Рик Риордан Перси Джексон и певица Аполлона
Rick Riordan Percy Jackson and the Singer of Apollo
© Перевод: А. Осипов.
Да знаю я, что вы собираетесь спросить.
«А поведай-ка нам, Перси Джексон, с какой радости ты висишь без штанов на билборде посреди Таймс-сквер, чтобы вот-вот полететь вниз, навстречу смерти?»
Отличный вопрос. За ответами прошу обращаться к Аполлону, богу музыки и поэзии, стреловержцу и прочая, и прочая, — а ещё, вдобавок, богу идиотских поручений.
Эта злосчастная история — одна, надо сказать, из многих — началась с того, что я притащил моему другу Гроуверу ко дню рождения несколько алюминиевых банок.
Так. Наверное, стоит сразу предупредить: я — полубог. Мой папаша, Посейдон, — владыка моря. Звучит, конечно, круто, но на практике по большей части означает только одно: на меня постоянно нападают какие-то чудовища, а греческие боги беспардонно заваливаются с визитом то в вагоне метро, то посреди урока по математике, то когда я душ принимаю. (Долгая история. Лучше не спрашивайте.)
И только я понадеялся выкроить себе увольнительную из этого сумасшедшего дома и смотаться на день рождения к Гроуверу, как вот вам, пожалуйста.
Гроувер и его подружка, Можжевелка, решили провести этот день в бруклинском Проспект-парке — слияние с природой, танцульки с местными дриадами, серенады белкам и всё такое прочее. Гроувер, видите ли, сатир. Так он представляет себе хороший выходной.
Можжевелка, сдаётся мне, наслаждалась больше всех. Пока мы с Гроувером сидели вдвоём на скамейке, она резвилась на Длинном Лугу с другими природными духами. Глазки её — цвета свежего хлорофилла — так и сверкали от радости. Можжевелка — дриада, и источник её жизни — можжевёловый куст на Лонг-Айленде. Гроувер мне объяснил, что это не мешает ей совершать короткие вылазки из дома, при условии что карманы у неё набиты можжевёловыми ягодами. Что будет, если она их случайно раздавит, я спрашивать не рискнул.
Как бы там ни было, мы тусовались в парке, болтая и наслаждаясь хорошей погодой. Я выдал имениннику припасённые алюминиевые банки. Да, звучит как издевательство, но на самом деле это его любимое лакомство.
Так вот, Гроувер хрустел себе банками, а нимфы тем временем затеяли спорить, в какие бы подвижные игры нам поиграть. Мой друг вытащил откуда-то платок и предложил сыграть в «Приколи Хвост человеку»[1]. Я немного заволновался, так как человек в этой компании был только один — угадайте, кто.
А потом безо всякого предупреждения солнечный свет вдруг стал нестерпимо ярким, а воздух — неприятно горячим. В двадцати футах от нас трава зашипела и исторгла облако пара, будто кто-то открыл большой гладильный пресс в прачечной. Потом пар рассеялся, и перед нами предстал бог Аполлон собственной персоной.
Вообще-то боги могут выглядеть как им заблагорассудится, но Аполлон почему-то всегда выбирает облик типа «я только что с прослушивания в бойз-бенд». Сегодня он принарядился в джинсы со штанинами в карандаш шириной, облегающую (даже слишком) белую футболку и солнечные очки в золотой оправе. Конечно, брендовые. Волнистая белокурая шевелюра так и лоснилась от геля. Когда он улыбнулся, дриады пискнули и захихикали.
— О, нет, — пробормотал Гроувер. — Не к добру всё это, не к добру.
— Перси Джексон! — возгласил Аполлон, озаряя меня улыбкой. — И, гм, твой козловидный друг…
— Его, между прочим, зовут Гроувер, — сообщил я. — И у нас в некотором роде выходной. Сегодня у Гроувера день рождения.
— Поздравляю! — просиял бог. — Очень хорошо, что вы сегодня совершенно свободны! Значит, найдётся время, чтобы помочь мне разобраться с одной маленькой проблемкой.
С маленькой, как же!
И Аполлон отвёл нас с Гроувером в сторонку — потолковать наедине. Можжевелке это не особо понравилось, но перечить богу она не решилась. Гроувер клятвенно заверил её, что сей же час вернётся в целости и сохранности. А я только понадеялся про себя, что это обещание он сдержать сумеет.
Мы отошли на опушку парка.
— Позвольте представить, — повернулся к нам светоносный, — мои Хризеи Келедонес.
И он щёлкнул пальцами.
Земля выплюнула ещё облако пара, и в нём явились три золотые женщины. То есть золотые в буквальном смысле. Их металлическая кожа так и сияла. Золотой ткани, пошедшей на скромные платья без рукавов, хватило бы, чтобы спасти от банкротства небольшую компанию. Золотые кудри были элегантно забраны в классический «пчелиный улей» на макушке. Леди были одинаково прекрасны и одинаково ужасны, как из какого-нибудь божественного инкубатора.
Автоматоны — живые статуи — я видал уже не один раз. Красивые или нет, они почти всегда пытались меня убить.
Я на всякий случай отступил на шаг.
— Как-как ты сказал? Хрисси Келли… чего?
— Хризеи Келедонес, — великодушно повторил бог. — Золотые певицы. Это моя группа бэк-вокала.
Я искоса глянул на Гроувера: вдруг это такая шутка, а я до сих пор не врубился. Тот, однако, не смеялся. Он таращился на золотых дамочек, раскрыв рот, будто ему показали самую большую, самую вкусную на свете алюминиевую банку.
