Ольга Голотвина Хранитель Трилогия
Книга 1 Хранитель пограничной крепости
Посвящается Юле Холодковой, у которой Айрунги Журавлиный Крик обучался основам алхимии, а также моему сыну Андрею, который недолгое время был военным советником при дворе Нуртора Черной Скалы.
(290 год Железных Времен)
«Из всех преступлений, которые знает Великий Грайан, самыми мерзостными, тяжкими и непростительными закон называет государственную измену и самовольное причисление себя к Детям Клана. Преступник, чья вина доказана, должен быть либо заживо сварен в котле с кипящей водой, либо брошен в яму с голодными псами. Тело казненного не предается честному погребальному костру».
Кодекс законов Великого Грайана, свиток третий. Составил Санфир Ясная Память из Клана Лебедя, Ветвь Белого Пера. 11-й год от начала Железных Времен.1
Животные более чутки к опасности, чем люди. Человека может обмануть покой жаркого солнечного дня, полного запаха разогретой на солнце сосновой коры и хвои. Человека может заворожить ровное гудение ветра в вершинах сосен. Человеку может отвести глаза картина безобидного песчаного обрыва, изрытого небольшими пещерками и прошитого наверху корнями сосен.
Но зверя не проведешь. И пусть широкая полоса влажного песка призывно стелется к реке от подножия обрыва — на полосе этой, просто созданной для водопоя, нет ни одного отпечатка копыта, ни одного следа волчьей или рысьей лапы.
И не потому, что острый нюх лесных жителей уловил бы запах впитавшейся в песок крови. Жизнь леса полна мелких трагедий, все время кто-нибудь гибнет, чтобы жили другие. Нет, не поэтому разбежалось прочь зверье из приречной полосы. И не потому птицы не вплетают свои голоса в песню сосновых ветвей. И не потому смолкли, затаились кузнечики — хотя им-то, крохотным, чего бояться?
Лес замер, замкнулся, ощутив присутствие чего-то опасного и очень чужого, что по-хозяйски расположилось неподалеку от берега. Не просто смерть поджидала здесь добычу — смерть незнакомая, непонятная, появившаяся неизвестно откуда и от этого вдвойне страшная.
Над обрывом незримой волчицей уселась тревога, подняла к небу острую морду, надрывно завыла.
Но не всем людям дано слышать этот беззвучный вой. Поэтому двое из троих спутников, бредущих по песчаной полосе вдоль воды, испытывали лишь усталость и раздражение.
Но идущий впереди коренастый бородач со шрамом на лбу держался более настороженно, чем его спутники. Бородачу довелось крепко хлебнуть лесной жизни, жизни затравленного зверя, это сделало его более восприимчивым к неслышному голосу близкой беды. И теперь он хмуро озирался по сторонам, сам не понимая, что именно не дает ему покоя.
— Места тут… нехорошие… — осторожно сказал он наконец. — Недобрые места… Чего-то здесь не хватает…
— Здесь что-то лишнее, — уныло поправил его идущий следом парень с густыми каштановыми волосами. — Мы здесь лишние… Нет, правда, Коряга, чего мы здесь таскаемся, муравья в густой траве отлавливаем? Может, махнуть в Анмир, а? По кабакам пошляемся, послушаем, что там люди болтают… Вдруг да повезет — что-нибудь узнаем!
— Не лезь в шибко умные, Орешек! — прикрикнул на него бородач. — В Анмир Матерый тоже людей отправил, а наше дело — здешние места проверить. А места здесь скверные. Пусто, тревожно… белок — и тех нет.
— И хорошо, что нет, — вздохнул Орешек. — А то бы они передохли со смеху, на нас глядя. Топаем как дураки, сами не зная куда, отдохнуть и то не присядем.
— Ладно, привал, — неохотно кивнул бородач и уселся под песчаным обрывом. Орешек с наслаждением плюхнулся рядом.
Третий путник — темный, мрачный, жилистый — опустился на песок с видом человека, которому все равно, отдыхать или идти дальше. Он обхватил колени руками и устремил взгляд на противоположный берег, глубоко уйдя в какую-то безрадостную думу.
Орешек с ленивым интересом сощурил глаза на серую гладь воды.
— И с чего такую смирную реку назвали Бешеной?
— А ты бы на нее ниже по течению посмотрел, за Анмиром, — снисходительно объяснил Коряга. — Она от притоков силы набирается, а русло там узкое, каменное. Вот река и скачет…
— А что это мы все берегом да берегом плетемся? Может, эти душегубы где-нибудь в чаще лагерем стоят?
— Сразу видно, что ты в городе рос… В лесу любая тварь к воде тянется. Проверим для начала речные берега.
— Ясно… А что мы с ними делать будем, с душегубами, когда отыщем?
— Постараемся, чтобы они с нами ничего не сделали. Ты видел, во что они превращают трупы тех, кто к ним в руки попадает? Топорами, гады, работают! Правильно, что Матерый не хочет таких соседей под боком терпеть.
— Да откуда они взялись? Беглые рабы?
— Вряд ли, — низким, хриплым голосом вступил в разговор третий путник. Коряга и Орешек тут же замолчали и уважительно к нему обернулись. — Я видел тела жертв. Действовала не только невероятно сильная, но и очень умелая, точная рука. Рабу так не наловчиться, разве что лесорубу на лесосеке. Впрочем, тут есть загадки и посложнее…
Мрачный человек замолчал, внезапно утратив интерес к разговору. Его собеседники почтительно ожидали продолжения, затем самый молодой из них не выдержал:
— Какие загадки, Аунк?
Аунк, оторвавшись от своих мыслей, поднял на него ледяные серые глаза.
— Ну, например: зачем убийцам крошить тело человека, который убит с первого удара? А я ручаюсь, что с первого…
Ручательство было принято с полным доверием: Аунк знал о колющем и рубящем оружии решительно все и немножко сверх того.
— Это что же, — потрясенно спросил Коряга, — они так озверели, что рассудок потеряли и по мертвецу топорами молотили?
— Не похоже, — покачал головой Аунк. — Удары точные, расчетливые. Кто-то разделывал тело, как мясник — свиную тушу. — Аунк на миг замялся. — Да, мне показалось, что кто-то разрубал мясо для еды. Тем более что некоторых кусков не хватало.
Орешка замутило, а Коряга непонимающе спросил:
— Это зверь, что ли?
— Вот именно, медведь с топором! — насмешливо отозвался Аунк.
Никому другому Коряга не простил бы издевки. Но с Аунком опасался спорить даже Матерый, свирепый главарь разбойничьей шайки. Поэтому Коряга позволил себе лишь злой выпад, спрятанный под завесой почтительности:
— Ну, какое бы там ни было страшилище, тебе бояться нечего. Тебе ведь еще долго жить, аж два месяца, сам говорил…
— Семьдесят четыре дня, — невозмутимо поправил его Аунк.
— А тошно, небось, знать, когда помрешь! — с притворным сочувствием вздохнул Коряга, стараясь побольнее уколоть противника.
Но он имел дело с опытным фехтовальщиком. Аунк и бровью не повел.
— Нет, почему же? — спокойно отпарировал он. — По-моему, куда хуже не знать дня своей смерти. Бродишь себе по земле, посапываешь в две дырки… а может, тебе не суждено дожить до завтрашнего утра.
— Хватит рассиживаться! — обиделся Коряга. — А ну, вставайте оба, пошли дальше!
И поднялся первым, отряхивая с одежды песок.
Тут-то и оборвалась туго натянутая ниточка злого ожидания, тут-то и показала себя недобрая чужая сила, в страхе перед которой замер лес.
В одной из вырытых в обрыве пещерок коротко прошуршал песок, из отверстия прянуло что-то длинное, гибкое, упруго и резко взметнулось над жертвой, с тупым хряском обрушилось наискось вниз…
Тело Коряги беспомощно осело, заливая песок сильной струей крови. Отрубленная бородатая голова покатилась к воде Аунк и Орешек вскочили, выхватили мечи одинаковым движением — точным, быстрым, красивым. Два человека, такие разные, стали вдруг похожи: та же боевая стойка, тот же зоркий взгляд без тени страха…
Из пещерки высовывалась, как сначала показалось людям, змея с непропорционально большой головой. На голове серо тускнел острый гребень, который сбегал с затылка на лоб и выдавался вперед и вниз длинным клином. Вокруг гребня поблескивали маленькие глазки — издали было и не сосчитать, сколько их.
Чудище подалось вперед, и стало ясно, что это не змея, а тварь с невероятно длинной — локтя в три — и очень гибкой шеей. За шеей на свет показалось длинное членистое тело на четырех парах лап.
Гигантская грязно-бурая «гусеница» соскользнула вниз головой по склону на песок и застыла, не понимая, почему жертва не бросается наутек. Тварь любила догонять и бить в спину.
На этот раз никто не собирался доставлять ей такое удовольствие.
— Какой гребень-то острый! — хладнокровно сказал Аунк, словно разглядывая чудовище сквозь решетку клетки. — Вот это и есть топор, который мы искали.
— Вижу, — отозвался Орешек, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Поздравляю с находочкой, можешь взять ее себе. Там еще две выглядывают…
— Где?.. А, вижу! Молодец, ученик! И четвертая высовывается…
Сердито фыркнув, первая «гусеница» ринулась в бой. Остальные уже спешили ей на помощь.
— Та, что ближе, — моя! — бросил Аунк и встретил метнувшееся к нему лезвие гребня точным, аккуратным выпадом. Меч встретился с шеей, но не обрубил ее. Гибкая «змея» лишь прогнулась, крутанула головой, огибая клинок, и вновь взмыла для удара.
— На шее — прочная чешуя! — громко предупредил ученика Аунк. — Попробуй бить по глазам!
— А на лапах — когти! — крикнул в ответ Орешек, которого теснило к реке чудовище, шагавшее на трех парах лап и угрожающе поднявшее в воздух четвертую, переднюю, с широкими, как лопаты, ступнями.
Аунк уже рубился с тремя противниками одновременно. Это был красивый бой! Ловкое тренированное тело легко уклонялось от ударов смертоносных гребней, а стремительный клинок создал между своим хозяином и хищниками непробиваемую завесу.
Гребни-топоры мельтешили, мешая друг другу, и это подсказало бойцу дерзкую мысль. Улучив момент, когда чудовища сгрудились, стараясь добраться до человека, Аунк оттолкнулся от земли и кувырком перелетел через шею крайней твари. Такой прыжок привел бы в восторг любого бродячего циркача. Глухо фыркая, две «гусеницы» ринулись на врага прямо через тело своей третьей товарки, в спешке опрокинули, повалили ее. Аунк упал на землю, чтобы избежать рубящих ударов, перекатился вплотную к третьей твари, которая еще не успела подняться, и всадил клинок в ее светло-желтое тугое брюхо. Из раны выступила густая белая жидкость. Раненая «гусеница» издала резкое предсмертное шипение, которое привело в замешательство остальных хищников. Аунк, успевший вскочить на ноги, почувствовал, что враг дрогнул, и перешел в бешеную контратаку.
Тем временем Орешек не без успеха следовал совету учителя: ему удалось повредить «гусенице» три глаза.
Тварь злобно шипела, мотала длинной шеей, но не отступала. Однако молодой боец заметил, что удары врага становятся неточными, и рискнул на смелый маневр. Пригнувшись, Орешек скользнул вперед, прямо под угрожающе вскинутую пару лап. Вслед ему устремился гребень-топор, задел спину, разрезал куртку, но Орешек не получил ни царапины. Монстр тяжело рухнул на передние лапы, чтобы раздавить наглеца. Но Орешек и не собирался сидеть у врага под брюхом. Вывернувшись сбоку, он задом наперед вскочил на спину твари и беспорядочно, как попало, стал вонзать меч в упругую шкуру. Он колол и колол, не поняв даже, какой из ударов оказался смертельным для «гусеницы».
Поняв, что тратит время на мертвого противника, Орешек спрыгнул с обмякшей твари и ринулся на помощь Аунку, который выбивал грозную щелкающую мелодию на гребнях двух оставшихся в живых монстров.
Под удвоенным напором хищники отступили к песчаному берегу. Люди не стали их преследовать, пользуясь короткой передышкой. Но и чудовища не обратились в бегство — замерев, следили они за добычей.
— Может, в реку уйдем? — предложил Орешек, не сводя глаз с «гусениц». — Я умею плавать.
— А если они тоже умеют? В воде мечом не помашешь. Твоя гадина тебя как раз к реке и теснила…
Договорить Аунк не успел. Из пещерок в склоне вынырнули еще две твари и заспешили к полю боя. Они были гораздо мельче своих собратьев, с более короткой шеей и тупым коротким гребнем.
Люди вскинули мечи, ожидая атаки. Мелкие твари юрко заскользили вокруг, держась на безопасном расстоянии и наклонив к противнику головы с тупыми гребнями, которые, как теперь можно было разглядеть, были усеяны небольшими дырочками. Из этих дырочек ударили тонкие сильные струйки зеленой вонючей жидкости. Попадая на одежду и кожу, струйки застывали, превращаясь в нити очень прочной паутины.
Аунк и Орешек яростно сдирали с себя клочья паутины, рубили их мечами. Отвращение перешло в отчаяние, когда люди поняли, что освободиться не удастся. Шустрые мелкие «гусеницы» продолжали обстрел, снуя вокруг, и вскоре люди бессильно валялись на песке, надежно спутанные по рукам и ногам.
Приободрившиеся крупные твари вскинули свои «топоры» и не спеша, трусцой двинулись к беспомощной добыче.
— Что, учитель, — непослушными губами шепнул Орешек, — нас, похоже, сейчас жрать будут?
Аунк не ответил. Кажется, он даже не услышал вопроса. Лицо его посерело, глаза стали жесткими и сосредоточенными. Негромко, но четко произнес он короткую фразу на языке, которого Орешек ни разу не слышал.
И тут Орешку стало еще страшнее. Ни черточки не изменилось в лице учителя, но парень был готов поклясться, что рядом на песке лежит не Аунк, а кто-то другой, более опасный, чем приближающиеся твари.
Аунк резко напряг мышцы, разорвал зеленую паутину и вскочил на ноги. Нет, не вскочил — взлетел, еще в полете нанеся первый удар ближайшей «гусенице». Удар был так тяжел и ужасен, что перерубил прочную шею, но и сталь не выдержала — меч переломился. Не помедлив ни мгновения, Аунк отшвырнул обломок клинка, подхватил с песка голову «гусеницы» с острым гребнем и с этим «оружием» ринулся на второго врага.
Орешек забыл о стискивающих его тенетах — настолько невероятное и захватывающее зрелище мелькало перед ним. Именно мелькало — глаз с трудом успевал следить за стремительными движениями Аунка. Орешек понял лишь, что его учитель опрокинул «гусеницу», выдрав ей при этом лапу, перевернул чудовище на спину и острым краем гребня рассек живот. Бросив издыхающего врага, он накинулся на мелких тварей и буквально размазал, растер их по песку.
Это была не схватка, это было жестокое, беспощадное избиение, и все здесь было слишком, все чересчур: быстрота, с которой Аунк настиг жертву, мощь, с которой повалил он чудище, ярость, с которой расправлялся он с «гусеницами».
Боги положили предел человеческой силе и ловкости, но тот, кто называл себя Аунком, только что на глазах Орешка шагнул за этот предел!
Схватка закончилась молниеносно. Над Орешком склонилось неузнаваемое лицо — серое, измученное, покрытое бисеринками пота.
Человек, который только что ураганом смел стаю чудовищ, дрожащими руками поднял обломок меча и неуклюже стал резать им паутину. Не сразу удалось ему освободить руки Орешка.
— Дальше ты сам, — пробормотал Аунк и рухнул на песок.
Орешек отдирал со своего меча клочья паутины, опасливо посматривая на Аунка. На языке нетерпеливо приплясывало не меньше десятка вопросов, но парень усилием воли приказал себе заткнуться.
— Проверь пещеры! — донесся до него хриплый, затрудненный, но властный голос. Орешек негромко выругался и послушно полез по склону наверх.
Пещерки, хвала богам, оказались неглубокими, без разветвлений. Парень с отвращением обнаружил, что они были выстланы осколками крупных полупереваренных костей — возможно, и человеческих…
Спустившись к реке, он увидел, что Аунк спит. Лицо учителя было таким усталым и обескровленным, что Орешек не стал его будить и со вздохом поплелся собирать валежник, чтобы сложить погребальный костер для злосчастного Коряги.
Позже, когда был отдан печальный долг погибшему, учитель и ученик сидели у воды и спорили, взять ли с собой для доказательства голову одной из тварей или хватит гребня-топора.
А доказательство было необходимо — на слово им вряд ли кто-нибудь поверил бы (хотя, возможно, Аунка и не осмелились бы в глаза обвинить во лжи). Ведь существа, с которыми только что шел бой, не принадлежали к Миру Людей, а были чужаками, заявившимися из загадочного Подгорного Мира. Даже Подгорные Охотники — немногочисленные лихие парни, знающие дорогу в те опасные края, — не могли похвастаться, что им известны все обитающие там твари.
Аунк пытался запихать гребень-топор в свой дорожный мешок, когда Орешек набрался смелости заговорить о последних мгновениях боя.
Голос Аунка стал суровым:
— Я открыл тебе много тайн, но эту, самую опасную, хотел приберечь до последних дней моей жизни… ты знаешь, мне осталось жить семьдесят четыре дня.
Орешек искоса бросил взгляд на осунувшееся, землисто-серое лицо учителя. Тонкая кожа так обтянула острые скулы, что, казалось, вот-вот порвется.
— Но я знаю, что ты будешь мучиться неизвестностью, ты ведь любопытен, как сорока. Что ж, слушай: ты сам не знаешь, какое тайное умение носишь в себе…
Душа Орешка сладко заныла в предчувствии чего-то необычного, жутковатого, но невероятно притягательного.
— Человек — ленивое животное, — серьезно и строго продолжил Аунк. — Он понемногу пользуется тем, что дали ему боги. А я научу тебя сразу выплескивать то, что скрыто в тебе. Силу, ловкость, зоркость…
— Ты забыл про ум.
— Про твой-то ум не грех и забыть… Молчи и слушай. Прошлым летом я заставлял тебя подолгу смотреть на лезвие меча, сверкающее на солнце. Ты еще скулил: мол, голова кружится… Так вот: я вводил тебя в особое состояние между сном, бодрствованием и смертью… Молчи, я сказал! Ты этого не помнишь и помнить не можешь. В этом колдовском сне ты заучил одну фразу… нет, не ту, что сегодня услышал от меня. Этот набор слов у каждого свой, неповторимый. Вот эта фраза, прочти ее — только, во имя Хозяйки Зла, не вслух!
Взгляд юноши заскользил за тонкой палочкой, которая выводила на песке буквы.
— Аунк, но это же бред!
— Конечно, бред! Эту фразу ты никогда не скажешь случайно. И никто не произнесет ее при тебе. К тому же бессмыслица легче запоминается. — Аунк тщательно взрыхлил палочкой песок, уничтожая надпись. — Эти слова — ключ. Они откроют в твоей душе потайную дверку и выпустят наружу демона. Ты станешь смертью. Ненадолго, ведь боги дают такие подарки лишь на краткий срок. Но за это время ты успеешь выстелить землю вокруг себя трупами. Потом тебе будет очень плохо — за все приходится расплачиваться…
Голос Аунка зазвенел, как клинок в бою:
— Ученик, заклинаю тебя Последним Костром: произноси эти страшные слова лишь тогда, когда выхода нет и смерть вот-вот догонит и прыгнет на плечи… нет, когда она уже сидит на плечах! И никогда — слышишь, никогда! — не пользуйся этим даром в честном поединке, даже если враг явно сильнее, а на кон поставлена жизнь. Иначе я тебя из Бездны прокляну.
Помолчав, учитель взвесил на руке гребень-топор и уточнил:
— Ну… во всяком случае, если твоим противником будет человек.
2
За раскрытой настежь дверью враждебно дышала ледяная темнота.
Плечистый чернобородый человек, набычившись, глядел через порог во тьму. Он не верил своим глазам. Происходящее казалось тягостным и нелепым сном. Не такой встречи он вправе был ожидать!
Не поднялась в замке суматоха, не забегали слуги с факелами, не придержал стремя сам Хранитель замка, чтобы помочь сойти с седла дорогому гостю, окруженному свитой.
Нет, ворота распахнулись быстро, а узкий подъемный мостик был даже заранее опущен, как будто ночной приезд не был неожиданностью. Услужливые проворные тени приняли и увели лошадей — но тихо, без радостной суеты, словно в замок стягивались заговорщики, а не пожаловал Нуртор Черная Скала, король Силурана.
И эта башня с черным проемом распахнутой настежь двери!
И этот согнувшийся в поклоне седой слуга вместо Хранителя замка!
— Где Айрунги? — рявкнул король. — Почему не разбудили своего господина, ленивые твари? Почему не сказали ему, что прибыл государь?!
Казалось, даже голова вепря, вышитая на его камзоле, ощерилась грознее, чем обычно.
— Хозяин не спит, — очень почтительно, но без тени страха ответил слуга. — Почти каждую ночь у него бывают гости — и порой даже более могущественные, чем король… ужасные гости… — Голос слуги дрогнул. — Впрочем, мой господин готов к встрече с любым, кто прибудет в замок. Но если прибывший хочет, чтобы от его разговора с магом была польза, он должен сам войти к моему хозяину — и обязательно один!
Из-за спины опешившего короля возник статный белокурый человек в нарядном камзоле.
— Не слишком ли много чести для твоего хозяина? — насмешливо и гневно спросил он. — Ох, распустил колдун слуг, раз они в присутствии короля смеют так языком махать!
— Я говорю то, что мне приказано говорить, — спокойно поклонился старик. — И пусть государь не беспокоится о свите: о ней позаботятся…
Король хмуро и сосредоточенно размышлял, поглядывая на темный дверной проем. Створки дверей были похожи на челюсти капкана.
Белокурый спутник короля украдкой бросил на Нуртора удивленный взгляд. Зная нрав своего повелителя, он ожидал куда более бурного развития событий. Король давно уже должен был рассвирепеть и приказать, чтобы дерзкого колдуна вытащили за бороду во двор. Да и для языкастого слуги нашлось бы подходящее наказание.
А государь стоит и раздумывает — занятие не совсем привычное для любого из Вепрей, а уж для Нуртора и подавно…
— Ладно, — сказал вдруг король мирным голосом. — Попробую играть по правилам, которые предлагает этот маг. Но горе ему, если все окажется глупой комедией!
— Государь! — встревожился белокурый щеголь. — Ты не можешь пойти один в это проклятое логово!..
— Это не логово, Аудан, — отозвался король чуть потеплевшим голосом. — Это замок, где мы с тобой частенько бывали в юности.
— Тогда он был в руках благородного, честного и надежного Хранителя! — вздохнул Аудан. — Человека, смерть которого была для меня таким же горем, как и для моего государя! И мне больно думать, что в замок этот вполз подозрительный и опасный колдун, который явился неизвестно откуда и заморочил всех при дворе своим длинным грайанским языком… ничего, кстати, еще не сделав. И теперь это — логово!
— Выходит, я по глупости позволяю разным проходимцам селиться в замках, принадлежащих короне? — рявкнул, багровея, Нуртор. — Здесь кто-то смеет поучать короля?! Не забывайся, Аудан! Ты, конечно, Правая Рука, но запомни: чтобы указывать мне, сначала тебе придется спихнуть меня с трона и плюхнуть на этот трон свою собственную задницу!
Белокурый придворный склонил голову в знак покорности, но вообще-то принял выволочку невозмутимо: ему было не привыкать. Тяжелый нрав Нуртора Черной Скалы вошел в поговорку. И лишь один человек в Силуране мог сохранять хладнокровие рядом с разгневанным государем. Более того, Аудан Гибкий Лук из Рода Риавар был единственным, кто осмеливался высказывать свое мнение и даже спорить с королем, упрямым и своенравным, как и любой Сын Клана Вепря. Воспитанный вместе с Нуртором, игравший и дравшийся с ним в детстве, Аудан мог бы, пожалуй, считаться даже другом короля, если допустить, что Нуртор вообще мог бы быть кому-нибудь другом…
Выждав, когда утихнет гневный рев, Аудан спросил вкрадчиво:
— Могу ли я хотя бы нести факел, чтобы осветить дорогу моему повелителю?
— Путь государю, — почтительно вмешался слуга, — озарит иной свет. Не жалкий факел в человеческих руках… пусть даже в руках столь достойных, — поспешил он поклониться возмущенному Аудану, — а огни, что загораются лишь для тех, кто не таит в душе страха… а отвага Вепрей известна всем!
Это были именно те слова, которые могли подтолкнуть колеблющегося короля.
— Ждите меня здесь! — властно бросил он и перешагнул черный порог.
И тут же по обе стороны длинного коридора сами собой вспыхнули свечи в высоких бронзовых шандалах.
За спиной раздались изумленные и испуганные голоса. Свита тревожилась за государя, но никто, даже Аудан, не рискнул нарушить прямой приказ Вепря. Это означало бы подписать самому себе смертный приговор.
На миг король остановился, свирепо засопел — и решительно двинулся по коридору.
* * *
С раздражением и недоверием оглядел Нуртор сводчатый зал, освещенный лишь пламенем большого очага. По стенам, задрапированным тяжелыми тканями, ползали бесформенные тени. Кое-где из драпировок, как из засады, выглядывали полки, с которых на короля пялились траченные молью звериные чучела. На широком столе тихо светились странной формы стеклянные сосуды и тускло поблескивали непонятные железяки, похожие на орудия пыток.
Мертвые черные светильники, на цепочках спускавшиеся с потолка, походили на злобных птиц, парящих в полумраке. Нуртору хотелось взмахом руки отогнать их прочь.
Король помнил этот зал иным. Помнил веселую пляску факельных огней, стол, уставленный яствами, суетящихся слуг; помнил ленивых и ласковых собак, развалившихся под ногами гостей; голоса бродячих певцов, тонущие в хохоте и криках пирующих.
Хорошо было здесь при жизни прежнего Хранителя замка. Весело, тепло… да, именно тепло! Не пробирал вошедшего ледяной холод вдоль позвоночника, не глядели недобро узкие окна, как враждебно сощуренные глаза… огонь в очаге не напоминал о погребальном костре… не заползал во все углы странный, едкий, ни на что не похожий запах, мерзость какая-то…
Единственное, что осталось в зале от прежнего убранства, — это пышные драпировки по стенам. Но сейчас даже эти тряпки топорщились такими безобразными складками, что наводили на мысли о скрывающихся за ними убийцах и тайных соглядатаях.
Виновником перемен был высокий старик в темном балахоне, что стоял сейчас у очага спиной к королю и грел руки над пламенем, точно был один в комнате и вообще на свете. Седые волосы, прядями рассыпавшиеся по плечам, казались розовато-серыми в отблесках огня.
В глазах Нуртора этот старец был столь же мирным, благостным и добродушным, как клубок змей на солнцепеке.
Досада короля росла, сменяясь гневом. Как смеет этот человек — будь он хоть трижды чародей — так бесцеремонно держаться в присутствии государя Силурана, потомка Первого Вепря?
Еще немного — и ярость Нуртора прорвала бы плотину благоразумия. Но тут старик, словно прочитав его мысли, обернулся.
— Приветствую моего повелителя! — сказал Айрунги Журавлиный Крик радушно, хотя и без тени подобострастия. — Я рад видеть государя под этой убогой кровлей.
Короля передернуло. «Убогая кровля», надо же сказать такое! Силуран позволил этому старикашке поселиться в замке, от которого не отказался бы Мудрейший любого Клана… Впрочем, колдун, кажется, стоил того, что на него затрачено. Надо быть с ним поприветливее…
Правитель Силурана ненавидел сдерживать свои чувства. Это причиняло ему почти физическую боль. Король стиснул зубы, словно стараясь прикусить рвущуюся наружу злобу, и приблизился к очагу, в котором ровным пламенем горели куски каменного угля. Чародей не сводил с Нуртора цепких, колючих глаз, в которых извивались отблески огня.
— И пусть мне не говорят, — продолжал Айрунги бархатным голосом, — что государь прибыл ко мне за приворотным зельем. Такому мужчине не отказала бы ни одна красавица, даже если бы на его камзоле не была вышита морда вепря!
— Довольно, почтенный Айрунги! — прервал король эту дерзкую болтовню. — Никто не считает тебя деревенским знахарем, торгующим приворотными зельями. А зачем я сюда прибыл… Ты же мудрец, сам догадайся!
— Государь, мы не дети, чтобы играть в «угадки». Я спрошу огонь, он ответит…
Чародей железной лопаточкой осторожно поправил угли, чтобы пламя сделалось еще ровнее, и устремил в очаг пристальный взгляд, точно пытался разобрать полустертые знаки на старом пергаменте.
— Грайан… — произнес он медленно, пробуя это слово на вкус, как драгоценное вино. — Грайан… твои мысли там, государь, на родине твоих предков.
— Это и белке в лесу понятно! — желчно отозвался король. — Перебери все Ветви Изгнания и найди мне такого недоумка, которому не снился бы Великий Грайан!
Внезапно в глазах короля, как тень рыбы в глубине реки, мелькнуло недоверие, голос чуть дрогнул:
— Но к чему говорить о глупых снах и бесполезных мечтах? Скоро будет три столетия, как наши предки были изгнаны за северную границу Грайана. Пора бы признать Силуран своим единственным домом — особенно мне, правителю этой страны. Боги ясно выразили свою волю, как же могут люди противиться ей?
Колдун протестующе вскинул желтую, словно пергаментную руку со следами старых ожогов:
— Это не твои речи, Вепрь! Пусть трусы и лентяи говорят о нерушимой воле богов, а великому государю такие слова не к лицу! Любой жрец подтвердит: Безымянные всегда на стороне героя, который прокладывает свой путь сквозь бури, вражьи клинки и сети подлых интриг!
— Ты говоришь об одиночках, старик. Мне же приходится думать о благе государства…
Нуртор и сам почувствовал фальшивую нотку в своих словах. Он гневно вгляделся в лицо Айрунги — не мелькнет ли в темных глазах насмешка?
Колдун твердо выдержал взор Вепря — взор, заставлявший бледнеть самых отважных воинов из королевской свиты.
— Достойные слова, господин мой! Вот и подумай о благе государства, сейчас самое время! И, во имя Безликих, сделай хоть что-нибудь!
— Да как ты смеешь!.. — рявкнул было король, но его остановил удивленный взгляд Айрунги. Не испуганный, а именно удивленный. Взяв себя в руки, Нуртор продолжил тоном ниже: — Ты дерзок, старик. Не забывай, что говоришь со своим повелителем — и с Сыном Клана Вепря!
— Государь, — ответил колдун с нотками разочарования в голосе, — ты захлопываешь дверь перед моей неучтивостью, но оставь хоть щелку для моего искреннего желания помочь, для моих редких познаний, для моего опыта… — Айрунги огорченно повел узким плечом. — Впрочем, ты — король. Как прикажешь… Так тебе нужна лесть? Ты ради этого скакал в такую даль? Во дворце, видно, этого добра мало…
Нуртор почему-то почувствовал себя виноватым и из-за этого заговорил еще более раздраженным тоном:
— Что мне нужно? Мне нужно, чтобы ты вспомнил, за что Силуран платит тебе деньги. И немалые, кстати, деньги! И мне совершенно ни к чему твои кивки в сторону южной границы. Могу напомнить: во время последней войны с Грайаном, — Нуртор сглотнул ругательство, как застрявший в горле комок, — по загривку получил совсем не Грайан! Мы отдали Черную Пустошь, уступили земли вдоль реки Дикой… ладно, не жаль, земли заброшенные, люди на них почти не селятся. Война там крепко поработала, нечисть разная гуляет… А вот Яргимир, Богатый Город! Он же преспокойно перешел на сторону врага, сам открыл ворота, признал Бранлара своим королем! Яргимир, украшение моей короны! Это ли не удар?
— Удар! — серьезно и сочувственно откликнулся старец. — Но если у крестьянина град выбивает всходы — разве закатывает он глаза к небесам и произносит речи о воле Безымянных? Нет, он тяжело вздыхает и готовится к следующему посеву. Так может ли потомок Первого Вепря быть менее мудрым и стойким, чем жалкий землепашец?
— Ну, если это и есть советы, за которые я так щедро плачу…
— Мудрость не может оплачиваться слишком щедро. Но мой государь хотел говорить не об этом, верно?
— Не нужно быть колдуном, чтобы догадаться… Я приехал из-за Морских Кланов. Они вконец обнаглели — не пропускают к нам торговые суда. И я уверен, что за пиратскими рейдами, которые лишили меня четырех прекрасных кораблей, скрываются все те же хищные твари — Спрут, Акула и Альбатрос!
— «Соленая пена», «Бурун», «Крик чайки», «Летящий», — тихо и серьезно произнес седой чародей, вновь устремив взор в огонь. И при каждом слове в груди Нуртора тупо колыхалась боль утраты.
— Ты неплохо осведомлен, почтенный Айрунги, — недобро прервал он старца. — Вижу, у тебя есть уши при дворе.
— К чему мне платить шпионам? — кротко отозвался бархатный голос. — Огонь — это книга, хранящая множество тайн, дивных и страшных. Тайны эти открываются бесплатно, сумей лишь прочесть. Ибо сказано мудрыми: «Для тех, кто хочет видеть, боги создали свет, для тех же, кто не хочет, — мрак…» Вглядись в пламя, государь, в самую глубину его, в самую душу…
Король отшатнулся, словно огненные языки выплеснулись из очага ему в лицо.
— В самую душу? Что… что ты знаешь о Душе Пламени, старик?!
Лицо Айрунги мгновенно стало замкнутым, отстраненным.
— Государь, мы должны довольствоваться тем, что открывают нам Безымянные… или та, что имеет слишком много имен, ни одно из которых я не хочу называть. Оставь богам их тайны, не пытайся узнать больше того, что начертано пред тобой пылающими буквами… — Внезапно голос колдуна стал резким и повелительным: — Да взгляни же!
Властным движением Айрунги простер руки над очагом. В пламени зазмеилась длинная фиолетовая полоса.
— Море, — выдохнул старик. Нуртору почудилось, будто в зале повеяло соленым ветром. А чародей повторил плавно и протяжно: — Мо-оре!.. Не вижу эскадр моего короля, громящих корабли Морских Кланов. Не вижу крови его врагов на волнах. Не вижу, как ликуют, встречая победителей, толпы на пристанях силуранских портов…
Рядом с фиолетовой полосой заплясала еще одна, такого же цвета, но шире, ярче.
— Нет! — сурово изрек колдун. — Не будет Силурану успеха на море!
— Да ну? — с хмурой издевкой бросил Вепрь. — Вот удивил! Да ты шутник, почтенный Айрунги! «Эскадры, громящие врага»… да их просто нет! А «ликующие портовые города»… после предательства Яргимира их всего два осталось! А Грайан как раз на море особенно силен. Как ни сопротивлялись Проклятые острова, а он в прошлом году их… того… принял в отеческие объятия.
Помолчав, король добавил мрачно:
— Может, это и наша судьба? Может, Силуран когда-нибудь станет провинцией Великого Грайана? Да не допустят боги, чтобы я до этого дожил!
— Ну, почему же? — усмехнулся Айрунги. — Конечно, я мог бы согласиться с тобой, государь, и напророчить Силурану ужасную участь. И ты ушел бы отсюда, преисполненный уважения к моей мудрости и прозорливости. Таковы люди: они охотнее верят мрачным предсказаниям, чем светлым… и лишь Безымянные знают, почему это так. Но я скажу тебе правду: Силуран достаточно силен для великих свершений под рукой умного и решительного правителя. И пламя… — Айрунги вгляделся в очаг и уверенно закончил: — Пламя сулит тебе надежду! Твои предки, государь, ушли из Грайана изгнанниками, а ты вернешься туда победителем!
В дымоходе коротко и зло провыл ветер.
С возрастающим страхом глядел Нуртор, как в огненной стене заметались вовсе уж невиданные языки — зеленые! От очага плыла жара, обнимала, обволакивала, кружила голову крепче наррабанского вина. Мерзкий запах усилился, стал почти невыносимым. Почудилось, что кто-то подкрадывается сзади на мягких лапах. Не выдержав, король обернулся. Звериные чучела мрачно глядели на него стеклянными глазами.
— В огонь! — настойчиво повторил колдун. — В огонь смотри! Увидишь ступени, что ведут к высокому престолу Грайана!
— Я завоюю Грайан? — хрипло переспросил Нуртор, вцепившись короткими толстыми пальцами в свою черную бороду. — Завоюю… но что же… но как же… Что я должен сделать, с чего начать?
— Начать, начать… — рассеянно пропел Айрунги, нависнув над очагом и не отводя глаз от разноцветного пламени. — Когда закончишь — узнаешь, с чего надо было начать… О, вот оно! Вот первая ступень твоей великой лестницы! Смотри, государь! Смотри! Неужели не видишь стен и башен Ваасмира? Вглядись же! Вот Клыкастая башня, которую повелел воздвигнуть твой предок, Первый Вепрь!
До боли, до рези в глазах таращился Нуртор на немыслимое пламя, на извивающиеся цветные полосы. В голосе чародея звенела такая убежденность, что королю и в самом деле померещилась на миг приземистая башня с двумя вытянутыми каменными «клыками», прикрывающими подъемный мост. Мелькнула — и пропала.
— Ваасмир? Широкий Город? — растерянно бормотал Нуртор. Перед глазами плыли яркие пятна, нарастал гул в ушах, страх стискивал горло, мешая дышать.
Но вместе со страхом, как всегда, пришел гнев.
Король пошире расставил свои толстые, крепкие ноги, с усилием поднял отяжелевшую голову.
— Та спятил, старик! Вспомни, кому ты осмелился морочить голову!.. Там же… это… от ближайшей пристани… посчитай, сколько там дней пути!
— Кто говорит о пристанях! — Айрунги не отворачивался от огня; его худое лицо еще больше заострилось и стало хищным, как у щуки. — Я же сказал — забудь о море! Удача ждет тебя не там!
— А где? Может, я должен тащить армию напрямик, через Лунные горы? Там всего три перевала, каждый наглухо заперт крепостью — этого твой огонь не показывает? Сам понимаю. Ваасмир — богатый торговый город… но сколько воинов я положу на перевалах? Или ты своими чарами перебросишь армию к Ваасмиру? Через горы, а? С обозами и осадными орудиями? Такого и Двенадцать Великих не сумели бы! Ну, что ты можешь предложить, кроме пустой болтовни?
Кроваво-красный язык пламени вырвался из камина, змеей взметнулся у лица короля. Поперхнувшись, Нуртор замолчал.
— Я могу дать тебе союзников, — негромко, почти равнодушно бросил колдун.
Было в этих простых словах нечто такое, что заставило короля содрогнуться. Чтобы скрыть испуг, он отрывисто хохотнул:
— Союзников?! Во имя всех ликов Хозяйки Зла, каких еще союзников?
И тут случилось страшное. В ответ на слова короля пламя взметнулось ввысь, разлетелось клочьями, словно его размела невидимая рука… и опало, погасло. Только недобро тлели раскаленные угли.
— Спасайся! — взвыл Айрунги, без всяких церемоний ухватив короля за рукав. — Прочь отсюда! Скорее!
Он почти выволок своего гостя за дверь. Нуртор не сопротивлялся, он даже не заметил непочтительности колдуна.
Оба оказались в длинном коридоре, вдоль которого выстроился ряд высоких шандалов. Свечи все еще горели.
Айрунги захлопнул дверь и привалился к ней спиной.
— Ох, государь! Я знаю, ты не ведаешь страха… а все же не стоило там поминать Тысячеликую!
Вепрь отер лицо рукавом, шумно и тяжело продышался, пока не унялось стучащее о ребра сердце. С отвращением отбросил мысль о пережитом ужасе — и тут же вернулся к главному:
— Ты хотел что-то сказать о союзниках!
— Я хотел? — вскинул и без того высокую бровь Айрунги. — Это ты изъявляешь такое желание, государь… О, свечка погасла!
Чародей достал из шандала огарок.
— Начал — так говори! — набычился король. — Что за союзники? Предатели у трона Джангилара? Или ты уговоришь Ксуранг заключить со мной союз?
— Спросим у огня, — с еле заметной иронией ответил колдун и сунул в руки Нуртору свечной огарок, который не успел зажечь.
Нуртор в недоумении взглянул на синевато-белый, конусообразной формы кусок воска, обезображенный наплывами. Хотел было рявкнуть на обнаглевшего старикашку, но вдруг замер, всмотрелся внимательнее…
Потеки расплавленного воска превратили свечу в подобие человеческой фигурки с крохотной головой, покатыми плечами и непомерно длинными руками.
— Это же… это… — выдохнул, не веря своим глазам, король. Он швырнул свечу на пол и брезгливо вытер руки о камзол. — Да как ты посмел предложить мне… Неужели ты решил…
— Нет, государь, — холодно отозвался чародей. — Это ты решил.
Король вцепился в плечо Айрунги, отбросил колдуна к стене. Гнев Нуртора рвался наружу, как кабан, проламывающийся сквозь речные камыши.
— Чтоб я связался с нечистью? С Подгорными Людоедами?.. Конечно, ты можешь так думать, раз я спутался с тобой! Ведь знаю же я, что истинной, чистой магией владеют лишь избранные потомки Двенадцати Великих! А прочие… — Нуртор задохнулся и шепотом закончил: — Сила их — от Хозяйки Зла!
Айрунги невозмутимо глядел королю в глаза. Ничего не подтверждал. Ничего не отрицал. Просто молчал.
Нуртор ослабил хватку. Во взгляде его — небывалое дело! — мелькнуло что-то вроде мольбы.
— Старик, ты всегда называешь лишь свое имя. А я никогда не спрашивал о твоем происхождении… даже когда сделал тебя Хранителем этого замка… Знаешь — почему?
— Знаю, государь. — Айрунги не отводил твердого взгляда от раскрасневшегося лица короля. — Это позволяло тебе надеяться, что я — один из высокородных, но по какой-то причине не ношу на одежде знаки Клана.
— Верно! Но сейчас я хочу знать правду. Отвечай: откуда ты? Из Рода? Из Семейства? Или… или все же из Клана?
— Может — из Рода, — спокойно отозвался чародей. — Может — из Семейства. А может, просто раскрылась скала — и я вышел из нее…
— Просто раскрылась… Тьфу! — Нуртор потерял дар речи от подобной наглости.
— Государь, к чему тебе гадать об истоках моей силы? Главное — ты можешь использовать ее, как тебе заблагорассудится. Когда путник находит на дороге золотую монету, он не раздумывает о том, кто обронил ее — разбойник или праведник. Просто тратит золото, вот и все…
Мощным усилием воли Нуртор заставил себя успокоиться.
— Это… это слишком серьезно. Я должен все обдумать. Позже извещу тебя о своем решении.
— Как будет угодно моему повелителю, — согнулся чародей в низком поклоне.
3
Стоя меж зубцами стены, Айрунги смотрел, как удаляются король и его свита, как рвет кавалькада факелами ночной мрак. Лес притих, остро благоухали ночные травы, вдали лениво прокатился гром: к замку подступала гроза.
Айрунги усмехнулся с недобрым торжеством: даже близкая непогода не смогла задержать короля в обители черного колдовства!
Неслышно подошел старый раб с плащом в руках. Айрунги молча отстранил плащ и стал медленно спускаться, не слушая бормотания слуги о горячем ужине и теплой постели.
Хранитель замка возвращался в сводчатый зал. Если бы король мог увидеть его сейчас, он заметил бы происшедшую в чародее перемену. Сутулая спина распрямилась, походка, оставшись неспешной, стала легче и увереннее. Айрунги выглядел куда моложе, чем ползвона назад.
Чтобы сократить путь, он пошел по открытой галерее вдоль стены. Меж столбами, поддерживающими деревянную кровлю галереи, протянулись ажурные решетки. Лунный свет, пробиваясь сквозь пелену туч, свивал металлическое кружево в легкую изящную паутину. Но Айрунги знал, что красоту решеток в полной мере оценить можно было лишь днем, когда железные полосы сплетались в необычные рисунки. Взгляд выхватывал из хаоса изогнутых линий то лисью морду, то голову лося с широкими рогами, то коршуна, снижающегося над зайцем. В каждой решетке было «спрятано» несколько картинок, которые глаз воспринимал отдельно. Айрунги давно разобрался в сути фокуса. Плоские железные ленты соединялись друг с другом под разными углами. Человек, проходя по галерее, видел одну картинку, через несколько шагов — другую, третью… Это было чудо, которое могли сотворить лишь ремесленники Джангаша — столицы Силурана. И лишь очень богатые люди могли украсить этим чудом свой дом.
Еще недавно Айрунги, проходя галереей, испытывал прилив восторга. Все, что говорило о власти и богатстве, тешило его гордость победителя, захватчика: ведь ему, человеку низкого происхождения, все в этой жизни приходилось брать с боя — только не оружием, а хитростью. Замок был самым крупным куском, какой ему пока довелось откусить.
Увы, подобные чувства волновали его недолго. Уж таким уродился Айрунги: полученное быстро теряло для него цену. Его интересовало лишь то, до чего он еще не дотянулся…
От сосредоточенных раздумий Хранитель замка отвлекся лишь на миг — когда услышал возню и писк в темном углу. Он подумал, что завтра надо приготовить яд для грызунов, и легкая улыбка скользнула по его губам. Радость, осветившая лицо, не имела никакого отношения к травле крыс. Просто Айрунги любил возиться с разными порошками и жидкостями — смешивать, растирать, сжигать, растворять, улавливать газ в стеклянные сосуды…
Она была опасна, эта дивная игра, лучшая из игр, придуманных людьми назло богам. Айрунги расплачивался за нее пятнами ожогов на коже, расплачивался сильнейшими отравлениями, которые чуть не унесли его в Бездну, расплачивался болью в легких, опаленных каким-то газом, которому он даже не дал названия, потому что так и не сумел получить вторично.
Но игра стоила того! Стоила риска, сил, времени, здоровья! Она давала Айрунги возможность хотя бы по крохам утолить неуёмное любопытство, отчаянное желание сунуть свой острый нос во все секреты Безликих. Почему они устроили мир именно так, а не иначе? И как, собственно, они его устроили? А главное (это уже шепотом, про себя, меж двумя ударами сердца) — можно ли этот мир изменить?
Получая из одних веществ другие, Айрунги чувствовал себя всесильным творцом… чувствовал себя магом — хотя бы на этот краткий срок!..
Войдя через маленькую дверцу в коридор, где недавно он поставил короля перед ужасным выбором, Айрунги замедлил шаг, задувая свечи и вспоминая все подробности удачного вечера. Пожалуй, он немного затянул время, когда не сразу приветствовал короля. Он мог разъярить Вепря… впрочем, ничего: полезно дать почувствовать свою силу и независимость.
Но все же две ошибки он допустил. И главная из них — глупая оговорка, случайное упоминание о душе Пламени. Нуртор этого не забудет.
А может быть, это даже к лучшему? Не воспользоваться ли фразой, случайно слетевшей с языка? Рискнуть… внушить королю, что он, Айрунги, знает не меньше, чем великий Шадридаг Небесный Путь, равных которому среди потомков Двенадцати Магов не было и нет?..
Ни в коем случае! Это слишком опасно! Нуртор станет требовать от него великих магических свершений…
Глупо, между прочим! Если бы Айрунги подчинил себе Душу Пламени, он бы не торчал в захолустном замке, а восседал на троне Силурана — для начала. А Нуртора Черную Скалу назначил бы сотником дворцовой гвардии — самое подходящее место для храброго идиота…
Сводчатый зал встретил своего господина душной тишиной и полумраком. В очаге тлели угли. Айрунги разбросал их ударами лопатки. Открылся узкогорлый железный сосуд, потемневший от огня. Айрунги нагнулся, рассматривая следы медного припоя на горлышке.
Вот она, вторая серьезная промашка! Вот где могли провалиться в Бездну все планы! Медь расплавилась медленнее, чем он ожидал. Газ, рожденный из смеси мела с уксусом, не сразу смог сорвать крышку и погасить огонь. Пришлось тянуть время, незаметно сыпать в очаг соль, поташ, гашеную известь и прочие вещества, меняющие цвет пламени… Зато как повезло, что король помянул Хозяйку Зла именно в тот момент, когда крышка сорвалась! И со свечой получилось отлично — не зря Айрунги все утро возился с огарком, поливал со всех сторон воском, чтобы достичь нужного впечатления.
Смешно! Потомок Первого Вепря, в чьих жилах течет кровь великих магов, дрожит от страха при виде грошового фокуса!
Усмешка мелькнула на тонких губах Айрунги — и умерла. С коротким стоном отчаяния он швырнул железную лопатку прямо в очаг, на угли.
Король прав! Магией владеют лишь потомки Двенадцати, да и то немногие!
Когда-то Айрунги с жадной надеждой собирал по крупицам все, что можно было узнать о загадочных и страшных Ночных Магах. Откуда их сила, от Хозяйки Зла? Да он, не раздумывая, заключил бы договор с Серой Старухой, посулил бы ей любую вещь… пусть бы душа его дотла сгорела в Бездне и никогда больше не возродилась в человеческом теле…
Увы, таинственные Ночные Маги, как правило, оказывались незаконными отпрысками кого-нибудь из высокородных. Значит, им тоже давала волшебную силу кровь Двенадцати…
От недавнего довольства собой не осталось и следа. Во рту появился мерзкий привкус — вроде полыни или желчи. Как знал он этот вкус позора, вкус унижения! Шарлатан! Можно умело морочить простаков, можно добиться славы, богатства… но как заставить самого себя забыть про детство в повозке бродячих циркачей?
Был балаганным шутом, шутом и остался! Только рискует головой… Самому противно, к каким жалким трюкам приходится прибегать! Даже волосы обесцвечивает, чтобы выглядеть седым старцем — для солидности… А ведь ему лишь тридцать два года!
Если он сделает неверный шаг и сорвется со своего каната, с каким презрением отшатнутся от него люди! «Проходимец, потянувшийся за золотом и властью!» — вот что скажут о нем. Ну да, золото, ну конечно, власть, кто же от этого откажется? Но как выскажешь им всем главное, то, что пронзительно, мучительно поет в душе, не дает забыться в уюте и довольстве…
Зависть! Проклятая зависть! И к кому — страшно вымолвить…
Протянув руку, Айрунги пошарил на полке с рукописями. За стопкой фолиантов, переплетенных в кожу и дерево, притаился свернутый в трубку лист плотной серой бумаги. В темноте, которую лишь слегка рассеивали тлеющие угли, нельзя было прочесть ни буквы, но Айрунги и без того помнил каждую из них. Крупные, аккуратно выведенные знаки для тех, кто учится читать. Много таких листов продается по дешевке на ярмарках — отрывки из летописи, составленной великим историком и законоведом по имени Санфир Ясная Память из Клана Лебедя.
Сколько раз приходилось Айрунги срываться с места, бежать, бросив все имущество, в том числе и бесценные древние манускрипты. А с этим грошовым свитком не расставался в самых опасных передрягах.
Первое, что он прочел в своей жизни. Чудесная история, ударившая в сердце, навсегда покорившая мысли, воспламенившая воображение.
И сейчас, бережно поглаживая кончиками пальцев шероховатую бумагу, Айрунги повторял наизусть слова древней легенды. Перед глазами его оживала страна, которая не была еще Великим Грайаном, вообще не была страной — так, каша из мелких владений, где каждый глава Рода считал себя правителем, где не прекращались междоусобные войны, где бойцы не знали, кого они убивают и за что погибают. Пылали деревни, мычали угоняемые стада, стонали в огне поля, с которых некому было снять урожай. Люди уходили в леса и жили там, как дикие звери.
И брели по горному ущелью, спасаясь от погони, те, кому Айрунги завидовал до пожара в сердце: двенадцать оборванных, измученных, голодных воинов из разбитого отряда.
Айрунги самозабвенно шептал:
«Край, что зовется сейчас Лунными горами, укрыл беглецов. И нашли они среди скал источник, что цветом воды и запахом не походил на прочие источники. Сказал один из воинов: „Нельзя пить эту воду, это грозит нам смертью“. Но другой ответил: „Все грозит нам смертью, и замучила нас жажда“. И пили они воду, все двенадцать, и объял их сон, и дважды восходила над ними луна, и дважды — солнце, а они все спали и не было на земле сна, подобного этому, и не будет впредь без воли Безымянных богов.
И видел первый из воинов, что стал он могучим драконом. Крылья его подобны были грозовым тучам, и мог он, пав с небес на лесную поляну, подхватить и разорвать лося.
Второй во сне был лебедем и навсегда запомнил красоту своего отражения в осенней воде, темной и неподвижной, усеянной звездами золотых листьев.
Третий рыскал под луной в волчьем обличье, и откликалась стая на зов его.
Четвертый могучим вепрем ломился сквозь чащу, и все живое уступало ему дорогу.
Пятый желтоглазой рысью, беспощадной тенью охотился в листве деревьев, и точен был его прыжок, и неумолимы были когти.
Рев шестого заставлял лесные дебри содрогаться, ибо был он медведем, и сила бугрилась мышцами под шкурой его.
Когда в третий раз встало над ущельем солнце, проснулись все двенадцать и заговорили о снах своих. Тот, кто был драконом, хотел рассказать о полете, но перебили его те, кто был соколом, орлом, альбатросом и вороном, ибо помнили и они, что такое ветер под крылом и земля далеко внизу.
Говорили все, кроме двоих, глядевших друг на друга так, словно они впервые встретились.
Наконец молвил один из них: „Я узнал тебя! Ты был спрутом, большим, как корабль! Своими щупальцами ты раздавил в щепки рыбачью лодку!“
И услышал он в ответ: „И я узнал тебя! Огромной акулой кружил ты вокруг той лодки, вокруг рыбаков, что цеплялись за обломки!“
„Тише!“ — заглушил всех окрик Медведя. И вслушались они, и познали голос гор, голос камней. И поняли, что оставаться у источника нельзя, ибо должны рухнуть утесы и сомкнуться ущелье…»
Айрунги тщательно скатал свиток. Он не мог заставить себя читать дальше. Это было слишком больно.
Ну почему, почему эти двенадцать битых вояк получили от богов такой немыслимый подарок? Чем они это заслужили? Выпили воды из горного родника, который потом завалило землетрясением? Узнать бы, где находился этот источник! Он, Айрунги, голыми руками расшвырял бы камни, насквозь процарапал бы скалы!..
Что они умели, эти Двенадцать, отринувшие свои прежние имена и принявшие новые? Они могли летать, могли менять свой облик, становиться невидимыми, могли грозным гласом обращать в панический ужас войска… могли заставить своих смертельных врагов покорно повиноваться своим приказам… взглядом возжигали огонь, умели создавать волшебные предметы, переливая в них свою силу… Даже Санфир, при всей его дотошности и научной добросовестности, пишет: «И не перечислить всего, чем одарили их Безликие». Хотя мог бы, конечно, расстараться и перечислить…
Теперь-то Истинных Магов мало. В Силуране, например, их двое. Хвала Безымянным, оба не интересуются политикой и не отбивают хлеб у таких, как Айрунги.
У тщеславных шарлатанов. У бездарных завистников.
Айрунги надменно вскинул голову.
Что ж, пусть высокородные кичатся своей истинной силой. А такие, как он, не станут брезговать и краденым могуществом! В его руки попал волшебный предмет. Настоящий, созданный великим чародеем, до краев наполненный магической силой! Теперь можно спустить с цепи бурю, которая всколыхнет мир и поднимет Айрунги на сияющие вершины власти!
Правда, сам он всегда будет помнить, что его великий путь начался с заурядной кражи…
— Ну и пусть! — негромко сказал Айрунги вслух. — Зато теперь балаганный шут столкнет в смертельной битве два великих королевства!
И тут случилось нечто непонятное и жуткое. Зарябила перед Айрунги полоса серебряного света. На фоне этой полосы возникло лицо — бледное, обрамленное узкой черной бородой. Густые брови приподнялись, дрогнул тонкий рот под полоской усов. И Айрунги не то услышал, не то прочел по губам: «Глупец!»
И все исчезло.
Айрунги судорожно протер глаза. Что за морок наводит на него Хозяйка Зла? Нет, он просто устал… такая рискованная игра! Но теперь главное позади. Надо выбросить все из головы, успокоиться, поскорее лечь и уснуть.
4
— Глупец! — пробормотал чернобородый высокий мужчина, откидываясь в кресле.
В зеркале перед ним медленно исчезало изображение сводчатого зала, багровых углей в очаге, мерцающих стеклянных сосудов на столе… Наконец зеркало превратилось в серебристую полосу, по которой пробегала мелкая рябь, точно по озерной глади под легким ветерком.
Человек сделал небрежный жест, словно отпуская слугу. На сияющей глади вновь начало проступать изображение. Но теперь в зеркале отражалась другая комната — небольшая, богато убранная, освещенная восковыми свечами. В углу на серебряной жаровне курились благовония из Ксуранга. Мерно журчала розовая жидкость в старинных водяных часах, перетекая по узорному сплетению тонких трубок из одной хрустальной чаши в другую. Хозяин любил этот звук — уютный, знакомый с детства.
Лениво повернув голову, человек нашел взглядом на стене деревянный диск размером с ладонь, покрытый спиральным узором. Холеная рука не спеша сдвинула диск. За ним открылось черное отверстие. Приподнявшись, хозяин комнаты приблизил лицо к отверстию и громко, четко произнес:
— Пусть ко мне придет Шайса. Сейчас же.
Вернув на место диск, он опустился в кресло. Была в этом человеке ленца, легкое отвращение к любому движению, которое приходилось делать. Его длинное тело казалось бескостным. Но любой, кто посмел бы взять его под руку, удивился бы, почувствовав под нежной тканью рубашки железные мышцы.
Человек знал, что слова его прозвучали по всему замку. И повсюду на миг замерли над работой невольники, хотя страшный голос звал не их. Но тут же вновь принялись за дело — еще проворнее, еще усерднее.
Много было в Великом Грайане господ, чьи рабы трепетали при мысли о хозяйском гневе. Но, пожалуй, ни один из них — и свирепо-жестоких, и расчетливо-беспощадных, и просто скупых, изнуряющих прислугу голодом и непосильной работой, — не мог сравниться в умении наводить на слуг страх с человеком, что сидел сейчас перед зеркалом. Потому что стояла за этим человеком сила — беспощадная, ледяная, непроглядно-черная, как вода на дне пропасти.
Но исходящая от него угроза, как хитрый старый зверь, редко выползала из своей берлоги — из древнего замка, затерянного в непролазных дебрях Недоброго леса.
Спроси в Грайане любого Сына Клана, кто такой Джилинер Холодный Блеск. Высокородный господин пороется в памяти и ответит неуверенно:
«Есть такой в Клане Ворона… в Ветви Черного Пера. Живет отшельником, в столицу не выбирается… кажется, последний в своей Ветви… Да не помню я, узнай у кого-нибудь из Воронов!»
Вот и все. Даже лес Недобрым назван не из-за темной славы замка, а из-за того, что лет двести назад там разбойники пошаливали, да теперь и они почти что все вывелись.
И мало кто знает, что живет в этом замке маг, равного которому нет ни в Грайане, ни в Силуране, ни в Наррабане… вот за Ксуранг поручиться нельзя, да за земли дальние, новооткрытые, за морями лежащие…
Джилинер надменно улыбнулся своему изображению, провел пальцами по массивной резной раме.
Хорошее зеркало! Не отшлифованная серебряная пластина, какими пользовались в старину и какие по сей день украшают большинство богатых домов. Нет, дорогое, стеклянное, покрытое составом, секрет которого пуще жизни своей хранят ремесленники Ваасмира.
Странная доля выпала этому зеркалу. Никогда ни одна женщина не поправляла перед ним кружева у лифа, не возвращала в прическу выбившуюся прядь волос, спокойно-оценивающим взглядом измеряя свою красоту. Никогда не вплывали в него краешком поцелуи и объятия в глубине комнаты, никогда не прыгали перед ним детишки, стараясь скорчить рожицу посмешнее и счастливо визжа…
Зато видело оно много такого, чего обычно зеркалам отражать не приходится: бушующие морские волны, сходящиеся в сражении корабли, тайные переговоры королей, убийства из-за угла, казни на площадях, битвы среди зеленых холмов, пытки в темных казематах… А еще показывало зеркало много вещей и событий столь страшных и непонятных, что, будь у него душа, съежилась бы эта душа от ужаса, легкими бликами затрепетала бы на светлой поверхности стекла.
А сейчас прикидывалось оно обычным зеркалом и благонравно отражало впалые щеки, широко поставленные светлые глаза, прямой нос, поднятую к виску руку с агатовым перстнем, бархатный камзол, черный с белой вышивкой…
Скрипнула дверь. Джилинер не обернулся, не оторвал глаз от зеркальной глуби, где возник низенький человечек в холщовых штанах и рубахе с небрежно завязанным воротом. Засученные по локоть рукава открывали руки — длинные, тощие, перевитые тугими веревками жил, с узловатыми пальцами. Страшные руки. Люди невольно отводили от них взгляд.
В остальном же вошедший был весьма невзрачным человечком, белесым, как комок паутины.
Тщательно прикрыв за собой дверь, прошел он через комнату и опустился на колени перед хозяином.
— Господин приказал мне явиться…
Если в первый миг знакомства людям казалось, что прозвище Шайса — Змея — совсем не подходит коротышке, то с первым же его словом их недоумение исчезало. У человечка было что-то неладно с горлом, слова стелились по полу и с шипением расползались по темным углам.
Джилинер отвел взгляд от зеркала.
— Встань. Будешь вести записи… Нет, пергамент не трогай, бумагу тоже. Ты в спешке сажаешь много ошибок. Возьми восковую дощечку, потом не спеша перепишешь.
Шайса возился у полки с письменными принадлежностями. Хозяин настороженно смотрел ему в спину: Ворону показалось, что взгляд слуги был ускользающим, смущенным, не было в нем привычной ясности.
Шайса положил на резной столик навощенную деревянную дощечку, острую палочку, подвинул низкий табурет так, чтобы видеть и хозяина, и зеркало.
— Подожди, — мягко остановил его Джилинер. — Сначала хочу убедиться, что ты предан мне по-прежнему. Недоверие — это сорняк, который надо выпалывать сразу, иначе он пустит длинные и прочные корни.
Наемник коротким тревожным движением обернулся к хозяину, хотел что-то сказать, но передумал, плотно стиснул губы и, подойдя к креслу, вновь опустился на колени.
Джилинер приложил ладони к его вискам и прикрыл глаза. Зажмурился и Шайса, резко побледнев и опершись ладонями о ковер, чтобы не рухнуть на пол. Испытание верности было мучительным и для хозяина, и для его слуги.
Ворон крепко закусил губу, когда в его сознание хлынуло то, что скопилось в темной и грязной душе Шайсы.
К своему огромному сожалению, маг не умел читать чужие мысли, хотя этим даром обладал Первый Ворон, его предок. Зато Джилинер безошибочно воспринимал эмоции собеседника, а иногда и улавливал возникающие в чужом сознании образы.
Вот и сейчас… Утомленно откинувшись на спинку кресла, Ворон с брезгливым сочувствием взглянул на покрытое бисеринками пота, искаженное гримасой лицо слуги.
— Что, опять? — негромко спросил он.
Шайса открыл глаза и облегченно, со свистом вздохнул. Пытка кончилась. Осталось лишь легкое чувство вины перед хозяином, которого доверенный слуга боялся куда меньше, чем все другие обитатели замка.
— Пусть господин простит меня. Конечно, я заплачу за эту девку. Или куплю вместо нее другую рабыню.
— Дело не в ней, Шайса. Ведь это будет продолжаться и дальше…
— Я… я сдерживался как мог, господин. У меня не было женщины с конца Хмурого месяца.
— Да? Про ту, осеннюю, ты мне не рассказывал.
— Не хотел отвлекать хозяина своими мелкими заботами, ведь Ворон тогда создавал Малый Шар. Разве стал бы он слушать про какую-то бродячую певичку, что забрела в замок?
— Ты прав, я тебя и на глаза бы тогда не допустил. Значит, вчерашняя рабыня уже… шестая, да?
— Седьмая, господин… И за что мне такое наказание? — В сиплом голосе слышалась неподдельная боль. — Почему я, именно я, из всех мужчин на свете, приглянулся Хозяйке Зла? Почему она так хочет спать со мной? Ведь я не лучше других, а вот поди ж ты… Преследует меня, в разных обличьях предстает, подлая такая! А вчерашняя рабыня… я ж ее каждый день на кухне видел! Думаю, девка как девка… ну, взял ее в постель. Сначала-то все хорошо было, а потом гляжу — лежит подо мной Серая Старуха, беззубым ртом ухмыляется! Опять, гадина, провела меня! От злобы глаза кровью заволокло, стиснул я ее горло…
Шайса замолчал, свистящими толчками вдыхая и выдыхая воздух.
Хозяин наклонился к нему, испытывая жалость и искреннее желание помочь — а эти чувства были в душе Ворона случайными и редкими гостями.
— Шайса, змей ты мой ручной… ты же болен, понимаешь? И воздержание не идет тебе на пользу. Чем дольше живешь без женщины, тем сильнее в тебе болезнь. Однажды не выдержишь, снова свернешь шею безобидной девке, приняв ее за Тысячеликую. Послушай меня, возьми себе послушную и ласковую бабенку.
Шайса яростно замотал головой и оскалился.
— Нет, господин! Хозяйка Зла — она коварная. Опять меня обманет… Я уж лучше совсем без баб.
— Ну, как хочешь, — бросил Джилинер привычно скучающим голосом. Мимолетный проблеск доброты умер, в сердце Ворона вернулось презрительное равнодушие ко всему, что не связано было с магией и с его собственными великими планами. — Ты все приготовил для записи?
— Да, господин, — откликнулся Шайса тоном ребенка, прощенного за шалость.
— Принеси Большой Шар. Покрывало не снимай, я сам…
Перед хозяином встал серебряный треножник, накрытый тяжелой черной тканью. Ворон снял ткань бережно и нежно, словно одеяло со спящей возлюбленной, — и комната озарилась серебряным блеском.
Свет сочился из большого, с человеческую голову, стеклянного шара. Мерцание колыхалось и переливалось, то угасая, то ярко вспыхивая.
Джилинер положил руки на шар — и сияние померкло, словно ладони мага впитали в себя свет. Шар стал мутно-сиреневым, точно наполненным густой жидкостью.
Поверх шара Ворон взглянул в зеркало, с которого таинственная сила уже смывала изображение комнаты, освещенной свечами, водяных часов, резного столика… Последними исчезли, утонули в зеркальной глуби два сосредоточенных лица с жесткими глазами.
— Записывай: деревня на берегу Моря Туманов… Нет, зачеркни «деревня». Пиши «временная рыбачья стоянка». Они там летом живут, некоторые с семьями, а на зиму в село перебираются… Называется — Старый Невод. Шесть домов, один общий сарай… Успеваешь записывать? Мужчины ушли в ночь на промысел — какие-то острова, это не важно, не пиши. Осталось восемь человек: три женщины, старик, четверо детей разного возраста…
В зеркале вставали из светло-серой пелены крыши домов, окруженных деревьями.
— Туман, — озабоченно просипел Шайса. — Может, подождем, пока солнце встанет? А то не увидим ничего…
Джилинер помедлил, вглядываясь в изображение, затем с облегчением ответил:
— Ветер размечет туман. Видишь, как ходят вершины деревьев! А ждать не хотелось бы. Я его уже веду…
Теперь Ворон говорил чуть напряженно, как человек, который несет тяжелый груз — впрочем, груз для него вполне посильный.
— Пиши: Подгорная Жаба, самец, молодой, здоровый. Приказ уловил сразу, слушается прекрасно. Впервые у меня так удачно получается с новой тварью. С Черными Прыгунами как пришлось помучиться, помнишь?.. О, смотри, туман расходится! И так рано светает…
Теперь седая пелена держалась лишь над самой водой озера, которое за гигантские размеры называли морем.
В одном из домов отворилась дверь. Две женщины шагнули на росистую траву и направились меж деревьями к берегу, держа за концы палку, на которую были нанизаны за дужки три деревянных ведра. На пороге появился старик, что-то крикнул им вслед.
— А почему ничего не слышно? — удивился Шайса.
— Мне трудно одновременно держать картину деревни и вести Подгорную Жабу, поэтому о звуках я решил не беспокоиться… А что? Думаешь, там говорят о чем-нибудь важном?
— Да вряд ли… это я так спросил…
Молодая женщина, цепляясь за ветви прибрежной ракиты, спустилась по крутому, почти в человеческий рост, берегу к воде. Пожилая, зябко закутавшись в платок, приготовилась подать ей ведро.
— Я только что повидал Айрунги, — не отрываясь от зеркала, сказал Джилинер. — Он времени зря не теряет. Так и бурлит от великих планов. Уже переговорил с королем.
— Не нравится мне этот Айрунги, — откликнулся Шайса. — На словах молодец, а до дела дойдет — струсит.
— Ну, почему же? Малый Шар он украл у меня весьма решительно. Трясся от ужаса, но украл. Очень, очень предприимчивый человек.
— Украсть сумел, — признал Шайса, — а твердости настоящей в нем нет. Шумит про великие войны, а своими руками и котенка не утопит. — Шайса с удовлетворением бросил взгляд на собственные чудовищные руки.
— Не преувеличивай. Ему нравится эта мысль — использовать в битвах Подгорных Людоедов.
— Мысль-то нравится. А показать ему человека, которому Подгорный Людоед выдирает клыками горло, так наш колдун в обморок брякнется!
Слово «колдун» было произнесено с непередаваемым презрением.
Женщина тем временем наполнила и передала наверх ведро и теперь осторожно, чтобы не зачерпнуть прибрежную муть, погружала в воду второе.
Из лачуги выскочил мальчишка лет десяти, босой, в холщовых штанах с развязанным поясом. Ежась от утреннего холода, он отошел от дома, помочился в кусты и затянул пояс. Затем огляделся, заметил женщин и стал по-разбойничьи к ним подкрадываться.
— Может быть, ты и прав, — протянул Джилинер, глядя на вершины деревьев, клонящиеся под ветром. — Но от Айрунги великих свершений и не требуется. Пошумит, погрозит странам и народам, объявит себя владыкой Подгорного Мира, посулит кровавые ужасы тем, кто не подчинится его власти…
— Ну, представления устраивать он мастер… Я не говорил господину — он же из семьи бродячих циркачей, Айрунги этот, сам в юности фокусником был…
— Да? — озабоченно откликнулся Ворон. — Это плохо. Нельзя, чтобы об этом стало известно. Может, уничтожить тех, кто знал его в юности? Айрунги Журавлиный Крик должен остаться в веках фигурой загадочной и жуткой. Таинственное происхождение… бесчеловечные деяния… весь мир возрадуется, когда я сокрушу это чудовище!..
Мальчишка, вынырнув из прибрежных кустов, тряхнул тяжелую от росы ветку ракиты над склонившейся молодой женщиной. Та резко выпрямилась, чуть не уронив ведро. Наверное, завизжала, когда холодная влага щедро брызнула ей на шею и плечи.
Мужчины в комнате перебрасывались короткими фразами, стараясь скрыть нарастающее напряжение. Ладони мага казались черными на сиреневом фоне шара.
— Скоро ли, господин?
— Уже в озере. Порог между Мирами прошел легко… Сейчас, сейчас… Во-от!
Даже волны в отвращении и ужасе шарахнулись прочь от взметнувшейся над водой громадной плоской хари, похожей на жабью, но гладкой, без бородавок, с выпученными глазищами и широкой, растянутой в вечной жуткой ухмылке пастью, по краям приоткрывавшей кривые клыки.
Тварь рванулась к берегу и выбросила перед собой длинную лапу. Младшая из женщин забилась в беспощадной хватке и осела на мокрую глину у кромки воды. Чудовище, бросив умирающую добычу, бросилось в кусты, круша и ломая ветви.
Ни звука не донеслось сквозь зеркало в комнату, но мужчины кожей, телом почувствовали, как взвился над кустами и оборвался крик мальчишки.
Пожилая женщина бросилась бежать, но споткнулась и упала.
Тварь вскинула круглую плоскую башку и прислушалась. Она походила на жабу размером с корову — но жабу, стоящую на мощных задних лапах. Передние были сложены перед грудью и уже не казались такими длинными. Тяжелый чешуйчатый хвост помогал хищнику удерживать равновесие.
Женщина отчаянно ползла к хижине. Наверное, она кричала.
Монстр задрал голову так, что она откинулась на спину, и распахнул чудовищную пасть. Даже сквозь зеркало до мага и его подручного долетел отголосок хриплого боевого клича Подгорной Жабы. Всюду, куда доносился этот рев, все живое в ужасе спешило забиться в дупла, в норы, уносилось прочь. Древний непобедимый убийца заявил о своем появлении в лесу.
Выпуклые мышцы под бледно-коричневой кожей сократились, ноги мощным прыжком вынесли монстра на поляну. Вторым прыжком он обрушился на несчастную старуху, круша и ломая ей кости. Нелепая и жуткая голова вновь откинулась на спину, второй клич огласил лес — теперь в нем звучало ликование победителя.
— Красавец мой! — растроганно шепнул Джилинер, когда вопль этот пробился сквозь зеркало в комнату.
Ощерив клыки, хищник склонился над жертвой и одним движением вырвал у женщины руку.
— Жрать он тут устроился! — возмутился маг. — Дело не сделано, а он — жрать! А ну, вперед!
Монстр оставил добычу и затряс головой, не понимая, что происходит: чужая воля настойчиво стучалась в тупой мозг животного.
Впрочем, его внимание тут же отвлек выскочивший из хижины старик. В каждой руке человек держал по горящей головне.
— Чего это он? — удивился Шайса. — А-а, от детей уводит. Хочет разозлить и заманить в лес… Смелый!
Может быть, несколько лет назад мужчине и удалась бы его отчаянная попытка, но сейчас старческие мускулы не могли состязаться с великолепной реакцией и силой Подгорной Жабы. Прыжок, лапа вылетела вперед — и отважный старик рухнул с переломленным позвоночником.
Возможно, он умер не сразу и успел увидеть, как за порог выбрался малыш лет пяти. Увидев чудовище, ребенок со всех ножек пустился бежать по поляне. Личико исказилось от плача.
— Был бы постарше — попробовал бы в хижине отсидеться, — сказал Шайса. — А так — конец пискуну.
Монстр не спешил, понимая, что беспомощный детеныш никуда от него не денется. Жабья морда медленно поворачивалась, следя за добычей. Видно было, какая гибкая у твари шея.
И тут из соседней хижины выбежала еще одна женщина. Тяжелое полено, брошенное сильной и меткой рукой, ударило чудовище меж выпуклых глаз. От неожиданности монстр присел на хвост, а затем, развернувшись, прыгнул в сторону обидчицы. Но женщина, молодая и проворная, завертелась меж деревьев, уворачиваясь от длинных цепких лап, подхватила малыша, проскользнула перед самой пастью страшилища, юркнула в дом и захлопнула дверь.
— Ну, баба! — ошарашенно просипел Шайса. — Не баба, а мастер карраджу!
— У нее там двое сопляков, — негромко сказал Джилинер. — Да теперь третий, чужой… Что ж, будем ломать дом.
Переваливаясь на задних лапах, монстр подошел к сосновому срубу и вцепился клыками в бревно.
— Дурак! — гневно крикнул маг. — Дверь! Бей по двери!
— А он не знает, что такое дверь.
— Знает. Я рисую ему образ… Ага, понял!
Дверь содрогнулась под ударом тяжелого хвоста, но выдержала.
— Здесь медведи бродят, поэтому дома крепкие… и окна маленькие, — прицельно оглядел Джилинер рыбачью избу.
— Крыша! — азартно подсказал Шайса.
— А верно! — хмыкнул Ворон.
Монстр взвился в воздух и своей грузной тушей обрушился на крышу, которая беззвучно проломилась под ним. Хищник исчез внутри дома.
Комнату огласил дружный вопль. Мужчины на миг забыли о разнице в положении меж ними. Еще немного — и они бы кинулись хлопать друг друга по плечам.
Джилинер отбросил обычную ленивую невозмутимость, глаза его сверкали.
— Видел? — кричал он. — Видел! Как он прыгнул!
— Сиганул что надо! — восторженно сипел в ответ Шайса. Усилием воли Ворон заставил себя успокоиться и убрать руки с шара.
— Отдохну, он пока сам управится. И пусть поест, заслужил. А потом уведу его, пока мужчины не вернулись.
— А зачем уводить? Пускай порезвится!
— Там девятеро крепких мужиков. Увидят, что он натворил, рассвирепеют. В другой ситуации разбежались бы, а тут… Вдруг захотят отомстить да всей ватагой забьют зверя?
— Подумаешь, беда какая! Он что, последний в Подгорном Мире?
— Все-таки, Шайса, ты глуп. Девять победителей Подгорной Жабы! Как ты думаешь, много им понадобится времени, чтобы вообразить себя героями? И каждый будет врать, что он чуть ли не в одиночку… не ведая страха… И родится из этого вранья девять самостоятельных легенд, друг на дружку не похожих. И бродячие певцы начнут голосить об этих подвигах по всем кабакам Грайана и Силурана… Ну, нет! Народ должен считать Подгорных Тварей непобедимыми. Всех! И Людоедов, и Жаб, и Ежей-Визгунов, и драконов…
Джилинер поднялся и, разминая занемевшие от напряжения мускулы, медленно прошелся по комнате. Шайса провожал его взглядом. Наемнику вспомнилось, каким он видел хозяина в фехтовальном зале. Там этот вялый, с ленивыми движениями человек превращался в опасного бойца — быстрого, сильного, точного… Впрочем, Шайса тут же с удовольствием напомнил себе, что всеми видами оружия — от меча до удавки — сам он владеет лучше хозяина. Так и надо, каждому — свое.
— С драконами у меня хуже всего получается, — задумчиво сказал маг. — Такие непослушные! А они мне просто необходимы. Жабы хороши на открытой местности, но при осаде города от них толку мало. А вот десяток драконов, пикирующих с небес…
— Трудно, небось, стаей управлять? — посочувствовал слуга.
— Трудно научиться приказывать одному. К каждому виду тварей нужен свой подход. А как его нащупаешь — дальше уже не имеет значения, десяток или сотня… Правда, Большой Шар стал слабеть, пора снова напитать его Силой. Придется навестить Подгорный Мир… что, кстати, и мне на пользу пойдет. Отправишься со мной, а?
Шайса промолчал.
Джилинер улыбнулся краешками губ, глядя на позеленевшее лицо слуги. Ворон любил чужой страх — особенно страх действительно смелых людей.
— Шучу, шучу… — Маг вернулся в кресло и положил ладони на шар. — Давай, красавчик, выбирайся из сруба… Я кому сказал, скотина ты наглая, прыгай!.. Запиши, Шайса: сытая Подгорная Жаба слушается хуже. Потому что хочет спать. — Маг подавил зевок. — А из-за этой твари и я спать хочу.
— А в прошлый раз гроза все дело испортила, — озабоченно откликнулся Шайса.
— Да, гроза очень мешает. И сильный ливень… Ага, выпрыгнул, мой хороший! Ну, пойдем к озеру, пойдем…
Вдруг Джилинер замолчал и выпрямился в кресле.
По зеркалу пробежала рябь. Когда она исчезла, маг увидел яростную горную реку. Беззвучный водопад кружил потоки меж большими валунами, взбивал над ними высокую шапку пены. Казалось, сумасшедшая немая вода сейчас плеснет через резную раму прямо на колени чародею.
За спиной шумно вздохнул Шайса.
— Господин… это… это еще что такое?
— Не знаю, — бросил маг, не сводя глаз с зеркала. — Оно зачастую само выбирает, что показать. И ничего не делает зря, поэтому гляди в оба.
Водопад отодвинулся, ушел вниз. С высоты птичьего полета смотрели господин и слуга, как на обрывистом берегу, в зарослях орешника, метались человеческие фигурки.
— Река Бешеная, — определил Джилинер. — Такое течение только у нее да у Дикой…
— Но Дикая поуже будет, — подхватил Шайса. — А что за люди-то?
Зеркало будто услышало его вопрос. Земля придвинулась ближе, мелькнул и исчез бородатый воин с красно-белой перевязью на груди.
— Цвета Клана Орла, — ответил чародей.
— Стало быть, это где-то возле Анмира творится, — прикинул Шайса. — Хранитель Анмира — Сын Клана Орла… Ну, ясно: стража разбойников ловит!
Зеркало тем временем показало одного из тех, кого преследовали стражники. Молодой парень с шапкой растрепанных каштановых волос метался, как заяц, среди кустов. На бегу он скинул кожаную куртку, сбросил перевязь с ножнами, но меч не выронил — и держал его не как что-то чуждое, мешающее бежать, а как привычную вещь, ставшую почти частью тела.
— И чего наше зеркальце к этому щенку привязалось? — сипел голос за спиной мага.
— В стекле — моя волшебная сила, — негромко объяснил Джилинер. — Раз зеркало что-то показывает — не сомневайся: это «что-то» имеет отношение ко мне… Ты когда-нибудь видел этого юношу?
В это мгновение парень вылетел из расступившихся зарослей — и замер на вытянутой над водой голой вершине утеса. Внизу плясала смертельный танец река Бешеная.
Зеркало крупно, во все стекло, показало красивое молодое лицо, искаженное отчаянием. Влажные каштановые волосы сбились над высоким лбом, густые брови были страдальчески сведены.
— Нет, — отказался Шайса от подобного знакомства, — сроду его не видел.
— Я тоже. И тем не менее…
На утес выплеснулась погоня — десяток уставших, обозленных стражников.
Тут же из карих глаз разбойника ушел страх. Юноша легко и привычно вскинул перед собой меч.
Двое преследователей с разбега налетели на парня, как псы на волка. Беззвучная схватка длилась несколько мгновений. Джилинер увидел только, как оба стражника, обливаясь кровью, рухнули к ногам молодого разбойника. Шайса успел разглядеть больше — и тихо зашипел от восторга:
— Мастер, какой мастер!.. Это старый прием, «радуга над лугом»…
Ободренный победой, разбойник ринулся вперед — и оборвал атаку: прямо на него смотрело несколько арбалетов. Тяжелые стрелы готовы были сорваться с тетивы, свистнуть по прицельной канавке и впиться в добычу.
Парень отступил к самому краю утеса и бросил короткий взгляд в хищную реку. Похоже, одного взгляда ему вполне хватило…
— Почему они не стреляют? — поднял бровь Джилинер.
— Правильно делают, — объяснил Шайса. — Мертвого — только на костер, а живого можно продать.
Один из стражников начал что-то примирительно говорить парню.
— Сдаться предлагает, — перевел Шайса, хотя все и так было ясно.
Высокие скулы разбойника напряглись, твердо очерченные губы сжались в злой, презрительной усмешке. Левой рукой он сделал непристойный жест.
Стражник продолжал говорить. Заинтересовавшись, Джилинер положил ладонь на сиреневый шар. В комнату ворвался рев водопада, в который был вплетен рассудительный басок:
— …И мы, приятель, прямо удивляемся: ну чего ты из себя героя корчишь?
— Правда? — перебил его дерзкий звонкий голос. — Ты ожидал, что я закачу глаза и рухну в обморок?
— А мальчик не из крестьян! — удивился Джилинер. — Если судить по его речи…
Стражник начал терять терпение.
— Не зли меня, гаденыш! Мне рукой махнуть — и в твоей шкуре шесть новых дырок будет!
— А что ее беречь, шкуру-то мою? Не соболь, не куница…
— Не дури, — посоветовал стражник, с трудом сдерживаясь. — Молод еще помирать. Сдавайся по-хорошему…
— По-хорошему? — В глазах парня плеснулось горькое отчаяние. — Чтоб на всю жизнь в рудник, под землю? Нет, собака ты гончая, живым ты меня не возьмешь, лучше попробуй себя за ухо укусить…
— Ну все, — тяжело выдохнул стражник. — Шутки кончились. Или клади меч на землю, или стреляем!
Лицо разбойника вдруг стало серьезным, словно он вспомнил что-то важное.
— А раз шутки кончились, — изменившимся голосом сказал он, — попробую сказать кое-что всерьез. Показал мне как-то учитель одну штуку…
Договорить парень не успел.
Шайса охнул. Его зоркие глаза первым заметили расширяющуюся у ног юноши черную змейку трещины.
Крупный обломок скалы с грохотом съехал в водопад. Разбойник извернулся, как кошка, перепрыгнул было на уцелевший край утеса, но под ногой осыпались камни, и юноша, взмахнув руками, сорвался в клокочущую воду. Потрясенные стражники на безопасном расстоянии вытягивали шеи, стараясь заглянуть в кипящую бездну.
— Смелый парень, — уважительно сказал Шайса.
— Смелый дурак, — уточнил Джилинер. — Заработал смерть без погребального костра.
Шайса зябко передернул лопатками.
— Однако, — задумчиво сказал маг, — пора заставить зеркало вспомнить, кто его хозяин.
Он ласково и легко провел пальцами по деревянной раме, приложил ладони к стеклу. Вокруг зеркала вспыхнуло белое сияние. Изображение исчезло, словно стекло залило молоком.
Джилинер повернул к слуге потрясенное лицо:
— Шайса! Змей ты мой ручной! Знаешь, что это было? Будущее! Мы заглянули в будущее!
— То есть… это как? Разве такое бывает?
Джилинер отвел ладони от стекла и заставил себя успокоиться.
— У моего прадеда было зеркало, которое показывало будущее. Перед смертью он это зеркало разбил. И я его понимаю… Но ты видишь, как возросла моя мощь? Много ли на свете осталось такого, что мне не под силу?
— Мастерство господина потрясает меня. Но… если знать все наперед, нельзя ли изменить будущее?
— Шайса, ты смотришь в самую суть. Прадед утверждал, что можно. Но ему самому это ни разу не удалось.
— А этот разбойник… Почему зеркало показало нам его смерть?
— Хотел бы я это знать… То, что мы увидели, произойдет где-то… где-то в начале Звездопадного месяца.
— Меньше чем через два месяца, — прикинул Шайса. — Может, мне найти это место, отбить парня у стражи и дознаться, с чего он так понравился нашей стекляшке?
Ворон немного подумал.
— Пожалуй, не стоит. У нас большие планы и мало времени. Конечно, любопытно было бы узнать, как судьба этого мальчишки связана с моей судьбой… — Тонкие губы тронула усмешка. — Может быть, этот щенок — мой незаконный сын? И зеркало решило, что я ринусь его спасать?
Шайса фыркнул при мысли, что кто-то — хотя бы и безмозглое стекло — может заподозрить его хозяина в подобной чувствительности.
— Нет, — принял решение Джилинер. — Все равно мальчишка погибнет, не успев ни помочь, ни помешать мне. Мы не можем ставить под угрозу великие замыслы, пытаясь изменить будущее ради сомнительной цели. — Узкая кисть сделала небрежный жест, словно смахнула на пол что-то нестоящее. — Кем бы ни был этот парень — о нем можно забыть.
У Шайсы было на этот счет свое мнение, но он не посмел его высказать.
5
Колокол на Драконьей башне королевского дворца гулко ударил три раза. Третий светлый звон — полдень.
Тайверан, столица Великого Грайана, жил привычной жизнью, чопорной и размеренной.
Впрочем, в эти дни столица слегка изменила обычной своей степенности и солидности. Цветущий месяц веселым завоевателем ворвался в тесные, кривые улочки и тут же посрывал с горожан теплые плащи. Солнце высушило последние лужи и разлилось по плоским крышам домов, где в деревянных ящиках рвались вверх перья лука, курчавилась морковь, весело вилась вокруг высоких палочек фасоль. Хозяйки с удовольствием отложили домашние дела, которые все равно до конца никогда не переделаешь, и выбрались наверх (якобы для того, чтобы прополоть и полить рассаду, а на самом деле — позубоскалить и посплетничать, перекликаясь от крыши к крыше).
Даже у старух в эти дни голоса помолодели и летели над городом, как птичий щебет. И веселым чириканьем отвечали им стайки ребятишек, снующих по всем улочкам и залезающих в каждую щель.
Пританцовывая, весна шла по Тайверану — но робко обошла стороной ворота, преграждающие путь к большому каменному дому, что грозной крепостью встал на одной из улиц, выходящих к дворцовой площади.
Казалось, мрачная зима еще простирает над этим домом свою руку. Ни один лучик не смог бы пробиться в окна, наглухо как в Лютом месяце, закрытые ставнями. На каждом из этих тяжелых дубовых щитов был вырезан сокол со сложенными крыльями.
Никто с улицы не видел ослепшие окна — высокий забор укрывал дом от любопытных взглядов. Но редкие прохожие, боязливо ускорявшие шаг, и так знали о траурных ставнях.
Ни один торговец с лотком не смел заорать здесь, нахваливая свой товар. И не только потому, что на улицах, ведущих к дворцовой площади, разносчикам торговать было запрещено (запрет этот часто нарушался), а потому, что сегодня на барыши тут рассчитывать не приходилось.
И бродячие певцы не затягивали здесь баллад о героях Огненных Времен в надежде получить пару медяков (если не за песню, так хотя бы за то, чтоб певец заткнулся и убрался прочь). В любой миг в доме могли начаться события пострашнее тех, о которых сложены баллады.
И не крутились у ворот нищие, которых обычно здесь было что комаров на болоте, поскольку Мудрейший Клана Сокола славился щедростью. Даже у нищих не хватило наглости сунуться туда, куда властно вошла смерть — причем смерть неотомщенная, кричащая о крови, стали и огне…
Двое стражников, препоясанных зелено-красными кушаками, тоже не собирались задерживаться у ворот, над которыми была прибита громадная еловая лапа (хотя десятник строго-настрого приказал почаще наведываться именно к этому дому и быть при этом настороже).
— Лишь бы при нас заварушка не началась, — опасливо бормотнул один.
А второй хмыкнул:
— Клянусь патлами Серой Старухи, не хотел бы я сейчас быть на месте здешнего хозяина!
И если бы Мудрейший Клана Сокола слышал эти слова, он бы хмуро усмехнулся. Все правильно. Его место было сейчас не из уютных.
* * *
Худой, с глубоко запавшими глазами старик в тяжелой, шитой золотом одежде тронул высохшими пальцами приколотую на груди маленькую еловую веточку, поправил на лбу серебряный обруч с чеканным изображением сокола, удобно устроил руки на резных подлокотниках кресла, вздохнул и тяжело взглянул на людей, ожидавших его слова.
Четверо крепких, рослых мужчин угрюмо стояли перед ним. Они были одеты в бархат и шелк, на камзоле у каждого была вышита оскаленная волчья морда. Прямая осанка, спокойные, отрешенные лица… а ведь эти люди знали, что могут больше никогда не увидеть дневного света!
Пятый опустился перед креслом на колени. Голова низко склонилась, скрещенные в запястьях руки были вскинуты ко лбу, длинные волосы скрыли лицо. Эта унизительная поза раба совсем не подходила сильному, плечистому, едва начавшему седеть человеку в дорогом плаще, скрепленном на плече застежкой в виде волчьей пасти.
— Говори, Волк! — сдержанно разрешил старец. — Я, Даугур Глубокое Озеро из Клана Сокола, Ветвь Клюва, слушаю тебя.
В ответ зазвучал хриплый голос, с усилием выговаривающий каждое слово:
— Я, Каррао Смертоносный Ураган из Клана Волка, Ветвь Серой Лапы, молю тебя: не дай вспыхнуть смертной вражде! Да, по вине одного из наших погиб Сокол, и погиб не в честном поединке. Но ты же знаешь, Мудрейший, как было дело! Санльен Ясный Луч — пятнадцатилетний мальчик, впервые оказавшийся один в пути, да еще ночью! Любой придорожный куст казался ему разбойником! Волей Хозяйки Зла он принял случайного путника за грабителя — и от страха нанес удар первым… Я знаю, Клан Сокола может взять жизнь за жизнь. Тогда мы вынуждены будем ответить… польются реки благородной крови… Вспомни, что произошло некогда между Вепрями и Орлами! А ведь мы живем не в Огненные Времена, наши законы начертаны железом и кровью. Король не потерпит резни в Кланах, он обрушится на нас, не щадя ни правых, ни виноватых…
Каррао продолжал говорить, но Мудрейший уже не слушал его, обводя тоскливым взглядом комнату, освещенную коптящими факелами. Вдоль стен стояли воины с каменными лицами, их арбалеты были направлены на Волков…
На Волков? Ну нет! Даугур до боли почувствовал, как глядит ему в сердце стрела. Он тоже сейчас на прицеле! Какое бы решение он ни принял — ему не сохранить на голове обруч Мудрейшего. Объявить кровную месть? В глазах короля он будет виновником бойни, которую учинят Соколы. Примириться с Волками? Его не поддержит собственный Клан. Все скажут «Даугур выжил из ума, подарил Волкам жизнь родного внука! Может ли старикашка, равнодушный к жизни и чести своих родичей, быть Главой Клана?»
О, какая же это шаткая лестница — власть! Как трудно удержаться на верхних ступеньках, что раскачиваются и пляшут под ногами!
Совершить преступление против короля — или против своего Клана? Приятный выбор!
И все же в первую очередь он — Сокол. Он не имеет права делать Волкам такие подарки.
Стоп… Почему — «подарки»? Почему не заключить сделку, приемлемую как для Волков, так и для Соколов? Уж тогда он, Даугур, сумеет заткнуть рты недовольным!
Лицо старика на миг просветлело.
— Довольно. Не продолжай, Волк. Я принял решение.
Проситель тут же замолчал и легко поднялся на ноги. Раз Глава Соколов говорит, что принял решение, значит, изменить уже ничего нельзя, а Каррао не собирался унижаться больше, чем это было необходимо.
Даугур не без зависти взглянул на ладную, крепкую фигуру Волчьего Вожака. «А ведь мы однолетки! Конечно, это говорит в нем кровь Магов… жаль, не всем нам достается в наследство дар долгой молодости. Говорят, Каррао — такой грозный воин, что даже старость боится приблизиться к нему. Глупо делать этого человека своим врагом».
— Подать стул Главе Волков! — возвысил он голос.
Из полумрака возник слуга с низким деревянным стулом. Каррао сел, взглядом поблагодарив за разговор на равных. Четверо его родичей быстро переглянулись, оценив благоприятный знак.
— Все, что ты сказал, правда, — вздохнул Даугур. — И законы крепки, и власть короля сильна… и ваш Санльен — сопливый мальчишка. Он хотя бы понимает, что натворил?
— Казнит себя, покоя не находит!
— Поделом… Не забывайте, Волки, кого лишился наш Клан. Шайшер Быстрое Крыло был отважным воином, отцом маленькой дочери и… и моим внуком. Что ж, мы возьмем за него выкуп — и выкуп дорогой!
— Скажи — сколько, а золото мы достанем! — отозвался повеселевший Каррао.
Даугур усмехнулся, вспомнив слухи о том, что Волки не расстались со старой, идущей из Огненных Времен привычкой разбойничать на ночных дорогах.
— То, что мы возьмем за жизнь Шайшера, будет стоить дороже, чем все золото, которое вы могли бы наскрести в своих лесных замках… — Сокол помолчал немного. — Скажи, Волчий Вожак, ты слышал о нашем позоре, нашем мучении… об этом молодом негодяе, что каждый день, с утра и до вечера, порочит доброе имя Клана развратом и жестокостью?
— Ты говоришь, Мудрейший, о Ралидже Разящем Взоре из Ветви Левого Крыла, — с легким недоумением отозвался Каррао. — Я уверен в этом, потому что больше ни об одном молодом Соколе я не слышал ничего дурного.
— Спасибо за попытку утешения… Этот мерзавец — проклятие моей старости. В моем доме его стыдится даже дверь! Я долго не хотел верить отвратительным слухам. Говорили, что он способен потехи ради замучить человека, что устраивает для всякого сброда многодневные пьянки, на которые его слуги силой затаскивают девушек. Я думал… заставлял себя думать, что речь идет о простых, хотя и буйных, забавах молодости. А что не любил я этого наглого щеголя — ну, мало ли кого я не люблю! Но последний случай… это невозможно! Наш подлец изнасиловал девушку из Рода. Не из Семейства, не из Отребья — из Рода! Я надеялся, что Ралидж как-то оправдается, объяснит эту ужасную историю… Знаешь, что он сказал мне? Повторяю слово в слово: «А если она из знати, почему ходит по улицам без слуг?»
— Вот тварь… Это же может дойти до короля!
— Уже дошло… Волк, ты только что стоял передо мной на коленях. Вот так и я два дня назад ползал перед Джангиларом, умолял пощадить этого гаденыша, которого мне бы лучше удавить своими руками! Конечно, король замял скандал, уладил все с Родом девушки… Ты слышал последний указ?
— Нет еще… не до того было.
— Джангилар послал нашу радость в Лунные горы — Хранителем маленькой крепости. А негласно запретил возвращаться в Тайверан и вообще высовываться из своей глухомани… Вот змееныш себя покажет без присмотра старших! Воля, власть… что хочешь, то и вытворяй!
— Прости, Мудрейший, ты сказал — в Лунных горах? Но это же на границе с Силураном?
— Ничего. Нуртор ведет себя тихо. А если начнутся неприятности, то не в горах же!
— Да, верно… Значит — почетная ссылка?
— Нельзя же с потомком Первого Сокола расправиться как с преступником из Отребья… Но горе не в этом, Волк! Наш негодяй — последний в своей Ветви! Кроме него, в Левом Крыле остался лишь двоюродный дед Ралиджа. Увы, Безликие не послали ему дара долгой молодости. Если Ралидж во время какого-нибудь шального похождения свернет себе шею — Ветвь оборвется.
Каррао сочувственно цокнул языком. Оборвавшаяся Ветвь — трагедия для всего Грайана. Даже в неистовые Огненные Времена, когда Сыновья Кланов в безумной сваре истребляли друг друга, известие о смерти последнего в Ветви заставляло враждующих на время опомниться. Бывшие враги закрывали ставнями окна своих домов, прикалывали к одежде еловые веточки и печалились о том, что исчезла еще одна нить, соединяющая их с Двенадцатью Великими…
Каррао стряхнул невеселые мысли и от души посоветовал:
— Так женить его скорее! Пойдут дети — укрепится Ветвь. А наследники могут вырасти хорошими Сыновьями Клана, если их с детства воспитывать как следует.
— Полгода ищу для него невесту. Дурная слава обгоняет Ралиджа на три полета стрелы. Вот ты, Волчий Вожак, отдал бы за такого внучку?.. Молчишь? Мы уже согласны на хорошую девушку из достойного Рода… намекнули даже одному почтенному отцу. Представь себе, он сделал вид, что не понял нас!
— А эта… которую изнасиловал Ралидж… может быть, она?..
— С ее родителями говорил король, обещал девушке хорошее приданое. Но ее отец поклялся, что скорее убьет дочь своими руками, чем навсегда отдаст негодяю.
Каррао вновь цокнул языком — на этот раз неодобрительно.
— Да, иные Роды в гордости не уступают Кланам. Я так полагаю, очень уж они занеслись…
— Это верно… Однако вернемся к нашим бедам. Ты, наверное, уже понял, чего я от тебя потребую.
Каррао закусил губу и шевельнул носком сапога разбросанную по полу хвою.
Глава Клана Сокола возвысил голос:
— Это мое последнее слово, Волки. Я согласен взять жизнь за жизнь, человека за человека. Нам нужна Волчица, достаточно молодая и здоровая, чтобы рожать сыновей. Красота не так уж важна. Лишь бы подарила Ветви Левого Крыла наследника, а там пусть Ралиджа хоть Подгорные Твари сожрут, я и слезинки не оброню. Если ты найдешь такую девушку, я объявлю в своем Клане, что мой внук погиб в честном поединке, и волей Мудрейшего запрещу месть. Если откажешься — пусть говорят мечи и стрелы.
Каррао приподнял ладонь. Повинуясь этому жесту, Волки обступили своего вожака и начали что-то тихо обсуждать. Наконец Мудрейший опустил ладонь. Волки тут же замолкли и почтительно отошли в сторону.
И вновь Даугур почувствовал укол зависти, на этот раз при виде послушания и сдержанности молодых Волков. «Мои Соколы, — подумал он с досадой, — начали бы орать друг на друга, доказывая свою правоту, мне пришлось бы на них рявкнуть…»
Каррао помолчал, размышляя, затем медленно произнес:
— Арлина Золотой Цветок из Ветви Логова. Она осиротела, не получив наследства. Ей девятнадцать лет. Насколько мне известно, она вполне здорова и хороша собой.
— Но согласится ли она? Дочь Клана — не рабыня…
— Я все ей объясню. Она истинная Дочь Клана и, безусловно, согласится. Но как быть со Сроком Помолвки? Невеста должна не меньше месяца прожить с женихом под одной крышей. А ведь ему скоро в путь…
— Не так уж и скоро. Ралидж тянет с отъездом — ссылается на нездоровье, но я думаю, у него в столице остались какие-то делишки… Словом, он думает быть в Лунных горах в начале Звездопадного месяца. Девушка может поехать вместе с ним.
— Ну уж нет! Он не прислужницу в дом везет! Волчица прибудет в крепость сама, как и подобает высокородной госпоже. Я дам ей охрану… В начале Звездопадного месяца? Ладно, так тому и быть. Завтра же выезжаю в Барсучий Дол, где девушка живет в замке своего дяди. Поговорю с родственниками, соберем невесту в дорогу… — Помолчав, Каррао добавил неохотно: — Клан мог бы дать ей небольшое приданое…
— Незачем, — великодушно отозвался Даугур. — Еще и приданое ему, ублюдку! Он ее и так с радостью возьмет, пусть у меня только попробует не взять!
Главы Кланов без смущения глядели друг другу в глаза. Двое Мудрейших порядком подзабыли, что значат слова «совесть» и «жалость», зато слова «благо Клана» звучали для них громче молитвы и повелительнее боевых рогов.
Оба Вожака одновременно поднялись на ноги. Самый юный из Волков сунул в руку Каррао серебряный обруч с изображением волчьей морды. Мудрейший возложил его себе на голову в знак того, что он больше не проситель.
— Задержитесь, Волки, вы — мои гости, — радушно сказал Даугур. — Сейчас нам подадут вина. И, во имя Безымянных, пусть уберут наконец эти проклятые арбалеты!
6
Вей-о-о! И зачем, спрашивается, Безымянные сотворили эти дебри? Кому нужна дурная каша из стволов, листвы, коряг, валунов, обломков скал, веток, противно хлещущих по спине… Ладно, по спине — пусть, все равно спина такая, что черепаха от зависти сдохнет. Рубец на рубце, не то что ветка — плеть не возьмет… Но ведь эта зеленая дрянь и в глаза лезть норовит!
О Хозяйка Зла, куда же затащила его проклятая река? Далеко ли позади осталась погоня?
В ушах еще гремит водопад, перед глазами вертится бешеная пена. Не выплыть бы, ни за что не выплыть, если бы не ствол дерева, игрушкой плясавший в неистовой воде. Какое счастье, что рука не соскользнула с сука, надежно сомкнулась на мертвой ветке… Ох и лупило его по камням! Никогда в жизни ему так не доставалось… впрочем, нет: один-то раз пришлось побывать и в худшей передряге…
Но и сейчас ему весьма неплохо. Избитое тело пытается взбунтоваться, изрезанные в кровь босые ноги не согласны брести по острым камням, а в животе бултыхается столько воды, что хватило бы на небольшое лесное озерко. При каждом резком движении вода рвется наружу так бурно, словно до сих пор остается частью водопада.
А холодно-то как! Сапоги пришлось сбросить — тянули ко дну. Штаны уплыли по течению вместе со спасительным бревном — не удалось отцепить их от настырной ветки. А жалкие клочья рубахи наотрез отказались держаться на плечах и потому остались на берегу…
Подкошенный сильным головокружением, молодой бродяга опустился на четвереньки и помотал головой.
Перед глазами плавали разноцветные пятна. Вставать на ноги не хотелось. Жить тоже не хотелось.
И тут подоспела помощь из прошлого: вспомнились бесконечные, мучительные часы обучения карраджу — искусству владеть мечом. Тогда тоже невыносимо ныли мускулы, жгло легкие, и только железная воля — учителя, а не своя собственная — приказывала двигаться дальше.
Это было так свежо в памяти! Но Аунка рядом уже не будет никогда. Пришлось самому скомандовать себе: «А ну, Орешек, вставай! Вперед!»
С коротким стоном измученный человек выпрямился, тряхнул мокрыми каштановыми волосами и зашагал по мшистым валунам. Не сразу Орешек поймал себя на том, что не просто тащится вперед, но еще и делает на ходу заученные некогда движения — руками, плечами, шеей… Тело само, без приказа, вспомнило уроки Аунка! Это было тяжело, зато кровь быстрее побежала по жилам, ровное тепло пришло на смену ознобу, а вскоре притупилась боль в мышцах, умолк гул в ушах, прояснились мысли…
Ну и рожи, наверное, были у стражников! Решили скорее всего, что он героически прыгнул в водопад, лишь бы не попасть к ним в лапы. Скоро в тавернах Анмира начнет сплетаться легенда об отважном разбойнике, что предпочел смерть плену.
И никто не узнает правды о недотепе, у которого над обрывом из-под ног посыпались камни. И который сумел выбраться из воды, поскольку кое-что не тонет.
Знать бы, как там его дружки? Погибли? Схвачены?.. А-а, ладно, дружки — не друзья! Вот Аунка жаль, но ему уже ничем не поможешь.
Важнее сообразить, куда его занесло потоком. Может быть, ночью, по звездам… впрочем, нет, плохо разбирается он в звездах. Хотя и учили дурака…
От этой мысли на миг стало теплее. Когда-то о нем заботились, его учили…
Поеживаясь, беглец огляделся. Мысль о ночлеге под открытым небом была неприятной и пугающей. В разбойничьей ватаге Орешек знавал людей, для которых лес был живым, добрым и уютным, как обжитой дом. Для него же это нагромождение незнакомых деревьев, трав и кустов было лишь декорацией — причем декорацией пьесы, играть в которой ему совсем не хотелось. Ну не знает он этой роли, и все! Однако выбора нет: спектакль идет, актер уже на сцене, из зрительного зала без особого интереса глядят боги. Прикидывают со скуки: выживет ли в дремучей чаще герой пьесы, этот безнадежный горожанин?..
Да, горожанин! И он не намерен провести остаток дней своих в этом мерзком месте!
Можно, конечно, построить здесь хижину (кстати, как это делается?), собирать себе в пищу травы и коренья (кстати, как отличить съедобные от всякой ядовитой погани?), ловить силками птиц и зайцев (а это уж и вовсе дело немыслимое, скорее какая-нибудь зверюга его самого изловит)…
Но даже если поднапрячь воображение… Вот сидит он у порога этой самой хижины, благостный, как раскормленная свинья, грызет какой-то стебелек и умиленно слушает птичек. Сегодня, завтра, всю жизнь…
Вей-о-о! Ну уж нет! Он культурный человек! Начитанный! Городской! Он к людям хочет!
Хотя люди скорее всего наденут на него ошейник, а также устроят множество других крупных и мелких неприятностей…
Орешек остановился. Губы тронула невеселая усмешка.
«Что ж, приятель, раз ты такое стадное животное — думай, как отсюда выбраться! Ну-ка, вспомни, куда впадает река Бешеная, с которой ты только что обнимался? Пра-авильно, в Море Туманов, которое по сути своей не море, а гигантское пресноводное озеро, как о том сообщает в „Описаниях земель“ мудрый Алзур Полевой Кузнечик из не-помню-какого-Рода. По пути река проходит сквозь Черную Пустошь… нет, Пустошь должна остаться позади, а это должно быть… Вей-о! Это Лунные горы! Дебри, дикость, зверье со скверными манерами и… и Подгорные Твари. Самые разные. Ох и любит же меня Хозяйка Зла, любит, стерва старая!»
Сначала Орешек пытался брести берегом, рассчитывая рано или поздно добраться до Моря Туманов и отыскать рыбачью деревушку. Но путь то и дело преграждали скалы, рухнувшие деревья, непролазный кустарник, коряги жуткого вида. И все это надо было обходить. Река пропала из виду и ревела где-то вдали. А вскоре бродяга заметил, что этот окаянный ландшафт нависает над ним слева и справа, и сделал справедливое заключение, что попал в ущелье. Спрашивается, зачем он туда залез? Вот уж истинно говорят: «Боги ведут, а Хозяйка Зла водит».
Вечерело. Небо затягивали скверного вида облака. Только бы не хлынул ливень! Чего-чего, а воды ему на сегодня хватит!
Орешек вспомнил, как карабкался из реки, цепляясь за склонившиеся над потоком ветви, как потом рвало его на прибрежных валунах…
Нет, хватит над собой издеваться! Все равно в темноте он далеко не уйдет, а уже начинает темнеть. Надо куда-нибудь забиться до утра. Ливень так ливень, звери так звери, Подгорные Твари так… ох нет, не надо про них на ночь глядя!
Вот тут он и устроится, под елочкой. Кстати, место подходящее: траурное, похоронное дерево…
Орешек втиснулся меж большим замшелым валуном и древесным стволом, устало прислонился щекой к зеленой моховой подушке — и вдруг с воплем вскочил на ноги.
Из камня глядел на него огромный глаз и тянулась когтистая лапа.
Бродяга коротко хохотнул. С ним сыграли злую шутку усталость и нервное напряжение. Он протянул руку и сорвал с валуна пласт мха, обнажив второй глаз изваянного из гранита чудовища.
— Ну, морда! — сказал парень вслух. — И кто же тебя, такого раскрасивого, здесь водрузил, среди леса?.. Вей-о! Клянусь всеми обликами Хозяйки Зла, это же меня занесло в Храм Крови!
И тут же хлопнул себя ладонью по губам и вытянул руки в жесте, отвращающем беду. Не стоило поминать Тысячеликую в месте, где она царила многие века.
Та-ак, что писал о Храмах Крови мудрый Ваасгир Широкий Ручей из опять-не-помню-какого-Рода? (Стыдно, кстати, забывать имена больших ученых!) Воздвигались эти храмы в чащах, вдали от людских поселений (это сходится). Не было у храмов ни стен, ни крыш — лишь чудовищные статуи и жертвенники. (Насчет крыш — это жаль: дождь все-таки начинает накрапывать.) Жрецы не жили здесь, как при обычных храмах, а по известным только им тропам приводили в это страшное место тех, кому суждено было стать жертвой, — связанных, или обманутых, или одурманенных колдовскими зельями. А кто-то шел на смерть добровольно. И лилась кровь во славу хищных древних богов, которым люди поклонялись еще в Темные Времена…
Покончил с этим варварством Авибран Светлая Секира, дед нынешнего короля. Вызнал, где находятся святилища, поверг наземь статуи и казнил жрецов. И правильно сделал. Богам статуи воздвигать, дурь какая! Даже малому ребенку известно, что Безымянные никакого облика не имеют. Это незримые силы, господствующие над миром. А в плотских обличьях является только эта… которую на ночь и в лесу лучше не поминать…
Но осмотреться все же не мешает. Может, удастся устроиться поуютнее.
Вот за статуей и щель подходящая. Пра-авильно — вход в пещеру.
Пещера — это хорошо. Ее, надо полагать, боги специально для него в скале вырубили. Они мудрые, прозорливые, вот и разглядели сквозь века, что придет в эти края бездомный, голый, продрогший человек. И позаботились, спасибо им… Вот только не засела ли в пещере какая-нибудь четвероногая или ползучая пакость?
Орешек осторожно заглянул в щель, просунул туда руку и плечо. Никто не прыгнул и не вцепился — уже приятно. Мелькнула запоздалая мысль: надо было выломать в кустах палку да пошуровать в щели, прежде чем самому лезть туда! Впрочем, трудно ожидать сообразительности от человека, которого било головой о речные валуны…
Шаг… еще шаг… Тьма нависла, окутала, взяла в плен… Во имя Серой Старухи, что за мерзкие мысли лезут в голову! Сроду он темноты не боялся! Нет, дело не в темноте, а в каменных стенах, что окружили, стиснули, вот-вот опрокинутся и задавят… Вспомнились слышанные в детстве жуткие рассказы о рабах, заживо засыпанных обвалом в рудниках и шахтах. Брр, страшнее ничего и не придумаешь! Впрочем, ему ведь не надо лезть вглубь до самого сердца горы! Вот пройдет еще немножко, убедится, что нет опасности, потом вернется к выходу, нарвет травы на подстилку…
Но тут босая нога поехала по плесени, каменный пол вздыбился, превратился в наклонную стену — и бродяга заскользил вниз.
Спуск оборвался так быстро, что Орешек не успел испугаться. Впрочем, страх взял свое, когда парень понял, что очутился на дне узкой каменной «кишки» со скользкими крутыми стенами.
«Спокойно! Не паниковать! Возьми себя в руки, ты, ничтожество! Хочешь — повизжи немного от ужаса, все равно никто не услышит… Ах не хочешь? Тогда думай, как отсюда выбраться. Что говорил Аунк про страх? Он полезен, когда придает силы и заставляет мускулы двигаться быстрее, но нельзя допускать его в голову и позволять ему путать мысли».
Пахло сыростью и плесенью — тоскливый, безнадежный запах. Гладкий камень, пятна мха, никаких трещин, не за что зацепиться. Склон хотя и не отвесный, но все же слишком крутой, чтобы выкарабкаться…
Но колодец узкий, верно? Может, удастся вылезти, упираясь руками в противоположную стену?
Орешек обернулся — и отпрянул, больно ударившись лопатками о холодный камень.
— Вей-о! — вырвался у него вопль изумления и эхом укатился вверх.
Перед глазами недвижно парили в темноте мелкие, но четкие зеленовато-белые буквы:
«Возмечтавший стать жрецом Храма Крови, знай: путь к святыне стерегут две змеи. Первая таится во мраке, в чреве второй найдет свою смерть недостойный. Сколько одна змея выплюнет, столько другая проглотит. Достойный омоется кровью земной и воспарит без крыльев, недостойный будет страдать весь жалкий остаток жизни своей».
Парень протянул руку, но не дотянулся до невесомых букв.
Вей-о-о! Да не возмечтал он стать жрецом Храма Крови! И сроду он об этом не мечтал, чтоб тому храму провалиться! Змеи тут какие-то… людей жрут… плюются…
Что это за молот бухает поблизости? А-а, это стучит его собственное сердце…
Ерунда какая! Было бы из-за чего сердцу в горле колотиться! Нас пугают, а нам не страшно! Подумаешь, буквы светятся! Обыкновенная светящаяся краска, он в аршмирском театре и не такие чудеса видел! Ему самому такой краской балахон вымазали, когда он привидение играл.
А змеи… тоже незачем вопить, пока тебя есть не начали! В тину под кочку эти древние угрозы! Может, раньше здешние святыни и охранялись змеюками, но это ж было лет сорок назад… или поменьше? Все равно змеюки давно одичали, расползлись на поиски еды, а то и вовсе передохли.
Очень хочется думать, что передохли! Не для того же боги вытащили его за уши из водопада, чтобы скормить первой встречной ползучей гадине. К тому же змея, способная целиком слопать человека, сюда может и не протиснуться. Ловушка слишком узкая. Можно сказать, одна змея его уже проглотила, только каменная…
Бродяга зябко переступил босыми ногами по сырому каменному полу.
А ведь это мысль! Его проглотила каменная змея! Та-ак! А если надпись — не угроза, а описание ритуала? Наверное, все на свете жрецы любят выражаться красиво и загадочно.
Но тогда… тогда рядом должен быть еще один колодец! «Вторая змея таится во мраке…» И там должен оказаться выход, лестница какая-нибудь…
А чего эти покойные мучители, чтоб им в Бездне крепко горелось, дальше-то написали? «Сколько одна змея выплюнет, столько другая проглотит…» Ладно, будем считать, что речь идет о нем самом, о его драгоценной особе. Один колодец его «выплюнет», другой «проглотит». Теперь главное — найти проход, соединяющий колодцы. Тогда ему удастся провести «жалкий остаток жизни своей» — годочков этак семьдесят-восемьдесят — где-нибудь на солнышке, подальше отсюда…
Орешек ощупал каждый камень. Лихорадочное возбуждение начало уже сменяться разочарованием, когда наконец внизу, у самого пола, парень обнаружил в стене заросшее мхом металлическое кольцо!
Отлично! Пальцы быстро расчистили плиту, в которую было вделано кольцо. Но какая же она маленькая, эта плита! Если ее вытащить, откроется какой-то крысиный лаз. Голова туда пролезет, а вот плечи — вряд ли… Ладно, выдернем плиту, а там видно будет!
Расставив пошире ноги, парень напрягся и изо всей силы рванул кольцо. Плита подалась неожиданно легко. Орешек едва устоял на ногах.
Под босыми ступнями захлюпала ледяная жижа. Протянув во тьме руку, бродяга обнаружил, что из открывшегося отверстия хлещет вода.
Этого еще не хватало! Второе купание за день! Да и вода какая противная: вонючая, гнилая, будто годами застаивалась…
Вей-о! «Сколько одна змея выплюнет…» Вот она, гадюка, и плюется! Вода уже выше колен… и если у жрецов все правильно рассчитано, то и выше поднимется! Всплыть наверх — вот он, полет без крыльев!
Вода подступила под грудь. Запрокинув лицо, бродяга гордо улыбнулся.
«Ну, чем я не жрец? Сподобился, омылся кровью земной… ну и запах же у нее!»
Вода продолжала подниматься. Парень уже не стоял на полу, а короткими гребками удерживал себя на поверхности.
«Барахтаюсь, как щенок в канаве! Скорее бы подтащило к выходу…»
Но ему не суждено было вернуться прежним путем: подъем воды внезапно прекратился. Однако причин для паники не было: парень нашарил в наклонном своде нечто вроде ниши, втиснулся туда и обнаружил узкий лаз, который почти сразу стал расширяться и превратился в коридор.
А вскоре по глазам ударил свет, он показался бродяге ослепительным, хотя это были всего лишь лучи низкого вечернего солнца. Бедняга остро почувствовал, как иззяб в сыром подземелье, и бросился на свет, словно ребенок в объятия матери, но споткнулся и чуть не упал. А разглядев, обо что споткнулся, забыл даже про близкое освобождение из пещеры.
Дорогу ему преграждал разбитый сундук. Одна из боковых стенок валялась на камнях, крышка перекосилась на петлях.
Разумеется, сундук был пуст.
Орешек склонился над обломками. В разгоревшемся воображении проплывали картины — одна ярче другой.
Вот жрецы Храма Крови, спасаясь от воинов Авибрана, из последних сил волокут к потайному выходу сундук с драгоценностями, некогда снятыми с принесенных в жертву людей. Сундук разбивается… жрецы сгребают с пола сокровища, в смятении и спешке цепляют на себя ожерелья, кольца, браслеты, чтобы унести как можно больше… набирают полные руки драгоценных камней, насыпают в подолы рубах золотые монеты… В таком виде — сверкающие, ослепительные — выбегают они из пещеры… и градом стрел встречают их лучники короля, которые уже знали о потайном выходе и поджидали преступных жрецов!..
Нет, не так… В разоренный, заброшенный Храм Крови пробирается шайка разбойников. Они случайно обнаруживают лаз в пещеру, который не нашли королевские воины. О счастье — там сундук с сокровищами! Слышны веселые голоса: «Волоки его, ребята!.. Тяжелый, гад!» — «Да ну его в трясину, тащить-то зачем? Разбить — и все дела!» — «Верно, а добычу — в мешки… нести сподручнее будет…»
Орешек мечтательно улыбнулся.
— Кому — добыча, — сказал он вслух, — а кому — синяки да ссадины! Что ж Тысячеликая обо мне не позаботилась? Хоть бы колечко дешевенькое припрятала для неудачника! Уж я бы ей спасибо сказал!
И ведь правду говорят люди: до богов не докричишься, а Серой Старухе только шепни…
Что это было? Лопнула где-то рядом невидимая струна — или сердце на миг дало сбой от свершившегося чуда?
Расширившимися глазами смотрел парень, как в закатных лучах на затянутом мхом камне тускло блестел металл.
Но ведь здесь только что ничего не было! Или просто он невнимательно глядел?
Не прикасаясь к находке, парень опустился рядом с ней на корточки. Веселое возбуждение разом схлынуло, душой завладела тоскливая тревога.
Слышал, слышал он о том, как Хозяйка Зла подбрасывает людям деньги, драгоценности или что-нибудь столь же приманчивое. Но расплачиваться за это приходилось немалыми бедами, а порой и гибелью.
— Да в болото эти сказки! — злобно сказал молодой разбойник, протягивая руку к добыче. — В кои-то веки что-то найти удалось… Да и что она придумает, Серая Старуха, хуже того, что было со мной сегодня?
И тут же хлопнул себя ладонью по губам. Зря он это сказал, зря. Воображение у Хозяйки Зла богатое… и не любит она, когда ей бросают вызов…
Стараясь отогнать дурные мысли, Орешек перенес находку ближе к свету.
Пояс. Серебряный пояс из плоских колец. Работа грубая, наверное, очень древняя. Пряжка широкая, массивная, украшена пятью крупными камнями. Ничего подобного парню видеть не приходилось… впрочем, он же не ювелир…
Четыре квадратных камня располагались на серебряном кольце — желто-красные, непрозрачные. Пятый камень — круглый, черный — был укреплен в центре кольца. Впрочем, черным он казался лишь на первый взгляд. Присмотревшись, можно было заметить в глубине его алую искру — словно огонек разгорался во мраке.
Парень на всякий случай вытянул руку в жесте, отвращающем беду, а затем решительно защелкнул пояс на талии. И тут же фыркнул, представив себе, как нелепо выглядит голый человек с этакой шишкой на пузе.
Последние мрачные мысли вылетели из бесшабашной головы. Орешек выглянул из пещеры.
Узкая заросшая тропинка сбегала в окруженную лесом крохотную — чуть больше обычной поляны — долину, где среди кустов и высокой травы были разбросаны обломки чудовищных статуй.
Вот он, Храм Крови, Храм-Без-Крыши!
Как ни странно, Орешек не испытал страха, оказавшись в урочище черного колдовства. Куда тревожнее было бы ему в глухомани, где деревья никогда не слышали человеческого голоса. Жутковатые статуи были созданы людьми, и среди них — даже поваленных, заросших травой — парень чувствовал себя спокойнее и увереннее. Он даже начал напевать портовую песенку о контрабандистских шхунах, которые шторм прижал к берегу и разбил о скалы.
Не сумела судьба одолеть лишь одну, Урагана лихую подружку. В развороте ложилась она на волну, Как красотка — щекой на подушку…Песня оборвалась: из-под ног бродяги с шумом вспорхнула птица. Крупная и, надо полагать, вкусная. Устраивалась, видно, в траве на ночь… А ему-то, бедняге, где приткнуться?
Тут как раз он и вышел к распахнутой клыкастой пасти. И даже присвистнул от восхищения. Зверь был огромен… да его же высекли из целой скалы! Потому статуя и не повалена. Кажется, это дракон со сложенными крыльями. Пасть вытянута, как у щуки, а зубищи-то, зубищи!.. А что с верхней челюстью? Похоже, она раньше двигалась… Вей-о! Вот в чем дело! На нижнюю челюсть клали человека… а здесь был рычаг… верхняя челюсть падала и перешибала жертву пополам. Теперь рычаг выломан, на его место в выемку вбит камень, и страшная пасть застыла, полуоткрывшись. Мерзкая штука, но… но может защитить от дождя.
Орешек проверил, надежно ли держится камень в выемке, и с опаской заглянул в драконью глотку. Места хватит, можно прекрасно выспаться, но что, если этот ротик все-таки закроется?.. А-а, замечательно: за узкой глоткой, в драконьем пузе, есть щель для стока крови, довольно широкая, через нее можно выскользнуть наружу…
Так за чем дело встало? Он что, дожидается, пока здесь построят постоялый двор? Ночлег в чреве дракона — о таком не мечтали и древние герои! Долго ли наломать зеленых веток… И вот уже Орешек с наслаждением растянулся на ароматной подстилке. Он так устал, что даже не расстегнул неудобный серебряный пояс. В теле ныла каждая жилочка, но даже эта боль казалась сладкой.
Впрочем, блаженное состояние длилось недолго. Теперь, когда опасность отступила, на бродягу навалился голод. Вей-о-о, кишки в узел завязываются! Ладно, не привыкать, не в первый и наверняка не в последний раз ложится он спать с пустым брюхом. Есть проверенный способ — вспомнить перед сном что-нибудь приятное. Лучше всего детство…
Мягко улыбаясь, парень закрыл глаза. Солнечные пятна на каменном подоконнике, крики ласточек под крышей, запах пыли и старой кожи от книг, навощенная дощечка в руках и ласковый голос хозяина: «Ну-ка, Орешек, покажи, что ты там успел изобразить?..»
7
— Ну-ка, Орешек, покажи, что ты там успел изобразить?
Восковая дощечка покрыта неуклюже нацарапанными знаками. Читает мальчик уже хорошо — на подоконнике лежит лист серой бумаги с отрывком из легенды о Двенадцати Магах, который он только что без запинки отбарабанил вслух. А вот переписать этот отрывок куда сложнее. А еще труднее потом самому разобраться в буквах, которые разбрелись по дощечке. Надо быстро отвлечь хозяина, иначе заставит переделать все с самого начала.
— Господин, а почему здесь сказано: «И взял каждый из них себе жен»? Переписчик ошибся, да? Надо было — «жену»?
— Нет, все верно. Была в Огненные Времена такая дурь — многоженство. Мужчина сажал себе на шею целый курятник. Хвала Безымянным, обычай этот канул в Бездну… А у Великих были гаремы. Потому Дети Кланов и добавляют к своему имени слова «Ветвь такая-то». Разные Ветви Клана — это наследники мага от разных его жен… Ох, да ты же меня нарочно отвлекаешь! Покажи дощечку, покажи… Та-ак! Не пойму: воробей, что ли, тут прыгал, лапками наследил? Ты сам-то можешь прочесть?.. А здесь… говорил же я тебе: названия Кланов нужно обводить во-от такой рамочкой!
Тонкие, длинные пальцы старика чертят изящный овал вокруг слова «вепрь».
— Во-от так! Иначе получается, что ты пишешь про дикую свинью! Ох, Орешек, Орешек, горе ты мое!..
Хозяин называет его так из-за цвета волос — как скорлупа лесного ореха. Мальчик предпочел бы что-нибудь более звучное и героическое, но не рабу выбирать себе прозвище…
— Нет, малыш, так не пойдет. Придется это безобразие стереть и еще разок, как следует…
Вей-о! Надо действовать быстро!
— Господин, а в чужих землях тоже есть Кланы?
— Конечно. В Силуране. Когда к власти пришел Первый Король… а ну, как его звали?
— Лаогран Полночный Гром из Клана Дракона!
— Пра-авильно, только надо добавлять: «Ветвь Гребня». Итак, когда к власти пришел Лаогран, объединивший разрозненные владения вокруг королевства Алых Скал и давший новой стране имя Грайан, некоторые Дети Кланов подняли мятеж, который был решительно и жестоко подавлен. Уцелевшие мятежники ушли за Лунные горы, в Силуран. В память об этом их потомки, к какому бы Клану они ни принадлежали, добавляют к имени слова «Ветвь Изгнания». Впоследствии один из них, Гайгир Снежный Ручей из Клана Вепря, женился на дочери короля Силурана, унаследовал трон тестя и положил начало нынешней правящей династии…
Хозяин умнее всех на свете. Нет вопроса, на который он не смог бы ответить. И про Орешка тоже все знает.
— Опять мне глаза отводишь, поросенок! Устал писать, да? Ладно, погуляй. В твоем возрасте дома сидеть — хуже порки…
Было бы с чем сравнивать! Орешка сроду не пороли. Во всяком случае — за то время, что он принадлежит мудрому Илларни Звездному Голосу из Рода Ульфер. А что было до этого… Илларни купил у торговца больного, истощенного мальчишку лет шести, выходил, поставил на ноги, но после болезни мальчик начисто забыл все, что было с ним раньше…
Ладно, отпустили — бежим гулять! Вихрем, ураганом, водопадом — вниз по винтовой лестнице! Такого дома нет ни у кого по соседству. И не сравнить с приземистыми деревянными строениями, где на плоских крышах хозяйки выращивают в ящиках овощи и цветы. Орешек живет в настоящей сторожевой башне! Некогда Тайверан был совсем маленьким городом, и с верхушки башни стражники вглядывались вдаль — не приближается ли враг? Теперь столица Великого Грайана разрослась, окраины отодвинулись далеко на все четыре стороны света, а башня стала не нужна. Какой-то купец арендовал ее под склад товаров, да разорился. А потом король Бранлар Секира Судьбы отдал ее в пожизненное владение мудрому Илларни. Не так уж удобна башня для жилья — зимой холодно, дров не напасешься… Зато она выше почти всех зданий в городе, а наверху есть смотровая площадка, с которой Илларни великий астролог, наблюдает движение небесных светил. Давно пора было старому Илларни обзавестись собственным углом. Бурную, полную приключений жизнь вел знаменитый ученый: скитался из страны в страну, беседовал с великими мыслителями, впутывался в придворные интриги, выбирался из авантюрных передряг, чудом выживал в пожарах войн, совершил побег из печально знаменитого Крысятника — темницы в Джангаше. Наррабан до сих пор требует у Великого Грайана выдачи «богомерзкого звездочета». Союз Семи Островов — тоже. Но король, да вознаградят его Безликие, позволил астрологу обосноваться в Тайверане, предоставил дом — эту самую башню — и даже велел дважды в год выдавать ученому немного денег. Богатые горожане иногда заказывали гороскопы, так что жить было можно.
Конечно, при таких скудных средствах неразумно было держать раба. Вся округа осуждала почтенного Илларни за расточительность. Работы у мальчишки — пол подмести да пыль смахнуть, а лопает небось как взрослый. Вон как вытянулся, а был заморыш заморышем. И одежки на такого не напасешься. Другие рабы от снега до снега ходят в набедренных повязках, а этого лодыря хозяин одевает, как любимого сынишку…
Целыми днями мотался Орешек по улицам в компании таких же озорников, как он сам. Окрестности «сторожевой башни» населяли ремесленники и мелкие лавочники. Были это люди степенные, семейные: почти в каждом крохотном дворике, обнесенном деревянным заборчиком, визжала и барахталась орава сорванцов, так что в товарищах у Орешка нехватки не было.
Вся столица была перед ними и для них. И он был красив, этот город, чье имя означало «главная гордость».
Больше всего нравился Орешку дворец, обнесенный стеной с двенадцатью изящными башенками. Внутрь мальчишкам проникнуть не удалось ни разу: стража не дремала, любой сопливый «нарушитель» немедленно перехватывался и за ухо выдворялся на площадь. Но и снаружи было на что поглядеть. Стена снизу доверху была выложена красочными изразцами, привезенными из Ксуранга. Со слов Илларни Орешек знал, что украсить стену дорогими и хрупкими изразцами приказал Лаогран Полночный Гром. Тем самым король выразил уверенность в том, что никогда вражеские воины не ворвутся на эту площадь, никогда таран не ударит по дворцовой стене. Король не воздвигал для себя крепость — он строил хрупкое, легкое, прекрасное жилище. «Моя защита — это мое войско!» — гордо говорил Лаогран (что не помешало ему, между прочим, возвести мощные и грозные внешние стены города).
Хороши были и башенки, каждую из которых на свои средства строил один из Кланов. Они так и назывались: Соколиная, Рысья, Лебединая, Медвежья… Самой красивой мальчишки без спора признавали Драконью башню: ее обвивал каменный дракон, а в разинутой пасти чудовища раскачивался колокол. Двенадцать раз в сутки отбивал он время: шесть раз днем и шесть раз ночью. Горожане знали: третий светлый звон — полдень, третий темный звон — полночь. Но до жилища Илларни голос дворцового колокола не долетал. Звездочету возвещал полночь тройной удар другого колокола — того, что висел на судебной площади. А всего колоколов в городе было восемь, и звучали они каждый по-своему: один — звонко и весело, другой — гневно и резко, третий — властно и протяжно…
В те счастливые дни мальчишки твердо знали, что Тайверан Великолепный воздвигнут для их развлечения. Можно было выбраться к королевскому дворцу и из толпы смотреть, как торжественно въезжают на площадь иноземные послы со свитой: смуглые до черноты наррабанцы в ярких одеждах; надменные силуранцы, увешанные драгоценностями и враждебно поглядывающие по сторонам; молчаливые, загадочные пришельцы из Ксуранга, о которых ходят невероятные истории…
Можно было покрутиться на Судебной площади, поглазеть, как почтенные судьи разбирают тяжбы между горожанами. Зачастую и казнь удавалось увидеть — ну, потом у мальчишек было о чем поговорить: как держался смертник, как ловко орудовал удавкой голорукий палач…
Полна соблазнов и чудес была и Ярмарочная площадь, шумная, разноязыкая. Кружили голову запахи пряностей с далеких островов, ласкали взор пушистые наррабанские ковры и переливы шелковых и атласных тканей, забавляла разноголосая брань и отчаянная торговля, когда со стороны казалось, что покупатель выкладывает последнюю монету, а торговца только вещь, которую он сейчас продает, может спасти от разорения… Особенно привлекали мальчишек солидные, тихие ювелирные лавки. Нет, не из-за драгоценностей, ведь ни один ювелир не стал бы раскладывать свой товар перед уличными ребятишками. Детей притягивало другое: за порогом каждой лавки, у распахнутых дверей дремал вывезенный из Ксуранга пес удивительной породы. Громадные мощные звери, черные с рыжими подпалинами, лежали, положив на лапы тяжелую квадратную морду с отвисшими складками губ, казалось, спали… но это только казалось!.. Манил ребятишек и Сытный ряд, особенно тот его конец, где продавались сласти. Тут счет шел на медяки, тут и ребятишки были желанными покупателями. Торговцы здесь были веселыми, приветливыми, сыпали прибаутками. За мелкую монетку они отхватывали ножом большую плитку загустевшей смеси меда, ягодного сока, муки и лесных орехов. Или обмакивали свежую лепешку в золотистый кленовый сироп. Или высыпали в подставленные грязные ладошки пригоршню сушеных кусочков фруктов, что растут на островах.
Кое-кто из подростков подворовывал в рядах по мелочи, но Орешек ни разу не тронул кошелька на чужом поясе… да что там — даже лепешки не цапнул на бегу. Любой мальчишка из их ватаги, попадись он в первый раз, получил бы от стражников без судебного разбирательства хорошую трепку, да и дело с концом. Ну, отволокли бы домой, там еще родители бы добавили. Серьезные неприятности начинались, когда воришку ловили вторично. Другое дело — он, Орешек. За преступление раба отвечает хозяин, а беды для Илларни мальчик не хотел.
Больше ничем не выделялся он среди сверстников. Щенята, барахтающиеся в общей куче, не разбираются, кто из них какой породы. Орешек рос крепким, смелым парнишкой, не рвался командовать, но и в обиду себя не давал.
Так текли год за годом — грязные, зеленые, долгожданные весны, жаркие до звона в воздухе летние месяцы, щедрая и добрая осенняя пора, зимы, загонявшие ребят в дома, к теплым очагам… и самый любимый, сказочный, волшебный месяц Осколок, в котором было не сорок дней, как в любом другом месяце, а всего пять. Осколок будоражил опасностью, скрытой недоброй тайной: в эти дни сильнее всего были слуги Хозяйки Зла, и горожане, даже знатные, надевали плащи наизнанку и мазали сажей лица, чтобы нечисть не узнала их. Завершался Осколок самой длинной ночью в году, и до рассвета на улицах горели костры, и никто не сидел под крышей, а наутро горожане облегченно вздыхали: все, начался новый год…
А как любил Орешек долгие вечера, когда в башне собирались гости и вели мудрые беседы! Вино гости приносили с собой, хозяин не обижался. Мудрость помогала старому ученому возвыситься над житейскими мелочами… Заботой Орешка было менять свечи, когда они догорали (обычно хозяин пользовался жестяным светильником, но для гостей водружал на стол два подсвечника). Мальчик тихо сидел в углу и вслушивался в разговор. Гости были людьми самого разного происхождения; больше нигде они не смогли бы так, на равных, собраться и поговорить. Приходил, например, высокородный Гранташ Грозовое Облако из Клана Лебедя, Ветвь Белого Пера; рядом с ним сидел книготорговец Юншайгир Медленный Ручей из Рода Фергур. И тут же без всякого стеснения пристраивался у огня простой десятник городской стражи, чье имя, кажется, ни разу не прозвучало в этой компании, но которого все любили слушать, так как он был человеком, много повидавшим и пережившим. Десятник сиплым голосом рассказывал о битвах, в которых ему довелось участвовать (и которые без него не были бы выиграны), о великих людях, которых он знал лично (и которые щедро награждали его за отвагу), о прекрасных женщинах (чьи имена он назвать не мог, дабы не дошли эти разговоры до их мужей), о далеких землях (где осталась о нем неизгладимая память). Сын Клана охотно пил за здоровье вояки, Илларни норовил подловить рассказчика на какой-нибудь исторической или географической несообразности, а книготорговец, сгибаясь от смеха пополам, умолял десятника продиктовать все это писцу, потому что такое складное вранье можно выгодно продать…
Когда Орешек подрос, он пристрастился к книгам, которых много было у мудрого Илларни. К огорчению хозяина, Орешек остался равнодушен к тайнам звездного неба. Зато запоем читал про сражения, осады крепостей, подвиги великих воинов. Сладко кружилась голова, в воздухе витал отчетливый запах гари, где-то рядом пели стрелы. Орешек из окна, как из бойницы, смотрел вниз, туда, где у подножия стены копошились, ставя лестницы, воины в уродливых шлемах. Но он, отважный командир, сейчас повелительно взмахнет рукой — и на головы врагов обрушится лавина кипящей смолы…
Чтение, особенно такого рода, — не самое подходящее занятие для раба, это сказал бы любой в округе. Но Илларни души не чаял в смышленом парнишке и поощрял его тягу к книгам.
Так жил Орешек — и не поменялся бы своей участью даже с наследником престола… ну, положим, с наследником престола все-таки поменялся бы, но в таком случае не оставил бы хозяина своими высочайшими милостями…
И текли день за днем — до одного случая, который многое изменил.
Неподалеку от «сторожевой башни» держал лавку торговец тканями. По меркам округи он мог считаться богачом, а вредным и противным человеком он мог считаться по любым меркам. Дверь лавки всегда была распахнута настежь, широкий прилавок завален отрезами материи всех сортов и расцветок, на резном стуле восседал толстый краснолицый хозяин, а на стене напротив входа, на самом видном месте, красовалось изображение бравого воина в шлеме и кожаной боевой куртке. Одной рукой вояка вздымал над собой окровавленный меч, а другой держал под уздцы коня, навьюченного мешками (как подразумевалось, с военной добычей). Воин имел отдаленное сходство с почтенным торговцем, что было отнюдь не удивительно, ибо лавочник сам позировал художнику из Цветного ряда (где торгуют красками и подряжают мастеров на малярные работы).
Хозяин лавки с гордостью объяснял каждому покупателю, что портрет изображает его отважного деда, который участвовал в одной из войн с Силураном. Важно поднимая палец, торговец произносил заученную фразу: «Своими боевыми трофеями сей доблестный воин заложил основы благополучия моего Семейства!» (Илларни перевел эту фразу на нормальный человеческий язык так: «Награбил больше, чем смог пропить, кое-что и детишкам его перепало».)
Ребята терпеть не могли торговца за жадность и сварливость. Неприязнь к лавочнику они перенесли и на блистательную картину: говорили, что у вояки физиономия, как у объевшегося кота, что меч он держит неправильно… А Орешек как-то заметил, что конь в поводу у героя очень уж смахивает на козла. Ему бы рога да бороду — вылитый был бы козел из Скотного ряда.
Идея понравилась. Конь был обречен. Ему предстояло превратиться в козла.
Преступление было тщательно спланировано: заранее добыли и развели черную краску, распределили роли, дождались, пока торговец останется один в лавке. Маленькая дочка сапожника подкатилась на своих толстеньких ножках к порогу и противно запищала: «Господин, господин, а кузнецовы близнецы сидят на твоей яблоне!»
Торговец весьма гордился яблоней, растущей в маленьком дворике за лавкой, и прилагал огромные усилия, чтобы уберечь яблоки от малолетних разбойников. Вот и сейчас — с воплем вскочил он на ноги, схватил метлу и, не тратя времени на то, чтобы запереть лавку, ринулся вон.
Тут же из-за угла выскользнули Орешек и восьмилетний сынишка медника. Они действовали быстро и слаженно. Орешек прислонился к стене и нагнул спину, а младший мальчик ловко вскарабкался ему на плечи. Горшочек с краской болтался у пояса малыша, кисть была зажата в зубах.
Увы, злоумышленники плохо рассчитали время. В самый разгар работы юного живописца нагрянул хозяин. Рев разъяренного толстяка потряс улицу. Испуганный малыш потерял равновесие, замахал руками. Брызги черной краски разлетелись по всей лавке, жирными пятнами застыли на рулонах серебристого бархата, розовой кисеи, желтого атласа… и на багровой морде торговца. При виде такого кощунства он на миг окаменел — и только это спасло ребятам жизнь, иначе не выйти бы им за порог. Как перепуганные мыши, метнулись они к выходу мимо хозяина, тот завертелся на месте, пытаясь схватить мальчишек… но те уже мчались по улице, и Орешек на бегу твердил себе, что все обойдется, что толстяк не узнал их…
Зря бедолага себя успокаивал. В тот же вечер лавочник притащил свою с трудом отмытую рожу в «сторожевую башню». Илларни принял гостя в нижней комнате, а провинившийся парнишка затаился на винтовой лестнице и слышал каждое слово ужасного разговора. Торговец исходил праведным гневом, Илларни отвечал тихо и односложно, а Орешек сжимался в комок и гадал: выдерут — не выдерут? Наконец толстяк, вволю наоравшись, беспощадно бросил окончательную цифру ущерба — круглую, звонкую, увесистую. Орешек чуть не взвыл, все сомнения исчезли. Таких денег в «сторожевой башне» никогда не водилось, а значит, его ждала первая в жизни настоящая трепка.
Злобно хлопнула дверь — это удалился торговец. Орешек собрался с духом, сполз с лестницы и с несчастной физиономией поплелся просить прощения. Но едва он поднял глаза на хозяина, как покаянные слова застряли в горле.
Перед мальчиком сидел смертельно усталый, измотанный ударами судьбы старик. Худые руки бессильно лежали на коленях, взгляд был прикован к плитам пола. Орешек пытался что-то сказать, но не мог вытолкнуть ни слова из пересохшей глотки.
Старик встал и, шаркая, побрел к лестнице. На первой ступеньке он обернулся.
— Продам я тебя, — сказал Илларни бесцветным голосом и начал медленно подниматься, опираясь о стену.
Орешек стоял, широко распахнув глаза, медленно осознавая весь кошмар того, что произошло. Вокруг рушился мир, замедляло ход время, земля уходила из-под ног…
Наверху тяжело упала крышка люка смотровой площадки. Этот звук разрушил чары. Мальчик прыжками взлетел по лестнице он скребся снизу в люк, скулил, захлебываясь слезами, что больше никогда, никогда… просил Безымянных, чтобы они сотворили чудо и оставили все по-старому…
Боги вняли мольбе. Все осталось по-старому. Только несколько редчайших старинных рукописей покинули на следующий день свои места на полках. На прощание старик погладил каждую из них ладонью, как ребенка. Орешек нес фолианты к книготорговцу и чувствовал себя предателем и негодяем.
А вечером, лежа на широком сундуке, служившем ему постелью, и прислушиваясь к неровному дыханию спящего за тонкой перегородкой хозяина, мальчик впервые всерьез задумался над своим положением. Как сложилась бы его судьба, не купи его Илларни? И — что еще важнее — как она сложится, если хозяин умрет? Да хранят его Безликие, конечно… но ведь он так стар!
Перед взором встал, как наяву, скрюченный хромой человек с лицом, изрезанным глубокими морщинами, — истопник одной из городских бань для бедноты. (Илларни не любил грязи и часто выдавал мальчишке медяк на дешевую баню.) Орешек, любознательный и общительный, познакомился с истопником и, как страшную сказку, слушал рассказ этого жуткого существа о жизни, которая почти целиком прошла под землей, в угольной шахте, на цепи. После того как бедняга попал под обвал и был искалечен, его расковали и подняли наверх. С трудом ворочая непослушным языком, получеловек-полузверь пытался объяснить мальчику, как невыносимо било по глазам солнце. Сколько времени он его не видел?.. Истопник передергивал плечом: откуда ему знать, как сочтешь годы в освещенном факелами подземном поселке?.. То словами, то счастливым мычанием говорил истопник о своей удаче: могли прикончить калеку, а нет, живой, и работа здесь легче, чем в шахте; кормят, правда, хуже, зато почти не бьют, а по утрам, когда в бане никого нет, можно полежать во дворике на настоящей зеленой травке…
Десятки других историй, одна страшнее другой, припомнились мальчику. Как же мог он не ценить того, что выпало на его долю? Да, конечно, хозяин обедал первым, а Орешек добирал остатки, как же иначе? Но ведь несъеденными хозяин всегда оставлял лучшие куски! Или взять хотя бы куртку, что на днях купил ему Илларни. Хозяину давно нужны новые башмаки, а он — эту куртку…
А ведь этот добрый старый человек — единственная защита Орешка от холодного, безжалостного мира. Мира, где он — всего лишь домашняя скотина, вроде лошади. Наследников у старика нет, и если, страшно подумать… если что-нибудь… Вей-о! Он же будет продан в пользу казны!
Мальчик представил себя на рыночном помосте, в окружении брезгливо-заинтересованных покупателей, — и коротко, со стоном вздохнул. Куда он попадет? В шахту? В каменоломни? На мельницу, жернова вертеть?
И его будут бить! Конечно, будут! Илларни его ни разу пальцем не тронул, а новые хозяева… за каждую промашку, как собаку…
Орешек задыхался, будто горло уже стиснул ошейник из жесткой кожи.
Сон пришел лишь под утро — тяжелый, мучительный. А проснулся Орешек повзрослевшим. Или, как вскоре отметили соседи, поумневшим.
Он резко бросил проказы. Впрочем, ватага и так начинала распадаться. Мальчишки подрастали, теперь они поглядывали свысока на приятеля по детским играм. Если Орешек и чувствовал досаду, то ничем этого не показывал, был со всеми приветлив и учтив. От лишнего поклона спина не переломится.
Теперь подросток во все глаза высматривал работу: то пекарю мешки с мукой с телеги сгрузить, то присмотреть за товаром, если зеленщик отлучится из лавки, то сбегать куда-нибудь с поручением. Подобревшие соседи охотно давали заработать симпатичному парнишке, веселому и расторопному. Каждый медяк он нес в дом. Изменилось и его отношение к хозяину: Орешек ворчливо и заботливо, как старая нянька, следил, чтобы Илларни не забывал поесть вовремя, чтобы не выходил в холод легко одетым…
Тем не менее Илларни однажды высказался напрямик:
— Ох, Орешек, горе ты мое! Не верится мне, что ты раз и навсегда взялся за ум. Боги дали тебе много хороших черточек, но в твоей неглупой голове вовсю гуляет ветер. Встряска уняла на время твое легкомыслие, но жизнь еще будет трясти и трясти тебя, пока не очистит от шелухи, которой в тебе предостаточно. И произойдет это не скоро, ибо ты гибок, как молодая ветка орешника. Помяни мои слова: ты будешь, как росу, стряхивать со своей души переживания, которые другому человеку навсегда отравили бы жизнь. Но все же ты начал взрослеть. Пора всерьез подумать о твоем будущем…
Но старик не успел прийти ни к какому решению. Когда Орешку было лет этак семнадцать-восемнадцать, грянула беда.
Незадолго до этого умер король Бранлар, на трон взошел его сын Джангилар Меч Судьбы. Некий богатый землевладелец живущий в усадьбе неподалеку от Тайверана, пожелал узнать, что сулит ему смена правителя, и заказал Илларни гороскоп. Двое суток астролог трудился над вычислениями, а затем аккуратно записал результаты — для солидности не на бумагу даже, а на пергамент. И Орешек отправился за деньгами.
Полдня пути по лесной дороге были для подростка приятной прогулкой. Орешек вспугивал лягушек в придорожных канавах, полез купаться в небольшую речушку, вылетел оттуда, как утка, заметившая выдру (вода в начале Цветущего месяца была еще ледяной), повалялся на песке, скинув рубаху и подставив пузо горячим лучам, затем, насвистывая, двинулся дальше. Когда кончился лес и вдоль дороги раскинулись поля, Орешек подразнил как следует ребятишек в придорожной деревеньке (взрослых дома не было, самое время сеять овес, но мальчишки дали достойный отпор прохожему наглецу, чуть собак на него не спустили), поболтал с возчиками, которые на двух телегах возвращались порожняком из столицы (и проехался на одной из телег), безуспешно поохотился на грача и в прекрасном настроении прибыл к дверям помещичьего дома.
Он не знал, что заканчивается последний день его детства, что завтра привычная и такая уютная жизнь расползется в клочья, как ветхая ткань…
Хозяин усадьбы принял гороскоп и заранее приготовленную расписку Илларни, отсчитал серебро и добавил мальчишке пару медяков за труды. Солнце уже склонялось к закату. Помещик распорядился, чтобы Орешка накормили со слугами и устроили где-нибудь переночевать. С первыми лучами солнца паренек не спеша побрел назад и к четвертому светлому звону добрался до городских ворот.
Никаких дурных предчувствий у него не было. Увидев отворенную калитку, он лишь удивился. Но распахнутая настежь дверь «сторожевой башни» заставила его встрепенуться. А потом уже кружилась голова и подкашивались ноги при виде опустевшей, разоренной нижней комнаты, где уцелели только карты дальних земель на стенах — никто на них не позарился…
Сосед-пекарь, к которому влетел за объяснениями потрясенный юноша, рассказал, что старого астролога увели стражники. Пекарь не добавил, что дом разграбили почтенные и добрые соседи, но парнишка догадался об этом и сам, увидев у пекаря на полке знакомый жестяной светильник. Дело обычное, мальчик и сам однажды принял участие в растаскивании имущества из опустевшего дома, когда скончалась вдова уличного писца… Значит, вся округа уже считает хозяина мертвым. Это могло означать лишь одно: кому-то знакомый стражник шепнул, что звездочет уже не вернется…
Орешек обегал весь огромный город, ставший вдруг враждебным, расспросил нищих, сидевших у ворот городской тюрьмы и на Судебной площади, но не узнал ничего. Отчаяние душило его, но проблеском во мраке сверкнуло воспоминание о мальчишке из его прежней компании, сыне мясника. Когда-то этот туповатый толстячок, чуть старше Орешка, терпеливо носил нелестное прозвище Свин Мордастый. Теперь, разумеется, к нему так уже не обратишься — большой человек, городской стражник! Но детские игры бывший Свин не забыл, снисходительно выслушал просьбу, сопровожденную бесчисленными поклонами, и быстро и бесплатно все выяснил.
Орешек узнал, что хозяина не помещали ни в городскую тюрьму, ни в дворцовое подземелье, а вывезли за Малые Торговые ворота и сдали с рук на руки предводителю отряда всадников. Кто такие — неизвестно. Предводитель отряда показал десятнику стражников перстень с печаткой, на том дело и кончилось. По какой дороге двинулся отряд? По дороге Старых Вязов, что к морю ведет…
Лишь затемно вернулся Орешек к разоренной башне. Он сам не знал, зачем пришел сюда. Молча плелся к калитке, молча обернулся на оклик соседа-пекаря, молча свернул к нему во двор. Жена пекаря вынесла мальчику миску похлебки, он съел все, не понимая, что делает. Хозяйка постелила в сарае, на сене, чистую рогожку. Парнишка послушно лег, слушая, как в темноте всхрапывает старая лошадь.
Понемногу Орешек успокоился. Взвесив свое невеселое положение, мальчик встал и толкнул дверь. Она была заперта снаружи, но парнишку это не смутило: щеколда помешала бы выйти разве что лошадке пекаря. Орешек взял в углу помело, вытащил прутик, просунул в широкую щель меж косяком и дверью и аккуратно приподнял щеколду. Выйдя, он не забыл запереть сарай.
Обогнув бочку с дождевой водой, мальчик оказался под окном дома. Одна из первых ночей Цветущего месяца была теплой, окно закрывала лишь пестрая занавесочка. Услышав над собой разговор, Орешек затаился. Голос пекаря долетал до парнишки невнятным бормотанием, зато каждое слово женщины было слышно отчетливо:
— Да, конечно, дура-баба! Как что присоветую, так дура-баба! А ты умный очень — даровым добром швыряешься! Или так богато живем? Ты который год вместо Одуванчика молодую лошадь купить не можешь, не по кошельку нам! А раб, крепкий да здоровый — прикинь, сколько он стоит? Нет, ты послушай, я дело говорю! Ты же стареешь, трудно со всем управляться, а детей у нас нет… Что-о?! Племянники? Паршивцы сестричкины тебе помогут? Они в два счета хозяйство растащат да по кабакам промотают на радость Тысячеликой! А этот парнишка… на глазах ведь рос! Умница, старательный, шустрый… грамоту, счет знает! Поставил бы его в лавку, а сам бы у печей крутился… Опять же и мальчика пожалеть надо: кто знает, в какие руки угодит, а паренек-то хороший… — Женщина помолчала, прислушиваясь к бормотанию мужа. — А что «закон»? При чем здесь закон? Может, от тебя кусок отвалится, если присягнешь, что Илларни продал тебе раба?.. Ах, свидетели? Тоже мне беда! Мой брат все, что хочешь, подтвердит… два свидетеля? Ну… тогда второй Прешлина будет… Какая-какая, Серый Цветок, вдова плотника! Я ж говорю — стареешь, покупателей стал забывать! Она нам столько задолжала…
Женщина отошла от окна, голос ее стал неразборчивым.
Орешек в задумчивости пересек двор. У ограды кто-то толкнул его под колени. Мальчик обернулся и обнял за шею крупного рыжего пса, с которым давно был в приятельских отношениях.
— А что, Рыжий, — шепнул он, гладя лохматый загривок, — здесь можно жить да жить! Они оба добрые люди, хозяин и хозяйка… ты ведь это знаешь, правда?
Рыжий зверь дышал в лицо мальчику, не понимая, почему голос друга дрожит.
— Здесь спокойно, сытно… а только вот что я скажу, Рыжий: если бы тебя с хозяином разлучили, ты б не остался в теплой будке, возле полной миски, верно? Ты б за ним на край света бежал, в кровь лапы сбил бы, а бежал, да?
Юноша поднял к звездам внезапно повзрослевшее лицо.
— Я, конечно, только раб, — сказал он с горькой гордостью, — но никто не скажет, что я хуже пса!
Сильным и гибким движением перемахнув ограду, он исчез во мраке…
Как же хранили его боги во время погони по дороге Старых Вязов! От деревни к деревне, от одного постоялого двора другому лежал его путь. И все это время — почти весь Цветущий месяц — Орешек, жадно собирая каждый слух, каждое вскользь брошенное слово об отряде, увозившем хозяина, не понимал, какой опасности подвергался сам. Он знал, конечно что дороги кишат разбойниками, что любой бродяга зарежет человека за медяк, а не то что за полный кошель серебра. Слышал он и про страшных охотников за людьми, что хитростью или силой захватывают одиноких путников и продают в рабство. Но ему и в голову не приходило, что все это могло произойти с ним, он вообще о себе ни на миг не задумывался.
След оборвался в Новом порту Аршмира, Города Волн. Оборвался окончательно и безнадежно. Удалось лишь узнать, что командир отряда сговаривался в таверне «Каракатица» с капитаном какого-то судна. В порту ежедневно становилось на якорь около десятка больших и малых кораблей, столько же ежедневно отчаливало: горячая пора, торговый сезон! Морские пути незримой паутиной связывали Аршмир с десятками портов доброй дюжины стран.
Орешек почувствовал себя отчаянно одиноким.
И — к своему удивлению — свободным.
До него не сразу дошло, что здесь никто не сможет объявить его своей собственностью. Никто не сообщал его приметы страже и не выкликал их на Судебной площади. Клейма на спине нет… да что там клейма — рубца от бича не найти. Обычный парнишка из Отребья, который барахтается в житейском болоте, стараясь не пропасть…
Теперь приходилось самому думать о своей судьбе, самому принимать решения. Это озадачивало и пугало юношу, но выбора не было. Что ж, свобода так свобода…
Ну и куда же его забросила судьба?
Вей-о-о! Веселый город Аршмир!..
8
Орешек рывком попытался сесть и выругался, ударившись головой о низкий каменный свод. Рой сновидений испуганно разлетелся.
Надо же быть таким болваном — забыть, что ночуешь в чреве дракона! Но что его разбудило? Пра-авильно — комары. Им-то наплевать на всех драконов на свете. Дорвались до голого человека и пируют, сволочи!
Нет, комары комарами, а разбудило что-то еще…
Орешек поежился. Откуда взялось это острое, сторожкое чувство, заставляющее ловить каждый звук, каждый запах? Все жилочки в теле звенели, пели как струны: «Враг близко!»
Какой враг? Отряд стражников? Или… Нет уж, не надо никаких «или»! Вообще никого не надо!
Орешек выполз из каменной туши и огляделся. Луна канула за вершины деревьев, небо на востоке — насколько можно было видеть сквозь спутанные кроны — бледнело, светлело. Ниже все застилал тяжелый туман.
Хрустнула ветка. Не раздумывая, разбойник плюхнулся на живот, утонув в белесой пелене, и напряженно прислушался. Было тихо, лишь шумели вверху ветви — поднимался ветер.
Память услужливо (и совершенно неуместно) подбросила начитанному юноше трепетные строки поэмы «Рассвет в лесу» лирика, писавшего под псевдонимом Джаши Странник. Орешек чуть не выругался вслух. Этот Странник, восторгавшийся первыми голосами птиц и ранним ветерком, порхающим в листве, в то утро наверняка был одет и обут. Ему не приходилось елозить голым пузом на чем-то сыром, жестком и колючем…
Туман, скрадывавший все вокруг, не позволял видеть даже древесные стволы вокруг поляны. Пришлось встать. Теперь Орешку казалось, что он бредет по пояс в молочно-мутном озере. Наугад сделал он шаг, напоролся на что-то острое, зашипел по-змеиному и еще раз помянул недобрым словом ни в чем не повинного поэта Джаши.
Белесые полосы таяли под ветром. Лес выходил из тумана, как враг из засады.
Тревога не унималась. В горле пересохло, волоски на коже приподнялись, по позвоночнику пробежал озноб. Чтобы успокоиться, Орешек провел ладонями по обнаженному телу, стряхивая капли росы. При этом он задел пряжку пояса — и вздрогнул. Находка, к которой парень успел привыкнуть, неуловимо изменилась. Серебряные звенья остались прежними, а вот камни…
Орешек еще раз положил на пряжку ладонь — и тут же отдернул. Камни стали колкими. Не горячими, не леденящими, а именно колкими, словно усыпанными мелкими иголочками.
Встревоженный Орешек снял пояс. Четыре квадратных камня на вид не изменились, но круглый… вей-о!
Искра, что вчера едва светилась в его черной глубине, стала ярче, крупнее и, что удивительнее всего, слегка подрагивала, словно билось живое сердце.
Спрашивается, за каким болотным демоном нужны нормальному человеку колдовские штучки, что десятилетия валялись там, где не только земля, но даже камни пропитались кровью?..
Орешек размахнулся, чтобы забросить в кусты непонятную и опасную вещь. Но что-то его остановило. Упрямство? Любопытство? Или нелепая, детская обида: судьба подарила невероятно интересную игрушку, а теперь… своими руками…
Еще раз взвесив серебряный пояс на ладони, молодой разбойник злым и решительным движением застегнул его на талии и замер, прислушиваясь к вновь нахлынувшей тревоге. Теперь он ощущал, что источник опасности находился где-то впереди… Орешек, кажется, мог даже определить, где именно.
Парень сосредоточился, полностью открывшись и доверившись странной силе, что овладела его душой. Медленный поворот на месте… глаза расширены… тело чутко ловит невидимую ледяную волну…
Наконец осторожно, точно опасаясь развеять эту волну, Орешек перешагнул поваленный ствол и тихо двинулся под черную арку из двух деревьев, склонившихся друг к другу. За последние годы он усвоил урок: никогда не оставлять опасность за спиной. Какой бы она ни была, ее лучше встречать лицом к лицу. «Убегать опаснее, чем драться», — учил его Аунк.
Сразу исчез измученный, изголодавшийся бедолага, то вслух, то про себя сетовавший на горькую судьбу. Рысьей походкой по лесу шел воин. Да, воин, хотя в руках у него и не было оружия! Хозяин не узнал бы его в этот миг. У Орешка была хорошая школа.
Вчера он брел по лесу напролом, сейчас старался не шуметь. К счастью, подлесок здесь не был таким непролазным, как вдоль реки.
Парень раздвинул перед собой ветви — и замер, не в силах пошевелиться, не в состоянии выдохнуть воздух, не слыша, как лупит о ребра сердце.
Перед ним серела небольшая лощинка меж скал. Тьма пятилась, отступала, неохотно позволяя разглядеть все, что происходило на траве меж валунов. Но Орешек предпочел бы кромешный мрак. Во имя Хозяйки Зла, да он в этот миг согласился бы ослепнуть!
В лощинке пировали Подгорные Людоеды.
Их было четверо. Четыре длинные голые фигуры, немного похожие на людей, но с маленькой головой и почти без шеи. Серовато-белесая шкура издали казалась кожей трупа, и вообще эти существа были похожи на мертвецов, удравших с погребального костра.
Время остановилось, воздух сгустился, звуки исчезли. В жуткой, вязкой тишине смотрел Орешек, как длинные лапы подносили к пастям куски окровавленной плоти. Челюсти Людоедов двигались не так, как у людей: верхняя была неподвижна, а нижняя ходила вправо-влево, как пила…
Что чувствовал Орешек в эти черные мгновения? Отвращение, ярость… но почему-то не было страха. Увиденное было слишком нереальным. Этот кошмар просто не мог иметь отношения к нему, Орешку. Юноша смотрел на откатившуюся к краю поляны человеческую голову с вырванной щекой и до боли сожалел, что у него нет меча…
Насытившись, чудовища разом поднялись с травы. Они были гораздо выше человека, двигались легко и бесшумно. Собрав остатки отвратительного пиршества в сетки, сплетенные из коры, они молча заскользили прочь — к счастью, не в ту сторону, где стоял Орешек.
Последняя серая спина исчезла в кустах. Тут-то и накатил страх. Ноги стали непослушными. Орешек мешком опустился в траву.
«О Безымянные, какой там меч! Подгорные Охотники говорят — эту шкуру клинок не пробивает… и сильные они, как силуранские медведи! Вот и был бы я сейчас в этих сетках, во всех четырех сразу… Гады, гады болотные, ублюдки Серой Старухи!..»
Черная брань беззвучно клокотала в горле, пустой желудок выворачивало наизнанку. Орешек заставил себя подняться на ноги. Через некоторое время он с удивлением обнаружил, что идет куда-то.
Орешек потряс головой, огляделся и понял, что опять притащился на поляну с драконом. Зачем притащился — неясно. Прибрел, как лошадь в стойло.
— Что ж, — сказал он негромко. — У меня здесь еще осталось дело. Надо попрощаться с гостеприимной рептилией, поблагодарить за кров, за ласку, за…
Фраза оборвалась, улыбка примерзла к лицу.
Из-за каменного чудовища появилось чудовище живое. Серый конусообразный силуэт возник из полурастаявших клочьев тумана.
К сожалению, Людоед не собирался исчезать, как туман. Был ли он из той проклятой четверки или бродил сам по себе — кушать ему явно хотелось.
А у Орешка сразу прошел шок, мускулы налились силой, голова начала ясно соображать. Хвала Безликим, он никогда не падал в обморок перед лицом врага… ну, в данном случае перед мордой врага.
Парень метнулся за большой валун, лежавший посреди поляны. Серый Людоед плавно скользнул к валуну и замер. Человек и чудовище молча смотрели друг на друга, взгляд в взгляд. Глаза у Людоеда были круглые, темные, без белка, время от времени на них опускалось прозрачное веко и тут же поднималось. На короткой шее, под маленькими ушами, виднелись две полосы. Орешек знал по рассказам, что это жаберные крышки, ведь эти твари живут в болотах… хотя одна Многоликая знает, где эта мразь нашла болота среди гор!
И все же насчет болота — это явно была правда. От серой твари расползался запах тины. Это был запах смерти, запах ненависти, чего-то нечеловеческого, чужого…
Казалось, прошла вечность, вихрь мыслей успел пронестись в голове замершего человека. Наконец хищник небрежно бросил вперед длинную лапу. Орешек успел заметить на ней перепонки, как у лягушки… И тут на пальцах вдруг выросли когти, увеличившие ладонь чуть ли не вдвое. Орешек шарахнулся в сторону, промахнувшаяся лапа лязгнула по камню, именно лязгнула, как нож или кастет. И вновь метнулась вперед. Орешек опять увернулся.
И начался смертельный танец среди обломков статуй. Хищник двигался молча, соплеменников на помощь не звал. То ли презирал жалкое человеческое существо, то ли не хотел, скотина голодная, ни с кем делиться добычей.
Поверженные, изуродованные идолы тупо таращились на разворачивающуюся трагедию. Не впервой им было видеть, как обрывается человеческая жизнь, как льется на траву кровь. Но на этот раз жертва оказалась шустрой и не собиралась покорно идти на заклание.
Людоед быстро и ловко бросал свое несуразное тело то вправо, то влево. Но Орешек не зря осваивал благородное древнее искусство, которое называлось карраджу — «смертоносное железо». Такая пляска с противником не была для него внове. Эх, еще бы меч сюда! Проверить, не врут ли Подгорные Охотники насчет этой мерзкой белесой шкуры!
Бросок влево… бросок вправо… и внезапно Людоед жабьим прыжком перемахнул через гранитную глыбу. Теперь между ним и человеком не было никакого препятствия.
Подхватив увесистый гранитный обломок, Орешек метнул его в ненавистную харю с плоским, точно раздавленным носом. Людоед уклонился от брошенного камня, на несколько мгновений замешкался, и Орешек успел, как лиса в нору, нырнуть в драконью пасть. Он рассадил колено о нижний клык, но даже не заметил этого, ужом скользя внутрь статуи.
«Не влезет, не протиснется, он крупнее меня…» — не то вслух, не то про себя шептал Орешек, как молитву.
Снаружи доносилось лишь легкое царапанье. Но запах, ненавистный гнилой запах становился все сильнее.
Каменная гортань понемногу расширялась. Сложившись почти вдвое, Орешек ухитрился развернуться головой к драконьим клыкам, чтобы враг не достал его сзади. И прямо перед собой увидел серую морду, на которой пятнами выделялись огромные зрачки. Как смог Орешек разглядеть это во тьме — просто непостижимо. Должно быть, от ужаса обострилось зрение.
Людоед медленно, но уверенно втискивался в пасть дракона, вытягиваясь, будто крыса, которой достаточно всунуть в щель голову, а уж тело как-нибудь пролезет…
Но если этот гад, притащившийся из трясины, надеялся, что человек оцепенеет от ужаса и покорно даст себя сожрать, то он сильно ошибался. Не знал он Орешка!
Не размышляя, словно действуя по заранее обдуманному плану, парень скользнул в щель для стока крови, кошкой выскользнул из-под драконьего брюха и метнулся к нише, где когда-то был рычаг. С силой, которой он раньше в себе не подозревал, разбойник вырвал камень из ниши.
Челюсть дракона мгновение помедлила, затем упала с глухим чавкающим звуком. Клыки длиной в полтора локтя пробили насквозь Людоеда, который уже наполовину протиснулся в пасть.
Впервые Людоед издал какой-то звук — нечто среднее между вздохом и стоном. Нелепые серые ноги дернулись и замерли.
Орешек уронил в траву тяжелый камень и обессиленно прислонился к раскоряченной лапе статуи. Над его головой мрачно смотрел на мир круглый драконий глаз. Парень поднял руку и нежно погладил ощеренную морду, стирая с нее росу.
— Ну, дружище, — сказал он негромко, — ты получил свою последнюю жертву, правда?
Он тряхнул головой и стал прежним жизнерадостным Орешком. Сказалась аршмирская выучка: «Тоска хуже смерти! Держи выше голову в любую погоду!»
— А что, — продолжил он, обращаясь к статуе, — я ведь, пожалуй, уже рассчитался с Хозяйкой Зла за находку? Она мне — поясок, а я в передрягу вляпался, чуть не погиб! Вроде все честно — а, красавчик зубастенький?
Каменный монстр не поддался на лесть. Он глядел непримиримо и хмуро, словно хотел сказать: «Плохо ты знаешь Серую Старуху, человечишка! Она ни с кем не рассчитывается честно!»
Однако в тот миг трудно было испортить настроение гордому истребителю Подгорных Людоедов.
— Я пошел, — сообщил он дракону. — А то еще набежит толпа скорбящих родственников, придется мне им слезы утирать да валежник для погребального костра собирать… Или у них другие обычаи? Может, тут принято кушать дорогого покойника, чтобы добро зря не пропадало? Не знаешь? Я тоже. И знать не хочу!..
9
Когда солнце поднялось над лесом, Орешек был уже далеко от недоброй поляны. Чем дальше он уходил, тем нереальнее казалось пережитое. Если сначала лучи солнца, играя в росе, напоминали ему о кровавых пятнах на траве в той проклятой ложбинке, то вскоре он уже думал лишь о том, как отыскать в этой глуши еду и воду. И когда подлесок расступился, а журчанье ручья музыкой отозвалось в сердце, Орешек с радостным криком упал на колени и зачерпнул пригоршней воду. Солнце сверкало и дробилось в потоке, но вода оказалась такой ледяной, что перехватило дыхание.
Утолив жажду, Орешек почувствовал, как устал и замерз. Он вышел на маленькую прогалину, подставил тело, покрытое ссадинами и синяками, под горячие лучи и чуть не замурлыкал от удовольствия.
«Подумаешь, Подгорные Твари! — бодро и нахально размышлял он. — Жаль, меча не было, а то бы я ему… А можно было сказать ту фразу… волшебную».
Память послушно откликнулась: речной берег, торчащая из дорожного мешка голова «гусеницы» с гребнем-топором и тонкая палочка, выводящая на песке слова — с виду бессмысленные, но исполненные тайной силы…
«А, правда, почему не сказал?.. Да как-то и не подумал об том! Ну и ладно, все равно Аунк предупреждал: только в самом крайнем случае! А здесь какой же крайний случай? Поплясал немного, как в Поединке Мастерства. У меня в жизни было и похуже кое-что. Два раза…»
Улыбка сползла с лица. Орешек закусил губу. Много всяческих передряг он пережил и выбросил из головы, а от этих воспоминаний никак не мог избавиться.
В детстве хозяин пригрозил его продать. До сих пор больно, когда встает в памяти потрясенный мальчишка, вокруг которого рушится мир. Хозяина давно рядом нет, да и понимаешь теперь, что никому бы он тебя не продал, просто припугнул под горячую руку. А память о пережитом ужасе жжет, как незаживший шрам на душе.
Зато второй случай… тут уж не только на душе шрамы остались. И не в том дело, что в Бездну заглянуть пришлось, это бы ничего: выжил — и хвала богам! Нет, все вместе сплелось: и страх смерти, и унижение, и лютая боль, и полная беспомощность, бессилие перед чужой волей. За всю жизнь он ни разу так не чувствовал себя рабом, как в тот проклятый аршмирский полдень…
Вей-о-о! Хватит над собой издеваться! Два года с тех пор прошло, а он все пережевывает свое страдание, как корова жвачку…
Кстати, о жвачке — пожрать бы чего-нибудь! Ну-ка, пороемся в памяти: что в этом неприятном лесу можно найти такого, чем точно не отравишься? Про грибы лучше забыть, ветки глодать неинтересно… тогда что? Пра-авильно, щавель! Известно, как он выглядит и каков на вкус. Остается мелочь — найти его. Кажется, растет на открытых полянах, под солнышком… или это говорилось про дикий лук?
Бродяга сделал несколько шагов по прогалине — и остановился. Мысли о еде вылетели из головы. За деревьями виднелось нечто большое, фиолетовое — цвет для лесной чащи совершенно неожиданный.
Осторожно, с тревогой в сердце двинулся Орешек меж стволами. Подлеска тут почти не было, и парень издали сумел рассмотреть стену большого шатра.
«Вот ты и вышел к людям, приятель. Прими поздравления. Дальше что?»
Орешек залег под берегом ручья и стал выжидать. Тишина. Листва, конечно, шуршит, но ни звука голосов, ни ржания лошадей, ни звяканья котелков и прочей дорожной утвари… даже дымом не тянет, хотя ветерок как раз в его сторону…
Наконец парень не выдержал, осторожно двинулся к загадочной стоянке. И сразу понял, что произошло здесь ночью. Да и что ж тут не понять? Фиолетовый шатер, принадлежавший, видимо, богатому купцу, остался цел, но навес из ветвей, под которым, вероятно, ночевала охрана, опрокинут и смят. Поляна истоптана сапогами и копытами, у входа в шатер земля побурела от крови, а на холодной золе кострища — Орешка даже передернуло от омерзения — четко отпечатался след огромной босой ступни с перепонками меж пальцев.
Уже не таясь, разбойник обошел стоянку. Ну ладно, лошади разбежались… а где тюки с товарами? Тоже разбежались? Говорят, что Подгорных Людоедов вещи не интересуют, только жратва… Может, потом сюда заглянули люди… ну… вроде него, Орешка… и помогли товару разбежаться? А может быть (при этой мысли парень просиял), купец вез что-то небольшое, но ценное — скажем, золото и камешки? Что, если сокровище отдыхает в шатре и дожидается заботливых рук Орешка?
Солнце скрылось в набежавших облаках, верхушки деревьев запели очень неприятную песню. Парень поежился и нырнул в шатер.
Хорошо путешествовал купец! С удобствами! Ложе из шкуры черного медведя, два светильника, тонкой работы плетеный дорожный сундучок, даже небольшое серебряное зеркало. Заглянув в него, Орешек узрел заросшую щетиной, искусанную комарами морду. М-да, в таком гриме хорошо играть пирата, злодея-мятежника… или разбойника, каковым он, кстати, и является. А ведь в театре его приучили следить за своей внешностью!
Вздохнув, парень продолжил осмотр. Рядом с ложем — аккуратно сложенная одежда. Господин уже изволил отойти ко сну, когда эти невоспитанные Людоеды его побеспокоили.
Шевельнулось сомнение: а купец ли то был? Торговцы — народ тертый, привыкший к неожиданностям. Они на ночь не раздеваются. И зеркала с собой не таскают.
Додумывал Орешек эту мысль, уже расстегивая свой пояс и ныряя в рубаху. Нежная, светлая, из льняного полотна, она тонко благоухала ландышами. Ой, не торговец ее носил! Может, владелец ближайшего замка решил развлечься охотой? Ну да, с двумя-то светильниками, с зеркалом?.. Нет, все-таки купец, изнеженный мальчик из богатого Рода, впервые отправившийся в дальнюю дорогу, не успевший набраться опыта — теперь уже и не наберется, бедняга. Но рубаха — это здорово! Даже солнцу и ветру Орешек стыдился показывать свою исполосованную спину.
Насвистывая, молодой разбойник натянул штаны, застегнул поверх рубахи серебряный пояс и с удовольствием взялся за сапоги — мягкие, высокие, с серебряными пряжками на подколенных ремнях.
Хорошая обувь была его слабостью. Орешек тщательно затянул ремни на икрах и притопнул, радуясь, что обувка пришлась впору.
— Там, где я воспитывался, — высокомерно сказал он, обращаясь к зеркалу, — босиком не ходили даже рабы!
Отражение ответило неприятной гримасой. Ну и рожа! Хорошо бы найти бритву…
Бритва отыскалась в плетеном сундучке с дорожными вещами. Там обнаружилась также серебряная фляжка с ароматным настоем трав, который освежил кожу и унял зуд от комариных укусов. Водя бритвой по щеке, Орешек весело прикидывал, что за все эти мелкие предметы роскоши можно в ближайшем городе — как бы он ни назывался — выручить неплохие деньги. А пропавшие товары — ну их к Хозяйке Зла! Возись с ними, ищи, кому сбыть… влипнешь, как в трясину. Не стоит зарываться. Одет он вполне прилично, еще бы меч добыть, а там можно осуществить давнюю мечту — податься в наемники. Боец он хороший, такого примет любой бродячий отряд…
Бритье подходило к концу, когда по шатру забарабанил частый крупный дождь. Вытерев бритву и бросив ее в сундучок, Орешек прямо в сапогах растянулся на роскошной черной шкуре. Надо было, конечно, перерыть шатер в поисках чего-нибудь съестного, но усталость навалилась, одурманила… Сейчас, сейчас, он только немножечко полежит…
Как вовремя подвернулась крыша над головой! Правильно говорят в Аршмире: «Даже невезение устает таскаться за человеком по пятам».
Говорят в Аршмире… в Аршмире…
Дремота склеила ресницы. Шум дождя превратился в шорох прибоя, в него вплелись крики чаек. Орешка окликнуло море — такое, каким его впервые увидел семнадцатилетний парнишка…
* * *
Вей-о-о! Веселый город Аршмир!
Орешек был потрясен и оглушен, словно крестьянин, впервые выбравшийся в город. А ведь он вырос в столице! Жизнь в Тайверане Великолепном казалась такой размеренной по сравнению с этим ураганом из ругани стражников, зазывных криков купцов, причитания нищих, протяжных воплей водоносов, перебранки бродяг, визга проституток, веселой переклички портовых грузчиков… А над всем этим — резкие голоса чаек, дерзких, жадных, вырывающих у людей еду из рук, растаскивающих улов из рыбачьих лодок. И запах — неистребимый, пропитывающий все запах рыбьей требухи, морской воды, гниющих водорослей…
Новый порт был сердцем и душой Города Волн, он дружески принял юношу в свои объятия. В горячую пору ни одна пара рук не была лишней. Пристань походила на развороченный муравейник. Товары сгружались с кораблей и переправлялись на склады, обступившие порт; там они вьючились на телеги и готовились к дороге в десятки городов и сотни деревень Великого Грайана и дальше — в сопредельные страны. Живыми ручьями бежали по сходням на берег люди с тюками на плечах. Работа находилась для каждого. Правда, платили за нее медяки, а подчас случалось трудиться и за кормежку. Но глубокая миска каши с густой мясной подливой и горячая, тут же, на пристани испеченная лепешка вполне позволяли весело смотреть на жизнь. А здесь это было главным! Именно в Аршмире родилась пословица: «Удача бежит от кислой рожи». Любой аршмирец с детства привык загонять тоску в самые глухие уголки души и крест-накрест заколачивать ее там досками. Что бы ни стряслось, улыбайся! Подыхай, но смейся! Пропадай, но пой!..
Неожиданно Орешек понял, что ему нравится этот водоворот, кружащий торговцев, жуликов, грузчиков, нищих, матросов, ремесленников, шлюх, скупщиков краденого, бродячих актеров, шулеров, уличных гадальщиков… Самый легкомысленный, беспечный и жизнерадостный город Великого Грайана усыновил легкомысленного, беспечного и жизнерадостного паренька. Город Волн лепил душу юноши на свой образец, лепил грубовато и любовно…
Деньги, правда, у Орешка исчезли в день прибытия в город. Помимо прочего, Аршмир считался столицей воров…
Работа была не в тягость здоровому семнадцатилетнему парню. Он окреп, раздался в плечах, походка стала упругой и уверенной (побегай-ка по мокрым пружинящим сходням с грузом на плечах!). Ночевал он вместе с другими грузчиками в порту, в бараке. Народ в ватаге подобрался буйный, часто вспыхивали потасовки. Пришлось научиться драться, а заодно и нож в руках держать. Один новый приятель, человек тертый и бывалый, обучил Орешка бросать нож в цель, а заметив у парнишки меткий глаз и твердую руку, показал, как перехватывать в воздухе летящий в лицо нож, — фокус, который мог удивить даже аршмирца. Орешек был в восторге, упражнялся, как сумасшедший, чуть не потерял ухо, но освоил трюк.
Тогда же встретил Орешек и первую свою любовь — смешливую, голосистую девчонку из Отребья. Она твердо знала, что замуж ей не идти (для брака нужно имя, а не кличка портовая!), а потому разбрасывала свою молодость горстями, как золотые монеты. Ее кожа, прохладная даже в жару, пахла морем, рыжие волосы вечно лезли ей в глаза, она отбрасывала их веселым дерзким жестом. Она терпеть не могла разговоров о любви, ее жадные, требовательные губы обрывали разглагольствования Орешка, а молодое, гибкое тело раскачивало парня в шальном любовном прибое, возносило к небесам…
Однажды она не пришла на свидание — исчезла, растворилась в кипящем котле Аршмира. Бедный юноша решил, что отныне всю жизнь будет безутешен. И он действительно грустил — дня два. А на третий сделал потрясающее открытие: оказывается, Рыжая — не единственная девчонка на свете!..
Так прошел Поворотный месяц, пробежал Звездопадный, прокатился Щедрый. А Серый месяц притащился с тяжелой ношей: он принес туманы и дожди, на подходе были зимние шторма. Лишь самые отчаянные капитаны рисковали еще выходить в море. Рейд опустел. Новый порт затих. Присмирели даже чайки, тоскливо бродили вдоль полосы прибоя, не обращая внимания на людей.
Скоропортящиеся товары давно были отправлены в дорогу, а прочие лежали на складах, ожидая установления санного пути. Тут-то и выяснилось, кто в Новом порту хозяин. Семейства портовых рабочих, передающие ремесло от отца к сыну, быстро и умело выжили всех чужаков. Как растолковали Орешку, делалось это каждую осень, а тот, кто пытался протестовать, рисковал не дожить до следующего торгового сезона.
Говорят, что в Городе Волн умирают от голода только дураки. Орешек принял это к сведению и повнимательнее огляделся по сторонам.
В Аршмире был и Старый порт, но умные люди отсоветовали парню туда соваться. Там прочно обосновались полсотни рыбачьих Семейств, известных своим недоверием к чужакам. Любой, кто забредал в эти места (хотя бы из чистого любопытства), вполне мог покинуть порт в бочке с рыбьей требухой и чешуей.
Широкая полоса складов — город в городе — не принесла парню удачи: опытные люди заранее позаботились о работе для себя, а лишние руки (и лишние рты) купцам не требовались. За складами теснились лачуги — ну, там и вовсе искать было нечего, там все и сами каждое утро крепко думали, что будут кушать на обед… Дальше, дальше! В Аршмире это называлось «двигаться от чаек к воронам». Сердитые, крикливые чайки хозяйничали в припортовой полосе, но чем дальше от моря, тем прочнее становилась власть ворон — наглых, сильных, злющих. Любая птица, отбившаяся от стаи и залетевшая на чужую территорию, могла быть насмерть забита крепкими беспощадными клювами.
И Орешек направился «к воронам». В Аршмире действовало правило: чем дальше от порта расположен дом, тем он дороже и тем богаче живущие там господа. Вот где можно поживиться, знай не зевай!
Спросили некоего мудреца: «Почему король не сделал Аршмир столицей Великого Грайана?» И ответил мудрец: «Потому что аршмирцы растащили бы по камешкам королевский дворец».
Злые языки утверждают, что нет такого аршмирца — от Хранителя города до последнего раба, — который хоть раз в жизни не украл бы. Люди более снисходительные готовы признать, что и в Аршмире можно встретить честных горожан. Скажем, двоих или даже троих.
Пытался воровать и Орешек. И ничего, удачно. Может, и привык бы к этому занятию, да увидел однажды, как купцы на рынке без стражников и судей разобрались с пойманным за руку воришкой. Полученного урока Орешку хватило надолго. А тут как раз подвернулся честный способ заработать.
Хранитель Аршмира, высокородный Ульфанш Серебряный Корабль из Клана Спрута, Ветвь Щупальца, слыл покровителем искусств. Следуя наррабанской моде, подхваченной в столице, он завел в Аршмире театр: просторное каменное здание, где постоянная труппа разворачивала перед зрителями торжественное, красочное зрелище — ожившие легенды бурных Огненных Времен. К этой труппе и прибился Орешек. Сначала был на побегушках у актеров, переписывал для них роли, затем стал появляться на сцене в толпе воинов, рабов, разбойников, мятежников.
Симпатичного юношу с хорошей памятью заметил великий артист Раушарни Огненный Голос, который гордо именовал себя Хранителем театра и был вечно окружен толпой подхалимствующих мелких актеров. Он повелел своей свите:
— Эй вы, лицедеи! Возьмите это украшение пристани, вытряхните у него из волос чешую и научите приличным манерам! Возможно, из парня выйдет толк… когда выветрится запах тухлой рыбы!
Чутье не подвело Раушарни: новичок и впрямь оказался способным. Вскоре он дебютировал в небольшой роли пирата Грангара, захваченного в плен отважным Оммукатом Медным Копьем. По этому поводу труппа закатила пирушку, а Раушарни торжественно заявил:
— Если актер шагнул на сцену, убрать его оттуда уже невозможно — проще разрушить театр!
Как выяснилось через два года, это он напророчил на свою голову. Но в тот день Орешек беззаботно пил вино, тискал сидящую у него на коленях кудрявую артисточку и не подозревал о беде, что однажды обрушится на него, выхватит из веселой и безалаберной актерской жизни, вихрем унесет из Аршмира и забросит в разбойничью шайку…
* * *
В лесу неподалеку заржала лошадь. Орешек вскинул голову, насторожился. Одна из тех, что отвязались и убежали? Или…
Вей-о! Совсем рядом перекликались голоса! Парень вскочил на ноги, схватил сложенный плащ и ящерицей юркнул из шатра.
Ударил холодный ветер, дождь заморосил сильнее, вдали медленно, словно нехотя, раскатился гром. Не сводя взгляда со стены деревьев вокруг шатра, Орешек расправил плащ, набросил его на плечи и на ощупь застегнул застежку, вшитую в плотную материю. В тот миг ему и в голову не пришло, что этим движением он подписывает себе смертный приговор — самый жестокий в Кодексе законов Великого Грайана.
Затрещали ветки — сквозь чащу вдоль ручья ломились всадники.
Аунк учил встречать опасность лицом к лицу? Не-ет уж, хватит с Орешка на сегодня! Навстречался! Нигде не записано, что он обязан вечно следовать чужим советам!
Не давал он такой присяги! У него своя голова есть! И эта голова хочет оказаться как можно дальше отсюда — желательно вместе с руками, ногами, задницей и прочими частями тела, привычными и родными!
Ходу отсюда, ходу! А тот, кто захочет назвать Орешка трусом, должен будет сначала его догнать!
Обо всем этом парень думал уже на бегу. Он скатился с берега к воде, вброд перешел ручей и поспешил укрыться в зарослях чего-то колючего и непролазного. Плащ теперь мешал, цеплялся за шипы, но Орешек не терял времени на то чтобы возиться с застежкой, а брел напролом. На пути встала высокая голая скала, кустарник разбивался об нее, как морские волны об утес. Парень заметался, пытаясь обойти преграду, непонятным для себя образом вновь оказался у ручья, перемахнул его одним прыжком. Страх заячьими лапами барабанил в груди.
Берег разворотили корни упавшей сосны. Может, она укроет от погони?
Разбойник обогнул гигантскую глыбу земли, корней и мха… и обомлел.
Прямо в лицо ему смотрела лошадиная морда.
Молодой, звонкий, ликующий крик огласил лес:
— Он здесь! Он жив, все сюда!
Соскользнув с седла, всадник упал на колени прямо на сырой от дождя мох, подхватил край мокрого плаща Орешка и поднес ко лбу.
А Орешек не мог шагнуть прочь, не мог даже отшатнуться от счастливого юнца. Взгляд разбойника был прикован к поле плаща, которую сжимал этот сумасшедший. На темной от влаги материи красовался вышитый разноцветными нитками сокол со сложенными крыльями и надменно повернутой головой.
Вей-о-о-о-о!
Шатер принадлежал высокородному Сыну Клана! Только они, гордые потомки Двенадцати, имели право носить на одежде изображения священных животных и птиц, дабы отличаться от низкого сброда.
Плащ, наброшенный на плечи, делал Орешка государственным преступником. Самозванцем и оскорбителем святыни. И не было ему оправдания. Да и что он смог бы сказать в свою защиту? Что не знал, чей шатер грабил?
Но в этот страшный миг Орешек не думал о каре, которая ему угрожала. Он был слишком потрясен — потрясен так, словно боги заговорили с ним, обвиняя в святотатстве. В голове сталкивались обрывки молитв и проклятий. А ведь еще недавно он хладнокровно и мужественно отражал нападение Подгорного Людоеда! Но сейчас сознание своей неискупимой вины раздавило, уничтожило парня.
А из чащи выныривали и спешивались все новые всадники, вспыхивали и гасли негромкие слова:
— И впрямь уцелел! Хранили же боги…
— Ты глянь — глаза мертвые, лицо серое…
— А ты, дурень, какого цвета был бы, кабы в такую передрягу угодил?
— А остальные? Так всех и сожрали?
— Заткнись, дубина, услышит…
— Я — Сайвасти Осенний День из Семейства Саджата, десятник гарнизона крепости Найлигрим. Приветствую высокородного господина, счастлив видеть его невредимым. Сейчас Сыну Клана подадут коня, чтобы Сокол мог отправиться в крепость, где нового Хранителя ждут с надеждой и тревогой. Мои люди свернут шатер, соберут вещи и… Господин! Ты слышишь меня, господин?!
Господин слышал десятника. Во всяком случае, лицо на голос повернул. А когда один из воинов подвел лошадь, ему не пришлось объяснять Сыну Клана, что на этом животном ездят. В седло Сокол взгромоздился почти без посторонней помощи.
Гнедая заплясала, почуяв неумелого всадника. Седоку пришлось натянуть поводья. Это движение помогло Орешку выйти из шока. Вылепилась из хаоса первая связная мысль: «Лошадь — это хорошо! Рвануть во весь опор вдоль ручья — и пусть ловят!» Но тотчас в мозгу зазвучало холодно и насмешливо: «Умница, сообразил! Здесь десяток солдатских морд, у всех арбалеты на взводе — они же ожидают нападения Подгорных Тварей! Решат, что гнедая под господином понесла, пристрелят бедную лошадь — вот и весь побег!»
Ни на миг у Орешка не возникло желания рассказать всю правду. И даже не потому, что был он беглым разбойником, обобравшим чужой шатер. Просто сказанное не смогло бы послужить ему оправданием. Он совершил — плевать, что по неведению, — одно из самых мерзких преступлений. Знаки Кланов — святыня для всех, от короля до последнего раба. Однажды в жизни Орешек проявил неуважение к этим знакам — всего лишь неуважение — и чудом остался жив…
Как ни странно, воспоминание о прошлом кошмаре помогло победить кошмар нынешний. Голова прояснилась. С кристальной четкостью стало ясно: чтобы остаться живых, придется увязнуть в этой истории еще глубже. По самые уши.
Мелькнуло спасительное: ведь и раньше Орешку доводилось выдавать себя за других людей, в том числе и за высокородных господ: на сцене! Правда, даже в роли Сына Клана он, конечно, не надевал одежды со священными знаками…
И все-таки это лишь спектакль, очередной спектакль… хотя в случае провала актер погибает.
Да, но кто говорит о провале?!
Орешек приосанился, чуть откинулся в седле. Страх почти исчез. Играть роль — любую — дело привычное! Этим болванам нужен Сын Клана? Они его получат! Конечно, лишь до тех пор, пока не подвернется случай удрать…
Но до чего изобретательна Хозяйка Зла! Ух, что она для него измыслила… ух, сунула мордой в трясину! Ни о чем подобном в Грайане давно никто не слыхал…
Никто и не услышит! Уж об этом-то он, Орешек, позаботится!
Дорогая цена за поясок, дорогая… Кстати, если пояс предупредил о Подгорных Людоедах, почему на этот раз сплоховал? Не потому ли, что всадники приближались без злых намерений?
Орешку вспомнилось, как легкомысленно брякнул он в той проклятой пещере: «Что же Многоликая обо мне не позаботилась? Я б ей спасибо сказал…»
— Ну, спасибо! — негромко промолвил Орешек. — Ой, спасибо!
Десятник Сайвасти вскинул голову, принял слова господина на свой счет и польщенно заулыбался.
Вскоре русло ручья отклонилось к югу, а перед всадниками вынырнула из кустарника узкая горная тропа. Неровная и каменистая, она заняла все внимание верховых и отвлекла Орешка, весьма скверного наездника, от лишних мыслей. Он совсем успокоился к тому времени, когда тропа, вильнув, влилась в широкую дорогу, на которой вполне могли бы разминуться две телеги. По обеим сторонам дороги вгрызлись в камень могучие темные ели. Дождь прекратился. Орешек откинул капюшон, поднял голову.
Горная гряда, пересекавшая впереди дорогу, плавно перерастала в грозную зубчатую стену. Это впечатляло: вековая мощь скал, помноженная на мощь укреплений, возведенных человеческими руками. Четыре башни четко вырисовывались в небе, а над ними аркой стояла такая большая, такая яркая радуга, что Орешек тихо воскликнул: «Вей-о-о!»
— Добрая примета, — тихо сказал кто-то из солдат, а другой отозвался:
— Это здесь часто бывает…
Так открылась перед новым Хранителем крепость Найлигрим — Ворота Радуги.
10
Комната, некогда уютная, была беспощадно разгромлена. Пышные драпировки, исполосованные кинжалом, свисали лохмотьями, жалкими, как рубище нищего. Словно ураган размел по углам пергаментные и бумажные свитки, а полка красного дерева, на которой они еще недавно красовались, была разнесена в щепки, и щепки эти разлетелись по светлому ковру. В углу грудой лежали обломки кресла. Похоже, оно было брошено в старинные водяные часы, но пролетело мимо и разбилось о стену. По чудом уцелевшему сплетению стеклянных трубочек продолжала бежать розовая жидкость, почти наполнив нижнюю чашу.
И еще один предмет уцелел от разгрома. Великолепное зеркало продолжало сиять, отражая комнату, в которой только что бушевала разъяренная стихия… а также саму «разъяренную стихию» — высокого статного человека с растрепавшимися черными волосами, свирепо озирающегося в поисках еще чего-нибудь, что можно расколошматить.
И самым краешком зеркало отразило длиннорукого коротышку, который в ужасе прислонился к дверному косяку, стараясь не подавать признаков жизни.
Шайса никогда не видел таким господина, которому служил восемь лет.
«Безымянные, что могло случиться… что случилось? Да он ли это? Шерсть на загривке дыбом и все клыки в пене!..»
Словно прочтя его мысли, Джилинер оглянулся. Тонкие черты лица были искажены гримасой, губы подергивались, но из взгляда постепенно уплывало безумие, оставляя после себя боль и горечь.
— Ты опоздал, — сказал маг севшим голосом, — опоздал к началу представления. Много потерял.
Он обернулся в поисках кресла, наткнулся взглядом на кучу обломков и криво усмехнулся.
Шайса рухнул на колени, вскинул ко лбу скрещенные запястья.
— Чем могу я служить своему господину?
— Встань, — устало отозвался Джилинер. Он быстро становился прежним. — У меня выдался скверный день… вернее скверные четверть звона.
— Кого я должен убить за это?!
— Если и убьешь, то не сейчас… О, часы уцелели! Это хорошо. Они живут в моей семье второе столетие, жаль было бы разбить их в припадке злобы. И зеркало я не тронул — тоже хорошо.
Мозг Шайсы раскаленной иглой пронзила страшная догадка.
— Шар… Большой Шар… Что с ним?! Он…
— Думай, что говоришь! — напряженно откликнулся чародей. — Да я скорее глаза себе вырву, чем причиню ему вред. Вон он, в углу, под покрывалом…
Шайса протяжно вздохнул — как смертник, узнавший об отмене приговора.
Джилинер повернулся к зеркалу и всмотрелся в собственное лицо, точно пытаясь разглядеть за ним что-то иное, ускользающее, враждебное.
— Я попытался поработать с драконом, — заговорил он холодно и отстраненно. — Сильный старый ящер, послушался меня с первой попытки. Я вытащил его через врата в Соленых скалах — это неподалеку от Ашшурдага — и вел над побережьем. Хотел перехватить купцов, но на ходу изменил задание. Уж очень удачный случай подвернулся…
Он круто обернулся к Шайсе. Голос его стал напористым и азартным:
— Вдоль берега полоса рифов, называется — Акульи Зубы. Ветер и течение прижали к ним корабль. Понимаешь, все сошло бы за обычное крушение, а я установил бы, сколько свободы можно оставить животному, с какой силой нужно давить на его мозг… ведь жертва все равно никуда бы не делась… Нет, словами не передать!.. Поди сюда!
Шайса без колебаний шагнул к хозяину. Он терпеть не мог испытывать чары на себе, но господину возражать всегда было опасно, а уж сейчас-то…
Тонкие холодные пальцы легли на виски, Шайса почувствовал легкое головокружение — и в его мозг ворвался рокот.
Это было странное ощущение: Шайса раздвоился. Он видел серую кожистую тварь с распластанными перепончатыми крыльями, парящую над злобной темной водой (причем между ним и драконом сверкало зыбкое, едва уловимое марево — поверхность зеркала). И в то же время он сам был драконом: ловил воздушные потоки, чуть покачивался на холодных, упругих невидимых струях и прикидывал, как удобнее ринуться вниз — туда, где на обреченной палубе суетились матросы. Зрение у чудища было скверное, человеческие фигурки расплывались в дрожащем тумане (к тому же были серыми — глаз дракона не различал цветов). Но все же чудовище углядело матроса, в панике кинувшегося за борт. Остальные, кажется, тоже побросали снасти… а корабль тащит на рифы… вот сейчас и обрушится сверху…
Нет, все-таки драконом Шайса не стал, хоть и взглянул на мир глазами крылатой рептилии. Он думал и чувствовал как человек, у которого в руках страшная, смертоносная игрушка, лучшая игрушка в мире, послушная приказу, не знающая сомнений и жалости, и вот сейчас, сейчас…
И вдруг все кончилось, оборвалось резко и грубо. Чья-то мощная воля выхватила у него «игрушку». Шайса на миг задохнулся, точно его ударили… нет, отшвырнули прочь, как котенка. Серебристый блеск зеркала стал нестерпимым, резал глаза. Шайса с трудом мог разглядеть, как дракон, нелепо взмахивая одним крылом, заваливается на левый бок и падает в свирепую пучину, как бьют его о скалы волны… а затем все исчезает, остается только горькая обида, и боль, и желание разнести в пыль все вокруг, столкнуть в Бездну мир, так подло обманувший и унизивший… Руки сами, без приказа мозга, накрывают Шар тканью и убирают в угол, это делает словно другой человек, а злоба подступает к горлу и душит, ищет выхода…
Шайса опомнился. Он вновь стоял на пушистом ковре. На него сверху вниз глядел хозяин, лоб которого прорезала длинная морщина.
— Я нашел его, — с отвращением выплевывал слова Джилинер. — Сопляк пятнадцатилетний… верховая прогулка вдоль берега… Представляешь, он сознание потерял от такого усилия!
— Кто — «он»? — робко просипел Шайса.
В ответ услышал негромкое, раздельное:
— Архан Золотой Пояс… Из Клана Медведя… Ветвь Берлоги…
И вновь — вспышка гнева:
— Шайса, змей ты мой ручной, ты понимаешь, что происходит? Я развивал и оттачивал свою Силу, свой великий Дар посвятил этому всю жизнь! Я создал Большой Шар, многократно увеличивающий мое могущество! Я знал, что я самый сильный чародей в мире! Ни среди Истинных, ни среди Ночных Магов нет мне равного! Мы же с тобой столько лет следили за всеми потомками Двенадцати в Грайане и Силуране… ты нанимал шпионов, подкупал прислугу, я часами не отходил от зеркала… мы знали о каждом, кто может хотя бы пустой бокал по столу взглядом передвинуть… хотя бы приказать свече погаснуть… И вдруг какой-то гаденыш, мальчишка… одним усилием воли перехватывает у меня власть над драконом! Как будто не было ни моих походов в Подгорный Мир, ни Большого Шара! Мысленно дотянулся, пожелал — и все! Ты соображаешь, кто из него со временем вырастет? Второй Шадридаг Небесный Путь? Не позволю!.. Не дам!..
Тут Шайса наконец все понял — и молча проклял свою слепоту и тупость.
Впервые перед ним приоткрылась вечно запертая дверца в душу господина. Первый и, вероятно, последний раз ему предоставилась возможность узнать, что составляло суть этой грозной, недоброй души.
Джилинер Холодный Блеск из Клана Ворона, Ветвь Черного Пера, был равнодушен к женщинам, к еде, к вину, к золоту, к славе. Власть манила его, но не была целью жизни. Тяга к знаниям, полностью поглощавшая многих ученых и магов, была для него лишь инструментом в точных, аккуратных руках.
Важнее всего для него была сама Сила. Джилинер должен был твердо знать, что он — самый могущественный чародей на свете. Магия была его единственной любовью, и терпеть соперников было невыносимо. Когда Ворон в припадке ярости громил свой кабинет, в нем бушевала самая обычная ревность, неразумная ревность юнца, заставшего возлюбленную в постели с другим…
Все это Шайса осознал в мгновение ока. И еще он понял, что хозяина нужно срочно успокоить и утешить.
При необходимости Шайса мог говорить хоть и сипло, но гладко и цветисто:
— Пусть мой господин вспомнит, что юный Сын Клана потерял сознание от напряжения, а мой хозяин не только не рухнул в обморок, но нашел в себе достаточно сил, чтобы переломать всю мебель.
— Что ты понимаешь в магии! — хмыкнул Джилинер.
— Только то, что знаю со слов моего хозяина. Мальчишка наверняка до смерти перепугался, увидев живого дракона. А мой господин говорил как-то, что сильные чувства, особенно страх, усиливают мысленные приказы.
— Да, это так… — задумчиво протянул Ворон. Шайса, заметив свою крошечную победу, поспешил ее закрепить:
— Да будь этот Медвежонок и впрямь силен, как сам Шадридаг… Сколько ему лет? Пятнадцать? Ну что в этом возрасте можно знать о колдовстве?.. А пока он подрастет, мой хозяин уже станет спасителем мира, грозным и любимым повелителем. И такие, как Архан, будут служить ему… Да, господин, а корабль уцелел? — Шайса сменил тему, чтобы отвлечь мага от опасных мыслей.
— Корабль? — непонимающе переспросил Джилинер. — Ах корабль… а знаешь, я о нем совсем забыл. Обязательно надо выяснить, остались ли в живых матросы, будут ли они распускать слухи.
Хозяин стал почти прежним. Он скользнул по разгромленной комнате насмешливым взглядом.
— Ох и намусорил же я… Впрочем, я звал тебя не для того, чтобы плакать на твоем плече. Помнишь белокурого красавчика из свиты Нуртора? Аудан Гибкий Лук, Правая Рука короля Силурана… Он начал всерьез мешать мне: советует королю не доверять Ночному Магу, не развязывать войну… Короче, если с Ауданом в ближайшее время случится несчастье, я не сойду с ума от горя. Этот человек мне совсем не нужен… Что ты молчишь?
— Подсчитываю, сколько дней мне понадобится, чтобы переправиться через Лунные горы и добраться до…
— Нет! Этой ночью Айрунги хочет показать королю свое умение и окончательно решить вопрос о войне. Раз уж я не могу начать действовать в Грайане… раз уж меня держит клятва, принесенная королю и скрепленная могучими чарами… так хотя бы в Силуране никто ни на волос не должен помешать моим планам!
— Но как же я…
— Я тебе помогу. Я, конечно, не Архан, — зло усмехнулся маг, — но перебросить тебя через Лунные горы сумею. А уж обратно ты сам как-нибудь…
Шайса постарался унять дрожь в руках. Накатило томительное воспоминание: хозяин вскидывает перед собой руки — и над землей, почти касаясь травы, вспыхивает желтое кольцо Он, Шайса, собирается с духом и шагает в это кольцо. В глазах вспыхивает желтое зарево, тело наливается пульсирующей болью, кажется, что крохотные острые щипчики рвут его на мелкие кусочки… и все исчезает. Когда Шайса решается открыть глаза, то сквозь расплывающиеся радужные пятна видит голые скалы, в трещинах которых угнездился колючий дрок. Внизу глухо шумит море, а вдали, меж утесов, виден край зубчатой стены. Там лежит город, до которого надо было бы добираться не менее шести дней…
Ну не любит, не любит Шайса эти колдовские штучки! Но сейчас, ясное дело, не до капризов…
Хозяин сдвинул деревянный диск, украшенный спиральным узором, и повелительно произнес в открывшееся отверстие:
— Пусть кто-нибудь немедленно наведет порядок в комнате с зеркалом.
Вернув диск на место, Джилинер кивнул Шайсе и направился к двери, но на пороге замешкался. Глаза его сузились, брови сдвинулись: неожиданная мысль поразила мага.
— Если бы этот паршивец Архан был старше, я решил бы, что та давняя история — его рук дело.
— Какая история, господин?
— Ты не помнишь? Неужели… ах да! Это же было за год до того, как я приблизил тебя к себе… правильно, девять лет назад. Ты и не мог знать об этом случае. А мне он не дает покоя!
Джилинер шагнул было назад в комнату, но вид раскатившихся по полу свитков привел его в уныние.
— Ладно, потом найдешь и почитаешь, а пока скажу главное. Есть у меня запись, в хорошую сумму мне обошлась. Рассказывает Вьяшис Юркий Уж из Рода Хорчар, сотник дворцовой охраны короля Бранлара.
Шайса понимающе покрутил головой. Свидетельство такого человека и впрямь должно было стоить недешево.
— Начало у истории не совсем понятное. Якобы какие-то преступники похитили одну из королевских дочерей и в ожидании выкупа спрятали в заброшенной шахте неподалеку от Тайверана. Сам сотник в это не верит, но не может объяснить, как иначе принцесса могла в этой шахте оказаться… Ладно, важнее другое: случился обвал. По приказу Бранлара к шахте были согнаны крестьяне из ближнего села, со строившейся неподалеку дороги доставили рабов, даже стражники обломки камня растаскивали. Вьяшис как раз и наблюдал за ходом работ. Шахтный ствол оказался завален на всю высоту, приходилось поднимать наверх большие глыбы, дело двигалось медленно. Становилось ясно, что принцесса обречена. И тут в дело вмешался некто, оставшийся неизвестным. Он выпустил на волю Душу Пламени.
— Душу Пла… что-о-о?!
— Ты не ослышался! То, что в стародавние времена умел делать лишь Шадридаг Небесный Путь, повторил некий загадочный незнакомец. На противоположном от места работ склоне горы послышался чудовищный грохот, содрогнулась земля, люди видели взлетающие ввысь громадные камни… видели еще многое, но сотник не перечислял все, что померещилось насмерть перепуганным рабам, он излагал лишь то, чему сам был свидетелем. Как вскоре обнаружилось, часть горного склона сползла в реку и запрудила ее. Вскрылась старая штольня, по которой, когда улеглась паника, люди смогли добраться до принцессы. Девушка была без сознания, но жива.
— И не нашли того, кто…
— Бранлар, дабы пресечь слухи, объявил, что все происшедшее сотворено совместной магией Клана Дракона. Жалкая ложь! Они сами всем Кланом пытались доискаться, кто это повторяет подвиги Шадридага… А меня эта история просто измучила! Кто-то разнес гору вдребезги, как я — свою комнату. И у этого «кого-то» хватает ума не бахвалиться могуществом. Он скрывается, выжидает… Не успокоюсь, пока не раскопаю нору этого гада и не вытащу его оттуда за хвост!
Джилинер знал, что Шайса не тупой исполнитель приказов, а самостоятельно мыслящий помощник, не раз подававший хозяину дельные советы. Вот и сейчас — прищурился, свел белесые брови, помассировал поврежденное горло…
— А не могла ли сама высокородная госпожа призвать на помощь чары?
— Нет, — презрительно ответил Джилинер. — Во-первых, я невысокого мнения о женщинах-чародейках. Во-вторых, это всего лишь незаконная дочь короля от одной из дворцовых рабынь. Бранлар дал ей имя и воспитал при дворе, а не то чистить бы ей котлы на кухне.
— Ну и что? — рассудительно просипел Шайса. — Из таких незаконных детей вырастают сильные Ночные Маги… Ох, да как я сразу не сообразил! Дочь дворцовой рабыни, которой Бранлар дал имя… Но разве это не Нурайна?
— Она, она самая! Я тоже слышал, что молодой король прислушивается к советам своей так называемой сестрицы… даже в государственных вопросах, хоть это и вовсе не бабьего ума дело. Но она не колдунья, иначе мои шпионы пронюхали бы об этом.
— Если мой господин и прав, в чем я по тупости своей сомневаюсь, то девушка все же играет в деле немалую роль. Что это за история с похищением, в которое не верит сотник дворцовой стражи? И потом… этот маг, кем бы он ни был, разорвал гору не там, где шли спасательные работы, а со стороны реки — вскрыл старую штольню — значит, знал там все ходы-выходы… а много ли народу шляется по заброшенным шахтам?
Джилинер остановил на своем подручном пристальный взгляд.
— Ты умен, Шайса. В новом мире, который я выстрою по воле своей, ты будешь не последним человеком. Вернешься из Силурана — попробуй разгадать эту загадку. А сейчас спустимся во двор. Ты и ахнуть не успеешь, как очутишься за Лунными горами!
Он двинулся нешироким темным коридорчиком, продолжая говорить:
— И шпионов к Архану, это обязательно! Ни единого шага его без надзора не оставлять!
Коридорчик вывел их в круглый зал с большим очагом в стене. Несмотря на летнее время, очаг недавно топился, и теперь старый раб выгребал золу в берестяной короб. Заметив господина, он на миг застыл, не разгибая спины, а затем еще старательнее заработал широким деревянным совком.
А у Ворона воспоминание о сопернике вызвало последнюю вспышку раздражения — угасающий отзвук отбушевавшего гнева.
— Архан, Архан! — воскликнул он неприятным голосом. — А так ваш Архан может?!
Джилинер всем корпусом повернулся к старику и вытянул перед собой руки ладонями вперед. Глаза его вспыхнули пронзительным белым огнем.
Страшная судорога встряхнула старого раба, перевернула, швырнула на пол. Несчастный попытался закричать, но паралич свел легкие, из горла вылетел лишь придушенный писк.
Шайса завороженно глядел, как на неестественно вывернутых руках старика, на худых обнаженных плечах лопается кожа, как рваными лохмотьями отходят от костей клочья мяса, как кровь хлещет из разорванных жил и тут же сворачивается, засыхает бурой коркой. Зал наполнился запахом разлагающейся плоти.
Невероятно, но эта груда обнажившихся костей и ошметков мяса в последний раз пошевелилась, дернулась и навсегда замерла. Только с того, что недавно было лицом, бессмысленно глядел выкатившийся глаз под обрывком века. Шайса сипло выдохнул воздух.
— Впечатляет! — искренне сказал он и запоздало обиделся: — Только почему это «наш Архан»? С какой стати он «наш»? И чей это — «наш»?
Не отвечая, господин пересек зал и нырнул в следующий коридор. Эта вспышка разрядила гнев, и маг стал прежним Джилинером, стоящим выше досадных мелочей.
Шайса последовал за Вороном. В коридоре им встретились две рабыни, старая и молодая, спешившие навести порядок в комнате с зеркалом. Завидев хозяина, обе прижались к стене. Джилинер прошел мимо, не взглянув на служанок, а Шайса бросил на ходу:
— И возле очага прибрать нужно…
Служанки вошли в круглый зал — и оцепенели, примороженные к полу лютым ужасом. Молодая толчками набрала полную грудь воздуха, чтобы выплеснуть его в отчаянном вопле. Старая поспешно зажала ей рот рукой. Они стояли, поддерживая друг друга, чтобы не рухнуть в обморок, белые и неподвижные, как мраморные статуи, и только громадные распахнутые глаза жили на их мертвых лицах…
11
Было время — шли из Великого Грайана в Силуран и обратно купеческие обозы с товарами, и не миновать им было одного из трех перевалов, закрытых крепостями еще в Огненные Времена. Возьмешь западнее — выйдешь к крепости Нургрим, что на Древнем языке означает Черные Ворота. Свернешь на восток — заночуешь в крепости Чаргрим, или Звериные Ворота, прозванной так за то, что лежит она в местах, изобильных дичью.
А меж ними стережет дорогу крепость Найлигрим, самая древняя из трех гранитных сестер.
Когда-то жизнь здесь кипела ключом: купцы останавливались на ночлег, выкладывали на местном рынке часть своих товаров, рассказывали новости, а главное — платили пошлину которую принимали и тщательно пересчитывали холеные белые пальцы Аджунеса Железной Изгороди из Рода Аршеджи. Ибо был почтенный Аджунес шайвигаром крепости — Левой Рукой Хранителя.
Прежний Хранитель, уважаемый всеми Вайатар Высокий Дом из Рода Саджадаг, не вмешивался в дела Левой Руки. Он больше следил за тем, чтобы солдаты были хорошо вооружены чтобы каждый умело владел мечом, метко бил из лука и арбалета. С недоверием глядел Хранитель на север, ждал оттуда беды.
И оправдались его опасения. Между Силураном и Грайаном нависло страшное предгрозовое затишье. Купцы почти перестали посещать крепость. Единственным источником дохода осталась дань, которой крестьяне были обложены в пользу крепости.
Собирал дань, конечно, шайвигар, но, во имя Бездны, какой же это был тяжкий, неблагодарный труд! Что с них возьмешь, с крестьян-то? Дрова? Дичь из окрестных лесов? Рыбу? Все это солдаты, триста бездельников, могли бы и сами заготовить, если бы дарнигар, Правая Рука Хранителя, не гонял их постоянно по плацу с мечами, а почаще заставлял заниматься хозяйственными делами. Зерна было мало — горы же вокруг! Скудного урожая крестьянам самим едва хватало, а от сборщиков дани хлеб прятали. Бывало, нагрянет почтенный Аджунес в сопровождении десятка верховых в деревню, так крестьяне в голос воют, валяются в ногах у его коня, предлагают вместо денег и зерна своих детей в рабство… Хитрые мерзавцы! Знают: раб уж точно с голоду не умрет, а работать в крепости не тяжелее, чем горбатиться на каменистом горном наделе. Но рабов в Найлигриме и без того почти полторы сотни, и каждого нужно кормить. А заботиться об этом должен кто? Шайвигар!
Плохие пришли времена, плохие! Одно было хорошо: почтенный Вайатар, человек пожилой и удрученный болезнями, по-прежнему не углублялся в дела шайвигара, не пытался дознаться, что из доходов крепости идет королю, что — на прокорм воинам и рабам, а что исчезает неведомо куда…
Аджунес оскорбился бы, если бы его посмели назвать вором. Кто вор? Он? Да разве не на нем держится вся жизнь Найлигрима? Разбуди его среди ночи — он ответит сколько в крепости лопат, сколько метел, сколько рабынь трудится в прачечной, сколько голов скота ржет, мычит и хрюкает на скотном дворе, сколько соли потрачено за месяц на кухне, сколько вязанок хвороста доставили мошенники-крестьяне. Он знал в лицо каждого раба, знал, сколько молока дает каждая корова, сколько вина и масла отпущено лекарю для больных и сколько этих самых больных в Доме Исцеления. Аджунес знал крепость так же хорошо, как крестьянин знает свое хозяйство. И так же вольно пользовался доходами. В конце концов, кому от этого плохо? Король и не ожидает прибыли от захолустной крепости, лежащей в стороне от торговых путей. Солдаты хорошо накормлены… да и попробуй их не накорми! Дарнигар, скотина грубая, тебя самого в котел засунет, он за солдат переживает не меньше, чем Хранитель: сам, морда крестьянская, из простых наемников выслужился…
Жизнь худо-бедно шла своим чередом, как вдруг грянул гром. Кончина Вайатара! Назначение нового Хранителя! Да еще Сына Клана!..
Шайвигар затосковал, как лиса, что глядит вслед улетающим на юг гусиным стаям.
Впрочем, гонец, доставивший королевский указ, так расписал молодого Сокола, что у Аджунеса немного отлегло от сердца. Избалованный молокосос, погрязший в самых мерзких пороках и по требованию потерявшей терпение родни сосланный в захолустье — естественно, на почетную должность…
Ну, это еще полбеды! Конечно, хлопот с мальчишкой будет много, особенно на первых порах. Наверняка примется из кожи лезть, чтобы показать себя единственным хозяином крепости. Главное — не спорить с ним. Рано или поздно Соколу надоест игра в Хранителя, он вернется к прежним забавам: заведет гарем из рабынь посмазливее, окружит себя сворой прихвостней, начнет закатывать пьянки, охотиться по всей округе за крестьянскими девками… ну и на здоровье!
А может быть (при этой мысли шайвигар сладко сощурился), новому Хранителю чем-нибудь не потрафит Харнат Дубовый Корень, дарнигар крепости. Тогда наглого мужика сбросят с должности, которая ему отнюдь не по рылу…
От приятных раздумий Аджунеса отвлекли крики у Южных ворот. Вернулся отряд, высланный для встречи Хранителя.
* * *
Подъезжая к крепости, Орешек ломал голову: как бы вызнать свое новое имя? Но мудрить не пришлось. Когда кавалькада остановилась под крепостной стеной, возле опущенного через ров моста, десятник Сайвасти, явно желая выслужиться, выехал вперед и провозгласил не хуже королевского герольда:
— Отворяйте! Прибыл высокородный Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла, новый Хранитель крепости Найлигрим!
Хорошо рявкнул. Внушительно. Будь у Орешка под рукой кошелек — ловить бы десятнику на лету серебряную монетку.
Ворота распахнулись очень быстро, кони простучали копытами по мосту. Всадники нырнули в узкий, полутемный, перекрытый гранитным сводом проезд сквозь башню. Орешек заметил в своде черные пятна бойниц. Пра-авильно: непрошеных гостей, что сумеют проломиться в ворота, встречают арбалетчики и забрасывают стрелами в каменной мышеловке… По правую руку дремал громадный барабан с намотанными на него цепями и с толстыми, отполированными от времени дубовыми ручками. Возле барабана вытянулся детина с зелено-красной перевязью через плечо. Торчит он здесь, похоже, лишь при воротах: вряд ли такой мост в одиночку поднимают. И обе решетки — внешнюю и внутреннюю — тоже.
Орешек изо всех сил старался с достоинством держаться в седле (или хотя бы просто — держаться) и одновременно зубрил свое гордое имя.
Вынырнув из-под каменного свода на солнечный свет, Хранитель обнаружил, что ему готова торжественная встреча.
Вей-о! Держись, актер, не выдай себя, даже уголком губ не дрогни, даже бровью не поведи! Да они, похоже, собрали к воротам весь гарнизон! Громадная толпа, сплошь плечистые верзилы, одетые кто как, но у каждого через плечо зелено-красная перевязь — королевские цвета.
Ближе всех к коню высокого гостя стоят двое: толстячок с льстивыми глазами и рыжебородый великан. Оба богато одеты — явно здешние крупные птички.
Орешек хотел было спешиться, но, хвала Безымянным, не успел этого сделать. «Крупные птички» шагнули вперед и с двух сторон взяли гнедую под уздцы. Пра-авильно, он же почетный гость, ему не пристало топать пешком от самых ворот, как простому страннику…
Расслабься, Сын Клана, откинься в седле, расправь плечи. И не зыркай по сторонам, как волк, загнанный в ловчую яму, а взирай на толпу благожелательно и с легким интересом.
Ну и что мы видим? Прежде всего — огромную четырехугольную башню посреди площади. Ну и громадина! Такая сама за хорошую крепость сойдет! По сравнению с ней незабвенная «сторожевая», где прошло детство Орешка, — все равно что новорожденный теленок рядом с быком. Орешек читал, что такие башни именовались «последняя надежда» — шаутей. Когда враг врывался в крепость, уцелевшие ее защитники запирались в центральной башне и держали оборону, пока не подходила помощь…
Спешившийся позади десятник нагнал бородача, вышагивающего справа от гнедой, и зашептал ему что-то. Орешек напрягся было, но уловил слово «Подгорные…» и успокоился. Зато верзила встревожился. Забыв про торжественность встречи, он пригнулся под лошадиной мордой и бросил несколько слов своему напарнику. На лице толстяка мелькнуло раздражение, он брезгливо взмахнул пухлой белой ручкой. Жест этот явно означал: «Ну что ты в такой момент с пустяками, потом, потом…»
Толпа почтительно расступалась перед всадником, тут же смыкаясь позади. Справа обнаружился поселок: деревянные хибары. На крышах стояли женщины и дети и с восторгом глазели на торжественный въезд. Вероятно, никогда не видели Сына Клана. Ну-ну, любуйтесь, раз вам выпало такое счастье…
Слева чернела мощная стена башни-шаутея, в некотором отдалении от нее стоял маленький храм с покрытыми росписью стенами и разноцветной крышей. Краски облупились от непогоды, вообще храм выглядел порядком запущенным. Двое пожилых жрецов стояли на пороге. Орешек почтительно склонил голову. В ответ жрецы вскинули руки в жесте благословения.
«О боги, сколько вокруг восхищенных морд! Ввек бы с вами со всеми не встречаться!»
Орешек с улыбкой светлой радости одарил толпу приветственным жестом. Толпа взревела.
Процессия свернула за угол центральной башни и остановилась перед арочным входом в шаутей. Вряд ли лошадь будет приглашена внутрь, а стало быть, пора сползать с седла. Как сказал бы Илларни, простая логика подсказывает… Так, главное — не наступить себе на плащ…
Подоспевший слуга увел гнедую. Толстяк изящно взмахнул ручкой, чтобы заставить толпу замолчать.
— Безымянные добры и щедры к нам за наше смирение пред их высокой волей! Счастливый день подарили они нам! Вновь в крепости Найлигрим появился Хранитель, и воспрянули мы духом, исчезло уныние из глаз наших и тревога из сердец! — Голос толстяка сочился медом. — Пусть Сокол поглядит по сторонам — он увидит вокруг людей, с восторгом и гордостью готовых исполнить любое повеление господина! И первыми среди них будем мы: достойный Харнат Дубовый Корень из Семейства Прешта, дарнигар крепости, — толстяк указал на рыжебородого воина, который неловко поклонился, — а также я, Аджунес Железная Изгородь из Рода Аршеджи, скромный здешний шайвигар.
Орешек сдержал ухмылку, услышав имя дарнигара. Неужели есть такое Семейство — Прешта? «Серая земля», иначе — «бесплодная земля»… так ведь бедноту деревенскую дразнят что от урожая до урожая впроголодь живет…
Но шайвигар уже смолк, и все уставились на него, Орешка. Это что же, он должен изобразить ответную речь? После этого говоруна? Нет уж, не дождутся. Они имеют дело с Сыном Клана, а он устал и жрать хочет…
— Благодарю за сердечный прием. Сегодня я отдохну от тягот и опасностей долгого пути, а завтра приступлю к обязанностям Хранителя во имя короля и во славу Безымянных.
Вот так! Коротко, холодно и по делу. Пусть не думают, что Сокол намерен упасть к ним в объятия.
У входа в шаутей застыли двое часовых с дурацкими ритуальными алебардами, совершенно непригодными для боя, но на вид весьма грозными. Один из часовых так засмотрелся, что чуть не выронил свое парадное оружие. Сделаем недотепе на ходу замечание — и внутрь, в башню…
За первой дверью — вторая… пра-авильно, это же север, стараются зимой не выстуживать жилье. Между первой и второй дверью — несколько высоких ступенек. Значит, внизу полуподвал — кладовая или кухня…
Входим в зал… ух ты, просто лесная поляна! Пол устлан свежей травой, стены украшены зелеными ветвями и цветами. И все это свеженькое, ничуть не завядшее. Наверное, каждый день меняли праздничное убранство, ждали приезда Хранителя. Дождались, можно вас всех поздравить!
Зал просторный, но с низким потолком, в стену вделан очаг с массивной решеткой, зола из очага аккуратно выметена. Вдоль стен — длинные дубовые столы и лавки. В центре — винтовая лестница.
— Прошу, господин мой, — суетится толстяк, — прошу наверх, умыться с дороги!
Интересно, кормить дорогого гостя они собираются? Ладно, наверх так наверх. Второй этаж — жилой, двери комнат выходят к винтовой лестнице. В одной из стен — проем, в котором видны ступеньки. Черный ход? Очень, очень интересно!
Наверху гулко грохнул колокол. Четыре раза. При первом ударе Орешек чуть не подскочил от неожиданности. Да как они тут спят-то, под часами? Двенадцать раз в сутки так получать по мозгам… Привыкли, наверное.
Четвертый светлый звон, надо же! А казалось, только что был полдень. Есть хочется нестерпимо. А толстяк продолжает петь:
— Этот ярус занимает Хранитель, а также мы с дарнигаром. Семьи сотников выше. Вот это — комната высокородного господина…
Смелей, парень! Не чувствуй себя дворовой собакой, которая забежала ненароком в господские покои и не знает, с какой стороны ждать пинка!..
А что, вполне уютная комната! Большая кровать с пологом и двумя подушками покрыта золотистым парчовым покрывалом. На полу — ковер наррабанской работы… или хорошая подделка, тут уж Орешек не знаток. Два тяжелых, украшенных резьбой сундука для одежды, между ними на стене — зеркало, небольшая резная полочка и две железные подставки для факелов. Они пустуют, и понятно почему: на полу возвышается ветвистый, похожий на куст или на оленьи рога канделябр с восковыми свечами — новенькими, нарядными. Вдоль стен — две скамьи, сиденья обтянуты заячьими шкурками. В углу на изящном треножнике — серебряный таз для умывания, а рядом уже дожидается симпатичная востроглазая девица с кувшином и полотенцем, готовая услужить новому господину.
С девицей разговор будет четкий и ясный:
— Брысь!
Изумилась, но сразу исчезла. Шайвигар тоже удивлен, но старается этого не показывать.
— Если Соколу угодно, здесь сейчас же будет другая служанка. Конечно, тут не столица, но мы приложим все усилия, чтобы наш господин чувствовал себя так же уютно, как в своем родовом замке, и сделаем все возможное и невозможное, чтобы эта скромная крепость…
И так далее, и так далее… Замолкни, зануда, без тебя тошно! Девчонка-то и впрямь ладненькая, все при ней… а судя по разочарованному взгляду, она совсем не боится играть в одну старую добрую игру…
Орешек, между прочим, тоже не вчера из скорлупы проклюнулся, сам любую красотку может кое-чему научить, но умываться-то все равно придется, хоть до забавы, хоть после. Снять рубаху, склониться над тазом… м-да, такой спиной еще ни один Сын Клана не мог похвастаться!
Орешек замер. Только сейчас до него дошло, как он был несправедлив к судьбе. Он скулил, что жизнь с чудовищной жестокостью подшутила над ним, сделав государственным преступником и святотатцем. А судьба его спасла! Этот конный разъезд мог наткнуться не на Сокола со знаком Клана на плаще, а на голого бродягу с исполосованной спиной… или на хорошо одетого, но весьма подозрительного незнакомца, которого здесь, на границе, обязательно сочли бы силуранским лазутчиком. В первом случае он сразу отправился бы в шахту, во втором — сначала на допрос, а потом уже в шахту. Очень большая разница…
Орешек вспомнил истопника из тайверанской бани, его рассказ об ужасах угольной шахты, и ощутил озноб.
Впрочем, в этих краях, кажется, не добывают уголь… С ума сойти, чем он себя успокаивает? Нет шахт, зато есть каменоломни. Поди-ка подолби гранит, пока не сдохнешь! Или вот еще соль каменная. Ее, говорят, еще веселее ломать: глаза жжет, кожу разъедает, дышать больно…
Аджунес оборвал фразу на полуслове, заметив, что глаза Хранителя странно остекленели, а лицо побледнело и застыло.
— Господину плохо? Не послать ли за лекарем? Это последствия тяжелой ночи, ужасных происшествий…
Орешек отогнал от себя видение жутких подземных лабиринтов и с досадой посмотрел на угодливого болтуна. Захотелось озадачить шайвигара, сказать что-нибудь загадочное, непонятное, чтобы он над этим призадумался и хоть на время заткнулся.
— Я думал о соли, — сказал парень многозначительно. — И о камне.
Результат превзошел все ожидания. Толстяк отшатнулся, глаза его выпучились, как у рака, к лицу прилила кровь… Похоже, Орешек брякнул что-то совсем уж не то… Надо срочно исправлять положение.
— На ближайшую четверть звона хочу остаться один. Надеюсь, за это время будет готов обед. Больше я не задерживаю Левую Руку!..
* * *
Аджунес сделал несколько шагов на непослушных ногах и прислонился к стене возле винтовой лестницы. Спуститься сейчас он бы не смог.
Соль и камень!
Именно соль почтенный шайвигар разворовывал особенно лихо. Только что в покоях Хранителя он сыпал пустыми, как мякина, словами, а сам прикидывал: полезет ли этот надменный Сын Клана в подвал, чтобы лично пересчитать припасы? Вряд ли, но на всякий случай надо поставить там несколько мешков с битым камнем, а сверху присыпать крупными осколками соли…
Новый Хранитель читает мысли!
Невероятно. Чушь какая-то. Не может быть.
Почему не может быть? Разве он не потомок одного из Двенадцати? Разве в нем не течет кровь Истинных Магов?
Аджунес лихорадочно вспоминал, кто именно из Двенадцати получил дар читать мысли. Впервые в жизни он корил себя за то, что плохо учил в детстве историю. Впрочем, какая разница! Кланы столько веков роднились меж собой, так смешали свою кровь, что в любом высокородном мог проснуться любой дар.
Хранитель, умеющий читать мысли… это катастрофа! О Безликие, спасите своего верного почитателя! Завтра же начнется ремонт храма, стены будут расписаны заново, крыша починена…
Шайвигар в смятении напрягал свою память: о чем, о чем еще он думал в присутствии этого ужасного человека? Белый лоб покрылся бисеринками пота, пухлые ручки теребили серебряную кисточку пояса.
В таком состоянии его и обнаружил Харнат, поднявшийся, чтобы выяснить, что задержало Левую Руку.
В другое время Аджунес, человек осмотрительный и осторожный, к тому же крепко не любивший дарнигара, утаил бы свое открытие. Но сейчас, будучи потрясен до глубины души, бухнул все как есть. Дарнигар, с его крестьянским здравомыслием, услышанному не поверил, тем более что шайвигар упорно не соглашался сказать, какую именно из его мыслей прочел Сокол. Однако спор помог Аджунесу прийти в себя. Оба помощника Хранителя спустились по винтовой лестнице, не прекращая тревожного разговора.
Во дворе их внимание привлекла толпа, собравшаяся вокруг часового, который только что сменился с поста. Дарнигар и шайвигар подошли ближе. Никто не заметил их появления: все глядели в рот детине с красной мордой и толстым загривком. Детина — явно не в первый раз — потрясенно повторял:
— …И говорит он мне: «Как алебарду держишь, бычара деревенский?..» Ну откуда, откуда Хранитель мог узнать, что меня зовут Тагихашар Большой Бык?
Аджунес и Харнат в ужасе переглянулись.
12
Орешек с трудом дождался, пока удалятся невнятно бубнящие голоса. Когда все стихло, он приоткрыл дверь, осторожно высунул нос, как лис из норы, и, не обнаружив опасности, выскользнул в коридор.
Черный ход! Прежде всего выясним, куда он ведет!
Нет, Орешек не был намерен удирать прямо сейчас, когда вся крепость пляшет на ушах из-за приезда Хранителя. Не стоит, как говорится, переходить мост раньше, чем он будет построен.
Крутая лесенка бежит вверх и вниз в толще стены. Ладно, наверх пока не надо. Там, кажется, сотники с семьями живут? Вот и пусть себе живут на здоровье… Вниз, вниз…
Откуда-то донеслись мужские голоса. Парень пригнулся, почти расстилаясь на ступеньках. Теперь он мог разглядеть полутемную каморку, куда вбегала лестница. Каморка была завалена пыльным хламом: метлы, лопаты, бочонки какие-то… Среди этого барахла двое наемников устроились возле перевернутой бочки — пустой, судя по звуку, который она издавала каждый раз, когда в нее врезалась тяжелая солдатская пятерня.
— Две розы и кинжал! Скажешь, не моя взяла?
— Посмотрим… Роза, кинжал, дракон!
— Чтоб тебя самого дракон схряпал… Дашь отыграться?
— Валяй, но тебе ж сегодня не везет.
— Эх, с размаху да не глядя… Роза, алмаз и морская звезда! Что, слопал?
— Да, похоже, ты отыгрался… А ну-ка, я брошу… Ого! Алмаз и два дракона!
— Ох, жизнь пошла! Одни меня подбрасывают, другие не ловят…
— Это тебя Серая Старуха под руку пихает.
Орешек с завистью усмехнулся. Играть в «радугу» он любил, при случае мог и смошенничать, хотя это было сложно: пластинки выбрасывались по три сразу из специальных коробочек.
«Меня бы к этим парням, я бы их так ободрал… Мне в последнее время как раз исключительно везет. Во всем».
Взвизгнула дверь. Орешек напрягся, готовясь отступить, но вновь расслабился, услышав тонкий голосок:
— Привет, вояки! Можно у вас укрыться, грозу переждать?
— Валяй, Перепелочка! — рявкнул один из наемников. — Заходи, на бочку садись! Погоди, тут грязь, я тебе плащ подстелю…
— Во-во, — с досадой отозвался второй, — ему не впервой тебе плащ подстилать!
— А ты завидуешь? — беззлобно фыркнула девчонка.
— Лучше скажи, что за грозу пережидаешь? — перебил первый.
— Да тут все испрыгались, чтобы Соколу угодить. Работы полно, не знаю, за что взяться. И ни за что не берусь.
— Ну и правильно, посиди здесь. Мы и сами от дарнигара прячемся. Злой с утра, как собака, а мы с Кипраном как раз под руку попались. Знаешь ведь, он два дня как запретил в кабаке все крепче пива, чтоб к приезду Хранителя ни одной пьяной рожи не было. А что нам это пиво — да, Кипран? Зашли в кабак, позвенели не медью, а серебром. Кабатчик на серебро кинулся, как лиса на мышь. Нацедил нам настоящего наррабанского. Только пригубили — а тут Харнат, прямо за ручку его Хозяйка Зла привела…
— Надо же! — огорчилась Перепелка.
— Кабатчику он собственноручно начистил морду, а нас поставил от звона до звона с шестами…
Орешек сочувственно покрутил головой. Он сам, обучаясь фехтованию, узнал, какая это пытка — подолгу держать в вытянутой руке тяжелый гладкий шест, развивая силу кисти и запястья. А стоять так от звона до звона… вей-о!
Наемник хохотнул:
— Ему сейчас недосуг проверять, как мы наказание отбываем, а десятнику Кипран пару монет сунул. Вот здесь и несем заслуженную кару!
Наемник тряхнул коробкой, костяные пластинки весело загремели.
— А мы думали — ты наверху, высокому гостю прислуживаешь… — протянул тот, кого называли Кипраном.
— Высокий гость изволил сказать «брысь!».
— И твое сердце из-за этого разбито?
— Ясное дело, в осколочки да в мелкий порошок! — изобразила девица голосом душевное терзание.
— Он там, в столице, не к таким небось привык…
— А я знаю, к каким он привык! — многозначительно и веско заявила Перепелка.
— Да ну? И откуда знаешь? Он что, кроме «брысь», еще что-то сказал?
— А помните гонец был из столицы, указ привез?
— Гонца помню. Мрачный такой, слова из него не вытянешь…
— Это ты не вытянешь. А я даже мраморную статую смогу выспросить, в честь какого события она воздвигнута.
— Ишь ты! Это что, секрет у тебя какой есть?
— А как же! Возьми ушат с водой, посмотри в него на свою рожу. А потом на мое лицо погляди. Коли заметишь разницу — поймешь, в чем мои секреты!
— Кончай неводом тину ловить, — вмешался второй наемник. — Знаешь что про Хранителя, так расскажи.
Орешек навострил уши. Очень ему хотелось узнать что-нибудь о своем загадочном прошлом. Что за человек был этот Ралидж из Клана Сокола?
Словно отвечая на его вопрос, девушка важно произнесла:
— Ралидж Разящий Взор — самый большой мерзавец во всем Грайане. Все так говорят. Прямо хором.
И служанка не спеша повела рассказ. Орешек слушал с недоумением и растущей тревогой. А Перепелка, опьяненная вниманием собеседников, перечисляла имена замученных для потехи людей, опозоренных девушек, перебирала мерзкие подробности пьяных выходок, граничащих с преступлением… а иной раз и просто преступлений.
Ошеломленные наемники не перебивали Перепелку. Когда она закончила, Кипран грязно выругался, а его дружок твердо сказал:
— Вранье!
— Если и вранье, то не мое! — оскорбилась девица. — Как гонец говорил, так и пересказываю!
— Про храм Того, Кто Движет Светилами… ну, это точно вранье! Уж жрецов-то оскорблять, в храме бесчинствовать — это и высокородному с рук бы не сошло. И про ту подлость в Поединке Чести… ну, про отравленный клинок… тоже, надо полагать, брехня.
— Может, и брехня, — рассудил Кипран. — Но даже если тот гонец половину приврал — все равно крепости нашей крупно повезло.
Все вздохнули, соглашаясь с этими словами.
— Я вот чего не понимаю, — мечтательно протянула служанка, — зачем ему девиц насиловать? Такому любая на шею кинется. Краси-ивый! Высокий такой, ладный, плечи широченные, глаза карие, горячие. А двигается… — На миг Перепелка замолкла, подбирая слова: — Легко так… как рысь! Уж вы мне поверьте, — авторитетно закончила она, — такие знают, чем и как бабу порадовать!
— А мы что, хуже знаем? — хором изумились наемники.
Что ответила дерзкая девчонка, Орешек уже не слышал. Он бесшумно (как рысь!) крался наверх, вспомнив, что вот-вот может вернуться шайвигар.
Вей-о-о! Ну и гад был этот Ралидж Разящий Взор, хоть и Сокол! Будь на свете побольше таких, как он, никто бесплатно не согласился бы жить!
Может, оно и к лучшему, что его сожрали Подгорные Людоеды…
Но тут Орешек вспомнил круглые, без белков, глаза и жуткие челюсти, которые двигались вправо-влево, как пила. Его замутило. Ну уж нет! Любой человек заслуживает честного погребального костра!..
К тому моменту, когда шайвигар робко поскребся в дверь спальни, Орешек успел на скорую руку помыться, растереться полотенцем и натянуть рубаху.
Шайвигар был чем-то встревожен, очень бледен, тараторил еще больше обычного. Орешек не вслушивался в болтовню — прикидывал, что ему надо изменить в своей роли. До сих пор он играл молодого высокородного бездельника, каких знавал по их визитам за кулисы театра. А что ему делать теперь, чтобы поддержать черную славу Ралиджа? Закатить по случаю приезда грандиозный пир, заставляя пить всех — от Правой и Левой Руки до часовых на посту и рабов? Затащить к себе в постель жену шайвигара (если, конечно, он женат)? Набить морду дарнигару?..
Тут фантазия Орешка дала сбой. Парень вспомнил могучую, похожую на осадную башню, фигуру Харната — и поежился. Конечно, тот не посмеет дать сдачи Хранителю, но все же… все же вполне достаточно держаться с надменным спокойствием…
За раздумьями Орешек не заметил, как оказался в большом зале. Зеленое убранство благоухало еще сильнее, трава на полу чуть привяла.
Взгляд Орешка вцепился в стол, уставленный блюдами и кувшинами.
— Обычно обитатели шаутея вкушают пищу в этом зале, — объяснил шайвигар. — Но сегодня еда всем будет подана в комнаты. Никто не потревожит вас, даже слуги не посмеют войти без зова…
«Кого это — „вас“?» — встревожился Орешек. Только сейчас он сообразил, что стол накрыт на двоих. Сначала-то он не обратил на это внимания, потому что готов был расстараться и за троих, лишь бы скорее пустили к этой вкуснотище.
— Все мы понимаем, — проникновенно пел шайвигар, — как важна для Хранителя и его прекрасной невесты эта первая совместная трапеза, как много они должны сказать друг другу. Все четыре дня после прибытия юной Волчицы в Найлигрим она воссылала к Безымянным горячие мольбы о скорейшем воссоединении с женихом. И теперь, когда Боги услышали…
Шайвигар на миг умолк и взглянул в лицо странно молчащему Хранителю. То, что он на этом лице прочел, заставило его скомкать речь, засуетиться и поспешно подняться по винтовой лестнице.
Тревога Орешка переросла в панику. Вей-о! Он погиб! Невеста! Всяких подарочков ждал он от Хозяйки Зла, но чтоб этакую подлость устроить… Так, куда прячемся, в очаг или под стол?..
Но прятаться было поздно. По лестнице шуршал стремительный шелковый вихрь. Перед самым лицом остолбеневшего парня метнулась грозовая туча черных волос, вспыхнули гневные зеленые глаза и засверкало лезвие кинжала.
13
Молодой, пылающий от ненависти голос зазвенел по залу:
— Не смей, слышишь! Не смей даже думать, что… раз меня привезли сюда… так ты и стал мне хозяином! Если ты Сокол, то я Волчица… я не рабыня! Мне про тебя рассказали… я знаю, что ты за человек!.. Но если посмеешь хоть чем-то меня оскорбить — увидишь, что я умею обращаться с кинжалом!
Орешек был бы плохим фехтовальщиком, если бы терялся при виде обнаженного клинка. И долго раздумывать в неожиданной ситуации он себе не позволял. Молниеносно сделал он из услышанного три вывода. Во-первых, девица не знает жениха в лицо, а значит, бояться ему нечего. Во-вторых, она сама его боится. В-третьих, эта зеленоглазая загораживает путь к столу — а такое безобразие терпеть нельзя!
Он улыбнулся и произнес тоном мягкого упрека:
— Да, светлая госпожа. Я тоже счастлив тебя видеть. Я тоже благодарю богов за то, что они благополучно привели тебя в крепость. Может быть, ты позволишь продолжить нашу приятную беседу за столом?
Девушка резко вздернула подбородок, как лошадка, на полном скаку почувствовавшая рывок поводьев. Рука с кинжалом опустилась. Впрочем, Волчица тут же пришла в себя и ответила тоном ниже, но весьма ядовито:
— О, разумеется, разумеется! Кто смеет спорить с Хранителем крепости! Уж конечно, не Арлина, его смиренная служанка! Что еще угодно высокородному Сыну Клана?
Орешек не выдержал:
— Высокородному Сыну Клана смертельно угодно жрать!
— Ну и манеры! — торжествующе воскликнула Арлина.
Но Орешек уже взял себя в руки.
— Есть я хотел два-три звона назад. Сейчас я уже хочу жрать, — вежливо объяснил он и добавил почти умоляюще: — Красавица, не надо так сердиться. Это вредно для здоровья… моего.
И бросил через ее плечо такой умильный взгляд, что девушка подавила невольный смешок и сделала шаг в сторону.
Нет, Орешек не набросился на еду, как Подгорная Тварь на добычу. Не зря чуть ли не вся труппа аршмирского театра шлифовала его манеры. И сидеть за одним столом с высокородными ему уже приходилось: аршмирская «золотая молодежь» не раз закатывала пирушки для актеров. Он не плюхнулся на лавку — подождал, пока усядется, расправив подол платья, девушка, и лишь затем занял место рядом.
— Не будем звать слуг, — сказал он весело. — Госпожа позволит налить ей вина? М-м-м, наррабанское! А тут что, тушеная зайчатина с грибами? Или положить госпоже рябчика? Тоже хорошо под наррабанское… О-о, не лепешки, а настоящий хлеб! Умеют выпекать… не совсем, значит, глухомань.
* * *
Арлина не могла заставить себя проглотить ни куска. Она была сбита с толку, обескуражена. Волчица ожидала чего угодно, но не такой приветливой, дружеской беседы. И этот человек — Ралидж Разящий Взор, на первое свидание с которым она взяла кинжал!
Девушка готовилась к встрече с наглым, высокомерным животным со следами всех пороков на лице. Долгими бессонными ночами она пыталась представить себе жениха, и каждый раз образ, всплывавший перед ее взором, был по-новому отвратителен, не менялись лишь глаза: холодные, безжалостные. Глаза человека, который сознает свою власть над людьми и не намерен щадить тех, над кем ему хочется позабавиться. Про забавы молодого Сокола Арлина наслушалась предостаточно.
Но этот красивый, веселый юноша ведет себя так, словно встретил подругу детства!
Украдкой поднимая глаза от блюда с зайчатиной, девушка удивлялась: почему разгульная жизнь, которую вел этот негодяй, не состарила его прежде времени? Он и на свои двадцать шесть не выглядел… года двадцать два, двадцать три, не больше… и так красив!
Арлина зябко повела плечами, представив, какой увидел Хранитель свою невесту: тощая, долговязая, загорелая, как рабыня… и это ужасное платье, бабушкино наследство… а главное — волосы, жесткая черная грива, которую не то что красиво уложить — причесать толком не удается.
Она снова украдкой бросила взгляд на Сокола, который увлеченно обрабатывал белыми зубами куриную ножку. Вот уж у кого прекрасные волосы! Такие пышные, что и женщина позавидовала бы… наверное, очень мягкие… цвета каштана… нет, другой оттенок, скорее скорлупа лесного ореха… Высокий лоб, твердые скулы… очень густые, почти сросшиеся брови темнее волос… чуть портит лицо курносый нос… нет, не портит, а придает ему задорное и очень симпатичное выражение. А глаза-то какие — большие, карие, выразительные! И когда она успела их разглядеть? В глаза Ралиджу она осмелилась взглянуть лишь раз — когда налетела на него с кинжалом…
Краска прилила к щекам Арлины. Выходка с кинжалом показалась ей детской и нелепой. Боги, какой же дурой он ее считает!
Ладно, хватит изображать нескладеху из глухой чащобы. Пора показать, что она не хуже любой городской дамы может поддержать вежливую застольную беседу. Как учила ее тетушка Авилла: проглотить то, что во рту, запить глотком вина и сказать что-нибудь милое и любезное…
— Вероятно, моему господину сегодня не удалось позавтракать? Да и вчера, судя по аппетиту…
Так. Молодец. Брякнула. Мило и любезно. Теперь Сокол окончательно убедится, что берет в жены идиотку!
Но Ралидж не обиделся. Он с готовностью обернулся к девушке:
— Мне было не до еды, ясная госпожа. Ночью меня самого чуть не съели.
* * *
Роль оказалась сложнее, чем ожидал Орешек. Одно дело — морочить гарнизонную солдатню, это пожалуйста, хоть с утра до поздней ночи. Но смотреть в лицо Волчице… Парень знал: тот, кто нагло пялится на Дочерей Клана, рискует потерять глаза (а то и вместе с головой). Это относилось не только к рабам и Отребью.
Но сейчас летели в Бездну все правила, законы и порядки. С этой госпожой надо было вести себя так же свободно, как с девчонкой из трактира, разве что немного полюбезнее.
Орешек заставил себя поднять глаза.
А что, очень даже симпатичная девушка, стройная, высокая. Больше всего красят юную госпожу волосы — великолепная черная грива, буйная и неукротимая. И еще хороши глазищи в пол-лица. Платье на ней старомодное, но цвет подчеркивает ясную зелень глаз. Лиф сколот серебряной брошью: свернувшаяся в кольцо волчица. Эта брошь больше всего смущала Орешка: напоминала, с кем он имеет дело, заставляла отводить взгляд.
Парень обрадовался, когда Дочь Клана нарушила враждебное молчание. Язык у него от рождения был прицеплен исключительно удачно, а тут еще подвернулась такая благодарная тема… Орешек уже успевший утолить голод, отодвинул блюдо и начал красиво, с подробностями расписывать свои недавние похождения. Начало рассказа было наглым, но убедительным враньем, а конец — чистой правдой, изложенной в самом выгодном для Орешка свете. Про серебряный пояс он не сказал ни слова, сам не зная, что заставило его выкинуть из рассказа столь живописную деталь…
Оказалось, что девушка почти ничего не слышала о Храмах Крови. Орешек, прервав повествование, пустился в исторический экскурс, подражая голосу Илларни и ссылаясь на древних авторов (большинство из которых он никогда не читал). За это он был вознагражден почтительным вниманием Арлины. А когда возобновленный рассказ дошел до поединка возле каменного дракона, зеленые глаза потрясенно распахнулись.
Раздавшиеся сверху пять ударов колокола помогли девушке стряхнуть чары. Арлина неуверенно, почти жалобно произнесла:
— Наверное, все это неправда…
— В чем дело, госпожа? — охотно отозвался Орешек. — Прикажем оседлать коней, возьмем отряд для охраны и съездим поглядеть. Думаю, что смогу найти эту поляну, если двигаться по ручью от места, где был мой лагерь.
Поверила. Лицо, как у ребенка, на глазах которого оживает жутковатая, но потрясающе интересная сказка.
— А слуги… все погибли?
— Все, ясная госпожа.
— Очень… очень страшно было?
— Не страшнее, чем в поединке на мечах! — нахально и хвастливо заявил Орешек.
— В поединке на мечах… — протянула девушка. Внезапно она очнулась, взгляд вновь стал дерзким и вызывающим. — Когда двоюродные братья везли меня сюда, я спросила: могут ли они сказать о моем женихе хоть что-нибудь хорошее? Прежде чем ответить, братья долго думали. Очень долго, господин мой! Наконец Эйгидан Надежный Арбалет вспомнил: «Ралидж много времени посвятил благородному искусству карраджу и владеет мечом с поистине удивительной ловкостью…»
Девчонка напрашивалась на ссору, но Орешек даже не заметил этого — так напугало его упоминание о двоюродных братьях.
— Где же эти уважаемые Волки? — осторожно поинтересовался он. — Почему мы до сих пор не поприветствовали друг друга?
— Уехали! — горько ответила девушка. — Уехали сразу, как только привезли меня сюда! Отказались даже заночевать в крепости!
— Но отчего же?.. — спросил Орешек, с трудом скрыв облегчение.
Арлина вскочила, черные волосы взметнулись, словно подхваченные ветром.
— Не делай вид, будто не понимаешь! — гневно крикнула она. — Этот брак оскорбителен не только для тебя, но и для меня… для всех Волков! Чтоб Волчицу… как рабыню… в обмен на мир между Кланами… — Голос ее прервался, она села, опустила голову и продолжила негромко: — Да, конечно… Пусть лучше будет плохо мне, чем всем Соколам и Волкам. Но это так тяжело!
Как бы девчонка не вздумала разреветься… Орешек наполнил кубок.
— Прошу тебя, светлая госпожа, выпей вина и успокойся. Я понимаю твои благородные чувства и надеюсь сделать твою ношу хоть немного легче.
Девушка подняла голову. В уголках глаз дрожали слезинки, но взгляд снова стал колючим.
— Какая галантность! Интересно, мой господин вел бы себя так же, если бы вместо меня на этой скамье сидела Авизана Чистая Вода?
Новая загадка? Что прикажете отвечать?
Девушка заметила недоумение собеседника.
— Только пусть Сокол не притворяется, будто забыл женщину, благодаря которой стал Хранителем этой крепости!
Что ж, кажется, Орешек догадался, как надо себя вести.
— Конечно, помню! — бодро откликнулся он и поднял кубок, который все еще держал в руке. — С благодарностью выпью за ее здоровье!..
И тут же понял, что допустил ошибку, — таким презрением сверкнули зеленые глаза.
— Вот теперь ты настоящий, господин мой! Вот она, истинная цена твоей любезности и хорошим манерам! Насмехаться над несчастной женщиной, чью жизнь ты сломал!
Орешка точно дубиной по голове шарахнули. Надо ж быть таким горелым пнем, такой дубовой бадьей — забыть рассказ языкастой служаночки о том, что Ралидж изнасиловал Дочь Рода, за что и был изгнан в эту глушь!
Но Волчицу надо срочно усмирить. У него хватает трудностей и без этой разъяренной зверушки…
Дальнейшее стоило Орешку огромного внутреннего усилия: пришлось заставить себя прикоснуться к высокородной госпоже. Парень сказал себе, что все это — лишь сцена из спектакля, а девушка — его партнерша-актриса.
И сцену эту способный ученик великого Раушарни провел отлично.
Он положил руки на плечи девушки и встряхнул ее. От неожиданности Арлина сжалась. Лицо этого странного мужчины исказилось в усмешке, похожей на гримасу боли.
— Что? — негромко сказал он новым, страшным голосом. — Трудно выйти замуж за распутника, убийцу, негодяя? Ничего, не стесняйся, я и не к таким кличкам привык! А ты подумала о том, каково приходится человеку, который почти мальчишкой наделал глупостей, а потом всю жизнь расплачивался за них? Человеку, которому приписывают чуть ли не все мерзости, совершенные в Грайане? И не оправдаешься, не отмоешься… и чем дальше, тем длиннее и тяжелее хвост грехов, который тащится за тобой, как цепь за рабом… и хочется махнуть на все рукой падать все ниже и ниже… все равно для всех ты подонок и мразь, даже для своего Клана…
Он шагнул прочь, рухнул на скамью и спрятал лицо в ладонях.
Арлина беспомощно потерла виски.
— Приписывают? — в смятении спросила она. — Значит, мой господин не делал того… того… что…
Ее собеседник убрал руки от лица и с достоинством встретил недоверчивый взгляд девушки.
— Кое-что сделал, не отрицаю, — сухо сказал он. — Кое-что домыслила молва. А бывало, я брал на себя вину приятелей. Ведь то, что для Сына Клана — скверная шалость, для прочих — преступление. И расплата разная. Как же было не выручить тех, с кем пил и веселился?
— Но Авизана…
— Что — Авизана? Неужели она рассказала бы отцу, как сама прибегала ко мне? А я… даже если бы я унизился до оправданий, кто поверил бы человеку с моей репутацией?
— Значит… значит, на тебя наговаривают… ну, например…
Щеки девушки густо покраснели, и Орешек догадался: она перебирает в памяти слышанные о Ралидже сплетни, ищет самую пристойную, чтобы говорить о ней без смущения. Парню стало весело. «А румянец ей идет! Арлина… Стало быть, Золотой Цветок… Нет, имя для нее слишком пышное. Больше подошло бы Ферлина Лесной Цветок. Славная дикарочка…»
И тут «славная дикарочка», собравшись с мыслями, сказала нечто такое, что выбило у Орешка землю из-под ног:
— Среди прочего мне рассказали о таком случае… Не то в Аршмире, не то в Ашшурдаге… словом, в каком-то портовом городе… Ралидж Разящий Взор в сопровождении слуг проезжал верхом по улице. Бродяга, чуть не угодивший под копыта, крикнул вслед всаднику что-то дерзкое. Ралидж остановил коня, велел слугам схватить бродягу и тут же, у себя на глазах, насмерть забить плетьми. Никто не посмел вмешаться — ни прохожие, ни стража. Я хочу знать, что в этой истории правда, а что…
Арлина осеклась, увидев, как разом осунулось, посерело лицо ее собеседника. Взгляд стал тусклым и мертвым, руки вцепились в край столешницы. Девушке показалось, что перед ней совсем другой человек… или что он резко сбросил маску. Нависло тяжелое молчание.
— Да, госпожа, — нарушил тишину хриплый голос, — такой случай действительно был. Жалкий уличный оборванец поплатился за неуважение к Клану. Впрочем, если судьба этого бродяги волнует тебя, можешь успокоиться: он остался жив!
Молодой человек вышел из-за стола и, не сказав больше ни слова, покинул комнату.
На лестнице он почти столкнулся с шайвигаром. Почтенный Аджунес не находил себе места от волнения, он решил под благовидным предлогом войти в зал или хотя бы подслушать — все ли в порядке, всем ли доволен господин… Чуть не налетев на ступеньках на Ралиджа, шайвигар начал бормотать извинения. Но Хранитель прошел мимо и захлопнул за собой дверь своей комнаты.
Аджунес замер в ужасе. Ему уже были знакомы и этот остановившийся взгляд, и эта резкая бледность…
«А я-то сказал, дурак, что невеста воссылала за него молитвы в храме! Конечно, Сокол прочел то, что она думает о нем на самом деле! То-то вылетел, как ошпаренный… Хранитель видит нас всех насквозь! О Безымянные, как же теперь жить?..»
14
Орешек в одежде и сапогах повалился на парчовое покрывало и закинул руки за голову.
Хватит терзать себя воспоминаниями! Когда идешь вперед, глупо все время оглядываться через плечо — споткнуться можно!
Но как же не оглянуться, если прошлое плетется за тобой след в след, горячо дышит в затылок?
Орешек напряженно глядел в потолок, но видел не массивные балки, меж которыми тянул пряжу паук. Он позволил своему сознанию скользнуть назад по невидимому лучу времени туда, где шумел на тысячи голосов портовый город Аршмир…
* * *
Как радовался тогда Орешек первым весенним дням! Вовсю орали вороны и чайки, сильнее разносился в воздухе запах рыбьей чешуи и требухи, на рынках и в порту чаще вспыхивали драки: в людей вселились веселые и злые весенние демоны, которые не давали ни мгновения покоя, не позволяли стоять на месте, разгоняли сонную зимнюю одурь.
Орешку казалось, что вместе с грязным стаявшим снегом уйдут, исчезнут все неприятности зимы.
А зима и впрямь выдалась неудачная.
В начале Хмурого месяца на крыльях первых штормов в опустевший порт влетела эскадра — вернулся с Проклятых островов, с проигранной войны молодой король Джангилар.
Блестящие замыслы разлетелись в клочья, флот отступил, король был ранен стрелой в колено. Вполне понятно, что в душе у государя не цвели фиалки и не пели нежные струны.
Через полтора года Джангилар повторил попытку — и присоединил Проклятые острова к Великому Грайану. Но это произошло позже, а в те мрачные слякотные дни Дракон зверел при любом упоминании о недавних битвах, а о своей ране вообще слышать не мог.
И конечно же, Тысячеликая расстаралась, чтобы до королевского слуха дошла ехидная песенка, сочиненная одним из аршмирских актеров. Весьма непочтительно песенка излагала обстоятельства, при которых был ранен Джангилар, причем местом ранения называлось отнюдь не колено…
Прежний король приказал бы залить поэту глотку расплавленным оловом, а прочим актерам труппы вырезать языки — просто так, за компанию. К счастью, нынешний государь был хоть и вспыльчив, но отходчив: сперва разгневался, потом посмеялся и на год запретил всей труппе выступления.
Что ж, не трагедия, все могло быть и хуже. Актрисы весело упорхнули к состоятельным поклонникам. У Раушарни и других знаменитостей было кое-что прикоплено на черный день. А мелочь вроде Орешка кинулась искать работу.
Будь это летом, парень вернулся бы в порт. Но и Хмурый месяц оказался не слишком суров к безработному артисту. Несколько небогатых Семейств в складчину наняли его учителем к своим детишкам. Всю зиму Орешек возился с двумя десятками маленьких разбойников: обучал их грамоте и счету, а также повествовал о богах, имена которых людям ведать не дано. Узнаются они лишь по деяниям. Тот, Кто Гасит и Зажигает Огни Человеческих Жизней, Тот, Кто Повелевает Ветрами, Тот, Кто Колеблет Морские Волны… и многие, многие другие. Их часто именуют просторечными прозвищами вроде Бог Моря, Бог Ветра… но этого делать не следует! Боги — не Отребье, кличек не терпят!
Распахнув доверчивые глаза, малыши слушали о Бездне, которая ждет каждого после смерти. Бездна находится вне нашего мира, она полна неугасимого огня, который не имеет ничего общего с обычным пламенем. Огонь этот выжигает в душе умершего все грешное, злое, преступное. Если человек вел добрую и честную жизнь, пытка будет недолгой, душа останется почти целой. Такую душу, большую и чистую, страшный Повелитель Бездны извлечет из огня и даст для нового рождения младенцу благородной крови — Сыну Рода или даже Клана. Если в душе скопилось много зла, мука длится неимоверно долго, а выгоревшие остатки души получит при рождении Сын Семейства, а то и вовсе отродье бездомной нищенки или маленький раб. Но человек не должен отчаиваться, даже если низкое рождение дало ему ошметки вместо души. Надо жить достойно и хорошо, тогда душа снова станет большой и светлой, а новое рождение будет высоким. Души же самых черных злодеев сгорают без следа.
Бездна беспощадна ко всем — и к женщинам, и к детям… а потому лучше сидеть смирно, не вертеться и с почтением слушать учителя!
Сначала малышам все было в новинку, учение казалось игрой. Но к концу Лютого месяца ребятишки заскучали, а весь Вьюжный месяц развлекались тем, что подстраивали учителю всякие каверзы. Два десятка детских головенок были очень изобретательны, а у Орешка не поднималась рука врезать малышам как следует, не говоря уже о солидной порке. Поэтому он ждал Первотравного месяца, как узник ждет освобождения. Скорее бы вернуться в порт! Лучше тюки на спине, чем возня с этим мелким отродьем Серой Старухи!
И в тот солнечный день, второй день Первотравного месяца, Орешек бодро шагал по лужам на разведку в порт. Интересно, застанет ли он кого-нибудь из прежней ватаги? Приятно будет рассказать парням про актерскую жизнь, посмеяться над тяжкой долей учителя…
Орешек представил себе, как на потеху дружкам сделает до омерзения нудную физиономию и тупо забубнит:
«Буква „о“, добавленная в конце слова, означает или середину чего-либо… кто приведет пример? Да проснитесь, бездельники!.. „Ла“ — ночь, „лао“ — полночь… или высшую степень… „ра“ — ветер, „рао“ — ураган… а это что такое? Откуда у меня в капюшоне плаща тухлая рыбина? Ну, мальки сопливые погодите! Я еще с вами за вчерашнее не разобрался! Кто вчера на спине моей куртки углем нацарапал „Бей стражу“, а? Научил вас грамоте на свою голову! Вам „хи-хи“, а у меня глаз не открывается и в левом ухе звон стоит! Стражники, оказывается, тоже читать умеют… вот уж кто бы мог подумать…»
Орешек свернул на Кошачью улицу и, размечтавшись, не заметил, как оказался на пути у всадника. Нога в высоком сапоге с силой ударила парня в грудь. Извернувшись, как кошка, Орешек устоял на ногах.
В крупных городах запрещалось ездить верхом, всадник должен был спешиться и вести коня в поводу. Но тот, кто неспешно удалялся сейчас по людной улице, был выше всех правил и запретов.
На всаднике был светло-серый плащ с вышитым соколом.
Не случилось ничего особенного. Подумаешь, пинок! Но обида и злость вдруг прихлынули к горлу Орешка. Метнув яростный взгляд вслед Сыну Клана, он сказал громко:
— У-ух, Сокол ощипанный… прямо из родного курятника!..
Бывают такие мгновения — Хозяйка Зла собирает их и копит, как драгоценные камни. Мгновения, ломающие человеку жизнь.
Только что улица звенела гомоном толпы — а тут вдруг стало почти тихо, и в тишине отчетливо прозвучали кощунственные слова. Все лица обернулись к парню. Всадник остановил коня и тоже обернулся.
Орешек кинулся было прочь, но в него вцепились сильные руки, повалили наземь, скрутили… Как же он не углядел, что Сына Клана сопровождали пешие слуги!
Сойдя с седла, Сокол сквозь расступившуюся толпу приблизился к парню. Господские холуи силой поставили бродягу на колени и пригнули ему голову так, что он видел лишь высокие сапоги и полу длинного серого плаща, который почти касался его лица.
Раздался голос — негромкий, равнодушный, безжалостный:
— Прикрутите его к чему-нибудь… ну вот, к коновязи…
Почему Орешек не сопротивлялся? Почему не попытался расшвырять державших его верзил? Сколько их было — двое, трое? Но ведь когда-то в портовых тавернах он весело и азартно бросался в драки с рыбаками из Старого порта, с грузчиками из Нового, с ворами, что хозяйничали на Малом рынке. И не считал противников. А тут покорно дал привязать себя к дубовой коновязи и лишь затравленно сжался, когда цепкие лапы разорвали на нем рубаху, а перед лицом закачалась страшная двухвостка с железными шипами.
— Сколько, господин? — деловито спросил один из слуг.
В ответ послышалось:
— До смерти.
Если бы людям дано было услышать Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней, в их жалких смертных ушах прозвучал бы именно такой голос. В нем была усталая брезгливость, в нем была скука, в нем была привычная уверенность в своей власти над чужой жизнью. Такому нельзя научиться, это веками передается в крови от отца к сыну. Голос господина, хозяина — в нем были жуткие чары, и все существо Орешка с болью и трепетом отозвалось на них, душа съежилась и заскулила, как раненый щенок. Орешек даже не умолял о пощаде, как-то сразу поняв, что это бесполезно, да и не смог бы он вымолвить ни слова, язык не подчинился бы ему. Собственное тело предало парня, весь мир бросил его на погибель.
Аршмирский люд своеволен и своенравен. Был случай, когда Левую Руку Хранителя города забросали камнями за излишне строгое распоряжение. Но никогда нельзя угадать, куда качнется чаша весов, какое решение примет сброд, глазеющий на происшествие. Дерзкие аршмирцы могли бы оттеснить господскую прислугу от коновязи, разрезать веревку на руках бродяги, дать ему возможность ускользнуть… Но, хотя из толпы и доносились неодобрительные возгласы, большинство зевак предпочло пялиться на происходящее и делать ставки — сколько ударов выдержит парень, прежде чем отдаст душу Бездне.
Вей-о-о! Веселый город Аршмир!
Здесь нельзя умереть от голода. Зато есть сотни других способов проститься с жизнью…
А Орешек так и не узнал, сколько ударов выдержал, пока не обвис на веревках. Помнит лишь, что боль от первого удара, разрубившего кожу, разрушила наваждение, он стал кричать, пытался освободить руки… а потом была сплошная стена боли, сквозь которую не могло пробиться ничто извне, и эта пытка длилась вечность, и не осталось больше крика в горле… а потом — темнота, крутой черный обрыв, стремительное скольжение в Бездну…
Позже Орешек узнал, что слуги высокородного господина сочли его мертвым и бросили на веревках у коновязи — стражники подберут!
И пропасть бы парню, гореть бы среди прибрежных скал в Безнадежном ущелье, на одном костре с телами нищих, бродяг и казненных преступников, если бы не Вьямра Юркая Кошка да благословят ее Безымянные…
Пожалуй, Орешек — единственный человек на свете, призывающий благословение богов на эту маленькую, сухонькую старушонку со свисающими на лицо седыми космами, из-под которых пронзительно светились желтые глаза. Во всех припортовых переулках знали Вьямру — королеву скупщиков краденого. И все были уверены, что это даже не одна из прислужниц Хозяйки Зла, а сама Многоликая крутится меж людей, вынюхивает и высматривает, как получше им напакостить.
Орешек услышал про Вьямру чуть ли не в день своего прибытия в Аршмир, но не встречал ее до той памятной ночи, когда, возвращаясь по причалу с позднего свидания, заметил в воде человека, который молча и упорно пытался вскарабкаться по скользкой, поросшей водорослями причальной стенке. Орешек принял тонущего за ребенка и убедился в ошибке лишь тогда, когда вытащил легонькое тельце, пахнущее тиной, на берег. А когда узнал, кого спас, на миг испытал желание швырнуть старуху обратно в холодные вонючие волны.
Конечно, он не ожидал от Вьямры объяснений — что она делала ночью на пирсе, сама ли свалилась в воду или кто-то ей помог… Орешек не имел ни малейшего желания влезать в грязные старухины дела. Но хотя бы поблагодарить его она могла… не говоря уже о более ощутимом, полновесном и звонком выражении благодарности.
Нет, зыркнула из-под мокрых седых прядей жуткими желтыми глазищами и сказала чуть ли не с угрозой:
— Я тебя запомню…
И ведь запомнила!
Это подручные Вьямры перерезали веревки на сведенных предсмертной судорогой руках парня, заботливо и бережно перенесли его в укромный дом, позаботились о лучшем лекаре, какого можно было найти в городе. Сам Фазар Далекий Берег сидел у постели полумертвого бродяги, хотя уже год как объявил всему Аршмиру, что отправляется на покой и больше не пойдет ни к одному больному, даже если его позовут к Хранителю города.
Да, если Вьямра удосуживалась платить долги, она делала это с королевским размахом!
Вряд ли великий лекарь польстился на деньги. Видимо, мерзкая торговка краденым знала нечто такое, что давало ей власть над стариком. Так или иначе, мудрый Фазар свершил чудо — вернул Орешку не только жизнь, но и здоровье. Когда парень переступил порог хибары, в которой отлеживался, и вгляделся в затянутый тучами небосвод, его пошатывало от слабости. Но лекарь клялся своим добрым именем, что скоро к молодому человеку вернутся прежняя сила и ловкость. Вот только шрамы со спины не сойдут никогда: двухвостка с шипами не рассекает, а рвет кожу…
Еще несколько дней Орешек отдыхал и отъедался, а затем на пороге возникла Вьямра и заявила:
— Мы в расчете, я тебе ничего не должна. Но в подарок прими совет: уходи из Аршмира. Здесь удача отвернулась от тебя.
Это Орешек понял и сам. К тому же, шляясь по аршмирским улицам, он рисковал нарваться если не на Сокола, чей гнев он имел наглость вызвать, то на его слуг — а уж те парня наверняка запомнили.
— Ты провалялся почти три месяца, — продолжала старуха. — На дворе уже конец Поворотного. В храме Того, Кто Одевает Землю Травой, объявили, что осень будет ранней и дождливой. Купцы торопятся собрать обозы, вербуют наемников для охраны. Пойдешь с одним из отрядов.
— Я бы с радостью, да кто меня возьмет? Я ж меча в руках не держал, разве что нож…
— Ничего, замолвлю за тебя слово. Прощай и постарайся больше со мной не встречаться!..
И знал же, знал, дурень, что Вьямру считают воплощением Хозяйки Зла! Ну, кому она могла замолвить за него словечко? Честным наемникам? Как бы не так! Стали бы они слушать торговку краденым!
Вот об этом бы Орешку и поразмыслить… Нет, развесил доверчивые уши так, что по плечам болтались, чуть по заднице не хлопали! И не увидел ничего подозрительного в новых товарищах. Наоборот, восхищался про себя: ах, какие они сильные, грубые да неразговорчивые! Видать, все мыслимые и немыслимые передряги прошли!..
И верно, все они прошли, один эшафот остался! Разбойники это были. Завели обоз в лесную глухомань, деловито перерезали купцов, а Орешку предоставили выбор: или он присоединится к ним, или останется лежать в кустах на радость голодному зверью.
И пусть Безликие попробуют с трех попыток угадать, что он выбрал!
15
Орешек вскинулся: наверху загремел колокол. Шесть ударов, шестой и последний светлый звон. Вечер на дворе. Крепко он увлекся воспоминаниями! А кто там сопит под дверью? Не иначе как толстяк шайвигар с ума сходит: что с Хранителем, почему уединился и приказов не отдает?..
Парень оказался прав лишь отчасти. За дверью поджидала целая толпа: и шайвигар, и дарнигар, и три сотника. А поодаль, на ступеньках, скромно стояли жены сотников. Оказывается, высокий гость забыл про торжественный ужин с обитателями шаутея.
Пришлось вернуться в зал, где ждал накрытый заново стол. Орешек не успел проголодаться и теперь отчаянно скучал. Шайвигар, быстро перечислив имена сотников, начал медовым голосом представлять их супруг. Стало еще скучнее, хотя дамы явно расстарались принарядиться и нацепили на себя весь скромный запас драгоценностей, но были они, все три, какие-то тусклые, все на одно лицо и, похоже, не блистали умом. Слегка позабавил парня ужас, проступивший на физиономиях этих дурех. Да, сплетни в крепости распространялись со скоростью свиста! Но что они о себе вообразили, куры домашние? Даже ради поддержания своей черной репутации высокородный Ралидж Разящий Взор не обернется лишний раз в их сторону!
Арлина к ужину не вышла. Орешек не мог понять, почему-то это его разочаровало. Радоваться надо, что Дочь Клана избавила его от своего присутствия! И все же время от времени он бросал взгляды на винтовую лестницу, но видел лишь торчащие над перилами мордашки: детвора сотников не была допущена к торжественной трапезе, а пропустить такое зрелище было для малышей, конечно, немыслимо…
После ужина сотники с семьями удалились, а дарнигар и шайвигар предложили было Хранителю пройтись по крепости.
Но как раз начал накрапывать дождь, поэтому решено было ограничиться осмотром шаутея.
Орешек повеселел. Ему было интересно все, начиная от часового механизма под самым куполом — огромные зубчатые колеса, могучий колокол, большой круг со стрелкой, показывающей, сколько времени осталось до следующего звона.
Ниже располагалось книгохранилище. Орешек так и прикипел к рукописям. Их было немного, в основном записи прежних Хранителей, хотя удалось обнаружить также несколько списков с летописей, труды по географии, два-три сборника поэм и даже пухлую книгу сказок. Дарнигар начал было объяснять, что здесь хранятся еще записи по закупкам провизии, оружия и рабов. Но Левая Рука пригвоздил Харната к полу убийственным взором и заявил, что незачем Хранителю заниматься всякой утомительной ерундой — в день прибытия, да еще после ужасных встреч с Подгорными Тварями, да еще на ночь глядя, после первого темного звона…
Орешек уже заметил, что немигающий взгляд заставляет Аджунеса сбиваться, путаться и нервничать. Парень не отказал себе в удовольствии немного помучить толстяка, после чего мягко заметил, что сейчас, конечно, он проверкой заниматься не станет, всему свое время… После чего вся компания двинулась вниз, причем шайвигар был так бледен, что Орешек даже почувствовал укол совести.
Его не заинтересовали комнаты сотников, покои Правой и Левой Руки. Зал он прошел, не задерживаясь. А вот то, что лежало ниже, оказалось для Орешка неисследованной страной, и он тут же начал прикидывать, как можно использовать увиденное для побега.
От кухни толку будет мало, это он сразу сообразил. Даже не стал спускаться по невысокой, с широкими ступенями, лесенке — с порога оглядел большое полуподвальное помещение, битком набитое людьми, тонущее в клубах пара, источающее заманчивые запахи, которые перебивались чадом паленых перьев. В каждую стену было встроено по очагу, пламя пылало во всех сразу. Жарища — как в Бездне. Здесь работали полуголыми не только рабы-подручные, но даже важного вида главный повар, подошедший поприветствовать Хранителя.
Орешек был удивлен порядком и относительной тишиной — при таком скоплении народа! Шайвигар, лучась от гордости, сообщил, что кухня является предметом его особой заботы и внимания. (Взглянув на кругленький животик Аджунеса, парень охотно шайвигару поверил.) Главного повара Левая Рука привез из Ваасмира; он свободный человек, получает жалованье втрое большее, чем десятник, и сполна отрабатывает эти деньги. Ведь он не только руководит приготовлением пищи для обитателей шаутея, но и присматривает за подручными, которые стряпают для трех сотен солдат. (Для рабов есть своя кухня — в поселке за частоколом.)
Хранитель заверил повара, что даже в самых богатых домах столицы он так вкусно не обедал. (Что правда, то правда, в самых богатых домах Орешек так вкусно не обедал, он вообще там не обедал…)
Шайвигар обратил внимание Хранителя на то, как толково устроены дымоходы: они пролегают в толще стен и обогревают верхние ярусы, что в зимнее время позволяет экономить топливо. Сокол кивнул: он представил себе, как уютно будет в середине Лютого месяца, под вой ветра за ставнями, спать у теплой стены…
И тут Орешек опомнился. Что за чушь лезет в голову? Какой еще Лютый месяц? Да он здесь и двух дней не задержится!
Парню стало страшно. Неужели маска начинает прирастать к лицу? Не-ет, бежать отсюда, бежать немедленно!..
С этими мыслями он спустился вслед за Правой и Левой Рукой по узкой лесенке на подземный ярус — и тут был просто потрясен.
Дарнигар объяснил, что в толще скал издревле были гигантские пустоты. Строители опасались возводить над ними крепость, полагая, что постройки могут провалиться в земные недра. Но сам Шадридаг Небесный Путь из Клана Дракона — да не погаснет в веках свет его имени! — сделал все необходимые расчеты и доказал, что перевал можно закрыть для врагов.
— Шадридаг? — изумился Орешек. — Это такая древняя крепость?
— Стоит с Огненных Времен! — подхватил шайвигар, не желая остаться в стороне от разговора. — Настолько древняя, что при постройке использовалась Душа Пламени.
Хранитель недоверчиво усмехнулся:
— Так уж и Душа Пламени! Может, еще скажете, что у шаутея фундамент из алмазов — для прочности, а? А на скотном дворе, случайно, у вас не единороги стоят? А река возле стен, чем по праздникам течет — вином, молоком или медом?
Тут Харнат взвился, как пришпоренный конь:
— Над правдой как ни насмехайся, она правдой останется! Не пожалел здесь Шадридаг Души Пламени! Да-да, той самой, которая чуть Наррабан с лица земли не стерла… которая разрушила Кровавую крепость, оплот Восьми Ночных Магов… которая изгнала из нашего мира драконов, Железнорогих Черепах и Клыкастых Жаб… Это ж наша гордость, Найлигрим этим от прочих крепостей отличается! Вот на западе Нургрим — там рабы скалы дробили, что верно, то верно. Много жизней постройка унесла, на костях крепость встала, за то Черной и прозвана. А наша чистым колдовством строилась, магией Клана Дракона! За Северными воротами есть утес, снизу доверху расколот… мхом, правда, зарос, кустами, а все ж видно, что людям так не расколоть…
Наконец Харнат внял отчаянным знакам, которые делал ему шайвигар из-за спины Хранителя, и замолк.
Орешка он не убедил. Подумаешь, утес! Землетрясения и не такие горы разламывали! Однако спорить парень не стал. Ему понравился порыв дарнигара, который ринулся отстаивать необычность, неповторимость крепости, где он служил. Орешек просто перевел разговор на другую тему: заинтересовался обнесенным решеткой колодцем в центре подземного яруса. И узнал, что колодец соединен с подземной рекой, поэтому враг не сможет отравить его. Обычно им не пользуются, воду берут из четырех колодцев наверху, а этот — сердце башни, спасение на случай осады, как и запасы зерна, вяленого мяса и сушеных фруктов в подземных пещерах.
Пещеры-кладовые впечатление производили весьма солидное. Солонина в бочках была аккуратно залита жиром, зерно не пахло плесенью (по словам Аджунеса, его время от времени поднимали наверх и провеивали), свиные, оленьи и медвежьи окорока выглядели великолепно, а низки сушеных фруктов не были подпорчены сыростью. В отдельном закутке стояли ящики со свечами (собственной выделки, из воска с местных пасек) и висели связки сушеной и вяленой рыбы. Шайвигар объяснил, что небольшое количество рыбы добывается в реке и лесных озерах и сразу идет на кухню. Но основной запас, предназначенный для хранения, прибывает с берегов Моря Туманов.
Левая Рука был не настолько глуп, чтобы подчистую разворовать припасы. Он понимал: окажись крепость в осаде — и ему придется лично выдавать защитникам продукты. А если пищи окажется мало, обозленные, изголодавшиеся люди вполне могут съесть самого шайвигара. Шутки шутками, а был, говорят, в Огненные Времена такой случай.
Очень бегло, не задерживаясь на лишний миг, Хранитель осмотрел несколько тесных казематов с вделанными в стены кольцами, от которых змеями отползали тяжелые цепи, и с массивными решетками вместо дверей (сейчас, как и почти всегда, казематы пустовали). Высокородный господин не заинтересовался также пыточной камерой, даже порога переступить не соизволил. Причем заметно было, что вид этой части подземелья привел его в такое же состояние, в какое вгонял шайвигара малейший намек на проверку расходных записей.
Оказавшись в арсенале, Хранитель быстро сбросил плохое настроение. Его явно порадовало зрелище десятков мечей, алебард, боевых палиц, щитов, кожаных курток с нашитыми на груди и плечах стальными кольцами, луков со спущенными тетивами, провощенных полотняных свертков со стрелами.
Дарнигар сиял. Здесь хозяином был он, это было царство Правой Руки.
— Отлично! — от всего сердца заявил Орешек. — Из каких оружейных мастерских? Из Ваасмира?
— Многое, но не все, — со сдержанной гордостью ответил Харнат. — У нас и свои кузнецы неплохие! Старшим над ними Оммухан Медный Пояс из Семейства Тагилат. Конечно, таких клинков, какие делают, скажем, в Яргимире, ему с подручными не выковать, а вот боевые топоры у него подходящие: тяжелые, хорошей закалки, в умелых руках дубовый щит сверху донизу разваливают, железные шлемы проламывают. Жаль добро портить, а то бы я показал… А впрочем… сейчас, сейчас…
Дарнигар скрылся за стойкой с топорами и тут же вынырнул обратно, держа в руках тяжелый шлем с шишаком и налобником, явно силуранской работы.
— Вот! — повернул он шлем так, чтобы видна была солидная вмятина. — Надо было, конечно, отдать его кузнецам, чтоб выправили, да уж очень хотелось оставить память о крепкой заварушке и неплохом ударе. Это я силуранского сотника палицей приласкал… давняя история…
Орешек восхищенно покрутил головой, переводя взгляд с вмятины на мощные плечи Харната.
— Ну да ладно! — весело продолжил дарнигар. — Моя добыча, что хочу, то и делаю! Уж доломаю до конца, покажу, на что годится наше оружие.
Харнат скинул куртку, поставил шлем на каменную плиту и схватил со стойки громадный топор, который был бы по руке разве что Первому Королю Лаограну.
Орешек не любил массивного, тяжелого оружия, он предпочитал в бою полагаться не столько на силу, сколько на ловкость, гибкость и отточенное мастерство. Но сейчас парень потрясенно глядел, как чудовищный топор описал над головой дарнигара широкую дугу и мощно устремился вниз.
Тяжелый шлем был сокрушен, как яичная скорлупа.
— Вей-о-о! — весело воскликнул Орешек. — Хорошо, что эта штука была не у меня на голове!
— Стоило ли портить вещь? — ревниво отозвался из-за его спины Аджунес. — Мы и так знаем, что почтенный Харнат выучился владеть оружием еще в те времена, когда был всего лишь рядовым наемником. Эти навыки сохранились у него и теперь, хотя от дарнигара требуется отнюдь не только умение рубить сплеча…
Харнат покосился на шайвигара, мрачно посопел, размышляя над его словами, но не нашел, к чему придраться. Это больше всего бесило его в речах Аджунеса: много меда, много яда, много острых шипов, но не за что ухватиться, чтобы нагрубить в ответ. Поэтому дарнигар решил сменить тему разговора.
— Раз уж мы здесь, в арсенале, — почтительно обратился он к Соколу, — будет ли мне дозволено исполнить последний наказ прежнего Хранителя крепости, благородного и отважного Вайатара?
— Но это же смешно! — с жаром перебил его Аджунес. — Хранитель не знал, что на его место король соизволит прислать Сына Клана! Неужели бы он оставил Соколу такое убогое наследство? Уважаемый Харнат, давай не будем ставить себя в неловкое положение и оскорблять память покойного, который и в самом деле был достойным человеком! Позже, позже, не в такой торжественный день…
— Убогое или нет, — упрямо и жестко перебил дарнигар, — это наследство честного человека! Воля Вайатара должна быть исполнена! Может быть, я и сам не хочу передавать памятную для меня вещь в руки…
Тут Харнат резко замолчал, точно фразу обрубили у самых губ. Лицо его побагровело, глаза выкатились из орбит: он понял, что в запале чуть не брякнул чудовищные слова.
— Ну же, Правая Рука, продолжай, — мягко, почти ласково произнес Хранитель. — Ты хотел сказать — в руки столь недостойные, не так ли?
Дарнигар в ужасе рухнул на колени. При виде этого Аджунес просто расцвел, а Орешек отступил на шаг. Впервые в жизни кто-то стоял перед ним на коленях. Зрелище было не из приятных.
Впрочем, Орешек, опытный актер, быстрее всех опомнился и овладел ситуацией.
— Встань, Харнат Дубовый Корень, — сказал он весело. — Я не в обиде. Знаю, что думают обо мне все знакомые и незнакомые, старые и молодые, двуногие и четвероногие. Мол, хуже всех на свете Хозяйка Зла, а второй после нее — Ралидж из Клана Сокола… Я сказал — встать! — прикрикнул он строже. — Ты что-то говорил о наследстве?
Поднявшись на ноги и собравшись с мыслями, дарнигар ответил:
— Почтенный Вайатар Высокий Дом из Рода Саджадаг неустанно пекся о крепости, забывая даже о своем здоровье… и уж подавно не думая о том, чтобы набивать свой кошель. — Харнат хмуро глянул в сторону шайвигара. — Перед смертью Хранитель приказал продать то немногое добро, что после него останется, а деньги разделить между воинами. Все продать, кроме меча. Его он завещал новому Хранителю. Конечно, наследство небогатое, но мы надеялись, что память о честном и преданном долгу человеке… — Харнат смешался и замолчал.
— Где этот меч?
— Здесь. Мы к нему не прикасались. Как Хранитель его меж двух щитов повесил, так и висит.
Орешек соскучился по оружию и теперь с удовольствием, оценивающе взглянул на меч в потрепанных ножнах (нимало не смущаясь тем, что предназначался этот подарок не ему). Небольшой — локтя полтора, слегка изогнутый… отлично! Орешек не любил тяжелые двуручные железяки Огненных Времен. А с такой легкой игрушкой можно славно потанцевать, если она, конечно, хорошей закалки и не подведет в драке. Рукоять простая, деревянная, но как хорошо, как удобно смыкаются на ней пальцы!..
Парень улыбнулся и легко потянул клинок из ножен.
И тут улыбка исчезла с его лица.
В неровном свете факела перед ним заструилась чистая вода волнистой стали. Орешек кончиками пальцев коснулся холодной поверхности, покрытой перевивающимися узорами. Узоры эти не были выбиты на клинке — они сами были клинком, их рисовала сталь… С благоговейным ужасом Орешек повернул меч так, чтобы свет падал на клеймо оружейника. Отблески огня заметались по лезвию, точно с меча стекала кровь.
— Вы когда-нибудь держали его в руках? — обернулся Хранитель к своим спутникам.
— Нет, — обеспокоенно отозвался дарнигар. — Мы его даже не видели без ножен.
— Не видели! — поспешно подтвердил Аджунес. — А в чем дело? Клинок сломан?
— Да вы хоть понимаете, что даете мне в руки? — рявкнул Хранитель. — Ближе подойдите! Вот… Это что, по-вашему?
— Клеймо, — в недоумении ответил Харнат. — Круг, а в нем овал… глаз, наверное. Никогда такого не видел.
— И я не видел. Зато слышал. Это не глаз. Круг означает луну, овал — рыбу… Это клинок из Юнтагимира.
— Юнтагимир? Маленький Город? — подал голос встревоженный Аджунес. — Но это же детские сказки!
— Нет, — сказал Харнат. Глаза его расширились — он начал понимать. — Когда я служил в столице… давно, почти мальчишкой… Говорили, что у короля Авибрана — меч и кинжал юнтагимирской работы. И у высокородного Орчара Хищного Зверя, тогдашнего Хранителя Тайверана, кинжал и щит. Щит я сам видел издали… А пожалуй, и в лесных замках, если поискать, сыщется оружие такой выделки. Хозяева иной раз и сами не подозревают, чем владеют.
Заметив ошарашенное лицо шайвигара, Хранитель снизошел до объяснений:
— Этот клинок, почтенный Аджунес, стоит не дешевле, чем наша крепость со всеми припасами и рабами!
Орешек преувеличивал, но в этот миг меч был для него дороже всего приграничного края.
Он отстегнул пряжку у горла, и плащ со знаками Клана, как простая тряпка, упал к его ногам. Затем он выдохнул воздух, собрался, взгляд его стал отрешенным — и меч взмыл над головой.
Все замерли, завороженно глядя на легкие, медленные, полные грации движения фехтовальщика. Даже шайвигар, не очень смысливший в искусстве карраджу, да к тому же не пришедший в себя от последних слов Хранителя, залюбовался тонким узором, который рисовал в воздухе клинок. Стойка, удар, блок, отход, стойка…
А дарнигар шептал пересохшими губами:
— «Крыло орла»… «дождь над ручьем»… «бабочка»… «двойная бабочка»…
Темп убыстрялся. Клинок метался, рвал воздух, посверкивал в полумраке, гибкое тело переливалось из одной позиции в другую — быстрее, быстрее, еще быстрее… И вот потрясенные зрители увидели, как между ними и фехтовальщиком засветилась белесая стена стали.
— «Серый вихрь»! — почти простонал дарнигар. — Непробиваемая оборона! Не думал, что еще когда-нибудь увижу… я как-то попробовал — чуть сам себя не покалечил…
Внезапно сталь перестала сверкать, наваждение исчезло. Сокол неподвижно замер с мечом в вытянутой руке. Затем глубоко, с удовольствием вздохнул, весело подмигнул зрителям и со всего маху хватил мечом по краю каменной плиты.
Дружный вопль вырвался из двух глоток. Харнат метнулся к плите, ощупал глубокую зарубку. Аджунес в ужасе шагнул к Хранителю:
— Клинок… цел?!
— Ни зазубринки, — нежно сказал Хранитель. — Звенит так тоненько… поет, хорошая моя… сердится, что я дурака валяю, камень рублю… — Сокол поднял глаза на своих спутников. — Есть ли у этого меча имя?
— Если и есть — мы его не знаем, — развел руками дарнигар.
— Рыбка моя лунная, — вновь заворковал Орешек. — Так тебя и буду звать — Сайминга, Лунная Рыбка…
* * *
Весь вечер Орешек был возбужден, как ребенок, которому в руки попала великолепная игрушка. Поэтому он не заметил волнения, овладевшего дарнигаром. Тот был неразговорчив, старался не встречаться с Хранителем взглядом, яростно теребил свою рыжую бороду.
Когда Аджунес отлучился проверить, все ли в порядке в опочивальне Хранителя, Харнат наконец бухнул напрямик:
— Скажет ли господин, когда и кому я должен передать должность дарнигара?
Орешек, чьи упоительные мечты спугнул неожиданный вопрос, изумленно вскинул густые брови:
— Передать? Кому, почему? Разве случилось что-нибудь…
Он замялся, не зная, как закончить.
Харнат объяснил ледяным голосом:
— Сотники — все трое — знатнее меня. Пристало ли Сыну Семейства приказывать Сыновьям Рода?
Орешек посмотрел на дарнигара так, словно увидел впервые. Медленно скользнул взглядом по красному от волнения широкому лицу с крупным носом, с кустистыми бровями над серо-стальными глазами. Квадратную, выступающую вперед нижнюю челюсть не могла скрыть даже густая борода. Загорелый лоб был прорезан глубокими морщинами.
Лицо человека волевого, решительного. Человека, не пожелавшего принять судьбу, навязанную ему низким рождением. Человека, пробившего себе путь наверх (в прямом смысле слова пробившего — мечом). Этот плечистый крестьянский сын умудрился дослужиться даже не до сотника — он стал Правой Рукой Хранителя крепости.
Как же ему было трудно! Ведь даже имя его звучит злой насмешкой: Прешта. Деревенская беднота…
«Да, — с уважением подумал Орешек, — про таких говорят: в нем больше корки, чем мякиша!»
— Почтенный Харнат, — сказал он значительно, — один мудрец, Илларни Звездный Голос, некогда сказал: «Великий Грайан преклоняется перед Кланом, уважает Род, но держится он на Семействе…» Если Вайатар — да будет милостива Бездна к его душе! — возвысил тебя и сделал дарнигаром, почему я должен считать тебя недостойным?
Харнат просиял, как юнец, выигравший первый Поединок Мастерства. На миг Орешек почувствовал острую досаду: ведь этот разговор был обманом! Настоящий Хранитель, который рано или поздно прибудет сюда, сделает с этим славным воякой все, что захочет. Не то что в сотники — в рядовые сможет разжаловать…
Но Орешек не привык долго мучить себя неприятными мыслями.
16
Хранитель выставил из комнаты двух служанок, навязчиво предлагавших свои услуги. Заперев дверь на засов, разделся и лег, положив рядом с собой на подушку драгоценный клинок в кожаных ножнах.
