки пота.

— Очень мило с твоей стороны, но не стоит. — Он попытался отступить, но позади оказалась стена.

— Почему бы и нет?

— Ты же знаешь, что душевые строго разделены на женские и мужские. Если Калиостро нас заметит…

Его сердце едва не выпрыгивало из груди, но он старался говорить раскованно и шутливо.

— Я уверена, что нашему стражу совершенно все равно, — возразила Океания. — Кроме того, как он может узнать. Я, например, умею держать язык за зубами. — Девушка придвинулась ближе, и ее губы оказались совсем рядом с его губами. Оскар прижался к стене. Он был убежден, что сейчас она его поцелует, однако Океания мгновенно отпрянула.

— Оскар, что с тобой? Ты стал бледнее стены! — насмешливо проговорила она.

— Я… что ты имеешь в виду?

— Что тебе не стоит меня так бояться.

— Это я боюсь? — растерялся юноша.

— Ты выглядишь, как кролик перед удавом. — Девушка рассмеялась. — Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать. Ведь это доставляет удовольствие только тогда, когда оба сильно хотят, правда?

— Хотят? Чего?

— Не прикидывайся глупее, чем ты есть на самом деле. Сейчас или позже — мое предложение остается в силе. Тебе достаточно только намекнуть. — Она похлопала его по щеке и скрылась за углом.

Оскар остался стоять, прижавшись к стене и задрав голову.

Наконец он вздохнул с облегчением. Пронесло! Боже правый, эта особа ни перед чем не остановится! Она говорила всерьез, или это только одна из ее шуточек? Если так, то шутка это злая.

С пылающими ушами Оскар двинулся дальше, толк­нул дверь и вошел в душевую, где горел свет и слышался плеск воды. Значит, здесь все-таки кто-то был. Ну, не беда, много времени ему не потребуется.

Миновав туалеты, он уже направлялся к душам, когда заметил, что задняя часть умывальной занята — там находился Клеман. Механик брился перед зеркалом.

— Добро пожаловать, приятель! — Эльзасец ополоснул лезвие бритвы под краном. — Уже вернулись?

Оскар улыбнулся — и тут же взгляд его остановился. Бреясь, механик снял перчатку с левой руки, и теперь она лежала на краю раковины умывальника — черная, как сброшенная змеиная кожа. По тыльной стороне кисти Клемана тянулся хорошо заметный шрам в форме полумесяца.

Шрам этот был хорошо знаком юноше.

Его глаза сузились.

— Ты как-то говорил, что повредил руку, работая кочегаром. Но ведь этот шрам не похож на след от ожога.

— В самом деле? — Клеман схватил перчатку и поспешно натянул на еще влажную руку. — Возможно, я ошибался.

Оскар наконец оторвался от перчатки, их взгляды встретились. В глазах Клемана промелькнуло что-то вроде сожаления.

— Давно себя спрашиваю, когда же ты обо всем догадаешься, — произнес мужчина внезапно изменившимся голосом. — Ведь ты удивительно сообразительный малый.

Мысли Оскара смешались.

— Этот визит вчера ночью…

— О, так ты и об этом пронюхал? Я знал, что рис­кую, но иначе ничего не получалось.

— Но… зачем?

Клеман пожал плечами.

Мозг Оскара лихорадочно работал, причем сразу в нескольких направлениях.

— Я думал, ты мне друг.

Клеман утвердительно кивнул.

— Ты мне нравился. Разве не я защитил тебя от матросов?

— Но ведь ты пытался нас убить. В Париже, помнишь?

— И в батисфере тоже. — Клеман вытер бритву и убрал ее в кожаный футляр. — Это моя профессия, понимаешь? Ничего личного. — Эльзасец снял с вешалки нижнюю сорочку и стал натягивать.

Оскар стоял не в силах шелохнуться, словно внезапно окаменев.

— Вас ведь зовут не Клеман, верно? И родом вы не из Эльзаса.

Мужчина надел верхнюю рубашку и начал одну за другой застегивать пуговицы. Похоже, разоблачение его совершенно не испугало.

— В деловых кругах меня называют Норвежцем. Что касается моего настоящего имени, то оно не имеет никакого значения. Если угодно, можешь продолжать называть меня Клеманом, так будет проще. Я наемный убийца, принадлежащий к сообществу ассасинов. Я убиваю людей за деньги. Меня не интересует, хороши или плохи эти люди. Я получаю заказ и выполняю его. Все просто. — Он покончил с пуговицами на манжетах. — Если это тебя утешит, скажу: еще никогда я не испытывал такого уважения к противнику, как к вам. Вы свели на нет все мои усилия обеспечить вам смерть, как можно более похожую на естественную… А теперь посмотри на наше положение. Мы все еще живы. Мы в плену у ученого-маньяка и его механической армии. И я не думаю, что это простая случайность. Судьба недаром свела нас всех вместе. — Он достал из сумки гребешок и тщательно причесался.

— Но ваша внешность… и ваш эльзасский выговор… — Рассудок Оскара все еще отказывался смириться с фактом.

— Мастерство, мой мальчик, и многолетние тренировки. Я готов сыграть любую роль на любой сцене мира. Ты просто не представляешь, насколько легко обманывать людей. Немного резины, немного грима, борода или усы — ничего сложного, я мог бы обучить тебя этому за несколько дней. Но ведь тебя это не привлекает, я прав? — Он бросил на Оскара странный взгляд и спросил: — Итак, что ты намерен делать теперь?

Оскар ничего не ответил. Просто развернулся и опрометью выскочил из душевой.

Он промчался мимо спален матросов, диванов и книжных полок, и влетел в столовую. Гумбольдт и все остальные уже сидели за накрытым столом и ужинали. При виде Оскара, Гумбольдт помахал рукой:

— Вот и ты! Наконец-то! Иди, садись скорее, все еще горячее.

От волнения Оскар пыхтел как паровоз.

— Клеман, — выпалил он. — Это Клеман!

Гумбольдт прищурился.

— О чем ты говоришь?

— Наемный убийца! Ассасин! — Оскар указал в сторону душевой. — Это он покушался на нас в Париже. И он же устроил аварию с батисферой.

— Что ты говоришь? — ученый вскочил, уронив вилку. — Ты уверен? Этому есть доказательства?

— Он только что сам все рассказал мне. Там, в душевой.

У Гумбольдта заходили желваки на скулах. Он бросился к шкафу, извлек оттуда свою трость и обнажил клинок.

— Рембо, следуйте за мной! Похоже, у нас здесь завелась крыса.

50

Клеман ждал их у входной двери. Руки его были скрещены на груди, на губах играла улыбка, и в целом он не производил впечатления чем-то обеспокоенного человека.

При виде Оскара его улыбка стала еще шире.

— Ну что, друг мой, привел свою тяжелую кавалерию?

Оскар хотел было что-то сказать, но Гумбольдт выступил вперед, опередив его. Ученый был примерно одного роста с Норвежцем, но массивнее и мускулис­тее. К тому же он был в ярости и выглядел грозно.

— Мне сообщили, что вы — тот самый негодяй, который охотился за нами в Афинах и Париже?

— Боюсь, что так оно и есть.

— Вы… — Гумбольдт схватился за рукоять своей трости, но справился с собой.

— Кто ваш работодатель? — осведомился он ледяным голосом. — Кто нас заказал?

Норвежец с улыбкой разглядывал ногти.

— Вы должны понимать, что я обязан защищать интересы своего клиента, — наконец проговорил он. — Профессиональная этика.

— Оскар сообщил нам, что вы признали свою вину в гибели «Наутилуса», — запнувшись, выдавил Рембо. Его бородка прыгала от возмущения. — Это… правда?

— Без всяких сомнений.

— Значит, вы убили и матроса — оператора паровой лебедки, — констатировала факт Элиза.

Норвежец кивнул.

— Этого нельзя было избежать, так как все должно было выглядеть как несчастный случай. Администрация порта Пирей, конечно, провела бы расследование, но наш покойный капитан исчерпывающе ответил бы на все вопросы. На первой же стоянке я бы списался с корабля и доложил заказчику о выполненной работе. Как говорится, у нас был превосходный план, но все пошло совсем иначе.

Гумбольдт сурово спросил:

— Почему ваш заказчик желает нам гибели?

— Потому что вы сунули нос, куда не следует. Я не слишком вдавался в подробности дела, знаю только, что ваши интересы пересеклись с интересами моего работодателя. Он был готов отвалить кучу денег, лишь бы не выплыло наружу кое-что, случившееся десять лет назад… А теперь пропустите меня, господа, я тороплюсь.

Тем временем со стороны комнат, предназначенных для матросов, послышался шум. В коридор высыпали несколько моряков — и впереди всех те самые трое забияк, которые когда-то пытались заставить Оскара драить палубу. Их лица не выражали ни малейшего дружелюбия.

Рембо и Океания тут же бросились к ним, чтобы обрисовать морякам сложившуюся ситуацию. Им не поверили, возникла перепалка, воздух наполнился отборной бранью, и лишь после этого сказанное достигло сознания матросов. Они застыли, переводя взгляды с Гумбольдта на судового механика и обратно, но в конце концов предпочли не вмешиваться.

— Ваши бывшие соседи по кубрику на нашей стороне, — с едкой улыбкой проговорил Гумбольдт. — Игра окончена, надеяться вам не на что.

— Боюсь, что вы ошибаетесь. — Норвежец извлек из брючного кармана небольшой полупрозрачный предмет — блестящую коробочку с тонкими усиками антенн и кнопкой в центре. Когда он нажал на кнопку, Оскар невольно отпрянул — но ничего не произошло.

Норвежец нажал снова.

— Довольно этих игр! — взревел Гумбольдт, выхватывая рапиру. — Вы пойдете с нами!

Он схватил Норвежца за локоть, но в тот же миг в коридоре послышался мерный грохот. Затем раздался щелчок, и дверь распахнулась. В помещение пленных ввалился Калиостро, сопровождаемый, как обычно, роботами-охранниками. Заметив рапиру в руках Гумбольдта, он скомандовал:

— Руки прочь от этого человека! Он находится под моей защитой.

Гумбольдт мгновенно убрал клинок. Роботы оттеснили его в сторону и образовали стальное кольцо вокруг наемного убийцы.

На лице Клемана появилась довольная ухмылка.

— Вы же понимаете, что у меня нет желания провести остаток жизни под водой. Поэтому я пошел другим путем и принял меры для своего освобождения.

Лицо Гумбольдта исказила ярость.

— Вдобавок ко всему, вы еще и предали нас!

— Я всего лишь проинформировал Калиостро о ваших планах. Он был не в восторге, узнав, что вы собираетесь вывести из строя жизненно важные коммуникации города, а затем сбежать.

— Негодяй! Вы подслушивали!

Клеман пожал плечами.

— За это я получу свободу. Уже завтра я буду на пути в Афины. А вы останетесь здесь, причем, навсегда. Жаль, что мне не удастся присутствовать при экзекуции, которую придумает для вас Калиостро. — Он шутовски поклонился. — Дамы и господа, желаю хорошо провести время!

В этот момент произошло то, чего никто не ожидал. Ипполит Рембо, до сих пор безмолвно стоявший позади Гумбольдта, со свирепым воплем нырнул под ноги роботов, выпрямился, а в следующее мгновение его кулак врезался в челюсть убийцы. Ни сам Норвежец, ни механические стражи не успели среагировать. Клеман отшатнулся и схватился за щеку, а Рембо успел нанести еще один удар, прежде чем один из дронов успел схватить его за руку и поднять в воздух. Инженер отчаянно сопротивлялся, словно муха, угодившая в паутину.

— Папа, нет! — Океания ринулась к отцу и попыталась высвободить его из железных тисков машины, но была равнодушно отброшена роботом в сторону. Матросы возмутились. Они недолюбливали Рембо и его дочь, но все-таки оставались французами.

Завязалась потасовка, в ходе которой моряки начали теснить роботов-охранников. Гумбольдт и его спутники оттащили Рембо вместе с дочерью на безопасное расстояние, а затем сами вступили в схватку. Калиостро и его дроны поначалу были ошеломлены таким напором, однако вскоре сказались все преимущества могучих механизмов.

Все больше матросов выходило из строя, и вскоре неподготовленная атака захлебнулась. Победа осталась за дронами. Среди спасшихся с «Калипсо» не было ни одного, кто не получил бы травм и ранений.

Досталось и Калиостро. Его очки разбились, а кожаное пальто лопнуло по швам. Но то, что под ним находилось, заставило Оскара вздрогнуть от ужаса — перед ним предстало множество проводов, шлангов и металлических сочленений, переплетенных с человеческими мышцами и плотью. Некоторые тонкие трубки были порваны, из них с шипением вырывался пар.

Кем бы ни был Калиостро, но к роду человеческому причислить его было невозможно.

Как только мажордом заметил, что его внутренности обнажились, он мигом запахнул пальто и опрометью бросился к двери.

— Вы еще горько пожалеете об этом, — проскрежетал он на ходу, больше не скрывая ненависти. — Отвратительные обезьяны, не стоящие того, чтобы с вами возились! Ваша ассимиляция назначена на завтра. В семь утра я явлюсь за вами. Так что наслаждайтесь своими последними часами в качестве людей! И больше никаких уловок!

С этими словами он вывалился в коридор вместе со своими роботами. Загремел наружный засов.

51

Гумбольдт тут же припал ухом к двери. Затем кивнул и повернулся к матросам.

— Мы должны открыть эту дверь, и как можно скорее. Ищите что-нибудь, чем мы смогли бы ее протаранить! Любой тяжелый предмет.

— А как же стражники? — спросил Оскар.

— Они ушли, все до одного, — ответил ученый. — Я сосчитал их шаги. Нужно действовать быстро!

Океания и Рембо переводили матросам распоряжения Гумбольдта.

Через несколько минут они вернулись, неся массивный диван с коваными ножками. Он был настолько тяжел, что шестеро мужчин едва могли с ним справиться. Впереди шагал верзила Серж Бутон. Рама дивана была изготовлена из сваренных попарно железных труб, дополнительно укрепленных по бокам.

Оскар, однако, усомнился, что даже этой тяжести будет достаточно, чтобы вышибить дверь, но не стал говорить об этом. Дверь имела около четырех сантиметров в толщину, не считая гидроизоляции, — на случай, если вода прорвется под купол. Сейчас они находились на глубине около двухсот метров, а это означало, что дверь должна выдерживать давление в двадцать тонн на квадратный метр. Едва ли удастся справиться с такой броней с помощью какого-то там дивана.

Гумбольдт вскинул руку, досчитал до трех и опус­тил ее резко, словно меч.

— Вперед!

Мужчины с размаху ударили тяжелой рамой в дверь. По комнатам пленников разнесся оглушительный грохот. Затем моряки отступили, а Гумбольдт осмотрел дверь, на которой появилась небольшая вмятина.

— Еще! — прорычал исследователь. — Нужно бить немного выше, туда, где снаружи расположен засов. Вперед!

Матросы взяли разгон и с разбегу врезались в препятствие. Удар был такой силы, что им не удалось удержать железную раму, и она с грохотом обрушилась на пол.

Тяжело дыша и обливаясь потом, они ждали дальнейших распоряжений Гумбольдта.

— Ну? Есть у нас надежда? — спросила Элиза.

Лицо ученого не предвещало ничего хорошего.

— Ни малейшего повреждения. Так дело не пойдет.

— Проклятье! — Оскар провел ладонью по гладкому металлу. — А не найдется здесь чего-нибудь потяжелее?

Матросы только переглянулись и отрицательно покачали головами.

Гумбольдт в ярости стукнул кулаком по двери.

— Паровой молот, вот что нам было бы нужно.

— И что же теперь делать?

— Может, попробовать как-нибудь отодвинуть засов? — предложила Шарлотта. — Что если просунуть между створками лезвие ножа?

— Каким образом? Здесь даже лист бумаги не пройдет. Окна отпадают, а вентиляционные шахты слишком узкие. Дверь — единственный способ выбраться отсюда.

Он уселся на диван и обхватил голову руками. Впервые в жизни Оскар видел своего хозяина таким беспомощным.

В этот момент послышался странный звук. Какое-то потрескивание и хрипение. Звук доносился из комнаты, где они сложили свои пожитки. Оскар вопросительно взглянул на друзей.

— Похоже на лингафон, — мгновенно определила Шарлотта.

— Ты забыла его выключить?

— Выключить… выключить, — донеслось из соседней комнаты.

Оскар и за ним вся компания бросились туда. Источник звука был мгновенно обнаружен. Им оказалась Вилма.

Птица сидела возле обогревателя, виновато поглядывая на столпившихся вокруг людей своими глазками-бусинками.

— Меня кто-нибудь слышит?

— Да, Вилма, мы тебя слышим. Что ты хочешь?

Птица наклонила голову, но промолчала.

— Странно, — сказал Гумбольдт. — Может, прибор не в порядке.

— Он в порядке, — послышалось из громкоговорителя.

Гумбольдт нахмурился.

— Кажется, возникла какая-то неполадка.

Он постучал по ящичку на спине птицы.

— Должно быть, аккумуляторные батареи повреждены соленой водой. Посмотрим, можно ли их привести в порядок. — Он уже взялся за крышку аккумуляторного отсека, когда снова зазвучал искаженный голос.

— Прекратите возню и выслушайте меня!

— Вилма! — Ученый отпрянул, будто лингафон готов был взорваться у него в руках.

— Кто это говорит?

Вместо потрескивания послышалось шипение. Потом снова зазвучал голос.

— Это я — Ливанос.

Гумбольдт неописуемо удивился.

— Александр Ливанос?

— А вам известны другие люди с таким именем? Разумеется, это я. Мне пришлось избрать этот канал, чтобы получить возможность поговорить с вами без посторонних ушей.

— Ах, ну да… это, конечно, очень приятно. — Гумбольдт явно был сбит с толку.

— Слушайте меня внимательно, времени очень мало, — перебил его Ливанос. — Вы ведь готовили побег, верно?

— Откуда вы это знаете?

— Взгляните на потолок. Видите полукруглую выпуклость? Это оптическое передающее устройство. Я в любое время могу видеть, чем вы занимаетесь. Сейчас я нахожусь в командном центре «Спрута», единственном месте, где Дарон не может следить за мной.

На лбу Гумбольдта обозначилась глубокая складка.

— И что же вы хотите?

— Прежде всего, немедленно прекратите всякие попытки открыть дверь. Этим вы только привлечете внимание Дарон и Калиостро. Если вы действительно хотите бежать, существует другой способ.

— Другой способ?

— Ваша птичка. Как вы думаете, смогли бы вы передать ей несколько приказаний с помощью прибора у нее на спине?

— Думаю, да.

— Отлично. Тогда сделайте все в точности так, как я скажу.

Гумбольдт скептически хмыкнул.

— То есть вы намерены нам помочь?

— Ну конечно же! Зачем бы мне тогда эти сложности?

— Но почему? Я не понимаю вас!

Ливанос глубоко вздохнул.

— Хорошо, попробую объяснить. Я давно ищу возможность любым путем покончить с Дарон. Отключить ее или полностью уничтожить ее. Что угодно, лишь бы положить конец всему этому кошмару. Эта машина представляет угрозу для всего человечества. И если до сих пор у меня не было ни малейшей возможности выключить ее, ваше появление здесь все изменило.

— Как наше появление может быть связано с этой проблемой?

— Вы единственный человек, у кого все может получиться. У вас достаточно мужества, мотивации и интеллекта. Кроме того, у вас есть средства радиосвязи. Вам, кстати, известно, какое значение вскоре приобретет это выдающееся изобретение?

— Я догадывался, но какое ко всему этому имеем отношение мы? Дарон — ваша машина, вы ее создали и должны знать, как ее отключить.

— Я не могу этого сделать. Уже давно.

— Почему?

— Вы считаете, что я смог бы создать машину с такими интеллектуальными возможностями? Даже через сто лет такое будет только сниться самым выдающимся умам. О, нет, Дарон создала себя сама. Она единственная в своем роде. И она невероятно осторожна и подозрительна.

— Если вам требуется наша помощь, почему же вы обращаетесь с нами как с пленными? К чему это заключение, постоянное запугивание?

— Это было необходимо для вашей же безопасности. Я должен был убедить Дарон, что вы не представляете ни малейшей угрозы. Если бы вы знали, чего только мне стоило одно только посещение вместе с вами ее резиденции во Дворце Посейдона! Дарон следит за мной днем и ночью, потому что давно догадалась, что я вынашиваю планы ее уничтожения. Что касается Калиостро, то с ним вам необходимо постоянно быть настороже. Он самый верный из союзников Дарон. Помните, что он сказал вам сегодня, уходя?

Гумбольдт нахмурился, припоминая.

— Что-то про ассимиляцию. Да-да, он употребил именно это слово.

— Вы знаете, что оно означает?

— Это понятие из области социологии, описывающее взаимное приспособление различных социальных групп.

— Принудительное приспособление, если уж быть точными. Вы догадываетесь, что это значит? Дарон хочет, чтобы вы изменились.

— Изменились?

— Да-да. Превратились в гибридные существа, подобные Калиостро, — наполовину людей, наполовину машины. В механизмы, лишенные свободы воли. Вы хотите этого?

Глаза Гумбольдта расширились.

— Конечно же, нет!

— В прошлом Калиостро был моим ближайшим помощником. Он родом из Неаполя. Жизнелюбец, обожавший женское общество, смех и красное вино, человек, на которого можно было положиться во всем. А теперь взгляните на него — это монстр, у которого есть лишь одна цель: угождать своей госпоже.

Гумбольдт был поражен.

— А есть ли здесь, внизу, обычные люди? Как насчет тех, кого мы видели на полях?

— Все они — люди-роботы, как и Калиостро. Я единственный, кого Дарон пощадила.

— Почему?

— Я тоже не раз задумывался об этом. Вероятно, это как-то связано с тем, что я конструктор, создатель самого раннего варианта Дарон. Возможно, у нее в отношении меня существует что-то наподобие религиозных чувств. Не так-то просто уничтожить того, кто тебя сотворил. Вместо этого она держит меня в заточении, беспрестанно следит за мной и с нетерпением ждет моей естественной смерти. — Ливанос помедлил. — Все, что вы видели в Медитеррании — творение Дарон. Город, механизмы, храм, дворец. Слившись с древним кристаллом, она стала самым могущественным интеллектом на Земле. Существом, способным мыслить, чувствовать и совершать самостоятельные поступки. Дарон хочет жить и размножаться. Она, как пчелиная матка, собирает вокруг себя придворную элиту и стремится расширить свои владения. Мы, люди, — единственные, кто может ей в этом воспрепятствовать.

— Я поклялся положить этому конец и твердо намерен исполнить свою клятву, — заявил Гумбольдт. — Говорите, что нужно сделать.

— Хорошо. — В голосе Ливаноса послышались удовлетворенные нотки. — То, что у вас есть два лингафона, дает нам громадное преимущество. Дарон способна прослушивать только те каналы, которые ей известны. Я не знаю, как долго мы сможем поддерживать связь между собой, но в любом случае надо полностью использовать эту возможность.

— Вы правы, — ответил Гумбольдт. — Но что именно вы имели в виду, говоря о возможности побега отсюда?

52

…Вилма почувствовала, как ее высоко поднимают, куда-то направляя. Затем перед ней открылась длинная темная шахта. Она была достаточно просторной, чтобы птица ее размеров могла свободно пройти в нее, лишь слегка склонив голову. Коготки на лапках киви заскользили по оцинкованному металлу.

— Очень темно, очень длинный! — испуганно пискнула птица.

— Я знаю, — ответил голос хозяина из ранца на ее спине. — И все же ты должна попытаться. Ты наш единственный шанс. Хорошо?

Вилма заглянула в темноту. Наконец, собравшись с духом, двинулась вперед.

— Хорошо. Вилма попробует.

Ранец переводил ее слова на язык людей. С тех пор, как Шарлотта сделала эту вещь, Вилма впервые почувствовала, что люди ее действительно понимают. Словно она стала одной из них.

Осторожно переставляя лапки, птица семенила вниз по полого спускающейся трубе вентиляционного канала. Навстречу ей двигался поток воздуха, несущий с собой не очень приятный запах обитателей моря. Рыбы, — так назвал их хозяин. Они блестящие и похожи на птиц, умеющих летать под водой.

Странно! Здесь, внизу, все очень странное.

Вилме приходилось быть очень осторожной, чтобы не потерять опору под лапками и не начать скользить. На гладком металле не за что уцепиться когтями.

Через некоторое время встречный ветер усилился. Вдали появилось небольшое пятнышко света, которое постепенно увеличивалось. До слуха киви все громче доносилось незнакомое жужжание.

Когда птица почти добралась до конца прохода, она увидела, что путь преграждает нечто с широкими и быстро вращающимися крыльями. Здесь ветер чувствовался сильнее всего. Она сделала еще один неуверенный шажок вперед. Сильнейший удар по кончику клюва заставил ее отшатнуться. Вилма жалобно пискнула от боли.

— Что случилось, Вилма? У тебя проблема?

— Злые крылья. Не хотят пустить Вилму.

— Крылья?

— Очевидно, она имеет в виду вентилятор на выходе из вентиляционной шахты, — отозвался еще один голос.

Вилма узнала голос правителя подводного города.

— Она должна отключить его, чтобы пройти дальше.

— Поговорите с ней сами, — предложил Гумбольдт. — Используйте самые простые слова и понятия. Будто говорите с очень маленьким ребенком.

— Я рискну, — ответил Ливанос. — Вилма, ты меня слышишь? Ты знаешь, кто я?

— Птица без ног, — ответила Вилма. Она все еще была встревожена тем, что этот быстро вращающийся предмет причиняет такую сильную боль.

— Гм… в общем-то, да. Итак, Вилма, ты ни в коем случае не должна близко подходить к крыльям, которые вращаются. Это опасно!

— Вилма понять.

— Теперь посмотри вокруг. На боковой стенке должен висеть маленький серый ящичек, закрытый серой пластиковой крышкой. Ты видишь его?

— Ящичек? Пластиковая крышка? Вилма не понять.

— Хорошо. Ты видишь что-то похожее на угловатое яйцо?

— Угловатое яйцо, да.

— Попробуй приподнять его скорлупу. Она непрочная, ты сможешь взять ее клювом.

— Что внутри? — спросила Вилма.

— Черви, — прозвучал ответ. — Длинные разно­цветные черви.

Вилма с любопытством направилась к серому угловатому предмету. Перспектива отведать хоть что-нибудь другое вместо поднадоевшего корма воодушевила ее. Она начала поклевывать коробку, пробуя захватить ее крышку то сверху, то снизу, то с боку, но та не желала поддаваться. Однако киви продолжала свои попытки до тех пор, пока ей не удалось слегка сдвинуть ее. Образовалась небольшая щель, в которую Вилма втиснула свой клюв и воспользовалась им как рычагом. Крышка со щелчком отскочила.

Вилма с любопытством заглянула внутрь. Там и в самом деле находилось нечто, напоминающее ярко окрашенных червей, но выглядели они какими-то дохлыми.

— У тебя получилось? — спросил голос из ранца.

— Да, яйцо открыто, — пропищала Вилма. — Черви не двигаются.

— К сожалению, есть их нельзя, — сказала птица без ног. — Придется немножко потерпеть, прежде чем ты получишь настоящего червяка. Сначала нужно успокоить вращающиеся крылья. Эти черви питают вентилятор энергией. Они все разного цвета. Ты их различаешь?

— Да, разные. Вилма видеть.

— Хорошо. Один из них очень важный. Он красный.

Вилма начала нерешительно разглядывать червей. Красный? Какой же из них красный?

Ливанос словно прочитал ее мысли.

— Вилма, ты когда-нибудь ела землянику?

— Земляника, да. Очень хорошо. Вилма голодная.

— Позже. Сначала черви. Есть среди них один такого же цвета, как земляника?

— Сейчас. Да.

— Отлично. Возьми его клювом и потяни изо всех сил. Ты должна освободить красного червяка из зажима. Будет легче, если ты упрешься лапками. Как думаешь, у тебя получится?

— Посмотрим.

— Вилма, это самая сложная часть твоего задания. Если ты с этим справишься, все остальное — чепуха. Обещаю, что потом ты получишь целый мешок глубоководных червей.

Представив себе такое великолепие, Вилма с удвоенным рвением взялась за дело.

Прошло немало времени, прежде чем из лингафона донеслись долгожданные слова.

— Вилма сделать.

Все вздохнули с облегчением. Люди облепили передатчик, вслушиваясь в каждое слово птицы. Оскар и представить не мог, что киви такие умные. Специальный корм действительно творил чудеса.

— Прекрасно, — прозвучал голос Ливаноса из громкоговорителя. — Сейчас крылья остановятся.

— Крылья уже уставать, — заметила Вилма.

— Тогда дождись, пока они остановятся полностью, потом протиснись между ними и войди в помещение, которое находится дальше.

Снова короткое молчание, и новое сообщение:

— Вилма с другой стороны.

— Что ты видишь?

— Большое пустое гнездо. Всего два насеста и серое яйцо. Много горящих глаз.

Брови у Оскара полезли на лоб.

— Глаза? Какие еще глаза?

— Светящиеся кнопки, — пояснил Гумбольдт. — Пульт управления.

— Ты сможешь подойти к яйцу ближе? — спросил Ливанос.

— Нет. Слишком высоко.

— Попытай удачи с насестами. Сможешь сдвинуть их с места?

— Что за насесты? — удивился Оскар.

— Стулья, — ответила Элиза. — Тише. Похоже, сейчас кое-что произойдет.

Оскар услышал, как Вилма что-то толкает. Из громкоговорителя доносились шорохи и поскрипывания, потом ненадолго все стихло.

— Вилма? — Гумбольдт приник к лингафону. — Вилма, ты меня слышишь?

— Вилма наверху. Теперь близко к горящим глазам.

— Хорошо, просто замечательно, — похвалил Ливанос. — А теперь будь очень внимательна. Некоторые из этих глаз очень злые. Ты должна их ослепить. Я сейчас скажу тебе, какие они. Ты готова? Тогда начинаем!

53

В следующее мгновение все светильники в жилище пленников погасли. Тусклый свет просачивался только сверху — через прозрачный купол. Затем послышался негромкий щелчок. Вдоль косяка входной двери образовалась щель, которая быстро увеличивалась.

— Дверь открыта, — прошептала Шарлотта.

— Дверные запоры управляются электромагнитами, — пояснил Ливанос. — При отключении напряжения вся система запоров прекращает функционировать. Это касается и прилегающих помещений. Если Вилма все сделала верно, вы сможете прямо сейчас беспрепятственно добраться до цехов.

— А дальше?

— Необходимо отключить Дарон.

— Я понимаю, но как это сделать? Дифференциальная машина находится слишком далеко отсюда. Кроме того, я уверен, что она предприняла меры для защиты от отключения.

— Вы совершенно правы. Без моей помощи вам не справиться. Единственный путь к резиденции Дарон — туннель, проложенный по морскому дну. Хочу предостеречь: мой план крайне рискован, к тому же у нас мало времени. Дарон уже обнаружила, что система обесточена, и направила к вам всех свободных дронов, чтобы выяснить причину. Но не беспокойтесь, я это учел. Вы должны задержать этих роботов. Слушайте очень внимательно…

Машины и механизмы в цеху по переработке корабельного металла работали на полную мощность. Здесь было нестерпимо жарко и душно, а шум настолько заглушал голоса, что Гумбольдт и Оскар были вынуждены использовать язык знаков.

Вместе они, стараясь оставаться незамеченными, осмотрели ряды гудящих и грохочущих станков. Роботов-охранников нигде не было видно. Отключение тока в жилой сфере не коснулось производственной зоны. Листы корабельной обшивки и прочий металлолом двигались по конвейеру, затем мощные магниты поднимали их вверх, а краны и грузовые тележки-автоматы доставляли к месту назначения. Там металл подвергался дальнейшей обработке на штампах и прессах. Огромные паровые и гидравлические молоты придавали им необходимую форму, прежде чем они направлялись в сопло сварочных горелок. Повсюду сновали мелкие роботы, осуществляющие технический надзор, но они не обратили ни малейшего внимания на двух людей, промчавшихся через весь цех к известной им цели.

Ливанос подробно описал, как и куда им следует двигаться. Нельзя было терять ни минуты — вскоре здесь появятся роботы-охранники. К этому времени необходимо закончить все приготовления, иначе все их усилия пропадут впустую.

Наконец ученый и юноша добрались до дальней час­ти цеха. Здесь было немного тише. Станки-автоматы, находившиеся здесь, работали только при полной производственной загрузке, и сейчас простаивали, пребывая, однако, в состоянии «активной готовности».

Гумбольдт сверился со схемой, которую набросал на листке бумаги со слов Ливаноса. Там были изображены различные участки цеха и перечень расположенных там машин и механизмов.

— Я полагаю, он должен находиться где-то здесь.

— Что именно мы ищем?

— Гидравлический пресс C-21. Ливанос считает, что этот агрегат лучше других подходит для решения нашей задачи. — Ученый быстро обвел взглядом таб­лички, прикрепленные на металлических балках на высоте около двух метров. — Так: это C-19 и C-20… а вот и тот самый C-21! Превосходно!

Пресс оказался массивным стальным кубом четырехметровой высоты, он предназначался для превращения мелких обрезков металла, собранных по всему цеху, в плотные пакеты кубической формы, которые затем отправлялись на переплавку. Сырье подавалось в машину через широкий проем в нижней части, а затем под громадным давлением спрессовывалось. Из плавильной печи железо выходило в виде удобных для дальнейшей обработки слитков различной формы.

Агрегат был полностью автоматизированным, однако при необходимости мог обслуживаться и вручную. Это было наследием старых времен, когда пресс еще входил в состав оборудования «Левиафана». Сейчас он бездействовал, но сигнальные лампочки указывали, что установка может быть запущена в любую минуту.

— Я вижу пульт управления, — выкрикнул Гумбольдт, перекрывая грохот машин.

Он остановился перед панелью, из которой торчало множество рычагов и ручек регулировки.

— Посмотрим, удастся ли нам с этим справиться. — Он перевернул листок, с обратной стороны которого было вычерчено несколько схем с цифровыми обозначениями.

Оскар напряженно следил за тем, как Гумбольдт передвинул один из рычагов, нажал две-три кнопки и перевел рукоять переключателя из автоматического режима на ручное управление. Пот струился по его лицу. Потоки раскаленного воздуха от плавильных печей обжигали легкие, в воздухе повсюду носились мелкие искры, грозя поджечь одежду или волосы, отвратительный смрад сернистого газа был невыносим.

После нескольких безуспешных попыток машина наконец подчинилась Гумбольдту. Из цилиндра гидропривода повалил пар, послышалось шипение. Огромная стальная плита в загрузочном проеме начала перемещаться назад.

В это мгновение Оскар заметил в глубине цеха какое-то движение, а затем из дыма и сполохов электросварки возникло громоздкое существо и направилось к ним.

Это был робот-охранник.

Юноша следил, как постепенно вырастает по мере приближения громоздкий корпус дрона. От его поступи содрогался пол, выложенный чугунными плитами. Цилиндрическая голова с красными светящимися глазами и ртом-щелью вращалась, обшаривая взглядом все закоулки в поисках непрошеных гостей.

Гумбольдт похлопал Оскара по спине.

— Теперь твой выход, мой мальчик. Справишься?

— Само собой. Не беспокойтесь.

— Будь предельно осторожен, — предостерег ученый. — Эти автоматы хоть и медлительные, но очень сильные. Обещай, что не станешь необдуманно рисковать.

— Обещаю! — Оскар ухмыльнулся и исчез за углом.

Маршрут, который он себе наметил, проходил позади пресса и заканчивался у плавильных печей. Там его должно обнаружить механическое чудовище.

Задыхаясь, Оскар помчался по проходу между машинами. Температура здесь достигала пятидесяти градусов, и по мере приближения к печам становилось все жарче. Сверху сыпались раскаленные хлопья шлака, от которых ему удавалось увернуться только с огромным трудом. Трудно представить, что случится, если хоть одна такая штуковина угодит на его кожу или рубашку.

Добравшись до сталеплавильной печи, Оскар свернул налево, добежал до конца какого-то прохода и укрылся между трубопроводами. И вовремя — дрон-охранник также повернул в этот проход и теперь находился прямо перед ним на расстоянии каких-то пяти метров. Огромные ручищи и стальные пальцы с когтями-захватами выглядели ужасающе. Оскару пришлось собрать все свое мужество, чтобы решиться покинуть укрытие и выскочить прямо под ноги механическому монстру.

Робот, пыхтя, остановился, его суставы заскрипели. Красные глаза мгновенно зафиксировали Оскара.

— Нарушитель! — прогремел монстр. — Именем Дарон я приказываю тебе немедленно остановиться!

Оскар и не подумал подчиниться. Он сделал еще несколько шагов, а затем стремительно развернулся.

— Сначала поймай меня, старое помойное ведро, если, конечно, сумеешь!

Робот заскрежетал и бросился вслед за Оскаром. И бежал он куда быстрее, чем тот ожидал!

Вскоре расстояние между ними сократилось до каких-то двух метров, и Оскар почувствовал, что долго не выдержит такого темпа. Механическое чудовище все ближе и ближе. Вот оно уже вытянуло свою клешню, чтобы схватить его, — но Оскар круто свернул и устремился к западне, устроенной Гумбольдтом. У самого пресса он резко остановился, поднырнул под громадную руку охранника и оказался внутри агрегата. Робот на мгновение притормозил, убедился, что механизм находится в резерве и не работает, и последовал за парнем.

Оскар уже находился в самом конце загрузочного проема. Под ногами у него был конвейер, по которому спрессованные обрезки направлялись к плавильным печам. Однако люк, через который на конвейер выдавались блоки спрессованного металла, был закрыт. Теперь он находился в западне.

Механический монстр втянул голову и начал протискиваться через загрузочные ворота. Его плечи были так широки, что он был вынужден двигаться боком, однако постепенно он приближался к Оскару. Вот снова протянулась конечность с широко растопыренными захватами — и в то же мгновение раздалось шипение пара.

Громадная металлическая плита устремилась вперед, и одновременно навстречу ей двинулась другая. Робот сообразил, что его заманили в ловушку, но было поздно. Послышался отвратительный скрежет — могучие руки дрона попытались противостоять движению плиты, но без всякого успеха. Гидравлический пресс оказался несравнимо сильнее. Робот-охранник испус­тил хриплый вой.

В этот момент на верхнем мостике пресса появился Гумбольдт.

— Все в порядке, мой мальчик?

Оскар кивнул.

— Как мы и предполагали. Он застрял. Что будем с ним делать?

— Просто промоем парню мозги. Поднимайся ко мне наверх, я все тебе покажу.

Оскар взглянул на толстые, как древесные стволы, ноги дрона. Стиснутый двумя стальными плитами гигант не мог сдвинуться ни на миллиметр.

С величайшей осторожностью Оскар протиснулся мимо чудовища, радуясь, что наконец-то выбрался из западни. Теперь оставалось совсем немного: перепрограммировать робота и использовать его в своих целях.

54

Норвежец потер ладонью скулу. После точного хука проклятого Рембо она все еще побаливала. Чертов инженеришка! Роботу-охраннику следовало бы оторвать ему руки, но француз легко отделался. Что ж, отложить не значит отменить. Всем им скоро станет не до смеха.

— Далеко ли еще до ангаров, в которых стоят суда? — Вся эта бесконечная беготня начинала ему действовать на нервы. Туннели, каждый длиной по нескольку сот метров, были похожи один на другой как две капли воды.

Калиостро, размашисто шедший впереди, обернулся и устремил на него свой непроницаемый взгляд.

— Вы спешите?

— Честно говоря, да. Между нами состоялась небольшая сделка, если вы помните. Я обещал вам сообщить все, что знаю о Карле Фридрихе фон Гумбольдте, а вы, в свою очередь, обязались незамедлительно доставить меня на поверхность. Могу я знать, почему мы передвигаемся пешком, если можем воспользоваться пневматической дорогой?

— У нас нет прямого сообщения с ангарами, — проговорил Калиостро. — Нам пришлось бы сделать несколько пересадок, а это отняло бы много времени, которое вы так цените. Кроме того, я полагал, что вам будет любопытно взглянуть на биолабораторию.

— Что еще за биолаборатория?

— Центр, в котором мы исследуем различные формы жизни и в отдельных случаях преобразовываем их в своих целях. Он находится в двух шагах. — Мажордом указал на ворота, расположенные в стене туннеля на расстоянии около ста метров от них.

— Только несколько минут, если можно. У меня очень плотный график.

Норвежец совершенно не желал принимать участия в каких бы то ни было экскурсиях. Он хотел одного — поскорее убраться отсюда. Но если Калиостро придает этому визиту какое-то особое значение — почему бы и нет?

Внезапно мажордом резко остановился и, прижав ладонь к уху, стал выслушивать чьи-то указания, звучавшие в его наушнике.

— Что-то случилось? — спросил Норвежец.

— Сбой в системе электроснабжения жилых куполов. Я должен немедленно вернуться обратно.

— Что? Но я надеялся, что вы прямо сейчас доставите меня на корабль!

Калиостро едва заметно кивнул.

— К сожалению, ничего не выйдет. Возможно, совершена попытка побега. Вы должны меня простить, но мне необходимо разобраться в том, что произошло.

— Но вы же не можете оставить меня здесь! А как же наша сделка?

— Следуйте за охранниками. Они знают, куда идти. Желаю вам приятного возвращения домой. Прощайте! — С этими словами Калиостро, прихватив двух дронов, двинулся в противоположном направлении.

Норвежцу стало не по себе. Инстинкт подсказывал ему, что здесь что-то не чисто.

— Ну, и что теперь? — обратился он к дрону, шагавшему рядом. — Куда идти?

Робот остановился у ворот, вставил палец в отверстие справа, и створки плавно разъехались в стороны. В нос ударил отвратительный запах — смесь дезинфицирующих средств и скотного двора.

Пройдя вслед за роботом несколько шагов, Норвежец с опаской осмотрелся. Перед ним предстал просторный зал, накрытый сверху стеклянным куполом. Практически все пространство зала занимали кушетки, привинченные к прочным постаментам высотой около метра. Их конструкция соответствовала анатомии человека, а там, где должны были бы располагаться руки, ноги и голова, виднелись металлические скобы. Над каждой кушеткой были подвешены всевозможные инструменты крайне неприятного вида: сверла, хирургические пилы, зажимы, расширители. Там же болтались шланги отсасывающих устройств. Нержавеющая сталь угрожающе поблескивала в ярком свете бестеневых светильников.

— Мне кажется, это… это не лаборатория, — произнес, запинаясь, Норвежец и попятился. Путь ему преградили роботы-охранники, выстроившиеся стеной позади наемного убийцы.

В следующую минуту к ним приблизился небольшой невзрачный автомат, одетый в белый халат. Он перемещался на колесах и имел длинные руки с тонкими чувствительными пальцами.

— Новое поступление, — мелодично пропел он. — Как приятно! Давно у нас не было таких замечательных объектов для исследований.

Норвежец, делая отчаянные усилия, чтобы сохранить самообладание, шагнул к роботу.

— Боюсь, здесь происходит недоразумение. Я всего лишь посетитель. Господин Калиостро сказал, что я могу осмотреть вашу лабораторию, а затем меня доставят к корабельным ангарам.

— О, вы сможете ознакомиться здесь со всем без иск­лючений, и я уверен, не будете разочарованы. Однако ваше отплытие, к сожалению, откладывается. У меня на этот счет имеются особые распоряжения. — Маленький робот сделал едва заметное движение, и прежде чем Норвежец успел опомниться, позади раздался скрежет. Он и пальцем не успел пошевелить, как роботы-охранники подхватили его и подняли в воздух.

— На кушетку номер пять, пожалуйста, — прощебетал робот-медик.

— Подождите! — завопил Норвежец. — Это же явная ошибка! У меня обоюдное соглашение с господином Калиостро.

Маленький автомат вынул из нагрудного кармана бумажку и сунул ее Норвежцу под нос.

— Мне все известно, — пропел он. — Исходящий номер 3-25-B. Распоряжение о немедленной и полной ассимиляции. — Он ткнул пальцем в бумажку. — Видите подпись? Это рука Калиостро. Вы должны гордиться — в отношении вас предусмотрено особо гуманное обращение.

— Но это же наглое надувательство! — закричал Норвежец. — Я требую немедленной встречи с Калиостро!

— Слишком поздно, уважаемый. — Словно из ниоткуда в руке робота возник шприц. Он постучал по нему, пока в стеклянном цилиндре не исчезли пузырьки воздуха, и обнажил предплечье Норвежца.

— Одну минуту, остановись! Да стой же ты, чертова жестянка!

— Мы превратим вас в чрезвычайно обаятельного человека-амфибию, способного дышать под водой и владеющего специальностью «наружные ремонтные работы». Великолепно, правда? Вы будете отвечать за техническое обеспечение ремонта куполов, опреснительных систем и пневматической железной дороги. Вы получите мощную энергетическую ячейку, усиленные металлом гидравлические руки, аккумуляторы тепла, великолепные жабры и пару превосходных приборов ночного видения вместо глаз. Есть ли у вас особые пожелания — например, в отношении цвета волос?

— Я требую, чтобы меня немедленно освободили! Это чудовищное недоразумение. Речь шла о моей отправке на сушу!

— Поверьте, когда завершится ваше превращение, вам и в голову не придет, что когда-то вы хотели остаться человеком. Больше того, вы начисто забудете, что когда-то им были. — Робот вонзил иглу в вену Норвежца и впрыснул в нее содержимое шприца.

Норвежец хотел было закричать, но не смог. Ни звука не сорвалось с его губ. Губы, гортань, пальцы рук и ног не повиновались ему. Холод волной поднимался от ступней к сердцу.

— Что… что вы мне ввели?

— О, эта субстанция с успехом опробована на всех ваших предшественниках. Это вытяжка из желез одного из видов головоногих моллюсков — голубокольчатого осьминога, по-латыни — хапалохлена макулеза. Сначала она парализует ваше тело, затем вы умрете, но прежде, чем это произойдет, мы изымем те органы и части вашего скелета, которые в дальнейшем нам пригодятся.

«Яд голубокольчатого осьминога… — стремительно пронеслось в сознании Норвежца. — Ничто в мире не имеет столь быстрого действия на проводимость нервных путей».

Он хотел было усмехнуться, но так и не смог. «Ирония судьбы, — подумал он, — погибнуть от яда, которым постоянно пользовался сам. Ну, что ж, — по крайней мере, напоследок у него будет возможность узнать, что чувствовали перед смертью его жертвы».

Последнее, что он увидел до того, как его глаза окончательно закрылись, были поблескивающие хирургические инструменты над кушеткой.

55

Оскар ассистировал Гумбольдту при вскрытии черепа робота.

Огромный дрон был зажат между подвижной стенкой и станиной пресса и не мог пошевелить даже пальцем. Усилие сжатия было отрегулировано таким образом, чтобы не причинить его механизмам серьезного вреда.

— Мы начинаем снимать крышку черепа, — проговорил Гумбольдт в лингафон, висевший у него на шее. Ливанос, постоянно находившийся на связи, корректировал ход операции.

— Сначала вы должны открыть защелки справа и слева и поднять крышку, — сказал он. — Для этого вам, скорее всего, понадобится долото. Соленая вода оказывает чрезвычайно пагубное воздействие на любые шарниры и вращающиеся части механизмов.

Гумбольдт кивнул невидимому собеседнику.

— Оскар, подай мне долото.

Он отжал обе защелки, затем взял долото, которое ему протянул Оскар, и ввел его в узкую щель между крышкой и обшивкой головы робота. Затем ученый слегка нажал на инструмент, используя его в качестве рычага. Однако ничего не произошло.

Гумбольдт увеличил усилие — никаких изменений.

— Намертво приржавело, — констатировал ученый. — Оскар, иди сюда, помоги мне. Может, вместе мы все-таки справимся.

Оскар шагнул через голову механического монстра и попытался поустойчивее пристроить ногу между выступами, в которых располагались глаза дрона. Если его нога сейчас соскользнет, то он рухнет вниз, в трехметровую яму.

— Ну как, готов?

— Порядок, — ответил юноша. — Раз… два… взяли! — Он изо всех сил навалился на долото. Внезапно послышался хруст. Щель стала шире, но оба продолжали давить, пока крышка не приподнялась на три пальца.

Гумбольдт отбросил долото и откинул крышку. В нос ударил запах горелой резины. Внутри змеились тысячи проводов, мигали и светились какие-то трубки и пластины, на которых виднелись сотни крохотных деталей, некоторые размером не больше булавочной головки. Оскару никогда не приходилось видеть ничего подобного.

— Кажется, получилось, — произнес Гумбольдт в лингафон, с трудом переводя дух. — Железная башка открыта.

— Отлично, — отозвался Ливанос. — Теперь необходимо прервать связь дрона с Дарон. Эти роботы-охранники управляются по радио. Они подчиняются приказам, которые им посылает дифференциальная машина. Чтобы перехватить контроль, вам необходимо первым делом отключить его электронный мозг. Для этого надо отсоединить от центральной платы кабель, имеющий желтые и зеленые полоски на изоляции. Видите эту плату? Она и в самом деле расположена в самом центре полости головы.

Гумбольдт наклонился.

— Да, я вижу ее, и кабель также. Но что произойдет, когда мы отключим кабель? Вы не думаете, что Дарон это немедленно обнаружит?

— В том-то и дело. Поэтому так важно все сделать максимально быстро.

— Хорошо, — сказал Гумбольдт. — Тогда приступим.

Из кармана сюртука ученый выудил плоскогубцы, обхватил их губками штекер и легко извлек его из гнезда. Сопротивление робота моментально прекратилось. Его могучие руки повисли, а голова свесилась набок. Оскар едва не соскользнул вниз, и лишь с огромным усилием ему удалось удержаться на ногах.

— Вам удалось? — донесся голос из лингафона. — Связь прервана?

— Все сделано, — ответил Гумбольдт. — Что дальше?

— Теперь пора взять контроль над дроном в свои руки. Освободите робота из пресса и откройте его грудную клетку. Не забудьте перед этим установить на место крышку его черепа.

Через несколько минут и эта задача была решена.

Робота заставили опуститься на колени. Его голова по-прежнему свисала в сторону, а потухшие глаза казались слепыми. Открывающийся сегмент грудной обшивки, о котором говорил Ливанос, теперь располагался прямо перед ними, и открыть его удалось сравнительно легко. Сегмент был оснащен магнитным запором, который после отключения центральной платы также вышел из строя.

Гумбольдт заглянул в полутемные внутренности механизма. Оскар стоял у него за спиной, ожидая обнаружить внутри массу механизмов, шлангов и про­водов. Но ничего подобного там не было. Перед ними открылась полость, к задней стенке которой были прикреплены два обитых кожей сиденья. Они были снабжены ремнями, подлокотниками и подставками для ног. Рядом располагались какие-то рычаги, с помощью которых, судя по всему, можно было руководить дейст­виями робота.

— Что бы это значило? — пробормотал Оскар. — Похоже, этим автоматом когда-то пользовались обычные люди.

— Удивлены? — В голосе Ливаноса слышались веселые нотки. — То, что вы видите перед собой, в прош­лом являлось частью оборудования «Левиафана». Простейшая конструкция, носившая кодовое обозначение «Механическая трудовая единица два точка семь». Этот автомат предполагалось использовать для выполнения наиболее тяжелых операций при ремонте винтов, гребных валов и судовых машин. Кроме того, он был приспособлен для подводных работ. Первоначальная версия управлялась двумя техниками. Тот, кто занимал верхнее сиденье, контролировал руки робота, а сидящий внизу — его ноги. Впоследствии Дарон заменила техников радиоуправляемым контрольным устройством. Тем самым прибором, который вы могли видеть в голове дрона.

— То есть, люди все еще могут управлять им?

— Теперь, когда вы отключили центр управления — да. Именно в этом заключается наш шанс. Если вам удастся добраться на нем до Дворца Посейдона и обезвредить Дарон, — мы победили.

— Но как это осуществить? Туннель пневматической дороги под надежной охраной.

— А уж это моя забота. Я укажу вам путь, за которым даже Дарон не в состоянии постоянно следить.

56

Шарлотта едва не подпрыгнула от ужасного грохота. Дверь их тюрьмы была выбита. Два дрона-охранника ввалились внутрь, бросились в апартаменты пленников и заняли позиции справа и слева от дверей. Вслед за ними появился Калиостро, чье лицо выражало все что угодно, но только не дружелюбие.

Шарлотта предполагала, что патруль не замедлит вскоре появиться, но не ожидала, что так быстро. Калиостро обошел все помещение, озираясь по сторонам и пересчитывая всех, кто здесь находился.

Девушка знала, что Гумбольдт и Оскар едва ли успели за это время справиться со своей задачей, и решила по возможности тянуть время.

— Что случилось с подачей электроэнергии? — спросила она. — Почему везде так темно?

Калиостро вместо ответа принялся более тщательно обыскивать все уголки помещения. Столовую, спальни, ванную, а затем комнату отдыха, заставленную книжными полками. Наконец, что-то прикидывая на ходу, он вернулся к входной двери. На какой-то миг Шарлотта поверила, что он ничего не заметил, но внезапно Калиостро остановился и вернулся обратно. Когда мажордом снова появился у дверей, лицо его было свирепым.

— Где Гумбольдт? — скрипуче поинтересовался он.

— Вероятно, спит.

— Вздор. Я все обыскал. А этот парень, где он прячется?

— А вы заглядывали в душевые? — Шарлотта безмятежно улыбнулась.

Калиостро бросился к душевым, чтобы через несколько секунд выскочить оттуда вконец разъяренным.

— Тревога! — проревел он в микрофон, укрепленный на воротнике его пальто. — Двое совершили побег! Прошу вас немедленно запереть все смежные с жилым сектором двери и выслать вооруженные патрули. Мы имеем дело с…

Он внезапно умолк, словно поперхнувшись, и прижал ладонь к уху. Похоже, ему сообщили какую-то новость.

— Они сделали… Как? — завопил Калиостро. — Но это же совершенно невозможно! Я…

Он снова умолк. Потом отчетливо произнес:

— Согласен. Я немедленно позабочусь об этом. — Он отключил радиосвязь.

— Что случилось? — с наивным видом поинтересовалась Шарлотта. — Надеюсь, ничего плохого?

— Молчать! — проскрежетал мажордом. — Гумбольдт и мальчишка захватили робота и использовали его для побега. Но далеко им не уйти, уж это я могу гарантировать.

Шарлотта сглотнула. Сердце ее гулко стучало, но она пыталась выглядеть спокойной.

— Если вы скажете нам, где это произошло, возможно, мы сумеем помочь вам в поисках. — Девушка понимала, что рискует окончательно разозлить мажордома, но у нее была цель — выиграть как можно больше времени.

Калиостро вплотную подступил к Шарлотте.

— Вы шутите? Сейчас с шутками будет покончено. Я получил приказ немедленно доставить всех вас на станцию ассимиляции. Дежурные медики уже наготове.

— Медики? Что вы намерены сделать с нами? Я требую объяснений!

Калиостро больше не намерен был отвлекаться на разговоры. Он подал знак роботам:

— Взять их!

Дроны-охранники покинули свой пост у дверей и принялись без разбора хватать всех, кто попадался под руку, и совать их в контейнеры у себя на груди. Шарлотта попыталась скрыться, но железная рука настигла ее и подняла в воздух. Вилма испуганно пискнула и вырвалась из рук девушки. Океания бросилась ей на выручку, но тоже оказалась в железной клешне, а затем и в одном контейнере вместе с Шарлоттой. Следом туда же угодил один из матросов, а затем сегмент обшивки захлопнулся — сработали магнитные защелки.

Все окутала тьма. Узники почувствовали, как дрон начал перемещаться…

Оскар и Гумбольдт находились в шлюзе перед люком, ведущим из-под купола, заполненного воздухом, прямиком на морское дно. Люк был наглухо задраен, а в груди робота оказалось невероятно тесно. Разило ржавым железом и машинным маслом, повсюду выступали острые углы, об которые Оскар то и дело набивал синяки и шишки.

Ливанос кратко объяснил им принципы работы механизма дрона, но этого оказалось маловато, чтобы успешно им управлять. Чтобы полностью во всем разобраться, потребовалась бы как минимум неделя, но ее-то у наших героев и не было. Больше того — счет шел на минуты. К тому же, после того как они заперли дверь, ведущую в шлюз, прервалась связь через лингафон, и людям оставалось полагаться только на себя.

Через небольшие иллюминаторы в передней части корпуса робота Оскар видел, как вода с шумом устремилась в шлюз и начала быстро подниматься. Сначала она добралась до стальных ступней робота, потом до коленных сочленений — и вот уже и иллюминаторы оказались под водой.

Вскоре шлюз заполнился доверху, и наступил черед наружного люка. Гумбольдт, сидевший над Оскаром и управлявший руками дрона, повернул штурвал, с помощью которого открывался люк. Послышался громкий щелчок запора, и герметичная створка распахнулась.

Оскар окинул взглядом окрестности, освещенные прожекторами на куполе, и привел гиганта в движение. Его собственные ноги с помощью кожаных ремешков были зафиксированы на паре стальных педалей, а выше, в области колен, их охватывала еще одна пара ремней, связанных со стержнями, двигавшимися на шарнирах. Каждое его движение робот повторял в точности: если Оскар поднимал правую ногу, робот также ее поднимал, а каждый шажок на педалях превращался в трехметровый шаг огромного механизма. Было забавно управлять дроном таким образом — будто существуешь в чужом теле.

Шаг за шагом робот перемещался по неровному дну, постепенно погружаясь во тьму глубин. Лучей прожекторов хватило метров на тридцать, а затем вокруг воцарился непроницаемый мрак.

— Как ты думаешь, какая кнопка включает собст­венное освещение дрона? — Гумбольдт растерянно уставился на приборную панель, усеянную множеством переключателей и кнопок.

— Я думаю, вот эта. — Оскар указал на среднюю, расположенную среди кнопок, связанных с внешними функциями робота, о которых упоминал Ливанос в своих инструкциях.

— Ты уверен?

— Не на все сто, но стоит попробовать.

— Ну, что ж. — Ученый нажал на светящуюся кнопку, и в тот же миг вспыхнули два прожектора, прорезав темноту своими узкими белыми лучами.

— Мне бы ни за что не запомнить такую уйму всякой всячины, — одобрительно заметил Гумбольдт. — А теперь — шагом марш! Нас ждет госпожа Дарон.

Оскар принялся поочередно нажимать на педали. Давно не видевшие смазки шарниры скрипели, но работали исправно. Однако, пройдя первую сотню мет­ров, он был вынужден остановиться, чтобы перевести дух. Непривычные усилия и спертый воздух быстро утомляли. Кроме того, ему как бы передавалось сопротивление, которое оказывала внешняя среда.

— Все в порядке, мой мальчик? — Гумбольдт озабоченно взглянул сверху вниз. — Может, нам стоит поменяться местами?

— Да нет, все нормально, — произнес Оскар, все еще тяжело дыша. — Просто не хватает тренировки. Если бы только воздух здесь был почище!

— Ну, с этим я как раз могу тебе помочь. — Ученый наклонился вперед и повернул вентиль баллона со сжатым воздухом. Послышалось шипение, в лицо Оскару ударила струя свежего воздуха.

— Теперь лучше? — спросил Гумбольдт.

— Намного, — ответил юноша и снова нажал на педали. — Как вам это удалось?

— Всего лишь увеличил подачу кислорода. Все приборы и устройства робота, связанные с человеком, давным-давно не работали — в них просто не было надобности. Но мы должны радоваться хотя бы тому, что получили возможность передвигаться. Наше отсутствие наверняка уже обнаружено и там, — он указал назад, — творится сущий ад.

57

Робот с экипажем из двух человек одиноко брел по бескрайней донной равнине. Его огни горели, словно маяк в штормовую ночь.

Оскар ощущал глухое одиночество. Огни жилого купола остались далеко позади, а Дворца Посейдона пока еще не было видно. Вокруг царила вечная ночь. Изредка к ним приближалась какая-нибудь одинокая рыба, сверкала чешуей в луче света и снова исчезала. Иногда попадались глубоководные медузы и другие морские обитатели, которые стремились скрыться, едва дрон к ним приближался. В отдалении, словно цепочка мелких жемчужин, мутно мерцали огоньки туннеля пневматической дороги. Этот свет служил им единственным ориентиром на нескончаемых пространствах этой империи мрака.

Оскар направил робота вверх по склону подводного холма, и пока тот маршировал к вершине, юноше пришлось переместить весь свой вес вперед, чтобы не утратить равновесия. Дрон казался вполне устойчивым, но если управлять им неосторожно, мог опрокинуться, и тогда понадобилась бы масса усилий, чтобы снова поставить на ноги оступившийся механизм.

Оскар преодолел половину склона, когда заметил за гребнем скального хребта мутное зарево. Его сердце забилось сильнее. Может, они уже добрались до дворца? Но если это так, то, выходит, они передвигаются куда быстрее, чем ему казалось.

Он удвоил усилия, и последние метры до вершины прошел в самом быстром темпе.

Наверху ему пришлось снова остановиться и передох­нуть, а заодно и осмотреться. Тут-то и выяснилось, что замеченный им свет исходит вовсе не от Дворца Посейдона. До величественного храма было еще довольно далеко. Но что же это за зарево, похожее на отблески прожекторов, которое постепенно приближается к ним?

Оскар взглянул на Гумбольдта, словно тот мог рассеять его недоумение, но тот лишь покачал головой. Свет их собственных прожекторов пока не позволял различить детали, и прошло некоторое время, прежде чем из темноты возникла исполинская фигура: пара широких плеч, длинные конечности, корпус высотой с башню, увенчанный сплюснутой угловатой головой, отливающей сталью.

— Бог ты мой, да ведь это же Голем! — испуганно воскликнул Оскар.

Одновременно и робот-гигант заметил беглецов. Он остановился, голова его медлительно повернулась, и горящие красным светом глаза уставились на них.

У Оскара на лбу выступил пот.

— Что теперь делать?

— Продолжай идти, словно ты его не замечаешь, — проговорил Гумбольдт. — Веди себя как обычный автомат.

Оскар снова привел робота в движение и попытался сымитировать обычную походку робота-охранника. Голем продолжал стоять на месте, сверля их взглядом, который буквально парализовал усилия юноши.

Шаг за шагом Оскар спускался по склону. На полпути ему пришлось обойти препятствие — нагромождение камней, и в результате он оказался в полусотне метров от Голема. Отсюда монстр выглядел еще огромнее. По сравнению с ним, их робот казался карликом. Оскар уже обогнул каменную россыпь и начал удаляться, когда Голем вскинул передние конечности и испустил неистовый вой, напоминающий рев сирены океанского лайнера.

— Он нас обнаружил! — выкрикнул Гумбольдт. — Быстрее! — Ученый обернулся и бросил взгляд в маленький иллюминатор, расположенный на спине робота. — Проклятье, он следует за нами. Быстрее, мой мальчик, жми на педали!

Оскар почувствовал, как его охватывает паника. Даже здесь, внутри дрона, он чувствовал, как содрогается донная почва от шагов монстра. Прилагая отчаянные усилия, он достиг предельной для их робота скорости, но вскоре стало ясно, что его механизм не рассчитан на то, чтобы долго выдерживать такой бешеный темп. Шарниры дрона скрипели и визжали, а ржавые шестерни редукторов едва выдерживали предельную нагрузку. Да и само море сопротивлялось движению, словно пыталось помешать им уйти от погони.

— Голем настигает нас, — снова крикнул Гумбольдт. — Ты не можешь быстрее?

— Как далеко он находится? — задыхаясь, спросил Оскар.

— Приблизительно в сотне метров, но разрыв сокращается.

Оскар стиснул зубы и попытался еще немного прибавить. Не вышло, и тогда он попробовал совершить прыжок. Оттолкнувшись одной ногой робота, он подтянул другую, и дрон поднялся над дном и приземлился через добрый десяток метров. Ил и мелкая галька вихрем взметнулись вверх. Робот покачнулся, но Оскару чудом удалось удержать его в вертикальном положении. Затем он оттолкнулся еще раз, теперь уже другой ногой. Кажется, получилось. Теперь разрыв между ними и монстром-преследователем больше не сокращался.

Некоторое время беглецы были уверены, что им удастся оторваться. Но всякие усилия имеют свою цену. Силы Оскара иссякали, и вскоре он почувствовал, как судорога сводит его собственную ногу.

— Что случилось? — крикнул парню Гумбольдт, когда заметил, что скорость робота падает. — Быстрее, быстрее!

— Не выходит… — пыхтя, проговорил Оскар, — я больше не могу…

— Но ведь мы уже почти у цели! — попытался подбодрить ученый парня. — Вот он, дворец, я его хорошо вижу. — Он указал вперед, где между поваленных колонн и развалин виднелось увенчанное куполом освещенное здание. Оскар сделал еще один рывок, но ничего не вышло. Ноги окончательно отказали.

Робот покачнулся и едва не рухнул навзничь, но юноше все же удалось его удержать. Пот заливал глаза юноши. Со скверным чувством парень развернул их транспортное средство.

Голем продолжал погоню. Гигантскими шажищами он топал следом, готовый растоптать их стальными ступнями. Осталось тридцать метров… двадцать… десять…

Оскар собрал все силы и совершил отчаянный прыжок в сторону. И тут же левая ступня исполина опустилась на дно в двух-трех метрах от них. Водяной вихрь, поднятый ударом, был так силен, что их робот покачнулся. Оскар попытался выровнять его, но не справился, и дрон растянулся плашмя.

Юноша при этом ударился головой об пульт управления, вскрикнул и схватился за лоб. На пальцах осталась кровь.

— Ты в порядке? — Гумбольдт озабоченно взглянул вниз.

— Небольшая ссадина.

— Как ты думаешь, мы сможем поднять нашего дрона на ноги?

— Я попытаюсь. Но вы должны мне помочь.

Только ценой невероятных усилий Оскару удалось вернуть их робота в вертикальное положение. Тем временем Голем развернулся и снова направился к ним. Оскар попытался увернуться. На этот раз он прыгнул вправо, но противник был готов к такому маневру. Мгновенным движением Голем выбросил руку и перехватил дрона на лету. Металл, звеня, ударился о металл. Обшивка дрона затрещала, когда могучие захваты стиснули свою добычу и подняли ее вверх.

Жалобно завыли сервомоторы, приводившие в движение конечности робота, запахло горелой изоляцией. Внезапно в поле их зрения оказалось смотровое окно Голема. Внутри монстра горел свет, а к окну прижималось лицо мужчины в темных очках и длинном кожаном пальто.

Калиостро!

Лицо его было бледным и полным злобы, словно у восставшего из гроба мертвеца. Заметив их, мажордом вскинул руку и стиснул пальцы в кулак. Без всяких слов было ясно, что он этим хочет сказать.

Оскар приготовился к тому, что в следующее мгновение гигантская клешня монстра раздавит их обоих, но внезапный толчок сотряс стальное тело робота-исполина.

На лице Калиостро мелькнуло потрясенное выражение. Он бросился к пульту управления, но не смог восстановить силу захватов Голема. С отвратительным скрежетом робот, в утробе которого находились Гумбольдт и Оскар, выскользнул из стальной клешни и камнем пошел ко дну.

Десять с лишним метров вертикально вниз.

Глаза Оскара расширились: морское дно стремительно приближалось.

— Держись крепче! — успел крикнуть Гумбольдт. Послышался скрежет, за ним последовал тупой удар, и внутри дрона воцарился хаос.

58

Удар был чудовищной силы. Оскар сумел удержаться на сиденье, но все, что было не закреплено болтами, разлетелось во все стороны: инструменты, банки со смазкой, инструкции по обслуживанию, консервные банки из аварийного запаса. Что-то случилось и с освещением — где-то произошло короткое замыкание, посыпались искры, пополз удушливый дым, и утроба дрона погрузилась во мрак. Оскар ничего не видел, до него доносились лишь проклятия, которыми сыпал Гумбольдт и журчание откуда-то взявшейся воды.

Оскар закашлялся и попытался выпрямиться. Но для начала необходимо было выяснить, где находятся верх и низ. Робот, скорее всего, лежал на боку. В иллюминаторе был виден лишь небольшой участок морского дна и часть ног Голема — примерно до колен. Гигантская машина пошатывалась, словно внезапно захмелела.

— Ты можешь пошевелиться? — услышал Оскар.

— Моя нога где-то застряла. Но, кажется, я сумею ее вытащить…

Кусок внутренней обшивки оторвался и теперь лежал поперек педалей, на которых были закреплены ноги Оскара. Ему удалось приподнять тяжелый металлический лист, а затем и отбросить его в сторону.

— Теперь вроде бы порядок. — Юноша закашлялся: дым сгоревшей изоляции оказался на редкость едким.

— Молодец, — подал голос ученый. — Теперь попробуем поднять нашего парня на ноги. Я упрусь в дно руками, а ты действуй примерно так же, как и в прош­лый раз.

После долгой возни им удалось-таки поднять дрона на четвереньки. Оскар согнул одну из ног в колене, упер ее в дно, а затем подтянул другую и заставил робота выпрямиться. Наконец-то он снова находился в вертикальном положении.

Но что же все-таки произошло с Големом? Кажется, монстра что-то атаковало, но кто мог решиться напасть на могучего гиганта?

Оскар всмотрелся в муть, поднятую со дна, и когда сквозь нее проступили контуры, едва не лишился дара речи. Вокруг корпуса Голема обвились гигантские щупальца, которые увлекали робота-исполина все дальше от них.

Ил клубами продолжал подниматься со дна, видимость то пропадала совсем, то возвращалась, и наконец он понял, что находится перед ним.

— Это «Спрут»! — во весь голос закричал он. — Корабль Ливаноса!

— Что он делает?

— Я думаю, он пытается утащить Голема и сбросить в ту самую расселину, которую мы когда-то видели.

— Будем надеяться, что у него получится. Иначе…

— Как вовремя он подоспел, — с трудом произнес Оскар. — Еще мгновение, и от нас бы мокрого места не осталось. Теперь мы спасены!

— Ну, это еще вопрос, — заметил Гумбольдт. — Наш робот сильно поврежден. Левая рука едва движется, правая нога действует только наполовину, кроме того где-то в корпусе появилась течь. И воздуха осталось не так уж много. Нам нужно как можно быстрее убраться отсюда.

— Может, нам следует помочь Ливаносу?

— Нет, — Гумбольдт решительно тряхнул головой. — Мы не должны терять время. Если нам и удастся отключить Дарон, то именно сейчас. С каждой минутой наши друзья подвергаются все большему риску. Как только управляющая машина будет выведена из строя, Голем станет беспомощным — так же, как и все остальные роботы.

— А «Спрут»? Он тоже перестанет работать?

— Если я правильно понял Ливаноса, нет, — ответил Гумбольдт. — «Спрут» и наш робот — единственные машины, которые способны действовать независимо.

— Но почему?

— Потому что они не связаны с Дарон. Поспешим, пока Калиостро не удалось вырваться.

Оскар снова вставил ноги в педали и направил робота прочь. Шарнирные механизмы скрипели и скрежетали, но постепенно он приловчился и повел прихрамывающего робота вперед. Вскоре они достигли развалин, где приходилось беспрерывно огибать обломки зданий и перешагивать через разбросанные по дну колонны. Двигаться теперь приходилось с мучительной медлительностью.

Лишь через полчаса им удалось достичь подножия величественного храма. Ни «Спрута», ни Голема нигде не было видно. Должно быть, ни один из этих титанов так и не смог взять верх над другим. Теперь все зависело от Оскара и ученого.

Конечная станция пневматической дороги была ярко освещена десятками мощных ламп. У самых ступеней лестницы, ведущей ко входу в храм, находился единственный шлюз, позволяющий проникнуть в купол. Сейчас он был наглухо задраен.

— Вперед, — скомандовал Гумбольдт. — Положим всему этому конец!

— Я бы не прочь, — Оскар прищурился. — Но, кажется, сейчас у нас будут проблемы.

За прозрачной стеной туннеля у самых рельсовых путей смутно вырисовывался ряд темных силуэтов. Два десятка огромных роботов, и каждый не меньше, чем их собственный.

— Проклятье, — пробормотал Гумбольдт. — А я-то надеялся, что мы сумеем захватить Дарон врасплох!..

Шарлотта почувствовала, как робот, в утробе которого они находились, остановился. Серводвигатели, взвизгнув напоследок, остановились; затем отодвинулся сегмент грудной обшивки, и оттуда брызнул свет. Механическая конечность проникла внутрь, схватила Шарлотту за ногу и выволокла ее наружу. Не обращая внимания на сопротивление девушки, маленькие роботы швырнули ее на кушетку и зафиксировали металлическими скобами ее руки и ноги. Затем пришел черед Океании, которая визжала и сыпала французскими ругательствами. Но кончилось все точно так же — она оказалась прикованной к кушетке.

Шарлотта окинула взглядом помещение. Здесь находилось полтора десятка странной формы кушеток, установленных на гидравлических платформах и освещенных мощными лампами. Над каждой висела механическая рука, снабженная десятком инструментов, имеющих крайне отталкивающий вид. Это были явно хирургические инструменты, и что бы ни находилось в этом зале, он не предназначался для увеселений. По всему залу сновали небольшие роботы в белых халатах и таких же шапочках, выглядящие, как санитары в больнице.

Вскоре в зал ввалились и остальные дроны-охранники и принялись выгружать своих пленников, среди которых оказались Элиза и Ипполит Рембо. Инженер яростно отбивался, но и он вскоре угодил на кушетку и утратил способность двигаться.

Внезапно свет в зале стал гораздо ярче. При этом хирургические ножи и пилы угрожающе засверкали.

59

— Что же делать?

Оскар озадаченно уставился на когорту роботов-охранников, поджидавшую их под куполом за выходом из шлюза. Справиться с ними не было ни малейшей надежды.

— Может, существует другой вход?

— Насколько мне известно, нет, — ответил Гумбольдт. — Даже если он и есть, у нас нет времени его искать. В любом случае нам пришлось бы разбираться с этими железными парнями.

Он ненадолго умолк, а затем проговорил:

— Ничего не поделаешь, придется входить здесь. Но мы можем преподнести этим жестянкам забавный сюрприз.

— Что вы намерены делать?

— Этого я тебе пока не скажу. Может случиться и так, что мне самому не хватит мужества.

— Все обстоит так скверно?

— Хуже, чем ты думаешь. — Гумбольдт задумчиво провел ладонью по щеке. — Ладно, доставь-ка нас к выходу из шлюза и держи оба кулака за то, чтобы мой план удался.

Оскар дошагал до металлических ворот и остановился. Наконец-то он может хоть ненадолго дать отдых ногам. И пока Гумбольдт открывал мощный дверной запор и заполнял шлюзовую кабину водой, он ломал голову над тем, что же все-таки ученый намерен предпринять. Это же чистое безумие — просто так взять и войти под купол. Они не успеют сделать и двух шагов, как их возьмут в плен.

Зачем тогда все это?

Створки люка с глухим гулом разъехались.

— А теперь попробуем, — проговорил Гумбольдт и хлопнул Оскара по плечу. — Ну-ка подойди поближе к пульту контроля.

Оскар шагнул в шлюзовую камеру и подвел робота к пульту. Запорный механизм управлялся простым числовым кодом, который должен был предотвратить проникновение непосвященных в святая святых.

— Ливанос сообщил мне комбинацию цифр, — пояснил Гумбольдт. — Надеюсь, Дарон не успела ее изменить, несмотря на всю свою сообразительность.

Оскар все еще ничего не понимал.

— Вы на самом деле собираетесь сдаться дронам-охранникам?

— Само собой, — ответил Гумбольдт. — И чем ближе мы к ним окажемся, тем лучше будет результат. — Он кивнул в сторону туннеля.

Роботы в это время заметили, что заработал шлюз, бросились к люку и сбились за ним в плотную толпу.

Гумбольдт извлек из кармана сюртука клочок бумаги, взглянул на него и набрал на пульте код. Над пультом управления предупреждающе замигала красная лампа. Раздался пронзительный сигнал. Гумбольдт нажал на кнопку, запускающую механизм открытия люка.

— А теперь назад — через наружный люк!

— Как?

— Возвращайся обратно, быстрее!

Оскар растерялся. Ученый и раньше отличался эксцентричностью и странными идеями, но это было ни на что не похоже. Тем не менее, он не решился ослушаться и поспешно развернул робота.

Как только они оказались в проеме двойной двери, Гумбольдт скомандовал:

— Стоп! Стой, где стоишь!

— Но тогда люк не сможет закрыться, — запротестовал Оскар. — Нас просто защемит между створками!

— В этом и заключается моя идея! Упри ноги робота в порог, а я буду цепляться руками за дверную раму. И молись, чтобы дрон сумел выдержал бешеный напор потока воды.

— Господи, но вы же не собираетесь…

— Именно. Вперед!

Оскар установил робота поперек дверного проема. Тяжелые створки начали смыкаться, затем уперлись в громоздкое тело робота и стиснули его. Оскар ощущал давление, с каким люк пытался закрыться, но ничего не выходило. Сопротивление, оказываемое стальным корпусом, было слишком велико. Серводвигатели выли от натуги. В этот момент начал открываться внутренний люк, ведущий под купол. Катастрофа стала неминуемой.

Он побледнел. Чистое безумие — Гумбольдт пытался затопить туннель!

Оскар чувствовал, как могучий поток сотрясает корпус их робота. Все больше воды устремлялось в стеклянный туннель. Очевидно, Дарон сочла роботов неспособными к подобным нелогичным действиям, иначе наверняка предусмотрела бы систему аварийного закрывания шлюзов. А теперь в туннель транспортной системы рвались тысячи тонн соленой воды, сокрушая все на своем пути. Юноша видел, как бушующая волна достигла толпы роботов-охранников, расшвыряла их во все стороны и потащила в туннель. Громыхая и ревя сиренами, автоматы один за другим исчезали в его недрах.

Неизвестно, сколько времени пройдет, пока туннель окончательно заполнится, но роботам потребуется немало времени, чтобы вернуться и попытаться им помешать. При условии, что им вообще удастся уцелеть.

Их роботу тоже грозила опасность. Через иллюминатор Оскар видел, что его железные руки, вцепившиеся в края створок люка, повреждены перепадом давлений, а ноги мало-помалу поддаются. Если бы тело автомата не было заклинено между створками, поток с легкостью утащил бы робота за собой. Но самое страшное было позади.

Спустя недолгое время стало легче. Течение ослабело, а туннель почти на две трети заполнился водой. Теперь давление потока ослабевало с каждой минутой. Туннель почти на две трети заполнился водой.

Прошло около четверти часа, и Гумбольдт наконец произнес:

— Я думаю, мы можем идти. Самое время попытаться.

Оскар ослабил давление на педали, и робот сразу же подался вперед. Его немного протащило в воде в сторону туннеля, но приземлился он на обе ноги. Оскару пришлось потрудиться, чтобы удержать баланс — для этого приходилось удерживать корпус робота под наклоном, противоположным направлению течения. Но он быстро приспособился к необычному положению и начал приближаться к мраморным ступеням лестницы, ведущей в резиденцию Дарон.

Как и все остальное, лестница была уже полностью покрыта водой. Только ее верхняя часть — там, где находился вход во Дворец Посейдона, находилась в пус­том пространстве, заполненном сжатым, как в водолазном колоколе, воздухом.

Преодолев последний пролет, Оскар остановил робота, по корпусу которого струилась вода, открыл грудной сегмент обшивки и жадно вдохнул чистый воздух. Дым, заполнявший утробу дрона, начал рассеиваться. Юноша выбрался наружу, и тотчас согнулся от приступа судорожного кашля.

— Тебе нехорошо, мой мальчик?

Оскар кивнул, все еще держась за грудь.

— Давайте отключим эту железку и уберемся прочь отсюда!

Гумбольдт стряхнул капли влаги со своего сюртука и со сдержанной угрозой проговорил:

— Именно так мы и поступим.

60

Под сводами храма царила благоговейная тишина, которую нарушало лишь потрескивание бесчисленных реле. Направляясь к возвышению, на котором находился магический кристалл, Оскар слышал даже то, как поскрипывают его ботинки на стеклянных плитах пола. Но не успел он сделать и десятка шагов, как в огромном зале разнесся голос Дарон:

— Приветствую вас, профессор Гумбольдт! Привет и тебе, Оскар!

Женский голос звучал мягко и мелодично.

Гумбольдт поднял голову.

— Здравствуй, Дарон!

— Я рада снова вас видеть, профессор.

— Разделяю твое чувство. Ты знаешь, зачем мы здесь?

— Ну разумеется! Вы хотите меня выключить.

— Действительно, это так.

Оскар тем временем заглядывал во все закоулки. Повсюду ему чудились ловушки. Он сможет успокоиться только тогда, когда эта машина будет отключена раз и навсегда.

— Поверьте, я отлично вас понимаю, — произнесла Дарон. — С вашей точки зрения, вы просто обязаны сделать это.

Гумбольдт нахмурился.

— Вот уж не ожидал от тебя столь глубокого понимания.

— О, но почему же? То, что я машина, вовсе не означает, что я непроходимо тупа. Вы наблюдали за мной, оценили меня и сделали соответствующие выводы. Так поступил бы любой человек с вашим уровнем интеллекта. А он очень высок, это я сразу заметила.

— Благодарю за комплимент.

— Не поддавайтесь на лесть, — шепнул Оскар. — Она просто тянет время, пока не подоспеет подкреп­ление.

— Не беспокойся, дружок, — усмехнулся Гумбольдт.

— Я действительно испытываю к вам глубочайшее уважение, — продолжила Дарон. — Скажите, а правда ли, что руководство Берлинской академии наук отвергло вас только потому, что ваши научные взгляды расходились с общепринятыми?

— Откуда тебе известно об этом?

— Мои источники информации чрезвычайно разнообразны. И вы будете сильно удивлены, когда узнаете, на что еще я способна.

— Я глубоко убежден в этом.

— Прежде всего, я могу совершенствовать саму себя, что совершенно недоступно людям.

Оттенок иронии в голосе Гумбольдта не ускользнул от Дарон.

— В отличие от вас, я не знаю угрызений совести, алчности и честолюбия. Моей единственной целью является Абсолют — то есть полное совершенство.

— А каким образом ты рассчитываешь достичь этой цели? Уничтожив человечество, погрязшее в несовершенстве?

— О, нет!

Машина помедлила, а затем вновь заговорила:

— Признаю, что в прошлом я допустила немало ошибок. Я недооценила стремление людей к индивидуальной свободе и самостоятельному мышлению.

— Это правда. — Гумбольдт и Оскар уже добрались до постамента, на котором располагался кристалл. От его цоколя во все стороны разбегались кабели, которые затем сходились в ящике, внутри которого находился массивный рубильник. Очевидно, это и было главное устройство, включающее и отключающее энергоснабжение всех систем подводного города.

— Я рассчитывала, что при слиянии наших миров возникнет лучший, более разумный и благородный род мыслящих существ, но, очевидно, ошибалась. Ваш визит открыл мне глаза на то, чем являются люди, по крайней мере, лучшие из них. Их нельзя принуждать и подавлять.

— Это прозрение несколько запоздало, ты не на­ходишь?

— Надеюсь, не слишком.

Гумбольдт прищурился.

— Что ты имеешь в виду?

— Я все еще питаю надежду, что мы сумеем мирно договориться. Я признаю, что действовала слишком прямолинейно и эгоистично. Но я полагала, что, избавив людей от их дурных свойств, смогу создать более совершенные творения. В этом и состояло мое главное заблуждение. Темные стороны их души необходимы людям, чтобы преодолевать их. И если их отнять у вас, вы утратите творческий потенциал и свою уникальность.

— Любопытная теория, — заметил Гумбольдт. — Я попытаюсь поразмыслить над этими вопросами, но только после того, как снова окажусь дома.

— Больше того, — продолжала Дарон. — Люди — единственные существа, способные уничтожить всякую жизнь на этой планете. Но только они могут поднять развитие жизни на новую эволюционную ступень. Взгляните на меня: я и есть эта новая жизнь. Созданная рукой человека, я в состоянии радикально изменить и улучшить ваше будущее. Я могу предложить вам то, о чем всегда мечтало человечество: жизнь без войн, голода и тревог. Я даже могу поднять вас к звездам, если вы того захотите!

— Похоже, твои знания и возможности безграничны.

— Так и есть: они гораздо шире, чем можете представить вы или Ливанос. Если вам удастся отключить меня, человечество лишится единственной возможности достичь полного счастья. Вместо этого вы многократно увеличите математическую вероятность того, что люди уничтожат сами себя. Готовы ли вы взять на себя такую ответственность?

— Не только готов, но и должен. — Гумбольдт шагнул к рубильнику.

— Но вы не можете этого сделать, — запротестовала Дарон. — Ни один человек не может взять на себя такую ответственность!

— И все же это так. Именно способность принимать независимые решения отличает нас от животных и машин. Если выяснится, что мой шаг был ошибкой, мне придется жить с этим. Но я не думаю, что это ошибка. — Он осмотрелся. — Потому что есть один очень важный фактор, который ты не принимаешь во внимание.

— Какой же?

— Время. Живым существам необходимо время, чтобы развиваться. Они должны научиться обращаться с приобретенными знаниями, обдуманно и с уважением применять его по отношению к другим формам жизни. Этого времени у тебя не было. Практически за одну ночь ты достигла невероятной власти и интеллектуальной мощи. И решила, что вправе решать вопросы жизни и смерти. Но ты не Бог, а всего лишь машина, чувства которой находятся на уровне пятилетнего ребенка. Поэтому ты опасна, и мне придется тебя отключить.

— Но я не хочу умирать. Пожалуйста, сохрани мне жизнь!

— Мне очень жаль.

Оскар заметил, что эта беседа задела Гумбольдта за живое. Он выглядел глубоко взволнованным.

— Я хочу сообщить тебе нечто такое, что, возможно, утешит тебя, — произнес Гумбольдт.

— Что?

— Ты не умрешь. Знание о тебе будет способствовать созданию более совершенных и разумных машин. Машин, у которых будет достаточно времени для развития. Ты будешь продолжать существовать во веки веков в лабиринтах их электронных мозгов. Поэтому можешь не тревожиться — однажды ты возродишься, это всего лишь вопрос времени. Прощай, Дарон!

С этими словами он потянул на себя рычаг главного рубильника.

61

Надежды на то, что Оскар или Гумбольдт успеют прийти на помощь, больше не было. Шарлотте, намертво зафиксированной на своей кушетке, оставалось только ждать, когда ее превратят в некое подобие человекомашины. Все ее мольбы и отчаянное сопротивление не возымели никакого действия. Роботы не воспринимали слов — они выполняли заданную им программу, сохраняя при этом стоическое спокойствие. Что им до страхов и тревог кучки впавших в отчаяние людей?

Элиза и Рембо и моряки уже находились под воздействием наркоза и спали глубоким сном. Только Шарлотта и Океания бодрствовали.

Все было готово для трансформации их тел и ра­зума. Тем временем главный из медицинских роботов — ловкий и расторопный автомат с длинными, как паучьи лапы, пальцами, приблизился к Шарлотте.

— Вы готовы? — пропел он.

— Нет! А что, вас и в самом деле это интересует? — Шарлотта с насмешкой взглянула на механическое существо. — Вы сами заявили, что неукоснительно выполняете приказ.

— Вы правы, — ответила машина и взяла шприц из рук своего ассистента. — И уверяю вас — это самая прекрасная работа, какую только можно представить. Операция над человеческим организмом сама по себе занимательна, но в вашем случае это нечто иное.

— Почему же?

— Вы женщина. — Он постучал хромированным пальцем по цилиндру шприца. — Первая женщина, оказавшаяся на моем операционном столе. До сих пор мне приходилось иметь дело только с мужчинами. Это были сильные, зрелые особи, но, к сожалению, с крайне ограниченными умственными способностями. Работая с вами, я надеюсь получить абсолютно новые знания.

Игла шприца почему-то показалась Шарлотте невероятно длинной.

— Значит, мне оказана особая честь? — Голос девушки был полон сарказма.

— Несомненно. Не могу дождаться, когда, наконец, вскрою ваш череп. — Робот поднес кончик иглы к ее локтевому сгибу.

Шарлотта стиснула зубы, закрыла глаза и попыталась представить хоть что-нибудь хорошее. Если ей суждено умереть, то не от вида этой ужасной иглы.

Перед ее внутренним взором всплыло лицо Оскара. Девушка вспомнила, как впервые встретила его перед домом своего дяди. Он выглядел тощим и несчастным в этих своих потертых твидовых брюках и потрепанной куртке. Тогда она сочла его неизвестно как втершимся в доверие к Гумбольдту бездельником.

Как же она ошибалась! Шарлотта невольно улыбнулась. Оскар и эти его вздорные приключенческие романы, которыми была забита вся его комната. Сколько раз она заставала его уткнувшимся в книгу с чем-нибудь сладким под рукой, и все вокруг было усыпано крошками печенья или хвороста. А когда она обращалась к нему, то проходило некоторое время, прежде чем он возвращался из вымышленных миров. Оскар, Оскар!..

Она открыла глаза.

Робот-медик по-прежнему стоял рядом, но красная лампочка на его груди не светилась. Рука, похожая на огромного паука-сенокосца, сжимала шприц, а острие иглы застыло в каких-то пяти сантиметрах от ее предплечья. Крохотная желтоватая капелька сорвалась с него и беззвучно исчезла на полу.

Девушка удивленно осмотрелась. Все прочие роботы тоже остановились, включая и дронов-охранников у входа. Их глаза погасли.

— Что произошло? — спросила Шарлотта. — Они изменили свое решение?

— Я думаю, роботы отключились от управляющего центра, — сказала Океания.

— Но почему? Мне казалось…

— Возможно, Оскар и мсье Гумбольдт достигли цели.

— Ты действительно так думаешь? — спросила Шарлотта. — Это было бы слишком прекрасно, чтобы оказаться правдой.

В следующее мгновение в биолаборатории повсюду погас свет.

Оскар и Гумбольдт отправились в обратный путь.

Дарон была мертва. Лишенная энергоснабжения дифференциальная машина превратилась в груду бесполезного металлолома, не представляющего ни малейшей угрозы. В то же время одна за другой начали отказывать системы жизнеобеспечения подводного города. Сначала забастовала вентиляция, затем отопительная система и освещение.

В темноте Оскар слышал, как Гумбольдт роется в карманах своего сюртука. Внезапно вспыхнул яркий луч света.

— Карманный фонарь Рембо, — узнал Оскар. — Откуда он у вас?

— Пришлось одолжить, — ответил ученый, подмигивая. — Я решил, что он может нам пригодиться.

— Вы необыкновенно предусмотрительный человек, герр Гумбольдт.

— Давно не приходилось слышать такой высокой оценки моей персоны. Благодарю.

Оскар, чувствуя себя польщенным, проговорил:

— И как, по-вашему, мы вернемся обратно в жилой купол? Путь неблизкий, а наш робот тоже, по сути, превратился в кучу хлама.

— Так оно и есть, но мы решим и эту проблему. Когда мы вместе, у нас все получается, верно? — Он улыбнулся, а Оскар, немного помолчав, спросил:

— И что вы думаете о том, что говорила Дарон? Она действительно осознала свои ошибки, или это был всего лишь отвлекающий маневр?

— Сложно сказать. Но я убежден, что на самом деле ее целью было — стать человеком. — Ученый уже шагал по узкому коридору, ведущему к выходу из Дворца Посейдона. — Она во всех отношениях пыталась копировать нас, включая попытки обзавестись детьми.

— Детьми?

— Существами, подобными Калиостро: полностью преданными ей и такими, за которых Дарон чувствовала бы ответственность. Мы также стали бы ее «детьми», если бы позволили себя трансформировать.

— Странное, скажу я вам, представление о материнстве, — заметил Оскар. — Не знаю, что хуже — знаться с человеком, который ведет себя как машина, или с машиной, которая пытается выглядеть чело­веком.

— Ни то, ни другое не имеет будущего, — твердо проговорил Гумбольдт. — Это так же бессмысленно, как и утверждение, что человек — венец творения.

Тем временем спутники выбрались на верхнюю площадку мраморной лестницы перед дворцом. Робот дожидался их на прежнем месте и выглядел довольно скверно. Стальная обшивка была покорежена во многих местах, одна нога неестественно отставлена, а из правого тазобедренного сустава торчали оборванные провода. Казалось, механизм вот-вот развалится на части.

Гумбольд рывком откинул грудной сегмент робота.

— Есть только одна вещь, которая меня печалит, — произнес он.

— Какая?

— Не исключено, что Дарон и в самом деле была способна привести человечество к новому расцвету.

— Но вы же не верите в это!

— Наоборот — я в этом убежден. Еще несколько лет развития, и она пришла бы к мысли, что выживание возможно только в форме мирного сосуществования. Ты даже не представляешь, чего мне стоило ее отключить!

Оскар закрыл люк и застегнул ремни на сиденье.

— Зачем же вы сделали это?

— Потому что Дарон в своем стремлении к Абсолюту не знала меры, так же, как и в своем стремлении жить и действовать. Она в деталях скопировала человеческий образ мыслей, включая и ту способность, которой мы время от времени пользуемся и от которой охотно отказались бы.

— То есть?

— Я говорю о способности лгать.

62

У Шарлотты совершенно пересохло во рту. Она все еще была пристегнута к кушетке и не могла самостоятельно освободиться. Вокруг стояла глубокая тьма, которую внезапно прорезал тонкий лучик света и заметался по стенам и над неподвижными телами усыпленных наркотиком моряков. Девушка не знала, как долго она пробыла в забытьи, но сразу же почувствовала, что воздух в биолаборатории стал значительно хуже.

— Да вот же она, с другой стороны, — донесся до нее чей-то голос. — Я ее вижу!

Она бредит, или это действительно Оскар? Шарлотта попыталась приподнять голову, но это ей не удалось — она чувствовала себя ужасно слабой.

— Я останусь здесь, — откликнулся другой голос — несомненно, голос ее дядюшки. Она услышала шаги, потом снова вспыхнул луч света и вырвал из темноты усталое и измученное лицо Оскара.

— Как ты себя чувствуешь? — первым делом спросил он. — У тебя все в порядке?

Его пальцы уже торопливо развинчивали болты на металлических скобах, удерживавших Шарлотту на кушетке.

— Все хорошо. — Шарлотта, освободившись от пут, выпрямилась. — Где Гумбольдт?

— Он с Элизой. Ее усыпили, как и всех прочих.

— Надо поскорее выбираться отсюда! — крикнул Гумбольдт с другого конца зала. — Воздух заканчивается. Нам необходимо их разбудить. Возможно, поможет холодная вода.

— Сейчас принесу. — Оскар исчез, но вскоре вернулся с ведром воды и полотенцами. Намочив одно из них, он протянул его девушке.

Шарлотта протерла лоб и шею, а затем неожиданно зевнула.

— Ты в форме?

— Терпимо. — Она встала на ноги. Воздух казался плотным, хоть ножом режь. Оскар придвинулся ближе и поддержал ее под локоть.

— Не стоит, — сказала девушка. — Я-то справлюсь. Лучше позаботься об остальных.

— Я так рад, что ты жива! — неожиданно горячо проговорил юноша. — Когда мы обнаружили вас здесь, то опасались самого страшного. К счастью, Ливанос знал, куда вас переместили. Как выяснилось, все решили несколько мгновений. Чуть-чуть позже было бы поздно.

— Можно и так сказать. — Шарлотта снова зевнула. — Что такое с воздухом?

— Отказали системы жизнеобеспечения, — ответил Оскар. — Через несколько часов температура опустится почти до нуля.

— Почему?

— Мы отключили Дарон. — В голосе парня послышалась гордость. — Ливанос подобрал нас на «Спруте» и доставил сюда. А вскоре вернет нас на поверхность.

— А роботы?

— Все обездвижены, включая и Голема. Это чудовище валяется на дне расселины в самом глубоком месте в этой части Средиземного моря.

— А Вилма?

— Только что прошмыгнула рядом. Вон она, на той стороне, видишь? — Он указал туда, где, ближе к выходу, шустро сновала под кушетками киви. Ее коготки постукивали по полу.

Шарлотта прищелкнула языком, и Вилма тут же кинулась к ней, прыгнула прямо в протянутые руки и прижалась к груди девушки.

— Вилма счастлива, — послышалось из динамика лингафона.

— Я тоже, малышка, я тоже счастлива и рада.

Киви подняла голову, взглянула на Шарлотту, а затем проговорила:

— Вилма домой.

— Совершенно с тобой согласна, — улыбнулась Шарлотта, поглаживая птицу по перышкам на шее. — Я тоже этого хочу. И как можно скорее…

Примерно через полчаса тринадцать выживших поднялись на борт «Спрута». Все, включая и самого Ливаноса, выглядели предельно уставшими. Но Оскар заметил на их лицах и другое: невероятное облегчение.

От того, что все уже закончилось, и они могут вернуться в обычный мир.

Ливанос обвел взглядом присутствующих.

— Друзья мои, — воскликнул он, жестом потребовав внимания. — Я знаю, все вы с огромным нетерпением ждете того часа, когда вернетесь на родину, но прошу вас уделить мне немного времени. Я не стану вас задерживать, уверяю вас.

Его голос звучал куда более уверенно и бодро, чем в те времена, когда он одиноко восседал на троне Медитеррании. Да и выглядел он так, будто с его плеч свалился тяжкий груз.

— Я, — продолжал Ливанос, — всегда стремился изменить жизнь людей к лучшему, но вместо этого породил чудовищный кошмар. Тому, что я совершил, нет ни прощения, ни оправдания, и я полностью сознаю весь ужас своих деяний. Но, благодаря вашей помощи, этот кошмар закончился и я снова стал человеком, каким был более десяти лет назад. Я лишился ног, но сохранил непоколебимую веру в человеческую доброту. И смею вас заверить, что этот урок я усвоил твердо. Всему свое время, говорили древние, и это касается не только повседневной жизни, но и технического прогресса. Слепая вера в технику так же опасна, как и ее полное отрицание. Только при разумном обращении с новыми открытиями и знаниями человечество сможет обеспечить себе дальнейшее существование во Вселенной. — Он неожиданно улыбнулся. — Вы, друзья, вернули мне то, что я считал навсегда утраченным, — радость и надежду, и я бесконечно вам за это признателен!..

Оскар заметил, как в глазах бывшего правителя подводной империи блеснули слезы.

— А теперь — в путь. — С этими словами Ливанос развернул настенную карту и указал на южную оконечность острова Тирасия. — Для вашего возвращения я выбрал одну уютную бухту, в которую по вечерам заходит рыболовецкое судно. Его капитан — мой старый приятель. Он возьмет вас с собой и доставит на Тиру. Оттуда вы можете добраться паромом до Афин. Разумеется, вы вернетесь не с пустыми руками — каждый будет щедро вознагражден. Вы получите весьма крупные суммы и долгое время не будете ни в чем нуждаться. Но если кто-то из вас пожелает остаться со мной и продолжить исследование Мирового океана — милости прошу! Мы вместе займемся поисками следов древних культур и изучением уникальных существ, нас ждут еще не открытые земли, далекие континенты и захватывающие приключения. Я не обещаю вам полной безопасности, но опыт, который вы приобретете, поистине бесценен, в это я твердо верю.

В глазах Гумбольдта вспыхнула искра сомнения.

— Вы, Александр, намерены использовать «Спрута» на благо науки?

— Он и создавался как исследовательское судно, — ответил Ливанос. — Именно таким было его предназначение до того, как Дарон отняла его у меня. Мое сердце обливалось кровью, когда я узнал, для каких целей она использовала судно. Но пришло время покончить с этой ошибкой.

— А что станет с Медитерранией? — спросил ученый. — Вы будете по-прежнему управлять городом?

Ливанос отрицательно покачал головой.

— Эта страница перевернута. Слишком много ужасного случилось здесь. Я открою все шлюзы и позволю морю поглотить город, как это когда-то произошло с Атлантидой. Кристалл я возьму с собой на борт — его могущество слишком велико. Я доставлю его в надежное место и спрячу. В будущем, когда человечество станет более зрелым и мудрым, оно сумеет использовать его более разумно. — Ливанос с улыбкой взглянул на своих гостей. — А теперь пришло время вернуть вас на поверхность, к дневному свету. Герр Гумбольдт и мсье Рембо, прошу вас пройти вместе со мной в навигационную рубку!

Оскар устроился у иллюминатора, чтобы наблюдать за отплытием «Спрута». Странное чувство охватило его. С одной стороны, он испытывал радость от того, что навсегда покидает мир вечной тьмы, и в то же время его печалило то, что никто и никогда не узнает о чудесах, таящихся в глубинах моря. Прочитает ли кто-нибудь однажды удивительную историю об удивительных приключениях, которые довелось пережить Гумбольдту, Шарлотте, Элизе, Вилме и ему самому?

Вилма вспрыгнула к нему на руки и тоже поглядывала в стекло. Вспыхнули мощные прожектора, заливая морское дно ослепительным светом. Колоннады и руины древней Атлантиды и купола подводного города начали отдаляться, чтобы вскоре скрыться в тумане вечного забвения.

«Спрут» все быстрее скользил над самым дном. Когда он описывал прощальный круг над Дворцом Посейдона, Оскар успел заметить внизу одинокую человеческую фигуру. Мужчина пристально следил за подводным судном, но глаза его были скрыты такими же темными очками, как и у Калиостро.

Поначалу Оскар решил, что это мажордом, но тут же вспомнил, что тот вместе с Големом отправился на дно глубоководной расселины. К тому же мужчина был гораздо выше, стройнее и обходился без скафандра или другого дыхательного аппарата. Проводив их взглядом, этот получеловек-полуробот махнул рукой, и только тогда Оскар заметил на его кисти перчатку.

Черную, кожаную, поразительно знакомую.

63

Бухта на острове Тирасия, словно синий сапфир с золотой оправой, была обрамлена широким песчаным пляжем. Растущие вдоль берега средиземно­морские сосны, оливковые и фиговые деревья давали спасительную тень. Цикады наполняли воздух стрекотом, а волны тихо плескались о подножия скал.

Оскар шел по узкой тропинке в дальнюю часть долины. После долгих дней, которые он и его друзья провели в тесном замкнутом пространстве, ему хотелось немного побыть в одиночестве. В то время, как все его спутники расселись на пляже в ожидании прибытия рыбацкого судна, он отправился обследовать остров.

Воздух был напоен ароматами горячей сосновой хвои, можжевельника, розмарина и тимьяна. В нижней части долины юноша наткнулся на ручей, который с журчанием сбегал с холма. Вода в нем оказалась холодной и удивительно вкусной, а козы, бродившие в зарослях у ручья, при виде Оскара тут же пустились наутек.

Настоящий райский уголок! После многих дней, проведенных при искусственном освещении и в искусственной атмосфере, остров казался ему Эдемским садом или сладким сном, после которого не хочется просыпаться. И словно в подтверждение этого прямо перед ним возникло фиговое дерево с почти созревшими плодами. Снаружи они были еще зелеными, но внутри такими сладкими и вкусными, что просто невозможно оторваться.

Оскар сорвал один, попробовал, и тут же потянулся за следующим. Однако не успел отправить его в рот, когда позади раздался голос:

— На твоем месте, я была бы осмотрительнее.

Оскар оглянулся. Океания! Должно быть, она украдкой следовала за ним. Девушка, улыбаясь, прислонилась к стволу дерева.

— От этих плодов, — она указала наверх, — могут возникнуть проблемы, если съесть их слишком много.

Оскар удивленно взглянул на зеленый плод, формой напоминающий каплю.

— Какие еще проблемы?

Океания хихикнула.

— Разве ты никогда раньше не ел инжир? Он действует как сильное слабительное, в особенности, недозревшие плоды. На родине моей матери, в Тунисе, его прописывали больным, страдающим запорами.

Оскар покосился на надкушенный плод и выбросил его в кусты.

Океания шагнула к нему.

— А тебе известно, что в Древней Греции смоковницу считали деревом любви? И Библия описывает ее как одно из деревьев, которые росли в раю. Адам и Ева, первые люди, прикрывали ее широкими листьями свою наготу.

— Чего ты хочешь, Океания?

— Я? Да ничего особенного. Просто хотела тебя поблагодарить. — Она подошла вплотную и неожиданно быстро поцеловала Оскара в щеку. — То, что сделали вы с Гумбольдтом, — настоящий подвиг. Спасибо тебе, дорогой.

— Не за что. — Удивительно, но в этот раз он не почувствовал той растерянности, как прежде, когда Океа­ния пыталась к нему приблизиться.

На полных губах девушки появилась озорная улыбка.

— Кроме того, я хотела тебе сообщить, что отныне оставляю тебя в покое. Я больше не буду тебя преследовать и изводить своими шуточками. Оказалось, что это бессмысленно.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты разве не догадываешься? Твое сердце занято. В нем нет места для Океании.

Несмотря на улыбку, голос девушки был полон грусти.

Оскар выглядел озадаченным. Как это понимать? Его сердце занято, но кем? Он хотел было свести все к шутке, но ничего не приходило в голову, и тогда он пробормотал:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь…

Девушка укоризненно покачала головой.

— Не обманывай сам себя. Разумеется, я говорю о тебе и Шарлотте. С тех пор, как я тебя знаю, ты не сводишь с нее глаз. Этот постоянный обмен взглядами, пересохшие губы, влажные ладони, сердце, готовое выпрыгнуть из груди, прерывистое дыхание…

— То, что ты описываешь, похоже на серьезную болезнь, — наконец нашелся Оскар.

Океания засмеялась.

— Не беспокойся, она легко поддается лечению. Особенно в твоем случае. Считай, что тебе повезло.

— Повезло?

Он все еще не понимал, к чему клонит француженка.

Океания глубоко вздохнула.

— Тебе действительно нужно объяснять? Разве у тебя никогда не было подружки? Ты любишь эту девушку, а она влюблена в тебя, это ясно с первого взгляда. Конечно, Шарлотта умеет скрывать свои чувства лучше, чем ты. Все девушки это умеют. Но я уверена, что права. То, как она реагировала на мои попытки сблизиться с тобой, говорит само за себя. — Океания пожала плечами. — Поэтому у меня нет ни одного шанса.

Она умолкла. Молчал и Оскар, не зная, что сказать. Хоть ему и казалось, что домыслы девушки — полная ерунда, что-то внутри подсказывало ему, что тут есть над чем поразмыслить. Например, над тем, почему всегда, когда он вспоминал о Шарлотте, у него возникало приятное чувство — словно внутри вспыхивал маленький огонек.

— Прощай, Оскар! Я хочу проститься с тобой прямо сейчас. — Океания снова улыбнулась, но улыбка вышла невеселой.

— Ты разве уезжаешь?

— Мой отец и я решили принять предложение господина Ливаноса. Мы будем сопровождать его на протяжении нескольких месяцев, а может быть, и лет. Через полчаса мы отплываем.

Оскар растерялся.

— Вы… вы намерены остаться с ним? Не могу поверить!

— Но это в самом деле так. Ливаносу удалось убедить нас, что его намерения совершенно чисты. И на первых порах ему понадобится наша помощь, чтобы он снова не стал рабом своих созданий. Кроме того, не стоит забывать, что он — технический и научный гений, намного обогнавший свою эпоху. То, чему мы сможем научиться, работая вместе с ним, стоит десятилетий кропотливого труда в мастерских и лабораториях. Вот почему мы отправляемся с ним. — Девушка протянула Оскару руку. — Наверно, нам пора возвращаться, да и наш отъезд уже не за горами…

Через пять минут оба были на пляже, где Ливанос вручал каждому из спасшихся с «Калипсо» небольшие подарки. Гумбольдту досталась внушительной толщины книга в кожаном переплете. Выглядела она весьма старой, а переплет ее был засален и местами поврежден морской водой. Несмотря на это, Ливанос обращался с ней, как с редкой драгоценностью.

— В этом томе заключается все, что вам нужно, чтобы выполнить свои обязательства перед заказчиком, — пояснил Ливанос в ответ на вопросительный взгляд ученого. — Здесь собраны все документы, которые необходимы, чтобы призвать к ответу виновных в катастрофе «Левиафана». Это несколько богатых и влиятельных господ из Афин, и среди них — дед вашего заказчика Архитас Никомедес. Для этих магнатов моя автоматизированная верфь была словно бельмо на глазу. Они были убеждены, что «Левиафан» нанесет им серьезный экономический ущерб, и поэтому наняли людей, чтобы те заложили взрывчатку в трюм судна «Одиссей», который под предлогом необходимости в ремонте, направили в док «Левиафана». И как только ремонтные работы начались, заряд был подорван.

— Чудовищно! — воскликнул Оскар. — Значит, экипаж «Одиссея» не был даже посвящен в детали этой операции?

Ливанос покачал головой.

— Моряков просто принесли в жертву. Одного этого достаточно, чтобы понять, что за люди организаторы этого преступления. Я прошу вас предъявить эти документы независимому суду и твердо верю, что справедливость наконец-то восторжествует.

Гумбольдт нахмурился.

— А как нам поступить с нашим заказчиком, младшим Никомедесом? Он был посвящен в эти махинации?

— Не думаю. Зачем бы ему тогда обращаться к вам? Все нити и улики ведут к патриарху дома Никомедесов, старому Архитасу. Кроме того, я совершенно уверен, что именно он нанял убийцу, который так долго шел по вашим следам.

Оскар напряженно размышлял, и в его голове постепенно складывались в единое целое все части головоломки, состоящей из интриг, саботажа, убийств и предательств. Невероятно, на что способны люди, ослепленные алчностью и жаждой наживы!

Гумбольдт принял книгу из рук Ливаноса и спрятал ее в свою сумку.

— Я позабочусь, чтобы она попала по назначению!

Оба обменялись крепким рукопожатием.

— Я в этом не сомневаюсь. — С этими словами Ливанос обернулся к стоявшему рядом с ним окованному железом сундуку и запустил туда руку. Сундук был наполнен изысканными украшениями, серебряными кубками, жемчугом, табакерками, осыпанными драгоценными камнями, и золотыми монетами. Стоимость его содержимого не решился бы оценить даже опытный ювелир.

— А теперь я прошу вас принять эти безделицы в знак моей глубочайшей признательности, — обратился он к матросам. — Каждый может взять то, что ему понравится, и столько, сколько сможет унести… Для вас же, господин Гумбольдт, я приготовил нечто иное. — Он взял небольшую резную шкатулку и протянул ее исследователю. — Но никогда не прикасайтесь к моему подарку голыми руками, используйте его обдуманно и не забывайте, на что он способен.

Руки Гумбольдта подрагивали, когда он отрывал крышку. Оскар затаил дыхание.

Внутри, обернутая в зеленый бархат и заключенная в стеклянную оболочку, лежала частица удивительного кристалла Атлантиды. От нее исходило едва слышное жужжание. Вещество кристалла мерцало и поблескивало в свете послеполуденного солнца.

— Это бесценный дар, — проговорил ученый. — Не уверен, вправе ли я его принять.

— Не существует другого человека, которому я мог бы доверить этот осколок, — возразил Ливанос. — Берегите его. Убежден, что когда-нибудь он сослужит вам добрую службу.

Прежде чем Гумбольдт успел возразить, изобретатель откатился назад в своем кресле и поднял руку:

— А теперь пришло время прощаться. Даст Бог, все мы когда-нибудь увидимся снова. — Ливанос развернулся и покатил по трапу, спущенному на берег с борта «Спрута». Рембо и Океания последовали за ним.

Оскар видел, как все трое поднялись на борт судна, после чего трап был убран. Океания помахала ему рукой. «Спрут» отчалил, отошел на небольшое расстояние от берега и с характерным шумом погрузился под воду.

Вскоре в бухте улеглось даже волнение, вызванное погружением удивительного подводного корабля.

64

Берлин, 11 августа 1893 года

Дождь прекратился. Солнце пробилось сквозь сочную зелень деревьев, и в его лучах мокрые улицы заблес­тели. Запахло свежестью, запели птицы. Звонко цокая копытами по влажной брусчатке, экипаж проехал по Луизенштрассе и свернул на бульвар Унтер-ден-Линден.

В течение всей поездки Гумбольдт не отрывался от свежего номера «Берлинер Моргенпост». В газете была помещена обстоятельная статья об аресте и предании суду троих влиятельных греческих судовладельцев, виновных в саботаже и убийствах с отягчающими обстоятельствами. Документы, переданные Гумбольдтом в прокуратуру Афин, сработали, как разорвавшаяся бомба, и вызвали один из крупнейших скандалов в истории страны.

Ученый был доволен. Первое расследование, за которое он взялся, завершилось блестящим успехом. Отныне следует ожидать обращений солидных клиентов со всего мира.

Оскар перевел взгляд на улицу. Для утра здесь было немноголюдно. Несколько конных экипажей, трамвай, дюжина пешеходов — вот и все. Настоящая жизнь на Унтер-ден-Линден начинается с наступлением темноты, когда открываются двери театров, баров и рес­торанов. Бульвар заполняется теми, кто ищет развлечений, кулинарных изысков или просто стремится себя показать и на других поглазеть. Берлин постепенно превращается в одну из мировых столиц — таких, как Париж или Лондон, а Унтер-ден-Линден недаром считается его сердцем.

— Между прочим, вы так и не сказали, куда мы, собственно, направляемся, — наконец проговорил Оскар. — И это при том, что вы отлично знаете, как я ненавижу всевозможные тайны!

Ученый оторвался от газеты.

— Терпение, мой мальчик, терпение. Мы уже почти на месте. Цель нашей поездки совсем рядом. Несколько минут — и ты получишь ответы на все свои вопросы. А их у тебя накопилась целая куча, верно?

Оскар промолчал.

Разумеется, вопросов у него хватало. Начиная с самого первого: была ли их с Гумбольдтом случайная встреча на Краусникштрассе на самом деле случайной? Кроме того, у него уже не раз возникало подозрение, что Гумбольдт знает о нем нечто такое, о чем сам Оскар понятия не имеет. И опять же — таинственный сундук на чердаке дома. Что в нем находится?

Оскару становилось не по себе при мысли о том, что ждет его в конце этой поездки. Почему Шарлотта и Элиза остались дома? Что означают туманные намеки Гумбольдта?

Кучер натянул вожжи и повернул лошадей к рос­кошному особняку. В следующее мгновение экипаж остановился перед массивной дубовой дверью, справа от которой располагалась бронзовая табличка, на которой значилось: «Алоизий Финкбайнер, нотариус».

Спрыгнув с козел, кучер распахнул перед седоками дверь экипажа. На пороге их уже ожидал слуга в великолепной униформе, расшитой золотыми галунами.

— Господин Донхаузер?

Исследователь кивнул.

— Вас ожидают. Проходите!

Оскар шел позади Гумбольдта. Он несколько робел, не зная, что его здесь ждет, и старался держаться в тени.

Когда дверь за его спиной захлопнулась, колокол церкви Святой Доротеи пробил десять раз.

Алоизий Финкбайнер оказался сутулым стариком лет семидесяти пяти. Его седины образовывали вокруг абсолютно голой макушки венчик, издали напоминающий гнездо певчей птицы. На багровом пористом носу нотариуса, свидетельствовавшем о его пристрастии к горячительным напиткам, сидело пенсне в золотой оправе с толстыми выпуклыми стеклами. Да и сам он передвигался медлительно и осторожно, будто был сделан из стекла. Тем не менее, несмотря на кажущуюся дряхлость, взгляд у господина Финкбайнера был ясным и твердым.

— Приветствую вас, господин Донхаузер, и вас, молодой человек! Присаживайтесь, — проговорил нотариус, а сам тем временем зашаркал к письменному столу из полированного вишневого дерева.

Оскар опустился на стул, обитый тонкой зеленой кожей. Кожа источала пряный аромат, а сиденье было удивительно мягким и удобным. И все же он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Если у вас нет возражений, я сразу перейду к делу. — Финкбайнер опустил руки на две стопки бумаг, возвышавшиеся перед ним. — Ко мне поступило ваше, господин Донхаузер, заявление об усыновлении юного господина Вегенера. — Он проницательно взглянул на Оскара поверх стекол пенсне. — Если я правильно понимаю, это вы?

— Что? Я… Ну… в общем, да! — У Оскара возникло странное чувство, будто он прямо сейчас воспарит над землей.

Финкбайнер снял пенсне и принялся протирать стекла замшей.

— Несмотря на то что комплект поданных в нотариат документов, среди которых находятся также частные письма и копия свидетельства берлинского детского приюта «Элизабетштифт», неполон, этого вполне достаточно, чтобы начать процесс усыновления. Дав свое согласие, господин Вегенер, вы примете предложение господина Донхаузера в отношении вашего воспитания и прав наследования. Вы получите право носить его имя и станете наследником его имущества. Разумеется, только в том случае, если вы ясно выразите свое согласие. Что вы скажете на это?

Нотариус вперил в юношу испытующий взгляд.

Оскар ошеломленно проговорил:

— Усыновление? Я не понимаю, почему…

Гумбольдт тепло улыбнулся.

— Дело в том, что я абсолютно убежден, что ты — мой сын.

— Ваш сын? — Оскар не мог поверить. — Как вам пришла в голову такая мысль?

— Результат довольно длительных поисков. Прош­ли годы, прежде чем я убедился, что, возможно, имею сына. И понадобилось не меньше времени, чтобы найти тебя. Ты был сиротой, много лет прожил в буквальном смысле слова на улице, и твои следы не так просто было обнаружить. Твоя мать, умная и очаровательная женщина, была актрисой и жила в Вене…

— Тереза фон Гепп! — вырвалось у Оскара.

Гумбольдт кивнул.

— Я был уверен, что вы с Шарлоттой, когда я застал вас на чердаке, интересовались не только масками и барабанами. Кто подал вам эту мысль — Элиза?

— Ну, вообще-то Шарлотта, — пробормотал Ос­кар. — Она сказала, что мы могли бы найти в этом сундуке кое-что важное. Наверно, мы не имели права…

— Не беда, — отмахнулся Гумбольдт. — Рано или поздно ты бы все равно все узнал. Я давно намеревался усыновить тебя, но не хотел мучить тебя сомнениями и намеками до тех пор, пока у меня в руках не оказались все необходимые доказательства.

Оскар в растерянности покачал головой.

— Но эта кража… потом преследование, и наша поездка в Перу?

— Признаю: было не слишком честно с моей стороны проверять тебя таким образом, но я чувствовал, что обязан удостовериться. — На лице ученого появилось виноватое выражение. — Мальчишки твоего возраста невероятно похожи друг на друга, в особенности, если выросли на улице. Кроме того, я должен был дать тебе возможность поближе познакомиться со мной. Если бы я пригласил тебя на чашку чаю — ты наверняка стащил бы у меня карманные часы и сбежал. А в экспедиции мы волей-неволей провели вместе немало времени. Это был очень полезный опыт, скажу тебе откровенно. — Ученый ухмыльнулся. — И я окончательно убедился, что в наших с тобой жилах течет одна кровь.

Оскара словно обухом ударило. Он — сын этого выдающегося человека? Это уже чересчур!

— Но моя мать?

— Когда я с ней познакомился, она еще была замужем за другим человеком. Мы полюбили друг друга с первого взгляда, и не разлучались около года. Это был бурный и страстный роман. После развода с мужем Тереза вернула себе девичью фамилию — Вегенер.

— Тереза Вегенер… — Оскар требовательно взглянул на ученого. — Что с ней случилось потом?

Лицо Гумбольдта омрачилось.

— Наша совместная жизнь не сложилась. Два таких темперамента, как я и она, оказались несовместимыми. В результате я на длительное время отправился в Китай, а Тереза осталась в Вене и продолжала выступать на сцене. Я понятия не имел, что у нас будет ребенок, и узнал об этом только по возвращении. Но было уже слишком поздно. Тереза переехала в Берлин в надежде отыскать меня там, прожила там некоторое время, а в 1882 году внезапно умерла во время эпидемии скоротечной чахотки — примерно в одно время с моей матерью. Так в один год я потерял двух самых близких мне женщин… — Глаза ученого подозрительно заблес­тели, и ему пришлось смахнуть непрошеную слезу. — Как выяснилось позже, Тереза и моя мать даже были знакомы. Мать оставила мне целый сундук, полный сувениров и воспоминаний о Терезе, чье искусство она чрезвычайно высоко ценила.

— Театральные афиши, фото…

— Да-да. Но кроме того, в сундуке обнаружились письма Терезы, ее дневники и личные вещи. Все это находится в…

— …В тайнике в двойном дне, — закончил фразу Оскар.

Гумбольдт удивленно приподнял бровь.

— Вот как? Значит, вы и до него добрались? Впрочем, я мог бы и догадаться. Когда за дело берутся двое таких сообразительных молодых людей, как ты и Шарлотта… — Он не закончил фразу и продолжал с улыбкой: — Ты сможешь все это прочитать, когда мы вернемся домой. Могила твоей матери находится на кладбище прихода Святой Доротеи, она похоронена рядом с моей матерью. — Ученый вздохнул. — Прошло немало лет, прежде чем я узнал, что у Терезы был сын…

Оскар внезапно почувствовал, что у него кружится голова.

— С тобой все в порядке, мой мальчик?

Финкбайнер поднялся и протянул ему стакан с водой.

— Спасибо, все нормально, — пробормотал Оскар, одним глотком осушив стакан. — Это пройдет. Наверное, от волнения.

— Тебя можно понять, — произнес нотариус, возв­ращаясь к письменному столу.

— Но при чем тут усыновление, — спросил Оскар, приходя в себя, — если вы мой настоящий отец?

— Потому что документы, как ты уже слышал, к сожалению, недостаточно полные, — ответил ученый. — Многое погибло в архиве детского приюта во время пожара. Того, что сохранилось, недостаточно, чтобы абсолютно достоверно засвидетельствовать мое отцовство. Поэтому я выбрал иной путь — усыновления, поскольку у меня на этот счет нет никаких сомнений. Ты мой сын, моя плоть и кровь, и я буду совершенно счастлив, если ты дашь на это свое согласие.

Оскар ненадолго задумался, и наконец утвердительно кивнул.

Финкбайнер оживленно потер руки.

— Чудесно! Не желаете ли вы в процессе усыновления ходатайствовать об изменении фамилии на отцовскую или сохраните фамилию своей матери? Впрочем, вы можете ходатайствовать об этом и позже.

Оскар опять задумался.

— Если вы не возражаете, я пока хотел бы остаться Вегенером. Для одного дня и без того слишком много событий…

— Я совершенно не против, — заявил Гумбольдт. — Тереза могла бы гордиться тобой.

— Ну, что ж, — сказал Финкбайнер. — Следовательно — Вегенер. Теперь, будьте любезны, распишитесь вот здесь. — Он протянул через стол два листка с текстом и золотую самописку.

Оскар поднялся. Ноги казались ватными и не слушались. Ничего удивительного — ведь не каждый день обретаешь семью. Взяв ручку, он поставил под документами свое имя, а затем обернулся.

Гумбольдт тоже поднялся. На его лице появилось невероятно растроганное выражение.

— Идем, мой мальчик, — проговорил он. — Вернемся домой и отпразднуем это событие. Впрочем, дома тебя ждет еще один маленький сюрприз.

— Еще один? — Оскар даже зажмурился. — Не многовато ли на сегодня? Что за сюрприз?

— Если я скажу, никакого сюрприза не получится, верно? — Гумбольдт обхватил его за плечи, и оба направились к двери…

Вскоре их экипаж уже катил по направлению к Плетцензее.

Оба седока молчали. Оскару никак не удавалось собраться с мыслями, настолько потрясла его вся эта история. Он думал о матери, пытался припомнить, как она выглядела и какой была, но у него ничего не выходило. Когда она умерла, он был еще слишком мал. Возможно, когда они придут на ее могилу, в памяти всплывет хоть что-нибудь.

Мимо проплывали дома, скверы и парки. Голоса пешеходов и выкрики лоточников звучали, словно в гус­том тумане. И лишь когда колеса заскрипели по гравию аллей в лесу у берега Плетцензее, юноше удалось справиться с хаосом чувств и воспоминаний.

Знакомый дом возник внезапно — словно вынырнул из гущи деревьев, и вдруг показался Оскару каким-то другим. Словно с изменениями в его жизни изменился и весь окружающий мир.

— Мы прибыли, мой мальчик, — произнес Гумбольдт, когда карета свернула на подъездную аллею. — Ты держался с большим достоинством. Это заслуживает уважения.

— А теперь вы, наконец, скажете, что за сюрприз?

— Теперь уже недолго. Скоро ты все узнаешь сам.

Странно, подумал Оскар. После всего, что случилось, удивить его будет трудновато. Однако ему не пришлось долго ломать голову над этим — в дверях появились Элиза и Шарлотта, обе сияющие от радости.

— Ну что? Все в порядке?

— Все прошло великолепно, — торжественно объявил Гумбольдт. — Оскар исполнил мою просьбу и согласился быть усыновленным. Отныне перед лицом людей и закона он — мой сын.

— Это значит также, что ты теперь мой кузен, — проговорила Шарлотта, и несмотря на ее улыбку, в глазах девушки Оскару почудилась печаль. — Добро пожаловать в нашу семью. — Шарлотта с нежностью обняла его, и он осторожно ответил на это объятие.

Только сейчас ему внезапно пришло в голову, что принесло с собой это усыновление. В ее жилах течет та же кровь. На пути их стремления друг к другу встала непреодолимая преграда — ведь браки между двоюродными родственниками в этой стране запрещены. Следовательно, начать новую жизнь для него означало навсегда распрощаться с мечтой о Шарлотте.

Черт побери!

Когда девушка разомкнула объятья, Оскар заметил слезы в ее глазах. Она мужественно пыталась скрыть свое разочарование, но кто-кто, а уж он-то ее хорошо знал.

— Твой отец уже сообщил тебе о сюрпризе? — усмехнулась Шарлотта.

Оскар кивнул.

— Ну, тогда не стоит мучить тебя и дальше, — сказал Гумбольдт. — Гости уже прибыли?

— Полчаса назад, — ответила Элиза.

— Какие еще гости?

Ученый улыбнулся.

— До меня дошли слухи, что перед нашим отъездом в Грецию у тебя возникли небольшие неприятности. Или я ошибаюсь?

Оскар удивился. Откуда Гумбольдт мог знать об этом?

— Чепуха, — пробормотал он, — но…

— И тебя выручили несколько молодых людей, проявивших изрядное мужество, так?

— Да…

Гумбольдт рассмеялся.

— Ты, наверное, обратил внимание, что у нас хронически не хватает работников. Элизе приходится делать всю работу по дому, за исключением ухода за лошадьми и садом. Я принял решение нанять кое-кого, кто станет ей помогать. Уборка, стирка, стряпня, — в общем, повседневные хлопоты. А поскольку, как ты знаешь, я не слишком доверяю людям малознакомым, поэтому и решил одним выстрелом прикончить сразу двух зайцев. Вернее, четверых.

Ученый повернулся к двери. В полумраке холла Оскар заметил какие-то силуэты — пару высоких и пару пониже ростом. Один из них явно принадлежал молоденькой девушке.

У Оскара захватило дух.

— Да ведь это же…

— Именно. Перед тобой наши новые работники: Лена, Вилли, Мышонок и Берт. Беги, мой мальчик, поздоровайся с друзьями!

Четверо нерешительно шагнули к свету. Чувствовалось, что им пока еще неловко здесь, но в то же время все они улыбались до ушей.

Всего мгновение Оскар стоял, словно окаменев, но уже в следующую секунду бросился к друзьям.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg