«Уровень: Магия»

Уровень: Магия (fb2) - Уровень: Магия 1383K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вероника Мелан

Вероника Мелан УРОВЕНЬ: МАГИЯ

Пролог

Зал был набит до отказа.

Он сиял дорогими пиджаками, шуршал вечерними платьями, блестел изысканными украшениями дам и потными лицами их кавалеров. Щелкали застежки сумочек и затворы фотокамер; сегодня здесь собрались высшие чины, элита главного городского телеканала «Норд-ТВ». Директора, продюсеры, режиссеры, ведущие.

Марика олицетворяла карандаш, убранный в пенал, — ее тело обтянуло безумно дорогое вечернее черное платье. Слева шумно дышал седовласый Арнольд Румфель, главный спонсор показа вечерних новостей, справа — Летиция Гамильтон, очкастая журналистка «Вечернего Нордейла». Через несколько минут Летиция до конца жизни возгордится, что имела честь находиться рядом с Марикой. С самой Марикой Леви, лучшим сценаристом года! Вот только пройдет номинация на лучшего ведущего телеканала, все узнают его имя, и тогда…

Сердце учащенно забилось.

Скоро. Совсем скоро…

Прилизанный Алан Паркер, красующийся в свете прожекторов и упивающийся вниманием сотен направленных на него взглядов, ловко вспарывал конверты, звучно объявлял имена, вручал почетные золотые статуэтки, умело шутил, когда награждаемые от волнения сбивались при произнесении благодарственной речи, и звонко аплодировал со сцены вместе со всеми.

Франт. Пингвин, косящий под павлина. Дешевка.

Марика нервно поправила завитые локоны и замерла, когда мужчина на сцене взял со стола следующий конверт. Успела подумать, не смазалась ли помада и как бы не запнуться на ступенях на глазах у сотен зрителей — такой казус газеты будут смаковать неделями, — и шумно, почти судорожно выдохнула, стоило ножу вспороть бок заветного конверта.

— А сейчас, дамы и господа, мы узнаем, кто же стал лучшим сценаристом этого года. И это… — Повисшая пауза хлестанула по натянутым нервам. — …Патриция Арвелли! Поприветствуем победительницу!

Взорвавшиеся хлопки оглушили Марику разорвавшейся над ухом гранатой — сознание контузило, куда-то пропал звук, время застыло, дыхание прервалось. Сбоку восторженно аплодировал Румфель, его руки медленно, словно продирясь сквозь невидимое желе, поднимались вверх-вниз, ладони беззвучно соприкасались, рот осклабился.

На сцену, улыбаясь так широко, что, казалось, холеная физиономия вот-вот треснет, поднималась блондинка в красном.

Патриция.

Не она, Марика, а другая женщина, взявшая титул сценариста года…

Дорогое черное платье моментально сделалось тесным, грудь сдавило, швы впились в ребра, ноги под юбкой вспотели. Противные, длинные, такие неустойчивые каблуки… Зачем? Столько денег потрачено на наряд… столько месяцев томительного ожидания, столько работы, бессонных ночей, выпитого кофе и столько моментально канувших в небытие амбиций…

Марика и сама не знала, как сумела усидеть на месте: не броситься, не побежать прочь, оттаптывая ноги и огрызаясь в ответ на брошенные шепотом проклятия, не опозориться перед десятками телекамер.

Не опозориться в самом конце, проиграв.

Сумела она и пойти на следующий за церемонией награждения банкет. Несмотря на трясущиеся руки и остекленевший взгляд, выдержала лживые сочувствующие улыбки коллег, не напилась, не высказала директору канала красноречиво просвечивающие через глаза «честные» мысли и, даже усаживаясь в такси, смогла держать голову высоко поднятой.

Задыхаться в рвущих горло спазмах, перепугав водителя, она начала только по дороге домой. Два раза ударилась лбом о боковое стекло, закрыла лицо руками и затихла.

* * *

За день до этого

Красивый. Утонченный. Образованный.

Одет с иголочки: у рубашки — цена пассажирского лайнера, у джемпера — истребителя, у часов — всего международного аэропорта, включая ремонтную технику, рабочий персонал и питейные заведения на его территории. Не говорит, а мягко стелет, завораживая глубоким баритоном. Неизменно вежлив, обходителен, галантен.

Идеал. И имя ему — Ричард Каллахан.

Гад. Накрахмаленный гад.

Не нужно долгих речей, завернутых оборотов, хождения вокруг да около. Ты просто предложи…

Марика любовалась сидящим напротив мужчиной и одновременно ненавидела его. Тянулась к нему каждой клеточкой, млела, таяла, слушая звук любимого голоса, и молча страдала.

Дорогой ресторан на крыше небоскреба, баснословные цены, стеклянный интерьер, приглушенная подсветка — а ей бы тихий вечер в его объятьях, шепот незатейливых слов на ушко и слившиеся в поцелуе губы.

Почему все должно быть так сложно?

В углу расположился небольшой джазовый оркестр; музыканты с упоением ласкали струны и клавиши, качали головой в такт извлекаемой мелодии и с наслаждением тонули в музыке, создавая уютную атмосферу.

Марика аккуратно зачерпывала ложкой мандариновое желе. Ела медленно, не торопясь, как он любил, — ведь женщина должна быть красивой во всем: в еде, разговоре, сексе…

К слову, они занимались этим самым сексом вот уже несколько месяцев: то в ее просторной квартире на восемнадцатом этаже, то в его пентхаусе. Ричард даже несколько раз оставался ночевать — хороший знак (и каждый раз она старалась удивить его утонченным завтраком), но дальше секса, походов по театрам, ресторанам и иногда джазовым выступлениям дело, к ее разочарованию, почему-то не шло.

Может, он ждет, пока она завоюет этот титул? Добьется новой должности, карьерного роста?

— …Певцы этой оперы с аншлагом выступили в Клэндон-сити. Столица гремит. Мы обязательно должны посетить театр на этой неделе, ты так не думаешь?

Марика думала. Но не о театре. А о том, что им давно пора бы уже съехаться и жить вместе. Расширить и углубить планы, разнообразить их семейным бытом и совместным досугом. У нее денег достаточно, у него — куры не клюют, так почему бы не начать наслаждаться жизнью? Не отдельно, как было до того, а вместе.

Ну предложи ты уже… возьми меня за руку, притяни ладонь к губам и прошепчи заветные слова!

Вечер близился к концу. А затем сколь ожидаемо, столь же и стремительно закончился.

Съехаться Ричард так и не предложил.

Глава 1

Летняя ночь захлебывалась дождевыми слезами.

На мраморном полу появились лужи, от перил отскакивали брызги, попадали в стакан с джином, портили напиток, вкус которого стоящая на балконе женщина все равно не чувствовала. Локоны спутались и стали похожи на паклю, тушь нарисовала на щеках кривые чернильные дорожки, платье облепило тело, словно вторая кожа. Чужая, сырая, противная на ощупь кожа.

День не задался. А может, и вся жизнь.

Марика смотрела на клубящиеся над верхушками небоскребов черные тучи и упивалась звуком грозовых раскатов, будто то был не гром вовсе, а небесный глас, наконец-то объявивший приговор во всеуслышание.

Неудачница. Свергнутая с пьедестала, вершины которого так и не достигла.

Мокли высокие стеклянные здания, ливень тщательно отдраивал пыль с многочисленных окон; внизу по проспекту ползли машины. Отличный район, почти центр города, люксовые апартаменты, которыми приятно гордиться перед коллегами, престижная работа, на которую не попасть по знакомству — на телевидении пробить дорогу вперед можно только упорством и самым что ни на есть настоящим талантом.

За спиной — стоит только обернуться — дорогой дизайнерский интерьер: пять шикарно отделанных комнат. Гардероб ломится от вещей, полки шкафа просели от нагромождения туфель, столик у зеркала заставлен косметикой, в холодильнике только органическая супернатуральная еда.

Что еще нужно? Великолепная жизнь. Мужчина-спутник идеален, коллеги имениты, кабинет увешан рамками с почетными грамотами, квартира — оснащенный по последнему слову техники райский остров.

Но это все видимость.

Марика чувствовала, что слезы, как и ливень вокруг, видимо, припустили надолго; отхлебнула порядком разбавленного дождевыми каплями джина и застыла, глядя на ночной Нордейл.

Город-сказка, город-мечта… Город осуществления планов, идеальное место для целеустремленных людей, необъятные горизонты возможностей.

Вот только жизнь — как корка подгнившего арбуза: гладка на ощупь только снаружи, а вскроешь тонкую стенку — там гниль. Мужчина-спутник — трус и пустозвон, не способный принимать сложные решения и пятящийся всякий раз, стоит на горизонте замаячить ответственности за собственные действия. Именитые коллеги оборачиваются стаей беспринципных волков, стоит линзам фото- и видеокамер отвернуться в сторону; награды в кабинете — сплошь формальность для тех, кто проработал в компании дольше трех лет, и ни одной той, что грела бы душу по-настоящему. А что до квартиры? Да, бесспорно хороша. Но даже небеса бы опостылели тому, кому не с кем их разделить. Великолепная деревянная кухня (где ты готовишь одна), отделанная золотом ванная (где ты нежишься в пене одна), роскошная драпированная в нежных зеленых и розовых тонах спальня (где ты спишь одна).

Иллюзиями приятно кормить соседей, но ими не насытишься сам.

Слезы разъедали не только веки, но и душу. Вместе с ними наружу выходили ненависть и неудовлетворенность. Слезы символизировали решимость и начало перемен.

Однажды все будет иначе, и она найдет способ к этому прийти. Однажды Ричард будет скулить с букетом цветов у дверей ее собственного пентхауса. Возможно, чтобы досадить ему, она купит его в том же доме, где живет он, — «вот, милый, полюбуйся!». Когда-нибудь репортеры будут обивать ее порог, а многомиллионные контракты — сыпаться один за другим; придут и слава, и знаменитость, и большие деньги. Тогда будет тебе и лучший сценарист года, и заветная женщина-мечта, и лицо на обложках журналов, и большая ложка, чтобы хлебать нектар…

Да, все еще впереди, и все обязательно случится.

А такие дни, как этот, дни-говно, случаются у всех, даже у продавцов в магазине. А что уж тогда говорить о тех, кто карабкается на золотую вершину мира?

Нужно только найти способ повернуть удачу к себе лицом.

Как-нибудь у нее получится. Да, как-нибудь.

Марика пьяно пошатнулась на мокром полу. Кое-как сдержалась, чтобы не запустить пустым стаканом прямо с восемнадцатого этажа, обвела высокомерным взглядом квартал, сплошь состоящий из высотных зданий, фыркнула, развернулась и вошла в квартиру.

* * *

Кожаный диван и обитые позолотой панели, что раньше внушали благоговение, теперь вызывали лишь скрежет зубов. Это не директор вчера пережил неудачный день, и не он страдал наутро от головной боли. Не он после пыжился выдавить из себя хоть строчку сценария для нового сериала, что должен будет приковать внимание и покорить сердца миллионов телезрителей по всему Уровню, не ему пришлось кружить по дому и рвать на себе волосы, потому что капризная бабочка-вдохновение почему-то перестала садиться на плечо и шевелить волшебными крыльями.

Противная бабочка. Вредная, паскудная, бабочка-сволочь.

Марика все утро силилась поймать ее, мысленно используя всевозможные типы сачков: приманить, уговорить, пристрелить, в конце концов…

Без толку.

Нахальная бабочка, похоже, вовсе выпорхнула из квартиры, чтобы, возможно, никогда не вернуться. Черт бы подрал эту креативную работу. Черт бы подрал все то, на что требуется это пресловутое вдохновение. И почему она не стала бухгалтером?

Или билетершей в кинотеатре?

Вот бы презрительно скривились губы Ричарда при виде ее, сидящей за пыльным стеклом и выдающей сдачу поверх бумажных билетиков с линией контроля…

— Кто написал сценарии для трех самых удачных развлекательных телешоу? Кто перевел все валлийские субтитры для двух десятков фильмов? А текст для программы «Нити времени»? И после этого звание сценариста года получила Патриция?!

Марика чувствовала, что еще немного — и она вскипит, запузырится кислотной лужей прямо на кожаном диване.

Альберт Доусон — Железный Альберт — молчал и хмурился. Сведенные к переносице брови не сулили ни капли благосклонности.

— Вы тщеславны, мисс Леви.

«А что плохого в тщеславии?! — едва не заорала Марика. — Что? Ведь тщеславие — всего лишь грань амбициозности! Куда бы скатился мир, если бы не тщеславные, желающие добиться большего люди? Так и ползали бы все по дну, приторговывая кореньями, грязные и жалкие, неспособные расправить крылья! Таких большинство! Никчемных, запуганных, безвольных, примитивных! А вы ставите тщеславие в упрек?!»

Мысленная тирада прервалась, стоило взглянуть в холодные рыбьи глаза Альберта.

— Марика, возьмите отпуск.

Она едва не поперхнулась. Выпучилась в ответ на директора не менее круглыми глазами-перископами.

— Какой отпуск, о чем вы говорите?

— Да, я настаиваю. На несколько недель. Отдохните, проветрите голову. Очевидно, что вы… — в паузе он попытался подыскать более тактичную замену слову «переутомились» (или «поиздержались»… или даже «сделались истеричкой»), — устали.

«Находитесь на грани нервного срыва, — вот что говорили его холодные глаза. — А нервные работники, как вы сами понимаете, нам не нужны. Пусть даже талантливые. Найдем замену».

Марика проглотила и обиду, и рвущиеся наружу комментарии. Несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула в надежде, что это придаст лицу более здоровый оттенок, нежели вишневый, после чего поблагодарила Альберта за заботу и покинула кабинет.

* * *

«Представляешь? Целых две недели! Давай арендуем яхту, прокатимся по морю, половим рыбу, посмотрим на закаты и послушаем чаек. А, Ричард? Давай? Такой невероятный шанс, просто великолепный шанс сменить обстановку, атмосферу, побыть вдвоем».

Ричард отказался.

Отказался мягко и ласково. Нашел более чем логичные доводы, почему именно сейчас он не может оставить работу, пообещал, что, как только дел станет меньше, сам пригласит ее в подобное путешествие, так как идея-то ведь на самом деле замечательная.

Весь оставшийся вечер Марика то злилась от бессилия и непонятно откуда взявшегося ощущения предопределенности, то размазывала по лицу предательские слезы.

* * *

«Подать заявку».

Серая кнопка, обведенная темной рамкой толщиной в один пиксель, — курсор мыши нерешительно застыл поверх нее, затем отполз в сторону, в который раз прокрутил страницу вверх-вниз, позволяя глазам прочитать текст.

Нет, сайт как будто настоящий, не подделка и не развод на деньги — такие Марика чуяла за версту. В браузерной строке — адрес Комиссии, в углу экрана — голографическая печать. Как они создали ее, плавающую в воздухе перед экраном? Нет, хакеров бы на такое не хватило.

Но разве у Комиссии есть сайт? Вот эта странная отдельная страничка, не ведущая никуда, с одной-единственной кнопкой? Как она вообще наткнулась на нее, ведь в поле для поиска ввела простую, казалось бы, фразу: «Как изменить жизнь к лучшему»? Сначала выскакивали линки на психологическую помощь от именитых докторов, семинары по мотивации для бизнесменов, форумы, где отчаявшиеся люди задавали сложные вопросы и получали на них глупые бессмысленные ответы.

А потом это.

В сотый раз перечитав текст, Марика отошла от компьютера. В комнате царила прохлада — почти неслышно работал кондиционер. Сумерки за окном наваливались духотой; вчерашний дождь выпарился в густую невидимую подушку, повисшую над городом; из-за высокой влажности стало трудно дышать.

Через полчаса позвонила коллега с работы, ведущая утреннего кулинарного шоу, поинтересовалась, не нужна ли компания на вечер. Бутылочка вина, закуска из сыра, конфеты… Не иначе как хотела выпытать последние новости из первых рук. Думала, Марика клюнет на удочку лживого сочувствия и выплачется на плече у «подруги», проявит слабость, пожалуется на жизнь и расскажет о вынужденном отпуске, а может, и о грядущем увольнении. Ведь недаром Альберт сегодня пребывал в несвойственной ему мрачной решительности.

Марика не расклеилась и слабость не проявила. Вежливо сообщила, что дела в полном порядке и что ее наградили внеплановым оплаченным отпуском в любую точку мира. «Подруга» завистливо вздохнула и быстро попрощалась.

Пока готовился ужин — карп с лимонным соком и белым вином, — позвонил и Ричард. Заботливо поинтересовался, не требуется ли помощь (как же, истинно мужское призвание утешить женщину в момент ее слабости), получил отказ, удивился и дал отбой.

Марика лишь раздраженно хмыкнула, глядя на собственные распухшие веки, отражающиеся в отделанной сталью дверце микроволновой печи, после чего села за стол и без аппетита начала есть брошенную на тарелку все еще скворчащую рыбу.

Наваливалась безысходность.

Почему все вроде бы хорошо и одновременно так плохо? Чего не хватает?

С проспекта внизу сигналили машины. Марика налила себе вина, села на диван перед экраном телевизора, который почти никогда не включала, и вперила взгляд в изборожденное проводами небо. Бесконечность. Вот куда уходил ее взгляд. Сидя в собственной гостиной, она чувствовала себя застывшей в безвоздушном пространстве мухой, где каждое движение бессмысленно, каждый взмах крыльев есть не что иное, как бесполезная трата энергии, ценности давно потеряли цену, а на вопрос «зачем» лишь опустошенно машут рукой.

Жизнь выцветала на глазах. Чем больше есть, тем больше пустоты. Притягивая в мир все больше желаемого, лишь теснее оплетаешься паутиной, оплетаешься так тесно, что вскоре обнаруживаешь, что не способен двинуться. Люди, предметы, связи, отношения… Стремления, бесконечное желание добиться большего, ощущение собственной никчемности — одна большая невидимая, лишающая существование смысла паутина.

Хотелось что-то изменить. Начать дышать и наслаждаться, не думать — просто жить.

Через час она, удивив саму себя, подошла к компьютеру и заполнила странную форму.

«Подтверждаете ли вы, что находитесь в здравом уме и трезвой памяти?»

(Как такое можно подтвердить, когда каждый сумасброден по-своему?)

Да.

«Поставьте галочку, если принимаете ответственность за собственные действия и возможные последствия, находясь на Уровне: Магия».

Клик. Галочка в квадратике нарисовалась.

«Комиссия дает гарантию, что после прохождения Уровня заявленное при входе будет вами получено, но не гарантирует сохранность вашего физического и умственного здоровья во время процесса прохождения».

Неприятно, но придется согласиться.

Заполненная форма по щелчку мыши улетела куда-то в бинарное измерение; на экране высветилось

«О получении права на вход или о его отказе будет сообщено дополнительно».

Пальцы на пластиковом корпусе мыши дрожали.

Правда или же чья-то злая шутка?

Уровень: Магия.

О таком Марика никогда не слышала, но со странички становилось понятно одно: туда можно попробовать войти, загадать желание и постараться выйти. Если выйти удастся, то желание обязательно исполнится, а если возникнут трудности, всегда можно покинуть Уровень, использовав сигнал «экстренного оповещения об отказе». Уже что-то. По крайней мере, не застрянешь не пойми где на веки вечные.

Трепеща внутри от навалившегося чувства нереальности происходящего, Марика поставила пустой бокал в металлическую раковину и отправилась спать.

Все равно шутка. У Комиссии не бывает страниц, и никакого Уровня: Магия не существует.

Ночь она проспала спокойно.

Глава 2

Понимание того, что найденная вчера веб-страничка и заполненная форма оказались вовсе не шуткой, пришло вместе с письмом, когда в свете солнечных лучей, падающих на кухонный стол, за которым Марика разбирала утреннюю почту, блеснула голографическая печать.

Тонкий конверт, дорогая бумага, выбитый на обратной стороне штрих-код. Бутерброд с ломтиком тунца, что Марика успела откусить, тут же застрял в горле; тело на мгновение сделалось безвольным: куда она встряла? Зачем вчера жала на непонятные кнопки, проставляла согласие по всем пунктам и вписывала домашний адрес?

Но вместе со страхом в сердце закралось и радостное возбуждение, адреналин экстремальщика, получившего право на участие в сложном ралли по бездорожью. Рискованный поступок, но тем и завораживающий.

Стопка, состоящая из счетов за электричество, приглашений на участие в модных показах и рекламных буклетов, тут же отодвинулась в сторону. Залитая утренним светом хай-тековая металлическая кухня с белыми изогнутыми спинками стульев наполнилась иллюзорным барабанным боем: итак, дамы и господа, что же внутри — одобрение или отказ?

Пальцы с идеальными, покрытыми кричащим красным лаком ногтями нервно оторвали скрутившуюся в свиной хвостик полоску, бросили ее на стол и достали сложенный вдвое лист. Глаза жадно впились в отпечатанные строчки:

«Для Марики Леви.

Сообщаем, что Ваша заявка на прохождение Уровня: Магия одобрена, и уведомляем о том, что по адресу Биссонет-драйв, 8301 Вам надлежит прибыть в течение двенадцати часов после получения данного письма.

Для справок или отказа от участия используйте номер L14 -893-342-1472».

Далее шла еще одна переливающаяся печать.

Марика судорожно выдохнула.

Заявка одобрена.

Собирается ли она отказаться? Нет! Несмотря на грохочущее сердце и полную непонятных тревожных предчувствий голову. Сейчас она позвонит по указанному номеру, узнает, как следует подготовиться, и тогда уже отправится на Биссонет.

Город за окном привычно тонул в лучах утреннего солнца; начинался еще один летний день.

Долетевший в приоткрытую балконную дверь ветерок качнул занавески. Марике отчего-то показалось, что парус ее невидимой лодки надулся, сделался круглым и упругим, а на мачте распустил крылья флаг — символ начавшихся изменений. Бригантина нетерпеливо качнулась на волнах, желая тронуться в путь.

Голографическая печать отбрасывала на фарфоровую кружку бриллиантовые блики.

* * *

По телефону ответили сдержанно и крайне уклончиво.

Возьмите с собой теплую одежду и обувь. Еду брать не нужно. Нет, на месте вас никто не встретит: прохождение проходит в пешем режиме. Что? Можно ли загадать не одно, а, например, два желания? Можно. Но подробности на месте.

На вопрос, сколько займет путешествие, не ответили вовсе, лишь бросили короткое «у каждого по-своему».

Темно-вишневый седан плавно катился по дороге; из радиоприемника лилась песня о любви. Марика успевала и подпевать, и следить за движением, и раздумывать о том, какое из желаний выбрать. Внутри, символизируя счастье, колыхались на веревочках невидимые воздушные шары. Праздник. Это же настоящий праздник, подарок себе любимой! Чудесный момент жизни, ощущение сладкой ваты на языке, золотой горизонт нового будущего.

Но что же выбрать?

Прямоугольный экран навигатора показывал, что до следующего поворота осталось девятьсот метров. Через густые бархатисто-зеленые кроны деревьев пробивались лучи полуденного солнца; по салону плыл запах прогретого асфальта, шин и растущих на обочине цветов.

Марика пошевелила босыми ступнями — так приятно чувствовать жесткие педали не подошвами туфель, а кожей. Слияние с машиной в этот момент кажется полным; плюс ко всему — мелочь, а приятно — не потеют ноги. Легкие теннисные кроссовки лежали на коврике у пассажирского сиденья.

Может, попросить пентхаус, как у Ричарда? Лучше, чем у Ричарда? Или сразу десяток миллионов, чтобы купить любые апартаменты города? А может, отобрать уплывший к другой титул сценариста года?

Во рту сделалось гадко: то будет нечестно завоеванная награда, такая счастья не принесет. Мысли тут же перескочили со скользкой темы.

Интересно, а можно ли заказать абстрактную вещь, такую как «успех»? Или «счастье в личной жизни»? Или просто сказать: «Хочу стать знаменитой!», — и если да, то что случится тогда? Какие события нагрянут в жизнь? Или, например, востребовать неиссякаемого вдохновения длиною в жизнь? Не запарит ли оно, заставляя нестись к компьютеру по ночам и спешно заваривать бесконечно заканчивающийся кофе?

Марика упивалась размышлениями, ощущение счастья росло с каждой минутой. Жаркий день гудел пчелами, пестрел яркими клумбами, любовался короткими девчачьими юбками и журчал звонкими голосами фонтанных струй.

На что бы ни пал выбор, в одном она была уверена наверняка: ее желание БУДЕТ стоить того, чтобы хоть пройти самый крутой перевал, хоть переплыть реку из углей, хоть прошагать через непонятный уровень.

Навигатор оповестил о том, что приближается поворот.

На светофоре темно-вишневый седан ушел влево.

* * *

После просторной квартиры на восемнадцатом этаже это помещение казалось тесным, как собачья будка; не сразу поверилось, что одиноко стоящий в конце аллеи, заканчивающейся тупиком, приземистый домишко, скрытый буйно разросшимися кустами, и есть Биссонет, 8301.

В прихожей пахло пылью.

Солнечный свет забылся, стоило шагнуть в полутемный коридор, через три метра закончившийся такой же темной квадратной комнатушкой, в углу которой находился деревянный стол.

Когда глаза приспособились к полумраку, Марика разглядела сидящую за столом седовласую косматую женщину и едва не попятилась: старуха точно сошла со страниц библиотечной книжки о древних сказаниях, почивших в истории народов мира. Под кустистыми бровями глаза-буравчики — яркие и пронзительные, не по-старушечьи внимательные. В углу — деревянная лавка, под лавкой — разных размеров высокие сапоги, обтянутые мехом (все потертые и разношенные), на доске, служившей седалищем, — приваленный к стене грязно-бежевый рюкзак, покрытый пятнами.

Марике показалось, что она попала в потусторонний мир: за стенами — сверкающие высокие небоскребы, новомодные супермаркеты, дорогие авто и занимающиеся бизнесом люди, а здесь — затхлость, пропахшие воском стены, тишина (если не считать свистящего дыхания из-за стола) и старинное барахло, в беспорядке развешанное по стенам и рассованное по углам.

Ей, одетой в легкую блузку от Наррано и белые хлопковые брюки, сделалось неуютно. Почти страшно.

— Это вы звонили с утра? — скрипучим голосом спросила бабка.

Марика кивнула. Все сильнее хотелось выскочить обратно за дверь. Как Комиссия могла быть связана с «этим»? Даже самый примитивный офис смотрелся бы куда приличнее, чем затесавшийся в тупике сруб с каргой внутри.

Карга тем временем смотрела на Марику с полнейшим равнодушием.

— Теплую одежду принесли?

К ногам упал с шорохом объемистый пакет.

— Да, тут зимняя обувь, штаны, кофты и шуба…

— Шуба?

Старуха цокнула языком и покачала головой: мол, и где вас берут, таких безмозглых?

— Но вы же говорили, взять что потеплее.

Скрипнул рассохшийся стул — «администраторша» вылезла из-за стола, приблизилась и крючковатым пальцем указала на мешок.

— Покажите.

Марика не стала выказывать удивления, просто вывалила вещи на пол — свернутая на дне шуба с легким шорохом приземлилась поверх кучи.

Бабка принялась деловито рыться в вещах, будто принимала подачку для беженцев.

— Так, шубу оставите здесь, не пригодится, только испортите, обувь тоже не подойдет, кофту наденете на себя, штаны поверх колгот, белье переложите в рюкзак.

Куча превратилась в комковатый блин из разбросанной по полу одежды; Марике захотелось топнуть ногой: как можно так обращаться с чужими вещами, тем более дорогими? Да одни эти штаны стоят как весь этот затхлый домишко!

Спорить тем не менее она не решилась.

— Вещи отнесете обратно в машину. Вы же на машине? — Удовлетворившись кивком, бабка направилась обратно к столу. — Оставите машину на парковке, вернетесь сюда и получите дальнейшие инструкции. Все понятно?

— Понятно.

Марика принялась собирать «отбракованное» обратно в пакет.

Десятью минутами позже вопросы возобновились.

— А что еще в рюкзаке?

— Инструменты, которые помогут в прохождении. Рыться в нем будете позже!

Бабка повысила голос, Марика застыла, так и не расстегнув верхний пластмассовый зажим. Под пристальным взглядом натянула лямки обратно на плечи и скуксилась, вдыхая запах толстовки, что ей выдали вместо отправившейся в багажник машины шубы. Толстовка оказалась широковатой в плечах и невыносимо теплой — вдоль позвоночника потекли струйки пота.

— Пять желаний. Вы сказали, что у вас пять желаний, поэтому вот, я выдаю вам пять семечек. («Вот жадина! — говорили глаза-буравчики. — Вот ты с собой еще намаешься!») Бережно храните их в отдельном кармашке. Придет время, и вы узнаете, куда и зачем их нужно помещать, а пока не потеряйте! Если потеряете — пеняйте только на себя, Уровень для вас ничего не исполнит. И помните: желания можно передавать другим. Если вы, конечно, встретите этих самых других…

Меховые сапоги, натянутые поверх двух пар носков, казались гирями; зимние ботиночки на каблуках старая ведьма забраковала.

Марика мысленно потрескивала от ярости: тащиться на Уровень в чужих шмотках, с рюкзаком, в котором не пойми что лежит, да еще и желания отдавать? Ну уж не бывать этому! Можете не беспокоиться, глаза выцарапает, но не отдаст.

— Про кнопку экстренной эвакуации помните? Желания четко сформулировали? Как пройдете (бабке, очевидно, хотелось сказать «если», но притянутая за поводок вежливость одержала верх), вернетесь в это же самое помещение и счастливо поедете домой. Все понятно?

Понятно было не все, но вопросы по поводу того, что именно ожидает на Уровне, администраторша пресекла на корню.

— Так, форму вы подписали, когда заполняли ее… семечки я вам дала… — узловатый палец почесал кончик длинного носа. — …Рюкзак выдала, одежду и обувь тоже. Вот вроде бы и все. В путь.

Марика почувствовала, что вновь трусит, посмотрела на невысокую деревянную дверь и вросла в пол. Ладони сделались клейкими, сердце загрохотало с отчаянием.

Что там? Куда она ведет?

Пальцы сжали мешочек с семечками — решимости прибавилось. Вот оно, ради чего. Хорошие желания, чудесные, просто золотые. Она не отступится теперь, когда их осуществление так близко. Ни здесь, на пороге, ни за ним.

— Дадите какой-нибудь совет на дорогу?

Бабка поджала губы и покачала головой.

Ну и ладно. Сама.

Марика сделала шаг вперед и потянула за металлическое кольцо. Толстокорые деревянные врата заскрипели, поддаваясь.

* * *

Когда очередная претендентка на завоевание мира исчезла за дверью, седовласая распорядительница по имени Изольда Штамм какое-то время покачивалась на стуле, смотрела прямо перед собой и крутила в пальцах изогнутую скрепку.

На стене привычно тикали высокие старинные часы, ходил из стороны в сторону тяжелый маятник. Через десять минут раздастся глубокий бархатный «бом», а за ним — еще один.

Изольда отвела взгляд от циферблата.

Молодые, красивые, небедные…

Куда идут? Зачем? Чего в жизни не хватает? Кто-то довольствуется малым, а кто-то не умеет быть благодарным ни за крышу над головой, ни за хлеб на столе, ни за сундук золота. Дай им большего, и все тут. Где зарыта разгадка: в генах, в среде обитания, в Пути, который каждый должен пройти?

Что толкнуло ее, эффектную молодую женщину, на прохождение испытаний? Ведь не уродлива и не больна. Разве что головой от вечного недовольства собой…

Вдоволь пофилософствовать не дал раздавшийся в конце коридора стук — пришел новый претендент. Старуха поправила волосы, отодвинула в сторону скрепку и два карандаша и приготовилась ждать.

Глава 3

Уровень: Магия.

Горы.

Куда ни глянь — горные вершины, покрытые снегом. Высокие пики, уходящие в небо, огромные острые валуны, беспорядочно разбросанные здесь и там, и разъедающая глаза синева бескрайнего неба. Разлапистые ели застыли в глубоких сугробах, кучкой сгрудились слева у отвесной стены и пореже — чуть дальше, у обрыва.

В первую секунду Марика задохнулась от морозного воздуха, попавшего в легкие, автоматически шагнула вперед и упала на колени — сапоги увязли по самую кромку. Ладонями уперлась в ледяной настил и, стоя на четвереньках, едва не взвыла от пронзившего руки холода. На спине — рюкзак, впереди — гротескный, поражающий воображение пейзаж, позади — все тот же снег без единого следа: ни двери, ни домика, никого.

Никого.

Одна на вершине заснеженных скал.

Куда ни поверни голову, везде одно и то же: бескрайние просторы застывшей в горах зимы, поскрипывание еловых стволов и равнодушное завывание ветра меж темных камней.

Свое положение она осознала только теперь: с собой ни еды, ни воды, дверь исчезла. Где находится кнопка эвакуации, неизвестно; куда двигаться — тоже. Почему не позвонила Ричарду, не предупредила, куда направляется? А что, если она вообще не вернется отсюда? Почему не взяла двухнедельную путевку на пляжи Арканских островов?

Поделом.

Сама хотела приключений, хотела изменить жизнь к лучшему, хотела… Неважно, чего она хотела раньше; важно, что теперь она стояла по колено в снегу, одна-одинешенька, заброшенная не пойми куда, и мерзла как суслик. Ладони начало ломить, изо рта вырывались клубы пара. Марика поспешно приняла вертикальное положение, не удержала равновесие, качнулась и села в снег задом. Обвела широко раскрытыми глазами пейзаж, сунула руки в карманы и едва не зарыдала. Сделалось по-настоящему страшно: до коликов, до вылетевших из головы мыслей, до обмякших, не желающих двигаться конечностей.

Природа давила величием. Природа показывала, кто есть властелин, а кто — мелкая бесполезная мошка, бессильная против первозданной стихии. Пришла? Ну, давай поглядим, на что способна. Мир есть я, и я буду стоять здесь и после того, как ты уйдешь, и мне нет дела до того, как далеко протянутся по снегу твои следы, через день их заметет, и все снова сделается чистым, нетронутым, первозданным. «Ты чувствуешь это?» — шумели ели. «Слышишь?» — вопрошали скалы.

Марика посмотрела на ближайшее дерево, перевела взгляд на высившийся вдалеке, накрытый белой шапкой горный пик, затем на необъятные поля снега и неожиданно для себя разревелась.

Несколько минут спустя она очнулась, будто протрезвела. Вытерла слезы, стянула с плеч рюкзак и принялась в нем копаться. Нашла шапку и рукавицы, сложила мешочек с семенами в отдельный кармашек, плотно его застегнула, обернула шею вытянутым из рюкзака шарфом, подумала, не исследовать ли другой отсек, но решила, что правильнее будет начать спуск с горы. Там, внизу, возможно, есть ручей, а может, и долина. Там больше шансов выжить, чем здесь, наверху. А остальное содержимое рюкзака она обследует позже.

Утеплившись, Марика подхватила поклажу с земли и закинула ее на плечо. Под подошвами заскрипел снег. С трудом переставляя ноги — сапоги при каждом шаге утопали в снегу почти по колено, — она медленно и неуклюже двинулась вперед.

Если забыть о тревогах, здесь, под раскинувшимся над горами бескрайним ультрамариновым океаном неба, царило ощущение удивительного покоя. Синий и белый, белый и синий, с оттенками голубого в прогалинах. Глубокие тени ущелий, серые спины камней, седые верхушки деревьев. Скрип собственных подошв, царапающий щеки ветерок, качающиеся ветви.

Время застыло, мысли склеились, остался лишь путь вперед.

Куда… Зачем…

Существовали ли здесь люди? Постройки, живность, цивилизация? Находилось ли здесь хоть что-нибудь помимо укрытых белизной пейзажей, от которых неизменно захватывало дух? Как получилось, что за бабкиной дверью, где, по идее, должна была уместиться максимум каморка, раскинулись километры горных кряжей?

Наваждение. Иллюзия. Все это не могло, попросту не должно было быть настоящим, но именно таковым оно и являлось. Снег — спрессованными кристалликами льда, деревья — покрытыми шершавой корой стволами с гнутыми ветками, иглами и шишками, камни — твердыми, местами треснувшими валунами, холодными и жесткими. Настоящее. Все настоящее.

Солнце стояло в зените.

Марика не могла определить, насколько удалось спуститься, но вокруг сделалось теплее. Иногда ей казалось, что она следует по заметенной и запорошенной, но все же тропке, протоптанной неведомыми предшественниками, а в иные моменты это ощущение полностью терялось — ноги бороздили девственно-чистый мягкий снег, лежащий с основания времен.

Хотелось пить.

Говорили, что снег есть опасно, и она не решалась. Надо бы растопить, отфильтровать, согреть, но голова не сохранила деталей, как именно это сделать — лишь обрывочные фразы из ТВ-программ по способам выживания в суровой среде обитания. Почему она не училась? Не смотрела, не внимала, не мотала на ус? Тогда не считала нужным и теперь бы не считала, если бы не это…

Ничего. Просто двигаться вперед — это пока все, что требуется. Где-то там дорога закончится, семечки будут применены, и откроется дверь на выход.

А пока — просто вперед.

Несмотря на слезящиеся глаза и наваливающуюся усталость, Марика зашагала быстрее.

* * *

А еще через час произошла и первая встреча.

Все это время она старалась смотреть лишь под ноги — отраженный от сугробов свет слепил, — лишь изредка оглядывалась по сторонам, чтобы не упустить не то знака, не то указателя, хоть какого-то признака верного направления — глухо.

Слезы текли не переставая. Кто бы сказал, как нужны в горах солнцезащитные очки! Черт бы подрал эту бабку…

Человеческую фигуру, привалившуюся спиной к камню, она распознала не сразу. Бежевое и черное — то ли бревно, то ли коряга, кто бы всматривался в каждый силуэт. Только через полминуты, когда присыпанная тропка свернула к валуну, взгляд выхватил шапку, а за ней — телогрейку и руку, опирающуюся на палку.

У камня стоял человек. Дед.

Марика сбавила шаг. Точно, так и есть: дед. Одетый в замусоленную телогрейку длиной до колен, на ногах такие же, как на ней, Марике, меховые сапоги, на голове черная кроличья шапка, из-под которой торчат седые лохмы. Одна рука — в толстой рукавице размером с боксерскую перчатку, вторая варежка рядом. На снегу рядом с валуном бесформенной кучей лежал знакомый коричневый рюкзак.

Змейка следов огибала камень и уходила по тропе, ведущей к другой стороне той же горной вершины; значит, дед спускался оттуда.

Она подошла ближе и почти остановилась, не способная решить, стоит ли начинать диалог. С одной стороны, вперся бы он ей в три часа ночи, этот старче — у нее своя дорога, у него своя; с другой, вдруг они всего лишь вдвоем на Уровне, и старик знает о чем-то полезном?

Но незнакомец, видимо, не имея в голове той же дилеммы, заговорил первым:

— Здравствуй, девка!

Марика от такого приветствия фыркнула. Остановилась.

— Здравствуй, дед.

— Куда путь держишь?

Да если бы она сама знала.

— Вниз.

Наверное… Куда же еще?

Они помолчали, глядя друг на друга. Не друзья и не враги — пересекшиеся волею судьбы путники. Случайно или намеренно, на минуту, час или всю жизнь — не разберешь. Марику встреча удивила и насторожила, деда, очевидно, обрадовала.

— Может, еда у тебя есть?

Марика разочарованно покачала головой — она хотела спросить его о том же.

— А где брать, не знаешь?

— Да ничего я тут не знаю. Ни куда идти, ни где ночевать, ни чем питаться.

— Вот и я тоже…

Ясно. Полезного мало.

— Может, вместе… — начал было он, когда Марика развернулась и зашагала вниз по тропе.

— Нет, — ее голова решительно качнулась. — Каждый сам, ладно? Без обид.

Ветерок шевелил белые усы и бороду; девушка, тяжело переставляя ноги, уходила прочь.

* * *

Привал получился вынужденным и необходимым: хотелось сходить по нужде, просушить на солнце взмокшие внутри сапог носки и просто отдохнуть. Ноги гудели.

Спустя какое-то время нашлось подходящее место: сосна с прогалиной позади, а перед сосной — плоский широкий камень, прогретый лучами.

Марика свернула влево. Быстро справила нужду за деревом, обогнула толстый ствол, огляделась и умостилась на покатый булыжник.

Удобно. Вот только отчаянно хотелось пить. И есть. Но если с едой еще можно повременить, то с водой уже никак: от свежего воздуха, непривычной нагрузки и обезвоживания начинала болеть голова.

За спиной, словно ряд тугих мачт, поскрипывал лес; впереди, через заметенный спуск, который Марика про себя назвала «дорожкой», начинался обрыв. Там внизу лишь лед, камни и растущие на безмерно далеком дне деревья. Нет, к краю она приближаться не решалась (вдруг снег скрыл от глаз трещины в земле?), но изредка поглядывала на расстилающийся в долине пейзаж. Казалось, зеленый цвет там становился пышнее, все еще ни жилья, ни признаков других людей, но растительности больше, а снега меньше. Значит, туда и следовало идти. Может, там водятся кролики или какие хорьки…

Охотничьего снаряжения нет, навыков охоты тоже. Беда.

Она стянула опостылевшие сапоги, поставила их рядом, вытянула ноги, устало опустила голову и на какое-то время застыла.

Вчера, заполняя заявку, она всего лишь хотела совершить хоть что-то отличное от привычного, оправдаться перед собой за бессилие, а кое-где и за бездействие, хотела показать: видишь, мол, я тоже что-то делаю? Не сижу, сложа руки, пытаюсь что-то изменить. Но хотела ли она и была ли готова к настоящим изменениям?

Да? Нет?

Скорее всего, нет.

Конечно, нет.

Точно нет.

Зачем теперь она сидит тут, на камне посреди снежных гор, и пытается отогреть руки, когда дома было так тепло и уютно? Дома осталась шикарная ванная комната — нежься в пене не хочу; полный холодильник еды, отборной, качественной и именно той, что она любит; мягкая манящая спальня, шелковистая и нежная, — спи, пока не надоест. Работай, только когда выспишься, график свободный…

Что мешало? Что не давало жить?

Попытки самобичевания разбавляло кое-что еще: тень азарта, скрытый интерес, любопытство, в конце концов, далеко ли она пройдет? На каком шаге сдуется, попросится домой, взвоет от отчаяния и протянет руки к небу?

Конечно, трудностей в одночасье навалилось много, а с собой ни ножа, ни спичек, ни карты. Хотя…

Марика заинтересованно взглянула на рюкзак. Надо бы узнать, что внутри. Кто знает, что на дорожку положила «добрая бабушка»?

Поверхность зеркала мутилась, в ней беспрестанно клубился и плавал туман.

Марика крутила странный предмет в руках и недоумевала. Обычное вроде бы зеркало: овальная вытянутая ручка, круглое стекло, обрамленное витиеватой металлической рамкой с идущими по краям узорами, — но почему ничего не отражает? Зачем нужно зеркало, которое ничего не отражает?

Потрясла — туман скрутился спиралями, наклонила — поплыл в сторону, подняла над головой — клубы сделались тяжелыми и еще более мутными.

Ерунда какая-то.

Найденные на дне рюкзака камни лежали рядом: сиреневый треугольный аметист, сияющий прямоугольный изумруд, голубой топаз, рубин, сапфир, радужный хризолит и круглый черный перламутровый оникс.

Кто положил их туда, зачем? Можно ли находку оставить себе в качестве бонуса? Ведь если не пригодятся, то наверняка можно? И если камни есть камни и с ними что-то более-менее понятно, то в чем же секрет странного зеркала? Глядя на него, все время казалось, что из тумана вот-вот должно что-то появиться. Странное ощущение.

Вглядываясь в сероватые сгустки под поверхностью стекла, Марика провела пальцем по орнаменту и прошептала:

— Что же ты такое?

И едва не подпрыгнула, когда темные вихри сложились в ярко-желтое светящееся слово «Помощник».

С гулко бьющимся сердцем Марика огляделась по сторонам — не видит ли кто, как она вцепилась в находку, — но вокруг все так же безмолвно стояли скалы; даже ветер, казалось, полностью стих. Затем положила зеркало на камень и наклонилась над ним.

— Помощник? Правда? Слава Создателю, хоть какой-то просвет… Зеркало, ты умеешь отвечать на вопросы?

«А ты умеешь слышать ответы?» — появилось на поверхности.

— Ну, я буду очень стараться. По крайней мере, я тут не одна. А с тобой.

Удивления по поводу «говорящего» предмета почти не возникло: наверняка какие-то технологии. Если уж Комиссия сумела создать горы за домиком в тупике улицы, то почему бы ей не сварганить еще несколько хитрых штук, облегчающих путнику жизнь? Вполне себе миролюбиво…

Несколько секунд она напряженно размышляла. Вопросов куча, какой задать первым? Взгляд упал на драгоценные камни, разложенные на носовом платке.

— Зеркало, а зачем мне камни?

Туман с готовностью выдал:

«Каждому предмету в жизни есть место, время и предназначение».

Что за философия? Марика жадно и разочарованно вчитывалась в послание. Признаться, она ожидала более понятных и подробных инструкций: мол, возьми их, отнеси туда-то или отдай тому-то… или оставь себе. А про «предназначение»… это как-то очень размыто.

Не теряя времени, она предприняла новую попытку:

— А я в правильном направлении иду?

«Цели достигнет тот, кто не идет на север или юг, но просто движется».

Зубы скрипнули. Разочарование усилилось.

— А еду мне где искать?

«Открой не глаза, но зрение и сотвори желаемое прошением».

— Что? А по-человечески ты написать не можешь?

Магический предмет не ответил, все буквы пропали, стекло снова заволокло туманом.

— Вот как? — Марика поджала губы. — Как поумничать, так пожалуйста! А как нормальный совет дать, так сразу в кусты.

На смену возникшей радости пришла обида.

— Это у тебя времени много, а мне некогда размышлять, мне надо воду найти!

Туман скрутился в новую фразу:

«На что человеку дано время?»

Марика опешила и тут же взбрыкнула:

— Теперь я должна отвечать на твои вопросы?

«Не мне ответь. Себе».

Гадкая стекляшка не помощник, а мозгопудрилка, оракул, черт бы его подрал.

— Толку с тебя ноль!

«Хочешь получить Знание — будь готова жертвовать».

— Жертвовать чем?!

«Гордостью».

— Да не пошло бы ты… — Накатила злость. Думала, нашла друга, на душе сразу сделалось светлее, а тут не друг, а не пойми что. — Вот засуну тебя в рюкзак, и пылись там, пока не треснешь.

Как проявилось слово «дура», она не увидела, потому что в этот момент откуда-то справа, с той стороны, откуда она спускалась, раздался протяжный крик, сменившийся стоном.

Марика застыла.

Бежать, смотреть, что там, или сделать вид, что не слышала?

Стон стих.

Позади поскрипывали ели; на ветке куста, росшего у самого обрыва, беззаботно щебетала серая птичка. Ее радостное чириканье неприятно оттеняло повисшую над горами тишину. Солнце, бескрайние равнины под монументально застывшими снежными пиками, переливающиеся сугробы…

Зажмурься. Сделай вид, что ничего не слышала. Забудь, забудь, забудь.

Руки сами принялись спешно скидывать камни в рюкзак. Марика сунула зеркало в карман, обулась, впопыхах натянула на плечи лямки и, коря себя на чем свет стоит, бросилась вверх по склону.

Туда, откуда раздался крик.

* * *

Деда, поскользнувшегося на камне и съехавшего почти до края утеса, она тащила назад изо всех сил. Шумно дышала, цеплялась за телогрейку так, что едва не порвала ее, упиралась сапогами во вмерзшие в землю булыжники и тянула-тянула-тянула…

— Сумка! Девка, моя сумка!

— Да к черту твою сумку!!!

— Там же семечко!

В этот момент она его ненавидела. Угловатого, хилого, беспомощного, мешающего собственному спасению — дед рвался назад, за рюкзаком, который, зацепившись за корягу, завис на самом краю бездонного, глубочайшего обрыва, куда если съедешь, то все.

— Да помоги же мне, дед! Толкайся ногами от камней! Выбирайся!!!

Она вытащила его на тропу за воротник, не обращая внимания на всхлипы и стоны. Как котенка, как провинившегося отпрыска: зло, рывками, рыча от усердия.

— А моя сумка? Она ведь сорвется!

Дед плакал. Весь в снегу, мокрый и дрожащий, указывал пальцем на рюкзак и причитал.

Марика едва не заорала от ярости. Чем старый хрыч думал, сунувшись на этот дрянной Уровень? Здесь молодому и здоровому ногу сломать — как нечего делать, а старику? Как же кальций, витаминчики, теплая грелка и кресло-качалка? А-а-а? Пледом бы укрылся, газетку почитал — так нет же, сидит теперь весь в снегу и хнычет.

— Ты чем думал?! Тропа ведь узкая, скалы держаться надо было! А теперь все, ушел твой рюкзак в гору. Точнее, с горы.

Она зло хохотнула. Из-за нервов, напряжения, ударившего в голову адреналина.

— Достань, заклинаю!

— Что?! Я же еще и достань? Да мне что, заняться нечем?!

— Прояви человечность, девка, пожалуйста! Помоги мне. Если семечко потеряю, то все…

— Про какую человечность ты говоришь, дед? Где была твоя человечность, когда ты, старый хрыч, поперся на этот Уровень? Чтобы тебя такие, как я, на плечах несли? В башке-то хоть чуть-чуть мозгов осталось?!

Дед закрыл морщинистое лицо посиневшими от мороза руками; мокрые варежки, припорошенные снегом, валялись рядом.

«Он ведь тоже не знал, куда шел…» — прошептал внутренний голос, и Марика, зарычав, сжала кулаки, бессильно топнула ногой и зло зашагала на поиски палки, которой можно было бы зацепить и вытащить треклятый дедов рюкзак.

* * *

Она в очередной раз оставила его позади — деда с лежащей у ног сумкой.

Какое-то время шагала без мыслей — усталая и опустошенная; взметнувшийся уровень адреналина схлынул, Марика вконец оголодала. С притупившимся чувством осторожности, забыв про предубеждения, грела снег в ладонях, жадно пила воду и все никак не могла напиться. Тело без дополнительного источника энергии в виде пищи постоянно мерзло.

Казалось, день растянулся в бесконечность; солнце из зенита медленно клонилось к горам, скрипели подошвы, шуршала толстовка, легкие превращали морозный воздух в пар, ноги двигались на автомате: вытащить одну, утопить в снег, вытащить другую, утопить в снег — эдакий маленький робот, бредущий из ниоткуда в никуда.

В какой-то момент, пробираясь через груду камней, она оступилась, поскользнулась на ледяном настиле, резко взмахнула руками, не удержалась, упала набок и покатилась вправо, туда, где зиял овраг. Попытки схватиться за торчащие из земли ветки, затормозить подошвами, бороздить рыхлый снег пальцами не помогли — край неумолимо приближался.

Марика захрипела от страха.

Ужас сковал горло, крик застрял в нем, как кусок луковой шелухи в засорившейся водопроводной трубе.

Два метра… метр… Обрыв все ближе!

Последняя попытка уцепиться за тонкие прутья чахлого куста не увенчалась успехом, раздался натужный треск веток, рукавица соскользнула с ладони и, отброшенная спружинившей веткой, отлетела назад, в то время как сама Марика, на долю секунды застыв у самого провала, окруженная ворохом снега, полетела вниз.

Спустя несколько минут, оглушенная и растерянная, она обнаружила себя стоящей на четвереньках и трясущей головой. Снег сыпался с волос, из-за воротника, каплями стекал по лицу. Шапка валялась рядом, в руках осталась только одна рукавица. В висках шумело, ныли бедро и растянутая лодыжка.

Ей относительно повезло.

Край, с которого она сорвалась, таил за собой не бездонную пропасть, сдобренную каменными отвесами (случись так, и лежать бы ей уже мертвой), а довольно пологий склон — мягкий, если бы не редкие камни и древесные стволы, неудачно встретившиеся на пути хрупких человеческих конечностей. И если бедро, судя по ощущениям, отделалось лишь синяками, то левая ладонь кровоточила — край валуна пропорол кожу недостаточно глубоко для большой кровопотери, но в самый раз для противной ноющей боли.

В который раз за этот день захотелось рыдать; черт бы подрал этот поход, желания, вечный снег, поганые боты с чужой ноги, проклятую потерявшуюся варежку…

Холодно, одиноко, страшно…

Теперь вместо отвесных скал и тропы слева высился склон — обратно не взобраться, — а справа лес.

Потерялась. Окончательно потерялась.

Она едва было не задумалась о поиске «красной» кнопки, когда ветерок неожиданно донес новый тонкий, почти неуловимый запах — запах костра, и Марика, ощущая себя зомби, моментально забыла о ноющем бедре, потерянной варежке и рассеченной ладони. Неуверенно поднялась и принюхалась.

Точно. Запах дыма.

Морщась от боли и не замечая застывших на щеках слез, она натянула на голову мокрую шапку и направилась вперед.

* * *

— А почему я должен делиться с вами едой?

— Ну что вам, жалко?

Языки пламени облизывали нанизанные на прутья шипящие, пузырящиеся и истекающие жиром сочные сосиски.

Четыре штуки.

Марика смотрела на них, как цирковая собачка, готовая встать на задние лапы, станцевать, тявкнуть, взвизгнуть или сосчитать кубики — сделать что угодно, лишь бы получить кусочек.

— Хоть одну. Ну хоть половинку. Я не ела с самого утра…

Мужчина, одетый в черную спортивную куртку и тонкую вязаную шапку, к мольбе остался глух. Рядом с костром на сумке лежала надломленная буханка хлеба.

Хлеб, сосиски… Где он взял их? Здесь нет ни денег, ни магазинов, куда можно зайти и сказать: «Дайте».

Угли распространяли вокруг себя драгоценный жар, хотелось подойти ближе и протянуть к огню озябшие руки.

— Где вы взяли еду? Скажите, и я сама туда схожу.

— Вы привыкли, чтобы вам все рассказывали и объясняли?

— Вы имеете в виду, на блюдце подавали?

— Именно.

— Нет, не привыкла. Так где вы их взяли?

Вместо ответа незнакомец невозмутимо опустился на корточки — плотные джинсы на коленях натянулись, — снял кожаную перчатку, бросил на снег и принялся неторопливо покручивать прутья. Сосиски зашипели громче.

Марика почувствовала, как от голода голова пошла кругом: еда так близко, но не подойти и не взять. Едким гейзером взметнулось отчаяние.

— Хоть хлеба отломите! Полкорки! Создателем молю, неужели вам жалко?! Или еды дайте, или расскажите, где ее найти.

Только сейчас она заметила, что брови и щетина у незнакомца темные, а глаза светло-серые — редкое сочетание. Светлые и равнодушные, как кусок пасмурного неба.

Мужчина поднялся, расправил плечи и хмуро взглянул на гостью — взгляд тяжелый и холодный, с таким «да» не говорят. Да и мягко зазвучавший голос не умалил жесткости слов.

— Дамочка, вы вообще зачем сюда пришли? Нет, не к костру, — пояснил он, увидев наведенный прицелом винтовки на мясо голодный взгляд, — на Уровень? Давайте подумаем вместе: вы ведь не пришли сюда, чтобы просить за других, с такими желаниями на Магию не пускают, таков закон; значит, вы пришли просить что-то для себя. Судя по тому, что вы молоды и больной не выглядите, то хотите либо денег, либо славы, либо знаменитости, либо чтобы вас любили. Чего еще помимо этого желают женщины? Улучшить внешний вид, уменьшить бедра, увеличить грудь, изменить цвет глаз, «загустить» волосы…

Марика от злости сделалась пунцовой.

— У меня прекрасная грудь и шикарные волосы…

— Да мне плевать и на то, и на другое. Чего бы вы ни пожелали, вы хотели бы стать счастливее, правильно? Так вот и боритесь за это. Включайте голову, выдержку и волю; ищите еду, думайте, анализируйте, слушайте, учитесь, подстраивайтесь. Неужели вы думали, что ступите сюда, и под ногами расстелется красный ковер со стрелками, а приставленный лично вам повар будет готовить завтрак, обед и ужин? Да еще и на выбор из меню?

— Я всего лишь попросила одну сосиску, вы, жадина!

Жесткая линия губ уползла вбок, искривилась в усмешку.

— Жадина? Поверьте, иногда первое впечатление ошибочно. Однажды вы будете благодарить меня за то, что не накормил вас и тем самым помог.

— Вы не просто жадина! Вы жадина с непомерно раздутым самомнением!

С дрожащим подбородком Марика смотрела не на мистера «вся-еда-моя-и-не-проси», а на подрумянившиеся, готовые к употреблению, чуть скукожившиеся сосиски; смотрела, как на любимого, в последний раз, прощаясь: в глазах — слезы, в горле — ком, в желудке — бунт. Еще секунда — и нагрянет истерика. Чтобы не провоцировать неадекватную реакцию (подбежать-схватить-сожрать!), она кое-как заставила себя развернуться и двинуться в направлении от костра.

В ответ на брошенную в спину фразу «Обращайте внимание на знаки!» прошипела: «Пошел к черту!», передернула плечами и зашагала быстрее.

Перед глазами стояли похожие на камыши, склонившиеся над костром прутья с сосисками.

Глава 4

Ни одной красной точки — тишина и спокойствие; за последние три часа экстренных вызовов о помощи не поступало. Полнейшая благодать.

Майкл Морэн держал в руках отломленный кусок хлеба и задумчиво смотрел на электронную карту.

Как ее сюда занесло? Гостью?

Тропа проходит выше, эта поляна надежно скрыта от глаз, дым относит ветром в безлюдную сторону — он просчитал.

Обычно Уровень ведет путников стандартными путями (за последние несколько лет Майкл досконально изучил их все), но эта сбилась с курса. Должно быть, а судя по одежде, именно так оно и было, она банально свалилась с горы и выбралась прямо к его стоянке.

М-да. Случается.

Хлеб на морозе сделался чуть твердым и изумительно вкусным, Морэн сдвинул с прута на ломоть пахнущее дымом мясо, откусил и принялся жевать.

Костер тонко посвистывал — из веток выпаривалась влага — и потрескивал мелкими рассыпавшимися угольками. Величественные ели застыли у кромки поляны немыми стражниками, их верхушки постепенно окрашивались золотым.

Упала, значит… Тем лучше для нее. Доберется до первой критической отметки уже этим вечером и, если не будет дурой, сможет провести ночь не на снегу. Первую ночь на Уровне вообще мало кто переживает — не хватает стойкости. Чуть что — сразу хватаются за «кнопку».

По карте медленно перемещались помеченные разными цветами объекты; один из них, судя по скорости, через несколько часов приблизится к тому отвесу, откуда скатилась незнакомка.

Как, кстати, ее имя?

Палец коснулся поверхности экрана.

«Марика Леви. Время вхождения на Уровень — 12:06. В наличии пять зерен».

Пять зерен?

Майкл присвистнул (кто после этого жадина?) и покачал головой: больше зерен — сложнее идти.

Посмотрим, через сколько ты взвоешь, дамочка…

График напротив ее имени вздымался бугорком; проводник вгляделся внимательнее. Когда она успела кому-то помочь, ведь пересеклась только с одним путником? Значит, Уровень начал тестировать с первых шагов; ох, несладко придется этой Марике, несладко. Ждать ему сигнала в ближайшие несколько часов — как пить дать запросит девчонка о помощи. Видал он таких, наглых и вредных, долго они не держатся.

Доедая последнюю, уже остывшую сосиску, он нехотя вспомнил полные мольбы карие глаза и подумал о том, что всем хочется получить желаемое, но не всем для этого почему-то хочется прилагать усилия.

Что ж, жизнь есть жизнь: кто-то научится, кто-то нет.

Прутья полетели в костер, хлеб, замотанный в ткань, отправился в сумку, зашипели присыпанные снегом угли.

Спрятав планшет в сумку, Майкл поблагодарил поляну за тишину и спокойствие, посмотрел в небо, позволил себе на несколько секунд мысленно слиться с природой, постоял так, пропитанный ощущением тихого безмолвного величия, затем поправил шапку и зашагал в сторону еловой чащи.

* * *

Вечерело.

В этом месте лес снова упирался в пологий склон, покрытый поваленными стволами и валунами. Так было бы быстрее, но Марика не рискнула съезжать с него на пятой точке, опасаясь новых вывихов и синяков. Вместо этого присела на пень и хмуро огляделась вокруг.

Куда идти?

Если влево, то снова к кряжам и узким тропам, проходящим вдоль скалы, направо в овраг — нет гарантии, что не утонешь в снегу, прямо не пройти — каменная расселина, к которой даже приближаться боязно.

Она устало опустила голову и прикрыла глаза.

Да, чем ниже, тем теплее, но сугробы, кажется, меньше не становятся. Как спать, где? Солнце закатилось за верхушки деревьев и теперь пробивалось сквозь ветви паутиной оранжевых лучей. Синева снега углубилась, тени сделались сочными, густыми. Еще час, и лес накроет темнота.

С тех пор как Марика съехала в овраг, ощущение людского присутствия пропало полностью: ни заметенных троп, ни следов, ни звуков, помимо скрипа тяжелых ветвей да стука невидимого дятла.

Ныла лодыжка, болела ладонь.

Ощущение сытости, что появилось после того, как она нашла и съела несколько жестких, побитых морозом сладковатых плодов, висящих на корявом разлапистом дереве, почти пропало, хотя во рту остался тягучий привкус кожуры, в которую она вгрызалась с упорством бульдозерного ковша.

Что за плоды? Толстые, вытянутые, с острым кончиком, похожим на корнеплод моркови, — она не знала. Сорвала еще несколько про запас, чтобы (если не окочурится от их яда час спустя) съесть позже. Вкуса ноль, эстетики тоже, но хоть какая-то энергия. Под вечер — этот длинный, затянувшийся вечер странного дня — стало не до жиру.

Марика медленно впадала в отчаяние.

Ни тебе ковра, ни повара, ни личного навигатора, но хоть какие-то знаки, куда идти, должны быть? Еда, питье — хоть что-то должно быть предусмотрено для того, кто ввязался в эту грандиозную эпопею «выйди за бабкину дверь»? Не помирать же, в самом деле, от голода и холода? Руки, вон, синие, уже почти не шевелятся, ноги — как гудящие трубы, стопы болят при каждом шаге, а вокруг только снежный лес и ни души.

Не смешно это.

Да, теперь совсем не смешно. Где сейчас тот мужик, что жарил сосиски? Поди, спит в деревянной избушке на мягкой постели; он, судя по всему, много тайн знает: и куда идти, и где хлеб достать, и как питьевую воду найти. Знает, но не поделится.

Марика скрипнула зубами.

А где сейчас дед? Прошел ли то место, где она упала вниз? Может, тоже нашел оборудованную стоянку и не парится, как она сейчас, выбором дальнейшего маршрута. Надо было идти вместе, ведь предлагал же…

Лес потихоньку темнел; на душе становилось все муторнее.

Звонил ли Ричард? Если да, она все равно не узнает: сотовый по приказу бабки остался в машине.

Машине… На которой сейчас можно было бы поехать домой — теплый салон, мягкий кожаный руль, чистый вечерний город. Пешеходы, витрины, зонтики ресторанов, официанты в белых фартуках, разносящие на подносах янтарное пиво. Разговоры с приятелями, сигаретный дым, проносящийся мимо свет фар, цокот каблучков, звук шипящего на сковороде мяса из соседней забегаловки.

Там сейчас не зима, там летний вечер. Она могла позвонить кому-то из друзей (пусть не близких, но друзей), пойти в кафе, пообщаться. Или сесть и написать сценарий для новой сногсшибательной по рейтингу программы — наверняка бы вдохновение к этому моменту вернулось. Кофе, закатный свет в окно, мягкий привычный стук клавиш…

А могла бы просто прокатиться по укутавшимся в сумерки улицам, смотреть на стоп-сигналы впереди идущей машины и ни о чем не думать, чувствовать рокот мотора, вдыхать запах ветра и травы, сжимать руками руль и на ощупь привычно переключать радиостанции. Бездумно щелкать кнопкой, пока не зазвучит из колонок та мелодия, от которой сожмется сердце, захочется вдохнуть полной грудью и, быть может, сделать что-то иначе…

В какой-то момент Марика очнулась от размышлений.

Нет. Все это иллюзия.

Да, она могла бы заниматься всем этим, но почему-то не занималась. Это только в мечтах все укрыто золотым сиянием, на душе легко и спокойно и, кажется, радуешься каждому мгновению жизни.

Но ведь не радовалась. Не встречалась с друзьями, не писала новый сценарий, не ездила по ночным дорогам. Вместо этого плакала и пила, недовольная каждым днем, вставала утром с ощущением пустоты и его же уносила с собой вечером в постель.

Именно поэтому она здесь, в вечернем заснеженном лесу, на непонятном Уровне. Именно поэтому в кармане рюкзака пять заветных семечек, и именно поэтому нужно двигаться вперед. Да, сложно, да, черт бы знал, куда идти, но идти все равно нужно.

Марика подняла голову и снова огляделась. Безнадега усилилась.

Куда идти? Куда?

— Кто-нибудь, хоть кто-нибудь, пожалуйста, подскажите мне… — прошептала с отчаянием, глядя на проглядывающее сквозь ветки багровое небо.

Воззвала непонятно к кому всей душой, каждой клеткой, не особенно надеясь на отклик. Вытерла пальцем набежавшую в уголке глаза слезинку и понурилась, пытаясь мысленно подбодрить себя. Надо просто встать, просто идти дальше, просто что-то делать…

Когда невдалеке раздался незнакомый звук, резко вскинула голову и замерла. Хлопающий шорох приближался. Марика испугалась, распахнула глаза и через мгновение увидела источник: на нижнюю ветку сосны неторопливо и грациозно опустился орел, сложил широкие мощные крылья, качнулся вместе с опорой и затих. Повернул белую голову, вгляделся в девушку глазом-пуговицей и замер.

Марика распахнула рот. Затем медленно закрыла его. Да, здесь, как она заметила, водились птицы, но чтобы такие большие? Почему он сидит так близко, не на верхушке, где ему было бы самое место, а прямо в чаще перед ней?

Орел… настоящий орел. Или орлан, как их называют?

Птица выжидала. Иногда отворачивалась в сторону, чистила перья, затем снова неподвижно смотрела на Марику. Спустя полминуты орел взмахнул крыльями и полетел по направлению к скалам, но не исчез из поля зрения, как она ожидала, а вновь присел на одну из нижних веток и принялся выжидать, рывками поворачивая голову.

«Следи за знаками», — всплыла вдруг в голове фраза незнакомца. Следи… Следи… Неужели это он, знак?

Марика поднялась с пня и осторожно сделала шаг вперед.

— Ты за мной прилетел? — зачем-то спросила сидящего в отдалении орла. — За мной?

Птица ждала молча и будто нетерпеливо. Ни звука, ни шороха, лишь мерное покачивание покрытой снегом ветви.

— Пожалуйста, пусть это будет так. Пусть ты покажешь мне дорогу…

Чувствуя себя глупо и ожидая, что орел в любую минуту взмахнет крыльями и взмоет в небо, она побежала вперед.

* * *

Найденная на самом дне рюкзака красная кнопка оказалась маленькой квадратной дощечкой размером со спичечный коробок. Ни выпуклого пластика, ни внушительного пафосного вида — обычный выдавленный в дереве круг, куда можно приложить палец.

Марика не знала как, но знала, что конструкция сработает: надави на центральную часть окружности, запроси помощь — и все, выход открыт. Так просто и так сложно.

В груди сделалось глухо и тоскливо. Грустно.

Помощи просить не хотелось. Как и уходить.

Но спать на стылой земле? Как? Вырыть пещеру, и что после? В толстовке прямо на снег, а голову на рюкзак? А утром попробовать собрать обмороженные конечности воедино, убедиться, что этот шаг был одним из самых глупых в жизни? Вот посмеются медсестры, выхаживая пациентку с диагнозом «невралгия»…

А ведь в какой-то момент она действительно поверила, что орел ведет не просто так, ведет целенаправленно, к просвету в конце тоннеля, ведет к стоянке, где можно по-человечески переночевать.

Несколько раз она теряла его из вида, но затем находила вновь и бежала-бежала-бежала. Птица порхала от дерева к дереву, присаживалась на ветки иногда дальше, иногда ближе, и Марика, собрав последние силы, следовала за ней. Запиналась, задыхалась, кое-как вытаскивала тяжелые промокшие сапоги из снега, кляла все на свете и, не имея шанса отдышаться, делала новый рывок.

Орел (она могла в этом поклясться) смотрел на нее и каждый раз ждал, пока двуногое неуклюжее создание доберется до очередной выбранной им сосны.

Ждать-то ждал — спасибо ему огромное, — но что в итоге?

Марика в который раз оглядела залитую красно-оранжевым закатным светом поляну. Странное место, почти зловещее: восемь тотемов, расположенных по кругу, словно деления на циферблате часов, у каждого не то лицо, не то маска — застывшие изваяния, вырезанные из деревянных столбов. Один с крыльями за спиной, другой с барабаном в руках, третий с палкой, напоминающей жезл. Улыбаются, грозно скалятся, наблюдают выпуклыми деревянными глазами. Все, как один, укрытые на макушках белыми шапками.

Кто поставил их здесь, зачем? Кто вырезал странные черты лица, разлапистые пальцы, узоры на груди? А главное, зачем именно сюда привел орел, на идеально ровный, застывший посреди чащи снежный пятак?

Солнце скатилось ниже и запуталось в ветвях, все укуталось в мягкий розоватый бархат, плавно соскальзывающий в сумеречную синеву. Еще десять-двадцать минут, и на лес опустится ночь. И тогда только один выход — нажимать на кнопку. Потому что не решится она ночевать на снегу, побоится спать под открытым небом, когда рядом ни костра, чтобы согреться, ни подстилки или одеяла, чтобы уберечь тело от мороза. Еще неизвестно, водятся ли здесь дикие животные.

Мысли клубились, как снежные тучи, одна тяжелее другой.

Орел улетел сразу же, как только Марика ступила на опушку: пронзительно вскрикнул на прощание и взмыл в небо.

Тотемы она обследовала, каждый осмотрела, потрогала, пристально изучила, проложила дорожку из следов по кругу, но назначение статуй так и не поняла. Попробовала поговорить с зеркалом, но то вновь принялось выдавать витиеватые фразы, не поддающиеся расшифровке.

«Присмотрись… Здесь сошлось воедино время, пространство и нужные предметы… Части ключа в твоих руках…»

Марика вздохнула, отложила зеркало на рюкзак и уронила голову.

Опять двадцать пять.

Это в сказках герой всегда находит выход, легко оценивает ситуацию и преодолевает препятствия, а в жизни… В жизни все иначе: пень под попой, стылая тишина вокруг, скрывшийся в небе проводник, так и не пояснивший, куда и зачем привел, мокрая от пота толстовка, из-за которой мерзли спина и руки, замерзшие ступни, полное отсутствие еды и сил и лежащая на коленях дощечка с нарисованной кнопкой.

На сердце досадно, в голове пусто.

Не продержалась она долго, даже дня не смогла протянуть. Вот тебе и желания, вот тебе и семечки. Что ж, посидит еще несколько минут, потом запросит о помощи, ей откроют дверь, выпрут наружу и пожелают долгой счастливой жизни. Или не пожелают — какая теперь разница?

И поедет она домой на любимом авто, чтобы вновь утопать в привычных буднях, стараясь не вспоминать о том, что когда-то не сумела даже начать бороться за то, чего так хотела достичь. Не проявила ни воли, ни силы, ни характера.

Хорошо, что хоть ничего не сказала Ричарду. Вернется, как ни в чем не бывало, позвонит ему, поластится, назначит новую встречу и попробует забыть о том, что легким не хватает воздуха, сердцу — радости, а душе — жизни. Все так живут. Если не все, то многие. А те счастливчики, что светятся от полного довольства, встречаются только на разворотах журналов и рекламных щитах. И так ли счастливы их лица, когда момент схвачен, затвор фотоаппарата щелкнул, и постер ушел в печать? Наверняка эти люди, выходя из студии, так же, как и все остальные, погружаются в пучину проблем, недовольства и отсутствия глубинного смысла собственного существования.

Что за замкнутый круг?

— Зеркало, я, кажется, сдаюсь, представляешь? Сдаюсь… — прошептала Марика, глядя на протянувшуюся по снегу тень от ближайшего столба ростом чуть ниже ее самой. Поскрипывание еловых стволов за этот бесконечно длинный день стало привычным, как ранее — гул бороздящих проспект автомобилей.

Не хочу. Не хочу возвращаться.

«Когда ты готов сдаться, ты гораздо ближе к цели, чем когда-либо», — проявила мутная поверхность слова.

Марика прочитала, качнула головой и отвернулась.

— Нормальных подсказок ты, как всегда, не даешь.

А ведь с тех пор, как она шагнула за бабкину дверь, мимо не проехало ни одной машины — ни гула, ни выхлопных газов. Марика почему-то осознала это только теперь. Если бы не бесконечная, изнуряющая пешая прогулка и отсутствие еды, получился бы хороший отдых на природе. Отменные по красоте пейзажи, кристальная чистота воздуха, тишина и покой.

Но не получилось. Надо принять это, смириться.

«Трудности означают, что ты на Пути, и ты движешься».

Прочитав очередную выданную зеркалом фразу, Марика обиженно фыркнула, потерла колени и обвела хмурым взглядом поляну.

Что ж, пришло время уходить. Но перед этим она совершит ритуально-прощальную прогулку мимо статуй.

Как-никак, это последнее место, которое она увидит и запомнит перед отправкой в Нордейл.

Пальцы нервно скользили по шероховатой поверхности; слепо смотрели мимо плеча деревянные глаза.

Символ Солнца. На этом точно изображен символ Солнца. Или же это символ Огня?

Но зачем? Для чего он вырезан на тотеме?

Почему-то этот простой знак, знакомый по передаче об амулетах, к которой она сама когда-то писала субтитры, поставил Марику в тупик.

В руках начиналась нервная дрожь — скоро стемнеет, нужно поторопиться и еще раз осмотреть статуи. Вдруг письмена на других тоже удастся разобрать?

Быстро заскрипели по протоптанной дорожке подошвы сапог; свет на поляне истлевал со скоростью прогоревших углей.

Так, а этот? Что означают три волны, проходящие одна над другой?

«Вода, — мелькнула короткая, как пистолетный выстрел, мысль, — это Вода. Одна из стихий или первоэлементов».

Следующий…

Она сумела отыскать в недрах сознания ассоциации значений для еще трех знаков, изображенных на идолах: один держит посох, другой — шар, третий опирается на треугольник. Посох, упирающийся в квадрат — это четыре сезона, природа, дерево, растительность… Да, Дерево и Жизнь. Три круга, один в другом — Вселенная, треугольник — Знание или… Что еще обозначали треугольником?

Марика едва не взвыла от усердия, пытаясь выудить из памяти многократно прослушанные некогда строчки.

«Некоторые полагают, что две точки, опирающиеся на землю, и пик, устремленный в небо, символизируют один из первородных элементов — Металл…»

Она остановилась и задрожала от нахлынувшего возбуждения.

Может ли символ треугольника на самом деле обозначать металл? Но опять же: для чего?

Тщательно осмотрев все восемь тотемов, Марика принялась нарезать по поляне круги. Лоб нахмурился, ладони то и дело терлись друг о друга — шел напряженный мыслительный процесс. Почему на барабане изображена скрученная спираль? Что это — вихрь? Бесконечный поток? Воздух? Да, скорее всего Воздух… Вновь стихия или первоэлемент.

Идея еще до конца не сформировалась, а Марика уже кинулась к рюкзаку и принялась искать лоскут ткани, в который в полдень завернула блестящие безделушки.

Досадно, ведь так хотелось забрать их с собой. Даже мужику не стала их предлагать за сосиски, хотя он все равно, скорее всего, не согласился бы на обмен…

Через секунду камни были найдены. Семь камней. Семь.

Но почему семь, когда тотемов восемь?

Она на мгновенье застыла в страхе: а что, если догадка неверна и ничего не выйдет?

Видел бы ее сейчас Ричард: стоит неизвестно где, посреди сумеречного леса, с лихорадочно блестящими глазами и головой, полной безумных идей. Наверное, в этот момент она напоминала встрепанную ведьму, додумавшуюся до схемы ингредиентов для нового зелья. Да, всклокоченная, потная ведьма с красным носом и потрескавшимися от мороза губами — полный антипод идеальной холеной женщины, которую он так хотел видеть рядом с собой. Вечно идеальная женщина без изъяна, фарфоровая кукла без единой трещины — все то, чем она на данный момент не являлась.

Черт с ним, с Ричардом.

Марика хохотнула.

Зачем-то же оказались в рюкзаке эти камни? И не напрасно орел привел ее на эту поляну. Наверняка одно принадлежит другому, как куски мозаики, о чем и талдычило вредное зеркало.

В свете догорающего дня дрожащие пальцы разложили самоцветы на мятом платке в неровный ряд, а глаза принялись лихорадочно сканировать цвета и формы.

Символ Солнца — это топаз. Он же является символом Огня. Желтый, яркий, круглый… Вот с него и стоит начать эксперимент. Если сработает, она разберется и с остальными.

Марика взяла камень, повернулась и замерла, слушая неровный и быстрый стук собственного сердца — какая странная идея, какой странный мир, магия… Неужели она существует на самом деле?

«Ты провалишься, дура, — шептал внутренний голос. — Ты всегда была впечатлительной идиоткой, а теперь вообще сбрендила…»

Она не стала слушать внутренний монолог — сфокусировала взгляд на нужном тотеме и зашагала вперед. Приблизилась вплотную, осмотрела все впадинки и выемки, пытаясь решить, куда вставить самоцвет, и, так как кроме распахнутого рта ничего подходящего не нашлось, осторожно, затаив дыхание и сдерживая нервную дрожь, положила топаз в углубление сразу за деревянными зубами.

За те несколько секунд, пока ничего не происходило, она успела проклясть собственную наивность, расстроиться из-за несработавшей идеи и вновь впасть в отчаяние.

А потом раздался низкий, едва уловимый гул, и глаза тотема медленно засветились желтым.

Марика бурундуком отскочила в сторону.

Прямо через то место, где она только что стояла, до середины поляны протянулся яркий луч янтарного цвета. Не до статуи напротив, не мимо нее до леса, а именно до центра снежного пятака и ни метром дальше, словно невидимое зеркало сдерживало льющийся поток.

Теперь она дышала тяжело. Распахнутые глаза со страхом впились во вспыхнувший в центре столба символ Солнца; топаз во рту статуи ярко сиял.

Боже, так ведь и уделаться можно… Но бинго! Она угадала и с обозначением, и с камнем, и с его принадлежностью этому месту.

Мерзнувшие до этого ладони моментально вспотели. Марика постояла несколько секунд, не имея сил отвести взгляд от луча, затем с опаской провела по нему рукой.

Пальцы прошли через поток насквозь, на мгновение окрасившись в желтый, — ничего особенного не произошло, тепло, но не более того.

Тогда она кинулась к рюкзаку.

Какой камень может принадлежать земле или жизни? Зеленый? Ведь именно этот цвет олицетворяет зарождение и движение. Зеленый, зеленый, зеленый…

Схватив изумруд, Марика галопом понеслась к тотему с посохом. Как только драгоценность оказалась у того во рту, до центра поляны протянулся новый луч; гул усилился. Глаза идола, как и в прежнем случае, зажглись, изумруд вспыхнул.

Вокруг сделалось светлее.

За какие-то несколько секунд Марика напрочь забыла о своем недавнем желании покинуть Уровень; в кровь хлынули возбуждение и азарт, мозг загрохотал мыслями, как локомотив.

Воде принадлежит сапфир, воздуху — аметист, земле (а сплошная линия без дополнительных элементов наверняка и есть земля!) — черный оникс. Тогда как расположить оставшиеся камни — рубин и хризолит? Кому какой?

Дилемму удалось решить путем напряженного осмысливания и сравнивания форм: у одного в руках треугольник, значит, ему треугольный хризолит, а другому, тому, что с крыльями, последний из оставшихся камней — рубин.

Когда к центру протянулись еще два луча — радужный и ярко-алый — Марика издала победный клич и гордо оглядела плоды своих трудов: теперь опушка сияла, как картинка с новогодней открытки. Свет от тотемов не позволял опустившейся ночи накрыть поляну сумраком, а от слаженного гула, похожего на гудение электрических проводов, на душе делалось спокойнее.

Какое-то время она бездумно созерцала странную картину из сюрреалистической сказки: горящие глаза, сделавшиеся почти живыми, прорисовавшиеся ободки символов, свет, исходящий от статуй — зачем же все это нужно?

А после с замиранием сердца Марика повернулась к восьмому тотему, потухшему и молчаливому, и задумалась. Что предложить ему? Как сделать так, чтобы появился восьмой, завершающий октагон луч?

Она присела возле статуи и всмотрелась в два непонятных знака. Что означают изогнутые скобки, соприкасающиеся острыми концами, вырезанные в области сердца, и ромб с заключенным внутри треугольником, расположенный на лбу?

Вокруг безмолвно застыл лес; мерно жужжали и слегка потрескивали невидимыми искрами лучи.

Ответов не было.

В ход шло все: прутики, шишки, слепленный снежок, мокрая варежка и даже пучок собственных волос — Марике делалось стыдно, когда она пихала все это тотему в рот.

Ну нет у нее с собой ни кольца, ни кулона, ни серег — даже захудалого циркония на ниточке, который статуя, возможно, приняла бы. А от примитивных подношений, которые Марика то складывала, то выметала из углубления, глаза не зажигались.

У нее бы тоже не зажглись, запихни ей в рот мокрую варежку…

Пять минут спустя, когда кулек с идеями опустошился, она присела на пень, взяла в руки зеркало и взмолилась:

— Ну помоги мне, пожалуйста! Подскажи, как сделать так, чтобы последний тотем заработал? Я буду слушать, обещаю.

Мутная поверхность выжидающе клубилась, будто неуверенная, что на упрямую девчонку стоит тратить время. Затем туман принялся скручиваться в спирали.

«Хорошо. Ответь на вопрос: что ценного есть в человеке?»

Марика хотела было по привычке раздраженно фыркнуть, но тут же опомнилась и угомонила себя — она ведь обещала слушать и думать. Если не поможет зеркало, тогда не поможет никто.

— В человеке? Наверное, интеллект.

«А что есть интеллект?»

— Способность мыслить, действовать.

«Тепло».

— Думать, решать, говорить…

«Еще».

— Чувствовать, осознавать.

«Горячо».

Марика тяжело вздохнула: использование собственного интеллекта давалось нелегко — сил на мыслительный процесс не осталось, но она честно постаралась собраться. Нахмурила лоб, вновь погрузилась в размышления.

— Что же в нас есть ценного? Да, мы можем мыслить, анализировать, чувствовать, заботиться, общаться при помощи слов, выражать эмоции, углубляться в изучение чего-либо, желать. Хотя животные тоже могут желать, так ведь? Но мы идем глубже, стараемся проникнуть в суть вещей, научиться работать и взаимодействовать с ними.

«Верно. А что связывает Человека и Небо?»

Она на мгновенье опешила.

— Не знаю… Ничего?

Зеркало молчало, ждало иного ответа.

Пришлось раскрутить переохлажденные мозговые шестеренки с новой силой.

— Невидимая нить? Незримая связь?

«Близко».

— Сны? Мысленные просьбы? Вера? Молитва?

Молитва.

Стоило произнести последнее слово, как что-то щелкнуло в голове, и недостающая деталь плавно встала на свое место.

— Ну конечно… Это не полумесяцы, касающиеся друг друга, — это сложенные в молитве ладони. Как же я сама… Спасибо тебе!

Поцелованное зеркало тут же отправилось обратно в рюкзак.

* * *

— Дорогой тотем! — звучало глупо, но как-то надо было начать. — Я не умею правильно молиться, но я попробую, ладно? Не обижайся, если выйдет коряво, как сумею.

Стоя коленями на снегу, Марика закрыла глаза, втянула воздух и прижала ладони друг к другу.