— Так, значит, они настоящие…
Аполлон милостиво улыбнулся.
— Ну, мне их сделали уже много веков назад. Сами понимаете, если такое слишком часто выводить на публику, очарование новизны быстро улетучится. Всё это время я держал их у себя в Дельфах. Это настоящий рок, чуваки, вот что я вам скажу! Они способны взорвать любой храм! Конечно, теперь я использую девочек только по особым случаям.
Глаза у Гроувера заблестели слезами благодарности.
— …и ты привёл их ко мне на день рождения?
— Да нет же, идиот! У нас концерт сегодня на Олимпе. Там будут все! Музы на разогреве, а дальше выйду я с миксом из старых хитов и нового материала. Ну, то есть, строго говоря, келедонес мне не нужны — у меня и с сольной карьерой всё в порядке. Но публика жаждет кое-чего из классики, с девочками, — «Дафна, ты всегда со мной», «Лестница на Олимп», «Не плачь по мне, Атлантида». Это будет реально круто!
Я изо всех сил делал вид, что меня не тошнит. Мне уже доводилось внимать поэзии Аполлона, и если музыка хотя бы вполовину так же дурна, концерт вылетит в трубу со свистом — даже Эол, отец ветров, не сделал бы лучше.
— Отлично! — подытожил я не совсем искренне. — Так в чём проблема-то?
Небесная улыбка Аполлона как-то сразу подувяла.
— Слушай!
Он повернулся к золотым леди и поднял руки на манер дирижёра. По его мановению девушки издали хоровое: «Л-а-а-а-а-а-а!»
Это был всего лишь вокальный аккорд, один-единственный и совсем простой, но этот звук наполнил меня острым блаженством. Я вдруг позабыл, где нахожусь и чем только что занимался. Даже если бы золотые певицы решили сей же час разорвать меня на кусочки, я бы не стал сопротивляться — при условии, что они продолжали бы петь. В мире больше не было ничего, ничто не имело значения — кроме звука.
Потом роботы замолчали. Наваждение схлынуло. На меня глядели три прекрасные, ничего не выражающие металлические маски.
— Это… — мне пришлось сглотнуть, — это было изумительно!
— Изумительно? — Аполлон пренебрежительно сморщил божественный нос. — Да их же всего только три! Звук пустой, плоский. Я не могу выступать без полного квартета.
Гроувер тем временем давился слезами восторга.
— Они бесподобны! Они идеальны!
Хорошо, что Можжевелка нас не слышит, она девушка ревнивая.
Аполлон внушительно скрестил на груди загорелые руки.
— Нет, они не идеальны, господин сатир! Мне нужны все четыре, или концерт полетит в тартарары. К несчастью, моя четвёртая келедона с утра в самовольной отлучке. Нигде не могу её найти.
Я поглядел на золотых автоматонов, спокойно взирающих на Аполлона в ожидании приказаний.
— Гм… как вообще бэк-вокалистка может самовольно куда-то отлучиться?
Аполлон сделал ещё один дирижёрский жест, и певицы вздохнули на три голоса. Это прозвучало так скорбно, что сердце у меня упало куда-то в желудок, спасаясь от разрыва на месте. Мне показалось, что я никогда, никогда больше не буду счастлив. Затем ощущение рассеялось — так же быстро, как первое.
— А на них гарантия кончилась, — объяснил Аполлон. — Гефест сделал их для меня уже довольно давно, и они всю дорогу отлично работали… пока не вышел гарантийный срок в две тысячи лет. И сразу же — БАБАХ! Четвёртая рехнулась и сбежала в город.
Он неопределённо махнул рукой куда-то в сторону Манхэттена.
— Я, конечно, попробовал предъявить претензии Гефесту, а он такой: «Вы приобретали пакет Защита-Плюс вместе с товаром?» А я: «Да пошёл ты со своей дурацкой продлённой гарантией!» А у него рожа такая, будто это я виноват, что келедона сломалась, и вот если бы я, дескать, своевременно купил Пакет-Плюс и у меня была бы круглосуточная служба технической поддержки, то…
— Так-так-так, — вмешался я.
Никакого желания лезть в свару бог-против-бога у меня, естественно, не было. Вляпывались уже в такое, спасибо, и не один раз.
— Если ты знаешь, что твоя келедона шарится где-то по городу, почему ты не отправишься сам искать её? Ты же бог.
— Да у меня времени нет! Мне некогда, нужно репетировать. Надо сет-лист написать, саунд-чек провести… И потом, для этого есть герои!
— …у богов на побегушках, — пробормотал я недостаточно тихо.
— Ну да! — развёл руками блистательный. — Я так думаю, беглая келедона бродит сейчас по Театральному кварталу, ищет, где бы прослушаться. Келедоны — они те же старлетки: мечтают, чтобы их заметили, взяли в какой-нибудь бродвейский мюзикл, все дела. По большей части мне удаётся держать их амбиции в узде. Я хочу сказать, не могу же я допустить конкуренции с их стороны! Того и гляди высидят со сцены! Уверен, когда меня нет, бедняжка думает, что она — новая Кэти Перри[2]. Вы, парни, должны изловить её, пока она не натворила дел. И побыстрее! Концерт — сегодня вечером, а Манхэттен — остров немаленький.
Гроувер подёргал себя за бородку.
— То есть ты хочешь, чтобы мы поймали тебе певицу, пока ты будешь заниматься саунд-чеком?
— Считайте это дружеской услугой, — улыбнулся лучезарный, не уточняя, кто кому её оказывает. — Не ради меня, конечно, — ради всех смертных Манхэттена.
— Ой, нет. — Голос у Гроувера вдруг стал совсем писклявый. — Ой, нет, ой, нет…
— Да что с тобой? — удивился я. — Чего «ой, нет»?
Несколько лет назад Гроувер провёл между нами линию волшебной эмпатической связи (ещё одна длинная история), так что мы теперь могли ощущать эмоции друг друга. Это вам не телепатия, но то, что он насмерть перепуган, было очевидно.
— Перси, — проникновенно сказал он, — если эта чёртова машинка примется голосить на людях в послеполуденный час пик…
— …она учинит жуткий хаос, — подхватил бог. — Келедона может затянуть любовную песнь, или колыбельную, или патриотический военный марш, и всё, что услышат из её уст смертные…
Я содрогнулся. Один вздох этих золотых девиц вверг меня в отчаяние, даже при том, что рядом торчал державший их под контролем Аполлон. Перед моими глазами так и встала келедона, запевающая что-нибудь эдакое на запруженной людьми площади, — и тотчас все засыпают, или бросаются друг другу на шею, или затевают общую драку…
— Её надо остановить, — твёрдо сказал я. — Но почему мы?
— Вы мне нравитесь! — радостно сообщил Аполлон. — Вы уже имели дело с сиренами. Тут всё примерно так же — заткнёте воском уши, и всё. К тому же твой друг Гроувер — сатир, у него природный иммунитет к волшебной музыке. И на лире он умеет.
— На какой ещё лире? — не понял я.
Аполлон щёлкнул пальцами. Внезапно в руках у Гроувера обнаружился самый прикольный музыкальный инструмент, какой я когда-либо видел. Внизу — пустой черепаший панцирь (черепаху тут же стало ужасно жалко, она такое перенесла… но не суть). В него воткнуты два полированных деревянных рога, прямо как у быка, а между ними — планка, и семь струн натянуты от неё к днищу. Всё в целом смотрелось как странный гибрид арфы, банджо и… ну и дохлой черепахи.
— Ой! — Гроувер чуть её не уронил. — Я не могу! Это же твоя…
— Ага, — сияя, согласился Аполлон. — Это моя личная лира. Если ты её сломаешь, я тебя испепелю, так что, не сомневаюсь, ты будешь осторожен. Ты же умеешь на ней играть, правда?
— Э-э-э… — Гроувер тренькнул нечто заунывное, похожее на похоронный марш.
— Ты, главное, тренируйся, — успокоил его Аполлон. — Чтобы обуздать келедону, вам понадобится магия лиры. Пусть Перси отвлечёт её, а ты играй.
— Значит, отвлечёт… — Задача звучала всё поганее и поганее.
Понятия не имею, как эта скорлупка сможет победить золотой автомат… но Аполлон уже хлопал меня по плечу — типа, вот и договорились.
— Отлично! — сказал он. — Встретимся у Эмпайр-стейт-билдинг на закате. Вы приводите келедону, а я так или иначе убеждаю Гефеста её починить. Только, чур, не опаздывать! Нельзя, чтобы публика ждала. И запомните, чтобы ни царапинки на инструменте, я всё проверю!
И солнечный бог вместе со своими золотыми певицами растворился в очередном облаке пара.
— С днём рождения, дорогой Гроувер! — прохныкал Гроувер и извлёк из лиры крайне плачевную ноту.
Мы сели на метро в сторону Таймс-сквер — решили, что это хорошее место для начала поисков. Самая середина Театрального квартала, с кучей самых чудны́х уличных артистов и примерно так миллиардом туристов: самое то для золотой дивы, желающей привлечь к себе внимание.
Замаскироваться Гроувер не потрудился. На белой футболке у него красовалась надпись: «Что нам скажет Пан?» Из курчавой шевелюры торчали кончики рогов. Обычно свои мохнатые голени он прятал под джинсами, а копыта — под специального кроя ботинками, но сегодня от пояса вниз он был откровенный козёл.
Не думаю, что это имело хоть какое-то значение. Большинство смертных не видят сквозь Туманы, скрывающие истинное обличье волшебных существ. Даже безо всякой специальной маскировки людям придётся сильно приглядываться, чтобы убедиться, что перед ними сатир. Да и тогда они, скорее всего, глазам своим не поверят. Люди это хорошо умеют — не верить своим глазам. В конце концов, кругом Нью-Йорк.
Пока мы проталкивались сквозь толпу, я обшаривал взглядом местность на предмет проблесков золота. Никакой беглой келедоны в окрестностях, однако, не наблюдалось. Дела на площади шли как обычно. Парень, одетый только в трусы и гитару, фотографировался с какими-то зеваками. Полицейские, скучая, подпирали углы. Перекрёсток Бродвея и Сорок Девятой Западной был перекрыт: там техническая команда сооружала сцену. Проповедники, спекулянты билетами и лоточники пытались переорать друг друга. Из десятков колонок надрывалась музыка, но никакого магического пения я не слышал.
Гроувер протянул мне комок тёплого воска, чтобы сразу залепить уши, если что, — сказал, у него всегда с собой есть немного, вместо жвачки. Пихать это в уши мне сразу расхотелось.
Тем временем мой друг успел налететь на лоток торговца солёными крендельками и отскочить, сжимая в объятиях Аполлонову лиру, — не дай бог, что случится.
— Ты же знаешь, как пользоваться этой штукой, правда? — спросил я. — Я имею в виду, что за магию она творит.
Гроувер сделал большие глаза.
— Ты что, не в курсе? Да Аполлон же воздвиг стены Трои, просто играя на лире! Если спеть правильную песню, она способна создать практически что угодно.
— Скажем, клетку для келедоны?
— Ну… да!
Голос его звучал не слишком уверенно. Мне со своей стороны как-то не улыбалось, чтобы сатир нарывался на лишние подвиги с этим божественным черепаховым банджо. Нет, Гроувер и сам кое-что умел со своей тростниковой флейтой. В хорошие дни у него даже получалось ускорять рост растений и отводить глаза врагам. Правда, в плохие у него в голове крутился сплошной Джастин Бибер[3]. Никакого магического эффекта эти мелодии не имели — разве что от них у меня начинала болеть голова.
Надо было срочно придумать какой-нибудь план. Жалко, здесь нет моей подружки, Аннабет. По части планов она дока. К несчастью, её как раз унесло в Сан-Франциско, навещать папу.
Тут Гроувер схватил меня за руку:
— Гляди!
Я проследил за его взглядом. На той стороне площади на открытой площадке толпились рабочие, устанавливая свет и микрофонные стойки, подключая исполинские колонки — наверное, готовились к предпоказу какого-то мюзикла.
Тут-то я её и увидел. Наша золотая дамочка пробиралась к платформе. Она перелезла через полицейское заграждение, просочилась между рабочими, оставившими её явление совершенно без внимания, и устремилась прямиком к лестнице на сцену. Обернувшись к запрудившей Таймс-сквер толпе, она улыбнулась, словно предвкушая аплодисменты, которыми та вскоре неизбежно разразится, — и двинулась к центральному микрофону.
— Ой, боги мои! — простонал Гроувер. — Если эти колонки у них подключены…
Уже мчась к сцене, я на бегу запихивал в уши спасительный воск…
Драться с автоматонами — та ещё радость. А драться с ними в толпе смертных — самый верный рецепт катастрофы. Морочиться о безопасности смертных (и своей заодно) и параллельно выдумывать способы поимки келедоны мне совершенно не улыбалось. Нужно было как можно скорее эвакуировать Таймс-сквер, не учинив при этом масштабную панику.
Ввинтившись в толпу, я схватил за плечо ближайшего полисмена.
— Эй, там президентский кортеж на подходе! — сообщил я ему. — Вам, ребята, лучше бы побыстрее расчистить улицу.
Я ткнул пальцем куда-то в сторону Седьмой авеню. Никакого кортежа там, разумеется, не было, но я изо всех сил постарался как следует его себе представить.
Дело в том, что некоторые полубоги умеют контролировать Туманы. Это значит, они могут заставлять людей видеть то, что им нужно. Не то чтобы я был в этом деле большой мастер, но попробовать стоило. Президентские визиты тут дело обычное — в городе штаб-квартира ООН, все дела, так что, я надеялся, у копа есть все шансы купиться.
Ну, он и купился — поглядел в указанном направлении, увидал выдуманную мной вереницу лимузинов, изобразил на лице омерзение и что-то забормотал в свою рацию. С воском в ушах я не знал, что именно, но прочие копы тут же начали оттеснять толпу в боковые улицы.
К несчастью, келедона за это время успела выбраться на главную сцену. Нам до неё оставалось ещё футов пятьдесят. Наша золотая дива сцапала микрофон и постучала по нему пальчиком. «БУМММ, БУМММ, БУМММ», — разнеслось по окрестным улицам.
— Гроувер, — завопил я, — уже давай начинай играть на этой чёртовой лире!
Если он что и ответил, я этого уже не услышал: я стремглав мчался к сцене. Рабочие препирались с полицией, так что никто и не подумал меня останавливать. Я вскарабкался по ступенькам, вытащил из нагрудного кармана ручку и свинтил колпачок. В руке тут же возник мой меч, Волнолом, хотя я совсем не был уверен, что он как-то спасёт положение. Вряд ли Аполлон сильно обрадуется, если я обезглавлю его бэк-вокалистку.
До келедоны оставалось ещё футов двадцать, когда куча вещей решила произойти вся и сразу.
Во-первых, золотая певица взяла ноту, такую мощную, что она пробилась сквозь мои восковые затычки. Голос её разбивал сердце и наполнял то, что осталось, тоской и надеждой. Даже профильтрованный через воск, он едва не швырнул меня на колени — мне отчаянно захотелось повалиться наземь и залиться слезами. Именно это и сделали несколько тысяч человек на Таймс-сквер. Машины встали как вкопанные. Полиция и туристы повисли друг у друга на шее, рыдая и обнимаясь в поисках утешения.
Тут я ощутил и другой звук — Гроувер, как сумасшедший, терзал струны лиры. Я ничего отчётливо не слышал, но почувствовал, как по воздуху кругами разошлась магия, так что даже сцена у меня под ногами содрогнулась. Спасибо нашему каналу эмпатии, я уловил отблески Гроуверовых мыслей. Он пел про стены, пытаясь создать каменный саркофаг вокруг келедоны.
Хорошая новость: это вроде как сработало. Между мной и келедоной прямо из сцены вверх выстрелила кирпичная стена; она сшибла микрофонную стойку и прервала песню. Плохая: к тому времени, как я понял, что происходит, останавливаться было уже поздно. Я со всей дури влетел в стену, извёстки в которой не оказалось, так что мы с кучей кирпичей в едином порыве рухнули келедоне на голову.
У меня слёзы вышибло из глаз; кажется я сломал нос. Не успел я вспомнить, кто я и где нахожусь, как келедона выбралась из-под кирпичей и отшвырнула меня прочь — а затем гордо воздела руки к небесам, словно всё это был поставленный сценический трюк.
— Та-дааааам! — пропела она.
Микрофон её больше не подзвучивал, но такому голосу это и не нужно. Смертные живо прекратили рыдать и уже поднимались на ноги, аплодируя певице и подбадривая её ликующими воплями.
— Гроувер! — проорал я, не уверенный, что он меня вообще слышит. — Быстро играй что-нибудь ещё!
Я подхватил меч, кое-как встал и кинулся на золотую деву. С тем же успехом можно было кидаться на фонарный столб. Она проигнорировала меня и затянула новую песню.
Пока я боролся с ней, пытаясь хотя бы сбить с ног, температура на сцене принялась подозрительно повышаться. Пела келедона на древнегреческом, но мне хватило нескольких знакомых слов: «Аполлон», «солнце», «золотой огонь». Это было что-то вроде хвалебного гимна богу. Металлическая кожа живой статуи раскалилась. Запахло палёным, и после недолгого раздумья я понял, что это моя рубашка.
Я отпрянул назад; моя одежда вся дымилась. Воск в ушах растаял, так что я теперь мог в полной мере насладиться вокалом. По всей Таймс-сквер люди начали падать в обморок, сражённые тепловым ударом.
Неподалёку, у заграждения, Гроувер отчаянно бряцал на лире, но сосредоточиться ему никак не удавалось: с неба падали отдельные кирпичи. Одна из колонок на сцене превратилась в курицу. Прямо под ногами у келедоны возникла полная тарелка острых мексиканских блинчиков с мясом.
— Не работает! — крикнул я ему, корчась от невыносимого зноя. — Про клетки пой! Или про кляпы!
Было уже жарко, как в печке. Если келедона продолжит в том же духе, центр города испечётся в момент. Значит, по-хорошему мы не понимаем. Отлично. Когда она затянула следующую строфу, я бросился на неё с мечом наперевес.
Келедона уклонилась с фантастической скоростью. Остриё меча прошло в дюйме от её золотой щеки. Впрочем, песня смолкла, и певице это совсем не понравилось. Она гневно зыркнула на меня и перевела взгляд на меч. Тут же по металлическому лицу пробежала тень страха. Большинство волшебных созданий достаточно осведомлены, чтобы уважать небесную бронзу, способную испарить их одним касанием.
— Сдавайся, и я не причиню тебе вреда, — пообещал я ей. — Мы просто доставим тебя назад, к Аполлону.
Келедона раскинула руки. Я уже испугался, что она сейчас снова заголосит, но чёртова кукла вместо этого решила изменить облик. Руки обросли золотыми перьями, физиономия удлинилась и заострилась в клюв. Туловище стремительно уменьшилось, и вот я уже таращился на упитанную металлическую птицу размером самое большее с куропатку. Прежде чем я успел что-нибудь предпринять, келедона не слишком грациозно взлетела и взяла курс прямиком на крышу ближайшего небоскрёба.
Рядом со мной на подмостки рухнул Гроувер. По всей площади вырубившиеся от жары люди начали приходить в себя. Мостовая всё ещё дымилась. Полицейские орали какие-то команды, пытаясь, как могли, расчистить территорию. На нас никто ровным счётом никакого внимания не обращал.
Я смотрел, как золотая птица наворачивает круги и исчезает за самым высоким билбордом на Таймс-Тауэр. Вы, наверное, видели эту башню, хотя бы на картинках: такая высокая, тощая, вся в световых рекламных табло и громадных экранах.
Честно говоря, чувствовал я себя довольно отвратно. Из ушей тёк расплавленный воск. Некоторые участки туши вполне годились на стейк средней прожарки. Рожа выглядела так, словно я недавно повстречался с кирпичной стеной… потому что я с ней действительно повстречался. Во рту был медный вкус крови, и, кажется, я с каждой минутой всё сильнее ненавидел музыку. И заодно куропаток.
Я повернулся к Гроуверу:
— Ты знал, что эта тварь умеет превращаться в птицу?
— Э-э-э… да. Но я, типа, забыл.
— Отлично! — подытожил я и пнул тарелку с мексиканской едой. — Может, попробуешь в следующий раз вызвать что-нибудь более полезное?
— Прости, — пробормотал Гроувер. — Я когда нервничаю, всегда есть хочу. Так что мы станем делать теперь?
Я устремил взгляд на вершину Таймс-Тауэр.
— Золотая девчонка выиграла первый раунд. Посмотрим, за кем будет второй.
* * *
Вам, наверное, интересно, почему я снова не заткнул уши воском. Во-первых, у меня его больше не осталось. Во-вторых, когда воск плавится и вытекает наружу, это больно. Ну и, возможно, какая-то часть меня принялась выступать: «Какого чёрта, я же полубог! На сей раз я буду готов. Неужто мне слабо справиться с какой-то там музыкой?»
Гроувер заверил меня, что раскусил лиру. Никаких больше блинчиков и кирпичей с неба. Моё дело было за малым: разыскать келедону, застать её врасплох и отвлечь… а вот как — этого я пока и не придумал.
Короче, мы доехали на лифте до последнего этажа и нашли лестницу на крышу. Жалко, что я летать не умею — увы, среди моих талантов такой не числится, а мой знакомый пегас Пират в последнее время на зовы о помощи не отвечал. (Весной он делается немного рассеян и всё рыщет по небесам в поисках хорошеньких самочек своего вида.)
Наверху обнаружить келедону особого труда не составило. Уже в человеческом обличье она стояла на краю крыши, раскинув руки, и оглашала Таймс-сквер собственной версией знаменитой «Нью-Йорк, Нью-Йорк».
Терпеть эту песенку не могу. И не знаю ни одного настоящего ньюйоркца, которого бы от неё не тошнило. Но могу вам сказать, что в исполнении нашей героини я возненавидел злосчастный хит ещё в сто раз сильнее.
Как бы там ни было, а беглянка стояла к нам спиной. Это давало какое-никакое преимущество. Меня так и подмывало подкрасться сзади и столкнуть её с парапета, но пользы в этом не было бы никакой: чертовка сильна, в прошлый раз мне её и с места сдвинуть не удалось. Кроме того, что мешает ей тут же превратиться в птицу и… Так, минуточку. В птицу, говорите?
В голове зашевелилась идея. Да, представьте, и у меня бывают моменты просветления.
— Гроувер, — прошептал я, не оборачиваясь. — Ты можешь этой лирой вызвать птичью клетку? Только действительно крепкую, из небесной бронзы?
Сатир поджал губы.
— Думаю, да, но птиц негоже сажать в клетки, Перси. Птицы должны быть свободны! Им надо летать на воле и… Так-так…
Тут он, наконец, посмотрел на келедону.
— Ну да, — подтвердил я.
— Попробую.
— Круто. Ты только моего сигнала подожди. У тебя осталась та повязка от игры в Приколи хвост?
Он выдал мне тряпочку. Я ужал меч до шариковой ручки, сунул её в карман джинсов — для того, что я задумал, мне понадобятся обе руки — и стал подкрадываться к келедоне, которая как раз заканчивала последний припев.
Хоть она и стояла затылком, от музыки мне нестерпимо захотелось пуститься в пляс. Но, поверьте, вы бы не хотели такое увидеть. Так что я заставил себя идти вперёд, но бороться с её магией было всё равно что продираться через развешанные рядами на верёвках мокрые простыни.
План мой был прост: зажать келедоне пасть; она превратится в птицу и попробует смыться; я схвачу её и засуну в клетку. Что может пойти не так?
На последней строчке «Нью-Йорк, Нью-Йорка» я запрыгнул твари на спину, ногами взял талию в замок и накинул тряпку на рот, как уздечку — на морду строптивой лошади.
— Нью-Йо-о-о-о-орк, Нью-Йоррпффффф… — захрипела келедона.
— Гроувер, давай! — заорал я.
Золотая женщина зашаталась и перегнулась вперёд. Перед глазами у меня замелькали картины неразберихи, царившей внизу, на Таймс-сквер: полицейские пытаются навести порядок, туристы слаженно исполняют партию кордебалета, высоко брыкая ногами… Электронные билборды на боку башни отсюда напоминали пёструю психоделическую горку в аквапарке — только вот на конце у неё был не бассейн, а неприятно твёрдый тротуар.
Наша певунья тем временем откачнулась назад, вертясь и пытаясь что-то бормотать сквозь повязку.
Гроувер отчаянно дёргал струны. Инструмент послушно распространял вокруг магические вибрации — но только в голосе сатира не было ни силы, ни уверенности.
— Э-э-э… птицы! — мямлил он. — Ла-ла-ла! Птицы в клетках! В очень прочных клетках! Птицы, да!
«Грэмми»[4] с такими текстами точно не выиграешь, а я уже начал терять хватку. Сильны всё-таки эти ваши келедоны! Мне в прошлом случилось разок прокатиться на Минотавре — так вот, удержаться верхом на золотой дамочке было ничуть не проще.
Певица тем временем вертелась, пытаясь сбросить меня. Она вцепилась мне в предплечья и как следует сдавила. Руки так и прострелило болью до самых плеч.
— Гроувер, да быстрее же! — прокричал я из последних сил.
Правда, из-за стиснутых от усилия зубов у меня получилось что-то вроде «гррр… пппух!»
— Птицы в клетках! — выдавил Гроувер ещё строчку. — Ла-ла-ла, в клетках!
Как ни удивительно это звучит, но на краю крыши действительно возникла птичья клетка. Мной как раз мотали в разные стороны, так что разглядеть её как следует у меня не вышло, но вроде бы Гроувер постарался на славу. Клетка была достаточно велика для упитанного попугая или куропатки, а прутья слабо светились — отлично, небесная бронза, всё как мы заказывали.
Оставалось совсем чуть-чуть — заставить келедону перекинуться в птицу. К сожалению, идти нам навстречу она категорически отказывалась. Девушка крутанулась на месте, явно намереваясь взломать захват и выкинуть меня к чёрту через парапет вниз. Увы, ей это удалось.
Я старался не паниковать раньше времени. Видите ли, это был не первый раз, когда меня кидали с вершины небоскрёба.
Я был бы рад вам рассказать, что проделал лихой акробатический трюк, ухватился за край билборда и взлетел обратно на крышу идеальным тройным сальто.
Ага, как бы не так. Когда я встретился с первым по ходу движения электронным экраном, ремень мой зацепился за какую-то торчащую из него ферму. Ощущение впившейся мне промеж ног проймы джинсов было неописуемо. Но ещё неописуемее оказалось то, что из-за инерции падения меня перевернуло вверх тормашками, так что я самым натуральным образом вывалился из штанов.
И помчался навстречу Таймс-сквер головой вниз и с целеустремлённостью Супермена. Правда, в отличие от него, я молотил вокруг руками, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться. Мне повезло. Вдоль верха следующего билборда шёл рейлинг — наверное, для совсем уж рисковых высотных рабочих, любителей подвешиваться на страховочном тросе.
Я умудрился ухватиться за него на лету и перевернуться правильной стороной вверх. Руки мне чуть не выдернуло из суставов, но каким-то образом я сумел удержаться. Тут-то мы и вернулись к тому, с чего начинали. Вот он я, собственной персоной, болтаюсь без штанов на билборде на Таймс-сквер.
Сразу отвечу на следующий вопрос, а то вы его, чего доброго, зададите. Боксёры, простые голубые боксёры. Никаких смайликов. Никаких сердечек.
Смейтесь, если хотите. По мне, так они куда удобнее брифов.
Келедона приветливо улыбалась мне с бордюра, в двадцати футах вверху. Чуть ниже с металлической балки свисали мои джинсы, развеваясь на ветру и помахивая штанинами — прощались, наверное. Гроувера нигде видно не было. Музыка смолкла.
Руки у меня слабели. Мостовая маячила футах где-то так в семистах внизу. Лететь долго, кричать тоже. Световой экран постепенно припекал мне живот.
Пока я болтался там, наша келедона решила проводить меня особой серенадой. Она запела о долгожданном отдыхе, о том, чтобы оставить все заботы и отдохнуть на берегах реки. Точный текст я сейчас не припомню, но смысл был именно такой.
Всё, что мне оставалось — это держаться. Падать совсем не хотелось, но келедонина музыка окатывала меня со всех сторон, как прибоем, размывала мою решимость. Мне уже виделось, как я легко, будто пёрышко, лечу вниз… приземляюсь на берегах вальяжно текущей реки… где так славно можно было бы устроить пикник с моей подружкой…
Аннабет.
И я вспомнил, как спас Аннабет от сирен, когда мы с ней бороздили Море Чудовищ. Я держал её мёртвой хваткой, а она плакала, и вырывалась, и пыталась плыть навстречу смерти, потому что впереди ей уже виделись счастливые берега земли обетованной.
Теперь это она держала меня. И она говорила мне в самое ухо: «Водоросли у тебя вместо мозгов, Перси! Это же трюк! Обдури её сам или умрёшь. А если и правда умрёшь, я тебе никогда этого не прощу, так и знай!»
Это-то и разрушило чары келедоны. В гневе Аннабет будет пострашнее большинства чудищ. Только не говорите ей, что я это сказал.
Я ещё раз поглядел на безмятежно развевавшиеся вверху джинсы. Меч в обличье ручки был надёжно запрятан в кармане, пользы от него никакой. Где-то за пределами видимости Гроувер снова заныл что-то о птичках, но и это не помогло. По всей видимости, келедона обращалась в птицу, только если её неожиданно испугать.
Погодите-ка…
Идиотский План версия 2.0 забрезжил у меня в голове. Чего только не придумаешь с отчаяния.
— Эй! — заорал я наверх. — Ваша взяла. Вы просто чудо какое-то, мисс Келедона! Я вами восхищаюсь! Можно мне сейчас, на пороге смерти, ваш автограф напоследок?
Келедона умолкла посреди ноты. И удивлённо уставилась на меня, а потом улыбнулась от удовольствия.
— Гроувер! — завопил я во всё горло. — А ну дуй сюда!
Лира тоже заткнулась. Над краем крыши возникла физиономия сатира.
— Ой, Перси… Мне… мне так жаль!
— Да всё нормально, чувак!
Я изобразил улыбку, постаравшись параллельно передать ему по эмпатической связи реальное положение дел. Целые связные мысли мне посылать никогда не удавалось, так что я постарался сосредоточиться на самом главном: будь наготове, соображай и действуй быстро. Надеюсь, дружище не протупит.
— У тебя там не найдётся ручки с бумагой? — крикнул я ему. — Я хочу перед смертью взять у этой леди автограф.
Гроувера аж перекосило.
— А… Э… нет. Но у тебя в кармане джинсов разве не было ручки?
Самый. Умный. Сатир. На свете. Браво! Отлично схватывает парень.
— А ведь верно! — я умоляюще воззрился на келедону. — Пожалуйста? Последнюю просьбу, а? Не могли бы вы извлечь ручку у меня из джинсов и подписать… да хоть бы их и подписать? Тогда я умру счастливым.
Золотые статуи не краснеют, но келедона выглядела крайне польщённой. Она наклонилась, ухватила джинсы, вытащила их на крышу и достала из кармана ручку.
Я аж дыхание задержал. Никогда ещё не видал Волнолом в руках у чудовища. Если она догадается, что дело нечисто, если поймёт, что её пытаются надуть, то может убить Гроувера. Клинки из небесной бронзы и на сатиров отлично действуют.
Дева меж тем изучала ручку, словно никогда ничего подобного не видала.
— С неё нужно снять колпачок, — любезно подсказал я.
Пальцы уже начинали соскальзывать с балки.
Келедона положила джинсы на бордюр рядом с клеткой и отвинтила колпачок. Волнолом обрёл жизнь.
Если бы я сейчас не висел над пропастью, то непременно оценил бы картину. Самое смешное, что я видел в жизни, ей-богу. Знаете, бывают такие розыгрыши: банка с конфетами, а под крышкой спрятана свёрнутая пружиной игрушечная змея?
Ну, вот тут было то же самое, только вместо игрушечной змеи наружу выскочил трехфутовый меч.
Небесный клинок вырос внезапно и во всю длину. Келедона отшвырнула его и отскочила подальше с отнюдь не музыкальным взвизгом. Естественно, она обратилась в птицу, но Гроувер был тут как тут. Он отбросил Аполлонову лиру и, схватив толстенькую золотую куропатку обеими руками, в мгновение ока запихал её в клетку и захлопнул дверцу.
Обезумевшая келедона принялась верещать и биться внутри, но места, чтобы превратиться обратно в женщину, не хватало, а в птичьем облике никакой магии у неё в голосе, слава богам, не осталось.
— Отличная работа! — воскликнул я.
Судя по физиономии Гроувера, его должно было вот-вот стошнить.
— Я, кажется, поцарапал лиру Аполлона, — траурно сообщил он мне. — И только что посадил птицу в клетку. Самый отвратный день рождения за всю мою жизнь.
— Не хочу тебя отвлекать, — напомнил я, — но я тут собираюсь сверзиться с небоскрёба.
— Ой, мама! — Гроувер подхватил лиру и наиграл бодрую мелодию.
Теперь, когда опасность миновала, а чудовище бушевало в надёжной клетке, все проблемы с магией лиры у Гроувера разом кончились. Как это для него типично! Он сотворил верёвку и бросил конец мне. Потом как-то умудрился вытащить меня наверх, где я благополучно и рухнул плашмя.
Внизу, под нами, на Таймс-сквер, всё ещё царил хаос. Там и сям бродили оглушённые туристы. Полиция пыталась остановить последних энтузиастов кордебалета. Горело несколько машин. От подмостков осталась куча дерева, кирпичей и поломанного звукового оборудования.
За Гудзоном величаво садилось солнце. Всё, чего мне сейчас хотелось, — это лежать тут, на крыше, не шевелиться и просто наслаждаться ощущением, что ты жив. Но наша работа ещё не закончилась.
— Надо доставить келедону обратно к Аполлону, — сказал я.
— Да, неплохо бы, — согласился Гроувер. — Но… может, сначала штаны наденешь? Вдруг он неправильно поймёт.
Аполлон ожидал нас в холле Эмпайр-стейт-билдинг. Три золотые девушки нервно мерили пол шагами у него за спиной.
Увидав нас, он просиял. В буквальном смысле — вокруг головы у него разгорелся яркий нимб.
— Великолепно! — сказал он, хватая клетку с птичкой. — Я отнесу её Гефесту на починку и на этот раз даже слушать не стану про вышедший гарантийный срок. Моё шоу начинается через полчаса!
— Да не за что, — великодушно ответил я на так и не прозвучавшее «спасибо».
Затем бог принял у Гроувера лиру, и чело его пугающе быстро заволокло тучами.
— Ты поцарапал её!!!
— Господь Аполлон… — захлюпал было Гроувер, так что мне пришлось срочно вмешаться.
— Это был единственный способ поймать келедону, — сурово отрезал я. — К тому же её можно отполировать. Пусть Гефест этим займётся. Он же у тебя в долгу, так?
Пару секунд я был уверен, что Аполлон нас обоих сейчас испепелит.
— Думаю, вы правы, — проворчал он, наконец. — Ладно, парни. Хорошая работа. В качестве вознаграждения вы оба будете допущены на моё выступление на Олимпе!
Мы с Гроувером посмотрели друг на друга. Оскорблять богов опасно, но ещё немного музыки сегодня и… Кажется, с меня довольно.
— Мы недостойны, — скромно сказал я. — Мы бы и рады, честно, но вдруг мы взорвёмся или ещё чего, как только услышим твою божественную музыку, да ещё на хорошей аппаратуре.
Аполлон глубокомысленно кивнул.
— И снова вы правы. Если вы там взорвётесь, это может помешать ходу концерта. А вы соображаете!
Он довольно ухмыльнулся.
— Ну, тогда я пошёл. С днём рождения, Перси!
— Это вообще-то день рождения Гроувера, — поправил его я, но Аполлон и его певицы уже растворились в золотом сиянии.
— Для одного выходного достаточно, — сказал я, поворачиваясь обратно к Гроуверу.
— Ну, что обратно в Проспект-парк? Можжевелка, наверное, вне себя от беспокойства.
— Ага, — согласился я. — И я дико, просто дико голоден.
Гроувер закивал так, что у него чуть голова не оторвалась.
— Если рванём прямо сейчас, успеем захватить Можжевелку и успеть в Лагерь Полукровок к вечерней спевке. У них есть печеньки!
Я вздрогнул.
— Только никаких спевок, пожалуйста. А на печеньки согласен, уговорил.
— Замётано! — воскликнул Гроувер.
— Пошли, друг Г., — похлопал я его по плечу. — Дадим твоему ДР ещё один шанс.
Примечания
1
«Приколи хвост» — традиционная детская игра, известная примерно с начала XIX века. На стену прикрепляется картинка с осликом без хвоста, игроку дают бумажный хвост с булавкой, завязывают глаза, раскручивают и велят вслепую подойти к картинке и приколоть ослёнку хвост. Результаты возможны самые неожиданные. — Здесь и далее примеч. переводчика.
(обратно)2
Кэти Перри — американская поп-певица, бывшая старлетка, добившаяся значительного успеха в музыкальной индустрии.
(обратно)3
Джастин Бибер — канадский поп-певец, очень юный и очень успешный.
(обратно)4
«Грэмми» — американская музыкальная премия.
(обратно)
Комментарии к книге «Перси Джексон и певица Аполлона», Рик Риордан
Всего 0 комментариев