— Да, — счастливо бормотал он, — правильно люди говорят: «Наглец голодным не останется». Ради такой добычи стоило…
И верно, ради такой добычи стоило стать преступником, ходить по краю пропасти, рисковать не только жизнью, но и спасением души из Бездны.
Даже не верится, что было время, когда Орешек не понимал, какое это счастье — слияние руки и разума с клинком. А ведь не так давно это было…
* * *
Лагерь не лагерь — так, наскоро разбитая на лесной поляне стоянка. Навес из ветвей, зола потухшего кострища, мокрая от росы трава. Орешек, продрогший, голодный и злой, возится с доставшимися в добычу сапогами. Подколенный ремень никак не желает затягиваться, торчит, как заячье ухо. Обрезать бы край, да нож где-то обронил. И попросить не у кого: парни дрыхнут под навесом. Не спит лишь один — сидит, обхватив колени руками, пристально смотрит перед собой. Но как раз к нему обращаться не хочется.
Все называют этого мрачного, замкнутого типа Аунк — «клинок». Никто ничего не знает о его прошлом, но это как раз дело обычное: в разбойничьем отряде не принято задавать лишних вопросов. Любознательный человек может доболтаться до скромного погребального костра. Непонятно другое: все в шайке, включая атамана, явно побаиваются Аунка и стараются его не задевать. Причины этого Орешек узнать не успел, но при одном взгляде на Аунка пропадает желание с ним беседовать.
Хмурый, молчаливый, всегда держится в одиночку. Долговязый, худой. Взять скелет, обвить сухожилиями, обтянуть потуже смуглой кожей — вот это Аунк и будет. Похож на наррабанца. Но у человека, в котором течет хоть капля наррабанской крови, не может быть таких серо-стальных бесстрастных глаз, один взгляд которых способен убить веселье в самой буйной компании.
Но надо же что-то делать с этими проклятыми сапогами!
— Эй, приятель, не одолжишь нож? Мне ремень подрезать…
Узкое, длинное лицо повернулось на голос, серые глаза глянули с холодной неприязнью, кисть сделала едва заметное движение — и прямо в физиономию Орешку полетел тяжелый метательный нож.
Позже выяснилось, что это была одна из милых шуточек Аунка. Лезвие должно было пройти мимо щеки юноши и вонзиться в ствол дуба, под которым он сидел. Но в тот миг Орешек не размышлял. Рука сама вскинулась наперехват, пальцы четко сомкнулись на рукояти, кисть слегка рвануло… получилось! А ведь все лето не тренировался, после порки отлеживался… Орешек кивком поблагодарил Аунка. Говорить ничего не стал: побоялся, что дрогнувший голос выдаст его испуг. И склонился над своей работой, будто ничего не произошло.
Что-то заслонило жиденький утренний свет, на траву упала тень. Вскинув голову, Орешек увидел, что над ним стоит Аунк. Когда только успел пересечь поляну? До чего мерзкая, бесшумная походка, как у лисы возле курятника!
— Аршмирская выучка, да? — полюбопытствовал Аунк. За четыре дня, проведенных в отряде, Орешек впервые услышал его голос — низкий, хрипловатый. — Очень интересно. А ну, встань…
Юноша неохотно поднялся. Разбойник провел рукой по его плечам, спине, животу. Орешек хотел сказать, что они не на рынке и что Аунк его не покупает. Но промолчал: в темном лице Аунка было нечто такое, что заставляло его собеседников быть предельно осторожными.
— Мускулы хороши, но в последнее время ты явно не занимался тяжелой работой — болел, похоже… — задумчиво сказал разбойник. — Зато прекрасно двигаешься и быстро соображаешь… Мечом владеешь?
— Сроду в руках не держал! — заверил его Орешек, надеясь, что теперь эта мрачная жердь от него отвяжется.
— Это хорошо, а то пришлось бы переучиваться… Сколько тебе лет?
— Найди мою мамашу и спроси у нее!
— Ладно, и так ясно, что начинать уже поздно. Однако выбора у меня нет. Мне нужен ученик. Очень нужен.
Аунк легким, незаметным движением вырвал из ножен свой меч… нет, не вырвал, меч сам расцвел в его руке, как цветок на стебле. В другой руке тоже сам собой возник кинжал. Лицо Аунка стало отрешенным, даже загадочным, и Орешек замер в предвкушении чего-то необычного, как ребенок возле повозки бродячих циркачей.
Предчувствие его не обмануло. Два клинка, короткий и длинный, зажили в руках Аунка самостоятельной жизнью, серой пеленой оградили своего хозяина от Орешка, от рассветного леса, от холодного и опасного мира…
— «Двойной вихрь», — сообщил Аунк из-за полупрозрачной завесы. — А теперь смотри внимательно…
Узор стального танца не нарушился, но сквозь сеть вращающихся клинков на миг рванулась, как змея, левая рука Аунка. Острие кинжала коснулось живота Орешка — и тут же отдернулось.
— Вей-о! — воскликнул Орешек. — У тебя как будто третья рука выросла!..
— Это так и называется — «третья рука», — отозвался Аунк, красиво отправив меч и кинжал в ножны. — Карраджу, великое боевое искусство. Не те убогие выжимки, что преподносят так называемые мастера в залах фехтования; настоящее, древнее «смертоносное железо»… Но ты, парень, меня удивил. Так ловить нож умеют в Аршмире, а свой вопль «вей-о!» ты мог подцепить только в столице. Побродил, стало быть, по свету?
— Ага, я еще бывал в королевском дворце, на Проклятых островах и в болоте у Серой Старухи! — окрысился Орешек, не стерпев такого нарушения разбойничьей этики. — Тебе-то что до того, где я был раньше? Неужели не видно, что я — наследный принц, а здесь развлекаюсь, приключений ищу?
Аунк оставил его выходку без внимания.
— Конечно, не такой ученик мне нужен, — вздохнул он. — Мне бы мальчишку взять. И не какого попало, а из сотни выбрать. Да не спеша начать, как полагается. Я бы его два-три года учил правильно дышать, правильно двигаться, и лишь потом позволил бы взяться за меч — деревянный, конечно…
Орешек и не подозревал, что Аунк может быть таким разговорчивым.
— Ага, — с энтузиазмом подхватил он, — и годам к девяноста стал бы твой ученик великим воином!
— Любое познание требует времени. Но у меня нет в запасе и двух лет. Чтобы уложиться в этот срок, ты будешь трудиться так, что позавидуешь рабам в каменоломнях.
— Звучит заманчиво. Прямо подыхаю от нетерпения… Ты, мастер, имей в виду: прежде чем меня обучать, тебе придется меня поймать!
— Если понадобится — поймаю! — без тени улыбки пообещал Аунк.
— А почему два года? Уходишь из этих краев? — с надеждой спросил Орешек.
— Нет, — сказал Аунк спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся. — Столько мне осталось жить. Я буду убит через одно лето, в десятый день Звездопадного месяца… А ну, покажи, как ты бросаешь нож!
Ошарашенный Орешек не глядя метнул нож в дерево. Аунк одобрительно кивнул.
— Вся эта шайка — крестьяне, которым надоело копать землю или ходить за стадом. Одно слово — прешта, голытьба! Да, они умеют махать дубинами и топорами, у некоторых это даже неплохо получается, но, как говорится, из соломы меча не выкуешь. Ты тоже не подарок, перевязанный ленточкой, но все же не так безнадежен, как прочая домашняя скотина. Учти, ты должен визжать от радости. Я сделаю твои руки быстрыми и опасными, как лапы рыси, ноги — уверенными и проворными, как волчьи, позвоночник — гибким, как у змеи, глаза — острыми, как у орла…
— …а уши — длинными, как у зайца, — безнадежно закончил за него Орешек. — Ладно, я согласен. С сумасшедшими не спорят.
Аунк и бровью не повел.
— Тогда начинаем.
— Что, прямо сейчас?
— Нет, дождемся гонца с королевским указом… Снимай рубаху.
— Это за каким еще болотным демоном?
— Снимай, снимай. Будешь учиться правильно дышать.
— Мне и в рубахе неплохо дышится…
Глаза Аунка посуровели, и Орешек как-то сразу понял, почему этого человека боятся в шайке. Руки его уже сами развязывали тесемки у ворота.
Скинул рубаху — и замер, глядя в землю, кожей чувствуя напряженную тишину, повисшую меж ними двоими. Наконец заставил себя поднять глаза…
Первый и последний раз увидел он Аунка растерянным.
— Во имя Хозяйки Зла, как же мне не везет! Нарваться на беглого раба! И что теперь делать? Учить парня, который все равно выше своей болотной кочки не прыгнет и ничего в жизни не добьется? Выбрасывать мое умение в мусорную яму?
Вместо облегчения Орешек почувствовал себя задетым и разочарованным. В глубине души он все же мечтал стать со временем великим воином.
— А я, между прочим, и не навязывался! — яростно выдохнул он и наклонился к лежащей на траве рубахе.
Аунк наступил на рубаху ногой. К нему вернулась невозмутимость.
— Ладно, на все воля Безликих. Будешь наемником, сам учеников вырастишь, вот цепочка и не оборвется… Слушай и запоминай! Дышать — это не значит сопеть в две дырки. Дыхание прибавляет сил и лечит, делает душу спокойной и радостной… Смотри на меня! Вдох через нос. Плечи и грудь в покое. Животом дыши, животом! Воздух должен глубже, ниже опускаться! При выдохе живот втягивается…
Орешек не столько слушал, сколько удивлялся: неужели этот оживленный, многословный человек — тот самый Аунк, которого старается обойти стороной даже старый душегуб-атаман?
* * *
И началась каторжная жизнь, полная тренировок. Аунк словно поставил своей целью замучить парня. Дни слились в полосу сверкающей стали. Орешек ел, не чувствуя вкуса еды, спал тяжелым сном без сновидений. К счастью, у него был опыт работы в порту. А жизнь грузчика — совсем не пляски на лужайке: нужны выносливость, упрямство, умение не обращать внимания на ноющие мышцы. Впрочем, они вскоре перестали ныть, налились прежней силой. Учение превратилось из пытки в тяжелую ежедневную работу.
Мастер не называл юношу более теплыми словами, чем «пень горелый» и «колода для рубки мяса», и клялся почтенными сединами Серой Старухи, что проще колодезный ворот обучить пению, чем такого тупого, неуклюжего увальня — благородному искусству карраджу. Орешек готов был отчаяться и сбежать. Но все изменил подслушанный им разговор между Аунком и атаманом шайки, кряжистым стариком по кличке Матерый.
Был конец Серого месяца. Холодный ветер загнал разбойников в сарай, уцелевший на разоренном и заброшенном крестьянском подворье. Разбойники на скорую руку починили крышу, развели на земляном полу костер — получилось сносное убежище от непогоды. Дюжина парней, сбившись в кучу, храпела у догорающего костра. Орешек, закутавшись в плащ, лежал у дверей сарая. Услышав за порогом голоса, он вскинулся было, но успокоился и затих, узнав атамана.
— А я сказал — пойдет! — долетело до парня. — Лопает из общего котла, а проку от него, как от телеги без колес. Завтра скажу Барсуку и Коренастому, чтоб взяли его с собой.
— Нет, — мрачно бросил в ответ Аунк.
Орешек уже понимал, почему учитель был так замкнут и немногословен с разбойниками: он презирал их всей душой. А заодно и себя — за то, что якшается с подобным сбродом.
— Как это — нет? — оскорбился Матерый. — Кто здесь атаман? Может, я?
— Ты, — равнодушно согласился Аунк. — Но мой ученик никуда не пойдет.
— Да что ты с ним нянчишься, сожри его Бездна? Он что, с головы до ног из золота, гаденыш этот?
На этот раз Аунк снизошел до объяснений:
— Во-первых, у мальчишки нет времени на вашу грязную и грошовую работенку. Знаешь ведь, что я умру через полтора года, предсказано мне так. За это время он должен научиться тому, что другой постигает лет за семь-восемь. Во-вторых, его могут убить. Случайная стрела — и все мои труды к Хозяйке Зла в болото. В-третьих, это не простой мальчишка. Это великий талант, встречу с которым подарили мне боги. Я просто показываю ему то, что другие берут ценой многомесячных изматывающих упражнений. А он это легко повторяет и быстро усваивает. Вижу, ему суждено во всем превзойти меня. То, что я добывал потом и кровью, он запоминает, чуть ли не играя. Уверен — в прошлой жизни он был прославленным воином… только, наверное, большим злодеем, раз то, что уцелело от его души, досталось рабу. А теперь он вспоминает все, что знал когда-то…
Орешек высунул нос из-под плаща. Слова учителя поразили его, хотя, по чести говоря, согласиться с ними он не мог. Ничего себе «играя»! От этих тренировок волком выть хочется!
Атаман молчал — видимо, не ожидал от неразговорчивого Аунка такой тирады.
— Ладно, — прежним, презрительным тоном бросил Аунк. — Никуда он не пойдет. Ни завтра, ни послезавтра. А вздумаешь нам грозить… Ты, Матерый, сам знаешь, что если я захочу уложить весь твой отряд на погребальный костер, остановка будет за одним: где я столько дров возьму?
— Да что ты сразу обижаться! — вскинулся атаман. — Не хочешь — не надо, пусть парень обучается мечу. В горячий денек, когда стражники прижмут, нам не вредно будет иметь рядом такого бойца, как ты!..
* * *
Над головой трижды бухнул колокол. Полночь. Орешек очнулся от мучительной дремоты, сотканной из воспоминаний, и остановил взгляд на черной потолочной балке. Нет, не принесло пользы Матерому и его шайке великое искусство Аунка во время облавы двое суток назад…
Крики, лай собак, топот копыт, ржание… оседающий на траву Аунк с двумя стрелами в животе… и он, Орешек, пытается оттащить учителя поглубже в заросли, укрыть от погони…
Не было меж учеником и учителем особой теплоты. Орешек понимал, что для Аунка он — лишь глина, из которой тот хотел вылепить лучшее свое произведение. И все же в тот миг дороже всего на свете была для него жизнь наставника, бившаяся слабой жилкой на виске.
Аунк умирал тяжело, бредил, говорил о прекрасном городе у моря, который ждет своего короля… а потом открыл глаза и твердо, четко произнес:
— Черная птица!
И такая была в его голосе тоска, что Орешек невольно вскинул взгляд в небо — не кружится ли там что-то черное, мрачное, крылатое…
Когда он опустил глаза, Аунк Клинок был уже мертв…
Нет, Орешек не кинулся бежать, хотя голоса врагов приближались. На такую подлость по отношению к учителю он не был способен. Заставил себя дождаться момента, когда первый стражник вынырнул из зарослей, и лишь тогда метнулся прочь, заметив краем глаза, что преследователь задержался над мертвым телом.
Хвала богам! Аунк не останется в кустах на поживу птицам и мелкому зверью. Великий Грайан никому не отказывает в последнем обряде. Раб, нищий, преступник — каждый завершает свой путь среди языков пламени, под молитвы жрецов, под ритуальную фразу: «Спасибо за то, что ты жил!»
Ужасна участь того, чье тело не принял честный погребальный огонь: душа не найдет дорогу в Бездну. Незримой голодной крысой будет она шнырять меж мирами, не находя нового воплощения, но и не исчезая, страдая так, как ни один живой человек никогда не страдал, мучаясь так, как не мучаются души в Бездне, и пытка эта будет длиться до тех пор, пока стоит мир и правят им боги…
Вей-о-о! Но разве именно это не грозит ему, Орешку?
Парень вскинулся на кровати, безумным взглядом всматриваясь во тьму.
Есть два преступления, за которые грозит беспощадная кара — и тело злодея не предается огню.
И одно из этих преступлений он, Орешек, как раз сейчас совершает!
Нет, об этом и думать жутко… «Чего не можешь изменить, о том не скули!» — учил когда-то юнца веселый город Аршмир.
Орешек вновь опустил голову на подушку. Лучше вспомнить что-нибудь хорошее, вселяющее в сердце бодрость. Например, свой первый Поединок Мастерства…
* * *
Это было в последний, сороковой день Первотравного месяца. Аунк сказал, что Орешка уже можно выставить против неплохого противника и что сам он, Аунк, рискнет поставить на ученика пару медяков. В устах скупого на похвалу учителя это было высокой оценкой, тем более что Орешек стороной узнал: поставил на него Аунк не «пару медяков», а пятнадцать золотых — сумму весьма и весьма солидную.
Поединки были разрешены только лицам благородной крови и только для выяснения вопросов чести. Но ни один из законов Великого Грайана не нарушался так часто и повсеместно, как этот. Рядом с Поединками Чести нагло, почти не таясь, существовали Поединки Мастерства. В дни схваток, особенно если бились известные мастера, большие деньги переходили из рук в руки. И когда толпа собралась на заднем дворе трактира «Рыжий пес», Орешек был уверен — стражники не заявятся туда, чтобы прервать бой. Анмир, Спокойный Город, не любил неприятностей, а если они все же случались — старался их не замечать.
«Задний двор» — это, конечно, звучало слишком скромно. Хозяин таверны специально купил и снес несколько бедняцких хибар возле «Рыжего пса», и теперь в его распоряжении было огороженное забором поле, которое, даже за вычетом налогов и поборов, приносило своему владельцу больший доход, чем такой же клочок земли — какому-нибудь бедолаге-крестьянину.
Орешку по жребию достался опытный противник — плечистый, длиннорукий Нурдек Черный Дятел из разорившегося Рода Саринес, бывалый наемник. В городе у Нурдека было много друзей и почитателей, поэтому воина встретили восторженными воплями, которые слышны были, вероятно, даже во дворце Хранителя Анмира. Под рев толпы боец сбросил рубаху, бугры мышц заходили под смуглой кожей.
Орешек по вполне понятным причинам рубаху не снял, хотя солнце жарило не по-весеннему. Его не приветствовал никто из горожан, пришедших поглазеть на очередной триумф своего любимца и сожалевших, что жребий поставил его в пару с зеленым юнцом.
Зато вокруг Орешка стеной встали разбойники. Кто предлагал ему глотнуть вина из фляги, кто сообщал подслушанные сведения о противнике, кто просто ободряюще хлопал по спине. Орешек понимал, что парни по совету Аунка поставили на него и теперь волнуются за свои деньги, но все же приятно было чувствовать себя персоной важной и уважаемой…
Обнажив клинки, бойцы заскользили по утоптанной земле. Зрители смолкли, боясь упустить хоть звук. Начало поединка называлось «юнтивар» — «ненанесенный удар». По традиции противники осыпали друг друга насмешками и оскорблениями. Обряд преследовал две цели: во-первых, вывести соперника из равновесия (злость — плохой советчик в бою); во-вторых, отвлечь его мысли от предстоящего поединка. Во время юнтивара принято было сохранять хладнокровие, избегать площадной брани и не опускаться до отрицания того, в чем обвинил тебя противник.
Словесный поединок начал Нурдек. Он кружил, стараясь повернуться спиной к солнцу, и беседовал со зрителями. Орешка он игнорировал.
— Дожил! — жаловался он. — Докатился! Жребий жребием, но согласиться на драку с учеником, которому только-только растолковали, как приветствовать противника!.. А ведь я участвовал в двух кампаниях на Проклятых островах, моя выучка не имеет цены!..
— Точно! — подтвердил Орешек. — Не имеет. Никакой.
Нурдек и взгляда в его сторону не бросил. Но когда Орешек пробы ради сделал выпад, на пути его меча встал клинок противника в безупречной оборонительной позиции «левый щит». Орешек без огорчения отступил: спешить некуда, это еще не бой, а так, взаимное развлечение.
— Мальчишка! — сетовал Нурдек. — Сосунок, которому неудачник-наемник показал, где у меча клинок, а где — эфес! О Безликие, зачем я согласился на этот бой? Надо было отказаться, не позорить себя…
— А еще не поздно, — подсказал Орешек. — Бросай меч и беги. Я догонять не буду.
— Как низко я пал! — сокрушался наемник, все еще не желая видеть и слышать своего противника. — А ведь я обучался в столице, в Большом Зале Карраджу, и многое вынес оттуда…
— Я слышал, — уважительно отозвался Орешек. — Ты вынес оттуда два серебряных подсвечника и кошелек наставника.
Наконец-то Нурдек соизволил его заметить.
— Слышал? Вот как? Неужели слух обо мне дошел до той мусорной ямы, откуда ты родом?
— Нет, это я слышал на проезжей дороге от одного торговца. Он еще рассказывал, как ты согрешил с Подгорной Жабой.
Последняя фраза была грубовата для юнтивара. Орешек бросил ее, чтобы скрыть раздражение: противник теснил его к ограде, да еще против солнца.
— Торговец, торговец… — задумчиво пропел Нурдек. — Не тот ли, случайно, работорговец, от которого ты сбежал? Не потому ли ты в рубахе пляшешь? Не хочешь, чтобы люди клеймо видели?
Случайный выстрел угодил в цель: Орешек до зубовного скрежета стыдился своей исхлестанной спины.
Злой, как собака, получившая пинок, парень кинулся вперед, распластавшись в низком колющем ударе «мост через ручей». Но красивый удар ушел в пустоту, а Нурдек, смуглый и ухмыляющийся, возник совсем рядом, и пришлось уходить от рубящего удара, упав на левое бедро, перекатившись и вновь вскочив на ноги.
Наемник, почувствовав слабину, продолжал бить в ту же точку:
— Большая тебе, щенок, честь оказана, что в руках у меня меч, а не плетка! Ты бьешься с воином из Рода Саринес! Это древний, гордый и честный Род, в котором мужчины прямым взором и клинком встречали врага, а женщины всегда точно знали, от кого рожали детей!
Но Орешек уже взял себя в руки и простодушно поддакнул:
— Конечно, они знали! Только мужьям не говорили…
Теперь уже бешено зарычал Нурдек. Меч словно сам собой заплясал в его руках. Сталь ударила о сталь, воздух наполнился лязгом. Бойцы замолчали, а зрители завыли.
С трудом отведя меч Нурдека, Орешек закружился перед противником. Вылетели из головы красивые названия приемов, не звучал в памяти занудный голос Аунка: «Горизонтальный удар с шагом вперед, захват меча обеими руками, большие пальцы обращены друг к другу…» Нет, он просто уходил от сверкающего клинка, а тело само делало все как надо, и прошел недолгий страх от мысли, что бой не учебный, а настоящий. Да и чего бояться — не до смерти схватка, до первой крови! В какой-то миг в сердце ворвалось отчаянное боевое веселье, и Орешек, в очередной раз отбив клинок, сам азартно ринулся в атаку. Неожиданно парень понял, что этот хваленый боец движется медленнее, чем он, Орешек, вчерашний ученик, да и приемы его просты и однообразны: на силе выехать хочет, на длинных своих лапищах… Подходило, подкатывало странное, чуть пугающее состояние, когда время замедляет ход, движения окружающих становятся вязкими, плавными… вон как тащит вверх меч, словно воздух сгустился вокруг клинка… сверху рубануть хочет, дуром, без хитростей… не успеет, уйдем, пусть рубит нашу тень… и клинок уже идет к земле, этот увалень пытается погасить замах… поздно, мы его сбоку, по эфесу, с зацепом… выбьем меч…
Толпа издала такой вопль, что в домах по соседству чуть не рухнули стены. Наемник застыл, уронив меч и стиснув левой рукой правое запястье. Меж пальцев сочилась кровь: Орешек, обезоружив противника, вскользь задел его руку.
К Нурдеку бросились дружки, кто-то уже стягивал рану тряпкой. Орешек стоял, держа меч на изготовку и не зная, что делать дальше. Над толпой, над крышами, над Анмиром пронесся, переорав все голоса, бас Матерого:
— Наша взяла-а!!!
Разбойники подхватили своего бойца на руки, с торжеством потащили в трактир — праздновать победу. Расшвыряв всех на пути, рядом с Орешком встал Аунк, менее мрачный, чем обычно.
— Неплохо! — бросил он. — На эту драку смотреть было не противно… Ты ничего не забыл?
Орешек хлопнул себя по лбу:
— Пра-авильно! Я сейчас!..
Выскользнув из дружеских лап, он нырнул в толпу. За спиной услышал недоуменный возглас кого-то из разбойников:
— Куда это он?
И высокомерный ответ Аунка:
— Деревня! Прешта! Порядка не знаешь! Победитель должен предложить побежденному вместе выпить и не таить друг на друга зла…
Вернулся Орешек быстро. На вопросительный взгляд Аунка ответил весело:
— Не идет он. Говорит, что я тварь поганая и чей-то там сын, я не разобрал, чей именно. А жаль, меня всегда это интересовало…
— Не умеет проигрывать! — фыркнул Аунк. — Слабак!.. Ладно, парни, захватываем трактир и гуляем!
Обернувшись к Орешку, он добавил негромко:
— С утра — опять за работу. У нас осталось восемьдесят девять дней…
* * *
Повернувшись в постели, Орешек задел щекой кожаные ножны. Открыв глаза, печально улыбнулся.
Аунк был — как этот клинок…
Мысль о клинке немного развеяла грусть. Подумать только — меч с клеймом Маленького Города!
Про Юнтагимир ему тоже Аунк рассказывал…
Снова нахлынули воспоминания. Вот сидит он, прислонившись к стволу вяза, и, как это называется, отдыхает от тренировки… Ничего себе отдых! Хозяйке Зла бы всю жизнь так отдыхать! Левая рука мнет, мучает правую — выламывает, чтобы гибкой была, подвижной… Вей-о! Больно!
А этот изверг, этот зверь устроился рядом: присматривает, чтоб ученик от пытки не увиливал, а заодно ведет, гад, милую беседу. Разумеется, о мечах, о чем же еще! Этот ненормальный не интересуется ни выпивкой, ни женщинами, ни лихими разбойничьими приключениями… ничем, кроме железа, должным образом закаленного и заточенного!
— Хорошую сталь умеют варить в Наррабане, но я никогда не одобрял их мечи. Конечно, для конников легкие изогнутые клиночки годятся… ты слышал, конечно, про наррабанскую конницу. А сними такого вояку с седла да поставь его на своих на двоих против нашего воина с настоящим, увесистым мечом — тогда и увидишь, чего она стоит, гнутая игрушечка! Грайанские оружейники стальных мечей почти не куют, сплошь железо. Воину высокой выучки такое оружие не с руки, но рядовому наемнику, которому стальной клинок не по карману, недорогой мечишко подойдет. Проверь любой большой отряд: на полсотни железных мечей — один стальной. Хорошее оружие делают в Ваасмире, но имей в виду: купцы под видом ваасмирских клинков норовят сбыть всякую дрянь. Хочешь обзавестись настоящим мечом — не поленись съездить в Широкий Город. Или в Яргимир — там тоже есть две мастерские, до железного барахла не опускаются. Я нарисую тебе их клейма.
Стараясь скрыть гримасу боли, Орешек спрашивает:
— А где делают самые лучшие мечи? Не в Грайане, а во всем мире?
— Уже не делают — с тех пор, как погиб Юнтагимир.
От изумления Орешек прекращает издеваться над своей кистью.
— Ты что мне сказки рассказываешь? Это малые ребятишки верят в четвероруких мастеров из Юнтагимира!
— Почему — четвероруких? Люди как люди были, только мастера очень хорошие… Эй-эй, отдыхать вздумал? Мышцы остынут, потом опять разогревать… А ну — мягко, нежно, бережно… Не морщись, от этого еще никто не умер.
— Не хочу стать первой жертвой.
— Не ной, работай! О чем мы… ах да, Маленький Город… Был он где-то в Черных горах, жили в нем умелые и умные люди — нам лет сто учиться надо, чтобы такими стать. У них был обычай: когда мальчишке исполнялось пятнадцать, он уходил из города — в Грайан, Силуран, Наррабан, Гурлиан… словом, куда хотел. Устраивался учеником к ремесленнику, слугой к ученому, подручным к торговцу, помощником к переписчику книг: искал место, где можно побольше узнать. Лет через пять-десять возвращался домой и рассказывал, что полезного выведал. Только не понимаю, зачем это было надо, они сами весь мир могли научить уму-разуму. Где находился город — держали в строгом секрете, торговлю вели через доверенных лиц. Покупали зерно, вино, масло, а что продавали — словами не описать! Любые изделия из металла, украшения, изумительные драгоценные камни — до сих пор не найдены копи, откуда они взяты. Ткани сами не делали, но покупную материю так расшивали золотом и серебром, что глаз не оторвать! Но главное — оружие. Они его делали мало, зато такое, что могло рубить камень, пушинку на лету рассекало. Жили, говорят, дружно, не старались разбогатеть за счет соседа. Рабства у них не было…
Такого наглого вранья Орешек стерпеть не может.
— Кто-то чушь нес, а ты повторяешь! Раз они металлы варили, стало быть, руду добывали. А где рудники, там и рабы. По доброй воле никто под землю не полезет!
— Говорю тебе, они были умнее нас лет на сто. Умели так работать, что труд был не в тягость, даже в рудниках.
— Ну и откуда все это известно? — фыркает ничуть не убежденный Орешек.
— Забрел к ним один Подгорный Охотник. Они его приняли, приветили, но из города не выпустили, чтоб никому не раскрыл их тайны. Только через несколько лет ему удалось бежать. До самой смерти рассказывал о чудесах, которые видел в Маленьком Городе.
— Это не про него сложили поговорку: «Врет, как Подгорный Охотник»?
На губах Аунка мелькает тень улыбки.
— Оставь кисть, хватит пока… Может, и про него. Знаешь, до чего он доврался? Говорил, что самую тяжелую работу за горожан делал пар.
— Что-о? Какой пар?
— Обыкновенный, от кипящей воды. Разводили, говорит, огонь под котлом таким особенным, он закипал и работал за людей…
Орешек хохочет — так понравилась ему эта картина: волшебный котелок с ручками и ножками соскакивает с огня и хватает кузнечный молот.
— Нашлись грамотные люди, — продолжает Аунк, — записали его рассказы, эта книга известна в нескольких списках.
— И не жаль было пергамента… Я слышал, город разорил один из королей Силурана?
— Нурчар Черный Зверь из Клана Вепря. Его люди проследили, куда торговцы доставляли зерно для Юнтагимира… Горожане сражались до последнего удара сердца, а когда враги ворвались в город, мужчины убивали своих жен и детей, чтобы те не попали в плен, а потом сами обрывали свою жизнь. Те немногие, кого силуранцы взяли живыми, умерли под пыткой, не выдав тайн своего мастерства. Город лег в руинах, мастерские превратились в груды битого камня. Об этом есть в силуранских летописях. Правда, я не читал, с чужих слов говорю.
— Ну и дурак был этот Нурчар, хоть и Вепрь. Какая ему была выгода уничтожить такой город?
— Боялся, что его опередит король Грайана. Обычная логика правителей: если что-то не мое, пусть оно будет уничтожено. Вот более свежий пример: ты слыхал про Эстамир?
— Нет, никогда. А красивое название — Жемчужный Город…
— Правильнее — Город Жемчуга, там были жемчужные отмели, но из года в год добыча падала… Да, красивое название. И сам он был красив — широкими террасами сходил к морю… В Эстамире ткали отличную материю, плели кружева, нежные и прозрачные, как морская пена, красиво расшивали бисером кожу. У королей Грайана из поколения в поколение передается нагрудник с вышитым драконом — старинная эстамирская работа, еще из Огненных Времен…
Голос Аунка посуровел.
— Эстамир был вольным городом, подчинялся лишь собственному королю. Эстамирцы говорили о себе: «Вольны, как рыба в море!» Но рыба свободна до тех пор, пока ее не втащит на борт лодки рыбачья сеть… Грайан рос, захватывал земли за морем. Посуди сам, мог ли он стерпеть существование вольного города на самой своей границе? Случилось то, что случится и с другими городами, которые до поры до времени кичатся своей независимостью. Авибран Светлая Секира привел к берегам Эстамира эскадру, а к его стенам — войско. Он говорил горожанам о низких налогах, о сохранении некоторых древних вольностей, об уважении к законам, обычаям и религии города… даже обещал сделать короля Эстамира, Аджугара Железнорукого, Хранителем города. Но Эстамир и слышать ничего не хотел. Тогда Авибран взял город штурмом. Старые стены были плохо подготовлены для отражения атаки, но люди оказались крепче стен. Сражение кипело в каждом переулке, дрались женщины, дети, старики. Был серьезно ранен сын Авибрана, двенадцатилетний Бранлар, впервые отправившийся с отцом в поход. Король-отец так разгневался, что отдал город на разграбление солдатам, а уцелевших жителей обратил в рабство. Деревянные дома сожрал пожар, каменные строения зарастают бурьяном и разрушаются от времени. Никто не селится в этом проклятом месте, кроме филинов, змей и летучих мышей. Город погиб. Скажи, какая выгода была от этого Грайану?
Непривычная горечь в голосе Аунка пугает Орешка, он робко спрашивает:
— Ты… был там?
— Нет. Это было за семнадцать лет до моего рождения. И сейчас речь о другом городе.
Немного помолчав, Аунк неохотно говорит:
— Когда-то у меня был меч юнтагимирской работы.
— Что-о?
Орешек еще ни разу не ловил учителя на лжи, но такое заявление кого угодно ошарашит.
— Не было на свете меча лучше моего, — говорит Аунк с такой нежностью, что Орешек еще шире распахивает глаза. — Имя ему было — Альджильен Солнечный Луч. Как жадно пил он кровь в бою! Из ножен выпархивал сам, стоило дотронуться. Мог оставить глубокую зарубку на камне, мог рассечь волос на лету. Длиной в два локтя, шириной в три пальца — настоящий лучик! Прямой, узкий, никаких желобков-кровостоков, простой зацеп у эфеса. По клинку — волнистый узор, по нему с первого взгляда узнается юнтагимирская работа. Там сталь многослойная, кузнецы сминали вместе много металлических полос, месили металл, как тесто… не знаю, секрет ушел в Бездну… еще закалка была особая… Не встречал и не встречу больше такой упругости и прочности. Затачивать себя позволял так, что хоть брейся… И вот чего я не мог понять: в руке и в ножнах он был легким, а в ударе — тяжелым. Клинок великолепно сбалансирован, рукоять — словно делали по моей ладони, на заказ… Один наррабанский властитель предлагал мне за Солнечный Луч караван с товарами и рабами-погонщиками.
— Продал? — ахает Орешек. Он уже верит каждому слову, да и нельзя сомневаться, когда слышишь такую боль в человеческом голосе.
— Да что ты? — обижается Аунк. — Нет, конечно!
— А как этот меч к тебе попал?
— Много будешь знать — голова треснет.
— И где он сейчас, твой Альджильен?
— Я его подарил, — не сразу отзывается Аунк. — Подарил на прощание… одному человеку.
Все доверие, которое чувствовал Орешек к рассказу учителя, немедленно разлетается вдребезги.
— Да? — цедит он сквозь зубы. — Понятно! Скромный, но милый подарочек! Так сказать, носи и помни обо мне!
Аунк поднимает на него серые глаза, затуманенные страданием.
— Это было что-то вроде жертвы. Богам, судьбе, Хозяйке Зла — сам не знаю. У меня были воспоминания, от которых необходимо было избавиться. Я не знал, как с ними жить… и подумал, что если отдам самую дорогую вещь… нет, не вещь — часть себя самого…
Орешку становится стыдно за свои сомнения.
— И как… избавился? — спрашивает он шепотом.
— Нет, — горько отвечает Аунк. — Видно, их в моей душе и Бездна не выжжет.
Тряхнув головой, наставник преображается. Перед Орешком прежний Аунк — жестокий, насмешливый.
— Словом, меч в хороших руках. А насчет воспоминаний и Бездны — это я в Звездопадном месяце проверю. А ты, я вижу, отдохнул? А ну, встать! Для разминки — полсотни наклонов назад, да как следует, не жалей своей нежной спинки!.. Что ты там бормочешь? Имей в виду, я все слышу! За «палача» — еще десять наклонов! Давай, не ленись!..
* * *
Орешек погладил ножны и закутался в одеяло. Его Сайминга наверняка не хуже Солнечного Луча. С таким мечом он не пропадет… если сумеет унести ноги из крепости.
Но куда, собственно, спешить? Плохо здесь, что ли? Не выдал себя в первый день — не выдаст и на второй… или третий… Надо как следует обдумать свой уход, не улепетывать, как воришка от лотка торговца. А пока он с удовольствием побудет Хранителем крепости… и женихом зеленоглазой злючки…
Засыпая, Орешек улыбался счастливой детской улыбкой.
* * *
Вряд ли сон самозванца был бы так спокоен, если бы парень знал, что этой ночью конный силуранский разъезд наткнулся на измученного, исцарапанного в кровь, исхлестанного ветвями нагого человека. Человек без страха, в упор взглянул на старшего из всадников и сказал надменно и повелительно:
— Пусть мне сейчас же дадут одежду и коня. И проводите меня к вашему командиру. Я — Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла, новый Хранитель крепости Найлигрим!
17
Недобрая ночь взяла лес в свои холодные черные ладони. Деревья шушукались, как заговорщики. Большая полная луна стояла высоко над верхушками деревьев, время от времени ее закрывали наползающие клокастые облака. Лунный свет не развеивал жуть, наполняя лес странными, бесшумно скользящими призраками.
Глухо перекликались ночные птицы. Меж деревьев поплыл волчий вой, в котором слились тоска одиночества и смертельная угроза. Вой поднялся на высокой ноте — и оборвался: зверь почуял более страшного хищника, чем он сам.
Сливаясь с прихотливыми серебристыми тенями, ныряя в черные провалы мрака, по лесу бесшумно двигались три длинные серые фигуры. Они были безобразны — с маленькими головами, покатыми плечами, непомерно длинными руками. Но сейчас, когда они, склонившись к самой земле, без хруста и треска пронзая подлесок, стремительно и легко бежали сквозь ночь, их уродство было незаметно, оно почти превратилось в грозную красоту.
Подгорные Людоеды шли по свежему следу, и не было в чаще зверя, который посмел бы встать у них на пути. Они гнали жертву к горным отрогам, отрезая от ближайшей деревни, гнали беспощадно и неумолимо.
Там, впереди, задыхаясь и приволакивая ногу, ломился сквозь кусты человек с обезумевшими глазами. Воздух толчками, с хрипом вырывался из горла, сердце колотилось о ребра, в ушах бился тонкий звон.
Иногда человек останавливался и, прислонившись к стволу дерева, мучительно пытался перевести дыхание. Но короткие передышки не приносили облегчения, и ноющие мышцы вновь тащили измученное тело вперед.
А там, куда гнали добычу безмолвные убийцы, там, за двумя ручьями и цепкими зарослями шиповника, возле замшелой скалы, чернеющей среди искривленных стволов, разрывало ночь пламя костра.
Огонь метался, извивался, освещая небольшую поляну у подножия скалы и выбитые в камне полукруглые аккуратные ступеньки. Лестница вела к плоской вершине, на которой темнело сложенное из массивных бревен приземистое строение, похожее на маленькую крепость. Это был охотничий домик, его приказал построить для ловчей потехи еще Нурваш Черный Туман, отец нынешнего короля Силурана. Домик выглядел нежилым. Ни единого звука не доносилось из распахнутой настежь двери, ни единого проблеска света не мелькало сквозь щели закрытых наглухо ставней.
У костра на свернутых плащах сидели двое. Один из них положил руки на колени, склонил голову и замер в тяжком раздумье. Второй — высокий, белокурый — запрокинул ввысь красивое, с тонкими чертами лицо.
— Какая высокая луна! — вздохнул он. — Какая далекая! Точно небо отшатнулось от земли… отпрянуло с отвращением и презрением, видя, какие злодейские дела творятся внизу…
Темная фигура зашевелилась, обернулась к костру. Багровый свет заплясал на мрачном лице Нуртора Черной Скалы.
— Ты что? — хмуро поинтересовался король. — Опять кропаешь свои стишки? Только вслух не читай, от них мыши дохнут.
Собеседник короля поменял позу, чтобы роса не замочила узорчатый рукав. Даже здесь, в ночном лесу, он был нарядно одет.
— Мыши от них, может, и дохнут, — парировал он хладнокровно, — зато люди остаются живы. Губить людей — привилегия тех, кто повыше меня.
Король вскинулся, как от удара.
— Аудан! Ты… Да как ты посмел… — Ярость задушила слова в его горле.
Аудан не двинулся с места. Поза его казалась безмятежной, но краешком глаза он следил за разгневанным Вепрем. Вельможа очень рисковал, сознательно оскорбив короля. Однако вызвать вспышку было необходимо. Король затеял мерзкое и опасное дело — опасное для него самого и для его страны! Долгом Правой Руки было помешать Вепрю совершить то, за что он сам потом может проклясть себя.
— Государь гневается? — мягким, певучим голосом спросил Аудан. — Меч под рукой, в траве. Но после того как мои господин убьет меня, пусть он задумается: пристало ли королю великой страны, потомку Гайгира Снежного Ручья, охотиться с такой сворой, как та, что рыщет сейчас по лесу?
Нуртор яростно хватил своей лапищей по земле.
— Скажи уж напрямик, что трусишь!
Аудан взял из груды хвороста ветку, аккуратно поправил угли. Он почувствовал облегчение. Гнев не ослепил государя. А ведь мог и убить за дерзость, бывали случаи… хотя, возможно, потом жалел бы о друге детства.
— Скажу, что считаю неразумным для государя остаться в лесу без охраны… особенно если поблизости бродят Подгорные Людоеды, как утверждает этот старый колдун, которому я, впрочем, ни на медяк не верю.
— Чего нам бояться? — буркнул король. Ярость прошла, но он продолжал хмуриться. — Подгорных Людоедов? Ты же слышал — почтенный Айрунги обещал показать нам свое мастерство в укрощении этих тварей.
— Мастерство? А каково приходится человеку, который сейчас пытается спастись от этого ужаса?
— Подумаешь! Всего-навсего преступник, осужденный на казнь. Я не печалюсь о солдатах, идущих ради меня на смерть, так неужто буду переживать из-за такой мрази? Зато мы увидим то, чего еще не видел ни один смертный, кроме Айрунги… если, конечно, он смертный. По его приказу чудища пригонят добычу сюда, а затем чародей усмирит Людоедов и обратит в бегство.
— А если колдун… как бы помягче сказать… переоценил свои силы?
— Отсидимся в охотничьем домике. Вон он какой — осаду может выдержать! А утром телохранители подоспеют.
«Храбрость и глупость часто ходят в одной упряжке», — вспомнилась придворному старая пословица.
— А старого хрыча, если он опозорится, — продолжал король с недобрым блеском в глазах, — я попросту за дверь вышвырну, пусть его съедят. Так что можешь не опасаться ни за себя, ни за меня.
— Я говорю не о страхе, — улыбнулся Аудан. — Мне почему-то кажется, что моя смерть по лесу в стае не бегает и клыками не сверкает!
И он был прав. Его смерть не бегала в стае по лесу и не скалила клыки. Его смерть стояла в нескольких шагах от костра, прильнув к шершавому древесному стволу. Языки пламени не могли добросить туда свои слабеющие отсветы, а лунное сияние, просачиваясь меж ветвей, лишь надежнее укрывало невысокую человеческую фигуру, превращая ее в причудливой формы лесную корягу.
Услышав слова Аудана, Шайса усмехнулся. Он-то знал точно, что Правой Руке короля Силурана не суждено дожить до рассвета.
— Я говорил не о страхе, — повторил Аудан, — а о достоинстве. Пристало ли королю связываться с подозрительным старикашкой, который в лучшем случае шарлатан и проходимец, а в худшем — Ночной Маг?
— В худшем? Почему — в худшем? Ведь если он не врет… ты понимаешь, какое оружие он дает мне в руки?
— Грязное и недостойное оружие, способное подвести в любой миг. Ночные чары — от Хозяйки Зла! Пусть мой король вспомнит пословицу: «Серая Старуха честно не платит». Неужели я должен напоминать это потомку Истинного Мага?
— Я потомок изгнанников! — заорал король. — Ты не знаешь, что это такое — мечтать о земле, откуда пришли твои предки! Твои корни здесь, в Силуране! А я… какие только кары не призывал я на Великий Грайан! Чуму, ураганы, землетрясения… Бездну молил разверзнуться! А теперь могу не во сне, а наяву бросить на своих врагов Подгорных Тварей! Тебе не понять этого, Сын Рода!
— Не понять, — охотно согласился Аудан. — Я, хвала Безликим, всего лишь Сын Рода. Не надо думать о том, что обо мне летописцы напишут… что обо мне века спустя люди говорить будут…
Что ответил бы рассвирепевший король — осталось неизвестным. В глубине ночного леса раздался хруст ветвей — и вой, похожий на волчий. Но это сходство не обмануло двух опытных охотников.
Мужчины вскочили на ноги, подхватив из травы мечи.
Из окружавших поляну лунных полотнищ и смутных теней вывалилось существо, еще недавно бывшее человеком. На подгибающихся ногах беглец доковылял до костра и рухнул, теряя последние силы. Он не сказал ни слова, лишь лежал и глядел в огонь. Что видел в это миг затравленный безумец? Спасение, жизнь? Или пламя Бездны?..
Двое мужчин у костра — и третий, скрытый в древесной тени, — не смотрели на беднягу. Они не сводили глаз с длинных серых фигур, вынырнувших, подобно щукам, из лунного потока.
Людоеды замерли на краю поляны, безмолвные и неподвижные. Тени скользили по голым телам, которые издали казались мокрыми.
И король, и вельможа почувствовали, как хрупка преграда, удерживающая Подгорных Тварей. Еще миг — и ринутся на поляну, и не остановить их будет ни мечом, ни огнем.
Король испытал не столько страх — он был храбр, к тому же ему было куда отступать, — сколько отвращение. Существа, что выбрели на поляну из кошмарного сна, были настолько чужды всему человеческому, что Нуртор содрогнулся и впервые усомнился в своих великих планах.
И тут в дверях охотничьего домика появился человек в черном плаще. Держался он прямо и свободно и сейчас не выглядел стариком. Лица его не видно было под черным капюшоном, но тот, кто сумел бы взглянуть ему глаза, понял бы, что Айрунги остро наслаждается каждым мгновением этого действа.
Ступая уверенно и легко, чародей стал спускаться по каменной лестнице. Перед собой он поднял, как скипетр, тонкий посох, навершие которого было украшено сиреневым стеклянным шаром размером с яблоко.
Не дрогнув, без тени страха приблизился он почти вплотную к застывшей стае.
— Убирайтесь прочь! — вознесся над поляной повелительный голос.
Людоеды не шелохнулись. Чародей тоже замер. Страшное молчание затягивалось, как петля на шее. Король почувствовал, как вспотела ладонь, стиснувшая рукоять меча. Глаз луны пристально и жутко глядел из облака на землю.
— Прочь! — упали слова, как удары бича. — Идите к Вратам и не оглядывайтесь! Не смейте останавливаться, пока не вернетесь к себе в болото!
Беззвучно и плавно повернувшись, Подгорные Людоеды заскользили меж деревьев. Лунная река смыла их.
Люди перевели дух. Король почувствовал, что ноги его не слушаются. Стараясь скрыть слабость, он заставил себя сделать несколько шагов к костру и встал над лежащим у огня человеком. Тот вздрогнул, но не поднял головы, хотя сапоги Нуртора остановились у самого его лица.
— Много знаешь, — озабоченно бормотнул Нуртор и коротким движением всадил клинок в спину беглецу. По телу, распростертому на траве, прошла тягучая судорога. Айрунги и Аудан одновременно шагнули вперед, чтобы остановить короля, но поняли, что уже поздно, и замерли, враждебно меряя друг друга взглядами.
Нуртор воткнул клинок в землю, чтобы стереть кровь.
— Ты не разочаровал меня, маг. Вернемся в дом. Нам есть что обсудить за кувшином вина.
Айрунги кивнул и начал подниматься по ступенькам. Он вспомнил о своем «преклонном возрасте» и шел медленно, тяжело опираясь на волшебный жезл, как на обычный посох. Убийство, совершенное королем, отравило его радость.
Король тоже двинулся к лестнице, бросив через плечо.
— Погаси костер!
Аудан, полный невеселых мыслей, принялся затаптывать догорающие угли. Все увиденное укрепило его решение — любой ценой остановить Нуртора!
Но благородный силуранец уже не был хозяином своей жизни. За спиной его возникла тень с длинными, как у Подгорного Людоеда, руками. Эти страшные руки метнулись вперед, стиснули виски и затылок жертвы. Аудан не успел ни вскрикнуть, ни защититься. Одно сильное, резкое движение — и шея придворного была сломана.
Отяжелевшая груда костей и мышц, несколько мгновений назад бывшая самым блестящим из силуранских вельмож, осела на черно-багровое кострище, а убийца уже скрылся в чаще, двигаясь ловко и тихо, не хуже Подгорного Людоеда.
Шайса был охвачен кровожадной радостью, которая вспыхивала в нем всякий раз, когда под его руками чья-то жизнь уходила из тела. Опытный убийца знал много способов отправить душу в Бездну при помощи самого разного оружия и даже безобиднейших предметов. Но больше всего любил он чувствовать, как под пальцами — кожа в кожу — человек перестает быть человеком.
Затем радость улеглась, уступив место спокойной гордости мастера, хорошо сделавшего свое дело. Интересно, видел ли это хозяин в своем зеркале? Наверное, видел. Знает уже, что Правая Рука короля Силурана больше не помешает осуществлению мудрых планов мага Джилинера.
Шайса мрачно ухмыльнулся. Так и надо! Так и будет! Много душ еще примет Бездна, пока люди не узнают своего истинного владыку. В грозном величии поднимется он над миром, имя ему будет — Холодный Блеск!..
* * *
На вершине скалы отворилась дверь охотничьего домика. Над поляной, ставшей местом двух убийств и черного колдовства, пронесся веселый и нетерпеливый крик Нуртора:
— Эй, дружище, что ты там застрял? Поднимайся к нам скорее!
Но Аудан Гибкий Лук из Рода Риавар впервые не смог выполнить приказ своего государя.
18
Орешек вскочил с постели до шестого темного звона. Спасибо Безликим, никто из слуг не притащился помогать Сыну Клана с облачением в рубаху, никто не сунулся натягивать ему сапоги. Не думали, что он в такую рань выползет из-под теплого одеяла. На будущее надо что-то придумать, отвадить их раз и навсегда от спальни. Могут, в конце концов, у Сокола быть свои причуды?
На миг кольнула мысль: о каком будущем речь? Он здесь на день-другой! Но мысль тут же уплыла, он упустил ее, как из пальцев рыбу в ручей, подбежал к окну и распахнул ставни. Окно было узким, с железной решеткой, и выходило на восток. Внизу выступал край крыши маленького храма, виднелась выложенная камнем дорога, огибающая шаутей. За дорогой — ряд низких дощатых прилавков, над ними голые деревянные рамы… ага, рынок! В такую рань там было пусто, но Орешек представил себе натянутые на рамы полотнища, которые защищают от солнца и ветра заезжих торговцев, разложивших свои товары, и крестьян, пришедших в крепость, чтобы продать рыбу, овощи, дичь…
За рынком — приземистое широкое строение с крошечными окнами, к нему от колодца тянется вереница рабов с ведрами… это куда ж столько воды нужно? Кухня не здесь… стало быть, это… пра-авильно, баня. Или прачечная. А скорее всего то и другое под одной крышей. За баней… вей-о, что-то непонятное! Открытое пространство, огороженное такими же деревянными рамами для навесов, как и на рынке, только куда большими. Рамы пусты… ладно, выясним, что это такое. Но почему там толпа? Что происходит?
Слева к загадочному «заднему двору» примыкала угловая башня. С верхней площадки рискованно свесился часовой. Позабыв о своих обязанностях, он старался разглядеть нечто внизу.
Орешка разобрало любопытство. Ухватившись за решетку, он подтянулся повыше. Теперь стал виден свободный от толпы круг, по которому двигались два человека. Поблескивали обнаженные клинки.
«Пра-авильно. Поединок Мастерства! Ну, сейчас я им задам! Хранитель я или не Хранитель?!»
Меч уже был у пояса (Орешек не одобрял силуранской манеры носить ножны за плечом). Молодой человек набросил плащ, на ходу остановился у зеркала и подмигнул самому себе:
— Ишь ты! Наш медяк в золотые лезет!
Затем напустил на себя серьезность и солидно представился своему отражению:
— Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла. Так прошу и величать… А ты, собственно, кто такой? Мы с тобой раньше встречались, парень?
Не дождавшись ответа, откинул засов и по винтовой лестнице помчался вниз, прыгая через две ступеньки. Ему не терпелось поиграть в важную особу.
У входа, как и вчера, несли караул стражники. Не обратив внимания на вскинутые в приветствии алебарды, Хранитель пересек дорогу, миновал прилавки, на которых редкие продавцы, по виду крестьяне, раскладывали свои нехитрые товары. Высокородного господина крестьяне встретили низкими поклонами и долго кланялись вслед, когда он уже прошел мимо.
Меж баней и колодцем сновали рабы. Они шли по двое, держа за концы длинную жердь, на которую были нанизаны три-четыре деревянных ведра. Поставив ношу на землю, они повалились на колени, вскинув ко лбу скрещенные руки. Хранитель даже не замедлил шаг — его цель была совсем рядом.
Конечно, поединок! Наемники сгрудились вокруг противников, в азарте забыв обо всем на свете. Возможно, они и догадались выставить охрану, чтобы следить, не приближается ли начальство… но даже если это было так — охрана увлеклась потехой не меньше прочих. Хранитель беспрепятственно подошел к толпе и кое-как сумел рассмотреть происходящее в круге.
Сражалась уже не та пара, которую он видел из окна. По утоптанной земле кружили обнаженный до пояса бородатый великан и высокая женщина в мешковатых холщовых штанах и короткой подпоясанной рубахе.
Орешек и раньше встречал женщин-наемниц, но ни разу не видел их в поединке. А эта коротко остриженная веснушчатая деваха, в которой чувствовалась крестьянская косточка, выглядела, несмотря на худобу, выносливой и крепкой.
Хранитель успел к началу зрелища, к церемонии «ненанесенного удара». Верзила сочно и со вкусом напоминал девице, что он с ней на днях проделывал за пару серебряных монет. Как и требовали традиции юнтивара, девица проигнорировала суть оскорбительных речей и хрипловато ответила:
— О-ох, «пара монет»! Айфер, бедняжка, ты когда-нибудь серебро в руках держал? Хоть слыхал, как оно звенит? Когда в детстве по дорогам побирался, тебе и медяков не подавали — только объедки недогрызенные…
Толпа весело поддержала наемницу — похоже, здесь у нее было много сторонников.
Айфер, явно не блиставший умом и остротой языка, яростно огрызнулся:
— Ты, уродина стриженая! Шла бы в болото, откуда вылезла, к своей хозяюшке!..
«Грубо, — отметил про себя Орешек. — Сейчас девчонка его оттреплет».
— К хозяюшке? — почти пропела наемница. — Что прикажешь ей передать? Что ты готов для нее на все услуги — от уборки навоза до постельных утех?
Айферу было все труднее сдерживать злость. Ему не терпелось перейти к драке, но, не желая уступить последнее слово, он сказал с наигранной снисходительностью:
— Ох, Аранша, зря в мужские игры играешь! Никто тебя замуж не берет, вот и забыла, кто ты такая. А я как-никак мужчина!
Его противница обидно расхохоталась:
— Вот именно, «как-никак»! И подружка твоя мне жаловалась, что «как-никак»… и все больше никак!
Оскорбленный, Айфер рванулся вперед. Наемница легко ушла от его бычьей, слепой атаки.
«Молодец! — усмехнулся Орешек. — Уже ясно, чем драка закончится!»
Стоявший впереди рыжий наемник обернулся и азартно предложил:
— Ставлю золотой на Араншу, идет?.. Ох!..
С удовольствием глядя в его перекошенную от смятения физиономию, Хранитель ответил:
— Дураков нет, я бы на нее и сам поставил!
Кто-то оглянулся на эти слова… раздался свист… по толпе прокатился говорок — и смолк. Противники опустили мечи и замерли. Зеваки расступились перед Хранителем, и он не спеша вошел в круг.
— Имена! — потребовал он.
— Аранша Золотое Лето из Семейства Мидхар, — глядя себе под ноги, ответила женщина.
— Айфер Белый Лес из Семейства Тагиал, — мрачно откликнулся наемник.
— Понятно… И вы тут, стало быть, тренируетесь?
— Тренируемся, — в один голос ответили бывшие противники.
— Приятно слышать! — обрадовался Хранитель. — А то мне показалось, что здесь Поединок Мастерства. Говорят, они везде запрещены, а в пограничных крепостях и подавно… Скажите-ка мне, как за них наказывают?
— Бичеванием, — хором отозвались Айфер и Аранша. Но уже не так дружно, немного вразнобой.
— Так, — кивнул Сокол и повернулся к толпе. — А кто на них глазеет и деньги ставит, тем что полагается?
Толпа угрюмо молчала.
— Не слышу ответа! — возвысил голос Хранитель.
— За полмесяца плату срезают, — хмуро отозвался кто-то.
— А лучше б наоборот, — тоскливо вздохнул другой голос. — Бойцов бы штрафовать, а зрителей пороть…
Все зафыркали. Улыбнулся и Орешек, ища взглядом скупердяя, которому кошелек дороже спины.
— Да, — сказал он. — Хорошо, что здесь тренировка, никого наказывать не надо. Я, пожалуй, и сам не прочь слегка размяться.
Подняв руку к застежке, он небрежно сбросил наземь плащ со знаками Клана. Кто-то поспешно поднял его и бережно отряхнул.
— Размяться? — побелевшими губами шепнул Айфер. — Господину угодно… но с кем?..
— С двоими сразу, — небрежно ответил Сокол. — Один на один мне с вами возиться не интересно.
Айфер и Аранша в отчаянии переглянулись. Сейчас они были испуганы куда больше, чем при мысли о бичевании.
— Но мы не можем… — начала наемница.
— Если мы раним господина… — одновременно с ней заговорил Айфер.
Взглянув друг на друга, они беспомощно умолкли.
— Это гарнизон или курятник? — рявкнул Хранитель. — Вы что, у каждого противника родословную проверяете? Беритесь за оружие, это приказ! Хочу убедиться, что вы отличаете меч от метлы. Болтовни не будет: это разминка, а не поединок. И не вздумайте меня щадить, потому что я намерен задать вам трепку… Хэй!
Да, они были умелыми фехтовальщиками, руки их сами откликнулись на крик, с которого на тренировках начинались схватки. С двух сторон наемники бросились на Орешка. Но в их действиях не было согласованности. Орешек нырком ушел в сторону, они оказались лицом к лицу и едва не зацепили друг друга.
Затягивать поединок и показывать зевакам красивый бой Орешек не собирался. Возникнув сбоку от Аранши, он сверкнул клинком у ее горла. Толпа ахнула: всем показалось, что голова девушки сейчас покатится по земле.
— Исчезни, ты убита! — звонко и азартно, как мальчишка, крикнул Орешек, перенеся внимание на Айфера, закружив его в отчаянной пляске под градом ударов.
Девушка ошеломленно поднесла левую руку к разрубленным завязкам рубахи, к тонкой царапине у ключицы, на которой набухали крошечные брусничные капельки.
Наемники одобрительно загалдели:
— Верно, убита!
— Уйди из круга, Аранша!
— Руби дрова на свой костер!
С Айфером Орешек тоже возиться не стал. Ошарашив наемника яростной атакой, он обрушил на его клинок мощный и эффектный косой удар Сайминги. Прием этот назывался «летняя молния». Запястье противника просто не могло выдержать тяжести удара, ладонь должна была разжаться и выронить меч.
Как ни странно, запястье выдержало, хотя Айфер и крякнул от боли. Зато не выдержал клинок. Юнтагимирская сталь срубила его у самой рукояти, словно на пути Сайминги встретился деревянный учебный меч.
Верзила тупо смотрел на зажатый в лапище эфес с обломком клинка.
Зрители заорали, но все голоса перекрыл могучий бас:
— Во имя Тысячеликой, что здесь творится?!
Все обернулись. Дарнигар, небрежно одетый, с растрепанной бородой, гневно взирал на происходящее. Хранитель поспешил вмешаться:
— Тренировка, почтенный Харнат, тренировка. Я решил взглянуть, что умеют твои воины. И остался доволен. Эта красавица вертится, словно уж, а у доблестного Айфера совершенно потрясающая хватка. Не лапа, а кузнечные клещи… Ну, раз мой дарнигар наконец-то выспался, можно и крепость осмотреть. Только сначала зайду в храм, закажу молитвы. Да, и пусть пошлют за Аджунесом, у меня и к нему вопросы будут.
Хранитель взял из чьих-то рук свой плащ и, не оборачиваясь, ушел.
Когда он скрылся за углом, Харнат повернулся к виновато молчащей толпе и горестно возопил:
— Что, мерзавцы, добились своего? Погубили дарнигара? Это вы хорошо затеяли — Поединок Мастерства под окном у Хранителя! Правда, немножко не продумали: а если бы он в окно не выглянул? Вам бы в трапезной расположиться, а то и в покои с мечами ввалиться, чтоб он наверняка такое зрелище не пропустил! Но у вас и так неплохо получилось. Теперь меня попрут обратно в сотники, а то и вовсе до десятника скачусь!
Обведя зрителей цепким, запоминающим взглядом, он перенес гнев на Айфера и Араншу:
— Но вам, парочке негодяев, моему горю радоваться не придется. Я уж расстараюсь, чтоб вы в мой десяток угодили. И такую вам службу устрою — скучно не покажется! Это ж надо — вдвоем с одним бойцом не справиться! Поз-зорище! Так ведь это воин, а не… судомой кухонный! Ладно, Айфер — что с него возьмешь? Его бы в родную деревню вернуть да вместо вола в плуг запрячь — тогда была бы польза. Но ты, Аранша-атаманша!.. От тебя я такого не ожидал! Зря, выходит, бросила прялку да веретено! Тьфу!
И Харнат ринулся вслед за Хранителем.
Солдаты подавленно молчали: дарнигара они уважали.
Айфер обиженно забубнил:
— Я Сокола ранить боялся… а то б я ему показал…
— Заткнись! — оборвала его Аранша и обвела взглядом толпу. — Эй, вояки! Вы все учились владеть мечом. Ну-ка, вспомните: когда были сосунками молочными да с наставниками рубились… было у вас чувство, что учитель исчезает, а ты его не видишь и наугад мечом отмахиваешься?
Все поняли, о чем она говорила. Даже Айфер нехотя признал:
— Вообще-то оно так, за ним не уследишь…
— Помяните мое слово, парни, — веско сказала Аранша, — вчера в нашу крепость прибыл лучший фехтовальщик Великого Грайана. Чтоб мне сдохнуть в портовом борделе, если это не так!
* * *
А в это время на втором ярусе шаутея другая женщина тоже говорила о молодом Соколе.
Арлина сидела перед зеркалом, а рабыня, высокая и тощая девица с длинным востроносым лицом, пыталась привести в порядок непокорные волосы юной госпожи и при этом сообщала загадочным голосом:
— …Ушел к себе в комнату, ни с кем не разговаривает, никого к себе не допускает. Тут заявляется эта… потаскуха здешняя, Перепелка… с полотенцем и тазиком для умывания. А я, не будь дура, полотенце у нахалки выхватываю и говорю: «Тебя молодой господин вчера из комнаты выставил — стало быть, ты ему нехороша, ступай на кухню миски мыть». А она мне так дерзко отвечает…
— Ваши свары меня не интересуют, Иголочка, — слишком уж равнодушно отозвалась Арлина. — Ты можешь хоть раз причесать меня молча?
— Могу, светлая госпожа, могу… Так вот, дверь распахивается, Сокол спрашивает: по какому, дескать, поводу вопли и драка? Если, мол, силуранские войска уже штурмуют шаутей, то почему ему о том не доложили?.. Мы друг дружку выпустили, заулыбались… ну и улыбочка у этой шлюхи кривозубой! Она с пола таз подхватывает… как воду-то не расплескала, дурында безрукая! И с придыханием так, с намеком говорит, мол, вода для вечернего омовения. А господин ей этак головой кивнул: поставь, мол, таз, а сама исчезни. А Перепелка эта самая — нет, чтобы сделать, как ей сказано! — начинает услуги свои предлагать. Дескать, помогу умыться, помогу раздеться… И дышит так, что грудь вверх-вниз прыгает. А молодой господин…
Тут рабыня на время умолкла, взяв гребень в зубы и двумя руками заплетая черные жесткие волосы.
— Понимаю, — негромко сказала Арлина. — Он приказал ей остаться.
Служанка от возмущения даже гребень изо рта выронила.
— Приказал?! Таким приказание не требуется! Такая сама себе прикажет! Нет, Хранитель взял у нее из рук таз и дверь захлопнул. Слышно было — засов изнутри заложил. Понял, стало быть, с кем дело имеет. Такую Перепелку только засовом и остановишь!
— Странно, — сдвинула густые брови Арлина. — Я совершенно иначе представляла себе этого человека. Ходит столько слухов о его неуемном сладострастии, буйном нраве, тяжелом характере…
— Н-да, сейчас-то он тихий, — мрачно откликнулась рабыня. — А только помяни мое слово, госпожа: ненадолго это! Я про него тоже кой-что слыхала, как в столице жила! Вот пообживется немножко, так себя во всей красе и покажет!
— Этого я и боюсь, — негромко призналась Арлина. — Хуже всего — ожидание бури, а не сама буря. Кажется, начни он орать, оскорблять меня — все легче было бы…
— Ой, чего там легче! — испугалась Иголочка. — Не обижает — и ладно!
— Нет, — тихо, но твердо сказала Волчица. — Это ожидание измучило меня. Если Ралидж не желает снять маску, я сама ее с него сорву! Подтолкну его на ссору… заставлю разозлиться…
Служанка потрясенно выпустила недоплетенную косу. Упрямые волосы сразу же вернули себе свободу.
— Ой, не надо! — запричитала Иголочка. — Чего его злить, зверюгу такую? Ты, ясная госпожа, и так в Бездну глядела, когда с ножом на него кидалась!
Арлина, не обращая на нее внимания, сосредоточенно размышляла вслух:
— Ревность… нет, не годится… Я не могу дать ему повод для ревности, потому что его гнев обрушится не только на меня. Тогда вот что… Мужчины не любят, когда женщины вмешиваются в их дела и учат, как им поступать. А Сокол сегодня осматривает крепость… Отлично!
19
Орешек задумчиво прислонился к стене храма. Только что он беседовал с пожилым жрецом, очень внимательным и приветливым, как и подобает служителю Дома Безымянных. Старик не лебезил перед Хранителем: для того, кто говорит с богами, все люди равны. Если к порогу храма подъехал король, а жрец в это время беседует со старой нищенкой, то король должен спешиться и ждать, пока старуха не кончит изливать свои горести. В Доме Безликих ни один человек не выше другого.
Ни один человек… Но Орешек в глазах богов и людей человеком не был!
Раба в Великом Грайане опутывали десятки и сотни запретов. В каждом городе действовал свой устав, деревенские общины твердо держались своих правил, к тому же законом для невольника становился любой приказ хозяина.
Но были три запрета, тянущиеся из глубокой древности, как цепи из мрака темницы. Запреты, которые свято чтились всюду, где один человек называл другого своей собственностью.
Нельзя рабу брать в руки оружие.
Нельзя рабу садиться на коня.
Нельзя рабу переступать порог храма.
Насчет оружия — это понятно и младенцу. Разумный запрет. Насчет коня — немного сложнее. Мудрый Тагиурш Большой Рубин из Рода Прешадри объясняет это в одной из своих книг тем, что восседающий в седле взирает сверху вниз на идущих пешими, а рабу не на пользу даже иногда чувствовать свое возвышение над кем бы то ни было. (Впрочем, Илларни как-то назвал более простую причину: конь мог бы послужить хорошим средством для побега.)
Третий запрет никем из толкователей законов даже не обсуждался. И так ясно: раб — домашняя скотина, а скотине не место там, где люди говорят с богами.
Молиться, впрочем, рабам не возбранялось. Более того, разрешалось платить жрецам за беседу с Безликими. Но — через порог храма!
Лет девять-десять назад, когда Илларни простудился и бредил в жару, перепуганный мальчишка выгреб немного серебра из тайника в стене «сторожевой башни» (выздоровеет хозяин — пусть ругается!) и помчался в храм Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней. Навсегда запомнилось Орешку умное, сочувственное лицо вышедшего к нему жреца, его прохладная старческая рука на плече и то, как внимательно и ласково выслушал этот тихий человек его бессвязные слова. Жрец пообещал просить Безликих за Илларни, но на всякий случай посоветовал обратиться к лекарю, а до его прихода — растереть больного смесью крепкого вина и уксуса. И серебро из детской ладошки жрец взял не все, оставил половину для лекаря.
Позже, когда хозяин встал с постели и сидел, исхудавший и бледный, у очага, Орешек задал каверзный вопрос: что же помогло — молитвы или вино с уксусом? Илларни весело приподнял бровь: «А разве одно мешает другому?»
Когда Орешек очутился в Аршмире, первую же заработанную монету он понес в Дом Безликих. Во-первых, беспокоился за судьбу хозяина. Во-вторых, хотел доказать людям, богам и самому себе, что он больше не раб.
Юноша выбрал храм Того, Кто Движет Светилами, потому что хозяин был астрологом. Орешек долго слонялся по площади перед храмом, а потом собрался с духом и осквернил святое место своим присутствием. И ничего, обошлось. Не грянул гром, не рухнули стены, светила эти самые не съехали со своих орбит. Жрец согласился молиться за здоровье и удачу мудрого Илларни из Рода Ульфер, причем согласился с особым удовольствием, поскольку читал и перечитывал его труды…
Конечно, смешно сравнивать тот аршмирский храм с Домом Безликих, стену которого подпирал сейчас плечом Орешек. Все равно что сравнивать столичный особняк с крестьянской лачугой. Здесь нет ни витых колонн, ни сводчатого потолка, расписанного под звездное небо, ни свисающих на цепочках серебряных светильников, каждый из которых — произведение искусства. И жертвенников тут сразу два — стало быть, двое Безымянных мирно уживаются под рассохшейся деревянной крышей. Правда, совсем убого маленький храм не выглядит: стены кто-то разрисовал травами и цветами — может, и не очень умело, зато красочно и с явной любовью.
Жрец объяснил, что один из жертвенников — каменная плита с углублением, в котором дрожал над углями огонек, — принадлежит Тому, Кто Одевает Землю Травой, в его честь и стены так расписаны. На краю плиты — глиняный кувшин с вином и медная чаша с пшеничными зернами. Каждый мог, заплатив жрецу, совершить возлияние и бросить в огонь несколько зерен. Жертвы здесь приносили окрестные землевладельцы, молитвы они заказывали только об одном — об урожае. Все прочие проблемы крестьяне предпочитали решать без помощи богов, сберегая свои медяки.
Второй жертвенник был посвящен Тому, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней. Он пользовался особым уважением наемников, которые были щедрее землепашцев. Однако и этих воздаяний еле хватало, чтобы двое жрецов могли вести сносную жизнь.
Орешек с удовольствием похлопал по висящему у пояса кошельку, из которого недавно вынул золотую монету для жреца. Кошелек этот, по завязку набитый золотом и серебром — целое состояние! — парень случайно обнаружил вчера вечером в потайном отделении дорожного сундучка. Такой изящный плетеный сундучок — и не заподозришь, что у него двойное дно…
«Нет, — усмехнулся парень, — разбойник из меня, как из цыпленка фехтовальщик. Никакого чутья на добычу…»
Наконец Сокол, оторвавшись от высоких раздумий, соизволил заметить, что за ним робко наблюдают оба помощника, не решаясь прервать его благочестивые размышления. Он милостиво кивнул им — и началось торжественное действо: осмотр крепости новым Хранителем.
Сначала ему показали то, что находилось рядом (и что он уже видел): рынок, где торговцы растянули на рамах навесы из грубого полотна, а редкие покупатели приценивались к немудреным предметам домашней утвари: глиняным мискам, кувшинам, корчагам, железным котелкам, косам, крюкам для очагов, деревянным гребням, веретенам, вязальным крючкам…
— Убожество, — горько сказал шайвигар. — Дребедень здешней работы! И ни одного заезжего купца! А уж когда Подгорные Охотники к нам наведывались — сразу и не вспомню…
— Дураков нет — в Силуран сейчас ездить, да еще с товаром, — мрачно откликнулся Харнат.
— Разбойники? — поинтересовался Орешек.
— Что им делать там, где купцы не ходят… Нет, запахло грозой, господин мой. Силуран в последнее время очень нас не любит.
— А раньше он исходил нежными чувствами к нам, да?
— Нет, но… Ходят слухи о черном колдовстве, чаще стали появляться Подгорные Твари. А ведь во времена моего детства они были чем-то таким… из сказок для детишек. Лазутчики рассказывают, что в Силуране по городам и селам бродят безумцы, кричат, что Подгорные Твари скоро завоюют наш мир…
— Армия Подгорных Тварей! — легкомысленно воскликнул Хранитель. — А впереди — Хозяйка Зла верхом на Клыкастой Жабе!
Дарнигар отвел взгляд, шайвигар поджал губы, но ни тот, ни другой не посмели сделать замечание беспечному молокососу. Орешек сам почувствовал что-то неладное и поспешил сменить тему:
— А что это за рынком? Баня?
— Вечером — баня, господин мой, — отозвался шайвигар. — А с утра и до пятого светлого звона там прачки белье стирают. Хорошее, просторное помещение, тридцать человек сразу моется. Для воинов — бесплатно, для прочих — по медяку с носа. Два дня подряд моются мужчины, на третий — женщины, их в крепости меньше. В бане можно купить мыло и настои трав…
— Как часто посещают баню наемники? — деловито спросил Орешек, вновь с удовольствием входя в роль Хранителя.
— Не реже двух раз в месяц, десятники следят! — гордо ответил дарнигар. — А кто хочет, тот чаще… Я же знаю, что от тяжелого духа в казармах люди болеют.
Орешку вдруг вспомнилась мысль, высказанная как-то хозяином:
«Почему я считаю Великий Грайан самой культурной из всех виденных мною стран? По двум признакам: всеобщая грамотность и дешевые бани на каждом шагу. Ни один народ так не любит мыться, как мы, грайанцы…»
— Да, — весело припомнил Хранитель, — место за баней, где солдаты утром… э-э… тренировались… оно для чего предназначено?
От напоминания об утреннем происшествии дарнигар побагровел и потерял дар речи. Пришлось Аджунесу объяснить, что на пустыре во время осады размещаются крестьяне, ищущие в крепости спасение от врага. Скотина, которую пригоняют крестьяне, отправляется на скотный двор и получает там корм. Но если осада затянется и возникнет нехватка продовольствия, шайвигар прикажет забить крестьянский скот вместе с коровами и свиньями, принадлежащими Найлигриму… А крестьяне с женами, детишками и самым ценным скарбом (точнее с тем, что сами они считают ценным) устраиваются под навесами, на дощатых топчанах, которые сейчас убраны. Неуютно, что говорить, особенно зимой, но выбирать не приходится. Крестьянам дают еду, а в зимнюю пору — дрова для костров. Ну а в мирное время на том пустыре прачки белье сушат.
Все это Орешек дослушивал, дойдя уже до середины «городка» — так называли скопление домов в восточной части крепости. Жили здесь в основном ремесленники, причем Орешек заметил, что самые крепкие и прочные дома стоят вдали от крепостных стен. Шайвигар подтвердил, что зажиточные хозяева строились в самых безопасных местах, куда не долетают ни камни из катапульт, ни зажигательные стрелы. Между городком и рынком раскорячилось двухэтажное бревенчатое строение, размерами не уступающее бане.
— А здесь что? — хозяйски поинтересовался Хранитель.
— Кабак, — хором ответили его помощники и, не сговариваясь, прибавили шагу, явно уводя Сокола от места возможных неприятностей. Шайвигар при этом занял такую позицию, чтобы собственным пухлым телом закрыть от Сокола сомнительное заведение, а дарнигар начал громко, размахивая рукам рассказывать о Поясе Найлигрима.
С запада и востока крепость оберегали скалы, и защищали они ее надежнее, чем воздвигнутые человеческими руками стены. Место для Найлигрима было избрано воистину гениальным зодчим. (Харнат еще раз упрямо заявил, что это был сам Шадридаг!)
От крепости расходились гладкие, крутые откосы. У подножия восточных склонов плясала вырвавшаяся из подземного русла река, а у западных громоздилось такое крошево валунов, что невольно вспоминались легенды о Душе Пламени. Не она ли, загадочная колдовская сила, прогулялась здесь некогда, превратив западный склон в кашу, по которой не смог бы проехать верховой?
— Атаки можно опасаться только с севера, — объяснил дарнигар. — С юга — своя страна, оттуда просто некому напасть. А запад и восток… господин может о них забыть! Осадные башни там не подведешь, катапульту не поставишь, а если какой-то дурковатый командир прикажет своим бойцам вести штурм с веревками и крючьями, так дюжина лучников эту атаку без потерь отобьет!
— А приходилось отбивать?
— Конечно, господин мой, еще при старом Авибране Светлой Секире, в аккурат за год до его смерти. Осаду мы выстояли недолгую, но грозную, а потом подоспел на выручку принц Бранлар с войском. Меня тогда в сотники произвели, а Вайатар Высокий Дом, наш дарнигар, стал Хранителем вместо Фаривеша Зеленого Плаща из Рода Аджубет… того силуранцы стрелой достали, да будет милостива Бездна к его душе. Много тогда полегло наших парней, три дня в Недобром урочище костры горели, весь ельник в округе мы обломали. Потом другие стычки были, но это уже так… налетят, разобьются о стены да и отступят.
В разговор ревниво встрял шайвигар, который не мог допустить, чтобы Хранитель слишком долго слушал рассказы о геройском прошлом Харната. Он поспешил обратить внимание Сокола на поселок рабов, примкнувший к южной стене с восточной стороны. (Примкнувший, разумеется, не вплотную: ни одно строение в крепости не стояло у самой стены. Все здания почтительно отодвинулись от каменной громады, оставив широкую полосу на случай военных действий.) Поселок обнесен был высоким, крепким частоколом, на ночь ворота запирались на засов и охранялись двумя часовыми (еще двое несли караул на башне и тоже приглядывали сверху за поселком).
К великому огорчению Левой Руки, Хранитель не уделил поселку должного внимания. Не поинтересовался ни добротными бараками (сколоченными прочнее, чем иные лачуги ремесленников по другую сторону частокола), ни хижинами для самых ценных рабов, тех, кому разрешалось жить отдельно от «стада». На колодки и столб для бичевания Сокол лишь хмуро покосился, зябко повел лопатками под тонкой рубашкой — и заспешил к воротам.
Шайвигар обиделся. Ведь ему здесь было чем похвастать. Порядок — не хуже, чем у Харната в арсенале! Крутишься тут, бьешься, блюдешь казенное имущество, а начальство на твои старания плевать хотело. Идет себе с дарнигаром, про башни разговаривает…
А что о них говорить? Башни как башни. Четыре на северной стороне, четыре — на южной. А Харнат, негодяй, рад выслужиться: рассказывает, что самую восточную башню, ту, что возле поселка рабов, прозвали Ленивкой, потому что во время боя это самое безопасное место на стенах. Во-первых, с юга некому нападать, а во-вторых, ее защищает река Дикая — приток Бешеной…
Тут окончился частокол поселка рабов, и шайвигар вмешался в разговор:
— А вот эта башня так и называется — Южные ворота. Через нее мой господин вчера въехал в ожидавшую высокого гостя крепость…
— Помню, — кивнул Сокол, коротко взглянув на открывшийся перед ним внутренний дворик башни, на выбегающую из него дорогу, на край поворотного колеса, поднимавшего мост. У ворот откровенно скучали двое наемников. При виде начальства они подтянулись и теперь всем своим обликом выражали бдительность, дисциплинированность и верность воинскому долгу.
Шайвигар только-только начал объяснять, почему третья башня называется Купеческой (в ней разрешали складывать товары купцам, которые останавливались в крепости… были, были такие хорошие времена!), как вдруг со стороны шаутея донеслись возбужденные голоса.
Хранитель обернулся к стремительно приближавшейся девушке в зеленом шелковом платье. За ней поспешал высокий, тощий старик с изжелта-бледным лицом. Он что-то пытался говорить, но девушка не слушала его.
«Волчица опять пошла в атаку! — отметил про себя Орешек. — Лицо так и пылает… Сейчас будет меня убивать. Интересно, на этот раз за что?»
Арлина остановилась перед Хранителем и твердо взглянула ему в глаза. На спутников Сокола она не обратила ни малейшего внимания.
— Господин изволит осматривать крепость? — звонко поинтересовалась она. — Конечно, арсенал да казармы? До всяких житейских мелочей Хранитель снисходить не будет, у него помощники есть!..
— Какой взгляд! — восхитился Орешек. — К такому взгляду еще арбалет полагается — и чтоб стрела мне в лоб глядела!.. И кто ж это посмел разгневать мою невесту?
— Ты был в Доме Исцеления? — спросила девушка, яростно мотнув головой в сторону каменного дома под деревянной крышей, что стоял западнее шаутея. От резкого движения зеленая лента выскользнула из волос, освобожденная черная грива разлетелась по плечам.
— Да я вроде бы здоров?! — шутливо испугался Орешек.
— А в чем дело, светлая госпожа? — встревоженно возник перед Дочерью Клана шайвигар. — Дом Исцеления сейчас пуст, больных нет. У нас хороший лекарь, в помощь ему даны двое рабов, один из которых грамотен. В Доме всегда чистота и порядок…
Арлина соизволила заметить Левую Руку:
— А наверх ты когда-нибудь поднимался, почтенный Аджунес? На чердак, где хранятся целебные растения? Мешочки с сухими травами погрызены мышами, ценные лекарства превращены в труху и валяются под ногами! Сеновал какой-то!
Шайвигар быстро взглянул на Хранителя: как тот отнесется к вмешательству невесты в жизнь крепости? Не даст ли понять зарвавшейся девчонке, что ей следует удалиться к себе в покои и заняться вышиванием? У Аджунеса язык чесался разъяснить нахалке разницу между мужскими и женскими делами… но перед ним была Дочь Клана! Поэтому он скромно помалкивал, предоставив Хранителю самому разбираться со своей нареченной.
А Сокол, приподняв бровь, слушал яростную речь Арлины:
— Вы надписи на мешках почитайте! Не поленитесь, вскарабкайтесь наверх да почитайте! Эти травы собраны еще при жизни короля Бранлара! А свежие запасы не делаются! На дворе Звездопадный месяц, земляника отошла — не собраны ни ягоды, ни листья! Ландыш не собран, мать-и-мачеха, череда… почему никто не позаботился? А сейчас самая пора кипрей сушить, ведьмин лишайник, коровяк…
— Что-что? — ошарашенно переспросил Орешек.
— Ко-ро-вяк! — с убийственным презрением пропела Арлина. — Его еще лесным скипетром называют. И кто-нибудь о нем вспомнил?!
— Ну, зачем сердиться? — рассудительно сказал Хранитель. — Пошлем пару рабов, пусть скосят этой самый коровяк…
— Скосят?! — взвилась Арлина. — Да ты хоть что-нибудь понимаешь в травах? С него только цветки берут, да руками, да осторожно, да с утра, чтоб роса уже сошла, а солнце еще не пекло… да чтоб дождя не было, а если венчики дождем сбрызнет, то рвать уже нельзя! И в корзинку цветы, рядками, чтоб не смять… И так сушат, чтоб золотыми были, не бурыми…
Задохнувшись от волнения, девушка умолкла. Хранитель воспользовался паузой:
— Ну и зачем нужна вся эта возня?
— А вот начнет тебя зимой бить кашель — тогда узнаешь зачем, — зловеще пообещала Волчица.
— Вижу, моя госпожа хорошо разбирается в травах…
— Меня обучала Расвинна Добрая Сказка из Клана Волка, Ветвь Логова, — гордо отчеканила девушка. — Она была лучшей травницей Великого Грайана — и моей бабушкой!
— Ясно, — кивнул Хранитель и обернулся к желтолицему старику, который не решался вставить слово в разговор высокородных особ. — Ты — лекарь?
— Да, господин мой. Я — Зиннитин Стеклянная Чаша из Семейства Гайлок. Моим учителем был сам Фазар Далекий Берег! Двадцать шесть лет врачую я людей, из них девять лет — в этой крепости. И еще ни разу мне не давали понять, что я…
— Довольно! — прервал его Хранитель. — Слушай меня, Зиннитин! Отныне и впредь Арлина из Клана Волка имеет право отдавать приказы во всем, что касается лекарственных трав. Приказы эти должны выполняться всеми в крепости — от последнего раба до… — Хранитель резко обернулся к своим помощникам, — до Правой и Левой Руки!
Дарнигар попытался возразить, но был остановлен грозным взглядом Сокола. Глядя Харнату в лицо, Хранитель закончил:
— Даже если она прикажет вам обоим лично отправиться в лес собирать этот… как его… коровяк! И ведьмин лишайник! Все, хватит об этом!.. Светлая госпожа, мы увидимся за трапезой. А теперь пусть мне покажут скотный двор и четвертую южную башню!
«Отличная мысль, — думал Орешек, удаляясь в сопровождении своей свиты. — Для этой свирепой малышки нашлось дело, она будет реже ко мне приставать!.. А все-таки, забери меня Многоликая, приятно быть высокородным господином! Ты приказываешь — тебя слушаются!..»
* * *
Арлина смотрела вслед Соколу — смотрела так, словно видела его впервые.
Что-то произошло в мире, окружающем юную госпожу. Все вокруг словно сдвинулось, покачнулось и вновь замерло — но уже в ином, единственно правильном порядке. Арлине стало спокойно и хорошо: она поняла, зачем жила до этой минуты и в чем отныне смысл ее жизни.
Верная Иголочка, робко державшаяся поодаль, бочком приблизилась к хозяйке, подняла упавшую на землю зеленую ленту.
— Пойдем, ясная госпожа! Страх-то какой… Я боялась, что этот зверь убьет тебя.
Арлина непонимающе взглянула на служанку. Затем ее зеленые глаза возмущенно расширились.
— Зве-ерь?! — гневно переспросила она. — Чтоб я такого больше не слышала! Мало ли на человека напраслины наговорят, а ты, дуреха, рада повторять!..
20
В то утро Хранителю не удалось осмотреть скотный двор, с двух сторон углом примыкавший к западной башне. Он лишь успел узнать, что башню эту по вполне понятным причинам называют Вонючкой и что наемники очень не любят нести там караул. Как только Сокол получил эту ценную информацию, примчался слуга с известием, что уже накрыт стол и что в крепость явились двое Подгорных Охотников.
Хранитель оживился, велел звать Охотников к трапезе. Сразу засуетился, потерял интерес к скотному двору и огороду и поспешил к шаутею.
— Мальчишка! — бормотнул дарнигар ему вслед. И Аджунес согласно кивнул.
Но думали они в этот миг о разном. Левой Руке казалось мальчишеством прервать осмотр крепости, не убедившись в образцовом порядке на скотном дворе и не вознаградив похвалой неутомимого шайвигара. Харнат же имел в виду, что опытный Хранитель начал бы осмотр с казарм… впрочем, что взять с юнца! Разумеется, ему интереснее слушать рассказы Подгорных Охотников!
Дарнигар не признавался себе в том, что и сам с нетерпением ждет трапезы. Как, впрочем, и все обитатели шаутея. Появление Охотников было желанным развлечением для них.
За столами было полным-полно народу, из-за мисок торчали и детские мордашки. Не только ребята, но и взрослые не сводили любопытных глаз с дальнего, у самого входа, конца стола, где невозмутимо уплетали оленину гости.
О, эти двое знали себе цену! Не пригласи их Хранитель разделить трапезу, они не сели бы есть с прислугой. Пожалуй, и вовсе в крепости не задержались бы! А сейчас обрабатывали зубами куски жареного мяса, привычно снося назойливое внимание сотрапезников. Они просто не ожидали ничего иного. Даже в самом захудалом кабаке Подгорный Охотник не может мирно посидеть в одиночестве — обязательно кто-нибудь плюхнется рядом на скамью, закажет выпивку и начнет выспрашивать о Подгорном Мире.
Старшего из Охотников звали Эрвар Двойной Удар из Рода Тагиторш. Присутствующие не удивлялись тому, что Сын Рода стал Подгорным Охотником: это ремесло, как и ремесло наемника, было открыто для всех, кроме рабов.
Многих манило это прибыльное дело — и многих убивало. Не зря сказано: «Подгорный Охотник бывает или богатым, или мертвым».
Эрвар явно не относился ко второй категории. Он с удовольствием ел, с удовольствием пил и снисходительно поглядывал по сторонам, прекрасно понимая, что сотрапезники сгорают от нетерпения засыпать его вопросами (и давно бы засыпали, если бы не сдерживало их присутствие Хранителя).
Загорелый, белозубый, голубоглазый Охотник был одет богато и броско: алая рубаха, шитый золотом пояс с кистями, высокие сапоги из мягкой кожи, подколенные пряжки золотые, с рубинами. Поверх рубахи дерзко позвякивает ожерелье, вид которого свел бы с ума любого вора; на сильных запястьях — литые золотые браслеты. К поясу прицеплена связка мелких побрякушек — насколько мог рассмотреть со своего места Хранитель, тоже золотых. Мало кто из Подгорных Охотников имеет дом, поэтому они предпочитают носить все свое достояние на себе. Ни разбойников, ни воров они не боятся: о Подгорных Охотниках идет грозная слава.
Орешек вспомнил, как атаман Матерый поучал новичков: «Слушайте, сосунки, и запоминайте на всю жизнь! Можете, если повезет, ограбить торговца. Можете, если не повезет, ограбить Сына Клана. Можете, если совсем дураки, даже короля ограбить — беду потом разгребайте сами, шайку не впутывайте. Но никогда не тяните лапы к кошельку Подгорного Охотника!.. Были у нас в лесу два брата-близнеца, которым при рождении досталось на двоих столько мозгов, что и курице маловато было бы. Вздумали остановить на тропе Подгорного Охотника. Крепкие были парни, с дубинами… да он с ними не дрался, Охотник-то. Вынул какую-то стекляшку блестящую да в пальцах повертел… Ну-ка, спросите меня: где теперь эта парочка придурков? Отвечу: в Ваасмире, у Западных ворот. Милостыню просят, ослепли оба…»
И среди аршмирских воров ходили разговоры: прихватишь, мол, у Подгорного Охотника побрякушку какую, а потом у тебя рука от пальцев до локтя почернеет и высохнет…
Некоторые трезвые головы, правда, считали, что эти жутковатые слухи распускают сами Охотники. Но проверять на своей шкуре, что здесь правда, а что — сказки, не хотели даже самые недоверчивые.
Еще слышал Орешек, что Подгорные Охотники, уходя на свою опасную работу, снимают все это великолепие, надевают простые холщовые штаны и рубахи, а роскошные одеяния и дорогие украшения прячут в первое попавшееся дупло, а то и просто камнями заваливают. А сверху кладут крест-накрест две лучинки. Все, этого достаточно. Пастух, разбойник или сбившийся с дороги путник, обнаружив «клад», не посмеет даже прикоснуться к своей находке…
Хранитель перевел взгляд на второго Охотника. В парнишке виден новичок. Одежда на нем попроще, из украшений — лишь золотой браслет на левой руке… а главное, не так привык к всеобщему вниманию. Старается держаться независимо, но, похоже, просто подражает старшему другу. А как смутился парнишка, когда они с Эрваром представлялись Хранителю! Имя свое — Керумик Сломанная Подкова — он еще сумел произнести четко, а вот как называлось его Семейство — не разобрал никто… Позже, правда, паренек осмелел, но и сейчас его мальчишескую развязность нельзя сравнить с беспечно-непринужденными манерами Эрвара.
С аппетитом уплетая жареные грибы, Хранитель краем глаза наблюдал за присутствующими. Присутствующие маялись. Их сжигало любопытство, но никто не смел начать разговор прежде Сокола. Жены сотников то краснели, то бледнели, их мужья перебрасывались короткими взглядами, дарнигар отодвинул миску и свирепо уставился перед собой. Лишь шайвигар с приятным выражением лица смаковал куриное крылышко. Этот человек обладал терпением кота у мышиной норки.
Орешек чуть повернул голову, чтобы лучше видеть лицо Арлины, сидящей по правую руку от него. Девушка покусывала губу и вертела в длинных тонких пальцах нож, которым только что резала мясо.
Что ж, забава затянулась. Хватит мучить людей. Сейчас он доест свои грибы и…
И тут Арлина, швырнув нож на стол, провела кончиками пальцев по броши-волчице и заговорила с веселым вызовом:
— Для всех нас честь и удовольствие видеть за столом отважных Охотников. Мы с радостью услышим ваши рассказы о чудесах Подгорного Мира. О себе скажу, что меня больше всего интересуют лекарственные травы, что встречаются лишь за Порогом Миров.
Говоря это, она смотрела не на гостей, а прямо в лицо опешившему Хранителю. Смотрела дерзко и неустрашимо.
За столом взметнулся шепоток — и замер, умер. Даже шайвигар не двигался, держа у засаленных губ куриную косточку.
Ну и что ему, Орешку, делать с бессовестной девчонкой? Право начать застольную беседу принадлежит главному из пирующих. В данном случае — Хранителю! И что же мы видим? Мы видим грубейшее нарушение всех правил и порядков! Нахалку надо поставить на место!.. Пра-авильно, а как?
Орешек никогда не был в подобной ситуации.
Все ждали от растерявшегося Сокола каких-то действий. Неловкое молчание расползалось, как грязное пятно на скатерти.
И тут вновь заговорила девушка. Она старалась казаться невозмутимой, но звенящие нотки в голосе выдавали волнение.
— Утром мой господин сделал мне драгоценный подарок: повелел, чтобы все в крепости подчинялись моим приказам, если речь идет о лекарственных травах. Конечно, мне не терпится воспользоваться своим новым правом. Но если подчиняться должны все… то и гости крепости… и даже сам Хранитель…
Голос девушки сорвался, но в зеленых глазах сияло отчаянное озорство, как у маленькой девочки, которая на глазах у строгой матери тянет со стола пирожок.
Орешек подался вперед и расхохотался. Навалившись грудью на край столешницы, он звонко, по-мальчишески смеялся, и вслед за ним все застолье разразилось облегченным смехом. Кудахтали жены сотников, раскатисто хохотал, запрокинув голову, Харнат, рассыпал льстивые смешки шайвигар…
Арлина опустила глаза и улыбнулась чуть виновато, но радостно. Она затеяла эту проказу, чтобы еще раз убедиться в том, что ее жених — самый лучший, самый замечательный человек на свете. Ведь за такую дерзость не то что грозный Каррао, но даже воспитавший ее спокойный, мягкий дядя влепил бы нарушительнице этикета затрещину.
А этот человек с ужасной репутацией — смеется!
Что ж, все ясно. Молва жестоко и несправедливо оболгала Ралиджа. Но она, невеста, которая скоро станет женой, поможет ему забыть о злоязычных людях, создавших ему черную славу…
Арлина не сразу заметила, что Эрвар покинул свое место в дальнем конце пиршественного зала и теперь стоит перед ней, разделяет их только стол.
— Высокородной госпоже угодно поговорить о лекарственных растениях Подгорного Мира, — заговорил он весьма учтиво, хотя в глазах подрагивали веселые огоньки (он оценил и одобрил дерзкую выходку юной Волчицы). — Доводилось ли ей слышать о «соломенной змейке»?
— Да, — оживилась Арлина, — мне рассказывали, но ни разу я не видела… Ой!
Она вскрикнула от неожиданности, потому что Эрвар жестом фокусника извлек откуда-то широкую, плотную цепочку из золотистой соломы и растянул перед девушкой:
— Это для высокородной госпожи, для прекрасной Волчицы, для владычицы крепости Найлигрим…
— Но… я… — смутилась Арлина. — Это, наверное, очень дорогая вещь…
Она беспомощно оглянулась на жениха.
Орешек, с недоумением наблюдавший за этой сценой, хотел вмешаться и сказать, что ни одна вещь не может быть слишком дорогой для девушки из Клана Волка, которая готовится войти в Клан Сокола, и хотя он не понимает, какой прок от соломенной плетенки, но пусть ему только скажут, сколько она стоит…
Однако Эрвар опередил Хранителя:
— Ни одна вещь не может быть слишком дорогой для девушки из Клана Волка, которая готовится войти в Клан Сокола, — сказал он, дословно перехватив реплику Ралиджа. — Но кто говорит о деньгах? Я буду счастлив подарить цепочку ясной госпоже, если ее жених позволит мне самому надеть на прекрасную ручку Дочери Клана то, что я добыл с риском для жизни.
Орешек неохотно кивнул. Все Подгорные Охотники держали себя так, точно были истинными владыками Великого Грайана. Говорят, такими дерзкими делал их Подгорный Мир. С этим принято было мириться всегда и всюду — по слухам, даже в королевском дворце.
Поймав взглядом кивок жениха, Арлина просияла, подобрала широкий рукав платья и величественно протянула над столом тонкую загорелую ручку. Эрвар, подавшись вперед, обвил плетенкой запястье девушки и ловко, несколькими движениями пальцев, соединил концы цепочки. Теперь на руке Волчицы оказался соломенный браслет, издали похожий на золотой.
— Благодарю Подгорного Охотника за редкий и ценный подарок, — тоном королевы произнесла девушка.
— Благодарю и я, — чуть раздраженно откликнулся Хранитель. — Но был бы еще больше благодарен, если бы кто-нибудь потрудился объяснить, с каких это пор солома стала так высоко цениться?
Эрвар с улыбкой поклонился Соколу.
— Вероятно, госпожа оценила тонкую работу. Я сам сплел эту цепочку и, видят Безликие, очень старался… — Эрвар уловил растущее недовольство господина и продолжил серьезнее и учтивее: — Цепочка на несколько месяцев убережет госпожу от любой болезни, даже раны будут заживать быстрее, хотя, конечно, упаси нас Безликие проверить это. Я недавно вымочил солому в соке подлунников — есть в Подгорном Мире такие цветы. Высокие, человеку до плеча… — Охотник теперь обращался к Арлине, вспомнив про ее интерес к лекарственным растениям. — Стебли толстые, мясистые, венчики белые, плотные, как чаши, лепесток к лепестку туго ложится. А внутри всегда влага — сок, стало быть. Он-то и дорог — но только в живом цветке, во флягу не соберешь…
Не прерывая рассказа, Эрвар медленно пошел вдоль стола к своему месту. Теперь его слова были обращены ко всем присутствующим. Он держался, как опытный актер, знающий, что публика его любит и ценит.
— Цветы днем закрыты, раскрываются под лунным светом. Потому и название им такое дано. Я положил цепочку в цветок на рассвете, когда он готов был сомкнуть лепестки в твердый шар, а достал вечером…
— Лунный свет? — пискнула одна из сотничьих жен (Орешек так и не запомнил, кого из этих куриц как зовут). — Но откуда в Подгорном Мире лунный свет? Как он под землю-то попадает?
Эрвар снисходительно улыбнулся:
— Это общее заблуждение, почтенная. Все считают Подгорный Мир глубокой пещерой, где царит вечный мрак… Нет, там есть и небо, и солнце, и ветер. В погожие дни эти края выглядят весьма привлекательно. А что до луны, то их там даже две… Да, две! — возвысил голос Охотник, перекрывая недоверчивый ропот. — Одна почти как наша, только побольше и вроде как к земле поближе. А вторая — маленькая, красная, от нее и света почти нет. Она появляется в небе чуть позже большой, но движется быстрее, обгоняет свою подружку и первой прячется за горизонт. А солнце там похоже на наше…
— Почему же этот мир называется Подгорным? — полюбопытствовал шайвигар.
— Пороги Миров — их еще называют Вратами — находятся чаще всего в горах: пещеры, расселины, жерла потухших вулканов… Но это не обязательно: я знаю один на берегу моря, в подводном гроте. Есть, говорят, и в Недобром лесу, но я там не бывал. Мне ведомы семь Порогов, одному моему приятелю — десять…
— Правда ли, что между мирами — ворота из чистого золота? — не удержался Орешек, вспомнив слышанные в детстве сказки.
— Увы, нет, господин мой! — развел руками Эрвар. — А жаль. Тогда нашему брату Охотнику далеко ходить бы не пришлось. Нам бы и ворот хватило…
Керумик хихикнул, подлизывая стекающий по запястью жир.
— Самое подлое в этих Порогах, — помрачнев, продолжал Охотник, — то, что они редко выводят на одно и то же место. Взять хоть дверь из этого зала. — Эрвар покосился через плечо, словно проверяя, на месте ли упомянутый предмет. — Это славная, честная дверь. Когда ни открой — на дворе очутишься. А какая-нибудь сквозная пещера, которую находишь по воле Безликих и скрываешь, как душу свою, от других Охотников, сегодня приведет тебя в болото, завтра — на карниз над пропастью, послезавтра — в заросли крапивняка… кусты такие, жгут хуже кипятка, на всю жизнь следы остаются.
— Хорошо еще — далеко не раскидывает, — азартно вмешался Керумик, — можно сообразить, где находишься. Там скалы везде, да чудные, будто их нарочно кто вырезал… на зверей похожи, на птиц, на людей. Даже посреди болота скалы понатыканы. А в одной скале есть трещина — узкая, глубокая… Она ведет в Бездну, туда можно спуститься, я пробовал…
Все умолкли, неловко переглядываясь и не зная, как реагировать на столь явную нелепость. И тут сквозь смущенное похмыкивание и фырканье прорвался простодушно-недоуменный голос одного из сотников:
— А на кой туда лезть было раньше времени, в Бездну-то? Что ты там забыл?
Дружный хохот взлетел под потолок трапезной, отразился в каменных сводах и эхом рухнул вниз.
— Ах, — картинно огорчился Эрвар, — неужели и я когда-то таким дураком был?!
Керумик уткнулся в недоеденный кусок оленины.
Эрвар подхватил разговор умело и гладко, как искусная пряха соединяет оборванные концы нити:
— Воистину скалы Подгорного Мира хранят много тайн — чаще всего недобрых. Взять хотя бы место, где мы с Керумиком нашли подлунники. Не очень высокий — в три человеческих роста — утес с плоской вершиной и отвесными склонами. Склоны эти пористые, легко поддаются ножу. Если с небольшого расстояния выстрелить в утес из арбалета, стрела наполовину уйдет в склон. Так и взбираемся наверх: всаживаем несколько стрел, получается лестница… Но самое интересное, что лестница там уже есть. Прекрасные, глубокие ступеньки, аккуратно выдолбленные в крутом откосе. Только никто ею не пользуется. Нельзя по этой лестнице подняться наверх. Человек доходит до середины, превращается в облачко тумана и рассеивается по ветру. Мой учитель так потерял напарника.
— Вранье небось… — ошеломленно протянул дарнигар.
— Может, и вранье, — охотно откликнулся Эрвар. — Но на себе я это проверять не стану, и Керумику не позволю… И на Черный Кряж не сунусь… — Охотник внезапно посерьезнел, голос его дрогнул. — Во всяком случае, еще не скоро…
— Что это за Черный Кряж? — поинтересовался Аджунес.
— Там мало кто бывал, — сдержанно, без улыбки ответил Эрвар. — Невысокий горный хребет… издали кажется, что он вырезан из плотной черной ткани и натянут на горизонт. Когда наступает ночь, он весь усыпан огненными точками. Там пещеры, много пещер, и те, кто в них живет, разводят костры…
— А кто в них живет? — замирая от сладкого страха, спросила одна из сотничьих жен.
Эрвар печально взглянул на женщину.
— Там живут такие, как я, — мягко ответил он. — Когда-нибудь и я окончу там свои дни.
Он обвел взглядом сидящих за столом.
— Мое ремесло считается самым опасным на свете, но почему? Разве воин и зверолов не рискуют своими жизнями? Разве моряк, сражающийся со штормом, не ближе к Бездне, чем мы с Керумиком? Нет, смерть — это не самое страшное…
Эрвар опустил голову. Никто не посмел встрять с вопросом.
— В Подгорном Мире много ловушек, но самая страшная ловушка — это он сам, — медленно продолжал Охотник. — Благосклонны боги к тому, кто, сходив туда два-три раза и оставшись в живых, сумеют остановиться, продать добычу и заняться чем-нибудь другим. Завести трактир, лавку или, скажем, мастерскую… Говорят, такие счастливчики бывали, хотя сам я не встречал ни одного. Мне ли не знать, какой ласковой пиявкой присасывается к человеку Подгорный Мир, если сразу не убьет. Ни женщины, ни игра, ни вино не заглушат в ушах его проклятый беззвучный призыв. И однажды понимаешь, что край, где ты родился и рос, чужой для тебя, начинаешь им тяготиться, все чаще уходишь за Порог, возвращаясь лишь для того, чтобы сбыть добычу… хотя деньги тебе уже не нужны, нет от них ни радости, ни пользы, а Подгорный Мир понемногу делает свое дело: изменяет тебя так, что в конце концов перестаешь быть человеком… и сам знаешь, что среди людей тебе уже не место… и навсегда уходишь туда, в пещеры Черного Кряжа. Так ушел когда-то мой учитель, так уйду и я. И если мы с ним там встретимся, один из нас убьет другого… даже если мы сумеем друг друга узнать…
И закончил словами негромкими и страшными:
— Знаю, некому будет сложить для меня погребальный костер… но, наверное, это уже и не понадобится той новой, изменившейся душе.
Эрвар замолчал, горькая складка легла у его губ. Напряженная тишина свела над столом широкие рукава своей мантии. Потерянно молчали люди, с детства твердо знающие, что высшая ценность во всех мирах есть человеческая душа. Керумик сидел бледный и серьезный, устремив перед собой суровый, упрямый взгляд.
И тут заквохтала одна из сотничих:
— Значит, Подгорные Людоеды — это бывшие Охотники?
Нелепый вопрос разрушил строгое очарование этого мгновения. Эрвар оскорбленно вскинул голову и с трудом удержался от резкости.
— Что ты, что ты, почтенная, храни тебя Безликие! — воскликнул он с преувеличенной любезностью, которая была хуже пощечины. — Людоеды — это дикое племя, которое испокон веков живет в Подгорном Мире!
И, подчеркнуто отвернувшись от дурехи, объяснил Хранителю:
— Подгорный Мир меняет душу людей, а внешность — далеко не всегда. А что до Людоедов, так был у меня приятель, который нарочно за ними следил: хотел узнать о них побольше, сдружиться и наладить меновую торговлю. Но отступился, когда узнал, что в неудачные для охоты месяцы матери съедают своих детенышей. Понял мой дружок, что мы с Людоедами очень разные и дела с ними вести не стоит. Впрочем, его потом все равно сожрали, того приятеля.
— Я вчера убил Людоеда, — не удержался Орешек. Сказал он это небрежно, словно Людоедов убивал по две-три морды в месяц, а этот попался особо крупный, только потому о нем и стоит рассказывать…
Эрвар тут же забыл о слушателях, напрягся, взгляд сделался цепким:
— Умоляю высокородного господина удостоить нас рассказом! Где? Когда? Как?..
И высокородный господин удостоил его рассказом, еще как удостоил! Ни один актер аршмирского театра не уступал Охотникам в умении держать публику в трепете и восторге. Слушатели оцепенели, задыхаясь под властью его чар. Даже слуги, которые собирались заменить опустевшие кувшины на полные, застыли в дверях с разинутыми ртами.
Эрвар подался вперед, серьезный и сосредоточенный. Когда Хранитель замолчал, Охотник выразительно переглянулся с напарником.
— Мой господин говорит, что это было на рассвете?
— Небо только начало светлеть.
— Все сходится. Я знаю даже, какими Вратами воспользовались эти гады. Ах, паршиво, до чего паршиво! — Эрвар замотал головой, словно у него болели зубы.
— Конечно, паршиво! — лопаясь от преданности, встрял шайвигар. — Я бы даже сказал — чудовищно! Наш Хранитель мог погибнуть ужасной смертью!
— Ох, да это бы еще ладно… — думая о своем, махнул рукой Охотник, но тут же спохватился: — Да простят мою невежливость высокородный господин, светлая госпожа и все почтенное собрание! Я задумался о том, что этот случай, каким бы страшным он ни был, — лишь звено кровавой цепочки, что сплелась за последние полтора года.
— Таких случаев было много? — заинтересовался Орешек.
— Если говорить только о здешних краях… Гибель семьи пасечника на Вересковом склоне. Уничтожение небольшого отряда наемников — шестеро парней шли в крепость Нургрим. Два пропавших купеческих каравана с неплохой охраной… ну, тут могли поработать и разбойники.
— Нет, — вмешался дарнигар. — Разбойники сами из наших краев на юг подались. Никто ж не считал, сколько их брата без вести пропало.
— Это так, — кивнул Эрвар. — Могу продолжить. Истребление деревеньки на берегу Моря Туманов — недавно, в конце Первотравного месяца. Рыбаки ушли на промысел, оставив в деревне женщин и детей, а когда вернулись… Ладно, дальше. Еще один свежий случай, и месяца не прошло. Трое странствующих актеров шли из Анмира в Ваасмир. Уцелела одна женщина — догадалась залезть на дерево. Клянется, что ее товарищей прикончили Бродячие Кусты.
— Бродячие Кусты? — удивился дарнигар. — Это еще что за пакость? Такого в наших краях сроду не водилось.
— Это было выше по течению Бешеной, почти у самого Анмира. Женщина, между прочим, тоже о Бродячих Кустах прежде не слышала, но описывает их точно… ну, настолько точно, насколько можно ожидать от насмерть перепуганной бабы…
— Мельница еще, — подсказал Керумик. — На Кукушачьей речке.
— Да, верно. Мельник, двое подручных и трое приехавших с зерном крестьян… На силуранской стороне то же самое… — Эрвар виновато взглянул на дарнигара и хмыкнул. — Нам приходится шастать здесь и там: Врата не признают границ и королевских раздоров.
Харнат снисходительно кивнул. Он был человеком опытным и давно отучился видеть лазутчика в каждом человеке, часто бывающем на территории Силурана.
— Мы с Керумиком в этом году сквозь Врата больше не сунемся, — продолжал Эрвар. — Проходишь Порог — и сразу чувствуешь… — Охотник впервые запнулся, подбирая слова, — шкурой чувствуешь перемену… недобрую перемену… словно Подгорный Мир перекосился, накренился и готов выплеснуться людям на головы. Жаль, сейчас самая пора для охоты, но раз такое творится…
Он осекся, оглядел встревоженные лица сотрапезников, ухмыльнулся и ударил по столу ладонью:
— Будем отдыхать да товар сбывать! Эй, воины! Есть восемь игл Ежей-Визгунов! Уступлю по серебряной монете за иглу, чтоб до столицы не тащить!
Заинтересованное шушуканье сотников перекрыл рев дарнигара:
— Я беру! Все восемь!
Сотники сдержанно захихикали, но умолкли под свирепым взглядом Харната.
— А что за иглы-то? — поинтересовался Хранитель.
Харнат испугался, не оскорбил ли он своей несдержанностью высокородного господина, но Орешек махнул рукой. Дарнигар приободрился и объяснил, что из игл делают наконечники для стрел, тонких и легких, как на мелкую дичь. Такая стрела, чуть царапнув противника, надолго его парализует, очень удобно брать пленных и снимать часовых. Но главная ценность игл в другом. Сжечь иглу, пепел смешать с вином и выпить — на два-три звона станешь другим человеком. Быстрее соображаешь, быстрее двигаешься, силища прибавляется неимоверная. Перед боем — отличное дело.
— Правда, — добавил дарнигар, смущенно почесывая рыжую бороду, — после приходится спать почти сутки, так что «ведьмин пепел» — штука опасная. Я по молодости свалял дурака, перед первым своим боем хватил такого винца. Ну, чувствовал себя — словами не объяснишь… — Харнат сладко зажмурился и причмокнул, словно вспоминая любовное свидание. — Хоть под команду к Первому Королю меня ставь! Отбивали мы тогда у силуранцев Вайастур, Высокую Крепость, да не отбили. К противнику подошли свежие силы, смяли нас и обратили в бегство. Надо ноги уносить, а меня сон одолел. Так в придорожной канаве я дрыхнуть и устроился. Через меня наступающая силуранская армия перекатывается, а я свернулся, как ежик, да и сплю себе. Хорошо, за убитого меня приняли. А то бы клеймо на спину — и это самое… в пользу казны… Говорю же — совсем молодой был, не успел скопить деньжат, чтобы в случае плена откупиться.
Сотники с уважением смотрели на бывалого вояку. Шайвигар ревниво морщился, но не решался встрять с насмешливой репликой.
— Так что «ведьмин пепел», — Харнат грозно взглянул на сотников, — не для молодых. Им и своей силы должно хватать. Поживете с мое, тогда…
Он смешался, крякнул и замолчал.
— Иглы за почтенным дарнигаром, — приветливо отозвался Эрвар. — А теперь пусть дамы взглянут на эти шкурки. В каких лесах их можно добыть, а?
Сотничихи чуть не затоптали друг дружку, рванувшись к мешку. Арлина из приличия помедлила, но любопытство взяло верх. Девушка бросила виноватый взгляд на жениха и тоже направилась в тот конец зала, где Керумик раскладывал на столе невиданные меха всех оттенков зеленого цвета — от яркого, как молодая листва, до зеленовато-бурого.
Ребятишки суетились вокруг сгрудившихся у стола женщин, залезали с ногами на скамью, чтобы хоть что-то увидеть.
— Когда вырасту, — хмуро и завистливо сказал восьмилетний искатель приключений, — стану Подгорным Охотником. Вот уж у кого жизнь так жизнь!
Заботливая мамаша оторвалась от созерцания дивных мехов, чтобы крепкой затрещиной разъяснить юному герою всю пагубность его заблуждения…
* * *
А за порогом шаутея прислуга уже пустила из уст в уста рассказ о древних тайнах Храма Крови и о битве безоружного Сокола с Подгорным Людоедом.
Так — из шепотков и недоверчивых пересудов — рождалась на свет первая легенда о Хранителе Найлигрима.
21
После трапезы Хранитель посетил казармы (хотя шайвигар и сделал попытку увлечь его на скотный двор).
Харнат нервничал, суетился, как девушка перед смотринами, и во всем, на что падал взгляд, находил жуткие, непростительные недостатки, за которые его, конечно же, разжалуют в сотники.
В каждом из просторных каменных бараков его поджидали новые ужасные сюрпризы. На полу не настелена свежая солома, старая валяется! Солдаты недостаточно быстро вскакивают, приветствуя Сокола! На деревянных, в два яруса, нарах разбросано всякое тряпье и даже… о боги, даже щит с оторванным ремнем! Какой-то недотепа повредил его на учениях и взял в казарму, чтобы втихаря починить… Узнать, узнать имя недотепы и устроить ему веселую, разнообразную жизнь!
Похолодев от ужаса, дарнигар встал так, чтобы загородить злополучный щит, и наступил при этом на лапу вылезшей из-под нар собачонке Мародерке, любимице гарнизона. Проклятая шавка завизжала… еще не легче! Харнат лихорадочно вспоминал, разрешается ли держать в казармах животных, а если не разрешается, то какое наказание грозит за это Правой Руке… А запах-то, запах! Как Сокол эту вонь выдерживает?.. Но как же тут в конце концов проветривать, если окошки маленькие и под самой крышей?..
Хранитель, как ни странно, держался благодушно, обиженную Мародерку соизволил почесать за ухом, не заводил разговора о том, что крепости нужен другой дарнигар, и даже от запаха не морщился…
Харнат не подозревал, что Орешку казармы показались даже уютными. Он помнил бараки для грузчиков в аршмирском порту — тоже каменные, с маленькими окошками… но на этом сходство и заканчивалось. Орешек не мог забыть прохудившуюся крышу; заросшие грязью и копотью стены, по которым ползали гигантские мокрицы; трухлявые, разваливающиеся нары; устойчивый, густой смрад немытых тел и блевотины.
А здесь… Каждая казарма словно хотела доказать своим видом, что она не ночлежка, а дом — пусть без женских голосов и детского смеха. Чистота, порядок, соломка везде постелена, дышать вполне можно. Видно, правду говорил Харнат, что каждый солдат хотя бы два раза в месяц моется в бане.
Шайвигар упорно крутился возле начальства, стараясь не упустить ни одного промаха Правой Руки. Он был напряжен, как кошка, которая ловит в ручье рыбу. Вот — увидел, вскинулся, наябедничал:
— Белый день, а солдаты факел жгут!
— Да ладно, — мирно отозвался Орешек. — Ребята в «радугу» играют, а света маловато. Не разорится крепость с этого факела. Лишь бы пожара не устроили.
— Слыхали? — рявкнул Харнат на застывших наемников. — Чтоб мне пожара не было!
И поспешил вслед за Соколом, сам не веря, что так легко отделался.
— Да, — вздохнул один из солдат. — А мы-то собирались все тут спалить…
— Кончай! — одернул его приятель. — Не поставили тебя с шестом — и скажи спасибо… Хороший у нас Хранитель, не цепляется, как репейник.
— А как мечом орудует, вы утром видели? — восторженно подхватил третий наемник…
А Хранитель, о котором сейчас по-доброму говорили в казарме, подходил уже к последнему, девятому бараку.
— Это женский, — пояснил дарнигар. — Там наемницы живут, их семнадцать.
Хранитель остановился:
— Погоди, почтенный Харнат, не сходится… На сколько человек рассчитан барак?
— На три десятка.
— Тесноты я там не заметил…
— Какая теснота! Там человек по двадцать пять живет.
— В этом — семнадцать. А бараков — девять. Никак три сотни солдат не наберется, если подсчитать.
Харнат напряженно думал. В устном счете почтенный дарнигар явно не мог блеснуть мастерством.
— А! — сообразил он наконец. — Так ведь не все живут в бараках! Многие семьями обзавелись, дома поставили… Это вроде не запрещено? — добавил он встревоженно.
— Не запрещено, — авторитетно подтвердил Орешек, который не имел ни малейшего представления о правилах проживания солдат в крепости. — Сколько всего воинов в гарнизоне?
— Двести девяносто шесть, — молниеносно ответил дарнигар.
В женском бараке все было так же, как и в мужских, но Орешку показалось, что здесь чище и прибраннее, — может быть, потому, что мужчина бессознательно ожидает от женщины тепла, уюта и чистоты, даже если эта женщина таскает на поясе тяжелый меч и с утра до вечера упражняется на плацу в стрельбе из арбалета…
Барак был пуст: наемницы были в бане. Лишь одна крепкая, плечистая, как мужик, деваха со схваченными в узел черными волосами сидела на нарах и ставила заплату на холщовую рубаху. Заметив вошедших, она отшвырнула шитье, вскочила, вытянулась, замерла. Даже при тусклом свете, падавшем из оконца, видно было, что под левым глазом девахи лиловеет громадный свежий синяк.
— Ферчиза Лесная Яблоня, — сердито буркнул дарнигар. — Из Семейства Тагипаш… Не рискуешь на улицу нос высунуть, а? С такой-то распрекрасной физиономией…
Девица молчала, упрямо глядя перед собой.
— Уж конечно, это ты с лестницы брякнулась? — насмешливо продолжал Харнат.
— С лестницы, мой господин! — твердо и дерзко ответила девушка.
— Ну-ну… Впредь поосторожнее на ступеньках, они у нас крутые… — внушительно произнес Харнат.
Выйдя из барака, Орешек фыркнул:
— Любопытно, кто эту малютку так разрисовал?
— Они думают, я не знаю! — усмехнулся дарнигар. — Они думают, старый пень Харнат не видит, что творится от него за три шага! А Харнат, между прочим, на драконий скок все замечает…
Он осекся, вспомнив, что говорит с Хранителем.
— И что же видит старый пень Харнат? — поторопил Сокол. — На драконий скок, а?
Дарнигар молчал, все сильнее багровея. Но делать было нечего: Хранитель ждал продолжения. Он вроде не сердился, хотя одна Хозяйка Зла знает, каким в следующий миг будет настроение высокородного господина…
— Эта корова бестолковая, Ферчиза, — неохотно начал дарнигар, — несла вчера караул в Купеческой башне. В паре с наемником из третьей сотни. Ну, они и того… — Харнат замялся, подбирая слова, чтобы не оскорбить благородный слух Сына Клана. — Отвлеклись от караульной службы. Безобразие, конечно, у нас такое редко бывает! — добавил он поспешно. — А тут пришла их сменять Аранша… может быть, господин помнит… сегодня утром…
Тут дарнигар окончательно смешался и замолчал.
— Поединок Мастерства под самым окном Хранителя, — услужливо подсказал шайвигар.
Орешек с удовольствием припомнил веснушчатую стриженую девушку, которая красиво уходила от атаки своего тяжеловесного противника.
— Отлично сражается! Молодец! — похвалил он искренне.
— Наемницы, — веско сказал дарнигар, — они, конечно, не барышни на выданье. Живут с кем хотят и когда хотят. Но они не потаскухи. У них есть гордость, есть свои понятия о чести, свои неписаные правила. И первое из них: служба — превыше всего. Они казарму с публичным домом не путают. А если какая подзабудет, чем наемница от шлюхи отличается, так ей товарки сами разъяснят, без начальства.
Орешек усмехнулся, вспомнив радужный синяк.
— Похоже, у Аранши рука тяжелая?
— И рука тяжелая, и характер твердый, — потеплел голос Харната. — У нас ее прозвали «Аранша-атаманша». Жаль, не мужчина, а то быть бы ей десятником.
Орешку стало обидно за сероглазую фехтовальщицу.
— А разве, — поинтересовался он, — уже вышел королевский указ, что женщин нельзя назначать десятниками?
— Нет… но… — растерялся дарнигар.
— Что — «но»? — возвысил голос Орешек. — Вчера один бывалый воин сказал: «Пристало ли Сыну Семейства приказывать Сыновьям Рода?» — Орешек точно скопировал интонацию дарнигара. — А теперь будем гадать, пристало ли женщине мужчинами командовать? Драться наравне с мужчинами ей можно! Умирать бок о бок с мужчинами ей можно! А продвинуться дальше рядового наемника — ну никак нельзя! Иначе землетрясение произойдет, небо на землю рухнет, Великий Грайан опять на мелкие королевства развалится!..
Потрясенный Харнат понимал одно: он все-таки умудрился прогневать начальство.
— Да завтра же… нет, сегодня… клянусь богами… в десятники…
— Ладно, — бросил Хранитель, остывая. — Теперь — на плац. Посмотрим, как здешние вояки с оружием ладят.
Он и сам не понимал, почему разбушевался. А может, он потому и о тренировках заговорил, что захотел снова увидеть стриженую наемницу?.. Впрочем, не увидит. Они сейчас в бане, все шестнадцать…
От будоражащих мыслей о шестнадцати молодых женщинах в клубах пара и брызгах воды Орешка отвлекли хохот и отчаянная брань. Из толпы наемников, забывших о тренировках, начальстве и вообще обо всем на свете, доносились свирепые ругательства в адрес некоего Тайхо: поголовное перечисление неприятной родни упомянутого Тайхо, а также пожелания ему заживо лечь на костер и навеки сгинуть в Бездне.
Орешек заинтересовался, шайвигар насторожился, а Харнат побелел от предчувствия очередной неприятности.
На краю вымощенного булыжником плаца была расчищена неглубокая квадратная яма, дно которой покрывал слой рыжей глины. На краю ямы стояла бадейка с мутной водой — смачивать глину. Это была «лужайка для танцев» — самое мерзкое, по мнению Орешка, место тренировок. На скользкой глине и стоять-то было непросто, а уж фехтовать… Зато «лужайка» великолепно развивала чувство равновесия.
Сейчас там копошилось, пытаясь встать, нечто, отдаленно напоминающее человека. С головы до ног оно было перемазано глиной, даже лицо было заляпано рыжими пятнами. Поминая нечисть, нежить, Хозяйку Зла и все того же Тайхо, бедняга с трудом поднимался на ноги и вновь растягивался к полному восторгу присутствующих. Он был похож на Глиняного Человека из сказки — чудовище, которое ходит по домам и ворует непослушных малышей.
«Новичок, — определил Орешек. — Неуклюжий-то какой!»
— Я этого Тайхо!.. — вопил Глиняный Человек. — Я ему уши по самые плечи оттяпаю! Я ему ноги повыдергиваю вместе с копытами! Я его по бревнышку раскатаю! Я его…
— Заткнись! — холодно приказал дарнигар. — Никого ты и пальцем не тронешь.
Заслышав голос начальства, Глиняный Человек сделал отчаянное усилие и поднялся во весь рост. Он даже попытался протереть грязными руками лицо, отчего приобрел еще более причудливый вид.
— Выбирайся из ямы, — презрительно сказал Харнат, — и ступай в баню… ах да, сегодня там женщины… Ну, пусть кто-нибудь выльет на тебя пару ведер воды.
Отвернувшись от уничтоженного бедняги, Харнат свирепо рявкнул:
— Где Тайхо?!
По толпе прошел говорок, солдаты расступились — и перед дарнигаром оказался крепкий, круглолицый мальчишка лет десяти-одиннадцати. На нем были мягкие сапожки, ладная курточка, холщовые прочные штаны — все чистое, аккуратное, хорошо пригнанное. Взгляд Орешка с удивлением остановился на зелено-красной перевязи наемника, красовавшейся на груди мальчика.
— Что здесь происходит? — грозно вопросил Харнат. — Что за балаган ты устроил? Зачем этого придурка в яму спихнул?
Мальчишка ничуть не смутился.
— Это я его учу, — объяснил он и сплюнул с великолепным презрением. — Стоять и то не умеет! Де-ре-евня!
Это был тон бывалого солдата, прошедшего все мыслимые и немыслимые невзгоды и передряги.
— Вей-о! — не выдержал Орешек. — До чего же здесь наемники грозные!
Харнат тревожно оглянулся на Сокола. А паренек и тут не оробел — подтянулся и шагнул вперед.
— Тайхо Радостный Оклик! — звонко представился он. — Из Семейства Чинваш! Вторая сотня, шестой десяток!
В больших серых глазах плясали смешинки, губы прилагали героические усилия, чтобы не растянуться до ушей. Это было лицо ребенка, которого ни разу в жизни никто не бил.
Харнат решительно встал между мальчишкой и Ралиджем:
— Пусть мой господин не гневается! Отец этого мальчика, Джайхо Грозный Оклик, был десятником во второй сотне и погиб от подлой разбойничьей стрелы в спину, а мать умерла еще раньше. Да, мы не имели права оставлять малыша в гарнизоне, но… куда ж его… на дорогу вышвырнуть, чтоб милостыню просил?..
Голос его осекся.
К удивлению Орешка, шайвигар не воспользовался затруднительной ситуацией, в которую попал его противник. Наоборот, Аджунес поспешно подхватил оборвавшуюся речь дарнигара:
— Разумеется, казна не обязана заботиться о сироте погибшего десятника, но пусть мой господин не сомневается: этот мальчик сторицей вернет то немногое, что на него затрачено, — вернет преданной службой королю и Великому Грайану. Он уже сейчас владеет оружием не хуже иного взрослого, а я сам обучаю его грамоте и счету, дабы он стал достоин чести служить под рукой нашего высокородного Хранителя…
Голос, как всегда, льстивый и подобострастный, но глаза перестали бегать, смотрят неуступчиво и твердо. Видно, что за Тайхо шайвигар намерен стоять насмерть. Вей-о! Два заклятых врага объединились!..
— Ну, вояка, — обратился Хранитель к маленькому наемнику, — какое оружие предпочитаешь?
— Меч и арбалет, — без запинки ответил Тайхо.
— Арбалет? А ты его поднимешь?
Парнишка покосился в сторону мишени — деревянной фигуры с грубо намалеванным лицом.
— «Старому дружку» за сто шагов стрелу в глаз положу!
— Да ну? За сто шагов? Своих или моих?
— Да пусть хоть вон та цапля намеряет, — кивнул Тайхо в сторону высоченного, длинноногого бойца. — Все равно не промажу!
— Хотел бы я посмотреть… — начал Орешек, но заметил, что Харнат и Аджунес, разом потеряв интерес к этой сцене, тревожно глядят на спешащего к плацу солдата.
Как тут же выяснилось, это был один из часовых. Он сообщил, что с юга к крепости приближается обоз.
— А! — сказал дарнигар, мгновенно успокаиваясь. — Это из Ваасмира. Они часть податей в столицу отправляют, а часть — нам. Товарами разными, на нужды гарнизона. Кожа для обуви, железо в слитках…
Орешек весело заявил, что хочет встретить обоз, и, не дожидаясь помощников, поспешил к Южным воротам. Он чувствовал себя, как ребенок среди груды новых игрушек: глаза разбегаются, не знаешь, какой заняться, а ту, что уже в руке, бросаешь без сожаления ради следующей…
Дарнигар был оскорблен. Ради купчишек прервать воинский смотр! Обидеть невниманием солдат — истинных хозяев крепости, ее душу и сердце! Чем был бы Найлигрим без своего доблестного гарнизона?!
Шайвигар без труда прочел по лицу Харната обуревавшие того чувства, но, как ни странно, не испытал злорадства. Совместная «битва за Тайхо» на миг примирила соперников. Аджунес даже захотел сказать своему врагу что-нибудь теплое, сочувственное.
— Да, — вздохнул он, — и скотный двор Хранитель тоже не осмотрел!..
Он так и не понял, почему в ответ на эти дружеские слова дарнигар оскорбленно засверкал глазами…
* * *
Но то, что произошло потом, шайвигар запомнил на всю жизнь. До дрожи запомнил, до холодного пота меж лопаток.
Мальчишка, заигравшийся новыми игрушками, начал их ломать!
Встреча обоза и проверка доставленного были делом Левой Руки. Конечно, Хранитель при желании мог присутствовать при этой проверке.
Но чтобы так!.. Чтобы тюки распаковывались прямо перед шаутеем, на глазах сбежавшихся зевак! Чтобы ваасмирские купцы, гордость и украшение своих почтенных Родов, стояли, трясясь от ужаса, возле телег и давали разошедшемуся Хранителю путаные, сбивчивые пояснения! Чтобы толпящиеся вокруг солдаты и ремесленники громко отпускали наглые замечания насчет честности шайвигара и его тесной дружбы с купечеством Широкого Города!..
В память Аджунеса намертво врезалось страшное зрелище: Ралидж Разящий Взор размахивает обрывком гнилого, плохо прокрашенного сукна и кричит о воровстве. Дарнигар, мерзавец, гавкает насчет прежних случаев… ну конечно, без него тут не обойдутся!..
Вершиной этого кошмара стал нелепейший поступок Архашара Золотого Быка, отвечавшего за обоз. Хотя он и принадлежал к старинному купеческому Роду Аршеджи (к тому же Роду, что и шайвигар), но пред лицом разгневанного Хранителя растерялся, как мальчишка, и попытался, отведя Ралиджа в сторону, всучить ему кошелек. Сыну Клана! Соколу! Потомку Великого Мага!
Ралидж поступил так же, как любой высокородный господин, что оказался бы на его месте: взвесил тяжелый кошелек на ладони, зажал поудобнее в кулаке и так врезал торговцу, что в кровь разбил его длинную угодливую физиономию. А потом обернулся к толпе и крикнул, перекрывая восторженные вопли:
— Эй, вояки! Ваасмирское купечество дарит вам эти деньги! Разменять на мелочь и поделить между десятками! И сейчас же пропить!..
Последние слова Хранителя услышали лишь те, кто стоял рядом с ним, потому что голос Сокола утонул во взметнувшемся реве солдатских глоток. Впрочем, наемники и без команды знали, что делать с внезапно привалившими денежками.
Кошелек исчез в ладони стоящего рядом сотника, тот преданно закивал: мол, все будет сделано! А Ралидж вновь обернулся к Архашару:
— Отсюда до Ваасмира — три дня пути конному. Даю тебе, почтеннейший, десять дней — вернуться в город, собрать недостающие товары, а заодно заменить то, что ты солдатам привез, а я и нищим раздать постыдился бы. Если через десять дней не вернешься, прикажу удавить за крепостными воротами твоих товарищей, они пока здесь останутся… Эй, Правая Рука, есть ли в Найлигриме палач?
Дарнигар, похохатывая, ответил, что палач помер прошлой зимой, но ради такого случая любой солдат охотно возьмется за удавку.
Дружный вопль согласия заставил шайвигара поежиться.
— Вот и ладно! — отрезал Сокол, отвернулся от трясущегося купца… и замер. Веселый задор слетел с него, как плащ в жаркий день.
Среди зевак стояла Арлина. Ее руки были стиснуты перед грудью, а чудесные зеленые глаза светились таким восхищением, что у Орешка пересохло в горле. Еще ни одна женщина не смотрела на него так…
* * *
Лишь позже, оставшись один, бедняга понял, что он натворил.
Десять дней! Да он дня лишнего не собирался здесь задерживаться!
Но разве можно сбежать сейчас, когда вся крепость воет от восторга, когда наемники дружно рванулись в храм — заказать молитвы за здоровье Хранителя, а также в кабак — выпить за то же самое!
Удрать тайком, как вор, как трус!
Испортить такую роль! Сорвать такой спектакль!
Да, в конце-то концов, почему бы и не задержаться немного? Если его не раскусили в первые два дня, что может случиться на третий… и четвертый… и пятый…
Нет-нет, все надо как следует обдумать! Раз он остается в крепости — придется каждое мгновение быть Хранителем. Отдавать приказы, проверять работу помощников и… и… и что там еще должен делать Хранитель?..
Отдавать приказы… Орешек вспомнил единственный случай, когда ему довелось кем-то командовать.
Вот стоит он на ярко освещенной сцене, в вышитой золотом рубахе и бархатном плаще (одежда заштопана в восьми местах, но зрители со своих скамей этого не видят). Красиво подняв деревянный меч, он звучно провозглашает: «Вперед, мое доблестное войско!» И доблестное войско (в количестве пяти пропойных морд) дружно устремляется вперед…
А здесь настоящий гарнизон! Три сотни наемников!
Но он не готов к этой роли! Он не справится!
А что сказал бы Аунк?
В ушах самозванца зазвучал, как наяву, хрипловатый голос: «Если на свинью надеть хомут, она не станет лошадью. Убирайся восвояси, ты, Хранитель с большой дороги!..»
Но ведь до сих пор он как-то справлялся… А помощники у него хорошие, это и слепой бы понял. Даже шайвигар — хоть ворюга, а домовитый, крепость обустраивает, как свое подворье… С такими помощниками даже осиновый чурбан сможет сойти за Хранителя…
И если уж на то пошло, отдавать приказы ему, Орешку, очень даже понравилось!
Что ж, правильно говорит пословица: «Разбитое яйцо не склеишь, так надо его хотя бы выпить!..»
Угрюмое выражение исчезло с лица парня. Он плюхнулся на кровать и засвистел «Зимнюю песню бродячего актера»:
Мне приют за песню дайте Хоть до ласточек в саду! На мороз не выгоняйте — По весне я сам уйду…Песня была жалобная, но Орешек высвистывал ее с веселым вызовом.
Если бы в этот момент его увидел Илларни, он тяжело вздохнул бы. Мудрый старик знал, что легкомыслие и беспечность могут выглядеть мило и обаятельно, но сжирают человеческую душу так же беспощадно, как лень и ложь…
Всю жизнь за Орешка принимали решения другие: Илларни, Раушарни, Вьямра, Аунк. Единственным самостоятельным поступком была отчаянная попытка разыскать хозяина, хотя проще и спокойнее было бы остаться в мирной и доброй семье пекаря (кстати, Орешек и сам не раз говорил себе это, укладываясь спать на промерзлую землю у разбойничьего костра).
А теперь парень безуспешно пытался внушить самому себе серьезность положения, в которое он вляпался обеими ногами. Высокая ответственность… триста солдат, ожидающих приказов… больше сотни жителей «городка», о которых надо заботиться…
«И зеленоглазая красавица, которая смотрит на тебя с восторгом и любовью!» — вильнули в сторону дерзкие мысли.
И больше в этот вечер Орешек не мучил себя тяжкими раздумьями.
22
— Что ж, Шайса, пока все идет прекрасно. Нуртор собирает войска, да как быстро собирает! Неплохой вождь — энергичный, с твердой рукой…
— У него все было готово заранее, господин мой. Нуртор давно мечтал напасть на Грайан. Наш колдунишка его к этому только подтолкнул.
— Ты прав. Он держал, так сказать, воинов с мечами за плечами. Бросок на юг у него тоже много времени не займет…
— Король решил не ждать, пока прибудут властители замков со своими отрядами. Двинется на крепость с собственным войском и с тем ополчением, какое успел согнать. Остальные силы подойдут позже.
— Разумно. Сколько воинов сейчас под его рукой?
— Около двух тысяч, из них полторы тысячи — ополченцы.
— Для Найлигрима этого за глаза хватит, если еще учесть помощь нашего грозного мага. С крепостью Нуртор провозится… скажем, двое суток.
— А если и дольше — не страшно, лишь бы Джангилар не прознал об осаде раньше времени.
— Дольше? Что за вздор, почему «дольше»? Крепость, конечно, сильная, но против армии Нуртора… а главное, против Подгорных Людоедов… Вот ты, Шайса, будь ты в этой крепости дарнигаром, чем бы остановил атаку Людоедов?
— Ну, катапульты, «небесный огонь»… людей бы всех согнал на стены…
— Стой! С чего ты приплел «небесный огонь»? Где бы ты раздобыл его в своей захолустной крепостишке?
— В своем арсенале раздобыл бы. Две бочки.
— Две боч… О тень Хозяйки Зла! Неужели у них в арсенале есть…
— Разве зеркало не сказало этого моему господину?
— Зеркало? Ха! Оно показывает то, что само считает нужным! Я могу управлять им лишь тогда, когда мой разум вселяется в чье-то тело — человека, зверя, птицы…
— Человека? Мой господин может и человека подчинить приказу своей мысли? Любого?
— Отвечу, хотя ты мог бы и сам догадаться… Если бы я умел диктовать свою волю любому человеку, вселяться в него, принимать его облик… О-о, я не тратил бы время на нелепые войны! Нет, мне подвластны немногие: обессиленные тяжкой болезнью или безумцы… Но это пустая болтовня. Что ты говорил о «небесном огне»?
— В прошлом году мой господин посылал шпионов в силуранское приграничье. Я позволил себе дерзость: добавил приказание побывать во всех трех крепостях, осмотреться, принюхаться…
— Ты бесценный человек, Шайса!
— В Найлигрим еще при покойном Бранларе были доставлены две бочки этого зелья. Их заперли в подземном ярусе, в одном из пустующих казематов. «Небесный огонь» ни разу не был использован во время осад крепости.
— Не хотели тратить драгоценный состав на мелкие заварушки, да? Что ж, у них не будет возможности использовать его в серьезной передряге. Зелье должно быть уничтожено!
— Но, господин, это же будет прямым предупреждением Хранителю крепости! Если он не последний дурак, непременно пошлет гонца в столицу: «У нас побывал лазутчик, обстановка тревожная…»
— Никаких лазутчиков! Это будет несчастный случай, в котором нельзя обвинить Силуран. Тот, кого я пошлю, вообще не человек.
— Подгорный Людоед?
— Нет, конечно. Слишком тонкая работа для этих кровожадных дурней. За дело возьмется грозная красавица, поражающая врага молниями…
* * *
В ночном подземелье было холодно и темно, не горели факелы по стенам, ничьи шаги не отдавались эхом под черными сводами. И все же мертвой, глухой тишины не было в подземном ярусе крепости Найлигрим. Скрипуче повизгивали дерущиеся крысы, потрескивали от времени деревянные стойки в арсенале и полки в хранилище продовольствия.
Чуткое ухо расслышало бы еще один звук: ровный, мерный гул, доносящийся из большого, обнесенного железной решеткой колодца. Это ревели в глубине его воды стремительной подземной реки.
Он был очень стар, этот колодец, старше крепости Найлигрим, ибо создали его не руки человеческие, а воля богов. Века и века был он безымянной каверной в каменном дне пещеры, не видел света, не слышал голосов, внимая лишь Вечности. Но пришли люди, воздвигли в скалах цитадель, охраняющую перевал, — и содрогнулись древние камни. Люди пробили вход в подземные пустоты, превратили мрачную пещеру в склад, обыденный, как сарай ремесленника или амбар крестьянина. А колодец заключили в железную клетку, приделали к нему ворот с цепью, поставили рядом дубовую бадью.
Но подземная река пела в пленном колодце так же грозно и таинственно, как и века назад, — пела о том, что рано или поздно умрут люди, ползающие наверху, исчезнет с лица земли народ, осквернивший горы своими постройками, разрушится сама крепость, но вечно пребудут горы, воды и земные недра, неподвластные жалким людишкам и даже самому Времени.
Песня эта поднималась из глубин, не потревожив темной поверхности воды: течение было слишком далеко от сруба, который люди водрузили на край каверны. И если бы в любую ночь — кроме этой, недоброй, — кто-нибудь вошел сюда с факелом и склонился над открытым срубом, он увидел бы обычную картину: локтей на пять вниз уходят осклизлые каменные стены, а дальше на черной глади пылает двойник его факела…
Впрочем, кому среди ночи заглядывать в старый колодец? Сюда и днем-то редко забредали слуги: воду для кухни удобнее было брать из другого колодца, что возле прачечной: не надо подниматься по крутой лестнице…
А жаль, что в этот миг ничей факел не озарял пасть колодца! Потому что именно сейчас человек узрел бы странное и страшное зрелище: черная вода вспучилась пузырем, от нее отделился сгусток тьмы и двинулся наверх, к срубу.
Она была черной, эта тварь, вынырнувшая из мрака во мрак. Лишь тяжелый мокрый шлепок выдал ее присутствие, когда она переваливалась через сруб, протиснулась сквозь прутья решетки и плюхнулась на каменный пол. Но чуткие, сторожкие крысы немедленно прекратили возню и затаились.
Крысиным глазам хватало скудного света, что сочился в щель под дверью (там, снаружи, пылал факел и скучал часовой). Обитатели подземелья недоверчиво и недобро рассматривали большой черный мешок, покрытый короткой щетиной. От мешка пахло тиной, сыростью и какой-то слизью.
Ночные хозяева пещеры не испугались, только слегка встревожились, но тревога быстро переросла в хищное любопытство. Мешок лежал неподвижно, но неведомым чутьем крысы понимали: это живое существо. Чужак на их территории! Не хватало толчка, чтобы серая орава обрушилась на непонятное создание, накрыла, растерзала…
Тварь не двигалась. Она была спокойна ледяным спокойствием убийцы. У нее не было глаз, да и мало было бы от них проку в подземелье. Отсутствие зрения ей восполняли великолепный слух (она ловила звуки всей кожей), изощренное чутье и способность тонко улавливать тепло. Все это рисовало ей мир вокруг не хуже, чем это сделали бы глаза.
Но слизистая гостья ощущала не только тепло, звуки и запахи. Непостижимым образом различала она чувства окружавших ее живых существ. Вот и сейчас на нее катилась волна злобы, в которой терялись слабые ручейки любопытства и тревоги.
Мокрый мешок не шевелился, и тревога понемногу исчезла, растворилась в голоде и ярости.
Крысы застыли перед атакой. Затем старый самец, крупный, способный один на один одолеть кошку, хищно двинулся вперед.
Крысы — не волки, жажда убийства не заставит их забыть об осторожности и ринуться на врага. Подвальный атаман, жилистый и тощий, крался, то и дело останавливаясь и принюхиваясь. Стая напряженно следила за каждым его движением. Шажок… еще шажок…
И тут из мокрого мешка вылетело навстречу крысе длинное черное щупальце, на конце которого жутким цветком расцвели треугольные пластинки, острые, как ножи.
Человек лишь заметил бы, как метнулось что-то черное, да услышал бы предсмертный визг. Но стая разглядела обмякшую, с перебитым позвоночником крысу, которую притянул к себе, всосал в себя черный ком.
Второго предупреждения не понадобилось. Стая беззвучно растворилась в ночи — но не исчезла, а невидимкой наблюдала за невесть откуда взявшейся напастью.
Тварь лежала неподвижно. На слизистой шкуре ничем не выделялось место, откуда только что появилось щупальце. Впрочем, если приглядеться, можно было заметить небольшую припухлость там, где исчезла крыса.
Страшная гостья не была довольна. В другое время она спокойно переварила бы добычу. Но сейчас тварь была во власти странного чувства. За те двести лет, что ползала она во мраке, ничего подобного испытать ей не довелось. Тревога? Беспокойство? Тварь не понимала, что с ней происходит. Ее убогие мысли всегда двигались по замкнутому кругу: голод — убийство — сытость, покой — опасность — враг — убийство — сытость, покой… Ее примитивное сознание не в состоянии было объяснить то новое, чужое, что вошло извне в ее жизнь. Чья-то воля властно требовала от нее действия. Незнакомый запах будоражил и мучил ее. Это не был запах пищи, и тем не менее тварь твердо знала: необходимо найти источник странного, тягучего аромата. Найти и уничтожить.
Враг. Опасность. Враг.
Все становилось на свои места. Надо найти странно пахнущего врага. Прямо сейчас.
Скользкий мешок покатился вокруг колодезного сруба. Он двигался свободно и легко. Позади осталась слизистая дорожка.
У запертых дверей одного из казематов тварь остановилась. На шкуре взбухли два бугорка, вытянулись, превратились в щупальца. На этот раз они росли так медленно, что даже человеческий глаз разглядел бы это.
Будь тварь в достаточной мере разумна, можно было бы сказать, что ее терзают сомнения, что она колеблется. Положив щупальца на дубовую, окованную железом дверь, она медленно раскачивалась на месте. Наконец тонкое чутье подсказало ей, что за дверью добычи нет. Она была здесь совсем недавно: порог пропитан тягучим запахом… но предмет поисков переместился вверх по лестнице.
Существо испытало что-то вроде тоски. Захотелось перевалиться через сруб и исчезнуть в черной, холодной, такой безопасной глубине… Но чужая воля приказала не привыкшей к повиновению твари: «Вперед! По следу!»
Тварь заскользила через подземный зал, легко преодолела крутые каменные ступени. Ненадолго замешкалась, ощупывая дверь, но тут извне пришла подсказка. Концы щупалец прижались к двери, острые пластинки вгрызлись в дерево.
Хотя тварь и жила в ином мире, порой она наведывалась и в земли людей. Не раз приходилось ей «пропиливать» лаз в стенах курятников или овечьих кошар. Но впервые хищница действовала, как матерый взломщик, выдирая из двери засов.
По ту сторону двери часовой героически сражался со сном. Сон явно побеждал. Впрочем, к чему было и трепыхаться: смена не скоро, почти через звон… Дремота накатывалась, как морской прибой, спутывала мысли, делала веки тяжелыми…
Внезапно в сон ворвались скребущиеся звуки. Изнутри кто-то царапался в дверь.
Мысли лениво, чуть ли не со скрипом ворочались в голове. Мерещится?.. Крысы?.. Нет, какие крысы, громко же…
Наемник неуверенно потянул дверь. Она подалась с такой легкостью, что часовой пошатнулся. И тут же навстречу ему метнулось что-то темное.
Он не успел разглядеть, что тварь вскинула к его лицу два щупальца. Не увидел и проскользнувшей меж ними голубой искры. Зато он ее почувствовал! Мышцы скрутила жестокая судорога, мир вокруг стал ярким и ослепительным, а затем беззвучно разлетелся на осколки…
Тварь помедлила над телом человека. Сейчас надо было делать то же, что и всегда, когда удавалось убить добычу крупнее себя: отхватить несколько кусков мяса, найти укромное местечко и предаться лучшему в мире занятию — перевариванию пищи. Но загадочная, извне идущая сила неумолимо гнала вверх по ступеням, через залитый лунным светом двор, вслед за тягучим запахом…
* * *
— Нет, выше, слева от луны. Три звезды… и четвертая — немного правее. Это лук и острие стрелы. В Темные Времена, когда люди верили, что у богов есть телесные облики, они поклонялись богине охоты — прекрасной женщине с луком и колчаном. В ее честь и созвездие назвали — Лучница.
— Мой господин много знает…
— Лет тридцать назад в Шеджимире, в одной из башен, нашли тайник. Там была рукопись, трактат из астрологии, черновик неоконченный… Так вот, ученые рассуждения обрывались посреди фразы, а дальше было написано:
Твоя рука лежит на тетиве, Моя душа — на острие стрелы. Ты в Бездну целишься, любовь моя, — Стреляй же!..— Дальше!..
— Трактат принадлежит перу Балката Кленового Копья, великого астролога Огненных Времен. Он был сослан в Шеджимир за то, что полюбил сестру короля… а был он всего лишь Сыном Рода. Там, в Городе Дождя, он и умер, не увидев больше свою возлюбленную.
— Какая печальная история!
Орешек бросил быстрый взгляд на свою спутницу. Темный капюшон ее плаща упал на плечи, глаза были скромно опущены. Ничего общего с той свирепой Волчицей, что при первой встрече набросилась на него с кинжалом! Эта девушка дышала тихим робким счастьем.
Какая ночь! Звезды плясали и кружились вокруг, но самыми прекрасными были две живые зеленые звезды, которые время от времени нежно вспыхивали перед ним — и тут же застенчиво гасли. Эти ласковые вспышки будили в теле Орешка томительное желание, мучительное и сладкое, заставляющее забыть о разнице между беглым рабом и Дочерью Клана… да не было на свете никаких Кланов, ничего и никого не было, кроме них двоих! Сердце стучало вперебой, язык сам по себе молол какую-то чепуху, и ни слова не было про любовь, и каждое слово было объяснением в любви, и его спутница понимала это, и не было лжи и фальши, и все было правильно и просто. Лунный свет заливал край плаца, чучела-мишени в белом сиянии казались сказочными воинами, охранявшими свидание влюбленных, а темная острая тень, лежащая у ног, была дорогой в иной, чудесный мир…
Стоп! Что за тень, откуда взялась? А-а, от распахнутой двери башни! Но почему…
Орешек и не заметил, как в своем счастливом бесконечном странствии они с Арлиной добрели до Арсенальной башни — самой западной из тех, что глядели на север. В башне должны были нести караульную службу двое часовых… а раз дверь распахнута, то…
Праведный гнев всколыхнул душу Сокола. Подсматривают, мерзавцы! А завтра крепость будет судачить о том, как Хранитель ворковал со своей невестой…
Ну, он их, негодяев, сейчас!..
С выражением лица, которое заставило бы содрогнуться наемного убийцу, Орешек обогнул дверь и ворвался в башню.
Почти сразу он шагнул обратно. Арлина с тревогой увидела окаменевшее лицо жениха.
— Дорогая, — сказал он очень спокойно, — беги к шаутею, скажи страже: пусть поднимают тревогу. В Арсенальной башне убит часовой. Беги, я здесь посторожу.
Девушка в смятении вскинула пальцы к вискам:
— Но… ты… ты ведь не войдешь внутрь, правда?
— Конечно, нет! — убедительно ответил Ралидж. — Что мне там делать, внутри?.. Беги скорее!
Подхватив тяжелый подол платья, Арлина бросилась бежать. Орешек бросил ей вслед короткий взгляд.
Он знал о беде, знал за миг до того, как увидел нелепо скорчившееся на полу тело часового! Более того, он знал, что мертв и второй часовой. Знал даже, что убийца поблизости. Знал, потому что, едва он сделал первый шаг к двери, как ожил серебряный пояс, от пряжки хлынул горячий и колкий поток тревоги, сметая в душе Орешка счастливую безмятежность. Но в тот миг он испугался не за себя, а за Арлину, которая доверчиво и беспечно ждала снаружи.
Теперь, когда девушку удалось отправить прочь от опасного места, Орешек почувствовал себя раскованнее, увереннее. Мир вокруг вспыхнул сиянием клинка, сладко заныли мускулы в предчувствии боя.
Парень вернулся в башню, склонился над мертвым телом и выдернул у стражника из ножен меч, подумав при этом, что бедняга не успел схватиться за оружие. Значит, нападение было неожиданным.
Мелькнуло бесполезное сожаление о Сайминге, оставшейся в шаутее. Ну, нельзя же было идти на прогулку с девушкой, прицепив к поясу меч!.. Мысль эта сразу же ускользнула, заглушенная ударами крови в висках. Орешек скользнул вверх по лестнице, на миг задержавшись над неестественно вывернутым телом второго стражника (чей меч тоже был в ножнах). На круглой площадке рвал тьму факел, выше все тонуло в глухом мраке.
И кусок этого мрака прыгнул на человека, вытянув в полете черные щупальца. Орешек вскинул меч, отражая удар. Сверкнула тонкая голубая молния. Мускулы свело в узел боли, пальцы намертво впились в эфес, в голове стало легко и пусто…
Орешка спасло то, что Подгорная Тварь убила одного за другим троих, смертоносная сила не до конца восстановилась. Решив, что противник мертв, слизистая гадина двинулась вверх по лестнице, но качнулась назад, уловив идущий от жертвы поток боли. Нельзя оставлять недобитого врага, хищница это знала, но и тратить силу зря ей не хотелось. Тварь замерла, выжидая, не умрет ли человек сам.
Орешек не двигался, оценивая ситуацию. Перед глазами вновь встало летящее навстречу черное пятно. Какая скорость! Подгорный Людоед казался ему сейчас неповоротливым деревенским увальнем. А молния!.. С этим врагом не справиться, даже если на лестнице не засели еще такие же… Лучше пусть уходит — туда, во мрак… наверх… наверх… не-ет!!!
«Небесный огонь», две бочки! Дарнигар приказал перенести их туда. Достаточно одной искры…
Не было у Орешка времени все обдумать, мысли мелькнули быстрым пунктиром: скорость — молнии — бесполезно — бочки — смерть! И в довершение перед глазами сверкнула яркая картина: ночь озарена пламенем, текущая из окон башни лава ползет к казармам, человеческие фигурки суетливо льют воду в беспощадный огонь. Его, Орешка, среди этих людей не будет, он сгорит первым, прямо здесь, на лестнице.
И тут же воспоминание, мгновенное, но четкое: речной песок, на котором Аунк палочкой пишет бессмысленную с виду фразу…
Орешек ничего не решал, просто шепнул на выдохе слова, которых еще ни разу не произносил вслух:
— Темная коряга шарит в ядовитой трясине.
И Подгорная Тварь содрогнулась: от жертвы, которая только что лежала в ожидании смерти, вдруг хлынула мощная волна ненависти. Тварь упустила момент, когда человек вскочил на ноги, — настолько быстро это произошло. Теперь воин застыл в боевой стойке, вскинув перед собой меч.
Чудовище не умело бегать с поля боя, не было в его жалких мозгах такого понятия — «страх». Не то что крыса, трущобная аристократка, — любая жаба была умнее гостьи из Подгорного Мира. Сгустком ярости хищница ринулась в бой. Посторонний наблюдатель увидел бы лишь черную полосу, взвившуюся над полом. Но ледяной взор воина разглядел, как оторвался от пола слизистый мешок, как начали взбухать на нем два бугорка, превращаясь в щупальца. Легко увернувшись от тянущихся к нему объятий смерти, боец молча обрушил меч на покрытую щетиной черную шкуру. Она была очень прочна, ее с трудом пробил бы даже топор, но удар немого воина обрушился с такой сокрушительной силой, что клинок глубоко ушел в вязкую плоть.
Тварь заметалась, уворачиваясь от второго удара. Из раны выступила густая белесая жидкость, которая на глазах затвердевала, латая жуткую прореху. За клинком потянулись застывающие на воздухе нити. Не обращая на это внимания, воин вновь взметнул меч. Он действовал холодно, отстраненно, в голове не было ни одной лишней, не связанной с боем мысли. Сейчас он не был Орешком. Он не смог бы сказать, кто такая Арлина. Не было на свете никакой Арлины. Был враг, которого нужно убить. Воину казалось, что он действует четко и размеренно, на самом же деле он наносил удар за ударом с немыслимой, нечеловеческой быстротой. Тварь уже не думала о нападении — она защищала свою темную жизнь, но даже сейчас не пыталась убежать. Белесая жидкость твердела на ранах, залечивая шкуру: темный мешок покрылся светлыми полосами. Тварь больше ни разу не ударила молнией — стремительный и грозный противник не дал ей такой возможности.
Спокойно, будто со стороны, боец отметил, что из-за большой потери липкой «крови» мешок стал дряблым, провисшим, под шкурой обрисовалось нечто округлое, прыгающее, похожее на живое существо, которое рвется на волю…
Вот оно!
И воин, сжав эфес двумя руками, обрушил сверху вниз прямой удар, который называется «копье смерти», на это загадочное, округлое… И был тот удар так страшен, что клинок пробил жертву насквозь и сломался на каменной плите пола.
Подгорная Тварь дернулась в последний раз. Оборвалась двухсотлетняя жизнь, мрачная и однообразная, как слизистый след на камнях.
Орешек — теперь уже вновь Орешек! — прислонился к стене. Ватные ноги с трудом держали его, пот заливал глаза, сердце пробивало себе путь наружу из грудной клетки, мысли путались бессвязными обрывками.
Он не заметил, как башня наполнилась людьми; как дарнигар, в сапогах и штанах, но без рубахи, командовал: «Осторожнее с факелами! Эй, Подгорных Охотников сюда!.. Нет, только одного, старшего!..»
Очнулся Орешек лишь тогда, когда Арлина, растолкав всех на своем пути, бросилась ему на шею. Парень чуть не взвыл: люто болела каждая мышца, а Волчица, при всей ее красоте, отнюдь не была воздушным созданием. Впрочем, новая боль помогла преодолеть шок. Орешек даже попытался поднять непослушную руку, чтобы стереть заливающий глаза пот. Попытка не удалась, но девушка заметила движение и правильно его истолковала. Выпустив — хвала богам! — шею жениха, она подхватила край своего плаща и мягкой подкладкой осторожно отерла любимому лицо.
Звон в ушах унялся настолько, что Орешек смог прислушаться к происходящему вокруг.
Эрвар склонился над мертвой тварью. Из темной груды торчал обломок меча, намертво прихваченный засохшим «клеем».
— Жабья Подушка, — озабоченно сказал Подгорный Охотник. — Жуткая гадина, любому укажет самую короткую тропку в Бездну. Такая быстрая, что глаз за ней уследить не может. И сражается молниями.
Его перебил донесшийся сверху голос одного из солдат:
— Дверь почти прогрызена! Еще немножко — и хоть пинком открывай!
— Молниями? — глухо переспросил Охотника дарнигар, бросив короткий взгляд наверх. — Молниями?..
Он хотел добавить еще что-то, но спохватился и сдержался.
— Да, — веско подтвердил Эрвар, поднимаясь с колен и отирая ладони о свою великолепную алую рубаху. — Не знаю, зачем эта особа сюда притащилась, но, если бы не милость Безликих, горела бы сейчас не только башня…
— Эй, Охотник, — с подозрением протянул Харнат, — не слишком ли ты много знаешь?
Эрвар ничуть не смутился.
— Знаю то же, что и все. Бочки сюда не сами прикатились, их рабы тащили, а солдаты присматривали, так что страшной тайны не получится. Мне, например, это прочирикала прошлой ночью одна симпатичная пташка.
— Эту пташку зовут Перепелкой, и она у меня дочирикается! — мрачно пообещал Харнат.
От двери подал голос шайвигар. Одежда его была в живописном беспорядке, губы тряслись; он старался не смотреть в сторону черной груды на полу.
— Чудовище побывало и в подземелье. Часовой у входа убит, дверь прогрызена.
— В подземелье есть колодец? — живо откликнулся Подгорный Охотник.
— Да… соединен с рекой…
— Ну, оттуда и пришла!
— Прикажу кузнецу закрыть колодец железной крышкой, — вздохнул шайвигар, но тут же встревожился: — Или эта Жабья Подушка и железо прогрызает?
— Нет, железо ей не по зубам. Но гадина опасная. Это небывалый случай — справиться с ней всего-навсего вдвоем. Господину неимоверно повезло…
Орешек равнодушно молчал.
Эрвар, пораженный немыслимой догадкой, метнулся к мертвому часовому и уставился на меч, который бедняга не успел извлечь из ножен. Затем медленно повернулся к Хранителю. И никогда глаза Охотника так не распахивались на все чудеса Подгорного Мира, как распахнулись они сейчас.
— Один? — выдохнул Эрвар. — В одиночку?!
* * *
Наутро взбудораженная крепость потрясенно внимала рассказу Подгорного Охотника — рассказу, в котором искреннее восхищение рвалось ввысь на орлиных крыльях фантазии. История эта разбегалась все дальше, на нее наслаивались новые и новые подробности, как нитка наматывается на веретено.
Так — в перекличке возбужденных голосов, катящейся по всей крепости, от шаутея до поселка рабов, — рождалась вторая легенда о Хранителе Найлигрима.
23
Мелкий дождик тихо сеялся на плотную ткань шатра. Часовой, стоящий поодаль от входа (чтобы не слышать лишнего), ежился, но не отошел под дерево, не поднял даже воротник своей кожаной куртки. Он сопровождал короля, а Нуртор терпеть не мог расхлябанности. Поэтому солдат мог лишь тоскливо просить Хозяйку Зла не задерживать короля слишком долго в шатре проклятого колдуна.
А в шатре в это время кипел яростный спор.
— Слышать ничего не хочу! — кипятился король. — Какие еще предупреждения? Осадить крепость, чтоб и птица оттуда не выпорхнула, а потом выбрать ночь потемнее да пустить на стены Людоедов! А за ними в крепость войдут мои войска.
— И летописцы запишут в своих книгах, что Нуртор Черная Скала из Клана Вепря, Ветвь Изгнания, коварно овладел крепостью Найлигрим, прячась за спинами нелюдей, — тихо, но решительно сказал Айрунги.
Он очень рисковал в этот миг — и знал это.
Кинжал вылетел из ножен короля. Лезвие острым кончиком коснулось горла колдуна, примяв жидкую седую бороденку.
— Ты смеешь говорить такое своему государю?! — рявкнул Вепрь так, что его услышал даже часовой.
Айрунги не дрогнул.
— Я сказал это — и слова осели пылью на полу. Летописец напишет это — и слова станут камнем, железом, алмазом, они осядут в памяти потомков.
— Ты глуп, колдун! Летописцы строчат в своих книгах то, что угодно прочесть их повелителям!
— Так ли, государь? Я могу рассказать весьма неприглядные вещи о твоем предке Гайгире Снежном Ручье. Или об Улькуре Серебряном Когте из Клана Орла, что полтора века назад был Хранителем Тайверана, а фактически — королем Грайана. Или, если хочешь, посплетничаем о детстве и юности Лаограна, Первого Короля. Уверен, тебе и самому известно все, о чем я собирался рассказать. Откуда мы знаем то, что эти великие люди хотели бы скрыть? Из летописей! В книгах есть страшная магия: они уводят в бессмертие ложь и правду — и даже ложь делают правдой для грядущих веков.
Нуртор вспомнил, что нечто подобное говорил ему Аудан, единственный друг, чья гибель отравленным шипом засела в королевском сердце.
Вепрь ненадолго задумался, затем медленно убрал кинжал.
Айрунги скрыл вздох облегчения.
Но он недооценил короля. Нуртор набычился и разразился тирадой (в которой, как с досадой отметил Айрунги, силуранское упрямство соединилось с грайанской тягой к многословию):
— Что ж, пусть потомки говорят обо мне, что хотят. Ты прав: я читал о детстве Лаограна Узурпатора то, о чем он сам всю жизнь мечтал забыть. Но я знаю и то, что он свел под своей рукой восемь королевств! Он подавил Великий Мятеж и изгнал в Силуран моих предков! Он сорок лет правил волей и властью Дракона — и подданные обожали его! А после смерти он стал легендой. Бродячие певцы до сих пор горланят баллады о нем, даже здесь, в Силуране, хотя еще мой дед запретил это. Люди любят силу. Пусть потомки называют меня хоть Людоедом, но живущие сейчас, будут меня бояться! Слышишь, старик? Будут бояться!
Айрунги подавленно склонил голову:
— Понимаю… мой государь не боится ни суда потомков, ни людской молвы… Но я умоляю его прислушаться хотя бы к голосу здравого смысла! Крепость после войны отойдет под руку моего господина. Люди, что живут там… я говорю не о гарнизоне, а о мирных жителях, ремесленниках… они станут подданными Силурана, своими трудами будут множить богатство страны. Что выиграет государь, если эти люди будут сожраны Подгорными Тварями, которые не разбирают, кто перед ними, воин или нет? Разве не лучше Вепрю предстать в их глазах грозным, но милосердным государем? Я уверен, что появление армии Людоедов у ворот крепости заставит гарнизон сложить оружие, а жителей — со страхом и благоговением приветствовать своего нового властелина!
— Сдурел ты совсем, колдун! На что мне эта горстка черни? Мои войска перекатятся через нее, растопчут и не заметят. Я уж точно не вспомню про этих жалких ремесленников из захолустья!
Айрунги опустил глаза, чтобы не выдать своей неприязни. Он вспомнил, как два месяца назад Нуртор с омерзением отшвырнул свечной огарок, похожий на Подгорного Людоеда. Как оскорбленно загрохотал он тогда: «Да как ты посмел предложить мне!..» А теперь разошелся… хоть пускай его самого на стену крепости во главе армии нелюдей!
Но мысли эти не отразились на сдержанном лице Айрунги, который вновь поднял на Вепря бестрепетный взгляд. И ни на миг — ни на миг! — не возникло у него желания отказаться от затеянного, преградить путь войне. В конце концов он же пытается смягчить жестокость короля, разве не так?..
О, это было высокое искусство — глядеть в глаза разъяренному Вепрю! Оно требовало твердости, самообладания и умения тонко смешать в своем облике покорность и чувство собственного достоинства — так же тонко и точно, как смешиваются в ретортах порошки и жидкости. Этим опасным искусством в совершенстве владел покойный Аудан, а теперь в нем пробует свои силы Айрунги. И ничего, неплохо получается, раз жив еще… Вот, вот, Вепрь еще злится, но уже способен понимать, что ему говорят. Значит, можно продолжать.
Плавным движением Айрунги указал на столик посреди шатра. На столике возвышалась глиняная модель крепости Найлигрим. Отвесные стены, восемь башен, ворота с подъемным мостом из тонких прутиков. За стеной — маленький шаутей и казармы. Немного в стороне рядками ореховых скорлупок обозначен поселок ремесленников.
— Там еще храм есть, возле шаутея… — буркнул король все еще с раздражением, но невольно заинтересовавшись.
— Храм в руках Безликих, нас беспокоят только стены и башни… — Айрунги на серебряном подносе протянул королю ржавый эфес меча с обломком лезвия. — Возьми его, государь.
— Это что еще за грязная пакость?
— Если бы мой господин знал, чьи руки некогда держали это оружие, он бы с большим уважением отнесся к моему подарку.
Любопытство окончательно вытеснило гнев из души Нуртора.
— Да? И кому же служила эта… эта реликвия?
— Есть имена, которые лучше не тревожить попусту, иначе в Бездне дрогнет пламя. Скажу лишь, что эта древняя рукоять обошлась мне в сорок золотых… и в две человеческие жизни, потому что пришлось ее похитить. Тот, кто некогда носил этот славный меч, всегда знал волю Безымянных. Узнаешь ее и ты. Возьми, государь!
Преодолев брезгливость, Вепрь сомкнул короткие толстые пальцы на ржавой рукояти.
— Теперь, — быстро заговорил Айрунги, не давая королю опомниться, — сокруши стены Найлигрима! Ты же воин! Сокруши их так, как хотел бы разрушить настоящие стены!
Глаза короля заблестели, он склонился над глиняной «постройкой».
— Здесь, — уверенно сказал он. — У ворот, немного западнее… а то с востока из-под земли выбегает река…
Обломок лезвия легко вошел в мягкую глину. Нуртор хищно оскалился, крупные белые зубы сверкнули в черной бороде.
— Шаутей! — продолжил он, входя во вкус игры. — Чтоб никто живым не ушел!..
Сокрушив глиняную башенку, король неуверенно оглянулся, не зная, что делать дальше. Короткий миг азарта прошел, Нуртор чувствовал себя мальчишкой, которого взрослые застали за нелепыми шалостями. Оставив обломок меча в комке глины, он выпрямился, разглядывая перепачканные ржавчиной ладони.
Айрунги молча подхватил с треножника серебряный тазик для умывания, ловко и почтительно поднес королю. Вепрь опустил в воду свои лапищи…
Часовой, стоящий под дождем, вздрогнул, услышав рев. Это был, конечно, голос короля, но что в нем звучало, страх или изумление?.. Как быть? Ворваться в шатер, на помощь своему господину? Но ведь у короля тайная беседа с Ночным Магом! Еще сунешься не вовремя…
Наемник поежился — то ли при мысли о королевском гневе, то ли от страха перед тем, что он мог узреть в шатре чародея…
Пока стражник лихорадочно соображал, что ему делать, в шатре Нуртор потрясенно смотрел на свои пальцы, по которым стекали алые капли. Умывальный таз был полон крови, в которую превратилась вода.
— Вот! — воскликнул Айрунги, поднимая дрожащую руку. — Вот она, воля богов! Знамение! Ты войдешь в память людскую как государь, у которого руки по локоть в крови!
— Ну и пусть! — рявкнул перепуганный, но не собирающийся сдаваться Вепрь. — Думаешь, я собрал армию, чтобы подарить грайанскому королю букет цветов? Война — это всегда кровь! А кровью меня не испугаешь, я ее с двенадцати лет проливаю!
В этот миг полог шатра откинулся. Прозвучал голос стражника, чьи сомнения сами собой разрешились:
— Государь! Прибыл гонец от…
Наемник замолчал, расширившимися глазами глядя на таз с кровью.
— Ну? — нетерпеливо спросил Нуртор. — От кого гонец?
— От высокородного Арджита Золотого Всадника из Клана Медведя, Ветвь Изгнания, — зазвучал за плечом стражника твердый голос.
Оттерев плечом часового, в шатер ввалился седой наемник в потрепанной кожаной куртке, с которой стекала дождевая вода. Таз с кровью он удостоил лишь беглым взглядом и без запинки продолжил:
— Мой господин, высокородный Арджит, прислал меня с сообщением. В одиннадцатый день этого месяца мы, воины гарнизона Трехбашенного замка, совершали патрульный объезд, дабы не позволить грайанским лазутчикам…
— Короче! — прервал Нуртор. — Поймали, что ли, кого?
Наемник даже бровью не повел, точно его никто и не перебивал:
— Нами был задержан человек, сообщивший, что он — высокородный Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла, новый Хранитель крепости Найлигрим. На него и на его спутников напали Подгорные Людоеды, спастись удалось лишь Соколу. Он заблудился и, судя по рассказу, пересек горы через Козье ущелье, там есть тропа. Мой господин повелел, чтобы я, Шипастый из Отребья, десятник замкового гарнизона, доставил знатного пленника к государю, да хранят Вепря боги на радость и гордость всей стране.
— Складно излагаешь, Шипастый, — отозвался король, стараясь казаться невозмутимым. — Будешь награжден. Ступай и дожидайся, пока прикажу позвать тебя… И ты ступай! — прикрикнул Нуртор на часового, который не мог оторвать глаз от крови на королевских руках.
Оба наемника исчезли в шумящем потоке дождя, задернув за собой полог.
Король и маг уставились друг на друга.
Айрунги первым пришел в себя и поспешил овладеть ситуацией:
— Государь, какие еще знамения нужны тебе, чтобы понять волю богов? Небо должно расколоться? Камни должны возопить человеческими голосами? Разве можно выразиться яснее: Безликие в милости своей посылают тебе пленника, в обмен на жизнь которого можно получить сдачу крепости! Кто бы ни командовал сейчас гарнизоном Найлигрима, он не посмеет обречь на смерть Сокола… да еще, кажется, последнего в своей Ветви!
— Я подумаю, — севшим голосом сказал король, неловко повернулся и вышел из шатра.
Дождь превратился в ливень. Струи воды смывали потеки с рук Вепря. Нуртор не заметил ливня, не заметил обоих наемников, почтительно следовавших за ним. Словно слепой, брел он с горы в долину, где под дождем темнели солдатские палатки, окружавшие высокий королевский шатер.
Айрунги, высунув свой острый нос наружу, проводил Нуртора взглядом, а затем, подхватив серебряный таз, выплеснул под дождь на траву алую жидкость, которая не была кровью (как не было ржавчиной вещество, испачкавшее королевские ладони).
— О Безликие, я ведь не жесток! Помогите мне достичь величия и власти без лишнего кровопролития, без лишних погребальных костров, без лишних человеческих страданий!
В глубине души Айрунги знал, что боги не внемлют подобным мольбам.
Однако он и не подозревал, что его слышат другие…
* * *
— Что скажешь, змей ты мой ручной?
— Что раньше говорил, то и сейчас скажу: трус испортит нам все дело. И зачем этот шут сбежал из своего балагана? Показывал бы фокусы, раз у него это так хорошо получается!
— Ты прав, Шайса. Мне не нужен благородный и великодушный маг. Мне нужен жуткий колдун, чьим именем матери пугали бы детей! Мне нужно чудовище, выползшее из страшных снов!
— Айрунги — чудовище? Да любая овца больше годится для..
— Помолчи! Если он не хочет злодействовать, я сам сделаю из него злодея. Вот если сейчас свершится нечто кровавое и в этом будет замешана магия… начнет ли наш циркач вопить, что это не его рук дело?
— Он? Да ни за что! Напыжится, как ворона в золотой клетке, и начнет запугивать всех намеками на свою ужасную и зловещую силу.
— Вот именно! Выходит, прежде чем уничтожить врага, мне придется создать этого врага собственными руками!
24
Лес, чужой и мрачный, тянул ветви к тропе, угрожающе шумел листвой, перекликался голосами ночных птиц. Ни луны, ни звезд не было на подернутом тучами небе.
Молодой десятник Литисай Звонкая Стрела поежился, запахнул на груди плащ и остановился, пропуская мимо себя всадников. Темные фигуры, безмолвно проезжающие по тропе, похожи были на зачарованных воинов из древней легенды. Во тьме Литисай не мог отличить одного из них от другого.
Впрочем, не отличил бы и днем. Литисай недавно принял десяток, и наемники казались ему на одно лицо: высоченные, грубые, горластые…
Юноша успел лишь недолго прослужить рядовым гвардии Нуртора. И тут же — повышение, которым он обязан своему происхождению. Род Хасчар от Огненных Времен поставлял Силурану воинов, которые непременно достигали высокого положениях, даже если им этого совсем не хотелось!
Литисай подавил тоскливый вздох. Хорошо бы сейчас очутиться на окраине Джангаша, в уютном отцовском доме — массивном, бревенчатом, с проложенными мхом венцами, с пылающим очагом! Или в гвардейской казарме, веселой и шумной. Или… или где угодно, лишь бы под крышей!
Нет, скулить ему нельзя! Он должен гордиться и быстрым повышением по службе, и первым заданием…
Мысленно десятник увидел карту: тоненькая струйка дороги течет через Красное Урочище на юг и резко сворачивает на запад — вдоль гор, к морю. На карте дорога прорисована четко, ясно, а на деле заросла, заглохла. Чтобы протащить осадные башни, даже разобранные на части, приходилось рубить кустарник, валить молодые деревца. Этим, кстати, и занимался до сих пор героический десяток Литисая. Расчищал дорогу. И юноша был этим вполне доволен. В отличие от своих родных и двоюродных братьев, злых и веселых, как свора охотничьих псов, Литисай в бой не рвался.
Кто же знал, что именно ему прикажут начать боевые действия!
А все дядюшка, чтоб его… чтоб его хранили Безликие! Нет, старик очень заботится о карьере племянника, грех на него обижаться.
В памяти заскрипел знакомый голос:
«Вокруг армии вьются грайанские лазутчики. Ладно, пусть вьются, мы знаем, что они сообщают своим хозяевам. Мол, Нуртор направляется маршем к морю… пусть укрепляют свои портовые города, пусть! Но долго обманывать их мы не сможем. Армия не повернет на запад, а двинется к Найлигриму! Удар должен быть внезапным! Твой десяток уйдет вперед и уничтожит конный грайанский разъезд. И чтоб никто не ушел живым! Ты понимаешь, мальчишка, какая это честь и какая ответственность?»
Да понимает он, все он понимает! И трусить ему нельзя! Стыдно ему трусить! Бой будет честным, десяток на десяток, на его стороне будет неожиданность. Он все продумал, его воины засыплют грайанцев стрелами. А если он простое дело провалит — что ж, тогда дядюшка прав: такой олух не должен позорить доблестный Род. Надо срочно ложиться на костер, а в следующем воплощении родиться в крестьянской лачуге и мирно выращивать репу в захолустной деревеньке…
Но, во имя всех обликов Серой Старухи, почему мысль о выращивании репы не вызывает у него возмущения и протеста?
Последний всадник остановил коня рядом с десятником. Юноша напрягся: он узнал этого человека. Шипастый из Отребья, доставивший королю сообщение из Трехбашенного замка. Временно, до возвращения в свой гарнизон, старый десятник был послан рядовым воином под команду Литисая…
Парнишка вспомнил гнев и стыд, охвативший душу, когда он понял, чем вызван приказ сотника. Ему, воину из Рода Хасчар, навязали няньку! Об этом, конечно, тоже дядюшка позаботился!..
Но сейчас, в этом непроглядном лесу, когда зуб на зуб не попадал от волнения, Литисай понял, что не так уж это плохо — иметь рядом няньку. Седой кряжистый наемник со шрамом на лбу испытал в жизни, наверное, немало, раз сумел из Отребья выбиться в десятники.
До сих пор юноше не приходилось сталкиваться ни с кем из Отребья. Как они могут жить на свете, эти люди? Свободные, а без имени… Рабы — те хоть принадлежат кому-то, кто о них заботится, их защищает. А эти… для закона они вообще не существуют! Без имени не купишь землю, дом, рабов… да что там — даже не женишься!..
Раздумья молодого десятника прервал напряженный голос Шипастого:
— Скверная ночь. Будь это мой десяток, я бы так беспечно себя не вел. Интересно, кто из этих парней доживет до рассвета?
В другое время Литисай оборвал бы дерзкого простолюдина, первым заговорившего с Сыном Рода. Но сейчас он вытолкнул из пересохшего горла лишь одно слово:
— Почему?
— Запах, — объяснил Шипастый. Юноша судорожно втянул в себя воздух.
— Это… это какие-то ночные цветы? — робко спросил он, всем сердцем желая, чтобы воин утвердительно кивнул.
Старый наемник хмыкнул.
— Ясно-понятно, цветочки. Когда я только службу начинал, моему десятку довелось эти цветочки понюхать. Из десятка только я в живых и остался. Это Бродячие Кусты. Чтоб меня уже сегодня хвоей присыпали, если это не так.
Литисай оцепенел от ужаса.
Шипастый покосился на съежившуюся щуплую темную фигурку. Мальчишка, совсем мальчишка! Сколько ему — семнадцать, восемнадцать?..
Старый воин почувствовал, как из сердца уходит злая зависть к знатному щенку, получившему на серебряном подносе должность, к которой он, Шипастый, шел напролом всю жизнь. И больше не хотелось запугивать юнца, и без того трясущегося от страха.
К тому же опасность и впрямь гуляла неподалеку.
Литисай молчал. То ли не хотел унижаться перед наемником из Отребья, то ли не мог справиться со своим языком.
Шипастый еще раз втянул ноздрями тонкий, сладкий, кружащий голову аромат. Заговорил тихо и властно:
— Будь это мой десяток, я приказал бы парням сомкнуться, не терять друг друга из виду. И чтоб мечи держали наготове. Не арбалеты, а мечи. И дозорных вперед я б не посылал, а то этих дозорных больше не увидим.
Полусоветы-полуприказы, четкие и ясные, привели мальчишку в себя. Он тронул коня и нагнал последнего всадника.
— Передай вперед: сомкнуться! Подтянуться! Мечи наголо! От отряда не отрываться! И чтоб у меня не спать на ходу!
Где-то тревожно заухал филин, вдали отозвался тягучий волчий вой.
Наемники тревожно вглядывались во тьму. По рукам пошла пущенная Шипастым фляга с горьким настоем трав, отгоняющим дремоту. А проклятый аромат делался все гуще — липкий, приторный, коварный.
Копыта мягко уходили в мох и траву. Не брякало хорошо пригнанное оружие, не переговаривались напряженные, тревожно собранные воины. Кавалькада беззвучно плыла сквозь ночь, которая сладко пахла смертью. Ладони срослись с эфесами. В любой миг придорожные ветви могли ожить, стегнуть по горлу, захлестнуть, стащить с седла, стиснуть, задушить…
Внезапно мрак разорвало отчаянное предсмертное ржание. Где-то рядом в ужасе и муке гибла лошадь. Звук этот полоснул по сердцу каждого воина. Без приказа кавалькада перешла на рысь, кони раздвигали высокие заросли папоротника. Впереди была опасность — и это было прекрасно! Куда страшнее, когда опасность вокруг тебя, всюду, везде, разлита в воздухе… Наемники готовы были в любой момент слететь с седел и сомкнуться для обороны (в Силуране, как и в Грайане, не сражались верхом).
Храпящие кони вынесли всадников к глубокой котловине с голыми, лишь мхом поросшими каменистыми краями. А на дне…
Литисая замутило. Он выронил повод и левой рукой вцепился в луку седла, усилием воли преодолевая дурноту. Правая рука стискивала меч, о котором юноша в этот миг совсем забыл.
На узкое мальчишеское плечо предостерегающе легла крепкая ладонь.
— Жрут, — жестко сказал Шипастый. — Раз светятся, значит, жрут.
Да, они светились мертвенно-бледным свечением гнилых деревяшек, эти омерзительные, ни на что не похожие кусты с жуткими, словно изломанными ветвями. Они деловито сгрудились вокруг темной кучи… разум отказывался признать в ней безжизненные тела.
Груда зашевелилась, от нее отползла бьющаяся в предсмертных судорогах лошадь, волоча задние ноги и пытаясь приподняться на передних. Она уже не ржала — только вскрикивала, как изнемогший от плача ребенок.
Ближайший куст повел ветвями в сторону содрогающейся жертвы. Из земли вылетел гибкий корень и вонзился в мох ближе к лошади — легко и мягко, словно в землю воткнули меч, чтобы стереть с него кровь. Выпростав из земли второй корень, куст подтянулся к лошади, которая уже почти затихла, и накрыл ее ветвями. Это было сделано быстро, с хищной ловкостью и грацией.
Чем дольше юноша глядел на это кошмарное зрелище, тем нереальнее оно становилось. Конечно, он спит, ему все это снится… Вот и края котловины подернулись дымкой, стали расплывчатыми… и деревья вокруг слились в черную стену… и он даже красив, этот светящийся ломаный узор внизу. Хорошо бы подъехать, взглянуть поближе, ведь это лишь сон…
Сладкий аромат заползал все глубже в душу, вкрадчивый, как любовный шепот, и властный, как призыв из Бездны… и все слабее стучало сердце, словно тоже хотело заснуть…
Литисай не видел уже, как опустил голову на грудь один из воинов, как выронил меч и беспомощно поднял руки к вискам другой…
И тут, разрывая пелену чар, грянул голос Шипастого:
— Эй, вояки, не спать! Выше голову, куры вы дохлые! А вот сейчас плеткой приласкаю, чтоб вам всем в Бездне до золы сгореть!..
И были эти слова для наемников, словно ведро воды, опрокинутое в знойный день на голову. Они встряхнули, взбодрили солдат, разогнали дурман, заставили взглянуть вокруг прояснившимся взглядом.
Несколько кустов карабкались вверх по склону — к всадникам.
— Громче кричите! — командовал Шипастый. — Это сон гонит! Орите на эти кустики так, будто они вам в «радугу» насквозь проигрались, а платить проигрыш не хотят!
Лес дрогнул от солдатских голосов — свирепая брань, угрозы, хохот, за которым прятался страх… Воины смолкли лишь на миг — чтобы хлебнуть из заветной фляги Шипастого, которую тот вновь пустил по рукам.
— Может, огоньку? — во все горло спросил десятник. — У меня огниво есть!
— Нет, огнем их не проймешь… Эй, а это еще что они затеяли?
Свечение медленно гасло. Чернеющие на глазах кусты, оставив добычу, начали карабкаться на противоположный от солдат склон котловины.
— Уходят? — недоверчиво протянул старый наемник. — Они ж никогда не отступают, не умеют отступать… — Шипастый спешился и рявкнул властно, словно это он командовал десятком. — А ну, парни, готовься меня прикрыть! Хочу кое-что проверить!
Никто и слова сказать не успел, как он с мечом в руках начал спускаться в котловину.
Наемники дружно завопили от ужаса и восхищения.
Шипастый поравнялся с кустами, что совсем недавно карабкались наверх, к всадникам. Теперь свечение почти погасло, кусты походили на взъерошенных мрачных птиц, сложивших крылья.
Воин вскинул меч, но оружие ему не понадобилось. Поспешно вытаскивая из земли корни, кусты поползли прочь, догоняя свою «стаю».
— Уходят! — проорал Шипастый. — Но вы, парни, сюда не спускайтесь, вдруг ловушка… С этой мразью ушами хлопать нельзя!
Всадники глядели сверху, как их товарищ склонился над страшной грудой.
— Грайанцы! Грайанский разъезд! Чтоб мне еловым лапником укрыться! Эти кустики перехватили нашу добычу! Надо бедолагам костер устроить.
— Это уж как положено, — буркнул Литисай, приходя в себя и чувствуя досаду из-за того, что у него перехватили командование. — Но почему они на нас не напали?
Шипастый взбирался по склону. Вот его голова и плечи показались над краем гигантской ямы. Один из всадников спешился и помог старому воину выбраться.
— У тебя кровь на руке, — сказал он Шипастому.
— Это я себя ножом резанул, — объяснил тот. — Боль дурман гонит и в чувство приводит.
И тут Литисай произнес слова, которые эхом раскатились по всей растянувшейся вдоль Красного Урочища армии:
— Ребята, а не наш ли это Ночной Маг развлекается?
Все окаменели в седлах, разом припомнив слухи о чудовищном жертвоприношении, которое король совершил в шатре колдуна, о серебряном тазе, наполненном неизвестно чьей кровью.
— Мой господин прав, — задумчиво протянул Шипастый. — Это не просто колдовство — это наше колдовство, силуранское. Грязное, поганое, но наше… Не прикажет ли господин возвращаться? — закончил он деловито.
Вновь обретая высокомерие Сына Рода, Литисай надменно кивнул:
— Эти бедняги получат свой костер, когда здесь пройдет наша армия… Деся-аток! Рысью… марш!
Мечи вернулись в ножны за плечами. Всадники смутными тенями повернули на север, неся весть, которая заставит побледнеть многих смельчаков.
Айрунги Журавлиный Крик, Ночной Маг на службе короля Силурана, начал свою — колдовскую — войну!
25
В ранние, еще прозрачные сумерки вплелся женский голос. Песня горько укоряла разлучницу, что в чужом краю сгубила смелого воина.
Остановившись под темной стеной шаутея, Орешек поднял голову и прислушался. Кто там заливается? Айлеста? Нет, Аунава…
Подумать только, когда-то все три сотничихи казались ему на одно лицо: тупые домашние овцы… Какое жестокое и несправедливое суждение! Они же такие разные! Скажем, Миланни Нежная Песня… да, она не может похвастаться быстротой соображения, зато все сотничьи детишки (которых Орешек так и не сумел сосчитать) при всякой царапине бегут именно к Миланни: и ссадину промоет, и доброе слово скажет, и вкусненьким угостит — у нее всегда при себе мешочек с лакомствами. И провинившиеся рабыни падают Миланни в ноги, чтоб замолвила слово перед шайвигаром, упросила смягчить наказание.
Вот Айлеста Белая Лилия — та и впрямь выглядит законченной идиоткой, слова из нее не вытянешь. Не сразу Орешек понял, что это — от непобедимой застенчивости. Зато в рукоделии молодая женщина достигла таких же высот, как Аунк — в фехтовании. У Орешка над кроватью висела теперь огромная вышивка — крепость в венце радуги. Такое чудо украсило бы и королевский дворец! Про Айлесту говорили, что у нее весь ум ушел в пальцы. Что ж, многие и этим похвастаться не могут.
А уж кого точно дурой не назовешь, так это Аунаву Гибкую Иву. Сплетницей, язвой, змеей — пожалуйста, но не дурой… Вот ведь трагедия: этой женщине жить бы при дворе, заплетать да расплетать сложнейшие нити интриг! А здесь, в захолустной крепости, ей так же просторно, как боевому кораблю — в деревенском пруду с лягушками! Вот и озлобилась…
Хранитель пересек пустеющую рыночную площадь, отвечая небрежным взглядом на низкие поклоны припозднившихся покупателей и торговцев. Мысли были заняты другим. Только что из окна он увидел за баней занятную сцену и теперь спешил убедиться, что глаза его не обманули.
За рядами прилавков замаячила стена бани. Из крошечных окошек долетали крики и хохот.
Орешек чуть не взвыл — так остро вспомнилось недавнее унижение.
Вчера крепость покинули ваасмирские торговцы. Недостающие товары были доставлены, пересчитаны и сложены в Купеческой башне, и ваасмирцы, с трудом поверившие в спасение от неминуемой казни, не стали задерживаться в Найлигриме. Солдаты проводили их насмешливыми криками и свистом, а Орешек, ободренный своей победой, совершил неосмотрительный поступок — приказал к вечеру приготовить для себя баню.
Шайвигар скоренько распорядился: солдатню выставили, лавки продрали с песочком, на полу рассыпали свежие зеленые ветки, по стенам развесили пучки сухих трав для аромата. Все бы хорошо и даже замечательно, однако Хранитель изумил всех, заявив, что желает мыться в полном одиночестве… Да-а, это было потрясением для шайвигара и дало всей крепости богатую тему для разговоров. Ведь даже в самых дешевых банях крутятся среди моющихся рабы-банщики: кому кувшин воды на голову вылить, кому спину куском рогожки потереть. А чтобы высокородный Хранитель крепости… да совсем без слуг… Ясно, что тут дело нечисто!
Интересно, кто додумался до разгадки тайны? Перепелка с ее длинным языком и живым воображением? Или Аунава, ивушка плакучая? А может, другая светлая голова нашлась? Так или иначе, весь сегодняшний день Орешек ловил на себе странные взгляды, а полтора звона назад притащился лекарь Зиннитин и осторожненько начал предлагать свои услуги, упирая на то, что в Аршмире ему часто приходилось иметь дело с подобными случаями… ну, с кожными болезнями…
Вот так! Весь Найлигрим сочувствует Хранителю, который вынужден скрывать следы некоей ужасной кожной болезни… Чтоб их Серая Старуха в болоте утопила, болтунов проклятых! Интересно, Арлине про это нажужжали или не осмелились?..
Орешек завернул за угол бани — и пред ним предстало зрелище, заставившее забыть обиду и наполнившее душу веселым восторгом.
На пустыре, где Хранитель сорвал Поединок Мастерства, вновь звенели мечи. Аранша, уйдя в глухую защиту, легко отражала удары, что яростно и беспорядочно сыпались на ее клинок.
Орешек улыбнулся. Соперница Аранши была в мужской одежде, с высоко подобранными волосами, но он узнал бы ее в любом наряде, с любого расстояния и в любое время суток.
Он и раньше слышал (от Перепелки, разумеется), что Арлина берет уроки фехтования, но увидеть это довелось впервые. Честно говоря, зрелище было довольно забавным. Арлина походила на неуклюжего щенка, свирепо атакующего добродушного взрослого пса.
Наемница заметила Сокола, издала пронзительное короткое шипение и опустила меч. Арлина, не привыкшая еще к сигналу прекращения схватки, продолжала атаку. Аранша уклонилась от клинка и поменяла положение так, чтобы госпожа оказалась лицом к Хранителю.
Увидев жениха, Арлина ойкнула, выронила меч и в отчаянии вскинула руки, чтобы поправить волосы, начисто забыв при этом, что служанка с огромным трудом сколола их в узел. Разумеется, суматошные старания привести прическу в порядок лишь выпустили на свободу буйный черный водопад, расшвырявший вокруг шпильки.
Нет, улыбнулся Орешек, не выйдет из девочки бойца. Разве ж это можно — бросать оружие на землю?
Мысль эта доставила ему удовольствие. Почему-то не хотелось, чтобы Арлина стала умелым воином. Аранша — другое дело: боевое мастерство шло ей, было частью ее тела и души…
Под стеной башни лежало бревно. Усевшись на него, Орешек похлопал ладонью по шершавой коре. Арлина охотно села рядом — веселая, разгоряченная, немного смущенная. Наемница замешкалась, но после приглашающего взгляда Хранителя опустилась на краешек бревна.
— Господин мой, — спросила Арлина, торопясь увести разговор от фехтования, — правда ли, что к Лунным горам движется силуранская армия?
— Правда, — выдал Хранитель военную тайну, которую в крепости и так знал каждый раб. — Но они скоро повернут на запад, к Фаншмиру.
Арлина перевела вопросительный взгляд на Араншу.
— Все верно, госпожа, — авторитетно подтвердила та. — Наши разъезды все время следят за силуранцами. Позавчера приглядывал мой десяток.
Наемница сказала «мой десяток» со спокойным величием. Джангилар Меч Судьбы мог бы таким же тоном сказать: «Мое королевство!» При этом Аранша не удержалась: дотронулась до свисающей с перевязи железной бляхи на тонкой цепочке — знака десятника.
Отметил Орешек и то, что перевязь на Аранше не зелено-красная, как в день его прибытия в крепость, а зелено-белая. Шайвигар расстарался — теперь солдаты, как и положено, носили цвета Клана своего Хранителя.
— Значит, это война… — печально сказала Арлина.
— Не война, а дурацкая заварушка, — отозвалась ободренная вниманием Аранша. — Пока дотопают они до Фаншмира, пока погрузятся на корабли… Наши портовые города наверняка извещены разведчиками, а береговая оборона там о-го-го какая! Вот я в Яргимире служила… Прямо на скалах катапульты, да такие мощные — глядеть страшно! Целые глыбы швыряют! Канаты не люди натягивают, а упряжки быков!
— Ты, наверное, долго бродила по свету и много повидала… — скользнула в голосе Арлины зависть, легкая, как летнее облачко.
— Да не особенно… В Яргимире было первое место службы. Потом нашу сотню перебросили в Ваасмир. Хороший город, служи да радуйся… Нет, дернула меня Серая Старуха сотнику нос набок свернуть!
— За что ж ты его так?
— А пусть не тянет лапы куда не просили… Еще легко отделалась, могли руку отрубить за то, что своего командира ударила. Спасибо ваасмирскому дарнигару, не поленился во всем разобраться. Сотника — в рядовые, а меня — в это захолустье…
— Тебе не нравятся здешние края?
— Почему — не нравятся? Это моя родина. Откуда ушла, туда и вернулась.
— Ты никогда не рассказывала о себе, — укорила ее Арлина.
— А разве это интересно высокородной госпоже? — искренне удивилась наемница. — Мои родичи рыбачат на берегу Моря Туманов… то есть рыбачили. — Аранша нахмурилась, голос ее стал низким и напряженным. — Господину, конечно, рассказали про деревню Старый Невод, на которую в Первотравном месяце напали Подгорные Твари. У меня там все родные погибли — дед и сестра с малышами. Теперь и вернуться некуда…
Три человека притихли. Крепость вдруг показалась им маленькой, стены ее — низкими и непрочными. Вражеской армией стояли вокруг горы, обитель злобных чудовищ. Силы, более древние, чем крепость, страна и даже сам Человек, хмуро глядели на кучку камней, уложенных один на другой жалкими людскими руками…
Все трое обрадовались, когда из-за угла вывернулся маленький наемник Тайхо и, по-взрослому приветствовав Хранителя, передал настоятельную и срочную просьбу Правой и Левой Руки — пожаловать в шаутей…
* * *
Дарнигар, заложив тяжелые ладони за пояс, мерил большими шагами комнату. Шайвигар, бледный, с подрагивающими губами, смотрел перед собой. Он не встал, когда вошел Хранитель. Это сразу отметил наблюдательный Орешек, который и без того был встревожен тем, что помощники ждали его не в зале шаутея, а в покоях Хранителя — для особой секретности. Вей-о! Не к добру это!
— Что случилось? — тревожно спросил Орешек.
Харнат остановился и вскинул на Хранителя мрачные глаза.
— В полдень не вернулся из дозора третий десяток второй сотни. Я послал на разведку троих конных. Они вернулись с дурными вестями. Силуранская армия не повернула на запад. Она движется к перевалу, господин мой. Завтра Нуртор будет здесь.
Ледяной ком прокатился от горла к животу Орешка. Парень почувствовал себя мышонком, на спину которого легла когтистая лапа.
— Надо известить короля… и Ваасмир…
— Уже отправлены трое гонцов. Разными дорогами.
— Правильно, — сказал Хранитель, беря себя в руки. — Какие еще отданы приказы?
— Я вызвал сотников. Надо собрать солдат в казармах, запереть кабак, подготовить все для приема крестьян, которые ночью хлынут сюда с семьями и скотом…
— Первые крестьяне уже заявились, — вставил шайвигар. — Если господин позволит, прикажу увеличить выпечку хлеба.
— Распоряжайся, как считаешь нужным, почтенный Аджунес, — отозвался Хранитель. — Я уверен, что хозяйственные заботы в надежных руках… — и менее уверенно добавил, обернувшись к Харнату: — Вероятно, солдатам надо раздать оружие…
— Сразу после вечерней переклички, — подтвердил дарнигар, даже взглядом не показав, как позабавила его наивность Хранителя. Воины и так не расставались с оружием. Это, конечно, было против правил, но попробуй заставить наемника после дежурства сдать любимый меч в арсенал! Харнат, как и другие командиры, всюду и везде, смотрел на это сквозь пальцы. А если неопытный чудак вроде молодого Сокола спрашивал солдата, почему вне караула тот разгуливает с клинком в ножнах, воин не моргнув глазом отвечал, что собирается потренироваться на плацу (это разрешалось в любое время дня).
Харнат постарался натолкнуть Сына Клана на самое главное:
— Объявить Большой Сбор имеет право лишь Хранитель, и я покорно жду приказа…
— Ах да… конечно…
«Что еще? — лихорадочно соображал Орешек. — Дом Исцеления?»
— Надо приказать Зиннитину подготовить все к приему раненых… может, дать ему еще пару рабов в помощь…
— Сделаем, господин мой, — кивнул Аджунес.
— Катапульты, — азартно продолжал Хранитель, — и копьеметы. Я видел, на стенах стоят только рамы…
— Так, господин, — отозвался Харнат. — Механизм и канаты убраны от непогоды… Всю ночь будем собирать, при факелах. Пусть Левая Рука даст мастеров-рабов…
— Кузнеца дам, — взвился Аджунес, — а плотников — ни за что! Своими силами управитесь, среди солдат такие умельцы есть… Армия с марша на стены не полезет, а мне крестьян размещать надо! Они со скотиной припрутся, а на скотном дворе и так тесно… кормушки новые, навесы… ах да, для людей тоже навесы нужны от непогоды…
— Почему раньше не позаботились? — возмутился Хранитель.
— Кто ж знал… а доски в хозяйстве всегда нужны. Зато, — поспешил добавить шайвигар, — с продовольствием все в порядке, любую осаду выдержим.
— Так, — деловито подытожил Хранитель, — перекличку — немедленно, катапульты собрать, караулы удвоить…
И вдруг он осекся. Харнат и Аджунес с тревогой увидели, что лицо молодого Сокола резко побледнело, на лбу выступили мелкие капельки пота.
— Не занемог ли высокородный господин? — робко спросил шайвигар.
— Я… нет… о чем это я?.. Ах да, Большой Сбор… перекличка… Пусть Правая Рука сейчас же распорядится. А ты, почтенный Аджунес… эти… навесы… Я скоро выйду к вам и сам проверю.
Помощники покинули комнату. За дверью Харнат сказал понимающе:
— Он так молод… не знает, что такое война… вот и разволновался!
Аджунес с некоторым сомнением кивнул.
* * *
Дарнигар и шайвигар не видели, как Хранитель беспомощно опустился на край кровати, закрыв руками лицо.
Только что это самое лицо мелькнуло перед ним в рамке зеркала — возбужденная физиономия со сверкающими глазами.
Время замерло и покатилось вспять.
Аршмир… Театр… Подолгу отрабатывал он тогда перед зеркалом именно такое выражение лица.
«Малек ты портовый! — горячился Раушарни. — Ты должен пылать вдохновением боя! Зритель должен верить, что солдаты пойдут за тобой на смерть!»
Чад огромных светильников, грубые декорации на широких досках, пышные костюмы из тряпья…
«Вперед, мое доблестное войско!..»
Орешек застонал от стыда. Как он мог забыть… забыть самого себя?
Беглый раб, бродяга, актер, разбойник — как он мог позволить новой маске прирасти к лицу?
День за днем откладывал он свое исчезновение — а потом и думать о нем забыл, втянувшись в эту небывалую, невероятную жизнь. Жизнь, которой придает смысл важное дело, которую согревает уважение окружающих, которую освещают ласковые взгляды самой лучшей в мире девушки… ох, только не о ней сейчас…
Орешек ударил кулаком по парчовому покрывалу. Надо же быть такой беспечной скотиной! Почему он не ушел сразу после своего эффектного появления в этой распроклятой крепости? Почему в тот же вечер, на ночлеге, не спалил в придорожном костре распроклятый плащ? Почему не подался за первым же ветром из этой распроклятой страны?
А теперь…
Орешек в ужасе замер.
Вей-о! Теперь — поздно!
Исчезновение Хранителя в самом начале осады — это, конечно, трусость и подлость, но человек, который и так уже замаран страшным позором самозванства, вполне может приклеить к себе еще клички «трус» и «подлец». Нет, все гораздо серьезнее. Будут ли солдаты биться и умирать за стены, которые покинул Хранитель? Возьмет ли отважный и опытный Харнат на себя такую ответственность — возглавить оборону, если командир бежал с поля боя? Ой вряд ли! Старый солдат боится лишь одного — пойти против воли высокородных. А тут эта воля будет выражена весьма ясно…
Завтра в эту крепость войдут вражеские войска. Прошагают парадным строем в открытые без боя ворота? Или прокатятся лютой лавиной, сминая остатки сопротивления?
Арлину, хвала Безликим, никто не посмеет обидеть, она же Волчица, Дочь Клана. Но добрая Миланни, но тихая Айлеста, но маленький Тайхо, которого никто не сумеет удержать от битвы?..
Только сейчас Орешек понял, как успел он привязаться к этим людям.
А следом пришло и другое открытие: он за них отвечает!
Это было истинным ударом для Орешка, который за всю свою жизнь ни разу еще не чувствовал ответственности за другого человека. Да что там — даже щенок или котенок никогда полностью не зависели от него. А сейчас…
— Капкан захлопнулся! — с отчаянием сказал Орешек вслух. — Капкан захлопнулся!
Стало страшно — почти так же страшно, как там, на берегу ручья, когда он обнаружил знак Клана на плаще.
«Сам виноват, — с бессильной злобой подумал Орешек. — Капкан не поймает лису, если лиса сама в него не сунется!»
Из прошлого, отодвинувшегося далеко-далеко, прежнее легкомыслие шепотком подсказало выход:
«Но ведь исчезают не только беглецы и трусы! Воин может пропасть в суматохе боя, в военной неразберихе, и никто не подумает о нем плохо, если до этого он вел себя достойно и храбро…»
За стеной многоголосо затрубили рога. Орешек нервно вскочил, но тут же сообразил, что это Большой Сбор.
Шаутей наполнился тревожными голосами. Подойдя к окну, Орешек увидел, что торговцы поспешно сворачивают свой нехитрый товарец, а двое наемников подгоняют их. Из бани, на ходу поправляя наспех натянутую одежду, горохом выкатилась толпа солдат. На пустыре копошились люди, но в сгущающемся сумраке не видно было, что они там делают.
Гул голосов становился все мощнее. Найлигрим пробудился от долгой ленивой дремоты и вспомнил, что он — не захолустный поселок, а крепость с боевым гарнизоном.
Орешек провел ладонью по ножнам висящей на стене Сайминги, подумал немного и решительно снял оружие с крюка. Что бы ни случилось, как бы ни повернулась судьба, он со своим сокровищем не расстанется!
Остановившись перед зеркалом, бросил строгий взгляд на своего двойника: не осталось ли тревоги в глазах, не стиснуты ли в отчаянии губы?
Затем картинно простер руку вперед и произнес:
— Вперед, мое доблестное войско!
Это было последней выходкой, которую позволил себе актер Орешек.
Аккуратно расправив перевязь меча, Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола перешагнул порог. Хранитель Найлигрима шел проверить, как готовится к войне гарнизон его крепости.
26
— Господин мой, Найлигрим отправил гонцов в столицу и в Ваасмир! Не сорвет ли это твои планы?
— Не бойся, Шайса. Нам с тобой не придется вдвоем вести эту войну, кое-что Нуртор умеет и сам. И он не хвастает, когда говорит, что сражается с двенадцати лет. Армия с обозами и осадными орудиями только-только двинулась в путь, а вперед уже были высланы… э-э… люди вроде тебя. Скрытно обогнули крепость, звериными тропами перебрались через горы и теперь поджидают гонцов…
* * *
Лунные сетки разлетались из-под копыт, ветви бешено плясали над головой всадника. Сердце билось уверенно и четко, стучал о широкую грудь кожаный мешочек. Сам дарнигар затянул шнурок на этом мешочке, сам дарнигар махнул рукой вслед гонцу: «Скачи со счастливым ветром!»
Всадник был молод и смел. Он впервые получил важный приказ и гордился этим так, что даже конь чувствовал состояние хозяина и летел как на крыльях.
И когда с нависшей над дорогой черной купы ветвей прошуршала, расправляясь, ловчая сеть, вырвала всадника из седла и швырнула наземь, не страх почувствовал он, а лишь изумление перед чудовищной несправедливостью. Он попытался встать, не ощущая боли в сломанных ногах, но в лунном свете поднялся и опустился длинный тусклый нож. Чья-то рука сорвала с груди гонца кожаный мешочек на тонком шнурке.
* * *
Солнце лишь краешком проглянуло меж поросшими лесом склонами, но белесый рассвет уже вползал в ущелье, на дне которого залегла тьма.
Тропу пересекал узкий поток: вода сочилась из трещины в скале и ручьем стекала на дно ущелья.
Легко процокали по камням копыта. Всадник спрыгнул с седла.
— Обойдешься! — весело шлепнул он коня по морде. — В лесу тебя напою!
И, склонившись над ручьем, погрузил ладони в ледяную воду.
Злобно пропела стрела. Струя крови окрасила поток и заскользила в равнодушную тьму ущелья. Сверху на тропу посыпались мелкие камешки: убийцы спешили обшарить упавшего лицом в воду человека.
* * *
Солнце просеивалось на тропинку сквозь решето ветвей. Корни деревьев перепахали землю, толстые сучья угрожающе склонились над тропой, заставляя всадника ехать шагом, низко наклонившись к гриве коня. Листва скользила по плечам, по капюшону плаща. Не сверху, не из древесных крон ожидал всадник опасности!
Что-то тяжело свалилось сзади на конский круп, чьи-то пальцы впились в плечи, боль тупо толкнулась меж лопатками и отозвалась во всем теле. Седло и конь куда-то исчезли, медленно закружились в глазах древесные стволы, сбоку возникла земля и мягко ударила по плечу.
Издали наплывали голоса. Чужие, хриплые, гортанные слова.
— Нашел письмо? Дай сюда. Гонца добей.
— Да он уже…
На каком языке они говорят? Ах да, это наррабанский…
Хотелось сказать что-то, окликнуть людей, но слова умирали на выдохе.
Голоса наемников-чужеземцев смолкли.
Раненый лежал неподвижно. Время замерло, застыло.
Человек не знал, что туго натянувшийся на спине плащ прижался к ране и остановил кровь.
Постепенно в глазах чуть прояснилось, мысли стали связными. Раненый попытался шевельнуться. Боль в спине стала невыносимой, но руки послушались.
В море боли мелькало далекое, не имеющее к нему отношения: крепость, враг, донесение, убийцы… Мысль о близкой смерти не пугала, обещала успокоение…
И вдруг вспыхнуло главное, страшное: он умрет в лесу! Кто сложит для него погребальный костер? Тело растерзают звери, а душа не очистится в Бездне! Проклятые наррабанские дикари… ящеры пустынные… не знают, как человек должен прощаться с этим миром!
Стало страшно, так страшно, что боль стала незаметной, незначащей, а мысли слились в одну: нельзя лежать здесь! Надо ползти, все равно куда, но ползти! Боги не допустят, чтобы он умер вдали от людей!
Руки дернулись вперед… неловко подворачиваясь, потащили за собой беспомощное тело… совсем немного, чуть-чуть… и еще… и еще…
27
Крепость была прекрасна. Королевским венцом возвышалась она над серыми откосами скал; гордый черный абрис стен, над которыми поднималась крыша шаутея, был точно кистью художника выписан на хмуром облачном небе.
Мощь, уверенность, сила… Найлигрим словно смеялся над копошащейся в долине вражеской армией:
«Ты ставишь шатры, враг? Ты разводишь костры? Ты воздвигаешь осадные башни? Зря суетишься. Не пройдешь!»
Нуртор глядел на крепость глазами воина и влюбленного: ах, хороша! Истинным удовольствием будет покорить эту гордячку!
В очарованные мысли короля дерзко влез ленивый, чуть растягивающий слова голос:
— Да, государь. Вот эта мерзкая куча камней и должна была стать моим пристанищем… моей тюрьмой! До чего же мы докатились, если Клан так жестоко обращается со своим Сыном, да еще из-за сущего пустяка!
Король раздраженно обернулся к стоящему слева человеку в кожаной куртке наемника. До чего же неприятная физиономия — как у шлюхи, которую отмыли от румян! А ведь когда-то это лицо, видимо, было красивым: твердый подбородок, высокий лоб, прямой нос, черные волосы до плеч… Но волосы выглядят тусклыми и ломкими, кожа в их обрамлении кажется бледной и нездоровой. Углы тонкогубого рта брезгливо опущены, резко выделяются тяжелые мешки под глазами. А уж глаза-то…
Нуртор поежился и отвел взгляд от этих глаз — медово-желтых, с красными прожилками на белках. Равнодушие было в них, спокойная и наглая уверенность в том, что ничего по-настоящему плохого с Соколом случиться не может.
У Нуртора не возникло и тени сомнения в том, что приведенный к нему человек в одежде с чужого плеча — действительно Сын Клана Сокола. Король был незыблемо уверен, что боги положили предел человеческой лжи и что ни у кого не повернется язык святотатственными словами обречь свою душу на исчезновение в Бездне.
— Согласится ли дарнигар на обмен? — раздумчиво сказал король. — Сдача крепости — серьезный шаг…
— Согласится, — с ленивой скукой в голосе отозвался собеседник Нуртора. — Иначе ему придется иметь дело со всем Кланом, ведь я последний в Ветви.
— Что ж, тогда незачем тянуть. Пора вызвать дарнигара на переговоры.
* * *
— А в Доме Исцеления крыша протекает! И стропила трухлявые, вот-вот рухнут!..
Хранитель поднял на свою невесту усталый и укоризненный взгляд.
Орешку выпали тяжелые ночь и утро. Поминая Серую Старуху, он пытался одновременно находиться в самых разных местах. Поднимался на стены, чтобы проследить за сборкой катапульт и копьеметов. Побывал на пустыре, который уже и пустырем назвать нельзя было: под навесами, на деревянных топчанах копошился возбужденный человеческий муравейник. Спустился в подземелье, чтобы лично проверить, надежна ли новая крышка колодца и не вылезет ли из подземной реки какая-нибудь дрянь. Успокаивал толпу перепуганных женщин из «городка», советовал им отвести детишек в шаутей к Миланни, чтобы малыши были в безопасности и не путались под ногами у взрослых. Наведался в поселок рабов и приказал удвоить караулы, запереть бараки, свернуть все работы, кроме самых неотложных, а для этих неотложных работ выпускать невольников под строгим присмотром. Завернул на скотный двор, где вопила, протестуя против непривычной обстановки, мелкорослая крестьянская скотинка. Наорал на кузнеца, который спешно латал прохудившийся котел для смолы. Был еще в сотне уголков и закоулков, которые вдруг открыла для него крепость.
Везде его окружали люди — кричащие, размахивающие руками, умоляющие о чем-то, и все они стремились переложить свои заботы на его плечи, и лица их сливались в одно искаженное отчаянием лицо.
И везде — в подземелье, на башнях, на стене — перед ним время от времени вспыхивали яркие зеленые глаза, и звонкий голос рассекал окружающий гомон:
— А в Доме Исцеления не хватает полотна для перевязи… и ниток шелковых — раны зашивать…
— А в Доме Исцеления мало тюфяков и одеял… надо хотя бы соломы свежей на пол постелить…
— А в Дом Исцеления еще не заходил жрец для благословения…
Арлина не старалась привлечь к себе внимание. Дочь Клана знала, что ее выслушают. Вот и сейчас — стоило ей заговорить, как все почтительно смолкли. Орешек сдержал раздражение.
— Жрец сейчас у ворот, — мягко сказал он. — Благословляет их, чтобы выстояли под ударами тарана. А второй жрец на пустыре крестьян успокаивает.
— И Зиннитин туда же пошел, — кивнула Арлина. — Проверяет, не притащили ли деревенские в крепость заразу.
— Ну вот, — терпеливо, как ребенку, объяснил Орешек. — Раненых пока нет, так что в Доме Исцеления…
— В Доме Исцеления, — перебила его Волчица, — не хватает рабочих рук. Шайвигар обещал двоих рабов, а прислал одного, да и тот придурок, годится только воду таскать… А мой господин не удосужился взглянуть хозяйским глазом…
Орешек обреченно вздохнул и посмотрел вниз. Долину обрамляли шатры, меж которыми плясали огоньки костров.
— У них три башни, — озабоченно подал голос дарнигар, — а не собирают ни одной. Вообще не видать, чтоб к штурму всерьез готовились. Что-то тут не так…
Орешек не понял тревоги старого воина. Не лезут враги на стены — и хвала Безликим!
— Раз внизу спокойно, загляну в Дом Исцеления, иначе прекрасная госпожа меня загрызет до смерти… Где Левая Рука? Почтенный Аджунес, ты идешь со мной!
Хранитель застучал каблуками по крутой каменной лестнице. Шайвигар, тревожно пыхтя, двинулся следом.
Арлина тоже шагнула было к лестнице, но была перехвачена Иголочкой. В руках у рабыни был плащ со знаками Клана Волка и красивая меховая шапочка в форме волчьей головы.
— Нельзя ж так, ясная госпожа! Холодно на стене, ветер! А внизу, говорят, сам силуранский король! Вдруг ближе подъедет — а Волчица, как жена простого десятника, по стене без знаков Клана разгуливает!
— Если король подъедет к стене крепости, то не затем, чтобы пялиться на женщин, — отозвалась Арлина, стараясь не показать, как заинтересовала ее такая перспектива. А руки сами потянулись к плащу. Дорогая, ни разу не надетая вещь, подарок жены Мудрейшего…
— А шапочка удержится на прическе? Ты мне волосы так высоко подняла…
— У меня с собой шпильки, светлая госпожа.
* * *
Хмурое небо низко склонилось над Медвежьим ущельем. Ни одна птица не тревожила ударами крыльев недвижный воздух под серыми тяжелыми облаками. Лес замер в предчувствии грозы — или чего-то еще более страшного.
Айрунги стоял на утесе. Темный плащ неподвижными складками стекал с плеч, худая желтая рука сжимала посох с навершием в виде сиреневого стеклянного шара.
Колдун знал, что ничьи глаза не видят его сейчас. Даже приказ короля вряд ли заставил бы какую-нибудь отчаянную голову красться за страшным Ночным Магом в безлюдную чащобу, карабкаться на утес над пропастью…
Горделивая усмешка тронула губы Айрунги. Он поднял жезл. Мир покачнулся и плавно, медленно закружился вокруг утеса.
На миг Айрунги почувствовал страх. Но тут же это мимолетное ощущение утонуло в волне восторга: в его руке магия! Он — Ночной Маг, и пусть завидуют ему Сыновья Кланов, унаследовавшие от предков имя, но не силу!
Душа содрогалась от безумной радости, но руки были спокойны и тверды — руки алхимика, привыкшие иметь дело с хрупкими ретортами и ядовитыми снадобьями. Уверенно и крепко тонкие пальцы держали посох, который внезапно сам, без хозяйской воли, закачался и наклонился, указав навершием вдаль, через пропасть. Вращение прекратилось. Колдун устремил жадный взор туда, куда кивнул посох.
Наступила жуткая, мертвая, вселенская тишина. И в эту тишину, ударив по напряженным нервам чародея, ворвался негодующий вой. Его поддержал второй голос, третий… Ничего не видел Айрунги, кроме камней, поросших мхом и низкорослыми цепкими сосенками, но, как наяву, стояли перед ним неподвижные серые фигуры с покатыми плечами и длинными тощими лапами.
— Там! Там Врата Миров! Оттуда я поведу вас на битву, дети мои!..
От наплыва чувств голос Айрунги сорвался на писк. Чтобы не упасть, чародей оперся на посох, как на простую палку. В этот миг высшего счастья он забыл, что сила его была краденой. Свершилось то, о чем мечтал когда-то тихий мальчик в повозке бродячих циркачей. Он повелевает Воинством Мрака!
* * *
Проходя мимо шаутея, Хранитель и Аджунес встретили Тайхо, который сосредоточенно волок за руки двоих малышей лет шести. Те, сопя, упорно вырывались.
Заметив Хранителя, Тайхо взмолился:
— Господин мой, заступись! Все наши на стене, копьемет собирают, а меня десятник послал по крепости вот эту мелочь отлавливать!
— И куда ты их? — заинтересовался Орешек.
— В шаутей, к Миланни. Она их там вареньем кормит и сказки рассказывает! — презрительно сплюнул маленький воин.
Шайвигар вгляделся в замурзанные, полные молчаливого протеста мордашки.
— Эти вроде… из «городка», да?
— Верно, господин, это плотничьи близнята. Мне велено всех хватать, без разбора, а то на стену лезут не хуже вражьей армии, солдаты не успевают их за уши вниз стаскивать. Вот мне и приказали всех в шаутей загнать. Только с мужичьем, что на пустыре толчется, промашка вышла. У них детвора дикая, как волчата! Вцепятся в родителей и вопят… Дере-евня! — Тайхо снова сплюнул. — Я уж отступился, только велел папашам да мамашам получше приглядывать за своими принцами наследными.
Он покрепче перехватил пленных карапузов и снова попросил безнадежно и тоскливо:
— Хранитель, заступись! Неужто для меня поважнее дела не найдется?
— С чего это я буду отменять приказ твоего десятника? И приказ-то правильный. Сам подумай: пойдут враги на приступ, встанешь ты на стене, а детвора у тебя под ногами суетиться начнет…
Тайхо смирился и поволок дальше свою отбивающуюся добычу.
— Конечно, — улыбнулся им вслед Орешек, — разве приманишь малышей сказками да вареньем, когда вокруг такое творится!
— Как бы нам Тайхо удержать подальше от боя? — озабоченно отозвался Аджунес.
— А пусть ему десятник велит охранять женщин и детей. Позлится мальчик, но приказа ослушаться не посмеет. Он же солдат!
Хранитель не первый раз был в Доме Исцеления — просторном каменном здании, разделенном на два помещения. Одно из них предназначалось для больных и сейчас пустовало. Набитые соломой тюфяки были грудой сложены в углу. Другая комната, поменьше, походила на камеру пыток. Середину занимал большой стол, по углам столешницы были вбиты железные кольца с широкими кожаными ремнями на них. Один из трех стоящих вдоль стен ларей был открыт, в нем лежали инструменты столь жуткого вида, что Хранитель не стал их внимательно рассматривать. Возле ларя трое рабов перебирали инструменты, проверяя, в порядке ли они.
Лекарь еще не возвратился с «пустыря». Рабов же появление Сына Клана вогнало в столбняк, от ужаса они не могли связно ответить ни на один вопрос.
Хранитель обшарил каждый уголок, ко всему придирался, довел несчастного шайвигара до зубовного лязга.
— А не перевести ли нам Дом Исцеления в коровник, почтенный Аджунес? — рассуждал Сокол. — Там и попросторнее, и почище, и рабочих рук хватает…
Путаясь в словах, шайвигар попытался объяснить, что за Дом Исцеления отвечает Зиннитин. Не дослушав, неугомонный Хранитель двинулся по приставной лестнице на чердак. Аджунес начал карабкаться следом, продолжая доказывать, что в мирное время Дом Исцеления почти и не нужен, лекарь разве что у баб роды принимает, а все болезни у солдат — от безделья и обжорства, и если бы Правая Рука почаще позволял занимать наемников на хозяйственных работах, то они были бы куда здоровее…
На чердаке порядка было побольше: чувствовалась заботливая рука Арлины. Чисто, проветрено, под крышей сушатся связки трав, на каждом из мешков с целебными зельями аккуратно нашит кусочек белой холстины с надписью: что за растения и когда собраны.
Впрочем, Хранитель и здесь нашел, к чему прицепиться:
— Ты когда последний раз сюда плотников присылал, Левая Рука? Правильно Волчица говорит: стропила в труху превратились! Хватит пинка — и все это хозяйство развалится…
И он небрежно ткнул носком сапога в деревянный брус.
Послышался хруст, треск, грохот, взвилась туча пыли. Крыша грузно просела, накрыв обломками Хранителя и шайвигара.
И тут же за крепостной стеной звонко, призывно запел рог.
* * *
— Сам король прибыл на переговоры! — суетился дарнигар. — Хранитель… где Хранитель?!
Вся грозная армия с осадными орудиями не привела старого воина в такое смятение, как трое всадников, по-хозяйски приблизившиеся к крепостному рву. Один из них только что протрубил призыв к переговорам и, опустив рог, почтительно отъехал в сторону. Второй, к которому были прикованы все взгляды со стены, поднял голову. Стальной шлем в виде клыкастой морды вепря обрамлял его лицо. Третий всадник, в простой кожаной одежде, держался чуть позади короля.
— Тут такое дело… — виновато сказал кто-то за плечом Харната. — Хранителя и шайвигара завалило в Доме Исцеления на чердаке… крыша обрушилась…
Арлина ахнула и метнулась было к лестнице, но остановилась, услышав:
— Живы они, целы… ребята сейчас балки разбирают.
Это меняло дело. Волчица напустила на себя равнодушный вид. Если Хранителя вытаскивают из-под обломков крыши, пусть это происходит не на глазах у невесты.
— По-нес-лась душа в Бездну!.. — растерянно бормотнул дарнигар.
Его взгляд с надеждой остановился на Арлине. В душе Харнат недолюбливал своенравную девицу, хотя и был с ней неизменно почтителен. Но сейчас Волчица — спокойная, статная, со знаками Клана на одежде — казалась ему воплощением власти.
— Что делать, госпожа? Короля нельзя заставлять ждать…
— Нельзя, — твердо согласилась Арлина, втайне польщенная тем, что у нее попросили совета. — И объяснять, почему нет Хранителя, тоже нельзя. Придется тебе, дарнигар, начинать переговоры.
Получив четкий приказ, Харнат облегченно перевел дух и обернулся, чтобы отдать команду солдатам. Но те уже закрепляли на цепях у зубца стены большое бревно. Во время штурма оно опускалось с башни Северных ворот и ломало вражеский таран. Сейчас с этого бревна, как со ступеньки лестницы, Правая Рука собирался говорить с королем. Переговоры вполне могли бы вестись и сверху: обе стороны хорошо друг друга видели, да и голос надрывать особенно не пришлось бы. Но гордая традиция требовала спускать на цепях бревно, подчеркивая тем самым, как высоки стены крепости.
Придерживаясь рукой за цепь, дарнигар ступил на шершавую кору. Цепи взвыли и залязгали. Арлина легко спрыгнула на спускающееся бревно и встала рядом с дарнигаром. Никто не посмел остановить Дочь Клана.
Нуртор спокойно выжидал, пока бревно опустится на гремящих цепях — совсем немного, локтя на три. Обе стороны уважали старые обычаи, первым должен был заговорить тот, кого вызвали на переговоры.
— Я — Харнат Дубовый Корень из Семейства Прешта! — четко сказал старый воин. — Милостью Джангилара Меча Судьбы, правителя Великого Грайана, я — дарнигар крепости Найлигрим. Госпожа, что стоит рядом со мной, — Арлина Золотой Цветок из Клана Волка, Ветвь Логова, невеста высокородного Хранителя нашей крепости Ралиджа Разящего Взора из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла.
Не дослушав дарнигара, король с веселым изумлением обернулся к человеку в кожаной куртке. Тот с пристальным и наглым интересом разглядывал худощавую стройную девушку в черно-зеленом плаще.
Нуртор вновь перевел взгляд наверх.
— С вами говорит государь Силурана, — милостиво сообщил он то, что все и без него уже знали. — Нуртор Черная Скала из Клана Вепря, Ветвь Изгнания.
Он умолк, обводя глазами край стены, густо усеянный головами в шлемах и без шлемов. Все, кто был сейчас наверху, между Башней Северных ворот и Арсенальной, прислушивались, понимая, что от сказанного будет зависеть их жизнь.
— Приветствую доблестного дарнигара. — Нуртор был учтив, но все же не смог заставить себя выговорить нелепое мужицкое имя, только что прозвучавшее со стены. — Рад присутствию здесь светлой госпожи. То, что я хочу сказать, обрадует ее. Несомненно, юная Волчица тревожится о пропавшем женихе. Могу ее утешить: Сокол в наших руках, он цел и невредим… — Нуртор мельком оглянулся на своего спутника. — Он и будет цел и жив… если в обмен на его жизнь я получу ключ от крепости Найлигрим.
В воцарившемся молчании по горам прокатился отдаленный гром.
Наконец прозвучал смятенный голос дарнигара:
— Трудно уследить за мыслью высокородного господина… Не будет ли Вепрь добр… не объяснит ли…
Король хмыкнул, удивляясь тупости простолюдина.
— Что здесь объяснять? Простой и честный обмен: ты сдаешь крепость, гарнизону и жителям будет сохранена жизнь… десятники, сотники, дарнигар и шайвигар с семьями даже не будут обращены в рабство. А Хранитель, — Нуртор благосклонно положил руку на широкое плечо своего спутника, — будет возвращен в объятия своего Клана. Ты ведь не хочешь стать причиной гибели Сокола и навлечь на себя гнев его высокой родни?
— Но, государь… — растерянно начал Харнат — и тут же спохватился, что негоже называть так короля вражеской страны. — Но наш Хранитель… Сокол… с ним все в порядке… он здесь, в крепости.
Сначала Нуртор подумал, что ослышался. В недоумении обернулся он к всаднику в кожаной куртке. Но тот был ошеломлен еще больше короля. Брови его были страдальчески сведены, а лицо, и без того бледное, стало мучнисто-белым. В распахнутых глазах застыли недоверие, потрясение, страх.
Гром вновь ударил за лесом — и почудилось Нуртору, что раскаты эти прозвучали в его душе. Король не осмыслил до конца, что было ему сказано, но понял главное: свершено нечто ужасное. Кощунство. Святотатство.
Та же мысль родилась в мозгу у каждого, кто был свидетелем этой невероятной сцены, и неслышное эхо прокатилось по стене, точно эти два слова были произнесены вслух.
Кощунство. Святотатство.
Все замерли, ожидая, что сами боги вмешаются, покарают виновных, и тогда наконец станет ясно, что за петли свила Серая Старуха.
Но вместо гласа Безымянных прозвучал гневный и звонкий женский голос:
— Ну, дикари силуранские!.. Докатиться до такого… самозванца пригреть!.. Правду говорят про ваши Ветви Изгнания: вы там, на севере, шерстью заросли… забыли, что такое Клан!
Арлина стояла на краешке бревна, бесстрашно глядя сверху вниз на парламентеров. Ее любимого посмели обвинить в позорном преступлении! Да она сейчас этих мерзавцев в пыль разотрет!
Король опешил. Со дня рождения и до этого мгновения никто не разговаривал с ним так. Гнев, ненависть, проклятия — с этим Нуртору приходилось сталкиваться, на это он нашел бы достойный ответ. Но презрение… насмешка… да еще из женских уст…
— Послушай, Волчица… — заговорил было он.
— Замолчи! — хлестнул короля голос со стены. — Когда грайанские Вепри узнают, что ты здесь вытворяешь, они траур наденут! А их Мудрейший заживо на костер ляжет! Такой позор на Клан!..
— Да чтоб мне сдохнуть на этом месте… — возмущенно начал Нуртор.
— Да услышат тебя боги! — тут же откликнулась Волчица. Ее голос золотой лавой катился вдоль стены, легко заглушая бас короля. Может быть, встала сейчас за плечом девушки тень ее предка, Первого Волка, чей голос повергал в смятение вражеские полчища.
Все застыли, завороженные этим звонким гневом.
В это время по узкой крутой лестнице на стену поднимался, никем не замеченный, Хранитель крепости Найлигрим.
Орешек всегда соображал быстро. На миг он замер, вслушиваясь в яростный ливень насмешек, сразу все понял, резко побледнел — но не повернул назад, а зашагал вверх еще быстрее. Им овладело крылатое отчаяние человека, которому нечего терять.
Недоумевающий шайвигар, пыхтя, спешил за своим господином.
А Волчица продолжала бушевать. Теперь она требовала, чтобы Нуртор объяснил ей, кто он такой: сумасшедший, преступник или дурак? Если сумасшедший, то да смилуются Безликие над его несчастной страной! Если преступник, то гореть ему в Бездне до золы: такого ни боги, ни люди не прощают! А если попросту глуп и доверился мошеннику, что торчит рядом с ним, как чертополох на грядке, то она, Арлина, искренне королю сочувствует: неужели рядом не оказалось умного советника, который спас бы государя от позора и разделался бы с проклятым самозванцем, который заявился неизвестно откуда… выскочил, как Хозяйка Зла из темного угла…
— В какой мусорной куче нашли этого урода? — негодовала Дочь Клана. — И это — Сокол?! Хвалилась лужа, что морю родня!..
Вот тут-то и возник на стене Хранитель. Не задерживаясь, прошел к свисающим вниз цепям и спрыгнул на бревно. Оно покачнулось, и Арлина, чтобы удержать равновесие, ухватилась за локоть жениха.
Хранитель стоял, прямой и статный, с бледным оскорбленным лицом: губы его были твердо сведены, глаза сверкали. Он молчал, но в молчании этом угадывался блеск гордой души. Ветер развевал плащ со знаками Клана. Юноша был очень красив в этот миг. Все — и Нуртор — почувствовали, насколько выгодно отличается он от своего «двойника» под стеной.
А тот, прижав ладонь к виску, словно унимая нестерпимую головную боль, глядел снизу вверх на человека в плаще с вышитым соколом. Помутившиеся желтые глаза, казалось, отражали гибель мира.
Вновь нависло пронзительное молчание. На этот раз его разбил детский голос. Тайхо, пробравшийся все-таки на стену, подпрыгнул и завопил:
— Да здравствует наш Хранитель!
Кто-то подхватил этот крик — и вся стена полыхнула восторженным ревом. Арлина хотела сказать еще что-то, но поняла, что ей не переорать этот живой вулкан. Тогда девушка сорвала с себя меховую шапочку и швырнула ее вниз, в Нуртора. Конечно, великолепные волосы ее тут же рассыпались по плечам. Волчица раскраснелась, гордая и прекрасная, как королева из древних легенд.
Только тут Нуртор стряхнул оторопь — и вновь стал королем. Он властно поднял руку. Шум, хотя и не сразу, стих.
Душу Нуртора сковало ледяное спокойствие. Такое бывало с ним редко, и приближенные боялись этого состояния больше, чем самых неистовых приступов королевского гнева.
Крепость выжидающе молчала. Вепрь не спешил. Он опустил взгляд на луку седла, за которую зацепилась маленькая шапочка из волчьего меха. Король взял шапочку в руки и аккуратно расправил. Лишь затем поднял голову и нашел непрощающим взглядом девушку, которая осмелилась насмехаться над правителем Силурана.
— Эту вещь, — громко и четко сказал он Дочери Клана, игнорируя остальных, — я сам верну светлой госпоже… когда войду в крепость.
Повернув коня, Нуртор поскакал прочь. Сопровождавший его воин повесил рог на перевязь и последовал за своим господином. Третий всадник, прежде чем тронуть повод коня, окинул крепостную стену взором, бездонным от изумления и боли. Затем поспешил догнать короля — а что ему оставалось делать?
Отъехав подальше, Нуртор обернул к бедняге жесткое, каменное лицо.
— Ну? — спросил король. — Так кто я теперь — преступник или дурак?
28
— Ты ни слова не промолвил… ничего не ответил на такие ужасные обвинения! — укорила жениха Арлина.
— Зачем? — спросил Орешек, немного повысив голос, чтобы лучше было слышно крутящемуся поблизости шайвигару. — Если на улице меня облает собака, я же не стану лаять в ответ, чтобы защитить свое достоинство и свою честь! К тому же, — нежно усмехнулся он, отводя с лица девушки прядь черных волос, — ты так хорошо объяснила ему все…
— Но ты был великолепен! — пылко воскликнула Арлина.
— Да? — с непонятной интонацией переспросил ее собеседник. — Думаешь, я выглядел… я был таким, каким Первый Сокол хотел бы видеть одного из своих потомков?
— Конечно! Но… ты как-то странно сказал это…
— Ничего. Забудем.
Хмурое небо еще ниже, еще тяжелее опустилось на крепость. Разговоры стихли. Воины с молчаливым ожесточением волокли на стену тяжелые котлы для смолы и кипятка, поднимали в мешках камни для двух катапульт. Обе были уже собраны и грозно горбились на стене, похожие на злых ворон.
— Гроза будет… — сказал Хранитель и вдруг растерянно улыбнулся. — Знаешь, ясная госпожа, а ведь я в детстве мечтал о чем-нибудь вроде этого. Неприступная твердыня, вражеские войска у подножия стены… катапульты… арбалетчики меж зубцами… И я — полководец, все ждут моего приказа. От моего слова зависят жизнь и смерть, честь и позор, победа и поражение… Даже голова кружилась — так было хорошо!
— Вот твоя мечта и сбылась, — мягко сказала Арлина, положив ладонь на руку жениха.
Внезапно лицо его стало жестким, замкнутым.
— Вперед, мое доблестное войско! — продекламировал он с насмешкой, которую девушка не смогла понять. — Знаешь, дорогая, есть на свете такой мудрец — Илларни Звездный Голос…
— Из Рода Ульфер, знаю, — отозвалась Волчица.
Орешек вопросительно приподнял бровь. Впервые девушка из захолустного лесного замка проявила подобную осведомленность.
— Я читала его книгу! — гордо заявила Арлина. — «Влияние небесных светил на свойства растений». Про движения планет не все поняла, но сроки сбора трав указаны очень точно, и рецепты есть интересные…
— А я с ним был знаком! — с неожиданно хвастливой ноткой в голосе сообщил Хранитель. — Так вот, он однажды сказал: «Есть у человека мечта, идет он к ней сквозь огонь, бурю и людскую злобу, — это прекрасно и заслуживает уважения. Но когда до цели остается всего шаг, только руку протянуть… поверь, лучше ему сесть и подумать: ну и зачем ему все это нужно было?»
— И ты сейчас об этом думаешь? — встревожилась Арлина. Орешек не успел ответить — подошел взволнованный дарнигар. Он даже не извинился за то, что прервал разговор высокородных господ.
— Внизу что-то неладное… Может, Хранитель посмотрит сам?
* * *
В неприятельском стане и в самом деле творилось нечто странное. Но Орешек, как ни вглядывался, не мог разгадать значения этой сумятицы, звуков рогов, ржания лошадей.
— Отходят! — басил над ухом дарнигар. — Уводят людей и обозы! А башни бросили, не собрали даже. Это как же, господин, понимать?
Орешек не знал, что ответить. Зато точно знал другое: приближается страшная опасность.
На пряжке его пояса с самого начала осады беспокойно пульсировала искорка в черном камне. Сейчас она выросла чуть ли не с половину камня — не искорка, а целый костер! И прикоснуться к пряжке было нельзя: невидимые иглы так и впивались в ладонь…
В крепости нарастало волнение. Кто-то пустил слух, что враг отступает, и теперь под стеной собрались не только солдаты, что отдыхали в казармах от тяжелой ночной работы, но и ремесленники, и крестьяне с «пустыря». От шаутея бежали женщины. Жрецы поднялись на крышу храма, не зная, какие молитвы возносить — благодарственные или охранительные.
Вскоре под стеной волновалось море народа. Все тревожно переговаривались, время от времени женщины начинали тревожно причитать.
— Эй, Кипран! — приказал дарнигар одному из наемников. — А ну, бегом к южной стене! Пройдись по башням и проверь, на месте ли часовые. Если хоть один дурень бросил пост и примчался сюда… ну, я ж его!
Хранитель тронул дарнигара за плечо и кивком обратил его внимание на то, что творится по ту сторону стены. Харнат оглянулся — и у него вырвалось крепкое ругательство.
Все пространство от подножия стены до леса было затянуто густым слоем сиреневого тумана. Ровный, плотный, не позволяющий ничего видеть на просвет, туман этот медленно поднимался все выше и выше.
— Вей-о! — беспомощно протянул Орешек и обвел взглядом стоящих на стене солдат. У всех были одинаковые лица: напряженные, бледные…
За спиной оборвался людской говор, только негромко всхлипывала какая-то женщина. В наступившей тишине всхлипывания казались пронзительными.
Туман поднялся в рост высокого человека. Цвет его менялся от сиреневого до светло-голубого. В душах тех, кто глядел со стены, росли смятение и тревога.
Среди странной пелены возник спиральный вихрь. Он взметнулся выше стены — и опал, исчез, оставив в тумане большое темное пятно, похожее на прогалину на заснеженной зимней поляне.
Встала в пятне этом черная фигура в длинном плаще с капюшоном и угрожающе вскинула высокий посох со светящимся сиреневым навершием.
— Внемлите мне, воины! — поплыл над стеной звучный голос, и каждое слово четко долетало до защитников крепости. — Перед вами Айрунги Журавлиный Крик, повелитель Подгорного Мира. Я верю, вы — отважные бойцы и стояли бы насмерть, защищая Найлигрим от армии любого земного владыки. Но сегодня не понадобится ваше мужество, ибо я, Айрунги, провозглашаю: отныне конец вашим войнам, люди! Смиритесь! Не будет вам защитой оружие, ибо стоит против вас грозное, не знающее пощады войско!
Маг потряс посохом — и яростная «поземка» взметнула, разметала верхний пласт тумана.
Уходя по пояс в сиренево-голубую пелену, стояли перед онемевшими от ужаса людьми ряды Подгорных Людоедов. Обвитые серебристыми струйками фигуры замерли без движения, словно были изваяны из серого песчаника сумасшедшим скульптором. Длиннорукие, узкоплечие, молчащие… но в молчании их было больше угрозы, чем в самом свирепом вое.
Снизу на стену заползал мерзкий запах — гнилостный, болотный.
— Думайте, люди! — кнутом стегнул голос мага. — Даю вам четверть звона на то, чтобы открыть ворота. Иначе к утру в крепости не останется ни одного живого человека, а души не получат очищения огнем, ибо нечего будет класть на погребальный костер…
Властно поднялась рука с посохом, сверкнул сиреневый шар — и туман укрыл от заледеневших человеческих глаз неподвижное войско.
А по другую сторону стены замерли люди с побелевшими лицами. Ибо явлено им было страшное чудо: они видели и слышали все, что происходило меж крепостью и лесом, так же ясно, как если бы каменная массивная преграда исчезла или стала прозрачной.
Ужас, нависший над толпой, казался весомым, реальным, его можно было потрогать руками. Еще недавно этих людей не пугала силуранская армия, стоявшая под стенами боевым лагерем. Но теперь из страшных сказок, слышанных в детстве, выполз мертвящий ужас и встал перед ними воочию, во весь рост, угрожая участью, которая была куда хуже плена и даже смерти.
Тишину, обжигающую, как пламя костра, вдруг разорвал пронзительный голос:
— Не-ет!.. Не пойдет так, нельзя-а!.. Мы с людьми должны драться, с людьми…
Голос оборвался: молоденький наемник захлебнулся криком и осел на землю. Он продолжал биться в истерике, но теперь она была уже немой, беззвучной.
И тут толпа ожила. Нет, она не взорвалась воплями. Но негромкий, суровый ропот заставил опытного дарнигара забыть даже о Подгорных Людоедах. Старый воин понял: это начало бунта. Никогда еще Найлигрим не был так близок к сдаче, как сейчас. Харнат лихорадочно прикидывал, на кого из ветеранов может он рассчитывать, когда обезумевшая стая мужчин и женщин кинется вязать его и сотников. А женщины звереют хуже мужчин, могут разорвать…
К чести доблестного Харната надо признать: он боялся не столько за свою жизнь, сколько за свое доброе имя. Выбившись из простых крестьян, он занял высокое положение в крепости — и теперь эта крепость будет с позором сдана врагу?!
— Сомкнуться! Арбалеты на изготовку! — негромко скомандовал дарнигар стоящим рядом с ним солдатам. Те привычно повиновались, но не было в их действиях слаженности и четкости: увиденное опалило и их души.
— Нет уж, хватит! — рявкнул снизу злой, вызывающий голос. — Нам не за то платят, чтоб нашим мясом Подгорные Твари животы набивали! Отворяй ворота Нуртору! Он хоть человек! Если что — погребальный костер велит сложить!
Ропот взвился, как огонь на ветру. «Ага, — с отчаянием отметил Харнат, — у толпы появился вожак. Сейчас все разом навалятся…»
Но тут звонкий повелительный голос, насмешливый окрик пронесся над толпой:
— А ну, молчать, трусы!
Дарнигар охнул про себя. Хранитель сошел с ума! Разве можно так разговаривать с мятежными наемниками? Его же сбросят со скалы прямо под ноги проклятому магу!..
Молодой Сокол сошел на несколько ступенек по каменной лестнице. Теперь его хорошо видели и те, кто был на стене, и те, кто толпился внизу. Хранитель насмешливо обводил взглядом разъяренные физиономии и совсем не выглядел перепуганным.
Орешек не притворялся — он и впрямь был испуган меньше других. И дело тут было не в личном мужестве. Просто в тот миг, когда все содрогались от ужаса, Орешек испытывал еще и восхищение. Не мозгом, не разумом — актерским чутьем уловил он всю театральность, эффектность зрелища, что развернулось перед ним. Маг был великолепен, его появление было явно продумано до мелочей и глубоко подействовало на зрителей. Бывший артист оценил чужое мастерство, испытал восторг и зависть. Актерскую зависть!
Пусть все было всерьез, пусть внизу стояла настоящая армия Подгорных Тварей во главе с настоящим колдуном, — Орешек вновь почувствовал себя на сцене.
«Ты играешь в одном спектакле со мной, Ночной Маг, и играешь блистательно. Но сейчас заройся в свой туман и помалкивай! Теперь мой выход, и я роль не скомкаю. Еще поглядим, кого из нас лучше примут зрители!»
Орешек и сам не отдавал себе отчета в том, что именно эти чувства владеют им сейчас. Он только ощущал, что за плечами трепещут незримые крылья — такое иногда бывало с ним на подмостках аршмирского театра.
— Ты, стало быть, задумался, за что деньги получаешь? — адресовался он через головы толпы к горластому наемнику. — Пока в казарме дрых, в кабаке пьянствовал, на плацу в чучело стрелял — не задумывался? Пра-авильно, ведь чучело сдачи не дает… Так вот: плату ты получал за охрану границы Великого Грайана от врагов. Любых. Были у тебя деньги, была у тебя честь воина. А где она теперь?
— Невелика честь оказаться в брюхе Людоеда! — огрызнулся ничуть не укрощенный наемник. — И деньги никакие тут не помогут!
— А если б ты медведя в лесу повстречал? Медведь тоже человеку костер не складывает! Однако я видел в кладовых медвежьи окорока. Охотиться, стало быть, бравые вояки не боятся?
— То медведь, а то Людоед! С Подгорными Тварями никому не сладить!
— Говори за себя. А я уже знаю, какого цвета у этих гадов кровь. Белесая, жидкая… Да, они сильнее человека. И двигаются быстрее, это верно. Но ты, когда на службу нанимался, забыл предупредить, чтоб тебе противников подыскивали слабых, неуклюжих… а лучше вообще связанных.
Послышался чей-то нервный смех. Только по этому смешку Орешек понял, какая вокруг была тишина. Ропот смолк, все напряженно вслушивались в поединок Хранителя и мятежного воина, в звон их незримых мечей.
— Я, господин мой, о людях думаю. Если крепость падет — Сына Клана Нуртор пощадит. Вепрь с Соколом всегда договорятся. А женщин да детишек чудища сожрут. А если откроем ворота…
— …тогда точно всем конец, — перебил его Орешек. — Видел, сколько их там, Людоедов? Из-за тумана не сосчитаешь, но уж не меньше сотни. И все жрать хотят. Чем, по-твоему, колдун со своей шайкой расплачивается? Золотом, серебром, долговыми расписками? Мясом, конечно! Не силуранских же солдат он этим душегубам будет скармливать, верно? Вы, дураки, на корм пойдете, если ворота откроете!
Толпа содрогнулась от этих простых и беспощадных слов, а дарнигар с облегчением перевел дух: бунта не будет!
Наемник, почти обезумев от ярости, стыда и страха, забыл о почтении, которое обязан был питать к Сыну Клана, и прорычал:
— Соколу хорошо рассуждать! Он-то на битву будет глядеть из окошка в шаутее! Как же, последний в своей Ветви, такого поберечь надо! А за чужими спинами все герои! Интересно, в твоем Клане много таких храбрых?
Сказанное было даже не грубостью, а почти кощунством. Это поняли все, несмотря на трагизм происходящего. В другой ситуации Орешек, порядком вжившийся в роль Сокола, сурово наказал бы дерзкого наемника. Но сейчас он и бровью не повел.
— Тебе интересно, сколько храбрецов в Клане Сокола? Думаешь, понадобится весь мой Клан, чтобы тащить тебя в атаку? Ошибаешься! На это хватит одной Ветви. То есть меня. Я буду рядом с тобой на стене, в самом горячем месте. А если недогляжу и ты улизнешь из боя — велю после отражения приступа казнить тебя как изменника. Им-то костер точно не полагается.
— Спаси нас, Сокол! — заголосила в задних рядах женщина. Ее вопли подхватили другие.
— А ну, молчать! — скомандовал Хранитель. — Некогда выть, дел у нас много. Я один вас не спасу. Не собираюсь по стене от башни к башне бегать, мечом махать да Людоедов вниз спихивать. Все навалимся — тогда справимся. А справиться должны. Иначе с чего бы этот колдун переговоры повел? Кинул бы сразу войско на приступ, раз так в себе уверен! А он торгуется, как зеленщик на рынке… четверть звона дал нам, дурак!
Лица людей просветлели. Им так нужна была хоть тень надежды! А Орешек поспешил закрепить победу:
— Охотников ко мне!.. А, Эрвар, ты здесь! Поднимись повыше, чтоб все тебя видели. Быстро говори: как с этими сволочами управляться?
— Ну, я-то от них попросту бегал… — сказал Эрвар тихо, только для Хранителя, а продолжил в полный голос: — Меч шкуру не берет, а вот топором двуручным попробовать можно. В одиночку к ним и не суйтесь, толпой давите. Огня они не любят. Кипяточку им предложите, смолы горячей…
— Эй, Правая Рука! — обернулся Сокол к дарнигару, который глядел на него с преданностью и восторгом. — «Небесный огонь» на стену! В башни народу побольше, да не с арбалетами, а с топорами! И шевелитесь, во имя Безликих!..
Тут Хранитель осекся и закусил губу. Взгляд его утратил веселую и злую дерзость, стал замкнутым и хмурым. Люди, подхваченные единым боевым порывом, не заметили перемены в своем вожде. Лишь юная Волчица, почувствовав неладное, качнулась к жениху, но заставила себя остаться на месте.
А Орешек в этот миг вспомнил о прощальном подарке Аунка — чародейной фразе, что превращала его, доброго и веселого парня, в демона-убийцу.
Может быть, в этой битве…
Дрожь отвращения пробежала по телу, Орешек поспешно начал убеждать себя, что это дурацкая затея; что колдовство Аунка действует недолго, а потом он окажется беспомощным и ослабевшим в гуще схватки; что он и сам еще не знает, как поведет себя в разгаре боя: не начнет ли направо и налево рубить своих же солдат?..
Все это было правдой, но главное было в другом: Орешек не мог вспомнить без ужаса, как его телом завладел кто-то другой, некое жуткое существо, непостижимым образом сочетавшее в себе лютую свирепость и ледяную расчетливость. Эта тварь была омерзительнее любого Людоеда!
А ведь по словам Аунка, эта злая сила таится в нем, Орешке! Открывается, мол, в душе дверка — и на волю вырывается демон…
Вей-о! Да эту дверку надо наглухо досками заколотить! И железный замок навесить! И ров с водой выкопать! И колючие кусты посадить!..
Итак, решено: он останется человеком, даже если это будет стоить ему жизни!
* * *
Не так, совсем не так представлял себе Орешек штурм крепости. Ни пения рогов, ни боевых кличей, ни ликования битвы… ничего, о чем он читал в старых рукописях.
Впрочем, и ветераны Найлигрима не смогли бы похвастаться, что им доводилось отбивать приступ, подобный сегодняшнему.
Туман уже почти вровень со стеной. Из тумана, как хищные рыбины из реки, выныривают Людоеды — длинные, голые, белесые. Как поднимаются они на стену? Карабкаются по шероховатым камням? Взмывают ввысь силой Ночного Колдовства? Сначала на гребне стены между зубцами возникают лапы с перепонками меж пальцев, затем показывается низколобая голова… а потом — бросок всем телом, бросок яростный и беспощадный, а впереди летит лапа, на которой вырастают, вытягиваются неимоверно длинные когти, и лапа эта бьет без замаха, вырывая куски человеческой плоти. Когти так остры, что разрубают боевые куртки из жесткой кожи, выдирают из них вшитые металлические полосы. Чудовища бьются молча. Над стеной клубятся проклятия, брань, крики боли, но все это — человеческие голоса, а Людоеды молчат, лишь хрустят кости под клыками, когда тварь по-волчьи впивается в чье-то горло.
Удачнее всего люди отбивают атаку на гребне стены: Людоеды теряют равновесие и срываются вниз под градом камней, потоком смолы, под брызгами «небесного огня», что разлетаются из стальной «лейки» с вертушкой. Они страшны, эти брызги, они прожигают серую шкуру до мяса, до кости, они багровым дождем падают в туман и настигают там свою добычу, еще незримую для людей. Но даже со страшными ожогами твари вновь и вновь лезут на стену.
Там, где Людоеду удается прорвать оборону и взобраться наверх, он превращает все вокруг себя в кровавое месиво с обломками костей. Смяв, разорвав воина, тварь отшвыривает его и вцепляется в следующего, не обращая внимания на удары, что сыплются со всех сторон на белесую шкуру. Иногда тяжелому топору в сильных руках удается эту шкуру пробить, но и тогда Людоед не воет, не обращается в бегство: то ли не чувствует боли, то ли обезумел от колдовских чар…
Какое там «ликование боя»? Орешек не чувствует ничего, даже гнева. На гнев просто не остается сил.
Вот рядом возникла плоская серая харя, вместо одного глаза страшный ожог от «небесного огня». Людоед хищным коротким движением бросает лапу в лицо воину, что бьется бок о бок с Хранителем. С криком воин роняет меч и вскидывает руку к лицу, меж стиснутых пальцев текут темные струйки. Людоед пытается, оттолкнув раненого, спрыгнуть со стены на крепостной двор, но его настигает короткий злой свист Сайминги.
Ах, Сайминга, чудо стальное, гордость и бессмертие неведомого оружейника! Словно тонкую человеческую кожу, вспарываешь ты жесткую шкуру тварей, обрубаешь хищные лапы, входишь, как в ножны, в жаберные щели — этот удар убивает Людоедов наповал. Орешек не пытается снести противнику голову с плеч — наплывы кожи на шее спасают хищнику жизнь, а вот прямой удар в жабры… или в разинутую пасть — через нёбо в крохотный мозг… Получай, убийца! И еще!.. И еще!..
Смертоносным вихрем вьется среди врагов последний и лучший ученик великого мастера Аунка. Грохочет рокот надвигающейся грозы — и молнией разит Людоедов Сайминга.
А возле Арсенальной башни вовсю работает увесистым топором Харнат. Руки у дарнигара мощные, размах богатырский — с одного удара топор проламывает вражеские головы, хоть те и прочнее железного шлема. Скалой стоит старый воин — проще башню в осколки разнести, чем его с места сдвинуть. И ни тени усталости в глазах — выпил все же перед боем вина с «ведьминым пеплом».
Но как ни увлечен битвой рыжебородый гигант, все же время от времени он бросает короткий тревожный взгляд туда, где меж каменными зубцами орудуют тяжелыми копьями две наемницы. Ферчиза хрипло рычит, Аранша сражается молча. Как острогой с лодки, бьет сверху вниз рыбачья дочь, и после каждого удара на стене размыкается когтистая лапа и летит вниз белесое длинное тело. И когда в сгущающейся темноте дарнигару удается разглядеть Араншу — неутомимую, отважную, живую, хвала богам, живую! — из груди его вырывается торжествующий рев.
Правее, над Северными воротами, без единого стона теряет последние капли жизни тот наемник, что спорил с Хранителем перед боем. Бок у него вырван, обнажились ребра, грудь разодрана так, что видно сердце. Но из последних сил, душой уже почти в Бездне, тянется он к краю стены, где возникает еще одна серая морда, еле различимая сквозь смертную пелену, застилающую взор. Вцепившись в наползающего врага, наемник толчком переваливается за стену и летит вниз, на камни, увлекая за собой Людоеда.
На крепостном дворе, куда спрыгнуло около десятка Подгорных Тварей, крутится в гуще схватки маленький воин Тайхо. В руках у мальчика цепь с железным шаром на конце — любимая игрушка с тех самых пор, как он набрался силенок, чтобы ее поднять.
Да, ему приказали охранять женщин и детей, но женщины почти все здесь — кто с ковшом кипятка, кто с колом, кто с факелом. Вот их-то он, Тайхо, и охраняет!
Вот посреди плаца отмахивается от наседающих на него людей чудовище с кровавой пеной на клыках. Подойди-ка к нему, сунься-ка под удар когтей!.. Но рыбкой ныряет в ноги врагу маленький Тайхо. Рывок — и подсеченный под колени цепью Людоед падает на булыжник плаца. Тут же над ним смыкается воющая толпа.
Рядом набросили сеть на другого Людоеда и добивают кузнечными молотами. Неосторожный ремесленник нагнулся над поверженным врагом — и взвыл от боли: когти вонзились ему в бок. Бедняга рухнул на колени, но тут же с двух сторон его подхватили женские руки.
— Ну, вставай, вставай, Дом Исцеления совсем близко! Обними нас за плечи, вот так… мы поможем, мы тебя там и перевяжем…
Бедный ремесленник не столько шагает, сколько висит на плечах у женщин, от боли не замечая, что одна из них — растрепанная, в измазанном кровью платье, — высокородная госпожа, Дочь Клана Волка…
Все ниже опускаются тучи, все ближе, все грознее рокочет гром, и вот неистовый ливень обрушивается на крепость.
И не сразу понимают защитники Найлигрима, что атака Подгорных Тварей слабеет, глохнет, захлебнулась… угасла!
В потоках дождя, в прилипшей к телу мокрой одежде, молча стояли люди, слишком обессиленные, чтобы радоваться. Факелы с шипением гасли, и лишь стальная вертушка, замедляя ход, продолжала разбрасывать со стены последние искры «небесного огня», которым не страшен был никакой ливень.
Упругие струи прибили туман к земле, и теперь только густеющий сумрак скрывал долину, ближе к крепости усеянную недвижными телами. Самые зоркие разглядели, как метнулись на опушке и скрылись в чаще гибкие серые спины. Мага в его черном балахоне не сумел углядеть никто.
— Победа, — негромко сказал Хранитель. Слово эхом прошелестело по стене и опрокинулось вниз — туда, где домолачивали у шаутея последних Людоедов.
Обернувшись, Орешек с удивлением увидел рядом с собой почтенного Аджунеса. Боевая куртка на толстяке казалась маскарадным одеянием; огромный шлем выглядел бы тоже весьма комично, если бы его красивый гребень не был свернут на сторону тяжелым ударом.
— Да, — сказал Аджунес, заметив взгляд Хранителя. Губы шайвигара тряслись, голос срывался. — Это меня с ног сбили… и кто-то наступил мне на голову… кажется, Людоед…
— К чему было рисковать, почтеннейший? — мягко попенял ему Сокол. — Ты же не воин, тебе нашлось бы дело и внизу.
Толстяк выпрямился, губы его перестали дрожать.
— Я — Левая Рука, — сказал он с достоинством. — Без меня Хранитель будет однорук. Я не воин, это верно, и на стене от меня было мало пользы… но солдаты должны были видеть меня в бою!
Орешек с уважением взглянул на собеседника, который открылся ему с новой стороны.
— Ладно, у нас еще много дел… Где дарнигар?
— Дарнигар не может подойти, — неохотно отозвался один из наемников.
— Ранен? — встревожился Хранитель.
— Э-э… нет… он спит. И лучше его не будить, господин мой!
— «Ведьмин пепел», — сладким голосом подсказал Аджунес. — Годы, годы, берут свое! Харнат Дубовый Корень из Семейства… прошу прощения… Прешта… уже не тот, кем был в молодости!
Орешек усмехнулся: все становится на свои места, жизнь продолжается.
— Что ж, Левая Рука, тогда примешь командование ты. Распорядись: нужно сделать вылазку и перенести в крепость тела бойцов, сорвавшихся со стены. Кто-нибудь, возможно, еще жив, а у остальных будет костер и все молитвы, какие сумеют вспомнить наши жрецы.
Шайвигар бросил на Сокола быстрый удивленный взгляд и склонился в почтительном поклоне.
«Чему он удивляется? — вскользь подумал Орешек. — Кто еще позаботится о воинах, как не Хранитель? Это же моя крепость. Это мои люди».
29
— Мне нужна новая столица!
Стройный молодой человек лет двадцати пяти сидел на мраморном бортике фонтана и скучающе швырял камешки, стараясь попасть в бьющую вверх тонкую струю. Почти каждый раз это ему удавалось.
Вокруг мягко шелестела листва, тонко перекликались птицы. На столике возле фонтана стояло блюдо с фруктами и орехами. Молодой человек не глядя протянул руку и взял с блюда яблоко.
— Ты меня слышишь? — раздраженно крикнул он в сторону белой беседки, стены которой были увиты плющом. — Чем ты так занята, что и ответить не можешь? Что-нибудь неотложное?
У входа в беседку тонко прозвенела завеса из длинных серебряных цепочек. Блестящий металлический поток расплеснулся в стороны, выпуская на солнышко высокую статную женщину.
— Ты меня звал? — ласково, чуть виновато спросила она. — Извини, не расслышала… Нет, ничего важного. Всего-навсего письмо от Хранителя Ашшурдага… предлагает новые меры борьбы с пиратами, полный бред…
Голос был красив и звучен, но сама женщина выглядела странно в этом веселом саду, полном пятен света, играющих на траве, и ручных белок, с цоканьем носящихся по ветвям. Причиной тому была ее мрачная одежда: черный бархатный балахон, расшитый золотыми еловыми веточками. Дорогой, роскошный траурный наряд.
Молодой человек вздрогнул.
— Не могу привыкнуть… — раздраженно бросил он. — На тебя смотреть страшно. Когда ты снимешь этот маскарадный костюм? Если б ты кого-нибудь потеряла, я знал бы… Или у тебя завелись секреты?
— Никаких секретов, — ровно и приветливо ответила женщина. — Я надела траур по себе, по своей молодости, по своим надеждам на счастье…
— Полный бред, — скопировал молодой человек интонации собеседницы.
— Что ж, бред так бред. Считай это моей причудой… или неосторожным обетом, который я когда-то дала богам. Скоро сниму траур, уж потерпи немного… Так что хотел сказать мне мой государь?
Джангилар Меч Судьбы, король Великого Грайана, нахмурился и метко запустил в струю фонтана еще один камешек.
— Мне нужна новая столица, — сказал он твердо, всем своим видом показывая, что не потерпит возражений.
— Да? — чуть насмешливо удивилась женщина. — Чем же тебе не угодил старый добрый Тайверан?
Она откинула капюшон, прикрыла большие, темные, широко поставленные глаза и запрокинула лицо навстречу солнечным лучам.
Женщину нельзя было назвать юной, но даже враг признал бы, что она прекрасна. Сейчас, замерев под жарким потоком солнца, позволив темному облаку волос выбиться из-под капюшона, она походила на дивной работы статую. Трудно было угадать возраст по этому великолепному лицу с правильными, соразмерными чертами. Высокий лоб говорил о незаурядном уме; черные дуги бровей с чуть приподнятыми у висков кончиками подчеркивали чистоту и белизну кожи. Безупречно гладкими были и красивые, чуть впалые щеки, и гордый прямой нос, и подбородок — твердый, энергичный, но отнюдь не грубой формы. Четко очерченные губы в легкой улыбке чуть обнажили ровные белые зубы. Была в этой улыбке некоторая надменность, еле заметное чувство превосходства над окружающими. Такими, должно быть, представляли себе богинь язычники в Темные Времена.
Будь этот лик создан из мрамора, он прославил бы ваятеля. Но эти же черты живого, не мраморного лица производили странное, тревожное впечатление и скорее отталкивали, чем притягивали мужчин. Пантера тоже прекрасна, но мало у кого возникнет желание почесать ее за ушком…
— Тайверан — всего лишь историческая реликвия, памятник древности! — говорил тем временем король, устремив задумчивый взгляд мимо красавицы. — Подумаешь, там короновался Лаогран Полночный Гром…
— И все его потомки, — мягко напомнила женщина, не открывая глаз. — И ты тоже…
— Ну и что? Река обмелела, торговля пошла на убыль… Что там осталось хорошего, кроме красивого дворца? В Тайверане хорошо растить малолетних принцев: тихо, спокойно, далеко от вражеских границ… Скука! Даже здесь, в Джаймире, я чувствую себя привольнее!
— И куда же мой король думает перенести столицу? В Джаймир?
— Никуда. Я воздвигну новый город, сильный и прекрасный! Сейчас велю принести карту и покажу по меньшей мере три места, просто созданные для того, чтобы там была столица.
Женщина открыла глаза и вскинула голову. Дело становилось опасным! Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы этот дорогостоящий и несвоевременный замысел пустил глубокие корни в воображении молодого, увлекающегося короля.
— Потом покажешь, — с напускным равнодушием проговорила она. — Не совсем понимаю, зачем тебе это нужно. Столица — символ, сердце страны, хранящее память о великом прошлом. Какой город подходит для этого лучше, чем Тайверан? Ты сам назвал его памятником древности…
— Не важно! — упрямо дернул плечом молодой король. — Я отложу в сторону пыльный том Истории, исписанный до последней страницы, и начну новый, с первых строк. Прикажи подсчитать, сколько потребуется денег и рабов для возведения новой столицы. Место я укажу сегодня вечером.
«Ого, — ужаснулась женщина, — это уже серьезно! Красивую фразу про пыльный том Истории он сочинил заранее, когда обдумывал эту жуткую идею… Так, теперь главное — не спорить с ним. Он с детства упрям».
Как наяву, встал перед ней темноволосый малыш, любимыми словами которого были «дай!», «хочу!» и «не буду!». Если в руки принцу попадал опасный предмет — отцовский кинжал или головня из очага, — слуги сходили с ума, не зная, как отнять у маленького господина его новое сокровище. Силой лучше было не пробовать — наследник престола вопил, кусался и брыкался. И уговоров слушать не желал.
Но она, тогда еще девочка-подросток, знала секрет: Джангилар не играет двумя игрушками одновременно. Нужно ласково подсунуть ему что-нибудь яркое, приманчивое, — и он бросит то, что у него в руках.
Именно это она сейчас и собиралась проделать: повертеть у него перед глазами любимую, но временно забытую игрушку, чтобы отвлечь от новой затеи, которая может дорого обойтись всему Грайану.
— Сделаю, — со вздохом сказала она. — Придется повысить налоги, но раз ты велишь… Правда, это вызовет бунты, особенно в северных провинциях, что поглядывают в сторону Силурана. И Проклятые острова, которые ты с таким героизмом завоевал, поспешат под шумок отделиться. Но если мой король хочет новую столицу — он ее получит. Только приготовься к тому, что понадобится каждый медяк, который можно будет вытрясти из казны. От многих трат придется отказаться.
Король выпрямился с видом человека, готового хоть на нищету.
— Знаешь, — задумчиво произнесла женщина, — из того, чем придется пожертвовать, мне больше всего жаль твоей тяжелой конницы. Вот что действительно могло прославить имя Джангилара в веках! Впрочем, что я понимаю в военном деле! Вероятно, затея себя не оправдала, раз ты с такой легкостью от нее отказываешься.
Король вскочил так резко, что спугнул двух нахальных белочек, подбиравшихся к орехам на блюде.
— Отказываюсь?! Но это же такая замечательная мысль! Да ты сама подумай, Нурайна: до сих пор конница имела перед пехотой преимущество лишь в скорости и маневренности, а теперь…
Нурайна потянулась к блюду с фруктами, чтобы скрыть улыбку. Все шло отлично. Главное — дать Джангилару выговориться.
— Когда Авибран Светлая Секира воевал с Наррабаном, наша пехота легко била наррабанскую конницу… — сказала она с видом робкой ученицы, заранее зная, что услышит в ответ.
— Конечно, хотя их конница лучше нашей. Они там, в Наррабане, изумительные наездники, срастаются с лошадиной спиной. Представляешь, берет такой смуглый удалец поводья в зубы, а в каждую руку — по кривой сабле… и летит в атаку, да еще и выть ухитряется, это с поводьями в зубах! Но наша пехота становилась «ежиком» — впереди копейщики, за ними лучники… и отражала набеги этой верховой стаи! Ведь на коне и сила удара не та, и оружие потяжелее не возьмешь — ни копья тебе, ни топора! Попробуй-ка ударить тяжелым копьем, когда сидишь на конском хребте, как кошка на заборе!
— Я-то и пробовать не стану… — кротко сказала женщина. — Но ведь у конников тоже были луки…
— Короткие! Боевой лук в седле не натянешь, про арбалеты и речи нет… Другое дело — теперь!.. Какая же великолепная вещь это новое седло с упором для ног! Ну и умная голова у этого мастера из Яргимира!
— Ты правильно сделал, что позволил ему основать Род, — серьезно кивнула Нурайна.
— Конечно! Он заслужил!.. Знаешь, как смеялись яргимирские дурни, у которых он хотел получить заказы на свою придумку! Мы, мол, не дети, можем без подпорок в седле усидеть!.. Хорошо, что у мастера хватило настойчивости и дерзости дойти до меня!
— Подожди, — припомнила женщина, — но смотритель дворцовой библиотеки нашел недавно что-то такое в древних рукописях… Не то в Темные, не то в Огненные Времена были такие седла…
— В Темные, — кивнул король. — Было племя в долине Сладких Ручьев… но малочисленное, соседи его истребили без войны — хитростью, коварством. А почему такие седла забытыми оказались — не знаю… Кстати, упор для ног назывался — стремена. Очень мне это слово нравится…
— Хорошее слово, — улыбнулась Нурайна. — Рада слышать, что ты не отказался от своей мечты.
— Отказаться от такого?! У меня сейчас три сотни, а со временем будет — десять тысяч всадников!
— Десять тысяч обученных лошадей, не боящихся ни лязга оружия, ни крови, ни криков, — начала подсчитывать женщина. — Обучение десяти тысяч всадников… ах да, плата им… Десять тысяч седел с этими — стременами, да?.. Специальные попоны для коней, да фураж, да лечение, да зимние конюшни на десять тысяч голов — у нас не Наррабан, свободным выпасом не обойдешься. Рабы-конюхи, рабы-кузнецы… Трудно будет сочетать это со строительством новой столицы!
Король дернулся, словно разбуженный от дивного сна.
— Это же не сейчас — десять тысяч… со временем…
— Да, — сочувственно и горько сказала женщина. — Со временем… Ты станешь дряхлым, не сможешь вскочить в седло и повести конницу к победам. Это сделают твои внуки — молодые и сильные, как ты сейчас. А ты будешь глядеть им вслед и старческими губами возносить за них молитвы. Ты великий король, если умеешь за сегодняшним днем видеть завтрашний, умеешь радоваться радостям своих потомков…
На лице Джангилара было ясно написано, что плевать ему на паршивцев-потомков, которых еще и на свете нет, и что он не собирается воссылать старческие молитвы за чьи бы то ни было победы.
— Ну, с новой столицей можно и подождать… — неохотно буркнул он.
— Как скажешь, — не стала возражать Нурайна. — К тому же с тяжелой конницей ты вновь раздвинешь границы. Кто знает, где ты тогда захочешь воздвигнуть свою столицу?
Король расхохотался… но вдруг оборвал смех и с досадой взглянул на собеседницу.
— Обошла ты меня с флангов! — признал он. — Как захотела, так и сделала. И не смей спорить! Иногда я думаю: а кто я такой? В худшем случае — подставка для короны, в лучшем — полководец великой королевы. Ведь ты и есть правительница этой страны, Нурайна, хоть и не восседаешь не престоле!
Темные глаза женщины вспыхнули. Она подалась вперед и положила красивую ладонь на руку короля.
— Никогда не говори так, не думай так! — воскликнула она искренне и горячо. — Все, все в моей жизни — твое и для тебя! Если я иногда помогаю тебе советами — да просветлят боги мой разум! — то это лишь капля в уплату моего вечного долга тебе! Думаешь, я не понимаю, как сложилась бы моя судьба, если бы ты не захотел признать меня своей сестрой! Одно твое слово — и я отправилась бы прислуживать на кухню, как моя мать!
— Что за чушь! — возмутился Джангилар. — В тебе течет королевская кровь!
— В ком она только не течет! Сам знаешь, как скромен, воздержан и разборчив был наш отец. Покажи мне хоть одну старуху-прислужницу, которая в дни своей юности не спала с королем! Никто и не пытался сосчитать, сколько у него таких, как я…
— Что верно, то верно! — ухмыльнулся Джангилар. — Но имя-то он дал только тебе!
Нурайна твердо сжала губы. Она и в самом деле не понимала, почему Бранлар, всегда безразличный к судьбам своих отпрысков, которых прижил с кем попало, вдруг выделил из этого выводка дочь кухонной рабыни, дал девочке имя и тем самым признал свое отцовство.
— Да, — согласилась она, — на кухню я, пожалуй, не попала бы… Но все же я не Дочь Клана. Ты мог выделить мне небольшое приданое и сплавить с глаз подальше. Никто не заставлял тебя относиться ко мне так же, как к законным сестрам.
— Относиться к тебе так же, как к законным сестрам! — Джангилар развеселился от этой мысли, как от самой удачной шутки. — Относиться… к тебе… так же… ой! Ты — и два безмозглых мышонка, у которых на уме только тряпки да кавалеры! Ой, сравнила!..
Улыбнулась и Нурайна.
— Зря ты так, они милые девочки… кстати, им замуж пора, мы с тобой еще об этом подумаем.
— Не мы подумаем, а ты подумаешь! — махнул рукой король. Его мимолетная обида прошла. — Как и о государственных делах. А я займусь тем, на что у меня хватает мозгов: армией. Тяжелой конницей! Всадники в стальных доспехах, какие носила когда-то гвардия в королевстве Алых Скал! Кони в кожаных попонах, на мордах — железные маски… кузнецы расстарались — на маски взглянуть страшно! Ах, какая конница! Какие воины! Жаль, нет случая испытать их в деле.
— Вы с Каррао и так гоняете бедняг без пощады.
— Да, Волк держит их в седле днем и ночью, он так же бредит тяжелой конницей, как и я! Любо смотреть, как поднимаются наши всадники по тревоге. Им бы хороший бросок и хотя бы одну серьезную стычку! Все эти учебные схватки не заменят настоящего боя!
— У них будет настоящий бой, — медленно и ровно сказала женщина. В ее голосе прозвучало холодное отчуждение.
Король тревожно взглянул на старшую сестру. Она резко побледнела, крепко сцепила руки. Зрачки ее сильно расширились, глаза стали похожи на два бездонных колодца.
— У них будет бой. На равнине неподалеку от Ваасмира. Спеши, король! Поднимай по тревоге свои сотни! Меняйте на ходу коней, ешьте и спите в седлах, но торопитесь, ибо грянула беда!
Она закрыла глаза и потерла виски ладонями. Красивое лицо мучительно исказилось.
Джангилар, по-детски приоткрыв рот, смотрел на старшую сестру, обладавшую дивным даром Второго Зрения.
— Что это было? — шепотом спросил он.
— Не знаю… голова болит… Я видела колонну пехоты, несколько сотен… и твердо знала, что это враги… и что это где-то поблизости от Ваасмира.
— Это происходит сейчас или…
— В будущем, в близком будущем.
— Но это не может быть рядом с Ваасмиром! Там же все спокойно! Или… неужели в городе мятеж?
— Это не было похоже на толпу мятежников. Красивый ровный строй.
— Взбунтовался ваасмирский гарнизон? Быть того не может…
Где-то за деревьями прозвенел гонг. Белочки встревоженно поднялись на задних лапках, но быстро успокоились.
— Прибыл гонец, — озабоченно сказал король. — Оставайся здесь. Незачем слугам видеть тебя такой…
Нурайна благодарно кивнула, чуть не потеряв при этом сознания. Она всеми силами скрывала от посторонних дар Второго Зрения, как и другие свои способности, которые были секретом даже от короля.
Женщина сползла на песок и прислонилась щекой к бортику фонтана. Она отдыхала, ни о чем не думая, и даже не заметила, как вернулся брат.
Джангилар был в радостном возбуждении.
— Ты умница, колдунья моя! Вот что значит кровь Первого Дракона! На Рудном Кряже — бунт рабов, и какой бунт! Три подземных поселка объединились и пробились наверх. К ним присоединилось много мерзавцев из охраны. Сотни три-четыре мятежников наберется! Да не по лесам разбежались, а с оружием в руках идут в Силуран. А ведь Рудный Кряж — в той же стороне, что и Ваасмир, ненамного ты ошиблась. Эх, поведу свою конницу на легкую добычу!..
— Я не ошиблась… — начала было Нурайна, но король уже исчез.
Женщина вернулась в беседку и попыталась вчитаться в письмо Хранителя Ашшурдага, но не смогла сосредоточиться и раздраженно отшвырнула свиток.
Вошла старая служанка, склонилась над сидящей госпожой, что-то зашептала.
Щеки Нурайны окрасились легким румянцем.
— Да как он посмел?! Я же приказала ему больше здесь не появляться!
— Прикажешь выгнать в шею, светлая госпожа?
— Нет, — чуть помедлив, решила Нурайна. — Я с ним поговорю.
В беседку шагнул, усердно кланяясь, тощий, благообразный, чисто одетый старичок.
— Зачем ты пришел! Я же ясно сказала, что хочу обо всем забыть! Чего ты хочешь? Денег? Не получишь ни медяка! Или думаешь продать кому-нибудь мою тайну? В добрый час! Кого интересуют старые женские секреты?
Старичок так испуганно замахал руками, что Нурайна замолчала.
— Что ты, что ты, ясная госпожа, да хранят тебя Безликие! Разве бы я осмелился?.. Твой верный слуга принес тебе письмо!
— Письмо? Но… от кого же?
— От кого раньше носил, от того и сегодня принес.
Женщина побелела. Пальцы ее стиснули бархат траурного балахона.
— Он… он жив?!
— Не ведаю, светлая госпожа, девять лет я его не видел. Он, когда уходил, письмо для тебя оставил. И наказал, чтоб я его отнес не когда-нибудь, а в двести девяностом году, в десятый день Звездопадного месяца. Уж прости, госпожа, припоздал я, память уже не та, что прежде…
Неверной рукой взяла Нурайна свернутый в трубку лист плотной бумаги.
— Послание из Бездны… Что ж, ступай. Я прикажу, чтобы тебе заплатили.
Еще раз поклонившись, старик ушел.
Женщина тоже вышла из беседки, села на бортик фонтана и заставила себя развернуть письмо. Пальцы, обычно твердые и послушные, дрожали, взгляд метался по бумаге, не узнавая букв, не понимая смысла написанного. Не сразу сумела она разобрать четкие строки, полные горькой нежности и прощальной тоски. Прочла — и задохнулась, захлебнулась от отчаяния, от невозможности вернуть прошлое. Потоком хлынули слезы — а она-то думала, что разучилась плакать!
Закрыв лицо руками, гордая и холодная Нурайна рыдала, оплакивая единственную свою любовь, потерянную так давно, а теперь навеки исчезнувшую в Бездне. Последний раз в жизни дав волю чувствам, женщина всхлипывала, вслух звала человека, который больше не откликнется ни на чей зов. И казалось ей, что все в жизни было напрасно и впустую, что отныне и до Бездны не будет ничего, кроме серого перегоревшего пепла прошлых дней.
Обессилев от рыданий, женщина затихла, уронив письмо на песок.
За оградой сада (в другой, другой жизни!) раздался заливистый смех — что-то развеселило служанок.
Нурайна вздрогнула и выпрямилась, словно это смеялись над ней.
Она сошла с ума! Что она себе позволяет? Закатила безобразную истерику… вздумала сокрушаться о том, чего все равно не вернешь… да и ни к чему возвращать! Скоро окончится срок траура, она снимет этот мрачный балахон и заставит себя обо всем забыть. И не хватало еще, чтобы слуги застали всесильную королевскую сестру в таком позорно зареванном виде!
Нурайна склонилась над фонтаном, поспешно бросая в лицо пригоршни холодной воды. На ноги поднялась уже прежняя женщина — сдержанная, властная, гордая.
Взгляд отыскал на песке скомканное письмо. Что-то в нем было… что-то настолько важное, что даже под наплывом чувств задержало ее внимание…
Подняв письмо, Нурайна перечла его — отстраненно, как чужое.
И застыла, вскинув руку ко рту, словно пытаясь заглушить беззвучный крик. Не может быть! Как могла она сразу не заметить такое!..
— Безумец, — шепнули бескровные губы. — Даже не запечатал… и доверил старому дураку…
Ибо хранило то письмо ключ к тайне, способной потрясти страны и народы и изменить лицо мира.
Два слова багряным отсветом полыхнули в душе женщины, затмевая только что прочитанные прощальные строки любви.
Душа Пламени.
Первым порывом Нурайны было догнать брата, рассказать обо всем. Но усилием воли женщина сдержалась. Потом. Это потом. Сначала обдумать все как следует самой. Но еще раньше сжечь опасное письмо. Перечитать, выучить наизусть и сжечь. И растереть пепел меж ладонями.
30
Джилинер Холодный Блеск поднес к губам бокал с вином, но не отпил ни глотка.
Из серебристой глубины зеркала гордо и дерзко глядел Хранитель крепости Найлигрим. Веселый, разгоряченный недавним боем, он снял шлем и, тряхнув каштановыми волосами, что-то ободряюще крикнул бойцам на гребне стены.
Победитель…
— Проклятый самозванец! Шайса, когда я вижу этого мерзавца, я забываю даже о том, что начертал для этого мира. Почему я не раздавил это насекомое сразу, как только зеркало предупредило меня о нем?
— Я понимаю чувства моего господина…
— Нет, не понимаешь! Для этого надо быть Сыном Клана! Какое гнусное святотатство!.. А каково сейчас Нуртору?!
— Господин, а что король сделал со вторым… с настоящим Ралиджем?
— Держит при себе, но не разговаривает с ним, даже не глядит в его сторону. Свита, разумеется, ведет себя так же.
— Король не знает, кому и чему верить?
— Вот именно… А болван Айрунги проваливает штурм за штурмом. Три атаки — а Найлигрим держится.
— И атаки все слабее… Грозы мешают, да?
— И грозы тоже. Но главное — во время первой атаки колдунишка растратил почти всю мощь Малого Шара и теперь еле поддерживает порядок в своем сером войске. Пора ему вновь напитать Шар силой.
— Он знает, как это делается?
— Да. Айрунги узнал о Шаре и его свойствах из некоей рукописи, которая совершенно случайно попала к нему в руки. Она хранила сокровенные тайны магии и была такой древней, что ее страшно было развернуть…
— Или выглядела древней, — понимающе ухмыльнулся Шайса.
Чародей одобрительно взглянул на своего подручного. Ничего не скажешь, со слугой ему повезло. Хотя, помнится, при первой встрече Шайса отнюдь не выглядел драгоценной находкой…
Когда восемь лет назад неказистого вида бродяга притащился к воротам замка, он походил на слабоумного. Его прогнали бы прочь, но хозяин случайно оказался поблизости. Джилинера заинтересовал тон, которым коротышка предложил убить кого-нибудь. До наивности просто и небрежно — так просит работы точильщик ножей или плетельщик корзин.
О себе он мог сказать лишь, что скитался по свету и убивал людей за деньги. Откуда родом, сколько ему лет — не помнит, потому что это его никогда не интересовало. На вопрос об имени безразлично повел плечом: кто как хочет, тот так и называет. Сколько раз ему приходилось отнимать жизнь? Да разве ж упомнишь? Часто. И это ему нравилось. Где учился своему ремеслу? А везде понемножку…
Но когда бродяга по приказу господина продемонстрировал умение обращаться с разными видами оружия, Джилинер, сам неплохой боец, был изумлен. Мастер, настоящий мастер! И это при такой тупости, при равнодушии ко всему, кроме убийства… В схватке невзрачный человечек преображался: движения становились хищными, стремительными и точными, из глаз исчезала пелена усталости и тоски…
Маг был озадачен, но понимал, что это не притворство Джилинер мог читать в человеческом сердце, как в развернутом свитке, и уловил бы малейшую тень лжи.
Ворон оставил бродягу в замке, дал ему прозвище Шайса, приблизил к себе. Вскоре маг с удивлением заметил, что подручный меняется на глазах. Ум его становился живым и гибким, память — крепкой, речь — по-грайански гладкой и выразительной, насколько позволяло поврежденное горло. Слуга научился понимать хозяина не то что с полуслова — с полувзгляда, а порой давал господину толковые советы.
Маг терялся в догадках. Что послужило причиной такого перерождения? Приятно было бы предположить, что на слугу благотворно подействовало общение с великим человеком. Но Ворон был достаточно умен, чтобы склониться к иному объяснению: Шайсу изменило то, что он принимал участие в магических опытах своего господина и подвергался косвенному воздействию чар.
Впрочем, Джилинер ценил своего подручного не за ум (ума у Ворона, по его глубочайшему убеждению, и своего хватало). Главным достоинством Шайсы была незамутненная верность пса, отыскавшего наконец-то себе хозяина.
Что ж, настала пора вновь спустить этого пса на добычу.
— Пока Айрунги занимается Малым Шаром, ты, Шайса, уничтожишь самозванца. Оборона держится на нем, солдаты обожают Хранителя… Жаль, жаль, что умрет он быстро и легко. Хотел бы я измыслить для него кончину замысловатую, неповторимую… знаешь, протяжную, как песня… и такую мучительную, чтобы пламя Бездны показалось ему желанным избавлением.
Шайса понимающе кивнул. В глазах его мелькнуло мечтательное выражение. Кое в чем у них с хозяином были общие вкусы.
— Увы, — вздохнул Джилинер, — думать о собственном удовольствии нам некогда. Просто иди и убей.
— С охотой и радостью, господин мой. Я догадываюсь, как попаду в крепость, но как мне потом оттуда выбраться?
— Тем же путем, каким и войдешь. Дам тебе… скажем, один звон. Такому мастеру этого должно хватить.
— С избытком хватит, господин мой, лишь бы подкараулить его одного, без спутников.
* * *
С гребня стены донеслись раскаты смеха, а затем веселые голоса начали считать: «Раз!.. Два!.. Три!.. Четыре!..»
Орешек улыбнулся. Хорошо, что к людям вернулась способность развлекаться и шутить. Подгорные Людоеды стали для защитников Найлигрима чем-то привычным, хотя и опасным. Враги как враги…
За несколько дней отбиты три атаки. Первая — самая страшная, такое не забудешь. Две другие были менее яростными. Людоеды лезли на стену без прежней прыти, да и меньше их было. А люди продумали способы защиты. Теперь воины стояли на стенах пятерками: двое копейщиков сталкивали лезущих наверх тварей, трое бойцов с топорами прикрывали копейщиков. Если все же Людоеду удавалось пробиться сквозь заслон, внизу его ждали отряды с факелами, сетями и кузнечными молотами…
Новый взрыв хохота отвлек Хранителя от мыслей о Подгорных Тварях.
— Посмотрим, как дела наверху, — бросил Орешек через плечо дарнигару. Тот неохотно, с тревогой двинулся за Хранителем по каменной лесенке.
Во время осады на стенах между башнями дежурило по десятку бойцов. И дарнигар не видел беды в том, что парни при этом немного поболтают и посмеются. Не могут же они два звона подряд с каменными лицами пялиться на далекую лесную опушку… Но Хранитель, Хранитель!.. Не разгневался бы на несерьезное поведение солдат, а заодно и на дарнигара, не приучившего наемников к дисциплине…
А Хранитель улыбнулся про себя, заметив, что Харната одолевает его обычный тихий ужас перед грозящим разжалованием. Это обнадеживало, так же как и вечная его грызня с шайвигаром. Если у людей есть время для житейских дрязг — значит, над головами этих людей не висит близкая катастрофа.
Чем выше поднимался Орешек, тем заметнее становился отвратительный тухлый запах. Это разлагались за крепостным рвом трупы Подгорных Людоедов. Они и пахли не так, как обычная падаль!
Люди не утруждали себя заботами об убитых тварях, и запах тления мог бы стать невыносимым, но почти каждую ночь к подножию стены прокрадывались Людоеды и утаскивали трупы сородичей — столько, сколько могли унести. Некоторые наемники по наивности думали, что тела погибших будут преданы Людоедами погребению по обычаю своего племени. Но Эрвар и Керумик так живописно обрисовали солдатам кулинарные пристрастия Подгорных Тварей, что теперь часовых одолевала тошнота при виде скользящих внизу серых теней…
Караульный десяток устроился на гребне стены. Конечно, воины по очереди следили за притихшей ночной долиной, осененной ясным лунным светом. Но и скучать они не собирались. Натянули между двумя зубцами рогожу, укрылись за ней от ветра и забавлялись как могли.
Орешек знал эту игру. Берется любой предмет — камешек, яблоко — и перебрасывается из рук в руки. Тот, кому предмет бросили, должен быстро, пока приятели не успели сосчитать до пяти, начать рассказывать смешную байку. Не успевал, замешкался — плати каждому из игроков по медяку. Игра могла продолжаться долго: хорошо подвешенный язык считался национальной чертой грайанца — как упрямство и выносливость силуранца, вспыльчивость и любвеобильность наррабанца или скрытность жителя Ксуранга.
Сейчас небольшой круглый камешек лежал на ладони у Аранши. Девушка не спеша, со вкусом повествовала:
— …Ну, дружки его и спрашивают: «Ты что ж всех нас, наемников, своей трусостью позоришь? Как ты мог позволить паршивому разбойнику один на один тебя ограбить? У тебя ведь и оружие было!..»
Тут Аранша, сидевшая лицом к лестнице, заметила Хранителя и дарнигара, но даже бровью не повела и закончила свой рассказ:
— А он отвечает: «Было оружие, было! В правой руке — топор, в левой — меч… Обе руки заняты были! Я этого разбойника зубами, что ли, должен был грызть?!»
Привстав, девушка через головы хохочущих друзей бросила камешек в сторону Хранителя. Орешек невольно поймал летящий в него предмет.
— Раз! — требовательно и лукаво начала наемница, не обращая внимания на дарнигара, который из-за плеча Хранителя состроил ей зверскую физиономию и показал кулак.
Солдаты обернулись, на миг смутились при виде начальства, но тут же хором рявкнули:
— Два!
Воины дружески относились к Аранше и всегда готовы были ее поддержать. Раз она дерзит Хранителю — будем дерзить вместе, всему десятку меньше влетит…
На счете «три» Орешек опомнился и выдал байку о том, как знатный путник заночевал в придорожном трактире, а слуге велел стеречь лошадей у коновязи. Перед сном хозяин окликнул слугу через окно: «Эй, ты не заснул?» — «Нет, господин мой, размышляю». — «Да? Интересно, о чем?» — «Уж больно мудрено Безликие мир устроили: суша на воде лежит, а не тонет…»
В полночь господин проснулся и тревожно крикнул в окно: «Эй, не спишь?» — «Нет, господин мой, размышляю». — «И о чем на сей раз?» — «До чего ж мудры Безымянные: небо без подпорок, а не падает…»
Успокоенный господин проспал до утра, а на рассвете вновь спросил в окно: «Ну что, размышляешь?» — «Да, господин». — «Молодец! Хвалю! А о чем?» — «Да вот думаю: как же оно так получилось, что лошадей все-таки свели?..»
Смеялись ли солдаты? Еще как смеялись! Даже те, кто уже слышал эту историю. Правда, Орешек и рассказал ее хорошо, в лицах все изобразил.
— Ладно, — сказал он, закончив рассказ. — Только врага не прозевайте. А то и не заметите, как орава Людоедов к вам подсядет шуточки послушать.
Орешек бросил камешек ближайшему солдату, весело скомандовал: «Раз!» — и ушел, провожаемый восхищенными взглядами.
Спустившись со стены, Сокол и Харнат направились к Дому Исцеления. Когда они были уже у дверей, над головами прокатились три колокольных удара. Полночь.
В первой комнате Дома Исцеления вошедших встретили полумрак и тревожная, непрочная тишина, то и дело разрываемая негромким стоном или хриплым бредом. Раненые спали жарким, тяжелым, душным сном. Старый лекарь Зиннитин менял на лбу у одного из больных мокрую тряпку, рядом на коленях стоял помощник с миской зеленого травяного отвара в руках.
Увидев тихо вошедших Хранителя и дарнигара, Зиннитин почтительно кивнул и глазами показал Соколу на дверь в соседнюю комнату. Тот заулыбался и шагнул к порогу. Недогадливый Харнат двинулся было следом, но был остановлен гневно-укоризненным взглядом лекаря.
В соседней комнате было жарко, как в бане. Зеленоватый пар застил все вокруг, пахло чем-то горьковато-сладким, тягучим. Жуткое ложе с ремнями для рук и ног было опрокинуто на крышки ларей, чтобы не мешало трем женщинам хлопотать у гигантского, еле влезавшего в очаг котла. В котле пузырилось что-то густое, зеленое.
Две косматые старухи-рабыни, в отблесках огня и зеленых клубах пара похожие на страшных Ночных Ведьм, длинными деревянными черпаками снимали пену в широкий таз. Заметив Хранителя, они захихикали, низко поклонились, побросали черпаки и вышмыгнули за дверь.
Третья женщина обернулась к Орешку. Пылающее от жары лицо в бисеринках пота, покрасневшие глаза, скрученные веревочкой волосы, бесформенный фартук из мешковины поверх платья…
Самая прекрасная женщина на свете.
— Представляешь, — пожаловалась Арлина, забыв, как всегда, поздороваться, — здесь никто не умеет правильно уваривать силуранский лишайник!
Хранитель нежно привлек девушку к себе.
— Ну, как ты себя чувствуешь?
— Как курица на вертеле, — честно ответила Арлина. — Жарко, кручусь… и кудахтать уже не хочется…
В душе Орешка всколыхнулся гнев. Пропади она пропадом, эта осада, нельзя же мучить такую чудесную девушку! Она же на ногах еле стоит! Какой там, к болотным демонам, лишайник, чтоб ему выкипеть и пригореть!..
Хранитель уже набрал в грудь воздуха, чтобы грозно приказать невесте немедленно снять фартук и отправляться отдыхать. Но Арлина бросила через плечо взгляд на очаг и с коротким визгом вырвалась из объятий Сокола.
— Пена уходит! — дикой кошкой зашипела она. — Сейчас на дно осядет! Где эти старые дуры? Гони их сюда! Что стоишь, как пень, давай бегом!..
Со вздохом Орешек повиновался. Он понял: чтобы вытащить Арлину из Дома Исцеления, понадобилось бы не менее десятка воинов…
Выйдя за порог, Хранитель свирепым шепотом направил рабынь к госпоже и обернулся к лекарю. Лицо Зиннитина было еще желтее, чем всегда, кожа обтянула скулы, нос заострился, глаза ввалились.
— Трудно! — посочувствовал Орешек, обводя взглядом комнату, где на соломенных тюфяках вплотную друг к другу лежали раненые.
Лекарь проследил его взгляд.
— Здесь не все, господин мой. Семейных жены разобрали по домам. С одной стороны, мне это подмога, места же мало, хоть штабелями раненых укладывай. А с другой стороны, приходится ходить в «городок», учить этих дурех, чем и как больного лечить. Да еще время от времени влетает в Дом Исцеления растрепанная баба и вопит: «Моему мужу хуже стало!» Ну, я все бросаю и бегу…
— Хочешь, вырву у шайвигара для тебя еще пару рабов?
— Это не помешает, благодарю господина… А только много ли от них пользы, от рабов? Переложить раненого с места на место, воды притащить, нечистоты вынести, прикрутить пациента к столу, если руку или ногу отрезать нужно… А от кого мне настоящая помощь, так это от юной госпожи!
Голос старика потеплел. Орешек вскинул бровь. Ого! Ведь лекарь терпеть не мог Арлину и был с ней учтив лишь из уважения к ее происхождению…
— Я слышал о великой травнице Расвинне из Клана Волка, — продолжал Зиннитин, — но не знал, что наша ясная госпожа приходится ей внучкой… А какие интересные, необычные рецепты знает юная Волчица! Например, этот, с силуранским лишайником. Я сначала усомнился, но раны и впрямь затягиваются быстрее, и ни одного случая черного воспаления.
— Устает она очень, вы бы ее поберегли…
— Постараемся, господин, но разве Дочь Клана станет нас слушать!..
Из Дома Исцеления Хранитель и дарнигар направились на южную стену, под которой зловеще глядели из тьмы вражеские костры.
— Переправляются… — озабоченно сказал Харнат. — Козьими тропами лезут, по веревкам спускаются…
— Могут атаковать с юга?
— Вряд ли. Осадные башни через горы не перетащишь. Думаю, соберутся хорошей силой и двинутся на Ваасмир. Приступом город брать не будут, просто перекроют ходы-выходы и будут ждать, когда Нуртор разделается с нами и подоспеет с основными силами. Я, господин мой, другого боюсь: не пустили бы они с юга Подгорных Людоедов! Полезут эти зверюги с двух сторон — ой, весело нам будет!
— Нет, — прикинул Хранитель, спускаясь со стены, — не полезут. Они мага слушаются, а магу не пополам же разорваться — с юга и с севера командовать!
— Хоть бы ему, гаду, и впрямь пополам разорваться! — тяжело выдохнул дарнигар. Затем в голосе его зазвучала теплая, искренняя забота: — Господин, скоро четвертый темный звон. Пора отдохнуть, сколько уж времени на ногах! Если что случится, я сразу же велю известить…
Вяло повозражав, Орешек дал себя уговорить. Он и впрямь сделал все, что мог, и голова уже кружилась от усталости. Кто знает, долго ли продлятся тишина и спокойствие?..
Проводив взглядом Хранителя, уходящего к шаутею, Харнат рассеянно осмотрелся… и напрягся, уловив легкое движение у подножия стены.
— Эй ты!.. А ну, поди сюда! Да, тебе говорю, тебе, не толпа же вас тут слоняется… Кто таков?
Из темноты на свет факелов с поклоном шагнул низенький длиннорукий человечишка, сутулый, приниженный, в замызганных штанах и серой холщовой рубахе, подпоясанной плетенкой из конского волоса. Концы плетенки нелепо болтались у колен.
Дарнигару стало стыдно за вспыхнувшую было тревогу. Глупо спрашивать, что это за человек. Мужик — он и есть мужик, это и слепому видно.
— Поч-чему по ночам шляешься? Ваши дрыхнут, где велено, а тебя демоны по всей крепости носят!
Крестьянин поспешно поклонился еще раз. На белой физиономии — тупая покорность и страх.
— Я… вот… малец у меня… да не прогневается господин… малец сбежал… баба моя ревет… сыщи, говорит…
— Завтра сыщешь. Нечего ночью таскаться. Не велено.
Окинув жалкого человека взглядом, дарнигар смягчился:
— Ночь спокойная, ничего с твоим мальчишкой не случится… Эй! — обернулся Харнат к одному из солдат. — Возьми факел, отведи этого дурака на «пустырь», а то опять впотьмах забредет куда не надо…
Солдат скорчил в спину дарнигару недовольную гримасу и гаркнул на своего «пленника»:
— А ну, пшел… Бродит, как болотный демон… возись с ним…
Крестьянин послушно поплелся рядом с наемником. Воин искоса бросил на спутника неприязненный взгляд. Ну, урод! И голос такой противный, сиплый! А уж одежонка-то!.. Такую даже пугало с себя скинуть постарается, побрезгует…
Особенно раздражала солдата опояска мужика. Ведь это ж надо, а?.. Рубаха — такими тряпками рабыни в шаутее полы моют… а подпоясана не веревкой, а плетеным пояском! Сам небось сплел, жук навозный! Туда же, принарядиться старается!.. И зачем живет на свете такое ничтожество! Впрочем, ясно зачем, землю ковырять…
Гордый вояка был бы весьма удивлен, если бы узнал, что в тот миг решалась его судьба. Коротышка в холщовой рубахе хладнокровно просчитывал: следует ли ему убить наемника, чтобы не терять драгоценное время, шатаясь по Найлигриму? Но ведь отсутствие этого болвана и его факела может быть замечено, а зачем раньше времени поднимать в крепости тревогу?..
Очень, очень недооценил солдат невзрачного человечка! Точно так же ошибся он и в оценке пояска из конского волоса. Наемник и предположить не мог, что неказистая опоясочка стоила его полугодового жалованья.
Шайса был в своем ремесле мастером на все руки, при случае мог орудовать боевым топором так же мощно и грозно, как и Харнат. Но Шайса не уважал тяжелое жесткое оружие. Его темное сердце было отдано всему, что со свистом вьется в воздухе, что гибко обходит даже щит, что может захлестнуть, опутать, связать, задушить. Убийца предпочитал тонкие цепи, плети, хлысты, бичи… или такие веревочки, как та, что смирно притихла на его бедрах, завязанная хитрым узелком: только тронь — и развяжется…
Любимица, талисман, верная боевая подруга, сделанная на заказ, по руке. В конский волос искусно вплетены тонкие и очень прочные стальные проволочки. Концы утяжелены небольшими, но увесистыми свинцовыми шариками.
Безобидная опоясочка? Да она отправила в Бездну больше жизней, чем меч матерого вояки-наемника!
Но истинная ее ценность постигалась тогда, когда Шайса снимал со шнурка на шее кожаный мешочек и высыпал на ладонь металлические штучки, похожие на детские игрушки. Вот где кузнецы поколдовали не хуже ювелиров! Хитроумные приспособления позволяли быстро снять с концов веревки шарики и прикрепить на их место что-то другое. Скажем, прочный трехлопастный крючок, превращающий веревку в «кошку». Или узкое лезвие. Или шип с бороздками для яда. Или звездочку с остро заточенными лучами…
Шайса дорожил хищной опоясочкой. И как опытные воины дают мечам имена, так убийца в гордыне своей дал имя любимому орудию.
Имя это было — Гадюка…
Еще несколько шагов — и колебание Шайсы окончилось.
Что-то звякнуло по камням.
— Это еще что? — хмыкнул солдат. — Уж не монету ли ты обронил, труха ты мякинная?
Наемник повел факелом. На булыжнике каплей огня сверкнуло золото.
— Ишь ты! — изумился солдат, переложил факел в левую руку и нагнулся. — И впрямь монета…
И с этими словами ушел в Бездну, потому что Гадюка ласкающе скользнула по его горлу, нежно обвила, стиснула…
* * *
Орешек не пошел в шаутей через главный вход, возле которого, как и в мирное время, несли караул двое часовых. Хранитель вовремя вспомнил, что трапезная отдана детям, а в такое позднее время малыши, конечно, спят. Поэтому он поднялся по черной лестнице и, никого не встретив, очутился в комнате, которую привык уже считать своей.
Огня зажигать не стал, чтобы сбросить плащ, вполне хватило лунного света (опять паршивки-рабыни забыли закрыть ставни!).
Сняв перевязь с Саймингой, Орешек бережно повесил ее на тот же крюк, на котором матово посверкивал серебряный пояс. Свою колдовскую находку Орешек перестал носить с первых дней осады, слишком выматывала постоянная тревога, ощущение грозящей со всех сторон беды. Поэтому он водрузил пояс на стену, вслух сказав ему: «Отдохни! Без тебя знаю, что силуранцы меня не любят… и с чего бы это?..»
Сейчас, вешая поверх пояса ножны с мечом, Орешек задержал руки на своих сокровищах. Странно… вдруг возникло ощущение, будто между его драгоценными приобретениями стоит… стена не стена, занавес не занавес… пелена глухой враждебности, отчужденности… как будто эти два предмета изначально, с самого появления из-под рук мастеров таили друг против друга молчаливую злобу…
Ну и бред! Вот же они, меч и пояс, висят рядышком на стене, такие смирные, безобидные…
Орешек сел на край кровати и, посмеиваясь, начал расстегивать пряжку подколенного ремня. Вражда между вещами, а?.. Он и впрямь крепко устал, всякая ерунда мерещится…
Вот… опять! На этот раз чудится, что снизу доносится музыка…
Да ничего ему не чудится! И в самом деле — музыка. И поет кто-то…
Хранитель вновь застегнул пряжку и вышел из комнаты.
В темноте винтовая лестница показалась длиннее, чем обычно, и привела она не в привычный зал для трапез, а в загадочный, теплый, волшебный мирок, освещенный двумя факелами. В уютном полумраке звучала негромкая музыка, мягкий мужской голос заканчивал балладу о том, как нашел себе невесту великий герой Оммукат Медное Копье.
На полу, на соломенных тюфяках, прижавшись друг к другу, лежали ребятишки. «Как раненые в Доме Исцеления», — кольнула мысль, но неприятное воспоминание растворилось в умиротворении и покое, что царили здесь.
Дети не спали. Приподнявшись на локтях, глядели они в дальний угол, где расположился певец. Орешек не мог разглядеть его с лестницы. Зато он хорошо видел перед погасшим очагом, на фоне багровых углей, три темных силуэта. Женщины неподвижно сидели на низких скамеечках и внимали музыке.
Смолкли последние аккорды. Повелительный голос Аунавы врезался в угасающие звуки струн:
— Ну все, все, хватит! До утра вам, сорванцам, песни слушать?..
Договорить ей не дали. По трапезной прокатился дружный стон — и тут же полумрак зазвенел молящими голосишками. Маленькие подлизы называли женщину светлой госпожой, милостивой Аунавой, самой доброй, самой щедрой, самой… самой… а три девчачьих голоска просто тянули на одной ноте: «Ма-амочка! Ну, ма-амочка!..»
За детей вступилась и Миланни:
— Ой, они же все равно не уснут! Вот начнется в темноте игра в лазутчиков и охранников… помнишь, что они вчера вытворяли? А так послушают да и задремлют, вон маленькие в углу уже посапывают…
Что-то просительно прошелестела Айлеста.
— Ладно, — уступила Аунава, — балуйте этих поросят бессовестных, балуйте!
Но что-то в ее голосе подсказало Орешку, что ей и самой нравится сидеть в полутьме у очага и слушать протяжные старые баллады, забыв на время о беде, что залегла за стенами крепости.
Вновь запели струны, ребячьи взвизгивания и шепот стихли. И зазвучал печальный голос. На этот раз он не пел, а повествовал под музыку о падении Эстамира, Жемчужного Города.
По приказу Авибрана Светлой Секиры непокорный город был смешан с прахом земным, лег в руинах. До небес встали костры, на которых горели тела защитников Эстамира, и завидовали мертвым живые, которых в цепях тащили мимо этих костров. Ибо тех, кого пощадила смерть, не пощадил Авибран — повелел ввергнуть в рабство всех, от грудных детей до глубоких стариков. Таково было королевское наказание Жемчужному Городу за то, что во время штурма был ранен наследник престола, юный принц Бранлар.
А когда отхлынула армия, уводя пленников, из развалин выбралась девочка лет десяти, которую не заметили воины Великого Грайана, обшаривавшие руины в поисках добычи. Выбралась — и поняла, что осталась одна в бывшем городе, беспомощная, как младенец на груди погибшей матери. Только она — да стаи обезумевших псов, что рыскали средь разрушенных домов, слизывая кровь с камней…
Дальше Орешек не слушал. Медленно двинулся он вверх по лестнице. Поднявшись на площадку, освещенную вставленным в скобу факелом, сел на верхнюю ступеньку и спрятал лицо в ладонях. Орешек был оглушен ярким и властным потоком воспоминаний, который обрушила на него знакомая легенда.
Как это было?
Зимняя ночь, лес, придорожный трактир…
* * *
Из щелей в деревянных ставнях тянет стужей, но просторная низкая комната неплохо натоплена, к тому же ее согревает дыхание трех десятков глоток. Духота, запах немытых разгоряченных тел перебивается чадом пригоревшего мяса от очага. Загнанные морозом в трактир разбойники изо всех сил стараются весело провести время. Кто целеустремленно накачивается кислым вином; кто лапает толстую служанку, которая визжать визжит, но не вырывается; кто тупо спорит с хозяином о смысле жизни и ценах на пиво; кто пробует затеять бодрую всеобщую драку — и небезуспешно пробует, назревает-таки потасовочка…
Аунк пристроился на сложенной вдвое овчинной куртке. Точит кинжал, не обращая внимания на шум и гам вокруг, даже глаз от лезвия не отрывает. Пра-авильно, чем ему еще и заниматься! Хорошо еще, ученика на время в покое оставил. И теперь парень восседает с ногами на широченной скамье в центре небольшого кружка разбойников. Те восторженно глазеют на Орешка, который артистично перебрасывает из руки в руку коробку для «радуги». Внутри коробки все пятьдесят костяшек отбивают веселый ритм…
Ах, добрые аршмирские времена! Ах, славная игра в «радугу»! Ах, старые друзья — картинки на костяшках: подкова, роза, морская звезда, кинжал, алмаз, дракон… и самая желанная, редко выпадающая пустая костяшка, которой можно придать любое значение…
Смотрите, болваны, глазейте, следите за руками! Ну и что надеетесь разглядеть? Можно ли смошенничать в «радугу»? Вам, пенькам дубовым, лучше и не пытаться… Вот, вот и вот! Ничего не заметили, поленья лупоглазые? То-то! Знай ахаете: вот, мол, новенькому везет, Хозяйка Зла за него костяшки выбрасывает… Вот так играют у нас в Аршмире! И вот так! И вот так!..
И вдруг все оборвалось: зануда прекратил мучить хозяина, сама собой угасла назревающая драка, служанка уняла свой поросячий визг, Орешек положил коробку с костяшками, даже Аунк отправил кинжал в ножны.
Потому что протяжно и грустно запели струны: начал отрабатывать свой ужин бродячий сказитель. Он нараспев завел длинную легенду о гибели Эстамира.
Притихшие разбойники слушали, как оставшаяся в живых девочка брела прочь из города, некогда названного Жемчужным. Она ступала по мокрым от крови камням, глаза ее были сухи, но сердце кровоточило.
У моря девочка увидела костер. Несколько бродячих наемников жарили рыбу и спорили: догонять им армию Авибрана или искать работу в Ксуранге? Мужчины накормили ребенка, а старый воин, пожалев сироту, предложил ей стать его ученицей.
И долгие годы бродила она с ватагой, осваивая карраджу, приучая руки к убийству, а глаза — к виду крови. Девочка превратилась в девушку, ребенок — в воина. Серебро звенело в ее кошельке, дороги покорно ложились ей под ноги, любой город распахивал ей объятия своих ворот — но не было во всем мире для нее клочка родной земли, не было дома, который она назвала бы своим. И каждую ночь врывались в ее сон, чадя и разбрасывая искры, погребальные костры Эстамира…
Но однажды на рынке вольного города Арфаншара наемница увидела нищего, калеку, на которого не позарился бы самый жадный работорговец. И вскрикнула девушка, ибо узнала она того, кого видела издали в дни детства — был он тогда юным принцем, младшим сыном правителя Эстамира.
И упала девушка перед искалеченным нищим на колени, и поклялась служить мечом и всей жизнью своему королю, последнему из династии властителей Жемчужного Города…
Голос сказителя властно зазвенел, набирая силу:
«Да будет навеки прославлена верность! Верность родному дому — пусть даже он лежит в развалинах. Верность родным и близким — пусть даже ветер развеял их пепел с кострища. Верность прошлому — пусть даже умчал его прочь беспощадный вихрь времени. Верность самому себе — пусть ты уже не тот, кем был раньше.
Да будут вовек нерушимы наши обеты — самые святые, самые искренние, те, что принесены нами молча, в сердце своем. Ибо рано или поздно испытает Бездна наши души — и те, что были без порока и изъяна, выстоят в страшном, в последнем огне!..»
Смолк сказитель, пальцы устало перебирают струны… а Орешек, точно его толкнули в плечо, резко оборачивается к двери и глядит на Аунка.
Но… Аунк ли это? Чужое, незнакомое лицо — разом постаревшее, словно опаленное тем последним огнем, о котором говорилось в легенде.
Орешек в тревоге оглядывает трактир, пытаясь понять, что могло привести в такое смятение его отважного учителя. В окно не глядит дракон, в дверях не стоит палач с удавкой наготове, из-под скамей не лезут болотные демоны. Разбойники, притихшие было, возвращаются к прерванным занятиям, кто-то из партнеров по «радуге» толкает Орешка: мол, играем мы или не играем?
Взгляд Орешка возвращается к двери, но Аунка уже нет, только осталась на полу сложенная вдвое куртка. Куда вышел учитель, зачем? И… и что же, он выбежал на такой мороз в рубахе?
Орешек распихивает игроков и, прихватив куртку Аунка, вылетает за порог. Мороз обжигает, как котел кипятка.
Орешек запоздало спохватывается, что тоже выскочил на снег легко одетым, набрасывает овчинную куртку на плечи… Но где же Аунк?
За деревьями, на раздорожье стоит глубокая каменная чаша — выщербленная, покосившаяся, похожая на темную хищную птицу. В этих глухих краях до ближайшего храма добираться далеко, и местные жители, люди дикие и невежественные, возносят молитвы у таких вот жертвенников, что в давние времена были воздвигнуты вдоль дорог.
Рядом с чашей — темное пятно: сгорбленная, застывшая фигура на коленях. Голова опущена, скрещенные в запястьях руки прижаты к лицу…
По скрипучему снегу Орешек подбегает к учителю. Тот не замечает его появления, глубоко, до самых ударов сердца поглощенный каким-то страшным переживанием. Аунк что-то негромко и страстно говорит, речь его бессвязна то ли от волнения, то ли оттого, что губы на морозе занемели, стали непослушными. Орешку удается разобрать лишь обрывки фраз:
— Чего еще ты от меня хочешь? Я все отдал, все… имя, память, мечту, честь… предал дело, для которого был рожден на свет… Отпусти меня, не держи, зачем тебе жалкий предатель? Не живу, а смерти жду… и знаю, когда она придет…
Короткое молчание — и вдруг громко, четко:
— Черная птица!
Смертное отчаяние в этих словах.
«Бредит, — тоскливо думает Орешек. — Как бы увести его в дом? Он же не в себе… убьет, если тронуть его сейчас…»
Аунк тем временем бормочет о сотнях погибших, для которых он был последней надеждой на месть и которые теперь проклинают его из Бездны…
Орешек наконец решается: шагнув вперед, набрасывает на плечи Аунка куртку, нагретую своим теплом.
Молниеносным, гибким движением распрямляется учитель и с ненавистью глядит на перепуганного парня. Затем тяжелые веки опускаются на глаза Аунка. Когда учитель вновь смотрит в лицо Орешку, в серых глазах уже нет ярости — только неимоверная усталость.
Аунк молча поворачивается и шагает к дому своей обычной легкой походкой — Орешку даже кажется, что учитель не оставляет следов на снегу.
И больше в тот вечер они не говорят друг другу ни слова.
* * *
От факела сочился красноватый дрожащий свет. Снизу, из темноты, тихо доносилась песня. А Орешек все думал о загадочном человеке, с которым свела его судьба.
Как наяву, стоял перед ним учитель — в жилистых руках меч, с темного лица презрительно и мрачно глядят серые глаза… то ли воспоминание, то ли призрак, но такой живой, такой реальный Аунк…
Внезапно лик видения исказился. Аунк вскинул руку с мечом, точно увидев за спиной Орешка опасность.
Что это было? Явился призрак Аунка, чтобы спасти, предупредить ученика? Или приняла такой облик тревога, вспыхнувшая в чуткой душе Орешка?
Не раздумывая, пружиной взвился парень — и скользнули вниз по плечам хищные руки, уже почти сомкнувшиеся на его горле.
Пытаясь сдержать неожиданный рывок жертвы, Шайса вцепился в ворот рубахи — закрутить вокруг горла, задушить…
Но плечи Хранителя облегала не грубая холстина, а нежная льняная ткань. Почти беззвучно поддалась она грубой силе — и Орешек выскользнул из страшных объятий, оставив в руках врага большие лоскуты своей рубахи.
Шайса выругал себя за то, что не пустил в ход удавку, а поддался искушению задушить жертву голыми руками. Но, проклиная себя, убийца не стоял столбом: нагнулся, скользнул ладонью по разрезу на правой штанине… и вот уже в руке тяжелый метательный нож… миг — и ладонь опустела, а нож летит в грудь Хранителя и… и… и Шайса захлопал белесыми ресницами: жертва стоит живая и невредимая и нахально держит его, Шайсы, собственный нож, перехваченный на лету за рукоятку.
Убийце приходилось сталкиваться с подобными штучками, но редко… Ну и молодчина этот самозванец! Такого убить — одно удовольствие! Но почему он молчит, не зовет на помощь? Надеется сам справиться с врагом? Что это — глупость, самонадеянность или уверенность опытного бойца?..
Шайса не знал, что первым побуждением Орешка было заорать: «Стража!» Но крик умер в горле: парень вспомнил о разодранной пополам рубахе. Спина, исполосованная спина открыта любопытным взглядам! А ведь на крик Хранителя сбежится весь гарнизон… Не-ет! Разобраться с этим гадом, быстро переодеться — а тогда уж можно поднимать шум!
Не раздумывая долго, Орешек швырнул незнакомцу обратно его стальной подарок. Бросать нож парень умел с аршмирских времен и никогда не промахивался. Но белесый коротышка тоже, как оказалось, был не из глины сляпан. Орешек и замахнуться не успел, как убийца жестом фокусника сорвал с себя опояску с грузиками на концах и стремительно завращал перед собой. Летящий нож наткнулся на этот «веер», вильнул в сторону, лязгнул по камню.
Это были единственные звуки, раздававшиеся во время схватки: лязг ножа да свист веревки. Орешек был в мягких сапогах, Шайса бос, и передвигались оба легко, без топота, шлепанья и пыхтенья.
До сих пор Шайса держал веревку за середину. Теперь, перейдя в атаку на безоружного противника, он пропустил Гадюку, летящую в сторону жертвы, сквозь полусжатый кулак на всю длину. Гадюка, как живое существо, метнулась к Орешку, целя свинцовым шариком в голову. Шайса умел таким ударом проломить височную кость. Но ловкий, с великолепной реакцией парень ухитрился увернуться, свинец лишь вскользь задел ему ухо. Крепко задел… Но некогда было обращать внимание на пульсирующую боль в моментально распухшем ухе, потому что Шайса продолжал атаку. Теперь он хлестал веревкой, как бичом, и каждый такой удар мог бы сломать ребро или даже руку, но Шайса целил не по рукам или груди, а по горлу, и Орешку приходилось виться вьюном, не хуже той веревочки, крутиться, уворачиваться, перекатываться по полу… только бы не услышали, только бы не прибежали на помощь… рывок в сторону… еще рывок… ящерицей по каменным плитам… и ладонь случайно накрывает что-то продолговатое, гладкое… ого, увесистое!
Не знал Хранитель, что днем ребятишки играли здесь в «осаду крепости», старым древком от алебарды таранили дверь в комнату дарнигара. Женщины прекратили это безобразие и растащили атакующих, а древко, до блеска отшлифованное солдатскими ладонями, осталось валяться на площадке.
Давно Орешек не получал более своевременного подарка судьбы!
Шайса в полумраке взмахнул рукой, чтобы обрушить Гадюку на замешкавшегося противника, но вдруг что-то ударило его по ногам, стены и потолок закружились перед глазами. Тело само извернулось, чтобы упасть не затылком вниз, а на бок.
Орешек, не вставая, поддал шестом под колени, подрубил, опрокинул врага. Вскочив, Хранитель вскинул шест вертикально, чтобы сверху вниз добивающим ударом обрушить на противника. Но дерево тупо стукнуло о камень: Шайса откатился в сторону. Длинная рука вцепилась в конец шеста и рванула его на себя.
От неожиданности Хранитель переступил с ноги на ногу и почувствовал, что шест взбунтовался. Каким-то образом конец проклятой палки проскользнул между коленями Орешка и резко повернулся, подножкой свалив парня.
Оба противника вскочили и остро впились друг в друга взглядами. Мускулы их замерли в напряжении, это была неподвижность за миг до прыжка. Пальцы убийцы легкими, скользящими движениями перехватывали поудобнее Гадюку. Орешек обеими руками держал перед собой шест, который хотя и предал один раз хозяина, но все же остался последней надеждой на победу.
И тут сверху гулко рявкнул колокол.
Странное чувство овладело бойцами. Ни тот, ни другой не смогли бы пошевелиться. Пальцы Орешка занемели на шесте.
Со вторым ударом у ног Шайсы появилось желтое светящееся кольцо и медленно поднялось вверх, образовав золотистый кокон вокруг убийцы.
Третий удар — и все исчезло, площадка опустела перед изумленным Орешком. Лишь факел продолжал разбрасывать красные отсветы.
С четвертым ударом распались чары, державшие Орешка в плену. Парень затравленно огляделся и выронил древко алебарды. Что это было? Откуда взялся колдун-убийца?.. Ладно, сейчас главное — рубашка!
В два прыжка Хранитель очутился в своей комнате — и только тогда почувствовал, как болит колено. Не вывих ли?.. Да нет, простой ушиб. Наплевать, пустяки, а вот рубашки где?.. Ага, вот они, в сундуке…
На плечи легла прохладная ткань. Орешек сразу перестал паниковать.
«Что делаем дальше? Поднимаем тревогу? Или…»
Орешек снял со стены серебряный пояс, надел его и замер, чутко прислушиваясь к накатившим ощущениям. Враждебность, но отдаленная, из-за крепостных стен… Близкой опасности Хранитель не чувствовал.
А раз так — стоит ли вопить на всю крепость? Враг ушел и вряд ли скоро вернется, а если что — поясок предупредит. Рассказать обо всем не поздно и завтра, а сейчас — спа-ать! Конечно, в одежде и при поясе. Кто знает, выпадет ли завтра хоть ползвона для отдыха?
31
Шайвигар держал в пухлых белых пальцах метательный нож — держал с ужасом и отвращением, как ядовитую змею.
— Он… он не отравлен?
— Нет, с какой стати! — успокоил его Харнат, который уже успел осмотреть трофей Хранителя. — Но я все-таки не понимаю, почему Сокол сразу же не поднял тревогу.
— А зачем? — рассеянно отозвался от зеркала Орешек, который занят был серьезным делом: старался получше закрыть волосами свое распухшее, как лепешка, ухо. — Убийца сбежал…
— Я ж с ним говорил, с гадом! — глухо бросил дарнигар. — Эх, знать бы раньше, подержал бы его в руках! Он, мерзавец, одного из солдат задушил. На рассвете нашли… Из третьей сотни, Кипран Деревянная Крыша.
«Кипран… — подумал Орешек. — Где я мог слышать это имя?»
Всплыло воспоминание: первый день в крепости, черный ход, каморка, наемники, играющие в «радугу»… «А десятнику Кипран пару монет сунул, чтоб не цеплялся. Вот здесь и несем заслуженную кару…» И смех служанки…
За время осады много душ отправилось в Бездну с дымом погребального костра, сложенного посреди плаца. Но в этот миг солдат, которого Орешек знал лишь по голосу, показался ушедшим другом, и сердце сжалось от боли.
— У убийцы могли быть сообщники в крепости, — забеспокоился шайвигар.
— Нет, — твердо ответил Хранитель, отгоняя сентиментальный порыв. — Он был один, у меня свои способы это проверить…
Харнат и Аджунес содрогнулись перед магической силой Сокола.
— То, что произошло с высокородным господином, воистину страшно, — собрался с мыслями дарнигар. — Лазутчики, колдовскими тропами попадающие в крепость… — Харнат беспомощно развел тяжелые ладони. — Но вести, которые принес я, еще ужаснее. Похоже, не пройдет и двух дней, как Найлигрим окажется в руках врага.
Шайвигар еще сильнее побледнел и судорожно вздохнул. Хранитель прекратил возиться со своими каштановыми прядями.
— Этой ночью, — сообщил Харнат, — солдаты подняли на веревках на стену моего человека… ну, Сокол понимает… «глаза и уши»…
Орешек кивнул. Он знал, что Правая Рука, помимо прочего, отвечает за лазутчиков вокруг крепости.
— Парень хитер и изворотлив, — хмуро заверил Харнат. — Из яйца, не разбивая, желток достанет. Я не спрашивал, как он умудряется узнавать такие вещи… да он бы мне и не сказал, чтоб не спугнуть удачу…
— Да говори же! — взвизгнул, не выдержав, Аджунес.
— Сила колдуна — в посохе со стеклянным навершием. После прошлых атак волшебная вещица ослабла, маг перестал справляться со своей поганью. Этой ночью чародей отправится к Порогу Миров. Туда его проводит небольшой отряд, но в Подгорный Мир старый злодей уйдет один. Там посох вновь напитается чародейной силой. Завтра маг вернется во всем блеске своего могущества и бросит на стены Найлигрима такую армию Подгорных Тварей, какую мы в страшных снах не видали.
— Завтра?.. — непослушными губами пролепетал шайвигар.
А стоящий перед зеркалом парень с каштановыми волосами испытал странное чувство: словно в его теле зажили порознь две души, два человека. Один — Хранитель Найлигрима, думающий лишь о том, как любой ценой спасти крепость. Второй — бродяга Орешек, озабоченный исключительно спасением собственной шкуры.
— Дарнигар, — сказал Хранитель, отворачиваясь от зеркала, — существует ли потайной выход, по которому крепость мог бы покинуть небольшой отряд?
(«Э-эй, — забеспокоился Орешек, — ты что это, приятель замыслил?»)
— Но, — изумился дарнигар, — разве, принимая должность Хранителя, мой господин не ознакомился с планом крепости?
— Я тебя спрашиваю, тебя! — заорал Хранитель, поняв свою промашку и не давая помощнику возможности задуматься над ней. — Есть или нет?
— Есть. На северной стороне, между Арсенальной башней и скалой.
— Далеко ли Порог Миров?.. Ах да, откуда тебе знать… Эрвара сюда!
Призванный в покои Хранителя Эрвар выслушал недобрые новости и понес было чушь насчет строжайшей тайны, в которой держат Подгорные Охотники все, что им известно о Вратах Миров. Но дарнигар могучими лапами сгреб беднягу за грудки, тряхнул на весу и растолковал, что все вонючие секреты и загадки Подгорного Мира Охотник может держать у себя в зубах до самой Бездны. Ему, Харнату Дубовому Корню, они все равно нужны, как пятна после оспы, он через тот порог не полезет даже за бочку наррабанского… Он, Харнат, хочет знать одно: где можно перехватить проклятого мага, пока тот не юркнул в свою колдовскую нору. И эти сведения он из Охотника вытрясет — не здесь, так в камере для пыток…
Эрвар дураком не был. Быстро оценив ситуацию, он согласился нарушить свои привычки и помочь приютившей его крепости.
— Врата на склоне Медвежьего ущелья, — вздохнул он. — Маленькая такая пещерка… Без меня не найдете, придется мне самому туда тащиться…
— Это опасно! — честно предупредил дарнигар.
— Знаю! И не забуду об этом, когда стану беседовать с почтенным шайвигаром о вознаграждении… вы же не думаете, что я сунусь в это самоубийственное дело бесплатно?
Как только речь зашла о деньгах, Аджунес, понуро сидевший на скамье, поднял голову, взгляд его стал живым и осмысленным. Он хотел вмешаться в разговор, но Харнат хохотнул:
— Сперва вернись живым, чтоб получить вознаграждение!
Обернувшись к Хранителю, дарнигар продолжил уже серьезно:
— Большому отряду не пройти сквозь силуранские посты. Чем меньше народу, тем лучше. Я, Эрвар и… ну, скажем, еще двое.
— Что ж, пусть будет четверо, — согласился Хранитель. — Но, почтенный дарнигар, себя в это число можешь не включать. Отряд возглавлю я сам.
Все присутствующие ахнули.
Первым опомнился шайвигар. Он поспешил напомнить, как ценен молодой Сокол для своего Клана, и горячо поддержал отважного и опытного Харната, который справлялся и не с такими передрягами.
— Очень благородно с твоей стороны говорить так, — отозвался Хранитель, пряча в глазах веселые искры. — Ведь если дарнигар погибнет, ты потеряешь старого товарища, с которым столько лет трудился бок о бок…
— Мой господин и в самом деле намерен ввязаться в эту безумную затею? — с недоверием спросил Эрвар.
(«Ввязаться?! — взвизгнул насмерть перепуганный Орешек. — Как же! Прямо сейчас! Обожаю опасности! По три раза на дню купаюсь в лаве вулкана! А в детстве клал под подушку живую змею!..»)
— Конечно! — улыбнулся Хранитель. — Правая Рука нужнее в крепости.
— Нет! — рявкнул, багровея, дарнигар. — Я этого не допущу!..
— Что-что-что? — Хранитель говорил приветливо и мягко. — Ты, кажется, решил что-то запретить Сыну Клана, Харнат Дубовый Корень из Семейства Прешта?
— Я… я хотел… — в ужасе опомнился дарнигар, — туда ведь нужно… очень хорошего воина…
— Предполагается, что я — воин никудышный? — еще ласковее спросил Ралидж. — Почтеннейший, каждое слово все глубже и глубже заводит тебя в трясину.
Все замерли. Харнат покорно склонил голову под твердым взглядом своего господина.
— В Аршмире говорят, — примирительно улыбнулся Сокол, — не бунтуй против капитана в шторм, дождись тихой погоды… Итак, отряд возглавлю я.
(«Разумеется, возглавлю! — негодовал Орешек. — А потом пойду и убью медведя голыми руками!»)
— В этом плане есть слабые места… — осмелился вставить Аджунес. — И вообще это значит — ходить по краю пропасти…
(«Ходить по краю пропасти? — безнадежно взвыл Орешек. — Да я ж прямо живу на этом краю! Я там скоро кровать поставлю!»)
— Слабые места? — спокойно переспросил Хранитель, не обращая внимания на нытика Орешка. — Да весь этот план — одно большое слабое место! Вот мы сейчас все и обсудим… Нужны еще двое, очень хорошие бойцы…
Перед глазами его встала картина: раннее утро, толпа на «пустыре», сверкающие блики клинков… такая орава не собралась бы поглазеть на новичков. Разумеется, на Поединок Мастерства вышли лучшие из лучших.
— Айфер Белый Лес, — твердо сказал Хранитель. — И Аранша Золотое Лето.
Услышав последнее имя, Харнат вскинул голову и на миг задержал дыхание. Но больше старый воин ничем не выдал своих чувств.
— Как будет угодно моему господину, — очень ровно проговорил он. — Айфер и Аранша.
* * *
Казалось бы, откуда в подземелье столько пыли? Однако пыль толстым слоем лежала и на полу камеры пыток, и на грозной железной решетке, под которой давно не разводили огонь, и на дубовой раме дыбы.
Дарнигар уперся плечом в массивную раму, изо всей силы толкнул. Рама неожиданно легко отошла в сторону, и Харнат пошатнулся, чуть не потеряв равновесие.
— Сам ни разу не открывал… только видел… — извиняющимся тоном объяснил он Хранителю. — Здесь рычаг, за рамой…
Тут он замолчал и в смятении обернулся. Сверху, с лестницы, звенел голос, который уже хорошо знала вся крепость:
— Не пустишь, да?! Ну и как ты это собираешься сделать? Ударишь, да? Посмеешь тронуть Дочь Клана? Ну, давай! Руби своей дурацкой алебардой!..
— Арлина! — крикнул Хранитель, смирившись с неизбежным. — Не убивай часового, спускайся к нам!
По каменной лестнице простучали каблучки. Орешек двинулся было навстречу, чтобы перехватить любимую подальше от камеры пыток, но не успел. Волчица ворвалась в жуткое помещение и, не обращая внимания на присутствующих, забарабанила кулачками по груди жениха.
— Как ты мог!.. Ни слова не сказал!..
И расплакалась, уткнувшись лицом в куртку Орешка.
Айфер, Аранша и Эрвар дружно отвернулись к рычагу, открывающему подземный ход, и стали увлеченно слушать пояснения, которые им начал давать побагровевший дарнигар.
А Орешек тем временем гладил Арлину по волосам и шептал на ушко что-то успокаивающее.
Хранителя совершенно не удивило, что девушке стало известно об их сборах. Он уже успел понять, что в Найлигриме есть лишь одна тайна — его собственная. Все прочие секреты обсуждаются вслух даже коровами на скотном дворе. Будь Орешек силуранским шпионом, он не утруждал бы себя тем, чтобы по утрам вылезать из-под одеяла. Тайные сведения ему приносили бы прямо в постель…
Наконец отважному командиру грозного отряда удалось снять руки девушки со своих плеч и осторожно отстранить ее от себя.
— Ну, хватит, хватит, милая, не плачь. Все будет хорошо, я скоро вернусь. Будь умницей, вытри глазки и беги к себе.
Когда каблучки застучали вверх по лестнице, Орешек уловил облегченный вздох Харната. Видимо, дарнигар опасался более шумной сцены. По правде сказать, Хранитель и сам удивился тому, как легко ему удалось справиться с невестой. Мелькнула неясная тень подозрения, но тут же исчезла, потому что рычаг сдвинулся под рукой Харната. Кусок стены отъехал в сторону, открыв широкую щель.
— Да хранят вас Безликие! — глухо напутствовал дарнигар воинов, по одному исчезавших в черном проеме.
32
Ветер широкими лапами загребал пропитанную влагой листву и старательно отжимал ее на плечи и спины людей. Плащи промокли насквозь, капюшоны почти не спасали от мелкого дождя.
Жадная, недобрая тьма обгоняла путников, вела за собой, заманивала по невидимой тропе.
Орешек со слов Эрвара знал: слева, за кустами — пропасть. Надо было держаться как можно правее, впритирку к скале. А этому мешала буйная, совсем заглушившая тропинку мелкая поросль — хвала богам, не колючая, но ужасно густая.
Хранителю идти было легче, чем другим, потому что он был последним. К тому же перед ним двигался напролом Айфер. А там, где прошел Айфер, можно хоть телегу гнать — не застрянет! Все, что требовалось от Орешка, не привыкшего к лесу, — это не отстать от наемника. И он шагал, чавкая сапогами по скользким, разбухшим от влаги подушкам мха на камнях. Взгляд был намертво прикован к маячившему впереди плащу Айфера. А в голове беспрерывно и мучительно кружилась одна и та же мысль.
Он больше не вернется в Найлигрим.
Хватит, наигрался в Сына Клана! Судьба дает великолепную возможность развязаться с этой скверной историей. Главное — расправиться с колдуном. Затем надо убедительно пропасть без вести… нет, лучше красиво погибнуть на глазах у товарищей, чтоб и сомнений не возникло. Можно изобразить падение со скалы… впрочем, у этой славной команды хватит глупости и преданности полезть за телом Хранителя с любой кручи — не оставлять же Сокола без погребального костра!.. Ладно, героическая кончина придумается на месте…
Поглощенный мрачными раздумьями, Орешек и не заметил, что тропа расширилась, зато стала покатой, накренилась влево. Приходилось на ходу держаться за мокрые упругие ветви, чтобы по скользким камням не съехать в пропасть.
Движение замедлилось. Из мрака доносилось раздраженное шипение Эрвара, которому пришлось идти первым. Орешек пригибал к себе ветку за веткой, не обращая внимания на срывающиеся прямо в лицо пригоршни воды. Мысли его текли все по тому же темному руслу.
Потом, когда выяснится, что силуранцы держат в плену настоящего Сокола… что ж, тогда никто не подумает о жалком бродяге, который вляпался в самозванство, как в вонючую трясину. Нет! Возникнет красивая легенда о каком-нибудь герое древности, который восстал из давно развеянной золы и вернулся, чтобы вновь сразиться с врагом…
По лицу парня скользнула усмешка, но тут же оно закаменело от острой тоски. Арлина! Нежная и храбрая, умная и чуткая, дерзкая и ласковая, лучшая на свете девушка… нет, не лучшая, просто единственная, теперь уже потерянная навсегда!
Он не должен был встречаться с ней! Не должен был с ней разговаривать… он даже глаз поднять на Дочь Клана не имел права!
Вот она, расплата за ложь и подлость: теперь его руки всегда будут тосковать по ее тонким плечам.
Что там говорил Аунк о воспоминаниях, которые не выжжет в душе и Бездна?..
Мокрая листва выскользнула из ладони, нога поехала по слою грязи, покрывавшему камни. Орешек шлепнулся на тропу и покатился вниз. Почти сразу падение задержала торчащая из трещины в скале чахлая молодая сосенка. Парень даже не успел испугаться того, что он вполне мог сорваться в пропасть.
Зато испугался совсем другого.
Сзади, из шелестящей тьмы, к нему метнулось что-то живое, стремительное. Зазвенел прерывистый от волнения голос:
— Ты цел, дорогой?
Бред… Откуда в мокром ночном лесу…
Вей-о-о! Арлина!
Айфер бросил взгляд назад и коротко свистнул, давая остальным сигнал вернуться.
Орешек вскочил на ноги, пылая от ярости. Все его нежные чувства к Арлине мгновенно улетучились. Сейчас ему хотелось придушить эту дуру. Не важно, как она сюда попала. Главное — она рискует жизнью!
Он попытался что-то сказать, но вместо слов у него вырвался медвежий рык. Арлина отступила на шаг.
— Нет, ты пойми… — Волчица старалась говорить веско и спокойно, но голос ее дрожал. — Ведь иначе и быть не могло. Раз ты идешь туда, откуда можешь не вернуться, я обязательно должна быть с тобой. Разве ты отпустил бы меня одну туда, где опасно?
Для нее самой это было просто и понятно. Но на словах прозвучало неубедительно, по-детски.
Орешек как раз собирался испустить гневный вопль, который услышали бы даже в шатре Нуртора. Но странная логика заставила его закрыть рот, и Арлина смогла продолжить свои сбивчивые объяснения:
— Я сказала часовому, что у меня корзина кореньев… лекарственных… их надо хранить на холоде, внизу… А в корзине был плащ… и вот это…
Она отвела полу плаща и показала висящий на поясе короткий меч.
— Еще арбалет и стрелы… корзина была большая, часовой помог снести ее вниз… а потом я велела ему вернуться, пока никто не заметил, что он оставил пост…
— Сумасшедшая! — с тупым отчаянием выдохнул Хранитель. И собравшийся вокруг отряд молча согласился с командиром.
Эрвар попытался смягчить неприятную ситуацию:
— Госпожа так тихо шла за нами… ее совсем не было слышно…
— Да, — кивнула Арлина, — а вы ломились, как стадо коров. Как вас только силуранские патрули не услышали! Уж лес-то я знаю лучше, чем вы! И хожу по нему быстрее и тише — в любую погоду!
Взгляд Айфера недоверчиво зацепился за арбалет Волчицы — в кожаном чехле, чтобы дождь не повредил тетиву.
— Госпожа хоть знает, как держать эту штуку в руках?
— Кто, я? — Арлина заметно повеселела. — Не помню, в каком возрасте я впервые пошла с дядей на охоту, но белку с вершины дерева снимаю не целясь. Что из арбалета, что из короткого лука. Вот боевой лук не натяну, врать не хочу.
Орешек с болью понял, что все его планы красивого исчезновения провалились в трясину и тиной накрылись. Он должен доставить эту отважную идиотку назад в крепость. Необходимо совершенно точно знать, что любимая в безопасности, иначе ни к чему ему жизнь и свобода…
Аранша возмущенно сдвинула густые брови. В ее горле клокотали черные ругательства, но наружу не прорывались: оскорбить Дочь Клана было немыслимо. Наемница лишь ядовито поинтересовалась:
— Белок метко бить — это хорошо, а вот сумеет ли Волчица в человека выстрелить? Или госпоже приходилось уже людей убивать?
— Нет, — просто ответила Арлина. — Сегодня первый раз это сделаю. Но ведь человек крупнее белки, правда?
Не только Орешку стало понятно, что девушка не храбрится, не пытается строить из себя героиню. Ей действительно безразлично, что придется убивать и, возможно, быть убитой… лишь бы не терзаться неизвестностью, зная, что любимый может погибнуть вдали от нее.
Ярость Аранши сменилась невольной завистью. Чтобы справиться с непривычным чувством, наемница хмыкнула:
— А о чем думала эта дура Иголочка? Что же за хозяйкой не смотрела? Вот уж кого я своими руками выпорола бы!
— Иголочку пришлось запереть, — вздохнула Арлина. — В моей комнате…
Девушка осмелилась поднять голову, наткнулась глазами на свирепый взгляд жениха — и вновь потупилась.
— Может быть, госпожа любит острые ощущения… — вновь встрял с неудачной попыткой примирения Эрвар.
— Она у меня получит острые ощущения! — мрачно пообещал Хранитель. — Как в крепость вернемся, так и получит. Перекину через колено и отшлепаю так, что дней десять будет обедать стоя!
— Ты… ты этого не сделаешь… — испуганно и недоверчиво откликнулась девушка.
— Да? Ты уверена? — с нехорошей интонацией спросил Орешек. — Попробуй угадать с трех попыток, сделаю или не сделаю… — Хранитель отвернулся от Арлины. — Ладно, вперед! Мы не можем срывать важное дело из-за капризов своенравной девчонки… Эрвар, показывай путь!
* * *
В ущелье коротко провыл ветер. Может быть, он разгонит проклятые тучи? А то сырость сверху, сырость снизу, сырость со всех сторон…
Засада притаилась в зарослях дикой смородины, густо осыпавших левый склон ущелья. Впрочем, «притаилась» — слово не совсем подходящее. Не засада, а рыночная площадь в летний день! Все время кто-нибудь голос подает.
— Аранша, кобыла бестолковая, сойди с моей руки!
— Ой, это ты, Айфер? То-то я чувствую, у меня бревно какое-то под коленями…
— Хоть бы луна показалась… скоро ли полночь? Этот маг в полночь за Врата полезет, самое время… уж мы-то, Охотники, знаем…
Орешек соображал, сделать ли замечание своему шумному отряду или не стоит зря дергать опытных воинов, которые сами догадаются, когда надо будет замереть и затаиться. Кроме того, ему и самому очень хотелось окликнуть Арлину — проверить, не спустилась ли упрямая девчонка с безопасного «насеста», на который они с трудом убедили ее влезть. Это была идея Эрвара: неподалеку возвышался утес в два человеческих роста, с его плоской вершины даже во мраке просматривался черный вход в пещеру. Арлине было дано задание: стрелять в любого, кто к этому входу приблизится.
Утес оказался лучшей наблюдательной точкой, чем они ожидали. Из тьмы донесся тревожный голос девушки:
— Слева, сверху… Огни, цепочка… шесть… ой, восемь факелов!
Сразу смолкли голоса, пыхтение и хруст веток. Лишь слышно было, как журчат, стекая в пропасть, ручейки да ревет внизу взбесившийся от дождей поток.
Действительно, факелы. Орешек разглядел только два, но Арлине, конечно, виднее. Хранитель поднял арбалет, зная, что его товарищи сделали то же самое. Но стрелять не спешил: враги спускались по узкой тропке вереницей. Ну, получит первый из них четыре стрелы в грудь… нет, пять, Арлина наверняка не удержится… а семеро невредимых врагов налетят на маленький отряд… Ближе к пещере склон становится пологим, враги рассыплются цепью… во-от, уже не два огонька видны, а три… Факелы, должно быть, нефтью пропитаны: даже в дождь не гаснут… Орешек ругнул себя за то, что не условился со своей командой, кто в какую цель бьет. А теперь поздно… вот уже пять огней мелькает меж редких невысоких сосенок… пора!
Орешку не пришлось даже скомандовать: пять арбалетов ударили почти одновременно — туда, где пламя вырывало из мглы одинаковые черные фигуры в плащах с капюшонами (о Безымянные, кто же из них колдун?).
Раздались крики, трое противников рухнули, а остальные, тоже разом, без приказа командира сделали то, что дало им пусть недолгий, но все же перевес над врагом: пять факелов огненными дугами полетели в сторону засады. Упав в мокрую траву, факелы не погасли. Пламя, неровное и слабое, все же освещало нападавших. Теперь о неожиданном ударе из мрака и речи быть не могло. Отряд Орешка с криками налетел на противника. Арбалеты были брошены — возиться с ними было некогда. Перезарядить свой арбалет могла только Арлина. Именно это она и делала, вставив носок сапожка в железную петлю и изо всех сил натягивая тугую тетиву. При этом она глядела вниз, туда, где разгорелась битва. Тучи расползлись, как льдины в ледоход, в «полынью» выглянула луна. В ее бледном свете Волчица разглядела, как один из силуранцев, не принимая боя, нырнул в кусты, за ним щукой метнулась Аранша… но где Ралидж, что с ним?!
А Хранитель, выхватив из ножен Саймингу, атаковал ближайшего противника. Тот оказался отличным знатоком карраджу — юрко завертелся по склону, уворачиваясь от ударов.
Позади раздался хряск, с каким мясник разрубает тушу. Орешек, в ходе боя повернувшийся лицом к остальным сражавшимся, успел увидеть редкое зрелище: Айфер с тяжелым топором в руках стоял над врагом, у которого было срублено наискось полголовы вместе со шлемом. Страшное лезвие не проломило, а разрезало шлем.
Оценить подвиг грайанского богатыря, кроме Орешка, было некому. Эрвар отступал под натиском своего противника и видел только увесистую булаву, которая кружила вокруг него.
Да, Хранитель увидел изумительный удар Айфера… но это чуть не стало последним, что он вообще в своей жизни увидел. Что-то с шипением метнулось перед лицом, оцарапав переносицу. Орешек отступил, проклиная себя за неосторожность: силуранец жестом фокусника извлек откуда-то хлыст и левой рукой пустил его в дело, стараясь выбить Орешку глаза.
А за спиной Хранителя из мрака выдвинулось на лунный свет нечто громадное, чудовищное… глаза отказывались признать в этом человеческую фигуру. Ростом в полтора раза выше Айфера, с плечами, похожими на скаты крыши сарая, гигант вращал перед собой оружие, подобного которому наемникам видеть не приходилось: гигантский молот… кажется, каменный…
— Хвала богам, в кои веки подходящий враг! — заорал Айфер и прыгнул к великану, занося топор.
Молот опустился, легко отвел удар топора и вновь взмыл, чтобы обрушиться на грайанского воина. Защищаясь, Айфер выставил перед собой топор. Могучий молот вдребезги разнес толстую рукоять топора и сбил Айфера с ног. Прочная боевая куртка немного ослабила удар, но все же встать наемник не смог — у него были сломаны ребра.
Грубо расхохотавшись, гигант замахнулся, чтобы добить поверженного противника.
Это видела со своего «насеста» Арлина. Забыв о данном ей приказе, девушка разрядила в великана с таким трудом заряженный арбалет.
Мощная пружина швырнула стрелу с такой силой, что та пробила кожаную куртку силуранского гиганта и наполовину ушла в грудь.
Великан остановил замах и огляделся, пытаясь понять, от куда прилетела стрела. В лучах луны Арлина могла разглядеть широкую тупую рожу, похожую на плохо пропеченную лепешку. Не заметив арбалетчика, гигант коротко рыкнул, широкой лапищей обломил стрелу у самой куртки, чтобы не мешала, и вновь занес молот.
И тут из кустов вынырнула упустившая свою добычу Аранша. Огляделась — и закричала: ее друг был на краю Бездны!
Ни крик, ни даже удар не остановил бы кровожадного колосса, добивающего свою жертву. Но на смелую наемницу снизошло вдохновение. Она подхватила догорающий на мокрой траве факел и метко швырнула в ухмыляющуюся плоскую рожу.
Это всерьез разозлило великана. Начисто забыв про стонущего, беспомощного Айфера, он двинулся на Араншу.
Потрясенная Арлина, чуть не плача, тянула ногой железную петлю, спеша перезарядить арбалет.
А Орешек под прикрытием низких сосен ушел от стремительной двойной атаки — меча и хлыста. Вплетенные в конец хлыста стальные шипы содрали с дерева кору на уровне глаз Хранителя. Улучив мгновение, когда силуранец отвел руку с хлыстом для нового удара, Орешек ринулся в ближний бой. Противник попытался закрыться мечом, но это не могло остановить ученика Аунка. Одним красивым, мощным и чистым ударом Сайминга перерубила и кисть вражеской руки с мечом, и шею, из которой сразу же хлынула струя крови. Орешек гибко отпрыгнул в сторону, чтобы не испачкаться, оглянулся на освещенное луной поле боя — и охнул: какой-то бык на двух ногах, размахивая молотом, преследовал Араншу. Хранитель ринулся на помощь девушке.
А рядом завершался поединок Эрвара — и завершался, увы, не в пользу Подгорного Охотника. Булава противника заставляла его, ломая кусты, отступать все дальше — и наконец обрушилась на голову…
Эрвару спас жизнь шлем. Оглушенный Охотник рухнул наземь, гибкие темные ветви сомкнулись над ним, а силуранец издал победный клич.
Крик этот слился с торжествующим рыком великана: Аранша, уже дважды уворачивавшаяся от смертельного удара, споткнулась о корень и упала.
Сжавшись, наемница напряженно глядела на чудовищную тушу, закрывшую луну. Великан склонился над девушкой и протянул к ней жуткую лапищу. На плоской роже появилась мерзкая ухмылка.
И тут рядом возник Хранитель. Молча взметнул он Саймингу и с силой вонзил ее в висок наклонившемуся гиганту — туда, где черепная кость тоньше всего…
Лютый рев потряс ущелье. Где-то с грохотом обрушились в поток камни. Великан выпрямился так мощно, что Орешку пришлось выпустить рукоять меча, застрявшего в черепе врага.
Потрясенно глядел молодой воин, как гигант, уже почти мертвый, из последних сил вздымает молот для удара. И сам великан вместе с молотом подался вперед — и рухнул, вложив остаток жизни в этот слепой порыв: раздавить врага, размазать по земле…
Промахнулся, конечно. Орешек увернулся бы и от более проворного противника, чем эта издыхающая туша!
На вершине утеса Арлина облегченно перевела дыхание, скользнула взглядом по склону горы — и яростно стиснула зубы: на краю темного моря кустов зашевелились ветви. В полосу лунного света воровато высунулась черная фигура. Выглянула — и юркнула назад.
Как могла она забыть… Колдун! В пещеру пробирается!
Красивое лицо Арлины исказилось звериным оскалом. Родственники из далекого замка не узнали бы сейчас свою тихую племянницу. Недрогнувшей рукой Волчица подняла арбалет. Хвала богам, тетива натянута, стрела в желобке… Нет, она не станет наугад бить в мешанину ветвей, она дождется, пока этот гад выползет на открытое место, а там уж она не промахнется, глаз у нее верный…
Но маг, чуя опасность, затаился.
Не удержавшись, девушка метнула взгляд назад, на поле боя… и забыла о колдуне и пещере.
Аранша, расстегнув на Айфере куртку, осматривала искалеченный бок. Сокол нагнулся, чтобы перевернуть мертвого великана и высвободить Саймингу. А над ним, безоружным, возник последний уцелевший силуранский воин. Тяжелая булава взметнулась в лунном свете…
Арлина не колебалась ни мгновения. Она обернулась с арбалетом в руках и, не целясь, выпустила стрелу. И стрела так точно нашла путь к вражескому горлу, словно девушка взглядом, волей, любящим сердцем направила ее полет.
Тут же опомнившись, Волчица обернулась к пещере… как раз вовремя, чтобы увидеть, как черная тень скользнула от кустов по открытому каменистому склону и исчезла в темном провале.
33
Понурые и несчастные, сидели на сосновых корнях победители, проигравшие битву. Сидели герои, позорно провалившие боевое задание.
Как ни странно, бодрее других выглядел Айфер — бледный, искалеченный, прислонившийся здоровым боком к большому валуну. Только что с помощью Аранши наемник дополз до тела гиганта, осмотрел своего недавнего противника и убежденно заявил, что это не человек. («Я так и знал! Где уж человеку меня свалить! Это поганый великан из поганой сказки! Ты, Аранша, когда про эту драку врать будешь, так и говори: с Айфером нелюдь зачарованный бился!») И сейчас, прислонясь к камню, он преспокойно отдыхал и не мучил себя лишними размышлениями. Он свое дело сделал неплохо, а что будет дальше — про то пусть другие думают, мозги вывихивают.
Сильнее всех переживала Арлина, хотя ни у кого не повернулся язык упрекнуть ее: в конце концов, два ее прекрасных выстрела спасли Айфера и Ралиджа… Девушка обеими руками притянула к себе ветви дикой смородины и зарылась лицом в мокрую листву, словно надеясь смыть с себя ужасы этой ночи.
Хранитель, серьезный и сосредоточенный, перебирал в уме все способы спасти положение.
— Эрвар, а эта пещера… Нельзя перехватить в ней колдуна?
— Какое там… — рассеянно отозвался Эрвар, разглядывая вмятину на своем шлеме. — Он уже вовсю несется к Дымной Проруби…
— Что-что? — встрепенулся Сокол. — К какой еще проруби?
— К Дымной… — так же рассеянно повторил Охотник.
— Так ты знаешь, — загремел Хранитель таким голосом, что и дарнигар бы позавидовал, — куда лежит путь этого мерзавца? Какого ж болотного демона ты молчал?!
— А меня никто не спрашивал.
— Теперь я спрашиваю! Что еще за прорубь?
— Есть в Подгорном Мире озерко, в любую погоду покрыто вроде как льдом, только это не лед и не стекло. Посреди озера — прорубь, над ней всегда густой дым. Не пар, а дым, как от костра. Большая в том озере колдовская сила!
— Как в источнике, из которого пили Двенадцать Великих? — жадно спросила Арлина, вынырнув из своего зеленого убежища.
— Нет, госпожа, — ухмыльнулся Эрвар. — Был бы в том ущелье такой источник — остались бы там не двенадцать магов, а двенадцать трупов. Озеро убивает любого, кто ступил на лед, — человека ли, зверя ли… А вот если в руках у человека волшебный предмет, хоть завалящий какой, — тут уж к проруби можно подойти безнаказанно, а вещица та волшебная вволю напьется чародейской силы…
— Ясно, — сказал Хранитель, поднимаясь на ноги. Уныние прошло, весь он был, как сталь Сайминги. — Вот туда ты, Охотник, нас и поведешь.
Все молча уставились на Сокола. Арлина выпустила из рук темные ветви, те гибко распрямились, словно спеша отстраниться от этих сумасшедших людей.
— Это… это невозможно! — возопил Эрвар. — Мой господин надеется на небольшую приятную прогулку? Да столько новичков погибло в первой своей вылазке в Подгорный Мир, что и не счесть!
— А сколько выжило? — парировал Орешек. — И ты, и напарник твой, Керумик, и все Охотники, что по кабакам золотом звенят и языками машут!
— Но я не могу… — уперся Эрвар.
— Что ж, — неожиданно легко уступил Хранитель. — Тогда я пойду один.
Эрвар расхохотался неестественным, деревянным смехом.
— Мой господин не сумеет даже отыскать обратной дороги к Вратам!
— Для меня главное — убить мага, а обратная дорога — это уже второе дело.
Подгорный Охотник оборвал смех, пристально взглянул в лицо Соколу и медленно произнес:
— Ладно. Провожу. И пусть в срок моей муки в Бездне мне не придется отвечать за гибель Сына Клана!
Ничуть не обескураженный этими зловещими словами, Хранитель обернулся к Аранше, хотел что-то сказать — но осекся, увидев в свете луны чужое, враждебное лицо.
Наемница стояла, опустив руку на эфес меча. Нижняя губа была закушена в кровь, запавшие глаза напоминали провалы глазниц черепа.
Что с девушкой? Действительно ли она так побледнела — или это луна придала жуткий, мертвенно-серый оттенок ее коже? Прямо покойница, хоть на костер клади! Не ранена ли она?.. Вряд ли, вон как напряжена — как тетива арбалета! Вот-вот сорвется и…
И тут с пронзительной ясностью Орешек понял, что происходит у него на глазах. Эта отважная девушка, эта лихая наемница была напугана — до черного ужаса, до взгляда в Бездну.
У меча есть предел прочности, у человека — предел смелости. Аранша встала бы, не дрогнув, против отряда силуранцев. Она доблестно держалась на стене крепости, отбивая приступ Людоедов. Но мысль о том, что придется спуститься в Подгорный Мир, до краев полный темных чар, ввергла девушку в состояние, близкое к панике.
И еще Орешек понял, что у него на глазах может сломаться человеческая жизнь. Аранша сейчас заорет в голос и обратит оружие против товарищей по отряду — лишь бы не заставили идти в ужасную пещеру. А потом не простит себе этого, ведь самый глубокий, несмываемый позор для наемника — отказаться выполнить приказ командира. После этого она уже не сможет оставаться на службе, смотреть в глаза бывшим друзьям… пожалуй, не сможет и жить…
Хранитель заговорил сухо, резко и повелительно:
— Десятник Аранша, слушай приказ: остаешься здесь ждать нашего возвращения… Не сметь со мной спорить! Понимаю, ты рвешься на лихие подвиги в Подгорном Мире, но мало ли кто куда рвется! Должен же кто-то остаться с Айфером! Если заявятся силуранцы, не госпожа будет с ними драться, верно? Так что не ворчи. Заодно за Вратами приглядишь, чтобы за нами еще кто-нибудь не увязался…
Глядя на него расширившимися глазами, наемница кивнула. Не сразу смогли непослушные губы вытолкнуть обычное: «Да, господин!»
Хранитель отвернулся к Эрвару и негромко заговорил с ним, давая Аранше возможность прийти в себя.
Жизнь понемногу возвращалась к девушке, лютый ужас отпускал скрученные, напряженные мускулы из ледяных когтей. Наемница медленно прошлась вдоль края пропасти, глядя в залегший внизу мрак и пытаясь убедить себя, что не так уж она и струсила… даже совсем не струсила, просто ей было немного не по себе, а потом она пошла бы в эту проклятую пещеру…
Со временем, наверно, она и сама в это поверит, но сейчас ей не очень удавалось лгать себе. Но одно Аранша знала точно: она никогда не сумеет достойно отблагодарить Сокола за то, что он для нее сегодня сделал, но постарается вернуть ему хоть часть долга…
А Орешек, который и не подозревал, что на всю жизнь приобрел верную рабыню, зарядил арбалет, поправил перевязь с Саймингой, проверил нож за поясом и двинулся к пещере.
Эрвар задержался, чтобы дать последние наставления Аранше:
— Не жди нас до света. Сколько б мы в Подгорном Мире ни шастали — здесь до нашего возвращения пройдет не так уж много времени… только не спрашивай меня, почему так получается! Если через ползвона не появимся — значит, погибли. Тогда бери госпожу и Айфера и уходи в крепость… Если из пещеры полезет нежить — не строй из себя героиню, в кустах затаись…
— Кого учишь? — фыркнула Аранша, которая уже справилась с недавним потрясением. — Пугай госпожу, она у нас человек мирный. А я — боец опытный, в случае чего соображу, в какую сторону улепетывать!
Эрвар ободряюще улыбнулся и поспешил вслед за Хранителем.
У самых Врат им пришлось остановиться. Оказалось, что Порог Миров охраняет часовой. Вооруженный, непреклонный и грозный.
Арлина встала на пути у мужчин, держа арбалет на изготовку:
— Только не говорите, что собирались уйти без меня!
Эрвар негромко что-то пробормотал, а Хранитель потемнел от гнева:
— Хватит, девчонка! Мне надоели твои фокусы! Останешься здесь и будешь слушаться каждого слова Аранши. И убери арбалет — все равно не поверю, что ты сможешь выстрелить в меня.
— Не в тебя, — твердо ответила Волчица. — В Эрвара. В колено… Или вы берете меня с собой, или никто никуда не идет.
Орешек задохнулся, словно в горло ему вбили кляп. Он понял, что девушка говорила правду!
— Придется взять госпожу, — мрачно сказал Охотник. — И не из-за угроз, просто Волчица все равно уйдет за нами, никакая Аранша ее не устережет. Целая армия Аранш не устерегла бы! И только Серая Старуха знает, куда закинут Врата эту… эту барышню!
Хранитель издал змеиное шипение, которое Эрвар и Арлина поспешили истолковать как согласие.
* * *
Переход через Порог разочаровал Орешка: в глубине души он все же надеялся увидеть золотые ворота из своих мальчишеских снов. А наяву была непроглядная тьма пещеры, и камни под ногами, и свистящий шепот Эрвара, который требовал, чтобы все держали друг друга за руки и не выпускали ни на миг, «не то разбросает от Драконьей Глотки до Хищных Луж». А потом под сапогами что-то захлюпало, стало светлее, лица коснулся легкий ветер. Орешек готов был прозакладывать голову, что из пещеры они не выходили, она сама куда-то исчезла, и все трое остались на сырой, покрытой скользким мхом земле, и не было поблизости горного склона, только возвышались на фоне серого предрассветного неба длинные острые скалы, далеко разбросанные друг от друга, да шептали под ветерком редкие темные кусты.
Эрвар негромким напряженным голосом разрешил расцепить руки, и Орешек сразу вскинул ладонь на пряжку пояса, чтобы узнать, не затаилась ли рядом опасность.
Пояс был мертв.
Орешек понял это сразу: не притих, не затаился, а именно мертв. Не покалывали кожу знакомые иголочки, погасла красная искорка, что видна была раньше и в темноте. Пряжка стала такой же безжизненной и холодной, как и плоские металлические кольца цепочки. Исчезло то особенное, волшебное, что было в поясе. Он стал обычной серебряной безделушкой.
— Удачно вышли, — прикинул Эрвар. — Может, как раз туда и добредем, куда по дури своей тащимся. Но сначала дождемся рассвета.
— Но маг за это время успеет…
— Ничего он не успеет. Он тоже сейчас сидит и света ждет… Вон, видите — скала впереди? Называется «Мать и дитя». От нее и начнем наши танцы.
Орешек вгляделся в черный утес, что ясно вырисовывался на сером небе. А ведь и правда… Прихоть природы превратила скалу в скульптуру: женская голова склоняется к ребенку. В темном силуэте было столько нежности, столько тревожной заботы, что Орешек готов был поклясться: здесь поработали человеческие руки, причем руки талантливые.
— Какая красота! — выдохнула Арлина.
— Нравится, да? — усмехнулся Эрвар. — А что скажет госпожа, когда взойдет солнце!
И тут же, будто повинуясь его словам, в ночную тьму ударили лучи.
Восход солнца был здесь не таким, как в обычном мире. Не алел край неба, не разливались по земле потоки света, понемногу заставляя ночь отступить. Нет, солнце возникло над горизонтом, словно до этого скрывалось под плащом-невидимкой, а теперь этот плащ резко сбросило. Свет бил по мраку, раздирая его в клочья и расшвыривая их по низким чахлым кустам, которыми поросла болотистая земля. Не таким уж ярким был свет, скорее серым, тусклым, но после предрассветной тьмы он казался ослепительным.
Арлина ахнула. Орешек тоже был потрясен свершившимся пред ними злым чудом.
Солнечные лучи беспощадно высветили все неровности и шероховатости скалы — и преобразили ее.
Ветер, солнце и дожди (а возможно, и другие силы) превратили верхушку утеса в подобие уродливой морды с мерзкой клыкастой ухмылкой. Вместо женского лика с высоты скалился монстр. Не мать склонялась над младенцем — ужасное чудовище тянулось к беззащитной жертве.
В пыль разлетелись умиротворение и покой, только что навеянные видом «статуи». От отвращения пересохло в горле, сердце забилось чаще, словно Орешка подло обманули.
— Вот, — серьезно сказал Эрвар. — Пусть это будет вам уроком: в Подгорном Мире нельзя верить своим глазам. Здесь все насквозь лживо. Под красивой маской — грязь и смерть…
* * *
Вей-о-о! До чего же мерзкое здесь небо! Тяжелое, затянутое серебристо-серой пеленой, неимоверно низкое. Можно подумать, что оно редко людей видит, вот и придвинулось поближе к земле — разглядеть получше, что там за насекомые поползли по просторам Подгорного Мира?
Оно и верно, люди здесь редко бывают. Разве что Подгорные Охотники… ну, те все ненормальные… да еще свихнувшиеся герои вроде него, Орешка.
Та-ак, идем след в след за Эрваром, смотрим под ноги. По сторонам лучше не глазеть, не то захочется с воплями кинуться обратно.
А ведь вокруг никаких ужасов: не шипит на пути свора кусачих драконов, не идет из туч огненный дождь, не разверзаются на каждом шагу пропасти под ногами… ничего из того, что, вероятно, навоображала себе Аранша. И все-таки по сторонам смотреть не хочется, потому что поглядишь, поглядишь — да и начнешь размышлять: с чем же у тебя непорядок, с глазами или с головой?
Вокруг вполне безобидная равнина, утыканная скалами и поросшая полудохлыми кустиками. Но попробуем прикинуть на глазок, далеко ли от нас… скажем, вон та скала, похожая на обожравшуюся корову? А ничего и не получается! Скала то маячит на горизонте, то вдруг оказывается почти рядом. Словно кто-то нарисовал ее на прозрачном куске стекла и теперь дразнит Орешка: то подносит стекло к самому лицу, то вновь отодвигает…
А то вдруг воздух начинает подрагивать, как над раскаленными камнями в жаркий день. Из марева появляются полупрозрачные, размытые очертания не то строений, не то растений, не то гигантских чудовищ, замерших перед прыжком. Возникают — и тут же исчезают, не успеваешь их разглядеть как следует.
Эрвар объяснил, в чем тут дело, но от этого все стало еще непонятнее. Дескать, мир, в котором живут люди, похож на ткань, туго натянутую на полу: иди хоть вправо, хоть влево — не споткнешься. А Подгорный Мир — как смятая, скомканная в бесчисленные складки ткань. «Складки» лежат близко друг к другу, кое-где даже соприкасаются, и в таких местах можно перейти из одной «складки» в другую. Сделаешь шаг — и очутишься в краях, до которых обычным путем несколько дней топать. А поскольку «ткань» прозрачная, иногда можно разглядеть кое-что из того, что находится на огромном расстоянии от тебя. Только недолго, потому что «складки» живые и все время движутся, да еще с разной скоростью… и та, в которой они сейчас бредут, тоже движется, только изнутри этого не заметишь…
Вей-о-о! Ну и бред!
Орешек уже почти уверил себя, что это обычная брехня Подгорного Охотника, они все мастера языком узоры выводить, да только и складное вранье — все равно вранье…
И тут Подгорный Мир, словно заметив колебания парня, крепко врезал ему по носу, чтоб впредь с почтением относился к окружающим чудесам.
На пути возникло крошечное грязное озерко — не озерко даже, а глубокая лужа с заболоченными берегами. Вокруг густо и непролазно торчало что-то вроде камыша, но с колючками. Проломившись сквозь жесткие заросли, путники обнаружили, что над водой торчит несколько плоских камней. Если перепрыгивать с камня на камень, вполне можно перебраться на другой берег.
Эрвар, раздвигая колючий кустарник, направился к ближайшему камню. Легко вспрыгнул на его плоскую верхушку. Постоял немного, раскачиваясь с пятки на носок. Спрыгнул прямо в черную вонючую грязь, протянул задумчиво: «Кто бродит с оглядкой, добредет хоть до Ксуранга». И зашагал вброд через озеро, утопая в жиже по колени.
Арлина без единого слова перекинула полу плаща через левую руку, подтянула голенища высоких сапог, смело вступила в темную воду и зашлепала вслед за Эрваром.
Орешек почувствовал прилив раздражения. Перед кем он красуется, этот Охотник? Нагоняет таинственность и тревогу, а весь его хваленый Подгорный Мир не страшнее обычного леса! И он, Орешек, не станет месить грязь в угоду какому-то павлину, слишком о себе возомнившему!
Прыжок на камень… и ничего не случилось. То-то! Знай наших! Прыжок на второй камень… на третий…
…И взмыли слева и справа буро-красные стены узкого ущелья, отвесные, высокие, ни кустика на них, ни травинки. Под ногами — красно-желтый песок и мелкие камешки, кое-где небольшие валуны, над головой — низкое серое небо, словно прихлопнувшее ущелье сверху…
Орешек ошеломленно огляделся. Где Арлина, где Эрвар? Во имя богов, куда он угодил? И что ему теперь делать? Заорать, чтоб друзья услышали?..
Парень представил себе, как крик эхом катится по ущелью, и вдруг понял: если кто-то услышит его вопли, то это будут не друзья…
В смятении Орешек сделал несколько шагов — и тут же пожалел об этом. Хруст песка так громко, так резко разнесся вокруг, что парень остановился. Ему показалось, что эти звуки нарушили чей-то сон… и что лучше было этого не делать.
Спину обжег враждебный взгляд — будто плетью хлестнул. Оглянувшись, Орешек не увидел никого — даже смутного призрака, даже мелькнувшей тени. И все же кто-то следил за каждым его движением. Орешек готов был поклясться в этом. И запах… откуда взялся этот запах — густой, маслянистый, идущий со всех сторон одновременно?
Орешек сам не заметил, когда успел извлечь из ножен Саймингу. Кровь толчками билась в жилках на висках, горло до боли пересохло… но чего он, собственно, испугался? Того, что оказался в незнакомом месте и потерял друзей? Или все-таки чувствует опасность? Но ведь нету здесь никого, нету, не-ету!..
Ладонь скользнула на пряжку пояса — жест этот стал для Орешка привычным. Талисман не отозвался, остался мертвым украшением. А тревога переросла в панику. Орешек с трудом сдерживался, чтобы не броситься бежать… но куда? Может быть, именно туда, куда гонит его неведомая злая сила? Гонит страхом, как кнутом?..
И тут послышались шаги. Песок скрипел под чьими-то тяжелыми стопами, скрипел размеренно и громко. Орешек затравленно обернулся — за спиной не было никого. А шаги раздались вновь, уже с другой стороны…
Случайно взглянув вверх, Орешек резко втянул в себя воздух. Показалось ему или нет, что серая полоса неба меж бурыми краями ущелья стала уже? Почему склоны ущелья стали похожи на ладони человека, решившего прихлопнуть муху?
А шаги опять зазвучали за спиной — уверенные, грузные, неспешные…
Перебросив рукоять меча в левую руку, Орешек правой выхватил из-за пояса нож, развернулся и метнул лезвие на звук. Бросок был сильным, резким, однако нож взлетел невероятно медленно, словно разрезая что-то густое, описал в полете замысловатую петлю и клинком вниз упал на маленький валун, продолговатый и темный. Не было обычного стука железа по камню — лезвие вошло в валун по рукоять, без звучно и легко, как в ковригу свежего хлеба.
Орешек медленно переложил меч в правую руку. Что-то не хотелось ему вытаскивать свой нож из этого странного валуна…
Но у него и не оказалось такой возможности: раздался неприятный щелчок — и деревянная рукоять ножа упала рядом с камнем. Лезвие исчезло, точно никогда руки оружейника не соединяли его с рукоятью. А на проклятом валуне не осталось никаких следов!
Совсем рядом опять послышались шаги… нет, это больше походило на нетерпеливое притоптывание тяжелой ступни по песку.
Орешек яростно взмахнул мечом, чтобы припугнуть невидимого противника. Шаги стихли, в ущелье воцарилась тишина, но было в этой тишине что-то насмешливое.
Парень понял, что он беспомощен, как слепой щенок среди голодной волчьей стаи. Тем не менее он не собирался сдаваться без драки. Прикинув, откуда в последний раз доносились шаги, Орешек отчаянно ринулся в ту сторону с клинком наготове…
…И поскользнулся, растянулся в вонючей тине. Вскочил на ноги, дико огляделся. Со всех сторон его обступили заросли колючего тростника, сапоги по щиколотку ушли в темный ил, а навстречу по мелководью бежали Арлина и Эрвар. На лицах друзей были удивление и тревога.
Оказывается, исчезновение Орешка еще не было замечено. Подгорный Охотник и Волчица спокойно переходили озерко — и вдруг у противоположного берега возник Хранитель с мечом на изготовку и с безумным взором…
Когда Орешек поведал, что пришлось ему пережить за эти растянувшиеся в вечность мгновения, Арлина побледнела, а Эрвар мрачно сказал:
— Это Голодное ущелье, я о нем кое-что слышал… не буду при госпоже пересказывать. Соколу повезло выбраться оттуда живым. Но удача — это лошадка, которую нельзя слишком нагружать: надорваться может. Умоляю господина идти за мной след в след. Если Серая Старуха готовит ловушку, лучше угодить в нее вместе, а не порознь, тогда есть надежда пробиться наружу.
— Да что я, дурак — на одном месте дважды спотыкаться? — отозвался присмиревший и поумневший Орешек. — Командуй, Охотник, я все сделаю, как скажешь.
Он еще не знал, что самые благие намерения не имеют цены там, где решения принимает Хозяйка Зла…
За озерком земля стала сухой и каменистой. Орешек стряхнул пережитый ужас, как селезень стряхивает воду, и теперь пытался на ходу очистить одежду от подсохшей грязи. Перехватив веселый взгляд Арлины, сказал смущенно:
— Перемазался, как в месяц Осколок. Может, теперь меня не признает эта… как бы повежливее сказать… Многоликая Госпожа?
— А я не верю, что она тут хозяйка, — жизнерадостно сказала девушка. — Здесь так хорошо!
Орешек в изумлении взглянул ей в лицо, потом оглядел унылую равнину, по которой они тащились. Что тут могло понравиться Арлине? Разрумянилась, глаза сверкают, а улыбка такая… такая… Орешек лишь раз видел у нее на лице подобное выражение — на свидании, когда он читал ей стихи…
— Здесь чудесно! — продолжала Волчица счастливым голосом. — У меня такое чувство, словно я попала домой. Словно шла, шла — и вот она, цель моего пути! Даже небо… даже ветер… даже запахи… сладковатые такие…
— Падалью воняет, — ревниво и хмуро уточнил Орешек. — Ветром запах принесло.
— А звуки? — тревожно вмешался Охотник. — Слышит ли госпожа какие-нибудь необычные звуки?
— Ты тоже их слышишь? — еще светлее расцвела Арлина. — Я думала, мне мерещится… Легкий звон, вроде колокольчиков… то тише, то громче…
— Я слышу иначе, — серьезно ответил Эрвар. — Громкий, шелест. А некоторые различают скрип. Это движутся складки, о которых я говорил. Каждый слышит по-своему.
Орешек напряг слух. Он услышал отдаленный вой ветра среди скал, пронзительные крики птичьей стаи, кружащей позади…
Они что, сговорились морочить его, Охотник и Волчица? Ой, не похоже на то!
Парень почувствовал себя обойденным. Почему этот мерзкий Подгорный Мир, так гостеприимно распахнувшийся перед Арлиной, не желает открыться для него?..
Но тут Эрвар, взволнованный настолько, что забыл о своем приказе новичкам идти за ним след в след, приотстал от девушки и негромко сказал Хранителю:
— Пусть господин не погнушается моим скромным советом. Когда выберемся отсюда… Никогда, ни под каким видом Волчицу нельзя больше пускать в Подгорный Мир!
— Почему? — забеспокоился Орешек.
— Много тревожных признаков. Она слишком далеко продвинулась по пути, который лучше пройти мелкими шагами. Я сам начал слышать шелест складок на одиннадцатый свой переход через Врата, а Керумик до сих пор не слышит ничего. Таких, как наша госпожа, этот мир быстро сминает в комок глины и лепит заново — так, как ему нравится.
— Ты считаешь, что Волчица в опасности?
— Конечно, как и мы оба. Но ей угрожают не только чудовища и грозные силы стихий. Самый страшный враг для нее — она сама. Госпожа сразу стала здесь своей, это очень плохо. Подгорный Мир хочет эту девушку.
— Не получит! — твердо сказал Хранитель, кладя руку на эфес меча, словно собираясь драться со всем, что видел вокруг: с равниной, покрытой пучками высокой жесткой травы, с острыми скалами, с тонкой черной полоской горного кряжа на горизонте…
Тут раздался вскрик Арлины. Встревоженные мужчины поспешили нагнать девушку, на лице которой не осталось и следа радостного возбуждения.
Глазам их открылась неглубокая впадина почти правильной овальной формы. Ни былинки не росло на серой, покрытой мелкими трещинками земле.
А в центре впадины лежал скелет, обернутый в яркую цветастую материю.
Поражала поза мертвеца, спокойная и естественная. Он лежал, заложив руки за голову и глядя провалившимися глазницами в серое светлое небо. Казалось, человек отдыхает, причем в превосходном настроении, не испытывая не то что страха смерти, но даже обычной тревоги.
Цветастые тряпки, издали принятые Орешком за погребальные пелены, оказались одеждой странного свободного покроя.
— Да чтоб мне… — потрясение начал Эрвар и шлепнул себя по губам, чтобы не брякнуть лишнего и не накликать беду. — Это же наррабанец! Он-то здесь откуда?
— У него и оружие в ножнах… не чуял беды… — сказал Орешек, вытягивая шею, чтобы лучше разглядеть безмятежно разлегшийся скелет.
— Не подходить! — рявкнул Охотник.
— У меня в голове клопы не водятся, — обиделся Орешек. — С чего это я туда полезу?.. Но откуда бы здесь взяться наррабанцу?
— Кажется, припоминаю… — задумался Эрвар. — Год назад… или два, не больше, я тогда уже Керумика в подручные взял… Подвалили ко мне в кабаке двое наррабанцев. Не могу сказать по одежде, был ли одним из них этот тихий красавчик… эти заморские придурки всегда так пестро наряжаются, будто цветочными букетами со всех сторон обвешались… Предложили пять золотых, чтоб я поработал проводником: в Подгорный Мир дуракам захотелось. Ну, я себе не враг, отказался, конечно…
И добавил, нахально глядя в глаза Хранителю:
— Меня ж только под страхом пытки можно толкнуть на такую дурь — таскать по Подгорному Миру пару бестолковых новичков, ничего в здешних порядках не смыслящих и способных в любой момент погубить уважающего себя Охотника.
— А что им здесь было нужно? — поспешно спросила Арлина, торопясь предотвратить вспышку гнева Сына Клана.
Но Орешек и не думал гневаться — он был удивлен. Эрвар изменился: стал дерзким, властным, грубым, глаза вспыхивали странным огнем… Да, чары здешних мест определенно влияли на Охотника. Что-то недоброе всплывало со дна его души, отражалось во взгляде — и вновь уходило в глубину.
— Что надо было? — переспросил Эрвар, опять становясь прежним. — Какой-то браслет искали, волшебный, якобы их божеству принадлежал, да потерялся.
— Медяк цена такому богу, который даже собственное добро отыскать не может! — фыркнула Арлина.
— Браслет? Волшебный? — загорелся Орешек. — Интересно, нашел наш новый приятель эту вещичку или нет?
Он нагнулся, стараясь разглядеть, нет ли рядом с мертвецом мешка или сумы. При этом парень не заметил, как носок его сапога заступил на потрескавшуюся сухую землю.
Орешек приподнял голову, словно прислушиваясь к отдаленному зову, растерянно улыбнулся… шагнул вперед… еще раз… и неспешно побрел вниз. Походка его была легкой и беспечной.
Сзади закричали два голоса, но это не имело никакого значения. Орешек не обернулся. Он спустился к центру впадины и со счастливым лицом улегся неподалеку от скелета в пестром тряпье.
Никогда еще Орешку не было так легко, спокойно и хорошо. Мир вокруг перестал излучать враждебность. Облачная пелена над головой казалась защитой от всего опасного и страшного… да в мире и не было ничего опасного и страшного. Наконец-то Орешек пришел туда, куда стремилась его душа.
Проплыла, задев его крылом, мысль о каком-то колдуне, о крепости… Какое смешное слово — «крепость». Что бы оно могло означать? А, не все ли равно!
Орешек уютно повернулся на бок, по-детски положил щеку на ладонь и умиротворенно улыбнулся. Время остановилось Мир медленно закружился вокруг него… кстати, а кто он такой? Как его зовут?.. Ладно, не важно…
Из неимоверной дали, почти не задевая сознания, продолжали доноситься два голоса. Это тоже не имело значения и даже не раздражало.
— Надо же что-то сделать! Мы не можем бросить его там!..
— А что тут сделаешь, госпожа? Была бы веревка, петлей бы попробовали… да нет, чушь…
— Пусти меня, я туда… я за ним…
— Сам не полезу и тебя не пущу… да не кусайся, ты, дура!..
Облака в медленном кружении снижались над человеком, забывшим свое имя, опускались нежным покрывалом, сквозь которое сочился слабый свет, и это было восхитительно.
Мужской голос прозвучал громче и резче:
— Эй ты, открой глаза! Слышишь, открой глаза! Иди сюда, не то убью твою девчонку!
Человек нехотя, с трудом поднял тяжелые веки. Две человеческие фигурки словно парили в воздухе, невообразимо далеко, но их можно было разглядеть во всех деталях. Мужчина заломил женщине руку за спину и приставил к ее горлу лезвие ножа. Было в этом что-то неправильное, слегка нарушающее светлую, ясную гармонию мира…
И тут раздался женский крик — отчаянный, полный боли.
Зачарованный разум еще пытался твердить, что все в порядке, но что-то в глубине души отдало приказ: «На помощь!»
Человек неуклюже поднялся на ноги и, пошатываясь, зашагал вверх по склону. Он крутил головой, стараясь стряхнуть дурман. Женщина вновь закричала — и неуверенные шаги превратились в бег.
Из впадины вылетел уже не забывший себя бедолага, а Хранитель крепости Найлигрим, который спешил спасти свою невесту.
От тяжелого удара Эрвар отлетел в сторону и покатился по траве.
Арлина повисла на локте жениха.
— Не надо!.. Не убивай!.. Он же ради тебя!..
— Ты в порядке?
— Я… ничего… рука вот немножко…
— Он вывихнул тебе руку?!
— Ничего, ничего, пойдем скорее отсюда!
В гневе Хранитель обернулся к Эрвару. Тот, не пытаясь подняться на ноги, взвыл:
— Хватит, господин мой, я уже получил по морде! Надо ж было заставить тебя опомниться! Это счастье, что Сокол так невесту любит, а то бы…
Опомнившись, Хранитель помог Охотнику встать и через плечо бросил взгляд на гибельную впадину. На миг сердце пронзила игла острого желания вернуться туда. Нигде больше не найти ему такого теплого покоя, легкими крыльями овевающего душу…
Арлина, почувствовав колебания любимого, ухватила его за локоть и повела прочь, на ходу спросив у Эрвара:
— А те наррабанцы, что искали проводника… какому божеству они поклоняются?
Подгорный Охотник понял ее замысел — отвлечь Хранителя разговором.
— Они говорили, что служат Хмурому Богу и живут ради того, чтобы он улыбнулся.
— Да? — заинтересовался Орешек, приходя в себя. — Веселые у них, должно быть, храмы…
Он представил себе нечто вроде бродячего балагана, где смешные размалеванные жрецы падают и кувыркаются, чтобы позабавить свое божество.
— Ага, веселые, — мрачно кивнул Эрвар. — Наши Храмы Крови тоже этого Хмурого Бога потешали. Он любил кровь, мучения, слезы… Говорят, в Наррабане есть горная пещера, а в ней — статуя из черного камня, не руками человеческими изваянная. В той статуе обитал некогда Хмурый Бог, они его и по имени зовут, да я забыл… Часто в обличье черной тучи или роя черных искр покидал он пещеру и устремлялся туда, где люди сильнее всего страдают: кружил над полем боя, опускался туманом на зараженный чумой город — наслаждался человеческими муками. И когда переполнялась незримая чаша человеческих горестей, улыбалась черная статуя в пещерном храме.
Подгорный Охотник бросил взгляд на слушателей и остался доволен: они внимали, как завороженные.
— Потом ему, проклятому, стало мало чужих слез и горя, он начал сам насылать болезни, ураганы, землетрясения, вселять в людей безумие, толкать их к войнам. Много зла успел причинить, но нашлась и на него управа. Несколько могущественных Истинных Магов объединились с наррабанскими колдунами… они там есть, хоть и мало их… да еще призвали из Ксуранга мудрецов, знающих сокровенные тайны мира. Общими усилиями разыскали они пещеру и сорвали с руки статуи магический браслет, что давал Хмурому силу и власть. Хмурого не было тогда в пещере: он летал на свое зловещее пиршество. Вернулся — и увидел, что в логове ждут враги, чтобы расправиться с ним. Почуяв беду, бросился Хмурый прочь, но таяли его силы, близка была погоня и подступал конец. Изловчился он и вселился в живое существо… но в человека или зверя, птицу или рыбу — то мне неведомо…
— Погоди-ка, — припомнил Орешек, — я про это уже слыхал от одного наррабанца. Он говорил — в стервятника…
— Может быть, — не дал себя сбить Охотник. — Но в то же мгновение, как вошел Хмурый Бог в чужое тело, забыл он о своем прошлом и взмыл в небеса обычной птицей… или там зверем рыскать начал… Маги с торжеством вернулись домой, но не знали они, что не была их победа полной…
Арлина тревожно вздохнула. Орешек с удивлением покосился на побледневшую девушку. Ему тоже нравилась сказка, но чтобы так из-за нее волноваться…
— Маги расправились с божеством, но в пещере осталась его тень. Она жила в статуе и тосковала по своему господину. Однажды в горы забрела шайка разбойников, которые нашли приют в пещере. Ночью явилась им тень Хмурого Бога и говорила с ними из мрака. Не все разбойники дожили до утра — так грозна была даже тень чудовищного божества. Но те, что остались в живых, встретили рассвет верными рабами Хмурого. Один из них, больше других томящийся жаждой крови, провозгласил себя Великим Одержимым, через него отныне тень изъявляла людям свою волю. Так возник культ, поклонники которого поклялись возвратить Хмурому силу и величие. Для этого им нужно вернуть в пещеру то существо, в которое вселился их бог, и разыскать браслет, загадочно исчезнувший после победы магов над Хмурым.
— Постой-ка, — встрепенулся Орешек, — а когда она была, эта самая победа?
— Точно не скажу, но лет полтораста назад.
— А-а, — с веселым разочарованием вздохнул Орешек. — Это самое воплощение бога, чем бы оно ни было, за это время благополучно сдохло.
— Стервятники живут долго… — дрогнувшим голосом промолвила Арлина и прижалась к плечу жениха. Почудилось девушке, что, пронизав низкие облака, скользнул по ней угрюмый взор ужасного божества.
34
Этот мир оказался таким же многоликим, как и его хозяйка.
Сначала он встретил людей сдержанно и недоверчиво, обернулся к ним серым лицом равнины, приглядываясь: раздавить сразу или оставить пока пожить? Поразмыслив, решил поиграть с ними, как кошка с мышонком. И засиял многоцветьем красок, звуков, запахов.
— Пойдем напрямик, сквозь складки! — решил Эрвар.
И начался немыслимый путь, способный свести с ума человека с робкой душой. Путь перемен и неожиданностей.
Быстрый, внимательный взгляд Подгорного Охотника, напряженно-тревожное «Здесь!», несколько шагов в сторону — и вот уже путники по пояс в трясине, покрытой не слоем тины, а широкими мясистыми листьями, плавающими на поверхности желтовато-зеленой воды. От листьев исходит приторный, кружащий голову аромат.
— Здесь недалеко, — говорит Эрвар, на ходу раздвигая перед собой листья. — Только голову не поднимайте, могут глаза выклевать…
Кто именно покушается на его глаза — этого Орешек не видит: он послушно склонился к самой воде. Взлетающие с листьев крупные насекомые бьют в лицо, в воздухе шумят крылья, но это не шорох птичьих перьев, а звонкое хлопанье, будто кто-то ударяет в ладоши. Порывы растревоженного воздуха обдают шею, что-то крепко дергает за волосы, но он упорно не глядит вверх, исполненный искреннего желания слушаться Эрвара, как новобранец — командира. Позади вскрикивает Арлина, но Хранитель не оборачивается: в голосе девушки нет боли, только внезапный испуг. Стиснув зубы, Орешек старается удержать равновесие, чтобы не растянуться в трясине, и пропускает момент, когда вновь оказывается на твердой земле. Ни вокруг, ни позади нет болота — лишь невысокие мягкие холмы, окружающие глубокую долину.
Вей-о-о! Ну и странные боги сотворили это место! Долина, как чаша, открытая устам неба, полна буйной яркой зелени и ослепительных цветов. И вся эта красота живет неистовой, торопливой жизнью. На глазах пробиваются из земли стремительные острые побеги: взмывает, расталкивая зеленых соседей, сочный молодой стебель, вспыхивает на нем изумительной красоты цветок. Тут же лепестки опадают, бурая или черная коробочка затвердевает и вскрывается, расшвыривая вокруг семена, и съежившийся, пожухший стебель оседает на земле, исчезая под слоем молодых, рвущихся вверх собратьев.
Арлину это зрелище заворожило, ее пришлось утаскивать чуть ли не силой. Орешек, забыв об осторожности, сорвал для девушки цветок, но тот сразу превратился в слизь, испачкавшую пальцы…
Ну, как тут не забыть о цели своего похода! Ощущаешь себя иглой, которая насквозь пронзает страницы книги, а на каждой странице — новая картинка.
Вот горное ущелье, где каждый звук, даже шелест шагов, вызывает громкое, яростное эхо, лавиной обрушивающееся со всех сторон на путников, сливающееся в грозную, недобрую, все время меняющуюся мелодию… В какое возбуждение пришла Арлина! Как кричала она в низкое слепое небо: «Эйя-а!.. Хей-я-а!..» И голос водопадом возвращался с небес — преображенный, неузнаваемый, подобный гласу богов…
Вот ленивая, медленная река: на берегах пасутся громадные — чуть ли не с крепостную башню — твари, похожие на ящериц. Глядеть жутко… а Эрвар преспокойно прошел мимо и даже пнул на ходу одну громадину: «Разлеглась, дурища, обходи тебя…» Тварь лишь качнула длинной шеей, сонно разглядывая людей…
Вот опять серая равнина, поросшая клочьями седой травы. От горизонта до горизонта ее пересекает дорога, выложенная черными гранитными плитами. Ни царапинки нет на отполированной до блеска поверхности камня. Плиты пригнаны друг к другу с ювелирной точностью, почти не видно стыков. Чьи руки мостили эту дорогу? Куда ведет она и откуда? Неизвестно… Путники прошли по блестящим плитам лишь несколько шагов…
Вот Лес Хищных Деревьев, что выбрасывали в сторону путников длинные ветви, норовя захлестнуть, оплести… Тут пришлось поработать мечами. Беззвучно, тупо и упорно деревья вновь и вновь атаковали непрошеных гостей. Отсеченные щупальца хрустели под ногами. Хранитель прикрывал Арлину — Охотник сам мог о себе позаботиться… Впереди в чаще раздалось отчаянное верещание, и путники увидели, как одно из деревьев — кряжистое, серое, похожее на дуб — тащит к себе сопротивляющееся животное, напоминающее зайца, но размером с жеребенка. Распахнулась, как створки ворот, замшелая кора, ветви-щупальца запихали визжащую жертву в открывшийся провал, кора вновь сомкнулась. Верещание еще слышалось, но уже глуше. «Бедный зайка!» — жалостливо вздохнула Арлина. Эрвар раздраженно откликнулся: «Повстречалась бы ты этому зайчику на опушке… здесь не только деревья хищные…»
И сразу — новая страница: беловато-серая гора, изрытая норами, вокруг которых суетились громадные, не меньше кошки, муравьи. Подгорный Охотник предупредил, что идти надо осторожно, не задевая здешних хозяев: слюна у них такая, что прожигает камень, так они и норы себе прокладывают… Путники почтительно шли сквозь деловитое мельтешение гигантских насекомых. Муравьи, не обращая на гостей внимания, тащили ветви, камешки; то тут, то там слышалось шипение и поднимался легкий дымок — это, по словам Эрвара, в мягком склоне прожигались новые коридоры. У каждой норы стоял на задних лапках муравей — то ли часовой, то ли надсмотрщик за рабами. Минуя откос, Орешек прошел рядом с одним из часовых — и вздрогнул: в передних лапках муравей держал длинную палочку с остро отточенным концом. Не сучок, не веточка — в лапах у насекомого было копье!..
Когда очередная складка вывела путников в тесное ущелье меж высоких гранитных склонов, Эрвар остановился и предложил перекусить. Уставшая, переполненная впечатлениями Арлина охотно опустилась на камень, а в Хранителе проснулось беспокойство за оставленную крепость.
— Айфер и Аранша, наверное, вернулись в Найлигрим… дарнигар тревожится…
Эрвар не спеша разломил лепешку, протянул кусок госпоже.
— Айфер и Аранша сидят у пещеры, — снисходительно ответил он. — И вместе с ними нас ждет само Время.
— А дарнигар все равно тревожится! — фыркнула Арлина. — Я же видела, как он смотрел на Араншу, когда провожал отряд.
Охотник бросил взгляд вдоль ущелья и удовлетворенно кивнул:
— Хорошо идем… спокойно так, без неприятностей…
— Ничего себе — без неприятностей! — возмутилась Волчица и оглянулась на жениха: вспомнила, как беззащитно лежал он на дне впадины-ловушки.
— Да разве это неприятности? — хмыкнул Эрвар. — В лесу мечом пришлось помахать, да? Не видали вы, как этот мир умеет из людей жизнь выдавливать! А мы мирно идем, как на прогулке…
Зря он это сказал. Спугнул удачу.
* * *
Рука чародея, черная на ослепительно сиреневом фоне шара, судорожно сжалась, словно длинные пальцы пытались процарапать стекло насквозь.
— Он здесь, Шайса! Он в Подгорном Мире!
Верный слуга, задремавший было под мелькание теней в зеркале, поспешно вскочил на ноги.
Он понял главное: господин простил его!
Вчера, сжигаемый страхом и стыдом, предстал Шайса перед магом и рассказал о неудаче — единственной за то время, что служил он своему повелителю.
Нет, Ворон не стал крушить все, что попадется под руку, — такое накатывало на него редко (на памяти Шайсы — лишь однажды). Гнев чародея был гневом беспощадной морозной полночи.
Джилинер умел тонко и глубоко причинять людям боль, душевную и физическую. Он разбирался в этом, как другие разбираются в музыке, вине, цветах. Поэтому Шайса старался как можно дальше в глубины памяти загнать те ужасные ползвона, что последовали за сообщением о невыполненном приказе. Нет, хозяин не стал убивать или калечить слугу, который мог еще не раз ему пригодиться. Но Шайсу до сих пор била крупная дрожь при мысли о наказании, которому подверг его маг.
После этого господин не заговаривал с ним, даже не глядел в его сторону. Это было мучительно. Матерый душегуб страдал, как пес, которого любимый хозяин пинком прогнал с глаз.
Шайса и сам не понимал, почему для него так важно внимание Джилинера, почему он так безоглядно ему предан. Но он знал, что лишь рядом с Вороном его жизнь имеет ценность и смысл.
Убийца сознавал, что раньше он был вечно голодным, злобным зверем… проклятие, у него не было даже памяти! Он не мог бы сказать себе, сколько лет вел тусклое, монотонное, незапоминающееся существование. (Шайса искренне так считал, хотя любой другой человек назвал бы его жизнь чередой черных злодейств.)
Маг подарил безымянному недоумку память, волю, кличку, что превратилась в имя, а главное — дал цель в жизни, и какую цель! Завоевание мира! Пусть не для себя, пусть для хозяина, однако это была крупная игра, а не грошовые убийства, которыми пробавлялся бродяга с тупым, полусонным мозгом…
Но было еще кое-что: твердая уверенность, что с Джилинером связана очень важная перемена, которая еще произойдет в судьбе Шайсы. Не деньги, не слава, не власть — нечто особенное, ослепительное, не поддающееся словам… Шайса не знал, откуда взялась эта мечта в его трезвой, не признающей пустых фантазий голове…
Так или иначе, весь вчерашний день он пребывал в тоскливом ужасе. Неужели хозяин никогда не простит его?
И вдруг этот грозный и радостный вскрик человека, забывшего мелкие житейские передряги перед лицом желанной мести:
— Да вот же, гляди! В ущелье… сам пришел ко мне в руки! Погоди, а рядом… Не может быть! Светлая госпожа! Волчица! Ну, не ожидал! Помнишь, Шайса, как она кричала на короля? А теперь разгуливает по Подгорному Миру… Удивительная женщина! А кто там с ними… третий, с наглой такой ухмылкой?
— Подгорный Охотник, — радостно подсказал Шайса, вглядываясь в зеркало. — Мой господин хочет привести к ним Клыкастую Жабу?
— А где я ее найду? Возьму то, что окажется под рукой, лишь бы скорее порадовать дорогих гостей…
* * *
Они напали внезапно — вывернулись из какой-то пещеры или трещины в горном склоне.
От сильного толчка в грудь Арлина упала на каменистую тропу, защитным жестом вскинула перед лицом руку с плащом. Тут же что-то вцепилось в плащ, повисло на ткани. Другой рукой Волчица рванула застежку у горла. Плащ упал, накрыв неведомого врага.
Не вставая, девушка взглянула вверх. Над ней стоял Хранитель с мечом, защищая ее, как ей показалось в первый миг, от стаи черных, беспорядочно мечущихся птиц. Но почти сразу она поняла, что это не птицы, а странные существа, похожие на кузнечиков размером с крупную сову. Они прыгуче взлетали, целясь в Ралиджа вытянутыми вперед когтистыми задними лапами, но в последний миг изворачивались, уходя от клинка, падали, отталкивались от земли и вновь взмывали в воздух — хищные, яростные, неустрашимые…
Снова раздался крик. Повернув голову, девушка с ужасом увидела, как Эрвар катается по земле, пытаясь оторвать от себя черную тварь. Вцепившись в рубаху тонкими передними лапами, мерзкое существо когтями задних лап терзало грудь Подгорного Охотника.
Трясущимися руками Арлина подобрала арбалет, попыталась прицелиться и поняла, что с таким же успехом можно стрелять в пчелиный рой. «Кузнечики» мельтешили так хаотично, что нельзя было сосчитать, сколько их — восемь, девять, десять?
Впрочем, Ралидж не нуждался в помощи. Клинком он очертил вокруг себя и Арлины сверкающий круг, сквозь который не мог проникнуть враг. И сколько бы хищников ни было в стае — число их явно поубавилось: у ног Хранителя были разбросаны крылья, лапы, дергающиеся в судорогах сухие жесткие тела…
Плащ рядом с Арлиной зашевелился: оглушенная тварь пришла в себя и пыталась сбросить ткань. Девушка выронила арбалет, подхватила камень поувесистее и, стиснув зубы, несколько раз ударила по плащу. Тварь перестала дергаться.
Подняв глаза, Волчица увидела, что бой закончился. Разрубив последнего врага, Хранитель с тревогой обернулся к девушке:
— Ты цела?
Не ответив, та вскочила и бросилась к Эрвару, который в этот миг отшвырнул от себя разорванного пополам «кузнечика», попытался встать — и рухнул навзничь.
Арлина и Орешек приподняли Подгорного Охотника за плечи. Рубаха на груди Эрвара была разодрана в клочья, кожу покрывали неглубокие, обильно кровоточащие царапины.
Лохмотьями рубахи Волчица попыталась остановить кровь.
— Не трудись, госпожа, — отозвался Эрвар (и Арлина тревогой заметила, что голос его слишком слаб для человека с такими несерьезными ранами). — Это Черные Прыгуны, у ни яд в когтях, кровь не уймешь… Мне, похоже, конец. Ты, Сокол, запоминай, пока я бредить не начал… Чтоб вам с госпожой вернуться домой, нужно… Погоди! У меня в глазах пелена? Или вокруг неладное творится? Не вижу ничего…
— Туман, — озабоченно объяснил Орешек. — Невесть откуда взялся, плотный такой… Здешняя пакость?
— А-а, туман… это ничего, как приполз, так и уползет. Он не то чтобы живой, а вроде этого… Хуже другое: в тумане хищники бродят, им к добыче удобно подбираться. Найдите пещеру, отсидитесь, а когда туман уйдет…
Эрвар замолчал, тяжело дыша, а потом вцепился в руку Арлины и заговорил негромко, страстно:
— Соль, понимаешь, везде соль… прямо на земле… лужи на солнце высыхают, на дне коркой соль остается…
Орешек в отчаянии посмотрел на Арлину. Та ответила беспомощным взглядом. Подгорный Охотник продолжал бормотать:
— А трава пожухла, на траве тоже соль… и на коже соль… и на ресницах… руками тереть нельзя, а то соль глаза выест…
Туман поднимался все выше, он уже закрыл непроглядным слоем и дно ущелья, и редкие кусты, и двоих людей, склонившихся над третьим… Все спрятала белая пелена — так буран заносит снегом обреченных путников.
35
Над облачным морем, как остров, высился утес с плоской вершиной. И был этот утес для Арлины и Орешка последней надеждой… нет, последней возможностью оттянуть гибель. В пелене тумана они стали бы легкой добычей для любого зверя. На вершине утеса, овеваемой чистым ветром, они могли хотя бы заметить врага.
Не так уж высок был утес, но труден оказался подъем на вершину. Арлина поднималась первой, разведывая тропу. Сначала девушка держала наготове арбалет, который очень мешал карабкаться на скалу. Но вскоре Волчица обронила оружие, не смогла в тумане его отыскать и в глубине души почувствовала облегчение. Руки ее были ободраны до крови, одежда изодралась на локтях и коленях, поперек щеки легла глубокая царапина. Однако Арлина держалась молодцом и не хныкала. Она понимала, что ее любимому было еще труднее: он тащил на себе Эрвара. Подгорный Охотник продолжал бредить про хрустящую на зубах соль, про мерзкий вкус ее во рту, про вечную жажду… Кровь продолжала сочиться из его ран, и Хранитель спешил, опасаясь, что на запах наползет всякая хищная мразь.
Когда люди вынырнули из тумана, им показалось, что они попали в яркий полдень, хотя солнце по-прежнему пряталось за пеленой облаков и сочилось сквозь нее жидким серым светом.
Постелив на камнях три плаща и поудобнее устроив Эрвара, Арлина тоскливо пожаловалась:
— Его перевязать бы чистым полотном, а не обрывками этими… и питье, отвар коры калины…
— У тебя же нет ничего… Не мучь себя, раз не можешь помочь. Будем надеяться на Безымянных.
— Нет! — вдруг пронзительно вскрикнула девушка. — Вот… гляди… вот!
Она вытянула перед ним дрожащую, жестоко исцарапанную руку.
— Вижу, — сочувственно отозвался Хранитель. — Ободралась ты — смотреть жутко. Живого места нет.
— Да я не про это! — радостно завопила Арлина. — Сюда гляди! «Соломенная змейка»! Он мне ее сам подарил!
Запястье Арлины обвивал чудом уцелевший браслет из золотистой соломки.
— Думаешь, поможет? — усомнился Орешек.
— Да ты хоть знаешь, что такое сок подлунников? Посмотри, мои царапины почти затянулись! Помоги распутать «змейку»… только не порви…
Общими усилиями они закрепили браслет на запястье Эрвара и вскоре с огромным облегчением увидели, что кровь начала коркой запекаться на ранах Подгорного Охотника. Раненый утих, бред прекратился.
Орешек внимательно и серьезно взглянул на Арлину, которая заботливо поправляла плащ под головой Эрвара.
— А я тебя сегодня по-новому увидел. Знал, что ты смелая, но не знал, что такая… стойкая, крепкая. Понимаешь, храбрость и стойкость — не всегда одно и то же…
Арлина отбросила со лба волосы и смущенно улыбнулась:
— Это потому, что я с тобой. Не такая уж я храбрая, но рядом с тобой ничего не боюсь. Кажется, если бы сюда явилось жуткое чудовище, я бы и тогда не испугалась. Я просто сказала бы… Ой, спаси-ите!!!
Издав пронзительный визг, Арлина растянулась лицом вниз на камнях и затихла.
Орешек встревоженно обернулся.
Медленно сужая круги, с серого неба на утес снижался дракон.
Он не блистал цветной чешуей, как те прекрасные существа, которых Орешек видел на картинках и в своих детских мечтах. Перепончатые крылья с явным усилием держали в воздухе серо-коричневую кожистую тушу. Голова на длинной шее нелепо моталась из стороны в сторону. Но пробежавший меж лопаток холодок подсказал людям, что хищник высматривает добычу. Мощные лапы с длинными когтями были грозно выставлены вперед. Плоский хвост стелился по ветру, помогая чудовищу маневрировать.
Дракон не выглядел неуклюжим и смешным. Вовсе нет.
Рука Орешка скользнула на эфес. Скользнула сама по себе, умом парень сразу понял, что такого гиганта мечом не завалишь.
— Не двигайся, — сказал рядом тихий, но ясный голос. — Он плохо видит. Замри.
Скосив глаза, Орешек увидел, что Эрвар поднялся на локте. Взгляд Охотника был осмысленным и острым. Орешек послушно застыл.
Крылатый ящер кружил меж облаками и слоем тумана. Он не мог различить внизу добычи, да к тому же неуверенно чувствовал себя на чужой территории, куда загнал его прорвавшийся сквозь грань миров магический приказ. Но улететь прочь он не мог — и все теснее сжимал воздушные кольца над утесом.
Орешек с холодным отчаянием понял, что крыло летучего гада одним взмахом может смахнуть всех троих с вершины скалы. А может, как раз крыло ему и повредить? Впрочем, подлая тварь вряд ли подставит ему крылья. Вон какие лапищи: каждый коготь — с копье…
Медленно, очень медленно Орешек поднялся на ноги, загораживая девушку и раненого. Краем глаза заметил, что Арлина осторожно поворачивается на бок, рука ее ползет к мечу… О Безымянные, только бы в драку не сунулась!
Движения людей были слишком скользящими и легкими для подслеповатых глаз дракона. Но чудовище, видимо, уловило человеческий запах… а может быть, дракона подстегнула команда из другого мира. До сих пор ящер словно искал невидимую тропку к добыче, а теперь резким движением сложил крылья и начал стремительно снижаться.
Над самой вершиной скалы дракон распахнул пасть. Люди с содроганием увидели совсем рядом гигантской жаркий зев, где за жуткой решеткой клыков метался длинный черный язык.
Всего на локоть промахнулся дракон — или это только показалось оцепеневшим людям? Хищник нырнул в туман, извернулся, раскинув крылья, быстро набрал высоту и вновь начал разворачиваться для атаки. Три человека одновременно поняли, что на этот раз чудовище не промахнется.
И тут случилось нечто неожиданное — как для людей, так и для атакующего ящера.
Из ниоткуда, из прозрачной складки мира возник в сером небе второй дракон — мощный, угольно-черный и настолько рассвирепевший, что ущелье содрогнулось от его гнева. Это был истинный хозяин здешних краев — и он не собирался терпеть чужака.
Грозным живым копьем ринулся он с небес и без всякого юнтивара, без долгих предисловий так хлестнул хвостом нарушителя границ, что тот перевернулся в воздухе, еле удержался на крыльях и испустил оглушительный рев боли и злобы.
Вдали, в ином мире, в замке, затерянном в глуши Недоброго леса, эхом откликнулся человеческий крик. Джилинер отдернул руки от стеклянного шара и откинулся в кресле. Плечи болели так, словно по ним хлестнула бичом умелая рука надсмотрщика. Это был первый случай, когда шар перебросил своему господину чужую боль, чужое страдание. Джилинер в тревоге подумал, что если это станет привычным для Большого Шара, то работа с ним весьма затруднится. Одно дело — посылать чудовище в бой, а совсем другое — чувствовать на себе все полученные тварью раны…
А драконы тем временем сцепились в воздухе, как два кота на крыше, свились в клубок, вонзили друг в друга когти — но почти разом, дружно и в лад били крыльями, удерживаясь в полете. Ярость расплескивалась с небес, обдавая брызгами людей на утесе. Черно-серый ком, ревущий от боли, переваливался из стороны в сторону, неуклюже колыхался, то опускаясь до белесой пелены тумана, то поднимаясь до другой белесой пелены — облаков.
И вдруг вопли резко стихли. Живой шар исчез в сером небе. Увлекшись боем, драконы пересекли складку пространства. Теперь их битва продолжалась где-то далеко — над морем, лесом или пустыней. И может быть, третий дракон, властитель тех мест, изумленный наглостью пришельцев, включился в драку и добил обессиленных чужаков…
А в оставленном крылатыми хищниками ущелье грянул другой рев — победный клич людей, которые поняли, что спасены. Орешек прыгал, как мальчишка, и размахивал мечом, Арлина счастливо визжала, и даже Эрвар пытался что-то кричать, хотя после каждой попытки хватался за грудь.
Наконец счастливые путники успокоились.
— Это кто же догадался? — поинтересовался Эрвар, разглядывая «соломенную змейку» у себя на руке. — Госпожа, конечно! Ну, бесконечно признателен, надеюсь вернуть долг.
— Выведи нас отсюда — вот и будем в расчете! — весело откликнулась Арлина, которой уже казалось, что все беды позади. — Ты как себя чувствуешь?
— Паршиво, — честно ответил Охотник. — Голова болит, будто вчера хлебнул «водички из-под кочки», причем неразбавленной. А горло саднит так, словно закусывал крапивой.
— «Водичка из-под кочки»? — заинтересовалась Арлина. — А что это за…
— Гадость такая, — со знанием дела объяснил Орешек. — Ее некоторые трактирщики в вино подливают. А уж если неразбавленной хватануть… бр-р-р!..
— Я бредил? — поинтересовался Охотник.
— А как же! Все про соль…
— А-а, понятно, — протянул, мрачнея, Эрвар. — Когда эта соль проклятая мне по ночам снится, я ору и просыпаюсь… Знаете, Род у меня хоть и старинный, но разорился еще в Огненные Времена, с тех пор предки служили тем, кто побогаче. А при Авибране Светлой Секире дед мой спас жизнь Мудрейшему Клана Орла. Высокородный господин за это подарил ему большой надел в Седой степи. Дед было размечтался: «Брошу службу, поставлю дом, куплю рабов, буду землю возделывать…» А съездил взглянуть на свое владение — и охнул. От горизонта до горизонта гладкая равнина, высохшая, растрескавшаяся, как древесная кора, лишь колючки какие-то торчат. Ничего живого, только ящерки бегают да в небе стервятники покачиваются. И ни речки, ни ручья, одно озерко небольшое, да и то вода в нем горько-соленая, в рот взять противно. Дед с горя ударился было в глубокий запой, да нашлись умные люди, подсказали: поставь, мол, на озере солеварню да солью торгуй! Сам-то дед по солдатской наивности и не задумывался, откуда соль берется. Рискнул — и так хорошо дело пошло, прибыль ручейком потекла, и сыну он эту солеварню передал. Нас у отца двое, старшего брата по торговой части родители пустили — товар сбывать, а я с четырнадцати лет на озере за рабами присматривал, четверо рабов там было. Жара, на небо редко облачко заползает, воду издалека в бочках привозят — только для питья, а умыться и не думай. Соль везде — на земле, на одежде, во рту… у рабов белый налет на коже, чуть какая царапина — сразу до язвы разъедает… уж так мне их жалко было! А отец мне: «Семейное дело, надежная прибыль, внукам и правнукам хватит…» Терпел я, терпел до семнадцати лет, а потом сбежал и подался в Подгорные Охотники.
Он тряхнул головой, смешно наморщил нос и продолжил с наигранной бодростью:
— И пошла у меня с тех пор развеселая жизнь! Качусь от страшного к ужасному… А как здесь нравится ясной госпоже? Наши кошмарные приключения еще не отбили у нее охоты бегать по Подгорному Миру?
— Последнее приключение и впрямь кошмарное, — парировала Волчица. — Оказаться в компании двух нытиков… у-ужас!
— Двух? — возмутился Орешек. — Меня-то за что? Я ж не ною!
— Сейчас начнешь, — изменившимся голосом сказала Арлина, глядя с утеса.
Мужчины поспешно склонились над краем каменной площадки.
Туман уходил, уползал из ущелья, как живое существо, убегающее от опасности. Белесая пелена проседала все ниже и ниже, и страшными серыми валунами поднимались над ней маленькие головы, покатые плечи… Словно время хлынуло вспять, словно люди вновь стояли на гребне крепостной стены, а внизу молча вырастала из тумана армия Подгорных Людоедов.
Да, это были они — такие же неподвижные и грозные, как и тогда, перед штурмом Найлигрима. Последние клочья тумана расползались у них под ногами. Людоедов было несколько десятков, взгляды их с тупой безжалостностью уткнулись в вершину утеса.
Но взоры трех человек приковала к себе не окружившая скалу стая убийц.
Неподалеку от утеса тускло поблескивал покрытый льдом берег озера. Рядом с чахлой, но все же зеленой травой лед казался злой насмешкой над законами, которые установили боги. Над серой поверхностью льда колыхался дымный сизый столб.
Арлина вцепилась в локоть Эрвара, не соображая, что делает. Охотник этого даже не заметил: из-за дымного столба, как из-за ствола дерева, показалась щуплая фигурка в темном плаще.
Чародей не повернул головы в сторону утеса, превратившегося в тюрьму. Он сосредоточенно обходил прорубь. Посох в руках мага жил собственной жизнью: стеклянный шар испускал сиреневые вспышки, все время меняя ритм.
— Опоздали! — обреченно выдохнул Эрвар. — Даже если бы этих гадов не было — до колдуна не добраться, лед убьет…
И в самом деле: даже Подгорные Людоеды держались в стороне от стылой поверхности льда.
— Но ты что-нибудь придумаешь, правда? — обернулась Арлина к жениху. Ее лицо побелело, губы вздрагивали, но из глаз лучилась такая ясная надежда, что у Орешка перехватило горло. Он-то сразу понял, что спасения нет. Здесь не Найлигрим, не стоят рядом воины с боевыми топорами, не разлетаются веером в воздухе искры «небесного огня», не пузырится в котле смола. Он да Сайминга — вот все, что отделяет девушку от Бездны.
И еще Орешек знал точно: он не увидит, как серые твари будут рвать клыками тело Арлины. Потому что сам он будет уже мертв. Нет, он не сумеет спасти любимую. Но за несколько мгновений ее жизни не жаль отдать собственную жизнь.
Грозная и гордая улыбка скользнула по лицу человека с мечом. Он умрет не беглым рабом, не разбойником без имени, а воистину Хранителем! И завалит вражескими трупами землю от утеса до самого озера!
Последний подарок Аунка… Ох, как не хотелось Орешку расставаться с жизнью и Арлиной в чужом, бесконечно жестоком обличье! Но нельзя отказываться от такого оружия.
Что ж, пора прощаться с любимой. Сказать ей что-то? Поцеловать? Или…
Неожиданная мысль обожгла мозг. Она не вела к спасению, эта отчаянно дерзкая мысль, но дарила надежду на то, что за гранью жизни даже Повелитель Бездны не сумеет разлучить его с Арлиной.
Орешек уже шел против людских законов. Теперь он пойдет против воли Безликих — и сделает девушку своей сообщницей.
— Арлина, — чужим, подрагивающим голосом начал он, взяв Дочь Клана за плечи и сам ужасаясь тому, что он делает. — Арлина, послушай: в Бездне и за Бездной, в огне и в веках…
Девушка вскинула голову, ее глаза засверкали бесстрашной радостью.
— Да, да, — подхватила она, — в огне и в веках, в жизни и в смерти ни боги, ни люди не встанут меж нами…
— Потому что нет твоей и моей души, а есть одна душа на двоих, — закончил уже твердо Орешек и привлек девушку к себе. Арлина со счастливым вздохом прижалась к его плечу.
От изумления Эрвар забыл про близкую гибель. С разинутым ртом глядел Охотник на этих двоих, обнявшихся так, словно только что завершилась их брачная церемония.
Это и была брачная церемония, куда более прочная, чем те, что освящались жрецами. Потому что обычный брак связывал людей лишь на одну жизнь, а затем смерть разлучала их. А клятва, безрассудно прозвучавшая над утесом, соединила влюбленных на века. Теперь после смерти души их вместе попадут в Бездну — и одновременно ее покинут. Во всех будущих жизнях этим двоим суждено найти и полюбить друг друга. Кем бы ни воскресил их страшный Повелитель Бездны — судьба вновь сведет их.
Слова, которые только что произнесли двое безумцев, часто звучали в легендах и балладах, но почти никогда — в обычной жизни. Потому что грозен Повелитель Бездны и не любит он, чтобы жалкие смертные диктовали ему свои условия. Да, он слышит клятву влюбленных и принимает ее — но в грядущей череде рождений смельчакам придется расплачиваться за дерзость, терпя гнев богов, перенося беды и страдания…
Орешек мягко отстранил девушку.
— Охотник, пригляди, чтобы она не спускалась с утеса. И сам оставайся здесь, не вздумай мне мешать.
Хранитель встал на краю каменной площадки и поднял перед собой Саймингу. Людоеды внизу не пошевелились, но взгляды их цепко сомкнулись на человеке с мечом. Чародей продолжал ходить вокруг проруби, не обращая внимания на происходящее за чертой колдовского льда.
Орешек вздохнул, мысленно прощаясь с жизнью, и негромко произнес вслух одну фразу — самую страшную из известных ему фраз.
Арлине послышалось что-то вроде «темная коряга». Стоявший спиной к ней человек не обернулся, даже не пошевелился, но Волчица почувствовала, что это не ее любимый, а кто-то незнакомый, пугающе чужой. Рядом со всхлипом втянул воздух Эрвар. Подгорный Охотник обладал восприимчивой ко всему необычному душой, этого требовало его ремесло. Сейчас он тоже уловил свершившуюся перемену.
Ни девушка, ни Охотник не успели произнести ни слова, не успели даже толком собраться с мыслями. Воин, принявший облик Хранителя, легко, по-рысьи спрыгнул вниз.
Арлина и Эрвар метнулись к краю каменной площадки.
Утес был высок — примерно четыре человеческих роста. Но воин спрыгнул, как со ступеньки лестницы. Ближайшие Людоеды набросились на человека. Два длинных серых силуэта закрыли воина от глаз Арлины — но лишь на миг. Серые тела молча осели на траву, а грозный боец двинулся вперед. Людоеды ринулись на него со всех сторон. Девушка закричала, попыталась спрыгнуть вниз, но Эрвар, схватив ее за плечи, прижал к поросшим мхом камням. Арлина дернулась, почувствовала, что ей не вырваться, и тут же забыла о себе, поглощенная невероятным зрелищем.
Среди белесых чудовищ металась, извивалась, скользила темная фигура. Воин был так же безмолвен и страшен, как и его враги. Он был неуязвим, он был неуловим, он был смертью. Точно рассчитанными движениями выскальзывал он из-под тянущихся к нему хищных лап. Страшны были удары его меча, нечеловеческой силы рука наносила их, любой другой клинок давно сломался бы, но Сайминга держалась. Может быть, мастер из Юнтагимира, создавая это дивное оружие, мечтал о такой руке для него — и о такой битве!
Воин не щадил сил, холодно и отстраненно зная: это его последний бой. Даже если он прорубится сквозь вражеский заслон, его убьют чары озера. Но вдруг это произойдет не мгновенно? Может, есть надежда перед смертью достать колдуна?
Боец не думал об оставшихся на утесе людях, о клятве, которой двое влюбленных неразрывно связали свои души.
Его мысли, короткие и быстрые, были подобны взмахам меча.
Уклониться. Ударить. Проскользнуть меж двумя Людоедами. Развернуться и прикончить обоих ударами в жаберные щели. Нырком уйти от нового врага и, разгибаясь, всадить меч ему в живот…
С каждым ударом воин продвигался ближе к озеру. Путь его был отмечен жуткими серыми валунами, остававшимися позади. Некоторые из Людоедов были еще живы, из последних сил ползли они за воином, одержимые лютым, черным желанием — добраться, дотянуться, растерзать… Воин не добивал раненых: со всех сторон стягивались десятки новых врагов. Но уже близко был берег, и вновь закричала Арлина, и серый жесткий пласт, не похожий вблизи на лед, лег под ноги воину.
Никто из Людоедов не посмел последовать за противником.
Чародей отвлекся от обряда и пристально взглянул на безумца, который, не устрашась черного колдовства, шагнул навстречу своей гибели. На лице Айрунги появилось искреннее сожаление: колдуну по-своему нравился отважный и дерзкий юноша.
Но тут же печальная, горькая улыбка исказилась, превратилась в гримасу ужаса.
Пряжка пояса на безмолвном воине засверкала нестерпимым, разящим блеском. Ослепительное сияние окутало человека, который даже не замедлил шагов. Защищенный этим сиянием, он неумолимо приближался к магу.
А Журавлиный Крик в этот миг перестал быть магом. Растерянно вскинув перед собой посох, как простую палку, он перебирал в памяти клочья знаний о колдовстве, расползающиеся, как порванная вязаная ткань. Спасительное воспоминание не приходило, вместо него всплывали беспорядочные жалкие проклятия в собственный адрес, и длилось это невероятно долго, целую вечность, а сверкающий воин все приближался, беспощадный, как Повелитель Бездны. Беспомощно стоял Айрунги, глядя на свою гибель, и единственным убежищем стало вспыхнувшее видение: фургон бродячих циркачей, разноцветные маски по стенам, запах грима и пота, подрагивание колес под полом… Как ненавидел он прежде это воспоминание, как загонял его в дальние уголки души… а сейчас зарылся в него, как ребенок прячется лицом в теплые ладони матери.
А где-то в неизмеримой дали Джилинер яростно вжимал ладони в Большой Шар, тщетно пытаясь перебросить, швырнуть оцепеневшему шарлатану хоть обрывок, хоть тень своей магической силы. Проклятый мошенник стоял, как овца на бойне, вытаращив глаза на сверкающий клинок, неотвратимо поднимающийся над его головой. Ах, если бы Джилинер был на месте этого идиота! Какой бой дал бы он ненавистному самозванцу!
Струя пара над Дымной Прорубью потемнела и задрожала, почувствовав, как сходятся, приближаются друг к другу два мощных талисмана. Озеро спешило щедро напоить их силой — и все ярче светился стеклянный шар, все ослепительнее били лучи из пряжки пояса.
А Хранителю с трудом давался каждый шаг, пот заливал лицо. Мощь, пробужденная заклинанием Аунка, была исчерпана в немыслимой битве, и теперь наступала расплата. Тело терзала жестокая боль, меч стал неподъемным, его хотелось бросить. Мозг, измученный молниеносными решениями, отказывался напомнить, зачем Орешек бредет по льду и что он должен сделать.
Рядом всплыло лицо — потрясенное, застывшее от ужаса. Между лицом и Орешком сиял сиреневый шар — будоражил, не давая потерять сознание, без слов говорил о чем-то…
Медленно, с трудом Орешек начал поднимать меч. Последние силы, не сгоревшие в бою, вкладывал он в это вязкое движение. Противник не пытался защититься. По лицу его текли слезы.
Внезапно на Орешка снизошло озарение, дивное и ясное. Чуть отклонив идущий вниз клинок Сайминги, он направил его не на голову беспомощного врага, а на стеклянный шар.
Сайминга ударила наискось, хищно и точно, словно понимала, что не каждому клинку выпадает такое…
Шар разбился вдребезги, осколки брызнули во все стороны, сиреневое сияние затопило все вокруг. Айрунги, очнувшись, надрывно закричал, и откуда-то с небес ответил ему другой вопль. В ином мире, в Черном замке разлетелся стеклянным дождем Большой Шар, осколки хлестнули по лицу и рукам чародея, но не от боли выл он на два мира, а от безысходного отчаяния, от острого осознания того, что рассыпались великие, тысячу раз продуманные планы…
Порвалась магическая нить, связывавшая Шары, — и содрогнулся в корчах Подгорный Мир. Гигантские волны прошли по морям, вышвыривая из глубин чудовищ, никогда прежде не видевших света. Выли вулканы, яростно заплевывая склоны багровой лавой. Прозрачные скомканные складки пространства пришли в движение, сминая равнины, круша скалы, заставляя гигантских монстров в безумии вонзать друг в друга клыки и когти.
И когда утих, угомонился Подгорный Мир, разворошенный магическим вихрем, иным стал лик его, иные тайны хранил он с того дня.
Мир Людей слабее испытал удар разорвавшейся магической цепочки. Лишь пронеслась буря над Недобрым лесом — страшная, вырывающая с корнем деревья, — да по всей округе металась, вырвавшись из загонов, скотина. Дальше от Недоброго леса мир не почувствовал ничего — разве что мучили той ночью людей тяжкие, дурные сны…
Айрунги не было дела до потрясенных миров. Стряхнув оцепенение, он бежал к берегу и каждый миг ожидал гибели от чар льда: ведь его талисман был разбит! Повизгивавший от страха колдун-неудачник не знал, что разлившееся над озером серебристо-сиреневое марево — все, что осталось от Малого Шара, — еще продолжало хранить бывшего владыку чародейного посоха.
А Орешек уже не брел — полз к озеру. Он не видел, как скачками несся сквозь волшебное сияние колдун, как споткнулся он на берегу, не сразу смог встать и попытался бежать на четвереньках. Не видел, как в панике разбегались Подгорные Людоеды. Не слышал доносящегося с небес встревоженного клекота незримых стай… да что там — не понимал даже, что не бросил Саймингу, что тащит ее за собой волоком, намертво стиснув пальцы на рукояти.
На берегу его подхватили друзья. Орешек тяжело оперся на плечо Эрвара и тупо переставлял ноги, не думая о том, что Охотник сам еще не оправился от ран. Впрочем, «соломенная змейка» делала свое дело — Эрвар держался молодцом.
Орешек не запомнил обратного пути. Если бы ему сказали, что он ступал по горящим углям или что по пятам за ним катилась снежная лавина, он бы не удивился — все может быть…
Когда он немного пришел в себя, вокруг была ночная тьма, полная аромата хвои и мокрой листвы. Откуда-то доносился виноватый голос Аранши. Хранитель усилием воли заставил себя вслушаться. Наемница рассказывала, что вот-вот сейчас, перед самым их появлением, из пещеры выскочил и зайцем юркнул в кусты щуплый человечек. Она не успела его перехватить, потому что занята была: стаскивала к ручью трупы силуранцев. Она их там накрыла лапником и поставила приметную вешку, чтоб свои могли найти. Люди же, им костер полагается…
Всю дорогу до крепости Арлина бережно поддерживала жениха. Аранша с такой же заботой опекала Айфера. Сломанное ребро причиняло наемнику сильную боль, но он мог идти: Эрвар уступил ему «соломенную змейку». Сам Охотник, хвала Безликим, уже окреп настолько, что даже помогал Аранше вести Айфера.
Уж как этому увечному отряду удалось просочиться сквозь силуранские посты… ну, тут явно боги вмешались. Или Серая Старуха — не стоит уточнять… Орешек не запомнил, как они шли над пропастью, как подземным ходом вернулись в Найлигрим.
Лишь в крепости соображение вернулось к парню настолько, что он даже заметил счастливые глаза дарнигара, который видел только Араншу и наивно пытался это скрыть.
Хранитель отстранил суетящихся вокруг людей, бросил одно слово: «Утром!» — и на подкашивающихся ногах поплелся в свои покои, мечтая выгнать всех за порог, задвинуть щеколду, рухнуть прямо в одежде на кровать — и спать, спать, спать…
И Арлина не стала пускаться в разговоры. Она тоже поспешила к себе, чтобы в уюте и безопасности своей комнатки всласть нареветься на груди у верной Иголочки, а потом с наслаждением смыть с себя грязь и кровь.
Поэтому Правой и Левой Руке, а также всем, кто жаждал узнать подробности вылазки, пришлось податься в Дом Исцеления, куда отвели Айфера и Охотника.
Желающих послушать рассказ оказалось много, потому что военные тайны разлетались по крепости даже быстрее обычных сплетен. Возле Дома Исцеления собралась толпа. Начинало светать. Люди тихо стояли плечом к плечу, а на пороге дюжий наемник вслушивался в то, что происходило внутри, и громко повторял каждое слово — для всех.
Эрвар блаженствовал. Развалившись на соломенном тюфяке, он медленно и внятно (чтобы ни одно слово не было потеряно для людей за стенами) сплетал, созидал поразительную историю о беспощадной схватке в горном ущелье, о чудовище с каменным молотом, едва не сумевшем сокрушить самого Айфера (Айфер, морщась от боли, скромно подтверждал кивками каждое слово), о коварном колдуне, проскользнувшем невидимкой за Порог Миров…
Сердцем рассказа стало описание немыслимых приключений троих героев в Подгорном Мире. (Когда впоследствии служанки пересказали Арлине это повествование, девушка была изрядно удивлена.)
В заключение Охотник потряс слушателей сценой воздушного боя двух драконов над зачарованным озером, причем на хребет одного из драконов взгромоздился мерзкий колдун, а на спине другого восседал благородный Сын Клана…
И содрогались люди, слушая доносящийся с крыльца зычный бас.
Так — в трепете, немом восторге и затаенных вздохах — рождалась на свет еще одна легенда о Хранителе Найлигрима.
36
Нуртор Черная Скала проснулся с тяжелой головой и тяжелым сердцем. Всю ночь его терзал дурной сон. И пока услужливые руки привычно помогали королю одеться, перед глазами Вепря все еще клубилось, свивало петли сновидение, из глубины которого бледнело напряженное лицо Аудана. Государь пытался вспомнить, что ему снилось, но в памяти остались лишь полные горечи глаза друга и ощущение, что тот хотел предупредить его о чем-то.
Если бы Аудан был жив! Если бы Повелитель Бездны отпустил его хоть ненадолго… поговорить, посоветоваться…
Как был он прав, остерегая короля от союза с Ночным Магом!
Из-за проклятого колдуна все пошло к Серой Старухе в болото. Время уходило, как кровь из жил, а чародей со дня последнего штурма не предпринимал ничего, сидел безвылазно в своем шатре, а твари его куда-то подевались… не хотелось думать, что они попросту разбежались по лесу и будут теперь нападать на каждого, кто подвернется…
Нуртор, махнув рукой, приказал собирать осадные башни, оставленные в долине перед крепостью. Солдаты вернулись в долину неохотно, опасаясь Людоедов, но ни одной серой морды поблизости от крепости замечено не было.
А позавчера колдун внезапно притащился к королю, заявил, что намерен посетить Подгорный Мир, и потребовал для себя охрану. Нуртор распорядился, чтобы с магом был послан небольшой отряд. Вчера в сумерках чародей в сопровождении семерых воинов покинул лагерь, пообещав к утру вернуться в блеске могущества и стереть Найлигрим в кашу из окровавленного щебня…
Хриплым спросонья голосом Нуртор спросил, возвратился ли Айрунги.
Ответ был немедленным и ужасным.
Оказывается, перед рассветом на стене крепости появилась некая наемница, громкими криками привлекла к себе внимание силуранских солдат и сообщила, что на дне Медвежьего ущелья лежит куча лапника с приметной вешкой. Под лапником — тела воинов-силуранцев, о которых надо позаботиться, пока их не сожрали звери.
Сотник, наблюдавший за сборкой последней осадной башни, не рискнул сразу доложить об этом своему командиру: мало ли что может наговорить баба, особенно баба грайанская! Он приказал верховым слетать в Медвежье ущелье и проверить, не врет ли крикунья.
И вот сейчас, перед самым пробуждением государя, возвратился один из посланных. Остальные в ущелье — исполняют скорбный долг перед павшими воинами. Под грудой еловых ветвей были найдены семь трупов. Колдуна среди них не оказалось…
Выслушав это, Нуртор издал такой великолепный рык, что чуть не обрушился шатер.
— Военных советников ко мне!.. А-а, уже здесь… хватит, больше я ждать не стану! Послать приказ тем пяти сотням, что уже перебрались через горы: пусть идут на Ваасмир, обложат его, как медведя в берлоге, и ждут меня. Я не задержусь. Сегодня Найлигрим будет взят!
* * *
Рога требовательно, пронзительно, многоголосо гремели над долиной. Стоя меж зубцами стены, Хранитель глядел, как шумная, беспорядочно суетящаяся толпа на другом конце долины обретает четкие очертания, превращаясь в правильный и грозный боевой строй.
Харнат с тревогой поглядывал на Сокола: побледнел, осунулся, под глазами тени… Еще бы, как ему вчера досталось-то! Это слушать — и то страшно было, а чтоб самому… за Порогом Миров, среди чудищ… До сих пор, видно, в себя прийти не может, то-то с утра такой мрачный да несчастный…
Дарнигар и не подозревал, что человека, стоящего рядом с ним на стене, невыносимо замучили угрызения совести.
До Орешка только сейчас дошло, в какой кошмар он втравил Арлину. Там, на скале, под дыханием близкой гибели, все было ясно и просто. Они произнесут клятву, рука об руку уйдут в Бездну, одновременно возродятся для будущей жизни и обязательно найдут друг друга. Может быть, там, в грядущих веках, им придется терпеть гнев богов, зато они будут вместе, а это главное…
Но они остались живы — и у Орешка появилось время поразмыслить над своим новым преступлением.
Вей-о! Но ведь ему не суждена будущая жизнь! Души таких негодяев, как он, сгорают в Бездне без следа. Арлине суждена тоскливая, одинокая жизнь во всех рождениях. Из века в век не встретит она того, с кем ей захочется быть рядом… Вот такой подарок любимой девушке! Ничего страшнее и подлее этого Орешек в своей жизни не совершал!
Сейчас картина разворачивающегося вражеского строя даже обрадовала его, вырвала мысли из мрачного замкнутого круга.
— Хорошо идут, — завистливо вздохнул за плечом дарнигар. — Нашим так не суметь, а эти обучены… Черные Щиты, тяжелая пехота! Говорят, им платят вдвое больше, чем простым наемникам.
Строй и впрямь выглядел устрашающе. Три деревянные башни, каждая высотой со стену Найлигрима, медленно ползли к крепости, оставляя за огромными колесами черные следы, похожие на борозды от плуга. Орешек знал, что башни тянут быки, укрытые от стрел внутри деревянных махин, но не мог отделаться от мысли, что громадины приближаются сами по себе, влекомые лишь яростью и злобой.
От башни к башне тянулся ровный, прямой ряд высоких четырехугольных щитов. Черные, окованные железом, ощетинившиеся толстыми шипами, они плотно сомкнулись и двигались в одном ритме с башнями. Такой же строй тянулся слева и справа от крайних башен, изгибаясь назад крыльями птицы.
За щитоносцами второй шеренгой шли лучники, а позади пестрела разномастная толпа, тащившая длинные лестницы.
— Ополченцы, — хмыкнул дарнигар. — Эти и вооружены кто чем, и сражаться толком не умеют. Одно плохо: много их очень. С ними драться — что комаров бить: пока одного прихлопнешь, дюжина тебя укусит… А тарана не видать. Не будет Нуртор к нам в ворота стучаться, на башни свои надеется…
— Башни, — хмуро спросил Хранитель, — может, их зажигательными стрелами?..
— Далеко еще для стрел, да и мало от них будет проку: башни сырыми бычьими шкурами обиты, а верх железом окован, называется — «корона». Не-ет, мы для соседей дорогих повкуснее лакомство припасли, у нас еще «небесный огонь» не весь растрачен… А сейчас самое время для катапульт. Мой господин разрешит начинать?
Орешек кивнул, с радостью чувствуя, как нарастающее возбуждение смывает в его сердце презрение и ненависть к себе самому.
Справа глухо рванула воздух катапульта. Шлейф из крупных и мелких камней потянулся в воздухе от ковша через ров и гулко хлестнул по толпе ополченцев. До защитников крепости донеслись пронзительные крики раненых, но чудовище, сложенное из щитов и башен, продолжало ползти вперед, даже не сбившись с ритма движения…
* * *
С невысокого гранитного утеса Нуртор хмуро наблюдал за тяжелым, безжалостным продвижением башен к крепости.
Король понимал, что он нелепо выглядел бы на поле боя под градом стрел, под ливнем кипящей смолы, который скоро обрушится на атакующих. Не дело государя карабкаться по длинной лестнице или по заброшенной на зубец веревке. И все же Нуртор терпеть не мог стоять в стороне от драки. В такие мгновения ему хотелось стать простым наемником и плечом к плечу с другими идти в атаку. Уж он бы не прятался за чужими спинами, не жался бы к башне, как эти несчастные ополченцы! Вон как засуетились под первыми залпами катапульт! Разве это солдаты? Мужичье, согнанное в войско и наскоро обученное держать оружие!..
Военные советники знали нрав государя. Они молча стояли у подножия утеса, чтобы неосторожным замечанием не разгневать Вепря.
В двух шагах от них высокий человек в кожаной куртке неотрывно глядел на поле битвы. Никто не заговаривал с ним, никто не смотрел в его сторону, чтобы случайно не встретиться с хмурым, сосредоточенным взглядом желтых глаз. Видно было, что человек этот замкнулся на бесконечно важной, не дающей ему покоя мысли. Высокий грайанец был для всех загадкой, тревожащей и недоброй. Кто он? Неслыханно дерзкий преступник или жестоко оскорбленный Сын Клана? Он молчал, не замечая холодности окружающих. Даже вид сражения не смог отвлечь его от тягостного напряженного раздумья.
Ралидж Разящий Взор переживал крушение своего мира.
С раннего детства он твердо усвоил, что он не такой, как прочие: в нем течет кровь Первого Сокола, он отмечен милостью богов.
Родители мальчика рано умерли, а единственный родственник, двоюродный дед, не имел ни сил, ни желания возиться с малышом и окружил его армией нянек-рабынь, с которыми мальчишка быстро перестал считаться.
Чем старше становился Ралидж, тем глубже укоренялось в нем сознание собственной избранности. Весь мир вращался вокруг него, это было правильно и хорошо. Состояние, унаследованное от родителей, позволяло удовлетворять любые прихоти, знаки Клана на одежде избавляли от возможных неприятностей.
Правда, занозой сидела в душе мысль о том, что дар в нем так и не проснулся. Сначала подросток пытался вызвать на свет таящиеся в себе силы: пробовал взглядом погасить и зажечь огонь, мысленно отдавал приказы слугам и ужасно злился на их непонятливость… даже прыгал с ветки дуба в надежде взлететь.
С возрастом Ралидж оставил эти попытки и стал доказывать самому себе свою исключительность более простым способом: «Я — Сокол, и нет для меня запретов!» Самое причудливое его желание немедленно удовлетворялось, золото разлеталось направо и налево, никто не осмеливался встать на дороге у высокородного господина. Юноша знал: в этом мире выше него лишь король и Мудрейший Клана. Но у короля хватало своих забот, а Мудрейшему можно было отвести глаза. Кто еще мог приказывать Ралиджу?.. Ах да, боги… Но ведь он — потомок Первого Сокола! Боги, конечно же, благосклонно опекают его, охраняют каждый его шаг…
Постепенно удовольствия, которые можно купить за деньги, стали пресными для молодого господина. Что ж тут интересного: протянул руку — и бери! В душе начала образовываться пустота, в которой, как зверь в пещере, поселилась скука. Ралидж яростно пытался бороться с ней — с единственным своим настоящим врагом. Забавы его становились все более рискованными, в них было все больше грязи, крови и боли (разумеется, чужой крови и чужой боли). Общество равных надоело. Ралидж окружил себя подонками, готовыми ради попойки с Соколом исполнить любой его каприз. А капризы становились все более жестокими, потому что Ралидж убедился: чужие страдания — единственное оружие, которым хоть как-то можно одолеть эту зверюгу, Большую Скуку, что выгрызла душу изнутри.
А потом оказалось бессильным и это оружие. Ралидж с тревогой заметил, что ему больше ничего не хочется. Душа была безнадежно пуста, люди опротивели, цели в жизни не было, а жить еще предстояло долго: ему было всего двадцать шесть лет. Правда, пьянство и прочие пороки порядком расшатали его здоровье, но Дети Клана славятся долголетием…
Когда король придрался к мелкой истории с какой-то девчонкой и отправил молодого Сокола в глушь, в дальнюю крепость, Ралидж был порядком раздосадован, но потом решил, что ему все равно, где скучать, а путешествие может его слегка позабавить.
И ничего не скажешь — позабавило! Когда Ралидж нагишом удирал от Подгорных Людоедов, он ни на миг не думал о скуке. И жизнь казалась ему очень даже желанной.
А потом — почти сутки скитания по страшному лесу, голод, изрезанные в кровь босые ноги, исхлестанная ветвями кожа… куда смотрели боги, почему не защитили?
Впрочем, силуранский разъезд, который подобрал его, — может, он был послан Безликими? Хорошо, допустим. Тогда Ралидж успокоился и решил, что жизнь входит в наезженную колею. И с войной этой очень удачно получилось: Нуртор получит в обмен на его свободу ключи от крепости. Раз крепость отойдет Силурану, то должность Хранителя отправится в болото под кочку, а он, Ралидж, с чистым сердцем вернется в столицу, чтоб в уюте и покое вздыхать о бессмысленности и пустоте своего существования…
Но эти мечты вдребезги разбила немыслимая сцена у ворот Найлигрима. Ралидж не испытывал такого потрясения ни в этой жизни, ни — наверняка! — в предыдущих.
Там, на стене, гордо стоял человек в одежде со знаками Клана. И все вокруг утверждали, что это и есть настоящий Ралидж Разящий Взор.
Правда? А кто же тогда он сам?
А если его двойник был самозванцем — почему не рухнули стены, почему не пролился с небес огненный дождь? А главное — люди, люди! Почему они не разглядели, кто здесь настоящий Сокол, а кто — поддельный?
Тогда и закралась в мозг эта страшная, разъедающая рассудок мысль: а может, и нет никакой разницы? Может, и раньше все воздавали почести не потомку Первого Сокола, а плащу с вышитой разноцветными нитками птицей?
Выходит, избран богами не человек, а плащ? Тряпка?..
Нет, так нельзя. Он сходит с ума, он сам это чувствует. Скорее бы Нуртор взял проклятую крепость, тогда все разъяснится…
К подножию утеса, на котором стоял король, подлетел верховой. Он хотел почтительно спешиться, но Нуртор подал ему знак остаться в седле: утес хоть и был невысок, но королю все же удобнее было говорить с всадником, чем с пешим.
— Государь! — весело воскликнул всадник (это был самый молодой из военных советников, лишь недавно занявший этот высокий пост). — Люди готовы! Семь десятков, я сам отбирал их! Один к одному, все горцы, до армии коз пасли да охотились по ущельям. В любую пропасть без веревки спустятся и назад вылезут, а уж стена эта для них — что для белки дерево!
— Хорошо! Скачи к ним и скажи: пусть начинают. Главное — ворота! Если сумеют отворить ворота — так героев награжу, что больше коз пасти не придется… Эй, а это что, во имя гнилой пасти Серой Старухи?!
Нуртор тут же забыл о всаднике, свирепо глядя поверх его плеча на поле боя. Советники обернулись и шумно вздохнули при виде темных, тяжелых клубов дыма, что низко стлались над землей.
* * *
Башня горела медленно, словно нехотя; огонь выгрызал ее изнутри. Почуявшие опасность быки ревели и били рогами в толстые доски.
Вокруг погибающей башни суетились люди, но строй щитов сразу же сомкнулся, закрыл брешь и двинулся вперед.
И вот чудовищная махина из двух башен и стены щитов встала у крепостного рва, презрительно выдерживая бурю арбалетных стрел и камней. Позади на безопасном расстоянии осталась шеренга воинов с длинными дальнобойными луками. Лучники били зажигательными стрелами высоко вверх. Стрелы огненной дугой перелетали через гребень стены и падали за спинами грайанских бойцов.
Хранитель не оборачивался. Он знал, что в «городке» уже начались пожары. Но знал он и то, что там управятся без его вмешательства. Ремесленники и их жены не дадут сгореть своим домам. Крестьянам с «пустыря» тоже велено помогать тушить огонь. Вряд ли они очень стараются — не свое, не жалко! — но стоять в стороне не посмеют.
Только бы не вспыхнула крыша храма! При осаде нет приметы страшнее, у солдат просто руки опустятся…
Рога продолжали трубить — близко, пронзительно и очень противно. Хранитель усмехнулся, поймав себя на желании приказать силуранцам прекратить эту музыку… м-да, привык уже Орешек к тому, что любой его приказ немедленно исполняется.
Тем временем силуранское ополчение без особого азарта пошло на приступ.
Все-таки после битв с Подгорными Тварями даже самого зеленого новичка не напугаешь ползущими наверх ополченцами. Правильно сказал дарнигар: они опасны только числом. Лезут и лезут, ставят лестницы, забрасывают на стену крючья… Ополченцам, беднягам, отступать некуда: позади — Черные Щиты, которые без разговоров прикончат убегающего с поля боя труса.
Ладно, на этих вояк даже арбалетчики стрел не тратят, хватит с них смолы и камней, да еще длинных рогатин, которыми защитники отталкивают лестницы от стен. Гораздо больше беспокоили Хранителя и дарнигара башни, прочно стоящие у самого рва. Деревянные мосты, до сих пор торчащие вертикально, начали медленно опускаться на стену восточнее Северных ворот.
Из соседней башни, что называлась Толстухой, начали выныривать наемники, чтобы оказать гостям достойный прием. Но отойти от Толстухи грайанцы не смогли. Окованный железом верх осадной башни, что был прозван «короной», ожил. Из квадратных бойниц хлынул дождь стрел и звонко защелкал по стене, яснее всяких слов запрещая подходить к мосту. Вторая осадная громадина так же усердно обстреливала стену ближе к Северным воротам. Вскоре оставшиеся в живых защитники этого участка стены уже лежали, вытянувшись вдоль высокого каменного парапета, молили Безымянных о спасении и даже не думали о том, чтобы поднять голову.
Хуже всего было то, что замерли в бездействии обе катапульты. Солдаты, которые недавно так удачно подожгли третью башню, теперь беспомощно припали к рамам, надеясь найти хоть какую-то защиту от коротких тяжелых стрел.
А мосты уже почти коснулись стены…
* * *
Тайхо прислонился к нагретому солнцем зубцу западной стены. Рядом на выступе камня висел рог на длинной перевязи. До сих пор он красовался на боку у мальчика, но при каждом шаге больно бил по колену, поэтому Тайхо снял его.
Маленький солдат тяжело переживал свое унижение и горе.
Сегодня утром он смиренно просил десятника не отсылать его в шаутей охранять женщин и мелюзгу. Неужели он не годится для большего? А кто во время первого штурма сбил с ног Людоеда?
К удивлению Тайхо, и десятник, и оказавшийся поблизости сотник быстро и дружно согласились с его доводами и пообещали, что во время битвы он будет на стене.
Вот он и на стене… Не обманули, сожри их Тысячеликая!..
Внизу справа зеленели ровные грядки. По огороду нагло бродили куры, которых некому было гонять прочь: поселок рабов был наглухо заперт, не выпустили даже старух и ребятишек.
Слева — россыпь серых камней, по которым не проехать верховому. Глядеть на это уже надоело… тьфу!
Стоп! Показалось или нет, что один из камней пошевелился?
Вот еще ерунда какая! От безделья и тоски чего не померещится…
Хмурясь, Тайхо яростно крутил в руках тонкую цепь с железным шаром на конце — ту самую, что так лихо подсекла в первом бою колени Людоеду.
Мелкая обида прошла, уступив место тревоге и боли. Там, на северной стене умирают его друзья, а он тут загорает!
Черный дым… Крики… Отдаленный грохот…
Вот она, война! Вот оно, настоящее сражение!
Любой мальчишка бросился бы туда, забыв обо всем на свете. Но Тайхо был не «любой». Он был солдат и сын солдата. Он жил в казарме, получал жалованье наемника, нес караульную службу наравне со взрослыми, выполняя все, что ему приказывали десятник и сотник.
Сейчас рядом погибали те самые бойцы, что учили его владеть оружием и подсовывали ему во время трапезы кусочки повкуснее. А он, Тайхо, не мог даже прийти им на помощь!.. Но и эта полынно-горькая мысль не заставила маленького воина покинуть пост.
Если б он был взрослым, с ним так не обходились бы! И почему боги пожелали, чтобы люди так медленно росли?..
Тайхо отчаянно уставился в сторону Арсенальной башни и не заметил, как за его спиной на парапете показалась крепкая волосатая рука. Рядом вынырнула вторая, уверенно вцепилась в камень. Руки напряглись и перебросили через парапет своего хозяина — невысокого худого человека в серых лохмотьях. Незнакомец был бос, голова его была замотана серой тряпкой. Беззвучно скользнул он к маленькому часовому и вскинул руку, в которой уже блестел тонкий нож.
Лишь миг помедлил убийца — может быть, потому, что не ожидал увидеть на стене ребенка. Но этого мгновения мальчику хватило, чтобы почувствовать опасность, обернуться и сразу все понять.
Драться Тайхо любил и умел, его обучали самые отпетые сорвиголовы второй сотни. Мальчик уклонился от ножа, упал на бок, перекатился на спину и обеими ногами изо всех сил ударил врага в низ живота. Силуранец взвыл и согнулся пополам, а мальчик, в мгновение ока оказавшись вплотную к врагу, рванул его за лодыжки.
Над парапетом мелькнули босые ноги. С воплем силуранец полетел вниз.
Тайхо вскочил на ноги, взмахнул цепью и хлестко ударил железным шаром по косматой голове, возникшей над парапетом. Второй враг, не вскрикнув, рухнул с высоты.
Мальчик затравленно огляделся. Рог, где рог?!
Сорвав рог с каменного выступа, Тайхо вскинул его к губам. При этом он не сообразил, что во весь рост виден над парапетом. Хищная стрела, прилетев снизу, клюнула его в плечо. Не почувствовав боли, лишь пошатнувшись от удара, мальчик затрубил тревогу. Голос рога метался над стеной, призывая на помощь, пока вторая стрела не впилась в грудь маленькому солдату…
* * *
Осадные башни положили мосты на стену, как боец кладет руки противнику на плечи. В железных «коронах» отворились проемы, один за другим из них стали появляться щитоносцы. Они шли медленно — с такими щитами не побегаешь, — но уверенно и беспощадно. Мосты содрогались под их тяжелой поступью. Редкие стрелы защитников крепости тупо ударяли о черную поверхность щитов.
— Копейщики, в бой! — проорал от Арсенальной башни дарнигар.
Наемники с копьями двинулись было вперед, но град стрел заставил их попятиться.
Ополченцы, отхлынувшие за крепостной ров, заметили, что сопротивление защитников Найлигрима ослабло, и, ободрившись, вновь полезли наверх. Все новые и новые «кошки» впивались в край парапета. На гребне стены вспыхнула рукопашная, и силуранские арбалетчики прекратили стрелять, опасаясь задеть своих. Но Черные Щиты и без поддержки теснили защитников в Толстуху и в Башню Северных ворот.
— Может, ту дуру попробуем? — азартно крикнул Хранитель.
Дарнигар мрачно глянул на торчащий перед Арсенальной башней копьемет и, решившись, кивнул.
Копьемет был построен местными умельцами прошлой зимой, впервые принял участие в битве — и вконец опозорился. Махина, похожая на огромный арбалет, стреляла тонкими бревнами, остро обтесанными с одного конца. Шесть таких бревен уже были без толку разбросаны по полю боя. Седьмое — и последнее — лежало у парапета, но солдаты махнули рукой на нелепое сооружение: возни с «дурой» было много, а прицел у нее оказался никудышный.
Теперь по команде дарнигара наемники начали укладывать в железный желоб последнее «копье», суетясь и мешая друг другу. Харнат, проклиная все на свете, сам поспешил к копьемету.
В этот миг на западной стене яростно и звонко затрубил рог Тайхо.
— Второй и третий десятки — на западную стену! — скомандовал Харнат и изо всех сил налег на рычаг взводного устройства. Сгоряча он в одиночку сделал то, что обычно делали двое солдат.
И свершилось чудо. Неуклюжий копьемет послал бревно в цель красиво и точно. Длинное мощное «копье» смяло «корону» ближайшей осадной башни — той, что угнездилась возле Северных ворот, — и заклинило люк, через который выбирались на площадку все новые и новые силуранские воины.
Уцелевшие после катастрофы арбалетчики попытались вытащить бревно, но теперь их не защищала «корона», и ободрившиеся защитники крепости быстро сняли их стрелами.
Солдаты, оттесненные Черными Щитами внутрь Башни Северных ворот, воспрянули духом и перешли в контратаку. На помощь к ним подоспели бойцы из Арсенальной башни, которым теперь не преграждала путь завеса вражеских стрел.
Хранитель был в самой гуще схватки. Вылезающие на гребень ополченцы были легкой добычей для его меча, а вот со щитоносцами приходилось повозиться. Громадные щиты с шипами на черной поверхности, глухие шлемы, боевые куртки, плотно расшитые стальными полосами… Силуранские воины были стойки и неуязвимы, как осадные башни.
Но грайанцы, понимая, чем грозит им сдача крепости, дрались, как обезумевшие волки. Копейщики, упираясь во вражеские щиты тяжелыми копьями, опрокидывали силуранцев через парапет. Мечники норовили поймать момент, когда враг «приоткрывался», и наносили удар в горло, а мастера вроде Орешка метили клинком в глазную щель неприятельских шлемов.
Хранитель дрался сосредоточенно и четко. Бойцы, упрятанные в железо и кожу, были всего лишь людьми, к тому же тяжелое вооружение замедляло их движение. Тем, кто выдержал не один бой со стремительными чудовищами, силуранские воины не казались грозными противниками, хотя Орешек оценил их отвагу и выучку.
На помощь редеющим защитникам на стену ринулись жители «городка», даже женщины, которые, чтобы спасти своих детей от рабства или смерти, готовы были противника хоть зубами рвать. С храбростью отчаяния эти помощники перерубали веревки, по которым карабкались враги, отталкивали лестницы рогатинами, наваливались вдвоем-втроем на силуранского ополченца. Иногда им даже удавалось ткнуть факелом или плеснуть кипятком в прорезь шлема кому-нибудь из Черных Щитов.
Шаг за шагом схватка отползала к Толстухе.
Когда грайанцы прорубились туда, где на парапете лежал мост искалеченной осадной башни, дарнигар весело приказал:
— Эй, парни, малышка заскучала. Займитесь-ка ею!
Несколько бывалых воинов устремились по мосту на верхнюю площадку осадной башни, где среди обломков «короны» и трупов арбалетчиков косо торчало застрявшее в люке бревно. У одного из грайанцев был при себе предусмотрительно захваченный горшок с конопляным маслом. Наемники щедро облили маслом деревянную площадку, высекли огонь и вернулись по мосту на стену, понимая, что о башне можно уже не заботиться.
А на гребне стены тем временем схватка клубилась все ближе к Толстухе. Катапульты были отбиты у врага, солдаты поспешно осматривали их («На одной канаты порублены, а вторая, хвала Безликим, цела!»), а старый наемник осторожно и умело делал очень опасное дело: готовил зажигательные снаряды, на которые пошли остатки «небесного огня». Узкое горлышко глиняного сосуда с горючим составом затыкалось тряпкой, пропитанной конопляным маслом. Тряпка поджигалась в последний миг, когда сосуд уже лежал в ковше катапульты. В воздухе снаряд превращался в сгусток огня, несущийся на врага.
Состава хватило на три сосуда. Первый перелетом угодил в гущу ополченцев, расточая огненные ручьи, ужас и смерть.
Бойцы изменили прицел катапульты, второй и третий снаряды по крутой дуге ушли в небо и рухнули на площадку последней уцелевшей осадной башни. Пылающая лава хлынула в люк, превращая внутренность башни в преддверие Бездны, выжигая без пощады все живое и неживое.
Три башни, три тупых чудовища были мертвы! Текущий на стену ручеек Черных Щитов иссяк. Те щитоносцы, что уже были на стене, сражались с отчаянием попавших в ловушку зверей, но грайанцы, окрыленные победой, обрушились на них, смели в ров.
— Господин мой! — окликнул разгоряченного Орешка один из бойцов. — Я с западной стены… десятник Сайвасти…
— Ну? — требовательно спросил Хранитель. — Что там?
— Их было больше полусотни, мы точно не подсчитывали. Ловкие, как крысы, так наверх и карабкались! Когда мы подоспели, весь гребень стены был в этой дряни, а кое-кто уж и вниз спускаться начал, на грядки…
Тут голос десятника дрогнул:
— Господин мой, Тайхо убит!
С лица Орешка слетела торжествующая улыбка. Рядом горестно охнул дарнигар.
— Когда бойцы увидели малыша со стрелой в груди, — зло продолжил Сайвасти, — мне и приказывать ничего не пришлось, да и не соображал я в тот миг ничего. Мы просто пошли на них… клинками и стрелами, зубами и когтями… Мы их в клочья разнесли, в кровавую грязь!..
— Уходят! — завопил кто-то рядом. — Отступают!
Орешек вместе с остальными ринулся к парапету.
Ополченцы, ошалевшие от напора грайанцев и не сдерживаемые более цепочкой заграждения, рванули прочь от крепости. Командир Черных Щитов, увидев, что штурм сорвался, приказал протрубить отход. Щитоносцы, сомкнув сильно поредевшие ряды, покинули поле боя не спеша и с достоинством, как и подобает воинам, которые не желают признать себя побежденными.
* * *
— Вы губите мою армию! Мерзавцы, недоумки, удавка по вам плачет!..
Советники стояли, склонив голову под градом королевских упреков. Ни один даже словом не напомнил, что план атаки был разработан самим Нуртором. Напротив, на каждом лице было начертано глубочайшее раскаяние и готовность принять любую кару, которую государь сочтет достойной их великой вины.
— Ну и что мне делать дальше, во имя всех рож Тысячеликой?! Отвечайте, вы, будущая зола! Уводить войска? Удирать, подобно ошпаренному псу? Конечно! Больше ничего и не остается с этой шайкой идиотов в качестве советников! Три башни, одну за другой, как три факела… Клянусь болотными змеями и их госпожой, у меня скоро не останется ни одного бойца! Кого тогда на стену гнать? Вас? Вы хоть помните, в какой руке надо держать меч, вы… стадо!.. Все, решено! Пусть трубят отступление! Армия возвращается в Силуран!
И эти слова не устрашили советников, которые прекрасно понимали, что никуда Нуртор не уйдет. И не только из-за своего знаменитого упрямства. Главное — на подходе восьмитысячное войско, а с такой силой строптивую крепость можно попросту затоптать сапогами…
И лишь один человек, плохо знавший Нуртора, принял его слова всерьез.
Ралидж Разящий Взор недоверчиво вскинул голову, рот его исказился в болезненной гримасе — не то ухмылка, не то оскал, — а желтые глаза стали страшными, звериными.
Государь Силурана приказал трубить отступление! Армия уйдет восвояси, проклятая крепость будет торжествовать победу, а на стене ее гордо встанет самозванец в плаще со знаками Клана…
Раздвинув советников, Сокол решительно встал перед Вепрем. Все изумленно молчали, даже король поперхнулся посреди фразы.
Ралидж со странным удовольствием почувствовал на языке совсем новый вкус — терпкий вкус ненависти.
— Кажется, настало время доказать, что я и есть настоящий Сокол, — с вызовом заговорил он. — Перед выездом из Тайверана я, как полагается будущему Хранителю, был во дворце и видел план этой мерзкой крепости. Там есть потайной ход, выводящий в ущелье…
37
Никто в крепости не понял, что произошло, никто не уловил начала этого кошмара.
Только что на гребне стены кипела схватка. Силуранцы нагло, почти без поддержки лучников лезли по лестницам. Хранитель орудовал мечом и думал, что второй приступ за день — это многовато, Нуртор совесть потерял…
И тут снизу, со стороны плаца донеслись пронзительные крики и грохот.
Страшное зрелище заставило Орешка на миг сбиться с ритма дыхания. Во дворе крепости шел бой. Черные Щиты, сомкнувшись, теснили сбегающихся на шум грайанцев к шаутею. Щитоносцев становилось все больше…
— Стену держать! Копейщики, за мной! — крикнул Хранитель и ринулся по лесенке вниз.
А там уже развернулась настоящая битва. Стена черных щитов разрасталась вширь и двигалась по крепостному двору, оставляя за собой трупы солдат и жителей «городка».
«Предательство, — с холодной злобой подумал Орешек. — Потайная дверь».
И без тени сомнения вспомнил бледное лицо человека, который перед своим отъездом из столицы обязан был взглянуть на план крепости.
Если бы ненависть могла убивать, то в этот миг оборвалась бы Ветвь Левого Крыла Клана Сокола…
Крики отчаяния, лязг оружия, рев рогов, стоны раненых… Но Орешек ничего не слышал с того мгновения, когда заметил, как один из силуранцев отвел край щита в сторону и, вскинув меч, что-то крикнул своим бойцам. Забрало его шлема было вызывающе поднято. Орешек узнал багровое, окаймленное черной бородой лицо со сверкающими белами зубами.
— Здесь Нуртор, ребята! — гневно и задорно заорал Орешек. — Сам явился! А ну, сделаем доброе дело для его наследника!
Выкрикнув это, Хранитель стиснул зубы и отрешился от всех мыслей, кроме одной: добраться до короля.
Двое копейщиков без приказа встали по бокам Хранителя — и пошла веселая работа! Тяжелые копья уперлись в ближайший щит, как рога могучего быка. Не выдержав напора, щит покосился, приоткрыв своего хозяина — дюжего вояку в доспехах, сверкающих полосами стали. Орешек встретил силуранца лицом к лицу и одним взмахом Сайминги срубил ему кисть руки с мечом. Отшвырнув воющего врага, шагнул вперед — туда, где в гуще схватки рокотал бас Нуртора. Копейщики вновь грянули копьями во вражеский щит. В воздухе пели стрелы, свистели камни: жители Найлигрима схватились за луки и пращи.
Хранитель легко ушел от удара, вонзил меч в глазную щель вражеского шлема — и тут что-то тяжелое обрушилось на затылок. Все поплыло в глазах, смокли звуки боя, свет померк… и все ушло во мрак.
* * *
Задыхаясь, Арлина поднималась по каменной лестнице на стену — туда, где недавно заметила Хранителя. По крутым ступеням нельзя было бежать, подол путался под ногами. Девушка негромко повторяла: «Только бы жив был, только бы жив…»
Слабым утешением мелькала мысль о клятве, которую они дали друг другу. Если Ралидж погибнет, Арлина не разминется с ним в будущей жизни…
Наверху кипел бой. Никто не обращал внимания на девушку с растрепанными волосами, возникшую на гребне стены. Лишь силуранский ополченец, которому Арлина преграждала путь к лестнице, отшвырнул девушку так, что она лопатками впечаталась в край зубца. Но удар был тут же забыт, потому что взгляд Арлины упал вниз — и Волчица чуть не спрыгнула со стены.
Внизу силуранские воины клином теснили толпу. Беспорядочная свалка бесновалась возле строгой черной линии щитов. И в гуще этой схватки Дочь Клана увидела Сокола. О боги, почему он без шлема?!
И тут же, не успело сердце глухо ударить в груди, Арлина увидела, что Ралидж пошатнулся и рухнул под ноги дерущимся.
Девушка не поняла, что Хранителя настиг камень одного из пращников. Она вообще в тот миг ничего не понимала, кроме одного: на мир обрушился черный ужас.
Волчица закричала. Пронзительный голос пронесся над гребнем стены. Никто из сражавшихся даже головы не повернул в сторону девушки. Но в самой Волчице этот крик — гневный, яростный, безнадежный — что-то изменил или сломал. Так талая вода сносит лед на реке, так землетрясение перекраивает рисунок полей и дорог, озер и горных хребтов.
Ужас сменился холодным гневом, спокойной ненавистью уверенного в себе человека.
Из мглы ушедших веков благословляющим жестом поднял руку Первый Волк, Великий Маг.
Не обращая внимания на лязг оружия в двух шагах от себя, девушка встала на край парапета, чтобы лучше видеть все внизу. Она не торопилась, ей больше некуда было спешить.
Набрав полную грудь воздуха, Дочь Клана вновь закричала. Иным был этот крик, не было в нем смятения и боли. Скорее походил он на протяжную песню или волчий вой. Он плыл над гребнем стены, становясь все ниже и ниже. И люди, застигнутые этими властными звуками, опускали оружие, цепенея от подкатившего к сердцу страха.
Вновь и вновь глубоко вдыхая воздух, продолжала Дочь Клана странную и жуткую песню. Звуки становились еще ниже, еще глубже… вот они уже походили на голос мужчины… а вот — на рык зверя… а вот — на отдаленный рев Подгорного Чудовища…
Наконец, опустившись ниже грани, за которой могло воспринимать ее человеческое ухо, песня стала беззвучной — но не исчезла. Напротив, только сейчас обрела она всю полноту чародейской силы.
Незримая пелена кошмара опустилась на крепость и долину. Звуки боя сменились воплями, причитанием, криками отчаяния. Колдовская песня гладила холодными ладонями всех без разбора — и защитников, и атакующих. Люди бросали оружие, падали на землю, накрывали головы руками. Многие теряли сознание.
От южной стены неслись грохот и рев: обезумевший скот разнес деревянные загородки и в смятении носился по крепости, усугубляя панику.
Силуранские воины, побросав щиты, хлынули к воротам — не для того, чтобы открыть путь соратникам, а в слепом поиске спасения. Потеряв от ужаса рассудок, они устроили свалку у Башни Северных ворот, видя врагов в тех, с кем только что сражались бок о бок.
Арлина знала (сама не понимая — откуда), что одним из озверевших силуранцев, наносивших и получавших удары, был король Нуртор. Но это не заинтересовало Волчицу, она была поглощена тем, что происходило в ее душе, где пробудился дар Истинной Магии.
Отчаяние, чувство потери, неисцелимое одиночество — все это не исчезло, но темной мутью, тяжелым осадком опустилось на дно души. А наверху было холодное торжество, расчетливая злоба и ощущение своей власти.
Арлина отвернулась от крепости и устремила взор по другую сторону стены. Долина почти опустела — вражеские солдаты спешили скрыться в лесу. Волчица пустила вдогонку неслышную руладу, заставившую многих без памяти рухнуть в высокую траву на опушке.
Что-то случилось со зрением девушки. Лес словно придвинулся к стене крепости, за ним стала видна горная дорога, вьющаяся среди елей. По дороге ошалевшая лошадь галопом уносила одинокого всадника от неведомой опасности. Всадник отнюдь не возражал.
Все чувства молодой чародейки обострились. Теперь девушка не только пела сама — она слышала, как поет все вокруг: стена крепости, скалы, деревья, бегущая в подземной глубине вода… множество потайных песен. Волчица улавливала их, все вместе и каждую в отдельности, — и знала, что может запеть в тон любой из них…
А взор скользил все дальше вдоль Красного Урочища, и Дочь Клана различала каждый камень на дороге.
Впереди изменилась песня земли — в нее вплелись топот восьми тысяч человек, грохот неисчислимых копыт, скрип тяжело вдавливающихся в грунт колес. Лишь потом чародейка увидела голову колонны — это шли на помощь Нуртору основные силы армии.
Взгляд Арлины был равнодушно-деловитым, как у хозяйки, что вошла на птичий двор и прикидывает, которой из кур свернуть шею. Чародейка прослушивала придорожные скалы. Почему вон та, красная, поет иначе, чем остальные?.. Ах вот в чем дело! В сердце ее бродит по трещинам источник, он рвется, пробивает путь из земных недр, а выйти наружу может лишь тоненьким злым ручейком. Когда-нибудь он промоет, расширит себе путь — и одной веселой горной речкой станет больше в этих краях…
Тем временем всадник с осунувшимся лицом и лихорадочно блестевшими глазами оказался на пути красиво идущей колонны. Командир в нарядных доспехах, ехавший впереди, остановился и задал встречному всаднику вопрос.
Арлина не разбирала слов, но понимала смысл сказанного: всадник кричал о гневе Безликих, обрушившемся на войско за то, что король завел мерзкие делишки с Подгорными Тварями, Ночными Магами и самой Хозяйкой Зла.
Волчица приподнялась на носки, вытянулась всем телом в сторону Красного Урочища и неслышно запела для силуранской армии. Песня достигла цели: солдаты побледнели, по рядам прокатился ропот…
Но поднял руку молодой командир и приказал схватить безумца, который своими россказнями смущает воинов, «Ах так?!» — с досадой подумала Арлина. Мысленно припала она к красной скале и запела в унисон с ней, подхватив и усилив мелодию подземного источника.
И разлетелась вдребезги скала, расшвыривая камни на головы силуранских солдат!
И устремился на дорогу освобожденный поток, вселяя ужас в души людей!
И ринулся прочь авангард армии, топча и сминая тех, кто шел следом, и крича о гневе богов!..
Но Арлина уже не видела этого. Чародейная сила внезапно отхлынула, оставив Волчицу усталой, разбитой, опустошенной Ни следа торжества не осталось в содрогающейся от озноба девушке. Разум не мог до конца осознать всей грандиозности свершившегося и сосредоточился на ясной и близкой мысли: надо разыскать тело Ралиджа…
Арлина нашла любимого, как только спустилась со стены. Сокол лежал, запрокинув к небу бледное лицо с закрытыми глазами. Арлина упала на колени рядом с женихом, прильнула губами к губам — и отпрянула, уловив слабое дыхание.
Тонкие пальцы девушки метнулись к жилке на шее любимого. Кровь толчками билась под кожей.
Апатия и тоска сменились жаждой деятельности. Арлина подняла голову Сокола, ощупала затылок: не проломлен ли череп? Нет, хвала Безликим, всего лишь большая шишка… Девушка дрожащими руками развязала тесемки ворота, чтобы потерявший сознание Ралидж мог легче дышать, и вцепилась ему в плечи, чтобы приподнять Хранителя, положить его голову себе на колени. При этом правая рука ее нечаянно оказалась под рубахой, скользнула по неровной, густо покрытой шрамами коже…
Нет, не грянул гром с безоблачного неба, не содрогнулись скалы вокруг Найлигрима, не воззвали к людям человеческими голосами Безымянные Боги.
Но где-то далеко, в гиблом вонючем болоте, радостно засмеялась Хозяйка Зла. Расхохоталась, старая гадина!
Арлина получила удар, перед которым отступили все потрясения этого кошмарного дня. Даже обретение магической силы обесценилось и забылось.
Зато вынырнула из прошлого и стремительно пронеслась перед глазами сцена переговоров с Нуртором. А вокруг этой, по-новому увиденной, сцены взметнулось множество мелких деталей, замеченных, но не осознанных: странные фразы, оговорки, недомолвки… взвихрились — и застыли, слившись в четкий и ясный рисунок, подобный простому узору для вышивания, который только и ждет, чтобы его перенесли на ткань…
* * *
Когда к лежащему Хранителю подошла, пошатываясь, Аранша, Волчица обернула к наемнице бледное, помертвевшее лицо. Пальцы Дочери Клана медленно завязывали тесемки ворота Хранителя.
— Вода есть? — севшим голосом спросила Арлина.
Наемница молча отстегнула от пояса флягу. Госпожа смочила Хранителю виски, капнула немного на побелевшие губы. Он открыл глаза, приподнялся на локте и осторожно покрутил головой.
— Что… что случилось? — Хранитель впился встревоженным взглядом в измученные лица девушек. — Я пропустил что-нибудь важное?
— Армия разбита, Нуртор бежал, — сухо сказала Арлина, поднимаясь на ноги. — Они не вернутся. А я хочу отдохнуть.
Тяжелой, чужой походкой Дочь Клана двинулась прочь. Орешек рванулся было следом, но рука наемницы не слишком почтительно легла ему на плечо.
— Госпоже надо побыть одной. Это она обратила в бегство силуранцев — магией Первого Волка.
— Да чтоб меня живым на костер уложили! — взорвался Хранитель. — Ты объяснишь, что здесь произошло?!
По губам Аранши скользнула слабая улыбка:
— Нуртор почти захватил крепость, но тут пришла барышня и на всех накричала… Клянусь Безликими, господин мой, такие дела хороши только в сказках!
38
Когда гонец покидал Замок Темных Елей, он ожидал, что перед ним ляжет многодневный путь. Но путешествие оказалось куда короче, чем он ожидал: Джангилар Меч Судьбы, к которому спешил гонец, сам появился перед ним на лесной дороге во главе трех сотен всадников.
Слетев с седла и преклонив колени в дорожной пыли, гонец поведал государю то, с чем направил его высокородный Анайс Спокойная Мысль из Клана Орла, властитель Замка Темных Елей.
Гонец рассказал, как слуги Орла нашли в лесу истекающего кровью незнакомца и перенесли в замок. Долго был он на краю Бездны, лишь недавно пришел в себя и смог сообщить, что скакал с донесением из Найлигрима, но был остановлен подлым ударом в спину…
С разгоравшимся взором слушал молодой король о том, как Силуран, нарушив мирный договор, осадил грайанскую пограничную крепость.
Когда гонец смолк, Джангилар приказал всадникам сомкнуться и выслать вперед разведчиков. Конница меняла свой путь. Ей предстояла не драка с горсткой беглых рабов, а битва с армией Силурана.
Так и получилось, что взбунтовавшиеся невольники с Рудного Кряжа, не встретив сопротивления, дошли до ближайшего портового города, захватили два корабля и отправились в далекий, неведомый им самим путь — наугад пытать удачи в чужих землях…
* * *
Дорога плавно текла меж широких, поросших сочной травой лугов. Вдали, дразня обещанием прохлады, темнел лес.
Корова повернула голову в сторону леса и жалобно замычала.
Десятник Батупаш Кожаное Седло обернулся было дать проклятой скотине пинка. Но сдержался: незачем показывать солдатам свое раздражение.
Эту пеструю ленивую тварь (и вторую, черную, плетущуюся позади) он реквизировал вчера вечером в придорожной деревне. Как называлась деревня — выяснить не удалось: жители только скулили от страха, когда с ними заговаривали грозные силуранские воины. Это спасло крестьян от поголовного истребления: десятник рассудил, что жалкие землеройки не осмелятся послать гонца в Ваасмир, чтобы предупредить о приближающемся противнике. Кстати, если б такой храбрец все же нашелся, он не смог бы намного опередить колонну: все три деревенские лошади перешли в собственность армии Нуртора.
Теперь две тощие заморенные кобылки волокли телеги с раздобытой в деревне провизией. Жеребец, выглядевший чуть попригляднее своих подруг, был с торжеством подведен отважному Айшагру Белой Горе. И то сказать, просто позор: Сын Рода, командир пяти сотен, топал весь вчерашний день пешком, как простой наемник… что ж, сгодится и такой неказистый жеребчик, раз любимого коня командира нельзя было перетащить через горы…
При воспоминании о переправе через горы десятника пробрал озноб. Вернулось отвратительное настроение, что мучило его с утра.
Батупаша раздражало все: и мерзкая корова, что время от времени останавливалась посреди дороги и тоскливо мычала, просясь домой, и затянувшийся путь (давно бы привал устроить!), и жаркое солнце, превращавшее ходьбу в пытку. На голове-то шлем, на плечах-то кожаная куртка! Солдаты, что брели за телегами в хвосте колонны, давно сняли доспехи и побросали на телеги. Батупаш хотел прикрикнуть на разгильдяев, да передумал. Не его печаль — чужой десяток!
Но больше всего бесили Батупаша короткие злые разговорчики, что вспыхивали и гасли на ходу. Подленькие такие разговорчики, тихие, чтоб десятник не услышал…
А десятнику и прислушиваться не надо. Он и сам думает о том, что шевелится сейчас в солдатских умишках.
Нуртор совершил преступление против всего людского рода, пошел на сделку с Подгорными Тварями. Оно бы и ничего, ведь за это в Бездне королю расплачиваться, не солдатам… А только лезет в голову поганая мысль: а вдруг и Грайан тем же ответит — напустит на силуранских воинов жуткую зачарованную нежить?
Вот почему так зол десятник Батупаш.
Вот почему так крикливы сотники.
Вот почему так хмур командир.
Среди пятисот человек, что упрямо и жестко взбивали сапогами дорожную пыль, не было ни одного, кто не думал бы о кознях Многоликой, что с радостью влезла в человеческие игры.
Ну и пусть! Солдату не пристало сплетничать о короле — особенно если тот хорошо платит наемникам. А Нуртор щедр…
Батупаш вспомнил, как однажды его сотник собрал своих десятников на пирушку. В хмельной беседе бросил сотник фразу, которая Батупашу понравилась и запомнилась. «Если на дороге рассыпаны золотые монеты, а вдоль обочины стоят бочки с вином, то наемники не думают, куда эта дорога приведет, а идут по ней вперед да радуются».
Вот он и идет вперед… только радоваться что-то не очень получается. Мешают мысли о том, что в любой миг может налететь орава мерзких тварей — вон хоть из того леса…
Десятник невольно бросил взгляд на далекую опушку — и не закричал только потому, что онемел от ужаса.
«Храни нас Безликие! Чего боялись, на то и нарвались!»
Содрогнулась земля. Покачнулось солнце в небесах. Стена леса прыгнула на луг и ринулась к дороге… Нет, это не лес, это лавиной летят в атаку железнобокие всадники верхом на невиданных чудовищах. Жуткие морды четвероногих тварей похожи на клыкастые черепа…
Появление армии монстров так совпало с тайными страхами силуранцев, что колонна покачнулась, готовая развалиться, рассыпаться.
Но не зря жители Силурана славились упрямой отвагой, а воины Нуртора были к тому же хорошо обучены! Пронзительные команды сотников — и солдаты привычно сомкнули щиты, подняв копья навстречу врагу.
Пестрая корова, замычав дурным голосом, оборвала веревку и тяжело побежала по лугу. Батупаш мельком пожалел, что не бежит рядом с ней, опустил забрало и хрипло проорал своему десятку:
— Не трусить! Сомкнуться! Держаться!
Но больше ничего скомандовать не успел. Грайанская конница, тяжелая и неотвратимая, как гнев Безымянных, навалилась на колонну пехоты, охватила ее «подковой». Строй щитов был опрокинут. Всадники орудовали топорами, били сверху, отчего удары были еще страшнее, еще неотразимее. Чудовища, на которых восседали железнобокие неуязвимые воины, грудью валили щитоносцев наземь и топтали копытами. Удары силуранских мечей не причиняли большого вреда тварям в стальных нагрудниках и попонах из жесткой кожи.
Десяток, тащившийся в хвосте колонны и беспечно сбросивший доспехи, был смят первым. Не помогли даже попытки перевернуть телеги и соорудить из них укрытие.
Концы «подковы» сошлись вместе, охватив, зажав в кольцо силуранцев. И началось беспощадное избиение. Отважный Айшагр пытался прекратить сумятицу и организовать оборону, но тяжелый тупой удар оглушил силуранского командира, вышиб из седла.
Стоны раненых, обрывки команд, ржание коней, лязг оружия смешались в воздухе, тяжелой тучей нависли над лугами.
Не только отвага грайанцев и их тяжелое вооружение, но и страх силуранцев перед неведомыми силами, обрушившимися на них, стал причиной быстрого разгрома пяти сотен пехотинцев тремя сотнями тяжелой конницы. В ужасе бросали силуранцы оружие и падали на колени, сдаваясь в плен. Некоторым посчастливилось пробиться из кольца, они искали спасения в лесу. Вслед бегущим летели стрелы.
Высокий воин с красно-зеленым драконом на стальном нагруднике снял шлем и жадно глотнул пахнущий кровью воздух.
Еще один всадник застыл в седле неподалеку от короля — такой же высокий, как и Джангилар, но мощнее, шире в плечах. Каррао не меньше короля был увлечен созданием тяжелой конницы — мог ли он пропустить ее первый поход? И теперь Мудрейший Клана Волка обозревал усыпанный телами луг с видом человека, чья заветная мечта сбылась.
— Распорядись, Волк! — обернулся к нему король. — В Найлигрим немедленно послать гонца! Если крепость еще не пала — пусть держится: я иду на помощь! И гарнизон Ваасмира с собой приведу!
Конники, спешившись, деловито вязали пленных. Кони, еще не остывшие от жара битвы, гневно ржали и нетерпеливо постукивали копытами по залитой кровью земле.
39
А в это время по другую сторону Лунных гор другой король лежал на кровати в задней комнате небольшого придорожного трактира. В щели ставней пробивались лучи солнца.
Рядом с кроватью стоял на дубовом табурете таз с холодной колодезной водой, в тазу мок кусок полотна. Другой кусок ткани лежал у короля на лбу — влажный, сочившийся на подушку тяжелыми каплями.
Дыхание так неуловимо слабо срывалось с уст короля, словно нужен был Вепрю не лекарь, а жрец, складывающий погребальный костер.
Четверо мужчин, стоявших поодаль, бросали на лежащего без сознания Нуртора хмурые, неприязненные взгляды.
— Государь — да хранят его Безликие! — выглядит очень плохо, — заговорил один из них, стараясь, чтобы в голосе не звучала тоскливая надежда.
— Лекарь клянется, что государь выживет, — сухо отозвался второй.
Могучий пожилой воин в дорогих доспехах задумчиво потер рукой свою лысую голову. Тонкий лучик упал на его кирасу, высветив чеканное изображение вставшего на дыбы медведя.
Высокородный Арджит Золотой Всадник в очередной раз мысленно проклял себя за то, что повел свой отряд на помощь королю. Надо было послать кого-нибудь вместо себя, сказаться больным, остаться в уютном Трехбашенном Замке.
Нет, он не трепетал от ужаса при мысли о разгроме многотысячной армии. Это обычные превратности войны. Он, Арджит, и трое советников Нуртора, чьи имена Медведь до сих пор путал, сумели унять панику, сколотить стадо безумцев в подобие войска и превратить бегство в планомерное отступление.
Мысль о мести Великого Грайана тоже не пугала: Джангилар далеко, и ну его к Хозяйке Зла! Другое повергало в отчаяние Арджита и троих советников. Они понимали, что по меньшей мере один из них обречен умереть, как только очнется король. А может, и все четверо.
Это и было самой неотложной проблемой. Арджит понял, что он, единственный Сын Клана в этой компании, должен первым заговорить о том, что тревожит всех.
— Я не царедворец, — начал он с наигранным простодушием, — и никогда им не буду. Я властитель замка в лесной глуши. Поэтому спрошу попросту, без этих ваших придворных церемоний: вы хоть понимаете, что мы — все четверо — государственные преступники… вернее, станем ими, едва король придет в себя?
Все трое обернулись к нему с полной готовностью поддержать разговор.
— Почему же четверо? — проскрипел тощий крючконосый старикашка (как припомнилось Арджиту, принадлежащий к воинственному Роду Хасчар). — Полагаю, государь ограничится одним виновным… но одного накажет обязательно!
— Это верно, — мрачно подхватил Арджит. — Король четко и ясно повелел: никакого отступления! Если надо, армия должна погибнуть на поле брани, но тот, кто даст команду к отступлению, будет казнен за измену.
— Но армия все равно бежала! — возмутился самый молодой советник, совсем недавно занявший этот высокий пост. — Что мы должны были делать? Догонять каждого солдата и тащить его обратно на поле боя?
— Скажи это Нуртору, мой юный друг, — посоветовал крючконосый старик. — Ты что, не видел Вепря в ярости? Как только он сумеет вспомнить свое имя, он начнет отыскивать того, из-за кого вчера армия обратилась в бегство. Или надеешься, что король признает виновником случившегося себя?
Юноша хмыкнул. Он был молод, но не глуп.
Негромко заговорил четвертый советник — тихий, незаметный человечек:
— Не будем забывать, что среди нас есть высокородный Сын Клана. Любого из нас государь не задумываясь прикажет удавить, но с Медведем он вряд ли обойдется так сурово…
— Верно! — восторженно крикнул юноша, виновато оглянулся на лежащего в беспамятстве короля и продолжил шепотом: — Верно! Если бы Медведь был так благороден, отважен и добр… и признал, что это он командовал отходом…
— Медведь не будет благороден и добр! — заверил его Арджит. — И не рассчитывайте! Если на то пошло, я вообще не военный советник. Король призвал меня в свиту из уважения к моему происхождению, но командовать я могу только собственными наемниками, да и то лишь тогда, когда они не под рукой государя.
— Тогда нам остается только одно… — задумчиво начал Незаметный.
— Бросить жребий, да? — фыркнул крючконосый старикашка. — Я не согласен!
— Нет, — спокойно ответил Незаметный. — Назвать королю пятое имя.
И ушел в тень, ускользнул от разговора, предоставив другим обсуждать эту неожиданную идею.
— В этом что-то есть… — протянул Арджит. — А кстати, как король покинул поле боя? Он же был ранен…
— Его вынес один из наемников, — объяснил молодой советник.
Высокородный Арджит встрепенулся, как охотничий пес, учуявший след.
— Один из наемников, да? Смотрите, почтеннейшие, как интересно получается… Государь ясно выразил свою волю: никто не должен покидать поле битвы. И сам Нуртор готов был погибнуть, но не отступить. Какой-то солдат вынес раненого Вепря из схватки, подорвав тем самым боевой дух армии. Раз государь отступил, пусть и не по своей воле, то рядовым наемникам незачем было стоять насмерть. Разве они отважнее короля?
— Слабовато, — с сожалением сказал старый советник из Рода Хасчар. — Даже если солдат, спасая государя, и нарушил слегка его приказ, все же он не совершил преступления…
— А если в его действиях был злой умысел? — настаивал Медведь. — Если, предположим, солдат этот после боя исчез и не явился на зов государя? Разве не говорит это либо о трусости, либо о предательстве? Кстати, надо выяснить, кто он, этот воин…
— Я знаю! — гордо сказал молодой советник. — Я его запомнил в лицо! Он сейчас стоит в карауле за дверью.
— Шипастый! — ахнул Арджит. — Это же мой десятник! Я его только что заметил и порадовался, что он остался жив…
Арджит умел быстро принимать решения и не тянуть с их выполнением. Распахнув дверь, Сын Клана окрикнул часового.
Шипастый не спеша вошел, поклонился в сторону лежащего короля, преклонил колено перед Арджитом и, поднявшись на ноги, отвесил поклон присутствующим. Все это он проделал небрежно и с чувством собственного достоинства, ничуть не смущаясь тем, что оказался в таком знатном обществе.
Высокородный Арджит приступил к делу с изяществом и деликатностью стенобитного тарана.
— Плохи твои дела, десятник. Ты короля с поля боя вынес?
Шипастый молча кивнул, пряча за почтительным видом хмурую недоверчивость. Он не ждал ничего хорошего от этих господ.
— А ведь государь будет очень недоволен тем, что его уволокли из битвы, как с огорода уносят мешок с репой! Воины увидели, что с ними нет короля, и бросились бежать. Выходит, ты, Шипастый из Отребья, виноват в том, что крепость не взята, а войско наше разбито…
Наемник не стал доказывать, что войско отступило под действием ужасных чар и что даже геройское ранение Нуртора получено не в битве, а во время бегства. Все это советники наверняка знали и сами. Важнее было выяснить, в какую скверную историю намерены втянуть его, Шипастого, эти люди с нехорошо блестящими глазами.
Не дождавшись ответа, Арджит продолжил:
— Ты понимаешь, разумеется, что король, придя в себя, прикажет казнить виновника разгрома армии.
— Его воля, — коротко и невозмутимо отозвался наемник.
— Мне жаль тебя, — проникновенно вздохнул Арджит. — Ты всегда был отличным воином и по заслугам стал десятником. Ты всегда был надежным и верным… ты ведь предан мне, Шипастый?
— Я предан моему господину так, как и подобает наемнику, которому не заплачено за последние полгода, — последовал сдержанный ответ.
Молодой советник фыркнул, но под гневным взглядом крючконосого старика поспешил стереть с лица усмешку.
Арджит на миг опешил, недоуменно взглянул на замкнутое, спокойное лицо солдата, потер в замешательстве свою лысину и продолжил:
— Не хочу твоей смерти, Шипастый. Тебе надо скрыться, прямо сейчас, пока король без сознания. Не жди смены караула. Силуран велик, а тебе скрыться — только кличку поменять. Мы с советниками из уважения к твоей храбрости не выдадим тебя… пожалуй, даже пустим погоню по ложному следу.
Десятник опустил голову, поэтому советники не увидели, как метнулась в его взгляде тоскливая обреченность. Что ж, эти господа по-своему честны с ним. Ведь они могли попросту отдать его пыточных дел мастерам. В умелых руках человек сознается в чем угодно — и в предательстве тоже…
Да, выхода у него не было. Но и блеять беспомощным ягненком матерый боец не собирался.
Шипастый поднял глаза и бестрепетно встретил хищные взгляды советников.
— По десять золотых с каждого, — негромко, но твердо сказал он.
— Что? — растерялся крючконосый старик.
— Вам нужен предатель, верно? Сорок золотых — и можете ловить меня по всему Силурану.
— Да как ты смеешь!.. — возмущенно начал было Арджит, но тут вмешался Незаметный.
— Это недорого, — убедительно сказал он и отвязал от пояса кошелек.
Советники явно привыкли считаться с мнением Незаметного. Хмуро потянулись они за кошельками.
— У меня при себе нет денег, — морщась, сказал высокородный Арджит, — но вот это кольцо стоит больше десяти золотых…
— Я сохраню его на память о моем господине, — вежливо отозвался Шипастый, забирая свою мзду.
В этот миг король пошевелился и слабо застонал. Мокрая тряпка сползла с его лба и шлепнулась на пол.
Советники устремились к постели. Медведь на миг остановился и сделал своему бывшему десятнику выразительный жест: мол, убирайся!
Шипастому не надо было десять раз все объяснять. Он скользнул за порог — изменник, который уже сегодня будет приговорен к страшной казни.
Но, оказывается, была на свете сила, которая могла задержать его за приоткрытой дверью. И был это слабый, но отчетливый голос короля:
— Как я здесь очутился?
Это был именно тот вопрос, который советники ожидали услышать.
Преклонив колено у изголовья кровати, крючконосый старик начал говорить о разгроме и бегстве армии, вскользь упомянул о грозном вражеском колдовстве. Но главной причиной, определившей печальный исход битвы, советник назвал то, что король против своей воли был удален с поля боя. Это привело солдат в смятение и вызвало панику. Виной случившемуся — наемник Шипастый из Отребья.
Шипастый стоял за дверью и слушал, хотя понимал, что надо уносить ноги, не теряя ни мгновения. Оставаться у порога и жадно ловить каждое слово ему велело то же чувство, что заставляет человека трогать языком больной зуб или, приподняв повязку, глядеть на собственную рану.
— …Хотя еще не выяснено, — закончил советник из Рода Хасчар, — было это со стороны наемника Шипастого неумным усердием или заранее обдуманным преступным умыслом.
— Если государь прикажет, — негромко предложил Незаметный, — я сегодня же начну расследование.
Нуртор взглядом остановил советников.
— Шипастому из Отребья… — начал он и задохнулся, стараясь справиться с приступом кашля.
Советники замерли в напряженном ожидании. Храброе сердце стоявшего за порогом солдата сжалось, перестав биться в груди.
Король начал снова — раздельно, твердо и властно:
— Шипастому из Отребья дозволяю основать Семейство.
Кто-то из советников, не удержавшись, тихо ахнул.
Сердце наемника вновь бешено застучало. Шипастый шагнул через порог, быстро пересек комнату, упал перед королем на колени и склонил голову на скрещенные запястья.
— А, ты здесь, — не удивился Вепрь. — Давай сразу с тобой и закончим…
Голос короля налился силой. (Нуртор чтил старинные обряды и каждый раз, свершая их, вдохновлялся, воспарял душой ввысь.)
— Назови мне свое истинное имя, имя твоей души, и да станет оно именем твоего Семейства на счастье твоим потомкам!
Мысли безымянного наемника, которого всю жизнь все звали только кличками, заметались, как снежинки в пургу. Хотелось придумать что-нибудь звучное и гордое, но короля нельзя было заставлять ждать, и солдат бухнул первое, что подвернулось на язык:
— Шипастый Шлем.
И сразу улеглась сумятица мыслей и чувств. И показалось седому наемнику, что об этом имени он мечтал еще мальчишкой, когда его окликали: «Эй ты, Отребье!..»
Король, прищурившись, перевел имя на Древний Язык:
— Ну что ж, Кринаш из Семейства Кринаш, носи это имя с честью, пусть тобой гордятся потомки. — Нуртор нашел взглядом крючконосого советника. — Почтеннейший Файрифер из Рода Хасчар сегодня же занесет мою волю на пергамент и передаст его тебе.
Почтеннейший Файрифер поклонился королю и, улучив мгновение, с веселой злостью шепнул Арджиту:
— Почему-то мне кажется, что этот мерзавец денег нам не вернет.
— Почему-то мне кажется, — оскорбленно шепнул в ответ Сын Клана, — что мы и не станем требовать эти деньги назад!..
Кринаш Шипастый Шлем, которого король отпустил легким кивком, на подгибающихся ногах вывалился за порог и прислонился к стене, чудом вспомнив, что он часовой и что смена еще не пришла.
Кринаш боялся умереть от счастья. Сейчас, только сейчас родился он на свет! Ведь известно: нет имени — нет человека…
А он еще и богат! У него целое состояние — тридцать золотых! Да еще перстень, за который десять не десять, но шесть золотых можно выручить. И теперь можно с толком эти деньги потратить. Не прогулять, а купить, скажем, землю… нет, какой из него крестьянин, лучше завести кузницу с парой умелых рабов… а еще лучше — держать постоялый двор! Вот-вот, это как раз для него!
С ума сойти! Он может все! Он стал человеком!
Будущее рисовалось радужным и сверкающим, хотя и весьма неясным. Одно Кринаш знал точно: он обязательно женится! Теперь он имеет на это право! Не так уж он и стар, седина в волосах — не от дряхлости, а от жестоких передряг. Не желает он остаться первым и последним в Семействе Кринаш! Ни один Сын Клана так не дрожал за свою Ветвь, как Шипастый Шлем — за свое драгоценное Семейство. Будут, будут у него потомки, о которых говорил король…
Плохим часовым был он в тот день! В королевские покои могла бы пройти, громыхая оружием, дюжина убийц — гордый основатель Семейства не заметил бы ничего. С бесконечной нежностью подбирал он красивые имена не родившимся еще на свет мальчишкам…
* * *
А в это время Вепрь сухо спросил советников:
— Мы отступаем, отходим или улепетываем?
Оробевшие советники переглянулись, затем Файрифер осторожно сказал:
— Некоторая часть армии пребывает в хаосе и смятении, но ядро ее подвластно воле государя. Хотя… если мне будет позволено сказать… я не уверен, что сейчас подходящий момент для продолжения боевых действий…
— Собирай всех, кого сможешь, — перебил король. — Мы возвращаемся в Силуран.
Советники переглянулись. Полно, да Нуртор ли это? Что произошло с их упрямым и отважным государем?
Склонясь над постелью, один за другим рассказывали они о состоянии войска. Нуртор слушал, пряча от свиты свои глаза. Глаза, в которых поселился страх. Глаза сломленного человека.
40
Если верить седовласым мудрецам, миром правит установленный богами закон равновесия. Лето уравновешивается зимой, ливни — засухами, череда рождений — чередой смертей, горе — радостью…
Очень многие могли бы горячо оспорить это утверждение, ссылаясь на то, что в их жизни горе редко уравновешивается радостью, а невзгоды сыплются с таким удручающим постоянством, что неясно, когда же Безликие в подтверждение своего закона пошлют хоть небольшую удачу.
Но седовласых мудрецов — особенно мудрецов грайанских — не так-то просто одолеть в споре. Снисходительно улыбаясь, они объяснили бы профанам, что закон следует рассматривать не в рамках жалкой человеческой жизни, а гораздо шире, и что если у нытика неприятность идет за неприятностью, то где-то в ином месте иного человека судьба щедро осыпает своими дарами. Вот равновесие и соблюдено!
Рассуждение логичное и убедительное, но кому из неудачников оно может послужить утешением?..
Даже таким могущественным людям, как король Грайана и Мудрейший Клана Волка, закон равновесия дерзко и безжалостно напомнил о себе.
Еще недавно были они победителями, азартными и гордыми. А теперь их лица, обращенные друг к другу, несли на себе печать тоскливой заботы. Это были физиономии бедолаг, которые рассчитывали хорошенько повеселиться, а вместо этого пришлось взвалить на себя тяжелую грязную работу.
Причиной такой перемены стал бодрый светловолосый всадник на рыжей лошадке, который четверть звона назад прибыл к походному шатру короля. Это был гонец, которого Хранитель Найлигрима отправил в Ваасмир после того, как стало ясно: осада снята, силуранская армия бежит.
Наемник знал, что увидит государя, потому что по пути встретил другого гонца, спешащего навстречу — в Найлигрим. Оба всадника обменялись ошеломительными новостями и в полном восторге поскакали каждый своей дорогой.
Завидев бивак конницы, гонец спешился, потребовал, чтобы его провели к королю, и, преклонив колено, порадовал своего повелителя вестями.
Каррао, присутствовавший при этом, просто расцвел, услышав, что победу определил магический дар, проснувшийся в девушке из Клана Волка. Мудрейший чувствовал отцовскую гордость и в душе сокрушался, что обещал отдать такую драгоценную невесту за этого мерзавца Сокола.
Словно прочтя его мысли, король начал расспрашивать гонца о Хранителе Найлигрима.
Гонец был грайанцем, а значит — не умел говорить коротко. Его восторженный монолог можно было положить на музыку и спеть.
И с каждым его словом сомнение и недоверие все глубже овладевали Драконом и Волком, потому что оба они неплохо знали Ралиджа. Ничего из сказанного не могло относиться к жестокому самовлюбленному ничтожеству, год за годом позорившему свой Клан… кроме, пожалуй, упоминания о потрясающем умении Сокола обращаться с мечом.
А уж рассказ о подвигах Хранителя в Подгорном Мире заставил короля замкнуться в мрачном недоумении. Кто же врет: сам гонец или Подгорный Охотник, на которого он ссылается?
Наемник не заметил перемены в настроении государя и продолжал заливаться соловьем:
— Мы в нашей глухомани никогда не видели Истинного Мага. С ума сойти — мысли читает! Как посмотрит глазищами своими карими, так душу твою, словно свиток, разворачивает — и читает!
От этих слов Джангилара бросило в жар, а Каррао вмешался обманчиво мягким голосом:
— Послушай, воин, я старше, чем кажусь, и память у меня скверная. Вроде бы встречался я с твоим господином, да припомнить не могу. Ну-ка, опиши мне, как он выглядит…
Вот это описание — красочное, подробное, выразительное — и было причиной того, что король и Глава Волков сидели сейчас в походном шатре и уныло глядели друг другу в глаза.
Они успели уже обсудить меж собой изложенную тем же словоохотливым гонцом сцену встречи «двух Ралиджей» и пришли к выводу: оставить в тайне постыдную историю не удастся.
— Сегодняшний день, — горько сказал Джангилар, — не станет днем первого боя тяжелой конницы. Все будут говорить, день, когда раскрылась мерзкая тайна и на Кланы лег позор…
— Двойной позор, — откликнулся Каррао. — Гонец сказал, что силуранцы ворвались в крепость через потайной ход… а кто мог указать им этот путь?
Глаза короля в ужасе расширились.
— Не может быть… — пробормотал он, тем не менее сразу поверив в сказанное Волком.
— Рад буду ошибиться. Конечно, в случае предательства самое грязное пятно ляжет на Соколов, но и Волкам не отмыться. Мы же поклялись породниться с этим…
— Надо разобраться, — жестко сказал Джангилар. — Для этого оба… оба человека должны быть доставлены ко мне.
— Государю угодно, чтобы этим занялся я?
— Нет, ты нужен мне здесь. Для таких дел у меня есть один парень, Айра Белый Ветер. Простой десятник, а получает жалованье сотника. И каждому воину в его десятке я плачу больше, чем обычным наемникам. Айра все и сделает…
Король вскочил на ноги: он не мог больше оставаться в шатре. Каррао вслед за своим государем шагнул под звездное небо. Ночь ударила в лицо прохладным ветром, полыхнула десятками походных костров.
— Десятника Айру из моей охраны немедленно сюда! — приказал Джангилар.
И тут же на освещенное факелами часовых пространство выметнулась долговязая гибкая фигура.
— Десятник Айра из Семейства Тагиран! Готов услышать приказ моего государя! — по всей форме доложил возникший из тьмы человек.
Джангилар по-мальчишески опешил.
— Никак не привыкну… ты что же — знал, что я тебя позову?
На длинной рябой физиономии десятника была написана глубокая почтительность, но черные, как у наррабанца, глаза весело блестели.
— Хорошему солдату достаточно одной мысли своего повелителя… ну и еще нескольких словечек, брошенных этим болтуном-гонцом…
— Верно, — поморщился король, — тайны из этой истории не получится… Слушай, десятник: есть основания полагать, что человек, именующий себя Ралиджем из Клана Сокола и занимающий пост Хранителя Найлигрима, — дерзкий самозванец. Кроме того, в плену у силуранцев находится человек, тоже называющий себя Ралиджем… скорее всего он говорит правду… я подозреваю, что он выдал врагам государственную тайну. Оба Ралиджа… оба Сокола… — Джангилар сбился. — Оба они должны быть доставлены ко мне. Хватит ли твоего десятка для этого дела? Если нет, возьми столько человек, сколько сочтешь нужным…
И тут из темноты донесся звонкий подрагивающий голос — как показалось Джангилару, женский:
— Мне, государь! Поручи это мне!
Король гневно обернулся к тому, кто посмел его перебить. Но тут же яростное выражение сменилось озадаченным. Схватившиеся было за оружие часовые убрали руки с эфесов. Потому что к костру вышел ребенок. Точнее, подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Худенький, невысокий, большеглазый, бледный от волнения. Богатая, нарядная одежда, шитый золотом плащ, высокие сапожки. На груди, на массивной золотой цепи, квадратная пластина с чеканным изображением головы медведя.
Мальчик почтительно поклонился королю и звонко представился:
— Архан Золотой Пояс из Клана Медведя, Ветвь Берлоги. Прибыл к моему повелителю, дабы принять на себя Обет Покорности…
Тут голос его сорвался от возбуждения. Рядом возник седой человек с виноватым лицом, бросил на подростка быстрый укоризненный взгляд и поспешил преклонить колени перед королем.
— Да не прогневается государь… Мой юный господин направлялся в столицу, дабы принести клятву верности королю. В пути мы узнали, что Дракон здесь, повернули — и нагнали отряд… Конечно, следовало подождать до утра, а затем узнать, угодно ли повелителю уделить нам немного времени… но молодая горячность… нетерпение…
Король растроганно выслушал старика. Джангилар вообще любил детей, а во время принесения Клятвы подростки такие смешные, такие взволнованные… хотя, казалось бы, из-за чего волноваться? Обряд давно превратился из грозного и довольно унизительного подтверждения королевских прав, каким был он при Лаогране, в милый и веселый праздник совершеннолетия.
Некогда Первый Король, подавив Великий Мятеж, издал закон, по которому ни один из Детей Клана не мог считаться совершеннолетним (а стало быть, вступать в брак и распоряжаться своим имуществом), пока не принесет государю клятву нерушимой верности и не выполнит в подтверждение этой клятвы какое-нибудь королевское повеление. С тех пор мальчики и девочки, прибывающие ко двору со всех концов Грайана, искренне трясутся от страха, ожидая, что грозный государь велит им исполнить нечто опасное и трудное, как о том рассказывается в сказках. Зря, конечно, боятся. Во-первых, приказывают им что-нибудь несложное: мальчику — простоять звон-другой на часах у королевских покоев, девочке — вышить простенький узор или усладить слух государя песней. Во-вторых, родители заранее сообщают королю, что именно их чадо умеет лучше всего. В-третьих, даже если у ребенка что-то не получится… ничего страшного! Пару месяцев назад Джангилар старательно сжевал пирог, в который четырнадцатилетняя Орлица, бледная почти до обморока, переложила соды. Съел все до крошки, с честным взглядом похвалил девочку и принял ее клятву…
Но этот большеглазый беловолосый мальчик, похоже, еще серьезнее других воспринимает игру в Обет Покорности. Так и рвется на подвиг.
— Мой юный друг, — Джангилар говорил без тени насмешки, — тебе еще предстоит много великих свершений во славу Грайана, моей короны и Клана Медведя. Но пока оставь государственные дела взрослым и исполни то, что я тебе прикажу.
— Государь, — вскинулся мальчик, — исполню все, что велишь, но прошу тебя: пошли меня разыскать преступников, о которых ты говорил! Мое испытание не должно быть простым, потому что я не такой, как все.
Король с веселым недоумением вскинул брови. Что имеет в виду мальчик?
Архан улыбнулся смущенно и в то же время гордо.
— Мой повелитель, — сказал он звонко, — я — Истинный Маг. И я уже убил дракона!
Глаза короля расширились, он сразу стал серьезным. Джангилар не усомнился в словах мальчика — в Грайане подобными заявлениями не швыряются, — но все же вопросительно взглянул на старого воспитателя, все еще стоявшего на коленях.
— Это так, государь, — подтвердил тот. — Юный Медведь избран Безликими. Я сам был потрясенным свидетелем… свирепый дракон атаковал с небес терпящий бедствие корабль, а мой господин повелел чудовищу оставить добычу.
— Ух, страшно было! — с наивной искренностью добавил мальчик. — Я потом в обморок упал!
— Да пребудет над нами милость Безымянных! — благоговейно прошептал за плечом короля Каррао. — В один день узнать о двух новых Магах!.. Вот она, гордость Кланов, надежда Кланов!
— Государь, — отчаянно вмешался мальчик, — Безликие захотели, чтобы я… чтобы все… ну, люди и животные выполняют мои повеления… Но ведь такой дар просто так не дается, правда? Мне предстоит необычная жизнь, я знаю это, я чувствую… и не могу, не могу больше ждать, ведь мне уже пятнадцать лет… государь, прикажи, пошли… дай мне настоящее дело!
Столько волнения, столько светлой, искренней горячности было в дрожащем голосе мальчика, что растроганный король заколебался, задумчиво трогая на груди серебряную цепочку, что краешком выглядывала из-под кружева рубашки.
Ярко-синие глаза Архана проследили этот жест — и душа мальчика взметнулась от близости великого, вечного… Архан знал, что на серебряной тонкой цепочке король носит, не снимая, самое ценное достояние своего Клана — свинцовую бляху с грубо выбитым изображением дракона. Этот амулет двести семьдесят пять лет назад совместно сотворили пять магов из разных Кланов и поднесли Лаограну, Первому Королю. Амулет делал нерушимой любую клятву, принесенную в присутствии государя. Потому-то Грайан не знал больше мятежей — Обет Покорности свято соблюдался даже теми, кто в душе был недоволен правлением короля.
Наконец Джангилар принял решение. Скользнув взглядом поверх беловолосой головы юного Медведя, он столкнулся глазами с десятником Айрой. Умному наемнику не нужны были слова. Его ответная ухмылка означала: «Да, государь. Я не только сделаю дело, но и присмотрю за молодым господином».
— Дай мне обещание, — веско сказал король мальчику, — что в пути будешь с вниманием прислушиваться к советам десятника Айры — это верный и опытный человек.
— Конечно, государь!
— Что ж, Архан Золотой Пояс, облекаю тебя своим доверием. Отправляйся в путь, а когда вернешься с пленниками — примешь Обет Покорности, а я объявлю тебя полноправным Сыном Клана.
Лицо мальчика полыхнуло таким пожаром счастья, что все присутствующие — от мудрого и грозного Каррао до изворотливого и тертого Айры — почувствовали острый укол зависти к его детской, не замутненной ничем наивности.
41
Яркое солнечное утро радовало измученных защитников Найлигрима, обещая унести в забвение тяжкие думы вчерашнего дня.
Вчера люди жгли погребальные костры, хлопотали над ранеными, латали поврежденные огнем стены и крыши, убирали обломки и смывали кровь. Вчера до темноты разносились над крепостью причитания вдов, а старые жрецы сбились с ног, не зная, что делать в первую очередь: благословлять в последний путь погибших или утешать живых?
Но сегодня горькие чувства в сердцах ослабли, их потеснила радость спасения, гордость выстоявших в тяжелом бою героев.
А Хранитель к тому же сумел отбросить благоговейный страх, с которым он вчера думал об Арлине. Шутка ли — Истинная Чародейка, в одиночку разгромившая целую армию!
Орешек успел привыкнуть к знакам Клана на одежде Арлины и думал о ней как об обычной девушке… если, конечно, словом «обычная» можно, не гневя богов, назвать любимую. Но то, что произошло позавчера, встряхнуло Орешка и жестоко напомнило, с кем он осмелился на века связать свою судьбу.
Ночь после того страшного вечера и почти весь вчерашний день Арлина провела в своей комнате, не впуская к себе даже Иголочку. Перепуганная рабыня тихо плакала под дверью, умоляя госпожу скушать хоть что-нибудь…
К вечеру Арлина, бледная и неразговорчивая, направилась в Дом Исцеления, чтобы предложить Зиннитину свою помощь. Работы было много, рук не хватало, но появление Волчицы привело раненых в такое смятение, что лекарь почтительно попросил госпожу подняться на чердак и заняться травами. Так она и сделала.
Хранитель не искал встречи с невестой. Он был слишком занят… а если говорить честно — попросту боялся взглянуть Волчице в глаза.
Но сегодня и это ушло, растаяло под солнечными лучами…
Неподалеку от шаутея Хранителя перехватил Аджунес. Толстяк выглядел приятно озабоченным. В глазах посверкивало отражение будущих золотых монет.
— Все камеры в подземелье забиты пленниками, господин мой! Я только что говорил с каждым. По большей части народ такой, что сумеет откупиться, а остальные — крепкие, сильные парни, мы их в Ваасмире продадим.
Орешек довольно кивнул. Он уже знал, что из выкупных денег четверть идет королю, четверть делится между наемниками, а остальными свободно распоряжается Хранитель: решает, сколько денег пустить на нужды крепости, а сколько — на собственные расходы.
Шайвигар хотел было промолчать о самой жирной рыбке из всего улова, но со сладким ужасом вспомнил, что Сокол умеет читать мысли.
— Там, внизу, есть юноша, — поспешно добавил он, — десятник, но выкуп за него возьмем, как за сотника. Зовут его Литисай из Рода Хасчар, он приходится племянником самому Файриферу Изумрудному Лесу, военному советнику Нуртора.
— Вей-о! — восхитился Хранитель. — Да за такого парнишку и тройной выкуп не грех заломить! Но это потом, потом… Ты не забыл, Левая Рука, что сейчас самое главное?
Шайвигар обиженно вскинул голову. Еще бы ему забыть! С самого рассвета крепость живет одной мыслью, одним ожиданием — с того самого момента, когда в ворота влетел веселый гонец на вороном коне.
Король близко! Король идет сюда!
Ух, в каком вихре завертелось все в крепости!
Конечно, больше всего хлопот было у Левой Руки. Поэтому Хранитель не стал его задерживать, и неутомимый толстячок бодро затрусил по своим нескончаемым делам. Поселок рабов был отперт на рассвете, его обитатели были уже при деле, за каждым нужен был глаз да глаз. Работы — невпроворот!
Но в первую очередь Аджунес устремился туда, куда призывала его неспокойная душа: на скотный двор. Надо же присмотреть, чтобы расползающиеся с «пустыря» крестьяне вместе со своей скотиной не прихватили живность, принадлежащую Найлигриму!..
Хранитель задержался, прикидывая, куда пойти: в «городок», чтобы узнать, как идет починка домов и какая помощь нужна тем, кто остался без крова? Или в храм, чтобы поговорить со жрецами о благодарственных обрядах?
Кто-то легко тронул его локоть. Орешек улыбнулся, угадав, кто стоит за спиной. Лишь один человек в крепости мог позволить себе прикоснуться к Соколу.
Орешек обернулся к Арлине — и тут же улыбка его угасла.
Перед ним стояла бледная, замкнутая девушка с нахмуренными бровями и сурово сжатыми губами.
— Что случилось? Ты больна? — встревожился Хранитель.
Видно было, что Арлине пришлось сделать над собой усилие, чтобы заговорить.
— Я оседлала лошадь, отвела за Северные ворота и привязала там. На конюшне переполох из-за того, что ждут короля, никто ни о чем меня не спросил. У ворот несет караул Аранша, она не помешает. Бери лошадь и скачи во весь опор!
— Как — «скачи»? Куда — «скачи»? — удивился Хранитель. — Вот-вот прибудет король, а я куда-то… во весь опор…
— Вот именно! — Арлина, не выдержав, повысила голос, почти закричала: — Потому что король знает настоящего Ралиджа в лицо!
На этот раз Орешку потребовались считанные мгновения, чтобы понять, о чем говорит Волчица.
Он отшатнулся, как от пощечины. Воздух комом застрял в горле. Крепость исчезла, весь мир пропал, остались только зеленые глаза, полные тоски и безнадежности. Глаза девушки, которая разом сорвала с его лица приросшую к коже маску. Сорвала с кровью, с болью, как присохшую к ране повязку.
Орешек никогда не думал, что стыд, беспощадный и жестокий, может причинять такую муку. Если бы люди могли умирать по одному своему желанию, его сердце уже не билось бы.
Обоим казалось, что молчание длится вечность. На самом же деле Орешек быстро пришел в себя. Не зря Аунк воспитывал в нем бойцовскую натуру! Смятение ушло из карих глаз, они стали такими же угрюмыми и замкнутыми, как и зеленые глаза госпожи. Орешек не дал внутренней дрожи, терзающей душу, прорваться наружу и начать сотрясать тело. Как перед поединком, он глубоко вдохнул, выдохнул… Несколько мгновений молчал, удивляясь тому, что еще жив.
— Я… мне надо взять меч… — хрипло сказал он.
Взбегая по винтовой лестнице, он злобно твердил себе: «А чего ты ждал, чего ты хотел?..»
Войдя в свою комнату — нет, не в свою, а в комнату Хранителя! — Орешек сорвал со стены пояс, защелкнул на талии, привычно скользнул ладонью по пряжке и горько усмехнулся: глупый талисман уверял, что опасности нет.
Саймингу — на перевязь… бегом вниз по лестнице… Мелькнула мысль о забытом кошельке, но возвращаться парень не стал.
Арлина ждала на том же месте, где Орешек ее оставил. Молча повернулась и пошла рядом с ним, приноравливаясь к его быстрым шагам.
— Покажу, где привязана лошадь, — хмуро пояснила она.
Орешек остро ощутил, что это последняя возможность хоть что-то объяснить девушке, которую он больше никогда не встретит и которую никогда не сможет разлюбить.
— Конечно, после этого ты можешь думать обо мне все, что угодно… — начал было он.
— Могу! И думаю! — зло перебила Арлина — но не выдержала враждебного тона, выплеснула душу: — Ты скажи хотя бы свое имя!
В ответ раздалось сухо, с недобрым вызовом:
— У меня нет имени. Как хочешь, так и называй!
— Уж я назову!.. — мрачно посулила Арлина — и осеклась, поняв, что эти слова подтверждают ее самые страшные подозрения.
До самых ворот ни один, ни другая не пытались нарушить тягостное молчание.
У распахнутых ворот стояла Аранша. Она была одна — дарнигар временно приказал днем уменьшить число солдат в караулах из-за острой нехватки людей в крепости.
Арлина молча прошла по опущенному мосту — гордая, прямая, с расправленными плечами и высоко поднятой головой. Непролитые слезы звездами сияли в глазах.
Орешек задержался возле наемницы.
— Аранша, ты можешь кое-что сделать для меня?
— Все, что угодно моему господину! — твердо ответила девушка.
— Запомни: когда я уходил, госпожа не провожала меня!
— Госпожа? Волчица? — удивленно переспросила Аранша. — Но я ее вообще со вчерашнего дня не видела!
— Умница! — заставил себя улыбнуться Орешек и прибавил шагу, нагоняя Арлину…
Орешек простился с Волчицей у полосы шиповника, окаймлявшей долину и тянувшейся до самого леса. Она начиналась у подножия стены, и Орешек надеялся, что часовой наверху не увидит с башни госпожу.
На прощание Орешек еще раз попытался объясниться с Арлиной, но замолчал при взгляде на ее лицо. К девушке с такими глазами не рискнул бы подступиться даже Подгорный Людоед.
От волнения и горя Орешек взлетел в седло так лихо, словно его с детства обучали верховой езде, но даже сам не заметил своего подвига. Застоявшаяся кобылка танцующим шагом понесла его прочь.
Нет, Орешек и не собирался оглядываться на эту проклятую крепость, в которую входишь одним человеком, а выходишь — совсем другим…
42
Если тоскливые мысли кружат голову, если хочется выть в голос от безнадежности и отчаяния, есть неплохое средство спастись от безумия: надо, не умея толком ездить верхом, взгромоздиться на норовистую вороную лошадь и двинуться в дальний путь. Еще лучше, если приходится при этом скрываться от конных разъездов, вылавливающих остатки разбитой вражеской армии. (И ведь эти разъезды снуют здесь по твоему собственному приказу — вот такие шуточки у Хозяйки Зла!) Напрямик по дороге не очень-то поскачешь, приходится время от времени спешиваться, нырять в чащу, тащить за собой проклятую кобылу, которой совсем не хочется обдирать бока о сучья и которая давно потеряла всякое уважение к неумелому всаднику.
Очень помогают от душевных терзаний тучи озверевших комаров, считающих тебя подарком судьбы. Полезно также, слезая с седла, угодить в муравейник и долго вытряхивать из сапог общительных муравьев, вполголоса перечисляя всех родственников Серой Старухи.
(В легендах Огненных Времен герой, отвергнутый возлюбленной, скитался по лесам, вслух повторяя имя жестокой красавицы и не замечая ни голода, ни усталости, ни ран… Вей-о! Тогда, видать, покрепче были герои…)
А потом, вывалившись из чащи на берег мирной неширокой речки, где над глубокой темной водой неподвижно висят стрекозы, можно убедиться, что все эти сильнодействующие средства не стоят и протертого до дырки медяка, потому что в сердце все равно сидит тупая мучительная боль. И не отпускает глупая горькая обида, неизвестно на кого… словно у тебя отняли что-то твое по праву… словно ты и впрямь достоин лучшей судьбы — честной жизни, уважения друзей, любви зеленоглазой красавицы.
Словом, в голову лезет полный бред!..
Лошадь всхрапнула, шарахнувшись от громадного валуна, очень похожего на голову вылезающего из земли великана.
Орешек спрыгнул на прибрежную траву, накинул повод на каменное «ухо». Плащ зацепился за луку. Орешек с ненавистью щелкнул застежкой, оставив плащ на седле.
Проклятая тряпка! С нее все и началось! Подкараулила в глухом лесу одинокого странника и сбила с честного пути! Завязать в нее камень потяжелее да зашвырнуть подальше от берега!..
Лошадь потянулась мордой к воде.
— Тебя вроде бы сразу поить нельзя, — неуверенно сказал Орешек. — Ты вроде бы от этого околеть можешь… уж лучше подожди.
Он хмуро взглянул на речную гладь, от которой веяло прохладой.
— А вот мне, — сообщил он кобыле, — пить очень даже можно. И сразу. Погоди, вот доберусь до первого же трактира… В этом превосходство человека над лошадью… думаю, только в этом.
Вороная фыркнула. Орешек усмехнулся:
— Впрочем, я-то уж такая скотина, что со мной ни одна уважающая себя лошадь в одно стойло не встанет… Удивляешься, с чего это я с тобой разговариваю? А это, понимаешь ли, я помаленьку с ума схожу!
Склонившись с берега, Орешек с омерзением взглянул на свое отражение и погрузил ладони в темную воду.
Коротко свистнула сзади стрела, хищной незадачливой рыбой нырнула в реку и канула на дно.
Орешек, как подброшенный, взлетел на ноги и обернулся, одновременно выхватывая меч из ножен.
— Не успеешь перезарядить! — заботливо предупредил он высокого незнакомца с арбалетом, возникшего из-за валуна-«головы».
— И не надо, — спокойно отозвался тот. — У меня одна стрела и была.
Арбалет отлетел в сторону. Незнакомец легким движением извлек из ножен длинный прямой меч. На миг он напомнил Орешку Аунка.
— Слушай, — равнодушно начал незнакомец, — не хочу тебя убивать. Просто мне нужна твоя лошадь, и я…
Он замолчал, впившись взглядом в лицо Орешка. Тот тоже узнал эти янтарно-желтые глаза.
Время остановилось. Больше двое мужчин никуда не торопились. Все на свете могло подождать, кроме этой встречи.
Оба знали, что сейчас произойдет.
— У тебя великолепный меч, — холодно оценил Саймингу Ралидж, — зато мой длиннее.
— Поможет тебе это, как утопленнику — ласковое слово! — пообещал Орешек. Он был почти счастлив. Судьба решила утешить его, столкнув с этим человеком.
Аршмир, прикрученные к коновязи руки, злой свист плети, черная пасть Бездны перед лицом…
Найлигрим, ворвавшиеся через потайную дверь войска Нуртора, Черные Щитоносцы, теснящие оборону грайанцев…
Вот обо всем этом сейчас разговор и будет!
Два гибких тела метнулись навстречу друг другу. Два клинка сшиблись в воздухе. Два бойца в прыжке перекатились по земле и упруго взлетели на ноги, меряя друг друга изумленно-недоверчивыми взглядами.
Обоих подвело то, что они недооценили противника. Ралидж атаковал эффектным и почти неотразимым ударом «звездный ветер», но был встречен контрприемом, известным лишь редким мастерам карраджу. В последний миг Ралидж исхитрился повернуть свой клинок, чтобы Сайминга ударила вскользь и не срубила его меч у эфеса.
И вновь Орешку показалось, что перед ним стоит Аунк. Нет, он видел враждебные желтые глаза и мерзкую поблекшую физиономию… но та же стойка, тот же своеобразный толчок при прыжке, та же манера атаки… Даже удар скорее всего учитель избрал бы тот же самый! Сумасшествие какое-то!
Но и противник выглядел порядком опешившим.
— Ну, знаешь! — возмущенно сказал Ралидж. — Не вздумай сказать, что и тебя обучала этому искусству Нурайна!
— Не вздумаю, — покладисто отозвался Орешек. — Впервые слышу это имя.
Противники со звериной мягкостью закружились по отлогому берегу. Земля здесь не походила на булыжный плац или на гладкий пол фехтовального зала. Неровная, заваленная камнями и корягами, поросшая спутанной травой, она совсем не годилась для поединка. Но оба бойца не смотрели под ноги, ступая легко и уверенно, словно с детства знали тут каждую кочку. Более того, они прикидывали, какую пользу можно извлечь из подлости окружающего пейзажа. Орешек старался оттеснить противника в подступающий к речке лес, где в подлеске не очень-то развернешься с длинным мечом. Ралидж, наоборот, собирался выманить врага на открытое пространство и прижать к реке.
На стороне Ралиджа были годы упорных тренировок, отточенная техника, опыт множества поединков. Но разгульная жизнь подточила его силу и снизила быстроту движений. Здесь он немного уступал азартной скорости Орешка, красивой легкости его движений…
Полдень жарко наваливался на речной берег. Солнечные лучи в осколки дробились о сверкающие клинки.
Оба противника были грайанцами, а значит, не умели драться молча. И хотя был у них не Поединок Мастерства, а смертный бой, все же юнтивар вспыхнул сам собой, непринужденно и дерзко.
— Во имя всех обликов Серой Старухи! — восхитился Ралидж. — Это ж я самозванцу такую услугу оказываю! Честная смерть — вместо котла с кипятком!
— Котел у нас был бы один на двоих, — с готовностью отозвался Орешек. — Предатели тоже не от старости умирают. Это ты показал Нуртору ход в крепость?
— Я, — не стал отпираться Ралидж. — Не терпелось до тебя добраться… Кстати, кто ты такой? Может, назовешь свое настоящее имя?
— Не назову, чего нет, того нет, — с удовольствием сказал Орешек, зная, что худшего оскорбления Соколу он не смог бы нанести. — Сын Клана сошелся в поединке с беглым рабом!
— Врешь… — начал было Ралидж, но память вдруг подбросила ему давно забытое: Аршмир, весенняя людная улица, дерзкий выкрик бродяги из толпы, гнев, ненадолго разрушивший ледяной панцирь равнодушия, и собственный голос: «До смерти».
Потрясение заставило Сокола на миг забыться, и противник поймал, подхватил этот миг. Сайминга скользнула, пробилась, ударила…
Если у Орешка меч был лучше, чем у Ралиджа, то у Сокола было свое преимущество: кожаная куртка. Не успевая отразить атаку клинком, Ралидж повернулся так, чтобы удар пришелся по затянутому жесткой кожей левому предплечью. Сайминга, чиркнув по рукаву кончиком, сумела прорезать куртку и ужалить — но только ужалить. Из неглубокого пореза тихо заструилась кровь, склеивая куртку, рубаху и тело. Ралидж чуть не выругался: он знал, как опасны в затяжном бою такие, казалось бы, несерьезные царапины.
Темп схватки замедлился, выпады стали реже, смолк звон клинков. И вот противники замерли друг перед другом, как змеи перед броском. Человек несведущий решил бы, что они отдыхают. Но опытный воин заметил бы их напряженные мышцы, их глубокое, ритмичное дыхание, их зоркие, острые взгляды… Схватка продолжалась. Враги ловили момент, когда противник расслабится и даст промашку.
— Все-таки врешь, — заговорил Ралидж так непринужденно, словно каждый мускул не томился жаждой атаки. — Ты знаешь карраджу, а кто посмел бы дать рабу в руки оружие?
— Карраджу? А что это такое? — дурачился Орешек, хотя глаза оставались напряженно-цепкими. — Мне в шайке один бродяга показал, как меч держать.
— Хороший меч. Тебе вообще оружие не по рылу, а уж такое… Украл где-нибудь?
— Конечно, украл! Этот меч должен был стать твоим. Как и крепость, как и невеста… если б ты не был негодяем и подлецом!
— Забавно! — усмехнулся Ралидж. — Вор будет учить меня благородству!
— Значит, ты докатился до того, что вор должен учить тебя благородству! — неожиданно серьезно ответил Орешек.
Внезапно в пахнущий травами полуденный жар ворвалось резкое шипение — так в фехтовальных залах останавливают схватку.
Противники не шевельнулись, ни один не повернул головы, опасаясь внезапной атаки.
Пронзительный голос ударил, как плетью:
— Именем короля — прекратить поединок! Мечи на землю! Вы под прицелом арбалетов!
Тут уж оба бойца обернулись на окрик.
Чем дальше от реки, тем круче становился берег. Серые валуны в пятнах мха вырастали стеной в человеческий рост. И на этом возвышении грозно стоял отряд всадников.
Длиннолицый рябой верзила обернулся к худенькому подростку, на голове которого была шапочка в форме медвежьей морды.
— Нам повезло, обе лисы в одной яме. Господин может приказывать…
— Именем короля — вы арестованы! — звонко, но неуверенно прокричал мальчик. — Поднимайтесь наверх и сдавайтесь!
— А ведь вытаскивать лис из ямы — дело опасное, — негромко сказал Орешек.
— Могут и покусать, — согласился Ралидж и возвысил голос. — Эй вы, уезжайте куда-нибудь на четверть звона! Когда вернетесь — побеседуете с тем из нас, кто останется в живых…
— Вы что, не слышали приказа господина?! — рявкнул долговязый.
— В костре мы видели ваши приказы, — любезно откликнулся Ралидж.
— У нас арбалеты! — напомнил подросток.
— Под елочкой мы видели ваши арбалеты! — тем же тоном, что и Ралидж, отозвался Орешек. — Еще попадите сначала…
— Да не будем мы стрелять, — широко, до ушей, улыбнулся долговязый. — Живыми вас возьмем… ну, может, не совсем целыми. Сейчас ребята слезут с седел и займутся вами.
— В болоте мы видели ваших… — слаженно начали недавние противники, но замолчали, потому что мальчик вскинул перед собой руки ладонями вперед. Жест не был ни властным, ни угрожающим, но он сразу оборвал дерзкие речи.
— Нет, так нельзя! — начал юный Медведь почти жалобно. — Вас же убьют… или вы кого-нибудь убьете, тоже плохо! Вот ты, в куртке… ты ведь уже ранен… Иди сюда, а то совсем кровью истечешь!
Голос мальчика утратил звонкость, стал обволакивающим, словно звучал со всех сторон одновременно.
Ралидж шагнул вперед. На лице его были недоумение и растерянность. Подросток продолжал просительно:
— Подойди ближе… еще… осторожнее, здесь осыпь, не споткнись…
Потрясенный Орешек глядел, как его враг бредет к валунам, карабкается наверх, осторожно помогая себе левой, раненой рукой (в правой по-прежнему зажат меч).
— Вот и хорошо… отдай меч десятнику Айре… снимите с него куртку, да поаккуратнее, перевяжите плечо, а я поговорю со вторым… Не стой же там, слышишь, поднимайся сюда!
Это не было приказом, но в мягком голосе была сила, противиться которой было немыслимо. Не соображая, что делает, Орешек шагнул вперед. В голове взметнулась сумятица мыслей, а левая ладонь сама, без воли хозяина, легла на пряжку пояса.
Споткнувшись, Орешек остановился. Словно туман поднялся меж ним и подростком на сером коне… словно голос мальчика стал глуше, отдаленнее… Чужая воля продолжала звать вперед, но власть ее немного ослабла.
— Ну пожалуйста, не тяни время, нам ехать пора! Поднимайся и отдай меч десятнику. Мы тебя ждем! — журчал голос.
Отдать меч? Отдать Саймингу?
Гневное упрямство всколыхнулось в душе Орешка. Он уже понял, что скрыться не удастся, но даже чары не могли заставить его отдать чудесный меч. Прикосновение ладони к пряжке придавало сил. Превозмогая колдовство зовущего голоса, Орешек отступил к берегу, вытянул над темной водой руку и, сделав над собой усилие, разжал пальцы.
Сайминга, Лунная Рыбка, ушла в воду клинком вперед, почти без всплеска. Сраженный горем Орешек упал на колени и вскинул руки к лицу.
Потрясенный мальчик на несколько мгновений замолчал, а потом вновь протянул ладони в сторону Орешка и убеждающе проговорил:
— Ну, иди же… понимаешь, иначе нельзя! Ведь это нужно королю, а значит, так и будет…
Орешек поднялся на ноги, непонимающе покрутил головой и медленно пошел на зов. Он пошатывался на ходу… или это кренился мир вокруг?
Как он оказался на откосе — Орешек не помнил. Он стоял в окружении всадников и чувствовал, как отпускает его чужая воля. Рядом хмуро потупился Ралидж — без куртки, с туго перевязанным плечом.
Подросток заглянул Орешку в лицо и сочувственно протянул серебряную фляжку с водой. Орешек сделал два глотка, молча вернул флягу.
Медведь обернулся к десятнику и наивно объяснил:
— Я всегда говорил, что главное — вежливо попросить человека…
Всадники дружно расхохотались, показывая, что оценили шутку своего предводителя. Мальчик растерянно огляделся. Юный маг выглядел таким беспомощным, что Орешек вдруг пожалел его.
Хотя, конечно, жалеть ему надо было себя самого…
Кто-то из наемников привел от ручья вороную кобылу. На луке седла еще болтался плащ с вышитым соколом — никто не посмел к нему прикоснуться, хотя дорогая вещь волочилась по камням.
— Чей плащ? — спросил Айра.
— Мой! — разом сказали оба пленника и с вызовом посмотрели друг на друга. Они уже пришли в себя и готовы были продолжить драку — хотя врукопашную.
Наемники содрогнулись, поняв, что на их глазах свершается святотатство.
— Ладно, король разберется. — махнул рукой Айра. — А с мечом как господин прикажет? Послать ребят, чтоб поныряли у берега?
— Нет, — твердо сказал юный Медведь. — Будем уважать волю воина.
— Ох не рискну я всю дорогу держать нашу добычу в седлах! — сощурился Айра на пленников. — Надо пошарить по окрестностям, найти какое-никакое подворье и добыть там телегу. Повезем голубчиков связанными!
— Какое еще подворье? — усомнился кто-то из наемников. — Глухомань… откуда здесь людям взяться?
— Людей здесь, может, и нет, а крестьяне есть. Крестьяне есть везде, — философски рассудил Айра. — Не создали боги такой земли, чтоб совсем без крестьян была… Ну, по коням! Места вокруг чужие, силуранские, нечего нам тут больше делать!
— Нет! — внезапно сказал мальчик напряженным голосом. — Пусть вот этот человек снимет свой пояс и положит ко мне в дорожный мешок. Только обязательно сам, никто пусть даже не прикасается… на всякий случай!
— Как прикажет господин, — отозвался Айра, но в голосе его позвякивало любопытство. Мальчик застенчиво объяснил:
— Это магическая вещь. Очень сильная. Я не знаю, зачем она, но лучше не рисковать.
«Сегодня день потерь, — горько думал Орешек, расстегивая пряжку. — Я потерял дом, невесту, друзей, власть… потерял возможность отомстить… и даже любимый меч… что уж тут жалеть о поясе!»
43
К воротам Найлигрима отряд прибыл ночью — как и планировал Айра, желавший обойтись без шума. Десятник спешился, перебрался через полузасыпанный во время осады ров, предъявил в открывшееся окошечко королевскую грамоту и потребовал, чтобы отряд был пропущен через территорию крепости тихо и без лишних глаз. Айра, хоть и был простым десятником, умел в таких случаях выглядеть грознее самого Каррао.
Грамота с королевской печатью и солидный вид командира возымели действие. Ворота распахнулись, мост опустился, по нему прогрохотала телега (прав был десятник, прав: не бывает земли без крестьянина!).
Но тут возникло внезапное осложнение: часовой осветил факелом лица сидящих в телеге пленников, узнал обоих и заявил, что по этому случаю надо разбудить дарнигара.
Айра такому желанию воспротивился, требуя тишины и секретности.
Второй часовой на всякий случай ухватился за веревку сигнального колокола, выжидая, чем кончится спор.
Юный Архан с интересом вслушивался в перепалку, запоминая новые для себя словосочетания.
Очень некстати заявилась женщина-десятник, обходившая посты, мигом вникла в ситуацию и поддержала часового: разбудить дарнигара! Для таких случаев как раз начальство и придумано! А лично ей, Аранше, неприятности нужны примерно так же, как пучок крапивы в штанах или ежик за пазухой!..
Ралидж дремал, опустив голову. Происходящее его не интересовало, хотелось лишь добраться до конца пути — и чтобы сняли веревки, натирающие запястья. Появление женщины ненадолго заняло его внимание. Взглядом знатока он окинул ее фигуру, неодобрительно хмыкнул и вновь задремал.
Орешек с тяжелым сердцем прислушивался к спору. Ему до боли стыдно было сидеть связанным в этой проклятой телеге на глазах у своих бывших бойцов.
Внезапно он поймал выразительный взгляд Аранши. «Только кивни, только бровью поведи — и я весь Найлигрим по тревоге подниму!» — вот что прочел Орешек в ее глазах, прочел так же ясно, как будто и впрямь обладал волшебным даром, который приписывали ему все в крепости.
Орешек чуть заметно покачал головой.
— А ну, проверь еще раз грамоту! — властно бросила Аранша часовому. А сама, воспользовавшись тем, что общее внимание было отвлечено на часового со свитком в руках, отошла на несколько шагов и очутилась возле телеги.
Небрежно поставив ногу в высоком сапожке на ступицу колеса, девушка начала поправлять подколенный ремень. Не поднимая головы, она тихо сказала:
— Чем я могу помочь моему господину?
Вей-о! Для кого-то он остался господином!
Орешек кратко и точно описал изгиб реки и валун, похожий на голову великана.
— Я бросил в воду меч…
Не ответив, Аранша отошла от телеги.
— Да ну вас в костер, проезжайте уж… провожу вас до Южных ворот, чтоб заминки не вышло…
Телега со скрипом двинулась вперед. Орешек тихо порадовался удачному случаю. Когда его казнят, Сайминга останется в хороших руках.
* * *
Король так и не прибыл в Найлигрим. Вместо него примчался гонец с ошеломительным письмом.
Гарнизон и без того бушевал разбуженным драконом из-за внезапного исчезновения Хранителя, а потом его возвращения — связанным пленником.
Как и всегда в трудные мгновения жизни, солдаты дружно ринулись в кабак. Кабатчик, хитрая лисья морда, мог бы радоваться прибыли, если б не пришлось ему за свой счет чинить мебель, переломанную в постоянно вспыхивающих драках, и заменять перебитую посуду. Почему за свой счет? Потому что к наемникам, когда они в таком состоянии, даже Серая Старуха не рискнула бы сунуться насчет возмещения убытков!
То и дело из разных уст звучало предложение устроить Аранше «темную» — за то, что ночью не подняла тревогу. Весь гарнизон взялся бы за оружие! Уж они бы Хранителя в обиду не дали!
Ремесленники из «города» подвякивали солдатам: дескать, и они в стороне бы не стояли!
Араншу спасло от неприятностей то, что еще на рассвете она ушла на север с отрядом — отлавливать силуранских дезертиров. Сама, между прочим, напросилась. Сказала сотнику: мол, очень нужно…
Вернулась Аранша к вечеру. А незадолго перед этим в Найлигрим как раз и прибыл распроклятый тот гонец с распроклятым тем письмом.
Вот тут-то все и узнали, в чем обвиняют Хранителя!
Драки разом стихли. Люди ходили молчаливые, пришибленные, ужаснувшиеся до глубины души.
А дарнигар и шайвигар — те вообще впали в тихую панику, потому что приказано им было сдать дела достойным людям из числа сотников и немедленно отправиться в Ваасмир, дабы свидетельствовать на дознании. Дочь Клана Волка должна была ехать в Ваасмир вместе с ними.
Отъезд назначен был на следующее утро. Дарнигар и шайвигар провели эту ночь (свою, как они были уверены, последнюю ночь в этой крепости) совершенно необычным для себя образом: напились вдвоем до умопомрачения.
Вино открыло им глаза на то, с каким чудесным человеком каждый из них сейчас пьет. Оба не понимали, как раньше не разглядели друг в друге таких редких достоинств.
Харнат, припав к плечу своего лучшего друга, надрывным голосом делился воспоминаниями:
— Нас, батраков безземельных, знаешь, как дразнили? «Лошадь чужая, телега не моя, зато кнут свой!» Правильно дразнили. Прешта — она и есть прешта… нищета. И ведь сам понимаешь, как оно бывает: сегодня — батрак, завтра — раб! Скажет хозяин людям, что он тебя купил, и поди кому чего докажи… Ну, я на такую жизнь плюнул и в наемники подался. А теперь меня удавят на эшафоте… и не спорь! Раз я сказал — удавят, значит, удавят!
Толстяк Аджунес смаргивал с ресниц слезинки. Он очень понимал дарнигара. У него у самого, между прочим, две коровы вот-вот должны отелиться, одна — любимица, красавица, редкой кунтарской породы. А теперь его тоже удавят на эшафоте, он даже теляточек не увидит…
Наутро они двинулись в путь — оба хмурые, несчастные, с головной болью. Взглядами старались не встречаться.
За ними следом ехала Арлина. Гордая, молчаливая, с застывшим лицом и сухими глазами. Дочь Клана привычно и уверенно держалась в седле, твердой рукой направляя лошадь по неровной горной дороге.
Замыкал кавалькаду небольшой отряд, взятый для охраны. Среди солдат были Айфер и Аранша.
Лунные горы провожали всадников тоскливым серым туманом, и радуга не стояла над ущельем, по которому уезжал отряд.
44
— Деньги, конечно, хорошие, но голова-то, ясная госпожа… голова-то своя, она ж дороже всяких денег!
Дюжий тюремщик скрестил руки на груди, всем своим видом выражая непоколебимость. Однако разговор не оборвал, не вышел вон и не хлопнул дверью.
— А что — голова? — ровно возразила Арлина. — Кто тебя просит рисковать головой? Кстати, за такие деньги не грех бы и рискнуть…
Этот обмен репликами двигался уже не по первому кругу. Оба собеседника порядком устали, а Арлина к тому же спешила: ее отсутствие могло быть замечено в доме дальней родственницы, у которой девушка сейчас жила. Тем не менее Волчица и тюремщик ничем не выдавали волнения и торговались с таким небрежным видом, словно речь шла о сущих пустяках, а не о том, чтобы устроить побег государственному преступнику.
Чтобы не выдать нетерпения и жадности, тюремщик поднял глиняную кружку с вином и начал пить большими злыми глотками. Не в силах больше видеть его физиономию, Арлина подошла к маленькому оконцу и выглянула на разбитый вдоль стены крошечный огородик.
Уже ползвона торчала она в мерзкой задней комнате мерзкого трактира, что расположился в самом мерзком городе Грайана. И разговаривала с самым мерзким человеком на свете, это уж точно! Они со всей вежливостью и учтивостью тянули друг из друга нервы.
— Тебе не надо подставлять себя под удар, — вновь начала девушка мягко и убедительно. — Передашь ему ключи от камеры и меч — и можешь спокойно дежурить дальше. Он уйдет, когда на твоем месте будет другой человек. Кто потом сумеет разобраться, откуда к узнику попали ключи?
— Как же! Так ему и удастся выйти наружу!
— А что? По пути будут решетки или запертые двери?
— Нет, но там охрана на каждом шагу!
— Ах это… можешь не беспокоиться. Даже если в ваши тюремные коридоры битком набьется вся ваасмирская стража — это его не остановит, даже не заставит замедлить шаг.
— Такой воин, да, госпожа? — невольно заинтересовался тюремщик.
— Да, — глухо ответила Арлина. — Великий воин.
Слезы подступили к глазам, но усилием воли гордая девушка удержала их.
— Может, я и рискнул бы, — негромко сказал тюремщик. — За пятьдесят золотых.
Голос его остался вежливо-равнодушным, но Арлина с похолодевшим сердцем поняла: это все! Торговля окончена! Наглый тюремщик удвоил названную ею сумму.
— Ты с ума сошел, — начала она беспомощно, но тюремщик грубо и властно перебил ее:
— И чтоб никаких задатков, а деньги сразу! И драгоценностей не совать, только монетами! Пока все не получу, палец о палец не ударю. А если кто меня надуть собирается, так я знаю, где сейчас гостит Глава Волков! Недолго к нему наведаться да рассказать, какими делишками занимается барышня из его Клана.
Угроза и хамство сразу вернули девушке самообладание. Она вскинула голову и гневно расхохоталась:
— Хорошая мысль! Иди прямо сейчас! Мне тогда придется искать другого человека, которому нужны деньги, потому что тебя Каррао убьет на месте!
— Позволь, госпожа…
— Не позволю! Что ты о себе вообразил, скот? Вздумал запугивать Волчицу?.. Впрочем, деньги ты получишь. Приходи сюда же через два звона.
Пылая от негодования, девушка удалилась.
Тюремщик проводил ее хмурым тягучим взглядом. Барышня, похоже, и впрямь верит, что связки ключей достаточно для побега!.. Ладно, пусть деньги несет, а там видно будет, как ей голову задурить…
* * *
В комнатушке, которую дальняя родственница предоставила Арлине, было невозможно что-то спрятать. Поэтому единственную вещь, которую надо было скрыть от посторонних глаз, пришлось привязать к ножке кровати.
И теперь, сидя на полу, девушка торопливо распутывала шнурок.
Вот он и в руке — увесистый, туго набитый кошелек с вышитым по бархату золотым соколом. Выглядит солидно, однако пятидесяти золотых там наверняка нет…
А вдруг? Ведь не было еще случая пересчитать деньги…
С затаенной надеждой на чудо девушка высыпала деньги на пол и начала складывать монеты аккуратными столбиками.
Хорошо, что в то сумасшедшее утро она подумала о кошельке! Даже странно, что в ее измученной бессонницей голове могла возникнуть хоть одна умная мысль!
А бессонница пришла после незабываемого дня, когда судьба подарила ей великое счастье — пробуждение дара… и сразу, не дав опомниться, обрушила непоправимое горе.
Ее любимый, ее герой, ее Сокол оказался безымянным бродягой с исхлестанной спиной! Беглый раб, самозванец, преступник!
Дочь Клана мучилась от оскорбленной гордости… но еще позорнее и унизительнее была неотвязная мыслишка: «Если он лгал о своем происхождении — может быть, он лгал и о своей любви?»
Ну и что?! Какое дело Волчице, наследнице Великого Мага, до того, что думает о ней какая-то жалкая бродячая тварь? Неужели она, Арлина, такая испорченная девчонка, что смеет думать о нем как о мужчине? Да как такое боги терпят!..
Устраивая преступнику побег, девушка пыталась убедить себя, что отводит позор от Клана. Пусть этого негодяя ловят в любом другом месте, пусть его грязную кличку не сплетают с именем Волчицы…
Но себя не обманешь. Презирая и проклиная свою слабость, Арлина понимала: если бы бродяга, покидая Найлигрим, сказал хоть слово, она уехала бы вместе с ним…
Эта пытка продолжалась до тех пор, пока перепуганная Иголочка не вбежала на рассвете в комнату и не рассказала, что ночью через крепость прошел отряд, который вез связанного Хранителя… то есть бывшего Хранителя… то есть Сокола… то есть…
Служанка продолжала что-то лепетать, но Арлина уже ничего не слышала. Мир, который двое суток кружился вокруг, рушился и разлетался на осколки, вдруг застыл в единственно верном порядке. Все стало ясным и непреложным, как воля Безликих.
Она, Арлина Золотой Цветок из Клана Волка, Ветвь Логова, любит беглого раба. Это от нее не зависит. Некоторые люди рождаются трусливыми, некоторые — жадными, а она родилась бесстыжей дрянью, которой суждено опозорить Клан. С этим ничего не поделаешь, а значит, не стоит из-за этого переживать.
Она не знает, любит ли ее этот отвратительный, лживый, ужасный человек. Но даже это сейчас не так важно. Главное — чтобы он остался жив. Для этого Арлина готова разобрать тюрьму по камешкам!
Еще в крепости она подумала о том, что для спасения любимого понадобятся деньги. Проникла в оставленную Хранителем комнату, перерыла вещи в поисках чего-нибудь ценного и наткнулась на кошелек, который этот сумасшедший почему-то не захватил с собой.
И теперь она в третий раз пересчитывала тяжелые золотые кружки. Двадцать семь… и две серебряные монеты… Мало, слишком мало! Где взять остальное?
Девушка видела один путь — постыдный, но неизбежный. Где хранит деньги эта славная, добрая женщина, приютившая Арлину в своем доме?..
За мучительными мыслями юная Волчица не заметила, как без скрипа отворилась дверь.
— Что ты делаешь, девочка? — мягко спросил вошедший Каррао. — Откуда у тебя столько золота?
И, нагнувшись, поднял с пола бархатный кошелек с вышитым соколом.
* * *
— И ведь в самом деле надеялась, глупая девчонка, что сумеет подкупить тюремщика! Прямо как в песенке: «Угощала курочка ястреба пшеном…»
Каррао старался говорить сурово и негодующе, как того и заслуживал безобразный поступок его юной родственницы, но во взгляде посверкивало одобрение. Глава Волков презирал слабость и трусость, а эта зеленоглазая негодяйка уродилась настоящей Волчицей, ничего не скажешь!..
— И что ты с ней сделал? — из вежливости спросил Даугур, которому было совсем не до разговоров.
— Под замок засадил, разумеется. Она целый день взаперти проревела… Но, между прочим, плакать-то плакала, а два раза чуть ставни не выломала! Хоть связывай ее, мерзавку… так ведь и веревки перегрызет! — Каррао не сумел скрыть нотку гордости в голосе.
Даугур рассеянно кивнул. Каррао украдкой бросил на собеседника пытливый взгляд.
Мудрейший Клана Сокола сильно изменился со дня их последней встречи. Кожа пожелтела и казалась высохшей, как прошлогодний лист; в запавших глазах мглой залегла усталость; губы стали тонкими, прямыми и бесцветными; кисти рук вцепились одна в другую, чтобы не выдать своего хозяина дрожью.
Страшная весть подкосила Главу Соколов, который приехал в Ваасмир, чтобы отпраздновать рождение своей первой праправнучки, а вместо этого оказался в самой гуще грязного судебного дела.
С яростным, до боли, сочувствием Каррао подумал, что молодые не понимают, как хрупка и непрочна жизнь стариков. То, что для юноши — тяжкий удар, для старика — с кровью вырванный кусок жизни… а ее и так осталось немного! Если бы молодым дано было это почувствовать, они стали бы добрее и бережнее…
Впрочем, гордый Глава Соколов держался с показным спокойствием. Вот и сейчас — поддерживает беседу, которой Волк безуспешно пытается его развлечь, и поглядывает вниз, на головы волнующейся толпы.
Громадный ваасмирский храм Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней, был выстроен в форме полукруга. Вход в храм и все окна — с внешней стороны. Внутренняя, вогнутая стена — слепая, без единого окна — полукольцом огибала Судебную площадь. В центре площади находилось широкое возвышение, на котором стояло мраморное кресло судьи. В этот день оно было накрыто красно-зеленым бархатом. В нем восседал сам король: Джангилар не позволил бы никому другому разбираться в этом немыслимом деле. (Ваасмирский судья был бесконечно признателен за это государю.)
На высоте примерно в три человеческих роста вдоль стены протянулись три крытые галереи, от которых вниз, на площадь, сбегали узкие лесенки.
Левая (от входа на площадь) галерея предназначалась для почетных гостей. Право стать почетным гостем стоило недешево, галерейка приносила городскому совету немалый доход, но ваасмирские богачи не жалели серебра за место на узкой каменной скамье, за ажурной решеточкой, над головами толпы, — знай наших! Сегодня галерея была забита так плотно, что жены купцов и ремесленников вынуждены были устроиться на коленях у своих мужей. Но никто не жаловался на тесноту.
Правая галерея почти всегда пустовала. Ни за какие деньги нельзя было попасть туда, ибо она была отведена для членов королевской семьи, а также для Глав Кланов. Сейчас там сидели, привычно не обращая внимания на любопытные взгляды, двое Мудрейших — Даугур и Каррао.
От центральной галереи отбегал, кроме ведущей вниз лесенки, еще и узкий каменный мостик, связывающий галерею с судейским возвышением. На этой галерее ожидали своей очереди свидетели, которых вызывал судья. Каррао и Даугур нашли этот ваасмирский обычай просто глупым: всегда лучше, если свидетель не слышит, что говорят другие, и не может вольно или невольно подогнать свои показания к чужим…
Вокруг судейского возвышения полукольцом стояла мраморная скамья для Детей Кланов. На ней было мало свободных мест.
Кругом густо колыхалась толпа. Присутствующие вели себя чинно, вполне сознавая, что сегодня они не праздные зеваки, а свидетели исторического события.
Мудрейшие при взгляде на толпу испытывали презрение и гнев. Эти людишки не имели права торчать тут, таращить глаза и обсуждать со своими девками горе и позор Кланов.
Каррао и Даугур понимали: будь возможность замкнуть рот молве, Джангилар не стал бы выволакивать эту постыдную историю на площадь. Но поскольку слухи раздули бы случившееся до размеров куда больших, чем в действительности, король с азартом молодости решил, что уж лучше так — открыто, на весь свет! Вперед, как в атаку! Пусть видит чернь, как потомки Двенадцати Магов карают измену и святотатство!
«Сплетни не могут оскорбить того, кто искренне считает себя выше сплетен», — с завистью подумал Даугур, глядя на короля. Сам Глава Соколов был куда более уязвим…
Каррао бросил взгляд на центральную галерею:
— А сейчас-то как девчонка сидит — ну, королева! Ни слезинки…
И в самом деле, Арлина — нарядная, с красиво убранными волосами, перевитыми зелеными лентами, — сидела у ажурной решетки и с выражением вежливого интереса слушала, как внизу, перед судейским креслом, давал показания Харнат.
Дарнигар держался смело и с достоинством. Медленно, уверенно, с крестьянской обстоятельностью перечислил он распоряжения, которые сделал во время пребывания в крепости человек, называвший себя Ралиджем из Клана Сокола. Затем рыжеволосый воин чуть помедлил и твердо заявил, что считает упомянутые распоряжения правильными и ни в коей мере не наносящими ущерба крепости.
Арлина вскользь вспомнила, как только что давал показания шайвигар. Он тонул в восхвалении королевского величия и в изъявлениях глубочайшей преданности, но все же признал, что не заметил за самозванцем посягательств на казну или имущество крепости. («Корову он у тебя не свел со скотного двора, да?» — насмешливо подумала Арлина. Впрочем, девушка, не ожидавшая от толстяка подобной честности и стойкости, была ему благодарна.)
Король слушал внимательно, хотя и выглядел усталым: дознание шло с раннего утра, а уже давно отзвучал третий светлый звон. Было опрошено много свидетелей. Заметно было, что сильнее всего взволновали государя показания силуранских пленников, убедительно рассказавших об измене Сокола.
Самих подсудимых на площади не было: по обычаю, их следовало доставить в конце дознания. Лишь тогда им официально предъявят обвинение и выслушают то, что они смогут сказать в свою защиту…
От раздумий Арлину отвлек топот на лесенке. Снизу раздался голос стражника:
— Пусть приготовится Эрвар Двойной Удар из Рода Тагиторш — следующим будет говорить он!
Охотник, одетый еще ярче и богаче, чем в день своего приезда в крепость, шагнул из дальнего конца галерейки к каменному мостику над толпой.
Арлина встрепенулась, в зеленых глазах сверкнул огонек.
— Ах, Эрвар, тебе сейчас давать показания… Ты, вероятно, смущен и растерян, ведь Подгорному Охотнику не каждый день выпадает счастье лицезреть государя. Успокойся, король милостив! Рассказывай обо всем так же просто и хорошо, как рассказывал солдатам в Доме Исцеления.
Эрвар учтиво поклонился и шагнул к мостику, стараясь понять тайное значение слов госпожи. С чего она вздумала его успокаивать? Да он не оробел бы даже перед Лаограном, Первым Королем!
Как рассказывал солдатам в Доме Исцеления… Вот оно! Волчица хочет, чтоб на суде прозвучала слегка… э-э… опоэтизированная история. Почему бы и нет? У него тогда получилась красивая легенда, не стыдно рассказать и по второму разу. А если выяснится, что дело было не совсем так, как в его речах… что ж, всем известно, что Подгорные Охотники — сумасшедшие вруны, какой с них спрос!.. Да нет же, ерунда, откуда кто что узнает? Госпожа все подтвердит, Людоеды с возражениями не прибегут…
С этими мыслями Эрвар перешел мостик, преклонил колени перед королем, поднялся на ноги, непринужденно обвел взглядом площадь и с удовольствием заговорил.
Ах, какой фонтан красноречия взметнулся над толпой! Звенели клинки, ревели чудовища, содрогались и покрывались трещинами скалы, грозно вздымали ветви хищные деревья, извергали багровую лаву вулканы, реяли в воздухе стаи кровожадных тварей, скалились Подгорные Людоеды, плакало небо и стонала земля, тянули к людям ручищи Огненные Великаны, сшибались в полете драконы с безжалостными всадниками на спинах…
С лица короля исчезла усталость — ее смахнула белым крылом летящая ввысь фантазия Подгорного Охотника. Джангилар подался вперед, с мальчишеским восторгом и завистью внимая рассказу о чужих подвигах.
Когда Охотник умолк, молодой король потер лоб, с трудом возвращаясь в мир отвратительных преступлений и тягостных судебных расследований. Он задал свидетелю пару мелких вопросов — больше для того, чтобы окончательно прийти в себя, — и отпустил его.
Следующей вызвали Арлину. Как и предполагала девушка, король почти не расспрашивал ее о появлении самозванца в крепости и о сложившихся меж ней и мнимым Соколом отношениях. Джангилар сразу перешел к тому, что живо, остро заинтересовало его: к приключениям трех героев в Подгорном Мире. Охотники — известные выдумщики, но Дочь Клана не станет лгать в глаза своему государю!
Выдержка ни на миг не изменила Волчице. Да, она действительно побывала в Подгорном Мире. Воспоминания об этом мучительны для нее, поэтому, с позволения короля, она не станет вдаваться в подробности, тем более что ей все равно не превзойти в красноречии Подгорного Охотника. Глубже всего врезались ей в память хищные деревья, нападение Черных Прыгунов и, разумеется, битва, в которой человек, называвший себя Хранителем, проявил чудеса мастерства и отваги, истребив в одиночку стаю Подгорных Людоедов. К какому бы решению ни пришел суд, она, Арлина, обязана признать: от первого до последнего дня своего пребывания в крепости самозванец не проявил ни трусости, ни подлости… Что еще угодно узнать повелителю? Ах, летал ли самозванец на драконе? Увы, она должна, к стыду своему, сознаться: при появлении дракона она с визгом упала наземь, лицом вниз… и, скажем так, видела далеко не все, что творилось в воздухе…
Лавируя между правдой и недомолвками, Арлина ухитрилась не произнести ни слова прямой лжи. Получив разрешение удалиться, Волчица хладнокровно спустилась с возвышения и заняла место на скамье рядом с другими Детьми Кланов.
Галерея для свидетелей постепенно пустела, а толпа все больше приходила в волнение. Шепоток-говорок, шелестевший над площадью, превратился в шумный, как прибой, говор.
Вдруг толпа разом смолкла, расплеснулась в стороны. По живому коридору медленно прошла маленькая, хрупкая седая женщина. На ней был плащ с узором в виде орлиных перьев — казалось, женщина сложила за спиной крылья. Ее сопровождали двое статных мужчин со знаками Клана Орла на одежде.
Король поднялся с кресла, покинул возвышение и поспешил навстречу старой женщине.
— Рад видеть тебя живой и бодрой, Орлица! Прости, не посетил тебя по приезде в Ваасмир… но ты наверняка знаешь, какие события закрутили меня в водовороте. Если был непочтителен — не сердись!
— Я знаю, государь! — негромко, но внятно произнесла Орлица. — Тяжка сегодня твоя ноша… тяжелее, чем обычно. Потому я и здесь — чтобы своим даром помочь моему королю.
— По силам ли это будет тебе? В твои-то годы?..
— Не спорю, нелегко. Вряд ли смогла бы я выдержать дознание от начала до конца, поэтому пришла к допросу подсудимых. Слуги известили меня, что почти все свидетели опрошены… Я не опоздала?
— Сайвафина! — с чувством сказал король. — Если бы я знал, что ты окажешь всем нам такую честь, я послал бы за тобой носилки!
— Зачем, государь? — мягко улыбнулась женщина. — Я стараюсь чаще ходить пешком, а мои дети проводили меня…
Она ласково обернулась к стоящим за ее плечами Орлам, а те ответили ей взглядами, полными почтения и любви.
Сайвафина Осенняя Ягода, самая старая женщина не только в Грайане, но, пожалуй, и в мире, называла всех Орлов своими детьми, потому что давно запуталась, сколько раз надо прибавлять «пра» к слову «внук». Рожденная еще в Огненные Времена, она проводила в прошлое уже триста двенадцать лет, успешно сопротивлялась недугам и храбро смеялась над Бездной. Правда, время правления Лаограна, Первого Короля, она помнила отчетливее, чем события прошлого месяца, да путала порой имена своих многочисленных потомков, но в старческое слабоумие отнюдь не впала. Разум ее оставался ясным, и лишь восемь лет назад она перестала быть Мудрейшей своего Клана, добровольно уступив место одному из своих «детей».
Сайвафину называли Бессмертной Орлицей. Может быть, это было правдой. Но мало того — она была Истинной Чародейкой. Маги говорят: дар, как хорошее вино, с годами созревает и крепнет… Орлица умела безошибочно узнавать, правду говорит человек или лжет. «Вернее, — уточняла она, — считает ли сам говорящий свои слова правдой, ибо единой для всех правды нет в этом мире!»
Сейчас Сайвафина неспешно подошла к мраморной полукруглой скамье, где для нее мгновенно освободилось место, и чинно села. Король вернулся на возвышение и вновь занял судейское кресло.
И почти сразу толпа загомонила, отвернувшись от возвышения. Арлина, не выдержав, вскочила с места, но кто-то из сидевших рядом Волков дернул ее за рукав и заставил опуститься на скамью.
За толпой не видна была подъехавшая тюремная повозка, но сейчас на глазах у всех два человека неторопливо шли по живому коридору.
Оба держались спокойно — но по разным причинам.
Впереди шел Ралидж. На нем была свежая рубашка, под тонким рукавом угадывалась повязка. Смену одежды принес в тюрьму Даугур, добившийся у короля разрешения повидать заключенного. Визит Мудрейшего был воспринят Ралиджем как нечто естественное: кому же, как не Главе Соколов, заботиться о сородичах? Разумеется, молодой человек был очень почтителен, подробно изложил Даугуру обстоятельства дела и теперь не боялся суда, считая его фарсом. Припугнуть его хотят, чтобы взялся за ум! Но неужели это нельзя было сделать деликатнее, не выставляя Сокола на публичный позор?..
Ралидж шагал твердо и уверенно, пряча в глазах искры гнева.
А Орешек держал голову высоко, с дружелюбным любопытством поглядывая по сторонам. Толпа перешептывалась, изумляясь его мужеству, но никто не знал причины такого самообладания.
Да, он выглядел не так, как в тюремной камере, когда ужасные дни ожидания поставили несчастного парня на крайнюю ступень отчаяния. Ему было невыносимо страшно — куда страшнее, чем в Подгорном Мире, в кольце Людоедов. Здесь он был один, не перед кем было сохранять показную смелость, и от этого было еще тяжелее.
Ядовитой рыбой всплывал в памяти рассказ Аунка о гибели Юнтагимира, о том, как потерявшие надежду люди обрывали свою жизнь. Там, в лесу, это показалось Орешку нелепым враньем: разве может человек собственной рукой убить себя? Но теперь он чувствовал, что почти в состоянии совершить такой немыслимый поступок. Был бы у него нож…
Но, хвала богам, ужас и отчаяние не могут вечно владеть человеком. Страх перегорел в душе Орешка, сменился тоскливой усталостью, почти безразличием к будущему.
Когда ползвона назад Орешку дали горячей воды, чтобы он мог как следует умыться, и даже разрешили сбрить неряшливую щетину, парень невесело усмехнулся: прямо хоть на сцену!..
И эта мысль оказалась целительной. Орешек вспомнил то, что не раз говорил себе: жизнь — часть огромного бесконечного спектакля, который люди играют для богов. Сейчас его выход… может быть, последний. Так надо сыграть как можно лучше!
И вот он идет среди расступившейся толпы, под приглушенное перешептывание. Актер привык к множеству жадных глаз, каждый взгляд придает ему уверенности. Сколько зрителей! А самые главные — те, кого он не видит и увидеть никогда не сможет. Но они смотрят — и нельзя скомкать свою роль. И пусть глубоко внутри льдинкой затаился страх — выше голову, актер!..
Но первым по кивку короля на возвышение поднялся не Орешек, а Ралидж — само смирение: глаза потуплены, поклон глубок…
Бессмертная Орлица крест-накрест прижала руки к груди и устремила взгляд на подсудимого. Тут же вокруг Ралиджа замерцал, переливаясь, рой желтых искр. Из них соткалась золотистая пелена, которая становилась все прозрачнее и вскоре стала невидимой для глаз. Но и король, и подсудимый, и зрители знали, что теперь чары не дадут молодому Соколу сказать ни слова лжи безнаказанно. Любое фальшивое заверение, сорвавшееся с его уст, заставит пелену помутиться, повиснуть в воздухе грязными разводами…
Присутствие Сайвафины заставило Ралиджа хмуро задуматься. В тюрьме он тщательно взвесил, что ему отрицать, а в чем признаваться. Чародейка одним жестом перечеркнула эти расчеты, и с внутренним облегчением Сокол решил не лгать. В конце концов, что с ним могут сделать? Зачем вилять и унижаться?
И со спокойной наглостью человека, знающего себе цену, Сын Клана начал отвечать на вопросы короля.
На вражеской стороне он оказался случайно: попал в заросшее кустами ущелье, прорезающее Лунные горы, и перепутал в темноте направление… Да, он видел, что встретившиеся ему всадники были силуранцами… Спрятаться от них? Конечно, мог, но не счел нужным. Ему совсем не улыбалось бродить и дальше по лесу — голодному и без одежды… Понимал ли он, что дает в руки врагам ценного пленника? Да, понимал, но разве было бы лучше, если б его, последнего в Ветви Левого Крыла, сожрали в лесу дикие звери?
(Никто, кроме Каррао, не слышал, что при этих словах Глава Соколов тихо и страстно выдохнул: «Да, лучше!»)
Король продолжал расспросы, все более мрачнея. Он жалел, что рядом нет старшей сестры, — она придумала бы, как выпутаться из этой мерзкой истории. Какое бы решение ни принял Джангилар, молва смешает его с грязью, да и летописцы вряд ли будут к нему снисходительны. Прикажет пощадить негодяя — «проявил слабость, потакая изменнику»! Утвердит смертный приговор — «оборвал Ветвь Левого Крыла и запятнал Клан Сокола несмываемым позором»!
А этот мерзавец невозмутимо признается сейчас в предательстве. Он, видите ли, выдал врагу тайный ход в Найлигрим, потому что крепость, признавшая власть самозванца, нуждалась в наказании!
Что ж, закон недвусмысленно гласит: казнить изменника и не предавать тело огню!..
Но ведь этот закон ни разу не применялся к высокородным! Даже Лаогран, Первый Король, в начале своего правления твердой рукой каравший мятежи и посылавший в ямы с псами бунтовщиков из числа Детей Рода, находил способ смягчить приговор потомкам Двенадцати Магов, дать им честную смерть и последний костер…
Внезапно удачная мысль зажгла искру в темных глазах Джангилара. Он понял, с кем может разделить груз своей ответственности.
Встав с кресла, король звучно произнес:
— Здесь присутствует высокородный Даугур, Глава Клана Сокола. В знак уважения к нему и к его Клану я прошу Мудрейшего спуститься к нам и высказать свое мнение о том, какой участи заслуживает обвиняемый. Решение приму я сам, но не произнесу ни слова, пока не выслушаю Главу Соколов.
Все обернулись к лесенке, по которой медленно спускался высокий старик в богатой одежде. Ралидж с трудом скрыл торжествующую улыбку, вот оно, спасение! Конечно, король с Мудрейшим заранее обо всем договорились: Даугур публично будет молить государя, а тот не сможет оскорбить Главу Соколов отказом…
Даугур встал на возвышении, глядя, как слепой, мимо короля, поверх толпы.
— Мой повелитель, — негромко начал он, — страшная беда обрушилась на Соколов. Исправить ничего нельзя, мы готовы услышать и принять твой приговор, каким бы он ни был. Но памятью Двенадцати Магов заклинаю, до того, как ты решишь судьбу этого… этого нашего родича, позволь нам…
Голос Мудрейшего сорвался. Старик помолчал, чтобы справиться с накатившей слабостью. Затем Даугур оглядел притихшую толпу, и с тонких губ его сорвались страшные слова:
— Дай нам сутки отсрочки, чтобы мы могли изгнать этого человека из Клана.
Все онемели. Каррао на галерейке вскочил на ноги, вцепился в ажурную решетку. Он, как никто, оценил суровое мужество Главы Соколов.
— Ты понимаешь, о чем просишь? — подавшись вперед, спросил потрясенный король.
— Пусть никто не скажет, что Соколу был вынесен позорный приговор! — гордо ответил Даугур.
— Но он же последний в своей Ветви!
— Если ветвь приносит гнилые плоды — ее отсекают! — жестко молвил старик. — За свое решение я отвечу перед Соколами. Может, мне уже недолго оставаться Мудрейшим. Но пока я стою во главе Клана — пусть будет так!
— Что ж, — помолчав, кивнул король. — Скажу и я: пусть будет так! На сутки этот человек — твой, делай с ним что хочешь. Завтра решу его судьбу.
Уходя в сопровождении стражников, молодой Сокол кипел от ярости. Он понимал, что все сказанное было комедией, разыгранной, чтобы оттянуть вынесение приговора и спасти его, Ралиджа. Но неужели старый идиот Даугур не мог придумать что-нибудь менее скандальное, чтобы не заставлять сплетничать весь Грайан?!
А Дети Кланов, кольцом окружившие возвышение, пораженно притихли: неужели так и будет? Неужели такое — такое! — возможно?
(Хотя многие знали, что летописи упоминают о двух подобных случаях. Но одно дело — летописи, а другое — то, что происходит у тебя на глазах…)
— Пусть приблизится второй, — приказал король. — Нет, Даугур, останься. Это дело тоже касается Клана Сокола, и каждое твое слово для меня — дороже алмаза.
Сайвафина вновь крест-накрест прижала руки к груди. Сквозь тонкую золотую пелену Орешек доброжелательно встретил королевский взгляд. Страх льдисто царапал сердце, но сильнее было торжествующее ликование: сам государь почтил вниманием его последний спектакль!..
Король с нетерпением ждал этого мгновения. Наконец-то перед ним загадочный незнакомец, который с одинаковой легкостью совершал и чудовищные преступления, и великие подвиги!
Молод. Красив. Движения легкие и свободные… он весь как… как росчерк меча в руках мастера карраджу! Во взгляде ни тени страха… Великая Бездна, уж не улыбнулся ли он?! Нет, показалось…
— Кто ты? — властно спросил король. — Назови свое подлинное имя — и помни, что чары не дадут тебе солгать!
— У меня нет имени, — отозвался подсудимый тоном человека, которому, увы, приходится огорчить собеседника. — Хозяин называл меня — Орешек…
Это был удар! Толпа разом, на едином выдохе, ахнула. Руки старой Орлицы дрогнули, золотые искры на миг взметнулись у лица подсудимого. Волчий Вожак пробормотал: «Бедная девочка!..»
Джангилар откинулся в кресле, во взгляде его любопытство смешалось с брезгливым разочарованием. Красивая мечта на глазах рассыпалась в осколки.
— Вот даже как?.. Однако ты смел, если без трепета выдерживаешь королевский взор!
Орешек ответил так, как подсказала ему безумно-легкая душа:
— Любой жрец подтвердит, что на меня, как и на всех, глядят Безымянные — каждый день, каждый миг. Так что я привык. А после взора богов королевский взгляд — это ничего… не страшно…
Джангилар растерялся. Этот негодяй смеет насмехаться над государем?! Но в голосе нет вызова, глаза по-детски простодушны…
— Ну-у, — протянул король, не зная, гневаться или смеяться. — Ты слишком языкаст и дерзок для беглого раба!
Вот тут подсудимый обиделся и со сдержанным достоинством объяснил, что в беглых сроду не ходил. Просто его хозяин куда-то пропал, и он, Орешек, не может его отыскать…
Нервное напряжение, стискивавшее душу короля, прорвалось наружу раскатами хохота. Запрокинув голову, Джангилар всхлипывал и стонал. Смех перебросился на скамью для высокородных и пожаром пронесся по толпе. При этом никто, даже улыбающаяся Сайвафина, не подумал о том, что чародейская пелена осталась незамутненной.
Утирая слезы, король заявил Даугуру, что, конечно, бывает, рабы бегут от хозяев, но чтобы хозяин сбежал от раба — это какую же жизнь надо устроить человеку?! Затем Джангилар обернулся к подсудимому и, уняв хохот, пожелал узнать имя этого неуловимого господина.
Вконец разобидевшись, Орешек отчеканил гордо и громко:
— Достойнейший Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер!
Король разом оборвал смех, в глазах его мелькнуло смятение. Посерьезнев, он властным жестом призвал площадь к молчанию.
— Это не относится к делу! — резко бросил он. — Я хочу знать, как ты осмелился назваться Сыном Клана!
— Это вышло случайно, государь… — охотно начал Орешек.
Но связного повествования не получилось. Начав с шатра в лесу, Орешек понял, что надо объяснить, как он оказался в чаще без одежды. Пришлось вернуться на берег реки Бешеной, где шла облава на шайку Матерого. На возмущенный возглас Даугура: «Ты еще и разбойник?!» — Орешек поспешил объяснить, что в отряд попал против воли. Для убедительности рассказчику пришлось одним прыжком перенестись в Аршмир, а также приплести к истории Вьямру, которая фигурировала в рассказе как «некая старуха, которую я толком не знал, но которой случайно оказал большую услугу». Орешек хотел также сообщить, что привело его в этот город, но едва он упомянул об исчезновении Илларни, как король велел ему не отвлекаться от главного.
Слово за словом сплеталась перед слушателями история настолько невероятная, что Бессмертная Орлица призадумалась: не отказал ли ей дар отличать правду от лжи?
Король и Даугур наперебой уточняли подробности. В допрос азартно включились высокородные, сидящие вокруг. Король не оборвал их, не остановил галдеж. Подсудимый старался ответить каждому, оборачиваясь в ту сторону, откуда летел очередной вопрос.
Про Подгорный Мир Орешек сказал коротко: да, был там, разбил колдовской шар, вернулся назад…
Король, томимый жаждой расспросить поподробнее, все же спохватился, что предстает перед подданными любопытным мальчишкой, и позволил себе лишь один вопрос:
— Подгорный Охотник рассказывал про драконов… и про воздушный бой… Было ли это на самом деле?
В памяти Орешка возник черно-серый клубок, с ревом дергающийся в небе.
— Да, — вздохнул он, — драконы и в самом деле были… и этот воздушный бой, жуть такая… тоже…
Колдовская пелена ни на миг не помутилась. Еще бы! Разве Орешек солгал?
Джангилару очень хотелось спросить, как самозванец ухитрился оседлать дракона. Но король вспомнил, что на него устремлено множество взглядов, поспешил вернуть себе солидность и начал расспрашивать об осаде Найлигрима.
Чем дольше шел допрос, тем больше королем овладевала растерянность.
Этот человек спас крепость! Этот человек выиграл войну еще до того, как она всерьез началась! Этот человек не пропустил на территорию Грайана восьмитысячное войско врага! Этот человек…
В том-то и дело, что не человек! Раб, который набрался наглости назвать себя Сыном Клана!
Да, подсудимый достоин смерти за святотатство… но можно ли казнить того, кто совершил столько подвигов?
Под стенами Найлигрима стояла не просто вражеская армия! С Нуртором шел колдун, повелевающий Подгорными Тварями!
Джангилар зажмурился и, побледнев, представил себе драконов, падающих с небес на города; Клыкастых Жаб, бесчинствующих в деревнях; Хищные Деревья и Бродячие Кусты, вздымающие ветви вдоль дорог… копошащуюся, дышащую злобой массу монстров, превращенную человеческой волей в армию и брошенную на Грайан…
Король открыл глаза и по-новому вгляделся в стройного юношу с каштановыми глазами и дружелюбным взором. Этот человек избавил Грайан от кошмара, подобного которому не найти в древних летописях. В благодарность Джангилар должен скормить своего спасителя псам. Просто обязан. Потому что закон не признает никаких смягчающих обстоятельств!
Чтоб оттянуть миг окончательного решения, король раздраженно сказал:
— Все утверждают, что ты великий мастер карраджу. Кто же посмел учить раба владеть оружием? Назови имя этого человека — он должен быть наказан!
— Я не стал бы ничего скрывать, государь, — грустно улыбнулся Орешек, — ведь моего учителя нет в живых, мое признание ему не повредило бы… Но я знаю только его разбойничью кличку — Аунк…
— Клинок, да? Звонкое прозвище… Харнат утверждает, что ты спас крепость от поджога, убив Жабью Подушку. Я… я видел однажды эту тварь…
В памяти Джангилара всплыл кошмар его детских снов: черный мешок, скользящий по мрамору пола. Двое стражников отдали тогда свои жизни за то, чтобы третий успел скрыться с принцем на руках… А потом гвардия обшаривала дворец в поисках чудовища, которое появилось ниоткуда и исчезло в никуда. Шестилетний Джангилар, слишком напуганный, чтобы плакать, сидел в своей спальне под охраной пятерых воинов, а те наперебой уверяли мальчика, что тварь сюда не сунется: вон какие у них мечи! А Нурайна тихонько гладила малыша по голове, шепча на ушко: «Страх ушел, страх больше не вернется…»
Король тряхнул головой, отгоняя тяжелое воспоминание, и закончил уверенно:
— Убить Жабью Подушку в одиночку — невозможно!
— Ну-у, — виновато протянул Орешек, — вероятно, мне очень хотелось жить… больше, чем ей…
На свирепый вопросительный взгляд короля Бессмертная Орлица твердо кивнула: да, этот человек говорит правду!
Перед Джангиларом стоял герой, не уступающий легендарным воинам Огненных Времен.
В детстве принц часто грустил, что не может познакомиться с бесстрашным Оммукатом, странствовать вместе с отчаянным и непоседливым Ульгиром, взвесить на руке топор гиганта Раушвеша — тот самый топор, что назван был Свежевателем чудовищ…
Но разве подвиги этого кареглазого стройного парня уступают подвигам тех сказочных бойцов?
Мальчишка, который никогда не умирал в Джангиларе, радостно потянулся навстречу ожившей мечте. А взрослый человек — правитель, государь! — сурово одернул мальчика: «Ку-уда? Это же беглый раб и государственный преступник!»
Выходит, сказка кончится печально? Злой король пошлет героя на смерть?
Джангилар обернулся к Главе Соколов и спросил, стараясь, чтобы голос не звучал моляще:
— Что ты думаешь об этом, Мудрейший?
— То же, что и ты, государь, — печально отозвался Даугур. — Мы попали в капкан, поставленный три века назад составителем Свода Законов. Если поступить по закону, буква в букву, нас всю жизнь будет мучить совесть. А если ты своей властью помилуешь преступника — не только нарушишь посмертную волю своих великих предков, но и оскорбишь всех Соколов. Нет, мы не поднимем мятеж, нас удержит Обет Покорности, скрепленный чарами… но, государь, зачем тебе слуги, что покоряются лишь под властью колдовства, с ненавистью в сердце?
С каждый словом безнадежность и тоска переполняли душу короля. А преступник, стоявший перед ним, прислушивался к разговору с таким видом, словно слушал бродячего сказителя. Орешек знал, что надежды на спасение нет, поэтому заставил себя надеть на лицо маску вежливого любопытства.
— Да, — глухо и тяжело продолжал Даугур, — какое решение ни примет суд, потомки нас не похвалят, да и ныне живущие — тоже. Не знаю, какой приговор вынесет государь, а по моему скромному разумению — помилование невозможно. Преступление, совершенное этим отважным юношей, простить нельзя. Чтобы восстановить поруганную честь Соколов, вижу лишь один путь…
Даугур тяжело вздохнул, как человек, решающийся на поступок, после которого уже нельзя будет жить по-прежнему, и уронил в толпу одно-единственное слово.
Оно тяжко оглушило людей, привело их в смятение. Не было на площади человека — от короля до нищего мальчишки, — который не решил бы, что ослышался. А Каррао, Волчий Вожак, покинул свое место на галерейке и поспешил вниз — туда, где еще висел в неподвижном воздухе отзвук этого немыслимого слова:
— Усыновление!
После короткого молчания разноголосый вопль потряс площадь. Люди пытались объяснить друг другу, что же произошло на их глазах, — в полной уверенности, что сосед ничего не понял. В толпе вспыхнули драки. Стражники, ошеломленные не меньше прочих, не разнимали дерущихся.
— Мы, Дети Кланов, не прибегаем к усыновлению, даже когда гибнет Ветвь, — возвысил голос Даугур. — Но любой Сын Рода или Семейства расскажет, что во время этого обряда человек умирает — и вновь рождается на свет, уже иным. В этом суть усыновления: минуя Бездну, человек получает новое рождение. Разве не это нужно нам сейчас? Презренный раб оскорбил Клан — он умрет за это! А тот, кто появится на свет в миг его смерти, будет с иным именем жить для славы Клана! Где здесь нарушение законов? И где здесь черная неблагодарность?
Каррао пробился к судейскому возвышению сквозь забывшую почтение толпу и с ходу ринулся в бой.
— Верно! — прокричал он. — Закон соблюдается и в другом: тело усопшего не будет предано костру! Это тело еще пригодится самому усопшему!
— Чего-о? — в ужасе переспросил женский голос.
— Но в обряде усыновления, помнится, предусмотрен именно костер, — возразил Волку чей-то возмущенный баритон.
— Для вида! — победоносно отозвался Каррао. — На самом деле огонь тела не касается!
— Так и смерть — для вида! — протестующе возопил баритон. — Будем обманывать собственных предков?
Ух, что тут началось! Какая буря взметнулась вокруг! Мужчины и женщины со знаками Кланов на одежде повскакали с мест, волной прихлынули к возвышению; они негодовали, восторгались, гневались, потрясали в воздухе кулаками… Кто поминал Безликих, кто Многоликую, кто призывал на голову Даугура проклятие Двенадцати Магов…
Некий Вепрь, особо умный и шустрый, подтянулся на краю судейского возвышения, вскарабкался наверх и зычно пробасил:
— Ну о чем мы спорим, о чем думаем? Был уже такой случай, был! Триста лет назад! Когда Драконы за неслыханные подвиги усыновили героя и…у-уй!
Особо умного стащили вниз, но было поздно, король уже услышал. Перегнувшись через перила ограждения, Джангилар азартно закричал вниз, туда, где еще гудел бас Вепря:
— А я, между прочим, не стыжусь своего происхождения от этого великого человека! И любой из вас гордился бы таким предком!
А с другой стороны кто-то визжал, обращаясь к Даугуру:
— Ну и какая же Ветвь примет этого ублюдка к себе? Какая Ветвь согласится на сына, которого когда-то можно было купить на рынке?
— Ветвь, которая не может выбирать! — твердо ответил на визг Даугур. — Ветвь Левого Крыла. Там теперь остается лишь один старик, с ним я как-нибудь договорюсь — усыновит!
— Полено ты еловое, а не Мудрейший! — захлебнулся от негодования визгливый голос. — Это же я, я — этот самый старик!
— Ох, прости, почтенный Ралдан, не узнал я тебя, — смутился Даугур. — Не спеши уходить, когда окончится суд… нам надо поговорить…
— Да пусть с тобой Клыкастая Жаба в болоте разговаривает!..
К площади стекались стражники, решившие, что в городе вспыхнул мятеж. Узнав, в чем дело, вновь прибывшие тоже начинали орать.
Каррао положил руку на плечо Даугура:
— Преклоняюсь перед твоей отвагой, Сокол! Не думал, что у тебя такая молодая душа!
— Я сам не думал, — негромко признался Даугур. — Сам от себя этого не ожидал.
— Надеешься после такого остаться Мудрейшим?
— Вряд ли. Но пока власть в моих руках — сделаю все, как решил!
— Да, это законно… дерзко до наглости, но законно, есть лишь одна неувязка: парень сам себе не принадлежит. У него имеется хозяин… ну, тот астролог из Рода Ульфер. Вправе ли мы распоряжаться чужим имуществом?
Эти слова расслышал Джангилар, который, забыв о своем королевском величии, продолжал препираться с толпящимися внизу Детьми Кланов.
Король обернулся к Мудрейшим. Его мальчишеский запал разом погас, глаза стали угрюмыми.
— Пусть это не заботит вас обоих, — отрывисто, почти враждебно сказал Дракон. — Астролог не придет, чтобы потребовать свое добро. А если он все-таки явится… — Джангилар горько усмехнулся. — Что ж, тогда я сам улажу вопрос так, чтобы достойнейший Илларни остался доволен…
Как ни странно, в буре страстей ваасмирцы дружно забыли о живом человеке, из-за которого поднялся шум.
Орешек, белый, как льняное полотно, был похож на путника, который неосторожно задумался на горной тропе и резко очнулся от своих мыслей, увидев под ногами край пропасти.
Отвага Орешка была отвагой человека, которому нечего было терять. И теперь проблеск надежды был подобен удару молнии. Пытка надеждой была ужаснее всего, что перенес самозванец до этой минуты, — она чуть не сломала парня. Человек более слабый от такого потрясения потерял бы сознание.
Орешка удержала на ногах гордость — та самая гордость, которая за время пребывания мнимого Сокола в крепости успела основательно врасти в его душу. Теперь он просто не смог бы заскулить, упасть на колени, взмолиться о пощаде, — как не смог бы настоящий Сокол. И пусть площадь опасно накренилась перед глазами — Орешек усилием воли преодолел дурноту, заставил себя поднять голову и дерзко взглянул на толпу.
Вокруг кипел, шумел, бушевал чуть ли не весь Ваасмир, и центром этого урагана было гневное кольцо Детей Клана вокруг судейского возвышения.
Лишь двое в этом кольце сохраняли неподвижность и молчание. Две женщины остались сидеть на скамье.
Арлина застыла, вскинув ладонь к губам; лицо ее резко белело в ореоле черных волос, глаза стали огромными и тревожно потемнели.
А Сайвафина, Бессмертная Орлица, покойно опустила руки на колени, справедливо полагая, что ее магические услуги сейчас никому не нужны. Она поглядывала вокруг и тихо улыбалась, радуясь, что и на триста тринадцатом году жизни сумела увидеть что-то новое и удивительное для себя.
45
Тихое журчание воды, сбегающей из мраморного птичьего клюва в маленький бассейн, успокаивало взбудораженные нервы, усмиряло душевное смятение. Оплетающий стены плющ так мирно, так спокойно спускался к скамье, что хотелось благодарно погладить кончиками пальцев круглые темные листья.
Орешек откинулся на резную спинку скамьи, удобно вытянул ноги в дорогих мягких сапогах, закинул руки за голову. Впервые за последние сутки он был один. Хорошо бы навсегда остаться в этом уютном внутреннем дворике, слушать пение тонкой водяной струйки и ни о чем не думать…
Как же, не думать! Так это у него и получится! Отдохнешь тут… когда память вновь и вновь подбрасывает картины этой невероятной ночи!
Как переживут такую встряску Кланы, когда весть о случившемся разлетится по Грайану? Сумеет ли старый Даугур остаться Главой Соколов?
Ничего не скажешь, старик действовал решительно, не тянул время. В ночь после суда свершились два обряда. В полночь Клан Сокола лишился одного из своих сыновей, на рассвете — обрел нового.
Как ни странно, Орешек не испытывал радости. Умом он понимал, какая неслыханная честь оказана ему, на какую головокружительную высоту подняла его судьба. Но в душе были лишь усталость и пустота. Хотелось спать.
Что изменил в нем обряд? Орешек не ощущал себя иным, чем прежде… только измотанным. Да и сам обряд запомнился беспорядочно мелькающими картинами. Ярче всего в память врезался погребальный костер: смолистый жар, желтое пламя совсем близко, край погребальной пелены, сбившийся под щекой, и откуда-то извне, из-за огня, из иного мира — монотонное бормотание жрецов. Казалось, Бездна рядом: шевельнись — и соскользнешь в нее…
Это — да, это — впечатляло! Куда больше, чем потоки воды, которые позже обрушивались на его обнаженное тело, смывая прошлую жизнь. Смывать-то они, может, и смывали, но уж очень было холодно. Хотелось не размышлять о своем новом величии, а скорее одеться.
И слова, слова, слова… Что ж, высокородные так же любят поговорить, как и простые грайанцы! А потом, когда «новорожденный» Сокол был облачен в одежду со знаками Клана, его торжественно повели на пир в честь нового имени. А всем известно, что имя сыну должен дать отец…
Орешек чуть не расхохотался, вспомнив злобную физиономию своего приемного отца. Парню успели шепнуть, что Ралдан Разящий Лук был ярым противником усыновления. Никто не знал, чем Мудрейший сломил сопротивление вредного старикашки: угрозами, лестью, щедрыми обещаниями? Так или иначе, роль свою Ралдан сыграл вполне удовлетворительно: возложил, как велит обычай, ладонь на голову неожиданно обретенному «младенцу» и на все почтеннейшее собрание провизжал:
— Свидетельствую перед богами и людьми, что это мой сын и что имя ему — отныне и до смерти — Ралидж Разящий Взор!
Это была идея короля: дать новому Соколу имя прежнего, словно и не обрывалась бегущая из прошлого ниточка.
Орешку в тот миг это было безразлично. Ралидж так Ралидж. Так даже удобнее: он успел привыкнуть к этому имени.
Но позже он вынужден был призадуматься — когда присутствующие начали дарить «малышу» подарки. Первым к нему шагнул Мудрейший, снял дрожащими старческими руками с собственной груди тонкую серебряную цепочку, на которой покачивалась овальная пластинка с выгравированным соколом.
— Носи на счастье, Ралидж! Будь моя воля — другое имя дал бы я тебе, за этим дурная слава тянется… А может, как раз тебе и предназначено этот тяжелый груз сжечь до золы и по ветру развеять?
Вот тогда он и задумался — но ненадолго, потому что гости шли и шли. Стоящий рядом с «новорожденным» сундук наполнялся дорогими и красивыми вещами.
Все высокородные Ваасмира были на пиршестве. Какими только знаками не пестрели богатые наряды! Много было Соколов (большинство прибыло сюда с Мудрейшим). К удивлению Орешка, явились даже двое из Клана Спрута. Им-то что делать так далеко от моря? Вероятно, по торговым делам прибыли…
Мелькнула в потоке гостей Арлина, с поклоном поднесла пару меховых перчаток, сдержанно пожелала счастья и растворилась в толпе. Даугур кинул ей вслед цепкий взгляд и шепнул Орешку:
— Если Волки попытаются расстроить свадьбу — протестуй! Мы, Соколы, этой ночью натворили дел… нельзя к ним еще такую глупость добавить — чародейку упустить!
Арлина… Ведь он же любит ее, знает, что любит! Но почему именно сейчас, когда он вдруг чудом стал равен ей и все препятствия устранены… почему же опять сердце сковывает страх, как в день, когда они впервые встретились… или когда прекрасная колдунья разгромила вражескую армию? Почему он не спешит увидеться с невестой? Что она ему скажет, какими глазами посмотрит?..
Орешек так до конца и не поверил, что для него все уладилось. Новое, немыслимо высокое положение казалось шатким, непрочным. Даже на пиру, в гуле поздравлений, Орешек не мог расслабиться. Он мало пил, мало говорил и каждый миг ожидал нового сюрприза от Серой Старухи.
Когда четверть звона назад Соколу сказали, что государь хочет видеть его, он решил, что как раз сейчас и случится что-то недоброе, что вдребезги разобьет нежданное благополучие, отбросит Орешка вниз, во тьму, откуда судьба ненадолго извлекла его.
А вместо этого — долгое умиротворяющее ожидание во внутреннем дворике… тишина, фонтан и плющ…
Хлопнула калитка. Молодой Сокол внутренне подобрался, выбросил из сердца смятение и поднялся на ноги, чтобы встретить государя. Но замер, увидев, что во дворик вошел подросток. Худенький, белоголовый, с распахнутыми синими глазами.
Легким вихрем в памяти пронеслось: лесной полдень, берег тихой речки, верховые с красно-зелеными перевязями, большеглазый мальчик, необоримая сеть мягких, просительных слов…
Сокол сдержанно поклонился юному магу из Клана Медведя. Подросток ответил вежливым поклоном, приосанился и явно собрался что-то солидно сказать. Но внутренний светлый порыв одержал верх: мальчик подался вперед и произнес искренне и горячо:
— Я очень, очень рад, что все так хорошо получилось!
То ли он бессознательно пустил в ход чары, то ли просто нашли отклик идущие от сердца слова, но Орешка впервые за много дней отпустило жестокое напряжение. Появилась робкая надежда: а вдруг этот нелепый поворот судьбы и впрямь окажется к лучшему?
А мальчик взволнованно продолжал:
— Я так мучился все эти дни… Ох, я забыл представиться, да? Архан Золотой Пояс из Клана Медведя. Ветвь Берлоги, властитель Замка Соленых Скал — это неподалеку от Ашшурдага, на побережье. — Медведь заметил удивление собеседника. — Правда-правда, властитель! Уже четыре дня! Король принял мою клятву после возвращения… ну, оттуда… — Архан смутился. — Я так переживал!.. Когда я ехал к королю, я думал: мой Обет Покорности должен быть подкреплен серьезным, важным делом. Я ведь маг, а с мага и спрос больше, да?.. И сам напросился арестовать двух опасных преступников. Но я же не знал, что это такое — вести на верную смерть двух живых людей! Потом, уже в Ваасмире, чувствовал себя так, будто это я… ну… будто я палач…
Синие глаза потупились, голос зазвенел дрожью.
«Ну-ну, — заботливо подумал Орешек, — не вздумал бы мальчишка разреветься… впрочем, какой он теперь мальчишка — властитель!»
— Мой юный господин напрасно принимает это так близко к сердцу. Ведь все кончилось благополучно…
— Да! Я так рад, что мои пленники остались живы… оба…
Оба?.. Орешек смутился. В обилии навалившихся на него за эти сутки впечатлений затерялась мысль о человеке, чье имя досталось ему.
Архан правильно истолковал замешательство Сокола.
— Мой господин, вероятно, не знает… король решил, что с изгнанием из Клана преступник тоже умер и родился заново, ведь потеря имени — это потеря жизни. И суд посчитал, что безымянный бродяга из Отребья не может отвечать за грехи Ралиджа из Клана Сокола. Десятнику Айре ведено проводить этого безымянного подальше от Ваасмира — куда сам захочет. Король сказал: лучше всего ему убраться к своим силуранским дружкам…
Орешек нахмурился: а ведь для бывшего Сокола такая участь, пожалуй, похуже смерти! Каково ему сейчас?..
— У меня же остался твой пояс! — вспомнил Медведь. — Тот, что я забрал на берегу! Сегодня же верну… но…
Тут глаза Архана стали серьезными, лицо разом повзрослело, словно сквозь полудетские черты проглянул лик старика.
— Послушай меня, — иным, твердым голосом заговорил маг. — Эта вещь — творение злой силы, она полна недобрых чар. Не знаю и не спрашиваю, как служит тебе пояс, но помяни мое слово: когда-нибудь он принесет тебе много бед… может быть, не только тебе.
Орешек опешил — таким неузнаваемым стал вдруг этот славный юноша. Точно кто-то зрелый и мудрый говорил сейчас его устами…
Но тут же эта иллюзия развеялась: Архан встрепенулся, почти подпрыгнул на месте.
— Ой, я дура-ак! — весело пропел он. — Как же я забыл!.. У меня же поручение! От короля! Правда-правда!
Прежняя тревога вновь овладела Орешком. А Медведь продолжал:
— Государь велел передать, чтобы ты дождался его здесь. Он задержался, потому что внезапно приехала госпожа.
Последнее слово было произнесено с таким почтением, что Орешек поспешил уточнить:
— В Ваасмир прибыла Мудрейшая Клана Дракона?
— Ну что ты! Она у них совсем старушка, куда ей в дальний путь… Нет, прискакала сама Нурайна! Я видел: спрыгнула с коня и потребовала, чтобы ее сразу провели к королю. Ух, злая! Мимо меня прошла — даже не взглянула… а ведь я — Медведь! — с легкой обидой закончил Архан.
— Нурайна? — переспросил Орешек. — Из Клана Дракона? Из какой Ветви?
— Нет, Нурайна — не Дочь Клана… — и, заметив скользнувшую по губам Сокола двусмысленную ухмылку, Архан отчеканил: — Но имя ей дал король Бранлар!
Это меняло дело. Дочь покойного государя, пусть незаконная… и, вероятно, пользуется уважением при дворе, если судить по тону юного Медведя…
Орешек, заинтересовавшись, хотел было расспросить об этой женщине поподробнее, но тут снова хлопнула калитка. Во дворик вошел король.
— Я решил поговорить с тобой здесь, — озабоченно сказал Джангилар, — подальше от шума и гама… Молодой властитель Замка Соленых Скал, я полагаю, не захочет скучать с нами и вернется на пир?
Низко поклонившись, Архан поспешил удалиться.
Орешек, вновь тревожно собранный, бросил быстрый взгляд на женщину, молча вошедшую вслед за королем. Гневное темное пламя.
— Я хотел побеседовать о Подгорном Мире, — вздохнул король, — но кое-что произошло, и нас ждет более серьезный разговор.
— Государь, — вмешалась женщина красивым голосом, чуть вибрирующим, как струна, — я еще раз умоляю оставить эту тайну между нами. Видят Безликие, что я и сама сумею прекрасно справиться с этим…
— Нет! — непререкаемо сказал Джангилар. — И не думай об этом, Нурайна! Одна ты никуда не отправишься… я вообще не понимаю, зачем тебе ехать? Неужели у меня нет смелых и ловких людей, готовых по королевскому слову хоть на край Бездны? Да тот же Айра со своим десятком…
— Если я не сделаю этого сама, — неожиданно горестно выдохнула женщина, — не буду знать покоя во всех грядущих рождениях. Есть вещи, которые нельзя поручить наемникам.
— Что ж, будь по-твоему. Но одна ты отсюда и шагу не сделаешь.
— Не понимаю, — возмутилась Нурайна. — Почему меня не может сопровождать кто-нибудь другой? Ты сам говорил о десятнике Айре…
— Можешь считать это суеверием, а я назову это предчувствием! Вчера я уверился, что новый Сокол предназначен богами для великих и необычных дел!
Брат и сестра спорили, не обращая внимания на присутствие третьего человека. Орешек почтительно выжидал, когда с ним заговорят, но при слове «Сокол» не удержался и бросил взгляд на сердитую красавицу. И даже вздрогнул — такая ненависть полыхнула в ответном черном взоре!
«Вей-о! Когда ж я умудрился этой злюке на подол наступить? Уставилась, словно прикидывает, откуда сподручнее начать с меня кожу сдирать!»
— Есть еще одна причина, — продолжал король. — Не только для тебя это — личное дело… Послушай, Сокол, — обернулся он к Орешку, — вчера ты сказал, что был… э-э… был хорошо знаком с мудрым Илларни из Рода Ульфер.
— Это так, государь, — настороженно подтвердил Орешек.
— Вспомни: он никогда не упоминал в твоем присутствии о Душе Пламени?
— Однажды рассказал мне эту легенду, вот и все, — пожал плечами Орешек.
— Рассказал? — изумился Джангилар. — Он — тебе?!
Орешек не сразу понял причину удивления короля, а поняв — улыбнулся.
— Достойнейший Илларни относился ко мне не как к рабу… скорее, как к любимому внуку. Научил грамоте, рассказывал о Темных и Огненных Временах, о далеких землях… пытался толковать мне пути звезд в небе, но это я так и не сумел усвоить…
— Вот как… Но припомни: что именно он рассказал о Душе Пламени? Каждое слово может оказаться очень важным…
Орешек скрыл недоумение и начал обстоятельно вспоминать:
— Сначала господин говорил, кем был Шадридаг Небесный Путь… Перечислял его изобретения… ну, башенные часы, водяная мельница, мыло еще… Я все и не вспомню. А потом сказал, что Шадридаг был очень сильным магом, достойным потомком Первого Дракона, но не растрачивал дар на мелкие чудеса, а целиком употребил на создание Души Пламени…
Не спуская с Орешка требовательных глаз, король прошел к скамье, сел и, подавшись вперед, продолжал внимательно слушать. Нурайна отвернулась к фонтану, подставила ладони под струйку, словно рассказ ее не интересовал.
— Историки до сих пор спорят о Душе Пламени, — продолжал Орешек, невольно подражая неторопливому говорку старого Илларни. — Одни утверждают, что была это некая магическая способность, от рождения присущая Шадридагу и развитая им до страшных пределов. Другие говорили, что маг создал некий могущественный талисман. Так или иначе, с помощью Души Пламени можно было раздвигать горы, рушить стены крепостей, стирать с лица земли города. Такой разрушительной магии наш мир не знал прежде и, будем надеяться, не узнает впредь…
— Это его слова или твои? — живо откликнулся король.
— Его, разумеется. Еще хозяин рассказывал про Королевство Алых Скал. Как король Джиликат, которому служил Шадридаг, держал в страхе соседей.
— Джайкат, — холодно поправила Нурайна, не оборачиваясь.
— Что?.. А, да, благодарю светлую госпожу. Король Джайкат. Он развязал войну с Наррабаном и едва не выиграл ее, но внезапная и загадочная смерть Шадридага лишила государя возможности…
— Знаю! — перебил король. — Что ты мне излагаешь наизусть летопись Санфира? Я ее читал! Мне интересно, что тебе рассказывал старик Илларни!
— Так и рассказывал — по летописи… И еще говорил: то, что тайна Души Пламени затерялась в веках, — это великая милость Безликих. Есть знания, которые лучше забыть как можно скорее…
— Вот как? — встрепенулся Джангилар, будто именно этих слов и ждал с начала разговора. — Так и сказал — забыть? А вот я считаю, что эта тайна не затерялась в веках и что известна она именно Илларни!
Орешек покрутил головой, стараясь не улыбнуться: ведь с ним говорил король!
— Вряд ли, государь. Не думаю, чтобы человек, владеющий таким секретом… знанием, которое может подарить ему весь мир… сидел бы в плохо протопленной старой башне, составлял за гроши гороскопы, питался пресными лепешками и…
Тут Орешек вдруг замолчал, потому что ясно и твердо понял: да, именно так бы и поступил его хозяин. Питался бы лепешками и кашей из репы, глядел по ночам на звезды, читал мудрые книги и не стремился умножать страдания человеческие — их и так в этом мире хватает.
— В молодости Илларни искал приключений, — задумчиво сказал король. — Лез в государственные дела. Мой дед изгнал его, а отец простил и позволил жить в Тайверане. Старик даже учил Нурайну математике и истории, правда, недолго… А я…
Король помолчал, а потом сказал сестре властно, почти грубо.
— Прекрати играть с водой и расскажи Соколу все — так, как рассказала мне. И не криви губы! — строго добавил он, увидев недовольное лицо обернувшейся к нему женщины.
— Но, государь… я…
— Рассказывай! — жестко приказал Джангилар.
— Это началось девять-десять лет назад… — неохотно начала Нурайна.
Вдруг в глазах ее сверкнуло гневное презрение, голова гордо поднялась, на лице появилось выражение, явно означающее: «Ох, было бы кого стесняться!»
— Я была моложе, — продолжила она твердо, — и любила чужеземца, служившего в королевской гвардии. Это был великий воин, незаурядная личность. Я была уверена, что и он любит меня… пожалуй, так и было… но в один проклятый день у меня появились подозрения, что он вынашивает черные планы против короля Бранлара и стоит во главе группы заговорщиков. Если бы речь шла о ком угодно другом, я не задумываясь сообщила бы обо всем королю или его Правой Руке. Но я любила, я боялась ошибки, которая может погубить дорогого мне человека, поэтому решила сначала убедиться во всем сама. Мне стало известно, что заговорщики соберутся в заброшенной шахте неподалеку от Тайверана, и я отправилась туда. Конечно, это было самонадеянным поступком, но я прекрасно владела оружием и была уверена, что сумею постоять за себя в любой передряге. Оказалось — не в любой! Стараниями Хозяйки Зла в шахте произошел обвал, и я оказалась заваленной в одном из боковых ходов… как они там называются…
Орешка передернуло. Он с новым интересом и уважением взглянул на королевскую сестру.
— Когда меня спасли, я была слаба и почти ничего не помнила. Мне рассказали, что спасательные работы велись слишком медленно, я непременно погибла бы, но внезапно странная и страшная сила разорвала гору пополам, освободив меня. Было объявлено, что это сделали маги из Клана Дракона, но в разговорах отца с приближенными я уловила тревожные слова: «Душа Пламени».
Она мрачно замолчала. Джангилар серьезно кивнул.
— Я помню, как при дворе шептались о древних чарах Шадридага, что вновь проснулись…
— Понятно, я не могла улежать в постели, — вздохнула Нурайна. — Я еще с трудом стояла на ногах, но все же отправилась к своему возлюбленному — и застала его, когда он собирался скрыться из дворца. Между нами произошел тяжелый разговор, который я не намерена пересказывать… скажу лишь то, что имеет сейчас значение. Я назвала его изменником, а он предложил мне кликнуть стражу… и заявил, что меня, вероятно, порадует казнь человека, который меня спас. Я крикнула, что он лжет, потому что мой неведомый спаситель владел тайной Души Пламени. В ответ он засмеялся — и ничего страшнее этого смеха я в своей жизни не помню. В тот миг я поверила, что именно он ужасными чарами спас меня, поверила так же твердо, как в то, что на смену дню приходит ночь. Перестав смеяться, он сказал, что я могу не беспокоиться об этой истории, потому что его уже разыскивают. Бежать, скорее всего, не удастся, а попасть живым в руки стражи он не собирается. Вряд ли он встретит следующее утро, так что я могу быть совершенно спокойна… Тут со мной случился…
Женщина резко оборвала фразу, хмуро взглянула на увлеченного рассказом Орешка и повелительно сказала:
— Мне не хотелось посвящать посторонних в семейные секреты, но раз мой брат настаивает… Я обладаю даром Второго Зрения, но не желаю, чтобы все кругом болтали об этом!
Орешек почтительно склонил голову. Еще раз властно, почти угрожающе пронзив его взором, сестра короля продолжала:
— В тот миг на меня снизошло озарение. Я узнала день его смерти — и назвала вслух… когда во мне пробуждается Второе Зрение, я теряю власть над собой и говорю даже то, что лучше бы скрыть. Он поверил мне, сразу поверил, он никогда не сомневался в моих магических способностях. Жестоко потрясенный, в гневе и горе хотел он уйти, но я удержала его и потребовала, чтобы он рассказал о Душе Пламени — ведь я всю жизнь буду казнить себя за то, что выпустила из дворца человека, владеющего такой тайной! Он усмехнулся и сказал: «А каково будет жить мне? Я ведь по твоей милости начинаю считать годы и дни обратным счетом! Уж ты попереживай — может, тогда не сразу меня забудешь…»
Нурайна поймала сочувственный взгляд Орешка и надменно вскинула голову.
— Девять лет я не слышала о нем. Но оказалось, что, уходя из столицы, он оставил для меня письмо. И велел верному слуге передать мне это письмо в двести девяностом году, в десятый день Звездопадного месяца… в день своей гибели…
Волнение перехватило горло женщине, она замолчала, не желая выказать слабость.
А Орешек при словах «десятый день Звездопадного месяца» чуть не вскрикнул.
Речной берег, заросли, Аунк с двумя стрелами в животе… его предсмертный бред, а потом четкое, ясное: «Черная птица!»
Вей-о-о! Нур-райна!
— Он умер с твоим именем на устах, госпожа, — без тени сомнения сказал Орешек.
Нурайна Черная Птица взметнулась, как порыв урагана. Орешку показалось, что она сейчас его ударит.
— Что ты знаешь об этом?! Что ты смеешь об этом знать?!
— Если это тот человек, — продолжил Орешек так же уверенно, следуя вспыхнувшей догадке, — что на прощание подарил тебе меч юнтагимирской работы…
Нурайна коротко, гортанно вскрикнула — и поникла, как угасшее пламя.
— В самом деле, — протянул король, переводя взгляд с сестры на Сокола. — У нее есть изумительный меч, имя ему — Альджильен… Повторяю вопрос, который задала моя сестра: что ты можешь обо всем этом знать?
— Очень немногое. О мече знаю больше, чем о человеке… хотя он был моим учителем карраджу.
— Этот… Аунк из шайки? — ахнул король. — Значит, Юнтайо докатился до разбоя? А ведь я его помню. Великий фехтовальщик, лучший клинок Грайана. Он и Нурайна…
Женщина уже пришла в себя и сказала спокойно, чуть надменно:
— Да, мы увлекались карраджу, старались узнать старые, забытые ныне приемы, пытались восстановить это древнее боевое искусство в первозданной чистоте… а вместо этого, кажется, создали собственный стиль… Так он был твоим учителем? Тебе повезло!
Орешек вежливо поклонился, но мысли его были заняты сорвавшимся с королевских уст словом «Юнтайо». Неужели это было настоящим именем учителя? Ой, вряд ли! Какой отец даст сыну имя, означающее «самое большое несчастье»?..
— Но это не относится к делу, — холодно бросила Нурайна. — Вернемся к письму. Кроме слов прощания, которые касаются лишь меня, там были строки: «А если старая тайна еще тревожит тебя, можешь о ней забыть. Только два человека знали этот секрет: я и мудрый Илларни. Теперь оба мертвы. Твоим опасениям конец».
— Как — «оба мертвы»? Почему? — встревожился Орешек.
— За день до того, как было написано это письмо, во дворец пришло ложное известие о смерти старого астролога. Он перед этим болел, лежал в жару…
— Помню, — тихо сказал Орешек. — Только не знал я, что кто-то интересовался тогда его жизнью и смертью. Я его в одиночку выхаживал, еле-еле денег на лекаря набралось…
— Мы с Юнтайо хорошо относились к старику… — впервые в голосе Нурайны прозвучали человеческие, виноватые нотки, — и, конечно, позаботились бы о нем. Но я сама была больна после той ужасной истории, а Юнтайо пришлось бежать…
— То дела прошлые, — вмешался Джангилар. — Сейчас перед нами стоит важная задача. И имя этой задаче — Илларни из Рода Ульфер!
Орешек выжидающе молчал, хотя душа его жалобно скулила от желания узнать хоть что-нибудь о пропавшем хозяине.
— Илларни, — вздохнул король. — Моя боль, моя вина… Но что я мог сделать? Передо мной стоял выбор: или война, или подлый поступок по отношению к хорошему человеку…
— Ты поступил правильно, — с глубоким убеждением произнесла Нурайна.
— Лет пять назад, — задумчиво продолжил король, не обращая внимания на слова сестры, — в Тайверан прибыло наррабанское посольство. В воздухе сильно пахло войной, а мы к ней не были готовы — по уши увязли на Проклятых островах. Я с почетом принял посольство, готов был на любые разумные уступки. Знающие люди шепнули мне, что все вопросы решает не посол — тот прислан для солидности, двоюродный брат Светоча. Настоящей душой посольства был молчаливый такой, остроглазый человек. Звали его Таграх-дэр, был он весьма знатного происхождения… кстати, тебе приходилось встречать незнатного наррабанца?
— Нет, государь, — усмехнулся Орешек. — У каждого бродяги родословная куда-то там уходит корнями. Иной матрос одет — заплата на заплате, а чуть его затронь — хватается за нож и кричит о благородных предках…
— Вот-вот… Дал я этому Таграх-дэру тайную аудиенцию, обсудил с ним будущий договор между двумя державами. К моему удивлению, наррабанец оказался весьма уступчивым. Он пошел мне навстречу в вопросе о торговых пошлинах! И даже пообещал замять историю с двумя пиратскими рейдами, в которых были уличены Морские Кланы! Но намекнул, что такие выгодные для Грайана условия потребуют от него немалых хлопот. Я напрямик спросил, чего он хочет для себя лично. Интересное у него оказалось желание: чтобы я отпустил с ним в Наррабан великого звездочета Илларни. Так он и выразился: «отпустил»…
— Но, государь, — нахмурился Орешек, — ведь наррабанцы не верят в астрологию!
— Кто тебе это сказал? Илларни?
— Нет, один наемник… ничтожная личность, не заслуживающая королевского внимания. Он уверял, что в Наррабане нет звездочетов.
— В том-то и дело. Наррабанцы — странный народ. Они дают богам имена, ставят в храмах их изваяния. В каждом городе — свое божество, но царит над ними Гарх-то-Горх, Единый-и-Объединяющий. Считается, что он создал всех богов, а те уж начали творить моря и сушу. Звездное небо — это, по верованиям наррабанцев, громадный лист, на котором Единый каждую ночь пишет подвластным ему богам приказы на следующий день. Наутро он все стирает, а вечером пишет заново, и есть в этих записях все — от извержений вулканов до судеб человеческих. Записи эти — не для разумения смертных. Люди могут научиться их читать, но это… ну… как если бы грамотный слуга начал рыться в бумагах хозяина. Звездочетов в Наррабане казнят.
— И мой хозяин там уже пять лет? — спросил Орешек тихим, но каким-то нехорошим голосом.
— А что я мог сделать? — вскипел король. — Поставить страну под угрозу войны? Таграх-дэр поклялся, что будет заботиться о безопасности мудрого Илларни. Он тоже рискует, ведь за укрывательство звездочета ему не букет фиалок поднесут. Но он пошел на риск, потому что хочет все время иметь точные, подробные гороскопы — свой, своих врагов, своих друзей, Светоча… Однако хватит с него, попользовался — и будет! Если старому ученому и впрямь ведома тайна Души Пламени, его надо немедленно вернуть в Грайан. Сестра рвется ехать за Илларни сама. Одну я ее не пущу, а отряд для охраны дать не могу — поездка тайная…
Король поднялся со скамьи и медленно прошелся по дворику.
— Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла! Я оставлю тебя Хранителем крепости Найлигрим. Ты, кажется, неплохо там управлялся…
Сокол с благодарностью преклонил колено.
— Разумеется, ты не можешь вернуться в крепость, пока не примешь на себя Обет Покорности и не исполнишь мой приказ. А приказ такой: отправиться в Наррабан за Илларни. Причем завтра же! Лето кончается. Пока доберешься до Аршмира, подкатят шторма… Так что к морю придется скакать, загоняя коней!
Кровь бросилась Орешку в лицо.
— Государь, я плохо езжу верхом…
— С чего бы это, а? — ухмыльнулся король. — Ладно, позаботься об экипаже… Деньги на дорогу есть?
Орешек кивнул, вспомнив сундук, куда вместе с прочими подарками падали и кошельки — бархатные, с приятно округленными боками.
Нурайна сделала последнюю попытку:
— Государь, отпусти меня одну! Я бы тенью проскользнула…
— Еще слово, — выразительно пообещал Джангилар, — и останешься дома!
Женщина повернулась и молча покинула дворик. Сухо, зло стукнула калитка.
— Не обижайся на нее, — вздохнул король. — Ну, не может она хорошо к тебе относиться! Ралидж… тот, прежний… Когда он был еще мальчишкой, Нурайна обучала его фехтованию. И хотя по возрасту он годится ей разве что в младшие братья, она испытывает к нему материнские чувства. А какой шум только что подняла, узнав, что я позволил изгнать его из Клана!.. Ох, не хочу об этом и говорить…
Тут на лице Джангилара расцвела мечтательная улыбка:
— У нас нет времени, я понимаю. Ты должен вернуться на пир, а потом отдохнуть перед дорогой. Но все-таки — расскажи, как ты летал верхом на драконе!
46
Нет, Орешек не осмелился бы перед отъездом увидеть Арлину! Ни за что не осмелился бы! Так бы и уехал, надеясь, что разлука поможет им обоим успокоиться, привыкнуть к новому положению вещей…
К счастью, Каррао помешал ему сделать такую глупость. Когда Орешек вернулся на пир, к изрядно охмелевшим гостям, Волчий Вожак, похохатывая, рассказал ему о наивной попытке Арлины подкупить тюремщика. Это глубоко растрогало Орешка и придало ему отваги.
Утром, когда слуги Даугура укладывали в экипаж вещи молодого Сокола, жених и невеста улучили время, чтобы встретиться наедине.
Оба были натянуты, как тетива; оба представления не имели, как им держаться и о чем говорить. Свидание могло бы стать сухим и холодным, а потом, в разлуке, оба страдали бы из-за этого.
Но Арлина, не выдержав, расплакалась. Орешку пришлось ее успокаивать, гладя по голове и бормоча что-то сбивчиво-ласковое. Не грозная Дочь Клана — всхлипывающая девчонка притихла у него на груди, и Орешку стало легче, словно он опустил обожженную руку в холодную воду.
Когда Арлина утерла глаза, все между ними было по-прежнему… или почти по-прежнему… Зазвучавшее воркование никак нельзя было назвать разумной беседой двух взрослых людей. Впоследствии ни он, ни она не сумели вспомнить ни одной связной фразы, которую подарило бы им драгоценное свидание.
Впрочем, одно исключение было. Арлина пожелала узнать, куда уезжает ее жених. Тот отказался отвечать, сославшись на королевский запрет. Тут девушка вновь разрыдалась. Орешек за свою бурную, но не очень долгую жизнь не успел обзавестись одним полезным умением — отказывать плачущей женщине. Зареванная зеленоглазая победительница получила в добычу слово «Наррабан». Одно-единственное слово, но ей хватило… Девушка начала упрашивать жениха беречь себя в пути, хотя бы ради нее… и разговор опять превратился в мерцающее облачко ласкового шепота.
Напоследок Волчица сказала, что не хочет одна возвращаться в крепость. Ей бы съездить в родной замок, навестить дядю и тетю… А когда жених признал, что это хорошая мысль, Арлина попросила в дорогу для охраны двоих воинов… нет-нет, спасибо, десяток — это много, а вот двое — это в самый раз, хорошо бы Айфера и Араншу, она их знает, она им доверяет…
Разумеется, дарнигару было тотчас отдано распоряжение.
Харнат и Аджунес как раз собирались обратно в Найлигрим, где им предстояло распоряжаться до возвращения Хранителя. Но проводить своего господина в дальнюю дорогу они успели — смущенные, растерянные, не знающие, что и как сказать ему после всего, что случилось.
Провожала жениха и Арлина, спокойно и сдержанно пожелала ему удачи.
Из приличия пришел приемный отец. Сказал, как принято: «Возвращайся с победой!» В злющих глазах ясно читалось: «Возвращайся куда хочешь, только не сюда!»
А вот Даугур проводить его не смог — расхворался от переживаний. И Орешек искренне об этом жалел.
Впрочем, расставание принесло молодому Соколу и несколько мгновений чистой, яркой радости. Откуда-то из-за спин вывернулась Аранша, с поклоном протянула меч в ножнах, сказала четко: «Приказ моего господина исполнен!» — и тут же исчезла, Орешек не успел ни поблагодарить, ни вознаградить ее. Ножны были чужие, незнакомые, но Орешек даже не стал вытаскивать клинок. Он и так знал, что это за меч, — и счастливо улыбнулся, садясь в экипаж…
Нурайны в момент отъезда с ним не было. Она ускакала вперед, пообещав присоединиться к нему по дороге — чтобы никто не судачил о цели их совместного путешествия.
* * *
— Нет и еще раз нет! Да чтоб я сдохла от удавки и на костер легла… чтоб мне меч на прялку променять, чтоб мне жалованье ввек не выплачивали! И не проси, госпожа, я в такой дурацкой затее тебе не помощница!
— Послушай Араншу, светлая госпожа, она дело говорит! — поддержал рассвирепевшую наемницу Айфер. — Что там хорошего, в этом Наррабане? Вонь, жара, песок, верблюды плешивые… пресные лепешки… а главное, куда ни плюнь, наррабанцы! И откуда их там столько взялось?
Арлина — в мужской одежде, с небольшим дорожным мешком в руках — обвела наемников приветливым ясным взглядом.
— Так вы отказываетесь мне помочь? Очень жаль! Тогда я отправляюсь в путь одна.
— И одна не поедешь! — пригрозила Аранша. — Хочешь в крепость — пожалуйста! Хочешь к дяде-тете — проводим! А вздумаешь дурить и в чужие земли рваться — свяжем! Мы за тебя перед Хранителем в ответе.
— Точно! — солидно подтвердил Айфер. — Хранитель велел — в замок к дяде!
— А он не мог тебе приказывать! — ехидно указала Волчица. — Он Обет Покорности на себя еще не принял, а значит, Хранителем быть не может!
— Мне дарнигар велел! — отмел эти несерьезные аргументы Айфер. — Так что Аранша верно говорит: повяжем мы тебя! Веревками! Целее будешь!
— Осмелитесь прикоснуться к Волчице? — с расстановкой спросила Арлина.
После напряженной паузы Аранша негромко ответила:
— Наверно, осмелюсь…
И вдруг закричала в полный голос:
— Да с какой стати порядочную барышню в тот поганый Наррабан потянуло? Что ты там забыла? На верблюдах не ездила? Этих, как их, крокодилов не ловила?
Арлина метнулась к наемнице, стиснула ее крепкие загорелые руки.
— Аранша! — заговорила она горячо и убедительно. — Ну, пойми же, мне обязательно надо быть там! Ты разве не знаешь, что сказители поют про этот Наррабан? Там бродят хищные кошки крупнее лошади… там драконы летают гуще, чем в Подгорном Мире… это правда, я сама слышала! Там путников сухой ветер с головой заносит песком, а потом их кости белеют на тропе… там на дорогах хозяйничают банды свирепых убийц… там на каждом шагу встречаются попавшие в беду красавицы, которых надо спасать от злодеев и чудовищ. Ну, подумай сама: как я могу отпустить его туда одного? Кто же ему поможет, как не мы с тобой?
На лице Аранши появилась улыбка — сначала неуверенная, недоверчивая, а затем широкая, белозубая, радостная.
— Вот оно в чем дело! Да что ж ты сразу… Ну, будь по-твоему, Волчица! Никого к господину не подпустим: ни дракона, ни убийцу, ни несчастную красавицу!
— Эй-эй! — встревожился Айфер. — Ты что, мозги в болото обронила? Я сам никуда не поеду и вас обеих не пущу!
— Айфер у нас — птица гордая: пока не пнешь — не полетит! — доверительно объяснила госпоже Аранша. Затем обернулась к наемнику и свирепо рявкнула: — Ну ты, битый вояка! Это ты так со своим десятником разговариваешь? С меня, между прочим, бляху еще никто не снимал! Я твой командир — понял, ты, хряк с мечом?!
— Но дарнигар велел… — растерялся наемник.
— Я тебе и дарнигар, и Хранитель, и папа с мамой! Погоди, вернемся в крепость, порадуешься ты у меня! В твоем договоре что сказано? Что тебя можно занимать на хозяйственных работах… по усмотрению десятника. Вот я тебя и займу! Будешь вместе с рабами свинарник чистить — день за днем, пока сам не захрюкаешь!
— Ну что ты расшумелась? — примирительно развел руками Айфер. — Как говорится, нам, наемникам, все одно: что наступать — бежать, что отступать — бежать… В Наррабан так в Наррабан!
47
Все-таки не стоило так углубляться в лес, надо было держаться дороги. Конечно, не хотелось попадаться на глаза путникам… но эти проклятые заросли крапивы! Этот зеленый огонь, охвативший тело злее погребального костра!..
Солдаты, сожри их Клыкастая Жаба, на прощание стянули у него с ног сапоги, содрали всю одежду, кроме набедренной повязки. «Ему уже ничего не понадобится! — весело объявил негодяй десятник. — Он же мертв!..»
Человек потряс головой и страшно оскалился.
Мертв? Он? Да он никогда не был таким живым, как сейчас!
Мертв он был раньше — когда безуспешно пытался спорить с пустотой, разрастающейся в душе. А сейчас пустоты нет! Душа до краев заполнена багровой лавой ненависти. Человек дышал ровно, размеренно, сдерживая себя, боясь, что часть этой драгоценной ненависти расплещется бранью и проклятиями, бесполезно растревожит вечерний лесной воздух и растворится в сумрачной синеве. Нет, ему нужна каждая капля! Теперь у него есть цель — грозная, мучительно зовущая к себе. Мщение! Расправа с проклятым самозванцем!
Странно, почему даже старая сволочь Даугур не вызывал в нем такой бешеной злобы? Конечно, неплохо бы убить и его тоже… как и зрителей на площади, всех, одного за другим, как и Соколов, отрекшихся от него на полночной церемонии…
Вспомнились заведенные назад руки, привязанные к столбу; кольцо костров во мраке; тени, одна за другой входящие в это кольцо; голоса, мужские и женские, поочередно произносящие одну и ту же фразу:
— Я не знаю этого человека…
— Я не знаю этого человека…
— Я не знаю этого человека…
Ни стыда, ни горя не испытывал сейчас безымянный отщепенец. Только ненависть. Самозванец не должен жить! Если чужое имя не задушило его, застряв в глотке… если чужая одежда не вспыхнула у него на плечах…
Человек вытянул перед собой руки, исцарапанные колючим шиповником и обожженные крапивой, и взглянул на них так, словно видел впервые. С уважением взглянул, с почтением. Ведь этим рукам суждено расправиться с самозванцем!..
И тут человек опомнился. Он в лесу! И уже темнеет! Скорее назад, на дорогу, пока не вышло на охоту лесное зверье! Выбраться к любой деревне, к людям… Когда-то — в невообразимо далеком прошлом — он уже был один в ночном лесу. Но в тот раз он дрожал за свою жизнь, а сейчас — за свою месть.
А лес, почувствовав слабость человека, навалился на него со всех сторон, не пускал к дороге, преграждал путь насмешливыми объятиями еловых лап, бросался под ноги корягами и поваленными стволами, пугал криками просыпающихся сов, вставал высокими, по грудь, зарослями папоротника и все сгущал тьму, поднимал ее от корней все выше и выше…
Наконец лес то ли смилостивился над измученным человеком, то ли устал от злобной потехи, то ли просто недоглядел… Деревья раздвинулись, и над головой вместо сомкнутых ветвей густо-синим бархатом легло небо с первыми звездами и бледным серпиком месяца.
Дорога? Нет, просека, люди валили здесь лес… Давно ли? Может быть, неподалеку лагерь лесорубов?
Но на отчаянные вопли откликнулись лишь скрипы и шорохи из-за почерневшей уже стены деревьев. Ладно, все равно никуда ночью не выберешься. Придется ночевать здесь.
Но, конечно, нужен костер!
С упорством отчаяния человек начал собирать валежник, обламывать сухие нижние ветви у елей на опушке. Он никогда еще не разводил костер, не имел понятия, как это делается, — просто валил в кучу все, что могло сгодиться, пока не вырос огромный ворох.
А тьма все подкрадывалась к лихорадочно суетящемуся двуногому муравью — и наконец затопила просеку, поднялась до вершин черных деревьев.
Ох, вот она, грозная ночь! Скорее, скорее разжечь огонь, пока сюда не наползла какая-нибудь нечисть…
И тут просеку огласил странный звук — не то хохот, не то кашель. Полубезумный бродяга наконец понял простую и очевидную вещь: ему нечем зажечь огонь!
Все еще хохоча страшным смехом, раздирающим грудь, безымянный человек рухнул у груды хвороста.
Ну и пусть! Пусть его сожрут волки, пусть прикончит нежить, — он не хочет отсюда уходить! У него будет свой костер, вот вам всем! И на этом костре он будет жечь заживо своего врага! Скорее всего до утра не дожить, так хоть помечтать напоследок…
Усевшись поудобнее, бродяга сосредоточенно вгляделся в черневшую во тьме кучу веток и сучьев. Он старался представить, что на него глядят ненавистные карие глаза, но не насмешливые и дерзкие, как во время поединка у реки, а перепуганные, молящие… Да, да, вот он, самозванец, скрученный по рукам и ногам, с завязанным ртом… нет, рот завязывать не надо, пусть будут слышны рыдания, стоны, безнадежные просьбы о пощаде… Покричи, раб, покричи, это еще не смерть, это пока лишь ужас, а потом начнется боль. А когда ты как следует обгоришь, я рук не пожалею, из огня тебя вытащу и здесь же, у костра, оставлю ме-е-едленно подыхать. И пусть твой труп расклюют лесные птицы, не будет тебе честного погребения… Ага, визжишь? Скулишь? Все слова от ужаса перезабыл? Ну, скули не скули, а по черным ветвям уже ползут снизу вверх желтые язычки, сливаются вместе, встают жаркой стеной…
Сухой нестерпимый жар заставил отшатнуться. Куча валежника разом занялась высоким яростным пламенем, гудящим, потрескивающим, извивающимся, льнущим к толстым сучьям.
С криком человек вскочил на ноги и безумным взором уставился в огонь. Протянул вперед дрожащую руку, но не посмел коснуться своей ожившей мечты. Затем гневно, словно подозревая подлый и жестокий обман, поднял выпавшую из костра ветку, которую еще не тронул огонь, властно, яростно сосредоточил на ней взгляд.
Кончик ветки почернел, затем побагровел, крошечный огонек прижался к коре…
Немыслимое счастье полыхнуло в глазах безымянного человека. Такого накала чувств он не испытывал, когда был Сыном Клана.
— Они изгнали меня, да? — спросил он у пляшущего пламени. — У них это не получилось! Собаку можно изгнать из стаи псов… но ее не изгонишь совсем из собак… в кошки… Моя кровь осталась при мне… мое наследство, которого не отнять никакому Даугуру…
Верхушка неуклюже сложенного костра провалилась внутрь, но огонь выжил, не погас.
Бродяга поднял к звездам залитое слезами лицо.
— Раш! — страстно закричал он. — Отныне я — Раш Костер! Отребье может само выбирать себе клички! И я, Раш Костер, теперь точно знаю, какой смертью умрет мой враг!
Книга 2 Душа пламени
С благодарностью посвящаю эту книгу Александру Станиславовичу Курьяте, мастеру-кузнецу, сковавшему мне в подарок великолепный меч, а также Рене, без которой я никогда бы этого меча не увидела, и всей цепочке читателей, передававшей меч из Житомира в Санкт-Петербург, а оттуда — в Москву: Рене, higf, Тельтиар, Хелькэ, Orrofin, Scorpion (Archon).
Чем бы ни была грозная Душа Пламени — разве она сильнее человеческой души?
290 год Железных Времен
«Из всех напастей, которым Единый позволил обрушиться на Наррабан, самым ужасным было нашествие иноземцев во главе с королем Джайкатом. Не страшны были копья, не страшны были мечи, а страшен был богомерзкий колдун Шадридаг, идущий с войском. Был тот колдун звездочетом и украл тайну Души Пламени, что записана была в небесах сияющими буквами. И так грозна была Душа Пламени, что летописцы боялись заносить на пергамент достоверные сведения о ней, ибо суеверно ждали за то огненной смерти для себя. Потому нам приходится довольствоваться устными преданиями, в равной мере жуткими и невероятными…»
Гхаурудэр, «Взгляд в прошлое», свиток десятый1
Пламя факелов дрожало и тянулось ввысь, но не в силах было осветить мрачную обширную пещеру. Свод терялся во тьме, и казалось, что у пещеры вообще нет потолка, что ее накрывает вечный беззвездный мрак.
Ярче всего освещено было возвышение из черного гранита, к которому вели широкие ступени. По углам возвышения были вбиты массивные ржавые кольца с обрывками веревок. В неглубоких желобках, избороздивших поверхность камня, застыла кровь.
Это мрачное древнее сооружение не могло быть ничем иным — только жертвенником. Даже не глядя на него, с закрытыми глазами, случайно угодивший в пещеру путник ощутил бы ледяную волну ужаса.
Но еще страшнее была возвышающаяся над жертвенником гигантская статуя из черного камня.
Ничего чудовищного не было в облике статуи: не прорезали рот клыки, не таращились мерзко выпученные глаза. Нет, из сумрака угрюмо и сосредоточенно глядело молодое, с правильными чертами лицо. Пожалуй, каменный человек был даже красив — суровой и грозной красотой. Он сидел в свободной, уверенной позе, опустив левую руку на колено, а правую вытянув вперед и немного вниз — так, что она склонялась к жертвеннику.
То ли здесь потрудился гениальный ваятель, то ли впрямь, как гласит предание, не руками человеческими была создана статуя, — но только мороз пробирал по коже при взгляде на этот сумрачный лик.
Те, чья жизнь обрывалась на черном жертвеннике, знали, что на их предсмертные мучения неотрывно глядят глаза Кхархи, Хмурого Бога.
Со всех сторон к статуе неслись вздохи и тихие стоны. Но это стенали не души бессчетно замученных на жертвеннике людей — всего лишь выл воздух, проходя сквозь незаметные отверстия. Без них в пещере невозможно было бы дышать, такие густые серные испарения валили из бокового тоннеля (одного из трех, что черными пятнами затаились во мраке). Тоннель этот никуда не вел — он заканчивался глубокой и широкой трещиной, на дне которой медленно вздымалась и опадала золотая вязкая масса. Ибо гора была вулканом — и время от времени сотрясала окрестности яростными выплесками лавы.
Но некому было бояться гнева подземных сил. Земледельцы не селились тут не только из-за огненного буйства вулкана, но и из-за тайной, глухой, расползавшейся шепотком недоброй славы этих мест. А люди, которые время от времени раскидывали шатры у восточного склона, у единственного в этих краях родника, не страшились подземных толчков и глухого гула, потому что знали: лава хлынет по западному склону, по проложенному веками руслу.
И щель, сочащаяся вонючими испарениями, была для этих людей лишь местом, куда удобно скидывать трупы. Сегодня в эту трещину тоже было опущено мертвое тело. Но его не тащили за ноги по полу тоннеля, как это обычно делалось, а несли, завернув в бархатное покрывало, и при этом многоголосо взывали к Хмурому Богу.
И теперь вокруг жертвенника в мрачном молчании восседало около пятидесяти человек. Это была на редкость разнообразная компания. Нищий в отрепье сидел рядом с толстяком в золотой парче. Горец с наррабанского севера в одежде из козьих шкур соседствовал с грайанцем в нарядном камзоле. Свирепый рубака с иссеченной шрамами открытой грудью устроился возле тихого старичка, пальцы которого были испачканы чернилами.
Были в этом пестром собрании и две женщины. Одна — немолодая, коренастая, в горских штанах из выделанной кожи и рубахе из небеленого полотна — носила на голове алую повязку Матери Племени. Другая была с головы до ног скрыта под густой вуалью. Наррабанки давно уже не носили такой убор, лишь некоторые женщины из благородных семей продолжали поддерживать древние традиции. Иногда она тихо поправляла вуаль, показывая тонкую руку в золотых кольцах.
Внезапно чинное выжидание было прервано резким движением гибкого, сильного тела. Тигриным прыжком на ступени выметнулся смуглый человек, взбежал на жертвенник, застыл рядом с рукой статуи, в свете факелов.
Нельзя было угадать возраст по этому темному лицу, выдубленному сухим ветром пустыни. Жгучие черные глаза, горбатый хищный нос, жесткая линия рта. Черная шапка вьющихся волос тщательно подбрита вокруг ушей. Ушные раковины сверху донизу проколоты, в дырочки продеты тонкие золотые кольца. В одном ухе — шесть колец, в другом — семь. Наряд мужчины составляли дорогие, расшитые серебром шаровары и старая безрукавка из козьей шкуры, распахнутая на темной груди. На выпирающих грязных ключицах лежало золотое ожерелье с драгоценными камнями. Повернувшись лицом к статуе, пустынный кочевник взревел:
— Великий Одержимый умер! Он в Сияющем Мире, он счастлив! Те, кого он убил во славу Кхархи, стали там его рабами! Теперь я буду великим Одержимым! Я, Нрах, прозванный Львом Пустыни! Возьми меня, Хмурый! Я — твой слуга, я — Избранный!
Собравшиеся выжидающе молчали. Нрах обернулся, оглядел пещеру и понял, что сказано мало. Как истинный наррабанец, кочевник ненавидел долгие разговоры, но для такого случая пришлось призвать на помощь все свое красноречие.
— Я — Нрах! — заорал он, ударяя себя кулаком в грудь. — Львом Пустыни зовут меня, горячим ветром зовут меня, песчаной бурей зовут меня! Двести клинков под моей рукой — и все Посвященные! Там, где проходят мои воины, ветер разносит дым и пепел, песок впитывает кровь! Мои бойцы, как настоящие львы, вспарывают животы врагов и рвут зубами печень! Хмурый, это для тебя! Взгляни на мои уши! Каждое кольцо — это десяток врагов, убитых в бою, а замученных пленников я не считаю! Кхархи, я достоин быть Великим Одержимым!
Голос кочевника угас под черным сводом. Разгорячившись, как в бою, Нрах бросил руку к бедру, туда, где ладонь привыкла находить рукоять кривого меча. Но рука бессильно повисла: воин вспомнил, что он безоружен — как и все, кто собрался в пещере.
Жест этот остудил пыл кочевника. Он повел плечом — мол, я все сказал! — спустился по ступеням и остался стоять у жертвенника.
Тихо встал с места старик в лохмотьях, поднялся, приволакивая ногу, к статуе, под факельные отсветы.
— Иххо Кривая Нога — так зовут меня, — начал он, стараясь говорить солидно и веско, но голос привычно сбивался на хнычущую, просительную скороговорку. — Я — старейшина нищих, что сидят у Храма Единого в Нарра-до. Ты знаешь меня, Кхархи! Я достоин быть Великим Одержимым. Не две сотни Посвященных, а вдвое больше покорны моей воле. Днем они бродят по дворам и клянчат объедки или толпятся у храмов, вымаливая у прохожих медяки… а ночью, выползая из подвалов и подворотен, подкарауливают запоздалых прохожих, поджигают дома, крадут детей у спящих матерей. Мои люди не машут клинками и не рвут зубами печень врага, но те, кто попадает в наши руки, долго, очень долго зовут смерть-избавительницу. А когда она все-таки приходит, мы бросаем изуродованные тела на перекрестках и площадях, чтобы утром горожане увидели, ужаснулись и завыли — на радость тебе, Хмурый! Возьми меня! Я обыщу весь мир и найду твой браслет! Ты вернешься в эту пещеру, обретешь прежнюю силу… я сделаю это, Кхархи!
Прихрамывая, Иххо спустился по ступеням и встал рядом с Нрахом. Физиономия кочевника перекосилась от зависти к гладкой речи соперника.
Но вскоре исходить завистью пришлось уже им обоим, потому что на жертвенник взошел плечистый грайанец в дорогом камзоле и затопил присутствующих волнами красноречия. Был он пиратом, командовал эскадрой из пяти кораблей и теперь живописал разоренные портовые города, горящие суда, багровые от крови волны — и все это, разумеется, во славу Хмурого. Кто, как не он, достоин стать Великим Одержимым?
Почти все сожженные города и потопленные корабли, что перечислил пират, были наррабанскими. Присутствующие (в большинстве своем наррабанцы) внимали рассказу доброжелательно и с уважением.
Когда пират спустился с жертвенника и занял место рядом с другими претендентами, на гранитном возвышении встал человек столь экзотической внешности, что даже среди сдержанных зрителей пронесся легкий шепоток.
Щуплый человечек с белесыми ресницами и бледно-голубыми глазами вежливо и задумчиво оглядел толпу. Его хрупкое тельце тонуло в несуразном буром балахоне, усеянном карманами всех размеров. На талии балахон был схвачен серебряной цепочкой. По спине спускались белые, почти бесцветные волосы такой длины, что позавидовала бы иная женщина. Заплетенные в три тонкие косы, они были аккуратно заправлены под цепочку. Надо лбом волосы были выщипаны, и на блестящей розовой коже красовалась причудливая тонкая татуировка, завитками спускающаяся на виски. Да, ни с кем нельзя было спутать жителя Ксуранга (или, как они себя называли, ксуури).
— Мое имя я оставил дома, — защебетал ксуури тонким голосом (даже резкая, гортанная наррабанская речь в его устах напоминала птичье пение). — Зовите меня Уасанг, что означает «чужеземец»… Вы хорошо ублажаете Кхархи. Но он не возвращается, потому что стоны и вопли, доносящиеся до него, слишком слабы. Сегодня кричит человек на жертвеннике, завтра скулит под пыткой бедолага в подвалах Нарра-до, послезавтра голосит кочевой род, который вырубают воины вот этого героя с трудным именем и с кольцами в ушах… Этого мало, очень мало! Когда Хмурый сделает меня Великим Одержимым, я устрою так, что горе расплеснется волной до небес — и разом, в один день!
Все заинтересованно притихли. Ксуури запустил тонкую лапку в один из своих бесчисленных карманов и поднял над головой небольшую склянку.
— Это яд! Я знаю сорок шесть рецептов ядов. Есть составы, которые убивают мгновенно, как молния; есть такие, что заставляют умирать в долгих муках; некоторые оставляют человека в живых, но делают слепым или глухим; некоторые вызывают паралич или безумие. Есть яды, которые человек глотает с едой и питьем, а есть такие, которым достаточно капелькой попасть на кожу…
Собравшиеся слушали эти слова, как прекрасную песню.
— Когда я стану великим Одержимым, я переверну мир в поисках браслета, что звеном священной цепи свяжет Хмурого Бога с его тенью, вернет ему силу и власть. А пока идут поиски, я прикажу готовить яд, много яда! И в каждый город, в каждое селение отправлю по человеку, в крупные города — несколько… Мы, кхархи-гарр, «слуги Хмурого», многочисленны, мы и в сопредельные государства пошлем своих людей: пусть ничего не делают, просто живут там. Едва мы узнаем хоть что-то о браслете, пошлем им условный знак. В один и тот же день отравят они источники воды там, где поселились…
Ксуури сделал паузу, дав собранию прочувствовать тонкую прелесть этой картины. Все зачарованно молчали, только с уст женщины под вуалью сорвался громкий сладострастный стон.
— Неужели, — продолжил ксуури, — Хмурый Бог не воспрянет от такого пожара людской беды? Неужели к нему не вернутся силы, неужели он не придет в пещеру, в каком бы обличье он ни был: птичьем, зверином или человеческом?
Поклонившись собравшимся, он спустился вниз и стал у жертвенника.
Первым сбросил чары щебечущего голоса тощий старикашка с козлиной бородкой и испачканными в чернилах пальцами.
— Постойте! — вскочил он на ноги. — А почему этот мудрый человек не сказал, сколько Посвященных находится в его власти?
— Ни одного, — развел руками ксуури.
— Как же так? — ахнул старик. — Какой же ты тогда Избранный?
— А я не Избранный, — объяснил Уасанг. — Просто мне удалось случайно узнать про кхархи-гарр, и я решил, что мое место — среди них.
Поднялся возмущенный ропот.
— А условный знак? — вновь спросил старик, теперь уже тоном сурового обвинителя. — Откуда тебе известен условный знак Избранных? А также место, где находится пещера?
— Есть снадобья, развязывающие людям язык. Но вы не беспокойтесь: человек, раскрывший ваши тайны, уже мертв, так что…
Его заглушил хор протестующих голосов. Кхархи-гарр сочли поведение ксуури нестерпимо вызывающим. Каждый из них в свое время прошел крутую, залитую кровью лесенку: от Ученика-в-Черном — к Принесшему Клятву, от Принесшего Клятву — к Посвященному, от Посвященного — к Избранному. А этот чужеземец хочет обогнать их одним прыжком? Ну уж нет!
Но все же речь ксуури произвела на слушателей сильное впечатление и спасла оратору жизнь. Все согласились с тем, что Уасанг может быть полезен. Не стоит казнить его, лучше принять в ряды кхархи-гарр и даже помочь побыстрее пройти все положенные ступени.
Глаза чужеземца чуть сузились — у сдержанных ксуури это было признаком бешенства. Но он ничем больше не выдал своих чувств, лишь сказал мягко:
— Что ж, попытаю счастья в другой раз. А пока выражу свое восхищение мужеством остальных претендентов. Ведь их трое, а Хмурому нужен один…
Пират побледнел, Иххо потупился. Нрах заскрежетал зубами: удар пришелся точно в цель.
Голоса в пещере разом смолкли: кхархи-гарр одновременно вспомнили, как Хмурый выбирал прежнего Одержимого.
* * *
Тогда четверо Избранных предложили себя Хмурому. Четверо матерых убийц, во всех отношениях достойных чести встать во главе кхархи-гарр. Все четверо были допущены к страшному испытанию — беседе с тенью бога.
Жребий указал, кто из четверых останется на ночь в пещере со статуей.
На рассвете слуги Хмурого вернулись в пещеру. С первого взгляда на Избранного им стало ясно: человеку хорошо! Рот растянут в счастливой улыбке, глаза пустые, по подбородку течет струйка слюны…
Тот, кто отвергнут богом, не нужен и его слугам, поэтому безумца тут же прикончили на жертвеннике, но что за радость от убийства, если человек не воет от страха, не умоляет о пощаде!
Второй претендент внезапно отказался от испытания, заявив, что больше не считает себя достойным такой чести. Небывалый случай! Со времен первого Великого Одержимого не происходило ничего подобного! Избранные до хрипоты проспорили весь день, а к вечеру решили казнить труса.
В пещере остался на ночь третий претендент. С ним хлопот оказалось куда меньше, потому что наутро его нашли на полу мертвым, с выражением запредельного ужаса на лице. Так что его понадобилось всего-навсего оттащить к расщелине и бросить в лаву.
Четвертый же претендент на следующее утро сам вышел навстречу слугам Хмурого, с безумным блеском в глазах начал вещать о крови, огне и смерти и потребовал, чтобы девятеро самых видных Избранных были немедленно принесены в жертву Кхархи. Это было тут же исполнено самым быстрым и аккуратным образом, потому что все поняли: бог сделал свой выбор…
* * *
Но сейчас кхархи-гарр, растревоженные словами Уасанга, думали не о страшной, почти безграничной власти, которую получил Великий Одержимый, а об участи троих отвергнутых, которые вовсе не были слабыми, ничтожными людьми…
Преодолевший замешательство Нрах хотел было прореветь что-то гневное, но заметил, что присутствующие разом вытянули шеи и потрясенно глядят мимо него — на жертвенник. Кочевник обернулся — и коротко взрычал от удивления.
Над жертвенником колыхалось серебристое марево, похожее на рябь воды на поверхности озера в солнечный день. Марево затрепетало, мерцая, из него шагнул на жертвенник высокий человек с узкой темной бородкой. Холодные серые глаза спокойно и твердо взглянули на ошеломленных слуг Хмурого. Бледное горбоносое лицо со следами недавно заживших порезов было невозмутимым, лишь тонкие губы под черной полоской усов улыбались чуть презрительно и насмешливо.
Какими бы отчаянными ни были кхархи-гарр, все же потрясение лишило их речи и оледенило сердца страхом. А незнакомец заговорил с небрежной надменностью:
— Слушал я вас, слушал, и слушать вас мне надоело. Все вы глупцы. Ваши предшественники создали великолепное сообщество — мощное, грозное, неуловимое, проникающее своими щупальцами куда угодно, от королевских покоев до глухой норы в городских трущобах! И на что вы тратите эту силу? Ловите путников по дорогам? Вырезаете беззащитные семьи кочевников? Все вы мыслите мелко и скудно, если не считать этого мечтателя из Ксуранга, у которого есть забавные, но заслуживающие внимания идеи. Впрочем, его мысли текут в неверном направлении. Никакой силы кхархи-гарр не хватит, чтобы с должным размахом взяться за все человечество. Для этого человечество само должно приняться за дело своего уничтожения. Величайшая из войн, в которую были бы втянуты все страны и народы… возможно, с привлечением армий из иных миров… разве не было бы это изысканным лакомством для Хмурого? Подумайте еще о… впрочем, нет, не нужно. Я уже понял, что размышления для вас — непривычный и тяжелый труд. Я избавлю вас от этой заботы. Поздравляю, вы меня уговорили. Я, Джилинер Холодный Блеск из Клана Ворона, Ветвь Черного Пера, согласен стать вашим… как его… Великим Одержимым.
Последние слова вывели Избранных из шока. Они поняли, что имеют дело не с загадочным сверхъестественным существом, а с человеком, причем весьма наглым. В гневе забыв о его эффектном появлении на жертвеннике, кхархи-гарр дружно вскочили на ноги, чтобы расправиться с незваным гостем.
Нрах очнулся на мгновение раньше других, одним прыжком взлетел на жертвенник и ударил себя твердым кулаком в грудь.
— Моя добыча! — прохрипел кочевник Избранным и перевел благосклонное внимание на незнакомца. — Ты… отродье вонючего шакала! Я вырву твои кишки!
Угроза не была немедленно приведена в исполнение лишь потому, что Нрах, как многие прирожденные лидеры, был позером. Бессознательно он оттягивал момент расправы, чтобы всласть покрасоваться на глазах у Избранных. Вот он каков: натиск, гнев, рычание!
Джилинер хладнокровно взглянул в лицо разъяренному Льву Пустыни.
— А если вас беспокоит, — возвысил он голос, чтобы преодолеть нарастающий шум, — что я не являюсь Избранным и не имею под своей командой сотни-другой головорезов, то можете не волноваться: мне это совершенно безразлично!
В глазах Нраха полыхнула красная жажда убийства. Он оскалился, предвкушая удовольствие голыми руками задавить наглеца.
— Что же касается моих планов на будущее… — продолжил было Джилинер.
— А-арргх! — взревел кочевник, сделав шаг к жертве. Джилинер бросил на него быстрый взгляд и спокойно позвал:
— Шайса!
Серебряное марево вновь замерцало, на жертвенник шагнул невзрачный человечек с невероятно длинными руками.
— Шайса, — негромко пожаловался Джилинер, — этот верблюд меня все время перебивает…
Только очень опытные воины заметили короткое движение, которым наемник отправил в полет нож, словно выпустил птицу на свободу.
Нрах захлебнулся рычанием и лицом вниз рухнул на жертвенник.
Неистовым порывом гнева захлестнуло Избранных. В этот миг двое пришельцев были на краю Бездны, потому что на них ощерилась стая матерых убийц. Не важно, что эти двуногие звери были без оружия: почти все они в мастерстве не уступали Шайсе.
А сам Шайса был невозмутим. Он полностью доверял хозяину. И оказался прав: его господин в два счета укротил эту свору. Причем без всякой магии.
Джилинер вытянул руку в ритуальном жесте — вперед и немного вниз — и возопил, перекрывая злобные голоса.
— Да примет Хмурый Бог жизнь этого человека! Да насладится его предсмертными стонами! Да возрадуется при виде его страданий!
Произошло то, на что и рассчитывал Ворон. Сработала страшная сила: привычка, вошедшая в плоть и кровь.
Разум еще не успел подсказать слугам Хмурого верное решение, а руки сами собой вытянулись в сотни раз уже проделанном жесте — вперед и вниз, как у черной статуи. Полсотни глоток дружно взвыли:
— Да насладится! Да возрадуется!
Когда крики смолкли, все на миг притихли, не зная, что делать дальше. Джилинер победно вклинился в эту паузу:
— Хмурый, избери меня! Я самый сильный маг в этом мире, а главное — скоро в моих руках будет тайна Души Пламени!
Это окончательно потрясло и добило Избранных. Не было в Наррабане слов страшнее, чем «Душа Пламени», — со времен короля Джайката, чьи войска пожаром прошлись по городам, горам и пустыне.
А Джилинер, смиривший врагов и завладевший их тревожным вниманием, спустился с жертвенника и скромно встал рядом с пиратом и Иххо.
Старый нищий, все это время что-то хитро соображавший про себя, заговорил громко:
— Я не отказываюсь от своего решения и по-прежнему хочу стать Великим Одержимым. Но этот чужак произнес слова, которые не должны дымом разлететься по воздуху. Если он говорит правду — он великий человек. Если лжет — достоин любой казни. Но кто лучше отделит правду от лжи, чем тень Хмурого? Кто придумает для лжеца самую страшную кару, как не она? Я считаю, что этому человеку надо без жребия уступить право первым провести ночь в пещере… — Иххо вопросительно взглянул на второго претендента.
— Уступаю! — угрюмо кивнул пират. Впервые ему отказало хваленое грайанское красноречие.
* * *
Солнце, залившее восточный склон безымянной горы, ворвалось в нижнюю пещеру, но сумело взобраться лишь на первые ступени лестницы. Выше все продолжало тонуть во мраке.
Шайса сидел на крутой ступеньке, небрежно вертя в пальцах нож. Он знал, что никто не осмелится потревожить его хозяина там, в освещенной факелами верхней пещере. Но все же верный слуга не терял бдительности…
Зашелестели шаги у входа. Один за другим к пещере стекались Избранные. Ночь они провели в своих шатрах в оазисе, подковой охватывавшем восточный склон горы. Теперь они спешили узнать, как решила тень бога судьбу грайанца.
Шайса молча поднялся, пропуская вереницу Избранных мимо себя по узкой лестнице.
Ступеньки кончились, проход расширился, и кхархи-гарр уже не гуськом, а толпой вступили в пещеру, где царила черная статуя.
Догорающие факелы бросали отсветы на жертвенник. На этом мрачном возвышении удобно уселся Джилинер, постелив на гранит сложенный плащ и прислонившись головой к вытянутой руке Хмурого Бога. Пристроив на согнутом колене навощенную дощечку, он сосредоточенно что-то писал.
— А, пришли! — небрежно приветствовал он Избранных. — Значит, уже утро?
Он гибко спрыгнул с жертвенника и всласть потянулся. У мага был измученный вид. Щеки, и без того впалые, ввалились еще глубже; белки светлых глаз покраснели; кожа была бледнее, чем обычно, на ней резко выделялись шрамы.
— Ну и устал же я! — пожаловался Ворон. — До сих пор на моей памяти была лишь одна столь же утомительная ночка — это когда я приехал в столицу и принимал в гостях у себя трех актрис тайверанского театра… тогда тоже ночь тянулась, тянулась, никак кончиться не могла…
Обведя взглядом изумленные физиономии Избранных, Джилинер снизошел до объяснений:
— Я имел беседу с тенью Хмурого. Мы нашли общий язык и вполне друг друга поняли. Признаться, я приятно удивлен. С таким богом полезно будет сотрудничать… — Ворон еще раз потянулся. — Итак, за дело! Сначала займемся самым важным и неотложным: созданием удобств и уюта для меня. Разумеется, я не стану жить в этой вонючей пещере. Кажется, у восточного склона есть оазис? Мне понадобится хороший шатер.
— Да соблаговолит Великий Одержимый принять в подарок мой шатер, — склонился до самого пола толстяк в богатом наряде. — Таким не побрезговал бы сам Светоч!
Коротким взглядом Ворон оценил парчовый кафтан с рубиновыми застежками, в котором красовался его собеседник.
— Да, вряд ли ты живешь в рваной палатке… Хорошо, беру. Еще мне нужен умелый повар, только пусть не предлагает мне пресные лепешки и конину.
— Ну что ты, господин! Все сделаем, господин! — отозвалось несколько голосов.
— Ладно, теперь о менее важных вещах: нам предстоят поиски магического браслета и овладение Душой Пламени.
— Еще нужно разыскать существо, в которое воплотился бог… — робко подсказала женщина под вуалью.
— Это не наша забота. Тень объяснила, что главное — найти браслет и надеть его на руку статуи. Тогда Кхархи сам придет в пещеру. Или прилетит. Или прискачет. Впрочем, если я правильно понял характер Хмурого, он приползет. Но я о браслете… кто отвечает за шпионов? Ты, почтеннейший Иххо? Я так и думал. Ступай в мой шатер, побеседуем за трапезой. Остальные могут идти… нет, задержитесь еще! Взгляните на этого человека. Его зовут Шайса Змея, с этого дня он — Избранный.
— Но, господин мой, — дерзнул влезть с замечанием тот же старикашка, что разоблачил ксуури, — слуги Хмурого становятся Избранными не так!
Джилинер окинул старика нехорошо запоминающим взглядом. Старик побледнел, но не дрогнул. Видно было, что за букву закона он будет стоять насмерть — причем в прямом смысле слова.
Бесстрашие тщедушного наррабанца заинтересовало и позабавило Ворона.
— Ах, свиток ты пергаментный! — сказал он без гнева. — Чернильница ты на двух ножках! Как твое имя и кто ты таков?
— Ритхи-дэр, судья города Тхаса-до.
— Судья? Я должен был догадаться… Что ж, судья, растолкуй темному и глупому Великому Одержимому, как именно кхархи-гарр становятся Избранными.
Старик цепко вслушивался в интонации повелителя, пытаясь понять, близка ли смерть. Но ответил твердо:
— Десять Избранных, договорившись меж собой, приводят удостоенного высокой чести Посвященного перед очи Великого Одержимого и приносят свои ручательства за него, дабы тень Хмурого снизошла…
— Достаточно, я понял. Вот ты этим и займешься, Ритхи-дэр. Отсчитай-ка еще девятерых, прямо по головам, кто ближе стоит… семь, восемь… отлично! Идите все сюда и поручитесь передо мной за Шайсу. Можно хором, чтобы быстрее… Хватит, хватит, убедили, я вам верю. Шайса, ты — Избранный. Оставайся здесь, а все остальные — вон!
Кхархи-гарр тут же исчезли в черном тоннеле.
— Шайса, самое важное дело — тебе. Подбери надежный отряд из Посвященных и скачи на север, к побережью, в городишко Горга-до. Тамошний Хранитель… или, как здесь говорят, Оплот Города… его зовут Таграх-дэр… укрывает у себя звездочета по имени Илларни. Этот человек нужен мне живым и невредимым — я говорю об астрологе… Эй, о чем ты задумался? Куда уставился?
— Прости, господин! — Шайса с трудом оторвал взгляд от лица статуи. — Я слышал и запомнил каждое слово. Но эта гранитная кукла следит за мной глазами!
— Это не гранит. — Ворон с удовольствием оглянулся на статую. — Это обсидиан. И это настоящее произведение искусства. Стоило попасть сюда хотя бы ради того, чтобы увидеть это черное чудо.
— Может, и так. Но когда гляжу на эту фигуру, кажется, будто я здесь уже был… и видел это… пещеру, жертвенник…
— Вот как? — заинтересовался Ворон. — К тебе возвращается память? Как же я не подумал сразу — ты ведь, оказывается, и наррабанский язык знаешь! Ведь ты понял все, что здесь было сказано?
— Верно! — изумился Шайса. — Все понял!
— Может, ты был одним из кхархи-гарр? Пока не потерял память, а? Ты прекрасно владеешь всеми видами оружия — не здесь ли тебя обучали этому?
— Очень даже может быть! — просветлел Шайса.
— Вот видишь! — порадовался хозяин за слугу. — Так постепенно все и вспомнишь! А сейчас — в путь… Нет, постой! Ты хотел спросить о чем-то, но не осмелился.
— Да не прогневается господин, — поклонился Шайса, давно привыкший к проницательности хозяина. — Я подумал о шрамах на лице Ворона. Неужели от них нельзя избавиться — с помощью магии или как-нибудь еще?
Тонкая холеная рука легко дотронулась до безобразных полос, пересекающих лицо.
— Пусть остаются как память о моей беспечности. Впредь буду осмотрительнее и беспощаднее. Но ты придумал этот вопрос на ходу, ты не об этом хотел спросить.
— Мой настоящий вопрос еще более дерзок, — решился Шайса. — Скажи, тень Хмурого действительно существует… или…
— Или я все придумал, чтобы подчинить себе эту банду сумасшедших?
К удивлению слуги, голос хозяина зазвучал просто и доверительно, словно Ворону хотелось поделиться лежащей на сердце заботой.
— Я и сам предполагал, что главари морочат головы прочим кхархи-гарр — возможно, с помощью магии… Нет, Шайса, тень бога существует — и она сильна! Так сильна, что мне всю ночь пришлось сражаться за свою душу. Это был холодный разговор двух союзников — и в то же время беспощадный бой! Обсуждение совместных планов — и в то же время нестерпимая пытка! — Ворон криво усмехнулся и злорадно добавил: — Надеюсь, пытка взаимная! Я тоже кое-что понимаю в умении причинять боль, причем не только грубому и уязвимому человеческому телу… Но как же мне было тяжело! Я с трудом сумел выстоять, остаться прежним Джилинером… Если такова тень, то как же могуч сам Хмурый Бог? Я начинаю думать, что… — Ворон резко оборвал фразу, трезво и холодно взглянул на слугу. — Ладно, это все пустые слова. Ступай и не смей показываться мне на глаза без Илларни из Рода Ульфер!
Но Шайса слишком хорошо знал хозяина, чтобы дать себя обмануть показной деловитостью. Он поклонился и ушел, унося в сердце своем так и не произнесенный Джилинером конец фразы: «…начинаю думать, что связался с силами, обуздать которые мне будет не по плечу…»
2
Ну и что с того, что в Аршмир пришла осень?
Может быть, Новый порт и затих, тоскуя по чужеземным кораблям. Может быть, рыбаки Старого порта и ворчат, что первые шторма отогнали от берегов рыбу. Может быть, угомонилась суета вокруг бесчисленных складов. Может быть, оба рынка без заезжих торговцев кажутся опустевшими…
Но уж у городской стражи работы точно не убавилось! В любое время года и в любую погоду в Аршмире воровали и будут воровать! Наоборот, именно сейчас хлопот у стражи стало больше. Сброд, что летом мог прокормиться в порту, теперь рассеялся по городу и отчаянно ищет, чем бы набить брюхо. Так что осень для начальника стражи такая же горячая, страдная пора, как и для крестьянина, убирающего свой урожай. А уж про зиму — бр-р! — и думать не хочется!..
* * *
— Это же Аршмир! Самый чудесный город на свете! Столица моря и ветра! Ты воздух-то глубже вдохни, ясная госпожа! Вей-о-о! Чувствуешь, как прибоем пахнет?
— Рыба, — передернулась Нурайна. — Тухлая.
— Эх, — мечтательно вздохнул Орешек, не обращая внимания на враждебность королевской дочери, — тебе бы, госпожа, взглянуть на этот город летом! Вот уж красота! А сейчас даже улицы опустели…
— Ты хочешь сказать, — ужаснулась Нурайна, — что этих мерзких нищих и бродяг может быть еще больше?
Орешек бросил на женщину быстрый довольный взгляд. Ему нравилось дразнить госпожу. Нурайна, в дворцовых стенах приученная скрывать чувства от посторонних глаз, рядом с Орешком теряла свою выдержку и откровенно злилась. Ей трудно было переносить присутствие наглого выскочки, недавнего самозванца, которого брат-король навязал ей в спутники в долгом путешествии.
Орешек, заметив это, с удовольствием демонстрировал худшие черты плебея, выбившегося в знать. Нурайна уже готова была рычать от его бесчисленных рассказов: приключения задиры-грузчика, мелкое воровство, актерские проказы, разбойничьи подвиги…
Самым забавным, на взгляд парня, было то, что Нурайна принимала его россказни всерьез, с искренним негодованием. Гордой королевской сестре и в голову не могло прийти, что над ней попросту потешаются и что большая часть этих возмутительных историй либо выдумана, либо произошла не с Орешком, а с кем-то другим…
Нурайна вскинула голову с надменной грацией породистой лошадки:
— До чего же здесь противно! Вернемся на корабль. Не могу избавиться от опасения, что он уплывет без нас.
— Не бойся, госпожа. Капитан сам себе не хозяин, им командуют приливы и отливы. Если сказал, что снимется с якоря на рассвете… Лучше прикупи в дорогу все, что нужно. Мы же второпях собирались, да сколько всего на постоялом дворе сгорело…
При воспоминании о пожаре Орешек чуть помрачнел. Не жаль было вещей, пропавших в огне, но было досадно, что не спас он сумку, в которой лежал пергамент, исписанный мелким почерком Даугура и скрепленный твердой королевской подписью. Пергамент, заверяющий его усыновление Кланом Сокола… Конечно, и без того все будут знать, что он Сокол, ведь об этом говорят знаки на одежде! Но все же Орешек счел гибель пергамента дурным предзнаменованием.
Занятый грустными мыслями, он не замечал, что на него украдкой поглядывают двое стражников с черно-синими перевязями на груди.
— Я же говорил, господин, — робко промямлил плечистый верзила. — А ты не изволил верить… Я ж его на сцене видел!
Начальник аршмирской стражи подкрутил длинные усы и снизу вверх глянул на подчиненного с таким гневом, словно тот лично был виноват в назревающих неприятностях.
Отец начальника стражи оказал своему первенцу плохую услугу, дав ему имя Джанхашар Могучий Бык. Такое имя, прицепленное к маленькому, щупленькому тельцу, обычно вызывало усмешку у окружающих.
Но только не у стражников! Маленький командир умел заставить бояться себя. В основном он добивался этого зычной глоткой, злопамятностью и вредным характером.
Когда четверть звона один из стражников примчался с невероятной новостью, командир врезал ему в солнечное сплетение. Чтобы не болтал вздора. Надо бы по уху, да не дотянуться…
Джанхашар был искренне уверен, что крупный человек не может быть умным. Безликие чтят закон равновесия. Даря человеку мощное, большое тело, они обязательно обделяют его мозгами. Взять хоть этот случай… Это какая же тупая башка нужна, чтоб такое ляпнуть! Мол, актеришка из здешнего театра, несколько лет назад куда-то пропавший, вдруг вернулся и разгуливает по городу в одежде со знаками Клана Сокола!
Поскольку побитый стражник продолжал стоять на своем, командиру пришлось тащиться за ним через весь город, чтобы выяснить, врет верзила или бредит.
Но когда начальник стражи увидел выходящего из лавчонки Сокола, в ушах приливной волной загремела кровь, грозно покачнулась улица.
Рядом с Соколом шла женщина, настоящая красавица, но Джанхашар лишь скользнул по ней взглядом. В другое время он обязательно обратил бы на незнакомку внимание, потому что любил именно таких женщин — высоких, осанистых, с прекрасной фигурой… Но сейчас он видел одно, освещенную множеством светильников сцену, великого актера Раушарни в ниспадающей складками мантии и пленного героя, который, опустившись на одно колено, вручал царственному победителю свой меч. Эти карие глаза… эти волосы цвета ореховой скорлупы… эти широкие плечи…
Да, в облике этого молодого человека перед начальником стражи предстала Большая Неприятность… Пожалуй, даже Большущая… нет, Громадная!
— Будем арестовывать, — решился Джанхашар. — Позови еще парней, небось торчат в трактире на углу…
— Понял, господин! — просиял стражник. — Ух, мы его и скрутим!
— Дурак! Хочешь, чтоб завтра весь Аршмир судачил о том, как стражники Соколу руки выкручивав? Или будешь каждому прохожему разъяснять, что арестовал самозванца? Все надо сделать тихо. Знаешь такой фокус — «поцелуй Хозяйки Зла»?
— Конечно, господин!
— Ну вот… Вроде как Сыну Клана плохо стало, а вы его до дома провожаете. Вежливо и чинно.
— Сделаем, господин… А потом его куда? В Дом Стражи или сразу в тюрьму?
Джанхашар не ответил, сраженный внезапной и ужасной мыслью.
А что, если он совершает чудовищную ошибку? Если это всего лишь роковое сходство высокородного господина и жалкого актеришки, сходство, специально подстроенное Хозяйкой Зла, чтобы погубить карьеру некоего героического начальника стражи?
Сейчас эти оболтусы скрутят Сокола — настоящего Сокола! — и отволокут в тюрьму, прикуют в подземелье, рядом с грабителями, ворами и убийцами. А утром явится судья… нет, не судья, дело слишком серьезное… сам Хранитель Аршмира! Начнет разбираться… У-у-ужас!!!
Отвести подозреваемого в Дом Стражи, битком набитый этими гадами, что метят на командирское место? Да, тоже хорошо придумано…
Джанхашар принял необычное и смелое решение.
— Нет, отведи ко мне домой. В мой особняк. Да не вздумай по дороге арестованному что-нибудь сломать, даже если очухается и сопротивляться начнет…
Орешек, не подозревая об опасности, наконец согласился вернуться вместе с Нурайной на корабль, капитан которого уже получил с них вперед плату за проезд до Наррабана. Волнение женщины можно было понять, ведь «Золотая креветка» — последний корабль, который покидает аршмирский порт. Шторма этой осенью подошли рано…
Двое стражников поравнялись с Орешком. Он чуть посторонился, но тут к его лицу метнулась лапища одного из стражников. Влажная тряпка накрыла рот и нос. Резкий горьковатый запах отуманил разум, смешал мысли, заставил ноги подкоситься. Орешек пошатнулся, но стражники подхватили его, не дали осесть на вымощенную булыжником улицу…
Нурайна отвлеклась было, разглядывая особо горластую и живописную нищенку, но услышала за спиной возню и обернулась.
Ее спутник, с бессмысленным лицом пьяного, не столько шел, сколько висел на руках у двоих стражников.
Женщина шагнула было вперед, чтобы потребовать у стражи объяснений, но замерла, пораженная ослепительной и радостной догадкой. Мерзкого самозванца узнал кто-то из стражников и без шума арестовал! Нурайне рассказывали о хитрых приемах, которые применяются при аресте преступников, в том числе и об одурманивающих снадобьях. Но какая аккуратная работа! Со стороны — безобидная сценка: двое стражников, надеясь на вознаграждение, помогают захмелевшему господину добраться домой…
Великолепно! Все складывается очень удачно! Ничего плохого с Соколом сделать не посмеют, пока не проверят его невероятный рассказ. На это уйдет много дней — а корабль отплывает на рассвете. Последний корабль!
Ничего, ничего, негодяю полезно посидеть в тюрьме. А она, Нурайна, отправится в Наррабан одна. Совесть ее будет чиста, да и брат ни в чем ее не упрекнет. Что она могла сделать? Затеять драку со стражниками, чтобы ее тоже арестовали? Побежать к аршмирскому судье и засвидетельствовать личность своего спутника? А если ее примут за сообщницу мошенника? А корабль тем временем уйдет!
Нет, спасибо Безликим, пусть все остается так, как они решили. Возвратившись, Нурайна отблагодарит их щедрыми пожертвованиями на все храмы Тайверана и Аршмира.
* * *
Капитан «Золотой креветки» был обескуражен, когда женщина, расположившаяся в лучшей каюте, небрежно сообщила ему:
— Мой спутник может не успеть к отплытию. Не задерживайся из-за него, плату все равно получишь за двоих.
«Да чтоб мне на Бродячий Риф напороться! — озадаченно подумал капитан. — Я-то решил, что тут любовная история, похищение…»
А в трюме, на мешках с пшеницей, устраивались поудобнее еще трое путешественников, которым капитан после некоторых размышлений тоже позволил плыть в Наррабан, но при условии, что они будут как можно реже высовываться на палубу.
— Он принял нас за бежавших из тюрьмы преступников! — гордо гудел Айфер.
— Что, всех троих? — усомнилась Аранша. — И госпожу? Нет, он думает, что мы с тобой похитили знатную красавицу и хотим продать за морем какому-нибудь ценителю.
— За морем… — печально проговорила Арлина из-под натянутого по самый нос плаща. — Айфер, ты был в Наррабане… скажи, женщины там красивые?
— Очень! — мечтательно отозвался Айфер. — Черноволосые, черноглазые, на вид — смиренницы, а на деле — огонь! Смуглые такие, гибкие… с возрастом, правда, сильно полнеют, но это ж кому как нравится…
Аранша дотянулась в темноте до рассказчика и крепко ущипнула его, не заботясь, куда именно пришелся щипок. Раз уж они взялись охранять в пути госпожу, тайком отправившуюся следом за женихом, так незачем ее зря волновать!
Айфер понял намек и продолжил успокоительно:
— Но у них там строго! За девушками отец да мать в оба смотрят, за женами — мужья. С наррабаночками не пошутишь. Если какую красотку всего-навсего по заднице шлепнешь — тебя или кастрируют, или женят…
— Ну, — рассудила Аранша, — руки ты всю жизнь распускаешь… женат никогда не был, сам ведь хвастался… Стало быть, спать с тобой в одном трюме вполне безопасно!
До Айфера не сразу дошел возмутительный смысл, заключенный в словах наемницы. Он долго обдумывал сказанное, сосредоточенно пыхтел… а потом тишину разорвал гневный вопль:
— Че-е-его-о?!
Ответом было сонное посапывание двух девичьих носиков — посапывание слишком уж ровное и безмятежное…
3
Дорога скатывалась с высокого холма, мелькала среди густой травы, на бегу ластилась к корням деревьев. Деревья не обращали на дорогу ни малейшего внимания. Они ежились под резкими порывами ветра, доносящего издали слабый запах моря, и печально тянули вслед уходящим лучам солнца свои ветви, в листве которых сквозила красно-золотая «седина».
Опадающие листья летели на дорогу, под копыта замызганной клячонке, которую безуспешно понукал одинокий всадник — высокий безбородый старик с узким длинным лицом и смуглой, как у наррабанца, кожей.
Усталая чалая кобыла шла все медленнее, время от времени спотыкаясь. Всадник, застигнутый в пути сумерками, бросал по сторонам тревожные взгляды, выбирая, где бы остановиться на ночлег.
Но остановиться пришлось раньше, чем он ожидал.
На протянувшейся над дорогой ветви дуба возник странный «плод» — долговязая фигура в лохмотьях. Свесившись на руках, человек легко спрыгнул в траву, тут же поднялся во весь свой немалый рост и шагнул на дорогу, преградив путь всаднику.
Запаленная кляча с облегчением остановилась, расставив ноги и опустив голову, и всерьез призадумалась: околеть ей прямо сейчас или подождать немного? Верзиле, ухватившему ее под уздцы, она уделила не больше внимания, чем нищий — жрецу, рассуждающему о добродетели воздержания.
— Слезай, старик, — решительно сказал бродяга. — Ты поездил, теперь моя очередь. Седельные сумки не отстегивай, они мне пригодятся.
Бывший владелец лошади неуклюже сполз с седла. Бродяга на миг вгляделся в лицо путника, пытаясь что-то припомнить, поймать ускользающий образ… но тут же презрительно тряхнул головой и перенес свое внимание на лошадь, которая, увы, составляла достойную пару своему дряхлому хозяину.
— Ну и кляча! — с омерзением произнес бродяга. — Ну и волчий корм! Ты, старик, наверное, ждал, что тебя ограбят, раз пустился в путь на этой дохлятине!
Отвернувшись от своей беспомощной жертвы, грабитель хотел было вскочить в седло.
— Постой, добрый человек! — послышался за его спиной слабый, дребезжащий голос. — Во имя Безликих… Я… у меня сердце… Позволь глотнуть вина, иначе не добреду… Я старый… больной…
Пронзительно-желтые глаза грабителя со снисходительным презрением смерили путника с головы до ног.
— И впрямь вот-вот помрешь! Ладно, глотни винца, если у тебя есть. Заодно и я выпью — за то, чтобы твоя кляча не околела хоть до первого поворота.
Трясущимися руками старик развязал седельную сумку, достал глиняную фляжку. Грабитель нетерпеливо шагнул вперед. Но тут взгляд старика стал жестким, рука взметнулась — и резкая, едко пахнущая жидкость выплеснулась в лицо разбойнику.
Пошатнувшись, грабитель упал над колени. Он чувствовал себя так, словно получил сильный удар по затылку: мысли были смяты и спутаны. Глаза слезились, кожу жгло, но ужаснее всего было ощущение, словно кто-то воткнул ему через ноздри в мозг две длинные иглы. Жадно хватая воздух ртом и мыча, он походил на немого, который спьяну пытается произнести застольную речь.
В его локоть вцепилась крепкая рука.
— Ну, вставай, я помогу… Рядом ручей есть, я знаю, я здесь бывал… Иди за мной… вот так, так…
Ничего не соображающий и ничего не видящий от боли грабитель покорно пошел за своим поводырем. Под ногами хрустели сучья, разбойник дважды чуть не упал, но заботливые и неожиданно сильные руки поддержали его.
Послушно, как кукла, разбойник дал поставить себя на колени. Крепкая ладонь пригнула его голову — и восхитительно холодная вода коснулась обожженного лица.
— Промывай глаза, только не три! — командовал красивый бархатный голос, ничем не напоминавший недавнее старческое дребезжание. — Ничего, не помрешь, это не яд, всего-навсего уксус, только крепкий…
Боль не прошла, но ослабла, ее уже можно было терпеть. Мысли пришли в порядок, и грабитель сообразил, что именно произошло с ним по воле Хозяйки Зла. Угрожающим движением он поднялся на ноги.
— Не вздумай дурить! — поспешно предупредил его старик. — У меня таких подарочков много… этот еще самый безобидный…
— Плевать мне на твои подарочки, — прохрипел грабитель, — мне нужна лошадь! Я спешу!
— Некуда тебе спешить, ты уже опоздал. До Аршмира только к полудню доберешься, а корабль, что увозит твоего врага в Наррабан, отчаливает на рассвете.
Звериный рык вырвался из обожженного горла. Разбойник устремил на загадочного путника свирепый взгляд покрасневших, воспаленных глаз.
— Ты знаешь, куда я тороплюсь? Может, даже знаешь, кто я такой?
— Сейчас ты этого и сам не знаешь. А прежде был Соколом по имени Ралидж Разящий Взор.
Крепкие руки сгребли старика за куртку на груди, приподняли в воздух.
— Ты, старый гриб… что ты можешь об этом знать? Мы встречались?
— Конечно, встречались, — кротко отозвалась жертва, болтающая ногами в воздухе. — Поставь меня на землю, так нам удобнее будет разговаривать.
— Задавлю!.. Отвечай!..
— Мы встречались в очень высоком обществе — в свите короля Нуртора.
Разбойник поставил путника на ноги и испытующе вгляделся в него. Темная кожа делала старика почти неузнаваемым, но это узкое лицо… острый нос… проницательные темные глаза…
— Айрунги? Колдун? А где твоя борода?
— Осталась там же, где и твое имя: в Ваасмире.
— И смуглым таким ты не был…
— Если тебя ищут сразу два короля, лучше поменять внешность.
— Значит, ты расстался с Нуртором?
— А ты ожидал, что он осыплет меня золотом и назначит своим дарнигаром? В том, что война проиграна, виноват либо король, либо я. Угадай, на кого из нас двоих Нуртор свалит ответственность — а, Сокол?
— Не называй меня Соколом! — помрачнел бродяга. — Для тебя и всех прочих я — Раш!
— Костер, да? — восхитился Айрунги. — Ой, какое хорошее прозвище… кстати, ты мне напомнил — надо бы костерок разложить, завечерело уже…
— Дело говори! — рявкнул Раш. — Откуда знаешь, что я спешу? И почему думаешь, что я опоздал?
— Но это же понятно любому муравью в муравейнике! — всплеснул руками Айрунги. — Ты ведь гонишься за новым Соколом, занявшим твое место в Ветви, так?
Бродяга угрюмо промолчал.
— Значит, мы охотимся на одну и ту же дичь. Но ты наверняка мечтаешь о кровавой расправе, а для меня куда интереснее цель поездки молодого господина… Нет, у меня тоже счетец к этому мерзавцу, я охотно устрою ему что-нибудь яркое, незабываемое… но сначала хочу узнать, с чего это он так торопится в Наррабан, да еще в компании сестры короля…
Бродяга шарахнулся в сторону, как жеребец, у которого перед мордой взмахнули факелом.
— Сестра короля? Нурайна? Я узнал ее, а потом решил, что ошибся. Но куда, почему?..
— Вот и мне любопытно — куда и почему… И кое-какие соображения на этот счет у меня имеются. Мне удалось подслушать их разговор во время пожара на постоялом дворе… в местечке под названием Заячья Падь…
— А хорошо горело, правда? — гордо ухмыльнулся Раш.
— Так это ты расстарался?
— Я, — не стал скромничать бродяга. — С трудом настиг негодяя и подпалил постоялый двор. Как раз хотел поджечь и крышу, чтоб провалилась внутрь и прихлопнула всех, кто там был. Но тут в окне показалась Нурайна. Я узнал ее, опешил… Понимаешь, она меня когда-то обучала карраджу… Словом, когда я опомнился, было поздно: все успели выскочить из горящего дома.
— Ну, спасибо тебе! Я ведь тоже там был! А наш общий друг тогда шуточки шутил: мол, это у него уже второй погребальный костер… будем, мол, надеяться, что третий будет не скоро, а то это уже в привычку стало входить…
Ответом старику было тихое, горловое, звериное рычание.
— Впрочем, дело обернулось неплохо. Они с Нурайной потеряли осторожность и обменялись очень интересными фразами. Настолько интересными, что я решил идти за этой парочкой хоть до края Бездны… не за край, разумеется, но до края — пожалуйста!
— А я — и за край, если надо, — глухо и страстно проговорил Раш. — Я украл двух лошадей и загнал их насмерть, одну за другой, себя загоню насмерть, но настигну, достану…
Раш оборвал фразу. Взгляд его стал холодным и подозрительным.
— Но ты же едешь из Аршмира, а не в Аршмир!
— Я делаю самое умное, что только можно сделать… не теряю голову от жажды мести, как некоторые мои знакомые, не буду называть их по прозвищам… Вот соберу костерок — и все тебе спокойно объясню.
Раш нагнулся над ручьем, бросая в лицо пригоршни холодной воды. Когда боль улеглась, он обнаружил, что шустрый старик успел не только привести на прибрежную поляну свою клячу, но и сложить небольшую аккуратную кучку хвороста. Сейчас Айрунги рылся в седельной сумке.
— Погоди, я куда-то задевал огниво…
— Не нужно, — усмехнулся Раш и сосредоточил взгляд на собранном хворосте. Тот занялся сразу, жарко, зло и весело.
— У меня с каждым разом получается все лучше и лучше, — удовлетворенно бормотнул Раш.
Айрунги чуть помолчал, а потом сказал приветливо и легко:
— Прощальный подарок Клана Сокола, да? Так сказать, на память? Если бы ты научился этому раньше, никакой Даугур не посмел бы изгнать тебя из Клана… Подожди, я наберу воды, у меня с собой котелок…
Очутившись у воды, за кустами, где его не видели угрюмые глаза Раша, Айрунги уронил котелок на песок, рухнул на колени и молча воздел к небесам острые коричневые кулаки. Зависть буквально душила его, мешала дышать. Грязное ничтожество, предавшее свою страну и свой Клан, обладает магическим Даром! А он, Айрунги… О, если бы боги милосердно отняли память, проклятую память о коротких днях могущества, когда в его руках была магия! Да, он совершил тогда много такого, о чем больно и стыдно думать. Но сила!.. Но власть!.. За такое не жаль отдать и эту, и все будущие жизни!..
Впрочем, Айрунги быстро взял себя в руки. Вернувшись к костру с полным котелком воды, он небрежно сказал:
— Не очень хвастайся своим новым умением, люди не любят Ночных Магов. Кому это и знать, как не мне…
— Говори о самозванце! — рявкнул Раш.
Айрунги аккуратно расстелил у костра свой потрепанный плащ, уселся на него и лишь тогда заговорил:
— На рассвете отчаливает «Золотая креветка». Она идет в Наррабан, в порт Горга-до. Других кораблей не будет до весны… Не делай такое лицо, я ведь испугаться могу!.. Пожалуй, надо тебе помочь. Говорят, ты хорошо знаешь карраджу, а мне не помешает охрана. К тому же ты немножко магией владеешь… не так, как я, конечно, но все-таки… Короче, поступай ко мне на службу! Нам по дороге!
— Хорошо, — после короткого раздумья отозвался Раш. — Но только до тех пор, пока нам и впрямь по дороге… Ну, что прикажешь делать, хозяин?
В последнем слове прозвучала злая ирония, но Айрунги предпочел ее не заметить.
— Сейчас перекусим… кстати, про жалованье забудь, но кормежка — моя. Утром двинемся вдоль побережья и придем в деревушку, что называется Хвост Сардинки. Деревушка вроде бы рыбачья, а на деле — настоящий порт для пиратов и контрабандистов. Старейшина деревни кое-чем мне обязан. У нас будет корабль! Контрабандисты не боятся штормов, их скорлупки не плывут, а порхают по волнам! Когда «Золотая креветка» приползет в Горга-до, мы ее встретим на пристани… А сейчас расстегни-ка седельную сумку. Там кусок окорока, хлеб и фляжка с вином. Ну, что ты дергаешься? Настоящее вино, не уксус…
4
Никогда в жизни Джанхашар не был в такой растерянности. Начальник аршмирской стражи видал всякое: убийства, ограбления, похищения горожан разного возраста и пола, поджоги, драки, захватывающие порой полгорода… ну, про кражи и мошенничества и упоминать не стоит, это так, будничная рутина.
А какие истории придумывали в свое оправдание преступники! Какие кружева языками выплетали! Главным слушателем этих хитрых баек был, конечно, городской судья, а на начальнике стражи эти россказни испытывались и проверялись: проглотит или выплюнет? Но «крабы» (как называют в Аршмире стражников) — народ бывалый. Не так-то просто всучить «крабу» небылицу. Джанхашару вранье хоть медом намажь — глотать не станет.
Но как ему быть сейчас?
Стоит перед ним хорошо одетый молодой человек с гневными карими глазами и рассказывает такое, что у начальника стражи не то что волосы — уши дыбом встают!
Видите ли, Клан Сокола усыновил безродного актеришку за свершенные им великие подвиги. Оказывается, парень заслужил такую неслыханную честь тем, что остановил войну, вывернул наизнанку Подгорный Мир, лично разделался с могущественным Ночным Магом, уничтожив его волшебный талисман… ну, еще по мелочи — истребил несколько десятков Подгорных Людоедов, зарубил Жабью Подушку и еще кого-то, сразу не вспомнишь… Все сказанное мог бы подтвердить пергаментом с королевской подписью, но пергамент сгорел во время пожара на постоялом дворе в деревне Заячья Падь.
Бред безумца? Но на парне плащ с вышитым соколом, дорогие сапоги, серебряный пояс… меч, правда, в простых ножнах, обычный мечишко, стражники сняли его с пленника, пока тот еще в чувство не пришел…
Наглая, кощунственная ложь? Но какому самозванцу придет в голову заявиться в края, где его хорошо знают, а главное — лгать так неправдоподобно? Неужели нельзя было сочинить что-нибудь менее нелепое? Например, что он — Сын Клана, который из прихоти или на спор жил в Аршмире под видом простого актера… Звучит глупо, но такая байка хотя бы старается быть похожей на правду! А чудовищные слова, только что прозвучавшие в этой комнате… Похоже было, что рассказчику плевать, поверят или не поверят ему жалкие аршмирские «крабы».
С холодком в груди Джанхашар понял: такая дикая ложь может оказаться чистейшей истиной! Задавив в сердце страх, начальник стражи процедил:
— Как же случилось, что до нашего города не докатилась весть о славных подвигах великого героя? За что нас так Безымянные обидели?
— Это ненадолго, — утешил его пленник. — Просто из Ваасмира к вашему Хранителю еще не прибыл гонец. Но я не могу дожидаться его приезда! Не для того я гнал всю дорогу, словно опаздывал к дележу наследства! У меня на рассвете корабль отчаливает!
— Знаю. «Золотая креветка». Лучше тебе об этом судне забыть. Никуда ты не исчезнешь, пока с тобой не разберутся.
Сквозь звонкую ярость, вихрем охватившую душу, до Орешка начал доходить весь ужас происходящего. Вей-о! Справиться с Подгорными Людоедами, с колдуном, с королем Нуртором — и нарваться на паршивых «крабов»!.. В Аршмире про стражников правильно говорят: «Крабы медленно ползают, зато могут больно цапнуть!»
— Но я тороплюсь по важному государственному делу! Это приказ короля!
— Да? И какое именно государственное дело столь спешно гонит в путь высокородного господина?
— А… я не могу сказать, это королевская тайна.
— Ах да, конечно, конечно! Разумеется, есть свидетели, которые согласятся подтвердить эту простенькую, правдоподобную историю?
Орешек открыл было рот, чтобы сослаться на Нурайну, но тут же понял, что королевская сестра выгораживать его не станет. Она так рвалась на подвиг в одиночку! А даже если подтвердит — поверят ли ей? К тому же она боится упустить последнюю возможность добраться до Наррабана. Так что вполне можно понять, почему она не спешит на выручку…
«И все равно — змея!» — нелогично подумал Орешек.
Ну и влип же он! Может быть, из передряги его выручит старый боевой друг — Великое Нахальство?
Орешек опустился на скамью, небрежно вытянул перед собой ноги (что считалось весьма наглым жестом, выражающим презрение к собеседнику).
— И за каким болотным демоном я тут застрял? — пожаловался он куда-то в пространство между подсвечником и стеклянной наррабанской вазой. — Если я Сын Клана, допрашивать меня может лишь Хранитель города. Если я подлый самозванец — опять-таки дело подсудно Хранителю. А ну, быстро — проводить меня к высокородному Ульфаншу! Сокол желает говорить со Спрутом, а не с погаными «крабами»!
Такое поведение крепко озадачило стражников и смутило их командира.
Хранитель! Да он и сам охотно отослал бы пленника к Хранителю, спихнув с себя ответственность!
Увы, весь Аршмир знал, что роскошная танцовщица по прозвищу Розовый Лепесток именно сегодня вняла уговорам Хранителя и согласилась взглянуть на две редкие и очень ценные картины времен короля Джайката, что хранились в загородном доме Спрута. Ульфанш давно горел желанием приобщить красавицу к высокому искусству. Можно только догадываться, что сделает он с человеком, который посмеет испортить ему вечер, наполненный беседами о живописи…
— Высокородный Ульфанш в отъезде, — сухо сообщил начальник стражи. — Будет завтра к полудню… — Джанхашар вспомнил тяжелые бедра и пышную грудь танцовщицы и поправился: — Нет, позже… пожалуй, к вечеру.
Сокол состроил капризную гримасу:
— Тогда почему я не в тюрьме? Почему торчу в этой убогой трапезной, среди гнусной мебели, которую мне так хочется переломать?
— Эй! — встревожился Джанхашар. — Не забывай, что вокруг стражники с арбалетами!
— Вот арбалетами меня пугать не надо, — небрежно отозвался Орешек. — Это лишнее. И так трясусь от страха при взгляде на такого грозного великана, как ты…
Стражники дружно сделали вид, что ничего не слышали, а у их командира яростно встали торчком усы.
А Орешек и в самом деле не очень опасался арбалетов. Можно было рискнуть — расшвырять «крабов», добраться до Сайминги, которую этот дурак небрежно повесил на стену…
Но «крабы» будут драться всерьез. Значит, ему тоже придется драться всерьез. Убивать… Но ведь он больше не разбойник! Если он прикончит хоть одного стражника… Вей-о-о!
Король, ясное дело, разгневается. Но главное — как об этом расскажут Даугуру! Мол, бродяга, которого он подобрал у подножия эшафота и ввел в Клан, так и остался разбойничьей мордой и душегубом. Бесчинствовал в Аршмире, зверски расправляясь с теми, кто пытался его унять…
Ни за что! Как бы ни завертела события Серая Старуха — надо обойтись без жертв!
Орешек сделал еще одну попытку:
— Разговаривать нам больше не о чем. Можете вести меня в тюрьму. В подземелье! На одну цепь с ворами и убийцами! А завтра, когда высокородный Ульфанш уладит недоразумение, мой Клан начнет разбираться с тобой, почтеннейший! За все сразу! Скучно тебе не будет!
Маленький командир стражников оскалился, как Подгорный Людоед:
— Что ты, высокородный господин, как это можно: Сокола — и в тюрьму?! Сын Клана окажет мне честь, проведя ночь под моим скромным кровом. А для большего почета я под дверью стражу поставлю, чтоб никто не потревожил сон знатного гостя. А что на окне решетка — так это от воров! Аршмир — город неспокойный, здесь всякой дряни хватает. Ты не поверишь, господин: порой даже самозванцы попадаются!..
* * *
Чем обычная комната отличается от тюремной камеры? Пра-авильно: тем, с какой стороны повернулся в замочной скважине ключ! Все остальное — несущественные мелочи!
Орешек кружил по небольшой уютной комнатке, как волк по клетке. На окне — решетка, как и обещал этот злобный таракан, здешний хозяин. Да еще какая решетка! С виду легкая, ажурная, а попробуй выломать… ну, спасибо кузнецу, чтоб его перевернуло и подбросило!
И с ужином все планы сорвались! А так хорошо было задумано: входит «краб» с едой, получает по башке умывальным тазиком, дверь остается открытой — армия, вперед!.. Так нет же! Ужин принесли двое: один с миской, второй с арбалетом. Причем второй в комнату не вошел, на пороге остался. И арбалет держал грамотно, под стрелу не нырнешь.
До утра дверь уже не откроется. А на рассвете отплывает «Золотая креветка», увозя на борту красивую гадину Нурайну.
Нет, он обязан вырваться на свободу! Может быть, использовать темный подарок Аунка? Произнести бессмысленную, но такую волшебную фразу, что даст ему нечеловеческую силу? Как там? «Темная коряга шарит в ядовитой трясине»… Тогда он эту жалкую дверь пинком выставит!..
От этой мысли перехватило дыхание. Орешек присел на кровать. Отвратительное воспоминание положило ему руки на плечи, заглянуло в глаза своими мертвыми очами… Не-ет! Он больше не сможет!..
Разум поспешно подыскивал один довод за другим, чтобы отказаться от этой затеи. Да, он выбьет дверь, но тогда «краба», что караулит в коридоре, можно смело числить в покойниках. Да и всех, кто встретится на лестнице… А ведь он решил: никаких убийств! К тому же злые чары отпустят его на улице, где-нибудь неподалеку от этого проклятого дома, и погоня возьмет его тепленьким, тихим и послушным…
Орешек с облегчением вздохнул и еще раз огляделся: что же здесь можно использовать для побега? Кровать. Умывальный таз на треножнике. Глиняный кувшин с водой. На полу — ковер из заячьих шкурок. На стене — еще одна шкура… ну, это что-то особенное! Великолепный черный медведь с оскаленной пастью. Наверное, маленький начальник стражи любит показать себя бесстрашным охотником. Ладно, что еще? Пустой сундук, два светильника, резная полочка, зеркальце… и все!
Может, подпалить дверь?.. Ну ладно, ладно, глупость может прийти в голову кому угодно. Ясно, что на пожар сбегутся все, кто есть в доме.
Вей-о! Кто-то уже сюда топает!.. А-а, это краб пришел менять того бедолагу у двери. Похоже, на эту ночь в доме разместился чуть ли не весь гарнизон аршмирской стражи. В честь высокого гостя.
Орешек прильнул к замочной скважине. Слышно было каждое слово.
— …третий звон уже. Я до утра покараулю.
— Смотри не засни. Если самозванец удерет, командир из нас муки намелет и тесто замесит!
— Да разве заснешь, когда такая луна! Глянь, как в окно хлещет, прямо речка светлая… Моя бабка сказала бы: ночь Эсталины-страдалицы…
— Не, я как завалюсь, так и засну… Если этот гад начнет орать, чтоб ты дверь открыл… ну, мало ли что выдумает… так нипочем не открывай, сразу нас зови.
— Да понял я, понял, иди…
Пленник с глухой злобой прислушивался к удаляющимся шагам. Но почти сразу злость угасла. Вскользь брошенные стражником слова про ночь Эсталины-страдалицы вызвали из прошлого вереницу воспоминаний: Орешек когда-то играл в пьесе, которая называлась «Верность Эсталины».
А ведь трагические события, о которых говорится в пьесе, произошли именно здесь! Да-да, в те незапамятные времена рыбачий городок Аршмир находился севернее, там, где сейчас Старый порт… а здесь — может быть, на этом самом месте! — стоял злосчастный Замок Цветущей Жимолости…
Как странно! Легенда не сохранила имени властителя, который, спасаясь от королевского гнева, зарыл в окрестностях замка сундук с сокровищами. Но осталась в памяти людской простая служанка Эсталина, которую господин посвятил в свою тайну. Девушка поклялась, что укажет место, где спрятан клад, лишь верным слугам, которых хозяин пришлет за золотом: двум братьям Задирам. Легенда гласит, что парни сами забыли свои настоящие имена, да и все вокруг называли их только так: Старший Задира и Младший Задира…
И девушка сдержала слово. Преданная подлой замковой прислугой, истерзанная королевскими палачами, Эсталина до последнего вздоха повторяла одно, она не может нарушить клятву! Так и не нарушила — умерла под пыткой…
Хотя потрясенный ее мужеством король приказал с почетом сжечь тело благородной служанки, душа ее не смогла найти путь в Бездну: ведь приказ хозяина не был исполнен! Лунными ночами призрак Эсталины на краткий срок возникает на улицах Аршмира и заговаривает со случайными прохожими: ищет братьев Задир, чтобы отдать им золото. Бывало, путник, не потерявший от страха голову, нахально заявлял, что он и есть один из братьев Задир. Тогда тень Эсталины кротко интересовалась: где же второй брат? Не дождавшись связного, разумного ответа, она тихо исчезала…
Пьеса о стойкой служанке пользовалась в Аршмире бешеным успехом, сборы были великолепные.
А кого играл Орешек? Злого короля? Изгнанника-властителя? Палача?
Нет и еще раз нет! Он блистал в роли Эсталины-страдалицы!
Собственно, он должен был играть одного из слуг — маленькая такая ролька без единого слова. Но перед началом представления актриса, назначенная на главную роль, сцепилась со своей товаркой, игравшей подлую предательницу. Кажется, поводом для драки была благосклонность великого Раушарни, которую они почему-то не захотели делить… Так или иначе, когда этих дур растащили, обе годились лишь на то, чтобы изображать Эсталину после пытки. Никакой грим не мог скрыть следов недавней битвы.
Положение усугублялось тем, что весь прочий женский состав на премьеру дружно не явился — в знак презрения к пьесе, в которой были лишь две женские роли.
Раушарни коротко и выразительно объяснил идиоткам, кто они такие, по какому недоразумению появились на свет и какой смертью рано или поздно издохнут. Затем обвел взглядом труппу в поисках молодого лица, безусого и безбородого. Нашел — и кивнул в сторону Орешка: «А ну, переодеть его в женское платье! И парик, парик! Вот она, наша Эсталина!»
Парень пытался протестовать, но его жалкое вяканье заглушили раскаты знаменитого баса Раушарни: «Спер-рва убью, потом уво-олю!!!»
Орешек заткнулся и сыграл! Еще как сыграл! Легкая поступь, скупые, но выразительные жесты, а главное — голос, низкий и глубокий, но очень женственный.
А как великолепен он был в сцене пытки! Вопли прикрученной к скамье Эсталины заставляли зрителей вздрагивать и покрываться холодным потом.
Правда, никто не знал причины столь блистательной игры. А источником вдохновения послужил главный палач, которого играл старый недруг Орешка. Незадолго до этого Орешек увел у него симпатичную девчонку, а потом еще и в «радугу» дотла обыграл. Заполучив своего врага связанным и беспомощным, мерзавец-палач перестарался. Провел роль слишком убедительно и правдоподобно. Еще немного — и Орешек сообщил бы потрясенной публике, где зарыт этот проклятый сундук с сокровищами!
Когда занавес опустился, палач попытался скрыться, но Орешек, даже не сняв женского платья, догнал негодяя за кулисами и отметелил так, что на следующем представлении Эсталину пытал уже другой актер…
Орешек грустно улыбнулся воспоминанию. Может, стражник, что торчит в коридоре, видел его в этой роли? Не заговорить ли с «крабом»? Может, удастся под каким-нибудь предлогом убедить его открыть дверь? Нет, это вряд ли… А если… Вей-о-о! А ведь актер Орешек сумеет выкрутиться там, где пропал бы Сын Клана Сокола!
Эй, бессонные боги! Протрите свои усталые глаза, взгляните на ночной Аршмир! Сейчас здесь опять будет сыграна пьеса об Эсталине — но на этот раз не трагедия, а комедия!
* * *
Стражник таращился на дверь. Сна не было ни в одном глазу. Да и как уснешь, когда вокруг творятся небывалые дела, когда за порогом не обычный вор или убийца, а преступник, каких еще не видел Аршмир! В такую ночь что-то обязательно должно случиться. Боги испепелят грешника… или Хозяйка Зла сама навестит святотатца, пройдя сквозь стену в запертую комнату…
Словно отвечая мыслям часового, из-за двери донесся вскрик. Негромкий, какой-то придушенный, полный ужаса.
Стражник бросился к двери, припал к замочной скважине, но ничего не смог разглядеть. А узник бессвязно забормотал:
— Ты… Кто ты… Как вошла сюда?.. А-а-а!.. Да хранят меня Безликие! Ты Хозяйка Зла, да? Убирайся! Прочь!
Растерянность стражника перешла в смятение, когда лихорадочное причитание смолкло и на смену ему возник — из ночи, из Бездны, ниоткуда — низкий, очень печальный женский голос, полный тайны и безнадежности:
— Не бойся, добрый человек, я не Многоликая… я всего лишь бедная девушка, которая не сумела исполнить приказ своего господина.
— А… да… — чуть приободрился узник. — Ты служишь здесь? А как ты сюда вошла?
— По лунному лучу, — сказала незримая женщина так спокойно и просто, что у стражника волосы зашевелились на голове от страха и восторга. — Когда луч дойдет до той стены, я исчезну. Имя мне — Эсталина Жемчужный Цветок. Скажи, не ты ли один из тех, кого называют братьями Задирами?
«Скажи „да“, болван, скажи „да“, не тяни!» — мысленно молил узника часовой, начисто забывший, зачем он поставлен в этом коридоре.
— Я… да-да! — наконец выдавил из себя дурак-узник. Тут голос его окреп, самозванец продолжил нагло и напористо: — О прекрасная Эсталина, я и есть один из братьев Задир… э-э… старший!
— О-о! — вплелся в ночь тихий вздох, в котором были и недоверие, и надежда, и мольба. — Сколько лет… где же были вы с братом, почему не приходили?
— Да… это… все дела, ясная госпожа, все заботы, вздохнуть некогда!
— А где твой младший брат? — В голосе осталось лишь недоверие.
— У него… ну… свидание у него! Сама понимаешь, госпожа, его дело молодое… такая рыженькая…
«Что он несет, что несет?!» — беззвучно шептал стражник, готовый своими руками задавить дурня, которому выпало такое потрясающее счастье. Там, за дверью, оживала сказка. Где-то неподалеку сквозь пласты земли и крышку сундука лучилось золото, призывно полыхали драгоценные камни…
— Приведи ко мне своего брата, — сказал призрак голосом холодным, как звездный свет. — Приведи — и я открою тайну сокровищ… Впрочем, ты уже не успеешь, твое время уходит, как вода в отлив. Прощай!
— Не уходи, госпожа! — взвыл часовой, громыхая ключом в замочной скважине. — Я сейчас!.. Я уже!.. Вот он я… младший брат…
Дверь распахнулась — и стражник растянулся на пороге, звонко и полновесно получив по голове умывальным тазиком.
Отбросив свое грозное оружие, Орешек склонился над часовым.
— Ничего, у «крабов» головы дубовые. Лежи, братец, отдыхай. Надо же! Всю жизнь мечтал разыскать родню, а нашел — и уже пора расставаться!
Черная пасть медведя мрачно скалилась на беспокойного гостя. Орешек окинул шкуру взором художника и одним махом сорвал ее со стены. Задув светильник, недавний узник щедро полил медвежью морду маслом, затем огнем второго светильника поджег промасленную шерсть, поднял импровизированный факел как можно выше над головой и шагнул через порог…
Почтенный Джанхашар стал первой жертвой огнедышащего медведя-оборотня. Начальник стражи шел наверх — проверить, не заснул ли часовой. Увидев гигантское чудовище, скачками надвигающееся из коридора и рассыпающее вокруг себя искры, Джанхашар попятился, оступился на лестнице, кубарем покатился по ступенькам, крепко врезался в пол затылком и временно утратил интерес к происходящему.
Более связно описал события садовник, которого, как выяснилось, служанка тайком пригласила в пустую и темную трапезную. По его словам, медведь распахнул дверь, полыхнул пламенем из пасти, захохотал по-человечьи, сорвал со стены меч в кожаных ножнах — и был таков…
Служанка при появлении чудовища упала в обморок не хуже любой знатной барышни. (Позже, будучи приведена в чувство, она сообщила, что медведь не только похитил меч со стены, но прихватил также из стенного шкафа четыре новые льняные скатерти, стеклянную наррабанскую вазу и серебряное блюдо…)
Дом пробудился, поднялась суматоха: топот, крики, грохот бьющейся посуды… Навстречу Орешку вылетели трое ошалевших, ничего не соображающих стражников. Похоже, командир и впрямь поосторожничал и набил дом охраной.
Сокол помнил, что убивать никого нельзя, даже не пытался извлечь Саймингу из ножен. Но стражникам не пришлось этому радоваться, потому что в Орешке проснулся портовый грузчик, который терпеть не может «крабов» и всегда готов отвозить их мордами по земле или пошвырять с набережной в воду.
То, что происходило дальше, отнюдь не походило на благородное искусство карраджу.
Первый «краб», подвернувшийся Орешку под руку, был без оружия — выбежал, дурак, второпях на шум. Разговор с ним прост и короток: ногой в пах, а затем, согнувшемуся, рукоятью меча по голове. И тут же, с ходу, развернувшись, локтем под дых второму, который хоть и прискакал с мечом, но растерялся при виде медведя с огненной пастью. Так, этот тоже согнулся, ему — коленом в морду… Путь свободен? Как бы не так! Третий стражник уже вздымает над неведомым врагом меч! Остановим удар Саймингой… эх, пропали ножны… возникнем вплотную к перекошенной роже «краба» — и лбом ему в переносицу! Вот уж этому приему Аунк точно не обучал! «Краб» выронил меч, схватился за разбитый в кровь нос… Пусть скажет спасибо, что Орешек его не двинул медвежьей мордой, которая еще не совсем погасла…
За порогом, во дворе, в дело вмешались еще двое «крабов» — да сколько ж их тут?! Стражники доблестно погнались за чудищем и настигли медведя в тот момент, когда он карабкался на забор. Орешек не стал тратить времени на драку — попросту скинул на преследователей шкуру с обгоревшей пастью. Тяжелая шкура рухнула на головы ретивым «крабам». От неожиданности те повалились на землю и, накрытые пыльным мехом, молча вцепились друг в друга. Каждый пребывал в святой уверенности, что поймал оборотня.
Орешек легко спрыгнул на улицу с той стороны забора и глянул в щель на барахтающуюся лохматую кучу.
— Бросьте это дело, ребята, — весело посоветовал он. — А то как бы Клан Медведя не прицепился к нам за то, что мы носим его знаки!
Затем Орешек посерьезнел, глубоко вдохнул, выдохнул, поудобнее взял Саймингу и пустился бежать по направлению к Новому порту. Он бежал, как на тренировке с Аунком: размеренно, ровно и легко, словно плыл в потоке лунного света. И сама Тысячеликая не спасла бы того грабителя, который рискнул бы прервать этот бег!
* * *
Нурайну разбудил солнечный луч, щекотавший ей глаза и нос. Луч падал из квадратного отверстия под дощатым потолком. Женщина улыбнулась, вынырнула из-под потертого одеяла из заячьих шкурок и быстро начала одеваться. Королевская дочь вполне умела обходиться без прислуги.
Узкая деревянная кровать мерно покачивалась. Это не мешало, к этому вполне можно было привыкнуть, и вообще в такое чудесное утро ничто не могло испортить Нурайне настроения. Она плыла в далекую страну. На том конце пути ее ждал славный, милый старик, с которым у Нурайны были связаны чудесные воспоминания. А главное — она путешествовала одна! Ее назойливый, вульгарный, болтливый спутник с позором провалил королевское задание и отстал от корабля. И поделом ему! Как могли король и Даугур назвать Соколом жалкого раба, актеришку, разбойника… кем он там еще был — грузчиком, кажется? Так каждый булыжник захочет стать алмазом!
Усилием воли Нурайна вернула себе радостное настроение, распахнула низкую дубовую дверь и шагнула на палубу — в яркий свет, в запах моря, в крик чаек!..
И тут мир померк в глазах, стал серым и блеклым, потому что взгляд наткнулся на растрепанную ветром копну каштановых волос и широкую белозубую улыбку.
— Проснулась, ясная госпожа? А я спать иду. Ночь была бессонная. Я тут встретил знакомых стражников. Ух, они и удивились, когда узнали, как я высоко залетел! Всю ночь мы проболтали, они прямо отпускать меня не хотели, чуть к отплытию не опоздал… Нет, подожду ложиться, расскажу, как с ними познакомился, это недолго, как раз до завтрака успею… Так вот, сидим мы как-то втроем в задней комнате трактира «Бородатый кашалот» — я, известный мошенник Вертун и один наемник из Наррабана, как звали — не помню. Он как раз жалованье получил, так мы с Вертуном, ясное дело, сговорились его в «радугу» обставить. Тут врывается хозяин и верещит, будто на шило уселся: «Кра-абы ползут! Вон отсюда, слизь болотная! Да не через дверь, мерзавцы, через крышу! У меня приличное заведение, не хватало, чтоб тут самого Вертуна загребли! Ко мне ж тогда никто, кроме пьяной матросни, не сунется!» Наррабанец остался сидеть дурак дураком, так, наверно, его денежки страже и достались, а мы с Вертуном наверх дернули, мы знали, где на крыше доски разбираются, а внизу уже «крабы» сапожищами топочут, а я и говорю…
Не дослушав, Нурайна гордо выпрямилась, молча развернулась и ушла к себе в каюту. Орешек улыбнулся ей вслед счастливой улыбкой мальчишки, которому удалось сунуть за шиворот соседской девочке живую лягушку.
5
— …Столь же ужасный случай произошел в том же году, в пятый день месяца Верблюда, на караванной тропе между оазисами Харш и Тхарсу… Успеваешь записывать? Хорошо, продолжим… Отряд всадников напал на караван. Купцы без боя отдали свои товары и взмолились о пощаде. Но злодеи растянули пленников на земле, привязав за руки и ноги к кольям, вспороли им животы и, разведя костры, насыпали несчастным жертвам во внутренности горящие угли. При этом они взывали к Кхархи, приглашая его насладиться криками умирающих. Свидетелем тому был Рхати, доверенный слуга торговца Шахрат-дэра. Он остался в живых, спрятавшись в одном из больших тюков с товарами, а ночью улучил мгновение и скрылся… Записал?
— Да, господин. Но стоит ли тебе тратить свое бесценное время на сбор глупых слухов? Мало ли о чем болтают проезжие? Может, доверенный слуга Рхати сам порешил своих спутников? Разве не мог он отравить воду или еду, припрятать товары и сочинить сказочку про слуг Хмурого Бога?
Илларни задумчиво покачал головой:
— Возможно… Но ведь оно же существует, это подлое сообщество безумных убийц! Даже в Грайане проросли злые всходы из этих черных семян! Взять хотя бы Храмы Крови, где в древности люди поклонялись забытым ныне божествам. Придворные летописцы Авибрана Светлой Секиры согласны меж собой в том, что жертвоприношения, возобновившиеся было в заброшенных храмах, связаны с именем Хмурого! Авибран с трудом уничтожил гнезда кровавой ереси… впрочем, нет уверенности, что с ними покончено!
— Неужели мой господин собирается воевать с кхархи-гарр?
— Где уж мне, старику. Но обязательно найдутся другие, помоложе. Может быть, им пригодятся мои записи. Ведь знание — это тоже оружие.
Плотный коренастый человечек с навощенной дощечкой и острой палочкой в руках восхищенно распахнул голубые глаза:
— Есть ли на свете хоть что-нибудь, что неведомо тебе, господин? Как мне благодарить Безликих за то, что они позволили мне стать твоим скромным помощником?
На лице старого ученого мелькнуло раздражение. Чтобы скрыть его, Илларни отвернулся к маленькому оконцу.
За окном лежал голый, вытоптанный, выжженный солнцем двор. По нему уныло бродили три тощие длинноногие курицы да торчал на солнце мрачный коричневолицый человек в полинявшей холщовой одежде, босой, с белой повязкой на голове. Человек негромко напевал, мотив долетал в комнату — монотонный, тягучий, словно у поющего болели зубы.
— Хорошая страна Наррабан, — вздохнул Илларни. Нахохлившийся, обиженный, он походил на озябшего воробья. — Но почему мне выпало жить в самом унылом и скучном ее уголке?
— А с какой стати мой господин должен торчать здесь? — с готовностью откликнулся коренастый человечек. — Разве он не вспоминает каждый день, как перекликаются в морозном воздухе колокола Тайверана?
Старый ученый настороженно, недоверчиво подобрался. За долгую жизнь он встречался и с ложью, и с подлостью, и с предательством. И научился различать их кривые физиономии под самыми красивыми масками.
Кто он, этот Чинзур Луговой Кузнечик, что недавно вошел в жизнь Илларни — и тут же начал этой жизнью по-хозяйски распоряжаться?
В недобрый день появился в загородном поместье Таграх-дэра этот загадочный человек, речь которого состояла почти из одних вопросов.
Илларни был тогда серьезно болен. Прибывший из Горга-до лекарь заявил, что несчастного чужеземца уже опутал своими черными щупальцами неумолимый Гхурух, владыка подземного царства теней. Виной тому роковое стечение обстоятельств, а именно: прошедший недавно над побережьем ураган, нарушивший тонкий баланс четырех стихий; выпадение рокового Дня Огненного Моста на четвертый день этого месяца (а ведь число лет, прожитых чужеземцем, кончается на «четыре»!); тревожное поведение священных ворон на крыше храма Двуглавого Тхайассата…
«…а также плохой урожай бобов в соседней деревне», — подсказал с постели Илларни, который при любом состоянии здоровья терпеть не мог шарлатанов.
Таграх-дэр, не отходивший от постели больного, молча вцепился в лекаря и тряс до тех пор, пока не вытряс из него страшную врачебную тайну: бедняга сам не понимает, чем болен его пациент и как такую болезнь лечить!
В этот страшный миг растерянности все охотно и с надеждой откликнулись на просьбу странника, что остановился на постоялом дворе неподалеку. Путник пришел в поместье и сказал, что услышал о больном грайанце — а сам он родом из Тайверана, так не станет ли больному легче от беседы с земляком?..
И в самом деле — Илларни, которого сводила в Бездну лютая тоска по родине, ожил на глазах, разговаривая с заезжим незнакомцем об узких улочках Тайверана; о кострах, пылающих по всему городу в самую долгую зимнюю ночь; о плюще, что густо оплел заборы; о дворце с двенадцатью изящными башенками.
Оказалось, что Чинзур, так чудесно излечивший старого ученого, приехал в Наррабан с хозяином-купцом. Но хозяин умер в Нарра-до от черной лихорадки. С тех пор Чинзур скитается из города в город, ища если не способ вернуться домой, то хотя бы возможность прокормиться.
Растроганный Илларни упросил Таграх-дэра оставить грайанца в поместье. И поначалу все сложилось удачно. Чинзур оказался расторопным, старательным слугой, на лету ухватывал любое желание Илларни. Как почти все грайанцы, он был грамотен, поэтому Илларни поручал ему ведение записей (разумеется, это не относилось к тайной деятельности ученого, о которой знал лишь Таграх-дэр).
Все в поместье полюбили веселого, приветливого чужеземца. Чинзур обладал располагающей внешностью: круглолицый, ясноглазый, с доверчивым взглядом. Было в нем что-то мальчишеское — то ли смешно торчащие круглые уши, то ли удивленно распахнутые голубые глаза. Но больше всего подкупала его манера слушать — склонив голову набок, чуть подавшись вперед, словно открываясь навстречу каждому слову собеседника. Он радостно смеялся любой шутке, горестно вздыхал, слыша жалобы на жизнь. Привычка Чинзура говорить вопросами тоже придавала его собеседникам значительности и веса в их собственных глазах — ведь каждой фразой, даже самой незначительной, Чинзур интересовался их мнением, советовался с ними…
Старого Илларни такое поведение слуги заставило призадуматься. Бурно прожитая жизнь научила его многому. Например, тому, что яд очень удобно примешивать к меду. Когда схлынул наплыв чувств, вызванных встречей с земляком, Илларни пожалел о сентиментальном порыве, заставившем его подпустить чужого человека так близко к опасной тайне.
И действительно, не прошло и десяти дней, как Чинзур умудрился забрести туда, куда слугам вход был заказан под страхом смерти: в приземистую круглую башенку, где Илларни устроил обсерваторию.
Надо признать, что слуга не пытался прикинуться идиотом, не понимающим тяжести своего проступка. Нет, он был раздавлен, потрясен. Еще бы: проникнуть в сокровенную тайну такого человека, как Таграх-дэр! Узнать, что Оплот Горга-до, один из влиятельнейших людей при дворе Светоча, укрывает у себя астролога и с его помощью читает запретную книгу небес!
Илларни смилостивился, не выдал слугу. Но с того дня Чинзур настойчиво уговаривал хозяина бежать.
— Неужели мой господин не видит опасности? Если тайна хоть краешком выползет на свет — разве Таграх-дэр не начнет заметать следы? Кого он тогда убьет первым, а?
Понимая, что Чинзур прав, Илларни тем не менее отвечал неопределенно и уклончиво: мол, поспешные решения — неверные решения; мол, Безымянные терпеливы, это Хозяйка Зла всегда торопится…
Слуга не унимался, рассказывал о знакомом контрабандисте, который может устроить им побег.
— Неужели я не помогу моему господину? Конечно, помогу!..
Илларни кротко кивал и думал: «М-да, такой поможет: и на костер уложит, и хвои натрясет, и огоньку поднесет».
Но сегодня кое-что изменилось…
Илларни отвернулся от окна и твердо встретил вопросительный взгляд Чинзура.
— Утром мне доставили письмо. Почтеннейший Таграх-дэр пишет, чтобы я готовился перебраться из поместья в город — там мне будет удобнее…
Голубые глаза Чинзура на миг жестко сузились — и тут же вновь распахнулись наивно и простодушно.
— Я пять лет прожил здесь, — ровно продолжал старик. — А теперь, значит, мне будет лучше в Горга-до?
— Стоит ли господину тревожиться? — успокоительно замахал руками Чинзур. — Если б что-то угрожало тайне, разве Оплот не примчался бы сюда раньше любого гонца? Разве стал бы он на сутки задерживаться? Да еще по такому глупому поводу… смех и сказать-то…
— А что за повод? — заинтересовался астролог. — И откуда, кстати, тебе об этом известно?
— От гонца, откуда же еще? Поболтали мы с ним, отчего ж не поболтать? Вот он и сказал, что хозяин совсем было в дорогу собрался, да из-за Косого Крейшо отъезд отложил.
— Из-за Косого Крейшо?
— Ну да. Мол, Крейшо должен был в тот день вернуться из поездки одной, да задержался, вот Оплот и остался на ночь в городе — стало быть, Косого дождаться и с собой взять… Чтоб хозяин из-за слуги свои дела откладывал — правда, смешные люди эти наррабанцы?
Чинзур что-то еще вопросительно чирикал, но старый ученый уже не слышал его. Ковер под ногами закачался, как палуба на волнах; кровь в ушах зашумела, как прибой на рифах. Илларни почувствовал себя на борту корабля, который вот-вот разобьется в щепки на скалах.
Слуга тем временем устроился на ковре возле низкого деревянного столика с письменными принадлежностями и начал аккуратно переписывать с навощенной дощечки на бумагу только что продиктованный ученым текст о кхархи-гарр. Весь углубился в работу. Можно подумать, он не понимает, какой новостью только что оглушил хозяина…
Да все он понимает, мерзавец! Не далее как вчера Илларни с Чинзуром толковали о нравах наррабанских вельмож. В частности, говорили о том, что почти каждый из этих господ, каким бы добронравным, богобоязненным и законопослушным он ни был, держит при себе особого слугу — такого, как Косой Крейшо у Таграх-дэра. Этакая помесь палача с наемным убийцей…
Значит, Оплот Горга-до считает, что для поездки в загородное поместье ему необходим палач?
Опустившись на высокую парчовую подушку, Илларни заставил себя трезво и спокойно оценить ситуацию.
Он сам не беседовал с гонцом. О Косом Крейшо ему известно лишь со слов Чинзура. Не исключено, что Таграх-дэр всего-навсего желает понадежнее перепрятать своего опасного, но ценного гостя.
Старый астролог серьезно рискует, кому бы он ни поверил, Чинзуру или Таграх-дэру. Но риск в этих двух случаях неравнозначен.
Если Чинзур предатель, он выдаст Илларни врагам Таграх-дэра. Но это еще не смерть. Можно попытаться искусной ложью заморочить противникам головы или попросту бежать.
А вот если Оплот решил раз и навсегда покончить с рискованной игрой… Да-а, тогда смерть будет быстрой и неумолимой.
Рассудок подсказывал, что нужно немедленно бежать. О том же твердило истосковавшееся по родине сердце.
Тайверан… опутанные вьюнком серые стены сторожевой башни… озорной детский смех… веселые, плутоватые карие глаза…
Орешек! Что с ним, с этим мальчиком, который заменил ему сына? Такой славный, добрый, смышленый парнишка… бездельник и шалопай, но умница, светлая голова и горячая, живая душа! Где он теперь, в какие руки попал? Ему уже больше двадцати… ох, двадцать три, уже мужчина…
— Так ты считаешь, — спросил Илларни, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно, — что твой контрабандист может помочь? Но чем? Достанет корабль? Сейчас же сезон штормов…
Это был первый случай, когда Илларни сам заговорил о побеге.
Слуга замахал руками, чуть не перевернув склянку с чернилами.
— Зачем нам корабль? Разве можем мы бежать в Горга-до? Неужели Оплот не перероет там каждую крысиную нору? Не проще ли затеряться в столице, а оттуда с любым караваном — на западное побережье? Кто подумает искать нас там? Уйдут шторма, и мы из первого же порта — домой… разве плохо?..
Илларни уже отвлекся от мыслей об этом авантюрном плане, перед стариком вновь сверкнули веселые карие глаза мальчишки-раба, который был дорог ему, как родной внук.
«Мальчик мой, мальчик! Почему я, старый дурак, не позаботился о тебе заранее? Надо было продать или подарить тебя в хорошую семью, богатую и добрую… например, высокородному Гранташу, он человек образованный, ты мог бы стать его секретарем… А где ты теперь? Может, в одном из страшных подземных поселков — дробишь камень без надежды когда-нибудь увидеть солнце?..»
Илларни взглянул куда-то мимо Чинзура и сказал тихо, но твердо:
— Я должен вернуться в Грайан. Человек может жить где угодно, но умереть ему лучше всего на родине, после того как он завершит свои дела и позаботится о близких.
— К чему мой господин говорит о смерти? — возликовал Чинзур. — Разве боги допустят гибель великого мудреца? Сейчас же займусь приготовлениями. Позволит ли хозяин мне уйти?
Илларни молча кивнул.
«Да, он не тот спутник, с которым можно пуститься в опасное странствие, — думал звездочет, глядя в спину слуге. — Может быть, я пожалею о своем решении. Но ведь и неверная дорога куда-нибудь да приведет. Главное — не сидеть на месте».
6
Дорожный приют (или, как сказали бы в Грайане, постоялый двор) благоухал пряными, сладкими, тягучими ароматами: хозяин щедро подсыпал на жаровню какие-то сухие зеленые семена. Запах был неплох — все лучше вони, царящей на постоялых дворах Грайана. И вино — хоть не самых изысканных сортов, а все же не чета грайанской кислятине. Жаль только, что сидеть приходится на полу, облокачиваясь на высокие жесткие подушки. Блюда и кубки стоят прямо на вытертом до дыр ковре, и тут же, в двух шагах, расхаживают прочие гости — те, что не выбрали еще для себя удобное местечко. Ходят, между прочим, прямо в пыльной обуви, хотя в Наррабане и принято разуваться у дверей. Такое неприятное зрелище — снующие мимо твоей еды чужие ноги…
Впрочем, ножки, что остановились сейчас рядом с Чинзуром, вызвали у грайанца совершенно иные чувства. Он бросил на них снизу вверх восхищенный взгляд. Высокие, стройные, насколько позволяют угадать пышные шаровары, а уж то место наверху, где эти ножки перетекают в спину… м-м-м!
— Тахиза! — умильно окликнул Чинзур. — Красавица! У меня одна вещичка есть — кому бы подарить, а?
Рука грайанца поигрывала тонким серебряным браслетом. Темные глаза племянницы хозяина кокетливо блеснули.
— Надень сам! — промурлыкала она и легко поставила на подушку маленькую ножку в черном башмачке.
Дрожащими пальцами Чинзур сомкнул браслет на ножке и немного помедлил, сжимая щиколотку, восторженно удивляясь ее хрупкости и изяществу. Не удержался — просунул ладонь под тонкую материю, двинул выше, к икре…
Ножка резко вырвалась. Тахиза наклонилась к наглецу, засверкала глазами.
— Дяде скажу! — жарким шепотом пригрозила она. — Зарежет и в море бросит!
И ушла, возмущенно покачивая высокими бедрами. Но браслет, между прочим, обидчику не вернула.
Чинзур растерянно и сердито развел руками, сказал вслух по-грайански:
— За мой медяк — я же и дурак? За мой золотой — меня в море головой?
Ну и дрянь эта Тахиза! Дрянь и потаскуха! Хотя и требует, чтобы ее называли Тахиза-шиу, девушка то есть. Вечно закусывает концы платка, чтоб никто не сглазил ее девственность. Было бы там что сглазить!
Постаравшись выбросить подлую девку из головы, Чинзур стал прикидывать, как они с Илларни доберутся до столицы. Этот постоялый двор, что расположился у самого поместья Таграх-дэра, придется обойти стороной. А до второго дорожного приюта, что лежит гораздо дальше, обязательно нужно добраться засветло, потому что в здешних краях ночуют под открытым небом лишь те, кому сильно надоела жизнь.
Контрабандист, что еще недавно пил вино рядом с ним, подробно описал дорогу, обещал помощь. Все бы хорошо… только б не спутало планы письмо, что утром получил Илларни. Ясно, что Таграх-дэр встревожен… догадывается, что его преступление выплыло наружу. Но только догадывается, иначе сразу убил бы звездочета.
И уж конечно, не подозревает, что на него точит когти грозный Хайшерхо, глаза и уши Светоча.
Умен Хайшерхо, умен! Не нравятся ему те, кто рвется к власти. Таких Хайшерхо вовремя останавливает. Вот и сейчас — покопался в жизни вельможи, как мусорщик копается в груде хлама, и вызнал, что грайанский ученый, который якобы пишет историю рода Таграх-дэра, на самом деле — богомерзкий звездочет, составляющий для своего господина гороскопы.
Для такого страшного обвинения нужны серьезные доказательства, и лучшее из них — сам звездочет!
Только бы не сорвалось! Хайшерхо платит щедро, а Чинзуру нужно много денег, чтобы не только вернуться в Грайан, но и замять неприятную историю с внезапной смертью дядюшки. Тогда Чинзур был молод и неосторожен, не сумел предугадать все неожиданности и в результате стал не счастливым обладателем наследства, а спасающимся от казни преступником. Ничего, теперь он все уладит! Богатый человек даже с Безымянными договорится, не только с законом.
Снова подошла с кувшином Тахиза. Она явно сменила гнев на милость.
— Вино кончается, — шепнула красавица, наклонившись так, чтобы ее грудь коснулась плеча Чинзура. — Придется лезть в погреб, а там темно, я боюсь…
Чинзур тут же забыл о своих великих планах.
— А если бы в погребе тебя ждал хороший знакомый, смелый человек, настоящий мужчина?
— Тогда не страшно, — лукаво повела бровью Тахиза и, подхватив кувшин, исчезла.
Так, теперь главное — не быть дураком и не терять времени. Вход в погреб — во внутреннем дворике. К счастью, дворик пуст, никто не интересуется, зачем гость сдвигает каменную плиту и лезет по приставной лестнице.
Свет, падая сверху, выхватывает из мрака два ряда вмурованных в стену гигантских кувшинов и уводящий в темноту проход меж ними.
После безжалостного наррабанского солнца отрадны подземный холод и полутьма, обнявшие распаленное желанием тело.
Куда менее приятны прикосновение стали к шее и мрачный голос позади:
— Шевельнись — и умрешь.
Чинзур, задохнувшийся от неожиданности и ужаса, даже не думал сопротивляться, покорно дал уложить себя носом вниз на земляной холодный пол, закинул, как было приказано, руки на шею и прохрипел просительно:
— Кошелек на поясе, бери — и отпустил бы, а? Разве ж я что кому скажу?!
— Молчи, отступник, — равнодушно ответил голос сверху. — От Хмурого Бога кошельком не откупишься.
Это были самые страшные слова, которые Чинзур слышал за свою жизнь, и, похоже, последнее, что ему суждено было услышать. Страх оглушил, ослепил, почти задушил его. Из мыслей осталась только одна, мучительная, раздирающая мозг: «Нашли!»
Но неизвестный во мраке медлил, смерть не шла, и замершее было сердце вновь толчками погнало кровь по жилам, воздух со всхлипом ворвался в пересохшее горло. Чинзур даже рискнул чуть повернуть голову к падающему сверху столбу света.
Плита наверху еще немного сдвинулась, на лестницу ступила ножка в черном башмачке. В душе пленника мышью заметалась надежда: «Тахиза! Помочь не сможет, но хоть завизжит. Люди услышат, сбегутся…»
Девушка спустилась до середины лестницы, вгляделась в темноту и спросила серьезно, без обычного кокетства:
— Все в порядке, Посвященный?
— Все в порядке, Ученица, — откликнулся голос. — Можешь привести его сюда. И пригляди, чтоб нам не помешали…
Тахиза ящеркой скользнула наверх.
Чинзуру показалось, что он завыл в голос, хотя на самом деле ни один звук не нарушил тишину подвала.
Черные башмачки! Ведь он же знал, что Ученики-в-Черном должны носить что-нибудь черное из одежды или обуви. Сам Чинзур когда-то убирал волосы под черную головную повязку…
Ох, верно говорят: у прошлого цепкие когти!
Как он радовался, что станет одним из кхархи-гарр! Как мечтал о том, чтобы назваться Посвященным, а там, глядишь, и Избранным. Лезть выше не хотелось: уж больно крута ступенька.
Но однажды его учитель, Принесший Клятву, в пьяном виде разоткровенничался и выболтал кое-что, о чем не надо бы знать Ученику.
Когда наступает время, Ученика с завязанными глазами (не снимая повязки ни днем, ни ночью) доставляют в пещеру-святилище. Там вместе с другими Учениками-в-Черном (человек десять-двадцать) он клянется Кхархи в верности. Затем его возвращают домой — разумеется, с повязкой на глазах, ведь придется пролить еще немало крови, пока он станет Посвященным и ему будет открыто место, где находится пещера со статуей бога.
Это Чинзур знал и раньше. Но не знал самого страшного: оказывается, в миг принесения клятвы тень Хмурого покидает статую и говорит с Учениками… нет, не говорит — входит в их разум… Понятнее учитель объяснить не сумел, только мычал счастливо и пьяно, вспоминая миг, когда почувствовал, как сливаются воедино он сам, остальные Ученики и божество… А главное — человек после этого становится другим! Он искренне и восторженно служит Кхархи, даже не помышляя о том, чтобы предать своих собратьев. А если нужно — с готовностью идет на смерть. Вот так после общения с тенью бога человек возвышается душой!..
«То есть сходит с ума», — сказал себе Чинзур — и в тот же день сбежал от учителя.
Убийства и жестокость не отвратили бы Чинзура от кхархи-гарр. Совести и жалости у него было не больше, чем у лисы в курятнике. Но Хмурый заламывал слишком высокую цену за власть и могущество. Ни разум, ни волю грайанец не собирался отдавать. До последнего вздоха, до последнего удара сердца он готов был верно и преданно служить лишь одному человеку: Чинзуру Луговому Кузнечику из Семейства Авиторш…
Размышления пленника были прерваны пинком в бок.
— Эй, что притих? Смотри не сдохни! С тобой сейчас будет говорить Избранный.
Чинзур встрепенулся. Избранный — это серьезно! С чего бы такое внимание к беглому Ученику? Этим людям что-то от него нужно! Что-то другое, не жизнь, не жизнь…
Грайанец до крови прикусил губу, чтобы не заорать от радости. Появилась хоть крошечная надежда! А уж он расстарается, докажет, что живым он может принести больше пользы Кхархи, чем мертвым!
По ступенькам начал спускаться человек. Чинзур успел разглядеть, что это мужчина низкого роста, пожалуй, ниже, чем он сам, с очень длинными руками.
Плита сверху задвинулась. Из тьмы донесся голос, похожий на змеиное шипение:
— Скажи, Посвященный, ты догадался проверить, слышны ли наверху крики из погреба?
— Не важно, — поспешил опередить Посвященного Чинзур. — Криков не будет, зачем нам крики?.. Что хочет узнать Избранный? Какой приказ я должен исполнить, чтобы Кхархи остался доволен?
И замолчал, с тревогой прислушиваясь к доносящимся из мрака сиплым звукам. Что это — гневное покашливание или смех?
— Хорошо, — наконец отозвалось шипение из мрака. — Расскажи о человеке по имени Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер.
7
— Почему они тянут, господин? Почему к охраннику не идет смена? Может, они что-нибудь заподозрили?
— Не скули, Чинзур. Если бы они что-нибудь заподозрили, нас не оставили бы одних в комнате…
Чинзур невольно оглядел комнату — и почувствовал внезапный укол тоски. Как не хотелось уходить отсюда в холодную, страшную, полную подлых неожиданностей ночь! Как уютно, тепло и безопасно было здесь!
Синий ковер с золотым узором — сплетение рыб и водорослей. Разбросанные по полу подушки такого же цвета и с тем же узором. Латунные светильники в виде рыбок. В углу, на деревянной подставке, большой стеклянный аквариум с живыми рыбами — крупными, яркими, разноцветными.
Хозяин проследил взгляд слуги.
— Мне их будет не хватать, — с грустной улыбкой сказал Илларни. — Они так скрашивали мое одиночество!
Старик подошел к аквариуму, покрошил на поверхность воды немного сухого корма из стоящей рядом глиняной чашки и постучал по стеклу. Рыбы дружно взметнулись вверх.
Дно аквариума было устлано песком и ракушками, среди которых струились длинные водоросли. Но прежде всего привлекал внимание игрушечный сундук, словно упавший на морское дно с терпящего бедствие корабля. Сундук косо зарылся в песок, крышка была откинута, вокруг рассыпались «драгоценности» из стекла — красные, зеленые, бледно-голубые.
— Какие дивные стеклоделы эти наррабанцы… — негромко произнес Илларни и тем же тоном продолжил: — Ты уничтожил мои инструменты?
— Почему мой господин спрашивает? — обиделся слуга. — Завернул в тряпку, привязал камень, улучил миг, когда никто не видел, и зашвырнул в море… разве ж я не понимаю?!
Чинзур сказал неправду. Он зарыл опасные инструменты на заднем дворе — зарыл аккуратно, чтобы не повредить их. Хайшерхо оценит такую улику. Даже если звездочет будет запираться под пытками, сверток поможет убедить Светоча в вине старика и Таграх-дэра.
— Молодец, молодец, — благосклонно покивал Илларни и отвернулся к аквариуму, где рыбы жадно хватали крошки корма, опускающиеся к сундуку с «сокровищами».
В первый же день после приезда в поместье старик изучил здесь каждый закуток, отыскивая путь для побега, а заодно и для сокрытия в случае чего следов своего опасного искусства. Конечно, его внимание привлек скалистый обрыв, круто уходящий к морю. Там даже стены не было — только охрана ходила днем и ночью, просто так, на всякий случай. И хотя Илларни с тех пор почти не наведывался к обрыву, он помнил, что прибой не доходит до скалы, оставляя внизу широкую кромку камней и песка. Забросить что-то сверху в волны мог лишь тот, кто обладал силой легендарного богатыря Раушвеша.
Слуга солгал. А значит, он лгал и во всем остальном.
Но это не имело значения. Завтра в поместье должен был приехать Таграх-дэр, поэтому исчезнуть нужно было этой ночью. Тут им с Чинзуром по дороге. Не важно, какими соображениями руководствовался слуга, подстрекая хозяина к побегу (кстати, у Илларни имелись на этот счет догадки). Этот человек и впрямь может пригодиться в пути. Как говорят в Наррабане, в засуху пьешь и вонючую воду. А уж в столице старый астролог сыщет способ избавиться от опасного попутчика. Илларни имел дело с людьми куда хитрее и коварнее какого-то Чинзура!
А инструменты… ну и что — инструменты? Илларни и раньше жил в Наррабане и знал, как легко могут погубить звездочета орудия его ремесла. Поэтому все, что попало в руки слуги, предварительно было разобрано на составные части и приняло совершенно безобидный вид. Например, небольшая подзорная труба — самый опасный предмет в круглой башне — в развинченном состоянии превратилась в футляр для письменных принадлежностей: острых палочек и перьев. Там даже цепочка сбоку имелась, чтобы подвешивать футляр к поясу… Колесико, которое помогало настраивать изображение на нужную резкость, было теперь прикручено к треноге-подставке и превратило ее в так называемый межевой циркуль. Никому не запрещено практиковаться в землемерном мастерстве. Илларни и раньше время от времени слонялся с этой треногой по округе, вслух похваляясь перед сопровождавшими его охранниками своими разносторонними познаниями (не только историк, но и землемер!), а заодно, на всякий случай, изучая окрестности…
Единственное, что могло бы безоговорочно погубить астролога, — это две линзы из подзорной трубы. Две большие прозрачные линзы из очень прочного, прекрасно отшлифованного стекла. В порошок их растолочь трудно, разве что разбить на осколки… Но куда эти осколки деть? Зарыть? Ученый с лопатой в руках привлек бы всеобщее внимание, а доверить линзы Чинзуру — это надо вконец из ума выжить. При себе их носить тоже опасно: если Илларни схватят сразу после побега, до того, как он избавится от улик, то можно сразу прикидывать, кем он родится в будущей жизни, потому что эта уже окончена. Спрятать линзы здесь? Рискованно: слуги — народ дотошный…
Что ж, простая логика подсказывает: не можешь спрятать вещь — положи ее на самом видном месте среди подобных ей… Вот они, линзы, целенькие, не разбитые: выглядывают краешками из груды «сокровищ» на дне аквариума. Очень, очень красиво…
— Хорошо, что ветер с моря, — с тоскливой надеждой вздохнул Чинзур. — Говорят, Слепые Тени боятся запаха соленой воды, даже на рыбачьи деревушки не нападают — ведь правда, господин?
— Во-от чего ты боишься! — сочувственно откликнулся хозяин. — Но мы же пересидим темноту у этого твоего… знакомого… А днем эти твари на людей не нападают. А может, их и не существует вовсе. Может, разбойники убивают запоздалых путников, а местные жители валят все на неведомых чудовищ.
— Как же так? — забывшись, воскликнул Чинзур. — Я знал двоих парней, которые этих тварей видели, вот как я — моего господина… Говорят — морды длинные, гладкие, безглазые… зачем бы тем парням врать?
Илларни нахмурил брови:
— Даже так? Видели хищников совсем близко — и остались в живых? Ай да парни! Как же им так повезло?
Чинзур прикусил язык, поняв, что сказал лишнее. А Илларни продолжал, пряча в глазах насмешку:
— Ходят слухи, что разбойники и кхархи-гарр — а зачастую это одни и те же люди — заключают со Слепыми Тенями нечто вроде союза. Чудовища не трогают разбойников, шляющихся по ночным дорогам, а те за это скармливают тварям тела убитых. Если опять встретишь тех двоих, Чинзур, будь с ними поосторожнее: кто знает, что они за люди!
Чинзур в смущении отвернулся к окну — и негромко воскликнул:
— Господин, взгляни — смена охранников!
Илларни подошел, глянул из-за его плеча.
— Отлично! Теперь у нас есть немного времени… Но помни: ты обещал не убивать часового!
* * *
Хотя было и не полнолуние, луна предательски высвечивала каждую трещину в скале, каждый выступ. Илларни предпочел бы полную тьму, когда не видишь, куда ставишь ногу, зато и не боишься стрелы вдогонку. Увы, астрологи лишь созерцают небесные светила, а не повелевают ими…
Жесткая колючая веревка резала руки, ветер грубо толкал старика в спину, швыряя лицом на скалу. Но Илларни шустро спускался, не испытывая страха. Наоборот, он чувствовал себя помолодевшим, вновь окунувшимся с головой в авантюрные похождения.
Море ревело разбуженным зверем. Илларни видел сверху, что прилив затопил большую часть полосы, протянувшейся вдоль берега.
Нога ступила на каменный карниз. Прямо из скалы выглянул Чинзур, потянул астролога куда-то вбок:
— Здесь пещера, господин мой. Не лучше ли хозяину подождать тут? А я бы глянул, нет ли сигнала от контрабандистов…
Пещерка почти не защищала от ветра и соленых брызг — не пещерка даже, а так, выбоина в скале. Зато там можно было сесть, положив ободранные руки на торчащие у подбородка колени, и расслабиться. Однако бдительности старик не терял: прислушивался, не доносятся ли сверху крики, не хватились ли их в поместье.
А Чинзур змеей соскользнул к подножию скалы и пустился бежать вдоль берега. Перебрался через небольшой каменный мыс и увидел в скалах ровный красный огонь. Это горел в пещере разложенный контрабандистами костер.
Да, люди Хайшерхо знали свое дело. Они были повсюду, они были бесстрашны, точны и исполнительны. Пришел приказ доставить в Нарра-до двоих человек — и пожалуйста, все готово. Разведен в укромной пещере огонь, приготовлены запасы еды и все необходимое, чтобы изменить внешность: одежда, накладные бороды, краска для лица. И сидят у костра двое-трое вооруженных верзил, готовых, не задавая вопросов, охранять путников до самой столицы.
Наверняка все так и есть. Но на этот раз приказ Хайшерхо не будет исполнен. В игру вмешались слуги Хмурого.
Сейчас, именно сейчас судьба дарит Чинзуру несколько мгновений, чтобы решить, как быть дальше.
В винном погребе коварной Тахизы Чинзур со страху наговорил лишнего. Теперь кхархи-гарр известно все: место встречи, путь до Нарра-до, дом, где Илларни должен остановиться в столице… Где они нанесут удар? В городе? По дороге? А может, поджидают у костра, бросив в море тела контрабандистов? Самое важное, самое главное: сохранят ли кхархи-гарр жизнь Чинзуру?
И ознобом по позвоночнику, льдом по сердцу пришел ответ: а зачем? Он свое дело сделал, привел звездочета в лапы слуг Хмурого. К чему дальше возиться с отступником, который предал сначала Кхархи, потом Хайшерхо?
Чинзур круто повернулся и, спотыкаясь, зашагал прочь от огонька, сулившего защиту и тепло. Зашагал в грозную ночь, полную врагов, чудовищ, холодного ветра и неизвестности.
Поравнявшись с пещеркой, где ждал Илларни, слуга глухо сказал:
— Плохо дело, господин мой. Нет нам знака. Может, помешало что-нибудь контрабандистам? Будем возвращаться, пока нас не хватились? Или пересидим до света здесь, в скалах?
Чинзур уже неплохо изучил старого астролога и не удивился, когда тот твердо ответил:
— Возвращаться нельзя. Ты же хвастался, что разузнал дорогу? Ну, так…
Старик настороженно замолчал: сверху донеслись крики.
— Часовой очнулся, — шепнул Чинзур так осторожно, словно наверху кто-то мог расслышать его сквозь шум прибоя.
— Уходим! — скомандовал Илларни.
* * *
Ветер с воем летел по ущелью — то ли торопил беглецов, то ли угрожал им. Промокшая одежда противно липла к телу и воняла гнилыми водорослями. Еще бы! Именно в куче выброшенных на берег водорослей два загнанных человека еще недавно пытались укрыться от охранников с факелами, гортанно перекликавшихся вдоль берега.
Четверть звона назад беглецы были уверены, что им удалось обмануть преследователей и что можно без опаски уходить прочь от моря. И вот теперь — визгливые вопли, эхом катящиеся по ущелью, и три факела позади во тьме.
Но тьма не была спасительно густой и непроглядной. Стремительно летящие со стороны моря облака то закрывали луну, то проносились дальше, позволяя падающим с неба белесым потокам высвечивать ущелье до самого дна.
Илларни устал, старое сердце тяжело колотилось в ритм бегу… впрочем, не было никакого ритма, да и не бег это уже был, а неровный быстрый шаг, мучительный, уносящий последние силы.
Но мысли храброго ученого были не о том, что сердце больной птицей тычется в ребра, мышцы невыносимо болят, а горло глотает воздух не струей, а плотными сгустками. Илларни умел в критические моменты отвлечься от забот о собственном теле. И сейчас он с упорством отчаяния искал выход из опасной ситуации.
Эти трое свирепы и сильны, как псы, — скоро догонят! Попробовать дать им бой? Идиотская мысль! Подкупить? Только не с тем, что звенит у них с Чинзуром в кошельках! Но даже если у Чинзура при себе больше денег, чем он говорил, охранники предпочтут взять и деньги, и пленников. Уговорить, убедить, обмануть? Но Таграх-дэр, как многие богачи, набирал охрану из горцев, которые с презрением относились к жителям прочих местностей. Говорили меж собой на своем диалекте, а обычный наррабанский язык знали плохо. Впрочем, когда хозяин скажет: «Убей!» — они, конечно, поймут…
Горькие торопливые раздумья прервал дикий крик позади. Бегущий перед Илларни Чинзур обернулся через плечо, споткнулся, взвыл и упал на колени, с безумным ужасом глядя куда-то назад и вверх.
Илларни расширившимися глазами тоже взглянул ввысь. То, что прочертило небеса над беглецами, было куда страшнее стремительных облаков.
В панике Чинзур вскочил на ноги и зайцем метнулся прочь, но Илларни, которому новая опасность вернула молодые силы, в два прыжка догнал слугу, вцепился в плечи, швырнул на камни, даже не удивившись тому, что он, старый человек, легко справился с тридцатилетним мужчиной. Рука Илларни уверенно и жестко сжала шею Чинзура пониже уха — там, где бешено пульсировала под кожей жилка.
— Двинешься — убью! — тихо, но грозно пообещал астролог. — Замри, не дыши!
Рядом хлопали тяжелые крылья и раздавались полные ненависти вопли — там шел бой. А два беглеца лежали, как упали — на спине, лицом вверх, — и остановившимся взглядом смотрели на чудовище, что нависло над ними.
Этот темный летучий кошмар был не очень велик — локтя в три длиной. В воздухе его удерживали мерные удары широких перепончатых крыльев. Безволосая кожа в свете луны блестела, как намыленная; на тянущейся к людям длинной морде не было ни глаз, ни рта. Страшнее всего был прижатый под животом длинный гибкий хвост с острым изогнутым шипом на конце.
Чинзуру хотелось вскочить и с воплем помчаться по ущелью — прочь от гнусной твари. Но уцелевшая частица рассудка напоминала ему о том, что он узнал когда-то от кхархи-гарр: жила за ухом очень уязвима, одним нажатием на нее можно заставить человека потерять сознание. А подольше не отнимать руки — и человек умрет…
Застыв меж двумя смертями, оскалившись в гримасе невыносимого страдания, Чинзур глядел, как бьет над ним крыльями Слепая Тень. Он не мог даже закрыть глаза.
Ночной воздух прорезали отчаянные человеческие крики. Хищник дернулся в воздухе, рывками набрал высоту и спикировал влево — туда, где шла битва.
Крики смолкли, отзвучал последний стон. Слышны были только возня да хлопанье кожаных перепонок. И вот оцепеневшие от ужаса Илларни и Чинзур увидели незабываемо мерзкое зрелище. Низко, почти над их лицами пролетели четыре Слепые Тени. Тяжело взмахивая крыльями, твари тащили тело одного из охранников, похожее на сломанную куклу, подцепив его своими шипами-крючьями как попало: под ребра, за живот, за шею…
Отвратительная возня слышалась со всех сторон, но ни Чинзур, ни Илларни не смели повернуть голову.
Когда все стихло, обессиленные беглецы еще некоторое время глядели в светлеющее небо, на котором поблекла луна.
Наконец Илларни убрал руку с шеи слуги и осторожно поднялся на ноги.
— Улетели, — хрипло пробуя свой голос, вымолвил старик.
Чинзур попытался встать, рухнул на четвереньки, его вырвало на покрытые мхом камни.
Пока слуга приходил в себя, его хозяин осмотрел место боя. Обнаружил пятна крови, но не нашел ни одного трупа.
— Что ж, — задумчиво сказал Илларни, — можно считать доказанным, что эти существа нападают лишь на движущуюся добычу. Они и впрямь слепы. Вероятно, они находят жертву на слух либо чутьем… а от нас так и несет этой соленой гнилью, она забивает запах человеческого тела. Кроме того, Слепые Тени могут…
— Хозяин! — взвизгнул Чинзур. — Уйти б нам поскорее, а?..
— Погоди, не мешай: я должен четко сформулировать мысли, чтобы при случае все точно записать. Итак… Слепые Тени могут также обладать тем загадочным, почти не изученным чувством, что присуще летучим мышам. Пасть практически отсутствует… любопытно бы узнать, как они питаются…
— Вот сейчас вернутся — узнаем! — мрачно посулил Чинзур.
— Вряд ли, уже светает… Впрочем, нам действительно пора идти…
Когда путники двинулись дальше по ущелью, Чинзур не удержался:
— Могу я спросить, откуда мой господин знает этот способ убийства?
— Я немного и лекарь, — со спокойной гордостью сказал Илларни. — Это место называется — Жила Жизни…
— Мой господин мудр, но неужели он вправду смог бы убить меня?
— Не знаю, Чинзур…
Подумав, Илларни добавил про себя: «Вряд ли…»
8
Таграх-дэр сидел на черно-багровом молитвенном ковре, поджав колени к подбородку. Ладони его были прижаты к вискам, глаза закрыты, губы что-то беззвучно шептали. Оплот Горга-до напряженно покачивал головой и словно ждал, что вот-вот его окликнет некто грозный, неумолимый…
Слуга с робостью глядел на острый, как лезвие ножа, профиль хозяина, на посеревшую, потерявшую свой коричневый цвет кожу, от которой отхлынула кровь. Конечно, нельзя вторгаться в разговор человека с богами. Таграх-дэр очень набожен и может убить наглеца, посмевшего прервать его молитву.
Но слуга не знал, что хозяин далек сейчас от благочестивых размышлений.
«Тщеславие, — мучительно думал Таграх-дэр, — подобно прекрасному коню великолепных статей. Глупец надеется, что, сев на такого скакуна, он будет вызывать зависть у пеших путников и быстро доскачет туда, куда влечет его душа. Но это не так. Конь норовист, и счастлив тот, кто сумеет покинуть седло по своей воле. Скорее всего, всадник будет сброшен в дорожную пыль и насмерть растоптан копытами…»
Губы вновь зашевелились. Но они шептали не священное имя Гарх-то-Горха, Единого-и-Объединяющего. Не взывали они к Двуглавому Тхайассату, который покровительствовал городу Горга-до. Тот, кто умеет читать по губам, разобрал бы имя: «Хайшерхо!»
Проклятое имя! Ненавистное имя! Да разорвет своими щупальцами Гхурух того, кто это имя носит! Жалкая тварь, сын уличного писца, не имеющий права добавить к своему имени слово «дэр»! Потому и не может занять высокий пост при дворе Светоча. Именуется скромно: смотритель дворцовых архивов… Ха, он в эти архивы и дорогу-то не знает! Некогда ему! Ведь он — «глаза и уши Светоча»! Плетет по всей стране паутину из шпионов, лазутчиков, доносчиков… похоже, что Таграх-дэр в эту паутину и угодил.
Подняв веки, хозяин впился в лицо слуги острым гневным взглядом. Слуга молча опустился на колени, виновато склонил голову. Отчаяние волной захлестнуло Таграх-дэра: беглецы не найдены!
— Искать! — хрипло каркнул он, не добавив ничего: ни угроз, ни посулов. Все и без того знали, как грозен в ярости и щедр в хорошем настроении Оплот Горга-до.
Слуга поднялся на ноги, но медлил уходить. Еле заметным кивком Таграх-дэр позволил ему говорить.
— Вчера на корабле «Золотая креветка» из порта Аршмир прибыли двое грайанцев. Мужчина и женщина. Судя по всему, знатные люди… Женщина очень красива, — чуть поколебавшись, добавил слуга.
Во взгляде Таграх-дэра мелькнуло удивление. Какой же красавицей должна быть незнакомка, если слуга посмел обратить на это внимание хозяина!
— В тот же день мужчина был замечен возле дома моего господина…
— Что значит «был замечен»? Говорил с кем-то из прислуги? Пытался что-нибудь вызнать?
— Не знаю, — виновато выдохнул слуга и заторопился: — Я расспрошу каждого… перетрясу всех, кто…
Этот жалкий лепет был остановлен гневным взглядом хозяина. Господину незачем знать, какими средствами слуга будет исправлять свою непростительную ошибку.
— Утром они наняли погонщиков мулов, — продолжал слуга, — тронулись в путь по дороге Соленого Ветра и недавно прибыли в дорожный приют, что расположен рядом с твоим поместьем, Оплот.
Таграх-дэр улыбнулся грозно и недобро.
— Кто еще прибыл в Горга-до на этом корабле?
— Трое купцов, каждого из них мы знаем. И двое грайанских наемников, мужчина и женщина, с ними рабыня на продажу…
Легким движением изящной кисти Таграх-дэр отмел эти несущественные сведения.
— Знатные гости, говоришь?
— Дети Рода, не меньше, выглядят так…
— Надо пригласить их отобедать у меня. Посмотрим, что за люди.
Про себя Оплот добавил: «И если они окажутся людьми Хайшерхо — пусть молят о спасении своих грайанских богов!..»
* * *
— Когда хозяин войдет в комнату, он ничего не скажет, даже не поздоровается. Ты молча встанешь, снимешь меч с перевязи и повесишь на стену — вон крючки, видишь? После тебя я повешу свой меч, только потом начнется обмен приветствиями. Говорить за нас обоих будешь, к сожалению, ты. Такие здесь порядки: беседу ведет мужчина, если, конечно, он не слуга. А женщина открывает рот, лишь когда к ней обращаются с вопросом.
— Очень разумные порядки.
— Еще наболтаешься, а сейчас слушай и запоминай… О Безликие, как ты расселся! Как лягушка на кочке! Смотри на меня. Левую ногу подогни под себя. Левую, тебе говорят! Всем весом садись на левое бедро. Колено правой ноги подтяни к груди… нет-нет, не надо задирать ногу. Обхвати колено руками…
— А то я не видел, как наррабанцы на полу сидят!
— Кого ты видел? Матросню пьяную да наемников? Ты не в кабаке, а в доме вельможи, так что сиди как полагается!
— Неудобно же!
— Терпи. Когда подадут еду, можешь развалиться поудобнее.
— Ладно, я согласен хоть на носу стоять, лишь бы скорее эта поездочка закончилась. Тебе, может, и некуда спешить, а меня невеста ждет.
— Ничего, — ровно сказала Нурайна. — Отдохнет бедняжка от твоего присутствия.
В душе женщины кипели раздражение и гнев. Последние дни ей постоянно приходилось сдерживать себя, сносить дерзкие, оценивающие мужские взгляды, молча ждать, пока ее спутник решает их общие дорожные проблемы. Дочь короля умела скрывать свои чувства, но это становилось все труднее… особенно потому, что наглый выскочка, общество которого ей приходилось терпеть, явно получал удовольствие от путешествия.
Упоминание о невесте послужило, как говорят в Грайане, последней градиной, сломавшей ветку. Королевскую дочь и раньше глубоко ранила мысль о том, что мерзкий самозванец посмел выдать себя за жениха Волчицы. Сочувственно думала Нурайна о том, какой мучительный стыд испытала несчастная девушка, когда раскрылся обман. Узнав, что эта неслыханная свадьба все же должна состояться, Нурайна даже выругалась, что бывало с ней редко.
А теперь бесстыжий негодяй вскользь, небрежно заявляет, что его ждет невеста. А на злую реплику Нурайны даже не обиделся. Закинул руки за голову и улыбнулся — не дерзко, как обычно, а мечтательно, ласково, светло:
— Нет, ты не понимаешь. Она тоскует… она любит меня. Если ты забыла, что означает это слово, разверни любой свиток стихов. Например, Джаши или Айфижами. Это в любом возрасте не помешает освежить в душе…
Черной бурей взвилась Нурайна, молнией засверкали ее гневные глаза.
Нет, ее обидел не намек на возраст, она его попросту не заметила. Гораздо больнее было услышать, что она забыла, что такое любовь. А невыносимее всего была снисходительная невозмутимость этого наглеца. Он говорил с королевской сестрой, как с несмышленым ребенком, который при всем желании не может обидеть взрослого человека.
Нурайна не закричала, не вцепилась в ненавистное лицо ногтями. Лишь легкая дрожь в голосе выдавала ее бешенство:
— Может, я и не помню, что такое любовь. Но я ее знала — в отличие от твоей невесты. Уж не думаешь ли ты, что сумел разбудить ее сердце? Не обольщайся. Это сделал плащ с вышитым соколом. Не будь на твоей одежде знака Клана… думаешь, Волчица обратила бы на тебя внимание? Думаешь, она вообще заметила бы, что ты мужчина? Ее любовь рождена твоим враньем и держалась на вранье! Неужели хоть одна женщина — я говорю не о рабынях и Отребье — позарилась бы на такое сокровище, как ты?
Улыбка слетела с лица Орешка, как от пощечины. Он побледнел и задохнулся. Перед глазами промелькнула картина: железная клетка, в ней мечется мрак, из которого сверкают глаза и жарко полыхает пасть…
Лишь миг длилось видение, но Орешек сразу понял, почему память вытолкнула из своих глубин именно это воспоминание.
Он вместе с другими грузчиками на веревках и шестах стаскивал по сходням клетку с огромной черной пантерой. Заморская пленница металась и шипела, парни хохотали и дразнили жуткую зверюгу. Было очень весело — до того момента, когда один из грузчиков подошел к клетке на шаг ближе, чем другие. Мощная лапа вылетела сквозь прутья решетки, когти пропахали весельчаку плечо и грудь…
Вот и сейчас он дразнил пантеру в клетке — и она до него дотянулась. Ох как дотянулась! Каждое слово Нурайны било наотмашь, потому что было правдой. Той правдой, которую Орешек прятал от самого себя глубоко в душе.
Неизвестно, что сказал бы (или сделал бы) бледный, со сверкающими глазами и сжатыми кулаками парень. Но тут послышались шаги. Два человека, умеющие владеть собой — придворная дама и актер, — тут же придали своим лицам выражение вежливого ожидания и обернулись к двери.
На пороге остановился сухощавый, по-юношески стройный человек с замкнутым лицом. Его темные глаза строго и внимательно переходили с одного гостя на другого.
Таграх-дэр гордился своим умением с первого взгляда составить верное представление о человеке. (При этом он старался не вспоминать об ошибках, которые время от времени допускал. Например, с Чинзуром, подлым грайанцем, явно замешанным в бегстве звездочета…) И сейчас он оценивал гостей, как ювелир оценивает положенный на ладонь камень.
Мужчина молод, явно неглуп, с фигурой воина и взглядом образованного человека. Держится вежливо и сдержанно, но вельможа уловил в его глазах отсвет бушующего в душе пламени: гость не то взволнован, не то рассержен. Молча, как и предписывает традиция, снял меч, повесил на стену. Сразу же после него ту же церемонию проделала женщина, одетая в мужскую одежду.
Гостья заинтересовала Таграх-дэра еще больше, чем ее спутник. Женщина и впрямь прекрасна, хотя оставила позади годы, которые в Наррабане называют «возраст бутона», и вступила даже не в «возраст цветка», а, пожалуй, в «возраст плода». Красота совершенно не грайанская. Хоть кожа по-северному бела, но лишь наррабанская кровь может подарить женщине такие волосы и глаза. Глядит уверенно и спокойно, встала с ковра легко и изящно. С мечом обращается привычно, можно догадаться, что оружие для нее — не просто знак независимости и власти. Некоторые знатные наррабанки, подчеркивая, что они не чета прочим женщинам, носят у пояса игрушечную саблю, но это, похоже, иной случай. Про таких, как эта незнакомка, говорят: «У нее мужская душа».
Прекрасна, как сказочная Дева-Молния. Но Таграх-дэр ни за что не ввел бы такую в свой дом. И не потому, что Оплот Горга-до предпочитал пухленьких юных проказниц. Просто такие, как эта гостья, плохо умеют подчиняться. К тому же они умны, а это серьезный недостаток для женщины.
И незнакомец, и незнакомка знают наррабанские обычаи, но не в совершенстве: забыли снять обувь при входе в дом. Впрочем, ни к чему хозяину обращать внимание на мелкие промахи гостей…
— Откуда бы вы ни прибыли — да будет милостив к вам Двуглавый Тхайассат, — учтиво произнес Оплот Горга-до, опустился на ковер и жестом предложил гостям расположиться рядом.
Слуги внесли высокогорлые кувшины, кубки на тонких ножках и блюда с крупными желтыми плодами тхау, горьковато-кислыми, разжигающими аппетит и жажду.
Хозяин устремил на гостей вопросительный взгляд. Орешек понял, что пора представиться…
Ох как неосторожно поступила Нурайна, рассердив его перед таким важным разговором! Ведь у них все было продумано: Нурайна — дочь ваасмирского купца, мать ее была из Наррабана. Семья случайно узнает, что дед Нурайны, живущий в Тхаса-до, тяжело болен, может вот-вот умереть. Старик богат; возможно, захочет оставить часть своего состояния грайанской внучке. Вот женщина и отправилась в дальний путь в сопровождении двоюродного брата…
Все это Орешек и должен был изложить хозяину. Но в этот миг он не мог рассуждать разумно. Душа его содрогалась от боли и ярости. Хотелось ему только одного: отомстить спесивой гадине, прямо сейчас! Любой ценой!
Значит, он недостаточно хорош для любой женщины, если она не из Отребья?
«Ладно, красотка, сейчас ты сама будешь объясняться мне в любви!»
Он вскинул на вельможу карие глаза, чистые и бесхитростные.
— Имени своего я не назову, скрою и имя моей спутницы, да простит нас благородный хозяин. За нами может быть погоня, а мой господин, возможно, знает эту грайанскую примету…
При слове «погоня» Нурайна недоуменно и тревожно подняла голову, а Таграх-дэр понимающе кивнул. Да, он знал эту примету: беглец, если не хочет быть пойманным, должен как можно реже произносить вслух свое имя, даже при самых надежных людях.
— Оплот Горга-до, наш гостеприимный хозяин, — продолжил Орешек, — принимает сейчас под своим кровом влюбленных, которые решили не дать злой судьбе разлучить себя. Мой Род и Род моей ненаглядной издавна враждуют, и для меня был один путь к счастью — похищение. Я увез ее, как в Огненные Времена Ульгир Серебряный Ручей увез прекрасную Жаймилину.
Нурайна опустила глаза, надеясь, что ее бессильное бешенство будет принято за душевное смятение и робость.
— Стесняется, — нежно оглянулся на нее Орешек. — Щеки-то как запылали! А ведь не жалеет, что покинула родной дом… Правда, любимая?
Женщина молчала.
— Ну, порадуй меня, — настаивал наглец, — скажи: «Да, дорогой!»
— Да, дорогой, — бархатно промурлыкала Нурайна — и Орешек вновь вспомнил клетку с пантерой.
— Боги снисходительны к любви, — вежливо отозвался хозяин. — Куда же лежит ваш путь?
— В Тхаса-до, у моей звездочки там родственники по материнской линии.
— Я так и понял, что в госпоже есть наррабанская кровь, — улыбнулся Таграх-дэр уголками губ.
— Конечно! — с энтузиазмом откликнулся Орешек. — Лучшее, что в ней есть, — от наррабанских предков! Она прекрасна, как ночь над пустыней, и горяча, как летящий из песков ветер. Уверен, она и сейчас жалеет, что мы с ней не наедине!
Изображая смущение, Нурайна закрыла руками лицо, но украдкой отвела ладонь и бросила на Орешка взгляд, ясно говорящий: да, она жалеет, что они не наедине! Очень жалеет!
— И такую драгоценность приходится таскать по дорогам, — вздохнул Орешек. — У нее от волнения начались головные боли, так мучается, ягодка моя… К тому же она боится мышей, а постоялые дворы ими просто кишат.
— Двери моего дома распахнуты настежь, — любезно сказал хозяин. — Передохните здесь перед далеким путешествием — ведь прекрасной госпоже придется пересечь пустыню.
— Да будет полон радости этот дом! — обрадовался Орешек. — Да прольют на него свои щедроты все боги Грайана и Наррабана!
Нурайна взмахнула ресницами, всем своим видом выражая застенчивую благодарность. В конце концов, все пока складывается неплохо, а изувечить дурака Ралиджа она успеет и потом…
Двое слуг внесли и поставили на ковер огромное массивное блюдо с кусками жареной баранины, источающей потрясающий запах. Некоторое время все трое молча ели и пили — в Наррабане не любят застольных бесед.
Таграх-дэр мрачно прикидывал, что делать дальше. Все, что говорил гость, звучало вполне правдоподобно. Вроде бы грайанец был виден насквозь: избалованный, нагловатый Сын Рода, которому, вероятно, впервые в жизни в чем-то отказали родители и который, разобидевшись, решил добиться своего…
И все же что-то здесь было неправильно. Что-то здесь было не так. Может быть, неуловимая странность связана с женщиной?
Вельможа бросил короткий взгляд на гостью. Неровное дыхание, красные пятна на скулах, устремленный вниз взгляд — словно нет на свете ничего важнее, чем узор на ковре… Что ж, это вполне естественно: женщина, не слишком юная, бежала из дома с красивым наглецом гораздо моложе себя. Скорее всего ищут ее не родители, а разъяренный муж… понятно, что она нервничает.
И все-таки, все-таки…
И тут вельможа заметил то, что превратило его смутные подозрения в мрачную, беспощадную уверенность.
Женщина на миг подняла глаза, метнула на своего спутника быстрый взор — и тут же скромно опустила очи на блюдо с бараниной.
«О черные щупальца Гхуруха! Таким взглядом не глядят на возлюбленного! С таким взглядом придумывают пытку для пленного врага!»
Все, что говорили гости, было ложью. Кто же они на самом деле? Люди Хайшерхо? Но ведь они только что прибыли из Грайана! Или это тоже как-то подстроено хитрым старым шакалом Хайшерхо?.. А если они в самом деле из Грайана, то как их появление связано с побегом звездочета?
Было два пути узнать правду. Оставить гостей в доме и следить за каждым их шагом, подкарауливать каждый их вздох… Но это требует времени, а враги Таграх-дэра не станут медлить. Остается второй путь — путь грубой силы. Швырнуть грайанцев в подземелье, подержать там некоторое время для пущего устрашения, а затем допросить как следует…
Конечно, эти двое без драки не сдадутся. Мужчина, судя по виду, хороший воин, да и женщина, надо полагать, во время боя не забьется в угол, дрожа от ужаса. А ведь взять их надо живыми…
Вновь вошли слуги, неся подносы со сладостями и разнообразными фруктами, из которых Орешек узнал только яблоки.
Таграх-дэр встретился взглядом с одним из слуг.
— Подай еще вина. Ассахарского, тридцатилетней выдержки, для дорогих гостей.
И двумя пальцами коснулся мочки уха.
Слуга поклонился и исчез. Чуть ли не сразу он возвратился с небольшим кувшином и наполнил чаши гостей. Когда слуга подошел к хозяину, тот отстранил его поднятой ладонью:
— Мой кубок полон… Пьем во славу Единого-и-Объединяющего!
После этих слов полагалось осушить кубки до дна. Нурайна длинными глотками выпила светлое терпкое вино. Внезапно лицо ее приняло мягкое, нежное выражение, она откинулась на подушки, сомкнула глаза, задышала ровно и легко.
Орешек, чей кубок тоже уже опустел, с недоумением взглянул на спящую женщину. Затем глаза его расширились, он вскочил на ноги и угрожающе шагнул к хозяину. Вельможа не шевельнулся, не вздрогнул. Спокойно и пристально смотрел он, как Орешек споткнулся, словно его ударили под колени, растянулся на ковре и затих со счастливой детской улыбкой.
9
Сквозь маленькое окошко сочилась бледно-желтая полоса лунного света. В ней густо плясали пылинки, делая лунный луч грязным, мутным. И все это летучее ведьмино варево перечеркивал своей тенью железный прут, делящий оконце пополам.
Нурайна с тоской глядела на этот смутный поток. Орешек с такой же тоской уставился в засыпанный сухой травой каменный пол.
Ноги узников не были связаны, зато руки были скручены за спиной тонкими жесткими ремешками, завязанными хитроумным узлом — не найти было даже концов ремешка.
Когда Орешек и Нурайна проснулись в подземелье, они не стали тратить время на бесцельные взаимные упреки, а сразу начали помогать друг другу освободить руки. Нурайна с остервенением грызла ремень, связывавший Орешка, и окровавила себе рот, пока не поняла, что с жесткой кожей ей не справиться. Орешек же лишь несколько раз укусил ремень на запястьях Нурайны и сказал уныло: «Извини, но я, оказывается, не волк…»
«Если бы ты был хотя бы крысой…» — зло бросила Нурайна. Но потом остыла и начала искать иной путь к спасению.
Как назло, в голову лезли совершенно бесполезные мысли. Например, о том, что она сама виновата в случившемся. Зачем она оскорбила этого Сокола? Какое ей дело до его невесты? Она эту девушку и в глаза никогда не видела!
В приступе раскаяния Нурайна открыла было рот, чтобы извиниться, но тут в полутьме зазвучал мягкий виноватый голос:
— Ты уж прости, ясная госпожа, что я затеял этот балаган с похищением. Понимаешь, я и в самом деле люблю Арлину… мою невесту… ну и обиделся…
— Все равно этот Оплот нам с самого начала не верил, — примирительно откликнулась Нурайна, давая понять, что извинения приняты. — Что теперь с нами будет?
— Пытать будут, — неохотно ответил Орешек. — А если не выдержим и все расскажем, тогда точно убьют, потому что мы знаем тайну их поганого Оплота.
Орешек давно понял: Нурайна не из тех, кто нуждается в утешительной лжи. Вот и сейчас — сказала жестко, твердо:
— Значит, надо придумать безобидную историю и держаться за нее, как тонущий моряк — за доску. Выдержишь?
— Не знаю, — честно признался Орешек. — Меня никогда не пытали, если не считать тренировок с Аунком.
— Думаю, — горько вздохнула Нурайна, — нам в любом случае конец. Наш хозяин выглядит весьма осмотрительным мерзавцем. Убьет просто на всякий случай…
— Что ж, — негромко, сам себе сказал Орешек. — Ведь это всего лишь спектакль для богов…
— Что-что? — переспросила Нурайна.
В полумраке она разглядела смущенную улыбку Ралиджа.
— Ну… Это я для себя придумал… и вспоминаю, когда тяжело приходится. Понимаешь, все мы играем большое представление для богов. Играем от рождения и до смерти, и сцена — вся земля…
Нурайна задумалась, притихла.
— Но это же не утешает, — сказала она наконец. — Так ведь еще страшнее! Такие зрители…
— Может, и страшнее, но это не важно. Главное — не сорвать представление. Раушарни Огненный Голос… это знаменитый актер…
— Знаю. Видела на сцене, когда в Аршмире встречала брата с Проклятых островов.
— Как же, помню, тогда король на год запретил труппе выступать… Так вот, Раушарни любит говорить: «Боится актер, болен актер, умирает актер — спектакль должен продолжаться! Играешь, так играй достойно!»
— Постараюсь, — невесело усмехнулась Нурайна. — Боюсь, на этот раз боги хотят увидеть трагедию. А сам понимаешь, сюжет пьесы определяют они…
— Ну и что? — с вызовом ответил Орешек. — Верно, сюжет пьесы придумывают боги, но играем-то в ней мы! А мне ли не знать, какую отсебятину порой несут актеры со сцены! Уж ты поверь, — убежденно закончил он, — нет такой трагедии, которую нельзя было бы превратить в комедию!
Как ни странно, эти легкомысленные и дерзкие речи немного успокоили Нурайну. Она подняла голову и оглядела тесное подземелье.
Лунный свет все так же сочился в оконце. Так же густо плясали в нем пылинки свой однообразный, сводящий с ума танец, все так же длинная тень железного прута перечеркивала эту дрожащую, шевелящуюся прозрачную кашу.
— Какая мерзость! — с силой выговорила Нурайна. — Как будто темная коряга шарит в ядовитой трясине!
Сказала — и замерла от внезапного и беспричинного испуга. Смелой, не склонной к пустым страхам женщине вдруг показалось, что рядом с ней сидит жуткое чудовище.
Откуда было ей знать, что случайно произнесла она фразу, которой покойный учитель Орешка заговорил в его душе тайные силы…
Осторожно повернув голову, Нурайна бросила быстрый взгляд на своего спутника. То, что она увидела, усилило ее смятение.
В лунном свете белело застывшее лицо — знакомое и незнакомое. Глаза казались черными ямами, губы были жестко сомкнуты. Это был не болтливый, нагловатый Ралидж, который успел ей надоесть за время путешествия. От этого человека веяло холодом и смертью, как от бездонной пропасти… о боги, да человек ли это?
Незнакомец гибким звериным движением встал и напряг руки, разведя их в стороны. Жесткие ремни лопнули, как гнилые нитки. Не обращая внимания на Нурайну, он в два прыжка одолел каменную лестницу и с ходу врезался плечом в дверь. Что-то хрустнуло, дверь просела наружу. Вторым ударом незнакомец окончательно вышиб дверь и исчез в черном проеме.
Опомнившись, Нурайна вскочила и метнулась следом. Она не понимала, что происходит, но не собиралась сидеть на полу, хлопать ресницами и размышлять о непостижимых тайнах, окружающих ее.
Руки Нурайны были по-прежнему связаны за спиной, но это не помешало ей стрелой взлететь по ступенькам. Женщина успела увидеть, как навстречу ее странному союзнику по плохо освещенному коридору выбежали трое охранников с белыми повязками на головах. Один что-то пронзительно провопил — Нурайна не поняла ни слова — и поднял арбалет.
Воин, который еще недавно был Ралиджем, остановился, вскинул руку наперехват — и поймал стрелу, словно муху. Он разжал ладонь, уронив стрелу на пол, и с молчаливой яростью встретил налетевших на него охранников — так скала встречает набегающие волны.
Потрясенная Нурайна увидела, как один из наррабанцев, отчаянно вереща, взлетел над головой незнакомца. Тот мощно швырнул свою жертву на двух остальных врагов и добил упавших сильными, точными ударами. Только такой мастер карраджу, как Нурайна, мог разглядеть эти подробности. Для человека неискушенного все происходящее слилось бы в темный вихрь.
Разделавшись с противником, воин быстрым шагом двинулся по коридору. Нурайна молча бежала следом. Внезапно ее жуткий спаситель остановился, окинул взглядом стену, которая была сложена из скрепленных глиной крупных камней. Ударил в стену ногой так, что гул прошел по всему коридору и отозвался в потолке. Сверху, шурша, посыпалось что-то мелкое и сухое. Еще один чудовищный, таранный удар — и камень вывалился наружу. Раздался хруст, глухое уханье — и стена просела, рассыпалась, открыв темный пролом, куда незнакомец тут же нырнул.
Нурайна последовала за ним, но со связанными руками ей трудно было пробираться среди каменных обломков. Женщина упала, ушибла колено и, разорвав рукав рубахи, в кровь оцарапала плечо. Воин не задержался, чтобы помочь ей, даже не обернулся.
Поднявшись на ноги, Нурайна сообразила, что попала в крытую галерею, тянущуюся вдоль дома. Плетеный навес низко провис над рухнувшей стеной и покосившимися резными столбиками.
В доме слышались вопли и суета, но здесь, на галерее, беглецов еще не догадались искать. А кто кричит впереди?.. Ах да, там ворота, Ралидж беседует с охраной. Или это не Ралидж… ну, не важно!
Прихрамывая, женщина поспешила на шум. Там, где галерея смыкалась со стеной, Нурайна перепрыгнула через труп охранника. Она не стала задерживаться, но на ходу заметила, что у бедняги оторвана голова.
У ворот она обнаружила своего спутника, который сосредоточенно отдирал запирающую перекладину вместе с цепью и замком. Никто ему не мешал. Оглядевшись, Нурайна поняла, что мешать уже, собственно, и некому…
Перекладина с хряском отлетела, ворота от крепкого пинка растворились настежь. Нурайна с не рассуждающей, слепой радостью рванулась было прочь, но остановилась, увидев, что Ралидж замешкался. Он коротко глянул на отобранную у кого-то из часовых кривую саблю, отшвырнул ее, молча повернулся и побежал к дому.
«Он сошел с ума!» — охнула про себя Нурайна.
И тут ее озарила яркая догадка… нет, не догадка — уверенность. Мечи! Ралидж вернулся за мечами! Они же остались на стене трапезной — Альджильен и Сайминга…
До этого мгновения Нурайна не думала о мечах. А вспомнив, сразу поняла: бросить их здесь нельзя! Ни за что! Не потому, что ее Альджильен был редкой и ценной вещью. Не потому, что был он единственной памятью о первой и последней любви. Нет, меч был частью ее самой, и оставить его в добычу врагам Нурайне хотелось так же, как отрубить себе правую руку.
Путь в трапезную женщина помнила хорошо. По дороге она еще дважды споткнулась о трупы охранников. Нурайна представила себе, какой бой идет в трапезной, куда, наверное, сбежались все, кто может носить оружие, и застонала при мысли о своих связанных руках.
«Все равно помогу! Под ноги буду валиться, чтоб спотыкались… Глотки буду… зубами… как собака…»
Но в трапезной, как ни странно, никакого боя не было.
Нурайна не знала, что горцы — народ хоть и храбрый, но суеверный. Они не испугались бы отряда вооруженных до зубов разбойников. Но появление молчаливого чудовища, способного оторвать человеку голову, повергло их в панический ужас. Они разбежались, крича, что на поместье напал злой дух…
Впрочем, тот, кого сейчас увидела Нурайна, вовсе не походил на злого духа. Прислонясь к стене и прижимая к груди оба меча, стоял перед ней Ралидж — тот, прежний…
Нет, не совсем прежний. У него был такой вид, словно он только что встал с постели после тяжелой болезни, причем встал слишком рано.
Нурайна ахнула и бросилась к нему. От резкого движения ремни впились в запястья. Она поморщилась от боли и прошипела:
— Разрежь!
Ралидж сделал попытку вытащить Саймингу из ножен, пошатнулся, уронил оба меча и вновь прислонился к стене. Серая кожа его покрылась каплями пота, взгляд стал беспомощным и несчастным.
Нурайна упала на колени возле оброненного им Альджильена. Вцепившись зубами в гарду, она попыталась вытащить клинок из ножен — но услышала шорох, гибко вскочила на ноги и гневно обернулась к дверному проему, где на полу краснела сорванная бархатная портьера.
В дверь осторожно заглянула головка в коротких рыжих кудряшках. Серые глаза распахнулись от ужаса и восторга, по трапезной бисером рассыпался аршмирский говорок:
— Ой, скорее, скорее идите, я вас спрячу… Ой, храни вас Безликие… скорее, а то увидит кто… Ой, да господин и на ногах-то не стоит! Я помогу, только скорее, скорее…
* * *
Наутро Орешку и Нурайне удалось незаметно покинуть поместье. Вывела их на свободу Айфина Белая Ягода — новая знакомая, посланная им милосердными богами. Айфину два года назад похитили охотники за людьми и продали за море. С тех пор она жила в Горга-до, в доме Оплота, а в поместье попала недавно. Про грайанского ученого слышала от прислуги, но сама не видела даже издали. А со слугой его болтала не раз: веселый такой, обходительный, зовут — Чинзур…
Все это выслушивала Нурайна, потому что Орешек спал тревожным, болезненным сном, время от времени ворочаясь с боку на бок и негромко вскрикивая.
Нурайна не сочла надежным убежищем каморку, в которую упихала их с Ралиджем кудрявая благодетельница. Но, как ни странно, никто и не искал шумных гостей. Причину этого им назавтра сообщила Айфина — разрумянившаяся, сверкающая глазами, обмирающая при мысли о своем отчаянном поступке.
Оказывается, девушка, дрожа и заикаясь от неподдельного страха, рассказала господину о том, что видела собственными глазами: страшные гости прорвались в трапезную, сорвали со стен свои мечи, клинками очертили круг над головами, превратились в лиловых драконов, замерцали искрами и растворились в воздухе.
Хозяин заорал было, что она дура, но все сказанное девушкой, слово в слово, подтвердил один молодой раб-наррабанец (давно готовый хоть под кнут ради рыжих кудряшек Айфины). Таграх-дэр призадумался. Тут начали по одному возвращаться горцы-охранники. Они засыпали хозяина такими жуткими подробностями налета нечисти на поместье, что скромные лиловые драконы, придуманные рабыней, померкли и отошли в тень.
Чтобы унять панику, Оплот объявил, что злые духи вволю натешились и улетели прочь. Этому горцы поверили, однако между собой порешили нагрянуть в дорожный приют, где остановилась заезжая парочка, вытащить во двор вещи грайанцев и запалить костерок. А может, и приют поджечь для верности.
Этот заманчивый план пришлось если не отменить, то отложить, потому что утром в поместье явились козопасы, привезли на мулах кувшины с молоком, а заодно рассказали, что двое путников провели эту ночь у их костра. Бредут те путники не дорогой, а тропками, направляются в сторону Нарра-до. Если не захотят спать под открытым небом, на радость Слепым Теням, то гостить будут в дорожном приюте Одноглазого Хассата — больше просто негде, ведь козопасов они вряд ли снова встретят. Да и как их Слепые Тени еще в ночь побега не сожрали… конечно, ученого со слугой, а не козопасов. Козопасы-то все знахари, травники. Они в костер какие-то ветки суют, вонючим дымом чудищ отпугивают…
Таграх-дэр велел троим горцам седлать коней и вихрем унесся в погоню. Один из горцев успел шепнуть поварихе, своей доброй подруге, что хозяин хочет обыскать в округе каждый овражек, каждую крошечную рощицу. Может, заглянут и к Хассату, хотя вряд ли беглецы рискнут появиться там…
Конец рассказа слушал и только что проснувшийся Ралидж — мрачный, измученный, с темными кругами вокруг глаз. А затем по-наррабански кратко прохрипел:
— К Одноглазому Хассату!
— И раздобыть по дороге лошадей, — согласилась Нурайна. — Пока Оплот со своими дикарями шарит по кустам, мы его обгоним и осмотрим дорожный приют. Я знаю Илларни. Он не станет скитаться по диким пустошам, предпочтет более опасный путь, но среди людей.
Орешек вспомнил себя на берегу Бешеной реки, вспомнил давящую, пугающую стену леса — и угрюмо кивнул…
Бесценная Айфина совершила еще один подвиг: раздобыла для Орешка белую головную повязку, и грайанец в общей сумятице и неразберихе кое-как сошел за горца. А на Нурайну накинули кусок грубой ткани наподобие покрывала, поставили ей на плечо кувшин, и она вместе с Айфиной пошла к роднику за водой, благо в тот сумасшедший день за прислугой никто не присматривал и порядка в доме не было…
Среди высоких валунов и колючих кустов недавние пленники простились со своей спасительницей. Орешек расчувствовался и сгоряча предложил девушке бежать с ними. К счастью, Айфина не потеряла головы и вполне разумно ответила, что незачем ей покидать дом, где с ней не так уж плохо обращаются, и становиться обузой для путников, которых и без того преследуют. Если господа и впрямь хотят ей помочь, то, вернувшись в Аршмир, они могут разыскать ее отца. Его зовут Явиторш Фиолетовый Камень из Семейства Саншеджи. Он лодочный мастер, его дом за Старым портом. Отцу бы только узнать, где его Айфина, уж он расстарается, выкупит дочку, если что — родня поможет…
Ралидж и Нурайна горячо заверили девушку, что если им удастся вернуться в Грайан, то ее отцу не понадобится обращаться к родственникам за деньгами на выкуп…
Когда поместье осталось позади, Нурайна и Орешек немногословно обсудили свое невеселое положение: ведь они лишились вещей и денег!
Впрочем, все оказалось не так ужасно. У Орешка за отворотом сапога были припрятаны три серебряные монеты и одна золотая. А у Нурайны, которая не надела в дорогу драгоценностей, чтобы не вводить встречных в искушение, припасено было на шее, на тонком шнурке, колечко с топазом. Продать его можно было лишь в городе, но все же это было кое-что…
О том, что волновало и пугало ее больше всего, Нурайна не сказала ни слова. Орешек сам заговорил об этом — медленно, словно через силу:
— Это было… нечто вроде колдовства. Отвратительная, мерзкая вещь! Ночью все вышло случайно. Да, это спасло нам жизнь, но не хочу, чтоб такое повторилось. Тебе не понять… и никто не поймет, если не испытал на себе…
Да, Нурайна не могла этого понять. Но она вспомнила охранника с оторванной головой, вздрогнула и согласно кивнула.
10
Копыта грозно прогремели по камням у ворот. Четверо всадников спрыгнули с седел.
Хозяин бегом кинулся встречать гостей. Кланяться он начал еще издали.
Трое горцев в белых головных повязках, не обращая внимания на хозяина, устремились мимо него к приземистому зданию, где останавливались приезжие.
Четвертый прибывший — Таграх-дэр, Оплот Горга-до — движением ладони остановил подобострастные приветствия хозяина.
— Я ищу двоих путников. Грайанцы. Один — старик, седовласый, худой, руки не знали тяжелой работы. Второй — лет тридцати, плотный, коренастый, круглолицый, много болтает.
Хозяин ответил не сразу: помешали двое слуг, приблизившихся с глубокими поклонами. Каждый из них подхватил под уздцы двух лошадей и медленно повел по двору, чтобы благородные животные могли восстановить дыхание после неистовой скачки.
Посторонившись, чтобы пропустить лошадей, хозяин вновь поклонился:
— Нет, Оплот, таких гостей в моем приюте нет.
Прищурившись, господин осмотрелся взглядом охотника.
Вокруг лежал огромный — как хорошая деревня — дорожный приют Одноглазого Хассата. Его нельзя было даже сравнить со скромным постоялым двором, примостившимся неподалеку от поместья Таграх-дэра. Здесь узлом сплелись несколько дорог: на Горга-до, на Васха-до, на столицу, к дальнему Жемчужному побережью. Здесь останавливались не случайные путники, а торговые караваны.
Приземистое просторное здание для гостей — в нем могли бы уместиться две сотни человек. Рядом пристройка для знатных или богатых постояльцев. Две огромные конюшни, из которых доносилось ржание, похрапывание, а иногда — пронзительный ослиный рев. Сарай для сена с распахнутыми настежь дверями. Второй сарай, запертый на висячий замок, — Оплот знал, что там проезжие купцы сложили свои товары. Пустующий сейчас загон с навесом — для верблюдов. Кухня, источающая густые, жирные запахи. Два колодца. Длинные колоды, из которых поили скот. Три большие постройки, где жили слуги и охранники. Маленький домик самого хозяина.
Да, здесь есть где спрятаться беглецу!
— Мои люди обыщут здесь все, — недовольно сказал Таграх-дэр.
— Как будет угодно господину.
— Сколько у тебя сейчас постояльцев?
— Около семидесяти.
Произнося последние слова, хозяин углядел своим единственным глазом то, чего не видел Таграх-дэр, стоявший спиной к конюшне.
На пороге конюшни появилась статная женщина в мужской одежде — она недавно прибыла сюда в сопровождении высокого плечистого грайанца. Только что оба, как и подобает гостям невысокого полета, сами отвели в стойла своих лошадей. Женщина заметила Таграх-дэра и шагнула назад, вскинув руку в предупреждающем жесте: остерегала своего спутника от нежелательной встречи.
Заинтересованный Хассат сделал несколько шагов в сторону (якобы для того, чтобы прикрикнуть на одного из слуг) и успел мельком увидеть, как грайанец ловко взобрался на широкую балку под крышей, растянулся на ней и протянул руку своей спутнице, чтобы помочь ей подняться наверх.
Темное, покрытое морщинами лицо старика-хозяина не выразило ни малейшего удивления. По-кошачьи желтый правый глаз выдавал не больше чувств, чем левый, затянутый бельмом. Можно было подумать, что постояльцы каждый день карабкаются под крышу, чтобы избежать неприятных встреч.
Нетерпеливым жестом Таграх-дэр вновь подозвал старика к себе:
— Есть ли среди приезжих другие грайанцы?
— Да, Оплот. Около двух десятков.
Широкий, всегда готовый подобострастно улыбнуться рот Хассата растянулся так, что перечеркнул лицо. Старик ни словом не заикнулся о только что увиденной сцене. В конце концов его об этом не спрашивали.
А если бы даже и спросили…
Старый Хассат от души ненавидел Таграх-дэра. И тому были причины.
И сам хозяин дорожного приюта, и отец его, и дед исправно платили подать городу Васха-до. Но три года назад Таграх-дэр вдруг заявил, что эта часть дороги принадлежит Горга-до. Стало быть, денежки старого Хассата тоже должны течь в казну Горга-до. Оплот Васха-до возмутился, началась грызня меж двумя городами, продолжается эта неразбериха по сей день, впустую тратятся чернила, пергамент и бумага. А бедняга Хассат вынужден платить и Васха-до, и Горга-до, потому что не хочет, чтобы его приют спалили, а его самого вместе с домочадцами и слугами вышвырнули вон…
— Слепые Тени часто беспокоят твой приют по ночам? — глянул Таграх-дэр в темнеющее небо.
— Нет, Оплот, они вдоль побережья охотятся. Однако, случается, залетают. Я предупреждаю гостей, чтобы в темноте не выходили за порог.
Подбежал один из горцев, что-то провизжал на своем мерзком языке. Хассат отвернулся, скрывая неприязнь. Оплот и его горные дикари не заплатят ни за постой, ни за ужин, а беспокойства от них ой-ой-ой сколько…
Выслушав своего цепного пса, Оплот ответил по-наррабански:
— Обшарьте сараи, конюшни, кухни — все! На женскую половину пошлите служанок, пусть скажут, сколько там женщин и как они выглядят.
Хассат был вынужден признать, что это разумная мера. Конечно, ни один наррабанец никогда не посмеет ступить на женскую половину чужого дома. Но грайанцы — греховодники, они вполне могут укрыться там, переодевшись, скажем, старухами… Но все же как неприятно, что этот вельможа тревожит его гостей и их женщин! Пусть это люди не слишком знатные и не особенно богатые, но они честно платят за кров и еду!
Вот один из горцев выходит из конюшни. Суетится, кричит. Без перевода ясно: ничего и никого не нашел. Еще бы, где уж свинье рыло вверх задрать!
Двое слуг уже стояли у массивных ворот, которые выдержали бы удар тарана. Слуги вопросительно поглядывали на Хассата, но он не давал знака запирать ворота. Ведь Таграх-дэр еще не сказал, остается ли он на ночлег. А вдруг Оплот, не боясь темноты, поскачет со своими головорезами прочь? А вдруг его по пути сожрут Слепые Тени на радость Хассату и еще многим хорошим людям?
Увы, приятные мечты тут же разлетелись в осколки, как отражение в колодце разбивается от упавшего в воду ведра.
— Прикажи проветрить комнату для знатных гостей. И пусть выбьют как следует ковры. Там уже кто-нибудь остановился?
— Оплот будет там один, как луна на небе! — Хассат изобразил на морщинистой физиономии восторг, граничащий с полным блаженством, и махнул слугам, чтоб запирали ворота.
Закатные лучи окрашивали в красный цвет пыль, клубящуюся над дорожным приютом. Широкое подворье почти опустело. Слуги еще сновали по двору, неся от кухни кувшины и глубокие миски с едой для тех, кто заплатил за ужин. Но сами постояльцы, наслышанные об опасностях здешних ночей, уже забились под безопасную крышу. Из большого дома слышались голоса, смех и бренчание струн.
Конюх, громыхая замком, запирал конюшню. Хассат лукаво усмехнулся: если завтра он обнаружит, что крыша конюшни разобрана изнутри, он не очень огорчится. Дождя ночью не будет, а крышу и починить недолго…
Оплот Горга-до медленно шел к пристройке для знатных гостей. Он думал о неудачном дне; о поисках под льющимся с высоты горячим солнцем; о змеях, гнездящихся среди колючих кустов дрока; о сухом ветре, от которого хотелось кашлять. Он думал обо всем этом нарочно, чтобы изгнать из мыслей проклятое имя, скорпионом засевшее в мозгу.
Хайшерхо… Хайшерхо… Хайшерхо…
Один из горцев нагнал своего господина и виновато проскулил о неудаче. Оплот кивнул. В глубине души он и не ждал, что звездочет осмелится сунуться сюда.
— Что ж, — с горькой усмешкой произнес он вслух. — Надеюсь, эта ночь пройдет не так бурно, как прошлая.
Зря он это сказал. Наррабанские духи зла любят разрушать человеческие надежды нем меньше, чем грайанская Серая Старуха.
Отворив дверь, Таграх-дэр лениво оглядел помещение, где ему не раз приходилось ночевать, отметил про себя, что из трех светильников горит лишь один — непорядок, безобразие! — разулся, вошел и опустился на бархатные подушки. Он спокойно ждал, когда принесут ужин, и не подозревал, что ему предстоит самая невероятная, самая незабываемая, самая жуткая ночь в жизни. Ночь, которая изменит его судьбу.
11
Расшатанный, почерневший от времени частокол с провисшей створкой ворот походил на гнилую пасть. И запахом из него тянуло мерзким — прелым, затхлым. В щель можно было разглядеть, что изнутри ворота заперты на тяжелую цепь и висячий замок.
Хозяин и слуга переглянулись в тревожном недоумении.
— Но ведь это… это не приют Одноглазого Хассата? — пробормотал Чинзур.
— Сбились мы с пути, — кивнул Илларни.
Конечно, это мрачное строение, сложенное из скрепленных глиной камней, не могло быть преуспевающим дорожным приютом, стоящим на перекрестке торговых путей. Два покосившихся сарая, колодец — и мертвое запустение.
— Но ведь мы все равно зайдем сюда, господин? — тревожно просил Чинзур. — Вечер… Слепые Тени… а?
Илларни беспомощно оглянулся.
Темнело. Ветер уже не реял меж скал; он сложил крылья и по-змеиному ползал среди жестких кустов, шипя и тревожа колючие ветви. Вечерние тени четко обрисовали каждую трещину на теснящихся вокруг невысоких утесах. Вся эта дикость, вся эта суровая тишина окружила путников и готова была прыгнуть им на плечи, как только ляжет ночной мрак.
Илларни сглотнул комок в горле и перевел взгляд на пустой угрюмый двор.
— Может быть, хозяев сожрали чудовища, — хрипло сказал он, — или унесла болезнь… Но все же это — крыша над головой.
Боясь, что господин передумает, Чинзур поспешно присел и протиснулся в широкую щель меж покосившимися створками ворот. За ним последовал Илларни. Щуплому ученому пробраться во двор оказалось еще легче, чем слуге.
— Давай поглядим, где можно приткнуться на ночь… — Илларни почему-то старался говорить негромко, словно голос его мог разбудить злобную, опасную тварь.
Чинзур нырнул в открытую дверь ближайшего сарая и тут же вывернулся обратно — взволнованный, встревоженный.
— Конюшня, — шепнул он еще тише, чем Илларни. — Хозяин, а навоз-то совсем свежий! Еще утром здесь лошадка стояла!
Илларни встрепенулся. Так подворье не мертво? Теперь запертые изнутри ворота приобрели иной смысл. В доме кто-то был!
Словно отвечая на его смятенные мысли, дверь дома надсадно заскрипела. Илларни и Чинзур метнулись к конюшне и затаились за углом, прижавшись к глиняной стене.
Из дома, тяжело шаркая ногами, вышел плечистый, большерукий человек с маленькой круглой головой. Его курчавые короткие волосы были седы, но фигура выглядела мощной и отнюдь не дряхлой. Темно-коричневая — еще темнее, чем обычно бывает у наррабанцев, — кожа и оттопыренные губы выдавали уроженца далекого Хумсара. В руках у хумсарца было ведро с привязанной к дужке веревкой. Хумсарец добрел до колодца, сдвинул крышку и начал спускать ведро в воду.
Илларни стало стыдно. Радоваться надо, что в этой глухомани им встретилась живая душа! А они прячутся, словно два вора, вместо того чтобы узнать имя хозяина дома и попроситься на ночлег.
— Эй, добрый человек! — негромко окликнул он хумсарца. Тот не ответил, продолжая возиться с ведром.
На локоть Илларни легла рука Чинзура. Ученый обернулся. Бледный, с дрожащими серыми губами слуга указывал взглядом куда-то вверх и вбок. Старик поднял глаза — и обомлел. Ноги стали ватными, в ушах возник тонкий звон.
Да, Илларни знал, что у наррабанцев в обычае приколачивать под крышей сарая или конюшни птичью лапу, воронью или куриную, чтобы хозяину подворья во всем была удача.
Но здесь к стене большим железным гвоздем была прибита отрезанная человеческая кисть. Темная, скрюченная, настолько высохшая, что нельзя было понять, кому она принадлежала, мужчине или женщине.
У старого ученого пропало желание показываться на глаза обитателям этого зловещего дома.
Тем временем за порог вышел еще один человек — длинный, тощий, с всклокоченной темной бородой. Оглядев двор, он подобрал камешек и метко кинул его в спину хумсарцу. Тот поставил на землю вытащенное из колодца ведро и не спеша обернулся — спокойно, как на оклик.
Бородач вскинул руки на уровень лица и начал делать пальцами странные движения. Хумсарец поклонился с невнятным мычанием.
«Глухонемой, — понял Илларни. — Хвала Безымянным!»
Чинзур в своих скитаниях выучился понимать язык жестов. Он приник губами к уху Илларни:
— Хозяин приказывает слуге постелить в стойла свежей соломы и достать из сарая мешок ячменя для лошадей — скоро будут гости… Ой, найдут нас тут!
Илларни и сам понимал, что здесь их обнаружат в два счета. О том, что будет после, и думать не хотелось.
Хумсарец снова замычал, тыча пальцем в сторону сарая, запертого на замок. Бородач кивнул и неспешно направился к сараю, на ходу отцепляя от пояса связку ключей.
Как только оба повернулись спиной к конюшне, Илларни бесшумно метнулся к дому и исчез в дверях. Чинзур не раздумывая последовал за хозяином. Это был отчаянный поступок. В доме могли оказаться другие люди. И неизвестно, было ли там место, где можно укрыться непрошеным гостям. Но ни Чинзур, ни Илларни не рассуждали. Их гнал ужас, царящий над этим недобрым подворьем.
То, что беглецы увидели за дверью, должно было бы успокоить их. Обычная обстановка небогатого наррабанского домишки: ковер, на котором хозяева ели и спали, четыре подушки, блюда с остатками скромной трапезы, длинный сундук. Узкая дверь вела на женскую половину, куда Чинзур немедленно сунул нос и успокоительно махнул рукой: пусто!
И все же ожидание беды не исчезало. Оба беглеца были много пережившими людьми, оба привыкли доверять своему чутью. И это чутье сейчас кричало во весь голос: опасность!
— Где будем прятаться? — шепнул Илларни.
Чинзур то ли услышал, то ли угадал его слова, одним прыжком очутился у большого сундука, откинул крышку — и замер в неловкой позе.
После увиденного возле конюшни Илларни был готов к самому страшному. И не испытал шока, когда, заглянув в сундук из-под локтя Чинзура, увидел два изуродованных трупа. Сверху лежала пожилая женщина, нижний труп, кажется, был мужским; на обоих были следы ужасных пыток. Мертвецы напоминали марионеток бродячего кукольника, небрежно брошенных в ящик после представления.
За воротами ударили копыта, загремели голоса, залязгала цепь, с которой поспешно снимали замок. Шум вывел Чинзура из оцепенения, он выпустил из пальцев крышку сундука. Оба беглеца, не сговариваясь, метнулись на женскую половину.
Тесная комнатушка была нежилой, вероятно, с тех самых пор, как был построен дом. На полу были свалены какие-то тюки, свернутые ковры, грудой лежали затхлые тряпки. Беглецы растянулись у стены, надеясь, что в темноте их будет не различить среди всего этого барахла.
Впрочем, совсем темной комнату назвать было нельзя. От времени глина, скрепляющая камни, выкрошилась во многих местах, и теперь в стене зияли щели, в которые заползали закатные лучи.
Чинзур подполз к широкой щели, припал к ней глазом и махнул хозяину рукой. Тот подобрался к стене и тоже прильнул к щели.
Оказывается, задняя стена дома, как гнездо ласточки, нависла над пропастью. На миг Илларни вспомнил поместье Таграх-дэра, но там под обрывом билось море, а здесь сурово молчали серые скалы.
Завизжала дверь. Беглецы поспешно повалились на пол и затаились.
Судя по зазвучавшим в комнате голосам, прибыли двое мужчин. Бородач принимал их подобострастно, гости говорили нагло и громко.
Сначала все трое ели и пили, перебрасываясь короткими фразами. Затем вино развязало языки, разговор потек живее. Каждое слово этой беседы морозом обжигало притихших беглецов. С нарочитой небрежностью и ленцой, пряча в голосе гордость, приезжие рассказывали о страшных злодеяниях, свершенных во славу Хмурого Бога, смаковали подробности чудовищных пыток и зверских убийств. Хозяин ахал, завидовал, подливал гостям вина.
Среди этих кошмарных россказней мелькнуло имя Илларни. Оказывается, его разыскивает Избранный, прибывший в эти края по приказу Великого Одержимого. Тот, кто схватит грайанского звездочета живым, сослужит Хмурому великую службу и станет Посвященным. А может, даже Избранным…
Внезапно за стеной раздались звуки, от которых Чинзура начала бить крупная дрожь, а у Илларни пересохло во рту: тяжелое хлопанье кожистых крыльев.
В комнате зазвенела опрокинутая посуда.
— Сиди, — снисходительно успокоил один из приезжих другого, — это нашему хозяину пора скотину кормить. Видел когда-нибудь такое?
— Н-нет…
— Пошли поглядим. Занятно.
— А нас не слопают?
— А ты плесни на себя вон из того кувшинчика, тогда не тронут. И мне кувшин передай. Они по запаху узнают, кого жрать не надо.
— Любоваться все мастера, — хмыкнул хозяин. — А как сундук тащить — так это мы с немым, да? Небось не поможете?
— Угадал. Не поможем. А ну, берись за сундук!..
Слышно было, как по ковру протащили что-то тяжелое.
Когда шаги стихли за дверью, Илларни и Чинзур кинулись к щели в стене. Глазам их открылось необычное зрелище, мерзкое и в то же время завораживающее: в лунных лучах над пропастью парили Слепые Тени, расправив перепончатые крылья и вытянув длинные гибкие хвосты со страшными крючковатыми шипами на концах.
Из-за угла появились две темные фигуры, волочившие тяжелую ношу. Приезжие не попали в поле зрения беглецов, видны были только хозяин и слуга, которые, откинув крышку, вытащили из сундука одно из мертвых тел, раскачали за руки и за ноги и швырнули с обрыва. Тут же на летящий труп черным облаком упала зловещая стая. На лету пробив добычу шипами, твари потащили ее прочь. Крылья взмахивали дружно, словно стая была одним существом.
Послышались восхищенные ругательства: гости, которых не видели Илларни и Чинзур, были довольны зрелищем.
Со вторым мертвецом вышла заминка. Хумсарец что-то пытался знаками объяснить хозяину, показывая на труп, потом на себя, потом снова на труп. Хозяин отвесил немому затрещину, тот неохотно подчинился и ухватил мертвеца за ноги. Стая в ожидании добычи снизилась так, что почти задевала крыльями лица стоящих на краю пропасти людей.
Любознательность Илларни оказалось сильнее отвращения и страха.
— О чем просил глухонемой? — шепнул он Чинзуру.
Тот тихо промолвил, то ли отвечая хозяину, то ли говоря сам с собой:
— Надо же, а я-то не верил, что хумсарцы — людоеды…
Илларни содрогнулся.
Хозяин направился в дом, предоставив глухонемому тащить опустевший сундук. Гости тоже вернулись в комнату и продолжили попойку. Сон сморил их лишь тогда, когда в щели уже начал сочиться бледный утренний свет.
Когда бессвязные голоса за стеной смолкли, Илларни шагнул к двери.
Чинзур вцепился в край одежды хозяина, безмолвно пытаясь его удержать.
Илларни выдернул свою одежду из рук слуги и показал ему кулак.
Чинзур разыграл немую сцену не хуже хумсарца: рухнул на колени, заломил руки, начал раскачиваться из стороны в сторону.
Илларни отмахнулся от него: мол, ты как знаешь, пошел.
Поняв, что просьбы бесполезны, Чинзур поднялся на ноги, готовый следовать за хозяином.
За стеной на ковре разметались трое спящих. Гости оказались такими, какими их себе и представлял Илларни: здоровяки с тупыми рожами убийц. Осторожно перешагнув через их ноги, Илларни и Чинзур вышли за дверь и подперли ее валявшимся поблизости колом.
Хумсарец спал в конюшне, положив голову на охапку сена. Оттопыренные губы ухмылялись глупо и счастливо. Илларни с омерзением подумал, что негодяй видит во сне лакомый кусок, который наяву ему не достался.
Взяв стоявшую у стены лопату, Чинзур ударил хумсарца по голове, после чего сон людоеда стал еще крепче.
Пока Илларни выводил лошадей из конюшни, Чинзур возился у ворот. К счастью, засов прогнил от времени и поддался отчаянным усилиям грайанца.
Шум у ворот был услышан в доме. Хозяин и гости продрали глаза и дружно навалились на дверь. Кол отлетел прочь, дверь распахнулась — и кхархи-гарр в бессильной ярости увидели, как расходятся створки ворот, выпуская на свободу двух всадников.
Минуя ворота, Чинзур от восторга пронзительно завизжал и ударил коня каблуками в бока. А Илларни обернулся и прокричал по-наррабански:
— Проклятие богов на ваш притон, убийцы! Позор и смерть на ваши головы!..
12
Лунный свет, пролившись сквозь ажурную решетку, бросил светлый узор на лицо спящего. Таграх-дэр поморщился и застонал. Неизвестно, что беспокоило его: луна или тяжелые дневные мысли, не пожелавшие остаться за порогом сновидения.
Внезапно тревога, витавшая вокруг, сгустилась, стала реальной, тронула спящего своей холодной рукой.
Таграх-дэр открыл глаза.
Светильники уже погасли. В комнате качалось узорное лунное полотнище. То выныривая из его складок, то уходя во мрак, на Таграх-дэра глядело странное… лицо? Нет, не лицо, не морда чудовища — лик неведомого существа. Он был большой, переливчатый, вспыхивал искрами, а в центре его горели холодным бело-зеленым огнем огромные круглые глаза без зрачков.
Таграх-дэр лежал неподвижно, пытаясь понять, что это: продолжение сна или причудливая действительность?
Послышался мягкий, бархатный голос:
— Смертный, трепещи, но и гордись. Не каждому воочию являются духи — лишь тем, чьи грехи настолько глубоки и необычны, что прогневали Гарх-то-Горха.
Осторожно скосив глаза, вельможа с замиранием сердца разглядел еще одну фигуру — темную, высокую. Там, где чернело пятно лица, сияли зеленовато-белым светом два длинных узких клыка.
— Охрана!.. — позвал Таграх-дэр, но голос отказал ему, сорвался на писк.
— Охрана? — весело удивился бархатный голос. — Кто же стережет твой покой, смертный? Тени павших в бою героев? Воины, сотворенные магами из солнечных лучей и пламени? Или такие же презренные людишки, как ты сам? Ну, зови их, зови! Но сперва взгляни на светильник над своей головой. Сейчас он по моей воле зажжется.
Вспыхнувший свет ударил по напряженным глазам Таграх-дэра так, словно к лицу поднесли факел. На самом же деле огонек светильника был маленьким и слабым, он почти не рассеял тьму, лишь четче обрисовал контуры клыкастой фигуры. А блестящий лик засиял еще прихотливее, еще ярче забегали по нему искры.
— Если ты издашь еще хоть звук без моего позволения, жалкий червь, — все так же мягко продолжил голос, — под тобой загорится ковер. Это будет очень больно…
Таграх-дэр облился холодным потом, изнемогая от тоскливого отчаяния. Причиной тому были не только уверенность и спокойствие, звучавшие в бархатном голосе, не только жуткий вид сверкающего лика и темной фигуры с длинными клыками. Нет, вельможу заставило обессилеть давно уже терзавшее его предчувствие близкой кары. Оплот Горга-до понимал, что в своем честолюбии он зашел слишком далеко, нарушая не только законы, установленные людьми, но и волю Единого. А боги еще мстительнее, чем люди. Правда, Оплот ожидал, что они накажут его человеческими руками. Появление духов превратило энергичного, волевого и жестокого человека в беспомощного мальчишку. Страх не пришел извне — он давно жил в душе…
А бархатный голос продолжал:
— Загляни в свое замаранное грехами сердце, человечишка, и назови вслух то, что таил там до сих пор. Перечисли свои грехи перед Единым.
Торопясь, путаясь в словах, Оплот Горга-до начал рассказывать о клевете, которую распускал о своих недругах, о доносах, о лжи… и осекся — сам понял, что все это мелкие человеческие делишки, которые не могут потревожить Единого.
Духи ожидали молча, но каким беспощадным было это молчание!
Переведя дыхание, Таграх-дэр заговорил снова — на этот раз о главном. Угрюмо и безнадежно рассказал он, как при помощи грайанского звездочета проникал в тайны небес и кощунственно вызнавал волю богов.
— Кто еще из людей знает об этом? — упал вопрос, словно меч палача.
— Чинзур, слуга звездочета, они бежали вместе. Еще Хайшерхо, я уверен…
— Еще кто?
Эти два слова произнесла темная фигура. Впервые мрачное клыкастое существо вмешалось в разговор. Слова прозвучали невнятно, словно говорившему что-то мешало, но столько ненависти было в голосе, что Таграх-дэр коротко, жалобно проскулил. Впрочем, он быстро взял себя в руки и рассказал о двоих грайанцах, их подозрительном поведении и невероятном прорыве на свободу из темницы. Конечно, нельзя сказать с уверенностью, что их прибытие связано со звездочетом, но все же…
Когда Оплот закончил, воцарилась недобрая тишина.
— Ничтожная тварь! — презрительно произнес наконец бархатный голос. — Думаешь, волю Единого нарушить так же легко, как ваши человечьи законы? Пади ниц, смертный, и сто раз воззови к Гарх-то-Горху, умоляя о пощаде!
Уткнувшись носом в пыльный ковер, вельможа забормотал смиренные молитвы. Не успел он и четырех раз воззвать к милосердию Единого-и-Объединяющего, как затылком, лопатками, напряженной шеей ощутил, что в комнате никого нет. Но не рискнул подняться и продолжал бормотать бессильные, жалкие слова…
* * *
— Давай сюда клыки… да осторожнее, не раздави!
— Держи. Я все боялся, как бы их не раскусить.
— Раскусил бы — помер бы на месте, я ж такую отраву запаял в стекло! Называется — фосфор…
— Вот бы этот наррабанский придурок удивился… А светится красиво!
— Ты бы посмотрел, как маска целиком выглядит — и с глазами, и с клыками! Жаль, что такую прелесть пришлось разрознить, поделить на двоих.
Ловкие, чуткие руки Айрунги аккуратно сворачивали мягкую кожаную маску, расшитую блестящим бисером. Среди бисера зеленели две светящиеся стеклянные пластинки в форме глаз.
— Как бы этот Оплот не опомнился и охрану не кликнул, — обернулся Раш к пристройке, где два проходимца оставили свою жертву.
— Не опомнится, — фыркнул Айрунги. — Он сейчас уткнулся мордой в ковер и общается с Единым.
— Дурак и трус, — беспощадно подытожил Раш.
— Просто суеверный человек, — пожал плечами Айрунги. — Поэт Джаши сказал: «Мать суеверия — глупость, сын суеверия — страх…» Ну что ж, теперь нам идти по следу астролога Илларни.
— Это тебе он нужен. А я хочу изловить проклятого самозванца!
— Изловим, изловим… как на живца… И пошли под крышу, а то еще налетят эти, про которых и говорить не хочу…
Две тени юркнули в приоткрытую дверь.
В душной темноте на ковре вповалку храпели люди. Айрунги и Раш тихо растянулись у входа. Никто не заметил ни их отсутствия, ни их возвращения.
* * *
Таграх-дэр сопел в густой ворс ковра, горячий и влажный от его дыхания, и пытался сообразить, сколько раз — пятьдесят три или пятьдесят четыре — воззвал он к Единому. Эти благочестивые размышления были грубо прерваны. Сильная рука вцепилась ему в волосы, вздернула голову вверх. К шее прикоснулось холодное лезвие.
Оплот Горга-до зажмурился. Он понял: грянула кара Единого, которую посулили ему духи.
— Он спал? — спросил откуда-то слева глубокий женский голос. Таграх-дэр узнал его, хотя слышал лишь раз в жизни.
— Нет, — озадаченно ответил мужчина, державший нож у горла вельможи. — Вроде молился…
— Что вам нужно? — спросил Таграх-дэр, пытаясь соблюсти достоинство (а это очень трудно, если голова твоя оттянута за волосы назад, а по горлу легко гуляет острие ножа).
— Что нужно? — весело откликнулся голос с легким грайанским акцентом. — Хотим узнать, чем господину не угодила безобидная пара влюбленных. Или в Наррабане принято проводить медовый месяц в подземелье? Вообще-то мне ничего, понравилось… так необычно, такие острые ощущения! А вот ягодка моя капризничает. Спрашивает: что, у Таграх-дэра поуютнее комнаты не нашлось?
— Перестань паясничать! — раздраженно отозвалась из тьмы женщина. — Говори о деле!
— О деле, о деле… пра-авильно! Совсем забыл! Вот что значит любовь… Говори, шакалий объедок, приходилось ли тебе слышать такое имя — Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер?
Таграх-дэр не ответил.
— Я ж тебя прирежу! — заботливо предупредил грайанец.
Вельможа вспомнил выбитую дверь подземелья, проломленную стену дома, охранника с оторванной головой — не отрубленной, а именно оторванной…
— Илларни… так звали книгочея, которого я нанял, чтобы он составил историю моих предков.
— Историю, да? Ладно, пусть будет так. А теперь скажи, медяк ты позолоченный: где сейчас мудрый Илларни?
— Я… я не знаю. Он бежал… в ночь перед вашим появлением в моем поместье.
— От тебя, похоже, все гости убегают… А ты со своими прихвостнями ринулся в погоню. Не стерпел, что история предков осталась недописанной… Ну, нашел какие-нибудь следы?
— Нет, но козопасы видели, что беглецы ушли тропами в сторону Нарра-до. Здесь, в дорожном приюте, Илларни нет.
— Во-от как? Ладно, слушай внимательно: скакать туда-сюда по дорогам тебе вредно. Можешь задницу о седло отбить. Возвращайся домой и сиди, как устрица в раковине. А вздумаешь натравливать на нас своих слуг и вообще пакостить… что ж, твоим наследникам придется вписывать в вашу семейную историю рассказ о том, что с тобой стряслось. Это будет такая грустная повесть!..
— Хватит болтать! — сердито подала голос женщина. — Он сказал все, что мог. Уходим!
Краем глаза Таграх-дэр уловил движение, которым грайанец повернул в ладони нож. Но не успел разглядеть, как рукоять ножа метнулась к его голове. Точный и сильный удар чуть повыше уха погрузил для пленника весь мир во тьму.
* * *
— Думаешь, он сказал правду?
— Уверен, что да… а значит, нам надо в Нарра-до. Лошадей придется бросить… Сейчас заберешься мне на плечи и вскарабкаешься на крышу. Я тебе снизу передам доску, положишь одним концом на крышу, другим — на ограду, потом подашь мне руку, поможешь влезть наверх. Только сама не свались.
— А не лучше ли остаться здесь до рассвета? Если налетят чудовища…
— …то я их съем. За вчерашний день пожрать не удалось, хоть волком вой!
— Ты хоть о чем-то можешь разговаривать серьезно, шут балаганный?
— Могу. Я очень серьезно боюсь, как бы Илларни не столкнулся с этим летучим зверьем. Они ж наверняка неграмотные, его ученых трудов не читали. Слопают и не пожалеют.
— Я тоже этого боюсь, — вздохнула Нурайна, — но это еще не самая страшная возможность.
Орешек в полном изумлении чуть не уронил длинную доску, добытую с разобранной крыши конюшни.
— Вей-о-о! Да что еще страшнее может случиться?
— Илларни может попасть живым в лапы наррабанских властей и под пытками выдать тайну Души Пламени…
— Во имя Серой Старухи! В болото эту трепотню о Душе Пламени! Я сюда прибыл за моим хозяином! Чтобы вернуть его домой! Живого и невредимого! А твои сказочки меня не интересовали с самого начала!
— Ты… ты не веришь в Душу Пламени? — растерялась Нурайна.
— Верю! — огрызнулся Орешек. — И в Глиняного Человека, что детишек ворует, тоже верю, с шести лет и по сей день! Кончай болтать и лезь на крышу!
* * *
Тьма перестала быть монолитной, тяжелой и непроглядно-черной. Она струилась, редела, в нее вплетались огни светильников. Волнами наплывали, угасали и вспыхивали вновь голоса.
— …да не мертв… сейчас очнется…
— …плесни еще воды…
— …открыл глаза…
Таграх-дэр лежал на спине. В ушах гулко шумело, лицо и волосы были мокрыми. Над ухом пульсировала тупая боль. Оплот поморщился и повернул голову поудобнее.
— Очухался, — услышал он над собой. — Позовите Избранного.
Этот голос не раскачивался мягкой волной. Он звучал твердо, резко и отзывался болью в затылке.
Таграх-дэр разом вспомнил все — и застонал, но не от боли, а от гнева. Да он бросит по следу этих негодяев такую погоню, что они не скроются даже у Гхуруха, в подземном царстве.
Но вспышке энергии не суждено было выплеснуться яростными и точными командами. Чья-то голова заслонила от Таграх-дэра пламя светильника. Змеиный, стелющийся по ковру голос прошипел:
— Во имя Хмурого Бога!
И в вельможе сразу онемели, застыли, умерли все чувства, кроме всепоглощающего ужаса. Он слышал о Кхархи и его жестоких слугах. Над Таграх-дэром склонилась смерть. Можно было лишь молить богов, чтобы смерть эта была быстрой и легкой.
Не сразу понял Оплот, что шипящий голос настойчиво о чем-то его спрашивает. Лишь имя Илларни, не раз уже звучавшее этой ночью, растормошило Таграх-дэра, достучалось до его замкнувшегося разума.
Лежащий на ковре человек словно раздвоился. Одна половина его существа торопливо и с готовностью, хотя и сбивчиво, отвечала на вопросы, что задавал беспощадный голос. Вторая же с безумной радостью хваталась за каждое мгновение жизни. Он все еще существует, еще может дышать, видеть, что-то говорить, не важно что, лишь бы не прекращались вопросы, лишь бы можно было ответом купить еще один бесценный миг, и еще один, и еще…
Но вот воцарилось молчание — ничего страшнее этого молчания не слышал Оплот в своей жизни.
— Ладно, — с некоторым сомнением просипел голос, — живи пока. Но если хоть слово кому обронишь…
Не закончив фразы, Избранный встал с ковра. Там, где темным пятном маячила его голова, вновь засиял огонек светильника.
Тихо, без скрипа приотворилась дверь — и снова закрылась.
Как чудесно, как нежно скользнул по лицу сквозняк! Как прекрасно дрожит крошечное пламя!
Он жив, жив…
Конечно, он будет молчать! Конечно, он никому и никогда!..
С блаженной улыбкой Таграх-дэр обнял подушку. Он не знал, что виски его стали в эту ночь белыми.
* * *
— Избранный, почему мы его не убили? Разве Кхархи не обрадовался бы еще одной смерти?
— Впредь не смей задавать вопросов, не то отрежу тебе язык. Но один раз, так и быть, отвечу. Иногда мертвые кричат громче живых. Этот человек — не погонщик верблюдов, а Оплот. Если утром здесь найдут его труп, будет поднята на ноги стража Горга-до и Васха-до. Это может помешать нам искать звездочета.
— Но если Таграх-дэр проболтается…
— Нет, — усмехнулся Шайса, — он будет молчать.
* * *
Когда восторг схлынул, пришел страх. Вельможа почувствовал, что не может больше оставаться один. Все в комнате кричало о пережитом ужасе. Ковер был врагом, стены были убийцами, кувшин на подносе был до краев полон яда, подушки выжидали мгновения, чтобы подкрасться, навалиться, задушить…
Остро, невыносимо захотелось оказаться в общем помещении для проезжающих, растянуться на вытоптанном ковре бок о бок с другими гостями, среди вони и храпа — но в безопасности! Приоткрыв дверь, Таграх-дэр осторожно выглянул наружу. Еще темно… но ведь Одноглазый Хассат сказал, что Слепые Тени редко залетают сюда. Рискнуть? Добежать?
Нет! Он сошел с ума! Кхархи-гарр наверняка сейчас там! Они могут решить, что Оплот Горга-до задумал их преследовать!
Совсем рядом — домик Хассата. Может, криком разбудить хозяина и послать за горцами-охранниками?
Нельзя! Охранники спят в том же помещении, рядом с кхархи-гарр. Что подумают слуги Хмурого, увидев, что Оплот собирает своих людей?..
Просто приказать хозяину, чтоб до утра побыл со знатным гостем?
А если Хассат заодно со злодеями? Вдруг в этом приказании он усмотрит что-нибудь подозрительное?
Одиночество становилось все тягостнее… Наконец Таграх-дэр придумал, как не сойти до утра с ума и в то же время не навлечь на себя немилость Кхархи и его слуг.
Когда заспанный хозяин примчался на вопли высокородного гостя, Таграх-дэр раздраженно заявил, что не может уснуть. Здесь душно, пыльно, не выветрился запах прежних постояльцев и вообще неуютно… Раз уж ему все равно мучиться до рассвета, то нет ли среди гостей бродячих певцов или музыкантов? Он бы не прочь их послушать…
Нахмурив свой и без того морщинистый лоб, Хассат неуверенно припомнил, что вроде были на женской половине то ли танцовщицы, то ли певицы… Надо послать служанку, пусть тихонько разбудит женщин и спросит…
* * *
— Вот эти две сказали, что они — певицы, — склонился хозяин до самого ковра. — Но музыкальные инструменты — у их спутника, в мешке. Прикажешь разбудить?
— Не надо, — махнул рукой Таграх-дэр. — Так споют, без музыки. Ступай!
Хассат юркнул в дверь, скрывая ехидную ухмылку. Он так и думал, что Оплот обойдется без музыкальных инструментов. И уж конечно, без дюжего спутника певиц…
А Таграх-дэр, сощурившись, оглядел скромно потупившихся женщин.
Обе — грайанки. Увы, не в его вкусе. Впрочем, у той, что слева, чудесные волосы и, как успел мельком заметить Оплот, необычные, ярко-зеленые глаза. Подкормить ее как следует, чтоб не была такой худой, — станет на редкость привлекательной. Вторая понравилась вельможе гораздо меньше: слишком крепкая, рослая, вдобавок волосы зачем-то коротко острижены.
Но все же они были женщинами. И Таграх-дэр с облегчением почувствовал, как страх перестает терзать его измученный мозг. Несказанно добры были боги, создавшие для мира женщину! Рядом с ней любой мужчина, каким бы слабым и робким он ни был, чувствует себя завоевателем и героем, победителем и защитником…
Отогнав возвышенные мысли, Таграх-дэр приветливо обратился по-грайански к зеленоглазой певице:
— Ну, милая, чем ты усладишь мой слух?
Не ответив, скромница обернулась к подруге:
— Ну что, Аранша, развлечем господина?
— А как же! — с неожиданной мрачностью откликнулась та. — Уж постараемся угодить.
И крепко, по-мужски врезала вельможе снизу вверх в челюсть.
Будь на месте грайанки мужчина, Таграх-дэр успел бы отразить нападение или хотя бы увернуться. Но от женщины он ничего подобного не ожидал, пропустил удар и почувствовал, что падает. Его подхватили, заломили руку назад, сжали в мощных тисках. Таграх-дэр дернулся было из прочной хватки, но плечо обожгла такая боль, что он перестал сопротивляться и покорно обвис в крепких руках стриженой девахи.
Зеленоглазая подошла ближе. Под ее суровым пристальным взглядом Оплот содрогнулся.
— Мы, господин, не поем, — все так же мрачно сообщила Аранша, — мы только пляшем. А петь для нас будешь ты… что госпожа спросит — отвечать быстро, не то руку сломаю!
Таграх-дэр понял, что жуткая ночь не кончилась и рассвет еще далек.
— Понимаю, — поспешил он угодить своим новым мучителям, — госпожа хочет узнать про старого грайанского ученого…
— Что? — не поняла зеленоглазая. — Какой еще старый ученый? Не смей морочить нас, иначе Аранша свернет тебе шею! Говори: приезжал ли к тебе в поместье красивый, высокий грайанец с каштановыми волосами… а с ним такая неприятная особа, черная как галка и весьма немолодая?
— Приезжали, — быстро ответил Оплот, который вовсе не хотел, чтобы ему свернули шею. — Сказали, что любят друг друга. В Грайане им что-то мешало пожениться, пришлось бежать за море…
От лица госпожи отхлынула кровь, в зеленых глазах плеснулась боль. Она коротко вскрикнула, вскинула ладонь и ударила Таграх-дэра по губам. Вышло это неумело и совсем не больно, но, увы, стриженая девица приняла жест госпожи как приказ и свободной рукой крепко съездила вельможе по ребрам.
Зеленоглазая пыталась что-то сказать, но гнев мешал ей, сдавливая горло.
— Это ж наверняка вранье! — поспешила успокоить ее Аранша. — Мало ли что наговоришь в чужой стране чужим людям! Вот мы сказали, что мы певицы… а ведь если я вправду петь начну, всем приснится налет Подгорных Тварей на чумной барак.
Кровь вернулась к щекам госпожи.
— Да, конечно… я была не права, уж ты прости меня, Аранша…
Таграх-дэр заулыбался во весь рот, хотя так и не понял, почему извинялись перед Араншей, хотя били не ее.
— Что было с грайанцем дальше? — строго продолжила допрос госпожа.
К тому моменту, когда Оплот дошел до заключения гостей в темницу, его улыбка порядком увяла. И он не удивился, когда снова получил по физиономии и по ребрам.
— В темницу? В подземелье? — разъярилась зеленоглазая. — На холодные камни… без света… и ни одной живой души рядом, кроме этой… этой Нурайны… бедный мой!
От возмущения Таграх-дэр даже о страхе забыл:
— Это он бедный?! Это я бедный! Это в моем доме разгром устроили! В подземелье выбита дверь, ворота разнесены в щепки… а галерея — вы б ее видели, тогда б не говорили, что он бедный! Управитель сказал: стену придется совсем доламывать и новую возводить! Девять охранников убито, а он же еще и бедный?!
Над ухом пленника коротко рассмеялась Аранша:
— Видно, наш господин неплохо порезвился там, в поместье!
У госпожи просохли слезинки в зеленых глазах, а Таграх-дэр, остывая, буркнул:
— Мало ему еще! Он и в этот дорожный приют мучить меня явился!
— Что-о?! — взвились обе женщины. — В этот дорожный приют?!
Пришлось изложить им часть событий этой бурной ночи. К концу рассказа грайанки кипели, как два вулкана.
— Он был здесь! — восторгалась госпожа. — Может, он и сейчас здесь?
— Вот еще! — возразила Аранша. — Уж наш-то Хранитель давным-давно нашел, как за ограду выбраться! Зачем ему тут задерживаться? Пожелать доброго утра этому суслику недодавленному?
Недодавленный суслик энергично закивал. Да-да, конечно, разумеется! Те двое давно покинули приют! И милым грайанским красавицам не мешало бы поспешить за ними следом!..
Грайанки именно это решение и приняли. Осталось придумать, как поступить с вельможей, чтоб под ногами не путался. Аранша предложила его задушить, поскольку все равно не видела, чем бы его можно было связать.
— Может, моим поясом? — услужливо подсказал Таграх-дэр.
Так и поступили. Уложили связанного пленника подальше от входа, прикрыли его покрывалом и художественно разбросали вокруг подушки. Полюбовались на дело своих рук и покинули пристройку.
Светало. Дорожный приют Хассата пробуждался. От кухни тянуло дымком, к колодцу спешили заспанные слуги. Скоро должны были открыть ворота.
Хассат своим единственным глазом зорко приглядывал за невольниками. При виде грайанок старик лукаво заулыбался:
— Что, спели господину?
— Спели, — столь же двусмысленно улыбнулась в ответ Арлина, — колыбельную. Оплот изволил задремать и велел не тревожить его до полудня…
* * *
Тем временем Оплот Горга-до, связанный, как дорожный тюк, с кляпом во рту, сосредоточенно обдумывал происшедшее. Ни гнева, ни ярости не было в его душе — лишь желание понять, что именно было явлено ему этой ночью.
Таграх-дэр всей душой верил, что мир полон тонких, едва заметных знаков, которые боги подают людям. Увы, человек чаще всего не замечает эти знаки, а если и заметит, то неверно истолкует.
То, что случилось ночью, нельзя назвать «тонким, едва заметным знаком». Боги буквально прокричали свою волю в грубое человеческое ухо. Теперь очень важно правильно понять этот высший приказ.
Страшная ночь началась с явления двух духов… С этим как раз все ясно. Таграх-дэра встряхнули и заставили отвлечься от низменного мира людских страстей, обратиться мыслями к возвышенным сферам. Кем посланы духи? Они сами сказали: Единым. А упоминавшийся ими звездочет — причина гнева Гарх-то-Горха.
Дальше — сложнее: появляются двое грайанцев, тоже говорят о звездочете… О! Вот она, суть! Брошенные в темницу гости вернулись, чтобы отомстить. Вот ключевое слово: месть! Возмездие Единого нависло над Оплотом Горга-до!
Затем опять все просто: кхархи-гарр напомнили о том, как хрупка человеческая жизнь и в то же время как она сладка… но женщины, при чем тут женщины? Что здесь главное — ревность? Но какое дело Таграх-дэру до чужой ревности?.. А, понял! Унизив его, боги сказали: «Если с тобой могут справиться слабые женщины, то как же ты смеешь тягаться с нами?!»
Никаких сомнений не осталось. Как только его найдут и освободят, Таграх-дэр прекратит бессмысленную погоню и возвратится — да не в поместье, а в Горга-до! Там сразу же, не заходя домой, направится к храму Единого. Без еды, без воды пролежит он сутки на пороге храма, испрашивая прощения у оскорбленного им божества. А потом… о, его благочестие потрясет весь Наррабан! Сколько времени проведет он в покаянных молитвах! Какие дары преподнесет храму! Новую завесу, скрывающую от взоров молящихся статую Единого… бархатную, расшитую жемчугом… нет, сплетенную из золотых нитей! По всему потолку — гирлянды из серебряных цветов и листьев!.. А через каждые два дня — пример смирения и набожности! — он, Оплот Горга-до, метлой будет подметать пол в храме…
И еще он даст обет: никогда не поднимать глаза к ночному небу! Никогда не глядеть на звезды!
А Хайшерхо пусть делает все, что ему заблагорассудится. Эта крысиная возня больше не трогает Таграх-дэра. Жизнь человека — в руках богов, а не жалкого смотрителя дворцовых архивов…
13
Нарра-кай!
Высоко в раскаленном небе покачиваются на распахнутых крыльях ястребы. Их пронзительные крики несутся вниз, туда, где в оправе из невысоких скал сверкает лучшая драгоценность Наррабана — великое озеро Нарра-кай.
Дивная гладь светлой, сладкой воды. Греза путников, что качаются в верблюжьих седлах на караванных тропах. Надежда и упование земледельцев, что деревянной сохой ведут борозды в неподатливой земле. Сокровище, которое нельзя украсть — Нарра-кай! Как лучи от солнца, разбегаются от озера каналы. Лучшие пахотные земли в Наррабане — здесь, вокруг озера. Щедро поит оно посевы и не оскудевает, питаемое подземными ключами. Простирают над каналами ветви роскошные плодовые сады, и даже солнце не палит здесь землю так безжалостно, как в других краях, — видно, и солнцу приятно отразиться в чистом зеркале Нарра-кай.
Берег озера усыпан лачугами, домами и дворцами: это Нарра-до — столица Наррабана. И хоть прекрасна столица, но знает вся страна: не озеро при городе, а город при озере!
Как и повсюду, в Нарра-до два божества. А вот храм один — огромный, величественный храм Гарх-то-Горха.
Легенда гласит, что некогда среди озера поднимался островок, на котором стоял небольшой, но изумительно красивый храм Кай-шиу, Озерной Девы, божественной хранительницы светлых вод. Правда или нет, но говорят, что сама богиня являлась в этом святилище людям, отвечала на вопросы, давала мудрые советы. И тянулись к ней люди с просьбами, с жертвами, с распахнутыми сердцами — к ней, а не к Единому!
И прогневался Гарх-то-Горх в своем заброшенном храме. По его велению островок погрузился на дно. Сомкнулись над ним воды, скрыли маленькое святилище от глаз людей. С тех пор в Нарра-до лишь один храм.
Но поклонение доброй богине продолжается.
Стоят вдоль берега озера, за городской стеной, кривобокие хижины, крытые пальмовыми листьями. Здесь встречают жрецы тех, кто принес богине моления. В городе у жрецов есть красивые дома, где прислуживает множество невольников, — но на берегу глядятся в озеро лишь убогие хижины. Пусть все видят, как Единый учит Озерную Деву смирению!
А вокруг хижин — поля цветов! Жрецы разводят их, так подбирая сорта, чтобы цветение не угасало круглый год. Белые, алые, желтые — пожар красок! Ведь Кай-шиу не принимает других жертв, кроме цветов.
Люди покупают ароматные букеты или длинные, искусно сплетенные гирлянды, отходят от берега в больших нарядных лодках, рассыпают бутоны по прохладной глади и лукаво, понимающе улыбаются друг другу.
Единый учит Озерную Деву смирению? Как бы не так! Ведь теперь ее храм — все гигантское озеро Нарра-кай!
Людской поток непрерывно вливался в распахнутые ворота. Стражу это не удивляло: начался четырехдневный праздник Кай-шиу, и в столицу стягивались окрестные земледельцы, чтобы почтить любимую богиню, дарительницу благ земных. На эти четыре дня Светоч в милости своей отменил входную пошлину, так что стража откровенно бездельничала.
По двум скромно одетым путникам стражник скользнул равнодушным взглядом и лениво подумал. «Старик-то болен, вон как его трясет. А второй его поддерживает, сын, наверное…» И тут же выбросил увиденное из головы.
* * *
Окраина Нарра-до — лабиринт замусоренных переулков, стиснутых глиняными заборами. Узкие деревянные калитки похожи одна на другую, и заботливые хозяева, чтобы их различать, нацарапали на каждой какой-нибудь простенький рисунок в меру своего умения. Возле каждой двери — желобок, из которого бежит грязная струйка. Помои и нечистоты стекают в неглубокую канавку, тянущуюся к накрытому деревянной решеткой сточному колодцу.
Чинзур сморщился от отвращения. Ну и вонь! А мухи-то, мухи!..
Но эти мысли тут же сменились горестной тяжелой тревогой: Илларни уже не шел, а висел на плече своего спутника. Легкое тело старика била дрожь, в невидящем взгляде застыло страдание.
О Безликие! Да он же умрет сейчас на руках у Чинзура, на грязной чужой улице, под темнеющим небом!
— Хозяин! Господин мой! Как ты себя чувствуешь?
Бледные, сухие губы с трудом шевельнулись.
— Очень… мне… скорее лечь… и лекаря…
О боги, не дайте старику умереть хотя бы до утра! Неужели все было напрасно — побег, встреча со Слепыми Тенями, притон убийц, тяготы многодневного пути? Неужели именно сейчас, когда остается протянуть руку за наградой, судьба ударит по этой протянутой руке?
Не сразу понял Чинзур, что взгляд его уткнулся в калитку, на которой было грубо нарисовано нечто вроде рыбы с высоким треугольным плавником. Наконец-то! Тот самый дом! Скорее уложить астролога в постель — и бегом за людьми Хайшерхо!
Чинзур вскинул руку, чтобы постучаться, но тут его обожгла ужасная мысль: в винном погребе Тахизы он рассказал кхархи-гарр обо всем, что знал. И об этом доме — тоже. Может, слуги Хмурого уже устроили здесь засаду?
— Хозяин, сможешь потерпеть еще немного?
— Я… ноги не слушаются… в глазах темно… сейчас умру!
Чинзур стиснул зубы и решительно забарабанил в калитку. Отворил щуплый, сутулый, придурковатого вида человек в потрепанной одежде.
— «Прыжок антилопы», — негромко произнес Чинзур. Наррабанец кивнул и шагнул в сторону, пропуская гостей во двор. Чинзур вспомнил, что ему говорили о здешнем хозяине: никаких секретов не знает, но по условному знаку даст в доме приют и сделает все, что прикажут.
— Старик болен, где бы его уложить?
Хозяин еще раз кивнул и через крошечный дворик, заваленный каким-то хламом, повел гостей в скособоченный глинобитный домишко. Перешагнув порог, он зажег жестяной светильник, принес с женской половины подушки и шерстяное покрывало, помог Чинзуру уложить Илларни и, взяв в углу кувшин, ушел за водой.
Дрожащей рукой старый астролог пытался поймать рукав слуги.
— Нужен лекарь… не скупись… и сразу купи лимонов и луку… для снадобья…
Чинзур бормотнул что-то ободряющее, отцепил неловкие пальцы старика от своей одежды и поспешил к выходу.
— Не забудь… лук и лимоны… — слабо выдохнул ему вслед Илларни.
Закрывая за собой дверь, Чинзур подумал.
«Лимоны, как же!.. Скорее передать его людям Хайшерхо, пока старик еще жив…»
* * *
В сгущающемся сумраке Чинзур вновь постучал в калитку с нацарапанной на ней рыбой. На этот раз за его плечами стояли трое высоких, крепких мужчин, чем-то неуловимо друг на друга похожих. Но так бывают похожи не братья, а псы из одной охотничьей своры.
На стук отворил хозяин — и удивился:
— А где твой почтенный спутник? Неужели вы разминулись?
— Что значит «где»? — не понял Чинзур. — Что значит «разминулись»?
— Ну, как же… — повел плечом хозяин. — Как ты ушел, старику стало лучше. Он пошел тебя догнать, чтобы ты зря на лекаря не тратился.
Глинобитный забор пошатнулся, словно хотел рухнуть на Чинзура. Грайанец застыл у распахнутой калитки. Он был похож на человека, который трепетно и нетерпеливо ждал прихода возлюбленной, услышал стук в дверь, поспешил отворить — и обнаружил на пороге сборщика налогов!
«Лимоны и лук! — с тоскливой злобой думал Чинзур. — Лимоны и лук!»
Всю жизнь считать, что мир полон лопоухих доверчивых идиотов, и вдруг узнать, что и сам ты относишься к их числу… ах, это было больно!
Никто не умеет так пылать праведным гневом, как обманутый мошенник. Но обида быстро сменилась страхом. Чинзур, не оборачиваясь, почувствовал, как за его спиной наливаются злобой лица тех троих, что видели сейчас его позор.
В это время из-за поворота вышли на кривую улочку еще двое, по одежде — мелкие торговцы или ремесленники. Поравнявшись с распахнутой калиткой, скользнули взглядами по стоящим рядом с ней людям и прошли дальше, не задерживаясь. По их равнодушному виду нельзя было угадать, что эти двое переживали сейчас такую же бурю чувств, как и Чинзур.
Кхархи-гарр опоздали. Их сбила с толку другая калитка с похожим рисунком. Они долго следили за ней, пытаясь разгадать значение подозрительной суеты в доме: все время во двор заходили взволнованные мужчины и женщины, выбегали с загадочными лицами, вновь торопливо возвращались, неся какие-то узлы и тюки…
И лишь когда в переулок стянулись зеваки и появились трое музыкантов с флейтами и бубном, стало ясно: в доме намечается скромная бедняцкая свадьба.
Кхархи-гарр начали в панике уточнять данные им приметы, с ужасом убедились в своей ошибке и ринулись на поиски настоящего дома.
Сейчас, проходя по улочке, оба узнали Чинзура, которого им подробно описали. И обоим не понравилось, что вместо маленького худощавого старичка рядом с грайанцем торчат трое верзил.
Похоже, все пошло наперекос. Что скажет пославший их Избранный?.. Нет, что сделает с ними Избранный?!
14
Много в Нарра-до заезжих торговцев и наемников-чужеземцев, и не всем нравится сидеть, поджав ногу, на ковре и есть с блюд, стоящих на полу. Хочется порой вспомнить родные края, пообедать за столом, удобно усевшись на дубовой скамье. Да и на тарелке хотелось бы увидеть что-нибудь привычное, такое, что готовила дома жена. И вино… ну уж нет, вино пусть остается наррабанское!
Для тех, кого точит тоска по оставленному за морем доме, и открыл один предприимчивый наррабанец харчевню, где все напоминало о Грайане: и обстановка, и одежда слуг, и посуда, и еда. И хорошо пошли дела! Не только заморские купцы трапезничали здесь, но и горожане охотно забредали в харчевню, привлеченные низкими ценами и вкусными чужеземными яствами.
Сюда и привел своих спутниц бывалый Айфер. И обе были ему за это благодарны. Бревенчатые стены, большой очаг с вертелом, закопченные потолочные балки, длинные столы с пятнами жира на столешницах чуть не заставили Арлину и Араншу расплакаться от умиления.
Обе были в превосходном настроении. Ралидж и Нурайна были ими выслежены в одном из дорожных приютов. Тройка грайанцев не стала там останавливаться, чтобы не попасться Хранителю на глаза. Они лишь убедились, что у господина все в порядке, и на радостях решили попировать как следует.
Но то ли Серая Старуха и в заморских странах творит свои пакости, то ли наррабанским злым духам нравится подшутить над чужеземцами, а только безобидное решение отпраздновать удачу обернулось для грайанцев неприятностями.
И виной всему была Аранша.
Веснушчатая наемница многое умела делать по-мужски: драться, стрелять из арбалета, держаться в седле… А вот пить по-мужски она не умела. Айфер с Арлиной не знали об этом, иначе приглядели бы за своей спутницей. А когда спохватились — было уже поздно. Вместо их славной, симпатичной Аранши за столом сидела красная растрепанная деваха и, обеими руками упираясь в столешницу, во весь голос объясняла, за что она не любит Наррабан и наррабанцев.
— Они тут все… неправильные! Говорят, как лают! Поют, как воют! И песни у них непра… непраль… не такие! Вот хошь, спою как надо?
— Угомонилась бы, — остерег ее Айфер. — На нас все смотрят.
— Пускай смотрят! Я им счас спою! Не слыхал, как я пела этому… Оплоту? И слушал! Думаешь, вру? Вру, да? Госпожу спроси!
Глаза пьяной наемницы угрожающе сузились. Арлина поспешила вмешаться:
— Аранша, поздно уже, пойдем отсюда. — Волчица заметила, как упрямо сжались губы Аранши, и быстро добавила: — Я боюсь идти одна, вокруг чужие люди… проводи меня, хорошо?
— Проводить? Это я счас! Я их… я их всех!.. Чужие, да? — Аранша обвела мутным взглядом харчевню, битком набитую посетителями. — Точно, чужие! Ух, я их… провожу! А вон… в углу… уставились! Айфер, про чё они кудахчут? П-переведи!
Айфер нашел взглядом компанию в углу: человек шесть, по виду — погонщики мулов. Они и впрямь в упор разглядывали Араншу, с ухмылками перебрасывались короткими фразами.
Вслушавшись, наемник буркнул:
— Не буду я ничего переводить. Иди-ка ты и вправду спать!
— Спасибо, — откликнулась Аранша. — Хорошо перевел…
Неожиданно легко она поднялась из-за стола, твердой походкой пересекла харчевню, нависла над погонщиками мулов, ухватила глиняный кувшин с вином и в черепки разнесла его о голову того из мужчин, кто оказался ближе к ней.
Наррабанец, по лицу и волосам которого стекали ароматные красные струйки, грозно встал и отвесил Аранше затрещину. Наемница устояла и вернула удар — погонщик перекувырнулся через скамью и растянулся в проходе между столами.
Приятели пострадавшего дружно вскочили на ноги — увы, слишком дружно. От резкого движения стол опрокинулся на сидящую рядом компанию торговцев, которые мирно обмывали какую-то сделку. Обрушившийся на них стол со всеми блюдами торговцы отнюдь не приняли как подарок судьбы и возмущенно загалдели. Жаль, Аранша не знала их языка, а то убедилась бы, что в порыве чувств наррабанцы могут быть не менее красноречивыми, чем грайанцы.
Погонщики мулов, и без того свирепо настроенные, не склонны были выслушивать все, что на них выплеснулось. Один из них подхватил медное блюдо и швырнул в самого горластого торговца. Промахнулся, угодил в порядком осоловевшего горца-наемника. Тот вскочил, затряс головой и от души врезал первому, кто подвернулся под кулак.
И началась великая драка!
Ну разве может такое вспыхнуть в наррабанской харчевне, где всего-то и есть, что ковры да подносы, кувшины да блюда? Разве можно там лихим ударом отправить противника через перевернутый стол? И разве мог бы там вволю разойтись такой богатырь, как Айфер, когда с боевым кличем «Наших бьют!» подхватил он дубовую скамью и ринулся на помощь Аранше? А теперь стоял он посреди харчевни, расчистив вокруг себя широкий круг вращающейся скамьей. И плевать ему было, что его подруга со всех сторон виновата! Наших бьют!
А сама Аранша с упоением колошматила всех направо и налево. Хмель с нее слетел, наемница дралась с веселой и дерзкой ловкостью. Наконец-то она нашла общий язык с наррабанцами!
Драка кипела по всем углам, через всю харчевню летели блюда и подносы, люди увлеченно лупили друг друга, забыв, из-за чего началась заварушка. Прислуга с воплями разбежалась. Хозяин, опытным глазом оценив накал страстей, бочком пробрался к выходу, юркнул за дверь и устремился на поиски стражников.
15
А в это время в одном из дорожных приютов тоже назревала драка. И тоже из-за женщины. Правда, эта женщина никого не била кувшином по голове. Она чинно ужинала, негромко беседуя со своим спутником.
Зато она была возмутительно, непозволительно красива и потому привлекала мужские взгляды.
Впрочем, сама красавица об этом не думала. У нее была более серьезная тема для размышлений — подступающее безденежье…
— Безобразие, — негромко сказала Нурайна. — Здесь миска соленого творога стоит столько же, сколько в другом приюте — жаркое из барашка!
— И за ночлег цену ломят, словно это дворцовые покои, — зло поддержал ее Орешек. — Завтра же и тени нашей здесь не будет!
Им и в самом деле не повезло. Они завернули в этот дорожный приют, не подозревая, что заведение рассчитано на постояльцев с куда более тугими кошельками.
Владелец приюта, ранее носивший скромное имя Ахшун, несколько лет назад выиграл долгую тяжбу, доказав по суду свою знатность и право называть себя Ахшун-дэр. На радостях он отремонтировал и украсил приют и дал себе слово, что останавливаться здесь будут лишь люди солидные и уважаемые. Хозяин отвадил нищий сброд очень простым способом: резко поднял цены.
Казалось бы, заведение было обречено: кто захочет ночевать там, где нужно выкладывать двойную плату? Однако годы шли, а приют не прогорал. Народу там всегда было мало, но это и считалось достоинством заведения: ни тесноты, ни духоты, приличные постояльцы… К тому же у богачей Нарра-до считалось особым шиком ужинать у Ахшун-дэра — не только потому, что там вкусно кормили, но и потому, что этим посещением можно было хвастаться перед друзьями.
Вот и сейчас на пушистом ковре вольготно развалились четверо полупьяных молодых людей. Они вели громкую веселую беседу, в которой то и дело мелькали женские имена. Молодые люди были одеты в модные длиннополые кафтаны, шитые серебром; пальцы были унизаны перстнями. Рядом с каждым лежал меч: гости не повесили оружие на стену, проявив неуважение к хозяину дома.
Но главное — волосы каждого были схвачены широкой серебряной цепочкой, которая скреплялась на лбу застежкой в виде львиной головы.
Белые Львы, дворцовая охрана Светоча!
Время от времени захмелевшие Львы бросали заинтересованные взгляды на единственную в зале женщину — Нурайну. И чем больше вина лилось в горластые глотки, тем нахальнее становились взгляды.
Ахшун-дэр, сидевший в зале с кубком вина, невольно ежился в предвкушении неприятностей. Скорей бы грайанка закончила ужин и удалилась на женскую половину! Белые Львы — парни наглые, привыкли к вседозволенности… как бы чего не учинили…
А Нурайна, не замечая опасности, шепотом обсуждала с Орешком денежные вопросы.
— Я поговорил кое с кем из слуг… Сегодня на ночлег куда-нибудь приткнуться трудно, потому что праздник, в город съехалось много народу.
— И поздно уже, — кивнула Нурайна. — Бродить в темноте по чужому городу… еще стража прицепится… Придется провести ночь здесь. Но денег жалко!
— Еще бы не жалко… Эх, если б я не заболел в пути! Как бы сейчас пригодилось твое кольцо!
Ралидж закусил губу. Нурайна искоса бросила на него взгляд. Ну что он так переживает? Не виноват же, что заболел…
Она вспомнила его серое лицо, посиневшие губы, полные отчаяния глаза… что-то случилось с легкими, они с трудом выдыхали воздух. Речь превратилась в кашель, удушье перехватывало горло, и каждый такой приступ казался последним, смертельным. Пришлось остановиться в Васха-до, продать кольцо и позвать лекаря. Лекарь наговорил много заумных слов, убеждая пациента в том, что болезнь опасна, и содрал кучу денег за порошки, от которых приступы только участились…
Оказалось, что Ралидж сейчас вспоминает о том же.
— Обидно, что пришлось столько заплатить тому жулику-лекарю и той женщине… Ну, ей-то еще ладно, раз ее травки помогли…
— Как раз та женщина не взяла ни медяка, — усмехнулась Нурайна.
— Вей-о! — изумился Орешек. Он не знал подробностей своего спасения. Там, в Васха-до, едва опомнившись от последнего приступа, он стал торопить свою спутницу в дорогу, даже не расспросив толком, откуда взялись чудодейственные травы, быстро вернувшие здоровье.
— Именно так! — подтвердила Нурайна. — Сама пришла, принесла травки, объяснила, как заваривать…
— Надо же, какие люди бывают добрые! Ну, пусть ее наградят все наррабанские боги!
— А она не наррабанка. Глаза зеленые и выговор грайанский. К тому же мне показалось… Ох, да что с тобой? Не заболел опять?
— Я… нет, ничего… всякая чушь в голову лезет… Скажи, она молодая или старая?
— Моложе меня.
— Ох, бред какой… А имя свое она не назвала?
Нурайна не успела ответить: на ее миску с творогом упала тень. Женщина подняла глаза.
Над ней стоял здоровяк с пылающей от хмельной удали физиономией. Под горбатым носом гордо топорщились усы, глаза сверкали наглым весельем, на лбу скалилась серебряная львиная морда.
— Красавица, ты заскучала! — громогласно заявил он. — Иди к нам, мы прогоним твою тоску!
Белые Львы дружным воплем одобрили поступок своего приятеля.
Нурайна спокойно поднялась на ноги: она терпеть не могла говорить с людьми, глядя на них снизу вверх. Белые Львы приняли этот жест за проявление уважения и снова взвыли, поднимая в ее сторону кубки с вином.
Наглец прищурился на женщину так, словно собирался ее купить.
— Не пожалеешь, — сказал он снисходительно. — Я веселый, я добрый. Мне, между прочим, нужна вторая жена, так что, если договоримся…
Протянув руку, он по-хозяйски провел пальцами по плечу и груди Нурайны.
И тут же спиной вперед приземлился в кругу своих друзей на блюда и кубки. Нос Белого Льва теперь отнюдь не украшал физиономию, кровь испачкала усы и подбородок.
— Твоя первая жена тоже так умеет? — вежливо поинтересовалась грайанка.
В общем ошеломленном молчании Белый Лев поднялся на ноги и с недоверием провел ладонью по лицу, размазывая кровь. Затем попытался улыбнуться, но улыбка получилась похожей на оскал. Ни веселья, ни развязной лихости не осталось на этом страшном лице — только жестокость и злоба.
Белый Лев не спеша снял узкую кожаную перевязь со стальными бляшками, сложил ее вдвое и хлопнул себя по ладони.
— Жаль портить красивую шкуру, — хрипло сказал он, — но придется эту девку выпороть. Ребята, присмотрите за грайанским красавчиком, чтоб заступаться не полез.
Дружки ответили тихим согласным ворчанием. Но они могли бы и не беспокоиться. «Грайанский красавчик» отнюдь не собирался вмешиваться. Он взирал на происходящее с восторгом мальчишки, который попал на представление бродячего балагана.
А Нурайна скользнула к стене, где висело оружие, и легко выхватила из ножен свой меч. Она стояла перед Белым Львом, грозная и прекрасная, и пламя светильников отражалось на ясной поверхности клинка.
— Даже так? — гневно изумился наррабанец. — Ладно, стерва, раз сама напрашиваешься…
Он отшвырнул перевязь и поднял с ковра свой меч. За спиной его послышалось короткое шипение — это вылетели из ножен еще три меча. Теперь Белые Львы — все четверо — стояли на ногах, сжимая оружие.
Нет, не потому вскочили дружки буяна, что решили, будто их товарищ не справится с женщиной один на один. Просто поведение грайанки было невыносимо дерзким. Наррабанцы не смогли усидеть на месте. Каждому хотелось своей рукой проучить зарвавшуюся красивую дрянь.
Они не спешили нападать. В глубине души каждому хотелось не драки (четверо мужчин против одной женщины — ни удовольствия, ни почета), а того, чтобы красотка испугалась их грозного вида, бросила меч и взмолилась о пощаде.
У хозяина не выдержали нервы. Ахшун-дэр по ковру придвинулся к грайанцу и возбужденно зашептал:
— Что же ты сидишь, неужели не поможешь?..
Орешек ответил достаточно громко, чтобы его услышали Белые Львы:
— Помогать? С какой стати? Я этих парней впервые вижу, да и не нравятся они мне. Сами ввязались, сами пусть и выкручиваются!
— Да не им помочь, а твоей женщине!
— Ах, моей женщине… успокойся, почтеннейший, и давай насладимся забавным зрелищем.
Насмешка вывела Белых Львов из оцепенения. С дружным ревом они бросились на свою прекрасную противницу.
Обещанное Орешком зрелище не оказалось забавным. Оно не было даже красивым: все окончилось слишком быстро. Ахшун-дэр так и не разглядел, как получилось, что нападавшие распластались по ковру, а их мечи веером разлетелись во все стороны.
Двое из Белых Львов валялись без сознания, третий зажимал рассеченное запястье, стараясь унять кровь. Четвертый — тот, что хотел затащить Нурайну в свою компанию, — в ярости попытался встать и броситься на женщину, но замер, почувствовав у горла холодное острие.
— Посмеешь убить дворцового охранника? — прохрипел наррабанец, стоя на четвереньках, как зверь, и с ненавистью глядя на женщину снизу вверх.
Лишь мгновение помедлила Нурайна. Затем клинок скользнул от горла Льва к его виску.
— Не убью, — спокойно сказала она. — Отрежу ухо.
Орешек весело присвистнул, оценив гениальный ход своей спутницы. Потеря уха считалась в Наррабане величайшим позором. Ухо резали самым непокорным или всерьез провинившимся рабам, после чего те навсегда теряли надежду получить свободу.
За убийство Белого Льва Светоч обрушил бы на преступницу всю мощь своего гнева. Но охранник, которому женщина отрубила ухо… кто вступится за такое ничтожество? Вслед за ухом бедолага немедленно потеряет и серебряную цепочку с львиной мордой. И не просто покинет дворец, а вылетит оттуда кувырком по ступенькам!
Эта мысль ясно прочитывалась на окровавленной физиономии Белого Льва.
— Не делай этого, — сипло попросил укрощенный буян. — Мы уходим…
* * *
Слуги сновали по опустевшему залу, собирая разбросанную по полу посуду. Нурайна, прежде чем уйти на женскую половину, прощалась с восхищенным Ралиджем. А хозяин подозвал мальчишку-невольника и зашептал:
— Беги к Харшум-дэру. Если он уже лег — скажи слугам, чтоб разбудили. Скажи: у меня есть то, что он ищет. Утром гости покинут мой приют, так что пусть Харшум-дэр поторопится.
16
Когда в «Грайанской харчевне» началась лихая заварушка, Арлина в драку не полезла. Высокородная барышня неожиданно для себя сделала то же самое, что сделала бы любая портовая девчонка, если бы ее дружок ввязался в трактирную свалку. Когда Айфер вскочил и огляделся, готовый ринуться в бой, Волчица быстрым движением отцепила от его пояса кошелек и выскользнула за дверь.
И, как выяснилось позже, поступила правильно. Когда нагрянула стража и повязала тех драчунов, кто не успел удрать, в руках у госпожи остались два кошелька — ее собственный и Айфера. Кошелек Аранши пропал безвозвратно — скорее всего, достался стражникам.
Наутро уцелевшие денежки начали с веселым звоном разбегаться во все стороны: подарок стражникам, подарок судье, официальный штраф в казну, плата хозяину харчевни за переломанную мебель. Щедрые подношения сделали свое дело удивительно быстро: уже к вечеру Айфер и Аранша были на свободе, отделавшись строгим внушением, от которого было бы больше пользы, если бы Аранша понимала хоть слово по-наррабански.
Грайанцы направились в ту самую харчевню, которую вчера так удачно разгромили, и устроились в задней комнате, куда их охотно пустил хозяин, вполне довольный возмещением убытков.
Вот тут-то Аранше и досталось крепче, чем во вчерашней драке. Госпожа и Айфер ее, что называется, причесали по всей шкуре против шерсти. Они долбили несчастную наемницу с двух сторон, как пара дятлов.
Над левым ухом надрывался Айфер:
— Дура! Колода осиновая! Не умеешь пить — сиди и лопай! Зачем этого бородатого кувшином шарахнула? Такой хороший был кувшин… Расходилась, как буря на море! Наррабанцев она, видите ли, не любит! А кто их любит?.. Но раз их боги зачем-то сотворили, так пусть живут, богам виднее…
Справа потрясала опустевшими кошельками Волчица:
— Видишь? Нет, ты видишь? Это ты нам устроила! И что теперь делать! Милостыню клянчить? Прохожих грабить? Сбегать к нашему Хранителю и взаймы попросить? Широко пируешь, моя милая, дорого твои развлечения обходятся!..
Наемница сидела, уткнув лицо в ладони и зябко поводя широкими плечами. Она не возражала ни словечком, понимая справедливость упреков. Не стерпела лишь тогда, когда Айфер бухнул:
— И с чего по такой драчливой кобыле хороший человек сохнет, сам дарнигар?..
Вот тут Аранша вскинулась, словно ей за шиворот сунули пучок крапивы:
— Ты что ляпаешь, бычара безмозглый? Дарнигара к чему приплел? Госпожа, скажи, чтоб не бренчал, не то я ему язык узлом завяжу!
От удивления Волчица заговорила почти мирно:
— Ой, только дурочкой не прикидывайся! Можно подумать, ты не догадываешься о чувствах почтенного Харната! Вся крепость знает, а ты не знаешь, да?
Серые глаза Аранши распахнулись на пол-лица.
— Я… да… нет…
Айфер хохотнул, а госпожа развела руками:
— Ты как маленькая, клянусь Безликими! Да когда вы уходили подземным ходом… помнишь, колдуна ловить… Харнат зубами скрипел от тоски, только тебе вслед смотрел, остальных и не видел.
— Давно все об этом говорят, — веско закрыл тему Айфер. — Тоже мне новость!
Аранша притихла. Услышанное заставило ее забыть недавние горести. Харнат Дубовый Корень всегда был для нее отважным командиром, грозным воителем, за которым можно без колебаний идти в бой. Наемница вспомнила, как рыжебородый исполин орудовал тяжелым топором, с одного удара проламывая черепа Подгорных Людоедов. Такой воин уступит разве что Хранителю… ну, Хранитель — тот вообще непобедимый герой, с ним и равнять-то некого…
И вдруг оказывается, что дарнигар сохнет по ней, Аранше!.. Да нет, с чего бы это? Что в ней такого особенного? Простая девчонка из рыбацкой деревушки… ну, мечом немного махать умеет… Небось дурак Айфер повторяет, что от Перепелки слыхал, а та — свистушка известная. Да и госпожа чего-то напутала…
Смятенные размышления Аранши были прерваны появлением в комнате круглолицего улыбчивого человечка. Тот по-грайански поприветствовал всех присутствующих, но после этого уже обращался лишь к Айферу.
Оказалось, человечек был прислан Харшум-дэром, устроителем зрелищ. Каждый год почтенный Харшум-дэр проявляет чудеса изобретательности, чтобы порадовать чем-нибудь Светоча, знатных и богатых столичных жителей, а заодно и многочисленную чернь. Имя Харшум-дэра известно каждому в Нарра-до, и все с нетерпением гадают, каким новым развлечением одарит он город. Харшум-дэр узнал о вчерашнем происшествии в «Грайанской харчевне» и теперь устами своего слуги просит уважаемого чужеземца сказать: не владеет ли его женщина мечом так же хорошо, как и кулаками?
Аранша, с недоумением прислушивавшаяся к разговору, вспыхнула и хотела что-то сказать, но Арлина предостерегающе тронула ее локоть.
Айфер, ухмыляясь во весь рот, сообщил, что Аранша очень даже недурно рубится на мечах.
— Прекрасно! — засиял круглолицый человечек. — Почтенного Харшум-дэра осенила идея, а те идеи, что вспыхивают в его мудрой голове внезапно и перед самыми празднествами, оказываются самыми удачными и приносят самый большой доход…
— Слушай, уважаемый, — перебил его Айфер, — ты сам-то не грайанец?
Человечек оборвал речь, словно остановил лошадь на всем скаку, и оглядел свой наррабанский наряд.
— Верно, я грайанец. Тиршис Ржаная Лепешка из Семейства Чинлек. Живу здесь уже много лет, все в Нарра-до принимают меня за своего. Как ты догадался?..
— Болтаешь много, — объяснил наемник. — Ладно, валяй дальше. Что он там придумал, ваш Харшум-дэр?
— То, чего столица еще не видела: бой женщин на мечах. Вчера одна приезжая, тоже грайанка, в дорожном приюте Ахшун-дэра дала отпор наглецам. При этом она весьма умело обращалась с оружием. Сам я не видел, но Ахшун-дэр просто восторгается… Согласие ее спутника уже получено, так не мог бы и ты, уважаемый, позволить своей женщине принять участие в поединке?
Тут уж Аранша не выдержала:
— У меня, между прочим, есть свои уши и свой рот! Хочешь говорить о деле — говори со мной! Вот она я! Поверни башку налево — и увидишь!
Похоже, Тиршис и впрямь долго жил в Наррабане и крепко нахватался местных привычек. Он с мягкой укоризной взглянул на дурно воспитанную женщину, которая позволила себе вмешаться в мужской разговор, а затем опять обернулся к Айферу:
— Харшум-дэр очень щедр, мы легко договоримся о плате за представление. Разумеется, речь не идет о битве до смерти, просто небольшой Поединок Мастерства.
Веснушки четче и яснее проступили на коже Аранши: женщина побелела от злости. Волчица на всякий случай взглянула, нет ли у наемницы под рукой чего-нибудь вроде кувшина.
— Слушай, почтеннейший, — твердо сказал Айфер, — ты уж торгуйся с ней самою, не то начнется то же самое, что вчера было. Никакая она не «моя женщина». Она грайанская наемница и сама себе хозяйка.
Но торговаться Тиршису пришлось со всеми троими, никто в стороне не остался. Его осыпали насмешками, обливали презрением, нелестно высказывались насчет скупости и алчности его хозяина, готового заставить отважную наемницу идти в бой ради жалкой медной мелочи — может, вообще за кусок лепешки?
Тиршис огрызался, доблестно обороняя кошелек своего господина от троих негодяев, грабителей и вымогателей, требующих несусветную плату за пустяковую работенку, — может, вообще возьмут бриллиантами?
Наконец все четверо сошлись на цене, которую признали более или менее приемлемой, причем в душе каждый был уверен, что противная сторона сваляла дурака и продешевила.
Тиршис распрощался, оставив задаток и предупредив Араншу, что на рассвете за ней и ее друзьями зайдет слуга и проводит к месту поединка.
17
Арена располагалась на берегу озера, в лощине меж скал. Устроители удачно использовали природные особенности этого места, выбив в скалах ниши и устелив их коврами. К нишам вели узкие, но удобные лесенки. Те, кто хотел увидеть зрелище во всей красе, платили за место в нише, а внизу, вокруг арены, оставалось достаточно места для публики, охочей до даровых зрелищ. Сейчас там скопилось видимо-невидимо народу, хотя предстоящий поединок и не получил заранее должной огласки. Жители Нарра-до знали, что изобретательный Харшум-дэр обязательно порадует их чем-то ярким, необычным.
И теперь из уст в уста веселыми птицами перепархивало: «Женщины! Красавицы грайанки! На мечах!»
На арене под музыку кувыркались акробаты в смешных звериных и птичьих масках. Зрители глядели на их прыжки и ужимки без особого интереса. Все знали, что главное представление впереди. И знали, почему оно задерживается. Пустовала одна из ниш — даже не ниша, а широкий балкон с золочеными перилами. Великолепный алый ковер и подушки из белой парчи дожидались явно не простых зрителей. Правитель Наррабана не чурался простых народных развлечений…
Внизу, в длинном сарайчике возле арены, ожидали прибытия высокого гостя женщины, ради которых собралась толпа. Обе были в черных шароварах, подпоясанных золотым шнуром, и в ярких атласных рубахах: Аранша — в желтой, Нурайна — в алой.
Наемница, прильнув к щели в дощатой стене, разглядывала акробатов. Нурайна сидела на оставленном музыкантами большом барабане и поправляла башмачок.
Королевскую сестру смущало, что ей предстоит выступить на потеху публике. Она убеждала себя, что это всего лишь честный способ добыть деньги. А деньги ой как нужны!
Вчера они с Ралиджем покинули приют Ахшун-дэра. Один из слуг проводил их к человеку, который готов был сдать на время дом. Крошечный домик за глиняным забором понравился Нурайне. Понравился чистый дворик, понравились увитые виноградом стены, понравилась устеленная старым ковром комната, разделенная, как положено, на две половины — мужскую и женскую.
Хозяин — унылый, понурого вида человек — собирался перебраться к замужней дочери, а дом сдать. На какой срок он нужен любезным чужеземцам? А, на десять дней? Что ж, он готов назначить совершенно смешную, просто нелепую цену…
Когда хозяин назвал эту цену, Нурайна стиснула зубы от огорчения. Тех денег, что оставались у них с Ралиджем, не то что на десять дней — на полдня не хватило бы… а ведь они уже продали лошадей…
Женщина молча повернулась, чтобы уйти, но Ралидж придержал ее за локоть и обратился к хозяину:
— Ты прав, почтенный. Цена действительно нелепая и очень смешная. Мы над ней дружно похохочем, а потом ты назовешь настоящую. Кстати, правду ли говорят у вас в Наррабане, что у жадных людей со временем вырастает шакалий хвост?
Хозяин расправил плечи, глаза его заблестели — и началось такое!..
Королевской дочери никогда не приходилось торговаться. Ни разу в жизни не слышала она столь виртуозного спора из-за денег. Нурайна изучала наррабанский язык по книгам и неспешным беседам с заезжими мудрецами, поэтому не успевала разобрать и половины того, что лихо тараторил Ралидж. Хозяин говорил медленнее и степеннее, зато употреблял выражения, которые не встречались Нурайне ни в одной книге. Женщина поняла лишь, что хозяин перестал называть собеседника любезным чужеземцем и именует его нищим побирушкой, проходимцем и мошенником, а Ралидж величает хозяина главным образом двуногим крокодилом. А уж слово «хвост» так и мелькало с обеих сторон.
Женщина с тревогой ждала, что спорщики вот-вот набросятся друг на друга с кулаками. К ее удивлению, ссора внезапно стихла: мужчины пришли к согласию. Плата за десять дней, которую хозяин признал свирепым кивком, была грайанцам по силам (правда, денег совсем не осталось, но с этим можно было что-нибудь придумать и потом).
Нурайна не могла поверить свершившемуся у нее на глазах чуду, но Ралидж недовольно хмурился.
— Я вижу, у вас в Нарра-до ушами не хлопают! — с досадой бросил он хозяину.
Глаза наррабанца потухли, лицо вновь стало унылым и скучным.
— Ушами не хлопают нигде, — флегматично заметил он и, подумав, добавил: — Кроме слоновника…
Этот случай заставил Нурайну почувствовать себя уязвленной: ведь Ралидж показал себя куда более приспособленным к житейским передрягам, чем она! Поэтому женщина обрадовалась, когда в их новое жилище нагрянул посланец Харшум-дэра. Вот способ раздобыть деньги самой, без помощи своего спутника!..
Нурайна отогнала воспоминания, извлекла меч из ножен, взвесила на руке. Это было чужое, взятое на один поединок оружие. Драгоценный Альджильен остался дома: Нурайна не могла обнажить юнтагимирский клинок ради шутовской потехи.
Оторвавшись от щели, Аранша простонала от ужаса и восторга:
— Сколько народу! Небось вся столица здесь! И все пришли, чтобы… чтобы…
Голос ее задрожал и осекся от тщеславного волнения. Нурайна спокойно и приветливо закончила фразу:
— …чтобы дать нам заработать немножко денег. Ты ведь это имела в виду?
— Д-да… — растерянно отозвалась Аранша.
— Послушай, милая, — деловито сказала Нурайна, вставая с барабана. — Пока все дожидаются Светоча, мы можем слегка размяться. Будем хотя бы знать, чего ждать друг от друга…
Результат тренировочного боя оказался просто обескураживающим. Наемница, не раз сходившаяся в битве с вражескими воинами, почувствовала себя маленькой девочкой, у которой раз за разом выбивают из рук игрушечный меч. Ни о каком поединке не могло быть и речи: уровень боевого мастерства у противниц был слишком разным.
— Я только раз фехтовала с человеком, который умеет драться так же, как ты, госпожа, — сказала приунывшая Аранша. — Он был Хранителем крепости, где я служила…
— Да? — рассеянно откликнулась Нурайна, думая о своем. — Интересно было бы с ним встретиться… Голубушка, а ведь мы попали в неприятную историю. Собралась толпа народа, сам Светоч прибудет, чтобы взглянуть на нас. Мы выходим на арену, поединок начинается — и тут же заканчивается… Зрители могут потребовать деньги назад, а то и побьют нас, как мошенниц!
— А что делать? — встревожилась Аранша.
— Эти добрые люди пришли, чтобы увидеть красивое зрелище… Может быть, покажем им танцы?
* * *
И зрители увидели танцы!
Сначала Аранша, грозно размахивая мечом, гоняла Нурайну по всей арене. Потом Нурайна перешла в контратаку и обратила Араншу в бегство. Время от времени то одна, то другая воительница хитрой подножкой опрокидывала соперницу наземь и со свирепым ревом заносила меч для смертельного удара, но каждый раз чуть-чуть промахивалась, клинок вонзался в землю у самой щеки лежащей на арене женщины; поверженная противница по-змеиному изворачивалась, вскакивала на ноги и с боевым кличем вновь бросалась в сражение.
Зрители восторженно стонали, глядя, как мечутся по арене два живых языка пламени — желтый и алый.
А в большой ложе за золочеными перильцами снисходительно взирал на зрелище невысокий хрупкий человек со скучающим томным лицом. Тонкая смуглая рука небрежно легла на перила. Все, кто был на балконе, время от времени поглядывали на эту руку, пытаясь по ней угадать, в духе ли ее владелец. В глаза ему взглянуть не осмелился бы никто.
Рядом с ним неподвижно восседала женщина, с головы до ног укрытая густой серой вуалью. Ничего нельзя было сказать ни о ее возрасте, ни о фигуре. Она никак не реагировала на происходящее на арене. Со стороны казалось, что она слепа, глуха и лишена речи. Однако придворные время от времени бросали на женщину опасливые взгляды. Ее настроение волновало их не меньше, чем настроение Светоча.
Представление подходило к концу. Меч Аранши отлетел на несколько шагов, а сама наемница с маху грохнулась на песок. Нурайна вскинула клинок и издала такой великолепный вопль, что у зрителей кровь застыла в жилах.
Аранша приподнялась на локтях, вновь рухнула на песок и страдальчески застонала на всю арену. Встревоженная Нурайна нагнулась было к ней, но поймала веселый сообщнический взгляд и успокоилась.
Из толпы, нырнув под канат, выбежали мужчина и женщина. Они помогли Аранше подняться и, осторожно поддерживая, увели с арены. При взгляде на зеленоглазую грайанку, бережно обнимающую Араншу за плечи, Нурайна нахмурилась: не ее ли довелось встретить в Васха-до? Странно… Но удивляться было некогда: надо было завершить представление.
Нурайна взяла в левую руку меч Аранши и взмахнула над головой двумя клинками. Затем пересекла арену, остановилась перед нишей с золочеными перилами, бросила на песок оружие соперницы и прикоснулась к нему острием своего меча. Это означало, что она посвящает свою победу Светочу. Толпа взревела.
Нурайна стояла разгоряченная, раскрасневшаяся, с разлетевшимися по алому шелку черными прядями (по настоянию Харшум-дэра она вышла на арену с распущенными волосами).
Правитель Наррабана вынул из уха золотую серьгу и бросил вниз через перила. Нурайна левой рукой поймала подарок на лету, белозубо улыбнулась и отсалютовала мечом.
Светоч обернулся к сидящему возле него вельможе и шепнул:
— Эту женщину — вечером — во дворец…
Вельможа без тени улыбки наклонил голову. Но в душе он ехидно хихикал.
Почему бы правителю не произнести свое приказание в полный голос? Он мог бы сразу увести красавицу во дворец. Не было в Наррабане ни закона, ни обычая, который запрещал бы ему это.
Зато была женщина под серой вуалью. Ахса-вэш. Законная супруга Светоча.
Казалось бы, ну и что? Разве любой наррабанец не господин в своей семье? А уж тем более Светоч, которому стоит нахмуриться, чтобы повергнуть в трепет всю страну! Какая женщина посмеет поднять голос против того, кто обладает такой властью?
Лишь та, за спиной которой стоит еще более страшная власть. Власть богов.
Ахса, единственная дочь главного жреца храма Гарх-то-Горха.
Конечно, никто не должен знать, что творится на женской половине чужого дома. Но дворец — это особое место, дворцовый воздух насквозь пропитан сплетнями. Они носятся там, подобно пыли на ветру. Всем придворным известно, что длиннокосая дерзкая Ахса так запугала своего супруга гневом Единого, что тот не осмеливается даже взять вторую жену — а ведь на такой-то пустяк имеет право любой наррабанец!..
Вельможа тихо встал и направился к лесенке. Показалось ему или нет, что вслед тихо колыхнулись серые складки вуали?
Все-таки приятно сознавать, что ты хоть в чем-то выше Светоча! Во всяком случае, ты полновластный хозяин на женской половине своего дома!
* * *
Из воющей толпы на прекрасную победительницу потрясенно глядел старик в поношенной одежде.
Илларни вторые сутки скрывался от преследователей. Он не знал, кто дышит ему в затылок — люди Хайшерхо, жрецы храма Единого или разъяренный Таграх-дэр, — но дал себе слово, что гончим собакам придется туго. Старый астролог умел путать след не хуже зайца.
Две ночи провел он в доме старого приятеля, который некогда был переписчиком книг в дворцовой библиотеке, но спился, потерял должность и стал уличным писцом. Приятель не слишком обрадовался появлению Илларни, а когда узнал, что тот спасается от погони, то и вовсе перетрусил, как побитая дворняжка. Илларни терпел его нытье сколько мог, а затем покинул его дом. В конце концов, действительно было опасно задерживаться долго под одной крышей.
Перебирая в памяти своих здешних знакомых, старый ученый вспомнил некоего вора, которого однажды случайно спас от смерти. Возможно, он захочет выручить своего спасителя… если, конечно, парня до сих пор не казнили.
Но где найти вора? Может быть, там, где скопилось больше всего зевак? Шансы невелики, но попытаться надо, а в случае неудачи можно придумать что-нибудь еще. Только не возвращаться к писцу: там его след скорее всего уже обнаружен. Про Хайшерхо говорят, что он умеет получать сведения даже из жужжания мух, да и храм Гарх-то-Горха имеет везде глаза и уши…
Так Илларни оказался у каната, огораживающего арену. Сначала он высматривал, не крутится ли среди публики его знакомец. Но когда на усыпанный цветами песок шагнули две женщины и отсалютовали Светочу мечами, Илларни вздрогнул и впился взглядом в статную красавицу, вокруг которой развевался плащ черных волос. Конечно, это не Нурайна, что здесь делать сестре грайанского короля… но какое сходство, боги, какое сходство!
Начался поединок — и удивление старика перешло в смятение.
Там, в Тайверане, он видел свою прекрасную ученицу не только за книгами. Ему доводилось наблюдать, как она, в мужской одежде и с высоко подобранными волосами, звенит клинком в Зале Карраджу. Ах, какой была тогда Нурайна: веселой, задорной, дерзкой, отчаянной!
Чаще всего ее противником был Юнтайо — дворцовый охранник, великолепный воин и странный человек: сдержанный, замкнутый, с какой-то тайной в душе. Илларни был знаком с ним еще до того, как молодой мастер карраджу был допущен к охране дворца. Эти два очень разных человека некоторое время путешествовали вместе и пережили несколько увлекательных и опасных приключений — и все же ученому ничего не было известно о прошлом воина.
Илларни знал о любви Нурайны и Юнтайо и от всего сердца желал им счастья. Астролог не составлял гороскопов для своих молодых друзей, поэтому для него истинным ударом было узнать, что Юнтайо приговорен к смерти за измену королю и бежал, а сердце бедной девочки навсегда окаменело…
Схватка окончилась, коротко остриженную русую женщину увели с арены, а победительница швырнула меч на песок перед балконом Светоча. Теперь старику было хорошо видно ее лицо.
Нурайна!
Но что она делает в Наррабане? Тут одно из двух: либо король послал ее — родную сестру! — с тайным и невероятно важным поручением, либо она по какой-то причине лишилась расположения своего царственного брата и вынуждена была бежать за море…
На арену вновь гурьбой высыпали акробаты. Зрители шумно спорили о том, очень ли мешали победительнице длинные волосы и не была ли вторая воительница переодетым парнем.
А Илларни, вцепившись в канат, уговаривал себя не принимать поспешных решений. Конечно, с бывшей ученицей необходимо поговорить. Но не здесь, не на людях: Нурайне может повредить встреча с преступником-звездочетом. Надо сначала выяснить, где она остановилась, кто живет под одной крышей с ней, не крутятся ли возле ее жилья глазастые людишки. И лишь потом можно сказать: «Здравствуй, моя девочка! Узнаешь своего старого учителя?»
18
Через дворик Нурайна пробежала, чуть ли не пританцовывая. На время забыта была величественная осанка королевской дочери.
Ралидж развалился на ковре, опершись о подушки. В душе женщины шевельнулось раздражение, сминая легкую радость победы. Конечно, она знала, что весь вчерашний день и наверняка все сегодняшнее утро ее спутник обходил постоялые дворы и харчевни, расспрашивая об Илларни и Чинзуре. И все же было неприятно видеть его в ленивой позе, словно он и не думал сдвинуться с места.
Впрочем, тем приятнее будет проучить этого… этого…
Не подобрав подходящего слова, Нурайна опустилась на ковер и небрежно бросила перед Ралиджем синий бархатный кошелек. Плюхнувшись на ковер, кошелек солидно звякнул.
— Полагаю, нам хватит этого на первое время… хотя бы на хлеб, — скромно сказала Нурайна. Потянувшись к лежащим в углу мешкам, она достала гребень и начала расчесывать спутанные волосы.
Ралидж сощурился на кошелек, затем сделал небрежное движение рукой. Увесистый кожаный кошель упал на ковер рядом с синим кошельком.
Нурайна приоткрыла рот, гребень замер в ее руке. Затем женщина грозно вопросила:
— Откуда?!
И тут же спохватилась:
— Нет, пойми меня правильно… Я не имею, конечно, права требовать… но если было что-то противозаконное… что-то, что может поставить под удар дело, ради которого мы прибыли сюда…
Сбившись, она умолкла.
Ралидж — нет, не Ралидж, а бродяга по имени Орешек, — взглянул на нее веселыми и нахальными карими глазами.
— Понимаешь, — задушевно объяснил он, — здесь тоже, оказывается, умеют играть в «радугу»… И почему-то им всем ужасно не везет!
Возмущенная Нурайна готова была объяснить этому проходимцу, кто он такой. Но ее собеседник выпрямился, взгляд его посерьезнел:
— А теперь о деле. Я напал на след Илларни.
Нурайна ахнула.
— Он две ночи провел в доме некоего Хретхо, уличного писца, — продолжил Ралидж. — Я с ним говорил. Пьяница и трус. Чуть в обморок не упал, когда я завел речь о его госте. Илларни ушел из его дома и вряд ли вернется.
— Но как тебе удалось…
— Медяки — направо и налево! Нищие и уличные мальчишки… ты не представляешь себе, как много знает эта публика!
— А этот… слуга… Чинзур, да? Он тоже был с ним?
— Нет, Илларни был один… И вот что еще меня тревожит: кое-кто из нищих признался, что вчера их уже расспрашивали о грайанце с такой внешностью… Его ищут, Нурайна, ищут!
— Думаешь, Таграх-дэр?
— Думаю, кто-то поопаснее этого придурка…
Он не успел договорить: скрипнула дверь. Кто-то входил в дом, воспользовавшись тем, что Нурайна забыла запереть калитку.
Нурайна метнулась на женскую половину и, отведя рукой занавеску, встала на пороге. Она старалась по возможности соблюдать наррабанские обычаи.
В комнату вошел средних лет человек, смуглый, с аккуратно подстриженной бородкой. Золотое шитье на кафтане, массивные кольца на пальцах, серебряный головной обруч с агатом — все говорило о том, что в скромный маленький домик залетела редкая птица.
Вспомнив свой визит к Таграх-дэру, Орешек приосанился и молча устремил на пришельца вопросительный взор.
Гость изящно поклонился хозяину, учтиво кивнул женщине, которая глядела на него из-за откинутой занавески. Затем привычным, грациозным движением снял башмаки. Орешек с удивлением увидел, что ступни гостя выкрашены охрой, а левую лодыжку схватывает тонкий браслет.
Ралиджу и Нурайне стало неловко из-за того, что они забыли разуться, входя в дом.
Окинув взглядом комнату, незнакомец нашел вбитый в стену гвоздь. Неспешно пройдя по вытоптанному ковру, гость повесил на стену кривой меч в богато украшенных ножнах, затем спокойно сел на подушку перед хозяином. Во всем этом было что-то завораживающее. Обычные действия человека, пришедшего в чужой дом, превращались в утонченную церемонию.
Нарушить это действо было бы варварством. Нурайна выпустила из рук занавеску и заметалась по женской половине в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы сойти за угощение… Отлично! Ралидж позаботился о еде! На сундуке стоял кувшин вина и накрытое платком блюдо с лепешками и крупными сливами.
Нурайна важно выплыла на мужскую половину, поставила перед гостем блюдо и кувшин. Сама села рядом — как хозяйка дома, которая имеет право есть вместе с мужчинами.
Только тут гость позволил себе заговорить. Голос его был красив и звучен. Даже гортанный, с придыханиями наррабанский язык звучал в его устах почти мелодично.
— Мое имя Нхари-дэр, я смотритель ковра и подушек во дворцовых покоях.
Нурайна почтительно склонила голову. Из этого положения она ухитрилась метнуть на Ралиджа свирепый взгляд и с удовлетворением отметила, что и он догадался поклониться. Ей некогда было объяснять своему спутнику, что смотритель ковра и подушек — это отнюдь не слуга, который следит, чтобы на коврах не было пятен и сора. Нет, их дом посетил один из виднейших наррабанских вельмож, облеченный доверием Светоча, посвященный во все тонкости личной жизни государя и даже имеющий право входить на женскую половину дворца — разумеется, сопровождая своего господина…
— Мое имя — Ралидж Разящий Взор, — представился грайанец, — а эту женщину зовут Нурайна Черная Птица.
Приподняв выщипанную бровь, Нхари-дэр ждал продолжения: он понимал, что Ралидж представился не полностью. Не дождавшись, взял с блюда сливу и надкусил ее, давая понять, что не гнушается скромным угощением.
— Рад знакомству, почтенный Ралидж, — почти пропел он. — И с тобой я рад встретиться, Нурайна-вэш.
— Нурайна-шиу, — поправила грайанка. — Я не замужем.
В глазах гостя мелькнул огонек, но больше Нхари-дэр ничем не выдал своего удивления. Будто так и было принято, чтобы незамужние красавицы разъезжали по чужим краям в сопровождении посторонних молодых людей.
— Рад это слышать, — сказал он приветливо, — потому что это облегчает мою задачу.
Вельможа обернулся к Ралиджу и теперь говорил только с ним:
— Был ли ты, почтенный, на представлении, в котором участвовала Нурайна-шиу?
— Увы, не удалось.
— Ты много потерял. Она была грозна и прекрасна, как Дева-Молния. Ее красота была столь совершенна и необычна, что привлекла высокое внимание Светоча… — Нхари-дэр просиял ясной улыбкой доброго вестника. — Светоч в великой милости своей решил купить твою женщину и прислал меня договориться о цене.
Увидев вместо восторга на лицах собеседников смятение и досаду, вельможа встревожился:
— В чем дело? Неужели есть какое-то препятствие? Скажи, — обернулся он к Нурайне, — не родила ли ты этому мужчине сына?
— Нет, — растерянно ответила Нурайна — и тут же мысленно обругала себя за грубый промах. Надо было скоренько признаться, что у нее целый выводок детишек от Ралиджа.
— Ну вот, — облегченно улыбнулся вельможа Ралиджу. — Если бы она была матерью твоего первенца-сына, ты, конечно, не имел бы права продать ее…
Нарастающая злоба кружила Нурайне голову, мешая трезво оценить ситуацию. А мерзавец Ралидж, похоже, испытывал удовольствие от этой отвратительной сцены…
Женщина ошибалась. Хотя Ралидж и изобразил ответную улыбку, но в душе его тоже клокотала ярость. Он сам не отдавал себе отчета в том, что учтивый наррабанец вызвал в нем воспоминание о весеннем аршмирском дне и о всаднике-Соколе, что пинком отшвырнул его, Орешка, с дороги, а потом за дерзкое слово приказал запороть насмерть. Эти двое не были схожи ни внешностью, ни манерами. Но общим было главное: хозяйское отношение к чужой жизни, спокойная уверенность в том, что с людьми можно делать все что угодно…
Забыв о правилах хорошего тона, Орешек откинулся на подушки.
— Купить Нурайну, да?.. Во сколько же Светоч оценивает это сокровище?
Вельможа раздраженно поджал губы. Ему не улыбалась перспектива торга с невоспитанным чужеземцем, и он решил сразу оглушить его щедростью (тем более что это никак не угрожало его собственному кошельку).
— Не спорю, эта женщина — сокровище, и плата за нее будет достойна ее совершенства. По обычаю, выкупом за девушку высокого происхождения или редких достоинств должны быть белые верблюдицы, самые благородные из живых существ, сотворенных богами для человека. За Нурайну Светоч даст десять этих ценных животных.
Сказал — и улыбнулся, готовясь скромно принять выражения благодарности.
Но реакция слушателей оказалась непредвиденной. Женщина побелела, как мраморная статуя, и вскинула руки к вискам, словно у нее заболела голова. А грайанец нагло ухмыльнулся:
— И это все? Десять горбатых уродин за невероятную, неповторимую женщину? Почтеннейший, я взываю если не к твоей щедрости, то хотя бы к здравому смыслу! Покажи мне хоть одного верблюда, который владел бы мечом так же искусно, как Нурайна! А что касается красоты, то и тут Нурайна смело поспорит с любым верблюдом, будь он хоть белый, хоть черный, хоть зеленый в крапинку!
Вельможа опешил:
— Ты… ты смеешь насмехаться… оспаривать волю Светоча…
Орешек мельком взглянул на Нурайну и понял: сейчас она либо потеряет сознание, либо убьет кого-нибудь. Первого, кто попадется под руку. Та-ак, с шуточками пора кончать.
— Это моя женщина. Хочу — продаю, хочу — нет… Вот я и не хочу. А ты этого еще не понял, почтеннейший?
Нхари-дэр был оскорблен, но еще надеялся решить вопрос миром. Он ровно сказал:
— Не будем унижать себя торгом. Пусть белых верблюдиц будет двенадцать. Женщина уйдет со мной прямо сейчас.
На Орешка редко накатывало бешенство, но в таких случаях он не мог себя сдержать. Когда-то в таком состоянии он оскорбил Сокола и чуть не поплатился за это жизнью.
И сейчас, глядя прямо в гневные глаза вельможи, Орешек твердо и четко произнес то, что нашептывала ему на ухо Многоликая, слово в слово. Мол, если Светоч считает, что цена Нурайны равна цене двенадцати верблюдиц, то пускай он, Светоч, этими двенадцатью верблюдицами для себя Нурайну и заменит!
— Как — заменит? — непослушными губами шепнул вельможа, пытаясь убедить себя, что ослышался. — В каком смысле?
— В этом самом! — нагло подтвердил Орешек.
Мужчины застыли, намертво сцепившись взглядами. В этот миг они не думали о Нурайне.
А Нурайна уже не противилась накатившей дурноте и гулу в ушах, как опытный пловец не борется с несущей его волной. Ей было знакомо это состояние. Отец сказал однажды. «В тебе закипает кровь Первого Дракона».
И только отец знал, что в эти редкие мгновения Нурайна бывала опасна. Опасна помимо своей воли, опасна непредсказуемо и, что самое обидное, без всякой пользы для себя…
А Нхари-дэр, выйдя из оцепенения, хотел было гневно обрушиться на заезжего наглеца, пригрозить карой за кощунственные речи и забрать женщину без всякого выкупа. Но вельможе помешала его собственная наблюдательность.
Когда грайанец в дерзком порыве подался вперед, из-под расстегнутой куртки вынырнула овальная пластинка на тонкой серебряной цепочке. На пластинке был выгравирован сокол.
Сын Клана!
Нет, вельможу смутила не знатность собеседника. Нхари-дэр и сам отнюдь не был простолюдином. Но, как все наррабанцы, он считал Детей Клана страшными колдунами. А колдунов лучше не сердить. С ними надо расправляться исподтишка, желательно чужими руками.
— Значит, ты не хочешь продавать эту женщину? — с ледяной учтивостью уточнил гость.
Ответить Орешек не успел.
Слово «продать» хлестнуло по натянутым нервам Нурайны — и на этот раз женщина не выдержала, ослабила цепь на бьющемся в ее душе чудовище. «Ах, гори вы оба ясным пламенем!» — беззвучно шепнула она, не соображая, что делает.
И мужчины увидели, как вокруг них взметнулись к потолку жаркие, живые струи огня!
Лишь миг длилось наваждение, прозрачная стена огня исчезла раньше, чем мужчины успели вскрикнуть. Кожа их помнила горячее дыхание костра, но ни на ковре, ни на одежде пламя не оставило следов.
Вельможа первым сообразил, что случилось: грайанский колдун показал гостю свою силу… Ладно, придется беседовать с ним иначе!
— Хорошо, — бесцветным голосом произнес Нхари-дэр. — Я ухожу.
И про себя добавил. «Вместо меня придет Гхурух».
Вельможа поднялся, снял со стены свой меч, добрел до порога, обулся — все это с отрешенным лицом…
Когда за гостем тихо закрылась дверь, Орешек обернулся к Нурайне, которая уже успела справиться с собой.
— Это еще что такое? — свирепо спросил он.
Нурайна прикинулась непонимающей:
— Ты о визите этого павлина? Я его не приглашала. И не намекала, что здесь есть товар на продажу.
«Почудилось, — тоскливо решил Орешек. — Мотался весь день по жаре…»
Но рассказывать Нурайне о своих видениях он не собирался.
— Я не об этом! Я спрашиваю, как этот гусь сюда залетел? Ты что, не заперла калитку? Ну, растяпа! Сиди, сиди, я уж сам закрою…
19
Положив руку на щеколду, Орешек вдруг насторожился, прислушался и открыл дверь.
На глухой улице меж серых глиняных заборов кипела молчаливая схватка… Нет, схваткой это было назвать нельзя: два здоровенных наррабанца деловито крутили руки щуплому невысокому старичку. Казалось бы, дело пустяковое, но нет: старикашка ловко вывернулся из кафтана, оставив его в руках противников, и бросился наутек. Один из нападающих в два прыжка догнал жертву, но шустрый старичок вдруг остановился, присел — и преследователь, перелетев через него, растянулся на земле. Второй верзила расхохотался, глядя, как барахтается в пыли его приятель, а затем двинулся ему на помощь.
Эти двое явно не были стражниками, поэтому Орешек решил вмешаться.
— Эй, медведь, отпусти деда! — крикнул он, видя, что старик вновь трепыхается в цепких недобрых руках.
Один из верзил бросил через плечо:
— Закрой калитку, забейся в конуру и не гавкай!..
А вот так с Орешком разговаривать нельзя! Если он не съездил Нхари-дэра по уху, то это еще не значит, что всякая шваль может об Орешка сапоги вытирать! Уж эти-то морды явно не вельможи и вообще никакие не дэры! И Орешек на этих гадах сейчас отыграется за все хорошее и доброе, что видел в Наррабане!..
Верзилы не успели ни удивиться, ни испугаться, как на них налетел ураган. Несколько точных увесистых ударов — и оба без сознания растянулись на утоптанной земле. Крепкие парни, но где им было устоять против бывшего грузчика, который обучался драке в аршмирских портовых кабаках!
Пленник, которого в суматохе повалили наземь, с коротким стоном сел и огляделся. Орешек нагнулся, чтобы помочь старому человеку подняться на ноги… и от внезапного потрясения чуть сам не уселся рядом с ним. Это узкое лицо с тонкими птичьими чертами он узнал бы в любой толпе.
— Вей-о-о-о!.. Хозяин мой дорогой!..
* * *
На другой стороне улицы, за высоким забором, вскинула голову Вахра-вэш, вдова гончара.
Она только что стащила одного за другим троих своих отпрысков со старой шелковицы, растущей во дворике, и теперь пыталась оттереть их, брыкающихся и вопящих, от ягодного сока.
Никак нельзя назвать легкой и радостной жизнь женщины, которая осталась без мужа и должна одна заботиться о двух мальчишках (которые, как подрастут, непременно станут разбойниками) и девочке (которая, судя по всему, будет атаманшей в этой семейной банде). Родственники обещали найти хорошего человека, который возьмет ее второй женой… Ох, лучше бы деньгами помогли! Ведь ясно, что с такой оравой ее в свой дом никто не впустит… Так или иначе, приходится пока жить на то, что оставил покойный муж. Но ведь гончар — не ювелир, много ли он мог оставить вдове и сиротам?
И все же вчера Вахра-вэш отказалась от денег. Отказалась от монет, которые заманчиво пересыпала с ладони на ладонь зеленоглазая грайанская женщина. Ах, как звенели эти монеты!.. Но не могла, не могла беззащитная вдова пустить под свой кров — даже на несколько дней — этих странных чужеземцев! И зачем им понадобился именно ее дом? У спутников зеленоглазой госпожи были разбойничьи рожи. Чего стоил один этот громила, которого Вахра-вэш не рискнула впустить во дворик… Ну, нельзя с такими людьми оставаться под одной крышей, страшно же!..
Когда зеленоглазая поняла, что ей не сломить упорство вдовы, она предложила другую сделку. В доме напротив поселились двое грайанцев. Вахра-вэш получит полновесную серебряную монету, если согласится наблюдать сквозь щель в калитке за тем, что происходит у приезжих. А если случится что-то необычное — немедленно бежать в дорожный приют, что за две улицы отсюда, и спросить госпожу Арлину. За важные новости та подарит еще одну серебряную монету.
Это совсем другое дело! Подглядывать в щелку за тем, что творится на улице, — любимое занятие женщин Нарра-до. Они это делают бесплатно и ежедневно. Вот только улочка, на которой живет вдова гончара, тихая да скучная, ничего там не происходит…
Но сейчас-то ясно был слышен шум!
Выпустив визжащего сынишку, который тут же умчался прочь, Вахра-вэш поспешила к калитке. Но опоздала, дверь напротив уже пропустила во двор двух мужчин, старого и молодого, и захлопнулась за ними. А вдова гончара узрела улицу, на которой валялись двое — то ли мертвые, то ли потерявшие сознание.
«Наверное, их ограбили… ах, бедняги, среди бела дня! Закричать? Созвать соседей?.. Не стоит: из-за угла кто-то вышел, старается привести их в чувство. Ну и хорошо, не придется лезть в чужие дела…»
Гораздо больше, чем судьба незнакомых прохожих, волновал Вахру-вэш вопрос: заинтересует ли зеленоглазую Арлину эта история? Увы, вряд ли. Это не про грайанцев из дома напротив. Значит, не стоит и времени зря тратить, можно заняться детками… Кстати, где они?.. Ах, шакалье отродье! Старшие запихали младшего в печь! Хвала Единому, что она холодная!..
Женщина ринулась в угол дворика, к глиняной круглой печурке, выбросив из головы мысли о чужих людях и чужом доме.
* * *
Чинзур, склонившись над одним из лежащих, пытался привести его в сознание. Очнувшись, верзила вместо благодарности сгреб его за грудки:
— Ты, грайанская мразь! Где ты был, когда мы дрались?!
— Разве это мое дело — драться? — взвизгнул Чинзур. — Разве мне Хайшерхо за это платит? Я добычу указал, а вы со стариком справиться без меня не можете, да?
— Ладно, с тобой потом разберемся. А этот парень бьет крепко, задуши его Гхурух!
Покачиваясь, верзила встал и со стоном ухватился за голову. Его приятель очнулся, сел и, тупо ворочая глазами, пытался вспомнить, где он находится и как сюда попал.
— Илларни ушел туда, — кивнул Чинзур в сторону глиняного забора.
— Оставайся и сторожи! — хмуро приказал тот из наррабанцев, что стоял на ногах. — Вернусь с подмогой… — Он пошатнулся и вновь потер голову. — Нет, сам не вернусь, пришлю кого-нибудь. А ты гляди в оба! Если звездочет покинет дом — колючкой прицепись к его одежде! Ты его уже упустил, не обгадься еще раз! Хайшерхо умеет гневаться!
Чинзур мрачно кивнул. Он кое-что слышал об этом.
Наррабанец помог своему товарищу подняться на ноги, и оба, поддерживая друг друга, удалились.
Чинзур сел у глиняного забора, обхватил колени руками, низко опустил голову. Не то усталый путник, не то незадачливый нищий, избравший для промысла слишком тихую улочку. Любой прохожий равнодушно прошел бы мимо, скользнув взглядом по этой тихой серой тени…
20
Три человека, сошедших с ума от счастья, пытались что-то друг другу объяснить — и не слышали друг друга.
Илларни задыхался, сердцебиение мешало ему говорить, но он все же бормотал что-то бессвязное, сам не понимая, что именно.
Нурайна звонким, совсем юным голосом выпевала каждое слово:
— Учитель! Радость-то, радость!.. Да мы весь Наррабан готовы были перерыть… Добры к нам Безликие, ах как добры…
И льнула к плечу старика, прижималась лицом к полотну рубахи — ей хотелось убедиться, что это не сон, не наваждение, не шутка Многоликой.
Орешек ревниво оттирал ее от Илларни:
— Уйди, совсем человека замучила! Ему надо вина глотнуть, прилечь, ворот расшнуровать… дай помогу, хозяин… Пять лет, с ума сойти!.. Ну, теперь домой, теперь все хорошо будет… может, лепешку, а? Или слив?.. Вей-о! Господин мой, что с тобой?!
Илларни вдруг посерел, глаза странно запали. Белые, тонкие, как шнурки, губы что-то беззвучно шептали, а рука слабо подрагивала перед грудью, отталкивая что-то невидимое. Старый ученый был похож на человека, на глазах у которого лучший друг превратился в Подгорного Людоеда и намеревается его сожрать.
Нурайна первой сообразила, в чем дело, и с коротким смешком указала на грудь Орешка, где из-под куртки предательски выскользнула серебряная пластинка с выгравированным соколом.
«Пра-авильно, от такого позеленеешь! Увидеть знак Клана на груди у собственного слуги, которого с детства в своем доме растил… да тут спятить можно! Если б я такую штуку углядел у кого-нибудь из грузчиков в Аршмире — взял бы лукошко и пошел бы на пристань землянику собирать!..»
— Хозя-аин! Да все в порядке, хозяин, я ж все объясню! Вина глотни… вот так, хорошо… — Орешек поспешно убрал цепочку под куртку. — Ну да, я теперь немножко Сокол, но это ничего, не обращай внимания… вот подушку под бок поудобнее… А ты чего хохочешь, верблюдица белая? Или не слышишь — в калитку кто-то барабанит? — Орешек перешел на наррабанский язык с нарочито сварливыми интонациями: — Ступай, женщина, отвори, не мешай мужчинам беседовать!..
* * *
Пухлая смуглая девица с круглыми, немного навыкате глазами тревожно глядела на Нурайну.
— Я — Сахна-шиу, дочь Таххара… Он владелец дорожного приюта. У нас умирает женщина, грайанка. При ней никого из земляков, и она боится, что ее похоронят не по-грайанскому обычаю. Послала за тобой, госпожа, потому что у нее в Нарра-до других знакомых нет.
— Ты ошиблась, голубушка. Я недавно в этом городе и никого здесь не знаю.
— Знаешь, Нурайна-шиу! Вы с ней сегодня на мечах дрались. Да ты не бойся, на погребение тебе тратиться не придется: у нее деньги есть, она весь кошелек тебе оставляет.
Нурайна нахмурилась:
— Аранша?! Не может быть! Она была совсем здорова! Я же ее не… она же не…
— Вот и мы думали — здорова! Пришла такая веселая, всех в приюте вином угостила, сама с мужчинами пила… а потом глаза закатились, упала, страх такой… Лекарь сказал: иногда удар не сразу дает о себе знать… Умирает, бедняжка, и ни одного грайанца рядом, ни словечка на родном языке.
— Погоди… как — ни одного грайанца? С ней же двое были, мужчина и женщина!
— Случайные какие-то, уехали уже. А она твердит: костер, костер…
Страх сжал сердце Нурайны. Неужели она убила эту славную сероглазую девчонку? О Безликие, нет! Они же дрались не всерьез!.. Хотя ей ли не знать, что иной вроде бы легкий удар, который боец в запале сражения почти не замечает, может на всю жизнь оставить человека калекой или убить…
— Я сейчас… только предупрежу кое-кого…
Забавно сморщившись, девица потерла переносицу:
— Мужчину, с которым ты путешествуешь? Конечно, госпожа. Я подожду здесь, у калитки.
Нурайна метнулась через дворик к дому.
— Мне нужно уйти, — сказала она с порога. — Заболела женщина, с которой у меня был Поединок Мастерства.
— Меч возьми, — ответил Орешек, даже не обернувшись. А увлеченный его рассказом Илларни рассеянно покивал:
— Возвращайся скорее, девочка…
Нурайна сорвала со стены меч и бегом вернулась к калитке. На миг она замешкалась: ей показалось, что она упустила, не заметила что-то очень важное. Но что именно — вспомнить не смогла.
* * *
С довольным видом Вахра-вэш отошла от калитки. Ну вот, хоть что-то можно будет сообщить госпоже Арлине: прибежала какая-то женщина, увела с собой высокую грайанку. Очень хорошо, надо же отрабатывать серебряную монету, которую Вахра уже разменяла на медь.
Но бежать ли к госпоже прямо сейчас? Пожалуй, не стоит. Не случилось ничего важного, и на дополнительную плату рассчитывать, увы, нельзя.
Вздохнув, Вахра-вэш вернулась к своей постоянной неравной битве — одна против троих…
* * *
Предвечерняя духота тяжелым одеялом навалилась на город, вызывая у прохожих глухое сердцебиение и навевая тоскливые мысли.
Нурайна прислонилась к забору, чтобы пропустить закрытые носилки, которые несли двое полуобнаженных рабов.
— Ну и жара! — устало выдохнула она. — Далеко еще?
— Далеко, Нурайна-шиу. Вот, выпей, освежись…
— Что это? — покосилась женщина на глиняную фляжку.
— Сок тхау с водой… хорошо снимает жажду.
Преодолев брезгливость, Нурайна припала к горлышку. Кислый, с горчинкой напиток был теплым, но приятным. Однако лучше после него не стало. Виски сжал обруч легкой боли, на затылок словно легла тяжелая рука.
Нурайна глянула вслед медленно удаляющимся носилкам — громоздкому сооружению из черного бархата.
— А каково тому, кто внутри? — преодолевая слабость, сказала она. — Мало того, что жара, так еще дышать нечем…
— А нам, Нурайна-шиу, носилки никто и не предлагает, — вздохнула Сахна и так же забавно сморщила нос, как тогда, у калитки.
Чуть пошатываясь, Нурайна выпрямилась. Внезапное прозрение ошеломило ее. Она вдруг поняла, что же упустила она, что просмотрела.
То, как Сахна потерла переносицу, вызвало в памяти беседу у калитки. Тогда пухлая ручка так же взметнулась к лицу, гортанный голос проворковал:
«Хочешь предупредить мужчину, с которым путешествуешь? Я подожду…»
Сахна знала, что Нурайна приехала сюда с мужчиной и живет под одной крышей с ним. В таком случае простая вежливость требовала обращаться к грайанке как к замужней женщине! Все так и называли ее: Нурайна-вэш!
А эта девица упорно величает ее «Нурайна-шиу». Откуда она знает…
Накатывала слабость. Перед глазами плыли цветные пятна. А встревоженный разум продолжал искать ответ.
Только один человек — по ее собственному требованию — именовал ее «Нурайна-шиу». Нхари-дэр… Смотритель ковра и подушек…
Нурайна повернула отяжелевшую голову и в упор взглянула в лицо Сахне. Ей ответил выжидательный хищный взор — взор стервятника, который чертит круги над добычей и прикидывает, можно ли спускаться…
Стараясь высоко держать голову, Нурайна положила руку на эфес. Рука была как из камня — тяжелая и непослушная. Веки упрямо опускались на глаза.
Внезапно это гнетущее чувство исчезло, тело налилось веселой, звонкой силой. Клинок сам вылетел из ножен и взвился над головой. Насмерть перепуганная Сахна с визгом бросилась наутек по переулку, а Нурайна издала грозный и гордый боевой клич, готовясь драться хоть со всем миром — и победить!..
Увы, это было уже во сне. А наяву обмякшее тело Нурайны сползло по глиняному забору на землю. Сахна, перепрыгнув через уснувшую грайанку, с криком замахала руками вслед невольникам, которые медленно удалялись с носилками по переулку… очень медленно… словно ждали приказа вернуться…
21
— Но это… это просто невероятно! Это необходимо записать… для истории, на века… слышишь, мой мальчик?.. Ох, умоляю Сокола простить мою дерзость…
— Кому Сокол, а тебе до самой Бездны Орешек… Мне говорили, что ваасмирский летописец занес в свои книги все, что со мной случилось… нет, конечно, не все, а только то, что я рассказал на суде.
— Этого мало! Необходимо сохранить для потомков каждую подробность! Я сам этим займусь. На обратном пути расскажешь все еще раз, не упуская ни одной мелочи. А официальные летописцы — знаю я их! Наверняка этот ваасмирец исходил слюной, расписывая королевскую мудрость, а твои приключения переврал! А со временем искажения станут еще значительнее. Так всегда бывает!
Илларни разволновался, глаза его яростно блестели, тонкая рука грозно рубила воздух. Орешек с детства знал это свойство старика — легко забывать о собственных невзгодах и со всем душевным пылом бросаться в ученые рассуждения. Сейчас Илларни не думал о том, как выбраться из чужого города, где он считается преступником. Его заботили куда более важные и неотложные вещи.
— Наше летописание оставляет желать лучшего! Что увидят потомки, обернувшись в прошлое? Они увидят здание с пышно разукрашенным фасадом — но без людей. То, что потомки прочтут, если вообще захотят марать руки о наши летописи, будет приглаженным, приукрашенным, упрощенным изложением бурных, запутанных, подчас кровавых и отчаянно противоречивых событий… Скажи, мой мальчик, та рукопись, что я прятал в тайнике за очагом… не нашли ее?
— Наверное, там и лежит.
— Это хорошо, надо будет ее оттуда забрать. Я изложил в ней свои взгляды на то, чему был очевидцем. Ты же знаешь, я никогда не ограничивался астрологией…
Орешек кивнул. Он помнил стеклянные сосуды странной формы, наполненные загадочными жидкостями и порошками (мальчику запрещено было подходить к столику с этой звенящей красотой); помнил расстеленные на полу карты далеких земель, по которым хозяин ползал, сверяя расстояния и названия чужих городов…
— Знаешь, мой мальчик, иногда возникает ощущение, будто все войны, мятежи, заговоры, объединения стран в громадные государства и гибель империй, — все это лишь кажется бессмысленным кипением человеческих страстей или слепой игрой случая, а на самом деле подчиняется некой системе законов, некоему сложнейшему порядку, который можно изучать, но которым нельзя управлять. Или можно? Вот это вопрос! Но как на него ответишь без подробных, достоверных сведений о прошлом? Прежние летописцы были такими же придворными блюдолизами, как нынешние. Думали не о грядущих веках, а о снисходительной улыбке тогдашнего правителя… хотя этот правитель вряд ли читал их рукописи! — Илларни стал похож на ребенка, которого несправедливо обидели. — А сколько увлекательных, ярких, потрясающих воображение исторических эпизодов под пером летописцев превратилось в слащавые верноподданнические легенды! Взять хотя бы случай, когда проигрыш в «радугу» привел к тому, что Огненные Времена сменились Железными… кстати, эта история немного схожа с тем, что случилось с тобой. И кто об этом знает? Хорошо еще, Нурайна взяла на себя труд порыться в архивах Клана Дракона, восстановить подлинную картину прошлого…
Внезапно Илларни замолчал, проницательно взглянул в лицо Орешку и мягко спросил:
— Но ты не сказал, почему именно сейчас Джангилар решил вернуть меня домой? Через пять лет… неужели совесть заела? Или… или что-то изменилось?
Орешек почувствовал себя так, словно удар в живот вышиб из него дыхание. Вот мгновение, которого он ждал и боялся! Пора объяснить своему дорогому господину, что на родине он будет подвергаться, пожалуй, не меньшей опасности, чем в Наррабане. Что старый ученый нужен государю ради тайного, недоброго знания. Что неизвестно, какими именно способами король будет вытягивать это знание из упрямого, непреклонного Илларни…
Но как бы ни обернулось дело, он, Орешек, всегда будет на стороне своего хозяина, который растил его с такой заботой и любовью. Он затем и в Наррабан поехал, чтобы в опасный миг быть рядом с Илларни. Все равно люди Джангилара разыскали бы старого астролога, так лучше этим королевским посланцем быть Орешку. Уж он-то господина никому в обиду не даст, даже королю (которому, кстати сказать, новоиспеченный Сокол еще не успел поклясться в верности)…
Но сказать он ничего не успел: позади скрипнула дверь.
— У вас калитка открыта… и никто не отзывается.
В комнату заглянула пухлая девица с остреньким носиком и круглыми, чуть навыкате глазами.
— Я Сахна-шиу, меня прислала госпожа Нурайна. С ней произошел несчастный случай.
Мужчины встревоженно вскочили на ноги.
— За переулком Кожевников… — затараторила девица, — колодец для нечистот… решетка деревянная… сейчас там сухо, вот госпожа и не заметила, наступила на край решетки, а он возьми да подломись! Нурайна-шиу вывихнула ногу и щепками поранилась. Рядом дом моей сестры, она вдова, уехала к родичам мужа в Тхути-до, а ключ мне оставила. Вот там госпожа и дожидается.
Орешек уже пристегнул к перевязи меч.
— Я быстро… Запри калитку, господин мой, и не впускай никого, пока я не вернусь.
— Неси ее не к лекарю, а прямо сюда! Я сам посмотрю, что у бедной девочки с ногой.
— Если только вывих, я вправлю, меня Аунк учил.
— Но она ободрала ногу о решетку. Если грязь попала в кровь, может быть скверно… Ну, что ты встал, горе мое, беги скорее…
Орешек и Сахна вышли за калитку. С противоположной стороны улицы ничей взгляд не проводил их: Вахра-вэш только что испекла лепешки и теперь делила их между тремя голодными перемазанными ртами.
Илларни двинулся было вслед Орешку, чтобы запереть калитку, но сказалось волнение бурного дня: ноги мягко подкосились, старик опустился на порог. Так сидел он, стараясь унять сердцебиение, смотрел на листья винограда, что в сумерках темными пятнами распластались по стене, и пытался уместить в сознании немыслимую перемену, происшедшую с его мальчиком.
Когда слабость прошла, Илларни поднялся на ноги… и тут калитка распахнулась. Во дворик шагнули трое, и старик почувствовал — сердцем, кожей, кровью, застучавшей в висках, — что само Зло вошло вместе с ними.
В ужасе Илларни метнулся в дом и поспешно заложил изнутри засов, понимая, как ненадежна эта преграда.
— Вышибить дверь! — приказал со двора страшный шипящий голос. Так могла бы говорить змея, если бы обрела дар речи.
* * *
Чинзур вжался в сухую глину забора. Он понял: смерть совсем близка… так же близка, как когда-то в винном погребе Тахизы.
И говорила смерть тем же голосом, что тогда, в погребе.
Бежать, скорее бежать…
Поздно! Кхархи-гарр уже вышли из калитки. Двое несли что-то отчаянно извивающееся, завернутое в тонкий ковер.
Третий задержался над застывшим у забора Чинзуром, крутя в пальцах тонкую веревочку с грузиками на концах.
Чинзур понял, что означает этот жест. Понял, что последние мгновения живет, дышит на этом свете. И даже не сможет вернуться сюда, пройдя сквозь Бездну: не будет у него честного огненного погребения.
Не разум, какая-то иная сила толкнула его вытянуть вперед руку и прохныкать:
— Смилуйся… пода-ай слепому, добрый господин!
Пальцы с бечевкой замерли, затем длиннорукий коротышка повернулся и двинулся вслед за своими спутниками. До Чинзура долетело начало шипящей фразы:
— Да он слепой…
Глиняные заборы закачались вокруг, накатила тошнота, тело обмякло, как тряпичная кукла. Но и в таком беспомощном состоянии Чинзур подивился наивности Избранного. Много ли в Нарра-до слепцов-нищих, которые и впрямь ничего не видят? Да и не только в Нарра-до…
* * *
Вахра-вэш, содрогаясь, отпрянула от щели в калитке. Каким ужасом обернулась безобидная попытка заработать немного денег! На ее глазах свершилось черное дело!
Но раз пообещала — нужно держать слово… Страшно, ох как страшно выйти на улицу из своего дворика, ставшего вдруг таким мирным и безопасным! Но надо бежать, пока совсем не стемнело.
Хорошо, что трое ее мучителей, набегавшись за день, уснули вповалку на полу… какие же они милые и славные, когда спят!
Зеленоглазая посулила доплатить за важные новости. А тут уж — важнее некуда! Лишь бы ничего не перепутать… Значит, так: еще засветло высокая грайанка ушла из дому, а в сумерках ввалились какие-то трое… Спутник грайанки был один дома — вот его и утащили, в ковер замотали. Командовал злодеями такой длиннорукий коротышка с сиплым змеиным голосом…
Набросив на голову платок, по-вдовьи закрыв лоб до бровей, Вахра-вэш выскользнула на улицу.
* * *
Чинзур не обратил внимания на пробежавшую мимо женщину. Бездна все еще не выпускала душу заглянувшего в нее человека.
Но постепенно сквозь бездумную радость спасения проступило осознание чего-то скверного…
Ну, конечно! Он опять упустил Илларни. А здесь вот-вот появятся люди Хайшерхо! Ему было сказано: колючкой прицепиться к одежде звездочета! А теперь… Теперь бежать! Удирать, прятаться, спасать свою шкуру…
Поздно! Из-за поворота показались двое. Идут твердо, уверенно, направляются к калитке, откуда только что вышли кхархи-гарр.
Чинзур робко приподнял голову, украдкой бросил взгляд на остановившихся рядом с ним прохожих. Да один из них, кажется, старик! Это еще кто такие?
Сумерки накинули на Чинзура плащ-невидимку. Двое у калитки то ли не заметили прижавшейся к серому забору серой фигуры, то ли не сочли ее достойной внимания.
— Здесь, — негромко сказал по-грайански старик красивым бархатным голосом. — Может, мне пойти первым? Не наделал бы ты глупостей…
— Нет! — хрипло ответил молодой, и Чинзур сжался от заклокотавшей в воздухе ненависти. — Тебе нужен ученый — забирай его. Но самозванец — мой! Сейчас! Немедленно!
— Глупец, ведь ученого здесь еще нет! Мы выйдем на него через эту парочку! Прошу, не торопись…
Голоса стихли за калиткой, конец спора остался загадкой для Чинзура. Но ему и некогда было размышлять о чужих тайнах. Из-за угла вывернулись еще пятеро — здоровенные, плечистые, при оружии. Один из них остановился над Чинзуром:
— Нас прислал Дагхи… Дичь на месте?
Чинзур растерянно молчал. Наррабанец оглядел пустынную улочку:
— А почему калитка нараспашку?!
Сильные руки сгребли Чинзура за грудки, подняли в воздух.
— Упустил добычу, гад грайанский? Я ж тебя прямо тут… своими руками!
Вторично почувствовав дыхание Бездны, Чинзур махнул рукой в сторону распахнутой калитки.
— Там… оба… — прохрипел он. Страшные лапищи разжались.
— Так бы сразу и сказал… Вперед, ребята. Да поосторожнее: молодой здорово дерется. Нашему Дагхи врезал хуже, чем оглоблей! Если схватится за меч, успокойте его колючкой рухху.
— А ты? — спросил один из наррабанцев.
— У калитки останусь: вдруг они от вас ускользнут и на улицу бросятся.
Чинзур чуть не взвыл от разочарования: он-то надеялся, что все уйдут в дом, а он тем временем сумеет удрать…
— Хайшерхо велел поторопиться, — сказал наррабанец, глядя во дворик. — Не знаю как, но храм Гарх-то-Горха тоже про звездочета пронюхал. Уж они-то рады сами такое преступление раскрыть.
— Звездочет — это по их части: оскорбление Единого… — вяло отозвался Чинзур, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Ответить наррабанец не успел: маленький отряд победоносно возвратился.
Двое тащили связанного старика с костистым худым лицом и темными колючими глазами. Он смахивал на вытащенного из норы хорька. Его спутник обмяк в крепко держащих его лапах. Лицо его побелело, глаза закатились. С бьющимся сердцем Чинзур узнал действие шипа рухху. Если колючкой этого пустынного растения хотя бы оцарапать кожу, человек на время потеряет власть над своим телом. Ощущения весьма неприятные. Чинзуру как-то довелось испытать это на себе…
— Ну? — грозно спросил тот из наррабанцев, кто был старшим в маленьком отряде. — Они?
Что оставалось делать Чинзуру?
— Да! — твердо ответил он, в душе благодаря Безликих за то, что они прислали сюда людей, которых можно выдать за упущенную добычу.
Наррабанец повеселел.
— Идем с нами, Хайшерхо простит и наградит тебя.
— Я погляжу за домом, — поспешно возразил Чинзур. — Может, вернется баба, что здесь жила…
— Оставить тебе кого-нибудь в помощь?
— Еще чего! Что я, с женщиной не справлюсь?
— Ну, смотри… Если к утру не вернешься, пришлю кого-нибудь тебя сменить.
«А если я останусь здесь до утра, — думал Чинзур, глядя вслед удаляющемуся отряду, — пусть меня за мою дурость шакалы в пустыне сожрут!»
22
Переулок был глухим; не переулок даже, а тупик: в него выходила лишь одна калитка. Со всех сторон мрачно молчали высокие грязно-серые заборы.
Калитка противно заскрипела, открывая взгляду крошечный замусоренный дворик. Орешек вздрогнул: ему показалось, что сумерки, сгустившиеся в тупичке, темным облаком выползли именно из этой калитки. Словно сама ночь сидела взаперти во дворике, дожидаясь, когда ее выпустят…
Отогнав глупые мысли, Орешек шагнул во дворик. Сахна уже возилась с замком, висевшим на двери дома.
— Пришлось запереть, — оглянулась она через плечо. — Дом на отшибе, люди здесь недобрые, а госпожа совсем беспомощная, шагнуть не может. Я ей даже огонь не стала оставлять, она вздремнуть собиралась. О, вот!
Замок подался, дом зевнул гнилой челюстью двери.
— Заходи, господин. Нурайна-шиу на женской половине. А я светильник зажгу, он в печурке припрятан.
Сахна отошла к стоящей в нескольких шагах от дома круглой печурке, а Орешек перешагнул порог и остановился в тусклом пятне падающего со двора вечернего света.
Затхлый, пыльный запах помещения, где давно никто не живет. Видно, не вчера сестрица Сахны переехала к родственникам мужа.
Орешек вспомнил, с каким трудом открывала Сахна замок, и неприятное предчувствие царапнуло его душу. Захотелось сейчас же уйти отсюда.
Окликнуть Нурайну? Орешек уже набрал в грудь воздуха, но что-то заставило его промолчать. Словно сам дом, как большой темный зверь, подобрался, оскалился и беззвучно зарычал на него.
Да где там эта Сахна с ее светильником?!
Орешек нетерпеливо обернулся к светлому прямоугольнику входа. И тут что-то лязгнуло, тяжело обрушилось сверху, тупо ударилось о порог — и светлый прямоугольник расчертили черные квадраты.
Ржавая железная решетка преградила Орешку выход.
Сахна подошла к решетке. На круглом лице не было злорадства. Пожалуй, оно было даже сочувственным.
— Зря ты это, господин, — сказала она негромко. — Разве можно спорить со Светочем? Твоя женщина все равно уже во дворце. А теперь ты погибнешь.
А темные глаза досказали откровенно: «Такой молодой, красивый… жаль…»
В ярости Орешек стиснул в ладони рукоять Сайминги! И когда он успел извлечь ее из ножен?
Сразу же пришло спокойствие. Эта пухленькая дрянь не подозревает, что у него есть кое-что получше отмычки!
Мелькнуло воспоминание: кольцо наемников, озадаченное лицо Айфера, срубленный у самого эфеса меч в его лапище… А тут всего-навсего решетка из порядком проржавевшего железа!
— Когда я отсюда выйду, — задумчиво сообщил Орешек Сахне, — сниму перевязь и выпорю тебя, маленькая чумазая предательница, так, что у тебя не будет сил позвать ни твою мамашу-гиену, ни папашу-шакала.
И такая убежденность была в его голосе, что девица невольно отступила на шаг.
— Но-но… — недоверчиво протянула она. — Даже грайанские колдуны не могут проходить сквозь железную решетку.
— Грайанские колдуны, — нежно объяснил ей Орешек, — могут наложить чары на свое оружие.
И мощно, яростно обрушил клинок на прутья решетки. Брызнули искры. Умница Сайминга, сокровище юнтагимирское, разрубила один из прутьев.
Лицо Сахны исказилось от страха, она пронзительно взвизгнула. Орешек победно улыбнулся, прикинул, куда нанести следующий удар, и, чтобы получше размахнуться, шагнул назад…
Ему показалось, что стены опрокинулись. Подошвы сапог поехали по крутой воронке, в которую вдруг превратился пол. Спиной он ударился обо что-то твердое, левая рука отчаянно пыталась ухватиться за гладкую поверхность камня (правая и в этот миг не выпустила рукояти меча). Стремительно съехав по крутой горке, Орешек врезался в каменный пол и сразу вскочил на ноги. Он ушибся, но кости были целы.
Куда он угодил?
В подземной ловушке, как ни странно, было не очень темно. По стенам светящимися пятнами разрослось нечто вроде плесени или мха. Света было немного, но все же мрак вокруг не был кромешным. Можно было разглядеть склон, по которому только что скатился Орешек, и три отвесные гладкие стены, в одной из которых приглашающе зияло овальное отверстие. Заглянув туда, Орешек обнаружил узкий коридор с неровным полом и вроде бы прочным потолком — насколько это позволяли рассмотреть светящиеся кляксы на черных стенах. Осторожно протянув руку, Орешек коснулся яркого пятна. Кончики пальцев засветились, а на стене остались маленькие черные отметины.
Брезгливо вытерев влажные пальцы о штаны, Орешек начал прикидывать, как выбраться из ловушки. Попытки вскарабкаться наверх окончились неудачей. Последней — весьма хрупкой — надеждой на спасение оставался коридор.
Пригнувшись, Орешек шагнул в каменный проход — и остановился. Воздух жестким комом застрял в горле. Как когда-то в рассветном лесу над рекой Бешеной, душу скрутило тоскливое ощущение близкой опасности.
Не веря себе, Орешек вскинул левую руку на пряжку пояса. Невидимые иглы вонзились в ладонь. Талисман, найденный когда-то в разрушенном Храме Крови и молчавший с ночи возвращения из Подгорного Мира, предупреждал своего хозяина: неподалеку бродит смерть.
23
Вечер окутывал город складками темной шали. Узенькие улочки, всегда немноголюдные в это время суток, сегодня были пусты. Редкие прохожие убыстряли шаг, чтобы до наступления темноты успеть туда, куда стянулся почти весь город: к высеченному в скале гигантскому храму Гарх-то-Горха. Трижды в году жители Нарра-до собирались в храм на великое ночное моление. На сей раз эта ночь совпала с праздником Озерной Девы. В город на поклонение Кай-шиу съехался окрестный люд, и те, кто приносил днем гирлянды цветов доброй богине, ночью хлынули к широким каменным ступеням храма — показать грозному и ревнивому Отцу Богов, что он не забыт.
Люди Хайшерхо не ожидали встречи с кем бы то ни было, поэтому опешили, когда за очередным поворотом им преградили дорогу девятеро вооруженных мужчин.
Впрочем, удивление было кратким. Незнакомцы выглядели столь своеобразно, что спутать их нельзя было ни с кем.
На восьмерых из них были широкие черные шаровары и длинные серые рубахи без поясов. Лица в полумраке казались серыми пятнами, но люди Хайшерхо знали, что эти пятна — глиняные маски в виде крысиных морд. В руке каждый держал кривой меч.
Девятый не был вооружен, у него был лишь факел. Пламя освещало статную фигуру и выразительную хищную маску. Судя по уверенным манерам, он был главным из девятерых. Одет он был так же, как и его товарищи, только рубаха была черная, а на груди была вышита серебром большая крыса.
Айрунги впился глазами во встреченный отряд, прикидывая, что могут эти люди изменить в его невеселой судьбе. Грайанцу не надо было объяснять, кто встретился им на темной улице. Он знал, что крыса — священное животное Гарх-то-Горха.
Человек с факелом шагнул вперед и цепко выхватил взглядом того, кто командовал людьми Хайшерхо.
— Здравствуй, Хаур! Куда это ты спешишь со своими дружками? — глухо, но внятно прозвучал голос из-под маски. — А главное — кого это вы так нежно сжимаете в объятиях?
— Не твое дело! — огрызнулся Хаур. — Если служители храма не стали уличными грабителями, они позволят порядочным жителям Нарра-до идти своей дорогой!
— У порядочных жителей Нарра-до сейчас одна дорога — в храм, на великое моление. У непорядочных, кстати, тоже. Так что мы вас туда и проводим, чтобы бедняжек никто не обидел по дороге.
— До чего вы, жрецы, болтать любите — прямо грайанцы! — обозлился Хаур. — Знаешь ведь, что я действую по приказу самого Хайшерхо!
Из-под серых крысиных масок донеслось сдавленное фырканье, а жрец с факелом откровенно расхохотался:
— Нет, вы слышали, как он это произнес? «По приказу самого Хайшерхо!» Вы трепещете? — обернулся он к ряду серых фигур.
Крысоголовые бодро ответили, что они, конечно же, трепещут и даже содрогаются.
— Вот и я дрожу, — смиренно вздохнул жрец. — Крупной дрожью. Хочется рухнуть и простереться ниц. Только сначала надо припомнить, кто он, собственно, таков, этот грозный Хайшерхо… Ах да! Не тот ли сын уличного писца и внук водоноса, которого Светоч в милости своей сделал смотрителем дворцовых архивов? То-то в этих архивах такой беспорядок!
— Пропусти! — вновь потребовал Хаур. Ему хотелось, чтобы это прогремело твердо и повелительно, однако против его воли голос прозвучал почти жалобно. Хаур уже понял, что дело, порученное ему господином, безнадежно загублено. Как говорится, гиенам скормлено. Жрецы Гарх-то-Горха славились отвагой и боевым мастерством… в конце концов, их было больше, чем людей Хаура!..
— Конечно, пропустим! — пропел старший жрец. — И тебя, и дружков твоих, зачем вы нам нужны? Оставьте пленников — и убирайтесь! А увидите своего Хайшерхо — скажите ему, чтобы побольше внимания уделял пергаментной и бумажной трухе в архивах! Тоже мне, «глаза и уши Светоча»!
Жрец стоял, спокойный и насмешливый, всем своим видом бросая вызов не только этим пятерым, но и всей армии шпионов и убийц, которую держал на службе Хайшерхо.
Да и чего ему было бояться? Серая глиняная маска защищала его надежнее щита, окованного сталью! На кого из жрецов храма должен обрушить свой гнев Хайшерхо? Маски делали их неразличимыми… Хаур и сам злопамятен, не прочь подкараулить врага в темном переулке и приласкать ножом, но как найдешь обидчика среди прочих служителей Единого?..
Хаур принял решение. Гнев господина, возможно, удастся пережить. А вот удар кривого меча наотмашь — вряд ли…
— Уходим! — мрачно бросил он. — Забирай пленников!
Четверо его подручных с поспешной готовностью передали свой «груз» служителям храма. Ну конечно, не им же придется оправдываться перед господином, а Хауру!..
Пятерка верзил, как побитые псы, понуро удалилась. Один из жрецов, сунув пальцы под глиняную маску, пронзительно свистнул вслед. Остальные молодо, задорно расхохотались.
Айрунги быстро взглянул на Раша, которого теперь поддерживали другие руки. Тело явно еще не слушается беднягу, но взгляд уже осмысленный, гневный. Не трусит. Это хорошо. Айрунги тоже не собирался сдаваться без боя. И бой этот он надеялся выиграть не с пустыми руками.
Несмотря на жару, на алхимике был длинный темный балахон с широкими рукавами. По числу карманов балахон мог поспорить с одеяниями загадочных ксуури. Только карманы эти были потайными. И чего в них только не было!
Айрунги был готов к любому повороту судьбы. Он не сломается, даже если его обыщут и отнимут спасительные сокровища, которые притаились в карманах. Но если эти двуногие серомордые грызуны не додумаются до обыска… о, тогда храм увидит зрелище, какое вряд ли раньше разворачивалось под его священными сводами!
Бессильно обвиснув на руках жрецов — ну, просто воплощение старческой слабости и безвольного отчаяния! — Айрунги рассеянно поглядывал на маячившую у самого лица глиняную серую морду с застывшим оскалом белых клыков и старательно вспоминал все, что знал о Едином, его храме, жрецах, обрядах и молитвах. Алхимику предстояло сражение на территории противника.
24
Он был высок, почти в человеческий рост, этот стройный крепкий стволик с пучком широких листьев на верхушке. Листья, как воротник, обрамляли громадный серовато-белый цветок с мясистыми лепестками.
Деревце напоминало человеческую фигуру с мертвенно-бледным лицом. Сходство усиливали длинные, гибкие, как лианы, ветви, бессильно опустившиеся вдоль ствола, словно усталые руки.
Вечерняя духота наполняла маленький дворик и томила двух человек, которые, облокотившись на ажурную металлическую решетку, созерцали деревце.
— Пусть его разбудят! — высоким капризным голосом приказал Светоч, прикрыв тяжелыми веками большие черные глаза.
Нхари-дэр, стоявший рядом со своим господином, обернулся в сторону темного арочного проема и повелительно поднял руку. Во дворик выскользнули две полуобнаженные невольницы, в руках у каждой было большое опахало на длинной витой ручке. Семенящими шажками приблизившись к ажурной решетке, невольницы несколько раз сильно взмахнули опахалами.
По листьям пробежала легкая дрожь. Грязно-белые лепестки зашевелились, словно цветок встрепенулся. Послышалось тихое щелканье, оно превратилось в жужжание. Звук становился все громче и громче, стал походить на нехитрую мелодию. Ветви, до сих пор свисавшие вдоль ствола, приподнялись и начали осторожно шарить вокруг, словно руки слепого.
Светоч распахнул глаза и зачарованно следил за каждым движением гибких ветвей. Жужжащая тихая мелодия завораживала, подчиняла себе тело и разум, заставляла предаваться грезам наяву.
Но рабыни, продолжающие взмахивать опахалами, не могли позволить себе забыться: они внимательно следили, чтобы плавающие в воздухе гибкие ветви не вцепились в опахало, не оплели, не вырвали из рук. Невольницы знали: растяпу заставят перебраться через ограду, забрать потерянную вещь и принести обратно…
Поющее растение было хищником. Гибкие ветви щетинились крепкими изогнутыми колючками, которые умели глубоко и беспощадно впиваться в добычу.
Саженец поющего дерева, добыча грайанских Подгорных Охотников, был доставлен в Нарра-до из-за моря. Торговец рассказал, что у себя в Подгорном Мире растение подманивает пением животных и разрывает их на куски, чтобы удобрить кровью почву вокруг корней.
Здесь, во дворце, редкостное дерево поливали овечьей кровью. Чтобы оно не лишилось своих удивительных свойств, в ограду время от времени запускали собак, ягнят, а иногда и провинившихся рабов. У человека хватало сил вырваться из колючих объятий, но он оставлял на цепких ветвях клочья кожи.
Поэтому прислужницы были очень внимательны и не позволяли коварному деревцу ухватиться за ручку опахала.
Наконец невольницы, краем глаза следившие за своим повелителем, заметили небрежный жест, разрешающий им уйти, и с поклонами удалились.
— Интересно, сколько лет может прожить это растение? — задумчиво молвил Светоч.
— Этого не знают даже Подгорные Охотники, — огорченно откликнулся Нхари-дэр.
— Что ж, — оторвался Светоч от созерцания своего любимца, — пойдем посмотрим на другую мою опасную диковинку.
— Мой повелитель, не лучше ли тебе отправиться на моление Единому? Как бы твое отсутствие в храме не замутило нежный мир между тобой и той, которую я не смею назвать по имени…
— Нет! — строптиво вскинул голову Светоч. — Я должен сейчас же увидеть прекрасную воительницу! Ахса может говорить все, что ей вздумается…
Но звенящему голосу не хватало уверенности, и Нхари-дэр не преминул это заметить.
* * *
Маленькая комнатка была наполнена тягучими сладкими ароматами. По углам стояли вазы с крупными яркими цветами, стены были задрапированы пестрыми тканями.
Нурайна возлежала на подушках, вокруг нее сосредоточенно хлопотали три рабыни. Одна осторожно расчесывала густые волосы грайанки резным гребнем. Две другие, высоко подняв широкие рукава Нурайны, натирали благовонными мазями ее руки — от предплечья до кончиков пальцев.
Нурайна, занятая невеселыми мыслями, не обращала внимания на служанок. Краем глаза она заметила вошедших мужчин, но не соизволила и головы повернуть, хотя узнала Нхари-дэра и догадалась, кто был его спутник.
Рабыни не приветствовали господина, даже виду не подали, что кто-то вошел в комнату, лишь еще старательнее занялись своим делом. Они знали, что надо быть неслышными и незаметными, как ковры и подушки.
Светоч остановился у стены, любуясь прелестной картиной. Выражение его лица было таким же, как во дворике с поющим цветком.
А Нхари-дэр окончательно убедился в том, что заподозрил во время визита в дом грайанского колдуна: женщина, похищенная для Светоча, была очень высокого происхождения. Госпожа во всем, госпожа до самого потаенного уголка души! Достаточно взглянуть, с какой привычной покорностью отдается она заботам служанок, даже не замечая их!
Смотритель ковра и подушек не был обманут кажущимся спокойствием женщины. Недаром пословица гласит: «Если в ущелье тихо, это еще не значит, что там нет тигра». Ох не стоило связываться с этой красавицей! Она слишком незаурядна и своеобразна — обязательно привлечет внимание грозной Ахсы. Это не смазливая танцовщица, ненадолго удостоившаяся благосклонности Светоча (из-за таких пустяков Ахса-вэш не гневается). Если грайанка хотя бы вполовину так же умна, как прекрасна, да если и впрямь благородна по крови, да обладает некоторым тщеславием… ну, тут Светоч может вспомнить, что любой наррабанец имеет право на двух жен. Ох, что тогда будет…
Может быть, сделать на это ставку? Помочь грайанке приобрести власть и с ее помощью отодвинуть в уголок обнаглевшую Ахсу? Увы, слишком рискованная игра! У Ахсы-вэш, кроме длинных кос и злого язычка, есть еще и отец — главный жрец Единого. Это серьезный противник даже для Хайшерхо, а уж смотрителя ковра и подушек он разжует и выплюнет…
Отогнав неприятные и опасные мысли, Нхари-дэр склонился над прекрасной пленницей — почтительно, но с чуть заметной насмешкой.
— Что я вижу! Глупые рабыни пытаются придать еще больше блеска твоей красоте, Нурайна-шиу? Зря стараются, ты и так само совершенство… О, как твои ладони пахнут мятой!
— Если ты сейчас же не уберешься, — ровно сказала Нурайна, — мятой запахнет твоя физиономия.
Нхари-дэр умел различать, когда женщина кокетничает, а когда говорит всерьез, поэтому отступил на шаг.
— Ты могла бы поприветствовать правителя Наррабана, — сказал он уже без веселой любезности.
Нурайна обернулась, наконец-то удостоив мужчин взглядом.
— Светоч? Вот это?.. Не может быть! Это не тот великий правитель, которому я посвятила свою победу. Я вижу главаря шайки, похищающей женщин на улице. Эй, воры, где мой меч? Вы уже продали его торговцу краденым или прячете у себя? Если так, то зря, он вам не по руке…
Светоч изумленно распахнул глаза. Но разгневанным он не выглядел — напротив, его очаровала дерзость пленницы.
Нхари-дэр счел своим долгом приструнить нахалку:
— Что ты себе позволяешь, женщина?!
И сделал рабыням знак убираться: незачем им слушать подобные речи.
Прислужницы исчезли стремительно и беззвучно, как исчезает сновидение, когда человека резко будят. А Нхари-дэр гневно продолжил:
— Надеешься, что твой колдун выручит тебя? Забудь. Его уже нет в живых.
Только очень внимательный взгляд мог бы заметить, что Нурайна чуть побледнела. Но, видно, не поверила вельможе: ответила прежним тоном:
— О, так вы не только воры, но и убийцы? И как же вы с ним расправились? Отравили? Всадили стрелу в спину? Только не лгите, будто с ним кто-то справился в честном бою!
Светоч с той же восхищенной улыбкой взирал на разгневанную воительницу. А Нхари-дэр снисходительно улыбнулся:
— Нет, грайанка, ничья рука не прикоснулась к твоему другу. Знаешь ли ты, как переводится на твой родной язык слово «Наррабан»?
— «Земля нарров», — негромко произнесла Нурайна по-грайански. Глаза ее расширились: она поняла смысл вопроса. Вот тут женщина испугалась всерьез. Она вскочила на ноги. Темные волосы в беспорядке разлетелись по плечам.
— Нет! — вскрикнула она.
Нхари-дэр усмехнулся и подтверждающим жестом указал себе под ноги.
— Нет! — уже твердо сказала Нурайна, заставив себя успокоиться. — Не пытайтесь обмануть меня, как маленькую девочку. Никого нельзя бросить в Бездонную Башню без суда, а чужеземца и подавно…
— Кто говорит о Башне-Без-Дна? — удивился Нхари-дэр. — Туда отправляют преступников на глазах у всего Нарра-до, чтобы все видели, как открывается и закрывается дверь, откуда нет возврата. Но в городе, кроме башни, есть несколько заброшенных неприметных домишек. Иногда туда забредают люди, которые провинились перед Светочем. Кто знает, зачем их туда несет… может, на поиски пропавшей женщины — а, красавица?
Лицо Нурайны исказилось от горя и ярости. Но лишь на мгновение королевская дочь позволила себе дать волю чувствам. Миг — и на лице вновь застыла холодная маска высокомерия.
— Ну и что? Конечно, нарры — людоеды, но люди победили их, верно? И загнали в подземные переходы? Так почему вы думаете, что с ними не сладит великолепный боец, — Нурайна вызывающе усмехнулась, — да еще и колдун?
— Люди, — терпеливо объяснил Нхари-дэр, — победили потому, что их было больше. Да и не победили, лишь заставили нарров отступить в подземелья и заключили с ними нечто вроде перемирия…
А вот этого ему не надо было говорить! До сих пор Светоч почти не вслушивался в разговор, любуясь гневной красавицей, словно хищной птицей, попавшей в золотую клетку. Но при последних словах лицо его страдальчески дрогнуло. Нхари-дэр хорошо знал своего господина и сразу понял, какое зрелище встало сейчас перед мысленным взором правителя Наррабана.
Небольшая комната во внутренних покоях дворца. Низенький столик среди подушек, сундук с рукописями, полка с письменными принадлежностями. Возле стены — высокие часы грайанской работы. Рядом с часами — колокол. Он не отбивает время, он молчит — и хвала Единому! Пусть молчит как можно дольше! Голос его — сигнал о приближении недобрых гостей. Многие во дворце знали — тихо, про себя, — что высокие часы прикрывают вход в черный тоннель, откуда иногда появляются для переговоров странные и опасные существа…
Смотритель ковра и подушек поспешил отвлечь своего повелителя от неприятных мыслей:
— К чему говорить о мертвецах и мерзких чудовищах там, где встретились величие и красота? Женщина, к тебе благосклонен правитель Наррабана. Каждое мгновение его времени ценнее бриллианта, поэтому не затягивай свидания глупым женским кокетством!
Нхари-дэр обращался к пленнице, но слова его предназначались для Светоча. Это было напоминание о том, что моление длится не до рассвета. К полуночи все разойдутся по домам — и Ахса-вэш вернется во дворец.
Пленница учтиво согласилась с замечанием о ценности времени Светоча и посоветовала правителю Наррабана прямо сейчас покинуть ее ничтожное общество и вернуться к великим государственным делам.
Все это время Светоч молчал, не сводя глаз с грайанки. Смотритель ковра и подушек привычно вел переговоры за своего господина, выжидая миг, когда надо будет исчезнуть из комнаты, предоставив событиям идти свои чередом. Но этот миг никак не наступал. И Нхари-дэр напомнил нахальной пленнице, что на строптивых девиц во дворце найдется управа — достаточно Светочу бровью повести…
Нурайна смерила взглядом расстояние до ближайшей вазы. Сама того не подозревая, в этот момент она была очень похожа на Араншу.
И тут впервые заговорил Светоч. Он снисходительно посоветовал прекрасной пантере спрятать коготки: он и его спутник уже уходят.
Нурайна почувствовала себя так, словно занесла меч для удара, а противник растаял в воздухе.
Нхари-дэр растерялся еще больше, чем пленница.
— Как… мой господин… неужели дерзкая чужестранка останется… безнаказанной?
Светоч ответил небрежно, словно Нурайны не было в комнате:
— Не думаешь ли ты, что я сгораю от страсти? Эта красавица для меня — как поющий цветок! Если бы мое свирепое деревце задело меня колючей веткой, разве я обиделся бы?
Смотритель ковра и подушек мысленно проклял себя за опасную ошибку. Он обязан был лучше разбираться в чувствах своего господина! Да, он действительно считал, что Светоч изнемогает от страсти, пламенно желает эту женщину, готов пренебречь гневом законной супруги. Планы вельможи строились именно на том, что воля правителя будет исполнена этим же вечером. Дальше, по соображению Нхари-дэра, все складывалось гладко и без хлопот. Осчастливленная грайанка отправлялась на женскую половину, предварительно получив указания, как себя вести, если ее потребует к себе Ахса-вэш. Что будет с красавицей потом — время покажет. Нхари-дэр подумывал о том, чтобы предложить ей возглавить охрану женской половины дворца. Это позволило бы грайанке, оставаясь рядом со Светочем, не превращаться в обычную наложницу и не терять свои уникальные качества.
Как же мог Нхари-дэр не догадаться, что воительница интересует Светоча не столько как женщина, сколько как диковинка вроде поющего цветка! И повелитель не спешит заключить ее в объятия, как не украшает лепестками поющего цветка букет или гирлянду. Конечно, со временем он намерен насладиться своей пленницей, но…
Со временем? У Нхари-дэра времени не было! Если отправить эту неукрощенную тигрицу на женскую половину… если Ахса-вэш захочет, чтобы грайанку привели к ней…
«О Единый, только не это! Лучше покарай нас, грешников, пожаром или землетрясением!»
— Мой повелитель, — робко намекнул вельможа, — красавицу нельзя вести на женскую половину, но и в город отправлять нежелательно. Любая женщина, выходящая среди ночи из дворца… Об этом сейчас же донесут Ахсе-вэш, а тайна для женщины — что искра для сухой травы.
— Да, — спокойно ответил Светоч, — в город пленницу отправлять нельзя.
И прозвучало в его голосе нечто еле уловимое, что заставило смотрителя ковра и подушек тревожно встрепенуться. Опытный придворный понял, что добродушие его господина напускное и что повелитель оскорблен сильнее, чем хочет это показать.
Светоч шагнул к Нурайне. Женщина была выше ростом, и наррабанцу пришлось немного запрокинуть лицо, чтобы взглянуть ей в глаза. И Нурайна увидела, что темный взор правителя Наррабана может стать жестоким.
— Поэтому, — мягко закончил Светоч, — гостья проведет ночь здесь. В этой комнате.
За спиной Светоча тихо ахнул Нхари-дэр.
Наррабанка упала бы в обморок, услышав такие слова. Нурайна лишь удивленно свела брови. Она знала, что провести ночь на мужской половине дома — несмываемый позор для наррабанской женщины. Даже рабынь не подвергают такому унижению. Конечно, жены, наложницы и служанки время от времени посещают мужскую половину, но провести здесь ночь… уснуть не под священным, охранительным кровом женской половины… такого не позволяют себе даже грязные шлюхи. А если позволяют, то не хвастаются этим.
Светоч все же решил проучить дерзкую красавицу. И теперь ждал, не взмолится ли она о милосердии.
Нурайна решила немного подыграть своему пленителю, пока он не изобрел для нее наказания пострашнее. Она нахмурилась, угрюмо отвела взгляд и с тяжким вздохом произнесла:
— Чего и ждать от похитителя женщин! Но мое доброе имя — под защитой богов, им и вручаю свою судьбу.
Светоч, разочаровавшись в своих ожиданиях, резко повернулся и молча вышел из комнаты. Нхари-дэр поспешил за ним, метнув на прощание уничтожающий взгляд в сторону грайанки.
За мужчинами захлопнулась дверь. Нурайна отвесила им вслед издевательский поклон и поудобнее уселась на подушки. Она знала, что спать в эту ночь ей не придется.
Мелькнула, больно уколов сердце, мысль о Ралидже, но Нурайна отогнала ее. Женщина, прямая и сосредоточенная, глядела перед собой, собирая все силы своей души.
Были, были у наследницы Первого Дракона способности, о которых не знал даже брат-король! Никто не догадывался, что Нурайна умела по своей воле посылать людям сны. Правда, удавалось ей это ценой сильного нервного напряжения. Необходимо было состояние лютой ярости или острой тоски… ну, об этом позаботился Светоч!
Даже хорошо, что мерзавцы оставили ее ночевать на мужской половине. Где-то неподалеку — опочивальня Светоча… знать бы поточнее, где именно! Но раз это неизвестно — что ж, нынче ночью всех в этой части дворца будут мучить кошмары. Вернее, один и тот же кошмар.
Моление скоро кончится, все разойдутся по домам. У Нурайны есть время, чтобы обдумать, как именно намерена она этой ночью усладить своего господина и его окружение.
Как наррабанцы представляют себе смерть? Черное спрутообразное существо по имени Гхурух? Отлично! Значит, из-под пола полезут черные щупальца и оплетут спящего. Спящий начнет рваться из холодных объятий, кричать, но сам не услышит своего голоса. А самым ужасным будет то, что с бесформенной черной туши на беднягу глянет женское лицо, обрамленное шевелящейся массой щупалец.
Нурайна чуть изменила позу, поймала свое отражение в висящем на стене круглом зеркале. Вот это лицо и растревожит сон всем обитателям мужской половины дворца!..
25
Бездонное, черное, расцвеченное огромными звездами небо опрокинулось над Нарра-до. Но люди, столпившиеся у ступеней храма Единого, не поднимали глаз на эту красоту. Их взгляды были прикованы к распахнутым настежь гигантским дверям над широкими ступенями, открывавшими взору внутреннее помещение храма, ярко освещенное, похожее на театральную сцену. Сегодня в храм вошли лишь жрецы, а прочие почтительно сгрудились под открытым небом.
Глазам молящихся открывался сводчатый зал, стены которого были украшены многоцветной росписью. Колоссальных размеров картины живо изображали кары, насылаемые Единым на отступников: огненный дождь, землетрясение, нашествие гигантских крыс… Вдоль покрытых страшными росписями стен строем застыли младшие жрецы в серых глиняных масках. Над их головами ровно горели стеклянные светильники.
В глубине храма высилась статуя Гарх-то-Горха. Ее скрывал занавес из тяжелого бархата. Никто, кроме старших жрецов, не имел права узреть лик Единого.
Почти каждый из тех, кто стоял в толпе, хотя бы раз в жизни поднялся по ступеням, прошел по мозаичному полу, вгляделся вблизи в пугающие картины, простерся ниц перед черным занавесом. Но сейчас, из мрака, сияющий храм казался недосягаемым и прекрасным, как алмазная диадема Светоча.
На мозаичном полу возле занавеса смиренно сидела фигура в снежно-белом одеянии. Капюшон скрывал лицо человека, который спокойно вслушивался в рокот молящихся голосов, волнами колыхавшийся вокруг храма.
Главный жрец, некогда принесший свое имя в жертву Единому и теперь живущий безымянным, не надеялся различить среди моря голосов один — высокий, похожий на детский. Но он знал, что этот голос звучит, вплетаясь в общую молитву. Знал, что в первых рядах верующих, у самых ступеней храма, четверо дворцовых стражников подняли над собой широкий щит, на котором застыла тоненькая фигурка, — чтобы Единый сразу разглядел эту женщину, чтобы она не сливалась с толпой.
Ахса! Как же повезло ему с дочерью! Как щедро наградил его Единый за верную службу!
Все знают, что у женщин нет души. Лишь мужчине дано, промучившись после смерти положенный срок в мрачном царстве Гхуруха, возродиться в одном из своих далеких потомков и вновь начать жизненный круг. Женщина же — дивный цветок, украшающий земную жизнь. Она живет лишь раз — рождается, расцветает и вянет без надежды вновь увидеть этот мир.
Но бывают исключения. Иногда в царство Гхуруха попадает бесстрашный герой или известный своей добродетелью и набожностью человек, не оставивший после себя мужского потомства. Закон запредельного царства жесток: души бездетных несчастливцев обречены на мучительный распад и окончательную гибель. Но перед великими людьми склоняется даже Гхурух. Он берет душу бездетного героя или святого и дает ее новорожденной девочке, чтобы та, прожив жизнь, передала эту душу одному из своих потомков. Когда свершается милость подземного владыки, на свет является особая, незаурядная женщина, про которую говорят: «У нее мужская душа!»
Интересно, кто из древних героев воскрес в его маленькой Ахсе?..
От сентиментальных раздумий главного жреца отвлек протяжный удар гонга во внутренних помещениях храма. Это был знак: посланный за грайанским звездочетом отряд выполнил приказ. Жаль, немного поздно… Жрец предпочел бы допросить преступника без свидетелей и лишь потом предать дело огласке. Но выбора нет: следующее великое моление не скоро, а когда еще удастся собрать в храме столько народа? Забывают Единого, пренебрегают им… Ничего, сегодня эти жалкие людишки увидят мощь храма! Допрос, суд, казнь преступника — все свершится на глазах у молящихся еще до полуночи…
Жрец решительно отбросил на плечи белый капюшон, открыв крупную седеющую голову с широким лбом, кустистыми бровями и массивным подбородком. Темные глаза глубоко залегли в глазницах.
Из-за строя серых фигур выскользнули две юные жрицы и подбежали к старику, чтобы помочь ему подняться на ноги. Главный жрец отнюдь не был дряхлой развалиной, но происходящее было частью ритуала, поэтому он, вставая, привычно оперся на хрупкие плечики. Ярко сверкнуло воспоминание: вот так же подставляла ему плечо тринадцатилетняя Ахса, когда была жрицей и не привлекла еще к себе взгляда Светоча…
Держа руки на плечах девушек, старик вышел на верхнюю гранитную ступень. Толпа затаила дыхание, и в этой сложившей крылья тишине обе жрицы запели молитву. Девочки не голосили, не надрывались, но люди вокруг храма прекрасно слышали их. Древние строители придали гигантской пещере такую форму, что она ловила каждый звук, раздающийся в храме, и бросала его в толпу.
Не вслушиваясь в знакомые слова молитвы, главный жрец нахмурился: он разглядел над толпой лишь один щит с сидящей на нем человеческой фигуркой. Светоч не соизволил появиться на великом молении. Конечно, можно ли ждать благочестия от горожан, если правитель подает им такой пример!..
Старик резко убрал руки с девичьих плеч. Как мышата, девочки юркнули в сторону, прижались к стене, затаились.
Жрец заговорил. Полный боли и горечи голос низко стлался над толпой, превратившейся в ночной мгле в черную неподвижную массу. Люди слушали тревожные слова об утрате веры, о нерадении молящихся. Жрец вспоминал кары, некогда обрушенные на город разгневанным Гарх-то-Горхом. Неужели жители Нарра-до вновь хотят беды для себя и своих близких?..
Тихие вздохи рождались и умирали в толпе, когда главный жрец перечислял зловещие предзнаменования, о которых давно уже втайне толковал город.
Молния дважды ударяла в башенку строящегося нового дворца, причем во второй раз погибли двое каменщиков. Участились случаи исчезновения людей… да, это злодейства нарров, но ведь нарры — тоже оружие возмездия Единого… Опять совершают кровавые преступления слуги Хмурого, и это понятно: когда истинное божество отворачивает лик от города, набираются силы и наглости презренные мелкие божки… Разве все это не грозный глас Единого, сулящий неслыханные доселе бедствия?!
Но что прогневало Отца Богов? Недостаточное почтение к храму, позорно малые пожертвования? Разврат, охвативший весь город, начиная с дворца? Наверняка и это, но не только, не только… Произошло что-то еще… тяжкое преступление, оставшееся нераскрытым для людей, но не для богов… нечто такое, что вызвало вереницу бедствий, подобно маленькому камешку, который своим падением вызывает лавину в горах…
Голос жреца стал вкрадчивым, когда он призвал каждого заглянуть в свое сердце и спросить себя: не он ли виновник бед, накапливающихся в Нарра-до? И замолчал, дав горожанам время смятенно порыться в памяти.
Пока верующие взвешивали свои грехи, в стенах сводчатого зала отворились узкие дверки. Беззвучно выходили под каменные своды жрецы и жрицы в серых и черных одеяниях и молча становились вдоль стен, образуя живой полукруг возле статуи Единого.
Когда движение прекратилось и живое полукольцо недвижно застыло, главный жрец обратился к народу:
— Ну? Кто из вас признает, что именно он призвал на город гнев Единого?
Как и следовало ожидать, никто не отозвался. Вы ждав некоторое время, старец внушительно сказал:
— Придется вопросить самого Гарх-то-Горха, за что гневается он на нас!
Строй жрецов и жриц мягко опустился на колени.
— Некогда, — печально начал жрец, — люди могли слышать глас Отца Богов, и вещал он им волю свою, и покорялись люди этой воле, и счастливой была их жизнь…
Стоящие у храма люди знали слово в слово все, что говорил им сейчас жрец, но в скорбном голосе старика были завораживающие чары, и все, словно в первый раз, внимали повести о том, как один из великих воинов древности, дерзкий и неустрашимый Хаштар совершил чудовищное кощунство: заглянул за занавес, скрывающий статую Единого, и увидел лик Гарх-то-Горха. Наглец был на месте сражен молнией, но исправить содеянное было уже нельзя…
— И в последний раз люди услышали голос его, грозный и прекрасный, — завершил рассказ главный жрец. — Сказал он. «Отныне волю мою будете узнавать от самой ничтожной и презренной из тварей земных!..»
Стоявшие на коленях служители Единого разом простерлись ниц, вытянув руки в сторону статуи, скрытой за черным бархатом. Главный жрец повернулся к зрителям спиной и тоже пал ниц. Белые шелковые рукава его одеяния маленькими волнами плеснули по каменному полу.
Народ замер в напряженном ожидании.
Пол храма был немного покатым к выходу, это позволяло видеть все, что происходило в самых дальних уголках зала. На глазах у всех дрогнуло покрывало, прячущее от взоров смертных статую Гарх-то-Горха. Из-под тяжелых складок выбралась громадная серая крыса. На миг она замерла, принюхиваясь, а затем неспешно двинулась вперед. Люди, стоявшие в первых рядах, могли разглядеть на животном тонкий золотой ошейник. Крыса не боялась ни света, ни простертых ниц людей, ни черной толпы внизу. Она направилась было к лежащему у ступеней главному жрецу, но внезапно остановилась, принюхалась и резко свернула в сторону.
Толпа ахнула. Служители храмов тревожно приподняли головы, следя взглядами за своенравным животным.
Крыса приблизилась к одной из жриц — кудрявой, до черноты смуглой девочке лет пятнадцати — и принялась тыкаться острой мордой в знакомые пальчики, из которых зверушка так часто получала корм.
«Ах, чтоб тебя кошка съела!» — взвыл про себя главный жрец, но тут же отогнал кощунственные мысли.
А священное животное разочарованно обнюхало лежащую на полу тонкую ручку и убедилось, что ничего вкусного сейчас получить не удастся. Под облегченные вздохи служителей крыса спокойно вернулась на середину зала и засеменила в сторону главного жреца.
Курчавая девочка уткнула в свой широкий рукав счастливое лицо. Конечно, смуглянка знала: после моления ее высекут за то, что она слишком баловала крысу лакомствами, излишне привязала ее к себе и этим чуть не сорвала торжественный обряд. Но знала она и другое: не так уж долго ей теперь оставаться жрицей. Завтра дом ее отца начнут осаждать свахи. И пусть семья ее не очень богата, пусть сама она не красавица… теперь отцу только и заботы будет — выбирать из лучших женихов столицы. Ведь девушка, которую отличила от других священная храмовая крыса, обязательно принесет в дом мужа счастье и почет, удачу и богатство…
Пока юная жрица предавалась радужным мечтам, обеспечившая ее судьбу крыса добралась до белого шелкового рукава главного жреца и деловито вскарабкалась старику на плечо. Жрец тут же поднялся на ноги. Примеру его последовали все служители Единого.
Крыса надменно восседала на плече, свесив длинный голый хвост на грудь жрецу. На тихо гудящую во мраке толпу священное животное не обращало внимания.
— Услышь нас, Гарх-то-Горх! — воззвал главный жрец. — Ответь: за что гневаешься?
Хор жрецов подхватил мольбу; свод пещеры отразил и усилил крик и швырнул его наружу, в содрогнувшуюся толпу. Мрак отозвался нестройным воем ужаса. Люди, плотно стиснутые плечами соседей, держались на ногах лишь потому, что в темноте некуда было падать. Побелел от волнения даже главный жрец, хотя по его воле и взметнулся этот вихрь человеческих эмоций.
Спокойной осталась лишь толстая крыса, специально приученная к шуму. Подрагивая усами, она лениво тыкалась носом в седые волосы старика. Со стороны казалось, что священное животное что-то шепчет человеку на ухо.
Жрец, прямой и грозный, властно поднял руку. Сразу смолкли храмовые служители. Народ замолчал не так дружно, но все же понемногу воцарилась благоговейная тишина.
И обрушились на толпу страшные слова:
— Горе тебе, Нарра-до! Нарушен древний запрет! Осквернены небесные письмена!
Толпа многоголосо взрычала в ответ. А жрец напористо и гневно поведал о том, что недавно жрецами храма был схвачен некий грайанец, подозреваемый в злом колдовстве. И сейчас Единый подал знак: за чужеземцем есть грех пострашнее чародейства. Этот человек — звездочет!
В ответ из мрака рванулась такая буря негодования, что даже привычная ко всему храмовая крыса обеспокоенно завозилась на плече жреца. Старик успокаивающе почесал ей спинку.
Душа жреца ликовала. Он любил такие мгновения власти над толпой, а сейчас его радость обостряли мысли о том, что в первых рядах, среди пышно разодетых придворных, стоит человек в простом, почти не украшенном вышивкой кафтане — смотритель дворцовых архивов по имени Хайшерхо…
Жаль, что темнота не дает увидеть его лицо! Ведь это люди Хайшерхо выследили звездочета, гнали его до столицы, обложили, как зверя в логове. А храм просто потянулся через головы этих людишек и взял добычу…
Сильно, словно давая пощечину врагу, жрец взмахнул рукой. По этому знаку серая стена храмовых служителей расступилась. К ногам главного жреца швырнули двоих пленников.
Тот, что выглядел моложе, перекатился на бок и замер, не пытаясь подняться. То ли еще не избавился от действия ядовитой колючки рухху, то ли притворялся. В глазах, медово-желтых, не было страха, лишь злая настороженность.
Второй — высокий длинноволосый старик — спокойно поднялся на ноги. Его узкое костлявое лицо было совершенно невозмутимо.
Главный жрец вздрогнул. Ему померещилось нечто нелепое и невозможное: что это он в чем-то провинился, а старый грайанец сейчас начнет его допрашивать.
Отогнав унизительное, неизвестно почему возникшее ощущение, жрец сказал раздраженнее, чем ему хотелось:
— Чужеземец, отвечай на мои вопросы и не лги: на тебя глядят глаза божества!
Грайанец перевел взгляд с лица жреца на крысу, сидящую у него на плече. Углы губ чужестранца дрогнули в затаенной усмешке.
Жрец на миг растерялся. Откуда у пленника такая уверенность в себе? Что это — глупость? Или… или здесь каверза, подстроенная зловредным Хайшерхо?..
— Отвечай: читал ли ты небесные знаки? Толковал ли ты их тайный смысл, предназначенный лишь для богов?
Пленник впервые заговорил. Жрец вздрогнул — так безмятежен, почти ленив был красивый бархатный голос.
— Да, — мягко прозвучало над застывшей в ужасе толпой, — конечно, я не раз читал книгу небес. И постиг много тайн, скрытых в звездных строках.
Не такого ответа ожидал главный жрец! Неужели грайанец не понимает, что сам себе вынес смертный приговор? Или он так боится пытки?..
— Ты смеешь в стенах храма говорить о свершенном тобой кощунстве?! — громыхнул жрец.
— Никакого кощунства нет, — холодно и твердо прозвучал ответ. — Все, что я делаю, я делаю по воле Единого-и-Объединяющего, пославшего меня в этот мир. Каждое мое слово — это его слово, каждое мое действие — во славу Гарх-то-Горха!
Вот уж подобной наглости жрец точно не ожидал! И не только он! Ряды воинов в масках, до сих пор недвижно стоявшие вдоль стен, заколебались, по ним пронесся говорок. Юные жрицы жались друг к дружке. Все ожидали, что сейчас обрушится свод храма.
— Ты произнес немыслимые слова, чужеземец, — стараясь казаться спокойным, сказал главный жрец. — И должен доказать, что не лжешь. Здесь же, не сходя с места. Иначе над тобой будут смеяться не только люди, но даже храмовые крысы. И лишь тебе будет не до смеха.
— Уверен, что смогу доказать свою правоту.
— О каких доказательствах ты говоришь, безумец?
— Разумеется, о чуде, — просто ответил грайанец. — Я обращусь с мольбой к Отцу Богов. Он ниспошлет чудо и тем докажет, что я — его посланник.
Злая усмешка изуродовала благородное, внушительное лицо старшего жреца. Он хотел сказать, что если грайанец будет молить бога о чуде, то пусть просит об избавлении своей шкуры от каленого железа. Это будет самое своевременное и необходимое для него чудо.
Но чужеземец опередил жреца.
— О Единый-и-Объединяющий! — воззвал он, воздев руки к темному своду. — О ты, кто создал мир и принес в него порядок! О ты, кто сотворил богов и дал им великую работу!..
Жрец раздосадованно отступил на шаг. Человек, читающий молитву, неприкосновенен, пока не закончит ее. Конечно, старый обычай сейчас не очень строго соблюдается. Но прервать безумца в храме, на глазах у всего народа… немыслимо!
А грайанец, не переставая взывать к Единому, начал медленно кружиться по каменному полу. Он вытянул перед собой руки, как слепой, хотя темные глаза его были широко открыты.
Толпа, затаив дыхание, следила за этим странным человеком. Все, от последнего нищего до Ахсы-вэш, напряглись в ожидании чего-то необычайного.
Руки звездочета заметались, как вспугнутые птицы, и на мозаичный пол хлынул водопад тонких разноцветных лент. Они обвивали кружащегося человека в темном балахоне и широкими кольцами стелились у его ног.
И вдруг эти цветные кольца разом вспыхнули. Пламя на миг поднялось, скрыв от глаз толпы фигуру звездочета. А когда языки пламени скользнули на пол и погасли, люди увидели, что грайанец держит в вытянутых руках продолговатый стеклянный сосуд. Первым рядам пораженных зрителей было видно, что сосуд не пуст, в нем лежит нечто желтоватое…
Медленно, с застывшим лицом, грайанец начал разводить ладони в стороны. Стеклянный сосуд не хлопнулся на пол, не разбился вдребезги — он завис в воздухе меж рук старика.
Дружное «а-ах!» пронеслось над толпой, когда сосуд вдруг ожил. Плавно заскользил он то вверх, то вниз, приближаясь то к одной, то к другой ладони грайанца.
Белые Львы в смятении накренили щит, на котором восседала Ахса-вэш. Супруга Светоча соскользнула на нижнюю гранитную ступень и осталась сидеть там, от волнения даже не поняв, что произошло.
Главный жрец, ошарашенный не меньше прочих, шагнул к грайанцу, чтобы поближе рассмотреть летающий сосуд. Но тут звездочет, словно вспомнив, где находится, резко свел ладони и повернулся к жрецу, протягивая ему сосуд. Раздался хруст стекла, на пол посыпались осколки, перед лицом жреца закачался, разворачиваясь, небольшой кусок пергамента.
— Ну? — воскликнул грайанец в полный голос. — Что здесь написано? Читай, слуга Единого!
Жрец вздрогнул от резкого горького запаха. Мелькнула мысль: «Не яд ли?»
Пергамент был влажен, желт и абсолютно чист.
— Ничего здесь не написано! — закричал растерянный и обозленный жрец. — Ни единой буквы! В какую игру ты с нами играешь, старик?
И отшатнулся: пергамент прямо в руке звездочета вспыхнул жарким прозрачным пламенем.
Толпа всколыхнулась. Ахса-вэш вскочила на ноги, чтобы лучше видеть.
Пламя быстро погасло.
— А теперь? — спросил звездочет. — Читай, жрец! Вслух!
В руке его был целый, ничуть не обгоревший кусок пергамента, на котором теперь красовались четкие коричневые буквы.
Жрец попятился, лихорадочно соображая, что делать. Он не прочел еще ни слова, но знал: нельзя подчиняться этому опасному чужеземцу.
— Ну же! — торопил его грайанец. — Прочти всем, пусть люди узнают волю Единого!
И тут, непочтительно раздвинув первый ряд верующих, на ступени взошел человек в скромном темном кафтане:
— Позволь, чужестранец, я прочту! Мое имя Хайшерхо…
— Из моих рук! — повелительно бросил грайанец. — Нельзя касаться письмен, начертанных Отцом Богов!
Жрец хотел вмешаться и сказать, что Отец Богов пишет на небесах, а не на вонючем пергаменте, но мерзавец Хайшерхо уже читал громко и внятно:
«Смертные, склонитесь пред высшей волей! Человек этот — посланник Гарх-то-Горха! Кто причинит ему вред — будет жестоко наказан. Кто окажет ему помощь — будет взыскан небесной милостью».
Пергамент свернулся в трубку и исчез в рукаве грайанца, а Хайшерхо перевел прищуренный взгляд на жреца:
— Ты спрашивал, кто вызвал гнев Единого… А не твои ли люди, жрец, рассердили бога тем, что шпионили за этим святым человеком и в конце концов схватили его?
Главный жрец сумел бы достойно ответить на этот бесстыжий выпад, но тут из строя младших служителей храма донесся панический возглас:
— Это грайанское черное колдовство!
Глаза Хайшерхо сверкнули нехорошей радостью, но жрец не дал врагу воспользоваться глупостью одного из крысоголовых. Поспешно обернувшись на голос, жрец закричал:
— Как твой язык повернулся сказать такое? О каком колдовстве может быть речь под этими священными сводами? Или слуги Единого так слабы, что позволили колдуну отвести себе глаза?
— Значит, ты признаешь, что этот человек — посланник бога? — с самым простодушным видом спросил Хайшерхо.
Жрец не ответил, тоскливо переводя взгляд с учтивого Хайшерхо на спокойного грайанца: «Злорадствуют, подлецы!»
Он был совершенно прав. Айрунги в этот миг действительно думал: «Что, получил, укротитель крыс? То-то! Наш балаган не хуже вашего!»
Схожие чувства обуревали и почтенного Хайшерхо: «Ну, каково со мной спорить, старый ты прохвост? Потянул из моей печи лепешку — и обжегся? Жаль, Светоч не видит этого позора… Ничего, Ахса за двоих порадуется!»
И будто нашло отклик мысленно произнесенное Хайшерхо имя: по ступеням прошелестел белый шелк. В круг жрецов гневной орлицей влетела невысокая женщина с тремя длинными косами. На ней не было вуали — никто не прячет лица во время моления.
Бывшая жрица не забыла торопливо поклониться в сторону занавеса, скрывающего статую божества. Затем Ахса-вэш подбежала к отцу, ухватила его за локоть, заставила нагнуться и прошептала несколько слов на ухо. После этого супруга Светоча спустилась по ступенькам и на скорую руку отвесила несколько оплеух раззявам охранникам — задаток до возвращения во дворец. Оплошавшие Белые Львы поспешили вновь поднять свою госпожу на щит.
Главный жрец, мысленно поблагодарив свою мудрую дочь, обернулся к грайанцу:
— Я поверю, что ты послан богом, если сумеешь сказать, как выглядит статуя Единого, что скрыта за этим занавесом!
— Ты действительно хочешь, чтобы я сказал это вслух? — мягко удивился звездочет. — Здесь, при всех?
Жрец прикусил язык, поняв, что неосторожно произнес слова, которые можно счесть святотатством. А загадочный грайанец продолжал:
— Не хочу пользоваться твоей оговоркой и не уклонюсь от испытания. Пусть мне дадут бумагу или пергамент. Я напишу, как выглядит статуя, а ты прочтешь и скажешь, прав ли я.
Жрец побелел и пошатнулся. Обиженная невниманием священная крыса соскользнула по его одежде на пол и знакомым путем затрусила прочь. Никто этого не заметил.
Из толпы передали лист бумаги, чернильницу и перо. Грайанец опустился на пол, положил бумагу на мозаичные плитки и начал быстро писать.
Крысоголовые возбужденно перешептывались. Неужели так просто?! Неужели этот необыкновенный человек сам отдает победу им в руки? Ведь что бы он там ни написал — кто помешает главному жрецу сказать, что все это вздор, что статуя выглядит иначе… Проверить-то нельзя!
Хайшерхо тоже не скрывал удивления. Но его явно беспокоило что-то еще.
Когда грайанец закончил писать и поднялся на ноги, Хайшерхо спросил:
— Как твое имя, чужеземец?
— Айрунги Журавлиный Крик, — последовал вежливый ответ.
— Как-как? — переспросил Хайшерхо. — Но разве ты не…
Он не договорил, жрец шагнул к ним и выхватил у Айрунги бумагу.
Жрец читал записку долго, очень долго. А когда он поднял глаза, все ужаснулись перемене в его лице — словно старик получил известие о гибели всех своих близких.
Безжизненным голосом жрец произнес:
— Этот человек совершенно точно описал статую Единого, я подтверждаю это.
В ошеломленной тишине Айрунги властно повернулся к толпе:
— Я не окончил молитву. А ну, все за мной… хором!
И начал с того места, где остановился:
— И как создал ты этот мир, так когда-нибудь его и разрушишь…
Толпа покорно подхватила:
— Но молим тебя: не при нас, не при наших детях, не при наших внуках…
Служители храма вплели голоса в общую молитву. Молчал лишь главный жрец. Рука его яростно комкала серый клочок бумаги.
Она была короткой, эта страшная записка:
«Хочешь, заставлю занавес оборваться и упасть на пол у всех на глазах? Я могу!»
* * *
Двое грайанцев сидели в одной из внутренних комнат храма. Раш, закатав рукав, разминал онемевшие мускулы предплечья. Айрунги, раздобыв в потайном кармане флакончик с густой темной жидкостью, смазывал палец.
— Теряю сноровку, — весело сказал он. — Порезался, когда давил стекло. А ты молодец, вовремя зажег все, что надо. Хорошо, что была возможность перекинуться парой словечек…
— А чего ты им пергамент в руки не давал? — лениво поинтересовался Раш.
Айрунги хохотнул.
— Там на обороте другой текст. По-грайански. Со ссылкой на Безликих. Я ж не знал заранее, где и когда попаду в переделку.
— Небось думаешь остаться здесь, сместить главного жреца и заправлять воспитанием крыс?
— Думал, — признался Айрунги. — Не выйдет. Жрецы — не крестьяне, долго морочить их не удастся. Сейчас они растерялись, а потом придут в себя и что-нибудь придумают, чужого к своей кормушке не подпустят. Нет уж, не будем начинать новую игру, пока не закончили старую!
— Твое счастье, что так рассудил. Если б ты забыл, что мы идем по следу самозванца, я вот этими самыми руками устроил бы тебе такой гнев Единого…
— Ну-ну, побереги силу! Возможно, она тебе скоро пригодится. Наша судьба еще не решена. Может, эти храмовые все же рискнут нас убить…
Он замолчал, потому что дверь распахнулась. На пороге стоял главный жрец.
Нахлынувший страх острой болью свел живот Айрунги. Грайанец взглянул своему врагу в лицо — и сразу успокоился при виде налитых темной яростью глаз. Если бы служители храма решили убить «посланника Единого», жрец был бы полон спокойного торжества. А раз злится — значит, от бессилия…
— Ну, святой человек, — с ненавистью процедил главный жрец, — в твоем пергаменте сказано: «Кто окажет ему помощь — будет взыскан милостью Единого…» Говори: может ли храм оказать тебе… помощь?
Последнее слово он не произнес, а выплюнул, как отраву.
— Конечно, — вежливо кивнул Айрунги. — Для начала мне нужны некоторые сведения. Расспроси-ка для меня кое о чем свою крысу…
26
Вей-о-о! Уж лучше река Бешеная, лучше лес со всеми его волками, медведями и комарами, чем этот давящий камень со всех сторон!
Вроде и недалеко он отошел от ловушки со скользкими стенами, вроде всего-то пару раз свернул за поворот, а подлый лабиринт повел, закружил, запутал в тоннелях, коридорах и переходах — узких и широких, прямых и извилистых, высоких и таких низких, что приходится передвигаться ползком.
Иногда потолок становится влажным, с него срываются большие капли, пахнет сыростью и гуще разрастается светящийся мох. Иногда стены покрыты такой сетью трещин, что стараешься скорее миновать опасное место, пока вся эта декорация не обрушилась на голову.
В памяти очень вовремя всплывает всякая пакость. Например, слышанные в детстве рассказы истопника из тайверанской бани: о подземных поселках, где, годами, не видя солнца, живут рабы; об обвалах; о людях, заживо заваленных обломками камня; о жутких существах, что шныряют по трещинам и расселинам.
А камень на пряжке дает знать о близкой опасности с таким упорством, что хочется расстегнуть пояс, размахнуться похлестче и шарахнуть талисман о стену. Впрочем, здесь толком и не размахнешься: тесно…
Все условия, чтобы почувствовать себя крысой! Кстати, о крысах: хорошо бы какой-нибудь из переходов вывел в подвал, набитый окороками и прочей вкусной снедью… ох, да хоть сырой репой! Есть хочется ужасно!
В начале своего подземного путешествия Орешек пытался отмечать пройденный путь, ногтем царапая светящиеся пятна мха. Но яркие влажные кляксы быстро затягивали раны и становились прежними, словно к ним не прикасалась человеческая рука. Да и зачем ему, собственно, эти пометки? Чтобы вернуться в колодец со скользкими, будто намыленными, стенами? Вылезти наверх там нельзя, он пробовал! Значит, надо идти вперед и не думать о том, что Серая Старуха, может быть, уводит его глубоко в сердце скал или под дно озера…
А ну, не скулить! Когда-то по этим коридорам бродили люди — может, в незапамятные времена, но бродили. Под слоем мха ладонь не раз нащупывала странные знаки, врезанные в камень, — не то рисунки, не то письмена… Эти люди, надо полагать, знали путь наверх!..
Путь пересек тонкий ручеек, выбегающий из трещины в скале и исчезающий в другой трещине — в противоположной стене коридора. Орешек опустился на колени и напился холодной, ломящей зубы воды. Поднимаясь на ноги и утирая рот рукавом, вспомнил сказку о волшебных подземных родниках. Если испить из такого родника, забудешь лица тех, кто ждет тебя наверху, и не захочешь возвращаться к синему небу и чистому ветру. Глупость, конечно, но…
Память торопливо провела перед ним знакомые лица. Вот хозяин — востроносый, с торчащей надо лбом жесткой прядью, трогательно похожий на воробья. Вот Даугур — печальный и немного настороженный, не до конца уверенный в своем отчаянном решении. Вот Нурайна — гордая, красивая, с надменно вскинутой головой… ох, она же в беде сейчас!
И над всеми этими лицами — зеленое сияние неповторимых, дивных глаз, мысль о которых вызывает острое, горячее желание, неуместное и нелепое в этом промозглом каменном коридоре… Не-ет, Орешку не хочется навсегда застрять в поганом наррабанском подземелье! Его ждет Арлина!..
Воспоминание о любимой спугнула метнувшаяся из-под ног черная тень. Орешек выругался вслух. Проклятые ящерицы, так и шныряют по камням!
Подземелье не было безжизненным. По стенам ползали гигантские пауки. В широких переходах и гротах реяли стайки странных крупных насекомых. В самых темных закоулках с потолка свисали летучие мыши, кутаясь в кожистые плащи крыльев, и пол под ними был покрыт толстым скользким слоем помета. Один раз светящееся пятно на стене пересекла черная гибкая струя, чуть не заставив Орешка заорать: змей он боялся…
Когда очередной переход вывел в большую пещеру, Орешек решил передохнуть. Болели ноги, устала спина, локти и колени были сбиты в кровь. К тому же Орешек отчаянно замерз. Промозглая ледяная сырость липко обволакивала тело и, казалось, проникла сквозь кожу. И это после жаркого, душного дня наверху!
А пещера поневоле заставляла замедлить шаг и оглядеться. Не пещера, а дворцовый зал: с яркими пятнами мха по стенам, с высоким сводом, с рядами свисающих с потолка острых каменных сосулек — а навстречу им с пола поднимаются такие же острые каменные копья. Кое-где эти наросты встретились и срослись, а кое-где еще тянулись друг к другу, словно готовые сомкнуться клыки. А в центре — круглое озеро, недвижное и черное, словно из смолы…
Нет, не совсем недвижное! Со свода падают крупные тяжелые капли. Озеро принимает их почти без ряби, без маленьких волн… или это в полумраке поверхность воды кажется такой гладкой?
Орешек обогнул озеро, выискивая местечко если не почище, то хотя бы посуше, чтобы можно было сесть, вытянуть ноги. Рассеянный взгляд скользнул по чему-то внизу — и вдруг стал острым и внимательным. Усталость разом забылась. Серо-черный мир, сливавшийся в темную пелену, стал четче и словно рассыпался на отдельные детали — колонны, озеро, пятна мха… Звуки, к которым слух привык и перестал замечать, резко вернулись, но слышались теперь раздельно: вот упала в воду капля, вот зашуршала ящерица среди камней…
Орешек, тревожно собранный, с рукой на эфесе, обшарил взглядом полумрак вокруг, не обнаружил близкой опасности и склонился над встряхнувшей его находкой.
Небольшая каменная площадка была расчищена от помета летучих мышей. На ней были разложены — не свалены в кучу, а именно разложены — несколько предметов. Их объединяло одно: всем им не место было в подземелье.
Женский платок, расшитый белыми и желтыми птицами. Свиток пергамента, покрытый плесенью так, что его наверняка не развернуть. Стоптанный башмак. Глиняная фляга, оплетенная железной проволокой. Двухвостая плеть с витой серебряной рукоятью. Детская игрушка — деревянная лошадка со следами краски, с выдранным хвостом и куцей гривой из свиной щетины.
Последняя вещь заставила Орешка поежиться: богато расшитый парчовый кафтан, разорванный, с темными пятнами.
Орешек затравленно огляделся. Чем-то недобрым веяло от безобидных вещиц… Взяв себя в руки, он начал размышлять: кто и с какой целью выложил здесь эти «сокровища»? Предметы пролежали тут разное время: платок, пропитанный пещерной влагой и грязью, почти истлел, а кафтан выглядел так, словно его только сейчас грубо сорвали с плеч владельца.
Во фляге, которую поднял Орешек, что-то обещающе булькало. Не вино ли? Вот бы кстати!
Разбухшая от влаги пробка нехотя покинула горлышко. В ноздри ударил неприятный, но вполне знакомый запах. «Водичка из-под кочки»! Какой придурок здесь, в стране лучших в мире вин, таскал при себе пойло, которое в глухих деревнях мужики гонят из зерна? Впрочем, и в городах можно отведать «водичку из-под кочки», причем даже не подозревая об этом: жуликоватые трактирщики подливают эту пакость в вино…
Что ж, сгодится и это, а то уже зубы начали лязгать…
Вонючая жидкость огненным шаром прокатилась по горлу, обожгла грудь и живот. Вей-о! Крепкая, зараза!
Орешек прицепил флягу к поясу и вновь задумался о прошлом найденных предметов. Все догадки, что вспыхивали в его мозгу, были мрачными, не оставляющими никакой надежды для бывших владельцев вещей.
С болью в сердце Орешек нагнулся и кончиками пальцев коснулся игрушечной лошадки. Что случилось с ее маленьким хозяином?
И эхом этих горьких мыслей прозвучали где-то рядом тихие всхлипы, перешедшие в тоненький плач. Орешек вскинул голову. Нет, это не наваждение! Под сводами пещеры плакал ребенок. Плакал, видимо, давно: голосишко был измученным, безнадежным — всхлипывания и негромкое поскуливание.
Первым побуждением Орешка было окликнуть малыша, подозвать, успокоить. Что остановило его? Стены и свод, враждебно окружившие человека мрачной толщей камня? Исходящее от пряжки-талисмана острое ощущение опасности? Фальшивые нотки, которые уловило в тихом плаче чуткое ухо бывшего актера?
Орешек твердо сжал губы и легким движением извлек из ножен Саймингу. Медленно, мягко он повернулся на каблуках, стараясь поточнее определить источник звука. Затем, бесшумно лавируя среди каменных колонн, двинулся в ту сторону, откуда доносился плач.
Остановившись перед чернеющей в скале глубокой нишей, стены которой не были освещены ни одним клочком мха, Орешек на миг заколебался, а потом нагнулся, чтобы заглянуть во мрак.
Навстречу молча метнулось что-то темное, свирепое, стремительное.
Орешек встретил неведомого врага клинком. Противник на лету ухитрился извернуться, но все же кончик Сайминги коснулся упругой плоти. Раздался вопль, в котором не было ничего человеческого, и сверху на Орешка обрушилось еще одно темное существо. Обернуться и взмахнуть мечом он не успевал, поэтому упал на спину и изо всех сил ударил каблуками по второму врагу. Попал, и крепко: неизвестная тварь с воем взлетела по каменной колонне под потолок. Орешек, вскочив на ноги, нанес вслед противнику мощный удар, который, увы, пришелся по камню: тварь оказалась на редкость шустрой. Вторая тоже не мешкала: визжа от боли, проскочила мимо человека и улепетнула прочь.
Теперь Орешек мог рассмотреть своего пленника, насколько позволял сумрак.
Обвив серую колонну шестью гибкими лапами, сверху смотрело крупное — размером с волка — животное с длинным туловищем, круглой головой и короткой темной шерстью. Под взглядом человека тварь молча ощерилась, обнажив внушительные клыки.
О Безымянные, какой только дряни не водится в этом подземелье! Надо уходить… но, спрашивается, куда? Эти хищники наверняка хорошо ориентируются в темноте и знают здесь каждую щель!
Со злости подобрав отрубленный Саймингой кусок камня — мягкого, серо-белого, похожего на мел, — Орешек запустил им в животное.
Тварь ловко поймала камень задней лапой, сделала движение, словно хотела кинуть им в человека, но не бросила, поднесла к глазам. И сверху раздался голос, визгливый, но внятный:
— Ты разрубил камень?
Это было сказано по-наррабански. От изумления Орешек ответил вопросом, причем довольно глупым:
— Ты умеешь разговаривать?
— Все нарры умеют разговаривать, — провизжало темное существо.
Нарры?! Вей-о-о-о!
У Орешка подкосились ноги. В скитаниях по подземелью он ни разу не подумал о наррах — загадочном хищном племени, некогда жившем в этих краях. Люди победили нарров и вытеснили под землю, где те и обитают до сих пор, время от времени выбираясь наружу, чтобы изловить и сожрать какого-нибудь невезучего человека. Вроде бы им даже бросают преступников…
Хорошо, что Орешек не вспомнил об этом сразу. Каково было бы идти в черный лабиринт навстречу людоедам!
А второй нарр… тот, раненый… он же, подлец, за подмогой побежал! Сейчас вернется со всей стаей — сразу станет весело и очень интересно!
Орешек сорвал с пояса флягу и отправил в глотку обжигающий глоток.
Ну и ладно! Пусть идут! Он, Орешек, скажет ту фразу… волшебную… которой Аунк научил. Как там?.. Черный пень… что-то делает в ядовитом болоте…
Закружившаяся хмельная голова никак не соглашалась припомнить несколько простых слов.
Ну и пусть! Ну и не надо! Орешек расправил плечи и со злым вызовом глянул наверх. Не станет он бояться того, кого сам загнал под потолок!
А неприятная тварь не унималась:
— Зачем рубить камень?
Орешек ухмыльнулся:
— Да вот хочу прорубить дырку в скалах. До самого озера.
Последовало молчание. Затем сверху прозвучало неуверенно:
— Зачем… дырку в скалах?
— А чтоб до самой воды, — охотно объяснил Орешек. — Чтоб залить все эти крысиные ходы-переходы.
Пленник тревожно завозился на колонне. Он явно ничего не понял.
Орешек снизошел до умственного уровня собеседника:
— Дырка в потолке. Вода польется сверху. Зальет коридоры.
На этот раз твари понадобилось не так уж много времени, чтобы сообразить, что к чему.
— Наррам будет плохо! — негодующе заявил пленник.
— Наррам будет о-очень плохо! — с удовольствием подтвердил Орешек. Страх оставил его. Теперь он лишь удивлялся: почему существо, молниеносно двигавшееся в драке, теперь так туго соображает?
А сверху донесся шедевр мыслительного процесса нарра:
— Ты тоже утонешь!
— Не утону. Превращусь в рыбу и уплыву. Я колдун — слыхал такое слово?
Судя по донесшемуся из-под свода визгу, слово это нарру было знакомо.
— Светоч сказал — колдунов больше не будет! — возмутилась тварь.
Вей-о! Светоч? Орешек попытался не выказать своего удивления.
— Что, боитесь? — спросил он наугад. — Помните, что такое колдовство?
— Помним, — донеслось с потолка. — Это плохо. Лапы не слушаются, шкура слезает, кишки болят. Светоч сказал — колдунов не будет! Мы во дворец ночью не вылезаем, никого там не едим! Когда плохие люди хотели сжечь дворец, Светоч позвал — мы пришли, плохих людей ели. Светоч вкусное мясо дает. За что нам — колдунов?
«Ишь, как разговорился!» — подумал Орешек. Хмель не помешал ему понять, что стояло за маловразумительной тирадой нарра. Выходит, хищное племя со страхом хранит память о том, как люди использовали против них магию… порчу на них напускали… А сейчас, стало быть, у зверюги со Светочем что-то вроде договора о ненападении. Светоч даже использует нарров против «плохих людей». Дворцовые заговорщики? Мятежники из городской бедноты?.. А-а, ладно! Ему, Орешку, на заморские дела плевать!..
Краем глаза парень уловил движение среди каменного леса и, вскинув меч, приготовился отразить нападение.
Пленник на своей колонне разразился каскадом щелканья и шипения. В ответ из тьмы донеслось несколько коротких взвизгиваний — и все стихло.
«Надеюсь, — подумал Орешек, — мой разговорчивый друг скомандовал отставить атаку».
А сверху донеслось:
— Дырку рубить нельзя!
— Да кто ж мне запретит? — удивился Орешек. — Я сильный колдун. Светоча не слушаюсь. Никого не слушаюсь… — и, оставив разъяснительный тон, продолжил скороговоркой: — Вот сейчас поубиваю твою стаю, чтоб под ногами не путалась, и начну понемногу камешек рубать… Ну, разве что вы догадаетесь мне заплатить, чтоб я ушел отсюда…
— Заплатить… это как? — уловил нарр главное в человеческой тарабарщине.
— Ну… дашь мне что-нибудь ценное… то есть чтобы мне понравилось. И проводишь наверх.
— Ценное… — повторил нарр новое слово. — Здесь много ценного. Я слезу. Не убивай меня.
— Только без штучек! — предупредил Орешек. — И дружкам скажи, чтоб не дергались.
Пленник съехал по колонне на пол. Теперь можно было увидеть его огромные глаза с большими зрачками. Орешек даже вздрогнул: такая голодная ненависть стыла в этих глазах. Ненависть… и страх?
Нарр молча заскользил к темному озерку. Он двигался по-собачьи, на четвереньках (вернее, «на шестереньках»). Орешек направился следом. В его распаленном воображении вставали видения подземных сокровищ: рассыпавшиеся от времени сундуки с золотом, драгоценными камнями, старинным оружием…
Нарр остановился возле площадки с полуистлевшей рухлядью.
— Вот! — гордо сказал он, и из пасти пахнуло гниющим мясом. — Ценное!
— Это еще что? — грозно вопросил Орешек, не желая мириться с горьким разочарованием.
— Вещи. Человеческие. Кого съедим — вещи сюда кладем… — И добавил, расправив лапой край грязного платка: — Красиво!
Орешек отшатнулся — так дико, почти кощунственно прозвучало это слово, произнесенное клыкастым людоедом, от которого несло разлагающейся плотью.
Брезгливое удивление человека перешло в гнев.
— Слушай, лупоглазый, ты мне эту гнилую красотищу не тычь! Гони что-нибудь и впрямь ценное, а то я тебя в узел завяжу, одни лапы наружу торчать будут!
В этот миг Орешек искренне верил в свою неуязвимость: «водичка из-под кочки» наполнила его бесшабашной лихостью, желанием в одиночку размести хищников по всему подземелью. Если бы из ближайшего коридора высунул голову дракон, Орешек щелкнул бы его по носу. Без тревоги, с интересом глядел он, как его новый знакомый, поднявшись на задние лапы, яростно жестикулирует остальными четырьмя. Верхняя пара заканчивалась кривыми когтями, а средняя имела длинные ладони с цепкими гибкими пальцами.
Обступившую его стаю трудно было сосчитать: среди каменных колонн время от времени возникали темные извивающиеся тени и тут же исчезали.
Наконец все стихло. Орешек прислушался, на всякий случай хватил еще глоток из фляги и обиженно крикнул в полумрак:
— Эй, когтистые! Куда пропали? У меня, между прочим, работа стоит!.. Ладно, надоели вы мне, начинаю прорубаться к озеру!
Бывший пленник, опустившись на все шесть лап, шагнул к человеку:
— Надо идти. Ценное есть у Белого Нарра.
* * *
И снова коридоры, тоннели, переходы… Орешек все чаще спотыкался, но не от усталости, а от тоски и отчаяния. «Водичка из-под кочки» продолжала делать свое дело, и от веселой отваги парень перешел к унынию. Мысленно он говорил себе, что был наивен и самонадеян, как пятилетний малыш, всерьез вознамерившийся разогнать большую рыночную драку. Его здесь, конечно, съедят… и правильно… кому он нужен?..
Нарр ловко скользил впереди Орешка — то по полу, то по стенам. Похоже, на ладошках средней пары лап были присоски, которыми он держался на гладком камне.
Пытаясь справиться с тоской, Орешек начал расспрашивать спутника, которому он дал кличку Длинный, о Белом Нарре. Провожатый отвечал коротко и неуклюже, но охотно. Понемногу Орешек уяснил себе, что хозяевам подземелья редко удается дотянуть до старости (Длинный так и не сумел объяснить, о каком возрасте идет речь: он не знал, что такое год). Но если какому-то счастливчику удается дожить до белой шерсти, он становится весьма уважаемой персоной в стае. Ему уступают лучший кусок добычи и прислушиваются к его советам во всех случаях жизни.
Вот к этому людоедскому патриарху и конвоировали сейчас Орешка. Именно конвоировали: стая двигалась сзади, на почтительном расстоянии.
Орешек еще раз споткнулся, ударился лбом о каменный выступ, хотел выругаться… но слова застряли в горле. Он провел рукой по стене. Понюхал пальцы, даже лизнул черный налет на них. Вынул из ножен меч, ударил по стене острым кончиком. Подобрал отлетевший черный обломок.
Длинный встревоженно вернулся:
— Идем! Не надо вставать!
— Надо вставать! — строптиво огрызнулся Орешек, продолжая бить мечом по стене. При каждом ударе отлетали осколки.
— Зачем дырку в стене? — проявил бдительность Длинный.
— Да все уже, все, иду! — успокоил его Орешек, вытащив из-за пояса подол рубахи и собирая осколки с полу.
Здесь проходил пласт каменного угля. А уголь наводил захмелевшего Орешка на мысль об огне, тепле, уюте…
Находка развеяла уныние. Теперь Орешек не брел тупо и безнадежно вслед за Длинным — он выискивал местечко, чтобы передохнуть и развести хоть крошечный костерок. И такое местечко нашлось: маленькая пещерка, почти сухая, с грудой камней посередине.
Длинный вернулся, с недоумением глядя на человека, который бережно выкладывал на плоском камне маленькую черную пирамидку. Наконец нарр потребовал объяснений.
Орешек не стал скрывать, что собирается развести огонь и согреться.
— Камни не горят! — поставил его в известность Длинный.
Орешек хотел ответить, что у колдуна еще и не то гореть будет, и тут вспомнил, что не позаботился о растопке. Зажечь куски каменного угля искрой от огнива — задача заведомо невыполнимая.
А стая уже подтянулась ближе, в пещерку заглядывали круглые темные морды самых смелых и нахальных нарров. Сейчас у них на глазах недотепа-человек будет пытаться зажечь камни, пока не плюнет на эту идиотскую затею. Тогда нарры потеряют к нему всякое уважение, навалятся всей стаей и сожрут.
А если… Вей-о! Не поможет ли другая находка?
Откупорив флягу, Орешек осторожно полил ее содержимым горку угля.
— Мокрые камни не горят! — Длинный упорно пытался растолковать глупому колдуну простые житейские истины… но замолчал, увидев, что черную горку обняло прозрачное голубое пламя.
Пещера, от начала времен не видевшая света, кроме жалких пятен светящегося мха, озарилась неярким сиянием — для привыкших к сумраку глаз оно казалось ослепительным. По стенам драгоценными камнями заиграли редкие капли, отражая огонь. Потолок перечеркнула громадная тень человека, наклонившегося над костерком.
— Все! — торжествующе воскликнул Орешек, еще раз отхлебнув из фляги. — Никуда не пойду, мне и здесь хорошо! Волоките своего Белого Нарра сюда!
Последовал короткий визгливый обмен мнениями, после чего стая унеслась дальше по коридору. А Длинный остался — караулить.
Орешек вытянул над огнем ладони, с наслаждением впитывая тепло. Нарр бочком подобрался к открытой фляге, которую Орешек поставил на пол. Принюхался. Передернулся от омерзения:
— Зачем такое пить?
В глазах Орешка плясали не то отблески огня, не то ехидные лукавинки:
— Ну как же, ведь это и есть волшебная сила. Глотнешь — и станешь колдуном. Хочешь — камни руби, хочешь — воду жги… врагов хоть сотнями в клочья раздирай… хорошо!
И вновь принялся хлопотать над костерком, краем глаза наблюдая, как Длинный осторожно тянется к фляге. Вот захватил добычу цепкой ладошкой, вот поднес к губам…
Дикий вой огласил пещеру. Нарр отшвырнул флягу и покатился по полу, свернувшись в клубок.
— Зачем же добро-то проливать? — упрекнул его Орешек, подбирая флягу и выплескивая уцелевший остаток жидкости себе в рот.
Нарр не обратил внимания на слова человека. Он вскочил и попытался пройтись по пещере на трех лапах, яростно жестикулируя остальными тремя. Это ему плохо удавалось, он падал через каждые несколько шагов. Тем не менее с горем пополам добрался до стены, вскарабкался под самый потолок и разразился оттуда речью. Не удержался, крепко шмякнулся на пол и, не пытаясь встать, продолжил свой монолог, переходящий в невнятное бормотание.
Орешек от души хохотал над охмелевшим нарром.
Смех был прерван властным вопросом:
— Что с ним?
Орешек обернулся — и чуть не охнул.
Он представлял себе Белого Нарра дряхлым беспомощным старцем, о котором трогательно заботится родное племя. А у входа высился грязно-серый гигант, не ниже самого Орешка. Выглядел он просто… просто жутко!
А Орешек еще умилялся, что старику уступают лучший кусок из добычи. Такому попробуй не уступи! Он от тебя самого лучший кусок отхватит!..
— Что с ним? — повторил Белый Нарр, по-хозяйски входя в пещеру и без страха располагаясь у огня. Из-за его спины выглядывали черные лупоглазые морды сородичей.
Орешек оторвался от созерцания гиганта.
— Ах это?.. Это он меня укусить пытался. — Парень продемонстрировал запястье, недавно ободранное об острый камень в коридоре. — Не знал, дурак, что у нас, колдунов, кровь ядовитая. Вот и отравился, обезумел.
По коридору понесся тихий вой: стая обсуждала ужасную участь, которая могла бы постичь любого из них.
— Помрет? — покосился Белый Нарр на Длинного.
— Не знаю, может, и выживет… — Орешек взглянул на костерок. — Слушай, давай я его зажарю, чтоб мясо зря не пропадало! Понимаешь, есть очень хочется… Впрочем, у него сейчас от яда мясо горькое. Лучше кого другого зажарю…
Вой в коридоре разом смолк. Маячившие у двери морды исчезли.
Белый Нарр, не дрогнув, приступил к переговорам. Он оказался не только крупнее, но и умнее своих соплеменников. Во всяком случае, знал гораздо больше слов и быстрее обдумывал каждую фразу. Так что Орешек вскоре сумел понять, что именно предлагают ему в качестве отступного.
Оказывается, в давние времена (нарр не сумел высказаться точнее) в подземелье забрел человек, который пытался договориться с племенем и натравить его на своих врагов. Слушать его стая не стала, навалилась и растерзала. В последние мгновения жизни израненный человек вытащил из рукава какой-то предмет, поднес к глазам, попытался что-то сказать, но не успел: умер. Белый Нарр считает, что вещь эта наверняка ценная и годится в качестве платы за спасение подземелья от потопа.
Орешку уже так опротивели холод, сырость, темнота и прочие прелести подземной жизни, что он готов был махнуть рукой на сокровища, о которых недавно мечтал, и признать ценностью даже битый черепок.
Предъявленный ему предмет вряд ли стоил дорого, разве что удалось бы заинтересовать им какого-нибудь любителя старины. Потому что он был наверняка древним, этот бронзовый диск размером с ладонь Орешка. Серебряной насечкой на него был нанесен тонкий рисунок: четыре змеи переплетались хвостами. Вокруг шла надпись, точнее четыре группы букв — как ни странно, грайанских. Поднеся диск к огню, Орешек сумел разобрать четыре слова: «земля», «вода», «огонь», «воздух». Остальное было просто бессмыслицей.
— Ладно, уговорил, возьму эту чепуховину. Так и быть, живите. А мне пора идти. Неподходящая вы компания для уважающего себя человека. Где тут ближайший лаз наверх?
— Тебя выведут самой главной дорогой, — пообещал Белый Нарр, перешагнул через Длинного (который что-то бормотал, подергивая лапами) и важно удалился.
— Слышали? — прикрикнул Орешек на присмиревшую стаю. — А ну, проводить!
И подумал, что надо бы у ближайшего источника умыться и привести в порядок испачканную одежду. Кто знает, куда выведет Самая Главная Дорога!..
27
— Но как же так? Ведь это не чужой человек, это твой брат ушел проводником с теми людьми!
— Может быть.
— И он не сказал тебе, куда они направляются?
— Нет.
— Значит, не знаешь, был ли в караване пленник, молодой грайанец?
— Не знаю.
Измученная Арлина кивнула Аранше. Та не разбирала ни слова в беседе, которая велась по-наррабански, но прекрасно понимала, что ей надо делать: подхватила с подноса кувшин, наполнила вином глиняную чашу и почтительно поднесла круглолицему, крепко сбитому мужчине в цветастом наряде. Тот солидно, обеими руками принял чашу, подул на вино, чтобы отпугнуть злых духов, и медленно выпил темно-красную ароматную жидкость. Всем своим видом наррабанец показывал, что снисходит к окружающим, оказывает им честь.
— Послушай, Ухтах, — в очередной раз начала Арлина. — Ты проводник, верно?
Ухтах равнодушно кивнул, разглядывая затейливый узор ковра, которым были обтянуты стены харчевни. Докучный разговор тянулся долго. Наррабанец давно ушел бы, если бы настырные чужеземцы время от времени не подливали ему вина.
— И твой брат тоже проводник? — терпеливо вела свою линию Арлина.
— Тоже.
— Слушай, — не выдержал Айфер, — если ты такой болтун, почему до сих пор не грайанец?
Арлина жестом успокоила его и продолжила, обращаясь к Ухтаху:
— Мы же не шутки ради разбудили тебя в такую рань! Мы весь вечер и всю ночь разыскивали пропавшего человека…
— Ничего не знаю.
Арлина решила быть откровеннее с несговорчивым проводником:
— Этих людей возглавляет такой длиннорукий коротышка с сиплым голосом. Очень опасный, очень плохой человек! Охотник за рабами или еще кто похуже. А ведь с ним твой брат! Он тоже в опасности!
Наррабанец принял из рук Аранши очередную чашу, вытянул губы трубочкой, чтобы подуть на вино, да так и замер, размышляя над услышанным. Затем озабоченно нахмурился:
— Плохой человек, да? Тогда верно: надо догнать.
— Ты знаешь, куда они направились? — не веря удаче, спросила Арлина.
— Знаю, — кивнул разговорившийся молчун. — К Хроти-Шахи-Харр, Плавнику Подземной Рыбы. Это горный хребет, дня четыре пути отсюда. Вода там вроде есть, но никто туда не ходит. Злая земля. Древние духи. Колдовство. Разбойники.
— Но ты поведешь нас?
— Поведу, там мой брат. Но не даром…
Хозяин харчевни сунулся было к ранним гостям с новым кувшином вина, но отступил в сторонку: в азартный торг вмешиваться не принято. Краем уха он уловил цену, которую заломил проводник, и ошарашенно покрутил головой. Куда же собираются эти грайанцы, если с них требуют такую плату?..
Впрочем, стараниями Айфера непомерная цена была порядком сбита.
— Но вам не собрать отряда! — предупредил Ухтах. — Никто не пойдет к Плавнику Подземной Рыбы.
— И не надо! — развернул богатырские плечи Айфер. — Ты меня только с теми ворами сведи, я и один разберусь!
Наррабанец поцокал языком, оценив могучую стать наемника, и продолжил деловито:
— Верблюды — мои, два раба-погонщика — мои. Вода-еда — мое дело. Выходим сегодня, иначе не догнать. Жду в полдень у западных ворот.
Взволнованные грайанцы удалились. Ухтах бросил им вслед холодный пристальный взгляд. Эти глупцы идут по следу Избранного? Что ж, они с ним увидятся… когда и где это будет угодно Хмурому Богу.
Да возрадуется Кхархи!
28
Удар колокола, чистый, звонкий и печальный, вырвал Светоча из тягостного, мучительного сна.
Правитель Наррабана всегда просыпался быстро. Вот и на этот раз — с болезненным мычанием стряхнув кошмар, он открыл глаза и сразу понял: звон, вновь и вновь рождающийся за стеной, сулит ему что-то более неприятное, чем жуткое сновидение.
Лодыжку бережно обхватили умелые старческие пальцы: слуга, спавший у порога опочивальни, без приказа начал обувать хозяина. Если не считать Ахсы-вэш и немногочисленных наложниц, только этот старый раб видел Светоча в ночном одеянии. Старик умел угадывать невысказанные желания молодого господина, выросшего у него на руках. А сейчас и гадать было не о чем: за стеной звонит колокол — Светоч должен спешить навстречу неприятностям.
Слуга торопливо облачил правителя в легкое оранжево-золотое одеяние. Завязывая пояс и не поднимая головы, старик сказал:
— Я видел недобрый сон. Пусть Светоч поостережется.
Это было дерзостью — первым заговорить с повелителем, да еще отравить утро недобрым карканьем. Но Светоч позволял старому слуге куда больше свободы в обращении, чем самым влиятельным придворным — кроме, пожалуй, Нхари-дэра.
— Недобрый сон, да? — процедил сквозь зубы повелитель. — Старый глупец, посмотрел бы ты, что снилось мне!..
* * *
Небольшая комнатка была полна придворных и стражников, но с появлением Светоча все не просто расступились, а словно размазались по стенам. Возбужденное перешептывание смолкло.
Двое Белых Львов нацелили копья на высокие часы грайанской работы. У охранников был такой вид, словно безобидный механизм вот-вот превратится в ужасное чудовище.
Собственно, почти так оно и было.
Вновь ударил колокол, все присутствующие вздрогнули. За плечом Светоча кто-то громко ахнул. Повелитель гневно обернулся, чтобы взглянуть, кто позволяет себе подобную несдержанность, но смягчился, узнав Нхари-дэра. Смотритель ковра и подушек никогда не отличался храбростью. А вот любопытством отличался. Потому и примчался взглянуть хоть глазком на переговоры. В самом деле, когда еще выпадет случай увидеть живого нарра (если, конечно, вельможа не прогневает Светоча и не отправится в Бездонную Башню).
Но зачем явились сюда эти твари? В последний раз переговоры с ними велись еще при жизни прежнего правителя: тогда при помощи нарров удалось подавить мятеж среди городской бедноты. А что понадобилось подземным жителям сегодня?
Светоч подал знак Белым Львам, те проворно отодвинули в сторону высокие часы.
Все затаили дыхание, ожидая, что в открывшемся проеме появится черная тварь с громадными глазами. И забыли выдохнуть воздух, когда в комнату шагнул высокий статный человек с растрепанными волосами цвета корицы. Одежда на нем была перепачкана, сам он был в кровь исцарапан, но карие глаза смотрели независимо и дерзко. На поясе у таинственного гостя был меч в кожаных ножнах.
Что-то странное было в том, как этот человек шагнул в комнату, прислонился к футляру часов, нахально обвел взором присутствующих. Если бы незнакомец появился не из зловещего подземелья, можно было бы поручиться, что он изрядно под хмельком.
— Приветствую всех! — разбил ошеломленную тишину веселый голос с легким грайанским акцентом. — Очень рад вас видеть! Не знаю, кто вы такие, но вы все мне нравитесь.
Никто из присутствующих не смог и рта раскрыть, да никто, включая Светоча, и не знал, что тут можно сказать.
Не дождавшись ответного приветствия, молодой грайанец обиженно передернул плечами, отлепился от футляра часов, в два шага добрался до стоящего у стены сундука и с явным удовольствием уселся на него, свесив ноги на пол. Придворные шарахнулись от незнакомца, как от злого духа. Пришелец не обратил на это внимания, он с интересом разглядывал одного из Белых Львов:
— Вей-о! Приятель, я тебя знаю! Как твой нос, не зажил?.. Красиво она тогда тебя… по носу… потом хотела ухо отрезать…
Нхари-дэр возбужденно зашептал что-то Светочу. Как ни тихо он говорил, чуткие уши придворных уловили: «грайанский колдун…» Эти страшные слова тут же негромко расплескались по комнате.
А пришелец уже отвернулся от стражника:
— Нхари-дэр! И ты тут… смотритель ковра и прочих тряпок… Что смотришь, будто первый раз меня увидел? Это ж я! Ралидж Разящий Вздор… то есть Взор… в общем, не уходи, ты мне еще нужен будешь!
— Чужеземец! — возопил Нхари-дэр, отчаянно пытаясь спасти положение. — Ты находишься пред ликом Светоча!
— Да-а? — обрадовался грайанец. — Который — Светоч? Вот этот? Ой, как хорошо!
Острия копий охранников почти касались груди незваного гостя, но тот не замечал их.
— Я ж сюда и хотел попасть! К Светочу! Ну и решил — напрямик, из-под земли… а то начнут посылать от одного вельможи к другому… сплошная тоска и время зря тратится.
Светоч не знал, чего можно ожидать от этого невероятного человека, которого Нхари-дэр назвал колдуном. Поэтому, временно оставив без внимания немыслимую дерзость грайанца, повелитель сказал сдержанно:
— Чужеземец, ты либо великий воин, либо могущественный маг, если сумел пройти через владения злобных нарров и остаться живым…
— Нарры? — нахмурился пришелец, припоминая. — Нарры, нарры… Ах, нарры! — Ралидж просиял. — Такие лупоглазые, шестилапые, да? С нестрижеными когтями? Я еще о них все время спотыкался… Пра-авильно! Хорошо, что я вспомнил!
Он небрежно отвел ладонью от своей груди копье ближайшего охранника, приподнялся и заорал в сторону черного проема:
— Все в порядке, ребята, можете расходиться! Я тут пока сам!..
Смятение придворных грозило перерасти в панику. Светоч чуть повысил голос, но интонации остались суховато-сдержанными:
— Кто-нибудь, закройте вход в подземелье… Зачем ты хотел увидеть меня, Ралидж Разящий Взор?
— А из-за Нурайны, — не смущаясь, отозвался тот. — Женщина пропала, землячка моя, грайанка. Говорят, ее видели здесь, во дворце. Пусть ей кто-нибудь скажет, что загостилась, хватит уже! Она в Наррабан по делу приехала, а не по дворцам шляться!
Светоч не был трусом — вернее, он был уверен в своей неуязвимости, в мужестве своих охранников. В другое время наглость чужеземца, колдун он или нет, вызвала бы у повелителя лишь гнев. Но сейчас при слове «Нурайна» в памяти правителя закачался, как лодка на волнах, бесформенный мешок, усеянный бесчисленными щупальцами… а среди них, в шевелящемся мерзком венце, — бледное женское лицо со злой улыбкой на прекрасных губах.
— Господин, — робко заскулил Нхари-дэр, — может, эта женщина и впрямь недостойна высокого гостеприимства? Я видел недобрый сон…
При слове «сон» Светоч вздрогнул, приподнял ладонь и негромко сказал:
— Приведи.
Смотритель ковра и подушек бросился бежать так, словно от этого зависело спасение его жизни. А Светоч обратился к странному чужеземцу:
— Ты сказал, что вы прибыли в Наррабан по делу. Что же это за дело?
— Мы… это… — Ралидж призадумался, наморщив лоб, потом неуверенно сказал: — Мы тут родственника ищем… Во, точно! Родственника! Старенького такого…
В комнату, запыхавшись, вернулся Нхари-дэр, ведя за собой Нурайну.
Полувздох-полустон, прокатившийся по комнате, вовсе не был данью необычайной красоте женщины. Каждый из придворных вспомнил свой ночной кошмар и мысленно дорисовал вокруг лица грайанки ореол из черных щупалец.
При виде Орешка Нурайна резко побледнела, но тут же потупила взор и застыла в смиренной позе — этакая тихая наррабанка, покорно ожидающая, когда мужчины решат ее участь.
Светоч заговорил твердо, четко, с расстановкой, давая всем понять, что разъясняет ситуацию и больше не потерпит никаких вопросов на эту тему:
— Вчера во время поединка я вслух восхитился красотой одной из воительниц. Мои верные слуги, неправильно истолковав мой восторг, доставили женщину во дворец. Это было их ошибкой. Сегодня, возвращая красавицу вот этому грайанцу, я заверяю, что ни одна мужская рука не коснулась ее ночью. Женщина так же чиста, как и была вчера. Полагаю, моего слова достаточно?
Вопрос был чисто риторическим. Посмел бы кто-нибудь усомниться в слове повелителя! Да после такого веского заявления даже старая шлюха смогла бы, как в юности, прицепить к своему имени слово «шиу». И никто не посмел бы возразить…
Нервное напряжение среди присутствующих ослабло. Кое-кто начал громким шепотом, якобы только для слуха соседа, восхвалять мудрость и благородство правителя Наррабана. Нхари-дэр уже хотел распорядиться, чтобы чужеземцев проводили к воротам дворца.
Но тут на всю комнату прозвучал яростный женский голос:
— Требую справедливости! — Нурайна сбросила маску скромницы и теперь пылала праведным гневом. — Если моя обида не будет смыта, я брошусь в храм Единого, упаду на ступени и буду кричать о возмездии!
Вельможи возмущенно завертели головами: что еще надо этой сумасшедшей?
— Чем ты недовольна, женщина? — кисло поинтересовался Светоч, которому очень не понравилось упоминание о храме Единого. — Разве я солгал?
— Повелитель сказал правду. Ни одна мужская рука не коснулась меня. И все же я подверглась чудовищному унижению… — Нурайна осеклась, глубоко вдохнула воздух и с истинно трагическими нотами в голосе произнесла: — Меня вынудили провести ночь на мужской половине дворца!
Присутствующие содрогнулись: какими бы лизоблюдами ни были придворные, все же они оставались наррабанцами, и слова оскорбленной женщины взметнули в их душах целый вихрь чувств…
Орешку было наплевать, где устроили на ночлег Нурайну — да хоть на конюшне! Но он был актером до мозга костей и не мог оставить без поддержки реплику партнерши.
Встав с сундука, Орешек сделал несколько шагов к Светочу и обвел присутствующих глазами, полными недоумения и боли.
— Неужто правда то, что я услышал? — начал он негромко, сам не сразу поняв, что читает монолог из трагедии «Принцесса-рабыня».
Но неужели боги допустили Столь гнусное попранье женской чести? И небосвод не рухнул? Не разверзлась Земля? Не хлынули на сушу волны, Разгневанные черным преступленьем?..Он декламировал по-грайански, но присутствующие его поняли — даже те, что не знали иного языка, кроме родного.
Светоч опешил, заморгал, опасливо попятился. Можно подумать, человек ни разу не был в театре!..
* * *
Громоздкие носилки из черного бархата, доставившие Нурайну во дворец, теперь удалялись от дворцовой площади, чуть покачивая под своим пыльным пологом двоих грайанцев.
Орешек негромко, чтобы не слышали носильщики, рассказывал о своих похождениях в подземелье. Нурайна слушала с интересом, но в то же время перебирала разложенные у себя на коленях украшения из редчайшего светлого янтаря, привезенные из далекого холодного Уртхавена. Ожерелье, серьги, браслет, повязка для волос — все это было подарено Светочем в возмещение ущерба, нанесенного ее достоинству.
Когда Орешек замолчал, Нурайна поднесла повязку к своим темным волосам:
— Ну, как?
— Красота! — искренне ответил Орешек. — А ты умница: вовремя завизжала о своей женской чести. Будет на что нанять корабль на обратном пути. А то остались бы мы с красивой наррабанской брехней о благородном поведении Светоча!
— Корабль на это можно даже купить, — поправила его Нурайна. — Но почему — «брехня»? Повелитель сказал чистую правду!
И раздраженно забарабанила пальчиками по рукояти Альджильена (разумеется, меч ей вернули, иначе она так просто не покинула бы дворец).
Орешек от изумления даже не сразу нашелся, что сказать (а это бывало с ним крайне редко).
— Вей-о-о! — завопил он наконец так, что невольники чуть не выронили рукояти носилок. — Что, серьезно? Похитил, привез во дворец — и не это самое… не покусился?.. Ой, недотепа! Ой, пенек лопоухий! Верно говорят в Аршмире: не можешь любить — сиди и дружи!..
Нурайна выпрямилась (насколько позволил полог носилок), окинула Орешка одним из тех убийственно презрительных взглядов, которые так потешали парня со дня их первой встречи, и ледяным голосом отчеканила:
— Разве жалкая ворона с припортовой свалки может понять, что на душе у орла?
— Да не переживай! — снисходительно утешил ее Орешек. — Зря ты так о себе… Ну, не поняла ты его чувств — и не надо! Да и он, если подумать, не такой уж орел…
Нурайна гордо тряхнула волосами и отвернулась от ничтожного плебея, которому никогда не подняться до душевных высот истинной знати.
Орешек тоже отвернулся, пряча торжествующе-ехидную улыбку.
Оба еще не знали, что их ждет опустевший дом с распахнутой настежь дверью…
29
На окраине Нарра-до, в глухом тупике, приютилась лавка старьевщика Тхора. Никак нельзя было сказать, что стояла она на бойком месте, но те, кому нужен был Тхор, находили к нему путь.
Кто только не тянулся в лавчонку: воры, желающие сбыть мелкую добычу (солидными ценностями занимались другие скупщики), нищие (по тому же поводу, что и воры), окрестные бедняки, желающие купить дешевую одежонку (прекрасно понимая, что она, возможно, только что отстирана от крови). Бывали совсем уж загадочные посетители: женщины, лица которых были скрыты вуалью; мужчины, закутанные в плащи, из-под которых предательски выглядывало золотое шитье… Не наведывались сюда лишь стражники — а если им все же приходилось туда заглянуть, обязательно предупреждали о своем визите, тайком отправив в лавку посланца. Что бы там ни говорили о стражниках, а у них тоже совесть есть, они стараются по мере возможности отработать полученные деньги…
Жарким вечером Тхор восседал на широком помосте, под навесом из пальмовых листьев, среди выставленных на продажу вещей. Его суровое коричневое лицо было замкнуто и невозмутимо, он глядел на мир сверху вниз из-под полуприкрытых век.
По товару, по столбам навеса и даже по коленям хозяина шныряли в свете факела две большие коричневые ящерицы. Тхор их не гнал: это твари чистые и для человека полезные. Они комаров ловят.
За спиной хозяина — дверь, ведущая в дом, в просторную комнату, где обычно Хаста, младшая сестра Тхора, вместе с двумя рабынями занималась переделкой старых вещей, купленных братом за бесценок: стирала, латала, а порой делала из трех нарядов один.
Но сейчас работа стояла, лентяйки рабыни болтали, пользуясь тем, что некому на них прикрикнуть.
Хаста-шиу в это время была на заднем дворе — держала факел, чтобы в сгущающихся сумерках двоим мужчинам сподручнее было разбирать груду хвороста, наваленную между глиняной печуркой и сложенным из камней сарайчиком. Работа двигалась в молчании, странное напряжение ощущалось меж этими троими людьми.
И ни один из них не подозревал, что из сарая, в щель меж камнями, за ними следила пара внимательных голубых глаз.
Чинзур еще вчера расковырял сухую глину, скрепляющую камни. Надо же поглядывать, кто шатается поблизости! И еще грайанец осторожно подкапывался под стену, готовя путь для отступления, потому что здешним хозяевам ни на медяк не доверял. И его вполне можно было понять.
Какой-то придворный поэт в порыве хорошо оплачиваемого восторга сравнил Нарра-до с прекрасным ковром, вытканным на берегу озера для услаждения взоров богов. Сравнение не самое удачное, но допустим, допустим… В таком случае, у ковра этого есть изнанка: пыльная, грязная, с перепутанными нитями. Ни в каком другом городе Наррабана не было такой бурной и наглой преступной жизни, сложной и темной, как подземные лабиринты в скалах.
Мир разбойников, воров и нищих спрятал Чинзура в своей тени, укрыл от идущих по следу людей Хайшерхо. Но здесь ничего не делалось даром, и Чинзур знал, что очень скоро ему придется расплачиваться. Впрочем, сейчас его заботили не мысли о будущем (выкрутится как-нибудь, не привыкать!). Гораздо больше интересовал его черный тюк, лежащий у ног Хасты-шиу.
Чинзур знал, что Тхор — укрыватель краденого. К честному торговцу не привел бы грайанца старый приятель-вор, и не стал бы честный торговец прятать в сарае подозрительного чужеземца. Но за день, что провел Чинзур в своем убежище, он нюхом почуял: в неказистом домишке делаются дела посерьезнее, чем торговля с мелким жульем. Возможно, хозяин даже не врал, когда обещал Чинзуру устроить ему встречу с кем-нибудь из подручных самого Суховея, знаменитого пустынного разбойника, грозы торговых караванов…
И вот теперь — сумерки, факел, двое молчаливых людей, которые уже очистили от хвороста деревянную крышку люка… и этот громадный черный тюк у ног женщины… Неужели наконец-то повезло? Неужели он обнаружил тайник, где разбойники прячут награбленное?
Взор Чинзура затмился от жадности, пред ним поплыли красные пятна, и в пятнах этих сверкали золотые монеты, маняще подмигивали драгоценные камни в кольцах, отрубленных с пальцами, и в серьгах, с мясом выдранных из ушей… Золото чище всего на свете, его кровью не запачкаешь!..
Хаста отцепила от пояса один из ключей и нагнулась к люку. Мужчины помогли ей откинуть крышку и протолкнули в открывшуюся дыру черный тюк.
— Осторожнее! — озабоченно сказал один из них, а второй зло ответил:
— Раньше надо было осторожничать, а теперь чего уж…
Хаста заперла люк, предоставив мужчинам заваливать тайник хворостом. Отойдя к сараю и приладив факел меж выступающих из кладки камней, она привязала ключ к поясу.
Чинзур припал к щели, запоминая, как выглядит ключ.
Мужчины удалились, тихо переговариваясь, а женщина задержалась у входа в сарай. Загремел замок. Чинзур проворно, как хорек в нору, юркнул на циновку. Скрипнула дверь. Хаста-шиу вставила факел в ржавую скобу у входа.
— Эй, грайанец! Ты спишь?
Ответом было ровное дыхание человека, который видит ничем не омраченные сны. Хаста подошла ближе, ткнула грайанца носком башмачка. Чинзур не пошевелился. Девушка с досадой что-то пробормотала, нагнулась и тряхнула лежащего за плечо.
Рука мужчины, как атакующая кобра, взметнулась над циновкой и сомкнулась на запястье девушки. Послышался вскрик, в воздух взметнулись два башмачка. Хаста-шиу, перелетев через лежащего Чинзура, растянулась на полу.
— Брату скажу!.. — вознегодовала было она, но жадные насмешливые губы накрыли ее рот, заглушили протест.
Хаста была крепкой, сильной девицей, она могла поднять мешок зерна размером чуть ли не с себя. Остается совершенно необъяснимой загадкой, почему она не переломала наглецу руки и ноги или хотя бы не отшвырнула его на другой конец сарая…
Любопытная ночь, подкравшись в густых сумерках, попыталась заглянуть в приоткрытую дверь, но ей мешал факел, заливавший светом вход и бросавший дрожащее красное покрывало на приникших друг к другу людей.
Наконец — весьма не скоро — Хаста пришла в себя, отпихнула грайанца, села на циновке и, поправляя одежду, скороговоркой перечислила все, что сделает с нахалом ее брат. Звучало это просто ужасно, но Чинзур, смотревший на Хасту снизу вверх, отнюдь не выглядел устрашенным. Физиономия его была веселой и довольной, как у сытого шакала.
Внезапно девица оборвала свою грозную речь и шлепнула себя по лбу ладонью. Лицо ее стало растерянным, красным, жалким.
— О-ой-ой-ой! Что я делаю, дура! Мне же велели тебя позвать! Тебя ждет Суховей, а я тут… а мы тут… О-ой, Тхор меня высечет!
Чинзур напрягся:
— Меня хочет видеть кто-то из людей Суховея?
— Да нет же, сам атаман, сам!..
Чинзур рывком вскочил на ноги. Идиотка! Шлюха! Не могла сказать сразу, от порога! Да разве можно заставлять Суховея ждать, словно слугу или назойливого кредитора?!
— Где он?
— Беги к дому, он на крыше.
Пересекая двор, Чинзур ухмыльнулся все-таки хорошо, что он успел отцепить с пояса Хасты нужный ключ и спрятать под подушку.
* * *
Человек, сидевший на светлом ковре и легонько покачивавший в руке серебряную чашу с вином, был молод. Так молод, что Чинзур усомнился действительно ли это прославленный атаман? Наррабанец не поднял взгляда на Чинзура, вскарабкавшегося на крышу по приставной лесенке. Твердая, красивой формы рука продолжала раскачивать глубокую чашу, заставляя крохотные темные волны бежать из стороны в сторону.
Чинзур учтиво поклонился, представился и почтительно опустился на ковер рядом с медным подносом, уставленным блюдами и кувшинчиками. Стараясь не выдать смятения, взял с блюда политую медовой глазурью лепешку, надкусил ее.
Наррабанец вскинул глаза. Сомнения Чинзура исчезли: этот властный взор не мог принадлежать человеку мелкому и ничтожному.
— Каких богов — наррабанских или грайанских — благодарить мне за встречу с великим героем? — начал Чинзур. — Можно ли не ценить дар судьбы, что пересекла мою скромную тропу с блистательной дорогой самого Суховея?
Взгляд карих глаз стал откровенно насмешливым, и Чинзур, не меняя вопросительной интонации, резко повернул русло разговора.
— Но и я… разве не заслуживаю я благосклонного взора прославленного атамана? Разве не мне ведомы тайны, которые помогут отважным воинам обрести сказочные богатства?
Смуглое горбоносое лицо с высоко изогнутыми бровями осталось невозмутимым, только по губам скользнула тень улыбки.
— Если хочешь, чтобы я тебе поверил, не хвастайся!
Чинзур понял, что имеет дело не с дураком, оставил высокопарный тон и деловито спросил:
— Твои люди узнали то, что я через Тхора просил выяснить?
Суховей кивнул и коротко рассказал, что грайанец-звездочет, оказавшийся посланником Единого, покинул город через западные ворота. В путь его собирали жрецы храма, причем собирали с невероятной поспешностью. Караван отправился в путь уже на следующий день после великого моления, то есть вчера. Охрана при караване тоже храмовая, из младших служителей…
— Сильная охрана?
— Смотря против кого! — пренебрежительно ответил Суховей. В красивом лице атамана проступило что-то хищное, ястребиное. — А почему тебя это интересует?
— Это должно интересовать не меня, а тебя, — улыбнулся грайанец и начал плести складную историю о том, как Единый говорил со жрецами через своего посланника. Гарх-то-Горх гневался на то, что храм в Нарра-до утопает в роскоши, в то время как служители Единого в других городах влачат жалкое существование на скудные подачки верующих. Отец Богов потребовал, чтобы столичный храм поделился богатствами с другими святилищами. Устрашенный главный жрец срочно собрал небольшой караван, груженный золотом и серебром, и отправил (тут Чинзур наугад прикинул направление) в Сутхи-до, жители которого известны скудостью в вере и скупостью…
— И откуда тебе это известно? — прищурился атаман со вполне понятным недоверием.
— А почему я прячусь от Хайшерхо? Я был спутником Посланника… всего лишь спутником, разве я святой человек? Но он не держал от меня тайн, делился планами. И раз он спешит в путь, а караван собран жрецами храма Единого — значит, сбылось все, что он хотел свершить. Разве трудно догадаться?
Суховей молчал, глядя в темноту мимо плеча Чинзура. Ветер принес издали прохладное дыхание озера Нарра-кай, смешанное с ароматом ночных цветов. Насмешливо звенели комары.
Чинзур стиснул зубы. Хоть бы на время заморочить атаману голову, получить хоть маленькую отсрочку… Он заберется в разбойничью сокровищницу, а там пусть его ищут слуги Хмурого, Суховей, Хайшерхо! С деньгами он сумеет добраться до побережья, сумеет вернуться на родину…
— Красиво говоришь, — с сожалением произнес атаман, — да кое-что не сходится… Посланник Единого не пошел по караванной тропе в Сутхи-до. От погонщика мы узнали: путь лежит к Плавнику Подземной Рыбы. Погонщик трясся от страха, когда рассказывал… места и впрямь поганые…
Чинзур глубокомысленно кивнул:
— Значит, с этого он решил начать? Что ж, его воля… Он говорил мне как-то о заброшенном святилище Единого, что находится в горах, называемых Плавник Подземной Рыбы. Древнее святилище, старше многих городов Наррабана. У моего спутника была мечта: принести там жертвы Отцу Богов. По пути в Сутхи-до он хочет исполнить данную себе клятву — разве это не трогательно?
Суховей залпом допил вино, встал, потянулся с кошачьей гибкостью.
— Попробую поверить. Моим зверям все равно надо размяться, обленились без дела. Даже если врешь — для меня потеря невелика. Но для тебя… о-о!
Мурлыкающие, как у барса, нотки в голосе атамана заставили Чинзура поежиться.
— Ты, Суховей, лучше заранее прикинь, как добычу делить будешь.
— Не бойся, грайанец, свою долю получишь, у меня без обмана…
* * *
Глухая ночь утихомирила подворье старьевщика Тхора, уложила хозяина среди подушек на мужской половине дома, смежила глаза его сестры, загнала под лоскутное одеяло рабынь, заставила даже осла и двух коз в хлеву мирно дремать на подстилке из пахучей сухой травы.
Лишь с Чинзуром не справилась ночь. Перед распахнутыми голубыми глазами грайанца проходили видения людей, которых он наяву не встречал, но которые из-за него тоже сейчас не спали. Интересно, сколько их — разбойников, которых приказ атамана выдернул из теплых постелей, из объятий шлюх, из засидевшихся пьяных дружеских компаний? Караван должен выйти на рассвете, как только будут открыты ворота, а значит, ночь пройдет в сборах.
И ему, Чинзуру, тоже дрыхнуть некогда!
Откинув циновку, грайанец пошатал несколько угловых камней, из-под которых заранее выгреб землю. Один подался с глухим чмоканьем, за ним — второй, и Чинзур юркнул в открывшуюся дыру. Вытряхивая из волос сухую глину, он огляделся. Как же хорошо, что Тхор не держит собак!
Руки проворно и тихо разбирали груду хвороста, глаза шарили во тьме — не идет ли проснувшийся в тревоге Тхор?.. Эх, было бы побольше времени, закружил бы грайанец голову Хасте, этой крепкой безмозглой девахе, уговорил бы обобрать брата и бежать за море. Вдвоем они бы поживились куда основательнее, а уж избавиться от помощницы по дороге — дело пустяковое!..
Ключ повернулся в замке. Нетерпеливые руки откинули крышку люка. Вот она, дыра, черная на черном… и холодом из нее тянет — глубоко, наверное.
Во дворе у Тхора Чинзур не заметил лестницы, а веревку раздобыть не удалось. Был лишь один способ выяснить насколько глубока сокровищница.
С замиранием сердца грайанец сел на край колодца, крепко вцепился в ледяной камень и очень осторожно свесил ноги вниз…
Удача! Это не колодец, а наклонный желоб! Можно будет, цепляясь за камни, спуститься на дно и вскарабкаться обратно!
На миг Чинзур заколебался. Страх и Жадность, хохоча, вырывали его душу друг у друга. Наконец решился: разжал левую руку и зашарил по камням в поисках неровности, за которую можно зацепиться. Вроде бы нашел выбоину, зацарапал по ней пальцами, но тут правая рука не удержалась на уступе, и Чинзур с рвущимся из горла беззвучным криком заскользил вниз. Руки яростно заскребли по камню, но желоб предательски оборвался, и вор обрушился во мрак.
* * *
На рассвете разгневанный Тхор отчитывал перепуганную сестру.
— Это что такое? — негромким страшным голосом говорил он, указывая на разбросанный хворост и откинутую крышку люка. — Ты что, овца бестолковая, запереть не могла?
— Да я заперла, — в смятении бормотала та, — крышку они сами засыпали… да ты их спроси…
— Да, конечно, спрошу! Среди бела дня подойду к уважаемым, богатым господам и спрошу: «Вы, почтенные, вчера у меня во дворе труп в подземелье скинули, так не забыли ли крышку прикрыть?» Дура!
Хаста и сама поняла, что брякнула глупость. Люк на заднем дворе приносил брату неплохой доходец: подземелье надежно скрывало следы любого преступления, а нарры были добросовестными могильщиками.
Все же девушка попыталась объясниться:
— Да мы же все заперли… они же…
Ее оправдания были прерваны увесистой пощечиной.
— Еще врать будешь, дрянь?! То-то задержалась после этого! Знаю, чем ты тут с ними занималась, коза похотливая! Понятно, что вы про люк забыли. Хвала Единому, что ночью снизу гости не полезли! Дождешься, шлюха, я тебя саму туда скину, развлекай там нарров!
И Тхор снова влепил сестре пощечину.
Хаста-шиу была сильнее брата и с легкостью могла бы дать ему сдачи, но слово мужчины в наррабанской семье имело такой вес, что Хаста и не помышляла протестовать. Она лишь закрыла красное лицо руками и тихо поскуливала, боясь даже зареветь в голос, чтобы еще больше не разгневать своего грозного повелителя.
Брат и сестра еще не обнаружили исчезновения постояльца-грайанца, за которым крепко-накрепко велел присматривать сам атаман Суховей…
* * *
Стая гнала человека по коридорам и переходам каменного лабиринта. Вел погоню Белый Нарр, матерый убийца, ужас всего живого в подземелье.
Человек задыхался, хрипел. При каждом выдохе ему казалось, что сердце сейчас рывком окажется во рту. Беглец забыл свое имя, забыл, как оказался под землей. Он помнил одно: позади — смерть…
А смерть была уже рядом — бежала, стелясь по камням, и готова была прыгнуть на плечи.
И там, где коридор расширялся, превращаясь в просторный тоннель, длинное серое тело в прыжке настигло человека, сбило с ног. Беспощадные клыки лязгнули, разорвав жертве горло.
Белый Нарр, четырьмя лапами вцепившись в хрипящую добычу, угрожающе вскинул верхнюю, когтистую пару лап и взрычал так, как во всем подземелье умел рычать только он. Покорно взвизгивая, стая попятилась и улеглась на каменный пол, готовая ждать, когда вожак насытится.
А Чинзуру в предсмертном бреду на миг почудилось, что он нашел вожделенный клад и по локоть запустил руки в груду сокровищ. Прозрачные, как слезы, алмазы. Кровавые капли рубинов. Очень холодное, тяжелое золото…
30
— А знаешь, Шайса, я начинаю привыкать к запаху серы. А когда мои планы сбудутся, кто знает, может, тогда этот запах будет напоминать мне о великой борьбе и блестящих победах! Что скажешь, змей ты мой ручной?
Шайса задумчиво принюхался.
— У меня с этим запахом тоже что-то связано в памяти… в той, прежней… нет, не вспомнить… А эта статуя — ну, не могу я стоять к ней спиной! Когда отворачиваюсь, она следит за мной, я чувствую!
— Не говори ерунды, это всего лишь каменное изваяние. А тень бога, что обитает там, появляется лишь ночью.
— Все равно… не доверяю я этому истукану! Он меня тревожит! Чтоб ему провалиться в ту пустую бочку, на которой он стоит!
— В пустую бочку? О чем ты говоришь?
— О пустоте, что под ним в камне… если глянуть за жертвенник.
Джилинер и Шайса удобно устроились на ведущих к жертвеннику ступенях. Каменные выступы были покрыты алым пушистым ковром, превратившись в нечто вроде скамьи: Ворон решительно отказывался сидеть по-наррабански, на полу.
Последние слова слуги так изумили хозяина, что он не поленился встать и обойти жертвенник.
— В самом деле! Ниша! Может, ты даже знаешь, зачем она?
— Знаю, — хмуро отозвался Шайса. — В нее когда-то клали связанных пленников и оставляли умирать от голода и жажды. Те долго кричали, молили о пощаде, это радовало Кхархи… А вот откуда я это знаю… — Шайса озадаченно замолчал, потом развел руками: — Чтоб я сдох, если помню — откуда…
— Ты определенно был одним из кхархи-гарр… впрочем, вернемся к более важным делам. За астролога я тебя хвалю. Молодчина!
Шайса просиял так, словно хозяин одарил его кошельком золота.
— Старик, правда, трепыхается, — продолжил Джилинер озабоченно. — Ладно, пусть пока подумает. Следующая задача — найти браслет Кхархи. Шпионы по всему миру высматривают нашу пропажу. Я, признаться, рассчитывал на свои силы. Не так уж сложно разыскать вещь с помощью колдовства. Но, видно, в браслете и впрямь заключены могучие чары! Спрятался он от меня, как раковина на дне моря… как снежинка в буран…
— А что за браслет-то? — заинтересовался Шайса. — Золотой небось?
— Серебряный, с пластинками яшмы. И еще там камень под названием «Сердце тьмы» — в нем и сосредоточена вся…
Он оборвал фразу, глядя поверх головы Шайсы. Слуга тревожно обернулся.
В черном проеме показалась высокая тонкая женщина с лицом, укутанным серой вуалью. Не обращая внимания на замолчавших мужчин, она направилась к жертвеннику. В одной руке у нее был серебряный кувшин, в другой — чаша, полная крупного желтого порошка, от которого исходил пряный аромат. Легко покачивая бедрами, женщина поднялась по ступеням, чуть не наступив на руку опешившему Шайсе.
Приоткрыв рот, коротышка глядел, как наррабанка, чинно поставив на гранит чашу и кувшин, распростерлась на жертвеннике, припав лицом к ногам огромной статуи. Затем поднялась, зачерпнула пригоршню ароматного порошка, рассыпала перед черным идолом. Отлила из кувшина себе на ладонь немного вина, плеснула в сторону изваяния. Стоя спиной к мужчинам, откинула с лица вуаль и застыла в напряженной позе, словно чего-то ожидая. Затем вновь спрятала лицо, подняла кувшин и чашу и неспешно удалилась.
Когда ее каблучки застучали по ступеням, Шайса пришел в себя.
— Она — жрица, господин мой?
— Нет, — с грустной улыбкой ответил Ворон. — То, что ты видел, — часть свадебного обряда. В первую брачную ночь невеста рассыпает у ног жениха благовония, плещет на него вином… Да, она всерьез считает себя женой Кхархи. И время от времени напоминает Хмурому, что готова исполнить долг супруги.
— Сумасшедшая?
— Конечно.
— А фигурка неплоха… — осклабился Шайса. — И походочка такая… такая… А интересно: в безумную женщину может вселиться Хозяйка Зла?
— Э-эй, выбрось дурь из головы! — встревожился господин. — Эта пальма не для такого дровосека! Если невмоготу без бабы — свистни своим Посвященным. Расстараются, раздобудут для тебя смазливую рабыню.
— Расстарались уже! — зло отозвался Шайса. — В Нарра-до дела шли плохо, я злой был… они и решили подольститься. Поймали на улице девчушку лет тринадцати, не больше. Уж я надеялся, что хоть такая малышка не во власти Многоликой. Ведь над безгрешными душами старая дрянь не госпожа! Но ведь надо же… совсем кроха, и мужской руки не знала, а все равно… — Шайса замолчал, удрученно разглядывая свои сильные узловатые пальцы.
Джилинер на миг брезгливо скривил рот: он думал о женщинах, которых душил Шайса, видя в них Хозяйку Зла. Но голос его звучал спокойно и ровно:
— А эту… божью супругу… чтоб ты и в мыслях тронуть не смел! Это очень полезная женщина. Сам понимаешь, просто так она не вошла бы в круг Избранных. Под ее рукой мало Посвященных, всего полтора десятка, но каждый стоит десятерых. Сама она в ранней юности была любимой наложницей прежнего правителя Наррабана — и убила его по приказу Великого Одержимого. А как разбирается в ядах! Я недавно пригласил ее разделить мою трапезу. А еще позвал того ксуури… ну, помнишь его — Уасанг… так эти двое сразу забыли о моем присутствии и завели беседу меж собой — о способах отравления. Азартно так, задорно, перебивая друг друга! Ксуури щебетал, словно песню пел, а она смеялась. А я молчал, слушал и учился… Я — учился!
— Ну и ладно! — буркнул Шайса. — Не очень-то и хотелось!.. А она все равно дура, даже если в ядах знает толк. Да если Хмурый Бог сейчас явится в пещеру — в своем нынешнем воплощении, — ведь женушка не узнает муженька!
— Не узнает, — рассеянно согласился Ворон, теряя интерес к этой теме. — Сходи за пленником. Он наверняка уже сам не свой от страха. Созрело яблочко, вот-вот сорвется с ветки.
* * *
При первом же взгляде на грайанского ученого Джилинер понял: яблочко еще не созрело. Тонкое умное лицо старика было встревоженным, озабоченным, но не было в нем животного страха, готовности на все, лишь бы угодить тем, в чьих руках его жизнь и смерть.
— Достойнейший Илларни, — начал Ворон с мягкостью, которая была ужаснее любого крика, — давай не будем унижаться до жалких уверток и попыток загнать противника в угол. Здесь не городской стражник допрашивает воришку, а Великий Одержимый, служащий Хмурому Богу, беседует со знаменитым ученым. Ты ведь уже понял, к кому попал в гости, верно?
— Конечно, — кивнул Илларни. — В дорожной суме, которую отобрали у меня твои люди, есть записи, большая часть которых касается именно кхархи-гарр.
— Я прочел, — кивнул Ворон. — Очень интересно, хотя я не понял, с какой целью велись эти записи.
— Ну, как же! — оживился ученый. — Меня давно интересует, как зло проникает в человеческую душу, вернее, почему человек позволяет злу грязнить то, что получил при рождении чистым и светлым, без единого пятна. Это все равно что позволять наносить себе раны или обжигать свою кожу… но это делают! Почему? Ведь интересно разобраться! А здесь зло в самом черном, самом беспросветном виде… Кто же они такие, эти кхархи-гарр? Ведь и они были детьми, их кормила молоком мать! Как стали они чудовищами, вроде Подгорных Людоедов?.. Пожалуйста, не запрещай часовым разговаривать со мной, я могу узнать у них столько любопытного! А то караулит меня толстяк с тупыми глазами. Я к нему и так и этак, а он молчит, как медуза!
Ворон опешил. Он не удивился бы вспышке негодования, не растерялся бы от гневных проклятий. Но услышать, что его, Джилинера, надо изучать? Понять, что с Подгорным Людоедом его сравнивают не в приступе ярости, а в чисто научном стремлении подобрать самую точную аналогию?.. Да, ощущение было не из приятных. Но Ворон не дал сбить себя с избранной линии разговора.
— Почтеннейший Илларни, ты не понял, в какой ситуации очутился. Тебе придется выйти из этой пещеры моим верным соратником. Надеюсь, и другом, но пока не буду просить так много. Ты единственный человек в этом мире, которому ведома тайна Души Пламени. Не пытайся это отрицать, твой секрет открыла мне магия.
— Магия, да-а? — заинтересовался Илларни. — Ты грайанец, судя по выговору… С кем же я имею дело, с Ночным Колдуном или, храни нас боги, с Истинным Магом?
Джилинер не отказал себе в удовольствии вытащить из-за ворота рубахи серебряную цепь с черной фигуркой ворона и покачать ею перед глазами ученого.
— Сын Клана! — огорчился тот. — О Безликие, видел бы это Первый Ворон!
— Он понял бы меня, — улыбнулся Джилинер. — Судя по легендам, он мечтал о мировом господстве. И лишь ряд мелких досадных случайностей помешал ему осуществить свои планы.
— Ох уж эти мелкие досадные случайности, — посочувствовал Илларни. — Всегда они путаются под ногами и срывают великие замыслы, верно?
И, не удержавшись, хихикнул.
Пущенная наугад стрела угодила в цель. Джилинер вновь увидел, словно воочию, как перед лицом разлетается в жалящие осколки Большой Шар, — и еле сдержал желание ударить старика.
А тот продолжал спокойно, словно вел речь не о собственной судьбе:
— Насколько я понимаю, передо мной выбор: либо я становлюсь твоим сообщником — ах, прошу прощения, верным соратником! — либо умру…
— Нет, почтеннейший, — тонко улыбнулся Джилинер. — Выбора нет. При всем своем воображении ты не можешь представить, какими именно способами я буду эту тайну добывать. Просто поверь на слово: ты не выдержишь. Никто еще не выдерживал.
— Пытка, да? — понимающе спросил Илларни.
— Не будем называть этим грубым, примитивным словом мои утонченные и безотказные методы убеждения.
— Понял, понял и верю! — закивал Илларни. Его седой вихор смешно закачался. — Но и ты не все знаешь обо мне, высокородный! Я в молодости побродил по свету, везде учился новому, интересному. Бывал и в Ксуранге — ах, какие умницы эти ксуури! Какая власть над собственным телом! Представь себе, Ворон: они лечат многие болезни одним желанием выздороветь! Жаль только, не любят делиться мудростью с чужаками, а ведь истина не должна знать границ. Но кое-что я там узнал. Научился, например, хитрому приему… вот уж не думал, что он мне и впрямь пригодится…
— Что ты имеешь в виду?
— В случае необходимости я сумею остановить свое сердце. Если ко мне сунутся с какими-нибудь утонченными и безотказными методами, совершу свой последний побег — в Бездну.
Мысль о том, что человек может оборвать собственную жизнь, была для Джилинера, как и для всякого грайанца, настолько чуждой и дикой, что мозг не сразу воспринял ее. Потрясенный Ворон схватил астролога за плечи, глубоко заглянул в ясные старческие глаза. И колдовское чутье, и простое знание людей подсказали ему, что этот человек говорит правду.
— Ты не сделаешь этого! — севшим голосом промолвил маг, сам не понимая, что говорит.
— Почему? — удивился Илларни. — Я старый человек, боюсь боли и терпеть не могу издевательств. Все равно ведь умру, так лучше уж без мук.
Джилинер крепче стиснул старческие плечи. Ему показалось, что астролог сейчас превратится в облачко дыма и ускользнет из-под пальцев, а с ним развеется великая, желанная тайна.
— Не делай глупостей, — поспешно сказал Ворон, стараясь придать голосу дружескую убедительность. — Подумай, какими гранями алмаза может засверкать для тебя жизнь! Слово «щедрость» окажется слишком бледным и невыразительным, когда я начну…
От волнения голос его осекся. Илларни подхватил оборвавшуюся фразу:
— Когда ты начнешь делить добычу со своими сообщниками — да, высокородный? Пожалуйста, убери руки, мне больно. Я ведь могу подумать, что это и есть твои утонченные методы убеждения.
Джилинер отдернул руки, как от раскаленного железа. А Илларни продолжал:
— И постарайся понять, ведь это так просто! Вот ты — маг. Допустим, кто-то более могущественный наложил на тебя чары, превратил в свинью… вот именно, в свинью, и нет надежды вернуть прежний облик. Живешь, но каждое мгновение ощущаешь себя грязным животным… ну, разве ты не предпочел бы смерть? — Илларни перешел на воинственный тон. — И ты хочешь, чтобы я сам с собой проделал такое превращение? Служение истине должно очищать душу, выжигать в ней скверну, подобно пламени Бездны, а я… а ты…
Разгоряченный астролог походил на воробья, вознамерившегося заклевать коршуна. Но ни он сам, ни Джилинер не увидели в этой сцене ничего смешного.
— Можешь оскорблять меня как угодно, — сухо ответил чародей, — но великий Шадридаг Небесный Путь… ведь ты и его сравнил с грязной свиньей!
— Шадридаг был гений! Гений! А у великих людей и ошибки великие. И потом… вспомни, при каких загадочных обстоятельствах погиб Шадридаг! А если он осознал, в какой ужас вверг две страны, и попытался ценой своей жизни остановить это безумие?
— Война, — веско и убежденно сказал Джилинер, — не безумие, а следствие человеческой природы. Если бы исчезло все оружие на свете, люди дрались бы кулаками и зубами. А Душа Пламени, при всей ее непостижимой сущности, — лишь оружие, но такое грозное, что пред ним склонится все живое. Любая война закончится, почти не начавшись.
— Да-а? Тогда почему Наррабан до сих пор не наш?
— Ты же ученый! — быстро сменил тактику Ворон. — Неужели тебе не было бы интересно…
Лицо астролога дрогнуло.
— Пра-авильно! — признался он. — Было бы интересно! Тем более что Шадридаг использовал Душу Пламени не только для войн… он прокладывал в горах дороги, воздвигал крепости…
— Вот видишь!..
— Нет, не вижу! Ты со своей бандой убийц не дороги собрался прокладывать!
— Это на первых порах, но дай мне получить в руки власть…
— К этому времени ты вконец озвереешь, а я перестану быть ученым. Ибо тот, кто служит тирану, не ученый.
— Вот как? — издевательски переспросил Ворон. — А ты ни разу в жизни не работал ни на одного правителя?
— Увы, каждый раз служба кончалась тем, что мне приходилось уносить ноги. Это и научило меня не доверять повелителям и тем, кто рвется повелевать. Посмотришь на иного — и разумный, и просвещенный, и наукой интересуется, и искусства поощряет… а приглядись — и на лице мудрого правителя хоть раз да сверкнут клыки Подгорного Людоеда. Не знаю, в чем тут дело… власть, что ли, так людей калечит? — Илларни безнадежно махнул рукой.
— За все приходится платить! — Джилинер сдерживался из последних сил. — Иногда цена бывает очень высокой, согласен. Но когда вожделенная, дорого оплаченная вещь попадает тебе в руки — от счастья забываешь, сколько за нее отдал.
— Но если слишком дорого платить за власть, почет и прочую труху, — без запинки ответил Илларни, — быстро обнаружишь, что за душой у тебя ни медяка… и самому тебе цена — медяк.
Джилинер невольно хмыкнул:
— Правду про нас говорят: когда боги создавали первого грайанца, они сначала сотворили длинный язык, а потом уже вокруг языка налепили все остальное… Но что ты скажешь, старик, если я поклянусь: у тебя не будет погребального костра! Посмей только остановить свое неразумное мальчишеское сердце — и я брошу твой труп шакалам!
— Ты это сделаешь?!
— Клянусь памятью Первого Ворона.
Илларни притих, призадумался.
— Ладно, — выдохнул он наконец. — Лучше вечность бродить меж мирами, чем возродиться в человеческом теле и увидеть, что твой мир сгорел.
Джилинер отпрянул, потрясенный мужеством щуплого седого человека.
Напряженную тишину спугнули голоса из черного провала лестницы. Ворон встрепенулся, подобрался, метнулся к выходу, властно бросив через плечо:
— Жди меня здесь!
Едва Великий Одержимый скрылся, как пленник вскочил с ковра и шустро обежал пещеру. Он был похож на зверька, попавшего в клетку и тычущегося носом в каждый угол в поисках выхода. Илларни заглянул за жертвенник, быстро осмотрел статую — искал что-нибудь вроде рычага, открывающего потайной ход. Затем юркнул в коридор — один из трех, вливавшихся в пещеру. Сунулся он туда без особой надежды: если бы ход вел наружу, там стояла бы охрана. Илларни быстро обнаружил, что забрел в тупик, обрывающийся над озером багровой лавы. Задыхаясь от ставшего невыносимым запаха серы, астролог вернулся в пещеру. Второй выход, приподнятый над полом и окруженный чем-то вроде каменного балкончика, старика не интересовал: Илларни недавно спустился оттуда по крутым ступенькам. Коридор этот вел к зарешеченному каземату, где держали ученого. Оставался третий выход — тот, за которым исчез Ворон.
Илларни высунулся на лестницу и напряженно прислушался. Ему удалось уловить снизу торжествующий, возбужденный голос Великого Одержимого:
— Живыми их ко мне, обязательно живыми! Посмотрим, заведет ли тогда наш звездочет благородные речи!
31
— Ну, куда ты свесилась, куда? Хочешь разбрызгать мозги по всему ущелью?
— Да я ничего, просто смотрю. По стене кустики разрослись. Интересно, как они там держатся, ведь сплошной камень…
— Я сказал, отойди от края! Не могу видеть, как ты горную козу из себя корчишь!
Айфер был всерьез рассержен. Он всячески скрывал, что боится высоты, и ему тяжело было смотреть, как Аранша пристроилась на краю обрыва с такой непринужденностью, словно все детство провела на этих откосах и кручах.
— Ладно, — смилостивилась та, — сейчас уходим. И так ясно, что дороги тут не найти. Если и была, то обвалом засыпало.
— Или Ухтах с пути сбился, — мрачно согласился Айфер. — Человек, может, здесь и пройдет, а вот верблюд — никак.
— А если не сбился? Если он нас сюда и вел?
— Ухтах? — не понял Айфер. — Зачем?
— Ну… Многоликая его знает, не нравится он мне. Глаза такие противные, масленые…
— Приглянулась ты ему, вот и масленые! Ухтах — он ничего, неплохой дядька… показал мне, как играют в «четыре камешка». Вернусь — наших парней научу… и всех обыграю! — Айфер засиял при мысли о такой великолепной перспективе.
— Все равно я ему не верю! Жаль, языка не знаю, а то б я его, ящера кругломордого, прижала! А с тобой он о чем всю дорогу болтал?
Айфер и вовсе расплылся в улыбке — от уха до уха.
— А он в еде толк понимает! Я от него такого наслушался… Представляешь, курица с медом и орехами! Или гусь в вине… А вот еще: баранину потушат немного с луком, сладким перцем, черносливом… а потом зальют кислым молоком и дальше тушат, пока молоко не выкипит…
Аранша досадливо махнула рукой:
— Тебе бы только пожрать!
— А ты у нас сроду ничего не ела? — обиделся наемник и отвернулся, ища глазами поднимающуюся из-за скалы струйку дыма. Но долго обижаться он не умел. — А у наших, внизу, уже и еда готова…
Аранша пропустила мимо ушей прозрачный намек.
— Не нравится мне здесь! — упрямо сказала она. — Трава как из жести вырезана, кусты жесткие, вот-вот на ветру зазвенят. А пустыня… бр-р-р!
— Пустыня? — снисходительно отозвался Айфер. — Ты ж ее и не видела толком, мы ее по краешку зацепили. Вот я почти мальчишкой караваны охранял, такого насмотрелся… Я кому сказал, отойди от обрыва!
— Да сейчас, сейчас… что значит — «не видела»? Столько песка, прямо горы… полумесяцами такими, мягкие, как волны…
— Подумаешь, горы! А песчаные бури тебя трепали? Не воздух, а каша из песка, даже солнца не видно… а песчаные вихри от земли до неба — это тебе как? Но поганее всего соляные пустыни. Блестят, как снег, издали на озеро похоже. Если соль плотно слежалась — еще ничего, можно идти. А если сверху корочка, вроде наста, а под ней соляная пыль, тогда хуже. А самая дрянь — если под корочкой топкая грязь, тут уж верблюду не пройти. Бывали и подлее неожиданности…
Айфер не договорил, потому что им с Араншей воочию явилась весьма подлая неожиданность.
Неожиданность гулко ударила в камень рядом с головой Айфера. Неожиданность была в пол-локтя длиной, имела железный наконечник и зеленое оперение.
Наемники среагировали не раздумывая. Аранша, обдирая кожу, метнулась в заросли колючих кустов, торчащих над пропастью. Айфер, при всей своей солидной фигуре, ухитрился втиснуться меж прокаленных солнцем высоких камней и стал почти невидим. Первая заповедь воина — не будь, дурак, мишенью!
Бурые чужие скалы ожили. Ящерицами выскальзывали на тропу смуглые люди в серых холщовых одеяниях, с темными повязками на волосах. И запрыгала, заскакала по горам гортанная наррабанская речь:
— Какой баран стрелял?! Живыми брать, только живыми!
Слова эти подбодрили Айфера. Не таясь, шагнул он на тропу и взревел:
— Аранша! Эти придурки нас живыми взять хотят! А ну, спиной к спине!.. Эй, твари, ползите сюда. Выучу вас ходить на задних лапах!.. Ага, боитесь?!
И было чего бояться! Отправляясь в путь, Айфер сменил меч на гигантский топор. («Здесь не гарнизон! С чем хочу, с тем и хожу, хоть с дубиной!») И теперь чудовищное лезвие с гулом резало воздух, заставляя пятиться самых отчаянных.
Но сзади, от зарослей, не было ответа, и не встала Аранша рядом с грайанским великаном, чтобы прикрыть ему спину. Уголком глаза Айфер увидел, как сверху по откосу заскользили на веревках проворные, гибкие тела — и тут же край зарослей вскипел, как вода в котле. Слышны были неразборчивые вопли и треск ветвей: Аранша вела разговор без переводчика.
Айфер топором развалил грудь особо наглому наррабанцу, пинком сшиб ловкача, который пытался проскользнуть ему под руку, и повернулся так, чтобы позади оказалась скала. Уж она-то в спину не ударит! Теперь ему виднее была схватка у края пропасти. Эх, Аранша-атаманша! Поспешить бы к тебе на помощь, да путаются под ногами… всякие…
Выше по тропе раздался визг (Айфер сразу понял, что голос мужской). Мигом кубарем прокатился бедолага, наверняка впервые в жизни сбитый с ног женской ручкой. Не переставая вращать перед собой топор, Айфер перепрыгнул через кувыркающегося вниз наррабанца, могучим пинком добавил ему скорости и крикнул:
— Неплохо для бабы!
Опытный воин знал, что лучший способ подбодрить товарища в бою — это разозлить его как следует. И действительно, от зарослей донесся грозный возглас:
— Вернемся в крепость, я покажу, кто из нас баба, а кто — десятник!
«Эх, — довольно подумал Айфер, — не завидую я тем, кто ей сейчас под руку попался!»
Он взревел, как дракон, и еще стремительнее заработал топором. Казалось, наррабанцы отлетают прочь от одного только вихря, поднятого яростным железом. И пошел грохотать меж скал мощный голос, на смеси наррабанского и грайанского разъясняющий всем этим паршивым шакалам, от кого они произошли, в каких неприятных местах воспитывались и какую грязную жизнь до сих пор вели. А уж какой смертью им предстояло сдохнуть — это красноречивее Айфера объяснял его топор…
По короткому свисту вожака наррабанцы отхлынули, заманивая богатыря ринуться в погоню. Но это у них не вышло: Айфер, может, и не блистал умом, но боевого опыта у него хватало. В одиночку за толпой он не помчался, воспользовавшись краткой передышкой, окинул взглядом скорчившиеся меж камней искореженные трупы и даже крякнул от удивления: сам не заметил, когда столько навалять успел!..
Внезапно на тропе возник тощий сутулый наррабанец и, держась на безопасном расстоянии, поднес руку ко рту. Айфер заметил у него в кулаке короткую трубку. Много повидал в жизни грайанский наемник, а вот о шипах рухху слышать ему не приходилось. Поэтому он лишь поудобнее перехватил рукоять топора и приготовился отразить любое нападение. Но противник взмахнул рукой и юркнул вниз по тропе, укрылся за камнями.
Распаленный боем грайанец и не почувствовал легкого укола в шею, туда, где был распахнут ворот рубахи. Он испустил боевой клич, ожидая новой атаки. Но враги затаились, выжидая, как воронье на побоище.
И отказали ноги, онемели сильные мускулы. С ужасом и отвращением почувствовал Айфер, что опускается на колени. Ничего более унизительного не испытал он в своей честной жизни воина: собственное тело предало, изменило.
Наррабанцы осторожно приближались. Чувствуя, что руки наливаются свинцовой тяжестью, Айфер с усилием вскинул топор и зарычал. Ах каким неподъемным стал этот топор, даже глаза застелило багровой пеленой…
А враги совсем близко, слышно тревожное карканье:
— Держится! Нужен еще шип!
— Сдохнет от двух шипов…
— А так не возьмем!
Вторая игла клюнула кожу. Топор выпал из ослабевших рук.
— Живой?
— Вроде околел… Не угодить бы нам на жертвенник! Велено брать живыми, а тут еще девка в пропасть сорвалась…
Нет, конечно, его подводит слух. Это же не про Араншу, это не может быть про Араншу…
— Эй, послушай его сердце — стучит или уже сдох?
Кто-то встал рядом с беспомощным грайанцем на колени, разорвал на нем рубаху, припал ухом к груди.
И тут все увидели немыслимое: грайанский богатырь из последних сил вскинул руку. Пальцы намертво сомкнулись на горле врага.
— Демон! — разом взвыла вся свора. И это слово было последним, что услышал Айфер, проваливаясь в бездонный черный омут.
* * *
Редкие чахлые кустики не впивались корнями в склон, а лишь беспомощно и жалко цеплялись за камни. Разве вскарабкаешься наверх по такой ненадежной «лестнице»? С каждым твоим движением слабенький кустик выдирается из неприметной трещинки, в которой пытался угнездиться, а ты сползаешь еще ниже, отчаянно цепляясь за следующую жалкую веточку. И еще спасибо, что не летишь на дно, как только что улетел, кувыркаясь, твой меч, выбитый из рук каким-то смуглым умельцем…
Понемногу Аранша достигла дна ущелья. Руки тряслись от напряжения, пальцы были изрезаны в кровь и не гнулись. Зато ноги гнулись, и еще как! Замычав от боли, наемница рухнула на камни и счастливо замерла, осознавая, что жива…
Блаженно-мучительное состояние продолжалось недолго. Аранша не могла позволить себе валяться на дне ущелья, сопливо умиляться своему спасению и ждать, что боги пошлют ей помощь. Не из таких она была, эта упрямая рыбачья дочь! Наплевать, что ноги отказываются сделать хоть шаг. Да кто их, в конце концов, спрашивает? Наплевать, что лютая боль сводит руки. Наверху убивают Айфера и госпожу!
Заглушив в горле стон, Аранша поднялась на ноги. Нет, здесь не выбраться, вон она как склон пропахала…
Пошарив взглядом по камням, наемница не увидела своего меча. Известно, что потерянные вещи присваивает Многоликая. Ну и ладно, пусть старая дрянь подавится этим мечом, у Аранши нож за голенищем. Добудет она и посерьезнее оружие, только б наверх выбраться…
С каждым шагом боль становилась привычнее, ее вполне можно было терпеть, а взгляд шарил по нависшим вокруг откосам, пока не зацепился за промоину, разрезавшую левый склон. Вероятно, здесь был источник, но заглох. Но вода успела промыть в камне нечто похожее на ступени. Конечно, карабкаться по этой «парадной лестнице» будет только ненормальный. Куда разумнее брести дальше, надеясь, что стены где-нибудь станут ниже или сквозная пещера выведет на свободу. Правда, это уведет далеко от места схватки…
Что-то в глубине души, в темном ее уголке, трусливо шепнуло: «Так это же хорошо!»
Аранша вспомнила старую поговорку наемников, которую любил повторять ее учитель: «Деньги делают героев только из дураков». Мол, раз тебя наняли, маши себе мечом. Как все. Не торопись сложить голову.
— Ну и пусть! — упрямо сказала Аранша вслух. — Значит, я дура!
И ущелье ворчливо отозвалось эхом: «дура… дура… дура…»
Тяжело вздохнув, Аранша всем телом приникла к крутому склону, израненными пальцами впилась в края промоины и начала мучительный подъем…
32
Орешку и Нурайне было с чего приуныть. Четыре дня искали они Илларни, обошли весь город, тратили медь и серебро налево и направо. Но след астролога затерялся, как тропка муравья в густой траве. А только что у них побывал очень неприятный посетитель. Их дом вновь осчастливил кратким визитом смотритель ковра и подушек. Нхари-дэр прямо-таки истекал медом, передавая послание своего повелителя. И само послание было любезным по форме, хотя и жестким по смыслу: грайанцы загостились в столице, пора им возвратиться на родину или хотя бы покинуть Нарра-до…
— Светоча можно понять, — негромко сказала Нурайна, глядя на закрывшуюся за гостем дверь. — Мы для него — загадочные, опасные чужеземцы… и живое напоминание о той неприятной истории.
— Да боится он, что мы языками начнем трепать про то, как он мимо скамьи уселся! — зло отозвался Орешек.
Женщина промолчала. Орешек бросил на нее тревожный взгляд. Ой, не нравилась ему сегодня Нурайна! Вялая… глаза странно блестят… посреди разговора обрывает фразу, умолкает… Не заболела бы, храни ее Безликие!
Орешку захотелось немного развеселить свою спутницу. Встав, он отошел к двери, грациозно поклонился Нурайне и вернулся в центр комнаты — но уже чинной походкой воспитаннейшего придворного. На подушки опустился легко и изящно, к яблоку на блюде протянул руку, словно оказывая скромному плоду великую честь.
В глазах Нурайны мелькнула искорка интереса.
— Похож… — скупо бросила она.
Ободренный актер продолжил представление. Голос его звучал музыкально и мягко:
— Высокородный господин и прекрасная госпожа, во имя богов, не подумайте, что вас выгоняют из города, но это так оно и есть… Вы — истинное украшение столицы, до сих пор Нарра-до жил лишь предвкушением встречи с вами, но, как говорится, гладкой дороги вашей повозке…
— Похож, — вновь уронила Нурайна. Глаза ее остекленели, она резко побледнела. — Вашей повозке… повозка… такая легкая, с широкими колесами, чтобы не тонули в песке…
— Э-эй, — испугался Орешек, — ты это чего?
Нурайна продолжала монотонно и безжизненно:
— Но под колесами не песок, а камни. Горная дорога, вокруг скалы…
Орешек поднялся на ноги, тревожно заглянул сверху вниз в серо-белое, с бисеринками пота, лицо Нурайны. Бредит? Сошла с ума?
— Впереди повозки — вереница верблюдов, — невыразительно говорила женщина, — и люди, много людей… А в повозке — двое, они связаны… но я не вижу, кто это.
Орешек протянул руку, чтобы тряхнуть спятившую спутницу за плечо, но ладонь замерла в воздухе, опасливое недоумение сменилось благоговейным восторгом. Парень понял, что происходит у него на глазах. Второе Зрение, о котором он часто слышал в сказках! Дар, которым могли похвастаться очень немногие Истинные Маги!
Орешек почувствовал себя мальчишкой, который в сумерках слушает старую легенду, полную чудес и невероятных приключений.
А голос женщины тянулся ровной слабой нитью:
— Караван остановился, верблюды сгрудились… Погонщики суетятся, кричат, что впереди засыпало тропу…
Орешек опустился на колени и требовательно заглянул в невидящие глаза наследницы Первого Дракона.
— Илларни, да? На повозке — Илларни?.. Ну, говори же!
— Она скользит по склону, как ящерица… — Нурайна явно не слышала вопроса. — Вся круча в пещерках, из одной и появилась женщина. В суматохе ее не замечают, она вьется меж верблюдов, пробирается к повозке. Погонщик хватает ее за руку, она бьет его ножом… сильный, точный удар, тот умер, не крикнув. Женщина прыгает в повозку, режет путы на одном из пленников… вот, вот, встал уже! Это очень сильный, рослый мужчина, но он пьян или болен, даже стоит с трудом… Их заметили! Поднимается крик… женщина тянет мужчину за руку прочь, к пещерам… Я знаю эту женщину! Это…
Голос оборвался. С глубоким стоном ясновидящая откинулась на ковер.
Орешек метнулся к сундуку, на котором стоял кувшин с вином, наполнил чашу и вернулся к лежащей в обмороке Нурайне. Что делать? Приводить ее в чувство? А если этим он убьет чародейку? Ведь ее душа сейчас далеко…
Он сел на ковер рядом с женщиной, поставил на пол чашу и застыл, прислушиваясь к дрожащему, неровному дыханию Нурайны, боясь пошевелиться, чтобы не прогневать таинственные и грозные силы, что владели сейчас хрупким человеческим существом — и могли его смять, раздавить, уничтожить. В сказках не раз говорилось о том, как погибали колдуны, которые пытались заглянуть дальше, чем позволяли им боги.
Шло время, но Орешек не замечал его бега. Лишь когда Нурайна коротко застонала, он рванулся к ней — и почувствовал, как затекло тело от напряженного ожидания. Бережно, нежно приподнял он безжизненную голову королевской сестры и пристроил на сгибе своего локтя.
Другой рукой осторожно поднес чашу с вином к белым губам женщины.
— Илларни, — сказал он мягко и негромко. — Илларни Звездный Блеск из Рода Ульфер. Астролог Илларни.
— Пещера, — с трудом отозвалась Нурайна. Она открыла глаза — взгляд оставался невидящим — и глотнула вина. Кожа ее чуть порозовела, она продолжила тверже: — Огромная черная статуя и жертвенник… в засохшей крови…
— Илларни там, в пещере?
— Сидит на ступеньках жертвенника. Перед ним — человек в черном, не вижу лица… Рядом на коленях стоит женщина, тот человек намотал ее длинные черные волосы себе на руку…
Лицо Нурайны исказилось, словно от боли, голос резко изменился. Орешек чуть не уронил чашу — так знакомы ему были эти хрипловатые старческие нотки.
— Что ж, мерзавец, ты все верно рассчитал! Да, спасая эту девушку, я погублю много других людей. Я понимаю, это несоизмеримо, но не смогу ради тех, кого вижу лишь в своем воображении… не смогу я ради их спасения отдать на растерзание твоим псам вот эту живую девочку! Моя слабость, мой грех, моя слепая совесть… гореть мне в Бездне до золы… Ладно, стервятник, слушай мое последнее слово: я иду на сделку! Нет, не открою тебе тайну, это было бы слишком… да я сойду с ума еще до того, как начну говорить! Но я дам слугам Кхархи Душу Пламени — готовую, сотворенную для убийств! И не вздумай торговаться, я не…
Голос пресекся. Нурайна провела рукой по воздуху, словно пытаясь поймать что-то ускользающее.
Орешек забыл всякую осторожность.
— Где это, скажи? — заорал он, сжимая кулаки и чуть не плача. — Где эта проклятая пещера?!
Нурайна всем телом потянулась в угол комнаты, где были свалены их дорожные вещи.
— Дай сюда! — требовательно вскрикнула она. — Дай скорее!..
— Что дать? — вскочил на ноги Орешек. Он был готов на все, лишь бы не оборвалась ниточка, связывающая женщину с жутким местом, где мучили его хозяина. — Что тебе? Твой мешок?.. Ах мой… Вот, держи!
Тонкие пальцы Нурайны слепо заскребли по прочной ткани мешка. Орешек яростно рванул завязки и вытряхнул на пол свой нехитрый скарб. Женщина сразу выхватила из кучки вещей бронзовый диск с серебряной насечкой в виде змей. Поднесла к лицу, приложила к щеке. Затем положила на ладонь, заскользила пальцем по серебряным линиям.
— Вода, — прочла она одно из четырех понятных слов на диске. Мечтательно повторила: — Вода, вода…
Вдруг вздрогнула, как от удара, уронила диск на ковер и широко распахнула глаза; взор вновь стал ясным, осмысленным. И уже выходя из транса, на излете волшебного порыва выдохнула твердо и уверенно:
— Нарра-кай!
33
— Раз я теперь в вашей банде — научу вас трудиться! Вы у меня спать на ходу перестанете! А ну, быстро сюда бумагу и чернила! Буду диктовать, что потребуется для сотворения и обуздания Души Пламени… если, конечно, хоть кто-нибудь из вашей мерзкой шайки умеет писать!
Джилинер удивленно взглянул на ученого. Илларни резко изменился. Возбужден, глаза блестят… но главное — манера держаться, говорить! Исчезла спокойная доброжелательность, уважение к собеседнику, наивная уверенность в том, что любые разногласия можно снять путем совместных рассуждений, веских доводов и простой логики. Теперь в его хрипловатом голосе появилась лихая наглинка, веселая дерзость, переходящая в грубость. Одно из двух: либо ученый пытается заглушить в душе угрызения совести, либо надеется, что кто-нибудь убьет его, не выдержав хамства, и старик уйдет в Бездну, не навлекая на пленницу гнев кхархи-гарр… Ну, на это пусть не рассчитывает!
— Бумага не нужна, почтеннейший Илларни, — с подчеркнутой любезностью сказал Ворон. — Говори, я запомню…
— Прежде всего нужен песок. Побольше песка, крупнозернистого, темного. Он и будет основой, на него я низведу Душу Пламени, заставлю песок воспринять ее сущность. Еще нужны холщовые мешочки, плотные и чистые, потому что Душа Пламени на первых порах своего существования в нашем мире очень чувствительна к солнечным лучам. Безопаснее первые дни держать ее в темноте, пока не дозреет. Холщовые мешки, как указывает Шадридаг, являются для этого наиболее подходящим вместилищем.
— И это все? — Джилинер был приятно удивлен.
— Почти все. Нужны еще кое-какие ингредиенты… так, мелочи. Душа Пламени по сути своей не есть стихия магическая, иначе я, Сын Рода, не смог бы совладать с ней. Но и к миру простых, не магических понятий и вещей она тоже не относится, а находится как бы на грани… поэтому для призвания ее в наш мир требуется ряд предметов и веществ, также находящихся на грани либо разных миров, либо разных стихий, либо разных состояний… Понял? Ах не понял? Пра-авильно, я тоже. Поэтому просто запоминай, что именно мне понадобится. На грани меж камнем и живым существом — кораллы. Да не побрякушки из коралла, а настоящие кустики! Меж огнем и растением — древесный уголь… да чтоб высшего качества! Меж землей и огнем — сера…
— Почему — сера? — не понял Джилинер.
— А принюхайся, чем у тебя несет из провала с подземным огнем, — доходчиво объяснил Илларни. — Дальше… На грани живого существа и воздуха — паутина. Вы, конечно, можете устроить налет на ближайшее селение и обмести там потолки во всех амбарах, но тогда я вас вконец уважать перестану, хотя, собственно, и раньше не уважал… На Проклятых островах водится гигантский пурпурный чернобрюх. Из всех пауков, что мне известны, этот плетет самую прочную паутину, он в нее ловит мелких птиц. От всей души рекомендую… Дальше. На грани меж водой и воздухом — чешуя летучей рыбы…
— Логичнее бы сказать — пар… — попытался высказаться Джилинер.
— Великолепно! Какая мудрость! Ты превзошел самого Шадридага! Вот и делай все сам, а я не стану у тебя под ногами путаться. Постою в сторонке, полюбуюсь…
— Ладно, ладно, почтеннейший Илларни! — поспешил Ворон успокоить разгневанного астролога. — Рыба так рыба, тебе виднее.
— Не мне, а Шадридагу! У него сказано: чешуя летучей рыбы! Снаряжай корабль, да поскорее, чтоб мне ваших морд отвратительных не видеть!
Шайса не выдержал:
— Говори дело, звездочет, не то разберусь, что там будет меж твоей спиной и плетью!
— Уйми своего шута, — небрежно приказал Илларни Великому Одержимому, — иначе я умру от хохота.
Ворон одним взглядом заставил слугу замолчать.
— Дальше… — смилостивился Илларни. — Меж землей и морем — селитра…
— Селитра-то почему?! — от изумления не сдержался Джилинер.
— Клянусь богами, ты мне надоел, Великий-как-тебя-там-Одержимый! Ступай в Бездну и спроси у Шадридага! Дальше… Меж водой и камнем — лед.
Даже страх перед хозяйским гневом не помешал возмущению Шайсы выплеснуться наружу:
— Да ты, старик, вконец обнаглел! Лед! Где мы тебе среди пустыни лед разыщем?!
— А не моя забота! — с наслаждением ответил Илларни. — Не можете — не беритесь! Глотки резать вы мастера, а вот если дело ума требует…
— Достаточно, — сухо сказал Джилинер. — Это все, что тебе нужно, почтеннейший?.. Отлично. Допускаю, что ты приплел сюда и лишнее, но это не имеет значения. Ты полагал, что я пошлю караваны во все концы земли? А когда все, что ты изволил заказать, сложат к твоим ногам, ты скажешь, что процесс создания Души Пламени займет лет… лет десять, да?
— Вообще-то я собирался сказать — шесть лет, — огорченно сознался Илларни.
— Не стоит лишний раз унижать себя ложью. Я читал записи одного из придворных короля Джайката. Там не сказано, что требовал Шадридаг для своей работы, но все необходимое доставляли ему вечером, а к утру его труды оканчивались. И еще ты не учел, что имеешь дело с очень сильным чародеем. Я доставлю все, что ты просил, до заката солнца. Но утром не стану слушать никаких оправданий.
— Понял! — тяжело вздохнул Илларни. — Но пленница должна быть все время при мне! Не верю ни тебе, ни твоим зверюгам!
— Хорошо, пусть будет так. Могу ли я предложить свою скромную особу тебе в помощники?
В ответ на явную насмешку Илларни заставил себя улыбнуться:
— Нет, конечно! Кто я такой, чтобы мне прислуживал Сын Клана?
* * *
— Да вы с ума посходили! — возмущенно сипел Шайса. — Не слышали, как хозяин кричал?! Может, его спасать надо!
Один из часовых, охранявших узенькую тропку, не соизволил даже рта раскрыть, а другой снизошел до ответа разгневанному Избранному:
— Великий Одержимый колдовать будет. Никого пускать не велел. Кричит — и пусть кричит. Может, так колдует…
— Что ж, ребята, может, вы и правы, — кивнул Шайса. — Ну, тогда пойду…
И вдруг ловко подсек ногой колено одного из часовых. Тот плашмя грохнулся на тропинку. Второй часовой не успел даже понять, что произошло с его напарником, потому что в лицо ему прянула Гадюка. Свинцовый шарик, утяжеляющий конец веревочки-убийцы, угодил часовому в лоб и заставил забыть о долге, приказе и прочих скучных вещах. Шайса нагнулся над первым часовым, но тот лежал неподвижно — при падении ударился головой о камень.
Шайса потерял к наррабанцам всякий интерес и быстро зашагал по тропке, которая вывела его к маленькому пятачку земли, со всех сторон стиснутому отвесными скалами. Там горел крошечный костерок, вокруг которого двигалась высокая темная фигура. Шайса облегченно вздохнул: хозяин был жив!
Он хотел было незаметно удалиться, но маг у костра выкрикнул несколько странных слов. И замутился, задрожал мир вокруг, и прижался Шайса к скале, как испуганный ребенок к матери, потому что угрюмое вечереющее небо вспыхнуло, заиграло чистыми рассветными красками. Меж скал заметался соленый ветер — тесно было тут ему, привыкшему к безбрежным морским просторам. Сквозь темные горные склоны стали проступать пенные барашки на низких веселых гребнях. И стремительный косяк рыб, вырвавшись из тугой волны, взмыл на неподвижных прямых плавниках-крыльях…
Колени убийцы подкосились. В трепете ужаса и восторга он закрыл глаза. Ничто не страшило его так, как чародейство. Именно поэтому он так тянулся своей черной душой к могущественному магу Джилинеру…
По коже хлестнули ледяные иголки. Шайса заставил себя открыть глаза.
В воздухе отплясывали злые снежинки, голос мага властно заклинал вьюгу, а из толщи скал выплывала к костру гигантская льдина, словно выломанная могучей ручищей из холодного панциря, сковывавшего скалистое побережье Уртхавена.
Пламя костра вытянулось небывало высоким языком, закачалось над головой мага и опало на багровые угли. Смолкли страшные слова нечеловеческого языка, которые выталкивал из горла Джилинер. Развеялись тучи снежинок. Но остался высокий — в два человеческих роста — обломок льдины, торчком стоящий возле умирающего костра. А рядом распластался неподвижный человек.
Преодолев страх, Шайса оттолкнулся от скалы, которая почему-то казалась ему спасением и защитой, и, скользя по расползающемуся под ногами грязному снегу, ринулся к хозяину.
Джилинер, раскинув руки, припал лбом к серой массивной льдине. Шайса подхватил господина, приподнял его голову, пощупал жилку на шее — жив!
Рядом что-то забилось, тяжело и влажно зашлепало. Шайса обернулся, готовый драться хоть с демоном.
У черного кострища стоял глиняный таз. В нем трепыхалась, умирая, большая рыба. Чешуя полыхала и тускнела в уходящих закатных лучах.
Ворон застонал и открыл мутные, словно больные глаза.
— Она исчезла, Шайса! — беспомощно, по-детски пожаловался он. — Сила исчезла, понимаешь, змей ты мой ручной?
Шайса молчал в тревожном недоумении. Таким он еще не видел хозяина.
Глаза Ворона на несколько мгновений закрылись, когда веки поднялись, Джилинер уже стал прежним. Он легко поднялся на ноги и с отвращением оглядел испачканную одежду.
— Надо переодеться… Я добыл все необходимое. Вон там, в скалах, глубокая ниша, я туда все перетащил… На тропке стоят двое часовых…
— Уже не стоят, господин, а то как бы я сюда прошел?
— А, понимаю. Ну, поймай еще кого-нибудь и пришли сюда, пусть перетаскают все к Илларни… Ах да, старый негодяй еще вспомнил, что нужны ступка, пестик и мягкая метелочка, но все это, если не ошибаюсь, можно взять у моего повара. А мне надо отдохнуть. Я… я перестарался — и потерял свою силу… ненадолго, Шайса, ненадолго! Это со всеми магами случается время от времени, со мной — уже в третий раз. Через несколько месяцев сила вернется. Но лучше, если пока никто не будет знать об этом.
Шайса понимающе кивнул. Потеряв магические способности, Ворон не перестает быть великим Одержимым, но и в самом деле будет лучше, если это останется тайной.
Нет, Шайса не собирался предавать хозяина. И все же Джилинер, лишившись чародейной силы, что-то утратил в глазах слуги, стал проще, обыкновеннее. Человек как человек. Держит себя вроде по-прежнему, да не совсем: чуть суетится, едва заметно нервничает, голос нет-нет да и дрогнет.
А сам-то Шайса? Разве посмел бы он прежде обдумывать поведение хозяина? Нет, что-то определенно сломалось в отношениях между господином и слугой.
Смутившись, Шайса отвел глаза. Джилинер искоса бросил на него короткий подозрительный взгляд и продолжил сердито:
— Еще найди ксуури Уасанга и спроси, нет ли у него снадобья от укуса гигантского пурпурного чернобрюха. Того, что с Проклятых островов. А то как бы у меня рука не вспухла. За палец цапнул, мерзавец восьминогий!
34
— Ну и что теперь делать? Ты ж у нас Вторым Зрением владеешь, все на свете знаешь, вот и скажи…
— Все на свете знает только Хозяйка Зла, — устало отозвалась Нурайна. — Может, поэтому она такая стерва…
Она сидела бок о бок с Орешком на расстеленном плаще. Перед ними простирались зеркальные воды озера Нарра-кай, которое отсюда казалось бескрайним. Одуряюще пахли цветы, заполонившие берег. В их неистовом предвечернем аромате терялся запах озерной воды. Издали доносились странные звуки, будто огромная птица била по воде крылом: это рыбаки загоняли рыбу в сети. Это было дивное место, умиротворяющее и прекрасное.
Увы, даже здесь покой не мог вернуться в души двоих грайанцев. Они далеко ушли по берегу озера, по пути беседуя с паломниками, пришедшими на поклонение доброй богине, и со жрецами, увенчанными коронами из цветов. Они купили по огромному букету, вышли на лодке в озеро и разбросали цветы по воде. Они искали малейшую зацепку, хоть какой-то знак, где найти Илларни.
И теперь, измотанные и несчастные, сидели они на расстеленном плаще и изо всех сил сдерживались, чтобы не наорать друг на друга.
— В каких только передрягах не бывал, а таким слепым котенком себя сроду не чувствовал! — горестно вздохнул Орешек.
— В передрягах он бывал! — огрызнулась Нурайна. — Великий герой!
— Великий не великий, а в летописи угодил…
— За самозванство-то? Было бы чем гордиться! Для богов он, видите ли, спектакль играет. Да тобой только Серая Старуха любуется! А богам на тебя смотреть скучно: всю жизнь плывешь по течению, вот и все…
— Плыву, — с достоинством ответил Орешек. — И плыву там, где другие давно утонули бы!
Нурайна не сразу нашлась, что ответить. Наконец пробормотала нечто неубедительное: мол, когда такие проходимцы вопреки своей плавучей природе все-таки тонут, надо всенародный праздник устраивать. Орешек уже не слушал. Он вертел в пальцах бронзовый диск со змеями, задумчиво его разглядывая.
— И с чего я за эту бляшку ухватилась? — досадливо сказала Нурайна, краем глаза наблюдая за его действиями. — Не помню, почти ничего не помню!
— Ты еще про воду говорила.
— Ну, это я просто прочла на бляхе.
— Угу… всего четыре слова понятных и есть, а остальное — бред обожравшейся мухоморами собаки.
— Зря ты так. Какой-нибудь язык, просто мы его не знаем.
— Я уж точно не знаю…
Орешек поднес бляху ближе к глазам и вслух прочел то, что серебром было написано под словом «вода».
Какая странная фраза! Она журчала, она переливалась, она струилась, как ручей. Совсем коротенькая, а не исчезла, не растворилась в воздухе — так и продолжала звенеть вокруг, словно капельки дождя по озерной глади. Весело и ласково откликнулось на эти звуки озеро Нарра-кай, побежали по нему тихие волны.
Орешек ошеломленно завертел головой. Он даже не почувствовал, как в его локоть впились пальцы Нурайны. Что произошло вокруг? Иным стал свет… мерцающий, переливчатый, зеленовато-туманный… Орешек видел кусты на берегу, хижину жрецов вдали, но все расплывалось, покачивалось, стало смутным, зыбким, словно он смотрел сквозь волнистое стекло… или сквозь воду. Это волновало и захватывало, но почему-то не пугало.
Прозвенел девичий смех, легкий, неуловимый.
— Какой смешной! Ну, что вертишь головой? Ты звал меня? Вот я!
Словно весенний ручеек заговорил с человеком…
— Кто ты? — спросил Орешек и даже вздрогнул — таким хриплым и грубым показался ему собственный голос.
Снова серебряными капельками разбрызгался смех.
— Ну, что кричишь, глупый? Тебе нужна помощь? Конечно, помогу. Ведь в руках у тебя Талисман Четырех Стихий, ты заклял воду великим заклятием….
Орешек разжал ладонь. Бронзовый диск был тяжелым и холодным, он совсем не нагрелся от тепла руки. И что-то в нем изменилось, что-то… вот! Уже не четыре змеи, сплетясь хвостами, выглядывали из серебряного клубка, а лишь три. И пропало серебряное слово «вода». Загадочная фраза, начертанная под ним, тоже исчезла.
— Верно, верно, верно! — поддразнил журчащий голос. — Каждое заклятие можно использовать лишь раз. Говори, о повелитель стихий, я повинуюсь тебе!
Орешек предпочел не обращать внимания на явную насмешку.
— Можешь спасти нашего друга из лап похитителей и вернуть к нам?
— Не могу: его стерегут огонь и камень. Если хочешь, отправляйся туда сам. Но сразу же, сейчас!
Орешек обернулся к Нурайне. Та твердо кивнула.
— А что раздумывать? — лихо заявил парень. — Главное — при нас…
Главное и в самом деле было при них: мечи, деньги, оказавшийся бесценным бронзовый талисман и подаренные Светочем драгоценности, которые Нурайна не рисковала оставлять в доме.
— Главное? — насмешливо удивился переливчатый голос. — У одного из вас есть даже кое-что лишнее! Как ты можешь таскать на себе такую гадость? Лучше ее выбросить… только, во имя дождевых облаков, не сюда, не в озеро! Не хватало у меня на дне этой мерзости! От нее же рыбы на сушу убегут!
— О чем ты, Бессмертная? — изумился Орешек.
— О твоем поясе! Эта вещь просто пропитана злобной, черной силой!
В смятении Орешек вспомнил Храм Крови и свою шутливую просьбу, обращенную к Хозяйке Зла.
— Прости. Кай-шиу… ты, конечно, мудрая… но какое же в этом поясе зло? Он меня предупреждает об опасности.
— Да? О любой и всегда?
— Н-нет… — задумался Орешек, припоминая. — Пожалуй, о людях — нет… но если нечисть… или враждебные чары…
— А может, он не предупреждает, а злорадствует? Чует родственную темную силу и радуется, что ты вот-вот попадешь в беду?.. Впрочем, что мне до этого! Люди любят побрякушки… Запоминай, что я скажу, а потом мне течь по своему руслу, а тебе — по своему. Возле гор, что названы Плавником Подземной Рыбы, есть озеро Тхитигур, Невольничьи Слезы. Там вы и окажетесь, а дальше сами ищите своего друга!
Зыбкий свет задрожал рябью, взметнулся зелеными волнами. На миг Орешек увидел перед собой несказанно прекрасное юное лицо, но оно тут же уплыло из глаз и из памяти, а может, просто померещилось…
Парня шатнуло, как в бурю, и он вдруг понял, что стоит по плечи в мутной теплой воде. Рядом, все еще держась за его локоть, стоит Нурайна, вода ей по горло, плащ пузырем лежит на поверхности. А рядом — берег, но не зеленый, чистенький, украшенный цветами берег Нарра-кай! Песок, камни, меж которых торчат жесткие кусты, а вдали вытянулся горный хребет, похожий на гигантскую рыбину, наполовину ушедшую в землю.
35
— А почему озеро так назвали — Невольничьи Слезы?
— Я что-то слышал, но не помню… — откликнулся Айрунги. — То ли прежде тут караваны работорговцев ходили, то ли охотники за рабами шныряли. А тебе не все равно?
— Вообще-то все равно, — лениво признал Раш.
Он лежал, прислонившись спиной к большому валуну, нагретому солнцем. Только что Раш презрительно проигнорировал приказ проводника каравана сходить за водой. Хотя озеро и было рядом. Усталые верблюды уже напились и теперь лежали на песке, прижимаясь друг к другу боками, а люди ставили шатры и разводили костер в кольце валунов, чтобы защитить себя от ветра.
На Раша спутники с первого дня посматривали косо из-за его высокомерной лени и грубости. Лишь храмовая дисциплина мешала охранникам каравана намять наглецу бока. Но дурманящая близость воды и предвкушение отдыха после нелегкого перехода настроили всех на благодушный лад.
Всех, кроме Раша.
— Зачем мы сюда притащились? — уже не в первый раз начал он допытываться у Айрунги. — Мы же ловим самозванца. Или ты забыл?..
— Самозванец обязательно пойдет за Илларни, — терпеливо объяснил Айрунги. — Чем брюзжать, обошел бы озеро да посмотрел на берегу, нет ли следов недавней стоянки. Купеческие караваны здесь не ходят, и если мы хоть что-нибудь углядим — стало быть, наши птички тут порхали.
Подумав немного, Раш кивнул и неохотно встал.
Он прошел мимо костерка, в котором недружелюбно потрескивали сухие ветви; мимо лежащих стреноженных верблюдов, мирно пережевывающих жвачку; мимо высоких валунов, от которых тянулись густые вечерние тени. Караванщики проводили грайанца неприязненными взглядами, но Раш их не заметил.
Он отошел не так уж далеко от места привала, но громадные валуны, ведущие вокруг озера вековой хоровод, уже закрыли отдыхающий караван. Стоянку выдавала лишь струйка дыма, тянущаяся к небу, на котором уже начал проступать бледный серп месяца.
Раш крепко, с наслаждением потянулся: тело затекло и устало за долгий день тряски в верблюжьем седле. Затем мимолетный проблеск удовольствия исчез с лица, оно стало привычно-хмурым. Раш окинул осуждающим взглядом продолговатое озеро: до противоположного берега рукой подать, а направо и налево тянется длинная полоса воды. Эту невольничью слезинку до темноты не обойдешь!
И все же Раш неспешно двинулся прочь от стоянки. Нет, он не рассчитывал найти следы тех, за кем они вели погоню. Просто не хотелось сидеть, дожидаясь, когда караванщики состряпают пахнущую дымом похлебку из полуразварившихся зерен зутху. Раш не озирался в поисках кострища или чего-нибудь в этом роде. Ему казалось, раньше и сейчас, что враг встретится ему обязательно во плоти и лицом к лицу.
Споткнувшись о камень, Раш выругался вслух. Надо возвращаться. Глупо гоняться за призраком.
Глупо, но сладко…
Иногда Раш сам понимал, что сходит с ума. Но это его не пугало и не заботило.
Он еще раз окинул противоположный берег рассеянным взглядом, вскользь подивившись тому, какая здесь скудная растительность. И это в Наррабане, где жизнь рвется взять свое, если ей удается отыскать воду. Впрочем, караванщики вроде бы говорили, что вода в озере скверная. День-другой пьешь — ничего, а поселишься на берегу — вскоре заболеешь. Говорят, даже знак тому есть: в солнечный день на воде радужная пленка.
Спокойные, равнодушные мысли. Медленный, длинный вечер, тягучий, как мотив наррабанской песни.
И вдруг…
У противоположного берега, где только что неподвижные воды ловили лучи уходящего солнца, теперь взбивали брызги два человека: похоже, один споткнулся и наглотался воды, а другой помог ему подняться на ноги.
Да не может же быть…
Раш метнулся за камни. Теперь он отчетливо видел выходящих на берег мужчину и женщину.
И заметалось перед глазами прозрачное пламя, когда-то вспыхнувшее на старой лесной вырубке! Он не погас, этот костер, он всегда был с Рашем!
А теперь рядом возник тот, кого должно было поглотить пламя.
Враг.
Вор.
Самозванец.
Женщину Раш тоже разглядел, но не узнал, не захотел узнать. Не мог он сейчас вспоминать детство, уроки карраджу и гибкую, стройную красавицу с мечом в руках, которая относилась к маленькому Ралиджу с материнской нежностью и в которую он был наивно, по-мальчишески влюблен. Не было в пылающем мозгу места для воспоминаний.
А двое на том берегу уже пошли прочь от кромки воды. Раш чуть не бросился в озеро, чтобы добраться до них, но последние крохи рассудка напомнили ему, что он не умеет плавать.
Выбравшись из своего укрытия, Раш бегом бросился вдоль берега, чтобы скорее обогнуть озеро. Он забыл про Айрунги, про караван, про все, кроме мести. А огонь в мозгу пылал, сжигая остатки разума, превращая человека в бешеного зверя.
* * *
— Не очень-то любезно со стороны Кай-шиу швырнуть нас в воду так далеко от берега! Я думала, мне конец!
— Да ничего страшного, глотнула водички, вот и все.
— Я… я не умею плавать… я захлебнулась… Прекрати ухмыляться! Ты тоже мог утонуть!
— Я? В этой луже? Да меня и силой не утопишь! Погоди, как-нибудь расскажу, как меня крутило в реке Бешеной!
— Любишь ты хвастаться… Лучше подумай, успеет ли наша одежда высохнуть до темноты? Ночи здесь холодные.
Путники уже достигли предгорья. Холмы становились все выше; горный хребет, грозно темневший в сумерках, уже не походил на рыбу.
Мелкие камешки посыпались у женщины из-под ног, она взмахнула руками, не удержалась и, плюхнувшись, съехала с откоса в огромную темную лужу — настоящее маленькое болотце.
Орешек спустился следом и подал ей руку:
— Ну, так ты и до утра не высохнешь… Погоди, да это не вода! Вей-о! Ну и воняет же! Какой только пакости нет в этом Наррабане!
Нурайна понюхала свои пальцы, испачканные чем-то темным, маслянистым.
— Знаешь, — серьезно сказала она, — если б ты сумел переправить это болотце в Грайан, то всю жизнь мог бы не заботиться о деньгах. Вот из этого и делают «небесный огонь»…
Нурайна обернулась через плечо, пытаясь рассмотреть перемазанную спину, и с огорчением убедилась, что перемазана отнюдь не только спина. Женщина бросила на своего спутника несчастный взгляд. Даже в сумерках было видно, как густо и мучительно она покраснела. Королевская дочь больше всего на свете боялась оказаться в смешном и глупом положении.
— Я… мне надо отчистить одежду.
— А для этого ее придется снять, — серьезно и сочувственно подхватил Орешек.
Нурайна испытующе заглянула ему в глаза, но не заметила насмешки (парень и впрямь был хорошим актером).
— Я сейчас… — хмуро сказала она. — Отойду на другой склон и попробую оттереть эту мерзость. Стой тут и жди…
Орешек остался один под темнеющим небом, среди недобрых холмов. У ног его лежала лужа черной поблескивающей жидкости, источающей неприятный запах, от которого щипало в носу. Неужели из этой гадости и делают «небесный огонь»?
Он вспомнил полыхающие осадные башни, вспомнил людей, катавшихся по земле в напрасной попытке загасить пылающую одежду. На миг парню стало страшно. Злая таинственная сила затаилась в черной вязкой жиже и готова была взметнуться багровыми языками, наброситься на путника, обнять, убить…
Зябко передернув лопатками, он достал бронзовый талисман. И сразу страх отступил: у Орешка была защита!
Вот уж не ожидал он, что в вонючем подземелье, у людоедов-нарров, сыщется такое сокровище! Верно говорят в Аршмире: «Чего только море на берег не выбросит — то утопленника, то жемчужину…»
Еще не очень стемнело, три змеи были видны четко. И надпись тоже. Вот оно, слово «огонь». И коротенькая фраза под ним. Совсем простая. Неужели она дает власть над стихией пламени?..
Размышления Орешка были прерваны злым насмешливым голосом:
— Ну, здравствуй, Сын Клана! Как тебе чужое имя? Не коротко, не узко, в плечах не жмет?
Орешек сразу узнал этот голос — и от волнения шагнул вперед, не заметив, что носки сапог ушли в вонючее месиво.
По щиколотку увязая в густой черной массе, шел к Орешку его смертельный враг. Белеющее в сумерках лицо, распяленный в страшной улыбке рот, безумные глаза…
Орешек переложил талисман в левую руку, а правую опустил на эфес Сайминги.
— Нет, — со злобным весельем проговорил тот, кто некогда был Соколом. — Второй раз ошибки не сделаю, с рабом клинки не скрещу. Умрешь такой смертью, какую заслужил… тебе такая в страшных снах не снилась!
Долго пребывать в растерянности Орешек просто не умел. Он стряхнул оторопь и вновь стал самим собой:
— Не знаю, откуда ты вылез, приятель, но ты как раз вовремя. Я тут составляю список, кого мне положено бояться до обморока. Могу тебя туда внести, под сто сорок первым номером…
— Не начинай юнтивара, это не для тебя, раб. Я же сказал, что ты умрешь не в поединке. Знаешь, что такое истинная магия, наследство Клана, то, чего не отнять никакому самозванцу? Сейчас узнаешь! Прощай навсегда!..
* * *
Плащ Нурайны был бесповоротно погублен, его пришлось бросить. Остальная одежда, к счастью, почти не испачкалась…
Поднимаясь по склону холма, женщина увидела, как из-за вершины с ревом взметнулось ввысь чудовищное пламя. Ничего подобного ей видеть не приходилось. Немыслимый костер черным языком дыма лизал небо.
Она взбежала на вершину холма — и остановилась. Огонь, бесчинствующий внизу, не подпускал к себе: невыносимый жар дрожащей стеной встал меж женщиной и пламенем. Нурайна в ужасе огляделась. Где Ралидж? Показалось ей или нет, что в гул огня вплелся предсмертный вопль человека?
В этот миг пропавший спутник был для нее дороже брата, дороже собственной жизни, дороже всего на свете.
— Ра-алидж! — неистово закричала она.
И ответом на крик было чудо.
Оранжевый, с черной каймой дыма, огненный занавес чуть распахнулся, это было похоже на отогнувшийся лепесток цветка. Из пламени на песок шагнул человек и медленно пошел вверх по склону. На коже его не было ожогов, одежда ничуть не обгорела. На лице — глубокое потрясение.
Орешек остановился перед застывшей женщиной и протянул ей на ладони бронзовый диск.
— Вот, — сказал он каким-то не своим голосом. — Остались две змеи…
— Ты произнес заговор? Зачем?
— Так ведь загорелось все… И когда он успел поджечь? По-моему, он взглядом… Значит, он был магом, да?
Нурайна схватила своего спутника за плечи, встряхнула так, что у него лязгнули зубы, и закричала прямо в лицо:
— Очнись! Кто там что поджег?
Окрик привел Орешка в себя.
— И откуда он взялся… Сокол этот бывший… Ралидж…
— Что-о? Ралидж Разящий Взор? Он… он там, в огне?
Орешек промолчал, но молчание это было ответом.
Нурайна пошатнулась, шевельнула губами, пытаясь что-то сказать, а потом молча обогнула Орешка и пошла к огню. Приблизившись к пламени, она сорвала с шеи бархатный мешочек на шнурке, с размаху бросила его в огонь и что-то зашептала.
Подошедший сзади Орешек не мог разобрать ни слова, но он и так знал, что Нурайна молится. Знал и то, что в мешочке была сухая хвоя. Отправляясь за море, многие берут с собой хвою: человек не знает, где его ждет смерть, а ели в Наррабане не растут…
Закончив молитву, Нурайна вскинула голову и сказала твердо и четко:
— Спасибо за то, что ты жил!
— Спасибо за то, что ты жил! — заставил себя Орешек произнести ритуальную фразу, в которой ни один грайанец не откажет мертвому — даже негодяю.
Оба постояли еще немного, а затем молча повернулись и пошли своим путем. А позади разрывал темноту такой могучий погребальный костер, какого не было ни у одного короля Великого Грайана.
* * *
А с дальнего берега озера глядел на гигантский столб пламени атаман Суховей.
Только что в сгустившихся сумерках завершилась беспощадная схватка. От налетевшей шайки отбивались не только храмовые служители. За оружие взялись даже погонщики, которые принадлежали храму и очень боялись гнева Единого. Но защитники каравана были смяты и беспощадно перебиты. И теперь разбойники при свете факелов вспарывали кривыми мечами тюки и седельные мешки, выбрасывали на песок их содержимое.
Отведя взгляд от огненного цветка, атаман обернулся к единственному пленнику. Человек был связан, на нем остались лишь штаны да разорванная в драке рубаха. Не было даже сапог — кто-то на них уже польстился.
Суховей скользнул глазами по высокой тощей фигуре пленника, по острому костистому лицу.
— Приветствую тебя, посланник Единого! Поклон тебе до земли, святой человек! — Суховей и в самом деле низко поклонился, без шутовства и насмешки, и продолжил так же ровно и приветливо: — Сам скажешь, где сокровища, или пытать тебя будем?
— Сокровища? — переспросил Айрунги, стараясь выиграть время (он надеялся на появление Раша с его огненным взглядом). — Какие сокровища?
— Стыдно Посланнику Отца Богов говорить неправду! — мягко укорил его атаман. — Мне верный человек сказал: караван сокровища везет в Сутхи-до, в храм. А еще праведник жертвы принесет в горах, в заброшенном святилище…
Одно из правил, не раз спасавших Айрунги жизнь, гласило: «Никогда не говори „нет“, если твой собеседник уже произнес слово „пытка“. Ничего не отрицай и ни в чем не запирайся».
— Почти все правильно, — сознался он. — Однако твой верный человек — дурак! Караван действительно вез сокровище, но…
Краем глаза он увидел, как стаей сгрудились вокруг разбойники, настороженные, злые, сплошь клыки и когти… И веско закончил:
— Но это сокровище — я! Я, Посланник Единого, выразитель его воли на земле, ехал в Сутхи-до, чтобы словом бога возжечь в сердцах горожан гаснущее пламя истинной веры!
На физиономиях разбойников проступило такое нехорошее разочарование, что Айрунги переступил босыми ногами по песку и робко добавил:
— Вы ждали золота и драгоценностей… но, может быть, вас утешит благословение Единого, переданное через уста святого человека?
— Увы, — огорченно развел руками Суховей, — не утешит. Пусть это грех, а только верить тебе я не стану. Погости пока у нас, а я пошлю человека разнюхать про караван. Если было золото — расскажешь, куда делось: мои палачи умеют правду добывать. Если и впрямь сокровище — это ты, поторгуемся за тебя с главным жрецом… Эй, гиены, верните святому сапоги!.. Что? Балахон? Нет, балахон будет мой. Одежда праведника приносит грешнику удачу, это все знают… А не даст храм выкупа — уж извини, придется тебя, чистая душа, в рабство продать. Много за тебя, за старого, не выручишь, но все-таки… Если ты и впрямь свят, Отец Богов спасет тебя и освободит.
36
Густая тьма щетинилась колючими кустами, подсовывала под ноги валуны, а могла, подлая, и в бездонную трещину путников спихнуть. Надо было остановиться на ночлег. Этого хором требовали здравый смысл и Нурайна.
— Нет! — заявил Орешек нелогично, но твердо. — Не буду торчать тут до утра! Чует мое сердце, хозяина надо спасать! Да я здешние камешки руками по одному переберу, а разыщу эту проклятую пещеру!
— Ищи! — огрызнулась усталая и злая Нурайна. — Дурак и на елке груши ищет! Простукивай скалы лбом — в которой из них пещера? Или просто заори погромче — может, Илларни отзовется… или горных духов перебудишь, они тебя до места доведут, лишь бы заткнулся и спать им не мешал…
— А это мысль… — медленно отозвался из темноты Орешек. — Ну… горных духов разбудить…
— Ты сошел с ума? — поинтересовалась Нурайна. — Посмей только разораться! Представляешь, кто сбежится на твои дурные вопли?
— Да не собираюсь я кричать! — ответил Орешек с небрежной лихостью человека, который задумал вычерпать море пригоршнями и не видит в этом особых затруднений. — Я и на Кай-шиу не кричал, а она меня еще как услышала!
— Ты… про талисман? — растерялась женщина. — Ох, с ним бы поосторожнее… колдовство — дело серьезное! Как говорится, не выманивай дракона из пещеры!
— А что осторожничать? Два раза судьба сберегла, сбережет и в третий!
Тут, как нарочно, ветер разорвал облачный покров, скрывающий месяц. Орешек поднял ладонь к самым глазам, повернул бронзовый диск так, чтобы лунный свет на миг сверкнул на тонких серебряных линиях. Зазвучали слова — короткие и тяжелые, как срывающиеся в ущелье глыбы.
И вновь сомкнулись тучи, и воцарился мрак.
Вздрогнула Нурайна, ожидая грозного голоса из земных недр…
Шли длинные, тягостные мгновения, но не откликнулся Дух Гор, лишь кровь гулко стучала в висках.
Из темноты протянулась рука, легла на локоть женщины. Нурайна чуть не закричала.
— Пойдем, — сказал Орешек негромко. — Здесь недалеко…
Заледеневшая Нурайна молча, покорно шла за своим провожатым, пока их не остановили жесткие ветви.
Пригнувшись, Орешек вцепился в тонкий кривой стволик.
— Надо же, сам дохлый, а корни какие длинные… А вот я его… та-ак!
Взметнув над головой выдранный куст, парень отшвырнул его прочь:
— Он трещину загораживал. Давай за мной!
Повернувшись боком, он втиснулся в узкую каменную щель. Чуть поколебавшись, Нурайна последовала за ним.
Никогда еще перед королевской дочерью не лежал подобный путь! То боком, то ползком, то на четвереньках, то в полный рост, но по узкому карнизу, лицом к стене, над пропастью, которая хоть и не видна была во мраке, но ощущалась явственно, как дыхание врага за спиной.
В одном месте, где можно было разогнуться и твердо встать на ноги, Нурайна робко спросила:
— Откуда ты знаешь путь?
— Просто знаю, и все. Насквозь гору вижу… Осторожно, трещина обрывается вниз. Садись рядом… вот так… дальше не идем.
Во мраке Нурайна не видела своего спутника, лишь слышала ровное дыхание и ощущала тепло крепкого плеча.
— Илларни рядом, — продолжил Орешек. — По этой щели воздух проходит туда, где держат хозяина. Теперь вниз, потом ползти придется: щель узкая, зато рассекает потолок этой… ну, темницы… и можно туда спрыгнуть. Хозяин сейчас не один — охраняют его, наверное.
— Так чего мы ждем?
В темноте Орешек нашарил ее ладонь, зажал в своей и положил обе руки — свою и женщины — на пряжку пояса. Точно раскаленная игла пронзила руку Нурайны от кисти до локтя. Произошло это так быстро, что женщина не успела вскрикнуть.
Орешек чуть повернул пряжку, чтобы можно было ее разглядеть. Нурайна не раз видела черный камень и со слов Ралиджа знала, что в миг опасности в нем загорается красная искра. Но теперь весь камень налился жутким багровым светом. Он ничего не освещал рядом с собой и был похож на кровавый глаз какого-то недоброго существа.
— А эта дура водяная говорит — выброси… — угрюмо процедил Орешек. — Да плевать мне, злорадствует он или нет, главное — о беде знать дает!.. Но тут даже не в поясе дело. Камни говорят… ну, не словами, я просто все знаю. Здесь по ночам царит какая-то ужасная сила, а с рассветом прячется в свое логово. Не знаю, что тут за кошмар хозяйничает, но нам с ним не тягаться. Будем ждать до утра, потом заберем хозяина и пробьемся наружу.
Нурайна решила, что раз до сих пор она доверяла колдовскому чутью Ралиджа, то надо и дальше доверять — безоговорочно и до конца.
— А этот… это… оно слышит наши голоса?
— Не знаю, но сюда оно никогда не добиралось. А Илларни и его охрана ничего не слышат… — Орешек подавил зевок. — Просто умираю, так спать хочу…
— Ну и спи. Я-то и глаз сомкнуть не смогу, так волнуюсь…
— Нельзя. Почему-то кажется, что если усну, перестану понимать язык скал. А второй раз заклинание не скажешь.
— Э-эй, тогда не спи! — всполошилась Нурайна. — Ты говори… расскажи мне что-нибудь! Помнишь, не досказал, как с теми двумя… Шмель и Бурав, да?.. Ну, как вы на спор украли племянницу аршмирского шайвигара.
— Вей-о! Тебе ж эту историю слушать было противно, ты даже из комнаты вышла!
— Ну… а сейчас захотелось узнать, чем там дело кончилось.
— Да ладно, я уж и не помню, что тебе тогда врать начал. Лучше ты мне кое-что расскажи, а то глаза так и закрываются…
— Все, что хочешь!
— Хозяин упоминал о проигрыше в «радугу», из-за которого Огненные Времена сменились Железными. А потом, мол, летописцы все исказили, легенды все переврали, а правду знаешь только ты из старых записей. Рассказала бы, а?
Некоторое время Нурайна молчала.
— Вообще-то все это — дело Клана Дракона и не касается посторонних… — сухо отозвалась она наконец.
— Засыпа-аю! — заскулил Орешек, в котором взыграло любопытство. — Глаза словно медом намазаны… так и слипа-аются…
И зевнул так выразительно, что Нурайна не выдержала и начала повествование — сначала неохотно, а потом все больше и больше увлекаясь:
— Случилось это за два года до начала Железных Времен. Самым большим было тогда королевство Алых Скал, оно простиралось от Недоброго леса до Железной Гряды. Правил там Авитан Светлый Щит из Клана Дракона, Ветвь Гребня. В королевстве Кланы были не слишком сильны, Истинных Магов было мало, да и тех нельзя было назвать могущественными. Поэтому несколько влиятельных родов — один из них некогда правил королевством — сумели объединиться для захвата власти. Это был не просто дворцовый переворот, а кровавый мятеж, всколыхнувший страну. Город пошел на город, замок — на замок. Король был убит, не пощадили заговорщики и восьмилетнего принца. А дочь короля, Ульгайя Серебряная Снежинка, была заперта в одной из дворцовых башен. Предполагалось, что новый король перед вступлением на престол женится на принцессе, чтобы сделать коронацию более законной. Но заговорщики не сумели договориться, кто же из них будет этим королем. Их внутренние распри увеличили сумятицу в стране…
Орешек с детства любил предания об Огненных Временах. Его воображение расцвечивало их яркими красками. А поскольку он побродил по свету куда больше, чем Нурайна, он живее, чем она, смог представить себе трактир на лесной дороге, куда перенеслось действие рассказа. За триста лет такие заведения не изменились: бревенчатые стены, земляной пол, длинные дощатые столы, широкие скамьи, на которых гости не только сидели, но и спали… даже хитрую морду хозяина Орешек видел так четко, словно сам шагнул в шумное, пропахшее потом и кислым вином помещение.
И куда яснее, чем Нурайна, понимал Орешек, какой опасности подвергался парнишка лет пятнадцати-шестнадцати, вздумавший в таком подозрительном месте расплатиться за еду и ночлег золотом, да еще доставший монету из кошелька на глазах у хозяина трактира.
— Без соображения паренек! — не выдержал Орешек. — В этакой глухомани трактирщик обязательно связан с разбойниками, ему просто не прожить без этого! Если у мальчишки меди не было, вытащил бы золотой заранее, незаметно. А стал бы платить, сказал бы: вот, мол, повезло, нашел на дороге монету, а то б и поужинать не на что…
— Пожалуй, — кивнула Нурайна. — Мальчику явно не хватало житейского опыта. Но он сказал, нечаянно или нарочно, что утром сюда прибудут его друзья: у них здесь назначена встреча. Может, это спасло ему жизнь.
— Наверняка! — кивнул Орешек и откинулся к стене, стараясь представить себе и то, о чем рассказывала Нурайна, и то, о чем можно было догадаться.
Итак, трактир на лесной дороге, прикорнувший в углу на лавке парнишка и отчаянно галдящая за столом хмельная ватага наемников…
* * *
Нет, разве уснешь, когда стены трясутся от воплей и пьяного хохота! А хозяин рад-радешенек: подает кувшин за кувшином… ну и растрясут же вояки свои кошельки!
За главного у них, похоже, вон тот, что каждый раз, как встает, макушкой потолочную балку цепляет. Дружки зовут его просто и непритязательно: Гром. А почему его так зовут, становится ясно каждый раз, как он открывает пасть.
Конечно, в наемники может податься любой, даже Сын Клана. Но здесь совершенно ясный случай: у парня на физиономии прямо-таки большими буквами написано: «Отребье». Ну, никаких сомнений!
А если прислушаться (во имя Безликих, как же не прислушаешься, если так орут!), можно понять: нет, не главный он у них! Наоборот, ватага потому так лихо и пьянствует, что с приятелем прощается. Они решили податься за Железную Гряду, в Озерное королевство, а Грому туда, оказывается, нельзя. Он, видите ли, в Озерном королевстве уже успел побывать — и его там крепко запомнили. Теперь дружки на все лады изощряются, перечисляя, что проделает с Громом палач, если наемник решит навестить знакомые края. М-да, просто мороз по коже! Ну и фантазия у людей!
Хвала богам, их начинает одолевать сон… немудрено, с того пойла, каким потчует хозяин. С одного глотка ясно: нормальному человеку это пить нельзя. Это можно лить только в такие вот луженые горластые глотки… Вот, еще одна голова плюхнулась на блюдо с вареными раками… вот еще один сполз на пол и прикорнул под столом. Отлично! Все готовы… кроме Грома! Мало того что не спит, негодяй неугомонный, так ему еще и в «радугу» сыграть приспичило. Ходит по трактиру, трясет коробкой с костяшками, приятелей своих тормошит…
Наемник пихнул ногой одного из спящих, приподнял за волосы голову другого, убедился, что от дружков никакого толку, и взревел так, что за стеной у коновязи шарахнулись и заржали лошади:
— Тр-рактирщик! Ты где? Подь сюда… играть будем!
Но бывалый хозяин предусмотрительно укрылся в погребе, откуда только что носил наверх вино. И крышку за собой прикрыл.
Разочарованный наемник тяжелым взглядом обвел притихший трактир и углядел парнишку, который не успел притвориться спящим. В два шага Гром пересек комнату и навис над мальчиком:
— Ты… как тебя?.. Сыграем! Ну-ка, покажи свой кинжал… Разукрашен красиво, а лезвие — дрянь. Ладно, ставь против моего ножа… разрешаю.
— Бери так, — робко предложил парнишка. — Я спать хочу.
— А я сказал — играем! Вот, бери коробку… тряхни хорошенько…
— Если проиграю — отпустишь меня спать? — уточнил парнишка, заранее примирившийся с потерей кинжала.
— Проиграешь — отпущу… Что там? Два алмаза и подкова? А ну дай сюда коробку!.. Две розы и подкова… Эх, твоя взяла!
Гигант тупо глядел на рассыпавшиеся по скамье плоские костяшки.
— А вот отыграюсь! Против ножа и кинжала — мой кошелек… не помню, сколько там осталось… И плевать, ставлю весь.
Трактирщик в погребе поздравил себя с тем, что заранее получил с гостя плату за вино.
— Оп-пять розы… цветочки поганые… Не-ет, отыграюсь! Против всего… вот этого… ставлю седло… Куда — спать?! Я те дам — спать! Играй!
Трактирщик поднялся по лесенке и неуверенно взялся за крышку над головой. Можно уже вылезать или не стоит попадаться наемнику под горячую руку? У него сейчас в душе не чижики щебечут — судя по тому, как он нахваливает свою лошадь. Даже предлагает, пьяный дурень, завести кобылу в трактир, чтобы парнишка ее осмотрел и согласился принять в качестве ставки!
Когда трактирщик наконец решился выглянуть наверх, он увидел, что Гром уже снял куртку и теперь стаскивает через голову рубаху.
— Вот… и сапоги… Эх, сам вижу, что мало… против лошадки моей бывшей, и седла, и всего… Штаны добавить?
— Да ничего мне не надо… — безнадежно пискнул мальчишка.
— Заткнись и играй! Морская звезда, кинжал, алмаз — эт-то я хорошо кинул! А ну, ты… два кинжала и алмаз… да можешь ты, гаденыш, хоть раз проиграть? Совесть у тебя есть? А ну, ставь всю кучу против… против моего меча, чтоб я сдох!
От удивления трактирщик высунулся из своей норы по пояс. Наемник ставит на кон оружие! Хозяин трактира видел бедолаг, которые пропивали с себя все до нитки, но за оружие даже они держались обеими руками.
— М-морская звезда… ну, куда она поперла против твоих алмазов?.. Э-эй, это что же — я и меч проиграл?!
Заинтересованный трактирщик выбрался наверх и воззрился на Грома, который, в одних кожаных штанах, возвышался над проигранной кучкой барахла и, держа гигантский двуручный меч, враждебно и недоверчиво глядел на перепуганного мальчишку.
— Небось первый раз играет, — примирительно сказал трактирщик. — Новичкам везет. А ты, приятель, чтоб судьбу умаслить, поставь что-нибудь ценное…
Среди игроков и впрямь существовала примета: если долго проигрываешь, надо резко повысить ставку — подкупить удачу. Но дать такой совет голому человеку…
Гром выпрямился под самый потолок и нехорошим взглядом обвел трактир. Хозяин съежился, пожалев, что рано вылез из погреба.
Лицо наемника прояснилось: он вспомнил нечто действительно ценное, не уступающее его любимому мечу.
— Против всего, что проиграл, — торжественно провозгласил Гром, — ставлю трон королевства Алых Скал!
Трактирщик заржал было, но поспешно прикрыл рот рукой.
— Но уж потом ты отпустишь меня? — взмолился чересчур везучий мальчишка. — Последний раз кидаем, ладно?.. Что там у тебя, три алмаза? Отлично! Великолепно кинул! Теперь я бросаю…
И оцепенели оба игрока, и остолбенел трактирщик, потому что легли на скамью три костяшки с алым изображением дракона — самый сильный, непобедимый набор, его еще называют «королевским»!
— Три дра-ко-на! — сосредоточенно выговорил Гром, мягко осел на пол и заснул, пристроив голову на куче проигранного барахла.
— Вот и хорошо! — облегченно вздохнул парнишка, смахнув костяшки на пол и устраиваясь на скамье. — Может, утром он поумнеет…
Проснувшись, юный путник обнаружил, что трактир опустел. Ватага поднялась с рассветом и ушла своим путем. На полу сиротливо лежала кучка выигранных вчера вещей.
Вошел Гром, пригнувшись, чтобы не сбить головой притолоку. Наемник по-прежнему был в кожаных штанах, на плечах сверкали капельки воды, с длинных темных волос стекали струйки. Видно, не одно ведро вылил на себя бедняга у колодца.
— Лошадь у коновязи, — мрачно сообщил он. — Зовут — Крапива. У нее рот нежный, ты полегче удилами…
— Да ладно, — легко ответил мальчик, — пошутили и забыли. Забирай вещички, ничего ты мне не должен!
И тут же над ним нависла разъяренная гора мускулов.
— Что, гаденыш, долго на свете живешь, надоело уже? Милостыню он мне подает! Долги прощает! Ах ты, головастик болотный! Ну, пускай я из Отребья, пускай у меня собачья кличка вместо имени… но никто не посмеет сказать, что я хоть что-то украл и хоть раз не заплатил проигрыш!
Мальчишка понял, что нарвался на человека с твердыми убеждениями. И еще понял, что ему сейчас оторвут голову.
— Да нет же, — мягко и убедительно заговорил мальчик. — Расплатился ты честно, трактирщик свидетель. Просто мне из этих вещей почти ничего не нужно. Кошелек возьму, нож… А зачем мне твои сапоги? Я же в любой двумя ногами влезу!.. Я твое барахло просто оставлю на полу. И каждый может его взять — например, ты…
Гром подумал. Коротко рыкнул на трактирщика, который, услышав про бесхозные вещи, сунулся было поближе. Протянул руку к рубахе и спросил, не до конца веря своему счастью:
— Что, и меч не берешь?!
— Да мне эту оглоблю и не поднять!
Наемник уже одевался.
— Хороший ты парень! Если еще встретимся — выпивка с меня… сейчас-то я, сам знаешь, кошелек проиграл!
Так бы они и разошлись, довольные друг другом, но трактирщика дернула за язык Многоликая:
— Трон тоже бросаешь среди прочего барахла, сынок?
— Какой трон? — не понял наемник.
Трактирщик, похихикивая, объяснил — какой…
Гром свел густые брови в тяжелом раздумье.
Мальчик, почуяв недоброе, попытался прошмыгнуть к двери.
— А ну, сидеть! — пришпилил его к стене командный рык.
Наконец Гром заговорил негромко и серьезно:
— Ладно… был я вчера распоследним дурнем… до чего же здесь вино поганое! Но дело сделано, а проигрыш я всю жизнь платил. Не знать мне теперь покоя, покуда не станешь ты, малыш, королем!
Мальчик метнул затравленный взгляд на трактирщика. Тот выразительно постучал себя пальцем по лбу.
— Тебя как зовут? — требовательно спросил Гром своего будущего повелителя.
— Имя у меня есть, — с достоинством отозвался мальчик, — и, поверь, хорошее. Но сейчас называть его не хочу.
— Не ты один такой, — понимающе кивнул наемник. — Возьми пока прозвище погрознее… вот хотя бы Джилар Победитель. Звучит, а?
— Назваться чужим именем?! — взвился было оскорбленный парнишка, но Гром оборвал его:
— Нет же, дурень, прозвищем! Ты ж никогда не будешь уверять, что так тебя отец назвал! А короноваться можно под настоящим именем.
— Мне выдумками забавляться некогда, — хмуро ответил мальчик спятившему наемнику. — За мной, если хочешь знать, гонится свора убийц!
— Мы теперь с тобой, как рыба с водой, — повел могучим плечом Гром. — С убийцами, если что, я потолкую. Никто тебя не тронет, пока на престол не взойдешь. А уж тогда пусть тебя хоть режут, хоть травят…
Парнишка хотел что-то возразить, но в открытую дверь ворвался отголосок дальней схватки: крики, лязг оружия, испуганное ржание лошадей. Не сговариваясь, подросток и наемник выбежали за дверь и со всех ног бросились по дороге.
За поворотом им открылось печальное зрелище. Три коня, всхрапывая, бродили среди мертвых тел. У одного из лежащих была пробита стрелой шея, двое других встретили смерть с мечами в руках. Нападавшие — кем бы они ни были — успели скрыться.
Горестно охнув, мальчик упал на колени возле одного из воинов. Наемник с грубоватым сочувствием положил ему руку на плечо:
— Это твой друг?
— Друг отца, — поднимаясь на ноги, сказал побледневший мальчик. — Ехал, чтобы встретить меня… а теперь у меня не осталось никого на свете.
Наемник мрачно размышлял вслух:
— Убийцы сразу ускакали — стало быть, не за тобой. Глядишь, еще кто нагрянет, уже по твою душу. Уходить надо!
Безмолвный мальчик покорно подчинился. Ему, похоже, было все равно, куда и зачем идти. Лишь у поворота дороги он робко обернулся:
— А… костер?
— Скажу трактирщику, он все сделает.
Вскоре два всадника уже путали след по лесным тропинкам, по старым просекам, по руслу высохшей речушки. Мальчик безучастно ехал следом за Громом, время от времени поднимая тонкую белую руку, чтобы защитить лицо от хлестких ветвей. Очнулся парнишка лишь тогда, когда Гром придержал свою лошадь.
— Я тут придумал… — поделился наемник яркой идеей. — Чтоб никто не вякал, будто ты не по закону на трон взошел, мы тебя женим на принцессе Ульгайе.
Парнишка подавил нервный смешок и покрутил головой, невольно восхитившись спокойной целеустремленностью своего спутника.
— Не возражаю. На принцессе так на принцессе. Чего не сделаешь ради престола! Но тогда поторопись: во дворце уже два жениха имеются. Недоглядишь — ее замуж и выдадут…
— Пусть выдают! — небрежно решил Гром судьбу принцессы. — А мы из нее сделаем вдову и снова пустим в дело!
Мальчик замолчал, поняв, что имеет дело с силой, в мощи и размахе не уступающей стихийному бедствию вроде землетрясения или лесного пожара…
* * *
Орешек восхищенно присвистнул.
— Я понял, конечно, о ком речь, но и подумать не мог, что все началось с коробки с костяшками…
— С трех костяшек! — уточнила Нурайна. — С трех драконов!.. Безродный наемник и сирота с убийцами за спиной отправились на завоевание королевства и времени зря не теряли. В тот же день они наткнулись на разбойничью шайку. Гром поиграл мускулами, выдернул с корнями молодое деревце — и обеспечил себе и своему спутнику место в отряде. Таким богатырям, как он, везде рады. Но если бы разбойники знали, что будет дальше, не спешили бы принять новичка в свои ряды.
— Про шайку я тоже не знал. В летописях сказано…
— Ты еще будешь пересказывать мне летописи? Не перебивай… Утром Гром с подозрительно глубоким знанием разбойничьих обычаев вызвал вожака на поединок и убил его. Понимаешь, единственный способ самому стать вожаком…
— Ты еще будешь разъяснять мне разбойничьи порядки? — отомстил ей Орешек за летописи. — Не отвлекайся.
— Когда разбойники подняли восторженный вой в честь атамана Грома, тот велел всем заткнуться. И сообщил, что его дело маленькое — мечом махать. А вот Джилар — голова, Джилару и быть атаманом. А если кто, шибко умный, недоволен, пусть скажет сразу. Он, Гром, этому шибко умному кишки намотает на… — Нурайна чуть сбилась, но быстро продолжила: —…на шею. И сразу вокруг станет тихо, мирно, наступит полный порядок…
— И что, смирились? — изумился Орешек.
— Видимо, Гром выглядел внушительно… Самое интересное началось, когда атаман Джилар был признан шайкой. Гром, которого с первого взгляда можно было счесть тупой горой мышц, оказался прирожденным командиром. Он твердой рукой начал превращать шайку в боевой отряд, действуя от имени Джилара. Разбойников было немного, жили они попросту: украл — пожрал — спать завалился. Пощипывали проезжих да прятались от стражи. Гром поставил перед ними цель: оружие, как можно больше оружия! Шайка росла. Гром привечал любого бродягу. Прежде разбойники не допускали к своему костру беглых рабов: оружия те в руках сроду не держали, а хлопот из-за них могло быть много. А Гром не только принимал всякого — он тайно посылал весть невольникам в рудники, в каменоломни: убивайте надсмотрщиков, бегите в лес, атаман Джилар накормит вас, оденет, научит владеть клинком! И учились — в схватках: отряд рос, нужно было все больше продовольствия и опять-таки оружия. Гром талантливо планировал налеты на богатые владения. Теперь разбойники не прятались от стражи, а давали ей открытый бой. Слава Джилара катилась все дальше и дальше, и когда его люди одержали первую крупную победу, захватив Замок Горьких Родников, они торжественно подняли на щите перед шаутеем своего юного предводителя, провозгласив его властителем замка.
— Какое время было, какие люди! — с завистью вздохнул Орешек. — До чего же тогда интересно жилось!
— А тебе сейчас интереса мало? — резонно заметила Нурайна. — Заела серая, однообразная жизнь?.. Слушай дальше. Джилар учился принимать решения, командовать людьми — и в бою тоже… Он оказался способным учеником. Из-за удали и лихости во время особо отчаянных налетов пару раз попадал в опасные передряги, из которых его вытаскивал Гром, ворча при этом, что никто не имеет права сдохнуть, пока он, Гром, не вернет ему долги…
Орешек понимал, о каких исторических событиях говорит Нурайна, но сейчас они обернулись к парню совершенно неожиданной стороной.
— Когда Гром счел, что накоплено достаточно сил, он двинул свое войско на столицу, рассчитывая, что по дороге его ряды пополнятся. На пути стоял Торшмир. Не стены Каменного Города были главным препятствием, а…
— …а старый Гайлао! — восторженно подхватил Орешек.
— Гайлао Снежная Полночь из Клана Дракона, Ветвь Гребня! — торжественно уточнила Нурайна.
Оба помолчали, думая об этом незаурядном человеке, чье имя осталось не только в трудах летописцев, но и в народных преданиях и песнях.
В молодости Гайлао прославился как военачальник, под старость командовал дворцовой стражей короля Авитана, своего родича. Старый Дракон был умен, решителен, но начисто лишен честолюбия. Борьбу за трон откровенно презирал, был предан королю и в ночь мятежа грудью преградил убийцам путь в покои государя. Полученные стариком раны были так серьезны, что заговорщики сочли его мертвым, но верные слуги спасли и выходили Гайлао. Встав на ноги, старый воин направился в Торшмир: он знал, что в гарнизоне Каменного Города много ветеранов, ходивших в бой под его командой. Гайлао сумел склонить на свою сторону не только гарнизон, но и горожан, почти без крови овладел Торшмиром и собирался идти выручать наследницу престола — принцессу Ульгайю.
Гром понимал, что Дракон может стать либо могучим союзником, либо страшным врагом. Поэтому они с Джиларом вызвали Гайлао на переговоры…
— Да… — задумчиво протянула Нурайна, — увидеть бы это зрелище!..
Орешек понимающе кивнул. Ему тоже хотелось бы увидеть, как на глазах у осадившего город войска, на глазах у смотревших со стены защитников Торшмира сошел с белого коня Гайлао — седой, грузный, со шрамом на лице — и пошел, прихрамывая, навстречу возвышающемуся на своем гнедом Джилару. Взяв гнедого под уздцы, старый Дракон сказал отчетливо и громко: «Рад служить моей принцессе!»
Орешек ухмыльнулся. В летописях говорилось, что Ульгайе удалось бежать из плена и что в мужской одежде, взяв прозвище Джилар Победитель, она сумела собрать войско для борьбы с узурпаторами…
— Представляешь, каким ударом это было для Грома? — фыркнул парень.
— То, что она — принцесса? Да, пожалуй. А вот то, что Джилар — девушка… уверена, что об этом Гром догадывался. Они пробыли рядом почти год, не слепой же он! Но он помалкивал, я знаю об этом из записок Ульгайи.
— А потом объединенными силами они двинулись на столицу, — мечтательно сказал Орешек. — И отовсюду к ним на помощь шли отряды, большие и маленькие. А Гром стал одним из военачальников принцессы… Интересно, что чувствовала она к человеку, который столько сделал для нее? Ведь Дочь Клана и думать не должна была о парне из Отребья…
— О чем она думала — в записях не сказано, — сухо и неохотно сказала Нурайна. — Зато говорится, что через три месяца — сразу после захвата столицы — принцесса имела тайную беседу с Гайлао, которому с детства привыкла поверять беды-неприятности, и поделилась с ним своей тревогой: она ждала ребенка… Если сейчас посмеешь ляпнуть хоть слово, я спихну тебя с этого дурацкого карниза!
Орешек прикусил язык: это было куда более потрясающе, чем проигранный в «радугу» престол!
— Но как же Гайлао ее на месте не убил?!
— Ульгайя пишет, что сначала старик разгневался, но потом вспомнил, как прежде его любимица искала у него защиты, стоило ей напроказить, растрогался и пообещал что-нибудь придумать… Надеюсь, ты понимаешь, что никому… и никогда…
— Да что я, дурак — оскорблять Клан Дракона?! — Орешек оценил честную прямоту Нурайны, которая, начав рассказывать, не умолчала даже о том, о чем ей больно было говорить. — Дальше-то что?
— На другой день собрался знаменитый совет Девяти Кланов… из морских там никого не было…
— Я помню, я читал…
— Забудь, что читал. В летописях сказано: Дети Кланов слушали Гайлао со слезами умиления, а когда он кончил, стены чуть не рухнули от криков восторга… Вранье! Все явились на совет злые, как волки зимой: знали, что в этот день решится, кому быть мужем Ульгайи и новым королем. Каждый, кто привел на помощь принцессе хоть небольшой отряд, уже видел себя на престоле. Ох, брань же там стояла! Но все заткнулись, когда встал старый Гайлао и гневно вопросил: почему трон, на котором восседали Драконы, должен достаться другому Клану?
Присутствующие напомнили старику, что в королевстве осталось лишь трое Драконов мужского пола, причем двое еще младенцы и в супруги принцессе никак не годятся, а третий… не имеет ли Гайлао в виду себя?
Старый Дракон не раз заявлял, что его не прельщает власть, поэтому настоящим потрясением для всех стали его слова:
«Да я хоть сегодня взошел бы на престол, чтобы сохранить его для своего Клана! Я мог бы дать моей королеве твердую власть, мир в стране. Не смогу дать лишь наследника — а прямое престолонаследие особенно важно во время смуты. Поэтому королем станет молодой, полный сил Дракон — мой сын!»
Когда Дети Кланов поняли, что Гайлао имеет в виду, началось такое… и впрямь стены могли рухнуть! Но старик жестко стоял на своем. Если Род может усыновить крепкого, здорового ребенка или достойного юношу и тем спасти себя от угасания, то чем хуже Клан? Он, Гайлао, твердо решил совершить обряд. Единственным человеком, который может войти в Клан Дракона, он считает умного, отважного и решительного военачальника по прозвищу Гром, год назад сумевшего буквально из ничего создать армию…
Договорить старику не дали.
Хорошо, что Гром из-за своего низкого происхождения не присутствовал на совете, иначе наверняка кого-нибудь убил бы — столько оскорблений и угроз заглазно выплеснули на него разъяренные Дети Кланов.
Ну и что с того? Высокородные могли негодовать до хрипоты, но реальная сила была в руках Гайлао, а Грома армия просто обожала, о нем к тому времени уже слагались баллады. Когда принцесса холодно и надменно одобрила намерения своего родственника и согласилась с его выбором, недовольные вынуждены были замолчать и смириться. Но в тот день были посеяны семена, из которых позже взошел Великий Мятеж…
— Я знаю, что было дальше! — гордо заявил из темноты Орешек.
— Разумеется, знаешь! — холодно ответила Нурайна, досадуя, что ее перебили, когда она вошла во вкус повествования. — Детишки — и те знают…
И притихла, словно перед ней возникла грозная тень и молча, одним взором запретила сплетничать о себе.
Он и впрямь был выше сплетен, этот человек, которого приемный отец нарек именем Лаогран Полночный Гром. Он не пожелал стать очередным правителем королевства Алых Скал и переименовал страну в Грайан — Оплот Спокойствия. Лаогран поклялся навести Железный порядок и покончить со смутами Огненных Времен — и новые, Железные Времена стали отсчитываться от года его коронации. Он словно перечеркнул всю Историю за своей спиной — и остался в народной памяти Первым Королем…
Благоговейные раздумья Нурайны были прерваны вскриком из мрака.
— Что с тобой? — вцепилась она в локоть спутника.
— Я… ничего… почудилось, что стены хотят раздавить, наваливаются…
Встревоженная женщина пыталась хоть что-то разглядеть в темноте.
— Да ничего… — уже тверже повторил Орешек. — Это… это потеряло силу заклятие. Так я и не думал, что этот дар при мне до старости останется — понимать горы…
На миг Нурайна задержала дыхание: ей показалось, что мрак стал гуще и враждебнее. Но тут же она справилась со страхом и сказала ровным голосом:
— Ладно, путь к Илларни мы помним, вот только как узнать, когда наступит утро?
— Может, по пряжке? Поясок должен бы предсказать, когда эта злобная сила… ну, в нору свою уползет, что ли… Тогда выждем немного для верности — и вперед!
37
Шестеро Избранных сгрудились вокруг Великого Одержимого. Сейчас они походили не на безжалостных вершителей человеческих судеб, а на перепуганное овечье стадо. Да и как им было не прийти в смятение, если перед ними на черном жертвеннике не стонал истекающий кровью пленник, а возвышалась груда туго набитых холщовых мешочков, в которых скрывалась сила, способная уничтожить горный хребет вместе с ползающими по нему людишками.
Джилинер не сводил ястребиного взора с долгожданного сокровища. Шайса зорко поглядывал то на бледного, взволнованного Илларни, то на грайанку с измученным лицом (пленница осталась на каменном «балкончике»).
На женщину Шайса посматривал вскользь, главное недоброе внимание направил на Илларни. Он не мог простить ученому вчерашней обиды. Когда вечером Шайса вместе с четверыми кхархи-гарр втащил по крутой узкой лесенке гигантскую льдину, он заранее представлял, как лицо старика перекосится от страха, изумления и горькой зависти. Но тот внимательно осмотрел преподнесенную ему глыбищу, отколол маленький, с ладонь, кусочек льда и вежливо сказал: «Спасибо, этого хватит. Остальное можете выбросить…»
И сейчас Шайса с цепкостью сторожевого пса глядел, как мягкими осторожными движениями Илларни ослабил завязку на одном из мешочков, краешком деревянной лопатки подцепил немного крупного темного порошка и высыпал на раскаленные угли жаровни, стоявшей на жертвеннике.
Ослепительная вспышка заставила кхархи-гарр шарахнуться в сторону. Огненный язык с сухим треском взметнулся под свод пещеры, опалив людей мгновенным жаром. В новом освещении лик черной статуи на миг принял выражение злобного торжества. Заметил это лишь Джилинер, который ждал от порошка на углях именно такого эффекта и успел вскинуть глаза на черное лицо.
— Для тебя, Хмурый! — сказал он громко. — Только для тебя!
Женщина под серой вуалью привычно вытянула руку вперед и вниз и охрипшим от волнения голосом начала:
— Да возрадуется Кхархи…
Остальные подхватили молитву. Илларни сосредоточенно завязывал мешочек.
Внезапно в бормотание кхархи-гарр ворвался пронзительный вопль. Все обернулись к пленнице, которая с ужасом указывала рукой в черный зев коридора:
— Там… там такое… стра-ашное… о-о-о!
На ходу срывая с себя опояску, Шайса ринулся по ступенькам, едва не столкнул пленницу с «балкончика» и исчез в коридоре. Еще двое Избранных поспешили ему на помощь.
Пленница сбежала вниз и бросилась на грудь Илларни. Старик успокаивающе погладил девушку по волосам.
Тихо и быстро грайанка спросила:
— Успел?
— Да, умница, — так же тихо ответил Илларни.
Вернулся Шайса, досадливо вертя в пальцах опояску.
— Нет там никого… и с чего эта дура развизжалась?
— Она провела ужасную ночь, — вступился Илларни за девушку. — До утра нам с ней являлись демоны и чудовища, вот у бедняжки нервы и не выдержали!
Раздраженным движением руки Джилинер восстановил порядок:
— Сейх и Хрэйти, зовите своих людей, выносите мешки и собирайтесь в путь. Остальные — останьтесь: нам многое нужно обсудить. Почтеннейший Илларни, к тебе это не относится. Ступай к себе, отдохни после тяжелой ночи.
— Пойдем, доченька, — ласково сказал астролог пленнице. Та молча двинулась за ним по ступенькам.
— Нет! — резко, как удар хлыста, прозвучал голос женщины под вуалью. — Эти двое только что шептались! У них на уме что-то подлое!
— Я лишь пытался успокоить бедняжку… — мягко объяснил Илларни.
— Они шушукались! — стояла на своем Избранная. — Как заговорщики!
— Не хочу рисковать, — решил Джилинер. — Пленница останется здесь. Никто не причинит ей вреда, если ты, почтеннейший, не дашь для этого повода.
Илларни хотел было протестовать, но слова застряли у него в горле при взгляде на неумолимое лицо Великого Одержимого.
— Все будет хорошо, девочка, — негромко сказал ученый. — Будь умницей, держись.
Грайанка, закусив губу, кивнула.
Старик устало двинулся по лестнице. Сзади слышались шаги и пыхтение. Илларни подумал, что если этот кхархи-гарр не уйдет, заперев решетку, а останется караулить, то надо попытаться разговорить его. Случайно брошенное слово может оказаться ключом к свободе.
Ах, если бы Арлина не оставалась в руках мерзавцев! Такая славная девушка, так смело держится в этой ужасной передряге… так ловко отвлекла негодяев, дав Илларни спрятать единственный мешок с настоящим составом!
Хорошо бы убийцы подольше не заметили, что в остальных мешках обычный песок! Но на всякий случай нужно придумать объяснение… мол, они неправильно хранили драгоценный состав…
Размышления Илларни прервала надвинувшаяся из тьмы толстая железная решетка. В свете факела, который нес часовой, она казалась грубой и безжалостной.
— Добрый человек, — обернулся Илларни к часовому, — ты оставишь мне факел?
«Добрый человек» хотел огрызнуться, но вспомнил, что Великий Одержимый дорожит этим пленником. Он молча сунул факел старику в руки и распахнул противно лязгнувшую решетку. С унылым вздохом Илларни поднял факел, освещая свою темницу с вытертыми циновками на полу, с кувшином в углу, с высоким каменным сводом…
Внезапно с этого свода метнулось что-то темное, упало вниз, упруго коснулось пола и развернулось в человеческую фигуру. Часовой не успел закричать, как в грудь ему вонзился нож, брошенный умелой и твердой рукой.
Илларни покачнулся навстречу появившемуся из мрака спасителю, отчаянно пытаясь понять, что это: сон, бред, сумасшествие?
— Это я, хозяин, я! И Нурайна тоже здесь! Ну, теперь пусть эти гады попробуют мне под руку сунуться!
* * *
Ухтах перевернулся поудобнее в телеге, лениво открыл глаза; мерное журчание родника, вплетавшееся в тающий сон, было для него, человека пустыни, самой сладкой музыкой.
Сегодня Ухтаха ждал хороший день. Вчера брат шепнул ему, что за верную службу Хмурому Богу Ухтах из Принесшего клятву станет Посвященным. И давно пора: ведь он и так знает дорогу к заветной пещере…
Рассвет струился сквозь невысокие холмы предгорья, озаряя разбросанные по маленькой долине шатры. Меж ними кое-где курились дымки не прогоревших кострищ. Людей не было видно: кто отсыпался после погони за бежавшими пленниками, кто еще не вернулся с ночной «охоты». Верблюды спали, тесно прижавшись друг к другу. Стреноженные кони щипали траву у источника.
Ухтах повернул голову — и вздрогнул, наткнувшись взглядом на черное пятно на гранитном склоне. Ночь еще не совсем покинула горный хребет, в складках камня залегли тени, но это пятно было мрачнее и страшнее других.
Пещера Кхархи!
Лишь раз был там Ухтах — в День Клятвы. Но как ни старался вспомнить, что же довелось ему тогда увидеть — не мог, не получалось. В душе осталось ощущение благоговейного ужаса, остальное было словно занавешено тяжелой черной тканью. Знал Ухтах одно: после того жуткого, мучительно-блаженного дня он готов был хоть глотки зубами рвать — во славу и на радость Кхархи…
Из черного проема вынырнуло несколько человек, нагруженных кучей холщовых мешочков. Муравьиной цепочкой спустились они по каменной лестнице и начали вьючить свой груз в седельные верблюжьи сумы. Ухтаха разобрало было любопытство, но он напомнил себе, что безопаснее как можно меньше знать о планах Великого Одержимого. Он вновь взглянул на пасть пещеры и посочувствовал часовым, что всю ночь стояли на лестнице. Небось страху натерпелись, зная, что рядом — тень Хмурого, покинувшая ужасную статую!
На мгновение черный занавес в памяти Ухтаха приподнялся: с каменного лика глянули страшные глаза, в которых было несочетаемое — мертвая жизнь…
Ухтах содрогнулся и пришел в себя. Ну, что он, в самом деле, трусит? А с часовыми ничего не случилось. Вон к ним смена идет — те двое в белых головных повязках…
Глядя вслед двоим кхархи-гарр, Ухтах залюбовался богатырской статью одного из них. Этому и меч не нужен! Этот любого врага, словно комара, ладонью прихлопнет! Такой рост и плечи, подобные крыльям походного шатра вельможи, Ухтаху довелось видеть лишь раз в жизни… у одного грайанского наемника… у одного… О Хмурый, этого не может быть!
— Тревога! — еле слышно пискнул Ухтах, но голос тут же вернулся к нему, пронзительный и резкий. — Тревога! Во имя Кхархи! Хватай их! Это грайанцы!
Призывные вопли проводника не остались неуслышанными. Суетящиеся вокруг верблюдов люди ринулись на крики, еще не поняв толком, кого хватать. Из шатров начали появляться заспанные кхархи-гарр — эти и вовсе не знали, из-за чего шум, и только увеличивали сумятицу.
Грайанцы, поняв, что разоблачены, приняли бой. Рослая женщина в мужской одежде поднырнула под занесенный меч ближайшего кхархи-гарр, перехватила и выкрутила руку противника, вырвала оружие и издала боевой клич. Здоровенный наемник расшвырял всех на своем пути, очутился, к ужасу Ухтаха, рядом с телегой и одним движением оторвал от нее оглоблю.
— О-го-го! А ну, все с дороги! Убью и костра не сложу!
Нападающие шарахнулись от свистнувшей в воздухе гигантской дубины. Ухтах поспешил перекатиться через борт и ящерицей заползти под телегу. Увы, этим движением проводник выдал себя.
— Ухтах?! — грозно и весело изумился наемник. — И ты здесь, гусь в вине? А ну, вылезай! Вылезай, кому сказано! Сейчас тушить тебя буду, пока молоко не выкипит!
И страшный удар обрушился на телегу, разбив ее пополам.
Следующий удар, без сомнения, стал бы последним для предателя-проводника. Но тут произошло нечто необъяснимое…
Нет, не померкло солнце, не пронесся над оазисом горячий ветер — и все же что-то вокруг изменилось, и все почувствовали это остро, как чувствуют боль. Страх оледенил сердца и сковал мышцы. Руки с оружием непроизвольно опустились. Резко побледневшие лица обернулись к черному отверстию пещеры.
Кхархи-гарр тихо завели свои жестокие молитвы. Айфер выронил оглоблю и попятился. У Аранши из распахнутых глаз хлынули слезы. Люди забыли о схватке в предвкушении чего-то ужасного — самого ужасного в короткой своей человеческой жизни.
38
Орешек, Илларни и Нурайна благополучно миновали черный коридор и очутились на каменном «балкончике». Тут им пришлось остановиться.
И не потому, что снизу выжидающе глядели несколько кхархи-гарр, встревожившихся из-за шума в тоннеле.
Это не остановило бы Орешка, руки которого соскучились по хорошей драке. А уж имея на своей стороне такого бойца, как Нурайна, Орешек этих слуг Хмурого по кусочкам повыбрасывал бы из пещеры!
Но сейчас, побледнев, стоял он на каменном карнизе, и сердце билось тяжело и неровно, как у раненого.
Его внимание привлек не высокий темноволосый мужчина с таким же потрясенным, как у самого Орешка, лицом (тот снизу вверх всматривался в парня, словно в злобного демона). И не белесый коротышка остановил на себе взгляд, хотя в другое время Орешек вспомнил бы, что не только встречался, но и дрался с этим коротышкой. Сейчас все это не имело значения, потому что длиннорукий негодяй держал нож у горла женщины…
Громадные, молящие зеленые глаза заслонили все. Орешек забыл об опасности, которая грозила ему самому. У него и мысли не мелькнуло о том, как Арлина попала в пещеру, какое злое чудо перенесло ее сюда из Грайана. Важным было лишь то, что левая рука убийцы сгребла ее черные волосы, а правая приставила острие ножа к шее девушки.
Долгое молчание прервал Великий Одержимый. В голосе его прозвучала растерянность, чуть ли не страх:
— Я знаю тебя… ты был в крепости Найлигрим…
— Я — Хранитель крепости, — уточнил Орешек, совершенно не соображая, что говорит, и думая лишь о стальной полоске возле тонкого смуглого горла.
Видимо, Джилинер услышал в его тоне больше, чем было сказано словами. Великий Одержимый приободрился и заговорил властно, жестко:
— Эта женщина что-то значит для тебя? Ты не хочешь ее смерти?
— Не хочу… — Орешек пытался держаться спокойно, но у него это плохо получалось.
— Тогда предлагаю сделку: ее жизнь в обмен на… на твой пояс!
Ничего не понимая, но не тратя времени на раздумье, Орешек рванул застежку. Поток серебра заструился в его руке. Камень на пряжке налился багровым светом.
— Осторожнее! — забеспокоился Джилинер. — Не урони его!
Орешек, как только что Ворон, расслышал не слова, а то, что за ними скрывалось. И понял: он может говорить на равных с этой бандой убийц! Еще не догадываясь, зачем этому ящеру с грайанским выговором понадобился его талисман, парень дерзко ухмыльнулся и лихо раскачнул пояс за кончик.
— А ну, отпусти госпожу, моль длиннолапая! — скомандовал он коротышке. — А то сейчас ка-ак хрястну пряжкой о стену!
— Отпусти женщину, — приказал Джилинер Шайсе. Тот неохотно повиновался.
Задыхаясь, Арлина взбежала на каменный карниз и припала к груди Орешка, словно это было самое надежное место на свете, убежище от всех страхов. Орешек левой рукой обнял девушку.
Он и сам не понял, что произошло в следующее мгновение. То ли его правая рука сама дернулась и выпустила пояс, то ли холодное серебро вдруг стало скользким и выпорхнуло из ладони…
Серебряная змея прянула в воздух и наискось полетела к жертвеннику. Джилинер в прыжке рванулся наперехват. Его пальцы сомкнулись на плоских звеньях.
Не обращая внимания ни на кого и ни на что, Великий Одержимый взбежал по ступенькам жертвенника. Все замерли, охваченные грозным предчувствием. Джилинер протянул руку — впервые в жизни эта рука дрожала! — к исполинской черной деснице:
— Вот твой браслет, Кхархи! Наконец-то он нашел тебя!
Избранные простерлись ниц на камнях. Нурайна вскинула ладонь к побелевшим губам. Орешек и Арлина крепче сжали друг друга в объятиях. Илларни подался вперед, словно пытаясь помешать тому, что вершилось на его глазах.
Снаружи слышались крики и шум драки. Кхархи-гарр вопили про нападение, про грайанцев. Но в пещерном храме никто не отвел взгляда от жертвенника.
Джилинеру не пришлось застегивать на обсидиановой руке гигантский браслет: плоские серебряные кольца сами прильнули к гладкой поверхности. Из круглого камня хлынуло багровое сияние, озарившее пещеру, словно люди очутились в самом сердце огромного костра. Но сияние быстро угасло, и хотя светильники горели по-прежнему, всем показалось, что вокруг воцарился мрак.
— Вы поняли?! — победно прокричал Ворон. — Теперь осталось ждать, пока Кхархи в своем нынешнем воплощении придет сюда!
И тут из пещерного полумрака, из мрачных темных стен — нет, просто ниоткуда! — донесся голос, звучный и сильный, напоминающий голос Джилинера:
— Кхархи уже здесь!
Это было сказано по-наррабански, и никогда еще этот язык не звучал с такой грозной красотой, с такой свободной мощью.
Грайанцы на каменном карнизе забыли про оружие… да в этот миг они забыли даже свои имена!
Снаружи, за толщей гранита, люди, не слыхавшие ни слова, почувствовали присутствие высшей, необоримой силы и прекратили схватку, а животные в панике заметались, стараясь порвать путы.
Джилинер безумным взглядом обвел пещеру и увидел, как у самого выхода встал на ноги Шайса. Судорога безмерного страдания исказила его лицо; он вскинул руки к горлу, точно пытался себя задушить — или боролся с душителем. В руке он держал опояску, которую успел сорвать с себя, но Гадюка бессильно свисала вдоль тела, потому что не было перед Шайсой противника.
С хрипом коротышка осел на колени, опрокинулся на бок и замер в неестественной, изломанной позе. А над телом его возник рой мерцающих, поблескивающих черных искр.
Звучный голос продолжал со спокойным удовлетворением:
— Новое ощущение, совсем новое: оказаться на свободе после долгого заключения в человеческом теле… да еще в таком жалком теле! Впрочем, хорошо, что он оказался рядом, тот бродяга, убитый ударом по горлу. Иначе пришлось бы побывать какой-нибудь прыгающей или ползающей тварью.
Мерцающее черное облако медленно двинулось по пещере. Все застыли на грани между жизнью и смертью.
Вдруг простертая на полу женщина встала, сорвала вуаль, открыв снежно-белое лицо с тонкими чертами, высокую шею и водопад черных волос. Коротко и хрипло, как птица, вскрикнула она, и были в этом крике призыв, страсть и восторг.
Черное облако задержалось возле ее головы. На лице женщины появилось удивление, она пошатнулась, прижала руки к сердцу и мертвой рухнула на пол.
— Теперь понимаю, — задумчиво произнес голос, — почему человек, в чьем теле я прозябал, так относился к женщинам. Человеческая плоть требовала самки, а божественный дух испытывал омерзение к грязным людским играм…
Черное облако продолжало свой страшный путь — все ближе и ближе к жертвеннику, вот проплыло над головами павших ниц Избранных.
— Все вы скоро умрете, — вслух размышлял голос. — Я проголодался за полтора века. Конечно, ваши предсмертные корчи не насытят меня, да и этих, в оазисе, мне не хватит…
Черное облако поравнялось с лицом Джилинера, замершего под обсидиановой десницей.
— Вот ты, пожалуй, проживешь дольше других. Конечно, без магической силы не сможешь быть мне хорошим слугой, но годишься в шуты. — В голосе звучала брезгливая скука. — Занятно будет вспоминать, как я звал тебя господином… Но что это? Ты плачешь? Ты еще не забыл, что такое слезы? Не ожидал… ты и впрямь очень забавен…
Облако поднялось выше и парило у черной головы статуи.
— Это хорошие мгновения: предвкушение мести, предвкушение бури… даже не хочется ее торопить. О, я не буду размениваться на мелочи вроде стычек между племенами или эпидемий в жалких деревушках. Мир захлебнется собственной кровью, забьется в конвульсиях… Пораженный безумием человек падет на четвереньки и завоет, задрав к небу звериную морду… вот тогда все поймут, что такое оскорбить бога!
— Да, но ты-то не бог!
Если бы эта фраза прозвучала вызовом, яростью или гневом, Кхархи либо убил бы выкрикнувшего ее, либо просто не соизволил бы ничего услышать. Но в отчетливом, ясном голосе было лишь вежливое желание разъяснить недоразумение.
— И кто же так считает? — заинтересовался Кхархи.
— Я так считаю, — учтиво отозвался Илларни, неспешно начав спускаться по ступенькам. — Ну какой же ты бог? Кто тебе это сказал? Вот эта банда душевнобольных? Ты сам свел их с ума, научил, что говорить, много раз услышал — и поверил? Но это же смешно! — Старик уже спустился с лестницы. — Подумай сам: если я напишу на пергаменте, что я бог, и тысячу раз прочту это вслух, то, может, и поверю, но ведь божеством не стану, правда?
— Ты не боишься меня? — удивился звучный голос. — Я ведь могу убить тебя — мгновенно или медленно, как захочу.
— Боюсь я или не боюсь — это не имеет отношения к сути вопроса, — отмахнулся ученый. — Если тебе это доставит удовольствие — да, боюсь. Но твой аргумент неубедителен. Я старый человек, меня может убить любой бродяга. Но неужто я стану каждому встречному бродяге воздавать почести как божеству?
— Я могу убить не только тебя, — отозвался Кхархи почти без скуки в голосе. — Я могу стирать с лица земли целые народы…
— Для мышей и кошка — божество! — неуважительно перебил Хмурого Илларни. — Размах преступления не делает преступника богом.
— Ты забавен, старик… и кто же я, по-твоему?
— Какой-то демон из иного мира, — пожал плечами Илларни. — Миров много, нечисть там водится самая разная. Конечно, интересно было бы разобраться подробнее…
Старик взял в нише светильник и поднял над головой, освещая статую и мерцающее рядом с ней черное облако.
— Такой игрушки у меня еще не было, — сказал Кхархи с ноткой уважения. — Ты даже забавнее, чем этот… Ворон. Ты получишь возможность немного продлить свою жизнь, если сумеешь объяснить, чем бог отличается от демона.
— Попробую, — скромно сказал Илларни, со светильником в руках поднимаясь на жертвенник. — Я не обдумывал этот вопрос серьезно, но три признака назову сразу. Первый из них — бессмертие и неуязвимость. Конечно, некоторые религии повествуют о гибели богов и смене их другими, но при этом речь идет о битве небожителей. А чтобы чародеи — люди! — объединившись, гоняли божество по всей стране, как ошпаренного пса, и оно вынуждено было укрыться в теле бродяги…
— Не груби, старик, иначе у тебя не будет возможности назвать второй признак.
— Второй признак, — продолжил Илларни, не извинившись за дерзость, — это, по-моему, жалость к людям. Даже самые грозные и свирепые боги, зная человеческую природу и человеческое несовершенство, снисходительны к нам, существам слабым и противоречивым, но устремленным духом ввысь…
— Ты начинаешь скулить? — разочарованно спросил Кхархи.
— Нет, всего лишь отвечаю на твой вопрос, — объяснил ученый, по-прежнему высоко держа светильник и обходя изваяние, словно ища, с какой стороны оно кажется менее грозным. Вот старик очутился у статуи за спиной… — Есть и третий признак. Предполагается, что боги всеведущи. А ты не знаешь даже, что находится у тебя под ногами!
И горящий светильник полетел в нишу под статуей, где совсем недавно Илларни спрятал холщовый мешочек с ужасным составом.
Илларни не по возрасту проворно спрыгнул вниз, упал на пол, прижался к черному граниту жертвенника — за миг до того, как ужасный грохот сотряс пещеру.
Гигантская статуя пошатнулась и рухнула на жертвенник, расколовшись на куски. Черная рука с браслетом откатилась к краю и упала рядом с Илларни, словно хотела дотянуться до грайанца. Приподняв голову, старик увидел, что черный камень на пряжке потускнел, стал похож на кусок мутного стекла.
Эхо билось и бушевало во всех подземных переходах, и внимала ему клокочущая лава под слоем гранита.
Но страшнее грохота, страшнее грозного эха ударило по нервам людей внезапное осознание того, что из мира навсегда исчезла древняя злобная сила. Бог или демон, но Хмурый перестал существовать, на прощание опалив человеческие души жаром своей ненависти.
Во время взрыва Джилинер, стоявший на краю жертвенника, сорвался с гранитного возвышения и теперь сидел на полу, сжимая виски ладонями и пытаясь прийти в себя.
Пятеро избранных в ужасе и гневе вскочили на ноги. Со Дня Клятвы каждый из них отдал душу Хмурому. И теперь в ушах у них звучал предсмертный вопль их божества, а в помраченном мозгу пылала лишь одна мысль: отомстить!
Пять клинков одновременно вылетели из ножен.
— Та-ак, это уже похоже на дело! — обрадовался сразу пришедший в себя Орешек и обернулся к Нурайне: — Пошли, поговорим руками…
Женщина молча двинулась вниз по ступенькам.
Орешек мягко отстранил невесту и спрыгнул с «балкончика».
Клинки заговорили зло и горячо. Избранные оказались великолепными мечниками, но их оружие уступало Альджильену и Сайминге. А Нурайна и Орешек словно стали одним непобедимым воином. Каждый из них знал, предугадывал заранее любое движение своего союзника.
Джилинер в драку не полез. Вдоль стены пробрался он к выходу и закричал наружу:
— Эй, сюда! На помощь! В храме враги!
Лестница откликнулась гулом — кхархи-гарр спешили на помощь Избранным. Это было скверно, но куда худшее сулил грайанцам донесшийся издали крик Джилинера:
— Арбалеты! Кто-нибудь, захватите арбалеты!
Кхархи-гарр волчьей стаей навалились на двух бойцов, но убийц сдерживала стальная сеть, которую выплетали в душном полумраке два несравненных клинка.
Илларни и Арлина сверху следили за сражением. Волчица свела перед грудью руки и до боли сцепила пальцы. Все недавно пережитое обрушилось на девушку, смешало мысли, помутило память. Она глядела на сражающегося внизу Ралиджа и в то же время видела другую схватку: Черных Щитоносцев, теснящих защитников Найлигрима. Арлина не знала, где она сейчас стоит — на каменном карнизе или на крепостной стене. Сквозь мерзкий запах серы она ощущала дыхание ветра, прилетевшего из леса.
С кем бьется ее Сокол? С силуранцами? С кхархи-гарр?
Мучительно сжималась душа от предчувствия беды, которая вот-вот должна настигнуть Ралиджа. Это пришло из прошлого, ожило в памяти, но Волчица восприняла это как горестный клич из будущего.
И обманули измотанные нервы, подвели глаза. Арлина увидела, как над грудой обсидиановых обломков поднялась, сгущаясь, черная тень и заколыхалась за спиной Ралиджа, который увлеченно отражал атаку трех клинков.
Волчица отшвырнула руку Илларни, который, почуяв неладное, попытался ее задержать, и шагнула к краю карниза. Она хотела окликнуть Ралиджа, но из горла вырвался рокочущий звук, странно отозвавшийся в гранитных скалах: они приняли его в свою толщу, подхватили, запели в унисон.
Напев этот, который слышала только юная чародейка, разом успокоил девушку, очистил ее душу от ложных страхов, а взгляд — от призраков прошлого. Отстранив заботливые старческие руки, Волчица завела мелодию без слов, медленно поворачивая голову и пристально разглядывая стены.
Иной была эта песня, чем та, первая, повергшая в ужас Найлигрим. Эта — тонко звенела, прощупывая гранит, ища в нем скрытые трещины.
Арлина знала, что единственный выход ведет в долину, полную врагов, и каждый шаг там мог бы стать последним для ее Сокола. Надо было проложить другой путь на свободу — причем такой путь, чтобы кхархи-гарр не посмел идти следом.
Песня истончилась до комариного звона — и растворилась в пахнущей серными испарениями густой полумгле. Светильники гасли один за другим, становилось все темнее, но не стихал перестук мечей, в который вплетались крики и стоны раненых.
Девушке на миг стало страшно — такой хрупкой и ненадежной показалась ей пещера с пронизанными трещинками и пустотами стенами, с морем лавы под тонким полом, с подушками рвущегося ввысь раскаленного газа поверх лавы…
Но вновь, как в крепости, на Арлину сквозь века ободряюще взглянули глаза Первого Волка, великого Мага.
Внизу взвизгнула стрела, тупо ударила о камень. Этот звук заставил Волчицу поспешить. Она опустила руки ладонями вниз и мысленно погладила камень пола. Она чувствовала каждую прожилку слюды в граните, слышала клокотание пузырящейся внизу лавы, видела страшное, живое ее золото.
Закусив губу от напряжения, девушка свела ладони вместе. На лбу выступили бисеринки пота, словно она пыталась поднять непосильную тяжесть. Глубь камня ответила рокотом и дрожью. Под противниками содрогнулся пол. Пламя двух еще не догоревших светильников вдруг взвилось длинными языками.
Ужас перед грозной силой подземного огня заставил кхархи-гарр окончательно обезуметь. Одни кричали, что это посмертный гнев Хмурого, и рубили клинками всех, до кого могли дотянуться. Другие, мечась среди мертвых тел, в панике искали выход и не замечали его в двух шагах от себя.
— Забираем наших и уходим! — крикнул Орешек Нурайне. Та молча двинулась к лесенке, по пути смахнув голову загораживающему путь наррабанцу с бешеными глазами и с пеной на губах.
Когда и Ралидж очутился у лесенки, Арлина коротко вскрикнула и резко развела сомкнутые ладони. От потери сил она упала на колени, но на измученном лице сверкнули зубы в торжествующей злой улыбке.
Пол пещеры прорезала трещина — и двинулась, расширяясь. Страшным жаром пахнуло из сердца горы. Живые кхархи-гарр пытались отползти прочь, но их настигали, обжигая, раскаленные завихрения рванувшегося наружу подземного газа. Запах серы стал невыносим, он душил людей. Но уже крошился свод пещеры; гигантские глыбы, как хлебные крошки, летели в трещину. Вот сверху хлынул поток чистого воздуха — но ненадолго: к небесам рванулся фонтан горячего пепла.
Из западного кратера давно хлестала лава, но пробудившемуся вулкану этого было мало. Трещина разорвала гору надвое, на восточный склон тоже выплеснулась густая огненная масса, уничтожая маленький оазис и лагерь кхархи-гарр.
Трое грайанцев на крошечном карнизе уже считали себя обреченными, но Арлина, все еще стоя на коленях, протянула перед собой руки, словно призывая возлюбленного. Длинная глыба с гулким уханьем просела, упершись торцом в каменный «балкончик» и образовав нечто вроде моста наверх.
— Уходим… — из последних сил выговорила Арлина и потеряла сознание.
Орешек перекинул ее через левое плечо, как тюк, и, помогая себе правой рукой, стал карабкаться вверх — к счастью, это было несложно. Илларни и Нурайна двинулись следом. На прощание ученый, не удержавшись, бросил взгляд вниз — и успел увидеть, как жертвенник вместе с грудой обсидиановых обломков обрушился в жадный вязкий огонь.
39
Путники уходили на север — просто потому, что все прочие направления были перекрыты лавой. Узкая тропка, скользящая вдоль подножия хребта, чуть подрагивала под ногами. Сухой горячий ветер нес вслед тучи пепла.
— Как же мы остались живы? — оглянулся Илларни через, плечо.
Позади колыхался в небе гигантский серо-черный султан, напоминающий пучок страусовых перьев на шлеме наррабанского вельможи. Гора под ним была обведена багровой каймой. Издали уже почти не разглядеть было, как в воздух взлетают большие сгустки лавы и гранитные глыбы, выдранные из склона.
Арлина, услышавшая слова ученого, чуть заметно улыбнулась. Она-то знала, чьи чары оберегли грайанцев от раскаленного газа, лавы и ядовитых испарений.
Хотя девушка очнулась, идти она могла с трудом, и Ралидж понес невесту на руках, как ребенка. Он не задал ей ни одного вопроса, вообще не сказал ни слова. Пережитый шок оставил Орешку лишь одну связную мысль: у него в руках драгоценная ноша. Ее надо унести как можно дальше от опасности.
Иногда из колючих зарослей на них с воплями вылетал какой-нибудь оскаленный безумец. Тогда Орешек останавливался и спокойно смотрел, не понадобится ли Нурайне помощь. Однако Нурайна каждый раз быстро и жестоко расправлялась с кхархи-гарр и возвращалась к Илларни, которому бережно помогала идти.
Старый ученый был единственным из четверых, кто не молчал. Чтобы преодолеть слабость и дурноту, он непрерывно говорил: что сумеет по звездам вывести друзей к побережью; что там, где есть растительность, есть и вода; что местные жители едят ящериц, которые здесь наверняка водятся, а вот листья и кору кустов есть, увы, нельзя, мерзость страшная…
Тропка, вильнув среди обруганных ученым кустов, нырнула вниз — и перед путниками открылось странное и забавное зрелище.
В усыпанной темным пеплом ложбинке лежали два строптивых верблюда, а человек в белой головной повязке бегал вокруг, пытаясь пинками и криками поднять животных на ноги. Рядом била копытами лошадь, явно солидарная с верблюдами. Громадного роста мужчина легко удерживал в поводу мятежную кобылу и еще норовил наподдать ногой ближайшему верблюду, помогая тем самым своему спутнику.
— Кочевая семья, что ли? — удивился Илларни. — Но с чего их несет в сторону вулкана? Туда ведь даже животные идти не хотят…
— Нет, это не кочевники, — сказал с веселой злостью Ралидж, которого встреча вывела из шока. — Это же… это…
Он поставил Арлину на ноги и быстро зашагал вниз по тропинке.
«Кочевники», переглянувшись, поспешили навстречу.
— Господин! — заорал по-грайански богатырь.
— Хранитель! — радостно подхватил второй «кочевник», оказавшийся женщиной в мужской одежде.
— Не угодно ли хозяину познакомиться? — обернулся Ралидж к Илларни. — Это Айфер и Аранша, наемники из крепости Найлигрим. И… и я не знаю, какие-растакие демоны приволокли их в эти края!
Айфер хоть и слыл тугодумом, но в миг опасности умел соображать довольно быстро. Он обернулся к лошади, которую тащил за собой в поводу, и вскочил в седло так резко, что несчастное животное присело на задние ноги.
— Проверю, нет ли врагов поблизости! — рявкнул он и ускакал — только пепел завился вокруг следов копыт.
Женщина-десятник глянула вслед своему подчиненному, бросившему командира на произвол судьбы, про себя пообещала ему это припомнить и, обернувшись к Хранителю, пустилась в многословные объяснения:
— Мы хотели выручить госпожу. Раздобыли вот эту одежонку… ну, уговорили раздеться тех, кто за нами по горам охотился. Но все равно нас узнали. Только не вышло толком подраться: шум, гам, земля затряслась, все забегали… Мы с Айфером поймали лошадь… еще верблюда поймали, а к нему второй оказался привязан. Мы в седла — и наутек… земля же дрожит… вулкан… Потом опомнились и решили вернуться: вдруг госпожа еще жива! А эта скотина трусливая назад идти не хочет…
— Та-ак, — сухо сказал Хранитель. — Это я уже понял. А вот не понял, как вы все в Наррабане очутились. Давай, красотка, рассказывай. Или я другую красавицу должен расспросить, а?
Арлина зябко поежилась за спиной жениха.
Нурайна оторвалась от изучения кожаных сум, притороченных к верблюжьим седлам. Она узнала в Аранше свою партнершу по праздничному представлению и решила спасти ее от разноса.
— А здесь кое-что есть! — бодро заговорила она. — Мех с водой, вяленое мясо… а на втором верблюде — какой-то песок в мешочках…
— Выбрось, — посоветовал Илларни.
Орешек не отреагировал даже на спасительное слово «вода». Он свирепо обернулся к Арлине.
— Ну и что это значит, а? — рявкнул он так, что верблюды недовольно задергали шеями и на всякий случай поднялись на ноги. — Объясни, радость ты моя окаянная! Это вроде как в Подгорном Мире, да? Не можешь отпустить меня одного, пташка ты моя отпетая? В Наррабан за мной потащилась, ягодка ты моя волчья?
— Не надо так сурово, мой мальчик, — вмешался Илларни. — Вполне достаточно мягкой укоризны…
— Пра-авильно! — огрызнулся Орешек. — Сейчас отстегну перевязь, перекину эту дуреху через колено и начну ее мягко укорять!
За его спиной сжала кулаки Нурайна: она с детства ненавидела, когда мужчины орут на женщин. Она не сумела расслышать в голосе Ралиджа страха за любимую и поняла одно: этот собственник кричит на невесту, которая посмела ему не подчиниться. Тупой самовлюбленный негодяй! Тот самый мерзавец, что в поместье Таграх-дэра заставил ее, Нурайну, лепетать нежные признания!..
И тут, в озарении чистой радости, Нурайна поняла: настал миг ее мести!
— Ралидж! — позвала она. — Придержи суму, покрепче привязать надо.
И когда раздраженный, не остывший еще от крика Хранитель шагнул к ней, женщина сказала хорошо рассчитанным громким шепотом:
— Это и есть твоя невеста? Очень, очень милая девушка! Даже красивее, чем Айфина Белая Ягода… ну, та, в кудряшках, которую ты уговаривал с нами бежать…
И отвернулась к верблюжьему боку, занявшись сумой.
Орешек остался стоять дурак дураком.
В зеленых глазах Арлины сразу высохли слезинки. Неизвестно, что бы она сказала или сделала в следующий миг, но тут в вихрях пепла подскакал Айфер:
— Господин, впереди что-то воет!
— Как — воет? — Хранитель стряхнул с себя оторопь. — Кто? Где?
— Кто — не знаю, под землей воет, громко так…
* * *
Длинный худой человек в разорванной рубахе и перепачканных штанах сидел на краю обложенного камнями высохшего колодца. Тело его сотрясала крупная дрожь, а зубы лязгали, но он все же пытался объяснить, как он счастлив, что Безликие послали ему спасителей, да еще и соотечественников…
— Как ты попал в колодец, добрый человек? — сочувственно спросил Илларни.
— Разбойники напали на караван… В живых… только я… Они меня… в рабство увезли… а потом…
Незнакомец на миг замолчал, плотно сжав губы, а потом заговорил медленнее и спокойнее, взвешивая каждое слово.
— Разбойничьи дозорные углядели впереди огни — вероятно, остановился на привал другой караван. Злодеи решили обрушиться на несчастных путников. А меня, чтоб не мешал во время налета, бросили в пустом колодце… оставили мех с водой и мешочек фиников… сказали, что потом за мной вернутся. Настало утро, а их все не было. Дрожала земля… в колодец падал пепел… было так страшно! Потом я услышал топот копыт и начал кричать…
Илларни хотел было поздравить земляка со счастливым избавлением, но Аранша хмуро сказала:
— Пусть Сокол посмотрит повнимательнее… эта колодезная жаба ему никого не напоминает?
— А верно! — растерянно подхватил Айфер. — Только балахон где-то потерял! И бороду.
— Это колдун! — звонко крикнула Арлина. — Негодяй!
Ралидж тяжело шагнул к спасенному ими человеку.
— А ну, подними голову! — жестко скомандовал он. — В глаза мне гляди! В глаза, я сказал!
Ошалевший незнакомец взглянул Ралиджу в лицо — и окончательно перестал быть незнакомцем. Меж ним и Хранителем вновь ожило страшное мгновение: сизый дымный столб над колдовской прорубью, вспышки волшебного жезла, блеск клинка…
— Ну, людоедская твоя морда, — негромко сказал Ралидж, — что ж ты свою нечисть на помощь не зовешь?
Айрунги затравленно оглядел враждебно обступивших его людей.
— Сбросить его обратно в колодец! — гневно потребовала Арлина, которой часто виделся в кошмарных снах первый штурм Найлигрима.
— Можно и в колодец, — уточнила Аранша, — но по частям!
— И песочком присыпать! — прогудел Айфер.
От ужаса у Айрунги потемнело в глазах. Но тут перед ним возникло, как маяк из ночи, лицо без враждебности… даже сочувствующее… о боги, да ведь этого человека он как-то повстречал во время своих странствий!..
— Илларни! — взвыл колдун-неудачник, бросившись к ногам астролога и обеими руками вцепившись в его сапог. — Лоцман звездного моря! Прозорливый чтец созвездий! Не дай пропасть человеку, который изучал твои бессмертные труды!
— Друзья, — растерянно обернулся Илларни к спутникам, — по-моему, так нельзя! Понимаю, этот человек виновен перед вами, и не только перед вами… но чтоб вчетвером, безоружного… на чужбине, без погребального костра!..
Орешек с энтузиазмом заявил, что если загвоздка только в этом, так он сейчас собственными руками наломает сухих ветвей. Аранша выразила готовность пожертвовать для хорошего дела свой мешочек с хвоей. Айфер, не желая остаться в стороне, сказал, что четверо на одного — это, конечно, ни к чему. Пусть колдуна отдадут ему, Айферу. Одного подзатыльника хватит…
Айрунги понял, что старый астролог — его единственная надежда на спасение. Это подхлестнуло красноречие бедняги:
— Илларни, мудрый Илларни, разве ты не знаешь, как правители используют во зло открытия ученых? Да, я нашел способ подчинять Подгорных Людоедов своей воле… сколько жизней это могло бы спасти! Но кто я такой, чтобы спорить с королем Силурана? Он запугал, он принудил меня… Я же не убийца, я тихий, книжный человек! А сколько знаю о свойствах и превращениях веществ! Сколько нового, еще не записанного на пергаменте, погибнет со мной!
— Ну вот что! — решительно повернулся Илларни к Орешку. — Мальчику, которого я вырастил, я приказываю пощадить этого человека… а Сокола умоляю о том же!
Орешек махнул рукой и отвернулся.
Арлина возмущенно фыркнула и тоже отвела взгляд.
— Я — что, я — как Хранитель! — разочарованно пробасил Айфер.
Нурайна, которая молча следила за этой сценой, насмешливо улыбнулась.
Счастливый Айрунги поднялся на ноги и стал отряхивать одежду.
— Э-эй, постой! — окликнула его Аранша. — А ну, полезай, гад, в колодец!
— Как — в колодец?! — ужаснулся Айрунги. — Зачем — в колодец?!
— Что значит «зачем»? Тебе ж разбойники оставили воду и финики! Неужто все сожрал?.. Ах нет? Тогда лезь и доставай!
* * *
Вскоре маленький караван тронулся в путь. Илларни, здоровье которого пошатнулось после пережитого, верхом ехал впереди. Айрунги, который чувствовал себя в безопасности только возле астролога, вел лошадь в поводу. Орешек шел рядом, повествуя о своих последних приключениях.
На верблюдов сесть не захотел никто: грайанцы недостаточно устали, чтобы терпеть качку меж горбов. Айфер и Аранша, погоняя первого верблюда, спорили, поверят ли в Найлигриме рассказу об их похождениях.
Арлина шла, держась за седельный ремень второго верблюда. Она не желала разговаривать с Ралиджем, даже видеть его не хотела.
Нурайна, заметив бледность и несчастный вид девушки, приотстала от наемников и, поравнявшись с Волчицей, коротко объяснила, кто такая Айфина и в какую переделку двое грайанцев попали в поместье Таграх-дэра.
— Только не спеши выяснять с ним отношения, — деловито закончила она. — Пусть поволнуется, мужчинам это полезно!
Оставив растерявшуюся девушку, Нурайна прибавила шагу и догнала восседающего на лошади ученого с его маленькой свитой. Королевской дочери очень не нравилось выражение лица Ралиджа, который шел рядом с бывшим хозяином. Если и мучается из-за размолвки с невестой, то по нему не скажешь. Вон как вдохновенно разглагольствует! Либо напропалую хвастается, либо про нее, Нурайну, что-то врет…
Подойдя ближе, женщина убедилась, что была права.
— …Трясу я решетку, как павиан в аршмирском зверинце, а эта дрянь, Сахна, заявляет: «А спутницу твою уже во дворец доставили…» Ну, думаю, дело плохо! Надо спасать беднягу Светоча! Нурайна ведь оборвет ему все, до чего дотянется…
Терпеть наглую болтовню было невозможно. Нурайна небрежно вклинилась в беседу:
— Не повезло нам, учитель, верно? Впереди такой долгий путь в обществе балаганного шута… ужас!
Айрунги, до сих пор смиренно молчавший, внезапно взвился:
— Балаганного шута?! Придержи язык, женщина! Кого это ты посмела так назвать? Если ты думаешь, что я тебе позволю…
Ралидж перебил его с ледяной надменностью истинного Сына Клана:
— Слова «балаганный шут» относятся ко мне, и только ко мне! Ты-то, любезный, с какой стати примазываешься к моей актерской славе?
Нурайна беспомощно взглянула на Орешка и сказала почти человеческим голосом:
— Послушай, мне хоть когда-нибудь удастся вывести тебя из терпения?..
* * *
Атаман Суховей пристально глядел на крутящийся в небе черно-серый шлейф. Горный склон под шлейфом был выкрашен в багровый цвет.
Подрагивая тонкими ноздрями, как породистый скакун, атаман вдохнул запах гари, серы и пепла.
— «Много лютых кар уготовили боги человеку, — задумчиво процитировал он, — но нет беспощаднее подземного огня!»
— Господин, — робко спросил за его плечом один из разбойников, — а как же Посланник Единого… там, в колодце? Разве мы не вернемся за ним?
— Глупец, — ответил, не оборачиваясь, Суховей. — Ты думаешь, пламя извергается в небеса без причины? Разумеется, праведник уже сумел покинуть колодец, добрался до заброшенного святилища и воззвал к Единому. И теперь Отец Богов гневается…
— На нас?! — охнул голос за плечом.
Суховей снизошел до того, чтобы оглянуться и смерить взглядом недоумка, который, похоже, искренне считал, что богам не за что гневаться на него и на его товарищей.
— А ты считал, что ночная неудача — случайность?
Разбойнику нечего было ответить.
Как манили, как звали их ночные огни! Как рвались испить крови кривые мечи! Ведь ясно было, что вдали от озера — предосторожности ради! — расположилась на ночлег та часть каравана, что везла золото и драгоценности!
И лишь после свирепой схватки в темноте выяснилось, что шайка атаковала дружественное кочевое племя, не раз помогавшее Суховею в налетах.
Конечно, это Гарх-то-Горх поразил разбойников слепотой и безумием, столкнул в битве с друзьями!..
Атаман перевел взгляд на подпирающий небеса дымный клубящийся столб.
— А что с новым пленником? Уже пришел в себя?
— Да, господин. Уже разумно говорит.
Странный темноволосый чужеземец на испуганно храпящем коне попался разбойникам этим утром. Он явно перенес тяжелое потрясение, не понимал обращенных к нему вопросов и все бормотал про какую-то силу, которая пропала, но вернется, обязательно вернется…
— И что же он говорит теперь?
— Что он грайанец, богатый и знатный. И щедро заплатит, если поможем ему вернуться на родину. Очень разумно говорит.
Суховей помолчал.
— Один грайанец посулил мне караван с сокровищами, — наконец сказал он. — Я поверил — и где же это золото? Другой грайанец предложил мне благословение Гарх-то-Горха. Я не поверил — и гнев богов пал на меня. Теперь третий грайанец что-то обещает мне? Лучше уж я его совсем слушать не стану!
Разбойник почтительно молчал, про себя удивляясь не по годам глубокой мудрости атамана.
— Он, кажется, не стар и крепок, этот путник? — спросил Суховей. — Вот и хорошо. Продадим какому-нибудь кочевому племени… Нет, не так! Подарим невольника нашим пострадавшим друзьям — как возмещение за горькую ночную ошибку. И не хочу больше слышать о нем. Грайанцы не приносят мне удачи.
40
Ну и где они, эти лютые бури, выворачивающие море наизнанку? Где волны величиной с гору? Где шквалы, срывающие паруса вместе с реями?
А ведь как торговался капитан! Клялся, что ни за какие сокровища не согласится вернуться на родину в разгар сезона штормов, рискуя кораблем, собственной жизнью и командой (именно в таком порядке!). А теперь изумлен ровной, как скатерть, водной гладью и попутным ветром, бережно несущим корабль…
То-то! Знай наших! Орешек усмехнулся и взглянул на металлический диск на ладони. Ни рисунка, ни надписи — просто бронзовая бляшка. Выбросить? Ну уж нет! Кто их знает, эти талисманы! Вдруг еще на что-нибудь сгодится…
Дощатая рассевшаяся дверца, тихо скрипнув, подалась под ладонью. Орешек заглянул в душную конурку, где лежал расхворавшийся Илларни.
Старик был совсем плох. Арлина целыми днями сидела у его изголовья, поила каким-то отваром и сокрушалась, что нет при ней самых нужных трав. (За всеми этими хлопотами девушка и не заметила, как помирилась с женихом.)
Впрочем, сейчас Арлина ушла отдохнуть. Надо проведать хозяина, а то лежит, бедняга, один…
И тут же Орешек понял, что ошибся: старик был не один.
Из полутьмы каюты женский голос тоскливо выдохнул: «Юнтайо!..»
Юнтайо? Аунк? Учитель?
Орешек застыл у приоткрытой двери, насторожив любопытные уши. Подслушивать он любил с детства и не видел в этом ничего плохого.
— Теперь я понимаю, — с болью говорила Нурайна, — наше чувство было обречено с самого начала. Он был рожден не для любви, а для мести. Его мать… по-моему, она была не в своем уме… Да разве в здравом рассудке можно дать сыну такое имя — Самое Страшное Несчастье? Для кого несчастье? Для Великого Грайана! Она растила мстителя!
— Но подумай, сколько ей пришлось пережить… — тихо сказал Илларни.
— Я все понимаю! Я слышала сказание о падении Эстамира. Конечно, это было ужасно — маленькая девочка в разрушенном городе… Наверное, тогда ее рассудок и повредился.
— Другие женщины растят детей для будущего, — вздохнул Илларни, — а эта несчастная — для прошлого…
— Вот именно! Она с детства не давала ребенку забыть, что его отцом был последний принц Эстамира, из-за грайанских захватчиков ставший нищим калекой. Она растила сына королем мертвого королевства! Он жил ради мести, дышал, бредил ею, а когда полюбил дочь своего врага — счел себя предателем.
— И страшно мучился, знаю… Мне рассказывал Орешек… то есть Ралидж, — поправился Илларни и сочувственно взглянул на бывшую ученицу. — Бедная ты моя девочка… и бедный Юнтайо, мне так больно за вас обоих…
— Ладно, учитель, не жалей меня. Теперь у меня другой возлюбленный — сам великий Грайан. Подумай о нем и ты, Илларни…
— Опять ты за свое, глупая девчонка! Сколько раз тебе повторять: не знаю я тайны Души Пламени! Я морочил убийц, чтобы спасти себя и Арлину!
— А что сокрушило статую Хмурого?
— Гнев богов, что же еще?
— А мое давнее спасение из засыпанной шахты?
— А при чем тут я? Если Юнтайо и владел тайной, он унес ее в Бездну!
От волнения голос Илларни стал прерывистым, старик начал задыхаться. Орешек уже решил войти и прекратить это издевательство над больным человеком, но Нурайна сама поняла, что ее собеседнику плохо.
— Прости, учитель. Поговорим об этом позже, когда к тебе вернутся силы…
Орешек успел отойти к борту и изобразить ленивый интерес к закатным лучам, дробящимся на мелких волнах. Нурайна тоже встала у борта и мрачно устремила взгляд в морскую даль. Орешек обернулся было, чтобы все-таки войти в каюту, но услышал скрип и увидел в щель закрывающейся двери тощую длинную спину. Проклятый колдун опередил его… так и трется возле хозяина.
* * *
Айрунги и в самом деле много времени проводил у постели астролога. И не только потому, что опасался, как бы дорогие соотечественники не уронили его нечаянно за борт. Просто этим двум людям, очень разным по сути своей, было хорошо вдвоем. Была у них общая черта — любовь к неизведанному. Оба считали, что все тайны бытия для того и существуют, чтобы дразнить и мучить их. Оба были уверены, что человеку на то и дана жизнь, чтобы добраться до каждой из этих тайн, вытряхнуть из скорлупы, как следует рассмотреть, пощупать, обнюхать, попробовать на вкус…
В своих беседах ученый и проходимец поднимались к звездам и опускались на морское дно, блуждали во мраке прошедших эпох и дерзко заглядывали в будущее. О чем только не толковали эти повидавшие свет люди: от кулинарных рецептов до политики великих государств! Они вызывали на спор давно умерших мудрецов и разносили в клочья их учения, ставшие за века святынями.
Сейчас они говорили о Юнтагимире. Айрунги так неудержимо похвалялся некоей старинной рукописью, когда-то принадлежавшей ему и содержавшей редкостные сведения о Маленьком Городе, что Илларни не утерпел и сообщил небрежно:
— А я был на развалинах Юнтагимира!
И с детским удовольствием увидел, как собеседник молча открывает и закрывает рот.
Айрунги не мог говорить, потому что у него в глотке столкнулись сразу несколько вопросов и устроили потасовку: кому из них первым выбраться наружу?
Насладившись произведенным эффектом, астролог продолжал:
— Я был объявлен вне закона и странствовал… ах, будем называть вещи своими именами — бродяжил вместе с одним безработным наемником. Хороший был парень, хотя и со странностями… его уже нет в живых… Мы заблудились в Черных горах, и боги подарили нам, оборванным и голодным, истинное чудо.
— Ты мог бы вновь найти туда дорогу?
— Вряд ли… нет, не найду.
— Умоляю, рассказывай!
— Там все разрушено. То ли обезумевшие захватчики крушили все вокруг, то ли защитники города, видя, что битва проиграна, постарались, чтобы врагу досталось как можно меньше… Но я видел обломки интереснейших механических устройств, сквозь которые проросли высокие травы. Никогда в жизни я так не жалел, что не имею способностей к технике. Туда бы умелого мастера с цепким взглядом!
— Обломки, руины, трава… и это все?
— Ты разочарован? Ожидал, что я расскажу о найденном книгохранилище со всеми тайнами Маленького Города?.. Впрочем, кое-что нам и впрямь перепало: меч юнтагимирской работы. Я не разбираюсь в оружии, но мой вечно угрюмый спутник хохотал, как мальчишка, и плясал с клинком в руке. Разумеется, меч достался ему, я же не воин! Еще мы нашли бочонок с… неким составом, которым пользовались горожане. Я и бочонок отдал моему спутнику.
— Отдал, да? — тонко, понимающе улыбнулся Айрунги. — Ну, конечно! Если на что-нибудь ценное вместе набредут ученый и воин, то заранее ясно, кто и как будет делить находку.
— Ошибаешься, мне досталось самое ценное — надпись на бочонке. Отдельные слова показались знакомыми: нечто подобное я встречал в одном древнем языке. Со временем удалось расшифровать остальное…
Старик замолчал, пораженный внезапной мыслью. Рука потянулась к груди, нашарила висящий на шнурке черный матерчатый мешочек. Пальцы сквозь ткань нащупали обрывок пергамента.
Перед друзьями Илларни бодрился, но в душе знал: его болезнь неизлечима. У каждого плуга есть последняя борозда, у каждого топора — последнее дерево. Не вечны даже звезды, что уж говорить о людях…
Уносить ли в Бездну тайну? До сих пор Илларни знал ответ на этот вопрос, но сейчас заколебался. Нет, наверное, заколебался он раньше, иначе зачем бы в чужеземном порту, перед самым отплытием, ему надо было выводить ослабевшей рукой неровные строки, зашивать пергамент в ткань, вешать мешочек на шею?..
Тайну все-таки хотелось передать — но кому? Нурайне? Да она, с ее любовью к родной стране и брату-королю, натворит не меньше бед, чем мог бы натворить Великий Одержимый…
А сейчас рядом с Илларни сидит человек с пытливым взором и неугомонным разумом. Молодой и полный сил, хотя и выдает себя за старца… Да, он не лучшим образом вел себя во время осады Найлигрима. Но такой урок пойдет на пользу кому угодно, вряд ли Айрунги вторично захочет свершить столь черное дело. Похоже, он раскаивается. В конце концов Илларни тоже в молодости совершил много ошибок и глупостей, о которых теперь стыдно вспоминать…
(Рассуждая так, астролог не подумал о том, что его-то ошибки и глупости не принесли вреда никому, кроме него самого.)
— Скажи, — медленно произнес ученый, — меня давно интересует этот вопрос: по-твоему, Душа Пламени — это дар богов или проклятие Хозяйки Зла?
Если Айрунги и был удивлен резким поворотом разговора, то виду не подал.
— Не дар и не проклятие, — ответил он без запинки. — Все зависит от того, в чьи руки она попадет.
Илларни серьезно кивнул, удовлетворенный ответом.
— Но, — горько продолжил Айрунги, — какой смысл говорить о том, что нам недоступно? Душа Пламени — игрушка великого мага, и если до нее еще кто-нибудь дотянется, то лишь другой великий маг…
Он говорил почти искренне, но краем глаза следил за старым астрологом, а горло пересохло от небывалого предчувствия. Айрунги был достаточно умен, чтобы сопоставить внезапный интерес короля к Илларни, скитания королевской сестры по заморским землям и несколько слов, брошенных Соколом возле горящего постоялого двора в деревне Заячья Падь…
— Представь на миг, — с расстановкой сказал Илларни, садясь на постели, — что это могучее оружие — всего лишь рукотворный состав. И в него входят вещества настолько обычные и дешевые, что любой пастух, бросив стадо на подпаска, сумеет создать Душу Пламени. Ты понимаешь, что бы это означало?
Сам Илларни знал ответ на свой вопрос. Он видел перед собой сметенные раскаленным ураганом деревни и лежащие в руинах города. Он слышал стоны, мольбы, крики страдания. Он со страхом предчувствовал возвращение Огненных Времен…
— Ты понимаешь, что это означало бы? — повторил старик свой вопрос.
Айрунги, тоже погруженный в видения, встрепенулся.
— Конечно, понимаю! — уверенно сказал он. — Это означало бы конец Кланов!
Старый астролог взглянул в темные глаза, искрящиеся злым, веселым возбуждением, — и вздрогнул, как человек, подобравший на дороге безобидную веревочку и с ужасом обнаруживший, что держит в руках змею.
Какую непоправимую ошибку он мог совершить!
Этот незаурядный человек, этот способный ученый был целиком съеден тщеславием. И ничему его не научила история с осадой Найлигрима! Может, ему и жаль людей, разорванных хищными тварями, но это не помешает ему упорно карабкаться вверх, все больше озлобляясь от неудач. Со временем он может превратиться в чудовище пострашнее Подгорного Людоеда. А Душа Пламени, попав к нему в руки, сделала бы это перерождение почти мгновенным.
Илларни резко побледнел, попытался что-то сказать, но из горла вырвался хрип. Встревоженный Айрунги подался к больному, отчаянно соображая, чем ему можно помочь. Но затуманившийся взор старика увидел когтистую лапу, протянувшуюся к драгоценному мешочку.
— Уйди, — из последних сил шепнул Илларни. — Позови Орешка…
Перепуганный Айрунги кинулся исполнять приказание.
Непослушными пальцами старик снял с шеи шнурок. Звон в ушах нарастал, тело стало ледяным и тяжелым. Мельком Илларни подумал, что это смерть, и тут же забыл об этом, собрав все силы для последнего своего дела — самого важного дела в уже прожитой жизни.
Огонек жестяного светильника разросся, заслонив все собой, словно пламя погребального костра. Больше ничего нельзя было разглядеть — только огонь и темнота вокруг. Ладонь с черным мешочком отправилась в долгий, тяжелый путь к этому огню. Только бы успеть… только бы дотянуться…
Что-то возникло между Илларни и огнем.
— Хозя-аин! — горестно взвыл Орешек, падая на колени возле койки и подхватывая за плечи обеспамятевшего господина, который вот-вот мог свалиться на пол. — Да что же это… Чем помочь, хоть скажи…
Ничего не видя и не слыша, старик продолжал тянуть ладонь с мешочком в ту сторону, где должен был находиться светильник.
— Это мне, да? — неправильно истолковал его жест Орешек. — Ну, взял я, взял… Может, тебе водички? Или мокрую тряпку на лоб?
Илларни не ответил. Он не понял даже, чем закончилась его мучительная попытка спасти мир. Не успел понять…
* * *
Корабельный жрец бережно взял в руки выдолбленный из еловой древесины кораблик, наполнил его смолистыми щепочками, аккуратно посыпал сухой хвоей и с молитвами зажег крошечный костерок. Затем, не прерывая молитвы, под печально-суровыми взглядами матросов, на двух веревочках спустил игрушечный кораблик на воду так осторожно, что огонь даже не дрогнул.
Нет, это было не для Илларни. Такие «погребальные костры» разводили каждое плавание, если позволяла погода. Душа хотя бы одного из погибших в пучине моряков могла наткнуться на пылающий кораблик, очиститься и найти путь в Бездну.
А старого ученого ждал настоящий костер. Капитан заверил, что черная масса, видневшаяся сквозь тьму по левому борту, — это Можжевеловые скалы, это уже Грайан. Дальше судно пойдет вдоль побережья. Как только покажется местечко, где может причалить шлюпка, он, капитан, даст гребцов, а жрец сделает все, как полагается…
Пассажиры, стоя у борта, глядели на огонек в темной воде и на черные скалы вдали и думали каждый о своем.
Безмятежнее всего были мысли Айфера. Он сонно клевал носом и сквозь дремоту припоминал правила игры в «четыре камешка».
Арлина и Аранша стояли рядом, как две подружки. Мыслями обе были уже в крепости. Волчица с удивлением поняла, что вспоминает о далеком Найлигриме как о милом, родном доме. Как там без нее Дом Исцеления, чердак с лечебными травами?
Аранша размышляла о давних словах госпожи и Айфера — мол, по ней сохнет дарнигар. Шутили или нет? Спросить об этом, конечно, было немыслимо. Оставалось строить догадки — и занятие это, как ни странно, оказалось весьма приятным. В голову лезли мысли, далекие от сражений и привычной гарнизонной службы…
Нурайна уже свыклась с мыслью о том, что не смогла выполнить поручение брата. Хорошо еще, что тайна не досталась наррабанцам!.. Чтобы заглушить горечь разлуки со старым учителем, женщина прикидывала, что произошло бы, останься она в Нарра-до, во дворце. Разумеется, Светоч не успел бы хлопнуть своими длинными ресницами, как Нурайна оказалась бы его законной второй женой. А потом она быстренько объяснила бы Ахсе-вэш, что вторая жена — это смотря с какой стороны считать… О-о, какую она повела бы игру! Наррабан, как гигантский корабль, снялся бы с якорей и поплыл бы через море, чтобы причалить к грайанскому побережью и сдаться Джангилару…
Айрунги думал, что надо обязательно напроситься на берег — проводить великого ученого к последнему костру. И на корабль уже не возвращаться, а то как бы не пришлось все-таки отвечать за Найлигрим. Неприятности всегда ни к чему, а уж теперь, когда в жизни появилась новая Великая Цель…
Айрунги заметил, что вертит что-то в пальцах. Ах да, лист со сказанием о Двенадцати Магах, чудом утаенный во время налета разбойников. О Безликие, какая глупость! Как можно было столько лет держаться за эту детскую мечту? Вот сейчас — другое дело…
Как там говорил старик: простой состав, из обычных, дешевых веществ… Ну, если так, Айрунги посвятит поискам всю свою жизнь! Подумать только: может, великая находка была совсем рядом, а он, Айрунги, разевал завистливую пасть на всякие магические игрушки и не видел истинного пути к вершинам власти и славы!
А теперь у него есть зацепка. Он подслушал разговор Нурайны с этой дурочкой Волчицей. Сестра короля пыталась вызнать хоть что-нибудь о сотворении Души Пламени. Но глупая девчонка ничего не смогла вспомнить. Лежала, мол, на циновке в углу, тихонько плакала, а Илларни прикладывал к ее пылающим вискам лед…
Лед! Посреди Наррабана, на границе пустыни и огнедышащих гор! О, тут есть над чем поразмыслить! Лед — противоположность пламени… нет, не то… Ну-ка, ну-ка, в результате какого превращения вещества могла замерзнуть вода?..
Серый лист, некогда драгоценный, выпал из пальцев задумавшегося алхимика и улетел в море…
А Орешек уже справился с приступом горя. И даже сам удивился, как быстро отчаяние сменилось тихой грустью. Может быть, дело в том, что хозяина он потерял уже давно, пять лет назад. Но все эти годы Илларни был рядом, не уходил из памяти. В трудные мгновения Орешек спрашивал себя: «А что сказал бы хозяин?» И в ушах начинал звучать родной хрипловатый голос, чаще всего бережно произносящий слова древних мудрецов или поэтов — ведь для Илларни давно ушедшие в Бездну мудрецы и поэты были живыми людьми! Вот она, великая цепочка бессмертной мысли… но, значит, бессмертен и сам Илларни?
Недавно боги явили доброе чудо: хозяин ненадолго вернулся из небытия, одарил Орешка счастьем своего присутствия, сам порадовался небывалой удаче своего питомца — и вновь исчез во мраке. Что ж, спасибо богам и на том…
Теперь, облокотясь о планшир, Ралидж думал о будущей жизни в крепости. Хорошая жизнь, спокойная и по-своему интересная. Люди вокруг славные, почти родные… Но почему к этим мыслям примешивается нотка горечи?
И вдруг Орешек понял: в нем говорит оскорбленное тщеславие актера, чья роль уже отыграна. Зрители рукоплещут другим, а он должен идти за кулисы и отдыхать…
Ну и ладно! Ну и отдохнет! Женится на Арлине — разве не это когда-то казалось ему пределом несбыточных мечтаний? Все будут относиться к нему с глубочайшим уважением — разве плохо?..
Жаль, хозяин не дожил… Он, Ралидж, упросил бы короля позволить старому астрологу жить в Найлигриме. Конечно, сначала пришлось бы как-нибудь отовраться насчет этой жуткой Души Пламени, ну ее в болото под кочку! Зато в Найлигриме хозяин отдохнул бы на старости лет. Орешек его желания на лету бы угадывал! В шаутее, наверху, самое место для подзорной трубы… А какую библиотеку они бы вдвоем собрали!
Орешек коснулся груди, где под рубахой висел на шнурке черный мешочек — последняя память о хозяине, его нищенское наследство… До чего же это в духе Илларни: прожить бурную, полную приключений жизнь — и оставить на память о себе лишь клочок пергамента с простеньким рецептом!
Кстати, что это за зелье? Надо выбрать свободный денек да посмотреть, что из всего этого получится. Древесный уголь достать — пара пустяков, сера и селитра — тоже не бриллианты…
Но почему-то под рецептом крупно приписано: «Очень, очень осторожно!»
Тем более нужно попробовать, интересно же!..
И вдруг без видимой причины на Орешка снизошла твердая, светлая уверенность, что приключения не окончены. Он не мог объяснить, почему решил, что впереди ждут передряги поопаснее прежних. Просто знал, и все. И был рад этому.
Орешек поднял лицо к небу и сказал негромко (для этих зрителей кричать не надо, они и так все услышат):
— Почтеннейшая публика, прошу не расходиться! Это не конец представления, это всего лишь антракт!
Книга 3 Встретимся в Силуране!
Дмитрию Юрьевичу и Наташе Браславским — моим первым читателям, строгим и терпеливым
Дорога — по суше, по воде, по судьбе…
Когда мир вокруг ненадежен и убийцы меняют облик, должны оставаться неизменными честь, отвага и клинок.
Когда пути сойдутся в Силуране, сводя вместе друзей и врагов, мир покачнется на краю — и из отчаяния родится надежда.
1
Беда, если встретится незадачливому путнику на лесной дороге человек в потрепанной до лохмотьев рубахе и холщовых штанах — но в красивом, опушенном мехом плаще из толстого сукна. Или в потертой кожаной куртке — а на сапогах серебряные пряжки… При одном взгляде на такого щеголя бросит догадливого путника в дрожь. Сразу начнет он прикидывать: с кого снял встречный незнакомец такие дорогие вещи… а главное — что этот франт сейчас подумывает прибавить к своему наряду?
Именно такие подозрительные бродяги и сидели вдвоем на берегу лесного ручья. Кусты боярышника были плохой защитой от осеннего ветра, поэтому один из парней закутался в свой роскошный плащ, стянул его на груди толстыми витыми шнурами и набросил на голову капюшон. Второй поднял воротник куртки и хмуро сказал:
— Где этого дурака болотные демоны носят? Холодно и жрать хочется…
— Слышь, Матерый, надо бы мне пойти, — озабоченно отозвался его дружок. — Зря ты Гундосого послал. Его в детстве мамаша башкой на камни уронила, не иначе…
Тот, кого назвали Матерым, задумчиво качнул седой лохматой головой:
— Подождем чуток. Не явится — ты пойдешь. Заодно поймаешь этого дурня да вколотишь ему нос до затылка, чтоб впредь шустрей был.
— Постой, — перебил его приятель, — что там по ручью шлепает?
Оба вскочили на ноги, глядя сквозь листву, как через ручей, по пояс в воде, бредет щуплый человечек. Вцепившись в ветви ивы, он вскарабкался на берег, огляделся, махнул рукой и двинулся сквозь кусты к своим дружкам.
— Я напрямик… чтоб обогнать… Уходить надо!
— Облава? — нахмурился Матерый.
— Не на нас. Большая охота ниже по ручью… — Гундосый сморщился, словно собираясь чихнуть, и захихикал. — Ой, потеха была! Самого Хранителя лошадь прочь от свиты унесла, а потом и вовсе сбросила.
— Далеко отсюда?
— Не очень. Свита ищет Хранителя, да со следа сбилась, ушла вниз по ручью. Спохватятся, вернутся… уходить надо!
— А Хранитель где? — хрипло спросил Матерый.
— В Совиной балке, ловит свою серую…
— В Совиной балке?.. Знаю, к ручью выходит. — Главарь обернулся к обладателю дорогого плаща. — Слышь, Костолом, можно устроить засаду!
— Засаду? — не понял Костолом. — На Сына Клана?
Гундосый хмыкнул.
— Вот! — покосился на него атаман. — Ты-то с нами недавно, а Гундосый помнит, как этот самый Хранитель в моем отряде из общего котла лопал. Что, не веришь? Это сейчас он Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла — звучит-то как! А мы с Гундосым его звали попросту — Орешек… и был он беглым рабом, таким же никчемным для нашего разбойничьего дела, как и прочие рабы: ни на коня сесть, ни меч в руки взять…
— Нож хорошо в цель метал! — взыграло в Гундосом чувство справедливости.
— Ага, — нехотя признал атаман, — уже в бегах научился, в Аршмире.
— А мне говорили, — недоверчиво перебил Костолом, — что Ралидж — лучший фехтовальщик Великого Грайана.
— Уж и лучший… — буркнул главарь. — Хотя и впрямь насобачился в шайке. Учил его один наемник, большой мастер был… Ладно, кончай пустую мякину провеивать! Пошли, а то упустим…
— И на кой он нам нужен? — возмутился Костолом. — Кто ж на охоту деньги берет? И ты сам говорил: Сына Клана грабить — дураком надо быть!
Матерый ощерился и сплюнул.
— То ж я про настоящих говорил, они колдуны. А этого Клан усыновил…
— Да с какой дури нам связываться с Хранителем крепости — колдун он там, не колдун?..
— Ты, Костолом, человек пришлый, разбойник из тебя — как из меня кружевница! — Матерый помрачнел, продолжил глухо, злобно: — Я крепкой шайкой командовал, сорок человек под моей рукой ходило! Три года назад анмирские стражники облаву учинили, так я едва десять морд собрал уцелевших. А теперь остался один Гундосый, да еще ты прибился… Ну, проберемся в Чернолесье, разыщем шайку Хрипатого — и что нам Хрипатый скажет? Не знаю, скажет, никакого Матерого! Идите, скажет, парни, котел лагерный чистить! А я ему — вещицу со знаком Клана: пряжку с соколом или там перстенек с печаткой. Пусть видит Хрипатый, с какими лихими людьми говорит!
— А Хрипатый тебе в ответ, — подхватил Костолом, — мол, подумаешь, пряжка! Может, вы ее возле прачечной сперли, когда рабыни одежду господина стирать несли!
Матерому нечего было ответить, но признаться в этом было немыслимо. Чем меньше народу оставалось в шайке, тем болезненнее относился главарь к любой попытке подорвать свой авторитет.
— Заткнись, крысеныш! Прикажу — так и в Подгорный Мир отправишься, не то что в Совиную балку!
Гундосый замахал на Костолома руками:
— Не спорь, дурень, с атаманом, он тебе хребет из спины выдернет! Лучше дай плащ, а то я промок… согреться…
Костолом поспешно отступил от протянутой руки и сказал с неожиданной силой и серьезностью:
— Тронешь мой плащ — убью!
— Что ты все за плащ свой трясешься? — хмыкнул главарь. — Золото, что ли, в подкладку зашито? Может, проверить?.. Ну-ну, шучу, не хватайся за меч. Некогда дурака валять. Добычу упустим…
* * *
Устроившись на разлапистой ветви дуба, Матерый расправлял сеть и поглядывал вниз сквозь не по-осеннему густую, еще зеленую листву.
Сейчас, когда рядом не было дружков, атаман засомневался: а и впрямь, по силам ли он затеял дело? Не вышло бы по пословице: хотела щука поймать карася, да ерша схватила…
Лестно, ох, лестно бы похвастать в новой шайке добычей, снятой с Сокола! В ком не шевельнется страх при мысли о Кланах, родоначальниками которых были двенадцать могучих магов? Их потомки — высшая знать Великого Грайана. Сами боги отличили их от прочих людей!
Но Орешек-то, Орешек! Ведь его Матерый помнит растерянным парнем лет двадцати, против воли угодившим в шайку! Что ж такого немыслимого мог совершить беглый раб, чтоб его усыновил Клан?..
От смятенных размышлений разбойника отвлек приглушенный вскрик в соседней кроне. Гундосый! Небось на свой нож напоролся, чурбан с ушами!..
Нет, что-то не то… Мир вокруг неуловимо изменился. Птицы смолкли, ветер умер…
У Матерого озноб прошел меж лопаток. Атаман подался вперед, напряженно вглядываясь в листву. Внезапно из сплетения ветвей вынырнул Гундосый. Бедняга висел вниз головой, ноги его были охвачены какими-то широкими лентами. Разбойник беспомощно дергался, пытаясь перевернуться. Лицо его побагровело, из горла вырвался нелепый писк.
Матерый подхватил с развилки ветвей арбалет и замер, не зная, в кого стрелять.
Широкие ленты разошлись в стороны, вопль огласил опушку — и в воздухе закачалось то, что мгновение назад было Гундосым: две разорванные половины человеческого тела, из которых хлестала кровь.
Матерый, бросив сеть, попытался спрыгнуть на землю, но грудь и шею обхватило что-то холодное. Выронив арбалет, он двумя руками оторвал от горла душившее его щупальце неизвестной твари, повернулся и уткнулся подбородком в мягкий колышущийся мешок. Завыв от ужаса и отчаяния, Матерый левой рукой отталкивал врага, а правой пытался нашарить у пояса нож. Перед его лицом по серой, чешуйчатой, обвисшей складками коже елозил маленький желтый глаз. Именно елозил — исчезал в складках и тут же выныривал в другом месте.
Разбойнику удалось дотянуться до ножа. Из белесой мглы безумия выскользнула последняя мысль: «Глаз… метить в глаз…»
Но поздно, поздно: второе щупальце со страшной силой обхватило человека поперек туловища и, ломая ребра, прижало руку к телу. Нож выпал из онемевших пальцев. Обхватив третьим щупальцем ветку и приподнявшись, как змея на хвосте, чудовище ударило своей жертвой о ствол дуба.
Атаман умер, не успев услышать, как затрещали ветви внизу, где в кустах устроился в засаде Костолом.
* * *
— С-скотина! — с чувством сказал Орешек.
Серая кобыла кокетливо переступила передними ногами и склонила голову, искоса поглядывая на человека.
Ну и как с ней разговаривать, с наглой дрянью? Привыкла, понимаете ли, к всадникам, которые умеют одним прикосновением к поводьям дать понять лошади, кто здесь хозяин.
Орешек осторожно шагнул вперед и протянул руку к уздечке. Серая насмешливо фыркнула, мотнула головой и отступила на шаг. Издевается, мерзавка тонконогая! Не иначе как ей кто-нибудь насплетничал: мол, было время, когда нынешний Хранитель крепости стоил в три раза дешевле, чем такая породистая, статная красавица.
Ну не мог, не мог он с детства обучаться верховой езде! Нельзя рабу садиться в седло! Впервые Орешек взгромоздился на конскую спину лет примерно в двадцать, в разбойничьем отряде. Помнится, тот гнедой был оскорблен его неловкостью. И выразил свой протест весьма энергично…
Серая кобыла, обманутая рассеянным видом хозяина, потеряла бдительность и загляделась на ветку бересклета, что покачивала на ветру пестрые сухие шарики плодов. И тут же рука человека торжествующе вцепилась в уздечку.
Но победа оказалась неполной. Обиженная кобыла перебросила поводья через голову и заплясала вокруг хозяина, не давая ему вставить ногу в стремя.
Вот так! И плевать ей на то, что ее господин не дал вражескому войску обрушиться на Грайан. Это пустяки. А вот то, что, садясь в седло, он заходит не с той стороны…
— Чтоб тебя волки съели! — тепло пожелал Орешек. — Ну, иди в поводу, раз такая госпожа капризная…
Он мог бы сказать еще многое, но его прервал вопль, пронизавший облака листвы. Так кричат лишь в последний миг жизни.
Хранитель крепости Найлигрим тут же забыл о своих мелких неурядицах, выпустил повод серой и кинулся на голос. Он сознавал, что это может оказаться ловушкой, но не боялся: у пояса дремала в ножнах Сайминга, Лунная Рыбка…
Разлетевшиеся в стороны ветви, как распахнувшийся занавес, открыли грозное и недоброе зрелище.
Прислонившись к стволу дуба, высокий человек из последних сил отбивался мечом от нападавшего на него чудовища. Орешек в первый миг даже не признал живое существо в этом дряблом сером мешке с тремя щупальцами, плавающем в воздухе. Движения чудовища казались неуклюжими, но оно уворачивалось от клинка, вновь и вновь бросаясь на противника. Второй серый мешок неподвижно завис неподалеку, не вмешиваясь в драку, но явно рассчитывая на долю в добыче.
Подгорные Твари, тайными тропами проникшие во владения людей! Они были непохожи друг на друга, эти отродья Подгорного Мира — летающие, ползающие, крадущиеся на когтистых лапах, — но всегда были коварными, свирепыми и очень опасными…
Лишь тень этих мыслей промелькнула в голове Орешка, когда он бежал к берегу ручья, на ходу опустив руку на эфес.
Из ножен бесшумно вылетело полтора локтя стали — и какой стали! Клинок был создан древними мастерами, секрет ковки затерялся в веках.
Заметив спешащего к месту битвы воина, чудовище заторопилось. Одно из щупалец перехватило, обвило руку противника с мечом, две другие серые ленты вцепились в добычу. Тварь приподняла человека над землей, сильно раскачнулась в воздухе и ударила свою жертву о ствол дуба — в том месте, где зазубренным копьем торчал обломок большого сука. Сухое дерево насквозь пробило рвущегося из чешуйчатых объятий человека. Короткий, полный муки крик полоснул воздух — и оборвался.
Легко сдернув добычу с окровавленного сука, тварь уронила ее на землю и угрожающе подалась навстречу новому противнику.
Но на этот раз перед хищником оказался не безвестный бродяга, а лучший фехтовальщик страны. Орешек — нет, уже не Орешек, а Ралидж Разящий Взор! — искусно владел приемами боевого искусства карраджу — «смертоносное железо».
Сокол хладнокровно увернулся от тянущегося к нему щупальца и красивым скользящим движением срубил чешуйчатую ленту. Щупальце, извиваясь, упало к ногам воина. Перепрыгнув через него, боец очутился под закувыркавшимся в воздухе, потерявшим равновесие чудовищем.
Тварь попыталась спикировать на человека, но вышло у нее это неуклюже, и меч дотянулся, прочертил на обвисшем брюхе летучей гадины тонкую линию.
Вокруг расползлось зловоние, такое сильное, что Ралидж на миг сбился с четкого ритма дыхания. Превратившись в беспомощную тряпку, тварь грудой осела у ног победителя. Даже не взглянув на поверженную добычу, воин вскинул клинок, готовясь отразить атаку второго чудовища. Взгляд человека был спокоен и тверд, смерть глядела из зрачков.
Тварь не приняла вызова. Медленно раздуваясь, серый шар взмыл в небо и поплыл над кронами. Плоские щупальца, раскинувшись в стороны, ловили воздушные потоки.
— Только клинок об эту дрянь измазал… — брезгливо сказал Орешек вслух и усмехнулся: его мечу было не привыкать. Сайминга сгубила не одну Подгорную Тварь.
Вонзив клинок в землю, Орешек быстро оглядел место боя, чуть передернулся при виде разорванного человеческого тела, заметил в кроне дуба нелепо повисшую фигуру — этому бедняге уже не поможешь! — обернулся к последнему участнику трагедии, неподвижно лежащему у ствола… и вздрогнул, наткнувшись на взгляд светлых глаз, затуманенный страшной болью, но вполне осмысленный.
Вей-о! Он жив? Безликие боги, да у него же весь живот разворочен!
Хранитель нагнулся над лежащим человеком, чья душа уже отрывалась от тела, спеша на зов Бездны.
— Потерпи, приятель. Сейчас в крепость тебя, там лекарь хороший, выкарабкаешься…
Лживые, бессильные слова, жалкая попытка утешить умирающего.
Ответом был голос, в котором лишь легкая дрожь выдавала смертную муку:
— Не надо врать… лучше бы добил.
— Не умею добивать, — честно признался Орешек. — Слушай, может, твоим родным чего передать? Кто вы вообще такие — ты и твои друзья?
— А ты не узнал? — пробились в голосе умирающего насмешливые нотки. — Это не мои, а твои друзья, Сокол!
Орешек с недоумением взглянул на останки неизвестного бедняги — его сейчас не признали бы ни любимая женщина, ни мать. Перевел взгляд наверх, всмотрелся в искаженное гримасой смерти лицо среди листвы. Вздрогнул: узнал… Обернулся к умирающему и сказал без прежнего сочувствия:
— Вот ты, значит, из каких… И много вас тут бродит?
Обида пересилила боль. Незнакомец даже чуть приподнял голову:
— Это ты из «таких», Сокол, а я Подгорным Охотником был… случайно к шайке прибился…
Вновь уронил голову на мох и, кривя рот, пробормотал куда-то мимо собеседника:
— Предупреждал меня Заплатка… что плохой день… а я не верил…
Вспыхнувший на миг гнев Хранителя угас. Конечно, по долгу службы он старательно преследовал любую шайку, что появлялась в окрестностях… но разве забудешь ночи у разбойничьего костра?..
Эти мысли вдруг стайкой разлетелись прочь: Орешку показалось, что за спиной мелькнуло что-то темное. Он гибко развернулся, вскинул клинок, готовясь отразить удар.
Но Сайминга застыла в воздухе. Орешек сплюнул и негромко помянул Тысячеликую. То, что он принял за противника, оказалось плащом, наброшенным на куст боярышника. А движение… ну, наверное, порыв ветра рванул полу плаща…
Хотя ветра, между прочим, никакого не было.
Да что там ветра… Во имя Серой Старухи, здесь и плаща-то никакого не было несколько мгновений назад!
Орешек недоверчиво оглядел находку. Темно-коричневый, дорогого сукна плащ был наброшен на куст так аккуратно, словно его расправили руки исполнительного слуги. Капюшон в меховой опушке чуть склонился на ветке, словно заглядывая человеку в лицо. Зеленая заплатка на капюшоне щурилась, как нахальный глаз.
И все равно — не было здесь плаща! Орешек, хвала Безликим, еще не рехнулся!
— Твой плащ? — спросил Хранитель раненого так грозно, словно речь шла о кусачей собаке.
Умирающий человек приподнял голову и сказал неожиданно сильно и четко:
— Был мой. Теперь твой будет!
Это прозвучало как приказ… нет, как грозное заклинание! Но тут же силы оставили незнакомца. Он откинулся затылком на мох и виновато улыбнулся:
— Вот такое наследство… Побереги его, Сокол… Я…
Хрип коротко клокотнул в горле, на губах запузырилась кровь.
Орешек стиснул зубы. Он так и не привык к виду смерти — и это после всех пережитых приключений!
Но для этих троих бедняг все могло обернуться еще страшнее. Остались бы лежать в чаще — кто сложил бы для них погребальный костер? Души не попали бы в очистительную Бездну, не возродились бы в новых телах. А теперь придется о них позаботиться. Хоть и разбойники, а все ж нельзя, чтоб человеческая душа в несказанных мучениях металась меж мирами.
Орешек вложил клинок в ножны, снял с ветвей боярышника плащ и накрыл тело незнакомца. Теперь нужно разыскать свиту… где их болотные демоны носят?..
Словно в ответ на его мысли, далеко в чаще послышались тревожно перекликающиеся голоса. Орешек обернулся на зов, но не успел сделать ни шагу. Что-то мягко обрушилось сзади на плечи.
Опытного бойца трудно застать врасплох. Сразу же, словно он ожидал нападения, Орешек нырком уклонился вниз, опрокинулся на спину и с силой ударил обеими ногами в сторону неизвестного врага. Но удар пришелся в пустоту. Вскочив на ноги, Орешек огляделся.
Вокруг — никого… лишь лежат в траве останки растерзанных чудищем разбойников.
А у ног Орешка — груда коричневого сукна. Плащ… тот самый, которым он только что укрыл мертвеца.
То ли холодным ветром потянуло от ручья, то ли озноб пробежал по коже… Орешек вновь выхватил Саймингу и шаг за шагом начал отступать с поляны.
Груда плотной материи шевельнулась… вот опять… зазмеилась меховая оторочка капюшона… вытянулся толстый витой шнур с золотой кистью…
Ошибиться было нельзя: медленно, осторожно плащ полз следом за человеком.
Ах, так! Стало быть, это колдовская тряпка! И лишь Серая Старуха знает, чего от нее можно ожидать!
Видал Орешек волшебные предметы, но до сих пор они за ним не гонялись. И этому бешеному сукну Сокол не позволит себе на плечи прыгать! Сейчас он из него лоскутков понаделает!
Коротко, гневно взмыл клинок…
Но почему замешкалась Сайминга? Ведь только что она твердо и беспощадно рубила тугую чешуйчатую плоть Подгорной Твари. А сейчас рука, держащая меч, дрогнула, потому что в памяти Орешка всплыла фраза умирающего разбойника: «Предупреждал меня Заплатка… что плохой день…»
Заплатка? Это он, случайно, не о…
Заминка была краткой, но плащ успел скользнуть по траве вперед, прямо под клинок, к ногам Орешка.
Нет, это не было нападением. Золотые шнуры обвились вокруг ног воина, капюшон прижался к коленям.
Орешек в смятении шумно выдохнул: перед ним словно простерся молящий о пощаде человек… и рука не могла обрушить на него меч…
Мгновение проходило за мгновением. Капюшон чуть пошевелился, показалась краешком зеленая заплатка, словно снизу вверх робко выглянул глаз: «Ну, что ты со мной сделаешь? Пощадишь или…»
Орешек уже пришел в себя. В конце концов, за последние годы ему довелось повидать кое-что почуднее плаща, пусть даже волшебного.
— Так ты и есть Заплатка? — строго спросил он. Не дождавшись ответа, нагнулся, поднял плащ. — Стало быть, тебя мне в наследство навязали? Ну-ну…
Плащ с трогательной покорностью висел в руках нового владельца. Плотное, добротное сукно пропахло дымом лесного костра, к нему прилипла сухая хвоя; из меховых дебрей выглянул муравей.
— Ну и что мне с тобой делать? — поинтересовался Орешек, задумчиво стряхивая с плаща мелкий сор. — Не хочешь с прежним хозяином на погребальный костер?
То ли порыв ветра подхватил полы плаща, то ли Заплатка сам рванулся из рук — Орешек еле успел удержать его за капюшон.
— Ладно, ладно, понял. Но смотри у меня… попробуй хоть чем-то навредить… велю из тебя мешок для репы сшить!
Накинув на плечи очищенный от сора плащ, Хранитель Найлигрима пошел берегом ручья навстречу приближающимся голосам свиты.
2
Белый мраморный дракон прильнул к бассейну, опустив в воду пасть. Это было добродушное существо, лукаво косящее огромным глазом. Длинный, в серых разводах хвост кольцом обвил легкую ажурную беседку.
Хрупкая седая женщина в беседке зябко повела плечом и уютно укуталась в мягкую шерстяную накидку. Да, в девяносто два года кровь уже не так быстро бежит по жилам… Что ж, Фатинита Аметистовое Кольцо и так засиделась в теплой, доброй осени — пора встречать хмурую зиму, полную одиночества и скуки. Зиму, когда чувствуешь, как отдаляются, уходят от тебя близкие, любимые люди. Конечно, о тебе будут заботиться — так бережно стирают пыль с вещи, некогда дорого стоившей, а теперь обветшавшей, но выбросить-то жалко!
Такие мысли пугали Фатиниту куда больше, чем думы о близкой смерти. Вздрогнув, она поспешила успокоить себя. Разве она не Мудрейшая Клана Дракона? Разве не сквозь ее хрупкие старческие пальцы струятся все мало-мальски важные дела Клана?
Разве хоть одна свадьба сыграна без ее одобрения и участия? Разве хоть один ребенок получил имя без благословения Фатиниты? Разве не она деликатно и ласково мирит горячую молодежь, разве не у нее на счету около двух десятков расстроенных Поединков Чести? Для своего Клана Фатинита не менее важна, чем король… Впрочем, это для других он король, а для нее — внучатый племянник, любимый, но порой вызывающий изрядное беспокойство.
При мысли о короле настроение вновь испортилось. Фатинита взяла лежавшее на круглом столике отточенное перо, раздраженно повертела его в тонких пальцах. Как не хотелось начинать это письмо! Она старалась не связываться с политикой, оставив ее Джангилару: мальчик неплохо справляется с государственными заботами. Если бы он еще поменьше думал о войнах!.. Какие-то Проклятые острова — и зачем они ему понадобились? Одно название чего стоит… Ну ладно, ладно, завоевал он их, пора бы и успокоиться! Ведь так все хорошо шло в последние годы: мальчик женился (Фатинита сама выбрала ему невесту), стал отцом… Мудрейшая зажмурилась от удовольствия, вспомнив тепло маленького нежного тельца в своих ладонях. Крепкий, горластый мальчишка — Арджанги Золотой Меч! Вырастет таким же упрямым и непоседливым, как его отец!
И теперь этот славный маленький принц может осиротеть. Ну зачем Джангилару понадобилось ехать в этот окаянный Силуран? Неужели у короля нет вельмож, которым можно доверить подписать мирный договор? А еще лучше — пусть бы Нуртор сам приехал в Тайверан. Силуранцев чаще били, им договор нужнее…
Мудрейшая пробовала объяснить Джангилару, какой опасности он подвергается. Но молодой король расхохотался, обнял ее за плечи и весело сказал: «Фатинита, милая, я тебя с женитьбой послушался, верно? А уж государственные дела оставь мне. В этих-то пустяках я как-нибудь разберусь — посмотри, какой я уже большой вырос!»
Как же, вырос! В детстве за него все решала старшая сестрица — и сейчас она королем как хочет, так и вертит!
Фатинита словно воочию увидела перед собой умные черные глаза под ровными дугами бровей. В ушах зазвучал мягкий убедительный голос:
«Конечно, государь, все будет так, как ты повелишь. Но, пожалуйста, не говори, что здесь задета честь Великого Грайана! Не говори, что мы, победители, идем на поклон к побежденному! И дело, конечно же, не в том, что Нуртор пообещал передать Грайану Горную Колыбель. Нет, взгляни на дело иначе. Мирный договор необходим, но мы же понимаем: рано или поздно воевать придется вновь. Я думала, ты захочешь воспользоваться случаем и произвести разведку: укрепления на подступах к Джангашу, стены, башни… ну в военных делах ты разбираешься лучше. К вельможам Нуртора не мешало бы присмотреться: кого можно купить кого сманить… Впрочем, ты — король, решение за тобой…»
Хитра Нурайна, хитра! «Разведка…» На Джангилара это слово подействовало, как звук боевого рога!
Но и она, Фатинита, не намерена без спора отпустить короля в страну, с которой у Великого Грайана триста лет идет грызня. Еще случится какая беда… а наследному принцу и года нет…
Старая женщина решительно обмакнула перо в бронзовую чернильницу в виде лилии. Левой рукой придержала край пергамента.
Нужно сыграть на самолюбии государя. Ни в коем случае не упоминать об опасности! Нет, надо напомнить королю о том, что Нуртор готов даже расстаться с Горной Колыбелью, самым сильным магическим предметом в Силуране, лишь бы не ехать во вражескую столицу. Нуртор думает о чести страны и о собственной гордости… не хочет выглядеть смешным… Вот-вот, это подходящее слово — «смешным». Джангилара нельзя запугать, но можно высмеять. Король, конечно, посердится, но потом задумается, а это главное!
Краем глаза Фатинита заметила, как приоткрылась дверь в беседку. На пороге возник старый раб — почти ровесник своей хозяйки. На подносе он держал высокий кубок, над которым поднимался пар. Фатинита зябко повела плечом, порадовалась заботливой сообразительности слуги и тут же забыла о нем, обдумывая первые строки письма. За спиной уютно прошуршали шаги, вкусно запахло отваром смородинового листа с медом. Госпожа качнула головой — мол, не сейчас, позже, позже…
Внезапно поднос и кубок полетели на ковер. Фатинита не успела удивиться: не по-старчески сильные руки вцепились ей в подбородок и шею. Сухо хрустнули шейные позвонки, женщина обмякла в кресле. Выпавшее из пальцев перо забрызгало пергамент чернилами.
Убийца бесшумно повернулся к выходу из беседки, но споткнулся на ровном ковре — такой пронзительный, сокрушающей силы визг полоснул воздух. За ажурной стеной беседки стояла толстая служанка. Ошалев от ужаса, она тыкала рукой в сторону беседки и визжала, визжала так, что деревья вокруг в смятении затрепетали, роняя листья из желтеющих крон.
Одним прыжком убийца вылетел за порог, вломился в заросли жимолости. Ничего старческого уже не было в этом человеке: он несся широкими, сильными прыжками, словно вырвавшийся из клетки зверь. За его спиной вспыхивали тревожные, злые возгласы: стража сбегалась на вопли служанки.
Стражники не стали ахать и охать, обнаружив в беседке тело Мудрейшей. Моментально стряхнули они благодушную одурь, навеянную последним теплом уходящего солнышка, и с яростным азартом ринулись в погоню. Мирный парк со сквозной осенней листвой, мраморными статуями и бродящими у фонтана ручными павлинами превратился в дебри, где скрывается чудовище. Стражники двигались цепью и, перекликаясь, теснили убийцу в северную часть парка — туда, где за раскидистыми липами, за кустами жасмина круто уходил к реке каменистый обрыв. Чтобы уберечь игравших в парке детей, над кручей была воздвигнута высокая и частая ограда.
В грозно-веселые голоса погони вплелся пронзительный вопль, перешедший в предсмертный хрип: один из преследователей настиг убийцу. Подбежавшие к месту схватки стражники обнаружили своего товарища лежащим на окровавленной траве. Лицо было исковеркано мучительной застывшей гримасой, на губах лопались кровавые пузырьки.
Стражники переглянулись — зверь на ходу огрызался! — и продолжили погоню молча, ожесточенно. Среди деревьев уже видны были кованые прутья ограды. Десятник властно крикнул:
— Не убивать! Чтоб для допроса живой был, для пытки!
Кусты распахнулись, расступились, словно спеша убраться с пути разгоряченных преследователей. Мечи в руках будто сами тянули хозяев вперед, арбалеты стальными жалами выцеливали врага. Лишь своевременный окрик десятника помешал стражникам навалиться без всякой пощады на высокого седого человека, прижавшегося спиной к решетке.
Стража оцепила добычу широким полукольцом. Десятник хотел было приказать убийце идти за ними во дворец… но встретился с немигающим твердым взглядом — и не смог вымолвить ни слова. Глупо, нелепо… но опытный вояка вдруг почувствовал себя зеленым новичком, который сейчас получит выволочку от командира.
Убийца обвел стражников тем же ледяным взором — и мечи неожиданно показались им тяжелыми. С таким взглядом не сдаются в плен. Так надсмотрщик в рудниках смотрит на провинившихся рабов.
Среди стражи не было трусов — кто доверил бы трусу охрану дворца? И сейчас они не испугались, но опешили под этим беспощадно-пустым взглядом. В первый миг им показалось, что они узнали раба, который много лет прислуживал Мудрейшей. Но сразу поняли, что ошиблись: никогда у старого невольника не было такой твердой осанки, такого немигающего взора, такого… такого… о Безымянные! Черты лица убийцы менялись на глазах, словно оплывали, принимая другие очертания! Всплыли выше брови, заострился нос, ввалились щеки…
Изменялось не только лицо. Тело заколыхалось, вытянулось, стало уже, плечи нелепо придвинулись друг к другу, словно фигура сложилась пополам… и потрясенные стражники поняли, что жуткий пришелец, не сводя с них глаз, протискивается, просачивается меж прутьев решетки. Но это же невозможно! Там и ребенок не пролез бы!
У кого-то из арбалетчиков сдали нервы. Сверкнула стрела, вонзилась в шею существа, в котором не признать уже было человека. Тварь не дрогнула, мягко скользя сквозь близко стоящие толстые прутья. Никто из стражников не посмел сделать к решетке даже шага. Существо было уже на той стороне, за оградой, над обрывом. Тело, нелепо вытянутое, расправлялось, принимая человеческие очертания. Рука с оплывшей, искалеченной кистью поднялась к шее, резко вырвала застрявшую стрелу. На миг открылась жуткая рана, но сразу исчезла, затянулась, а брызги крови на одежде тут же побурели и высохли.
Десятник пришел в себя первым. Человек, колдун или чародейская тварь, но убийца должен быть схвачен!
— Стой! — крикнул он чужим голосом. — Пристрелю, как собаку!
Еще не закончив фразу, воин понял, как нелепо она прозвучала. Но убийца не усмехнулся, не выкрикнул в ответ насмешку. Он лишь глядел на стражников — но взгляд утратил остроту, стал невидящим.
У ног твари возникло желтое кольцо света. Оно начало медленно подниматься над травой, окутывая существо золотистым коконом. Оружие заледенело в руках стражников, сердца сковал холод. Золотистое сияние развеялось — и вместе с ним исчезла таинственная тварь. Опустел обрыв над рекой, лишь ветер трепал клочья желтеющей травы.
Оцепенение отпустило стражников. Бледные, потерянные, сгрудились они вокруг десятника, а тот с трудом выдержал тоскливо-вопросительные взгляды и прикидывал, какими словами будет докладывать сотнику о том, что стоял в двух шагах от преступника, убившего Мудрейшую Клана Дракона, и тем не менее упустил злодея.
3
Золотистое сияние гасло в зыбкой глубине зеркала. Исчезали очертания решетки, расплывались потрясенные рожи стражников, растворялся край обрыва. Все скрыла мелкая рябь.
Зеркало не было послушным рабом падавших на него лучей света. Оно обладало чем-то вроде собственной воли и само выбирало, что появится на его поверхности. Но что бы ни выплыло из светлой глубины — морское сражение или тайное убийство, любовное свидание или казнь на площади, — все было как-то связано с человеком, что сидел сейчас в кресле перед зеркалом. Именно его отражение проглянуло сквозь успокаивающуюся рябь. Сначала проступили глаза — серые, широко поставленные, — потом густые брови, прямой нос, чуть впалые щеки, окаймленные черной бородкой, длинные прямые волосы… За спиной человека видна была комната: пушистый светлый ковер на полу, полка со свитками и книгами, невысокий столик, жаровня для благовоний, старинные водяные часы.
В комнате почти ничего не менялось десятилетиями. А вот ее хозяин за последнее время изменился — и очень! После длительной отлучки он возвратился в родной замок таким, что его с трудом признало собственное зеркало. Кожу покрывал жестокий, дубленый загар; руки, некогда холеные, были в мозолях и трещинах; движения утратили томность и лень, стали угловатыми, нервными; уголок рта время от времени подергивался; во взгляде застыло горькое и злое недоумение: мол, как такое могло случиться со мною.
Загар понемногу сошел, мази и травяные настои вернули рукам мягкость, нервный тик почти унялся, но взгляд никак не мог обрести привычную уверенность. Словно человеку казалось, что он случайно оказался в этом замке и его в любой момент могут отсюда вышвырнуть.
Вот и сейчас: твердо вглядывается в свое отражение, плотно сжал губы… должно быть, мысленно напоминает себе: «Ты — Джилинер Холодный Блеск из Клана Ворона, Ветвь Черного Пера! Ты — один из самых сильных магов в стране… нет, самый сильный! Ты — хозяин этого замка… и самого себя!»
Зеркало часто ловило такой взгляд господина — после того как он вырвался из рабства в далекой заморской стране…
Скрипнула дверь. На пороге встал человек в светлой холщовой одежде, подпоясанной красно-зеленым поясом: так одеваются слуги Драконов. Лишь этот пояс да засохшие брызги крови на ткани напоминали о трагедии, только что происшедшей в дворцовом саду Тайверана.
— Хорошая работа! — приветливо воскликнул Джилинер, оборачиваясь к вошедшему. — Я видел все в зеркале, я…
Он осекся, встретив равнодушный, тусклый и тупой взгляд. Ни искры оживления не вызвала хозяйская похвала на неприметном, с мелкими чертами лице. По сравнению с этим существом корова, лениво жующая в хлеву жвачку, показалась бы воплощением пылкости и высоких душевных порывов.
Маг подавил в себе раздражение. Стоящий перед ним был создан мастерством самого Джилинера. Это не человек. Глупо ожидать слишком многого от несчастной твари… И все же маг часто вспоминал Шайсу, своего прежнего подручного. С каким грозным рвением служил тот Ворону! Каким счастьем была для него хозяйская похвала! Как с полуслова понимал он планы господина!
Правда, он не обладал такой нечеловеческой силой и не умел так менять внешность, как три создания, выполняющие теперь волю Ворона.
Джилинер усмехнулся, вспомнив, как впервые предстал перед ним вот этот самый слуга: тупая, бесстрастная готовность к убийству, заключенная в зыбкую, переменчивую плоть. Эта безличность, смазанность облика была ужаснее самого чудовищного уродства. Ворону вспомнился кошмар его детства — рассказанная няней сказка о Глиняном Человеке, ворующем по ночам детей. И Джилинер назвал свое создание Глиняным Человеком. Позже, когда тварей стало трое, к имени прибавилось слово Первый…
— Этим вечером вас станет четверо… — задумчиво произнес чародей.
Глиняный Человек не отреагировал на эти слова, как не обращал внимания на долгое молчание господина. Просто стоял, глядя перед собой.
— Ладно, гениальное существо, слушай приказ. Отправишься вслед за остальными Глиняными Людьми — в Силуран, добывать для меня корону… — Джилинер на миг запнулся, взгляд его скользнул мимо Первого. — Корону, да… На меньшее я теперь не соглашусь… после того, что судьба сделала со мной… Нет, меня излечит только власть, только трон… А раз трон Грайана защищен от меня Заклятьем Верности — что ж, возьму силуранский. Тем лучше для Силурана. Худшим правителем, чем Нуртор, я при всем желании не смогу стать.
Будь на месте Глиняного Человека Шайса, он про себя весьма усомнился бы в последних словах господина. Но Первому были безразличны судьбы стран и народов. Убийца ждал приказа с терпением топора, всаженного в колоду возле поленницы…
Заметив его пустой взгляд, Джилинер оборвал свой монолог и вздохнул.
Да, Первый справился с поручением. И все же — разве можно быть в нем уверенным? Первое, во многом неудачное создание Джилинера… орудие, которое может подвести в самый важный миг…
Пожалуй, имеет смысл проверить его еще раз. И поручить не убийство беспомощной старухи, а дело посерьезнее. Но такое дело, от которого не зависит судьба великих планов. Справится слуга — можно использовать его и дальше. Не справится — придется его заменить.
А дело подходящее как раз на примете имеется. И старые счеты можно свести, и на будущее избавиться от опасного врага…
— Заброшу-ка я тебя по дороге в Силуран еще в одно местечко. Есть на границе крепость Найлигрим. Попробуй убить ее Хранителя. Сумеешь — честь тебе и хвала; нет — значит, ошибся я в тебе, дубине.
Положив руку на резную раму, чародей нахмурил брови, мысленно подчиняя своей воле капризное зеркало. Замелькали, сменяя друг друга, беспорядочные картинки. Вот возникли массивные крепостные ворота. Вот появились и исчезли двое рабов, несущих ведра с водой. Вот полутемная просторная кухня, озаренная пламенем четырех очагов и полная суетящихся слуг…
— Не то, не то… Гляди! — негромко сказал Ворон. — Этот высокий, с бляхой десятника… распекает двух наемников… он нам подходит. Смотри, запоминай!..
Бравый усач исчез с зеркального стекла. Джилинер обернулся к Глиняному Человеку — и довольно приподнял бровь. Перед чародеем стоял высокий статный вояка с длинными пшеничными усами и шрамом над переносицей. Плечи развернуты, голова гордо поднята… вот только глаза подвели — остались тусклыми, невыразительными.
— Неплохо, — оценил хозяин. — Похож. Одежду сменить не забудь… Если не справишься с Хранителем — не задерживайся, уходи в Силуран. Ралиджем займется Четвертый. С каждым разом вы у меня получаетесь все удачнее. Второй смышленее тебя, а Третья хитрее вас обоих… хотя, конечно, тоже дура. Надеюсь, от Четвертого будет больше проку.
* * *
Дрова для погребального костра были накрыты черной пеленой, расшитой золотыми еловыми веточками. Настоящие еловые лапы были в изобилии разбросаны поверх пелены. Костер ждал огня давно, хвоя успела осыпаться с ветвей. Предгрозовой душный воздух был полон ее сухим горьковатым запахом, в котором ощущалась томительная сладковатая примесь: еловые поленья были политы «небесным огнем» — неслыханная роскошь! Тяжелый дурманящий аромат держался на поляне, словно лес не хотел пропустить его в свои чернеющие недра, в сплетение стволов и ветвей.
Джилинер придирчиво оглядел аккуратные ряды поленьев, расправил сбившийся край пелены.
На сумрачную поляну вышли двое рабов. Они старались ступать бесшумно, но это трудно делать, когда тащишь тяжелую ношу. Малейший хруст сухой ветки под ногой заставлял рабов содрогаться. Поспешно возложили они на подготовленный костер большой темный тюк и двинулись было прочь, но один замешкался.
— Что еще? — обернулся хозяин. Голос был негромок, но бил хлестче плети.
Невольник покрылся холодным потом. Его раздирали надвое желание оказаться подальше от господина и боязнь плохо выполнить приказ.
— Он… он, кажется, не выпил вино… — мотнул раб головой в сторону темного тюка.
— «Кажется» или «не выпил»?
— Я… мы… он начал пить… потом выронил… кувшин выронил… а я…
Раб тихо застонал, теряя разум от черного ужаса. Чародей вгляделся в лежащего на пелене человека.
— Спит… Убирайся!
За спиной затрещали сучья: слуга с огромным облегчением ринулся с поляны. А Джилинер все вглядывался в лицо распростертого на смертном ложе человека: решительная, упрямая челюсть в темных завитках бороды; узкий выпуклый лоб, скрытый в спутанных курчавых волосах; острые, почти волчьи клыки за полуоткрытыми губами…
«Крепок. Силен. Надо полагать, здоров. Говорил, что наемник, но, пожалуй, разбойник… Впрочем, это не имеет значения».
Лес тревожно притих под сгустившимися тучами. Все живое смолкло, затаилось, забилось в норы, под корни деревьев, предчувствуя не просто грозу, а нечто более опасное, недоброе.
Маг поднял глаза к небесам — и содрогнулись тучи под этим взглядом! Клубящаяся темная масса пришла в движение, стала уплотняться, чернеть.
Чародей заговорил глухо, страстно:
— Призываю тебя! Криком совы и безлунной полночью заклинаю тебя! Следом змеи в траве и волчьим взглядом во мраке заклинаю тебя! Стеблем цикуты и болотным дурманом заклинаю тебя — приди на добычу! Приди на горячую кровь, приди на сонную плоть, приди на дрожащую душу!
От мрачного полога, нависшего над поляной, отделился черный сгусток и, вытягиваясь, устремился к земле. За ним вдогонку скользнула вторая нить, третья… Зависнув над костром, нити свились вместе, превратились в некое подобие руки с невероятно длинными пальцами. Черная кисть зашевелилась, медленно поплыла вокруг поляны. Казалось, кроны деревьев ежатся от ужаса при ее приближении.
Описав круг, рука зависла над Джилинером. Гибкие пальцы, извиваясь и корчась, потянулись к неподвижно застывшему чародею. Пахнуло промозглым холодом, потянуло запахом тины. Она не была живой, эта странная… вещь?.. тварь?.. Но она была готова вобрать в себя чужую жизнь. Маг знал это — и все же не дрогнул, когда ледяные пальцы скользнули вниз по лицу, задержались на горле.
— Не меня, — твердо сказал он. — Твоя добыча ждет тебя на погребальной пелене.
Пальцы сильнее стиснули горло, словно ожидая страха, мольбы, крика. Не дождавшись, нехотя разжались, отстранились, оставив на коже липкий след. Маг не позволил себе облегченно вздохнуть. Бестрепетно следил он за тем, как черный сгусток в форме пятерни завис над лежащим на черной пелене человеком.
Туча спустилась еще ниже, края ее выгнулись, в глубине засверкали искры.
Маг промолвил хрипло и повелительно:
— Возьми его память — и дай мышцам медвежью силу!
Черный сгусток разросся, навис над беспомощной жертвой. Над телом сомкнулись и разомкнулись призрачные медвежьи лапы.
— Возьми его умение радоваться жизни — и дай телу змеиную гибкость!
Гигантская черная змея вихрем завертелась по погребальной пелене, по простертому на ней человеку.
— Возьми… — продолжил было Ворон… но тут голос его дрогнул и сорвался, а черная туча вскипела и забурлила, как котел отравы над костром, потому что человек, обреченный в жертву темным силам, вдруг открыл глаза и попытался приподняться на локтях.
«Как?.. Почему?.. Раб говорил — он не допил вино с сонным зельем…»
Вот тут Джилинер узнал, что такое страх. Нельзя, ни за что нельзя было прервать обряд! Тот, кто пришел за человеческой душой, не уйдет без добычи. И чародей знал, кто станет этой добычей, если пленник вырвется из черных пальцев.
— Возьми его умение любить, — провозгласил маг, пересиливая отчаяние, — и дай мастерство перевоплощения!
В глазах пленника недоумение сменилось ужасом, а ужас — яростью. Он не понимал, что происходит, но готов был сопротивляться. Это был гордый и мужественный человек. Сонное зелье выпило силу из его мускулов, свело немотой горло, но он твердо и гневно глядел вверх — туда, где сгусток мрака клубился, принимая очертания безобразно кривляющегося лица. Не сила, не страх, даже не желание жить, а воля и упрямство заставляли его упорно ползти к краю черной пелены. Он не отдавал свою душу, не отдавал себя!
Немая борьба нашла отклик в вышине, туча хищно снизилась. На землю обрушилась волна беззвучной злобы. Страшное обещание было в этом потоке ярости, лютая угроза.
Плечи чародея согнулись, словно под непосильной тяжестью: Ворон ощущал на себе противостояние двух чужих воль. Этот смертный бой проходил сквозь душу мага.
Обращенное ввысь лицо пленника озарилось дерзкой, бесстрашной ухмылкой: руки вновь начали слушаться его! Человек рывком подтянул тело к самому краю поленницы.
Медлить было нельзя, и Джилинер прокричал:
— Возьми его умение ненавидеть — и сделай его моим рабом!
Гром расколол небо. Молния, сорвавшись с низкой тучи, белым копьем ударила в сложенные дрова. Огонь взметнулся гулкой стеной, жар заполонил поляну, заставил пожухнуть листья. Раскаленным воздухом нельзя было дышать; этот царственный, властный костер не подпустил бы к себе ни одно живое существо…
Кроме Джилинера. Ворон не страдал от яростного жара — он сам был в тот миг огнем, ощущал себя частью костра.
На лес обрушился ливень — тугой, сильный, жадный. Это был ливень-захватчик, ливень-завоеватель. Но ни одна капля не упала на поляну, где вершилось злое колдовство.
Чародей сорвал с пальца кольцо и, размахнувшись, бросил в самое сердце рвущегося к небесам раскаленного потока. Затем опустился на землю, не отрывая взгляда от просвечивающей сквозь пламя черной стены поленьев, и приготовился ждать…
* * *
На небе медленно гасли звезды — их больше не прятала страшная туча. Луна ушла за верхушки деревьев. Предрассветный ветерок, набравшись смелости, шевелил листву. Страхи ночи умирали вместе с ночью, и какая-то дневная птичка с куцей памятью уже пробовала горлышко.
Ее первые трели вывели Джилинера из задумчивости. Он поднялся на ноги — колени затекли, на одежде пепел! — и протянул руку к прогоревшему дотла кострищу.
Остывающая зола зашевелилась. Маленький золотой ободок плавно поднялся в воздух, пересек поляну и лег в подставленную ладонь хозяина. Джилинер заботливо проверил, не пострадало ли кольцо от огня, не оплавилась ли вычеканенная на нем цифра «4». Затем надел кольцо на палец и негромко приказал:
— Подойди ко мне!
Над кострищем сгустился воздух, стал плотным, зарябил. Зола взвилась маленьким смерчем. Когда она развеялась, посреди кострища стоял обнаженный человек. Тяжело переступая босыми ногами, он приблизился к чародею и равнодушно взглянул ему в лицо пустыми темными глазами. Маг одобрительно оглядел широко развернутые плечи, крепкую шею, мощные грудные мышцы.
— Прими облик… — Джилинер на миг задумался, — того раба, что дал тебе кувшин с вином.
Словно невидимые руки ваятеля прошлись по мягкой глине — так изменилось стоящее перед Джилинером существо. Выпирающие ключицы, обтянувшая ребра кожа, идиотская ухмылка, нелепо торчащий вихор… Вот только зябкого рабского страха не было в изменивших цвет глазах. Они остались пустыми, невыразительными.
— Скажи, что ты счастлив служить своему господину.
— Я счастлив служить своему господину… — послышался сбивчивый, вздрагивающий лепет.
— Моим голосом! — приказал Джилинер.
— Я счастлив служить своему господину, — твердо и уверенно прозвучал ответ.
Но сочетание собственного голоса с заморенным, хилым телом и придурковатой физиономией показалось чародею таким неприятным, что он велел Четвертому принять прежнее обличье и огляделся.
— Видишь этот пень? Вырви его из земли!
Земля вздыбилась, как волны в шторм, когда гигантские корни распороли слой травы и слежавшихся листьев.
— Хорошо! — с чувством сказал Джилинер. — Доставил ты мне хлопот, но, кажется, дело того стоило…
Он снял с пальца золотой ободок с цифрой «4» и продел в него тонкую золотую цепочку, на которую были нанизаны три кольца. Затем узкой тропкой направился прочь с поляны, небрежно бросив через плечо:
— Иди за мной!
Он не видел, что вслед ему полыхнул лютый, ненавидящий взгляд. Всего на мгновение.
4
— Как ты думаешь, что это? Разбойники грабят торговый обоз?
— Что ты, дорогой! Разве не слышишь рычания? Это волки гонят оленя!
— Ну, судя по визгу, олень уже затравлен, идет драка за добычу… А вот я разберусь с этими хищниками!
Скрипнула дверь. Хранитель Найлигрима шагнул в комнату. Его жена остановилась на пороге, залюбовавшись свирепым мельканием пухлых ручек и ножек среди скомканного коричневого сукна и бурого меха.
Орешек точным движением запустил руки в визжащий ком поднял за шиворот двух «хищников». Близнецы разом перестали вопить и висели в отцовских руках, полные молчаливого протеста и горькой обиды.
— И кого ж это я ращу? Разбойников?.. — начал было Хранитель воспитательную речь… но оборвал ее, внимательно осмотрел свою добычу и восхищенно воскликнул: — Ну никогда не научусь различать, кто из вас кто!
Карапузы молчали, всем своим видом показывая, что этой тайны у них не вырвать.
Арлина засмеялась, шагнула к мужу и безошибочно взяла у него из рук крепенькое кареглазое существо.
— Арайна, девочка моя, как тебе не стыдно! Ладно, еще братик проказничает, он мальчишка… Но ты же барышня, Дочь Клана, разве можно быть такой драчуньей?
— А как ты определила, что это она? — поинтересовался Орешек, поудобнее усаживая сынишку у себя на руках. Зеленые глаза Арлины светились мягко, ласково:
— Ой, что ты, они же такие разные! Раларни глядит исподлобья, надулся… спусти их сейчас на пол — опять в драку полезет, прямо при нас. А у малышки глазки ясные, невинные… прямо пай-девочка, мамина радость! Можно подумать, не она сбежала вчера от няни и была изловлена на кухне, в корзину с яблоками залезть успела.
— Вот это да! — оценил Орешек достижение дочери. — Такая крутая лестница! Такие высокие ступеньки!.. А нянька-дура куда смотрела? И ты, кстати, тоже?
Арлина виновато улыбнулась и, уходя от опасной темы, подняла с пола плащ:
— Они что-то этот плащ очень любят: чуть отвернешься — утащат, бросят на пол и возятся на нем. Но сегодня-то, сегодня! Я же своими руками уложила его в сундук! На замок, правда, не заперла, но крышка тяжелая, малышам не поднять.
Орешек покосился на капюшон с зеленой заплаткой:
— Пожалуй, об этом надо спросить не малышей.
— Думаешь, кто-то из прислуги?.. Кстати, разреши мне спороть эту заплатку! Под ней же нет дырки… какая идиотка ее пришила, да еще зеленую? Да и стыдно Хранителю в латаном ходить.
— Не смей! Я же говорил — заплатку не трогать! Дай плащ сюда… сразу, кстати, и надену, сейчас по дождю ходить придется.
— Опять? — охнула Арлина, принимая из рук мужа сынишку. — Простудишься же! И без того полдня по ливню мотался, еле успел в сухое переодеться! Хоть ворот завяжи, а то тут сквозняк!
Снисходительно улыбнувшись заботливой воркотне жены, Орешек поднял руки к завязкам ворота. Внезапно лицо его стало озабоченным, пальцы пробежались по тонкой материи у горла.
— Мешочек свой на тесемочке ищешь? — догадалась Арлина. — Ты мокрую рубаху через голову стягивал и его нечаянно снял. Мешочку высохнуть не мешает, его Иголочка с остальными вещами у огня положила.
— Где?
— В трапезной. Там сейчас никого нет, а камин горит.
— Пойду заберу, — серьезно кивнул Орешек и вышел из комнаты. Не стоило оставлять мешочек валяться где попало. Конечно, для Орешка хранящийся там клочок пергамента — лишь память о вырастившем его мудром старом человеке, но чужим глазам он может открыть грозную, недобрую тайну.
В коридоре Орешку встретился дарнигар крепости.
— Господин мой, — окликнул рыжебородый гигант Хранителя, — я тут кое-что придумал…
Хоть Орешек и спешил, но задержался, невольно улыбнувшись. Не стоило и спрашивать, какая забота мучает Правую Руку Хранителя.
Харнат Дубовый Корень был не из тех, кто дергает вышестоящих своими мелкими проблемами. Он отвечал за гарнизон — и поддерживал в нем железный порядок. Сам и только сам. Старый воин умудрился, невзирая на низкое происхождение, вырасти от рядового наемника до дарнигара крепости, но при этом предпочитал общаться с неприятелем, а не с начальством (если, конечно, был выбор). Неприятелю, по крайней мере, можно врезать секирой по башке.
Однако сейчас бывалый солдат столкнулся с совершенно новой для себя задачей и от растерянности поделился своей бедой с Хранителем. И теперь двое союзников увлеченно продумывали хитрые тактические ходы.
Дело в том, что в прошлом году Харнат женился (чего сам от себя никак не ожидал). Женой его стала наемница по имени Аранша Золотое Лето — веснушчатая рыбачья дочь, крепкая, смелая и веселая. Казалось бы, живи да радуйся… но после свадьбы обнаружилось, что новобрачная и не думает оставлять службу. Она, видите ли, носит бляху десятника, чем редкая женщина может похвастать, и обидно ей остаток жизни мужу штаны стирать. Как служила, так служить и будет; для семьи время найдется, а если с чем по дому не успеет управиться, так на то рабыни есть. Раньше-то холостого дарнигара рабыни обшивали да обстирывали, так с какой стати неплохому десятнику свое дело бросать и в бабьи хлопоты с головой уходить?
Услыхав подобные речи в первый раз, Харнат попросту опешил. Во-первых, ни о какой стирке штанов и речи не шло: супруга дарнигара — персона в крепости уважаемая, ей грязной работой ручки пачкать зазорно. Самое большее — за служанками приглядеть… да детей рожать, пока им обоим еще не поздно. Во-вторых, ему, Правой Руке Хранителя, перед людьми стыда не оберешься, если его жена за деньги будет на плацу мечом махать да в карауле стоять. В-третьих, одна сволочь уже пересказала Харнату свеженькую загадку, что начала бродить по соседнему городу Ваасмиру: «Как называется крепость, где десятник дарнигаром командует?..»
Убедившись, что все доводы бессильны, Харнат попробовал топнуть ногой и прикрикнуть на жену. Аранша не ответила грубостью, не начала шуметь — быстренько собрала свои вещи и перебралась в женскую казарму, к прежним товаркам.
Харнат решил сменить тактику: попытался одолеть своенравную жену нежностью и лаской. На ласку Аранша с удовольствием откликнулась, моментально возвратилась в супружеские покои. Но службу, змея упрямая, все-таки не бросила…
Как быть? Властью дарнигара выгнать отличного, проверенного в битвах бойца? Без всякого повода? Это было бы подлостью… и, что для Харната куда важнее, это было бы служебной промашкой. А служебной промашки он всегда боялся больше, чем самого черного греха.
Тут он и выплеснул перед Хранителем свою беду. В Соколе заговорила мужская солидарность. Он заявил, что очень понимает дарнигара, а потому возьмет грех на душу и сам вышвырнет Араншу со службы. Пусть женщина радуется спокойной семейной жизни…
Да, как бы не так! Это только считается, что выше Хранителя лишь король. И поближе управа нашлась, не пришлось Аранше и в столицу ехать. Наемница просто кинулась в ноги супруге Хранителя и попросила заступиться за нее.
Госпожа пришла в ярость. Как, Араншу хотят обидеть? Араншу, с которой они когда-то отправились за море в Наррабан и пережили уйму опасных приключений? Араншу, которая во время последней осады крепости швыряла вниз со стены Подгорных Людоедов? Да что они о себе вообразили, эти мужчины?!
Сначала Арлина держалась спокойно и скромно, лишь попросила мужа оставить Араншу в покое — хотя бы ради прошлых боевых заслуг храброй наемницы. Обманутый мирным тоном жены, Орешек ответил, что без нудных караулов и утомительных тренировок женщине будет лучше, тут дарнигар прав, в Аранше просто говорит упрямство, и вообще это дело мужа — решать, какой жизнью должна жить его жена.
Вот тут-то все и началось!..
К чести Орешка надо признать, что он испугался не обрушившегося на него урагана, а того, что у жены, кормившей тогда близнецов, от волнения может пропасть молоко…
Мужчины отступили, но не сдались. Наемники, прислуга и жители ремесленного «городка» пересмеивались, глядя, как Правая Рука наблюдает за каждым шагом жены, надеясь поймать ее хоть на каком-нибудь упущении. В карауле, на плацу, во время конного патрулирования окрестностей — всюду настигало женщину бдительное око ее супруга. Как выразился один из сотников: «Араншу не проверяют только в бане…»
Ко всеобщему удивлению, Аранша не только не злилась на дарнигара, но явно получала от происходящего удовольствие. Эту возмутительную травлю женщина воспринимала как увлекательную, азартную игру…
И теперь Правая Рука, лучась радужной надеждой, тихо делился с Хранителем новой идеей:
— Ребята видели в лесу стайку кошек-бабочек, из Подгорного Мира залетели. Поручить бы Аранше поймать парочку — королю в подарок, для зверинца. Их сроду никто живьем изловить не мог, стрелами только… Вернется с пустыми руками, а я ей: ага-а! Приказ не выполнила! Кому такой десятник нужен?
— Овдоветь надумал? — заговорщически зашептал в ответ Хранитель.
— Как — овдоветь?! — в голос рявкнул Харнат, забыв о секретности беседы. — Почему — овдоветь?! Они ж людей не жрут, эти кошки-бабочки… кусаются только…
— А ты что, с Араншей первый день знаком? Думаешь, она так и вернется в крепость, провалив задание? Да она прямиком в Подгорный Мир попрется, благо знает, где Врата. Пойдет искать гнездовье этих кошек-бабочек, или нору, или где они там выводятся…
— Но она же… она боится Подгорного Мира!
— Боится. Но если приказать — пойдет. И не возвратится.
Потрясенная физиономия дарнигара, раскрасневшаяся в обрамлении рыжей бороды, яснее слов говорила о том, что почтенный Харнат еще не созрел для вдовства. И в ближайшие пятьдесят-шестьдесят лет вряд ли созреет.
Орешек сочувственно потрепал беднягу по плечу, ободряюще хмыкнул и начал спускаться по крутой винтовой лестнице.
Покои Хранителя располагались на втором ярусе громадной башни, которая называлась «шаутей» — «последняя надежда». Внизу находилась просторная трапезная. Именно там, у решетки растопленного очага, были разложены для просушки вещи Хранителя.
В первый момент Орешку, спускавшемуся по лестнице, показалось, что в трапезной никого нет. Но тут же он увидел у дверей худенького невысокого мальчика в кожаной куртке.
— Ильен! — дружески окликнул Хранитель мальчика. — Гулять собрался? Так дождь ведь…
Мальчишка обернулся. В светлых глазах его метнулся страх.
— Я… Мы с ребятами… Я в «городок»…
— Ну, беги… — растерянно разрешил Хранитель, удивляясь смятению парнишки.
Горстка дров в очаге почти прогорела, угли тлели под серым пеплом. На массивной решетке был разложен сырой черный плащ, почти просохшая рубашка, а на краю прута висел на широкой тесьме небольшой кожаный мешочек. Думая о семейных трудностях дарнигара, Орешек рассеянно снял мешочек с решетки, расправил тесьму… и тут мысли о Харнате и его своенравной супруге начисто вылетели из головы Хранителя.
Конечно, мешочек всегда был легким, но все же…
Нетерпеливые пальцы рванули завязку. Мешочек был пуст. Исчез клочок пергамента, на котором ученый Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер некогда начертал несколько слов — разгадку одной из самых опасных в истории тайн.
Не сразу осознав трагизм происшедшего, Орешек повернулся к лестнице, чтобы позвать служанок… но не крикнул: вспомнил распахнутые глаза Ильена, его замешательство… да какое там замешательство — мальчишка явно был перепуган!
Хранитель пересек трапезную, распахнул две двери и вышел под серое осеннее небо, сочащееся мелким противным дождиком.
По обе стороны от входа в шаутей, укрывшись от дождя под каменным козырьком, стояли двое часовых с алебардами. От них Хранитель узнал, что Ильен только что прошмыгнул мимо — но не направо, в «городок», а в сторону Северных ворот…
Часовые у Северных ворот подтвердили: да, мальчишка был здесь, сказал, что хочет встретить конный отряд. Ребятишки часто выходят за ворота навстречу возвращающемуся с патрулирования отряду, а потом гордо въезжают в крепость на крупах лошадей позади взрослых. Но малыши всегда делают это большой гурьбой, с шумом, смехом, визгом… и уж конечно, не по такой погоде.
— До чего же мне все это не нравится… — озабоченно протянул Хранитель. — А ну, оседлать мне коня!
* * *
Три раза Орешек набрасывал на голову капюшон, чтобы спастись от мороси, нависшей в воздухе серой сетью. И трижды капюшон сползал на плечи, открывая густую каштановую шевелюру дождю: Заплатка ненавязчиво напоминал, что пора повернуть коня и возвратиться в уют и тепло, вместо того чтобы тащиться по сырости неведомо куда… Заметив эти штучки, Орешек выругался и пригрозил отдать плащ рабыням на тряпки, пусть лестницу моют! Ответа, как и следовало ожидать, не было, но капюшон, который Орешек снова накинул на голову, на этот раз вел себя примерно.
Хранитель вернулся к своим тревожным мыслям. И почему он давным-давно не сжег проклятый пергамент? Сразу надо было его спалить, как только выяснилось, что же стоит за простеньким алхимическим рецептом, в который входят сера, селитра и древесный уголь… Ох, и грохоту было! Полкрепости сбежалось, пришлось что-то быстро соврать… Ну, это не беда, врать Орешек умел и любил. И то, что грудь тогда крепко опалило, тоже ерунда: сошли ожоги, свела их Арлина пахучей травяной мазью…
Куда хуже было потом, в бессонные ночи, когда глаза не видели над собой черных потолочных балок, уши не слышали тихого дыхания прильнувшей к плечу жены, а в голове огненным колесом кружилась мысль: это как же позабавилась Хозяйка Зла, что в его руки попала тайна, утерянная со времен великого мага Шадридага! Страшно вымолвить — Душа Пламени! Столько сказок… столько легенд… такие ужасы в летописях… а на деле всего-то — селитра, сера, уголь! И что же теперь делать с таким опасным богатством? Отдать королю? Уничтожить?
Зачем было хранить пергамент? Последняя память… Как будто без этих строчек Орешек мог забыть доброго и мудрого человека, который из жалости купил у работорговца шестилетнего малыша и вырастил с любовью и заботой, как родного внука…
А теперь трогательные воспоминания могли довести до беды. Кто же взял пергамент? Неужели все-таки Ильен? Мало с мальчишкой головной боли, теперь еще и это…
Мысли Орешка вернулись в прошлое, в тот день, когда он, окончательно утвержденный королем в правах Сына Клана, въехал в Найлигрим — уже не самозванцем, а законным Хранителем. Но скандальную славу королевским указом не отменишь. Орешек — теперь уже Ралидж! — понимал, что и воины, и жители «городка», и рабы пялятся ему в спину, перешептываясь: мол, повезло-то как бродяге…
Надо было с первого дня показать всем, кто хозяин в крепости. Поэтому Ралидж не пропустил мимо ушей сообщение о том, что за день до его прибытия изловили четверых разбойников. Дарнигар с шайвигаром рассмотрели дело (как и положено в отсутствие Хранителя) и приговорили всех четверых к удавке. А один из разбойников орет на всю крепость, что закон нарушен и боги такого не потерпят…
Ну, орет и орет, кому до этого дело, с удавкой на шее еще не то заорешь! Но Ралиджу надо было к чему-нибудь придраться и задать дарнигару с шайвигаром выволочку, чтоб к Хранителю с трепетом относились. Потому и спустился в подземелье поговорить с осужденным, выяснить, чем это не устраивает его правосудие Великого Грайана.
И с первого взгляда понял: этому чернобородому верзиле наплевать, удавят его или отпустят. Так и так не жилец уже. Лицо землистое, глаза запали и нехорошо блестят, губы побелели, разорванная рубаха позволяет видеть повязку на животе… В бок разбойнику уткнулся мальчишка лет шести-семи, прижался, не шелохнется…
Пленник дерзко, без всякого почтения заявил, что, за такую несправедливость Безымянные нашлют на эту проклятую крепость землетрясение или ураган. Ему-то самому плевать, что удавка светит: с такой раной в живот все равно до правнуков не дотянешь. А вот что здешний шайвигар, сволочь жадная, его сынишку решил в рабство продать… Ясное дело, все по закону, а все-таки надо было Левой Руке сперва разобраться! Мальчик остается последним из Рода; если его продадут — Род оборвется… Что-о?! А за кого их с сынишкой до сих пор принимали, за Отребье вонючее? Из Рода они, неужто не видно?
Хранитель учтиво ответил, что да, он принимал своего пленника именно за Отребье вонючее; а если он ошибается, то пусть ему объяснят, какой Род может похвалиться столь славным отпрыском.
«Я — Иллави Звездный Свет из Рода Ульфер!» — гордо отчеканил смертник.
Тут Орешек стал серьезен, как жрец во время Великого Моления. Потребовал подробностей — и узнал, что некогда Илларни, тогда еще не знаменитый ученый, а веселый искатель приключений, был заброшен судьбой в Ваасмир, влюбился в купеческую дочь и уговорил под венец против воли отца. Илларни даже попытался осесть в Ваасмире, зарабатывая уроками и составлением гороскопов… но не тут-то было! Не успела молодая жена подарить ему сына, как из столицы прискакал гонец с указом. Вскрылось… как бы выразиться помягче… не совсем удачное вмешательство Илларни в государственную политику, за что он и должен был немедленно отправиться в изгнание. Но как потащишь за собой еле живую после родов женщину и двухдневного ребенка? Пришлось смирить гордость и удариться в ноги тестю, чтобы тот позаботился о дочери и внуке. Тесть согласился, но с условием: бродяга-зять навсегда исчезает из Ваасмира и из жизни добропорядочного купеческого Рода. Илларни скрепя сердце согласился, уехал и больше не давал о себе знать, лишь стороной доходили невероятные слухи о его приключениях.
Иллави, оставшись при живом отце сиротой, вырос в доме деда, но не поладил с родней, подался в наемники, а затем и в разбойники. Но то его грехи, а малец тут при чем? Ильен Звездный Луч, последний из Рода Ульфер…
Тут мальчишка оторвал лицо от отцовской рубахи и прямо взглянул на Хранителя. Орешек чуть не вскрикнул — так знакомы ему были эти мелкие птичьи черты, этот смешно торчащий белый вихор, эти светлые глаза…
Разумеется, о продаже в рабство и речи больше не шло. Разбойник вскоре скончался от раны, а осиротевший мальчик остался в крепости. Оказалось, что ему не семь лет, а все девять, просто уродился щуплым. Опять-таки в деда, а не в отца-богатыря.
Орешек с радостью заметил в Ильене пытливый ум, прекрасную память, самозабвенную тягу к знаниям. Одна беда — характер… Как ни баловал его Орешек, все не мог угодить на мнительного, замкнутого, обидчивого мальчишку, который вбил себе в голову, что в крепости его держат из милости, как приблудного щенка, и в каждом слове, в каждом взгляде Хранителя ухитрялся найти подтверждение этой вздорной мысли.
Когда Ильену исполнилось двенадцать, Хранитель предложил ему пожить в Ваасмире, в городе можно найти знающих учителей. Мальчик обрадовался… потом, правда, поскулил, что его хотят спровадить с глаз подальше, но это больше так, по привычке.
Орешек снял комнату в хорошем доме; оставил у хозяина-купца для Ильена солидную сумму денег; нашел учителей и позволил нанимать других, если понадобятся; договорился с ваасмирским шайвигаром, чтобы тот позволил мальчику посещать городское книгохранилище. И удачно получилось: учится паренек, доволен, алхимией увлекся… Но в последний приезд Орешка в Ваасмир — новый сюрприз: чуть не со слезами начал Ильен проситься назад, в крепость. Соскучился, мол… Вроде бы и хорошо, что соскучился, крепость домом считает. А только что-то здесь не так… неискренность какая-то в голосе…
И тут перед глазами Хранителя словно зарево полыхнуло: о чем он думает, Многоликая его побери? У него украли такую жуткую тайну, а он про мальчишеские причуды рассуждает! Хотя… если пергамент взял Ильен, все не так уж страшно. Как взял, так и вернет, не воришка же он! Просто детская шалость…
Лошадь внезапно остановилась: на дорогу из мокрых зарослей волчьего лыка вынырнул человек. Задумавшийся Хранитель встрепенулся, но тут же узнал лицо с пшеничными усами и шрамом над переносицей.
— Сайвасти? Что ты здесь делаешь?
— Я… это… да не прогневается господин… — сбивчиво начал наемник, отводя глаза.
«Что он мнется? — удивился Хранитель. — Непохоже на него… А-а, небось здесь замешана какая-нибудь местная красотка! Ладно, он хороший десятник, можно не дергать его расспросами…»
— Ты Ильена не видел? — перебил Сокол невразумительные объяснения наемника. — Пропал мальчишка…
— Ильена? — переспросил Сайвасти и чуть помолчал. — Нет, не видел. А где может быть — знаю. Тут, в ущелье, лачуга заброшенная, туда ребятишки играть бегают.
— Лачуга? Что-то я не слышал ни о какой…
— Да развалины, господин мой, три стены… но крыша есть. Для детских игр годится… или там дождь переждать…
— Ладно, показывай.
— Сюда, господин, здесь кусты не такие густые…
Плотнее завернувшись в тяжелый сырой плащ, Хранитель заставил свою возмущенную лошадку свернуть с дороги. Он словно плыл по бедра в зеленой, мокрой, липнущей к одежде листве. Рядом Сайвасти ломился сквозь кусты, как кабан. Мельком Хранитель подумал: «А что ж десятник без коня?» Но тут же отвлекся: вредная серая не давала ему сосредоточиться ни на чем, кроме своих лошадиных выкрутасов.
А может, потому так нервничала и фыркала чуткая кобыла что шел рядом с ней предупредительный, заботливый человек, отводящий ветки на пути лошади и почему-то прячущий глаза…
5
— И не смейте называть это кражей! Злодей не в курятник залез, а в тронный зал! И не плащ с гвоздя стянул, а… Это преступление против короны!
Нуртор Черная Скала сверкал глазами, борода его возмущенно дергалась в такт словам.
Почтеннейший Файрифер Изумрудный Лес, скромно стоя в углу королевской опочивальни, с умилением взирал на государя. Гнев Вепря не пугал старого советника: не на него же сердит король! Гораздо важнее было то, что этим вечером, вставая из-за большого стола в трапезной, Нуртор назвал его, Файрифера, в числе тех, кто проводит государя в опочивальню и будет беседовать с ним перед сном. Почти два года Файрифер не удостаивался этой чести — ну понятно, военных советников в мирное время оттирают придворные хлыщи!
Но сегодня король вновь соизволил обратить внимание на старого слугу. Теперь главное вовремя вставить умное словечко…
А Нуртор продолжал бушевать:
— Но почему?.. Почему Секира Предка?.. Раз этот ворюга такой ловкий… раз по дворцу расхаживает, как я сам… почему не в сокровищницу наведался? Зачем ему тронный зал и старый топор на цепи?
«А сейчас Нуренаджи скажет: это всё грайанцы…» — подумал Файрифер.
— Это всё грайанцы! — прозвучал молодой глуховатый голос, явно подражающий королевской манере говорить. — Горную Колыбель мы им отдаем, Секиру Предка они сами взяли! Говорил же я…
— Ты говорил, мы слушали, — перебил его другой молодой голос — звонкий, певучий. — На днях нам ливень охоту испортил — грайанцы постарались, сволочи такие! В старом крыле дворца крысы пол прогрызли — тоже гады грайанские зверушек науськали…
Словно незримые клинки скрестились в воздухе! Придворные напряглись, притихли. Король насупился: ему крепко надоела постоянная грызня племянников.
Файрифер переводил взгляд с одного принца на другого. Сейчас, когда двор раскололся на две партии, было важно не ошибиться в выборе. Как два мостика над бурной рекой: один переведет на другой берег, второй подломится под ногой…
Насколько все было бы проще, будь у Нуртора сын, а не два племянника…
Нет, Файрифер правильно сделал, что не примкнул к сторонникам Тореола Скалы Встречи. Конечно, Тореол — сын старшей королевской сестры, да и сам на два месяца старше двоюродного брата. Казалось бы, законный наследник… но ведь по отцу он — из Клана Орла! Разве захочет Вепрь передать свой трон Орлу… и разве понравится это остальным Вепрям, самому многочисленному и сильному Клану в Силуране?
А вот Нуренаджи Черный Эфес — это Вепрь из Вепрей и дядюшкин любимец. Вероятно, потому, что очень похож на дядю, больше-то его не за что любить…
А о сходстве своем с Нуртором знает прекрасно и всячески ему подражает: походкой, голосом, одеждой… бороду отпустить пытается, да не выходит это у него: клочьями торчит бороденка, убожество такое… Да и в остальном подражание королю шутовством оборачивается.
Вот и сейчас: набычился, покраснел, глазами сверкает… вылитый Нуртор, только внушает не почтительный трепет, а желание расхохотаться. Хотя, конечно, никто не смеется.
— Нечего издеваться над дальновидностью! Со времен Лаограна Узурпатора от грайанцев одни неприятности! От них и от их тупоголовых защитничков здесь, в Джангаше!
Тореол, небрежно прислонившийся плечом к затянутой гобеленом стене, отпарировал:
— К тупоголовым защитничкам ты относишь и короля? Государь ждет гостей из Грайана, мирный договор будет подписывать.
Нуренаджи опешил, пошевелил губами, вцепился себе в бороду толстыми пальцами (совсем как дядя!) и уже собрался гневно ответить двоюродному брату. Но вместо его юношеского рявканья все услышали грозный рык государя:
— А ну молчать, вы, оба! Не то вылетите за порог! Вконец обнаглели — в моей опочивальне голос поднимать! Еще Поединок Чести устройте прямо здесь, перед очагом!
Оба принца изобразили раскаяние — в меру своих артистических способностей. Король, поостыв, продолжил:
— Я вас не за тем сюда позвал, чтоб свары слушать, на это мне дня хватает! Я желаю знать: кому понадобилась наша семейная реликвия? Не из золота, не из серебра… силы волшебной не имеет… Почему украдена именно эта вещь? Старья во дворце мало, что ли, да еще не прикованного цепью к стене?
Советник Файрифер невольно ухмыльнулся: что верно, то верно! В Джангаше бытовало поверье, что старые вещи, которые служили еще предкам, хранят потомков от бед. Поэтому в королевских покоях крайне редко что-то менялось. Достаточно обвести взглядом опочивальню: траченный молью балдахин над кроватью; ковер на полу, вытоптанный так, что не разобрать рисунка; древние гобелены по стенам… В алых отсветах камина все это казалось еще более обветшалым, чем было на самом деле.
Все, кроме оружия! Коллекция оружия была страстью короля; она властно заполонила все стены во дворце, закрыв собой наивные рисунки старинных гобеленов, цветастую яркость наррабанских ковров, изысканные узоры драпировок из Ксуранга. Здесь было чуть ли не все, что придумано людьми, чтобы резать, рубить, колоть, метать стрелы…
И из всего этого изобилия похищена одна-единственная старая секира!
— Ищем, государь! — прошелестел из-за спин придворных тихий, скромный голос.
— Знаю, что ищете… Меня даже не железяка эта волнует, а слухи, что ползут по городу. Секира Предка… все-таки реликвия — кто мог ее взять?
Файрифер понял, что настало его мгновение.
— Разумеется, государь, — спокойно произнес он, — взять Секиру Предка из тронного зала мог лишь ее истинный владелец — я говорю о Гайгире Снежном Ручье.
— Что ты мелешь? — не сразу понял король.
— Никто не станет спорить, — назидательно сказал советник, — что душа основателя королевской династии, в отличие от прочих душ, после очищения в Бездне не вселяется в новорожденного младенца, а становится защитником и охранителем престола — до тех пор, пока жив хотя бы один…
— Знаем, — нетерпеливо перебил Нуртор. — При чем тут Гайгир? Ему-то зачем этот ржавый топор понадобился?
— А это, государь, зависит от исхода переговоров, — тонко улыбнулся Файрифер. — Если королю угодно будет заключить мир с соседями, в народе будут говорить: Гайгир забрал секиру в знак того, что стране больше не понадобится оружие. Если же переговоры окончатся неудачей, люди скажут: тень предка встречает опасность во всеоружии — и призывает вооружиться весь Силуран. — Файрифер твердо взглянул в глаза королю. — Такие и только такие слухи должны ходить по стране, мой повелитель!
Нуртор басовито расхохотался:
— Ай да советник! Угодил! Порадовал! Были б мы за трапезой — испить бы тебе из королевского кубка! Хотя… погоди-ка…
Нуртор огляделся. На резном столике у изголовья кровати стоял высокий серебряный кубок. Вино с пряностями, любимый напиток на ночь…
— Подойди! — весело приказал король, взяв кубок со стола.
Файрифер шел как по радуге, не чувствуя под собой ног. Опустившись на колени, он запрокинул счастливое лицо, и король своей рукой поднес к его губам край кубка.
Придворные с нескрываемой завистью глядели на торжество советника. Но зависть сменилась на их лицах куда более сложными чувствами, когда стоящий на коленях крючконосый старикашка резко побледнел, вскинул руки к горлу, нелепо завалился на бок и грудой тряпья застыл на ковре. Кубок выпал из дрогнувшей руки короля, покатился, пятная ковер темно-красной ароматной жидкостью. Оба принца шагнули вперед. Тореол растерянно поднял подкатившийся к его сапогам кубок, поставил на столик. Нуренаджи склонился над неподвижным советником, тронул жилку на шее.
— Мертв!
* * *
Легко догадаться, что в эту ночь королю было не до сна.
Тихий, незаметный человечек, до сих пор таившийся за спинами придворных, теперь развил бурную деятельность, как матерый котяра — в амбаре, полном мышей.
Прежде всего были опрошены слуги, стелившие государю постель. Выяснилось, что кубок с вином, как всегда, поставила на столик старая рабыня. «Как всегда» означало «последние лет шестьдесят». Эту высокую, горделиво-статную женщину все называли просто Старухой (хотя, по слухам, прадед и дед Нуртора находили для нее слова поласковее). Она была старейшей из дворцовой прислуги, относилась к своим обязанностям с благоговейной серьезностью, истово, до мелочей соблюдала древние традиции, о которых никто, кроме нее самой, уже и помнить не желал.
И теперь слуги наперебой рассказывали, как этим вечером вошла она, прямая и строгая, в опочивальню, где уже заканчивали стелить государю постель. Поставила на столик поднос с серебряным кубком. Резким окликом заставила замолчать зубоскалов-слуг. Торжественно, обеими руками подняла кубок и на глазах прислуги отпила небольшой глоток (как повелел делать еще прадед Нуртора, побаивавшийся отравы). Поставила кубок на столик, взяла поднос и, ни на кого не глядя, прошествовала к двери. А за ней, гурьбой, — слуги. К столику больше никто не подходил.
Оставив более пристрастный допрос прислуги на потом, чтоб не дать остыть следу отравителя, Незаметный потребовал отчета у стражников, что несли караул у дверей. Государь в тот вечер задержался за трапезой дольше обычного. Входил кто-нибудь в это время в опочивальню?
Оказалось — да, входили один за другим два человека. Стража не посмела заступить им дорогу.
Два принца, Тореол и Нуренаджи.
Племянников, разумеется, допрашивал сам король. Незаметный скромно стоял у стены, подмечая каждый жест, каждый вздох принцев.
Тореол, похоже, в панике. Бледный, губы дергаются, речь сбивчивая. Не привык юнец видеть смерть. Говорят, он в отцовском замке даже охотой не увлекался. Книги, музыка… стихи писал… Ну, этот и мышонка не отравит! Хотя кто знает… все-таки речь о короне…
Нуренаджи выглядит спокойнее. Вот этот ради своей цели родную мать голыми руками задавит не моргнув. Самое смешное, что именно ему не выгодна смерть государя… во всяком случае, сейчас. Он же младший принц — и сын младшей сестры. Случись что с Нуртором — наследником будет признан Тореол. Нуренаджи надо б дождаться указа, которым Нуртор объявит преемником своего любимца, а уж потом… это самое… Хотя… если за Нуренаджи стоит серьезная сила, способная поднять его на трон… тайная, грозная сила… тогда, конечно, другое дело…
Тореол, волнуясь и запинаясь, объяснил, что шел в трапезную… опаздывал, ужин близился к концу… и тут во дворе его остановили подростки, игравшие в «кувыркалочку»…
Король раздраженно поинтересовался, что это за словечко такое, и Тореол пустился в описание новомодной игрушки, завезенной из Ксуранга. К стреле из детского лука привязывается бумажное сооружение, похожее на красочный хвост или пышный цветок. Стрела выпускается вверх, но из-за «цветка» ее полет становится непредсказуемым. Мальчишки — дети придворных — пытались угадать, куда стрела на этот раз «укувыркается». Так вот, она ухитрилась «укувыркаться» в приоткрытое окно спальни государя. И теперь ребята ожидали трепки от родителей.
(При словах «приоткрытое окно» Незаметный встрепенулся, но разочарованно поник, вспомнив, что окно находится довольно высоко над землей и выходит во двор, где отнюдь не пустынно. Никто не смог бы незамеченным пробраться в спальню государя. А от магического появления незваных гостей комнату защищал висящий над кроватью амулет.)
Тореол сжалился над мальчишками, вошел в опочивальню, забрал лежащую на полу стрелу, вернул шалунам. К столику не подходил, к кубку не прикасался. Отправился в трапезную, успев к концу ужина. Всё.
Рассказ Нуренаджи был еще короче. Принц напомнил о том, как за ужином государь заспорил со смотрителем дворцовых архивов о наррабанском кинжале с двойным лезвием под названием «коготь боли», используемом в основном для пыток. Смотритель архивов, человек насквозь книжный и мирный, нес чушь о том, что кончики лезвий отогнуты наружу, он-де это в какой-то рукописи вычитал. А король совершенно справедливо утверждал, что кончики отогнуты внутрь, друг к другу. Нуренаджи вспомнил, что именно такой кинжал висел в королевской опочивальне, слева от двери. Тихо выйдя из-за стола, он сбегал в опочивальню, принес кинжал — и книгочей был посрамлен…
Нуртор озадаченно засопел, не зная, как быть дальше, и грозно воззрился на Незаметного: мол, попробуй не придумать что-нибудь, первым пойдешь Бездну до дна измерять!
Но такие, как Незаметный, в передрягах не теряются. Такого со скалы скинешь — так он на лету у ястреба из клюва добычу выхватит!
— Государь, — сказал он негромко, — не навестить ли нам Отшельника Ста Пещер?
Оба принца встрепенулись, побледнели.
В глазах Нуртора мелькнуло смятение, но тут же сменилось мрачной решимостью:
— Я водил в бой Черных Щитоносцев — не побоюсь и навестить Отшельника!
6
С севера парк Малого Дворца примыкает к скальному массиву, источенному пещерами. Не природные силы потрудились здесь, а руки неведомого древнего народа, что высек в скале эти пещеры, соединил их лабиринтом переходов, украсив стены странными рисунками, а затем навеки исчез. Вымер? Перебрался в чужие края? Этого не знали даже предки нынешних силуранцев, в незапамятные времена перекочевавшие сюда и основавшие здесь столицу.
В старину пещерный город был убежищем для женщин и детей, когда к Джангашу подступал враг и шли бои на городских улицах. Впоследствии Силуран превратился в большое государство, врагов давно уже не видели под стенами столицы. Пещерный лабиринт мог бы превратиться в гнездо преступников и вечную головную боль городской стражи. Но этого не произошло, потому что в скалах поселился тихий, старый, любящий одиночество человек. И своим присутствием отпугнул разбойников, воров и убийц.
Когда-то у Отшельника Ста Пещер было имя — гордое, звучное, благородное. Оно и по сей день украшает страницы летописей, где рассказывается о провале мятежа против Лаограна, Первого Короля Великого Грайана. Тогда многие Сыновья Кланов были изгнаны в Силуран. В память об этом все Ветви силуранских Кланов называются Ветвями Изгнания. Возглавлял мятежников Гайгир Снежный Ручей из Клана Вепря. Он женился на дочери силуранского короля, принял корону тестя и стал родоначальником правящей династии.
Два с половиной столетья прошло с тех пор, как развеялась по ветру зола с погребального костра Гайгира. Ушли в Бездну и его соратники…
Все, кроме одного, рожденного триста два года назад.
Отшельник Ста Пещер. Самый старый человек Силурана. Один из самых сильных магов в мире.
Но даже Джилинер Холодный Блеск, ревниво следящий за каждым шагом любого мало-мальски способного чародея, в каждом видящий для себя угрозу и соперника, не обращает на Отшельника серьезного внимания. Так уж посмеялись над беднягой боги: от волшебной силы старика окружающим — никакой пользы, а самому ему — сплошное мучение.
Потому и живет старый чародей в пещере, вдали от людей, что унаследовал он от предков дар отличать правду от лжи. Очень полезный дар, кое-кто из магов успешно им пользуется во благо себе и людям. Но у Отшельника он развит до такой степени, что малейшая ложь причиняет несчастному лютые муки. От обычной вежливой фразы вроде «ты сегодня прекрасно выглядишь» у бедного старца начинается припадок.
Конечно, тут уйдешь от людей! Даже слуг, которые приходят прибирать жилье Отшельника и приносят пищу, старик не допускает на глаза, уходит во внутренние пещеры. А то еще брякнут верные рабы что-нибудь вроде «я счастлив служить моему господину»…
Потому и висит у входа в пещерное жилье колокольчик — чтобы предупреждать о приходе невольников, чтобы хозяин от своих слуг спрятаться успел.
А рядом с маленьким колокольчиком висит большой колокол — и время от времени гудит на весь Джангаш… ну, может, не на весь, но в королевском дворце его звук слышен. И бросают люди все дела, и бегут на звон колокола, и спешит туда же сам король с придворными, потому что все знают: наделен Отшельник и даром Второго Зрения. И пророчества его всегда сбываются…
А толку-то? Пророчества такие запутанные и двусмысленные, что лишь потом, когда происходят предсказанные события, люди чешут в затылках и говорят: «А-а!.. Так вот что имел в виду этот старый ду… то есть Истинный Маг!..»
Выкрикнет старик пророчество — и бегом назад, в пещеру. И ни одна живая душа не пойдет следом, не попросит разъяснить смысл прорицания. Потому что был у мага и третий дар, особый, лишь ему присущий. Чуть рассердится на кого вспыльчивый старец, зайдется в нервном припадке, закричит: «Вон отсюда!» — и сразу исчезнет разгневавший чародея бедолага, растает в воздухе. И пусть благодарит богов, если очутится где-нибудь на окраине Джангаша. А то некоторые возвращались из Наррабана и других далеких стран… даже из Подгорного Мира… а кое-кто и вовсе не вернулся. Сам огорчается потом чародей, который нарочно и мухи не обидит, но поделать ничего нельзя.
Так и живет Отшельник — год за годом, век за веком…
* * *
Пламя высоких свечей дрожало от сквозняка. Возле опрокинутого на дубовый стол хрустального бокала краснела лужица вина. На ярком наррабанском ковре валялась книга, оброненная убегающим хозяином. Отшельник Ста Пещер отказался от человеческого общества, но не от простых радостей жизни. Вкусной едой и хорошим вином его аккуратно снабжал Клан Рыси, весьма гордый тем, что породил такого сильного чародея. А скопившиеся в пещере дорогие, красивые вещи были подарками королевской семьи и вельмож: двор старался на всякий случай не портить отношений с магом.
Сейчас сам Нуртор, углубившись в темный каменный переход, зычным басом уговаривал Отшельника выйти к гостям. Потомку Гайгира в пещере грозила меньшая опасность, чем остальным.
Двое принцев стояли плечом к плечу. Тореол был бледен, его била дрожь. Нуренаджи тяжело дышал, а когда попытался заговорить, это ему не сразу удалось, лишь громко лязгнули зубы.
— Этот гад… — вымолвил юный Вепрь со второй попытки. — Отшельника-то он зачем сюда приплел?
Гадом Нуренаджи назвал не короля. Тореол понял, о ком речь, и, на миг забыв о вражде с двоюродным братом, ответил с горечью:
— С себя ответственность спихивает. А что мы в опасности, ему и дела нет. Сам, кстати, в пещеру не пошел, отговорился чем-то…
— Осторожный! — глухо выдохнул Нуренаджи. — Такой волку в пасть руку не положит!..
— Волку? — хмыкнул Тореол. — Такому волк не позволит себе в пасть руку совать. Такой из волка кишки выдернет…
И умолк: в пещеру вернулся король. Рядом с ним шел очень высокий и очень худой старик с пергаментно-желтым лицом и глубоко запавшими глазами. Неопрятные седые волосы слипшимися прядями спадали ниже плеч: конечно, рабы время от времени приносили господину чистую одежду, но постричь колдуна — на такой подвиг они не были способны.
Маленькая группка придворных заволновалась: каждый пытался оказаться за спиной у другого.
Но самый несчастный вид был не у них, а у Отшельника, обводившего незваных гостей взглядом затравленного животного.
— Я клялся служить Гайгиру и его потомкам… но давайте побыстрее! — хрипло потребовал он.
Тщательно подбирая слова, Нуртор рассказал о покушении. Он старался ни на шаг не отступать от истины, но углы рта старика время от времени болезненно подергивались. Виной тому был не только рассказ короля: Отшельник улавливал фальшь в принужденно ровном дыхании придворных, в напускном спокойствии принцев. Все это причиняло ему физическую боль.
Закончив рассказ, Нуртор обернулся к племянникам:
— Теперь ваша очередь… Ну, что притихли? Или вам нечего сказать?
Принцы намертво сцепились взглядами — и забыли об Отшельнике. У этих юношей, таких разных, была общая фамильная черта: вслед за страхом в них поднималась волна гнева. Даже Тореол, уродившийся в отца-Орла и взращенный на книгах и ученых беседах, сейчас стиснул кулаки, набычился: в нем пробудилась кровь Первого Вепря.
— Молчишь? — грозно рявкнул он на двоюродного брата. — Признавайся: ты положил яд в королевский кубок?
— Нет!! — так же свирепо рявкнул в ответ Нуренаджи, сдерживаясь, чтобы не вцепиться своему врагу в горло.
Даже перетрусившие придворные почувствовали пелену ненависти, вставшую между принцами. Но это была честная, ясная ненависть, без тени притворства. И Отшельник, напрягшийся в ожидании боли, шумно, со свистом втянул сквозь зубы воздух и кивнул: да, все верно…
Нуренаджи почувствовал, что к нему возвращается жизнь. Он оправдан! И ликующе, словно бросаясь в атаку, молодой Вепрь заорал:
— Ну, что теперь скажешь? Двое нас там было! Двое! Ты и я! И ты, конечно, ни в чем не виноват? Ты к королевскому кубку не прикасался? И яд туда не бросал, да?
— Да, не прикасался! — возмущенно крикнул Тореол. — И яду туда не…
Его прервал пронзительный вопль, оборвавшийся на высокой ноте. Отшельник, смертельно побледневший, рвал завязки ворота, словно рубаха душила его. На серых губах старика пузырилась пена.
— Молчи!.. Зачем… Это же неправда, непра-а…
Тореол побелел, шагнул к Отшельнику:
— Что — неправда?! Да я же ни словечка лжи…
Отшельник заглушил его слова криком неподдельного страдания и, упав на ковер, забился в корчах. Сквозь стиснутые зубы вырывались стоны.
Придворные и король стояли, словно пораженные заклятием. В глазах Нуренаджи разгоралось злобное ликование Тореол, растерявшись, нагнулся над стариком, чтобы помочь ему встать.
— Не-е-ет! — провизжал тот с ужасом и отвращением. — Уйди, мучитель! Прочь от меня! Прочь!
Пламя свечей вытянулось длинными языками, дернулось в сторону, чуть не погасло. Что-то рвануло воздух, словно плотную материю, с треском и колыханием. Оцепеневшие люди не успели заметить, как Тореол исчез. Пропал. Был человек — и не стало его…
В этот миг никто не помнил, кто он — король, принц или придворный. Все почувствовали, что над ними навис массивный каменный свод, что от стен и пола сквозь ковер тянет промозглой сыростью и что вокруг — опасный, недобрый, непознаваемый мир.
Отшельник, сидя на полу, спрятал лицо в ладонях и тихо молился. Затем поднялся на ноги и спотыкающейся походкой вышел из пещеры. Гости поглядели вслед этому глубоко несчастному человеку и в угрюмом молчании двинулись по другому коридору к выходу.
Уже оказавшись под ясным утренним небом, Нуртор обернулся к племяннику и сказал:
— Я рад, что в этом замешан не ты.
* * *
День прошел в неприятных хлопотах. Тореол из Клана Орла, Ветвь Изгнания, был объявлен государственным преступником и заочно приговорен к смерти. Гонцы вылетали из ворот Джангаша, торопя злых коней. Десятки голубей взбивали крыльями воздух, неся в мешочках бумаги с приметами изменника. Мудрый Айдаг Белый Путь из Клана Акулы, Истинный Маг, мысленно передавал двум своим внукам, Хранителям портовых городов Деймира и Фаншмира, королевский приказ: закрыть порт, проверить все корабли, дабы злодей, покушавшийся на жизнь короля, не скрылся за море!
Придворные суетились вокруг государя, всем своим видом выражая готовность разделить с повелителем тяжкий груз его забот. Громче всех шумели те, кто еще недавно хотел видеть Тореола единственным наследником престола. Но и они, и их недавние противники в глубине души испытывали нечто вроде облегчения. Наконец хоть какая-то определенность!
Разумеется, Нуренаджи — грубая скотина, дрянная поделка под Нуртора. Дядюшкины недостатки увеличены в нем, как в кривом зеркале, а вот присущей королю отваги и решительности что-то маловато. Год назад столицу тихо обошла фраза, неосторожно брошенная заезжим знатным наррабанцем: «Если дядя — Вепрь, то племянник — свинья».
И все же теперь хоть известно, как легли костяшки при броске. И потом, кто сказал, что молодой Орел стал бы лучшим королем, чем Вепрь? Силурану нужна твердая рука, а Тореол — рохля… все б ему стихи да древние рукописи…
Государь гневен, но, глядишь, к вечерней трапезе успокоится. И все пойдет по-старому…
Так рассуждали вельможи — и очень ошибались. Хозяйка Зла не считала этот веселый денек завершившимся и собиралась получить удовольствие от каждого мгновения.
Вечернюю трапезу королю закончить не довелось, потому что в распахнутые окна ворвался высокий печальный голос колокола. Раз за разом бронзовый язык тревожил воздух над притихшим Джангашем.
Король чуть не опрокинул стол, спеша покинуть трапезную. Придворные устремились за государем сквозь дворцовый парк — это был самый короткий путь к Скале Ста Пещер.
Нуренаджи, пыхтя, спешил за дядей. Внезапно у его плеча раздался негромкий голос, такой ровный и спокойный, словно его обладатель сидел в уютном кресле у очага:
— Ай да Отшельник! То его по полгода не видно и не слышно, а то два раза на дню лицезреть удостаиваемся… Пророчеством нас решил осчастливить!
Видно, и впрямь положение Нуренаджи при дворе очень упрочилось, раз Незаметный, забыв старую неприязнь, дружески с ним заговорил!
Принц посопел в такт шагам и решил ответить мирно:
— Да все равно не поймем, что он там возглашает! Помнишь, семь лет назад — «…и низринется с высоты орел, и повергнет он вепря во прах…» Ну, подумали — воскреснет стародавняя распря меж Вепрями и Орлами… А через два дня на Галерее Всех Предков каменная статуя орла с крыши свалилась и папашу моего насмерть пришибла…
* * *
Разномастная толпа горожан почтительно расступалась давая дорогу королю и придворным. У подножия скалы собралось уже довольно много народу; но перешептывания разом смолкли и настала странная, запредельная тишина, когда тощая фигура у входа в пещеру повелительно вскинула руку.
И полетели над потрясенной толпой слова, отравленными стрелами вонзающиеся в души:
— Вижу мертвого короля, слышу плач по государю, обдает мне лицо жар погребального костра… Утешьтесь и возрадуйтесь: через три дня после гибели повелителя Безликие даруют вам нового! Встанет он пред очами всех богов; и крыло прародителя, Первого Мага, осенит его; и Секира Предка возблещет в руке его; и наречет его дракон другом своим, и потечет время вспять пред очами его. Радостным станет тот день для тебя, Силуран, — живи надеждой и жди…
Оборвав фразу, Отшельник угловато повернулся и скрылся в пещере.
Тишина, сотканная из сотен изумленных вдохов, была разорвана обиженным голосом Нуренаджи:
— Что он там нес про крыло прародителя? Где он видел вепря с крыльями? Сказал бы — клыки прародителя…
— Чтоб ты подавился теми клыками! — громогласно огневался Нуртор. — Чтоб они тебе в глотку вошли и через задницу вышли! Мне вот интереснее узнать, что он плел про мертвого короля! Чего он раньше времени в мой костер веточки подкладывает?! А вот клянусь Источником Силы, прямо сейчас и спрошу!
В несколько прыжков Нуртор очутился у входа в пещеру и скрылся в темном проеме. В первое мгновение никто не посмел последовать за ним, но затем верзилы из личной охраны короля решительно двинулись вперед. Не успели они сделать и десятка шагов, как Нуртор появился у входа и повелительным жестом приказал своим спутникам войти.
Картина, открывшаяся придворным в пещере, заставила их онеметь.
На ковре у ног короля лежал Отшельник. Запрокинутое лицо было искажено гримасой отчаяния — словно в последний свой миг старец узрел нечто немыслимое, неподвластное рассудку. Не ужас даже, а великое, непереносимое изумление заставило распахнуться и навсегда застыть его глаза.
Нуртор не был трусом, но не смог заставить себя склониться над Отшельником. Это сделал Незаметный — бесшумно проскользнул мимо короля, опустился на колени, коснулся жилки под сухой пергаментной кожей и, не вставая, печально кивнул.
— Пророчество убило его… — потрясение сказал король, но тут же взял себя в руки. — Пусть Клан Рыси позаботится о достойном костре для своего славного родича. Объявить по столице траур: от нас ушел последний соратник Гайгира Снежного Ручья. А предсказание… я с ним разберусь. И пусть мои враги не радуются раньше времени! Вепря не так-то просто уложить на еловую поленницу!
Круто повернувшись, он покинул пещеру. Придворные и принц ринулись за ним.
У трупа задержался лишь Незаметный. Он все еще стоял на коленях, лихорадочно соображая: надо ли говорить королю, что лежащий на ковре человек мертв по меньшей мере с полудня?
7
Конечно, это шутки Серой Старухи! Закружила, запутала, заморочила. А то с чего бы вдруг заблудиться в лесу, куда уже три года с мальчишками играть бегаешь?
Ах, как хочется домой! Сесть в трапезной у очага, на разостланные по полу камышовые циновки, и греться, греться до каждой продрогшей жилочки! И чтобы рядом приятели с разинутыми ртами слушали, как Миланни рассказывает сказку… славная Миланни, толстая, краснолицая, в руках у нее вязание, у пояса — полотняный мешочек с печеньем, чтоб угощать ребятишек. И чтоб сидела в сторонке на скамье кареглазая задавака Ирлеста, делая вид, что не сказку слушает, а так, шьет что-то… Очень взрослая вдруг стала, все прочие для нее теперь — малышня…
Нет, нельзя домой… Да и нет у него своего дома! И не было никогда! Всю жизнь по чужим углам. И Миланни эта, и красавица Арлина — все его жалеют, благодетели!
Ничего, когда-нибудь он вернется в крепость! Он будет ехать на гнедом коне с красным седлом и серебряной уздой, а звонкая слава будет обгонять его на несколько дней пути. Ворота распахнутся, все выбегут его встречать — и взрослые, и дети. Еще бы, сам Ильен из Рода Ульфер! А он подарит Арлине ожерелье из огромных изумрудов. А Миланни — расшитый золотом красный плащ. А задаваке Ирлесте — золотые браслеты с колокольчиками. А кузнецову сыну бросит под ноги кошель серебра: пусть все видят, что Ильен не держит зла за давние мальчишеские драки. А Ралиджу он подарит… подарит…
Но мальчик не успел придумать, что же он подарит Хранителю крепости Найлигрим. Потому что там, в мире яркой, красивой фантазии, постаревший Ралидж взглянул в лицо восседающему на гнедом коне Ильену и жестко, непрощающе сказал:
«Вор!»
И сразу разлетелась вдребезги, в пыль красочная мечта. Остался мокрый лес, и усталость, и холодный, насквозь пропитанный дождем плащ, и голод, и горькая обида.
«Но ведь это неправда! Я не вор! Я же… это мое! Это наследство от дедушки! Я внук, а он… он был всего-навсего дедушкин слуга!»
Рука мальчика легла на золоченую рукоять висящего на поясе кинжала, как будто кто-то хотел отнять спрятанное в полом эфесе сокровище. Но этот жест отрезвил Ильена. Ведь и кинжал с тайником в рукояти был год назад подарен мальчику Ралиджем!
Накатил жаркий стыд, запылали уши и щеки. Ралидж всегда был так добр… учил фехтовать, и не его вина, что Ильена меч плоховато слушается… Ралидж и чудовищ побеждал, и по дальним странам скитался, и в Подгорном Мире побывал. Настоящий герой, как в сказках!
Нет, что-то Ильен делает неправильно…
У ног мальчика разверзлось ущелье, по дну которого бежал поток мутной дождевой воды. Куда ж это Ильена занесло? А, понятно! Значит, надо на ту сторону и левее — там будет дорога к реке.
Учитель ждет у пристани, в таверне «Рыжая щука». Там уже чужая земля, силуранская…
Мальчик двинулся влево по краю пропасти, прикидывая, как бы перебраться через ущелье. Любой из его приятелей слез бы на дно, цепляясь за неровные камни, и выбрался бы с другой стороны. Но Ильен побаивался высоты.
Скорее бы увидеть учителя! Тогда душа перестанет разрываться пополам. Учитель может разъяснить все на свете, он самый умный! Стоит ему заговорить — и все окажется правильным, не бередящим совесть.
Ильен вспомнил первую встречу с учителем. Мальчишеское воображение было потрясено тем, что сделал этот высокий узколицый человек: он создал рукотворную молнию!
Какая прекрасная, заманчивая тайна скрыта была в стеклянном цилиндре, полном красно-желтых и серебристых металлических кружков! Слои металла были переложены толстым сукном и залиты прозрачной жидкостью. С каждого торца цилиндра наружу торчала проволока — вроде той, из которой плетут кольчуги. Деревянные щипцы в ловких руках учителя сблизили концы проволоки… раздался треск… и возникла дивная синяя искра, крошечная молния!
А можно ли сделать ее большой? Оказывается, можно. Но тогда и цилиндр должен быть огромным…
Ручная, домашняя молния, послушная воле человека… Но ведь такое под силу только магии?
Значит, не только ей… Учитель, улыбаясь, объяснил, что любой, кто глубоко и тонко знает законы природы, может управлять ими не хуже Истинного Мага. Беда в том, что никто не знает эти законы достаточно хорошо.
Ильен понял, что погиб. Ничего ему больше в жизни не надо — только узнавать изо дня в день больше и больше об этих загадочных законах, служить познанию всей душой, всей судьбой… Все это он горячо и сбивчиво выложил учителю — и был вознагражден серьезным теплым взглядом:
«Мальчик мой, как же ты похож на меня… на того, кем я был когда-то…»
Теперь Ильен знает, как устроен удивительный цилиндр. Может даже сам изготовить кислоту, которая его заполняет. Но тайна все же осталась тайной. Медь, цинк, кислота, а из всего этого — молния… почему?..
Задумавшись, Ильен чуть не проглядел дерево, рухнувшее поперек ущелья. Вывороченные корни вздымались у самого края, крона с обтрепанной листвой лежала среди валунов на той стороне.
Мост! Если бы еще Ильен не боялся высоты…
И все-таки нужно поскорее встретиться с учителем. Он объяснит, докажет, что Ильен не виноват, что он взял свое… вернее, дедушкино, а это никакая не кража!
Страх высоты отступил перед муками совести. Ильен подтянулся на руках, перелез через толстый корень, оказался на могучем стволе. Взглянул вниз — и до боли стиснул зубы.
Многие из его знакомых ребят просто перебежали бы над пропастью по дереву. Возможно, и сам Ильен рискнул бы перейти, если бы на него смотрела кареглазая Ирлеста. Но сейчас он был один, красоваться было незачем. Мальчик просто лег на живот и пополз, пачкая одежду о грязную кору.
Он был на середине пути, когда сквозь шум воды внизу заслышал тупое цоканье железа о камень. По ущелью ехал всадник!
Ильен испуганной ящеркой вытянулся вдоль ствола, прижался к нему, застыл.
Серая статная лошадь осторожно ступала по скользким валунам, порой входя в воду по бабки. Она недовольно фыркала, всхрапывала, лица всадника было не разглядеть из-за наброшенного на голову капюшона, но Ильен узнал бы этого человека в любой одежде и с любого расстояния.
Рядом с лошадью Хранителя тяжело шагал прямо по воде светлоголовый плечистый десятник Сайвасти. Вот среди теснящихся валунов он чуть отстал, пропуская серую вперед…
У Ильена и сомнения не возникло в том, что эти двое разыскивают именно его. Но не успел мальчик порадоваться, что преследователи его не замечают, как события начали развиваться стремительно, странно и страшно.
Отставший на два шага от Хранителя Сайвасти внезапно рванул из ножен меч. Движение было таким хищным, что Ильен, глядящий сверху, сразу понял: это всерьез! Надо было крикнуть, предупредить Ралиджа, но воздух с тихим шипением скользнул из парализованного ужасом горла мальчишки, а подлый меч, описав дугу, поднялся над беззащитной спиной Хранителя…
И обрушился бы, не случись нечто непонятное: пола мокрого плаща Ралиджа вскинулась, словно от сильного порыва ветра, и хлестнула Сайвасти по глазам. Рука убийцы дрогнула, а Хранитель от рывка обернулся, молниеносно все понял и соскользнул с лошади на землю. Удар меча пришелся по луке опустевшего седла, испуганная кобыла отбежала в сторону, а перед изменником-десятником встал Ралидж с клинком наготове.
— Сайвасти! — изумленно и гневно воскликнул Хранитель. — Рехнулся ты, что ли?
Вместо ответа десятник рванулся в атаку. Мощный и стремительный удар ушел в пустоту: Ралидж был одним из лучших фехтовальщиков Грайана. Он ускользнул от Сайвасти, как тень от солнечного луча. При этом пряжка плаща расстегнулась, бурая ткань соскользнула с плеч в ручей — словно нарочно, чтобы не сковывать движения хозяина.
Над ручьем, на валунах вспыхнул бой. Вжавшийся в мокрый ствол мальчишка от страха не мог шевельнуться. Он лишь глядел, как Ралидж вьется вокруг своего могучего противника. Насколько было видно Ильену, Хранитель по меньшей мере трижды задел врага, но обезумевший десятник, не обращая внимания на раны, кабаном кидался на Ралиджа.
Но вот Сайминга наискось упала на клинок предателя, срубила его, словно ветку. Ильен от напряжения дернулся, чуть не сорвавшись в пропасть.
Сайвасти негромко зарычал, отшвырнул бесполезный эфес с обломком клинка и подхватил из ручья гигантский валун. Жуткая глыба взмыла над головой десятника и рухнула на Хранителя… нет, это только показалось Ильену. Ралидж ухитрился вывернуться из-под темной громадины и, оказавшись лицом к лицу с противником, всадил меч ему в грудь.
Ильен вцепился зубами в рукав, зажмурил глаза. За годы, прожитые в разбойничьей шайке, мальчик не раз видел смерть, но не мог привыкнуть к ее виду, И наверное, никогда не сможет…
Внизу цокали по камням подковы. Хранитель уговаривал испуганную серую:
— Да стой ты, дура с копытами… Во-от, молодчина! Что ж это с Сайвасти случилось? Хороший был десятник… Не знаешь? Вот и я не знаю. Надо прислать парней, пусть они его в крепость отнесут. Хоть и гад был, а погребальный костер ему полагается. Люди мы с тобой, серая, или не люди?.. Да тпру, идиотка, дай плащ поднять… спасибо, Заплатка, спас ты меня.
Цоканье удалилось вверх по ручью. Ильен, обмирая от ужаса, полежал еще немного, затем тоскливо взглянул вниз, на неловко лежащую, словно скомканную фигуру с развороченной грудью. Судорожно вздохнул, перехватил поудобнее ветку, чтобы ползти дальше по стволу. И тут…
Фигура внизу зашевелилась, откинутая в сторону рука заскребла пальцами по валуну. Страшная рана затягивалась на глазах. Вот чудовищный незнакомец встал на колени… вот, шатаясь, поднялся на ноги… Что-то изменилось в его лице, теперь он уже не походил на Сайвасти. И ясно было: это не человек!
Жуткое существо тяжелым взглядом обвело овраг. Мальчик взмолился богам, чтобы тварь не надумала пристально вглядеться вверх. Но внимание опасного незнакомца, наоборот, привлекло что-то внизу. Он нагнулся, сунул лапищу в мутную воду и распрямился, разглядывая что-то небольшое, золотисто поблескивающее.
Не может быть… Ведь это же…
Высвободив левую руку, Ильен лихорадочно ощупал свой пояс.
О Безымянные, как же так… за что же так…
Там, внизу, двуногое чудовище внимательно разглядывало свою находку — небольшой кинжал с золоченой рукояткой. Затем незнакомец неторопливо прицепил кинжал к своему поясу (Ильен чуть не закричал: «Отдай!») и двинулся влево по дну ущелья.
Ильен сам не заметил, как вскочил на ноги и пересек ущелье по стволу. В другое время это было бы великим достижение для трусоватого мальчишки, но сейчас мысли были заняты одним: не упустить чудовище, уносящее драгоценный кинжал. Как же Ильен умудрился обронить его в ручей?.. Ладно, неважно! Вперед!
Перепрыгивая коряги, огибая кусты, скользя по грязи, опавшим мокрым листьям и влажным подушкам мха, мальчик несся по краю ущелья, думая лишь о том, как бы не потерять из вида мелькавшую внизу спину в кожаной куртке. Жуткий незнакомец шел в ту же сторону, куда собирался идти Ильен, но это было не очень важно. Мальчик пошел бы за ним даже в болото к Хозяйке Зла. Главное — вернуть кинжал. Все равно Ильен не смог бы показаться на глаза учителю без драгоценного пергамента, спрятанного в полой рукоятке.
8
У Арлины выдался хлопотный, беспокойный день. И не в том дело, что начался он с драки ее драгоценных отпрысков: драка — дело привычное. Куда хуже было то, что любимая дочурка решила повторить вчерашний подвиг и улизнула от няни. На этот раз для побега она избрала не черный ход, а винтовую лестницу. Пока служанка Иголочка и пожилая няня-наррабанка, сходя с ума от ужаса, искали маленькую негодяйку на кухне, та пробралась в трапезную и протиснулась сквозь остывшие прутья решетки в очаг, где, хвала Безымянным, уже почти погасли угли. Девочка всего лишь перемазалась, но ведь могла бы обжечься!
Праведный гнев госпожи уже готов был обрушиться на раззяв-рабынь, но тут грянула новая беда: исчез маленький Раларни. Причем исчез из запертой комнаты, куда его водворили, пока разыскивали сестренку.
Дубовая дверь, маленькие высокие оконца… ни под столом, ни под скамьей ребенка нет… Рабыни заголосили было о злых духах, но Арлина метнулась к стоявшему в углу распахнутому сундуку. Вещи, которые она собиралась перебрать, починить и проветрить, выглядели так же мирно, как и утром, но Арлина вцепилась в тряпки с энергией разбойника, грабящего торговый обоз. Плащи, юбки, платья, переложенные от моли сухой пижмой, взметнулись в воздух и разлетелись по комнате. На дне сундука был обнаружен шалун, лукаво сверкающий глазами: его проказа удалась!
От невероятного облегчения, смешанного с яростью, Арлина крепко отшлепала своего ненаглядного по круглой тугой попке. Оскорбленный Сын Клана басовито, протяжно заревел. Его во весь голос поддержала сестра — забытая всеми, несчастная, чумазая, с золой в волосах…
Арлина сгребла своих драгоценных в охапку и расцеловала, сведя на нет всю воспитательную пользу от трепки.
— Ладно, маленькие мои, ладно… все уже, все, мама не сердится! А вот мы сейчас умоемся… Что встали, дурищи бестолковые? А ну, живо вымыть детей! Я с вами еще поговорю!
Рабыни подхватили малышей на руки и исчезли, радуясь, что легко отделались: госпожа была вспыльчива, но отходчива.
Арлина, успокаиваясь, прошлась по комнате, заметила учиненный беспорядок, распахнула дверь и кликнула прислугу. На зов примчалась шустрая служаночка по прозвищу Перепелка и начала складывать вещи в сундук. Работать молча рабыня не умела (она болтала даже во сне, что могла бы подтвердить чуть ли не половина гарнизона крепости). И сейчас, встряхивая и сворачивая одежду, бойкая девица загадочным голосом сообщала госпоже новости, странные и непонятные.
Оказывается, Хранитель отправился по дождю искать пропавшего мальчишку Ильена. Вернулся без мальчишки, мокрый, в перепачканной одежде, столкнулся у ворот с десятником Сайвасти и вцепился в него, как болотная лихорадка в рудокопа: где, мол, сейчас был да что делал? Сайвасти ответил: лучников, дескать, с утра на плацу тренировал, теперь часовых проверяю. Хранитель прямо побелел и говорит: по лесу, мол, шляются какие-то оборотни, как бы с Ильеном беды не вышло. Пусть, мол, ему дадут арбалет и колчан да поднимут конный десяток… И снова ускакал, даже не переоделся, а с ним — десяток Аранши…
Рассказ рабыни встревожил супругу Хранителя. То, что в столице прозвучало бы чушью и бредом (оборотни какие-то!), здесь, в глухомани, полной Подгорных Тварей, наводило на неприятные мысли.
Госпожа вышла на винтовую лестницу и услышала внизу голоса: там болтали, усевшись рядышком на скамье, супруги трех сотников. Собственно, говорила одна — Аунава Гибкая Ива, а Миланни и Айлеста лишь недоверчиво попискивали в ответ на ядовитые речи приятельницы.
Вслушавшись, Арлина поняла, что новости она узнала позже других. Аунава разглагольствовала насчет внезапного отъезда господина: мол, про оборотней — это детская сказка, а на самом деле Сокол с Араншей крутит шуры-муры, своя жена надоела. Для того все и затеяно, чтоб людям глаза отвести и с долговязой наемницей из крепости уехать. Вот увидите, мол, раньше утра не вернутся…
Арлина ураганом слетела с лестницы и объяснила гадюке, что она гадюка. Хорошо объяснила, выразительно, громко. Та сидела закаменев, пошевелиться боялась: как бы госпожа ей в волосы не вцепилась! А подружки ее тихо так, робко к стене отодвинулись и, похоже, готовы были под стол заползти…
— Ты моли богов за их милость, — закончила госпожа, — что тебя я услышала, а не дарнигар. Почтенный Харнат в гневе может позабыть, что перед ним женщина. Знаешь ведь, какой у него кулак: дубовую столешницу расколет!
В этот миг хлопнула дверь. Арлина тут же оборвала гневную речь, а сотничихи быстро подобрали с пола оброненное рукоделие. Незачем показывать свои ссоры слугам.
Но это оказался один из наемников, принесший госпоже новость: в крепость пришел Подгорный Охотник!
Сотничихи оживились, повеселели. Еще бы! Диковинные товары! Не менее диковинные истории о загадочном Подгорном Мире! Ни обоз торговцев, ни бродячий цирк не смогли бы так всколыхнуть размеренную жизнь крепости.
Арлина, мстительно взглянув на Аунаву, заявила, что примет гостя у себя в комнате, пусть туда подадут вино и закуски. И пусть Охотник прихватит свои товары, покажет…
У сотничих вытянулись физиономии, но Арлина была непреклонна. Ничего, ничего, пусть помучаются. Пусть чувствуют, что наказаны — одна за то, что гадости болтала, остальные за то, что слушали. Пусть знают, как сердить супругу Хранителя крепости!
* * *
Что-то знакомое было в этом худощавом рыжеватом парне, развязном и нахальном, как и все Подгорные Охотники. Он небрежно сбросил на пол свою котомку (стоявшая рядом Иголочка боязливо попятилась: кто знает, что скрывает этот потрепанный дорожный мешок!) и раскланялся перед Арлиной — дерзко, но не без грации.
— Счастлив приветствовать прекрасную Дочь Клана Сокола…
— Дочь Клана Волка, — с улыбкой перебила его Арлина и провела кончиками пальцев по броши у себя на груди: серебряная волчица свернулась в кольцо.
— Но я… я подумал… ясная госпожа вышла за Сокола… — растерялся долговязый парень. В этот момент Арлина узнала его, только имя не смогла вспомнить.
— Ты нечасто встречался с Детьми Клана, — любезно объяснила она. — Клан нельзя поменять, как нельзя поменять кровь в жилах. Я родилась Волчицей и умру Волчицей, в какой бы Клан я ни вошла после свадьбы. А дети мои — Соколы… А ты ведь три года назад приходил в нашу крепость… ты был напарником Эрвара Двойного Удара, верно?
— Счастлив, что светлая госпожа меня запомнила. — Смущение исчезло из золотистых веселых глаз. — Керумик Сломанная Подкова из Семейства Киптар…
Да, немудрено, что Арлина его не узнала. Три года назад это был робкий парнишка лет восемнадцати, тощий, заморенный (где только Эрвар его подобрал?). Помнится, он так сконфузился, оказавшись пред очами высокородных господ, что даже имя свое связно произнести не сумел… А теперь каждая веснушка на его длинном лице излучает самодовольство. Да, ничего не скажешь, меняет людей Подгорный Мир! Но если даже король прощает Охотникам их болтливый независимый язык, то и Арлине гневаться не пристало.
— Присаживайся к столу, — милостиво сказала она. — Иголочка, налей гостю вина.
Под насмешливым взглядом Керумика рабыня чуть не расплескала вино. Она волновалась так, словно на скамье у дубового стола сидело какое-то неизвестное людям чудовище.
Внезапно Волчицу тонкой иглой пронзила мысль: а может, так оно и есть? Ведь рассказывал Эрвар, что Подгорный Мир понемногу изменяет душу человека, а иногда и внешность… и каждый Охотник рано или поздно покидает Мир Людей, поняв, что они для него чужие и сам он им чужой…
Арлина тревожно нахмурилась:
— А Эрвар? Где он сейчас, что с ним?
Золотистые глаза Охотника потемнели, большой рот перестал улыбаться.
— Не знаю, госпожа. Я больше года хожу за Врата один.
— Эрвар погиб?
— Возможно. Надеюсь, что да.
— Надеешься?.. — споткнулась Арлина на слове. Взглянула в лицо Керумику — взгляд ударился о взгляд — и поняла, что лучше ни о чем не расспрашивать.
Парень стряхнул серьезность и стал развязывать котомку.
— В первую встречу госпожа интересовалась лекарственными растениями…
— Ты это помнишь? Да, я хорошая травница.
— Тогда, может, Дочь Клана слышала о ромашке кусачей?
— Знаю, от прострела. Ее к больной спине прикладывают, она вцепляется в кожу… Полезная травка.
— У меня есть три корешка, по две серебряные монеты каждый. Ромашку можно в горшочках выращивать. Только на грядках сажать не советую: разбежится и полкрепости перекусает.
— Возьму все три корня! — загорелась Арлина. Она вдруг почувствовала, что ей легко и весело говорить с этим парнем — словно с приятелем детских игр. — А «соломенная змейка» есть? Ну, плетенка, которую вымачивают в соке цветов подлунников?
— Не сезон! — огорчился Керумик. — Подлунники сейчас раздражительные, злые, соком плюются… норовят, дрянь такая, в глаза попасть. А пускай госпожа вот на это взглянет!
— Ой, какое чудо! — Арлина бережно взяла в ладони полупрозрачный камень размером с яйцо, источающий нежный оранжевый свет. — Что это?
— Говорят, застывшая драконья слеза… но не могу себе представить, чтобы эти твари плакали. Если такую вещицу подержать на солнышке, она потом всю ночь светиться будет… и запах, запах… — Керумик закатил глаза и смешно наморщил нос.
— Я беру… — очарованно сказала Арлина — и сразу опомнилась: — Но это, должно быть, очень дорого.
— Дорого — для короля с королевой. А для прекрасной Волчицы — бесплатно, если она окажет мне честь и примет подарок.
— С чего вдруг такая щедрость?
— Во-первых, я гость в крепости… а может, попрошу у Хранителя позволения здесь перезимовать. Во-вторых, это знак моего восхищения. Эрвар рассказывал, как госпожа ходила в Подгорный Мир.
— Да, — севшим голосом шепнула Арлина. — Это было… это было незабываемо!
Керумик, по-птичьи склонив голову набок, бросил на собеседницу цепкий взгляд:
— Эрвар говорил — вы все там чуть не погибли!
— Ну и что? Все равно там… ну, словами этого не описать… это было как цель долгого пути, как сбывшаяся мечта…
И вновь на нее глянули внимательные золотистые глаза, словно проверяя ее искренность. Ведь ужасами Подгорного Мира матери пугают детей!
Арлина согнала с лица мечтательную улыбку, как сгоняют присевшую на цветок бабочку.
— Ладно, Охотник, показывай, что у тебя есть еще. В прошлый раз ты приносил меха… зеленые шкурки…
— А, помню! Изумрудный долгопят! Увы, на него тоже не сезон. Он сейчас гнезда вьет.
— Но это же не птица?
— Ясное дело, не птица. Зверек такой хищный. За палец цапнет — лучше сразу руку отрубить, чтоб в живых остаться. А шкурки сейчас плохи, потому что он свою шерсть выщипывает.
— Гнездо устилает?
— Нет, просто скучно ему по полгода на яйцах сидеть, вот с досады шерсть на себе и рвет.
— И где ж я слышала такое присловье — «врет, как Подгорный Охотник»? — задумчиво протянула Арлина.
Керумик тут же наклонился к своей котомке:
— А вот у меня фляжка с «облачной кровью»…
— «Облачная кровь»? Это что, дождевая вода?
— Не знаю, может, и вода… а только если седой человек этой водой голову помоет, седина исчезнет.
— Хочешь сказать, бедняга облысеет?
— Госпожа изволит шутить… ей-то седина еще не один десяток лет грозить не будет.
— Не знаю, не знаю… с моими-то деточками не то что голова — меховая шапка поседеет.
— А вот еще… достойно высокого внимания… — Керумик извлек из мешка крупный, неровной формы булыжник, грязно-серый, с темными пятнами.
— Это что за каменюка?
— Это живое существо, госпожа, крапчатый тупоумник. Только сейчас в спячке. Бери-бери, незаменимое домашнее животное, им можно орехи колоть и гвозди забивать… Или вот: редчайшая, ценнейшая вещь… но это дорого! — В руках Охотника оказался замшелый каменный обруч с пятнами плесени. — Это корона Жабьего Короля. Если долго носить ее на голове, рано или поздно начинаешь понимать язык зверей и птиц.
— Чтоб я эту мерзость на голову надела!.. Да и не о чем мне со зверьем болтать. Если с каждой курицей беседовать, так и курятина в рот не полезет… А это что такое? Вон, из мешка краешком выглядывает… вроде обломка старой коряги…
— У госпожи верный глаз! Это вещь не просто редкая, а редчайшая! — Керумик выхватил из мешка обломок коряги. — В одном из слоев Подгорного Мира произрастает Дуб Мудрости. Растет сто лет, потом приносит желудь, роняет его в землю и быстро погибает. Желудь лежит в земле еще сто лет, только потом прорастает. Перед тобой, госпожа, ветка с этого дуба. Она цитирует философов древности, дает умные советы на все случаи жизни и считает до десяти. Не всегда, а только когда хочет. Сейчас, как видишь, не хочет.
— Ну уж это, Керумик, наверняка вранье!
— Да?! — изумился Охотник и недоверчиво взглянул на деревяшку у себя в руках. — Думаешь, госпожа, что это… это неправда? Думаешь, он мне все наврал, этот сучок трухлявый?!
С отвращением швырнув деревяшку назад в котомку, он выхватил оттуда обломок плоской каменной плитки, отполированной до зеркального блеска.
— Древнее загадочное зеркало! Из заброшенного храма… или то было жилище великана? Сам не знаю… но этой вещи цены нет!
— И я считаю, что цены ей нет. Ни медяка не дам.
Но любая женщина при виде зеркала не удержится и хоть краем глаза взглянет на свое отражение. Небрежно протянув руку, Арлина взяла холодную, как лед, плитку. Она была почти черной, от этого лицо в темной глубине казалось чужим. Огромные глаза глядели строго и властно, словно женщина из толщи камня хотела провозгласить какой-то запрет, но заранее знала, что Арлина этот запрет нарушит.
Волчице вдруг остро, отчаянно захотелось оставить странное зеркало у себя.
— А интересно, — сказала она небрежно, — если вещице нет цены, то сколько она стоит?
Керумик встрепенулся, вскинув голову — и начался торг. Арлина вела его лениво и снисходительно, Керумик — почтительно и учтиво, но стоящая у стены Иголочка неприметно усмехалась, понимая, что торг идет яростный, жесткий… Сошлись на золотой монете.
Повеселевший Керумик продолжал потрошить свой мешок:
— Есть еще камешек… пусть Волчица полюбуется: хоть в браслет, хоть в диадему, хоть в ожерелье!
— Ой, правда, какая прелесть! Только не пойму: он синий или зеленый?
— Смотря как свет падает. Называется — Голосистый Камень. Начинает голосить, когда к его владельцу приближается человек, что собирается просить денег в долг.
— Ой, ну тебя в болото под кочку с твоими выдумками! Но камень и в самом деле красивый. Жаль, я уже потратилась… А еще чем удивишь?
— Есть коготь дракона, но он к седлу приторочен — слишком длинный для котомки. А еще — вот!
Охотник взмахнул рукой. Арлина, забыв о достоинстве Дочери Клана, взвизгнула от восторга, а Иголочка захлопала в ладоши, потому что в воздухе заплясал вихрь развевающихся разноцветных полос. Цветные змеиные кожи, мечта модниц! Какие из них получаются витые пояса! Тут уж и раздумывать было нечего: покупать!
Но Керумик не был бы Подгорным Охотником, если бы не добавил многозначительно и таинственно:
— Товар не простой: на нем заклятье! Не всякой женщине можно красоваться в такой обновке. Наденет поясок клеветница или просто сплетница — у нее язычок узлом завяжется…
— Беру, беру! — развеселилась Арлина. — Аунаве подарю!
Керумик многословно и хвастливо принялся рассказывать, как добывал шкурки. Оказывается, убивать змею нельзя: надо, чтоб она сама кожу сбросила, иначе прочности настоящей не будет. А сбрасывает кожу змея, когда очень разозлится. Вот он их и злил…
Иголочка ахала, а Волчица глядела на гостя и удивлялась: как же он изменился! Свободные, уверенные жесты, веселый твердый взгляд, яркая, как у всех Подгорных Охотников, одежда: оранжевая рубаха, пояс из змеиной кожи (кстати, у него-то от вранья язык узлом не завязывается!). И весь увешан золотыми побрякушками: все свое состояние на себе носит! Ралидж рассказывал: ни один вор не посмеет протянуть руку к добыче Подгорного Охотника. И разбойник его обойдет стороной — чар побоится…
Внезапно Волчица заметила странную вещь — на правом предплечье у Охотника, как у них принято, литой золотой браслет, а на левом — серебряный, тонкий, с одним-единственным невзрачным камешком.
— Что, Охотник, на золото не заработал — серебришком перебиваешься? — поддразнила она.
Керумик не смутился. Правой рукой легко отогнул концы браслета, снял его.
— Это, светлая госпожа, не украшение, а товар. Вот здесь, в середине… думаешь, это камень? Изволь-ка пальчиком потрогать…
Арлина отдернула руку, почувствовав под пальцем что-то тугое, плотное.
— Вот то-то и оно, госпожа. Мне объясняли, да я не понял: мол, оно и живое — и неживое. Эту штуку добыли еще в Огненные Времена, она много хозяев сменила.
— А в чем ее сила?
— Будущее предсказывает. Только не по желанию владельца, а…
— Ясно! — возликовала Волчица. — Когда сама захочет, как та коряга!
— Верно, — кивнул Керумик с неожиданной серьезностью. — Зато предсказания всегда сбываются. Будущее она провидит близкое, на годы вперед не замахивается, но уж что покажет — тут ничего не изменишь, как ни бейся. Я знаю, я пробовал изменить.
— А тебе этот браслетик часто судьбу пророчил?
— Всего один раз.
— И… о чем же?
— Не хочу рассказывать… это насчет одной женщины. Я пробовал изменить будущее, да не вышло. Продал бы я браслет, да за мелочь отдавать обидно. А за хорошие деньги… ну, не верят мне люди почему-то, не верят! Я браслет два года ношу, а он мне лишь раз напророчил. Как же я покупателям с ходу объясню, какое сокровище идет к ним в руки?
— Ну-ка, покажи браслетик. А ничего… простенький, но изящный. Примерить можно?
— Конечно, госпожа.
Гибкие серебряные концы браслета спиралью обвили тонкую загорелую ручку. Волчица повертела украшение и равнодушно поинтересовалась:
— Ну и сколько эта безделушка стоит?
— Десять золотых, — твердо сказал Керумик.
— Что-о?! — возмутилась госпожа и начала снимать браслет. И тут накатила дурнота, перед глазами все почернело, мир вокруг исчез…
* * *
Бешено бьется сердце, болят грудь и горло, как после отчаянного, нерасчетливого бега. Сзади за локти крепко держат чьи-то грубые лапищи. Арлина бьется в этих лапах, как плотвичка в сети, но не может даже увидеть, кто в нее так вцепился.
Увидеть удается лишь то, что прямо перед ней: просторный темный зал… наверное, трапезная: длинный стол и скамьи отодвинуты к стене… кажется, сверху, как знамена, свисают пыльные полотнища паутины, но все спрятано в глухом недобром полумраке. Лишь посреди зала пылают два факела в высоких железных подставках. В их злобном красном свете мрачно горбится какое-то сооружение, покрытое черным сукном.
Вдоль стен молча стоят… люди? Нет, непонятные существа: на человеческих плечах — уродливые головы: птичьи, звериные… нет, не разглядеть, да и присматриваться жутко. Оборотни? Демоны? Древние боги? Сердце вот-вот разорвет грудь…
Раздался повелительный голос. Не разобрать ни слова, но нелюди поняли, задвигались. Из полутьмы трое вытащили человека. Несчастный скручен даже не веревками — цепями, но ухитряется сопротивляться… какая сила! Какая потрясающая силища! По приказу повелительного голоса еще двое нелюдей набрасываются на пленника, с трудом ставят его на колени перед возвышением. Теперь видно лицо с завязанным ртом.
И кошмар достигает высшей точки: Арлина узнает человека.
— Ра-алидж!!!
Никто не оборачивается на крик женщины.
Рядом с возвышением появляется из тьмы высоченный урод с большой кошачьей головой. В руках у него топор. Арлина что-то кричит, но сквозь свой крик различает слова повелительного голоса: «…и так будет со всяким, кто посмеет…»
Топор взлетает по широкой дуге…
Арлина исступленно визжит — и чувствует, как этот визг будит в ней скрытую, неподвластную ей самой силу. Визг, становясь все тоньше и тоньше, уходит под потолок. Стоящий позади негодяй выпускает локти женщины, но Волчица даже не оглядывается на своего мучителя. Чародейка знает, что наверху, в темноте, каменный свод дробится от пронзительного звука… но поздно, поздно!
Топор с хряском опускается, и за мгновение до того, как карающие каменные обломки начинают рушиться на нелюдей, отрубленная голова Сокола падает на пол и катится к ногам Арлины…
* * *
Темнота понемногу развеивается… Ну конечно, это сон, сейчас она проснется… только почему под лопатками не перина, а что-то жесткое?
Издали наплывают голоса:
— Воды, скорее! Да отойдите, ей воздуха не хватает!..
— Может, на постель перенести?
— Ты что ей подсунул, дурень рыжий? Почему она так кричала?
Холодная вода брызнула в лицо, тяжелыми каплями скатилась по шее и волосам… Нет, это не сон. Арлина почему-то лежала на полу, вокруг толпились встревоженные служанки.
— Я хочу встать! — недовольно сказала Волчица.
Тут же несколько рук протянулось, чтобы ей помочь. Госпожу подняли, осторожно усадили на скамью, распахнули узкое окно.
Окончательно придя в себя, Волчица велела прислуге удалиться. Из служанок в комнате осталась лишь Иголочка, которая не доверяла долговязому рыжему обормоту и боялась, как бы тот не подсунул госпоже еще какую-нибудь мерзость из Подгорного Мира. Поэтому рабыня сделала вид, что приказ к ней не относится.
Взволнованная Арлина, не обратив внимания на Иголочку, набросилась на Керумика:
— Что это было? Что твой дурацкий браслет вытворяет?
— Не знаю, что увидела госпожа… судя по крику, мало приятного. Но это — будущее… и близкое!
— Что значит — «будущее»?! — в голос закричала Арлина. — Да как же такое может быть?!
Керумик тоскливо глядел в пол.
Арлина заметила, что браслет все еще у нее на руке, сорвала его, швырнула на стол.
— Ну, вот что… Я не позволю всяким грошовым побрякушкам издеваться надо мной! Если Ралиджу угрожает беда… да я же каждый его шаг, каждый вздох…
— Ничего не поделаешь, госпожа… — глухо уронил Охотник. — Судьба!
— Судьба?! Да я и судьбе хвост накручу!.. Да я…
— Господин возвращается… — негромко сказала Иголочка, глядя в окно.
Арлина, не закончив фразу, выбежала из комнаты.
* * *
Небольшой отряд подъехал к Северным воротам. Издали Арлина увидела серую кобылу без всадника.
Госпожа пошатнулась, вскинула руки к груди.
Спрыгнувшая с коня Аранша собралась было доложить дарнигару о происшедших событиях, но заметила бледное лицо супруги Хранителя и поспешила ее успокоить:
— Пусть моя госпожа не волнуется. Сокол жив и здоров, просто на время оставил крепость.
И наемница рассказала дарнигару и Волчице, что отряд в поисках Ильена дошел до силуранского городка под названием Шаугос, Последняя Пристань. В трактире «Рыжая щука» узнали, что мальчишка в обществе какого-то человека лет тридцати только что отплыл вниз по Тагизарне на корабле под названием «Летящий». Перед отплытием эти двое сидели в трактире. Мальчишка хвастался хозяину «Рыжей щуки»: мол, нашел себе учителя, хочет с ним по свету побродить, на мир посмотреть…
— Тут-то еще ничего страшного… — бормотнул дарнигар.
— Но он мог предупредить нас! — возмутилась Арлина. — Мог познакомить с этим учителем! Мы же о нем ничего не знаем.
— Боюсь, что знаем, госпожа, — озабоченно возразила наемница. — Трактирщик вспомнил, что Ильен назвал этого учителя по имени. Хорошо бы он ошибся…
— Да говори же! — не выдержала Волчица.
— Айрунги! — не произнесла, а выплюнула женщина-десятник.
И показалось всем, кто услышал это имя, что стоят они на крепостной стене, а внизу, в волнах тумана, застыли Подгорные Людоеды — серые, длинные, с маленькими головами и непомерно длинными руками. И среди мерзкого молчаливого войска — чародей с угрожающе воздетым посохом.
— Айрунги? — недоверчиво переспросил дарнигар. — Журавлиный Крик? Колдун?
— Да какой он колдун? — с отвращением фыркнула Арлина. — Мы с ним потом в Наррабане встречались. Проходимец он! А волшебный посох где-то уворовал!
— Нет, — засомневался Харнат, — тот старик был, седой… а тут — лет тридцать…
— От нас с Хранителем улепетывал как молоденький, — припомнила Аранша. — Старым мог и притворяться… Так я про Хранителя: услышал он все это, заволновался и сказал, что отправится вдогонку. У пристани как раз грузилась «Шустрая красотка». Места на палубе почти не оставалось, поэтому Сокол взял с собой лишь одного наемника, остальным велел вернуться в крепость и сказать, что Найлигрим остается на попечении Правой и Левой Руки.
Дарнигар поморщился: он не любил ответственности.
— Кто остался с господином? — спросил он ворчливо, словно Аранша была в чем-то виновата.
— Айфер Белый Лес.
Дарнигар сразу вспомнил добродушного верзилу, известного своей неимоверной силой.
— Ну, с ним Сокол не пропадет… — начал было он — и тут же сообразил, что слова уходят в пустоту. Госпожи, для которой они предназначались, рядом не было.
Растерянный Харнат зашагал к шаутею. Аранша поспешила следом.
Еще в трапезной они услышали наверху шум: плакали служанки, причитала Иголочка. Дарнигар переглянулся с женой, предчувствуя недоброе.
И предчувствия его полностью оправдались. По винтовой лестнице спускалась Дочь Клана. Когда же она успела переодеться? Мужская куртка, заправленные в сапоги темные штаны… ох, это же дорожная одежда! И кожаная сумка на плече!
— Следи, чтобы малышей вовремя укладывали спать, — строго говорила Арлина суетящейся рядом Иголочке. — И молочко чтобы подогретое…
— Госпожа, да разве можно…
— Не давай им меда, а то прошлый раз у Арайны щечки сыпью обметало…
— Госпожа, но как же так…
— Приглядывай, чтобы опять не убежали! Вернусь — с тебя за все спрошу, не с этих дур безмозглых… ты над ними старшей остаешься.
— Госпожа! — возопил Харнат, загораживая Волчице дорогу. — Куда ты собралась?
— За мужем, — снизошла до объяснений Арлина. — Ему грозит опасность.
— Какая опасность, с ним же Айфер! Да что ты, ясная госпожа! Случись что с тобой, Сокол нам всем головы поотрывает! Уж сердись не сердись, а никуда я тебя не пущу!
Волчица, стоя на ступеньках, взглянула на дарнигара сверху вниз. Харнат попятился. Не было в этом взгляде ни просьбы, ни смятения, ни сомнений. Это был взор полководца, за спиной у которого конница, пехота и дюжина катапульт.
— Ты — попробуешь — меня — остановить? — с расстановкой спросила женщина.
Дарнигар, не раз водивший воинов в сечу, призвал на помощь все свое мужество:
— Я за тебя отвечаю, светлая госпожа. Сокол мне не простит…
— А скажи, Правая Рука, есть ли в крепости хорошие каменщики? Или из Ваасмира привозить придется?
— Какие каменщики? — не понял Харнат и еще больше перепугался. — Зачем каменщики?
— Стену чинить, — доходчиво объяснила Дочь Клана. — Ворота ломать не стану: там часовые, их покалечить можно. Лучше разнесу стену меж двумя башнями. Людей убивать не хочу, но если кто у меня на пути встанет — тут уж я не виновата.
Харнат оцепенел. Как он мог забыть, что имеет дело с Истинной Чародейкой! Ведь на его глазах Волчица обратила в бегство вражескую армию! А жена рассказывала, как в Наррабане госпожа разорвала горный хребет и выпустила на волю пламя вулкана, чтобы разделаться с бандой убийц…
Не сразу Правая Рука понял, что Дочь Клана что-то говорит, обращаясь к нему:
— …и дашь мне охрану. Тогда господин поймет, что ты сделал все возможное, чтобы уберечь меня.
— Я могу проводить госпожу, — вызвалась Аранша из-за плеча мужа.
На мгновение взгляд Волчицы оттаял.
— Ты же устала, — сказала Арлина заботливо. — Да и промокла, наверное.
— Да пустяки, — весело ответила женщина-десятник. — Дождь кончился, а мне в седле промяться — одно удовольствие.
Побагровевший Харнат хотел было возразить, но поймал предостерегающий взгляд жены и промолчал.
Когда Волчица уже была в дверях, Аранша положила руку мужу на плечо и шепнула:
— «Шустрая красотка» — последнее судно, до весны уже не будет. А дороги — сам знаешь…
Дарнигар просиял, с благодарностью глядя на свою умницу жену. Ну конечно! До реки добраться еще можно, здесь дорога каменистая, предгорье все-таки. Но дальше… Осенние дожди превращают силуранские дороги в жуткое месиво, где телеги вязнут по ступицы колес, кони падают на каждом шагу, а путникам и вовсе не пройти. Никто и не ходит, все ждут конца распутицы, установления санного пути. А пока единственная дорога до Джангаша — Тагизарна, Большая Река. И раз Аранша говорит, что кораблей до весны больше не будет…
Что ж, пусть госпожа проедется до Шаугоса. Там ее путешествие и закончится. Даже Истинным Чародейкам не все на свете подвластно.
С этими утешительными мыслями дарнигар вышел на крыльцо. Там госпожа, ожидая, пока ей подадут коня, беседовала с долговязым Подгорным Охотником:
— Но ты же хотел зимовать в крепости…
— Передумал, светлая госпожа, раз подвернулся такой случай — с охраной добраться до Джангаша, не боясь разбойников…
Что-то в этой невинной беседе неприятно царапнуло Харната… упоминание о разбойниках, вот что! Ведь Подгорного Охотника и так никто не посмеет ограбить, это же всем известно! Так с чего это он об охране забеспокоился?
Харнат шагнул было вперед, чтобы вмешаться в разговор, но тут госпоже подвели вороного коня. Она легко вскочила в седло, вороной с места взял в галоп. Следом, разбрызгивая лужи, рванулся конный десяток Аранши. Последним скакал Керумик на саврасом жеребце, к седлу которого был приторочен длинный драконий коготь.
9
Орешек поежился под порывом ветра и плотнее закутался в плащ, который успел на скорую руку просушить над огнем и вычистить хозяин трактира «Рыжая щука».
Ухаживая за высокородным постояльцем, хозяин рассказал, что два дня назад мимо пристани прошли три больших корабля, на которых направлялся в Джангаш грайанский король Джангилар со свитой. Поплыл подписывать мирный договор. Хорошее дело, трактирщик всех богов молит за его успех. Для него куда лучше мирная жизнь и полный трактир проезжих торговцев, чем лавины воинов, перекатывающиеся через Шаугос. Причем неважно, свои воины или вражеские. Так и так — одно разорение…
Орешек тогда слушал и согласно кивал. Он, Хранитель пограничной крепости, тоже с большей радостью увидел бы купеческие обозы, въезжающие в ворота Найлигрима, чем вражеское войско под стенами. Жаль только, что король со свитой проследовали не через Найлигрим, а через лежащий восточнее Чаргрим. Там же и на корабли грузились…
Выходит, теперь он поплывет по «королевской дороге». Впрочем, куда важнее, что это дорога мальчишки, которого втянул в свои опасные игры мерзавец и прохвост…
Но Орешек с детства умел отгонять неприятные мысли. Он тряхнул головой и огляделся.
Да-а, «Шуструю красотку» лучше и не сравнивать с морскими кораблями, на которых Орешку довелось путешествовать три года назад. Одномачтовое корытце, при взгляде на которое пассажир тихо радуется своему умению плавать. Матросов то ли трое, то ли четверо — толком не пересчитаешь: суетятся, орут на грузчиков, делают вид, что тоже участвуют в погрузке, но, кажется, больше валяют дурака и отлынивают от дела.
И еще капитан — ну, этого трудно не заметить! Грозен и свиреп! На квадратной мрачной физиономии начертаны скверные предчувствия и желание сорвать на ком-нибудь злость. А причины плохого настроения вовсе не секрет. Орешек опытным взглядом бывшего портового грузчика определил, что утлое суденышко нагружено сверх всякой меры и осело так, что грузовая ватерлиния, выведенная на борту веселенькой оранжевой краской, давно скрылась под свинцовой водой. Жадность одолела капитана: как же, последнее в году судно! Можно заломить любую цену за провоз товара! Вот и нахапал груза свыше всякой меры, а в дороге не раз об этом пожалеет.
У пассажиров настроение не лучше. И тоже не без причины. Опять-таки вспомнишь добрым словом морской корабль, где у каждого была своя каюта — пусть крошечная, но все же…
А здесь на корме торчит нечто вроде беседки — навес на четырех столбах. От ветра и дождя между столбами натягиваются плотные циновки, но сейчас погода тихая, циновки скатаны и подтянуты веревками наверх.
Внутри этой дурацкой кроличьей клетки — от столба к столбу — скамьи, на которых уже почти нет свободного места. Так и придется почти всю дорогу сидеть лицом друг к другу. Занемеют вытянутые ноги — их можно размять, спустившись по низенькой, в две ступени, лестнице и оказавшись на узкой «дорожке» вдоль левого борта. Несколько шагов вперед, несколько шагов назад… С одного конца эта «главная улица» упирается в дощатую будочку — на случай, если бедняге пассажиру потребуется не только прогуляться.
Хочешь — дремли, хочешь — глазей по сторонам, хочешь — болтай с соседями. А на ночь «Шустрая красотка» причалит к берегу: по Тагизарне суда в темноте не ходят…
Орешек обвел взглядом своих попутчиков.
Рядом с ним сидит великан Айфер, с удовольствием разглядывает палубу и пристань. Вот уж кто не забивает себе голову лишними мыслями и потому всегда доволен судьбой! Хороший спутник в любой дороге — могучий, смелый, непритязательный, с покладистым характером…
Рядом с Айфером — спокойный, неразговорчивый пожилой человек, задумчиво грызущий яблоко. Он совсем недавно поднялся в «беседку», а до этого наблюдал за погрузкой. Орешек слышал краем уха, что это купец, который не только везет свой товар, но еще по поручению других торговцев присматривает за их тюками.
По соседству с ним сидит парнишка в широком плаще и наброшенном на голову капюшоне. Орешек вскользь видел его лицо — совсем юнец, даже странно, что один путешествует.
А путник, что сидит напротив парнишки, и вовсе в своем капюшоне утонул, даже подбородка в тени не разглядишь. Плащ плотно стянут на груди шнурами, руки спрятаны в рукава — не человек, а тюк упакованный. Суетой на пристани не интересуется, по сторонам не глядит — спит, наверное.
Сидящий рядом с ним здоровяк — крепкий, с проседью в темных волосах — не успел доесть в трактире жареную курицу и теперь обстоятельно расправляется с последним куском, запивая вином из глиняной фляжки. Тут уж и гадать нечего — наемника за драконий скок видно.
На жующего наемника неодобрительно косится тощий, долговязый щеголь в богато расшитом камзоле. Впрочем, неодобрения щеголя удостоился не только кряжистый наемник: разодетый господин уныло обозревает компанию, в которой ему предстоит провести не один день, прижимает к носу надушенный платочек и шумно вздыхает.
А вот в беседку поднимаются последние двое пассажиров, закончившие торговаться с капитаном, и тоже усаживаются на скамье.
Оба молоды — лет по восемнадцати. Оба хорошо одеты — бархатные камзолы и легкие нарядные плащи (не очень-то удобные для дальней дороги), высокие сапоги из мягкой кожи, с фигурными подколенными пряжками.
У одного очень приметная внешность. Настоящий красавец — рослый, статный, с длинными черными волосами по плечам. Высокий чистый лоб, нос с горбинкой, чуткие тонкие ноздри, решительный подбородок… Но Орешек встретил взгляд юноши — и понял, что эти выразительные гордые черты скрывают душевное смятение, как лед на реке скрывает черное течение. Растерянность и горечь прятались в серых глазах юноши. У этого красавца был взгляд потерянного ребенка!
Второй спутник был ниже ростом, шире в плечах и куда менее хорош собой: курносый нос, смешно торчащие уши… но круглая приветливая физиономия по-своему обаятельна. Симпатичный парень. Пожалуй, будет славным попутчиком…
Внизу матросы начали убирать трап.
— Стойте-стойте-стойте! — раздался вдруг веселый звонкий голос. — А как же я?! Подумайте, ведь вы могли уплыть без меня! Какой ужас, верно?
Пассажиры подались к перилам, сверху разглядывая что-то яркое, стремительное, вспорхнувшее по трапу и невероятно высоким прыжком метнувшееся на палубу.
Перед опешившим капитаном встала, раскинув руки, юная девушка, почти девчонка, в диковинном разноцветном наряде.
Широкие, наррабанского покроя, оранжевые шаровары. Коротенькая алая кофточка, туго обтягивающая маленькую полудетскую грудь и оставляющая открытой узкую загорелую полоску на животе. Рукава — из невероятного количества лент всех цветов и оттенков. Короткая темная стрижка, миловидное смуглое личико — даже из «беседки» видно, как задорно блестят черные глаза.
— Вот и я, капитан! — гордо заявила она и, перекувыркнувшись назад, мелькнула в воздухе ножками в черных башмачках. Никто и ахнуть не успел, как она оказалась стоящей на руках на краю борта.
— Так! — мрачно бросил капитан. — Я-то все думал: чего мне не хватает? Оказывается, цирка… А ну, егоза, брысь на берег! У меня пассажиров уже предостаточно, да еще таких, что не кувыркаются!
— Я тебе не нравлюсь? — изумилась девушка. Она совершила обратный кувырок, колесом прошлась по палубе и картинно упала на одно колено перед «беседкой». — Но благородные господа не дадут свершиться такой жестокости! Не позволят маленькой бродячей актрисе застрять в распутицу и дождь в грязном трактире, среди крыс и клопов!
Благородные господа наперебой зашумели, что они согласны, что никого эта малышка не стеснит, можно как-нибудь уместиться…
Капитан хмыкнул и махнул рукой — мол, разбирайтесь как знаете!
— Вот и отлично! — просияла циркачка. — Эй, Тихоня, поднимайся на борт!
Доски трапа прогнулись и заскрипели под грузными шагами. У капитана отвисла челюсть. За спиной у Орешка кто-то ошарашенно засвистел, а сам Орешек тихо протянул: «Вей-о-о!»
Человека, поднимавшегося по трапу, не рискнул бы похлопать по плечу даже медведь. Он был не так уж и высок, но очень широк в плечах и невероятно мускулист — этакая квадратная глыба, заросшая грязно-бурым волосом.
— Это что за явление?! — опомнился капитан.
— Это Тихоня, — с готовностью объяснила девушка. — Мой верный слуга, спутник и защитник. Добрые люди платят мне за танцы, а я плачу Тихоне за охрану… — И тоном избалованной принцессы добавила: — Не могу же я путешествовать без прислуги!
— И с прислугой не можешь! — рявкнул капитан. — Ты-то, коза прыгучая, и на коленях у господ доехала бы, они б не возражали… а этого тролля куда сажать?
— Правильно! — горячо согласилась циркачка. — Не будет места на скамье — на полу посидит, не принц небось. Плащ подстелет и посидит! Как все-таки хорошо, что за нас уже заступились эти добрые господа! Им, конечно, не трудно подобрать ноги под скамейку, чтобы Тихоня мог устроиться как-нибудь…
— Э-эй, нахалка, а платить? — возмутился сдавшийся уже капитан. — Или надеешься своими прыжками да ужимками рассчитываться?
— Кошелек у Тихони! — царственно отозвалась девчушка и, подмигнув попутчикам, доверительно объяснила: — У бедной девочки всяк норовит деньги отнять!
Она скользнула в «беседку». Пассажиры, вставшие, чтобы лучше видеть «представление» на палубе, спешили вновь рассесться на скамьях. Акробатка тоже высмотрела себе местечко, рванулась туда — и столкнулась с темноволосым красавцем. Чтобы скрыть смущение, циркачка набросилась на юношу:
— Что встал, как забор некрашеный? Трудно барышне дорогу уступить? А что ухмыляешься? Разулыбался, словно по радуге прогулялся!
(Теперь, когда Тихоня уже отсчитывал монеты за проезд, она перестала называть остальных пассажиров «благородными господами».)
Не обидевшись, молодой человек снял с себя тонкий синий плащ и набросил девушке на плечи, скрыв пестрое великолепие ее наряда:
— Холодно, ветер от воды. Простудишься…
Впервые бойкая циркачка растерялась. Она зябко повела узкими плечиками, словно лишь сейчас почувствовала, как продрогла на осенней сырой палубе в своей легкой кофточке. И тихо села на скамью, не поблагодарив даже парня за плащ.
Ее могучий спутник уселся посреди беседки, подложил под локоть котомку, извлек из нее краюху хлеба и начал сосредоточенно жевать, не обращая ни на кого внимания.
Понемногу все уселись (не без легкой перебранки и взаимных обвинений в отдавленных ногах) и обнаружили, что трап уже убран, парус поднят и судно поворачивает от берега.
На миг все притихли, разом и остро почувствовав, как стылые плотные струи оторвали их от земли. Ох, зыбкая дорога, ненадежная дорога! Могучая Тагизарна капризна даже летом, а уж осенью, чуя близкое заточение в ледяной темнице, становится она свирепой и коварной.
Но вскоре странное общее волнение развеялось. Франт отнял от носа надушенный платочек и снисходительно сказал:
— В любой компании право начать беседу принадлежит самому знатному. Поэтому я предлагаю каждому назвать свое имя или дорожное прозвище, а также рассказать, куда и зачем лежит его дорога. Нам вместе быть не один день, а путь в обществе молчаливых незнакомцев скучен и долог. Я — Челивис Парчовый Кошель из Рода Вайсутар. Еду из Фатимира в столицу — получить наследство. Пожалуй, и останусь там — ужасно надоела провинция… Так с кем я делю палубу этого речного корыта?
По тону щеголя было ясно, что он не ожидает ничего хорошего от сброда, с которым его свела судьба, но все же старается быть любезным.
При словах «самому знатному» Айфер подался вперед, но Сокол остановил его, незаметно нажав на локоть. Он забавлялся.
— Мое имя — Аншасти Летний День, — вежливо привстал, насколько позволила теснота, благообразный пожилой человек. — Я из Семейства Намиумме, ваасмирский торговец. Рад буду познакомиться с остальными путниками.
— Я — Ингила Озорная Стрекоза из Семейства Оммубет, — сообщила девчонка. — Тихоню я вам уже представила. А ремесло наше… Может, почтеннейшая публика сама отгадает? Эх, скрутила бы я сейчас сальто, да места мало…
— Айфер Белый Лес, — с достоинством сообщил спутник Ралиджа. — Из Семейства Тагиал. Наемник.
— Фаури Дальнее Эхо. Об остальном, пожалуй, умолчу, — учтиво, но твердо сказал самый юный пассажир. Представившись, подросток вновь отвернулся, устремив взгляд на серую воду за бортом. Спутникам был виден из-под капюшона лишь округлый нежный подбородок.
— Что ж, — нехотя признал Челивис, — в дороге каждый говорит о себе столько, сколько хочет. Лгать нельзя, но промолчать можно… Жаль, жаль, я-то надеялся встретить хоть одного Сына Рода, чтобы беседовать с ним на равных. Но, может быть, меня порадует незнакомец в черном плаще?.. Да, почтеннейший, я тебе говорю, тебе! Будь так любезен, откинь капюшон и скажи, как мы должны тебя называть…
Тут Орешек сообразил, что незнакомец в черном — единственный, кто не бросился к перилам смотреть на прыжки циркачки. Даже позы не поменял. Может, болен или, упаси боги, мертв?
Но оказалось — жив!
— Что вам от меня нужно? — раздался из-под капюшона возмущенный молодой голос. — Какое вам до меня дело? Никто я! Понятно? Никто! И оставьте меня в покое!
Челивис так оскорбился, что вместо слов у него из горла вылетело какое-то куриное квохтанье. Быть бы ссоре, но вмешался юноша, который поднялся на борт вместе с черноволосым красавцем. Круглая физиономия его излучала дружелюбие.
— Ну, зачем сердиться? В дороге каждый себя как хочет, так и называет. Вот этот господин назвал себя Никто. Его воля. Так и будем величать.
— Ну и дурак! — буркнул пожилой наемник, уже доевший курицу и вытиравший засаленные пальцы о штаны. — Клички еще выдумывать, как у Отребья… Вот я имени не скрываю, чего мне стыдиться? Я — Ваастан Широкий Щит из Семейства Вейвар. У меня отец был наемник, дед был наемник, сам всю жизнь служу.
— Но ведь приметы не нами придуманы! — возразил круглолицый юноша. — Мне еще в детстве мама говорила: «Имя — не подметка, его о дорогу бить ни к чему». Вот сейчас придумаю себе прозвище до Джангаша… А цель моего пути… ну, тут мне скрывать нечего и врать незачем. В Джангаше есть Храм Всех Богов. Там под одной громадной кровлей — жертвенники всех Безликих. Вот туда и направляюсь. Я… ну, словом, я недоволен своей жизнью. Побываю в храме — может, она изменится к лучшему.
— О-о! — с большим уважением сказал купец Аншасти. — Какая достойная цель поездки! Как приятно встретить такое благочестие в столь молодом человеке!
— Пи-ли-грим! — насмешливо припечатал Айфер, который не отличался особой набожностью. И с этого мгновения круглолицый юноша стал для всех Пилигримом.
— А ведь я тоже себе прозвище придумаю, — задумчиво сказал его черноволосый спутник. — Вот уж никогда не думал, что придется…
— А куда ты направляешься? — поинтересовался наемник Ваастан.
— Да как сказать… пожалуй, сам не знаю. Куда-нибудь… мир велик!
— То есть как это «куда-нибудь»? — строго поинтересовался Аншасти, явно увидевший в подозрительном бродяге угрозу для вверенных ему товаров.
Молодой человек ответил, взвешивая каждое слово:
— Предполагалось, что я унаследую семейное дело. Но с этим… с этим возникли сложности. Пожалуй, попытаюсь стать бродячим поэтом и сказителем. Я раньше пробовал писать стихи… и говорили, что у меня есть способности.
— Да? — встрепенулась Ингила. — А на каком-нибудь музыкальном инструменте играешь?
— На лютне, но у меня с собой ее нет.
— Стыдно, юноша! — поджал губы Аншасти. — Нехорошо пренебрегать семейными традициями! Вот у меня и сын, и внук, и племянник — все в лавке помогают. А ты… по дорогам, со всякими бродягами…
— Действительно, ничего хорошего! — надменно поддержал его Челивис и опять поднял к лицу руку с платочком. — Я рассчитывал совершить путешествие в более приличной компании. Ну, еще почтенный Аншасти… торговля — занятие уважаемое. Но циркачи разные… или рифмоплет бездомный…
— Рифмоплет? — оживился загрустивший было юноша. — Мне нравится — Рифмоплет! Пожалуй, так меня и зовите!
Сын Рода безнадежно махнул рукой и обернулся к Орешку:
— По одежде ты выглядишь вполне достойным человеком. Но вырядиться, как мы сейчас убедились, может кто угодно. И если ты тоже какой-нибудь актеришка… или бродячий зубодер… или гадальщик… или другое украшение придорожных канав… умоляю, не говори об этом! Оставь мне хоть надежду, что среди моих спутников есть приличные люди!
Все притихли, с любопытством глядя на последнего незнакомца в компании: обидится на спесивые речи или нет? Айфер заухмылялся, предвидя, как обернутся события.
— Вырядиться может каждый, это верно, — смиренно вздохнул Орешек. — Пожалуй, я и впрямь не гожусь в попутчики господину. Сказали бы мне заранее, что на этом корабле плывет такая знать, ни за что бы побеспокоить не осмелился. Лучше уж вплавь до самого Джангаша! Или напросился бы туда, где самое место такой мелюзге, как я… скажем, на один из кораблей короля Джангилара. Я же всего-навсего Хранитель крепости Найлигрим. Мое скромное имя — Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла.
И, распахнув плащ, повертел в пальцах висящую на цепочке бляху с вычеканенной птицей.
Эффект был оглушительный. Айфер сиял, но остальные… Каждый почувствовал себя так, словно в горах постучал палкой по большому валуну, а это оказалась выглядывавшая из расселины голова дракона.
Наконец торговец неуверенно сказал:
— Может, нам устроить Сына Клана поудобнее? Вот только не знаю… в такой тесноте…
— А может, — мечтательно сказала Ингила, — Сокол спустится вниз, вышвырнет капитана из его каюты и займет ее сам?
И бросила мстительный взгляд на палубу, где ничего не подозревающий капитан распекал за что-то матроса.
Челивис молча открывал и закрывал рот, словно произносил длинную беззвучную речь.
Орешек не успел отказаться от предложения Ингилы: девчонка вдруг вскочила, замахала руками:
— Смотрите-смотрите-смотрите! Вон там! Кто это?
Все обернулись.
По обрывистому берегу, догоняя корабль, неслись всадники. Те, что скакали впереди, что-то кричали, но ветер доносил до «Шустрой красотки» лишь обрывки слов.
— Это еще что за радость на мою голову? — озадаченно бормотнул капитан, остановившись в двух шагах от «беседки». Порыв ветра ударил в парус. Все четко расслышали:
— Повора-ачивай!..
— Как же! — возмутился капитан. — Чтоб на камни прибрежные напороться? Да если б на меня все Безымянные хором вот так заорали, я и то бы не смог…
Орешку почудилась в летящей кавалькаде некая странность Он обернулся, чтобы посоветоваться с Айфером… и замер, увидев еще более странное зрелище.
Любопытствующими зрителями были только Айфер и циркачи. Остальные путники появлением отряда были весьма встревожены… точнее сказать, перепуганы.
Сын Рода сполз под скамью, чтобы его не видно было с берега.
Загадочный Никто, прижавшись к столбу навеса, содрогался крупной дрожью, да так, что от тряски сверху упала одна из циновок.
Вояка Ваастан, положив руку на эфес, сузившимися глазами пересчитывал всадников.
Торговец Аншасти в ужасе вскинул перед собой ладони, словно отстраняя опасность.
Круглолицый Пилигрим уже не выглядел добродушным: лицо напряглось, всем телом он подался к перилам, словно собирался кинуться за борт.
Юный Фаури в отчаянии закрыл лицо руками.
А Рифмоплет как преобразился! В руке нож — из-за голенища вытащил, что ли? Больше он не напоминает потерянного ребенка. Какое там! На хищника похож, который не даст запереть себя в клетку! Глаза стальные, свирепые…
Все кончилось быстро. Береговая линия превратилась в беспорядочное нагромождение скал, где не проехать верховому. Погоня отстала.
— Да как же тут повернешь? — угрюмо бубнил внизу капитан. — Тут течение, там подводные камни… ну, никак не повернешь…
Рифмоплет с ловкостью фокусника спрятал нож. Ваастан хрипло выругался и убрал руку с эфеса. Остальные вернулись на свои места, старательно делая вид, что им совсем не было страшно.
Дерзкая девчонка Ингила фыркнула:
— А и перетрусила наша пестрая компания! Правда-правда-правда!
Никто ей не ответил.
Ралидж отметил для себя в памяти странное поведение попутчиков и шепнул Айферу:
— Не показалось ли тебе, что среди всадников… на вороном коне, в мужской одежде… была наша госпожа… Волчица?
Айфер захлопал глазами, а Ралидж погрузился в невеселые раздумья о своей отчаянной супруге. И не заметил, не почувствовал брошенный ему в спину короткий хмурый взгляд одного из попутчиков.
* * *
Тот, кто должен был умереть этой ночью, сидел неподалеку от Четвертого. Ралидж из Клана Сокола — именно его приговорил к смерти всемогущий создатель и повелитель Глиняных Людей.
Четвертому не было жаль Сокола. И не угрызениями совести было полно сердце, опаленное жаром погребального костра. Существом, восставшим из пепла, целиком владело единственное чувство, которое он сумел сберечь из прежней жизни.
Ненависть. Лютая ненависть к чародею, который сделал из живого человека говорящую куклу… или нож в ножнах…
Здесь, вдали от хозяина, не так ощущалась его гнетущая власть. Даже всплывали обрывки воспоминаний — какие-то драки, попойки… Имя не возвратилось. Безымянное существо оставалось Глиняным Человеком — а жаль. Почему-то казалось, что, если он назовет свое имя, ненавистные чары развеются, он обретет свободу.
Бунтовать он уже пробовал — и узнал, что может сделать с ним золотое колечко, надетое на хозяйский палец. Это было страшное воспоминание. Самое страшное в этой куцей новой жизни.
Но хозяин со своим проклятым кольцом остался так далеко! Река несет маленький корабль на север… А вдруг невидимый поводок, на котором господин держит своего раба, имеет предел? Вдруг на каком-то расстоянии от замка чародей утратит власть над Глиняным Человеком? Тогда он убежит, спрячется… Ворон никогда его не отыщет…
Стать прежним невозможно, это он знал твердо. Но даже если обретенная свобода превратит его в горстку пепла… что ж, он согласен заплатить такую цену!
А может, уже настал миг, когда цепь порвалась? Ведь ему все легче и легче играть роль обычного путника…
Что ж, это можно проверить. Ночью Сокол должен умереть? А Четвертый попытается удержать свои руки от убийства! Если Ралидж встретит рассвет живым — значит, для Глиняного Человека есть надежда!
* * *
Невольник колдуна решал судьбу Сына Клана и не подозревал, что и его собственная жизнь, опутанная черными чарами, тоже находится сейчас под угрозой. Как и жизни всех на борту судна.
Далеко впереди по течению Тагизарны лучи закатного солнца скользили по изломам скалистого берега, пропадали в трещинах и ущельях, набрасывая на утесы причудливые одеяния из резких теней.
Внезапно эти призрачные покрывала зашевелились, задвигались, словно отделяясь от скал — или словно сами скалы ожили. Недобрая, опасная жизнь пробуждалась среди мрачных камней, в местах, куда и волк боялся забегать.
Круглый год Большая Река грозила кораблям порогами и перекатами, прихотливыми течениями и стволами-топляками. Но с приходом холодов смерть тянулась к последним дерзким суденышкам не только с воды, но и с берега…
10
Джилинер ласкающе тронул кончиками пальцев резную раму зеркала.
— Да, — сказал он негромко, — забавная компания подобралась на борту. И в самом деле — пестрая…
В последнее время у Ворона появилась привычка разговаривать со своим отражением. Полушутя-полувсерьез он называл это «побеседовать с умным человеком». Даже самому себе он не признавался в том, что это было вызвано глубочайшим одиночеством. Раньше он мог обсуждать свои планы с верным Шайсой, а теперь…
Оставался лишь двойник за неуловимой светлой гранью. И хотя сейчас на поверхности стекла покачивался борт речного судна, Ворон знал: там, в зеркальной глубине, смиренно ждет темноволосый бледный человек, чуткий, внимательный, все понимающий, разделяющий каждую мысль, каждое чувство Джилинера.
Чародей насмешливо скользил взглядом по скучающим лицам путников в «беседке»:
— И Сокол здесь… и Четвертый… удачно, очень удачно.
Внезапно Ворон подобрался, глаза его сузились:
— Но это же… ого, вот так подарок судьбы! Не ждал, не ждал… Значит, убегаем? В Силуран, да? Ну беги, беги! Я встречу тебя на пристани в Джангаше. И на голове у меня будет корона!
Возбуждение смело прочь небрежную ленцу. Ворон встал, прошелся по комнате.
— Я уже был бы королем! Уже! Если бы не эти идиоты… так провалить покушение! Так опозориться! А этот придурок Второй — ну, куда он вылез с предсказанием, раз король еще не умер? Вот Шайса сообразил бы… Что ж, придется Нуртору скончаться во время переговоров. И на третий день траура, как гласит пророчество, время потечет вспять: я напомню всем, что до Вепрей Силураном правили Вороны. И наречет меня Дракон другом своим… наречет, куда он денется! Ему куда выгоднее видеть на троне Силурана меня, чем…
Джилинер оборвал монолог, напрягся. В резной раме исчезли река и корабль. Зеркало, словно окно, распахнулось в непролазную чащу, где могучие дубы и грабы отряхивали последнюю листву на заросли дикой малины и боярышника, среди которых с трудом угадывались очертания полуразрушенной каменной стены…
* * *
Лес крепко потрудился над развалинами крепости. Та часть стены, что видна была меж могучими стволами, осела, превратилась в груду камней, полускрытую под слоем мха и мертвых осенних стеблей. Орда захватчиков не смогла бы так расправиться со злополучной стеной, как трава и кусты, что терзали ее из года в год, из века в век.
Корни и ветки не пощадили ни крепостных стен, ни построек, ни обширной площади с мраморной чашей фонтана и солнечными часами. Плющ так густо оплел башни, что превратил их в слепые скалы — не отыскать ни входа, ни окон. Кабаны и олени, без страха стуча копытами по выщербленным плитам, заходили в проломы стены, не зная, что ступают по искусно высеченным на камне колдовским знакам, некогда охранявшим обитателей крепости от злобных лесных духов. Живое сильнее мертвого: его сила в вечном обновлении. Давным-давно нет на свете оленя, что столетия назад первым рискнул заглянуть в опустевшие человеческие владения, а его дальние потомки каждую весну щиплют здесь молодые побеги крапивы. А статуи, лежащие в этой самой крапиве, никогда уже не поднимутся на свои постаменты. И дождям, которые по высоким стеблям стекают на мрамор и гранит, все равно, что они размывают своими струями — лики древних героев или морды зверобогов…
Но было в лесных развалинах нечто такое, над чем оказалось не властно даже Время.
Меж кряжистых стволов и сплетенных ветвей распахнулась поляна. Заросли разбивались о ее края, как волны об утес. Сухие стебли бурьяна остриями вражеских пик бессильно грозили поляне.
На ровных, безукоризненно подогнанных друг к другу гранитных черных плитах была выбита большая звезда с восемью лучами, сплошь покрытая загадочными мелкими значками. Ни один мокрый лист не прилип к гладкой поверхности плит, ни пятна грязи не было на них, словно старательные рабы мыльным раствором отчистили каждый желобок.
Звуки вечернего леса — похрустывание, шелест, ленивая перекличка засыпающих птиц — слились над этими плитами в странную, звонкую, настороженную тишину. Тишину, полную ожидания — долгого, неослабного, напряженного.
Внезапно из этой тишины родился шуршащий голос, в котором не отражались никакие чувства:
— Я слышу. Люди. Двое. Идут сюда.
И сразу же тишина рассыпалась возбужденной разноголосицей.
— Люди! Сюда идут люди! Чуткий услышал их!
— Да не шумите, вы… спугнете!
— Спас-с-сение! С-с-скорее!
— Приглядите за Безумцем, чтоб не помешал…
— Все равно ничего хорошего из этого не…
— Заткнись, старый глупец! Да где же они?!
— Я сказал — тихо!!
И вновь все смолкло. Но тишины уже не было над полянкой: лес огласился приближающимся стуком топоров и неразборчивой бранью на два голоса.
Кусты затрещали. На полянку вывалились двое. Один из них патлатый тощий парень — огляделся и возмущенно заявил:
— Ты куда меня завел, придурок? Одни камни остались…
— Люди зря болтать не будут, — озабоченно откликнулся его спутник, верзила с изрытым оспой лицом. — У этих Ночных Магов, говорят, подземелья были битком набиты сокровищами!
— И вот так пятьсот лет они лежат, нас ждут? Небось пошустрее нашлись, все выгребли…
— Захлопни пасть! Всю дорогу ноешь… пришибу тебя, и дело с концом!..
— Стой! — перебил его патлатый. — А это что такое?
— Где?! — оскалился рябой, вскинув топор.
— Да вот… — указал его спутник на плиты с рисунком.
— Тьфу! Я думал, ты впрямь что-то углядел.
— Ты что, дурень, не видишь? Вокруг все заросло, а плиты чистые!
— И хорошо, что чистые. Сейчас тут сядем, перекусим, а потом поищем вход в подземелье. Тут и костер разведем, ночь будет ясная.
— Ох, лучше бы в лес уйти! Говорят, здесь призраки магов до сих пор бродят… все восемь…
— Семь, — поправил патлатого звучный, красивый женский голос.
Рябой, уже усевшийся на край плиты, вскочил, подхватил из травы свой топор и яростно заозирался в поисках той, что заговорила с ним. Патлатый позеленел от ужаса, рухнул на колени и закрыл голову руками.
— Э-эй! — рявкнул рябой. — А ну, выходи, кто тут есть! Покажись!
Раздался смех, совсем не похожий на женский. Очень неприятный смех — лязгающий, жестяной какой-то…
— Пощадите нас! — провизжал патлатый, стоя на коленях. — Мы сейчас… мы уйдем… и никогда, никогда…
— Уйдете? — отозвался въедливый старческий голос. — Ну уж нет!
У патлатого перехватило горло. Рябой застыл с поднятым топором, глаза свирепо сузились.
Над черной плитой замерцал рой огоньков. Предвечерний воздух сгустился, задрожал, поплыл тонкими полупрозрачными струями, которые сплелись в туманную фигуру. Перед потрясенными людьми возник седобородый старец в длинной мантии. На вытянутом темном лице колючими огоньками сверкали глаза.
— Уйти хотите? — въедливым голосом поинтересовался он. — В Кровавую крепость прийти легче, чем уйти.
Рябой оказался неустрашимым до тупости. Он крепче стиснул топорище и со злым вызовом спросил:
— Ты, что ли, старый козел, меня останавливать будешь? А я сам не уйду. Не для того сюда тащился…
Призрак заколыхался, туманные струи свились в новый узор — и перед глазами смельчака предстала прекрасная женщина, гордая и властная. Темные волосы, невероятно длинные и пышные, спадали ей на грудь и спину, закрывая тело блестящим плащом. Это была ее единственная одежда, но держалась женщина так спокойно и надменно, словно на ней блистала парча королевского наряда.
— Ты дерзок, смертный! Раз забрел во владения Семи Магов, будь почтителен и послушен — и тебе подарят жизнь… может быть!
Женщина горделиво вскинула голову, длинные пряди волос разметались на ее высокой груди. Рябой, ошалев от такого зрелища, чуть не выронил топор, а патлатый, до этого закрывавший ладонями лицо и глядевший сквозь пальцы, потрясенно опустил руки.
Но туман над плитами вновь всколыхнулся — и явил глазам незваных гостей широкоплечего человека с резкими, энергичными чертами лица. На нем была кожаная куртка с нашитыми металлическими полосами. Не только этот боевой доспех и меч у пояса, но и жесткий взгляд, и прямая осанка выдавали воина.
— Вижу, вы не трусите, парни! — заговорил призрак с грубоватым дружелюбием. — Пришли искать клад, верно? Хорошее дело! Клад здесь и впрямь есть, да не всякий его взять сумеет.
Рябой недоверчиво заморгал, а патлатый, который до сих пор трясся от немого ужаса, неожиданно успокоился и поднялся с колен. Их не убили на месте? С ними беседуют? Отлично! Переговоры — это по его части!
— Скажи, о доблестный воин, — начал он льстиво и велеречиво, — что мы можем сделать, чтобы взять сокровища и не навлечь на себя гнев Восьми Магов?
— Семи, — вновь поправил его гневный женский голос.
— Не влезай в разговор! — грубо одернул невидимую женщину воин. — Не видишь, что ли: дело идет на лад! Парни, похоже, соображают, что даром на свете ничего не даемся. Услуга за услугу…
— Понимаю! — просиял патлатый. — Почтенные призраки хотят, чтобы мы с другом разыскали их бренные останки и предали честному погребальному костру?
— Да мы сами кого хочешь на костер уложим! — возмутился въедливый старческий голос.
— Ты тоже заткнись, — негромко, но веско бросил воин в пустоту и продолжил, обращаясь к патлатому: — Недра Кровавой крепости хранят сокровища, но не один охотник за чужим добром свернул себе шею, добираясь до них. Хочешь получить клад — отработай его!
— Так что сделать-то? — с жадной готовностью спросил патлатый. Его дружок стряхнул оторопь и закивал: мол, о чем разговор, отработаем…
Но воин не успел объяснить, чем люди могут пригодиться призракам чародеев. Туман соткал новую фигуру — и у кладоискателей пропала охота вести переговоры.
Над ними поднялось высоченное — в полтора человеческих роста — чудовище, похожее на ящерицу, вставшую на задние лапы. Тело покрывала синеватая чешуя, в клыкастой пасти метался раздвоенный змеиный язык. Два маленьких острых глаза горели алыми рубинами, а третий, большой, ярко-зеленый, сиял на лбу, над плоским носом.
Чудовище распахнуло пасть так, что видно стало багровое нёбо. Глотка, плохо приспособленная для человеческой речи просипела:
— Рас-с-сыскать… привес-с-сти…
Тут и у рябого смельчака подкосились ноги — в прямом смысле слова. Впрочем, он не стал мешкать и на четвереньках рванул в кусты. Его в два прыжка догнал патлатый.
Но убежать не удалось. Невидимая сеть, липкая и тягучая, опутала их, сковала движения, повалила на землю.
— Ну полно, полно! — раздался над ними укоризненный голос воина. — Призраков бояться — клада не найти.
Патлатый поспешно обернулся, всем своим видом выражая готовность слушать. Рябой еще подергался, понял, что это бесполезно, и тоже смирился.
— Не все мы — люди, — снисходительно объяснил воин. — Когда-то нас было пятеро… пять Ночных Магов… — Голос воина стал резким, в нем заплескалась горечь. — Мы не были Детьми Клана… я, например, всего-навсего незаконный сын одного из Воронов. Поэтому Истинные Маги презирали нас… называли нашу силу черным колдовством, идущим от Хозяйки Зла. Общая боль сплотила нас. Мы объединились — и стали могучи. Настолько могучи, что сумели прорвать Грань Миров и уйти туда, где до нас не бывал ни один человек…
— Это в Подгорный Мир, что ли? — спросил патлатый.
— То, что сейчас называют Подгорным Миром… когда-то это были несколько миров, непохожих друг на друга, по-своему прекрасных. Их населяли разумные существа… Там мы встретили еще троих чародеев, которые вошли в наш круг. Нас стало восемь — и сила наша возросла настолько, что нам позавидовал сам Шадридаг. — Мечтательное выражение исчезло с лица воина. — Я знаю, вы и сейчас помните его, считаете величайшим из магов.
— Величайшими были Первые Двенадцать, — набожно поправил патлатый. — Но после них — да, Шадридаг… ох, то есть… так говорят…
— Говорят?! — провизжал откуда-то старик. — Шадридаг — мерзавец! Как он посмел обвинить нас… свалить на нас…
— Какой-то природный катаклизм уничтожил соседние Миры, — холодно пояснила невидимая женщина. — Смял их в ком. А Шадридаг посмел заявить, что всему виной наша магия, — мол, созданные нами волшебные предметы нарушают граничное равновесие.
— И даже заявил, что еще немного — и наш родной мир погибнет! — возмущенно подхватил воин. — Да, действительно, граница начала разрушаться… появились Врата… но при чем тут мы?
— Ему просто нужен был повод! — выкрикнул старик. — Расправиться с нами!.. Уничтожить наши артефакты!..
— Прекратите вопить! — Женщина первой взяла себя в руки. — Ему же это удалось, разве нет?
Воцарилось молчание, в которое робко втиснулся голос патлатого:
— И чего же вы хотите?
— Мы хотим вернуться в мир живых! — повелительно изрекла женщина. — Хотим вновь обрести жизнь, славу и власть!
— Да нам-то что сделать будет велено?
В столбе света вновь возник седобородый старец.
— Нас было восемь, — сказал он. — Когда Шадридаг осадил крепость, одна из нас тайком выбралась за стену… э-э… на разведку…
— Сбежала! — Голос женщины, прежде величественный и звучный, сорвался на визг. — Предательница! Гадина!
— Может, и сбежала, — примирительно согласился старик. — Важно другое: когда Шадридаг разделался с нами, она уцелела. И сможет теперь вернуть нас в мир живых. Найди ее, приведи сюда — и получишь столько золота, что утонешь в нем по самую макушку.
От изумления патлатый забыл о страхе:
— Так то ж было пятьсот лет назад! Она ж умерла давно, эта ваша… как ее… ну, восьмая!
— Ясное дело, умерла! — весело согласился из вечернего сумрака голос воина. — И не один раз! Она такая — умрет, потом снова на свет рождается. И помнит все, что было раньше! За то и прозвана — Вечная Ведьма.
— А… я… как ее найти?
— Наши волшебные предметы мертвы. Но одна вещица, принадлежащая Вечной Ведьме, сохранила силу — ведь ее хозяйка жива! Возьмешь эту вещь, она укажет путь к своей госпоже. Но помни: едва ты коснешься чародейского артефакта, как твоя жизнь окажется в нашей власти. Попробуй предать нас — издохнешь в мучениях!
— Да ладно пугать! — вмешался в разговор рябой, до сих пор молчавший. — Что там за штуковина?
Каменная плита под ногами призрака засветилась изнутри, стала прозрачной. В ее глубине возникли очертания золотого ожерелья: массивные звенья, крупные, грубо обработанные полудрагоценные камни. Ожерелье не выглядело изящным дамским украшением. Была в нем скрытая мощь, утверждение могущества того, кто осмелился бы его надеть. Оно подошло бы древней воинственной королеве.
Патлатый тихо застонал от восторга и страха. Рябой молча встал на четвереньки, недоверчиво потрогал поверхность камня.
— Не спеши, — ледяным голосом посоветовала женщина (теперь именно она сверху вниз глядела на ползающего по плитам рябого). — Запомни: ожерелье позволяет тому, кто его наденет, проходить сквозь стены. Но пользуйся им как можно реже! Этот артефакт… вот из-за таких и ополчился на нас Шадридаг! Ожерелье и в самом деле нарушает равновесие природных сил: меняет погоду, может вызвать вспышки болезней… — Чуть помолчав, женщина неохотно добавила: — К тому же оно и впрямь размывает границу Миров. Ты понимаешь, как это опасно?
Рябой что-то неразборчиво проурчал. Похоже, он не слышал ни слова, увлеченный видом ярких камней.
Женщина презрительно взмахнула рукой — и исчезла прозрачная преграда меж ожерельем и пальцами охотника за сокровищами.
Подхватив добычу, рябой напролом двинулся сквозь кусты — прочь от поляны призраков. Он не сказал ничего, даже не обернулся — исчез в сгустившемся сумраке леса.
Патлатый поспешил было следом, но, томимый страхом, оглянулся, чтобы попрощаться с грозными хозяевами руин.
Там, где только что гордо красовалась нагая женщина в плаще длинных волос, теперь недвижно стояло дитя — хрупкая девочка лет восьми, в сером платье до земли, в чепце на белокурых локонах. Громадные темные глаза глядели вслед кладоискателю так строго и сурово, что патлатый не смог выдавить из себя ни слова и поспешил за приятелем.
Когда черная стена леса отделила людей от недоброй поляны, рябой остановился и взвесил ожерелье на руке:
— Ух ты… Тяжелое! Целиком лучше не продавать, а то вдруг впрямь колдовское… я с чарами не вожусь! Камни выковыряем, цепь переплавим.
— Да тихо ты! — затрясся патлатый. — Услышат!
— Ну их в болото, пускай слышат! Я ж знаю: привидение не уходит с того места, где его убили… ну, не его, а того, который… Тьфу! — Рябой запутался, махнул рукой и вновь принялся разглядывать добычу, близко поднеся ее к лицу: было уже темно. — А камни паршиво закреплены! Ну-ка, ножом попробую…
И кончиком ножа поддел алую пластинку, глубоко сидящую в золотом гнезде.
Лес содрогнулся под порывом ветра, деревья загудели, содрогаясь полуобнаженными кронами. В грозном шуме ясно различались шелестящие, сухие, как осенние листья, слова:
— Я слышу. Измена.
И тут же вокруг опешивших людей взметнулся вихрь голосов:
— Чуткий услышал!.. Предательство!..
— Смерть негодяю!..
— С-с-смерть!..
Рябой выронил ожерелье в сухую траву и вскинул руки к горлу, словно его кто-то душил. Патлатый, оцепенев от ужаса, глядел, как его товарищ зашатался, упал на колени, опрокинулся на бок. Из горла бедняги хлынула кровь.
— Верни ожерелье! — грозно грянул голос воина.
Патлатый не пошевелился, глядя, как рябой молча бьется в жутких судорогах. Тело извивалось, словно змеиное; кожа лопалась, и осколки костей, разрывая плоть, вылезали наружу…
— Верни ожерелье! — вновь прогремел приказ.
Патлатый, очнувшись, на ощупь поднял проклятую добычу и, оторвав взгляд от агонии приятеля, поднялся на ноги. Он не соображал, в какую сторону идет. Густой подлесок, по которому еще недавно они с приятелем прорубали себе путь, теперь словно расступался перед ним. Обезумевший от страха человек не понял, как очутился на знакомой поляне.
В лесу уже царила тьма, но на поляне было по-прежнему светло. Кладоискатель не удивился этому, он этого даже не заметил.
— Положи ожерелье на место! — повелела женщина, парящая над черными плитами. Длинные волосы растрепались, полуобнажив великолепное тело. Но перепуганный насмерть человек лишь бросил ошалелый взгляд на чародейку, рухнул на колени и трясущимися руками уложил ожерелье в круглую выемку. Поверхность камня тут же затянулась, стала непроницаемой.
— Храбрый дурак и умный трус, — горько бросила женщина.
— Да, не повезло нам с ними, — признал воин.
— Один сдох, и от второго явно толку не будет, — вздохнул старик. — Ладно, Безумец, можешь взять его себе. Позабавься.
Черная плита накренилась, и человек соскользнул по гладкой гранитной поверхности в открывшийся провал.
Тут же плита вернулась на свое место. Но она не смогла заглушить ни донесшегося снизу вопля, полного невыразимой муки, ни лязгающего смеха…
* * *
В зеркале вновь возникло отражение комнаты, но Джилинер все не отрывал взгляда от зоркого стекла.
— Вот как… Значит, от Кровавой крепости остались не только мертвые руины? Очень, очень любопытно. Кто там у нас ближе всех… ах, Первый? Эта дубина бестолковая? Надо послать его, пусть пошарит в развалинах. Погибнет — не жаль… даже его смерть поможет мне узнать много нового. А я подумаю: нужно ли мне, чтобы в мир живых вернулись восемь могучих магов? Восемь соперников — или восемь слуг для меня?
11
Холодная осенняя ночь опрокинулась над рекой, отразилась в ней, сделав струи непроглядно черными. Ни единой звезды не уронило в воду небо, затянутое хмурыми тучами. Воздух, промозглый и сырой, нагонял озноб. Люди, у которых была в эту ночь крыша над головой, спешили в уют и тепло, к пылающим очагам. Немногочисленные суда уже причалили к берегу. И путники, и домоседы — все устраивались на ночлег.
Среди этих человеческих гнезд были три, далеко разбросанные по реке. Их случайные обитатели думали в этот вечер друг о друге. Мысли трех разлучившихся человек сплели в воздухе невидимый мост, о чем сами люди и не догадывались…
* * *
«Что с Ралиджем? Где он сейчас? Удалось ли ему догнать этого глупого мальчишку?.. О боги, боги, только пусть с ними обоими не случится ничего плохого!..»
Арлина стояла на крыльце трактира «Рыжая щука» и с тоской вглядывалась в холодную мглу над рекой. В этот миг она отдала бы свою капризную чародейную силу и десять лет жизни в придачу за умение летать. Уж тогда бы она догнала Ралиджа!
«Боги мудрые, боги всемогущие, охраните от бед непутевого Ильена… а мне дайте скорее разыскать мужа, я сама уберегу его от любого зла…»
Из-за двери доносились веселые голоса наемников, по-хозяйски расположившихся в трактире. Аранша убедила госпожу, что лучше остаться на ночь здесь, чем возвращаться в крепость по темной, опасной дороге…
Возвращаться в крепость! Да у Волчицы и в мыслях такого не было! Просто она не спорила с Араншей, понимая, что ночью ничего сделать нельзя. Но утром она что-нибудь придумает! Нельзя ехать домой, когда перед глазами стоит темный зал, накрытое черным сукном возвышение и взлетевший по широкой дуге топор!
Скрипнула дверь, голоса на несколько мгновений стали громче: на крыльцо вышел Керумик. Подставил лицо холодному ветру, улыбнулся странной улыбкой — то ли дерзкой, то ли мечтательной. Охотник молчал, не нарушая правил учтивости: разговор начинает тот, кто знатнее.
Арлине не очень хотелось в эту тоскливую минуту беседовать с кем бы то ни было. И все же она вежливо сказала:
— Зря ты со мной проехался, Охотник! Хотел — под охраной до Джангаша, а вот как вышло…
— Ну и ладно, — спокойно ответил Керумик. — Для нас, Охотников, дорог много, и не все проложены в этом мире. А за мужа, ясная госпожа, не переживай. Хочешь — напиши письмо, я передам.
— Письмо? — встрепенулась Арлина. — Передашь? Как?.. Когда?..
— Ну, я в Джангаше буду раньше Сокола…
— Подгорный Мир? — шепнула, похолодев, госпожа.
— Да, есть тут Врата… не Врата даже, а так, калиточка. Поброжу из слоя в слой да и выйду возле Джангаша, а время меня подождет.
Как могла Арлина забыть… Ну конечно же! В Подгорном Мире странное время — густое и тягучее, как мед. Они с Ралиджем и Эрваром провели за Вратами почти день, а вернулись… поджидавшая их Аранша и встревожиться толком не успела!
На душе сразу стало легко и светло, отодвинулось куда-то черное предсказание.
— Не стану писать письмо, — быстро заговорила Арлина, — сама пойду с тобой, ты выведешь меня возле Джангаша… Нет-нет, не говори, что это опасно, я уже была в Подгорном Мире. Как видишь, не съели меня там. Заплачу, конечно, сколько скажешь.
С лица Керумика сошла улыбка. Глаза стали холодными и цепкими, словно он поймал добычу в прицел арбалета и готов спустить тетиву.
— Госпожа, — сказал он жестко, — не стану пугать тебя Клыкастыми Жабами, Черными Прыгунами и прочей кусачей дрянью. Сама знаешь, не это самое страшное.
И замолчал, дав госпоже несколько мгновений на раздумье. По изменившемуся лицу женщины понял: догадалась…
Волчица тихо повторила слова, слышанные когда-то от Эрвара:
— «Много ловушек таит Подгорный Мир, но самая коварная ловушка — он сам…»
— Вот именно, — кивнул Охотник. — Эрвар рассказывал: госпожа пришла в Подгорный Мир, как к себе домой. Но таких людей Подгорный Мир быстро забирает к себе. Что, если Волчица войдет туда, а выйти не захочет?
Арлина фыркнула — такой нелепой показалась ей мысль, что она по доброй воле останется где-то вдали от Ралиджа. Но насмешливая улыбка превратилась в мечтательную…
…Мир полупрозрачных, размытых далей, где все неясно и неявно. Мир, где нельзя прикинуть на глаз расстояние до ближайшей скалы — она то рядом, то вдруг вдали, на горизонте. Мир, где дрожащее марево показывает картины того, что происходит за много дней пути от тебя, и тут же прячет, не дает разглядеть… много дней пути? Нет, и эта мера теряет смысл там, где расстояния и дали смяты в путаницу движущихся складок. Сделай неосторожный шаг в сторону — и окажешься в далекой дали от своих спутников… не увидишь, не докричишься…
Единственное, что в Подгорном Мире было четким и определенным, — это опасность, грозящая отовсюду, жестокая и реальная, в каждом слое своя.
Но Волчица знала от Эрвара, что опаснее всего были не чудовища. Опаснее всего было сладкое томительное чувство, которое наплывало на нее за Вратами. До головокружения хорошо! Словно ее целовал любимый!
Ралидж потом передал ей слова Эрвара:
«Подгорный Мир хочет нашу госпожу… Таких, как она, он быстро сминает в комок глины и лепит заново — как ему нравится. Никогда, ни под каким видом Волчицу больше нельзя пускать за Врата…»
Арлина тряхнула головой — в великолепных черных волосах еле удержалась зеленая лента.
— Когда мы выходим, Охотник?
— Перед рассветом… если госпожа действительно решилась.
— Можем мы взять с собой наемников?
— Ну уж нет! Где это видано, чтобы Подгорный Охотник таскал за собой толпу? Мы странствуем по двое, по трое, не больше. Уходить придется тайком… — Керумик запнулся, а потом закончил неожиданно грубо: — Но ясной госпоже это недешево обойдется!
— Я понимаю… Главное — догнать Ралиджа.
— Светлая госпожа очень любит мужа… — тем же странным, почти враждебным тоном продолжил парень… оборвал фразу, чуть помедлил и добавил учтиво: — Волчице лучше вернуться в дом и постараться уснуть. Неизвестно, когда теперь ей удастся выспаться.
* * *
Аранша отчаянно кусала кончик пера, раздобытого хозяином «Рыжей щуки». Искусство письма ей и раньше не очень-то давалось, а уж сейчас… Наемница решительно не представляла себе, какими словами объяснить своему дарнигару (и мужу!), почему воины вернутся в крепость без десятника. И без госпожи.
Подслушанный разговор мучил Араншу, как засевшая в боку стрела. Остановить Волчицу немыслимо, это наемница поняла давно. Даже если они всем десятком навалятся на супругу Хранителя и скрутят ее по рукам и ногам… да, это была бы сцена! Разумеется, солдаты не посмеют прикоснуться к Дочери Клана. И сама Аранша уже стояла перед Вратами — и струсила. Позорно струсила первый раз в жизни (да будет воля Безымянных, чтоб и в последний раз!). Так страшно не было даже перед первым боем. Аранша готова была взбунтоваться, отказаться выполнить приказ. Спасибо Хранителю — догадался о ее страхе… да что там догадываться, небось все на роже было написано! Пожалел дуру-наемницу, велел ждать перед Вратами, пусть берегут его за это боги до Бездны и за Бездной!
А теперь Сокол может попасть в беду, госпожа спешит на помощь мужу… а Аранша, получается, у нее на дороге встанет?
Нет уж, как ни крути, а придется идти за Волчицей в эту жуть. Она ж только про Ралиджа своего думает, а что с ней самой беда может приключиться — про то и мысли нет!..
И тут Аранша чуть не выронила перо, впервые ясно осознав, что еще ее тревожит.
Керумик! Уж больно непонятно он держится… странные взгляды кидает на госпожу, когда думает, что никто его не видит!
Не будь госпожа Дочерью Клана, Аранша не нашла бы в поведении парня ничего необычного. Наемница, привыкшая находиться среди мужчин, не раз ловила на себе такие взоры. И каждый раз огорчалась: опять скоро придется кому-то нос разбить! Они сулили неприятности, эти голодные, жадные мужские взгляды…
Но ведь не может какой-то паршивый Керумик из какого-то паршивого Семейства осмелиться даже подумать…
Ох, да он же Подгорный Охотник, они все ненормальные!..
Внезапно эта пронзительная мысль потускнела, отодвинулась куда-то. К горлу подкатил плотный ком. Женщина бросила перо, поспешно встала, неверной походкой пошла к двери.
Кто-то из наемников дружески бросил вслед:
— Что, Аранша, вино паршивое или жратва — отрава?
Женщина коротко кивнула, боясь произнести хоть слово.
И пока за крыльцом ее выворачивало наизнанку, она молча твердила себе: да, вино паршивое, да, жратва — отрава… и понимала, что обманывает себя. И так уже все ясно.
— Харнат оторвет мне голову, — мрачно сказала она вслух. — И будет прав!
Конечно, прав! Как смеет Аранша рисковать не только своей шкурой — пес бы с ней, с этой шкурой, в каком только огне не побывавшей! — нет, рисковать долгожданным, заранее любимым ребенком! Ведь знает она, почему Харнат зачастил в храм, почему дает жрецам золото, о чем просит Безымянных…
А сама она… разве не потеряла она надежду в двадцать лет, когда в Яргимире, во время атаки пиратской эскадры, вместе с другими наемниками разворачивала на скале тяжелую катапульту — и упала, покатилась по камням от режущей боли внизу живота. Если бы тогда поберегла себя — было бы сейчас сыну или дочке восемь… нет, девять лет!
Опытная подруга после сказала: «Забудь, это с тобой вряд ли повторится… да и зачем тебе?..»
Сейчас, почти через десять лет, Безликие дарят ей последнюю надежду. А счастливая мамаша, стерва такая, тащит бедного ребенка — это ж подумать жутко! — в Подгорный Мир…
Аранша погладила себя по животу. Даже сквозь одежду чувствовалось, какой он плоский, подтянутый, с не по-женски крепкими мышцами.
— Не повезло тебе с мамой, да, малыш? — виновато шепнула она, понимая, что выбора все равно нет и решение уже принято. Нужно идти за госпожой. За Врата так за Врата, в Бездну так в Бездну. А станет страшно — сломать хребет проклятому страху!
12
«Неужели среди всадников и впрямь была Арлина? Опять боится отпустить меня одного? Сейчас-то с какой стати? Не в Подгорный Мир ухожу, не в сраженье! Совсем жена с ума сошла! Вернусь — поговорим… Ох, Ильен, Ильен, сколько тревог из-за тебя, дуралей ты маленький…»
Ралидж постарался отогнать неприятные мысли и ткнул носком сапога в кострище, размытое недавним дождем:
— Здесь, я вижу, не раз ночевали?
— Так, господин, — поклонился капитан, который стал очень почтительным, когда узнал, что среди его пассажиров — Сын Клана. — Здесь часто причаливают суда.
— А где сейчас «Летящий», как ты думаешь?
— Я, господин мой, не думаю, я знаю. Это мы до темноты не успели проскочить Пенные Клыки, а «Летящий» их засветло прошел. Теперь вся команда отсыпается на постоялом дворе у Кринаша… Если я больше не нужен Соколу, я приглядел бы за моими бездельниками?
Ралидж рассеянным кивком отпустил хозяина, осматривая просторную поляну, где матросы растягивали на кольях навес из плотного полотна и тащили из леса дрова для костра. Тихоня, Ваастан и Айфер помогали матросам. Щеголь Челивис восседал на груде лапника с таким страдальческим видом, словно это был сложенный для него погребальный костер. Купец Аншасти деловито сновал по палубе приткнувшегося к берегу корабля. Ни юного Фаури, ни загадочного Никто не было видно.
Мимо кострища легкой походкой пробежала Ингила.
— До чего же славно устраивается наша пестрая компания! — восхитилась она. — Эй, Тихоня! Я к реке, умыться…
И исчезла среди ивняка, где уже клубилась ночь, готовая выползти на поляну.
Тихоня, вгонявший в землю кол для навеса, даже не обернулся на голос своей маленькой госпожи. Зато Пилигрим, негромко беседовавший с Рифмоплетом, так и вскинулся в сторону, куда упорхнула циркачка.
— А-га-а! — протянул он (причем голос выдавал, что юношей владеют отнюдь не только благочестивые мысли о Храме Всех Богов). — Малышка одна, в темноте, в густом ивняке… Пойду пригляжу за бедняжкой.
И поспешил за девушкой, ухмыляясь, как кот, случайно разбивший на кухне горшок и обнаруживший, что он полон сметаны.
Рифмоплет, помрачнев, дернулся было следом, но сдержался, резко отвернулся и пошел помогать матросам.
Ралидж сказал себе, что все происходящее — не его дело, к тому же циркачка, бродящая по свету, наверняка не наивное нежное дитя. Но все же не удержался, спустился к реке. Конечно, он не станет зря вмешиваться… но если девчонка закричит, позовет на помощь…
Он успел как раз вовремя, чтобы услышать увесистый звук затрещины и тяжелый всплеск. Усмехнувшись, Сокол опустился на колено, зачерпнул режуще-холодной воды, с удовольствием умылся.
Неподалеку в зарослях возмущенно бубнил Пилигрим:
— И сразу драться! Можно подумать, на тебя тролль насел! А что мне теперь делать, об этом ты не подумала? Мокрый весь, впереди холодная ночь… и не жаль тебе человека?
— Не жаль, — подтвердил невозмутимый голосок. — У костра обсохнешь. Не с твоей рожей к порядочным барышням руки без спроса тянуть!
Возня в ивняке прекратилась. После короткого молчания послышалось изумленное:
— А… а чем тебе моя рожа нехороша?
— Да на тебя бы и слепая корова не позарилась! Да если такая физиономия в бочке с водой отразится, так на бочке все обручи полопаются!
— Да? — В голосе Пилигрима звучала не столько обида, сколько удивление. — А мне до сих пор девушки говорили, что я им нравлюсь. Кстати, на моей памяти это первая оплеуха!
— Ой, не могу, красавец выискался! Огрызок счастья! Нос — как наррабанский башмак… и уши вразлет! Правда-правда-правда! Вот дружок твой — это верно, заглядеться можно.
— Да какой там дружок, на пристани познакомились… Говоришь, уши вразлет? Но до сих пор мне красавицы просто проходу не давали… настоящие красавицы, не акробатки тощие!
— Ого! — изумилась циркачка. — С чего бы это? Даже интересно… Я так понимаю, у тебя семья богатая?..
Дослушивать Ралидж не стал. Успокоившись за шуструю девчонку, он вернулся на поляну, где уже горел высокий костер, а с наветренной стороны чернело полотнище тента.
— Доволен ли мой господин? — поинтересовался из-за плеча Сокола капитан. — Угодно ли ему присесть вот здесь, поближе к огню, на лапник? Ночь холодная, ясная, от воды почти не дует.
Из темноты раздался недовольный басок Айфера:
— А мне матросы говорили, в трюме шатер есть. Можно бы расстараться да поставить для Сына Клана.
Голос капитана стал жестким и решительным:
— Шатер ставим, когда с нами женщины. Высокородному господину шатер не предлагаю, чтобы не оскорбить: ведь он не женщина!
Улыбнувшись, Ралидж попытался угадать, что скрывается за сменой тона: какое-нибудь суеверие, живущее среди речников, или острое нежелание копаться в темном трюме, разыскивая шатер, заваленный прочими грузами.
— Женщины?! — гневно зазвенел рядом голос неслышно подошедшей Ингилы. — А я тебе кто, крыса водяная? Я тебе чем не женщина? Гляди-гляди-гляди! Может, у меня усы? Или борода?
— Цыц, блоха двуногая! — учтиво ответил капитан. — Давай кувыркайся к огню, пока лучшие места у костра не заняты! Чтоб я из-за паршивой циркачки шатер стал ставить…
Короткому взгляду, брошенному Ингилой на капитана, позавидовала бы даже молния. Затем девушка обернулась к собравшимся вокруг любопытным пассажирам и тоненько, жалобно протянула:
— И такая несправедливость — на глазах у благородных господ! Так обидеть бедную актрису! А ведь я не из Отребья, я Дочь Семейства… и я платила за проезд!
Пассажиры зароптали: мол, девчонка права, деньги платила, так почему бы для нее шатер не поставить? Матросы, которым совсем не улыбалось лезть в трюм, не менее решительно зашумели: мол, обойдется попрыгунья бродячая, не принцесса небось!.. Тихоня вопросительно поглядывал на хозяйку: не пора ли начинать драку?
Ингила сжала кулачки, прикусила алую губку:
— Не отвяжусь, капитан! Ты спать уляжешься, а я над ухом встану и ныть буду! Правда-правда-правда! Вот не выспишься и завтра на Пенных Клыках корабль разобьешь!
Сын Клана попытался вступиться за циркачку, но капитан встал насмерть, как скала в речном потоке:
— Пусть Сокол не гневается, а только в пути все решает капитан! Пока не добрались до Джангаша, здесь главное слово — мое! Будет, как я сказал!
И вдруг из-за спин собравшихся возник голос, мягкий, негромкий и вежливый — но была в нем спокойная уверенность, что ни на одну просьбу не последует отказа:
— Я тоже с удовольствием заночевала бы в шатре… хоть переоделась бы, не опасаясь мужских глаз.
Все поспешно обернулись.
В общем ошеломленном молчании тоненькая фигурка откинула капюшон, и по сукну мягко скользнули светло-русые пряди. В потрясенные мужские глаза лукаво заструился глубокий синий взгляд.
— Кажется, мне надо представиться еще раз, — улыбнулась девушка. — Фаури Дальнее Эхо из Клана Рыси, Ветвь Когтистой Лапы… Скоро ли будет поставлен шатер?
Капитан издал неопределенный звук, что-то между утвердительным мычанием и предсмертным стоном.
— Вот и хорошо, — кивнула Дочь Клана.
— А я прислужу госпоже! — гордо заявила Ингила и показала капитану язык.
* * *
От костров тянуло запахом жареной рыбы — матросы расстарались, порыбачили. Даже Аншасти не утерпел, присел у веселого пламени, предварительно с помощью матросов уложив на крышку люка тяжелый валун, который быстро и без шума не сдвинешь. Но все равно купец время от времени поднимался и вглядывался во мрак — не крадутся ли к его товарам лихие гости из леса?
Неподалеку от костра высился линялый полотняный шатер. Но его обитательницы, отвоевав себе «дворец», тут же потеряли к нему интерес и присели рядышком у костра. Мужчины украдкой поглядывали на озаренное красными отсветами круглое нежное лицо Дочери Клана. И не было среди них ни одного, кто хоть раз не обозвал себя слепым дурнем за то, что принимал эту женственную красавицу за мальчишку.
Юная Рысь тихонько глядела в огонь, время от времени откусывая от горячей лепешки с запеченной в ней рыбкой.
А Ингила уже умяла свой ужин и теперь поддразнивала Рифмоплета, требуя, чтобы тот немедленно доказал свое мастерство. Назвался бродячим поэтом, а теперь сидит да помалкивает? Самозванец он паршивый, в речку его!
Все весело поддержали озорницу. Парень пытался было отговориться тем, что нет музыки, но Тихоня по знаку хозяйки вытащил из мешка лютню. Поэт смирился, легко перебрал струны, откашлялся.
— Давай-давай-давай! — подбодрила Ингила. — Раз петуха зажарили да на стол подали, так скромничать ему вроде бы поздно…
— Я… ну… про Гайгира в Лунных горах. Когда провалился Последний Мятеж… и Гайгир Снежный Ручей уводил уцелевших соратников в Силуран…
— Это все знают! — при всеобщем одобрении оборвал его Челивис. — Давай стихи!
Парень, заметно побледнев, кивнул. Пальцы уверенно легли на струны. При первых же звуках, негромких, тревожных и злых, все прекратили пересмеиваться, замолчали, подобрались. Низкий хрипловатый голос заговорил в такт аккордам:
Лунный свет на волчьей тропе, По ущелью — ветер сквозной. Те, кто верен еще тебе, Не скулят за твоей спиной. И ни страсть, и ни власть, и ни месть Не важней тропы в никуда. Это все, что на свете есть. Холод, честь и злая звезда. Камень в пропасть сорвется — жди: Он не скоро ударит в дно… Ты, мятежник, рвался в вожди, Ты, изгнанник, понял одно: Лучше в Бездну достойный путь, Чем кривая тропка назад… Кто посмел бы сейчас взглянуть В ледяные твои глаза? И пускай куражится смерть У враждебных гор на горбу — Ты не дашь разменять на медь Золотую твою судьбу!Струны смолкли. Все молчали. Ингила вглядывалась в красивое бледное лицо поэта, словно видела его впервые… или словно мрак вдруг распахнулся, как полы плаща, и показал ей то, что до сих пор скрывалось в темноте.
Затем циркачка что-то шепнула госпоже. Фаури кивнула, подняла руки к плечам, потянула завязки плаща, отцепила капюшон и протянула Ингиле.
Циркачка вскочила, держа капюшон в вытянутых руках, и заверещала противным пронзительным голосом:
— Почтеннейшая публика, вам все бы слушать, а поэту нужно кушать! Уж потрудитесь кошельки развязать! Раз не надавали тумаков, так не пожалейте медяков!
Посмеиваясь, слушатели потянулись за кошельками. Ингила с шуточками побежала вокруг костра, позвякивая медью в капюшоне.
Остановившись перед глядящим в огонь поэтом, девушка сказала нормальным негромким голосом:
— Что ж, заработал — бери!
Рифмоплет вскинул голову, перевел взгляд с циркачки на капюшон с монетами, потом опять на лицо девушки, словно не мог понять, какая связь существует между горсткой меди и прозвучавшими только что строками.
Ингила перестала улыбаться.
— А ну, бери! — сказала она тихо, но властно. — Ручки боишься запачкать о медяки? В честной работе позора нет, за нее плату брать не стыдно! Это теперь твоя жизнь… если, конечно, ты не папочкин сынок, который так, прогуляться вышел…
Рифмоплет вздрогнул, неловко закивал и подставил сложенные ковшиком ладони, куда Ингила и пересыпала деньги.
Орешек сидел неподалеку, слышал каждое слово — и всей душой был на стороне циркачки. Сам когда-то был артистом и любил свое ремесло! Попробовал бы ему тогда кто-нибудь сказать, что быть актером позорно, а брать за это плату унизительно! Да этот козел потом долго бы зубами плевался… то есть, конечно, если бы это не был знатный господин.
Тем временем повеселевшая Ингила шепнула Рифмоплету:
— Подыграй мне, ладно? А то у Тихони плоховато выходит… Какие-нибудь наррабанские танцы знаешь — нхору или горхоку?
— Могу горхоку… — Рифмоплет опять взялся за лютню. Ингила заверещала:
— Почтеннейшие зрители, не спешите завязывать кошельки, я же знаю, они у вас не пустые! Отсюда слышно, как монетки звенят, сами в ладонь прыгнуть хотят! За каждую монетку, что артистам подарите, боги вам сотню пошлют, считать замаетесь!.. А вот станцую-ка я вам горхоку, как танцуют в Нарра-до! Открывайте глаза пошире да в ладоши хлопайте!
Весело и ритмично зазвенела лютня. Девушка закинула руки за голову и, притоптывая, пошла по кругу. Бедра в оранжевых шароварах завертелись так, словно вознамерились ускользнуть из-под своей хозяйки. Зрители восторженно били в ладоши и вскрикивали в ритме пляски. Даже капитан забыл свою враждебность к «козе прыгучей» и время от времени коротко взрыкивал от удовольствия. Тонкий голос лютни не тонул в поднявшемся шуме — он вел все звуки за собой, задавал им настрой, превращал их в музыку, нелепую, смешную, но очень зажигательную. Развеселилась даже Фаури, до этого печально смотревшая в огонь. Теперь она хлопала в ладоши и раскачивалась в такт пляске. А когда танцовщица, окончательно разойдясь, начала отмечать самые резкие движения пронзительными взвизгиваниями, Орешек с изумлением заметил, что в унисон с циркачкой взвизгивает и Дочь Клана. Причем, кажется, сама этого не замечает.
Когда все охрипли и отбили себе ладони, гибкая плясунья откинулась назад… все ниже, ниже… коснулась затылком песка, просунула голову между ног и крикнула, перекрывая восторженные вопли:
— Тихоня, обойди публику!
Гора мышц покорно поднялась с места, подхватила все тот же капюшон и двинулась по кругу. Тихоня шел молча, без прибауток, но зрители, разгоряченные пляской шустрой девчонки, сыпали деньги не скупясь. Капюшон был нагружен куда тяжелее, чем в первый раз, причем среди медяков поблескивало и серебро. Циркач вытряхнул деньги в свой мешок, подошел к Дочери Клана и с учтивым поклоном вернул ей капюшон.
И еще долго в лесной чаще совы просыпались и метались среди стволов от шквального хохота, криков и обрывков песен, что тревожили ночной мрак.
* * *
Сон все же свалил путников, спутал мысли и склеил ресницы. Последним уснул Ралидж.
Ему приснился разбойничий лагерь: такой же погасший костер, где в золе еще пытались тлеть головни, такой же полотняный навес, такой же дружный храп слева и справа.
Над Орешком нависло лицо Аунка. Не-ет! Не в такую рань!..
В руках учитель держал два меча. Это было ужасное зрелище, предвещавшее мучительную, беспощадную тренировку. Груда лапника, удобно примятая спиной, вдруг показалась парню самым уютным, самым желанным местом на свете.
«А ну, вставай, чурбан с ушами! — тихо зашипел над ним ненавистный голос. — Да не делай вид, что не слышишь, ты, башня без чердака! Живо до реки, в два счета умыться! Да не глазоньки протереть, а до пояса водичкой! А если кого разбудишь, оглобля двуногая, про завтрак можешь забыть… Бегом!»
Орешек привычно, одним движением рванулся с лапника, бесшумно взлетел на ноги, легко перемахнул через лежащие вповалку тела, мягко, бесшумно пронесся через поляну, по камням — к реке…
И лишь пригоршня ледяной воды, брошенной в лицо, заставила очнуться, четко разделить сон и явь.
Легкий укол досады был смыт волной веселья. Орешек умел посмеяться над собой и поэтому безболезненно выходил из нелепых ситуаций.
«Вей-о! И дурак же я! Хорошо, не приснились похороны, а то, глядишь, к утру и впрямь помер бы!»
Отсмеявшись, он огляделся, решая, стоит ли возвращаться к костру и досыпать дальше.
И не удивился, не встревожился, увидев меж собой и лесом человеческую фигуру, полускрытую ветвями ивы. Успел даже подумать: мол, видела ли эта ранняя пташка его лихую пробежку?
Но тут черная фигура резко взмахнула рукой. Орешку этот жест был очень даже знаком. Парень не стал размышлять, померещилось ему это или нет, — просто растянулся на прибрежных камнях. Что-то разочарованно просвистело над головой и безнадежно плюхнулось в воду. По заводи не успели разойтись круги, как Орешек уже стоял на ногах. Сквозь ветви ивы просвечивало рассветное небо. Человек, метнувший в Ралиджа нож, исчез, не повторив попытку.
— Та-ак, — озадаченно протянул Орешек. — Кто ж это пытается привлечь мое внимание?
Он побрел назад, к стоянке. В левом сапоге хлюпала вода — зачерпнул, когда растянулся…
Корабль, как спящее чудовище, черной громадой возвышался над берегом. На трапе безмятежно дрых матрос, который должен был нести караул. Орешек прошел мимо — на поляну. Умилительная картинка: трогательно спящие путники, над которыми покрывалом навис густой хоровой храп. Вроде все тут — кроме Аншасти и капитана. Те на борту ночуют.
Кто же хочет его смерти? Хотелось бы думать, что местные разбойники решили поживиться за счет проезжих господ…
Взгляд упал на путника, назвавшего себя Никто. Во сне капюшон сполз с курчавых темных волос, открыл молодое скуластое лицо и крепкую бычью шею…
Во сне? Полно, так ли? Дрогнули ресницы… чуть шевельнулась рука под головой… поза слишком напряженная… Да он же притворяется спящим!
Ну и что? Не толкать же его в бок с вопросом: не ты ли, парень, только что у реки запустил в меня ножом?..
Сокол вернулся к кораблю, пинком разбудил бдительного часового и свирепо потребовал поднять капитана. Поблизости бродят подозрительные личности, надо усилить охрану… да он и сам поможет, все равно спать уже не хочется. Отоспаться можно и днем — все равно в «беседке» нечего делать, только глазеть по сторонам да скучать…
Орешек и не подозревал, как заблуждается насчет завтрашнего дня!
13
«Что сейчас думает обо мне госпожа Арлина? Сказал ли ей Хранитель, что я вор?»
Ильен уныло обвел глазами просторное помещение с низким потолком (хозяйка гордо называла его — «зал»). Дубовые столы, широченные скамьи — мальчик уже знал, что на этих скамьях им и придется спать. Комнаты наверху — для женщин и знатных господ.
Сквозь шум голосов донеслось тонкое мемеканье. Мальчишка оживился. В углу, на соломенной подстилке, лежала хорошенькая черная козочка с двумя малышами. Ильен уже пробовал гладить козлят, но мать, угрожающе наклонив острые рожки, живо прекратила эти дерзкие попытки.
Ильену захотелось устроиться поближе к симпатичной семейке и понаблюдать за ней, но он сдержался. Стыдно! Не ребенок уже — ученик алхимика!..
Мальчик отвел глаза от черной красавицы — и его веселье погасло, потому что взгляд натолкнулся на человека, в одиночестве сидящего в углу и молча поглощающего кашу с мясом из глиняной миски.
Лицо этого человека не было знакомо Ильену. Зато мальчик узнал темно-зеленую рубаху, грубо сшитую на груди (уж Ильен-то видел, как появилась на рубахе эта прореха!).
А главное — на поясе у путника висел небольшой кинжал с золоченой рукоятью.
Ильен еще не признался учителю, что великая тайна попала к подозрительному и опасному человеку (да человеку ли?). Нес какую-то чушь о похищенном у него талисмане, без которого он ни за что не решится начать важное дело…
Вполне понятно, что учитель на него сердится!
* * *
Айрунги Журавлиный Крик действительно сердился на мальчишку с его капризами. Талисман какой-то… нелепое преследование незнакомого наемника с тупой физиономией…
Хозяйка постоялого двора, некрасивая крепкая женщина, поставила на стол глубокую миску с кашей и мясом. Вытянутое, с квадратным подбородком лицо женщины выглядело озабоченным; густые сросшиеся брови нахмурились, превратились в прямую линию.
Ильен набросился на еду. Айрунги небрежно вертел ложку в длинных желтоватых пальцах, покрытых пятнами от старых ожогов. Он отгонял мысль о том, что не только непонятное упрямство мальчишки портит ему настроение. И не только путешествие в глубь Силурана, хотя в любой момент могут встретиться люди, помнящие королевского мага, повелителя чудовищ, который подбил Нуртора начать поход против Грайана… ой, лучше не вспоминать, чем дело кончилось…
Нет, была еще одна причина для раздражения. Незначительная, нелепая, смешно кому и рассказать… Сон!
Приснилось то, что хотелось бы забыть навсегда: детство в фургоне бродячих циркачей. Стоит Айрунги в кругу восторженно ржущих зрителей, фокусы показывает. Вокруг ярмарка шумит… А фокусы-то простенькие: с лентами, с платочками, с шариками. Но публика довольна, в ладоши хлопает. Ну, Айрунги старается, руки так и мелькают. У какого-то крестьянина курицу из шляпы вытащил… Глядит, а это не крестьянин, а сам король Нуртор Черная Скала — хохочет, по плечу фокусника бьет:
— Ну циркач, ну молодец! И зачем ты в колдуны поперся? Тебе ж самое дело — народ потешать!
— Пра-авильно! — подхватывает другой голос — и Айрунги узнает Хранителя крепости Найлигрим. — Проворонил ты, бедняга, свою истинную судьбу…
Глупый сон! Умыться да забыть! А вот не отпускает, царапает душу!
Сколько лет прошло с тех пор, как жажда знаний увела его из цирка! Он был тогда чуть старше Ильена и искренне верил в постижимость мира. Протяни руки — и раскроются самые сокровенные тайны мироздания! И не примешивалось к этому желание денег, власти, славы… Или примешивалось? Он уже не помнит. Интересно, Ильен представляет себя во главе народов или по колено в золоте?
Ненадежно это все, ой как ненадежно! Несколько раз были в руках Айрунги настоящие сокровища, и власть была в двух шагах, и слава о нем шла. Ну и чем каждый раз дело кончалось? Богатство — вот оно, в тощем кошельке позвякивает, только-только за ночлег заплатить. О власть так обжегся — до сих пор больно! А слава… боком она еще выйдет, эта слава: по сей день Айрунги ловят по всему Силурану… и по Грайану тоже… да и в Наррабане он, помнится, наследил.
Не изменило лишь стремление к знаниям — горячее, до комка в горле.
И не изменило, как ни странно, прежнее ремесло. Хоть Айрунги его и стыдился, а потайные карманы балахона все же набил всякой всячиной — любой фокусник позавидует! И пальцы тренировал каждый день, чтобы остались быстрыми и ловкими. И это не раз выручало Айрунги в его сумбурной, отчаянной жизни…
Громовой хохот заставил Айрунги передернуться. Ну и противных соседей принесла сегодняшняя ночка! Три парня явно разбойничьего вида и жуткая бабка с коротким кистенем, заткнутым за пояс. Не из-за этой ли горластой компании хмурится хозяйка?
* * *
Дагерта Дорожная Сума и впрямь была порядком встревожена. Не испугана, нет, ведь не первый год держит она постоялый двор, всякое повидала… но кому нужны неприятности?
Насколько все было бы проще, будь сейчас дома Кринаш!
При мысли о муже у Дагерты потеплело на сердце. Уж при нем-то всегда порядок! Даже разбойничьи шайки держатся подальше от постоялого двора. Понимают, рвань лесная, что если Кринаш Шипастый Шлем всерьез на них рассердится, то им лучше бежать, не останавливаясь, до самой столицы, а там кинуться в ноги городским стражникам и попроситься в тюрьму на цепь.
И почему Кринаша именно сегодня понесло на вырубку?
Хотя насчет дров он, конечно, придумал хорошо…
Женщина вспомнила, как вчера муж советовался с ней:
«Долг с дорогих соседушек не получишь, это ясно. Мужик лучше нагишом в дупло с дикими пчелами залезет, чем хоть один медяк… Ну, не в рабство же их за долги продавать! Их родственнички в отместку постоялый двор подпалят… да и не по-людски оно как-то… А вот отработать долг они могут, пусть попробуют не отработать! Себе дрова на зиму рубят — пусть и для нас расстараются!»
Она сама настояла, чтобы муж взял с собой Верзилу: мало ли что в лесу может случиться, а по хозяйству ей хватит и Молчуна.
«Ладно, — уступил муж. — Постояльцы вроде смирные, управишься. А если вон тот, в залатанной рубахе… ну, с глазами как оловянные бляшки… если начнет буянить, пусть его Молчун во двор вытащит и в бочку с водой пару раз макнет!»
Кто ж знал, что после ухода Кринаша притащится эта четверка?..
Дагерта сразу почуяла неладное. Они заявились уже крепко под хмельком — а где им набраться, не в лесу же! Выходит, в соседней деревне были, в трактире. А почему там не заночевали? Говорят, вино им в «Жареном петухе» не понравилось. Врут! Хорошее там вино… грязь везде, это верно, а вот вино как раз хорошее! Надо думать, выставил их трактирщик. А всем известно, что хозяин «Жареного петуха» за денежки позволит гостям хоть жену свою на чердак отволочь. Стало быть, эти четверо уж как-то особо набезобразничали… или, что скорее всего, у них деньги кончились. Надеются на дармовщинку пожрать-попить-поспать, а утром или хозяев припугнуть, или тайком сбежать.
И ничего не поделаешь! Гость сам выбирает, платить ему вперед и пить-есть сколько душа пожелает или рассчитаться перед уходом — но тут уж хозяева ставят в счет каждый кусок и глоток.
Можно, конечно, нарушить обычай, потребовать денежки вперед… так ведь нарвешься! Их же четверо! Правда, среди них старуха, но от этого не легче. Такая бабуля медведя из берлоги пинками выгонит! Один из четверки, нагловатый смазливый парень, объяснил, что бабка (они ее так бабкой и кличут!) кашеварит у них в ватаге.
Дагерта не стала спрашивать, чем промышляет ватага, в глубине души подозревая, что правдивый ответ ей все равно бы не понравился. Глянуть хоть на того, что у них за старшего: так глазищами и зыркает по сторонам!..
Тут неприятный гость — ну, словно почуял, что о нем думают! — властным жестом подозвал Дагерту:
— Эй, хозяйка, не заходили к тебе на днях двое? Один — здоровенный, морда рябая… а другой — тощий такой, патлы во все стороны торчат.
— Не заходили, господин мой. У нас сейчас народу мало, осень же… а зимой и вовсе никого не будет, — вздохнула Дагерта, на миг забыв о своих опасениях.
Гость задумчиво почесал подбородок и вернулся к игре в «радугу», которую азартно вела компания:
— Подкова, роза, кинжал… э-эй, куда — мошенничать?! Тебе что, бабка, жить надоело?
— Смотря с кем! — лихо ответила старуха.
В это время наверху запищал Нурнаш. Забыв обо всем на свете, хозяйка взбежала по лестнице на второй этаж, промчалась по деревянной галерейке, ворвалась к себе в комнату.
— Здесь я, малыш! Бросили тебя, да? Сейчас мама покормит свою радость… Вот попросим папу, купит он нам рабыню, будет у Нурнаша няня, не будет он без присмотра в люльке лежать…
Наследник постоялого двора отозвался сердитым плачем. Он не поддавался на пустые посулы — недоверчивый и упрямый, как его отец.
Покормив сынишку, Дагерта неохотно спустилась вниз и подошла к оконцу, похожему на бойницу. За оконцем простирался до самого забора голый осенний огород, на котором произрастало накренившееся пугало. У пугала был такой вид, словно оно серьезно обдумывает побег через забор в лес.
Где же Кринаш, почему не возвращается?
Неприятная четверка резалась в «радугу» — только костяшки гремели. Играли на «королевское желание». Очередным «королем» стал долговязый парень с головой, похожей на охапку соломы. И башка эта соломенная возвышается над собеседниками чуть ли на целый локоть. Разумеется, друзья называют его Недомерком — а как еще его называть? Ну и вид у бедняги — словно его нарочно в длину вытягивали! Сам длинный, руки длинные, шея длинная… Даже нос длинный. И зубы как у зайца. Стоит, соображает, какое бы желание задумать…
— Вот! — ткнул Недомерок пальцем в сторону хозяйки. — Пусть она нам споет!
Додумался, дурень! Будто Дагерта с ними играет!
— Эй, хозяюшка! — возвысил голос главарь. — Слышишь, чего просят? Пой, раз «король» велит!
Дагерта обвела гостей взглядом. Два меча, кистень, прислоненный к стене топор… Да был бы дома Кринаш, разве позволил бы гостям переступить порог «зала» с оружием? Даже если б на огонек пожаловала волчья стая, Кринаш и их бы заставил клыки в сарае оставить, только потом пригласил бы в дом!
А теперь… теперь надо попробовать уладить дело мирно.
— Ой, тума-ан над лугом расстила-ается! — затянула женщина неожиданно красивым, звучным голосом. — Ой, со мно-ою милый мой прощается!..
Закончив недлинную песню, хозяйка выдавила улыбку и отошла от стола, гадая, что делать дальше. Молчун, конечно, не трус, но оружия в руках сроду не держал, раб есть раб. Сама Дагерта может кому угодно в лоб засветить, но драться с четверыми вооруженными буянами…
Хозяйка с надеждой оглядела гостей, склонившихся над мисками с кашей.
Матросы и капитан «Летящего» были сейчас на борту, что-то чинили. Так, а в доме кто? Трое пожилых купцов… и зачем они без охраны ездят, грибы старые?.. Худенькая бледная девушка из Фатимира — осиротела и едет в столицу к родственникам… Бродячий лекарь с парнишкой-подмастерьем… В самом углу — тот верзила с пустыми глазами, о котором беспокоился Кринаш. Ох, как не хочется к нему обращаться! Но, видно, придется.
Дагерта подхватила кувшин с вином, подошла к гостю, склонилась над ним, наполняя кубок, и шепнула:
— Если вон те четверо разбуянятся… не поможет ли мой господин их успокоить?
Тяжелая голова медленно повернулась на короткой шее. Оловянные глаза равнодушно глянули в лицо Дагерте.
— Иди в болото, дура… не мешай есть!
Женщина попятилась, да ее спиной грянул хохот: закончился новый кон «радуги», у четверки появился новый «король». Им оказался смазливый парень со светлыми холеными усами и короткой бородкой.
— Чего я хо-очу? — сказал он нараспев. — Та-ак чего же я хо-очу?
Он легко перепрыгнул через скамью и пошел вдоль столов, поглядывая по сторонам своими наглыми, немного навыкате, глазами.
Хозяйка уже поняла, почему Красавчик так разговаривает: он заикался, стыдился этого и поэтому старался выпевать каждую фразу.
Парень прошел мимо притихшей девчушки из Фатимира, вдруг остановился, обернулся и резким движением выдернул ее из-за стола. Грубо облапив девушку, он громко, с чмоканьем поцеловал ее.
— Вот чего я хо-отел! — гордо заявил он под одобрительные возгласы дружков.
Перепуганная девчонка громко разрыдалась. Дагерта поспешно ухватила ее за руку, утащила наверх, в свою комнату, сунула тазик с водой и полотенце. Девушка уняла рев, но продолжала судорожно всхлипывать. Опытная Дагерта знала, что в таких случаях лучше не утешать. Она строго цыкнула на девчонку, указала на захныкавшего в колыбели Нурнаша:
— Разбудила — теперь давай укачивай!
Растерявшаяся девушка проглотила последний всхлип и покорно взялась за край колыбели, а Дагерта поспешила вниз, кипя от гнева. Что они себе позволяют, эти мерзавцы?!
Внизу четверка продолжала передавать из рук в руки коробку с костяшками. Хохот и брань не утихали, но пока новых неприятностей вроде бы не произошло.
— Хозяюшка! — вежливо окликнул Дагерту юный помощник бродячего лекаря. — Милостивая госпожа! Нельзя ли добавки?
Надо же, все уплел! А такой вроде тощий да бледненький… Ничего не поделаешь: заплатив вперед, постоялец имеет право лопать, пока пузо не треснет.
Дагерта поспешила на голос, неся миску, из которой валил пар.
— Кушай, маленький, кушай… ну ты, маленький, и жрать!.. — Последнее было сказано негромко и в сторону.
За ее спиной Ильен перемигнулся с учителем. Первая порция в мешочке из плотного полотна уже грела бок Айрунги под балахоном. Путь предстоял долгий, грех было не запастись бесплатной провизией. Только бы не заметила хозяйка! За такие фокусы хитрому гостю могут и ребра пересчитать!
Но Дагерта уже забыла о них, прислушиваясь к голосам за соседним столом.
— Две по-одковы и ро-оза! Да-авай, Шершень, кида-ай!
— Подкова, кинжал, морская звезда… Держи, бабка, теперь ты…
— Алмаз, кинжал, дракон!
— Везет тебе, старая карга! Бросай, Недомерок… Ого! Три алмаза!
Долговязый гордо встал, озираясь и соображая, что бы такое пожелать.
— Вот! — ткнул он пальцем в бродячего лекаря за соседним столом. — Пусть он под стол залезет и козлом закричит!
Дагерта тут же оказалась рядом с разошедшимся гостем:
— Ну, вот что! Ты, господин хороший, сядь на место и к людям не цепляйся, они ж тебя не трогают! А то недолго и по ушам схлопотать!
— По ушам? — громогласно переспросила старуха, поправляя за поясом кистень. — Это от кого же, говори напрямик! Не от тебя ли, кляча двуногая?
Худой длиннолицый лекарь засуетился, локтем смахнул на пол свой мешок, кинулся его поднимать.
— Эй, Молчун! — возвысила голос хозяйка. — А ну, сгоняй на пристань, кликни матросов…
— Стой, где стоишь! — гранитным голосом посоветовал рабу Шершень. — До порога дойти не сумеешь…
— А ты, те-етка, — пропел Красавчик, — та-ащи вина и не дури!
— А я и говорю, — не дал себя сбить Недомерок, — пусть вот этот, в балахоне, лезет под стол и козлом мемекает!
Он угрожающе надвинулся на бродячего лекаря. Тот сосредоточенно глянул под ноги и вежливо спросил:
— А вот эту монету мой господин обронил? Или из моего мешка выкатилась?
— Монета? — растерялся Недомерок. — Где?
Он нагнулся, не разглядел ничего более ценного, чем пара дохлых тараканов, и гневно выпрямился, решив, что над ним издеваются.
— Да я ж тебя сейчас, пилюля ты слабительная…
Его прервал пронзительный визг сверху. Девчонка, в которой любопытство пересилило испуг, выбралась на галерейку — посмотреть, что будет дальше. И теперь визжала, указывая на что-то рукой.
Недомерок почуял запах дыма — едкий, пронзительный. Он крутанулся на каблуках, но не увидел ничего, кроме перекошенных от удивления рож приятелей и разинутого рта трактирщицы. Это его отнюдь не успокоило. Он вновь обернулся — и вновь ничего не увидел. А дым уже застилал все вокруг.
— Сб-брось п-плащ! — заорал Красавчик, забыв выпевать слова. — Г-горишь, д-дурень!
Действительно, долговязый невежа, войдя в дом, не снял плащ. И теперь из капюшона, откинутого на плечи, валил густой вонючий дым.
Недомерок попытался развязать тесемки у горла, но только хуже их затянул.
— Залить надо, — подсказал Красавчику негромкий, спокойный голос лекаря. — Да не вином, дурак, водой… На, держи!
Опешивший Красавчик послушно взял в руки небольшую деревянную бадейку, возникшую откуда-то из-под локтя, и выплеснул ее содержимое на вертевшегося перед ним Недомерка. Большая часть жидкости угодила мимо — прямо в физиономию Шершню. Впоследствии Красавчик клялся, что его кто-то толкнул под локоть, и ругмя ругал хозяйку, не предупредившую, что в бадейке не вода, а помои…
— Ты что, одурел? — гневно вопросил главарь, дернулся к Красавчику — и грохнулся на стол, сметая на пол миски, кувшины и игральные кости. За ним поехала скамья, к которой, как почему-то оказалось, Шершень был привязан веревкой за сапог.
Старуха шагнула вперед, чтобы помочь главарю… и заорала не хуже девчонки на галерейке, шарахнулась прочь, не удержалась на ногах, с маху плюхнулась на задницу. Подол длинной юбки задрался, открыв высокие мужские сапоги. Под грубой материей трепыхалось что-то живое, пытаясь выбраться наружу.
К визгу бабки и девчонки присоединил вопли Красавчик, который обнаружил, что не может выпустить из рук вонючую бадейку: он к ней прилип! В попытке освободиться он стукнул бадейкой о край столешницы — раз, другой… промахнулся и рухнул под стол, въехав в бадью головой по самые плечи.
Бабка вопила. Девчонка визжала. Хозяйка что-то гневно кричала. Молчун с кочергой крутился вокруг, не зная, кого надо бить. Ильен прыгал от восторга и радостно орал, время от времени давая пинка Красавчику, который безуспешно пытался стащить с головы бадью. Купцы суетливо бегали по «залу», пытаясь пробраться к двери, но боясь угодить в полосы колдовского дыма. Шершень, оборвав веревку, вскочил на стол и завращал над головой топор с криком: «Не подходи, убью!» Из-под подола насмерть перепуганной бабки выбрался не менее перепуганный козленок. Услышав жалобный родной голосок, черная коза покинула свой угол и напала на бабку, не обделяя, впрочем, вниманием и любого, кто оказывался рядом. Недомерок так и не сбросил плащ, а перерезать завязки в панике не сообразил. Под общие крики он метался по «залу», крутясь и извиваясь, чтобы сбить незримое пламя. Со стороны было похоже, что он пляшет веселую наррабанскую горхоку.
Лишь двое в общем безумии оставались спокойны. В углу человек с пустыми глазами неторопливо и размеренно отправлял в рот кашу ложку за ложкой… А в центре сумасшедшей бури из дыма, криков и беготни стоял, скрестив руки на груди, Айрунги и с удовольствием слушал:
— О-ой, спаси нас Безликие! О-ой, мамочка, боюсь!..
— Господа, что это? Прорвались Подгорные Твари?
— Какие Твари! Не видишь — старуха козла родила!
— Не подходи! Всех зарублю!
— Д-да п-помогите же, к-кто-н-ниб-будь!..
И тут настежь распахнулась входная дверь. Разгоняя дым, в «зал» ворвался сырой холодный ветер — он показался всем невероятно свежим и каким-то спасительным.
Властный голос перекрыл вопли и визг:
— Что здесь происходит?!
На пороге стоял хозяин.
Кринаш Шипастый Шлем.
Вернулся.
За спиной хозяина маячил Верзила. Догадливый слуга, услышав вопли, ухватил на дворе дрын и теперь был готов глушить любого, на кого укажет господин.
Все замолчали разом, словно угодили под дождь со снегом. Коза побежала в свой угол, козленок семенил за ней. Недомерок от неожиданности так рванул завязки, что они лопнули и злосчастный плащ упал на пол.
— Проветрить! — хмуро бросил хозяин Верзиле и Молчуну и обернулся к жене. — Что здесь происходит?
К своему великому удивлению, женщина сумела быстро и толково изложить события.
— Так! — глухо бросил Кринаш и шагнул к столу, на котором возвышался Шершень с топором. — А ну, слазь! Не на то я столы ставил, чтоб об них всякая рвань подметки вытирала!
Шершень молча спрыгнул на пол.
Хозяин обвел присмиревшую компанию недобрым взглядом. В каждом движении этого кряжистого седого человека чувствовался бывалый воин. Можно было не сомневаться, что шрам на лбу он заработал не в кабацкой драке. Он стоял безоружный среди четверых вооруженных человек, но они разом оробели, почувствовав себя сворой мелких шавок рядом с матерым волком.
Не спеша Кринаш взял за плечо Красавчика (еще не избавившегося от «шлема»), пригнул его, несопротивляющегося, к столу, другой рукой забрал у Шершня топор и точным движением разбил бадью. Освобожденный парень ошалело заозирался. К его ладоням накрепко прилипли две дощечки.
— За бадью заплатите, — бросил Кринаш тоном человека, не ожидающего возражений. — Там что, скамья сломана? Значит, и за скамью. — Он обернулся к жене: — Почему в «зале» люди с оружием?
С чувством огромного облегчения Дагерта залепетала что-то невразумительное. Не дослушав, Кринаш обратился к Шершню:
— Ты у этой швали за главного?.. Ладно, сам вижу. Мечи, топор и прочие игрушки отдашь Молчуну, он их в амбаре запрет. А сами, если хотите здесь ночевать, марш на сеновал, только с огнем там поаккуратнее. Да не забудьте бабулю свою с полу подобрать. Нечего у моих гостей под ногами всякую дрянь разбрасывать, люди споткнуться могут!
— Почему на сеновал? — попытался возразить Шершень. — Почему не здесь… где все?..
— Потому что вы — не все, — хладнокровно разъяснил хозяин. — А вздумаешь буянить — башкой ворота отворишь… Да, пока не забыл: вы тут девчушку напугали? Заплатите ей за испуг. Не хватало еще, чтоб о моем постоялом дворе дурная слава пошла: мол, тут гостей в обиду дают!
— А может, и нам… за испуг? — робко намекнул один из купцов.
— А вы — мужчины! — отрезал Кринаш. — Вам всякой швали бояться стыдно. Да их моя коза голыми рогами забодала! Вот лекарь… не знаю, как он это проделал, но себя в обиду не дал!
— Кто? Я? — весело запротестовал Айрунги. — Я человек смирный, беззащитный, меня любой таракан может обидеть…
— Не скромничай, у меня на людей глаз верный. Я ж вижу: кто тебя тронет — обожжется!
— А как же! Я ведь знаю тридцать два приема карраджу: двадцать восемь — убегать, остальные — прятаться…
— Да ладно тебе… пошли, выпьем за счет заведения…
Ильен глядел на учителя с таким восторгом, что у Айрунги встал комок в горле. Только сейчас он понял, из-за чего сунулся в эту переделку. Будь он один — залез бы под стол и заголосил хоть козлом, хоть свиньей, хоть наррабанским ишаком. Ерунда какая! От него кусок не отломится! В детстве публику еще не так потешать приходилось… А вот на глазах у мальчишки — не сумел! Неужели этот вихрастый наивный щенок имеет какую-то власть над Айрунги? Беда, если так…
14
— Так это и есть Горная Колыбель?
Джангилар протянул руку и коснулся края замшелой каменной колоды. Жест короля был почтительным, не грубым, но стоящего рядом Нуренаджи передернуло. Принц поспешно оглянулся: не заметил ли кто-нибудь его враждебных чувств.
Но столпившиеся вокруг грайанцы глядели только на древний камень.
— А что тут… мхом заросло?.. — поинтересовался король Грайана. — Волшебные знаки?
— Нет, Дракон, просто надпись на древнем языке. — Учтивость тяжело давалась силуранскому принцу, но со стороны все выглядело вполне достойно. — «Да возрадуется мать, да улыбнется отец».
— Первым грайанским ребенком, которого положат в эту колыбель, будет мой сын, — сказал король. — А потом — как в Джангаше: допускать всех желающих!
— Мудрое решение, государь! — отозвалась из-за его плеча статная черноволосая женщина. — Матери со всех концов страны понесут в Тайверан своих детей. Это даст новую жизнь столице, а то город стал приходить в упадок…
Нуренаджи тоскливо огляделся. Весь берег пылал кострами. Меж огней поднимались походные шатры, и среди них возвышался королевский — просторный, с зелеными и алыми узорами.
Вдоль берега, словно стадо китов, дремали пять кораблей. Завтра они расстанутся…
Грайанский король оглянулся, заметил Нуренаджи, устремившего взор на реку, и догадался, о чем тот думает.
— Завтра Горная Колыбель продолжит свой путь в Грайан, — сказал Джангилар. — Будет ли Вепрь сопровождать ее до самого Тайверана?
— Нет, за Колыбель отвечает Метвеш Шелковый Плащ из Клана Акулы. Он сумеет уберечь драгоценный груз от опасностей дальнего пути. Мне же мой государь повелел встретить короля Грайана и с почетом сопроводить его в Джангаш.
Нуренаджи не назвал Грайан Великим. Джангилар не обратил внимания на эту оговорку, случайную или намеренную. Но черноволосая красавица еле заметно нахмурилась. Сестра короля считала своей обязанностью замечать мелочи, которые впоследствии могли оказаться важными.
— Любезность Нуртора приятна мне, — поддержал беседу король, — тем более что юный Вепрь теперь — наследник престола… не так ли?
Нуренаджи кивнул. Он старался быть серьезным, даже мрачным, но не сразу сумел задавить на губах довольную улыбку.
— Предательство — это ужасно… это я о Тореоле, — отозвался он с самым горестным вздохом, какой только смог из себя выжать. — Дракона хранит от измены подданных могущественный талисман, а нам, силуранцам, приходится полагаться на милость Безымянных!
— Пусть эта милость всегда пребудет над твоим государем, — доброжелательно кивнул король. — Прошу Вепря ко мне в шатер — разделить вечернюю трапезу… Пойдем, Нурайна.
— Да простит меня государь, — негромко отказалась женщина, — я устала и хотела бы лечь спать. Завтра рано вставать — еще до полудня мы будем в Джангаше.
* * *
Нурайна откинулась на подушки, закрыла глаза и рассеянно позволила двум рабыням хлопотать вокруг себя. Юная служанка бережно расчесывала длинные волосы госпожи, а старуха протирала лоб и щеки хозяйки влажной, горьковато пахнущей тряпочкой и озабоченно разглядывала уголки глаз и рта: не появились ли, храни Безликие, первые морщинки? Все-таки госпожа не молоденькая уже, в тридцать шесть лет надо красоту беречь. А уж и есть что беречь! Ничего не скажешь, все дали боги… Вон какой лоб высокий да чистый… а брови-то, брови — черные, ровные, чуть у висков приподнятые… а уж глаза — загляденье: темные, большие, широко поставленные… Жаль, нечасто улыбается, редко люди видят, какие зубы ровные да белые… А вот следить за этим богатством — ну, никак не хочет! Вроде ей все равно, красивая она или нет…
Заколыхался полог шатра, послышался смущенный голос:
— Позволит ли ясная госпожа войти?
— Заходи! — откликнулась Нурайна, не поднимая век.
Вошел молодой воин, охранявший шатер. Склонился над госпожой, что-то шепнул. Старуха недовольно поморщилась, еще секреты разводит, сопляк! Будто не знает, что у королевской сестры болтливая рабыня и дня бы не задержалась!
Нурайна открыла глаза, выпрямилась:
— Вот как? Интересно… Проведи его сюда так, чтобы никто не заметил… А вы обе — брысь!
Старуха сдержала возмущенный возглас — вот и изволь в таких условиях заботиться о чужой красоте! — и оскорбленно удалилась. Молоденькая помощница последовала за ней, на ходу успев перемигнуться с воином.
Вместо них в шатре появился широкоплечий, коренастый, начинающий седеть человек. Опустился на колено перед сестрой короля:
— Не знаю, сможет ли госпожа вспомнить меня…
— Почему же, помню. Ты — капитан «Зимородка», верно? А лет пять назад, в Грайане… — Нурайна запнулась, потому что имя силуранца не приходило ей на ум, хотя все остальное, связанное с ним, она помнила.
— Так, госпожа. Если бы не твоя доброта, меня казнили бы за преступление, которого я не совершал. Вся моя семья молит Безликих…
— Ну, будет, будет! Если я помогла доказать твою невиновность — значит, на то была воля Безымянных… Ты пришел, чтобы поблагодарить меня?
— Не только, госпожа… — Капитан говорил медленно, стараясь, чтобы речь была гладкой и правильной. — Происходят странные вещи… и я хочу рассказать тебе о них. Я не предатель. Я не произнес бы ни слова, если б думал, что это пойдет во вред моей стране. Но я вожу корабль по Тагизарне и каждый день молю богов о мире… о торговле между Силураном и Грайаном. И если что-то помешает переговорам… Да еще без ведома моего государя…
— Вот как? — Глаза женщины стали недоверчивыми и холодными. — А почему ты решил рассказать об этих «странных вещах» именно мне? Кто я такая? Всего-навсего незаконная сестра короля! А при Джангиларе столько придворных…
Капитан ухмыльнулся:
— Моя госпожа — скромная женщина… Но я кое-что слышал о том, что она значит при дворе. Опять-таки и про щедрость ее наслышан…
— Ладно, об этом потом… Что у тебя за «странные вещи»?
Капитан замолчал, а затем заговорил совсем иначе — не подбирая учтивые слова, а как само на язык ложится:
— Когда снаряжались к выходу из Джангаша… я гляжу: еж водяной, в левый борт с наружной стороны вбито железное кольцо! Не в самый планшир, пониже… если перегнуться через борт, можно достать рукой. А от кольца вниз, в воду, цепь убегает — не очень толстая, но, похоже, прочная. Ну, думаю, еж водяной! На моем-то «Зимородке», где я каждую щепку отколовшуюся знаю, вдруг такие игрушки непонятные! Кликнул боцмана, пообещал ему ноги выдернуть. Он затрясся, понес какой-то бред: мол, велено было приколотить, а шуметь как раз не велено… Я ору, еж водяной, требую объяснений… вот только не думал, что мне их будет давать Нуренаджи Черный Эфес. Лично, еж водяной! Было мне сказано, что принц может оказать честь и другому кораблю, а на палубе моего «Зимородка» для меня погребальный костер сложат, если вякать не перестану… Ну, еж водяной, заткнулся я, а сам думаю: что-то не так! Мы ж в порту стояли, принцу вроде нечего было бояться… а он боялся, светлая госпожа, чтоб мне на Пенных Клыках днище просадить! В глаза я ему, еж водяной, не смотрел, но голос-то слышал… Думаешь, ясная госпожа, я рехнулся? Или вру? Или ерунду тебе зачем-то рассказываю?
Нет, Нурайна так не думала. Она сидела на подушках очень прямо, в напряженной позе, до кончиков пальцев полная недоброго предчувствия.
— Вот я и прикинул: еж водяной, да кого ж наследнику престола бояться? Только одного человека на свете… Пот меня прошиб, но думаю: ладно, мое какое дело… А при Вепре крутится наррабанец, мелкий да тощий, по-людски совсем не говорит, только «гыр-гыр-гыр» по-наррабански. На знать мордой и одежкой не тянет, от слуг в стороне держится. Еще до отплытия на борт перебрался. Принц сказал мне, что наррабанец по слабому здоровью ни в каюте, ни в трюме спать не может, надо ему тюфяк на палубе положить. Еж водяной, разве ж я спорю? Так эта морда смуглая кладет свой тюфяк у левого борта, аккурат там, где колечко вбито, и ни днем ни ночью с места не сходит, даже еду ему на палубу таскают…
— Дальше! — приказала Нурайна, когда капитан замялся.
— Все доскажу, светлая госпожа… а только боязно мне. Чем бы страх разогнать?
— Понимаю, — усмехнулась Нурайна и потянулась к небольшой перламутровой шкатулке. — Вот, держи…
Капитан с уважением взглянул на две золотые монеты на своей ладони.
— Госпожа щедра… Отчалили мы. Проходим Серую стремнину. Я на всякий случай сам к штурвалу встал. А сзади — голоса. По-наррабански говорят — Вепрь и этот… щуплый… Принц спрашивает: разве, мол, не понадобится какая-нибудь вещица с запахом? Щуплый отвечает: это ж не собака! Мне, говорит, главное — на человека взглянуть. Ночью, говорит, представлю себе этого человека, а она у меня в мыслях все прочитает. А принц ему: как на берег сойдем, держись возле меня да смотри в оба… Тут меня заметили и вроде как встревожились, а потом Вепрь со мной по-наррабански заговорил. Я дурачком прикинулся, а сам думаю: еж водяной, что ж они такого этой ночью затевают?
— Хотят чем-то порадовать Серую Старуху… — не собеседнику, а себе самой негромко сказала женщина.
* * *
Огни факелов отражались в черных струях, вытягивались лентами, извивались змеями, рвались прочь от корабля и умирали во тьме.
Часовой-силуранец, стоявший у трапа «Зимородка», тоскливо глядел на берег, во мрак, кое-где разорванный тлеющими кострищами. Еле различимые пятна палаток казались затаившимся вражеским войском.
Воин вспоминал об оставленной дома жене — мягкие серые глаза, тихий голос, сложенные на большом животе руки… К его возвращению родится их первенец. Но мать не сможет положить малыша в Горную Колыбель, чтоб рос сильным и не знал болезней… Издревле грайанцы славятся крепостью и здоровьем. Что теперь станется с народом богатырей?
Горная Колыбель держит путь в Грайан… позор! Был бы королем Нуренаджи — не допустил бы такого!..
«Ничего, — шепнула на ухо жена, почему-то оказавшаяся совсем рядом. — Наш маленький все равно вырастет силачом. Послушай, как бьет ножкой…»
Просветлев, воин потянулся ладонью к животу женщины, чтобы почувствовать за теплой стенкой кожи упрямые, сердитые толчки…
— Улыбается, — шепнул Нуренаджи, наклонившись над часовым. — Что-то хорошее ему снится.
— Мой принц может не говорить шепотом, — сказал высокий бледный молодой человек. — Часовой не проснется… Будет ли он утром наказан?
— Не знаю. Это зависит от того, вскроется ли наша проделка… Ты ручаешься, что будет тихо?
— Постараюсь, мой принц, но после этого я… мне будет очень плохо.
— Ничего, вернемся в каюту — и спи себе. Все решат, что ты хватил лишнего. Только скорее, пока наше отсутствие не стало подозрительным.
Молодой маг поднял руки к вискам, устремил взгляд на темный берег.
Невидимой волной на берег хлынул Сон. Он был густым и вязким, он властно валил часовых и превращал в бесчувственные бревна тех, кто уже дремал в шатрах. С его молчаливой, тяжелой силой нельзя было спорить…
Нет, оказывается, было можно!
Внизу, под трапом шевельнулся лежащий ничком человек в черной одежде. Рука скользнула к поясу и бесшумно вытащила из ножен нож. Острое лезвие кончиком тронуло тыльную сторону кисти. Боль всколыхнула человека, прояснила мысли, заставила раскрыть слипающиеся глаза. Слизнув капельку крови, человек заполз дальше под трап — туда, где река с терпением старого гранильщика шлифовала черные валуны. Пригоршня ледяной воды в лицо… только бы не услышали на палубе.
Сон вновь погладил человека мягкой липкой лапой. Отяжелевшая голова опустилась на руку… еще пригоршню воды в лицо, пока не поздно! Пронзительный холод пробился сквозь клейкую дремоту.
Видно, не простым человеком был незнакомец в черном, сумевший противостоять колдовским чарам. Видно, и в нем горела искорка того загадочного огня, что из века в век несли в своих душах потомки двенадцати Великих Магов!
Нельзя спать в такую недобрую ночь, пахнущую предательством и убийством!..
И вдруг исчезла давящая на виски тяжесть, перестали путаться мысли. Сверху, с палубы, донеслись удаляющиеся шаги.
Чуть выждав, человек в черном выбрался из-под трапа. Коротким точным движением рука нашла на камнях меч в ножнах.
Что бы там ни замышлял Нуренаджи — этот меч он в своих планах не учел.
Берег был безмолвен, палубы кораблей — пусты, черны, тихи… Впрочем, не совсем: до трапа долетел обрывок застольной песни. Это шла веселая пирушка в каюте принца: Нуренаджи с разрешения Джангилара пригласил к себе после королевской трапезы молодых грайанских вельмож и теперь демонстрировал им силуранское гостеприимство.
У левого борта — того, что был дальше от берега — кто-то завозился, загремела цепь. Негромкий голос ласково заговорил по-наррабански:
— Сейчас, девочка моя, сейчас, красавица… Надоела цепь, да? Сейчас, сейчас… Плыви под водой, выбирайся на берег. Самый большой шатер… вот такой шатер — запомнила, умница? И вот такой человек… — Голос ненадолго умолк. Что-то шлепало по палубе и противно чмокало. — Запомнила? Плыви, убей его и возвращайся…
Не дослушав, человек в черном подхватил меч и бросился бежать по косогору. Самый большой шатер — королевский…
У входа спали двое часовых. И колдовской этот сон не удалось прервать ни толчками, ни пинками, ни оплеухами. Перешагнув через бедняг, человек в черном приоткинул полог, бросил взгляд внутрь шатра, безнадежно махнул рукой и вновь поспешил на берег.
Вслушался в темноту. Припал к камням. Замер.
Пробившийся сквозь тучи лунный луч посеребрил дорожку на воде. И на этой дорожке безмолвно и грозно вздулся черный пузырь. Что-то большое, темное стремительно и плавно заскользило по реке.
На берег выбралась тварь, похожая на гигантского кольчатого червя с утолщением-горбом на спине. Вода стекала с гибкого тела на камни. Чудовище чуть помедлило, а затем уверенно направилось в сторону королевского шатра. Оно двигалось, как гусеница-землемер: подтягивало задний конец длинного тела к переднему, складывалось пополам, затем выбрасывало вперед переднюю часть туловища… Черный горб поднимался и опускался. Он походил на седло на колдовском «скакуне».
Но тварь не успела отойти от берега: черная тень возникла сбоку, тяжелый клинок ударил «червя» пониже горба. Раздался лязг: широкие кольца, защищавшие тело чудовища, по прочности не уступали металлу. Удар был так силен, что меч дернулся назад, чуть не вырвавшись из руки человека, но крепкая ладонь удержала рукоять.
Чудовище возмущенно развернулось к нападавшему. То, что человек принял за горб, оказалось сложенными на спине клешнями — и теперь они были угрожающе выставлены вперед.
Вновь раздался лязг: клешня проворно и легко перехватила приближавшийся клинок. Не всякая сталь выдержала бы такой захват! Вторая клешня угрожающе метнулась к горлу противника. Человек, резко вырвав оружие из жесткой хватки врага, нырком ушел от опасности. Если бы тварь знала карраджу, она оценила бы великолепно выполненный прием «белый водопад». Но чудовище не имело понятия о прекрасном старинном боевом искусстве, оно лишь яростно замолотило клешнями по земле. Их острые края обрушивались на прибрежные камни, как боевые топоры, но не могли задеть противника, стремительно перекатывающегося из стороны в сторону. И когда тварь подняла клешни и глянула вниз — что там осталось от жалкого человечишки? — ее встретил короткий выпад в переднюю часть туловища, прямо в «морду».
Видно, броня там была тоньше, удар оказался ощутимее: чудище гневно забило по земле кольчатым хвостом, издавая мерзкие чмокающие звуки. На «морде», как цветок на длинном мясистом стебле, распахнулись мощные острые челюсти. Сверху вниз, прямым ударом устремились они на человека, стоящего на коленях и двумя руками сжимающего меч. Боец не дрогнул: он хладнокровно отклонился от падающей на него смерти и точным, красивым движением срезал пульсирующий «стебель».
Что-то гулко ухнуло. По кольчатому телу прошла тягучая судорога. Тварь вытянулась на земле. Лунный свет четко обрисовал грозно разведенные клешни и темное густое пятно возле «морды».
Человек подобрал кусок мясистой плоти с торчащими из него челюстями — и тут же выронил от неожиданности: створки злобно сомкнулись, словно пытались из-за смертной грани вцепиться в руку врага.
Чуть выждав, человек тронул челюсти носком мягкого сапога. Они не шевельнулись. Тогда человек вновь поднял «стебель» и зашвырнул в воду. Затем, ухватив чудовище за хвост, с трудом поволок его к реке.
Кольчатое тело, ставшее дряблым, мягко скользнуло в поток. Тагизарна подхватила его и потащила, как корягу, по течению. Человек в черном обтер меч пучком осенней травы и отправил в ножны. Нагнулся над водой, чтобы ополоснуть руки, но прислушался, замер и вновь растянулся навзничь.
Тощий невысокий человек, нервно озираясь, брел по берегу. В лунном свете видно было, что в руках он держит цепь — а другим концом этой цепи опоясан, как кушаком.
— Девочка моя! — негромко взывал он во тьму по-наррабански. — Где ты? Иди сюда, моя хорошая!
Рядом с ним легко взметнулась с камней темная фигура. Кончик меча тронул горло щуплого человека.
— Я здесь! — отозвался по-наррабански женский звучный голос. — Ну, что же ты встал столбом? Или ты звал какую-нибудь другую девочку?
* * *
Светильники озаряли разбросанные по шатру подушки и крепко спящих служанок — старую и молодую.
Нурайна деловито смывала над серебряным тазом грязь с лица и рук.
Пленник-наррабанец с ужасом поглядывал на лежащий рядом с женщиной обнаженный меч и даже не делал попыток выскользнуть из шатра.
— Имя? — повелительно бросила королевская сестра, не прерывая своего занятия.
— Хуртар, — поспешно откликнулся наррабанец. — Из Тхаса-до. У меня редкое ремесло: я укротитель Подгорных Тварей.
— Колдун?
— Что ты, госпожа, храни меня от такого Единый-и-Объединяющий! Я обучаю Подгорных Тварей, как другие — лошадей и охотничьих птиц. Вот эта… это была самка Донного Червя. Моя госпожа — великая воительница, раз одолела ее один на один.
— Да, — без ложной скромности отозвалась Нурайна, — равных мне нет в Грайане… — Она чуть поморщилась и добавила из чувства справедливости: — Если не считать одного из Соколов… Говоришь, эту гадину называют Донным Червем?
— Да, госпожа. Я шесть лет растил эту самочку… — Голос наррабанца прервался от горя.
— Ей могло бы и больше повезти с хозяином. Кто тебя нанял?
Хуртар молчал.
Женщина подняла голову над тазом и улыбнулась пленнику жесткой, сухой улыбкой. Это подействовало на беднягу сильнее любой угрозы.
— Принц Нуренаджи… — заторопился пленник. — Он хочет сорвать переговоры… но король не простил бы ему убийства гостя. Поэтому я… то есть мы… то есть моя девочка…
— Понятно. Нападение Подгорных Тварей — и никто не виноват. А пирующие с принцем грайанские вельможи подтвердят его невиновность… Кто напустил на берег сон? И когда проснутся все эти люди?
Нурайна носком сапога ткнула в бок молодую служанку. Та, не отрывая глаз, пробормотала:
— Не сейчас, милый… вечерком…
— Все проснутся к рассвету, госпожа, и ничего не будут помнить. Это сделал маг из Клана Лебедя… Верджит Вооруженный Всадник… один из Стаи…
— Из Стаи?
— Я мало об этом знаю. Группа знатной молодежи, поддерживает принца Нуренаджи…
— Так… Ладно. Вот что, Хуртар из Тхаса-до, ты ведь, наверное, хочешь жить? И мысль о пытках тебя не радует?
— Ох, не радует, светлая госпожа!
— Вон в том лакированном сундучке — письменные принадлежности. Запиши все, о чем рассказал мне. За откровенность обещаю жизнь.
Закончив умывание, женщина расчесала резным гребнем спутанные волосы. Затем приняла из дрожащей руки наррабанца бумажный свиток и внимательно прочла.
— Что ж, сдержу слово. До рассвета оставалось мало времени. Прямо сейчас уходи в лес. Я не пущу погоню по твоему следу.
Смуглое лицо наррабанца стало грязно-белым.
— В лес? Ночной, осенний… в чужой стране… Это же верная смерть!
— Если останешься, тебя убьет Нуренаджи, чтобы скрыть свое преступление.
— Пощади, госпожа! Спрячь меня среди своей свиты, не отправляй на гибель… это слишком жестоко!
Нурайна Черная Птица выпрямилась. Темные глаза ее сверкнули. В этот миг незаконная дочь короля Бранлара была очень похожа на своего отца.
— Жестоко? — гневно вопросила она. — Ты говоришь о жестокости, наемный убийца? Своей рукой бы тебя… Я не кричу на весь мир о твоем злодеянии лишь потому, что не хочу срывать переговоры. Уползай, мразь!
— Госпожа, вели дать мне на дорогу хоть немного еды и оружие! В лесу страшные звери… эти, как их… волки, медведи…
— А ты попробуй их укротить. Вон отсюда! Надеюсь, жизнь, которую я тебе дарю, будет короткой!
15
Невысокий прибрежный утес, изъеденный бурым лишайником. Широкая расселина, пересекающая его снизу доверху.
И светлый лучик стали, перечеркивающий черноту расселины. Лезвие меча, преграждающее путь сквозь утес.
— Никто сюда не войдет! — Голос Аранши от волнения становится хриплым, грубым. — Никто не войдет… без меня!
— Аранша, милая, да что ты… — Госпожа ошеломлена внезапным появлением наемницы. — Как ты… откуда взялась?
— Шла следом. Не отпущу Волчицу одну!
— Убери меч, героиня, — вмешивается Керумик. — И кончай тут лязгать зубами. Зеленая вся, глядеть жалко!
— Не пущу!.. Не пройдешь!..
— Прекрати, Аранша! — берет себя в руки Дочь Клана. — Сейчас же возвращайся к своему десятку. Передашь дарнигару, чтобы за меня не беспокоился. Поспеши. Это приказ!
— Мужу своему приказывай! — Черный страх выплескивается наружу отчаянной дерзостью. — Мне ты не командир! В Подгорный Мир тебе захотелось, к чудищам колдовским? Если своего ума не нажила, должен кто-то за тобой присмотреть! Не пойдешь никуда одна, понятно?
От такой наглости Волчица потрясенно замолкает, а Керумик присвистывает:
— Разговорилась, кобыла стриженая! А с чего это ты заладила: одна, одна… Высокородная госпожа не одна, а со мной!
— Вот именно! — Аранша подается вперед и твердо глядит в лицо Охотнику. Взор во взор. Жестко, непримиримо. Ни звука не произносят твердо сжатые губы, но что-то изменяется меж этими двоими. Они поняли друг друга.
— Ладно! — с деланным смешком говорит наконец Керумик. — Похоже, госпожа моя, эта чокнутая крепко навязалась нам на шею. Не спихнуть.
Арлина кивает, растроганно вспоминая, как три года назад сама стояла у Порога Миров с арбалетом наизготовку, преградив путь Ралиджу и Эрвару: «Уж не думаете ли вы уйти без меня?..»
— Только слушаться меня, как папу, маму и сотника! — заявляет Керумик. — Убери меч и возьми госпожу за руку. Рук не разжимать, пока не разрешу!
А наемницу вдруг отпускает страх. Что ужаснее всего? Ожидание неведомой опасности. А когда враг уже рядом, бояться поздно и глупо.
Но вот же она, первая опасность! Может, даже самая главная! Подгорный Мир выплеснулся наружу, смотрит наглыми золотистыми глазами, говорит хозяйским голосом.
Наемница молча отправляет меч в ножны. Молча стискивает узкую ладонь госпожи. И весь короткий путь сквозь расселину, когда каменные стены неожиданно сменяются слоем тумана, думает об одном: поздно бояться. Все уже началось. Враг рядом.
* * *
— Но почему — солнце? — недоумевала Аранша. — Раз этот мир — Подгорный, то как солнце сюда попало?
Арлина отмахнулась. Ей совсем не хотелось растолковывать Аранше, что мир называется Подгорным потому, что входы в него чаще всего находятся в горах, среди скал. Ей вообще не хотелось разговаривать. Волчицу охватило полузабытое радостное возбуждение. Чувство возвращения домой.
Хотя радоваться было, по правде сказать, нечему. Особой красоты вокруг не наблюдалось.
А на взгляд наемницы, упрямо шагавшей за госпожой, местность была просто мерзкой.
Если это лес, то почему деревья торчат так далеко друг от друга? И подлеска никакого… Длинные белые стволы, безобразно изогнутые голые ветви без единого листика… кора гладкая… ох, да ее, кажется, и вовсе нет, коры-то… Мертвый лес?
И небо здесь неправильное! Пусть никто даже не пытается доказать Аранше, что такое небо и в самом деле может быть на свете! Мало того что серое, так еще и низкое! Раз уж ты небо, так изволь не висеть на верхушках деревьев!
Из-за пелены облаков почти не видно закатного солнца… кстати, почему закатного? Уходили из своего мира на рассвете — а здесь вечер! Куда день делся, а?
Паршиво, что не видишь, куда ступаешь. Под ногами что-то хлюпает, а что — не разобрать: все застилает слой густого тумана. Плотный такой, грязно-белый, почти по колено. Не провалиться бы в какую ямищу…
Словно прочитав ее мысли, Керумик, идущий впереди, обернулся к своим спутницам:
— Идите смелей, тут земля ровная, только корни вылезают кое-где. Нам повезло, сейчас сезон отлива… в иное время года по пояс пришлось бы брести.
— А из тумана никто не выползет? — обрадовалась Аранша тому, что на нее наконец-то обратили внимание. — Ой, смотри, Охотник, куда-то не туда ты нас завел!
— А тебя, стриженая, никто, помнится, сюда и не звал, — огрызнулся Керумик. — Подгорный Мир до сих пор неплохо без тебя обходился, обошелся бы как-нибудь и дальше.
— Ага! Сейчас! Так я и оставлю госпожу в вонючем болоте под присмотром рыжего клоуна! Обещал к Джангашу вывести, так выводи! А то тут сыро, противно… а туман-то, туман — хоть лепешки из него пеки… и небось мерзость всякая водится — пиявки там, жабы…
Керумик вздрогнул, огляделся. Даже в вечернем серо-смутном свете видно было, как он побледнел.
— Водится… — тихо сказал он. Помолчал и продолжил громче, увереннее: — А ну, красавицы, прибавим шагу! Ты, стриженая, права: плохое здесь место для ночлега. Я-то надеялся, что мы на опушке окажемся, обошли бы эти места стороной…
— А почему нет птиц? Потому что вечер, да? — бодро спросила Арлина. Она не замечала ни раздражительности Аранши, ни спешки и тревоги Керумика.
— Птиц тут только не хватало… — рассеянно отозвался Охотник. — Тут и без птиц… В Подгорном Мире, госпожа, только так: если чего-нибудь нету, то и хвала за это богам, пускай и подольше не будет. Главное — из складки никак не выбраться, мы в самую середку угодили, в глубину. А то б чего лучше — перейти в другую складку, вот и порядок.
— В глубину? — весело поинтересовалась Арлина. — Это ты про то, что здесь колокольчиков не слышно?
Керумик резко остановился.
— Колокольчиков? — быстро, подозрительно переспросил он. — Каких еще колокольчиков?
— Легких таких… то громче, то тише… Когда я в первый раз за Врата ходила, Эрвар сказал: это движутся прозрачные складки Мира…
— А-а, — успокоился Керумик. — Я-то иначе слышу: скрип такой, словно дерево о дерево трется… Но чтоб с первого раза это слышать?! Госпожа рождена, чтобы бродить по здешним краям! Вот я, к примеру, восемь раз через Врата прошел, пока не научился эти звуки различать. А некоторые так и погибают, не услышав…
— Волчица сама знает, для чего рождена! — встряла в беседу Аранша. — Много себе позволяешь, Охотник!
Керумик оглянулся на нее — и наемница замолчала.
В золотистых глазах мужчины не было гнева. Так человек мог бы посмотреть на некстати забрехавшую мелкую дворняжку.
— Командовать будешь в своем десятке, стриженая. А здесь ни армий, ни короля, ни Кланов, ни крепостей… только я! И от меня зависит, вернешься ты к мужу — или он избавится от такого сокровища.
— Армии и крепостей нету, зато есть мой меч! — Аранша, как истинная грайанка, не раздумывала долго над ответом. — Если увижу, что ты затеял недоброе…
— Убьешь, да? И сумеешь найти обратную дорогу?
Аранша онемела. Эта простая мысль почему-то раньше не приходила ей в голову.
Охотник усмехнулся и зашагал дальше.
Красноватое сияние, пробивавшееся сквозь облачную пелену, опустилось ниже. Голые ветви простирались над головами путников, застыв в мучительном, томительном изгибе. Слой тумана поднялся выше колен. От него отделялись полосы, плывущие в темнеющем воздухе, сплетающиеся в странные, причудливые фигуры. Сумерки густели, наливались темнотой, как наливается гневом злое сердце.
— Не успеваем, — озабоченно бормотнул сквозь зубы Керумик. — И конца-краю нет этой складке проклятой… Госпожа слышит эти… ну, колокольчики?
— Нет, — откликнулась Арлина. — Давно уже не слышу.
— Вот и я не слышу. Глубоко зашли! Ладно, будем пережидать ночь. Ну, хоть бы какая кочка попалась… не в воде же нам устраиваться!
— А почему бы не идти всю ночь? — пожала плечами Волчица. — Мы не устали.
— Здешняя тьма чужаков не любит. На дерево, что ли, залезть? Плохо я знаю здешние деревья. Может, они только этого и ждут!
Арлина вспомнила хищный лес, сквозь который она прорубалась вместе с Ралиджем и Эрваром, и поспешно кивнула.
— Эй, а это что? — воскликнула Аранша. Все обернулись.
Из белесого тумана выступало что-то широкое, массивное, темное. Среди зыбкого марева оно было угрожающе реальным.
Керумик шагнул вперед, вгляделся — и с шумом выдохнул воздух сквозь сжатые зубы.
— Ах, вот оно что… Выходит, и в здешних краях такое бывает.
Над туманом возвышалось строение, напоминающее узкий каменный мост с парапетом. Аккуратно пригнанные друг к другу крупные камни были покрыты пятнистой слизью.
— И куда же эта дороженька ведет? — Арлина бросила взгляд в туман, скрывавший противоположный конец «моста».
— Она там, дальше, в спираль закручивается, вроде раковины улитки. Был бы сейчас день, госпожа бы увидела: поручни все выше, в конце концов в стену превращаются.
— А в середине что? — замирая от тревожного любопытства, спросила Аранша.
— Не знаю. И знать не желаю. Я такие «клубочки» в разных складках встречал: и в лесу, и в степи, и на морском берегу. Стоит себе каменное кольцо, а из него хвостик-вход высовывается. Так и приглашает зайти! А раз приглашает — ясное дело, не пойду.
Керумик решительно отвернулся от загадочного сооружения и захлюпал сапогами по невидимому в тумане болоту.
Уже почти стемнело, когда путникам посчастливилось набрести на торчащую из белого марева небольшую скалу. Довольный Керумик взобрался по склону и помог подняться женщинам.
— Вот здесь, на уступчике, сидеть и будем. С огнем пока обождем…
— А из чего б мы его развели? — фыркнула Аранша. — Деревья ты трогать не велишь… — Она смерила взглядом тянущуюся из тумана белую недобрую ветвь. — Да я бы их и сама не стала трогать, ну их к Серой Старухе на рассаду!
Керумик порылся в своем мешке.
— Вот! — извлек он что-то, похожее на свернутый в кольцо соломенный жгут. — Будет гореть до утра. Даже в дождь! Но пока лучше не надо…
Туман густел, белые полосы плели петли вокруг утеса. Аранше, напряженно таращившейся в темноту, показалось, что деревья качнулись, сдвинулись с мест, беззвучно поплыли в медленном хороводе… Наемница яростно протерла глаза. Померещилось?..
Мертвый лес понемногу оживал. У подножия утеса, в густой белой пелене, шумно ныряла и шмыгала какая-то мелочь. Крупный зверь, пыхтя и ухая, прошествовал мимо утеса. (Керумик не соизволил даже проводить взглядом темную тушу, промаячившую в белесых полотнищах.) Сверху донеслась россыпь резких стрекочущих звуков. («А вот и птицы!» — обрадовалась Арлина. Керумик и Аранша с двух сторон нехорошо на нее посмотрели.)
Понемногу грузное пыхтение затихло вдали, стрекочущие стаи упорхнули за уходящим зверем. Путники сидели на холодном выступе, подстелив себе плащи. Разговаривать не хотелось. Мысль о том, чтобы вплести свой голос в тихий говорок ночного чужого леса, казалась почти пугающей.
Аранше молчание давалось легко: наемница привыкла подолгу стоять в карауле без единого слова, а порой и почти без движения. Обхватив руками колени, она спокойно глядела в пахнущую гниловатыми испарениями тьму. Ни один подозрительный звук не проскользнул бы мимо ее ушей, ни одно существо не прокралось бы незамеченным к утесу. Но мысли наемницы при этом были заняты другим. Мозг ее упорно перебирал две темы для размышления. Первая: «Мальчик или девочка?» Вторая: «Ох, убьет меня Харнат, когда вернусь…»
Арлина тоже сидела тихонько, как мышка. Мысли ее носились из Найлигрима на борт корабля «Шустрая красотка» и обратно.
Керумик, серьезный и собранный, вслушивался в голос ночи — голос пока еще не угрожающий, а так, нехорошо предупреждающий… Он не оглядывался на Арлину, но и так знал, что она сидит, запрокинув смуглое лицо, полузакрыв дивные зеленые глаза. О муже думает, о детях. Ничего, это пройдет. Подгорный Мир выдавливает из человека воспоминания о прежней жизни.
Хотя сам-то он, Керумик, не забыл, как три года назад, сопливым зеленым юнцом, увидел в крепости Найлигрим девушку с черными волосами и своевольным нравом…
Впрочем, три года — это по обычному счету. Для Керумика прошло куда больше времени — лет пять, а то и шесть. Он был моложе Арлины — стал старше.
Эрвар учил его: «Всегда сверяй свою жизнь со временем обычного мира. Неважно, что ты бродишь за Вратами месяцы или годы, — важно, что в твоем родном мире за это время прошли мгновения или дни. Если забудешь об этом правиле, сочтешь, что твое собственное время важнее времени других людей… все, недолго тебе среди этих самых людей жить!»
Ну и ладно! Ну и не надо! Из всех людей на свете Керумика интересует лишь один… вернее, одна…
Конечно, сначала она будет гневаться… тосковать по детям, по своему самозванцу. Но потом поймет, что возврата нет, и смирится. Со временем она научится находить Врата, но Подгорный Мир уже проникнет в ее кровь и мозг, затянет, не отпустит…
Охотник насторожился. В густом белом киселе, расплывшемся у подножия утеса, что-то изменилось… Ах да, смолкла возня водной мелюзги. Ох, больно тихо стало вокруг!
И только он успел об этом подумать — взвихрились, пришли в движение полосы тумана, кем-то грубо потревоженные. И медленно, звук за звуком поднимаясь из плотной пелены, пополз на утес усталый, безнадежный человеческий голос:
— Кто-нибудь… помогите… не дайте погибнуть…
Люди на скале потрясенно застыли. Затем Аранша вскочила на ноги.
— Сидеть! — рыкнул на нее Керумик и, подавшись вперед, крикнул в белесое тесто: — Эй, кто там?
— Люди! — обрадовался голос. — Быть того не может… люди! Охотники, да? Я тоже… Да помогите же наконец! Я ранен…
Керумик попрочнее уперся рукой в выступ утеса и склонился над белым морем, подступившим уже почти к самым ногам путников.
— Ранен, говоришь? А напарники твои где?
— Все погибли… а я изранен, не могу встать… руку подайте, во имя богов!
Арлина вскинула сжатые кулачки:
— Да чего же ты ждешь, Керумик? Люди мы или не люди?!
— Мы-то люди… — задумчиво произнес Охотник, пристально и недоверчиво вглядываясь в туман. В руке его сам собой возник меч. — Мы-то как раз люди…
— Женщина?! — изумился голос снизу. — Здесь?! Добрая душа, помоги раненому подняться наверх!
Не раздумывая, Арлина встала на колени и протянула в туман руку. Наемница схватила госпожу за плечи, рванула назад. Аранша сама не знала, что заставило ее так поступить. Может, в слове «женщина», прозвучавшем из белой мглы, ей послышались нотки, неожиданные для голоса раненого человека. Плотоядные, жадные нотки…
— Послушай, — крикнул вниз Керумик, — у меня здесь глиняная фляга, большая такая. А в ней настой змеиного корня. Свежий настой, крепкий, коричневый. И я сейчас эту флягу опрокину вниз, в воду. Если ты человек, тебе от этого вреда не будет, правда?
Никакой фляги в руках Охотника не было. Но снизу, из тумана, этого наверняка было не разглядеть.
Ответом на слова Охотника был свирепый вой, в котором не осталось ничего человеческого. Клочья тумана взметнулись и закачались из стороны в сторону, словно поверхность трясины, в которую швырнули камень. По пляшущим в воздухе белым полосам можно было проследить, как что-то большое, стремительно лавируя меж деревьями, улепетывает прочь от скалы.
— Госпожа, кажется, хотела сунуть туда руку? — кротко спросил Керумик.
Арлина, похолодев, глядела в ту сторону, где затихал удаляющийся вой.
— Может, когда-то он был человеком… — задумчиво протянул Керумик. — Но я сразу догадался… Разве настоящий Охотник станет звать на помощь? Кого? Здесь одни хищники… Знаете что, красавицы, а ведь пора развести огонь!
Но жаркий огонь, вспыхнувший с первой выбитой искры, не разогнал тьму, пронизанную белыми полосами испарений, а лишь подчеркнул ее, сделал гуще, опаснее. Керумик положил пылающий жгут на выступ скалы. Взоры людей, внезапно почувствовавших себя слабыми и уязвимыми, не отрывались от пламени, как от последней надежды и защиты.
Эта защита оказалась недолговечной. Скала содрогнулась, сдвинулась с места, покачнулась. Что-то громадное вздыбилось над болотом, стряхнув с себя людей. Все трое посыпались в мелкую вонючую жижу.
— Это не скала! — закричал, вскакивая на ноги Керумик (словно в этом еще кто-нибудь сомневался). — Разбудили мы его! Бежим!
Ни один приказ не нашел бы так быстро дорогу к сознанию потрясенных женщин, как этот. Они рванули прочь сквозь туман, доходящий уже до пояса. Позади топал и грозно ревел обожженный гигант.
Белые редкие деревья не могли укрыть их от погони. Как назло, именно в этот момент разорвалась облачная пелена, открыв низкую, невероятно огромную луну. Яркий свет беспощадно озарил затянутое туманом болото. Люди стали видны, как крупные черничины на блюде с молочным киселем.
Что-то темное выросло навстречу. Арлина с ужасом подумала, что гневный гигант-преследователь обогнал их и встал на пути. Не сразу сообразила она, что вернулась к тому самому каменному «мосту», который недавно обошла стороной.
Керумик остановился у гранитного сооружения, не зная, как быть. Аранша с ходу перемахнула «парапет» и растянулась, прижавшись к скользкой поверхности камня. Убедившись, что с наемницей ничего не случилось, Охотник тоже запрыгнул на «мост» и подал руку Арлине.
Прижавшись с внутренней стороны к «парапету», люди со страхом прислушивались к топоту и свирепому сопению. Чей-то шершавый бок проехался по камню — людям показалось, что «мост» покачнулся.
Наконец возмущенное чудовище удалилось, с треском сокрушая подвернувшиеся на пути невезучие деревья.
Охотник осторожно приподнял голову над парапетом:
— Ушел… И как это меня угораздило его со скалой перепутать?
— Хищник? — спросила Арлина, храбро оглядывая болото поверх «парапета».
— Нет, но мог пришибить сгоряча. Вообще-то он в здешних краях не самый страшный. Тут и похуже кое-кто бродит.
Словно в ответ на его слова, над болотом пронесся звонкий шлепающий звук — будто кто-то хлестнул по воде мокрой тряпкой.
Даже в лунном свете было видно, как Керумик разом осунулся. Глаза его стали похожи на два темных провала.
— Накаркал! — безнадежно выдохнул он и с силой пригнул вниз голову Арлины. — Всем лежать — и тихо!
В наступившем молчании слышно было, как шлепающий звук повторился — на этот раз ближе.
Керумик, похоже, знал, что это означает. Распластавшись на покрытых плесенью каменных плитах, он пополз прочь — в ту сторону, где «парапет» становился выше, а коридор поворачивал, изгибался… Обе женщины молча последовали за ним.
А жутковатые звуки были уже у самого «моста».
Шлеп… шлеп… шлеп…
Коридор мягко изогнулся, скрыв от людей начало «моста». Но было слышно, как что-то тяжелое пытается взобраться на «парапет». Вот оно шумно сорвалось в болото… вот опять… тишина… а затем — сырой шлепок о камни. Преследующая их тварь вскарабкалась на «мост».
По плитам прозвучало: шлеп… шлеп… шлеп…
Арлина не заметила, как встала на ноги. «Парапет» здесь был таким высоким, что превратился в стены, но потолка у коридора не было. Луна злорадно высвечивала изъеденные плесенью плиты пола, испуганную Араншу с мечом в руке и Керумика, отчаянно роющегося в своем мешке.
Охотник распрямился, держа в руке небольшой обруч.
— Вот! — плачущим голосом крикнул он. — Забирай! Подавись!
Размахнувшись, швырнул обруч в ту сторону, где поворот коридора скрывал преследователя, и бросился прочь. Арлина кинулась следом, поскользнулась, сильно ушибла колено. Вспышка боли оглушила и ослепила женщину, и в этот миг сверкнуло воспоминание: Керумик раскладывает перед ней диковинные товары.
«Вот — редчайшая вещь: корона Жабьего Короля. Если носить ее на голове, рано или поздно начинаешь понимать язык зверей и птиц…»
Аранша помогла госпоже подняться на ноги, и обе кинулись догонять Керумика.
Пробежав несколько витков каменной спирали, все трое остановились, прислушались.
Позади — медленно, размеренно — шлеп… шлеп… шлеп…
Ужас Керумика давно передался женщинам. Путники бросились бежать, не замечая, что пол под ними становится наклонным. А когда заметили — было поздно: бег перешел в плавное, неостановимое скольжение.
Долго ли они летели вниз — не смог бы сказать ни один из них. Странное чувство: будто исчезло время.
А когда закончился этот странный полет-падение-парение оказалось, что исчезло не только время.
Вокруг не было ничего, кроме мягких вспышек и переливов света. Свет возникал и исчезал, расплывался полосами сплетался в сеть, превращался в острые разноцветные лучи — и исчезал. Это было бы очень красиво, если бы сквозь игру мерцания можно было различить, куда попали невольные гости… или хотя бы на чем они стоят!
Раздался голос, спокойный и равнодушный. Он не доносился из какой-то определенной точки — он возник ниоткуда, он насытил собой мягкий мрак, перечеркнутый пунктиром огней.
— Ну и что же мне теперь с вами сделать? — спросил голос.
16
Сетка мелкого дождя связала воедино серое небо и серую поверхность реки. Из-под облаков уныло кричала гусиная стая, сквозь дождь летящая на юг.
Орешек проводил гусей взглядом. В Грайан летят… и дальше, за море, в Наррабан…
Вдруг остро захотелось оказаться в Наррабане, под льющимися с горячего неба солнечными потоками… Впрочем, и дома сейчас было бы совсем неплохо. У камина, с близнятами на коленях. И плащ бы просушить. А то эти дурацкие плетенки — скверная замена потолку.
Попутчики притихли. Оба наемника спят, закутавшись в плащи. Циркач Тихоня тоже дрыхнет на досках посреди «беседки». Загадочный Никто утонул в капюшоне, сунул руки в рукава. Спит, не спит — непонятно. Челивис с изысканной галантностью развлекает беседой Дочь Клана. Фаури не в духе, отвечает сухо и односложно. Пилигрим с энтузиазмом веселого щенка старается втянуть в разговор купца Аншасти… интересно, у этого парня когда-нибудь бывает плохое настроение?
А Рифмоплет и циркачка устроились под одним плащом. Щебечут что-то тихонько. Этому парню, похоже, оплеуха не грозит.
Орешку стало немного грустно. Не потому, что ему самому так уж нравилась темноглазая девчонка… нет, просто досадно, что не ему довелось укрыться одним плащом с красивой девушкой и болтать с ней, забыв обо всех дождях на свете.
Где-то сейчас Арлина?..
Лирические размышления были прерваны криками на палубе. Матросы забегали, вытаскивая на палубу арбалеты в чехлах, связки стрел, какие-то странные предметы, похожие на большие жаровни с крышками.
Путники проснулись. Общая тревога заразнее оспы, особенно если вспыхнет посреди монотонного, скучного дня.
— Эй, капитан! — перегнулся Айфер через перила «беседки». — Что стряслось? Если какая драка, так мы с Ваастаном всегда рады помочь.
— Беда! — озабоченно отозвался капитан. — Тролли до времени к реке вышли! Рано им еще, снега-то нет…
Его прервал визг Ингилы. Циркачка указывала рукой на берег.
На утесе, вырастая из серой пелены дождя, возвышалась гигантская фигура. Мощный торс, заросший бурой шерстью, был обнажен, на чреслах красовалась набедренная повязка из медвежьей шкуры. Могучие ноги, узловатые, как корни дуба, были босы. Великан опирался на громадную корявую дубину. Корабль прошел так близко от утеса, что оцепеневшие путники разглядели набычившуюся косматую голову на короткой мощной шее, грубой формы подбородок, глубоко запавшие маленькие глазки.
Тролль не двинулся с места, провожая взглядом проплывающий корабль. Но лучше бы он ревел, рычал, потрясал дубиной! На борту «Шустрой красотки» не было человека, который не хотел бы в этот миг очутиться где-нибудь далеко-далеко отсюда. Да что люди — сама «Шустрая красотка» сейчас мечтала очутиться у тихой пристани в устье Тагизарны.
— Говорят, они женщин воруют… — задумчиво сказал купец Аншасти, не отводя взгляда от удаляющейся фигуры гиганта.
— Жрут? — живо заинтересовался Айфер.
Аншасти отвлекся от невеселых мыслей, смерил наемника насмешливым взглядом и выразительно произнес одно-единственное слово:
— Нет.
— Тогда брехня, — рассудил Айфер. — Если не жрут, то брехня. Зачем такому наша человеческая баба? Он же чуть ли не с башню ростом!
— Ну уж не с башню! — вмешался Ваастан. — Ты на него снизу вверх глядел, он тебе выше и показался. Роста в два твоих будет… или повыше малость. А что до баб… Слыхал я, что если троллеву здоровенную башку расколоть, то мозг внутри — совсем крохотный. Так у них, говорят, не только мозги маленькие, но и… — Наемник покосился на Фаури, с интересом слушавшую их разговор, и замолчал.
— Не спорь, грайанец, это всем известно, — вмешался Рифмоплет. — От троллей у женщин рождаются дети — туповатые, но росту громадного и силищи немереной. Таких полукровок у нас в Силуране охотно берут в армию… вообще неплохие наемники из них выходят.
— Помнишь, мы колдуна в ущелье ловили? — шепнул Айферу Ралидж. — Там великан был, тебе ребро сломал. Наверное, ты на такого полукровку и нарвался.
Айфер просиял, закивал. Он любил вспоминать хорошие потасовки.
Ваастан первым спустился на палубу, за ним — все мужчины, даже бледный, что-то испуганно бормочущий купец Аншасти. В «беседке» остались лишь Фаури да Ингила. Дочь Клана вцепилась, как в спасение, в руку циркачки. Но та и сама не выглядела неустрашимой героиней.
— Они, гады, огня боятся, — пояснил капитан, раздавая мужчинам арбалеты и зажигательные стрелы. — Вот тут, в жаровне, горящие угли… поаккуратней, пожара на палубе не устройте… Э-эй, почтенный торговец, от тебя толку не будет, вон как руки ходуном ходят! Вернись-ка к женщинам, успокой, чтоб голосить не начали.
Но Аншасти остался на палубе. Возможно, считал, что так сумеет отвести опасность, нависшую над его драгоценными товарами.
А опасность была рядом.
За поворотом, там, где Тагизарна плясала в сузившемся русле, корабль поджидали три тролля. Громадные валуны, брошенные могучими волосатыми лапами, полетели вниз с крутого правого берега. Рухнув в воду у самого борта, камни обдали брызгами людей на палубе.
— Вот сволочи, не хуже катапульты работают! — восхитился Айфер, натягивая тетиву арбалета. — А ну-ка, почтеннейший Челивис, подпали-ка мне затравку на стреле…
Челивис поспешно подхватил стрелу, обмотанную на наконечнике паклей, пропитанной горючей смесью, и ткнул в жаровню. Айфер установил взведенную тетиву на стопор и принял из рук Челивиса пылающую стрелу. Она была длиннее обычных арбалетных стрел и не лежала целиком в прицельной канавке, а далеко высовывала из нее свою горящую голову. Сухой щелчок, резкий свист — и стрела рванулась в сторону берега, а вместе с ней огненной стаей полетели другие. Некоторые из них были пущены привычной твердой рукой, некоторые были направлены неумело и неловко, но вместе, пламенным роем, они оказались грозной силой. Два гиганта завертелись волчком, стараясь уйти от жалящих укусов огня. Третий с воем рухнул на камни, выдирая из глазницы впившуюся стрелу.
Тагизарна тем временем протащила маленький кораблик мимо опасного места.
— Отбились? — недоверчиво спросил капитан. — Так легко?
Пассажиры и матросы не обратили внимания на эти слова. Они восторженно вопили, лупили друг друга по плечам и наперебой выясняли, чья стрела угодила троллю в глаз.
Как очень скоро выяснилось, радовались они рано.
Прихотливая Тагизарна еще раз вильнула среди скал — и за новым поворотом дороги людям открылась ужасная картина.
Река здесь сужалась еще больше. Из клокочущей воды высовывался ряд отшлифованных течением валунов. Ралидж отрешенно подумал, что это, вероятно, те самые Пенные Клыки, встречу с которыми всю дорогу тоскливо предвкушал капитан.
На середине реки, между валунами, было достаточно места проскочить кораблю — если, конечно, у руля бывалый корабельщик с твердой рукой. Но эти ворота к спокойному, мирному пути, увы, были закрыты: меж валунами высилось нечто вроде плотины из наваленных как попало древесных стволов.
А с правого берега на «плотину» с законной гордостью строителей взирали тролли. Десять… нет, девять мерзких морд.
По команде капитана матросы пошвыряли арбалеты на палубу и бросились к парусу. Сам капитан, оттолкнув рулевого, вцепился в штурвал. С трудом удалось замедлить ход корабля, но все же течение с нехорошим упорством тащило «Шуструю красотку» к «плотине». Тролли вопили, скакали по берегу, размахивали дубинками.
— Перегружен корабль! — проорал капитан. — Пожадничал я, чтоб мне сдохнуть! Не уйдем против теченья! А ну, все за багры! Отталкиваться будем… может, плотину разломаем.
Багры были разобраны в мгновение ока. Течение развернуло корабль и почти прижало к полузатопленным стволам. Теперь было видно, что деревья для прочности связаны канатами.
«Тупые-тупые, а догадались! — думал Орешек, налегая на багор. — И откуда у них канаты? Из награбленного? Или какие-нибудь сволочи люди с ними торгуют?»
Великаны ликующе кружились, вертя над головами дубины, сделанные из вырванных с корнем молодых деревьев.
«Ну и сила! — позавидовал Орешек. — Не приведи Безликие драться с таким! Такой стукнет — от тебя красная лужица останется. Вот разве что сказать ту фразу…»
Рука дрогнула, чуть не выронив багор. Орешек очень не любил вспоминать о подарке, полученном когда-то от Аунка. Наставник, загадочный и жесткий человек, колдовским способом пробудил в своем ученике умение мгновенно, разом выплескивать наружу всю силу, ловкость и ярость, что заложили в него боги. Достаточно было произнести вслух странную, бессмысленную фразу — и добрый веселый парень превращался в непобедимого лютого демона. Правда, очень ненадолго.
Орешек воспользовался страшным даром трижды — и не любил вспоминать об этом. И не потому даже, что за эти пламенные вспышки приходилось платить болью и упадком сил. Нет, Орешек стыдился и боялся темной стороны своей души, которая вырывалась наружу, чтобы убивать…
Напряженные мысли были оборваны раздавшимся над ухом отчаянным криком.
— Эх, где мы ни бывали, нигде не унывали! — заорал Айфер, отбросил багор, вскочил на планшир. — С Хозяйкой Зла гуляли, в боях мечи ломали! — Оттолкнувшись, он спрыгнул на валун, поскользнулся, рухнул плашмя — к счастью, не в пенную свирепую воду, а на «плотину». Поднялся, встал, расставив ноги, на мокрых бревнах. — А ну, бросай топор!
Кто-то из матросов кинул ему топор. Айфер, чуть не сорвавшись со ствола, перехватил в воздухе рукоять и с маху обрушил тяжелое лезвие на неуклюже запутанный канатный узел.
Тролли забеспокоились. Один из них шагнул на ближайший валун и медленно, осторожно направился к смельчаку. Следом двинулся второй. Остальные начали забрасывать корабль камнями. Не все гранитные глыбы долетали до палубы, но несколько тяжелых обломков ударили по толпе защитников корабля. Раздались крики, кто-то был ранен, но Орешек даже не оглянулся. Он видел лишь великанов, по валунам приближающихся к Айферу.
«Арбалет! — подумал он с надеждой. — Зажигательные стрелы!»
Над ухом раздался сухой щелчок. Скосив глаза, Орешек увидел Пилигрима, натянувшего тетиву. Молодец, сообразил!
Чья-то рука поспешно подала горящую стрелу, тугая тетива яростно швырнула летучий огонь в тролля…
Увы, на кренящейся палубе трудно было прицелиться. Стрела улетела куда-то по течению, даже не испугав тролля, который был уже на полпути к Айферу. Великан качнулся вперед, примериваясь, как перешагнуть на следующий камень.
И тут руки Орешка сами отшвырнули багор, тело рванулось вперед. Он и понять не успел, что делает, а уже перемахнул планшир и точным прыжком очутился на мокром широком стволе. Вода перекатывалась через дерево, била по сапогам, норовила опрокинуть… Наплевать, не страшно! Здесь не сложнее устоять, чем на скользкой глинистой «площадке для танцев», где Орешек когда-то учился сохранять равновесие…
При виде нового противника тролль опешил, тупо замялся на месте.
— Нас били-убивали, а мы все распевали! — еще громче заголосил Айфер, сообразивший, что к нему пришла подмога. Звучно ударил топор. — Хранитель, скажи этим дуракам, что так узлы не вяжут!..
Орешек перепрыгнул на небольшой круглый валун, где можно было встать ненадежнее, и вскинул Саймингу в оборонительную позицию «верхний щит», прекрасно понимая, что защитит это его от тяжеленной дубины, как дамская кружевная накидка — от урагана.
До тролля наконец дошло, что перед ним не грозный противник, невесть откуда взявшийся, а всего-навсего человечишко, зачем-то выпрыгнувший за борт судна. Возмущенно рыкнув, он обрушил на валун дубину — выдранную с корнем молодую сосну. Крона хлестко накрыла валун, широкие зеленые лапы прошумели по воде.
Тролль вновь поднял дубину и непонимающе уставился на опустевшую верхушку валуна. А где человечишко? В воду свалился?
В этот миг из кроны вынырнул Ралидж, соскользнул по стволу и, ухватившись за локоть великана, встал на широкий камень бок о бок со своим противником. Человек был по пояс троллю. Горный гигант от такого нахальства возмущенно рявкнул и вновь замахнулся дубиной. Но человек опередил его.
Удар, который нанес Орешек, в поединке меж людьми был бы признан излишне жестоким и попросту подлым. Не показывал Аунк своему ученику этот удар! Но поневоле приходится бить в пах, если выше не достать.
Шкура тролля прочнее человеческой кожи, но Сайминга, дивный клинок, прорезала ее без труда. Человека такой удар либо убил бы на месте, либо на всю жизнь оставил бы калекой. Но, видно, правду говорил Ваастан, что мужскими достоинствами тролли одарены не так щедро, как люди. Рана в паху лишь разозлила чудовище. Тролль выронил дубину, которую тут же унес поток, и замахал руками, угодив Орешку в плечо. Прямой удар убил бы парня на месте, но и вскользь пришедшегося тумака хватило, чтобы бедняга спиной вперед перелетел на свой прежний валун и хлопнулся на задницу, чудом не выронив Саймингу. Сразу вскочил, лихорадочно соображая, что делать дальше.
По ноге великана потекла темная струйка. Тролль нагнулся, размазал кровь по ладони, понюхал… гневно взрычал… зашарил перед собой в речном потоке…
Как зачарованный, глядел Орешек на разгибающегося гиганта, на взмывающую в его руках мокрую каменную глыбу.
С невероятной скоростью мелькнуло в голове: «Прихлопнет. Как крышкой. Увернуться! Куда? В реку?»
Что-то сломалось в душе, сам собой преодолелся внутренний запрет. И застывшие, почувствовавшие близкую смерть губы шепнули незабвенное, ненавистное, с виду бессмысленное:
— Темная коряга шарит в ядовитой трясине…
Тролль ничего не заметил, он был слишком туп для этого. А вот Айфер, торопливо обрубавший сцепившиеся сучья, почувствовал резкий холод вдоль позвоночника. Страх. Словно из реки вынырнуло чудовище.
Наемник поднял глаза — и успел увидеть, как тролль обрушивает на человека громадный камень. И как человек поднятым левым локтем отбивает этот камень в сторону, в поток.
Тролль недоуменно заурчал, заозирался в поисках оружия. А человек спокойно полуобернулся к «плотине», наклонился и невероятно мощным рывком выдернул из нее толстое бревно.
«Шустрая красотка» гулко ударилась бортом о валун: люди на палубе забыли о баграх, потрясенно глядя, как бревно, взлетев в воздух, врезается в тролля, сбивает его в воду.
От удара корабль сотрясся, загудел. Даже в «беседке» хрустнул один из столбов, все сооружение перекосилось, зашаталось. Девушки поспешили спуститься на палубу.
— А ну, держать! — опомнился капитан. — Корабль разобьется — всем смерть!
Тем временем второй тролль, не понявший, что произошло, но не утративший воинственного пыла, спешил отомстить за соплеменника.
Воин спокойно вскинул меч и взглянул на «плотину» — не выдрать ли оттуда еще ствол? Увидел оброненный кем-то багор, прибитый течением к «плотине». Быстро, но без суеты перебросил меч в левую руку, а правой подобрал багор и, словно копье, метнул его в лицо противнику.
Бросок был страшен, будто направила багор не человеческая рука, а тугая тетива мощного копьемета. Багор прошел сквозь голову великана, словно стрела сквозь яблоко.
Как раз в этот миг под топором Айфера два полузатопленных дерева разомкнули свои объятия и нехотя скользнули в поток. За ними — третье, четвертое… «Шустрая красотка» устремилась в открывшийся проход быстро и точно, как рука опытного вора — в дорожную суму проезжего раззявы.
Айфер сорвался с разъезжающихся бревен в воду, ухватился за протянутый с борта багор и вскарабкался на палубу.
— Топор вот утопил… — буркнул он, перебираясь через планшир.
С другой стороны на палубу невероятным, звериным прыжком махнул с валуна Ралидж. Оказавшиеся рядом матросы шарахнулись от Сына Клана. Он не обратил на них внимания, потому что в этот миг произошло нечто неожиданное и жуткое.
«Шустрая красотка» накренилась на левый борт. В планшир вцепилась волосатая лапища. Над палубой поднялась плосконосая харя с мокрыми слипшимися патлами.
Это был тролль, которого Орешек оглоушил бревном. В холодной воде великан очнулся и теперь карабкался на борт — то ли чтобы спастись, то ли чтобы продолжить драку.
Люди в панике отхлынули прочь, только закаменевшая от ужаса Фаури осталась стоять у самого борта. Ее-то и сгребла, словно куклу, вторая лапища — громадная, мокрая и безжалостная. Не выбирала добычу — просто сграбастала, что подвернулось.
Орешек кинулся на помощь, но Сокола уже опередили: перед чудищем уже стоял Рифмоплет с поднятым багром. И неизвестно, кто в этот миг выглядел страшнее: озверевший тролль или красавец поэт с искаженным яростью лицом. Рифмоплет целился багром врагу в глаз, но в это время тролль попытался подтянуться на планшире. Корабль тряхнуло. Багор ударил в щеку великана, распоров ее сверху донизу. Заревев от боли, тролль угрожающе взмахнул рукой — той, в которой держал Фаури. Ноги девушки оторвались от палубы. Дочь Клана пришла в себя и пронзительно закричала.
Оттолкнув Рифмоплета, Орешек навалился грудью на планшир, вцепился левой рукой в мокрые сальные патлы и притянул чудовищную голову к борту. Правую руку завел под заросший шерстью подбородок, по которому струилась кровь. Коротко, четко и сильно рванул.
Раздался сухой громкий треск. Ни один силач — даже Айфер — не сумел бы так мощно и точно сломать троллю шейные позвонки.
Без единого звука чудовище ушло под воду — увы, унося с собой Фаури.
Орешек дернулся было следом — на помощь девушке… и бессильно осел на палубу.
Какое же это мерзкое чувство — когда сила покидает излученное тело! Как ноет каждая жилочка, какой тяжелой кажется голова, как болит левый локоть, недавно отбивший в сторону громадный камень. Нет сил даже подобрать оброненную Саймингу. Весь выплеснулся боец, до дна, как кувшин в глотку пьяницы!
С огромным трудом, преодолевая протест собственного тела, Ралидж перекатился по палубе к своему сиротливо лежащему мечу, прижался щекой к холодной стали и закрыл глаза.
Никто не пришел Соколу на помощь. Все столпились у левого борта. Слышались возбужденные голоса:
— Капитан, Пилигрим за бортом! Сорвался!..
— Не сорвался, он сам… Не выплывет, храни его Безликие! Ох, не выплывет!..
— Глядите, что там? Он, да?
— Не он, а они! Барышню тащит… Одной рукой гребет…
— Кто-нибудь, да бросьте же ему канат!
— Эй, парень! Держись, парень! Сейчас поможем!
— Вот так… вот так… осторожнее!..
— Барышню поднимайте!..
Орешек заставил себя сесть. По опыту он знал, что с таким состоянием лучше бороться, тогда оно быстрее проходит. Ну-ка, меч в ножны… и плевать, что болят плечи! В Аршмире они еще не так вечерами болели, когда Орешек вкалывал грузчиком. А ну, встать!
Чувствуя, как понемногу отступает боль, Сокол добрел до борта — и увидел, как на палубу затаскивают Пилигрима. Он был бледен, с одежды струями лилась вода, а глаза сразу приковались к лежащей на палубе Фаури. Рядом сидела Ингила, положив голову госпожи себе на колени. Пилигрим хотел о чем-то спросить, но мучительно закашлялся. Купец Аншасти накинул ему на плечи свой теплый плащ.
— Жива Рысь, жива! — ответила Ингила на невысказанный вопрос. — Сознание потеряла…
Рифмоплет заметил стоящего в стороне Сокола и подошел к нему:
— То, что сделал мой господин… это… это подвиг, о таком надо стихи слагать!
— Ты тоже… молодцом… — Ралидж улыбнулся, чувствуя, как начинают его слушаться занемевшие губы. Каждое слово давалось легче предыдущего. — Багром — это было здорово! Ты у нас, оказывается, поэт с большим опытом рукопашной работы!
— Эй, капитан! По правому борту!.. — раздался крик одного из матросов.
Все обернулись — и улыбки дружно сползли с лиц.
По правому берегу, молча догоняя корабль, бежала орава троллей.
Все тревожно подобрались, готовые к новой схватке. Но капитан сказал:
— Уйдем. Главное — Пенные Клыки проскочили. А дальше…
Он не договорил. Из трюма высунулась голова еще одного матроса:
— Беда, капитан! В трюме воды по щиколотку! Просадили мы днище нашей красавице!
— Мои товары! — охнул Аншасти.
— Чтоб их Серая Старуха взяла, твои товары, вместе с тобой! — огрызнулся капитан. — Без того корабль перегружен, а тут еще… Вода прибывает?
— Еще как! — мрачно подтвердила торчащая из трюма голова.
— Ладно, попробуем дотянуть. А ну, все в трюм! Отчерпывать воду! И пассажиры — кто не хочет к троллям на ужин!
Орешек сунулся было в цепочку, передающую из рук в руки кожаные ведра, но слабость и головокружение быстро напомнили ему, что за нечеловеческую силищу приходится расплачиваться. Чтобы никому не мешать, он пристроился на носу корабля.
Потому первым и увидел, как за поворотом открылся на левом берегу деревянный причал. Рядом — бревенчатая крепость с оградой из заостренных кольев. А на пристани — Орешек недоверчиво протер глаза — катапульта! Да-да, катапульта невесть как угодившая в лесную глухомань! Возле нее деловито хлопотали двое мужчин. Рядом высокая женщина держала глиняный горшок, замотанный в тряпку. Орешек догадался, что в горшке — горящие угли.
«Интересно, — подумал он, — а достанет катапульта до другого берега?»
Похоже, троллям был известен ответ на вопрос. Они молча развернулись и кинулись прочь. Иногда тролли бывают не такими уж и тупыми.
Один из мужчин разогнулся и замахал рукой подплывающим.
И если в этот миг был на свете корабль, доверху нагруженный счастьем, то было это старое речное судно под названием «Шустрая красотка».
17
— А мне без разницы, Рысь или не Рысь! Я ж вижу: барышню трясет, лица на ней нет, промокла насквозь… Храни нас Безымянные, заболеть может! Так что пусть госпожа не упрямится и изволит вот это выпить! Оно с непривычки противно, зато и страх снимает, и простуду!
Кринаш поднес к самому лицу барышни глиняную кружку. Пронзительный запах «водички из-под кочки» ударил по ноздрям Дочери Клана. Фаури, смертельно бледная, с темными кругами вокруг глаз, молча, но твердо покачала головой.
— Надо выпить, госпожа! — поддержала хозяина Ингила. — Верно-верно-верно! Я первый раз тоже думала: глотну — и на месте сдохну… А помогает!
Фаури вновь отчаянно замотала головой.
Ралидж сочувственно взглянул на девушку. Побывала в лапах чудища, потом в речной пучине, еле жива от потрясения — а ее обступили толпой и суют в лицо какую-то вонючую мерзость. Понятно, что она уперлась и никаких резонов слушать не желает. И Пилигрим на правах спасителя пробовал голос повысить, и Рифмоплет блистал красноречием…
Орешек вспомнил, как его впервые в жизни напоили аршмирском кабаке. У него тогда еще из пояса деньги исчезли. Сколько ему, дураку, лет было? Пожалуй, не больше, чем Фаури…
Коварная улыбка скользнула по губам парня. Он обошел стол, встал позади Фаури. Через голову девушки подмигнул хозяину постоялого двора.
— Что вы все к барышне прицепились? А ну, отвяжитесь! Она сама знает, что ей делать! Не хочет пить — не будет! — Орешек через плечо Фаури взял у Кринаша кружку. — Тем более что эту гадость пить и не обязательно. Достаточно как следует вдохнуть запах, только не носом, а ртом. — Он поднес кружку к губам девушки и, не давая ей опомниться, резко скомандовал: — А ну, вдохнуть!
Опешив, Фаури разомкнула губки. Вероломный Орешек тут же прижал край кружки ко рту девушки, а другой рукой за волосы оттянул ее голову так, что лицо запрокинулось. Огненное пойло хлынуло в рот. Девушка закашлялась, пытаясь вырваться. Струйки мутной жидкости потекли по подбородку на темное платье, которое хозяйка недавно дала насквозь промокшей гостье. Как ни мотала головой Дочь Клана, все же несколько глотков ей пришлось сделать.
— Вот и хорошо… Все, уже все, — успокаивающе сказал Орешек и поспешно отошел, потому что не знал, какой реакции ожидать от бедной Фаури. Сам он, помнится, в такой же ситуации сначала прокашлялся, а потом съездил по первой подвернувшейся морде.
В просторном помещении (Орешек вспомнил, что хозяйка гордо назвала его «залом») было жарко, шумно и весело. Все переживали радость спасения, все старались перекричать друг друга, все улыбались до ушей — даже матрос, которому хозяйка накладывала на плечо тугую повязку: бедняге сломал ключицу обломок гранита, брошенный особо метким троллем.
Из команды здесь был только этот матрос. Остальные, с капитаном во главе, латали пострадавшее суднишко. С ними остался и Аншасти: следил, как из трюма вытаскивают подмоченные тюки, прикидывал размеры ущерба, соображал, что можно просушить и спасти.
Орешек про себя возблагодарил Безликих за то, что на нем не висит забота о своем и чужом добре. Было так хорошо отбросить тревожные мысли и окунуться в сухой жар, плывущий от очага, в аппетитные запахи стряпни, в веселую разноголосицу. Все живы! И Айфера не разнесли в кашу дубины троллей — вон, приткнулся у огня, трясет невесть откуда взявшуюся коробку для игры в «радугу». И Фаури с Пилигримом не исчезли в речной пучине… кстати, как там Фаури?.. Ну вот, ей уже лучше: раскраснелась, глазки блестят, что-то оживленно говорит. Хозяин отошел по своим делам, а Ингила, Рифмоплет и Пилигрим умиленно слушают барышню.
Ралидж вернулся к столу, налил себе вина из кувшина.
— …И вы все такие хорошие! — горячо говорила Рысь. — Я вас всех люблю! Когда пускалась в путь — думала, будет страшно… я не привыкла к незнакомым… А ты, Ингила, такая славная! А Сокол — как он троллей, да? А ты, Пилигрим, самый храбрый на свете! Только ты зря за мной в воду прыгнул, ведь погибнуть мог… А я — ну и ладно! Подумаешь, утонула бы! Тоже мне печаль!
К таким словам подходила бы горькая интонация человека, который разуверился в жизни и не ценит ее даже в медяк. Но девушка, произнося эти недобрые слова, просто светилась ласковым теплым светом.
— Не надо больше такое говорить, не то Хозяйка Зла услышит! — заботливо откликнулся Пилигрим. — Хуже смерти мало что бывает. А какое горе родным, если погибнет такая милая девушка…
Парень осекся — видимо, сообразил, что позволил себе слишком много.
— Да нет же, я не об этом. Просто мне умереть не страшно… Ты слышал про Вечную Ведьму?
— Н-нет, — растерялся Пилигрим.
— А я что-то такое слышал… — попытался припомнить Ралидж.
— Я знаю! — обрадовалась Ингила. — Я балладу слышала! Ведьма живет уже много веков. Умирает, потом снова на свет рождается…
— Ну и что? — не понял Рифмоплет. — Мы же все так живем! Очистится душа в Бездне — и снова в новорожденного…
— Да нет же, — объяснила циркачка, — мы всё забываем, а Вечная Ведьма помнит каждую свою прежнюю жизнь.
— Правильно! — еще ярче просияла Фаури. Внезапно пригорюнилась, потупила глаза и мрачно сообщила: — Это я!
— Кто — «я»? — не понял Рифмоплет.
— Вечная Ведьма! — так же угрюмо объяснила девушка.
«Вот что значит высокородная барышня! — восхитился Орешек. — Даже с пьяных глаз не буянит, посуду не бьет, истерику не закатывает. Чепуху несет, вот и все…»
— А трудно, наверное, жить, если помнишь себя за много столетий назад? — вежливо поддержал он разговор.
Ингила бросила свирепый взгляд на негодяя, который издевается над бедной захмелевшей девочкой. Орешек догадался, что только из уважения к Клану его не пнули под столом.
Но Фаури не обиделась.
— А я не помню, — с тихой грустью пояснила она. — Ничего не помню. Вечная Ведьма в детстве растет, как все малыши, а потом — раз! — и вспоминает. Сразу! Все! Только я на этот раз что-то задержалась: семнадцать лет уже… — Фаури всхлипнула.
— А откуда тогда… — растерялся Орешек.
— От дедушки, — задумчиво объяснила Фаури. — Он астролог, он по звездам вычислил, что я — это я… то есть она… — Фаури подняла глаза, оглядела собеседников — и на нее снизошло озарение: — Вы мне не верите!
Все наперебой стали уверять девушку, что не сомневаются ни в одном ее слове.
— Вы мне не верите! — с тоскливой безнадежностью повторила Рысь. — Ну ладно! Смотрите и слушайте…
Фаури обвела всех четверых странным взглядом, пристальным и настойчивым, словно заключила в невидимый круг. Запахи стряпни вдруг стали невыносимыми, звуки болтовни за соседним столом резко зацарапали слух, огонек светильника разросся до размеров факела. Все вокруг слилось в яркую ослепительную пелену, расплылось, размылось… исчезло…
* * *
— Друг мой, неужели я хоть раз дал повод усомниться верности моих гороскопов? — изумленно вопросил старец в бархатном фиолетовом балахоне, расшитом золотыми спиралями. — Длинные пальцы нервно забарабанили по большому деревянному шару, покрытому странными рисунками и символами.
— Нет, — после короткого раздумья отозвался сидящий в кресле собеседник старика — черноволосый, бледный, с узкой бородой и тонкой полоской усов. — Я сейчас перебрал в памяти все случаи, когда… Нет, почтеннейший Авиторш, я просто потрясен безошибочностью твоих пророчеств.
— Гороскопы — не пророчества! — строго поправил его старец. — Это расшифровка начертанной заранее воли Безымянных. Это строгая наука, опирающаяся на сложную систему законов и правил. Она ничего общего не имеет с возвышенным безумием, охватывающим прорицателей — если, конечно, они не мошенники!
— Ну хорошо, хорошо! — Тонкий рот его собеседника дрогнул в улыбке, но светлые глаза остались серьезными. — Я хотел сказать, что точностью своих гороскопов ты можешь поспорить с самим Илларни.
Старик передернулся:
— Неверно! Я, конечно, преклоняюсь перед гениальностью Илларни, — тут в его голосе проскользнули фальшивые, неубедительные нотки, — но я пошел гораздо дальше! Я развил и усовершенствовал его методы! Я довел искусство составления гороскопов до полной, абсолютной непогрешимости! Я уверен, что потомки будут говорить: «Илларни? Это, вероятно, тот самый, труды которого стали исходной точкой для великого Авиторша Светлого Камня из Клана Рыси!..»
Собеседник старика, взяв с низенького столика кубок с вином, вежливо пережидал гордую тираду и незаметно рассматривал комнату — узкую, с высоким потолком. Стены были украшены картинами на «небесные» сюжеты. Вот Лучница — древняя богиня охоты, в честь которой названо созвездие. Вот Двуглавый Конь — сказочное существо, в которое были превращены двое смертельных врагов. От горя, что им придется пребывать в одном теле — да еще лошадином! — они не смогли оставаться на земле. Двуглавый Конь ускакал в небеса и навеки остался среди звезд… А верзила в кожаном доспехе — это, вероятно, герой Оммукат, что, по преданию, забросил на небо свой щит…
Авиторш тем временем закончил превозносить свои дарования и перешел к делу:
— Сначала я просто заинтересовался Вечной Ведьмой. Нет, в нашем мире ничего не бывает «просто», это Безымянные подвели меня к великому открытию. Я стал собирать все, что можно узнать о ее воплощениях — предания, баллады, старинные рукописи… Кстати, почтеннейший Джилинер, я бесконечно тебе признателен за мемуары Виннитиры-прорицательницы и за тот пергамент — запись из пыточной башни, где допрашивали злокозненную Кришсину. Они-то и натолкнули меня на забавную мысль: составить гороскопы этих женщин, ведь в свитках были точные даты рождения. Конечно, гороскопы оказались совершенно разными, как разными были и судьбы, но были абсолютно совпадающие небесные знамения. Я чуть не закричал от восторга, когда понял: это те самые «изначальные знаки»… иначе — «знаки души»… ведь душа у этих женщин одна! И такое редкое сочетание: стрела Лучницы нацелена в средний парус Сверкающей Ладьи, а задние копыта Двуглавого Коня…
— Прошу тебя, без подробностей, — вежливо, но твердо прервал старика тот, кого назвали Джилинером. — Я давно оставил надежды постичь звездную мудрость.
— Хорошо, — скривился старик, которого прервали на самом интересном месте. — Суть в том, что «изначальные знаки» — ключ к странствиям души в веках. Важно также, в какое время суток родился ребенок. Прошу заметить: Виннитира пишет, что мать, родив ее, в ту же ночь, к рассвету, умерла. А Кришсина под пытками кричала: «Будь проклята ночь, когда родила меня мать!»
— А когда родилась Фаури?
— Вскоре после полуночи… Но и это еще не все! Помнишь легенду о том, как Вечная Ведьма под именем Саймилу стала властительницей Озерного королевства? Я как-то слышал балладу… в ночь ее рождения был большой звездопад. Отец вынес новорожденную дочь на двор, свет падающих звезд омыл нагое тельце… ну, дальше про знамения, про великий путь…
— Опять — ночь рождения, — понимающе кивнул Джилинер.
— Не только, друг мой, не только. Раз нагого младенца вынесли из дома, значит, на дворе стоял не Лютый месяц. Мне был известен только год рождения Саймилу, но я развернул таблицы, сел за расчеты. Это была кропотливая работа, все-таки семь столетий… Зато теперь я точно знаю, что интересующее нас сочетание звезд стояло в тот год над землей в ночь со второго на третий день Щедрого месяца!
— Убедительно, — кивнул Джилинер. — Но во всех легендах сказано, что Вечная Ведьма вспомнила прошлое лет в четырнадцать-пятнадцать… а Фаури, если не ошибаюсь, уже шестнадцать.
— На днях исполнилось семнадцать. Но в легенде о Сокрушительнице Кораблей говорится, что она вышла замуж, родила троих детей и лишь потом вспомнила, что она — Вечная Ведьма.
— Вот сюрприз был мужу! — хмыкнул Джилинер.
— Но не это главное, — не дал себя сбить старик. — Десять лет назад в моем замке проездом гостила старая Намида Мягкое Слово, тогдашняя Мудрейшая Клана Лебедя. Она умела безошибочно определять, есть ли в человеке магическая сила.
Глаза Джилинера сверкнули, он подался вперед.
— Мудрейшая сказала, — продолжил Авиторш, — что в душе девочки, как подземное течение, струится мощный поток силы. Когда-нибудь он вырвется наружу — и тогда…
— Истинная Чародейка, — кивнул Джилинер. — А если к ней и впрямь вернется память о прошлых рождениях… опыт то ли восьми, то ли девяти веков… Да, почтеннейший Авиторш, наш уговор остается в силе. Я женюсь на твоей двоюродной внучке.
— А не боишься ли ты, Ворон, — спросил старик, осторожно подбирая слова, — что дитя станет могучей волшебницей и не захочет покоряться мужу? У нее таких мужей… за девять-то столетий…
Глаза Джилинера стали мечтательными, он мягко повел плечом:
— Почтеннейший Авиторш, ты представления не имеешь, какая это увлекательная наука — подчинять себе других людей! До того как в милой Фаури проснутся воспоминания, она уже будет глядеть на мир моими глазами и дышать в такт моему дыханию, а иначе… — Ворон запнулся, быстро взглянул в лицо человеку, с которым собирался породниться, и закончил совсем другим тоном — легким, дружеским: — А иначе и быть не может!
— Но… мне хотелось бы… — замялся старик, — чтобы моя внучка была хоть немного счастлива…
— И будет! Рысь войдет в дом Ворона! Я же не какое-нибудь ничтожество из Семейства, которое берет жену ради приданого, а потом лупит ее плеткой, как рабыню!
Холодные светлые глаза обещали будущей жене кое-что похуже плетки, но старик этого не заметил — или не захотел заметить.
— Вот и хорошо… Вот и уговорились…
* * *
«Зал» постоялого двора шумел, веселился, уплетал жареное мясо и запивал вином. А за угловым столом трое мужчин и девушка, закаменев, глядели на Дочь Клана и пытались понять, где они находятся и что с ними произошло.
— Он приехал в конце Звездопадного месяца, — тихо жаловалась Фаури, ни к кому особенно не обращаясь. — Красивый, не старый, ласковый… а я увидела — и убежать захотела. За руку взял — меня чуть не стошнило… — Рысь всхлипнула и закончила почему-то свирепым, обвиняющим тоном: — Ожерелье подарил! Коралловое!
— Что это сейчас было? — опомнилась Ингила. — Еще кто-нибудь это видел?
Никто не ответил. Фаури продолжала плакаться:
— Вечером дед пришел ко мне в комнату и спросил, почему я к обеду ожерелье не надела. Я сказала правду: выбросила с башни в ров. Хорошо бы и приезжего Ворона туда же… с башни в ров… И тут дед начал бить меня по лицу! — В голосе Рыси звучало горестное удивление. — Меня! По лицу! Раньше без обеда оставлял, в чулан запирал, но никогда и пальцем… Я так расплакалась, что остановиться не могла. Дед испугался, кликнул служанок… они мне какие-то отвары совали, тряпку мокрую на лоб… А я все думала: о чем дед с Вороном после обеда толковали? И узнала…
— Госпожа умеет видеть прошлое? — серьезно спросил Пилигрим.
— И сама вижу, и другим показать могу, такой у меня дар. Только дед не знает.
— Очень полезный дар… и очень опасный для хозяйки, — вздохнул Пилигрим. — Жизнь вокруг нас соткана из тайн. Если уметь заглянуть в любую… людям такое не понравится!
— А я не всегда могу заглянуть, — простодушно объяснила девушка. — Только если больна… или не в себе — ну, когда в истерике билась… — Фаури замолчала, ненадолго задумалась — и тут до нее дошло: — А со мной сейчас что-то неладно, да?
Девушка встала, покачнулась, вцепилась в край столешницы. Ралидж успел подскочить, подхватил ее — маленькую, легонькую. Фаури, как котенок, завозилась, поудобнее устраиваясь у него на руках, и сказала тоном ребенка, открывающего взрослому свою заветную тайну:
— Я сбежала из дома!
И заснула, прислонив русую головку к плечу Ралиджа.
Сокол нашел взглядом хозяйку, кивнул ей. Та улыбнулась, взяла светильник и пошла наверх. Ралидж двинулся следом, бережно держа свою хрупкую, невесомую ношу. Фаури спала, опустив пушистые ресницы, и тихонько, уютно посапывала. Соколу вспомнилось, как в Найлигриме ему приходилось разносить по кроваткам задремавших близнят.
В голову полезли странные мысли: если лет через пятнадцать он найдет Арайне жениха, а тот малышке не понравится… неужели и его девочка тогда убежит из родного дома?..
Ралидж растрогался было, но тут же пришел в себя. Что за вздор! Уж свою-то дочь он знает! Эта разбойница учинит постылому что-нибудь такое, что бедняга сам сбежит из Найлигрима! На неоседланном коне ускачет!..
За раздумьями Орешек не заметил, как очутился в небольшой темной комнатке. Светильник в руках хозяйки озарял постель.
— А я уже все приготовила — знала, что барышня за столом долго не усидит. Намаялась, бедная! Вот сюда ее, голубушку… Господин может идти. Я сама с нее сапожки сниму…
Спустившись в «зал», Орешек обнаружил, что соседи по столу куда-то исчезли. Впрочем, Пилигрим обнаружился почти сразу — у очага, среди игроков в «радугу».
Шум и хохот раздражали Орешка, который умиленно вспоминал дом и близнят. Захотелось выйти на свежий воздух и побыть одному.
Но дойти до двери удалось не сразу. Его окликнул Айфер, уже покинувший круг игроков, и сообщил, сияя, что здешний хозяин, оказывается, сам из наемников.
— Десятником был! — солидно уточнил хозяин. — Три года всего постоялый двор держу.
Рассказ Фаури стер из памяти Ралиджа услышанное во время прибытия имя хозяина, а обижать невниманием выручившего их человека не хотелось.
— Прости, уважаемый, в общем гаме я плохо расслышал твое имя…
— Кринаш из Семейства Кринаш.
Имя говорило о многом. Первый в Семействе, основатель! Надо думать, человек незаурядный, если, выйдя из Отребья, дослужился до десятника, получил право основать Семейство и раздобыл денег, чтобы купить постоялый двор.
— Я должен был догадаться, что здесь живет воин, как только увидел катапульту. Не расскажешь ли, уважаемый, откуда она взялась?
— Отчего не рассказать? — польщено улыбнулся Кринаш. — В Лунных горах есть крепость Найлигрим. Может, господин про нее слыхал?
— Слыхал. Я ее Хранитель.
— Да ну? Мы ж там осадой стояли три года назад! Я даже в саму крепость прорвался, когда нам предатель подземный ход указал.
— Ты был среди Черных Щитоносцев?
— Где уж мне… Мы сзади шли, второй волной атаки. Мне еще по голове чем-то перепало, вроде бы древком копья. Хорошо, вскользь, не пробило череп, только кровища хлестала.
— А может, это я тебя приласкал! — припомнил Айфер. — У меня в драке меч выбили, так я чье-то копье подобрал и лупил направо-налево…
— Правда? — просиял хозяин. — Вот так встреча! Знаешь, друг, будешь платить только за постой и еду. Вино, сколько ни выпьешь, не поставлю в счет.
— Я много выпить могу! — честно предупредил Айфер.
— Ты про катапульту начал, — напомнил Сокол.
— Да, про катапульту… Одолела нас тогда колдовством грайанская чародейка, бросились мы наутек… паника, сумятица… Я королю жизнь спас, за что мне вознагражденье вышло! — Кринаш гордо расправил плечи.
«Не тогда ли ему подарили имя?» — подумал Ралидж.
— Нам на подмогу армия шла — тоже улепетывать бросилась, рассыпалась… Да что у вас там за колдунья такая страшная?
— Моя жена.
Кринаш устремил на Сокола взгляд, исполненный глубочайшего уважения, даже преклонения перед чужой отвагой. И не сразу вспомнил, откуда надо продолжать рассказ.
— Да… катапульта… Ее отступающая армия возле Тагизарны бросила — не до того было: слух прокатился, что подошел Джангилар с большими силами и уже на хвосте у нас висит. А я пожалел бесхозное добро — ведь хозяин «Рыжей щуки» на дрова бы хорошую вещь пустил. Дал я ему кой-какую мелочишку. Он свистнул слугам, сволокли они эту лапушку в овраг, мешковиной накрыли. А как я здесь обосновался — заплатил одному корабельщику, тот мне катапульту и доставил. Полезная штука, тролли ее боятся. Еще, говорят, ниже по течению речные пираты объявились. К нам, хвала Безымянным, пока не совались, а заявятся — встретим с почетом и лаской.
— Может, потому и не суются, что про катапульту наслышаны… и про храброго хозяина! — Сокол хлопнул Кринаша по плечу и двинулся к выходу, оставив двоих матерых вояк наперебой вспоминать славную осаду Найлигрима.
Возле очага Орешек задержался — он любил игру в «радугу». Захотелось раздвинуть круг игроков, втиснуться между ними, взять из рук соседа коробку с гремящими в ней плоскими костяшками, тряхнуть ее так, чтобы вокруг кисти крутанулась и снова в ладонь пришла…
Нельзя. Сокол. Сын Клана.
А вот Челивис забыл про свою спесь. Сидит бок о бок с матросами, что вернулись с пристани, гремит костяшками, сыплет прибаутками. Вроде ему везет…
А ну-ка, ну-ка, глянем повнимательнее… Ого!
Матросы эти, караси речные, может, и не замечают ничего, а Орешек, пообтершийся в кабаках Аршмира, профессионального игрока всегда узнает. Хотя бы по особому гибкому движению правой кисти… по манере располагать пальцы на коробке… по левой руке, с виду расслабленной от плеча до кончиков пальцев, а на самом деле — напряженной, готовой незаметно вступить в игру…
Орешек встал за плечом одного из игроков, сохраняя вид скучающего зеваки. И на Челивиса зря не таращился, зная точно, что именно хочет увидеть.
Вскоре он понял: надо предупредить Айфера, чтоб с почтенным Сыном Рода играть не садился. Везение у того — рукотворное…
Но каков мастер! Орешек и сам умел жульничать в «радугу», ему ставили руку лучшие портовые шулера… но этот знатный господин мошенничает так чисто и красиво, что можно только восхититься и позавидовать.
Ай да Челивис! Может, он и впрямь едет в столицу принять наследство (не стал бы врать в дороге — примета плохая). Но чем он в Фатимире промышлял — можно догадаться…
Орешек вспомнил всадников, скачущих берегом реки, и Челивиса, сползшего от страха под скамью. В Фатимире, можно предположить, остались люди, которые о чем-то не до конца договорили с везучим игроком. И были бы весьма не прочь изловить его и закончить беседу.
Посмеиваясь, Орешек двинулся к выходу. Разоблачить шулера ему и в голову не пришло. Каждый добывает деньги как умеет.
Холодный осенний ветер ударил в разгоряченное лицо, чуть не вырвал из рук дверь. Орешек полной грудью вдохнул запах мокрой хвои, долетевшей из-за частокола. Это было приятно, но еще приятнее было знать, что в любой момент можно вернуться в светлый, хорошо протопленный «зал». Только тот, кто бродяжил, знает, какое это счастье — крыша над головой в ненастный вечер. Даже временная, не своя…
За углом дома, с подветренной стороны, послышались приглушенные голоса. Орешек насторожился: слуги-то в доме… не воры ли там шушукаются?
Шагнул с крыльца, но остановился, услышав задорный смех Ингилы. Досадливо повел плечом, повернулся, чтобы уйти в дом (не из деликатности: подслушивать Орешек любил и умел; просто — на кой ему чужое любовное чириканье?). Но помедлил, заслышав перебор струн.
Лютня негромко вызванивала мелодию. Голос Рифмоплета то ли выпевал, то ли плавно выговаривал:
Мама в детстве мне песенку пела. «Счастливее всех будет тот, Кто по радуге, как по крутому мосту, через небо пройдет». Не забылась мечта, не оставила детская сказка меня, Семицветной надеждой плясала вдали, ярким чудом маня. Без оглядки и без сожаленья оставил я старый мой дом, И чужие дороги меня окружили змеиным клубком. Повели, заморочили, спутались — слякоть, колдобины, грязь. За крутым поворотом — с ухмылкой — лихая беда заждалась. Не заметишь, как выведет тропка в коварную зыбкую мглу. Где кусты тебе вслед меж лопаток разбойничью бросят стрелу. Тетива пропоет — и уляжется мертвым меж сумрачных скал Дуралей, что цветную тропу в черном мире наивно искал. И отчаялся я, и поверил, что нет на земле красоты… Но на горестный стон серебристою песней откликнулась ты. На раскрытой ладони тебя перекресток, как дар, протянул. Не гадая, не думая, я на твой смех, как на зов, повернул. Пусть мне радуга под ноги ляжет сама — не сойду я с пути! Мне судьба — за тобой по камням, по ухабам, по кручам брести, Лишь бы ритмом любви отзывался в крови твой танцующий шаг… Ты взглянула в глаза, улыбнулась и звонко сказала: «Чудак! Понаплел, понапутал — сама уж не знаю, где сказка, где быль… Но откуда взялась на твоих сапогах семицветная пыль?..»Струны смолкли. Орешек прочувствованно вздохнул: песня ему понравилась.
Но Ингила была далека от того, чтобы благодарно размякнуть в мужских объятиях.
— Дурак! — выкрикнула она неожиданно злым, резким голосом. — Ты это так видишь, да? Путь по радуге? А знаешь, что это такое — зимой ночевать в придорожных кустах, потому что крестьяне в ближайшей деревне спустили на тебя собак?.. Возвращался бы лучше домой, к родным!
Рифмоплет ответил холодно и твердо:
— Иногда лучше ночевать в мороз в придорожных кустах, чем вернуться к родным!
Орешек покрутил головой и вернулся на крыльцо, предоставив этой парочке разбираться в своих бурно развивающихся отношениях.
У двери задержался, бросил взгляд на окно наверху. Кажется, в этой комнате он оставил Фаури?
«Надо же! Вечная Ведьма! С ума сойти…»
18
— Надо же! Вечная Ведьма! С ума сойти…
Айрунги, чуть сощурившись, снизу вверх взглянул на призрак седобородого старца с колючими глазами. Старец, в свою очередь, не без уважения взирал на забредшего в развалины крепости путника: тот не пытался убежать, не бился в истерике, не впадал в тупое оцепенение. Напротив, со спокойным интересом рассматривал то сменяющихся над каменной площадкой призраков, то золотое ожерелье, светящееся сквозь прозрачную плиту.
Неужели отверженным магам наконец-то повезло встретить человека, способного подняться над животным страхом и грошовой алчностью?
А вот мальчишка, что пришел вместе с этим многообещающим путником, выглядит вполне обычно: вытаращенные глаза, белое лицо… в комок сжался, щенок ничтожный, и явно перестал понимать, о чем его хозяин толкует с ужасными обитателями крепости…
Но призрак очень ошибался. Ильен был достойным внуком своего деда, страх никогда не затуманивал ему мозг. Да, ноги отнимались от ужаса, голова кружилась, но главное мальчик понял четко: ожерелье, лежащее в толще камня, таит в себе страшную опасность.
Один из ваасмирских учителей (не Айрунги, другой) рассказывал Ильену о Грани Миров. Он говорил, что Врата — это прорехи в расползающейся ткани мироздания. Они, к сожалению, множатся, и если Безликие не помилуют этот мир, он тоже будет скомкан и смят, сольется в один клубок с Подгорным Миром…
Наслушавшись учителя, Ильен долго потом не мог спать спокойно. Стоило закрыть глаза, как мерещился растерзанный, разорванный в клочья город, куда островками вплывают какие-то чужие, враждебные леса, бурые болота со скалящимися из тины чудищами…
Проклятая золотая штуковина, что нагло посверкивает из камня, может приблизить гибель мира. Ясно же, что отсюда надо немедленно уходить!
Но Айрунги… что он делает? Неужели не понимает… он же самый умный… о Безликие, он с ними торгуется!..
— Сокровища — это прекрасно. Однако золото можно раздобыть где угодно. В Кровавой крепости есть кое-что более ценное, чем монеты и драгоценные камни.
— Да? Что же это за ценности мы тут проглядели за пять веков?
— Во-первых, доброе расположение Семи Магов.
— Не понял… — растерялся старик. Туманный столб заколыхался, расплылся и вновь сгустился, приняв обличье воина в кожаной куртке. Ильен уже видел смену призраков, но вновь она так ударила по натянутым нервам, что мальчик чуть не закричал. Хотя у призрака был совсем не грозный вид. Скорее, ошарашенный.
— Что ты сказал, путник? Ну-ка, повтори! Доброе расположение?! Ты не первый, кто забрел сюда за пятьсот лет… чего только люди у нас не просили… но чтобы это!..
— А что здесь удивительного? Я с детства слышал о Восьми Ночных Магах — и считаю великими именно вас, а не тех, первых… Преклоняюсь перед вашим мужеством, бунтарским духом, умением бороться до последней черты… а теперь вижу — и за последней чертой!
— Я с тринадцати лет усвоила, — насмешливо перебил женский голос из пустоты, — что если кто-то меня нахваливает — значит, ему от меня что-то нужно!
— Разумеется! — не смутился Айрунги. — И открыто скажу, на что рассчитываю. Когда вас снова станет восемь и вы вернетесь в этот мир, вы ведь не усядетесь вышивать крестиком!
— Я уж точно не усядусь! — хохотнул воин.
— Могу себе представить, какие планы выносили вы за века… Кстати, вы говорите не так, как, если верить рукописям, говорили пятьсот лет назад. Думаю, о нынешнем мире вам известно довольно много.
— Наблюдательный… — неопределенно хмыкнул воин.
— Верно. Это одно из моих многочисленных достоинств. Вот увидите, я смогу быть полезным. Это и есть плата, которую я прошу: хочу быть в игре. Вам понадобятся помощники. Такие люди, как я. А таких на свете мало, так что повезло не только мне, но и вам.
— Не только наблюдательный, но и скромный! — оценила невидимая женщина. — А что «во-вторых»? Ты же говорил — «во-первых»…
— Да, верно. Есть и «во-вторых». Совсем недавно, прямо перед нами, сюда должен был явиться один человек. Я шел по его следам.
— Был один. Только не человек.
— Не человек? Но кто же?..
— Не знаю, — усмехнулся воин. — До сих пор спорим. Но раз что-то непонятное — лучше от него избавиться. Так что ты с ним уже не побеседуешь. Забудь.
— Не человек, да? Очень интересно… Хотя, собственно, мне не он нужен. Он украл одну вещь, доставшуюся нам с мальчиком от близкого человека. Небольшой кинжал с золоченой рукояткой. Грошовая безделушка, но бесконечно дорога как память. Пусть кинжал вернут нам прямо сейчас. В качестве задатка.
— Никаких задатков! — провизжал откуда-то вредный старикашка. — С чего это ты перед серьезным делом заговорил о памятных вещицах? Да, от того типа осталось какое-то тряпье и оружие. Вернешься — заберешь. Только не вздумай нас обмануть, потому что…
Старика перебил доносящийся сверху сипящий голос:
— С-скорее! С-спеши!
Ильен вскинул глаза — и воздух комом застрял в горле. Полнеба над ним закрыла вставшая на дыбы огромная ящерица. Чешуя отливала синевой, пасть ощерилась клыками, два маленьких красных глаза смотрели враждебно и колко. А с середины лба прямо на Ильена пялился третий глаз — громадный, зеленый…
Это было уже слишком. Земля ушла из-под ног мальчика, стена кустов медленно-медленно повернулась перед глазами. И все объяла мягкая, глубокая, уютная темнота…
* * *
Почему Ильену плещут в лицо водой, зачем?.. Ах да, это ему снится… Нет, это ему не снится. Он лежит на чем-то жестком, холодном… Над ним склонился учитель с флягой в руках…
Ильен дернулся всем телом: вернулись воспоминания, а с ними — страх.
Учитель не дал ему ни подняться, ни заговорить. Нагнулся еще ниже, жарко зашептал в самое ухо:
— Молчи и делай, что скажу. Мой мальчик, я знаю… Если такую вещь возьмет в руки ребенок… невинная душа… артефакт потеряет вредоносные свойства. Достань ожерелье из выемки. Просто возьми и дай мне.
Страх сжимал душу, шепот учителя становился все горячее, а унаследованный от деда здравый рассудок подсказывал: что-то здесь не то…
Но учитель-то, учитель!.. Если ему не верить — кому тогда верить?
Сделав над собой усилие, мальчик встал, бросил быстрый взгляд на фигуру над каменными плитами (хвала Безымянным, опять воин, а не чудовище!), молча подошел, нагнулся, взял ожерелье.
Айрунги, торжествующе улыбаясь, почти выхватил добычу из рук мальчика.
— Эй, — возмутился было призрак, — ты что, мошенничать вздумал?
— Не говори ерунды! — твердо и независимо перебил его Айрунги. — У нас уговор — и я намерен его соблюдать. Я сам заинтересован в том, чтобы вернуться с победой и получить награду. Я вам эту Вечную Ведьму за косы приволоку. Но не выношу, когда меня запугивают, давят на меня! Запомни: пес сидящий на цепи, дичи не принесет!
— Да? — хмуро переспросил воин. — Что ж, попробуем поверить. Удачи тебе!
Ильен на негнущихся ногах двинулся за учителем. Он брел, молча глядя в спину Айрунги. Во рту был мерзкий вкус, в душе — почему-то чувство вины… не перед учителем… может быть, перед самим собой?
Когда путники оставили развалины Кровавой крепости далеко позади, Ильен заговори:
— Учитель, неужели ты правда будешь им служить? Они же плохие, я читал… они чуть весь мир не погубили.
— Запомни, — веско прозвучало в ответ, — Айрунги Журавлиный Крик всю жизнь служил и служит только одному человеку на свете. И этот человек сейчас перед тобой!
— Но ожерелье…
— …Указывает мне путь, вот и все. Я четко ощущаю, в какой стороне находится Вечная Ведьма. Кому от этого плохо? Тебе, мне, миру? Подними голову, мой мальчик, не хмурься! Я человек бывалый, не натворю глупостей, заполучив волшебную вещицу. Держись ближе к Айрунги — не пропадешь!
19
— Ну и что же мне теперь с вами сделать? — спросил голос.
Первой пришла в себя Аранша. Живот и грудь еще обжигал изнутри пронзительно-ледяной ком ужаса, а руки уже взводили тетиву арбалета.
— Не стреляй, — шепнул Керумик. Он видел жест наемницы: странная, полная огней тьма немного отодвинулась, теперь троих путников окутывало что-то вроде мягкого прозрачного сумрака.
— Кто здесь? — звонко спросила Волчица. — Куда мы попали? Если у этих мест есть хозяин, мы не причиним ему зла.
— Трое, — задумчиво отозвался голос. — Это много. Одного, пожалуй, можно оставить… ну двух… но трое — это уж слишком.
— Стрелять буду! — предупредила Аранша, вскинув арбалет и пытаясь определить, откуда идет голос.
— Какая смешная! — мягко, почти нежно сказал невидимый хозяин — и сразу же за этими словами раздался испуганный женский вскрик. Аранша потрясенно вскинула перед собой опустевшие ладони:
— Как труха… между пальцев… арбалет…
Арлина успокаивающе обняла наемницу за плечи и почувствовала, что та дрожит всем телом.
— Она не стала бы стрелять! — крикнула Волчица в круговерть огней. — Не надо ее наказывать! Отпусти нас!
— Вспомнил! — обрадовался в ответ голос. — Вы — люди, да? То-то ваш язык так легко разгадался… ведь я его уже знаю! У меня жили две такие зверушки, называли себя — Подгорные Охотники. Забавные, все норовили удрать. Жаль только, что жизнь у вас, у людей, короткая. Что это за домашнее животное — только его завел, а оно сразу дохнет!
— Домашнее животное?! — охнула Аранша.
— Послушай, почтеннейший, — Арлина старалась говорить как можно убедительнее, — произошло недоразумение. Ты принимаешь нас за животных, но дело в том, что люди — существа разумные…
— Это вам так кажется, — перебил ее скучающе-снисходительный голос. — Пожалуй, я оставлю вот эту… которая хотела в меня стрелять.
— А остальных куда? — не без интереса спросил Керумик.
— Ну… не знаю… убью или вышвырну отсюда.
— Вообще-то лучше бы вышвырнуть… — бормотнул Охотник.
— А… почему я? — брякнула, растерявшись, Аранша. Она не ждала ответа, но голос любезно разъяснил:
— Ты скоро будешь размножаться. Вероятно, это будет интересное и познавательное зрелище.
— Чего-о?! — непонимающе рыкнула наемница… и вдруг осеклась, залилась багровым румянцем — даже в полумраке заметно. Вслед за ней ахнула Арлина, негромко выругался Керумик.
Волчица быстрее других пришла в себя и заявила неведомому хозяину:
— Все-таки не повезло тебе с домашними животными, уважаемый. Я Араншу знаю, она в неволе зачахнет…
— Зачахну! — обрадованно подхватила наемница. — Пить не стану, есть не стану… буду сидеть и глядеть перед собой пока не сдохну!
— И разговаривать не будешь? — обеспокоился голос.
Аранша затрясла головой с выразительным мычанием — словно уже откусила себе язык, чтобы ненароком не порадовать гостеприимного хозяина беседой.
— А… кого из вас мне тогда оставить? — послышался недоуменный вопрос.
Гости наперебой начали уверять, что не годятся для плена — такими уж капризными и нежными уродились! Керумик даже улегся на еле видимый в темноте пол и вдохновенно изобразил гибель в лютых корчах.
Под таким напором человеческих эмоций хозяин дрогнул, растерялся и соболезнующе предложил прикончить бедняжек, чтобы не мучились.
Бедняжки не оценили трогательного порыва, сердечное предложение отвергли и предложили за свою свободу выкуп.
Хозяина рассмешила очаровательная наглость двуногих зверушек, вообразивших, что они смогут угодить ему подарком.
Но тут с пола подал голос Керумик:
— А может, мы для тебя поймаем какого-нибудь зверя посмешнее… и чтоб жил подольше… чтоб он тебя пережил, паучина треклятый! — Последнее было сказано негромко и в сторону.
— Да? — заинтересовался хозяин, то ли не расслышав нелюбезной реплики, то ли не соизволив обратить на нее внимания. — И кого бы ты мне предложил?
— Притворяшку. Это не зверь, а целый зверинец.
— Притворяшку? Не знаю такого… Те два Охотника никогда…
— Значит, тебе дураки попались!
Керумик, похоже, освоился с ситуацией. Он непринужденно уселся на полу и начал рассказывать о звере размером с собаку, который умеет принимать множество обличий. То крылья отрастит, то ласты, а если надо — клыки из пасти выпустит. Но это так, попугать встречных чудищ. Сам притворяшка — робкий, тихий… насекомых лопает, яйца птичьи…
— Хочу! — очарованно отозвался хозяин. Огоньки завертелись, словно ветер закрутил стайку светлячков. — Хочу притворяшку! Иди и поймай! Но вот эта, смешная, побудет здесь, а то вдруг ты погибнешь, я вообще ни с чем останусь.
— Идет! — подозрительно легко согласился Керумик.
— Это что ж выходит — я здесь застряну? — возмутилась Аранша. — Одна?!
— Не плачь! — утешил ее голос (хотя Аранша и не собиралась пускать слезу). — У тебя будет своя будка и кормушка. Смотри!
Темнота отступила, открыв некое подобие бревенчатой крестьянской избы. Одна стена отсутствовала, взгляду открывалось внутреннее убранство избы: тяжелый стол, широкая скамья, на которую брошен лохматый тулуп… плетеные камышовые циновки на полу… все вроде бы настоящее, но что-то не так… ах да, окон нет! Кстати, светильников тоже нет — откуда же свет такой хороший да ровный? И где очаг?
Араншу заинтересовали не тайны «избы», а стоящий на столе горшок, из-под крышки которого струился пар. Она решительно двинулась к «избе», по-хозяйски прошагала по циновкам и, сняв крышку, заглянула в горшок.
— Да чтоб мне околеть! Каша! Брюквенная! Ух, ненавижу! У нас в деревне эту дрянь варили, когда улова не было. Я что, это жрать должна?!
— Не капризничай! — одернул ее хозяин. — Те двое, что до тебя здесь жили, каждый день эту кашу ели да нахваливали.
— То-то они у тебя быстро померли. Госпожа, Керумик, скорее ловите того зверя крылатого, выручайте меня отсюда!
— Да уж, поторопитесь! — насмешливо подхватил голос. — А то, когда вернетесь, можете не узнать свою подружку.
— Почему? — испугалась Арлина.
— В моем доме время течет не так, как за стенами. Вы там побродите не спеша, поохотитесь, вернетесь — а она уже седая, дряхлая.
Аранша застыла в неловкой позе, прижав к груди глиняную крышку.
Волчица в смятении обернулась к Керумику.
— Очень может быть, — неохотно подтвердил тот. — В каждой складке время бежит по-своему. Чаще всего разница невелика, но иногда — о-го-го!
Арлина бросилась к наемнице, схватила за плечи, заглянула в глаза:
— Слушай меня! Клянусь детьми, клянусь мужем, клянусь Безликими! Я не уйду из Подгорного Мира, пока не спасу тебя! И я не умру, пока не спасу тебя! Слышишь, не умру! Ты верь, обязательно верь! Ты вернешься к мужу! И не старухой вернешься, я клянусь!
Бледная, без кровинки в лице, Аранша хотела что-то сказать, но не смогла — лишь кивнула, принимая клятву.
Волчица повернулась к Керумику и спросила свирепо, словно парень был в чем-то виноват:
— Ну, говори! С чего думаешь начать охоту?
Тот задумался лишь на миг.
— Притворяшки сами не растят детенышей — подбрасывают в норы и логова к другим животным. Маленькое существо учится подражать чужой внешности — или погибает. К хищникам в берлогу мы, ясное дело, не сунемся. Есть в одной из ближних складок речка Тарахтелка — бежит по дну ущелья, камешками постукивает. Стены ущелья высокие, крутые. Там живут большими колониями Скальные Ползуны. Насколько помню, у них сейчас подрастают детишки. Ползуны нас не сожрут, когда мы с их потомством знакомиться полезем.
— Пошли! Скорее!
— Что «скорее»? Мы пока туда доберемся… Это же отсюда — несколько складок…
— Придумай что-нибудь, не то убью!
— Не надо ничего придумывать, — вмешался хозяин. — Выйдете отсюда и окажетесь на берегу этой самой Тарахтелки.
— Да? — заинтересовался Керумик. — Отсюда так много выходов?
— Выход один. Но он везде, во всех складках.
Арлина ничего не поняла, зато Керумик деловито кивнул и небрежно ухватил госпожу под локоток: идем, мол! Наемница хотела одернуть наглеца, но было поздно: Волчица и этот сомнительный тип исчезли в хитросплетении огненных вспышек.
* * *
Джилинер стиснул кулаки, увидев в резной деревянной раме край скалистого обрыва, заросший низкими разлапистыми деревьями, и двух путников, мужчину и женщину, осторожно пробирающихся меж стволов.
— Волчица! Опять Волчица! Поторопился я сбросить ее со счета!
Джилинер не бросал слова в никуда: он обращался к своему двойнику, что скрывался где-то в зеркальных слоях, терпеливо ожидая, когда можно будет всплыть наверх, показать свое лицо.
— Я-то думал — она теперь годится только с детишками возиться… а она… она…
На зеркальной глади рыжеватый парень что-то предупреждающе сказал своей спутнице и указал кончиком меча вверх, в полуоблетевшую крону. Волчица кивнула, достала из ножен меч и двинулась дальше, время от времени поглядывая наверх.
— Зачем ей понадобился Подгорный Мир? К какому Источнику Силы хочет она припасть? Как вступит в игру?.. Нет, с ней надо скорее покончить. Немедленно, сразу отправить в Подгорный Мир Второго… Впрочем, постой! — воскликнул Ворон таким тоном, словно его двойник ринулся исполнять приказ. — Может, не придется с ней возиться. Смотри!
Под ногами у путников засверкали искорки. Их стало больше, они слились в золотую змейку. Змейка быстро выросла — и вот уже дорогу людям пересекает светящаяся тропка.
Ожидая опасности сверху, путники почти не смотрели себе под ноги. Вот они шагнули на тропу из желтого света. Остановились. Помедлили. Вдруг лица их стали каменными, застывшими. Мужчина медленно повернулся и пошел по дорожке. Женщина последовала за ним — туда, где золотистая полоса, манившая их за собой, стекала вниз, за край пропасти.
20
Утреннее солнце сидело на гребне частокола и дерзко таращилось на пробуждающийся постоялый двор.
Спускаясь с крыльца, Орешек прикидывал: не зря ли он надел плащ? Тепло вроде…
Но возвращаться в дом не хотелось. Настроение было испорчено во время утреннего умывания. Дагерта, грех жаловаться, расстаралась: согрела большой таз воды, приготовила льняное расшитое полотенце (наверняка самое лучшее, из какого-нибудь заветного сундука вытащенное), сама с ковшом встала возле таза, готовая высокородному гостю на спинку полить. Высокородный гость с шуточками да улыбочками потащил через голову рубаху, но вдруг остановился, плеснул себе в физиономию пару пригоршней воды и поспешно покинул недоумевающую хозяйку.
Глупо огорчаться из-за ерунды, но что поделать — до сих пор стыдится он своей исхлестанной спины. В крепости слуги привыкли к шрамам Хранителя, а здесь… Конечно, Дагерта не посмела бы задать Соколу ни одного вопроса, но… Тьфу! Уж лучше где-нибудь у реки скинуть рубаху да вымыться как следует! И не нужна ему подогретая вода!
У пристани возвышался корабль, наполовину вытащенный на берег. Вокруг суетились матросы. С палубы, перегнувшись через борт, им что-то кричал Аншасти. Орешек вспомнил, что купца вечером не видно было на постоялом дворе. Он что, так и ночевал на палубе? Ну и человек! Прямо пес сторожевой!
Обойдя корабль, Орешек двинулся дальше по берегу. Вскоре путь преградила небольшая речка, впадающая в Тагизарну. Что ж, искупаться можно и в ней, только местечко хорошее найти.
И такое местечко нашлось! Деревья приглашающе расступились, открыв черную глубокую заводь. Орешек огляделся — далеко же он забрел! — и не спеша начал раздеваться. Аккуратно повесил на куст плащ с зеленой заплаткой на капюшоне. Привычно скользнул рукой по груди, чтобы расстегнуть перевязь, и хмыкнул, вспомнив, что оставил Саймингу на постоялом дворе. Снял цепочку с серебряным соколом, обмотал вокруг ветки. Стянул через голову рубаху, скинул сапоги, с удовольствием почувствовав под босыми ногами холодную росистую траву. Потянулся, огляделся — а хорошо здесь! Деревья смыкаются над головой желто-зеленым сводом, по другому берегу ивняк опрокинул в воду ветви… В Грайане сказали бы: русалочьи места! Интересно, а в Силуране русалки водятся?..
И тут же выяснилось — водятся!
Черная заводь вздрогнула и пошла кругами, выпустив на поверхность смугло-розовое чудо. В лесную тишину, сплетенную из шума ветвей и журчания реки, ворвался дерзкий, звонкий смех. Крепкие ладошки ловко ударили по воде, подняв вокруг русалки два крыла брызг.
— Замерзнешь, дуреха! Кто же осенью купается? Вон уже синяя вся, как цыпленок за три медяка!
— Где синяя?! — возмутилась столь явным поклепом юная нахалка, высовываясь из воды по пояс. — Где-где-где? Да пускай мой господин глянет как следует! Я же силуранка, меня в детстве мама в Горную Колыбель клала! Это грайанцы — неженки, холода боятся!
— Драть тебя, паршивку, некому! — вырвалось у Орешка из разом пересохшего горла. — Маленькая, а бесстыжая! Сколько тебе, пятнадцать?
— Вот еще! Семнадцать! — Ингила перевернулась на спину и в несколько красивых гребков очутилась на середине речки. — А драть меня некому, это господин правильно сказал. Чтоб выпороть, меня нужно сперва поймать. А не родился еще грайанец, который бы осенью в холодную воду полез! Верно-верно-верно!
Нет, это ей с рук не сойдет! Много она знает о грайанцах, русалка сопливая! Да Орешку и зимой доводилось купаться!
Как был, прямо в штанах, Орешек обрушился в ледяную темную воду. Девчонка повернула голову на шум, ойкнула и поплыла быстрее. Но где было этой верткой щучке тягаться с Орешком! В несколько сильных взмахов он сократил расстояние меж собой и Ингилой. Девчонка была почти у берега, встала ногами на дно, вскинула руки к ветвям — и тут преследователь оказался рядом.
Ингила обернула к нему смеющееся лицо, в котором не было ни тени страха, и ударила ладошкой по воде. Взметнувшийся веер брызг хлестнул Орешка по лицу, смывая память о жене, о близнецах, о далекой крепости, ставшей любимым домом. А вторая пригоршня воды, обрушившаяся на него вместе с насмешливым хохотом, заставила забыть собственное имя.
Рывок вперед — и в объятиях затрепыхалась холодная веселая рыбка, лучшая добыча на свете. Ах, хитрюга, вырывается, да не очень!.. Его руки бережно подняли повыше маленькое гибкое тело — и в глаза плеснул ясный взгляд, в котором сияли насмешка и нежность. Тонкие смуглые руки обхватили его за шею, губы нашли губы… Ах, каким чудесным был этот поцелуй со вкусом речной воды! Как уткнулись в грудь парня маленькие крепкие грудки — так плотно, что слышно было быстрое, частое биение сердца девчонки… А солнце дробилось в воде, а ветер отряхивал с ветвей росу на обнявшихся людей, а кусты смеялись: «Ай да парочка!..»
Ох, нет, какие там кусты! Вполне человеческий голос насмешливо сказал совсем рядом:
— Ай да парочка! Глянь, как лижутся! Мне завидно, а тебе?..
Орешек рывком отстранил от себя девушку, глянул через ее плечо на берег. Ингила повернула голову и взвизгнула.
Сквозь ветви на них пялились двое: молодой смазливый парень с короткой светлой бородкой и долговязый тип с башкой, похожей на охапку соломы.
Что самое поганое, у длинного был меч. А у красавчика — арбалет. И стрела лежала в желобке.
— Веревка у тебя? — спросил смазливый чуть нараспев. — Скрути-ка этим голубкам крылышки!
Долговязый что-то буркнул, подтянул свои сапоги и шагнул в воду. Орешек стоял, опустив руки, мучаясь от ярости и бессилия. Много ли сделаешь под прицелом?
А вот Ингила, умница, догадалась: вцепилась в ветку, подтянулась на ней (смазливый даже рот разинул от такого дивного зрелища) и резко разжал руки. Освободившееся деревцо качнулось назад, хлестнув красавчика по физиономии. Не так уж сильно и хлестнуло, но тот вскрикнул, выронил арбалет, вскинул руки к лицу…
Ну, Орешку не надо пьесу вслух читать, он и сам сообразит, что ему в этой сцене делать. Крепкий пинок долговязому в пах — завыл, согнулся! — и быстрее в заросли, пока второй гад не опомнился. В этих кустах можно армию спрятать, а Ингила, молодчина, уже сбежала…
Нет, не сбежала! Услышав пронзительный визг, Орешек остановился, обернулся. Увидел: какая-то жуткая старуха выкрутила обнаженной девушке руки, приставила к шейке нож.
— Эй, где ты там? Выходи, не то твою подружку порешу!
Парень застыл, лихорадочно соображая: как помочь Ингиле?
Промедление оказалось для него роковым. Тяжелый удар обрушился на затылок. В последний раз пронзительно вспыхнуло перед глазами солнце — и мир вокруг померк.
21
Толстый изогнутый сук навис на пути идущего впереди мужчины — на уровне лица. Человек, тупо глядевший перед собой и равномерно переставлявший ноги, даже не попытался обогнуть препятствие или просто наклонить голову.
Удар по лбу привел Керумика в чувство. Затуманенные глаза прояснились, он охнул, спрыгнул с золотистой дорожки и за локоть рванул в сторону Арлину. Женщина кубарем полетела наземь, вскочила на ноги — и опомнилась. Перевела взгляд с золотой дорожки на Керумика — и обратно на дорожку, стекающую в пропасть.
— А… а что там, внизу?
— Не знаю. Думаю, дожидается кто-нибудь с разинутой пастью. Пойдем отсюда, не то он еще что придумает…
Роща осталась позади, путники очутились среди поросших пышным мхом валунов. Внизу гремела неугомонная река.
— Устала? — заботливо спросил Керумик. — Проголодалась? Вот здесь и отдохнем, здесь ветра нет.
— Ничего, я не устала. Пойдем скорей!
— Голодными все равно далеко не уйдем. Садись, развязывай мешок.
Арлина неохотно подчинилась: набросила плащ на валун, села… а и впрямь ноги гудят, чуть не отваливаются! Набив рот хлебом и сыром, она тоскливо глядела в ту сторону, куда лежал их путь, и краем уха слушала, как Керумик рассказывает о какой-то дивной маленькой долине с серебристо-синей мягкой травой и жаркими цветами… а сама думала: «Вот мы сидим, жуем, а у Аранши, может, уже несколько дней прошло!»
Не дослушав Охотника, Волчица поднялась на ноги и зашагала по берегу. Керумик догнал ее.
— Не сюда. Возьмем правее, прямо на скрип… ах да, ты слышишь колокольчики… ну, тогда на звон. Всего три складки — и мы на месте. Одна, правда, противная: там тучи насекомых, здоровенных таких…
— Не люблю насекомых… Ой, какое дерево громадное! Оно хищное? За людьми гоняется? Или, может, разговаривает?
— Да нет, дерево как дерево… растет себе.
— Надо же! — изумилась Арлина. — Оказывается, и в Подгорном Мире бывает чт-то обыкновенное… растет себе… — Волчица с симпатией поглядела на гигантское дерево. — Да, я ведь не поняла: а зачем нам за три складки? Этот мерзавец, у которого Аранша осталась, обещал, что мы сразу к Тарахтелке выйдем.
— Ну да, вот она, Тарахтелка… но я же тебе говорю: долина с синими травами… ветер сладкий, медовый… а у цветов в венчиках такой нектар! Попробуешь — ввек никакого вина не захочешь! А лепестки нежные, кисловато-сладкие, так во рту и тают.
— Да я не проголодалась. Далеко отсюда колония Скальных Ползунов?
— А на что тебе эти вонючки понадобились?
— Как — «на что»? Притворяшку искать… ну, среди их детенышей!
— Притворяшку?.. Ох, а я думал — ты все поняла… Нет никаких притворяшек. И не бывает.
— Не бывает?.. А… а что же мы за Араншу предложим?
— При чем здесь Аранша? Я ее в Подгорный Мир не звал, сама навязалась.
Волчица остановилась, медленно осознавая всю громадность навалившейся на нее беды.
— Но как же ты… что ж ты натворил, придурок?! Или не слышал, как я поклялась…
— Слышал. Чем ты клялась? Детьми, мужем, Безликими? Все это осталось в прошлой жизни, по ту сторону Грани Миров. А сейчас ты там, где должна находиться по праву. Это и есть твой мир, ты для него создана.
Арлина окаменела — таким чужим и страшным вдруг предстал перед ней этот веснушчатый рыжий парень. Страшнее оборотня.
Керумик неверно истолковал ее молчание и, ободренный, заговорил. Это был страстный, горячий рассказ о восемнадцатилетнем мальчишке, который однажды увидел прекрасную Дочь Клана, далекую, недосягаемую. О том, как мальчишка потерял покой из-за той, на которую и смотреть мог лишь украдкой, о том, как пытался выбить клин клином, заставлял себя полюбить другую женщину, но понял, что даже сильный человек не пересилит собственное сердце. Как уходил, словно в спасение, в самые страшные, самые опасные складки Подгорного Мира, чтобы в схватках с неведомыми грозными силами забыть хоть ненадолго о разъедающей душу безнадежной любви. Как однажды, глядя в черное небо с двумя лунами, вдруг понял: это и есть его настоящий мир. Мир, который не сотворили Безликие и над которым они не властны. Мир, куда не ступали Двенадцать Магов и где не хозяйничают их потомки. Мир, где в вихре прозрачных движущихся складок двое могут быть просто мужчиной и женщиной — и никто не запретит им этого. Дивный мир, ежедневно меняющий свое лицо, никогда не застывающий в постылом и скучном однообразии…
— Ты сама это чувствуешь — верно, любовь моя? Ты — своя, здешняя, ты по ошибке рождена за Гранью. Я — король Подгорного Мира, ты — королева… прими же власть над своими землями, государыня!
Керумик был красноречив и пылок, в золотистых глазах полыхала страсть — неподдельная, давно выношенная в сердце и теперь прорвавшаяся наружу.
На беду Охотника, Дочь Клана перестала понимать его выразительную речь в тот самый миг, как прозвучало слово «любовь». Оно обожгло гордость женщины, заставило встрепенуться, вскинуть голову, твердо сжать губы. Сейчас она думала не о том, что любит другого. И не о том, что дома ее ждут двое детей. Нет, высокородную госпожу потрясло то, что ничтожество из Семейства смеет влюблено пялиться в лицо Волчице… О Безымянные, эта тварь еще и разговаривает!..
Завораживающий жаркий голос не давал собраться с мыслями, но едва Керумик замолчал, оскорбленная женщина качнулась вперед, взмахнула рукой — и оглушительная оплеуха обрушилась на физиономию наглеца.
Голова Охотника мотнулась от удара, но парень не вскинул руку, чтобы защититься. Кончиком языка слизнул каплю крови с разбитой губы и спокойно, даже весело сказал:
— Ничего, это пройдет…
— Убила бы тебя! — от всей души выдохнула Волчица.
Керумик понимающе кивнул:
— Я так и думал. И что ты будешь здесь делать одна? Побежишь к своему Соколу? Ну беги…
Арлина с ужасом поняла, что мерзавец прав. Она здесь проживет не дольше, чем слепой котенок среди стаи голодного воронья. И Араншу не выручит, и мужу не поможет, и близнят сиротами оставит.
Так что ж теперь, уступить свихнувшемуся рыжему наглецу?.. А это просто не получится! Руки не поднимутся его обнять, губы не разомкнутся для ласковых слов. Даже ради спасения Ралиджа!
Потянуть время, обмануть негодяя — мол, подожди, я должна разобраться в своих чувствах… Но еще неизвестно, согласится ли он на отсрочку. Вон как глаза сверкают — хоть костер от взгляда разводи!..
Ох, но ведь врать можно по-разному!..
Керумик с удивлением увидел, как Арлина спокойно откинула голову, смерила его взглядом. Изумрудные глаза холодны и насмешливы… С ума сойти, да она же улыбается!
— Ну, — сказала Волчица, в точности повторяя интонации недавно пленившего их «хозяина», — и что мне теперь с тобой сделать?
Это был голос Дочери Клана. И гордый Подгорный Охотник, который только что был готов бросить к ногам любимой огромный мир, на миг почувствовал себя испуганным простолюдином, навлекшим на себя гнев высокородной госпожи. Он побледнел, отступил на шаг.
— В кого же мне тебя превратить? — Волчица не обращалась к нему с вопросом, просто рассуждала вслух. — Проще всего в камень, но оставлять тебя здесь глупо. В стаю крыс? Разбежишься во все стороны, собирай тебя потом… В собаку? Это можно, только очень крупная выйдет…
— Но-но-но! — опомнился Керумик. — Вот запугивать меня не нужно! Я кое-что разузнал в крепости про твой дар. Он у тебя капризный, а уж превращать людей в разное зверье ты сроду не умела!
— Оглянись! — надменно ответила госпожа. — Разве мы в крепости? Подгорный Мир вливает в меня силу. Мой предок, Первый Волк, позавидовал бы мне сейчас…
— Еще беда! — вдруг перебил ее Керумик. — А ну бегом отсюда, милая!
При этом лицо его так исказилось, что Арлина, пропустив мимо ушей оскорбительное слово «милая», подхватила свой мешок и без оглядки помчалась за Охотником.
У высоченного дерева Керумик остановился, уперся руками в ствол, пригнул спину. Арлина поняла его без объяснений: быстро и ловко вскарабкалась на толстый нижний сук, растянулась на нем, подала Охотнику руку. Керумик больно вцепился в тонкое запястье и влез наверх, чуть не сдернув при этом женщину с ветки.
— Ты в порядке? — озабоченно спросил он. — А где твой арбалет?
— Обронила… — Арлина бросила взгляд вниз — и едва не сорвалась вслед за своим злополучным оружием.
Внизу копошился плотный ком из сбившихся вместе мохнатых бурых тел. Время от времени оттуда высовывались головы на длинных шеях и с огромными зубастыми пастями.
— Жаль! — Керумик явно сдержал ругательство. — Арбалет бы пригодился. Ладно, мешки при нас, фляги… Придется поиграть с этой дрянью в игру под названием «кто кого пересидит».
Он удобно устроился возле ствола, прислонившись к шершавой коре, и устало прикрыл глаза. Арлина перелезла на соседнюю ветку и полулежа расположилась в широкой развилке.
На смену страху пришла злость. Женщина ядовито поинтересовалась:
— Ты, кажется, только что объявил себя здешним королем? Преклоняюсь перед твоим могуществом! Какой у тебя величественный трон! А подданные так и вьются вокруг тебя… Может, окажешь им честь и спустишься вниз, о всесильный государь Подгорного Мира?
Керумик лениво приоткрыл один глаз и дал Волчице сдачи:
— А моя госпожа, кажется, обладает великим даром? Она у нас наследница Первого Волка, верно? Почему бы Дочери Клана не превратить эту стаю во что-нибудь более приятное для глаз? Скажем, в клумбу с лилиями. Или в гигантский торт с кремом…
Его прервал панический вой. Стая первой заметила новую опасность.
С силой ударяя по воздуху широкими кожистыми крыльями, с неба снижался огромный иссиня-черный дракон.
22
Шершень неторопливо, вразвалочку вышел к костру.
В кои-то веки его бестолочи-подручные что-то сделали сами — и сделали хорошо! Отменная добыча. Господин будет доволен.
Шершень хозяйски осмотрел сверкающую гневными глазами обнаженную девушку. Тоненькая, но ладная… и мордочка смазливая. Нет, такую обидно отдать в рудник. Лучше расстараться да переправить в Наррабан. Хлопот больше, но дело окупится.
— Я приглядела, чтоб парни с ней не баловались, — буркнула старуха, помешивая кашу в котле над костром.
Шершень одобрительно кивнул. Умница бабка! До последнего костра не забудет атаман историю, в которую однажды по дурости вляпался. Прихватили они на грайанской стороне проезжего купца с дочерью. Ну, купчишка обычной дорогой в рудник отправился, а с дочкой вышла закавыка. Уж больно хороша была, мерзавка! Ну, Шершень не утерпел — сам с ней поиграл и ребятам попользоваться разрешил… Кто ж знал, что из-за ее несравненной красы господин пленницу чуть ли не на год при себе оставит! Очень неосторожно, да разве ж господину кто указ!.. Так она, змея, воспользовалась тем, что хозяин ее на груди пригрел, да и наябедничала на Шершня с его парнями. Да еще такого добавила, чего и вовсе не было… Ух, осерчал господин — вспомнить жутко! Даже бабке перепало, хотя уж она-то ни сном, ни духом…
— Найди девчонке какую-нибудь тряпку прикрыться! — приказал атаман старухе и обернулся ко второму пленнику, сидящему на траве. Тот не пошевелился, даже глаз не поднял.
Эх, досада! Ну, почему Шершню не судьба была стать обычным работорговцем, в открытую сбывающим свой товар? Как бы он заработал на этом красивом мускулистом парне с широкими плечами! Хотя, судя по исхлестанной спине, он строптив. Связан по рукам и ногам — стало быть, сопротивлялся… прочем, это значения не имеет. Краденой добыче одна дорога — в рудник, а тамошние гниды и трети настоящей цены не дадут. А уж как они там, под землей, будут этого парня обламывать — это их заботы.
Впрочем, парня надо расспросить. Иногда добыча подносит такие сюрпризы, что только диву даешься!
Шершень уселся рядом с пленником, дружески хлопнул его по широкому плечу:
— Ну, что пригорюнился? Может, оно для тебя и к лучшему обернется… Эй, оболтусы, дайте гостю хлебнуть чего покрепче!
Недомерок поднес к губам «гостя» глиняную фляжку. Тот, запрокинув голову, жадно глотнул.
— Ну, вот… Да не переживай! Уж я расстараюсь, пристрою тебя в хорошие руки, в богатый дом. Будут тебя там ценить и беречь, как камень в перстеньке. Давно в бегах-то?
— С полгода уже… — чуть помедлив, признался пленник.
Сзади громко ойкнула девчушка. Шершень обернулся, бросил взгляд на изумленное, испуганное личико (похоже, парень скрыл от подружки, что он беглый) и вернулся к задушевной беседе:
— И не надоело тебе бродяжить?
— И то уж надоело… — признался пленник. Губы его расползлись в доверчивой улыбке, придавшей ему глуповатый вид. — А только бывают хозяева, от которых и улитка деру даст.
— Это верно, — сочувственно поддакнул Шершень. — Вон у тебя спина какая, прямо жалость берет… Это где ж такие зверюги поганые водятся, неужто в здешних краях?
— Не-а, в Грайане, — разоткровенничался парень (похоже, успевший окосеть от глотка из фляги). — На границе крепость такая — Найлигрим. Дарнигар тамошний… у-у, сволочь рыжая… нахлебался я от него…
— Оно и видно. Крепко тебе досталось.
— Мне досталось?! — громогласно возмутился захмелевший дурень. — А ему, думаешь, не досталось? Я ему на прощанье такое учудил… такое… в следующей жизни не забудет! Награду за меня назначил, зараза!
— Да-а? — уважительно удивился Шершень. — И велика награда?
Но дурень уже сообразил, что ляпнул лишнее, и захлопнул свой болтливый рот. Поздно, дружок, поздно! Награда — это очень интересно, а вернуть беглого раба владельцу — дело вполне законное и угодное богам.
Шершень поднялся на ноги и оглядел поляну. Он любил это место — считал, что оно приносит удачу. Хотя здесь даже дома настоящего не было — так, полуразвалившийся сарай без дверей. На зиму придется перебираться под крыло к господину…
Атаман сделал короткий повелительный жест. Подлетел Красавчик, всем своим видом выражая исполнительность и расторопность. С чего это он так суетится?.. Ах да, на нем же новый плащ! Красивый такой, коричневый, с меховой оторочкой. Сколько раз паршивцу было сказано: без атамана добычу не делить!.. Ладно, сегодня ему это с рук сойдет — хороших рабов приволок.
— Обоих — в сарай! — приказал Шершень. — К девчонке не лезть, не то оборву все, что выпирает.
— Парня бы на цепь, — подсказал Красавчик, — а то шустрый да задиристый. Недомерку пинком чуть все мужское хозяйство не отшиб…
— Лучше обоих на цепь, только не покалечьте!
Девчонка горько расплакалась. Это хорошо, подумал Шершень вскользь. А то иная сидит-сидит, смотрит перед собой сухими глазами — так и умом может тронуться. А так-то лучше, слезами горе наружу вымывается…
* * *
Атаман был прав. Вволю наревевшись, измученная Ингила забылась глубоким сном.
Когда она проснулась, сквозь щели в крыше сарая стекали полосы полуденного солнца. Совсем немного, стало быть, проспала — а тоска перестала до боли сжимать горло, перед глазами рассеялась черная пелена.
Когда бродишь по свету, с тобой всякое случается… но чтоб в рабство угодить — не допустят такое Безликие!
Обязательно кто-нибудь придет на помощь… или будет случай удрать…
Ингила упрямо тряхнула темной головкой и подобрала босые ножки под подол мерзкого серого балахона, который дала ей старуха. На одной из щиколоток красовалось железное кольцо, от которого к стене сарая отбегала цепь. Девушка вспомнила, как долговязый негодяй, прилаживая кольцо, лапал ее своими ручищами. К горлу подступил тугой ком. Эх, был бы здесь Тихоня — как бы он задал этим сволочам!..
Ее товарищ по несчастью бросил на нее доброжелательный взгляд:
— Проснулась? Вот и хорошо…
Ингила шарахнулась в сторону.
Ралидж был не связан, а прямо-таки скручен: локти заведены назад, меж ними и спиной пропущена цепь, ноги стянуты веревкой. Но даже беспомощный, скованный, он внушал девушке страх, пожалуй, больше, чем похитители. Он сказал главарю, что он беглый раб… а главное — спина, спина… кто посмел бы так люто пороть Сына Клана? Что же это — рядом с Ингилой… самозванец? Какой ужас! Боги такого не потерпят… обрушат на святотатца свой гнев…
А может, уже обрушили? И она, Ингила, под удар попала — за то, что такому грешнику на шею вешалась?..
Эти смятенные мысли отразились на лице девушки. Ответом на них была невеселая улыбка.
— Ты умница, что меня не выдала. Они мой плащ нашли, а цепочку с соколом не заметили на ветке.
— А почему… — Ингила подбирала слова осторожно и неуверенно, словно брела по тонкому льду, — почему мой господин не сказал, что он — Сын Клана?
— Чтоб это ворье ужаснулось своим поступкам, с извинениями вернуло мои вещи и проводило меня до постоялого двора? Ты что, девочка, первый день как по свету странствовать пустилась? Да они ж меня немедленно сбагрят по дешевке в ближайшую шахту, чтоб на белый свет не вышел и про их черные дела людям не рассказал. А для полной уверенности язык мне отрежут!
Ингила закивала, с огромным облегчением чувствуя, как черные подозрения начинают отступать.
— А сейчас, — продолжал Сокол (так хотелось верить, что Сокол!), — ничего они мне не сделают, пока не выяснят, велика ли награда.
— Они сунутся к дарнигару, — с энтузиазмом подхватила циркачка, — а тот все поймет и догадается Хранителя выкупить!
— Вот еще! Мне б только время выиграть, а там я уж сам удеру. Не допущу, чтоб весь Найлигрим хихикал за моей спиной! Не хватало, чтоб меня снова продали…
«Снова»! Случайная оговорка заставила Ингилу насторожиться. Так и подмывало спросить Сокола про шрамы на спине, но язык не поворачивался на такую дерзость.
Ралидж догадался о ее сомнениях.
— Девочка, у меня была бурная жизнь. И я столько раз о ней рассказывал, что вся эта история уже в горле застряла. Лучше поешь, а заодно и меня покорми, а то руки связаны.
Циркачка взглянула в ту сторону, куда кивком указал Сокол, и по-детски потерла кулачками глаза.
На коричневом сукне аппетитной грудой лежали толстые ломти окорока, две лепешки, зеленел большой пучок лука, стоял кувшинчик — судя по аромату, не с водой.
— Это они нас так кормить собираются? — восхитилась девушка. — Надо же! Вот ведь гады, сволочи — а какие люди хорошие!
— Ну да, от них дождешься! — хмыкнул Ралидж. — Они и знать не знают… Тихо! Идут! А ну, прячем!..
Он всем телом качнулся в сторону, загораживая разложенную на сукне еду. Сообразительная циркачка поспешно подалась навстречу, прижалась к его плечу.
Вставший в дверном проеме верзила увидел трогательную картину: хрупкая девушка, сломленная горем, припала к своему беспомощному спутнику, словно в поисках защиты.
— И здесь нету… — озадаченно бросил Недомерок через плечо.
— Кончай языком тину баламутить! — нараспев отозвался снаружи светлобородый. — Ты же в сарай не заходил, так как бы оно туда попало? Договаривались вместе жрать, так что не крути и возвращай окорок! И плащ мой отдай!
— Кто крутит?! — возмутился долговязый и вышел из сарая (теперь пленники только слышали его голос). — Я твой плащ за сараем постелил, чтобы бабка не застукала… все нарезал красиво, разложил — как на королевской трапезе. Ненадолго и отлучился-то…
— Как на королевской трапезе? — насмешливо пропел его приятель. — Когда я последний раз был на королевской трапезе, твоей воровской морды там и близко не было. Отдавай, зараза, окорок! И вино!
— Да ты что, Красавчик, сдурел?.. А-а, сам небось окорок и спер! Да я ж из твоей бородатой тыквы кашу сделаю!
От оскорбления Красавчик перестал выпевать слова и начал заикаться:
— Я? Сп-пер? А п-по рылу за т-такие слова, хрен б-болотный?
Судя по доносящимся из-за стены звукам, высокие договаривающиеся стороны перешли от переговоров к решительным действиям. Ралидж с явным удовольствием вслушивался в драку, а Ингила пыталась понять, каким образом связанный и прикованный к стене человек ухитрился заполучить разложенную за стеной сарая еду, да еще вместе с плащом! Видела циркачка в своей жизни фокусы, но чтобы так!..
Внезапно в ссору ворвался голос, сочетавший в себе нежность и благозвучие камнепада:
— А кто из вас, мерзавцы, еловым суком деланные, мой окорок стащил? Порядочной женщине на миг отвернуться нельзя! Да чтоб вас заживо в муравейник закопали и костра не сложили!..
Похоже, бабку в ватаге ценили не в медяк. Красавчик и Недомерок разом прекратили драку и напролом дернули сквозь кусты — только треск пошел по лесу. Старуха ринулась вслед, на ходу громко объясняя, какие именно части тела она оторвет подлым ворам и что прицепит взамен оторванного.
— Вряд ли парни выиграют от такой замены, — сказала Ингила, с уважением внимая бабкиным руладам.
— Судя по скорости, они это понимают, — кивнул Ралидж. — Слушай, пока хозяева про нас забыли, покорми меня, а? — И заскулил голосом матерого нищего: — Рученьками-ноженьками не владе-ею!
Укладывая на лепешку широкий нежно-розовый ломоть, Ингила задумчиво промолвила:
— Не знаю, как попала сюда эта вкуснотища… но… пусть мои слова не обидят Сына Клана… в господине пропадает огромный талант!
— Ты хочешь сказать — воровской?
Ингила хотела горячо заверить, что имела в виду вовсе не это, а талант циркового фокусника… но тут сообразила, что голос у Сокола отнюдь не оскорбленный, а очень даже польщенный. Поэтому она воздержалась от уточнений и поднесла лепешку к губам господина.
Они по очереди откусывали хлеб и мясо и запивали вином, пока не почувствовали, что сыты до отвала.
Ралидж непонятно сказал в пространство:
— Что ж, Заплатка, спасибо за угощение…
— Я остатки в плащ заверну, — хозяйственно сказала Ингила, — и в темный угол запихну, чтоб не видно было.
— Побыстрее, — бросил, прислушиваясь, Ралидж. — Бабуся вернулась.
Подтянувшись, насколько позволили цепи, к дверному проему, пленники следили за сердито бормочущей старухой, укладывающей на поляне валежник, чтобы заново развести потухший костер.
— Она одна, — шепнул Орешек Ингиле. — Попробуй с ней заговорить.
— Зачем?
— Затем, дура, что у нее ключ на поясе.
— От наших цепей?
— Нет, от королевской сокровищницы… Да не молчи, говори что-нибудь!
— А почему я?
— Она еще на тех уродов злится. Женщине охотнее ответит.
— Милостивая госпожа! — печально воззвала Ингила. — А что теперь с нами будет?
Старуха покосилась на дверной проем, откуда выглядывали головы пленников, и с ленивым презрением произнесла странные слова:
Что будет с человеком — знают боги. Известно ль придорожному цветку, Чья на него пята наступит завтра?Ингила распахнула глаза, решив, что бабка свихнулась. А Орешек почти не удивился. Лишь приподнял бровь и отозвался так же лениво-равнодушно:
Я вижу, госпожу мою однажды Судьбы причуда завела в театр?Фраза, на взгляд Ингилы, вполне безобидная, но старуха вскинулась, как от пощечины. Она швырнула наземь охапку валежника, подошла к сараю. Уперев руки в бока, грозно встала над пленниками и рявкнула в своей обычной манере, без витиеватых размеренных фраз:
— Это тебя, полудурка, туда «судьбы причуда завела однажды»! А я там играла, понятно? Про аршмирский театр когда-нибудь слышал, псина ты в ошейнике?
— Слышал, — дрогнувшим голосом ответил Орешек. — Лучший театр в Грайане. Тебя, коряга кривая, к сцене и близко не подпустили бы.
Старуха замахнулась на связанного пленника… но не ударила, опустила руку. Лицо словно озарилось мягким светом.
— Ну, я тогда моложе была… красивая такая… В «Принце-изгнаннике» играла. Моим партнером был сам Раушарни Огненный Голос!
— Вей-о! И кого ты там играла? Четырнадцатую прислужницу королевы Арфины?
— Дурак! Говорят тебе — молодая была, стройная, пышноволосая… Играла Прекрасную Луанни.
— Ой, не могу! Ой, ты и врать, бабуся! Какая б ты там молодая ни была, но Луанни — это ж такая роль!.. Жабу тебе болотную играть, а не Песню Флейты!
Почернев от гнева, старуха бросила руку на рукоять кистеня, торчащего из-за пояса:
— Ты, ублюдок чумной крысы! Ты что там вякаешь? Я твой поганый язык с корнем выдеру и ножом к стене приколю!
Ингила отпрянула, а Орешек, неустрашимый до наглости, просиял улыбкой навстречу разгневанной разбойнице:
— Великолепно! Монолог в духе нежной и кроткой Луанни! Какое интересное прочтение роли! Еще кистень выхвати и над головой помаши! Жаль, Раушарни не видит!
Бабка недобро сощурилась:
— Ах так? Тебе надо — в духе Луанни?.. Ладно, гаденыш, получай!
Она убрала руку с оружия, выпрямилась, взгляд уплыл куда-то поверх голов… И в воздухе затрепетал голос — нежный, глубокий, полный сердечной боли:
Нет, мой любимый, не проси, не надо! Не страх в моих словах, и не гордыня, И не наивная девичья слабость… Чтоб быть с тобой, прошла б я босиком По снегу или углям раскаленным! Но плата непомерная за счастье — Своей любовью мир тебе затмить, Из нежных слов и ласк соткать тенета И спутать крылья сильные твои! Враги считают, что глупа Луанни, Годится лишь на роль приманки сладкой, Чтоб в клетку заманить тебя… Постой, Дай мне договорить! Ведь поцелуи Твои лишат решимости меня… Отвага тает… Путаются мысли… Прощай! Взгляни туда, на горизонт! Ты видишь, там рассветная полоска Так ярко и победно заалела? Пусть так же солнце славы и величья Разгонит ночь судьбы твоей жестокой! В седло, мой принц! В бессмертие скачи!Женщина смолкла, словно обессилев в борьбе с собой. И тут же ей ответил мужской голос: низкий, хрипловатый, изнемогающий от страсти:
Но если власть, и слава, и величье Не стоят слезки девочки моей, Грустящей тихо у ручья лесного?.. Ты говоришь, любовь твоя — приманка? Злорадный смех врагов тебя тревожит? Но кто они для нас с тобой, Луанни? Так… стайка пауков из темной щели. Моя красавица, во всех балладах Звенят слова: «Любовь костром пылает». Избитая, затасканная фраза… А я сегодня понял: да, костром! Смотри, Луанни, как я в это пламя Бросаю без тоски, без сожаленья Мечты, что в черном холоде изгнанья Спасали от отчаянья и боли! Бросаю замыслы, что и меня Порой пугали царственным размахом, Бросаю память о печальном детстве, Об одинокой юности… В огонь!.. А это что?.. Жемчужина ценнее, Чем все, что я швырнул в костер любви: Месть за отца… Смотри, моя Луанни: Рука не дрогнет… На костер ее, Кровавую, жестокую химеру!.. Ну вот и все. Теперь я чист, Луанни. Я — это я. Без мишуры, без блеска. Я остаюсь у нашего ручья…Женщина, которую сейчас нельзя было назвать старухой, вгляделась в лицо мужчины так, словно ничего дороже ей в жизни видеть не приходилось и не придется, и ответила:
Нет, милый! Память, и мечты о славе, И жажда мести, что меня пугает, В огне любви великой не исчезнут… А знаешь, почему? Все это — ты! «Я — это я», — сказал ты… Нет, любимый! Не сможешь ты самим собой остаться, Отвергнув все, чем жил, страдал, дышал! Ты не судьбу сейчас приносишь в жертву — Ты разрушаешь самого себя! В развалины души ворвется стужа, Любовь умрет — поверь, мой ненаглядный! А это страшный грех — убить любовь! Уж лучше за спиной оставь Луанни, Забудь свою «девчонку у ручья». Как сор, швырни в траву воспоминанья! Я соберу их — каждое мгновенье! — И буду помнить, помнить за двоих!..Отзвучали последние слова, на поляне воцарилась тишина. Ее разбили звонкие хлопки в ладоши.
— Молодцы! — пронзительно закричала Ингила. — Ох, какие молодцы!..
Старуха и Орешек, как по команде, обернулись к своей маленькой «публике» и величественно кивнули. Связанный по рукам и ногам Орешек при этом выглядел весьма комично, но не замечал этого.
— У меня было такое платье… — блаженно улыбнулась старуха. — Белое, с огромными васильками… Я сидела в траве, вокруг были такие ромашки… А Раушарни стоял рядом…
— Во имя Хозяйки Зла! — заявил вдруг Орешек с явным отвращением. — А я-то, дурак, почти поверил, что ты и впрямь играла Луанни!
Обе женщины с негодованием уставились на грубияна.
— Да, ты могла бы сыграть, — с полупрезрительной снисходительностью протянул Орешек. — У тебя неплохо получается, выразительно… но надо же чувствовать сцену! Травка… Ромашки… Когда эту пьесу играли мы — усаживали Луанни на большой валун!
Женщины недоуменно переглянулись. Какая разница, на чем сидит героиня пьесы?
— Стало быть, Раушарни стоял рядом с тобой? На коленях стоял?
— Ты что, сдурел? Он же принца играл! Ему нельзя было на коленях!..
— Ага-а! — протянул Орешек въедливым тоном судьи, поймавшего преступника на противоречивых показаниях. — Он дальше говорит: «Позволь припасть пылающим челом к ручьям твоих прохладных белых ножек!..» И кланяется Луанни в ноги! Это как же его должно скорчить, если ты сидишь на полу, а ему, бедняге, и на колени встать нельзя?
— Кланялся! — завопила старуха. — Я вот так сидела… колени к подбородку… — Она плюхнулась на траву, коричневая домотканая юбка веером легла вокруг грубых стоптанных сапог. — Вот так свои ноги обнимала… А он — лицом мне в колени… У него лютня в руках была, он на лютню чуть опирался, изящно так…
— Да сроду Раушарни такой трюк не проделать!
— Дурень, он ведь моложе был, спина лучше гнулась!
— Все равно б не вышло! Он высокий, с меня ростом… это как же ему нужно было гнуться?
— Да, ростом он, пожалуй, с тебя… А ну вставай! Вставай, кому сказано! Сейчас примеримся.
Старуха вошла в сарай, рывком за цепь заставила Орешка подняться на ноги.
— Вот я сажусь… Да стой ровно, пенек неуклюжий!
— Сама бы так постояла, со связанными-то ногами! — зло ответил Орешек и через голову бабки бросил Ингиле странный взгляд. Словно просил сделать что-то… Но что?
Девушка в отчаянии огляделась — и сразу взгляд наткнулся на вбитое рядом в стену кольцо со змеящимся длинным обрывком цепи…
Правильно! У нее-то руки свободны… Вот только как добраться до цепи, чтобы бабка не заметила?
Тем временем Орешек неловко ткнулся головой в сторону старухиных колен, упал, перевернулся на бок и, не вставая, заорал во весь голос:
— Грымза! Актриса с большой дороги! Корова старая! В ромашках она восседала! А принц через нее кувыркался!
Под эти крики Ингила подвинулась к соседнему кольцу. Это осталось незамеченным для бабки, которая продолжала упрямо возражать:
— Сам дурак! Говорю тебе — он на лютню…
Старуха недоговорила. Два крайних звена цепи аккуратно хлестнули ее по макушке. Всхлипнув, старуха осела к ногам Ингилы.
Когда вредная карга очнулась, она была уже опутана веревкой, а рот ее был завязан полосой от подола юбки. Разбойница завозилась и свирепо замычала, но не устрашила этим пленников, которые уже освободились от цепей.
— Пошли! — скомандовал Ралидж, отшвыривая ненужную уже связку ключей и набрасывая на голые плечи свой плащ с меховой оторочкой.
— Ты, бабушка, не сердись, — почти виновато сказала Ингила. — Ты хорошо роль сыграла, правда-правда-правда! Я чуть не разревелась!
— Еще извинись за то, что она тебе к горлу нож приставила! — бормотнул Орешек.
Бывшие пленники покинули было поляну, как вдруг Орешек хлопнул себя по лбу — мол, забыл! Поспешно вернулся к дверям сарая, нагнулся над связанной старухой и произнес серьезно, с глубоким чувством:
Тебе лишь кажется, что я свободен. Да, руки не в цепях… но разум, сердце Всегда к тебе одной стремиться будут, И этого уже не изменить. Моя душа с тобою остается. Прощай, моя последняя любовь!И в несколько прыжков догнал негодующую Ингилу.
— Зачем моему господину понадобилось издеваться над старухой?
— И не думал издеваться! — удивился Орешек. — Просто не хотелось оставлять сцену скомканной. Уверен, бабка меня поняла правильно.
— А для кого было стараться? Зрителей-то нет…
— Зрители есть всегда. Они смотрят на нас каждое мгновение — до погребального костра. Только мы об этом все время забываем… Да, а куда мы идем? Меня-то без сознания сюда приволокли…
— Ничего, я запомнила дорогу. По пути прихватим одежду, чтоб не в таком позорном виде на постоялый двор заявиться… — Циркачка, чуть склонив головку набок, бросила на спутника задорный взгляд и спросила с лукавым намеком: — А может, заодно искупаемся? Очень бы не помешало после всех этих приключений, а?
Орешек ухмыльнулся и, не ответив озорнице, весело запел:
Угощала курочка Ястреба пшеном. Радовалась, дурочка, Что они вдвоем. Рассыпала зернышки… Ну а поутру — Беленькие перышки По всему двору…Ингила отвела в сторону загадочный, многообещающий взгляд — мол, там видно будет! — и перевела разговор на другое:
— Мой господин так красиво читал стихи… Если б я не знала, что имею дело с Сыном Клана, и впрямь бы поверила, что он играл главную роль в «Принце-изгнаннике»… на сцене аршмирского театра…
Прикусила язычок, быстро глянула в лицо спутнику: не рассердился ли за дерзкие слова? И увидела: Сокол улыбается мягко, задумчиво.
— Ну что ты… такая роль!.. Я мечтал, но не довелось… В этой пьесе я играл слугу. У меня были целых три строчки:
Мой господин, пора! На горизонте Уже зари сиянье разлилось, И кони бьют копытом в нетерпенье…Ингила округлила глаза, отшатнулась. Да кто же он, этот человек?
23
Дракон снижался, черный и тяжелый, как грозовое облако. Удары широких крыльев поднимали ветер, от которого задрожала листва на дереве.
Стая завыла, кинулась врассыпную. Но крылатый хищник оказался невероятно проворным. Скользнув над самой землей, он выбросил вперед лапы с длинными когтями, подцепил извивающееся бурое тело, перехватил пастью, встряхнул в воздухе… Верещание стало пронзительным, перешло в визг — и оборвалось.
— Прижмись к ветвям! — крикнул Керумик. — Он плохо видит!
Арлина распласталась на толстой ветке, боясь пошевелиться.
Может, дракон и плохо видел, но со слухом у него явно все было в порядке. Прервал погоню… резким, сильным движением развернулся… в два взмаха крыльев очутился под деревом… встал на четыре крепкие лапы, вглядываясь в листву…
Люди затаили дыхание. Они были уверены, что жуткий хищник слышит удары их обезумевших сердец.
Дракон поднял в воздух переднюю пару лап, вытянул вверх тяжелое тело, а затем начал подниматься на хвосте, как змея. Даже в эту ужасную минуту Арлина не могла не удивляться силе плоского хвоста, удерживающего в воздухе грузную тушу.
А потом изумление перешло запредельную грань и превратилось в ледяное спокойствие. Потому что дракон приоткрыл пасть и заговорил — внятно, выразительно, даже красиво:
— Мое зрение и впрямь оставляет желать лучшего, но я не понимаю, почему мой физический недостаток нужно обсуждать вслух, да еще в присутствии дамы?
Вытянутая клыкастая морда не шевелилась, словно кто-то другой говорил изнутри, из драконьего чрева. Громадный зеленовато-черный глаз в упор глянул на женщину.
— Но кого я вижу! Отважная Дочь Клана вновь посетила наши края! Какая честь для Подгорного Мира! Но почему — на дереве… и в столь несолидной позе?.. Как я догадываюсь, это Керумик затащил Волчицу на верхотуру? Прости его, высокородная госпожа, он глуп и вряд ли когда-нибудь поумнеет!
«Я сошла с ума, — равнодушно, словно не о себе, подумала Арлина. — На самом деле никто со мной не разговаривает, драконы вообще не разговаривают. Сейчас он меня слопает».
Дракон опустился лапами на землю, поднял вверх хвост, бережно обвил его гибким концом плечи закаменевшей, несопротивляющейся женщины. Арлина не успела вдохнуть воздух, чтобы заорать, как очутилась на земле. Мягкая хватка тут же разжалась.
— А тебе, молокососу, придется слезть самому, — адресовался дракон наверх. — Я с тобой возиться не намерен.
Раздался треск ветвей — и на землю обрушился Керумик. То ли неудачно пытался спуститься, то ли просто от потрясения сверзился с дерева.
— Цел? — поинтересовался дракон небрежно. — А по-человечески слезть было нельзя? — Громадная голова повернулась к женщине. — Не скажет ли моя госпожа, почему она взяла в проводники этого безнадежного недотепу?
— Я… а… м-на… — вразумительно отозвалась Арлина, потому что от нее явно ждали ответа.
— По-моему, меня не узнают. — В голосе дракона звучало огорчение. — Хотя это можно понять: я несколько изменился с нашей последней встречи. Позволю себе представиться: Эрвар Двойной Удар из Рода Тагиторш.
Арлина коротко, судорожно вздохнула и потеряла сознание.
* * *
Громадное гладкое крыло изгибалось удобно, словно спинка кресла. Арлина полулежала, расслабившись и глядя в низкое серое небо.
Все в порядке. Просто она забыла главное правило Подгорного Мира: ничему не удивляться. Здесь еще и не то может быть.
Дракон говорит, что он — Эрвар… То есть Эрвар говорит, что он — дракон… То есть… А, какая разница! Главное, никто не собирается ее сожрать!
А Керумик, чудак, что-то выспрашивает, что-то пытается понять…
— Я же тебе рассказывал про Узлы, — объяснял ему дракон своим красивым голосом. — Ну, где складки пересекаются, накладываются друг на друга…
— Я два раза был в таких местах, — отозвался Керумик. — Конечно, после того, как складки распутались. Ужас, что там творилось! Живое, неживое — все в кашу перемешано…
— А я в самый Узел угодил. До сих пор вспомнить жутко. Будто сила какая-то все протирает сквозь громадное сито: скалы, деревья, животных, меня… Тогда мой разум каким-то образом совместился с телом дракона, который барахтался рядом. Я себе тогда крыло сломал, бок ободрал… Когда все закончилось, понял: тут мне и сдохнуть. Летать-то не могу… К счастью, вокруг хватало мертвечины. Кое-как протянул, пока крыло не срослось… Видел свое человеческое тело… так, ошметки… Я, между прочим, и свой труп тогда сожрал, голод шуток не понимает. А как потом учился летать — вы бы это видели!
— Бедняга! — Голос Керумика дрогнул. — До чего ж тебе не повезло! Я так и чувствовал, что с тобой случилось что-то похуже смерти…
— Дурак! — с великолепным презрением отозвался дракон. — Таракан двуногий! Это мне-то не повезло? Может, это ты у нас знаешь, что такое облака под крылом? Или можешь любого врага пополам разорвать?
Волчице не понравился оборот, который принял разговор. Она завозилась, поудобнее устраиваясь на упругом крыле.
Над ней нависла огромная голова на гибкой шее:
— А вот и госпожа в себя пришла…
Голос доносился сквозь неподвижную решетку клыков, даже черный длинный язык не шевелился в такт словам.
Арлина соскользнула с крыла на землю, привычно вскинула руки — поправить волосы… и замерла, разом вспомнив все, что было.
— Эрвар! Ой, Эрвар, дорогой! У нас же такая беда! Аранша… ты помнишь Араншу? Мы с ней колдуна ловили, в ущелье с силуранцами сражались…
— Ну, помню. Славная деваха, смелая. А что с ней стряслось?
Путаясь и сбиваясь, перескакивая с пятого на десятое, Волчица рассказала обо всем. Она не щадила и не выгораживала Керумика.
А тот слушал ее рассказ без тени смущения, словно речь шла не о нем. Когда госпожа замолчала и дракон повернул голову к бывшему напарнику, парень с ухмылкой произнес:
— По-моему, все очень удачно получилось. Я думал, эта навязчивая стерва погибнет, не успев толком осмотреться. Но так, ясное дело, для всех лучше: Аранша жива, ее кормят, о ней заботятся… моя совесть чиста!
— Со-овесть? — задохнулась Волчица. — От кого ты слышал это слово? Не думала, что оно тебе знакомо!
Керумик усмехнулся и поправил под локтем мешок, чтобы усесться поудобнее.
— Я слышал это слово в детстве. От мамы. Но от нее же слышал и другое: моя медь дороже чужого золота. И еще: оттого, что сосед ест, я сыт не буду. И еще: чужую боль не отболеешь… Продолжать?
На дракона он даже не смотрел. Принял к сведению, что это не чудовище, а старый приятель, и успокоился. А гигантский чешуйчатый зверь, распластавшись по камням, закутал огромную голову в крыло — виден был только один глаз, немигающе глядящий куда-то вдоль реки.
Арлина поняла, что последние надежды рухнули. С чего она взяла, что Эрвар ей поможет? Он уже давно не человек. Не сожрал — и на том спасибо. Опять-таки Керумику он давний дружок…
Отчаяние свело горло, холодом отозвалось в груди. Но гордость помешала взмолиться о помощи. Глаза женщины были сухи и замкнуты, когда она встала и забросила мешок через плечо.
— Благодарю почтенного Эрвара за то, что разогнал… этих… Посидела бы с вами, поболтала, да времени нет. Дела меня торопят.
— Дела? — искренне не понял Керумик. — Какие?
— Мне нужно вернуться, — безжизненным голосом объяснила Волчица. — Убить «хозяина». Или уговорить его отпустить Араншу.
— Да ты что?! — охнул Керумик. — До сих пор ничего не поняла? Какая еще Аранша? Забудь! С каждым твоим шагом, с каждым вздохом этот мир тебя переделывает. Скоро сама поймешь, что незачем тебе возвращаться. Сама! И про мужа забудешь! И про детей!
— Он говорит правду, — глухо донеслось из-под крыла. — В Подгорный Мир влипаешь, как муха в мед.
— Вот! Эрвар знает, что я прав! Он тоже не тот, что был раньше, — я не про крылья говорю! И я уже другой… здешний… А ты еще быстрее изменишься, ведь ты избранница Подгорного Мира, его любимая приемная дочь! Ну и зачем тебе нужна будет Аранша? Напоминать о том, что ты выбросишь из головы?.. Идти на смерть — ради этого?! Не дам! Не позволю! Хоть на веревке тебя отсюда уволоку!
— Попробуй только! — глухо сказала Арлина, положив руку на эфес. — Посмейте только — вы, оба! Не знаю, что будет потом, но сейчас я — человек! И живу по-человечески! Надо — буду за это драться!
— Ой, страшно! — хохотнул Керумик. — До чего же грозный воин!
Охотник поднялся на ноги и неторопливо шагнул к женщине. Губы скривились в снисходительной усмешке. Он протянул к Арлине руки — и Волчица впервые с ужасом заметила, какие они сильные, эти длинные руки, какие у них крепкие запястья, какие выпуклые, жесткие мышцы открывают закатанные рукава.
— Мне всего-то и надо — удержать тебя здесь на несколько дней, — Керумик пытался говорить ласково, но голос звучал хрипло, жадно. — А потом уже все… потом ты сама… тебе понравится… Эрвар, морда твоя клыкастая, пригляди, чтоб она в реку не кинулась.
Арлина не дрогнула, не убрала руку с эфеса. Бледная, с закушенным в кровь ртом, она твердо выдержала голодный взгляд золотистых глаз.
И тут случилось нечто неожиданное.
Из-под чешуйчатого брюха вылетела лапа. Точно и тяжело обрушилась на плечи Керумика. Повалила Охотника на камни, уткнула лицом в мох.
— Во-первых, насчет клыкастой морды, — очень ровно и спокойно сказал Эрвар. — Хамства я и раньше никому не спускал, а уж теперь-то, когда хвостом сваи могу забивать… Во-вторых, насчет этой женщины… Мы с Волчицей от Черных Прыгунов вместе отбивались. Она меня, израненного, выхаживала, от смерти спасла… Госпожа сейчас сказала: пока она человек, она будет за это драться! Оказывается, и я пока еще человек. Совсем немного, на кончик когтя, но человек. А ты?
Керумик ничего не ответил. Да и что можно ответить, если тебя мягко и размеренно возят физиономией по слою сырого мха?
Дракон смилостивился и убрал лапу.
— Словом, так, — подытожил он. — С госпожой обходимся вежливо — мы оба. Хочешь, чтобы она осталась с тобой, — изволь уговаривать со всей обходительностью. А вздумаешь тянуть к ней лапы — выясню, каков ты на вкус. И Араншу, с которой я бок о бок дрался, пойдем выручать все вместе. И ты пойдешь! В первых рядах побежишь! С бодрым боевым кличем!
Керумик поднялся на ноги. Лицо его было багровым и грязным, из рассеченной брови струилась кровь. Но у парня хватало ума не произносить гневные монологи. В золотистых глазах еще не потухло бешенство, но большой рот уже растянулся в дурашливой ухмылке.
— Все, все понял! — пропел он с показной готовностью. — Прошу госпожу не держать на меня зла. Я хороший. Я просто образец терпения, смирения и кротости.
— Образина, — мягко поправила Волчица, отнюдь не обманутая веселым тоном. — Образина терпения, смирения и кротости… Эрвар, дорогой, а как мы Араншу вызволять будем?
— Во всяком случае, не так, как это собиралась сделать ты. Мне доводилось кое-что слышать об этом «хозяине», убить его нельзя, даже если за это дело возьмусь я. И вряд ли удастся его уговорить. Остается одно: дать ему то, что было обещано.
— Но ведь никаких притворяшек нет! Этот мерзавец брякнул, что на ум пришло!
— Пусть госпожа постарается не перебивать меня. Дать то, что обещано… или подсунуть нечто такое, что может сойти за обещанное.
— Подсунуть? Это как?
— Не знаю… Это следует обдумать. В Подгорном Мире есть все, но не обо всем знают Подгорные Охотники.
Черная гребенчатая голова совсем закуталась в крыло. Арлина почувствовала, что ее с трудом держат ноги, и опустилась на толстый древесный корень. Керумик развязал мешок, достал флягу и лепешку, начал закусывать. Лицо его было беспечным, но легкая дрожь в руках говорила о том, что Охотник не забыл о позоре, пережитом на глазах у любимой женщины.
Наконец голова дракона вынырнула из-под крыла.
— Припомнилась мне одна история… — начал Эрвар задумчиво.
Керумик тут же отправил недоеденную лепешку в мешок и всем своим видом выразил готовность внимать каждому слову, как гласу богов. Арлина с удовлетворением отметила, что полученная трепка не прошла для парня без пользы.
— Был у меня напарник по имени Сарилек Желтый Стебель. Сидели мы как-то в силуранском кабаке, добычу прогуливали… собственно, уже прогуляли. Неожиданно перед нами возник некий субъект и начал размахивать кошельком: проводники в Подгорный Мир, видите ли, понадобились! Сначала я принял его за порождение хмельной фантазии, а когда понял, что ошибся, хотел было заехать ему по уху, чтоб не мешал усталым Охотникам радоваться и развлекаться. Но Сарилек вовремя пнул меня под столом ногой: углядел на поясе незнакомца пряжку в виде лебедя. Сына Клана пришлось выслушать со всем уважением. Лебедь пожелал, чтоб его проводили до Обманных гор…
Керумик присвистнул:
— Ну, туда бы я ни за какие деньги новичка не повел, тем более Сына Клана…
— Ни за какие деньги? А за сто золотых?
— Ну у тебя и шуточки! Это ж — по пятьдесят монет каждому! Да иной купец за всю жизнь таких деньжищ и в руках-то…
— Ты не понял, — мягко перебил Эрвар. — Каждому по сто золотых.
Керумик онемел, а дракон беспрепятственно продолжил:
— На этой сумме мы с напарником сломались. Возможно, у меня и оставались сомнения, но Сарилек придушил бы меня за попытку открыть рот. А Лебедь добавил, что оставил письменное распоряжение: в случае его гибели в Подгорном Мире виноватых не искать. И деньги вперед выложил.
— Да? — отозвался вновь обретший голос Керумик. — И не боялся высокородный господин, что вы с Сарилеком его прямо за Вратами удавите?
— Не боялся, — ответил Эрвар после недолгого молчания. — Конечно, мы приготовились честно отработать свои деньги. Но он — не боялся! Он вообще ничего не боялся! Видел бы ты его глаза… пустые, мертвые, словно золой с погребального костра припорошенные. Люди с такими глазами не помнят, что такое страх. И себя не помнят: тело еще ходит, дышит, а душа уже в Бездну скользит. Вообще странный был человек: молодой, а седой совсем. Имени своего не назвал, так мы его все господином и величали…
Арлина раздраженно повела плечом: разговор уходил от того, что ее волновало. Но перебить дракона женщина не решилась.
— Явился он в условленное место — и притащил с собой тюк из черной ткани. Большой, продолговатый. Сарилек начал расспрашивать, но господин в ответ — ни словечка. Ну, за такие деньги можно с расспросами и заткнуться… Прошли Врата, угодили в Гиблое болото. Бредем в трясине по грудь, а этот сумасшедший Лебедь тащит на плечах свой тюк. Пару раз споткнулся, с головой ушел в вонючую жижу, а ношу на вытянутых руках над собой удержать ухитрился. Мы помогли господину. Чувствуем — в тюке что-то твердое, не очень тяжелое… Я по натуре любопытен, а тут меня так разобрало — хоть деньги возвращай! Когда выкарабкались на берег, обобрали с себя пиявок и развели костер, я заявил: если мне сейчас же не скажут, что это мы в Подгорный Мир тащим, я поворачиваю назад. Здешние места не располагают для игры в «угадки». Сарилек меня поддержал. Господин видит, что выхода у него нет. Берет нож, распарывает черную ткань…
Внезапно Эрвар вскинул голову, настороженно вытянул гибкую шею.
Керумик молча взялся за меч. Арлина повторила его движение, ничего не понимая, но не решаясь задать вопрос.
Наконец дракон опустил голову на передние лапы.
— Почудилось… Ветром потянуло — померещился человеческий запах. Пожалуй, становлюсь слишком нервным… или это на меня подействовала встреча со старыми друзьями?
— Дальше рассказывай! — потребовала Арлина. — Что там было, под черной тканью?
— Статуя. Из светлого камня — не знаю, как он называется, но довольно легкий… Сначала показалось, что перед нами изваяние ребенка, но потом мы поняли — это женщина, только маленького роста, нашей госпоже по грудь будет. Обнаженная, волосы струятся по плечам и груди. Хрупкая, изящная, черты лица тонкие и такие… такие… нет, не могу объяснить! Скажу одно: мы с напарником молча сели у костра и глядели, глядели в ее огромные невидящие глаза. Потом, когда пришли в себя и вспомнили, как нас зовут, господин рассказал, что статую создал знаменитый ваятель, приехавший из Ксуранга. А моделью ему послужила любовница господина, которую Лебедь любил больше жизни и души. Два года назад эта удивительная красавица погибла. С того черного дня господин не знал ни мгновения покоя: искал в древних рукописях способ оживлять мертвецов, потому что жизнь без возлюбленной стала для него невыносимой пыткой.
— Глупо, — отозвался Керумик. — Как вернешь человека из золы погребального костра?
Дракон вновь напряженно поднял голову:
— Там кто-то есть! Вон там, у скалы… хруст в кустарнике..
— Ну и что? — быстро спросил Керумик, не без оснований опасаясь, что бывший напарник погонит его обследовать подозрительные кусты. — Какая-нибудь зверюга ломится, нам что за дело?
Арлина пересела поближе к дракону и почувствовала себя в полной безопасности.
— Керумик прав: если там и вправду кто-то крадется, уж к тебе-то сунуться не посмеет… Рассказывай!
Дракон не сразу нашел оброненную нить повествования.
— Ах да… я не понял — то ли рукопись, то ли рассказ кого-то из Охотников… но господин узнал, что в Обманных горах есть пещера… собственно, сеть пещер, пронизывающая одну из гор насквозь. И провал, вроде колодца… а оттуда — то ли пар, то ли дым… Помнит ли госпожа Дымную Прорубь?
— Разве такое забудешь?
— Там нечто подобное, но, в отличие от Дымной Проруби, провал убивает лишь обычных людей. Тот, кому богами дарована магическая сила, может безбоязненно войти в пещеру. У нашего Лебедя волшебный дар имелся… какой именно, мы с Сарилеком так и не рискнули спросить…
— И какая с того провала польза? — Керумик всерьез заинтересовался рассказом.
— Господин сказал, что, если на край провала положить изображение живого существа и сосредоточенно думать об этом существе, изображение оживет.
— Статуя! — восхитилась Арлина. — Он решил оживить свою любимую!
— Конечно… Не буду рассказывать, как мы шли к Обманным горам, с какими чудовищами дрались, из каких ловушек друг друга вытаскивали… Складки лежали исключительно неудачно, нас даже в Хищные Лужи закинуло!
— Ого! — посочувствовал Керумик. А Арлина подумала, что Эрвар изменился не только внешне. Раньше он не пожалел бы времени, расписал бы героический путь сквозь складки, привирая через два слова на третье.
— Так или иначе, до цели мы добрались живыми и даже невредимыми, на что, по правде сказать, мы с Сарилеком не очень рассчитывали. А господин… вы бы его видели! Во всех передрягах ни разу не дрогнул. Глаза холодные, равнодушные, в них застыла одна мысль: вперед!.. А как до цели дошел — вроде бы заколебался. Но преодолел недолгую слабость, взял статую и скрылся в пещере. Мы с напарником устроились рядом в ущелье, костерок развели, сидим, отдыхаем… Полдня так прождали, а к вечеру появляется Лебедь. Мы его сначала и не признали — другой человек! В лице, в глазах не осталось и следа ледяной невозмутимости. Живые глаза. Только до краев полны ужасом. Лицо серое, губы дрожат, руки трясутся. Сразу начал наш костер затаптывать, скомандовал: «Уходим!» Нас, Охотников, Подгорный Мир приучил доверять напарникам без расспросов. Мы подхватили свои мешки, помогли господину погасить огонь. Сарилек все же не удержался, на ходу спросил: «Не получилось, господин мой?» Тот затравленно оглянулся через плечо, передернулся и ответил: «Получилось… Скорее, прочь отсюда!»
Дракон повел головой на гибкой шее. Арлина не поняла: то ли он изображает в лицах, как озирался перепуганный Сын Клана, то ли оглядывается на подозрительный кустарник.
— Шли ущельем до сумерек, а ночью мы с Сарилеком взбунтовались. Обманные горы — не то место, где можно разгуливать в темноте. Остановились, запалили крошечный костерок, сунулись к Лебедю с расспросами — и поняли: человек не в себе. Дрожит всем телом, лязгает зубами, смотрит мимо нас… Уложили мы его у огня, влили в рот вина из фляги. Бедняга задремал, только время от времени вскидывался и кричал во мрак: «Уведите ее отсюда! Не подпускайте ее ко мне!» Потом затих. К рассвету в ущелье заполз туман, густой, холодный и какой-то недобрый. Мы с напарником потушили костер, нагнулись над господином, чтобы разбудить… а он мертв!
— Кто его убил? — деловито спросил Керумик.
— Я не лекарь, но, по-моему, его убил страх. Переглянулись мы с Сарилеком и без слов друг друга поняли: нужно отсюда удирать…
— Как — удирать? — не поняла Арлина. — А погребальный костер?
— Какой еще костер, госпожа моя? Некогда было с такой ерундой возиться!
Арлина была потрясена до глубины души. Услышанное было для нее столь же диким и немыслимым, как слова Эрвара о том, что он съел собственный труп. А дракон невозмутимо продолжал:
— Надо было спешить, но Сарилек замешкался, чтобы снять с господина плащ. Свой он за два дня до этого спалил в Роще Огненных Фонтанов. А у Лебедя плащ был добротный красивый, ярко-зеленого цвета, да и фигурой Сарилек и господин друг от друга не отличались, — словом, обнова подошла моему напарнику так, что лучше некуда… А потом побрели ущельем — и уж поверьте мне на слово, в пути о поэзии не беседовали и птичек не слушали… даже если бы в том проклятом ущелье хоть одна птичка подала голос. Но все живое на нашем пути словно вымерло. А туман все гуще, все непрогляднее, мы уж и друг друга не видим… да и не смотрим по сторонам, дай Безликие не переломать ноги на камнях. Бреду и не без интереса прикидываю: удастся отсюда свои кости целыми унести или не удастся? Отвлекся на мгновение от этих увлекательных мыслей и слышу: напарник мой что-то бубнит сзади. Сам с собой разговаривает? Прислушался я… нет, он ко мне обращается! Конец фразы удалось разобрать: «…И лучше дай мне руку, а то мы в этой сметане друг друга потеряем…» Хотел я ему крикнуть, чтоб меня догонял пошустрее, но тут он вдруг спросил растерянно: «Эрвар, да ты ли это?» Молчание, а затем робко так, неуверенно: «Госпожа?..» И — крик! Короткий такой вопль — и боль в нем, и смертный ужас… Крик пробил туман — и оборвался. Я — с мечом в руке — назад! Но разве в этом белом месиве что-нибудь увидишь! Враг вплотную подойдет, а ты его до удара не заметишь! Но все-таки разглядел я у самых своих ног зеленое пятно. Стою над неподвижным напарником, а туман расползается, тает, клочьями завивается. Не успел я понять, что случилось, как остались мы в пустом ущелье — я и бедняга Сарилек.
— Он что, тоже от страха умер? — уточнил Керумик.
— Может, и от страха. А только грудь у него была страшно раздавлена. Словно гнули вокруг тела стальную полосу… или словно обнял его кто-то с немыслимой, нечеловеческой силой…
Некоторое время все молчали, затем дракон заговорил с деланной бодростью:
— Но я хотел рассказать не о Сарилеке, а о провале. Надеюсь, госпожа уже догадалась, к чему я веду речь?
— Нет, — честно ответила Арлина, все еще переживающая трагическую гибель преданного своей любви Лебедя и злосчастного Сарилека.
— У Волчицы есть чародейный дар, я же помню! Можно было бы слепить из глины какую-нибудь тварь посимпатичнее. Госпожа отнесла бы наше творение в пещеру, опустила в провал… Только надо все время думать о безобидной зверушке, которая от страха перед хищниками принимает разные обличья.
— Думаешь, может получиться?!
— Думаю, имеет смысл попробовать. Даже если наше чахлое созданьице проживет несколько дней и сумеет принять лишь пару обликов — и это будет великолепно! Все, что нам надо, это подсунуть зверушку хозяину, схватить в охапку Араншу и убежать как можно дальше, пока наш «товар» не показал себя во всей красе.
От возмущения Керумик даже забыл страх перед драконом:
— Из всех затей, про которые мне доводилось слышать, это самая что ни на есть…
Дракон шевельнул лапой.
— Гениальная, — закончил Керумик тем же твердым тоном. — Но она решительно не подходит для высокородной дамы. Никуда я госпожу не пущу!
До этих слов Арлина еще сомневалась, принимать ли предложение Эрвара, но теперь ее колебаниям настал конец.
— Ой, как ты это грозно сказал! Скажи-ка еще раз! Не пустишь, да? Купи себе рабыню и ей приказывай!.. Эрвар, ты покажешь мне дорогу к той пещере?
* * *
Колючие ветви осторожно раздвинулись. Острые шипы глубоко вонзились в кожу, но Второй не дрогнул. Глаза его не отрывались от речного берега, где на замшелых валунах растянулся дракон, а к его крылу доверчиво прильнула женская фигурка. На спутника женщины, сидевшего чуть поодаль, Второй не обращал внимания.
Тварь, созданная черным колдовством Джилинера, обладала нечеловечески острым слухом и разобрала каждое слово, сказанное на берегу.
Женщина, которую приказано убить, собирается к Обманным горам.
Второй не помнил, что некогда — до погребального костра — он был Подгорным Охотником. Но и не удивлялся тому что в памяти всплывали сведения о Подгорном Мире, позволяя выжить в этих невероятных краях. Просто принимал все без размышлений.
Как не вовремя появился дракон! Без него женщина была бы уже мертва. Спутник-человек не смог бы защитить ее. Но дракон… тут надо подумать.
(Второй, в отличие от Первого, время от времени пытался думать. Иногда это у него даже получалось.)
Ясно было одно: приказ господина необходимо исполнить. Женщина должна умереть, как недавно умер силуранский прорицатель.
Но сейчас придется иметь дело не со старикашкой, который скончался от ужаса, увидев в двух шагах самого себя. Между жертвой и Вторым стоял дракон.
Но нельзя разгневать господина — это страшнее, чем иметь дело со всеми драконами Подгорного Мира. Придется идти за жертвой к Обманным горам. Женщина должна умереть.
24
— До чего же нам не повезло, что Нуренаджи стал наследником силуранского престола! — сердито сказал Джангилар. — Если Нуртор умрет… думаешь, Нуренаджи будет свято соблюдать мир с Грайаном?
— Это так же трудно себе представить, как тролля в бане, — кивнула Нурайна.
Король и его сестра сидели в полутемной комнате, окна которой были закрыты ставнями. Сквозь щели в ставнях пробивались полосы света. Жрецы, предсказывающие погоду, в один голос заверяли, что день будет прекрасным — теплым, солнечным. Хорошо бы, а то ведь сегодня весь Джангаш, побросав дела, столпился вокруг Храма Всех Богов. Шутка ли — два короля будут свершать совместное жертвоприношение!
Потому-то Джангилар изнывал взаперти среди старинной мебели, потертых ковров, нелепых ваз и оружия по стенам (причем молодой король, изнывающий от скуки, уже успел внимательно рассмотреть каждый нож). Предполагалось, что Джангилар перед торжественным обрядом предается возвышенным размышлениям и очищается душой. Это уединение с королем могли разделять лишь родные по крови — и Нурайна торчала здесь, горько жалея о зря потраченном времени.
Вчера, во время вечерней трапезы, пока звучали длинные речи, которые никто не слушал, пока два короля, восседая рядом за столом, вполголоса беседовали о дворцовой коллекции оружия, Нурайна успела выяснить, кто из приближенных Нуртора будет заниматься разработкой мирного договора. И теперь ей не терпелось заняться въедливым, доскональным обсуждением всех его статей — от вопроса о дорогах через Чернолесье и до размера пошлин на товары, идущие через Силуран в Уртхавен…
Вместо этого сиди взаперти, просветляйся душой за компанию с братом… Утешает лишь зловредная мысль, что где-то в другом крыле старого дворца вместе с Нуртором скучает Нуренаджи, не может пакости устраивать.
Нурайна рассеянно подставила ладонь под солнечную струйку и нахмурилась. В памяти снова всплыл тяжелый, недобрый сон. Как вскинулась она тогда над подушками! Как прижала к груди до боли стиснутые кулаки! Как устремила взор в темноту, чуть рассеянную огоньком маленького светильника! Как засуетились вокруг встревоженные, заспанные служанки, уговаривая успокоиться, глотнуть кисленького ягодного отвара и спать дальше…
Но как уснешь, если перед глазами то же, что и сейчас: широкие ступени Храма Всех Богов, смятенная толпа, негодующие придворные, багровый от гнева Нуртор… И Джангилар — еще сверкает глазами от ярости, но уже приходит в себя, начинает понимать, что натворил. И тело у ног грайанского короля: русобородый молодой парень то ли мертв, то ли оглушен жестоким ударом. Кровь струится среди мягких завитков бороды, пачкая вышитого на груди альбатроса…
Какой неприятный сон! С чего он привиделся? Конечно, Джангилар своенравен и горяч, но чтобы распускать руки!..
Женщина покосилась на крепкие руки брата, на золотой перстень с большим рубином. Если таким — в висок…
Ну зачем мучить себя из-за глупого сна? Наяву-то, храни Безликие, все хорошо! Силуранская столица встретила гостей торжественно и пышно, Нуртор с Джангиларом сразу нашли общий язык…
Словно прочитав ее мысли, король сказал задумчиво:
— Племянник, положим, дрянь, но дядя — человек неплохой. А какую коллекцию оружия собрал — просто завидно! Ах да, ты слыхала: у него украли боевой топор, принадлежавший еще Гайгиру?
— Что-то мне рассказывали… — подняла голову Нурайна. — Секира Предка… И вроде бы вчера после трапезы кто-то из наших принял участие в розысках…
— Это я виноват: похвастался, что со мной приехал Фариваш Зеленый Туман из Клана Акулы. Он умеет находить потерянные или похищенные вещи. Представляет себя этой вещью, как бы переселяется в нее душой — и рассказывает, что видит и слышит вокруг себя. Иногда так интересно получается!
— А на этот раз не вышло?
— Не вышло. Начисто опозорились мы с Фаривашем. Заладил одно: мол, вокруг него вода… Кто же оружие в воде хранит? Или ворюга утопил добычу в Тагизарне?
Нурайна представила себе высокородного Фариваша — толстого, рыхлого, круглолицего, — который старательно пытается вжиться в образ боевого топора. Улыбка скользнула по губам женщины — и исчезла. Нурайна встала, отошла к окну и сделала вид, что глядит сквозь щель в ставнях, — лишь бы Джангилар не заметил волнения сестры.
Почему Нурайна решила, что ночное видение было обычным сном? Почему забыла о своем даре Второго Зрения? Неужели… неужели она видела будущее?
Жертвоприношение сорвано! Джангилар убивает или калечит одного из вельмож Нуртора — на ступенях храма, на глазах у толпы!
После этого о мирном договоре и вспоминать не придется! Хоть бы дали Безымянные вернуться домой!
Так, спокойно… Прежде всего — как можно подробнее вспомнить свое видение. С чего начался этот ужас?
Какая-то фраза, неуместная, нелепая и режуще фальшивая, но безобидная по сути… что-то о верховой езде…
Да-да, они стояли рядом… оба молодые… один — тот самый Альбатрос со светло-русой бородой. Его спутник виден вполоборота, лица не разглядеть… невысокий, плотный, в дорогом бархатном плаще.
Вот этот второй и начал разговор, когда с ним почти поравнялись два короля, торжественно поднимающиеся по ступеням.
— А грайанские лошадки неплохо перенесли дорогу. Хорошие лошади, красивые, смирные… хотя я-то люблю злых, горячих.
А русобородый ответил неожиданно четко и громко:
— Грайанцы вообще неважные наездники. Потому и придумали эти подпорки… ну, стремена…
И вновь, как ночью, Нурайна отчетливо увидела на лице Джангилара недоумение и растерянность, быстро сменившиеся яростью.
«О Безликие, что это? Откуда эта дикая, нерассуждающая ненависть? Я знаю брата… да, он не оставил бы дерзкую фразу без внимания. После обряда предложил бы русобородому наглецу проверить, кто из них двоих лучший наездник. Хоть со стременами, хоть без них… Но такая свирепость!..»
— Что ты там интересного увидела? — Джангилар подошел к сестре, встал рядом. — Или, как мне, надоело дышать пылью среди этого хлама? Знаешь, силуранцы считают, что это старье охраняет от бед. Смешной народ, верно?
Джангилар, похохатывая, начал рассказывать о нелепых, на его взгляд, силуранских обычаях. Женщина смотрела ему в лицо вежливо и внимательно, улыбалась в нужных местах… но если бы король мог заглянуть в ее мысли, он бы крайне удивился. Потому что увидел бы там собственную физиономию, до неузнаваемости искаженную злобой.
Вновь и вновь Нурайна заставляла себя вспоминать эту дикую сцену. Растерянность на лице брата… да-да, именно растерянность, словно он вдруг вспомнил о чем-то… Голос русобородого — твердый, четкий, словно не для собеседника, а для…
Для Джангилара!
Правильно! И выражение лица у Альбатроса было слишком напряженным для светской болтовни! Может, и не предчувствовал удар в висок, но знал, мерзавец, знал, что сейчас произойдет!
Разрозненные части головоломки складывались в единое целое. На короля напущены чары. Кем напущены? Ну, это не загадка. Не так уж много в Силуране чародеев. Пожалуй, здесь вредит тот же самый маг из Клана Лебедя. Верджит Вооруженный Всадник. Он, оказывается, не только сон на людей наводить умеет!
Фраза о наездниках должна будет сработать, как спусковой крючок арбалета. Она превратит Джангилара в бешеного зверя… Что ж, если так — смелый человек этот русобородый! Вызвать на себя ярость Дракона… Или Альбатрос не герой, а дурак, которому ничего толком не объяснили?
Ладно, сейчас не до таких пустяков. Как спасти брата… а заодно и две страны, которым грозит война? Рассказать обо всем Нуртору? Не поверит. В лучшем случае сочтет ее рассказ бредом избалованной дамы, в худшем — грайанской провокацией. Да и чем Нурайна докажет истинность своих слов? Тем, что ей привиделся тяжелый сон? Меньше надо кушать за ужином, красотка!
Что еще можно предпринять? Вывести из игры тех двоих, что ждут на ступенях храма? Интересно, как? Силой вытащить из толпы Альбатроса и его спутника, который явно тоже не из Отребья? М-да… Убить? На глазах у всех? А потом бодро идти составлять мирный договор?.. Что же делать, что?.. Подослать к ним человека с ложным известием — мол, высокородные господа, у вас дома стряслось несчастье, поспешите туда, пока не поздно?.. Какая чепуха, Нурайна ведь даже не знает имен этих негодяев. А время уходит, как кровь из раны. Сейчас появятся жрецы, с пением отопрут двери, чтобы вести Джангилара в храм!
И тут с ясностью отчаяния Нурайна поняла, что есть лишь один выход. Самой разрядить заряженный арбалет.
Женщина обернулась к королю, который уже оставил свои разглагольствования и лениво разглядывал висящую на стене палицу, окованную стальными кольцами. Чуть побледнела — и твердо сказала вслух, ничуть не смущаясь неуместностью фразы:
— Наши лошадки неплохо перенесли дорогу. Хорошие лошади, красивые, смирные… хотя я-то люблю злых, горячих.
— Ты что это?.. — сдвинул брови Джилинер.
Не дрогнув, Нурайна отчеканила тем же самым тоном:
— Грайанцы вообще неважные наездники. Потому и придумали эти подпорки… ну, стремена…
Недоумение сменилось на лице молодого короля растерянностью — детской, беспомощной… а затем красивые, правильные черты исказились лютой злобой, превратились в морду плененного хищника, который бросается на прутья клетки.
— Ты… сука… — выдохнул он негромко, но с такой ненавистью, что она обожгла Нурайну. Рука Джангилара сорвала со стены палицу, коротко и мощно замахнулась…
Удар пришелся по воздуху в том месте, где только что была голова женщины. Тяжелая палица, обрушилась вниз, в щепки разнесла угол дубовой столешницы.
Нурайна, за миг удара лисицей юркнувшая под стол, проворно вынырнула с другой стороны — и в ее левое плечо врезалась тяжелая ваза из толстого синего стекла. Удар был сильным, но женщина даже не обратила на него внимания, потому что обезумевший брат, не выпуская из рук палицы, перемахнул через стол. Пришлось вновь рывком уйти на другую сторону.
Будь на Нурайне мужская одежда, ловкая и тренированная женщина могла бы играть в эту игру хоть до вечера. Но сейчас бархатный подол путался в ногах, сковывал движения. Вывернувшись из-под стола, она сорвала со стены алебарду и обернулась навстречу смерти, окованной стальными кольцами. Повернув алебарду, древком встретила летящий в лицо удар, отвела его в сторону. Джангилар покачнулся, устоял на ногах, вновь вскинул палицу…
Внезапно король остановил замах, замер, лишь подергивался угол рта. Затем Джангилар медленно перевел взгляд с бледного лица сестры на палицу в своей руке.
— Я… что это… Нурайна, как же это я…
Женщина содрогнулась, услышав этот напряженный, с придыханием голос. Она отшвырнула алебарду, обняла брата, притянула его голову к своей груди, как делала, когда он был малышом.
— Все в порядке, мой дорогой… успокойся, сядь на скамью.
Глухо стукнула о вытоптанный ковер оброненная палица. Джангилар высвободился из объятий сестры, запрокинул голову, прижал ладони к вискам:
— Это безумие, правда? Нурайна, скажи: я схожу с ума?
Сестра короля до боли стиснула зубы и молча поклялась что силуранский колдун поплатится за свои жестокие шутки прежде, чем она вернется на родину. А потом самым мягким, самым проникновенным голосом, на какой только была способна, сказала:
— Что ты говоришь, дорогой! Конечно, нет! Это все усталость, волнение! Тебя гнетут такие заботы… такая ответственность… судьбы двух государств…
Все заботы Джангилара сводились к тому, чтобы перепить силуранского государя на вчерашнем пиру. Однако Нурайна вложила в свои слова столько глубокого чувства, что убедила не только брата, но даже себя.
— Я… я и впрямь устал… — Король провел рукой по лбу. — Вот… то ли чудится мне, то ли правда где-то далеко воют на много голосов, а что воют — не разобрать…
Нурайна встрепенулась, начала поспешно поправлять помятую в драке одежду брата.
— Это не вой, а песнопения! Сюда идут жрецы! Хорошо, что издали слышно… да стой спокойно, у тебя воротник завернулся!
— Петь-то им зачем? — Джангилар быстро приходил в себя. — Безликие своих жрецов и без скулежа слышат! Кстати, о дурацком шуме: охрана за дверью, надо полагать, слышала нашу… возню. Конечно, никто не посмеет спросить… но все же… может, тебе проболтаться, что мы тут от скуки немного позанимались карраджу?
— Какие занятия, какая скука?! Мой господин забыл, что он здесь должен был устремляться мыслями к возвышенному? Ох, рукав в пыли, ну-ка я его сейчас… Теперь моего короля вместе с государем Силурана поведут на ритуальное омовение.
— Помню, все помню! И про омовение, и когда что говорить… Ну, накрутили эти силуранцы! У нас все проще…
Пение становилось все громче, приближаясь к дубовым высоким дверям.
* * *
Предсказатели погоды не солгали — день и впрямь выдался не по-осеннему ясным. Крыша Храма Всех Богов, как раскрытая ладонь, ловила солнечные лучи; отделанные металлом фигурные карнизы бросали зайчики в возбужденно гудящую толпу.
— Какая красота! — восхищенно ахала Нурайна. — Я видела в Нарра-до храм Единого-и-Объединяющего… тоже впечатляет… но здесь, здесь!..
Собеседники Нурайны, двое силуранских вельмож, обменялись кислыми взглядами. Их раздражало щебетание этой бесцеремонной особы, неожиданно втиснувшейся между ними и хозяйски положившей ладони им на локти.
Коренастый Волк в бархатном черно-зеленом плаще отвечал взбалмошной грайанке учтиво, но немногословно, надеясь, что та почувствует себя лишней и удалится. Но женщина оказалась либо сказочно глупой, либо немыслимо избалованной, не привыкшей считаться с мнением окружающих (что вполне объяснимо: любимая сестра короля!).
Второй силуранец — русобородый красавец с вышитым на камзоле альбатросом — был не столько раздражен, сколько озадачен. Он знал о Нурайне больше, чем его приятель. Принц Нуренаджи называл эту женщину самой опасной в свите Джангилара. А она ведет бестолковую, пустую беседу и никак не желает отвязаться от своих жертв. Почему она появилась именно здесь и сейчас? Почему вцепилась именно в них? Неужели проникла в замыслы Стаи?..
— В том наррабанском храме стоит статуя Гарх-то-Горха, — продолжала чирикать женщина. — Большущая! И скрыта занавесом, чтобы ни один взгляд ее не осквернил! Воздвигать статуи — и прятать их… глупо, да?
— Очень глупо, — кивнул Волк. Что-то в его голосе заставляло думать, что он имеет в виду не наррабанцев с их статуями. — Скоро покажется процессия. Может, госпоже будет лучше видно, если она поднимется вон туда, к мраморному единорогу?
— А еще наррабанские жрецы разводят и дрессируют крыс! — жизнерадостно сообщила Нурайна, проигнорировав совет. — Это у них считается — священное животное Единого! Гадость, правда?
— Га-адость! — из глубины души выдохнул Волк, глядя мимо грайанки.
— А ваш знаменитый священный бассейн… я же его еще не видела! Правда ли, что по уровню воды в нем жрецы предсказывают будущее?
— Верно, госпожа моя, — вмешался Альбатрос, почувствовав, что его приятель сейчас сорвется. — Бассейн не виден из-за левого крыла храма. А жаль, зрелище и впрямь удивительное. Правда, там толпа, но я могу кликнуть слуг, они расчистят для госпожи дорогу к бассейну…
— Не надо! — поспешно сказала Нурайна, видя, что силуранец ищет взглядом своих рабов, стоящих поодаль. — Позже не только взгляну на бассейн, но и войду в воду… это приносит удачу, верно? Вот как хорошо я знаю силуранские обычаи!
— Не совсем… Паломники погружают в бассейн только кончики пальцев. Входить в воду могут лишь лица королевской крови.
— А я — какой? — обиделась Нурайна. Собеседники растерялись, а она округлила глаза, сделала загадочное лицо и спросила глубоким, низким голосом: — А правда ли, что в глубине храма есть черная колонна, а в ней заточена гибель Джангаша?
— Не Джангаша, — веско поправил Волк, — а любой армии, которой удастся захватить нашу столицу!
Мужчины оживились. При всей своей нелюбви к болтовне силуранцы — от короля до нищего — охотно рассказывают иноземцам эту легенду. Потому что она предупреждает: «Не ходи войной на Силуран!»
Временно забыв о неприязни к собеседнице, вельможи наперебой стали повествовать о том, как семьсот лет назад (когда страной правили не Вепри, а Вороны) один из королей ухитрился оскорбить могущественного демона. Разъяренный демон поклялся уничтожить Джангаш — стереть в пыль все живое и неживое в столице. Жрецам, Истинным Магам и Ночным Колдунам пришлось объединиться для боя со страшным противником. Им удалось заточить демона в одну из колонн Храма Всех Богов — с тех пор эта колонна почернела… Прошло семь веков, но демон по-прежнему лелеет планы мести. Силуранским королям — и только им! — ведомо заклятие, освобождающее грозную злую силу. Если чужое войско захватит Силуран и ворвется в столицу, если все будет потеряно, если уцелевшим горожанам будет грозить рабство… тогда и только тогда произнесет король слова, которые нельзя взять назад. И прянет на волю демон, и ляжет Джангаш черными руинами, и не останется в живых ни своего, ни чужого! Ибо таков девиз силуранских королей: «Если не мое, то ничье!»
Сказку эту Нурайна уже слышала и ни единому слову не верила, но сделала потрясенное лицо, переводила взгляд с одного собеседника на другого, ахала, вскидывали пальцы к губам… и с помощью этой нехитрой тактики протянула время до того мгновения, когда переливчатое пение рогов возвестило приближение королей.
Силуранцы в панике переглянулись: избавляться от подозрительной собеседницы было поздно. Позади гудела толпа. Стражники едва справлялись, оттесняя от ступеней храма всех, кроме высокородных господ.
По широкому проходу сквозь расступившееся живое море приближался высокий слепой жрец в белоснежной одежде. Он держал венок, свитый из колосьев пшеницы, и короткий обнаженный меч. Жрец ступал уверенно, словно зрячий, и, чуть откинув голову, красивым низким голосом выводил гимн богам. За ним следовали два жреца в алых одеяниях. Несмотря на ясный день, оба несли пылающие факелы.
Нурайна чуть поморщилась. Силуранские религиозные ритуалы казались ей надуманными. Жрец — это посредник между богами и людьми, это глас, долетающий до Безымянных. А какого цвета на жреце одеяние и какими предметами он во время моления размахивает… неужели Безликих интересуют подобные мелочи?
Но на толпу, надо признать, это производит впечатление. Люди гудят, волнуются, чуть ли не на плечи друг другу влезают, чтобы все разглядеть. Лишь Дети Кланов, стоящие ближе всех к проходу, ведут себя сдержанно, смотрят спокойно, негромко переговариваются.
А вот и оба государя, все ближе и ближе… серьезные, сосредоточенные, смотрят прямо перед собой.
Нурайна не глядя почувствовала, как напряглись оба силуранца рядом с ней. У женщины пересохло в горле, но на лице оставалась маска жизнерадостной дурочки, которой выпала удача увидеть редкое зрелище.
Волк заговорил, обращаясь к русобородому:
— А грайанские лошади неплохо перенесли дорогу. Хорошие лошади, красивые…
Но конец его фразы был заглушен неприлично громким женским голосом:
— Да-да, особенно королевский конь — злой, горячий…
Торжественность шествия была несколько смазана. Все уставились на дерзких нарушителей порядка. Даже медленно шагающие короли обернулись, ища взглядами наглецов.
И тут Альбатрос произнес громко, с отвагой отчаяния, не заботясь о том, что выученная наизусть фраза прозвучит нелепо и неуместно:
— Грайанцы вообще неважные наездники. Потому и придумали эти подпорки… ну, стремена…
Но одновременно с ним — так же четко и громко — заговорила Нурайна:
— Джангилар вообще прекрасный наездник. Хоть без стремян, хоть со стременами…
Две фразы попали в единый ритм, слились воедино и превратились в бессмыслицу. Толпа хохотала.
Оба короля не сказали ни слова, не стали превращать ритуал в балаган. Но Нуртор, повернув голову, бросил на своих разговорчивых придворных увесистый взгляд, сулящий им серьезные неприятности в ближайшем будущем. И примерно столь же нежным взором Джангилар одарил свою сестрицу, которая с какой-то стати расшумелась, словно шлюха в компании пьяных матросов.
Ох, придется объяснять брату свое недостойное поведение! Но это ладно, это потом. А сейчас Джангилар поднялся по ступеням, обернулся к толпе, приветственно поднял руку.
Толпа взревела, приветствуя двух государей. Даже Дети Кланов, поддавшись общему настроению, кричали что-то восторженное.
Молчали лишь три человека.
Коренастый Волк в бархатном плаще глядел себе под ноги и угрюмо пытался понять смысл идиотского спектакля, в котором он принял участие по настоянию принца. Никогда еще Сын Клана не чувствовал себя таким дураком. Что-то очень важное и опасное прошелестело совсем близко — и ускользнуло, не задев его крылом…
А русобородый и Нурайна твердо и неуступчиво глядели друг другу в глаза. Между этими двоими не было недомолвок и сомнений — лишь тяжелая угроза, спокойное и беспощадное обещание мести.
25
Возвращение Ралиджа и Ингилы прошло незамеченным — к счастью для Ралиджа. Циркачка-то разыскала свое пестрое одеяние, на которое разбойники попросту не позарились, а вот Сокол нашел лишь цепочку, захлестнувшуюся за ветку. Ни рубашки, ни сапог… Ну и вид был у высокородного господина: из штанин торчат босые ноги, плащ наброшен на голые плечи… зато на груди — бляха со знаком Клана!
Понятно, что Орешек поспешил проскользнуть по лестнице наверх, в отведенную ему каморку, которую здесь именовали Комнатой Для Знатных Постояльцев (таким тоном, словно речь шла о королевской опочивальне). Поспешно одеваясь, он прислушивался к доносящимся снизу голосам. Вернее, к одному голосу, звонкому и пронзительному: Ингила вовсю отчитывала Тихоню. За что она ему платит? Как надо, так его рядом и нет! Любая сволочь может хозяйку в мешок засунуть и в рабство продать, а эта двуногая причальная тумба будет возле кухни крутиться да пузо на солнце греть!..
На эти явно несправедливые обвинения Тихоня то отмалчивался, то отвечал негромко и неразборчиво. Орешек вскользь пожалел беднягу, но тут же начисто о нем забыл, поглощенный ужасной мыслью: ему не во что было обуться! Рубашка-то сменная в мешке нашлась, позаботился об этом Орешек, пока дожидался корабля в трактире «Рыжая щука»… но сапоги, сапоги!.. Это что ж теперь, босиком — до Джангаша?!
Подобная перспектива привела Сокола в ужас, и он возопил, как грешная душа в Бездне. Примчавшаяся на зов хозяйка прониклась трагизмом ситуации и погнала одного из слуг в деревню, к сапожнику. Сапожник прибежал в смятении и трепете: честный ремесленник в глаза-то не видел ни одного Сына Клана, не то чтобы обслуживать… Он проворно снял мерку и поклялся всей дратвой на свете, что к утру сапоги будут готовы… а пока не угодно ли высокородному господину примерить башмаки? Грубые, неуклюжие, зато почти по ноге.
Ну вот, другое дело! Теперь Ралидж был готов к любым приключениям — при условии, что первым приключением будет хороший ужин.
Спустившись в зал, Сокол застал там капитана «Шустрой красотки», вокруг которого сгрудилась пестрая компания. Лица у всех были унылые и безнадежные.
Обернувшись к господину, капитан специально для него повторил новость, которой только что осчастливил всех присутствующих: судно повреждено весьма серьезно, вряд ли его удастся починить до ледостава. Команде придется зимовать здесь, на постоялом дворе Кринаша. А пассажирам судьба — ждать зимы. Твердой дороги…
Общее напряженное молчание нарушил Челивис:
— Но мне нельзя… до зимы… Мне же наследство принимать! Там другие родственники есть, перехватят…
— Мне тоже нельзя задерживаться, — негромко сказала Фаури. — Ни в коем случае нельзя.
— А нам с Тихоней просто не по кошельку здесь торчать, — деловито отозвалась Ингила. — Нам, чтоб жить, работать надо. Придется пешком до Джангаша, от деревни к деревне. Дождь, грязюка непролазная…
— Меня с собой возьмете? — оживился Рифмоплет. — Я на лютне могу… и стихи читать…
— Пожалуй, и я напрошусь к вам в попутчики, — вышел из задумчивости Пилигрим. — Мое дело откладывать нельзя… это — святое!
— Вместе идти безопаснее, — рассудил Ралидж. — Места тут нехорошие. Ингила уже рассказала, в какую историю мы вляпались?
— Рассказала! — негодующе отозвался поэт. На его лице было ясно написано, что, окажись он в тот опасный миг рядом с Ингилой, сумел бы отстоять девушку от целой армии негодяев.
— Дороги развезло, в лесу легко заплутать, — прикинул Ралидж. — Надо нанять в деревне проводника, хоть на часть пути.
Тут вмешался молчавший прежде Ваастан:
— Если у господина деньги лишние, незачем их мужичью бросать. Я не хуже проводить смогу.
— Знаешь здешние места?
— Места не очень… Зато мне известен один секрет.
Ваастан замолчал. Кринаш наполнил кружку, подтолкнул по столу к наемнику. Тот кивнул, шумно выпил и солидно продолжил:
— Лет шесть назад пил я с одним Подгорным Охотником. Хорошо погуляли, весь кабак вокруг нас вертелся. Как следует развеселились и начали в «радугу» играть. И так мне удача подвалила! Вытряхнул я Охотника дочиста. Всю свою роскошную шкурку он на пол к моим сапогам сбросил! А потом заявил, что если я поставлю на кон весь его проигрыш, он в ответ поставит одну тайну. Ну, я ему говорю, что в Подгорный Мир не суюсь. Тамошние секреты мне нужны, как гусю подковы. А он начал уверять, что тайна очень даже здешняя, силуранская… а кабак тот стоял на проезжей дороге близ Фатимира…
— Про тайну давай! — Ингила приплясывала от нетерпения. — Интересно же!
Ваастан неодобрительно покосился на легкомысленную девчонку, бросил взгляд в опустевшую кружку, огорченно крякнул и продолжал:
— Проиграл Охотник — и рассказал мне про один замок… как раз в здешних краях он и находится. Называется — Замок Трех Ручьев.
— Есть такой, — кивнул Кринаш. — Не то чтоб совсем рядом, но есть. Там властителем — Сын Клана Спрута.
— Да ну? — изумился Ралидж. — Что Спруту делать в вашей чащобе? Три ручья — это вроде бы мелковато для Морского Клана.
— Предку нынешнего Спрута подарил этот замок Гайгир, — разъяснил хозяин — Изгнанники тогда не разбирались — Морские Кланы, не Морские… есть где осесть, так и ладно!
Ваастан, недовольный тем, что его перебили, выдержал многозначительную паузу и продолжил:
— Охотник сказал, что на заднем дворе, за хозяйственными постройками, есть место, куда не забредают слуги: им это просто незачем. И хвала Безликим, что не забредают, потому что проходит там складка Подгорного Мира. Такая узенькая, что и Ворот не нужно. Просто шагнул — и в Подгорном Мире очутился. Еще несколько шагов сделал — и опять в Мире Людей… Да только не в Замке Трех Ручьев, в чем и штука! Окажешься в лесу неподалеку от Джангаша!
— И ты пробовал? — недоверчиво протянул Айфер.
— Пробовал! — отрезал Ваастан так твердо и спокойно, что никто не усомнился в его искренности.
— Вей-о! — восхитился Орешек. — Вот спасибо! Это сколько ж мы времени сбережем!
— Ну, друг, ты меня просто спас! — воскликнул Пилигрим.
— И меня! — с чувством выдохнула Фаури.
— И нас-нас-нас возьмите! — взмолилась Ингила. — По этим деревням ничегошеньки не заработаешь! Пока до ближайшего города дотащимся — с голоду помрем! Пожалейте маленькую актрису и ее талантливых друзей!
— Ну, вам, циркачам, спешить некуда! — буркнул Челивис. — Только представьте себе картину: является в замок наша развеселая пестрая компания, просится на ночлег, потом зачем-то всей оравой прется на задний двор — и дружно исчезает!
— Правильно! — ледяным тоном отчеканил Сокол. — А чтоб орава была поменьше, ты, почтеннейший, с нами не пойдешь. Оставайся тут зимовать, матросов в «радугу» обыгрывать.
То ли подействовал грозный голос Сына Клана, то ли сыграло свою роль многозначительное упоминание о «радуге», но Челивис присмирел и скромно попросил взять и его с собой.
— А ты, почтенный Аншасти? — спросил Сокол через головы собеседников.
— Куда уж мне от товаров! — несчастным голосом откликнулся купец. — Зимовать так зимовать!
Все, кроме бедняги Аншасти и капитана, почувствовали прилив бодрости. Радовались путники, перед которыми забрезжила надежда. Радовались хозяева, заполучившие гостей на всю зиму. Радовались матросы — вынужденная зимовка считалась продолжением плавания и неплохо оплачивалась. Радовались даже рабы, Молчун и Верзила, которые очень не любили скучные зимние месяцы на опустевшем постоялом дворе.
И вдруг веселый гомон рассекли холодные слова:
— Хороший ты человек, Ваастан. Благородный человек. Широкая душа.
Все разом обернулись на голос постояльца, о котором успели забыть, потому что в день прибытия он заплатил за отдельную каморку и почти не выходил оттуда.
Тот, кого они прозвали Никто, стоял, прислонившись к перилам лестницы и скрестив руки на груди. Даже здесь, в помещении, на нем был неизменный плащ с наброшенным на голову капюшоном.
— Ты ведь мог никому не говорить о складке, — сказал он невыразительно. — Мог один отправиться в Замок Трех Ручьев — и быстро оказаться в столице. А ты тащишь за собой нас всех, целую толпу. Ну, спасибо тебе.
— Я сначала так и хотел сделать, — отозвался Ваастан. — А потом думаю: мы же все вместе дрались с троллями… вроде выходит — товарищи по оружию…
Ралидж с изумлением услышал в голосе наемника смущенные, чуть ли не виноватые нотки… но перед кем было извиняться Ваастану? Не перед этим же чучелом в капюшоне!
Но неловкая пауза смялась, потерялась в оживленном гвалте: Дагерта начала разносить миски с ужином.
За едой продолжалось веселое обсуждение планов. Решено было выйти в путь на рассвете.
* * *
Не зажигая света, Ралидж сбросил одежду и забрался в постель, заранее приготовленную заботливыми руками Дагерты. Кутаясь в одеяло, он подумал, что следующую ночь придется провести с куда меньшими удобствами: до Замка Трех Ручьев, по словам Ваастана, за день не дойдешь…
Под боком что-то мягко шевельнулось. Орешек оцепенел.
Живая, теплая, гибкая лента скользнула вдоль тела, толкнулась под мышку. Неужели кожу и впрямь тронули перья? Не двигаться, только не двигаться!
В щель между ставнями скользили лунные лучи, высвечивая край смятого одеяла, локоть Орешка, грудь… и медленно поднимающуюся из-под бока толстую серовато-белую полосу.
Пернатая змея!
Орешек не заорал, не рванулся с кровати — и это спасло ему жизнь. Подлая гостья из Подгорного Мира могла убить за малейшее движение.
Почему она ползет на грудь? Может, почувствовала дыхание?
Вздох застрял в горле Орешка.
Какая она теплая, эта пернатая гадина. В лунном луче видна безобразная голова с массивным полукруглым клювом. Говорят, она может перекусывать кости. Но самое страшное — жало пониже клюва…
Осторожно, очень медленно выдохнуть воздух… Так же плавно, неслышно вдохнуть, чтобы не потревожить, страшную гостью, которая уже почти заползла на грудь и начала там уютно устраиваться.
Чего боятся эти твари?.. Да ничего они не боятся! Кроме, кажется, Клыкастых Жаб, те их жрут… Впрочем, Орешка Клыкастая Жаба тоже сожрала бы в два глотка…
Произнести ту фразу… волшебную? Он тогда эту дрянь в клочья… нет, не выйдет, надо говорить вслух, подлюка ужалит на первом слове, у нее реакция…
Плавный выдох… плавный вдох…
У нее реакция, а у Орешка что — трясучка похмельная?! Его же тренировал сам Аунк! Что теперь, до старости лежать в объятиях этой нахалки? Он же нож на лету ловит!..
Почуяв неладное, пернатая змея встрепенулась, выбросила жало, но ударить не успела: рука скользнула наперехват, крепкие пальцы впились в уродливую голову, стиснули и раздавили твердый череп под перьями…
Держа в руках обмякшую тварь, Орешек встал, подошел к окну. Может, все это ему снится? Неужели на его груди только что свивала кольца опасная хищница, охотница на крупную дичь? Как-то не ощущал Орешек себя дичью…
Хотя именно дичью и надо было себя ощущать! Откуда наглая гостья появилась в его постели? Орешек четко помнил, что ему пришлось откинуть щеколду, прежде чем войти в комнату. Как же тогда змея внутрь пробралась? И кто за ней дверь закрыл? На окнах-то ставни… Ох, чувствует, чувствует Орешек чью-то нежную заботу… Но кому мешает Хранитель захолустной крепости, разыскивающий своего приемного сына?
* * *
Двинулись в путь засветло — по жухнущей осенней траве, сквозь недовольную их нашествием сырую листву, сквозь злые осенние ветви.
Дорога была знакома Ралиджу и Ингиле: сначала вдоль Тагизарны, потом берегом той речушки, где Сокол ловил русалку (у Ингилы в глазах плясали веселые довольные огоньки, когда она шла по местам своей боевой славы).
Чуть дальше «русалочьей заводи» от пестрой компании отстал Айфер: обнаружил, что потерял серебряный браслет с левой руки. Когда выходили за ворота — браслет был, это он помнит твердо. Стало быть, нужно вернуться и поискать. Нет, дожидаться его не надо, он догонит, он по лесу шустро ходит…
Догнал их Айфер и впрямь довольно быстро. Чуть запыхавшийся, с браслетом на мощном запястье… и чем-то, похоже, озабоченный. Без интереса выслушал поздравления по поводу находки и бросил выразительный взгляд на Хранителя: мол, надо поговорить… Сокол приотстал от остальных и, шагая рядом с Айфером, выслушал рассказ наемника.
Айферу пришлось вернуться до самого постоялого двора. Браслет он заметил на тропе возле забора. Нагнулся за своим добром — и услышал за забором голоса. Чужие. Незнакомые. Злые такие. Двое каких-то типов к хозяину прицепились. Мол, нет ли среди его постояльцев такого парня: восемнадцать лет, смазливый, черные волосы по плечам, нос с горбинкой?
Кринаш им отвечает: дескать, нет у него других забот, как чужие носы разглядывать! А уж кто там смазливый, ему и вовсе без интереса — баба он, что ли? Ты, говорит, кривой, жену свою сюда бы привел, пусть бы она прикинула, кто тут посмазливее…
Чужаки зарычали, как волки, начали хозяину угрожать, да не на таковского напали! Кринаш их так отбрил, что любо-дорого! Ты, говорит, за меч не хватайся, кривой, если не хочешь вместе со своим дружком в выгребной яме искупаться. И арбалет, мол, в покое оставь: пока прицелишься, я выспаться успею. Видел я, говорит, таких вояк: обвешаются оружием и носы задирают, будто каждый в одиночку вражью армию сгубил! Я, дескать, когда десятником был, таких слабаков на плацу до обморока гонял!..
Айфер собрался было на помощь хозяину бежать, если те двое в драку полезут. Но все обошлось. Чужаки сбавили тон, стали Кринашу деньги сулить.
А тот в ответ: умные слова и слушать приятно. Были, были у него постояльцы! И молодые были — сколько лет, про то не спрашивал. Да только сегодня утром все собрались и ушли. Остался один купец, но ему уж точно не восемнадцать. Матросы еще остались… ах, матросы не нужны?.. Куда ушли постояльцы? Вроде в Джангаш направлялись. Какой дорогой? Да нет тут никаких дорог! Он, Кринаш, может сказать одно: любой разумный человек, если уж не может добраться в столицу рекой, должен пойти в деревню и нанять проводника. А уж как вчерашние гости поступили — про то он, Кринаш, не ведает…
На том разговор и кончился. Чужаки в деревню засобирались, а Айфер поскорее ушел, чтоб им на глаза не попасться…
— Надо же! — покачал головой Хранитель. — За Рифмоплетом нашим — погоня! Что ж он такое натворил?
— Что бы ни натворил, — хмуро отозвался Айфер, — а парень он хороший! С троллями дрался — не трусил… и стихи такие душевные. А ведь те двое в деревне хоть время и потеряют, но потом все одно на наш след выйдут. Надо бы парнишку остеречь, — а, господин?
— Пожалуй, — чуть подумав, кивнул Ралидж. — Может, мы с тобой и ошибаемся, а только не похож Рифмоплет на злодея! Что ж, предупреди его.
Повеселевший Айфер прибавил шагу, догоняя поэта. А Орешек усмехнулся при мысли о том, в какую странную компанию забросила его судьба. Один другого чуднее!..
Но все-таки — кто же подбросил ему в постель пернатую змею?
26
Джилинер хмуро разглядывал свое отражение в зеркале. Чародей был недоволен собой. Чего он дожидается? Пора дать Третьей приказ убрать силуранского короля… а затем превратить коронацию его преемника в нечто потрясающее, незабываемое… ну и работы будет летописцам! Все готово, даже Секира Предка спрятана в надежном месте, чтобы в нужный момент эффектно прилететь по воздуху прямо в руки неожиданному претенденту на престол. Все продумано до мелочей, но…
Вздохнув, Джилинер признался себе, что не рискует ничего предпринять до тех пор, пока живы два человека…
Этот самозваный Сокол прямо-таки рожден для того, чтобы срывать чужие грандиозные замыслы! Но еще опаснее его жена, зеленоглазая Волчица… Кстати, что сейчас делает эта женщина?
Маг положил руки на резную раму зеркала, сосредоточился, вызывая в памяти дерзкие зеленые глаза и буйную гриву черных волос.
Отражение комнаты на серебристом стекле задрожало, подернулось рябью. Но прежде чем одно изображение успело смениться другим, из зеркальной глубины вырвался пронзительный, полный ужаса женский визг.
* * *
Арлина, побледнев, пронзительно визжала, не сводя глаз с толстого чешуйчатого тела, которое, извиваясь, заскользило мимо нее.
— Не надо бояться, солнце мое, — покровительственным тоном успокоил ее Керумик. — Они не кусаются.
— Это так, — солидно подтвердил дракон. — Безобидные, безмозглые существа. Я их ел.
Арлина была так потрясена, что оставила без внимания нахальное обращение Керумика. В другое время она бы позаботилась, чтоб это самое «солнце» у него в глотке застряло! Но сейчас она с трудом уняла визг.
«Совсем раскисла», — подумала Волчица с раскаянием, но тут же гордо вскинула голову. Нечего ей стыдиться! Кто хочет над ней посмеяться — пусть сначала пересечет Ущелье Злого Ветра, где мощные потоки воздуха обтесали камни до зеркальной гладкости. Или пусть пройдется по зеленому лужку, усыпанному яркими цветами… только это окажутся не цветы, а расправившие крылья огромные насекомые, ужасно злые и кусачие.
Каждая складка готовила для людей сюрприз — чаще всего неприятный. А эта?..
В уши ударил рев прибоя. Свирепая пена вскипала внизу на камнях, словно злобилась, что не может добраться до незваных гостей. Люди стояли на небольшом утесе посреди безбрежного океана — а вокруг, как горох на блюде, рассыпаны были скалы причудливой формы. Они высились так близко, что, казалось, можно перепрыгнуть на соседний «островок».
Голый камень без единой травинки — лишь внизу, повыше линии прибоя, густая и пышная бахрома чего-то, похожего на водоросли.
Тварь, испугавшая Арлину, почти соскользнула с утеса. Сейчас она уже не казалась страшной — так, бревно с громадными плавниками…
— Они выбираются на утес, чтобы погреться на солнышке, — объяснил дракон.
— Да уж… на солнышке… — протянула Арлина. — Где они здесь солнышко нашли?
Она уже привыкла к двум разноцветным лунам над головой, к их бегу наперегонки через низкое небо. Но никак было не притерпеться к жиденькому свету, сочащемуся сквозь сито вечных облаков. Единственным, чего ей не хватало в Подгорном Мире, были яркие, жаркие солнечные лучи.
— Куда теперь? — деловито спросил Керумик, оглядывая хоровод скал вокруг островка.
— Взлечу, осмотрюсь. Соседняя складка должна быть…
Дракон не договорил. Из широкой трещины в скале донеслось пыхтение, почти заглушившее гул прибоя.
Два меча скользнули из ножен.
Из расселины неровными толчками, пузырясь и опадая, поднималась серо-зеленая масса. При взгляде на нее Арлину чуть не стошнило.
— Это что за пакость? — встревожился дракон. — А ну, прыгайте оба ко мне на спину! На такие штуки безопаснее глядеть с воздуха!
Он не договорил.
Из густого серо-зеленого месива начали выныривать юркие, гибкие тела. Одно, другое… десятое… и не счесть! Большие, размером с собаку шестиногие ящерицы выбрались на верхушку утеса и без раздумий атаковали чужаков.
Дюжины две злобных тварей напали на Эрвара — бурые, верткие, совсем маленькие рядом с гигантом-драконом. Облепили, залезли под крылья, вскарабкались на спину, ловко уворачиваясь от ударов хвоста. Их узкие острые челюсти, привыкшие отдирать крепкую чешую обитателей моря, ловко прокусывали прочную черную кожу. Взвыв, дракон покатился по утесу, как пес, которого люто замучили блохи.
Арлина и Керумик не могли прийти на помощь своему клыкастому другу — им приходилось думать о собственном спасении.
Подгорный Охотник, вертясь, словно на горячих углях, расшвыривал ящериц, рубил мечом, топтал сапогами. На смену мертвым из ущелья лезли новые и новые твари. А раненые ящерицы из последних сил тянулись к ущелью — скатиться в пузырящуюся серо-зеленую массу, спасительную, целительную…
Арлине, в отличие от ящериц, скрыться было некуда. Она вжалась спиной в холодный гранит и отмахивалась мечом, как палкой, начисто забыв все уроки Аранши. Шаг назад… еще шаг… а дальше отступать некуда — обрыв, прямо к ревущим волнам… удачный удар — ящерица с писком летит вниз… ох, сколько же их, что делать?..
И тут Волчица заметила, что по стене к морю тянется что-то вроде наклонного карниза. Высоко… страшно… но хоть со всех сторон эта дрянь не полезет!
Стиснув зубы, она шагнула на карниз. Ничего, есть куда ногу поставить. Шаг… еще шаг…
Самая нахальная ящерица сунулась на карниз. Арлина ткнула ее кончиком меча — тварь сорвалась вниз. Но следом за ней уже ползли другие.
Шаг… еще шаг… главное — вниз не смотреть…
Разумеется, непослушные глаза тут же посмотрели именно вниз. И увидели кое-что пострашнее крутизны и высоты. Выползая из белой пены, по стене карабкались невероятно толстые и длинные щупальца — о боги, какому же чудищу они принадлежат?!
А ящерицы по карнизу подбираются все ближе. Все труднее удерживать их на расстоянии взмаха меча.
Но почему так близко море? Ах да, прилив! Вот и полоса водорослей скрылась под водой…
Внезапно ящерицы, заверещав, начали отступать. Арлина завизжала еще пронзительнее ящериц: справа и слева, почти у самых ее сапог, по обрыву карабкались щупальца. Волчица попыталась, нагнувшись, ткнуть ближайшее острием меча. Щупальце отступило, но при этом так резко дернулось, что вышибло меч из руки женщины.
Бежать некуда… меча нет… соседний островок вроде бы рядом, а не допрыгнешь… не допрыгнешь… не…
Отчаяние заставило Волчицу рвануться вперед. Ноги резко оттолкнулись от карниза…
Это был не прыжок, а полет! Арлина перемахнула через вздымающиеся волны, вцепилась в холодный гладкий камень, сильным и гибким движением перекинула тело на край утеса, встала на колени — и только тут поняла, какой трюк проделала.
Сердце рвалось из груди. Руки тряслись, все тело болело, и было чудесно ощущать все это, чувствовать себя живой. Забыв о своих спутниках, Арлина закрыла глаза и с наслаждением вслушивалась в шум прибоя, в гул ветра меж скал, в перезвон колокольчиков…
Колокольчиков? Откуда здесь колокольчики?
Поняла — и вспомнила все. Вскочила, замахала руками над головой:
— Эрва-ар! Керуми-ик! Прыгайте сюда! Здесь складка! Скла-адка!
Даже в горячке боя Керумик ее услышал. Сорвал с груди вцепившуюся в рубаху ящерицу, отшвырнул в сторону и проорал в ответ:
— Да как тут прыгнешь? Далеко же!..
Он не успел сообразить — а как женщина попала на соседний утес?
Эрвар, который и в драконьем обличье думал быстро, проревел:
— Прыгай, сопляк, не то в море сброшу! Гляди, что творится!..
Керумик выругался, увидев, что ящерицы в панике отступают к ущелью, а утес со всех сторон оплели щупальца неведомых морских гигантов.
Разбежавшись, Охотник прыгнул, вложив всю силу в толчок. Почти долетел до утеса, руки ударили по камню, заскользили вниз.
Арлина, упав на живот, вцепилась в руку Керумика, потащила его так, как вытаскивала бы из пропасти мужа — не щадя себя, не думая, что сама может сорваться в море. Вскарабкавшись с ее помощью на верхушку утеса, Охотник вскочил и обернулся туда, где стряхивал с себя последних ящериц дракон.
— Эрвар! Давай к нам! Эрва-ар!
Неуклюже волоча за собой левое крыло, дракон заковылял к обрыву и без раздумий бросился вниз. Потрепанные в бою крылья не сразу поддержали его, черная туша скользнула к самой воде. Из волн метнулось щупальце, оплело лапы дракона. Но грозная голова на гибкой шее качнулась навстречу противнику, страшные клыки с маху вонзились в покрытую чешуей плоть. Рывок — и в пасти крылатого хищника заизвивалось оторванное тугое щупальце, а искалеченная тварь молча ушла на глубину.
Не выпуская своей добычи, дракон взмыл вверх и плюхнулся на верхушку утеса. Керумик и Арлина, подбежав к нему, осмотрели раны Эрвара, обнаружили под левым крыло вцепившуюся ящерицу, оторвали ее и выбросили в море. Дракон тем временем разорвал щупальце на куски и жадно проглотил.
— Ну, — спросил он, подкрепившись, — чего мы ждем?
— Складка проходит прямо над обрывом, — объяснил Керумик. — Страшно как-то… со скалы в море…
Не тратя лишних слов, дракон поднял свой сильный хвост и дал напарнику такого тумака, что тот кубарем полетел с утеса — и, не долетев до воды, исчез. Следом храбро прыгнула Арлина — и исчезла в полете. Дракон последовал за друзьями.
* * *
С поросшего мелкими кустиками склона трое друзей глядели на высящуюся на горизонте темную гору. Ее окутывал слой тумана, словно гора накинула легкий белый шарф.
— Вход в пещеру там, только отсюда не видно, — деловито сказал дракон. — Волчице придется идти туда в одиночку. Госпожа не боится?
Ответом было молчание. Встревоженный Эрвар повернул голову.
Арлина, разрумянившаяся, с блестящими глазами, всматривалась в окружающий унылый пейзаж так, словно не могла наглядеться досыта.
— Как здесь чудесно! — дрогнувшим голосом сказала она. — И в этой складке, и везде… Знаете, друзья, я уже привыкла к этому небу… и к солнцу… А что на каждом шагу приходится драться — так в этом главная красота и есть! Ты ведь это имел в виду — да, Керумик? Я только теперь начинаю понимать…
— Так! — серьезно сказал Эрвар. — Этого следовало ожидать.
Керумик отвернулся, пряча торжествующую ухмылку.
27
От бодрого настроения, с которым пестрая компания отправилась в путь, к вечеру не осталось и следа. Веселье из них вытянул лес — хмурый, неприветливый. Он не прятал людей под своими кронами от зарядившего с полудня мелкого дождя — позволял каждой струйке просочиться сквозь ржавую листву и стечь на бредущих меж стволов людей. И каждая ветка норовила вцепиться в одежду, и каждый корень выползал из земли, чтобы сунуться путникам под ноги. И даже сама земля — вязкая, тяжелая, перемешанная с умирающей травой и бурыми листьями — была самой коварной из ловушек: липла к сапогам, превращая простую ходьбу в тяжелую работу.
Хуже всего пришлось Фаури. Хрупкая Дочь Клана не ныла, старалась высоко держать голову и даже время от времени улыбалась вымученной улыбкой (хорошо, что барышня при этом не могла видеть себя со стороны). Впрочем, выдохлась не только Рысь. Даже Ингила, бродяжившая всю жизнь, давно перестала развлекать спутников задорными шутками и песенками.
Немного легче стало, когда выбрели к отрогу горного хребта. Невысокая гряда мрачно растолкала деревья и вытянулась к западу от реки, как отдыхающий от полета дракон. Почва стала каменистой, не так жадно обнимала сапоги. Пожалуй, тут смог бы проехать даже верховой.
— Здесь и заночуем, — скомандовал Ваастан. — Найдем пещеру или щель какую… Этот отрог ведет к Безнадежным горам.
— Каким? — удивилась Фаури. — Я читала «Землеописания» Алзура… он много пишет о силуранских горах, но нигде не упоминает про Безнадежные.
— На картах и в описаниях, ясная госпожа, хребет иначе называется: Бездонный Сундук. Там несколько каменоломен, одна другой прибыльней. Редкой красоты камень добывают — для облицовки дворцов, для статуй, самые ценные сорта на поделки разные идут. На кораблях камень целыми глыбами в чужие страны везут. Доходное дело! А почему хребет Безнадежным прозвали — про то легко догадаться.
Все угрюмо помолчали: догадаться и впрямь было несложно.
— Ночевал я в деревне по ту сторону хребта, — вновь заговорил Ваастан. — Хозяева рассказали: как ветер оттуда, так в деревне дышать нечем. Дымом тянет, да не простым дымом… Столько трупов каждый день на погребальном костре сгорает…
— Ой, а мы тут не напоремся?.. — испугалась Ингила.
— Нет, все каменоломни выходят на другую сторону хребта, туда и возчики за камнем подъезжают. Говорят, горы источены ходами и переходами. Рабов так под землей и держат.
— А ведь те мерзавцы… вчерашние… нас с Ингилой как раз туда сбыть и собирались, а? — полувопросительно сказал призадумавшийся Орешек.
— Не меня! — задрала нос циркачка. — Я — ценный товар! Меня хотели в Наррабан отвезти! Я, может, к весне бы уже для Светоча во дворце плясала!
— Что ж ты в Джангаше для Нуртора не пляшешь? — ехидно поинтересовался Рифмоплет. — Чем тебе здешний дворец нехорош?
— А заморское всегда краше своего! Здесь-то меня не ценят, а уж там бы…
Орешек хотел предложить нахальной девчонке, пока не поздно, вернуться и поискать Красавчика с Недомерком. Но внезапно посерьезневшая циркачка взмахнула рукой, призывая всех к молчанию.
Путники разом смолкли. Тихий гул ветра в вечерних кронах… Отрывистые сонные голоса устраивающихся в гнездах птиц… Ленивое журчание оставшейся позади безымянной речушки…
И странный звук — то ли всхлип, то ли короткий стон. Словно кто-то чуть не заплакал навзрыд — но зажал себе рот, чтобы его не услышали.
— Нежить… — испуганно шепнула Фаури. — Морочит…
Она обернулась к Ингиле и вцепилась в руку циркачки, словно ища поддержки. Но девчонка и сама порядком перетрусила.
— Не надо бояться, светлая госпожа, — успокоил Пилигрим барышню. — Взгляни, сколько нас! На такую толпу даже разбойники не посмеют напасть. А нежить — что ее бояться? Пусть она нас боится!
Айфер с Ваастаном, переглянувшись, достали из ножен мечи и исчезли за деревьями. Все напряглись, разом почувствовав, что одиноки в этом бескрайнем недобром лесу, где возможны самые неприятные встречи.
Где-то близко послышалась возня, неразборчивое верещание, короткая брань Ваастана — и меж стволами замелькало странное, пестрое, нелепо ковыляющее существо. Как затравленный заяц, оно бросилось влево, вправо… и влетело прямо в объятия Тихони.
— Держи крепче, он кусается! — крикнул, возвращаясь, Ваастан. — Там ель поваленная, так он под корнями…
Внезапно Ингила всплеснула руками и налетела на Тихоню:
— Ты как его держишь, дурень! Не сделай ребенку больно!
При этих словах общий страх исчез. Все придвинулись ближе.
Пленник и впрямь оказался ребенком — но ребенком очень странным. С крохотного личика глядели угрюмые, враждебные глаза взрослого человека. Тощее тельце с неестественно вздернутым левым плечом было облачено в нелепый яркий наряд, словно сшитый из разноцветных заплат. Это одеяние было перепачкано и местами разорвано.
Найденыш и впрямь казался одним из загадочных колдовских созданий, живущих в лесу… до того мгновения, когда его обняла Ингила. Его пестрые лохмотья прижались к разноцветному наряду циркачки — и все стало ясным и понятным.
— Малыш, почему ты один? — заглянула Ингила в лицо мальчику. — Да не бойся, я ведь тоже бродячая актриса! Правда-правда-правда! И Тихоню не бойся, он добрый, только с виду страшный! Где взрослые? Ведь был же с тобой кто-то?..
Мальчишка вскинул на Ингилу полные боли глаза и горько, неудержимо расплакался. Он пытался справиться с собой, но плач рвался наружу, сотрясая худенькое тельце.
Фаури оттолкнула Тихоню, опустилась на колени и начала гладить найденыша по волосам. От ласки тот разревелся еще сильнее.
Подошедший Айфер быстро оценил ситуацию и рявкнул на мальчика. От окрика тот перестал рыдать… ну, почти перестал: слова выталкивались из горла вперемешку со всхлипываниями. Но все же сумел рассказать, что зовут его Ульдек Серебряный Дятел. Он шел с мамой и отчимом. Куда — он не знает: дорогу показывал отчим. Отчим вообще очень умный: он — акробат, а мама — танцовщица. Сам Ульдек показывает фокусы, у него хорошо получается. И публику смешит: он так забавно хромает! А совсем недавно… недавно…
Тут слезы опять хлынули ручьем. Путникам с трудом удалось разобрать, что на актеров напали какие-то люди, связали и увели маму и отчима. Смеялись, говорили: «Неплохой товар!» Самому Ульдеку удалось убежать. Наверное, его не очень-то и ловили, кому нужен калека! Он пробовал красться за теми, кто утащил маму, но быстро отстал. Потом услышал голоса решил, что злые люди все-таки вернулись за ним, и спрятался под корнями вывороченной ели. Вот и все.
— Охотники за людьми, — негромко пояснил Айфер, хотя это всем и так было понятно.
— Нас не тронут, — шепнул Пилигрим, склонившись к Фаури. — Нас много, мы вооружены…
Не ответив, она поднялась с колен и обеспокоенно огляделась:
— А где Ваастан?
Никто не заметил, что на середине рассказа мальчика наемник отошел от своих спутников и исчез за деревьями.
Все вопросительно загалдели, но не успели всерьез встревожиться, как услышали знакомый голос:
— Эй, давайте все сюда! Я пещеру нашел!
Пещера оказалась сухой и довольно просторной. Усевшись на подстилке из свеженаломанных ветвей, все почувствовали себя увереннее и спокойнее.
— Что будем делать с мальчиком? — спросила Фаури. — Не можем же мы бросить его здесь…
— Не можем, — кивнул Пилигрим. — Возьмем с собой до замка, а там будет видно…
— Земля сырая, следы долго сохраняются… — сказал Ралидж, стоя у входа и вглядываясь в сгущающийся сумрак. — Айфер, ты вроде говорил, что в лесу кого угодно выследить сумеешь?
— Ну! — кивнул наемник.
— И Тихоня хорошо следы читает, — оживилась Ингила. — Даже в сумерках! Он мне сам говорил!
— Вот я и думаю: может, нам пройтись по следам тех мерзавцев? Вряд ли они ушли далеко — добычу тащат…
— Ни в коем случае! — раздался на всю пещеру возмущенный голос.
Все вздрогнули. Человек, которому они дали прозвище Никто, был так молчалив и необщителен, что все о нем быстро забывали. И когда он внезапно подавал голос, все пугались, словно голос этот звучал из пустоты.
— Ни в коем случае! — повторил Никто. — Наша сила в том, что нас много! Если разбредемся по лесу — нас переловят, как кроликов… Ваастан, неужели и ты?..
— Нет, — угрюмо отозвался наемник. — Здесь останусь.
— Хоть один умный человек… — облегченно вздохнул Никто. — В конце концов, с нами женщины! Мы обязаны о них позаботиться!
Ингила презрительно фыркнула.
— Мы не разбежимся по лесу, — спокойно ответил Ралидж. — Возьму с собой двоих, не больше. Погляжу, куда след ведет. Айфер, ты здесь останешься, женщин и впрямь поберечь надо. Раз Тихоня умеет следы читать, так мы с ним и вдвоем управимся.
— Не вдвоем, — внезапно сказал Челивис и поднялся на ноги. — Я лишним не буду.
Вей-о! Впервые за время путешествия высокомерный и нагловатый Сын Рода проявил беспокойство о ком-то, кроме своей драгоценной персоны!
— В эту игру я еще не играл, — ответил Челивис, встретив вопросительный взгляд Сокола. — И… и мальчишку все-таки жалко.
Пилигрим подался вперед, словно хотел вызваться, но оглянулся на бледное личико Фаури, которая изо всех сил старалась держаться храбро… и вновь опустился на подстилку из ветвей.
— А я? — возмущенно вскинулся Рифмоплет. — Я что же, здесь останусь?
— Я же не войной иду на этих гадов, — покачал головой Сокол. — Догнать… разведать… может, по-тихому вытащить пленников… Для этого троих вполне хватит.
Рифмоплет сник.
— Пусть мой господин возьмет беднягу, — снисходительно заступилась Ингила. — У него же на физиономии написано, что уже замыслена поэма. Героическая. Разве ж он в пещере усидит?
Ралидж усмехнулся и кивнул.
* * *
Тихоня и впрямь оказался мастером читать следы. Даже в сгустившихся сумерках не пропустил место, где женщина ухитрилась сбросить веревки и прыгнуть в кусты. К сожалению, похитителям удалось схватить беглянку, но, судя по переломанным вокруг ветвям бересклета, погоня продолжалась долго и порядком задержала мерзавцев.
И теперь Ралидж с друзьями сумел нагнать похитителей, а толку-то что?
В склоне горы чернела пещера, из глубины которой, словно налитые кровью глаза чудовища, светили огни факелов. Каменный свод оскалился железными прутьями: массивная решетка готова была в любой миг упасть сверху, перегородив вход. У входа разговаривали невидимые в сумраке люди. Орешку, лежавшему в кустах на склоне повыше пещеры, оставалось лишь слушать их беседу, благо каждое слово доносилось до него вполне отчетливо.
— Тебе что, трудно меня выручить? — возмущался знакомый голос, при звуках которого Орешек до крови прикусил губу. — Кусок от тебя отломится, если эти двое пару дней здесь посидят? Мне их сейчас к господину тащить несподручно, а ему из Наррабана как раз заказ пришел на партию акробатов, танцоров и прочих таких жонглеров.
— Да мне их и три дня подержать не трудно, — отозвался ленивый басок. — А только на кой нам это надо? Тебе и мне — а, Шершень? Понятно, за умельцев платят дороже, но ведь мне все время рабочие руки нужны! Рабы дохнут, добыча падает… Слушай, продай эту парочку мне! Заплачу, понятно, меньше, так ведь не господину, а тебе! И дальше можно так торговать — напрямую, а?
— Да ты что? — ужаснулся Шершень. — Господина обманывать?! Я и ахнуть не успею, как окажусь на самом дальнем твоем ярусе. Прибавлю тебе пару рабочих рук!
— Трусишь-то чего? Откуда господин узнает, если промеж себя все порешим?
— Кто? Господин? Этот — узнает! Его обманывать — самому себе костер складывать! У него когти совиные: вцепится — не выпустит!
— Ладно, ладно! Считай, я пошутил… Хорошо, пусть твоя парочка у меня посидит. Прямо здесь, в клетке. Завтра велю, чтобы их покормили.
Заскрипев, решетка обрушилась вниз, концы толстых прутьев лязгнули о камень. Смутные тени, удаляясь от пещеры, исчезли в ночи. По ту сторону решетки переливался багровый свет и звучали неясные голоса.
К Ралиджу подошел Рифмоплет. Он вместе с Тихоней ухитрился прокрасться к самому входу в пещеру, и теперь, с трудом пряча в голосе горделивые нотки, стал рассказывать:
— За решеткой стоит большая клетка. Туда пленников и посадили. В стене, на подставках, два факела горят. Под ними сторож устроился, дряхлый такой дедок. Прямо на полу набросано тряпье всякое. Он там и сидит, как в гнезде.
— Над головой — колокол, — мрачно уточнил из-за его плеча Тихоня. — Сигнальный. Начнем решетку ломать, а дед трезвон поднимет…
— А из пещеры — ход в глубь горы! — азартно перебил его Рифмоплет. — Черный такой, ничего не видно!
Облака разошлись, и огромная, почти полная луна обрушила на лес водопад лучей, разом высветив незадачливых «освободителей».
Ралидж, встав, задумчиво стряхнул с одежды сухую траву.
— Похоже, нам здесь делать нечего… Ладно, пошли отсюда. Дня два этих бедолаг никуда из клетки не денут. Завтра подумаем, чем им помочь.
— Хоть скажем мальчишке, что его родители живы… — отозвался Челивис.
Все побрели прочь от пещеры. На душе у них было препаршиво. Они отправились в погоню, чувствуя себя лихими героями, которым только бы настичь врага… Вот и настигли…
Их невеселые раздумья прервал короткий вскрик и энергичное ругательство: Рифмоплет по колено провалился в какую-то яму.
— Нора? — вопросительно бросил Челивис.
— Нет, — глухо ответил Тихоня. — А ну, пусти-ка…
Он вцепился в ветви растущего возле ямы куста — и куст неожиданно легко отошел в сторону, унося на корнях широкий пласт земли и мха и открывая в склоне черный лаз.
Всё четверо склонились над непонятной дырой. Затем переглянулись.
— Для воздуха! — сказал Рифмоплет и, морщась, стал растирать ушибленное колено. — Раз в горе подземный поселок, должны быть туннели для воздуха.
— Широкий, — задумчиво прикинул Ралидж. — Пожалуй, смогу пролезть…
— Зачем? — не понял Рифмоплет.
— Не знаю. Скажу, когда оттуда выберусь… если выберусь… — Тут Ралиджу изменило самообладание, он зашипел, как змея, которую метлой гонят с садовой дорожки. — Зачем, зачем… Да затем, что не могу я вернуться и мальчишке этому, Ульдеку, в глаза посмотреть! Догнали тех гадов, поглядели на пленников — и назад!..
Пока он вполголоса бушевал, Челивис встал на четвереньки и заглянул внутрь.
— Тогда я первым, у меня плечи уже…
Это было сказано просто, без малейшей бравады. Орешек поперхнулся посреди фразы — так непохож был этот Челивис на прежнего, надменного до наглости Сына Рода. Словно их спутника подменили… или словно он прекратил играть какую-то дурацкую роль.
— А если там решетка? — сообразил Тихоня. — Развернуться не сможешь…
Циркач задрал подол рубахи. Вокруг волосатого тела была обмотана длинная веревка.
— На всякий случай, — пояснил он.
— Великолепно! — обрадовался Челивис, сбрасывая на траву плащ и расстегивая перевязь с мечом. — Давай сюда, на пояс… Если дерну — тащи меня назад.
Вытаскивать пришлось почти сразу после того, как сапоги Челивиса исчезли в дыре.
Извлеченный наружу Сын Рода имел весьма раздосадованный вид. Его щегольской наряд был перепачкан, но огорчение Челивиса было вызвано не этим.
— Там прут, — со злостью сказал он. — Поперек входа. Ржавый. Толстый.
Тихоня заглянул в черный зев дыры, затем молча отвязал веревку от пояса Челивиса и начал прилаживать себе на пояс.
— Не влезешь, плечи широкие, — сочувственно сказал Рифмоплет.
— Влезу, — буркнул циркач. — Дважды дерну — путь свободен.
И в самом деле, квадратное тело каким-то образом втиснулось, вмялось в лаз.
— Останешься караулить, — сказал Ралидж Рифмоплету, аккуратно кладя свой плащ на траву. — Не смей спорить! Нужно, чтоб кто-то нам отход прикрывал…
— Тихоня знак дает! — азартно перебил Сокола Челивис и юркнул в лаз, как лиса в знакомую нору.
Чуть выждав, Ралидж последовал за ним. Ползти было легко, только в одном месте он разорвал рукав о короткий обломок железного прута и подумал: «Ай да Тихоня!»
Внезапно под левым локтем дернулось что-то мягкое. Орешек чуть не вскрикнул, но вовремя сообразил, что между ним и стенкой лаза — сукно и мех.
Заплатка! Вот дрянь! Не лежалось ему у норы, за хозяином пополз! Только его здесь не хватало!
Свободной рукой Орешек притянул к лицу шуструю одежку и тихо выдохнул в капюшон несколько ругательств — таких свирепых и выразительных, что у любого уважающего себя плаща весь мех должен был бы поседеть…
Лаз вывел в широкий коридор, тускло освещенный далеко отстоящими друг от друга факелами. Точнее говоря, коридор шел внизу, а Орешек и его друзья очутились на длинном желобе-карнизе, тянущемся поверху вдоль стены. Орешек сначала не понял, для чего этот желоб предназначался, но потом сообразил: для стока воды, чтобы дожди и тающие снега не заливали коридор.
Ага, теперь направо… Где-то там пещера и клетка с пленниками.
Орешек полз, пока перед ним не возникли из полутьмы подошвы сапог Челивиса. Внизу четко выделялось световое пятно. Под двумя закрепленными в скобах факелами восседал в куче тряпья востроносый дедок трухлявого вида. Он тряс небольшую коробку — играл сам с собой в «радугу». При каждом удачном броске старикашка счастливо хихикал. Клетки с пленниками с желоба не было видно.
Ах, как неудачно дед сидит — не спрыгнешь на него! И колокол прямо под рукой у этого старого дурака!
Раздались тяжелые шаги, эхо заметалось по коридору. Дед насторожился, коробка тут же исчезла среди тряпья.
Прямо под желобом, на котором лежал Орешек, прошли четверо с факелами, у каждого — короткий меч. Хвала богам караул вверх не глядел.
— Привет, Дед-Мухомор! — окликнул старика тот, кто судя по всему, был в четверке главным. — Не спишь?
— Как можно, как можно! — дребезжащим голосом залебезил старикашка. — Глаз не смыкаю!
Верзила шагнул вбок и пропал из поля зрения Орешка. Судя по тому, как запрыгали по пещере пятна света, караульный повыше поднял свой факел.
— Они что, так и сидят, словно каменные?
— Так и сидят, только баба немножко поплакала… а теперь тихая.
— Если что — звони в колокол, мы уж разом… Да не хлопай ушами, пень гнилой, а то враз на нижние ярусы угодишь!
— Да ты что, храни Безликие!.. Понял, я понял…
Караул, стуча сапогами, пошел дальше (выходит, пещера была сквозная, коридор тянулся и по ту сторону). Старикашка проводил ушедших взглядом, извлек из ветоши заветную коробку и загремел костяшками.
Внезапно Орешку пришла в голову дерзкая до нахальства идея. А что, может сработать! Жаль, нельзя пошептаться с друзьями! Остается надеяться, что они сами обо всем догадаются.
Орешек, невидимый в темном коридоре, по-кошачьи бесшумно спрыгнул с желоба на пол и негромко, но весело воскликнул из мрака:
— Эй, Дед-Мухомор, каково караулится?
Лежащие на желобе сообщники Орешка пережили несколько весьма неприятных мгновений, решив, что Сокол сошел с ума.
Встревоженный старик вскинул руку к веревке колокола, но трезвон поднимать не стал: уж очень приветливо звучал незнакомый голос.
Орешек спокойно вышел на свет. За свою внешность он мог не опасаться: странствие по лесу и ползание по желобу отнюдь не добавили щегольства его одежде, а именно это ему сейчас и требовалось.
— Кто таков будешь? — подозрительно спросил сторож.
— Королевский виночерпий, — ответил Орешек, без приглашения усаживаясь рядом со стариком на ветошь. — А скажи-ка ты мне…
— Из надсмотрщиков, что ли? — перебил его сторож неприязненно.
— Угадал, дедушка.
— То-то я гляжу — рожа наглая… С какого яруса?
— Со второго, — наугад ответил Орешек. — Я что спросить-то хочу…
— Со второго? А как сюда пришел? Заперто везде… — Рука сторожа вновь взялась за веревку.
— Ой, дедуля, не шуми, я ж к тебе со всей душой… а заперто — так то для дураков заперто! — фыркнул Орешек.
— И за каким болотным демоном ты сюда приперся?
— Так я ж и говорю, а ты не слушаешь… Тут мне подземный ветерок в уши надул, что у тебя имеется коробка для «радуги».
Дед убрал руку с веревки и возмущенно затряс тощей бороденкой:
— Какой такой ветерок? Плюнь этому ветерку в морду! Я порядки помню: под землей — ни выпивки, ни денег, ни этой гремучей заразы! Так что, парень, вали к тем, кто тебя послал, и…
— Порядки, дед, — назидательно сообщил Орешек, — для дурней заведены. А умный эти порядки завсегда подправит. Другой раз в гости наведаюсь — прихвачу баклажку. Наррабанского не обещаю, но «водичку из-под кочки» мне сверху передали чистую да крепкую. По башке бьет, как кузнечным молотом. А что до денег, так я… Э, пустой это треп! Раз в «радугу» не играешь… — Орешек замолчал и встал.
— Э-э, парень!.. — в смятении воскликнул дед, переводя взгляд с собеседника на колокол. — Ты… это самое… ты куда?
— На бал во дворец! — отрезал Орешек, поворачиваясь к старику спиной. — А я-то тебя за умного считал…
— Покажи деньги, — негромко сказал старик вслед странному ночному гостю.
Орешек остановился, жестом фокусника извлек откуда-то кошелек, подкинул на ладони:
— Так играем или нет, старый ты гриб?
Не сводя взгляда с кошелька, дед вытащил из-под тряпок коробку.
— Другое дело! — просиял Орешек. — А насчет денег ты зря сомневался. Думаешь, нас с дружком со второго яруса просто так выпустили? Задаром?
— С дружком? — переспросил вконец сбитый с толку старик. — С каким еще дружком?
— А с таким, у которого тоже деньжата водятся. Мы сразу-то вдвоем не сунулись, боялись тебя, почтенный, испугать… Эй, Тощий, давай сюда! Старик — свой человек!
— Не ори! — спохватился «свой человек». — Караул наведешь. Небось недавно тут?
— Мы оба тут недавно, — сказал, возникая из темноты, умница Челивис. — Голос его стал грубее, надменные манеры Сына Рода исчезли напрочь. — Ух, прямо руки чешутся, как хочется костяшки побросать… Слышь, дед, а караул часто ходит?
— Частенько… Да вы, парни, не тревожьтесь, их издали слыхать. Спрячетесь в темном углу, ветошкой накроетесь — вроде груда тряпья лежит…
— Золотой ты дед! — совершенно искренне сказал Орешек. Краем глаза он глянул на большую, с массивными прутьями клетку, в которой прильнули друг к другу две несчастные, потерянные фигуры, едва различимые в полумраке. — У тебя деньги-то есть? А то и в долг поверим, коробка ведь твоя…
— Еще чего! — оскорбился старик. Он встал, ушел за клетку, долго постукивал там какими-то черепками. Наконец вернулся и гордо предъявил три медяка.
— А у нас и серебра малость найдется, — сообщил Челивис, который успел за время отсутствия сторожа перетряхнуть свой кошелек и припрятать большую часть денег.
Услышав про серебро, старик на глазах помолодел: спина распрямилась, плечи расправились, глаза засверкали.
— Садись, не тяни, — махнул рукой Челивис и устроился под факелами так, что сторожу пришлось сесть спиной к клетке с пленниками.
Принимая из рук деда коробку, Орешек сделал сообщнику знак, у аршмирских шулеров означающий «играем на проигрыш, не жалеем денег». Челивис ответил надменным взглядом: мол, соображаю, не учи… Но тут же в этом взгляде мелькнуло изумление. До игрока дошло, что его партнер — Сын Клана! — слишком много знает.
Старик не заметил этой безмолвной беседы. Он вообще перестал замечать что бы то ни было, кроме гремящей коробки и падающих на пол костяшек. Лиса-удача, вертя хвостом, бегала по кругу, но чаще других выигрывал старик. От азарта у него тряслись руки. В эти мгновения у него за спиной мог бы проползти дракон или протанцевать свадебная процессия — сторож не обернулся бы. И уж разумеется, он не заметил, как с желоба на клетку тихо спустилась темная фигура, растянулась ничком…
Пленники, люди бывалые и сообразительные, ни вскриком, ни резким движением не выдали своего потрясения. Лишь с надеждой поглядывали наверх — туда, где неведомый спаситель, вцепившись в толстые металлические прутья, стал с усилием их раздвигать.
Работа шла медленно, успел подойти караул. Отзвуки шагов издали долетели в пещеру. Тихоня заблаговременно перебрался назад, на желоб. Орешек и Челивис растянулись вдоль стены. Дед-Мухомор забросал их вонючим тряпьем. Четверка стражников остановилась побалагурить со сторожем. Орешек лежал, слушал и тихо радовался, что затеял игру в «радугу». Сначала-то он собирался попросту отвлечь деда разговором и стукнуть его по башке. Хороши бы они сейчас были без такого союзника!
Впрочем, по башке сторож все-таки получил. Позже. После того как Тихоня раздвинул прутья. Старик этого не услышал: Челивис и Орешек наперебой тараторили разную веселую ерунду. Тем временем акробат подсадил жену наверх, та ловко протиснулась меж прутьев. Тихоня прошептал женщине несколько слов, она кивнула, влезла на желоб и проворно поползла в темноту. Когда циркачка исчезла из глаз, Тихоня протянул руку ее мужу. Акробат в два счета вскарабкался на крышу, выслушал шепот своего спасителя и молча заскользил по желобу. Почти сразу за ним двинулся и Тихоня.
Именно в этот момент Орешек подхватил переброшенную партнером коробку и аккуратно стукнул сторожа по голове за ухом. Тот ткнулся носом вперед и потерял сознание.
— Живой? — без особого интереса спросил Челивис, вставая на ноги и прикидывая, как по прутьям клетки вскарабкаться на желоб.
— Живой. Вот я его сейчас свяжу… тряпку разорву и свяжу…
— Зачем?
— Ну… когда найдут, все-таки меньше ему влетит. Коробку спрячу, выигрыш ему за голенище ссыплю…
— Еще чего — выигрыш! Ведь жульничал, ветошка старая! Да как неловко жульничал, прямо в глаза бросалось!
— Ну и что? А мы разве честно играли?
— Да его все равно на эти… нижние ярусы отправят!
— С серебром-то? Не думаю. Откупится!
Челивис фыркнул — мол, как господину угодно! — и полез наверх. Орешек задержался, чтобы связать сторожа и убрать коробку.
Получилось так, что он покинул подземелье последним. И как раз на его долю выпал ужасный сюрприз: лаз обрушился, осыпался прямо перед его лицом!
Не без труда выбравшись обратно на желоб, Орешек усилием воли задавил в сердце отчаяние и страх, заставил себя думать.
Раскапывать лаз? Но землю и камни прядется высыпать вниз, в коридор. И как только мимо пройдет караул…
Ладно, все ясно. Что еще можно сделать?
Этот ход наверняка не единственный: подземелье большое, в нем работает много народу… надо же его проветривать…
Ну так надо двигаться поживее, пока охрана не обнаружила связанного деда!
Орешек пополз по желобу, волоча за собой плащ, и вскоре действительно обнаружил круглый, довольно широкий лаз. Он поспешно юркнул внутрь, гоня от себя мысли о решетке, которая может встретиться на пути.
Решетка не встретилась. Все оказалось гораздо хуже. Ход вывел не на склон горы, а в соседний коридор. Там тоже был желоб, и Орешек вжался, втиснулся в него: внизу раздавались размеренные глухие шаги. Прямо под ним взад-вперед ходил охранник.
В стене напротив Орешек увидел длинный ряд ниш, забранных решетками. Можно было не гадать, что это такое: воздух в коридоре был тяжелым от дыхания множества глоток, густым от зловония немытых тел: он был наполнен храпом, негромкими сонными стонами, чьим-то отрывистым бредом.
Молодец. Приполз. Прямо туда, куда надо… О Безликие, за что же так?..
Гора всей тяжестью навалилась на несчастного парня, стиснула, сжала со всех сторон. Нет ничего страшнее детских страхов, когда они внезапно встают перед взрослым человеком — как услышанные Орешком давным-давно жуткие рассказы о подземных поселках рабов.
И в этот миг Орешек почувствовал, второй раз за эту ужасную ночь, как дернулось у него под локтем опушенное мехом сукно.
Приподняв руку и освободив прижатый телом плащ, Орешек с тоскливым недоумением глядел, как Заплатка по-змеиному тянется вверх по стене. Но тут же в карих глазах парня вспыхнули понимание и надежда: над головой темнело отверстие, не замеченное в панике. Именно там исчезал сейчас край коричневой ткани.
Орешек не рассуждал, он просто приподнялся на руках, встал на колени, тихо скользнул в черное отверстие с каменными стенами.
Сначала ему показалось, что он не сможет одолеть эту почти вертикальную трубу, но потом лаз стал наклонным. Вскоре парень понял, что ползет навстречу струе свежего воздуха — сырого, холодного, невероятно вкусного. Как мог Орешек до сих пор дышать густой вонью, царящей там, внизу? Не воздух, а прокисший студень!
Луна плеснула в лицо потоком яркого серебра. Орешек с наслаждением поднялся во весь рост, огляделся. Он стоял на дне то ли пересохшего колодца, то ли неглубокой заброшенной шахты. Под ногами похлюпывала черная грязь.
Конечно, он выберется наверх. Обязательно выберется. Но сначала — глубокий вдох, спокойный выдох, снова вдох…
Перестали трястись руки, не дрожат ноги, сердце бьется ровнее, пятна перед глазами не плавают.
Теперь можно и наверх. Только выудить из грязи Заплатку — ишь, лежит, словно обыкновенная тряпка! Встряхнуть, накинуть на плечи, застегнуть… Конечно, в плаще карабкаться из колодца несподручно, но вдруг Заплатка обидится, если бросить его на дне хоть ненадолго? Вдруг отправится искать более заботливого хозяина? Кто знает, что у них на уме, у этих плащей…
Вей-о! Да чтоб в этот колодец Многоликую со всеми ее демонами!.. Да чтоб ему наизнанку вывернуться! Чтоб его землетрясение по камешку… До чего стены скользкие, а? Наверху есть за что зацепиться, так не дотянешься…
Орешек поймал себя на том, что по привычке бранит проклятый колодец вслух, и поспешил прикусить язык.
Но было поздно. Наверху его услышали.
В пронзительном лунном сиянии над краем колодца возникло лицо. Ошеломленный Орешек разглядел и узнал его. Но ведь это же…
Орешек не успел окликнуть стоявшего наверху человека: тот шагнул в сторону и исчез. Тут же появился вновь — и воздух застыл в горле Орешка от изумления и ужаса: в вытянутых руках человек держал чудовищных размеров глыбу. Какая же нужна силища, чтобы такое поднять?!
Миг — и гигантский обломок скалы полетел на голову Орешку.
Парня в который раз спасла школа мастера Аунка. Извернувшись гибким движением, Орешек упал между стенкой колодца и врезавшейся в дно глыбой. И замер, застыл. Наверное, сверху он выглядел раздавленной куклой.
Наверху было тихо. Интересно, этот гад ушел или все ешь любуется делом своих рук?.. Ладно, не до старости же с этой каменюкой обниматься…
Бросив взгляд наверх, Орешек встал. Для этого ему пришлось приподнять край глыбы, зажавшей полу плаща, и парень еще раз изумился нечеловеческой силе убийцы.
Вей-о! Да ведь этот мерзавец ему отличную услугу оказал. Глыба могла стать смертью — а стала ступенькой к жизни.
Дотянуться с нее до выбоины в стене… подтянуться… вот и край колодца!
Взгляд скользнул вокруг — и наткнулся на невысокую фигурку в одежде, посеребренной лунным светом. О Безликие, неужели горная фея?
Но чудесная сказка закончилась, не начавшись. Женщина тоже заметила его, замахала руками, позвала негромко, но взволнованно:
— Сюда! Скорее все сюда! Это ведь он, да? Он?!
Из белесого моря, в которое луна превратила кустарник, вынырнули Рифмоплет, Челивис, Тихоня и незнакомый мужчина в цветастом наряде циркача. Они обступили Орешка, наперебой вполголоса загалдели, а темноволосая женщина, вблизи совсем не похожая на фею, все пыталась поцеловать ему руку.
— Я знал, знал! — выбился из общего гама голос Рифмоплета. — Такие не погибают! Я первый сказал — Сокол в другом месте выберется… надо склон осмотреть…
— Ну уж нет! — возмутился Челивис. — Это я первый сказал — склон осмотреть! Кстати, я прихватил меч господина.
— Вот уж спасибо так спасибо! — от души сказал Ралидж, принимая из рук Челивиса Саймингу. — Кстати, вы не видели здесь… ну… кого-нибудь чужого?
Все переглянулись и дружно замотали головами.
— И все-таки здесь кто-то был… — задумчиво сказал Ралидж — и сам удивился своим словам. Почему — «кто-то»? Он же узнал этого человека!
Нет, он наверняка ошибся. Не мог же, в самом деле, это быть купец Аншасти!..
28
Если бы Орешек и Ингила вновь увидели поляну, на которой звучали возвышенные строки «Принца-изгнанника», они нашли бы там лишь одно изменение: сарай щеголял новенькой дверью. Впрочем, сейчас дверь эта была приоткрыта и не мешала двоим пленникам уныло глядеть, как бабка прилаживает над костром чугунный котел.
— Не бойся, мой мальчик! — успокаивающе сказал Айрунги. — Эти идиоты нас даже не обыскали. Ожерелье при мне. Мы всегда сумеем сбежать.
— Ой, не надо! — встрепенулся Ильен. — То есть… я хотел сказать… да, конечно, сбежим. Только, ради Безымянных, надо бы ожерелье в покое оставить! Ты же обязательно что-нибудь придумаешь! А эта вещь…
— Ладно, ладно, там видно будет… — рассеянно отозвался Айрунги. Куда внимательнее он вглядывался в манипуляции бабки над котлом. — Эй, почтенная! — повысил он вдруг голос. — Что ж ты своих друзей так скверно кормить собираешься?
— Вот возьму сейчас палку и меж ушей причешу! — меланхолично отозвалась старуха, не оборачиваясь к пленникам. — Тебе-то что за печаль? Тебя угощать не стану!
— И хвала Безымянным! А палкой мне не грози. Мне хуже палки — глядеть, как ты заячью тушку зря извести намерена. Это что ж за блюдо получится: вода, заяц — и все!
— Соль еще… — растерялась под таким напором бабка, но тут же вспылила: — А ты кто таков, чтоб учить? Повар, что ли?
— Да, повар! — гордо воскликнул Айрунги. — И еще какой повар… чтоб тебя, дуру старую, Хозяйка Зла в твой же котел запихнула!
Старуха пропустила мимо ушей оскорбление — так заинтересовали ее слова пленника. Раб, мастерски владеющий каким-нибудь ремеслом, — товар ценный. Можно рискнуть и продать такого не на рудник за бесценок, а понимающим людям за приличные деньги.
Оставив котел, она подошла к сараю, присела у порога.
— Врешь небось. Если повар, почему на постоялом дворе у Кринаша бродячим лекарем назвался?
— А чтоб погоню со следа сбить!
И Айрунги унылым голосом сплел историю о том, как его нанял на год некий знатный и могущественный господин. Пораженный талантом Айрунги, господин решил оставить повара у себя навсегда. А что может сделать маленький человек? Ведь никому не докажешь, что ты не раб, за большие деньги купленный в дальней стороне! Остается одно — бежать… с помощью вот этого славного мальчика, который сжалился над бедолагой поваром. А по пятам за ними — ищейки господина, который не представляет своей дальнейшей жизни без телячьего жаркого с яблоками по-наррабански и без сладкой запеканки «Поцелуй горной феи»…
— Все равно врешь… — неуверенно протянула бабка. — Раз такой мастер — скажи, с чего ты на меня взъелся? У меня ж только и есть, что соль да заяц! Тут уж как ни крутись, а ничего путного не сваришь.
— Оглянись, глупая женщина! Ты же в лесу!
— Ну и что? Было б лето — я б щавеля набрала, а так…
— Щавель — это хорошо, но и осенью можно набрать много съедобных растений… а уж корешки, корешки! Они как раз сейчас набирают настоящую силу. Можно так заправить похлебку… ах, какой аромат пойдет по лесу! Зайцы сбегутся к костру и в очередь встанут, чтобы ты их в котел засунула!..
Не ответив, старуха встала и исчезла за углом сарая. Ильен бросил тревожный взгляд на учителя. Тот сидел, небрежно прислонившись к стене и устремив безмятежный взор мимо костра, в лесную чащу. Если бы не связанные за спиной руки, он казался бы хозяином здешних мест.
На порог упала тень. Над пленниками встала старуха с арбалетом в одной руке и ножом в другой. Тяжелая короткая стрела обещающе глядела в лоб Айрунги.
— Вот что, повар, — неласково сказала бабка, — ты сейчас свое мастерство покажешь. Да смотри у меня! Дернешься разок — и тебя самого жарить придется. До золы. Что у Кринаша было — такого не вытворять!
— А что у Кринаша было? — изумился Айрунги, распахнув чистые честные глаза. — Я там перепугался до смерти! По сей день ничего не понимаю. А мальчишка мой с тех пор по ночам от страха кричит.
Ильен закивал, старательно изображая испуг. Не очень-то у него это получилось. Впрочем, бабка все равно не сводила глаз с Айрунги. Она осторожно положила арбалет на землю, ловко разрезала веревки на руках у пленника и снова подхватила оружие.
— Вставай! Пошли!
— А корзинка найдется? Для кореньев…
— Обойдешься подолом балахона.
— Ух, сколько всего наберем! — жизнерадостно воскликнул Айрунги, вставая. — В одной старинной пьесе сказано: «О добрый лес! Под пологом зеленым так щедро ты дары свои рассыпал…»
— Заткнись! — взвизгнула старуха. — Еще строчка — и стреляю! Чтоб я ни про какие пьесы больше не слышала!
Айрунги недоуменно покрутил головой, но замолчал и не спеша пошел впереди бабки, всем видом изображая смирение. Они исчезли из поля зрения мальчика.
Ильена уколол страх: не задумал ли учитель сбежать в одиночку, бросив его в этом сарае?
Какая подлая, трусливая, недостойная мысль! Но… почему она появилась?
Раньше Ильен ни на миг не усомнился бы в учителе — самом умном, самом смелом, самом благородном… самом… самом…
Что же изменилось? Сам Ильен? Или учитель? Или просто пришлось по-новому взглянуть на хорошо знакомого человека?
Учитель стал резким, раздражительным, подолгу о чем-то задумывается. Перестал рассказывать о чудесных тайнах мира. Все время гладит сквозь одежду проклятое ожерелье. Избегает смотреть Ильену в глаза.
Может, это из-за того, что у Ильена больше нет разгадки великой тайны. Кинжал с позолоченной рукоятью остался в развалинах Кровавой крепости, у семи призраков. Что, если раньше Айрунги обхаживал глупого мальчишку ради дедушкиного пергамента, а теперь относится к ученику как к обузе, которую не жаль и бросить по пути?..
Как ответ на тягостные раздумья, из лесу донеслись голоса учителя и мерзкой старухи. Ильен облегченно вздохнул, глядя, как Айрунги выходит на поляну, по-хозяйски усаживается у огня, вытряхивает из полы балахона какие-то корни и начинает скороговоркой нахваливать их бабке, которая угрюмо стоит позади с арбалетом.
— Да положи ты свою смертоубийственную дуру! Тут не для нее, а для твоего ножа работа будет. Это все нужно почистить и порезать.
— Не командуй! — мрачно сказала бабка, садясь на траву и кладя рядом арбалет. — Если отравить нас вздумал, так смотри: от каждого корня по кусочку первым проглотишь!
Айрунги отшучивался, пытаясь развеселить свирепую старуху, а Ильен продолжал тревожно вглядываться в спину учителя. Впервые мальчику пришла в голову мысль: а можно ли доверить этому человеку тайну Души Пламени? Раньше это было ясно. Кому же, как не ему? А теперь грызло сомнение: почему этот мудрый ученый так старательно и без тени смущения подстроил похищение пергамента? Почему так охотно пошел на сделку с отвратительными привидениями? Почему с такой радостью нацепил на себя недобрую колдовскую штуковину?
А может быть (от этой мысли мороз прошел по коже), Ильен сам придумал себе мудрого и благородного наставника?..
От невеселых размышлений мальчика отвлекли доносящиеся из-за деревьев голоса.
— Наши идут! — засуетилась бабка. — Давай на место по-быстрому…
Оставив арбалет на траве, она затолкала Айрунги в сарай, быстро связала ему руки за спиной и захлопнула дверь. В сарае стало темно, только тонкие полосы света из щелей перечеркивали лица пленников.
Снаружи загремел замок.
Едва бабка отошла от двери, Айрунги несколькими быстрыми движениями распутал веревку.
— Здорово! — восхитился Ильен, разом забыв о своих подозрениях. — Это как?..
— Простой трюк, позже научу. Дай-ка я тебя развяжу… Я им кое-что подсунул в костер. Ветер вроде не в нашу сторону, но если все же потянет дымом, постарайся дышать пореже.
Как только руки мальчика освободились, он метнулся к стене, припал взглядом к широкой щели:
— Они у костра сидят — бабка, длинный и заика… бабка похлебку по мискам разливает… Ой, что это с ними?!
* * *
С сидящими у костра творилось нечто непонятное и жуткое. Мирный обед превратился в страшный сон. Горячий воздух возле костра сгустился, стал плотным, из него, как из глины, стали лепиться кошмары, какие приходят к человеку в болезненном бреду.
Недомерок мучительно застонал, вскинул руки к горлу. По судорожным движениям, по исказившемуся лицу можно было догадаться, что он чувствует на шее удавку, борется с убийцей… или с палачом?
Красавчик рухнул на колени, устремил взгляд в огонь. Лицо его побелело, губы тряслись, но в голосе не было даже тени заикания:
— Господин, я больше никогда… пощади, господин!
Бабка сидела на траве, тыча перед собой пальцем во что-то невидимое, и причитала тонким голоском испуганной девочки:
— Карабкается, карабкается… кара-абкается!..
К каждому из них пришел свой ужас, каждый трясся от своих видений, они забыли друг о друге, поглощенные навалившимися на них призраками.
Внезапно эти три разрозненных мирка объединились, слились в один: со стороны сарая донесся пронзительный вопль, перешедший в душераздирающий вой. От такого воя даже вожак волчьей стаи забился бы под ближайшую корягу.
Этот вой ворвался в помраченное сознание надышавшихся ядовитым дымом людей, встряхнул, заставил обернуться на грозные звуки.
В зыбкий, колеблющийся мир кошмаров вплыл, как нос корабля, угол сарая. Сквозь деревянную стену проступила человеческая фигура, властно вскинула руки над головой, шагнула к костру.
Разбойники в смятении попятились.
— Я — великий чародей Айрунги! — разнесся над поляной твердый, уверенный голос. — Вы посмели поднять на меня руку, жалкие слизняки? За это вы жестоко поплатитесь! Спешите к своему ничтожному главарю и скажите, что гибель его близка! Я приду за вами следом — и месть моя будет беспощадной!
Эти грозные слова вырвали сознание людей из плена кошмаров. Почувствовав, что руки и ноги их слушаются, все трое молча рванули прочь, ломая кусты, падая, поднимаясь, скуля на ходу от страха.
* * *
— А что я мог сделать, раз на двери замок? Поневоле пришлось сквозь стену… Повернись, я тебе руки развяжу… А теперь мы с тобой поставим один опыт. Если все будет так, как я надеюсь…
Длинные сильные пальцы учителя вцепились в ладошку мальчика. От рывка Ильен поднялся, на непослушных ногах сделал, ничего не понимая, два шага. Стена сарая придвинулась вплотную — и вдруг стала полупрозрачной, обняла тело, как полоса тумана. Еще шаг — и мальчик оказался на поляне, где догорал костер под забытым котлом.
— Я так и знал! — раздался над ухом потрясенного мальчика довольный голос. — Я так и знал, что мы оба пройдем сквозь стену, если я буду держать тебя за руку!
На миг в душе Ильена вспыхнула ясная, ничем на замутненная радость от соприкосновения с чудом. Но тут же мальчик опомнился:
— Учитель… Но как же… ожерелье…
— А что ожерелье? Главное — не бояться его! Хорошая вещь, волшебная… Мы, конечно, постараемся им пореже пользоваться.
Ильен заглянул в глаза учителю и молча ужаснулся: да ведь тот счастлив! Прямо светится изнутри!
— Учитель, призраки-маги нас предупреждали…
— А ты их больше слушай, этих покойных мошенников! Боятся, наверное, что мы сбежим с ожерельем. Вот и запугивают… А знаешь, оно как живое. Потрогай, как оно нагрелось. Теплое, почти горячее.
Айрунги выпростал ожерелье из-под балахона. Ильен неохотно протянул руку, коснулся гладкой желтой поверхности. Металл был не просто холодным — ледяным, таким, что заныли пальцы. Но мальчик не успел ничего сказать — в мозг внезапно хлынули видения.
…Над большой деревней бушует лютая гроза. Видно, что грянула она внезапно и стремительно: меж домов мечется обезумевшее стадо, которое только что пригнали пастухи; люди пытаются под проливными струями загнать по дворам перепуганных коров. Неожиданная гроза свирепеет все сильнее, молния ударяет в соломенную крышу, рядом вспыхивает соседний дом…
…По зеленому болоту, на поверхности которого распростерлись широкие листья неведомых растений, бредут по брюхо в воде громадные животные с жуткими зубастыми пастями. Хищники лениво огрызаются друг на друга — это что-то вроде игры. Внезапно один из них настораживается, шагает по мутной воде в сторону — и все вокруг зверя меняется. Тварь стоит среди золотистых сосен в чистом, светлом лесу. Сквозь деревья видны невысокие бревенчатые домики. Чудовище поводит длинной гибкой шеей. Теперь в его облике нет и следа благодушной лени. Запахи чужого мира взбудоражили хищника — он готов охотиться, убивать…
…Длинный черный коридор с низким каменным сводом слабо освещен факелами, закрепленными в скобках далеко друг от друга В глубоких нишах гремят кирками изможденные полуголые люди. Ильен не успевает разглядеть подробности этой мрачной картины: слышен глухой гул, по потолку бежит глубокая трещина, четко различимая даже в полумраке. Начинается паника, люди пытаются выскочить из ниш. Теперь видно, что они прикованы за лодыжки тонкими цепями к железному пруту, идущему вдоль коридора. Двое надсмотрщиков, то и дело тревожно поглядывая наверх, кидаются снимать с рабов цепи. Успевают освободить двоих-троих, а затем, отчаянно крича, бросаются наутек. Подземный гул становится громче, каменный свод проседает, стены смыкаются, сминая людей в кровавую кашу…
Ильен с полными слез глазами отступил от учителя. Мальчик не мог заставить себя выговорить хоть слово. Молчал и Айрунги. И все же меж этими двоими не было неясности: оба видели одно и то же и знали это.
— Нам пора! — фальшиво-бодрым голосом возвестил Айрунги, убирая ожерелье под одежду. — Жаль, нельзя прихватить с собой зайца: еще опасно к костру подходить. Нам сейчас… — Айрунги прислушался к своим ощущениям, погладил сквозь ткань балахона ожерелье и решительно ткнул пальцем перед собой: — В ту сторону!
И решительно зашагал туда, куда звал его колдовской амулет. Ильен поспешил следом, растерянный, испуганный, глубоко несчастный…
29
Туман был повсюду — вился вдоль стен подземного коридора, клубился посреди небольших пещерок, сочился из трещин и расселин. Странный это был туман — светящийся, переливчатый, беспокойный. Ни на миг он не желал зависать однотонным серым маревом. Серебристо-жемчужные струи вели замысловатый, прихотливый танец. Они обвивали, оплетали Арлину, словно приглашали ее потанцевать с ними.
Но Волчице было не до танцев: она боялась споткнуться и смять глиняную фигурку, которую несла перед собой. Второй раз наверняка не удастся вылепить эту лукавую добродушную мордочку, эти пухлые короткие лапки, этот куцый хвостик на круглом толстеньком задике. Арлина все утро провозилась с комком серо-желтой глины — и вот вам, пожалуйста! Такой обаятельный звереныш получился!
Керумик предложил обжечь удачную фигурку на костре, но Арлина и Эрвар, поразмыслив, от этой идеи отказались. Притворяшка должен легко менять облик. Если уж принимать всерьез эту безумную затею, то лучше оставить фигурку мягкой.
Пронизавший гору коридор делал все новые повороты. Арлина была возбуждена, но страха не чувствовала — скорее, предвкушала странное блаженство, которое охватывает душу и тело после каждого лихого приключения. Керумик прав: Мир Людей такого дивного ощущения дать не может!
Внезапно Волчица остановилась, поймав себя на том, что совсем не вспоминает об Аранше. Как-то вылетело из головы, из-за чего она тащится с куском глины в это опасное место. И даже без оружия: Эрвар припомнил, что покойный высокородный идиот, когда статую в пещеру поволок, меч у входа оставил.
Про Араншу она, выходит, и не думает… так ради чего этот риск?
И ослепительным, ярким открытием пришел ответ: да просто ради риска!
В том-то и коварство Подгорного Мира, что за самые опасные передряги он награждает ни с чем не сравнимой радостью.
Радостью, которая заставляет забыть обо всем, что было и что будет.
Да что за отрава такая разлита в здешнем воздухе? Как же Арлине будет этого не хватать, когда она вернется в Мир Людей!
При мысли о возвращении тоскливо заныло сердце. Арлина сжала зубы и попыталась думать о близнятах. «Хорошие мои, маленькие мои…» — шептала вслух женщина, но слова растворялись в тумане, уплывали со светящимися полосами. Руки еще помнили мягкую, теплую тяжесть родного тельца, но лица малышей никак не вставали перед взором Арлины.
Детеныши. Всего-навсего детеныши.
Чем же может прельстить ее Мир Людей? Что она там оставила такого, без чего и жить нельзя?
И вдруг женщина чуть не выронила глиняную фигурку, потому что хитрая память показала ей того, кто уже три года был смыслом и сутью ее жизни. Того, кого она не забудет в Бездне и за Бездной.
Красивое, веселое лицо с белозубой улыбкой, с насмешливыми карими глазами, с ямочкой на твердом подбородке. Вокруг лучшего в мире лица каштановым ореолом растрепались волосы.
Ралидж! Он же сейчас идет прямо к смерти!
Но ведь она, Арлина, для того и живет на свете, чтобы у любимого все было хорошо.
Она забыла лица детей? Как глупо! Ведь они так похожи на отца!
И пусть Подгорный Мир не дразнит сладкими приманками. Арлине некогда. Ей мужа спасать надо.
Может, потом ей будет плохо. Может, она будет тосковать по тому, что оставит здесь. Но это касается только ее, а значит — это чепуха, не стоящая внимания. В этом мире и во всех иных мирах нет ничего важнее, чем жизнь и счастье Ралиджа!
Но Ралидж не простит, если она бросит здесь Араншу. Значит, наемницу надо выручать — тоже ради любимого.
А Керумик — дурак. Как он мог подумать…
Арлина — женщина одной страсти, одного чувства — дерзко усмехнулась и пошла вперед по увитому туманными струями коридору.
* * *
Из провала тянуло холодом. Туман над ним был плотным, серым и каким-то колючим.
Арлина поежилась, подошла к самому краю обрыва, поставила там свою глиняную игрушку, отошла на несколько шагов и села на камень. Весь ее дерзкий задор исчез в этом недобром месте, Арлина почувствовала себя маленькой девочкой, которая провинилась и ждет наказания.
Нельзя поддаваться нелепому страху! Зачем она сюда пришла? Ах да, притворяшка… милый, славный зверек, не злой, не кусачий…
Арлина постаралась сосредоточиться на смешном существе, которое спасается от хищников тем, что меняет свою внешность. Но что-то мешало женщине, путало ее мысли. Словно кто-то большой и сильный встал рядом, пальцем приподнял подбородок, властно заглянул в глаза: «Кто ты? Имеешь ли ты право быть здесь?»
Не отвлекаться! Притворяшка… что он ест? Насекомых… птичьи яйца… Что он любит? Он любит… любит валяться на солнышке…
А в голову упорно лезут неуместные воспоминания, не имеющие никакого отношения к скрытому в тумане куску желтой глины.
Вот она, Арлина, стоит на крепостной стене Найлигрима и поет беззвучную песню — на низких нотах, какие не может уловить человеческое ухо. И сражающиеся внизу воины, застигнутые «песней-невидимкой», бросают мечи и в ужасе разбегаются куда глаза глядят…
А вот Арлина простирает руки с уступа скалы — и дремавший вулкан просыпается, раздирает горный хребет и заливает окрестности клокочущей лавой…
Почему эти мысли так не вовремя к ней прицепились? Или… или нечто могущественное копается в ее душе?
Нет, она не даст себя сбить! Притворяшка… он еще маленький… совсем детеныш… он еще подрастет…
А память словно огнем обожгло — Волчица вновь увидела то, чему ужаснулась недавно в Найлигриме: темный, заросший паутиной зал; странные существа с птичьими и звериными головами; Ралидж, силой поставленный на колени… и взметнувшийся над ним топор!
Ах, ее запугивать вздумали? Ну уж нет! Этого кошмара не было и не будет никогда, Арлина об этом позаботится!.. Итак, зверек… ласковый, доверчивый, его легко приручить…
А перед глазами встает и вовсе уж невыносимая сцена: лесная речка, ивы, склонившиеся к потоку… а у берега, по пояс в воде, Ралидж целует какую-то голую нахалку.
Ну и бред! Вот уж такого точно быть не может! Тем более что девка ничего собой не представляет: мелкая, тощая, с коротко стриженными темными патлами… Страшок недокормленный! Да Сокол на такую и взглянуть побрезгует! И этой ерундой ее отвлечь хотят? Не выйдет! Притворяшка… ленивый, соня… ах да, ничем от него не воняет, а то как бы Хозяин от такого подарочка не отказался…
Возле провала что-то завозилось. Арлина вздрогнула от неожиданности, тихо ахнула, просияла и нырнула в густой туман.
На краю пропасти, с идиотским видом заглядывая в провал, сидело толстенькое коротколапое существо. Осторожно, чтобы не испугать зверька, Арлина подошла ближе и подхватила на руки желто-серое теплое тельце. Притворяшка не стал отбиваться и визжать, он повис на руках у женщины так привычно и доверчиво, что Арлина чуть не расплакалась от умиления.
Но тут же она оцепенела, прижала зверька к груди. Сквозь туман донеслись легкие постукивающие шаги. Ни рева, ни рычания, ни лязга оружия, всего лишь шаги… но душа Арлины содрогнулась. Не выпуская притворяшку, Волчица растянулась на полу. Ах, как здесь неудобно прятаться! И провал рядом… Одна надежда — на туман.
Звереныш, спасибо ему, не расшумелся. Да он и вовсе не испугался! Тычется широкой мордочкой Арлине в плечо, дурачок ласковый…
А туман, как назло, становится все прозрачнее, оседает вниз, жмется к самому полу…
Мимо Арлины, словно паря над туманом, медленно прошла невысокая обнаженная женщина. Ее светлые волосы рассыпались по плечам. Что-то странное было в этих волосах… ах да, не шевелятся, когда женщина идет. Словно пряди приклеены к телу.
Почему от этой хрупкой красавицы веет такой неодолимой, смертной жутью? Арлина, хоть выше и явно сильнее незнакомки, вжалась в пол, когда мимо прошли изящные босые ножки…
Босые? Но почему же они не шлепают по камню, а постукивают, словно каблучки?
В юном лице с тонкими чертами — неподвижность мраморной маски. Почему так страшно смотреть на это прекрасное лицо? Арлина охотно отвела бы взгляд, но боится повернуть голову, боится даже прикрыть веки…
И притворяшка перестал возиться, замер. Тоже что-то почувствовал, звереныш беззащитный…
Женщина прошла, не замедлив шага. Арлина облегченно вздохнула. Волчица не могла объяснить, что ее так испугало, но готова была поклясться — мимо прошествовала смерть.
* * *
Остановившись на склоне горы и прижимая к себе задремавшего притворяшку, Арлина огляделась.
Керумика не видно. Зато Эрвара видно издали: громадное черное тело растянулось в ложбинке меж холмов. Спит, морда клыкастая! Надо его немедленно разбудить и похвастаться своими подвигами!
Спускаясь в ложбинку, Арлина размышляла: почему симпатяга-детеныш так тихо себя ведет? И спит, как игрушка глиняная, даже не посапывает. Не потому ли, что возле провала она забыла подумать о том, какие звуки должен издавать притворяшка?
А вот дракон спал очень даже шумно. Хватало и сопения, и храпа, и короткого взлаивания. Одно крыло закрывало голову (только нос торчал наружу), другое вытянулось вдоль тела.
— Вставай, лентяй! — бодро воскликнула Арлина. — Я тебя с притворяшкой познакомлю!
Храп на миг прервался, а затем возобновился. Крыло, укутавшее морду, даже не дрогнуло.
Ах так?! Арлина приподняла носок сапога, тщательно прицелилась и аккуратно пнула дракона в торчащий из-под крыла кончик носа.
Этот поступок, необычный для высокородной госпожи, был вызван истерическим весельем, которое пришло на смену пережитому страху; при этом женщина даже не подумала, что неосторожно этаким манером будить самое свирепое и опасное чудовище Подгорного Мира. Как-то она уже привыкла — Эрвар, старый приятель, золотая душа…
Дракон обиженно и непонимающе хрюкнул, рывком убрал с морды крыло. На Волчицу в упор глянули два огромных глаза — но не черно-зеленых, а цвета темной меди. И гребня не было на плоской черной голове…
О Безликие! Арлина дала пинка по носу совершенно чужому, постороннему дракону!
* * *
Керумик охотился на противоположном склоне горы. Ему не везло, и он уже собирался вернуться к входу в пещеру с пустыми руками, как вдруг заметил у подошвы горы знакомое спиральное сооружение, похожее на раковину улитки.
Вход во дворец Хозяина? Но ведь здесь только что ничего не было!
Как же это прикажете понимать? Хозяин напоминает об обещании? Торопит? Грозится достать их где угодно?..
Так или иначе, надо возвращаться к пещере. Узнать, как там с этой дурацкой затеей насчет глиняной куклы. И решить, что делать дальше.
* * *
Завизжать от страха? Попытаться убежать? Упасть в обморок?
Как бы не так!
Арлина с детства ходила с дядей на охоту и знала, что надо делать, если без оружия встретишься с медведем. Главное — побольше шума и нахальства!
Волчица выронила притворяшку, подхватила с земли увесистую корягу и врезала дракону куда попало (а попало по тому же многострадальному кончику носа). При этом Арлина издала такой вопль, что даже у нее самой кровь в жилах заледенела. Эхо лавиной покатилось по склону…
Дракон — владыка Подгорного Мира. Самое могучее из чудовищ. Непобедимый боец. Даже Клыкастая Жаба спешит спрятаться, увидев в облаках распахнутые перепончатые крылья. Дорогу дракону может заступить лишь другой дракон.
Но если прямо перед пастью возникает неизвестное существо, издает боевой клич и с ходу бьет гордого повелителя небес по носу (откроем драконью тайну: нос — довольно чувствительное место)… Что ж, такое существо, вероятно, знает, что оно делает!
И если ты привык всю жизнь преследовать убегающую дичь, то внезапная атака вполне может тебя смутить… мягко выражаясь.
Драконам трудно взлетать с ровной поверхности — нужен разбег. Но потрясенный грубым нападением черный бедняга рванул в небеса по прямой, словно вспугнутый голубь. Только крылья оглушительно захлопали.
Арлина стояла, стиснув свое оружие и ожидая нападения сверху. В азарте она забыла, что при ней не меч, а дурацкая коряга, да и сама она дракону — на два глотка…
Но крылатое чудовище не стало разворачиваться для боя. Улетело куда-то прочь, в безопасное место — успокаивать взбудораженные нервы и зализывать разбитый нос.
Вот тут-то на Арлину и накатил страх. Женщина выронила корягу и со стоном опустилась наземь. В бок молча тыкался притворяшка, но не было сил поднять руку и погладить малыша.
Полные слез глаза различили на склоне горы что-то черное, стремительно приближающееся. Она равнодушно подумала, что это возвращается чудовище и теперь ей уж точно конец…
Поняв, что это спешит к ней Эрвар, Арлина даже облегчения не почувствовала, только невыносимую усталость. Сбиваясь и всхлипывая, она рассказала о том, что произошло в ложбинке.
Когда она закончила, громадный дракон подпрыгнул, извернулся в воздухе и упал на спину, когтистыми лапами вверх. Сильный хвост заходил из стороны в сторону, колотя по земле так, что крупные валуны отлетали прочь. Из распахнутой клыкастой пасти понесся раскатистый хохот вперемежку с выражениями, каких Подгорный Мир еще не слышал ни от одного дракона.
— Что случилось? — испугался подошедший Керумик.
— Потом! — счастливым голосом отозвался Эрвар. — История слишком хороша, чтобы рассказывать ее наспех. — Черная голова на гибкой шее заглянула Арлине через плечо. — А где госпожа раздобыла драконенка? Боевой трофей?
Арлина поглядела вниз. К ее ногам перепуганно жался серо-желтый детеныш дракона — толстенький, длиннохвостый, с бессильно обвисшими крылышками.
— Получилось! — возликовала Арлина, подхватив малыша на руки. — Все получилось! Это не дракон! Нам есть на кого обменять Араншу!
30
Похоже, Хозяин обманул Арлину и Керумика, сказав, что все входы в его жилище — это один и тот же вход. Хотя спиральная раковина с виду ничем не отличалась от той, что они обнаружили на болоте, и хоть вела она гостей сквозь ту же пляску огней во мраке — однако вывела совсем в другое место. И совсем к другой пленнице.
Не было крестьянского дома без одной стены — было маленькое круглое озеро, по берегам которого росли ивы и цветы. На темной воде плавали лебеди. Красиво… Но что-то фальшивое было в этой умилительной картинке. Озеро было слишком правильной формы; лебеди один за другим выписывали круги, даже не пытаясь нырнуть.
На мраморной скамье сидела вполоборота к гостям толстуха в бесформенном розовом одеянии, с распущенными по плечам длинными русыми волосами. Из-под длинного подола выглядывала розовая, отделанная пухом мягкая туфелька. Незнакомка обрывала лепестки с крупного цветка и лениво бросала их в воду. Лебеди не обращали на лепестки ни малейшего внимания, продолжая дисциплинированно нарезать круги вдоль берега.
Керумик деликатно покашлял. Незнакомка обернулась, пронзительно завизжала, вскочила со скамьи.
— Пришли!.. Наконец-то!.. Хвала богам… Я жду, жду…
Невероятно, но это была Аранша!
Нет, она не растолстела — это показалось друзьям из-за огромного живота, который горой вздымался под немыслимым розовым одеянием. А лицо, пожалуй, даже похудело, щеки ввалились, под глазами легли тени.
— М-да, ты похорошела, — напрямую высказался Керумик. — А что это за игра в безумную принцессу?
Аранша взяла себя в руки и ответила слегка подрагивающим голосом, но почти спокойно:
— Это от скуки. Мне делать нечего, ему тоже, — Аранша неопределенно мотнула головой, и друзья поняли, кого она имела в виду. — Вы бы видели меня в наряде пустынной кочевницы! Вокруг сплошной Наррабан — и песок тебе, и пальмы, и родник… а вдали — стадо верблюдов, только до них не дойти, я пробовала. А Уртхавен — метель, шатер из шкур, я тоже в каких-то вонючих шкурах, один нос наружу торчит… бр-р-р!..
— Не обижал он тебя?
— Нет, ничего. Только волосы отрезать не позволял: боялся в руки дать что-нибудь острое… а они растут и растут, как бурьян на огороде…
— Принесли? — ворвался в разговор голос ниоткуда. — Показывайте.
— И тебе тоже доброго здоровьица, — бормотнул Керумик.
Арлина шагнула вперед, высоко подняв на руках толстенького тяжелого малыша. Внезапно ей стало страшно за детеныша.
— Это драконенок! — обвиняющим тоном заявил Хозяин.
— Нет! — твердо ответила Арлина.
— Тогда я хочу видеть, как он меняет облик!
Огни завертелись сумасшедшей вьюгой. Какая-то сила выхватила притворяшку из рук Арлины и швырнула в озеро. Лебеди чинно отплыли в сторону.
Малыш отчаянно забил хвостом, завертел головой на гибкой шейке. Рывок… еще рывок… и детеныш скрылся в черной глубине.
Арлина, охваченная острой жалостью, кинулась к берегу. Керумик удержал ее.
Гладь озера всколыхнулась. На поверхности рывком появилась маленькая круглая головка с яркими жабрами. В воздух взметнулось продолговатое тело, покрытое серо-желтой чешуей, и вновь ушло на глубину.
— Оставляю его у себя! — восхитился голос. — Можете забирать свою подругу!
Из пустоты возник и повис перед Араншей ее меч в ножнах. Наемница взяла его так неловко, словно никогда не держала в руках оружия.
— Одежду прежнюю вернуть? — деловито поинтересовался голос.
— Нет, — с сожалением ответила Аранша. — Я в нее теперь не влезу.
— Тогда ступайте! — В голосе Хозяина звучало нетерпение.
Керумик и Аранша скрылись в сумятице огней, а Волчица не утерпела — задержалась, обернулась.
Озеро исчезло. На его месте была поляна, залитая лучами не по-здешнему жаркого солнца. Посреди высокой травы и крупных желтых цветов пузом вверх возлежал притворяшка — такой, каким вылепила его Арлина: толстенький, куцехвостый, с широкой лукавой мордочкой.
Внезапно откуда-то возникло огромное — размером с кулак — насекомое столь злобного вида, что Арлина вздрогнула. С басовитым гудением оно закружилось над беззащитным животиком звереныша.
Притворяшка лениво приоткрыл один глаз. Из пасти вылетел невероятно длинный и гибкий язык, оплел насекомое — и добыча скрылась во рту зверька. Он повозился в траве, устраиваясь поудобнее, и с видом полного блаженства замер под горячими лучами.
Кажется, Волчица напрасно беспокоилась за судьбу малыша…
* * *
Аранша была так счастлива вырваться из плена, что даже Подгорный Мир казался ей прекрасным. Она с восторгом глазела по сторонам, избегая лишь оглядываться на дракона. Хоть ей и объяснили, что это Эрвар, но все-таки…
Эрвар деликатно поотстал. Прижав лапы к бокам, он по-змеиному полз на брюхе и негромко беседовал с Керумиком.
Арлина задержалась, поправляя подколенный ремень на сапоге, и услышала несколько фраз из этого разговора.
— Но такого еще не было! — тревожился дракон. — Ты слышал хоть об одной женщине, попавшей в Подгорный Мир в столь… столь неподходящее для себя время?
— Не слышал, — угрюмо отозвался Керумик.
— Я тоже! А уж чтобы столько времени… чтобы месяц за месяцем здешняя магия влияла на плод… Мне просто страшно! Ты хоть представляешь, кого она носит под сердцем? Представляешь, кого ей предстоит родить?..
* * *
На первом же привале они узнали — кого…
31
Замок, угнездившийся на вершине широкого холма, поражал размерами — но только размерами. Опытным глазом Ралидж отметил, как обветшали стены. А то, что в трещинах меж камнями угнездились мелкие кустики… ну, это просто безобразие! В Найлигриме Хранитель такого не допустил бы!
— Вот он, Замок Трех Ручьев, — сказал циркач, чье имя спасители так и не удосужились узнать. — Дальше нам не по пути. Я вам до Бездны благодарен буду, и жена всю жизнь будет богов за вас молить… — взглянул он туда, где счастливо вцепились друг в друга малыш Ульдек и пестро одетая невысокая женщина, — но замок мы стороной обойдем. И вам советуем. Слухи про него ходят… люди, мол, там пропадают…
— Верно, — кивнул подошедший Ваастан. — Пропадают. Я сам разок там пропал. И собираюсь еще пропасть.
Циркач вежливо посмеялся шутке наемника и кивнул своей маленькой труппе. Все трое исчезли в лесу.
— Пора и нам, — капризно сказал Челивис (к которому, увы, вернулись его мерзкие надменные манеры). — Наконец-то мы с Соколом и ясной госпожой окажемся в достойных нас условиях. А в складку эту я что-то не очень верю…
— Да вроде еще не пора, — неожиданно произнес Ваастан. Не обращая внимания на удивленные взгляды спутников, он шагнул к Рифмоплету. — Ты, парень, ничего нам сказать не хочешь?
— Я? С какой стати?
— Мы в замок идем все вместе. Не хотелось бы притащить с собой неизвестно кого…
В серых глазах поэта изумление сменилось гневом:
— Ты это — про меня?
— Про тебя, — тяжело вздохнул Ваастан. — Этой ночью, как ушел ты с господином циркачей вызволять, притопали к нашей пещере двое. Крепкие такие, обвешаны оружием, один кривой на левый глаз. Тебя искали. Хорошо твою физиономию описали. Я из пещеры вылез, начал разбираться. Жмутся, мнутся… сказали только, что за тебя хорошие деньги обещаны. Мы с Айфером мечи достали и объяснили, что такого парня с нами в пещере нет, а если они сейчас же не сгинут, мы им уши обрежем… Но ты мне скажи: что ты такого натворил, что за тебя награда назначена?
Гнева уже не было в лице юноши. Побледнев, он отступил на шаг.
— Я… я ничего…
— Не крути! — рявкнул Ваастан. — Правду говори!
Поэт взял себя в руки и ответил негромко, но твердо:
— Я не могу сказать сейчас все. Могу поклясться, что я не разбойник и не вор. То, что со мной происходит… это… это дело семейное. — Рифмоплет приободрился. — Вот именно, семейное! Меня разыскивают родственники.
— Не врешь? — буркнул Ваастан.
— Хватит! — возмутилась Фаури. — Он же поклялся! И он действительно не похож на разбойника!
— А много ли разбойников видела моя госпожа? — тихо спросил Пилигрим, но умолк под укоризненным взглядом Фаури.
— Я согласен с госпожой, — вмешался Ралидж. — Надо уважать чужие семейные тайны. К тому же нам и впрямь пора идти.
* * *
— Какой счастливый день! — бурно восторгался толстенький круглолицый человечек лет сорока, только что спрыгнувший с коня посреди вымощенного каменными плитами двора. — Какой подарок богов! В моем замке — двое высокородных гостей! Сокол! Рысь! Будь у меня дар Второго Зрения, я бы не затеял эту дурацкую верховую прогулку по непролазной грязи, а украшал бы свой скромный замок! Но ничего, ничего, все равно никто не скажет, что Унтоус Платиновый Обруч из Клана Спрута плохо принимает гостей! Но я вижу, Дети Кланов прибыли сюда с весьма… э-э… своеобразной свитой. Я просто сгораю от любопытства!
Скрыв усмешку, Ралидж начал представлять разговорчивому хозяину своих спутников. Унтоус восхищенно ахал при виде каждого нового лица:
— Сын Рода, вот как! Мило, очень мило! Прошу тебя, почтеннейший, присоединиться к нашей трапезе. А эти двое… нет-нет, я сам угадаю! Наемники, верно? Ах, какие богатыри! Я прикажу хорошенько угостить вас на кухне. Такие могучие тела требуют много еды! А этот симпатичный юноша? Путешествует к Храму Всех Богов? Весьма похвально! Ему тоже найдется угощение на кухне. А этот… э-э… в плаще? Не хочет называть свое имя? М-да… не очень вежливо, но в странствиях дозволяется. Что ж, в замке для любого найдется миска похлебки. А это… ой, какая прелесть! Артисты! Как хорошо! Нет-нет, красавица, не начинай кувыркаться прямо сейчас, ты устала с дороги, тебе и твоим спутникам надо перекусить… Ах, среди вас и поэт? Великолепно! Во время вечерней трапезы пригласим к столу, послушаем что-нибудь страшное. Люблю на ночь — страшное. Есть у тебя такие стихи?.. О чем? О Полуночной деревне? Восхитительно! Изумительно! Нет, не доставай лютню, вечером, вечером! А сейчас — все за стол!
* * *
Ралидж, Фаури и Челивис брели по замку за гостеприимным хозяином и тщетно пытались привести мысли в порядок.
Изумляться они начали еще за обедом, когда обычные в общем-то яства были поданы на чеканных серебряных блюдах редкой красоты. А кубки, украшенные драгоценными камнями, не показались бы убогими даже в королевском дворце!
Соколу за последние три года не раз приходилось гостить в лесных замках неподалеку от Найлигрима. И он знал, как скудновато эти замки обставлены: много ли выжмешь дохода из окрестных деревушек?
А Фаури сама выросла в таком замке. И хотя ее дед не был беден, все же такой роскоши она в глаза не видела.
Но настоящие чудеса начались, когда все встали из-за стола и Унтоус потащил их осматривать свое, как он выразился, «скромное жилище».
«Вей-о! — думал, озираясь, Ралидж. — Он бы его еще хибарой назвал или лачугой…»
Старый замок был битком набит сокровищами. Ралидж не был знатоком и не мог определить стоимость всех этих наррабанских ковров, старинных гобеленов, редкостной работы резных сундуков и полок, огромных чистых зеркал в серебряных рамах, высоких фарфоровых ваз из Ксуранга, стоящих прямо на полу…
Но что окончательно добило Сокола, так это небольшой сундучок со старинными рукописями. Светлой памяти Илларни Звездный Голос научил своего воспитанника разбираться в их ценности — причем не только духовной, но и рыночной, денежной. У Ралиджа руки затряслись, когда он взял желтый свиток со стихами поэта, писавшего под псевдонимом Джаши Странник.
— Неужели… неужели оригинал?
— Его рука, его собственная! До чего приятно показать понимающему человеку! А вот это… осторожно, я сам разверну… это рукопись на шелке из Ксуранга, ей не меньше шести столетий. Может, и больше, но за шесть я ручаюсь. У меня и перевод есть. Древний мудрец размышляет о смысле жизни. Весьма спорные суждения. А здесь, прошу обратить внимание…
Внезапно хозяин остановился на полуслове. Маленькие глазки стали вдруг острыми и пронзительными.
— Полагаю, о презренных денежках подумали? — проницательно сказал он. — На какие, мол, богатства властитель захолустного замка устроил такой праздник для души? Угадал, да? Вижу, вижу: угадал!.. А все предкам спасибо, предкам! Они копили, а я, негодяй, трачу. Детей нет, беспокоиться не о ком, вот себя и балую. Помру — заявится в замок наследничек из Фаншмира. Я его и в глаза-то никогда не видел… Ох, поймет ли он меня? Оценит ли стремление собрать в одном месте как можно больше чудес, радующих человека?
— Я, собственно, и о другом подумал, — вежливо прервал Ралидж излияния словоохотливого хозяина. — Гарнизон в замке, как я заметил, небольшой… да и те, что есть, выглядят, прошу прощения, полными разгильдяями…
— Правильно! Обленились! Распустились! Оболтусы! Дармоеды! Вот что значит глаз Хранителя крепости! Сразу заметил! Сразу углядел!
— И стены уже… не назовешь неприступными. А подъемный мост — мне показалось, что он сломан… или в самом деле?..
— Ну, не совсем сломан… подъемный барабан время от времени капризничает. Надо мастера найти, да все руки не доходят…
— Не боится ли Спрут, что в округе найдется достаточно большая и наглая разбойничья шайка, до которой дойдут слухи о сокровищах замка?
— Ах нет, нет! У нас спокойно! Немножко беглые рабы шалят — у крестьян еду добывают, одежду… особенно зимой. Но чтоб разбойники… чтоб большая шайка… чтоб на замок напасть — ну нет! У нас безопасный, мирный край!
— Как же — безопасный? — ахнула Фаури — и замолчала под внимательным взглядом хозяина. Это были первые слова, которые девушка произнесла в Замке Трех Ручьев. Разговорчивость Спрута повергла ее в смятение.
— Барышню кто-нибудь напугал? — медленно произнес Унтоус. — С такой охраной, как Сокол и эти бравые наемники?
Еще по дороге в замок путники договорились, что Фаури не стоит рассказывать о побеге от жениха, Ралидж просто сказал Спруту, что сопровождает девушку в Джангаш.
А теперь он собирался рассказать о дорожных приключениях. Но тут в комнату вошел раб, недавно прислуживавший за обеденным столом. Он остановился у порога, поклонился хозяину и вышел, не сказав ни слова.
Очевидно, странное поведение слуги сказало хозяину о чем-то: Спрут посерьезнел, стал менее разговорчивым, без прежнего увлечения демонстрировал дорогие диковинки и наконец поинтересовался, не желают ли гости вздремнуть после обеда. Ему, Унтоусу, лекарь рекомендовал послеобеденный сон…
Ралидж ответил за всех троих, что спать они не хотят, охотно продолжили бы осматривать замок, но ни за что не позволят себе утруждать любезного хозяина. Может быть, Спрут прикажет кому-нибудь из слуг показать им двор и хозяйственные постройки?
Унтоус был так озабочен чем-то, что его даже не удивил интерес гостей к столь прозаическим и обыденным вещам.
* * *
Слуга, которого Унтоус послал с гостями, был предупредителен и почтителен, но все же не удержался — скорчил быструю недовольную гримасу, когда к ним присоединились и остальные пришедшие в замок путники. Слуге не нравилась пестрая компания, особенно циркачи. Но что поделаешь, если Сокол и Рысь заявили, что осматривать замок всем вместе куда веселее!
А что тут веселого? Полупустая конюшня. Кузница. Два сарая, запертых на замки… Стена, башни…
Правда, возле одной из башен слуга оживился. Здесь и впрямь было о чем порассказать! Башня называлась Людожоркой. («Веселенькое названьице, не правда ли, господа мои?») Легко можно догадаться, что была она замковой темницей. Много там народу сгинуло. («Разумеется, не в наши дни, а в недобрые старые времена!») Что? Дверь? А двери в башне нет! Сверху, с крепостной стены в люк заключенных спихивают… Нет, не разбиваются. От люка ведет каменный уклон, вроде горки, на таких ребятишки зимой катаются. Такой крутой и скользкий — ни за что узнику обратно не вскарабкаться… Назад? Если на то будет хозяйская воля, так узнику веревочную лестницу сбрасывают.
Ралидж поймал выразительный взгляд Ваастана. Они как раз миновали грозную Людожорку, теперь перед ними была бревенчатая торцовая стена большого сарая (для сена, как поспешил объяснить слуга).
Сокол напустил на себя озабоченный вид и заявил, что ветер холодный, а госпожа забыла в комнате плащ. (Фаури в самом деле была без плаща, но ветер был не такой уж сильный.)
Слуга бегом кинулся за плащом, а Ралидж обернулся к Ваастану:
— Ну, где твоя складка?
— Здесь, господин, — уверенно ответил наемник. — Все готовы в дорогу?
Путники закивали. Еще на подходе к замку было решено, что дорожными мешками придется пожертвовать — недорогая плата за то, чтобы скорее попасть в Джангаш. У всех были при себе деньги, у мужчин — оружие. У Ралиджа на плечах был коричневый плащ с зеленой заплаткой.
— Здесь, — повторил Ваастан.
Между сараем и стеной была неширокая полоса земли, заросшая высоченной крапивой. Сейчас крапива пожелтела и зачахла, но все же пыталась своим грозным видом запугать невесть зачем появившихся здесь людей.
Ваастан двинулся вдоль стены, пинками сшибая перед собой высокие увядающие стебли. Все замерли, стараясь не проглядеть момент, когда человек у них на глазах шагнет в никуда, исчезнет…
И ничего не произошло.
Наемник обогнул амбар, вернулся с видом полной растерянности, повторил путь сквозь строй крапивы. Затем повернулся и побрел обратно к своим спутникам. Голова его понурилась, плечи ссутулились. У Ваастана был вид человека, которого сейчас будут дружно бить — причем за дело.
— Да как же так… Да что же я… Была же складка, клянусь Безликими, была!..
* * *
Горькое разочарование мешало Ралиджу внимательно слушать хозяина, вновь расхваливавшего свои сокровища. Фаури — та сослалась на головную боль и удалилась в предоставленную ей комнату. Челивис тоже куда-то скрылся. Унтоус не заметил его исчезновения. Внимание хозяина было сосредоточено на Соколе.
— Вот, умоляю взглянуть, — квохтал восторженный голос, — здесь у меня диковинки из дальних стран. Не столько ценные, сколько редкие и необычные. Вот чучело крокодила — это из Наррабана, из низовьев великой реки Тхрек. Зубы-то, зубы какие, а? Хорошо, что у нас в округе такая дрянь не встречается! А вот сеть, такими ловит птиц дикое племя на одном из Проклятых островов. Пусть Сокол попробует угадать, из чего она сделана!.. Не веревки, нет… и не лианы… Паутина! Самая настоящая паутина! Там водится такое страшилище, называется — гигантский пурпурный чернобрюх… А это — клык морского чудовища из Уртхавена, они там плещутся среди льдин… Ах, какой клык! Дракон позавидует! А вот колючка — опять из Наррабана. Называется — шип рухху. Если уколоться — все тело онемеет…
Ралидж хотел сказать, что бывал в Наррабане и видел такие шипы. И еще хотел остеречь хозяина, чтобы тот не вертел так небрежно в руках опасную колючку. Но Унтоус не дал ему вставить ни словечка: тараторил, не поднимая глаз на гостя и не переставая возиться с заморскими безделушками:
— А вот этот свиток… из Озерного королевства… рисунок, ценный не столько из-за мастерства художника, сколько из-за связанной с ним необычной истории. Не придержит ли Сокол край пергамента?
Ралидж протянул руку, чтобы помочь хозяину раскатать упругий свиток… и тут острый шип царапнул кожу Сокола.
* * *
Мускулы свело в тугой затянутый узел. Боль наполняла каждую частицу тела. Хотелось кричать, но язык и гортань были мертвы. Во всем теле жило только сердце — оно с трудом ворочалось в груди, его натужный грохот отдавался в мозгу, мешая человеку собраться с мыслями, не давая даже вспомнить свое имя.
Темнота. Боль. Полынная горечь во рту. Мучительный стук сердца.
Боль отступила первой, сменившись покалыванием во всем теле. Гулкое буханье сердца стало тише, отодвинулось, в него вплелись далекие голоса.
— Он… он, кажется, уже не дышит! Ой!
— Не плачь, дышит… даже голову немножко повернул…
— Ой, правда! Помоги приподнять… положим ко мне на колени, ему удобнее будет.
Темнота упорно не желала уходить. Лишь наверху медленно чертило круги светлое пятно.
Человек напрягся и вытолкнул из горла короткое мычание. Вслед за этой победой последовала еще одна: он вспомнил свое имя.
Светлое пятно перестало плавать по кругу и превратилось клочок неба над головой. Сквозь тошноту и головокружение Ралидж мрачно спросил:
— Где я?
— В Людожорке, — печально отозвался женский голос. — Правда-правда-правда!
Неужели Ингила? В Людожорке? Почему?
Ралидж попытался сесть, но тело по-прежнему отказывалось признать его своим господином и повелителем.
Над лицом склонились длинные русые кудри, раздался короткий всхлип.
Вей-о! Не может быть! Фаури!
— Красавицы! Милые! — взмолился Ралидж, чувствуя, что язык с каждым словом слушается все лучше и лучше. — Объясните, что случилось? Я, конечно, в восторге от вашего общества, но уж больно обстановочка… неподходящая.
Фаури вместо ответа снова всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
— Нас почему-то скинули сюда! — злобно затараторила Ингила. — Вон в тот люк… по наклонной стенке… госпожа себе колено разбила! Правда-правда-правда! А Сокол уже здесь лежал… И не сказали, с чего это вдруг… Ух, так бы глаза ему и выцарапала, не посмотрела бы, что Спрут!
— Мы тут втроем или есть еще кто?
— Больше никого… — полусказала-полупростонала Фаури и поднялась на ноги. (Методом исключения Ралидж определил, что его голова находится на коленях у Ингилы.)
Дочь Клана подняла тонкие пальцы к вискам и простонала:
— Людожорка! Какое ужасное название! И мы здесь… но почему, за что?
Ингила тревожно дернулась к Рыси — утешить, успокоить. Но Ралидж удержал ее за локоть, даже не заметив, что собственная рука наконец-то ему подчинилась.
Было в плаксивых интонациях девушки что-то притворное, ненастоящее, неподходящее хрупкой, но гордой и смелой Фаури. Словно она пыталась убедить кого-то в своей слабости, в своей уязвимости…
Может быть — себя?
Фальшь понемногу исчезла из голоса причитающей девушки. Фаури и впрямь довела себя до беспросветного отчаяния. Теперь она уже в голос кричала:
— Я Дочь Клана, я Рысь, а меня — как воровку из Отребья?.. За что-о?! Я — хочу — знать — почему — мы — здесь! Очень хочу!
Пятно света над головой Ралиджа вновь завертелось, пошло стремительно снижаться, расплылось яркой пеленой, превратило мерзкое подземелье в уютную чистенькую комнатку с ярким ковром на полу. И время по велению чародейки завертело свой клубок, отматывая ниточку обратно…
* * *
Унтоус сидел в резном дубовом кресле. Пухлые пальцы раздраженно барабанили по виноградным гроздьям, украшающим подлокотники.
— Что значит — упустили? Вы хоть понимаете, уроды безголовые, что натворили?
Прижавшийся к дверному косяку Шершень явно понимал, что он натворил: вызвал гнев господина. И лучше б ему было напороться в лесу на подраненного кабана!
В Спруте ничего не осталось от приветливого хозяина, восторженно откликающегося на каждое слово гостей. Теперь он говорил размеренно и холодно. Но это было спокойствие лавины, которая нависла над головами несчастных путников и пока еще не соскользнула — но вот сейчас, сейчас… достаточно одного звука…
Шершень это понимал и даже не пытался оправдываться. А господин продолжал, полузакрыв глаза:
— Я молчу о том, что, по твоим же словам, бежавшая девка была циркачкой — а мне как раз из Наррабана пришел выгодный заказ на актеров…
— Я еще двоих, — оживился Шершень, — тоже циркачи…
— Заткнись, — так же ровно сказал Спрут. — Не говорю я и о том, что вы, ублюдки Серой Старухи, вздумали охотиться чуть ли не у стен моего замка. Хотите, чтобы о нашей округе пошла худая слава?
— Я… мы…
— Тебе велено было заткнуться. Итак, хуже всего то, что, упустив дичь, ты посмел явиться мне на глаза. Ты должен был волком броситься по следу! Эти двое видели в лицо тебя и твоих людей… возможно, слышали что-то лишнее. Я не могу поставить под угрозу хорошо отлаженное дело из-за твоей глупости и небрежности. Переверни весь Силуран и разыщи эту парочку. Иначе тебя ждут такие муки, что Бездна после них покажется цветущим лугом!
— Уже, господин! Нашел! Они в замке!
— Вот как? Это несколько меняет дело. Куда ты велел их запереть, в Людожорку или в сарай?
— Сами пришли. Гостят в замке!
— В самом деле? Какая прелесть! — На миг Унтоус стал похож на прежнего милого толстяка, с восторгом встречающего гостей. — Девка, выходит, та смазливая циркачка! А ее спутник… подожди, я угадаю… поэт или тот плечистый, квадратный?
— Все куда хуже, господин, да минует нас гнев Безликих! Тут что-то страшное! Парень, что с циркачкой по лесу бродил, мне признался: он, мол, беглый… и спина вся исполосована кнутом…
— Ну и что? С чего ты так трясешься?
— А теперь он… теперь… ох, и не выговорить… за трапезой с господином… и называет себя Соколом!
Унтоус резко подался вперед:
— Ты спятил! Да как ты смеешь…
Шершень тоскливо молчал. Он не рассчитывал, что господин сразу ему поверит.
— Говоришь, вся спина исполосована?
— Богами клянусь!
Брови Спрута сошлись над переносицей:
— Он сказал, что сопровождает Дочь Клана Рыси, вверенную его попечению. Неужели эта барышня… неужели она и есть сбежавшая от тебя циркачка?
Шершень яростно замотал головой:
— Нет, хозяин. Циркачка ела на кухне. Я сам видел: фокусы с яблоками показывала, слуги смеялись…
— Итак, две женщины, — в тяжелом недоумении размышлял Унтоус, — и мужчина, который, меняя обличья, путешествует то с одной, то с другой… то с циркачкой, то с Рысью. Если, конечно, это Рысь… ох, что я говорю, да простят мне Безымянные кощунство…
Спрут поднялся на ноги: он принял решение.
— Ясно одно: эти люди попали в замок не случайно. Они что-то замышляют против меня. Что именно — не знаю, но они не выйдут из замка!
* * *
Вокруг пленников вновь сомкнулся недобрый полумрак. Они медленно обвели взглядом свою темницу, затем, не сговариваясь, перевели глаза наверх — на клочок неба там, где не был закрыт люк.
Фаури ужасно хотелось спросить Сокола о странных словах разбойника насчет исполосованной спины. Но барышня застеснялась и лишь произнесла с деланным смешком:
— Не думаю, что я всем нам очень помогла. Но… это все, что я могу. В конце концов, Вечная Ведьма должна колдовать, даже если она ничего не помнит… не так ли?
Никто не успел ответить: что-то темное на миг закрыло небо, скользнуло по наклонной гладкой стене, шлепнулось к ногам пленника. Продолговатый сверток из коричневого сукна…
Ралидж рванулся вперед, преодолев остатки слабости и оцепенения. Торопливо развернул отороченный бурым мехом плащ с зеленой заплаткой на капюшоне. Руки жадно подхватили меч в потрепанных кожаных ножнах.
— Сайминга! Рыбка моя лунная!
За его спиной девушки радостно переглянулись.
— Это друзья о нас позаботились, — уверенно сказала Ингила. — Они еще что-нибудь придумают, правда-правда-правда!
У Ралиджа было свое объяснение случившемуся. Но он промолчал и только с благодарностью погладил меховую оторочку капюшона.
32
Один древний мудрец сказал, что мысли о мести уродуют человека. И был неправ. Во всяком случае, Нурайна, разглядывая свое лицо в зеркале, никакого уродства не обнаружила. Великолепное лицо — это она признала спокойно и трезво, без самолюбования. Вот только под глазами легли голубые тени — след бессонной ночи.
Нурайна усмехнулась: кое-кто провел ночь и похуже! Ей стоило больших денег разузнать, где именно находится опочивальня принца Нуренаджи. А его подлый сообщник, чародей Верджит из Клана Лебедя, тоже ночует во дворце — такая удача! И комната его недалеко от спальни принца…
Женщина засмеялась и погрозила пальцем своему отражению. Стыдно, ах как стыдно! Она и не подозревала, что у нее такое испорченное воображение и такая жестокая душа! И это придворная дама, сестра короля! Этой ночью она выплеснула на головы двум негодяям такой страшный сон, что непонятно, как они к утру не поседели!
Правда, у Нурайны все утро болела голова. И было немножко обидно, что нельзя похвастаться своим умением: даже брат не знает о ее способности насылать сны.
Зато каким утешением было во время большой трапезы наблюдать зеленую рожу молодого Вепря, которому кусок явно не лез в глотку. А Верджита и вовсе не было за столом. Хочется думать, что мерзавец занемог!
Глупые шутки? Как бы не так! Серьезная борьба! Даст она себе небольшую передышку — и повторит все сначала. Но на этот раз не ограничится неопределенными угрозами. В новом сне какое-нибудь особо жуткое чудище пообещает сожрать спящего, если он не прекратит сеять рознь меж Силураном и Грайаном. Принц суеверен, на него это должно подействовать.
* * *
— Нет, и не успокаивай меня! — набычился Нуренаджи. — Такие сны зря не снятся! И мы его видели оба, ты и я… Сон не простой! Это к смерти! Вот только к твоей или моей?
Принц с неожиданной злобой поглядел на стоящего рядом Верджита, словно прикидывал: не надо ли его быстренько убить, чтобы зловещее предсказание сбылось, не затронув собственную драгоценную персону Нуренаджи.
— Это к смерти одной из дворцовых кошек, мой принц! — с улыбкой отозвался высокий молодой человек. — Если эта дрянь опять начнет мяукать у меня под окном. Повадилась тут одна — орет и орет, как в Первотравном месяце…
— Ты смеешь шутить?! — огневался Нуренаджи тоном, достойным самого Нуртора… ну, почти достойным.
Улыбка исчезла с красиво изогнутых губ Лебедя. Он заговорил серьезно:
— Да, сны порой открывают людям будущее… но не тогда когда снятся двоим одновременно. И не тогда, когда неподалеку притаился враг-чародей.
— Ты это о ком?
— О незаконнорожденной сестрице Джангилара.
— При чем здесь Нурайна? Разве она…
— Да, мой принц. Она чародейка, хоть и скрывает это. И она дважды срывала наши планы. Тот случай возле храма не был глупым недоразумением. И Донного Червя убила тоже она.
— Надо же! А по ней не скажешь! Я на нее за обедом поглядывал — такая спокойная, невозмутимая…
— Щука, когда карася слопает, тоже спокойная, невозмутимая.
Принц пропустил реплику собеседника мимо ушей.
— Такая величественная! И красивая… Хоть и не молоденькая, а все равно красавица. И чего ее до сих пор никто замуж не взял?
— Нурайна — сильная личность. Сильной личностью лучше восхищаться со стороны. Впрочем, Вепрь может выбросить эту особу из головы. Это моя добыча. Я тоже маг, и моя гордость задета… Но все, кажется, уже собрались, пора и мне… Позволит ли мой принц?..
Нуренаджи отпустил его коротким хмурым кивком.
Верджит взял с пыльного подоконника грубо сделанную маску. Белая голова птицы должна была изображать лебедя, но больше походила на поседевшего от ужаса стервятника: наклеенные на плотную бумагу перья торчали дыбом. По принятому в Стае правилу каждый должен был изготовить маску своими руками, а тут уж магия — плохой помощник…
Водрузив это уродство себе на плечи и превратившись в невообразимую тварь из Подгорного Мира, Верджит исчез за дверью. Принц помедлил, давая время остальным подготовится к своему появлению.
Он находился в старом, заброшенном крыле дворца. Мебель во всех комнатах была либо затянута чехлами, либо просто сдвинута по стенам. Полы — деревянные, а не выложенные каменной мозаикой, как в новом крыле — прогнили и были источены мышами, ходить по ним приходилось осторожно.
Что ж, пора… Нуренаджи шагнул в ту же дверь, куда только что вошел Лебедь.
Окна в зале были занавешены тряпками, и когда Нуренаджи закрыл за собой дверь, тьма стала кромешной. Свирепо ругаясь про себя, принц отсчитал десять шагов. Не рассчитал, ударился коленом о железную подставку для факелов, но сдержал вскрик. Незачем выставлять себя смешным перед теми, кто тихо дышит вокруг в темноте… Вынув кремень и огниво, принц начал выбивать искру.
Дурацкие правила! Но менять их Нуренаджи не будет, потому что сам их придумал. Правда, тогда ему было двенадцать лет. Он любил играть в старом крыле дворца вместе с высокородными сверстниками. Не Стая была тогда — стайка! Но он уже был вожаком.
Ребятишки превратились в юношей, а правила остались неизменными. Может, именно потому король, зная о существовании Стаи, снисходительно к ней относится? Мол, детские забавы…
За раздумьями Нуренаджи зажег оба факела. Тьма отступила к стенам просторного зала, все еще пытаясь спрятать под своим пологом людей со звериными и птичьими головами.
Без маски был один принц. Он произнес четко:
— Говори, Стая! Твой вожак слушает тебя!
Со всех концов зала поплыл негромкий говор слившихся воедино голосов. Он висел в воздухе, монотонный и зловещий. Трудно было различить, кому какой голос принадлежит, но вполне можно было понять, о чем Стая просила своего вожака.
Сорвать подписание мирного договора. Вышвырнуть из страны проклятых грайанцев. Стереть в порошок Незаметного, у которого везде глаза и уши. Использовать все свое влияние на короля, чтобы подготовить страну к войне.
Пока еще не прозвучало роковое пожелание — самому Нуренаджи любыми средствами занять престол. Но слова эти неслышимо висели в пыльном, темном воздухе зала и поджидали, чтобы кто-нибудь произнес их вслух.
Нуренаджи боялся этих слов — и ждал их.
* * *
— Детвора сопливая! — презрительно сказал Джилинер Холодный Блеск, отворачиваясь от темной, пылающей изнутри огнями поверхности зеркала.
Да, не этим мальчишкам разрушить его планы! Однако тянуть больше нельзя.
Ворон поднес к глазам цепочку, на которую нанизаны были кольца. Теперь их осталось только три. Чародей вспомнил, как само собой расплавилось и капелькой упало на пол кольцо, помеченное цифрой «1».
Как тяжело и долго умирал Первый! Как изощренно терзал его тот, кого призраки называли Безумцем! Сутки продолжалась мука Глиняного Человека. Эти сутки Джилинер почти не отходил от зеркала, даже еду рабыни приносили в кабинет. Джилинер считал себя тонким и глубоким знатоком и ценителем всякого рода пыток — как телесных, так и духовных, но он вынужден был признать, что за эти сутки узнал много нового, яркого, интересного…
Ладно, это все из области развлечений. Пора приступать к делу.
Сейчас в разные земли и миры полетят три приказа.
Второму: немедленно покончить с Волчицей.
Третьей: убить Нуртора, короля Силурана.
Четвертому: прекратить валять дурака и сейчас же уничтожить проклятого самозванца Сокола!
33
Наверху послышалась возня, хохот, чьи-то протестующие восклицания.
— Эй, в Людожорке! — прогорланил в люк веселый голос. — Не заскучали? Сейчас вам повеселее будет!
Фаури, сидевшая ближе всех к каменной «горке», еле успела отпрыгнуть в сторону. Семь человек скатились по скользкому крутому склону и, налетев друг на друга, образовали на прелой соломе копошащуюся и бранящуюся кучу.
Первым из нее выбрался Никто. Он кинулся в столб света, падающий из открытого люка, и, запрокинув голову, закричал с рыданием в голосе:
— Меня-то за что?! Я не с ними! Я сам по себе! Выпустите меня!
Ответом был грубый смех. Над краем люка показалась башка стражника:
— Что, неуютно? Еще бы! Восемь мужиков — и всего две бабы! Ну, ничего, поделитесь. А мы пока подумаем, надо вас кормить или перебьетесь без жратвы!
— Эх, — вздохнул Айфер, глядя вверх, — тяжко жить без арбалета!
Потерявший надежду Никто отошел в сторонку. Сел на пол, ниже опустил капюшон на лицо и замолчал. Пленники не обращали на него внимания, увлеченные бурными взаимными расспросами.
Как выяснилось, Айфер узнал от болтливой служаночки (в каждой крепости и в каждом замке найдется своя болтливая служаночка), что его господин и обе девушки почему-то брошены в темницу. Наемник подбил остальных (кроме труса по кличке Никто) освободить пленников. Но, увы…
Ралидж в ответ рассказал, что им удалось узнать при помощи чар Рыси.
Затем была предложена и отвергнута добрая дюжина планов побега.
Наконец все утомились, присмирели и уселись на солому под открытым люком: и посветлее, и воздух вроде почище…
— Не робей, пестрая компания, — негромко сказал Сокол. — Отобьемся!
— Хорошо, хозяин нас хоть обедом накормил, — отозвался Айфер. Наемник переживал меньше других: ведь с ним был Хранитель, а Хранитель обязательно что-нибудь придумает…
— На вечернюю трапезу нас вряд ли пригласят, — заставила себя улыбнуться Фаури и запахнула на груди плащ.
Ралидж заметил, что это плащ Пилигрима, и бросил на парня тревожный взгляд. Что-то он с особой заботой опекает высокородную госпожу! Не вздумал бы влюбиться, храни его от такого Безликие, а не то Людожорка будет в его судьбе далеко не самым страшным испытанием!
Пилигрим, не заметив взгляда Сокола, подхватил шутку барышни:
— Нас — вряд ли, а вот Рифмоплета могут позвать. Он вроде бы должен хозяину стихи читать… про какую-то Полуночную деревню…
— А пускай нам почитает! — вскочила на ноги непоседа Ингила. — Правда-правда-правда! Меньше тоска будет в голову лезть!
— Лютни нету… — для вида закапризничал поэт, но видно было, что стихи уже вертятся у него на кончике языка. — Значит, то, что заказывал Спрут? Про Полуночную деревню?
— Попробуй только! — вдруг бухнул Ваастан. — Язык оторву!
Все удивленно взглянули на наемника.
— Я эту сказку слышал, — пояснил тот нарочито небрежным тоном. — Не знаю как стихи, а сказка страшная. Если покороче, чтоб девушек не пугать, дело так было: в одну деревню завернул на ночлег чародей. Он при себе много денег вез. Крестьяне позарились на золото и убили гостя. Перед смертью чародей проклял деревню. С тех пор много лет прошло. Живут теперь в той деревне люди как люди. С виду. А как наступает полнолуние — вся деревня превращается в чудищ… ну, вроде двуногих волков. Эти оборотни носятся по лесу. Если поймают путника — сожрут…
— Вот про это ты и собирался читать? — негромко, но с явной угрозой спросил Пилигрим. — При барышне… то есть при девушках… в темнице… да еще вечер вот-вот настанет…
— Не хотите — как хотите! — оскорбленно отозвался поэт. В глубине души он сам признавал, что стихи не подходят для чтения в таком мрачном месте, но обида все же сводила горло.
Фаури поспешила вмешаться:
— Тогда пусть Рифмоплет прочтет свое самое-самое последнее творение!
Неожиданно поэт смутился:
— Я… госпожа… это не совсем удобно… я не уверен…
— А! — догадалась Ингила. — Куплетики не для женских ушей! Верно-верно-верно?
Юноша оскорбленно вскинул голову:
— Я не опускаюсь до кабацких виршей! Мое призвание — высокая поэзия!
— Жаль! — разочарованно вздохнула Ингила. — За кабацкие вирши в любом трактире накормят и напоят, а с высокой поэзией зубами с голоду залязгаешь. На нее любителя еще поискать…
— Любитель уже здесь! — твердо сказала Рысь. — Я просто требую, чтобы ты прочитал мне свое последнее стихотворение!
— Не знаю, уместно ли это… Оно — про Вечную Ведьму. Госпожа на постоялом дворе рассказала нам… я долго думал, каково это — жить и помнить прошлые жизни…
— Как интересно! — загорелась Фаури. — Читай сейчас же!
— Все-таки жаль, что нет лютни, — вздохнул поэт, игнорируя сердитое покашливание Пилигрима. Он посерьезнел, подался вперед и заговорил негромко, размеренно, напряженно:
Опять неслышными стопами в мой дом бессонница вошла, Опять безжалостная память меня сквозь вечность повлекла. Сухим и пыльным покрывалом в окне полощется рассвет, А я ищу, ищу начало в стальном кольце ушедших лет. Но нет конца, и нет начала, и нет разрыва в той черте… Я бы рыдала и кричала, но крик утонет в темноте. Глаза бессмертия суровы — не умолить, хоть в голос вой… Века черны, века багровы, века покрыты сединой.Сокол подался вперед, словно желая остановить поэта, но промолчал — не так-то просто было прервать эти пульсирующие в полутьме строки.
Под пеплом мертвых лет таится след первой юности моей… Ах, я легка была, как птица, и не боялась бега дней! Сейчас я заблудилась в прошлом, как в череде слепых зеркал, А раньше — падал летний дождик, и мир, как радуга, сверкал! Легко творить мне было чары — как на рассвете песню петь! Я и не думала про старость, но так страшилась умереть! Тянусь я к юности, но снова все рассыпается золой… Века черны, века багровы, века покрыты сединой.Фаури потрясенно поднесла к губам тонкие пальцы.
По кругу жизнь бредет, по кругу: любовь и пытки, кровь и власть, И нежные объятья друга не утолят желанья всласть: Сквозь пелену воспоминаний смешон мальчишеский экстаз — Ведь все любовные признанья когда-то слышаны сто раз. Из плена памяти проклятой ко мне протянут руки те, Кто целовал меня когда-то — но сгинул в черной пустоте. Столетий ржавые оковы гремят и тащатся за мной, Века черны, века багровы, века покрыты сединой.Ингила, обхватив руками колени, глядела перед собой горьким, строгим взглядом.
Да, может память — просто память! — быть хуже дыбы и огня. Ее негаснущее пламя который век казнит меня. Всего страшнее — смерть ребенка… О, как я выла в первый раз!.. С тех пор утратила я стольких… оплакать всех — не хватит глаз! Все было, было, было прежде, кружит веков круговорот, О смерти думаю с надеждой: а вдруг забвенье принесет? Как погребальные покровы, простерлось время надо мной. Века черны, века багровы, века покрыты сединой…Несколько мгновений царила угрюмая тишина, которую прервали тихие всхлипы.
— Я не знала… — плакала Фаури, — я не думала, что это будет так… так страшно!
— М-да, — бормотнул Челивис, — лучше б ты про оборотней читал…
Пилигрим резко обернулся к незадачливому стихотворцу:
— Ты, гордость силуранской поэзии!.. Тебя за твои стишата уже били? Или сейчас первый раз такое будет?
Только теперь, когда отзвучали последние строки, до поэта дошла его бестактность. Но упрямство и самолюбие помешали ему признаться в этом.
— Я же предупреждал! И я со всем уважением… там нет ничего оскорбительного…
— Ты что, не понял: она плачет! — выдохнул Пилигрим. Он быстро взглянул на Фаури, утирающую слезинки, содрогнулся от такого невыносимого зрелища и бросил Рифмоплету самое страшное, что мог придумать: — Палач!
Поэт вскинулся, вскочил, словно его ударили:
— Ты… ты не смеешь так со мной!..
— Не смею, да? — ласково отозвался Пилигрим, тоже поднимаясь на ноги.
Фаури подалась вперед, спеша предотвратить драку, но ее опередил Айфер:
— Эй, задиры, кончайте шуметь! Тут Ингила вроде заболела… не жар ли?..
* * *
С лесной опушки Айрунги неотрывно смотрел на серую башню и мост через неглубокий ров.
Ильен с тревогой и неожиданной досадой взглянул на учителя. Что случилось? Ведь они, едва заметив среди листвы верхушку башни, решили: идем в замок, просимся на ночлег и незаметно выясняем, кто из здешних женщин может оказаться Вечной Ведьмой.
А теперь Айрунги застрял на опушке, словно его по колено врыли в землю, и таращится на старую стену, где из трещин торчат нахальные кустики…
Мальчик не знал, что учитель захвачен неотвязным воспоминанием. Оно поглотило Айрунги настолько глубоко, что заставило забыть даже про настойчивый зов колдовского ожерелья, которое ощущало близость своей истинной госпожи и в нетерпении обжигало грудь временного владельца.
Сколько лет ему было тогда? Одиннадцать? Двенадцать?
Здесь, на этом месте решилась его судьба…
* * *
Тяжелые тогда были времена. Большой цирковой караван рассыпался — вожаки не поладили меж собой. Пришлось бродяжить двумя фургонами — три-четыре номера, убогое зрелище, но для здешних деревень годилось.
Неподалеку должна быть поляна, где в тот роковой день остановились фургоны. Вожак отправился в замок — узнать, угодно ли высокородному властителю взглянуть на представление. Взрослые были заняты своими делами, и заскучавший Айрунги отправился обследовать окрестности.
Вот здесь, на опушке, он и стоял, глазея на замок, когда из леса со смехом и веселыми восклицаниями стали выныривать всадники. Это возвращался с охоты сын властителя — пятнадцатилетний Унтоус. Нарядный подросток на тонконогом гнедом жеребце, с двумя огромными псами у стремени.
Айрунги загляделся на юного Спрута и его спутников — и очнулся от громкого хохота. Охотники смеялись над ним…
Можно понять Сына Клана, которого развеселил вид торчащего на опушке тощего бродяжки в нелепом цирковом наряде из лоскутков и с восторженно вытаращенными глазами. Но почему, почему юному Спруту показалось забавным спустить на мальчишку псов?!
Айрунги зайцем улепетывал по лесу, прыгал через коряги, кружил по кустам и наконец сбил погоню со следа, перейдя вброд ручей.
Вернувшись на поляну, где стояли фургоны, он в слезах рассказал взрослым о своем ужасном приключении. Те, наскоро осмотрев мальчонку и убедившись, что он цел, потеряли к нему интерес. Подумаешь, от собак ему пришлось побегать! Да цирковой парнишка и должен быть шустрее любого замкового пустобреха. А плакать нечего! Циркач страха вообще знать не должен!
Но Айрунги ревел не из страха — от обиды. Как же так? За что? Он же ничем не вызвал гнева юного господина… ну, просто не успел! Выходит — просто так? Для потехи?
Была бы жива мама — поняла бы… А эти — им же все равно, хоть Айрунги помри на месте! Вон, вожака обступили, радуются: высокородный Артоус Золотой Обруч позволил циркачам дать в замке представление!
И во время вечерней трапезы актеры выступали перед господином, его наследником и любопытной челядью. Айрунги показывал фокусы. Ловкие пальцы привычно крутили перед глазами довольных зрителей шарики и яркие ленты, губы привычно растягивались в улыбке, язык привычно сыпал развеселыми прибаутками… а в мозгу билась, как птица в клетке, мысль: это конец! Это его последнее представление! Он больше не будет циркачом! Никогда! Лучше разбойником, лучше вором!..
Впрочем, до разбоя дело не дошло. В первом же большом городе Айрунги удалось устроиться слугой к алхимику — за кров, еду и обучение…
* * *
— Замок Трех Ручьев, да? — процедил Айрунги сквозь зубы. Ильен с тревогой увидел, что задумчивость в глазах учителя превратилась в темную злобу.
— Взгляни, учитель, — дернул мальчик своего спутника за рукав, чтобы привлечь внимание к трем выкатившимся из леса фигуркам. Три человека, истошно вопя, бежали к подъемному мосту.
— Выходит, им тоже сюда? — удивился Айрунги. — А что ж они дольше нас добирались? Видно, от страха не в себе были, заплутали в лесу…
Троица пробежала по мосту в замок, не прекращая неразборчивых криков.
— Учитель, они ж там всех перебаламутят!
— Вот и хорошо! — со злым весельем сказал Айрунги. В его руке возникла изогнутая металлическая пластинка с отверстиями. Айрунги начал аккуратно вставлять ее в рот.
Ильен уже знал, для чего нужна пластинка: она помогала фокусникам испускать кошмарный вой. И меняла голос так, что мороз шел по коже. Ильен терпеть не мог эту штуковину: она придавала лицу учителя что-то демоническое. Словно за губами прятались звериные клыки, которые могли вот-вот вылезти наружу в жуткой ухмылке…
— Зачем нам это сейчас?
— Самое время всех пугнуть. — невнятно отозвался Айрунги. Пошевелил пластинку во рту и наконец остался доволен. — Пошли. Держись ближе ко мне.
Когда они очутились у входа в замок, массивная решетка была уже опущена. Стражники хлопотали возле барабана, пытаясь поднять мост. Барабан не желал повиноваться.
Айрунги шагом захватчика прошел по мосту и, не останавливаясь, прошел сквозь решетку, таща за собой Ильена.
Тот самый вой, что так напугал в лесу разбойников, ударил по нервам стражников, и без того встревоженных полубезумными рассказами бабки, Недомерка и Красавчика.
— Я — Айрунги! — поплыл над головами наемников леденящий голос. — Я великий чародей! Привели меня сюда грехи ваши — и лютая беда, что облаком легла на этот замок!
Над ухом Айрунги свистнула стрела. Он обернулся. Десятник трясущимися руками вкладывал в желобок вторую стрелу. Все-таки трудно целиться в человека, который проходит сквозь железную решетку и запредельным голосом вещает о всяких ужасах.
Айрунги большими шагами приблизился к десятнику, который так и не успел натянуть тетиву. Темный рукав балахона взметнулся перед лицом наемника.
— Как ты посмел, ничтожество?! Ты будешь наказан!
Арбалет с грохотом упал на каменную плиту. Десятник побагровел… оглушительно чихнул… вскинул руки к груди, откинул голову, зашелся в оглушительных залпах чихания, сотрясающих тело и не дающих дышать.
Ильен скорчил грозную рожу, чтобы скрыть смех. Он тоже однажды по неосторожности понюхал тонкий желтоватый порошок, который учитель наверняка прячет сейчас в рукаве…
Айрунги отвернулся от беспомощного десятника к стражникам, которые извлекли мечи из ножен, но стояли в растерянности:
— А ну, бросить оружие! А не то у меня сейчас корнями прорастете! Прямо сквозь плиты!
Чей-то меч лязгнул о камни… за ним другой, третий…
— Что здесь происходит?! — раздался за спинами стражников возмущенный окрик. Те попятились, не зная, кого страшиться больше: ворвавшегося в замок колдуна или собственного господина.
Айрунги, не обращая внимания на трясущихся наемников, шагнул вперед. Глаза его полыхали торжеством и злобной радостью. Наконец-то перед ним был Унтоус Платиновый Обруч!
* * *
— Тут вроде Ингила заболела… не жар ли у нее?..
Услышав это, Рифмоплет забыл о вполне назревшей ссоре и, перепрыгнув через вытянутые ноги Ваастана, ринулся к девушке, свернувшейся комочком на плаще:
— Что с тобой? Дай лоб потрогаю — не горячий?
— Отстань, — глухо, словно чужим голосом сказала Ингила. — Я в порядке… вот полежу немного.
— У нее лихорадка! — возмущенно завопил Никто (все вздрогнули — опять забыли про этого труса). — Мы заразимся и умрем! — Он вскочил на ноги и закричал в далекий кусочек неба: — Эй, кто-нибудь! У нас заразная больная! Пересадите ее куда-нибудь! Эгей-ей!..
И тут же плюхнулся на солому, получив крепкого пинка от Челивиса.
— Хватит голосить у меня над ухом! — презрительно сказал Сын Рода. — Надоел, ничтожество!
Он сказал бы и больше, но между ним и его жертвой встал Ваастан:
— Ты, господин, драку не начинай! Ну, трусит он — и пусть себе трусит, а пинками тут нечего… Тебя, между прочим, только с помощью богов терпеть можно, а не пинаем пока!
Если Сын Рода и испугался, то ничем этого не показал.
— Ну и замашки у этой дворняжки! — фыркнул он. — До чего же встречаются наглые и болтливые наемники!
— Ага! — охотно согласился Айфер, вставая рядом с Ваастаном. — Еще и драчливые попадаются!
Ему с первого дня путешествия не нравился заносчивый Сын Рода.
Челивис возмущенно закатил глаза.
— Это невыносимо! — возопил он. — Я готов терпеть плен, но не дурное общество!
Он подобрал с соломы свой плащ и с видом полного омерзения направился в самый дальний от наемников угол темницы.
И, не дойдя до противоположной стены, исчез.
* * *
Унтоус был в смятении. В его собственном замке, где господину беспрекословно подчинялось все, что дышит, вдруг началось какое-то безумие. Сначала этот странный гость, не то Сокол, не то — храни Безликие! — самозванец, но почти наверняка негодяй, готовый погубить скромное торговое дело Спрута. Потом — полубезумные подручные Шершня, набредившие дикую историю о страшном колдуне, который пытал их в лесу. А теперь и сам колдун — с пронзительным бесстрашным взглядом, с исказившей лицо неподвижной гримасой, с голосом, от которого людей пробирает дрожь…
Впрочем, трусом Унтоус не был.
— Кто ты, незваный гость? Как посмел ты войти в мой замок и буянить здесь? Не боишься умереть под кнутом?
— Он сквозь решетку… — встрял было ошалевший стражник, но осекся под тяжелым взглядом господина.
— Умолкни, ничтожный червь, — холодно и повелительно сказал колдун, глядя хозяину прямо в глаза. Сын Клана, которому ни разу в жизни не доводилось слышать подобное к себе обращение, потрясение замолчал, и немыслимый гость закончил: — Мне не нужен ты и тем более не нужны твои жалкие слуги. Я охочусь за той, чей взгляд опаснее любого оружия, чья мысль смертоноснее любой отравы. Знай же, несчастный человек: в обличье смертной женщины по твоему замку разгуливает Хозяйка Зла!
Опомнившийся Спрут сообразил, что имеет дело с сумасшедшим, причем опасным. Он повернулся к страже: этот человек должен быть немедленно схвачен!
Но то, что Спрут увидел, остановило его, заставило промолчать. Стражники, все до единого, вытянули перед собой руки в жесте, отвращающем беду. Даже десятник, валявшийся на камнях и неистово чихавший, тоже пытался воспроизвести этот жест.
Если этим тварям приказать, они не посмеют ослушаться: схватят безумца. Но потом начнется повальное дезертирство суеверных наемников. А где в этой глухомани найдешь других? Остаться в замке без охраны — эта мысль не очень привлекала Унтоуса.
Надо, чтобы эти трусы убедились: перед ними всего-навсего жалкий сумасшедший.
— Вот как? — обманчиво кротким тоном сказал Спрут. — И что же делать в моем захолустном замке такой высокой гостье? Чем заслужили мы честь принимать у себя Многоликую?
Колдун закрыл глаза и по-волчьи принюхался.
— Это место полно зла… — Голос его дрогнул. — Полно грехов, явных и тайных, что творились здесь из века в век. Потому его и избрала Серая Старуха. Она оставила свое болото и под личиной вкралась сюда. Она понемногу поработит все живое в замке. А потом из этих ворот в мир хлынут такие беды, о каких мы не слыхали даже из летописей… — Он открыл глаза, его темные зрачки вновь бестрепетно впились в лицо Сына Клана. И колдун закончил голосом, почти похожим на человеческий: — Может, уже и выпадали людям эти ужасы… только некому было потом летописи писать.
Спрут тряхнул головой, с тревогой чувствуя, что этот бред чуть не произвел на него впечатление. И еще… почудилось ему или нет, что на груди колдуна сквозь грубую ткань балахона пробивается сияние?
— Чем докажешь, что твои слова не ложь? — резко спросил Сын Клана.
— Ты требуешь доказательств, смертный? — холодно удивился пришелец. — У меня, стоящего между Безликими и Многоликими? Я не обязан тебе ничего доказывать. А вот самому себе — обязан. Я должен точно убедиться, что Серая Старуха действительно здесь. Можешь при этом быть рядом со мной, если хочешь.
И колдун медленными кругами двинулся по двору, не обращая внимания на трясущихся от страха наемников.
Ильен, ничего не понимая, двинулся следом за учителем — и привлек к себе внимание Спрута.
— А это что за сопляк? Живое воплощение кого-то из богов?
Не прекращая медленного движения, колдун строго ответил:
— Прикуси свой кощунственный язык! Этому чистому ребенку предстоит подвиг высокой жертвенности. Его невинная кровь, добровольно пролитая, загонит Хозяйку Зла назад в ее болото!
Чистый ребенок в этот миг не очень-то походил на образец высокой жертвенности. У Ильена чуть ноги не отнялись от ужаса. Конечно, он понимал, что учитель играет роль… но неужели он не мог хотя бы незаметно подмигнуть?
Тем временем Айрунги остановился у входа на крытую галерею. Это была очаровательная галерейка: бронзовые решетки работы искуснейших ремесленников Джангаша, мраморные светлые плиты с вьющимися серыми прожилками…
Унтоус недоверчиво следовал за опасным гостем, чуть ли не в затылок ему дышал.
— Здесь! — со страстной ненавистью сказал колдун. — Здесь она ходила… О Безымянные, дайте знак! Пусть закипит камень там, где ступали ее проклятые ноги!
Он медленно двинулся по галерее. Спрут сунулся следом — и чуть не наступил в лужицу шипящей, пузырящейся жидкости… Нет это была не просто жидкость: мрамор таял, превращался в пузырьки, оставляя в плите проплавленную ямку.
Содрогнувшийся Спрут ошалело скользнул взглядом вдоль галереи. Четыре шипящие ямки уродовали гладкий пол.
— Здесь следы кончаются, — мрачно сообщил колдун. — В стену, подлая, ушла… Но я ее, змею, везде разыщу! Приблизься, благородный отрок!
Благородный отрок приблизился. Больше всего Ильену сейчас хотелось взять крепкую палку и изо всей силы двинуть учителя по умной голове.
Колдун крепко взял мальчика за руку и вместе с ним исчез в стене на глазах у потрясенных стражников и ужаснувшегося Спрута…
Айрунги шел напролом сквозь стены, повинуясь беззвучному зову сверкающего все ярче ожерелья. Путь его сопровождался грозными катаклизмами. Подземные толчки заставили Тагизарну изменить русло. В горах камнепад завалил единственную дорогу, связывавшую маленькую деревеньку с большим миром. Небывалый град — слитки льда величиной с кулак — обрушился на рыбаков, промышлявших на Затерянном озере; чудовищные градины проламывали борта и калечили людей.
Грань Миров расползалась, как изношенная ткань. Не один путник, бредя знакомой дорогой, с ужасом обнаруживал вдруг себя не просто в незнакомом — в чужом, страшном краю, гибельном для пришельцев.
Всего этого не знал насмерть перепуганный Унтоус, мечущийся по коридорам и переходам внезапно опустевшего замка. Никто из стражников не посмел последовать за ним, а прислуга с криками удрала под открытое небо, даже не поняв толком, что за ужас обрушился на замок.
В поисках колдуна Спрут заглядывал из комнаты в комнату — и почти везде видел переломанную мебель, перебитую посуду, изодранные драпировки. (Как ни спешил Айрунги, он позволил себе мстительную радость везде ненадолго задержаться.)
Наконец через одно из окон нижнего яруса Унтоус заметил знакомый темный балахон — и без раздумий выпрыгнул в окно, благо оно не было забрано решеткой.
Колдун, держа мальчика за руку, неподвижно стоял под стеной Людожорки.
— Она там, — сказал Айрунги (мальчику, а не Спруту). — Я точно знаю — она там!
* * *
Пестрая компания ошарашенно смотрела на то место, куда только что шагнул оскорбленный Сын Рода.
Неизвестно, как испугала бы их новая шутка судьбы, но Ваастана осенило:
— Может, та самая складка? — неуверенно бормотнул он. — Только как она сюда-то угодила? Охотник вроде говорил, что они движутся. Может, за эти годы от сарая до башни доползла?
— Но… разве мы не ее искали? — спросила Фаури с легким недоверием в голосе.
— Правильно, барышня! — Ваастан встал, стряхнул солому с плаща.
— Тут… это… посоветоваться бы, — неуверенно начал Айфер, поглядывая на Хранителя.
— Со своей дубинкой посоветуйся, умник! — возмутился Никто. — Разве можно так рисковать? Неизвестно, та ли это складка… а если она, так, может, уже не туда выводит! Разумнее положиться на справедливость и милосердие здешнего хозяина.
— Нет у него ни справедливости, ни милосердия! — отрезал Ваастан. — Кто как хочет, а я пошел!
Он решительно направился к дальней стене — и исчез.
К всеобщему удивлению, трусоватый Никто, отбросив колебания, кинулся следом за наемником.
— Пойдем, Айфер! — сказал Хранитель. — А вы, красавицы, не бойтесь. У меня хорошее предчувствие.
Услышав такие слова, Айфер рванулся вперед, как на врага, и исчез даже раньше Сокола.
Пилигрим и Рифмоплет шли вперед спокойно, а перед загадочной невидимой чертой, не сговариваясь, обернулись и ободряюще улыбнулись девушкам.
Теперь в Людожорке остались только трое. Тихоня в замешательстве переводил взгляд с одной девушки на другую: мол, что же вы, барышни?
— Страшно! — выдохнула Ингила, глядя в пол.
— Еще как! — отозвалась побледневшая Фаури.
* * *
Таща за собой Ильена, Айрунги ворвался в башню. Каменные стены были плотнее деревянных: тело проходило не как сквозь туман, а как сквозь густой кисель. Приходилось даже задерживать дыхание.
Едва Айрунги очутился в Людожорке, как ожерелье полыхнуло пронзительным светом, которому не была преградой ткань балахона. Колдовская вещь словно проступила сквозь одежду, осветив темницу.
Айрунги, охваченный страстной жаждой охотника, настигшего дичь, даже внимания не обратил на коренастого широкоплечего мужчину. Он видел лишь двух девушек в золотистом сиянии. Одна — маленькая, худенькая, в пестром наряде — упала на колени, закрыла руками лицо, пряча глаза от резкого света. Другая — тоненькая, стройная, с длинными русыми волосами — выпрямилась во весь рост, гневно и удивленно глядя на пришельца.
Все замерли — но лишь на несколько мгновений. Затем коренастый мужчина бесцеремонно ухватил обеих девушек за руки, грубо потянул к дальней стене… и неожиданно все трое исчезли.
Айрунги, которому кружила голову волшебная сила ожерелья, даже не удивился чуду. Он понял одно: Вечная Ведьма уходит, ее надо догнать!
— Вперед! — крикнул он Ильену и, не выпуская руки мальчика, ринулся туда, где исчезли беглецы.
* * *
Унтоус пришел в себя быстрее, чем стражники и слуги. Собрался с мыслями и пришел к выводу, что его обдурили, как деревенщину на городском рынке.
Какая Многоликая, где? Ему показали пятна на плитах в галерее и чародея, умеющего проходить сквозь стены. Ну и что? Его, Унтоуса, родной дядя умел летать. Что ж теперь, в обморок падать при воспоминании о покойном дядюшке?
Если отбросить болтовню, факты таковы: к нему в замок заявился наглый колдун без знаков Клана на одежде, переломал и разбил много ценных и редких вещей, а затем устроил побег десятку пленников из Людожорки.
Нет, такое хамство нельзя было оставить безнаказанным! Пусть этот гад умеет ходить сквозь стены, но уйти далеко по осеннему бездорожью он не мог. Значит, надо немедленно обшарить окрестности!
Господин потребовал коня и отбыл в сопровождении наемников. В замке остались двое стражников и прочихавшийся десятник — охранять неисправный подъемный мост.
Стражники глядели в сгущающиеся сумерки и угрюмо молчали.
— Это что же за напасть такая на замок свалилась? — спросил наконец один.
— Не знаю и знать не желаю! — отрезал десятник. — Господское дело.
— Слышь, старшой, — робко сказал второй наемник. — Господин, когда уезжал, пообещал, что всех нас, трусов и мерзавцев, кнутом велит перепороть…
— Обещал — сделает, — успокоил его десятник. — Он такой.
— Старшой, а тебя?
— Меня нельзя. Я десятник.
Но в сказавшем это голосе не было уверенности.
За мрачными раздумьями стражники не сразу заметили подошедших к воротам двух незнакомцев. А когда заметили — не особо встревожились. Путники как путники, по виду — наемники. Один из них — одноглазый верзила — поклонился стражникам, заметил бляху десятника и обратился к ее обладателю:
— Слышь, почтенный, не заходил ли в ваш замок паренек — лет восемнадцати, смазливый, темноволосый, нос с горбинкой?
Десятник встрепенулся, но постарался не выдать волнения.
— Темноволосый, говоришь? — переспросил он, незаметно давая знак стражникам. — Надо припомнить.
— Может, он не один бродит, — продолжал кривой. — Там пестрая такая компания подобралась: двое Детей Клана, парочка наемников, парочка циркачей… еще такой странный…
Договорить кривому не удалось: оба стражника разом навалились на путников. Десятник тоже не стоял в стороне от драки, поэтому пришлые наемники были быстро и умело повязаны.
— Дружков своих ищете, да? — торжествовал десятник, не слушая никаких объяснений. — Волоки их в Людожорку, парни! Хозяин доволен будет!
— Старшой, может, не надо в Людожорку-то? Вон какие чудеса там сегодня творились…
Десятник ненавидел советы, считая их проявлением неуважения к своей власти.
— Поговори мне еще, вошь с арбалетом! Делай, что командир велел!
Впоследствии десятнику пришлось крепко пожалеть о своих словах: возвратился измотанный бесплодными ночными поисками господин, выслушал гордый рапорт о схваченных злодеях, пожелал увидеть новых пленников… и тут обнаружилось, что Людожорка опять пуста!
Десятник был оштрафован на месячное жалованье, разжалован в рядовые и жестоко выпорот.
34
На светло-сером склоне горы красиво раскинулся дракон. Он спал, укутав голову крыльями. Возле его хвоста сидели две молодые женщины и оживленно беседовали. Одна из них держала на коленях розовый сверток.
Керумик наполнил флягу из родника, бьющего среди густых кустов, поднялся, отряхнул колени — и замер, увидев сквозь ветви эту картину. Залюбовался.
Нет уж, Арлину он не отпустит! Вернее, ее не отпустит Подгорный Мир…
Страстная, яростная жажда свела его горло. Даже странно, что Волчица не почувствовала его пылающий взгляд, не обернулась к обступившим родник кустам.
Керумик сдержал стон, представив зеленоглазую красавицу в своих объятиях… и в этот миг ему на плечи сзади легли тяжелые, невероятно сильные лапищи.
* * *
— Какой большущий! — восхищалась Волчица. — Какой крепыш! А уж рыжий-то, рыжий!
— Вылитый Харнат! — гордо отозвалась Аранша. — Только бороды нет.
Наемница вновь была похожа на ту женщину, что когда-то давала Арлине уроки фехтования. Живот уже не поднимался горой под платьем, и необъятный розовый наряд висел нелепыми складками. Теперь он был гораздо короче: молодая мать оборвала подол на пеленки.
И все же облик женщины был новым — не только из-за нелепого наряда, но и из-за длинных волос.
— Давай я тебе косу заплету, — предложила госпожа. — Уж я-то знаю, как длинная грива мешает…
— Еще чего! — фыркнула Аранша. — Возьму меч — и долой эти патлы! А если подольше привалом постоим, я из них поясок сплести успею, а то этот розовый кошмар мотается во все стороны.
И она потянулась к эфесу. Арлина перехватила ее руку:
— Погоди. Ты сейчас можешь сделать глупость. Причем большую… Скажи, ты думала о том, как вернешься в Найлигрим?
— Думала! — просияла Аранша. — Харнат малышу имя даст, вся крепость праздновать будет…
— А ты не забыла, что дома прошло всего несколько дней?
— Ну и что?.. Ох! — Аранша прикусила губу, веснушки утонули в волне румянца.
— Вижу, поняла… Уезжает жена на несколько дней, стройная, подтянутая, никакого живота… Ты мужу говорила, что ребенка ждешь?
— Не-ет…
— Еще хуже… Через несколько дней жена возвращается с ребенком на руках. И заявляет мужу, что это его сын…
Аранша уже оправилась от смятения и сказала негромко, но твердо:
— Об этом я не подумала. А только мне нечего скрывать. И стыдиться нечего. Расскажу Харнату все как есть. Он поверит. А не поверит — значит, ошиблась я в нем. Зачем тогда мне такой муж? Сама сыну имя дам, сама и выращу…
— Дарнигар, я думаю, поверит, он умный и любящий человек. Но он в крепости не один. Представляешь, что скажет… например, Аунава?
— Еще как представляю! — уже веселее откликнулась наемница, округлила глаза, подалась всем телом к собеседнице и заговорила таинственным, многозначительным шепотом: — Эта кобыла, Аранша-то, испугалась, что муж ее бросит, решила Харната ребенком привязать. А у самой детей быть уже не может. Оно понятно: всю жизнь по казармам, то с одним, то с другим, да и возрастом не молоденькая. Вот и купила где-то на стороне грудного малыша — у нищенки или шлюхи какой… да сказку сочинила такую, что уши дыбом встают!..
— Похоже! — невесело усмехнулась Волчица.
— А мне плевать, — обычным своим голосом заключила наемница. — В глаза мне ничего сказать не посмеет — побоится, что я язык ее поганый ее же зубами нашпигую. А что за спиной у меня говорится, до того мне дела нет.
— Тебе — может быть. А мальчик подрастет, услышит…
В серых глазах Аранши метнулась тревога.
— А… как же тогда?.. Ведь ясная госпожа подтвердит мои слова?..
— Разумеется. Но у тебя есть доказательство получше — твои волосы. За несколько дней такие не отрастут. Этой косой ты сплетницам рты завяжешь.
— Ух ты! А и верно! — восхитилась Аранша умом госпожи.
— И еще молоко! — увлеченно продолжала Волчица. — Ты же сына грудью кормишь, такое подделать нельзя! Уж мы с тобой позаботимся, чтоб эта языкастая дура сама убедилась…
Тут, словно услышав про молоко, в разговор вмешался безымянный отпрыск Семейства Прешта. Он проснулся и потребовал есть, совершенно ничего не желая знать о сомнительных обстоятельствах своего рождения.
Арлина про себя отметила, что голосом малыш тоже пошел в отца. От его могучего баса даже дракон завозился во сне.
Аранша поспешно приспустила с плеча платье, обнажила грудь.
— Керумик, — предупредила ее Арлина, глядя, как возвращается от родника Подгорный Охотник. Аранша молча пересела спиной к мужчине и начала кормить своего юного повелителя.
Дракон выпростал голову из-под крыла.
— Долго ты как! — упрекнул он Керумика.
— Там на меня тварь насела, — неохотно ответил тот. — Первый раз такую вижу — большая, волосатая… силищи страшной…
— А я и не слышал ничего! — огорчился дракон. — До чего крепко сплю, прямо беда. Ты ее убил? Если убил, то я слетаю, съем.
— Подранил только, убежала.
Керумик сел, подобрал обломок песчаника, извлек из ножен меч и начал его точить.
— Я тут на Воздушные Врата наткнулся, — сообщил Эрвар. — Может, попробуем — через них?
— Незачем рисковать, — возразил Керумик. — С нами женщины…
Рядом басовито рявкнул малыш, упустивший материнский сосок.
— …и ребенок, — мрачно закончил Подгорный Охотник. — Лучше пойдем через горы. Я знаю здесь сквозные коридоры.
— Я там проползу?
— Это вряд ли. Лети напрямик и жди на той стороне.
— Может, я всех на спине перевезу?
— А если Алые Стрекозы налетят? Как ты с таким грузом отбиваться будешь?
Знатоки Подгорного Мира заспорили. Арлина быстро потеряла нить разговора, ей стало скучно. Волчица поглядывала на Араншу, нежно ворковавшую над своим рыжим сокровищем. И впрямь чудесный малыш — хотя с близнятами его, разумеется, и сравнить нельзя… Но как же тяжело будет молодой матери пересекать горы! Хоть ползком по каменным норам, хоть верхом на драконе среди облаков. Руки-то заняты!
Кочевницы в Наррабане привязывают детей к спине. Наверное, удобно, да где же взять веревку?
И тут госпожу осенило. По пути сюда она обратила внимание на то, что кусты опутаны гибкими растениями — вроде вьюнков, только потолще. Керумик объяснил, что эти зеленые плети очень прочные: они с Эрваром как-то раз соорудили из них переправу через пропасть.
Да, но в кустах шляется раненая зверюга… Ну и что? Ведь Арлина не собирается лезть в кусты! С краю нарежет стеблей. Если что — только крикнуть, на помощь сразу прибегут. И прилетят…
Подгорные Охотники продолжали спорить. Аранша кормила ребенка. Никто не остановил Волчицу, когда та направилась вниз по склону к кустам.
Достав нож, она срезала длинный гибкий стебель. Ух ты, даже нож его с трудом взял! Ну-ка еще несколько… да подлиннее…
Сквозь кусты донеслось дразнящее журчание. Арлина облизала пересохшие губы. Руки резали неподатливые стебли, а в душе было одно желание: глоточек бы, да не из баклаги, а прямо из земли… холодная, живая струя…
А, ладно! Тут же рядом!..
Арлина скользнула в объятия изогнутых недобрых ветвей, которые скрыли ее с головой, и пошла на звук бегущей воды.
Идти пришлось недалеко. Кусты расступились, открыв небольшой родничок, выбегающий из-под коряги и ручейком струящийся в чашу.
Возле ручья лежал Керумик с неестественно вывернутой шеей. Застывшие глаза уставились в сплетение стволов и ветвей.
* * *
Аранша кончила кормить сына и теперь любовалась его оттопыренными во сне толстыми губками. Подгорные Охотники продолжали препираться насчет выбора дороги.
По склону задумчиво поднялась Арлина с охапкой гибких стеблей в руках. Она бросила свою ношу рядом с наемницей.
— На, подпояшись. И прикинь, нельзя ли твоего принца к спине привязать, чтоб руки освободить.
Аранша, радостно вскрикнув, начала перебирать длинные стебли. А Волчица, шагнув в сторону, оказалась над сидящим Керумиком:
— Молодец, хорошо мой меч наточил. Дай сюда… Давай-давай, забыл, что ли: сегодня моя очередь меч носить!
Эрвар изумленно приподнял голову, стегнул кончиком хвоста по камням. Он-то помнил, что меч Арлины улетел в море во время драки с ящерицами.
Но Керумик ничем не выказал удивления. Чуть помедлив, он протянул оружие женщине.
— Эрвар, — негромко сказала Арлина, — ты говорил, что напарники должны друг другу доверять. Так?
Поняв по тону женщины, что происходит нечто серьезное, дракон молча кивнул.
— Тогда ответь на мой вопрос. Просто ответь, без всяких «зачем» и «почему». Помнишь, мы были втроем в Подгорном Мире… и Ралидж угодил в ловушку. Колдовство заставило его забыть даже собственное имя. И он не хотел оттуда уходить, так ему было хорошо. Как ты разрушил эти чары, Эрвар?
— Неприятно об этом вспоминать, — отозвался дракон, чуть помолчав. — Пришлось вывернуть госпоже руку, приставить к горлу нож. Сокол услышал крик невесты, все вспомнил и кинулся на выручку. Мне тогда по морде перепало…
— Вместо благодарности… — слабо улыбнулась Арлина, но тут же вновь стала серьезной. — Теперь ты, Аранша! В Наррабане мы по твоей милости однажды остались без денег. Напомни: что ты сделала, чтобы снова наполнить кошелек?
— Там никогда не видали, чтоб женщины дрались на мечах. Один богатый гусь предложил мне развлечь публику.
— С кем тебе пришлось биться?
— С госпожой Нурайной… ух, она сильна на мечах! Только это не бой был, а так, танцы. Мы заранее договорились…
— Достаточно, — оборвала ее Арлина. — Теперь ты, Керумик. Когда ты пришел в Найлигрим — что из диковинок ты мне продал?
— Да разве упомнишь? Товару много было…
— Ладно, это ерунда… А здесь, в Подгорном Мире, перед встречей с Эрваром… когда я поцеловала тебя на берегу реки — что ты мне сказал?
Аранша вскочила так резко, что малыш встревоженно захныкал. Волчица остановила ее взмахом руки.
Керумик ухмыльнулся:
— От счастья что-то нес, да не запомнил: голова закружилась. Это ж был такой поцелуй — свое имя позабыть можно! Это было…
Он не договорил. Меч в руках Арлины пошел снизу вверх и без замаха, сильным и чистым ударом снес ему голову.
Этот удар восхитил бы даже таких мастеров, как Ралидж и Нурайна. Не шевельнулся ли в этот миг в душе Волчицы дар чародейства, не укрепил ли он ее руку?
— Никогда я тебя не целовала, — холодно сказала госпожа. — И Керумика не целовала тоже.
Аранша потрясенно прижала к себе сына. Эрвар гневно вскинул в сторону госпожи когтистую лапу.
Но ни дракон, ни наемница не успели ничего сказать. Потому что отрубленная голова, изумленно таращившая мертвые глаза, вдруг начала изменяться. Сквозь знакомые черты лица проглянули другие: низкий лоб, обвисшие щеки, приплюснутый нос, тяжелые скулы… Но ни женщины, ни Эрвар не успели толком разглядеть эту отвратительную физиономию: и голова, и туловище разом вспыхнули легким призрачным пламенем.
Огонь быстро угас, оставив от тела лишь кучку тонкой серой золы. Как ни странно, одежда, сапоги и ножны остались невредимы…
* * *
В то же самое мгновение далеко за Гранью Миров, в небольшом лесном замке, расплавилось золотое кольцо с цифрой «2», капелькой соскользнуло с цепочки, на которую было надето…
* * *
— Вот оно что?! — выдохнул дракон с гневом. — И давно эта тварь к нам затесалась?
— Нет, — очень ровно ответила Арлина, растирая правую руку, заболевшую от сильного удара. — У ручья лежит Керумик со сломанной шеей. Я хотела выяснить точно, какой же из двоих — настоящий.
— А заодно — настоящие ли все остальные? — хмыкнул дракон.
И тут его лапа, все еще вытянутая вперед, метнулась к Арлине. Страшные когти кольцом охватили Волчицу, прижали ее руки к бокам.
Аранша положила ребенка на камень и выхватила меч.
— Дернешься — хвостом пришибу! — рявкнул ей дракон. — Отпущу госпожу, если скажет, какую легенду я рассказал ей и Соколу, когда мы уходили от той ямы-ловушки.
— Аранша, стой! — приказала Волчица. Голос ее не дрожал. — Он имеет право убедиться, что меня не подменили… Эрвар, ты рассказал о Хмуром боге… о черной статуе в горной пещере…
Когти немедленно разжались.
— Да простит меня госпожа… — К Эрвару вернулась его изысканная речь. — Здешние места не располагают к излишней доверчивости. Как говорится, спи и оглядывайся!.. Теперь понятно, почему этот… это существо настаивало на том, чтобы наш отряд разделился. Я полетел бы дальше, оставив вас в компании этой твари…
— Ладно, а как же мы теперь? — деловито, словно ничего не произошло, спросила Арлина. — По воздуху?
— Разумеется. Я же не протиснусь в подземные коридоры. Сейчас и отправимся.
— Как — сейчас? — возопила Аранша, напряженно слушавшая разговор, но толком ничего не понявшая. — А тело… у ручья? Костер-то, костер! Погребальный!
Ни дракон, ни Арлина даже не обернулись в ее сторону, и наемница с отчаянием подумала, что госпожа все больше становится похожа на распроклятых Подгорных Охотников.
— А про какие Воздушные Врата ты говорил? — спросила Арлина.
— Ну… Врата обычно бывают на земле и под землей. Очень редко — в воздухе. Я недавно летал — нашел здесь такие.
— В воздухе? А как их находили другие Охотники, у которых нет друзей-драконов?
— Обычно — в горах. Идешь по тропе над пропастью, а рядом — только руку протянуть — Врата!
— И что, находились такие дураки — прыгали? — не удержалась Аранша.
— Прыгали, — соизволил дракон ответить наемнице. — И оставались живы — сами потом мне об этом рассказывали. Возможно, и я рискнул бы прыгнуть — уж очень интересные свойства приписывают Воздушным Вратам.
— Какие?
— Они не ведут в какое-то определенное место. Через них можно выйти куда угодно — в Наррабан, в Ксуранг, в Уртхавен… Главное — в момент перехода думать о месте, куда хочешь попасть.
— Значит, нам надо думать про Силуран. Но ведь мы не знаем точно, где сейчас мой муж!
— А если попробовать… — загорелся идеей Эрвар. — Мы же все помним господина в лицо! Если мы, все трое, будем думать о нем, пролетая через Врата…
Глаза Волчицы засияли. Наемница с отчаянием поняла, что втянута в новую передрягу. Причем никто не удосужился спросить, хочет ли она лететь неведомо куда на спине крылатого чудовища.
Но уж костер тому бедняге обязательно будет сложен! Без этого она с места не тронется!..
Аранша вздохнула и начала плести из стеблей заплечную котомку — для малыша…
35
— Ты что-то загрустил последнее время. Может, твоя Стая так на тебя действует? Может, вам пореже надо собираться?
Нуртор склонил голову набок и взглянул на племянника с улыбкой, выражавшей, как он сам считал, дружеское лукавство. (Придворных эта гримаса вгоняла в тихую панику.)
Нуренаджи смешался. Он не знал, что его паршивое настроение бросается в глаза. Но ведь не скажешь правду: мол, сплю скверно, потому что грайанская ведьма насылает кошмары… Ох, дядя посмеется!
И Стая — плохой предмет для разговора. Сподвижники стали злыми, нетерпеливыми, вот-вот заговорят о свержении короля… А может, уже говорят? Может, их неосторожную болтовню кто-то успел пересказать Нуртору — например, проклятый Незаметный, которого Нуренаджи, придя к власти, под любым предлогом обязательно казнит…
Одним из немногих дядиных уроков, которые принцу удалось усвоить, было то, что лучшая оборона — нападение. Он поднял глаза на дядю и сказал с вызовом, который выглядывал из учтивости, как пальцы из драной перчатки:
— Мой государь заботится о моем настроении? Спасибо! Очень трогательно! Особенно если учесть, что он одним словом мог бы это настроение изменить!
— Так это ты на меня дуешься? — опешил Нуртор. — С чего бы вдруг?
— С приездом грайанцев, да сожрет их Бездна, мой король стал ко мне иначе относиться. Почти не допускает к себе… держит в стороне от тайных дел… дает неприятные поручения по обхаживанию этих… этих…
— Совсем дурак! — убежденно констатировал король. — Я тебя к себе не допускаю? А сейчас мы не вместе, что ли?
Нуренаджи тоскливо оглядел лесную опушку. Конь под принцем раздраженно переступил тонкими ногами и фыркнул. Благородному животному не нравилась прогулка под моросящим дождиком, по скользкой глинистой земле.
В глубине души Нуренаджи разделял мнение своего пегого. В такую сырость и он предпочел бы сидеть дома. Но король ездил верхом в любую погоду, кроме грозы, поэтому Нуренаджи, с детства привыкший подражать дяде, громогласно заверял всех налево и направо, что дождик, ветер и снег придают прогулке особый вкус, которого не понять всяким неженкам-грайанцам…
Нуртор, заинтересовавшись разговором, остановил коня. Державшаяся поодаль свита тоже осадила лошадей, чтобы король и принц могли беседовать без помехи.
— А что тебе грайанцев обхаживать приходится — так они же гости!
— Я б таких гостей в три шеи до ворот и за околицу…
— Вот и хорошо, что король я, а не ты! Слыхал про грайанскую тяжелую конницу? Хочешь, чтоб она гремела доспехами на подступах к Джангашу?
Нуренаджи был недостаточно умен, чтобы оценить происшедшую с королем за последние три года перемену: тот стал осмотрительнее, дальновиднее, умерил привычку лезть напролом сквозь любые препятствия, научился уважать противника… Принц расслышал лишь фразу, ударившую его в сердце: «Хорошо, что король я, а не ты!»
— Мой государь жалеет, что я стал наследником престола?
— Жалею? С чего ты это взял?
— Мне показалось, что король хотел бы видеть на моем месте… кого-нибудь другого.
— Ага, дворцового истопника! — густо расхохотался король. — Дурень, я же наследника не выбираю! Уж кого боги дали… лучше б, конечно, кого поумнее. Ну, чем ты там еще недоволен? Ах да, еще про какие-то секретные дела нес, до которых я тебя не допускаю…
— Государь не делится со мной замыслами… теми, о которых надо бы знать наследнику престола… — Нуренаджи запутался в словах, проклиная себя за то, что неудачно повел беседу. Конечно, он выглядит полным идиотом! Достаточно взглянуть на короля: бросил поводья на шею вороного, уперся руками в бока, откинулся в седле — и хохочет, хохочет!
— Моя единственная тайна, — просмеявшись, сказал король, — это моя новая красотка. Самая последняя. Но в эту тайну я тебя посвящать не стану, и не проси. Нечего перебегать старику дорогу! — Дядя дружески хлопнул племянника по плечу, отчего тот чуть не вылетел из седла.
Нуренаджи угодливо подхватил смех. Но король разом посерьезнел, подхватил левой рукой поводья. Вороной легким шагом понес своего господина вдоль опушки леса, туда, где раскисшая дорога сворачивала к заросшему ельником горному отрогу и становилась каменистой. Спохватившись, Нуренаджи погнал своего пегого следом. Свита пришпорила коней, продолжая держаться на расстоянии.
— А ведь ты прав, — мрачно бросил король. — Есть тайна, которую открыл мне отец, да будет милостива Бездна к его душе. И я должен бы передать ее наследнику, да все как-то… А пора! Вот заломает меня завтра медведь на охоте — и никого не останется, кто знал бы…
Нуренаджи почувствовал, как пересохло горло; по позвоночнику словно скользнули ледяные пальцы. Нет, не любопытство — внезапный страх лишил его дара речи. Показалось, что сейчас из уст короля прозвучат какие-то особенные, жуткие слова, которые навсегда изменят его судьбу — и нельзя будет вернуться к прежней жизни.
— Я говорю о черной колонне, — веско сказал король. — О колонне в Храме Всех Богов. О заклинании, которое освобождает демона.
Страх сразу покинул Нуренаджи, ему стало стыдно и досадно. Ай да дядя! С каким серьезным видом сунул под нос дураку-племяннику сказочку для детишек и глупых чужестранцев!
Но показать обиду было нельзя. Нуренаджи бросил поводья, уперся руками в бока, откинулся в седле — точь-в-точь как это недавно делал король — и расхохотался. Не так звучно и басовито, как дядя, но все же похоже. Пусть король видит, что племянник оценил его прелестный розыгрыш!
Но смех разбился вдребезги, как глиняная кружка, под увесистым неодобрительным взглядом старшего Вепря.
— Если тебе так весело, возвращайся во дворец, там прохихикаешься. О важных делах можно и потом поговорить. Я подожду.
Придворная жизнь даже мраморную статую научит мгновенно менять выражение лица, подстраиваясь под настроение государя. Нуренаджи молниеносно сделал огорченно-виновато-покаянно-глубокомысленно-серьезно-внимательную физиономию.
Нуртор выждал немного, не сводя с племянника укоризненного взора, затем смягчился и вернулся к прерванной беседе:
— Отец передал мне тайну, когда лежал на смертном ложе. А ты услышишь заклинание прямо сейчас, потому что… — Голос короля дрогнул, стал напряженным. — Потому что я не знаю, что будет завтра!
Нуренаджи изумленно взглянул на короля. Тот хмыкнул, словно сам себе удивляясь:
— Не обращай внимания. На миг померещилось дурное. Как говорится, увидел искорку со своего костра… ладно, слушай!
Остановив коня и понизив голос, словно могли подслушать теснящиеся к дороге ели, Нуртор произнес несколько слов на неведомом языке — странном, глухо звучащем…
«Да он меня не разыгрывает! — в смятении подумал принц. — Он в самом деле верит в старую сказку! Положим, и я в нее верил… но это же было давно, в детстве…»
Комом к горлу подступило воспоминание: вот он, совсем еще мальчишка, остался без присмотра в храме. Отец возле священного бассейна беседовал со жрецами, а Нуренаджи подкрался к черной колонне. Какой загадочной казалась она издали… а вблизи — ничего особенного, только облицована не светло-серыми, а черными плитами. У одной уголок отбит, виден застывший раствор.
Нуренаджи привстал на цыпочки, прижался ухом к колонне, затаился, надеясь услышать хотя бы дыхание пленного демона. Ничего… только ухо замерзло от ледяной плиты.
Послышались шаги. Нуренаджи стало стыдно, мальчик метнулся к большому жертвеннику, пригнулся… и увидел подходящего Тореола, взволнованного до бледности. Тореол огляделся, припал ухом к черной колонне…
Так Нуренаджи узнал, что поступки, которые мы готовы снисходительно простить сами себе, кажутся нестерпимо идиотскими, когда их совершают другие. Долго же потом он дразнил двоюродного брата!..
Может быть, легчайшая пыльца этого воспоминания задела сознание короля. Он нахмурился:
— Я все гадал да прикидывал, кому открыть эту тайну: тебе или Тореолу… да все без меня решилось. Интересно, где сейчас Тореол? Куда его зашвырнули чары?
«Надеюсь, в жерло вулкана, — с ненавистью подумал Нуренаджи. — Или в океан, подальше от берега…»
Внезапно он уловил в дяде едва заметную перемену: расправились плечи, руки поудобнее перехватили поводья, в глазах заплясала лукавинка. Постороннему человеку этого бы не углядеть, а Нуренаджи подобрался, за спиной короля махнул рукой свите. Всадники переглянулись, повеселели. Начиналась игра, которую шепотом называли «охота на Вепря».
Довольно часто на прогулке Нуртор пытался оторваться от сопровождающих его придворных. А те старались не дать ему скрыться, чтобы не выслушивать по возвращении злые насмешки государя. Никто не поддавался, была честная игра на равных, иного Вепрь не потерпел бы.
Нуренаджи ухмыльнулся, стараясь не пропустить мгновения, когда король гортанным окриком пошлет вперед великолепного вороного жеребца.
* * *
Где уж эти молокососам травить старого Вепря! И Нуренаджи еще сопляк, хоть едва не загнал своего пегого!
Нуртор Черная Скала, правитель Силурана, лежал на дне оврага, пачкая дорогой наряд грязью и палыми листьями. Сверху его прикрывали свисающие корни деревьев, с которых смыли почву осенние дожди.
Черный конь спокойно лежал на боку рядом с королем, рука хозяина успокаивающе похлопывала умное животное по шее. Нуртор знал, что вечерние тени, падая с обрыва, укрывают коня надежнее плаща-невидимки.
Сверху доносились встревоженные, раздосадованные голоса. Кричите, бегайте! Вам до утра бегать придется. А ваш король потихоньку вернется в Джангаш, ему здесь все тайные тропы известны с детства. Вы прискачете под утро, голодные, злые, мокрые от росы… а государь уже третий сон будет досматривать!
А можно и забавнее сделать. Вы прискачете под утро — и узнаете, что государь так и не возвратился с прогулки. Караул! Тревога! Весь дворец на уши становится!.. И тут заявляется король, весьма довольный жизнью, потому что ночь провел не среди коряг и колючих кустов, а под одеялом из невероятно длинных рыжих волос…
При этой сладкой мысли рука, гладящая конскую гриву, дрогнула. Конь, почуяв волнение хозяина, мотнул головой и попытался встать. Король рассеянно прижал морду жеребца к земле, продолжая думать о дивной рыжей реке, струящейся по постели.
За Гиблой пропастью, за Волчьим долом стоит на холме ветряная мельница. Мельник год назад разлетелся золой с костра, но молодая хозяйка не спешит снова замуж — а зачем ей? С жерновами да мешками управляются рабы, а постель и так холодной не останется. Бабенка — что намазанная медом булочка… а уж косы-то, косы!..
— Сейчас эти дурни уйдут, — шепнул король в подрагивающее черное ухо, — а мы с тобой, Злодей, — к красотке мельничихе. Ты ведь знаешь туда дорогу — а, зверюга с копытами?..
* * *
Закатные лучи скользили по каменной круче — и не достигали дна, откуда черной тенью уже выползала ночь. Но вороной спокойно и уверенно шагал по дороге меж отвесной скалой и краем пропасти. Он и впрямь знал дорогу на мельницу не хуже, чем низкорослые крестьянские лошадки, которым приходилось таскать туда телеги с зерном.
Неожиданно за поворотом всадник увидел высокую статную женщину, словно поджидавшую кого-то у скалы.
Рот Нуртора расплылся в широкой ухмылке, которую не могла скрыть борода.
— Эй, солнышко рыжее! Что далеко от дома забрела? Садись позади меня — подвезу до мельницы!
Женщина не ответила, глядя снизу вверх в лицо Вепрю бесстрашным загадочным взором и мягко улыбаясь. Медно-красные волосы обрамляли лицо, как шлем, и, казалось, бросали на щеки красноватые отсветы. Две толстые косы были перекинуты на грудь, заправлены за пояс и доходили красавице почти до колен.
Король тронул жеребца каблуками. Внезапно Злодей почуял неладное — всхрапнул, попятился. Хозяин сердито его окликнул, резче ударил каблуком. Вороной смирился и шагом приблизился к женщине.
— Очень нужно мне на мельницу… — глухо, страстно заговорил король. Неотрывный взгляд женщины, полный молчаливого вызова, будил в Нурторе острое желание. — Ох, и мучицы же я этой ночью намелю! Всю ночь молоть буду, до рассвета!
Женщина провела кончиком языка по губам (эта простенькая гримаска заставила короля пошатнуться в седле) и шагнула навстречу всаднику, оказавшись меж скалой и атласным боком вороного. Красивая смуглая рука поднялась, погладила черную гриву…
Нуртор не понял, не успел понять, что же произошло в следующий миг. Коня словно ударило в бок осадным тараном, отшвырнуло к краю обрыва. Вороной с трудом удержался от падения, присел на задние ноги, пронзительно заржал. Нуртор вцепился в луку седла, пытаясь не соскользнуть в пропасть. Совсем рядом вдруг возникло прекрасное лицо женщины, на котором, словно маска на лице преступника, сияла все та же мягкая улыбка. Еще один чудовищный толчок — и конь спиной вперед полетел со скалы, увлекая за собой всадника…
* * *
Дурацкая игра затянулась. Нуренаджи понимал, что к вечерней трапезе они вряд ли успеют. Но плюнуть на все и вернуться во дворец было немыслимо: они же не собачонку потеряли, а короля! Полагается, изображая тревогу и смятение, обшарить каждый куст в округе.
А тут еще двое из свиты наткнулись на отпечатки подков на влажной земле и твердо заявили, что узнают следы вороного Злодея. Пришлось тащиться туда, куда вывел след… с ума сойти, до самой Гиблой пропасти. Про ужин лучше забыть, да и спать, пожалуй, не придется…
Устав от верховой езды, принц спешился и задумчиво прошелся над обрывом. Глядя в море тьмы, что приливом поднималась все выше и выше, молодой Вепрь с гордостью подумал, что никогда не боялся высоты. И тут же провел сравнение, достойное, как он решил, красивой баллады: не боятся высоты те, кого судьба предназначила для высокой участи!
Нуренаджи подошел к самому краю обрыва — так, что носки его сапог оказались над бездонным провалом. Рисуясь перед самим собой, глянул вниз.
И чуть не сорвался со скалы от потрясения.
Провал не был бездонным. Иногда он отдавал свою добычу.
Цепляясь за неровности камня, по скале медленно лез вверх человек. Он уже почти достиг своей цели.
Лицо человека превратилось в багровую маску, кровь сбегала по черной бороде, но изрезанные пальцы упрямо находили выбоины, торчащие острые грани камня, — и тащили тело наверх. Он не звал на помощь: то ли не ожидал, что здесь могут быть люди, то ли ему просто не хватало дыхания.
Нуренаджи в панике огляделся.
Свита рассыпалась по окрестностям, с принцем были лишь трое. Они тоже сошли с коней и стояли поодаль, что-то негромко обсуждая. И не видели, как над краем пропасти возникла рука, вцепилась в неровный гранит… как рядом с сапогом Нуренаджи появилось окровавленное лицо…
И тут принц, словно кто-то подтолкнул его, ударил каблуком по руке, нашаривавшей спасение.
Пальцы разжались. По ущелью эхом прокатился удаляющийся крик, похожий на звериный вой, — и оборвался…
Придворные встрепенулись, кинулись к краю пропасти Нуренаджи растянулся на животе, бесстрашно свесился с края обрыва, вгляделся в темноту.
— Вы слышали? — возбужденно закричал он. — Там был голос!.. Храни нас Безликие!.. Да что вы стоите?! А ну, за подмогой! Нужны люди, факелы, веревки! Озолочу того, кто сумеет осмотреть дно ущелья!..
36
Пестрая компания ухитрилась довольно быстро собраться воедино. Поперекликались немного по лесу — и встретились, довольные и счастливые. Рады были все, кроме Челивиса, которого складка миров зашвырнула в непролазные заросли шиповника, и Айфера, угодившего по самые уши в лесное озерцо.
Зато Ваастану судьба улыбнулась: он очутился на обочине лесной дороги. А это уж и вовсе везенье, радость и ура!
Правда, предстояло решить серьезную задачу: в какую сторону по этой дороге направиться? Солнце уже цеплялось за колючие верхушки елей, и никого не радовала перспектива тащиться в темноте, с каждым шагом удаляясь от города. А когда вредный Челивис предположил, что дорога и вовсе может вести не в столицу, его чуть не побили.
Но удача не оставила пеструю компанию: им встретился крестьянин, возвращавшийся на телеге из города (из Джангаша, хвала богам, из Джангаша!).
Нет, он не советует господам путникам идти дальше. Вон как солнце-то низко! До города шагать и шагать, а ворота скоро закроют. Лучше б господам заночевать у них в деревне. И постоялый двор имеется — большой, просторный. Раньше-то путников много было, а теперь построили мост через Тагизарну, так все другой дорогой ездить стали… Деревня — рукой подать, а барышень он на телеге подвезет…
* * *
Постоялый двор оказался бревенчатым солидным строением с покатой крышей. Выглядел он заброшенным, неухоженным: камышовые циновки на полу не менялись уже давно, паук заткал углы и потолок, воздух был затхлым, кисловатым.
Хозяин, высокий поджарый мужчина с седыми висками и уклончивым взглядом, встретил путников удивленно и без особого восторга:
— Чтоб осенью, да в нашей глухомани… только что двое пожаловали, а теперь еще такая толпа… Мы здесь приезжих почти и не видим, одно название — постоялый двор… огород меня кормит да охота. Что ж, заходите, коль пришли. Сейчас очаг растопим, ужин какой-никакой будет.
— А где те двое, что до нас пришли? — поинтересовался Челивис, брезгливо обводя взглядом большой пыльный стол в окружении тяжелых колченогих скамей. — И кстати, прибраться бы в этом свинарнике…
— Наверху те двое, — равнодушно ответил хозяин, пропустив «свинарник» мимо ушей. — Там две комнаты, наверху-то. Одну они заняли, другую могу вашим барышням предложить. А прибрать — это можно… Эй, Ферина!
В распахнутую дверь заглянула высокая худощавая девушка, очень похожая на хозяина, но резкие черты его лица были на ее мордашке смягчены юностью и свежестью. С покорнейшим видом выслушала она указания отца насчет ведра, тряпки и быстрого шевеления задницей. А тем временем глаза ее со знанием дела изучили постояльцев — и уверенно остановились на Айфере.
— Оружие придется сдать, господа мои, — сказал хозяин. — Я его в сарае запру.
Законное требование. У Кринаша тоже с оружием пришлось расстаться. Но почему-то Ралиджа кольнуло в сердце недоброе предчувствие. Стараясь не обращать на него внимания, Сокол расстегнул перевязь:
— Ты уж побереги мой меч, хозяин, дорог он мне.
— А что с ним сделается?
«И то верно», — вздохнул Ралидж и неохотно положил Саймингу на стол.
У остальных путников оружия не было. Хозяин недоверчиво оглядел постояльцев, хмыкнул, взял меч Сокола и унес.
Тут заявилась Ферина с ведром и тряпкой и выставила постояльцев на двор, чтоб не мешали уборке.
Пестрая компания расселась на крыльце, вдыхая влажный вечерний воздух и рассуждая о превратностях судьбы. Утром они думали, что ночевать будут желанными гостями в Замке Трех Ручьев. Днем ожидали, что ночь застанет их в подземелье. А вечером очутились на постоялом дворе неподалеку от Джангаша!
Челивис предложил было сыграть в «радугу», но хозяин, который нес мимо двух нанизанных на вертел гусей, заявил, что для этой скверной забавы у него не найдется коробки. Да и во всей деревне этого добра не сыщешь, потому что «радугу» придумала Многоликая на пагубу человеческому роду. Его самого как-то в Джангаше обобрали — вспомнить жутко…
Чтобы не слушать занудных воспоминаний облапошенного хозяина, Сокол решил немного побродить по деревне. Пилигрим заявил, что тоже хотел бы размять ноги.
Деревня была не столько большой, сколько растянувшейся по лесу. Домишки стояли далеко друг от друга, дворы заросли травой. За каждым домом виднелся огород.
— Небогато живут, — отметил Ралидж. — Грядочки эти жалкие…
— А зато вон там, на взгорке, — коптильня, — вступился силуранец за земляков. — Видимо, не только нашего хозяина охота кормит…
— И скотины почти нет, — продолжал придираться Сокол. — Полдеревни прошли, а часто видели конюшни или коровник?
— А в Грайане что, иначе? — обиделся Пилигрим.
Ралидж вспомнил убогие приграничные деревеньки и признал, что все примерно так…
Внезапно Пилигрим остановился:
— Что-то здесь… я чего-то не понимаю… ага, вот! Мычание изнутри… это коровник. Моему господину ничего не кажется странным?
Ралидж бросил взгляд на прочный бревенчатый сруб:
— В таком коровнике хорошо оборону держать. От вражеского войска.
— Вот-вот, и на дверях — замок… а цепь-то, цепь какая! Не пожалел хозяин железа, а ведь оно недешево стоит. А рядом — лачуга, обветшала вся, дверь пинком высадить можно. Это как понимать?
— Не знаю. А ну-ка, пройдемся еще…
Прошлись. Поглядели. Каждое прочное деревянное строение, обвешанное замками, оказывалось либо конюшней, либо коровником. Можно было подумать, что хозяева ожидали налета на деревню банды скотокрадов. К собственной безопасности местные жители относились куда более беспечно.
Слегка заинтригованные, путники пытались расспросить крестьян, но первый же, к кому они обратились, понес что-то невразумительное и, замяв разговор, ускользнул прочь. А потом, стоя у невысокого забора, смотрел вслед заезжим господам долгим, сосредоточенным взором.
Такие взгляды провожали Ралиджа и Пилигрима во время всей прогулки по деревни. Мужчины и женщины, молодые и старые — все бросали домашние хлопоты, не спеша подходили к заборчикам. Ни любопытства, ни испуга не было в их холодных серьезных глазах.
— Ну, уставились, — тихо буркнул Пилигрим. — Всего меня рассмотрели, до косточек.
— Словно покупать нас собираются! — раздраженно поддакнул Ралидж. — Оценивают… А пойдем-ка обратно!
На постоялом дворе их настроение улучшилось. Пылающий очаг разогнал противную сырость. Стол и скамьи были чисто выскоблены. Увесистые дикие гуси, чей перелет неудачно закончился в окрестностях деревни, источали такой аромат, что было ясно: свою птичью жизнь они прожили не зря.
Фаури и Ингила, наскоро перекусив, поднялись в свою комнату. Из женщин внизу осталась лишь Ферина. Она разливала гостям вино и, пользуясь отсутствием отца, вовсю заигрывала с постояльцами. Зубоскалила, вертела бедрами, норовила задеть плечом или грудью то одного, то другого. Но основная атака велась на Айфера, и наемник это прекрасно понимал: приосанился, поглядывал на всех сверху вниз, с лихим видом отпускал казарменные шуточки, находившие у девицы полное одобрение.
Когда гости порядком развеселились, Ферина взглянула себе под ноги и ненатурально взвизгнула:
— Ой, я ж циновки не поменяла! И всыплет же мне отец! Бегу, уже бегу! Только… только большие они очень, помог бы мне кто…
Челивис галантно дернулся вперед, но Айфер осадил его взглядом, способным остановить лавину в горах, а не то что захмелевшего собутыльника.
— Я тебе помогу, малышка! — заявил наемник и встал. — Где там твои циновки?
— На сеновале, над конюшней… — И Ферина выскользнула за порог.
— На се-но-ва-ле… — значительно, с расстановкой повторил Айфер и последовал за девицей.
— Да, — разочарованно вздохнул Челивис, — не скоро нам придется ходить по чистым циновкам…
* * *
— Жаль, зеркала нет, — сказала Фаури. Дочь Клана сидела на скамье, а Ингила, стоя у нее за спиной, бережно расчесывала мягкие русые волосы госпожи обломком деревянного гребня, которым снабдила их Ферина.
— Да госпожа небось на эту красоту и дома насмотрелась, — с завистью сказала Ингила. — Я бы тоже длинные волосы отпустила, да с ними не покувыркаешься. — Она шагнула в сторону и критически обозрела дело своих рук. — Ну, чистый шелк! И травинки мы все выбрали… Может, позвать эту, как ее… кривляку здешнюю… пусть воды согреет — помыться перед сном?
— Нет! — вздрогнула Фаури. — Не зови никого. И сядь поближе. Я… я почему-то боюсь.
Ингила недоуменно пожала плечами:
— А чего бояться-то? Не в темнице сидим, не по лесу бродим…
— Я бы сейчас лучше в лесу очутилась. Тебе не кажется, что здесь пахнет кровью?
— Гнилью здесь пахнет! — фыркнула циркачка. — Конура, а не комната. Но можно ставни открыть и проветрить.
— Ставни… — растерянно повторила Фаури. — Да, ставни! Смотри: на них есть пазы для засова — а самого засова нет. Окно не запирается!
— А зачем? Тут высоко, кто сюда залезет? А с открытыми ставнями воздух свежее.
— Смелая ты, Ингила!
— По свету брожу. Если на каждом шагу бояться — далеко не уйдешь.
— Ты и со мной смелостью делишься. Беру тебя за руку — и страх уходит. И в темнице то же самое было.
— Ой, в темнице! Я там так перетрусила… А госпожа держалась — любо-дорого взглянуть! Ну, просто королева!
Фаури взяла себя в руки и ответила почти весело:
— Если верить преданиям, была когда-то я и королевой. Лет семьсот назад. Каких только несчастий не случается с одинокой слабой женщиной, верно?
Ингила хихикнула, но вдруг стала серьезной:
— Я и забыла… ведь госпожа — Вечная Ведьма! Может, и сейчас Рысь не зря тревожится из-за окошка? Правда-правда-правда! А поищем-ка мы, чем его закрыть!
Циркачка выскочила за дверь — и тут же вернулась, потрясая метлой:
— Вот! Хозяйская дочка на лестнице забыла. Ручка крепкая, толстая, мы сейчас ее в пазы…
Общими усилиями девушки приладили ручку метлы вместо засова.
— Вот и всё-всё-всё! — щебетала Ингила. — С лестницы беда не явится: внизу наши сидят. И Сокол, и оба наемника, и мой Тихоня, и Рифмоплет, и Пилигрим.
— Пилигрим… — задумчиво промолвила госпожа. — По-моему, он самый храбрый на свете! Помнишь, как он бросился за мной в реку? И в темнице держался так мужественно…
Ингила помрачнела. Пилигрим, конечно, славный паренек, но незачем Дочери Клана так глубоко вздыхать… и глубокое мерцание в синих глазах тоже совершенно ни к чему… Ох, быть беде, если Рысь забудет, кто она такая!
— Словом, все там, — сухо перебила циркачка госпожу. — Вся пестрая компания. Мимо них никто не проберется…
Она не договорила: госпожа вскочила на ноги так резко, что облачко волос взметнулось вокруг головы. Белая ручка взмахом указала на окно.
Ингила обернулась — оцепенела.
Оконные ставни подрагивали: кто-то пытался открыть их снаружи. Толчки были осторожными, но сильными: ручка метлы так и ходила в пазах.
Девушки разом закричали.
* * *
Прежде чем взобраться по приставной лесенке на сеновал, Ферина прихватила возле поленницы топор. Затем шустро полезла наверх, довольно взвизгивая, когда поднимающийся сзади Айфер лапал ее за икры.
Как только они очутились на груде свежего ароматного сена, наемник без единого слова сгреб девицу в охапку и весьма удивился, когда она ловко вывернулась из его могучих объятия.
— Потом! — строго сказала Ферина. — Сначала помоги, раз обещал. Приколотить надо кое-что… — Она протянула Айферу три длинных гвоздя. — Я б сама, да у меня все время гвозди гнутся, не напасешься. Вот, держи топор — обухом придется…
— Ладно, — пожал плечами грайанец. — Что прибить-то?
Девица отодвинула слой сена в углу. Айфер присвистнул, увидев, что одна из толстых досок с одного конца почти оторвана от балки. Прочное дерево было исполосовано чем-то острым. Казалось, кто-то очень сильный пытался сверху прорваться в конюшню и почти в этом преуспел — но не пробился и в гневе изодрал доску ножом.
— Это кто ж так расстарался? — спросил Айфер, переворачивая топор обухом вниз и прилаживая первый гвоздь к доске.
— Волки, — коротко ответила девушка, тревожно глядя через маленькое окошко на край полной луны, серебрящейся над верхушками елей. — Поторопись, а то не успеем.
— Куда спешить-то? — удивился Айфер, точным ударом загнав гвоздь в дерево. — Погоня за нами, что ли?.. А как волки на сеновал залезли? Не по лестнице же!
— Жрать захотели, вот и залезли, — невесело усмехнулась Ферина. — Волки и другую дичь сыщут, лошадка нам с отцом самим нужна. Крепче забивай, чтоб самому не отодрать было!
— А уже готово, — отозвался парень, отложив топор. — Что-нибудь еще хозяюшке угодно?
— Угодно, — прошелестело у него над ухом. — Ребенка хочу от тебя, богатыря…
Айфер обернулся. Ферина Лесная Трава успела сбросить платье и теперь стояла перед ним нагая, во весь рост, странно мерцая большими зеленоватыми глазами. Айфер помотал головой. То ли причиной было выпитое вино, то ли лунный свет, обливший тело девки с постоялого двора, — но в этот миг показалась она Айферу самой прекрасной и желанной из всех женщин, каких видел наемник за свою бродячую жизнь. Но налюбоваться на эту дивную красоту парень не успел: Ферина прыгнула на него, вытянув вперед руки, обхватила за шею, повалила на сено. Они покатились в любовной схватке, странно похожей на смертельную борьбу. Внизу, в конюшне, храпела и билась испуганная лошадь. Густой, дурманящий запах сухой травы отнимал память и разум…
* * *
Пестрая компания продолжала развлекаться. Тихоня молча пристроился поближе к одному из кувшинов. Челивис задремал у огня. Пилигрим и Рифмоплет вспомнили свою ссору в темнице и от души мирились.
— «Палача» я беру назад. Считай, не говорил…
— Да уж, пожалуйста, возьми «палача» назад. Я не палач, я дурак… И не спорь — я дурак! Надо было соображать, что можно читать, а что — нет!
— Нет, ты не дурак! Ты поэт!
— А есть разница? — поинтересовался Ваастан, выглядевший заметно трезвее остальных.
— Умолкни, грубиян! — гневно ответствовал Пилигрим. — Не видишь, людям хорошо! Сегодня всем должно быть хорошо!
— Пра-авильно! — умилился Ралидж. — Всем должно быть хорошо! А наверху двое бедняг сидят… хозяин сказал! Торчат в холодной комнате! Может, даже без ужина, если денег не наскребли!
— И без вина?! — ужаснулся поэт судьбе незнакомых постояльцев.
— Без вина! — убежденно кивнул Сокол. — Эй, Тихоня, в кувшине еще булькает?.. Вот и славно. Пойду позову их к нам.
Ралидж направился к лестнице упругой и твердой походкой абсолютно трезвого человека. Поэт и Пилигрим проводили его одобрительными взглядами и вернулись к теплой беседе:
— Нет, ты не дурак! Дурак — тот властитель замка! Унтоус! Мог бы сейчас твои стихи слушать… за трапезой…
— Бедняга! — пустил слезу Рифмоплет. — Сам не знает, чего лишился! А ведь он любит — про страшное… на ночь… А сейчас как раз ночь!
— Ночь? Тогда читай! Про Полуночную деревню! Про этих… которые колдуна убили… про оборотней!
— А вам стра-ашно будет!
— А мы смелые! Эй, Тихоня, мы смелые?.. Во, гляди — кивает! А давай на спор, что не испугаемся!
— На что спорим? — деловито уточнил Рифмоплет.
— На золотой.
— Идет! Ну, держитесь у меня… такие кошмары напущу…
Поэт выпрямился, лицо его стало серьезным. Он помолчал немного, видя в этот миг то, чего не дано видеть другим, и начал медленно, горько и строго:
Гляди не гляди с тоской в небеса — убийству прощенья нет! Весь лес затопив, терзает глаза пронзительный лунный свет. Молись не молись, а порой ночной клыки раздвигают рот И не удержать томительный вой, что горло и душу рвет. Слеза не слеза в зеленых глазах, а видят они сквозь ночь, И дразнит беспомощной жертвы страх, и жалость уходит прочь. Податливость горла помнят клыки, кровь слижет с шерсти язык…Он не закончил: дверь с визгом отворилась. Поэт оглянулся на досадную помеху… и, побелев, вскочил на ноги.
Все, кроме спящего Челивиса, тоже вскочили и в ужасе уставились на дверь. С коротким придушенным воплем Никто метнулся за спину Ваастана. Тихоня молча подхватил тяжелую дубовую скамью, вскинул перед собой. Пилигрим выдернул из очага пылающую головню и укоризненно сказал:
— Ну и гад ты, Рифмоплет, после этого! За паршивый золотой — и такие страхи на людей…
* * *
Ралидж поднялся по лестнице, стукнул в ближайшую дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.
— Наша компания приглашает… — начал он — и замолчал, разом протрезвев.
В упор взглянул в смятенное лицо мальчика — и медленно перевел глаза на вскочившего со скамьи взрослого человека.
— А ты изменился за три года, — сказал Ралидж, не узнавая своего голоса. — Помолодел лет на тридцать. Впрочем, я тебя всякого видал — даже выкрашенного под наррабанца.
Айрунги кончиком языка облизнул пересохшие губы. Его трудно было смутить и испугать, но внезапно появившемуся Соколу это удалось.
— Мельчаешь, приятель, — обманчиво спокойным голосом продолжал Хранитель. — Раньше водил армию чудовищ на завоевание мира, а теперь обучаешь ребятишек воровству?
Айрунги пришел в себя. Он провел ладонью по груди (Ралидж заметил, что сквозь бурую ткань балахона пробивается странный блеск) и хотел что-то сказать, но ему помешал донесшийся из соседней комнаты пронзительный женский крик.
* * *
Айфер не уловил мгновений, когда объятия Ферины превратились в хватку убийцы. В кожу впились когти, перед лицом лязгнули клыки, чуть промахнувшись мимо горла.
Айфер всегда медленно соображал. Но руки бывалого воина ответили на атаку раньше, чем рассудок осмыслил происходящее. Словно кузнечными клещами стиснули они извивающуюся тварь. Та пронзительно завизжала и глубже вонзила когти в плечи человека.
Какая страшная сила была в невесть откуда взявшемся существе! Подвывая, оно тянулось клыками к горлу Айфера. С трудом удерживая врага на расстоянии вытянутой руки, грайанец перекатился на бок и попытался ударить зверя о стропила сеновала. Тварь извернулась. В лицо человека било зловонное дыхание, хищная морда скалилась в полумраке, когти рвали тело наемника.
Мгновения ужаса и смятения прошли. Вот враг, вот бой, а остальное не важно.
Не обращая внимания на бегущие по коже струйки крови, воин вновь попытался ударить противника о бревно. Тварь коротко взвизгнула, поджала и распрямила задние лапы. Удар пришелся Айферу в живот, от боли потемнело в глазах. «Брюхо, гадина, распорола!» — мелькнула мысль. Мгновенно вспыхнувшее видение собственных внутренностей, вываливающихся на сено, вызвало приступ бешеной ярости, придало силы. Рывком высвободив правую руку, воин нашарил покрытое жесткой шерстью горло и стиснул его, вкладывая в это движение и гнев, и смятение, и жажду жизни…
Под пальцами что-то противно хрустнуло. Темная пасть судорожно дернулась, раскрылась, словно в зевке. Мерзкое существо обмякло, обвисло на когтях, глубоко всаженных в тело Айфера. Воин рывком освободился, оставляя на лапах противника обрывки своей кожи, и откатился прочь. Он лежал, напряженно вглядываясь во мрак: не спешат ли на помощь убитому врагу другие твари? Затем осторожно провел рукой по животу и убедился, что он не распорот, но раны основательные.
Кружилась голова, шумело в ушах. Айфер поднялся на колени, стараясь не смотреть на неподвижного противника. Он уже видел краем глаза тело женщины с неестественно откинутой головой — и не собирался рассматривать его подробнее.
Вид лунной полосы, в которой плясало облачко взбаламученной сенной трухи, вызвал у Айфера отвращение, к горлу подступил тугой ком. Но легкое движение в полумраке заставило вновь собраться, напрячься. Что это? Шевельнулся край приставной лестницы! Кто-то лезет на сеновал!
И опять не рассудок, скользивший на грани безумия, а сами руки сделали все, что нужно: бесшумно нашарили топор, которым грайанец только что приколачивал доску, и поудобнее перехватили рукоять.
В лунном свете над краем лестницы возникла большая серая голова с острыми настороженными ушами. Почти в упор увидел Айфер, как подрагивают ноздри хищника, читая в воздухе все, что произошло сейчас на сеновале.
Но жуткое существо не успело даже оскалиться: лезвие топора врезалось сверху между ушей, разваливая голову пополам.
Айфер оттолкнул лестницу вместе с вцепившейся в нее мертвой тварью, перегнулся, теряя силы, вниз и вгляделся во враждебную ночь.
В лунных потоках метались гибкие серые тени, у некоторых в передних лапах были факелы. Твари молча стягивались, окружая постоялый двор. Но вот тишина была нарушена: один из хищников откинул голову и протяжно завыл. От этих горьких звуков бесстрашный Айфер вздрогнул и из последних сил отполз в глубь сеновала. В ночном воздухе плыла глухая боль, безнадежное отчаяние, голодная ненависть. Страшную песнь подхватил второй голос, третий… ему откликнулись тоскливые переливы с дальнего конца деревни…
«Стаю собирает, сволочь…» — подумал Айфер. И стала эта мысль последней, и соскользнул грайанец в черную пелену, милосердно погасившую боль…
* * *
Ворвавшийся в комнату Ралидж увидел Ингилу и Фаури, которые в ужасе прижались друг к другу. Ставни сотрясались от мощных толчков снаружи. На глазах у Ралиджа нижняя доска с треском отлетела. В щель просунулась покрытая шерстью лапа и зашарила в поисках засова. Страшные когти оставляли на ставне глубокие следы.
Ралидж шагнул к окну, подобрал оторвавшуюся доску и с размаху врезал по мерзкой лапе — да так, что доска разлетелась в щепки. Раздался вопль, лапа исчезла, но снаружи на ставни обрушился такой удар, что засов затрещал.
— Так, уходим! — скомандовал Сокол. — Лучше всем сейчас держаться вместе.
— Кто это? — непослушными губами шепнула Фаури.
— Горничная, постели вам разобрать! — огрызнулся Ралидж. — Пошли, я сказал!
Резкий окрик помог барышням прийти в себя. Обе поспешили вслед за Соколом в тесный коридорчик.
— Я взгляну, что там на лестнице… — Ралидж по привычке вскинул руку, ища эфес, и чуть не выругался, вспомнив что Сайминги с ним нет. — Стойте здесь. Если что — кричите.
Он выглянул на маленькую площадку винтовой лестницы. Снизу доносились крики и грохот — похоже, там было не спокойнее, чем наверху. Но в этот миг Хранитель не думал об оставшихся в зале спутниках: внизу мышонком прижался к стене Ильен, вскинув перед собой руки. Рядом застыл Айрунги: лицо искажено гримасой ужаса, рука прижата к груди, сквозь пальцы струится странный блеск…
— Учитель! — умоляюще пискнул Ильен.
Айрунги словно не услышал — или действительно не услышал? Он шагнул назад, коснулся лопатками стены — и прошел сквозь нее, как сквозь туманное марево. Исчез.
В этот миг во дворе раздался жуткий звериный вой — и слился с пронзительным криком Ильена. Мощное тело метнулось по лестнице к ребенку, сбило с ног, накрыло собой.
Хранитель не стал тратить времени на то, чтобы бежать вниз по ступенькам. Он перемахнул через перила, спрыгнул каблуками вперед на серую тварь, упал на нее, вцепился в острые, как у волка, уши, оттащил клыкастую пасть от горла Ильена.
Хищник попытался извернуться и вцепиться в нового врага, но не тут-то было: человек, оседлав зверя и не выпуская из рук ушей, изо всей силы колотил его мордой о ступеньку (прием, не имеющий никакого отношения к благородному искусству карраджу и освоенный некогда Орешком в аршмирских кабацких драках).
Ильен отполз в сторону, попытался встать на ноги — и с коротким стоном опустился на пол: все-таки зверь его крепко помял! Но даже в этот миг внук Илларни Звездного Голоса не обезумел от ужаса. Быстро поискал взглядом, что бы швырнуть в чудище, и, не найдя ничего, вцепился в резной столбик перил, рванул на себя. Столбик зашатался.
От кипящей в зале схватки отделилась еще одна серая тварь и гибким движением прыгнула на плечи Ралиджу. Ильен пронзительно закричал и так рванул столбик, что вместе с ним опрокинулся на спину. Тут же извернулся и увидел: зверь, который напал сзади на Хранителя, ухитрился запутаться в плаще и теперь катался по полу, сдирая с головы коричневое сукно, но почему-то еще больше в него заматываясь. Зеленая заплатка на дергающейся из стороны в сторону башке была похожа на потрясенно распахнутый глаз.
Хранитель оставил своего неподвижного противника, обернулся к мальчику. Взглядом оценил «оружие» в его руках, одобрительно кивнул, пинком вышиб из-под перил еще один столбик и несколько раз крепко вытянул спеленатую плащом тварь. Та дернулась и затихла.
Сверху по лестнице с визгом сбежали Ингила и Фаури:
— Там… выбили окно, лезут…
— Худо! С двух сторон зажали… — процедил Хранитель, бросив короткий взгляд на кипящую в зале драку.
А там было на что посмотреть! Во всех кабаках стоят тяжелые скамьи — чтоб гости, напившись, не лупили друг друга по головам. Здешнюю мебель столяр делал с тем же расчетом — да только не был он знаком с Тихоней! Массивная скамья так и летала в руках циркача, отшвыривая к двери серых тварей. Рядом Ваастан и Пилигрим с ловкостью жонглеров крутили в воздухе горящие головни. У их ног Рифмоплет и окончательно проснувшийся Челивис вдвоем душили громадного лохматого зверя. Дрожащий крупной дрожью Никто забился в угол и не принимал в драке ни малейшего участия.
На всю эту картину Хранитель мог бросить лишь беглый взгляд, потому что по лестнице вниз уже спешили трое зверюг. К счастью, на узкой лестнице нападать одновременно хищники не могли. Ралидж, орудуя столбиком от перил, ухитрялся удерживать на почтительном расстоянии клацающие клыки. Из-под его локтя время от времени выныривал Ильен, бил своей дубинкой по лапам слишком близко подобравшихся чудищ и вновь отступал за спину Хранителя.
— На улицу лучше не соваться! — закричал Рифмоплет, который разделался со своим противником и улучил миг, чтобы выглянуть в щель меж ставнями. — Их там полон двор, сволочей небритых!
— В клещи зажать хотят! — отозвался Ралидж. — С двух сторон атакуют!
— Надо прорываться на крышу! — неожиданно твердо скомандовал Пилигрим. — Там люк. Хоть со всех сторон полезть не смогут!
И такая сила была в голосе этого парня, обычно веселого и приветливого, что все, не задумываясь, подчинились. Даже Сокол не заметил, что у него перехватили командование, и крикнул в ответ:
— Люк у меня над головой, лестница к нему приставлена. Только он, наверное, заперт!
— Все отходим к лестнице! — приказал Пилигрим.
Стая завыла еще отчаяннее и усилила натиск. Теперь только огонь не подпускал к людям оскаленные, истекающие голодной слюной пасти.
— Тихоня — наверх! — скомандовал Пилигрим. — Выбить люк и проверить, чиста ли крыша!
Без единого слова могучий циркач начал карабкаться по приставной лесенке. Люк не задержал его. Если бы не полетевшие вниз щепки, все решили бы, что лаз на крышу и не был заперт.
Тихоня исчез в квадратном проеме и тут же крикнул басом:
— Нету никого!
— Теперь — женщин и мальчика! — распорядился Пилигрим, ткнув почти погасшей головней в глаз особо шустрому оборотню.
И тут, отшвырнув Ингилу, в лестницу вцепился Никто. Капюшон его упал на плечи, лицо было серым, глаза прыгали.
— Меня, меня-я! — завопил он. — Вы же не понимаете… не знаете, кто я! Не знаете, зачем мне в Джангаш! Это важно! Очень!
Никто из мужчин не успел возмутиться настолько, чтобы дать наглецу по уху: Ваастан нагнулся, подхватил визжащего труса за ноги и так резко подсадил наверх, что тот влетел головой в люк. Тихоня ухватил его и втащил на крышу.
Выяснять отношения было некогда. Ваастан уже помогал Фаури подняться по лестнице. Но не в одной голове мелькнула мысль, что хорошо бы, оказавшись на крыше, сбросить паникера на корм оборотням…
Впрочем, когда все отступили наверх и захлопнули люк (а Тихоня, самый тяжелый, уселся на крышку), мысли о справедливом возмездии куда-то улетучились.
Покатая крыша, залитая лунным светом, оказалась и впрямь неплохим местом для обороны. Люк, на котором сидел Тихоня, открыть было весьма непросто, хотя снизу кто-то толкал царапал крышку. Беснующиеся внизу оборотни по стенам на приступ пока не лезли и лестницы не волокли. Осажденные получили передышку — вероятно, ненадолго.
— Факелы у них, — сказал Пилигрим озабоченно. — Не вздумали бы дом поджечь…
— Тише, — оборвал его Ралидж. — Не подкинь им светлую мысль.
Ингила испуганно охнула.
— Да не подожгут они! — поспешил успокоить ее Рифмоплет. — Они небось жареную дичь не любят, оборотни эти…
— Дичь? — растерянно, непонимающе переспросила Фаури. — Какую дичь?
Сокол предупреждающе кашлянул и громко спросил Рифмоплета:
— Ты эту легенду раньше слышал. Когда эти сволочи в людей превращаются? На рассвете? При первом петушином крике? Когда луна зайдет? С людьми сподручнее драться.
— Об этом в разных вариантах легенды говорится по-разному, — оживился поэт. — Когда я заканчивал стихотворение…
— Не вздумай читать! — рявкнул Пилигрим. — С крыши сброшу! Прямо к твоим героям!
— Да что ты! — искренне ужаснулся поэт. — Я вообще на другие сюжеты перейду! Что-нибудь тихое, умиротворяющее… Барашки жуют ромашки… над ними щебечут пташки…
— Если тебя самого не сжуют, — хмыкнул Челивис, — так и быть, пиши про барашков. Разрешаю.
Пилигрим пихнул его локтем в бок, указал глазами на девушек и бодро произнес:
— Не так уж плохи наши дела. Все могло быть и хуже.
У Ингилы не выдержали нервы:
— Хуже, да? А так мы просто любимчики богов! Красота, а не жизнь! — Циркачка обвела мужчин бешеным взглядом. — Тут же, прямо сейчас расцелую того, кто мне докажет, что в этой заварухе есть хоть что-то хорошее!
— Я могу! — с ходу откликнулся Рифмоплет — просто чтобы опередить других. Под мрачными взглядами ему пришлось выдать хоть какое-нибудь объяснение: — Мы за ужин и вино еще не расплатились. А если завтра этот гад, хозяин здешний, сунется ко мне насчет платы — хрен ему хоть медяк…
Договорить Рифмоплету не дали: нервное напряжение разрядилось в дружном хохоте. Ингила, взвизгнув, кинулась поэту на шею. Оборотни недоуменно замерли, подняв вверх морды и прислушиваясь к доносящемуся с крыши смеху.
Общее веселье было вдребезги разбито напряженным вопросом Сокола:
— А где Айфер?
Все разом замолчали. Как они могли не заметить…
— Он с той девкой ушел, — вспомнил Челивис. — С Фериной…
И передернулся, подумав, что сам мог оказаться на месте бедняги наемника.
У Ралиджа вырвалось злобное ругательство. Он подошел к краю крыши, взглянул на беснующуюся стаю.
Сзади послышались всхлипывания. До сих пор Ильен держался молодцом, но при мысли о добродушном великане, который учил его ездить верхом, мальчик не сдержал слез.
— На приступ пошли, — негромко сказал Ваастан, до сих пор неотрывно глядевший вниз.
Все бросились к краю крыши (кроме Тихони, который не рискнул оставить люк). Внизу оборотни деловито волокли к стене три лестницы. В воздухе мелькнуло несколько камней. Ингила ойкнула, отшатнулась от края крыши, — острый камень оцарапал ей щеку. Хищники подняли вой, запрыгали, задрав морды к бледнеющей луне.
— Торопятся, — задумчиво сказал Пилигрим, подбирая упавший к его ногам камень и метко отправляя его обратно. — Светает…
Он не договорил: оборотни вдруг разом замолчали. Зато Ингила и Фаури закричали так, что смогли бы переголосить всю стаю.
И было с чего закричать! Возникнув в предутреннем небе, над постоялым двором качнул распахнутыми крыльями гигантский черный дракон.
Осажденные, не сговариваясь, упали плашмя, растянулись на крыше, стараясь стать незаметными, невидимыми. На ногах остался лишь Сокол — он устремил взор в небо, не в силах отвести глаза от грозного видения.
Чудовище снизилось чуть ли не к самой крыше. Оборотни, подвывая и визжа, бросились врассыпную. А люди, заледенев от ужаса, увидели нечто совсем невероятное, немыслимое: на спине дракона восседали две женщины!
Одна подалась вперед, за ней шлейфом летели черные волосы. В фигуре второй было что-то странное: то ли горб, то ли ноша за спиной…
Мало было путникам оборотней, так теперь еще и ведьмы!..
Дракон круто развернулся и заскользил низко над землей — в погоню за разбегающимися людьми-волками.
— Он вернется! — заскулил Никто. — Чует мое сердце — он вернется!
— Ох, что сейчас будет!.. — выразительно сказал Ралидж.
Ингила сочувственно взглянула на Сына Клана, до сих пор ни разу не выказавшего страха, а теперь вдруг оробевшего.
— Что-нибудь придумаем, — сказала она, чтобы подбодрить Сокола. — Я понимаю… все-таки дракон… но мы как-нибудь…
— Дракон?.. — рассеянно переспросил Ралидж. — Какой еще… ах, драко-он… — Он взглянул на циркачку так, словно увидел ее впервые, и с чувством произнес: — Да в болото под кочку всех драконов на свете! Жена моя нагрянула, вот что!..
37
— Уверен ли мой государь, что это правильный поступок? — почтительно спросил Верджит.
— Не называй меня так, — попенял ему Нуренаджи, стараясь согнать с лица самодовольную ухмылку. — Я еще не принял корону. Мой дядя — да будет милостива Бездна к его душе! — еще не возлег на погребальный костер.
— Именно поэтому… И не слишком ли грубо претворено в жизнь решение моего господина?
— Это ты про то, как грайанцев вытаскивали из постелей? — не выдержав, расхохотался Нуренаджи. — Это было великолепно!
— Но Джангилар — коронованная особа. Существуют определенные… как бы это сказать…
— Да понял я, понял! — отмахнулся принц. — Эту коронованную особу поместили в лучших покоях Замка Темного Ветра.
— Но тюрьма — оскорбление для королевского достоинства! Разве нельзя было поставить охрану к дверям покоев, которые Джангилар занимал во дворце?
— Ты собираешься меня учить?!
Лебедь вздрогнул — ему показалось, что он слышит рык покойного Нуртора.
— Запомни, — грозно продолжал Нуренаджи. — Все, что делаю я, — правильно. Потому что это делаю я.
Про себя чародей восхитился четко сформулированной мыслью принца. Верджит не испугался, даже не смутился. Королю всегда нужен будет маг.
— Джангилар — заложник в будущей войне, — тоном ниже сказал принц. — А вот эта сука, его сестренка, мне ни к чему. И у меня к ней счетец за пару приятных сновидений.
— И что моему государю угодно сделать с этой стервой? Под хорошим предлогом отправить на казнь? Или угостить в тюрьме чем-нибудь вкусненьким?
На этот раз Нуренаджи не стал поправлять мага, назвавшего его государем.
— Нет, казнь исключается. Мое правление не должно начаться с гибели на эшафоте красивой женщины, — с сожалением вздохнул Нуренаджи.
Маг отметил про себя, что эту мысль (безусловно, умную и верную) внушил принцу кто-то из Стаи. Надо выяснить, кто это оказывает на Вепря такое влияние.
— А что касается яда, — не без удовольствия рассуждал Нуренаджи, — надо подумать. Те, что не оставляют следов, дают слишком легкую смерть, даже обидно. Ускользнет, подлая, в Бездну — и сама не заметит. А те, от которых она долго мучиться будет… ну, проще объявить на всех площадях, что это я ее отравить велел. Я со знающими людьми беседовал, так они в один голос…
— Государь, — вкрадчиво улыбнулся чародей, — я ведь тоже знающий человек… в своем деле. И я тоже видел те мерзкие сны. Если Вепрь позволит мне заняться Нурайной, она сама взмолится, чтобы ей дали яд. Любой, лишь бы поскорее.
— Да? — заинтересовался Нуренаджи. — И что ты можешь с ней сделать?
— Не знаю. Может, она умрет от разрыва сердца. Может, сойдет с ума. Или сломается, станет моей покорной рабыней. Я еще не пробовал силы, случая не было.
— Что-то вроде тех снов?
— Гораздо жестче, грубее, беспощаднее. Мы с этой гадиной говорим на одном языке и сражаемся одним оружием. Но она еще не знает, что такое настоящая сила.
— Звучит восхитительно. Что ж, отправляйся в Замок Темного Ветра. Я дам тебе записку для Хранителя…
— Не надо, государь. Грайанка не приходила по ночам в наши спальни. И мне незачем тащиться к ней. Замок я знаю… пусть мне только скажут, где поместили эту негодяйку.
— Это можно выяснить хоть сейчас. И не тяни, пусть сегодня же ночью…
— Зачем ждать ночи, мой повелитель? Это же не сны, неприятные, но безвредные… Все будет куда реальнее и опаснее…
* * *
Сидя на краю постели, Нурайна угрюмо обозревала комнату. Посторонний наблюдатель решил бы, что женщина раздавлена горем. И ошибся бы. Первый приступ отчаяния быстро прошел — королевская дочь была не из тех, кто без толку оплакивает свои невзгоды.
Она уже успела внимательнейшим образом осмотреть комнату, куда ее поместили, даже за ковры заглянула на всякий случай. Увы, ни заколоченных дверей, ни люков в полу… ну и ладно, не очень-то она и рассчитывала! Решетка на окне до отвращения прочная — это уже хуже. Плохо и то, что стол неподъемный, а скамья и вовсе каменная, покрытая волчьей шкурой. Ничего подходящего, чтобы приласкать по башке охранника, если он откроет дверь. Ни одного подсвечника — ей что, и свечи не полагается?! Кувшин с водой на столе — тонкий, фарфоровый. Зачем вообще такие кувшины делаются, ими ведь и крысу не убьешь!
Убедившись, что комната не таит приятных неожиданностей, Нурайна взялась за охранника, который почти наверняка торчал по ту сторону двери. Чего только женщина не вытворяла: барабанила в дверь, кричала, что умирает, умоляла прислать к ней врача, даже немного покаталась в корчах по полу — на случай, если мерзавец охранник подглядывает в щелку. И все напрасно! То ли у мерзавца были железные нервы, то ли его попросту не было и Нурайна разыгрывала весь этот спектакль для удовольствия пауков, обживших высокий сводчатый потолок.
А как разочаровал сестру короля завтрак! То есть не сам завтрак, еда оказалась неплохой, хотя и подана была в невесомой, ни для чего путного не пригодной посуде. Нет, настоящим разочарованием стал разговор с теми, кто этот завтрак принес. Слуга с подносом расставлял блюда по столу, а стражник с арбалетом стоял на пороге. Лежащая в прицельном желобке стрела следила за Нурайной, как взгляд нежного возлюбленного.
Уж каким жалобным голоском она пыталась разговорить этих двух уродов — слугу и стражника! Как беспомощно хлопала ресницами!.. То ли глухонемые, то ли каменные, то ли платят им тут хорошо…
И теперь Нурайна старательно вспоминала все, что знала про Замок Темного Ветра, который в народе почему-то окрестили Крысятником. Это неуважительное название больше подошло бы городской тюрьме-подземелью, где на общей цепи воришки и уличные грабители дожидаются отправки в каменоломни. Кто только первым назвал так солидный старый замок, жилые помещения которого были переделаны в камеры? И сидят в этих камерах преступники, которых никак нельзя бросить в вонючее подземелье. Люди либо очень богатые, либо хорошего происхождения. Убийцы, насильники, крупные мошенники…
И она с Джангиларом!..
Нет, об этом сейчас думать нельзя. Злость и гнев — плохие советчики. Итак, Замок Темного Ветра. Некогда располагался вне городской черты, но столица разрослась, ее окраина подползла к замку… Что еще? Здесь же, в замке, ведется дознание по мало-мальски серьезным делам, тут и пыточная имеется… неплохо, говорят, оборудованная… ох, не проверить бы это на себе!
Замок хорошо охраняется. За последние сто лет из него был совершен лишь один побег. И такое совпадение — этим ловким беглецом был Илларни Звездный Голос, старый учитель Нурайны. И ведь старик рассказывал девушке о приключениях своей молодости, и о побеге речь заводил, но молоденькая дура этими рассказами не особенно интересовалась. Мысли были заняты смуглым сероглазым дворцовым охранником. Эх, знать бы заранее!..
Покаянные мысли были прерваны сухим жаром, хлынувшим со всех сторон. Нурайна с изумлением увидела, как по драпировкам, скрывающим стены, заструились снизу вверх прозрачные полосы огня. Вот пламя перекинулось на пол… Вот оно все ближе к кровати… Вот потянуло дымом… Вскочить? Застучать в дверь? Истошно завопить: «Пожар!!» Или быстро подумать, откуда этот огонь мог взяться? А ниоткуда! Ткани сами собой не загораются! Либо огонь вызвал колдовством какой-нибудь враг, либо… а ну-ка, проверим!
Нарочито неторопливо Нурайна подошла к столу, ножки которого уже начали обугливаться, взяла кувшин и плеснула водой на ковер, прямо на дерзкий язычок пламени.
Не послышалось шипения, огонь не дрогнул… Иллюзия! Но какая убедительная, мастерски наведенная! У самой Нурайны такие получаются очень редко — когда душа в смятении и гневе… и не умеет она в такие мгновения управлять своим даром, все само собой выходит, без ее воли…
Поставив кувшин на стол, женщина вернулась на постель, небрежно прилегла на дорогое покрывало. Жар и запах дыма подступали все ближе, но Нурайна старалась не обращать на них внимания, внутренним взором ища мага, сотворившего этот правдоподобный пожар. Не может быть, чтобы чародей сейчас не любовался на свою работу!
Ага, вот оно, лицо, проступившее за огненной стеной! Бледная кожа, темные брови, тонкие губы… Верджит! Ну правильно, кто же еще…
В этот миг Нурайна могла что-нибудь сказать силуранскому магу, о чем-нибудь его попросить… он услышал бы ее! Вместо этого она лениво заложила руки за голову, поудобнее вытянулась на постели и закрыла глаза. На лице ее было выражение брезгливой скуки.
Еле уловимый шепот скользнул над кроватью — нет, призрачная тень шепота:
«Гордая, да? Ну держись, гордая!»
Далеко от Замка Темного Ветра, в уединенных покоях королевского дворца, Верджит Вооруженный Всадник из Клана Лебедя легким мысленным усилием уничтожил иллюзию, которую большинство магов назвало бы изумительной, а сам Верджит считал лишь небрежным наброском. Бесследно стер пожар — и обрушился на пленницу всей мощью своего мастерства.
Стены комнаты опрокинулись и превратились в море человеческих голов, галдящих, с жадно распахнутыми глазами. Толпа плотно окружила возвышение, на котором оказалась Нурайна… О Безымянные, это же эшафот на городской площади!
Руки, которые Нурайна только что небрежно закинула за голову, теперь были стиснуты грубыми лапами: здоровенный палач с помощь двоих подручных привязывал запястья женщины к перекладине, прибитой к столбу. Веревка больно врезалась в кожу, дыхание палача возле лица Нурайны было полно луковой вони. Женщина забилась, стараясь вырваться, но палач коротко и умело ударил ее под вздох. Всхлипнув, Нурайна обвисла на веревках, а палач, не теряя зря времени, одним движением разорвал ее платье до пояса.
Толпа по-звериному завыла. Почти теряя сознание, женщина чувствовала, как сотни голодных, похотливых взглядов обшаривают ее грудь, спину, плечи. Именно обшаривают — королевская дочь явственно ощущала их липкие прикосновения.
Позади раздался короткий свист — и тяжелый удар кнута обрушился на лопатки Нурайны. Не выдержав, женщина закричала — и злым эхом ахнула толпа.
Снова свист, снова удар — но на этот раз Нурайна удержала крик. Это иллюзия, твердила она себе, этого нет… но как же нет, когда на спине пылают рубцы, а кнут взвивается и падает в третий раз?
Палач прервал экзекуцию, что-то весело крикнул в толпу — и сотни глоток захохотали в ответ на шутку. Нурайна не расслышала слов, одержимая одной мыслью — найти в толпе то проклятое лицо! Чародей наверняка любуется на ее муку и ее позор!
И невероятным усилием воли она отыскала его: там, где площадь окружали каменные дома, к стене прислонилась высокая изящная фигура в бархатном плаще. Небрежная поза колдуна послужила последним толчком — в душе женщины взметнулись и сорвались с узды опасные силы. Обычно она не могла с ними справиться, но теперь…
«Уличный зевака, да! Глазеешь на порку, да? Но вокруг зевак всегда крутится ворье…»
Из темной подворотни вынырнули трое верзил, молча навалились на господина в дорогом бархатном плаще, зажали рот, затащили под каменную арку. В толпе, увлеченно любующейся, как бьют кнутом красивую женщину, никто не заметил того, что происходит за спинами. Один из грабителей сорвал с пояса жертвы кошелек, другой деловито ударил господина снизу вверх в грудь ножом…
И чары развеялись. Сестра грайанского короля лежала на кровати. Платье было в порядке, но спина горела, словно женщина прислонилась к раскаленной решетке. Судорожно всхлипывая, Нурайна потянулась к кувшину. Взять его удалось лишь двумя руками, да и то почти всю воду она расплескала себе на грудь.
А в дворцовых покоях скорчился на полу Сын Клана Лебедя, чувствуя под сердцем холод стали.
Но Верджит был не из тех, кого легко запугать. Преодолев слабость, он поднялся на ноги и вновь устремился в атаку.
Пол под Нурайной вдруг стал зыбким, заструился вниз — и женщина очутилась среди песчаных дюн на взморье. Где-то за желтыми гребнями ревел прибой, но женщина не видела волн. Да и было ей не до того: она по колено увязла в зыбучем песке и продолжала уходить в него все глубже.
А совсем недалеко — но на безопасном расстоянии — стоял высокий стройный человек в бархатном плаще. И наблюдал за отчаянным барахтаньем Нурайны с той же презрительной ленцой, с какой только что глядел на порку.
Нурайна вдруг поняла: если песок затянет ее — это конец! Смерть всерьез! Но пока на нее глядят эти холодные глаза, шансов выбраться нет. Мага надо хоть ненадолго отвлечь.
На память пришел рассказ какого-то Подгорного Охотника о хищных растениях, что растут буквально на глазах. Женщина собралась, сосредоточилась, насколько это можно, когда песок-убийца стискивает грудь и не дает дышать…
Прямо из песка зелеными стрелами ударили вверх гибкие зеленые побеги, устремились к силуранцу, оплели ноги, двинулись к поясу. Безмятежное спокойствие изменило Верджиту, он дернулся прочь, начал обрывать стебель за стеблем, давить каблуками.
Нурайна почувствовала, что песок ослабил хватку. Несколькими сильными движениями она выбралась на свободу, отползла подальше от зыбучей ловушки. У нее есть несколько мгновений передышки, пока ненавистный колдун не расправится с последними побегами и не начнет опять над ней издеваться…
О Безымянные! Да почему Нурайна все время защищается? Потому что не умеет атаковать? Но ведь только что все великолепно получилось! Выходит, она может справиться не только со спящим человеком, но и… Ну держись, подлец!
Маг брезгливо сорвал с себя последний извивающийся стебель, отшвырнул прочь… и вдруг очутился на сумрачной равнине, от горизонта до горизонта открытой, как ладонь. Лишь крохотные кустики кое-где торчали вокруг, подчеркивая унылое однообразие пейзажа.
Верджит не успел удивиться: из воздуха возникли два гигантских пса с горящими красными глазами. С оскаленных клыков летели клочья пены. Псы стелились над землей в стремительном беге, и волной впереди них катилась жгучая жажда крови, желание разорвать, растерзать жертву.
Не сразу чародей понял, что уже бежит — сломя голову, не разбирая дороги, куда угодно, лишь бы скрыться от красноглазой смерти, что несется по пятам, коротко взлаивая…
В жуткую музыку погони вплелся тяжелый топот копыт. Верджит споткнулся, упал и, поднимаясь, увидел через плечо огромного вороного коня. Псы бежали рядом с этим громадным животным, а в седле высилась темная всадница с кречетом на руке. Лица ее Верджит не разглядел, но дикий страх погнал его вперед еще быстрее. Силуранец не кричал только потому, что из пересохшего, жестоко болевшего горла не выдавить было ни звука, оно и воздух-то глотало с трудом, и сжимались измученные легкие, и сердце хотело выпорхнуть через горло и обогнать своего хозяина на этом черном, отчаянном пути.
Под стук копыт, вой и лай колдун пытался вспомнить, как выглядят покои в королевском дворце, куда нет пути этим гончим демонам… надежное убежище, защита, кров…
Над головой захлопали крылья, раздался грозный клекот. Верджит в смертельном ужасе упал ничком, вжался лицом в ковер…
В ковер?
Да, в ковер! Мягкий! Пушистый! И рисунок знакомый — голубое озеро с водяными лилиями…
Он вырвался! Он спасен!
Верджит поднялся на дрожащие, непослушные ноги и с умилением оглядел комнату. Как здесь все знакомо! И синие бархатные занавеси на окне… И стеклянная ваза с букетом ярких осенних листьев, которые Лебедь любил больше цветов… И широкое резное кресло, в котором неподвижно сидит женщина в темном платье…
Какая женщина, откуда женщина?! О боги, неужели…
Нурайна спокойно встала с кресла, неспешно подошла к потрясенному Лебедю, мягким движением положила ему руки на плечи. Серьезно и требовательно заглянула в глаза — в самую их глубь, на дно зрачков, снимая последнюю защиту, убирая грань меж двумя разумами. И в мозг Верджита потоком хлынули лютые, черные страхи — те, что не имеют ни названия, ни облика; те, что прячутся на задворках души и никогда не являются человеку воочию, потому что в ужас приводит одна лишь их тень, мелькнувшая в сознании, а сами они могут испепелить разум…
* * *
Когда Нуренаджи, оповещенный перепуганными слугами, поспешно пришел в покои своего приятеля-чародея, он увидел там безумца с пустыми глазами, который тупо перебирал осенние листья, лежащие на столе вперемешку с осколками вазы.
38
Довольный, сытый дракон вытянулся вдоль стены постоялого двора, удобно устроив голову на подоконнике и с любопытством глядя внутрь дома. Он не обращал внимания на угрюмую суету по всей деревне. Уцелевшие жители — опять люди — сновали меж домов, вытаскивая во дворы увязанные тюки и выгоняя из хлевов немногочисленную скотину. Все были хмуры и молчаливы, но никто не плакал. Полуночной деревне не впервой было срываться с места и перекочевывать куда-нибудь подальше, когда ее злая тайна была раскрыта.
Ни пестрая компания, ни дракон не мешали своим недавним противникам собираться в дорогу. Гоняться по чащобе за теми, кто знает здесь каждый овраг, себе дороже. Путники ограничились тем, что оккупировали постоялый двор и бодро уничтожали хозяйские припасы.
Ралидж, потягивая неплохое вино, пытался успокоиться после бурного разговора. Он только что высказал ненаглядной супруге все, что думал о ее поведении. Очертя голову полезть за Врата из-за сомнительного предсказания! Кстати, кто ей подсунул тот браслетик с пророчеством? Ах, Керумик? Этот влюбленный козел? Попался бы он Ралиджу, свернутой шеей бы не отделался! А порядочная замужняя женщина должна о детях думать, а не шляться по Подгорному Миру в подозрительном обществе!
Но разве отругаешь в полную меру чародейку, которая только что прилетела на драконе и спасла тебя от стаи оборотней?
А потом разговор принял и вовсе нежелательный оборот. Арлина (которая с самого своего эффектного появления бросала странные взгляды на циркачку Ингилу) вдруг начала намекать на речку, заводь, ивы… Тут уж грозный выговор провинившейся супруге окончательно скомкался, сошел на нет и превратился в нежнейшее примирение.
И теперь оба с улыбкой прислушивались к тому, как Ингила поддразнивает Рифмоплета — уверяет, что тот уже сложил балладу об их похождениях.
— Она права, — шепнула Арлина мужу. — Сюжет вполне балладный. В такую передрягу могли угодить либо герои, либо идиоты…
— Причем мы явно не герои, — так же тихо ответил Сокол.
— Разваливается понемножку наша пестрая компания… — вздохнула Фаури, обводя путников взглядом.
Она была права. В составе их лихого отряда произошли серьезные изменения.
Во-первых, после заварушки с оборотнями исчез Никто. Челивис выразил надежду, что его успели сожрать волки. На Сына Рода неодобрительно покосились: грех желать человеку смерти без погребального костра.
Во-вторых, еще на рассвете ушел Ваастан, объявив, что спешит и никого ждать не будет. Кто захочет найти его в Джангаше — может спросить в трактире «Золотая синица», он там время от времени появляется. Челивис набился Ваастану в попутчики, и они ушли вместе…
— Компания не разваливается, — ответил госпоже Пилигрим, сидящий прямо на полу у окна. — Просто становится еще пестрее.
И с удовольствием поднял глаза на грозную морду, заглядывающую в окно. Он и уселся-то здесь только для того, чтобы быть поближе к крылатому чудовищу.
Дракон очаровал Пилигрима с первого мгновения, едва скользнул в лунных лучах над крышей постоялого двора. Юноша бесстрашно ходил вокруг Эрвара, взахлеб восхищаясь широкими крыльями, гибкой шеей, могучим хвостом. Особенно нравилась ему пасть — он даже голову внутрь совал, чтобы получше рассмотреть клыки.
Не привыкший к подобному обращению Эрвар просто таял от удовольствия и охотно прощал любезному молодому человеку любую фамильярность. Вот и сейчас — юноша поднял руку, с удовольствием провел пальцами по темной, с сетчатым рисунком жилок, коже под нижней челюстью чудовища.
— Ну разве не пестрая компания? — повторил Пилигрим. — Теперь с нами дракон. И госпожа из Клана Волка. И кормящая мамаша. И двое детей.
Ильен оскорбленно фыркнул. Ему-то казалось, что после пережитого уже никто не будет считать его ребенком. А его равняют с горластым рыжим младенцем!
— А сейчас еще пестрее компания станет! — раздался от двери гневный бас.
Аранша, которая перепеленывала свое сокровище в найденную в сундуке юбку Ферины, резко обернулась на голос:
— Ты почему встал? Я ж тебе, дурню, отлеживаться велела! Вот опять раны кровить начали!
— Не люблю лежать, — отмахнулся, входя, Айфер. Его широкая обнаженная грудь была перетянута тряпками, на которых и в самом деле проступили пятна крови. — Прошелся малость… Ты глянь, какие шишки на здешних елках растут!
И рывком швырнул на пол худого человека в коричневом балахоне.
Ильен дернулся было к упавшему — но сдержался. Лицо мальчика стало замкнутым.
— Это что за находка? — удивился Пилигрим.
— На дереве сидел, — ухмыльнулся Айфер. — Пусть Хранитель глянет… до чего морда знакомая!
— Позвольте-позвольте, — вмешался дракон, — я тоже хотел бы взглянуть поближе… Увы, не могу похвастаться острым зрением, но все же мне кажется, что я уже имел честь встречаться с этим господином…
Эрвару нравилось порой выражаться столь изысканно: его забавлял контраст между вежливыми словами и клыкастой пастью, которая их произносила.
Пленник сжался в комок и с ужасом воззрился на заговорившее чудовище.
— А ты представь себе эту морду в седой бороде, — подсказал Эрвару Ралидж.
— Чего-о?! — взревел дракон, разом теряя свою воспитанность. — Уж не эта ли зараза притащила Подгорных Людоедов под стены Найлигрима?
— Именно, — кивнула Арлина — и, спохватившись, бросила быстрый взгляд на побелевшего Ильена.
Айрунги, проследив за взглядом госпожи, тоже увидел потрясенное лицо ученика.
— Мальчик мой, — поспешно заговорил он, — я тебе все объясню…
— Здравствуй, учитель, — вежливо и ровно отозвался Ильен. — Рад видеть тебя живым. Что ж ты меня бросил на съедение оборотням?
Айрунги хотел ответить, но Ралидж хлопнул ладонью по столу:
— Хватит! Выяснение отношений откладывается. Я хочу разобраться в этой каше. Так что давайте оба — все с самого начала, да поподробнее!
* * *
Ожерелье полыхало на столе яростным золотым огнем. Крупные камни сверкали, как хищные глаза.
— Ух ты, — поежилась Ингила, — даже смотреть страшно.
— Нет, красиво… — мягко сказала Фаури, коснувшись кончиками пальцев ожерелья. — Но я все равно ничего не помню… Так ты искал меня? Вот, нашел. Что ты думал делать дальше?
— Доставить госпожу в Кровавую крепость.
— Да? — заинтересовался Пилигрим. — И как ты намеревался это проделать? Стукнуть барышню по голове и сунуть в мешок?
В голосе его проскользнули нотки, весьма далекие от праздного любопытства. Чуткое ухо Айрунги эти нотки уловило.
— Я… нет! Как можно?! Я хотел просить… нет, умолять госпожу…
— Не трать времени, — отозвалась девушка. — Не знаю, что за тайна скрыта в рукоятке кинжала… что она значит для тебя и для Сокола… — Фаури виновато улыбнулась Ралиджу, — но это дело не мое. Не хочу идти в это страшное место и разговаривать с этими жуткими призраками.
— Правильно! — горячо и твердо поддержал ее Пилигрим.
— Правильно! — эхом откликнулась Ингила. — Ужас-ужас-ужас!
— Разумеется! — кивнул Ралидж. — Сам придумаю, как заполучить мой пергамент. Подумаешь, привидения!
— А мне нужно разыскать родственников, которые смогли бы принять меня, — закончила Фаури. — И больше я об этом даже слышать не…
Договорить ей не удалось: Айрунги внезапно бросился на колени перед Рысью, припал губами к ее сапожку.
— Ясная госпожа! — с горьким отчаянием заговорил он. — Добрая душа! Во имя богов, во имя жалости… заклинаю именем твоей матери… твоими будущими детьми… твоей любовью, если любишь… Молю тебя — посети крепость! Ну, послушай только, что они хотят тебе сказать! Нельзя же так… во имя милосердия, высокородная!.. Я руку готов дать на отсечение, только согласись…
— Выкинуть его отсюда? — спросил Пилигрим, вставая.
— Подожди… — изменившимся голосом сказала Фаури и склонилась к простертому перед ней человеку: — Ты ведь что-то утаил, верно?
Красноречивое молчание было ей ответом.
— Говори! — жестко приказал Ралидж.
— Я… я не могу! — тоскливо и безнадежно выдохнул Айрунги.
— Хорошо, — дрогнувшим голосом сказала Рысь, поднялась со скамьи и шагнула к окну, в которое глядела клыкастая голова. До сих пор Фаури, трепетавшая перед драконом, старалась даже не глядеть в его сторону. Но сейчас барышня подошла к чудовищу почти вплотную. Лицо ее было белым, как снег в Лютом месяце.
— Почтеннейший господин! — Голос девушки отчаянно звенел, готовый вот-вот сорваться. — Могу ли я попросить вас открыть рот?
Помедлив от удивления, Эрвар распахнул пасть так широко, как только позволила оконная рама. Фаури положила тонкую ручку на желтоватый клык. Девушку сотрясала крупная дрожь.
Пилигрим дернулся к ней, но его удержал Сокол, уже догадавшийся, что затеяла юная чародейка.
— Я — хочу — знать — о чем — умолчал — этот — человек! — пронзительно, как под пыткой, закричала Фаури.
И вместо бревенчатых стен вокруг изумленных людей поднялись заросли осенних кустов и сухого бурьяна, под ногами вместо грязных камышовых плетенок расстелились гранитные черные плиты с выбитой на них восьмилучевой звездой…
* * *
— …Небольшой кинжал с золоченой рукояткой… — Айрунги обращался к высившемуся над ним призрачному воину в кожаной куртке. (За спиной учителя сжался в комочек перепуганный Ильен.) — Грошовая безделушка, но бесконечно дорога как память. Пусть кинжал вернут нам сейчас. В качестве задатка.
— Никаких задатков! — раздался из пустоты противный старческий голос. — С чего это ты перед серьезным делом заговорил о памятных вещицах? Да, от того типа осталось кое-какое тряпье и оружие. Вернешься и заберешь. Только не вздумай нас обмануть, потому что…
Тут вмешался еще один незримый собеседник. Страшный голос — свистящий, нечеловеческий:
— С-скорее! С-спеши!
Воин исчез, на его месте возник гигантский ящер в синеватой чешуе. Он гневно воззрился на людей маленькими красными глазами. С середины лба полыхнул зеленым светом третий глаз — огромный, злобный.
Без единого вскрика Ильен потерял сознание. Айрунги не обернулся к мальчику, неотрывно глядя, как расплывается в световом столбе жуткая трехглазая фигура и ее сменяет знакомый воин с мечом у пояса.
— Не обращай внимания, — небрежно бросил призрак. — Наш друг переносит заточение тяжелее, чем мы… Можешь взять ожерелье, но помни: тот, кто вынет его из этой плиты, окажется связан с ним незримой цепью. И будет страшно, мучительно умерщвлен, если мы поймем, что этот человек не хочет или не может доставить Вечную Ведьму в крепость. От этой кары не скрыться даже на другом конце света! И лучше тебе не тянуть — наше терпение не безгранично.
— Тот, кто возьмет ожерелье из этой выемки, да? — хмуро бормотнул Айрунги. Он оглянулся через плечо — и увидел лежащего на камнях мальчика. Сорвал с пояса флягу, склонился над учеником, плеснул ему в лицо водой.
Ильен открыл глаза, дернулся всем телом.
— Молчи и делай, что скажу, — повелительно зашептал учитель. — Мой мальчик, я знаю… Если такую вещь возьмет в руки ребенок… невинная душа… артефакт потеряет вредоносные свойства. Достань ожерелье из выемки… просто возьми и дай мне…
Смятение дрожало в распахнутых глазах мальчика. Он поколебался, затем встал, бросил быстрый взгляд на воина, подошел к световому столбу, нагнулся, взял ожерелье… Учитель тут же выхватил талисман у него из рук.
— Эй, — гневно донеслось сверху, — ты что это, мошенничать вздумал?
— Не говори ерунды, — дерзко отозвался Айрунги. — У нас уговор — и я намерен его соблюдать. Я сам заинтересован в том, чтобы вернуться с победой и получить награду. Я вам эту Вечную Ведьму за косы приволоку. Но не выношу, когда меня запугивают, давят на меня! Запомни: пес, сидящий на цепи, дичи не принесет!
— Да? Что ж, попробуем тебе поверить…
* * *
На негнущихся ногах Фаури отошла от окна, пошатнулась, чуть не упала. Пилигрим бросился к ней, бережно поддержал, довел до скамьи.
— Предупреждать надо! — возмутился дракон. — А если бы я от удивления пасть захлопнул? А там рука…
Никто не обратил внимания на эти слова — все взгляды скрестились на Айрунги. А тот, не видя и не слыша ничего, всем телом подался к Ильену и заговорил со страстной мольбой:
— Мальчик мой, поверь… Я сам не знаю, как это вышло! Въевшаяся в кровь и плоть привычка обманывать опасность… Судьба бьет меня — я уворачиваюсь, она промахивается… и так всю жизнь, из года в год! Но потом я сам ужаснулся… я еще никогда такой ценой… — Он впился глазами в лицо ученика — и вздрогнул, наткнувшись на твердый непрощающий взгляд. — Ильен, ты много значишь для меня! Ты похож на меня самого в детстве — но лучше, чище… Я мечтал передать тебе все, что знаю и умею…
— И вместо этого подставил ребенка под злые чары. Прикрылся им, как щитом, — негромко сказал Ралидж.
При звуках его голоса Айрунги очнулся и внутренне ощетинился. Он не лгал: защита была его естественным, привычным состоянием.
— Хранитель, — пробасил от окна дракон, — не отдашь ли его мне? Я заметил, что мерзавцы почему-то особенно хороши на вкус.
— Ты же говорил, что сыт… — робко покосилась на него Фаури.
— Ничего, для хорошего дела быстренько проголодаюсь. Так что когда он больше не будет нужен Соколу…
— А я нужен? — спросил Айрунги холодно и деловито — словно не он только что вымаливал у ребенка прощение.
— Да не очень… — пожал плечами Хранитель. — Возможно, пригодился бы в Кровавой крепости. Нужно ведь отдать призракам ожерелье и уговорить снять заклятье с мальчика. Конечно, могут возникнуть сложности из-за того, что с нами не будет Вечной Ведьмы… ох, прошу прощения у светлой госпожи. Но это ее право — отказаться…
— Нет! — вскинула голову Фаури. — Если мальчик… это меняет дело! Конечно, я согласна! — И с вызовом обернулась к Айрунги. — Ты же обещал меня за косы притащить? Подожди, сейчас заплету!
Пилигрим изменился в лице, хотел что-то сказать, но сдержался.
— Где эта крепость? Долго туда добираться? — деловито спросил Хранитель.
Айрунги не успел ответить — вмешалась Арлина. Коварным голосом она сказала:
— Где бы она ни была — по воздуху туда наверняка быстрее, чем по осеннему непролазному лесу. Эрвар, ты не знаешь, где это место?
— Знаю, — солидно отозвался дракон. — Там Врата неподалеку. Если по воздуху, так за день можно обернуться туда и обратно… — Тут до него дошел смысл вопроса. — Эй, вы что?! Нашли верховое животное!
— Ну, Эрвар, — взмолилась Арлина, — я же тебя знаю! Ты не допустишь, чтобы ребенок погиб от злых чар! Ну что тебе, такому сильному, такому могучему, снести несколько человек?
Дракон замотал головой так яростно, что своротил оконную раму.
— Несколько человек? Да что я вам — дорожная карета с крыльями?
— Как можно сравнивать! — рванулся в бой Пилигрим. — Какая-то паршивая дорожная карета! Да ты ж ее в когтях унесешь вместе с упряжкой лошадей! Такой размах крыльев! Мышцы под кожей так и гуляют! Хватит скромничать, ты же сильней всех на свете!
Наглая лесть, как ни странно, подействовала: Эрвар не был избалован подобным отношением к себе.
— «Несколько человек» — это сколько? — хмуро поинтересовался он. — Всей шайкой ко мне на спину взгромоздиться решили?
Начались яростные споры — кому лететь?
Ильену, Хранителю и Фаури — это уж обязательно. Арлина заявила, что отправляется с ними, потому что боится остаться здесь без мужа. Это объяснение было встречено с законным недоверием, но за госпожу неожиданно вступился Эрвар. Дракон со смехом объявил, что объездила его именно госпожа. Раз она так рвется в эту Кровавую крепость — надо ее взять, а иначе и полета никакого не будет.
Четыре седока — уже солидный вес. Пилигрим, к его яростному негодованию, был отвергнут. Айфер и Аранша — тоже.
Айрунги, напротив, держался скромно и персону свою в попутчики отнюдь не навязывал. Мол, пергамент ему так и так не достанется, Вечную Ведьму без него привезут на встречу со старыми друзьями. Так зачем утруждать почтеннейшего дракона и занимать место у него на спине?
На это Эрвар выразительно ответил, что уж эту ношу он лишней не считает, но понесет пленного прохвоста не на спине, а в когтях. Во-первых, ему, Эрвару, так удобнее: меньше народу по хребту елозит. Во-вторых, если лететь будет все же тяжеловато, когти можно и разжать.
Айрунги пытался протестовать, Пилигрим пытался настаивать, но их уже никто не слушал. Все двинулись к дверям. Аранша на ходу уговаривала госпожу взять ее плащ, он теплее. (Наемница уже успела пройтись по всем углам постоялого двора, отыскала штаны, рубаху, плащ и с удовольствием рассталась с нелепым розовым одеянием.)
Внезапно Ингила начала во весь голос умолять, чтобы ее взяли с собой. Да, эта история ее никаким боком не касается, ну так что? Неужели добрые господа обидят маленькую циркачку, которой раз в жизни выпала такая удача — полетать на драконе и своими глазами увидеть призраков Кровавой крепости? Да она пить, есть и спать перестанет, если такое упустит! Зачахнет, захиреет и умрет!..
Пестрая компания подняла девчонку на смех. И только Фаури, тихая и несчастная, негромко сказала, что ей было бы не так страшно, если бы рядом оказалась Ингила.
Циркачка не отступала. Она бросалась то к одному, то к другому путнику, взывала к их благородным чувствам, но на каждую ее умоляющую тираду ответом был хохот. Тогда Ингила подбежала к дракону, обняла, сколько хватило рук, большую черную голову и поцеловала в холодный жесткий нос.
Результат оказался совершенно неожиданным. Какое, казалось бы, дело громадному крылатому хищнику до чмоканья мелкой девчушки? Но, видно, отозвалось в драконе что-то от бывшей человеческой натуры…
Эрвар разинул пасть и громогласно заявил, что эта кроха отправляется с ними, в ней и весу-то нет. А кто будет возражать, тот пускай летит до Кровавой крепости своим ходом. Может у него, Эрвара, быть собственное мнение? Или он окончательно превратился в бесправную рабочую скотину? Если на то пошло, за те годы, что он провел в драконьей шкуре, его не так уж часто целовали…
— Эх, — вздохнул Пилигрим, — почему мои поцелуи так высоко не ценятся?
— Потому что ты лопоухий! — показала ему язык циркачка.
Арлина, перестав смеяться, серьезно и оценивающе взглянула на торжествующую девчонку.
Пока все отыскивали по сундукам одежду потеплее и ломали дверь сарая, где был заперт меч Ралиджа, Волчица отозвала Ингилу в сторонку.
— Вот что, милая, — ровно и приветливо сказала госпожа, — тебе не кажется, что нам есть о чем поговорить?
Циркачка, несмотря на молодость, имела немалый жизненный опыт и вполне могла оценить надвигающуюся опасность. Она распахнула чистые детские глаза и истово заверила высокородную госпожу, что говорить им решительно не о чем. Не знает она, глупая цирковая девчонка, о чем ей говорить с Дочерью Клана.
— Ну-ну… — неопределенно протянула Арлина, жестом отпуская девушку.
Ингила почувствовала, что у нее подкашиваются колени. Да, это не какой-нибудь дракон, это настоящая гроза! От Сокола, увы, придется держаться как можно дальше…
39
— Вот ты теперь какая! — В голосе призрачной чародейки звучала злая насмешка. — Рыжие волосы шли тебе больше. И фигура у тебя была гораздо… выразительнее!
— Меня пригласили для того, чтобы обсуждать мою внешность? — холодно поинтересовалась Фаури. Она держалась как истинная Дочь Клана. Даже бледность ее не казалась признаком страха, а наводила на мысль о затаенном гневе высокородной госпожи, вынужденной общаться на равных с мелкими, незначительными людишками. И не видно было со стороны, как отчаянно стиснула она руку стоящей рядом Ингилы, ища то ли поддержки, то ли спасения.
— Она права! — вмешался воин, бесцеремонно вытеснив свою соратницу из светового столба. — У нас было пять столетий, чтобы предаваться воспоминаниям. Теперь время действовать! Мы снова в сборе… мы покажем всему миру, что такое…
— Ничего никому ты не покажешь, — влез в разговор старческий голос, в котором на этот раз звучало не столько ехидство, сколько разочарование. — Она же ничего не помнит! Даже собственное ожерелье не признала!
— Мы можем напомнить… — преисполнился энтузиазма воин, но Фаури решительно прервала его.
— Помолчите, вы!.. — Рысь говорила тоном хозяйки, делающей выговор слугам. — Не наболтались меж собой за пятьсот лет? Извольте выслушать меня, потому что я не собираюсь торчать среди этих развалин до старости. У моих спутников тоже хватает своих забот. — Фаури на миг обернулась через плечо на стоящих чуть позади людей. — Так что давайте разберемся с самым главным. Да, я ничего не помню — пока… Но если вспомню — это ничего не изменит. Я не собираюсь освобождать вас.
Над черными плитами нависла тишина, и Фаури беспрепятственно закончила свою мысль:
— Я не раз слышала легенду о восьми магах. И считаю преступлением ради грошовых амбиций рисковать судьбой своего мира — да и чужих миров! То, что вы называете устремлением ввысь, я называю пустым и опасным честолюбием. Повернись время вспять, была бы я чародейкой в войске Шадридага!
Она замолчала. И лишь Ингила, молча терпевшая боль от впившихся в ее руку пальцев госпожи, понимала, чего стоил Фаури вид невозмутимого достоинства.
— Изменилас-с-сь! — проплыл над поляной сиплый нечеловеческий голос.
— Поумнела за пятьсот лет! — отпарировала Рысь.
Над плитами вновь заколыхалась фигура женщины, облаченной в плащ из собственных волос. Сейчас, разъяренная, с трясущимися губами, она походила не на древнюю королеву перед сражением, а на рыночную торговку перед дракой.
— Изменилась?! — завопила колдунья. — Да ничегошеньки она не изменилась! Как была стервой, так стервой и осталась! На драконе прилетела, смотри-ка! Свиту с собой притащила — а от этой свиты магией так и несет, уж я-то чую! Небось сплошь колдуны да ведьмы!
Арлина хотела что-то сказать, но муж предостерегающе тронул ее локоть.
— Гадина! Предательница! — продолжала бушевать призрачная дама. — Тогда нас бросила, сбежала… и сейчас… Да все она помнит, только прикидывается!..
Призрак расплылся в столбе света и исчез. Послышались невнятные звуки, словно кричащей женщине зажимали рот.
Фаури, слушавшая этот гневный монолог с выражением брезгливой скуки, обернулась к Ингиле:
— Я действительно не помню эту скудно одетую и дурно воспитанную особу. Но почему-то мне кажется, что как только она вернется в наш мир, первым делом попытается выцарапать мне глаза. Пожалуй, ей лучше оставаться там, где она сейчас находится.
В столбе света возник старик в мантии:
— Твои новые взгляды, моя милая, обсудим потом. А сейчас уясни главное: мы прождали пять веков не для того, чтобы сочувственно поахать и отпустить тебя. И не ты здесь распоряжаешься. Что-то привело тебя сюда, верно? Что-то такое, что сильнее тебя… но что? Глубоко, бессознательно засевшее в душе желание начать все сначала?.. Нет, это было бы слишком хорошо… Любопытство? Желание семнадцатилетней девочки посмотреть на грозных призраков? О, мы покажем тебе такие чудеса, каких ты и во сне… Нет, глазки заскучали… Может, нужна наша помощь… скажем, месть какому-нибудь негодяю? Да мы его!.. Улыбаешься… как досадно… Тогда… неужели примитивная жалость к человеческому детенышу, которого я сейчас на твоих глазах разорву в клочья?
Фаури встрепенулась. Тут же взяла себя в руки, но было поздно.
Старик мелко, дробно захихикал — и со всех сторон поляны откликнулся многоголосый хохот. Зашуршали кусты, зашелестели под ветром сухие стебли бурьяна — словно Кровавая крепость, кривясь гримасой развалин, издевалась над угодившей в ловушку девушкой.
Оборвав смех, призрак вскинул тонкую руку. Ильен покатился по траве, пронзительно закричал. Почти сразу крик оборвался — мальчишку скрутила судорога, челюсти свело, он мог лишь мычать от невыносимой боли.
Арлина и Айрунги, забыв о вражде, кинулись к мальчику, приподняли ему голову. Волчица пыталась влить ему в рот глоток воды из фляги, но проливала все на грудь и подбородок. Айрунги в смятении шарил по бесчисленным карманам своего балахона, ища какое-то снадобье. Впервые в жизни он забыл, где у него что лежит.
Ралидж с мечом бросился на колдуна, ударил… с таким же успехом можно было бы рубить лунный луч или ветер.
— Прекрати! — закричала Фаури старику, сжав кулачки. — Все сделаю, только не надо его мучить!
— Договоримся? — уточнил старик, опуская руку.
— Да, да!
Ингила подхватила за плечи госпожу, которая с трудом стояла на ногах. Лицо циркачки было мрачным, ненавидящим, но она ни словом не вмешалась в разговор колдуна и чародейки.
Боль отпустила мальчика, но судорога еще держала тело в когтях. Айрунги без спроса сорвал с пояса Арлины нож, лезвием раздвинул зубы Ильена, поднес к его рту вытащенный из потайного кармана серый бумажный пакетик. Волчица недоверчиво перехватила его руку, чуть не рассыпав крупный бурый порошок.
— Корень болотницы, — быстро сказал Айрунги. — У госпожи еще осталась вода — ему запить?
Арлина понимающе кивнула, выпустила его руку, тряхнула флягой.
Ралидж стоял рядом с Фаури, остро ощущая свое бессилие, и угрюмо слушал, как призрачный победитель диктовал свои условия.
— Этого сопляка и твою свиту, включая дракона, мы отпустим на все четыре стороны. Зря ты, моя милая, явилась с таким пышным сопровождением. Напугать нас думала?
— Что можно сделать тому, кто уже мертв? — насмешливо отозвался из пустоты воин.
— Не встревай! — осерчал старец. — Так вот, Фаури… тебя ведь так теперь зовут?
— Для тебя — Рысь! — Девушка пыталась сохранить манеры надменной Дочери Клана.
— Рысь так Рысь, мне-то что… Все равно скоро к тебе вернется память. Вспомнишь, как я подобрал на дороге десятилетнюю нищенку с плаксивым голоском, хитрыми глазками и огромными способностями к магии. Вспомнишь, милая, старого учителя, который впервые в той твоей жизни накормил тебя досыта, вывел вшей из твоих рыжих кудряшек… который растил и наставлял тебя до того самого дня, когда из пятнадцатилетней девчонки ты превратилась в трехсотлетнюю женщину с юным телом и речами старухи. И разом обогнала меня в чародействе — хоть самому идти к тебе в ученики!
— Ничего не помню…
— И не надо. Это от тебя не уйдет. Это твое проклятье, твоя вечная судьба… Взгляни, как полыхает созданное тобой ожерелье. Сейчас ты положишь на него обе руки, ладонями вниз. И поклянешься, что в день, когда обретешь свою память, ты вернешься сюда и освободишь нас от плена смерти. В тот же день! Ничто не сможет служить оправданием для задержки — ни свадьба, ни роды, ни тяжелая болезнь!
— Но как я доберусь за один день…
— Когда вспомнишь все, — злорадно подсказала из пустоты колдунья, — расстояние не будет преградой для тебя.
Фаури шагнула к струящемуся из черной плиты золотому сиянию. Ралидж дернулся было остановить ее — но протянутая рука бессильно опустилась. Здесь решала только Рысь, это был ее выбор.
— А вздумаешь нас обмануть, — строго сказал старик, — на тебя обрушится мука, какую только в состоянии измыслить изощренная фантазия Безумца… ах да, ты не помнишь Безумца… Ну, просто поверь на слово: ни одному человеку такого не выдержать.
Закусив губу, девушка оглянулась на Ильена, обмякшего на руках у Айрунги и Волчицы. Взглянула в бледное, яростное лицо Ралиджа… в распахнутые темные глаза циркачки… Затем опустилась на колени и приложила обе ладони к ожерелью.
— Клянусь, — начала она бестрепетно, — если ты отпустишь мальчика и всех моих спутников…
Айрунги вскинул голову и крикнул:
— И кинжал пусть вернет… с золоченой рукояткой!
— И вернешь кинжал… — так же ровно продолжила Фаури, от огромного нервного напряжения не понимая, кто и что ей подсказал.
Старик хмыкнул. Одна из плит перевернулась, вынося на поверхность кучку одежды и оружия.
Ралидж шагнул в ту сторону, но Айрунги оказался ближе. Оставив Ильена, алхимик метнулся к плите, выхватил из-под серых тряпок небольшой кинжал. Рукоятка-коробочка сама раскрылась в ловких пальцах, на ладонь скользнула пергаментная трубочка. С безумно сверкающими глазами Айрунги развернул вожделенный свиток.
И сразу блеск в глазах погас, лицо посерело, плечи опустились. Несколько мгновений понадобилось проходимцу, чтобы овладеть собой. Затем он шагнул навстречу Ралиджу и с вежливым поклоном протянул ему пергамент.
— Кажется, это принадлежит моему господину?
Ралидж выхватил у него пергамент.
То ли виной была сырость в подземелье, то ли как-то повлияли чары… Короткая запись расплылась и почти стерлась, нельзя было разобрать ни буквы.
Старик, нетерпеливо глядевший на эту сцену, спросил с раздражением:
— Ну что, разобрались?.. Закончи клятву, моя милая.
Фаури продолжила без колебания:
— Клянусь: как только ко мне вернется память о прежней жизни, я приду на развалины Кровавой крепости и всем опытом, всеми знаниями Вечной Ведьмы помогу призракам семи магов вернуться в Мир Людей.
Она убрала руки с ожерелья, попыталась встать, но не смогла. Ингила поспешно помогла госпоже подняться.
— А ты и впрямь изменилась! — удивился из холодного осеннего ветра голос призрачной колдуньи. — Дать себя закабалить ради жалкого щенка!
Не ответив, Рысь пошла к пролому в стене. За ней молча двинулись остальные.
Ралидж шел последним.
— Погоди-ка, — негромко окликнули его сзади. Сокол обернулся. На него прямо, без враждебности глядели глаза мага-воина.
— Послушай, — дружелюбно сказал тот, — я так понимаю, что на том пергаменте… ну, который мы проворонили… был какой-то важный секрет? А теперь надпись погибла, совсем ничего прочесть нельзя?
Ралидж настороженно кивнул.
— Дело прошлое, — веселым заговорщическим голосом продолжил воин, — но хоть намекни: что там было? Интересно же!
И тут в Ралидже, как то бывало частенько, проснулся веселый наглец Орешек, которому хуже ножа было оказаться побежденным. Орешек всю жизнь следовал правилу: раз уж проиграл, так хоть скажи противнику какую-нибудь гадость на прощание, чтоб не слишком радовался своей удаче.
Значительным голосом, с расстановкой Орешек произнес:
— Дело и впрямь прошлое… секрет пропал безвозвратно… пожалуй, скажу. На пергаменте, который у вас несколько дней провалялся… который вы прочесть не удосужились, пеньки вы еловые, в Бездне не догоревшие… там была тайна Души Пламени!
Несколько мгновений парень наслаждался видом исказившегося лица воина, а также прокатившимся над поляной дружным потрясенным вздохом. А потом, пригнувшись, нырнул в пролом стены.
Орешек не знал, что ему суждено не раз пожалеть об этой мальчишеской выходке…
* * *
Эрвар скучал у лесного ручья: маги наотрез отказались являться людям, пока дракон не уберется на почтительное расстояние от крепости. Хотя, казалось бы, что он может сделать призракам?
Увидев печальные лица вышедших к ручью людей, Эрвар не стал ни о чем расспрашивать. Он выполз из ручья, где лежал по брюхо в воде, и бодро предложил почтеннейшим дамам и господам занять места на спине.
Тут и обнаружилось исчезновение Айрунги. Никто и не заметил, когда тот успел улизнуть.
— А он не пропадет один? — встревожился Ильен. В душе мальчика все-таки осталась тень прежнего отношения к учителю. — Такая глухомань…
— За этого прохвоста можешь не волноваться, — хмыкнул Ралидж. — Он живуч, как сплетня!
40
Когда дракон начал снижаться над опустевшей деревней, первым навстречу ему выбежал Пилигрим. Похоже, он так и просидел весь день, глядя в небо.
— Ну как? — взволнованно воскликнул юноша.
Эрвар принял вопрос на свой счет:
— Кошмарно. Позорище, а не полет. Гордое парение петуха над родным курятником. Да чтоб я еще хоть раз… — Он умолк, заметив, что Пилигрим смотрит мимо его головы — на бледную, измученную Фаури.
— Какой ужас! — тихо простонала девушка, соскальзывая с черного хребта в заботливо подставленные руки Пилигрима. — Хорошо, что тебя с нами не было! Я там такого о себе наслушалась — сейчас не смогла бы глядеть тебе в глаза. А эта клятва…
Но рассказать о своих приключениях Фаури не успела: навстречу дракону и его седокам выбежала вся пестрая компания.
Айфер и Аранша, не обращая ни на кого внимания, с хмурыми лицами подошли к Ралиджу.
— Беда, Хранитель, — тревожно сказала наемница. — По дороге проезжал на своей повозке бродячий торговец, только что из Джангаша. Худые вести. Ночью погиб король Нуртор. А под утро по приказу принца Нуренаджи король Джангилар и его свита были брошены в Замок Темного Ветра…
* * *
— Ну что, пестрая компания, — угрюмо сказал Сокол, покачивая в руке кубок с вином, — похоже, разбегаются наши дорожки?
Путники второй раз расположились на ночлег на том же злополучном постоялом дворе. Сначала Ингила и Фаури с опаской озирались вокруг: эти стены напоминали им об ужасах прошлой ночи. Но не идти же, в самом деле, в темноте до Джангаша, не ждать же под городской стеной, когда наступит рассвет и откроются ворота… Тем более что Аранша навела на постоялом дворе порядок, а мужчины сложили за околицей погребальный костер. Хорошо сделали. Оборотни или нет, а все ж без костра нельзя.
В погребе обнаружился кабаний окорок, в очаге запылал огонь, было вышиблено дно у бочонка с вином. Неплохо стало на завоеванном постоялом дворе, почти уютно… вот только разговоры там шли невеселые.
— Я — грайанец, — так же хмуро пояснил свою мысль Сокол. — Мой король в плену, моя страна на грани войны. Я не стану сидеть сложа руки… думаю, остальные грайанцы — тоже. Поэтому силуранцам сейчас лучше держаться от нас подальше.
— Попытаетесь спасти своего короля? — спросила Ингила с тихим восторгом.
— Или погибнем за него! — звонко ответил Ильен — и тут же подозрительно взглянул на циркачку: — Побежишь доносить?
— Твое счастье, свиненок, что далеко сидишь, — обиделась Ингила, — а то б за уши выдрала!
— А чего — «выдрала»? — огрызнулся мальчишка, который давно пришел в себя от пережитого днем. — Выдрала одна такая! Думаешь, не понимаю: наша страна — Грайан, твоя — Силуран…
— Вот именно… — Пилигрим ответил не мальчику, а собственным мыслям. — Моя страна — Силуран!
Юноша глядел в очаг. Его лицо, обычно добродушно-веселое, сейчас было серьезным и сосредоточенным, губы твердо сжались. Почувствовав на себе взгляды всех присутствующих, он не спеша поднял голову.
— Моя страна — Силуран, — повторил он. — Принц Нуренаджи кинул в тюрьму мирное посольство — а историки будут писать про подлость, совершенную Силураном!
— А это подлость… — тихо откликнулась Ингила.
— Вот я и подумал: раз это моя страна — выходит, я за нее отвечаю. И если я дам опозорить Силуран, то в Храм Всех Богов могу не торопиться: Безликие меня не услышат.
— Ты прав, — кивнул поэт с неожиданной гордостью и достоинством. — Я никогда не согласился бы изменить своей стране, но разве это предательство — помешать убить гостя? — Он обернулся к Соколу. — Если высокородному господину нужна моя помощь…
— Ура! — завизжала Ингила, от наплыва чувств встала на руки и в таком положении провозгласила: — Не дадим гостей в обиду! А Нуренаджи пусть катится к Хозяйке Зла в болото!
— Как ты можешь желать такое бедной старушке? — фыркнул Рифмоплет, разом теряя серьезность.
— Постойте! — врезался в общий смех голос Арлины. — Ты сказал — «убить гостя»? Неужели ты думаешь, что Дракону грозит…
— Кто знает? — пожал плечами Рифмоплет. — Конечно, грайанского короля можно держать как заложника… если рассуждать разумно. Но ведь вся страна наслышана про бешеный нрав принца Нуренаджи. Разумных действий от него ожидать… ну, как-то не очень…
— Это так, — кивнул Пилигрим. — Торговец, что новости принес, сказал: про смерть короля узнали ночью, а грайанцев отправили в тюрьму рано утром. Из постелей повытаскивали! Нуртор еще не упокоился на костре, а Нуренаджи уже вовсю хозяйничает.
— Так бы и закатил гаду в лоб! — тяжело бросил Айфер.
— Это у тебя, деревенщина, лоб, — назидательно сказала Ингила, — а у высокородного господина — чело!
— Извиняюсь… так бы и закатил в чело…
— Что ж, — обвел всех взглядом Сокол, — выходит, мое войско больше, чем я думал. И даже цирк с нами!
— Да я для такого дела на уши встану!.. — с энтузиазмом начала было Ингила, но перехватила восторженный взгляд Рифмоплета и уточнила персонально для него: — Лучше, конечно, на твои…
— Ах да, — спохватилась Арлина, — Тихоня, что ж мы про тебя забыли? Ты-то с нами? Или не хочешь рисковать?
Квадратная лохматая глыба, жарившая на палочке над огнем кусок окорока, оторвалась от своего увлекательного занятия, раздраженно дернула плечом и буркнула:
— Я — что… я — как хозяйка…
Под общий хохот Ингила расцеловала Тихоню.
— Могучее войско у нас! — восхитился Ралидж. — Грозное!
— А может стать еще грознее, — задумчиво произнес Пилигрим, подошел к раскрытому окну и позвал в ночь: — Почтеннейший Эрвар, ты не спишь? Позволь тебя побеспокоить…
Под окном что-то тяжело завозилось. Из темноты откликнулся недовольный голос:
— А без меня — никак?
— Совершенно никак! Очень надо посоветоваться с кем-нибудь поумнее меня. А где взять таких, чтоб поумнее? Шадридаг умер… Санфир умер… Кого из гениев былого ни возьми — все умерли! Как сговорились, честное слово! Если твоя мудрая голова не поможет — ну, тогда совсем не знаю…
Мудрая голова с черным гребнем на темени показалась в проеме окна, улеглась подбородком на подоконник.
— Ну, если только посоветоваться… — В голосе дракона ясно читались нехорошие подозрения.
На миг Пилигрим потерял нить разговора: при виде гигантского чудовища у него захватило дух от искреннего восхищения. Он протянул руку, погладил жесткий черный нос, опомнился и деловито заговорил:
— Мы оказались в сложной ситуации. Сейчас объясню вкратце…
— Не надо. Ни вкратце, ни подробно. Это зрение у меня скверное, а на слух пока не жалуюсь. Но не понимаю, при чем здесь я.
— Как — при чем? Ведь ты… как бы это сказать… в бытность свою человеком… ведь ты был грайанцем! Подданным Джангилара!
— Ну, Подгорные Охотники — плохие подданные для любого короля. Мы в Мире Людей временные, рано или поздно уходим. Но не это главное! Если кто-то до сих пор не заметил — я дракон! Честное слово, дракон! Прошу взглянуть на хвост! И на крылья! И на клыки! Какое мне дело до здешних правителей?
— Я думал, ты по старой памяти…
— Ах, по старой памяти? Из-за сентиментальных воспоминаний меня можно гонять в хвост и в гребень? Я скоро ржать начну! Уже ловил себя на желании пошарить по брошенным конюшням — не осталось ли овсеца похрупать? А седло вы мне уже смастерили? Дайте примерить!
— Все правильно, Эрвар, — посочувствовал Пилигрим. — Ты ведь тоже был человеком, сам помнишь, до чего мы, люди, наглые создания. Любого разок на шею посади — потом до смерти не слезет… Но я, собственно, имел в виду нечто иное. Куда более достойное, благородное, возвышенное…
— Да? Кажется, мне пора удирать.
— Подожди, послушай! Замок Темного Ветра — не каталажка для изловленных за руку воришек. Я сам там, правда, не бывал, боги миловали, но слышал, что там все весьма солидно… Я подумал — может быть, налет дракона на замок…
Свирепый рев заставил людей вскочить на ноги. Могучий хвост так хлестнул снаружи по бревенчатой стене, что здание пошатнулось. С потолочных балок посыпалась труха.
— Какая силища! — восторженно воскликнул Пилигрим. — Как саданул — чуть дом не повалил! Вот это хвост! А клыки-то, клыки!..
— Заткнись! Нашел идиота! И прекрати меня обнимать, а то башку откушу! Налет, ха! Тебе, что ли, из копьемёта под крыло засадят?
— Но, Эрвар, это могло бы войти в летописи!
— Да чтоб они сгорели, твои летописи! Все равно не с моим зрением их читать! — фыркнул дракон, понемногу остывая.
— Не говори так! Не разочаровывай меня! Ты же дракон! Гордый властелин небес!
— Вот я и хочу как можно дольше оставаться гордым властелином небес, — объяснил дракон, окончательно успокоившись. — Роль чучела в дворцовом парке привлекает меня гораздо меньше. Мне, видишь ли, еще не надоело щекотать небо крыльями.
Пилигрим огорченно отошел от окна. Эрвар остался глазеть на происходящее: все-таки ему было интересно.
— Ладно, пестрая компания, — невесело усмехнулся Ралидж, — военный совет продолжается. Атака с воздуха, увы, отпадает. Подкуп стражи — тоже… не с нашими капиталами…
— Штурм с развернутыми знаменами, — коварно улыбнулась Арлина. — Под пение боевых рогов.
И тут же пожалела о своем ехидстве: муж с надеждой обернулся к ней:
— Дорогая, а твой дар? Он нам не поможет?
— Увы, ты же знаешь: он может проснуться лишь тогда, когда я вижу, как тебя убивают. А может и не проснуться. Хочешь рискнуть?
— Но все-таки — что мы будем делать? — жалобно вмешалась Фаури.
И тут от очага донесся протяжный, с ленцой голос:
— Пилигрим ведь сказал, что надо делать: спросить кого-нибудь поумнее. Например, меня.
Все обернулись к Рифмоплету, словно впервые его увидели.
Парень изменился на глазах. В том, как он встал, пересек комнату, присел на край стола, была дерзость, какая-то наглинка, которой странно противоречили замкнутые, напряженные глаза. Словно он принял отчаянное решение и теперь со страхом ждет, что из этого выйдет — но не намерен отступать.
— Думаю, сейчас больше всего пользы будет от меня. Помогу, но с условием: никаких лишних вопросов. Ни одного!
— Принято, — поспешно сказал Ралидж, опередив Пилигрима, который хотел было возмутиться. — Мы тебя слушаем.
Поэт не спеша огляделся, заметил торчащий в стене большой гвоздь и легко, одним движением выдернул его из бревна. (Ралидж впервые заметил, какие сильные у Рифмоплета руки. Совсем не похожи на руки музыканта и стихотворца.) Поудобнее зажав гвоздь в пальцах, парень нарисовал на столе неправильный многоугольник. Рядом нацарапал широкую извивающуюся ленту.
— Это Шайзана. Для тех, кто не знает: приток Тагизарны. А вот это, — ткнул он гвоздем в многоугольник, — Замок Темного Ветра. Построен в семьдесят девятом году, при короле Нургире. Итак…
Поэт прищурился, припоминая, и обрушил на потрясенных слушателей ураган бесценных сведений.
Высота стен. Количество башен. Название и внутреннее устройство каждой башни. Количество часовых на стенах, расстояние от одного воина до другого, через какое время они сменяются. («Самая охрана как раз по стенам, внутри уже проще, изнутри они беды не ждут».) Число ворот, охрана на воротах. Расположение внутренних строений (гвоздь так и летал в крепких пальцах, покрывая столешницу значками): храм, кузница, колодец, казарма, маленький барак, где живут немногочисленные рабы, кухня для стражи и слуг. («Для заключенных стряпают в главном здании, в левом крыле».) Позади главного здания — огородик. Само здание — каменное, массивное, в три яруса. Построено в виде подковы, по внутренней стороне — крытая галерея с решетками. («Заключенных побезобиднее выпускают туда погулять, но это не наш случай, господа мои».) В левом крыле, как было сказано, кухня, в правом — пыточная. Рядом с кухней — помещение, которое занимает главный повар с семьей. Рядом с пыточной проживает палач. («Не кажется ли вам, что такое зеркальное размещение придумал человек, понимающий толк в шутках?») Прочие служебные помещения — пожалуйста, вот план. На втором и третьем ярусах — камеры. Пожалуйста, вот план второго яруса, вот — третьего. Вот здесь, здесь и здесь скучают стражники. Лестницы — вот тут и вот тут; наверх пускают лишь слуг, которые разносят заключенным еду, причем обязательно в сопровождении стражников. Двери слугам открывают по паролю. Пароль меняется каждые два дня, устанавливает его Хранитель замка. Что еще?.. Ах да, выход на крышу… есть, но много лет как заколочен за ненадобностью. Что еще хотят узнать благородные господа?
Благородные господа потрясенно молчали. Наконец Пилигрим отверз уста:
— А что еще? Ты вроде все сказал… кроме размера сапог Хранителя замка.
— Как у Айфера, — не задумываясь ответил Рифмоплет. — У почтеннейшего Тагитума из Рода Авипран очень большие ноги.
— Откуда ты все это знаешь? — вырвалось у Ингилы.
— А это, стрекозка моя, как раз лишний вопрос и есть! Впрочем, тебе, моя радость, так и быть, отвечу: все это я увидел во сне. Хороший такой был сон, подробный… Правда, приснился он мне не вчера, а год назад, но в Замке Темного Ветра ничего не меняется десятилетиями… Ну и что мы со всеми этими сведениями будем делать?
Все загалдели хором. Обрушившееся на пеструю компанию богатство будоражило воображение. Все наперебой предлагали планы побега, что-то дружно высмеивали, что-то сообща подправляли. Не утерпел даже Эрвар, начал давать через подоконник советы. И совершенно напрасно он привлек к себе внимание: Пилигрим вцепился в него не хуже пиявки и после долгих уговоров вырвал обещание доставить государя после побега в Грайан — ведь гавани наверняка будут перекрыты, а дороги осенью никак не годятся для того, чтобы уходить по ним от погони.
Постепенно из словесной сумятицы и бестолкового шума начал лепиться более или менее определенный план. Сначала он выглядел просто безумием; потом, наоборот, стал казаться настолько простым и очевидным, что было непонятно, почему из замка до сих пор не разбежались все узники. А когда схлынуло возбуждение и утихомирились самые горячие головы, стало ясно: в плане уйма слабых мест. Но с этим пришлось смириться: время работало против заговорщиков.
— Завтра будет зажжен погребальный костер короля Нуртора. — Пилигрим мрачно глядел в ночную тьму поверх головы дракона. — Послезавтра утром Нуренаджи примет корону.
— Значит, завтра! — кивнул Сокол. — Надо условиться где встретимся, если придется уходить врассыпную.
Как выяснилось, никто не знал город настолько хорошо, чтобы назначить место встречи. Ингила была в столице еще девчонкой, странствовала с родителями. Пилигрим был неплохо осведомлен о городских достопримечательностях, но не могла же пестрая компания сойтись возле статуи Хасхоута Основателя или на дворцовой Галерее Всех Предков! А Рифмоплет, на которого все взирали с надеждой, только рукой махнул… И тут Айфер очень вовремя вспомнил про трактир «Золотая синица», который назвал, прощаясь, Ваастан. А что, место не хуже прочих…
Куда сложнее было определить исполнителей плана. Как, например, втолковать Айферу, что с его ранами лучше не соваться в драку? Он тут же начал вертеть над головой скамью: доказывал, что здоров. Доказал, дурень: раны открылись, кровь проступила на повязках… А госпожа Арлина, которая при любой расстановке сил желала быть рядом с мужем? Ее с трудом убедили, что она — «засадная сотня»: в случае неудачи кто выручит Сокола и остальных, как не чародейка?.. Аранша тоже не желала оставаться в стороне от заварушки: она, видите ли, десятник! Пришлось грубо напомнить ей, что кормящая мать наемницей быть не может. Смирилась, но как огорчилась! Успокоилась лишь тогда, когда ей и Айферу дали задание: выдав себя за супружескую пару, снять на окраине хибарку. Вряд ли удастся сразу покинуть город, так будет убежище…
А какую бурю вызвали неосторожно брошенные кем-то слова: «Заодно и за детьми присмотришь…»
Звенящим от обиды голосом Ильен потребовал, чтобы ему объяснили: о каких это детях идет речь? Ребенок здесь один — вон, завопил в мокрых пеленках! А его, Ильена, поздно пеленать! Он намерен спасти своего короля! Ильен Звездный Луч из Рода Ульфер ничего не боится и готов отдать жизнь за…
Мальчик оборвал гордую тираду, заметив, каким взглядом смотрит на него Хранитель.
— Ну, все, — хрипло сказал Ралидж, вставая и отстегивая Саймингу. — Кончилось, парень, мое терпение. Сейчас я тебе устрою… за все хорошее. — Он снял кожаную перевязь и не спеша сложил вдвое. — Вечно скулишь, что я к тебе не как к родному?.. Ну, я тебя сейчас как родного… мало не покажется!
Ильен не сразу понял, что Хранитель собирается делать. А когда понял — завизжал, метнулся под стол, вынырнул с другой стороны и протестующе завопил:
— Это нечестно! Мой дедушка тебя никогда… даже пальцем!..
— Я твоему дедушке так нервы не трепал! — рявкнул Ралидж, высоким прыжком перемахнул стол и вцепился мальчишке в плечо. Тот безнадежно дернулся и зажмурил глаза, ожидая первой в жизни порки.
И ничего не произошло.
Осторожно приоткрыв глаза, Ильен с облегчением увидел, как на лице Хранителя гнев сменяется озадаченным выражением.
Выпустив плечо мальчишки, Ралидж начал застегивать на себе перевязь.
— Вообще-то трепал… — неохотно признался он. — Еще и похуже трепал…
— Ладно, — вмешалась Ингила, — раз мальчишка рвется в дело, могу взять его с собой. Ты, малыш, вроде говорил, что умеешь играть на лютне?
— Немножко… Я в Ваасмире у одного купца жил, его жена меня учила… — зачастил Ильен, от волнения пропустив мимо ушей оскорбительное слово «малыш».
— Вот хорошо, а то с нами Рифмоплета не будет. Без музыки что за представление… Ой-ой-ой, чуть не забыла! Дорогу-то мне никто не растолковал! Как я завтра до тюрьмы дойду?
— До тюрьмы? — подмигнул Рифмоплет. — С нами-то? Да любой дорогой!
41
Стражник в фиолетовом плаще и чешуйчатом шлеме ошарашенно вертелся на месте, отпихивая древком алебарды то вьющуюся юлой худенькую девчушку, то коренастого типа в пестром плаще циркача, то меланхоличную морду невзрачной лошаденки, то белобрысого мальчишку с лютней, то рослого мужика.
— Дя-аденька, ну, пожа-алуйста!.. Дя-аденька, ну, дозво-оль!..
— Всё как договаривались: капусты два мешка, да такая отборная, кочан к кочану…
— Это в городе траур, это в городе плясать нельзя, но здесь-то не город! Правда-правда-правда!
— И репы мешок, без обману, честь по чести…
— Дя-аденька, ну, ради всех бого-ов!..
— Дорогу развезло, кобылка еле тянет, но мы — честь по чести, как уговор был… брюква еще…
— Нам тоже как-то жить надо, благородный господин! Ведь не мы же короля убили, а из-за траура этого — хоть с голоду помирай! Верно-верно-верно!
— И еще яйца в плетенке, соломой переложены… стухнут яйца-то…
— Дя-аденька… ну, сде-елай милость!..
— Он пустит нас, братик, пустит! У благородного господина глаза добрые! Он пожалеет маленькую циркачку и ее семью!
Глаза у стражника были не добрые, а ошалевшие.
— А ну, молчать! — рявкнул он наконец. — Заткнись, егоза настырная, и братишке своему вели не ныть! И ты замолкни… брюква деревенская!
Все было напрасно. Грозный окрик утонул в причитании, мольбах, хныкании, упорном перечислении мешков с овощами…
Зато совсем иное действие произвел негромкий голос из-за спины стражника:
— Что здесь происходит?
Разом воцарилась тишина. Даже крестьянская лошадка опасливо попятилась, перестукнув копытами по подъемному мосту. Как будто даже она, саврасая дуреха со спутанной гривой, поняла, что Хранителя замка лучше не сердить.
Тяжелой неспешной походкой грузный седой человек обогнул застывшего стражника, шагнул на мост.
— Почему ворота нараспашку?
Стражник обрел голос:
— Господин, тут овощи для кухни привезли… вот эти двое. Мы с напарником мост опустили… чтоб телега… а тут эти набежали…
— Благородный господин! — взмолилась циркачка нежным, жалобным голоском (словно не она только что вопила на всю округу). — Не гневайся, выслушай бедную маленькую актрису! Мы отстали от труппы — я, муж и братик. Пришли в Джангаш — усталые, без медяка… а здесь — траур! Горе, оно, конечно, горе, а только нам же работать надо! А городская стража нас — в шею! Но тут же не город! Мы…
— Так, понял! — перебил ее старый Тагитум. Циркачка тут же смолкла. Хранитель обернулся к стражнику: — Овощи — на кухню. Мужики пусть ждут: шайвигар вернется из города — расплатится с ними.
— Оно так, оно все честь по чести! — обрадовался рослый мужик, державший саврасую под уздцы. Второй крестьянин деловито затягивал потуже веревки на мешках.
Тагитум раздраженно махнул рукой. Телега загремела по мосту. Хранитель обернулся к циркачам:
— За ворота пустить не могу: замок у нас, сами понимаете, не совсем простой… А подзаработать дадим. Прямо здесь, под стеной, и начинайте представление. Место ровное, удобное. Я за женой пошлю, пусть с башни поглядит. Стражники, кто от караула свободен, могут подняться на стену, посмотреть. Что уж вам бросать будут — не знаю, а от меня держите… вот…
Звякнули монетки. Циркачка восхищенно взвизгнула и колесом прошлась по мосту, спеша туда, куда указала рука Хранителя.
Опустевший мост начал со скрипом подниматься. Тагитум проводил взглядом телегу. Лениво подумал, что оба крестьянина — рослые, крепкие парни, из которых вышли бы прекрасные наемники.
Внезапно что-то шевельнулось в памяти. Молодой крестьянин, что крутится возле телеги… почему на миг показалась знакомой его фигура, его походка? Захотелось окликнуть парня, взглянуть в лицо…
Но в этот миг на стене послышались веселые крики стражников, снизу отозвались голоса их товарищей, спешивших поглазеть на нежданную потеху. Забыв о странном крестьянине, Хранитель подумал, что надо позвать жену — пусть старуха полюбуется на представление.
* * *
Стоя на крыльце, кухонный слуга снизу вверх взирал на мужичье с их полудохлой клячей и грязными мешками.
— Вы что же думали, — с бесконечным презрением процедил он сквозь зубы, — я с вашей капустой возиться буду? Ну-ка, по-быстрому ее сюда волоките!
— Мы подряжались довезти, а не мешки ворочать… — запротестовал младший из крестьян — черноволосый, с дерзкими серыми глазами.
И слова эти, и весь независимый облик парня не понравились кухонному слуге, который считал себя куда выше двух жалких земляных жуков, рожденных, чтобы копаться в грядках.
— Не хочешь — не таскай, — пожал плечами слуга. — А только деньги ж ты еще не получил! Скажу шайвигару, что товар до кухни не добрался.
— Да ты хоть помог бы! — возмутился юный наглец, которого в его вонючей деревне не научили почтительному отношению к вышестоящим.
На это несуразное требование слуга не соизволил даже ответить. Только сощурил глаза и цыкнул слюной сквозь зубы.
Второй крестьянин — постарше, с каштановыми волосами — отрывисто хохотнул:
— Вот за это уважаю! А ты, братишка, смотри и учись: ленивого хрен замучаешь!.. Ладно, полезай на телегу! Ну, раз, два — взяли! — И чуть пригнул спину, подставляя плечи под ношу.
— Да они же неподъемные… — тихо и растерянно сказал с телеги младший. Старший не ответил, лишь нетерпеливо повел плечом: мол, кончай болтать, подавай груз.
Стоящий на крыльце слуга удивленно покрутил головой, когда парень, почти не шатнувшись под навалившимся на него громадным мешком, твердым шагом начал подниматься по ступенькам.
«Крепкие они, эти мужики! — подумал слуга. — Тупые, но крепкие!»
Младший, похоже, не ожидал такого от своего приятеля: несколько мгновений глядел ему вслед с разинутым ртом.
Потом опомнился, подхватил второй мешок, поменьше, и поволок к крыльцу.
Тут и слуга вспомнил о своих обязанностях:
— Сюда давай, сюда, где люк в подвал… Нет, в люк нельзя, ключи у господина главного повара. Рядом кладите.
— А мы-то собирались… — огорчился старший. — Братишка всю дорогу мечтал, как мешки в подпол стаскивать будет.
— Болтаешь много, червяк навозный… — начал было слуга — но тут же надменный гнев на его физиономии сменился елейной улыбочкой. Он согнулся в почтительном поклоне.
— Что тут такое? — вопросил, приближаясь, повар. Голосом и манерами он явно подражал Хранителю.
— Овощи, господин, — заструился голос слуги. — Капуста, репа, брюква… Яйца еще… Где яйца? — рявкнул он, оборачиваясь и обнаруживая непорядок: младший возчик куда-то исчез, а старший через распахнутую дверь с любопытством разглядывает кухню и — в дальней ее стене — приоткрытую дверцу чулана. Храни Безликие, не успел бы спереть чего!
Видимо, повар подумал о том же.
— Ну, ты!.. Чего уставился?
— Да так… — спокойно ответил ему возчик. — Просто смотрю… интересно…
— Интересно в женской бане, — доходчиво объяснил ему повар. — А здесь торчать не положено!
В этот миг появился младший крестьянин. В руках у него была корзинка с яйцами, переложенными для сохранности соломой. Заметив повара, парень оробел, засуетился, начал, отвернувшись, пристраивать корзинку на мешок с репой.
— Не сюда, дурак, — буркнул, остывая, повар. — Яйца в кухню, на ларь. И сходи узнай, не вернулся ли шайвигар.
Парень с готовностью юркнул в кухню, поставил корзину на ларь. И тут повар, внезапно заинтересовавшись чем-то, шагнул следом, взял крестьянина за плечо, развернул к себе.
— Не может быть… — В голосе повара было изумление. — Да как же боги-то привели…
Договорить он не успел. Растерянное лицо парня стало вдруг решительным и жестким, рука рванулась к шее повара… и слуга в растерянности увидел, как гордый повелитель кухни мешком осел на пол. Парень, который теперь уже не выглядел неуклюжим мужланом, поддержал повара под мышки и бережно оттащил в открытый чулан.
Слуга попытался прошмыгнуть к выходу, но второй крестьянин — ой, не крестьянин! — резко обернулся, сгреб его за грудки, рывком поднял на воздух. Слуга обвис в сильных руках, как изловленный на кухне воришка-кот, боясь звуком или движением прогневить этого… о боги, кого?!
Грозный незнакомец, не выпуская своей беспомощной жертвы, в несколько шагов пересек кухню и швырнул слугу в чулан — прямо на бесчувственного повара. Тут карие глаза незнакомца вдруг стали озорными. Он подхватил корзину с яйцами и с размаху надел слуге на голову — за миг до того как захлопнулась дверь чулана и глухо двинулся в пазы засов.
Слуга сидел на спине у господина главного повара, по лицу его стекали белки и желтки вперемешку с соломой, вокруг была тьма.
Нет-нет, он не рвался на свободу! Рано или поздно их с господином главным поваром кто-нибудь выпустит, а пока чулан — хорошее убежище от творящихся снаружи кошмаров.
* * *
А на кухне действительно творились необычные дела.
— Успеваем, — деловито проговорил Рифмоплет. — Пора заключенным еду нести, скоро стражник придет… Ох, — не удержался он, — как же мой господин ловко мешки таскал… ну и сила!
Орешек только хмыкнул. Он не собирался рассказывать, что Сокол, Хранитель крепости, был когда-то в Аршмире портовым грузчиком. Вместо этого он деловито спросил:
— Сколько морд работает на кухне?
— Повар и двое подручных. Где второго Многоликая носит, не знаю…
Рифмоплет оборвал фразу и прижался к стене за дверью. Ралидж замер с другой стороны дверного проема.
В кухню вошел стражник в фиолетовом плаще и чешуйчатом шлеме — как у часовых на стенах и у ворот. Он недоуменно оглядел пустую кухню, но не успел ничего сообразить: Ралидж возник у него за спиной, обвил рукой горло, стиснул. Побагровевший стражник попытался вырваться из крепкой хватки, но подскочивший сбоку Рифмоплет коротко и точно ударил пленника в солнечное сплетение. Стражник дернулся, хватая воздух ртом. Ралидж разжал руки, стражник упал на колени.
Рифмоплет деловито расстегнул на полубесчувственном пленнике плащ, снял шлем и перевязь с мечом, протянул добычу Соколу:
— Моему господину лучше надеть это и покараулить у дверей. Дальше уж моя забота.
Стражник продышался и дернулся было встать, но Рифмоплет, перехватив его запястье, вывернул руку так, что бедняга согнулся пополам. Из горла пленника вырвался нелепый писк.
Ралидж не мог произнести ни слова — так поразила его перемена, происшедшая с Рифмоплетом. Куда исчез славный, добрый, немного наивный юноша? На Сокола в упор глядело страшное лицо. Жесткое. Ледяное. Равнодушно-беспощадное. С таким лицом нельзя слагать стихи или трогательно ухаживать за бродячей актрисой. А вот замучить кого-нибудь до смерти — очень даже можно.
Ралидж с содроганием вспомнил, как однажды довелось взглянуть в глаза Подгорному Людоеду. Похожее ощущение.
Жутковатый незнакомец склонился над наемником.
— Пароль! — спокойно, без нажима сказал он. От этого голоса хотелось на погребальный костер лечь. Короткая пауза — и истошный, поросячий визг стражника.
Сокол отвернулся, кляня себя за мягкотелость. Все шло правильно. Они ведь и собирались захватить кого-нибудь из стражи и вытряхнуть из него нужные сведения. Так и говорили — «вытряхнуть»… и совершенно не задумывались над тем, что это подразумевает пытки. А теперь спутник взял на себя самую грязную работу — ну и спасибо ему…
Но почему же так невыносимо тошно слышать за спиной негромкое:
— Видишь этот нож? Ближе, сволочь, гляди! Это последнее, что ты видишь. С глазами прощайся. Сначала левый… потом снова вопрос задам… не ответишь — правый… А с чем расстанешься потом — угадай… вижу, угадал… — И вдруг резко, свирепо: — Говори, сука, ну! Пароль!..
Стражник выложил все. И пароли, и расположение пленников в камерах. И не сопротивлялся, когда ему, бледному и трясущемуся, затыкали рот и связывали руки.
Ралидж открыл дверь чулана, швырнул туда стражника (изнутри донесся крик слуги) и вновь задвинул засов в пазы.
— Ну что, пойдем? — обернулся он к своему спутнику. На него смотрел Рифмоплет. Прежний… ну, почти прежний: белый как мел и с трясущимися губами.
— Я… я ему ничего не сделал… припугнул только…
— Ну и хорошо. Пойдем, нам пора.
Рифмоплет заступил ему дорогу и заговорил яростно, страстно, забыв о вежливом обращении в третьем лице:
— Противно тебе, да? Вижу, противно… А ведь это было нужно… тебе же первому нужно! А теперь — брезгуешь? Все правильно, сам понимаю. То, что я делал… мерзость! Ну, скажи — мерзость?!
— Я тебе сейчас и похуже скажу! — рявкнул Ралидж. — Тебе что — по морде дать, чтоб истерику прекратить? Хочешь, чтоб нас тут заграбастали?
Окрик привел юношу в чувство.
— Да-да, разумеется… Нам отсюда на галерею и до такой высокой дубовой двери.
* * *
— Как думаешь, долго Ингила сможет удерживать их внимание?
— Мой господин может не шептать, с галереи голоса не слышны… Не знаю, она же из всей труппы одна работает, Тихоня больше для охраны. Есть, правда, номер: она пляшет у него на плечах. А мальчишка только на лютне бренчит.
— Нет, в последнее время он фокусами увлекся. И я даже догадываюсь, у кого он набрался этого умения… Вот эта дверь?
Вместо ответа Рифмоплет ударил кулаком по дубовой створке, подождал, ударил еще дважды.
— Пароль? — еле слышно донеслось из-за двери.
— Черная секира! — громко, раздельно произнес Рифмоплет. Одна из створок с тяжелым чавканьем приотворилась. Рифмоплет сунулся в щель, выставив перед собой поднос, на котором громоздились какие-то небольшие горшочки — все, что попалось под руку на кухне.
Но стражника смутил не странный набор посуды, а вид Ралиджа, вошедшего следом. Фиолетовый плащ, чешуйчатый шлем — все вроде бы в порядке, но…
— А где арбалет? — буркнул стражник. — Велено же — без взведенного арбалета и не соваться…
Он не договорил, получив по физиономии подносом. Глиняные горшочки разлетелись во все стороны. Рифмоплет вцепился в противника, не давая выхватить оружие.
Еще двое стражников, увидев неладное, с мечами кинулись навстречу незваным гостям. Ралидж встретил их плавным движением клинка — оба меча ушли в сторону. Стражники по инерции пробежали еще несколько шагов. Ралидж скользнул между ними, легко повернулся налево, затем направо — не бой, а танец… вот только оба противника не по-танцевальному грузно осели на пол и больше не шевелились. А Ралидж, продолжая незаконченное красивое движение, тронул концом клинка третьего противника, который как раз успел стряхнуть с себя Рифмоплета, вырвал из ножен меч… а вот ударить не успел.
— Меч паршивый, — с сожалением сказал Ралидж. — Будь тут моя Сайминга, я так долго не возился бы.
— Куда же еще быстрее?! Это… это была драка стайки мотыльков с лесным пожаром!
— Стихи писать будешь потом. Притвори дверь, чтоб никто не заметил с галереи…
Комната, где был заточен король Грайана, запиралась снаружи лишь на засов — правда, тяжелый, в одиночку из пазов трудно вынуть. Полной неожиданностью оказались два торчащих в комнате стражника.
Судя по всему, королю скучно не было. Джангилар, подобрав ноги, сидел на постели. Стражники, сняв шлемы, устроились возле кровати на полу. И все трое резались в «радугу» — так азартно и увлеченно, что не услышали, как был снят засов. Обернулись игроки лишь на скрип двери.
Джангилар был неплохим воином. Увидев знакомое лицо, он отложил изумление на потом, протянул свои длинные руки и крепко столкнул стражников лбами. Без единого слова протеста они растянулись на полу.
Ралидж и его спутник молча ждали, пока король заговорит первым. Есть вещи, которые остаются незыблемыми даже в самых невероятных ситуациях…
— Это ты… — восхищенно и растроганно выдохнул Джангилар. — Ну, бродяга!.. — И тут же его тон стал насмешливым: — Надеюсь, тебя не хотят поселить сюда? Тут и одному тесновато.
— Я не помешал моему государю развлекаться? — в тон собеседнику отозвался Ралидж. — Надеюсь, Дракон не успел проиграть этим воякам что-нибудь стоящее… скажем, дворец в Тайверане?
Джангилар спрыгнул с кровати и подмигнул своему спасителю:
— Как раз собирался поставить на кон твою крепость… Мы пытаемся улизнуть или уходим с грохотом и треском?
— Как получится, государь.
— Нурайна уже с вами?
— Нурайна? — растерялся Орешек. — Разве она здесь? — Он обернулся к Рифмоплету: — Стражник говорил о Нурайне?
— Стражник упоминал о грайанской принцессе… рядом, на том же ярусе. Если это ее зовут Нурайной…
— Принцесса… да, верно, я и не подумал… ее же никто не называет принцессой… Вей-о! Нурайна здесь!
— Я никуда не пойду без сестры! — твердо сказал король.
— Но мы не можем… — встревожился Рифмоплет. — Как же пробиться наружу, если с нами будет женщина?
— Нурайна, — объяснил ему Орешек, — пробьется наружу и сама. Нам останется только цепляться за ее подол, чтоб не потеряться по дороге.
* * *
Вид сестры потряс короля: бледная, осунувшаяся, с темными веками, с лихорадочным огнем в глазах. Можно подумать, что ее пытали!
Впрочем, Нурайна осталась Нурайной: отмахнулась от расспросов, подобрала меч убитого охранника и молча двинулась за Рифмоплетом, показывавшим дорогу. Они вернулись на галерею, огляделись и направились к забитой крест-накрест досками узкой двери, которая, по словам Рифмоплета, вела на крышу.
Беглецы оторвали доски с одной стороны, протиснулись в щель и постарались по мере возможности приткнуть за собой доски на прежнее место, словно их никто не трогал.
Поднимаясь по узкой крутой лестнице, Ралидж изложил королю и его сестре план побега. Джангилар лишь хмыкнул, а Нурайна печально сообщила Орешку, что никогда и не считала его нормальным человеком. На это Орешек с энтузиазмом ответил, что все тюрьмы рассчитаны на нормальных людей, а стало быть, у таких, как он, всегда есть шанс.
На том разговор кончился, потому что кончилась лестница. Беглецы очутились на крыше — плоской, широкой, обнесенной невысоким зубчатым парапетом и густо загаженной птицами.
Рифмоплет упал на колени возле одного из зубцов, вытащил из-под одежды длинную веревку. Прилаживая ее вокруг зубца, он невольно поглядывал вниз. Совсем рядом, на крепостной стене стражники увлеченно следили за представлением. Самому Рифмоплету сквозь зубцы был виден только Ильен, который бренчал на лютне, приплясывал и старательно вилял пушистым собачьим хвостом, который Ингила пришила к его штанам. С неожиданной ревнивой досадой поэт подумал, что Сокол видит гораздо больше — вытянулся во весь рост, знай глазеет…
— Не лучше ли моему господину пригнуться? Вдруг какой-нибудь стражник обернется…
— Не обернется, — легкомысленно ответил Ралидж. — Они все на Ингилу таращатся.
— Ну, кому-то может надоесть…
— Как же, надоест… она кофточку сняла… Э-эй, ты что задергался? Знай узел затягивай.
— А это может получиться, — негромко сказал король, глядя в другую сторону — на сверкающую гладь реки. — Стена совсем близко… к тому же низкая она — ну понятно, зачем же на утесе высокую стену возводить…
— Кто-нибудь… — ледяным тоном сказала Нурайна, ни к кому конкретно не обращаясь, — кто-нибудь догадается спросить, умею ли я плавать?
С нехорошим предчувствием Орешек обернулся к ней:
— А… моя госпожа умеет?..
Чуть помедлив, она ответила, глядя мимо него:
— А зато у меня много других достоинств.
Потрясенный Рифмоплет перестал возиться с веревкой:
— Да как же никому из нас и в голову не пришло…
Орешек сразу растерял свою веселую лихость и с самым несчастным видом хлопнул себя ладонью по лбу:
— В Грайане крестьяне говорят: «Умен я, умен: сумел скотину в хлев загнать! А был бы еще умнее, догадался бы дверь там запереть…» Мы, дурни, не подумали: может, и Дракон плавать не умеет?
Джангилар ободряюще ему подмигнул и ласково обратился к сестре:
— Сам прыжок тебя не пугает, верно?
Нурайна твердо кивнула.
— Ну вот, а в воде уже буду я. Ты же знаешь, я любого дельфина плавать поучу. Ралидж говорит, что нас ждет челнок. Даже если наглотаешься воды — все равно не бойся. Со мной не пропадешь, не позволю.
Нурайна задохнулась от волнения. Впервые младший брат говорил с ней так!
Может быть, этого мгновения она подсознательно ждала с того дня, когда ее, десятилетнюю девчонку-рабыню, отмытую и одетую в чистенькое платье, привели из кухни в королевские покои и сказали, что она — дочь короля Бранлара, а вот этот двухлетний малыш — ее братик. И двадцать шесть лет с тех пор была она старшей сестрой, советницей и защитницей. Правитель могучей державы оставался для нее мальчуганом, которого надо опекать.
И вдруг — сильный взрослый мужчина протягивает ей руку, чтобы помочь.
Надежная опора. Брат.
Ради такого дивного ощущения Нурайна не то что в воду — на каменные плиты двора спрыгнуть согласилась бы!
* * *
Аурмет Ароматный Шелк, дарнигар Замка Темного Ветра, в прескверном настроении брел по галерее. Причиной его хандры был серьезный разнос, который утром учинил ему Хранитель.
Во-первых, возмутительно, что Сын Клана Альбатроса должен выслушивать выговор от Сына Рода. Во-вторых, Аурмет и сам понимает, что забросил свои обязанности и редко бывает в замке. Ну и что? В столице творятся такие события! Пылает погребальный костер Нуртора… Нуренаджи вот-вот станет королем… а он, Аурмет, член Стаи и друг принца, будет в это время проверять, все ли стражники надели в караул шлемы и не пропускают ли они тренировки на плацу? Да если кому интересно знать, он, Аурмет, вообще не выносит лязга оружия! Хватит, наслушался на всю жизнь три года назад, под стенами грайанской крепости Найлигрим!
В беседах с приятелями Аурмет любил выставлять себя бывалым бойцом, которому превратности судьбы помешали с ходу завоевать Грайан. Но сам-то он помнит безумие разбитой армии, брошенные обозы, озверевшие лица наемников, бегущих куда глаза глядят. Какой-то бородач ударом кулака сбил Аурмета с ног… не меньше дюжины негодяев пробежали по нему… сапожищами… ужас!
С тех пор молодой Альбатрос дал себе слово: держаться подальше от мест, где Сына Клана могут убить или хотя бы ударить. И уж конечно, никакой армии!
А этот замок — тихая, уютная пристань… разумеется, лишь для начала карьеры. Но здесь надо быть не дарнигаром, а Хранителем.
Как жаль, что тогда, возле храма, не удалось навести чары на Джангилара!.. Кстати, интересно, а что сделала бы с грайанским королем та колдовская фраза? Нуренаджи так и не удосужился разъяснить, что должно было произойти… Ладно, неважно. Главное — в награду принц добился бы для своего любимца должности Хранителя замка. А вместо этого на Аурмета обрушился поток брани и приказ не появляться на глаза…
Альбатрос огорченно погладил холеными пальцами ухоженную русую бороду.
Ничего, Нуренаджи остынет — и все можно будет начать сначала…
Внезапно что-то отвлекло молодого дарнигара от честолюбивых размышлений. Какая-то мелочь… ах да! На заколоченной двери отодраны края двух досок.
Что это за дверь? Вроде бы ход на крышу…
Дарнигара охватил праведный гнев. Ах, мерзавцы! Либо слуги прячут на крыше, что сумели наворовать, либо стражники предаются там каким-нибудь запретным удовольствиям. В любом случае — мерзавцы! И сейчас Альбатрос покажет всем, что он дарнигар не только по названию.
Ага, мимо как раз идут двое стражников. Только что сменились — еще в шлемах, при мечах. Спешат, голубчики, на стену, хотят увидеть хоть конец этого идиотского представления. Не выйдет!
— Эй вы, двое! Отодрать до конца эти доски — и оба за мной!
* * *
— …На веслах надежный человек. Уходить придется по течению, в город: река быстрая — пока гребец будет с ней бороться, стража засыплет челнок стрелами… В условленном месте на берегу будет стоять девушка в дорожной одежде, с длинными русыми волосами…
— Красивая? — хохотнул король.
— Очень, — серьезно ответил Ралидж. — И если государю интересно — Дочь Клана Рыси… Если девушки на берегу не будет — значит, высаживаться там опасно. Придется искать другое место, чтобы пристать к берегу.
— А как я потом вернусь в Грайан? Или такую мелочь вы с друзьями собирались обдумать потом?
— О, с этим-то все в порядке! Ни один легендарный король древности не возвращался из плена так, как вернется мой государь! Об этом будут говорить не одно столетие… но пусть это окажется приятной неожиданностью для моего повелителя!
— Кто-то сюда поднимается, — негромко сказала Нурайна, склонившись над люком.
— Пойду займусь, — кивнул Ралидж. — Желаю удачи моему государю и светлой госпоже.
И исчез в люке.
Король подтянул к себе длинную веревку. Ему не было страшно. В скучноватой придворной жизни Джангилару остро не хватало таких отчаянных передряг, лихой игры со смертью.
Внешняя стена, битком набитая глазеющими стражниками, шла параллельно стене здания, а затем делала крутой поворот, образуя угол.
Никто из стражников не заметил, что у них за спиной вдоль стены главного здания раскачнулась веревка. Человеческая фигура, темная на сером фоне, рванулась в сторону реки. Одного взмаха оказалось мало, Джангилар откинулся назад, всем телом помогая полету, как мальчишка на качелях. На этот раз веревка отшвырнула его гораздо дальше — и с большей силой бросила вперед, и что-то сладко оборвалось внутри, и тело стало легким, почти невесомым, и Джангилар почувствовал: пора!
Кто-то из охранников обернулся, в первый миг не поверил своим глазам, но тут же понял: самая интересная часть представления происходит за спинами зрителей! Стражник заорал во все горло. И в это мгновение беглец разжал руки, пролетел над стеной и канул вниз.
Если всплеск воды и донесся до стены, он пропал в свирепой ругани и гневных криках. Разом забыв про циркачей, все обернулись к черноволосой женщине, которая уже летела к свободе — совсем рядом, а не поймать…
Нурайне, как и брату, хватило двух сильных взмахов веревки. За это время никто не успел даже зарядить арбалет. Женщина огромной птицей перелетела стену и исчезла внизу.
Рифмоплет, выглядывавший из люка, облегченно вздохнул и поспешил вниз по лестнице.
* * *
Хорошо, что предусмотрительный и благоразумный Аурмет пропустил на узкой лесенке стражников вперед. Только это и спасло его, когда сверху обрушился свирепый живой ураган.
Попятившись, Аурмет упал, покатился по крутым ступенькам — и догадался: замер, застыл, скорчившись на холодных плитах и отчаянно надеясь, что неведомый враг примет его в полумраке за мертвого.
Так и произошло, хвала Безымянным! Незнакомец в фиолетовом плаще и чешуйчатом шлеме стражника перешагнул через тела своих противников, склонился над Аурметом — страшное мгновение! — а затем поспешил к выходу. Следом спустился второй — тоже в одежде стражника.
На галерее послышались крики. Им ответил взволнованный голос с лестницы:
— На ступеньках трое наших… зарублены… Грайанцы проклятые!
«Да это же один из преступников!» — ахнул про себя Альбатрос. Хотел было крикнуть, чтобы стража схватила наглеца и его сообщника, но вовремя прикусил язык.
Схватят негодяев — ну и что? Какая польза Аурмету? Заслуга поимки грайанцев будет приписана Хранителю. А дарнигара спросят: как это он — целенький, без единой царапины — пропустил врагов с крыши на галерею?
А так все хорошо: дарнигар контужен при отражении налета на крепость. Второпях выскочил без шлема, вот и получил по голове. Мечом. Плашмя. Пусть без него ловят кого хотят. Не поймают — тем хуже для старого Тагитума.
Когда Аурмета найдут, он постонет немного для убедительности, красиво обвяжет голову куском белого полотна — и немедленно к Нуренаджи! Ему есть что рассказать тому, кто завтра станет королем.
Он, Аурмет, сквозь полусмеженные ресницы разглядел склонившегося над ним злодея. И не просто разглядел — узнал!
Да разве забудешь переговоры у стен крепости Найлигрим! Аурмет сопровождал тогда короля — трубил в рог, вызывая грайанцев на переговоры. Сам напросился: историческое событие!
У всех Альбатросов зоркие глаза и прекрасная память на лица. Аурмет хорошо разглядел стоящего на стене высокого человека — каштановые волосы, широкие плечи, дерзкое лицо с высоким лбом, твердым подбородком и густыми, почти сросшимися бровями. То ли Хранитель крепости, то ли, как потом говорили, самозванец, выдававший себя за Хранителя…
* * *
В полутемной конюшне царили суета и неразбериха. Стражники поспешно набрасывали на лошадей седла, затягивали подпруги, выводили коней к воротам. Подъемный мост уже опускался с надсадным скрежетом, лязгала решетка, открывая путь. В спешке никто не вглядывался в лица дюжих парней в фиолетовых плащах, которые взлетали в седла и направляли лошадей на мост.
Погоня волчьей стаей вылетела из ворот замка. Ралидж и Рифмоплет скакали бок о бок. Когда отряд промчался мимо шарахнувшихся с дороги циркачей, поэт еле сдержался, чтоб не махнуть Ингиле рукой.
— Удираем? — возбужденно шепнул Ильен Ингиле.
— Ни в коем случае! — твердо ответила девушка. — Мы ж тут ни при чем! — И громко, весело закричала: — Видно, представлению конец? Всех зрителей мы разогнали своими песнями и плясками? Эй, добрый господин… ты-ты-ты, красавчик у ворот! Нам бы тут заночевать… нас трое всего, много места не займем!.. Да вижу-вижу-вижу, что здесь не постоялый двор! На постоялом дворе платить надо, а здесь, может, и задаром бы пустили — а, красавчик?.. Чего-о? Куда-а я должна катиться? Не дождешься, козел кривомордый! Сама туда не пойду и братику не позволю!.. Ладно, братик, подбери-ка быстренько монетки, вон нам сколько благородные господа набросали…
42
День склонялся к вечеру. В маленькое окошко виднелись лишь клочки облаков и край деревянной крыши соседнего дома. Но стоящий у окошка Джилинер мысленным взором видел весь Джангаш. Чародея забавляла мысль, что горожане преспокойно заканчивают свои дневные дела… и никто даже не подозревает, что в город прибыл настоящий повелитель. Не глупец Нуренаджи, который сейчас живет предвкушением завтрашней коронации, а истинный государь. И ни торжественной встречи, ни приветственных криков… а вместо дворцовых покоев — скромная комнатушка на постоялом дворе. Интересно, войдет ли эта каморка в летописи и баллады? Или король-Ворон останется в веках загадочным незнакомцем, ниоткуда возникшим в городе перед коронацией?
Джилинер ласкающе коснулся кончиками пальцев браслета на левом запястье. Необычный браслет — широкий, гладкий, с мягко округленными краями и глубоким зеркальным блеском. Недавнее изобретение, частица волшебного зеркала, которое теперь всегда с собой.
Подняв повыше левую руку, Ворон залюбовался, как в сияющей полосе искаженно отражаются серое бревно стены, часть дверного косяка, человеческий глаз и бровь над ним…
Глаз? Бровь?
Ворон резко обернулся: кто осмелился его беспокоить?!
Бесшумно вошедшая женщина застыла у дверей. Тощая, долговязая, с блекло-русыми волосами и мелкими, неприметными чертами лица. Линялая кофта, юбка до полу…
Но чародей ни на мгновение не подумал, что это здешняя рабыня. Пусть Джилинер никогда не видел этого невзрачного лица, но ему было знакомо тупое равнодушие взгляда. Эти глаза умели менять выражение — но лишь тогда, когда это было действительно необходимо.
— Я доволен тобой, — негромко сказал Ворон. — Ты хоть что-то сумела сделать.
В оловянном взгляде женщины не промелькнуло ни искорки мысли или чувства, но тонкие бледные губы дрогнули, уголки их раздвинулись. Неестественная, словно нарисованная, — но все же улыбка!
Неожиданно для себя Ворон растрогался. Эта Глиняная и впрямь лучше двух первых, ныне покойных болванов. Сочла нужным показать, что польщена хозяйской похвалой! Без приказа! Четвертый, может, и умнее, да непонятный какой-то, из рук выскальзывает. Простое дело не может довести до конца, словно пытается предоставить жертву судьбе… Ладно, об этом негодяе потом…
— У меня для тебя срочное дело. Найди и убей одну женщину — она сейчас в Джангаше.
Чародей на ладони протянул Третьей узкий матерчатый поясок — зеленый, с кисточками на концах. Недавно люди предусмотрительного Ворона побывали в Найлигриме и похитили тот поясок у супруги Хранителя. По-разному может маг использовать вещь, принадлежавшую другому магу. Но сейчас оставалось время лишь для самого простого способа.
Третья всем телом подалась к господину, склонилась над его ладонью. Черты ее лица размылись, челюсти и нос выдвинулись вперед, кожа быстро начала покрываться короткой жесткой шерстью. И вот уже на узких плечах — нечто вроде рыжей собачьей морды… Гончая!
Маг с интересом наблюдал, как существо, часто дыша, обнюхивало зеленый поясок.
— Запомнила запах?.. Вот и умница! А теперь надо подумать, в каком обличье ты подойдешь к госпоже. Лучше не убивать ее на глазах у всех — отведи куда-нибудь в глухой закоулок… Думаю, я смогу подсказать тебе, чей облик принять, чтобы не спугнуть Волчицу!
* * *
Высокородный Аурмет брел по темнеющей улочке. Альбатроса не сопровождали ни стражники, ни слуги. Вообще-то он направлялся к своему городскому дому, но сбился со знакомого пути и шел слепо и бездумно, куда несли ноги.
Какой удар! Все вышло совсем не так, как он рассчитывал! Не удалось спихнуть с должности старого Тагитума, не удалось показать себя героем, не удалось смягчить сердце принца рассказом о загадочном грайанце… Как он мог забыть, что нельзя соваться к разгневанному Вепрю! Вот Тагитум — вроде бы не так уж сведущ в тонкостях придворной жизни, а догадался, прислал вместо себя с дурной вестью стражника! Говорят, этому стражнику по зубам перепало… А уж на него, на Аурмета, как орал будущий король Силурана! Кричал, что два идиота, дарнигар и Хранитель, преподнесли ему подарочек по случаю коронации. И если Аурмет не может уследить за пленником, запертым на семь замков, то зачем такая бестолочь вообще на свете живет?.. Ах, грайанца он узнал? А почему не убил на месте? Как он смеет, живой и невредимый, стоять перед своим повелителем и что-то вякать?..
Оторвавшись от невеселых мыслей, Аурмет обнаружил, что оказался на окраине. Альбатрос не представлял себе, куда выведет его эта грязная, кривая, стиснутая обшарпанными домишками улица. Надо у кого-нибудь спросить дорогу, но у кого? У мерзкого нищего в язвах, один вид которого вызывает тошноту? У сгорбившейся под вязанкой хвороста старухи, злобно сверкающей глазами из-под засаленного платка (не иначе как сама Многоликая!)? У высокого, плечистого детины в кожаной куртке, что упругой походкой идет впереди (наверняка уличный грабитель!)?..
В этот миг парень в кожаной куртке, словно почувствовав взгляд Аурмета, настороженно обернулся. Лишь на мгновение. И пошел дальше.
А у высокородного господина задрожали ноги, сердце ударило с перебоями, комок воздуха заблудился в горле — выдох или вдох?
По загадочной недоброй улице от Аурмета удалялся тот самый грайанец, что утром склонялся над ним с мечом в руке. Хранитель крепости Найлигрим.
Альбатросу и в голову не пришло догнать злодея и крикнуть: «Стой! Ты арестован!» Но и беспомощно топтаться на месте было нельзя: гнев принца Нуренаджи не был простым сотрясанием воздуха. Аурмет, как и все в Стае, помнил слова, которые обронил однажды вожак: «Те, кто пойдет за мной следом, будут жить не очень-то спокойно. Но они будут жить».
Мысли об этом гнали Аурмета за маячившей в конце улицы ненавистной спиной. Впереди — беда, позади — беда… О боги, за что так? Пощады, Всемогущие! Разве Аурмет когда-нибудь скупился на жертвы?!
И боги услышали, услышали, услышали!
Из глухого проулка, черным проемом угрюмо выглядывавшего на улочку, послышались веселые крики, хохот, обрывки песен.
Был уже здесь Аурмет! Был! Приводили его сюда друзья из Стаи! В этом самом проулочке есть неприметный дом — большой, но обшарпанный, грязный, с наглухо закрытыми ставнями. А внутри — свет, уют, роскошь: ковры, хрусталь, курильницы с благовониями, разбросанные на полу атласные подушки. Негромкая музыка, чудесное вино и рабыни, искусные не только в музыке и танцах…
Нет, Аурмет не тратил времени, смакуя воспоминания. Они нахлынули лишь на мгновение — но так отчетливо и ярко, что тело обожгло огнем желания, такого нелепого и неуместного сейчас…
Но лишь на миг. Опомнившись, Аурмет ринулся в проулок — туда, где, наплевав на траур, хохотало, пело и ругалось его спасение.
За двери вывалилась порядком подгулявшая компания. Пятеро! И все из Стаи! Не всех Альбатрос знал по имени, но каждому был рад, как потерянному и вновь обретенному брату. Ну конечно, заранее празднуют завтрашнюю коронацию. И в отличие от него, дурака, догадались захватить с собой охрану. Вот какие дюжие рабы с факелами! Вот какие бравые наемники с мечами!..
Видно, не так уж пьяны были Дети Кланов — быстро поняли, о чем взволнованно и сбивчиво говорит Альбатрос. Они еще не знали о побеге Джангилара. А узнав — взрычали, сразу послали вперед двоих наемников, запаслись в доме веревками и всей сворой рванулись по следу.
Везение уже не оставляло Аурмета: один из высланных вперед наемников у поворота махнул им рукой. Сыновья Кланов бегом подтянулись и выглянули за угол.
На темной, но еще не опустевшей улочке стояла у высокого забора женщина. Лица ее не было видно — лишь густые черные волосы. Рядом с ней робко озирался щупленький белобрысый парнишка.
Плечистый грайанец подошел к ним. Женщина коротко вскрикнула и припала к его груди, не обращая внимания на устало бредущих мимо вечерних прохожих.
— Обоих берем или только его? — деловито спросил наемник.
— Обоих, — ответил Аурмет. — Она же наверняка сообщница.
— Нет, — тревожно перебил Альбатроса бледный юноша (Аурмет узнал младшего брата Верджита, недавно спятившего чародея из Клана Лебедя; вот только имени юнца он вспомнить не смог). — С ними так просто нельзя! Я чувствую… чувствую силу!
— Ты чародей? — быстро спросил Аурмет.
— Не совсем, — покраснел юноша. — Сам пока ничего не могу… но магию узнаю безошибочно. А здесь она прямо волной катится!
— Так что же делать? — растерялся Альбатрос.
Юноша гордо извлек откуда-то из складок одежды черный шнурок, завязанный в петлю:
— Это мне брат подарил! Любому колдуну на шею набросить — он колдовать не сумеет…
Аурмет осторожно выглянул из-за угла. Черноволосая, взмахивая рукой, что-то взволнованно говорила. Широкоплечий грайанец согласно кивал.
— Кто из них маг?
Юноша замялся. Но выдать свои сомнения показалось ему постыдным.
— Мужчина, — сказал он с уверенным видом.
— Берем обоих, — решил Альбатрос. — Грайанцу — шнурок на шею… и пасть сразу завязать, чтоб заклинаний не читал. Шнурок шнурком, а кляп во рту надежнее.
* * *
Пилигрим пробирался по узким улочкам в «Золотую синицу», где пестрая компания назначила место сбора. Он мог быть доволен: беглецы сданы с рук на руки Фаури, а уж та проводит их… ну, где там Айфер лачужку снял… И неплохо удалось поморочить головы преследователям. Попробуй погонись на конях за челноком, если по берегу натыканы домишки бедноты… еще и заборчики понаставлены, как будто здешней нищете есть что беречь от завистливых глаз…
Но Пилигрим думал сейчас не о завершенном славном деле. И не вспоминал про Храм Всех Богов, куда стремился напролом сквозь опасности. Нет, голова и сердце его были заняты другим.
Помогая выбраться из челнока сестре грайанского короля, которая сильно ушиблась и наглоталась воды, Фаури вскинула на Пилигрима свои удивительные синие глаза и быстро сказала:
«Пожалуйста, береги себя. Не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Именно с тобой».
И теперь Пилигрим на ходу перебирал каждое драгоценное словечко этой дивной фразы, время от времени выныривая из своих сверкающих грез и спрашивая у прохожих дорогу к «Золотой синице».
Он был углублен в серьезнейшее обдумывание тончайших оттенков смысла, заложенного в словах хрупкой девушки с глазами цвета подснежников, когда в ноги ему подстреленным зайчонком кинулся зареванный Ильен.
Продолжая счастливо улыбаться, Пилигрим за шиворот поднял мальчишку, поставил на ноги:
— Что случилось? Где Ингила, где остальные?
Мальчишка задыхался от слез, пришлось встряхнуть его за плечи. Начав говорить, Ильен неожиданно четко и связно изложил ситуацию — и рассказ этот согнал улыбку с лица Пилигрима.
Оказывается, Ильен вместе с Ингилой и Тихоней пришел в «Золотую синицу», где ждала госпожа Арлина. Циркачи спросили себе жареную курицу, а госпожа не могла усидеть под крышей — о муже беспокоилась. Вышла пройтись по улочке, Ильен за ней увязался. Тут как раз Хранитель подошел, и все так хорошо было… Вдруг из-за угла вывалилась какая-то орава и напала на Сокола и госпожу. Ильен пытался драться, но кто-то крикнул: «И мальчишку прихватите!» Ильен испугался и убежал. Потом опомнился, решил вернуться — и заблудился…
— Ладно, успокойся! — потрепал его по плечу Пилигрим. — Пойдем к «Золотой синице». Может, Ингила видела, куда…
Он не договорил: из-за поворота показались трое стражников. Пилигрим почтительно отступил к забору, давая им пройти. Патруль миновал было юношу и мальчика, но вдруг один из стражников — толстый, кругломордый — остановился:
— А ну, парень, поверни голову. Вроде я тебя где-то видел…
Пилигрим неохотно взглянул стражнику в лицо. Ильен, снизу вверх с тревогой наблюдавший эту сцену, увидел, как физиономия толстяка резко побагровела, глаза выпучились. Можно было поручиться, что и волосы под медным шлемом встали дыбом. Из горла стражника вырвался невразумительный звук — то ли хрип, то ли клекот. Остальные стражи порядка в недоумении уставились на своего приятеля.
Пилигрим не стал дожидаться объяснений. Легко перемахнув забор, он бросился наутек. Стражники, как почуявшие дичь псы, сиганули следом. Последним вскарабкался на забор и плюхнулся на ту сторону толстяк.
Ильен припал к щели, увидел в сумерках копошащуюся кучу тел. Пилигрим схвачен!
Содрогаясь от беззвучных рыданий, мальчик побрел прочь. Что делать? Найти «Золотую синицу»? На нем, Ильене, лежит какое-то проклятье! Не навлечь бы его на славную, веселую Ингилу…
И тут пронзительно-остро Ильен понял, что не за Ингилу болит у него душа. И не за Пилигрима, которого, конечно, жаль…
Невыносимо даже думать о том, что схвачены Сокол и Волчица!
Нахлынули воспоминания, одно мучительнее другого. Вот Арлина, ласково смеясь, пытается причесать его непослушные вихры. Вот Ралидж, ловко играя деревянным мечом, раз за разом терпеливо показывает ему прием «радуга над лугом»…
Его семья. Его единственная семья. Как же он раньше этого не понимал? Как он мог быть такой самовлюбленной свиньей?
Ведь и в эту передрягу Ралидж и Арлина попали из-за него! Сидели бы сейчас спокойно дома…
Впереди послышалась брань. Ильен вскинул голову и обнаружил, что выбрел к городским воротам. Стражники опускали решетку. Рядом, вцепившись лапищами в поворотный барабан и не давая стражникам закончить дело, стояла гигантская толстуха в пестром наряде. За ее спиной жались три размалеванные девицы помоложе и посмазливее. При всей своей неискушенности Ильен понял, что это не бродячий театр и не цирк. Толстуха свирепо орала, что она со своими «крошками» не может ночевать в придорожной канаве. А стражник втолковывал ей, что впускать-выпускать никого не велено, а почему — он и сам не знает…
Через эти самые ворота Ильен утром вошел в город. Вернее, въехал — на телеге, которую они нашли в сарае постоялого двора. Хранитель в крестьянской одежде шел рядом с телегой, держа вожжи и покрикивая на ленивую лошадку, тоже трофейную…
А теперь Сокол в беде! Чего бы Ильен не отдал за то, чтобы его спасти! Больше всего на свете он хотел бы сейчас стать могучим и грозным, как… как…
Как дракон.
Перед глазами, словно наяву, взметнулось черное крыло, распахнулась бездонная зубастая пасть.
Эрвар остался в глубоком овраге неподалеку от города. Ночью он поймал и сожрал дикую свинью и теперь отлеживался, переваривая добычу…
Толстуха в пестром продолжала кричать на стражу. Мальчик напряженно, сосредоточенно взглянул в ее сторону. Затем пригнулся и со всех ног кинулся под черную каменную арку, нырнул под полуопущенную решетку. Один из стражников, увлеченный спором, даже не обернулся, а второй попытался схватить мальчишку за шиворот. Ильен увернулся, больно ушибся головой о прут решетки, но не остановился. Стражник что-то кричал вслед, но все заглушали удары крови в висках.
Мальчик бежал до поворота дороги. Здесь он рухнул среди высоких кустов и в отчаянии начал думать о том, что натворил.
Позади остался город. Враждебный, незнакомый, чужой… но — город. Люди.
Впереди — чернеющий лес. Волки, рыси, нежить. Скоро опустится ночь… И в этом лесу надо найти овраг, к которому Ильен почти не помнит дороги! Что делать? Бегать с воплями: «Эрвар, Эрвар!» — и в ужасе представлять себе, кто может прийти на голос?..
В лесу глухо заухала сова. У Ильена мороз прошел по коже.
А если он найдет Эрвара — захочет ли тот разговаривать с мальчишкой? Ну, сожрать, наверное, не сожрет, но и слушать не станет. Зачем дракону людские хлопоты? И что ему просьбы Ильена? Так, цыплячий писк под ухом…
Может, еще не поздно все исправить? Вдруг стражники еще препираются с той бабой? Вернуться, заскулить: мол, дяденьки добренькие, простите, это я выскочил на спор с мальчишками, смелость показывал… Пожалеют, пустят… Найти Ингилу и Тихоню, переночевать в безопасности на лавке в трактире…
Ильен встал на ноги. Над верхушками кустов призывно чернел край городской стены.
Вот-вот, вернуться. Провести ночь в уюте и тепле. А утром стоять в толпе на площади и смотреть, как казнят Ралиджа, Арлину, Пилигрима…
Ильен стиснул кулаки и тоскливо оглянулся. Вокруг были не просто кусты, а подлесок, преддверие недоброй чащи. Но мальчик уже не думал об ужасах леса. Он нашел взглядом сухое дерево и, царапая в кровь руки, отодрал от него увесистый сук. Взвесил дубинку на руке — и разом исчезли сомнения и страх. Все у него получится. Он найдет этот овраг, он уже вспомнил, в какую сторону надо идти. И дракона он уломает как-нибудь…
Тяжелый сук в руке напомнил о деревянном тренировочном мече. Ильен, зло усмехнувшись, проделал ненавистный прием «радуга над лугом». И получилось! Впервые в жизни! Красиво, чисто!
Видели бы сейчас Ильена мальчишки из крепости, всегда дразнившие его за трусость!
— Волки, да? — в полный голос спросил он. — Нежить, да? А ну, кому первому в лоб? Мой отец был разбойником!
Значит, так: вдоль дороги до второго поворота, налево в чащу, напролом до ручья, а дальше вверх по течению…
* * *
— Но, мой повелитель, нужна ли нам смерть этого человека? Ведь ему известно, где скрывается грайанский король… — осторожно удивился из-за плеча Нуренаджи долговязый Сын Клана Акулы с жутковатой зубастой маской на голове.
— Нет!! — сорвался на визг Нуренаджи — но тут же взял себя в руки и продолжил с достоинством: — Нет! Все, что нужно, нам расскажет его сообщница. А колдуна казнить немедленно, не развязывая пасти!
Принц понимал, что поступает нерасчетливо. Может быть, сообщница грайанца не знает ничего — и Нуренаджи своей рукой обрывает нить, ведущую к высокородным беглецам.
Но есть то, что сильнее здравого смысла: страх. Этот страх — древний, дремучий — поселился в душе Нуренаджи в тот миг, когда принц увидел бессмысленные, словно выжженные изнутри глаза Верджита. Страх, который из века в век гнетет человеческие души, заставляет их сжиматься и дрожать. Страх перед чародейством.
До сих пор Нуренаджи считал магическую силу благословением, даром богов. Переживал, что не отмечен Безымянными… завидовал Верджиту…
Но когда чародей-Лебедь был раздавлен чужим колдовством, Вепрь содрогнулся. Ему показалось, что он стоит нагим на пронизывающем до костей ветру. Что защитит от магии? Мечи стражи? Дворцовые решетки, засовы и замки? Текущая в жилах чистая кровь великого предка? Лебедя его кровь не спасла…
Узнав, что схваченный грайанец оказался чародеем, Нуренаджи произнес: «Казнить!» — раньше, чем успел подумать: а выгодно ли это ему? Не до выгоды было — он спасался от леденящих приступов ужаса.
Потом он прикажет пытать женщину-сообщницу. А если это ничего не даст — что ж, отыщет беглецов как-нибудь иначе. Но вражеский колдун должен быть убит! Сразу! Сейчас! На глазах у своей девки — она потом сговорчивее будет.
Неважно, что Нуренаджи еще не король и не может отдавать приказы палачу. Стая сделает все сама. Казнь была любимой игрой их детства: с соблюдением должных церемоний они рубили головы связанным собакам. Все окончилось, когда был казнен раб, доносивший королю на принца и его друзей. Старик до последнего мгновения думал, что молодые господа забавляются, что это не всерьез… Нуртор узнал, разгневался — и кровавые игры пришлось прекратить.
Но теперь — кто посмеет остановить Нуренаджи?
* * *
Полумрак — и отчаяние. Огонь факелов — и лютый ужас. Негромкие голоса — и надвигающееся безумие.
Нет, Арлина не вспомнила о своем пророческом видении: темный зал, полотнища паутины с потолка, мрачное сооружение, покрытое черным сукном, и человеческие фигуры с птичьими и звериными головами… Ничего этого она не вспоминала — просто билась в лапищах, державших ее за локти, извивалась, кричала.
Но кричи не кричи — жуткие нелюди уже валят на колени перед черным возвышением обмотанного цепями человека. Рот его завязан тряпкой, но видно, что на лице не страх, а гнев и ярость.
Высоченный урод с большой кошачьей головой поднимает топор. Почему-то его движения становятся невероятно медленными. Арлина понимает, что сейчас оборвутся две жизни — ведь ей не пережить любимого! Она пронзительно визжит в бессильной попытке остановить этот кошмар…
В бессильной? Ну нет! Визг освобождает таящуюся в Арлине силу. Звук, истончаясь, превращается в невидимый клинок, который уходит под черные своды и дробит потолок…
Но поздно — топор уже пошел по дуге вниз, с мерзким хряском ударил… Отрубленная голова падает с возвышения, катится к ногам женщины.
Арлина испускает новый крик, полный безудержного, смертельного отчаяния. Лапы, держащие ее локти, разжимаются. Женщина, не оглянувшись, бросается к отрубленной голове, падает перед ней на колени. Вокруг мечутся охваченные паникой нелюди, с потолка падают глыбы, но Волчица не думает о том, что и ей грозит опасность. Со смятенным сердцем наблюдает она чудо, подобное тому, что являлось ей недавно в Подгорном Мире.
Черты мертвого лица вдруг начинают меняться… но ведь это женщина?! Чужие, незнакомые глаза застывшим взором смотрят в неистовые глаза Волчицы — за миг до того, как голова вспыхивает легким прозрачным пламенем.
Арлина поднимается на ноги — это удается ей не сразу — и непонимающе оглядывается. Обрушился потолок, рухнула часть стены, вокруг мертвые и оглушенные люди — если, конечно, это люди…
Пошатываясь, Арлина выходит в пролом. Она ничего не хочет понимать, ей просто нужно уйти отсюда. Она устала.
Снаружи — ночная прохлада, осенний голый сад и какие-то люди с факелами. Бегают, кричат… Арлина проходит меж ними, как призрак. Калитка в стене. Рядом — ошалевший стражник, который не знает, как ему быть: бежать на крики или не оставлять пост? Последние неистраченные капли магической силы ведут и направляют Арлину. Она вскидывает перед собой руку и коротко, пронзительно вскрикивает. Калитка вылетает наружу, словно выбитая чудовищным ударом. Волчица молча проходит в открывшийся проем, не взглянув на рухнувшего на колени стражника.
Без единой мысли, с онемевшей душой идет она по ночному городу. Запутанный клубок улиц ложится ей под ноги, но чародейка без колебаний выбирает дорогу, не отдавая себе в этом отчета. Просто идет, не понимая, куда и зачем. И не удивляется, когда из мрака ей навстречу появляется человек.
— Ну, храни тебя боги… да где ж тебя носит? Я ищу, ищу… весь город, от стены до стены… Ты в порядке? Ну-ка, посмотри на меня, солнышко мое! Да что случилось?!
Нет, она не может поднять глаза. Может лишь уткнуться в пахнущую кожей куртку, почувствовать на плечах кольцо надежных крепких рук и отчаянно, горько разреветься.
— Ох, да что ты… да как же, родная… Если кто обидел, только скажи… в клочья гада… Ну пойдем, пойдем, не на улице же до утра стоять!
Но она не в силах сделать ни шагу. И как же хорошо, что человек, без которого нельзя жить, подхватывает ее на руки и несет, словно ребенка! Какое счастье, что можно откинуть голову на его плечо и благодарно затихнуть, всей душой впитывая накатившую волну счастья!
И если это сумасшествие — пусть не дадут ей боги очнуться! Пусть безумие длится до самой Бездны!
43
Холодное серое утро с висящей в воздухе сеткой мороси совсем не наводило на радостные мысли. Жрецы в своих легких белых и алых одеяниях мерзли, но не показывали виду. Народ вяло стекался на площадь к Храму Всех Богов: хоть и мерзкая погода, но почему бы не поглазеть на коронацию? Тем более что в торжественный день все равно велено закрыть все мастерские. И лавки тоже, кроме тех, что торгуют съестным… Но настоящий праздник начнется позже — когда на трех городских площадях будет выставлено бесплатное угощение.
От одного зеваки к другому перепархивали невероятные рассказы о том, как некие колдовские силы ночью разрушили полдворца. Что это означало — не знал никто, но все сходились в одном: для короля Нуренаджи это скверное предзнаменование. Пожалуй, и для Джангаша тоже. Да и для всего Силурана.
Так что восторженного ликования не замечалось ни в толпе, ни в храме. Но, вероятно, несчастнее всех здесь был тот, кого называли Незаметным. Кожей, нервами ощущал он угрозу для своей скромной, не бросающейся в глаза особы. Принц Нуренаджи его ненавидит — король Нуренаджи сотрет его в порошок. Предчувствуя такой оборот событий, поставил он в свое время на Тореола — и проиграл.
Непоправимая ошибка! Первый серьезный промах, который станет последним! А ведь Незаметный был полезен двум государям — и мог быть полезен третьему. Но Нуренаджи слишком глуп и прямолинеен, чтобы это понять. Он опирается на высокородных горлопанов из Стаи — ну и дождется, что они начнут командовать своим вожаком…
Впрочем, Незаметный не даст просто так себя смять и выбросить! Не для того прошел он неимоверно трудный и скользкий путь от дворцового вольноотпущенника до безымянной королевской тени. Он служил не за должности и награды, наслаждаясь самой близостью к власти. Никто так не знал законы — с лица и с изнанки. Никто не способен был так ловко распутать нити любого злодеяния, затрагивающего безопасность или доброе имя государя. Никто не умел так вовремя возникнуть за плечом повелителя, шепнуть умный совет — и сразу исчезнуть, так что король воспринимал сказанное как собственную мысль…
Вот жрецы встрепенулись, запели гимн. Стражники поспешно раздвигали толпу. От дворца на площадь вступила процессия, которую возглавлял слепой главный жрец. За ним шел принц Нуренаджи — бледный, с черными кругами под глазами, с полотняной повязкой на голове. На повязке проступали бурые пятна. Совершенно не торжественный вид молодого Вепря всколыхнул толпу, заставил зашушукаться.
Незаметный поежился. О Безликие, что теперь будет?!
* * *
Пилигрим, измученный и отчаявшийся, брел наугад по кривой улочке. Она была безлюдна, лавки по случаю праздника были закрыты. На какое-то мгновение юноше показалось, что он совсем один в мертвом городе.
Эта ночь была кошмаром наяву. Погоня шла за ним по следу, иногда настигала, но каждый раз удавалось расшвырять стражников и продолжить безнадежный бег, высасывающий из мускулов последние силы. За всю свою жизнь Пилигрим не был так явно и страшно в положении загнанного, обложенного со всех сторон зверя. К трем стражникам присоединились другие, погоня казалась вездесущей, она убивала желание бороться.
Вот и сейчас: позади, ломая напряженную тишину, послышались крики преследователей. Пилигрим прибавил шагу — бежать он уже не мог. Юноша действовал не задумываясь, не зная, где искать спасения. Воля тянула вперед мучительно ноющее тело, а разум словно оцепенел.
Внезапно над крышами домишек возникла высокая, нарядная кровля. Сверкнули отделанные металлом фигурные карнизы. Издали донеслось пение жрецов.
И сердце злее ударило в грудь беглеца. И тупая тоска сменилась неистовой надеждой. И невыносимая усталость сгорела в рывке мускулов. И страх утонул в яростной мысли: жаль, нет оружия!
Не сегодня он стал государственным преступником. Много дней перед его глазами стоял призрак эшафота.
Но сейчас близка была цель, к которой он шел день за днем.
Храм Всех Богов.
Единственное место в Силуране, где изгой мог получить убежище.
* * *
Пронзительная музыка ударила по нервам толпы, разгоняя сонную одурь, наполняя сердца благоговейным трепетом. Наконец-то до каждого торчащего на площади горожанина — равнодушного, промокшего, невыспавшегося — дошло, что перед ним разворачивается историческое действо, о котором можно будет, вовсю приукрашивая, рассказывать детям и внукам. Народ взбодрился, с одобрительным интересом уставился на широкую лестницу, где простерся ниц Нуренаджи, смиренно моля Безымянных о покровительстве и снисхождении. Над ним слепой жрец широко развел руки, готовясь заключить в объятия будущего короля, когда он закончит молитву, поднимется на ноги и войдет в храм.
В задних рядах толпы, за спинами зевак, стоял бледный чернобородый человек. Наглухо запахнутый плащ надежно скрывал от посторонних глаз то, что не надо было показывать раньше времени: расшитый серебром черный бархатный камзол и цепь с большой, заметной издали фигуркой ворона.
Джилинер тонкими пальцами гладил зеркальный браслет на левом запястье и холодно рассчитывал момент, когда эффектнее всего можно возникнуть на ступенях храма рядом с этим ничтожеством Нуренаджи, который и не подозревает, что доживает свои последние мгновения.
* * *
Пилигрим вырвался из узкой улочки на площадь возле левого крыла храма, как раз перед священным бассейном, облицованным светлым мрамором. По ту сторону бассейна высилась каменная арка — один из входов в храм.
Народу здесь почти не было — что тут смотреть, все события разворачивались на другой стороне. А те немногие, что здесь торчали, врассыпную кинулись от беглеца, которого неотступно преследовали два стражника.
Не останавливаясь ни на миг, Пилигрим спрыгнул в бассейн и побрел по пояс в холодной мутной воде — напрямик к храму.
Молодой стражник в запале чуть не прыгнул следом, но в плечо его вцепилась рука старшего приятеля:
— Ку-уда? Сдурел?!
— Да… но он же…
— Ему-то как раз можно. Ты что, не понял, за кем гонишься? А ну, бегом по бортику!
Бассейн имел форму полумесяца, поэтому пересекающий его напрямую беглец получил небольшой выигрыш во времени. Увы, воспользоваться им Пилигрим не успел: у противоположного бортика поскользнулся, с головой ушел под воду. Рука в поисках опоры зашарила по стенке бассейна, по локоть провалилась в невидимую с берега нишу… и пальцы сомкнулись на деревянной рукояти!
Подбежавшие с двух сторон стражники, которые уже собирались вытащить на берег жалкого, мокрого, сломленного беглеца, в ужасе шарахнулись от взвившейся над водой массивной секиры. Человек, вскинувший ее, оскалился так свирепо, что стражники поняли: он перешагнет через их трупы и пойдет своим путем.
Словно невидимая волна размела стражников в стороны. Беглец, стискивая рукоять секиры, шагнул под высокую арку — и стал недосягаем для погони.
* * *
Двое юношей в алых одеяниях приблизились к главному жрецу, готовясь подать в подставленные ладони слепого две чаши — одну с зерном, другую с водой из Тагизарны. Жрец должен был опорожнить обе чаши под ноги будущему королю, дабы грядущие годы его правления стали для Силурана обильными и радостными.
Однако протянутые ладони остались пустыми. Слепой жрец с изумлением и тревогой услышал, как в стройное пение влились крики смятения и ужаса, как смолкла музыка, как над толпой пронесся громкий гул.
Но он не мог видеть человека, который, возникнув из-за колонн, дерзко растолкал жрецов и встал перед Нуренаджи, тяжело опираясь на секиру.
Никто сейчас не назвал бы добродушным и веселым это лицо с пылающими глазами, с окаменевшими скулами, с гневно сдвинутыми бровями.
Нуренаджи отшатнулся, словно перед ним наяву возникло одно из тех чудовищных видений, что в последнее время терзали его по ночам.
— Требую справедливости! — загремел пришелец голосом, который не уступал рыку покойного короля. — Я, Тореол Скала Встречи из Клана Орла, Ветвь Изгнания, во имя богов и моей высокой крови требую, чтобы мне ответили: почему я объявлен государственным преступником? Нуренаджи, ты не наденешь корону, пока не докажешь, что я, старший принц, действительно виновен в измене!
Толпа обратилась в слух. Зрелище коронации на глазах у всех превращалось в нечто куда более драматичное и захватывающее.
За спинами толпы Джилинер сжал свои тонкие губы так, что они побелели. Длинные пальцы гладили зеркальный браслет. Вмешаться?.. Пожалуй, рано. Пусть один из принцев уничтожит другого, а Ворон займется уцелевшим. Может получиться красиво.
Но секира, секира!.. Как же этот вынырнувший из неизвестности мерзавец ухитрился разыскать ее в подводном тайнике? Ведь это ломает весь замысел…
А если так: когда в живых останется лишь один принц, Секира Предка взовьется в воздух и сама зарубит недостойного претендента на престол. А потом, перелетев через головы толпы, покорно ляжет в руку Ворона… Неплохо, совсем неплохо!
Джилинер позволил себе легкую улыбку.
А Нуренаджи оправился от потрясения — и грозно ощерился, разъяренным кабаном двинулся на двоюродного брата:
— Ты посмел явиться сюда, предатель?
Как ни странно, ярость врага помогла Тореолу успокоиться. Он ответил так же громко, даже с насмешливыми нотками:
— Ты называешь меня предателем — но какие у тебя доказательства, кроме невнятных слов выжившего из ума старика? Вот я, Нуренаджи! Я не прячусь! Если докажешь мою вину — сам взойду на эшафот. Я хочу разобраться в этом темном деле, это мое право! Прикажи начать расследование… если, конечно, не боишься.
— Боюсь? — побагровел Нуренаджи. — Ты хочешь сказать, что я трус?!
— Не «хочу сказать», а уже сказал!
— Я не стану тратить на тебя время, — с ненавистью ответил Нуренаджи. — Покойный государь объявил тебя преступником — и ты будешь убит. Без суда. Прямо здесь.
— Нет! — рванулся вперед слепой жрец. — Нельзя, мой принц! Никто не может убить человека в храме! Это кощунство!
— Я отвечу за это в Бездне… Эй, стража!
Стража замялась, затем неуверенно двинулась к ступеням. Тореол поднял секиру, готовясь защищаться. Толпа негромко зароптала.
— Назад! — крикнул жрец. — Святотатство! Сражение в храме!..
— Не будет сражения. — Нуренаджи немного отступил, не сводя глаз с широкого лезвия секиры. — Эй, арбалетчики! Пристрелить его… Я кому сказал?! — заорал он, увидев, что стража колеблется.
Стрелы скользнули в прицельные канавки. Стража боялась гнева богов, но гнева принца она страшилась больше.
— Стойте! — раздался вдруг звонкий голос. Из толпы выскользнула тоненькая гибкая девушка в потрепанной дорожной одежде. Змейкой юркнув меж опешившими стражниками, она взбежала по ступеням. — Не стреляйте! Так же нельзя!
— Это что еще за девка? — изумился Нуренаджи новому действующему лицу. — А ну, убрать ее отсюда!
Двое стражников поднялись по ступеням.
— Назад! — холодно приказала незнакомка. — Прочь руки от Дочери Клана Рыси!
Стражники попятились. Раз девчонка с растрепанными волосами и в неказистом наряде заявляет, что она Рысь, значит, так оно и есть.
— Вы не можете убить его просто так! — с отчаянным вызовом крикнула девушка. — Вы вообще не можете его убить! Он не преступник! Не знаю, в чем его обвиняют, но это все равно неправда!
Нуренаджи ничего не успел ответить этой агрессивной пичужке с ее голословными заявлениями, потому что в этот миг до площади докатилась волна криков. Она возникла на городской стене, где первыми завопили караульные. Крик подхватили прохожие на улице, лавина голосов хлынула по городу — и достигла храма.
Все разом взглянули в небо, откуда снижался черный дракон с перепончатыми крыльями.
Началась тихая паника. Передние ряды отхлынули от храма, сбивая с ног задних.
Джилинер, вовремя заметивший опасность (не дракона, а перепуганную толпу), легонько сжал пальцами зеркальный браслет — и очутился на каменном балкончике богатого дома, выходившего окнами на площадь. Хозяйка, молодящаяся толстуха, которая до этого мгновения увлеченно следила сверху за событиями, узрела дракона в небесах и незнакомца на своем балконе, издала кошачий вопль и потеряла сознание. Ворон нагнулся над женщиной, убедился, что обморок не притворный, довольно кивнул и, оставив толстуху валяться там, где упала, вернул свое внимание к тому, что происходило у храма.
А дракон уже опустился на ступени, повел из стороны в сторону головой на гибкой шее.
Силуранца трудно испугать — во всяком случае, надолго. Стража сомкнулась вокруг Нуренаджи, ощетинившись мечами. И даже толпа, в первый миг рванувшаяся в улочки и проулки, довольно быстро умерила свою прыть. Самые храбрые и любопытные начали осторожно возвращаться на площадь. Не каждый день прилетают драконы, Интересно же! А удрать всегда успеем…
Жрецы отступили под защиту священных колонн, но наутек не бросились, вдохновленные примером главного жреца, который застыл на месте, вытянув руки в жесте, отвращающем беду. Старик не бежал не потому, что был слеп и не мог должным образом оценить опасность. Нет, его чуткий слух разобрал в многоголосом шуме слово «дракон», уловил тяжелый свист крыльев, различил короткий стон ужаса, вырвавшийся из груди Нуренаджи. Но жрец свято верил, что, как бы ни обернулись события, боги не дадут пролиться крови в храме.
А вот у Тореола такой уверенности не было: он помнил о подслеповатости дракона. Поспешно шагнув вперед, принц громко, отчетливо сказал:
— Эрвар, это я! Пожалуйста, не зашиби своих!
Дракон обернулся на голос. И на всю площадь раздалось звучное, приветливое:
— Дружище, ты цел? Тебя никто не обидел?
На спине дракона, под откинутыми назад крыльями, зашевелилось что-то живое. Выскользнув из-под перепончатой пелены, по драконьему боку, словно с ледяной горки, соскользнул худенький белобрысый мальчик. Быстро огляделся. Подбежал к принцу Тореолу, радостно прижался к нему:
— Ты жив! Как здорово! Это я… я позвал… я привел дракона!
Звонкий голосишко пролетел над площадью — и успокоил многие перепуганные души. Дракон, который повинуется воле ребенка… может, это еще не кара за грехи людские, а?..
К сожалению, осмелели и стражники. Без команды лязгнули спусковые крючки трех арбалетов. Потревоженными птицами прокричали три тетивы. Три тяжелые короткие стрелы рванулись к голове дракона, метя в глаза.
Дракон успел пригнуть голову. Две стрелы ударили по твердому гребню и, потеряв боевой задор, брякнулись на мраморные плиты. Третья попала в черный валик надбровья, застряла среди чешуек. Эрвар раздраженно смахнул ее лапой.
Стражники, как и их стрелы, потеряли боевой задор.
— Вы с ума сошли, что за хамство! — возмутился дракон на всю площадь. — Сейчас же уберите арбалеты, больно ведь! Вы мне в глаз могли угодить!
И так хлестнул хвостом по ступеням, что полетели мраморные осколки.
Вот тут-то в игру вступил Незаметный. Он сразу понял: это его шанс! Его оружие против Нуренаджи!
Незаметный тихо встал меж двух колонн (он давно заметил, что с этого места голоса жрецов особенно четко и далеко разносятся над площадью). И заговорил негромко, но отчетливо и выразительно:
— В самом деле, к чему сейчас оружие? Неужели хоть кто-то не понимает, что происходит на наших глазах? Вершится последнее пророчество Отшельника Ста Пещер! Вот он, новый король, что приведет Силуран к счастью и процветанию! Явился в урочный день в Храме Всех Богов! И Секира Предка блещет в его руке! И крыло Орла, Великого Мага, незримо осеняет его! И дракон нарек его своим другом — мы все это слышали!
(Джилинер, на глазах у которого перетолковывалось придуманное им самим пророчество, с трудом сдерживался, чтобы не закричать: «Мошенник!»)
Нуренаджи не отличался особой храбростью, но за корону готов был драться насмерть! Не думая больше о том, что за плечом соперника стоит дракон, принц вскинул голову и гневно зарычал:
— Ага, и время потекло вспять пред очами его? Хватит болтовни! Я вижу только изменника с краденой секирой и дрессированным чудищем! Стреляйте в него, я приказываю!
— Не сметь! — повелительно вмешалась девушка, о которой из-за появления дракона все забыли. Скосив глаза на назойливую незнакомку, Нуренаджи увидел, что девица стоит уже не одна. Рядом без приглашения очутились еще две особы: высокая зеленоглазая красавица с великолепными черными волосами и мелкая девчушка в нелепом пестром наряде.
— Пора с этим покончить! — продолжала Рысь. Голос ее звенел на грани нервного срыва (и вполне понятно: слева от нее разевал пасть дракон, справа угрожающе глядели жала арбалетов). — Хватит называть хорошего человека предателем! Сейчас же, прямо здесь, разберемся в этой грязной истории! Я — хочу — знать — как — все — было — на — самом — деле!
И с последним словом госпожи на толпу, на жрецов, на стражников, на принцев и даже на дракона обрушилось видение.
* * *
Полутемным коридором идет высокая, прямая, очень старая женщина в простом черном платье. Она несет на подносе серебряный кубок с крышкой. Белоснежные волосы острижены очень коротко, так обычно стригут рабынь, но старуха больше похожа на жрицу: лицо строго и серьезно, каждый шаг — словно свершение древнего обряда.
Внезапно сбоку из стены — нет, из темной ниши — возникает вторая женщина в таком же платье и с такими же короткими волосами, только не седыми, а неприятного мышино-серого оттенка. Она вскидывает руки к горлу старухи. Та, не успев ничего понять, медленно оседает на пол, роняет поднос.
С нечеловеческой ловкостью вторая женщина одной рукой перехватывает поднос, не дав кубку упасть, а другой поддерживает потерявшую сознание старуху и укладывает ее в темную нишу. Затем с подносом в руках продолжает путь по коридору, подражая торжественной походке старухи. С каждым шагом в облике женщины происходят изменения: она делается выше ростом, плечи становятся прямее, волосы серебрятся чистой сединой… а главное — лицо… точная копия сухого, пергаментно-желтого лица рабыни.
Женщина-оборотень на миг задерживает шаг и, приоткрыв крышку, что-то бросает в кубок. Затем поворачивает за угол и оказывается перед высокой дверью, возле которой стоят двое часовых. Не бросив на охрану даже взгляда, женщина беспрепятственно входит в дверь и оказывается в опочивальне, где веселые служаночки, болтая и хихикая, разбирают на ночь пышное ложе под балдахином.
Вошедшая строго окликает служаночек, торжественно ставит поднос на столик у изголовья, обеими руками поднимает кубок к лицу и на глазах у вертихвосток чинно отпивает глоток. Поставив кубок на стол, забирает поднос и не спеша выходит…
Едва женщина сворачивает за угол, походка ее становится быстрой и упругой. Чуть ли не бегом спешит она к нише. Старуха все еще без сознания. Женщина-оборотень кладет поднос возле неподвижного тела и сразу уходит.
Придя в себя, старая рабыня приподнимается на руках, садится. Заметив поднос, расширившимися глазами шарит вокруг в поисках кубка. Не найдя, мучительным движением трет лоб.
Внезапно страдание и беспомощность сменяются в глазах рабыни твердой решимостью. Она поджимает сухие синеватые губы. По ее лицу можно прочесть, что никогда и никому не расскажет она о своей старческой слабости и о провалах в памяти…
* * *
Не успели потрясенные люди опомниться, как на смену видению пришла вереница других — мимолетных, но отчетливых и ярких.
…Вот в кругу придворных старый вельможа опускается на колени перед Нуртором, запрокидывает счастливое лицо. Король собственной рукой подносит к его губам кубок — тот самый, что внесла в опочивальню женщина-оборотень. Старец делает большой глоток — и падает мертвым. Придворные в смятении. Оброненный королем кубок катится к ногам принца Тореола. Тот в полной растерянности нагибается и поднимает кубок…
…Вот пещера. Перед бледным Отшельником сцепились ненавидящими взглядами оба принца.
«И ты, конечно, ни в чем не виноват? — издевательски спрашивает Нуренаджи. — Ты к королевскому кубку не прикасался? И яда туда не бросал, да?»
«Да, не прикасался! — запальчиво кричит в ответ Тореол. — И яда туда не…»
Договорить он не успевает: Отшельник, сраженный ложью — пусть ложью невольной, — падает на камни, бьется в корчах… Вот срываются с его уст слова, зашвыривающие несчастного принца в неведомую даль…
Но видения не обрываются. Забывшим обо всем на свете людям предстает дорога над обрывом и меднокосая красавица, с нечеловеческой силой толкающая в пропасть всадника с конем. Пустым взглядом провожает женщина сорвавшегося с кручи короля, а черты ее лица начинают оплывать, меняться… Вот она уже похожа на злодейку, что шагнула навстречу старой рабыне из темной ниши в дворцовом коридоре…
…А вот вновь та же дорога. Сумерки, но почему-то все можно отчетливо разглядеть. Трое молодых придворных, держа в поводу своих лошадей, о чем-то болтают. Поодаль на краю пропасти стоит принц Нуренаджи, вглядываясь вниз.
У самых его сапог из пропасти показалась рука, судорожно зашарила по камням. И почти сразу рядом с рукой возникло страшное, окровавленное лицо короля. Еще чуть-чуть, еще немного — и…
И тут принц изо всех сил ударил по израненной руке каблуком.
И все исчезло.
* * *
Потрясение, испытанное людьми, было так велико, что некоторое время никто не произнес ни слова, не двинулся… даже не дышал никто несколько мгновений. Лишь потом по толпе пронесся дружный выдох, изумленное «а-ах!» К нему присоединился даже Джилинер, который не сумел остаться холодным, отстраненным наблюдателем.
Талант Фаури был не только в том, чтобы заставить время отдать свои тайны, но и в том, чтобы заставить людей поверить чарам Рыси. Никто из собравшихся в храме и вокруг него не усомнился в увиденном. Даже члены Стаи, уцелевшие после ночного разгрома, ни на миг не подумали, что на них навели лживый морок. И даже они, тайно подстрекавшие принца на захват престола, смотрели сейчас с яростным презрением: так мерзко выглядело преступление, вытащенное на солнечный свет из темных закоулков памяти убийцы.
Нуренаджи тоже увидел то, что всей душой хотел бы забыть. Увидел со стороны во всей неприглядности.
Убийца затряс головой, улыбнулся кривой недоверчивой улыбкой, пытаясь понять, наяву ли он, не страшный ли сон настиг его среди бела дня. Но беспощадные, обжигающие взгляды со всех сторон заставили его остро почувствовать реальность происходящего. Принцу показалось, что с него полосками сдирают кожу. Нуренаджи затравленно оглянулся на стражников — и понял: они видели то же, что и остальные…
Он шарахнулся в сторону — и налетел на слепого жреца.
Старик только что пережил двойное потрясение: он видел свершившееся преступление так ясно, словно глаза его были зрячими. И теперь обострившееся до предела нервное напряжение подсказало слепому, кто только что коснулся его плечом.
— Будь ты проклят… — прохрипел жрец. — Будь ты проклят до Бездны и за Бездной…
Страх, как скверное вино, ударил принцу в голову. Из хаоса мыслей выбилась одна: он в храме! Никто не посмеет тронуть его под этой кровлей!
Обведя площадь затравленным взглядом, Нуренаджи попятился. Он отступал до тех пор, пока не перестал видеть толпу… видеть глазами. Перед мысленным взором его все еще стояли суровые, непрощающие лица.
Это были люди, чьим королем он должен был стать. А теперь он потерял все…
Что-то твердое коснулось лопаток. Принц взвизгнул и извернулся, как крыса, которую задел каблук. Но позади оказалась всего-навсего колонна…
Нет, не «всего-навсего»! Колонна была черной!
И тут безумие взяло свое, хлынуло в гостеприимно распахнутые двери разума. И страх сменился лютой, сжигающей сердце злобой. И бешеной волчицей завыла душа.
Нуренаджи потерял все? Ну нет! У него осталась черная колонна. И несколько слов, сказанных дядей-королем на лесной опушке.
* * *
Никто на площади не понял, почему вдруг всех — от мала до велика — сковало странное оцепенение. Тело стало тяжелым, ноги вросли в землю, руки не поднимались. Гнетущее недоумение вырастало в ужас, но заорать во весь голос или броситься наутек не было сил. Даже дракон распластался на мраморных плитах — черная враждебная сила ударила по нему сильнее, чем по людям.
Этот кошмар начал медленными кругами расползаться от площади к городу. Его почувствовали матери у колыбелей детей, запертые в домах рабы, нищие на перекрестках… Невидимая волна неумолимо затопляла Джангаш.
И лишь один человек понял, что происходит.
Джилинер не слышал легенды о заточенном в черную колонну демоне. Но изощренным чутьем на чужую магическую силу почувствовал присутствие кого-то злобного и могучего. Настолько могучего, что сам он, Джилинер, показался себе мелким кусачим муравьем рядом с разъяренным медведем. И еще Ворон уловил непреклонное, неумолимое желание убивать. Не спеша, наслаждаясь каждой смертью отдельно. Всех, всех…
Город был обречен. Лишь один человек имел возможность спастись: сам Джилинер.
Негнущимися пальцами Ворон стиснул браслет на левом запястье. С первой попытки это ему не удалось, пальцы бессильно скользнули по зеркальной поверхности. Чародей тревожно глянул в сторону храма. Меж колонн уже завивались полосы черного тумана, похожие то ли на щупальца, то ли на клубок змей. Это зрелище так взволновало мага, что руки на миг обрели прежнюю силу — и браслет хрустнул под пальцами.
И тут же весь мир наполнился оглушительным звоном разбитого стекла. Бесчисленные осколки, разбрасывая разноцветные лучи, завертелись вокруг чародея. Неистовый вихрь слился в сверкающую радужную пелену — и вдруг исчез…
Джилинер очутился перед зеркалом в своем кабинете. Ничуть не удивившись, Ворон припал взглядом к картине, которую явило ему волшебное стекло. Жадно и мстительно искал он среди ожидающих смерти людей знакомые лица.
«Сколько же вас тут, ненаглядных! Вот Волчица-колдунья… ну что, поможет тебе сейчас твоя сила? А рядом держится за локоть какой-то девчушки Вечная Ведьма, Фаури, невеста моя беглая… ох, быть мне вдовцом еще до свадьбы! И не жалко — слышишь, дрянь! И Тореол тут же… на секиру опирается. Поделом тебе, сорвал такой красивый замысел!.. А это кто ж там лестницу штурмовать пытается, неужто Сокол-самозванец? Ноги едва передвигает, а все к жене бредет… Ну иди, иди, а я полюбуюсь, как вы все вместе подыхать будете!..»
* * *
С трудом повернув голову, Арлина обернулась к Ралиджу, который медленно, но неуклонно поднимался по широким ступеням. В последние мгновения жизни лучше видеть любимое лицо, чем мучения жреца в алом одеянии. До бедняги уже добрались темные полупрозрачные ленты, опутали, оплели… О, Безликие, как же он кричит!
— Госпожа, — послышался рядом медленный, затрудненный шепот Ингилы. — Госпожа, ты же Вечная Ведьма! Пожалуйста, вспомни… сделай что-нибудь!
Арлина перевела взгляд на Фаури, испуганную и растерянную, но, кажется, не до конца понимающую весь ужас происходящего.
— Я… я не знаю, что делать… — с трудом вымолвила Рысь.
— Скорее! — выталкивала из себя слова Ингила. — Иначе все погибнут!
— Все? — Глаза Фаури остановились на Тореоле. Тот опирался на секиру, лицо его было бесстрашно-гневным. Рысь вдруг проговорила сильно, чисто и ясно: — Нельзя, чтобы все!.. Потому что я не хочу! Не позволю!
Арлина задохнулась — так знакомы ей были эти слова, эта интонация. Именно так говорила ее душа, когда опасность грозила Ралиджу. Весь мир может провалиться в трясину, но никакая беда не должна коснуться любимого. Не позволю! Не дам!
— Попробуем вместе… — протянула она руку Фаури, сама не зная, что собирается делать в следующее мгновение.
Рысь, не выпуская из левой руки локоть циркачки, правую с трудом протянула Волчице. Пальцы их сплелись — и сразу исчезла гнетущая тяжесть, растаяла пелена перед глазами. Кровь запела в ушах злую боевую песню. Чародейки почувствовали, что вокруг них скользит поток, незримый и невидимый для других.
— Я как рыбка в ручье… — выдохнула Фаури.
— Попробуй повернуть русло, — сквозь зубы произнесла Арлина. И Фаури сразу поняла, что та имела в виду. Все было просто, как дыхание.
Туманные щупальца задрожали, бросили мертвого жреца в алом, оставили слепого, у ног которого уже свивалась темная петля. Демон почуял врага, прекратил развлечение и приготовился к бою.
Меж колоннами скользили все новые и новые полосы тумана. Одна из них — широкая, почти черная — выволокла на свет и небрежно отшвырнула труп со сломанной спиной. Никто в этот миг не взглянул в лицо мертвеца, никто не встретил остекленевший взгляд принца Нуренаджи…
Чародейки, не сговариваясь, сузили окружающий их поток силы, клином ударили в скопище копошащихся щупалец. Беззвучный вопль стегнул, как кнутом, но не испугал женщин, лишь прибавил отчаянной дерзости. Рысь и Волчица переглянулись — и дружно, общим усилием воли нанесли удар, в клочья разорвавший темный клубок.
Какой ураган взметнулся над светлыми плитами! Обрывки щупалец, зажившие самостоятельной жизнью, закружились, сливаясь в темную пелену, отгораживая своих противниц от всего мира. Кокон, который сплели вокруг трех женщин черные злобные змеи, был непроницаем для силы. Она обратилась вспять и обрушилась на самих чародеек.
Вот это было страшным испытанием! Фаури ахнула и упала бы на колени, но ее, как в Кровавой крепости, поддержала Ингила. Арлина, до крови прикусив губу, гневно искала «прореху» в душащей их завесе.
Женщины не видели, как вокруг храма падали, простирались на земле люди, не выдерживая веса собственного тела. Гнетущая, свинцовая, мертвая тяжесть расползалась все дальше и дальше от площади.
Отстраненно, словно не о себе, Арлина вспомнила, как с крепостной стены слушала песню окрестных скал. У всего на свете есть свой голос. А у этого черного давящего кокона?
Преодолевая слабость и слепящее отчаяние, она вслушалась…
Да, песня была — глухая, гнетущая, тяжко пульсирующая, как кровь в жилах больного. От нее леденело сердце, она порабощала душу и мозг. Стиснув зубы, Арлина заставила себя молча, беззвучно присоединиться к этому чудовищному мотиву. Она подчинилась жуткому размеренному ритму (это было пыткой!), слилась с ним, собрала всю свою силу — и рванула, сбила, исковеркала рисунок чужой песни!
По кокону-убийце прошла дрожь, он колыхнулся волнообразной рябью, покрылся мелкими трещинками. Изнемогая от напряжения, Арлина сквозь зубы выдавила одно-единственное слово:
— Вместе…
И даже зажмурилась — такой яростный поток силы плеснул изнутри в полуразрушенный кокон, разметал его, разодрал в клочья.
Черные змеи запрыгали на мраморных плитах так, словно плиты эти были раскаленными, закрутились, свились в клубок, колесом прокатились вокруг чародеек.
— Бей! — злорадно крикнула Фаури. — Бей, не то уйдет!
Демон и впрямь спасался бегством. Исполосованный незримыми ударами, слепо тычась из стороны в сторону, он в панике искал дорогу к убежищу, которое надежно хранило его век за веком. И успел, нашел… Черная колонна приняла его, впитала, растворила в себе. А следом хлынули прозрачные, яростные струи силы, обволакивая колонну, «запечатывая» ее, отрезая врагу путь назад…
И все стихло.
Успокоилось.
Опали незримые потоки, ушли сквозь мрамор в землю, как вода в песок.
Тореол отшвырнул секиру (лязг металла о плиты заставил всех вздрогнуть) и на непослушных ногах двинулся к измученным чародейкам. Ингила толкнула Фаури прямо в его раскрытые объятия и, морщась, потерла синяки, оставленные на ее смуглой руке пальцами Рыси.
— Я не помню, — тихо всхлипнув, пожаловалась Фаури Тореолу. — На миг почти вспомнила… но нет, ничего…
Арлина в этот миг пыталась объяснить что-то подбежавшему мужу, но не могла выговорить ни слова — так ее трясло.
Ралидж осторожно стер с ее подбородка струйку крови, бежавшую из прокушенной губы.
— Ну, я пойду, — ни к кому не обращаясь, сказала Ингила. — Наших поищу… Рифмоплета, Тихоню…
Никто ей не ответил. Вздохнув, циркачка побрела по ступеням вниз, в еще не опомнившуюся толпу.
Незаметный поднялся со ступеней, подошел к слепому жрецу, который, стоя на коленях возле мертвого юноши в алом одеянии, растерянно гладил его по лицу. Склонившись над ухом старца, Незаметный тихо, но твердо напомнил ему:
— Мы же собрались для коронации…
* * *
В бешенстве, в черной злобе Джилинер отшатнулся от зеркала.
Нет, Ворона разъярила не потеря короны, которую он уже чувствовал на голове. И уж конечно, не потеря невесты! Страшнее было другое — поражение, нанесенное ему как магу. Он, Джилинер Холодный Блеск, бежал от демона, не приняв боя, а две женщины этого демона в узелок завязали!
Чародей знал, что сам себе он никогда не забудет и не простит пережитого унижения. Но никто не сумеет ему об этом напомнить!
Сейчас эти гордые победители умрут. Все, до кого успеет дотянуться Четвертый. Толпа перепугана, стражники ошеломлены. Самое время вступить в игру убийце.
Всех! Укравшего власть Тореола. Мерзавку Фаури, сбежавшую чуть ли не со свадьбы. Арлину — она слишком сильная колдунья, чтобы жить в одном мире с Джилинером. Ралиджа — ну, этого за все хорошее!
Конечно, Четвертый не успеет уйти с площади: вмешается дракон или опомнятся стражники… Ну и ладно, кому он нужен! Глиняные Люди — неудачные творения, у Ворона есть замыслы поинтереснее.
Кольцо — последнее, четвертое — мягко скользнуло на палец…
* * *
Приказ пришел неожиданно и грубо, словно удар, разбудивший спящего.
Четвертый поднял к небу невидящие глаза. Со стороны казалось, что он тупо таращится на проплывающие облака. Впрочем, толпе вокруг не было до него дела.
Так же как и Четвертому — до толпы. Мир сузился, превратился в мраморную площадку, к которой вели светлые ступени.
Наверху — люди, которых надо убить. И дракон. Его надо убить первым. Он не ждет нападения. Передавить горло. Четвертый был рядом с драконом, видел уязвимое место. У подбородка — тонкий слой чешуи. Без дракона будет проще.
Убить всех наверху. Потом спуститься по ступеням. Убивать каждого, кто на пути.
НЕТ.
Мускулы заныли от напряжения. Чужая воля, воля господина гнала вперед по ступеням. Но коротенькое словечко, всплывшее в сознании, удерживало Четвертого на месте.
НЕТ.
Нарастала боль, но это не было самым страшным, самое страшное было впереди. Так легко было этого избежать: податься вперед, шагнуть на первую ступеньку…
НЕТ.
Продолжался поединок, начавшийся на погребальном костре. У хозяина была власть. У хозяина была сила. У Четвертого — лишь короткое слово.
НЕТ.
Он держался. Пока еще держался… но зачем? Он — Четвертый. Он — Глиняный Человек. Он сотворен, чтобы исполнять повеления господина.
НЕТ.
Исчезли звуки. Исчез весь мир. Остались раб и господин — и невидимая цепь, связавшая их. Цепь эта натянулась до предела — натянулась мучительно, невыносимо.
Если бы только вспомнить свое имя!.. Казалось, что это будет спасением… свободой…
Но имя сгорело на костре. Мир был мертв и беззвучен, и безжалостно держала цепь, и ничто не могло пробиться извне в замкнувшийся, отчаявшийся разум неживущего, из пепла созданного существа…
Но что-то все же пробилось… голос! Звонкий, требовательный девичий голосок:
— Тихо-оня! Где тебя Многоликая носит! Ищу-ищу-ищу… Тихо-оня!
И внезапно стало легко. Цепь лопнула, словно разорванная могучей рукой. Ударила боль — и исчезла. Мир зашумел, загалдел, засиял яркими красками.
Какое еще имя ему нужно? Он — Тихоня. Бродячий циркач. Какой еще хозяин? Не знает он никакого хозяина. С него и хозяйки хватит, что наняла его в Шаугосе, в трактире у пристани.
Вот — стоит рядом, ножкой топает, сердится:
— Куда ты пропал? Тут такое творится, а я тебя искать должна?..
Тихоня слушал свою маленькую повелительницу и думал: «Человеком мне уже не быть. Не может зола с погребального костра стать человеком. Зато я могу быть псом. Сторожевым псом при этой малышке. Сама и не заметила, как дала мне свободу… просто вовремя позвала! Ни на шаг от нее не отойду… убью, кто посмеет обидеть…»
* * *
Тореол, забыв обо всем на свете, на глазах у толпы целовал закрывшую глаза от счастья Фаури. Ралидж любовался на это зрелище поверх плеча прильнувшей к нему жены.
Внезапно сзади раздалось негромкое, язвительное:
— Ну и чему ты радуешься, дурень? Тому, что у Силурана будет королева с могучим даром чародейства?
Ралидж узнал голос и, не оборачиваясь, спокойно ответил:
— Вот ты, Нурайна, и позаботишься, чтобы у нас с Силураном был мир.
* * *
Лицо Джилинера, обычно выражающее лишь легкое презрение ко всему на свете, было искажено свирепой гримасой. Поражение в борьбе за власть еще можно было бы стерпеть, но поражение в магическом поединке…
— Кто? — вопрошал он, обезумевшими глазами впиваясь в зеркало, обращаясь к своему двойнику. — Не мог он сам… не мог Четвертый… Рядом был кто-то… могущественный маг, страшная силища… Не Арлина, у той иная манера колдовать… Четвертый — вздор, надоевшая игрушка, а вот этот незнакомец… Но ничего, ничего!.. Найду, расправлюсь, уничтожу! А потом возьмусь за этот жалкий город… камня на камне… всех в кровавую кашу… с Тореолом, с подлой девкой Фаури… пощады никому…
— Дурак! — холодно и спокойно ответило ему зеркало.
44
— Нет-нет, все верно! Эта жуткая тварь именно синица и есть! А государь полагал, что хозяева трактиров заказывают вывески придворным живописцам? Какой-нибудь косорукий маляр… Что значит «цвет не такой»? Наверное, под рукой была только бурая краска… Сразу видно, мало Орлу довелось побродяжить, не насмотрелся он на вывески. Помню, в Аршмире захаживал я в кабак «Бородатый кашалот». Так там над дверью такое уродство водружено — чайки в стороны с криками шарахаются…
Скрипнула дверь. Двое мужчин в темных плащах, оставив за спинами тепло и свет невероятно ясного осеннего дня, шагнули в душный, воняющий кислятиной полумрак трактира.
Сонный хозяин за стойкой не вскочил, не залебезил перед гостями. Ну еще бы, откуда ему было знать, что «Золотую синицу» осчастливили посещением небывало высокие гости!
Это Ралидж подбил Тореола на легкомысленный поступок: тайком удрать из дворца и разузнать, нет ли вестей от бывших попутчиков.
Хозяин поднял на вошедших осоловелый взгляд. Ему хотелось спать — как почти всем в Джангаше. Весь вечер и всю ночь столица праздновала восшествие на престол нового государя. Были выкачены бочки вина, выставлено бесплатное угощение, играли музыканты…
— Послушай, почтенный, — обратился Тореол к кабатчику, — не заходили сюда…
Ралидж почтительно тронул его за локоть и взглядом указал в угол, откуда доносилось ленивое погромыхивание коробки для «радуги».
— А, вы про тех… — без интереса отозвался трактирщик, проследив взгляды гостей. — Эти двое тут третий день пьют. И на погребальный костер короля глядеть не ходили, и на коронацию. Пьют, едят, играют…
Сообщив гостям эту ценную информацию, хозяин вновь погрузился в дрему.
Тореол и Ралидж подошли к захмелевшим игрокам, опустились рядом на скамью.
Ваастан поднял налитые кровью глаза.
— Пилигрим… — тяжело вымолвил он. — Сокол…
— Приветствую высокородного господина, — улыбнулся Челивис, выглядевший куда трезвее наемника. — И тебя, Пилигрим, я рад видеть. Как там наша пестрая компания?
Ралидж подумал, что ему еще не приходилось видеть, как Челивис улыбается. Хорошая улыбка — открытая, обаятельная.
— Ты чего такой несчастный? — поинтересовался Тореол у Ваастана. — И вино тебе, похоже, не в радость. Обидел кто-нибудь?
— Никто, — с силой выдавил из себя наемник и обернулся к Челивису. — Чего ржешь? Правильно прозвали… Никто и есть… пустое место…
— Наш Никто его обсчитал, когда за охрану расплачивался, — объяснил Челивис.
— Так ты его охранял? — удивился Ралидж.
— Его пришибить бы… — мечтательно протянул Ваастан. — Знать бы раньше…
Слово за слово, при активной помощи Челивиса, удалось восстановить всю историю. Оказывается, Ваастана еще в Грайане нанял сам Яншагр Песчаная Гора из Рода Аджибунш…
(Услышав это, Тореол и Ралидж переглянулись: Род Аджибунш — богатейший не только в Грайане; такую торговлю ведет — Кланы завидуют!)
Ваастану было сказано, что единственный сын и наследник богача, Аршагр Золотая Гора, недавно чуть не был похищен ради выкупа. При любом обороте событий отец не собирается платить за сына ни медяка (Яншагр особо подчеркнул это голосом, с намеком глядя на наемника), но ради безопасности надо отправить юношу к родне в Силуран. Путешествовать с большой охраной — значит привлечь к себе внимание. Лучше уж тихонько, вдвоем с надежным спутником…
Плата хорошая, работа нетрудная. Ваастан сдуру и согласился. Уже в Джангаше узнал, что все было враньем.
Из Грайана в Силуран нужно было доставить партию драгоценных камней. Бриллианты, изумруды, рубины… какие-то крупные расчеты между торговыми домами. Тайна выплыла наружу, докатилась до лихих людей. Тогда Яншагр, сволочь хитрая, отправил ложный обоз с большой охраной. (Не дошел тот обоз до Джангаша.) А камни решил отправить тайком, со скромным путником, в одежду зашить, в поясе спрятать… Но кому доверишь? Для самых испытанных соблазн велик… И послал он сына. Единственный человек, кому воровать расчета нет: сбежит с камнями — наследство потеряет. Правда, глуп и трусоват, да уж лучше честный дурак, чем умный жулик.
Всю дорогу этот недоносок вел себя как последний идиот. Ваастан и не знал, как его до Джангаша дотащить. А как в столицу прибыли… дурак-дурак, а ума хватило… заявил, змееныш, отцовским компаньонам, что Ваастан в пути его плохо берег, в разные авантюры ввязывался. И уплачено наемнику было куда меньше договоренного.
Это бы ничего, это плевать, другое покоя не дает. Как передавал ублюдок камни силуранским купцам — позвал его, Ваастана, свидетелем: мол, все честь по чести. Вот эта кучка камней до сих пор стоит у наемника перед глазами, светится, переливается. Эх, раньше бы знать!..
Досказав свою невеселую историю, Ваастан рухнул физиономией на стол и захрапел.
— Третий день пьет, — ухмыльнулся Челивис. — И играет. Не везет ему.
— Еще бы! — подмигнул Ралидж. — Ты полегче с ним, а? Все-таки путешествовали вместе…
— Не я, так другой! — пожал плечами Челивис. — Я-то ему хоть на опохмелку оставлю.
— А у тебя, похоже, с наследством сорвалось?
— Опоздал! Родственнички, в трясину бы их, даже на порог не пустили. Ну и обойдусь! С детства жил без медяка за душой — одна и слава, что Сын Рода, а крутись как знаешь. Вот эта коробка меня кормила… — Челивис погремел костяшками, Ваастан заворочался во сне. — А как дошла до меня весть о наследстве… ну, думаю, брошу все, заживу, как Сыну Рода подобает! Еще на корабле к новой роли привыкал, свысока на всех поглядывал…
— Если бы только поглядывал! — хохотнул Тореол.
— Мы тебя уже собирались нечаянно за борт уронить! — подхватил Ралидж.
— Таким дураком был, да?.. Ну и в болото это наследство, без него веселей!.. Да, я спросить хотел… трактирщик что-то нес, да я не разобрал… в Силуране вроде новый король?
— Да.
— Нуртор, стало быть, скончаться изволил… да будет милостива Бездна к его душе… И кто ж у нас теперь на троне?!
— Я, — приветливо сказал Тореол.
Челивис ухмыльнулся, оценив шутку, хлопнул своего приятеля Пилигрима по плечу и хотел тоже сказать что-то веселое, но тут Ваастан приподнял голову и прорычал:
— Играем?
— Конечно, играем!..
* * *
После вонючей полутьмы трактира солнце ударило по глазам, и ослепленные Сыновья Кланов чуть не прошли мимо еще одного своего знакомого. Но все же заметили — и свернули к широкому столу под дощатым навесом. Там сидела небольшая компания, по случаю хорошей погоды не пожелавшая зайти под крышу.
Два здоровенных наемника (у одного — черная повязка через левый глаз) умиротворенно прикладывались к глиняным кружкам. Перед ними стояло блюдо с разорванным на куски жареным гусем.
Между наемниками, плотно стиснутый их могучими плечами, сидел несчастный Рифмоплет. Юноша не прикасался к своей кружке, не глядел в сторону блюда с гусятиной. Сразу было видно — переживает человек!
Тореол и Ралидж переглянулись, обошли стол, с двух сторон приблизились к обедающим наемникам.
— Эй, парни, — дружелюбно начал Ралидж, — что ж вы нашего приятеля так зажали? Может, подвинетесь да выпустите?
Рифмоплет удивленно и испуганно поднял голову — и совсем не обрадовался неожиданному заступничеству. Смутился. Глаза забегали. На физиономии написано, что готов провалиться в самую глубокую трясину, какая только найдется во владениях Многоликой.
Наемники недоуменно переглянулись, смерили взглядом свалившихся на их головы незнакомцев. Ответил кривой, который явно был за старшего:
— Это что за дружки отыскались? Гуляйте, парни, дышите воздухом, покуда не пришлось вам по полу ползать, зубы свои собирать…
— Тебе что, кривой, понравилось, как глаза вышибают? Еще разок попробовать потянуло? — заинтересованно начал было Ралидж, но Тореол не был настроен на драку. Он распахнул плащ, под которым был камзол с вышитой головой орла.
— Ты всем Сыновьям Клана хамишь — или только нам такая честь?
Ралидж был слегка разочарован тем, что драка не состоится, но все же вытащил из-за своего ворота цепочку с заветной бляхой — знаком Клана.
Кривой ошеломленно выпучил единственный глаз. Физиономия его спутника приобрела цвет несвежего сыра.
— Может, теперь ответишь? — мягко, без нажима продолжил Тореол. — С чего вы к парню прицепились?
— Ничего незаконного, высокородный, — пришел в себя наемник. — Нас нанял отец этого юнца, чтоб домой его вернуть.
— Заткнись! — жарко выдохнул Рифмоплет. В лицо ему бросилась краска, уши заполыхали.
— А чего — «заткнись»? — удивился наемник. — Как есть, так и говорю. Хорошо заплатил, между прочим. Папаша-то у него человек не из бедных — фатимирский палач!
Ралидж присвистнул. Тореол приподнял бровь. Несчастный поэт ссутулился, не отрывая взгляда от грязной столешницы.
— Понятно, — заговорил наконец Тореол. — Отец, надо полагать, мечтает продолжить династию, а сынка понесло бродяжить по дорогам?
— Ну да, — кивнул наемник, довольный, что все так хорошо разъяснилось. — Он сказал, чтоб мы его сынишку живым и целым доставили, а уж дурь из него он сам выбьет.
— Не выбьет, — веско сказал король. — Возвращайтесь в Фатимир и скажите этому заботливому родителю, что с вами говорил Тореол Скала Встречи, государь Силурана. И запретил вам цепляться к парнишке. Не знаю, какой бы из него получился палач, а поэт он уже неплохой. Пусть живет, как ему нравится. А если нежный папаша вздумает еще кого-нибудь послать за сыном — попадет в лапы к собратьям по ремеслу.
Кривой разинул рот, подумал немного и захлопнул его.
— Что, правда — король? — шепнул Ралиджу второй наемник. Сокол сочувственно кивнул.
Наемники тихо выползли из-за стола и без единого слова исчезли. Высокородные господа, ухмыляясь, уселись на их место. Ралидж взял с блюда кусок гусятины.
— Мы-то уж такого о тебе навоображали! — сообщил король поэту, раздавленному стыдом. — Награда за тебя обещана… охота за тобой идет… А оказывается, в нашей пестрой компании был один-единственный беглый преступник — я…
Рифмоплет поднял на собеседников взгляд, полный страдания. Похоже, парень толком и не понял, что ему сейчас сказали.
— Он, главное, своей работой гордится… — подрагивающим голосом пожаловался юноша. — У нас, мол, четыре поколения в палачах. Мужское занятие, не для неженок… А меня мальчишки дразнили, стоило в городе показаться. Мы тогда в Замке Темного Ветра жили, так я за ворота и не совался, а то прицепятся толпой, начнут травить, как зайца… До сих пор в городе как чужой, хуже деревенщины. А он говорит: платят хорошо… без работы не останешься…
— А, так ты потому замок так хорошо знаешь! — рассмеялся Ралидж.
— Ну да, я ж там родился, — чуть оживился поэт. — Нет лазутчика лучше, чем ребенок… Подрос — еду заключенным разносить помогал… А потом отец хворать начал. Лекарь сказал — места здесь для его здоровья неподходящие. Так мы год назад в Фатимир перебрались… — Рифмоплет вновь потупился, потер лоб. — Ох, Ингила меня теперь и на глаза не пустит!
— Ингила? — удивился король. — А она-то откуда узнает?
Рифмоплет перевел расширившиеся глаза с Тореола на Ралиджа.
— Не скажем, — подтвердил тот, догладывая гусиную ножку. — Ладно, пошли, только расплатимся с хозяином.
— Кривой уже заплатил… — замирающим от надежды голосом сказал поэт. — Правда, не скажете?..
— Мы же понимаем! — хмыкнул король. — А то она тебя насмерть закусает. С характером девчонка. Знаешь, что она посмела сказать Джангилару? Что из него вышел бы хороший циркач… это про его прыжок. А я ей в память о совместном странствии подарил ожерелье. Так она поблагодарила, а потом и говорит: «Только пусть мой государь не гневается — я не стану хранить его подарок как святыню. Раскатаю по бусинке по всем постоялым дворам и трактирам — отсюда и до… ну, насколько хватит!»
Тут Орел прикусил губу, отвернулся, сдерживая смех. Не стал пересказывать, чем закончился тот разговор.
Он тогда тихонько спросил черноглазую проказницу: «Ну-ка, присмотрись повнимательнее: у меня и сейчас уши вразлет?» А маленькая нахалка соболезнующе шепнула в ответ: «Не переживай, государь, под короной не так заметно…»
Вот так-то! Лишь потеряв все, что у него было, и оказавшись бродягой на большой дороге, сумел Тореол узнать кусочек правды о самом себе. Совсем крошечный кусочек, даже смешно… Какую же цену надо заплатить, чтобы узнать о себе все?
* * *
Оживленно беседуя, король и его спутники огибали стену дворцового парка. Тореол не собирался возвращаться через главные ворота. Для тайных отлучек хороша парковая калитка.
Повеселевший Рифмоплет слушал рассказ Ралиджа о том, как на рассвете провожали в путь Араншу с ребенком. Эрвар согласился доставить ее в Найлигрим, к мужу.
— Измотала она бедного дракона своим нытьем: мол, дороги еще долго будут непролазными, а ее сынишка все без имени, как Отребье подзаборное… Но это ладно, а вот посмотрел бы ты, как твой король с драконом прощался! Вот это сцена была — все присутствующие рыдали! Государь не успокоился, пока не вырвал у Эрвара обещания залетать в гости. Обещал лужок за городской стеной, где никто не потревожит усталого крылатого странника, и хоть целое стадо на закуску.
— Да ладно тебе, болтун! — смущенно отозвался Тореол. — А вот твой государь огорчился, что не судьба ему вернуться в Грайан на драконе. Рвался лететь, да сестра отговорила: мол, мирный договор еще не подписан. И правильно. Нам с ним о деле думать надо, а не драконов объезжать.
— Да, Нурайна говорила, что мы отправимся в дорогу зимой, когда встанет санный путь.
— И я вас провожу, только не до самой границы. — Тореол злорадно усмехнулся. — Дело у меня на юге. Хочу с небольшим, но сильным отрядом навестить Замок Трех Ручьев.
— К Унтоусу в гости? — восхитился Ралидж. — Вей-о! Я тоже хочу! Государь намерен побеседовать с ним об охоте на людей?
— Это, увы, вряд ли удастся. Чтобы обвинить Спрута, нужны серьезные доказательства, а у нас что?.. И все же я сумею его развлечь и позабавить. Есть при дворе один… как бы это сказать… его называют попросту Незаметным. Я его очень не люблю, но он меня на коронации неплохо поддержал. Думаю, и дальше будет полезен. Поговорил я с ним сегодня об Унтоусе, попросил Фаури рассказать о собранных в замке сокровищах. Незаметный весьма заинтересовался. Он большой знаток законов и лазеек в них. Есть такое красивое слово — «конфискация». А ведь главное, чтобы было слово, а повод найдется.
— Да услышат моего государя боги! — от всего сердца воскликнул Рифмоплет. — А я напишу о странствиях Орла поэму… ой, ну что вы смеетесь, ведь прекрасный сюжет! И завершу поэму описанием свадьбы!
— Если она будет, эта свадьба, — оборвав смех, с неожиданной горечью сказал Тореол. Скользнул взглядом по встревоженным лицам собеседников и неохотно пояснил: — Рысь отказывается выйти за меня замуж. Говорит, что из-за клятвы в Кровавой крепости она сама себе не принадлежит… в любой день может быть вынуждена покинуть меня… и детей, если будут дети… Да что ж ты, Сокол, не мог что-нибудь сделать… избавить ее от этой кошмарной клятвы?
— А что тут сделаешь? — удрученно откликнулся Ралидж.
— Я уж ей говорил, что если она со мной хоть один-единственный день проживет, так этот день для меня на всю жизнь…
Орел резко оборвал фразу, заметив, что стоит перед калиткой…
Уже в парке они заметили странную суматоху, перекликающиеся голоса. Навстречу королю выбежала Фаури. С аккуратно уложенными волосами, перевитыми жемчужной нитью. В голубом, под цвет глаз, платье. Очень красивая. И очень встревоженная.
— Ингила пропала! С утра ее никто не видел! Я приказала всем слугам ее искать…
Рифмоплет запаниковал, а Ралидж не особо встревожился за шуструю циркачку. Что с ней станется! Гораздо больше заинтересовали Сокола слова Фаури: «Я приказала всем слугам…» Похоже, зря Тореол так печально смотрит в будущее.
* * *
В самом глухом уголке дворцового парка, до которого из года в год не доходили руки садовника, под потоками горячих лучей растянулась, примяв высокую сухую траву, циркачка Ингила. Сняв кофточку, девушка с удовольствием загорала, не обращая внимания на перекликающиеся по парку голоса.
Перед глазами пригревшейся девушки покачивался высокий желтый стебель, на который упорно пыталась вскарабкаться обманутая теплом букашка. Ползла, срывалась, вновь упорно начинала путь по стеблю.
А крики все тревожнее… Ничего, пусть пошумят. Такой денек уже до лета не выпадет. Надо же, север Силурана — а солнышко прямо наррабанское! Не иначе как Айрунги всю погоду перемешал, когда с ожерельем баловался…
Ожерелье!
Ингила досадливо мотнула головой, резко села. Ну зачем сейчас об этом вспомнилось? Так хорошо загорала… А теперь от нудных мыслей не отвяжешься. Придется решать: сказать ли Фаури, чтоб ни о чем не переживала, выходила за своего Орла, рожала ему детишек?
Должно быть, ее дед и впрямь хороший астролог, ночь рождения Вечной Ведьмы высчитал верно. Странно, что такой умный человек не догадался: ведь в эту ночь могла появиться на свет не одна девочка…
Так сказать Фаури или не сказать?..
Не хотелось бы. Фаури — милая девушка, но открой тайну одному человеку — и весь мир узнает… Уж Тореолу своему наверняка проболтается.
И прощай тогда простая жизнь с тревогами и заботами одного дня. Именно то, что за восемьсот лет она научилась ценить превыше всего.
Что там накрутил Рифмоплет в стихах, разбудивших ее память? «Века черны, века багровы, века покрыты сединой…» Славный мальчик, но дурак. Ничем таким века не покрыты. Их просто нет. Прошлое уже сгорело в Бездне, будущее еще не пришло. Существует только этот день, солнце в небе и букашка на стебле.
Вот он, первый и главный урок восьмисотлетней жизни: не цепляться за прошлое. Думать о нем, как о привидевшемся сне. Приятном или страшном, но всего-навсего сне.
А эти придурки из Кровавой крепости наивно ожидают, что Вечная Ведьма с боевым кличем понесется в сражение, проигранное пятьсот лет назад!
Да и не осталось в той крепости ничего, что хотелось бы вернуть. Ничего и никого. Учитель давил на жалость: он-де малышку поил-кормил, чародейству учил… А чем она, одиннадцатилетняя, за науку расплачивалась — про то он, старый козел, не сказал?
Или Орхидея, подруженька ненаглядная… сука скандальная… Или Ураган, несостоявшийся повелитель мира — уж таких-то в любые времена предостаточно!
Вот и пусть сидят на своих развалинах, ждут, когда у Фаури проснется память о прежней жизни. А циркачка Ингила пальцем не шевельнет, чтобы им помочь.
Тем более что это было бы нарушением второго правила, не колдовать! От чародейства одни неприятности…
Букашка вновь сорвалась со стебля. Перевернувшись на живот, Ингила раздраженным щелчком отшвырнула ее прочь.
Да, это правило соблюдать потруднее, чем первое!
Положим, в битве с демоном иначе поступить было нельзя, не справились бы без нее Рысь с Волчицей. Но это еще ладно, они и сами не разобрались, вдвоем или втроем сражались. А вот с Тихоней — это она зря… Хотя, конечно, неприятно было узнать, что спутник, которого она наняла в трактире «Рыжая щука» и который так усердно служил ей в пути, в то же самое время ходил у какого-то чародея на невидимой цепи. И каким же удовольствием было эту цепь порвать!
Но больше — ни-ни-ни! Она будет осмотрительной, умненькой маленькой циркачкой! Правда-правда-правда!
Вечная Ведьма усмехнулась. Сколько раз она вот так зарекалась — и сколько раз нарушала свой зарок!
Перевернувшись животом вверх, Ингила привычно сделала «мостик». Хорошее тело досталось ей на этот раз — здоровое, ловкое, послушное… И сколько чудесных приключений, веселых и не очень, предстоит ей за эту коротенькую жизнь! Свобода, странствия, объятия красивого влюбленного поэта…
На смуглом личике циркачки сверкнула белозубая улыбка — веселая, молодая, не тронутая ржавчиной восьми веков.
Ингила вспомнила, как они с Соколом, вырвавшись из лап разбойников, шли через лес. Ралидж говорил тогда, что все в мире — лишь огромное представление, которое люди играют для богов. У каждого человека в этой пьесе своя роль, которую нужно сыграть красиво…
Так может быть, она — неплохая актриса, если боги раз за разом вызывают ее «на бис»?
Комментарии к книге «Хранитель: Хранитель пограничной крепости. Душа пламени. Встретимся в Силуране», Ольга Владимировна Голотвина
Всего 0 комментариев