Когда люди обращаются к небу, что они говорят? Просят о чем-то, благодарят…

— Дорогой тотем, я прошу тебя о помощи. Придя на этот Уровень, я думала, будет легко… ну, по крайней мере легче, а оказалось наоборот. Каждый шаг дается мне с трудом, но я стараюсь. Правда стараюсь.

Казалось, к ее шепоту в этот момент прислушался сам лес. Лес и небо над головой. Марика боялась открывать глаза; отчего-то снова взволнованно заколотилось сердце. Возникло ощущение важности момента.

— Я не всегда могу сразу понять, что именно от меня требуется, хоть и слежу за знаками, пытаюсь анализировать. Если бы ты… вы все восемь смогли мне немножко помочь, я была бы вам очень признательна…

Показалось или нет, но гул усилился; за закрытыми веками сделалось светлее. Казалось, теперь ее шепот, срывающийся с губ, разносился по всей Вселенной.

— …За любую помощь, пусть даже за самую маленькую. Может, за подсказку, за понимание, как и куда двигаться дальше, что делать. Я здесь совсем одна, и я запуталась. Пожалуйста, помогите мне.

Немного подумав, она мысленно добавила «спасибо!» и медленно, опасаясь увидеть отсутствие результата, открыла глаза.

Прямо на нее из центра статуи светил белый луч — последний недостающий луч; глаза тотема горели.

— Спасибо! — Марика от благодарности едва не рухнула в снег, — согнулась в поклоне и запричитала: — Спасибо! Спасибо! Спасибо!

А как только поднялась с колен и отодвинулась в сторону, луч протянулся туда, где его поджидали остальные, — точно к центру опушки. Стоило ему и семи разноцветным собратьям коснуться друг друга, как тотемы одновременно вспыхнули, а вокруг раздалось красивое глубокое звучание аккорда.

От торжества, что в этот момент затопило Марику с ног до головы, сердце забилось где-то в горле, а на глаза набежали слезы. Бархатистый звук невидимого инструмента длился всего лишь несколько секунд, а когда оборвался, тотемы и лучи одновременно погасли.

На месте их соприкосновения что-то лежало — какой-то предмет или предметы.

Марика бросилась вперед.

* * *

Девушка двигалась более плавно, ее руки описывали дуги и полукружия, таз медленно следовал за невидимой горизонтальной осью. Несмотря на плотные штаны и полушубок, Майкл хорошо отслеживал его волновую динамику.

Молодец, хорошее погружение.

Движения мужчины выглядели скорее отрывистыми, нежели последовательными: то припадет на одно колено, то провернется вокруг себя, то вскинет руки подобно птице, то замрет, чтобы через секунду вновь начать странный, почти неуклюжий танец.

— Том, не открывай глаз, отпусти тело, позволь ему двигаться самому. Волна, что течет через тебя, укажет и направление, и движение.

Парень с упавшей на глаза челкой кивнул.

Неподалеку от вытоптанной в снегу площадки наблюдал за людьми оранжевыми всполохами, потрескиванием и тихим свистящим шипением высокий, сложенный из веток костер.

До конца занятия осталось тридцать минут. Морэн посмотрел на усыпанное звездами небо и подумал о теплом деревянном коттедже, стоящем у кромки леса, где сейчас прогорали в камине угли, висела за окном заиндевевшая сетка с продуктами и ждала теплая постель. Может, найдется время почитать перед сном.

Выждав еще несколько минут, он скомандовал:

— Хорошо. С ощущением пространства мы поработали. А теперь почувствуйте себя лесом, — размеренно двигавшиеся по поляне ученики замерли. — Станьте не просто деревом, но множеством деревьев, ощутите, как энергия течет от земли через ваши стопы, поднимается выше, ветвится в мощных стволах, распределяется в кронах, тянется вверх, уходит и соприкасается с небом. Почувствуйте покой, размеренность и баланс. Мыслей нет, есть чувства — тишина, вечность, отсутствие времени…

Агнес, подняв лицо, замерла неподалеку от Тома; в ее глазах играли отсветы пламени. Внешне — человек, внутренне — нет. Руки, воздетые над головой, едва заметно покачивались, будто в невидимых тяжелых ветвях запутался ветер.

— Энергия леса строит, наполняет жизнью, умиротворяет и очищает. Она мощна в первозданной красоте и вечна. Ваша структура приобретает другие свойства, трансформируется: соприкасаясь корнями с землей, вы напитываетесь ее мудростью, пропуская через себя, учитесь воспринимать тончайшие ее колебания, невидимые и неуловимые человеческим телом. Дерево не только проводит энергию, но и аккумулирует ее…

Пока Морэн говорил, в его сумке тихо пикнул планшет. На карте напротив имени «Марика Леви» возникла новая надпись: «Поляна Идолов: пройдено».

* * *

Нажмешь на кнопку — палатка разложится, нажмешь еще раз — вновь превратится в плоский тканевый прямоугольник, удобный для носки в рюкзаке. На ощупь — ни шнурков, ни стоек, ни алюминиевого каркаса, а домик получается хоть куда. На воздушной подушке да еще и с тонким одеялом внутри. Воистину магическая вещь.

Марика не стала разбираться, как именно это работает; для полного счастья ей хватило лишь осознания, что эту ночь она все-таки проведет не на снегу. Свернув и развернув палатку несколько раз (соблазн полюбоваться автономным чудом был непреодолим), она отнесла ее под дерево, стоящее у самой кромки леса, нажала на заветную кнопку — вжи-и-их, и домик готов! — и забралась внутрь.

Какое-то время сидела внутри, застегнув полог, прислушиваясь к собственным ощущениям — холодно или нет? Зад, покачивающийся на воздушном матрасе, вроде бы не мерз, ладони тоже начали отогреваться. Убедившись, что внутри явно теплее, чем снаружи, она с непередаваемым наслаждением стянула сапоги, а через несколько минут и носки, чтобы заменить их сухими. Когда начала потеть спина (ух ты, очень тепло!), сняла толстовку, расстелила ее поверх матраса, легла и укрылась тонким одеялом, подложив под голову рюкзак.

Да, не так комфортно, как дома, но куда лучше, чем в снежном гроте.

Пять минут спустя из-под сосны, молчаливо наблюдающей за стоящими по кругу притихшими тотемами, в звуки ночи вплелось тихое похрапывание.

«Утомившись от бессмыслия, люди должны идти по Ветру…»

— По Ветру? О чем ты говоришь?

«Идти по Ветру — означает ощущать Поток, дующий тебе в спину и указывающий направление».

— Не понимаю тебя.

«Когда человек становится готов к изменениям, он призывает Ветер. И тот приходит, чтобы помочь».

— Это какой-то особенный Ветер? Ведь ты же говоришь не об обычном атмосферном явлении?

«Да. Ветер, который указывает туда, где находится искомое человеком. Чтобы слышать Ветер, нужно слышать сердце. Чтобы слышать сердце, нужно усмирить разум. Чтобы усмирить разум… как ты думаешь, что нужно, чтобы усмирить разум?»

Зеркало являлось единственным источником света. Проснувшись посреди ночи, Марика читала его как электронную книгу. Вещи, что она получила наряду с палаткой в дар от тотемов, лежали рядом, их ценность и назначение куда проще будет определить утром.

Хотелось в туалет, но Марика оттягивала выход наружу: намерзлась за день. Внутри хорошо, уютно и тепло — все-таки чудесным предметом наградили идолы, — а вылезешь по нужде — и снова заиндевеешь. Вот она и тянула время. Слепо уставившись в темный потолок, подумала о доме, жизни, Ричарде, работе, прошедшем дне… Затем достала зеркало — единственного доступного собеседника, — и теперь раздумывала над последним заданным вопросом.

— Чтобы усмирить разум? Не знаю… Тишина? Нет, глупо. Страхи и глупость не уходят в тишине. Сила? Воля? Особенное умение?

«Разум — как зверь: подчиняется тому, кто не боится. Кто не волнуется, кто спокоен».

— Понятно.

Равнодушная усталость сменилась искрой интереса. Марика пошевелилась под одеялом, провела ногтем по слегка прогнувшемуся пологу; странная тема, необычный маленький домик, скрип веток снаружи и звук собственного дыхания внутри. Ну и ночь. Спать бы, ведь день выдался длинным, да не спится. Нужно прекращать читать, выбираться по нужде да вновь укладываться, чтобы к утру набраться сил. Все же не удержалась — перечитала последнюю фразу и с любопытством спросила:

— А как призывают Ветер?

Зеркало, вероятно, тоже соскучившееся по диалогу, великодушно пояснило:

«Ветер приходит тогда, когда человек зовет в жизнь перемены. В такой момент зовущий заявляет о том, что готов к испытаниям, к проверке внутренней страсти. Большинство никогда не станут готовы, ибо негоже испытывать то, что хрупко, ломко или гнило».

— Получается, я тоже призвала в жизнь Ветер, раз теперь здесь?

«Ты уже знаешь ответ на этот вопрос».

— Да знаю, знаю…

Марика зевнула, отложила зеркало в сторону и потерла глаза.

— Слушай, а радио в тебя не встроено? Хоть какое-то развлечение было бы. Или, например, будильник?

Даже не глядя на поверхность, можно было сказать, что зеркало обиделось и затянуло буквы туманом — палатка потонула во мраке.

Какой обидчивый предмет, надо же… С характером. Кольнуло секундное чувство вины.

— Не дуйся. Просто иногда я устаю от философии, которой ты пичкаешь. Ни тебе книг на выбор почитать, ни новостной ленты, одни загадки и мудреные фразы, а голова ночью, знаешь ли, и так не варит.

Поверхность светлее не стала; спасибо, зеркало хоть не фыркнуло в ответ. Может, и хорошо, что голосовая функция не встроена, а то бы наслушалась нравоучений и упреков.

Марика вздохнула, села, качнулась на воздушном матрасе и принялась натягивать сапоги.

Ночь сияла мириадами звезд.

Казалось, их были миллионы — белых, желтоватых и голубых светящихся точек, украсивших черный небосвод. Тихо, морозно, завораживающе красиво.

Чернел стеной лес. В эту минуту ни шороха, ни скрипа, лишь темные стволы и белая снежная вата на ветвях. Дремали, отбрасывая на поляну тени, деревянные идолы; их глазницы смотрели куда-то вдаль, туда, куда не мог проникнуть человеческий взгляд.

Порождение Магии. Весь пейзаж вокруг — порождение странного Уровня.

Многие ли знали о его существовании? Или лишь те, кто по случайности, как и она, Марика, призвали тот самый, упомянутый зеркалом Ветер?

Перемены. Будь им неладно.

Успокой сердце, усмири разум…

Прежде чем вернуться в палатку, она какое-то время стояла, чувствуя покалывание на щеках, смотрела в ночное небо — такое далекое и глубокое, что делалось торжественно и почему-то одиноко, — и думала о переменах.

Казалось бы, один день, а что-то изменилось внутри. Каждый шаг приходилось преодолевать со сжатыми зубами, на последнем издыхании, выжимая из тела скрытые резервы, заставляя разум дымиться от нагрузки, но все это, как ни странно, приносило скрытое удовлетворение. Она шла и чувствовала движение. Делала шаг и ощущала отдачу. Достигала чего-то и радовалась, как не радовалась уже давно, очень давно.

Наверное, слишком давно.

Кто бы сказал, что от наличия какого-то тесного тента можно стать по-идиотски счастливым, и Марика первая бы рассмеялась ему в лицо. А теперь, ощущая под пальцами тугую ткань, радовалась и благодарила: пусть робко, неумело, чуть корыстно, но все же благодарила за подаренное укрытие от мороза.

Домик. Собственный домик. Заслуженный, теплый, портативный, а главное — свой. А ведь еще день назад, скажи ей кто-нибудь про палатку…

Не смешно. И это при наличии роскошных апартаментов.

«Куда почему-то пока не хочется возвращаться…»

Эта предательская мысль заставила поежиться.

Стоя под звездным небом на снежной поляне, Марика будто раздвоилась.

Одна ее часть взбрыкивала строптивой кобылой: в жизни важны только деньги и комфорт! Признание — вот что есть великое достижение, плата за кропотливые труды.

А другая — обычная девчонка — не хотела даже поворачиваться в ту сторону. Вот бы здесь стоять долго-долго, где жизнь медленно и верно обретает смысл, где нет гонки за титулами, где никто не судит по медалям на груди, где у каждого есть шанс сделать что-то по-настоящему важное. Проявить себя, оглядеться вокруг, расслабиться и осознать, что нет ничего ценнее, чем просто жизнь. Тот самый момент, что протекает, пока ты шагаешь по узким и путаным тропкам, мокнешь под дождем, смотришь на скопившиеся на горизонте облака, купаешься в закатном свете солнца и ощущаешь в сердце прикосновение неба.

Странно все это. Запутанно. Почему ты хочешь чего-то и вроде бы не хочешь этого? Где смысл?

Почувствовав, что замерзает, Марика откинула полог и нырнула в теплое нутро палатки.

— Привет. Я вернулась.

Взвизгнул застегиваемый замок; запорошенные снегом сапоги отправились в угол, толстовка — под спину.

Зеркало все еще обиженно клубилось мутью.

Марика улеглась, устроилась поудобнее и взяла его в руки.

— Такое мудрое, а дуешься. Не стыдно? Ты же само пример подаешь, рассказываешь, как надо жить, тебе сам Создатель велел быть умнее тех, кого ты ведешь.

Туман на секунду замер, будто раздумывая над сказанным, затем снова принялся слоиться. Да уж, дуться так дуться. Знакомо.

— Подумаешь, про радио спросила. Тоже мне повод…

Отложив капризного «помощника» в сторону, Марика перевернулась на бок и натянула одеяло до самого носа. Прикрыла глаза, пошевелила пальцами в толстых носках — непривычное ощущение — спать экипированной — и постаралась успокоить дыхание.

Все. Спать. Иначе проворочается до утра, а там неизвестно, что приготовит новый день. Еду бы найти да с тотемными «подарками» разобраться. Авось еще с чем-нибудь повезет, как с палаткой.

Через несколько минут она сонно пробормотала:

— Спокойной ночи, зеркало. И можешь не отвечать. Я знаю, что ты мне тоже желаешь хороших снов.

Когда из-под одеяла раздалось размеренное сопение, туман наконец прекратил раздраженно клубиться, застыл сплошной недвижимой дымкой, а еще через минуту поверхность полностью погасла.

Глава 5

Долину, лежащую между горами, заливал ясный утренний свет; там, внизу, под солнцем искрилась лента реки, зеленели верхушки деревьев, воздух пропитался невидимыми искорками. Живописный вид с настенного плаката, наполненный радостью мягкого утра, когда под синевой неба хочется дышать полной грудью, а от нового дня ждешь чего-то воистину чудесного.

Какое-то время Марика, сидя на вновь найденной тропке по другую сторону горного кряжа, впитывала тишину момента: блестел под лучами снег, трепыхались на ветках куста пожухшие прошлогодние листочки — интересно, здесь, на этом Уровне, меняются сезоны? — солнце пригревало макушку ласковой рукой.

Чистейший кристальный воздух гор и застывшая жизнь.

Залюбовавшись раскинувшейся перед глазами картиной, затихли и мысли, приостановили кружение, взялись за руки, подобно добрым друзьям, прижались друг к другу и с восторгом музы созерцали творение природы-художника.

Как хорошо и спокойно. Никуда не нужно бежать, торопиться, отвечать на телефонные звонки, слушать бесконечный автомобильный гул под окнами. Не нужно писать, править, редактировать, что-то выдумывать, кружить по дому, тужиться в поисках идей, не нужно выдавливать из себя вдохновение. Вообще ничего не нужно. Потому что вокруг попросту никого, и никто от тебя ничего не ждет.

Спасибо, Создатель, за этот момент.

Проснувшись довольно рано, Марика успела отряхнуть и сложить палатку, позавтракать оставшимися плодами, сорванными с дерева, напиться талого снега и изучить другие предметы, доставшиеся от тотемов.

Среди них нашелся небольшой, размером с большую кофейную кружку котелок (пустой) с плотно прилегающей крышкой и чистой ложкой (зачем, если котелок пустой?), пустая фляжка для воды и самый ценный, по мнению Марики, предмет — карта: сложенный вчетверо кусок не то плотной бумаги, не то пергамента со множеством тщательно прорисованных символов. Тончайшими линиями здесь был отмечен горный кряж, изображены восемь палочек посреди леса — тотемы, непонятные не то воронки, не то фонтаны и места, которым вообще не находилось названия: мосты, пещеры, реки, пучковатые схематичные заросли.

Неподалеку от тотемов на карте мигала желтым точка (прикосновение пальцем никак не влияло на ее пульсацию), и стоило Марике понять, что эта самая точка, подобно спутниковому навигатору, отмечает текущее местоположение, как лес сотряс радостный визг. Наконец-то! Наконец-то! Да, не красная ковровая дорожка, но все-таки навигатор, второй настоящий подарок после палатки! Бесценный подарок, просто находка.

В противоположном конце карты был изображен некий кристалл, похожий на многогранный пилон, — наверное, конечная точка пути, куда и следовало принести семечки.

Прежде чем сложить карту в рюкзак, Марика долго и внимательно изучала ее. Конечно, многое осталось непонятным, но что-то все же прояснилось. Если сегодня она найдет воду и еду, жить станет веселее.

Решив, что пора трогаться в путь, Марика упаковала вещи и бодро зашагала по снегу.

Дорога вилась под уклон, все чаще стали мелькать по сторонам прогалины. Чем ниже, тем теплее; снег таял. Радостно звенела капель, на ветках, греясь в лучах солнца, курлыкали птицы, щебетали о чем-то своем, провожая гостью глазами-бусинами.

Она старалась держать приличную скорость, разглядывала окрестности и время от времени сверялась с картой. Справа плыл обрамляющий гору лес, слева — овраг с далекой лентой реки внизу; по краям дороги, там, где стаял снег, начали пробиваться пучки приятной глазу сочной зеленой травы. Вокруг дрожала, поблескивала талыми сосульками, звенела весна, радуя душу.

Поскрипывали подошвы, взгляд то и дело перемещался с тропки на живописный вид слева, радостно струились мысли.

Первое семечко принесет деньги. Много денег. Может, если совесть не всколыхнется при раскрывшей пасть жадности, Марика попросит миллионов десять: такой суммы хватит и на новую машину, и на гардероб, и на приятные мелочи. Благо, квартира и так хороша, можно не менять.

Второе семечко на карьеру. Тут надо брать не ниже директорского поста или даже создать свой новый телевизионный канал; слава Создателю, опыта хватит; да, работы много, суматоха, круговорот дел, бумаг, сотрудников, подписей, но овчинка стоит выделки. Имя Марики Леви сразу же попадет в высшие круги и прочно там закрепится. А дальше слава, еще больше денег, узнаваемость, успех — именно то, к чему она так стремилась. Никакой скуки, новые уважаемые знакомые, дорогие курорты, обслуживание в зонах для особо важных гостей, негласное поклонение. Красота!

Семечко номер три — здоровье. Пусть оно всегда будет крепким, а тело не подтачивают болезни. Только попал вирус в организм и — хоп! — магическим образом из него вылетел. Ни тебе упадка сил, ни отсутствия бодрости, вечно хорошее настроение, боевой настрой, азарт и вкус к жизни. Отличное желание, очень хорошее.

За четвертое семечко она попросит нового мужчину. Не спесивого барана, как Ричард, с кучей принципов, закидонов и требований, а кого-то другого: понимающего, сильного и нежного, привлекательного внешне и веселого по характеру. Умного, но не заносчивого, амбициозного, но не заядлого карьериста, пусть имеет схожие интересы, вкусы и пристрастия. И пусть любит только ее, Марику, всем сердцем, всей душой.

При мыслях о собственных желаниях внутри делалось светло и радостно. Да, поход не обещает быть легким, но преодоление препятствий стоит достижения новых вершин. Еще немного, и жизнь станет просто замечательной.

Шагать вперед и не бояться — это все, что пока требуется.

* * *

Поток света исходил прямо из земли. Почва, откуда бил широкий, едва заметный глазу луч, полностью оттаяла и была покрыта ровной травяной подстилкой, которая манила присесть. Пушистая площадка для отдыха, теплая и притягательная.

Марика застыла перед ней в нерешительности.

Зачем она свернула сюда с намеченного пути и снова углубилась в чащу? Одержало верх неуемное любопытство: хотелось узнать, что означает символ фонтана, отмеченный на карте неподалеку от тропы.

Что ж, пришла, увидела.

Желтоватый свет поднимался вверх равномерно и беззвучно. Небольшую поляну окружали могучие раскидистые сосны; солнце пробивалось сквозь плотное переплетение ветвей, заставляя подтаявший снег искриться.

Для чего предназначен подобный луч — новое испытание? Но ведь кто-то другой мог пройти мимо, не свернуть — следовать напрямую к пилону. Поэтому для ловушки место крайне неудачное, и, значит, это не она.

Марика осторожно провела рукой по световому потоку: теплый. Сбросила с плеч рюкзак и медленно сошла со снега на травяную подушку. Она просто отдохнет здесь, посидит несколько минут на теплой земле и двинется дальше. Если получится — поймет, для чего предназначен «фонтан», а нет — так нет.

Сознание плыло и растекалось.

Сидеть было на удивление приятно, тело впитывало тепло, расслаблялось, становилось легким и тяжелым одновременно. Марике казалось, что она пребывает не здесь, в лесу, а где-то еще: в странной субстанции между измерениями, с разумом, отделившимся от физической оболочки. Ей виделись то горы, покрытые шапками снега, то орел, сидящий на верхушке высокой ели. В какой-то момент его глаза стали ее глазами, руки вытянулись, трансформировались в крылья, захотелось вдруг рвануть в бескрайнюю синеву, чтобы ловить легкими трепещущими перьями воздушные струи. Странное желание, нечеловеческое.

Затем орел пропал, исчезло и ощущение кожистых цепких лап, держащихся за покачивающуюся еловую ветку; сознание поплыло дальше. Откуда-то приходило и мягко ускользало понимание отдельных процессов мироустройства: она ощущала себя то тяжелым каменистым кряжем, вросшим в земную поверхность, то облаком, скользящим к горизонту, то вдруг видела переплетение странных узоров на фоне сплошной черноты. За ними хотелось следовать, следовать, следовать… Узоры манили глубиной и знанием, тем знанием, что каждый рвется отыскать, но далеко не каждый находит. Через несколько секунд из отдельных линий сложился образ котелка — того самого, что лежал в рюкзаке, и Марика неожиданно поняла (вот так, по щелчку пальцев), что именно нужно с ним делать и как; просто увидела, почувствовала, впитала информацию из ниоткуда. И чтобы знание не стерлось, не ушло в небытие, чтобы новая картинка не затмила его, она усилием воли вырвала разум из размягчающего потока, открыла глаза и заставила разомлевшее тело выползти из круга.

Зашуршала толстовка; руки утонули в снегу и тут же замерзли.

Марика оттолкнулась от земли пятками, выпрямилась, пытаясь успокоить скачущие и одновременно тягучие мысли, и отыскала глазами рюкзак. Кровь наполнилась возбуждением: правильно она увидела или нет? Просто и сложно одновременно; надо срочно попробовать, пока хитрая память держит детали…

На дне котелка действительно присутствовал спиралевидный рисунок, который во время сидения в «луче» отчетливо увидело сознание и который глаза упустили раньше. Марика отложила крышку, сунула руку внутрь, приложила к центру завитка большой палец и нахмурилась, силясь припомнить слова. Затем прошептала:

— Дорогой котелок! Спасибо тебе за пищу, что принесет мне насыщение и радость, наполнит тело бодростью и здоровьем, даст энергию и силы, чтобы двигаться дальше. В обмен на твой дар я дарю тебе свой — благодарность. Пожалуйста, прими ее, она искренняя и от всей души.

Лес вокруг вновь прислушался.

В какой-то момент тонкие, почти невидимые линии на дне котелка потеплели и налились оранжевым светом от центра к краю — теперь спираль отчетливо светилась. Марика с колотящимся сердцем вытащила руку, накрыла котелок крышкой, затем приложила указательный и средний палец сначала ко лбу, затем к груди и медленно поклонилась.

Получится или нет? Что за странный ритуал она увидела, пока сидела с закрытыми глазами? Сработает или нет? Может, то была галлюцинация?

Котелок отчетливо темнел на фоне снежного покрова; на крышку падал солнечный луч. В который раз за все время, проведенное на этом Уровне, Марику накрыло ощущение сюрреалистичности. Сначала она молилась тотему, теперь котелку… Ведет себя, словно наглоталась наркотиков; спасибо, хоть никто этого не видит.

Интересно, а результата долго ждать?..

Выдержки хватило на минуту, потом рука сама потянулась к котелку; пальцы сомкнулись вокруг горячего круглого ушка, приделанного сверху.

Ее любимый завтрак мог состоять из фруктового салата с вишневым йогуртом, или хрустящей свежей выпечки, или блинов с ягодным сиропом, или булочек с корицей. Редко когда из яичницы, мюслей или тостов.

Но уж точно не из овсяной каши.

Изумительно вкусной овсяной каши: свежей, сладковатой, наваристой, с кусочком сливочного масла, растекшимся по поверхности.

Марика не съела — заглотила ее за полминуты, чисто вылизала ложку, на которую удивленно воззрилась, все еще не в силах поверить, что котелок в ответ на просьбу из ниоткуда сотворил еду, затем перевела взгляд на комковатые остатки на дне и сыто выдохнула.

А жизнь-то наладилась! Если есть еда и питье, она сможет дойти куда угодно. Тем более пока все вроде бы дается более-менее легко. Подумаешь, попроси. Ведь не заплати…

Чувствуя, как в теле возрождаются силы, она принялась чистить котелок снегом.

* * *

Сначала они сравнивали карты и дивились тому, что символы и отметки не совпадали. По-видимому, Уровень выдавал каждому индивидуальный путь прохождения. Потом звали ее подсесть и пообщаться. Марика молча покачала головой и отвернулась. (Дура она, что ли, выдавать свои секреты и являть чужим глазам подарки тотемов?) После ее отказа принялись болтать о разном.

Их было трое: старого знакомца деда она встречала уже дважды, других — толстого розовощекого Рона и мужчину среднего возраста с узким лицом, покрытым оспинами, — Тэрри — видела впервые.

Первая встреча с путниками (старик не в счет) и возникшая внутри опаска: стоит ли сближаться? Вдруг попробуют что-нибудь выведать или отнять? Лучше быть начеку и держать язык за зубами; стать милой она всегда успеет.

К полудню стало жарко. Горы все ниже, снега все меньше. На вытоптанной опушке пахло прелой прогретой солнцем хвоей; справа звенел невидимый ручей. Насекомых прибавилось; теплая кора поваленных высушенных стволов приятно грела зад.

С бревна напротив доносились голоса.

— Ну, дед-то понятно: зрение хочет вернуть. — Тэрри произносил слова отрывисто и резко — странная манера говорить. — Ну а ты, молодой, лучше бы перестал в «Жареную курочку» ходить и купил абонемент в спортзал.

Толстый обиженно засопел.

— Думаешь, я не пробовал?

— А с чего ты решил, что твоя Люси полюбит тебя худого?

— Ну… я видел, как она на подтянутых смотрит. Так у меня хоть шанс появится… А ты с чего решил, что сто тысяч уберегут твой бизнес от банкротства? — не удержался и воткнул ответную шпильку Рон. — Тут, знаешь ли, не только инвестиции, но и мозги нужны.

Теперь набычился Тэрри. Отвернулся, замолчал, раздраженным жестом смахнул присевшую на лоб муху.

«Низкого полета люди, — вяло подумала Марика. — Один ленится перестать жрать, другой не умеет деньги в руках удержать. Такому хоть сто, хоть миллион — все равно уплывут… Зато понятно, зачем сюда пришел дед. Вот только дойдет ли…»

Она поднялась, отыскала в рюкзаке флягу и направилась к ручью.

Светло-голубые глаза Рона внимательно провожали стройную женскую фигуру. Теперь, когда незнакомка скинула толстовку, стали видны приятные глазу округлые формы. Черные вьющиеся волосы, стянутые на затылке в хвост, кофейного цвета глаза, нежно очерченный рот — все это он сумел разглядеть в тот короткий момент, когда она подошла, чтобы взглянуть на их карты и спросить про спички.

— Красивая какая, — не удержался, все-таки высказал свое мнение вслух, хотя собирался оставить его при себе.

Тэрри не ответил, занятый копанием в рюкзаке, а до того молчавший дед покачал головой.

— Злая красота — уже не красота.

— Ну да, вредная. Да все они такие…

Рон вновь тяжело вздохнул, перевел взгляд на собственные пухлые руки, а затем с застывшим на лице отвращением отвернулся от них.

* * *

— Да что же это за Уровень такой? Столько разных предметов, столько мест непонятного предназначения. Тут, чтобы разобраться, нужно жить годами: рыскать по тропкам, спать в палатке и часами сидеть в этих пресловутых фонтанах! Ага, посидишь в одном таком, а потом два часа рыдаешь!

Поверхность зеркала блеснула в лучах солнца; при свете дня буквы читались плохо. Марика вытерла слезы и вгляделась в текст:

«Ты сама выбираешь Путь».

— Да ничего я не выбираю! Неужели не видно? Я вообще не знаю, куда иду!

«Ты идешь по пути собственного предназначения».

— А в чем оно? В чем оно заключается?

«В том, чтобы постичь самого себя».

— А-а-а!.. Всегда одно и то же! Ответы без ответов, ну сколько можно?

Марика раздраженно сунула зеркало в рюкзак, добрела до ближайшего пня, устало опустилась на него и вновь закрыла лицо руками. Слезы не унимались, лились бесконечным потоком помимо всякой воли.

Зачем она решилась изведать второй фонтан? На этот раз белый, с разноцветными искорками в потоке, зачем присела в нем? И что так сильно впоследствии выбило ее из колеи?

Когда компания из троих мужчин осталась позади, Марика сначала следовала выбранной стратегии — двигаться напрямую к пилону. Никаких поворотов и никаких новых открытий. Еда и вода есть, настроение отличное, зачем наживать на пятую точку приключений? Выдержки хватило на час, затем в борьбу снова вступило любопытство: а что за второй источник находится справа? Почему бы не взглянуть одним глазком, ведь к дороге близко, время есть…

А дальше была другая поляна и другой поток света, только поток странный, не похожий на предыдущий. Стоило очутиться в нем, как мир — нет, не сам мир, скорее, отношение к нему — начал стремительно меняться, и Марика ненадолго, всего лишь на мгновение (которого, как оказалось, хватило с лихвой) вдруг ощутила себя его Создателем.

Это ее Мир, ее Уровни! Это она с нежностью слепила людей, землю, растительность, это она вдохнула в них жизнь и разнообразила ее чувствами и оттенками. Это она сделала так, чтобы вокруг разливалось счастье, покой и умиротворение. Это она будет любить все и всех даже тогда, когда ее творения обретут собственную волю, начнут жить, учиться, оступаться… Они — последствие ее божественного вдохновения, они ее все.

Стоило Марике сообразить, что это ее (не чей-то еще, а именно ЕЕ!) мозг принялся размышлять подобным образом, и она ошпаренной кошкой вылетела из фонтана. Только поздно. Теперь она любила все подряд: землю, по которой шагала, веточки кустов и свернутые зеленые листики на них, маленькие тонкие сосновые иголочки и разлапистые шишки под ногами. Любила синеву неба и мягкую прозрачность воздуха, любила теплые лучи солнца и пронизывающую все окружающую реальность энергию.

А любя, плакала.

Ей бесконечно сильно хотелось обнять мир руками, руками длинными и ласковыми, наполненными золотым сиянием. Подарить ему частичку гармонии и нежности, сказать, что она здесь, что она не забыла, что она рядом…

Рядом с кем? С чем?

С тем, что создала…

И она принималась рыдать вновь. Напитывалась теплотой порывов ветра, слушала шепот травы у камней, искрилась вместе со снегом, жаждала объять, подарить, наполнить каждую частичку бытия. Она — Создатель. Она та, кто сотворил эту реальность и теперь будет любить ее всегда. Она — мир, а мир — это она.

Следующие два часа Марика боролась с собственным раздвоением сознания. Логика шипела: «Образумься, протрезвей! Ты ничего из этого не создавала!», а сердце разрывалось от чувств. Белый поток с разноцветными искорками хотелось то проклинать, то боготворить. Наглотайся она наркотиков или выкури травяную самокрутку, едва ли бы чувствовала себя столь же странно: временами паршиво, временами восхитительно. И единственное, в чем обе части разделившегося разума были уверены, так это в том, что ей срочно требуется кто-то, кто смог бы разъяснить происходящее. Рассказать о фонтанах, об их воздействии на разум, о том, зачем они вообще существуют на Магии.

Вот только кто?

О самостоятельном постижении речи больше идти не могло: так присядешь в еще один поток, и крыша уедет окончательно. Вдруг ей вообще не захочется уходить, и она станет лесовиком, желающим провести остаток жизни средь гор? Или же вообще не очнется в добром здравии. А то, понимаешь, сначала орлом станешь на ветке, потом облаком или вовсе бесконтрольно плачешь часами после очередного эксперимента…

Икнув, Марика достала флягу, вытерла мокрые щеки и глотнула воды. Затем оглядела лес, вновь пропиталась странным чувством единения и извлекла из рюкзака зеркало.

— Мне нужна помощь, нужен чей-то совет, слышишь? Но я не знаю, кого спросить… Ведь тут нет никого. А сама я скоро рехнусь, пытаясь разобраться, что для чего.

Поверхность неторопливо клубилась туманом — слова появляться не спешили.

— Я даже готова поделиться чем-нибудь взамен. Готова заплатить… или… ну, чем-то пожертвовать, лишь бы мне объяснили.

Теперь, когда солнце пересекло наивысшую точку и начало клониться к западу, на Марику нахлынуло чувство одиночества; отчего-то не хотелось терять то ощущение любви к миру, с которым она потихоньку, сама того не замечая, начала свыкаться. Но нежность и ласковость, час назад царившая в душе, соскальзывала с пальцев капельками воды. Веточки потихоньку становились просто веточками, легкие порывы ветерка — прохладным сквозняком, снег — слежавшимся скользким настом, намозолившим подошвы. Даже небо не радовало глаз.

Мелькнула безумная мысль: а не вернуться ли вновь к белому фонтану, чтобы перенаполниться сиянием, и Марика резко, чтобы не соблазниться, отринула ее.

Ну нет. Так станешь наркоманом, не способным выжить без допинга. Может, как раз в этом и кроется ловушка?

Поверхность зеркала, до того лучащаяся спокойствием пруда в безветренный день, вдруг колыхнулась, сформировав вопрос:

«Значит, готова что-то предложить взамен?»

Марика, потонувшая в собственных раздумьях, не сразу сориентировалась, о чем речь. Затем уверенно кивнула.

— Да, готова.

Желание понять, как и для чего работают «фонтаны», потихоньку сделалось тягуче-невыносимым. Почти наваждением.

«Хорошо. Способный дать ответы скоро пересечет твой путь. Сумей увидеть и сумей не упустить».

— Я попробую, — около минуты она задумчиво смотрела на серые клубы, в котором растворились буквы, затем добавила: — Спасибо, что предупредило.

Зеркало не ответило.

Марика сунула его в передний кармашек рюкзака и, параллельно прокручивая подзабывшийся в голове текст «молитвы», достала котелок.

* * *

Он, вероятно, пришел на запах — небольшого размера пятнистый дикий кот — и теперь сидел на окраине поляны, у соснового ствола, поглядывая на Марику с настороженностью и любопытством.

До этого момента она не встречала здесь животных (птицы не в счет) — ни хищников, ни грызунов — и даже позволила себе испытать облегчение от их отсутствия, потому что боялась встретиться с кем бы то ни было лицом к лицу. Все-таки лес. Дикий лес. И ни ножа, ни палки.

А теперь вот кот. Рыжеватый, с непропорционально длинными ушами и близко посаженными внимательными желтыми глазами. Симпатичный. Был бы…

Если бы Марика его не боялась.

Мясная похлебка, наваренная котелком, медленно остывала; ложка в пальцах застыла. Человеческие глаза смотрели в кошачьи, и неизвестно, в чьих застыла большая напряженность.

Хищник или нет? Судя по пасти — хищник и даже чем-то похож на гиену, хоть и кот. Раза в полтора больше домашних особей, что иногда встречались в квартирах знакомых. Голодный? Наверняка, раз смотрит так пристально. Лишь бы не за ногу, лишь бы не кинулся…

Тревожно и тяжело колотилось сердце; кот изредка подергивал ухом.

Когда Марика продолжила есть, пушистый гость облизнулся; глаза его сделались грустными.

Значит, голодный.

Несколько минут спустя, закончив трапезу, Марика осторожно приложила палец к промасленному после похлебки дну и сбивчиво зашептала:

— Дорогой котелок! Спасибо тебе за еду для этого животного, какой бы она ни была. Пусть ему будет сытно и вкусно, пусть убережет его от холода и наполнит бодростью. Спасибо тебе за помощь с этим, хоть я и понимаю, что просить на отряд, наверное, невежливо…

Осторожно накрыв посудину крышкой, она приложила пальцы, как учили — сначала ко лбу, затем к сердцу, — и поклонилась.

А после достала из котелка кусок сырого мяса, который оставила на том месте, где сидела.

Уходя, Марика напряженно размышляла о том, стерильно ли будет после такого питаться из котелка самой.

Но выбора не было.

Пусть зверь будет сытым, а она — целой. Этот Уровень, как ни один другой, учил быстро и правильно расставлять приоритеты.

* * *

Следующие два часа Марика беспрерывно следовала вниз.

Тропка сделалась совсем пологой и скользкой; хлюпала под ногами грязь. Мысли плавали от темы к теме и путались: то долго кружили вокруг источников света и увиденных в них непонятных символов, то перескакивали на дом — оставшуюся в Нордейле квартиру, то вовсе исчезали, позволяя брести с пустой, как рассохшаяся деревянная бочка, головой. Чувство любви к миру растворилось полностью, теперь оно казалось иллюзией: было или нет — не разобрать. Наверное, все-таки было, но сейчас помнилось слабо, как выпорхнувший за окно утренний сон, оставивший после себя сладкий шлейф волшебства и немного светлой тоскливой грусти.

Пахло отсыревшими сосновыми иглами и влажной землей; с каждым вдохом легкие будто очищались от городского смога, выдыхали скопившуюся грязь, делались светлее.

Через какое-то время небо затянуло облаками; стало пасмурно.

Иногда, чаще всего внезапно, Марику накрывало ощущение, что дикий кот следует по пятам, и тогда она нервно оглядывалась, но за спиной каждый раз оказывалось пусто. Ни рыжей шерсти, ни длинных ушей… Однако взгляд в спину оставался, и это тревожило.

Время от времени приходилось сверяться с картой — до следующего рисунка, похожего на многогранный кристалл, судя по скорости смещения точки, еще идти и идти. Едва ли она доберется туда до вечера.

Усилился ветер.

Шумно заголосил оставшийся позади лес, смешиваясь с нарастающим гулом воды — где-то впереди текла речка. В какой-то момент тропинка окончательно превратилась в сплошную чавкающую жижу, и далее пришлось карабкаться по лежащим в стороне от тропинки валунам.

К тому времени, когда она добралась до воды, которая оказалась скорее быстрым горным ручьем, нежели речкой, тело совсем вымоталось. Ноги гудели, сапоги превратились в два грязевых леденца на палочках, толстовка вымокла, волосы слиплись на затылке, исцарапанные ладони кровоточили. Камни оказались влажными и холодными — руки соскальзывали с их поверхности не хуже подошв, — и, чтобы не упасть, приходилось постоянно напрягать мышцы и держаться за поверхность всеми конечностями.

Сразу за противоположным берегом ручья виднелся луг, и Марика, бросив на него короткий взгляд, принялась размышлять, как бы перебраться на ту сторону, не намочив ноги. Сапоги сохнут долго, до ночи далеко — не раскинешь же палатку, чтобы праздно подсушиться часок-другой перед закатом? Кто знает, сколько еще идти, а время на Уровне течет странно, это она уже заметила.

Пальцы в ледяной воде моментально застыли.

Содрогаясь от холода, она быстро потерла ладони, смыла с царапин грязь, ополоснула лицо и потянулась за флягой, чтобы снова заполнить ее водой. Сейчас бы чуток посидеть, отдохнуть — и можно снова двигаться в путь.

Ветерок трепал рассыпавшиеся вокруг опущенного лица локоны.

Перед переходом придется хорошенько подвязать рюкзак, затянуть на нем все шнуры и веревки, потому как если упадет в воду, пиши пропало — добра не уберечь.

Марика повернулась и посмотрела на скользкие торчащие из воды спины камней в нескольких метрах ниже по ручью. Если она хочет сохранить обувь сухой, придется прыгать по ним.

Длинная толстая палка, похожая на изогнутую трость, выручала неимоверно. Она нашлась на берегу и теперь использовалась в качестве шеста: Марика упирала ее в каменистое дно, переносила вес на руки и осторожно выбирала подошвой очередную наиболее устойчивую точку. Шаг, еще шаг. Медленно — еще один.

Вокруг не осталось ничего, кроме шума воды, склизких неровных каменных спин и предельной концентрации на собственных движениях. Впереди три булыжника — последний почти полностью скрыт потоком.

Давай, еще чуть-чуть, ты почти сделала это!

Ступив на твердую землю, Марика шумно выдохнула от облегчения, согнулась, уперла руки в колени и какое-то время стояла так, пытаясь прийти в себя.

Ручей пройден. Дальше будет легче. Наверное.

Порывы ветра трепали капюшон, холодили взмокшую шею, бросали по плечам завязанные в хвост волосы. Палка — такая надежная и крепкая палка-выручалка — лежала рядом на траве; лучше взять ее с собой, пригодится. Горный ручей ворчливо бурлил за спиной — жертва в него не угодила.

Наконец, отдышавшись, Марика разогнулась, подняла с земли шест и огляделась, выбирая направление. Затем напряженно застыла, нахмурилась, чуть склонила голову набок и посмотрела в сторону: слева за кустом кто-то плакал.

Человек. Женщина.

* * *

— Я потеряла их, слышите? Потеряла!

Она была мокрой с ног до головы, русые волосы облепили узкое вытянутое лицо без грамма косметики. Толстовка ходила ходуном — молодая девчонка, не старше самой Марики, нещадно мерзла, вероятно, после падения в ручей. Рядом с ней, на траве, лежала знакомая дощечка с выдавленным кругом посередине — прибор для эвакуации; центральная часть кнопки горела красным.

— Что потеряли? — осторожно спросила Марика, не особенно желая знать ответ, однако выработанная за годы работы вежливость не позволила молча пройти мимо.

— Семечки! Они были во внешнем кармане, когда рюкзак упал в воду. Когда я упала в воду!

Во внешнем кармане? Дура.

Марика не нашлась, что ответить. Если человек — идиот, это надолго, но не говорить же ему об этом в лицо? Где хоть зерно рационализма? Ведь понятно, что самый ценный предмет — это семечки, так зачем же по-глупому рисковать? Сама она запихнула их на самое дно самого глубокого внутреннего кармана и для дополнительной сохранности надежно затянула веревкой.

— Рюкзак я выловила, сама выбралась, — по щекам рассказчицы водопадом лились слезы, — но семечки уплыли. Уплыли! Как же я теперь без них? Куда пойду, зачем?

Логично.

— Вот я и нажала на кнопку эвакуации. А что делать? Что? Куда я теперь без желаний? КУДА?!

Марике хотелось попятиться, отойти, попросту сбежать. Дама, очевидно, переживала стресс и была не в себе. Ее нижняя челюсть дрожала, как у подхватившей бешенство собаки, а заламываемые руки ходили ходуном.

— Послушайте, вы…

Вдруг зареванные серые глаза пристально уставились на Марику; в них появился неприятный, нездоровый блеск. Желание попятиться сделалось непреодолимым.

— У вас наверняка есть семечки! Ведь есть? И, скорее всего, не одно?

На этот раз Марика поддалась интуиции и сделала шаг назад; внутри всколыхнулась злость — не отдам.

— Дайте мне! Пожалуйста, дайте мне семечко, заклинаю! Я тогда смогу идти дальше!

— Нет.

Сидящая напротив зарыдала в голос и поднялась с места; ее лицо превратилось в противную маску с разинутым в мольбе слюнявым ртом.

— Только одно, слышите?!

— Отстаньте от меня! Тут каждый отвечает за себя сам!

— Но ведь их можно передавать!

— Я вам ничего не задолжала.

— Только одно!!!

Не успела Марика пригнуться, чтобы достойно встретить бой, к которому мысленно приготовилась, как женщина прытко подскочила к ее рюкзаку и принялась с силой буйвола тянуть за лямку.

— Да-а-а-айте!!!

Вот сука!

Марика взревела, резко дернулась и обхватила свой рюкзак двумя руками, но цепкие посиневшие пальцы противницы лишь крепче сжались на лямке.

— Да отстань же ты от меня!

Не внемлющая просьбам женщина заголосила сиреной, на секунду разжала пальцы, но лишь для того, чтобы тут же броситься вперед с кулаками.

* * *

Битва закончилась неожиданно, Марика и успела-то всего ничего: уклониться от летящей в лицо пятерни, потерять клок волос и один раз получить кулаком в плечо — хлипеньким женским ударом, в то время как сама изловчилась пнуть нападающую по колену, заехать ребром ладони той по носу и отобрать-таки драгоценный рюкзак.

Новой атаки не состоялось: не успела незнакомка в очередной раз оскалиться и броситься вперед, как на капюшоне ее толстовки сжалась крепкая мужская рука — хрустнула пришитая к вороту ткань. Мокрая ведьма, хрипнув, повисла на собственной куртке взятым за шкирку щенком.

— Алисия Грит, вы обвиняетесь в нарушении пункта два тринадцать: нападении на другого человека, находящегося на Уровне: Магия, с целью вымогательства, за что подлежите принудительной эвакуации.

Позади дамы в мокрой толстовке стоял уже знакомый Марике мужчина, тот самый, не захотевший делиться сосисками. Сейчас вблизи он казался еще выше; хмурое сосредоточенное лицо, жесткий бескомпромиссный взгляд.

— Так как вы уже запросили об эвакуации, она произойдет немедленно, но за нарушенные условия пребывания на вас будет наложен штраф, о котором Комиссия уведомит вас дополнительно. Это ясно?

— Ясно.

Алисия побежденно смотрела в сторону, по ее щекам лились тяжелые слезы. В тот единственный момент, когда она повернула голову и встретилась глазами с Марикой, та прочитала одно: «Ненавижу. Ты могла меня спасти…»

От не высказанного вслух обвинения сводило зубы; Марика смалодушничала и отвернулась. Упрямо поджала губы и выдвинула подбородок вперед.

Она не повернулась ни тогда, когда обиженный взгляд жег ей затылок, ни тогда, когда прямо в воздухе, повинуясь жесту мужской руки, за ее спиной открылась белая округлая дверь.

И только когда странное гудение стихло, а ощущение присутствия других пропало, Марика медленно повернула голову, убедилась, что за спиной никого нет, и устало, чувствуя себя разбитой и опустошенной, опустилась на траву.

* * *

— Распишись здесь.

Изольда дождалась, пока на бумаге появится нужный росчерк, положила документ в верхний ящик стола и сочувственно посмотрела на Морэна.

— Всякие бывают, да?

— И не говори.

— Да, за годы мы видали всяких, но чтобы таких… неуравновешенных…

Бабка задумчиво постучала по столу розовым ластиком, приделанным к головке зеленого карандаша, выдвинула пульт, скрывающийся под деревянной поверхностью, и спросила:

— Тебя куда?

Майкл, до того погруженный в свои мысли, качнул головой, хотел было попросить настроить портал на собственный коттедж, но передумал. Вспомнил про оставшуюся на поляне женщину. Можно, конечно, пропустить этикет и не интересоваться состоянием ее здоровья — сама пришла на Магию, пусть сама и идет, — но в затылке свербило чувство незавершенности. Один из процессов не закрыт — диалог, поступок, какой-то шаг, возможно, важный шаг, — надо вернуться и доработать.

— Туда же.

— Уверен?

— Да.

— Как скажешь.

Изольда нажала несколько кнопок и задвинула — легко и привычно катнула — пульт обратно в стол.

— Готово.

Мужчина коротко кивнул и направился к двери.

— Чаю, может, попьешь со мной?

— Некогда, спасибо.

Когда дверь открылась и закрылась, бабка покачала головой и проворчала:

— Всегда ему некогда.

На скамье булькал пузырями только что вскипевший чайник, рисовал горячим паром на стене влажную дорожку.

Всем хороша эта работа, вот только печенье, щедро поставляемое Комиссией в офис, постоянно приходится есть в одиночку.

Администраторша протяжно вздохнула, оперлась узловатыми пальцами на стол, поднялась и поплелась в подсобку за чашкой.

* * *

— Вы в порядке?

Тучи тяжелели. Еще минута-две — и пойдет дождь. Или снег.

За спиной журчал ручей, ветер раскачивал ветки кустов и приминал траву.

Она сидела молча — бледная, хмурая, — держалась за собственный рюкзак и смотрела вдаль: то ли на горизонт, то ли внутрь себя. Грустные глаза, поджатые губы. Налицо попытка стабилизировать эмоциональный фон, не слишком успешная, однако, но по крайней мере попытка.

Боец, хоть сама того и не признает.

Какое-то время Майкл ждал ответа, затем отступил: не хочет говорить — и не надо. Внешних повреждений не видно, а моральная травма — это проблема того, кто позволяет ее себе нанести.

Он отвернулся и задумался о том, куда направиться дальше — до начала занятий больше часа, — но решения принять не успел: Марика вышла из ступора, наклонила голову и посмотрела на него с грустной улыбкой. С такой улыбкой, как ему помнилось, обычно смотрели вернувшиеся с Войны: «Мы сделали все, что могли, но не получилось, понимаете? Не получилось…»

Ее последующие слова резонировали его мыслям.

— Зеркало говорило: «Не упусти». А я упустила, понимаете? Может быть, она могла ответить на мои вопросы, но…

Последнее «но» повисло в воздухе. Категоричное, фатальное, необратимое.

— На какие вопросы?

— На какие?

Темноволосая женщина тяжело вздохнула. Майклу показалось, что предыдущие двое суток морально состарили ее. Да, мудрость не дается легко. Никому не дается.

— Эти фонтаны, что обозначены на карте… я попробовала два из них, очень странные.

Морэн замер.

— О чем, собственно, речь?

— Вот об этом.

Вжикнула молния рюкзака, на свет появилась сложенная вчетверо карта.

— Видите? Вот их обозначения, — длинный ноготь постучал по спиралевидному символу. — Я не удержалась, посетила два.

Он глазам своим не верил. Уровень творил препятствия для каждого, но месторасположение источников открывал крайне редко. К чему свинье счетчик радиоактивных элементов или обезьяне — фотонный ускоритель?

— Они были обозначены с самого начала?

— Да.

Поразительно.

Майкл, живший на Магии последние несколько лет, удивился. И немного напрягся. Если неосознанно исследовать подобные места, лезть в них без наблюдения, можно серьезно пострадать: прямое подключение к информационному полю требует не только способности принять Знание, но и подготовленности. Его ученики еще несколько месяцев близко не подойдут к любому из подобных «фонтанов».

А эта уже посетила два…

— Я бы не советовал вам к ним пока подходить.

— Почему? Раз они есть на карте, значит, для чего-то нужны. Здесь ведь все для чего-то нужно, это я уже поняла.

Он впервые посмотрел на нее иначе: не как на избалованную дамочку с горой глупых запросов, а как на человека, в голове которого может скрываться пытливый и любопытный ум. Магия не ошибается, раздавая карты.

Порыв ветра бросил на ее лицо тонкую прядь волос, кофейного цвета глаза прикрылись веками. Нос сморщился. Марика убрала прядь, опустила взгляд на карту и снова погрустнела.

Постарела,[Старость в данном случае интерпретируется как эмоциональная зрелость кого-либо. — Примеч. автора.] как уже не в первый раз показалось Майклу.

— Я была готова поделиться и не поделилась.

Просквозившая в ее словах горечь задела невидимую струну. Проводник смотрел на девушку не отрываясь.

— Я не прошла тест.

Она вновь усмехнулась так, что у него на сердце потяжелело.

— Ладно, мне пора. Вы ведь здесь работаете, так? Эвакуируете людей? Не буду вас отвлекать.

— Куда вы направляетесь?

— Дальше по тропе. К каким-то кристаллам, судя по всему.

Сложенная карта отправилась в карман рюкзака.

Морэн прищурил глаза.

— Не доходите туда сегодня. Вставайте на ночлег раньше, мой вам совет, иначе будет тяжело.

— А здесь кому-нибудь бывает легко? Вообще кому-нибудь?

Не дожидаясь ответа, Марика поднялась с земли и отряхнула штаны; в ее глазах плескалась горечь, смешанная с укоризной и частичкой раскаяния. Мол, дура я, упустила такой шанс, но вам не понять.

Да уж, куда уж ему — серому и ушастому…

Он тысячи раз видел, как Уровень создавал шансы и отбирал их. Как возрождал сломавшихся людей и ломал непобедимых. Или считавших себя таковыми. Как втолковывал мудрость тем, кто думал, что не готов ее принять, и как гнал со своей поверхности идиотов, неспособных пересмотреть заскорузлое отношение к жизни.

Привычным жестом накинулись на плечи лямки рюкзака, тонкие пальцы подняли лежащую на земле палку. Тяжело качнулся хвост из черных вьющихся волос.

— Удачи вам.

Грязные сапоги тяжело захлюпали по сырой траве. Заморосил холодный дождь.

Несколько секунд Майкл смотрел вслед удаляющейся фигуре, затем выкрикнул:

— Вы знаете, что за вами следует сервал?

Женщина остановилась, помолчала, будто раздумывая над чем-то, затем легко пожала плечами и зашагала прочь, не ответив.

* * *

Накрапывал мелкий дождик.

Уютно потрескивали, прогорая, деревянные сучья, кончик палки ворошил их, заставляя снопы искр взвиваться в темное пасмурное небо; Майкл наблюдал за ними, подперев подбородок одной рукой; другой он держал ветку, которой от нечего делать крошил угли.

Ученики опаздывали.

Костер пыхтел, трещал и изредка посвистывал. Звезды скрылись за толстой пеленой из плотных облаков — жаль, сегодня не увидеть их манящий таинственный свет. Ничего, в другой раз.

«Ты придешь, Майки? Я пригласила тридцать человек, празднование получится на ура!»

Анна хотела вечеринку, хотела веселья, хотела, наверное, загула.

Зачем?

Неужели разговоры ни о чем в разношерстной компании действительно приносят кому-то удовлетворение? Алкоголь, много алкоголя, чересчур громкий смех, стекленеющие глаза гостей, пошлые шутки, соревнование нарядов… Для чего? Но это ее день рождения, и ей решать. От него требуется лишь участие и подарок.

— Может, хочешь провести его на Магии? — спросил он, заранее зная ответ, чем все-таки воплотил в жизнь затянувшуюся паузу и молчание. То самое молчание, когда тебя пытаются не обидеть, обидевшись.

— Но… ты ведь так часто на этой Магии. Почему бы не побыть в нормальном городе, со мной? Это так редко происходит. Мы могли бы жить нормальной жизнью.

— Ты могла бы приходить сюда чаще. Вдыхать, ощущать, учиться.

— Чему учиться, Майки? Странным телодвижениям и сдвигам сознания? Я и так провожу там раз в две недели.

Он воочию представил, как она кусает губы, накрашенные розовой помадой, и теребит светлый локон на виске, пытаясь не продолжить фразу.

«Там нет ни удобств, ни нормальных помещений. Что привлекает тебя в этой глуши? Что, Майки?»

Однажды она уже задала этот вопрос вслух и больше не решалась, помня, как потемнели от негодования и грусти его глаза.

Глушь? Какое неверное слово… Как стрела, пролетевшая мимо мишени, не попавшая в яблочко, но поцарапавшая разум.

Глушь.

Морэн усмехнулся самому себе, оглядел темнеющий вокруг лес, глубоко и медленно втянул чистый прозрачный ночной воздух, смешанный с дымом. Как же в тебе красиво, глушь…

Он принесет ей то, что она хочет — Анна достаточно ясно намекнула, какой именно предпочитает подарок; хорошо, пусть будет то колье, лишь бы радовало, денег не жалко.

Деньги…

Их он скопил достаточно. Достаточно и на эту жизнь, и на следующую. Дрейк — начальник отряда специального назначения — платил хорошо. Даже тем, кто однажды, увлеченный возможностями его сверхрасы, заинтересовался получением Знания и попросил перевода с должности рукопашника-аналитика, проще говоря, солдата с развитым мозгом, на должность обычного проводника. Сюда, на Уровень: Магию, куда случайно попал несколько лет назад, посланный проходить развивающую практику.

Дрейк Дамиен-Ферно не был бы Творцом, если бы не понимал: душа всегда рвется туда, где ей место. И лишь позволив человеку соединиться со своим Путем, позволишь ему стать собой, стать тем, кем он должен стать. И нет ничего важнее этого, не может быть.

Когда-то давно Начальник проявил мудрость, и Майкл до сих пор испытывал благодарность. Здесь, между сосен, со странным магическим небом над головой, в тишине ночи и блеске снега под луной, он ощущал присутствие Вселенной и становился кем-то иным. Собой. Проходил длинную дорогу, и путь этот приносил столько удовлетворения, сколько не принес бы ни один другой. Да, странный выбор, непонятный, чужой многим. Но единственно правильный и приемлемый для него.

Жаль, Анна не понимает.

Как не понимают и те, кто приходит сюда не за Знанием, а за желаниями. Что ж, одним — одно, другим — другое.

Когда среди деревьев раздались голоса и скрип подошв, размышления прервались. Майкл подровнял дрова и посмотрел на приближающиеся фигуры.

Том, одетый в легкую спортивную куртку, размашисто жестикулировал.

— Учитель, что-то странное творится с этим местом. Мы никак не могли выйти к вам — дорога та же, а заводит в тупики или ведет по кругу. Как такое может быть?

«Может», — мог бы ответить Майкл.

Может, потому что это место не имеет пространств и расстояний, оно выстраивает их. Выстраивает таким образом, чтобы тот, кому требуется подумать, имел время прийти к правильным выводам. Чтобы тот, кому нужен диалог, набрел на собеседника, а тот, кто жаждет тишины, пребывал в покое. А иногда учит по-другому: намеренно не позволяет получить желаемое. Часами водит по узким тропкам тех, кто предпочитает прямые дороги, мучает проливным дождем тех, кто мечтает о солнце. Лбами сталкивает врагов, разводит друзей, раз за разом наводит на одни и те же мысли, обращает лицом к собственным страхам — дает шанс навсегда избавиться от них.

«Может. Здесь все может быть», — мог бы ответить Майкл Морэн.

Но не ответил.

Потому что знание, приобретенное самостоятельно, имеет совершенно иную ценность.

Вместо этого он поднялся с бревна, отложил ветку, которой ворошил костер, и спросил:

— Начнем занятие?

* * *

До кристаллов она не дошла. Устала.

Ночь, тишина, мелкая морось, которую Марика в какой-то момент перестала замечать. Мокрая спина бревна, темный домик палатки за спиной, а впереди — окутанная мраком равнина, вид на которую открывался с уступа.

На этот раз котелок порадовал рагу, но Марика не радовалась, цепляла ложкой впотьмах куски чего-то сытного — то мяса, то овощей — и смотрела вдаль.

Нахлынула меланхолия.

Два дня и одна ночь. Тридцать шесть часов. И ощущение, что прошла целая жизнь.

Машина, стоящая на парковке в Нордейле, телефон, пакет с одеждой — все это осталось в другом измерении. Где-то там живут другие люди, ходят на работу, получают премии и расстраиваются, не получая их. Кому вообще нужны телепередачи? Зачем писать для них сценарии? Чтобы погрузить человеческий разум в еще одну ипостась измененного сознания, навязать условия, правила восприятия, молча воспитать социум в нужном направлении?

Какой бред. Все бред.

А что же тогда не бред?

Собственные мысли пугали. Прошло всего тридцать шесть часов — куда подевался боевой настрой, и с чего вдруг сдвинулись приоритеты?

Марика, как могла, настраивала себя на прежний лад: это лишь воздействие Уровня; когда она достигнет пилона (или чего бы там ни было), то запросит все, что хотела, и вернется. Вернется к нормальной жизни, к Ричарду, к прежней себе…

И это тоже пугало. Пугало еще сильнее.

Постоянно натыкаясь на мысленные ловушки и барьеры, она на какое-то время запрещала себе думать, ела, находясь в вакууме, а затем снова нехотя возвращалась к размышлениям.

Звонил ли Ричард? Потерял ли ее? Телефон, наверное, скоро разрядится, батареи хватит еще на несколько суток, а затем все, абонент вне зоны доступа. Хотя он и так… уже…

Дождик заморосил сильнее, застучал по накинутому капюшону и тугим бокам палатки. Рагу быстро остывало, превращалось в студенистую комковатую смесь. Марика поднялась с бревна, вывалила рагу на землю, сорвала травы, вычистила ею бока котелка и, приложив палец, запросила кофе. Почти не удивилась, получив его. Без запаха прежней еды, хороший ароматный кофе — то, что нужно.

Присев обратно на бревно, Марика сделала глоток и задумалась о том, почему же она так быстро и постыдно провалила тест. Почему, как только дошло до дела, забыла о собственных обещаниях? Ведь хотела измениться, стать лучше, научиться не только брать, но и давать…

Стоило в голове всплыть лицу Алисии, как тяжелой волной качнулась злость.

Она бы поделилась, если бы сама, по доброй воле, следуя за душевным порывом. А когда семечко пытаются вытряхнуть из тебя, как последний пятак из кота-копилки, тут хочешь не хочешь — распушишь когтистую пятерню.

Дура она… эта Алисия. Попросила бы, как полагается, и без проблем. Наверное… Зачем же было бросаться?

Марика казнила себя и пыталась оправдаться до тех пор, пока не допила кофе. Потом поняла: бессмысленно. Будет новая задача — будет новая попытка выполнить ее правильно, а пока — бессмысленно.

Кофе закончился. Мысленная благодарность ушла котелку, а заодно и Уровню. Все-таки с едой жить куда проще, а уж со вкусной едой…

Палатка приятно согревала теплом.

Матрас покачивался; снаружи мелко, почти неслышно колотил дождь.

Марика расчесала пятерней волосы — помыть бы, — улеглась поудобнее и достала зеркало. Достала, сама не зная зачем: простое привычное действие, вносящее в окружающий мир какую-то стабильность. Погладила поверхность.

— Как ты, Зеркало?

Поверхность привычно клубилась, не утруждая себя ответом.

— А я хорошо, спасибо, — из груди вырвался тяжелый вздох. — Почти хорошо. Прошагала второй день, поела, легла спать. День прошел почти без приключений. Почти. Ну, ты знаешь…

Наверное, зеркало знало, потому что просто слушало и молчало.

Марика снова вздохнула, с грустью посмотрела на темный полог и прошептала:

— Не так просто, оказывается, получить то, что ты хочешь.

Усмехнулась, вспомнив столкновение у ручья. Замолчала.

«Еще сложнее понять, чего именно ты хочешь».

Еще один ответ в духе мудрого старца…

— Да уж. Бывает, все кажется таким ясным и кристально понятным, а делаешь шаг вперед — и горизонты смещаются.

«Ясность иллюзорна. Она хороша для заблуждений. Не глаза и ум рисуют правильную картину, а сердце. Не слова способны подсказать, а внутреннее спокойствие».

— Как же добиться спокойствия, когда желания влияют на чувства? Будоражат их, колышут муть с илистого дна.

«Перестань быть в них заинтересованной».

Совет пугал.

— Как же не быть заинтересованным в том, чего желаешь? А для чего тогда жить? Если мысленно отказаться от мечты, сложить лапки, тогда зачем вообще куда-то шагать?

«Ты поймешь», — обнадежило зеркало.

— Да уж, когда-нибудь я все пойму. Лишь бы не было поздно.

«Ни для чего не бывает поздно».

Марика поджала губы; вновь накатило ощущение сюрреалистичности: она говорит сама с собой в палатке. Ночью, лежа в непонятном месте. Ей кто-то отвечает, дает мудреные советы, которые каждый раз подсыпают в шестеренки песка. Во что превратилась жизнь?

Следующий вопрос позволил сменить сложную тему:

— Зеркало, а у тебя есть имя?

«Зеркало».

— Нет, это все равно что меня называть просто женщиной. Уникальное имя, свое собственное?

«Нет».

Какое-то время Марика раздумывала над последним ответом, затем отложила помощника в сторону: начали слипаться глаза. Наваливалась сонливая усталость. Подложив под щеку ладонь, Марика прошептала:

— Тогда надо придумать…

«Придумай», — сложились в темноте никем не прочитанные буквы.

Той ночью ей снились скользкие острые камни, торчащие из холодной воды быстрого ручья, слышался равнодушный мужской голос: «Вы подлежите эвакуации, просьба пройти на выход…» и казалось, что снаружи кто-то чавкал.

Через час, когда закончился дождь, над палаткой повисли далекие мерцающие звезды.

Глава 6

Взбираться стало тяжело.

Если раньше можно было свернуть влево или вправо, то теперь через лес шла одна-единственная тропка. Вверх, вверх, вверх, бесконечно вверх. Она словно вела в нужное место, не позволяя отклониться от курса, куда-то на гору, туда, где на карте схематичным рисунком изображались некие самоцветы.

Дикий кот, похоже, прочно приклеился к ней.

Этим утром, выбравшись из палатки, Марика увидела его лежащим возле бревна. Значит, вот кто чавкал остатками рагу ночью, не показалось. Когда зашуршал застегиваемый полог, сервал (кажется, так его назвал проводник), настороженно глядя желтыми глазами, поднялся с земли и отбежал подальше к деревьям. Сел у корней, наблюдая. Ждал еды.

Марика покряхтела, поворчала, поела сама и оставила кусок мяса коту. Вроде не совсем дикий, не кидается. Страшненький, конечно, длинноухий, но что ж теперь… Не морить же голодом?

Собралась быстро, сложила палатку и котелок, расчесала волосы пятерней, досадуя, что тотемы заодно не включили в походный набор расческу и умывальные принадлежности. Еще бы не помешали сланцы, полотенце, штаны полегче и ветровка.

Ага, и тележка с таблетками от жадности, которую бы она катила перед собой через весь Уровень.

Бросая короткие взгляды на пушистого гостя, Марика затянула рюкзак и, сверившись с картой, покинула стоянку.

Кот, как она и ожидала, соблюдая дистанцию, двинулся следом.

Утро пахло свежестью и отсыревшей хвоей. Чистый, прозрачный, живительный аромат, бодрящий лучше всякого кофе. Солнце пробивалось сквозь ветки игривыми лучами, ласкало, дразнило и превращало лес в сказочный. Не тот темный и дремучий, каким он становился сразу после заката, а легкий, воздушный, уютный желто-зеленый, домашний.

Снег почти стаял. Кое-где виднелись присыпанные сосновыми иглами лужи, унты тяжелили ноги, хотелось сменить их на кроссовки.

Вот ведь вредные тотемы: знали же, что станет теплее… Бабка тоже хороша, могла бы предупредить.

Опираясь на ставшую привычной палку, Марика мурчала под нос всплывшую в памяти мелодию.

Перелетая с ветки на ветку, щебетали птицы, радостным чириканьем приветствуя соседок и утро. Шуршали о своем листья на тонкоствольных, проросших между высокими соснами деревцах. Казалось, ноздри щекочет грибной запах. Нет, не может быть здесь грибов. Не сезон вроде бы, хотя кто поймет эту Магию…

Главное — двигаться вперед, а там уже скоро будут и деньги, и счастье, и все остальное. У любой дороги есть конец, и идущий обязательно достигнет его. Останутся в прошлом кристаллы и другие препятствия, найдется пилон, примет семечки и исполнит все заветные желания. А там домой, прочь из бабкиной каморки — на дневной свет Нордейла, к оставшейся на стоянке машине. Вот будет замечательно принять пенную ванну, выйти на балкон с бокалом белого каннского, а после зарыться в мягкую постель, зная, что ты богат и все уже позади.

По крайней мере, Марике казалось, что выйти с Уровня она должна через тот же вход, что и вошла, то есть через бабкин дом. А дверь? Туда наверняка ведут все двери, которые открываются отсюда. Главное — не потерять зернышки и не запросить преждевременную эвакуацию…

Хмурясь мысленно туче, наползшей на радужное настроение, Марика дошла до небольшого ручейка, пересекающего тропку, и присела на корточки, чтобы умыться.

Ну уж нет. Заветные семечки она не потеряет, не отдаст и не продаст. Покажет коварной судьбе, таящей за каждым углом опасности, фигу и получит-таки свое.

Вода оказалась ледяной — пальцы тут же замерзли.

Но лицо радовалось влаге, ручей уносил с собой пыль и грязь.

Ух, свежо, хорошо!

Закончив плескаться, Марика взглянула на грязный рукав и покачала головой — нет, таким она вытираться не будет, — убрала выбившиеся локоны за уши, выпрямилась и огляделась.

Хм, сервала не видно, присутствовал лишь взгляд в спину, к которому она успела привыкнуть, по бокам — стены сосен, а впереди, насколько хватало глаз, тянулась, уползая вверх, заветная тропа.

Что ж, ей туда.

Лес кончился неожиданно. Был-был — и вдруг остался позади, отступил от плато, на которое она шагнула, добравшись до вершины холма.

Открывшийся вид завораживал.

Бескрайняя поляна, покрытая пушистым травяным ковром, а чуть поодаль, снова явившиеся из далекого сна, вырастали из земли разлапистые, сверкающие на солнце, голубоватые, выше человеческого роста кристаллы. Не карликовые, рассыпанные по земле самоцветы, как она думала поначалу, а гигантские граненые камни, похожие на уменьшенную копию тех, что иногда стояли на столах геологов в качестве сувениров.

Всего пять на расстоянии нескольких метров друг от друга.

Вот, значит, что изображала карта.

Марика сбросила рюкзак, стянула душную толстовку и присела отдышаться.

Прошла минута. Вторая. Вокруг — лишь шорох стеблей и едва слышные завывания ветра.

Здесь, на вершине, мир вдруг показался сюрреалистичным: звенящая синева неба над головой, колышущаяся волнами трава и тишина — тишина бесконечного простора.

Плато. Полдень. Стоящие вдалеке граненые монументы.

Зачем они там? Может, обойти? Но Уровень никуда не приводил просто так; значит, и сюда она добралась с какой-то определенной целью. Вот только с какой?

Помнится, проводник предупреждал не посещать это место ночью. Что ж, она выполнила наказ — пришла днем.

Край глаза уловил движение; Марика повернулась: на тропе, по которой она недавно пришла сюда, стоял дикий кот.

Его уши нервно подергивались, а короткая рыжая шерсть топорщилась на ветру.

* * *

Подойти решилась не сразу: не знала, чего ожидать. Приближалась медленно, как сапер, шаг за шагом, ежесекундно ожидая не то подвоха, не то неожиданности в виде громового оракульского голоса, вопрошающего: зачем пришла?

Зачем? Она и сама бы не сумела ответить. Дорога привела, вот и пришла — пройти бы мимо, вот и вся задача.

Когда поверхность ближайшего камня оказалась на расстоянии вытянутой руки, Марика замерла и зачем-то задержала дыхание; озорник-ветер трепал выбившийся из-за уха локон.

Здесь, вблизи, кристаллы казались еще больше, еще массивнее, еще монументальнее. Кто поставил их здесь, когда? Ровные стенки отполированы до блеска — ни вкраплений, ни изъянов, лишь замершие в глубине крохотные пузырьки — слипшаяся во времени газировка.

Вновь неровно заколотилось сердце, включив предупреждающий о возможной опасности режим.

«Иди по тропе, — мелькнула мысль, — просто пройди мимо. Трогать не обязательно».

Но потрогать хотелось. Почему-то, безо всякой причины. Просто положить ладонь на стенку и ощутить не то тепло, не то прохладу.

Высоко и ровно, почти в зените, стояло солнце.

Собственная тень юркнула под ноги, но воздух сохранил часть утреннего дыхания, не прогрелся. Колыхалась, поддаваясь невидимым касаниям, трава — пригибалась и распрямлялась, замирала на несколько секунд и вновь приходила в движение, играла с ветром.

Марика решилась.

Сделала шаг вперед, подняла руку и осторожно прижала ладонь к кристаллу — тот оказался прохладным.

Что-то изменилось. Казалось, от прикосновения камень ожил, вдохнул в себя чужое присутствие и открыл невидимые глаза, рассматривая гостя. Рассматривая долго, тяжело, вглядываясь в самое сердце, в слои, недоступные для многих.

«Кто ты, чужак? А-а-а, странница… давно никого не было, давно. Что ж, постой и послушай меня…»

Нет, голос наяву не звучал, вокруг царила тишина. Монолог ощущался скорее в незримой вибрации, исходящей от голубого исполина.

Она струсила.

В какой-то момент хотела было отступить, но усилием воли удержалась на месте. Выстояла борьбу с собственным страхом, лишь плотнее прижала руку к грани и замерла, всматриваясь в мутноватую глубину.

А спустя минуту, когда уже отчаялась понять, зачем, собственно, стоит здесь, вдруг увидела, как пузырьки пришли в движение. Закружились, завращались и неожиданно сложились в четкую и ясную картинку.

В которой Марика увидела себя.

Деньги ковром устилали пол гостиной, диван, кофейный столик и стопками лежали на кресле. Купюры, множество купюр, золотой океан. Они оккупировали не только пространство квартиры, но и пространство жизни, пропитали атмосферу энергией роскоши, вседозволенности и дикой необузданной свободы.

Лежа на полу прямо поверх денег, Марика — та Марика из кристалла — смеялась. Нагребала в ладони охапки долларов, подбрасывала их в воздух и хохотала, когда они падали ей на лицо, волосы, колени, грудь. Она нежилась поверх них, как морская звезда нежится при прикосновении океанских волн, как сказочный эльф наслаждается падающей с неба сверкающей волшебной росой.

Ее! Это все ее!

Женщина — ее собственное отражение там, в квартире — ликовала. Кружилась в танце, восторженно завывала, не зная, за что хвататься. Собрать их в аккуратные стопочки или еще раз поваляться на куче? Ласково погладить или напихать в карманы? А может, сфотографировать, повесить в рамочку и балдеть, представляя, как вытягивались бы при виде этого кадра лица бывших коллег, которым она никогда не покажет заветное фото? И просто балдеть, думая об этом.

Просто знать, что ты баснословно богат и что с этого момента жизнь кардинально раз и навсегда изменилась.

Кристалл под пальцами едва заметно вибрировал.

Неужели она только что увидела собственное будущее? Неужели? Значит, все получится, значит, она дойдет до конца и пилон исполнит мечту о счастье?

Ур-а-а-а-а!

На короткий момент Марика отняла ладонь от грани и застыла, широко улыбаясь. Зависла, пропитавшись настроением из картинки, до краев наполнилась восторгом и азартом, сделалась почти пьяной от нахлынувшего ощущения триумфа. Она пройдет, пройдет через что угодно, лишь бы показанная иллюзия воплотилась в жизнь. Хотелось танцевать прямо здесь, на равнине, под завывание ветра, под шорох травы, под взгляд желтых глаз прилегшего невдалеке дикого кота.

Хотелось обнять и расцеловать кристалл, а после прилечь на траву, раскинуть руки и радоваться жизни, радоваться так сильно и глубоко, как только может радоваться самый счастливый в мире человек.

Деньги. Они будут ее.

Будут! Будут! Будут!

Секунду спустя Марика вновь прильнула к кристаллу, почти вжалась в него носом. В глубине тут же вспыхнула новая картинка.

Вот она сидит в роскошном кресле перед низким столиком, заваленным туристическими брошюрами, а напротив женщина в форме «Норд-Авиа» протягивает ей чашку кофе.

— Все только первым классом. Перелеты, отели, арендованные автомобили. Если хотите, подберем и шофера…

Марика-двойник лениво обмахивается глянцевой листовкой с изображением райского острова и смотрит на работницу турбюро из-под длинных накрашенных ресниц.

(Новое платье, новая прическа — отличная, к слову говоря, прическа! Видимо, я стала посещать люксовые салоны…)

— Шофер — это хорошо. Пусть будут автомобили премиум-класса. И да, включите в мой тур самые дорогие номера.

— Конечно, мисс Леви, все только самое лучшее.

(Они пресмыкаются, трепещут, преклоняются. Все преклоняются перед тем, у кого есть деньги…)

Изображение турагенства рассыпалось тысячами крохотных пузырьков, чтобы тут же сформировать новую картинку.

На этот раз ювелирного магазина.

— …Идеальная огранка. На сегодняшний день это лучший на Уровне камень, самый чистый, самый большой, самый прозрачный из всех существующих. Хотите поместить его в золото, платину или какой-то другой металл?

— Платину.

Ответ прозвучал уверенно и ровно.

На прилавок легла знакомая кредитная карта — та, что осталась дома, в бумажнике.

Она не сдержалась, все-таки бросилась в пляс. Прямо вокруг кристалла, с улюлюканьем, хохотом и радостными визгами. Как можно не танцевать, когда будущее настолько прекрасно? Зачем сдерживаться, когда эмоции рвут на части и кажется, если не дать им выхода, тебя разнесет на кусочки?

Глядя на беснующегося человека, сервал отошел подальше; Марика не заметила этого.

Магазины, самые дорогие магазины, великолепная одежда, лучшие рестораны, бесконечный безлимитный шопинг, все потворства жизни, и денег не становится меньше. Потому что их река, гора, океан, бездонный горшок! Потому что их много, их очень много, их просто сказочно много!

Все это за несколько минут она увидела там, в первом кристалле, пока пузырьки в его глубине не застыли без движения. И тогда, натанцевавшись, Марика пьяной походкой двинулась к кристаллу номер два.

На первый взгляд Ричард выглядел обычно.

Но только на первый.

Приглядевшись, можно было увидеть некоторую несвойственную ему бледность лица, несколько складок на пиджаке, темные круги под глазами и притушенный блеск в глазах. Погасший не полностью, потому что его освещала затаенная внутри не то злоба, не то обида.

Ох, Ричард, что такое, что случилось?

Ах, вот что. Стоящая в центре банкетного зала Марика, директор нового телевизионного канала, — успешная, самостоятельная женщина, стильно одетая, великолепная, притягательная. И уже недосягаемая. Недосягаемая хотя бы из-за окружившего ее кольца мужчин — самых богатых и влиятельных мужчин Нордейла: Лиама Райтона — президента крупнейшего банка четырнадцатого Уровня, Харриса Блота — главы финансовой империи «Тиджикс», Фрэнка Кулино — миллиардера и известного яхтсмена и Арни Домано — владельца сети торговых центров «Галерея».

Через сцепленные руки и интерес таких не пробиться, как ни старайся. Да и куда пробиваться — к королеве, слушающей их с царским снисходительным наклоном головы?

Во второй кристалл хотелось нырнуть, как в омут. Зарыться, влезть, оказаться уже там, на собственном балу. Не здесь, под синим небом и на ветру, а там, где жизнь уже началась, где началась даже не жизнь — сказка.

Марика, рассматривая образ своего двойника, ликовала. Какая хищная кошачья грация, надменность, какой холод во взгляде, какое тонко завуалированное презрение. Да, так им и надо! Так надо им всем, кто смел когда-то в нее не верить!

В груди клокотала ярость.

Да. Именно. Так. Им. И надо.

Включая сволочь-Ричарда.

Который так и не предложил съехаться.

Есть хотелось неимоверно — кристаллы высасывали из тела энергию, — но она уже не могла остановиться. Стоило пузырькам во втором замереть, как она бросилась к третьему монументу.

Что там? Что она увидит на этот раз?

Бывший начальник Альберт Доусон сидел в собственном кресле и нервно переплетал пальцы. Потому что они дрожали. Жесткий некогда взгляд железного Альберта превратился во взгляд зависимого от обстоятельств подкаблучника.

(Как странно, как непривычно. А ведь он почти сломался…)

— Вы понимаете, что из-за вас люди лишились рабочих мест? Понимаете?!

Его сухие губы потрескались, выпуклые глаза стали еще прозрачнее и смотрели на гостью с праведным, совершенно искренним негодованием.

Гостью в лице Марики.

— Из-за меня? — накрашенные кроваво-алой помадой губы криво усмехнулись. — Учитесь говорить правильно, Альберт. Вы ведь хотите сделать мне комплимент, так делайте его красиво. Например: «Мисс Леви, должен признать, что ваш новый бизнес-проект гораздо успешнее моего, а посему я выражаю свое восхищение и снимаю перед вами шляпу». Лишив работы ваших людей, я дала ее своим.

— Вы не принимаете на работу бывших коллег, вы отшвыриваете их, как собачье дерьмо. А ведь это специалисты!

— Специалисты специалистам рознь. Хорошо прикармливать стоит лишь настоящие таланты, всем остальным придется попытаться найти себя на другом поприще. Я создала новую эру телевидения с новым смыслом, люди со старой идеологией мне не нужны. Вы видели мои рейтинги, Альберт. Минута рекламы стоит столько, сколько она не стоила на четырнадцатом за последние несколько лет; зрители в восторге: они глотают все не жуя и просят добавки, и это, я полагаю, есть настоящий успех.

В кабинете повисла непродолжительная пауза, которую спустя несколько секунд прервал вопрос:

— Так зачем вы пригласили меня сюда — потратить мое стоящее баснословных денег время на выслушивание ваших жалоб?

Доусон поджал губы, зло взглянул на сидящую перед ним женщину и приготовился было съязвить, но как-то неожиданно сник, растерял запал. Превратился из чемпиона в аутсайдера, из великого воина — в жертву, приготовившуюся просить пощады и милости у нового царя.

— Мы могли бы… объединиться, мисс Леви. Могли бы создать новую корпорацию, в которой мои люди стали бы подспорьем вашим. Понимаете? Сохранить рабочие места…

Марика, сидевшая напротив бывшего директора, достала из красной кожаной сумочки пачку дорогих сигарет и постучала по ней длинным бордовым ногтем. Из-под шляпки смотрели глаза кобры — хищной и недовольной кобры.

— Объединяться нужно с теми, кто способен принести выгоду.

От ответа Доусон качнулся назад и сжал пальцы, предчувствуя полный и бесповоротный проигрыш.

— А вы, Альберт, лужа, в которой не хочется мочить ноги.

Щелкнула зажигалка.

Сигаретный дым выплыл из кабинета вслед за цоканьем по паркету высоких каблуков.

* * *

Опустив руки, Марика какое-то время стояла неподвижно.

Что ж, все хорошо, разве нет?

У нее будет свой телеканал — успешный, приносящий доход проект, именно такой, как она всегда мечтала. Даже лучше, чем она ожидала: грандиознее, масштабнее, величественнее. И бизнес есть бизнес, там всегда выживают сильнейшие; ей ли, прочитавшей десятки книг по рекламе, маркетингу и инвестированию, этого не знать?

Тогда откуда ощущение мути на языке? Вкус шампанского, подернутый тиной?

Наверное, с непривычки.

Ведь она еще просто не доросла, не достигла, не сформировалась в ту личность, которую показал кристалл. Она пока еще обычная Марика — неплохой сценарист и симпатичная девчонка, но не более того. Не зубастая акула, не кобра, не исполин, шагающий в железных башмаках по головам, — она просто Марика.

Просто Марика, которой вдруг захотелось такой же и остаться. Секундное желание бешеной силы, за которое пришлось себя одернуть. Хотела денег? Терпи и обратную сторону. Сожми зубы и приготовься увидеть оборотную сторону медали, а как же иначе?

Завывал вокруг ветер. Ему не было дела ни до стоящей на равнине девушки, ни до голубых монументов, ни до чего бы то ни было, кроме собственного полета по миру. Прилететь сюда, донестись, туда, поласкать траву, покачать деревья, согнать в кучу облака, сорвать листик с камня у горного ручья. А люди и их проблемы? Увы. Не до них.

Спустя минуту Марика никак не могла понять, почему четвертый кристалл показывает все эти кафе? В разных городах, на разных улицах… Какие-то вечером, какие-то в полдень, одни снаружи, другие внутри. Общим в этом разнообразии оставалось одно — Марика. Та самая ухоженная элегантная Марика, и ее взгляд: чуть озлобленный, тоскливый и одинокий. Появляющийся лишь тогда, когда вокруг никого.

Голоса далеких прохожих, покачивание зеленой листвы, живущий своей жизнью город. Дымящаяся чашка кофе, кусочек торта и тлеющая рядом в пепельнице сигарета.

Прошло несколько секунд. Сцена сменилась.

— Ты так изменилась! Невероятно… Квартира в центре, награды, достижения…

Старинная приятельница — белокурая Эмили, — пополневшая, одетая в застиранную блузку-рубашку и раздавшиеся на талии бриджи, с восторгом озиралась вокруг. Переводила взгляд то на стойку бара в гостиной, то на тончайшую фарфоровую чашку с золотым узором, что держала в руке.

— Столько не виделись. Я рада, что ты позвонила.

— Да, я тоже.

Марика, в отличие от бывшей подруги, стояла, прислонившись к кухонной стойке с бокалом вина. Дорогой шелковый халат, расшитый орхидеями, мягко струился до пола. Даже здесь, у себя дома, она выглядела королевой, хозяйкой золотой горы, скучающей царствующей особой, непонятно с чего решившей выделить время для разговора с тенью из собственного прошлого. Неужели хотела вернуться в то время? Вдохнуть запах пыли, бедности и свободы?

— А помнишь, мы работали в том журнальчике «Женские штучки», ты вела колонку о моде, а я — о домашнем быте? Золотые были времена, я тебе скажу! Забегаловки по вечерам, сосиски в кляре, пиво по доллар двадцать. Потом еще не могли решить, кто поведет. Сколько у тебя было штрафов, пять? У меня девять. Где-то до сих пор лежат квитанции!

Эмили закатила глаза и хихикнула в кулак. Совсем как когда-то.

Марика поморщилась.

— Помню, было такое.

Качнулся на фоне темного неба белоснежный балконный тюль, задел растущую в высокой вазе декоративную Пхеллу — дерево богатства — и успокоился. В комнате воцарилась тишина.

— Как ты жила с тех пор? — спросила Марика и пригубила вино. — Долго еще работала в том журнале?

— Не, недолго, — белокурые пряди задвигались из стороны в сторону над воротником-стойкой — Эмили покачала головой. — Как ты ушла, может, еще месяца два. А потом решила, что пора что-то менять, устроилась в «Телегид», сняла квартиру неподалеку от редакции, с тех пор там и работаю. Веду пару колонок, собираю по городу сплетни, превращаю их в удобоваримый материал.

— Сенсации?

— Ну, типа того. Платят больше, часов меньше. Там же встретила Джека, классный он парень, скажу тебе! Как Дик, помнишь? Такой же здоровый, разве что не рыжий, и голос похож.

На этот раз обе Марики — и та, что у кристалла, и та, что вела разговор на собственной кухне, — поморщились одновременно.

Тот Дик был полным чмом.

— Наверное, я продвинулась в жизни не так сильно, как ты, но у меня и мордашки такой не было. Помнишь, тебе все давалось легко: ты щелкнешь пальцем — и все к твоим ногам падает.

— Да ну.

Короткий ответ прозвучал неприязненно. На лицо хозяйки квартиры наползла невидимая тень, но словоохотливая Эмили не заметила этого.

— Ага. Лучшее место в редакции, лучшая зарплата, все мужики вокруг тебя вились. Наверное, кому-то дано, а кому-то нет. Но я рада, что у тебя так. Добилась чего хотела: роскошные апартаменты, директор своего телеканала. Тебе всегда везло.

— Везло? — одно-единственное прозвучавшее слово раздулось от презрения и скрытой угрозы. — Ты думаешь, мне просто везло?

— Ну, не просто, наверное, но тебе все равно легче, чем другим. С такой-то внешностью.

Глаза Марики-двойника недобро сверкнули.

— Значит, по-твоему, все мои усилия сводились к раздвинутым перед мужиками ногам? Ты так обо мне думаешь?

Приятельница отставила чашку и замерла, пытаясь определить, где и что сказала не так. Попыталась неуверенно оправдаться:

— Слушай, ну такая квартира, две машины, должность директора…

— Владельца.

— Тем более, — Эмили не уловила разницы, — мы всегда с тобой знали, как такого добиваются…

— Дура ты. Всегда была и всегда останешься.

Теперь на лице Марики читалась злоба; экс-подруга распахнула глаза и обиженно поджала губы.

— Если бы ты знала, сколько я работала, чтобы получить все это. Если бы знала хоть сотую долю того, через что мне пришлось пройти. И где. И как.

Шелковый халат, подрагивающее в бокале вино и наползающая на глаза тень — голодная недобрая тень, собирающаяся попировать.

— Но тебе ведь не понять, правда? Таким как ты — плоским и примитивным — никогда не понять, каково это: днем пресмыкаться перед директором-идиотом, а ночью читать книги по бизнесу. Успевать делать двадцать дел одновременно и тратить все силы на достижение целей. Ты не ходила по тем горам, не мерзла по ночам в палатке, не…

Марика у кухонной стойки на мгновение запнулась, погрузившись в ей одной известные воспоминания, затем дернула головой, будто очнулась, и резко продолжила:

— Для тебя существуют только ноги, ведь так? Ноги, которые можно раздвигать? Что ж, в этом всегда была вся ты, Эмили. И как я теперь вижу, ты нисколько не изменилась.

Лицо подруги под белокурыми кудрями сделалось бледным. Взгляд застыл поверх плеча в шелковом халате, на щеках выступили пятна.

Пальцы на тонкой фарфоровой чашке дрожали.

* * *

— Зачем я ей так сказала? Арви, зачем?

Она почему-то неосознанно начала называть его этим именем — длинноухого сервала, подобравшегося к брошенной на траве толстовке. То ли начал доверять, то ли решил напомнить о своем существовании, чтобы получить еды.

Марику трясло. Четвертый кристалл погас. Над головой кружили тяжелые низкие тучи, ветер усилился.

Не замечая собственной дрожи, она смотрела не то в желтые кошачьи глаза, не то внутрь себя, где, казалось, навечно отпечатались не то ее, не то чужие воспоминания, вытянутые из глубины камня.

— Я ведь могла промолчать, да? Могла? Или вовсе не звать ее? Зачем позволила себе вспылить? Зачем вообще…

Вопрос повис в воздухе, как и предчувствие чего-то нехорошего.

Плевать! Плевать на эту Эмили, она заслужила то, что получила, и незачем корить себя.

Подумаешь, бывшая подруга… Кому нужны такие друзья, залипшие на дне, не способные ни научиться, ни достичь чего бы то ни было?

Хлестанул по лицу порыв ветра, Марика втянула голову в плечи и нахохлилась воробьем.

Нужно узнать конец сказки, завершить начатую камнями пытку, заставить себя досмотреть: вдруг все еще исправится? Как-то наладится, изменится, перетечет в правильное русло? Ей просто показали неприятные ситуации, и всё, это ничего не значит. В жизни всегда находится место хорошему и плохому; не стоит зацикливаться на последнем.

Она попыталась припомнить собственную радость, испытанную при виде горы денег, на которых валялась в кристалле номер один, но не смогла впустить ее внутрь, отторгла. Радость почему-то отдавала плесенью.

Ну давай же, давай! Все просто: гора денег, столько счастья, столько восторга, власти и свободы! Делай что хочешь, иди куда хочешь, говори с кем хочешь…

Вместо восторга в памяти всплыла череда кафе, тоскливый взгляд и тлеющая в пепельнице сигарета…

Тогда Марика, хмурая и подавленная, с дрожащим подбородком и плотно сжатыми губами, двинулась к пятому кристаллу.

Она верила и не верила.

Не верила глазам, но сердцем знала, что такое возможно. Что все темное, что скрыто внутри, можно при определенных условиях вытянуть на поверхность, заставить алчного, дикого и безобразного монстра проснуться, заставить его захотеть кушать, пробудить жажду к уничтожению и потерять над ним контроль.

Неужели так и случилось?

Чья эта роскошная яхта, кто и в честь чего дает вечеринку, и почему она, Марика, танцует на одной из верхних палуб босая? Придерживает юбку, дико хохочет и кружится в демоническом танце на глазах у полупьяных зрителей?

Что это за странная трубка, которую она курит в каюте вместе с холеным хлыщом, а после целуется с ним так жадно, словно она обдолбанная нимфа, и позволяет лезть себе под лиф платья?

Совсем очумела?!

А что это за комната, где полно народу и все валяются на полу полуголые?

Ведь это не оргия, упаси Создатель, ведь не оргия?

Нет, вроде бы нет, просто последствия буйной вечеринки, где гости не смогли доползти до собственных спален. Вот лежит и она на бордовой софе. Одетая. Почти одетая.

Несмотря на промозглый ветер, по вискам тек пот, а сердце билось как ненормальное. Марике хотелось отнять ладони от кристалла, отлепиться, отодрать себя прочь и тут же стереть волшебной резинкой память. Не надо кроссовок, умывальных принадлежностей и легкой куртки. Только один магический ластик, тотемы, только один, чтобы навсегда забыть увиденное. Ведь она стала ведьмой, сорвавшимся с цепи монстром…

Какая оса ее укусила? Какую дыру в собственном сердце она, та новая Марика, пыталась столь тщательно заткнуть подобными действиями? А кровавый фонтан горечи лишь усиливался — дыра разрасталась.

Что же ты делаешь? Что? Зачем?

А через секунду — новая картинка: опять вечеринка, но уже другая — в темном зале с множеством красных и синих прожекторов. Почему все в масках? Буйволы, собаки, пантеры, орлы… Что за маскарад? «Скотный двор» пил по-животному. Курил, хаотично двигался в полумраке и танцевал под странную музыку.

Марика, не сумевшая узнать себя ни в ком из присутствующих, отчаянно надеялась, что ее двойника здесь нет. Но ведь наверняка есть, раз перед глазами эта комната?

Дура, зачем ты пришла сюда? Ведь мне не зря это все показывают! Какой бардак и разврат. Не хочу быть тобой, не хочу, слышишь?!

Она не сдержалась, зажмурила глаза и опустила голову, не желая видеть продолжение. Опираясь ладонями на кристалл, едва не поскуливала от стыда за собственные действия, пусть еще не совершенные.

Нет, она не будет такой. Ведь не будет? Какой-то распустившейся дурой, потерявшей все ценности и приоритеты, ушедшей вразнос, при таких деньгах позволившей себе стать размазней. Хуже… Прогнившей, никчемной, озлобленной размазней.

По щекам потекли слезы. Марика, не отнимая рук от поверхности камня, вытерла их о плечо и заставила себя открыть глаза. Она должна увидеть. Что бы там ни было, должна досмотреть все до конца.

Финальная сцена потрясла воображение.

Ночь. Город. Многоэтажный дом, показанный снизу вверх, будто камера облетала его по периметру, а после — балкон.

Ее балкон.

И сидящая на перилах Марика. Перекинутые через край ноги, свесившиеся в пустоту босые ступни и развевающаяся на ветру длинная юбка. Сзади колышутся белые тонкие шторы и похлопывает неплотно прикрытая дверь.

Когда невидимый режиссер неспешно подлетел к лицу сидящей на перилах женщины, позволив заглянуть той в глаза, Марика резко оттолкнулась от кристалла, шагнула назад, угодила пяткой сапога в углубление и упала на спину. Ударилась копчиком, вывихнула кисть и разрыдалась. Перевернулась на живот, уткнулась лицом в землю, проскребла пальцами по земле, выдирая травинки с корнем и не замечая того, что чернозем набивается под ногти, содрогнулась от горя и прохрипела.

— Я не стану такой. Не стану, не стану, не стану…

* * *

Ливень хлынул неожиданно, дорога тут же превратилось в комковатую жижу.

Марика бежала прочь. Прочь от кристаллов, прочь от равнины, прочь от засевших в голове видений и от самой себя. Поскальзывалась, съезжала вниз, не раз оббивала ноги об острые, разбросанные по тропе камни, цеплялась за кусты и продолжала бежать.

Над головой гремело.

Небо укуталось тяжелыми облаками, сделалось злым и могучим, рвалось молниями и низвергало вниз тонны воды. Толстовка набухла, с волос на лицо текли струи дождевой воды.

Стоило спуститься с холма, как лес вновь обступил со всех сторон, на этот раз дремучий, скрежещущий, продуваемый холодным ветром. Вокруг скрипело, шумело, потрескивало, недовольно и ворчливо раскачивались сосновые стволы.

В какой-то момент Марика потеряла тропинку — то ли не заметила поворот, то ли случайно сошла с нее — и теперь пробиралась вперед почти вслепую. Разводила ладонями мокрые ветки, запиналась о корни, переступала через наполнившиеся водой мшистые ямки. Поставить бы палатку, отогреться и передохнуть, да негде. Ни полянки, ни даже пятачка. Карту не достать — вымокнет, под деревом не пересидеть — сыро. А значит, вперед, куда бы ни вывели ноги…

Ведомая стрессом, голодом и поселившимся в груди отчаянием, она в какой-то момент почти сдалась: перебираясь через поваленный ствол, ударилась коленом, припала на него и застыла, чувствуя, как пропитываются стылой водой штаны, как замерзает кожа, в какой-то мере принося облегчение расползающемуся синяку. Постояла, положив ладони на прохладную кору, позволила себе пережить минуту слабости (достать бы эвакуационную кнопку да к черту отсюда), потом собралась, подняла голову и сквозь стекающие с ресниц капли огляделась.

Впереди меж деревьев виднелся просвет.

Очередная молния ударила где-то совсем рядом — слева раздался оглушительный треск, и Марика, забыв о ноющем колене, перемахнула через бревно испуганной ланью и бросилась вперед.

* * *

Майкл за все годы не видел у себя гостей: на Уровне — да, а вот у себя в коттедже — никогда. До этого дня.

Она сидела на веранде под навесом, на деревянной лавке, где он любил иногда коротать вечера с книжкой или погруженный в собственные мысли, — мокрая, бледная и застывшая. Та самая Марика. Марика Леви.

Любопытно. Морэн оглянулся — узнать, здесь ли сервал: с некоторых пор эта пара стала неразлучной, — но кот не показывался.

Дождь звонко колотил по натянутому пологу поленницы, приминал траву и стучал по крыше. Отскакивал от досок крыльца и топтался по кострищу. Воздух пропитался ароматом влажной листвы, отсыревших корней и еловых шишек. Мокро, но свежо и вкусно.

Ступеньки скрипнули под тяжелыми хозяйскими ботинками.

Гостья вздрогнула, взглянула на Майкла огромными темными глазами и, будто ожидая ругани, сделала неуверенный жест: мол, это не я, и я здесь совсем ненадолго. Приготовилась подняться, но он тут же, не здороваясь, качнул головой.

— Сидите.

Марика притихла. На несколько секунд задержала взгляд на его лице, затем посмотрела на умывающийся ливнем лес.

— Там молнии. Совсем рядом. Я бежала, искала, где укрыться, и случайно наткнулась на ваш дом. Простите, что без спросу, я уйду, когда скажете.

— Сидите, — повторил Морэн, вытер подошвы о ворсистый коврик, подошел к стене, снял с крюка полотенце и вытер лицо. Затем вернулся к перилам, оперся на них рукой и замер, глядя на бушующую вокруг непогоду.

Ливень усилился. С навеса, образуя на земле лужи, потекли маленькие реки.

Какое-то время они оба в безмолвии слушали песнь обрушившегося на лес дождя, шум крон и громовые раскаты. Ни единого просвета на небе.

Затем, не оборачиваясь, Майк произнес:

— Этот дом не указан на карте.

— А я на нее не смотрела.

Голос усталый, едва слышный.

Он обернулся и посмотрел на нее, на утонувшую в мокрой безразмерной толстовке женщину, прибившуюся к его пристанищу, как прибивается иногда к острову обломок затонувшего судна, и вдруг почти случайно вспомнил.

— А вы ведь сегодня должны были дойти до кристаллов, верно?

Она не ответила, лишь втянула голову в плечи и дрожащие ладони в рукава, чем напомнила ему цыпленка, пытающегося залезть обратно в разбитую скорлупу — в домик, где тепло, сухо и знакомо, но куда уже не попасть, — и отвернулась в сторону.

А затем скривила лицо и неслышно разрыдалась.

Майк на секунду опешил, а после досадливо, вперемешку с сочувствием подвел итог:

— Значит, вы туда дошли.

* * *

— Пейте.

Чай пах травами.

Непогода осталась за преградой из крыши и деревянных стен и теперь недовольно постукивала по черепице, напоминая о своем близком присутствии. Внутри тепло и сухо. Непривычно после многоголосого леса, тихо.

Белый пластиковый чайник на столе, полумрак, рассыпанные возле блюдца листочки сухой заварки и солоноватое печенье в виде рыбок в блюдце. В стеклянном блюдце. Как непривычно. Еще несколько дней назад цивилизация окружала со всех сторон, а теперь казалась давно ушедшим в небытие мифом, от которого остались невнятные отголоски в виде стекла, пластика и металла.

Рыбки. Маленькие формованные крекеры: округлое тело из теста, маленький хвостик. Глаз отсутствовал.

— А что это значит — вероятное будущее?

— Это значит то будущее, которое на данный момент является для вас наиболее вероятным.

— Насколько вероятным? Как узнать процент?

Майкл не ответил.

— Но почему именно так? Почему кристалл показал все в темных тонах, ужасающе мрачных и гадких?

— Кристалл не придумывает. Он вытягивает то, что сидит в вашей душе. Что, возможно, спит. Но поверьте, оно проснется, как только вы получите желаемое, а деньги — это не только друг, но и враг, сложнейшая проверка человеческих качеств и вашего внутреннего баланса. Это могучая агрессивная энергия, которую почти никто не может удержать. Которая умеет прекрасно подчинять и управлять теми, кто пытается управлять ей.

Марика не знала, зачем рассказала все ему, мужчине-проводнику. Наверное, хотелось поделиться, поплакаться и, возможно, получить совет. А может, просто поговорить, ведь подобной роскоши в последние дни почти не случалось. Бормотание себе под нос не в счет.

Чай медленно остывал. На дне чашки колыхались, словно водоросли, разбухшие зеленые листья.

— Но ведь я могу это изменить, правда? Могу?

Морэн, до того смотревший в окно, повернулся, и Марика впервые заметила, насколько у него удивительные серые глаза. Ясные, чистые, глубокие, так разительно контрастирующие с темными бровями и ресницами. Глаза умного, терпеливого, в чем-то мягкого, в чем-то жесткого человека.

— Можете. Это ваш выбор, о чем именно попросить, когда дойдете до конца этой дороги. Продумайте и четко сформулируйте желания, прежде чем озвучивать их. Тогда шанс на другой исход сохранится.

— Спасибо.

Ей стало легче. Шанс, когда он есть, — великая вещь. Пусть маленький, пусть едва заметный, скользкий и липкий, крохотный и почти никакой — это все-таки шанс, и это великий дар. А его отсутствие — да, Марика это знала — могло бы сломать ее. Беспощадные зубы кристаллов перемололи внутреннее «я» столь тщательно, что делалось больно даже от попытки посмотреть туда, на раздробленное кровавое месиво эгоистичных желаний и потенциальных последствий.

Она бы не вынесла эту ношу. Наверное. Но проводник поддержал ее, дал робкую надежду и позволил вновь начать осторожно дышать, позволил думать, что не все потеряно; и теперь не важно, попросит ли она денег в конце пути, но она пройдет этот самый путь до конца. Так что спасибо. Огромное ему за это спасибо.

Настало время уходить; она медленно отодвинула от себя пустую кружку. Неслышно вздохнула. Ей позволили отогреться, напоили чаем и дали выговориться, не вышвырнули прочь, как дворнягу, не прогнали. В душе плескались волны благодарности.

— Я пойду, спасибо вам.

Морэн какое-то время смотрел на гостью: на ее лицо, волосы, одежду. Потом, после некоторых раздумий, предложил:

— У меня есть душ. Сходите, если хотите. И прежде чем пойдете, не мешало бы просушить вещи — ночь будет холодной.

Марика кивнула с такой глупой счастливой улыбкой на лице, что Майкл нехотя улыбнулся в ответ.

— Тогда посидите. Схожу за полотенцем.

* * *

Шампунь пах сандалом, дубовой корой и теми нотками, которые в рекламе принято называть «спортивным адреналином». Мужской шампунь. Марике было плевать. Главное, что он пенился, мылился и смывал грязь.

Борясь с чувством вины, она втерла его в волосы целых три раза.

Горячая вода, пар, ощущение чистоты — вот где настоящий рай. Пахучее мыло, жесткая губка, царапающая кожу до красноты, и пушистое чистое полотенце. День удался.

Плескаясь в чужой ванной, словно довольный енот, она поймала себя на мысли, что снова напевает себе под нос.

Закончив принимать душ, достала из рюкзака нижнее белье и принялась его перестирывать. Грешно упускать такую возможность. Не найдет, где просушить сейчас, — раскидает на ночь по пологу палатки, делов-то. Зато есть мыло, в ее руках настоящее ароматное мыло — хвала Создателю!

Зеркало запотело, под потолком клубился пар, с мокрых (чистых) волос стекала вода. Намыливая носки, Марика счастливо улыбнулась.

* * *

— Я чувствую, что жадина внутри меня осталась, понимаете? Несмотря ни на что. Та часть, которая все еще желает денег, и желает их сильно. И, кажется, я смогу, я сделаю все иначе, я получу эту гору золота и останусь человеком, не пойду по головам, не начну предавать, не стану… — последнее слово далось нелегко, и Марика выплюнула его, словно ядовитый шип: — Мегерой.

Майкл, сбросивший куртку, аккуратно складывал на сыром кострище шалашик из сухих поленьев.

Дождь кончился. Редкие капли стекали с навеса в образовавшиеся на земле лужи. По-особенному мягко и тактично выплыло из-за облаков солнце, лес с готовностью расцвел в его закатных лучах тысячами искорок.

— Не верьте фразе «Предупрежден — значит вооружен». Это верно лишь отчасти. Трудная работа начинается не тогда, когда вы получаете желаемое, а когда вы начинаете себя готовить к его получению. Свалившаяся с неба манна — не дар, а проклятье для негармоничного человека. Даже если ему заранее покажут, что может произойти в будущем, он все равно продолжит надеяться, что сумеет обойти самого себя и те препятствия, что увидел. Это иллюзия. Вы, конечно, можете не верить, но это так.

— Я верю. Вот только что же получается…

Марика поерзала на пеньке, глядя, как сушняк, занявшись от пламени спички, начал чадить.

— Пока не станешь готов, то и просить нельзя?

— Почему нельзя? Можно. Просите.

«Угу, просите, если хотите. Себе на радость».

Она поняла, что он хотел сказать, и умолкла.

Покачивалась на ветру развешанная на веревке одежда: две палки и крепкая леска, удобно. Видимо, хозяин и сам сушил здесь выстиранные вещи.

Костер занялся. Проводник поднялся и отряхнул руки.

— Я схожу в дом, принесу колбасы — это все, что у меня есть с собой. Основная еда хранится в другом домике, том, что выше в горах. Этот я называю летним. Подождете?

— Конечно.

Марика, смущенная вежливым к себе отношением, покосилась на рюкзак. Ей вдруг тоже захотелось чем-то поделиться.

— У меня ведь есть котелок, может, смогу угостить вас кофе?

— Хорошо. Тогда принесу кружки.

Мужчина кивнул и направился к крыльцу.

Марика непроизвольно залюбовалась крепкой высокой фигурой в джинсах и тяжелых ботинках. После того как Майкл скрылся в дверях, огляделась вокруг и глубоко втянула аромат свежести и мокрой листвы.

Хорошо. Красиво. Маленький домик на поляне в чаще, костер, приятный собеседник и минута покоя. Похоже на сказку. Или маленькую передышку перед новой дорогой, перед очередным рывком в неизвестность.

Потрескивали сучья, ветер играл с дымком: то кидал его в сторону сохнущей толстовки, то уносил в сторону дома. Покачивался подвешенный на плетеных веревках у верандной балки белый цветочный горшок, радостно болтались вместе с ним два оранжевых цветка.

Марика нагнулась к рюкзаку и расстегнула замок…

Майкл улыбался хорошо: широко, открыто, искренне. Чуть с насмешкой, но по-доброму.

— Вы хотите, чтобы я из дома всю посуду сюда перенес? У нас тут уже компот с ягодами, чай черный, зеленый, сок яблочный, что-то с клюквой, чарка с вином, а теперь еще и водка. Ладно, схожу за стопками.

Она от стыда пошла пятнами.

— Да я не знаю, что с ним случилось! Не горшок, а шутник какой-то! Раньше попросишь кофе — будет тебе кофе, а сегодня просто беда, сами видите. Наверное, я волнуюсь.

— Наверное.

Как только Майкл скрылся в доме, Марика принялась стучать (трясти не решилась — водка расплещется) пальцами по котелку.

— Ты чего такое вытворяешь?! Зачем нам алкоголь? Ты бы еще коктейли с мартини наварганил! Где наш кофе?

Наверное, нужно было успокоиться и, как и раньше, испытать благодарность, вот только, увы, не получалось — сказывались нервы. Хотелось впечатлить проводника, а выходило наоборот.

— Ну свари нам кофе, пожалуйста!

Котелок, наверное, втихаря насмехался на своем «котелочном» языке. Пришлось отставить его в сторону.

Тем временем вернулся Морэн, перелил водку в небольшую флягу, отложил ее прочь и расположил над костром тонкие ветки с наколотыми на концы кусочками колбасы. Несколько минут спустя над поляной заскворчало и поплыл изумительный аромат.

Совсем как когда-то. Только тогда были сосиски, и ими с ней не поделились. Марика мысленно усмехнулась тому, насколько порой изменчива жизнь.

Когда мясо над углями подрумянилось, с навеса поленницы уже не капало; розоватые лучи солнца, словно бархатные искрящиеся ленты, протянулись над лесом, коснулись крыши дома, пронизали опушку и вьющийся над поленьями дымок.

— А здесь совсем нет насекомых. Тех же комаров…

— Да, повезло.

Майкл убрал веточки от костра, разложил колбасу на две бумажные тарелки и одну протянул гостье.

— Угощайтесь.

— Спасибо.

Ели в тишине. Она запивала мясо клюквенным морсом, он — чаем.

— А вы давно здесь работаете? На этом Уровне?

Марика вытерла пальцы салфеткой и с любопытством посмотрела на сидящего справа мужчину.

— Почти четыре года.

— А что входит в ваши обязанности?

— Напрямую? Эвакуация тех, кто ее запросил.

— Не скучно? Ведь запрашивают, думаю, не так часто. Наверное, остается свободное время.

— Остается, да. Но оно все заполнено. Я ведь сам когда-то пришел сюда, чтобы учиться, а потом захотел остаться. Теперь продолжаю собственное обучение и учу других.

— Учите чему?

Майкл отложил бумажную тарелку в сторону, глотнул чая и задумался, подбирая слова.

— Учу чувствовать мир.

Марика притихла. Интересно, каково это — чувствовать мир? Просыпаться на рассвете и видеть все иначе, уходить ко сну и знать, что мир — это больше, нежели казалось раньше. И каково это — быть учеником Морэна? Какие предметы приходится изучать?

— Как любопытно.

— А вы?

— Что я?

— Кем работаете?

— Сценаристом. Пишу всякую всячину для телевидения. У меня все гораздо скучнее: дома нет магических котелков, из углов не бьют светящиеся фонтаны, в которых начинаешь видеть галлюцинации…

— А вам бы, может, один не помешал.

— Для вдохновения-то? Это точно!

Они рассмеялись.

Марика вдруг поймала себя на мысли, что ей нравится так сидеть. Сидеть и говорить ни о чем, жарить колбасу, пить морс, наблюдать за потрескивающим костром, слушать лес и какую-то необыкновенную тишину. Тишину застывшего над этим необычным Уровнем закатного неба.

— Но людям не нужны фонтаны, — Майкл вздохнул. — Есть — хорошо, нет — не надо. Они приходят сюда не за этим.

Слышалось в этой фразе глубокое скрытое сожаление. Сожаление философское, многократно пережитое, а потому более не царапающее душу. «Люди есть люди, — казалось, сказал Майкл без слов, — они часто предсказуемы. В том, чего хотят или не хотят, в том, сколько усилий готовы приложить для осуществления собственных желаний. Есть гораздо большее, но жаль, что они этого не видят».

Марику кольнул стыд. За собственную мелочность, за алчность, за лежащие в кармане рюкзака семечки.

— Но ведь люди не знают, что здесь можно чему-то научиться. Им сказали: «Вот семечки, вот конец пути, а за ним — осуществление желаний». Разве можно их винить?

Морэн улыбнулся. Без упрека и без слов. И в этой улыбке проглянула многослойная мудрость, накопившаяся за годы хождения по местным тропам, за гирлянды тихих вечеров у крыльца, за часы кропотливого анализа и сложных размышлений.

Она заметила, что он часто молчал. Не тратил лишних слов, не спорил, не корил, не наставлял — просто жил и постигал что-то свое. И ей, как любопытному щенку, отчего-то хотелось ненадолго задержаться у его ноги. Побыть рядом. Вдохнуть тот же воздух, каким дышит он, пропитаться теми же мыслями…

Странное желание. И вообще в последнее время ее постоянно обуревали странные желания; пришла с конкретным намерением и, кажется, за три дня полностью растеряла его. Сидела теперь непонятно где, у затерянной в бескрайнем лесу хибары, и наслаждалась компанией почти что незнакомца. А главное, и уходить-то не хотелось.

Одежда высохла. Солнце скрылось за плотным переплетением листвы и веток, костер почти прогорел. Майкл отошел в дом, Марика почему-то подумала про сервала.

Она отыскала его — мокрого и взъерошенного — под дальним деревом.

— Арви, иди сюда. Я тебе мяса принесла. Поешь. Ну иди, не бойся…

Кот жадно смотрел на мясо, но с места не двигался, лишь настороженно подергивал длинными ушами.

— Ну давай же, Арви! Пора уже понять, что ничего я тебе не сделаю.

Как приблизился проводник, она не услышала, но при звуке его голоса не вздрогнула.

— Вы дали ему имя.

Марика смутилась.

— Дала. Раз уж он идет за мной, — она робко улыбнулась. — Я его кормлю иногда.

— Теперь он ваш. Раз вы дали ему имя.

Морэн ушел, и Марика, растерянная и удивленная — как это, кот теперь ее? — осталась стоять на месте.

На лес неслышно опускались сумерки.

* * *

Толстовка напиталась запахом костра.

Надевая ее, Марика чувствовала сожаление. Ей самой нечем развести костер — не посидеть одной, не полюбоваться всполохами огня, не поговорить о мелочах или о важном, не поделиться мыслями и чаем. Дальнейший путь, который ей предстоит идти, не с кем будет разделить. Она вновь одна.

Желание пришло неожиданно, ворвалось, как, бывает, врывается в сердце мечта — искрящаяся, светлая и настолько сильная, что противостоять невозможно, и она поддалась. Расстегнула упакованный уже рюкзак, нащупала дно, отыскала пальцами мешочек.

Он сказал, что ему пора. Пора проводить занятие, и, значит, пора и ей, но все же она попросит об этом одолжении, попросит со всей искренностью и от всего сердца.

Майкл стоял у кострища, смотрел на переливающиеся оранжевым угли, вновь в куртке, собранный, ушедший в свои мысли. Марика накинула лямки рюкзака на плечи, приблизилась и дождалась, пока на нее поднимут глаза. Затем выдохнула и спросила:

— А вы могли бы приходить иногда ко мне?

Темные брови удивленно приподнялись. Она сбивчиво пояснила:

— Приходить, чтобы просто поговорить. Когда… если у вас будет свободное время… Ведь вы всегда знаете, где и кто находится здесь, на Уровне? Я не прошу меня учить или рассказывать, как или куда идти, как проходить испытания. Просто поговорить. Быть может, у меня все-таки получится сделать кофе.

Он молчал. Просто стоял и смотрел на нее, не произнося ни слова.

«Понимаете, одиноко, — хотелось сказать ей, — мне просто иногда одиноко вечерами. А с вами почему-то хорошо, спокойно…»

Она молчала тоже. А потом вытянула вперед руку и раскрыла ладонь.

— Это самое ценное, что я могу предложить вам взамен. Пожалуйста, возьмите.

На ладони, устроившись между линией ума и линией сердца, лежало семечко.

В тот вечер она долго смотрела на звезды.

Любовалась их далеким мерцанием, слушала невидимых в траве сверчков и думала о том, что сейчас, где-то далеко отсюда, у другого костра незнакомые ученики слушают спокойный убаюкивающий голос, рассказывающий о том, как можно по-особенному чувствовать мир. Они, наверное, смотрят в оранжевое от отсветов пламени лицо, пропускают через себя каждое слово, внимают глубине мысли, прислушиваются к новым ощущениям и постигают неведомое ей Знание. Свет поленьев отражает серые глаза, неторопливые выразительные жесты, совершаемые руками, шевелящиеся губы….

Магия вдруг сделалась большой — необъятной, простершейся от края до края ночного неба: где-то там — он, рассказывающий о мире, а где-то в другом месте — она, сидящая перед палаткой и под покрывалом из звезд, слушающая тишину.

Арви улегся рядом, почти у бедра. Впервые так близко, и от этого делалось тепло. Она пока не пыталась гладить его — рано, просто наслаждалась зародившимся робким доверием, ощущала его, опасалась даже смотреть прямо, чтобы не спугнуть.

Когда-нибудь она, возможно, коснется рыжей шерсти. Позже.

Марика достала из рюкзака зеркало, дождалась, пока поверхность прояснится, и без предисловия прошептала:

— Зеркало, он взял семечко. Слышишь? Взял.

И впервые туман на его поверхности сложился не в слова, а в улыбку.

Глава 7

Утро принесло с собой прохладную свежесть, бодрость, трезвость мышления и новые мысли. А может, и старые, лежавшие, как прошлогодние листья на дне ручья, — хлынул звенящий поток, и они всколыхнулись, сорвались с мест и понеслись, закружившись, вниз по течению, наполнили голову забытыми идеями и стремлениями.

«Все-таки не стоит отказываться от денег, — думала Марика, шагая по покрытой хвоей тропе утонувшего в прозрачном утре леса, — не стоит. Да, жадность бы усмирить, поумерить, но отказываться совсем? Нет, глупо».

Майкл, тот самый Майкл, о котором она почему-то полночи думала и никак не могла уснуть, ворочаясь в палатке, пояснил, что предсказанное кристаллами будущее вероятно, но не обязательно. Если провести анализ и работу над ошибками, оно наверняка изменится.

Кем она станет, если откажется от денег? Вернется к разбитому корыту, к знакомой клавиатуре и чужим идеям, которые Железный Альберт решил облачить в очередной идиотский сценарий? Возьмется за старое — опять пахать на дядю, мечтать о большем, негодовать, что снова чего-то не смогла, не добилась? Ну уж нет. Работа над ошибками — да, отказ от материального — нет.

Сытый, но тощий и гибкий сервал трусил позади. Иногда присаживался на землю, чесал за ухом, посматривал по сторонам и вновь принимался догонять шагающую впереди фигуру.

Марика, глядя на него, качала головой — да уж, нашел хозяйку. За чудо-котелком, производящим на свет сырое мясо, он бежит, а не за ней, чего уж врать-то?

Присутствие кота, однако, успокаивало, вносило знакомую стабильность и размеренность в новую, длившуюся уже четвертый день жизнь.

Интересно, далеко ли до пилона? Сколько еще торчать здесь, на Магии?

Свет нового дня без остатка растворил сентиментальность прошлого вечера, вернулся отголосок тоски по Нордейлу: подумаешь, посидела у костра, пообщалась по душам с приятным мужчиной, это ведь не повод, чтобы забывать о том, кто она такая и зачем сюда пришла. Конечно, фонтаны, непонятные знания, таинственность и загадочность местных пейзажей — это хорошо, но це- лью-то являлись не они. Воспоминания о днях, проведенных в красивых местах, останутся сладкими, только если добиться желаемого; в ином случае будут раз за разом примешивать к вину горьковатый привкус сожаления.

А вот если все-таки стать успешной и знаменитой, тогда можно покачивать в пальцах ножку бокала и авторитетно заявлять: «Да, были денечки, славные, ага… у меня тогда (не в пример многим) хватило сил препятствия преодолеть, чем я, да-да, очень горжусь!»

Размеренная ходьба прервалась, когда у края дорожки обнаружился ручеек; Марика присела на корточки, чтобы умыться. Арви пристроился правее и принялся лакать ледяную воду.

— Не простудись, кот. Если уж пить хочешь, могу попросить котелок тебе теплой воды сделать.

Тот и ухом не повел. Напился, приподнял голову, два раза фыркнул, потом чихнул.

— Вот и я о том же.

Выпрямившись, Марика вытерла руки о повязанную вокруг талии толстовку, отряхнула штаны, положила флягу в рюкзак и пробубнила себе под нос:

— Интересно, звонил ли Ричард? Он хоть помнит обо мне?

Вокруг гармоничной тишиной молчал лес, беспечно чирикали птицы.

* * *

«Приоритеты, что видят глаза, не есть истинные приоритеты».

— А какие тогда истинные?

Чтобы дорога не утомляла, Марика решила извлечь на свет единственного доступного собеседника и теперь побалтывала им в руке, пуская по тропинке перед собой солнечные зайчики. Поверхность зеркала ловила пробивающиеся сквозь густую зелень лучи и отражала их яркими пятнышками, на хаотичное движение которых с любопытством поглядывал следующий по пятам хвостатый попутчик.

«Истинные ты находишь тогда, когда становишься на свой Путь».

— Так я уже на своем Пути, разве нет? И вообще, разве можно стоять на чужом?

«Можно. Свернуть и не заметить — легко».

— Погоди, то есть можно стоять не на своем Пути и следовать чужим идеалам, думая, что это твои собственные?

«Да. Можно всю жизнь двигаться по чужому Пути. Твой Путь — это когда движение вперед в радость, когда каждый шаг пусть и труден, но в наслаждение. Ибо этот шаг — для себя и к себе».

Марика задумалась.

А стояла ли она до этого момента на своем Пути, как определить? Здесь, на Магии, ей было легко, но толкнула ее сюда тоска по несбыточному, желание уйти от повседневности в сторону и разорвать замкнутый круг. Каков тогда ответ — да или нет?

Хмыкнула. Тут без бутылки не обойтись, а вина нет (котелок в этот момент почему-то забылся). Придется-таки пройти эту тропку до конца, чтобы выйти к бабкиной двери, «на свет», и снова увидеть хоть один супермаркет. Наверное, первый после Магии поход в магазин станет целым событием.

— Ну, ладно, про Путь поговорили. Давай лучше придумаем тебе имя.

«Лентяйка».

— Я не лентяйка! Я полчаса с тобой беседовала про приоритеты и цели, а ты!

«Ладно, имя».

Дорога вилась все выше по покрытому лесом холму, и в какой-то момент Марика выдохлась. Остановилась, уперлась ладонями в колени, передохнула. Затем выпрямилась и посмотрела на зажатый в руке предмет.

— А ты мужчина или женщина?

«Я зеркало».

— Логично. Имя-то должно быть мужским или женским?

«Сама определись».

— Ну да, на тебя понадейся…

Пахло орешником и медуницей, над синими колокольчиками в тени ближайшей сосны гудел шмель. Все выше к зениту карабкалось солнце.

— Ладно, выбирай: Линн, Адель, Жоржина, Грета, Милави…

«Нет».

— Роксана, Джули, Тесс, Наоми, Кайла…

«Нет».

— Летиша, Рина, Джесс, Камилла…

«Нет».

Вот вредина.

— Стив, Фрэнки, Артур, Дон…

«Фу».

— Само ты «фу»! Я стараюсь, между прочим!

«Может, что поизобретательнее?»

— Роланд, Брэндон, Максимилиан, Хитровыперт…

«Последнее вообще не имя».

— Зато изобретательно. Ладно… Как насчет Вредина, Противина, Советчик, Артефакт, Заумник, Дуб?

«А почему дуб?»

— Потому что ты упертое, как дерево.

«Обижусь и выключусь».

— Ничего нового. Включишься снова, когда задам умный вопрос. Я тебя уже изучила. — Марика весело хохотнула. — Ладно, придумаем что-нибудь. Не сейчас, так позже.

«Хорошо».

Сойдясь на мировой, зеркало отправилось в рюкзак, а Марика зашагала вперед покорять подъем.

* * *

Обрыв.

Здесь лес отступил, приобнял широкую поляну с двух сторон и будто делал шаг назад, всем видом показывая, что к краю провала он приближаться не намерен. Наблюдал сзади тенистой чащей, настороженно поскрипывал стволами и смотрел на раскинувшееся до горизонта небо.

Выйти Марика решилась не сразу — пугали сидящие на траве люди: одних она знала, других нет.

Толстый Рон, прыщавый Тэрри, дед — этих она встречала раньше, а вот двоих других — деловитую, суетящуюся вокруг пожиток женщину средних лет с повязанным на голове платком и тощего длинноволосого юношу — видела впервые. Снова напряглась: чего ожидать от встречи?

Сидели, видимо, давно: на траве валялись куртки, сброшенные с ног сапоги и мелкая походная утварь. Толстый что-то жевал.

— Не обойти, я же говорю, — надтреснуто скрипел прыщавый. — Я два часа ходил вокруг, искал другую дорогу. Нет ее.

Длинноволосый «музыкант» — почему-то Марика окрестила его именно так — курил сигарету.

— Значит, надо что-то придумать — не иначе, очередная проверка, — хмуро отозвался Рон. — Если отсюда нет других путей, значит, нужен мост или крылья.

— Мост куда? В бесконечность? — съязвил Тэрри.

Дед молчал.

Деловитая баба в платке перепаковывала вещи.

Марика решилась, прошла мимо них, молча кивнула в знак приветствия и приблизилась к обрыву. Шагнула к самому краю и едва не отшатнулась назад — так напугал провал. Отвесный, под девяносто градусов, лысый и каменистый. Если сорвешься вниз — без шансов.

На миг к горлу подступила тошнота. Пришлось отступить и сесть на землю. Подошедшего к ней сервала проводили безрадостными взглядами.

— Твой зверь, шо ли? — спросил дед, щурясь.

Она кивнула.

— Не кусается?

Покачала головой.

Арви лег на траву справа от хозяйки, безразлично дернул ухом и отвернулся. Настороженные взгляды от кота не отлипали, над поляной какое-то время висела наполненная стрекотом кузнечиков тишина.

— На, дед, поешь! Тут тебе хватит, потом еще сделаю. Рон, ты весь хлеб догрыз? Оставил бы деду, молодой ведь, сил и так хватает.

Тетка суетилась вокруг группы, бесконечно командовала и держала в руках такой же котелок.

Марика не могла понять, что раздражало больше: непререкаемый тон Лизи (именно так бабу в платке называли другие) или же наличие волшебной посудины, которую та держала в руках.

Такой же котелок. Где она его взяла, нечисть? Тоже у тотемов?

Нет, не похоже. Платочница, кормившая всех подряд (видимо, одним и тем же) и бравурно изображающая из себя лидера группы, повара, няньку-воспитательницу и командира в юбке, постоянно что-то на нем крутила — не то вделанные в стенку ручки, не то кнопки. Да, принцип действия горшка был иным. Перед появлением еды Лизи точно не молилась, не складывала вместе руки, не закрывала глаза, ничего не бормотала — Марика бы заметила.

После трапезы присутствующих начало снедать бездействие.

Солнце докатилось до наивысшей точки и поползло на обратную сторону небосвода, тени удлинились.

Споры по поводу дальнейших планов то утихали, то возобновлялись вновь.

— Из чего тут делать веревки? Лиан нет, а плести я не умею, — отбрехивался, словно престарелый пес на мелкого кота-задиру, Рон. — Простыней нет, одежды не хватит, даже если все в трусах останемся.

— Может, снова пойдешь, поищешь другой путь вниз?

— Ты же ходил!

Тэрри насупился.

— Ходил. И не нашел. Но нужно же чего-то делать?

Дед, казалось, прикемарил, «музыкант» откинулся спиной на рюкзак и с той самой поры, как Марика ступила на поляну, не произнес ни слова. Все устали. От ходьбы, от лени, от незнания того, что делать дальше.

Только баба, в силу наличия гена повышенной активности, не унималась, продолжая забрасывать всех отдававшими глупостью и плесенью идеями, от которых Марика, как от запаха лакрицы, морщилась.

— Здесь все испытания не зря. Есть обрыв, значит, есть выход. Давайте подумаем, родненькие, раскинем мозгами…

Как будто без тебя никто не думает…

— Может, нам попросить кого-то надо, кто сверху сидит, спеть ему или сплясать, жертву какую принести…

Тебя бы и принести, болтушка.

— …Может, он ждет, чтобы мы какой-нибудь ритуал совершили?

— Кто? — без интереса спросил Тэрри и почесал ногу.

— Ну, тот, кто все это придумал, весь этот Уровень.

— Нужны ему наши ритуалы.

Лизи умолкла: ее энтузиазм не нашел поддержки.

Марика отвернулась, посмотрела на Арви, прикрыла глаза.

Хоть она и сидела в тени сосны, все равно припекало. Хотелось пить и есть, но котелок при чужаках доставать хотелось еще меньше — хоть у тетки и был подобный, свой афишировать ни к чему. Голова гудела утомившимися шмелями-мыслями, кружившими над застекленной оранжереей: почему обрыв? Почему одна тропа? Что за странная ловушка? Мост не построить, обойти, судя по длине отвесной стены, не получится; вниз, надеясь на чудо, прыгнуть никто не решится. Странно все это.

Пойти назад? Посмотреть, не разветвлялась ли где тропинка? Еще раз внимательно приглядеться к дороге — должна же быть подсказка!

Марика насупилась и достала из рюкзака карту.

Вот голубые кристаллы, вот лес, вот очередной фонтан. Но фонтан нарисован сразу после леса, то есть где- то впереди, а не сбоку или позади, значит, возвращаться смысла нет. Тогда куда, вниз? Карта вовсе не поясняла, что в какой-то момент мир сначала будет лежать на плато, а потом вдруг сместится на уровень ниже. Эдак километра на полтора.

— Что делать, Арви? Ума не приложу.

Она по привычке начала разговаривать с сервалом.

— Здесь сидеть бессмысленно, надо куда-то идти.

Арви какое-то время смотрел на нее, не мигая, затем, к огромному удивлению, коротко кивнул.

Кивнул. Кот!

Марика отвесила челюсть.

— Ты только что кивнул, или мне показалось?

Пушистый бросил на нее безразличный взгляд и отвернулся.

Нет. Показалось. Коты не умеют кивать.

Марика с минуту настороженно сверлила взглядом сервала, затем вернулась к изучению карты, а не найдя подсказок, потянулась за зеркалом.

— Привет, безымянное. Помоги, пожалуйста!

«Говори».

— Обрыв. Идти некуда, все сидят. Куда же двигаться?

«Когда сам не можешь себя вести, позволь вести другому».

— Но кому?

«Рядом с тобой проводник. Попроси его».

— Проводник?

Марика опешила. Потом повернула голову и принялась незаметно изучать сидящих в центре поляны людей.

Кто из них — Тэрри? Он сам запутан и дороги не знает. Рон тоже. Дед проводником быть не может, баба в платке аналогично, иначе давно бы вела остальных, привязав свои панталоны к палке и размахивая ими, как флагом. «Музыкант»? Тот вообще спит, положив голову на руки, волосы свисают до земли. С чего бы он, будучи проводником, спал? Или все-таки подойти спросить?

— Зеркало, ты ничего не путаешь? Вот Майкл, тот, с кем я вчера у костра сидела, — проводник, но его не позвать.

«Кто является проводником в Верхний мир?»

— Какой еще Верхний мир?

«Вспоминай».

— Опять ты за свое! Все загадки да загадки…

Хотелось есть, спать, что-то делать, двигаться дальше, лишь бы не думать. Марика нахмурилась, но принялась скрипеть шестернями — зеркало так просто сложные разговоры не заводило, только если начинало издалека.

— Не знаю, я мало что читала на эту тему, несколько книжонок, и то давно. Там вроде бы говорилось, что, по легендам, существует три мира: Верхний, Средний и Нижний. Ты об этом?

«Да. В каком ты находишься?»

— Судя по всему, в Среднем. Верхний мир — для светлых, соединившихся с Создателем, Нижний — для темных. Мертвых.

«Верно. Кто проводник в Верхний мир?»

— Ты имеешь в виду, кто по легендам относит наверх души? Феникс.

«Это может быть и орел. То есть птица. Верно. В Нижний?»

— В Нижний сопровождает анаконда.

Чтобы выудить из памяти крохи нужной информации, пришлось изрядно попотеть. Ну и тема! Книга «Древние мифы» попалась ей под руку (стыдно признаться) в туалете два-три месяца назад; тогда, испытывая проблемы с кишечником, она пыталась отвлечься и начала читать. Еще думала: зачем люди забивают голову подобной ерундой? Знала бы, что информация ценная и однажды пригодится, — сперла бы потрепанную брошюрку с собой и выучила наизусть.

«А кто является проводником по Среднему миру?»

Тут в памяти зиял провал. Полный.

— Не помню.

«Постарайся вспомнить».

— Не могу. Давно читала. Да еще и не вчитывалась.

«Вспоминай. Сейчас как нельзя кстати пригодится».

Марика с минуту хмурилась и молчала, потом стукнула по земле пятерней — попала пальцем на шишку, ойкнула.

— Не помню!

«Плохо».

— Ну помоги, пожалуйста! Я ведь вспомнила остальных!

Как ни странно, вредный советчик смилостивился и сложил клубящийся туман во фразу:

«Хорошо. Проводник через Средний мир — это дикий кот».

— Что?!

Какое-то время Марика смотрела на темную поверхность зеркала, вновь и вновь перечитывая ответ, затем медленно перевела взгляд на сервала.

— Арви?

«Да. Арви».

Желтое ухо-локатор повернулось в ее сторону, дернулся кончик пятнистого хвоста.

— Так со мной все это время был проводник? А я думала, голодный проглот, полюбивший халявную еду.

«Арви — дикий кот. И проводник».

Она прочитала всплывшие слова и удивленно спросила:

— Так я должна его попросить показать дорогу?

«Да».

— Ну хорошо…

В который раз нахлынуло чувство растерянности: просить о чем-то кота? Хотя тотемы просила, котелок просила, почему бы и кота не попросить?

— Арви… — голос внезапно охрип, как часто случалось при приступах смущения, пришлось прочистить горло. Кот неторопливо повернул голову и посмотрел на нее желтыми глазами с вертикальными зрачками. — Арви, ты мог бы показать дорогу вниз?

Она бы не поверила, если бы самолично не увидела этого во второй раз — сервал кивнул.

* * *

Расположись они в центре поляны вместе с остальными — ее уход не остался бы незамеченным, а так удалось сняться с места тихо и практически бесшумно.

Кот, не особенно выбирая дорогу, бежал впереди, а паровозом дышащая Марика с рюкзаком за плечами и повязанной на талии толстовкой пыхтела позади, перепрыгивала через поваленные трухлявые бревна, спотыкалась на невидимых в траве кочках и изо всех сил старалась не упустить из вида кончик желтого хвоста.

— Слушай, а помедленнее никак? Я так и не пообедала, и у меня не четыре лапы!

Сервал мольбам не внимал — трусил с прежней скоростью и даже не оборачивался.

Если справа чаща удивляла густотой запутавшейся друг в друге растительности, то слева, там, где начинался обрыв, резко редела. Марика так и не рискнула приблизиться к отвесному краю, вдоль которого они двигались.

Поляна за спиной отдалялась. Интересно, предпримут ли новые попытки поисков оставшиеся на ней люди? Заметят ли их исчезновение? И что впереди найдут они сами: мост, упомянутые крылья, выгравированное на камне заклятие — прочитай, и окажешься внизу? Нет, это вряд ли. Но если сервал и вправду проводник, значит, к чему-то полезному они так или иначе придут.

Несколько минут спустя Марика лежала, свесившись головой с обрыва, и все никак не могла унять бешено колотящееся от страха сердце.

Неужели придется идти вниз по этому?

Спуск, к которому привел Арви, напоминал приделанные к лысому каменному отвесу напоминающие козырьки от подъездов ступени — пришпиленные в вертикальной горе горизонтальные плиты. Одни соединялись или почти соединялись между собой — можно перешагнуть, другие располагались на удалении друг от друга — только прыгать.

Прыгать. Вдоль отвеса. Над пропастью не менее километра глубиной, надеясь, что каменные ступени не отвалятся под приземлившимися подошвами ботинок.

Представляя собственные неуклюжие прыжки, Марика покрывалась холодным потом. А если не рассчитает? Что, если скорость разгона окажется выше, и она не успеет затормозить перед краем плиты? Если сорвется вниз? И тогда пиши пропало: будет, как и прежде, сидеть на ветке орел, а в кронах щебетать птахи, застынет в вышине звенящее синее небо с ползущим по нему изо дня в день солнцем, и только ее — Марики — здесь уже не будет. И, наверное, нигде не будет.

Это не телевизионное шоу «Проскочи через препятствия», и рядом нет команды медиков и страхового агента, а внизу — растянутой страховочной сетки или хотя бы бассейна, в который не так страшно падать.

Это лес. Чужое, никому не известное место, где никто тебя не найдет. Не будет искать. Это реальная жизнь и приделанные к скале неизвестно кем и непонятно как (вставлены в выдолбленные углубления?) плиты. Это место, где нет права на ошибку.

Не поднимаясь на ноги, Марика отползла от обрыва, перекатилась на спину и попыталась успокоить дыхание; над головой беззаботно раскинулась безоблачная лазурь; шуршал чащей спокойный дневной ветерок.

— Арви, я не смогу. Я туда не пойду.

Завалившийся на бок кот с незаинтересованным выражением на морде продолжил то же самое занятие, что и минуту, и пять минут назад: с упоением вылизывал мохнатую лапу.

Стоит сказать об этом месте остальным или нет?

Полчаса спустя, не продвинувшись ни на метр вниз, Марика все еще задавалась этим вопросом.

С одной стороны, она никому ничего не должна — нет у них проводника, пусть выкручиваются как хотят. Ведь Арви достался ей? Пусть поют хором молитвенные песни, танцуют ритуальные танцы, мастерят канаты или парашюты — какое ей дело? Ведь путь на Магии у каждого свой.

С другой стороны, свербело в груди странное, едва уловимое чувство — отголосок испытанной у второго фонтана эйфории, когда Марика вдруг ощутила себя Создателем всего сущего. Тогда свет изливался из нее, как из мегаваттной лампочки, и это в свою очередь позволило осознать одну непреклонную истину: помощь всегда бесплатна. Ведь сотворить добро ничего не стоит? Ты не платишь за сказанное тобой слово поддержки, не платишь, протягивая кому-то руку. Тогда почему нет?

Но, опять же, почему и да?

Внутренняя борьба вызывала дискомфорт — непривычное чувство.

Оставить их сидеть там, на поляне, или же вернуться? А вдруг палатки есть не у всех, и дед ночью замерзнет?

В какой-то момент Марика поняла: она просто не может не вернуться. Решено. Черт с ним, сходит за остальными, покажет лестницу, а дальше пусть справляются как хотят, зато ее собственная ночь пройдет без стенаний преданной совести.

— Арви?

Тот прекратил вылизывать лапу и моргнул.

— Давай сходим на поляну, расскажем остальным про лестницу и вернемся. Ладно?

Когда Марика углубилась в лес, чтобы попытаться отыскать дорогу назад по своим же собственным следам, сервал все еще лежал на траве и смотрел ей вслед.

Сколько раз жизнь доказывала, что воплощенные в жизнь здравые помыслы оказываются бредовыми идеями? Много.

Вот и в этот раз Марика успела несколько раз пожалеть, что вообще решилась побыть «добренькой».

Остальных к ступеням она привела лишь полтора часа спустя.

Сначала пришлось ждать возвращения отправившегося куда-то в противоположную сторону на поиски все того же спуска Тэрри, затем терпеливо переминаться с ноги на ногу, изнывая от безделья, пока запакуют разбросанные по всей поляне пожитки, потом слушать за спиной нытье медленно бредущего деда и увещевающую его тетку-платочницу «потерпеть еще немножко».

Нашлась, тоже мне, святая…

А уж когда добрались до места и обследовавшая его Лизи приказала ей идти первой, чтобы принимать перекидываемые с места на место рюкзаки, Марика взорвалась.

— С чего это я должна ловить ваши сумки?

Остальные уставились на нее с осуждением: мол, вот же строптивая; и только дед смотрел в сторону. Ветер осторожно трогал его белую бороду, тени под ногами удлинились.

— А что такого, дамочка? Так будет легче. Я вот буду помогать Бенджамину, у него колени слабые…

Бенджамин — это дед?

— А я собираюсь повесить свой рюкзак на спину и прыгать с ним. Вам советую сделать то же самое, — огрызнулась Марика, в которой всколыхнулась нешуточная злость за то, что ее без спроса решили впрячь в коллективное рабство.

— Неужто помочь сложно? — раскудахталась Лизи, всплеснула руками и принялась купаться в молчаливой поддержке товарищей, оглядываясь на их лица.

— А то, что я вам уже помогла найти спуск, это не в счет?

— Вот вредная… — пробухтел Рон, и Марика, смачно бросив ему: «Да пошел ты», — развернулась, быстро подошла к краю и спрыгнула с обрыва на первую, расположенную ближе всех ступень.

Сердце колотилось глухо и быстро, а когда рядом на четыре лапы приземлился Арви, вообще едва не выскочило из груди. Однако гнев придал сил и отодвинул на задний план страх.

— Пойдем отсюда. Да, кот?

Вместо ответа сервал ловко перескочил на следующую плиту, оглянулся и мотнул хвостом, ожидая попутчицу.

С осторожностью сапера перебираясь ниже — где-то сползая, где-то перешагивая, а где-то перепрыгивая, — она безостановочно бубнила по кругу одно и то же: «жирняк хренов», «святоша чертова» и «чтоб я еще раз вам помогла…».

От неудачных приземлений кожа на ладонях поцарапалась, колени саднили, а спина ныла, так как два раза Марика завалилась прямо на рюкзак. Вокруг что-то крошилось, сыпалось, срывалось вниз, а впереди молча звали за собой желтые кошачьи глаза. Назад оглядываться не хотелось — пусть карабкаются как хотят. Ловят свои проклятые пожитки и костерят ее на чем свет стоит…

Хоть бы простое «спасибо» сказали. Так нет же! Выставили бессовестной, крайней и лысой. Дашь человеку одно, а он тут же сядет тебе на шею, свесит ноги и запросит большего.

Тьфу, а не люди! Зря только ввязалась.

Казалось, прошло часа три, прежде чем земля начала приближаться. К этому моменту Марика устала так сильно, что готова была распластаться на очередном камне и лежать без движения сутки, глядя на лысый утес.

— Не могу уже, Арви… Не могу.

И тогда, слыша знакомый голос, убежавший вперед сервал возвращался и принимался ждать, пока увалень-человек соизволит подняться и совершить очередной рывок вперед. Коту спуск давался легко, почти играючи, и застывшая поза пятнистого проводника часто выражала скуку.

— Да иду я, иду…

С последней плиты, расположенной у земли, Марика скатилась кубарем — подвели гудящие, как заводские трубы, ноги. Оказавшись на земле, вместо того чтобы подняться, она стянула с плеч рюкзак, положила на жесткую ткань голову, пробормотала: «Дай мне чуть-чуть отдохнуть», — и закрыла глаза.

— Не знаю, как ты, а я жрать хочу, как волк. Знала бы, что это так муторно, хоть бы поела.

Они шагали сквозь темнеющую чащу — девушка и кот; трещали под подошвами сапог тонкие веточки.

Она проснулась от того, что Арви лизал ей ладонь. Дернулась, сначала испугалась, затем сообразила, что это «свой», и успокоилась, задышала ровнее. А минуту спустя кое-как сумела подняться.

Занялся тлеть закат, солнце ушло к горе, резко погасло в лесу освещение.

— Как думаешь, дед сумел перепрыгнуть через проломы?

Тишина в ответ.

— А эта дура, поди, не свалилась. Такие, как она, никогда не срываются вниз, даже если толкнешь. Хотя грех так думать.

Арви семенил чуть впереди. Марика так и не поняла, кто из них выбирал дорогу, но сверяться с картой было лень.

Несмотря на ворчливые реплики, она все-таки волновалась: путь трудный, не упал ли кто? Страшно о таком думать. Может, стоило остаться и помочь?

Вздох. Хруст веточек под ногами, похолодевший вечерний воздух.

— Может, остановимся, поедим?

Кот бросил на Марику короткий взгляд и побежал вперед.

— Как скажешь.

Она, спотыкаясь, поплелась следом.

Они познакомились в том самом дорогом ресторане, где столики бронировались за месяц вперед, а стены блестели так, будто в выкрашенный бежевым бетон инкрустировали тысячи дробленых бриллиантов. За ужином, куда Железный Альберт, расщедрившись, пригласил и нескольких сотрудников.

Она заметила Ричарда сразу. Его невозможно было не заметить. Не человек — магнит для притяжения богатства, король с мягкой улыбкой и парящим вокруг ореолом невидимых купюр. Хрустело все: толстая пачка банкнот в бумажнике ручной выделки, крахмал белоснежной сорочки, крабовые ножки, откуда он точным и элегантным движением доставал ножом белое нежное мясо, хрустел вокруг даже воздух.

Конечно. Первый и главный инвестор канала «Норд-ТВ». Альберт заискивал и лебезил, как цирковой песик, смеялся непривычно громко, следил за тем, правильно ли держит в руках столовые приборы.

Марика тоже следила. Потому что на тот момент едва ориентировалась, какой нож и вилку следует взять, а посему в приближающегося официанта ей хотелось кинуть гранатой. Ведь новый официант — новое блюдо, а значит, новая пытка в борьбе с недающимся этикетом.

Тот ужин она запомнила еще и потому, что Ричард — великий, недосягаемый, до неприличия богатый Ричард — не сводил с нее глаз. И она краснела. Путалась в приборах, роняла на скатерть оливки, слишком часто терла губы салфеткой и постоянно одергивала себя за ерзанье на месте.

А уже перед первым свиданием он подарил ей вечернее платье и бархатную коробочку с серьгами и колье — прислал курьером прямо на дом. Цену она не знала до сих пор и никогда о ней не спрашивала. Только постоянно волновалась: когда ехала в ресторан на такси, когда садилась на услужливо отодвинутый от столика стул, слушала бархатный голос, любовалась идеальными манерами и тонула в глазах сидящего напротив мужчины. И все никак не могла поверить, что все происходит именно с ней, Марикой Леви, обычной, средней (ну ладно, пусть выше среднего) работницей телеканала.

В тот вечер она впервые провалилась в атмосферу настоящего богатства. Люксовая обстановка, благоговеющие взгляды окружающих, баснословные цены меню и неземной вкус вина двенадцатилетней выдержки. И в тот вечер она так и не смогла понять, почему Ричард не повез ее к себе домой.

Не понравилась она или ее манеры?

А трое суток спустя ее раздирало на части от терзаний: позвонит ли в следующий раз.

* * *

Они сидели на берегу речушки.

Шумела прозрачная вода, катилась по гладким камешкам дна куда-то вправо и скрывалась за поворотом. За рекой плотной стеной высился еловый лес, слишком густой, чтобы через такой идти.

Именно это место, на полянке перед журчащей водой, по какой-то причине выбрал для привала Арви и теперь лежал у самой воды, с наслаждением чавкая здоровым куском мяса, которое выдал для него котелок.

Марика не спорила с выбором кота. Сидела на пеньке, позади которого поставила палатку, жевала картофель с сыром (как будто запеченный) и смотрела на реку, которую почти не видела, — закат догорел минут двадцать назад, лес накрыл сумрак. Слушала шум воды и поглаживала мятый бок посудины, перед которой долго извинялась: мол, не хотела на спину падать, ты уж прости. Котелок, наверное, простил, потому что работал исправно.

Приходили и уходили воспоминания о Ричарде, нет-нет да думалось об оставшихся позади путниках и о том, что ждет впереди. Лишь бы только не через этот лес — все руки обдерешь.

Усталость сморила тело, но не разум, и спать не хотелось. Темно, тихо и одиноко; Арви, наевшись, ушел спать под полог ближайшего дерева. Достать, что ли, зеркало?

Как только Марика поставила котелок на землю и разогнулась, пытаясь решить, чем заняться дальше, за спиной послышался шум — шорох опавших игл и треск тонких сучьев (под чьими-то подошвами?).

Она резко обернулась и замерла, пытаясь в кромешной тьме увидеть источник тревоги, метнула взгляд и на Арви: тот поднял ушастую голову и смотрел в том же направлении.

— Не пугайтесь, это всего лишь я, Майкл, — послышалось из темноты. — Решил зайти на чашку кофе, если можно.

— Конечно можно, — выдохнула Марика с облегчением, пытаясь унять нервную дрожь, что возникла в конечностях при появлении шума. Тут же вспомнились недавние мысли про диких животных и другие опасности, подстерегающие безоружного путника посреди ночного леса. — Вы меня немного напугали.

— Извините, я не хотел. Просто у вас тут темно, я подумал, что костерок вам не повредит. Как раз захватил с собой дровишек.

Приближающаяся расплывчатая тень наконец сформировалась в мужской силуэт с объемной сеткой в руках. Морэн обогнул пень, огляделся, постоял несколько секунд, прислушиваясь к звукам вокруг, после чего одобрительно изрек:

— Хорошее место для стоянки, — и принялся складывать прямо перед Марикой костерок. — Как прошел ваш день?

И она впервые от такого простого вопроса расслабилась. Как хорошо, когда кто-то шуршит вокруг, говорит, интересуется делами. Когда посреди укрытого ночью мира с висящими над головой звездами ты вдруг оказываешься не один.

— И почему они не ценят помощи? Почему не способны просто поблагодарить, а не навязывать тебе же свои дальнейшие планы? А эта Лизи сразу про сумки! Но я же не ишак?

— Марика, подождите. Но разве вы не помните ситуаций, в которых сами вели себя подобным образом? Когда едва бросали в ответ короткое «спасибо» и тут же принимались требовать большего?

«Откуда вы знаете?» — хотелось ей спросить.

Помимо дров он принес и две кружки, одну из которых она теперь держала в руках. Пальцы покалывало от налитого в алюминиевую емкость кипятка, пахнущего крепким кофе. На этот раз котелок не стал взбрыкивать и удивлять — сразу сварил запрошенное. Наверное, тоже устал.

Да, она помнила. Помнила, когда почти не замечала входящую в кабинет Катти — помощницу-секретаря — и ее робкие попытки поднять настроение старшей коллеги принесенным к кофе печеньем. Помнила, как постоянно требовала выполнения работы «вчера» и спрашивала: ну когда же придут по-настоящему хорошие новости? Не вот эти, подписанные шефом документы на продвижение нового проекта, не розочка от мистера Аллена и даже не ее собственная номинация на сценариста года. А ПО-НАСТОЯЩЕМУ хорошие новости! Чего она требовала тогда от Катти? Или от себя? Чего добивалась от жизни, кидаясь в бой грудью и орудуя кулаками?

— Помню, да.

Майкл неторопливо потягивал свой кофе и ворошил палочкой костер. Он часто это делал, и Марика почему-то подумала, что нет на свете другой картинки, навевающей на нее большее спокойствие и умиротворение. Угли, отсветы пламени на спокойном лице, ощущение стабильности и странной правильности. Почти незнакомый человек и чужой, не ее, Учитель, но можно быть собой.

— Дело в том, что это людская природа, — его размеренная речь успокаивала. Ей верилось. — Постоянно желать большего. Возможно, генетически прошитый фрагмент всех находящихся в физическом теле и в физическом мире людей.

— А есть и другие миры?

— Есть. Есть нефизический, тонкий мир. Там подобные стремления отсутствуют.

Посвистывали в ночи не то сверчки, не то скрывшиеся в ветвях бессонные птахи. Журчала речка.

Разговор про тонкий мир напомнил диалоги с зеркалом — что-то из области абстракции. Глаза не видят, руки не могут пощупать, но мозг верит, что он есть. Сопел подобравшийся к костру и упавший на бок Арви. Грел желтую шкуру; во сне длинные уши нервно подергивались.

— И потом, мы часто ждем от людей благодарности, забывая о том, что обижаемся не на самих людей, не сказавших «спасибо», а на собственные ожидания, не совпавшие с действительностью. И чем больше несбывшихся ожиданий, тем больше копится обиды на жизнь, на людей, на обстоятельства.

Слушая проводника, Марика вдруг вновь почувствовала себя маленькой. И виноватой. Опустила лицо, уткнулась взглядом в темную колышущуюся поверхность кофе и замолчала. Да, несбывшихся ожиданий много. И обиды тоже, тут он прав.

— А у вас совсем нет никаких ожиданий?

Майкл вопросу улыбнулся.

— Есть. Их не может не быть. Но когда они возникают, я пытаюсь понять их структуру, основу или, если хотите, причину. И часто оказывается, что причиной для них является все то же недовольство чем-либо. А недовольство приходит от отсутствия умения ценить.

— Тут я вас понимаю.

Вспомнив оставшуюся в Нордейле роскошную квартиру и машину, Марика поерзала на жестком пеньке и, чтобы сменить выводящую из зоны комфорта тему, спросила:

— А сегодня у вас занятий нет?

— Нет, сегодня нет, — Морэн перевел взгляд от пляшущих всполохов костра на ее лицо. — Может, вы собирались спать, и я вас задерживаю?

— Нет, не задерживаете. Сегодня был марш-бросок, завтра, наверное, еще один. А сейчас как раз хочется отдохнуть, так что я очень рада, что вы пришли.

— Уже знаете, куда двинетесь утром?

Она отрицательно помотала головой.

— Еще не смотрела карту.

— Так доставайте, посмотрим вместе.

Глава 8

«Если придумаешь мне имя, расскажу тебе об одной крайне полезной вещи».

Зеркало либо имело, но тщательно это скрывало, либо стремительно приобретало характер. Лежа на рюкзаке, оно то и дело формировало новые фразы, которые Марика читала краем глаза, подставив лицо утреннему солнцу и с аппетитом уплетая гороховую кашу с мясом.

— Ты становишься хитрым, не находишь?

«Нет, просто считаю идею с именем хорошей».

— Так и сказало бы мне само, как тебя зовут.

«Я не знаю. Придумай».

— Мне проще приделать тебе ножки из шишек, чтобы ты начало ходить, нежели придумать имя; я уже пыталась.

Арви то презрительно принюхивался к вываленной на траву рядом с ним желтоватой кучке — той же самой гороховой каше, — то укоризненно косился на Марику.

Та взмахнула ложкой.

— А я что сделаю, если горшок решил, что сегодня у нас одинаковый завтрак? Я просила для тебя мяса!

Недовольный сервал отошел от «некошачьей», по его мнению, еды, улегся на траву и отвернулся.

— Сегодня все с характером, надо же.

Несмотря на капризы Арви и требование зеркала срочно выдать ему имя, утро задалось. Выспавшаяся Марика с наслаждением вдыхала пропитанный запахом сосновых иголок и смолы воздух, смотрела, как уползает прочь затянувший за ночь поляну туман, и любовалась переливающимся на травинках бисером росы.

Если бы кто-то спросил — а спросить, к сожалению, было некому, — она бы ответила, что никогда до этого не любила гороховую кашу, но теперь… Наверняка котелок создавал волшебный и крайне талантливый повар, поместив в невидимый список приготавливаемых блюд свои лучшие рецепты. Нежирные, но и не сухие кусочки мяса, попадавшиеся в каждой ложке, пахли пряностями.

— Ладно. Айрис, Дива, Гранин, Камрин?

«Нет».

Началось…

— Лавена, Шейна, Триста, Серна?

«Последнее опять с подвохом?»

— Без подвоха. Фенела, Мерна, Этна?

«Не то».

— Сама чую, что не то. Сейчас еще подумаю.

Следующие несколько попыток тоже не принесли положительного результата, но Марика не стала фыркать. В какой-то момент она перестала обижаться на магического спутника: действительно, имя должно быть особенным.

А уже у речки, споласкивая котелок и ложку в ледяной воде, задумалась о другом: о Майкле. О том, как сильно вчера удивилась, почувствовав дразнящий ноздри тонкий аромат мужского одеколона, когда Морэн подсел ближе к ней для того, чтобы рассмотреть карту, — крайне приятный, стоило признаться, аромат. И опять же собственное удивление, почти ступор. Шок, выбивший мысли из головы на целую минуту.

Нет, она, конечно, не думала, что проводник по природным тропам должен пахнуть муравьиным мхом или лосиным дерьмом, но чтобы так… притягательно?

Нет, такого она точно не ожидала.

Руки в ледяной воде окоченели уже через полминуты.

— Тут не вода — тут кубики со льдом должны с грохотом катиться, — проворчала Марика, глядя, как растущие у берега травинки облизывает прозрачный поток. Поднялась, отряхнула посуду и направилась обратно к палатке.

А по пути вдруг совершенно неожиданно поняла, как должны звать зеркало.

— Ты будешь Лао!

«Почему?»

— Потому что это означает «мудрый» и «странствующий». А ведь ты мудрое и странствующее. К тому же у этого имени нет принадлежности к полу, что возвышает тебя над различиями. Ну как, нравится?

Какое-то время зеркало переваривало услышанное: туман, напоминая ширму, сначала ровно распределился по всей поверхности, а несколько секунд спустя бодро сложился в слова: «Да. Нравится!»

— Ну вот! Наконец-то!

Рядом, прервав голодную забастовку, чавкал недовольный Арви. Пытался извлечь из кучи гороха вкусное мясо, но оно прочно слиплось с разваренной крупой — приходилось жевать все вместе.

К этому времени бесследно рассеялся туман, стало видно тонкую, вьющуюся сквозь лес тропку, блестящие росинки высыхали на глазах.

— Так о какой полезной вещи ты хотело мне рассказать? О чем?

«О привлечении в жизнь удачи».

— Ого! Полезно.

К этому моменту Марика успела свернуть в рулон тонкое одеяло, упаковать палатку, сложить в рюкзак посуду и теперь с интересом читала плавающие на темном фоне буквы.

«То, что ты сейчас прочитаешь, нужно произносить внутри головы, направляя энергию к небу. Произносить так, чтобы слова летели вдаль, чтобы их слышали…»

— Хм. Слышал кто?

«Они найдут адресата».

— Хорошо. Давай, буду читать.

И Лао принялось плавно, как в финальных титрах фильма, выводить строчку за строчкой.

«Отворись, забава, Не вершись, расправа, Чаша полная, сердце храброе, Руки смелые, голос вдаль летит… Приходи, удача, тебя любят здесь!»

— И это все? — Марика удивленно захлопала ресницами. — Какой-то нескладный стишок.

«Это ум твой нескладный! Эти строки обладают настоящей силой. Чтобы почувствовать, нужно мысленно произнести их, направляя в небесную суть».

— Ладно, ладно, не бухти. Направлю в «небесную суть». Сейчас только выйду на дорогу и тогда уже попробую.

«Только не перепутай! Это важно…»

— Не перепутаю, — огрызнулась Марика и засунула зеркало в карман рюкзака.

* * *

Пятый день пути.

Она заметила, что полюбила эти моменты: вот так идти, почти не выбирая направления, полагаясь частично на судьбу, частично — на тропку, а частично — вообще не пойми на кого. Главным оставалось одно: пилон все ближе, путь когда-нибудь завершится, а пока можно просто помечтать, подумать о своем, пошагать, глядя по сторонам.

Впереди бежал, так же, как и она, оглядываясь по сторонам, Арви; под рыжей шкурой равномерно двигались лопатки, иголки под мягкими подушечками его лап не издавали ни звука. Солнце расплескало по лесу частицы тепла и золота, проглядывало сквозь кроны ясное синее небо, покачивались на животе рукава повязанной вокруг талии толстовки.

После мысленного прочтения выданных зеркалом строчек Марике казалось, что вокруг тела возник увенчанный символом сверкающей подковы невидимый кокон — тянущее удачу в жизнь поле, защищающее и оберегающее одновременно. От этого на душе делалось еще теплее: молодец, Лао, слов на ветер на бросает…

Лао, Ветер, Арви, Путь… Всего несколько дней назад эти слова не имели для нее никакого значения, а теперь казались чем-то сладким и таинственным. Чем-то крайне радостным, привносящим ноту непонятного, но столь искреннего восторга.

Вчера Майкл сказал:

— Главное, не бойтесь того, с чем столкнетесь завтра. Думаю, все будет хорошо.

— Я тоже так думаю.

И она действительно так думала: есть задача — есть решение. Что бы ни ожидало впереди, оно больше не пугало.

Сколько Марика ни старалась, так и не смогла определить, какое количество препятствий ждет впереди — символы на карте неуловимо менялись. То их было четыре, то шесть, то возникали дополнительные бледные рисунки. Одним словом, хитрый Уровень. Но ей он все сильнее нравился. Впереди осталось больше недели выданного Альбертом отпуска (как же кстати!) — она все успеет.

В кармане рюкзака покоились заветные семечки — четыре штуки, но впервые за все это время Марике вдруг показалось, что дело совсем не в них. Что дело в чем-то еще…

В пути? В движении?

В том, что вокруг так ласково светит солнце?

Так и не разобравшись с причинами хорошего настроения, она улыбнулась, подняла с земли шишку, закинула ее, целясь в ближайший ствол, промахнулась, но не расстроилась, а бодро зашагала дальше.

* * *

— Да ты покажи карту! Покажи. Не хочешь? И на моей, и, скорее всего, на твоей стрелка показывает туда, к горе, а на карте Тэрри она сразу после спуска указывала влево.

— Но на гору не подняться. Это отвес! А ступеней, как вчера, нет. Может, мы тоже сможем обойти слева?

— Если уж нам вперед, значит, должен быть способ забраться. И мы его найдем.

Поразительно. Марика никогда бы не подумала, что подобное возможно, но всего за час она успела пересмотреть свое отношение к этому розовощекому, смачно жующему яблоко увальню.

Рону.

Они оба к полудню вышли на это место — лысую полянку, окруженную ельником, и оба уперлись в вертикальную каменную стену, уходящую на добрый километр вверх гору, к которой даже не решались приблизиться — и так видно, что ступеней нет.

И вот уже час разговаривали. Да-да, просто разговаривали. Общались.

Для Марики — почти диковинка.

— И что, ты постоянно находишь фруктовые деревья?

— Ну, что-то я должен есть. Такого котелка, как у тебя, у меня нет.

— А у Лизи откуда?

— А-а-а… ляд ее разберет, откуда у нее.

Поначалу Марика, как и раньше, вела себя крайне осторожно и осмотрительно: пожитки не показывала, карту не открывала, секретами не делилась, но парень, который раньше казался ей недалеким идиотом, наедине вдруг проявил себя иначе: оказался крайне открытым и приятным в общении.

И уже в первые пять минут рассказал о том, что Лизи — эту командиршу в юбке — они с Тэрри тоже терпеть не могут и что оставили их на ступенях, отказавшись перебрасываться рюкзаками (что за дурацкая идея?) и почти сразу же убежав вниз. Как дед прыгал? Да кто его знает, наверное, как-то прыгал. Жалко, если не смог, но не потащишь же на себе?

Да, ест он фрукты, сильно соскучился по нормальной еде, но так, наверное, и надо, иначе бы только и делал, что жрал с такой-то посудины. Поэтому ходит, ищет обозначенные на карте деревья и набирает с собой плодов. Не иначе сам Уровень хочет, чтобы он отучился пихать в рот что попало. Вон, даже похудел.

Когда Рон поднял засаленную кофту и с гордым видом подергал вдавившийся в пузо ремень на штанах, Марика едва не съязвила, что похудел он, видимо, не ахти как сильно, но сдержалась и промолчала.

Оказалось, что и спит он в палатке. Да, палатку нашел каждый (на этом месте рассказа Марику кольнула ревность — не одна она такая умная) — а как было бы спать? Нет, спичек нет. Поел — и на боковую. С Тэрри их путь пересекается часто, но не всегда: бывает, днями идут отдельно. Лизи вообще встретили только вчерашним утром — непонятно, откуда она взялась; а имя волосатого парня? Нет, так и не узнали — молчаливый он.

— Семечко у меня одно, берегу его на конец пути. Больше просить не решился — стыдно.

Про ее желания спрашивать не стал, проявил тактичность. Искренне интересовался появлением Арви: не кусается? И ест все подряд? Здорово, наверное, иметь такого попутчика…

Наблюдая за блеском веселых голубых глаз, за беспрерывной жестикуляцией пухлых рук и слушая несмолкающий треп, Марика чуть размякла, успокоилась и даже начала отвечать. В конце концов показала и карту.

Пять минут спустя к компромиссу так и не пришли. Рон догрызал третье яблоко и глазел на вершину утеса, где плыли белые облака, слушал шумящий позади лес; в желтоватых, завивающихся колечками волосах запутались солнечные лучи.

«Молодой он, здоровый, веселый. Эдакий бычок. И не такой туповатый, как казалось раньше, — думала Марика, рассматривая переходящий в толстую шею затылок и краешек виднеющегося из-за розовых щек носа. — Открытый, доброжелательный. А бычился, наверное, из-за того, что Тэрри подначивал». Нет, конечно, она бы такого, как Рон, никогда не выбрала себе в спутники жизни: ни лоска, ни стиля, ни нужной ауры, — да и в друзья бы тоже не выбрала: простоват, — но и сторониться бы теперь уже не стала. Не язвит, никого грязью не поливает, вместо этого сидит и оптимистично думает над решением проблемы.

Молодец. Можно уважать.

Диковинно, однако, что они вообще здесь встретились, на этой поляне.

— Кот твой яблоки ест, как думаешь?

— Я не пробовала ему их давать.

Рон поднялся с травы и, держа покачивающийся огрызок двумя пальцами за палочку, шагнул к сервалу. Тот быстро вскочил с прогретого камня, на котором лежал, и отбежал подальше. Застыл, напряженно глядя на чужака, дернул кончиком хвоста.

— Ну, как хочешь.

Огрызок полетел в сторону леса и шлепнулся в траву.

— Пойду я посмотрю на гору поближе. Может, чего в голову придет.

Провожая взглядом шагающие по траве, обутые в толстые унты ноги, Марика кивнула.

Наверное, она, как и раньше, могла бы всех сторониться. Не разговаривать, не вступать в контакт, не раскрывать рта в ответ на приветствия…

Продержалась бы: еда есть, палатка есть, кот и зеркало есть, чего еще надо?

Но свербела где-то на задворках мысль, что не все так просто, как казалось раньше. Для чего здесь и для чего именно с Роном произошла подобная встреча?

Может, чтобы задуматься? Что-то понять, переосмыслить? Сдвинуть присохшие к коре головного мозга стереотипы и начать, например, чуть больше доверять? Нет, речь не идет об «открываться полностью», конечно, выдаваемую людям информацию всегда стоит дозировать, но что плохого в пяти минутах общения? Посмотрела на чужую карту, узнала много интересного, сделала что-то для себя необычное, в конце концов. Да и просто изменила впечатление о человеке на чуть более положительное — уже плюс.

А гавкнуть? Гавкнуть любой дурак может. Чтобы отвадить от себя нежелательных попутчиков, много ума не требуется. А вот для того чтобы разглядеть в «тупом жирняке» неплохого в целом парнишку? Требуется. И требуется много.

— Нет, спасибо, не надо! У меня еще есть несколько орехов, две груши и какие-то странные, похожие на финики кругляшки…

— Ты сколько — пять дней уже на яблоках? Не вспух еще?

Вспух. Было видно, что вспух. Но держался достойно, в котелок не заглядывал, делал вид, что не пахнет так вкусно, что проще лечь и помереть, чем мимо пройти.

— Давай, говорю, посуду. Поешь сегодня гуляш.

— Так тут на одного. А ты?

— А я еще попрошу у котелка.

Она не раздражалась, что он с первой минуты встречи перешел на «ты», понимал: не со зла. Гуляш влила в жестяную кружку почти насильно, нахмурилась, когда Рон с виноватым видом долго не доставал ложку. И долго удивлялась тому, что голодный спутник не накинулся на еду с безобразными храпами, как можно было ожидать, а ел медленно, чинно и более чем скромно.

Вот тебе и «жирняк».

— Да, Тэрри — неплохой мужик. Он шибко надменный был поначалу, а сейчас полегче стал. Не такой хмурый и острый на язык, даже рассказывает про себя по вечерам. Иногда. Все думает, как прогоревшее дело заново поднять…

Стучала о дно котелка ложка. Скребла стенки кружки другая. С наслаждением грыз кости Арви, жмурился от солнца, придерживал еду лапой.

Марика слушала Рона вполуха и думала о том, что каждый из них здесь чему-то учится. Она — общению, шагам навстречу, кооперации, смене устаревших взглядов. Рон — нормально питаться и пересматривать отношение к себе самому. С Тэрри Уровень сбивает спесь, Лизи, наверное, учит не навязывать свою помощь. А деда учит ее принимать… А может, чему-то еще. Может, тому, что «старперу» все же лучше сидеть дома.

Она не заметила, как улыбнулась собственным мыслям.

— Ты чего улыбаешься? Слышишь, что говорю?

— Что? — Марика вскинула голову. — Нет, не слышала, задумалась.

Рон отставил пустую кружку прочь и посмотрел на скалу.

— Там в одном месте вдоль отвеса идет какой-то странный поток — не то воздуха, не то чего-то еще. Если в него руку поместить, она как будто легче становится. Надо бы подумать, как использовать.

— Подумай.

Сама она все же собиралась поискать обходной путь. А до этого, найдя укромное место, пообщаться с сервалом. Проводник все-таки, может быть, что-то подскажет.

* * *

Арви, вопреки ожиданиям, не выручил. Вопросы слушал, но не кивал, идти в обход отказывался и, сколько бы Марика ни звала его за собой — мол, пойдем, порыщем по лесу — демонстративно сидел под деревом и с места не двигался.

— Вот противный! Ну куда-то же нам надо идти? Не сидеть же здесь до вечера…

Она уже хотела было двинуть в чащу одна, когда с другого конца поляны раздался крик: «Я понял! Я, кажется, понял! Иди сюда!»

И тогда Марика, бросив укоризненный взгляд на кота, зашагала в обратном направлении.

— Видишь? Ты видишь? Если отломить кусочек этого листа и поместить в поток, то он летит вверх. Не переворачивается, не выныривает в сторону, не опускается вниз. Летит на самый верх, видишь?

Глаза порозовевшего от возбуждения Рона еще сильнее блестели. В одной руке он держал странного вида высохший широкий лист непонятного растения, а другой постоянно теребил ворот кофты, словно та мешала ему дышать.

— Если туда другие вещи совать, то они вверх не летят. Ни камни, ни ветки, ни другие листья. А этот — летит!

— И что?

Затухший было скептицизм вернулся. Не то от недоверия, не то от страха, что подобная идея действительно может сработать.

— А то! Если сесть на такой лист верхом — а они есть очень широкие, смотри… — Рон махнул в сторону растущих у скалы кустов, под которыми беспорядочной кучей лежали высохшие пластины сродни той, что он держал в руке, — можно забраться самому и полететь вместе с ней. Говорю же, тело будто легче становится.

— Да ты рехнулся, наверное! Я даже пробовать не хочу!

Лететь вверх? На листе? На километровую высоту, чтобы случайно по полпути выпасть из не имеющего дверей «лифта»?

— Сработает! Я попой чувствую: сработает! Давай я первый пойду, а ты потом, когда убедишься, что у меня получилось.

Марика не могла понять: то ли сюда применима фраза «нет мозгов — нет боли», то ли другая — «смелым покоряются моря», но одно оставалось совершенно ясным: более бредовой идеи она за последнее время не слышала. Даже Лизи со своими рюкзаками позорно потеряла бы в счете.

— Да ты же… — в этом месте Марика осеклась, глядя на Рона широко распахнутыми глазами.

— Жирный? Я знаю.

— Я не то хотела сказать. Тяжелый…

Неуверенно промямленное слово явно указало на то, что сказать ей хотелось именно «жирный».

— Но лист должен выдержать. Иначе для чего бы им здесь лежать? И зачем существует поток?

— Ты что, на самом деле собрался это проверить?

— Да.

Теперь на нее смотрел вовсе не тупоголовый потребитель вредной пищи, желающий одного — быстро и безболезненно похудеть. На нее смотрел испытатель — вдохновленный сложной и рисковой идеей молодой парень, серьезный и как никогда ранее сосредоточенный.

Марика от страха и бессилия сжала и разжала кулаки.

— Да ты болван!

Рон не обиделся на нелестное слово, вместо этого улыбнулся и стал самим собой — оптимистичным веселым розовощеким Роном.

— Вот сейчас и проверим.

Она бегала вокруг, напоминая себе сбрендившую собачонку, и орала до хрипоты: «Не лезь!», «Не смей!», «Не рискуй!», «Мы найдем другой путь…», — но Рон не слушал. Подтащил широкий лист — псевдоковер — к скале и прыгнул на него сверху, как только тот начал отрываться от земли. Забрался на него с ногами, устроился в позе лотоса и счастливо помахал ей рукой.

— Ура-а-а-а! Взлетаем!

И рассмеялся.

— Дурак! Не двигайся там! Только не свались!

Но этот раскрасневшийся идиот, стоило листу подняться над землей на несколько метров, еще и попрыгал на нем, поднявшись на ноги.

— Даже не проседает! Очень устойчивый! Видишь?

Умудрился и станцевать что-то незатейливое.

— Слезь! Сядь! Прижми задницу!

«Блин, он же свалится, свалится, свалится…»

Но Рон не свалился. Минуту спустя он уже махал ей рукой, находясь на середине подъема, а еще через какое- то время его голос доносился как будто из облаков — с самого верха утеса, где тот, похоже, лежал на самом краю, свесившись головой вниз. Вот безбашенный!

— Я тут! Марика! Я поднялся! Давай и ты…

Но она не слышала его — не хотела. Нервничала так сильно, что пришлось сесть на траву и обнять себя за колени.

«Не поеду, не поеду, не поеду…»

— Тут поляна! Классная! Поднимайся, тебе понравится!

Марика раскачивалась из стороны в сторону и едва не выла от страха и бессилия. Она всегда боялась высоты — боялась лифтов, мостов и лестничных пролетов, если рядом находилась пройма в несколько этажей вниз, даром что перила — долго, что ли, через такие перевалиться?

Нет! Никаких лифтов без дверей! Никаких подъемов на листах-самолетах! Никаких сумасшедших поступков, которые в итоге будут стоить ей нервов и седых волос. Ну и что, что один поднялся? Она точно свалится, вот точно-точно полетит вниз, а если даже и нет, то вцепившиеся в края листа пальцы потом, как скрюченные гвозди, можно будет отдирать только монтировкой…

— Ну давай же! Чего ты ждешь! — вновь донеслось из облаков. — Это совсем не страшно, вот увидишь!

Не страшно? Как же…

— Я не могу! Я боюсь! — крикнула она хрипло, а следом прошептала: — Не могу, не могу, не могу… Разве ты не видишь?

А вокруг — идиллия: застывшая у скалы солнечная поляна, тихий шепоток травы, тишина и спокойствие. Качающиеся на ветру колокольчики цветов, игра тени и света на еловой чаще, стрекот голосистых цикад.

И напряженный взгляд желтых кошачьих глаз.

— Вот такая я бояка, Арви… Стыдно, да?

Наверху пролетел, пронзительно крикнув, орел; Марика задрала голову и прищурилась — синее небо слепило.

Хорошо ему, с крыльями-то. Свободно, без страхов… Летай — не хочу…

Непонятно откуда всплыли сказанные накануне у костра слова: «С чем бы вы ни столкнулись завтра, главное — не бойтесь…»

Он знал? Неужели Майкл знал, видел по карте? И заранее предупреждал не бояться? А она еще, как бравая женщина-воин, кивала: мол, не буду. Я уже ничего не боюсь… Вот и дура. Что она скажет ему вечером?

Странно, но в этот самый момент Марика осознала: она должна пойти вперед. Чтобы случился тот самый вечер у костра, чтобы нашлось о чем рассказать, пусть даже с остатками дрожи в конечностях, чтобы просто знать: она все-таки сделала это. Боялась, как последняя… но сделала.

— Арви, я дура, да?

Спасибо, сервал уже второй раз не стал кивать. Хороший кот, умный.

— Но тебе придется пойти со мной, понимаешь? Если я все-таки сяду на этот чертов ковер, он очень быстро оторвется от земли, и тебе придется успеть на него запрыгнуть. Потому что без тебя я не полечу, это ясно? Ведь тебе ясно?

Она говорила с ним как с человеком: объясняла, увещевала, умоляла и угрожала. Даже не задумывалась, способны ли кошачьи мозги понять человеческую речь. Если листья могут летать, то и коты могут распознавать слова. Могут. Должны! Иначе она не полетит!

— Не делай так, чтобы я свалилась, слышишь? Если не запрыгнешь, я свалюсь.

Теперь Арви смотрел в сторону; казалось, нервничал он не меньше.

— Я сейчас пойду, возьму эту чертову пластину и прыгну на нее. И ты тоже прыгнешь! Понял? Приготовься!

Верила ли она в успех? Нет. Потому что попросту перестала думать о нем. Есть шаг — надо сделать, и не время размышлять о последствиях. Просто делать. Пока взялся откуда-то неукротимый дух, пока есть силы и решимость…

— Мари-и-и-ика! Ты где-е-е-е?

На выкрик из облаков она не ответила. С хмурым, но крайне сосредоточенным видом подошла к куче листов. Не обращая внимания на дрожь в коленях, выбрала тот, что показался ей наиболее широким, проверила на наличие трещин, зачем-то стряхнула паутину, грозно посмотрела на сервала.

— Ты прыгнешь. Понял?

Кот дернул ухом, а по морде читалось: ему бы оказаться подальше отсюда…

— Даже не думай. Все, я потащила его к потоку.

И она, как куском фанеры, зашуршала листом по траве — не легким, но и не тяжелым, суховатым на ощупь. Остановилась за метр до того места, где на свое транспортное место сел Рон. Бросила «ковер» на траву, проверила, на месте ли рюкзак, тяжело выдохнула. Наверное, посмотрись она в этот момент в зеркало — нормальное зеркало, — увидела бы самое мрачное из существующих выражений собственного лица: бледное, упертое, с поджатыми губами и нездоровым блеском глаз цвета кофе.

— Все, Арви. Приготовься.

Тот не двинулся с места, но она была уверена, что слышал ее. Как же глухо звучит собственный голос.

— Создатель, помоги мне.

Дрожь нахлынула с новой силой, стало трудно дышать. Чувствуя, что еще секунда — и наступит паника, Марика взялась за край листа и «вдвинула» его в поток; тот тут же начал медленно подниматься (чертов Рон, нашел же метод…) — а через секунду, успев автоматически перемолиться всем богам, запрыгнула на него сверху. Чувствуя неустойчивость пластины, судорожно на карачках отползла в сторону, резко перевернулась и плюхнулась на попу. А после заорала не своим голосом:

— Прыгай сюда!!!

Арви не шелохнулся. Лист медленно полз вверх, Марика сжала кулаки.

— Арви-и-и-и!!!

Сервал пригнул голову и жалобно, хрипло мяукнул. Она впервые слышала, чтобы он мяукал.

— Прыгай, ты, чертов кот! Я без тебя не поеду! Слышишь? Я же смогла!!! ПРЫГАЙ!!!

Он трясся, она видела это даже отсюда. Трясся и все не двигался. И она уже готова была ступить вниз — к черту лист, пусть летит без нее, — как Арви подобрался, взял разгон с места и в длинном красивом прыжке — вытянутые вперед лапы, блестящая на солнце шерсть — перелетел на лист. Она знала, что запомнит этот момент на всю жизнь. Сервал приземлился в сантиметре от нее, выпустил все когти, распушил загривок и дикими глазами посмотрел прямо перед собой.

— Ты молодец! Слышишь? Молодец!!!

И она впервые обняла кота за шею, чего тот, в приступе нервной дрожи, даже не заметил.

А минуту спустя она визжала от восторга. Просто не могла сдержаться.

Вот почему танцевал Рон, вот почему он так счастливо смеялся; как не смеяться, когда вокруг так красиво?

Земля оставалась все дальше, а небо становилось все ближе, за спиной медленно плыл каменистый утес, а лифт — вполне себе устойчивая платформа, без дрожи и крена, — мягко скользил вверх. И на место страха вдруг пришел восторг — беспричинная эйфория. Какой красивый, оказывается, сверху лес! А эти далекие горы за ним — серо-голубые исполины и белые снежные шапки на фоне синевы. Какие краски, какие цвета! Зеленый, желтый, оранжевый, глубокий красный… Почему она не видела их там, снизу? Почему не видела прозрачность воздуха, многоцветность пейзажей, почему не видела размах окружающей красоты, ее величия?

В эту минуту Марика поняла, что абсолютно счастлива, и в порыве безудержного восторга закричала снова — звук подхватил играющий потоком ветер. Тот самый Ветер…

Может быть, за всю оставшуюся жизнь она больше не сделает ничего подобного. Может, будет жалеть об этом, может, нет, но сейчас — тот самый момент, когда можно стать совсем настоящим. Можно открыть рот и в немом восторге просто плыть над землей; можно, не помня об этом, зарыться пальцами в жесткую рыжую шерсть и прижать к себе дрожащего друга; можно пропитаться моментом настолько, чтобы потом никогда — никогда-никогда — не забыть ни единой, даже самой мельчайшей детали.

Они валялись на земле, словно беззаботные подростки, словно знали друг друга всю жизнь. По крайней мере, так казалось в эту минуту. Мягкая трава под пальцами, и хочется смеяться.

— А ты боялась! Видела, как классно?

— Я решилась! До сих пор не верю! Я решилась!

В глаза било яркое солнце — Марика прикрыла их, шевелил челку ветер.

— Я теперь никогда этого не забуду. Вообще никогда…

Она глубоко вдохнула и выдохнула напоенный запахом медуницы воздух.

А полчаса спустя настало время прощаться — теперь стрелки на их картах указывали в разные стороны.

Рон улыбался чуть смущенно, несмело. Держал в руках толстовку и все время поддевал сползающую с плеча лямку рюкзака.

— Мне налево, куда-то в чащу. Похожу еще немного сегодня да выберу место для стоянки.

Арви все еще нервно вылизывал шкуру и иногда озирался по сторонам, но уже не дышал по-собачьи, высунув язык, — успокоился.

— Да, а я куда-то туда.

Марика неопределенно махнула рукой вправо. Повисла неуклюжая пауза, та самая, когда волею судеб ставшие вдруг друзьями незнакомцы снова становятся чужими. Когда тает связь и ширится пропасть — возрастная и социальная; когда становится непонятно, почему минутой раньше не чувствовалось никакого отчуждения.

Хотя они чувствовали это оба: совсем связь не растаяла, от нее осталась тонкая — не шире паутинки — прозрачная ниточка. Еще не друзья, но уже не чужие. И уж точно не враги. Просто люди, что-то преодолевшие вместе.

— Давай я дам тебе с собой еды. Положишь в кружку, накроешь чем-нибудь…

— Не надо, — Рон засмущался и потупился; теперь он глядел в землю, но через секунду поднял глаза. — Если вдруг встретимся, я буду рад.

Она улыбнулась в ответ на его взгляд: «А ты не такая стерва, какой казалась раньше». Мысленно согласилась: «Да и ты не такой увалень. Спасибо, что помог».

— Ну, я пошел.

И, не дождавшись ответа вслух, он зашагал к густеющему вдалеке лесу. Махнул на прощанье рукой и не стал оборачиваться.

— Пока, — тихо ответила Марика. — Удачи.

* * *

Интересно, а из ее знакомых кто-то смог бы?

Смог бы вот так залезть на поднимающийся вдоль горы лист, смог бы с неподдельным интересом и любопытством постигать, изобретать, рисковать? Проверять на себе кажущиеся не поддающимися логике замыслы, зная, что неверный шаг может легко привести к гибели? Стал бы кто-то из них звать за собой незнакомца, подбадривать его, протягивать руку тогда, когда мог бы попросту развернуться и уйти? Ведь, как она сама считала, на Магии у каждого свой путь.

Да, именно так она и считала. А теперь сидела тут, на вершине горы, и испытывала тихую, но чрезвычайно душевную признательность.

Нет, не полез бы Ричард на лист. Где там! Он бы и на Магию никогда не ступил, не просчитав заранее риски. А тут их не просчитать — в этом и прелесть. Смог бы пересилить себя тот же Альберт? Или секретарша Катти? А ее бывшая подруга Эмили? Хоть кто-нибудь из них?

Потягивая из фляжки воду, Марика поймала себя на мысли, что Катти, возможно, смогла бы. Тихий нрав, но несгибаемая, несмотря на доброту, решимость в серых глазах — девушка-загадка. Такой бы, наверное, здесь понравилось.

Она так и не спросила Рона о том, как он попал на Магию. Забыла. Как люди вообще сюда попадают? Все через не существующий на второй день веб-сайт? Сплошные загадки. Ничего, если встретятся еще раз — спросит.

Запихивая флягу обратно в рюкзак, она наткнулась пальцами на зеркало. Зачем-то вытащила его, погладила узорную рамку.

— Привет, Лао. Как ты? Я просто хотела сказать «привет».

На поверхности бодро высветилось: «Привет». А затем: «Ты молодец!»

— Спасибо.

Марика смущенно улыбнулась. Огляделась вокруг с особенным наслаждением, как бывает после удачного парашютного прыжка и осознания, что ты все еще жив, втянула в легкие чистый горный воздух и посмотрела направо. На лес, на вьющуюся как ни в чем не бывало тропку, на растущие по ее краям колокольчики и клевер.

— Мне хорошо с тобой, знаешь? — зачем-то добавила, не глядя на магический предмет-спутник. А когда, налюбовавшись пейзажем, опустила взгляд, то прочитала:

«Так может сказать только человек, которому хорошо с самим собой».

Улыбнулась шире.

— Тебе лучше знать.

И, поднявшись, кивнула сервалу.

— Пойдем, кот?

* * *

— Как вы думаете, у человека существует только физическое тело?

Вопрос поставил их в тупик.

Одетая в белую спортивную курточку Агнес потупилась на руки; Том, наоборот, пытался взором, в котором угадывалась напряженная мозговая работа, проделать в Учителе дыру.

— Наверное, есть еще невидимые, да? — спросил он, смахнув вбок упавшую на глаза челку.

— Невидимые, скажем так, они лишь до поры до времени. Если вам однажды станет хватать энергии, вы их увидите.

Майкл вытянул руку, в которой держал сучковатую палку, и принялся ей рисовать на покрытой хвоей земле. Сегодня он решил провести занятие пораньше и место выбрал другое; в итоге вместо зимней ночи, потрескивающего костра и стужи вокруг царил теплый, тонущий в закате вечер, шелестел в густых кронах ветер.

— На самом деле дополнительных тел у каждого человека достаточно много, и все они отвечают за разное, — сдвигая иголки, он схематично нарисовал человечка и окружил его дополнительными яйцеобразными слоями. — Но только если все они сбалансированы и находятся в гармонии, вы будете здоровой, счастливой, полноценно развивающейся личностью. От их баланса зависит не только ваше умение общаться с невидимым миром, но также и тонкость восприятия, и настроение, и способность принимать новые идеи, анализировать их.

— Учитель, а как сделать так, чтобы стало хватать энергии?

Агнес хотелось увидеть все невидимое уже сейчас, он понимал это. Сам когда-то был таким, хоть и не столь торопливым.

— Практикуя уже рассказанные мной вещи, вы постепенно копите ее. Учитесь концентрировать энергию, становитесь сильнее.

— То есть надо ждать? А нет ли такого источника, чтобы сел в него — и зарядился?

— Как робот, что ли? — хохотнул Том. — Подключился вилкой в розетку, и глаза загорелись?

— Для всего требуется время и ожидание, — произнес Майкл, глядя на распластанного между иголок человечка. Зачем-то потрогал кончиком палки его сердечный центр, а затем присоединил его линией от макушки к небу. Помолчал. Затем вынырнул из далеких мыслей и добавил: — Для всего. И это едва ли не самое первое, чему вам придется научиться, — терпению.

Несмотря на то что эти двое начали посещать его занятия более полугода назад, терпение все еще не являлось их сильной стороной.

Как, впрочем, сегодня и его: Майкл то и дело поглядывал на электронную карту-планшет, на которой час назад напротив имени Марики Леви высветилось «+1», а затем и «+2». За что еще два балла? Хорошо идет, молодец. Значит, прошла подъем и сделала другие верные выводы. Хотелось бы послушать, какие именно, но сейчас идет занятие, он и так перенес его на час раньше для того, чтобы завершить до темноты.

— Так какие, по вашему мнению, существуют дополнительные тела?

— Аура? — после паузы неуверенно предложил Том; рука в его кармане беспрерывно двигалась, будто пальцы комкали невидимую бумажку.

— Верно. Еще?

— Тело здоровья? — включилась в диалог Агнес.

— Не совсем. Тело здоровья — это гармоничная работа всех составляющих.

— Тогда, может, тело настроения? Мыслительное тело?

— Близко. Что ж, давайте разбираться по порядку. Когда вам требуется какая-то идея или новая информация, которой ваш разум до сих пор не обладал, по осознанному запросу действительно можно активировать мыслительное тело, оно называется ментальным. Ваше настроение всегда отражается на астральном теле, теле эмоций…

— А они все находятся вокруг нас? Рядом с физическим телом?

Любопытная ученица все еще не оставляла попыток понять, можно ли упомянутые тела каким-нибудь образом разглядеть.

— Некоторые находятся рядом, некоторые — удаленно в различных слоях энергетического мира.

— Значит, так просто не увидеть?

Майкл мягко улыбнулся.

— Когда-нибудь, Агнес. Не торопитесь. Итак, перейдем к общей классификации, над которой вам впоследствии придется подумать самостоятельно…

И он принялся слева от человечка, заключенного в окружности, чертить палкой новую схему.

— Давайте начнем с того, что человек — структура многогранная. Он может мыслить, чувствовать, воспринимать, анализировать, осознавать. Может удерживать больше или меньше энергии — в том числе энергии здоровья, денег, успеха и так далее, — может либо уметь влиять на внешние жизненные обстоятельства, либо не уметь. Либо способен формировать их самостоятельно, либо нет. И все это зависит от развитости и гармоничности не только физического тела, но и его тонких тел. Которых, к слову говоря, помимо физического, шесть.

— Шесть?!

— Да, шесть. Но может становиться больше, если в этом есть необходимость.

Майкл взглянул на удивленную Агнес и улыбнулся.

— Не верится?

— Верится, — она смутилась. — Просто живешь и не думаешь, что есть что-то помимо того, что видишь глазами. Например, отражение в зеркале.

— Вот для того, чтобы научиться видеть не только глазами, мы и будем разбираться, как усовершенствовать и развить наши тонкие тела. И если преуспеем, научимся слышать и видеть структуры тонкого мира. Вам ведь это интересно?

— Очень интересно!

— Конечно, интересно, Учитель!

Теперь они смотрели на него как на волшебника, собирающегося открыть принесенный с собой и до того завязанный тесьмой куль с подарками.

Он любил эти моменты. Горящие интересом глаза, сконцентрированное внимание, искрящаяся в воздухе нетерпеливость и готовность слышать. Любил ощущение того, что Знание интересно не только ему самому, но и другим. Ценные моменты.

— Хорошо, тогда перейдем к классификации.

Второго «голого» пока еще человечка, нарисованного на земле, коснулся кончик изогнутой палки.

— Тело номер один — астральное. Тело эмоций. Оно заключено в физическом, но иногда его контуры расширяются или сужаются в зависимости от испытываемого настроения, например радости, злости, прилива вдохновения, уныния, счастья. На этом теле всегда отражены наши эмоции, и по нему же можно увидеть, «здоровы» ли они.

— А как?

— Агнес… — предупреждающе произнес Майкл.

— Все-все. Молчу и слушаю. Учусь не торопиться.

— Молодец, — он сделал паузу. — Тело номер два — эфирное. Это тело защиты. Оно находится снаружи и плотно прилегает к физическому, как невидимая рубашка, — новая линия сомкнулась вокруг контура человечка. — Это тело защищает нас от вредоносных энергетических воздействий извне, от избытка получаемой информации, от многих вещей. Далее идет аура (новый контур, чуть дальше от первого). Она является телом взаимодействия с другими людьми, телом контакта. И она также является защитным телом, на которое в первую очередь ложатся вредоносные энергоструктуры, такие как порчи, сглазы, наговоры, проклятия. Хотя последнее ложится не только на самого человека, увы, но и на посылающего…

Майкл задумчиво помолчал, пожевал губами. С ветки на соседнем дереве вспорхнула птица — захлопали крылья, раздался птичий крик, мол, лечу я уже, ждите; почему-то ему показалось, что она прокричала именно это. Вновь задвигался по земле кончик палки.

— Далее идет казуальное — причинно-следственное тело, также отвечающее за умение удерживать финансовые потоки, успех и прочее. Следом — ментальное тело — тело получения информации и ее обработки, и бодхиальное тело — тело взаимодействия с высшим проявлением — Вселенной, Источником или Создателем, если хотите.

После того как речь умолкла, Агнес и Том, глядя на нарисованную Майклом схему, целую минуту молчали — переваривали услышанное. Не решались ни спрашивать, ни комментировать. Ждали продолжения.

— Все понятно?

Он спросил это, зная, что пока ничего не понятно. Так и должно быть: детали встанут на место позже, а пока стоит дать им время подумать.

— Если пока вопросов нет, то вот домашнее задание: попробуйте осознать наличие у себя тонких тел и их предназначение. Чувствовать каждое по отдельности не нужно, только осознать. Ясно?

— Ясно.

Место урока ученики покинули, забыв попрощаться, загруженные новым доверху, как тяжелые составы с углем.

Майкл смотрел им вслед, пока между деревьями не перестали мелькать спины: одна в белой курточке, другая в черной.

* * *

— А я нашла зеркалу имя, представляете? Так долго искала! Перебрала десятки вариантов, а ему все не нравилось. Но ведь в итоге нашла!

Марика болтала без умолку. Носилась вокруг проводника, что появился возле ее стоянки пять минут назад и теперь складывал костер, и рассказывала-рассказывала-рассказывала. Ее переполнившемуся кувшину впечатлений срочно требовалось выплеснуться через край, и слова напоминали бурную речку.

— А Арви! Ему с утра котелок наварил гороховой каши, и тот с полчаса морщился, прежде чем поел. А мясо никак — сколько ни пыталась его наколдовать, ничего не вышло. А как он сегодня храбро прыгнул!

— Котелок?

— Арви!

— Прыгнул куда?

— Ну, на тот лист, который был возле подъема… Сейчас! — она взмахнула рукой в предвкушении. — Сейчас я все расскажу!

Марика кое-как усадила себя на поваленное бревно, радостно выдохнула и почесалась.

— Эх, помыться бы… Слушайте, а у вас стиралки нет?

Сказала — и прикусила язык. Поняла, что, наверное, перегнула палку: с чего бы ей спрашивать о таком проводника? Ведь все идут в грязном, у всех равные условия. Смутилась.

А Майкл застыл, держа в руках сушняк на растопку, задумался. Затем сложил веточки на землю, отряхнул ладони и с отразившимся на лице удивлением ответил:

— Вообще-то есть.

— Правда?

Было видно, как она терзается: то ли поканючить «можно я постираю?», то ли пересилить себя и отказаться от соблазна в преимуществе, не предоставленном другим. Победил соблазн.

— А можно я постираю вещи? Эта кофта… я от нее уже чешусь… И штаны. Или это будет неправильно? Так, наверное, нельзя? Недопустимо правилами?

— Ну, вообще-то правила здесь формируются в каком-то смысле на ходу. Я вот тоже не прихожу обычно к людям, чтобы посидеть у костра, но это не возбраняется. Другое дело, — тут Морэн сделал паузу, — что Уровень заметит это и, скорее всего, за появившийся плюс в виде поблажки со стиркой даст вам какое-нибудь дополнительное испытание. Так что решать вам. Мне стиралки не жалко.

Костер он складывать не стал — ждал, пока притихшая Марика придет к какому-либо решению, а та от усердия, пытаясь взвесить все плюсы и минусы, ерзала из стороны в сторону, как будто поверхность бревна жглась и кололась.

— Слушайте, — наконец выпалила она, — мне ведь идти не очень долго осталось? Я уже пять дней иду. В любом случае, скорее всего, столько же или меньше, так?

— Возможно.

— Тогда оставшиеся пять дней, или сколько их там, я пройду в чистой одежде, что будет гораздо приятнее. Поэтому согласна! — она хлопнула себя ладонью по колену. — Сегодня все перестираю, а потом пройду дополнительное испытание. Согласна!

Глядя на ее раскрасневшееся, полное решимости лицо, Майкл улыбнулся.

— Тогда костер я складывать не буду. Сейчас сформирую нам путь. А вы, пожалуйста, застегните толстовку, наденьте шапку и завяжите шарф.

— Зачем?

— Затем, что в летнем домике стиральной машины нет, но она есть в зимнем коттедже, что расположен высоко в горах. А там холодно.

— Ух ты!

Без всяких споров Марика достала со дна рюкзака помятую шапку, потрясла ею в воздухе, чтобы распушить слежавшийся мех, и принялась послушно натягивать ее на голову.

* * *

— Вот это да-а-а-а! Как здорово!

Из окон, заставляя снежинки сверкать и переливаться, на сугробы падал теплый желтый свет, а Марика с наслаждением топталась по ним — нетронутым пушистым холмикам; из-под подошв то и дело раздавалось «хрусь-хрусь». Скрипел под сапогами снег, изо рта, растворяясь в холодном воздухе, вырывались клубы пара.

— Как красиво! Как будто из лета вдруг попали в Новый год! Вам бы тут елку нарядить и гирляндами ее увешать! А дом какой шикарный! Не сарай, как я думала, а прямо дворец. Простите, надеюсь, не обидела?

Она повернулась и замерла, Майкл залюбовался раскрасневшимися щеками и блестящими от радости глазами. И всего-то увидела снова снег. Смешно выбились из-под съехавшей на лоб шапки пряди волос.

— Нет, не обидели. Хороший дом, добротный. Здесь гораздо больше удобств, чем в том, что в лесу.

— И вид какой!

Скрип прекратился, когда Марика замерла и приоткрыла рот, залюбовавшись пейзажем — восстающими на фоне темного неба снежными горными пиками. Над коттеджем повисли мириады звезд; закат здесь догорел рано; опустилась ночь.

— Нет, точно Новый год. Я вообще не пойму: здесь будто все четыре сезона сразу. То абсолютная зима, то идешь в лесу, и как будто лето. То становится сыро, и накатывает осень. То вдруг снова оттаивает, и звенит весна. Как так может быть? Ведь в Нордейле сейчас лето. Просто лето, и все.

Вместо объяснений Майкл усмехнулся.

— Вы еще не видели долину Золотых Листьев. Там всегда бархатная осень. Тепло и красиво.

— Правда? А где это?

— Может быть, вы еще увидите. Не так далеко отсюда.

Гостья вдруг отвлеклась и завертела головой.

— Слушайте, а Арви с нами не пошел?

— Нет, он остался на том месте, куда вы вернетесь завтра. Не беспокойтесь, он вас дождется.

Марика частично успокоилась. Снова с искренним восторгом посмотрела на коттедж.

— Ну надо же! Сказка, и только!

В этот момент Майкл почему-то подумал об Анне. Не хотел сравнивать — всегда старался этого избегать, — но в этот момент сравнил. И почему его собственная девушка или та, кого он считал таковой, никогда не выказывала восторгов по поводу этого места? Ведь и правда красиво. Очень красиво! Горы, далекие завывания ветра в утесах, тишина, нетронутая белизна пейзажей и уют. Идиллия для души и тела.

Но нет. У Анны всегда были свои принципы и взгляды. И этот дом в ее понятие «хорошо» не входил. А если и слышались положительные фразы о коттедже, то обязательно в связке с каким-нибудь «но»…

— …Но куда там ходить?

— …Но что там делать?

— …Но ведь не будешь, хоть и красиво, сидеть в четырех стенах, как сыч?

— …Классный камин, но ведь его топить? Носить дрова, разжигать, следить…

Как будто она их носила.

Морэн, глядя в сторону, незаметно вздохнул. Затем повернулся, не смог сдержать улыбку при виде вновь принявшейся топтаться по снегу Марики и произнес:

— Пройдем в дом? Покажу вам, где стиральная машина и остальное.

Часом позже, отмывшаяся в белоснежной ванной и переодевшаяся в хлопковую футболку, толстый мужской вязаный свитер и широкие для ее фигуры штаны, Марика сидела в кресле, слушая потрескивающие за спиной в камине поленья, и потягивала из прозрачного стакана на ножке теплое, пахнущее корицей и имбирем вино.

Они устроились не в гостиной, а на застекленном балконе, откуда открывался завораживающий панорамный вид на укрытую ночью Магию.

Чужие коттедж, стакан и выбор алкогольного напитка, а на душе хорошо. Не своя квартира, но уютно; рядом не Ричард, а проводник, но от того не грустно, а спокойно. Горы за окном умиротворяли.

Где-то внизу, в подвальном помещении, крутил во вспененной воде грязные вещи барабан стиральной машины.

Майкл сидел в соседнем кресле и аккуратно набивал табаком папиросную бумагу. Скручивал, склеивал и откладывал их в коробочку. Получались эдакие шуршащие конфетки. Ни одну из них, впрочем, не раскуривал, лишь самозабвенно предавался занятию.

— Вы курите? — не удержалась от вопроса Марика. Зачем набивать и складывать в футляр — чтобы взять с собой?

— Нет, — не отрывая взгляда от щепотки табака, что держал между пальцами, Майкл покачал головой. — Раньше курил. А сейчас иногда просто скручиваю их. Так. Привычка. А вы?

— Тоже нет.

— Нетерпимы к табаку?

— Да почему, терпима.

К этому моменту она успела рассказать ему и про подъем, и про встречу с Роном, и про собственные испытанные за день чувства. Она видела, что он порадовался. Слушал с интересом, иногда задумывался о чем-то своем, не перебивал и молча, но искренне разделял ее восторг по поводу собственных достижений. В конце сказал лишь: «Вы молодец», — но и этих незатейливых слов ей хватило, чтобы тихое чувство блаженства вновь вернулось.

А сейчас они просто сидели. Пили вино, смотрели на горы и ждали, пока стиральная машина выполнит заданную программу, пока можно будет достать выстиранное, положить в сушилку и тогда уже отправляться спать.

Хорошие минуты ни о чем: для отдыха, неторопливой беседы, вечерней тишины без спешки.

— А где вы раньше работали?

Если наклонить стакан, в нем из стороны в сторону болталась коричневая пахучая палочка корицы. Марика не стала убирать ее на блюдце. Пусть болтается.

— Я был солдатом.

— Солдатом? — едва ли она могла удивиться больше. — Служили? Исполняли приказы? Подчинялись?

— Да. Когда приказы были правильные, а они почти всегда были правильными, исполнял. А почему вы удивляетесь?

— Потому что вы… — на этом месте Марика запнулась, — такой спокойный, уравновешенный, логичный. Невозмутимый даже.

— Хорошие качества для солдата, не так ли? — Майкл положил в жестяную коробочку очередную самокрутку и улыбнулся. — Как раз нужные.

— Все равно. Вы не похожи на солдата. Солдаты, мне кажется, не особенно думают, когда им приказывают, а вы слишком умны, чтобы не думать.

— Тогда называйте меня Воином.

— Вот это вам подходит больше.

Она видела, как улыбка снова тронула кончики его губ.

Какое-то время они молчали; огонь неторопливо пережевывал заброшенные в камин дрова, за окном, будто картинка с календаря с надписью «Декабрь», застыла зима. От вина хотелось говорить еще. Не о чем-то конкретном, просто говорить.

Видимо, Майкл чувствовал то же самое и поэтому спросил:

— Марика, а вы любите роскошь?

Она удивилась. Пожала плечами.

— Люблю, — и смутилась прямоте своего ответа. — Наверное, все ее любят. Даже те, кто говорит, что им удобно спать в промозглой комнате два на два на кровати без матраса и иметь всего лишь одну пару обуви на все случаи жизни.

— А почему вы ее любите?

Странно. Зачем бы ему это знать? Да и ответ на вопрос очевиден.

— За комфорт. Роскошь для меня — это качество, которому я радуюсь, максимальное удобство, красота, которой радуется взгляд. Поэтому я считаю ее нормальной.

— И поэтому хотите в конце пути попросить еще денег?

Затронутая тема внесла легкий дискомфорт в эмоциональную составляющую, но к этому моменту Марика чувствовала себя готовой ее обсуждать. Действительно, почему нет? Тем более, как показала практика, Майкл никогда не задает вопросы, чтобы потом уколоть. И она ответила:

— С деньгами больше возможностей. Захотел рыбы — купил рыбу. Захотел в кино — пошел в кино. Решил создать бизнес — купил новое здание для офиса и нанял рабочих. Деньги — это свобода.

Мужчина в соседнем кресле покачал головой и отложил футляр с самокрутками. Посмотрел на нее глубоким, как у оракула, взглядом.

— Я вас, наверное, удивлю тем, что скажу.

— Чем же?

— Сначала кое-что добавлю. Вы никогда не замечали, что, когда у вас мало денег, вам легче их тратить? Их как бы не жалко. Захотели журнал — купили журнал и порадовались ему, даже если после этого осталось только на хлеб. Увидели в магазине новую красивую кружку и тут же посчитали в кошельке: а хватит ли? Когда увидели, что хватит, пришли в восторг. Заметили на прилавке чудесную плюшевую игрушку — и тут же схватили, невзирая на то, что вроде бы не нужна.

— Да, замечала.

— А знаете, отчего так происходит?

— Отчего?

— Оттого, что, когда денег мало, их энергия слаба, и она не влияет на вас так сильно, как начинает в тот момент, когда ее становится больше. Вы остаетесь свободной. И деньги нужны вам для того, чтобы превратить их в эквивалент радости в виде покупок, подарков, нужных вещей. А знаете, что происходит, когда сумма дохода, к которой вы привыкли, начинает увеличиваться?

— Что?

— С людьми начинаются метаморфозы. И когда они заходят в тот же магазин, скажем, через год, уже более богатыми людьми, и их рука тянется к журналу, они сначала берут его, а затем откладывают обратно. Мол, мне он сейчас не обязателен. Видят красивую кружку для кухни и думают: «Я могу таких купить десять. Но у меня уже есть три. Мне и гостям хватает, чтобы пить чай, поэтому брать не буду». А плюшевая игрушка? Ну да, милая, но ведь бесполезная… зачем лишние траты?

Марика слушала молча; вино в стакане остыло до комнатной температуры.

— Хотите знать, почему так случается?

— Хочу.

На душе стало тягостнее, будто придавило сверху пыльное покрывало.

— Потому что как только энергии денег в жизни любого человека становится больше — начинается ее агрессивное воздействие. И если человек, как я уже говорил раньше, внутренне не дорос до нужного уровня — уровня, когда он способен ее удерживать и управлять ей, — она начинает управлять им. Денег хочется все больше и больше. И заметьте, уже не для того, чтобы порадовать себя любимого — да, подарки другим всегда покупать легче, но тут мы все-таки говорим о себе, — а для того, чтобы сделать из них еще больше денег. Но когда целью становятся не мечты, а сами деньги, свобода теряется. Поверьте, полностью. И поэтому, когда люди говорят: «Деньги сделают меня свободным», — они очень часто заблуждаются. Там, в конце пути, куда они хотят дойти, вместо желанной мечты повисает символ купюры. И начинается настоящая зависимость — рабство у богатства. И это очень и очень сложная ловушка, в которой вам почти до самого конца будет казаться, что вы пытаетесь разбогатеть для благих целей.

— И прозревают немногие?

— Почти никто. Или слишком поздно.

Разговор вытолкнул Марику из зоны комфорта. Непонятно откуда взялось раздражение:

— Но ведь у кого-то выходит владеть большими капиталами и оставаться свободными?

— У тех, кто идет равномерно, вкладывая свой труд и осознавая шаги. У тех, кто идет к богатству с пониманием.

Взметнувшееся раздражение, как вода в фонтанчике, которому перекрыли трубу, принялось нехотя спадать.

— А вы сами против комфорта?

— А разве похоже?

И он улыбнулся так искренне, что Марика, несмотря на недавнюю эмоциональную вспышку, улыбнулась тоже.

— Просто вы все время пытаетесь меня убедить, что денег у пилона просить не стоит.

— Нет, я пытаюсь заставить вас думать.

Она фыркнула.

— А сама я не умею думать?

— Судя по тому, что в конце концов вы оказались здесь, ваши думы завели вас в тупик.

— Тут вы правы.

Хочешь — не хочешь признать, а он действительно прав. С отчетливой ясностью встал перед глазами тот день, когда Марика пила не здесь, а в собственной квартире в одиночку. С полной безнадежностью в глазах и на душе, с чувством безысходности. И маялась она этим чувством не один день и даже не месяц. Казалось бы, что-то делала, карабкалась: писала сценарии, разрабатывала проекты, двигалась по карьерной лестнице, получала все большую зарплату, — а ощущение застоя не уходило.

Здесь же, на Магии, она всего за пять дней ощутила истинное неподдельное движение вперед. Боялась, но шла. Не сдалась в первый день, когда леденели от мороза руки и щеки, когда, стоя на запорошенном снегом пике скалы, не могла определить, куда шагать дальше. Смогла разобраться в предназначении тотемов и получить палатку и котелок. Не схватила инфаркт, когда впервые увидела сервала, не отдала рюкзак, когда на нее кинулись с кулаками. Сумела забраться и полететь сегодня на чертовом листе-самолете вверх на километровую высоту. За последние дни она сумела столько, сколько не сумела за прежние годы, когда любое завершенное дело не являлось поводом похвалить себя. А здесь хотелось гордиться. Здесь приходило понимание, что есть еще порох и силы, есть в тебе что-то настоящее, как есть поводы для радости и похвалы.

Конечно, оставались и скребущие душу моменты: не помогла деду, нагрубила этой вредной Лизи, не поделилась когда-то семечкой с этой… как ее… Марика поняла, что напрочь забыла имя той драчливой дамы, что пыталась отобрать ее рюкзак; ну да Бог с ней. Не сразу решилась общаться с незнакомцами… Нерешительная, замкнутая, скрытная, с задранным вверх подбородком — мало ли минусов? Но ведь учится. Потихоньку и не всему сразу, но учится. И получается уже гораздо лучше! Вон, с тем же Роном заговорила, не повела себя как раньше. Значит, и другому научится.

После этих мыслей окончательно прошла злость на поднятую Майклом тему денег. Да, и здесь учится. Просто все идет не так гладко, как хотелось бы, и не так быстро. И пока не осознала, что деньги — зло, их все равно хотелось побольше. Чтобы двумя руками, двумя ногами и лопатой…

В общем, да, ловушка.

— Умеете вы поднимать темы, которые выбивают из колеи.

— Они вас выводят из равновесия, потому что вы позволяете им это делать. Просто не живите ради денег, живите ради себя. Отпускайте деньги легче, даже когда их много, и они всегда будут к вам возвращаться.

— Вам легко говорить.

— Иногда нелегко. Иногда говорить, Марика, совсем не легко.

Она смотрела на его руки, держащие стакан с вином, на браслет из ракушек на запястье, на широкое витое кольцо на безымянном пальце — в виде не то змеи, не то дракона — и на еще одно, на среднем пальце, — тонкое и с камнем.

— А у вас есть девушка? — вдруг спросила Марика и поразилась собственной бестактности.

Наверное, поразился и Майкл, потому что его серые глаза удивленно распахнулись, а брови приподнялись.

— А что, я не похож по качествам на человека, у которого может быть девушка? Как прежде и на солдата?

И он так открыто и искренне улыбнулся, что внутри Марики что-то екнуло. Как если бы ладно работающий механизм вдруг дал секундный сбой, в шестеренки попала песчинка — и раздался скрип застопорившихся деталей. Она едва обратила на это внимание, просто мысленно встряхнулась и постаралась как можно быстрее заверить Майкла в обратном:

— Вы не подумайте… Нет-нет, вы внешне замечательно выглядите…

— Но скуп на доброту характера?

Он издевался.

— Да нет же! Это я из-за колец. У вас их два, вот я и подумала…

— А-а-а, вот вы о чем… — он посмотрел на собственную руку. — Ясно. Нет, это другие кольца. То, что с драконом, символизирует дух Воина, второе же — с родонитом — используется для стабилизации и гармонизации внутренней системы.

Марика выдохнула с облегчением: ей показалось, что она только что едва не поскользнулась на обледеневшей поверхности озера, но смогла удержаться, не грохнуться на пятую точку; она допила остатки вина и улыбнулась.

— Ясно.

— Но девушка у меня есть, — добавил Майкл мягко.

«Тьфу на тебя, — вырвалось у Марики мысленно. — Только обрадовалась».

Хотя чему, собственно, обрадовалась?

— Вот.

Морэн достал из кармана телефон, нажал несколько кнопок на экране и вытянул руку, чтобы показать Марике.

— У меня есть ее фото. Это Анна.

С экрана мобильного смотрела мягкая и грациозная дама с водопадом длинных золотых волос. Длинные ресницы, аккуратный носик, загадочная улыбка.

«Красивая», — подумала Марика сухо, почему-то напоминая себе ведьму из сказки, которая недобро смотрит на молодую румяную принцессу.

— Любите блондинок?

На этот раз Майкл взглянул чуть укоризненно, улыбнулся и промолчал.

Марике хотелось стукнуть себя невидимой клюкой по голове. Куда ее занесло?

— У вас, полагаю, тоже есть кавалер.

«Один — один».

Майкл вернул телефон в карман.

— Да, есть. Но у меня нет его фото на телефоне, как, собственно, нет и телефона. Остался в машине.

— Не ошибусь, если предположу, что богатый?

— Да, не ошибетесь. Главный инвестор нашего канала.

Ее собеседник кивнул чему-то своему, будто удостоверившись в правоте собственных выводов, и ей вдруг захотелось защищаться.

— Он не такой… Я не из-за этого с ним… Да что я несу? Просто мы подходим друг другу, нам есть о чем поговорить, интересно друг с другом… — «Наверное, — добавила она мысленно, — по крайней мере, бывает интересно временами». — Здесь вовсе не меркантильная составляющая…

— А я разве что-то сказал?

«Вы так посмотрели, что сразу стало ясно, о чем вы подумали», — хотелось ей ответить, но в этом случае она даже себе напомнила бы истеричку.

— Не сказали, но… кивнули…

— Я кивнул в ответ на мысли, что красивые девушки редко остаются одинокими. И это хорошо.

Сесть бы в медный таз, облиться смолой и обсыпаться перьями. А потом этим тазом сверху и накрыться, честное слово. Вот зачем тему начала? Зачем продолжила? А она ведь мастер додумывать ерунду… Хотелось вздохнуть, выпить стакан вина залпом и еще с час извиняться. А лучше сразу накрыться с головой пледом, чтобы не сморозить очередную глупость.

— Простите. Я не то подумала.

— Все в порядке. Это с каждым случается.

Марика в очередной раз удивилась способности Майкла сглаживать углы. Без упрека и укоризны, без скрытого подтекста. Просто фраза — и становится легче.

«С каждым случается. Как будто и с ним тоже…» — съехидничал вредный голос.

И все равно: сколько понимания, сколько той самой мягкости, когда она позволила сказать лишнего. Все, впредь она будет думать только хорошее. Или вообще не думать.

В пустом стакане одиноко прилепилась к краю палочка корицы. Почти прогорели, судя по притихшему за спиной треску, дрова в камине.

— Думаю, вещи выстирались, — Майкл посмотрел на часы. — Пойдем посмотрим, да покажу вам заодно вашу комнату.

— Хорошо.

Она неуловимо вздохнула (не стоило все же начинать ту тему), бросила взгляд на застывшие за окном горы и поднялась из теплого, насиженного кресла.

* * *

В спальне пахло смолой.

Уютный деревянный интерьер, две картины, одно окно, бордовые в белый цветочек занавески и полутораспальная кровать, стеганое покрывало аккуратно сложено на стуле — все это она заметила до того, как погасила свет.

А теперь тускло светила в темноте на лицо поверхность зеркала.

— Я дура, Лао! Я совсем ничему не учусь! — шептала Марика, лежа под одеялом.

«Учишься. Но результаты не всегда видны сразу».

— Что мне, делать было нечего? Зачем заговорила про его девушку?

Зеркало промолчало так же тактично, как до того и сам Майкл.

— У-у-у…

Ей все еще хотелось шлепнуть себя по лбу ладонью.

— Язык бы завязать в узел, чтобы не болтался…

Сквозь занавеску светила луна, снаружи не доносилось ни звука. Приятно пружинил под спиной матрас. Какое-то время Марика смотрела на цветочный рисунок на фоне белого диска, затем пожевала губами и перевела взгляд на Лао, где уже высветились буквы:

«Научись не укорять, но делать выводы. Ничего страшного не случилось. Никогда не случается ничего страшного. Все в голове».

Да, в голове.

Все только в голове.

Опираясь на эту утешающую мысль, Марика постепенно успокоилась.

Хорошо все-таки, что она решилась переночевать здесь. Тепло, уютно, приятно пахнет.

«Надо бы найти Арви… Завтра надо обязательно найти Арви…».

То были последние связные мысли, прежде чем она провалилась в сон.

Глава 9

Утром вид стал вовсе завораживающим.

Отчетливо прорисовалась неровная полоса белых шапок гор, упирающаяся в звенящую синеву неба; теперь можно было разглядеть оттенки каменистых прожилок и глубокий насыщенный цвет прогалин.

Несмотря на яркое солнце и отсутствие сильного мороза, изо рта вырывались клубы пара. Застегнутая на все пуговицы толстовка не спасала от пробирающегося под ткань холода, даже выстиранная накануне водолазка показалась не душной, как день назад, а тонкой и почти прозрачной — бесполезной против выстуженного воздуха.

И как она терпела этот холод тогда, в первый день?

Марике вспомнились заледеневшие в варежках пальцы и собственное отчаяние — тогда хотелось сбежать.

Теперь пальцы грела кружка с кофе, рядом смотрел на уходящую по снегу вниз тропку Майкл, и никуда сбегать не хотелось. Хорошее, пусть и морозное, утро, хорошая погода, хорошее настроение. Впереди дорога, а позади ночь в тепле. Добро пожаловать в день номер шесть.

— Я постараюсь простроить для вас короткий путь. Просто следуйте ему и ни о чем не думайте. Дорога выведет вас вниз, к той стоянке, где вы хотели заночевать. Оттуда пойдете дальше.

— Поняла.

Приятно пах порошком выстиранный накануне шарф. Обутые в толстые носки и сапоги ноги просились в путь.

Майкл на секунду прикрыл глаза, губы его едва заметно задвигались, произнося неслышные слова. Описали полукруг руки. Марика не стала смотреть — от яркого света слезились глаза, — отвернулась и сделала глубокий вдох, втянула как можно больше чистого воздуха. Подумала, что если включить воображение, то можно легко представить, что она не непонятно где, а на зимнем лыжном курорте. Отдыхает. Пьет кофе, чтобы потом натянуть лыжи, взять в руки палки и с восторгом, оттолкнувшись что есть силы, поехать с горы.

Красота.

Может, просто стоило взять путевку на горнолыжный курорт?

Нет, навряд ли поездка туда сравнилась бы по полезности.

— Все, готово. Можно идти.

Марика кивнула и посмотрела на Майкла. Прищуренные от света серые глаза, окруженные темными ресницами, — всегда удивлявший ее контраст. Посмотрела на темную щетину, на застывшее на лице доброжелательное выражение.

— Спасибо вам!

Он улыбнулся.

— Не за что. По морозу, я полагаю, придется идти недолго. Скоро снова сможете снять шапку.

— Хорошо бы. Я уже от нее отвыкла.

— А вам идет.

Марика улыбнулась в ответ.

— Благодарю. Все, пошла. До следующих встреч. Проводник кивнул.

— Зайду, как будет время.

И подошвы ее сапог захрустели по ломкому снегу.

* * *

Снег сошел на нет действительно быстро. Всего лишь час-два — и от него остались следы в виде лежащих в тенях еловых стволов настов и покрывших дорогу то здесь, то там луж, отражающих пушистые беззаботные облака.

Марика сделала привал лишь единожды — остановилась у края тропки, откуда открывался чудесный вид на лежащий внизу, утыканный темно-зелеными древесными макушками лог, присела на камень и несколько минут жевала любезно предоставленные котелком вареные сосиски.

Почему сосиски?

А почему все остальное?

Шут его разберет, кто ответственен за выбор. Иногда попросишь что-то конкретное — даст. Иногда придумает сам и крайне удивит выбором.

Меж стволами все еще не мелькала желтая пятнистая шкура. Странно: всего ночь, а Марика соскучилась по длинноухому другу и теперь утешала себя тем, что еще не прибыла на вчерашнюю стоянку. Наверняка он где-то там. Наверное, голодный.

Подумала и посмотрела на зажатую в пальцах недоеденную сосиску. Доела с чувством вины.

Хотела сразу же подняться и пойти дальше, но отчего-то помедлила, вытащила из рюкзака зеркало и поздоровалась.

— Доброе утро, Лао! Как оно?

«Хорошо все. Спасибо».

— Дашь какой-нибудь хороший совет сегодня?

Вопреки будничным фразам «Смотри под ноги», «Думай о хорошем» или же вовсе философской (как раз в духе Лао) мысли «Не забывай об эмоциональной составляющей» на поверхности проявились довольно неожиданные слова:

«Не верь. Ничему, что увидишь».

— Что?

Она даже привстала от удивления. Перечитала написанное трижды.

— Что ты имеешь в виду?

«Не верь», — повторился совет, написанный более крупным шрифтом, после чего буквы медленно исчезли, а поверхность затянул сероватый туман.

И сколько Марика ни пыталась втянуть Лао в новый диалог, зеркало не написало ни буквы и после нескольких минут отправилось обратно в рюкзак.

На душе, несмотря на ясный вокруг день, стало тревожно; словно покрывшись плесенью, подпортилось настроение.

Что за странный совет: не верь? Почему не верь? И почему совсем без объяснений? И почему так непривычно и даже противно шагать по тропе без Арви?

Странно все это.

Ставшая вдруг чуть более нервной Марика поднялась с камня, упаковала рюкзак, накинула его на плечи и встревоженно огляделась по сторонам. Просто вперед, как сказал Майкл. Просто вперед, и все будет хорошо.

Проводник не соврал. Через час ей показалось, что места вокруг стали знакомыми. Она прошла через лесок, поднялась на взгорье, где (вроде бы) проходила вчера, пересекла ручеек, даже узнала стоящие на горизонте две горы — одна повыше, треугольником, вторая ниже, неправильной формы, со скошенной левой стороной.

Осталось чуть-чуть: пересечь длинную и широкую, заросшую желтой сухой травой поляну, а там взобраться к пролеску, чтобы выйти на вчерашнюю поляну. Накануне она подошла к ней с другой стороны.

Чем дольше Марика вглядывалась в растущий вдалеке ельник, тем сильнее ей казалось, что это то самое место. Именно там она собиралась ставить палатку, и там же остался Арви. Всего лишь один рывок — и уже до обеда она выйдет на прежний путь. Пообедает, накормит сервала, достанет из рюкзака Лао и попробует вывести на новый разговор.

Тревожило лишь одно: та самая поляна, которую требовалось пересечь. Не длиннее пятисот метров — сухая, пустая, не поросшая даже кустами, слишком ровная для данной местности. И еще клочки белесого тумана, плавающие над ее поверхностью. Не ровная пелена, как бывает при оседании влаги, не непрерывный прозрачный слой, а сгустки — рваные, гулящие, словно призраки, сами по себе. Клочковатых полупрозрачных облаков было немного, но они странно двигались: то застывали, то вновь перемещались, то натыкались друг на друга, и тогда туман уплотнялся, делался густым; идти туда совсем не хотелось.

Марика заткнула шапку, что держала в руках, в кармашек рюкзака и тяжело вздохнула. Обходить это место долго. Справа, опять же, хоть и невысокий, но каменистый кряж. Слева не разглядеть что; лучше попробовать напрямую. Но только быстро.

Желательно бегом.

От сделанного шага вперед почему-то судорогой свело живот.

Что это — сосиски? Или разыгравшиеся нервы?

С отвесного края, расположенного над поляной, она съехала на попе.

При первых же шагах, сделанных по сухой траве, окружение изменилось. Исчезло над головой солнце, пропал его мягкий желтый свет, куда-то растворился окружавший до того ясный день — вокруг сомкнулись плотные серовато-белые сумерки.

Слушая гулко забившееся в груди сердце, Марика нервно сглотнула и хотела было вернуться, но, обернувшись, не увидела ничего, кроме мутной пелены, напоминающей ту, что плавала под стеклом Лао.

Что за чертовщина? Куда пропал пролесок, из которого она только что вышла? Куда делось солнце? Почему под ногами все та же трава, но уже не желтая, а серая, и почему стал таким плотным туман?

Это был первый момент неподдельного, засевшего где- то в печени страха. Моментально вспотели ладони, на затылке зашевелились волосы.

Зря она шагнула на эту поляну, пятой точкой чувствовала, что не стоит, но все равно пошла. А теперь так просто не выбраться. Направление помнилось хорошо — Марика напряженно смотрела в ту сторону, даже не моргала, чтобы случайно не пропустить способное материализоваться из ниоткуда нечто. А здесь точно могло материализоваться все что угодно — в это верилось без труда.

Звонко ударилась о край звенящего сознания мысль вернуться, но Марике почему-то показалось, что назад она не выберется, будет брести в неизвестном направлении, пока не упадет от бессилия. Нет, назад нельзя — так орала интуиция. Значит, только вперед.

Из тумана пока ничего не появлялось. Выждав около минуты, Марика неуверенно шагнула вперед.

Паника усиливалась от шага к шагу. Хотелось то броситься вперед спринтером, то притихнуть и вообще не двигаться с места.

Только не ложиться. Ложиться нельзя… Если лечь пластом на землю, то опутают корни. Опутают и утянут вниз…

Тьфу! Как подобная чушь может лезть на ум?

Марика, чувствуя себя неуклюжим роботом, медленно двигалась вперед. Мысли — одна дурнее другой — роились в голове стаей сбрендивших пчел. Это все туман. Галлюциногенный туман, не иначе. Надо пройти это дурацкое место и выйти на другую сторону. Всего лишь… Тихо, даже спокойно. Вот только почему-то парализующе страшно.

Сделав еще с десяток шагов, она немного успокоилась.

Ничего не происходит. Ничего, кроме роя собственных мыслей, а каждый шаг приближает к противоположной стороне.

Туман казался сырым и противным на ощупь. Он мешал видеть, думать, идти — он просто мешал. Ежесекундно опасаясь наткнуться на что-нибудь, неожиданно из него выплывшее, Марика прибавила шагу. А через несколько секунд увидела приближающуюся справа фигуру и, готовая пронзительно завизжать, застыла на месте.

— Мари-и-и-ка…. - раздался тихий знакомый голос. — Ты здесь, я знала… Ты все идешь…

Эмили. К Марике приближалась бледная Эмили — не расчесанная, в той же одежде, в какой показал ее на равнине голубой кристалл. Давняя старинная приятельница, которую Марика менее всего ожидала здесь увидеть.

— Эми? Что ты здесь делаешь?

Собственный голос напомнил карканье сидящей на надгробье вороны — такой же тусклый и безрадостный.

Бледное лицо, грустная улыбка и глаза. Почему-то совсем без блеска. Руки, засунутые в карманы брюк. Эмили вела себя так, будто гуляла здесь не первый день, гуляла и совершенно не нервничала. Скорее, вообще не испытывала никаких эмоций, кроме засевшей в глазах далекой грусти.

— Ты ведь пригласишь меня в гости, когда пройдешь? Да? Я буду ждать…

— Эми?

Марика стояла, чувствуя себя неживой от страха. Это наваждение. Галлюцинация. Не может здесь быть никакой подруги — это пытающийся отвлечь и увести за собой призрак. Она видела такое в фильмах — да, видела. Много раз. Вот только не знала, что испытать подобное на своей шкуре так страшно.

Отвечать им не имеет смысла — надо уходить. Осторожно двигаясь боком, Марика медленно обошла «подругу». Едва не споткнулась на ставших похожими на желе ногах.

— Уходишь? Уже уходишь? А как же я?

Марика попыталась сглотнуть вставший в горле ком. Не вышло.

— Ты ведь пригласишь меня потом? Я приду… И ты скажешь мне, какая я никчемная, бесполезная в этой жизни дура. Да?

Голос оставался за спиной и делался все тише, а вот собственное сердце стучало так, будто отбивало прощальный ритм самому себе. Марика не смела оборачиваться. Главное, чтобы «Эмили» не пошла за ней, чтобы не стала преследовать.

Неожиданно противно и болезненно начали натирать ноги сапоги. Протерлись носки?

Она не успела додумать: слева возник молодой долговязый парень в очках и с листками бумаги в руке. Он приближался столь стремительно, что Марика резко остановилась на месте, чтобы избежать столкновения.

— Это ваша машина стояла на Биссонет? Ваша? Темно-вишневый седан?

— Моя… — растерянно ответила Марика, забыв, что говорит с очередным призраком. Или же он живой? Очки в оправе, клетчатая рубашка, проступивший под мышками пот. Вокруг, казалось, запахло городской улицей: бензином, прогретым солнечным днем, дубовой листвой.

— Вы знаете, что вчера ночью с нее сняли все колеса и разбили лобовое стекло?

— Что?! Кто разбил?!

— Злоумышленники.

— Вы это серьезно?

Незнакомый мужик замахал руками — зашелестели листы.

— А вы бы оставили ее еще дольше в каком-нибудь закутке, так вообще бы все до мотора сняли. Чем думаете, когда бросаете транспортное средство? Поэтому я принес страховые бумаги для заполнения. Если сейчас не заполните, будет поздно, выплат не будет. Вот…

Он протянул ей листы.

Она смотрела на них, выпучив глаза. Какие листы? Какие листы могут быть ЗДЕСЬ? Страховой агент на Магии? Бред…

— Вам нужно вернуться как можно быстрее. Машину мы отгоним…

Марика быстро пошла прочь, оставив радеющего за ее седан агента позади. Бред, не могли бы они ее здесь найти. Черт, неужели что-то правда случилось с машиной? Но как? И что теперь делать?

— Если вы сейчас же не вернетесь, от нее останется один каркас! Вы понимаете? Вы куда?!

Теперь она бежала, оставив очкарика зло орать за спиной. Что за чертовщина? Как он узнал про машину? Как он нашел ее здесь, в тумане?

Минуту спустя его голос стих, а Марика, хрипло дыша, неслась на свой страх и риск вперед.

Еще через несколько минут она осознала: это место — воплощение ее собственных кошмаров. Поганая долина, проявляющая из сознания худшие потаенные страхи. Все, чего она когда-либо боялась. Все до единой мелочи: непонятные стоны, шорохи, незнакомые, зовущие на помощь, надломленные, полные боли голоса. Треск сучьев под невидимыми тяжелыми лапами. Но ведь нет здесь сучьев! Здесь вообще только трава…

Несмотря на осознание происходящего, в мозг тонкой струйкой яда продолжал проникать ужас, а за одежду цеплялся серый клочковатый туман.

— Жаль вам это говорить, но жить вам осталось месяца три, не больше.

Она сидела на узкой ровной больничной кровати, одетая в тапочки и пижаму, а напротив стоял хмурый доктор. Дверной проем, тусклый свет, проникающий в палату из единственного окна. Бейдж на груди с надписью «Лестер Гамильтон».

— Как?..

— Вы обратились к нам слишком поздно. На этой стадии болезнь излечить уже невозможно.

— Как получилось, что я обута в тапочки? — прошептала Марика и вновь почувствовала, как на голове шевелятся волосы. Распущенные, без резинки, которая недавно стягивала их в хвост. Без толстовки. — И почему я в пижаме?

— А в чем еще вы должны находиться в больнице?

— Я вообще не должна быть в больнице.

— Увы.

Доктор сочувственно развел руками — качнулся на его груди стетоскоп. Прикрепленный к пластиковой дощечке зажимом лист был исписан мелким почерком. Внизу виднелся отпечаток круглой синей печати.

— Так случается, что оказывается слишком поздно. Я знаю, это нелегко принять…

О чем он говорит?

Марика огляделась вокруг: напротив стояла еще одна застеленная кровать. Пустая и унылая. Больничная палата. Диагноз. Почему она ничего не помнит? Почему в мозгах плавает мусор, а на сердце так тяжело? Почему вокруг все серое, включая ее собственные руки и лицо бледного Лестера?

— Какой у меня диагноз?

— Смертельный вирус Лиапароза.

Слово прозвучало приговором.

Нет, только не это. Как же счастливая здоровая жизнь? Как же квартира в высотном доме, работа, друзья? Как? Почему все так получилось? Когда?

Не поднимая лица, она долго смотрела на коротко стриженные ногти на своих руках. Обрезала длинные? Зачем? Приготовилась умирать?

— А где мой рюкзак? — вдруг спросила она о предмете, о котором почти ничего не помнила, и сама же удивилась. О каком рюкзаке она говорит?

— Что вы имеете в виду? — доктор настороженно поджал губы. — Вы, вероятно, бредите. Я назначу вам дополнительное обследование и пришлю психолога.

За его спиной, в дверном проеме, почему-то двоился больничный коридор. Марика нахмурилась, долго о чем-то думала, затем посмотрела на свои руки, еще раз на окно, резко подобралась, сбросила с ног тапочки и рванулась туда, где шевелил длинными пальцами у двери серый туман.

Ее ждет несуществующая подруга. Машина разбита. Ей только что диагностировали непонятную, но страшную болезнь.

Потихоньку терялось ощущение реальности. Она снова шла в сапогах, но теперь на босу ногу — на ступнях натерлись волдыри, а лицо обтекали серые клубы тумана. Где конец этой дороги? Где правда?

Непонятные слои. Погружение все глубже.

Неужели она все еще в больнице — спит и видит, как бредет в тумане? Неужели просто не хочет просыпаться? Почему едва помнит, что было до этого, и почему так судорожно держится за лямку заплечного рюкзака? Что в нем? Что-то ценное?

Сбоку мелькнула рыжая шесть.

— Арви? — вскрикнула Марика и пристально всмотрелась в муть. — Арви?

Она зовет кого-то знакомого? Да, сервала… своего сервала.

— Арви!

К ней медленно приблизилась тень. Подошла ближе. Рыжая шерсть, вспоротый, забрызганный кровью бок, заляпанная грязью морда и злой красный блеск в глазах. Хищник. Раненый спятивший хищник. Более проводник не в Средний, а в Нижний мир.

— Мне еще рано, — не осознавая собственных слов, глухо объяснила ему Марика, спешно отвела глаза и словно сомнамбула двинулась прочь.

— У нее сломалась шпилька! Вы видели? Ужас!

— И стрелка на колготках. Как можно в таком виде на сцену?

Марика ощущала, как поднимается по ступеням, где ей собираются вручать неведомую премию.

Меньше всего ей сейчас хотелось премию — очередную бумагу, в которой написано непонятно что. Не надо бумаг, не надо диагнозов, ничего не надо.

Шепталась позади толпа — многочисленная аудитория, наблюдающая за ней, идущей на заклание, словно толпа стервятников. Но, повинуясь секундному импульсу, вместо того чтобы взять протянутый лист в руки, Марика прошла мимо холеного ведущего и под разочарованное улюлюканье толпы спустилась со сцены. Не глядя на лица, вышла из зала.

Ей отчаянно хотелось писать.

Рядом снова стоял рюкзак. Кажется, на ногах были носки — стопы не болели. Вокруг все так же клубился туман, под ногами стелилась хрустящая желтоватая трава.

Писать. Писать-писать-писать.

Оглянувшись, она увидела унитаз — близко, всего метрах в пяти. Под его крышкой что-то нездорово булькало.

Марика быстро подхватила поклажу и пошла от одинокого страшного унитаза в противоположном направлении, почти позабыв, куда двигается.

Ричард с девушкой подошли сзади, когда она остановилась, чтобы попить воды. Кажется, ее даже похлопали по плечу.

— Она лучше, чем ты, — виновато улыбаясь, говорил бледный, но одетый все так же вычурно Ричард. — Я собирался тебе сказать. Просто никак не мог решиться. Ведь это грубо — говорить кому-то, что ты такой нелепый в своих попытках казаться умнее. И как можно так плохо подбирать к блузке юбку? Нет, Марика, ты как была нищенкой, девкой со дна, так ей и осталась. И сколько бы ты ни прикидывалась роскошной королевой, всегда будешь дворняжкой с побитым и злым выражением на морде. Конечно, я не мог провести с тобой эти две недели, не мог себя так невежливо принудить, понимаешь?..

Она прошла мимо них, усталая и равнодушная, даже не взглянув на заменившую ее пассию.

Следующие метров сто (двести? пятьсот?) Марика шла, не обращая ни на что внимания. Сознание почти отключилось, вошло в защищенный безэмоциональный режим, пытаясь защититься от сбоев. Слишком много всего, слишком много.

Глаза смотрели не на туман, а на сухую шелестящую траву под подошвами, ноги шагали, не выбирая направления. Она давно сбилась с него, с направления (если оно вообще здесь существовало), и теперь молча смотрела под ноги.

А сбоку лаяли собаки: зло рычали, провожая подернутыми бельмами глазами. Доносились звуки выстрелов, пахло дымом — нездоровым и сладковатым; такой идет, когда жгут покойников.

— Вы слышали? В центре участились кражи. В новостях передавали, что вчера обокрали квартиру какой-то дамочки, которая уехала отдыхать. На восемнадцатом этаже…

Незнакомый голос.

Она никак не отреагировала. Конечно, это про нее. Все эти выплывающие из тумана люди, на которых она не смотрела, говорят исключительно про нее.

— А я слышала, что вчера Альберт подписал бумагу об ее увольнении…

На этот раз голос секретарши Катти. Значит, об увольнении.

Марика не подняла глаз.

— Ей не выплатить кредит, нет…

— Придется все продать…

— А она меня же хаяла…

(Снова Эмили.)

— Корова с раздутым самомнением! Наконец-то ей по заслугам достанется!

Вновь незнакомый голос…

— Да-да, а то всегда прикидывается, что выше всех. Сучка!

Они плыли сбоку — серые фигуры, ее собственные страхи. Безжалостные слова, упреки, вывернутые наизнанку мысли. Они пытались уколоть, задеть, нанести рану, если не откусить полголовы, то хотя бы поцарапать. Они хотели, чтобы она сломалась и осталась здесь. Эти несуществующие фантомы, которых она создала, теперь хотели умертвить ее. Потому что призвала их к жизни. Потому что давала им силу. Потому что все это время их же и боялась.

Она подняла голову, только когда почувствовала перед собой плотную мужскую фигуру. И впервые обрадовалась так, что едва не кинулась вперед.

— Майкл!

Он стоял без движения и смотрел укоризненно.

Марика приблизилась почти вплотную и остановилась. Улыбка стекла с ее лица, как размазанная на холсте кисточкой недовольного художника акварель.

— Майкл? Вы поможете мне выйти отсюда? Выведете?

Тот угрюмо покачал головой. И разочарованно усмехнулся.

— Вы всегда просите кого-то вам помочь. Всегда. Не хотите учиться самостоятельно, пытаетесь переложить ответственность на других. С самого первого дня только и думаете о себе и своих желаниях.

Вокруг собиралась толпа из всех тех, кто ранее уже встречался ей на пути. Подошла старушка в темном вечернем платье, сделавшая укоризненное замечание про каблук. Подошли дама с бегающими глазами и очкарик с бумагами. Приблизился доктор Лестер, и даже протиснулся сквозь плотный ряд ног собравшихся и сел на траву раненый сервал.

Все смотрели на последний раунд. Ее уничижение и уничтожение.

— Знаете, Марика, а я думал, что у вас есть шанс…

Он казался ей реальным. Более реальным, чем все остальные. Да, тоже серый, тоже бледный, но все же живой.

— Я бы даже сказал не так: у нас есть шанс.

Она посмотрела на него, как виноватая собачка. У «нас»? Он правда так думал? Про них? Про нее и него? Невероятно.

— Думал обучить вас многому. Мне казалось, что у вас живой, пытливый ум. Я редко встречал здесь более интересного человека.

— И красивого? — зачем-то спросила она. И, увидев, как поджались его губы, опустила голову.

— Вот именно. Жаль, что вы так предсказуемы и далеко не так умны, как мне казалось.

Он говорил что-то еще, но Марика больше не слушала. Странно, но из всего, через что она прошла, этот монолог был ей обиднее всего.

Не так умна? Слишком эгоистична? Вечно чего-то недостойна? Неправа, самовлюбленна, слишком горда?

Она смотрела в сторону, краем глаза замечая, как шевелятся губы Майкла-призрака. Туман поглотил звуки, оставив лишь всевозможные оттенки пепельного. Туман… Вот уже несколько часов один и тот же туман. Совсем такой же, как в Лао…

При мысли о Лао в голове всплыли и строчки: «Не верь. Ничему, что увидишь», — и впервые за прошедшие несколько часов этот совет стал ей понятен.

«Зря ты говорило „не верь“. Верить стоит, ведь это мои страхи, вот они все и пришли ко мне в гости. Но дело ведь не в этом, Лао… совсем не в этом… Не в них, а во мне, понимаешь?»

Проведя мысленный диалог с зеркалом, Марика вскинула голову, и голос Майкла, говоривший что-то о «преобладающей в людях гордыне и жадности», дрогнул.

— А знаете что? — вдруг спросила она громко, обращаясь ко всем присутствующим одновременно. — Вы правы. Да. Вы все у меня есть.

Толпа вокруг зароптала. Темные брови проводника удивленно поползли вверх; теперь она была уверена, что он ненастоящий — настоящий Майкл ни за что бы такого не сказал, — и усмехнулась.

— Знаете, может, я и не самый лучший человек. Но и не настолько пропащий и гадкий, как вы все мне тут пытаетесь показать. Вы думаете, я не смогу справиться со страховкой, если моя машина разбита? — она отыскала взглядом очкарика в клетчатой рубашке. — Вы думаете, мне будет сложно сходить и заполнить все бумаги? Да, я боюсь, что ее разобьют или угонят, но не настолько, чтобы сейчас же рвать отсюда когти. Поэтому засуньте ваши бумаги в задницу. Я не сяду на первый же поезд «Магия — Нордейл».

— А ты? — Марика обернулась к Ричарду. — Ты хоть восемь новых женщин найди. Почему-то именно теперь мне стало ясно, что я даже не расстроюсь. Холеный ты болван. А тебя, Эмили… — Марика повернулась к бледной подруге. — Тебя я приглашу в гости и извинюсь за то, что так долго не звонила. Нет, я не буду говорить, что ты хуже, потому что ты ничем не хуже меня. И я буду рада, если мы просто вспомним былое и порадуемся.

Настал черед Майкла. Она повернула лицо к лжепроводнику и хмыкнула с горечью:

— А вам я, знаете, что скажу? — на сердце все равно почему-то потяжелело, хоть мужчина и не был настоящим. — Даже если вы не возьмете меня в ученики и не будете ничего объяснять, я как-нибудь пройду. Да, дойду этот путь до конца и научусь тому, чему способна научиться. Пусть я не самая способная или достойная по качествам, как вы считаете, но все же у меня есть шанс. Да, есть. И я его не упущу. Если уж не вас, то попрошу небо, чтобы помогло мне понять и осознать то, что я должна понять. И оно поможет. Я точно знаю, что поможет найти мне правильную дорогу. Так что идите вы тоже со своими нравоучениями в задницу!

И она прошла мимо них, мимо него, мимо собравшейся толпы в привычный туман. Но уже без прежних ощущений — да, все еще в растерянности, потому что она маленькая, а мир такой большой, и делать придется много, но уже без прежнего страха.

Каждому в этом мире дается шанс. Каждому. Да, будет еще больно и страшно, но покуда есть ноги, она будет делать шаги.

А спустя несколько метров, приготовившись ступить на низенькую травяную кочку и занеся для этого ногу, Марика неожиданно вышла — почти выпала — из тумана на дневной свет.

Уже на другом краю поляны.

* * *

Он нашел ее — бледную, как тень, и непривычно тихую — на той же опушке, откуда они вчера отправились в коттедж. Ни костра, ни котелка в руках, ни палатки сзади; дрожащие руки беспрерывно гладили шерсть сидящего у ног сервала.

Майкл потряс в руке картой.

— Мы должны были посмотреть на нее с утра! Я бы заметил, что там появился этот символ!

— Заметили бы, и что? Посоветовали бы мне не идти?

Голос Марики звучал глухо. Голос измотанного, просевшего на энергетике человека.

— Нет, я бы не смог такого посоветовать. Но, может, о чем-то предупредил бы.

— Меня пыталось предупредить Лао. Только тщетно.

Она была полностью выбита из колеи, и это понятно. Долина Страхов. Черт возьми, Уровень очень редко давал это испытание, но Марику тестировал по полной. Морэн до сих пор не верил, что вновь видит это обозначение в виде воронки на чьей-то карте: до этого он видел его лишь дважды, и в последний раз — больше года назад. Вот почему планшет сегодня поставил напротив ее имени «+10». Десять баллов — это, конечно, хорошо. Вот только сложно, очень сложно. Были и те, кто из этого места вовсе не выходил.

— Это за стиралку, да? — задала Марика вопрос, который совпал в этот момент с его собственными размышлениями.

— Не думаю. Не знаю… — он выключил фонарик, сложил карту вчетверо и с тревогой посмотрел на звездное небо. — Вы говорили, что символы и так беспрерывно меняются, так что нельзя сказать с уверенностью, за стиралку ли. Так, давайте я сложу костер, вы отогреетесь, заодно немного расслабитесь. Вы поели?

— Нет.

Он не удивился.

— Распаковывайте палатку, доставайте котелок. Сейчас поужинаем.

Ее нужно как-то отвлечь. Человек, прошедший через долину, отходит долго, испытывая в голове «эхо» — звенящие, бьющиеся о края сознания голоса, картинки и отзвуки, тень погружения на иные слои восприятия.

— Почему? — она смотрела на собственные руки, как ему показалось, на ногти. — Почему я вошла туда утром, еще до обеда, а вышла уже на закате? Как такое может быть?

— Потому что это тонкое время. Не такое, как здесь. Оно и здесь-то отличается от обычного, а там — вообще…

— Мне казалось, я не выйду. В какой-то момент я перестала в это верить. Все эти люди, все эти обидные слова… Страшные звуки вокруг. Зачем такое дается?

— Чтобы вы столкнулись лицом к лицу с тем, чего боитесь.

— Неужели в жизни мало страшного, чтобы еще и там?

Майкл, привычно сооружая шалашик из щепок, не ответил. Подтолкнул в середину сухую листву, дотянулся до валяющихся рядом палочек потолще, положил их сверху. Поднес к листьям зажженную спичку.

Она многое поймет сама. Чуть позже. Поймет, что человек, столкнувшийся со страхами там, навсегда приобретает некоторый иммунитет — получает стойкую способность справляться со сложностями, не впадая в депрессию или отчаяние. Навсегда запоминает (если уж вышел), что способен преодолеть больше, чем думает, что везде есть выход и решение. Но сейчас об этом говорить рано — Марика не услышит, лишь колыхнет в памяти ненужное.

Вот разгорится пламя — теплый оранжевый островок — и поможет отвлечься, наполнит опушку уютом, станет легче. Потихоньку все отойдет, забудется, отпустит.

Шипел и исходил дымом влажный шалашик. Майкл прикрыл от ветра ладонями крохотный огонек, ползущий по веточке вверх.

Марика, раскачиваясь на бревне и обняв себя ладонями, вновь начала говорить. Кажется, ее прорвало.

— Там была моя подруга… Она… Она обвиняла меня, представляете? А потом какой-то очкарик сказал, что моя машина разбита. Были незнакомые бабки, упрекающие за внешний вид; был доктор, огласивший жуткий диагноз… мой диагноз!

— Нормальные страхи нормального человека.

— …Там еще был Ричард… но он не был страшен, он был смешон…

Ричард? Не тот ли самый, о котором она упоминала вчера? Значит, тоже крепко сидит в сознании.

— …Но знаете, что мне было страшнее всего?

— Что?

— Арви. Он был… другим. Злым. И почему-то раненым. Морда жуткая, и весь бок в крови. Ненормальный, ненастоящий Арви…

Она вдруг перестала раскачиваться, закрыла лицо ладонями и расплакалась — тихо, почти молча, но Майкл услышал. Отбросил деревяшку, которую хотел положить в костер, подошел к бревну и сел рядом с Марикой.

— Все хорошо. Вы просто за него переживали, поэтому он там и был.

— Ра-а-а-аненый…

Морэн кивнул: а какой же еще? Долина Страхов не называлась бы так, если бы не выдавала вытянутых из воображения монстров.

— Не плачьте. Скоро станет легче.

— А еще там были вы…

Она отняла от лица ладони и посмотрела на него блестящими покрасневшими глазами. Ее губы дрожали.

— Я?

— Да, — подтвердила Марика с капризным выражением лица. — Вы сказали, что я жадная и эгоистичная дура и что вы не возьмете меня в ученики.

И она снова жалобно скривилась, собираясь разрыдаться.

Майкл непроизвольно вытянул руку, приобнял Марику и прижал ее голову к своему плечу. Ее спина под его ладонью вздрагивала.

— Успокойтесь. Все. Т-с-с-с… Все будет хорошо. Все у вас получится.

Объятый пламенем бок шалашика под порывом ветра притух. Зачадил. На кончиках веток принялись тлеть янтарные искорки.

Хорошо, что не успел разгореться костер и что она не видит выражение его лица.

Потому что едва ли поняла бы, почему в этот странный и совсем неподходящий момент он улыбается.

* * *

Майкл стоял, опершись одной рукой на прохладную оконную раму застекленной веранды — той самой, откуда открывался вид на горы, — в другой он держал прижатый к уху телефон.

— Да, Анна, я помню. Буду завтра в шесть. Что? Раньше не получится, у меня работа.

Сморщился, когда из трубки донесся жалобный упрек.

— Я не могу просто так все бросить здесь и уйти, чтобы помочь тебе с декорациями. Я говорил об этом раньше.

Слова о том, какой он толстокожий и бесчувственный чурбан, пропустил мимо ушей, равно как и фразу: «Ведь мог бы взять выходной! Хоть раз, для меня, в такой-то день…».

Наверное, мог бы, хоть и с трудом представлял как: вызов об эвакуации мог поступить в любой момент, и тогда требовалась срочность, за которую ему, собственно, и платили.

— Все, давай, увидимся завтра, — и, чтобы как-то разбавить грубоватость прощания, добавил: — Ложись спать пораньше. Отдохни. Все-таки завтра праздник.

Анна промурчала, что постарается, но спать без него ей непривычно, пора бы как-то изменить ситуацию.

Морэн ответил что-то невнятное и дал отбой — с экрана исчезло изображение блондинки. Положил телефон в карман, вздохнул. Затем оттолкнулся от рамы, прошел в гостиную, достал из ящика комода темно-синий футляр с украшением — подарок Анне — и положил его на видное место, чтобы не забыть. Он мог бы хранить его в своей городской квартире, но какой смысл, если та почти все время пустовала? Возвращаться туда завтра он также не собирался. Незаметно для себя прижился на Магии.

На Уровень опустилась ночь.

За окном снег, на небе ни звездочки. Застыли леса, глади прудов, листья в Золотой долине, безмолвно смотрели друг на друга на далекой поляне деревянные тотемы. Где- то бродили клочки тумана, где-то притихли, сложив цветные крылья, на огромных листах кувшинок бабочки. Где- то спала в палатке Марика, дремал рядом верный сервал.

Морэн в который раз подумал, что слишком часто за последние несколько дней ловит себя на мыслях о мисс Леви — упорной, чуть вредной девчонке с шоколадными глазами. Красивой и упрямой, как бык.

Не такой уж она оказалась на самом деле мегерой, и весь ее эгоистичный и высокомерный отпор «людишкам» при первой встрече оказался ничем иным, как страхом перед теми же самыми людишками. Страхом, что ее ударят первой.

Дурочка.

Однажды она распутает связавшийся в узел клубок с желаниями и поймет, что ее любопытный ум мечтает о куда большем, нежели о хорошем шампанском в бокале, шести нулях после первой цифры на банковском счете и престижном, но пустом окружении. Однажды она осознает, что идти по дороге жизни — своей собственной дороге — все равно что ступать по дороге чудес, где каждый миг несет новое открытие, где каждый кусочек пространства создан для тебя.

Вот только пусть она поймет это до того, как покинет Магию. Тогда будет шанс вернуться.

Каждый начисленный ей при прохождении балл — это бонус, которым однажды наградит Уровень.

Майкл был почти уверен, что одной из следующих остановок станет Пруд Бабочек — редкое по красоте место в Золотом лесу. Лишь бы только Марика продолжила идти, лишь бы не свернула с намеченного курса.

Хотя к этому моменту он почти уверился, что все будет хорошо: если уж прошла Долину Страхов, пройдет и остальное.

С этими мыслями он погасил свет, оставив тлеть дрова в камине, окинул взглядом тихую гостиную с лежащим посреди кофейного стола футляром и отправился спать.

Глава 10

Она впервые проснулась в плохом настроении и с гадким чувством на душе. Долго лежала под темным сводом палатки, слушая, как стучат по провисшим бокам капли — снаружи шел дождь.

Зеркало доставать не стала, за флягой в рюкзак тоже не полезла. Потрогала пальцами складки одеяла, под которым провертелась всю ночь, пытаясь сбежать от преследующих во сне кошмаров, и протяжно вздохнула.

Здравствуй, седьмой день. Здравствуй, Уровень.

Почти неделя. Она здесь уже почти целую неделю.

Впервые за все это время Марика ощутила, что устала.

Сервал, склонив голову набок, пытался отгрызть резцами от ломтя мяса кусочек поменьше, такой, чтобы пролез в горло. Она смотрела на кота отчужденно. Зачем давать волю чувствам, зачем привыкать, если в конце пути все равно придется оставить его здесь? Вообще не надо было брать с собой и кормить. Нашел бы еду сам.

Сверху капало. Мокли волосы. Перекрикивались, будто дождь вовсе не служил им помехой, в лесу птицы.

Марика апатично смотрела на карту и прихлебывала из котелка кофе — слишком горький на ее вкус.

Сколько осталось до пилона? Измерила глазами расстояние, что уже прошла, и то, которое осталось пройти; выходило, что не очень долго. Если вообще никуда не сворачивать (подумаешь, опять появились новые символы — к черту бы их), то всего пара дней пути. А если поднажать, то и того короче.

Она огляделась. Хвойные иголки в некоторых местах плавали в лужах.

Мда. Поднажать сегодня будет сложно.

Сапоги промокли уже через несколько минут — превратились в хлюпающие чавкающие болотца. К лицу липла морось, шаги давались безрадостно, тропинка петляла.

Арви бежал позади, его шерсть слиплась заостренными клоками и напоминала мех мокрой плюшевой игрушки.

Марика изредка сверялась с картой и тяжело, как-то тучно размышляла обо всем подряд.

О том, что будет, когда она вернется в квартиру — почувствует ли себя одиноко или же обрадуется? Сразу ли выйдет на работу? Завалит ли Альберт новыми проектами, или же придется корпеть над старыми? Что сделать, куда сходить, кому позвонить… Или, может, не звонить никому еще несколько дней? Тишина, говорят, помогает разобраться в мыслях.

Размышления не касались лишь одного — семечек и тех желаний, которые она собиралась загадать в конце пути. Дойдет — и будет видно. Раньше было проще, была цельная картина, аккуратно сложенная мозаика из кубиков, а теперь, как если бы удерживающую их рамку повело от землетрясения, кубики рассыпались по полу и валялись там беспорядочной кучей. Ни целостности, ни определенности, ни былого азарта. Дойти бы, и уже хорошо.

Да, вчерашняя долина сильно выбила из колеи, и Марика шла вперед, напоминая себе выжатую и вновь набухшую от дождевых капель тряпку.

Это место точно не было обозначено на карте.

Ни символом, ни словом, вообще ничем.

Она вышла к нему час спустя, когда дождь кончился, и теперь стояла, недоуменно глядя на ровную восьмиугольную плиту, врытую в землю посреди очередной опушки.

Деревья здесь расступались, образовывая ровный, почти идеальный круг, как раз пригодный для того, чтобы посреди него уместилась эта самая плита и четыре каменных парапета, на каждом из которых лежала раскрытая каменная книга.

Марика осторожно приблизилась к одной из них, стряхнула с серых пыльных страниц паутину и хвойные иголки и попыталась прочитать надписи. Тщетно. Слова разобрать не удавалось: затейливые значки и вязь, и ни одной знакомой буквы.

Под каждой книгой, утопленной в камень, находился отпечаток пятипалой ладони. Приложить туда свою она не решилась. Мало ли что случится?

Долго ходила вокруг, смотрела на древние книги, пыталась разгадать значение.

Почему она вышла сюда — очередной ребус? Загадка, которую стоило зачем-то решить? Но как решить, если не можешь ничего прочесть?

Над поляной застыла странная атмосфера умиротворения, далекого нездешнего покоя, струившегося с самого неба. Книги, как она заметила, отличались еще и изображенным вверху левой страницы рисунком: цветком Лотоса, символом Ветра (такой однажды показало Лао), звездочкой и расправленными крыльями.

Странное сочетание.

Какое-то время Марика сидела на краю плиты, пытаясь понять: что она должна здесь сделать и должна ли?

Не покидало ощущение, что она наткнулась на очередной источник. Погасший. Или, скорее, неактивированный. Наверное, если что-то сделать правильно, он активируется: засияет и раскроет свои тайны, — но разум, сколько она ни напрягала мыслительный процесс, так и не выдал ни единой зацепки.

Пусто.

Тогда она поднялась, в последний раз окинула поляну задумчивым и несколько разочарованным взглядом и зашагала дальше.

Кот тут же прекратил вылизывать мокрую шерсть и засеменил следом.

Настроение не поменялось и к вечеру. Марика пыталась взбодриться и песнями, и мыслями о хорошем, и найти что-то прекрасное в пейзаже, но стрелка с отметки «мне плохо, грустно и одиноко» так и не переползла в режим «мне уже нормально».

День, прошедший ровным счетом безо всяких приключений, близился к вечеру: ни встреч, ни новых загадок, ни испытаний. Зарядивший после обеда дождь продолжал тоскливо истекать из прохудившихся, словно ржавые трубы, низко висящих облаков.

Костер бы. И стоянку, чтобы просушить одежду, да негде. Надо было попросить у Майкла спички, хотя много ли она сумела бы наколдовать с отсыревшими дровами и без бумаги? Вот незадача — куда ни сунься, сплошное разочарование.

Марика в сотый раз за прошедшие несколько часов вздохнула, посмотрела на клубящееся серое небо, затем стерла капли со щек ладонями и отправилась по сырой траве вниз с холма, надеясь, что в очередном леске сможет отыскать более-менее сухое место для стоянки.

Во второй раз накрыла волна сожаления о том, что в Лао не встроено радио.

* * *

Он давно не водил машину.

Нет, инстинкты работали — руки и ноги помнили, что надо делать, профессиональные навыки, казалось бы, сохранились, но он стал забывать…

Долго принюхивался к городскому воздуху: морщился от запаха асфальта и бензина, с сожалением смотрел на лизалии, ютящиеся на горке земли, вываленной в клумбу, — как же им тесно в полуметровом пространстве — провожал взглядом встревоженные лица спешащих куда-то прохожих.

Да, в этом месте сложно быть иным. Думать о высшем среди небоскребов, любоваться небом с бетонных этажей, желать просвещения, бегая по улицам среди многолюдной и безликой толпы.

Поэтому он и ушел. Плавно и естественно съехал и влился в жизнь на Магии, а теперь без устали благодарил судьбу за то, что ему позволили.

А ведь когда-то был таким же. Тоже желал добиваться непонятных ему самому теперь целей, с радостью набивал карманы деньгами, воевал, дрался, с холодным упоением пользовался оружием. Ходил на тренировки, курсы, пил в барах, тосковал о чем-то несбыточном по ночам.

Спохватившись, что задумался, Майкл качнул головой — вышел из транса — и открыл водительскую дверцу черного джипа, припаркованного в самом конце тупичка на Биссонет, сел за руль и пристегнулся. Захлопнул дверцу. Завел мотор — сиденья задрожали.

А разворачиваясь, приметил стоящий у другой стороны дороги сияющий на солнце краской темно-вишневый седан.

Ее или не ее?

Сам не зная чему, улыбнулся и вывернул на дорогу.

Анна напомнила ему цветочный и парфюмерный магазин — два в одном. Протянула руки, прижалась, обдала густым запахом духов и оставила след розовой помады на щеке; при гостях в губы не решилась — этикет.

Он улыбнулся, поприветствовал ее и прошел через дом туда, где собрались остальные, — на расположенную перед бассейном и украшенную вазонами с цветами и лентами лужайку. Со скрытой тоской оглядел разряженных кто во что горазд людей, толпившихся кучками от трех до шести человек, ухватил краем глаза струнный оркестр под навесом, приготовленные длинные столы и даже игровую площадку для взрослых.

Да, действо будет бурным и для него утомительным. Придется потерпеть. Что ж, не в первый раз и не в последний.

Майкл подошел к открытому буфету, выбрал у стола со спиртным стакан с бренди — один можно, к ночи выветрится, чтобы вести машину обратно — и, стараясь быть незамеченным, стал протискиваться через гостей к дальнему, затененному деревьями углу лужайки.

Здесь, на собственном Уровне, где должен бы жить, он чувствовал себя большим чужаком, нежели в лесу. Зажатый между грузной дамой с глубоким вырезом на платье и тощим длинным мужчиной с усиками, Майкл, чтобы не заговаривать с людьми напротив, прикинулся увлеченным содержимым своей тарелки. Вокруг хохотали, громко переговаривались, стучали вилками, ели (кто ел, а кто и жрал) и беспрерывно пили. Вливали во рты шампанское, ликеры, коньяки, пиво или виски. И иногда запивали все это соком.

Он гонял по тарелке кусок какой-то скользкой рыбы, поданной в качестве закуски, и думал о том, почему Анна не выделила ему место ближе с собой. Наказывала за длительные отсутствия? Капризничала? Или (реши он спросить) объяснила бы это необходимостью находиться отдельно от гостей, чтобы иметь возможность вставать с места и отдавать распоряжения официантам?

Он не знал. Да и не хотел знать. Сидел там, где сидел, и тяготился: ощущал, как внутри медленно копятся забывшиеся уже чувства — тугое недоброе негодование и агрессия. Пока еще в зародыше, в искре, но уже горячие, как уголек.

Майкл слишком давно не принуждал себя к тому, чего не хотел, а тут поступился правилами. И теперь, вместо того чтобы ловить взгляды именинницы и хозяйки, которая, возможно, на него и не смотрела, думал о том, что сегодня Марика, похоже, останется без костра.

Как прошел ее день? Оклемалась ли после Долины?

Начали дарить подарки.

Этот диалог случился ближе к полуночи у одного из фонтанов, куда вела от бассейна мраморная лестница. Наверху гулко и шумно, а здесь тихо и спокойно. Уже после застолья, после череды бесконечных тостов, где каждый красиво, но неискренне чего-то желал, после передачи презентов — подчеркнуто прозрачных коробок, чтобы каждый мог увидеть, что находится внутри, либо наглухо запечатанных конвертов, чтобы никто ничего не разглядел. А заодно и без подписей, чтобы, если внутри окажется мало, не узнать дарителя.

Как лицемерно.

Закончились нудные посиделки над тарелками, хаотичное блуждание вдоль лужайки и даже странные игры, в которых пьяная толпа приняла участие с удовольствием: гости косо качались на одной ноге, держались за пиджаки, галстуки и юбки, стараясь не упасть, блестели пьяными незрячими глазами и улыбались желтыми зубами и размазанной помадой.

Кучка идиотов.

Наверное, ему тоже следовало поработать над гордыней. На Магии казалось, что ее уже нет, а тут вдруг проявилась. В виде надменности и нетерпимости, в виде откровенного отвращения.

— Это все?

Анна держала в руках футляр и смотрела на ожерелье с грустью. Не столько с грустью, сколько с застывшим в глазах разочарованием и фальшивой улыбкой в попытке скрыть истинные чувства.

Майкл растерялся. Специально не стал дарить подарок вместе со всеми — хотел порадовать отдельно, а теперь не мог понять, чем она недовольна.

— Ты же просила колье из диадемитов, я тебе его и подарил. Ведь был разговор…

— Да, был.

Она захлопнула коробочку и посмотрела на него с немым упреком: мол, ну почему вас, дураков, всему приходится учить заново и вслух? Почему не додумаетесь самостоятельно? Почему мы, женщины, как проклятые, всегда должны все делать за вас?

Он опешил.

К ночи посвежело. Пахло подстриженной травой и пробежавшей сквозь долгие километры подземных труб водой. Доносился гул далеких моторов; птицы не пели — наверное, их здесь не было или было очень мало…

— А ты сам не подумал, чего еще я могу ждать?

Анна улыбалась так, словно уже подписала ему приговор. И утомленная терпимость в ее глазах напоминала ему выстраданную снисходительность королевы, которую вот уже третьи сутки, стараясь на полную, не может рассмешить бездарный шут.

Он наконец понял — не сразу, но понял, — чего она ожидала.

И сразу же захлопнулся изнутри. Не готов был предложить ей себя. Обещать посвятить ей свое время, любовь, мечты и надежды. Не готов, и все тут; сам бы не смог объяснить почему, да и не пытался. Просто верил чувствам.

— Прости. Другого я не принес.

Он ответил тихо и не отвел глаз, несмотря на физически жгущее кожу разочарование в ее взгляде.

— А я от тебя другого и не ожидала.

«От тебя» прозвучало почти брезгливо — внутри Майкла что-то отпало. Осыпалось, как отставшая от стены штукатурка.

Они помолчали.

Отсюда был виден мост, по которому ровно ползли светящиеся точки — фары проезжающих машин. Кто-то наверху разбил о край бассейна бокал. Через секунду раздалось: «Я сейчас все исправлю», смущенное «Ой!», а следом плеск грузного тела в воду. Разразился дружный хохот.

— Ты куда, на Магию?

Она не предложила остаться на ночь — списала его со счетов. Он бы не удивился, если бы узнал, что на место сбоку от нее в постели уже нашелся другой претендент.

— Да, на Магию, — ответил просто и с удивлением осознал, что не чувствует ни боли, ни сожаления. Только облегчение. — Через пять минут пойду.

— Я провожу.

Правила приличия.

— Не надо, — он покачал головой. — Я знаю, где выход.

Вот и все. Люди встречаются, люди расходятся. Никогда не знаешь, что к лучшему, а что останется следом и протянется по душе свежим шрамом.

Не в этот раз. Спасибо, что обошлось без боли.

Терзала, несмотря ни на что, легкая грусть. Оттого что не знаешь, как все сложится; оттого что вещи меняются. Вот и вновь расстелился под ногами новый путь, а чья-то дорога отошла в сторону — ответвляясь, осталась позади; незачем оборачиваться.

Снова один. Снова вперед.

Гул мотора, ночной воздух, влетающий в окно, свет фар на пустынной улице.

Бессменная Изольда не спала, читала мятую газетенку; рядом на столе лежало неоконченное вязание.

— Уже вернулся?

— Ага.

— Думала, до утра тебя не будет.

Майкл не ответил. Администраторша поправила на носу очки.

— Куда тебя?

Он задумался. Почти полночь. Марика, где бы она ни была, уже спит. Так что домой.

— В зимний коттедж.

Она кивнула. Выдвинула пульт и ловко, далеко не по-старушечьи застучала по клавишам.

— Готово. Можешь входить в дверь.

— Спасибо.

— Принеси мне в следующий раз печенья с клубникой, ладно? А то эти охламоны шлют кофейное, оно уже в зубах застревает.

— Хорошо.

Майкл открыл дверь и шагнул на снег. Дождался, пока за спиной стихнет электрический гул — закроется проход, — втянул чистый горный воздух и пошел по дорожке к темневшему невдалеке коттеджу. А на ходу подумал: не раскурить ли одну из сделанных накануне самокруток? Решил, что сегодня можно — особенный день, день прощания с прошлым, — и на душе отлегло.

Над Магией висели крупные, похожие на виноградные гроздья звезды — не сравнить с небом над Нордейлом.

* * *

Она никак не могла понять, правильно ли сделала, поставив палатку в источнике. Но здесь, в отличие от остального леса, не капало, а от сырости уже ломило не только ноги, но и челюсть.

Свет струился из земли — мягкий и желтый; Марика, предварительно накормив сервала, разложила мокрую толстовку на крыше треугольного домика, выставила сапоги у тента, забралась внутрь и укуталась в одеяло.

Сон не шел.

Сегодня она шла особенно долго: никак не могла отыскать подходящую стоянку для ночлега. Остановилась было у прохладного ручейка, вытекающего из каменистого нагромождения, решила, что после заката вперед не пойдет, но через полчаса почему-то снялась с места. Стоянка не казалась «правильной».

А здесь тепло, сухо, спокойно, здесь легче дышалось.

Свет пробивался сквозь палатку, наполняя темноту крохотными золотыми искорками и тихим ощущением чуда. Так блестит в далеких снах воздух, так переливается неподвластное прикосновениям пальцев волшебство.

Сегодня Майкл не пришел.

Марика не стала додумывать ерунду — поняла, что на то, вероятно, были причины. Работа, затянувшееся занятие, возможно, экстренный вызов. В конце концов, мало ли дел у человека?

Несмотря на логику, легкая грусть все же спряталась в сердце и теперь выглядывала наружу.

Приди Майкл, она рассказала бы ему про свой день, про размышления, спросила бы про этот источник и тот, который нашла ранее. Поделилась бы мыслями.

Она вообще привыкла с ним делиться — не скрывая и не тая — всем подряд: и страхами, и жалобами, и радостью. С другими не могла, а с ним — да. Наверное, потому что человек хороший: спокойный, расслабленный, всегда уверенный и гармоничный. С таким хотелось быть рядом и дышать одним и тем же воздухом, чтобы не пропустить заглянувшее на огонек чудо, рядом с таким верилось в свои силы. И не стыдно, что грязная и непричесанная. И без косметики…

В общем, да, она немножко скучала. И всячески пыталась себя убедить, что это нормально. Ведь это естественно — скучать по тому, с кем комфортно? Другу, просто мужчине, человеку?

Расплести клубок запутанных рассуждений Марика уже не смогла: потихоньку, ощущая парение крохотных огоньков сквозь закрытые веки, сползла в сон.

Во сне она увидела себя стоящей на той же поляне, что и днем. У погасшего источника и восьмиугольной плиты. То же время суток, та же морось вокруг, только необычно тихо. Совсем тихо, как не бывает наяву: ни шелеста крон, ни пения птиц, ни дуновения ветерка. Марика вновь обошла плиту по периметру и приблизилась к одному из парапетов с раскрытой книгой. Удивилась и обрадовалась, когда поняла, что непонятные ранее символы теперь превратились в слова, которые можно прочитать. Вгляделась в знак воздушного потока, затаила дыхание и прошептала:

«Соедини эмоции в покой, Стремления к нулю сведи, Соединись с собой и успокой Все то, что разум бередит».

Вопросов почему-то не возникло. Строчки проникли в разум беспрепятственно и породили там ощущение безмятежности. Нужно просто отпустить эмоции, отпустить вообще все… перестать быть привязанным — вот что там сказано.

Она кивнула самой себе, убрала ладонь с прохладной каменной страницы и отправилась ко второй книге.

Здесь знак звезды и тоже что-то сказано. Рука легла на строчки, зашевелились губы.

«Всем виден свет из темноты, Его сияние очевидно, Но если тени пропадут, Вдруг станет ничего не видно».

Марика задумалась. О чем пытается сказать эта надпись? Что нет белого без черного? О контрасте, который позволяет различить, что хорошо, а что плохо? О том, что если вокруг все станет хорошо, то пропадет истинная суть вещей — все перестанет восприниматься тем, чем должно?

Любопытно. И загадочно.

Она, словно опасаясь не успеть, быстро зашагала к следующей книге. Нужно узнать, что написано в остальных двух. Обязательно узнать.

На той странице, где сверху лежал знак цветка, обнаружилось следующее послание.

«Где стихнет Ветер, вступит Лотос, Позволит Путь не потерять, Глаза откроет спящий Хронос, И время бег воротит вспять».

Здесь она не поняла ровным счетом ничего. Слова вроде бы ясны, а вот смысл ускользал. Ладно, заучит строки, попробует разобраться позже. И, бормоча только что прочитанное четверостишие себе под нос, Марика подошла к четвертой последней книге.

«Здесь символ Крыльев. Или же это Врата? Зашевелились в тишине губы; поползли по строкам пальцы. Один прервется. Быстротечно. Увереннее голоса двоих, Но чтобы звук прошел три мира, Прошенье нужно…»

Тут она запнулась, не в силах разобрать последний символ: «от живых»? Там сказано «от живых»? Нет-нет, что-то другое… Марика зажмурилась, напряглась, пытаясь ухватить расползающийся в сознании ответ, — правильный ответ — и едва не застонала, чувствуя, что не выходит. Ну давай же, сложись, последнее слово! Пальцы застыли над знаками, ладонь дрожала.

— Четверых. Там сказано «четверых»! — выдохнула она секунду спустя с триумфом. — «Прошенье нужно четверых».

Стоило ей сложить текст со всех четырех книг воедино, как плита в центре засветилась, от нее вверх начали струиться лучи.

— Это же… — зрачки непроизвольно расширились, а сердце перешло на галоп. От нахлынувшего осознания Марика вдруг начала дрожать как осиновый лист и все никак не могла закончить фразу. — Это же Источник Здоровья!

Прозвучавшая в воздухе фраза губительным образом повлияла на сон — окружение завращалось и принялось рассыпаться, тонуть в бурой пыли.

— Нет, только не это… еще не сейчас… я ведь не успела…

Марика попыталась задержать разрушающуюся на глазах картину, бросилась в центр воронки, но обо что-то запнулась и начала медленно падать — сползать в ничто, кружа посреди осколков восьмигранной плиты.

А затем вздрогнула и проснулась. Сжала пальцами край стеганого одеяла, повернулась на пружинистой кровати, посмотрела на бордовую в белый цветочек занавеску, сквозь которую светит луна, и… застыла.

Создатель, помоги ей!

Она проснулась не там. Не в палатке, где должна была, где спит сейчас.

Марика распахнула глаза, резко приняла вертикальное положение, свесила ноги на деревянный пол и от волнения почти полностью перестала соображать. Каким-то образом она знала (не предполагала, но знала совершенно точно), что продолжает спать в палатке, там, на поляне в источнике, но почему-то одновременно пребывает здесь, у Майкла в коттедже, где ее по умолчанию не должно быть!

Все ощущалось до тошноты реальным: стены, пол, коттедж, темнота, которую можно потрогать, штаны на собственных ногах, край простыни, и вместо страха ее вдруг накрыл восторг — восторг призрака, вторгнувшегося в чужие владения сквозь стену.

Вот это да-а-а-а…

Чувствуя себя незваным гостем — не то волшебником, не то шпионом, — она встала с постели, подошла к двери и выглянула наружу, в безмолвный коридор. Осторожно, ожидая в любую минуту встретить хозяина дома, спустилась по ступеням, вышла в гостиную и замерла посреди комнаты, глядя на погасший камин.

Она в коттедже. Нет, спит в палатке. И в коттедже. Она пребывает одновременно в двух местах. Как такое может быть?

Наверное, что-то пошло не так… Начались погружения по слоям, путаница, раздвоение личности?

Надо проснуться. Надо срочно проснуться.

Марика сжала голову руками и напряглась.

Она должна проснуться!

И проснулась. В своей собственной постели, в спальне.

В квартире на восемнадцатом этаже.

Ощущая себя в полубреду, вновь выбралась из-под одеяла как была — в кофте и штанах — и долго смотрела на знакомые, но успевшие уже подзабыться стены.

Здесь она когда-то пила. Здесь часто кружила по комнате, продумывая сценарии. Здесь засыпала, мечтая о премиях и о том, чтобы что-то изменилось. Что-то глобальное, правильное. Здесь же легла спать перед тем, как отправиться утром на Биссонет, а после шагнуть в распахнутую бабкой дверь и очутиться на Магии.

И здесь ее тоже не должно быть.

Сон во сне. Очередной уровень погружения. Явная чушь.

Марика долго смотрела на собственные ноги в носках — в дырявых на пальцах носках — и на пушистый белый ковер под ними. Его она купила на аукционе — привезли с островов. Отдала, помнится, баснословную сумму, а теперь топчет его пыльными, износившимися носками, которых никогда не надевала в этой квартире.

Сознание плыло и двоилось.

Где-то там осталась палатка и ее лежащее под тонким одеялом тело. Дышащее тело.

С трудом соображая, что нужно делать, Марика поднялась, сделала несколько шагов и толкнула дверь в центральную комнату, остановилась на пороге.

Ноутбук на столе был включен. На экране светилась незнакомая заставка.

Она подошла ближе.

Из-под ярлыков программ и документов выглядывало изображение восьмиугольной, заросшей травой плиты, по периметру которой тянулась надпись «Нашедший Источник может активировать его лишь однажды».

Каменных книг вокруг не было.

Марика протянула руку, нажала на кнопку «Выключить», захлопнула крышку монитора и какое-то время стояла у стола. Затем медленно развернулась, вошла в спальню и, как была в кофте, штанах и дырявых носках, забралась в кровать. Накрылась одеялом с головой, зажмурилась и прошептала:

— Я должна проснуться. Я должна вернуться в палатку. Должна!

Сознание, отвечая на просьбу, тут же провалилось куда-то вниз, принялось тяжело и медленно опускаться сквозь невидимую толщу воды.

В третий раз за эту ночь Марика проснулась на тонком матрасе, на земле. Под сводом палатки, сквозь которую ползли вверх переливающиеся искорки.

Чувствуя, что к горлу подкатывают неконтролируемые спазмы рвущегося наружу плача, а тело сотрясает озноб, она закрыла лицо руками.

Снаружи встревоженно и вопросительно, будто интересуясь, все ли в порядке, мяукнул Арви.

* * *

Она поверить не могла: Майкл ругался на нее, да еще и с самого утра.

— Я разве не говорил, что в Источниках спать нельзя?!

— Нет.

— И не говорил вам держаться от них подальше?

— С чего я должна держаться от них подальше, если они обозначены на моей карте?

Морэн сжал зубы, качнул головой, будто желая сказать: «Тьфу на вас всех, безмозглых», — и перестал ходить по поляне. Посмотрел на нее в упор и, как ей показалось, с нескрываемой тревогой.

— Вы спрашиваете, как называется то, что с вами произошло? Это называется осознанный сон. А случился он потому, что из-за Источника вам хватило на него энергии.

Марика исподлобья наблюдала за непривычным поведением проводника — слишком нервным. Он так и не объяснил, почему пожаловал на рассвете и нашел ее — дрожащую, полностью продрогшую, с котелком в руках, о который она пыталась греться, заказывая разнообразные блюда. В палатке с момента последнего пробуждения сидеть опасалась — боялась вновь задремать и проснуться неизвестно где.

— Но я же сумела выйти…

— А многие не умеют! Используют специальные мысленные якоря, привязки, ключи, чтобы случайно не остаться там, в другой реальности.

— Вы шутите.

— Да если бы!

Она ему не верила. Люди не могут остаться во сне, не должны, ведь сон — это сон, а реальность — это реальность, так?

К еще большему удивлению Марики Майкл подошел к бревну, на котором она сидела, опустился на корточки и заглянул ей в глаза.

— Ради Создателя, обещайте мне, что вы больше не будете спать в Источниках. Хорошо? Обещайте.

«Какие красивые у него глаза, — подумалось ей некстати. — Таким серым иногда бывает небо над Магией. Глубокие глаза и… заботливые».

Последнее выбивало из колеи больше всего остального.

— Обещаю.

Подумаешь, не поспит в фонтане; сама понимала: целее будет.

— Осознанный сон — сложная вещь, его изучают годами, десятилетиями. Там происходит сплетение миров, где любые ваши действия — правильные или нет — способны повлиять на физическую реальность. Понимаете? Нельзя рисковать. Нельзя, пока вы не научитесь с этим работать, а еще лучше — никогда.

Он хотел что-то добавить, но похожий на рацию предмет, прикрепленный к поясу, запищал; Майкл опустил голову и недовольно зарычал:

— Черт… Я должен идти.

— Это эвакуация?

— Да. Кто-то ее так не вовремя запросил.

А бывает вовремя? Для кого-то эвакуация бывает вовремя?

Задать этот вопрос вслух она не решилась.

— Я пойду, извините.

— Конечно.

Держа в руках электронную карту, он скрылся в кустах.

Марика растерянно посмотрела на давно остывший котелок, вокруг которого сцепила ладони.

А ведь она так и не успела рассказать ему про Источник Здоровья: едва упомянула, что проснулась в его коттедже, а потом в квартире, как начались крики.

Она хмыкнула. Разбушевавшийся Майкл — то еще зрелище. Оно почему-то смешило и умиляло одновременно. Интересно, так же ли сильно он ругался бы, услышав про восьмиугольную плиту и надписи, которые она разгадала? Может, вообще извергся бы вулканом и запретил ей туда ходить?

Ответить было некому. К этому времени проводник исчез с опушки.

День выдался серым и душным — такое бывает, когда сверху нависает плотная подушка из облаков, а не успевшая остыть за ночь земля продолжает испарять влагу. Повязанная вокруг талии толстовка казалась пропитанной цементной пылью, по спине тек пот.

Хорошо, что шагать сегодня под уклон — тропка вела вниз с пологой горы и поворачивать не спешила. Светлая зелень кустов, густая зелень деревьев, сырость в воздухе — не лучшая, но и не худшая для ходьбы погода; Марика приготовилась к долгой монотонной прогулке. Но скука, прерываемая размышлениями на тему «Как можно активировать Источник Здоровья для себя?», длилась недолго: спустя несколько минут бежавший впереди Арви вдруг замер на тропе и навострил уши.

Марика тоже сделала несколько шагов и остановилась; оттуда, где тропинка резко ныряла вниз, чуть ниже по склону раздавались голоса — и голоса, как она почувствовала сразу же, раздраженные и злые. Она прислушалась.

— Да я задолжал тебе, что ли? Переть его на себе? У меня на карте еще два препятствия; я что, с ним на хребте буду их проходить?

— Совести у тебя нет! Тут до пилона осталось всего ничего!

— Вот и неси его сама! А то только и делаешь, что указываешь! Пристала как банный лист с этим своим дедом!

Кто-то зло сплюнул на землю.

Тэрри. Она не сразу идентифицировала голос. Да, Тэрри. Второй, женский, принадлежал Лизи. Марика малодушно подумала, не свернуть ли прямо здесь, чтобы миновать участников конфликта, но в этот момент кто-то застонал.

— Да лежи ты, лежи… Куда встаешь? Нельзя тебе.

Рон.

Значит, там все или почти все. И снова что-то случилось с дедом. Вопреки здравому смыслу, твердящему, что она должна просто сделать небольшой крюк и спокойно шагать дальше — без бед и приключений, — Марика, ворча на себя любимую, решительно направилась вперед.

Бледный Бенджамин лежал на земле с неестественно выгнутым коленом, узкое лицо Тэрри рдело от злости, Рон смотрел в сторону, а Лизи казалась зеленоватой оттого, что ее опять не слушали.

— И ты тут… — язвительно изрек узколицый, стоило Марике приблизиться.

— Привет, — поздоровался Рон.

Лизи промолчала, дед тоже. Он вообще уже мысленно пребывал не здесь, а, видимо, на полпути домой. Устал, еще больше исхудал и снова плакал, вытирая щеки морщинистыми ладонями.

«Настоящая проверка для совести, — раздраженно подумала Марика, — вечное проклятье для всех, кто его видит».

— Послушайте, ребята, ну давайте попробуем еще разок, — Лизи предприняла новую попытку воззвать к доброте остальных. — Донесем, тут осталось-то…

— Я пас, — категорично процедил Тэрри. Рон промолчал. Наверное, он согласился бы, хоть и не хотел.

— Ну, у нас тут только девочки! — эта бабища в платке опять моментально приплела ее в коллектив — Марика недовольно фыркнула. Лизи действительно умела изводить за секунду. — Ведь нам тогда самим придется его тащить!

— Вот и тащите!

— Сволочь ты!

— А ты мне еще поуказывай! И так уже задолбала, глаза б мои тебя не видели…

Не прислушиваясь к перепалке, Марика в упор смотрела на Бенджамина. Мысли работали, как полный угля котел разогнавшегося паровоза. Кусочки мозаики, подхваченные вихрем, быстро становились на свои места.

Ну конечно… Конечно. Не всегда то, что находишь, находишь для себя; иногда это относится к кому-то еще.

Стало весело и немного грустно.

А она еще думала, можно ли активировать для себя? Нет, конечно, нет. А тут их как раз четверо…

Она видела то, чего не видели другие: как дед потянулся к рюкзаку и достал плашку с кнопкой эвакуации, как почти нажал на нее.

— Нет!

Марика подскочила к Бенджамину, вырвала дощечку из слабых пальцев и отложила в сторону.

— Погоди еще, дед, ладно? Не сдавайся.

Остальные за ее спиной притихли. Марика поднялась с коленей, повернулась к ним — грустному и растерянному Рону, ощетинившейся Лизи и непробиваемому Тэрри — и сжала челюсти. А затем заговорила с такой сталью в голове, что стоящие напротив люди чуть просели в коленях, сделались ниже.

— Сейчас вы двое — Рон и Тэрри — возьмете деда и понесете, куда я скажу. Это место находится ближе, чем пилон, и там мы сможем ему помочь.

— Да что ты говоришь! Нашлась новая командирша! Хочешь тащить — потащишь его сама.

— Ты возьмешь и потащишь, — невозмутимо, но жестко отозвалась Марика. — Ты мужик, и поэтому потащишь. Туда пойдут все.

Тэрри скрипнул зубами.

— Что это за место?

— Увидишь.

Начни она сейчас объяснять, и все откажутся. Засомневаются, найдут причины и отговорки. Нет уж.

— Я тоже не пойду, — обиженная Лизи отошла и села у края тропы. Отвернулась. — Раз мужики пойдут, мне незачем.

— Есть зачем. Там нужны четверо. И это не обсуждается!

— Пусть сами все делают. И ты тоже. А то я все для всех стараюсь, а на меня только срут с высокой горки.

Марика, распространяя вокруг себя ауру генерала, прошагала мимо притихших парней и опустилась на корточки. Заглянула в глаза той, что малодушно смотрела в сторону.

— Лизи, ты все это время хотела помочь Бенджамину. Ведь так?

Нет ответа. Только развевались от ветра, как крылья бабочки, на затылке завязки косынки.

— Вот и помоги ему тогда, когда действительно можешь!

— Слушай, ты точно знаешь, что ему там станет легче? — вступил Рон.

— Я однажды доверилась тебе и не проиграла. Вот и ты доверься мне в этот раз.

— Слушайте, ну не подперся я его таскать… Мне вся эта затея…

Марика выпрямилась и перебила раскрывшего рот Тэрри так жестко, что тот осекся.

— Вы все еще не понимаете? Нет? Вы все! Неужели правда еще не поняли? Мы должны однажды объединиться — в этом и состоит очередное испытание. Несмотря на разногласия, ДОЛЖНЫ хотя бы раз стать командой. Понимаете? Всасываете? Или объяснить еще раз?

Больше никто не роптал.

Пыхтели сзади, как перегруженные тягачи, Тэрри и Рон, стонал обвисший на их плечах Бенджамин, молча шагала сбоку хмурая Лизи.

Марика в оба глаза следила за пятнистой шкурой сервала, которому наказала вывести их к источнику кратчайшей дорогой. Кот кивнул. Понял.

И не соврал.

Уже через полчаса тяжелого хода показалась впереди опушка с каменными книгами и плитой, на которую Марика приказала положить деда. Остальным раздала указания встать рядом с парапетами и приложить ладони к углублениям. Встала к одному из них сама, вытерла со лба пот и повернулась к остальным.

— А теперь самое сложное, — ее голос разнесся над поляной дрожащим приказом новобранца, выбранного за главного. — Вы должны успокоиться. Все. Отпустить все, что вас тяготит, очистить разум, унять мысли. Это важно. А потом попросить о здоровье Бенджамина. Только просить надо искренне, со всей душой, это понятно? Честно просить.

Они не ответили. Обернувшись, она видела, как Рон и Лизи закрыли глаза — у парнишки задвигались губы, — как сел на ветку сосны белоголовый орел, как пытался прочитать надписи на усыпанной хвоей странице Тэрри.

— Поехали! Все вместе.

И закрыла глаза сама.

Расслабление давалось тяжело. Она всячески гнала от себя тревогу — а что, если не получится? Что, если все, что она увидела во сне, — лишь вымысел беспокойной фантазии?

Над поляной повисла тишина, почти как та, ночью, когда Марика читала четверостишия. Воздух замер, перестали шевелиться сосны. Надо постараться. Надо… надо еще лучше!

В какой-то момент у нее получилось: вдруг отпустила тоска, разжались стальные обручи волнения, успокоился мятежный разум, и тогда сразу же, чтобы не упустить момент, Марика мысленно зашептала:

«Уважаемый Источник! Пожалуйста, помоги нам. Мы четверо просим о здоровье Бенджамина. Возможно, он нам не друг, но и не враг, и мы не желаем ему страданий, хотим видеть его исцелившимся. Пожалуйста, услышь нашу молитву, что идет от сердца. И, пожалуйста, помоги».

Каменное углубление под пальцами нагрелось. Марике показалось, что часть ее тепла — душевного и физического, — передалась камню; вспыхнули перед глазами строчки книги. Работает! Работает? Сейчас начнется?

Но почему так тихо?

Она не удержалась. Обернулась. Увидела, как светятся строчки еще двух книг — Рона и Лизи, как те стоят рядом с ними с закрытыми глазами, ждут. И почти сразу же наткнулась на недоверчивый взгляд Тэрри.

«Делай, что я говорю! — зыркнула на него требовательно. — Разве не видишь, что работает? Делай!!!»

Тэрри уловил мысленный посыл, тяжело вздохнул и закрыл веки. Нахмурился, тоже что-то зашептал. А через несколько секунд засветилось и четвертое, последнее четверостишие.

Мгновением позже что-то случилось — свет залил всю поляну. Залил так ярко, что потерялись в сиянии собственные пальцы, исчезли страницы, пропал из поля зрения лес. Марика едва успела подумать об исчезнувших тенях и «станет ничего не видно», когда сзади — наполовину болезненно, наполовину восхищенно — простонал дед.

— А теперь мне! Активируй его мне! — орал Тэрри и тряс ее за грудки. — У меня тоже кашель не проходит, я тоже хочу, как Бенджамин: встал — и здоровый! Давай сделаем, слышишь?!

Голова гудела и плыла — видимо, ритуал отнял часть сил, — Марика кое-как разлепила веки. На краю плиты, свесив ноги, сидел дед; выбивающиеся из-под шапки волосы потемнели, или ей показалось? Напротив застыло жадной гримасой лицо прыщавого попутчика.

— «Нашедший может активировать Источник лишь единожды», — хрипло процитировала она прочитанные во сне строки и брезгливо сбросила с кофты мужские пальцы, — так что отвали от меня.

Они все пребывали в прострации. И все хотя бы раз подумали о том, как здорово было бы запустить Источник еще раз. Ведь они люди, все люди. И если Тэрри в этот момент горевал и даже негодовал, то Марика откровенно радовалась: ей удалось увидеть во сне нужную информацию, осознать ее, вышло запомнить правильную последовательность действий. А у них всех получилось вылечить деда.

И какая разница, что немножко не хватило на себя. Конечно, когда на твоих глазах совершается чудо, хочется, чтобы направлено оно было именно на тебя, но это жадность. Жадность и зависть. А от этих вещей, как говорил Майкл, придется избавляться.

У него действительно потемнели волосы, и Бенджамин впервые на ее памяти снял шапку. Он стоял перед Марикой, глядя не мутными, как раньше, а ясными, как осеннее небо в хорошую погоду, глазами. Зрячими глазами.

— Возьми.

На его ладони лежало семечко. Единственное, что у него была.

— Ты что, дед?

Теперь его и «дедом» называть не пристало. Скорее, пожилым мужчиной. От смущения она невесело хохотнула и сделала шаг назад.

— Оставь себе, пригодится.

— Я хотел попросить зрение. А теперь оно у меня есть. Возьми.

— Не возьму.

Марика уперлась; внутри клокотала странная смесь из чувств, в которой преобладала благодарность. Благодарность небу за то, что все получилось так, как получилось. С ветки, крикнув, вспорхнул орел; наверное, досмотрел то действо, что хотел увидеть. Она проводила его взглядом и помотала головой. Хотелось плакать.

— Твое дело — предложить, мое — отказаться. Так будет правильно.

Он не стал спорить. Вместо этого подошел и обнял ее за плечи. Держал долго, говорил «спасибо». Она чувствовала.

Расходились молча, как незнакомцы.

Сдержанно и отстраненно кивнула Лизи, скрылась в кустах — мелькнул меж веток светло-голубой платок. Похлопал, прежде чем уйти, на прощанье по плечу Рон. Улыбнулся, Марика улыбнулась ему в ответ. После Тэрри остался на поляне лишь след от дымящей сигареты и грустного разочарования.

Деда покинула она сама.

Попрощалась, пожелала доброго пути, подозвала сервала и вернулась на тропу.

А после долго сидела на камне у ручья — наполовину выжатая, наполовину счастливая — и смотрела на помятый прямоугольник карты, с которой пять минут назад исчезли прежние символы испытаний, а взамен возникли два новых — изображение листа (такие неопытные художники рисуют на осенних деревьях) и бабочки.

Всего лишь лист и бабочка. А дальше пилон.

Вот и все. Почти все.

Майкл пришел еще до заката с зажатым в руке воздушным шариком. Ярким, красным, праздничным.

— Это вам! — широко улыбнулся.

— Правда? Спасибо.

— Поздравляю!

— С чем?

Прежде чем ответить, он долго смотрел на нее — радостный, даже восхищенный.

— Вы набрали тридцать баллов. Представляете? Тридцать!

— Где набрала? О чем вы?

Марика пребывала в откровенном замешательстве.

— Вы разве не знаете? Ну да, конечно… я иногда забываю, что этот планшет только у меня. Вот, посмотрите.

Проводник достал из наплечной сумки электронный планшет, нажал несколько кнопок — высветилось ее имя, а напротив — не то сводка, не то статистика с колонкой цифр:

…

+2

+1

+10

+2

+10

Итог: 30

Марика с удивлением смотрела на итоговую сумму; качался на тонкой ниточке, пытаясь улизнуть вслед за ветром, привязанный шарик.

— Что это значит?

Майкл поднял на нее ясные серые глаза.

— Каждый, кто проходит испытания, получает от Уровня некоторый набор очков — показатель того, сколько человек понял, чему сумел научиться, где смог преодолеть себя. И поверьте, каждый балл получить очень сложно, я знаю, о чем говорю. Конечно, никто не уходит с нулем, все что-то для себя приобретают, но тридцать…

Тридцать — это максимум, после которого испытания исчезают и человека ждет прямой путь до пилона.

Ей бы, наверное, радоваться, но она вдруг почему-то загрустила, почти запаниковала. Вдруг захотелось вцепиться в лес невидимыми руками, прижаться к земле, раствориться между деревьями, чтобы подольше. Подольше…

— Так вот, я знаю, что предыдущие десять баллов вы получили за прохождение Долины Страхов. Но за что новые? Что такого вы сделали сегодня? Расскажете?

Марика несколько секунд смотрела ему в глаза, а затем отвернулась.

— Вы не хотите? Не хотите мне рассказать?

«Дело не в том, — хотелось ответить ей, — не в том, что я не хочу рассказать. Просто понимаете, я не сделала ничего особенного. Просто сделала то, что должна была».

Они сидели на берегу маленькой речушки; медленно опускалось на верхушки сосен солнце; у ног, обутых в потертые, почти развалившиеся сапоги, дремал Арви.

— Я просто нашла Источник, который не был обозначен на карте. И сумела его активировать. Сделала это не для себя, а для другого человека. Так было… правильно.

Не хотелось кричать: «Какая я молодец! Я вылечила человека, я сумела объединить команду, я сумела все понять и привести в действие!»

Бравада здесь ощущалась столь же чуждой, как пьяный хохот в городской библиотеке. Не нужно. Ей хватило того, что чудо свершилось на ее глазах и что-то изменило внутри. Раскрыло крылья, как сияющая небесная птица, и сказало: «Я есть. Теперь ты видишь? Веришь?»

И она верила. От начала и до конца. И будет верить всегда — Марика знала это совершенно точно: даже в мрачные дни, когда на душе безрадостно, а за окном темно, она будет верить в чудо. Потому что видела его, потому что теперь знает.

От мелкой гальки, что она перебирала рукой, на пальцах оставался песок — мокрый и прохладный.

— Так поступил бы каждый, я думаю.

— Вы не правы.

Голос Майкла мягко вплетался в журчание маленькой реки. Вечерний воздух казался прозрачным, по-волшебному красиво застыл над перекатами чистый мерцающий оранжево-розоватым свет.

— Вы ведь могли уйти сегодня, так? Могли этого не сделать.

— Да, но приняла решение сделать. И оно далось мне легко, так что ничего особенного.

— Так только кажется. Человек не помнит, сколько труда вложил, чтобы стать таким, каким стал. Не помнит сомнений, цепочку мыслей и выводов, не помнит собственных метаний. Он помнит себя только на данный момент, и кажется, что то, что ты совершил сегодня, это легко. Что так сделал бы каждый. Но, поверьте, каждый не сделал бы.

«Почему нет? — думалось ей. — Если не можешь активировать источник для себя — вылечи другого. Что в этом такого?»

Хотя… Тэрри ведь тряс за грудки. И почему-то, не сказав ни слова, удалилась Лизи, о которой Марика до сих пор ровным счетом ничего не знала. Почему так дистанцировалась, даже обиделась? На что?

Да, чужая душа — потемки.

Какое-то время над речкой висела тишина. Люди молчали, сопел кот. Медленно меняли положение пробивающиеся сквозь густые ветви лучи.

— У меня сейчас занятие, я скоро пойду.

Марика вздохнула и постаралась сделать это неслышно: одной оставаться не хотелось. Уже не так много времени осталось, провести бы его не в одиночку. Разделить с кем-то радость, поделиться мыслями, даже просто помолчать.

Она ответит: «Да, конечно. Я понимаю», — ответит, потому что так нужно, а не потому что хочется. Постарается не грустить, погладит кота, найдет стоянку, поговорит с Лао. Все как обычно.

— А знаете, — вдруг произнес Майкл и повернулся к ней. В зубах он держал травинку. — Пойдемте со мной. Посидите тихо, послушаете. Может быть, вам будет интересно?

— А мне можно? — оживилась Марика. — Я не буду мешать? Все-таки там люди занимаются давно, привыкли, наверное, делать это без свидетелей.

— Вы не помешаете. Просто послушаете. Тема будет интересной, может, что-то почерпнете.

— Да я только за!

Грусть тут же трансформировалась в радость, в трепетное предвкушение чего-то интересного, завораживающего.

— Когда идти, сейчас? — она стряхнула с пальцев песок; солнце скрылось за деревьями, над речкой пополз белесый, прозрачный, как тюль, туман. — Я готова.

— Тогда лучше тронемся сейчас, чтобы не опоздать. И вы помните, что в горах холодно?

Майкл легко поднялся с земли и протянул ей теплую ладонь.

Скрипнули под подошвами камушки; недовольно зевнул и посмотрел на неугомонных людей, которые опять куда-то собрались, прищуренными глазами проснувшийся Арви.

* * *

— Итак, существует два вида сознания: обычное и измененное. Как вы думаете, в каком вы пребываете большую часть времени? Когда занимаетесь делами, ходите по улицам, общаетесь, строите планы?

— В обычном?

Агнес сидела на бревне, спрятав руки в карманы белой спортивной курточки; Марика наблюдала за ней с любопытством. Том — понятно: фрик, ботаник, человек не от мира сего, с застывшим в темных глазах выражением вечного полета. Но Агнес? Что привлекло молодую девчонку на Магию? Зачем ей поиск Знания? Верткая, симпатичная — не страшненькая, но и не красавица, — коротко стриженная, любопытная — зачем ей это? Попроще, чем Том, не такая умная, но и не глупа — почему-то так казалось.

Майкл, сидя на бревне справа от них, выглядел настоящим Учителем. Не седобородым старцем, не занудным консервативным педантом, не скучным ментором, но Учителем. Распространялась вокруг него мягкая сила — кокон, смешавший в себе тайну и мудрость. В его душу, как в колодец, хотелось заглянуть: что же там, на дне, какие секреты?

А этот плавный, тихий, спокойный голос, как она уже заметила раньше, хотелось слушать часами. Местами ровный и вкрадчивый, но неизменно мягкий и завораживающий.

Марике вспомнилось, как она наткнулась на Морэна в первый же день у костра с сосисками. Как поругалась с ним тогда же. Каким обманчивым может быть первое впечатление.

— Давайте подумаем о том, что же такое измененное сознание. Что им может называться?

В диалог вступил Том — тряхнул длинной челкой и сбивчиво, будто стараясь изложить выбивающиеся в узкую дырку по трое мысли, заговорил:

— Вот когда я перестаю думать, знаете, просто перестаю и оказываюсь в настоящем моменте, внутри меня будто открываются дополнительные уши и глаза. Я очень тонко вижу и чувствую происходящее вокруг, наблюдаю за ним вблизи и будто издалека. Это оно?

Майкл чуть наклонил голову и улыбнулся.

— То, о чем ты говоришь, называется расширенным восприятием. Но является ли оно частью обычного сознания или же измененного? Давайте вместо того, чтобы сразу делать выводы, выполним одну практику. Итак, задание номер один: отыщите для себя удобное положение и погрузитесь в состояние полного покоя. Ни мыслей, ни чувств, ни колебаний, ни движения. Полный покой. Вы — слившаяся в гармонии со Вселенной форма энергии, сбалансированная, идеальная, завершенная…

Они сидели, закрыв глаза, посреди заснеженной поляны и воображали себя тем, о чем просил Учитель. И Марика тоже воображала. Несмотря на то, что ей говорили просто слушать, не примерять на себя, в тени соснового ствола, на маленьком пеньке, она тоже воображала себя гармоничной частью Вселенной и втайне, краешком сознания, надеялась, что Майкл не увидит и не заворчит.

Баланс, тишина, покой. Является ли подобная форма сознания измененной? Казалось, что да. Ведь обычно не так.

— А теперь, — раздался спокойный приказ, — сохраняя состояние полной гармонии, почувствуйте себя готовым решать проблемы, задачи, справляться со всем, что встанет на пути. Почувствуйте гармонию и решимость. Вы можете, сохраняя баланс, справиться с любым препятствием, возникнет оно ожидаемо или неожиданно. Почувствуйте, что, не теряя баланса, вы ко всему готовы. Ничего не предпринимая, просто внутренне готовы.

Глаза учеников не открывались, их лица были расслаблены и спокойны.

Марика пыталась одновременно наблюдать и впитывать. Зачем такая практика? Что именно она дает? Любопытство ширилось и росло.

Прошла еще минута.

— А теперь из состояния пассивной готовности вы переходите в состояние полной готовности справиться со всем, с чем вам предстоит справиться. Легко, гармонично, сохранив покой внутри, вы чувствуете себя полными сил и умения свободно и легко, не напрягаясь, существовать в физическом мире, комфортно взаимодействовать с ним, правильно реагировать на сложившиеся ситуации, легко принимать верные решения. Вы — человек, связанный с тонким миром, но живущий здесь, в физическом. Вы сохраняете умение чувствовать оба мира, вы умеете действовать, не теряя баланс. Вы ощущаете, что готовы ко всему. Готовы, не колеблясь и сохраняя равновесие, действовать при любой необходимости.

Майкл дал ученикам еще немного времени, после чего произнес:

— А сейчас мягко и плавно возвращаемся сюда, на поляну, в физическое тело, чтобы завершить занятие.

Агнес протяжно выдохнула, Том, прежде чем открыть глаза, едва заметно тряхнул головой. А Марика, как мелкий суетный магазинный воришка прячет конфеты в карман, рассовала услышанное по разным уголкам памяти — сохранит и подумает позже, когда будет минутка.

— Сейчас, — между тем говорил Майкл, — мы делали практику, название которой я скажу вам позже, и пребывали в одном из состояний сознания. Вашей задачей будет определить, являлось ли в течение нее ваше сознание измененным. Кажется, что вопрос простой, но это не так. Не торопитесь, хорошенько подумайте. Ответ я хочу услышать послезавтра… На сегодня это все.

Зашуршали куртки, заскрипели по снегу подошвы.

Дождавшись, когда уйдут ученики, Марика поднялась с пенька, размяла затекшие озябшие ноги, вышла из тени и улыбнулась.

— Мне было очень интересно, правда. Хоть я и не все поняла.

— Они тоже пока не все понимают, это нормально.

Майкл посмотрел на нее тепло, и сразу же показалось, что вокруг праздник. Новый год. Не хватает только звездочек и гирлянд, а настроение праздничное. Марика выдохнула облачко пара и улыбнулась шире.

Ей совсем не хотелось уходить.

— А знаете, я забыла вам кое-что показать.

Сердце заколотилось с волнением.

— Что?

— У меня на карте появились новые значки.

— Правда?

— Да, хотите посмотреть?

Она заманивала его, как влюбленная первокурсница молодого преподавателя в пустую аудиторию. Не могла сдержаться, хотела, чтобы он взял за руку и пошел следом. Еще хоть полчаса вместе, хоть чуть-чуть, ведь так тепло на душе.

— Хочу. Конечно.

Зная, что делает, он взял невидимую руку. Согласился.

Марика едва не зажмурилась от удовольствия.

Глава 11

— Я называю ее Долиной Золотых листьев или Золотой долиной. Там всегда стоит бархатная осень и чудесная погода. Странное, но очаровательное место с застывшим временем. Вам очень понравится, я думаю.

— А вы часто там бываете?

— Иногда. Когда хочется тишины и покоя. Какого-то особенного, светлого покоя.

Марика откусила кусок горячего, но нежного мяса и качнула в руках палочкой; впереди, в низине, под покровом ночи дремал лес, волнистая шапка из крон напоминала бархатистое море. Если присмотреться, то, несмотря на тьму, можно разглядеть ветки, стволы сосен, прогалины. Как будто некто, остающийся в темноте, подсвечивал картинку тому, кто желал увидеть детали, — включал невидимые фонарики, мол, на, смотри. Над лесом застыла тишина и далекое бесконечное небо, с которого смотрели, перемигиваясь, любопытные звезды.

Они ели шашлыки. Да, самые настоящие.

Майкл выстругал ножом две пригодные для жарки палочки, Марика долго и нудно объясняла котелку, что от него требуется: рисовала мысленные картинки, пыталась передать вкусовые ощущения. Мини-повар думал дольше обычного. А после неожиданно выдал вполне себе пригодные для жарки кусочки — уже маринованные и в специях.

Она понюхала и радостно улыбнулась. Арви понюхал и чихнул.

Костер все еще пах жиром и мясом, будто угли поспешили впитать свою долю — вам вкусно и нам тоже. Шашлык таял на языке.

Откуда мясо? Кто мариновал?

Марика более не задумывалась об этих вопросах. Есть — и радостно.

Она все еще на Магии, дошла почти до самого конца, осталось немного… Скоро сможет обедать в дорогих ресторанах, заказывать обычную, приготовленную живыми поварами еду и не гадать об устройстве странных предметов. Скоро многое останется в прошлом.

А пока есть это место. Этот бесконечный, похожий на выпуклую сеть с древесной текстурой лес; есть лежащий, нет, даже развалившийся у ног Арви; есть четыре семечка в кармане — семечка, которые она сумела сохранить, несмотря ни на что. Не потерять, не потопить, не отдать.

И даже не набрать лишних. Хотя могла бы.

Майкл жевал шашлык с удовольствием. Как будто не мог просто открыть дверь в Нордейл, зайти в ближайшее кафе раамской кухни и попросить жареный кусок мяса.

Нет, здесь все казалось особенным. Нежным, чудесным и именно особенным.

Трещали подброшенные в костер дрова, кружили, хаотично устремляясь в небо, искры.

— А бабочка? Что она означает?

Он так и не объяснил про второй символ. А теперь смотрел на нее с улыбкой.

— Это Пруд Бабочек. Уровень редко открывает его путникам, и я бы не хотел смазывать ваше впечатление о нем своими рассказами. Пруд расположен в центре Золотого леса, там очень хорошо сделать привал на денек, отдохнуть, покупаться. Заодно половить бабочек. Вдруг получится?

Марика так и не поняла, шутит проводник или нет. Зачем ей ловить бабочек? Но покупаться можно, это с удовольствием.

— Получается, я уже завтра туда дойду?

— Скорее всего. Я бы сказал, даже к обеду. Так что сегодня можете ложиться спать в предвкушении хорошего дня.

— Слушайте, — вдруг выпалила она едва подумав, — а пойдемте со мной? Если вы не заняты…

— С вами?

На лице Морэна плавали оранжевые отсветы от переливающихся углей, глаза смотрели удивленно.

— А почему нет? Ведь вместе будет веселее, мне будет с кем разделить радость и впечатления от нового места. А вы просто отдохнете. Покажете мне все. Ведь… — в этом месте она запнулась, пережив очередной прилив нахлынувшей грусти. — Ведь мой путь уже почти закончился.

Наверное, он почувствовал ее тоску, потому что спустя минуту раздумий ответил:

— А пойдемте! Зайду за вами в десять. К этому времени уже проснетесь?

— У меня нет часов, — Марика рассмеялась. — Но, наверное, уже проснусь.

— Ничего, я постучу по палатке, если что. Песню спою.

«Серенаду», — шутливо прозвучало без слов.

Какое-то время они смотрели друг на друга улыбаясь.

Он. Она. Костер.

И причмокивающий во сне сервал.

Привычно нависал сверху треугольный свод палатки, тускло светилась поверхность зеркала.

«Над нами, наверху, есть нечто. То, что правит этим миром и другими».

Очередная не то сказка, не то притча; Марика читала ее с удовольствием.

— А есть другие?

«Есть. Но сейчас не об этом. Оттуда следят за каждым: смотрят, наблюдают, ведут».

— Что значит ведут?

Лао сформировало еще один абзац текста. Если бы в ручку был встроен индикатор эмоциональности предмета, он бы показал, что в эту минуту зеркало чувствует себя важным, пыжится от гордости за выдаваемые знания, радуется, что кто-то слушает, — по крайней мере, так казалось.

Майкл ушел некоторое время назад, снаружи догорали угли, под одеялом было тепло и уютно. Почти просохли от вечной сырости сапоги.

«У каждого, кто находится в этом мире, есть Путь. Путь, намеченный Создателем, Путь, соответствующий замыслу, — единственно верный для каждого. Люди, сворачивающие с него, всегда получают шанс вернуться, но не всегда возвращаются. За этим наблюдают. За суету, спешность и сомнения отдаляют желаемое, выстраивают новые препятствия. За спокойствие и неспешность хвалят…»

— А как хвалят?

«По-разному. Помогают выстроить цепь событий, которая ведет к желаемому человеком результату. И только тому, кто способен жить не во лжи, но в щедрости, оставаться спокойным, без суеты, спешки и метаний, дают больше, чем запрошено».

— Намного больше?

Жадина она все-таки.

«Больше».

— Здорово.

Марика зевнула, мечтательно потянулась и почмокала губами, совсем как Арви.

— Понятно. То есть жить в суете и спешке нежелательно. Слушай, так это совсем как здесь, на Магии. Если идешь плохо, без понимания, — Уровень постоянно удлиняет дорогу, а если осмысливаешь свои действия, приходишь к верным выводам и становишься лучше, то дает бонусы. Как завтрашний Пруд Бабочек, да?

«Весь мир есть Магия. И единственная в нем цель — быть лучшим из того, кем ты можешь быть. Не лучше кого-то, но лучшим проявлением себя самого».

— Это я уже поняла. Отчасти. Хотя, знаешь, учиться этому и учиться. Жизни не хватит.

«Хватит. Спи, завтра хороший день».

— Ага, ты тоже, — раздался сонный шепот. — Спи.

Поверхность Лао погасла. Раздумывая о Долине Золотых листьев и желая, чтобы поскорее настало утро, Марика укуталась в одеяло с головой.

Арви сбрендил от счастья — не то крепко выспался, не то перенял звенящее радостью настроение от людей — и теперь с упоением гонялся за невидимыми в траве зверушками. То замирал, прижав уши-локаторы к голове, то кидался вперед, взлетал почти вертикально, растопырив розовые подушки лап и выпустив когти. Откровенно наслаждался жизнью.

Кого он ловил, Марика так и не поняла: кроликов, мышей? До этого момента она не видела ни тех, ни других и несколько опасалась, что с минуты на минуту сервал принесет в зубах чью-нибудь дохлую шкурку. В качестве гордости за себя и презента для нее.

Тьфу-тьфу через плечо и чур ее…

— Как кроссовки, не малы?

— Нет.

Шагали вот уже час. Майкл, как и обещал, пожаловал с самого утра — бодрый, чисто выбритый, оптимистичный. И пахнущий так, что Марику, как неисправный компас, постоянно вело в его сторону.

Пришел, принес ношеные кроссовки. Попросил померить.

Она не стала спрашивать чьи, а он не стал уточнять. Убедился, что сели нормально, и улыбнулся.

— Оставьте сапоги здесь. Не думаю, что они вам больше пригодятся.

— А как же в мусорку? Или администраторше на выходе? Она ж меня съест, когда будет проверять инвентарь.

— Не съест. Я ей их унесу потом, выйду через портал. Забудьте, это мелочи. Зато идти до пилона в этом вам будет куда удобнее, холодно уже не будет.

Наверное, боги ушами мистера Морэна все же услышали ее молитвы и послали легкую обувь, о которой она мечтала не первые сутки. Стопы были счастливы: в них больше не давила ребристая подошва и края рваных стелек, сбоку не хлюпало, а сверху не сжимало. Шагать стало непривычно легко — ноги не отягощал лишний груз. Не болталась вокруг талии и толстовка — ее повесил себе на заплечную сумку проводник. Просто улыбнулся, протянул руку — и она отдала, не стала спорить. А теперь, избавившись от, казалось бы, привычных, но утомительных атрибутов и напоминая себе молодую лань, резво бежала по сухим листьям почти вприпрыжку.

— Слушайте, а ведь уже скоро?

Майкл усмехался и ничего не отвечал. Молчал, бросал короткие взгляды на часы, иногда всматривался в невидимые указатели или поглядывал на изумительно синее без единого облачка небо.

Становилось все теплее, но не жарко или душно, а просто теплее; Марика расстегнула кофту. Интересно, долго ли идти? До обеда недалеко, очень бы хотелось увидеть хваленые места.

Из зарослей вынырнула довольная желтоглазая морда Арви: из-за темных полос вокруг носа и приоткрытого рта казалось, что сервал улыбается. Через секунду, уловив слышный ему одному шорох, он вновь скрылся в кустах.

— Знаете, я тут подумала, — спустя несколько минут Марика, которой очень хотелось диалога, в очередной раз пристала к шагающему впереди мужчине, — когда дойдем до места, я попрошу у котелка сэндвичей с тунцом на обед. Вы любите тунец? Или попросить что-то другое? Картошки, рагу, может, капусты?..

— Золото.

— Что? — она удивилась. — Попросить золота?

— Да нет же, смотрите.

Марика проследила за указывающим вперед пальцем и ахнула. В двадцати шагах от них начинался золотой — он не обманывал, — не красный, багряный или оранжевый, а абсолютно золотой лес.

Листья переливались, будто светились изнутри. На ощупь обычные, гладкие, с прожилками, но совершенно необыкновенные на вид. Золотые.

Она шла распахнув рот. Не замечала ни улыбки Майкла, ни его смеющихся глаз, когда она то касалась веток, проводила по ним пальцами, то подбирала опавшие на землю пятиконечные, похожие на кленовые листочки.

В конце концов Марика набрала их целый ворох и, не замечая, что спотыкается о корни, любовалась необычным букетом.

— Как такое может быть? Они же волшебные! Все деревья тут волшебные!

— А я говорил.

Ей нравилось абсолютно все: легкость собственных шагов, воздушность настроения, мерцающий пробивающийся сквозь кроны желтый свет, прозрачность и чистота воздуха, кувыркающийся в попытках поймать летающего жучка Арви — первое попавшееся в поле зрения на Магии насекомое.

— А теперь — та-дам! Пруд Бабочек!

Майкл наклонился, чтобы пройти под низко висящими, словно шелестящий вход, ветвями; Марика юркнула следом за ним, на секунду прикрыла, чтобы не оцарапать, лицо ладонями, а после застыла, как вкопанная, и ахнула во второй раз.

— Их много! Бабочек! И эти лилии — это же гигантские плавучие листы! Такие огромные! Посмотрите: синие, белые, красные, зеленые! Я в жизни не видела столько бабочек!

Поверхность раскинувшегося посреди леса пруда застыла под синим небом зеркалом — беспечной, ровной гладью, на которой тут и там на расстоянии прыжка друг от друга плавали широкие округлые листья-плоты. А сверху, то взмывая в воздух, то вновь присаживаясь на зеленые ковры кувшинок, безмятежно порхали десятки — сотни! — разноцветных бабочек.

— Зачем они здесь? Почему столько?

— Никто не знает, зачем и почему. Но это место уникально.

— Я вижу.

— Нет, не только тем, что вы видите, но еще и тем, что это место-бонус.

— Что значит «место-бонус»?

Майкл скинул сумку с плеча на траву — сочную и зеленую — и, не отрывая взгляда от безмятежного водоема, пояснил:

— Я советую вам не только искупаться, но и попытаться поймать хоть одну бабочку. Попробуйте, приложите усилие. Если сможете — Магия однажды наградит вас подарком.

Она смотрела на него, распахнув рот; понимала, что напоминает восторженную дурочку, но едва ли могла что-то с этим поделать.

— А откуда вы это знаете?

— Просто знаю.

— Вы их ловили?

— В свое время.

Марика огляделась вокруг; внутри боролись радость и смущение. Как купаться на виду у проводника? В одежде? Ведь не голой же? И чем ловить бабочек?

На второй вопрос Майкл ответил сам — угадал ее мысли:

— Там, чуть подальше, на берегу есть сачки. Побольше и поменьше.

— Но откуда?

Он, казалось, забавлялся ее изумлением.

— Они всегда здесь есть, если кому-то вдруг захочется половить бабочек. — На этот раз у Марики не нашлось даже слов — лишь открылся и закрылся рот. — А я оставлю вас на час, если вы не против. Изольда прислала сообщение, что пришли новые договора с поправками, я должен их подписать. А через час или полтора я вернусь. Тогда и пообедаем, хорошо?

— Хорошо.

Она кивнула так браво, что упали на лицо рассыпавшиеся по плечам локоны.

Отплевываясь от воды, Марика отбросила мокрые пряди со лба, хлопнула по краю листа ладошкой и заорала:

— Арви! Да не пастью! Ты же ее съешь! Лапами прижимай! В рот не суй, слышишь?

Кот увлекся по полной: скакал по кувшинкам взад-вперед, взвивался в воздух в самом центре сверкающего роя и клацал зубами; как ни странно, он совершенно не боялся воды. Пытался ухватить трепещущие крылышки, метался от одного листа к другому и в конце концов плюхнулся в воду.

Марика звонко смеялась.

Она и сама оказалась в воде раз, наверное, в тридцатый, пытаясь накрыть крылатых баловниц то сачком, то пальцами, то сложенными домиком ладошками. А теперь бултыхала в теплом, как парное молоко, подводном течении ногами и радостно улыбалась. Сначала боялась, что внизу окажутся неприятные на ощупь водоросли или что-то еще, но лилии, казалось, вообще не крепились ко дну — под ними не обнаружилось ни жил, ни лиан, ни корней. Прозрачная вода и теплый бархатистый песок. Если выпрямиться и встать — как раз по подбородок.

Очередная синекрылая красавица уселась на край прогретой кувшинки прямо перед носом; Марика хитро прищурилась, рассматривая рисунок из желтых и белых колечек.

— А-а-ах!

Очередной прыжок, громкий всплеск, водопад из брызг и взлетевшая к небу бабочка. Очередной раззадоривший еще больше провал.

Марика выбралась на широкий лист и потрясла головой, вытряхивая из уха воду.

— Давай-давай! Не расслабляйся! Нам велено поймать хоть одну! — крикнула коту и, ловко шлепая по кувшинке босыми ногами, с визгом понеслась к ближайшей стае кружащих насекомых. Судорожно болтался на палке слипшийся и обвисший мокрый сачок.

— Пойма-а-а-а-ю!

Наблюдая за скачущей в одной майке и плавках девчонкой, выбрался на соседний лист мокрый сервал. Чихнул. Почесал задней ногой мокрое пузо и тут же попытался схватить зубами порхающий комок с зелеными крыльями. Промахнулся.

В очередной раз прокатившись по скользкой поверхности листа, с громким визгом обрушилась в воду Марика.

— Я не могу! Я с них просто не могу! — она хохотала, лежа на теплой, казавшейся чуть резиновой поверхности листа, раскинув в руки в стороны и глядя в небо. — Так ни одной и не поймала, представляешь? И это за целый час, наверное! Но та-а-а-ак хорошо… Какое же тут классное, затесавшееся в осень лето! Кто бы знал, что существуют такие места.

Валялся на соседней кувшинке ушастый и довольный, казавшийся свежевыстиранной игрушкой с пятнистой шерстью Арви. На секунду поднял голову, слушая человеческую речь, и тут же снова уронил ее на лист. Утомился. Вытянул перед собой все четыре лапы и покосился на крылатых насекомых.

— Да оставь ты их! Ну, не поймали, и ладно.

Странно, как хорошо. Ни проблем, ни забот, ни мыслей. Просто теплый день, вода, Золотой лес вокруг и первозданное льнущее к душе спокойствие.

Марика закрыла глаза и, кажется, задремала; пригревало, высушивая капли на лице, солнце; холодила кожу облепившая грудь и живот сырая майка. По телу разлилась приятная тягучая усталость, как часто бывает после бурной активности, тогда так приятно растянуться и всласть полежать.

Проснулась она неожиданно, просто распахнула глаза и тут же увидела, что на груди сидит бабочка: медленно складывались и раскладывались разделенные на четвертинки крылья — красные с розовыми прожилками. Не медля ни секунды, Марика накрыла ее руками, почувствовала, как испуганно забились о кожу ладошек крылья пленницы, и счастливо захохотала:

— Я ее поймала, Арви! Все-таки поймала! Один-ноль в нашу пользу!!!

* * *

— Получается, вы и сами не знаете, каким образом Уровень генерирует пространство? Что может оказаться за следующим поворотом, где границы, куда все это ведет?

— Нет.

— И общей карты для вас как для проводника тоже нет?

— Есть. Но на ней тоже указано далеко не все.

— Как странно.

Они просидели у пруда почти до заката. Занимались тем, что называется «ничегонеделание»: ели, пили, сушили одежду, жгли тонкие веточки, смотрели на бабочек и разговаривали. Как будто выходной. Просто выходной — ленный день, косые лучи закатного солнца, искрящиеся в них стайки насекомых, тихий и редкий плеск воды, изредка пробуждаемой ветерком, молчаливое озеро с кувшинками.

Несмотря на тишину и отсутствие полезных дел — движения вперед, поиска и достижения целей, вечного стремления вдаль, — Марике казалось, что она живет. Не просто сидит на берегу, а полноценно проживает каждое мгновение: растворяется в нем, пропитывается, зависает в воздухе, парит над зеркалом воды вместе с неугомонными бабочками, наслаждается медленно переливающимися из одной в другую секундами.

— Получается, вы часто ходите, не зная дороги?

— Я знаю цель.

Майкл повернулся и посмотрел на нее. Красивое мужественное лицо, черные ресницы, серые глаза, тень щетины на подбородке. «С ним так хорошо, — думалось ей отстраненно, — почему с ним так хорошо?»

— Когда знаешь цель, не обязательно знать дорогу, которая к ней приведет.

Марика крутила в пальцах ножку от светящегося листика — тонкую и чуть изогнутую. Сам пятипалый листик лопастью пропеллера вращался вслед за ней. Давно высохли мокрая майка и волосы, теперь они слиплись завивающимися сосульками. Нечем расчесать, кроме пятерни.

— Как жаль, что многие пропускают это место. Здесь так красиво.

Глаза жадно ощупывали ласкающую взгляд картинку, запоминали стоящий за прудом Золотой лес, струящийся сквозь него свет уходящего солнца.

Почему она задает одни вопросы, когда хочет задать совсем другие? Почему не спросит о том, что волнует по-настоящему? Увидятся ли они вновь? Можно ли попасть на Магию во второй раз? Не оставит ли он свой номер телефона?

Нет, такое она не спросит; Марика знала об этом и отстраненно, приняв неизбежное, тосковала. Не спросит, и все, нет причин. У Майкла своя жизнь — каждодневный не совсем понятный ей труд в этом дивном месте, а она почти дошла до конца. Сегодня они сидят вместе — странники, чем-то привлеченные друг к другу, — а завтра станут незнакомцами. Ей выходить в дверь, ему ставить галочку «Выбыла с Магии». Так уже бывало с Роном, дедом, даже Тэрри: диалог, пусть даже не единственный, — не повод для знакомства. Она научилась.

— А я расстался с Анной, — вдруг ни с того ни с сего признался Майкл, и Марика резко повернулась в его сторону, впилась глазами в спокойный расслабленный профиль. Судорожно ощупала глазами сложенные без движения на коленях ладони, легкий наклон головы, безмятежный, устремленный вдаль взгляд.

К чему сказал, зачем? Что ответить?

Она против воли почувствовала радость — кто-то приоткрыл в душную камеру форточку, и потянуло сквозняком.

— Мне жаль, — выдавила наконец.

Прозвучало насквозь фальшиво.

* * *

Он все сидел, глядя на тлеющие янтарные угли, а вокруг, в просветах между принесенными к пруду листьями, светились клочки земли. Они были похожи на домики для фей и на вделанные в землю фонарики, освещающие вокруг себя траву; такие устанавливают в садах для красоты, или вокруг памятников, или у фонтанов для подсветки.

Красиво. Но он ни разу не попытался унести хоть один домой. Может, потому, что его дом находился здесь?

Она ушла, потому что он посоветовал. Сказал, спать в Золотом лесу не стоит — здесь наслоение граней, здесь снова можно провалиться в осознанный сон. Объяснил, что пойманная бабочка, которая растворилась у нее прямо в ладонях (сколько было обиды и удивления! Он каждый раз усмехался, вспоминая это), проявит себя позже. Не сейчас. Он не знает когда.

Марика успокоилась. Она ему верила.

А он отчего-то хотел ей предложить свою ладонь. Чтобы вести не позади, но рядом; чтобы держать, ощущать ту искру, тот пульс интереса и любопытства, что постоянно бился под ее кожей; чтобы просто идти вместе.

Как глупо.

Они говорили о многом и ни о чем.

Майкл изредка ворошил пытающиеся уснуть угли, снимал с них одеяло из корочки пепла, смотрел на вьющийся ровной спиралью — к вечеру ветер стих полностью — в потемневшее небо дымок и сам не знал, о чем именно думал.

О себе. О ней. О мире. О том, что будет скучать привыкший к человеку сервал. И о том, что из Марики получилась бы хорошая ученица.

Много чего, наверное, получилось бы.

Над головой застыли безымянными созвездиями — каждую ночь новыми, не обозначенными ни на одной карте, — далекие огоньки звезд.

* * *

На горизонте все отчетливее вспыхивали молнии. Клубились далекие тучи, все ощутимее пропитывался влагой воздух; скоро гроза дойдет и сюда, принесет с собой шквалистый ветер и тугие дождевые струи. Ночь превратится в потоп.

Пытаясь отыскать место посуше, Марика быстро шагала вперед. Была бы в лесу, уже остановилась бы под одним из раскидистых деревьев, рискуя шагнуть с утра из палатки прямо в лужи; но так как дорожка петляла посреди равнины, продолжала идти вперед, несмотря на сумерки.

— Куда же нам податься, Арви? Встать бы так, чтобы не промокнуть.

Слева начинались каменистые нагромождения и по мере продвижения становились все выше. Сервал, несмотря на то что тропинка здесь забирала правее и через сто метров ныряла в редкую чащу, бежал вдоль них.

— Ты куда, кот? — впотьмах она едва различала его рыжую шерсть. — Ты знаешь, куда идти? Мы ведь ушли с дороги.

Арви на несколько секунд остановился и повернул голову, принюхался — на горизонте блеснуло, долетел далекий, будто закашлялся небосвод, раскат грома — и снова затрусил вперед.

Грот они нашли как раз к тому времени, когда сверху обрушился ливень. Забираясь в него по бесформенным и враз промокшим булыжникам, Марика чувствовала, как рвет капюшон ветер, как бьют по щекам собственные волосы. Перед самым входом она едва не сорвалась — начала скользить вниз, зацепилась ладонями за холодный камень и подвернула ногу. Ойкнула, тихо выругалась.

А несколько минут спустя, поставив палатку, смотрела изнутри сухой пещерки на плотную ливневую завесу, что закрыла выход наружу, слушала шум льющейся воды и грозный, прокатывающийся по небу рокот. С коротким перерывом — лишь в несколько секунд — сверкали молнии.

— Успели. Вовремя.

Сервал лежал рядом, у самой ноги; сквозь штаны ощущалось тепло жилистого тела. Марика осторожно гладила жесткую шерсть ладонью, перебирала спутанные прядки пальцами, вытаскивала из них застрявшие семена растений. Спустя мгновение, будто решив, что не помешает, Арви завел внутренний моторчик — в грохот воды вплелся баритон равномерного мурчания. Марика улыбнулась: за всю историю их совместного существования сервал выказывал удовольствие вслух лишь однажды. И вот сегодня — во второй раз.

Надо же, привыкли друг к другу — человек и кот. Такие разные, но вместе.

«Откуда он тут? — уже не впервые думала она. — Есть ли другие звери? Почему прибился ко мне? И как уходить?»

На последний вопрос отвечать не хотелось — накатывала тоска.

Да, она научилась смотреть в лицо проблемам и собственным страхам, не отворачивалась от них, не избегала, но тут другое… Уходить все равно придется. Скоро. И думать об этом тяжело. Поэтому Марика под блики молний продолжала молча гладить жесткую шерсть.

— Я боюсь перемен.

«Не надо бояться. Чтобы призвать Ветер, нужна решимость; чтобы двигаться вперед, нужна сила тела и духа; чтобы побороть страх, нужна воля. И то, и другое, и третье есть энергия. Научись накапливать ее».

— Чтобы ее накапливать, нужны, наверное, какие-то практики, которым обучает Майкл. Или Источники.

«Не только. Одно лишь твое внутреннее спокойствие и уверенность способны сберечь и преумножить твою энергию».

— А есть такие, кто всегда спокоен и уверен? Есть, Лао? Что-то я не встречала. У всех эмоции, у всех нервы…

«Это вопрос Веры».

Марика вздохнула. Погладила витую рамку зеркала пальцем, пошевелила под одеялом вывихнутой лодыжкой.

Как сильно она, оказывается, привыкла к этому тусклому свету в собственном «домике», к загадочным, но заставляющим задуматься советам Лао, даже к постоянным синякам привыкла. В первый день похода ноги болели неимоверно. Тогда было холодно, тогда она едва не выла от мороза и ломоты в конечностях. После — ступни сводило от вечной сырости, натруженности, от сложных, многочасовых марш-бросков.

А теперь привыкла. И уже перестала замечать их.

Ничего не болит, переходы в несколько километров не пугают. Воздух свежий, пейзажи красивые, ночи тихие, когда с неба не льет, как сегодня… В первый день она думала, что выжить в подобных условиях невозможно, а теперь ценила каждую мелочь. С интересом заглядывала под крышку котелка — что там сегодня на обед? — научилась интуитивно улавливать близкие изменения погоды; радовалась как предстоящим подъемам, так и новым спускам; перестала страшиться встреч с людьми. Все дальше, все ближе…

Ну что ж… Теперь совсем близко.

— Слушай, Лао, — размышления неожиданно прервались, — я вот хотела спросить…

На экране из тумана выплыл знак вопроса: о чем, мол?

— Ты для меня столько делаешь… Да, иногда странно говоришь, иногда непонятно, но все равно стараешься, даешь советы. Скажи, а я могу что-то сделать для тебя?

На долгие несколько минут Лао впало в ступор — туман свернулся в спираль, но новый текст не возник.

Неужели никто раньше о таком не спрашивал, или она ляпнула что-то не то?

— Эй? Ты чего? Я просто подумала, вдруг я что-то могу…

«Просто скажи мне „спасибо“. Этого достаточно».

Марика долго смотрела на ответ. Удивилась, обрадовалась и расстроилась: так просто?

— Спасибо, — прошептала с чувством.

На душе защипало.

Ей снилась палата — та же серая и унылая больничная палата, которую она однажды увидела в Долине Страхов, только в этот раз не было ни доктора, ни прохода рядом с дверью, за которым раздваивалась реальность.

Марика сидела и смотрела в единственное окно. На тумбочке лежали лекарства: наполовину пустые блистерные упаковки с таблетками, ампулы, пипетки, спреи, комок использованных бинтов, заляпанных чем-то желтым и маслянистым. На босых ступнях вновь болтались старые разношенные тапочки.

Серая пижама, ощущение тоски и безысходности, долгой и затяжной болезни. Наверное, она здесь уже долго. Наверное, здесь же и умрет.

Дверь скрипнула.

Марика повернула голову.

Вошел одетый в больничный, накинутый поверх пиджака халат Ричард; хрустнула в его руках окутывающая цветы прозрачная обертка, качнулись концы завитых ленточек — ярких, розовых — словно насмешка.

— Привет, родная. Как ты?

— Я? — тяжелая пауза. — Хорошо.

Наверное, хорошо.

Он неуверенно застыл на пороге, а потом шагнул внутрь и закрыл за собой дверь. Коридор не двоился — она заметила. Второпях попробовал поставить букет в низкий граненый стакан, понял, что тот не устоит, и тогда просто положил цветы на тумбу, поверх лекарств и грязных бинтов.

— Я принес тебе мирацинты. Ты их любишь.

Она безразлично кивнула. Ричард — непривычно встревоженный и заботливый — уселся на пустую, стоящую у стены напротив застеленную кровать; одиноко и жалобно скрипнула пружина.

— Как ты себя чувствуешь сегодня?

Марика задумалась. Если он спрашивает про сегодня, то, вероятно, приходил и вчера? А как она себя чувствовала вчера? Память оставалась мутной, как поверхность Лао; неизменным было лишь ощущение болезни — сковавшего тело неизвестного недуга.

— А как я себя чувствовала вчера?

Посетитель смотрел на нее ровно, как из-под маски. Не человек, а бледная статуя. Почему-то она совсем не порадовалась его визиту.

— Ты приходил вчера?

— Я прихожу каждый день, — тихо и будто оправдываясь, ответил мужчина. — С тех пор как ты…

— А почему не пришел Майкл?

— Кто?

— Майкл. Пусть он придет, скажи ему.

— Кто такой Майкл?

На этот раз тишина сделалась душной, как вата.

— Марика, ты бредишь? Вчера этого не было. Не было таких вопросов.

Она улыбнулась. Почти весело.

— А сегодня есть. Ты ему передай, ладно? Я жду его. Очень. Тогда все наладится.

Сгорбившийся, одетый в мятый белый халат Ричард смотрел на Марику укоризненно.

Она отвернулась и устремила взгляд за окно, на серое, без туч, ровное, серое, прогорклое, как размазанная по ватману сажа, небо.

Проснувшись, она долго слушала, как посапывает снаружи Арви, как стучат капли, и сверлила взглядом темный полог. Спустя несколько минут поняла: не уснет. Зашебуршилась, выбралась из-под одеяла, расстегнула замок палатки — внутрь потянуло сыростью. Проснулся Арви.

Марика сунула ноги в кроссовки, долго возилась со шнурками, потом задом выползла из палатки и закрыла замок. Успокоила сервала — тот вновь улегся на каменистый пол, — подошла к выходу из пещеры и какое-то время стояла, глядя на отсыревший под ночным ливнем лес, на темное, беззвездное небо, на гладкие, влажные спины камней у входа.

Кошмар. Ей вновь снился кошмар — со всяким случается. Полетает вокруг, покружит в воздухе, а затем рассеется, отлипнет, а вместе с ним уйдут и противные ощущения.

Она здорова. Полностью здорова. А если не так, то вернется и проверится, чтобы не волноваться впустую. И вообще, совсем скоро волноваться не придется — ведь она собирается попросить у пилона здоровья.

Влажный прохладный воздух бодрил голову и тело, сон медленно таял.

Марика уже было хотела вернуться в палатку — зарыться в теплое одеяло и закрыть глаза, — когда услышала позади голос:

— Не спится?

Она резко обернулась, застыла и напряглась.

У дальней стены пещеры стоял, опираясь на посох, старичок в светлом одеянии. Длинноволосый, седой, почти белый и… светящийся. В подвязанном поясом балахоне до пола.

«Призрак, — подумалось ей со страхом, — это же призрак».

Она молчала, молчал и старичок. Смотрел на нее задумчиво, но не враждебно, а, скорее, доброжелательно.

— Не спится, правда? — повторил он чуть шелестящим, слышным будто издалека голосом. — Вам снятся кошмары.

— Да, — зачем-то подтвердила Марика и замолчала, будто глотнула воды.

Откуда тут старик?

— Я понял, — тем временем продолжил призрак, — я знаю, чувствую.

— Чувствуете что?

— Что беспокоит людей. Вот вы, — одна из его рук оторвалась от посоха — длинной кривоватой палки — и указала на нее пальцем, — вы сумели избавиться почти от всех страхов, но не от одного. Правильно?

— Какого? — спросила, будто тестируя, знает ли дед правильный ответ, сможет ли ответить на вытянутый с парты профессора билет.

— Болезни, — спокойно ответил тот без запинки. — Вы боитесь болеть.

— Все боятся болеть.

— Нет. Не все.

Белые длинные локоны колыхнулись, когда старичок покачал головой.

Они вновь замолчали. Странно, но Арви не проснулся — не почувствовал неладного; это успокаивало. Ведь в случае опасности дикий кот оправдал бы свое «звание», а тут сопит, будто беда не ходит рядом.

— Давно у меня не было гостей, очень давно…

Дед продолжал ее рассматривать из-под кустистых бровей, Марика чувствовала себя неуютно. Что это — очередное испытание, которого не было на карте? Но ведь тридцать баллов набрано, испытаний больше нет, путь почти завершился. Ловушка? Опять же — зачем? Ведь Майкл говорил, что с этого момента только бонусы…

Призрак с посохом на это слово тянул едва ли.

— …А вы гостья. Что ж, я рад. Позвольте представиться, Хранитель Зеркального Грота.

Чертов кот. Не мог привести в другую, менее значимую пещеру?

— Марика, — нехотя представилась Марика, чтобы хоть что-то ответить.

Как теперь спать? Как ей теперь спать с призраком под боком?

Старичок все еще о чем-то думал и с места не двигался.

— Я могу вам помочь, Марика.

— Помочь чем?

Она чувствовала себя настороженной мышью, у которой под носом возили ароматным сыром: где же скрываются пружины мышеловки?

«С этого момента только бонусы… бонусы…»

— Хотите понять причину своего страха? Хотите перестать бояться?

Хотела ли она вновь пройти через очередную Долину Страхов? Едва ли. Хотела ли перестать бояться болезней? Возможно. Решится ли ответить старику согласием? Наверное, нет…

«Но ведь завтра уходить, — пропел внутренний голос, — завтра уже все, возможностей не будет».

Черт! Черт, черт, черт… почему ее всегда заносит в неприятности? Или же звать это приключениями?

— А будет страшно?

— Нет, страшно не будет. В этом и смысл. Я просто расскажу вам кое-что. Покажу.

Дед улыбнулся, и сделалось чуть спокойнее.

— Пойдемте за мной. Просто шагайте, я посвечу.

Он развернулся и поплыл вглубь пещеры — ни шороха подошв, ни шелеста одежды, ни стука упирающегося в камни посоха.

Не уверенная, что делает правильно, Марика пошла следом.

Они пришли в округлую подземную комнату. Под ногами мягко светился голубоватый песок, потолка свет не достигал — высоко, — терялся на полпути во мраке. Обтесанные до идеальной гладкости камни мерцали черными поверхностями — мерцали гротескно, красиво и, несмотря на страх, спокойно, — тянулись вверх, будто гигантские зеркала.

Марика терзалась сомнениями, сможет ли выйти назад, — шли долго.

— Выйдете, не беспокойтесь. Я зажгу для вас проводник, он укажет путь.

Призрак читал мысли, не иначе.

— Хорошо.

Что дальше? Она в подземной пещере, сверху — скала, снизу — лабиринт из туннелей, палатка осталась у входа. Неприятно и нервно, несмотря на уверения в том, что все будет отлично, глухо стучало сердце.

— Что вы хотели мне показать?

— Сейчас-сейчас, — дед приблизился к одному из зеркал и положил на него ладонь. — Да вы перестаньте уже волноваться, просто посмотрите и послушайте, я же говорил, что все будет хорошо, а Хранитель Грота никогда не обманывает.

Она сделала шаг вперед — под ногами, совсем как на пляже, зашуршал песок.

— Зачем, как вы думаете, людям даются болезни?

— Чтобы испортить жизнь?

Его глаза вблизи оказались голубыми — ясными и прозрачными, словно контуры модели-голограммы.

— Будут ли другие варианты?

— Чтобы наказать? Чтобы напомнить, что существует небесная кара?

Дед смотрел задумчиво и молчал. Затем плотнее прижал ладонь к камню, и тот засветился, как огромный экран телевизора: на поверхности возникли два портрета одного и того же усатого мужчины — слева бледного и взъерошенного, справа чуть розовее и уже причесанного. Марике мужчина показался незнакомым, и симпатичным его нельзя было назвать — слишком одутловатыми и мясистыми выглядели черты его лица.

— Юнас Ургенсон, — заговорил Хранитель. — До болезни артритом страдал приступами агрессии, едва мог контролировать злость. После болезни сделался очень терпимым, смягчился, перестал выплескивать на окружающих негативные эмоции, от которых по большей части страдал сам. Сумел излечиться.

Дед убрал руку и шагнул к экрану правее, Марика автоматически отступила. Со второго камня смотрело мимо нее вглубь пещеры лицо женщины: пухлые губы, по-рыбьи выпуклые глаза, курносый нос.

— Ида Лестетчер. До того как заболела приступами мигрени, часто впадала в депрессии, пребывала в беспричинных расстройствах и меланхолии, не умела найти способ радоваться жизни. После излечения приобрела совершенно иные качества характера: неиссякающий оптимизм, веселость, легкость. Далее: Эдгар Даткинс, машинист, живущий в Ревенпуле…

— Зачем вы мне все это показываете? — прошептала она, глядя на очередные два портрета «до» и «после», где на «после» человек выглядел неизменно лучше.

— Пока просто смотрите, слушайте, пытайтесь анализировать. Больше вам подобной сводной статистики никто не предоставит. Итак, Эдгар Даткинс: до болезни Гаррисона страдал излишней обидчивостью, постоянно искал в других причины собственных неудач, считал, что идеален, но никто этого не замечал. После излечения научился видеть хорошее в людях, выискивать в них положительные стороны…

Марика во все глаза рассматривала портрет обрюзгшего, похожего на грызуна мужчины — это он-то идеален? Вот уж где самомнение…

— Мика Лайван, исключительно эгоистичный и самовлюбленный человек, вдруг перестал быть таковым, когда сумел избавиться от смертельного недуга — поражения кожи вирусом Краго — и основал фонд пожертвований в помощь бездомным, а также создал новый исследовательский институт.

Старичок неторопливо двигался по периметру пещеры: зажигались и гасли под его рукой зеркала, беспрерывным потоком сменяли друг друга незнакомые имена. Марика слушала, затаив дыхание.

— Эстель Бьенсон… очень завистливая особа… подхватила болезнь Шугуа, причем сразу в четвертой стадии, что случается крайне редко… знаете, насколько сильно она поменялась, излечившись? Вы не поверите… А Раян Бэйли? Этот человек презирал всё и всех, не было ни единого человека, которого бы он уважал… Болезнь почек… Излечился… Здесь у нас Саманта Роуз: она любила хаять не только людей, но и Творца. Каждую ночь, вымещая злость… Заболела ахронемой печени… Не вылечилась. Доминик Пойнт… Эмилио Блант… Рашель Миллиони…

Кто-то вылечился, кто-то не вылечился, но тот, кто сумел исцелиться, — изменился. Марика, у которой от обилия имен и названий различных заболеваний начала кружиться голова, поняла это совершенно точно.

— Вы проводите параллель между болезнью и изменением качества характера. Вот что вы делаете.

— Именно так. А что такое есть болезнь, что? Вы дали мне неверный ответ, предположив, что это наказание.

— Тогда что же — панацея от грехов?

— Хотите, я покажу вам ваши потенциальные болезни и какие изменения произойдут с вами после этого?

— Не хочу, — выдавила она глухо. — Вы обещали, что не будете пугать. Не хочу.

— Хорошо, как скажете, — примирительно покачал головой Хранитель, — не хотите, и не буду.

Он убрал руку с погасшего камня-зеркала и положил ее сверху на ту, что уже держал на посохе, качнулся вперед. Пещера вновь погрузилась в полумрак, подсвечиваемая лишь поднимающимся от голубоватого песка светом.

— Неужели вы еще не сделали верного вывода? Не увидели, что любая болезнь есть не что иное, как урок? Урок, который обязательно стоит преодолеть?

— А что, без болезней лучше стать нельзя?

— Иногда можно, иногда нет. Вы ведь знаете, что люди иногда не слышат.

— Не слышат чего?

— Садитесь, — старичок мягко указал на песок, — он теплый. Мы немного побеседуем, это не займет много времени.

Чувствуя, как дрожат колени, Марика опустилась на влажное дно Грота.

— У каждой болезни есть предвестник, вы не замечали? Множество признаков, указывающих на ее приближение. И этими признаками могут служить не только физические недомогания, но в первую очередь эмоциональный дисбаланс. Верно? Вы начинаете злиться или расстраиваться, обижаться, гневаться, испытывать крайние степени различных эмоций — это уже дисбаланс, поверьте. Многие не замечают, а зря: на подобное всегда стоит обращать внимание.

— Хорошо, но болезни возникают не только от эмоционального дисбаланса, так?

— Большинство, как ни странно.

— Есть еще инфекции, вирусы, бактерии…

— Марика, — прервал призрак, взмахнув ладонью, — как вы думаете, все-таки зачем человеку болезни? Даже если от вируса?

— Не уверена. Не знаю, — она напыжилась, надулась. Не хотела смотреть старичку в заботливые глаза — тема тяготила, хотелось вернуться наверх в палатку и лечь спать.

— Чтобы человек чему-то научился, развился. Болезнь есть не что иное, как предостережение или предупреждение о том, что о чем-то стоит задуматься. Осознать, проанализировать, изменить. Чаще всего это касается поведения. Если человек слышит сигнал до того, как наступает критическая стадия заболевания, и задумывается — не просто задумывается, но делает верные выводы, — хворь отступает сразу же.

— Но как кто-то может услышать сигнал? Откуда?

— Здесь нет ничего сложного, — дед примирительно развел руками; посох наклонился, как накренившаяся под шквалистым ветром мачта. — Нужно просто спросить Небо: что оно пытается нам подсказать? От чего уберечь? От каких ошибок?

— Вот я и говорю, что болезнь — наказание за ошибки!

— Не совсем так. Болезнь есть способ дать вам знать, что где-то начались ошибки, которые можно исправить.

— Но некоторые умирают!

— Не исправляют, да. Не хотят задумываться, ленятся, боятся, не желают, как я уже говорил, слышать.

— Но зачем всем развиваться?

— Потому что жизнь — это путь развития, и на нем не стоит застревать на одном месте, это неверно.

— А если кто-то не хочет развиваться?

— Есть и такие, — старичок замолчал; его полупрозрачное лицо сделалось разочарованным. — И моя лекция им вряд ли помогла бы.

Какое-то время, негодуя на себя за то, что все-таки спустилась в пещеру, Марика пыхтела, вспоминая, сравнивая, перемалывая и сортируя полученную информацию. Затем спросила:

— А как же несчастные случаи? Автомобильные аварии, катастрофы, неудачные стечения обстоятельств, смерть близких — это тоже урок? Если так, то, я должна признать, жестокий урок. Болезненный, не находите?

— Нахожу, — кивнул дед-призрак, — но пытаться постичь подобные ситуации — все равно что пытаться постичь замысел Творца, что по определению невозможно. И потому мы говорим не об этом, а о том, что можно исправить и изменить. Понимаете, Марика, многие не хотят прикладывать никаких усилий к тому, чтобы стать лучше. Никаких. Не желают брать на себя ответственность за совершенные действия. И болезнь — это дар, это ценный шанс обратиться внутрь самого себя, задуматься. Спросить: что я делаю не так, где ошибся? Где я могу и должен научиться? Где проявить больше терпимости, заботы, света, кому подарить больше любви? Как вернуться к внутреннему балансу…

«Они все твердят об этом внутреннем балансе, — раздраженно подумала Марика, — все об одном и том же. Что Майкл, что Лао — все!»

— …И ответ всегда найдется. Поэтому человека невозможно излечить до того, как он сам не осознает, от чего и для чего лечится. Можно приносить теплое питье, давать лекарства, но основная задача — внутренняя работа. И знаете, что обидно? — теперь он смотрел на нее жалобно, почти просительно. — Многие в конце пути просят себе идеального здоровья. Цельного, нерушимого, насовсем. Вы понимаете, что они делают? Что творят сами с собой?

— Просто становятся счастливыми людьми?

Она непроизвольно сжала кулаки и заиндевела. Ведь это семечко номер два… семечко номер два и именно то, что она планировала на него загадать — чертово крепко-непробиваемое здоровье! Единственное сохранившееся на протяжении всего пути отчетливое и ясное желание.

Теперь же Марика не желала, отчаянно противилась услышать ответ, и когда дед с чувством произнес: «Да если бы так! Нет же! Они же себя лишают развития!» — она в сердцах едва не сплюнула на светящийся песок.

В голове с грохотом и пылью рухнула последняя уцелевшая башня.

Глава 12

Она предпочла бы все списать на сон, на поучительный сон, в котором старик-призрак читал лекцию о пользе болезней. Но сколь бы сильным ни было желание забыть ночную встречу, сделать этого не удавалось: в полумраке пещеры подошвы кроссовок светились голубым — в них застрял песок, тот самый, из Зеркального Грота.

Палатку она собрала молча и быстро, вместо плотного завтрака выпила лишь чашку кофе и вышла из пещеры под плотное хмурое небо. Лить перестало, но по долинам гулял прохладный ветер: гнул кусты, завывал в камнях, тоскливо бушевал, заглядывая в каждый уголок, будто искал кого-то.

— Ну и погодка.

Марика втянула носом тяжелый пропитавшийся запахом дождя воздух.

— И это все ты, ты привел меня в пещеру, — она укоризненно взглянула на сидящего рядом Арви. — Все из-за тебя.

Кот обиженно покосился в ответ.

Кольнула совесть. Она только что сделала то, чего призывал не делать Хранитель Грота: переложила ответственность за случившееся на кого-то другого.

— Ну хорошо. Это все я, — она опустилась на колени и осторожно погладила шерстяную макушку. — Это все из-за меня. Так лучше?

Ушастая голова кивнула.

— Вот противный!

По лицу против воли растеклась улыбка, невидимые тучи в голове исчезали быстрее, чем те, что висели в небе. Марика выпрямилась и позволила рюкзаку соскользнуть с плеча. Перед последним марш-броском неплохо бы свериться с картой.

Она оказалась не готовой к этому дню.

Раньше думала, что будет браво шагать навстречу собственному счастью, распевать песни, держать в руке невидимые воздушные шарики и счастливо улыбаться, а теперь просто сидела на мокром валуне и смотрела на раскинувшийся с пригорка вид на чащу. Застыл позади едва скрывшийся за поворотом вход в пещеру, впереди лежала укутанная лоскутами тумана лощина. Слева — каменистые кряжи, справа — надвое расколовший лесок овражек, под ногами — шишка. Блестели от капель спины камней, в них отражалось серое небо.

Она думала, что все экзамены уже позади, что осталось только получить выпускной сертификат, а на деле чувствовала себя абитуриенткой, подходящей к внушительным дверям академии, не выучив ни единого билета.

Самое время приплясывать от радости — карта показала, что до пилона несколько часов пути, — а ноги вдруг отяжелели. И дело не в том, что именно она попросит, а в том, что… неужели это… все?

Восемь (или девять?) дней — тут Марика неизменно путалась, — тысячи шагов по снежным и лесным тропкам, солнечные и хмурые утра, вечера у костра и в темноте, следующий по пятам Арви. Шишка, даже вот эта шишка, что упала с сосны и валяется здесь, будет лежать и после того, как случайно забредший путник уйдет. Ей-то, шишке, нет дела до чьей-то дороги. Ей некуда спешить, ей не нужно выбирать и ломать деревянные мозги вопросом: что же заказать? Что попросить у пилона?

Потому что он всегда будет стоять здесь, в двух часах пути, и ни о чем не беспокоиться.

Марика вздохнула — тяжело, протяжно: так, наверное, вздыхает древнее морское чудище, уставшее от жизни в тысячу лет.

— Надо просто собраться и идти, да, Арви? — спросила она шепотом, глядя на далекий горизонт. — Просто делать, что должна, как делала до этого. Просто взять себя в руки еще раз и не раскисать? Да?

Сервал ткнулся мордой в колено.

Марика шмыгнула носом.

Она шла и любовалась хвоей под ногами, проплывающими мимо кустами с сотней капелек на листьях, застывшими по краям тропинки цветами, чувствуя, как каждый шаг теперь неумолимо приближает к концу дороги. Смотрела на растущие поодиночке и группами деревца, вдыхала запах травы и размышляла о том, придет ли попрощаться Майкл. Привычно шлепал сзади Арви.

Придет или нет?

С одной стороны, зачем ему? Она всего лишь очередной игрок, появившийся на карте, чтобы сделать несколько ходов, и она отыграла свою партию. Почти отыграла. С другой стороны, ведь не чужие? Хоть слово на прощание, хоть взгляд, хоть тень улыбки.

Зачем?..

Вот и не давят на плечи жесткие лямки рюкзака, и уже не мешает повязанная вокруг талии толстовка, не страшно просить котелок о каше и не жестко спать в палатке. Все придется оставить. Все. Странно, но этот день хотелось пропустить. Просто кликнуть пультом на перемотку и оказаться не просто дома, а даже без воспоминаний. Без боли и грусти. Чтобы не давило сердце.

Марика шла вперед и презирала себя за малодушие.

Она прошла снежные горы, преодолела морозные подъемы и ледяные спуски, сумела разгадать множество загадок и не ударить лицом в грязь, когда было сложно, по-настоящему сложно, а теперь все это казалось неважным — мелочным и никчемным. И настоящая тоска, как оказалось, навалилась именно теперь, когда впереди остались жалкие метры дороги.

Он оказался совсем не таким, как она представляла, хотя представляла она этот символ конца пути весьма размыто — светящимся потоком? Многогранным кристаллом? Великолепным сияющим монументом, внушающим благоговение и ужас?

Пилон оказался старым, бетонным и потрескавшимся. Просто столбом чуть выше человеческого роста, похожим на слегка заостренную кверху сваю, пятигранным и непривлекательно серым.

Обычным.

Он казался вбитым неизвестным строителем камнем — не то указателем пути, не то памятником, на котором кто-то позабыл написать слова.

Марика обошла его по кругу, нервно задержала дыхание, вглядываясь в трещинки, и отошла к краю круглой опушки. Забыв про сырость, опустилась прямо на траву и понурила голову.

Сквозь облака посветлело серое небо, будто невидимая рука прибавила яркости.

На ладони лежали семечки — четыре.

Что загадывать?

Денег?

Мысли плавали в голове тяжелыми осадками — хлопьями химических реактивов.

Сейчас на ее счету один миллион шестьсот тысяч долларов — внушительная сумма. Достаточная, чтобы жить и не тужить, достаточная, чтобы никогда не голодать и почти ни в чем себе не отказывать. Но что случится, попроси она хотя бы еще миллион?

Как ни странно, ответ Марика знала совершенно точно.

Она пожалеет.

Не через день или неделю, но пожалеет, что не попросила два — ведь шла, страдала, заслужила, в конце концов? А после пожалеет, что не попросила десять или сразу сто. А лучше миллиард, чтобы никогда не расстраиваться.

А дальше… Дальше случится именно так, как предсказывал Майкл: вентили сорвет. Нет, конечно, тоже не сразу. Какое-то время ей удастся прикидываться, что ничего особенного не происходит, просто один миллиард долларов на счету, делов-то? Сколько-то она продержится, притворяясь, что ничего не изменилось, потом однажды, будто невзначай, возьмет оттуда доллар. Всего один доллар, ведь это не считается? Потом десять. Потом еще несколько тысяч — и понесется.

Магазины, яхты, поездки, кутеж, возросшее до небес эго, свой канал, дама в красной шляпе и с акульим взглядом, сигаретный дым, череда кафе, переполненных пепельниц и пустота на душе. А после — балкон собственной квартиры и единственное желание — лететь вниз. И все это — если описывать вкратце, если пропустить детали постепенной моральной деградации и погружения на самое дно, которое обязательно произойдет. Потому что она не готова. Хотелось бы, но еще не готова, и врать — себе дороже…

Пилон одиноко возвышался в центре поляны, как стрелка от гигантских солнечных часов. Гнал облака над головой неугомонный ветер, сырая вата клубилась, улетала вдаль, делалась то плотнее, то тоньше.

Марика смотрела на неприглядную сваю и мимо нее, сжимала в ладонях семечки и продолжала думать.

Нет, денег она не попросит. Заработает, если нужно; ведь сумела заработать эти? И счастья от результатов собственных усилий будет куда больше, нежели от взгляда на чужую ядовитую сумму, свалившуюся с неба. К ней она всегда будет бояться прикоснуться, будет паниковать, что руки станут прокаженными, покроются невидимыми пятнами. Сначала руки, потом душа…

Семечко номер два — семечко здоровья.

Смешно.

Если бы не сегодняшняя ночь… Марика покачала головой и грустно улыбнулась.

Если бы не сегодняшняя ночь, она бы счастливо попросила у пилона наикрепчайшего здоровья себе любимой и жила бы, не зная горя. Радовалась бы отсутствию простуд, выбросила бы все пузырьки из ящичка над зеркалом, забила бы его вместо этого кремами. С удовольствием бы рвала на выходе из больницы после планового медосмотра справки с заключением «полностью здорова» и бежала бы в соседнее кафе за мороженым. Слушала бы жалующихся на недомогания коллег и тихо блаженствовала от того, что ее подобные несчастья никогда не коснутся. Никогда-никогда, во веки веков, потому что она прошла Магию, потому что попросила именно то, что хотела…

Вот только не попросит.

Уже не попросит.

Прятался в кронах ветер. Шелестел листьями, стряхивал с них остатки влаги, раскачивал, как на качелях, сидящих на ветках птиц.

«Вы же понимаете, что делаете? — озабоченно вещал в голове голос полупрозрачного старика, гневно раскачивался из стороны в сторону наконечник зажатого в руках посоха. — Вы же лишаете себя развития, способности слышать…»

Марика устало закрыла глаза. Лучше бы она в ту пещеру не ходила вовсе.

Уже распогодилось, а она все сидела на краю опушки, не двигаясь с места. Выглянуло из-за туч солнце, заблестела трава; свет будто подбадривал: «Давай, не грусти, ведь ты уже дошла», — но Марика, не внимая радостной игре лучей, все сидела и тонула в бесконечных, тянущихся, словно паровозный состав позади шлагбаума, размышлениях.

Развалившаяся на части мозаика так и лежала бесформенной кучей из кубиков — один к другому не подходит.

Чего еще она хотела?

Карьеры, славы, признания? Бесконечных успехов на выбранном ранее поприще? Что означало вечеринки, презентации, награды, звонки, предложения, суматоху? Круговорот лиц, предложений, договоров? Всего того, что помогает человеку повысить самооценку, убедиться в собственной небесполезности, раздуть до размеров воздушного шара тщательно лелеемое эго, почувствовать себя всеми любимым и признанным?

Какая глупость — быть всеми любимым. Ложно любимым. Не это ли чувство рождает в душе настоящую пустоту?

А как насчет счастья в личной жизни? Ведь она хотела Ричарда? Нет, кого-то лучше Ричарда, в тысячу раз интереснее, красивее, заботливее? Кого-то замечательного, кого можно было бы обнимать, держать за руку, наслаждаться каждым проведенным вместе мгновением? Кто не отказался бы провести с ней двухнедельный отпуск, кто никогда не ответил бы в трубку равнодушной фразой «давай в другой раз»?

Оказалось, и это желание потухло, побледнело и выцвело, как пролежавший годами на пороге половик.

Просить для себя незнакомца? Надеяться на совместное счастье?

Незнакомца не хотелось.

Совсем некстати всплыло в воображении знакомое лицо с серыми, как утреннее небо, глазами. Черные брови, черные ресницы, широкий разворот плеч в темной куртке, уверенная походка, всегда спокойный голос…

Ну вот еще… Не хватало только влюбиться в проводника. В мужчину-учителя, мужчину-гида, ведущего по пути знания достойных. Мужчину, для которого она — всего лишь высокомерная девчонка с дурацкими запросами, с которой он даже не пришел попрощаться.

Нахмурившись от того, что пытающееся выбраться из душевного разлома настроение при мыслях о Майкле снова сделалось пасмурным, Марика поерзала на месте и уткнулась недовольным взглядом в пилон, будто это не она сама, а стоящий на опушке камень во всем виноват.

Вот о чем теперь просить? Четыре семечка, а просить не о чем. Бред. Идиотизм, которого, перешагивая порог бабкиной двери, нельзя было предположить.

Через секунду, прервав безмолвное негодование, послышались приближающиеся из рощи шаги.

* * *

— Ты еще не пробовала? Сидишь, думаешь?

Он был все таким же розовощеким и оптимистично настроенным. А еще кудрявым, вспотевшим и изрядно потерявшим в весе.

Рон.

Шумно отдышался, критичным взглядом окинул пилон, хмыкнул, подошел к нему ближе и сбросил на траву рюкзак.

Не Майкл, пришел совсем не Майкл, а она почти обрадовалась, почти поверила… Марика вздохнула.

— Ты не знаешь, как тут все работает? — раздался веселый голос.

— Нет. Я еще не пробовала.

— Думаю, тут должно быть просто…

Он никогда не унывал, этот увалень. Никогда не терял настроя, мотивации, вдохновения. И, похоже, совсем не терзался сомнениями; не то что она. Наблюдая за появившимся на поляне гостем, Марика откровенно ему завидовала и все никак не могла решить: вовремя он пришел или нет? С одной стороны, будет любопытно взглянуть на пилон в действии, с другой — ей не дали как следует подумать. Хотя еще будет время.

Если не придет очередной просящий.

— Думаю, надо закопать семечко в землю у основания: сверху все равно не положишь, а выемок нет — совать некуда. Лучше поставлю рядом палочку, чтобы не забыть место, куда закапывал. А то вдруг не сработает.

Рон принялся деловито кружить по поляне в поисках маячка-индикатора, изредка поглядывая на Марику.

— Слушай, а что ты будешь делать со своим зверем? Заберешь или оставишь?

Он, конечно, имел в виду лежащего у ее ног Арви.

— Не знаю пока, — ответила она честно и вздохнула: сама не первый час терзалась этим вопросом. Если забрать, не зачахнет ли в бетонной клетке? Где ему гулять? Что делать? Ведь привык к просторам. Но и к ней привык тоже…

Не отягощенный размышлениями кот, греясь на солнце, изредка подергивал длинным ухом.

— Я бы забрал. Хороший…

Марика, совсем как когда-то, напряглась: почему люди так любят давать советы? Особенно тогда, когда их не просят.

Рон тем временем отыскал палочку, вернулся к пилону и принялся сосредоточенно зарывать семечко в землю; от сваи доносились напряженное дыхание и звук отлетающих в сторону комьев земли.

— Смотри, чужую не задень, а то восстанут духи потревоженных желаний и придут за тобой, — зачем-то съязвила она.

— Тьфу, дура. Что попало говоришь.

— Так там, должно быть, их уже сотни или тысячи зарыты, места живого нет.

— Тут все волшебное, поди, пропадает сразу же, как присыпается землей.

— Все равно не рой слишком широко и глубоко…

— Да не рою я!

Он, оказывается, тоже нервничал. Почему-то она заметила это только теперь, и их призванный скрыть волнение диалог, может, и продолжался бы, если бы в воздухе, прямо перед лицом поднявшегося с коленей Рона, не высветились яркие желтые буквы.

«Озвучьте ваше желание».

— Хорошо хоть не «изъявите последнюю волю», — хохотнул он и испуганно отступил назад. А после замолчал, стал непривычно серьезным, нахмуренным и сосредоточенным: думал над формулировкой. Через несколько секунд, стряхнув оцепенение, четко и медленно («Будто пытаясь достучаться до отсталого дебила или инвалида», — подумала Марика) произнес:

— Хочу, чтобы Люси Картер, та Люси Картер, что работает официанткой в кафе «У Моррила», меня полюбила. Сильно и навсегда.

«Не принято, — тут же вспыхнуло в воздухе, — желание может касаться только просящего. Переозвучьте».

— Почему так? — Рон жалобно посмотрел на Марику, по его вискам тек пот. — Не приняли, представляешь?

— Представляю, — она даже не удивилась, ее пальцы нервно выдергивали одну травинку за другой. — Ты что, не читал контракт, когда подписывал? Просить можно только для себя, но не для или за другого.

Он обиженно хлопал ресницами — видимо, не читал и долго вынашивал в себе именно эту фразу. Глядя на застывший в глазах немой вопрос, Марика терпеливо пояснила:

— Мы не можем просить за других, потому что тем самым влияем на их решения. Решения, которых они, возможно, никогда не приняли бы без нашего участия. Мы меняем их жизнь, а этого нельзя делать. Даже если ты желаешь им добра, счастья или просишь здоровья. Нельзя, понимаешь? Каждый должен сам…

— А-а-а…

Рот Рона наконец захлопнулся. Через мгновение потемневшее лицо просветлело, налилось знакомым розовым цветом.

— Тогда попрошу, как хотел вначале.

И он повернулся к плавающим буквам.

— Тогда хочу стать худым. Нет, — тут же спешно поправился, — не стать худым, а хочу находиться в нормальном для себя весе и оставаться в нем, несмотря на принимаемую мной пищу.

«Принято».

Столб коротко вспыхнул белым, и буквы погасли.

— Ну, вот и все.

Над поляной повисла минута тишины.

Какое-то время они смотрели друг на друга, не произнося ни слова, затем Марика повторила эхом:

— Да, вот и все.

— Видишь, как быстро все оказалось. Дольше шел.

— Да, я тоже.

Она не стала добавлять, что он уже похудел. Что уже находится в почти нормальной (хорошо, пусть чуть полноватой, но уже не жирной) форме. Рон давно не видел собственного отражения в зеркале, не видел, как изменился. Может, в этом тоже был тайный смысл? Путники не замечают, как меняются к концу похода, а просят всё того же. Потому что не так скоро меняется главное — их мышление. Ему требуется куда больше времени, нежели телу.

— Ладно, я пошел.

И прощались они тоже не впервые; не друзья и не враги, просто попутчики на одном из отрезков жизни. Навсегда ли расходились в стороны теперь?

— Удачи тебе!

Рон кивнул и улыбнулся.

— Не сиди на земле долго — холодная. И береги кота.

— Хорошо. Спасибо.

Справа, на выходе с опушки, уже плавала в воздухе белесая стрелка, указывала направление к двери. Глядя на кудрявый затылок, широкую спину и шагающие по поляне разношенные сапоги, Марика мысленно пожелала: «Пусть у вас с Люси все получится».

«Вот так и должно быть, — думала она в отчаянии, — пришел, попросил, ушел — спорый конвейер желаний и их просителей».

Сколько таких, как она или Рон, приходили к пилону хотя бы за последний год? Много. Или очень много. Магический камень, раздающий подарки, не может не привлекать волшебным светом гостей.

Все должно быть проще, все должно быть как-то проще…

А может, вовсе ничего не просить? Не уходить, а остаться здесь жить? Стать лесовиком и вечно скитаться по стелющимся под ногами тропкам? Конечно, однажды кроссовки сносятся, палатка прохудится, а котелок сломается, но это будет потом, потом… И, конечно, придется скрываться от бабки и от Майкла, питаться, чем Небо пошлет, но зато не придется уходить и не нужно будет ничего решать. Через какое-то время она, наверное, забудет человеческий язык, начнет разговаривать с деревьями или вовсе сойдет с ума, просидев в одном из источников слишком долго…

За подобные мысли Марика едва не надавала себе по щекам. Разозлилась. Долго смотрела на непримечательную врытую в центр поляны сваю, а затем решительно поднялась с земли. Хватит сидеть, пора действовать.

И она права: все должно быть проще. Куда проще.

— Я хочу оставить себе Арви и Лао.

Она придумает что-нибудь: найдет парк, где его выгуливать, купит ошейник, чтобы не давил, будет хорошо кормить. Кот привыкнет, все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Дрожали, как с похмелья у пьянчуги, руки.

От нервозности Марика не заметила, что назвала друзей по именам, но пилон понял. Потому что через секунду, приняв первое семечко, высветил:

«Сервал принадлежит Уровню и должен остаться здесь. Зеркало-спутник можно забрать с собой. Принято».

Вот и все, как сказал Рон. Вот и все. Столб скорректировал ее желание, внес поправки и зафиксировал результат. Арви остается, Лао идет с ней.

Марика бросила короткий взгляд на кота и тут же отвернулась, чтобы не расплакаться. На сердце потяжелело. Впереди еще три желания. Еще три. Она нагнулась и зарыла в землю второе семечко.

— Я хочу…

Они все говорили о развитии. Все. Да и она сама привыкла чего-то достигать, идти, не останавливаться, узнавать новое. И теперь не хотела все это терять.

— Я хочу развиваться дальше, двигаться по своему Пути… — затараторила быстро и сбивчиво, — хочу научиться накапливать энергию, постигать новые знания, двигаться вперед, учиться, чувствовать, что…

«Слишком пространная формулировка, — обрубила ее новая высветившаяся надпись на полуслове. — Скорректируйте, уточните».

— Хочу продолжать развиваться! — выкрикнула она с отчаянием.

«Принято», — тут же высветилось в воздухе.

Марика сжала кулаки — поймет эта долбаная свая по одному слову, что она хотела сказать? Что именно подразумевала под развитием?

Теперь поздно. Теперь только надеяться. Принято.

Она мерзла, несмотря на палящее солнце, несмотря на накинутую на плечи толстовку.

Еще два желания — не прогадать бы…

Сидел у рюкзака ничего не подозревающий кот. Он останется здесь и не узнает об этом. Ведь Майкл будет его кормить? Ведь Уровень не даст умереть с голоду? Нет, не даст. Не должен. Она успокаивала себя и не могла успокоиться. Здесь водятся зверьки: грызуны, кролики, птицы. Как-то сервал выживал до этого? До ее прихода?

Кололось ощетинившимся ежом чувство вины.

— А можно спросить? Я знаю, это не по правилам, но, пожалуйста, ответьте мне, пожалуйста… Для сервала здесь найдется еда? Когда я уйду? Найдется? — прошептала хрипло и застыла, не надеясь на ответ.

Пилон молчал. Конечно же, молчал. Шумели кроны, покачивалась у рюкзака трава, топорщилась желтая в пятнышках шерсть.

Неспособная избавиться от кома в горле, Марика молчала тоже. Значит, придется попросить. Лучше попросить, чем уходить вот так, с заболевшей совестью.

«Найдется», — вдруг сжалилась свая, высветив перед глазами Марики буквы. Почему-то ответила, хотя, наверное, не должна была.

— Спасибо! Огромное спасибо!

С души свалился не просто камень — валун размером с гору на горизонте. Комок в горле уменьшился, стало легче дышать. Еще бы держали дрожащие ноги, не пытались бы, как развинтившиеся шурупы, разойтись в стороны. Марика кое-как собрала разбегающиеся мысли воедино и опустилась на корточки. Какое-то время смотрела на третье семечко, затем воткнула его попкой, толстым краешком в почву.

Подумала о Майкле. Поджала дрожащие губы и мысленно извинилась: «Прости, что не могу решать за тебя. Жаль, что не могу…»

Поднялась и, глядя в сторону, попросила:

— Хочу найти свою вторую половину, — перед глазами продолжало стоять знакомое лицо. Мягкая улыбка, темная щетина, всегда понимающий взгляд. Она предатель? Наверное, она предатель… На сердце легла тяжесть очередного булыжника. Как изменчива, однако, жизнь. Вновь, как никогда сильно, хотелось плакать. — Свою любовь, того человека, с которым буду счастлива. Взаимную любовь.

«Принято», — возникло в воздухе очередное слово-приговор. Совсем не воздушный шарик, не свеча на праздничном торте, но поворот в судьбе. Будет ли он хорошим? Она надеялась, что будет, — пусть это станет ясно и не сейчас.

Вот и все. Закрепившаяся за покинувшим Уровень Роном крылатая фраза.

Одно семечко. Одно. Некому ни отдать, ни подарить. И просить нечего — сколько Марика ни силилась, не видела правильных желаний. Потому что все, что могла бы упомянуть, будь то счастье, успех, головокружительная карьера, удачливость, неиссякаемый источник вдохновения, вечно хорошее настроение, лишало бы ее все того же — возможности развития. Потому что нет дороги на вершину горы без препятствий, потому что нет ценности в морских дарах, когда ты за ними не нырял, нет проку от мудрости, что не нашла интерпретации и осознания в твоей собственной голове.

И в неудачах есть хорошее, и в грусти есть красота, и в разбитых иногда коленях есть правильность — странная правильность, не всегда понятная, но очевидная, как есть тепло в стоптанных ботинках. В ставших родными дырявых носках. Не все должно быть новым и сияющим, не всему следует падать с неба…

Марика медленно опустилась и воткнула в землю четвертое семечко. Присыпала, постояла над ним, глядя на растущую вокруг травку, затем прихлопнула землю ладошкой.

— Пусть это семечко будет для тебя, пилон. Вот. Люди всегда просят, но редко дают взамен. Попроси для себя того, что хочешь. Вот мое желание.

Она тяжело поднялась, отряхнула руки о штаны, коротко кивнула в ответ на очередное «Принято» и, стараясь не думать, побрела к рюкзаку.

— Я не хотел вам мешать, не хотел отвлекать… поэтому ждал здесь.

Он пришел.

Слезы, те самые слезы, которых она так не хотела, жгли веки, мешали видеть мир ясным, размывали его очертания. Марика быстро смахнула их с ресниц и вытерла со щек ладошками.

Майкл ждал ее у самой двери, у светящегося прохода, ведущего наружу.

Пришел. Все-таки пришел, не забыл! Ей было невыразимо ценно это знать, ощущать.

Он стоял, одетый в серую водолазку и черные джинсы, с извечно висящей через плечо сумкой, стоял и, кажется, впервые, как и она, не знал, что сказать.

— У вас получилось.

— Да.

— Вы все загадали.

— На что хватило ума.

Он улыбнулся, его теплые глаза говорили: «Я знаю, ума у вас хватило на многое. На правильное, не сомневайтесь». Тихо и неестественно среди звуков природы — скрипа стволов, птичьего щебета и шелеста крон — гудела дверь портала, ее поверхность то и дело искажалась белыми волнами.

— Теперь в город?

— А куда же еще?

Она не расскажет ему, как ночевала в пещере, как беседовала со старичком-призраком, как маялась утром выводами и тяготилась последними шагами. Уже не расскажет — нет времени.

— Знаете, мы о многом говорили с вами… — его глаза казались глубокими, бездонными и завораживающими, она снова тонула в них и не хотела выныривать. — Но…

На этом месте проводник замолчал, запнулся. Почему-то посмотрел в сторону.

— Что «но»?

Марика хотела знать то, что крутилось в его мыслях, хотела больше, чем есть, чем молчать, чем возвращаться.

— Но мне кажется, я так и не сказал вам чего-то по-настоящему важного. Того, что действительно хотел сказать.

Их взгляды встретились и срослись. Дыхание сбилось.

Над дверью вдруг зажглась цифра «10», и электронный голос произнес: «Марика Леви, до выхода у вас осталось десять секунд. Покиньте Уровень».

— Черт, я и не знал, что существует ограничение.

Глядя в его растерянное лицо, Марика улыбнулась.

— Наверное, никто до этого не задерживался. Незачем было…

Девять, восемь, семь — цифры сменяли друг друга жестко и безжалостно. Время ее пребывания на Магии утекало безвозвратно и слишком быстро, а мужчина напротив все молчал, смотрел напряженно, почти просительно, и было в этом взгляде что-то важное, глубокое, цепляющее за невидимые струны.

— Но вы ведь еще скажете, правда? Будет шанс?

— Наверное… Да… Должен быть…

Шесть, пять, четыре…

— Я не буду прощаться. Но я пойду. Я должна.

— Да.

Когда она перешагивала порог, показалось что он добавил что-то еще, но она не расслышала, не сумела из-за хлынувшего в уши электрического треска, лишь зажмурила глаза и вцепилась в лямку рюкзака. Сделала шаг. Еще один.

И оказалась в темной, пахнущей пылью прихожей бабки-смотрительницы.

Она не успела. Не успела что-то важное, что-то очень ценное… Сделать? Сказать? Ответить?

Лавка, стоящие под ней сапоги разных размеров, висящие на крюках пустые рюкзаки.

Он точно что-то сказал, но она не услышала. Не услышала его последние слова…

Единственное окно, пересеченная тень на стене, тикающие позади стола, подвешенные на гвоздик часы. Скрипел несмазанным колесом, терзая мысли, голос администраторши:

— Разувайтесь, толстовку положите на скамью, рюкзак оставьте на полу, сапоги… Ах, у вас уже не сапоги? Да, меня предупреждали… Тогда разуваться не нужно, идите, в чем пришли…

Что сказал напоследок Майкл? Почему включился тот гребаный счетчик? Почему ей не дали шанс разобрать?!

— Вещи из рюкзака выкладывать не нужно, я сама разберу…

Марика вдруг бросилась к двери, к той самой, через которую только что вошла — с этой стороны тяжелую и деревянную, — и резко распахнула ее… (Она должна вернуться, должна, прямо сейчас, или будет поздно!) И уперлась взглядом в темную кладовку, заполненную швабрами, ведрами и тряпками. Застыла на пороге, окаменела и оглушенной рыбиной распахнула рот.

— Что вы делаете!? — верещала старуха. — Куда вы лезете? Кто вам разрешал открывать?!

А она все стояла, не в силах отвести взгляд от пластиковых палок и так близко расположенных стен, не способная пошевелиться.

— Мне… нужно… вернуться, — прошептала хрипло; губы не слушались. — Мне нужно! Слышите?

— Всё, милочка! — бабка уперла костлявые руки в бока. — Вы вышли. Вышли! Слышите, или глухая?! Вернуться уже нельзя. Вам что, пяти семечек не хватило, чтобы исполнить все желания?

«Жадина! — витало в воздухе, совсем как когда-то. — Вы абсолютно неисправимая ЖАДИНА!»

— Вы не понимаете…

Марике казалось, она задыхается. И задохнется, потому что дышит не тем воздухом, не в том месте — неправильным воздухом.

— Мне нужно попасть назад, хоть на минуту! Я… У меня остались незавершенные дела! Понимаете? Неужели вы не понимаете?

— Вон! — бабкин палец указал на дверь, совсем не ту, куда так стремилась попасть Марика. — Вещи оставляйте, и вон! А то позову службу безопасности!

Минуту спустя она рылась в рюкзаке трясущимися пальцами: где оно? Где же оно?

— Чего вы там ищете? Эй, куда вы его забираете? Это не ваше!

— Мое! — Марика оскалилась готовой порвать в клочья гиеной. — Мое! Прочитайте документы, бабка! Оно принадлежит мне по праву!

Старуха несколько секунд смотрела на нее стеклянными глазами, затем вернулась к столу и принялась шуршать бумагами. Напялила на нос очки, взялась читать.

— Да. Точно. Ваше. Забирайте.

«И уматывайте», — хотелось ей добавить. Марика видела это по трясущемуся от злости подбородку. Но, несмотря на жгущий спину взгляд, нежно погладила рамку, прижала к груди и отставила рюкзак в сторону.

С тоской посмотрела на закрытую дверь. Ту, что теперь вела в кладовку.

— До свидания, — произнесла деревянным тоном.

— Прощайте, — едко прокаркали ей вслед. А позже, когда полутьму комнаты сменил еще более темный коридор, тихо проворчали: — Не такая уж я и бабка.

Город кишел звуками: далекими и близкими людскими голосами, сухими, будто им не хватало воды, листьями дубов, рокотом выхлопных труб, ревом двигателей.

Стоя на пороге деревянного дома, Марика щурилась от солнца и все никак не могла поверить: она вернулась.

Вернулась в Нордейл.

Домой.

У забора, подкравшись к самой калитке, покачивался заляпанный белыми цветами куст бузины.

Два часа пополудни, четыре, шесть вечера? Шагая по тротуару, она никак не могла определить время: солнце дробилось о крыши домов, переплетение резких теней и солнечных бликов делило мир на состоящую из бетона, асфальта, окон и хаотично расползшихся силуэтов деревьев геометрическую композицию.

Автомобиль стоял там, где она его оставила: у края дороги, оканчивающейся тупиком. На первый взгляд целый, не разбитый и не оскверненный действиями вандалов, лишь пыльца покрыла тонким желтоватым слоем капот и крышу. Марика выдохнула с облегчением — не придется звонить страховому агенту, — достала из кармана выданные администраторшей ключи и долго смотрела на них, как на инопланетный объект непонятного назначения.

Это ключи. Ключи от машины. Надо ехать домой…

Она зачем-то попыталась вставить ключ в дверную ручку, где для него не существовало отверстия, выронила на землю и закрыла глаза. Двери на автоматической сигнализации. Не нужно вставлять, нужно нажать на кнопку. Просто нажать на кнопку.

Ноги ослабели. Марика развернулась и медленно съехала вниз, уселась прямо на асфальт, рядом с ключами; в спину уперлась жесткая резина колеса.

Закрыла глаза, внутренне расклеилась, раскрошилась.

Арви не хотел слушаться, хотел идти следом — она приказала ему остаться. Кот обиделся, несмотря на долгие прощальные поглаживания. Она ушла с тяжелым сердцем, он проводил ее тяжелым взглядом. Демонстративно вернулся и лег туда, где до этого они сидели с рюкзаком — лег мордой к лесу, к ней задом. Ну и пусть. Так даже лучше.

Веки снова защипало. Да что за напасть…

В отдалении послышался стук каблучков — мимо шла молодая девушка в топике и короткой цветастой юбочке, обутая в сандалии на ремешках; отражала солнечные блики квадратная вделанная в сумочку зеркальная пряжка.

Увидев сидящую возле хорошей машины грязную женщину, девушка сморщилась, в ее глазах мелькнуло презрение.

Марика, проводив незнакомку взглядом, медленно поднялась с земли, еще раз посмотрела на зажатые в руке ключи и нажала кнопку отключения сигнализации.

Телефон разрядился, шуба в пакете слежалась, как шкура дохлого животного, — не верится, что когда-то она хотела ее носить. Голос радиоведущего раздражал: погода, реклама, сводка новостей, снова реклама, примитивная мелодия, тупые слова — Марика выключила приемник и сосредоточилась на дороге. Раньше она держала карту улиц в голове, а теперь едва угадывала повороты и, замечая их в последний момент, направляла седан то вправо, то влево. Если заблудится, придется вспоминать, как настраивать навигатор.

Многое придется вспоминать. А чему-то, как инвалиду — ходить, придется учиться заново.

Зашуршал, свалившись с сиденья вниз, пакет с одеждой. Тускло отблескивала с соседнего сиденья поверхность молчаливого, казавшегося здесь таким же чужим, как и она сама, магического зеркала.

Дом встретил тишиной, пылью на столе, мерцающим фарфором забытой у раковины кружки и одиноким, отключенным от сети, закрытым ноутбуком. Слишком много лампочек под потолком, слишком много комнат и простора, слишком много ненужного одному человеку места.

Когда-то она этим наслаждалась: тяжелыми бархатными шторами, позолоченными гардинами в изанском стиле, костлявым деревом богатства в горшке у балкона, ворсистыми коврами с геометрическими рисунками и крикливой, в треть стены, картиной, которую несколько месяцев назад подарил Ричард. Баснословно дорогой живописью маститого Реонара Куши. В тот день она вешала ее, счастливо напевая: на радость глазам, на зависть знакомым. Думала, что будет вдохновляться, глядя на непонятный рисунок, выполненный в мазковой технике с преобладанием оранжевых и зеленых оттенков… Но, судя по тому, что чуть больше недели назад она «дошла до ручки», до полного жизненного тупика, картина на роль вдохновителя, увы, не годилась.

Марика бросила пакет посреди гостиной — огромной центральной комнаты, уставленной бежевой мебелью, пуфами, стеклянным столиком и широким телевизионным экраном, — положила ключи на стол, достала из шкафчика зарядное устройство для телефона и воткнула вилку в розетку. Подчистую разряженный мобильник даже не пикнул — обиделся, что долго не использовали.

Она фыркнула: какая цаца.

Интересно, звонил ли Ричард? Вопрос давно перешел в разряд риторических, ненужных и болтался в голове лишь потому, что до сих пор не нашел ответа.

Навалилась усталость.

Чем заняться? Куда идти, что делать… (как жить?) Она дома или, по крайней мере, в том месте, куда так стремилась вернуться после Магии. Что ж, вернулась. А теперь стояла посреди комнаты в полном безразличии, без планов, мыслей и даже без эмоций. Наверное, устала. Да, просто устала. Значит, нужно помыться и лечь спать; в голове обязательно прояснится позже.

Не испытывая ровным счетом никакого энтузиазма, Марика вздохнула и направилась в ванную.

Двумя часами позже, после беспокойной дремы, которую едва ли можно было назвать полноценным отдыхом, она крутила в руках продолжающий жадно всасывать в себя энергию телефон.

Один пропущенный вызов. Один.

Не ноль, что означало бы, что Ричарду на нее полностью наплевать, и не пятнадцать, что выявило бы его волнение и тревогу, а один. Ни туда и ни сюда. Марика хмыкнула и положила телефон обратно на пол — пусть дозарядится.

Налила чай, покружила по дому, какое-то время стояла на балконе, глядя на высившиеся тут и там бетонные блоки небоскребов, пыталась разглядеть звезды сквозь белесую пелену туч. Гудели внизу машины, по дороге плыли их далекие огоньки фар, горели фонари. Городской воздух теснил грудь — тугой, пыльный, душный. В нем постоянно чего-то не хватало. Может быть, запаха травы, влаги, ароматов хвои и соцветий?

Интересно, ушел ли с поляны Арви? Чем занимается Майкл, намечены ли на этот вечер занятия? Дошел ли кто-то еще в этот день до пилона?

Ей нужно выбросить из головы все лишнее. Это более ненужный хлам, требуха. Все, она вернулась. Пора переключиться на более насущные дела: например, чем заняться завтра? Звонить ли шефу, выходить ли досрочно на работу, когда и куда ехать за продуктами?

В одиннадцать вечера она снова забралась в постель, но сон не шел — неотступно преследовало чувство одиночества и непринадлежности ни месту, ни миру. Старые колеса вдруг перестали влезать в проторенную колею и теперь скрипели, не проворачивались, создавали новую колею поверх старой.

— Я предала саму себя, да? Шла, уверенная в том, что знаю, чего хочу, а вернулась, не попросив ничего из этого. Уходила одна, а вернулась другая.

Изменится ли это? Вернется когда-нибудь на место? Станут ли вновь подходить новые колеса старой дороге?

«Предает ли себя тот, кто вырос?» — вопросом на вопрос ответило Лао. Зарыв ноги в домик из одеяла, Марика с любовью гладила витую рамку. «Если кто-то сначала хотел краски, потом ювелирное украшение, потом машину, а потом просто ловить ртом снежинки, предал ли он себя в итоге, изменив первое желание на последнее?»

— Наверное, нет.

«Это нормально, проходя путь от точки А до точки Б, менять приоритеты и убеждения. Формировать новое на основе знаний, что получил в пути. Анализировать, развиваться, вносить поправки».

Ей стало легче. Возможно, она снова искала оправдания собственным неудачам, хотя стоило ли произошедшее называть этим словом?

— Хорошо, что мне тебя отдали, Лао, — прошептала Марика тихо. — Спасибо им за это.

* * *

Майкл никогда не знал точно, с какими именно желаниями люди приходят на Магию. Предполагал? Да. Изредка ухватывал обрывки разговоров, но никогда не проявлял себя и не позволял вмешиваться. Некоторые исповедовались ему перед эвакуацией: рассказывали, плакали, умоляли дать второй шанс. Но кто он такой, чтобы давать этот самый второй шанс или искупление? Создатель? Вершитель судеб? Верховный правитель, решающий, карать или миловать? Нет, он просто проводник. Просто мужчина с обязанностью вывести с Уровня того, кто потерял дорогу. Семечко или себя.

Так иногда происходило. И так, наверное, иногда должно было происходить.

А теперь он стоял в утонувших по голень ботинках в снегу, смотрел на огонь — в доме не сиделось — и сожалел о незнании.

О чем попросила в конце пути Марика? Чего пожелала, а что отринула?

Его последними словами были: «Я буду ждать», — зачем он произнес их? Она, наверное, не услышала, и хорошо, потому что, услышав, возможно, тяготилась бы чувством вины или долга, необходимостью как-то отреагировать.

Зачем?

Может, она просила о счастье, что лежит за пределами его мира — этой земли, этого места? Может, все-таки пожелала тех денег, о которых мечтала, или других богатств?

«Я буду ждать» означало многое. Что он готов предложить? Помощь, ладонь, себя. Что готов попробовать…

Попробовать что?

Даже Анна, любящая роскошь и комфорт, та самая Анна, которая по амбициям не годилась мисс Леви в подметки, — и та не нашла ничего ценного в его предложениях. Тогда что он мог дать Марике? Знания, в которых она, возможно, не нуждалась? Тихие и ценные (по его мнению) беседы о мироустройстве, совместный путь?

Приходящие на Магию люди менялись — он замечал, — но менялись часто временно, лишь до той поры, пока их стопа не зависнет над порогом — выходом в привычный мир. А в ту самую волшебную секунду, переступая линию портала, они вдруг плавно, но почти неизменно трансформировались в прежних личностей с отличием от старых себя в несколько синяков да складом воспоминаний о трудных, но пройденных днях.

Тогда зачем он мается? Зачем ощущает, как пусто стало на Магии без Марики? Или пусто лишь в его собственном сердце?

Ветер трепал костерок — хиленький, пляшущий на тонких щепках то вправо, то влево. Прижимал к земле, временно отпускал, чтобы через секунду вновь накинуться морозом на крохотный жаркий островок.

Майкл, засунув руки в карманы куртки, смотрел на огонь; в его глазах отражались пляшущие лепестки огня.

Глава 13

— Вы хорошо выглядите. Вижу, что провели время с пользой: загорели, приобрели румянец. Очень рад за вас.

Альберт выглядел так же, как она помнила: седой ежик на голове, глубокие морщины у рта, бесцветные глаза навыкате. Только пиджак сменился на светло-серый. Из-за духоты в кабинете верхняя пуговица на его рубахе была расстегнута.

— До конца моего отпуска осталось четыре дня. Я могу приступить к работе раньше? Может, получить на руки материалы, над которыми сейчас идет работа, почитать?

— Видите ли, в чем дело…

Шеф замялся, и Марика заерзала на кожаном диване, напряглась: хочет уволить? Что-то случилось за время ее отсутствия, и ее сместили с должности? Взяли нового сценариста? Почему-то вспомнилась картинка из кристалла: закрывающие ее глаза полы красной шляпы, яркая помада на губах, змейка сигаретного дыма и капельки пота на висках сидящего за столом человека. Тогда их роли «раб и рабовладелец» поменялись местами. Сейчас — нет.

— …Из-за того, что половина сотрудников на данный момент в отпусках, мы работаем со старыми проектами. Ничего нового. Сериалы, развлекательные программы, крутим повторы любимых фильмов и передач. Новым займемся недельки через полторы, когда вернутся менеджеры, осветители, звукооператоры. Тогда все примутся за дело, а пока все застыло. Вот и вам бы я посоветовал взять еще недельку сверх оставшихся дней. Отдохните еще немного, мы оплатим…

— Но новые сценарии ведь нужно подготавливать заранее. Даже если все в отпусках, мы можем пока отчитать, отправить на одобрение, подсуетиться заранее…

— Нет нужды. Сценариев хватает, многие из них лежат еще с прошлого года. Так что отдохните.

Он будто извинялся. Не смотрел в глаза, крутил в пальцах дорогую бордовую ручку с золотым тиснением и делал вид, что она куда интересней пристального и одновременно просительного взгляда работницы.

— Приходите через полторы недели, тогда приступим.

На жаркую полуденную улицу Марика вышла совершенно растерянная. Мимо высотного здания несся поток раскаленных авто; пахло шинами, горячим асфальтом и пирожками с противоположной стороны дороги. Остановившееся у тротуара такси выпустило из задней двери пассажира, а после обдало облаком свежего газа, таким едким, что защипало глаза.

Она ведь хотела начать сейчас, удариться в работу, забыться, вернуться к делам, погрузиться в прежний ритм, но не вышло. Воспоминания о заполненных до краев буднях на Магии будто приблизились, сверкая в хрустальном шарике, и медленно уплыли прочь, оставив ее стоять на тротуаре с уже привычным чувством сосущей тоски и одиночества.

Полторы недели. Где? Куда? Чем занять руки и голову?

Чувствуя себя не то щепкой в океане, не то путником в чужой пустыне, Марика медленно побрела к машине.

* * *

— Здесь не хватает энергии, да, Лао? Здесь ее всасывают в себя люди, перемалывают в эмоции и желания, а на поверхность выбрасывают мусор.

«Энергия не может быть мусором. Она видоизменяется, трансформируется, приобретает другие качества».

— А сколько всего видов энергий?

«А как ты сама думаешь?»

— Много. Но ни один из них я не вижу глазами.

«Их никто не видит глазами до определенного периода».

— Да, да, я помню, нужно развиваться…

«Но, отвечая на твой вопрос, задам свой: много ли песчинок на берегу одного пляжа?»

— Миллионы? Миллиарды?

«Сколько видов энергии требуется миру, чтобы соткать все в нем: людей, машины, деревья, землю, воздух, различные материалы, столь неодинаковые по виду и назначению? Сколько видов энергии требуется, чтобы наделить их всех уникальными свойствами?»

Марика моргнула. Не ответила. Наверное, она лезла в дебри, которые не была способна постичь.

* * *

Она бы не позвонила ему, но он позвонил сам, и ей стало любопытно. Просто любопытно, что из этого выйдет.

Пришлось тщательно накладывать макияж и нестерпимо долго и нудно укладывать волосы. Держа в руке круглую расческу и фен, Марика злилась. На платье не должно быть ни пылинки, туфли в тон сумочке, сумочка в тон ремню, ремень в тон глазам… Бред из горы надуманных обществом правил. А что, если ремень будет светлее или темнее? Или вообще не в тему? Тогда все, катастрофа?

«Ты же не умеешь подбирать блузку к юбке», — сказал тогда Ричард в Долине Страхов. Интересно, думал ли он так на самом деле?

Сидя напротив, он облизывал ее глазами, словно она была шариком сладчайшего мороженого, вкусным леденцом на палочке. Марика тяготилась этим и почему-то все время отводила глаза, смотрела в сторону. Специально убирала со стола руки, чтобы Ричард, упаси Создатель, не накрыл пальцами ее ладонь.

Он выглядел не просто хорошо — идеально; впрочем, как и всегда. Холеный, довольный жизнью, прямо как сыр в масле…

Свинина в кляре.

Она все еще злилась и никак не могла взять в толк, на что именно. Отличный день, полностью свободный от забот; денег на счету море, можно вообще уволиться с работы и никогда не волноваться. Можно пойти куда глаза глядят, лениться или заниматься безрассудством, можно читать, смотреть телевизор, ходить по магазинам. Чем она вообще занималась до Магии?

— Наверняка ты выбрала отличный курорт, я уверен в этом. Постройнела. Хотя ты и до этого находилась в прекрасной форме.

Ее губы с нанесенным на них блеском (сегодня он почему-то казался ей куриным жиром) растянулись в фальшивой улыбке.

— Да. Горы, много пеших прогулок, свежий воздух, отличные пейзажи.

— Наверняка у подножия гор — первоклассный отель с бассейнами! Уверен, каждый вечер ты сидела на краю одного из них, болтая ножками в воде, и попивала мартини.

Водку из котелка. А ножки болтала в насквозь промокших и прохудившихся бабкиных унтах.

— Ну, попивала то, что давали. В основном кофе.

— Представляю. Красавица с отточенными манерами, окруженная сиянием вечерних ламп и мужским вниманием. Они часто к тебе приставали, скажи, часто?

Ричард пел о чем-то своем, пребывая в фантазиях, не имеющих с ее реальностью ничего общего.

Приставали? Мужское внимание? Да, если считать неотступно следующего по пятам дикого кота и изредка — Майкла. При мыслях о нем на душе сделалось тускло. Где он? Как он? Последние слова она так и не разобрала. Лицо Ричарда тем временем приобретало все более хищное выражение.

— Больше недели нежилась вдали одна. Скажи, тебе там было хорошо? Много нового, интересного?

Она вдруг выплеснула злость наружу — не удержалась, выпустила ее на поверхность.

— Если тебе так интересно, мог бы поехать со мной, ведь так? Погулять по горам, помочить ноги, подышать полной грудью. Заодно и знал бы, сколько, чего и где я выпила. Но ведь ты отказался? Не захотел отрываться от насущных дел!

Как хорошо, что не захотел. Хорошо, что вместо похода на Магию не случилась какая-нибудь морская прогулка, пусть даже по дивным курортным местам. Она действительно — Марика смотрела на него и не верила самой себе — действительно хотела съехаться с этим человеком для совместной жизни?

— А я исправлюсь прямо сейчас, — рука с золотым перстнем на среднем пальце отставила бокал с вином в сторону, голубые глаза прищурились. — Прямо сейчас поеду вместе с тобой и покажу, как сильно соскучился.

— Не поедешь, — медленно, но твердо произнесла Марика без улыбки. — Не в этот раз. У меня дела.

Демонстративно, не обращая внимания на недовольный, но скрываемый дежурной улыбкой вид, она поднялась, вытащила из кошелька купюру, положила ее на стол, развернулась и зашагала прочь.

— Понял, — процедили за ее спиной сквозь зубы. — Исправлюсь.

* * *

— Мне кажется, я остановилась, Лао. Как в паутине. Залипла и не двигаюсь, никуда не иду. Не делаю ничего полезного.

«Человек всегда движется. Даже когда стоит. Движение невозможно прекратить».

— Но я не чувствую своего движения! Никакого! Не принимаю каких-то важных решений.

«Ты принимаешь решения каждую секунду».

— Но почему я тогда не чувствую никакого удовлетворения?

«Потому что ты не принимаешь верных решений».

* * *

Арви лежал в кустах, положив голову на лапы. Иногда сверху капало, иногда гулял в кронах ветер, опускался ниже, шелестел травой, трепал его уши и загривок. Светило солнце, всходила луна; по ночам, когда светили звезды, он мерз.

Время от времени на поляну приходили и уходили люди; он видел их, но не слышал их голосов, ощущал лишь запах, тот запах, что приходил вместе с ними.

Первым приходил человек в шапке — старый, немощный, но бодрый духом. Долго сидел у каменной сваи; от него, как круги по воде, исходили волны благодарности и спокойствия, волны умиротворения. От него пахло сносившейся кожей, тишиной, добротой и немножко голодом. Арви слышал, как человек в шапке о чем-то шептал, но не мог разобрать слов — не понимал их; видел, как тот, пошатываясь, поднялся и ушел.

Потом был другой, моложе. И пахло от него иначе: недовольством, толикой злости, неуверенностью и жадностью. Тенью растерянности и отчаяния, тонким слоем бессильного, протухшего, как стоящий рядом пень, гнева. Человек просил быстро и громко, Арви снова не понял ничего. Проводил его глазами и долго лицезрел пустую, залитую солнцем поляну.

Были и другие люди — немного. Все они быстро уходили и часто пахли незнакомо; он не высовывал носа. Безошибочно угадывал, что та, которую он ждал, еще не вернулась.

Какое-то время сервал смотрел, как покачивается у лап трава, как на нее наползает и стекает тень от бегущих по небу облаков, слушал скрип веток, стук клюва о кору, вдыхал запах сырого мха и листьев ярко-красной низкорослой ягоды, растущей у пня.

Долго смотрел из-за переплетения ветвей и корней на опустевшую опушку, затем вновь положил морду на лапы.

* * *

Майк нашел его под самый вечер четвертого дня — лежащего в зарослях можжевельника все у той же поляны. Солнце уже закатилось за ветви, свет в подлеске быстро сгустился до темно-синего; он не заметил бы, если бы не блеснувшие в полумраке желтые глаза.

С тех пор он приходил сюда трижды и каждый раз приносил с собой завернутый в тонкую пищевую пленку кусок свежего мяса, но сервал к еде не прикасался. Демонстративно смотрел прямо перед собой, а когда Морэн подходил слишком близко, принимался настороженно бить по земле кончиком хвоста.

— Тихо, тихо, я же не во вред пришел. Поешь, Арви, слышишь? Поешь. Надо.

Кот не слушал. Не слышал или не хотел слышать. С места не уходил, чего-то напряженно ждал, на мясо не смотрел.

Майкл волновался. Как увести кота, как накормить, как объяснить, что для нормальной жизнедеятельности в организм должна попадать пища? У животного свои принципы, свое понимание вещей, недоступное человеку. Такое случалось и раньше: привязавшись, зверь мог ждать днями, а то и неделями без еды и воды и в итоге умирал, не дождавшись того, ради кого проводил долгие часы на одном месте.

Неужели она не попросила его уйти, не дала свободу?

Действуя на свой страх и риск, Майкл приблизился к сервалу максимально близко, медленно опустился на корточки и заглянул в глаза. Произнес мягко и тихо, вложив в слова не столько смысл, сколько нужные эмоции:

— Пойдем со мной, Арви. Я тоже ее жду. Ты будешь есть и ждать, ты не предашь. Ты будешь на месте, будешь здоровым, когда она вернется. Слышишь меня? Ты узнаешь, когда она придет.

Кот, подняв голову с лап, посмотрел ему прямо в глаза. Слушал. Изредка поматывал ухом, пытаясь распознать намерения сидящего рядом человека.

Майкл поднажал — не мог позволить себе упустить нужный момент.

— Пойдем со мной. Мы будем ждать ее вместе. Вместе.

И вздохнул с облегчением, когда спустя долгую минуту, показавшуюся ему вечностью, Арви неуверенно поднялся с холодной земли.

* * *

На залитых косыми солнечными лучами, льющимися сквозь квадратные окна, стенах галереи висело множество картин. Больших, маленьких, вытянутых, круглых, выделанных из камня, написанных второпях и тщательно прорисованных. Масло, акварель, тушь, карандаш… Портреты, натюрморты, белиберда из мазков, городские пейзажи. Природа-природа-природа, много природы.

Если не считать пожилую пару, стоящую в дальнем конце зала, и сторожа-продавца, сидящего у входа, Марика в этот час находилась здесь одна. Она разглядывала холсты и рамки, вчитывалась в имена художников, любовалась деталями выведенных кисточками пузатых яблок и зеленого винограда, иногда останавливалась на минуту-другую, чтобы пропитаться атмосферой пейзажа — там, где мастеру удалось ее передать.

Дома пусто, на улице жарко, до ночи далеко. Продукты она купила, газеты почитала, с час промаялась в гостиной, раздумывая, чем заняться, а теперь убивала время здесь, в галерее, куда зашла случайно — дверь в нее оказалась следующей после входа в антикварный салон.

Отдавались эхом от высоких стен слова и скрип половиц, тихонько играло стоящее на столе у продавца радио, откуда изредка доносилось покашливание. В воздухе, подсвеченные золотым, вились пылинки.

Она ничего не искала и не желала найти, просто маялась бездельем и никак не могла найти себе применение. С тоской думала о том, что, когда выйдет на улицу, снова придется что-то изобретать, выдумывать, решать. Куда двигаться дальше, чем унять беспокойный мозг? Внутри тихо росло недовольство. Пройдя половину зала, Марика уже хотела повернуть назад, к выходу, когда случайно увидела ее, висящую за тканевой стойкой, специально отделенную от других.

Сразу же глухо и быстро заколотилось сердце, ноги засеменили вперед, а глаза прилипли к мазкам. Нырнуть бы в нее, просто взять и нырнуть…

— Сколько?

Нетерпеливо барабанили по мраморной панели пальцы; продавец нехотя оторвался от чтения потрепанной книжки.

— Какая вас интересует?

— Вон та, что висит почти в углу, за перегородкой.

— Сейчас посмотрим.

Мужчина поднялся, взял с собой толстую книгу с номерами и ценами картин и вышел из-за стойки.

— Показывайте.

Картина оказалась оценена на удивление недорого — всего в двести пятьдесят долларов — и принадлежала кисти неизвестного (возможно, неизвестного только Марике) Лонто Бияно. Слава Создателю, она поместилась в багажник, иначе пришлось бы нести ее до дома пешком тем же методом, каким строители носят стекла: неуклюже сворачивая от прохожих и по-комичному широко расставив руки в стороны.

Она согласилась бы и на такое. Лишь бы висел этот холст в гостиной и находился перед глазами.

Вернувшись домой, она недолго терзалась сомнениями. Привалив тяжелую бронзовую раму к стене, быстро сняла подаренный Ричардом шедевр, едва не завалилась на спину, пытаясь оттащить его в сторону, с мягким стуком поставила зелено-оранжевую мазню ребром на ковер у дивана и принялась вешать на прежнее место только что приобретенное произведение искусства.

Повесила. Отошла к столу. Опустилась на стул и, забыв, как дышать, залюбовалась.

Знал ли он, художник, что именно писал? Бывал ли он на Магии? Видел ли изображенное место своими глазами или же только представлял его в воображении?

Но как точно! Невероятно точно, красиво, атмосферно…

С картины на Марику смотрел покрытый травой холм, на вершину которого ползла тропинка. Узкая, иногда теряющаяся в траве. Розоватый закатный свет, растущие тут и там лютики, застывшее в свете уходящего дня ощущение волшебства, возвышающиеся на горизонте, покрытые снегом горы. И сгустившийся на самых вершинах туман — все точно так, как она помнила. Кажется, нужно пройти еще чуть-чуть, поставить под спуском палатку, а завтра будет новый день. Новый. Наполненный чем-то чудесным, нужным, правильным.

Чем дольше она смотрела на занявший центральное место на стене пейзаж, тем сильнее подкрадывалось ощущение, что еще чуть-чуть, еще совсем немного — и покажется из-за рамки ушастая голова сервала. Потом пятнистая спина. Потом хвост. Затем он поднимется на вершину холма, застынет и будет ждать ее там. Обернется, посмотрит недовольно: мол, ты идешь или нет?

Прикрыв рот ладонью, Марика начала плакать.

Что есть произведение искусства? То, что признано большинством? То, что дорого оценено? То, о чем пишут газеты и журналы? То, о чем кричат афиши? Нет, художник может не быть великим в глазах сотен или тысяч людей, но если он сумел создать вещь, от которой хотя бы у одного человека перехватило дыхание, зажглось сердце, а на глаза навернулись слезы, то он — мастер. Великий мастер, чье восприятие соприкоснулось с твоим, отозвалось внутри радугой и перевернуло привычный мир.

Почему она не спросила, можно ли попасть на Магию во второй раз? Почему не поинтересовалась об этом у Майкла, у пилона, у бабки? Почему не задала один из самых животрепещущих вопросов никому из тех, кого встречала на своем пути?

Почему?

Теперь, глядя на пейзаж неизвестного художника (спасибо, Лонто, что ты создал его), Марика не могла поверить (до неслышного визга в ушах не желала верить), что отныне путь туда для нее закрыт.

Нет, не надо новых семечек, не надо бонусов, не нужно дарить знаний, если она не заслужила, но просто пройтись? Увидеть, как колышется вдалеке на снегу огонек, подставить лицо холодному сиянию звезд, потрепать пятнистый загривок и услышать, как Арви мурчит в ответ.

Она не принимает верных решений? Именно так сказало Лао во время последнего диалога.

Что ж, пришла пора это изменить.

Если представится шанс вновь встретить Майкла, она скажет ему «спасибо». Спасибо за ту грозу, что они пережидали вместе на деревянном крыльце; за сосиски, которыми он когда-то не поделился и тем самым многому ее научил. За обнадеживающие слова, когда казалось, что привычный мир рушится; за помощь в смене приоритетов, хоть иногда этот процесс крайне болезненно отзывался в сознании. За огонь, что потрескивал возле ее палатки по вечерам; за сохнущую на веревках одежду; за диалог на его веранде, когда они вместе смотрели в окно, за которым виднелись укутанные ночью горы…

Лишь бы только увидеть его снова.

Беспрерывно стучали по клавишам пальцы, крутились перед глазами строки текста, ссылки на незнакомые сайты — все не те, все не туда.

Несмотря на то что она провела за компьютером больше трех часов, Марика так и не сумела найти ни одного упоминания о странном Уровне. Слово «Магия» вело куда угодно: на странички гадалок, экстрасенсов, на научные статьи и труды ученых, на порнографические сайты — но только не туда, куда должно было. Не попадалось ни одной нужной ссылки, ни единой зацепки.

Сайт Комиссии, на который она вышла тогда по чистой случайности, канул в воду, начисто исчез из просторов Сети.

Был. Она верила, он был: она лично заполняла там формы и давала согласие принять на себя ответственность за неблагоприятный исход, ручалась за здравый рассудок и трезвую память, лично подписывалась своим именем и вводила домашний адрес, не веря в какой-либо результат.

А потом пришло письмо с голограммой. Потом был дом на Биссонет и старуха в темной прихожей, пахнущей пылью и воском.

Дом. На Биссонет.

Забыв про остывший кофе, Марика не отрываясь смотрела на картину.

— Лао, ты случайно не знаешь, можно ли во второй раз попасть на Магию?

В тот вечер — первый вечер на ее памяти — зеркало не высветило ни слова.

Ночью, лежа в постели, Марика строчила записи на телефоне.

Верные решения. Что может являться верными решениями? Ниже она написала:

«Поехать на Биссонет, отыскать администраторшу, извиниться за „бабку“ и спросить про второй шанс. Узнать городской адрес Майкла».

Если повезет.

В темноте и при раскрутившихся мозговых шестеренках мысли путались.

«Сделать что-нибудь полезное. Заняться чем-нибудь нужным, правильным. Не сидеть!»

«Позвонить Эмили…»

Я ведь обещала, — думала Марика, глядя на светлый прямоугольник экрана, — тогда, в Долине Страхов, я обещала, что приглашу ее в гости и извинюсь. И я должна выполнить свое обещание.

— Лао, не молчи, слышишь? Лао…

Она потрясла зеркало в руках.

Тишина, бегущие за окном по ночному небу облака, огромная и пустая спальня.

Марика протяжно вздохнула.

* * *

Она вот уже пятнадцать минут сидела в машине и смотрела на хлопающие двери супермаркета: зашел мужчина, вышла женщина, зашли две подружки, вышел юноша с пакетами. Протиснулась в двери грузная тетка, за ней юркнул тощий мужик, потом наружу выплыли сразу трое: недовольный дед и следом двое молодых парней.

Цветы? Ну какие старой женщине цветы… Тем более от молодой. Открытку? Торт? Но ведь не праздник — не поймут и не порадуются. Значит, корзинку с чаями и сладостями? Такую администраторша наверняка примет в качестве извинения за грубость и, может быть, согласится на перемирие.

Решив, что нашла не самое плохое решение проблемы, Марика выскользнула из седана и захлопнула дверцу. Под белую маечку тут же пробрался теплый ветер, растрепал волосы — на небе собирались тучи.

Выбранная корзинка украсила собой и заднее сиденье, и весь салон в целом: нарядные ленты, прозрачная с золотым рисунком упаковочная бумага, стремящиеся вывалиться наружу яства: две пачки кофе, три упаковки экзотического чая, семь видов шоколада и несколько живых вплетенных в ручку цветов.

Идеально.

Довольная собой, Марика повернулась к навигатору. Итак, Биссонет-драйв, 8301; застучали по нарисованным клавишам экрана подушечки пальцев.

Биссо…

Нет, не Биссолейн… Биссонет… Да, драйв…

Улицу гаджет определил сразу, а вот номер строения принимать отказался. Сообщил списком, что рад проложить дорогу к зданиям от 1008 до 9410, но номер 8301 в их число, к сожалению, не входит.

Нахмурились тонкие брови, между ними собрались две едва заметные морщинки; ветер на углу кружил мусор по спирали. Прикрывали глаза от поднявшейся пыли прохожие.

Как это нет дома с номером 8301? Она же туда приезжала! В тот раз — тоже по навигатору. Марика откинулась на спинку сиденья, какое-то время задумчиво смотрела на несговорчивый предмет, затем пристегнулась и погасила экран.

Не беда. Доберется по памяти.

Здесь стояли низкорослые дома высотой в этаж или два, стелились заросшие перед ними сады, по большей части неухоженные; был на углу перед поворотом небольшой магазинчик, светофор у края дороги с треснувшим зеленым человечком и даже запомнившаяся по прежнему визиту оградка с покосившейся калиткой.

Был тупичок, заросший кустами сразу после обкрошившегося бордюра; парковка, где она сидела, привалившись спиной к колесу, и подобравшийся ко входу куст бузины. Был даже потекший краской дорожный знак о том, что превышать скорость в тридцать километров в жилой зоне нельзя.

Вот только дома не было.

Совсем.

Она прошла заросший бурьяном участок от и до, заглянула в каждый угол, постояла на каждой кочке, исколесила сад по спирали в слабой надежде наткнуться на невидимую стену — тщетно. Если здесь когда-то и стояла бабкина хибара, то теперь она пропала.

Марика предприняла две попытки: возвращалась в машину и снова выходила из нее, чтобы опять проверить, не подводит ли зрение. Даже спросила у высунувшейся из окна второго этажа соседнего дома женщины: а где, мол?

— Так тут никогда на моей памяти дом не стоял. Его снесли еще до того, как мы въехали.

Тетка пожала пухлыми покатыми плечами и равнодушно отвернулась.

Марика долго смотрела на залитый ровным дневным светом пустырь. На парковку, снова на пустырь. Вернулась туда в третий раз, прошла его вдоль и поперек, после чего села в машину и в течение пяти минут не могла сообразить, о чем именно думает. Выпала из изменившейся реальности. Зависла.

В себя пришла от того, что рядом с крылом автомобиля шоркал по асфальту метлой бородатый дворник, косился на машину с неодобрением: понаставят вечно…

Марика моргнула, провернула в замке ключ зажигания. Одновременно с заурчавшим мотором на стекло упали первые капли дождя.

По пути домой она кристально ясно осознала две вещи: она больше никогда не увидит ни Майкла, ни Арви, потому что нет бумаги от Комиссии, нет дома бабки. Нет разрешения, нет входа на Уровень. Иначе бы натыкались на него все, кому не лень…

Осознала и ужаснулась. На мгновение запаниковала и едва не въехала в багажник резко затормозившей перед светофором машины — успела среагировать. Не убирая ногу с педали тормоза, судорожно выдохнула, прикрыла веки и сжала пальцы на руле с такой силой, что побелели костяшки.

* * *

— Лао, не молчи, пожалуйста… Не уходи, когда мне так нужно с тобой поговорить.

«Здесь… сложно… Не хватает энергии…»

— Что? Что мне сделать, чтобы ее стало хватать?! Тебе нужно вернуться? Тоже нужно вернуться на Магию?

Поверхность зеркала погасла.

«Только не навсегда, — в ужасе подумала Марика, — пожалуйста, только не навсегда. Потому что я не знаю путь обратно и боюсь, что не смогу его отыскать».

* * *

Оставшуюся часть дня она провела в трансе. Пыталась убедить себя, что привыкнет, привыкнет к старой жизни, сможет влиться обратно, постепенно забудет манящие тропинки Магии, сохранит нужные знания и с ними зашагает по дороге новой жизни. Иногда верила себе, иногда вновь начинала паниковать — чувствовала: не забудет. Не сможет. Будет биться о стекло мухой, силясь понять, почему смогла однажды преодолеть невидимый барьер, но не в состоянии сделать этого вновь, и спустя какое-то время брякнется бездыханной тушкой на подоконник. Растеряет силы, сдастся.

Кто-то звонил по телефону, но она даже близко не подходила к столу с вибрирующим на его поверхности сотовым. Часом позже звонили в дверь — не открыла. Долго смотрела жадным и ненавидящим взором на уставленный бутылками бар, но так и не позволила руке описать дугу и пальцам — сжаться на узком горлышке. Отошла. Села под картиной на пол, прижала молчащее зеркало к животу и уткнулась взглядом в колышущуюся от сильного ветра балконную занавеску.

На улице не на шутку разбушевалась гроза.

* * *

— Учитель, а все идут одной дорогой, постигая Знание?

Все тот же костер и танцующие за спинами тени. То же припорошенное бревно, тот же притаившийся за сосной пенек, тот же волшебный, пропитанный чистотой спящего леса воздух. С темного неба сыпал мелкий, как просеянный через сито, снежок.

— Нет, все идут разными путями, Том. Но Знание едино, оно неделимо.

— Как же так? Я просто пытаюсь понять. Например, есть монастыри, где преподают одну систему, есть школы, где учат другому. Есть одиночки, которые пытаются что-то осознавать сами, — все ли они приходят в итоге к одному и тому же?

— Все. Если проходят достаточно далеко, то все.

— И одна система может объяснить практики другой? Пусть даже своими словами или образами? То есть не бывает так, что они находят разные практики для набора, скажем, той же энергии?

— Они находят разные инструменты для создания индивидуальных практик. Но все практики ведут к одним и тем же результатам, если на это нацелены.

Ученик долго молчал, переваривал. Сегодня он был один — Агнес передала, что на занятии присутствовать не сможет, кто-то заболел. Арви за Майклом не пошел; он появился утром у коттеджа, поел и снова скрылся в лесу. Наверное, вернулся к поляне.

Тишина, неслышный вздох, летящие в небо искры — живые, яркие. В какой-то момент ему стало слишком одиноко, перестало хватать чего-то важного, дала сбой система и накренился баланс. Этим вечером Майкл впервые в жизни поймал себя на мысли, что готов отменить занятие, попросту не пойти при отсутствии каких-либо уважительных причин.

Профилонить. Из-за нахлынувшей хандры.

— Учитель, а мы должны за получение Знания чем-то жертвовать?

— Что ты имеешь в виду?

Том задумчиво смотрел на собственный спортивный ботинок, которым протаптывал в снегу все более глубокий след с отпечатком подошвы.

— Чем-то платить? Например, получая одно, терять что-то другое. Терпеть лишения или становиться отшельниками?

— Мы, конечно, становимся несколько иными, — ответил Майкл осторожно.

Как ни странно, этот вопрос тоже занимал его мысли в последние дни. Жизнь на Магии в обмен на что — на вечное отсутствие пары? На невозможность найти женщину, которая бы поняла? Не это ли плата за дары в виде ценной информации, что лилась здесь почти беспрерывным потоком, только успевай ловить и записывать? Вновь нестерпимо захотелось вернуться в коттедж; Морэн вздохнул и заставил себя продолжить фразу — он должен завершить занятие.

— Меняется наше мировоззрение и мировосприятие. Мы начинаем по-другому смотреть на привычные вещи, потому как развившееся понимание процессов не позволит нам воспринимать их по-старому. Но жертвовать или платить? Мне о таком неизвестно. В добровольном порядке — да, так может быть проще. Отделился от социума — и больше не слышишь его помех, шума, не находишься под маятниками, но в принудительной манере — нет. Мы платим, если это можно так назвать, своей благодарностью, делимся с Небом энергией, и этого достаточно. Но дают нам знания не потому, что мы делимся энергией, а потому, что мы стремимся их найти — вот что важно.

Том молчал долго. Слишком долго, и Майкл, раздражаясь на себя, все-таки произнес, не удержался:

— Иди, наверное, домой. Практиковать в отсутствие Агнес не будем, дождемся следующего раза. А вопросы, если есть, запиши.

Когда над поляной повисла тишина, — стих скрип подошв и осталось лишь потрескивание объятых пламенем сучков, — он поднял лицо к небу и закрыл глаза. На лицо продолжал падать снег.

Костер почти догорел, угли тлели медленно и неохотно, теряли запал и жизнь, темнели, превращались из медных в черные, покрытые сажей комки.

Майкл заставил себя подняться с бревна, только когда почувствовал, что замерз. Закинул на плечо сумку, поблагодарил опушку и лес, прошептал «спасибо» костру, отряхнул штаны и углубился в чащу по собственным, уже припорошенным следам. Шел неторопливо, отводил от лица ветки, иногда проваливался по щиколотку в сугробы, но не замечал этого, хандрил. А спустя минуту поймал себя на второй удивившей за вечер мысли: вот бы дойти до коттеджа и увидеть, что она сидит на крыльце… Закутавшаяся в толстовку, в шапке, с выбившимися по бокам прядями, в толстых варежках и сапогах. С порозовевшими от мороза щеками и смущенной улыбкой.

Ему было бы все равно, что она могла бы сказать… «Привет? Ой, простите, я заблудилась? Вы напоите меня чаем?»

Он просто порадовался бы. Очень. Порадовался бы ее визиту, как давно не радовался ничему другому.

Да. Поразительно, но привыкший к чудесам человек вновь начал ждать чуда.

Всего лишь мысль… Всего лишь отголосок мечты… Но падающий снег вдруг почему-то показался теплее.

Глава 14

Две недели спустя Марика почти убедила себя, что привыкла к «новой» жизни.

Она уже не хандрила и не впадала в депрессию (по крайней мере, не так очевидно), не тянулась в случае упадка настроения к бутылке с мартини, могла спокойно ходить мимо картины в холле, разговаривала по телефону с друзьями и беспрерывно читала выданные Альбертом на руки сценарии. Вернулась к работе, нырнула в нее, словно медуза в родную водную стихию, беспрестанно кружила по дому и делала в блокноте пометки, размышляла над построением фраз и сюжетов, формировала картинку с учетом будущего расположения камер, вписывала исправления в ранее составленный текст. Почти что наслаждалась бытием.

Или же хотела так считать.

По ночам она видела сны — светлые и зовущие, нежно рвущие душу на части знакомыми отголосками и силуэтами: травой, пробивающимся сквозь тесно сплетенные ветви светом звезд, треском поленьев. Видела, как качаются на чужих окнах в деревянных ставнях бордовые в белый цветочек занавески, но никогда не проваливалась в осознанное состояние. Просыпалась, как все нормальные люди, по утрам и грустила, чувствуя, как уплывают сквозь ладошки цветные обрывки лоскутков сна. Стряхивала тоску, выстраивала внутренний стержень и встречала каждый новый день если не с боем, то хотя бы с ощущением твердо стоящих на поверхности ног. Ела, пила, вновь погружалась в дела, пыталась не падать духом и заставляла себя верить, что однажды хорошее настроение и искренний интерес к жизни — такой жизни — вернется.

Ведь не зря же был поход. Ведь она просила развития, просила счастья в личной жизни.

Нет, новых встреч не происходило: кто бы ни сидел сверху, согласия на них, видимо, пока не давал. Несколько раз звонил Ричард, присылал дорогие подарки, Марика отсылала их назад отправителю, не открывая коробок. Нет, она не потеряла любви к украшениям, которые там, скорее всего, находились, но не желала давать зеленый свет человеку, который несколько дней назад, по мягкотелости и неосмотрительности впущенный в квартиру, сразу же недобро отозвался о новой и любимой картине: мол, что за примитив? Как можно держать на видном месте подобную безвкусицу, мазню неизвестного художника? И куда делся старый шедевр? Она вытолкала гостя в коридор вместе с «шедевром» и грандиозным скандалом, высказав на прощание все, что она думает по поводу холеных снобов, их вкусов, умов, знаний и прочих достоинств, услышала в ответ возмущенную фразу про «сбрендившую стерву» и хлопнула перед носом дверью.

Таким образом, следующие двое суток прошли без звонков и подарков. И хорошо. Потому что нашлось время в тишине и покое подумать над новой идеей, которая, ворвавшись в разум, теперь всецело занимала мысли. Она напишет сценарий к циклу передач о развитии и познании себя и окружающего мира, да, обязательно напишет! О взаимодействии человека и жизни, о целях, желаниях, приоритетах. Она создаст совершенно новый подход в подаче и объяснении, она донесет до людей что-то важное и наконец-то сделает что-то полезное.

Впервые с момента возвращения с Магии Марику что-то заинтересовало по-настоящему. Увлекло, закружило, осветило изнутри. Пусть эти передачи будут не такими, как все, что она видела до этого, пусть заинтересуют лишь узкую аудиторию, пусть вообще заинтересуют хоть кого-нибудь, и она уже будет счастлива.

Написать. Убедить Альберта профинансировать съемки. Выпустить в эфир — и дать возможность знанию дотянуться до тех, кто в нем нуждается. Вдохновение есть, возможности, талант и желание, спасибо Создателю, — тоже, осталось лишь приступить.

Искусственно выстроенная бодрость духа почти всегда справлялась с отсеиванием тягостных мыслей, помогала сохранять оптимизм и ощущать хотя бы призрачное движение вперед, но предсказуемо проседала в одном-единственном случае — при попытках общения с Лао.

Сколько бы Марика ни пыталась вести монологи, молить, увещевать и делиться собственной энергией, зеркало лишь изредка показывало на поверхности туман, но никогда — слова. Ни фраз, ни советов, ни простого «привет». И это огорчало. В такие моменты как никогда крепко и сильно наседала тоска, и тогда зеркало вновь приходилось откладывать в верхний ящик стола.

* * *

Имена комедийных персонажей путались, их диалоги раздражали.

Соседка Тося выходила назойливой и глупой; врываясь в комнату с яблочным пирогом, она должна была светиться довольством и изрекать шутку, хорошую шутку, чтобы зрители смеялись, но Марика не могла выдумать ничего банальнее фразы: «А я тут кое-что испекла! Давайте пробовать?»

«Чаевничать будем?»

«Кому пирог? Им можно зарядить в лицо бойфренду…»

«Пожрем, коровы?»

Ужас…

Нет, здесь по сценарию должна быть шутка. Вчера приходили дельные мысли, а сегодня — нет, попросту «не катило». Зрители полюбили сериал «Две подружки», они хотят видеть продолжение, хотят заряжаться позитивом, а унылый сценарист целый вечер сидит и безрезультатно пытается выдавить из себя одну-единственную замшелую шутку. Да еще и постоянно отвлекается на мысли о совсем другом сценарии, гораздо более интересном, увлекательном и завораживающем — сценарии первой передачи из серии «Внутренний мир».

Марика раздраженно вздохнула и отвернулась от ноутбука.

Она стала некачественно писать на заказ, это плохо. Это чревато недовольством Альберта, выговорами и потерей премиальных. Но ведь музу не привяжешь, как корову, к столбику, чтобы стояла и пожевывала травку? Что сделать, если она постоянно упархивает бабочкой от пресловутого столбика и сидит на растущем за забором красивом цветке? Не гоняться же за ней с сачком, как гонялась когда-то, прыгая по листам кувшинок, за бабочками у волшебного пруда.

Бабочки, пруд, Золотой лес…

Где все это сейчас? Где? Арви… Майкл… Неужели вход на Уровень навсегда закрылся?

Марика повернулась и долго смотрела на картину с холмом, затем вздохнула и опустила голову.

— В чем дело, девочка? Раньше ты всегда была мне рада. Ну? Что случилось?

— Уходи, Ричард. Я не ждала тебя так поздно.

Мужчина у двери нахмурился, привалился спиной к косяку, сложил руки на груди. Кажется, он был пьян, как раз в той кондиции, когда движения еще не становятся развязными, но куража и решимости прибавляется. Вот только ей, Марике, этот кураж пришелся не к месту и не ко времени. Нежданный визит в девять вечера хуже годового отсутствия гостей — уж лучше похандрить одной, нежели в неверной компании.

— Я принес вина.

Зашуршал сжатый в руке пакет.

— У меня есть вино.

— Тем лучше, будет больше.

— Не надо, не хочу.

— Это хорошее вино. Дорогое.

— Догадываюсь. Все равно не хочу.

— А чего ты хочешь?

Он смотрел напряженно, пристально, с плохо сдерживаемым во взгляде раздражением. Гладко выбритый, но усталый, с аурой находящегося в эмоциональной путанице человека. Растерзанный, разнузданный, злой.

— Я от тебя ничего не хочу.

Невидимый удар по щеке и толчок в грудь — выметайся отсюда.

Губы Ричарда сжались в полоску.

— Я где-то лоханулся? Что-то делал не так? Дарил не те подарки, не водил тебя туда, куда ты хотела? Уделял мало внимания, был сосредоточен на себе? Что? Что?! Говори!

— Ничего не нужно…

Марика потерла лицо и поняла, что устала. От объяснений — тех, что уже звучали, и тех, которым не суждено прозвучать.

— Не нужно ничего исправлять, просто все, понимаешь? Просто иди.

— Что «все»? Совсем все? Гонишь меня, как подзаборную пьянь?

— Ричард!

Ей невероятно сильно хотелось сжать кулаки.

— Да меня ни одна баба так не прокатывала, знаешь ли… — с опущенной головой и красным лицом он стал похож на разъяренного быка. — Дело не во мне, да? Совсем не во мне. Я понял. Стоило отпустить тебя «поотдыхать», как у тебя появился кто-то еще. Я прав? Прав?! Это поэтому я вдруг перестал быть в фаворе? Ты просто в кого-то влюбилась?!

Теперь он орал. Орал сдержанно, но бешено, пытаясь недосказать тех ругательств, что осиными жалами вертелись на языке.

— Так, ты мне скажи? Чего ты мне мозги… компостируешь!

Марика опустила плечи, выдохнула, затем расправила их и взглянула на гостя устало, но с вызовом. Сейчас или никогда. Лучше пусть так, чем постоянно ходит и ноет, не понимая, что осколки прошлого уже не собрать и не склеить.

— Так, — ответила ровно и поразилась чувству, что вовсе не соврала. — Да, я влюбилась в другого. Теперь все? Я могу закрыть за тобой дверь?

Наверное, он хотел ударить. Наверное, хотел многое сказать, и, судя по красным пятнам на щеках, сказать сильно, горячо. Но сдержался, ушел с прямой спиной, бледный, с лихорадочно блестящими глазами, сжимая пакет с бутылкой так сильно, будто это было ее горло.

Не чувствуя сил ни в руках, ни в ногах, Марика закрыла за гостем дверь.

* * *

Она почти не думала о нем, но всегда помнила — ни на минуту не забывала. Просто не позволяла себе идти глубже: нельзя открывать заветную дверь, если тебя не просили.

Майкл был в ее сознании искрой — искрой от костра, ведущим вперед светом, но ведущим легко, без напряжения. Марика не пыталась его ни догнать, ни дотронуться. Она берегла эту искру, не позволяя ей погаснуть, но и не пуская к ней сквозняк из собственных размышлений — не хватало еще, чтобы костер раздуло. А если его раздует с одной стороны, но не с двух?

Глупо. Нет ничего прозаичнее и бессмысленнее любви без взаимности. А какая может быть взаимность, когда она здесь, а он там? Когда они такие разные.

И все же…

Ричард оказался прав. Нет, не Ричард, но те его слова, что вытянули на поверхность правду: Марика любила Майкла. По-своему, нежно, трепетно, от сердца, как любят святого для себя человека, до которого далеко и не добраться. И не потому, что расстояние.

Она полюбила его, наверное, тогда, сидя вечером у летнего коттеджа, когда на веревках сохла мокрая от ливня толстовка, когда искрилась влагой трава, когда котелок все никак не хотел сварить кофе… или чай? Нюхая очередную порцию переливаемого в кружки алкоголя, Майкл смеялся.

Она полюбила его за то, что он оказался единственным человеком, который протянул ей руку в тот момент, когда она меньше всего этого ждала. Не посмеялся, не стал укорять, не прогнал, но подарил шанс на размышления о новой себе. О возможной новой себе. Но стала ли она ей?

Вино пришлось все-таки налить. Не в алюминиевую кружку, но в фарфоровую — в бокал не хотелось, — хотелось снова мысленно побыть на Магии, а ощущение тонкого хрусталя под пальцами отвлекало.

Марика плеснула чего-то из первой попавшейся бутылки, села напротив картины, на которую, как она думала, научилась смотреть спокойно, и едва не расплакалась. Очень хотелось вновь попасть обратно. До чего же сильно… Ничего не прошло…

Она любила Майкла с таким теплом и светом, как любят далекий образ с незнакомой картины: вроде бы близкий — стоит лишь коснуться, — но такой же далекий. Недостижимый. Учитель. Красивый мужчина. Спокойный, ласковый, понимающий. Как хотелось бы зарыть свои ладошки в его руки. Она бы все слушала и понимала, по крайней мере, старалась понять, шагала бы в ногу, смотрела бы туда, куда он указывал, и делилась бы своими наблюдениями, она бы…

Она бы…

Что?

Она бы хотела любить его не только как Учителя, но и как мужчину. Возможно ли такое? Позволил бы он? Каково это было бы — сидеть с ним вечерами на крыльце? Думать о мире, о жизни, одновременно купаясь в счастье? Не слишком ли обширный запрос? Но ведь у пилона именно это и было попрошено, разве не так?

Нет, не так. У пилона она попросила вторую половину, но не Майкла, хотя ведь хотела именно его. Марика сжала одновременно фарфоровую ручку и зубы. Не имела права выбирать за другого, поэтому пришлось ограничиться пространной формулировкой о счастье в личной жизни. Не загубила ли она тем самым возможность быть по-настоящему счастливой с тем, с кем хотела?

Какой смысл теперь думать? Какой?!

Надо забыть, привыкнуть к городской жизни, отпустить прошлое! Оставить, разжать ладони, отпустить вожжи.

Нет Магии, нет Майкла. Есть Нордейл, эта квартира, есть картина и молчащее зеркало.

Есть усталое тело, разбитая душа, работа, которую нужно делать. Есть вещи, к которым нужно привыкнуть.

Марика отставила кружку прочь и пошла закрывать балконную дверь, по пути надеясь, что этой ночью ей не будут сниться сны. Ни плохие, ни хорошие — никакие. Пусть не терзают сердце.

* * *

Перед тем как сделать это, он попросил разрешение у Золотого леса.

И заодно прощения. Объяснил — сбивчиво, путано, но искренне: этот подарок ей очень нужен. И ему нужен — другой не подойдет; Лес прошелестел одобрительно — так Майклу показалось, и теперь ценная вещь, завернутая в тряпицу и стиснутая с двух сторон кожаными перегородками, лежала в сумке. Осталось только прорвать кордон Изольды — задача сложная, но решаемая, если подойти с правильной стороны.

— Почему именно ее адрес, Майки? — хмурила седые брови над очками бабка. — Я вообще ничей дать не могу — не имею права, — но удивляюсь, почему ЕЕ? Вот уж где стервочка.

— Я должен передать ей важные документы.

— Какие?

— Бумагу на подпись о совершенном походе.

— Ее не обязательно заполнять, ты же знаешь.

— Вернуть потерянную варежку.

— Это не ее варежка. Это моя варежка.

— Сказать, что…

— Майк… — Изольда перевела взгляд от экрана, на который смотрела, на стоящего у стола мужчину. — Ты мне врешь. И это удивительно. Ты вообще врал когда-нибудь? Кому-нибудь?

Морэн комкал в руках найденную замусоленную варежку — жесткую от влаги и пересыхания, всю в разводах — и сжимал губы. Врал ли? Нет, он не мог такого припомнить. Но также не мог припомнить и ощущения, что стоит словно школьник перед вахтершей, которая не хочет вернуть ему куртку, — стыд и срам.

— Изольда, мне нужен ее адрес. Сильно нужен. Очень.

Администраторша долго и пристально вглядывалась в глаза, в их дно, в его душу. Неодобрительно кряхтела, громко дышала, возила кончиком карандаша по столу — думала.

— Ладно, — сдалась в конце концов. — Ради тебя. Хоть и…

— Хоть и что?

Морэн хмурился и напряженно ждал, настроив память на мгновенное запоминание произнесенных букв и цифр. Ждал от Изольды адреса.

— Хоть… Хоть и… Ну не мог ты выбрать кого-то другого?! — она с негодованием всплеснула руками. — Кого-нибудь повежливее, потактичнее, пообразованнее…

— Не мог, — отрезал ровно, но предельно жестко. — Не мог.

— Эх… — единственное, что произнесла администраторша с неподдельной грустью, прежде чем отложила карандаш и начала нажимать на кнопки.

* * *

День не задался с самого утра.

Нет, скорее, с обеда, когда она вошла в кабинет к Альберту и принялась излагать ему суть нового проекта — великолепного, по ее мнению, проекта, изумительного, не имеющего аналогов в истории.

— Вы только подумайте, такого никто и никогда не показывал на экранах телевизоров! Прорыв, совершенно новая информация, которая заставит людей думать. Думать о них самих, об их жизнях, о целях. Заставить пересматривать отношение к обыденным вещам, сменить приоритеты, заглянуть внутрь себя! Я уже набросала сценарий для первых двух передач, придумала вступления, даже набросала логотип для заставки, осталось только отдать дизайнерам…

Директор долго молчал. Смотрел на разложенные перед ним листы, но не читал — по крайней мере, Марика не видела, чтобы его глаза скользили по строчкам; взгляд скорее тонул сквозь них, сквозь стол, сквозь бетонные этажи — расфокусированный взгляд, совсем не тот заинтересованный, которого она ожидала.

В кабинете водворилась тишина. Липкая, вязкая, неодобрительная.

— Ну пожалуйста, подумайте… — предприняла Марика еще одну попытку; голос сделался хриплым, просительным. — Такой проект может поднять рейтинг канала до невероятных высот. Этому нет аналогов.

— Или опустить его до неприемлемо низких отметок. Вы едва ли понимаете, что предлагаете.

— Я? Наоборот! Я очень хорошо понимаю…

— Мы годами исследовали зрительские предпочтения: анализировали, собирали статистику, подбирали нужный ассортимент программ. И опросы ни разу не показали, что люди хотят задумываться и познавать себя. Опять же, неужели вы думаете, что все из того, что мы транслируем, не дает никому пищи для размышлений? Ничему не учит?

— Нет, конечно же, учит…

Альберт становился все жестче, как стремительно пересыхающая без влаги почва.

— Да, возможно, мы немного пережевываем, размягчаем и размалываем, чтобы еда ложилась в рот легче, но то, что предлагаете вы, не проглотит никто!

— Вы ошибаетесь!

— Очень редко.

— Дайте шанс… Всего лишь шанс! Запустите в эфир первую передачу и посмотрите на отклики. Если люди не примут, я отступлюсь…

— Боюсь, что вам придется отступиться раньше.

Альберт с видом подписываемого приговора сложил листы в стопку и отодвинул от себя.

— Я бы тут не сидел, если бы по-дурацки рисковал каждый раз, когда мне представится шанс.

Ее ногти впились в кулаки — с отодвигаемыми прочь листами он отодвигал в сторону ее мечту, ее первый по-настоящему важный и ценный проект. Ее вдохновение, позывы привнести в этот мир что-то прекрасное и нужное. Не мог рассмотреть пользы, гасил внутреннюю лампу — единственный источник внутреннего света.

— Ну… хоть почитайте. Хоть подумайте, присмотритесь.

Было видно: она начала ему надоедать. Как мошка, что кружит у лица: вроде бы жаль сразу отмахиваться и давить, но придется, если не перестанет лезть в глаза.

— Я почитаю, хорошо.

Это прозвучало без интонации и без эмоций; стало ясно: бумаги отправятся в мусорное ведро под столом, стоит ей покинуть этот кабинет. Всей стопкой. Будут сдвинуты туда с наслаждением и облегчением: уходи, мол, прилипчивая сценаристка, займись своей работой. К черту твои писульки.

Марика медленно втянула в легкие воздух — мечта не гасла. Мечта все еще кружила под накинутой поверх сетью, сотканной из собственных страхов и чужого недоверия, — жизнелюбивая мечта, желающая прорваться сквозь любые препятствия.

— Хорошо.

Она забрала бумаги со стола и аккуратно сложила их в сумочку. Директор не стал возражать; скотина. Нет, не жаль бумаг — все сохранено в файле, но не хочется, чтобы ее работа покоилась в урне под его столом. Не хочется раздраженного злорадства, не хочется чьего-то облегчения, плясок по ее поверженному проекту.

— Я займусь тем, что вы мне дали.

— Отлично, — Альберт тут же начал улыбаться, вновь превратился в доброжелательного терпеливого начальника. — Когда ждать сценарий для новых серий «Двух подружек»?

— Скоро.

Не хватало еще расшаркиваться теперь, называть конкретные сроки. Не хочет ждать? Пусть наймет кого-нибудь другого, она не против.

Марика развернулась и, не попрощавшись, напоминая тяжелую хмурую тучу, выплыла из кабинета.

«Две подружки» не шли.

Сценарий застревал, увязал всеми четырьмя колесами, как перегруженная повозка в деревенской грязи, и она никак не могла прикрепить к ней мысленный двигатель. Чух-чух и серый дым. Тишина в голове. Отрешенность.

Тот, настоящий сценарий, что рвался из клетки, словно огненная птица, мечтающая увидеть небо, лежал в сумочке, именно его хотелось продолжать. Открыть не этот, увязший в зубах, как куски непрожеванного мяса, текст, а свой бесценный проект, свое детище, свое от первой и до последней строчки.

«Я бы тут не сидел, если бы по-дурацки рисковал каждый раз, когда мне представится шанс…»

Но если не рисковать, как узнать новое? Как узнать, что то, что ты принял за камень, не окажется самым крупным в мире алмазом, пусть и без огранки? Иногда идеи, способные обогатить, поначалу кажутся лишенным смысла бредом, тем, что не примут, что отвергнут с воем и улюлюканьем. Но если у творца в момент создания в душе сиял Свет, если вдохновение шло с неба, а сердце во время создания горело радостью — идея не погаснет, найдет дорогу, пробьет собственный путь и взлетит. Взлетит высоко и осветит небосвод необыкновенным неземным свечением, что пробудит в головах нужные мысли, а в душах — добрые чувства. Марика не просто чувствовала это — знала.

Но курсор мигал слева от заголовка «Две подружки»; она так и не прокрутила текст вниз — не хотела видеть момент, на котором застопорилась. Не желала даже начинать думать о фразах безликих, неживых и таких же персонажах. Пустые куклы, бутафория. Пережеванная пища, которую так легко проглотить.

Раньше казалось: она смогла или почти смогла, привыкла: но теперь смотрела, как хмурится за окном летнее небо, как темнеют и набухают тучи, как злеет рвущий кроны дубов ветер, и понимала: привыкнуть не удастся. Что-то изменилось в том походе, изменилось в ней самой, и бесполезно это отрицать. Нет смысла.

Марика вздохнула и захлопнула крышку ноутбука. Поднялась со стула, прихватила сумку, подошла к комоду, выложила на него бумаги, а из верхнего ящика достала и положила в кармашек Лао.

Пора прогуляться. Проветрить мозги. Давно замечено: одиночество на улице почему-то переносится легче, чем в четырех стенах.

Она поехала в парк и долго ходила по усыпанным хвоей дорожкам, пытаясь поймать ощущение Магии, но так и не смогла — чего-то не хватало, не хватало для погружения. Отвлекала пыль на листьях, валяющиеся по краям тропинок шоколадные обертки и пустые сигаретные пачки; их встретилось всего две, но этого хватило, чтобы полностью сбить возникшее было отдаленно похожее чувство. Здесь постоянно кто-то бродил, ездил на велосипедах, несмотря на приближающийся дождь, сидел на лавочках, бездельничал, разглядывая прохожих. Ни тишины, ни спокойствия, ни радости.

Все не то. Потому что не там.

Домой не хотелось, но идти было некуда. Все заворачивалось на круг. И тогда Марика, почти не раздумывая, достала телефон и отыскала в списке нужный номер. Набрала, выждала несколько гудков, ответила на бурное приветствие, посмеялась в ответ, поинтересовалась, как дела, и спросила:

— Ты приедешь ко мне этим вечером? Сможешь? Я была бы рада.

Затем довольно выдохнула и спрятала телефон в сумочку. Да, разговор может получиться сложным, но, по крайней мере, час-другой она побудет не одна.

Эффект дежавю поражал воображение.

Она все это видела, все это уже видела. Та же застиранная блузка-рубашка, та же раздавшаяся талия, те же слишком коротко подстриженные белокурые волосы. Фарфоровая чашка в руке, восторги по поводу наград и достижений, потрясенные вздохи насчет огромной квартиры. Основных отличий от той картины, что некогда показал равнинный кристалл, было два: вместо халата с орхидеями на Марике оказались надеты просторные штаны и мягкая домашняя блузка, а в руке она держала не вино, а чай. Маленькие отличия, незначительные, но все же они были. А вот разговор тек точно так же, как она помнила. Потягивая чай, Эмили вспоминала:

— А помнишь, мы работали в том журнальчике «Женские штучки», ты вела колонку о моде, а я — о домашнем быте? Золотые были времена, я тебе скажу! Забегаловки по вечерам, сосиски в кляре, пиво по доллар двадцать. Потом еще не могли решить: кто поведет? Сколько у тебя было штрафов, пять? У меня девять. Где-то до сих пор лежат квитанции!

Подруга (или бывшая подруга) закатила глаза и хихикнула в кулак. Совсем как когда-то.

Да, Марика помнила — в этом месте она поморщилась. Почему-то все, что показал кристалл, впечаталось в память до мельчайших деталей: собственное выражение лица, собственные эмоции, даже собственные мысли, те мысли. Тогда она, помнится, подумала: «Ну и дура же ты, что до сих пор ценишь прошлое больше настоящего. Неужели нечего вспомнить сегодня, сейчас, вместо того чтобы хихикать над былыми временами, которые и хорошими-то не были?»

Вспомнила и поморщилась от самой себя. А вслух ответила:

— А вот у меня квитанций давно нет. Оплатила и выкинула.

— Правильно, зачем хранить? — кивнула гостья, внезапно смутившись. — Просто бумажки…

— Да нет, я понимаю, память.

— Просто я, в отличие от тебя, немного застряла на месте.

Эмили со скрытой грустью оглядела огромную богато уставленную кухню. Качнулся на фоне дождливого неба белоснежный балконный тюль, задел растущую в высокой вазе декоративную пхеллу — дерево богатства — и успокоился. В комнате воцарилась тишина. Марика чувствовала себя как паучок, завязший в паутине времени: когда совершится следующий шаг? Выйдет ли разговор тем же, или его удастся изменить? Свернуть ли намеренно с дорожки, или же шагнуть куда положено: задать те же вопросы, посмотреть на результат?

Она сделала маленький глоток чая и на автомате поинтересовалась:

— Так как ты жила с тех пор? — Все-таки шагнула в заданном направлении, спросила то же самое, что и в голубом камне на равнине. «Зачем я испытываю себя и судьбу, — злилась Марика на себя, — зачем?» И все же раз уж начала, надо продолжать: — Долго еще работала в том журнале?

— Не, недолго, — белокурые пряди задвигались из стороны в сторону над воротником-стойкой — Эмили покачала головой. — Как ты ушла, может, еще месяца два. А потом решила, что пора что-то менять, устроилась в «Телегид», сняла квартиру неподалеку от редакции, с тех пор там и работаю. Веду пару колонок, собираю по городу сплетни, превращаю их в удобоваримый материал.

— Сенсации?

— Ну, типа того. Платят больше, часов меньше. Там же встретила Джека, классный он парень, скажу тебе! Как Дик, помнишь? Такой же здоровый, разве что не рыжий, и голос похож.

— Да, я помню Дика.

Последнее она сказала, почти процедила сквозь зубы: черт, все повторялось слово в слово. Абсолютная точность воспроизведения. Означало ли это, что кристалл был прав и насчет остального? Насчет ее поведения после получения денег? Насчет ее деградации, финального прыжка с балкона?

Но ведь денег нет, она их так и не попросила, а вот подруга здесь и пока говорит то же самое. Бред или совершающееся на глазах чудо? Ясно одно: кристалл ничего не высасывал из пальца.

Чем дольше Марика смотрела на чашку в руках подруги, тем сильнее убеждалась: разговор нужно изменить. Не позволить ему закончиться тем же, предпринять любые шаги, чтобы этого не случилось; вот только чем же продолжился диалог? Ах да, сейчас Эмили скажет, что Марике все всегда давалось легко, и оттуда все, как камнепад, со стремительной скоростью полетит вниз с горы…

— Послушай, ты, наверное, думаешь о том, что мне все всегда давалось легко, да? — она перебила даже собственные мысли. Не хотела, чтобы эта фраза вырвалась из уст подруги, пусть даже бывшей. Не хотела обидеться во второй раз и тем самым повторить прошлую ошибку. — Что все всегда падало к моим ногам, и поэтому у меня столько всего есть?

Быстро и неровно захлопали накрашенные ресницы, приоткрылись губы.

— Да я вовсе…

— Что я всего достигла с помощью раздвинутых ног…

— Создатель упаси! Марика, что ты такое говоришь?!

— Нет? Разве ты не это хотела сказать?

— Вовсе нет!

От возмущения тонкая кожа Эмили покрылась розовыми пятнами.

— Я в жизни не думала, что ты заработала все, что у тебя есть, с помощью раздвинутых ног. Думаешь, я слепая? Думаешь, я не видела, сколько часов ты отрабатывала сверхурочно, сколько книг ты носила домой и читала их по ночам? Я же не дурочка, честное слово…

— Правда?

Время замерло — застыла паутина, качнулась под ногами паучка, ушла волной вдаль и затихла. Причинно-следственная связь изменилась — порвалась в одном месте и склеилась в другом.

Как? Когда? Почему?..

В горле пересохло, хотелось пить, нет — выпить. Хотелось зарыдать от облегчения и засмеяться одновременно — что-то пошло не так. Лучше! Вразрез с тем, что показал голубой кристалл. Наконец-то!

— Что правда? Что я не дурочка?

— Ты правда никогда обо мне так не думала?

Голос сделался хриплым, неуверенным.

— Тьфу на тебя… — обиделась подруга и вдруг почему-то перестала быть бывшей.

— Знаешь…

Марика приблизилась к столу, поставила на него чашку, на какое-то время замешкалась, сомневаясь, но затем все же решилась — шагнула вперед и обняла старинную приятельницу.

— Спасибо тебе. Ты сейчас очень много для меня сделала.

— Да ну, брось, — неуверенная попытка отодвинуться не увенчалась успехом. — Я ничего не сделала.

— Сделала!

Застиранная блузка-рубашка наконец перестала нервно елозить под пальцами, Эмили притихла.

— Ну, если ты так говоришь…

Она тщетно пыталась поймать это ощущение там, бродя по запруженным людьми дорожкам, глядя на сосны, но поймала его здесь, в тишине, в собственной квартире. Ощущение правильности и спокойствия — давно забытый отголосок того, что стоишь на верном пути. На своем собственном.

Эмили ушла.

Они проговорили еще час: вспоминали, делились, смеялись. Выпили чай, заварили еще… Все никак не могли расстаться — радовались, что решили встретиться вот так, безо всякой причины, договорились, что обязательно сходят на следующей неделе в кафе.

Уже у двери Эмили сама обняла подругу и прошептала:

— Спасибо тебе. Что позвонила, что позвала.

— Ну что ты…

— Я рада. Очень, — читалось между строк что-то еще. Что-то невысказанное. — Я уже думала, не позвонишь. Боялась, что ты ушла далеко вперед и тебе нет дела до таких, как я…

— Как ты?

— Небогатых. И неуспешных.

— Ты не неуспешная.

— Пока я мало чего добилась. Но я добьюсь. Ты меня вдохновила.

— Я? Почему?..

Марика долго вглядывалась в знакомые черты, в сквозившую во взгляде неуверенность, ощущала робкие волны благодарности.

— Потому что это означает… Ты уж прости за прямоту… Это означает, что можно чего-то достичь и не стать…

— Мудачкой?

Эмили не столько хихикнула, сколько хрюкнула, хоть и не собиралась, ведь серьезный, неподходящий момент.

— Ну, что-то вроде того.

И они рассмеялись обе.

— Я позвоню тебе.

— Обязательно.

К вечеру непогода разбушевалась, и крутившиеся в небе тучи, словно собирающиеся у лагеря противника вражеские войска, неожиданно атаковали: на город хлынул ливень. Зашумело на улице, затрепыхался тонкий тюль, влетевший через балконную дверь сквозняк заставил покачнуться негибкую пхеллу вместе с горшком.

Марика подошла к балкону, какое-то время стояла и смотрела, как отскакивают от гладких перил капли, как намокают покрытые мрамором стены соседних зданий, глотнула резко запахший пылью воздух и закрыла дверь.

В этот момент прозвенел звонок. Стационарный телефон редко подавал голос, но все еще стоял, почти не используемый, на задвинутой в самый угол коридорной тумбе.

— Алло?

Ее голос, наверное, казался удивленным, ведь Ричард всегда звонил на мобильный; тогда кто мог позвонить на этот аппарат?

— Мисс Леви? Это вахтер с первого этажа, Дон Джонсон.

Мелькнувшее чувство облегчения сменилось ровным вниманием.

— Здравствуйте, Дон.

— Простите, что беспокою так поздно, но вам тут принесли посылку, и я подумал, вы захотите забрать. Не стал ждать утра.

— Конечно. Сейчас спущусь и заберу.

— Наденьте носки, если будете в тапочках. Здесь сквозит, — пожилой голос добродушно рассмеялся. Вахтеру хотелось пообщаться, поболтать, почувствовать себя в этот дождливый вечер хоть немного нужным.

— Спасибо, мистер Джонсон. Так и поступлю.

По коридору, сгорая от любопытства, Марика действительно шагала в обутых на толстые носки тапочках.

Коробка оказалась легкой, почти невесомой — трудно было предположить, что помимо собственно картона в ней находится что-то еще. Записка? Открытка? Счет? Но счета не перевязывают упаковочной бумагой и бежевой лентой.

Значит, подарок.

Марика снимала бумагу медленно, осторожно, параллельно раздумывая, кто мог его отправить: Ричард бы точно подписался, этот франт не упустит шанса подписать все, до чего дотянется рука. Он бы подписал каждый отпечаток собственных подошв, если бы мог и если бы это имело смысл, и, значит, это не он.

Ни почтового кода, ни имени отправителя, ни места отправления. Как странно…

Соскользнула ласково и неслышно, как платье с бархатной женской кожи, дорогая бумага; лента лежала чуть поодаль. Вот и все — настал момент икс.

Свечение она увидела еще до того, как распахнула створки упаковки, и почти сразу же перестала дышать; пальцы же, напротив, задвигались быстрее. На ее памяти лишь один объект, точнее, совокупность нескольких объектов испускала подобный свет — нежный и золотистый, ни с чем не сравнимый. Золотой лес.

И точно, в коробке лежал покрытый тонкими жилками, словно вырезанный из золотой пергаментной бумаги листок. Тот самый золотой листок с одного из тех самых деревьев — она часто видела их во снах…

— Майкл… — прошептала Марика потрясенно, на этот раз совершенно уверенная в имени отправителя.

Тонкий стебелек, зажатый между большим и указательным пальцами, медленно вращался, а вокруг, на бумагу, ленту и стол, лился неровный желтый свет. Как елочная игрушка, как гирлянда, нет, как волшебный фонарик — Марика никак не могла подобрать подходящего сравнения, пока ее глаза рассматривали тонкие прожилки, а разум отказывался верить, что руки держат то, что держат.

— Значит, ты помнишь, да? — Какой он сухой, но живой на ощупь, какой приятный — Марика коснулась листика подушечкой пальца. — Значит, ты думаешь обо мне… А я о тебе тоже, ты знаешь об этом?

* * *

Он редко приходил сюда, еще реже позволял себе стоять здесь и уж точно никогда раньше не касался ладонью пилона.

Над головой сияли звезды, деревья притихли — ни шороха, ни звука.

Сердце Магии. Он один знал, что этот странный столб есть сердце самого загадочного в мире Уровня.

Темнел над головой небосвод, солнце давно скрылось за горами, похолодало. Неторопливо выползла из своего убежища наблюдательная луна и теперь медленно ползла, перечеркнутая темными силуэтами веток, куда-то к западу.

Майкл прислушался: тихо. Старинный камень холодил ладонь, колол ее шероховатостями, оставлял на подушечках серую, почти невидимую, словно пыльца, пыль.

— Пилон…

Он никогда раньше не позволял себе обратиться к нему напрямую, и он был единственным человеком, кто знал: никакие семечки не нужны. Это антураж, бутафория. Магия всегда слышит, без исключения, и для этого не нужно приходить на поляну, не нужно закапывать что бы то ни было; но ритуал есть ритуал, он вносит значимость, подчеркивает важность и является знаком уважения от просящего.

— Помоги ей вернуться сюда. Если она, конечно, сама того хочет. Я…

Он запнулся и не смог сразу продолжить — не нарушает ли он чужую волю? — затем собрался и договорил:

— Я был бы рад. Да.

Отнял ладонь, опустил руку, посмотрел вдаль. Имеют ли значение его слова? Его просьбы? Его позывы? Повлияет ли это на судьбу? И вздрогнул, когда сзади раздался хриплый звук, похожий на обычное кошачье «мяу».

Резко обернулся и увидел сидящего в метре от себя сервала. Усмехнулся, понял, что все-таки успел напугаться, и покачал головой.

— Что? Ты тоже был бы рад, если бы она вернулась?

Арви, освещаемый лунным светом и оттого казавшийся серебристым, кивнул.

Майк улыбнулся: все никак не мог привыкнуть к странной особенности животного кивать, как человек.

— Тогда и ты проси.

Он сказал просто так, не думал, что кот попросит, но через секунду раздалось второе «мяу», на этот раз тоскливое и протяжное.

* * *

Засыпая, Марика смотрела на лежащий на тумбочке лист. С ним был не нужен ни ночник, ни прикроватная лампа: мягкий свет струился то ровно, то чуть колыхался волнами, то начинал заворачиваться в спирали. Если столько света дает один лист, то как же сильно, должно быть, светится ночью весь Золотой лес? Наверное, там не бывает ночи, там всегда день, тепло и уютно.

Одна единственная мысль пульсировала и обходила разум по сотому кругу, словно бессменный вахтер: как найти путь назад? Как сделать так, чтобы дом Изольды вновь возник на карте? Как отыскать пропавший сайт Комиссии?

Как? Как? Как?..

Сегодняшний подарок убедил Марику в одном: она обязательно это сделает — найдет путь назад. Потому что ее там ждут. И потому что в этом случае любое «как» становится неважным.

Глава 15

Чай этим утром казался вдвое вкуснее. Как и кусочек нежной лимонной запеканки, укутанный в сметану.

Когда она вернется… нет, когда они встретятся… нет… когда она найдет путь назад, то поначалу будет кем угодно: ученицей, просто наблюдателем, немой тенью у костра. Лишь бы только найти способ уходить и снова возвращаться на Уровень! И тогда она будет сначала силуэтом, безмолвной впитывающей знания губкой, будет бродить по дорожкам (ну, хоть иногда!), а вечерами, как и в былые времена, ставить палатку и прислушиваться в темноте в ожидании звука шагов… А потом обязательно будет костер и обязательно будет разговор.

И они поймут, все поймут в конце концов… Поймут как-то правильно, неспешно и вовремя. Что их тянет друг к другу… Что им интересно вместе, что пока они вдвоем, мир почему-то кажется ярче. И, может быть, дадут этому всему шанс… Шанс чему-то волшебному.

Марика ела и мечтала, мечтала и ела. И снова мечтала-мечтала-мечтала. От запеканки остались лишь крошки и сметанные разводы на тарелке, от чая — плавающие на дне листики, а она, не переставая, все грезила о Магии.

Как много можно сделать, зная, что тебя кто-то ждет. Что это все кому-то нужно. Что где-то там есть рука, протянутая тебе навстречу.

Как хорошо, что вчера она получила тот листик. Необыкновенно хорошо. Правильно.

Альберт позвонил в девять и спросил: когда ждать «Подружек»? Марика ответила: «Завтра», — и села за работу, которая, вопреки обыкновению, сегодня двигалась хорошо. Настолько хорошо, что за несколько часов была написана гора простых, но симпатичных диалогов, множество примитивных (но такие и были нужны) шуток — их даже хватило бы на следующую серию. Шеф будет доволен.

За окном сияло солнце, на кухонной стойке светился листик. Небо очистилось от облаков, температура стремительно росла — через час-два этот полдень сможет побить рекорды по жаре, и сотни жителей отправятся отдыхать и загорать в городские парки.

Везунчики. Хотя она сама предпочла бы лесистые холмы и спокойный отдых где-нибудь у озера. Интересно, на Магии есть озера? Ведь если есть ручьи и реки, то должны быть и озера?

Марика едва успела вскипятить чайник, чтобы заварить очередную порцию чая, когда во второй раз за сутки зазвенел стационарный телефон в коридоре.

Снова мистер Джонсон? Еще одна посылка?

На лице сама собой расплылась улыбка.

— Алло?

— Мисс Леви?

Голос ровный, мужской, незнакомый.

— Да.

— Нам нужно встретиться. Сегодня в два часа вас устроит?

— Кто вы?

— Я все расскажу на месте.

— В два часа?

Марика судорожно прикинула: успеет ли собраться? Да, успеет, если не потратит час на макияж и в шифоньере найдется приличная отглаженная блузка. «Подружки» дописаны, время на отдых есть, вот только кого или что из себя представляет собеседник на том конце провода?

— Простите, у меня есть время встретиться, но я вас не знаю, поэтому шанс на то, что я приду, невелик.

— Велик. Вам придется. Меня зовут Карт Алленд, и я представитель Комиссии.

— Тогда да. Тогда буду, — она выдохнула судорожно. — Диктуйте адрес.

* * *

— Я думала, мы встретимся в каком-нибудь офисе. Не на виду у людей. И вы будете одеты в…

— В форму?

Марика осеклась и смутилась. Кафе «Лавалатто», по ее мнению, подходило для встречи с представителем власти так же хорошо, как заполненный водой аквариум — для встречи жар-птицы и феникса. Наслаждающиеся обществом друг друга парочки, жужжащая за стойкой кофемашина, улыбчивые, жизнерадостные официанты, стеклянная витрина, сплошь уставленная пирожными и кексами, бежевые диваны, несколько столиков в центре и цветастые ламинированные меню, предлагающие выбор из четырех «сочно-летних» напитков — все это настраивало скорее на дружеский, нежели на официальный лад.

Карт Алленд оказался невысоким мужчиной с короткими русыми волосами, правильными, но невыразительными чертами лица и очень спокойными, будто даже заторможенными движениями, хотя последнее — Марика скорее чувствовала это интуитивно, нежели понимала отчетливо — являлось иллюзией.

— Вас смущают мои рубашка и джинсы?

Взгляд собеседника напоминал вторгающееся в сознание свинцовое облако; если бы не эта особенность, она, возможно, сомневалась бы, что перед ней — настоящий представитель Комиссии, а так старалась как можно меньше смотреть ему в глаза. Хотя облако при этом из сознания не уходило.

— Посмотрите на мою одежду, — попросил он.

— Зачем?

— Посмотрите.

Марика приклеила взгляд к поло с короткими рукавами и открыла рот, когда на долю секунды и рубашка, и ремень сменились серебристой униформой с идущей по боку яркой белой полосой. Спустя мгновенье видение исчезло.

— Я вам верю.

— Это для того, чтобы у вас не возникало сомнений.

— Их нет.

— Хорошо, тогда начнем.

Подошла официантка — девушка с длинной светлой косой, лежащей на внушительных размеров груди, — приняла заказ на два черных кофе, кивнула и удалилась.

На стол легли бумаги, сверкнули в свете ламп знакомые голографические печати.

— Итак, Марика Леви. Вы проживаете по адресу Лонгтон-авеню, сорок шесть, квартира восемнадцать. Четырнадцатого июля вами была заполнена анкета на прохождение Уровня: Магия, присвоенный вам персональный номер: L14 — 893-342-1472. Верно?

— Не помню номер со всеми цифрами, но думаю, что верно, потому что Уровень я прошла.

— Да, мы знаем.

Алленд выглядел невозмутимым, читал ровно, без запинок, и вообще выглядел почти незаинтересованным в том, о чем говорил, а вот Марика, напротив, чувствовала, что начинает волноваться все сильнее. Она что-то сделала не так? Прошла Уровень неверно? Почему с ней решили встретиться, да еще и лично?

Мимо прошла уже знакомая грудастая официантка с косой. Пронесла на подносе для кого-то два высоких стакана с кофейным напитком и два куска пирожного, вполне аппетитных на вид.

— А почему мы встречаемся? В чем, собственно, причина?

Карт, не отрываясь от бумаг, пояснил:

— Вот к этому мы и идем.

— Я что-то нарушила?

— Насколько я знаю, нет. Но не торопитесь.

Она не торопилась. Ждала, пока он что-то вычитает, проанализирует, соизволит снизойти до объяснений. Неужели они и правда такие — представители Комиссии? Выглядят как люди, но ощущаются совершенно иначе: чем-то инородным, сложным, притягивающим и отталкивающим одновременно. Как металлическая обшивка космического корабля, бьющаяся током, стоит протянуть к ней руку.

Как этот человек за секунду сменил повседневную одежду на форму? И почему никто не заметил?

Мужчина тем временем продолжил:

— Вы прошли Уровень: Магия за восемь дней и попросили для себя пять семечек, характеризующих ваши желания. Так?

— Так, — голос почему-то охрип.

Что связано с этими желаниями? Ведь это частная информация; кому какое дело, на что она их потратила?

— Мисс Леви, могу я узнать, что именно вы загадали… — Карт сделал паузу, пристально сканируя ее лицо, — на пятое семечко?

Марика сглотнула. Посмотрела Алленду в глаза, напряглась и перевела взгляд на дверь за его спиной. Приплыла официантка, поставила на стол две чашки кофе, поинтересовалась, не нужно ли чего-то еще. Собеседник жестом отослал ее прочь.

Чтобы не дрожали руки, пришлось сцепить их в замок; хотелось промочить горло чем-нибудь холодным, но она забыла заказать воду. Простую холодную воду.

— Мистер Алленд…

Главное — не торопиться. Главное — четко подбирать слова, чтобы без ссор, чтобы без намека на конфликт.

— Я думала, что желания, которые загадывают люди — это приватная информация, и она никого не касается.

— Комиссии касается все, мисс Леви, или же то, что мы решаем, что нас касается. На самом деле вы правы: мы редко следим за желаниями; если человеку дали зеленый свет и он прошел Уровень: Магия, то волен загадывать все, что пожелает.

— Тогда в чем разница со мной?

— Вы загадали на пятое семечко очень специфичную вещь, и я бы хотел, чтобы вы заново ее озвучили.

— Но зачем?

Позади его плеча открылась дверь, впуская внутрь даму с зажатой под мышкой лохматой собачкой. Дама презрительно огляделась вокруг, а собачка недовольно тявкнула.

— Да, Молли, мы лучше пойдем отсюда. Клоповник!

Пара удалилась.

Клоповник? Вполне себе приличное место…

— Затем, что, если она совпадет с той информацией, которую имею я, вам кое-что полагается.

— Что?

— Вы снова забегаете вперед?

Штраф или вознаграждение? Волнение усилилось в разы: что она там загадала? Чего-то пожелала пилону? Да ничего. Просто отдала ему семечко и пожелала загадать самому себе то, чего он сам хочет. Вот и все. Накажут за это или наградят? Шло ли это вразрез с правилами, которые обильным текстом сопровождали анкету? Она вроде бы все читала. Или почти все… Черт!

«А если за это, — вдруг мелькнула светлая и крайне радостная мысль, — ей позволят вернуться обратно? Что, если именно это откроет путь назад? Тогда стоит ответить честно, ведь так?»

Хотя есть ли у нее выбор? Очевидно, что представителю Комиссии врать не стоит.

Алленд, будто читая мысли, кивнул.

— Я…

Марика сглотнула. Достала из-под стола руки, придвинула чашку и сделала глоток. Интересно, кто из них платит за кофе?

— Я не помню точно. Но, кажется, я на пятое семечко произнесла следующее: «Пилон, наверное, у тебя многие просят, но редко дают взамен. Поэтому я не буду ничего просить, а подарю это семечко тебе. Загадай на нее все, что хочешь сам». Вот. Как-то так.

— Чудесно, — на губах собеседника впервые с момента их встреча заиграла тень улыбки. — Именно это и написано в документах. Формулировка несколько отличается, но смысл тот же. А теперь — то, зачем, собственно, я об этом спрашивал. Видите ли, правилами Комиссии при создании Уровня: Магия был прописан пункт, в котором говорилось о том, что если человек — любой человек, — вместо того чтобы просить чего-то для себя, подарит семечко пилону, то получит за это вознаграждение.

Все-таки вознаграждение?! Душа моментально возликовала.

— Правда?!

— Да, правда.

— И много таких было? Таких идиотов, как я?

Карт некоторое время сверлил ее взглядом светло-голубых глаз.

— Вы первая и пока единственная.

— Быть не может!

Сидящий напротив мужчина промолчал, в то время как Марику уже несло. Вот они, воздушные шарики, вот он, праздник! Наконец-то ее день пришел! Так неожиданно и в виде представителя Комиссии. Торт, свечи, хлопушки, конфетти!

— Так что мне полагается? Что? Я могу попросить что угодно?

Руки теперь, казалось, тряслись еще сильнее. Наверное, у нее блестят глаза, как у наркомана, подумала Марика, но ведь плевать! Ведь такой замечательный день! Любой бы прыгал на месте от нетерпения.

Алленд пригубил кофе и аккуратно поставил чашку на стол.

— Нет, боюсь вас огорчить, но не что угодно. Вам полагается денежное вознаграждение на сумму…

— Денежное вознаграждение?

Она скисла, будто нюхнула протухший лимон. Скуксилась, и уголки губ опустились сами собой.

— Да вы дослушайте… Вам полагается денежное вознаграждение на сумму в один миллион долларов.

— Вы шутите?

Фраза прозвучала не так довольно и радостно, как, вероятно, Алленд ожидал, потому что брови на его невыразительном лице приподнялись. «Что? — молча вопрошал его взгляд. — Это как понимать: вам много или мало?»

«Да я все это время бежала от денег, потому что не хотела себя тестировать, — хотелось кричать Марике, — я столько времени потратила на осознание факта, что пока не готова к ним. Я могла попросить десять, двадцать, сто миллионов, но не попросила ни одного, а тут вы… со своим миллионом…»

Пока внутри прокручивался длинный диалог, она тремя глотками допила кофе, поставила чашку на стол, вновь сцепила руки, посмотрела в сторону и медленно выдохнула.

— Послушайте, — постаралась она начать ровно и спокойно, — я благодарна за миллион. Но могу я попросить вместо денег что-то другое?

— Нет.

— Но я не хочу денег. Я хочу вновь попасть на Магию.

— Ничем не могу вам помочь.

Притворяться спокойной становилось все труднее. Шанс уплывал из рук прочь.

— Я должна туда попасть, понимаете?

— Вы вошли на Уровень, вы вышли из него и попросили все, что хотели.

— Это так, да! — теперь ей хотелось ударить ладонью по столу. — Но я должна туда вернуться. Там был человек, который мне очень дорог. Которого я полюбила, понимаете?

Брови Карта приподнялись еще выше. Кто-то вновь вошел в дверь, Марика не стала смотреть на посетителей.

— Вы же меня понимаете?

— Правила не я писал, мисс Леви. Я лишь делаю то, что должен сделать. А должен я передать чек на сумму в миллион долларов тому, кто проявил высокую степень осознанности на Уровне. Это все.

Она сжала пальцы в кулаки; нахлынуло расстройство. Нестерпимое, сносящее с ног отчаянием расстройство.

— Если я не попаду назад, я никогда не увижу этого человека.

— Если этот человек проходил Уровень одновременно с вами, то он давно покинул его. А следовательно, у вас есть шанс отыскать его здесь.

Он помогал ей? Пытался помочь?

— Я понимаю! Но все не так просто. Если было бы просто, я бы его уже нашла. Видите ли… — Марика взглянула в бледно-голубые глаза с мольбой; теперь в них стояло не облако, а свинцовая стена. — Этот человек не ушел с Уровня: Магия. Он до сих пор там.

— Почему?

— Потому что он там работает.

Алленд замолчал. Откинулся на спинку стула, посмотрел на нее не то с раздражением, не то с осуждением.

— Сожалею.

И тут же, противореча сказанному, придвинул к ней прямоугольную бумажку с голограммой Комиссии и кучей сложных завитков — чек на сумму в один миллион долларов.

— Подпишите.

Все еще не веря, что не сумела ничего добиться, Марика тяжело вздохнула и долго сидела без движения, прежде чем взяла в руки любезно предложенную ручку и поставила на чеке размашистый росчерк.

— Спасибо. Всего вам хорошего.

— И вам, — ответила она тускло.

Алленд покинул кафе, оставив на столе купюру в двадцать долларов. Все-таки заплатил за кофе. За обе чашки.

* * *

— Один миллион долларов! Я стала богаче на один миллион долларов! Раньше у меня был один миллион шестьсот тысяч долларов, теперь у меня два миллиона шестьсот тысяч. Обалдеть! Просто уделаться от счастья!

Она кружила по дому, закутавшись в халат, и держала в руках сияющий листок.

— И ни единой зацепки, как получить то, что я на самом деле хочу. Ведь так не может быть, не должно!

Марика остановилась и жалобно посмотрела на собственное отражение в серебристой дверце холодильника. Вздохнула, опустила плечи.

— Я ведь должна радоваться, да? Лао, я ведь должна радоваться?

Лао лежало в верхнем ящике комода. Оно уже давно ничего не отвечало.

И тут разум посетила странная мысль: когда-то магический спутник сообщил, что ему не хватает энергии. Не хватает, потому что это единственный предмет, принесенный с Магии, а теперь таких предметов — предметов, принесенных с одного Уровня, — два: зеркало и лист.

Марика, сомневаясь, что пытается провести правильную параллель, двинулась к выдвижным ящикам. Достала Лао, отнесла его на кухню, сдвинула в сторону чашку и положила зеркало на стол. Опустилась рядом, медленно положила сияющий лист сверху.

Несколько секунд ничего не происходило: льющийся золотой поток проходил мимо, не впитывался, не просачивался внутрь, просто тек в различных направлениях. А затем вдруг начал пропитывать зеркальную поверхность, всасываться.

Зеркало наполнялось и вдыхало — Марика не видела, заклубился ли туман, но чувствовала, что это так: два предмета каким-то непостижимым образом помогали друг другу ожить, и через какое-то время светились уже оба.

— Лао! Лао? Ты меня слышишь? — листик был сдвинут в сторону. — Ты меня слышишь?

Наверное, так кричит сидящий один за кухонным столом маньяк, пытаясь вызвать через собственноручно собранный прибор неведомых существ из соседнего мира.

«Здравствуй, — медленно выплыли из ниоткуда белесые буквы. — Слышу».

— Лао… — хотелось сказать так много, найти из тысячи правильных слов во Вселенной. — …Как же я соскучилась!

«Долгим был мой сон. Долгим».

— Как же я рада… ты снова здесь, снова со мной.

И Марика растерла побежавшие по щекам теплые слезы.

— Не могу найти путь назад на Магию. Неужели он для меня закрыт?

«Закрыты могут быть твои глаза. Но не пути».

Она снова лежала в домике из одеяла: под спиной — высокая подушка, колени согнуты, зеркало — в мягком углублении; на тумбе, заменяя собой ночник, светился лист. Кажется, сила его свечения с момента подзарядки Лао не убавилась — Марике хотелось в это верить. Но на сколько хватит работоспособности? Не придется ли заряжать еще раз, и получится ли?

Нужно торопиться.

— Я искала сайт Комиссии, искала тот дом, где была дверь, я даже встречалась с представителями Комиссии, и они наградили меня за то, что я поделилась семечком с пилоном. Но они не подсказали мне, как вернуться назад.

«Для чего ты желаешь вернуться?»

— Ну как же!

Марика всплеснула руками и укоризненно посмотрела на зеркало, почти как на предателя: мол, все же и так очевидно!

— Я хочу учиться, хочу бывать там, хочу постигать мир, хочу быть рядом с Майклом…

«Тогда Магия найдет тебя».

— Что ты имеешь в виду?

«Упорство всегда вознаграждается. Упорство проложит дорогу туда, куда ты хочешь».

— Но что же я должна делать сейчас?

«Успокойся. Иди вперед, но не беги; посмотри, как ниточки прошлого можно связать с будущим».

Раздался тяжелый вздох.

— Я и забыла, что иногда тебя хочется удавить, — Марика покачала головой и беззлобно добавила: — Но с тобой однозначно лучше, чем без тебя.

* * *

Женщина не отрываясь смотрела в экран и курила; яркий дневной свет, льющийся из окна, лишь подчеркивал неуютность кабинета и черноту заполненной пепельницы. Гора из окурков сползала, как сель в дождливую погоду. Марика щурилась от плавающего в воздухе дыма и собственного пристального взгляда все на тот же экран. Перемотка — стоп-кадр — еще перемотка — еще стоп-кадр…

— Вы уверены, что отслеживать стоит с четырнадцатого числа?

— Нет, можно с тринадцатого… даже с двенадцатого.

Когда могла войти Лизи? На день, на два раньше? Рон тоже оказался чуть впереди, когда Марика их встретила. И Тэрри… Все они приехали и вошли в несуществующий дом раньше нее — все, кроме деда. Тот пришел позже.

— Это же дофига работы! И до какого будем мотать?

— До пятнадцатого.

Бенджамин вряд ли вошел пятнадцатого. Скорее, спустя полчаса-час после нее.

Марике не сиделось с самого утра. Да, Лао призывало к спокойствию, почти что к бездействию, к неторопливости и созиданию, мол, Магия придет за тобой, но сидение без дела было смерти подобно — ведь Майкл ждет! Он же ясно дал понять: помню, жду, возвращайся, а она после этого — сиди?

Мысленный скрип шестеренок под пережевываемую овсянку закончился пришедшей на ум дельной идеей: Марика знала Карен, а Карен являлась заместителем управляющего в отделе безопасности канала и, скорее всего, знала кого-то еще, того, кто связан с людьми, отвечающими за расстановку уличных камер.

Ведь если есть камеры, значит, есть записи, а если есть записи, можно попробовать поднять архив. Тупичок с бабкиным домом не исключение: наверняка на одном из стволов или столбов висит незаметный телескоп с линзой, который пишет-пишет-пишет. Главное — найти доступ к месту, где хранятся записи, и сделать так, чтобы тебе пожелали их показать. А будут фотографии людей — будут и имена, и, следовательно, Марика сможет их отыскать. Да, всех по одному: Лизи, Рона, Тэрри, деда…

— Эй, вы смотрите? Тут уже три человека прошмыгнуло, а вы, по-моему, вообще на экран не смотрите. А у меня мало времени, между прочим.

Рыжеволосая кудрявая женщина с конопатым лицом обладала на редкость неприятным голосом и такими же манерами, но она имела доступ к тому, что требовалось, поэтому Марика наступила себе на горло и ответила вежливо:

— Да, я задумалась. Отмотайте назад и покажите мне этих людей еще раз.

Соседка с тонким золотым колечком на пальце подчинилась. Автоматически воткнула дымящийся окурок в самый центр возвышающейся в пепельнице горки — тоже не стала грубить, знала, что получит за работу непосредственно себе в карман, и получит больше, чем сможет заработать за месяц без выходных.

— Этого мужика знаете?

— Нет.

— Мотаю дальше. Эту женщину? Девушку? Паренька? Так, снова вперед… Тут еще тетка с сумкой. Тоже не ее ищите? И не вот эту в платке?

— В платке?

— Да, в голубом платке.

— Можете приблизить?

Программа издавала тихий «бип» всякий раз, когда нажималась клавиша «+». Застывшее на экране лицо приближалось, распадалось на кубики, но даже плохое качество изображения не могло скрыть знакомые черты.

— Лизи… — прошептала Марика тихо, — это она, Лизи. Вы сможете по фото узнать ее имя? Мне нужно найти еще троих и получить их полные имена. И желательно адреса. Это возможно?

Рыжеволосая женщина хотела было покачать головой, как привыкла делать по двести раз на дню, но, столкнувшись взглядом с Марикой, прищурила зеленовато-голубые глаза, которые, впрочем, не выделялись ничем, кроме уникального цвета.

— Это займет много времени. Несколько часов. Пока найдем, пока я пробью по своим каналам. И, конечно, будет стоить кое-что сверху.

— Сколько?

В этот момент Марика напомнила себе даму в красной шляпе и с акульим взглядом.

— Плюс десять тысяч к обещанному.

— Я заплачу.

Рыжая медленно кивнула, повернулась к экрану и нажала кнопку воспроизведения. Щелкнула зажигалка — в воздухе поплыл сизый дым от очередной прикуренной сигареты.

Данные были получены к трем часам — раньше, чем заявляла сотрудница управления городской безопасности или как там называлась их липовая организация; видимо, немолодой работнице хотелось пощупать собственные деньги как можно скорее.

Деньги. Они открывали многие дороги и двери, заставляли просыпаться спящую людскую услужливость, позволяли быстро прийти к желаемому результату.

Но не ко всякому.

Тонкая картонная папка — четыре листка бумаги. Четыре фото, четыре имени и четыре адреса — именно то, что нужно. Но знает ли кто-то из тех, кого Марика собиралась навестить, как вернуться на Магию? Сможет ли кто-то из них дать нужную подсказку, чтобы нить из прошлого, как говорило Лао, соединилась с нитью из будущего?

Марика села в машину, пристегнулась и открыла папку. Рон, Тэрри, Лизи и Бенджамин.

Кого из них она собиралась посетить первым?

Как только решение было принято, а машина вывернула на дорогу, Марика задумалась о другой странности: камеры засняли тупичок, но ни одна из них не была повернута на дом Изольды, то есть тот попросту не попадал в кадр.

А если бы попал? Отобразился бы он на пленке, или же там, за деревьями, проглядывался бы заросший травой пустырь?

Еще один вопрос, обреченный остаться без ответа.

* * *

— Зачем тебе обратно?

— Надо.

— Ты ведь все прошла, все попросила, так?

— Так.

— Тогда зачем?

Рон Бустервальд (кто бы знал, что у него такая диковинная фамилия?) звонку обрадовался. Вышел из забегаловки, бросив полотенце на стойку, ровно через десять минут, как и обещал. Они прошли в соседний парк, сели на лавочку и какое-то время молчали; старые приятели, прошедшие огонь и воду. И все же незнакомцы.

Рон похудел, как и просил у Магии, хотя прошло-то всего ничего. Сделался крепким, сбитым, подтянутым, но при этом остался таким же веселым и розовощеким.

Вот только глаза помудрели, сделались серьезнее.

— Ты живешь с Люси? Она оценила твои старания?

Он даже не повернулся. Улыбнулся, наблюдая, как качаются на клумбе цветы желтой тарцинии.

— Нет, не оценила. Решила, что я нажрался каких-то червяков, и они высосали из меня весь жир. Прямо из кишок.

— Вот дура!

Марика спохватилась и прикрыла рот ладонью.

— Извини.

— Да все в порядке. Может, дура, может, и нет, зато я встретил Лилиан.

— Кого?

— Девушку в кафе, в котором сейчас работаю. Она просто чудесная. Просто мы… мы еще в самом начале. Ну, ты понимаешь…

— У вас все получится, я уверена.

— Думаешь?

— Конечно. Все будет хорошо.

Жаркий ветер поглаживал траву, асфальт после ночного дождика полностью просох, не было видно даже трещин, зато цветы в клумбе пестрели цветом и довольно качали бутонами — в эти летние дни часто лило по ночам им на радость. Рубашка Рона пахла гамбургерами, на груди поблескивал бейджик с его именем и замысловатой фамилией.

— Так ты ничего не знаешь про то, как попасть на Магию во второй раз?

— Ничего, я же говорю. Я пришел, как и ты, к бабке. Вошел в дверь, попал в горы, через несколько дней вышел обратно и никогда туда не возвращался.

— Почему?

— А зачем? Какой смысл? Я хотел похудеть, я похудел. Просить чего-то еще? Ну, может, когда-нибудь и додумаюсь. Тогда и задамся вопросом «а как?». Но пока я счастлив.

— Ее дома там нет.

— Какого дома?

На этот раз Рон повернулся, кудри на его голове шевелились, вторя дуновениям ветерка.

— Дома бабки в том тупике. Соседи говорят, что его там никогда не было. Нет ни бабки, ни дома, понимаешь? Пустырь, я много раз туда ездила.

— Тогда… может… Может, это знак, что тебе больше туда не надо?

Марика сжала зубы. Разозлилась. И это говорит ей парень, который никогда не сдается? Тот самый парень, что сумел преодолеть километровый подъем на высушенном листе?

— Мне. Туда. Надо, — процедила она отрывисто. — И я найду способ это сделать.

— Да, конечно, найдешь, — быстро кивнул сосед, словно извиняясь. — Ты обязательно найдешь.

— Слушай, — вдруг спросила Марика резко, — а как ты вообще попал на Магию? Ты нашел их сайт?

— Сайт? Не-е-ет…

Светловолосая голова покачалась; позади звонко и радостно залаяла собака.

— Мне попалась открытка, где было сказано, что сейчас идет ограниченное предложение. Мол, хотите себя проверить? Приходите. Ну, как листовка.

— Листовка?

— Да.

— Блин…

— Что «блин»?

— А то, что жопа, вот что. Очередной тупик.

— Жаль, — он потупился на собственные руки. На одной из ладоней виднелась красная полоса — след от недавнего ожога. — Жаль, что не смог тебе помочь. Ничего, найдется путь, я уверен, найдется.

Теперь он пробовал ее утешить, как минуту назад она — его. А потом почесал лоб и спросил:

— Слушай, а как ты меня нашла?

* * *

Дом Лизи Бейкер находился на самом отшибе в восточной части города. Захудалый домишко, неприметный, хоть и не развалина. Окруженный розовыми кустами, с голубыми, как ее любимый платок, стенами, с приделанным над дверью колокольчиком.

Чувствуя, как от жары по спине течет пот, Марика прошла за ограду. Поднялась на невысокое крыльцо и, не найдя звонка, дернула за веревочку от колокольчика. Подождала. Огляделась. Тихо.

Ни шагов, ни голосов, ни тявканья собаки. Розовые кусты качались от стен, их листья неслышно царапали по штукатурке.

Глядя на пыльное отражение неба в окне справа от двери, Марика позвонила еще раз — колокольчик протяжно звякнул.

Как странно стоять и дергать за веревочку, как несовременно. Откуда-то взялось ощущение, что в доме уже несколько дней как никого нет: хозяева не то уехали, не то вовсе не возвращались из неведомой поездки.

Лизи живет одна? Куда она могла подеваться? Где искать, если не ответит, например, и завтра? Марика ведь не детектив, чтобы отыскивать пропавших людей, не ищейка, не следопыт. Хотя, возможно, придется нанять одного, если встреча так и не состоится.

Еще одна минута тишины подсказала, что придется повернуть обратно и пока оставить выбранное направление. Марика вздохнула, поправила съехавшую на затылок соломенную шляпу, которая соскользнула туда от часто задираемой головы — колокольчик висел высоко, — развернулась и зашагала к ограде.

Неудача, да. Хозяев не оказалось дома.

На выходе из калитки она столкнулась с почтальоном — грузной теткой на велосипеде, которая остановилась для того, чтобы бросить в ящик газеты.

— Добрый день! — тетка оказалась приветливой, хоть и некрасивой. — Вы Лизи, поди, ищете?

— Добрый! Да, ее. Вы случайно не знаете, где она?

— Нет.

Женщина слезла с велосипеда и поставила его у ограды. Поправила на плече тканевую сумку с широким ремнем.

— Я ее два дня назад видела, а вчера уже газеты никто не забирал. Уехала, наверное. Я ей говорила, поезжай, отдохни, тебе давно надо. А то сидишь вся никакая, расстраиваешься почем зря…

— А… а она расстраивалась?

Марика навострила уши.

— Ну как же… Она же все-таки потеряла работу. Все говорила, через неделю я стану директором прачечной, не буду гнуть спину, а буду сидеть в кабинете. Вот как вернусь, сразу получу должность! Я ей твердила: ты зря мечтаешь, — а у той горели глаза, ага, точно говорю, горели, как будто ей кто подарил билетик в волшебную страну. Она часто ругалась с хозяйкой, все пыталась делать на свой лад, а той не нравилось, что Лизи норов проявляет…

— Так Лизи работала в прачечной?

— Ну да, той, что на углу. Уже года три как. Работала тихо, мирно, пока несколько недель назад куда-то не сорвалась. Вернусь, говорит, и все изменится. Ну, вот и изменилось, — тетка развела руками, в одной из которых держала пачку писем. — Вернулась никакая, расстроенная, ничего рассказывать не стала, только снова поругалась с хозяйкой. Та не стала терпеть — выгнала ее. Вот Лизи и уехала. Наверное. Я не знаю точно… И так много всего вам выболтала.

— Подождите, не уходите.

Марика подумала о том, чтобы предложить ей денег за то, чтобы услышать больше, но вовремя сообразила, что деньги скорее захлопнут годами не видевший помады рот, нежели помогут ему раскрыться.

— Я ее как раз ищу, чтобы помочь получить новую работу.

Ложь. Наглая ложь.

Но Лизи, скорее всего, вернулась расстроенная, потому что так и не дошла до пилона, потому что что-то случилось, а, значит, если Марика найдет способ вернуться на Магию, то сможет подсказать его и Лизи. Вдруг та решит попробовать заново?

— Да? — почтальон обрадовалась — подход сработал. — Так это, она, наверное, уехала к подруге, что живет на сорок пятой, налево от Хилтон-драйв. Какой же там дом? Кажется, двадцать четвертый, не помню точно. А если не там, то тогда я не знаю где. Но если что, я хоть попыталась ей помочь.

— Спасибо! — поблагодарила Марика со всей искренностью и направилась к машине. Скорее бы в прохладу кондиционированного салона.

— Не за что. Не за что… — пробубнила та в ответ и принялась сортировать письма. — Так, это в соседний дом, а это сюда… Надо же, еще вчера в отделение пришло, как же я не заметила?

В ящик упали пара конвертов, открытка, журнал и газета.

Марика сняла шляпу, бросила на соседнее сиденье и завела мотор.

Как же так? Лизи не дошла до пилона? Но ведь оставалось всего ничего? Или же дошла, но попросила что-то не то, за что и поплатилась? Как такое может быть?

Какой адрес назвала почтальон — сорок пятая налево от Хилтон-драйв? Двадцать четвертый дом?

Чтобы узнать ответы на вопросы, придется еще раз прокатиться.

* * *

— Да, не дошла! Тебе-то чего с того? Приехала понасмехаться? Сама-то, поди, дошла до конца и напросила себе всяческих благ!

— Лизи, да что с вами? Я не насмехаться приехала!

Они стояли на полутемной лестничной площадке; здесь, в отличие от солнечной улицы, царила сырость.

Марика просчиталась: строение под номером двадцать четыре оказалось не частным домом, а бетонной трехэтажкой. И Лизи она сумела отыскать лишь потому, что увидела, как в окне второго этажа мелькнул извечный голубой платок. Не мелькни он, так и звонить бы ей во все квартиры.

— Так скажи, ты дошла? Сама-то дошла?

— Да, дошла.

Их голоса отражались от стен, дверь за спиной была плотно прикрыта, будто Лизи не хотела, чтобы хозяин квартиры слышал диалог. От прозвучавшего ответа на ее лице проступила злость, а в глазах мелькнула горечь.

— Видишь? Все всё смогли, но только не я! И все почему? Потому что старалась быть для всех хорошей, доброй? Всем помогать? Всех за собой тянуть? Да тыщу лет мне это не надо было! Бросила бы всех и дошла бы…

— Так почему вы не дошли, что помешало?

— Тебе какое дело сейчас? Какое? Хочешь поутешать меня?

Медленно втянутый в легкие воздух позволил не поспешить с ответом и не нагрубить. С этой дамой, как с жестоко побитой собакой, всегда приходилось быть осторожной и терпеливой. Ласковой, даже если не хочется.

— Почему вы не дошли? — повторила Марика тихо.

— Почему?

Лизи потупилась и посмотрела на свои руки, которые только что вытерла о передник; в ее глазах блеснули слезы. Может, показалось.

— Я просто упала. Банально, да? Упала и подвернула ногу, вывихнула лодыжку. И это в часе ходьбы от поляны. Понимаешь? А вокруг никого! Некому поднять, некому протянуть руку, некому тянуть дальше. Я ползла, сколько могла, я ведь упертая… А потом нажала на кнопку. Больно. Не выдержала.

Она подняла лицо; обилие горечи в глазах наводило на мысли о бочке, полной дегтя. И ни ложки меда.

— Будь ты рядом, отнесла бы, как деда, на тот круг, чтобы вылечил. Но тебя не было. Ты бы ведь отнесла? Да?

— Отнесла бы, — зачем-то соврала Марика.

Не потому, что хотела врать, и не потому, что боялась сказать правду: зачем она — правда — человеку, которому нужно другое? Услышать, что кто-то подставил бы плечо, поддержал, не оставил бы лежать одного. К чему напоминать, что источник здоровья не включился бы, что он мог быть использован лишь единожды…

— Видишь? Не повезло мне, — собеседница невесело хмыкнула. Даже тень грустной улыбки исчезла с ее лица. — Всем повезло, а мне — нет.

— Послушайте… А если бы я нашла путь назад? Нашла бы, как можно вернуться на Магию, вы пошли бы туда во второй раз?

— Пошла бы?

И без того грустный взгляд потускнел еще сильнее. За дверью послышалось бормотание — кто-то включил телевизор.

— Не знаю, может, и пошла бы. А ты знаешь, как туда вернуться? Я и не думала, что это возможно.

— Не знаю. Но я ищу.

Тэрри ее не принял вовсе.

Он-то как раз, в отличие от Лизи, получил новую должность и теперь, чувствуя себя важной птицей, сидел в кабинете на двадцать третьем этаже офисного здания в центре, куда Марику не пустили. Еще на проходной сообщили: «Без записи? Тогда, милочка, нет. Увы. Таков приказ от директора». А Тэрри Штольд, собственно, директор и есть.

Значит, дошел. Значит, попросил денег. И значит, скурвился.

Как предсказуемо.

«Что ж, — с долей желчи думала Марика по пути к машине, — сколько бы он ни попросил (сто тысяч или сто миллионов), деньги уплывут от него, а компания вновь прогорит, потому что если человек прошел Магию и ничего не осознал, то будущее повторит прошлое. Как пить дать повторит».

Хотя кто она такая, чтобы судить? Может, Тэрри превратится в миллиардера и построит свою империю? Может, он сумеет удержать деньги и ему уже не нужно будет учиться?

Кто-то едкий и крайне саркастичный крякнул в голове: «Ну-ну».

В общем, провал. От Тэрри Штольда она никогда не узнает, каким путем тот попал на Магию и знает ли, как туда вернуться.

Ну и ладно. Не очень-то и хотелось встречаться с этим прыщавым ублюдком.

Резко и зло, словно вторя мыслям хозяйки, завелся мотор седана.

* * *

— Не знаю. Я правда не знаю, — старческие руки дрожали, и оттого рыжеватая струйка чая лилась в чашку неровно, волнами; то и дело постукивал, опускаясь на фарфоровый побитый край, носик заварника. — Я газету читал, когда-то объявление увидел. Я сначала забыл о нем, дня на три, а потом почему-то вспомнил. Думаю: старый, немощный, куда мне? Газету много раз откладывал, но все никак не мог забыть. Там говорилось: «Однажды пройдете секретный Уровень и получите все, что хотите». Помню, еще крупным шрифтом было выделено «ВСЕ, ЧТО ХОТИТЕ».

Бенджамин сидел на скрипучем стуле и смотрел в чашку, будто объявление было напечатано на ней. На Марику он смотрел редко, будто стеснялся.

В соседней комнате кто-то зашуршал, зашевелился. Слабым голосом позвал:

— Бенджи? Принеси мне воды…

— Иду, Хелен! Несу.

Приготовленная кипяченая вода уже стояла на столе под кухонным шкафчиком, Бенджамин подхватил стакан и скрылся в соседней комнате. Послышался ласковый тихий говор, шорох простыней, увещевания.

— Вот и славно, моя хорошая, вот и хорошо…

Стакан вернулся на место через минуту полупустым.

Поймав взгляд Марики, дед виновато пожал плечами.

— Я его там не оставляю, у кровати. Она иногда встает, шевелит руками, может уронить. Лучше еще раз принесу.

Марика кивнула, будто соглашаясь на право существования такой логики; хотя кто она такая, чтобы разрешать? Но Бенджамин вздохнул с облегчением: боялся, что осудят?

— Я знал, что, скорее всего, не дойду, — продолжил он сам, без напоминания, — но должен был попробовать. Моя Хелен к тому моменту совсем плохая стала — ее болезнь сильно подточила…

— А что за болезнь? — не удержалась Марика, хоть и понимала: невежливо, а при словах «синдром Маркисса» отметила, что болезнь сложная, но излечимая. При наличии средств.

— Вот я и пошел. Авантюрист, наверное. А может… — дед подошел к скрипучему стулу и сел; глаза его стали грустными, а взгляд обратился внутрь. — Может, отчаяние уже толкнуло. Я ведь и сам к тому времени почти ослеп, а как я мог, будучи слепым, помочь ей?

Непричесанная голова качнулась в сторону спальни.

— А теперь могу. Теперь я вижу. И хожу нормально — колени больше не болят. Я прошел его, этот Уровень. Благодаря вам прошел, — в первый раз с того момента, как Марика шагнула в пропахшую лекарствами крохотную двухкомнатную квартиру, Бенджамин посмотрел прямо на нее. — Мне вас Создатель послал, я так думаю. Да, Создатель. Чтобы я снова в него поверил…

Она долго, не отрываясь, смотрела в окно; хотелось уйти. Прогорклый чай царапал горло, удушливый запах лекарств забивал нос, веки жгло.

— И я поверил, — закончил Бенджамин спокойно. — И теперь я верю, что мы справимся. Как-нибудь справимся.

В центр медицинской помощи одиноким и неимущим она позвонила прямо из машины.

— Да, я хочу договориться насчет того, чтобы к ним приходили прямо домой. Приносили лекарства, оборудование — все, что нужно. Чтобы следили за выздоровлением до самого конца — успешного, я имею в виду, конца. Что? Мне все равно, что может потребоваться несколько докторов, назовите мне сумму, и вечером она будет у вас на счету.

Выслушав ответ, Марика кивнула, но ее кивок увидело лишь собственное отражение в узком автомобильном зеркале.

— Отлично. Жду от вас данные счета. Да, оплачу все сразу. И буду ждать еженедельных отчетов о продвижении дел, это вы можете устроить? Отлично. И еще, чуть не забыла… — если бы сейчас под рукой был витой шнур, тянущийся к трубке, она бы закрутила его в узел. — Не говорите им, кто перевел деньги. Скажите: город, ваш фонд, Комиссия… Нет, не говорите «Комиссия». Скажите лучше, что это подарок от Магии. Что? Нет, это не мой псевдоним, это… В общем, там поймут правильно. Да, именно так: подарок от Магии.

Закончив разговор, Марика положила трубку в карман, откинула голову на сиденье и закрыла глаза.

На улице медленно догорал теплый розоватый закат.

Улицы приглушенно жужжали автомобильными движками, бормотали-смеялись-ругались людскими голосами, шуршали валяющимися вокруг урн бумажками, шелестели травой и смотрели сквозь длинные ровные лучи заходящего солнца.

Город — единый механизм, состоящий из многого, а она — то многое, что создает город. Странная мысль, почти никчемная: про мир, про мелких сошек, про песчинки, про себя…

Марика в последний раз за этот вечер завела мотор — на этот раз для того, чтобы отправиться домой.

* * *

Человек — как сосуд, наполненный водой.

Проходишь одну ситуацию, испытываешь эмоции, приобретаешь опыт — и вода окрашивается в один оттенок. Дни идут, примешиваются новые ситуации, новые мысли, новый опыт — и вода снова меняет цвет, и тогда мир, видимый сквозь эту воду, тоже видится иным. Бежевым, желтым, серым… Иногда золотым. Это когда вода еще не замутилась, осталась, несмотря ни на что, прозрачной.

А бывает так, что сверху будто плеснули новую краску — густую, как чернила, и появляется новый, еще не успевший осесть слой, и тогда мир делится надвое: твой старый, привычный мир и новый, который ты еще не успел полюбить. И тогда разум обращается то вниз, пытаясь обрести успокоение в привычном, то вверх, силясь натянуть на себя новый цвет, понять, зачем он, как с ним работать, как воспринимать. И пока чернила не смешаются с остальной водой, мир продолжает делиться, а сознание — разрываться между старым и новым, не зная, где правда, где ложь. Где хорошо, а где плохо.

Так получилось и с Магией.

Был привычный город, привычная работа, уклад жизни и мировоззрение. Была намешана вода — пусть не самого красивого цвета, но была, и Марика привыкла сквозь нее смотреть, а потом вдруг вплыл сверху новый слой — слой Магии и всего, что на ней случилось, — и теперь разделяющая линия пестрела границей — мир «до» и мир «после».

Как смешать? Как взболтать сосуд, чтобы успокоиться, вдохнуть единство, вновь стать цельной? Как забыть себя прошлую и полюбить себя новую, изменившуюся?

Она стояла у балкона, глядя, как на Нордейл опускаются сумерки; город кутался в синеватую дымку, бежали вдаль фиолетовые облака, вдалеке внизу застыл ряд красных огоньков — остановившиеся перед светофором легковушки, автобусы, грузовики.

Люди здесь, люди там, люди в домах и на улицах. Много людей. Зачем они все здесь, в этом мире? Зачем в других мирах, если такие есть? Что пытаются постичь, чего добиться, куда прийти? Живут ли, не думая о великом смысле, или же тайком задаются вселенскими вопросами по ночам? Множество нитей между ними, множество соединений и прослоек. Встречи, расставания, изменения или их отсутствие. Вспыхивающие и гаснущие желания, предпринимаемые действия, лень, вера, безверие и вновь взгляд вдаль.

Этим вечером квартира как никогда раньше казалась пустой. Большой, красивой и совершенно не нужной, и не было отличия между голыми коридорами и ткаными узорами ковров, между холодом ходов лабиринта и ярким светом лампочек под белым потолком.

Куда… Куда она пришла в итоге?

«Ты пришла туда, куда стремилась прийти, — ответило Лао. — Вглубь себя».

— Неужели я стремилась именно к этому?

«К этому стремится каждый».

Она сомневалась. Очень сомневалась, что каждый из тех, кто топтал ногами этот мир, стремился прийти именно вглубь себя.

— И что я там нашла? Внутри себя? Раскол? Незнание, куда двигаться дальше? Тихое отчаяние? Потому что кажется, что я никуда не продвинулась.

«Все потому, что ты не отпустила прошлое».

— Зачем? Зачем я буду его отпускать, если там было так хорошо? Магия — это радостное воспоминание, я не хочу его отпускать.

Рамка, свитая из листов, узоров и переплетенных линий, казалась прохладной на ощупь. Она так часто поглаживала ее, лежа под тонким одеялом в палатке. Если выйти наружу, будут звезды над головой, прохладный сыроватый воздух леса, исходящее теплом пепелище от костра. Встрепенется Арви, посмотрит с удивлением: мол, чего поднялась?

— Зачем отпускать такое? — прошептала Марика, чувствуя, как у нее пытаются отобрать что-то важное. Она не отдаст, ни за что не отдаст единственное, что греет: мысли о тех вечерах, о Майкле… Не изгонит из памяти скрип подошв по снегу, не расстанется, пока жива, со звуками его голоса. Как же было хорошо…

«Радость, как и всякое другое чувство, тоже нужно отпускать».

— Но зачем нужно отпускать радость?

«Чтобы на смену старой радости пришла новая».

Она застыла.

Перечитала строки много раз и, кажется, забыла, как надо дышать. Осторожно пустила слова внутрь, прислушалась к ощущениям. Впустила глубже, вновь прислушалась. Сознание тоже застыло, пытаясь понять, какая последует реакция. Через какое-то время из тишины родилось любопытство, перемешанное с надеждой.

— Чтобы пришла новая? Правда?

«Конечно. Счастье — как бабочка. Когда ты перестаешь за ней гоняться и пристально смотреть, она сама подлетит и сядет к тебе на плечо».

Марика едва успевала читать старые строки, как на поверхности уже формировались новые:

«Умей смотреть и вперед, и сквозь, и по сторонам. Умей стремиться вперед, оставаясь спокойной. Мир становится чудесным, когда ты принимаешь его. Принимаешь и любишь сейчас…»

Она поняла. Не сразу, но поняла.

Бабочка счастья, мир, принятие… Внутреннее спокойствие.

Принимать — означает быть благодарным за то, что есть. За эту минуту, за прошлое, за будущее, за себя, каким бы ты ни был. А она не принимала: все это время рвалась куда-то, как конь с пеной у рта, не могла позволить себе остановиться. Боялась, что встанет, и тогда опустятся руки и кончится всякое движение вперед. Боялась, да…

А теперь не боится? Нет, тоже боится. Как и секунду, минуту, день назад. Боится, но понимает, что есть в словах зеркала правда: не выйдет научиться смотреть на мир по-новому, если не перемешать в сосуде краски. А чтобы перемешать краски, придется что-то отпустить, что-то принять. Да, придется.

Марика подошла к бару и налила себе вина. Один бокал — осознанно и решительно — для того, чтобы «помянуть», хоть это слово едва ли подходило для данной ситуации; скорее, чтобы поблагодарить прошлое. Чтобы выпить и провести черту, попрощаться с тем, что было, и впустить в жизнь новое. Потому что, если цепляться руками за прошлое счастье, можно никогда не увидеть то, что уже ждет за углом.

— Ты никогда не ошибаешься, Лао…

Она вновь стояла у балкона и смотрела на облака, теперь уже на темные и тонкие, сквозь которые просвечивало ровное темно-синее, переливающееся в бордовый у горизонта небо. День догорел. Ножка фужера дрожала в пальцах. Уровень: Магия теперь казался далеким и совершенно недостижимым: где-то там бродил по лесу сервал Арви, стоял в заснеженных горах похожий на сказочный дом, и наверняка в камине уютно потрескивали дрова.

Марика отсалютовала бокалом небу:

— Спасибо, что ты была в моей жизни, Магия. Я, оказывается, ни разу не поблагодарила тебя за это. За сайт, где заполнила анкету, за тот первый день, когда думала, что сдамся, но не сдалась. За администраторшу, которая не дала мне пронести шубу, за Бенджамина, который, я боялась, станет обузой… Не стал, как оказалось. Не стал…

Так много всего всплыло — не ручеек, а бурный поток из мыслей и воспоминаний, и каждое из них пропиталось благодарностью.

В горло скользнул терпкий напиток, задержался сложным вкусом на языке, а через секунду согрел желудок; на бокале отпечатался рисунок губ.

— Спасибо за твои уроки, которые тогда казались ненужными. За ручей, за Алисию, даже за Долину Страхов… Вот уж не хотела бы я попасть туда еще раз. Хотя снова бы помогло, чему-то бы точно помогло в жизни.

Город отвечал далекими сигналами клаксонов, суетой огоньков и застывшим над ней темным куполом небосвода.

— За Арви — отдельное спасибо. Я его полюбила очень. Никогда не думала, что полюблю дикого кота, но полюбила. С ним всегда было спокойней ходить. И он кивал…

Марика улыбнулась самой себе и воспоминанию о желтой ушастой голове и серьезных глазах. Вновь подняла глаза к небу.

— Ну, а про Майкла я вообще молчу. Я много раз пыталась представить, где встречу Его, но никогда не думала, что это случится там. Ты подарила мне встречу с мужчиной, которого я всегда хотела видеть рядом с собой. И если будет на то позволение неба, мы встретимся вновь. Я верю… — эти слова дались особенно трудно, но Марика заставила себя произнести их. — Верю, что Создатель знает, как лучше. И если Майкл — мой мужчина, мы обязательно найдем путь друг к другу.

По крайней мере, хочу в это верить. Буду этому учиться.

Глоток вина, еще глоток. Нестерпимо сильно захотелось пополнить бокал.

— Я бы хотела вернуться назад, Магия, и, если ты решишь, что мне позволено, пожалуйста, дай мне знак. А пока… А пока я буду тут. Буду продолжать учиться, писать сценарии к циклу передач о постижении самого себя, буду как-то жить…

Хотелось добавить что-то еще, что-то важное. Почему-то казалось, это необходимо сделать именно сейчас.

— Я научусь жить в ладу с самой собой, даже если это займет какое-то время. Лао говорит, надо быть благодарным, и оно говорит правду. Надо. Спасибо, что я поняла это сейчас. У меня не всегда выходит, ты уж прости, — Марика перестала понимать, обращается она к Магии, к небу или же к кому-то еще, но теперь это не имело особого значения. — Я всему потихоньку научусь, обещаю. Ты только изредка помогай мне, ладно? Если можешь. Хотя бы совсем чуть-чуть… А если не можешь, то все равно спасибо. Я все сделаю сама.

Бордовая полоска у горизонта исчезла; теперь город укрывала сплошная глубокая чернильная синева — далекая и красивая. Вино закончилось, на дне осталась темно-красная лужица; слова тоже иссякли.

Марика долго смотрела на далекие мерцающие огни, мимо стен высотных зданий, туда, где вдалеке лежал мерцающей паутиной одноэтажный Нордейл, затем посмотрела на дно бокала, беззвучно вздохнула и понесла его в раковину.

В какой последовательности передачи должны следовать друг за другом?

Сначала вступление, ознакомительная и вводная части, затем неглубокое погружение в историю исследований: примеры, факты, достижения, выводы… Затем человек как индивид, как целый мир внутри мира: физическое тело, его структура, нейронная часть, мыслительный процесс, далее — погружение в энергетический мир, тонкие тела… Возможности, их развитие, взаимодействие с невидимыми структурами. Целеполагание, управление причинно-следственными связями, выстраивание еще несложившихся ситуаций. Накопление силы, высвобождение новых умений, управление новыми навыками. Безопасность себя и окружающего мира, деяния не во вред…

Как сложно, оказывается… Как сложно. К каждой передаче придется искать неимоверное количество информации: ходить по библиотекам, сидеть в интернете, анализировать, складывать детали мозаики вместе.

Марика чувствовала себя маленькой и беспомощной, а задача, за которую она поначалу взялась с таким вдохновением, теперь казалась непостижимой. Был бы рядом кто-то знающий, умный, кто сумел бы объяснить. Учитель…

Майкл.

Да, был бы рядом Майкл, можно было бы вести бесконечные беседы. Она бы поведала ему про идею, разложила бы все по полочкам, показала бы наброски, а он, в свою очередь, мог бы внести коррективы, подсказать правильную последовательность, указать на упущения, что-то добавить.

Майкл.

Да будь он рядом, вдохновение бы вообще не кончалось, даже если сама, даже если без чьей-то помощи.

Марика откинулась на спинку стула и задумалась. Раньше она никогда даже в мыслях не позволяла себе коснуться его лица. Или положить голову ему на плечо, или мысленно переплести пальцы. Не позволяла себе перешагнуть запретную черту: представить, как сидит у него на коленях, увидеть, как он счастливо смеется, глядя на нее, вообразить, что почувствует, если их губы соприкоснутся…

Мысль о лежащей на его плече голове почему-то привлекала сильнее всего. Как спокойно было бы, как хорошо. Она водила бы подушечкой большого пальца по линиям на его ладони, знала бы, что невидимым образом уже вплелась в его судьбу и что дальше будет только лучше…

Сами собой отяжелели веки, сознание размякло, успокоилось.

Ну их, эти передачи; все сценарии сложатся в нужное время, а пока она немножко посидит, помечтает, ведь уже вечер, уже можно…

Колыхнулась балконная занавеска, на секунду отошла в сторону, и уголок сонного сознания отметил, что среди желтых огоньков на соседнем доме светится один красный. Наверное, кто-то зажег лампу.

Марика сместила мысленный фокус с огонька обратно на Майкла: интересно, он умеет готовить? Она так и не разглядела, есть ли в коттедже кухня: плита, посуда, раковина… Наверное, есть.

Красный огонек виднелся даже сквозь тюль. Ярче, чем другие на доме. А через секунду — показалось или нет? — он, описав неровную дугу, сместился в сторону.

Хм, наверное, что-то кружит перед домом. Гоняет красный предмет усилившийся ветер. Марика вновь толкнула сознание в сторону — тема про Майкла куда интереснее непонятного огонька, — но не смогла: фокус не желал смещаться.

Что же там такое светится? Пакет не может светиться… И почему он шевелится, но продолжает оставаться на одном месте? Ветер так не может… Под порывами предмет бы все равно менял траекторию — опускался бы ниже или выше.

Злясь на себя за то, что не может отстать от чертова огонька, Марика поднялась со стула — скрипнули по полу ножки — и направилась к балкону. Что там такое сияет? Наверняка это какая-нибудь глупость: фонарик, экран чужого телевизора, чья-то шутка с лазером. Наверняка найдется до примитивного простое объяснение, и через секунду она вернется на стул еще более злая и разочарованная из-за того, что зря потратила минуту жизни, пытаясь увидеть нечто чудесное там, где его, конечно же, нет…

Занавеска качнулась во второй раз, и Марика, не дойдя до балконной двери, вросла в пол: не может быть! Распахнула одновременно глаза и рот, разве что пальцем не начала тыкать в ту сторону: мол, посмотрите кто-нибудь, вы видите то же, что и я? А через секунду бросилась вперед, дернула тонкую штору в сторону с такой силой, что та затрещала, и застыла на пороге, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть… только бы не спугнуть…

На перилах, складывая и раскладывая светящиеся крылья, сидела бабочка.

Та самая — алая с розовым, сотканная из миллиона искорок, живая и волшебная. Бабочка с Магии.

Марика таращилась на нее, как аквалангист, кислородный баллон которого давно иссяк: выпучив глаза и не смея издать ни звука.

Бабочка! Та самая бабочка! С Пруда Бабочек из Золотого леса. Здесь? В Нордейле?!

Но как?!.

Крылышки едва заметно трепыхались на ветру, усики шевелились; казалось, насекомое состоит не из плоти и крови, а из света, что рассеивается на метры вокруг; именно поэтому ей померещилось, что кто-то играет с лазерной указкой, — слишком яркий для обычного мира предмет.

Откуда все-таки здесь бабочка?

«Это бонус Магии, — всплыл в памяти мягкий голос проводника, — ее подарок. А когда и как он себя проявит, я не знаю. Придется вам подождать…»

— Ты меня услышала, да? — прошептала Марика; сердце грохотало так сильно, что заглушало собственные мысли. Дрожали руки, колени, подбородок. — Магия, ты меня услышала и послала бабочку? Чтобы сказать, что ты тоже помнишь?

«Бонус» продолжал сидеть на перилах, выжидая. Марика не пыталась приблизиться и взять бабочку в руки, а та не спешила улетать.

— Как чудесно, как здорово…

Где-то там, далеко, Уровень слышит каждое слово — теперь она была уверена в этом. Слышит и отзывается, не бросает своих, помнит…

Сердце сжалось от нахлынувшей тоски и благодарности.

— Ты явила мне еще одно чудо, когда я уже перестала ждать. Кто бы думал…

В этот момент бабочка вспорхнула с перил, и Марика едва не взвыла от разочарования.

— Ну подожди еще немножко! Ну совсем чуть-чуть!

Чудо отпускать не хотелось — хотелось накрыть его сачком и посадить в банку, чтобы любоваться всякий раз, когда вновь покажется, что чудес не бывает. Чтобы напоминать себе.

— Не улетай! Пожалуйста…

Бабочка, невзирая на причитания, какое-то время хаотично покружилась в воздухе, поднялась чуть выше и вдруг рассыпалась снопом крохотных искр, которые тут же сложились в текст. Марика глазам своим не поверила. Над балконными перилами теперь, мерцая, висело послание:

«Биссонет-драйв, 8301. Завтра. В 14:00».

Секунда, две, три — и сообщение пропало. Растворилось, будто никогда и не существовало — ни бабочки, ни букв. Округлившийся буквой «о» рот Марики какое-то время вытягивался по вертикали, затем глаза сверкнули, и «о» вдруг превратилось в широкую и безумную, как у идиота, улыбку.

— Я! Я иду на Магию! Завтра! Завтра я возвращаюсь на Магию!

Она скакала по дому так, как не скакала никогда: по полу, по диванам, пуфам и креслам. С визгом носилась из спальни в гостиную, из гостиной в кухню, из кухни в коридор и снова в спальню. Прыгала, топала ногами, смеялась, издавала странные звуки и в перерывах между всем этим целовала Лао.

— Там снова будет дом, Лао! Он появится, дом бабки, и я шагну в дверь! Представляешь?! Я возвращаюсь!!!

Лишь когда от бега закололо в боку, Марика завалилась на диван и попыталась отдышаться. Счастливо потыкалась лбом в мягкую подушку, резко перевернулась с живота на спину и с восторженной улыбкой уставилась в потолок.

— Завтра! В два… Меня ждет Магия!!! И тебя тоже, чудище, — в воздухе потрясли зеркалом. — Слышишь? И тебя тоже!!!

Зря в этот вечер она боялась, что не сможет заснуть. Уснула, как только соорудила домик из одеяла, выставила будильник на семь и коснулась затылком подушки. Сонно подумала: «Создатель, столько всего предстоит сделать утром…» — закрыла глаза и провалилась в ровный, счастливый и спокойный сон.

* * *

Весь день валил густой снег; к ночи намело такие сугробы, что стало не видно крыльца.

Морэн вот уже час орудовал лопатой, но все никак не мог очистить тропинку: стоило проделать дорожку, как ее тут же вновь заметало.

— Вот напасть. Сколько живу, такого не помню.

С одной стороны, красиво: искрящийся под льющимся из окон светом пушистый покров, похожий на одеяло из бриллиантов; с другой — почти проклятье: чтобы добраться до подножия холма, придется раз сто провалиться по самые бедра в неутрамбованный настил.

А если начнутся лавины? С гор никогда не сходило лавин, но с таким снегопадом можно ждать чего угодно.

Вокруг лопаты, то прижимаясь к земле, то подпрыгивая в воздух, носился Арви. Пытался поймать летящие в сторону комья, клацал зубами и тряс запорошенной снежной пылью мордой.

— Ты чего такой веселый сегодня, а? Прямо радостный такой…

Майкл вытер висок тыльной стороной перчатки; сервал нырнул в кучу снега, чтобы через секунду вынырнуть и звонко чихнуть.

— Ты чего не на поляне сегодня? Есть хочешь?

Кот прислушался, на секунду замер, затем согласно кивнул.

— Вот и я тоже. Пойдем, поедим. Остальное чистить буду завтра.

Минуту спустя фигуры кота и человека скрылись в дверях.

Пока на сковородке шипела разогреваемая из банки каша, Морэн достал из холодильника кусок охлажденного мяса, развернул пленку и положил его в плоскую жестяную миску.

— Ешь.

Арви подошел, принюхался и тут же принялся чавкать.

— Если захочешь выйти на улицу, я открою дверь.

Майкл знал: кот может не отвечать, но он все прекрасно слышит и понимает. И порой понимает куда больше, чем кажется, — хитрое создание. Интересно, почему сегодня его поведение изменилось? Будто ушастый что-то знает — то, чего не знает он.

Когда разогретая каша перекочевала из сковороды на тарелку, а порезанный хлеб был разложен на блюдце, планшет в сумке тихонько пикнул.

Морэн оглянулся, прислушался, решил, что не показалось, и снял ремень сумки со спинки стула. Достал планшет, включил, поискал глазами новые сообщения, но не нашел. Просмотрел список пребывающих на Магии людей, убедился, что экстренных вызовов не поступало, и пожал плечами.

Еще одна странность. Сигнал был, а текста нет. Вздохнул, принялся за еду.

Тем временем в темноте недр сумки на погасшем экране прерывисто мигал в верхнем углу крохотный символ нового сообщения. Если бы Майкл его заметил, то прочитал бы следующее:

«Марика Леви. Дан доступ на Уровень с правом входа и выхода. Действие по времени: неограниченно».

Глава 16

Марика проснулась еще до будильника. Подскочила ракетой, сбросила с себя одеяло и как была, в пижаме, понеслась на кухню. Включила чайник, достала пачку хлопьев мюсли, насыпала полтарелки, залила все это йогуртом и, оставив пропитываться, бросилась в ванную.

Быстро приняла душ, почистила зубы, умылась и переоделась в халат.

Сегодня особенный день — тот самый, с шариками и подарками. С огромным невидимым тортом, шикарным настроением и обещанием в виде кучи подарков. Когда-то она ошибочно думала, что получит такой, когда на счет упадут деньги — сколько там было? Миллион? Сто миллионов? А окунулась в него тогда, когда поняла, что… всего лишь… вернется на Магию.

Как изменчива жизнь, как изменчивы приоритеты.

Классный, замечательный день! Просто супер!

Мюсли она уплела с реактивной скоростью, чаем едва не подавилась, печенье вообще есть не стала — потом. Все потом! А сейчас — в магазин! Нужно купить отличные зимние сапоги, пуховик, который заменит толстовку, новый рюкзак, в который можно будет сложить все необходимое, и варежки. Ну, может, еще шапку, новую теплую кофту, шарф и… все, на что упадет взгляд.

Создатель, продавщицы в магазине решат, что она посреди лета собралась на край земли, а она всего лишь возвращается на Магию.

На Магию!

Марика посмотрела на висящую на стене картину с изображением холма и стоящими позади него снежными вершинами и взвизгнула от удовольствия.

По дороге к дому администраторши она была как на иголках. На заднем сиденье — огромный пузатый пакет, результат походов по магазинам, рядом — рюкзак со спрятанным в него Лао, а в голове — кавардак. Держащие руль ладони беспрерывно потели.

Что скажет бабка? Пустит ли? А вдруг дом снова не появится?

Появится, куда он денется! Ведь была бабочка и было то послание, в котором говорилось про два часа дня.

Чтобы дождаться этих двух часов, ей пришлось пришпилить себя к стулу в кафе и выпить две чашки кофе — третью осилить не удалось, — съесть один сэндвич, просмотреть новости, заказать маффин, поскучать, глядя в окно, четыре раза пролистать меню, забытые кем-то на стойке газеты, а потом — вуаля! Уже час двадцать, и пора ехать!

И все же…

Что говорить администраторше, как доказывать, что ей дали право на вход?

А-а-а… как-нибудь пробьется. Конечно, лучше по-хорошему, нежели по-плохому: ни к чему лишний раз портить отношения с персоналом Магии.

Другое дело — что говорить при встрече Майклу? Вот это точно вопрос из вопросов. Надолго ли удастся увидеться? Где можно переночевать, и можно ли? На какой срок ей позволят войти, и не возникнет ли снова в самый неподходящий момент дверь со счетчиком сверху?

«Марика Леви, вы должны покинуть Уровень. У вас осталось десять… девять… восемь…»

Только бы не это, только бы не вновь…

Так, не ныть раньше времени! Все будет как будет, и нужно уметь быть благодарным. Она возвращается на Магию, она получила то, что хотела, а уже хочет большего. Нужно приструнить себя, отдышаться, оглядеться вокруг и порадоваться: ведь мир становится полон чудес, когда ты способен принимать его сейчас. Принимать и любить.

От нахлынувшего восторга Марика издала невнятное, но счастливое тявканье, чем напомнила себе лисичку.

Еще два поворота — и дом; ладони снова вспотели.

Объяснять ничего не пришлось, и это само по себе удивило больше любого возможного столкновения; направленные на врага штыки не пригодились, заготовленные убеждения, аргументы и доказательства растаяли на языке брошенным на раскаленную плиту кусочком льда, скрученные в клубок эмоции — готовность к бою — пришлось распустить.

Потому что старуха при виде посетительницы лишь кивнула головой в знак приветствия, а после указала на дверь: входи, мол. И все это молча.

Марика поначалу опешила и какое-то время не двигалась с места — держала в руке пакет и настороженно смотрела на бабку, — затем робко поздоровалась и кивнула на скамейку.

— Я переоденусь?

— Переодевайтесь.

Администраторша села на стул, нацепила на нос очки и нарочито равнодушно принялась что-то печатать на выдвинутой из-под стола клавиатуре — демонстративно забыла про гостью.

Марика быстро вытащила из пакета обувь, пуховик, шапку и варежки и принялась все это натягивать.

Щелкали клавиатурные клавиши, пахло кофе и корицей. Все так же тихо, мрачновато и уныло: ни единого окна, ни лучика света, ни звуков радио. Только скамейка, расставленные под ней в ряд знакомые поношенные унты, висящие на крюках, словно выпотрошенные рыбины, пустые рюкзаки с вогнутыми спинами и лямками-щупальцами да куча коробок в углу. Кто бы знал, что в них.

Переодевшись, Марика сложила легкие сандалии в пакет и вопросительно взглянула на пожилую женщину.

— Можно оставить их здесь или лучше отнести в машину?

— Оставляйте.

Ни улыбки, ни полуулыбки. Запоздало кольнуло чувство вины: как она тогда назвала ее? Бабка… Она сказала «бабка». Некрасивое слово, неуважительное. Наверняка администраторшу звали иначе, и в графе «Имя» в документах уж точно не значилось слово «бабка». Может, извиниться?

Однако одного взгляда на сосредоточенное выражение лица подсказало: извинения приняты не будут. Не сейчас. Придется подыскать другой более удобный момент, если таковой вообще представится.

А если нет?

Почему она все откладывает на потом? Почему считает, что в запасе неограниченное количество времени? Почему думает, что успеет что-то сделать позже?

— Послушайте… — голос внезапно охрип. — Тогда, в прошлый раз…

Старуха оторвала взгляд от экрана компьютера, но доброжелательнее он не сделался.

— Я назвала вас «бабка». Простите, я вовсе не хотела вас обидеть. Просто сорвалась…

Блеклые глаза равнодушно смотрели поверх очков — ни тебе «ладно, забудем», ни «извинения приняты». Секунда — и пальцы вновь защелкали по клавишам.

Марика неслышно вздохнула; знала, что не прокатит, но хотя бы попыталась. Поднялась со скамейки, засунула пакет с босоножками под лавку и приблизилась к двери. Нерешительно потопталась перед ней, замешкалась. Обернулась и посмотрела на престарелую секретаршу. Зачем-то спросила:

— А вы мне ничего не дадите с собой?

(Котелок, палатку, одеяло, еще камней, чтобы вставить в тотемы, что-нибудь новое?..)

Седые брови приподнялись.

— Может, полмешка семечек отсыпать?

Пришлось прочистить горло, чтобы не поперхнуться воздухом.

— Нет, семечек не надо, спасибо.

Пальцы легли на монолитную ручку толстой деревянной двери и потянули на себя. Вот он, момент икс. Теперь бы только не в чулан со швабрами, только не в чулан…

Отраженный от снега свет слепил глаза; белое, голубое и синее.

Темные спины камней, сероватые голые скалы, укутанные ледниками вершины, редкие, голые, тонкие ветки кустов. Она, оказывается, забыла, как много оттенков синего можно различить, вглядываясь в виднеющуюся с обрыва снежную лощину. Лед, холод и царство снегов — как же красиво. Невероятно красиво…

И холодно.

Мороз кусал щеки, щипал веки, пытался пролезть в вырез между краем рукава и варежками; ледяной ветер обдувал толстые, сшитые из шуршащей ткани штаны и куртку.

Великолепная, монументальная в своем величии, непостижимая и бескрайняя по возможностям — Магия. Здесь бродят великие мысли, и, застыв, стоит время; здесь ручьи и реки текут в неизвестном направлении; здесь дремучие леса тянутся к скалам, а скалы — к необъятному небосводу; здесь свет неведомых источников сочится прямо из-под земли. Свет, что способен унести далеко и показать недосягаемые для разума дали.

Магия.

Царство холодных гор, узких тропинок и завораживающих пейзажей — шахматная карта, где каждый шаг полон чудес и опасностей, где мысль — это время, а время — это мысль. Где каждое намерение — реальность, а края иллюзорны. Здесь есть все, кроме домов, людей, цивилизации. Здесь каждый один на один наедине с природой: с ее законами, властью и заботой. Здесь каждый сам решает, стоит ли прислушиваться к песне звезд, что рассказывает о Пути, об истинном предназначении, что в унисон вторит зову сердца.

Магия.

Стоя на самой вершине горы, окруженная серыми камнями и снегом, Марика замерла и больше ни о чем не думала, лишь чувствовала: она здесь. Она снова здесь. Там, где воздух пахнет волшебством, где ходят по лесам кивающие коты, где в коттедже у северных вершин живет мужчина-проводник. Мужчина-Учитель.

Майкл.

Непривычные к слепящему свету глаза слезились; влажные дорожки на щеках замерзали, на ледяном ветру из теплых становились холодными; щеки кололо. Стоя по колено в снегу, Марика смотрела вдаль. Сделай она шаг, и тут же провалится еще глубже — плавали, знаем, — но этот шаг сделать придется, она сделает его, и сделает с удовольствием. Только чуть позже.

Вместо того чтобы выдернуть ногу и перенести вес на нее, она опустилась задом на ровный, почти отполированный сугроб и, не отрывая взгляда от могучего изумительного пейзажа, прошептала:

— Ну… здравствуй, Уровень: Магия. Ты не представляешь, как же долго я ждала этого момента!

Пять минут спустя пятая точка замерзла, поток благодарностей был излит, а щеки перестали чувствовать холод. Монументальность пейзажей из пафосной и монолитной сделалась привлекательной и вполне манящей, а благоговение сменилось восторгом от предвкушения скорой и крайне долгожданной встречи.

— Так, пора бы в путь, и побыстрее.

Марика быстро стянула с рук перчатки и принялась растирать ладонями лицо.

— Давай-давай-давай, начинай чувствовать…

Через минуту окоченели и пальцы.

— Черт, как холодно. А я и забыла… Все, трогаемся!

И она с радостными криками, проваливаясь в снег по колено и поднимая в воздух искрящуюся под солнцем пыль, понеслась-поехала вниз с горы.

Через час заметенная тропинка сделалась более пологой, а воздух едва заметно потеплел; все так же сверкал под ярким полуденным солнцем снег. Тело вспотело, сердце от быстрой ходьбы выстукивало мерный барабанный бой, щеки стали горячими. А еще через полчаса на тропинке показались чужие следы — она явно кого-то догоняла.

Бодрая и довольная, Марика заспешила вперед. С каждым собственным шагом отпечатки чужих подошв становились четче: тот, за кем она следовала, приближался — ветер уже не успевал заметать следы.

Наконец впереди показалась человеческая фигура. У огромного валуна, привалившись спиной к камню, стояла молодая девушка; растрепанные светлые волосы выбивались из-под огромной, не по размеру, шапки, толстовка казалась объемистым колоколом, в толстых горлышках унтов болтались тонкие, обтянутые спортивными штанами ноги.

Увидев другого человека, девушка встрепенулась — тут же опасливо задвинула за край камня рюкзак, поправила упавшую на лоб шапку и, защищая глаза от яркого солнца, приложила край ладони ко лбу козырьком. А разглядев в чужаке женщину, успокоилась и тут же оживилась:

— Здравствуйте!

Марика, скрипя подошвами по узкой снежной тропе, приблизилась; она в свое время не была такой общительной.

— А вы не знаете?.. — видя, что незнакомка не собирается останавливаться, девушка заговорила быстрее: — А вы не знаете, где здесь взять воду?

Марика легко пожала плечами.

— Снега много. На всех хватит.

Блондинка открыла и закрыла рот; очевидно, эта мысль приходила ей на ум, но пить талый снег она пока опасалась.

— А еду?.. А куда вообще нужно идти, вы можете подсказать? Мне забыли дать карту…

Гостья в спортивном пуховике и толстых штанах следовала вперед без остановки.

— Ну подождите! — в голосе за спиной появились просительные нотки. — Я не знаю, куда здесь идти и что вообще делать… Может быть, вы знаете?

— У каждого здесь свой путь.

Солнце щекотало нос и развевало челку; очаровательное солнце, самое лучистое в мире.

— Я, кажется, заблудилась! Ну подскажите мне хоть что-нибудь!

А-а-а, леди, оказывается, уже пребывала на грани истерики, впервые попав в ситуацию с отсутствием еды, воды и карты. Как знакомо! Как смешно теперь вспоминать. Хотя тогда было совсем не смешно — тогда было страшно.

Марика остановилась всего на секунду и оглянулась.

— Вы все найдете и все поймете. Главное — идите вперед и не останавливайтесь, — вновь заскрипели по тропинке подошвы зимних сапог, удобных сапог, не в пример унтам. Но через секунду скрип прекратился, сапоги вновь замерли. — И да, забыла сказать: главное — не сдавайтесь. И тогда у вас все получится.

Улыбнувшись, она оставила блондинку за спиной и пробубнила себе под нос:

— И не забывайте включать мозги — смотреть, слушать, наблюдать. Будьте бдительны, будьте умны и настойчивы. Вот сколько нужных и важных советов я могла бы дать, но не дам. Потому что каждый должен сам приобретать свой личный опыт. В этом и есть ценность.

Создатель, да она стала совсем как Майкл! Не делится сосисками, потому что знает: так надо. Не говорит лишнего, чтобы человек смог выучиться сам; дает лишь ту информацию, которую стоит дать на данный момент.

Может, из них действительно получится хорошая пара?

Когда-то здесь проходил дед…

А чуть раньше — она сама, только другая «сама», не та, что сейчас. Где-то робкая, где-то смелая, целеустремленная и, возможно, чуть злая. Настойчивая, уверенная в своих целях и желаниях, знающая себе цену и стремящаяся подняться на ступень выше.

И поднялась.

Только на ступень совершенно другой лестницы.

Ниже по склону зазвенели ручейки и появились проталины. Потемневшие, растопленные корочки снега будто заявляли: все, здесь проходит граница между зимой и весной; звонко щебетали птицы.

Тогда она тоже не знала дороги, но шла вперед. Несколько раз хотела сдаться, но не сдалась и сумела-таки наколдовать у тотемов карту, котелок и палатку. А как она ей радовалась, как радовалась… А до этого, помнится, смотрела на орла и не понимала, куда и зачем тот пытается указать путь; просто шла за ним, полагалась на чутье. Уставала, но собиралась с силами и делала новый рывок, и каждые последующие рывки привели в конечном итоге к пилону. Тогда, начиная с первого и самого тяжелого, потекли дни, хорошие дни, светлые, одни из самых светлых в жизни — золотые времена.

А потом был результат великого похода: множество разделившихся слоев сознания, пустая квартира, попытка прижиться в старом месте и утрамбовать туда новое сформировавшееся «я».

Сложный период.

И если бы не Лао…

Отпустить все оказалось самой трудной задачей, но не отпусти она прежнюю радость, на ее место не ворвалась бы новая… Как все сложно и запутанно, но зеркало очень помогло, вовремя дало дельный совет. Не появись золотого листа, не было бы энергии для зеркала; не повстречайся на пути Майкл, не было бы листа. А Майкл появился потому, что она, наверное, искала его, сама того не зная. Всегда искала.

А теперь все было иначе, не так, как в первый раз. Теперь не было ни палатки, ни котелка, ни карты, но царило внутри не сравнимое ни с чем чувство восторга — глубокого и цельного, смешанного с радостью и удовлетворением.

Не нужно дважды пытаться войти в одну и ту же реку. Раньше она не понимала этого высказывания, а теперь поняла. Вода в реке течет и никогда не будет той же самой — тебя всегда коснется новый поток, новые частицы. Это будет лишь называться рекой, как и прежде, но изменится время, изменится ситуация, и вдруг очевидно придет осознание, что другая, новая река может быть не хуже, а лучше. Она не будет той же, но будет другой. Лучше.

Потому что ничто не бывает тем же самым.

Вот и Магия — та же, но другая. Наверное, не лучше себя прежней, но просто здоровская.

— Лао, мы здесь. Снова здесь, видишь?

Поверхность зеркала ожила мгновенно.

«Ты молодец».

— Это еще почему?

«Ты там, где хочешь быть».

Марика мягко улыбнулась.

— Сейчас — здесь, потом — где-то еще…

«Главное, чтобы внутри при каждом новом шаге все продолжало петь. Тогда идешь правильно».

— Согласна. Но ведь здорово, скажи, здорово, что мы снова здесь? Просто чудесно!

Опустился на камушек и принялся с любопытством разглядывать сидящую женщину воробушек. Повернул на бок голову, посмотрел глазами-бусинками: мол, нет у тебя случайно семечек или крошек, — и тут же вспорхнул, не дождавшись, пока Марика залезет в рюкзак и отломит кусочек булки, — отправился исследовать другие места.

Лежащее на плоской части прогретого валуна зеркало блестело под солнцем; пальцы коснулись витой рамки. Как естественно здесь смотрелся выданный когда-то старухой предмет, как правильно. И каким дорогим другом стал за это время. А помнится, когда-то пыхтел, дулся и ругался.

Тогда все было иначе.

«Да, чудесно», — плавали на поверхности буквы, которые никто не читал. Теперь Лао не обижалось по пустякам — научилось не ворчать и доверять.

«Чудесно».

Казалось, зеркало тоже улыбается.

Она двигалась вот уже несколько часов, но не роптала, а все пыталась представить, что скажет, когда увидит Майкла. Отшутится тем, что случайно заглянула на огонек? Сообщит, что пришла поблагодарить за лист? Или обнаглеет и решится попроситься в ученики?

На самом деле, опасаясь строить грандиозные планы, Марика предпочитала надеяться на минимум: лишь бы встретил с улыбкой, не оказался занят и нашел время на чашку чая и душевную беседу.

А там время покажет…

Дорожка вертелась под ногами змеей: то вправо, то влево, то под уклон, то на взгорок. Горы сменились лесом, снег частично уступил место лужам; солнце, как отяжелевшее грузило, медленно скатывалось к горизонту; растительный покров пах насыщенно и свежо. Медленно тускнел дневной свет.

Магия давала время подумать — вот что она делала. Знала, что Марика еще не пришла ни к каким выводам, что растеряна, и оттого удлиняла путь, хотя могла бы проявить деревянный дом за следующим поворотом. Магия играла путниками — так было, и так будет. Чудесный, хитрый и чрезвычайно умный Уровень.

Очередной пролесок поредел.

Марика наклонилась, чтобы пролезть под накренившейся веткой, а когда через несколько шагов вынырнула из-под навеса деревьев и взглянула не под ноги, а прямо перед собой, то застыла, как вкопанная, и распахнула рот.

Холм. Отсюда открывался дивный вид на покрытый травой холм — мягкий, как гребень волны, — а за холмом высились снежные шапки горных вершин — точно такие же, как на картине! Все повторяло висящее в гостиной полотно один в один: каждый изгиб, каждая ель, каждый растущий вдоль тропинки цветок. Даже сотканный из облаков туман рвано плыл, цепляясь за верхушки туманных гор.

Вот это да!

Значит, знал художник, какое место рисовал; значит, не выдумал его! Как же получилось, что Марика упустила его в свой первый поход? Ах да, тогда она свалилась с тропы вниз и дальше шла наугад, заблудилась, бежала за орлом, а после, уже к вечеру, случайно вышла на поляну тотемов.

Какой неожиданный и великолепный сюрприз — место с картины; какой завораживающий пейзаж. Вживую он оказался еще красивее.

Пока Марика любовалась открывшимся видом, на вершине холма что-то шевельнулось. Постояло, качнуло головой и вдруг резко бросилось по направлению к ней. Что-то покрытое желтоватой шерстью, с четырьмя лапами и непомерно длинными ушами. Оно летело настолько быстро, что Марика поначалу не сумела разобрать, что это, и даже успела испугаться, но уже через несколько секунд пронзительно и радостно закричала:

— Арви!!!

Кот летел вниз на всех парах, его лапы мелькали так быстро, что вскоре стали невидимыми, а коротковатый хвост болтался из стороны в сторону, как обрывок привязанного к палке на ветру шнурка.

— Боже мой, это ты, Арви!

Сервал подлетел вплотную, ткнулся головой в ладони, а после поднялся на задние лапы и положил сырые и грязные подушечки ей на пуховик.

— Чудо ты мое! Ты меня нашел!

Она трепала желтую ушастую голову и смеялась. Сначала опустилась на корточки, затем и вовсе села на землю. Кот баловался: то терся, совсем как домашний, головой обо все подряд; то вдруг заваливался на бок и вытягивал лапы, подставляя пузо; то резко вскакивал и принимался носиться вокруг.

— Ты не забыл меня… Чудище! Как же я по тебе скучала, ты не поверишь…

Приклеившиеся к Марике желтые глаза с вертикальными зрачками счастливо блестели.

* * *

Почему летний коттедж?

Полчаса назад Марика обратилась к Магии, чтобы та помогла ей отыскать короткий путь к Майклу, а в итоге вышла к летнему домику, тому, на веранде которого они однажды вместе пережидали ливень. Пахнущий травами чай, печенья-рыбки в стеклянном блюдце, полутьма комнаты, а после — костер на улице…

До сих пор помнилось, как долго пахла дымом высохшая у огня толстовка.

Лес медленно тонул в наступающих сумерках. Солнце, словно заключенный, долго пыталось пролезть лучами сквозь переплетение решетки из плотных крон, но в конце концов оставило свои попытки и исчезло. Веранду окутал мягкий полумрак.

Она сидела на той же самой скамейке, прижавшись к боковым перилам, — как и тогда. Хотела было снять пуховик, но не решилась — вместе с тьмой приползла прохлада. У ног, мирный и спокойный, лежал сервал; от него, будто круги по воде, исходили волны тихого счастья.

Голодный он, наверное, голодный, а у нее ничего нет…

И почему все-таки летний дом?

Перекликалась голосами ночных птиц чаща: ухала, потрескивала, изредка каркала; ветер стих.

Неужели придется ночевать на крыльце? Лучше бы тропка вывела наверх, в горы, туда, где стоял зимний дом — ведь Майкл по вечерам возвращается туда?..

Не успела Марика начать продумывать план дальнейших действий, как неподалеку послышались тихие шаги. Хрустнула веточка, затем раздался шорох травы — подошва примяла высохший листик, — шаги приближались. Вскоре показалась и мужская фигура, а возле нее — ползущее по земле рассеянное световое пятно от фонарика.

Майкл…

Она ведь так и не придумала, что скажет ему… Значит, Магия знала, что этим вечером он будет здесь, значит, не зря привела. Мысли заметались. Встретят ли ее с радостью? А что, если нет? Сердце забилось гулко и нетрезво: не зря ли она пришла? Не зря ли вообще все затеяла?

— Арви? А ты чего тут лежишь? Я ждал тебя в горах, мясо уже выложил на тарелку…

Пятно от фонаря сместилось на подошвы ее сапог. Затем быстро переползло на штаны, пояс пуховика и следом на лицо — Марика зажмурилась. Ну все, шах и мат! Она тут, он знает.

— Марика?!

— Добрый день, Майкл… вечер… в смысле. Здравствуйте.

Из-за слепящего глаза света она не видела его лица и, признаться, боялась. Пусть только на нем не будет написано разочарования, пусть не будет…

— Что вы тут делаете?

— Сижу.

— Простите, я вас слеплю…

Луч фонаря сместился в сторону, а затем и вовсе погас. Вокруг тут же потемнело, но через несколько секунд глаза начали выдергивать из полумрака силуэты предметов.

Над верандой повисла тишина, изредка прерываемая шорохом — возил хвостом по полу Арви.

Два человека смотрели друг на друга, затаив дыхание.

— Вы… здесь?

В голосе проводника слышалось удивление и, как ей показалось, радость.

— Здесь. Простите, что опять без разрешения у вас на крыльце.

— Ничего страшного. Я… рад. Вы куда-то спешите? Куда-то собираетесь идти?

Она медленно втянула в грудь воздух. Вот и настал очередной момент икс: либо позволят остаться, либо прогонят.

— Трудно куда-то идти без карты, палатки и котелка.

Силуэт долго смотрел на нее из темноты, и на этот раз она пожалела, что не видит выражение его лица. Ожидание следующей фразы превратилось в пытку.

Ну пожалуйста, произнеси что-нибудь… что-нибудь хорошее…

— Вы согласитесь выпить со мной чай?

— С удовольствием.

— Тогда пойдемте в дом?

Из каких трав он состоял? Мята, мелисса, листья смородины? Может, щепотка сушеного жасмина? Так или иначе, пах зеленоватый чай, разлитый по чашкам, изумительно.

Разговор клеился странный, почти отчужденный, рваный.

Марика напоминала себе притворившийся ледником вулкан — внутри все кипит и бурлит, чувства разрывают на части, а сверху — снежный покров, и не скажешь, что в недрах тепло.

Лицо Майкла она разглядывала втихую — не решалась делать этого явно, но и глаз не могла оторвать. Ведь она впервые смотрела на него не как на простого проводника и даже не как… прости Создатель… на Учителя…

Какое там!

Она впервые отмечала те детали, которые не позволяла себе отметить ранее: мощную, обтянутую горловиной свитера шею, аккуратно подстриженный затылок, блеск коротких темных волос, лепной профиль — гордый, спокойный, властный, несмотря на внешнюю расслабленность. Широкий разворот плеч, крепкий торс, надежные и уверенные движения рук, длинные пальцы…

— А я понял, что забыл книгу — вчера ее здесь оставил, — голос звучал, как и всегда, спокойно. — Когда понял, что, скорее всего, быстро не засну, решил прогуляться сюда и забрать.

«Не ожидал, что встречу вас…» — витало в воздухе окончание фразы.

«Да, я тоже не ожидала, что мы встретимся именно здесь».

— А как вы сюда попали? Снова заполнили какую-то форму, набрали семечек и пошли покорять пилон?

— Нет.

Прежде чем ответить, она долго возила длинным ногтем по краю фарфорового блюдца. Рыбки в вазочке сменились мишками; душистый чай медленно остывал.

— Я вообще не думаю, что Уровень дает возможность заполнить форму дважды.

«Я пыталась ее найти, но не нашла. Я много чего пыталась…»

— Тогда как?

В вопросе слышалось любопытство и даже толика напряженного давления: мол, я хочу знать.

— Бабочка. Ко мне на балкон прилетела бабочка, тот самый бонус, про который вы говорили. Сообщила, что сегодня мне будет разрешено войти на Уровень.

Показалось или нет, что в его глазах мелькнуло разочарование? Через секунду она осознала почему: мол, ах, все так просто… всего лишь бабочка… обещанный подарок. Ноль усилий.

Мда, точно. Ноль усилий.

— И вы вошли? Зачем? Не стали просить семечек?

— Не стала.

— Почему?

— Потому что я пришла не за семечками и не за желаниями. Мне всего хватает.

— Решили просто устроить отпуск?

Разговор стекал не туда, Марика нервничала.

Как дать ему понять, что она искала способ вернуться на Магию с того самого дня, как вернулась в Нордейл? Что билась о стекло неугомонной мухой, билась так долго, что едва не свалилась на подоконник кверху лапами, что едва с ума не сошла, пытаясь понять, как вновь получить право на вход?

А он, наверное, расстроился, что прислал ей тот листок. Мол, жила там себе принцесса, не горевала и не вспоминала о нем, а он тут со своим листиком… Который ей никуда не уперся.

— Майкл…

— Да?

Они смотрели друг на друга долго и напряженно, но она так и не смогла продолжить фразу. Отступилась. Начни она бойко и горячо убеждать, что все было совсем не так, — он подумает, что она рисуется…

Что попало. Ей-богу, что попало… Ерунда какая-то.

— Вы на какой срок вошли?

— Не знаю. Наверное, в любой момент может открыться та дверь, и меня попросят уйти.

Его взгляд стал пристальнее.

— А ночевать где собираетесь?

— Не знаю, — вышло тихо и расстроенно.

Вышло жалко.

Она не знала, чего ожидать, а Майкл надолго замолчал; теперь он стоял у ведущего на веранду окна и о чем-то напряженно думал. Да, все получилось совсем не так: ни тебе радостных улыбок, ни объятий, ни легкой задушевной беседы. Чай — да, печенье в блюдце — да, а вот все остальное напоминало допрос.

И катиться ей, похоже, отсюда колбаской на все четыре стороны.

Смешно.

Совсем не смешно, на самом деле. А обидно, и даже очень.

— Марика, что на самом деле происходит?

Он задал вопрос, не поворачиваясь от окна, а она напрочь потерялась с ответом. Что происходит? Вошла, пошла по тропинке, пришла в его дом. Однако, скорее всего, это не тот ответ, который он желает получить. Но тогда какой? Что она пришла сюда ради него? Что все это время не могла забыть?

Вот вытянется его лицо, произнеси она подобное. И будет тогда сполна грусти и разочарования, когда в его глазах не мелькнет ничего, кроме удивления. Тогда будет по-настоящему и больно, и обидно. Фигушки, не скажет она такое. Враг она себе, что ли?

— Я пришла на Магию, потому что хотела сюда прийти. Все вроде бы очевидно. Я соскучилась по этим местам, по Арви, (по вам), (и еще раз сильно по вам), хотела вновь погулять по дорожкам.

— Я знаю не все, но уверен в одном: Магия не пускает назад тех, кто просто хочет погулять по дорожкам. Иначе бы здесь бродили толпы отдыхающих, и Уровень превратился бы в парк аттракционов с расставленными на его территории санаториями.

Ей стало обидно.

Майкл оказался жестче, чем она думала. Он давил. А она так скучала по его теплой улыбке, по пониманию во взгляде.

Наверное, ошиблась? Такое ведь бывает?

— Так или иначе, я здесь, — отрезала Марика почти грубо. — Простите, я совсем не желала навязывать вам свою компанию и, конечно же, не стану задерживаться. Несколько глупо было с моей стороны рассчитывать на гостеприимство. Ведь у вас работа, а не гостиница для бродящих по Уровню, я понимаю.

— Сядьте.

— Я еще не встала.

— Сейчас встанете.

Она действительно, ведомая инстинктами и обидой, поднялась со стула.

— Сядьте.

— Нет, спасибо.

На этот раз он повернулся от окна и шагнул прямо по направлению к ней. Марика гордо застыла, напоминая профиль обиженной статуи.

— Сядьте, пожалуйста. Я вас прошу, — голос Майкла прозвучал настолько мягко, что мрамор изнутри потрескался; она опустилась обратно, но в лицо проводнику смотреть не стала. Отвернулась.

— Марика… — он умел медленно проникать и растапливать одним лишь голосом. — Зачем вы вернулись на Уровень?

— Я вам уже ответила.

— Нет, вы мне не ответили.

— Какого еще ответа вы ждете?

— Правдивого.

Если бы она подняла лицо и увидела, как напряженно пульсирует у него на шее жилка, то поняла бы, что он тоже идет ва-банк. Давит, но не знает, чего именно ждать, однако надеется, что дождется именно того, чего хочет.

— Я вернулась, потому что соскучилась по этому месту.

— Должна быть более значимая причина, иначе Уровень бы вас не впустил.

— Мне не хватало всего: движения, знаний, этого воздуха… Всего, понимаете? И я надеялась… что вы возьмете меня в ученики. Надеялась, что хотя бы смогу попросить вас об этом…

— И это все?

— А этого мало?

На этот раз она не удержалась, подняла лицо и удивленно взглянула ему в глаза, а взглянув — пожалела. Потому что в серых глазах тлел неудержимый огонь вытянуть из нее не только те крохи, что она собиралась ему бросить, а всё.

Марика тут же потупилась.

Майкл прищурился.

— Есть что-то еще, о чем вы не упомянули.

— А вы жестче, чем я думала.

И этот человек посылал ей листик из Золотого леса?

— Вы забыли сказать про главную причину. Случайно, я думаю. Из-за расстройства.

— И вы бываете беспощадны, — она улыбнулась, глядя в сторону.

— Иногда. Только когда ситуация того требует, и чаще всего по-хорошему.

Она боялась, что сейчас он опустится на колени и заглянет ей в глаза. И тогда все… Тогда пиши пропало.

Чтобы не допустить подобного, Марика резко вскинула голову и спросила:

— Вы позволите мне здесь переночевать?

— Конечно, — он даже не сомневался в ответе, уже был готов к вопросу.

— И я бы хотела… договорить завтра.

— Не сомневаюсь.

— Вы позволите и это?

— Позволю.

Он все-таки опустился на корточки и заглянул ей в глаза. В этот момент ей показалось, что за словом «позволю» скрывается гораздо больше, чем показалось поначалу. Что за ним скрывается что-то по-настоящему важное.

Ее штырило.

Майкл ушел спать в зимний дом, не остался с ней под одной крышей, а Марику, лежащую в его постели, корежило и плющило. В любом случае, других слов этому состоянию она подобрать не могла.

Он оказался иным: более стальным, хищным, притягательным. Раньше казалось, перед ней просто философ, умный мужчина, приятный и понимающий. Теперь же Марика жмурилась от удовольствия и ничего не могла с собой поделать: он оказался многогранным. Внешний фасад из вечной вежливости, как выяснилось, таил за собой столько интересного!

А она боялась, да… Где-то в глубине души всегда боялась, что окажется сильнее его — не физически, но характером, напором. Сколько раз в жизни ее сравнивали с мужиком, называли кардиналом в юбке, говорили, что никогда не найдет партнера… И если бы так вышло, отношениям рано или поздно пришел бы конец.

Марика всегда была напористой, амбициозной, энергичной, пробивной, временами слишком жесткой. С мягкотелым мужчиной она бы выдержала недолго; да, сначала бы слушала баллады о любви, качала бы головой, соглашаясь с каждым словом, затем тоже бы слушала и качала, но уже равнодушно. Вскоре перестала бы соглашаться, начала бы делать по-своему, затем и вовсе сбросила бы шкуру и сокрушила все вокруг.

Характер. Так уже было… Так могло бы быть и с Ричардом.

Но не с Майклом.

Оказывается, все это время Марика видела лишь вершину айсберга — человека, поставившего на себя галочку «друг». Теперь же вынырнул мужчина — настоящий, сильный, умеющий настоять на своем, даже надавить. В общем, головокружительный…

Он раскрылся, как хищный цветок, как многослойный аромат, как кристалл, в который проник луч солнца.

Как странно все в очередной раз повернулось.

Затерянный посреди леса летний домик, спальня, в которой она никогда прежде не ночевала, сопение у кровати сервала; она так и не покормила его вечером — нечем. А за Майклом тот не пошел. Занавески здесь оказались не бордовыми, а темно-зелеными, кровать — узкой, стена — шершавой. За окном не светила луна, но шептался лес; пахло сухой древесиной.

Нельзя войти в одну и ту же реку дважды: все меняется. Вот и встреча оказалось не такой, как она всегда представляла. А завтра — новый день. И новый разговор. И только от них зависит, какой покажется поворот, сольются ли воедино ручейки и свернет ли река в правильное счастливое русло.

Может быть… Еще все может быть.

К посапыванию Арви вскоре добавилось еще одно — посапывание Марики.

* * *

Он все-таки отыскал то сообщение, сигнал от которого слышал накануне вечером. Мигающий в углу значок оказался слишком маленьким и поначалу не привлек внимания. Теперь же Майкл сотый раз вчитывался в короткое уведомление.

«Марика Леви. Дан доступ на Уровень с правом входа и выхода. Право доступа по времени: неограниченно».

Нонсенс. Невероятная ситуация. Ее впустили насовсем. Почему?

Объяснений могло быть два. Первое: ее пустили к нему, чтобы они жили долго и счастливо, именно так, как он и хотел. Второе, более вероятное и логичное: Магия сочла Марику достойной обучения, и теперь он должен взять ее в ученицы.

Но как? Как, когда он почти кидается на нее, словно зверь: мое? Какое нетипичное для него поведение, какой сдвиг по фазе. Откуда появилось столько эмоций, почему он не может их успокоить?

Ученица. Да, просто ученица. Дома ее ждет Ричард… или как его там?

Сидя в кресле, Морэн тяжело вздохнул. Он едва не сорвался сегодня, проявил несвойственную ему в последнее время напористость, надавил на человека…

Куда подевался контроль? Вся гармония разлетелась к черту.

Все потому, что он ждал ее, ждал… И сегодня хотел услышать, что этого момента ждал не он один. Но пока не услышал.

Прячущийся, вечно убегающий в сторону взгляд, лихорадочный блеск глаз, нервозность, защитная реакция при нападении, даже атака.

Хм-м-м…

Он еще все услышит.

Марика Леви. Она все скажет. Потому что, судя по реакциям ее тела, она вернулась вовсе не для того, чтобы стать лишь его ученицей.

* * *

Весь следующий день она гуляла по лесу.

Проснулась, оделась и сразу же покинула домик; просто не могла сидеть внутри и ждать, когда половицы скрипнут под его ногами. Боялась их следующей встречи, диалога, боялась и ждала одновременно. Как все повернется? Что говорить?

Оставляя дверь незапертой — Марика попросту не знала, как ее запереть, — она чувствовала угрызения совести и надеялась, что в дом не заглянет чужак. Не заглянет, не должен, Магия этого не допустит.

Лес был именно таким, каким он ей запомнился: светлым, чистым, ароматным, местами густым и почти непроходимым, временами превращался в уютные, покрытые травой опушки. Иногда она присаживалась на поваленные неровные бревна, смотрела на птиц, небо, жевала подсохшие булочки, которые положила с собой в рюкзак, пила воду из бутылки и непрерывно думала.

О чем?

О себе, о Майкле, о жизни. Радовалась, что она снова здесь, тревожилась из-за предстоящего диалога, но по большей части просто ждала вечера и встречи. Знала, что все решится именно тогда — вечером у костра.

Арви то следовал по пятам, то исчезал — вероятно, бегал в зимний коттедж, где Майкл, как она поняла, накладывал ему еду. Прибегал снова — сытый, довольный — и снова вертелся за спиной, изображая хвостик. Временами, когда она сидела без движения, кот просто приваливался к ее ноге и мурчал, щурил на солнце желтые глаза, подергивал длинными ушами.

Хорошо, спокойно.

Несколько раз она доставала из рюкзака Лао, но все никак не могла сообразить, что сказать, о чем спросить, а зеркало тактично молчало. Вот и теперь магический спутник лежал на коленях, отражая зеленоватый свет листвы и голубые меж ветвей просветы неба.

— Я потерялась, Лао, слышишь? Я потерялась. Я такая счастливая, глупая и неуверенная… Я такая странная, да?

«Нет».

Выдав единственное слово, зеркало вновь тактично умолкло.

— Я даже не знаю, чего боюсь…

«Все люди боятся провала. Иллюзорного, не существующего в моменте „сейчас“».

— Неудачи?

«Да. Следуй выбранному направлению. Все будет хорошо».

— Любишь ты меня…

Над головой плыли облака — мягкие и легкие, пушистые, как вата; качались у бревна голубые незабудки. Лежащий у ног Арви зевнул.

— У меня все получится, да?

«Да».

Она была благодарна за отсутствие нравоучений, хотя с уважением отнеслась бы и к ним. Но вот это слово, одно-единственное слово «да» было именно тем, что нужно. — Спасибо.

Доброжелательно пробежался по густым кронам ветер.

* * *

Во дворе перед летним домиком потрескивал костер.

Майкл отошел к поленнице, вернулся с охапкой дров, сложил их рядом с костром, удовлетворенно кивнул. Вынес две алюминиевые кружки, наполненные морсом, поставил одну на землю рядом с Марикой.

Этим вечером он почти не говорил, не хмурился, но и не улыбался, превратился в знакомого ей «старого» Майкла — сдержанного и немногословного. Хищник скрылся внутри, цветок прикрыл лепестки, кристалл погас, потому что луч принудительно отвернули в сторону, и теперь Марика неосознанно пыталась увидеть в серых глазах отражение того огня, что горел накануне вечером. Почувствовать дыхание того жара, того интереса, того неподдельного желания узнать, выпытать, если придется, правду.

Тщетно.

Проводник слишком хорошо владел своими эмоциями, а она теперь изнывала от жажды, силясь вновь увидеть его открытым, настоящим.

— Так, значит, вы хотите быть моей ученицей.

— Хочу.

— Готовы приходить сюда в назначенное время, не пропуская занятий? Ваша работа это позволит? Ваш возлюбленный?

Марика не сразу сообразила, о ком идет речь. Ах да, Ричард…

Потерла горячие щеки ладонями, едва успела убрать ступню от упавшей сверху искры и решила-таки отодвинуть пень подальше от кострища.

— Позволит. В смысле, у меня больше нет возлюбленного. А работа позволит.

Майкл молчал, а она на него не смотрела: потягивала из кружки морс, разглядывала переливающиеся угли.

Неслышно вздохнула. Ученица так ученица. Будет приходить на занятия и делать вид, что внимательно слушает. Точнее, пытаться внимательно слушать, не отвлекаясь на воспоминания о вчерашнем вечере, будет напоминать себе, что он всего лишь Учитель… Нельзя…

Прогорит костер, она отправится домой, на выход, молча пройдет мимо администраторши, запихнет пуховик в пакет, бросит все в багажник и поедет в пустую квартиру, где лежит на тумбе золотой лист.

Снова уходить… Как же сильно этого не хотелось…

Лежа в постели, она будет думать о том, что сделала не так, и ломать голову над тем, как все исправить, надеясь на то, что однажды представится шанс для этого.

Глупо. Как глупо иметь человеческие страхи, быть подвластной им. Как долго приходится выстраивать верные шаги, и как легко можно все испортить.

— Марика, почему вы не позволяете себе сказать?

Этот чертов мужчина, похоже, читал мысли; пальцы сдавили прохладный бок кружки.

— Сказать что?

Он не ответил. Просто сидел на корточках и ворошил угли. Собирался нанизывать на палочки уже заготовленные кусочки мяса. Вот бы этот шашлык унести в тот дом в горах, налить вина, сесть в кресла, а еще лучше — в одно кресло, ему на колени…

Он молчал, потому что ждал: сможет или нет? Решится ли произнести что-то важное вслух? Проверял.

— Вы думаете, это легко?

Марика не решалась поднять голову; морс в кружке казался теперь не розовым, а бордовым — вокруг смеркалось.

— Никто не говорит, что это легко. Но почему людям так трудно говорить правду? Даже самим себе?

— Себе не так трудно, — она улыбнулась.

— А мне?

— А вам сложно. Я не знаю, что вы на это ответите.

— Но вы никогда не узнаете, если не попробуете.

Их взгляды встретились, скрестились и свились из двух веревок в одну. Марика нервно задрожала; вновь противно и гулко заколотилось сердце-предатель.

Приглашение… Его взгляд — словно приглашение на танец, словно протянутая рука.

— Вы правы… Я пришла сюда не только затем, чтобы быть вашим учеником. — Все, начала. Теперь горели даже уши. — Я вернулась сюда, потому что поняла, что нашла здесь больше, чем искала. Я скучала. Я знала, что должна вернуться.

Сердце стучало так сильно, что казалось, вокруг костра отплясывает под барабанный бой хоровод обнаженных аборигенов.

— Почему?

Он стоял там и задавал такие вопросы, вновь напряженный, хоть и расслабленный с виду.

— Потому что не могла иначе.

— Потому что вы хотели дать шанс…

— К-кому?..

— Нам.

Она вросла в пень, на котором сидела.

Теперь горели не только щеки, но и все остальное — она же вроде отодвинулась от костра? Голос Майкла тем временем вливался в уши, словно кокон, в который она пыталась закутаться, имел две дырочки. Как раз для того, чтобы вечно слышать этот спокойный красивый голос.

— Вы вернулись, потому что знали…

— Знала что?

Ей хотелось провалиться под землю, завыть, зарыться в собственные ладони, обнять себя за плечи и клацать зубами. Это все нервы. Расшатавшиеся нервы!

Майкл подошел к ней и опустился на корточки; теперь он смотрел ей прямо в глаза — так близко и глубоко, что она моментально разучилась дышать.

— Потому что знали, что у нас получится.

Он не приближался к ней, а она — к нему; они просто сидели и смотрели друг на друга — женщина и мужчина, испытывающие непреодолимую тягу друг к другу. Именно в этот момент она увидела в его взгляде то, что мечтала увидеть: нежность, заботу, теплоту, внимательность, а главное — готовность преодолеть все то, что даст на пути судьба, преодолеть это вместе. И именно сейчас снесла прочь все барьеры и дрожащими руками отворила ворота. Пусть будет, что будет, но нет сил ждать и нет сил хранить все это внутри.

— А у нас получится?

Его губы — губы проводника, Учителя, когда-то незнакомца, а теперь страстно желаемого мужчины — сложились в мягкую улыбку.

— Да, у нас получится.

И он впервые взял ее ладонь в свою.

— Вы нашли их всех?

— Да, всех до одного, и даже навестила. Спрашивала, знают ли они путь назад, но никто ничего не знал. Все попадали разными путями, и никто не стремился вернуться. Они получили, что хотели… или не получили.

— Вы про Лизи?

Марика кивнула.

Впервые они гуляли вдвоем по ночному лесу, держались за руки и шли вперед. Магия переливалась звуками ночи: стрекотом цикад, тихим шелестом крон, шорохами в траве. Ярко горели на темном небе далекие звезды.

— И деда нашли?

— Нашла.

Перед глазами встала памятная картинка из убогой двухкомнатной квартиры: лежащая в соседней спальне старенькая Хелен, грустные глаза Бенджамина. Может быть, к этому моменту дела обстоят лучше? Ведь она звонила в фонд помощи…

— Из всех со мной не встретился только Тэрри, оказался слишком занят, но к тому моменту я уже поняла, что он не расскажет мне ничего нового, так что даже не расстроилась. Помимо поисков людей, я несколько раз приезжала в тупичок на Биссонет, но каждый раз дома администраторши…

— Изольды.

— …Не было. Он просто исчезал. Я голову сломала, как такое может быть.

— Искривление пространства. Это же творение Комиссии. Они выстроили мощную и сложную автономную систему, которая сама отбирает участников, сама строит им путь, сама решает, кого вернуть назад.

— И многих возвращает?

— Я видел лишь двоих, кому дали шанс пройти Уровень заново. Один прошел, второй вновь сдался на половине пути.

Они вышли на холм; здесь фонарь, которым Майкл пользовался, чтобы освещать тропинку в лесу, перестал быть нужным: сверху, словно гигантский прожектор, открывшуюся глазам долину освещала луна. Раздался тихий щелчок — блеклый, ползущий по земле луч погас. Сзади сел на траву и принялся чесать бок Арви. Стоило Марике сняться с места, как он тут же шел следом.

Они оба посмотрели на сервала; большой палец Майкла нежно погладил ладонь Марики.

— Он скучал по вам.

— Правда?

— Да, первые дни вообще не двигался с места: сидел на поляне у тотема и ждал, что вы вернетесь. Я кое-как уговорил его пойти со мной поесть. Пришлось прибегнуть к уловке.

— К какой?

Марика с нежностью смотрела на длинноухого кота.

— Сказать, что там мы сможем ждать вас вместе.

Ее сердце застучало с трепетом, будто прося хозяйку придвинуться к стоящему рядом мужчине.

— И он пошел?

— Только после этих слов.

— А вы… правда ждали?

— Ждал ли я? Я начал ждать каждую нашу вечернюю встречу у костра, еще тогда…

О, этот взгляд; он выматывает ей душу свой искренностью, прямотой и открытостью. Так непривычно, когда не ходят вокруг да около, когда просто говорят то, что чувствуют; Марика вновь начала дрожать.

— А когда вы ушли, я верил, что вы вернетесь. Я очень этого хотел.

— Я не могла не вернуться, ведь я же не услышала тех слов, что вы сказали мне на прощание.

— А я именно их и произнес: «Я буду вас ждать».

Когда пальцы Майкла коснулись ее щеки, а лицо приблизилось, она уже была готова к этому моменту; более того, ждала его с нетерпением и все же волновалась, волновалась так сильно, что не могла стоять на месте.

Первый поцелуй… Боже, их первый поцелуй…

Когда их губы соприкоснулись, все мысли — радостные, тревожные, грустные — вылетели из головы.

Второй раз он поцеловал ее на веранде летнего домика, прощаясь, — вновь не стал ночевать под одной крышей.

— Я вернусь утром.

«Почему, — хотелось ей спросить, — почему вы уходите?»

— Не пора ли нам перейти на «ты»?

В темноте Марика видела, что его губы улыбаются. Ее собственные размякли, расплавились от его прикосновений.

— Да, пожалуй…

«Так почему?» — вопрошали ее глаза.

— Я не хочу тебя торопить. Нас. Потому что ты для меня не на одну ночь. Ты надолго. Понимаешь?

Марика понимала.

И ей хотелось плакать.

* * *

Это был первый день, когда, находясь в городской квартире, Марика не чувствовала ровным счетом никакого одиночества. Весь день, начиная с самого утра, она перебирала вещи и укладывала их в сумки. Зубная щетка, мыло, мягкие тапочки, сорочка… или лучше прозрачная комбинация? Трусики. У нее миллион трусиков — какие взять?

Майкл сказал коротко и просто: «Собери то, что тебе нужно. Ведь оно пригодится в коттедже… Я заеду к семи часам, помогу с сумками».

Создатель, он впервые переступит порог ее квартиры. Будет здесь. Там, где она все это время жила, работала, скучала по нему. Что он скажет? Не отпугнет ли его напускная роскошь? Не принизит ли она Марику в его глазах?

Нет, не должна. Он понимающий, за это она его и полюбила. Умный, способный смотреть с разных точек зрения.

Вот только сколько вещей с собою брать? На какой срок она переезжает? Все это они почему-то не успели обсудить.

— Арви! Прекрати носиться!

Сервал обживался в квартире на восемнадцатом этаже с самого утра. Сначала удивил вахтера, затем напугал лифтера, а после принялся методично изучать предметы интерьера: лезть на диваны, забираться на пуфы, грызть ножки стола…

Нет, она не брала его с собой! Даже не звала! Он просто юркнул в открытый Майклом проход и выбежал через бабкину дверь; ну не гнать же назад?

Изольда поначалу скорчила страшную мину и приготовилась заорать, но, увидев стоящего в проходе проводника, скукожилась и махнула Марике рукой: мол, привезешь назад. Та кивнула.

Поначалу был страх, что кот убежит куда-нибудь в сторону и потеряется, но Арви, вопреки всем тревогам, следовал по пятам, как приклеенный, а теперь, разбросав конечности в стороны, валялся на прохладном мраморном полу у балконной двери, изредка пытаясь поймать качающуюся занавеску зубами.

— Ты мне тут все поперепортишь, — обронила Марика беззлобно, прокручивая в голове список того, что стоило взять с собой.

Когда раздался дверной звонок, она как раз держала в одной руке чулки белого цвета, а в другой — черного, пытаясь определить, пригодятся ли они ей на Магии вообще.

Она настолько размякла мысленно, что открыла дверь, не позаботившись взглянуть, кто за ней стоит, а когда Ричард вошел в квартиру, было уже поздно.

— Послушай, я решил дать нам еще один шанс.

— Да что ты?

Прозвучало едко и очень грубо. Другой бы отшатнулся от такого тона, как от кислоты, но не Ричард, и теперь они оба стояли и смотрели друг на друга, словно заклятые враги. Даже не поздоровались.

— Да, я долго думал, но решил, что мы можем попро… эй, а что это у тебя в руке?

— Чулки.

— Ты куда-то собираешься?

— Сам не догадываешься?

— Ах да, у тебя же другой мужчина… — слащавое выражение лица и готовность к перемирию улетучились одномоментно. — А я и забыл… А это… что?!

Из гостиной, вздыбив шерсть, прижав уши к голове и оскалив мелкие передние зубы, вышел сервал; вместе с ним в коридор влилось тихое грозное рычание. Марика впервые видела его таким: хищным, злым, недовольным. Как грозно он, наверное, выглядел в чужих глазах: дикий, совершенно не домашний кот, лапы длинные, мощные, клыки острые.

— Это мой питомец, познакомься.

— Ты… Ты дура… что ли?!

Ричард побелел, почти слился лицом с известкой на стене.

— Это же зверюга!

Арви зарычал громче.

— Угу. И он мне очень нравится. Шел бы ты отсюда, Ричард, и не возвращался. Теперь здесь живу не только я, как видишь.

Если бы кто-то видел, с какой скоростью в тот день взрослый мужчина, забыв про существование лифта, улепетывал из квартиры на восемнадцатом этаже вниз по лестнице, он бы непременно заснял это на видео и, скорее всего, занял бы первое место в программе «Самые смешные», получив в довесок приз в тысячу долларов.

А аудиосопровождением видеоролику служил бы доносящийся из-за запертой двери веселый заливистый женский смех, через минуту перешедший в стоны и икоту.

* * *

— Всего две сумки?

— А зачем мне больше?

«На Магии ведь не требуется излишков, — хотела добавить Марика, — там жизнь наполняется не за счет вещей, денег или бутафории, там счастье появляется просто так. Потому что есть ты, я, потому что все уже есть».

Майкл истолковал ее слова по-своему. Наверное, сыграла роль обстановка в квартире, богатый интерьер которой он несколько минут разглядывал.

— Я понимаю. Пусть будет так. Я знаю, ты привыкла к роскоши и не можешь все это оставить, я и не прошу, — он мягко улыбнулся. — Я с самого начала знал это и не смею принуждать тебя переезжать…

— Принуждать?

Марике казалось, ее принимают за кого-то еще, за кого-то совершенно другого.

— Да, у тебя ведь здесь работа, друзья, связи, шеф. Я пойму и приму любое твое решение. Буду рад, если ты будешь проводить со мной хотя бы несколько дней в неделю.

Теперь ее щеки полыхали от смущения и нахлынувшего вдруг счастья. Он не сказал об этом раньше, но сказал теперь: «Живи со мной. Будь со мной. Все время».

— Вообще-то я сценарист, ты не забыл?

— Нет.

Устроившийся под картиной с холмом Арви деловито вылизывал лапу или же просто делал вид, что вылизывает ее, поглядывая на стоящую в центре комнаты пару.

Как хорошо, как здорово, когда есть выбор, когда знаешь, что поймут в любом случае. Тогда и хочется делать сообща, тогда хочется радовать в ответ, жить в унисон.

— Вообще-то я могу переехать, ведь мне не обязательно быть здесь все время. Только привозить готовую работу в срок, а в остальном меня здесь никто не ждет. И… — Марика замялась, чувствуя себя совершенно счастливой, втянула побольше воздуха и продолжила: — И я была бы счастлива жить… вместе… Ну… попробовать… если можно…

Вместо ответа он просто обнял ее, прижал щекой к собственному плечу и прошептал:

— Тогда завтра мы вернемся за остальными вещами. Согласна?

— Угу.

И, ощущая теплую ладонь на собственном затылке, она восторженно засопела.

* * *

Бабка смотрела на сумки неодобрительно. Сопела, пыхтела, но слова против не сказала.

— Вы меня не простили? — тихо спросила Марика, прижимаясь к Майклу.

Наверное, они оба, несмотря на неприступный вид администраторши, выглядели совершенно счастливыми. У ног юлой вертелся Арви — тоже ждал, когда откроется дверь.

Похожая на ведьму старуха долго молчала. Жевала губами, моргала из-за стекол сползших на нос очков и спустя полминуты наконец произнесла:

— Время покажет.

Марика чувствовала, как пальцы Майкла одобряюще сжались на ее рукаве.

— Спасибо.

— Пока не за что. Дверь открою к зимнему коттеджу. Сегодня вечером минус пятнадцать.

Зачем она добавила это? Заботилась?

Марика не стала оборачиваться, чтобы взглянуть на морщинистое лицо. Скорее всего, на нем, как и всегда, читалось ворчливое неодобрение.

Они уже собирались шагнуть в дверь, когда администраторша вдруг добавила:

— Изольда. Я люблю печенье с апельсиновой или ягодной начинкой.

На этот раз Марика не удержалась — повернулась. С уползшими от удивления к шапке бровями ответила:

— Хорошо. Я запомню. И меня зовут….

— Я знаю, как вас зовут, — проворчала бабка и отвернулась к клавиатуре.

Марика так и не смогла решить, грымза та или нет. В любом случае, тенденция наметилась положительная, поэтому порог она переступила с улыбкой.

Эпилог

Неделю спустя

— Она выдала мне котелок и палатку, представляешь?!

— Я говорил, что Изольда неплохая. Она просто… привередливая.

— У меня теперь снова есть котелок и палатка! Ура-а-а! Арви, живем! Мы теперь снова можем ходить по лесу и ночевать где угодно. Ты рад? Рад?!

Кот с готовностью кивнул.

— Мы сходим на Пруд Бабочек, сделаем там остановку на ночь, разложим костер, посидим, полюбуемся ночью Золотым лесом.

— А ты привезла из квартиры листок?

Майкл кричал все это из кухни, в то время как Марика, одетая в длинную, почти по колено футболку, скакала по кровати.

— Да, привезла. Мы вернем его лесу, как и хотели. Поблагодарим за подарок.

Напрыгавшись, она легла животом на мятое одеяло и принялась чесать кота за ушами.

Шикарная ночь, отличное утро и вообще… отличные потекли дни — все до единого!

Они перевезли в коттедж ее компьютер, обустроили ей кабинет для работы, поставили туда чудесный диван с пушистой накидкой. Сценарии теперь текли из-под пальцев сами собой; не просто хорошие сценарии — замечательные! Доволен был не только Альберт, но и конкуренты, постоянно пытавшиеся перекупить «Двух подружек» для показа на других телеканалах.

А теперь еще и котелок…

— И всего-то понадобилась еще одна корзина, забитая апельсиновым печеньем и всякими чаями. Не так уж и много за котелок и палатку, да?

На этот раз кот не стал кивать — просто зажмурил желтые глаза и громко замурчал.

Сбылась ее мечта — увидеть пруд ночью.

Они сидели на траве, а вокруг мягко сиял Золотой лес. Как ни странно, его сияние пропитывало ночь, но не изгоняло ее: вплеталось во мрак, чуть рассеивало его и наполняло волшебством. Мерцали листья, кроны спящих деревьев, повсюду в темноте переливались золотые искорки.

— Ты не попросила у пилона денег?

— Нет. Но все равно получила их. Странно, да?

— Нет, не странно. Получила, когда отпустила это желание; все закономерно.

— Я до сих пор не понимаю, как это работает.

Майкл улыбнулся; теперь ей не требовалось на него смотреть, чтобы знать это. Над прудом изредка взмывали с огромных кувшинок бабочки; за ними долго висел в воздухе светящийся шлейф — синий, красный, оранжевый, — будто кто-то провел черту магическим фломастером.

— Это сложное сочетание — желать, но не быть привязанным к желанию. Не превращать его в нужду. Именно тогда все происходит быстрее всего.

— Мне еще видимо, учиться и учиться.

Марика, не отрываясь смотрела на спящих бабочек; из-за них казалось, что плоские листы покрыты застывшими разноцветными гирляндами. И вновь это ощущение, что время застыло, растянулось, сделалось нежным на ощупь.

— Нам всем еще учиться.

Около минуты они молчали; Майкл крутил в пальцах один из подобранных по дороге сюда золотых листов — прежний они, поблагодарив, вернули лесу, — а затем спросил:

— Как насчет сценариев для твоих передач? Пишешь?

— Почти закончила первый. Завтра дам почитать, будем обсуждать.

Марика улыбнулась; ей стало необычайно хорошо на душе: представилась застекленная веранда, шепчущий позади камин, два кресла, сидящий в одном из них мужчина с кипой бумаг в руках.

— Конечно будем.

Несмотря на спящего прямо между ними Арви, Майкл протянул руку и сплел свои теплые пальцы с ее.

— Ты не жалеешь? — она не хотела спрашивать, но спросила — вырвалось.

— О чем?

— О своем выборе, обо мне?

Теперь он смотрел на нее и улыбался, улыбался так тепло, что щемило от нежности сердце, а в серых глазах читалось: «Глупая, как ты можешь так думать?»

Мерцали, наблюдая за сидящей у пруда парой, далекие звезды.

— Я ведь не простая характером. Иногда взрывная, иногда нетерпимая… Требовательная, вспыльчивая, амбициозная, постоянно что-то делаю, стремлюсь, бываю недовольна.

— Все бывают недовольными время от времени. Все. Даже я. Но я ведь сказал тебе главное, помнишь?

«Что?» — молча спросила она. Вверх с кувшинки взмыла, проснувшись, еще одна бабочка — желтая, как лимон, — перелетела с одного листа на другой, словно там, в другой компании, было теплее или веселее, оставив в воздухе полупрозрачный мерцающий шлейф, который через несколько секунд пропал.

— У нас получится. Все. Получится.

— Я верю. Все получится.

И она положила голову ему на плечо.

Недовольно перевернулся тесно зажатый с двух сторон Арви, уперся спиной в бедро Марики, пихнул лапой, пытаясь отодвинуть Майкла, и снова погрузился в дрему; дернулось во сне длинное ухо.

Пушистый, верный, доверчивый и теперь совершенно счастливый зверь.

Над прудом, напоминая летящие в небо искры от костра, вспорхнуло сразу две бабочки — синяя и розовая. Закружились, затанцевали и устремились в бесконечную звездную высь, не зная, что будет дальше, но наслаждаясь полетом и веря, что «сейчас» — это единственный и самый ценный момент на свете.

Еще через сутки

Писем скопилось много. Бессменный вахтер с вежливым кивком передал их Марике, как только та вошла в фойе.

— Ваша почта, мисс Леви.

— Спасибо, Дон.

Мистер Джонсон, польщенный тем, что она до сих пор помнит его имя, улыбнулся и приложил палец к козырьку кепки, провожая красивую мисс взглядом. На этот раз та была одна, без своего нового питомца — огромного кота, который, к слову сказать, Дону очень нравился.

Может быть, в следующий раз…

Счета, приглашения, рекламные буклеты, вновь счета — все как обычно.

Марика скинула с плеча сумку, налила в чайник воды и щелкнула кнопкой; неплохо бы выпить кофе. Вспомнила, что на Магии как раз сегодня закончился кофе, открыла шкафчик, достала стеклянную банку и, чтобы не забыть взять с собой, бросила ее в сумку.

Среди бумаг нашелся чек от Альберта — зарплата за июль — и одно продолговатое письмо со штампом «N14 — ТУ».

Его, удивившись, она вскрыла первым.

Что там может быть?

«Уважаемая мисс Леви!

Мы ознакомились с присланной Вами идеей и синопсисом о создании цикла передач „Внутренний мир“ и рады сообщить, что готовы принять на рассмотрение сценарий к первой передаче. Если он покажется нам интересным, мы готовы выделить финансирование и приступить к съемкам уже в сентябре…»

Далее шли детали, множество деталей и уточнений, подпись генерального директора канала Хью Каллистера и круглая, занявшая весь правый нижний угол печать с логотипом компании.

Вот это да…

От переизбытка эмоций пришлось сесть на стул — кружилась голова. Щелкнул и отключился закипевший чайник.

То письмо с предложением (и безо всякой надежды получить ответ на него) она разослала по трем телеканалам всего две недели назад. Быстро же один из них отозвался, невероятно быстро!

Надо же, заинтересовались! Она до сих пор не могла поверить собственному счастью! Заинтересовались! Значит, сочли, что в подобных передачах может быть смысл, что у них есть будущее!

Вот обрадуется Майкл…

Не успела Марика вытащить невидимую пробку, сдерживающую фонтан радости, и закружиться по квартире от счастья, как в коридоре зазвонил телефон.

«Пробку» пришлось тут же вставить назад. Почему опять на стационарный номер? Снова вахтер? Или незнакомец, нашедший номер телефона в справочнике?

Слушая длинные протяжные трели, она прошла в коридор и сняла трубку.

— Алло?

На том конце несколько секунд молчали; о наличии собеседника свидетельствовало лишь тяжелое, нервное дыхание. Затем раздался женский голос, который она поначалу не узнала.

— Марика? Марика, это вы?

— Да… Кто это?

Ответ не понадобился: образ женщины в голубом платке, стоящей в телефонной будке и крутящей пальцами витой шнур, встал перед глазами сам собой.

— Лизи?

Наверное, не было никакого шнура, не было пыли на окнах и облупившейся красной краски перед глазами. Не было громоздкого черного потрепанного телефонного аппарата и тяжелой трубки, наверное, звонили из квартиры, но образ телефонной будки почему-то не шел у Марики из головы.

— Лизи, это вы?

— Да, я, — собеседница вновь замялась. Возможно, она готовила речь заранее, но что-то выбило ее из колеи: голос звучал взволнованно, а речь — скомканно. — Знаете, я думала о нашем разговоре… О том разговоре, когда вы приезжали ко мне, к моей подруге… И я пришла к выводу, что вы были правы: я бы хотела второй раз пройти Магию или хотя бы попытаться. Скажите, у вас случайно не появилось сведений о том, как туда попасть?

Стучала о косяк балконная дверь — усилившийся ветер налетал порывами и раскачивал ее; следовало бы отодвинуть занавеску, чтобы не зацепилась за пхеллу, следовало бы взять с собой зонт — после обеда, скорее всего, начнется дождь.

— Вы слышите меня? Слышите? — голос казался далеким, тонким, сжатым проводами. — Вы еще здесь?

Марика с ответом не торопилась.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg